Если не наступит завтра
Олег Александрович Якубов
…И тут же раздался оглушительный взрыв, в небо взметнулся столб огня.
Откуда-т из темноты метнулась тень. Машинально, скорее даже по наитию, он резко развернулся и мертвой хваткой зажал шею нападавшего. Однако, прежде чем хрустнули переломанные им шейные позвонки, в его собственное тело вошла сталь клинка.» Новый роман Олега Якубова написан в жанре остросюжетного детектива-триллера. Книга рассказывает о самоотверженных действиях разведчика-нелегала, внедрённого в среду главарей крупнейших террористически организаций и разрушающего их планы.
Олег Якубов
Если не наступит завтра
«Мы неизвестны, но нас узнают;
нас почитают умершими,
но вот, мы живы -
в великом терпении,
под ударами, в темнице, в бесчестии, в изгнании;
нас почитают обманщиками,но мы верны;
нас наказывают, но мы не умираем;
нас огорчают, а мы всегда радуемся;
мы нищи, но многих обогащаем;
мы ничего не имеем,но всем обладаем».
(Апостол Павел, Второе послание к коринфянам, глава 6)
Пролог
Незваный визитёр был изысканно одет и также изысканно вежлив.
– Я имею честь разговаривать с господином Роман Лучински, – не спросил, а скорее констатировал он сам факт своего появления перед хозяином дома. По-русски мужчина говорил практически без акцента и все же было вполне очевидным, что этот язык для него родным не является.
Привыкший за долгие десятилетия своей опасной, зачастую смертельно опасной работы, никак внешне не проявлять эмоций, а уж удивления – тем более, Роман, улыбнулся и светским тоном радушно предложил:
– День сегодня жаркий, не желаете ли выпить чего-нибудь освежительного? Кстати, дружище, простите мне мою забывчивость, никак не могу припомнить вашего имени…
– Моё имя вам ничего не скажет. А если учесть, что вряд ли нам когда-либо еще доведется увидеться, то не стоит и запоминать.
Произнеся эту тираду, незнакомец извлек из наплечной сумки плоский ноутбук и протянул его хозяину дома.
– С вами желает поговорить, а также передать привет от ваших добрых друзей, одно чрезвычайно влиятельное лицо. Сеанс связи ровно через минуту, вам нужно лишь включить компьютер…
– Включите сами, – властно перебил его Лучинский.
Незваный гость включил ноутбук и, поклонившись, направился к выходу.
– А ноутбук, вы разве не заберете его? – окликнул Роман.
– Сразу после разговора это будет ни на что не пригодная железка, уж не сочтите за труд выбросить ее сами.
Едва он удалился, на экране возникло изображение горного ручья. Невидимый собеседник произнес по-английски: «Добрый день. Вы желаете, чтобы я обращался к вам по настоящему имени и фамилии, или предпочтете один из многочисленных псевдонимов. Быть может, называть вас Зэев-Волк, Китаец, а может быть, предпочтете, чтобы я говорил «высокочтимый мулла Закир Бин Нурлан?»
Этого не могло быть потому, что не могло быть никогда. Всего один-два, максимум три человека на всем белом свете знали все эти его псевдонимы. И тем ни менее…
Понимая, что невидимый собеседник с первой же фразы решил его сразить своей необъяснимой осведомленностью, Роман довольно резко произнес:
– А вы, видимо, предпочитаете прятаться в горных зарослях. Так вот, я не намерен разговаривать с невидимкой.
– Хорошо отбили удар, – раздался добродушный смешок. – И все же до поры до времени позвольте мне сохранить, хотя бы внешне, инкогнито.
– Но согласитесь, что беседовать с горными травами, либо с шумным ручьем как-то некомфортно, шизофренией отдает.
– С голосом разума соглашаюсь всегда. Что ж, предлагаю вам компромиссный вариант – вы можете выбрать по своему усмотрению кого заблагорассудится: своих личных знакомых, какую-то знаменитость или историческую личность.
– В таком случае пусть будет Черчилль, – брякнул Роман первое пришедшее на ум имя, не задумываясь, отчего на самом деле он выбрал бывшего британского премьера. Сейчас, однако, не стоило отвлекаться на второстепенные мысли.
– Черчилль? – в голосе собеседника явно сквозило удивление. – Почему именно этот малограмотный политик? Впрочем, как знаете. – И на дисплее тотчас возник собственной персоной сэр Уинстон Леонард Спенсер Черчилль с толстенной дымящейся сигарой в левой руке.
– По поводу малограмотности спорить не стану, – решил не оставлять реплику безответной Роман. – Но зато невероятно был афористичен.
– Ах, оставьте! Большинство крылатых фраз, которые сегодня ему приписывают, принадлежит на самом деле куда более мудрым и знающим людям.
– Однако никто иной, как Черчилль, провозгласил, что демократия худшая из всех систем, если не считать остальных, – снова возразил Лучинский. – Хотя, справедливости ради, следует признать, что первый пример демократии преподнес сам Всевышний, когда подвел Адама к Еве и сказал: «Вот, выбирай…».
– Вы опасный человек, обволакиваете словами и уводите в сторону от сути разговора. Притчу с Адамом и Евой я, конечно же, запомню, она того стоит. Но не сомневайтесь, я по достоинству оценил, как ловко вы ушли от ответа по поводу вашего имени. Собственно, таким я вас и представлял со слов выдающегося специалиста своего дела и умницы каких поискать – Элиэзера Бен-Яакова. Кстати, так же, как и вы, я называл генерала, с его позволения, просто Лазарь, да будет благословенна его память.
Упоминание имени человека, сыгравшего в жизни Лучинского поистине судьбоносную роль, повергло его в смятение. Но он и сейчас не мог позволить себе поддаться эмоциям, лишь после непродолжительной паузы глухо произнес:
– Это в корне меняет дело. Теперь я готов говорить с вами на любую тему, кем бы вы ни были.
– Будем считать, что обмен верительными грамотами состоялся. В таком случае, если вы не возражаете, я буду называть вас Романом, а вы, – снова послышался явственный смешок, – обращайтесь ко мне по имени вашего нынешнего избранника – Уинстон.
– Хорошо, Уинстон, – откликнулся Роман. – Мне кажется, вполне можно перейти к сути дела, ради которого вы выбрали столь экстравагантный способ общения.
– Он далеко не так экстравагантен, как вы сейчас предполагаете, – возразил новоявленный Уинстон. – Однако и впрямь пора перейти к делу. Не сомневаюсь, что такие термины, как «золотой миллиард», «теневое мировое правительство», вам хорошо известны. Так вот, вопреки всеобщему мнению, что именно теневое мировое правительство стремится к тому, чтобы на планете Земля имел право жить всего лишь один миллиард элитных избранников, это далеко не так. Скажу больше, между теми, кто на самом деле управляет мировой экономикой и в значительной части мировой политикой, и теми, кто собирается «прореживать» население планеты, наметились не просто расхождения, но и возникла открытая вражда, которая, полагаю, будет от года к году лишь обостряться.
– Признаюсь откровенно, разговоры и конспирологические теории о мировом правительстве, как и о так называемом «золотом миллиарде», казались мне всегда если и не полной выдумкой, то уж во всяком случае достаточно утопическими…
– Что касается «золотого миллиарда», то я, и такие как я, прилагают все усилия, чтобы противостоять этому гигантскому вселенскому злу. А вот по поводу мирового правительства выскажусь определенно: это не утопия, это будущее человечества. Если хотите, единственный вариант, чтобы человечество обрело будущее. И я хочу предложить вам способствовать этой благородной и поистине планетарной миссии. Понимаю, звучит напыщенно, но такова суть.
– Почему именно мне?
– Не только потому, что почитаемый мною генерал Элиэзер Бен-Яаков почитал вас не просто как выдающегося разведчика и блестящего агентуриста, но и столь же выдающегося аналитика, человека умеющего самую разрозненную информацию сложить в единое целое. Мне доподлинно известно, кто на самом деле ликвидировал террориста номер один Усаму Бин-Ладена, кто способствовал предотвращению покушения на президента России и предотвратил ликвидацию президента Сирии. Одни только эти ваши операции, вошедшие в анналы мировой разведки, уже сами по себе отвечают на вопрос, почему мы сегодня обращаемся именно к вам.
– Иными словами, вы открытым текстом даете мне понять, что являетесь одним из тех, кто составляет тайное мировое правительство и управляет миром – ни больше, ни меньше? – Роман полагал, что столь категоричным выводом поставит в тупик своего визави, но ответ прозвучал еще более категорично: «Именно так».
– Теперь о сути нашего предложения, – продолжал Уинстон. – Мы хотим, чтобы вы занялись сбором и аналитикой некоторых фактов и явлений, которые нас тревожат. Эта ваша деятельность в значительной степени поможет предотвратить различные губительные явления мирового масштаба, такие как войны, эпидемии, техногенные катастрофы и даже стихийные бедствия. Да-да, я говорю не только о войнах. Современные технологии позволяют врагам человечества искусственно вызывать землетрясения, наводнения, смерчи, ураганы, эпидемии и все то, что уносит жизни пока еще сотням тысяч, а вскоре, если им не помешать, и миллионам людей. Если вы примите наше предложение, то в самые ближайшие дни вам нужно вылететь в Китай. У вас будет практически неограниченный бюджет для сбора информации, дабы вы могли действовать исключительно по своему усмотрению.
– А если я запрошу миллион? – хмыкнул Лучинский.
– Напомню вам эпизод из романа Дюма «Граф Монте-Кристо». Уверен, что вы его читали. Припомните: напыщенный барон Данглар, хвастаясь капиталами своего банка, заявил: «Даже если бы вы потребовали у нас два миллиона франков наличными, мы на следующий же день предоставили вам эту сумму». «Два миллиона? – притворно удивился Монте-Кристо. А на что мне два миллиона? Такую мелочь я всегда держу при себе», и граф достал из бумажника четыре банкноты по пятьсот тысяч франков каждая. Припоминаете этот эпизод? Так вот, если вы меня хотели смутить расходами в миллион, то вам этого сделать не удалось. Конечно, мы располагаем значительным капиталом, вполне возможно, что выполнение какой-либо вашей миссии потребует и миллиона, и большей суммы, но не будем забегать вперед. И стоит ли мне , раз уж речь зашла о материальной стороне дела, рассматривать это как ваше согласие?
– Вы, Уинстон, говоря терминами борцов, все время норовите перевести схватку в партер, чтобы припечатать соперника к ковру лопатками. Я не могу ответить на ваше предложение прямо сейчас, – твердо заявил Роман. – Как вам, не сомневаюсь, известно, я отошел от дел. К тому же у меня семья…
– Ах, оставьте! – с явной досадой воскликнул Уинстон. – У меня сложилось мнение, что ни в руководстве вашей разведки, ни в правительстве не осталось здравомыслящих людей. Ни одна спецслужба мира не могла бы себе позволить, чтобы разведчик вашего уровня отошел от дел. Был бы жив наш незабвенный друг Элиэзер, он бы сумел им мозги вправить. Что же касается вашей семьи, то и в этом щепетильном вопросе я тоже не собираюсь быть с вами деликатным. Роман, даже из короткого нашего сегодняшнего разговора я, самонадеянно полагаю, понял о вас много. Ну кого вы обманываете, говоря о семье? Сами себя? Если вы живете рядом с этой прекрасной женщиной и хорошо друг к другу относитесь, это вовсе не значит, что вы – семья. Прощения не прошу – на правду не обижаются.
– Как я могу сообщить вам о своем решении? – спросил Лучинский, стремясь как можно скорее закончить этот неприятный для него разговор; чтобы все как следует обдумать и по многолетней привычке проанализировать. Услышанное им было столь необычным, что требовало глубочайшего осмысления.
– Я не сомневаюсь в вашем решении и потому прошу с ответом не затягивать. Как только решите, купите в официальном салоне связи новый мобильный телефон любого производителя. Номер тоже должен быть новым. Как только вы включите аппарат, мы с вами свяжемся и в течении трех минут обеспечим полную конфиденциальность разговора. Возможно, с вами будет говорить другой человек, но в качестве пароля он назовет себя Уинстоном.
– Об этом не может быть и речи, – твердо заявил разведчик. – Говорить буду только с вами. Появление любого третьего лица повлечет за собой немедленное прекращение наших взаимодействий, на каком бы этапе они не находились. Так что, если хотите со мной сотрудничать, живите долго, – и не дав собеседнику возможности вставить в разговор ни единого слова, Роман Лучинский решительно захлопнул крышку компьютера.
Часть первая
Если наступит завтра
Глава первая
– Эля, мне, наверное, придется на несколько дней уехать, – сказал он жене через несколько дней после разговора с тем, кто представился, ни больше, ни меньше, как членом мирового теневого правительства.
– В таком случае я тоже поеду в Испанию, дочку проведаю, с маленьким потютюшкаюсь, а то он скоро бабушку узнавать перестанет, – спокойно, похоже, даже с радостью, откликнулась Эльвира, и Роман про себя отметил, что она даже не поинтересовалась, куда, насколько и зачем он едет. Отметил без горечи, скорее, просто зафиксировал как факт, как данность.
***
Днем, в крупном торговом центре, он приобрел телефон и едва активировал номер, раздался звонок.
– Рад вашему решению, место прибытия – Пекин, инструкции получите на месте, – деловито и кратко прозвучал в трубке уже знакомый ему голос.
Спустя полчаса посыльный вручил ему пиццу, которую он не заказывал. Открыв коробку, Роман обнаружил запаянную в целлофан кредитную карту авторитетного во всем мире банка.
***
Самолетов он не любил, боясь признаться самому себе, попросту боялся. Индульгенцию страха оправдывал самозащитой: я не птица, чтобы летать, предпочитаю по земле ходить. Даже во время многочасовых трансконтинентальных полетов уснуть не удавалось ни разу, разве что вздремнуть на несколько минут. Коротал время – летал всегда только по необходимости – обдумыванием предстоящей операции. Вот и теперь, было о чем поразмыслить, взвесить и обдумать. Но вместо анализа ситуации, заслоняя логику необходимости, хронологически четко, к тому же зримо, будто смотрел фильм, то уныло черно-белый, то ярко цветной, возникали картины никуда не исчезнувшего прошлого.
***
…Шумный, пыльный, всегда разноязыкий город, в котором он родился, был похож как две капли, на архаичный восточный базар, каковым по сути и являлся – приветливым, неприхотливым, в меру лжи¬вым, но чрезвычайно при этом добродушным и госте¬приимным.
Когда-то несостоявшийся вождь мирового пролета-риата сослал сюда весь цвет неугодной ему российской профессуры, цинично обозвав эту акцию «эшелоном науки». Аборигены с удивлением взирали на почтенных седовласых старцев в пенсне, с непривычными здесь бо-родками клинышком, даже в несносную азиатскую жару не позволявших себе выходить из дому без галстука и пид¬жачной пары; с удовольствием слушали в городском саду музыку духового оркестра, а облаченного в белый мундир с золотыми аксельбантами дирижера почитали если уж не царем, то его наместником – точно. Разделенные ши¬роким арыком части города – европейская и азиатская – жили каждая своей жизнью, ничуть друг другу не мешая.
Как от первого попадания фашистской бомбы пере-мешалась земля, так перемешалось все в этом городе. Сюда эшелонами хлынули со всех концов необъятной страны эвакуированные, и было просто непонятно, как нашлось место людям, заводам и даже киностудиям в городе, который уже много лет снискал, а теперь под-тверждал каждодневной своей жизнью славу и благород-нейший статус: Ташкент – город хлебный.
***
Ромкина семья прибыла в этот край с одним из пер¬вых эшелонов. От неминуемой гибели семью спасла будущая Ромкина мать, которой в сорок первом едва ми¬нуло двенадцать. Когда они втроем – две дочери и мать, старший брат девчонок еще в 39-м был призван в Крас-ную армию, возвращались с эвакопункта, двенадцати-летней Соне в туфельку попал камешек и слегка поранил ногу. Она присела на обочину и долго хныкала, жалуясь на боль и не желая идти дальше. Двинулись только после строгого материнского окрика. Их дом, куда они шли, чтобы собрать вещи, уже был виден, когда в него угоди¬ла немецкая бомба. От дома осталась только каменная пыль. Окажись семья возле дома хоть на несколько минут раньше… Словом, обычная для того необычного времени история.
Сначала их отправили в колхоз, где они, все трое, выращивали и собирали хлопок. В сорок третьем пере-брались в Ташкент. Городские власти выделили эвакуи-рованным по делянке земли, помогли кой-какими строй-материалами. Впрочем, основной стройматериал валялся в буквальном смысле под ногами. Из глины, соломы и кизяка местные в огромных деревянных формовочных корытах месили ногами густую смесь, которая потом, обожженная нещадным азиатским солнцем, превраща-лась в довольно прочные кирпичи. На семью из трех че-ловек полагалась девятиметровая комната. Четыре палки, навес из толя или рубероида и керосинка либо керогаз, установленные перед входом, вполне заменяли кухню. Называлась все это красивым претенциозным словом «палисадник». Глинобитные мазанки, построенные эва-куированными, замкнутым прямоугольником образо-вывали коммунальные дворы. С началом весны во двор выносились раскладушки, сборные кровати, сколачива-лись деревянные топчаны. Днем старухи, каждая в своем палисаднике, готовили еду и варили варенье, дети играли на топчанах, делали уроки, ночью здесь же спали. В кино и в баню отправлялись не семьями, а целыми дворами.
Ромкина бабка устроилась на завод, где из семян хлопка отжимали продукт первой необходимости для всех местных жителей – хлопковое масло. Бабка обзаве-лась грелкой и, когда работала в ночную смену, наполня-ла резиновый сосуд еще теплой тягучей жидкостью, пря-тала его под подол широкой юбки и торопилась на базар, где пронырливые перекупщики ждали «товар» до пяти утра – не позже. Бабкино деяние было четко прописано в Уголовном кодексе, статья по военному времени – рас-стрельная. Однако ни страха, ни угрызений совести она не испытывала, а истово осуществляла самую священную для женщины миссию – кормила своих детей.
Тогда же, в сорок третьем, пришло с фронта извеще-ние, в котором матери сообщали, что ее сын – разведчик Роман Лучинский пропал без вести. Баба Сима, как к тому времени эту сорокатрехлетнюю женщину вели¬чал весь двор, внешне на письмо отреагировала весьма стойко. Она перечитывала по многу раз извещение все¬му двору и собственным детям, неизменно добавляя, что материнское сердце знает точно: сын жив, найдется непременно. Вот только согнулась она с тех пор, как от непомерной тяжести, обрушившейся на нее, да так боль-ше никогда, до конца дней своих, и не распрямилась. И фильмы о войне смотреть перестала. Даже когда теле-визоры появились, выходила из комнаты, едва только на экране звучал первый выстрел или появлялся человек в военной форме.
***
Своего сына Рому она просто боготворила. По ее рассказам выходило, что он обладал незаурядным умом, стремился учиться, и, когда у нее уже было трое детей, достаточно молодая вдова перебралась из маленького еврейского местечка в Харьков с единственной целью – дать сыну образование. Роман блестяще закончил раб-фак, поступил в институт, ему, как одаренному юноше, предоставили место в общежитии, назначили стипендию.
Никогда до этого не работавшая женщина закончила недельные курсы продавцов и стала торговать конфетами с лотка. Девчонки росли, требовали кукол и бантов, сын по выходным приходил к маме и сестренкам. Все было прекрасно, не хватало только денег. Тогда она скопила, сколько смогла, пришла к директору торга и по-деловому выложила скопленное на стол. Об этой истории бабка рассказывала так: «Я сказала ему прямо: “Товарищ ди-ректор, у меня трое детей, денег с конфет не хватает. Что же, мне воровать прикажете? Войдите в мое положение, поставьте меня на пиво”. Он был умный человек, он по-ставил меня на пиво».
Слушая этот рассказ, Ромка хохотал от души:
– А ты пиво чем разбавляла, водой из крана или из арыка?
Бабка непритворно сердилась:
– Из какого еще арыка? Не было в Харькове никаких арыков. – Она быстро успокаивалась, хитро щурилась: – Ну, я немножечко не доливала и пены делала побольше… Но ни-ког-да не разбавляла, – добавляла она твердо.
Когда пришло сообщение, что Роман пропал без ве-сти, дочерям она твердо заявила: из Узбекистана мы ни-куда не уедем, так как последние от нас письма Ромочка получил с местными адресами и, когда объявится, искать нас будет здесь, а не в Харькове, тем более он из писем знает, что харьковский дом разбомбили фашисты. Она твердила это, пока не закончилась война, и еще шест-надцать послевоенных лет – похоронка на сына пришла в 1961 году.
***
…У бабы Симы было три заклятых врага – Буденный, Гитлер и Митька. В годы Гражданской войны лихие кон¬ники в серых вислоухих шлемах с криво нашитыми крас¬ными звездами во главе со своим впоследствии легендар¬ным командармом и будущим маршалом дотла разорил их семейное поместье на Украине. Семья была зажиточной, к юной Симочке даже гувернантка приходила, обучала ее различным наукам и языкам – немецкому и французско¬му. Гитлер отнял у нее сына, а Митька – старшую дочь.
Митька был лихим парнем, вернувшимся с фронта с си¬яющими медалями на вылинявшей гимнастерке и тро¬фейным мотоциклом марки «Харлей». Женихом по тем временам он считался завидным, окрестные девчонки ссорились между собой за право прокатиться с ним на его тарахтящем и нещадно дымящем исчадии ада. Митька лишь загадочно улыбался, перекатывая во рту папироску, да газу прибавлял. После того как мотоцикл рухнул в глу¬бокий овраг, не удержавшись на кромке, врачи Митьку кое-как по частям собрали, а вот старшую бабкину дочь им спасти не удалось.
***
Откуда в их городе появился этот юный арабский коммунист, теперь уже точно и не скажешь. Его появле-ние было окутано сплошь тайнами и секретами. Погова-ривали, что у себя на родине его приговорили к расстрелу, но соратникам по партии удалось мальчишку выкрасть, и его, чуть ли не в каком-то контейнере, тайком перепра¬вили в Советский Союз. Джамал Зевар-ага имени свое¬му внешностью соответствовал на все сто – в переводе с арабского «Джамал» означает «красивый». Джамал был высок, широкоплеч и строен, от его серых глаз, опушен¬ных длинными густыми ресницами, исходил ровный те¬плый свет. Одевался Джамал всегда с иголочки – специ¬ально установленной для него стипендии вполне хватало на безбедное существование, а выделенная молодому коммунисту служебная однокомнатная квартира в цен¬тре города делала жизнь вполне комфортной.
Довольно легко он освоил и русский, и узбекский языки, местом обучения ему определили сначала ин-ститут народного хозяйства, а после и самое элитное по тем временам заведение – Высшую партийную школу. Получив второй диплом о высшем образовании, Джамал Зевар-ага немедленно поступил в аспирантуру, заявив о своем стремлении защитить кандидатскую диссерта¬цию. И не потому вовсе, что влекла его наука. Время пре-бывания в СССР арабского коммуниста Зевара-ага было оговорено четко: он живет здесь, пока учится, а овладев знаниями в полном объеме, должен будет употребить их на благо развития компартии на своей исконной родине, о чем Джамалу даже подумать и то страшно было.
С «дюймовочкой» Соней они познакомились в пар¬ке. Девушке так хотелось мороженого в тот душный, без малейшего дуновения ветерка вечер, а очередь к тележке была такой нескончаемой, что галантный молодой че-ловек приобрел две порции и протянул Соне вафельный стаканчик с пломбиром. Открыв крошечный кошелек, Соня выуживала оттуда монетку, когда почувствовала прикосновение прохладной руки. Она подняла глаза и услышала приятный голос с непередаваемо заворажи-вающим акцентом:
– Ну, что вы, не надо никаких денег. Могу я просто угостить девушку мороженым?
Соня отчаянно запротестовала, тогда молодой чело¬век засмеялся и сказал:
– Девушка, это не угощение, это плата.
– Плата? За что?
– За то, что вы покажете мне этот дивный парк, в ко-тором я оказался впервые. Даже не знал, что в этом горо-де есть такое замечательное место. Мне сказали, что здесь можно покататься на лодке. Это так?..
– Да, здесь есть озеро, его называют Комсомольским, потому что котлован под озеро рыли комсомольцы на субботниках, – подтвердила Соня. – Если хотите, могу показать, где находится лодочная станция.
Они двинулись к озеру, и уже вскоре Джамал сильны¬ми гребками весел вывел лодку на середину водоема.
– А ведь мы с вами до сих пор не познакомились, – сказал он и представился: – Меня зовут Джамал, а пол-ностью – Джамал Зевар-ага, хотя для вас я конечно же просто Джамал.
– Соня, – произнесла она едва слышно, все еще сму-щаясь этого необычного, но такого милого человека.
– Соня. Какое чудесное имя! – воскликнул Джамал. – А можно, я буду звать вас Сония, на местный манер?
В ответ она лишь кивнула.
***
Они встречались каждый вечер. Прибежав после работы с фабрики, она помогала матери по хозяйству, наглаживала одно из двух платьиц своего немудрящего гардероба, чистила зубным порош¬ком парусиновые туфельки и убегала. Мать догадыва¬лась, что к дочке пришла любовь, тревожилась, но ни о чем не спрашивала – из Сонечки и в детстве лишнего слова не вытянуть было. Джамал, как сам выразился, практиковался с ней в русском языке, сначала шутя, а по¬том и серьезно стал учить ее арабскому, поражаясь, как на лету усваивает Соня незнакомый язык. Способности у нее были поистине уникальные. Через какое-то время они уже даже спорили, на каком языке им общаться, а потом пытались установить график: день – арабский, другой день – русский. В своей уютной, не по-мужски ухоженной квартире, Джамал угощал ее виртуозно при-готовленными арабскими блюдами, Соня баловала лю-бимого украинскими варениками и узбекским лагманом, а то лепила самсу либо манты – тесто у нее получалось просто воздушным.
Разговоров о будущем молодые с некоторых пор из-бегали. Как-то раз Джамал вернулся домой не в духе. Соня, у которой были ключи, пришла пораньше и зате¬яла крутить фарш на голубцы. Резко и громко хлопнула входная дверь. Она даже не сразу заметила его озлоблен-ность, а когда он заговорил резким тоном, вздрогнула от неожиданности – такого Джамала ей еще видеть не при-ходилось. Выяснилось, что днем он побывал в каком-то важном правительственном учреждении, где молодому коммунисту напомнили, что после защиты диссертации ему необходимо вернуться на родину – таковы требова-ния двусторонних соглашений между странами.
– Они что, не понимают: меня там убьют, как только я сойду с трапа самолета?! – возмущался Джамал и сквозь зубы процедил несколько проклятий на арабском языке.
– Милый, ты, наверное, забыл, что я теперь все по-нимаю, – попыталась разрядить Соня обстановку, но он лишь досадливо отмахнулся. Потом резко развернулся в ее сторону, крепко сжал руку и непререкаемым тоном произнес:
– Ты сегодня останешься здесь и вообще теперь бу-дешь жить у меня.
– Но мне даже переодеться не во что, и вообще как же мама…
Он не дал ей договорить, прервав жестко:
– Тебе придется выбирать: или я, или твоя мать.
Она решительно высвободила руку и твердо, неожи-данно даже для себя, отчеканила: «Никогда я не сделаю такого выбора. Человек, предавший мать, предаст кого угодно». Джамал опешил. Он не ожидал от своей кроткой, безро¬потной и, как казалось ему, во всем покорной Сонии та¬кой решимости. Из оцепенения его вывел тихий щелчок замка закрывшейся за ней двери.
***
Они помирились через неделю. Джамал явился к про-ходной фабрики с огромной пунцовой розой в руках как раз в тот момент, когда закончилась смена. «А женишок- то у тебя, Сонька, жмот, – подняли его на смех фабрич-ные девчата, – мог бы и на букетик разориться, а то, вишь ты, сорвал, небось, в нашем сквере розочку и на тебе – явился, не запылился». Она ничего не ответила, подошла к Джамалу, молча забрала у него цветок и, взяв под руку, пошла рядом…
В тот день, когда Соня узнала, что беременна, Джамал улетал в Москву. Накануне он сказал многозначительно, что от этой поездки зависит его, а значит, и ее будущее. Соня обещалась приехать в аэропорт, но в поликлинике была большая очередь, и когда она добралась до аэропор¬та, пассажиры московского рейса уже находились в самолете. Две недели она прожила в оцепенении. Каждый вечер приезжала в его квартиру, готовила ужин, через два-три дня выбрасывала приготовленное и вновь хлопотала у плиты. Бутылка шампанского, которую она купила, так и осталась стоять в холодильнике нетронутой. В один из вечеров, когда она с наполненной авоськой вошла в подъ¬езд, то увидела на знакомой двери бумажную наклейку с надписью «Опечатано», неразборчивой закорючкой и сургучной печатью.
В их коммунальном дворе каких только людей не было. Жила и одна семья, с которой никогда не ссорились даже самые скандальные соседи. Николай Афанасьевич был художником, его жена Эльвира Александровна, бывшая балерина Большого театра, преподавала в мест¬ном хореографическом училище. Вот к дяде Коле и от-правилась Соня за советом. Он выслушал ее внимательно и переспросил настороженно: «Точно знаешь, что комму-нист? А то ведь у нас, девонька, к дружбе с иностранцами сама знаешь, как относятся.», и он многозначительно замолчал.
– Коммунист, дядя Коля, точно – коммунист, – го-рячо заверила его Соня. – Он даже взносы платил.
– Ну ладно, коли так, – проворчал Николай Афана-сьевич. – Вот что я тебе скажу. Всеми делами иностран-цев ведает МИД – министерство иностранных дел, вот туда тебе и надо обратиться. Зайдешь в приемную для посетителей, это на первом этаже. Не вдаваясь в подроб-ности, объяснишь, так, мол, и так, беспокоюсь за своего друга, все ли с ним в порядке. И поменьше подробностей, там они никому не интересны, а тебе только навредить могут. А еще лучше, если ты вообще никуда не пойдешь, а будешь спокойно ждать, когда твой друг вернется или отдаст о себе знать. Но я вижу, что этот совет тебя никак не устраивает.
На следующий день Соня взяла на фабрике отгул и отправилась по адресу, указанному соседом. Народу в приемной оказалось немного, и уже вскоре она зашла в кабинет, где за огромным столом сидел полный пожи¬лой человек в строгом черном костюме, но очень добры¬ми, как ей показалось, глазами. Он, не перебивая, выслу¬шал посетительницу и, не задав ей ни единого вопроса, попросил обождать в коридоре. Через полчаса – ей по-казалось, что прошла вечность – к ней подошел другой человек и предложил зайти в кабинет на втором этаже.
– Вы интересуетесь человеком по имени Джамал Зевар-ага, – утвердительно произнес хозяин кабинета. – А кем он вам доводится?
– Друг, – коротко ответила Соня, густо покраснев.
– Вообще-то мы даем справки только родственникам и по запросу официальных организаций. Вам мы отвечать не обязаны. Но в порядке исключения скажу. Произошло какое-то недоразумение. Человек с таким именем в на-шем городе никогда не жил, и нам о нем ничего не из-вестно.
– Этого не может быть, – пробормотала ошелом-ленная девушка. – Он же партийную школу закончил и аспирантуру тоже… Скажите, может быть, я могу где-нибудь еще узнать про него?
Ответ последовал резкий: «Подобные вопросы не в моей компетенции».
На следующий день, сразу после обеда, Соню вызва-ли в фабком. В комнате за столом председателя фабкома оказался незнакомый Соне молодой человек.
– Вчера вы были в МИДе, – начал он разговор. – Интересовались человеком по имени Джамал Зевар-ага. Расскажите, какие у вас были с ним отношения, о чем вы говорили, когда встречались, были ли вы с ним в интим-ной близости.
– Мне бы не хотелось обсуждать эту тему, – робко возразила Соня.
– Вы, видимо, не понимаете, кто с вами сейчас раз-говаривает. Я сотрудник Комитета государственной безопасности. И вы обязаны отвечать на любые мои во-просы и обсуждать со мной любые темы, которые нас ин-тересуют, – голосом он особо выделил слова «обязаны» и «любые».
– Мы просто дружили, – пролепетала Соня. – Он коммунист, я комсомолка, что плохого в нашей дружбе?
– Что в вашей дружбе было плохого, нам еще пред-стоит разобраться, – многозначительно заметил ее собе-седник. – А сейчас отвечайте на мои вопросы.
Позже она не могла вспомнить ни его вопросов, ни своих ответов. Казалось, земля уплывает из-под ног, к горлу подступил противный комок. В себя она пришла, только когда он поднялся, неловко, с резким звуком, ото-двинув стул.
– А теперь слушайте меня особенно внимательно и запомните каждое мое слово. Вчера в министерстве иностранных дел до вашего сведения довели, что чело¬век по имени Джамал Зевар-ага никогда не проживал ни в нашем городе, ни в нашей республике. А посему и вы никогда впредь не будете ни разыскивать этого человека, ни интересоваться его судьбой. Сейчас вы напишите за-явление, где обязуетесь выполнять неукоснительно это требование.
***
…Малыш родился длиннющий, смуглокожий, с тем-ными волосенками на голове. Оформлять свидетельство о рождении она поехала одна. Сына назвала Роман, от-чество дала своего отца, в графе «отец ребенка» красовал¬ся прочерк. Когда баба Сима прочитала метрику своего единственного внука, где значилось «Роман Ильич Лучинский», она прослезилась и, взяв кулек с ребенком, уселась на диване, прижав младенца к себе.
– Мамочка, наш Рома тоже был Роман Ильич Лучинский, так что у него теперь появился племянник – его полный тезка и однофамилец. Разве я что-то не так сде¬лала?
– Все так, все правильно, – сквозь слезы приговари-вала баба Сима. – Вот вернется Ромочка, и будем мы их путать.
– Только бы вернулся, а там уж как-нибудь разберем-ся, не перепутаем, – еле слышно прошептала Соня.
На том все разговоры по этому поводу были прекра-щены в их семье надолго. Только после того, как на дядю Романа пришла похоронка, Ромку посвятили в историю его имени, ничего так и не сказав об отце.
***
Ромка младенцем был болезненным, то и дело по-падал в больницу, и в палату вместе с ним укладывалась не мама, а баба Сима. Она и кровь ему свою дала, когда мальчишке потребовалось переливание, тем более что и группа крови у них оказалась одинаковой. Дворовая детвора называла его просто Ромкой, мать не признавала никаких уменьшительно-ласковых имен и обращалась только «Роман», бабушка говорила то «Ромочка», то «Ро-машка», на последнее он сильно сердился. Но все больше предпочитала говорить «сыночек». Он и рос с искренним до поры до времени убеждением, что у него две матери. Одну называл «мама Сима», другую – «мама Шоня»: в раннем детстве шепелявил, а потом и сам, и все окру-жающие привыкли так называть Соню, да и она не воз-ражала: Шоня так Шоня.
В округе каких только не было национальностей. И русские здесь жили, и узбеки, армяне, татары и евреи, азербайджанцы и украинцы. Годам уже к четырем Ромка свободно болтал на самых разных языках. С армянами здоровался «барев дзез», евреев степенно приветствовал «шалом алейхем», азербайджанскому приятелю, подзы-вая его, кричал «гяль бюра», воробья называл «горобец», а отправляясь в булочную за хлебом, неизменно осведом-лялся у однорукого узбека-продавца: «нон иссыкми?» – хлеб горячий?
Секретным для него в их семье оставался только еврей-ский язык идиш, из которого Ромка знал лишь несколько слов, преимущественно ругательных. Когда мама Сима хотела что-то от него скрыть, то к маме Шоне обращалась именно на идиш. Ромку это злило и обижало. «Чего се¬кретничаете?» – ворчал он. Как-то мама Шоня, шутя, об¬няв сына, пообещала: «Ладно, Роман, у нас с тобой будет свой секретный язык. Научу тебя говорить по-арабски».
– А ты умеешь? – загорелся Ромка. – Он знал, что мать прилично говорит на французском, но про арабский слышал впервые. Он не отставал от Шони до тех пор, пока ей не пришлось выполнять своей обещание. Во время этих уроков мама Сима вскипала, как чайник на керосинке. «Тьфу, – пле¬валась она, и, обращаясь неизвестно к кому, добавляла на идише: – абрехде коп (сломай голову)».
Арабский язык увлек мальчишку не на шутку, спо-собности к языкам он, видно, унаследовал от матери, и вскоре уже поражал своих сверстников незнакомыми им словами.
***
С детворой Ромка ладил. В их многоликом городе на-циональных различий по сути не было. Жили себе и жили, не интересуясь и не задумываясь, кто какого происхож-дения, почему у одного вихры торчат белые, а у другого – черные да отчего разрез и цвет глаз не у всех одинаковый. В почете было нечто особенное, что отличало их друг от друга. К примеру, Павлик по прозвищу Бублик не боялся кипятка. Он кругами ходил вокруг чьей-нибудь кухни, где варился ароматный борщ и, стоило хозяйке на мгновение отвлечься, тут же запускал в кипящую кастрюлю свою вечно немытую, в цыпках лапу, вытаскивая кусок мяса. Витька умел играть на балалайке и учился игре на баяне, Вовка-немец ловчее всех гонял мяч, Полинка из угловой квартиры лучше всех танцева¬ла, и тетя Эля определила ее учиться в хореографическое училище, где сама преподавала. А Ромка раньше всех на-учился читать и считать и крепким, преодолев младенче-ские болезни, стал настолько, что его одного подпускал к своей наковальне и давал подержать щипцами кусок раскаленного металла кузнец дядя Максуд.
***
Когда ему сравнялось семь лет, мама Сима и мама Шоня взяли пацана за обе руки и торжественно пове¬ли в двухэтажный городской универмаг на улице Кар¬ла Маркса, где были приобретены школьная форма, желтый, скрипучий, остро пахнущий кожей портфель, пенал, а главное – замечательная фуражка с кокардой и лаково блестящим козырьком. 1 сентября его прово¬жала мама Шоня. Она несла в руке букет осенних цветов, а к Ромкиному портфелю было привязано два мешочка – с чернильницей-непроливайкой и завтраком. Во время первого урока взволнованные родители первоклашек сидели на школьном дворе, а после звонка туда вышла строгая учительница. Каждому из родителей она что-то говорила про их детей, а к маме Шоне обратилась отдель-но: «Вы – Софья Ильинична Лучинская, мама Ромы? Подождите, пожалуйста, мы с вами сейчас пойдем к ди-ректору». Разговор у директора оказался для мамы Шони полной неожиданностью. Учительница уверяла, что Рома настолько хорошо читает и считает, что в первом клас¬се ему делать попросту нечего. Дескать, заскучает, будет сам отвлекаться и других детей отвлекать, а в итоге по¬теряет интерес к занятиям. Одним словом, учительница рекомендовала перевести Ромку сразу во второй класс. Директор предложил немедленно позвать вундеркинда и проэкзаменовать его тут же в кабинете.
Когда Ромка увидел представительного узбека в бе-лой шелковой рубашке, вышитой цветным украинским узором, он прижал обе ладони к левой стороне груди, чуть поклонился и почтительно произнес: «Ассалом алейкум, домулло», и сам себя перевел: «Здравствуйте, уважаемый учитель».
– Вай! – воскликнул директор. – Ты что же, узбек¬ский язык знаешь?
– Не только узбекский, и азербайджанский знаю, и армянский, и арабский, – единым духом выпалил мальчонка.
Пораженный директор не сел, а упал в кресло, вос-клицая: «Да ему и во втором классе, похоже, тоже делать нечего».
На второй урок Ромка теперь уже опоздал, а на третий его торжественно отвели во второй класс.
***
Директор школы Ахат Маннапович Раззаков лич¬ностью был поистине незаурядной. С блеском закончив факультет восточных языков университета, он в совер-шенстве владел несколькими арабскими диалектами и распределение получил не куда-нибудь, а прямиком в министерство иностранных дел. Загранкомандировки следовали одна за другой, Раззакову прочили блестящее дипломатическое будущее. Но судьба-злодейка – вернее, злодей в образе зеленого змия – сыграл с ним роковую роль. Частенько приглашая после загранкомандировок своих сослуживцев в чайхану, Ахат удивлял их своим совершенным знанием разнообразнейших вин, а вод¬ку «Столичную» от «Московской» отличал, не глядя на бутылку. История стара как мир. Вместо неудержимого подъема вверх по карьерной лестнице он стремительно покатился вниз. Ненадолго задержался в одном из вузов, но уже вскоре каждый студент знал, что новый препод охотно променяет пребывание в душной аудитории на столик в открытом кафе, где после возлияния поставит в зачетку все, что его попросят.
В итоге, да и то не без стараний влиятельных род-ственников, Ахат Маннапович осел директором обычной средней школы. Работающая здесь пожилая женщи¬на-завуч с гордостью носила на лацкане жакета значок отличника народного образования и, беззаветно влю-бленная в педагогику, с удовольствием тянула всю работу сама, радуясь, что новый директор, от которого постоян-но исходил острый пряный запах мускатного орешка, ни во что не вмешивается.
Ахат Маннапович учеников своей школы не разли¬чал, но вот «вундеркинда», поразившего его воображе¬ние, запомнил накрепко. Он даже на переменах выходил из своего кабинета, чтобы отыскать на школьном дворе смышленого мальчишку и заговорить с ним, предпо¬читая арабский язык. Класса с пятого Ахат Маннапович стал приглашать Лучинского домой, обучал его арабской письменности, давал читать книги по истории, привил любовь к русской классике. Он искренне привязался к этому чужому мальчишке, видимо, компенсируя тем самым отсутствие собственных детей. Он первым, пожа-луй, разглядел в своем ученике уникальные способности к языкам, великолепную память, блестящую восприим-чивость к любому изучаемому предмету и старался дать этому мальчишке все, что мог, – знания, житейский опыт, мужскую, по сути отцовскую, любовь.
***
Примерно тогда же появилось у Романа новое увлече-ние. Увидев в каком-то журнале схему и описание тран-зисторного приемника, он решил собрать его сам. Весь класс писал контрольную работу по математике, когда в тишине, где лишь перья поскрипывали, во всю мощь грянул разухабисто-молодецкий хор военного ансамбля: «Раскудрявый клён зеленый, лист резной…» Это после целого месяца неудач ожил, наконец, первый Ромкин транзистор, который он умудрился впихнуть в кем-то выброшенную старую мыльницу. Математичка была не-давней выпускницей пединститута, детей боялась пуще огня и из всех методов воспитательного воздействия ус-воила пока только один. «Лучинский, немедленно выйди из класса и отправляйся к директору», – велела она.
К Ромкиным чудачествам одноклассники вскоре при-выкли и прозвище ему дали Китаец, когда он однажды на уроке химии с пеной у рта доказывал, что порох изо¬брели китайцы, а учительница с непонятным упорством его опровергала. Китаец жил в своем, изолированном от внешнего влияния мире. Когда сверстники торопились в спортзал или на стадион, он отправлялся к Ахату Маннаповичу, где часами обсуждал на арабском языке недав¬но прочитанную книгу. В то время как его одноклассники шли на танцы или прогуливались по аллеям парка с девчон¬ками, Китаец корпел над сборкой какого-нибудь сверх¬сложного радиоприемника. Силища в нем была недет¬ская – постоянное общение с железками у кузнеца Мак¬суда давали себя знать. А вот на уроках физкультуры он с трудом преодолевал гимнастического коня, и на беговой дорожке его обгоняли даже девчонки. Однажды ребятам для комплекта не хватило одного игрока и они попроси¬ли Китайца выйти на футбольную площадку. Первый же удар по оказавшемуся у его ног мячу завершился вызовом «скорой помощи» и загипсованной голенью.
Девчонкам он поначалу нравился – высокий, строй-ный, широкие прямо развернутые плечи, смуглая барха-тистая кожа, а ресницы такие, что представительницам прекрасного пола только завистливо вздыхать приходи-лось. Но как только они оказывали ему какие-либо знаки внимания, он недоуменно пожимал плечами. Да один его непонятный взгляд чего стоил. Уставится своими серыми глазищами и смотрит подолгу, не мигая. Ни слова добро-го не скажет, не улыбнется, так что интерес к дальнейше-му общению пропадал так же быстро, как и возникал.
***
Мама Шоня с каждым днем все отчетливее понима¬ла, что внешне сын становится точной копией отца. Рост, фигура, строение ладоней, даже походка и поза во сне – все напоминало Джамала. Вот только сдержанностью и молчаливостью пошел он в нее. Джамал, тот велеречи-вым был, способным разговорить кого угодно, а уж как комплименты расточал – словно стихи слагал.
Когда Роман учился в десятом классе, Ахат Маннапович все настойчивее стал поговаривать о том, что его любимому ученику нужно поступать на востфак, тот самый факультет, который некогда заканчивал и сам Раззаков. А однажды учитель высказался напрямую: «Ты добьешься того, чего не сумел сделать я, станешь настоящим дипломатом. – И по¬обещал твердо: – Я помогу тебе подготовиться».
А вот мама Шоня, узнав о выборе сына, почему-то опечалилась.
– Зачем тебе, Роман, этот факультет? Арабский язык ты и так знаешь. Поступал бы лучше в какой-нибудь технический вуз – вон, всем соседям радиоприемники и телевизоры чинишь, руки у тебя золотые, все говорят.
И все же он уступил настояниям директора школы, отнес документы в приемную комиссию университета. Первые три экзамена сдал легко, получив две пятерки и одну четверку, а перед четвертым и вовсе не волновался. Абитуриентам было предоставлено право сдавать на вы-бор английский или арабский языки. Ромка, конечно же, выбрал арабский.
– После экзамена забежишь домой, порадуешь своих, а потом сразу ко мне, я плов приготовлю, – напутствовал его накануне вечером Ахат Маннапович.
Экзаменатор оказался довольно молодым мужчиной. Он согласно кивал головой, слушая ответы Романа, но с каждой произнесенной им фразой отчего-то хмурился все больше и больше.
– Достаточно, – наконец произнес он и, взяв экза-менационный лист, что-то быстро в нем начертал, сло¬жил вдвое и протянул абитуриенту:
– Вы, юноша, явно переоценили свои возможности, выбрав для сдачи вступительного экзамена арабский язык. Я поставил вам «неудовлетворительно».
– Что вы мне поставили? – недоумевая, переспросил Рома.
–Я поставил вам «два», неужели не ясно? Подготовь¬тесь как следует и на будущий год попробуйте поступать снова, если, конечно, не заберут в армию.
До дома Ахата Маннаповича Роман брел пешком. Он перебирал в памяти каждую произнесенную им арабскую фразу и не понимал, где совершил ошибку. Директор распахнул дверь сразу – видно, с нетерпением ждал по-явления гостя. Понурый вид Романа как губкой стер с его лица улыбку, а из глаз – выражение счастливого нетер-пения.
– Что случилось, ты заболел?
–Здоров, – выдавил из себя Ромка. – Мне постави¬ли двойку.
– За что? Что ты натворил?
– Ничего я не натворил. Ответил на все вопросы, он гонял меня сначала по билету, а потом еще кучу дополни-тельных вопросов задал. И все равно – «два».
Предательская слеза скатилась на полосатую шелко¬вую пижаму директора. Он обхватил голову руками и на¬чал как-то странно раскачиваться из стороны в сторону. После чего Ахат Маннапович впал в настоящую буйную истерику. Он метался по комнате, извергая ругательства невесть в чей адрес, хватал трубку телефона, порываясь кому-то звонить. Потом умчался на кухню, извлек из холодильника запотевшую бутылку водки, опрокинул доверху наполненный стакан и угомонился.
Дома печальную новость восприняли на удивление спокойно. Мама Сима, конечно, повздыхала, что-то бормоча себе под нос, а мама Шоня ровным голосом по-советовала сыну прилечь и постараться уснуть. Через не-сколько дней он получил повестку из военкомата.
Результат медкомиссии ошарашил Ромку не меньше, чем двойка по арабскому. Врач заявил, что у призывника Лучинского плоскостопие и от службы в армии он осво-бождается. Никакого плоскостопия Ромка у себя сроду не замечал и лишь недоуменно крутил в руках пахнущий типографской краской новенький военный билет, в кото-ром появилась единственная чернильная запись: «В мир-ное время не годен, в военное годен к нестроевой».
– Вот и армии мой сын неугоден, – не сказала, а про-шептала мама Шоня, прочитав ту надпись. Потом спря-тала военный билет в шкаф, где хранились все семейные документы, и потянула сына за руку: «Пойдем, Роман, попьем чаю, да поговорим. Давно пора».
***
В тот вечер Ромка впервые узнал настоящее имя своего отца, историю любви своей матери. Мама Шоня рассказывала своему повзрослевшему сыну все без утай-ки – о внезапном и до сих пор непонятном исчезновении Джамала из ее жизни и о тех мытарствах, которые ей при-шлось перенести.
– Меня потом вызывали в КГБ, – вспоминала мать. – Якобы я неправильно написала ту бумагу, в кото¬рой обязалась никогда больше не интересоваться судьбой Джамала. Предложили мне подписать бумагу о со-трудничестве, когда я отказалась, грозили, велели поду-мать и сказали, что еще вызовут. Я попросилась поехать в колхоз на сбор хлопка, тогда как раз наших фабричных отправляли. В колхозе у меня чуть не случился выкидыш, положили в больницу на сохранение, так обо мне, ви-дать, и забыли. А может, просто рукой махнули. На что им мать-одиночка с кроватной фабрики… Но я знала, что эта история нам еще аукнется, мо¬лила только, чтоб не на тебе. И вот… С университетом все ясно. На этот факультет, я узнавала, берут только особо проверенных. Да и в армию тебя не взяли все по той же причине. Уж им-то хорошо известно, кто твой отец. Уе¬хать тебе надо, сын, вот что я скажу, – вдруг решительно заявила она.
– Куда уехать, мама?
– Как куда? Ты же по матери – еврей. А в Израиле национальность детей определяется по национальности матери.
–Да при чем тут Израиль? – поразился он.
– Да при том, что здесь тебе жизни не будет. Помяни мое слово, не будет.
***
Выйдя из голландского посольства в Москве, где раз-мещалась группа израильских дипломатов, Ромка еще раз внимательно вчитался в печатные строки белого листка, заменявшего авиабилет. Да, все точно. Завтра в 19.00, аэропорт Шереметьево-2, рейс Москва – Вена – Тель- Авив.
С того памятного вечера, когда мама Шоня посо-ветовала ему уехать, прошло без малого пять лет. И вот теперь он – репатриант, человек без паспорта и даже без гражданства, которого его лишили, заставив при этом за¬платить в сберкассу 250 рублей. А сколько событий про-изошло с ним за эти пять лет!
***
После окончания школы, бесславно проваливший экзамен по арабскому языку и забракованный медко-миссией в военкомате, Ромка устроился мастером в теле-визионное ателье. В городе начался настоящий бум на цветные телевизоры. Были они, честно сказать, доволь¬но барахляцкие, часто выходили из строя, и профессия телевизионного мастера, до того довольно неприметная, вдруг стала важной и необходимой всем. Уже вскоре он снискал славу лучшего мастера в городе, и заполучить на установку или ремонт цветного телевизора самого Романа Лучинского считалось столь же непростой и престижной задачей, как, допустим, раздобыть из-под прилавка остро дефицитный мебельный гарнитур иностранного произ¬водства. И хотя работать ему приходилось частенько до самого позднего вечера, дело свое он любил да и деньги зарабатывал приличные. Уже через год приобрел двухком¬натную кооперативную квартиру в районе-новостройке, начал подумывать о покупке «жигулей». Но тут беды, сна¬чала одна, затем другая, обрушились на их семью.
Однажды воскресным вечером, когда он вернулся домой от очередного клиента, мама Шоня как о чем- то обыденном попросила: «Отвези меня завтра утром в больницу, Роман».
– А что случилось? – спросил он, подняв глаза от тарелки.
– Да ничего особенного, просто провериться хочу.
Утром он вызвал такси по телефону, а когда садились
в машину, мать назвала водителю адрес онкологической клиники. Из больницы через месяц он повез ее на клад-бище. Когда разошлись немногочисленные бывшие со-седи по коммунальному двору, мама Сима посмотрела на Рому ясными глазами и сказала: «Сыночек, похорони меня рядом с Соней. Недолго уж мне осталось». Ее наказ ему пришлось выполнить через три месяца.
***
Вечерами он возвращался в пустую квартиру и не находил себе места. Пытался стряпать – все пригорало либо убегало из кастрюли. Мокрая тряпка вырывалась из рук, свертывалась жгутом, хлестала по ногам и даже по лицу, но мыть пол никак не хотела.
От отчаяния и одиночества он попытался даже же-ниться. Но его избранница, юное существо с точеной фигуркой и кукольным личиком, оказалась не только не-проходимо глупа, но и непреодолимо капризна. За мни-мый, как выяснилось впоследствии, аборт, а скорее – за собственное спокойствие, он отдал ей почти все, что ско-пил до этого на «жигули», и потом еще долго поражался собственному, к счастью, временному, ослеплению.
***
Приближался очередной Новый год. Утром Романа вызвал к себе заведующий телеателье.
– Рома, надо сгонять на продуктовую базу, там у ди-ректора телевизор барахлит, а они коллективом праздник отмечают в собственной столовой и непременно хотят «Голубой огонек» смотреть.
– Да когда ж я успею, Леонид Матвеевич? – взмолил¬ся Ромка. – У меня заказы на весь день расписаны. К тому же я и сам собираюсь Новый год в гостях встречать.
– Вот и хорошо, что в гостях, – перебил его заведую¬щий. – База эта непростая, там сплошь деликатесы. Хо¬рошо справишься – не откажут тебе в паре банок икорки да килограммчике балычка. Вот и порадуешь своих дру¬зей да и самым дорогим гостем для них сегодня будешь. Короче, не обсуждаем. С наступающим тебя, да езжай, не мешкай.
На базу он попал только часам к семи вечера. Туч¬ный золотозубый директор, облаченный в наимодней¬ший костюм из блестящего серого дакрона, с огромным перстнем-печаткой на безымянном пальце правой руки воскликнул укоризненно: «А мы уж и не чаяли вас до-ждаться. Но ваш начальник сказал, что приедет лучший мастер».
– Заказов было много, – проворчал Роман, снимая заднюю крышку цветного «Рубина». Поломка была не-простой, а главное – полетели два предохранителя, до-браться до которых было целой проблемой. К тому же мешал суетливый директор, то и дело задающий свои дурацкие вопросы. Наконец, экран вновь засветился мерным голубым светом, а вслед за тем мультяшный волк в ярких цветных трусах погнался за неуловимым зайцем.
– Вот спасибо, уважили, ну, право слово, уважили. Вы действительно большой мастер. Сколько мы вам должны? – затарахтел довольный директор.
– А можно мне вместо оплаты каких-нибудь продук¬тов у вас купить, а то идти в гости, а в магазин я уже никак не успеваю?
– О чем вы говорите, драгоценный мой?! О каком «купить» толкуете?! Сейчас все принесут сюда, в кабинет, самое лучшее, самое вкусное. И никаких денег не надо. Вы нас так выручили.
Минут через двадцать он выходил из кабинета дирек-тора, унося с собой довольно увесистый пакет, в который даже заглянуть постеснялся. Мастер уже миновал, было, проходную базы, когда его окликнул вахтер: «Молодой человек, показываем вещи – что в портфельчике, а что в пакетике?»
– Я телевизионный мастер, вы же меня сами часа два назад пропускали. В портфеле инструменты, детали вся-кие, а пакет мне ваш директор вместо оплаты за работу дал.
– Насчет деталек ваших ничего против не имею, не наш ассортимент, – ворчливо заметил вахтер. – А вот на продукты должна быть товарная накладная, иначе не пропущу.
– А вы позвоните своему начальнику, он вам под-твердит, – посоветовал Рома.
– Звонить начальству прав мне не дадено, – возразил вахтер. – Вон на стеночке висит внутренний телефон, под ним список номеров, сами звоните. Портфельчик свой заберите, а пакетик пока у меня полежит.
Один за другим набирал Рома номера внутренних телефонов, но ни один из них так и не ответил.
– Послушайте, – обратился он снова к вахтеру. – Телефоны не отвечают. Может, ваши сотрудники уже Новый год отмечают. Вы позвольте, я пройду еще раз к директору, попрошу у него накладную, или что там у вас положено.
– Никак нет, не позволю, – в голосе вахтера уже сквозила явная издевка. – Заявочка на вас была выпи-сана одноразовая, к тому же рабочий день закончился, а после рабочего дня посторонних не пускаем.
– Что же мне делать? – обескуражено спросил Рома.
– А иди-ка отсюда подобру-поздорову, пока у меня на-строение хорошее. А то ведь вызову сейчас наряд мили-ции и оформим как попытку вынести ворованный товар с государственной базы.
Ни к каким друзьям он в тот вечер не пошел. Купил по дороге бутылку шампанского, да так и не сообразил открыть ее в полночь – сидел на кухне и, раздосадован-ный, курил сигареты одну за другой. Объегорили как па-цана, да еще и позабавлялись всласть, злился он. Ишь, вахтер все разыграл как по нотам: сначала дал пройти почти через всю проходную, а потом вернул. И телефон директора не отвечал не потому, что он вышел, а просто знал, что кроме телемастера звонить с проходной больше некому. У него же на селекторе видно, откуда звонят… Увидев, что на часах уже миновала полночь, он решил просто побродить по городу, где выпал редкий для этих мест снег. А когда одевался, вдруг неожиданно для себя вспомнил слова мамы Шони и сказал так же твердо, как и она когда-то: «Надо уезжать».
Глава вторая
…С утра у лейтенанта Рони Авива было скверное на-строение. Собственно, это скверное настроение не по-кидало его уже целую неделю. С тех самых пор, как его непосредственный шеф Эфраим Гуральски объявил, что Рони переводится в отдел по приему репатриантов в тель-авивский аэропорт имени Бен-Гуриона. Да при этом еще и съязвил: «Как выдающийся знаток русского языка и загадочной русской души». Это была ссылка, и не просто ссылка, а ссылка позорная. И все из-за ерунды. Подумаешь, на два дня задержался в отпуске. Но как ему было вырваться из этого пленительного Парижа, особен-но когда его красавица Литаль смотрела так умоляюще и просила еще хоть разок подняться на самый-самый верх Эйфелевой башни, а потом «еще хоть разочек» про-катиться на пароходике по Сене. Да пусть весь мир пере-вернется, но он не откажет своей любимой, решил тогда Рони. А за два дня ни Ясир Арафат Израиль не признает, ни израильскую разведку не расформируют.
И вот теперь сиди здесь, задавай прибывающим ре-патриантам из России стандартные вопросы: «Кем вы работали в СССР, какую занимали должность, имели ли контакты с КГБ?»
Через неплотно закрытую дверь Рони услышал шум множества голосов и понял, что приземлился очередной самолет. Он сверился с расписанием – так и есть, само-лет из Вены. В динамике послышался голос диктора: «Дорогие репатрианты, поздравляем вас с прибытием на священную землю Израиля. Сдайте, пожалуйста, свои въездные визы, по две фотографии и дожидайтесь вы-зова для получения удостоверения нового репатрианта. Мужчин свыше восемнадцати лет просим пройти в ком-нату номер одиннадцать». Динамик смолк, потом, через несколько минут, зазвучал снова, повторяя то же самое сообщение.
***
В дверь постучали, вошел высокий парень, при виде которого Рони обомлел. Он даже глаза протер, словно
отгоняя наваждение. Перед ним стоял не еврей, а самый натуральный араб. Повинуясь какому-то наитию, Рони заговорил с ним на арабском, поздоровался и спросил, откуда он прибыл, как его имя и фамилия. Парень спо-койно, без какого-либо волнения или смущения ответил ему на чистейшем арабском:
– Меня зовут Роман Лучинский, сейчас я прилетел из Вены, в Вену из Москвы, а родом я из Средней Азии.
– Вы говорите на русском языке? – спросил Рони, переходя на русский.
И снова спокойный ответ, теперь уже на без-укоризненном русском: «Разумеется, я же родился и жил в СССР».
– Но вы еврей?
– Да, моя мама, Софья Ильинична Лучинская, ев¬рейка, – и счел нужным уточнить: – Она умерла.
– А кто ваш отец?
Роман вспомнил последний вечер, который он провел у постели матери в больнице. Впервые она называла его не по имени, а так, как привыкла называть мама Сима.
– Сыночек, заклинаю тебя. Никогда, никому не говори, кто твой отец. Раз и навсегда – забудь его имя. Если спрашивать будут, отвечай, что это я от тебя скрывала его имя. Ты слышишь? Никогда… Никому.. – Она стала за¬дыхаться, и врач выпроводил его из палаты.
«Так кто ваш отец?» – повторил вопрос офицер, и Ро-ман, чуть смущенно улыбнувшись, ответил:
– Мама никогда не хотела говорить со мной об этом. Разговоры о моем отце в нашей семье были исключены.
Уже механически задавая другие необходимые для заполнения анкеты вопросы, Рони внимательно вгля-дывался в нового репатрианта, пытаясь составить его первичный психологический портрет. Он понимал, что перед ним человек неординарный, и лихорадочно сооб-ражал, что теперь следует предпринять. Лучинский от-вечал односложно и взгляда от Рони не отводил. У него был странный, немигающий взор. «Как у волка», – по-думалось Рони, и на полях анкеты он черкнул на иврите: «Зэев» – волк.
***
Едва за Романом закрылась дверь, Рони схватил теле-фонную трубку и начал лихорадочно набирать номер сво-его шефа, мысленно заклиная, чтобы Эфраим оказался на месте. Трубку сняли только после пятого гудка.
– Эфраим, я хочу, чтобы ты срочно приехал в аэро¬порт, – начал Рони.
– И немедленно тебя подменил, не так ли? – шутливо продолжил начальник, пребывавший, судя по игривым интонациям, в прекрасном расположении духа. – Или, может быть, рейсом из Парижа прилетел Исмаил Хания, вышел из самолета с белым флагом, а теперь просит тебя выписать ему документы нового репатрианта и оформить израильское гражданство, – продолжал балагурить Гуральски.
Рони понял, что понапрасну теряет время, и пото¬му сразу же перешел на официальный язык: «Господин майор, вариант “Бет”». На их профессиональном сленге вариант «Бет», названный второй буквой ивритского алфавита, означал ситуацию, требующую немедленного решения на месте. Майор враз сменил шутливый тон на деловой:
– Принято, немедленно выезжаю, – отозвался он, и в трубке раздались короткие гудки.
Сразу вслед за этим Рони попросил зайти в его каби¬нет чиновника, отвечающего за подготовку документов для вновь прибывших.
– По венскому рейсу работы много? – спросил офи-цер.
– Да, хватает. Часа, думаю, на два, не меньше.
– Среди прибывших есть репатриант Роман Лучинский. Надо сделать так, чтобы он покинул аэропорт од¬ним из последних.
– Нет проблем, – отозвался чиновник и, не задавая лишних вопросов представителю спецслужбы, покинул кабинет.
Через полчаса появился Гуральски. Они надолго за-крылись в кабинете, решая, как действовать дальше.
– В любом случае мы ни на минуту не должны вы-пускать его из нашего поля зрения, – рассуждал май¬ор. – Только нужно найти такой вариант, чтобы он был предельно ограничен в контактах, но при этом до поры до времени не догадывался, что вызывает наш особый интерес.
– А что, если отправить его в кибуц «Зор Алеф»? – предложил лейтенант.
– Молодец, лейтенант, прекрасная мысль! – удов-летворенно откликнулся Гуральски. – Для начала так и поступим. А вечером обсудим ситуацию с руководством и решим, как действовать дальше. Думаю, что настала пора и мне познакомиться с этим Лучинским. Тебе про¬водить с ним повторную беседу не следует. Парень он, судя по-всему, совсем не глупый и наверняка уже понял, какое ведомство ты представляешь. Я же вполне сойду за сотрудника репатриантской службы. Вот только под ка-ким бы благовидным предлогом мне его пригласить?
– Нет ничего проще, – ухмыльнулся лейтенант. – Я сейчас распоряжусь, чтобы тебе передали все его доку-менты, а ты, когда будешь ему их вручать, спокойно сой-дешь за работника репатриантской службы и поговоришь без помех.
На том и остановились. Через несколько минут Роман Лучинский, прибывший из Советского Союза, получил голубенькое книжечку, удостоверяющую его статус ново-го репатрианта и гражданина государства Израиль.
– Присядьте, молодой человек и выслушайте меня внимательно, – предложил ему Эфраим Гуральски. – Если я правильно понял, в Израиле у вас нет ни род-ственников, ни даже знакомых…
Лучинский согласно кивнул, подтверждая: «Никого».
– В таком случае, я полагаю, вам вполне подойдет новая программа, предусматривающая абсорбцию для одиночек, прибывающих в страну. Программа рассчита¬на только на молодых людей в возрасте до двадцати пяти лет, так что этому критерию вы вполне соответствуете. Итак, я предлагаю вам отправиться в кибуц. Вы знаете, что это такое?
– Ну, что-то вроде колхоза, – неуверенно предполо-жил Роман.
– В принципе правильно, но это слишком узкое трак-тование понятия «кибуц», – заметил Эфраим. – Хотя в этом вы еще успеете разобраться. Я же сейчас толкую о другом. В каждом кибуце есть непременно какое-либо производство, иногда даже научные лаборатории. В ки-буце, который я хочу предложить вам, есть мастерская по сборке телевизоров. Нам, конечно, до японских телеви-зоров еще очень далеко, но зато наши, местные, и по цене значительно дешевле. Учитывая вашу профессию, вам это вполне подойдет. В кибуце вы пробудете полгода – так предусмотрено программой. За это время вы сумеете, хотя бы поверхностно, узнать иврит, осмотреться. Через полгода можете выбирать себе любое место жительства в стране, а может быть, и из кибуца сами уезжать не за¬хотите – жизнь покажет. Начальное пребывание в ки¬буце хорошо еще и тем, что вам не нужно будет самому заботиться о бытовой стороне жизни. Вас обеспечивают жильем и трехразовым питанием, что для человека без семьи весьма существенно. Единственное неудобство заключается в том, что кибуц «Зор Алеф» находится до¬вольно далеко от центра. Но, учитывая преимущества ва¬шей программы, я думаю, с этим недостатком можно на какое-то время смириться. У вас еще будет возможность как следует ознакомиться со страной.
– Я согласен, – не раздумывая, ответил Роман.
***
Поздним вечером майор Эфраим Гуральски и лейтенант
Рони Авив докладывали о своих соображениях моложавому на вид бригадному генералу. Генерал уже успел ознакомить¬ся с анкетой Романа Лучинского и теперь, не перебивая, слушал подчиненных. Рони горячился, доказывая, что им попался поистине уникальный экземпляр, Гуральски, как мог, то и дело охлаждал пыл молодого лейтенанта.
– Ну что ж, подведем некоторые итоги, – произнес наконец генерал. – Вы позволите это сделать мне, госпо-дин лейтенант, или у вас есть веские возражения против моей кандидатуры?
Рони вспыхнул от смущения и только закашлялся.
– Будем считать, что высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению, – улыбнулся генерал и, враз посерьезнев, продолжил: – Парень на самом деле необычный. Внешность типично арабская, знание языка практически безукоризненное, разве что подшлифовать немного. Но можем ли мы сейчас дать однозначный от¬вет на вопрос, приехал ли он сюда по доброй воле, или является агентом Кей Джи Би (так многие на Западе на-зывали КГБ. – Авт.)?
– Меня и самого весь день преследуют сомнения по этому поводу, – признался майор Гуральски.
– Ну, если бы подобные сомнения были тебе чужды, ты бы вряд ли дослужился до майора, – ухмыльнулся ге-нерал, и по его тону было понятно, что он симпатизирует этому толковому офицеру своего управления. – Значит, необходима проверочная операция, иного пути я, пожа-луй, не вижу.
– Слишком сложно, – усомнился Гуральски.
– Сложно, не спорю. Надо задействовать нашу аген-туру, на сбор всех возможных сведений времени уйдет немало. Но вполне может оказаться, что в этом случае наши действия, какими бы сложностями они ни сопро-вождались, в итоге дадут весьма ощутимый результат. По-стараюсь завтра убедить в этом наше руководство. А вы, господа, позаботьтесь, чтобы Волк – ведь так ты его на-звал, Рони? – был под нашим постоянным контролем.
– С завтрашнего дня в кибуце «Зор Алеф» начинает работать новый преподаватель иврита. Весьма молодой и энергичный человек, которому несложно будет подру-житься с нашим подопечным, не вызывая у него никаких подозрений. Желаете знать его имя, господин генерал?
– Я иногда бываю несносным бюрократом. Желаю.
Майор достал из папки листок с фотографией и уста-новочными данными агента-преподавателя и протянул его генералу. Тот внимательно ознакомился с содержани-ем и удовлетворенно заметил:
– Лучшего варианта и я бы не смог предложить. А русский язык он знает?
– Большинство учителей иврита русского не знают, в этом, кстати, заключается их методика. В нашем же случае я учел несколько иной аспект. Наш протеже пре¬красно говорит на арабском, так что в общении они за¬труднены не будут, к тому же мы получим возможность оценить, насколько глубоки знания арабского языка у нашего Волка.
***
Прошло четыре месяца. Спокойная размеренная жизнь довольно богатого кибуца и его обитателей при¬шлась Роману по душе. Ему нравилось здесь все. Его уютная комнатка, сияющая чистотой и солнечным све¬том, день и ночь ворчащее неподалеку Средиземное море, просторная столовая, где питались все местные обитатели. От изобилия блюд у Романа поначалу глаза разбегались. Одних салатов он в первый день насчитал шестнадцать. В столовой все собирались в определенные часы. Действовала система самообслуживания. Каждый брал себе все, что хотел и сколько хотел – сообразно аппетиту и вкусам. Нравилась ему и его новая работа. В мастерской действительно собирали местные телеви-зоры. Внешне неказисты, они тем не менее отличались надежностью и изображение давали достаточно прилич-ное. Обитатели кибуца к новичкам относились доста¬точно приветливо, но с особыми расспросами в душу не лезли, здесь это было не принято. Люди были поглощены работой, собственными житейскими заботами. В будни вкалывали, в выходные отдыхали, устраивая шумные застолья в столовой, либо уезжая куда-нибудь, преиму-щественно в Тель-Авив, развлекаться. В кибуце имелось несколько хороших автомашин – достаточно было дис-петчеру заранее сообщить о своем желании поехать, и в распоряжение кибуцников предоставлялась машина.
Особенно сдружился Роман с преподавателем иври¬та. Авраам, или Ави, как представился он при первом знакомстве, был лет на пять старше Романа, но строгого педагога из себя не корчил. Группа у них подобралась не-большая – всего девять человек, репатрианты из разных стран. Из СССР Лучинский был единственный. На за¬нятиях пытались разговаривать только на иврите. Если к Ави кто-то обращался с вопросами на ином языке, он делал вид, что не слышит. Объяснял значение слов всеми доступными методами, включая мимику, жесты и игры.
***
Однажды во время ужина Ави обратился к Роману с неожиданным предложением: «Давай завтра прокатим¬ся в Тель-Авив».
– Так ведь рабочий же день…
– Пустяки, с начальником мастерской я договорился, он тебя отпускает. Побродим по городу, посидим в кафе у фонтана «Дизенгоф-центра», оттуда вид открывается просто чудесный, – увещевал его Ави, а потом доба¬вил: – К тому же с тобой хочет поговорить один твой знакомый.
– Какой еще знакомый? – удивился Роман. – От¬куда у меня в Израиле знакомые, кроме здешних?
– Ну, завтра сам увидишь, – туманно ответил Ави. – Значит, договорились?
– Хорошо, давай съездим, – ответил Роман, уже по-нимая, что за этим предложением кроется нечто иное, чем обычная прогулка.
Этому разговору предшествовала целая череда напря-женнейших совещаний в неприметном строгом здании без всяких вывесок и каких-либо иных опознавательных знаков, а еще ранее – кропотливая деятельность людей, которые не всегда даже знали, с какой целью и для чего выполняют они возложенную на них миссию.
О полученных сведениях бригадному генералу до-кладывал майор Эфраим Гуральски, а затем они вместе отправились на доклад к одному из руководителей изра-ильской разведки.
– Предпринятая нами проверка, – сообщал генерал своему непосредственному шефу, – дала довольно любо¬пытный результат. Мать Лучинского влюбилась в молодые годы в арабского коммуниста Джамала Зевар-ага. Судя по-всему, это был тот еще конъюнктурщик. Поняв, что в СССР его жить не оставят, он познакомился в Москве с некой шведкой и вместе с ней сумел удрать в Стокгольм, где проживает и теперь. Он ничего не знает не только о существовании своего сына, но даже и о беременности своей бывшей возлюбленной не догадывался. Удрал, как последний трус, даже не попрощавшись с любимой. Лу- чинский уверяет, что в их семье о его биологическом отце говорить было не принято и он даже имени его не знает.
– Сомнительно, господа, вам так не кажется?
– Кажется, – согласно кивнул генерал. – Но сути дела это, по большому счету, не меняет.
– Вот как раз по большому счету и меняет, – резко возразил шеф разведки. – К чему скрывать такую оче-видную деталь, какая истинная причина в этом сокры¬та?.. Не исключаю, конечно, мысль, что за этим могут быть причины сугубо семейные, нежелание говорить о личной жизни матери, тем более что ее уже нет, но, воз¬можно, причина куда более серьезна. Ну, хорошо, к этому мы еще непременно вернемся. Что в остальном? – и он испытующе взглянул на майора.
– В остальном все подтверждается. Рос себе парень, увлекался радиотехникой. Директор его школы, сейчас он на пенсии, выпускник факультета восточных язы¬ков местного университета, занимался с мальчишкой арабским, готовил к поступлению на свой бывший фа-культет. Понятное дело, его на вступительных экзаменах срезали – с подобной биографией на такой факультет не принимают. По той же причине не взяли и в армию.
Способный парень вынужден был работать телевизион-ным мастером в обычном ателье при доме быта. Потом засобирался в Израиль. О причинах отъезда никому не говорил. Да и говорить к тому времени было уже не с кем. Из родных никого не осталось, а близких друзей не было, он вообще довольно замкнутый.
– Считаете, у нас вполне достаточно данных, чтобы провести с ним установочную беседу?
– Полагаю, что так, – высказался генерал.
– Кто будет беседовать?
– Майор Гуральски. Они уже встречались в аэропор¬ту Бен-Гуриона, так что эффект первого знакомства мы можем вполне логично использовать.
– Не возражаю, – подвел итоги совещания руково-дитель. – С этого момента докладывать обо всем, что касается Волка, будете мне лично. Удачи!
***
…В Тель-Авиве все было так, как обещал Ави. Снача¬ла они погуляли в центре, выпили кофе у фонтана огром¬ного торгового центра «Дизенгоф», а потом оказались у входа в высотное здание в самом центре города.
– До недавнего времени это было самое высокое зда-ние Тель-Авива, но скоро построят еще выше, – пояснил Ави. – Здесь полно всяких магазинов, офисов, даже пра-вительственных учреждений.
Они вошли в огромный холл, поднялись в просторном лифте и оказались перед глухой дверью без всяких табли-чек. Пропел приятную трель электронный звонок, с тихим жужжанием замка отворилась дверь, и навстречу вышел черноволосый смуглый мужчина, показавшийся Роману знакомым. Он напряг память и припомнил, что с этим человеком встречался в аэропорту, когда прилетел в Изра¬иль, – тот вручал ему удостоверение нового репатрианта и убеждал поехать в кибуц. Роман и не заметил, куда исчез Ави. В небольшой комнате, где из мебели были только два глубоких кресла и низенький столик, они остались вдвоем.
– Можешь называть меня Шай, – сообщил Гуральски на достаточно приличном, лишь с легким акцентом, русском языке. – Ну а твое имя я, конечно, помню. – Разговор у нас будет долгим, так что давай закажем кофе, чай или другие напитки. А может быть, ты голоден, тогда нам принесут сэндвичи.
– Нет, спасибо, – отказался Роман. – Я бы с удо-вольствием выпил холодной воды.
– Ну что ж, воду сейчас принесут, а пообедаем поз¬же, – легко согласился его собеседник. – Ну, а пока по-беседуем. Как ты относишься к Израилю? – огорошил он Романа первым вопросом, показавшимся ему каким-то чересчур уж лобовым.
– Что значит «как отношусь»? Нормально отношусь. В кибуце мне нравится, учу язык, работаю, отдыхаю. Мо-жет, вас что-то конкретное интересует, так вы уточните.
– Хорошо, уточню. Конечно, те четыре месяца, что ты здесь провел, слишком небольшой срок… Но все же спрошу. Считаешь ли ты Израиль страной, которая мо¬жет стать твоей родиной? Настоящей родиной?
– Это и правда вопрос, на который так сразу не от-ветишь. Вы же наверняка знаете, что жизнь в кибуце довольно замкнутая, особенно у меня – работа, учеба. Я еще мало что видел, почти ничего не знаю, ни обычаев, ни людей. Пока мне все нравится и я ничего плохого про Израиль сказать не могу.
Гуральски сменил тактику разговора. Теперь он рас-спрашивал Романа в подробностях о его работе, о том, как ему дается иврит, о взаимоотношениях с окружаю-щими людьми, довольно покивал головой, когда Роман рассказал ему о своих утренних пробежках по побережью. Потом неожиданно поставил на столик руку с упо¬ром на локте и предложил Роману: «Потягаемся?» Через мгновение майор почувствовал, что его ладонь оказалась в стальных тисках, припечатанная к поверхности стола. Он едва перевел дыхание и, потирая враз покрасневшую руку, с усилием произнес:
– Ну и силища у тебя, парень. Откуда?
– С кузнецом дружил, помогал ему понемногу, – не вдаваясь в подробности, коротко ответил Роман.
В дверь постучали, и девушка в длинной до пят юбке внесла поднос с бутербродами и кофе. Когда с обедом было покончено, майор предложил Роману сигарету, заку¬рил сам и заговорил снова:
– У меня сложилось впечатление, что парень ты прямой, и потому скажу тебе прямо. Мы хотели бы пред-ложить тебе одну работу. Интересную и чрезвычайно важную. Но даже для того, чтобы просто рассказать тебе об этой работе, хотя бы в общих чертах, нам необходимо убедиться, что ты с нами вполне искренен.
– Да мне скрывать нечего, – пожал плечами Роман.
– Англичане в таких случаях утверждают, что у каж¬дого в шкафу спрятан свой скелет, – ухмыльнулся май¬ор. – Согласись, что есть достаточная степень риска, когда доверяешься малознакомому человеку, и поэтому хотелось бы этот риск свести до минимума. Ты понима-ешь, о чем я толкую?
– Не совсем, – признался Лучинский. – Вы же мне толком так ничего и не сказали, как же я могу вас понять, Шай?
– Ну хорошо, – словно принимая какое-то очень важное для себя решение, откликнулся Гуральски. – Ты что-нибудь слышал или, может быть, читал о приборе, который называется «Полиграф»?
– Детектор лжи, что ли?
– Вот именно, детектор лжи. Как ты отнесешься к тому, что мы тебя попросим пройти проверку на поли¬графе? Это, разумеется, дело совершенно добровольное, и обязать тебя никто не имеет права. Но если, как сам сказал, тебе скрывать нечего, то…
– Да, я согласен, – перебил его Роман, несколько обескуражив скорым ответом своего собеседника. Майор не ожидал, что он согласится так легко и без колебаний, даже не пытаясь выяснить, для чего нужна такая проверка. В соседней комнате мужчина в белом медицинском халате осведомился у Романа о его самочувствии, о том, как спал минувшей ночью и, предварительно измерив кровяное давление, стал прилаживать многочисленные датчики.
– Отвечать на вопросы только односложно, – пре-дупредил он. – Никаких пояснений и отступлений не требуется, только «да» и «нет». Понятно? Тогда присту-пим. Вы приехали из СССР?
– Да.
– Ваша мать жива?
– Нет.
– Вы давали подписку о сотрудничестве с КГБ?
– Нет.
– У вас есть оперативный псевдоним?
Вопросы следовали один за другим, то в убыстряю-щемся, то в замедленном темпе. Через полчаса доктор отцепил от него датчики, и они снова перешли в комнату, где беседовали до этого. Затем майора вызвали, и отсут-ствовал он довольно долго.
Доктор попросту огорошил Эфраима:
– Я бы мог подумать, что прибор вышел из строя, но полиграф в совершенно исправном состоянии, – гово¬рил он. – Этот мальчишка спутал нам все карты. Такое впечатление, что он попросту издевался над нами, давая заведомо ложные ответы на самые безобидные вопросы. Так что я теперь не могу сказать, когда он врал, а когда говорил правду. В любом случае с этим парнем надо ухо держать востро и попытаться понять, что у него на уме.
Эфраим не торопился возвращаться к Лучинскому. Следовало обдумать все, что сообщил ему врач. Неужели их подозрения, что перед ними – агент советской развед-ки, имеют под собой серьезные основания? Но когда его успели так вышколить? Ведь нужны долгие годы упорных тренировок, чтобы с таким мастерством владеть искус-ством притворства. Мысли путались, а посоветоваться прямо сейчас было не с кем. Решение нужно принимать самому. Или прервать беседу до следующего раза. А до ка¬кого следующего?.. Так ничего толком и не решив, майор вернулся к Роману. Тот безмятежно отхлебывал воду из высокого стакана, смотря прямо перед собой. «И правда, как волк, – подумал Гуральски. – Точно Рони подметил, молодец». И тут же задал вопрос, который возник у него в голове совершенно неожиданно:
– Ты уже когда-то проходил проверку на полиграфе?
– И не раз, – невозмутимо подтвердил Рома.
Эфраим едва не подпрыгнул от изумления:
– Где, когда, кто тебя проверял? – засыпал он его во-просами.
– Ну вы же знаете, что я увлекался радиотехникой. Один раз в журнале прочитал описание детектора лжи и сам его сконструировал. Мы потом с пацанами друг друга проверяли, пока не надоело.
– Так что же ты молчал об этом?!
– А меня никто не спрашивал.
– Ну что ж, резонно, мы как-то упустили из виду, надо было поинтересоваться, знаком ли ты с этим прибо¬ром. Один ноль в твою пользу. Скажи, ты мог бы остаться сегодня в Тель-Авиве?
– Если нужно… Но я же никого в кибуце не пред-упредил, что не вернусь.
– Ну это мы как-нибудь уладим, не волнуйся. По¬ехали.
***
Эфраим отвез Романа на конспиративную квартиру, сказал, что приедет к восьми утра, порекомендовал как следует выспаться, а сам, уже изрядно вымотанный этим нелегким днем, отправился на доклад к бригадному ге-нералу – тот ждал его с нетерпением и велел приехать в любое время.
Генерал слушал своего офицера, не перебивая и не задавая ни единого вопроса. И лишь когда Гуральски умолк, категорично потребовал:
– Выводы, майор.
Гуральски надолго задумался, потом четко, без коле-баний, произнес одно-единственное слово:
– Школа.
***
Рассвет еще только начинал брезжить, когда Волк от-крыл глаза и, не разрешая себе больше нежиться, силь-ным движением выбросил мускулистое тело из кровати. Делая привычную гимнастику, взглянул на часы, фикси¬руя время, потом перевел взгляд на календарь. Сегодня ровно год, как он здесь.
…После той памятной поездки в Тель-Авив Роман в кибуц больше не вернулся. Утром за ним заехал Эфра¬им, усадил его в машину, и уже через два часа они входили в подъезд многоквартирного дома в Хайфе. Здесь он про-жил около трех месяцев. На прощанье майор Гуральски сказал:
– Люди, которые будут открывать входную дверь своим ключом, – мои коллеги. Отнесись к ним с полным доверием, а я рассчитываю, что и ты вызовешь доверие у них. Запомни важное. Никто из приходящих сюда людей не знает твоего имени. Но если кто-либо вдруг обратится к тебе по имени, неважно, как тебя назовут – твоим или чужим именем, ты должен сделать следующее. В тумбочке твоей спальни стоит телефон без цифрового диска. Тебе надо поднять трубку и сразу опустить ее об-ратно. Это все. Устраивайся.
Оставшись один, он прошелся по квартире. В холо-дильнике обнаружилось достаточное количество вся-ческих продуктов. В платяном шкафу были развешаны брюки, рубашки, на полках, аккуратно сложенное, лежа-ло белье.
На следующий день заскрежетал ключ в замке, в квар-тиру вошел плотный мужчина, чье лицо было изборож-дено такими глубокими морщинами, что они казались шрамами. Он основательно устроился в кресле, закурил и тоном, не терпящим возражений, не попросил, а по-требовал, чтобы молодой человек рассказал ему в самых мельчайших подробностях о своей жизни.
– С какого момента? С рождения? – попытался съяз-вить Рома.
– С того момента, как отчетливо себя помнишь. Рус¬ский писатель Лев Толстой помнил себя с двухлетнего возраста, Альберт Эйнштейн – примерно с такого же. А ты?
Посетителей было трое, они чередовались неделями, разговаривали преимущественно на арабском, иногда переходили на иврит, что для Ромы было сложнее всего. Но они обладали завидным терпением, помогая своему собеседнику подыскивать нужные слова на мало доступ-ном пока языке. Впрочем, природные способности выру-чали его и здесь. Однажды кто-то из пришедших, прервав беседу, попросил:
– Яков, нельзя ли мне стакан воды, в горле пересо¬хло.
Роман молча встал, но вместо кухни тотчас отправил¬ся в спальню, поднял и тут же опустил трубку телефона, который, как и говорил Эфраим, обнаружил в прикро-ватной тумбочке. Не успел он сделать еще и шага, как телефон зазвонил.
– Все в порядке, – услышал он голос в трубке. – Мы просто проверяли, не забыл ли ты наших инструкций.
***
Так прошло около трех месяцев, когда в квартире, в сопровождении Эфраима, появился бригадный гене¬рал. Разговор с этим неординарным человеком навсегда врезался Роману в память, оставил глубочайший след в его душе. Хотя разговор шел у них о проблемах отнюдь не духовных. Генерал с неподдельной тревогой и под-купающей искренностью говорил о той угрозе, которую несут миру террористические организации различного толка, особо подчеркивая наибольшую опасность ислам-ских группировок.
– К сожалению, политики и деловые круги большин-ства стран мира не хотят всерьез воспринимать эту угро¬зу, не понимая, что мы уже стоим на пороге катастрофы. Террористическая война грозит перерасти в мировую, и тогда остановить эту силу будет намного сложнее, – рассуждал генерал и убежденно произнес: – Если третья мировая война и начнется, то это будет террористическая война.
Роман уже смутно догадывался, что эти беседы ведут¬ся с ним неспроста. И хотя не знал ни звания, ни должно¬сти своего собеседника, интуитивно понимал, что с ним говорит весьма высокопоставленный человек, обладаю-щий знаниями совершенно особого порядка, того, кото-рый открывает доступ к самой секретной информации. И он не ошибся. Во время очередной встречи генерал счел возможным высказаться напрямик. На эту встречу он приехал без сопровождения:
– Мы хотим предложить тебе стать участником на¬шей общей борьбы. И не просто участником, а активным бойцом.
– Но что я умею? – усомнился Роман.
– Дело не в умении, это, в конце концов, нажив¬ное, – поморщился генерал. – Определенные навыки можно привить многим. Тут все дело в убеждении. Нужно понимать, ради чего ты пойдешь на риск, самоотречение, лишения и неудобства. Нужно быть готовым на многие отрешения. Тебе предстоит прожить совершенно иную жизнь, забыть не только свое имя и биографию, а пре-вратиться в иного человека. Ежесекундно находиться на грани жизни и смерти. Играть и притворяться, но делать это так искусно, как не способен ни один актер. Потому что провал роли грозит актеру всего моральными угрызе-ниями, в худшем случае свистом из зала. Провал развед-чика означает только одно – смерть. Я не пугаю тебя, но обязан предупредить. И если ты откажешься, если не го-тов к такой жизни, скажи мне об этом прямо. Тебя никто не осудит. Мы просто попросим, чтобы ты навсегда вы-черкнул из своей памяти все наши встречи и разговоры, забыл о том, что с тобой происходило за эти несколько месяцев. Ты вернешься к обычной жизни, и мешать тебе никто не будет.
– Когда я должен дать ответ?
– Здесь и сейчас, – и генерал испытующе поглядел на молодого человека.
Роман не отвел своего взгляда, произнеся коротко:
– Я согласен.
– А знаешь, я почему-то не сомневался в твоем от¬вете. Тебя отвезут в школу подготовки агентов-нелегалов. Отныне звать тебя будут Зэев, что в переводе означает «волк». Имя это в Израиле достаточно распространен¬ное, так что удивления оно не вызовет. Для тебя же оно станет частью моего личного пароля. Завтра тебе нужно будет выполнить несколько формальностей, написать расписку о неразглашении тайны, оформить еще кое-ка¬кие бумаги и открыть счет в другом банке, куда будет по¬ступать твое жалованье. Ну, это все тебе объяснит Шай, когда заедет за тобой. Никаких вещей с собой брать не надо. Тебе все выдадут в школе. А сейчас пойдем на кух¬ню. Я хочу угостить тебя рыбой по-мароккански. Рыбу я привез с собой. Как чувствовал, что она пригодится – отметить твое вступление в новую жизнь.
Ловко разделывая огромную рыбину, посыпая ее спе-циями, сдабривая зеленью и чесноком, генерал весело поведал, что он прекрасный кулинар, и если ему удается выкроить время и что-то приготовить дома, вся семья бывает в восторге. Так что сегодня и Роману предстояло оценить кулинарные способности генерала. «Мы даже выпьем с тобой немного водки, как говорят русские “на дорогу”. Ты пьешь водку?» – поинтересовался генерал.
– Русские не говорят «на дорогу», они говорят – «на дорожку», – машинально поправил его Волк. – А водку я не пью.
– Я тоже, признаться, не большой любитель. В холодильнике, я видел, есть несколь¬ко банок пива, так что мы этим и удовлетворимся…
***
С того вечера, так круто изменившего всю его жизнь, прошел год. И вот теперь, занимаясь утренней гимнасти-кой, Волк отчего-то вспомнил, какую восхитительную рыбу на самом деле приготовил тогда генерал. Они заси-делись допоздна. Пиво из холодильника так достать и не удосужились. Генерал не запугивал, а спокойно говорил о той жизни, которая теперь ему предстоит, и Ромке в тот вечер почудилось, что с ним говорит отец. Во всяком случае, вот так, наверное, и должен разговаривать за-ботливый отец, провожающий сына в дальнюю дорогу. С ним-то никто и никогда так не говорил. Когда они рас-ставались, Роман неожиданно для себя произнес: «Мне бы очень хотелось познакомиться с вашими сыновьями, побывать за вашим семейным столом и еще раз отведать этой дивной рыбы». Генерал посмотрел на него долгим, нескрываемо печальным взглядом и только после за-тянувшейся паузы ответил: «С сегодняшнего дня тебе необходимо привыкать к мысли, что большинство твоих личных желаний так и останутся неосуществленными. Ничего не попишешь. Ты сам сделал выбор…»
***
– Зэев, ты чего возишься, на завтрак опоздаем, – прервал его воспоминания, пробегая мимо, постоянный напарник и товарищ по школе Галь (в переводе с иври¬та – волна. – Авт.).
Волк вытянул ногу, но Галь боковым зрением увидел, ловко перепрыгнул и со смехом промчался дальше.
– У нас сегодня автовождение, если я ничего не пу¬таю? – спросил Волк Галя за завтраком.
– Отменяется, – ответил тот беспечно. – Почему, не знаю, – упредил он следующий вопрос. – Предупреди-ли, что вместо вождения самостоятельные занятия в би-блиотеке.
– О, здорово, я как раз кое-что хотел посмотреть, – откликнулся Волк.
– Ну, ты у нас известный книжный червь, – под¬начил товарища Галь. – Всем известно, тебя хлебом не корми, дай с книжкой посидеть.
– Конечно. Ты-то предпочитаешь с пистолетом бе¬гать, а книги добру учат, – не остался в долгу Волк.
– Аль-Капоне любил говаривать, что доброе слово и пистолет в придачу действуют на людей куда убедитель-нее, чем просто доброе слово, – наставительно отозвался Галь и добавил:
«Солдат, учись свой труп носить,
Учись дышат в петле,
Учись свой кофе кипятить
На узком фитиле».
Они оба любили эту «Песню английских солдат», но так как вокальными данными не был наделён ни тот, ни другой, частенько просто отдельные куплеты, особенно этот, декламировали с чувством. Беззлобно перешучиваясь, друзья покончили с за¬втраком и отправились в читальный зал, где, разделенные ширмами, стояли столы с уютно светившимися лампами. В читалке каждый курсант занимался так, что никто не мог видеть, над каким материалом он работает, что имен¬но читает. Время близилось к обеду, когда Волка вызвали к начальнику школы. В его кабинете он, к собственной радости, увидел бригадного генерала. «Ну надо же, толь-ко утром его вспоминал, а тут он и сам пожаловал», – по-думалось Волку.
– О твоих успехах мне известно все до мельчайших подробностей, – заговорил генерал после того, как они обменялись приветствиями. – Не скрою, меня радует, что наставники особо выделяют твои аналитические спо-собности и прекрасную память. Тренер по рукопашному бою тоже отмечает, что ты заметно прибавил. А вот ин-структор по стрельбе тобой недоволен. Стреляет, говорит, он вроде и неплохо, а вот к оружию равнодушен.
– Можно сказать, в точку попал, – не стал ни от¬рицать, ни возражать Волк. – Оружие никаких особых эмоций у меня не пробуждает.
– Послушай, Зэев. Конечно, самое сильное оружие разведчика – это его голова. Но тебя готовят к весьма специфической деятельности. И неизвестно еще, в ка¬ких передрягах ты побываешь, прежде чем понадобятся твои аналитические способности. Стрельбу подтянуть! – приказным тоном, не терпящим возражений, заявил генерал: – А теперь отправляйся обедать. После обеда займись сбором в дорогу. Завтра утром вы с Галем летите в Европу. Задание получите от меня вечером.
Привыкший за год обучения в школе не задавать лишних вопросов Волк вышел из кабинета.
Вечером в специальном кабинете, где не было окон, а вместо мебели вдоль стен стояли стеллажи из стальных сейфов, заместитель начальника школы по оперативной подготовке вручил им довольно потрепанные загранпа-спорта с изрядным количеством пограничных штампов самых разных стран, а инструктор детализировал задание. Курсантам предстояло вылететь в Вену, там поочередно следить друг за другом, пытаясь, естественно, избавиться от слежки. Кроме этого, им следовало познакомиться с одним местным жителем и двумя приезжими, узнать об этих людях как можно больше, а потом изложить в рапорте. Напутству¬ющий их инструктор подчеркнул, что все трое должны быть людьми разного возраста и разных социальных групп.
– Ну конечно, тебе-то в Вене как рыбе в воде, у тебя с немецким языком полный порядок, – заныл Галь, как только они остались одни. – А у меня сплошные пробле-мы, терпеть не могу этот немецкий.
– Я думаю, наши начальники и этот аспект не упу¬стили из вида, – задумчиво сказал Волк. – Пойдем-ка лучше в кинозал и закажем фильм-путеводитель по Вене. Не помешает.
***
Красавица Вена очаровала молодых людей. Стояла ранняя теплая осень. Листва с деревьев еще даже желтеть не начала, и буйная зелень источала непередаваемые ароматы. В парке Штрауса, где из цветов был выложен гигантский скрипичный ключ, играла тихая музыка, летние кафе были забиты туристами. Галь и Зэев посели¬лись, в соответствии с инструкцией, в разных гостини¬цах. «Случайно познакомиться» они имели право только через неделю – при условии, что создадут для знакомства вполне естественные обстоятельства.
В первый же день Волк довольно легко обнаружил слежку своего напарника и избавился от нее без всяких затруднений. Потом сам был огорчен и даже несколько растерян, когда Галь, спина которого отчетливо маячила у него перед глазами, вдруг исчез, как растворился. При-ятели чередовались в слежке, умело используя все те ме-тоды и приемы, которым их обучили в школе, изобретали по ходу собственные. Свое задание они воспринимали скорее как игру, нежели серьезную проверку собственных возможностей – настолько легко им все удавалось.
***
В тот день Волк решил непременно съездить в част¬ную картинную галерею Рудольфа Леопольда, которая находилась в седьмом районе Вены. Об этой галерее рас-сказывали легенды. Поговаривали, что она насчитывает свыше пяти тысяч шедевров мировой живописи, которые оцениваются на сумму свыше ста миллионов долларов. Основу частной коллекции составляли полотна, в годы Второй мировой войны отнятые нацистами у евреев. Леопольд не признавал реституции – то есть возвраще-ния произведений искусства их законным владельцам, а в случае возникновения исков предпочитал расплачи¬ваться деньгами, а не картинами. Волк достаточно много читал о коллекции Леопольда и с утра решил отправиться в венский Квартал музеев, где располагалась галерея. Слежку за собой он заметил, едва вышел из гостиницы. Но это был не Галь. Тщедушный человек в неброском твидовом пиджаке попадался ему на глаза уже не в пер-вый раз, но всегда в центре города, где толпами гуляли туристы, частенько на глаза попадались одни и те же группы. Позже Волк и сам не мог дать себе ясного ответа, отчего он обратил внимание именно на этого субъекта. Скорее всего, сработала интуиция. Однако сегодня он уже не сомневался: никакого случайного совпадения. За ним следили, и следили достаточно плотно. Предпри¬нятые попытки избавиться от слежки ни к чему не при¬вели – преследователь возникал снова и снова. Он видел его то в зеркальном отражении витрин магазинов, то обнаруживал на противоположной стороне улицы, яко¬бы внимательно изучающим расписание автобуса. Волк решил не менять своих планов, а заодно проверить, как события будут развиваться дальше. Останавливая такси, он уже практически не сомневался, что от слежки так просто ему не избавиться.
В галере народу оказалось битком и Волк уже было решил, что в этой толчее он сумеет ускользнуть от своего соглядатая, который уже был тут как тут. Но если учесть, что следил он, судя по всему, за ним уже не первый день, значит, ему не составит ни малейшего труда возобновить слежку позже. Следовало придумать что-то более дей-ственное. Решение пришло вскоре, и довольно неожи-данное, как только у Волка возникла некая ассоциация.
На весьма специфические занятия по воровскому делу курсанты школы всегда отправлялись, пересмеива¬ясь. И не столько потому, что шарить по карманам им до-ставляло удовольствие, а веселясь от предстоящей встре-чи с «инструктором». Им был бывший вор-карманник, небольшого роста сухонький старичок, ходячий кладезь всяких невероятных и очень забавных историй из жизни преступного мира. При первом знакомстве бывший вор представился странным именем – Березка. Однажды он поведал курсантам такую историю из собственной био-графии. Отбывая наказание в одной из тюрем, Березка был направлен в качестве садовника в дом начальника
тюрьмы. Скучающей от безделья хозяйке он с ходу на¬плел какую-то жалостную историю, и та, проникшись состраданием к несчастному, принялась собственноруч¬но варить кофе. Кончилось дело тем, что Березка, при¬хватив из хозяйского шкафа офицерский мундир началь¬ника с многочисленными медалями, был таков. Зачем украл мундир, он потом толком и сам объяснить не мог. Скорее всего, в тот момент на глаза не попалось ничего более ценного. Через несколько часов вор уже был в дру¬гом городе, в вокзальном туалете переоделся и, облачен¬ный полицейским офицером, не нашел ничего лучшего, чем отправиться в ресторан. В кармане мундира Березка обнаружил достаточно приличную сумму денег, что су-лило ему разнообразнейшие развлечения, к которым так тянулась истосковавшаяся в неволе душа. Погулял он на славу, но под конец ввязался в какую-то совершен¬но нелепую пьяную драку, которую, как потом с трудом вспоминал, сам же и спровоцировал, требуя, чтобы все мужчины, присутствовавшие в зале, выказывали ему особые почести, а дамы танцевали исключительно с ним, оставив своих кавалеров. В полицейском участке, куда его доставили, все выяснилось мгновенно – оповещение о побеге заключенного и краже им офицерского мундира уже было распространено повсюду. Во всей этой истории Березке было жаль только несчастную женщину – жену начальника тюрьмы, которая, по рассказам, была наказа-на своим строгим мужем офицерским ремнем.
И вот теперь здесь, в картинной галерее Леопольда, Волк, наблюдая за своим преследователем, поражался его внешнему сходству с Березкой. Цепь случайных, а может, вовсе и не случайных, ассоциаций привела Вол¬ка в итоге к принятию совершенно неожиданного реше¬ния. Оставалось только выбрать жертву. Но и за этим дело не стало – жертва словно сама предлагала свои услуги. Толстый джентльмен, потея и отдуваясь, то и дело извле-кал из кармана брюк огромный носовой платок, вытирал потную шею, лицо, запихивая потом платок куда попало и извлекая его через мгновения снова. Во время этих бес-престанных манипуляций Волк и заметил в заднем кар-мане брюк толстяка достаточно внушительных размеров бумажник. Переходя от одной картины к другой, Волк оказался за спиной толстяка. Извлечь из его брючного кармана бумажник и опустить его в пиджачный карман филера было делом мгновения. После чего Волк при-близился к полицейскому, стоявшему у входа в галерею, и зашептал ему на ухо:
– Обратите внимание на тех двух господ, что стоят сейчас слева. Вон тот, юркий, только что, на моих глазах, вытащил бумажник из кармана того толстяка, что рядом.
– Стойте здесь и никуда не уходите, – скомандовал полицейский и, поправляя на ходу кобуру с пистолетом, направился решительным шагом в сторону указанных ему людей.
За дальнейшим развитием событий Волк наблюдал через окно уютного кафе на противоположной стороне улицы, где он лакомился дивным яблочным штруделем с цикорием. К зданию галереи, взрывая клекочущими звуками сирены тишину патриархальной Вены, подка¬тила машина с надписью «полиция», полицейский вывел потерпевшего и подозреваемого, и вся эта живописная группа укатила. Несколько недель спустя, когда этот эпизод разбирался на практическом занятии в школе, инструктор по методам наружного наблюдения испыту-юще спросил Волка:
– А простая мысль, что это именно мы установили за тобой контрольное наблюдение, тебе в голову не при-шла? Ты ведь сдал австрийской полиции нашего чело-века, и нам пришлось приложить немало усилий, чтобы замять эту историю без лишней шумихи.
– Никаких мыслей, кроме той, что за мной следят, а мне надлежит от слежки избавиться, я себе не позво¬лял, – твердо ответил Волк. – У меня не было связи с Центром, чтобы запросить соответствующие инструк¬ции, и решение я принимал самостоятельно, сообразуясь только с возникшей ситуацией. За мной следили, слежку я обнаружил и обязан был ее устранить, – Волк надмен¬но улыбнулся и добавил: – Пусть скажет спасибо, что я обошелся с ним вполне гуманно. Если бы мне не удался такой вариант, я бы его попросту ликвидировал.
Начальник школы, прочитав подробный рапорт ин-структора и выслушав его собственные комментарии, счел необходимым заметить: «Курсант действовал пра-вильно, нам его упрекнуть не в чем. По крайней мере, я теперь могу быть уверен, что в обстановке, когда под угрозой срыва окажется важное задание или его соб-ственной жизни будет угрожать опасность, он поступит не менее решительно».
***
Между тем венская командировка завершилась для Волка совсем не так безоблачно и внесла в его душу смяте¬ние. Среди трех людей, с которыми ему, по заданию школы, необходимо было завязать знакомство, оказалась аспирант¬ка одного из ленинградских вузов Эльвира Уфимцева. В це¬лях совершенствования диалектов немецкого языка, она приехала в Австрию вместе со своей ближайшей подругой и коллегой Натальей Лариной по так называемому обмену, жили обе в семье преподавательницы Венского универси¬тета, целыми днями бродили по улицам и музеям, охотно при этом общаясь. Зэев обратил на них внимание, когда девушки, громко переговариваясь по-русски, обсуждали, выпить ли им в «Аиде» по чашке кофе с пирожными, или пойти в музей. Зэев разрешил спор по-своему: «Позвольте, я предложу вам компромиссное решение. Я угощаю вас кофе с пирожными, а вы идете вместе со мной в музей».
«С какой стати?» – вспыхнула Эля. «С удовольстви¬ем», – откликнулась Наташа. Они были такими разны¬ми, но обе – такими милыми и непосредственными. Волк представился подругам начинающим радиоинже¬нером из Гамбурга, который в полном восторге от кра¬савицы Вены и уже подумывает о том, чтобы навсегда перебраться в этот дивный город. Подруги были весьма привлекательными девушками, если не сказать больше. Обе светловолосые, что называется, яркие. Наташа ему очень понравилась, высокая, стройная, что струна зве-нящая, но очарован он был Элей. Она чем-то напомнила Волку соседку-балерину, что жила в их ташкентском дво-ре, – такая же статная, с густой копной ржаных волос. Он даже пошутил однажды, что все Эльвиры отличаются красотой, на что Эля отреагировала тут же: «А вы многих Эльвир знаете?» – отчего заставила парня смутиться и пробормотать в ответ нечто невразумительное.
Эля притягивала взгляды всех. Открытая улыбка, ис-кренний взгляд не оставляли сомнений, что эта девушка любит и воспринимает окружающий мир во всем его ве-ликолепии и во всех его проявлениях. А может быть, мо-лодому человеку, влюбившемуся в Элю с первого взгляда, все это привиделось, сочинилось? Кто знает… Ведь даже самый мудрый из царей – Соломон изрек однажды, что, познав многое, не понимает всего трех вещей: дви¬жения орла в небе, движения змеи по скользкой скале вверх и движения от сердца мужчины к сердцу женщи¬ны. Волк был парнем, мало сказать, эрудированным. Он вполне доходчиво мог объяснить, как летает в небе само¬лет и движутся вверх и вниз любые предметы. Но третий постулат царя Соломона был ему неведом так же, как и гениальному правителю древнего необузданного пле-мени иудеев – сибаритов и сластолюбцев.
Наташа оказалась подругой верной и понимающей. Она без ревности и капризов восприняла тот факт, что молодой человек отдал предпочтение не ей. Лишь по-зволяла себе подтрунивать над Элей, когда та чересчур старательно наводила макияж перед свиданием да вместо неизменных джинсов надевала так шедшее ее стройной фигурке легкое черное платье с кружевной отделкой.
То ли очарование тихой ранней осени, то ли дивные Элины волосы, в которых то и дело вспыхивало солныш-ко, а может, ее ласковый взгляд так подействовали на
Волка, но ему вовсе не хотелось собирать установочные данные на эту нежную и такую доверчивую девушку. Но-чами, оставшись в гостинице один, он корил себя за не-уместную сентиментальность, а на следующий день спе-шил к Эле, брал ее за руку, и уже вдвоем они бродили по городу, сидели в неправдоподобно красивых его парках, забредая в самые укромные уголки.
– Когда ты приедешь в Ленинград, я покажу тебе Петродворец и Эрмитаж, – мечтала Эля и неожиданно спрашивала. – А ты знаешь, какой единственный из ле-нинградских мостов не разводится?
– Поцелуев мост, – отвечал он, не задумываясь.
– Ну, конечно, ты же все на свете знаешь. А вот Ната¬ша просила задать тебе вопрос, как было отчество сестер Лариных в романе Пушкина «Евгений Онегин»?
– Они были Ольга и Татьяна Дмитриевны. У Пушки¬на в одном-единственном месте это упоминается, когда сестры приходят на могилу отца, то читают высеченную на надгробном камне надпись: «Здесь похоронен Дми¬трий Ларин».
«Ну откуда ты все-все знаешь, о чем тебя ни спро¬си?!» – снова восхищалась пораженная его эрудицией Эля, а Волк корил себя за легкомыслие. И вправду: отку¬да простой радиоинженер из Гамбурга мог знать об отче¬стве сестер Лариных из романа русского поэта Пушкина, о том, что из всех ленинградских мостов не разводится только Поцелуев мост, где узнал он о последних раскоп-ках древней Трои и о том, что находится на холсте под изображением Джоконды, и еще об очень многом, о чем они бесконечно и беспечно говорили с Элей, и он забы-вал, что должен фиксировать, беспрестанно контроли-ровать каждый свой жест, каждую не только произнесен-ную, но еще лишь задуманную фразу. С этой девушкой ему хотелось быть самим собой, и чтобы она называла его тем именем, которое он и сам уже начал забывать…
***
Когда в его номере раздался телефонный звонок, он решил, что звонит кто-то из гостиничной обслуги – больше этого номера никто не знал. Но хорошо знако¬мый голос человека, имеющего право отдавать Зэеву команды, произнес: «Вылетай завтра, утренним рейсом».
– Один или с Галем? – задал он от растерянности во-прос, чтобы хоть как-то потянуть время, но в трубке уже звучали короткие гудки.
Еще неделю назад курсант Волк даже и представить бы себе не позволил, что осмелится задать вопрос, столь грубо нарушающий инструкцию. Эк он расслабился. Но корить себя было некогда, Волк поспешно собирался, набирал номер телефона дома, где жила Эля, заклиная, чтобы она оказалась на месте. Она не стала переспраши-вать, какой причиной вызвана столь экстренная встреча, просто коротко ответила, что приедет через полчаса. Ему невероятно трудно было врать ей о той неотложной при-чине, что заставляет его срочно вернуться в Гамбург. Эля даже успокаивала, говорила, что ничего страшного не произошло, жизнь есть жизнь, и в ней полно неожидан-ностей, но по ее глазам Волк видел: девушка не верит ни единому его слову, так ему во всяком случае казалось. Он проводил ее до дому, а когда они прощались, Эля достала из сумочки плотный листок бумаги, сложенный вдвое: «Здесь мой ленинградский адрес и телефон».
– Я даже не заметил, когда ты успела это написать, – удивился Волк.
– А я сделала это перед выходом из дому, – спокойно ответила Эля. – Я же знала, что ты уезжаешь.
– Откуда? Я сам только что узнал и по телефону не говорил тебе об этом.
– Знала, и все, – она поцеловала его, надолго приль-нув к плечу, потом отстранилась и тем же ровным голо-сом добавила: – Иди первый.
Волк ушел, не оборачиваясь и не произнеся больше ни слова. Да и что он мог сказать этой чудной, такой чи¬стой и все понимающей девушке, прекрасно зная, что ни на письма, ни на телефонные звонки у него права не будет?!
***
От его отчета о знакомстве с ленинградскими аспи-рантками Элеонорой Уфимцевой и Натальей Лариной инструктор школы агентов-нелегалов не оставил камня на камне. «Кроме самого факта знакомства я не увидел в твоем рапорте ни конкретных людей, ни их характеров, ни даже толком изложенных биографий», – отругал его инструктор, а потом, помолчав с минуту, счел все же нужным добавить:
– Послушай, парень, в эту школу никто никого силой не загоняет. Ты сам выбрал свой путь. Я не знаю, можешь ли ты свернуть с этого пути сейчас, это решать не мне, но я свои соображения руководству доложить обязан.
Волк ждал вызова к начальнику школы, а сюда, как всегда неожиданно, приехал бригадный генерал.
– Рассказывай, – категорично потребовал он от кур-санта, но Волк упрямо молчал, не сводя с него своего не-мигающего взгляда. Молчание затянулось надолго, пока его не прервал сам Волк:
– Это будет мой первый и последний (на этом слове он сделал ударение) секрет. Если такой вариант непри-емлем, я готов принять любое ваше решение.
Повидавший на своем веку много жизненных колли¬зий генерал понимал, вернее, догадывался, что происхо¬дит в душе курсанта. Такое рано или поздно происходило со многими разведчиками, которые сознательно обрека¬ли свою жизнь на вечное одиночество. Он практически не сомневался, что причина кроется в одной из двух женщин (вот только какой? – все ломал голову генерал, так и не находя ответа), о которой Зэеэв не пожелал сообщать ка-кие-либо подробности в своем отчете. Умудренный опы-том генерал практически не сомневался, что речь идет не о мимолетной интрижке, а о внезапном, но от этого не менее глубоком чувстве. Но генералу предстояло принять решение, и решение непростое. Слишком высокую цену придется заплатить многим, если этот парень так и не на-учится управлять своими чувствами и эмоциями.
– Я отстраняю тебя от практических занятий до особого распоряжения, – приказал генерал. – Только общефизическая подготовка и читальный зал – это пока все, – генерал ждал, что курсант, на которого он возлагал столько надежд, захочет добавить что-то еще, но Волк молча удалился из кабинета.
Через две недели ему разрешили вернуться к заняти¬ям в полном объеме.
***
Прошло еще три года. Он занимался упорно, не давая себе послаблений ни в чем, и был, безусловно, самым лучшим курсантом. С Галем они почти не расставались, их даже переселили в одну комнату, и обоим теперь уже было понятно, что их целенаправленно готовят к выпол-нению какого-то совместного задания. Количество дис-циплин с каждым разом все прибавлялось и прибавля-лось. И они как должное воспринимали, когда их обучали взрывному делу и физическому устранению противника при помощи бытовых предметов, доводили уровень во-ждения автомобилей различных марок до виртуозности гонщиков, заставляли изучать строение самолетов и ма-териальную часть теплоходов, совершенствовали знание языков, в первую очередь диалектов арабского, и учили даже многостраничные тексты запоминать с первого раза, постоянно тренируя и развивая память. Частенько им приходилось уезжать в командировки, иногда коро-тенькие, на два-три дня, иногда долгие – на месяц.
Последние полгода, проведенные в школе подготов¬ки агентов-нелегалов, Волк и Галь занимались отдельно от других курсантов, вдвоем, по специально составлен¬ной для них индивидуальной программе. Разговаривать, даже между собой, они были обязаны только на араб-ском. Много времени уделялось физической подготовке, рукопашному бою, стрельбе по самым различным, пре-имущественно движущимся мишеням. Потом был месяц карантина в небольшой квартирке одного из южных при-городов Тель-Авива и, наконец, инструктаж, который проводил все тот же бригадный генерал:
– В страну, определенную вам для адаптации в араб-ском мире, отправляетесь порознь, – ронял он скупые фразы. – Зэев – первый номер, Галь – второй, страху-ющий. Контакт между вами разрешен только в самом исключительном, форс-мажорном, так сказать, случае, а такого случая допускать вы не имеете права. Две недели на изучение новой легенды, обдумывание, анализ, потом в путь. Уточненное задание получите через три месяца после прибытия в страну назначения. Завтра в течение дня каждый из вас должен побывать в старом Яффо, где неподалеку от порта есть лавка кальянщика. Продавец – один из ваших будущих связных. Народу в лавке бывает немного, и вам не составит труда выбрать момент, когда в лавке не будет ни единого покупателя. Вы купите по кальяну и отдадите двадцатишекелевую купюру – Галь, он зайдет первым, и пятидесятишекелевую банкноту – Зэев, который появится у кальянщика не раньше, чем через час после Галя. После «покупки» вы попросите раз-решения оставить кальян на пару часов, чтобы не ходить с тяжелым свертком по городу. Каждый из вас должен запомнить номер той купюры, которую отдаст кальян- щику, – генерал поднялся, прошел по комнате, а затем, словно стряхнув с себя тяжелый груз, произнес весело: – А сейчас я отправляюсь на кухню и приготовлю вам свою знаменитую марокканскую рыбу. Сдается, мои кулинар-ные таланты Зэев когда-то оценил в полной мере…
Глава третья
Наконец-то Закиру повезло – он попал в дом к самому Ахмаду ар-Равийя. Старец был одним из самых почитае-мых в округе людей. Ахмаду понадобился садовник, и ему порекомендовали Закира, скромного молодого человека, приехавшего из далекой пакистанской провинции, вы-носливого, трудолюбивого, готового всегда оказать любую услугу, да к тому же умеющего держать язык за зубами.
Вот уже скоро год, как он в Карачи. Крупнейший портовый город, насчитывающий до 18 миллионов чело-век, поразил его воображение. Таких огромных городов Закиру еще видеть не приходилось. В этом финансовом и промышленном центре Пакистана расположены круп-нейшие корпорации страны, развиты текстильная и ав-томобильная промышленность, индустрия развлечений, этот город – один из крупнейших центров высшего об-разования в исламском мире. Местные жители называют Карачи, площадь которого превышает три с половиной тысячи квадратных километра, «городом огней», так он весь сияет в ночное время. Но из всех красот мегаполиса только любование огнями и было доступно бедному си-роте Закиру. Он работал от зари до зари, пытаясь собрать хоть немного денег. За какую только не брался работу! Подметал и поливал улицы, развозил на тачке воду, был грузчиком, даже ухаживал за прикованными к постели инвалидами в доме престарелых. И вот судьба все же смилостивилась над ним. Богатый дом у Ахмада, знатные гости почти каждый день посещают почтенного старца, ведут с ним степенные беседы, советуются. Молчали¬вый садовник беседам не помеха. Он всегда находится на почтительном расстоянии, подходит только тогда, когда щелкнет пальцами Ахмад, подзывая работника за какой-нибудь надобностью – помочь повару принести из кухни блюдо ароматно пахнущей баранины или что-то подать. Закир с поклоном и скупой улыбкой охотно от¬кликается на любое поручение хозяина, он польщен, что тот отличает его от других работников, ценя трудолюбие и неприхотливость. Хозяин обещает, что если Закир и в дальнейшем будет столь же прилежен и исполнителен, то когда-нибудь, со временем, он может стать даже управля¬ющим в его доме. Это ли не счастье, это ли не цель, ради которой стоит постараться?!
Вот только с выходными днями у работника худо, со-всем не стало у Закира выходных дней. А так хочется мо-лодому человеку выйти в город, погулять, хотя бы со сто-роны посмотреть, как люди развлекаются. И хотя совсем немного у Закира в Карачи знакомых, может, хоть кого- то удалось бы встретить, парой словечек перекинуться. Но нет пока у Закира выходных. Значит, надо ждать.
…Уважаемый хозяин Ахмад ар-Равийя собрался на пару дней поехать по делам в Исламабад и, о радость, со-общил Закиру, что тот поедет с ним. Все слуги с завистью смотрели на счастливчика. А он сиял, как медный таз. Но надо же случиться такому несчастью, что, поднося хозяину воду, Закир неловко споткнулся, потерял равновесие и уро¬нил кувшин. Мало того, что старинный кувшин разлетелся на мелкие кусочки, вода обрызгала почтенного хозяина, и брызги даже попали ему на лицо. Хозяин рассвирепел. Пнув ногой нерадивого слугу, который на карачках пытался собрать осколки, Ахмад ар-Равийя со злобой пробормотал несколько проклятий, не забыв, конечно, попросить про¬щения у аллаха за столь непотребные слова. В наказание за совершенный проступок он через управляющего передал провинившемуся, что возьмет с собой в Исламабад другого слугу, а в сторону Закира, уезжая, даже не взглянул. На сле¬дующий день, чтобы хоть как-то развеяться от огорчения, Закир отправился в город. Побродив по запутанным улоч¬кам старого квартала, он забрел в темную многолюдную кофейню, где, к своей радости, увидел знакомого. Этого пронырливого человека знал, казалось, весь город. Был он услужлив, добродушен и готов всегда выполнить любое поручение, особенно если оно сулило хоть небольшое воз-награждение. Настоящее его имя было, кажется, никому не известно и все попросту называли его Абу Нувас – «кудря¬вый», ибо на черепе парня не росло ни волосинки и голова его была блестящей, как бильярдный шар.
– Я уж думал ты никогда не придешь, – ворчливо за-метил Абу Нувас, едва Закир присел рядом. – У меня уже печень, должно быть, черного цвета стала, столько я за эти дни выпил кофе, тебя ожидая.
– А что я мог поделать? – уныло возразил Закир. – Ахмад ценит мое трудолюбие, никуда и на шаг от себя не отпускает. Даже в Исламабад хотел взять. Пришлось грох-нуть кувшин, чтобы лишиться этой почетной поездки.
– Ты смелый человек, – кивнул Абу Нувас. – Не каждый осмелится разозлить самого Ахмада ар-Равийя. Кстати, учти, старик чрезвычайно злопамятен и столь же подозрителен. Если он почует что неладное, тебе несдо-бровать. Хотя, я думаю, не успеет.
– Чего не успеет? – не понял Закир.
– Сильно навредить тебе не успеет. Похоже, скоро тебе придется убираться из его дома, – и, сменив ерниче¬ские нотки, заговорил серьезно: – Центр разработал для тебя новое, промежуточное задание: тебе нужно запи¬саться наемником в иностранный легион. Сейчас в афри¬канские страны хлынула целая волна наемников разных мастей, многие спешат заработать на войне, а кому-то просто по душе это занятие. Скорее всего, местом твоего нового назначения станет Родезия. Считают, что адапта¬цию в Пакистане ты прошел вполне успешно и теперь, после поездки в Родезию, должен вернуться сюда, заво¬евав славу отважного воина. Не просто воина, а воина Аллаха, – со значением повторил Абу Нувас. – Центр уделяет этому особое внимание, считая, что дальнейшее твое внедрение будет неразрывно связано с тем, насколь¬ко удачно ты справишься со своей задачей в Африке. Для тебя разработана совершенно новая программа, но об этом позже. Как тебе завербоваться в наемники, уже про-думано. А вот как выбраться из дома старика, не вызывая его обид, должен придумать ты сам.
– А если мне наплевать на его обиды, уйти прямо сейчас, пока он в Исламабаде? Самый удобный момент, объясняться не надо. Решит, что я удрал от его гнева.
– Ах, как нехорошо плевать на человека, который по-зволяет тебе убирать навоз в своем саду, – засмеялся Абу Нувас. – И хотя момент и впрямь – удобнее не подбе¬решь, но для нас не годится. Ты же знаешь, старик – лицо чрезвычайно влиятельное, обладает огромными связями как среди политиков и финансистов, так и среди духовен¬ства. Ты должен покинуть его дом таким образом, чтобы, если понадобится, суметь к нему вернуться, разумеется, уже не садовником, а в новом качестве – человека, про¬шедшего серьезные испытания и с честью их выдержав¬шего. Ар-Равийя должен благословить тебя на подвиг, тогда твои будущие успехи, с присущим ему апломбом и бахвальством, он станет превозносить как собственные.
– Ну и задачку ты мне задал, – покачал головой За¬кир. – Ума не приложу, как это все обставить, чтобы ста¬рик меня отпустил.
– Ну, насчет своего ума ты не скромничай, его тебе не занимать. Придумаешь. Но о твоем плане мы должны знать досконально, чтобы, если потребуется, суметь его скорректировать. Велено также передать, что тебя никто не торопит. Напротив, все нужно сделать обстоятельно и если на это уйдет даже несколько месяцев, – не страшно.
***
Ахмад ар-Равийя вернулся домой через несколько дней, но Закира к себе и близко не подпускал. Оставалось набраться терпения. Как только хозяин уехал к кому-то в гости, громко предупредив, что вернется поздно вече¬ром, Закир стремглав устремился в город. После долгого хождения по многочисленным лавкам и магазинам ему удалось найти кувшин, очень похожий на тот, который он разбил. Утром следующего дня Закир без спроса приблизился к беседке, где Ахмад ар-Равийя завтракал в окружении своих внуков, и, почтительно склонившись, поставил на землю кувшин.
– Что это? – грозно спросил хозяин.
– Я купил кувшин, чтобы возместить вам убыток. Это хороший кувшин, хозяин, – пробормотал Закир, не смея поднять головы.
– А где ты взял деньги на такую покупку? – подо-зрительно спросил старец.
Закир был готов к такому вопросу и ответ подготовил заранее: «У меня были очень ценные четки, доставшиеся мне от моего покойного отца, а к нему они перешли от деда. Я продал четки и купил кувшин».
– Ты совершил грех, – поучительно, но явно смягча¬ясь заявил хозяин. – Нельзя продавать память предков.
– Раз вы считаете, что я нагрешил, значит, это дей-ствительно так. Извините меня за это. Но я уверен, что отец, мир праху его, одобрил бы мой поступок. Я не мог простить себе, что случайно, клянусь Аллахом, случайно лишил вас любимой вещи. Я не спал ночами, меня му¬чила совесть, и вот вчера, когда вы уехали, я отправился в город и нашел подобный кувшин. Примите его, хозяин, не делайте меня несчастным.
Ар-Равийя прикрыл бороду рукой, пряча довольную улыбку, и величавым жестом отпустил садовника. Кув¬шин остался стоять возле беседки. После завтрака, За¬кир следил за этим с особым вниманием, кувшин унесли в дом.
Старый Ахмад сменил гнев на милость, Закир снова выполнял его поручения, так что у него была возможность в любой момент обратиться к нему, но он не спешил, ждал подходящего случая. И такой случай вскоре пред¬ставился. Как-то вечером в беседке Ахмада ар-Равийя шла оживленная беседа приехавших к нему, как видно, издалека гостей. Беседка была прекрасно освещена, а За¬кир, находящийся в темноте, за кустами роз, мог по край¬ней мере разобрать то, что говорилось, и даже видеть все, что происходит. Речь шла о поставках оружия, похоже, на Африканский континент.
Когда гости разошлись, старик остался в увитой ви-ноградной лозой беседке и сидел, перебирая четки с до-вольной улыбкой на лице. Из услышанного Закир понял, что ар-Равийя весьма успешно сбыл крупную партию оружия. Вот тогда-то садовник и решился. Он прибли-зился и почтительно обратился к хозяину с просьбой выслушать его и разрешить сказать несколько слов. Ар- Равийя на самом деле пребывал в хорошем расположении духа и милостивое разрешение говорить было получено. Закир сказал, что хочет уехать в отряд иностранного леги¬она, воевать в Африку.
– Вербовка наемников в нашей стране запрещена за-коном, – отрезал хозяин.
– Что вы, что вы! – наигранно испугался Закир. – Я не собираюсь нарушать законов нашей страны. То жа-лованье, что вы мне платите, я почти не трачу, у меня со-бралась вполне достаточная сумма, чтобы уехать в другую страну и завербоваться там.
– Но с чего вдруг тебе в голову пришла такая мысль? – подозрительно спросил хозяин. – Ты что, увлекаешься политикой?
– Нет, политика меня не интересует, – покачал голо-вой Закир. – Но еще мой дед, а потом отец внушали мне с детства, что каждый правоверный мусульманин должен стать воином Аллаха, воспитать в себе храбрость и убить неверного. – Подобные фразы Закир уже не раз слышал от самого старика, когда тот беседовал с внуками, и те-перь, повторяя Ахмаду его же собственные мысли, бил наверняка, попадая, что называется, в десятку. – К тому же я мечтаю получить образование, закончить медресе, а для этого нужны средства. Наемникам, как я слышал, платят вполне прилично, чтобы за год заработать деньги на учебу.
Он не ожидал скорого ответа и потому был удивлен, что Ахмад ар-Равийя прервал разговор согласием.
– Твои предки были мудрыми людьми и воспитали тебя правильно, – заявил он. – Я благословляю тебя и буду внимательно следить за твоими успехами. Ты получишь рекомендательное письмо, за тебя поручатся весьма уважаемые люди, не подведи их, – добавил ста-рик многозначительно.
– Благодарю вас, учитель, – позволил Закир себе та¬кое обращение. – Я буду молить аллаха, чтобы он прод¬лил ваши дни.
***
Лысый Абу Нувас пришел в полный восторг, услышав подробный рассказ Закира о том, как ему удалось убедить старика ар-Равийя. А вот сидевший поблизости в той же кофейне, загримированный до неузнаваемости, Галь был невесел. Он уже знал, что товарищ отправляется для вы¬полнения нового, крайне опасного задания, и сожалел, что их пути, по всей видимости, теперь расходятся. Все это время, с тех пор, как они приехали в Пакистан, он незримо находился рядом. Роль страхующего не обижа¬ла – Галь понимал, что его товарищ куда более талантлив и основное задание, в итоге, предстоит выполнять имен¬но Волку. И сейчас он грустил лишь оттого, что не может, не имеет права подойти к другу и хотя бы молча пожать ему руку. Да что там руку пожать! Он даже взглянуть в сторону стола, за которым сидел Волк, и то не смеет, чтобы невзначай себя не выдать.
***
Волк-Закир знал, что завербоваться в иностранный легион непросто. Нужно было пройти через тщательно законспирированную сеть посредников, явок, иметь необходимые рекомендации, чтобы вызвать доверие и оказаться в Африке на стороне воюющих по¬встанцев. Но «его биография», а также рекомендательное письмо и благожелательная характеристика Ахмада ар-Равийя открыли перед ним и эти тайные двери. Вербов¬щик лишь высказал сомнение по поводу того, что у За¬кира нет боевого опыта.
– Я силен физически, могу смело сказать, что метко стреляю, а в драке один стою пятерых, – надменно за-явил Закир, ему было не до скромности.
– Хорошо, – согласился вербовщик. – Рекоменда¬ция людей, которые тебя к нам направили, стоит дорого¬го, надеюсь, ты оправдаешь их доверие. Как будем звать тебя?
– Называйте меня Китаец, – заявил Закир, вспом¬нив свое еще школьное прозвище.
– Почему Китаец? Но ты вовсе не похож на китайца.
– Поэтому я и придумал себе такое прозвище, – по-яснил новобранец.
Вербовщику было не до психологических изысканий, да и какая в конце концов разница, как будет называться этот очередной кандидат в покойники. Так в деле пакистан¬ского наемника в графе «имя» появилась запись: «Китаец».
***
Какими они все были подонками. Красные бригады, и черные, зеленые и прочих разных цветов, которыми они себя называли. Они уничтожали людей, не задумываясь, кто эти люди. Молоды они или стары, есть у них дети или сами только начинают жить. Уже вскоре Китаец вполне четко понимал, что для наемников, на чьей бы стороне они не воевали, кровь людская – что вода: они льют ее всюду, куда их посылают, зачастую испытывая при этом садистское наслаждение.
***
В повстанческом отряде, куда был зачислен легионер Китаец, иностранцев было достаточно. Двое из них, явно кадровые военные, не считаясь с конспирацией, между собой спокойно говорили по-русски, полагая, что этого языка никто в отряде знать не может. Китайцу на заня¬тиях с инструкторами приходилось тщательно скрывать свои навыки взрывного дела, проведения разведки на местности и другие специфические знания, которыми он, в свое время, овладел в школе агентов-нелегалов.
Как-то раз, сформировав небольшой отряд, их от-правили в далекий рейд. Когда стемнело и партизаны устроились на ночлег, родезийцы извлекли из рюкзаков по бутылке крепчайшего местного самогона. Вскоре, опьянев и накурившись гашиша, они провалились в глу-бокий сон. Второй из наемников, судя по диалекту он был из Ирана, обратился к Китайцу, явно рассчитывая на его солидарность своим мыслям:
– Тоже мне солдаты, – говорил он, кривя в презри-тельной ухмылке губы, – пушечное мясо. Их даже в плен не берут за полной ненадобностью, чтобы не кормить этот сброд. Просто убивают, и все.
– Но ведь и мы убиваем, – чтобы вывести собеседни¬ка на откровенный разговор, заметил Китаец.
– Мы – это совсем другое дело. Я, например, при¬ехал сюда потому, что не могу не воевать. Когда ты по-чувствуешь, какой это кайф – убивать, держать в своих руках чужую жизнь, тогда ты забудешь обо всем, ты ощу-тишь себя великим и близким к Всевышнему.
– Не смей упоминать имя Всевышнего, когда гово¬ришь об убийстве, – строго одернул его Китаец.
– Да ладно тебе, тоже мне, святоша выискался. Сам, небось, за длинным рублем прикатил. И правильно сделал. Я, например, считаю так. Нам платят за то, что мы воюем, потому что мы умеем это делать хорошо, лучше других. Так же как, допустим, платят умелому каменщику за то, что он строит дом. Хорошо построит – хорошо заплатят. Боль¬шой разницы я не вижу, мы тоже выполняем свою работу. И я не спрашиваю себя, справедлива эта борьба или нет. Мне наплевать, кто из них возьмет верх, чтобы овладеть местными алмазными копями. Я воюю, получаю от этого удовольствие и хорошую оплату. Чего же еще?
А когда через несколько часов началась перестрелка, Китаец пристрелил подонка, позволив себе первую и по-следнюю в Африке эмоциональную вспышку. После он корил себя. Не за то, что убил человека: этот робот, за-программированный только на убийство, и человеком-то не имел права называться. Но, убивая его, Китаец под-вергал риску себя, а следовательно, поставил под угрозу срыва полученное задание. И хотя он действовал, как ему казалось, крайне осторожно, подвести могла любая слу-чайность, от которой не может быть застрахован никто.
Уже вскоре он стал заметной фигурой в своем отряде. Особенно прославился в бою против роты наемников под командованием американца Вильямса, которого Китаец ранил метким выстрелом в самом начале боя, вы¬ведя надолго из строя. Партизаны наголову разбили роту наемников благодаря тактике, разработанной Китайцем. О смелости этого человека среди повстанцев Родезии уже слагали легенды.
Через год, когда истек его контракт, Китайцу предло-жили стать инструктором. Он отказался. Приказ возвра-щаться уже был получен. Но даже если бы ему пришлось задержаться, он бы придумал любые отговор¬ки, только чтобы не обучать этих и без того озверевших головорезов еще более совершенным методам убийства.
***
Изысканно одетый молодой блондин с шевелюрой густых волос и крупными дымчатыми очками на лице вышел из последнего вагона электропоезда, прибывше¬го в Цюрих, и по подземному, ярко освещенному пере¬ходу направился в сторону Банхоф-штрассе. Подойдя к цюрихскому озеру, он у входа в парк купил только что запеченную румяную сосиску с горячей булкой, от души добавил пряной дижонской горчицы и с видимым удовольствием поглощал свой завтрак, устроившись на скамейке в тени густого дерева. Народу в этот еще довольно ранний час в парке было немного, и блондин издали заметил неспешно приближающегося человека в клетчатом пиджаке. Незнакомец присел ря¬дом и, поздоровавшись на иврите, извлек из бумажника пятидесятишекелевую купюру. Банковский номер на ней был тот, что навсегда отпечатался в памяти разведчика.
– Называйте меня Марк. Я ваш новый куратор. Вам передает привет бригадный генерал. Он просил сказать, что не ошибся в вас и работой доволен. Это, кстати, и мнение Центра – руководство считает, что свою задачу в Родезии вы вы¬полнили полностью.
– Спасибо за такую оценку, приятно слышать. А ге-нералу прошу передать привет, я очень хорошо помню и ценю его уроки.
– Передам непременно, – кивнул Марк. – Вам надо возвращаться в Карачи. Коридор для возвращения уже проработан. Первый визит к Ахмаду ар-Равийя. Старик вас заждался. Он уже уши всем прожужжал о вашей сме-лости и отваге, которые он же, оказывается, в вас и все-лил. Так что не вздумайте это опровергать и не забудьте его поблагодарить в самых изысканных выражениях. На лесть скупиться не надо. Ближайшие полгода проведете в медресе, думаю, с этим проблем не возникнет. А по¬том – Афганистан.
– Афганистан?!
– Именно. Похоже, что там назревают важные собы¬тия, и мы должны быть в курсе всего происходящего. При этом будет славно, если в Афганистан вы поедете по на-стоянию ар-Равийя и опять-таки с его рекомендациями. Комбинация с Родезией и его рекомендательным пись-мом вам удалась блестяще, нечто подобное надо приду-мать и теперь. Времени на обдумывание и осущест-вление нового плана у вас достаточно.
***
Ахмад ар-Равийя встретил Закира с нескрываемой радостью, можно сказать, как родного. Усадил за стол все в той же беседке, хлопнув в ладоши, велел подать самые изысканные блюда.
– Здесь у нас поначалу паника возникла, когда мы потеряли тебя из виду, – заговорил старец. – Ты словно растворился, и я уж было решил, что ты струсил и удрал куда-нибудь в другое, более спокойное, место. Но по¬том один мой гость, очень уважаемый человек, стал вос-хвалять подвиги какого-то китайца и благодарить меня. Я ничего поначалу не понял: при чем тут китаец, какое я вообще имею к нему отношение? А мой гость и говорит: «Так это же тот самый человек, которого вы рекомендо-вали. Он взял себе прозвище Китаец». Ну, вот тогда все и стало на свои места.
– Да, ваш благожелательный отзыв обо мне и реко-мендательно письмо, которым вы меня снабдили, сыгра-ли немаловажную роль. Я благодарю вас, учитель. Вы по-могли мне ощутить себя настоящим мужчиной, воином, понять, что такое зло и как с ним бороться. Я не найду тех слов, которыми следует высказать благодарность вам.
Старик довольно заулыбался:
– Мне приятно, что ты умеешь ценить добро. В наш век это большая редкость. И потому я позабочусь о твоем будущем, тем более что ты оправдал возложенные на тебя надежды и тем самым заслужил мое благосклонное вни¬мание. Помнится, перед отъездом ты говорил, что хочешь учиться в медресе. Я знал, что ты должен приехать, и кое- что предпринял. Недавно я встречался с муфтием Абдул- Хамидом Зия. Ты знаешь, кто этот почтеннейший человек?
Закир лишь кивнул утвердительно. Да и как было не знать! Выдающийся знаток исламской юриспруденции, экономики и хадисов, он учился под руководством своего отца – ныне покойного муфтия Пакистана Абдусалама Таки Ясина и от отца же получил разрешение препода-вать исламскую юриспруденцию и хадисоведение. Кроме того, муфтий Абдул-Хамид Зия является весомым лицом в Верховном шариатском суде Пакистана.
– Так вот, – продолжал ар-Равийя, – уважаемый муфтий еженедельно встречается с теми, кто стремится к духовному совершенствованию. Он любезно согласил¬ся встретиться и с тобой, а также способствовать твоему зачислению в медресе. Занятия начнутся через две не-дели. Такому молодому человеку, как ты, не пристало нежиться в лености. Две недели на отдых тебе вполне должно хватить.
– На отдых мне бы хватило и гораздо меньше време¬ни, а вот для того, чтобы отблагодарить вас за вашу добро¬ту, мне не хватит и жизни. Может быть, эти две недели я смогу быть чем-то полезен в вашем доме. Располагайте мной по своему усмотрению.
Ахмад ар-Равийя в задумчивости пожевал сухими гу-бами, разглядывая своего бывшего садовника. Возмужал, безусловно, раздался в плечах, окреп, но дело не только в этом. Вместо подобострастного слуги, каким он привык всегда видеть Закира, перед ним сидел уверенный в себе молодой мужчина, у которого уже и седина кое-где про-ступила. Это понятно: воевать – не розочки в саду под-стригать. Нет, превращать его снова в слугу, пусть даже на две недели, негоже. Давать же поручения деликатного характера, пожалуй, еще рановато. Сначала надо пригля-деться. Слова о благодарности могут ничего и не значить. Не зря старая мудрость гласит: сколько ни говори «хал¬ва» – во рту слаще не будет. Истинная верность проверя¬ется не словами, а делами.
– Поживешь пока в моем дом. Гостем, – сделал вы¬вод хозяин. – Ну а если действительно хочешь быть мне полезен, присмотрись к моим людям, особенно к управ-ляющему. С твоим нынешним опытом это, надеюсь, не составит труда. Все-все-все, хватит разговоров, теперь приступим к трапезе. Хорошая еда не терпит серьезных разговоров, она от этого плохо усваивается, – ар-Равийя громко рассмеялся.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71254219) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.