Неверная
Ольга Брюс
Малика с детства мечтала сбежать из аула, потому что жить в семье, где ее не уважают с рождения, было невыносимо. Старших сестер выдали замуж за тех, на кого указал отец, мать подчинялась ему и свекрови, и только посторонний дедушка, который прожил несчастливую жизнь, сумел помочь Малике справиться со страхом, который удерживал девушку от побега. Первое замужество удалось избежать, благодаря смелости Малики, но во второй раз девушка решила сдаться, чтобы спасти себя и обрести настоящую любовь.
Ольга Брюс
Неверная
Малика
Часть 1
Малика устало откинулась на подушки и из полуприкрытых век взглянула на Виктора. Сегодня он был особенно хорош. Такой настойчивый, смелый, ненасытный. Совсем как она. Ей никогда не было с ним скучно, и она никак не могла отказать себе в удовольствии встретиться с ним снова. И, похоже, он это знал. Малика потянулась, и Виктор тут же повернулся к ней, любуясь раскрасневшейся, откровенно красивой смуглой, черноглазой женщиной:
– Слушай, когда ты бросишь своего Ибрагима? – Виктор приподнялся на локте и пальцем обвёл округлость её груди: – Когда тебя рядом нет, мне так тоскливо…
Малика взглянула на него и слегка прикусила нижнюю губу, как это умела делать только она:
– Моего мужа зовут Ильяс, – улыбнулась она. – И, кстати, он меня ждёт.
Она наклонилась, поцеловала Виктора, потом поднялась и начала одеваться.
– Не перестаю тебе удивляться, – он с интересом наблюдал за ней. – Ты выросла на Кавказе, а там, говорят, очень строгие законы и за измену мужу полагается самое суровое наказание. Неужели ты совсем ничего не боишься?
Малика усмехнулась и изогнула правую бровь:
– Что мокрому дождя бояться? Я своё уже отбоялась, так, кажется, говорят в народе?
Виктор поймал её за руку и усадил рядом с собой на постель:
– Ты ничего не рассказывала мне о себе. Ну, кроме того, что у тебя есть муж и маленькая дочь. Как ты жила до меня?
Малика подавила вздох, но тут же взяла себя в руки и улыбнулась:
– Так сразу и не расскажешь. Да и не время сейчас. Давай в другой раз.
Она наклонилась и пухлыми губами коснулась его губ:
– Проводи меня. Мне, в самом деле, пора. Я не хочу, чтобы Ильяс сердился. Ты же его знаешь…
Виктор нехотя поднялся, накинул халат и, небрежно завязав пояс, вышел вслед за Маликой в прихожую. Но когда она открыла дверь, шагнул вслед за ней на лестничную клетку и, развернув её к себе лицом, поцеловал долгим поцелуем. Она мягко отстранилась от него, положив руки ему на грудь, но когда повернулась, чтобы уйти, замерла, вздрогнув от неожиданности: перед ней стояла Альбина, жена одного из друзей Ильяса, не раз бывавшая в гостях у них дома.
Сейчас она спустилась с верхнего этажа и, столкнувшись с Маликой, скривила губы в вызывающей усмешке:
– Приве-е-ет… Извините, я, кажется, помешала…
– Да, немного, – вскинула голову Малика и с вызовом посмотрела ей в глаза. – Всего доброго!
Ей очень хотелось побежать вниз по лестнице, выскочить на улицу, чтобы остудить пылающее лицо, но она заставила себя идти спокойным уверенным шагом. А спину ей прожигал взгляд спускающейся вслед за ней Альбины.
Выйдя из подъезда, Малика направилась к остановке, но ждать автобус не стала и обратилась к стоявшему неподалёку таксисту:
– Здравствуйте. Мне нужно на Михайловскую, туда, где Детский мир, знаете?
– Конечно! – водитель явно обрадовался, увидев красивую пассажирку. Он решил, что во время поездки можно будет не только поболтать с ней, но и познакомиться поближе, но Малика не собиралась вступать с ним в разговор. Она была занята собственными невесёлыми мыслями, которые, почему-то, вернули её в далёкое детство. Где-то там, в глубине давно ушедших лет таилось то, что не давало ей спокойно жить. Она родилась женщиной…
***
– Девочка… – Фирузе виновато взглянула на мужа и показала ему смуглое крохотное личико дочери, завёрнутой в белую полотняную простынь.
– Третья, – презрительно фыркнул Али, недовольно поджав губы. – Мелкая ещё какая. Хоть выбрось. Что за работница из неё вырастит? Зачем рожала такую?
– Думала, будет мальчик, – вздохнула Фирузе. – По всем приметам так выходило. И Фатима так говорила: «Живот высокий и мясо хочется, это к мальчику».
– Поганой метлой твою Фатиму со двора гнать надо! – окончательно рассердился Али. – Шарлатанка старая! Вот я её увижу…
Он развернулся и вышел из комнаты, оставив жену и новорождённую дочь со своей старой тёткой, местной повитухой Барият, которая жила с ними по соседству.
– Ничего, ничего, отойдёт, – усмехнулась старуха, обнажив гнилые зубы. – Хоть и дочь, а своя кровь. Куда же ему деваться.
– Трое дочерей уже, а он сына хочет, – вздохнула Фирузе. – Говорит, что смеются над ним все. Слабым называют. Не можешь, говорят, сына родить, значит, ни на что не способен…
Она хотела сказать ещё что-то, но дверь в комнату отворилась и на пороге появилась грузная фигура Патимат, её свекрови. В руках она держала поднос, на котором стояла пиала с бульоном, миска с куриными костями и целая сырая рыбина с чешуёй и хвостом.
Фирузе приподнялась на постели, чтобы привычно показать уважение матери своего мужа, но та только нахмурилась и принялась ворчать, устанавливая поднос на крепкий, но грубо сколоченный столик:
– Лежи уже. Недотёпа! Почему заранее в родильный дом не поехала? Не знаешь, что ли, как это делаться должно?!
– Раньше срока она родилась, – тихо начала оправдываться Фирузе. – Ещё почти две недели должна была её носить… Внезапно все началось, простите меня…
– Простите… – передразнила Патимат невестку, потом поднесла ей варёную куриную голову и шею: – На вот, ешь, чтоб дитё крепкое росло и головку хорошо держало. Куда ты этих девок плодишь? Есть две и хватило бы, зачем она нужна, третья? Мужа только позоришь! Вот я четверых сыновей родила! На весь аул слава! А ты ни на что не способна, кроме как ковры ткать.
– Помощница будет, – виновато проговорила Фирузе, послушно принимаясь за куриные кости, хотя аппетита у неё совсем не было и сильно тошнило от не выветрившегося запаха крови. Но спорить со свекровью она не имела права и только наблюдала со своего места как та, взяв мокрую скользкую рыбину за голову, хвостом начала водить по лицу её новорождённой дочки. Фирузе знала, что если так не сделать, ребёнок будет расти слюнявым, а это позор для всей семьи. Слюни всегда текли только у местного юродивого Джабраила, семнадцатилетнего парня, который слонялся по аулу, собирая за собой стайки собак. Не дожидаясь просьб хозяев, он бросался на помощь к тем, кто работал и принимался делать то же самое: ворошил граблями скошенную траву, чтобы она лучше сохла, месил глину с соломой, чтобы потом можно было делать саманные кирпичи, носил с реки воду, отгонял коров в стадо. За это ему выносили лепёшки с сыром, сладости или какую-нибудь одежду, а иногда шли к родителям Джабраила и давали за труд их сына небольшие деньги или продукты. Никто в ауле, ни взрослые, ни дети не издевались над несчастным парнем, всегда уважительно обходились с ним и делали вид, что не замечают, что он так сильно отличается от них.
Фирузе совсем не хотела такой участи для своей дочери и потому не возражала, наблюдая, как рыбья слизь покрывает крошечное личико новорождённой малышки. А свекровь, тем временем, продолжала исполнять над девочкой какие-то ритуалы, не обращая внимания на её надрывный плач. Наконец, она кивнула стоявшей в стороне Барият. Та уже закончила уборку и поднесла девочку к матери. Фирузе приложила её к груди и подняла взгляд на свекровь:
– Как вы решили назвать её?
– Не знаю ещё. Гульнара или Малика, – отрывисто ответила Патимат. – Не решила ещё.
– Гульнара – красивое имя, – улыбнулась Фирузе. – Так мою бабушку звали.
– Малика будет, – тут же решила её свекровь.
***
Несмотря на то, что особой радости появление Малики на свет семье не принесло, Патимат и Али провели все традиционные мероприятия, встретили гостей, приняли подарки и угостили всех на славу самыми вкусными блюдами. Только родственников Фирузе на празднике не было, её родителей не стало несколько лет назад, а с дальней родней она не общалась, потому что никого не знала, да и жили они не близко.
Новорождённую девочку выносить к гостям не стали, и Фирузе тоже не показалась там, чтобы не прогневить высшие силы. Только Патимат и две её старшие сестры пришли к ним в комнату, вымазали щеки и лоб девочки кровью жертвенного барана и положили в её колыбельку листы Священного Писания.
Неизвестно, что из этого помогло Малике выжить, но первые полтора года она, слабенькая и худенькая, то и дело находилась между жизнью и смертью. В конце концов, мать, в то время уже снова беременная, совсем махнула на младшую дочь рукой, и бабушка Патимат, решив, что хуже уже не будет, вынесла внучку на холодную веранду и положила на топчан, накрытый старым тулупом:
– Здесь спать будет! – заявила она невестке, вышедшей за ней следом.
– А если помрёт? – бросила Фирузе на свекровь недоумевающий взгляд.
– Всё равно к тому идёт, – ответила та.
Но Малика не умерла. Она стала потихоньку крепнуть и к трём годам совсем забыла, что такое болезни. Маленькая и худенькая, она быстро семенила рядом со старшими сёстрами Хавой и Саидой, когда те шли работать во двор или в огород. Помогала девочка не только там, но и на кухне. Саида отдала ей свою скалку, и малышка ловко управлялась с ней, раскатывая кусочки теста на то или иное блюдо.
Когда же она подросла, ей поручили уход за домашней птицей. Хава, как старшая из дочерей, управлялась с коровами, Саиде достались бараны и козы. Вместе они собирали хворост и даже рубили дрова. А ещё девочки были обязаны присматривать за новорождённой сестрёнкой Заирой, родившейся на удивление крепкой и здоровой. Али снова был недоволен женой и когда узнал, что она произвела на свет четвертую дочь, хотел выгнать её из дома, но тут за невестку вступилась Патимат:
– Опомнись, безумный! – одёрнула она сына, когда он пришёл сообщить ей о своём решении. – Кто лучше Фирузе умеет ткать ковры? Она же первая мастерица на всю округу! К ней отовсюду едут и платят хорошо. На что жить будем, если она уйдёт? Ты подумал об этом своей головой? И так на тебя Аллах прогневался, раз посылает только дочерей. С кем в старости останешься? Разойдутся они все по чужим углам, кто на тебя работать будет? Эх ты! Горе моё! Иди-иди, нечего пялить на меня свои глаза. Мирись с женой, без неё совсем пропадёшь.
Али послушался мать и больше разговор о том, что хочет выгнать Фирузе даже не поднимал. Да и вообще он уже понял, как это удобно, когда в твоей семье столько женщин. Они успевали делать по дому все, а он только отдавал им распоряжения и благосклонно принимал заботу о себе. Может быть поэтому, когда спустя несколько лет Фирузе родила ему пятую дочь Ийман, он не сердился и только махнул на жену рукой:
– Посмешили народ и хватит, больше я ничего не хочу.
Удивительно, но из всех дочерей Фирузе не любила именно Малику. Она не могла забыть, как намучилась с ней во время родов и сколько бессонных ночей провела потом у её люльки. А ещё хорошо помнила упрёки мужа в том, что родила такую слабенькую, а значит, совсем никчёмную дочь.
Али никогда не был для Хавы, Саиды, Малики и Заиры настоящим отцом. Они не имели права подойти и обнять его, просто поговорить с ним, попросить помощи или защиты. Ему и в голову не приходило, что дочери могут нуждаться в этом. Он общался с ними отрывисто и строго, просто раздавал указания и никогда не одаривал ласковым словом или улыбкой. Только Ийман, их пятая дочка, чем-то тронула его чёрствое сердце, но и к ней он никогда не подходил и требовал от жены, чтобы она забрала малышку, если та сама семенила к нему.
Вообще, Фирузе с дочерями, как и Патимат, жили в одном крыле дома, а сам Али – в другом. Туда девочки не имели права входить без разрешения, и мать с бабушкой строго следили, чтобы они соблюдали это правило.
И только Малика однажды нарушила его, за что и поплатилась.
В комнате отца стоял шкаф с книгами. Он был небольшой, но очень красивый, резной. Чья-то умелая рука искусно вырезала на деревянной поверхности и раскрасила двух странных птиц с длинными хвостами и коронами на головах. Вокруг вились лианы с распустившимися цветами и гроздьями ягод. И каждая из птиц держала в клюве по одной крупной красной ягоде. Иногда, когда у девочки появлялась свободная минутка, а рядом никого не было, Малика тайком подбиралась к двери и, словно зачарованная, смотрела на это великолепие. Вблизи она видела шкаф только один раз, когда бабушка Патимат, всегда сама наводившая порядок в комнате сына, позвала среднюю внучку и попросила принести веник, который она забыла взять с собой.
С открытым ртом пятилетняя Малика впервые переступила порог этой комнаты и тут же протянула руку к шкафу, чтобы погладить одну из великолепных птиц.
– Не трогай! – строгим голосом потребовала бабушка Патимат. – Ты вечно всё пачкаешь или ломаешь. Всё, иди отсюда! Нечего тебе тут делать. Забыла, разве, что это папина комната и вам сюда нельзя? Пошла! Пошла!
Малика боялась строгую бабушку и даже не подумала спорить с ней, это было просто невозможно. А потому девочка послушно вышла из комнаты и занялась своими делами. Но великолепный шкаф забыть не могла и всегда пользовалась любой минуткой, чтобы подбежать к двери и хоть одним глазком в маленькую щёлочку посмотреть на чудесных птиц.
Однажды под вечер, убедившись, что в доме никого нет и все заняты своими делами, Малика снова оказалась у заветной двери и припала глазом к знакомой щели. Ей казалось, что птицы тоже рады видеть её и потому так весело смотрят на неё своими блестящими глазами.
– Вы красивые… Я вас люблю… – прошептала девочка и вздрогнула как от удара, услышав за спиной грозный возглас отца.
Медленно, очень медленно Малика повернулась и увидела перед собой его грузную фигуру. Позади него стояли ещё трое мужчин: два соседа Джамалутдин и Алиаббас, и двоюродный брат отца – Тимур. Все они возвышались над крошечной девочкой, хмуря брови. Ещё бы, они застали её в тот момент, когда она находилась на мужской территории дома, да ещё и подглядывала в комнату отца. Это был настоящий позор.
Не прикасаясь к дочери, Али пальцем показал ей на выход и пошёл за ней следом, оставив гостей одних.
Несколько коротких, резких слов мужа, брошенных ей в лицо, заставили Фирузе покраснеть от стыда. Она принялась извиняться за себя и за дочь, но Али уже ушёл, не желая слушать её оправданий.
Разгневанная женщина повернулась к малышке и заговорила звенящим от ярости голосом:
– Маленькая мерзавка! Как ты посмела так опозорить меня? Ты будешь наказана! Никто не будет разговаривать и играть с тобой три месяца!
Фируза вышла из комнаты, но тут же вернулась с ковшом, полным крупной соли и высыпала его у стены.
– Становись сюда на колени! Каждый день будешь вставать сюда, пока Аллах не простит тебя.
Малика послушно подошла и опустилась коленями на белую, слегка хрустнувшую под её весом соль. Острые крупинки тут же впились в нежную кожу, но девочка не стала плакать и молить о пощаде. Она знала, что её всё равно никто не пожалеет. Мать ушла, но Малика не сдвинулась с места. Ей приказали стоять на коленях, и она не имела права ослушаться.
Малике тогда было всего пять лет.
Как и обещала мать, три месяца девочка жила в семье, которая объявила ей бойкот. Теперь её не пускали на кухню, не садились вместе с ней за стол, не позволяли отдыхать. Она была обязана выполнять самую грязную работу. Выносила отходы, мыла бадьи, которыми семья пользовалась как ночными уборными, каждый вечер очищала от грязи обувь всех членов семьи. А потом снова становилась на соль и с нетерпением ждала, когда же закончится этот мучительный час.
Никто из сестёр не смел разговаривать с ней, и только мама и бабушка отдавали ей короткие распоряжения о том, что она должна сделать. К концу положенного матерью срока, Малика так привыкла быть одна, что уже вздрагивала, если к ней кто-то обращался просто так. А ещё у неё очень болели ноги. Только когда соль разъела кожу на её коленях, Фирузе сжалилась над дочерью и больше не требовала от неё опускаться на колени.
***
Прошло несколько лет. Малика подросла и теперь каждый день вместе с сёстрами ходила в школу в соседнее село. Но возвращалась оттуда она всегда одна, уроки старших девочек заканчивались позднее, и ждать их не было никакого смысла.
Однажды Малика вышла из школы и, как обычно, медленно побрела в сторону дома. Но вдруг свернула на тропинку и быстрым шагом пошла совсем в другую сторону, туда, где над пропастью возвышался серый, покрытый мхом утёс. С большим трудом девочка забралась на высоту и села на шаткий, немного согретый осенним солнцем камень. Внизу под ней раскинулось волнующееся море разноцветной листвы. Деревья, кусты и травы смешались в один пёстрый ковёр и манили девочку к себе, обещая покой и сказочное блаженство. Ей вдруг захотелось встать, раскинуть руки и полететь туда, к ним. Может быть, в этом волшебном мире живут те восхитительные птицы с длинными хвостами и ягодами в клювах. Подумав об этом, Малика поднялась и подошла к краю утёса, но раскинуть руки не успела.
– Отойди оттуда, девочка, – услышала она за спиной чей-то очень добрый, ласковый голос. – Ты ведь не хочешь упасть?
Малика обернулась и увидела перед собой худощавого старика. Он стоял, опираясь обеими руками на посох и положив на них подбородок. Его седую бороду трепал лёгкий ветерок, а глаза излучали такое добро, что Малика с трудом отвела взгляд от лица незнакомого человека.
– Здравствуйте, дедушка, – сказала она, привычно склоняя голову в знак уважения перед старшим. И умолкла, не зная, что сказать.
– Зачем ты пришла сюда одна? – спросил её старик. – Ты упадёшь, разобьёшься и причинишь горе своей семье. Почему ты не понимаешь этого?
Малика робко подняла глаза и посмотрела на него:
– Я понимаю. Только там, внизу, так хорошо и красиво. Мне там понравится. Посмотрите сами.
Старик вытянул шею и несколько секунд любовался красотой осенней природы, но потом покачал головой:
– Ты ошибаешься. Внизу холодно, темно и сыро. Там копошатся змеи, сбиваясь в клубки, чтобы перезимовать на дне ущелья. Разве ты не боишься змей?
Малика вздрогнула:
– Очень боюсь.
– Я тоже, – сказал старик и вдруг громко засмеялся. – Видишь, мы с тобой похожи!
Малика, открыв рот, смотрела на своего нового знакомого и молчала. Она никогда не видела, чтобы мужчины смеялись вот так открыто и просто. Девочка вообще думала, что они не умеют делать это и теперь совсем растерялась.
– Я дедушка Бахтияр, – улыбнулся старик, с интересом разглядывая худенькую, глазастую девчушку. – А тебя как зовут?
– Малика, – ответила она ему.
– Я тебя видел не один раз, – сказал вдруг Бахтияр, – ты приходишь в наше село, чтобы учиться в школе. Но твой аул, Малика, совсем в другой стороне. Почему ты всё-таки пришла сюда, а не отправилась домой?
– Я не умею читать, – вздохнула девочка. – Учительница отругала меня и написала в дневнике, что я ничего не умею. Теперь мама снова поставит меня на соль или накажет как-нибудь по-другому. И все не будут разговаривать со мной, потому что я плохая и глупая. Так они говорят.
Старик нахмурился, а потом, помолчав, сказал:
– Я прихожу сюда за боярышником. Здесь он самый крупный и сладкий. Но не это самое главное. Кто съест немного ягод с этого куста, станет умным и способным человеком. Мне это всегда помогало. Давай попробуем, может быть тебе тоже поможет.
Старик направился к кусту, сорвал несколько ягод и на открытой ладони протянул их Малике.
– Вот, съешь. Только медленно. А теперь садись со мной рядом, доставай свой учебник и попробуй прочитать что-нибудь. Спешить не надо. Не торопись.
Малика смотрела на крупные налитые соком ягоды, которые видела не раз. Но только сейчас она вдруг подумала о том, что это именно то, что держали в своём клюве волшебные птицы. Как же она раньше не догадалась об этом?!
– Ну, чего же ты ждёшь? – улыбнулся Бахтияр, не понимая её замешательства.
Малика послушно сделала всё, что сказал добрый старик. Она съела ягоды, достала из портфеля и раскрыла книгу, а потом принялась медленно читать слово за словом. Удивительно, но буквы поддавались ей и Малика, прочитав по слогам пару предложений, весело рассмеялась:
– Дедушка Бахтияр, ты волшебник?!
Он улыбнулся ей, не ответив на вопрос. А ей это было и не нужно. Она и сама знала, что встретила самого доброго волшебника на свете. И тогда она, поддавшись внезапному порыву, рассказала ему про птиц, которых видела на дверцах шкафа.
– Есть такие птицы, – кивнул старик. – Их называют павлинами. Однажды ты увидишь их, и все твои мечты обязательно исполнятся.
Они поговорили ещё немного, потом Бахтияр проводил её до тропинки и помахал на прощание рукой:
– Приходи завтра, я буду ждать тебя с ягодами.
– Обязательно приду! – пообещала ему Малика.
Узнав о случившемся в школе, Фирузе рассердилась на дочь и снова наказала её, но девочка стойко перенесла гнев матери. Она с нетерпением ждала новой встречи с добрым дедушкой Бахтияром и весь вечер думала только о нём.
***
Девочка и старик виделись каждый день, встречаясь на своей полянке. Малика ела вкусные ягоды, усаживалась с ним рядом и читала, удивляясь тому, как боярышник помогает ей справиться с таким трудным делом, как чтение.
Но когда наступила зима, девочка вдруг растерялась:
– Дедушка Бахтияр, а как же я теперь буду читать? Боярышника ведь больше нет…
– А разве он тебе нужен? – весело рассмеялся старик. – Ты читаешь даже лучше меня, и я очень люблю слушать сказки из твоей книжки. Тебе просто нужно было немножко помочь.
Малика несколько раз хлопнула глазами. Её уже много раз хвалили в школе за хорошее чтение, но она думала, что это ей помогает волшебная ягода. А теперь оказалось, что никакого волшебства нет.
– Дедушка…– ахнула девочка и вдруг, не сдержавшись, призналась ему: – Ты самый лучший на свете и я тебя очень люблю!
А он в ответ обнял её и прижал к себе. Малика задохнулась от нахлынувшего счастья. Ещё никогда и никто не обнимал её, чтобы просто приласкать, а она так в этом нуждалась. Слёзы ручьями брызнули из её глаз, она и не думала, что ощущать доброе тепло от другого человека так приятно.
***
Никто не знал о дружбе девочки и одинокого старика. Он жил на краю селения, мало с кем общался и только в Малике нашёл родственную душу. Каждый день после школы она приходила к нему и целый час они беседовали, пили чай и много смеялись, читая что-нибудь или рассказывая друг другу истории. На всю жизнь Малика запомнила время, проведённое с дедушкой Бахтияром, ведь именно этого чужого человека она считала самым близким и родным на свете.
Малике исполнилось четырнадцать лет, когда Али решил выдать замуж Саиду. Старшая Хава была уже замужем, её просватали за двадцатисемилетнего парня по имени Сафутдин. Никогда не видевшая жениха Хава не стала спорить с родителями и покорно согласилась уехать с мужем в далёкий горный аул, где он проживал в одном доме вместе с престарелыми родителями. За ними требовался хороший уход, к тому же семья вела большое хозяйство и молодых женских рук в доме очень не хватало. Тихая, во всём покорная Хава, с детства привыкшая к тяжёлой работе, не ждала другой участи в браке. Ей предстояло делать всё то же самое, что и дома, только теперь с чужими людьми. И она, не возражая, согласилась на это.
Вскоре у неё появился первый сын, но Али, всегда мечтавший о мальчике, не мог рассчитывать на внука. По традиции, рождённые дети принадлежали только семье мужа. Впрочем, давно очерствевший душой Али совсем ни в ком не нуждался. Фирузе по-прежнему ткала ковры и тем самым зарабатывала деньги на всю семью, дочери вели хозяйство, мать следила за порядком и его всё устраивало. Не болея сердцем за свою семью, Али предпочитал проводить время в компании других мужчин, за стаканом араки обсуждая политику и новости, прочитанные в газетах.
Когда его друг и сосед Джамалутдин сказал ему, что Саида приглянулась его племяннику Кантемиру, Али только усмехнулся:
– Породниться, значит, со мной захотел? Ну смотри, калым за неё я возьму большой. Мать научила её ткать ковры, так что Саида будет золото, а не жена.
– Разберёмся, – засмеялся Джамалутдин и хлопнул его по плечу.
***
Когда бледная, взволнованная Саида вошла в комнату, Малика, взглянув на неё, испугалась:
– Что с тобой, сестра?
Та не ответила, упала лицом вниз на кровать и залилась горькими слезами. Малика подсела к ней и стала осторожно гладить её вздрагивающую спину:
– Саида, миленькая, не плачь. Расскажи, что случилось?
Но девушка долго не могла успокоиться и прошло немало времени, прежде чем она сумела произнести:
– Меня отдадут за Кантемира, племянника дяди Джамалутдина. А я этого не хочу.
– Почему? – удивилась Малика. – Я видела его, он сильный и красивый.
– Глупая! – внезапно рассердилась на неё сестра. – Что мне с его красоты? Зачем она мне? Ты ничего не понимаешь! И не поймёшь!
Она широкими взмахами ладоней вытерла слезы и вышла из комнаты, шатаясь так, будто сильный ветер сбивал её с ног.
Малика и в самом деле ничего не поняла. Но спустя несколько дней, возвращаясь в сумерках домой, услышала в кустах неподалёку от тропинки тихий женский голос:
– Я боюсь, Тимур. А что, если кто-нибудь об этом узнает?
– Не бойся, любимая. Я всегда буду с тобой и никому тебя не отдам. Я все подготовлю, и мы сбежим отсюда, мир большой, нас не найдут. Только ты верь мне, Саида, слышишь?
Малика прижала ладонь к губам, чтобы сдержать рвущийся наружу крик. Она узнала голос сестры и Тимура, бедного парня, жившего на краю аула со своей престарелой бабушкой. Старенький саманный домишко Тимура вот-вот грозился рухнуть на головы своим обитателям, и парень то и дело латал протекавшую соломенную крышу или подмазывал свежей глиной его стены. Зимой бабушка и внук согревались, растапливая печь кизяками или хворостом, дров им купить было просто не за что.
Тимур не был бездельником. Он с ранних лет работал, не покладая рук, на богатых жителей аула, нанимался на работу и в другие села. Но заработка ему хватало только для того, чтобы они могли хоть как-то питаться и покупать нужные бабушке лекарства.
Малика, осторожно ступая по тропинке, поспешила уйти прочь. Она теперь знала тайну сестры, но никому не собиралась рассказывать её. Малика и раньше видела Саиду и Тимура, которые при встрече обменивались долгими взглядами или перекидывались несколькими фразами. Не знала она только, что прошлым летом, когда Саида выгоняла на косогоры отару овец, чтобы они паслись там, к ней приходил Тимур и влюблённые подолгу не размыкали рук, находя друг в друге утешение, которого им так не хватало. Они договорились, что Тимур будет много работать, а когда соберёт калым, обязательно придёт к отцу Саиды, чтобы посвататься к ней.
Вот только Али решил всё по-своему.
– Так вот она какая, любовь, – думала Малика, лёжа ночью в своей постели и прислушиваясь к тяжёлым вздохам ворочавшейся на своём месте сестры. В том, что Саида любит Тимура она нисколько не сомневалась и тоже хотела полюбить хорошего парня, с которым можно было бы сбежать из ненавистного дома.
На примете у Малики был такой. Его звали Азиз, и он учился в выпускном классе. Стройный зеленоглазый красавец давно запал в её сердце, но она не смела и думать о нём, и вдруг теперь, сравнивая себя и сестру, решила, что тоже имеет право на любовь. Несколько дней она была сама не своя и старый Бахтияр, когда девушка навещала его, даже забеспокоился, заметив, как она осунулась за последнее время.
– Что это с тобой, Малика? Бледная такая ходишь, задумчивая, – встревоженно спросил он.
– Дедушка, а что такое любовь? – подняла на него пытливый взгляд Малика.
– Любо-о-овь… – растерянно протянул старик. – Ну и вопрос. Не ожидал я его от тебя услышать. Любовь…
Он сел на табурет к столу и, задумчиво подперев рукой подбородок, проговорил:
– Любовь разная бывает. Родители любят своих детей, а дети родителей, животных можно любить за их преданность…
– Нет, – покачала головой Малика. – Я про другую любовь говорю. Вот ты когда-нибудь любил девушку? Ну, когда был молодой…
Бахтияр тяжело сглотнул и отвёл взгляд в сторону. Потом долго молчал, но знал, что ответить ему придётся, ведь Малика ждала его ответа.
– Любил. Но если ты захочешь, я расскажу тебе об этом попозже. Не сейчас, ладно?
– Ладно, – согласилась Малика. – Только ты не забудь. Мне очень-очень нужно это знать, понимаешь?
Старик кивнул, а когда проводил свою гостью домой, лёг на кровать и прикрыл глаза. Много, очень много лет и зим прошло с того дня, когда он в последний раз видел и держал в объятиях свою любовь. Снежинки кружились и падали на восковое, но такое прекрасное лицо его любимой. Осыпали они и саван, в который он завернул её. Сильный мороз сковал землю, но плечи Бахтияра тряслись не от холода, он рыдал, заливая горячими слезами щеки женщины, которую он прижимал к себе.
– Алёнушка, – вырвался из его груди надрывный, почти волчий вой. – Алёнушка моя…
Его история была таковой.
Жил в одном горном селении молодой красивый парень по имени Бахтияр. Родители не могли нарадоваться на единственного сына и очень гордились им. Бахтияр был поздним ребёнком, так уж вышло, что у Гасана и его Асият очень долго не было детей. Все беременности женщины заканчивались печально, и только когда ей исполнилось сорок лет, она смогла не только забеременеть, но и выносить ребёнка.
– Бессовестная, – качали головой соседки. – Старуха уже почти, а туда же, ходит, выставив вперёд свой живот и глаз не опускает.
Особенно старалась задеть женщину Зульфия, тридцатилетняя односельчанка Асият, выданная в это село замуж ещё в девичестве. Муж её, Осман, оказался никчёмным человеком, пьющим и драчливым. Зульфия нарожала ему четверых детей, но ему не было до них никакого дела, и не раз его несчастная жена проклинала свою судьбу, заставлявшую её едва сводить концы с концами.
Чёрная злоба и зависть поселились в сердце женщины, и она возненавидела всех, кто жил в достатке, мире и согласии. Особенно не давала ей покоя семья Асият и Гасана. Всегда улыбающиеся, всегда вместе и на праздниках, и на работе, они ни разу не бросили друг на друга недовольного взгляда, ни разу не поссорились ни дома, ни на людях. И лишь когда среди женщин заходила речь о детях, светлое лицо Асият темнело от невысказанной боли. Зульфия всегда чувствовала это и обязательно восклицала:
– Детки мои сегодня подбежали, обняли меня… Так хорошо! Все-таки материнское сердце как теплом всех согревает. Зачем жить, если деток нет… Только грешных Аллах так наказывает…
Женщины переглядывались и качали головами, а Асият опускала глаза и спешила отойти в сторону. И вот теперь она не собиралась стесняться. Да и зачем? Слишком долго она ждала своего счастья, чтобы отказываться от него из-за злых языков. Гасан во всем поддерживал жену и не мог найти себе места от радости, когда однажды тёплым весенним утром Асият легко и на удивление быстро родила ему крепенького, ладного и здорового сына. Дом Гасана наполнился счастьем, и он дал сыну созвучное с этим ощущением имя – Бахтияр, «друг счастья».
Так оно и было. Славный, смышлёный мальчишка подрастал не по дням, а по часам, и родители не успели заметить, как ему исполнилось десять лет. И вот тогда-то в их дом пришла настоящая беда.
***
Как-то, во время народного гулянья, Гасан, Асият и Бахтияр пришли вместе со всеми односельчанами на поляну, где проходило празднество. В большом котле варился шулюм из свежей баранины, повсюду жарились шашлыки, а женщины накрывали общий, поставленный в длину стол, уставляя его домашними вкусными блюдами. Весёлое застолье продолжалось до вечера и Осман, как всегда, напившись, принялся шататься по поляне, не обращая внимания на жену и приставая ко всем с нудными, глупыми разговорами. Его прогоняли, но он продолжал всем докучать, и только когда Зульфия увела его домой, все вздохнули с облегчением.
Мужчины решили устроить соревнования по метанию ножей и стрельбе из ружей. Гасан всегда мастерски метал ножи и в этот раз пообещал попасть в маленькую монету, которую закрепили на деревянном столбе.
– Учись, сынок, – обратился он к сыну и, размахнувшись, метнул свой острый как бритва нож в столб.
Откуда там взялся Осман, так никто и не понял. Но нож Гасана вонзился ему прямо в сердце и Осман, неловко вскинув руки, замертво упал на землю. Народ только ахнуть успел, а Гасан бросился к поверженному Осману и потянул за ручку ножа. Кровь хлынула фонтаном, залив одежду и руки Гасана, но он продолжал трясти Османа, умоляя его открыть глаза.
– Вай, шайтан! Что ты наделал!!! – раскричалась прибежавшая Зульфия, которую уже успели позвать к месту трагедии. – Проклятый! Как я теперь буду жить одна? Осман, мой Осман! Люди! Помогите…
Она вдруг вскочила и, страшная, растрёпанная, набросилась с кулаками на Гасана:
– Злодей! Ты специально сделал это! Ты всегда нам завидовал и теперь поплатишься за это!!!
Гасан не отвечал. Он стоял и смотрел, как Асият прижимает к себе испуганного Бахтияра, и тоже не сводит с него глаз. Кто-то вызвал милицию и на поляне быстро восстановился порядок. Османа и Гасана увезли. Асият увела сына домой и закрылась там. Не вышла она, даже когда Зульфия прибежала к ней и стала стучать кулаками в дверь, рассыпая свои проклятия. Несколько дней никто не видел семью Гасана, а потом он сам появился в селении и, собрав старейшин, поклонился им в ноги.
Как оказалось, на общем совете было решено заступиться за Гасана. Несколько человек даже поехали в город, чтобы объяснить, что все вышло случайно. И на суде, который был назначен очень быстро, судья вынес Гасану оправдательный приговор.
– Это что же получается, – металась потом по селу Зульфия. – Мужа моего убили и убийцу выпустили? Где же справедливость? Как же это так?
– Что ты хочешь? – спросили у неё старейшины.
– Дом свой пусть мне отдаст и хозяйство, – заявила Зульфия. – Мне ведь теперь одной детей поднимать надо!
Старики только головой покачали, но Зульфия успокаиваться не собиралась. По селу уже поползли разговоры о том, что она рада избавлению от надоевшего ей мужа, а теперь она хочет ещё и заработать на этом.
– Так тому и быть, – решил Гасан, собрал нехитрые пожитки жены и сына, погрузил на арбу и позвал Зульфию. – Вот, смотри, мы все оставляем тебе. И дом, и скотину, и птицу. Живи и прости нас.
– Куда же вы пойдёте? – воскликнул старик, сосед Гасана. – Разве можно все вот так отдавать вздорной бабе?
– Ничего, – улыбнулся Гасан. – Мы не пропадём. А вы не поминайте нас лихом, дедушка Хаби…
***
Гасан со своей семьёй поселился в небольшом ауле, в старенькой мазанке, которая когда-то принадлежала его дальнему родственнику, давно уже не жившему на свете. До глубокой осени они поправляли домишко, огораживали его, все трое нанимались на работу, чтобы получить за это хоть какие-то деньги. Но вылезти из нужды оказалось не так-то и просто. Пять лет тяжёлого труда надорвали силы и здоровье Асият и однажды дождливым осенним днём Гасан и Бахтияр похоронили её у большой березы. А по весне, незадолго до шестнадцатилетия сына, рядом с женой лёг и сам Гасан. Похоронив его, Бахтияр стал жить один. Трудолюбивый, неунывающий парень приглянулся местному богачу и однажды он позвал его к себе:
– Живи у меня, работай на мельнице. Платить буду хорошо, – предложил он. – Только не воруй.
– Зачем мне? – пожал плечами Бахтияр. – Я не такой…
Прошло пять лет. За это время Бахтияр превратился в сильного, красивого парня и, когда хозяин снова позвал его к себе, пришёл поигрывая мускулами на сильных руках.
– Хоро-о-ш, – похвалил его Алибек. И вдруг сказал: – Женись на моей дочке. Надо так.
– Зачем? – удивился Бахтияр. Он хорошо знал гордую, спесивую Фатиму, но никогда не заглядывался на неё, считая, что эта невеста не для него. – Да она и не согласится.
– Много не говори и не спрашивай, – покачал головой Алибек. – Не твоё дело. Женись и все. Или тебе не нравится моя дочь? Тогда уходи, не будет у меня для тебя работы. Живи, как знаешь!
Бахтияр помолчал и кивнул:
– Ладно, если надо, я женюсь.
***
Зря Бахтияр надеялся на счастье с молодой женой. В первую же ночь, когда он к ней приблизился, Фатима отошла от него и надменно фыркнула:
– Не прикасайся ко мне! Я твоей по-настоящему никогда не буду! Думаешь, зачем отец женил тебя на мне? Я другого люблю и ребёнка от него жду. А ты мне никто и будешь никем, понятно? Спать ложись вон на том диване и радуйся, что теперь не будешь голодать, как раньше.
Бахтияр покраснел от унижения, но ничего жене говорить не стал. Утром он, как и раньше, уходил на мельницу, вечером возвращался, чтобы выспаться не на топчане, а на мягком диване, но ни с тестем, ни с женой сблизиться так и не смог.
В положенный срок Фатима родила дочку, но прожила слабенькая девочка всего три недели. Сразу после похорон Алибек позвал к себе зятя:
– Больше ты мне не нужен. За то, что спас мою дочь от позора, я тебя кормил, поил и одевал. Теперь Фатима поедет в город и будет жить там. А ты уходи. Больше ты мне не зять.
Бахтияр усмехнулся, развернулся и вышел из дома, ни разу не пожалев о том, что оставил его. Он пришёл к своему дому, постоял у могил отца и матери, прощаясь с ними, потом закрыл на щеколду дверь дома и пошёл прочь, решив поискать своё счастье на чужой стороне.
Чужбина встретила парня неласково. Все он успел узнать: и голод, и холод, и злобу людскую. Но стержень в душе Бахтияра сломать никому не удалось. А потом вдруг ему стали встречаться только добрые люди.
Как-то, наработавшись на тяжёлой погрузке вагонов, Бахтияр с трудом доплёлся до скамейки и упал на неё, запрокинув голову и закрыв глаза. Тяжёлый сон навалился на него и сквозь его пелену он вдруг услышал тоненький девичий голосок:
– Извините, вам плохо? Меня Алёна зовут. А вас?
***
– Мой дедушка Федя работает здесь, на железной дороге, – без умолку рассказывала девушка, время от времени оглядываясь, чтобы проверить, идёт ли за ней этот черноглазый молодой мужчина. – Мы с ним живём вдвоём. Тут по тропинке недалеко. Дедушка раньше был машинистом, а теперь он – дежурный по переезду. А я торгую пирожками и беляшами. Я сама их пеку. Меня когда-то бабушка научила. Только три года назад она умерла, и мы остались с дедушкой одни. А вы почему не пошли домой? На скамейке холодно, вон ветер какой холодный и дождь. Все-таки ноябрь на дворе. Вчера даже снег шел.
Она вдруг остановилась:
– Вы не разговариваете по-русски? Не понимаете меня, да?
– Плохо говорю, – снова задохнувшись от кашля, ответил Бахтияр. Последние шаги давались ему с большим трудом, голова кружилась, и он держался из последних сил, чтобы не упасть лицом вниз, прямо в хлюпающую под ногами грязь.
Бахтияр и сам не знал, зачем пошёл за этой девчонкой. Он вообще никуда не хотел идти. Даже в барак, где жил вот уже около полугода. Еле передвигая ноги, Бахтияр поднял глаза и увидел перед собой худенькую спину девушки в старом, облинялом пальтишке. Кажется, она сказала, что её зовут Алёна. Мысли молодого мужчины путались. А может быть, она тоже живёт в его бараке? Нет, он очень далеко отсюда. Обычно, пешком он добирался до него полтора часа. А сейчас они шли не очень долго и совсем в другую сторону. Бахтияр никогда не бывал здесь, но рассматривать окрестности сейчас не хотел. Да и что тут было рассматривать? Несколько домишек, похожих на дачные, старенькие, покосившиеся заборы. К одному из них Алёна свернула и распахнула скрипнувшую на ветру калитку:
– Проходите, – девушка пропустила вперёд своего спутника. – Ну что же вы остановились? Холодно! Вам нужно согреться. Вас тут никто не обидит…
Но Бахтияр стоял, ухватившись руками за штакетник, и не мог сдвинуться с места. В его глазах потемнело, и он чувствовал, что вот-вот упадёт.
– Дедушка! – Алёна бросилась к дому и обеими кулачками застучала в дверь: – Дедушка, помоги!
– Что такое?! – на крыльцо торопливо вышел невысокий худощавый старичок с беспокойными глазами и реденькой бородкой. – Что случилось? Гонятся за тобой, что ли, пострелуха?
– Вот! – Алёна махнула рукой на пошатывающегося у забора Бахтияра. – Я его нашла на скамейке. Он кашляет сильно и, по всему видно, что очень болен. Мне показалось, что ему некуда идти. А на улице он мог замёрзнуть насмерть. Поэтому я позвала его к нам.
– Да не сорочи ты, сорока, – одёрнул девушку дед. – Помоги лучше мне довести его до дома. Видишь, он идти не может. Ну, мил человек, давай-ка. Тут всего несколько шагов осталось.
Голова Бахтияра горела как в огне, и он уже плохо соображал, кто находится рядом с ним и что вообще происходит. Утомлённый тяжёлым трудом и внезапно свалившейся на него болезнью, он провалился в беспамятство и чёрная, непроглядная мгла опустила его в свой тягучий, беспросветный мрак.
Когда же Бахтияр открыл глаза, долго лежал и не мог сообразить, где же он находится. Бедненькая, но чистая комната. На стене часы с кукушкой и ковёр с оленями. Рядом с кроватью столик, на нём какие-то пузырьки с лекарствами, графин с водой и стакан. Под потолком лампа в плетёном, соломенном абажуре.
Бахтияр попробовал приподняться, но, к своему удивлению, понял, что не может сделать это. У него просто не хватило сил для того, чтобы сесть на кровати. Сильный кашель разорвал грудную клетку и в ту же минуту где-то рядом послышались шаркающие шаги:
– Ну что, голубчик, оклемался, слава Богу?! А я уж думал, не выкарабкаешься. Алёнка даже плакала…
Бахтияр смотрел на старичка с удивительно добрыми глазами и ничего не понимал, но имя «Алёна» вдруг всплыло в его памяти. Ну конечно, это та девушка, которая вчера привела его сюда. Бахтияр смутился. Надо же! С ним такое впервые. Его впустили в дом, а он разлёгся в кровати, как бессовестный человек.
– Прости, отец, – произнес Бахтияр и снова попытался встать, но старик не позволил сделать ему это. Он положил свою сухонькую ладошку ему на плечо:
– Лежи, лежи… тебе ещё нельзя вставать. Вот сейчас выпьешь лекарства, потом немного поешь. Тебя всё это время кормила Алёна, с ложечки, как маленького. Да и сейчас ты поесть сам не сможешь. Слишком ослаб. Я вообще думал, что помрёшь. Но ты, джигит, оказался крепким…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71276020) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.