Read online book «Да родится искра. Часть 1» author narsyy

Да родится искра. Часть 1
narsyy
Мир угасает. С юга задувают гибельные ветра, несущие Белое Поветрие. В наступившей тьме могучие прежде королевства обратились в могильники, а сверкающие золотом дворцы рассыпались в пыль.
Говорят, что виной всему нечто, скрывающееся за Плетеными горами, где к небесам поднимается пелена беспросветного мрака, через которую нет пути. Сияющий Скиталец так его прозывают. Он будто бы спустился со звезд много столетий назад и ныне дремлет, скованный тягостным сном, что наслала на него владычица Хатран.
Но временами смертные слышат отголоски скитальцева зова и в ужасе падают ниц. Он ворочается на своем ложе и силится обрести волю. Странники с востока клянутся, что дыхание его уже пробудило Пепельную завесу.
Народ бросает все и бежит на север туда, где звонче раздается благодатная песнь Хатран, где тверда еще рука наследников великого рода первых людей.
Но и в краях извечного снега неспокойно. Князь сгинул, и нашлись те, кто позарился на власть

narsyy
Да родится искра. Часть 1

Интерлюдия. Девочка, которая не спит

На рассвете небо затянули тучи всех оттенков серого. Воздух напитался водяной пылью, зашелестел дождик. Непогода пришлась весьма кстати.
Переполненная возбуждением от смелости затеянного, девочка по имени Аммия напевала песенку, мотив которой рождался в голове ее сам собой. Несколько дней она просчитывала, как хитрее улизнуть от своры опекунов и стражей. Строго наказав помалкивать, выпросила у кухонного мальчишки драный плащ и башмаки, потом стянула какую-то старую корзинку из кладовой и сложила все под кроватью. Спать ей позволяли допоздна, поэтому час-другой в запасе был.
От нетерпеливого предвкушения в эту ночь она вовсе не смогла отдохнуть, до самого утра прислушиваясь к налетавшему с гор глухому ветру. Порывы его настойчиво колотили в ставни, отчего стены сруба скрипели и вздыхали, точно дряхлый старик.
С наступлением темноты мир преображался, и когда затихала дневная суета, в холодном сумраке под бледным ликом неспящей луны отворялись врата в царство грез и фантазий.
Ночь была ее единственной подружкой. Иногда она захватывала Аммию и уносила в далекие неведомые земли, куда давно не забредали странники.
Однажды она очутилась в выжженной пустыне, где солнце палило нещадно, а растрескавшаяся земля, над которой вился дрожащий морок, погибала от недостатка влаги. На десятки тысяч шагов вокруг ей не встретилось ни людей, ни дыма, ни дорог – ничего. Лишь одинокий сокол кружил и кружил над головой, издавая по временам исполненный скорби крик. Впереди порой проявлялись очертания поселений, но когда она приближалась, видение рассеивалось, будто туман. Аммии пришло на ум, что это загадочные Исчезающие Земли – обширная равнина к юго-западу от Дома Негаснущих Звезд, столь далекая и недоступная, что о ней почти ничего не было известно, кроме выдумок, какие рассказывают странники у очага.
В другой раз до самого пробуждения девочка бродила по тысячелетним лесам и бескрайним мерзлым пустошам, вдыхая непривычные ароматы и дивясь красотам, которые ей никогда не суждено узреть наяву. Заросшие бурьяном тропинки вели ее к руинам покинутых городов и разрушенным храмам – обителям безмолвия. Сотни лет назад там жили люди, но затем случилось что-то страшное. Могучие королевства, великолепные дворцы и рукотворные чудеса древних эпох тогда обратились в пыль, а память о множестве народов сохранилась лишь на страницах рукописных хроник.
Аммия была еще мала, но знала, что в те времена в Нидьёр пришел тот, кого называют Скитальцем. Ныне он дремлет где-то далеко за Плетеными горами, усыпленный благодатной песнью Хатран.
Только в ночи девочка могла путешествовать без страха, потому как выходить за пределы столицы с каждый днем становилось все опаснее. Неизвестность пугала, но и таила в себе секреты, а Аммия любила секреты больше всего на свете, и если уж задумала выведать один из них, никакие угрозы и наказы со стороны взрослых не могли ее удержать. С раннего детства она была непослушным ребенком, но до сих пор лишь баловалась и проявляла характер, не осмеливаясь нарушить самый главный запрет.
Город с его опостылевшими серыми стенами был центром мироздания и темницей одновременно. Здесь ее оберегали, как редкий самоцвет, и почти никогда она не оставалась наедине с собой, ведь за возделанными полями и охотничьими угодьями, бродили чудовища, от одного вида которых подгибались колени, а сердце превращалось в камень. Даже кататься на любимой лошадке ей разрешали только по двору.
Девочка обожала слушать истории про заморские страны, мечтая когда-нибудь там побывать, но чем старше она становилась, тем яснее осознавала, что вряд ли ей доведется вживую поглазеть на прелести тамошних пейзажей, полюбоваться диковинными каменными городами и узреть изумрудные шпили высоких башен, сияющих в золотом свете зари, о которых так заманчиво рассказывали седобородые моряки.
По утрам в Зал Мудрости набивалось десятка два военачальников с суровыми, обветренными лицами. Аммии пока не дозволялось там присутствовать, но иногда она хоронилась перед отдушиной, откуда вырывался печной дым, и с замиранием сердца вслушивалась в донесения разъездных и дозорных отрядов о стычках и потерях, в оживленные споры и перепалки, где, кроме голоса ее отца, а позже – дяди, особо выделялся резкий и властный окрик Астли Ледника, советника по ратному делу и второго человека в Доме Негаснущих Звезд. Именно оттуда она набралась взрослых и мальчишечьих слов.
К смерти на севере привыкали с раннего возраста. Мама ее испустила дух при родах, и о ней напоминал лишь потемневший от времени набросок, прихваченный над кроватью, несколько платьев в сундуке, да золоченое кольцо с ярким фиолетовым камнем. За девять лет смерть столько раз обдала ее своим гнилостным дыханием, что когда обе девочки, с которыми она водилась, в один год померли от живота, Аммия все больше стала замыкаться в себе, прекратила делиться переживаниями, открытиями, мечтами и чувствами. Конечно, был дядя, была старушка Кенья – прежде няня, а теперь просто служанка, что за отсутствием иных женщин присматривала за ней. Был еще добродушный Феор, первый советник, но все они взрослые, а взрослым не доверишь самые сокровенные тайны. Они попросту не поймут.
Вместо шитья и вязания она полюбила ходить в оружейную: разглядывать доспехи, панцири и кольчуги, аккуратно повторять пальцем замысловатые изгибы лезвий огромных алебард, примерять шлемы, которые из-за размеров не хотели держаться на голове, да и весили по ощущениям никак не меньше пуда.
На усыпанном речным песком дворе она развлекалась, наблюдая за тренировками мальчишек, которые при ее появлении вдвое усерднее начинали лупить друг друга деревянными мечами в надежде завоевать ее улыбку – хоть и мала она, а все-таки княжна рода Эффорд.
Складывание песен и игру на тальхарпе девочка также отвергала, уделяя больше внимания наукам естественным, коим ее обучал полубезумный пилигрим Хинтр из Теима, что однажды зимой заявился в Искру полуживой и продрогший до костей. Он был до смерти перепуган и едва мог говорить. По пути на него напала какая-то лютая пятиногая тварь, и только Хатран оберегла чудака от гибели и навела на верную дорогу. Оправившись от немочи и страха, Хинтр удивил северян своей ученостью, и слухи о его познаниях дошли до князя, который как раз подыскивал наставника для дочери.
Лысеющий южанин с добрыми карими глазами знакомил ее с травами, учил лекарскому делу, показывал, как сращивать кости и зашивать раны. Летом они выбирались на свежий воздух, и Хинтр без умолку болтал о повадках животных, заставлял подражать пению птиц и помогал ей ловить бабочек. Он поведал ей о том, как творец Шульд устроил мир, какие города и страны расположены на юге, что скрывают Плетеные горы и еще кучу других разностей.
Лишь недавно Аммия осознала, насколько важна для Дома наследница. В первое время после того, как ее отец – правитель Хаверон – бесследно исчез, ближние ей не ничего не говорили, а она думала, что он направился навестить дедушку Удьдаса в Ледяные Тучи. Но долго скрывать отсутствие князя оказалось невозможно. Приехал дядя Харси, которому и выпала незавидная участь преподнести бедняжке страшную правду.
Она не поверила. Отец скоро обязательно вернется, твердила девочка раз за разом, а дядя в ответ печально опускал глаза и вздыхал. Ожидая его возвращения, она иногда часами сидела перед окном их высокого дома на холме, откуда открывался прекрасный вид на зеленую долину и быструю речку Студеную, делившую ее зигзагом. Ей чудилось, что вот-вот у каменного моста покажется отряд с ярким стягом, сверкнет серебром начищенный шлем с красной лентой. Но отца все не было. Вдалеке темнела полоска леса, а над ней, будто древние великаны, нависали сизые горы с белыми шапками снега, грозные и молчаливые. Особенно явственно они проступали, когда ветер утихал и небо очищалось от туч. Одни только горы могли знать, что случилось с ее отцом.
Аммия мечтала когда-нибудь отправиться путешествовать: исследовать далекие неизведанные земли на западе, помочить ноги в теплой воде южных морей, откуда изредка прибывали одинокие торговые корабли, или примкнуть к походу на Дальний север, где, по слухам, могли быть плодородные земли, которые не так терзает вездесущий холод. Мир за крепостной стеной представлялся ей столь же пугающим, сколь и притягательным. Она была уверена, что отыщет отца, когда вырастет.
Пока же приходилось мириться с чрезмерной заботой взрослых и постоянной компанией личного стража Мунгельфа, что всюду тащится за ней с сопением и сердитым старческим бормотанием.
Но не в этот день!
Васильки с лепестками нежно-голубого цвета росли в ущелье неподалеку от рудников – те давно истощились, а потому в той стороне обыкновенно было тихо. Как-то раз они с дядей Харси проезжали мимо, и взгляд девочки зацепился за промелькнувшие на зеленом ковре яркие звездочки. Он рассказывал, что из-за тени горных откосов дождевая вода удерживается в почве долго, позволяя цветам расти в полный рост. В других местах такого буйства красок не сыщешь.
Облачившись в заготовленное одеяние, девочка стала неотличима от простой низовской дочки, которую мама отправила куда-то с поручением. Она наложила подушек под одеяло так, чтобы было похоже, будто кровать не пуста, и собравшись с духом, вылезла из окна на карниз, с которого в сад сбегали струйки воды. Когда-то давно Аммия предусмотрительно уговорила отца не запирать ее окно дорогущим мутным стеклом, и теперь могла пользоваться плодами своей хитрости.
Придерживаясь за резной ставень, девочка ловко спрыгнула в мягкую траву двора, обнесенного высоким тыном.
Сердце ее от возбуждения билось часто-часто и едва не выскакивало из груди. Наконец-то свобода! Вот дядя подивится подарку!
Пониже натянув капюшон и запахнув плащ, Аммия юркнула к дикой вишне, прошмыгнула в узкую щель меж бревнами и оказалась снаружи. Ненастная погода не дала выйти в поле, и народу на улочках было немного, однако девочка старалась обходить каждого, кого встречала по пути. Никем не узнанная она проскочила до самых городских ворот, над которыми возвышалась дозорная башня. Здесь день и ночь несли дежурство четверо, а то и больше свартов в бурых плащах, из-за которых дружину прозвали Глиняной. Еще двое стерегли внизу, но сейчас пятачок под аркой пустовал – мокнуть никому не хотелось.
Могучие деревянные ворота, окованные железом, – дядя говорил, что их не сразу выломаешь и тараном – затворяли только к сумеркам. Даже в такую погоду люди то и дело ходили к реке, несли муку с мельницы, возились со скотиной, возили хворост из леса и разную снедь из ближайших деревень. Никому и в голову не могло прийти, что за стены без сопровождения выскочит наследница Дома.
Едва помня себя от страха, пряча глаза, Аммия семенила по мощеной улочке и сама не заметила, как ворота остались позади. Она очутилась перед широкой полосой тракта, ведущего в Сорн. Дорога эта манила и притягивала – ноги сами просились в ту сторону. За пригорком раскинул пышную крону толстенный дуб, под которым в жару любили отдыхать скотоводы. Он был так велик, что казалось, будто дерево это росло еще в те далекие времена, когда миром правили перволюди. Еще дальше за дубом проступали в тумане огромные лопасти мельницы, обтянутые парусиной.
Но путь ее лежал не туда.
Весело шлепая по лужам, девочка припустила налево – к мосту. Чужие башмаки были большеваты и почти сразу стали хлюпать, но это ее не заботило. Под плотной завесой дождя река будто закипала, воды ее темнели, шипели и дыбились, а над поверхностью стояла белесая дымка.
Аммия наконец осознала, что задумка удалась, и усмехнулась, довольная тем, как легко обвела всех вокруг пальца. Так странно было ощущать себя без всякого надзора. Она смахнула с лица липнувшую прядь темных волос и бросила взгляд за спину. Никто ее не преследовал. Никто даже не узнает, что она бегала за васильками одна. Нужно управиться поскорее и вернуться, пока старушке Кенье не пришло в голову будить ее.
Город, спрятавшийся за белым камнем стен, походил издали на гигантское разбитое яйцо, из которого когда-нибудь вылупился птенец. Странствующие торговцы, что изредка гостят в Доме Негаснущих Звезд, рассказывали, будто далеко на юге водятся дивные птицы, у которых размах крыльев покрывает едва ли не все небо. Их еще называют не то дратонами, не то драконами. Правда ли это? Кто знает. Сколько тайн и чудес таит в себе Нидьёр…
Довольно быстро Аммия промчалась мимо рощицы шепчущих берез и добралась до поворота к ущелью, где сходились предгорья, будто затягивая страшную рану, нанесенную разгневанным богом. Люди остерегались этих мрачных мест, и тропинка, что когда-то вела сюда, давно заросла серым вереском. Дальше пришлось мокнуть, бредя по пояс в траве.
Здесь терял силу лихой, разгульный ветер, что пару раз срывал капюшон и унес неведомо куда ее любимую тесемку, которой она перевязывала волосы. Нависавшие с обеих сторон громады скал прятали расселину в полутьме, и в этой мгле сочный синий оттенок васильков ярко выделялся на бесцветном фоне омытого дождем каменистого ложа. Лазоревыми лентами обрамляли они горные отроги и целыми охапками росли у самого входа в заброшенные копи. Когда-то здесь, наверное, день и ночь раздавались удары кирок и молотов, дымили печи, толклись подвозы с лошадьми.
Аммия приникла к земле, сдернула первый цветок и восхищенно хихикнула. Лепестки его сказочно поблескивали капельками влаги. Такого венка дяде никто не совьет!
Она стала аккуратно, стараясь не повредить стебель, рвать выращенные матерью-природой сапфиры и класть в корзинку. Одна полоса, вторая, третья. Вся перепачканная грязью девочка скоро приблизилась к укрепленному толстенными балками провалу в шахту. Когда они с дядей проезжали мимо, он объяснил, что в стародавние годы отсюда выходили два железных пути, по которым наружу выкатывали тележки с рудой-сырцом для разгрузки.
Дождь усилился. Тучи над головой сделались темнее и гуще, и девочке стало не по себе. Ничего, еще немного и можно возвращаться.
Вдруг откуда-то дохнуло холодом, Аммия подняла голову и беззвучно вскрикнула, заметив у входа в ущелье темную фигуру. Корзинка выпала из ее рук, и часть сорванных цветов рассыпалась в грязь.
К ней приближался мужчина в плаще, выкрашенном охрой. Дружинник. Одной рукой он придерживал капюшон, отчего в полутьме лица почти не было видно, другую держал на рукояти меча. Невдалеке переступала копытами его лошадь. Из-за шума дождя Аммия их не услышала.
– Девчонка! Шульд меня ослепи! – сердито рявкнул он. – Ты откуда здесь? Я уж думал, кто-то из этих повылез. Не ты ли потеряла?
Сварт вытащил из-за пазухи ее фиолетовую тесемку.
Аммия закусила губу и не сразу сообразила что ответить. Вроде бы, он ее не признал. Дорожная одежда выдавала в нем дозорного, множество которых стерегло окрестности города.
– Я…я просто…меня отец послал, – вырвалась у нее жалкая попытка оправдаться.
Услышав это, мужчина добродушно рассмеялся и протянул ей руку.
– Пойдем, отвезу домой. Здесь не место для игр. Если отец узнает, он тебе таких кренделей отвесит!
– Хорошо, сейчас.
Аммия припала к корзинке и стала быстро сгребать в нее выпавшие цветы, когда из-за гор внезапно послышался странный протяжный гул.
Дружинник выпрямился, растерянно заозирался по сторонам.
– Что за тьма еще?
Гул этот не походил ни на раскаты грома, ни на конский топот, ни на камнепад, изредка случающийся здесь, у предгорий Хладных Пиков. Больше всего он напоминал низкое утробное урчание какого-то огромного существа. Гудение нарастало, становилось отчетливее и громче, будто гигантский медведь пробуждался в пещере от слишком долгого сна.
В миг Аммию захватил страх, по коже волной прокатились мурашки. Она глянула в холодную грозовую высь в той стороне, откуда, как ей казалось, доносился далекий недосягаемый звук, и инстинктивно потянулась к мужчине.
Вдруг едва пробивавшийся сквозь тучи сумрачный свет, разом померк, и пала тьма, словно небеса заслонила черная непроницаемая пелена. Мир прорезал оглушительный рев, от которого содрогнулась земля.
Девочка почувствовала, что падает. Уши разрывала жуткая боль. Она заткнула их ладонями так сильно, как только могла, зажмурила глаза и принялась кататься по земле, задыхаясь и будучи не в силах выдержать этот устрашающий яростный ураган, что стер все прочие звуки. Аммия вроде бы кричала, но даже крика своего не слышала.
Скрежет, треск, свист, лязг – чудовищная пытка эта жгла и разрывала мозг, и не было от нее спасения. Сколько это продолжалось она не знала, но спустя какое-то время вроде бы стало легче. Аммия почувствовала, что сердце уже не так сильно колотится, осторожно оторвала ладони и разомкнула веки. Ее знобило, как в лихорадке. Растрепанные волосы налипали на глаза. В ушах все еще стоял звон.
Тучи над ней рябили и дрожали, будто студенец. Дождь продолжал беспощадно лить.
Что это было? Ничего подобного за всю жизнь она не слышала. Звук походил на голос, человеческий или звериный, но был таким громким, что не мог принадлежать живым созданиям. Может, землетрясение? Она слышала, что иногда божий гнев заставляет сотрясаться земную твердь.
Аммия кое-как поднялась и осмотрелась. Лошади уже не было. Дружинник лежал ничком в нескольких шагах от нее и не двигался.
– Эй! Вставай! – робко позвала она.
Собственный едва различимый голос показался ей каким-то странным и непривычным, точно доносился из глубокого колодца.
Девочка присела рядом и с трудом перевернула сварта на спину. Он был без сознания – голова запрокинута, глаза открыты, но зрачки закатились за веки.
– Очнись же!
Аммия легонько трепала его по щекам и трясла, но дружинник никак не реагировал, хотя грудная клетка его слабо вздымалась.
Что же делать? Нельзя просто убежать и оставить его. Нужно…
На краю зрения мелькнула тень. Аммия повернулась и вскинула широко раскрытые, полные ужаса глаза на надвигающуюся со стороны шахты фигуру. Мужчина этот шел уверенно и легко, но как-то не по-людски передвигал ноги – неуловимое отличие сразу бросалось в глаза. Дикая догадка пронзила ее стрелой.
Порченый.
Сама тьма, безликая и непроглядная, лилась холодным пламенем из его пустых глазниц. Под хлещущим ливнем тьма эта мгновенно пригвоздила ее к месту. Она завораживала, сковывала волю и не позволяла оторвать взора. Одурманивающий яд проникал прямиком в разум. Лишь с огромным усилием девочка разорвала эти цепи и вернулась в привычный мир.
Аммия отчаянно затрясла сварта. Тот слабо хватал воздух ртом и не приходил в себя.
– Просыпайся! Ну же, очнись!
Нужно было удирать, спасаться самой, но разве могла она так поступить? Ведь он тоже чей-то сын, отец или брат.
Девочка схватила несчастного за подмышки и поволокла по земле, пыхтя и отдуваясь от натуги. Она не смотрела перед собой – туда, откуда неумолимо приближалась зловещая фигура.
Грязь налипала на ботинки, ноги Аммии разъезжались, она падала, но тут же вскакивала и вновь цепляла бездыханное тело то за руки, то за ворот плаща. Силы быстро иссякали, а ноша оказалась непомерна.
Поняв, что делу так не поможешь, Аммия отважилась на еще большее безрассудство. Она опустила мужчину, рывком – как учил отец – высвободила из его ножен короткий прямой меч и сделала несколько шагов навстречу врагу, заслоняя беззащитного сварта собой.
Прежде единственным ее противником выступало соломенное чучело, но она не считалась с тем, насколько комичен и жалок этот геройский порыв. Девятилетняя девчонка против обращенного слуги Вечного Врага, не живого и не мертвого.
Плевать! Ее учили обращаться с оружием. Здесь на севере женщинам тоже приходилось биться, когда того требовала ситуация.
Меч оказался тяжеловат. Она рассекла перед собой воздух и выкрикнула – больше для того, чтоб придать себе уверенности, чем стремясь отпугнуть:
– Прочь, отродье!
Отец говаривал, что из всех диалектов эти создания знали только язык стали.
Лицо девочки было перепачкано, волосы спутаны, лишь клинок сверкал, отражая призрачный свет.
Порченый и не думал отступать. Одним своим появлением существо это будто еще больше повергло мир во мрак. Наполнившая ее мимолетная отвага оставляла девочку тем скорее, чем ближе он подступал. Внезапный порыв храбрости грозил смениться паникой. Если побежать прямо сейчас, еще можно было остаться невредимой. Какое ей дело до безымянного дружинника? Унести бы ноги самой?
Рев еще слышался где-то вдали, но постепенно становился все тише и незаметнее, уступая легкому шелесту дождя. Однако с востока теперь долетали и иные звуки: дикий металлический скрежет, словно огромные железные зубчатые колеса с трудом передвигались в проржавевшем механизме, рисунки которых она встречала в старых книжках.
– Убирайся! Я тебя не боюсь!
Ложь. Мысли ее предательски замедлялись, стало трудно соображать и осознавать происходящее. Она уже почти решилась броситься наутек, но не могла пошевелиться, пристыла к месту. Даже воздух, несмотря на дождь, загустел и стал тяжелым. Каждый вдох давался с трудом.
Все походило на кошмарный сон. Неужели это конец? Едва выскочив за порог мирной, размеренной жизни за крепостной стеной под защитой сотен воинов в стальных доспехах, девочка оказалась на краю гибели.
Существо остановилось в двух шагах. Никогда еще Аммия не видела порченого так близко.
Омертвевшее, все в трещинах, черное лицо, иссохшие почти до костей руки и ноги, ветхая, рассыпающаяся одежда и глаза, напитанные густым мраком – точь в точь чудовище, каким бабки пугали детей.
Рука не удержала меч. Девочка обмякла и упала на колени.
Порченый протянул длань и коснулся ее щеки, отчего ледяной хлад пронзил княжну до костей. Она почувствовала, как существо схватило ее за волосы, рывком дернуло к себе и поволокло за шкирку, словно деревянную куклу.
Страх отчего-то ушел. Вместо него в отяжелевшем сердце она ощутила странный прилив спокойствия и умиротворения. Ничего плохого не случится. О ней позаботятся.
Навалилась усталость, все тело онемело, во рту пересохло. Аммия безучастно смотрела, как чертят полосы по грязи ее башмаки и сапоги сварта – порченый не забыл и его. Силы этой твари было не занимать.
Какая разница, куда ее тащат. Там ей наверняка будет лучше. Затуманивающимся взглядом она зацепилась за перевернутую корзинку над синим озерцом цветков и с трудом вспомнила, зачем пришла сюда. Наверное, дядя расстроится, когда ее не найдут в покоях. Может быть, даже накажет ее. Хотя, кого он станет ругать, если она не вернется домой?
Мелькнула странная, но вроде бы логичная мысль, что порченый приведет ее к отцу. Да, это было похоже на правду. Наконец-то она снова увидит его и крепко-крепко обнимет!
Над головой замелькали деревянные потолочные упоры, в нос ударил резкий гнилостный запах, а она ничего не могла поделать, да и не хотела. Все дальше во тьму ее уносили. Руки и ноги ее не слушались, разум угасал, но в груди вопреки всему вдруг стала разгораться непривычная пульсирующая теплота, будто она проглотила живой уголек. За очередным поворотом свет окончательно померк. Они углублялись во мрак подземного лабиринта, и Аммию стал захватывать неконтролируемый жар. Перед взором настойчиво проявлялась отметина набухающего огненного сгустка, что ширился и расцветал яркими сполохами языков пламени. Это было странное ощущение. Она будто превращалась в солнце.
Девочка не помнила, что случилось после.
Сознание вернулось, когда Аммия уже миновала ворота и брела по пустынным улицам окраины. Дождь почти прекратился. Над головой низко нависало пепельное небо, которое как будто пожирало цвета и саму жизнь. Кажется, было еще утро.
Вот только вокруг никого, если не считать нескольких пьянчуг, не дошедших до дома и растянувшихся в грязи. Куда же все подевались?
Голова кружилась и раскалывалась от боли, грудь еще плавило жидким огнем. Аммия с трудом передвигала ноги, налитые непривычной свинцовой тяжестью. В какой-то момент она с удивлением обнаружила, что боса, а плащ и штаны так изодраны, словно над ними потрудилась стая диких собак. Откуда же она идет? Девочка не знала. Ужасно хотелось спать.
Ворота во двор княжна нашла запертыми, и сколько бы ни стучала, никто не открывал. Наконец, она вспомнила про потайной ход и пролезла тем же путем, которым вышла. Кое-как добравшись до родного крыльца, Аммия скинула с себя негодную одежду в бочку с мусором, умылась в кадке, после чего в одном нательном белье поплелась на второй этаж. По пути она так никого и не встретила. Город словно вымер.
Наверное, ночь опять завладела ей, и она гуляла во сне, размышляла девочка, очутившись в постели.
И только тогда оборвался зловещий рокот, который все это время непрерывно доносился откуда-то издалека и успел так слиться с окружающими звуками, что перестал восприниматься как нечто необычное. Теперь лишь его смутные отголоски еще блуждали в гудевшей голове, постепенно растворяясь в бормотании ветра.

***

Тот рев, лишающий чувств и насылающий волну оцепенения, удивительным образом скрыл ее побег. Долгое время Аммия пребывала в таком ужасе, что не решалась с кем-либо заговаривать об этом. Силилась выглядеть как обычно, натужно улыбаться и болтать обо всем на свете – получалось плохо. Особенно явственно хандру ее заметил проницательный Хинтр. Ему она сказалась больной, а позже, будто сознаваясь, выдумала себе жениха, после чего ученый лукаво подмигнул и прекратил допытываться.
Теперь она ясно понимала, что это был за звук. Гон, Великаний Зов, Веление Владыки, Дрожь Земли, Пробуждение, Погибель – названий этой жути сочинили немало, как и объяснений, одно другого чуднее. Случалась она чрезвычайно редко и обыкновенно отдавалась едва слышным гулом за горизонтом – Аммии и самой доводилось быть тому свидетелем. Но иногда шум набирал ужасающую силу и проносился по Нидьёру, словно буря, повергая всякое существо в подобие обморока.
В тот день поднялся небывалый переполох. Очнувшись от шока, город встал на дыбы и превратился в жужжащий муравейник. Искровцы стояли на ушах, на княжий двор на взмыленных конях то и дело въезжали дюжинные с донесениями о потерях и пропавших. Все резервы бросил дядя на поиски тех, кто при Погибели оказался вне спасительных стен, ведь в это время влекомые призывным рыком чудовища выползали из нор, выкапывались из земляных схронов, поднимали головы из болотной тины. Выбрался из вековечной тьмы рудников и тот, на кого наткнулась она. Он был не просто порченым, а Вестником – тем, кто может обращать людей в лишившихся разума рабов, чьи инстинкты подобны звериным. Но не он заботил ее и не то, каким образом ей удалось сбежать.
По ее вине погиб человек. Геприл, он только весной попал в дружину. Его отыскали совсем скоро – почерневший лицом и утративший всякое людское обличье, бедняга той же ночью полез к воротам, где и был зарублен собратьями, а после узнан по серебряному перстню.
Аммия сама устроила себе домстолль, ставши той, кто обвиняет и той, кто защищает. Бессонными ночами она проклинала себя последними словами за глупую выходку, стоившую Геприлу жизни, а потом пыталась найти оправдания. Это все несчастный случай! Она до последнего надеялась его спасти. Не убежала, хоть был момент, когда решимость ее покинула.
Тяжелым бременем легло это несчастье на неокрепший разум, она еще больше замкнулась, стала угрюмее, а во взгляде ее затаилась частичка того беспредельного мрака, который она узрела в глазах Вестника.
Погибель навсегда изменила ее и наделила чем-то, что с тех пор стало привлекать в сны незванных гостей. Именно тогда ночь впервые познакомила Аммию с Тряпичником.
Он один мог видеть ее.
Низенький, с немалым горбом, он наблюдал издалека – следил, но не приближался, и от этого становился еще страшнее. Одежда его целиком состояла из безумного, беспорядочного нагромождения выцветших от времени обрывков разномастной ткани, тряпок, лент и шарфов, из-за которых лица почти не было видно. Таинственный образ Тряпичника настолько отличался от всего окружающего, что выглядел инородным. Самый воздух вокруг него, казалось, искривлялся и переливался пунцовым облаком, будто человек этот не принадлежал миру грез.
Спустя шесть лет Тряпичник впервые заговорил с ней.
Ночь забрасывала ее в разные места, то ли придуманные ею самой, то ли существовавшие на самом деле. Ни в одном из них Аммия не была наяву – шутка ли, если не брать в расчет несколько поездок под усиленной охраной, когда на отца находило благостное настроение, она вовсе не покидала окрестностей столицы. Ведь там, за воротами, таилось великое зло, чему ей довелось стать свидетелем.
Это было похоже на сон, но в нем Аммия не ощущала себя тонущей в море изощренных, непрестанно меняющихся творений собственного разума. Увиденное не пыталось преобразиться, как только она отводила взгляд и сосредотачивалась на чем-то другом. Вещи оставались собой, они были реальны, девочка трогала их и рассматривала мельчайшие детали. Очутившись здесь, Аммия всегда чувствовала легкое покалывание в ладонях и кристальную ясность мысли.
Она прекрасно понимала, что в действительности сейчас спит в собственной кровати, но проснуться по своей воле не могла. Возвращение происходило как-то само собой: от холода, громкого звука, чьего-то прикосновения, а иногда и вовсе без причины.
В ту глухую ночь первым ощущением для нее стал многоголосый гул толпы, перед которой она оказалась.
Место было незнакомым. Голова Аммии закружилась, когда она подняла глаза на высоченные стены дворцов и шпили далеких сияющих башен, пронзавших сами небеса. В Доме Негаснущих Звезд подобных грандиозных сооружений не знали, и от такого размаха голова шла кругом. Она будто попала в чудесную сказку.
Люди ликовали, громко смеялись, что-то выкрикивали на незнакомом, мелодичном языке и подбрасывали шапки в безоблачную высь. Девочка прошмыгнула в первые ряды, стараясь никого не задевать, ибо уже убедилась, что ночь дарует лишь невидимость, но не бесплотность.
Все взоры были устремлены на вереницу конных воинов. Бронзовые шлемы с высоким гребнем, парадные доспехи из цельных пластин, так точно пригнанные по фигуре, что совсем не сковывали движений – такой красоты не сыщешь и в княжеском арсенале. Седло к седлу скакуны их неторопливо ступали в три шеренги по проходу, который удерживали цепочки стражников.
На голову сыпалась блеклая пыль, разнося резкий запах серы и одевая все вокруг в безжизненные цвета. Аммия знала, что это свойство прошлого – она наблюдает за тем, что уже свершилось, и чем больше минуло времени с тех пор, тем выше от земли поднимался слой пепла. Судя по тому, что толща его доходила до самых икр, ее занесло куда-то очень далеко вглубь веков.
Тонкая змея отряда следовала к устремленным в небесную синеву башням величественного чертога. На ветру гордо реяли алые стяги с орлом, широко раскинувшим крылья. Такого герба она не знала.
Южане называли свартов рыцарями. Их начищенная до блеска броня сверкала яркими бликами в багряных лучах заходящего солнца. Они отвешивали поклоны и приветственно махали руками, услаждаясь торжественным моментом – должно быть, возвращались с победой в великой битве.
Скоро среди бедноты напротив появился он. Закутанный в бесчисленные слои ткани, источающий зловонный дух, он неспеша выступил в первые ряды зевак.
Тряпичник пугал Аммию, и сталкиваться с ним она старалась пореже. Надеясь скрыться раньше, чем ее заметят, девочка шмыгнула в самую гущу толпы и затерялась в ней. Народ был увлечен зрелищем и не обращал на нее внимание. Она проталкивалась, протискивалась, помогая себе локтями.
Наконец, скопище людей поредело. Аммия выскочила с заполненной площади и быстрым шагом направилась к линиям пестрых торговых палаток, увешанных и уставленных диковинными товарами.
Здесь стояла удивительная смесь ароматов, манящих и отталкивающих, сладковатых и дурных, пряных, терпких и таких, каким нельзя подобрать никакое определение. Но чем дальше она пробиралась, тем прилавки становились беднее и тем больше затмевал все въедливый запах рыбы.
Зазывалы, видно, робели кричать во весь голос во время праздничной церемонии, да и покупателей рядом было еще совсем мало, поэтому они лишь негромко переговаривались, терпеливо предвкушая, когда чествования окончатся и веселый народ густой вереницей понесет им серебро.
Аммия часто оглядывалась, но Тряпичник не показывался.
Рынок остался позади. Потянулись благоустроенные кварталы и мастерские ремесленников: с одной стороны слышался визг пилы, с другой – грохот кузнечного молота и инструмента поменьше, какой использовали кожевенники и столяры. Работы не утихали ни на час.
От них дорога привела ее к пригорку, откуда открывался отличный вид на зеркальную гладь озера. Воды его цвета лазури омывали поросшие густым лесом склоны холмов на другом берегу. Вдали слепком тени, будто отмеченная угольным мелком, уходила вслед заходящему солнцу горная цепь.
Если не считать пары разгружающихся судов, откуда слышен был гомон моряков и доносящийся эхом привычный Аммии портовый шум, пристань пустовала. Лишь у галечного берега виднелись фигуры женщин с корзинами, полными тряпья. Пузатый мальчишка подле одной из них кричал и указывал пальцем на какую-то птицу, черной точкой зависшую в алеющем небе.
Подобные ночные прогулки были редки и выходили сами собой, поэтому, зная, что времени у нее не так много, Аммия пыталась понять, куда ее занесло – найти какой-нибудь знакомый символ или ориентир. Почему-то она твердо уверилась, что это реальное место, а не порождение фантазии. Ведь не может сон быть настолько живым!
Ночью можно было сориентироваться по звездам и узнать, насколько далеко ее занесло от дома, но даже сумерки еще не наступили.
На севере со дня на день ожидали снег, а здесь деревья еще горели зеленью, хоть в вечернем воздухе ощущалась прохлада. Значит, она где-то на юге. Аммия слышала, что есть в Нидьёре земли, где совсем не бывает зимы, а солнце печет круглый год так, что у людей там кожа черная, как смола.
Налетавший с речки ветерок приманил ее к серой спокойной глади, отражавшей узкой полосой пролившееся золото солнца. Пепел растворялся в озере без остатка. Она улыбнулась своему расплывающемуся образу и зачерпнула воду ладонью, с интересом разглядывая, как та просачивается сквозь пальцы. Настоящая. Тут все настоящее, кроме нее – ведь не может человек находиться в двух местах одновременно.
Слух ее снова привлек раздражающий мальчишеский галдеж, и, прищурившись, она устремила взор в ту сторону, куда он метил пальцем.
Что-то с его птицей было не так. Она увеличивалась прямо на глазах, и скоро стало очевидно, что это вовсе не живое существо.
Точка успела превратиться в шарик, который сближался с солнцем и вскоре стал его заслонять, повергая мир в сумрак.
Ей захотелось вернуться. Происходило что-то страшное.
Аммия вскочила. Теперь уже все вокруг: и женщины, и рыскающие по берегу нищие и утихшие моряки – все заворожено таращились в ту сторону, а там, клубясь и ширясь, расползалось огромное черное облако.
Стало быстро темнеть. Земля и стены крепости содрогнулись, отчего девочка охнула и повалилась наземь.
Найти убежище! Немедленно!
Звездный дождь. Так это называлось.
Началась паника. Вдалеке слышались крики ужаса и жалостный детский плач. Где-то гулко заухал колокольный набат.
Вдруг ее окутала душная красноватая пелена, в носу засвербело. Одним рывком кто-то поднял Аммию на ноги.
– Нужно уходить. Здесь скоро будет не на что смотреть, – произнес жесткий, пронизывающий голос.
Перед лицом ее возник тот самый мужчина, замотанный в тряпки. Не успела она опомниться, как он притянул ее к себе и накинул полу своего бесформенного одеяния, заслонив от всего мира.
Девочка отбивалась, брыкалась в его руках и кричала, но все больше путалась в складках.
– Кто ты и откуда? Как тебя зовут? – Слышала она на границе сознания, но боялась отвечать. – Кто ты?!
Постепенно смолкли все звуки, ушел страх. По телу разлилась теплота, и Аммия провалилась в крепкий, беспробудный сон. Сон настоящий, не претендующий на реальность.

Глава 1. Ростки зла

На обратном пути в столицу перед глазами Старкальда вновь и вновь вспыхивали последствия бойни. У защитников Шелковицы не было ни единого шанса.
Местные из соседних деревушек не отважились даже приблизиться к поваленному частоколу, чтобы сжечь почерневшие, разлагающиеся тела, порванные, размолоченные, сплющенные нечеловеческой силой.
Ужасный смрад, царивший там, настолько въелся в одежду, что едва выветрился за две ночи, проведенные в дороге. Обвалившиеся крыши, вздыбленные бревна стен, искореженные части доспехов, сломанные клинки и смятые почти в лепешку наконечники стрел – что за железношкурая тварь могла сотворить такое?
Одного старика нашли еще живым. Он забился под кровать и сжимал в руках обломок разделочного ножа. Когда его вытащили, бедняга только смотрел перед собой остекленевшим, невидящим взором, но никого не признавал. Он дрожал, как ивовая ветка на ветру, и бормотал что-то бессвязное. Из его лепета они разобрали лишь несколько фраз:
– Сигна, поди за Тьяром…земля дрожит…оно ищет.
Несчастный помер у них на руках – остановилось сердце. Сигну и Тьара отыскали под грудой бревен по обильному кровавому следу. К горлу подкатывало при одном воспоминании, сколь мало от них осталось.
Вся деревня была перепахана и усеяна здоровенными ямами, размеры и чересчур правильная форма которых пугали даже бывалых дружинников. Казалось, землю в тех местах прогрыз громадный змей с разверстой пастью. На окраине они наткнулись на покатый тоннель, что уводил глубоко под землю в кромешную тьму. Оттуда погань и явилась.
Тревожные мысли не отпускали Старкальда всю дорогу. Если на пути в Шелковицу его дюжина храбрилась и посмеивалась, выясняя, кто скорее выследит чудовище и нанесет смертельный удар, то при виде постигшей деревню напасти у многих опустились руки.
А если эта образина доберется до Искорки? Чем они станут отбиваться? Тварь подкопается под город, и никакие укрепления или рвы ее не сдержат. Ни меч, ни добрая кольчуга не помогут Старкальду защитить красавицу Гирфи, за которой он вот уже полгода ухаживал и собирался жениться, как только станет поспокойнее. Если станет.
Тусклое осеннее солнце клонилось к закату, подпаливая вершины столетних сосен. Лица свартов посерели от промозглого ветра, вихрившегося с самого утра. Ожесточенные споры о чудовище умолкли, иссякла и фантазия самых изобретательных относительно того, откуда оно взялось и как может выглядеть. Всем хотелось поскорее оказаться у жаркого очага и залить пивом дурные воспоминания, поэтому они свернули с тракта, соединявшего родной Старкальду город Сорн с сердцем Дома Негаснущих Звезд и всех северных земель, и поехали коротким путем через речку.
На переправе их застал Гон.
Часть всадников прошла по узкому хлипкому мосточку, который давно пора починить, остальные еще толпились на отмели. Вода здесь была неспокойной. Она сверзалась с горных уступов и набирала мощь, проносясь по крутым каменистым склонам, а пенные гребни с шипением окатывали прибрежную гальку.
Как это обычно бывает, сначала заложило уши. Деревья с востока волной пригнуло к земле, налетел яростный порыв ветра, взметнувший полы плащей и конские гривы.
Морозный воздух зазвенел, земля задрожала.
Только затем донесся гул, знакомый многим непонаслышке. Протяжный, низкий и грозный, он на какое-то время укротил все прочие звуки, заставил зажмуриться и зажать уши.
Он зовет их, и скоро те откликнутся, поднимут безобразные головы и обнажат по-волчьи острые клыки.
Как только гул ослаб и перешел в мерный рокот, эхом отражавшийся от скал, Старкальд огляделся. Отряд его все еще пребывал в смятении. Сварты мотали головами в стальных шлемах и терли виски, пытаясь прийти в себя. Повезло, что лошади никого не скинули в реку. Животные привыкли к Зову скорее, чем человек.
– Быстро! – закричал он, подгоняя своих.
На гнедом мерине подскочил Лерч, молодой и зоркий боец.
– До города далеко, укрыться негде. Вон поперли уже, сучьи дети, – указал он рукой в кольчужной перчатке на смутные силуэты у подлеска, который они миновали совсем недавно.
Если не поторопиться, их сметут.
Старкальда пробрал озноб. Одно дело встречать порченых на стенах крепости, а другое – в чистом поле, тем более, когда те сорвались на Гон. Он с надеждой бросил взгляд на изгиб реки.
– Дай-ка свой молоточек.
Лерч отстегнул от седла и вложил в его руку тяжелую булаву.
– Поезжайте, я догоню.
Как только последний конный перебрался на другой берег, сорнец могучими ударами сбил несколько бревен, и один пролет моста полетел в воду, которую порченые жуть как не любили – даже самая неистовая тварь не прыгнет на двадцать шагов. По крайней мере, с одной стороны они теперь защищены.
Конь у Старкальда был резвый, и он быстро настиг отряд.
– Беда! Не доедем! Много их пошло! – жалостливо мямлил Мышь, то и дело оборачиваясь. Прозвище как нельзя лучше говорило о нем. Седой и сухопарый, он прошел через много передряг, но не утратил склонности к нытью.
– Уймись! Я помирать тут не собираюсь! – рявкнул Толстый Никс, стегая по бокам свою серую в яблоках кобылу.
Отголоски скитальцева зова еще ворчали у подножий одинокой скалы, которую местные называли Вечнодуем, но постепенно уступали конскому топоту.
Они поднялись на холм и выехали на открытую равнину. Старкальд придержал коня и осмотрелся. От глаз его не укрылись зловещие тени на той стороне реки, что стекались к мосту, будто муравьи на медовые соты. Норы и пещеры, овраги и теснины – они лезли отовсюду. То были порченые – горбатая нелюдь со впалыми брюхами и выпирающими ребрами, что передвигалась на четвереньках, низко пригнувшись к земле.
Лошади почувствовали близость скверны и стали нервничать, брыкаться, дергать то в одну, то в другую сторону.
Ринн и Тансель скакавшие в числе первых, обнажили мечи. За их спинами Старкальд разглядел несколько тварей, преградивших дорогу. Он выскочил третьим в ряд и тоже потянулся к клинку.
– Рази того, кто мешает! Не отставай! – отрывисто выкрикивал он команды, высматривая себе первую цель в гуще теней.
В сумерках виднелись только горящие огнем зрачки.
Замах. Тварь в последний момент скользнула по другую сторону от коня, и зубы ее клацнули у притороченного к седлу щита. Пронесло. Если ранят животное, им обоим конец.
Поднялась кутерьма, и новый враг напрыгнул сам. Старкальд полоснул его по шее и быстро оглянулся, убедиться, все ли в порядке с остальными.
– Пожалуйте сюда, отребье! Встречу всех! – оскалившись, рычал задиристый Тарм.
– Того! Теперь справа! Обернись! – доносились с разных сторон выкрики прикрывающих друг друга собратьев.
Порченые встречали их глухим молчанием. Даже когда железо пронзало их плоть, они лишь слабо ухали и падали наземь без стонов и криков, оттого воин не всегда понимал, стал ли удар смертельным. По жилам их текла кровь, и разум еще теплился, но ничего человеческого в нем не осталось, а из всех чувств они знали только голод.
Кони сшибали погань не хуже мечей. Дюжина тварей не задержала их и легла в пыль. Другие отстали, и дорога впереди вроде бы опустела. Но вдруг воздух прорезал крик.
– Сатти!
Одна из лошадей без седока рванула вбок по вересковому полю.
– Вон он! – указал Рафф влево.
Несчастного Сатти тащило в овраг затерявшееся в темноте обрыдище, огромное, походившее на медведя.
– Рафф и Лерч со мной, остальные – дальше! – крикнул Старкальд и бросился на помощь.
У крутого склона они спешились. Лерчу он наказал защищать животных. Тот скрипнул зубами и надулся, но промолчал. А вот Тарм не послушался приказа и остался с ними. Поучать его дисциплине было некогда.
Овраг уводил к непроходимым зарослям дикой вишни, меж переплетающимися ветвями которой горело с десяток пар золотистых глаз. Здоровенный порченый уже почти дотащил Сатти до своих, когда Старкальд и Рафф до него добрались.
Рафф с размаху вонзил топор тому в спину, но верзила отмахнулся и сшиб сварта с ног – оружие так и осталось торчать из лопатки. Старкальд напал с другого бока: перебил подколенные сухожилия, а когда тот зашатался и стал падать, выпустил ему кишки. Тут же подоспел Тарм и двумя руками вогнал кинжал порченому в глаз, после чего тот потерял прыть и обмяк.
– Ты как?! – кликнул Старкальд Сатти.
Кряжистый дружинник с трудом поднимался, держась за голову.
– Ранен?
– Не знаю! Колючий иней не разберет. Кровь идет, но вроде не моя, – заворчал он.
– Пошли, пошли отсюда скорее, пока…
– Поздно, тут они уже, – кивнул Тарм.
Множество черных сгустков отделилось от зарослей и окружало их.
Рафф выругался, выдергивая топор из поверженного увальня. Сатти вынул из ножен короткий меч и гневно потрясал клинком.
– Я им, сучьим детям, покажу, как меня хватать.
Со стороны дороги донесся голос Лерча, звавшего на подмогу, но так просто им уйти не дали. Сбившись спина к спине и пятясь к холму, они старались держать в поле зрения всех, но в темноте это было мудрено, а из зарослей, ломая ветки, то и дело прибывали новые враги, будто рождаемые самим мраком.
И откуда их столько?!
Старкальд размашистыми горизонтальными взмахами держал тварей на расстоянии, однако страх был присущ им лишь в малой степени, и не щадя себя, сквернецы бросались на смерть.
Вот сорнец задел ближайшего, ткнул острием в лицо того, кто напрыгнул следом, но одна из теней ухитрилась проскочить под лезвием и вцепилась ему в ногу – толстый кожаный доспех выдержал. Рыча, он пихнул ее локтем и добавил навершием. Раздался хруст, череп чудища треснул. Одновременно порченого достал клинок держащегося рядом Сатти. Еще один бросился сбоку, но Старкальд успел принять его на щит, а после рубануть по горлу.
Лентой брызнула кровь и попала прямо ему в глаза. Наспех он вытерся и вновь изготовился к обороне, едва успевая следить за перемещениями врага.
С толстяка Сатти градом лился потом. Он отдувался, сопровождая каждый взмах отборным ругательством. Рафф сражался молча, но вдохи его становились все чаще и тяжелее. Он оступился, пропустил одного, припавшего к земле, но тут подскочил Лерч и размазал тому голову в кашу своей булавой. Тарм дрался отчаяннее прочих и норовил поразить больше врагов, чем все остальные вместе взятые. Меч его так и мелькал в опускавшейся ночи.
Налетев на ощетинившийся железом кулак и понеся серьезные потери, порченые умерили пыл и нападали уже не так яростно. Некоторые, поджав головы, разворачивались и утекали обратно во тьму, лишившись надежды на поживу.
Одного из последних Старкальд пинком сбил с ног и подивился, как легко тот отскочил. Он уже занес руку для смертельного удара, но вдруг замер. Порченый был мал, длинные тонкие волосы облепляли голову, будто у утопленника. Желтые глаза его ярко выделялись во тьме, но источали не злобу. Они просили пощады.
Да это ведь ребенок, пронзила мысль, и мурашки пробежали по спине.
– Уходи! – рявкнул Старкальд, махнув мечом, и порченый, не отводя взгляда, стал отползать по примятой траве.
Наконец добрались до коней. Лерчу пришлось изрядно потрудиться, чтоб не дать их в обиду – поляну усеивало полдюжины трупов. Животные нервничали, тряслись от ужаса, но убежать не порывались.
Старкальд помог Сатти взобраться в седло к Раффу.
– Смотри-ка, сколько их там, – кивнул Лерч на темную массу, огибающую вытянутый пруд в трех полетах стрелы.
Ее Старкальд поначалу принял за кустарник. Но она двигалась. Одним сплошным потоком эта смертоносная волна неслась за ними, будто кавалерийская лава. Сотни и сотни тварей.
Подскочил разгоряченный, пыщущий гневом Тарм с лицом, обагренным кровью. Он был не прочь продолжить избиение. Все знали, что он мстил за погибшую месяцом ранее сестру, раз за разом нарываясь на новую драку. Никто не смог бы погасить пламя его черной злобы.
– Пусть подойдут поближе, – зарычал он.
– Не сейчас, Тарм. Поумерь свой пыл, – одернул его Старкальд.
За резвыми конями порченые не поспевали. В чистом поле этим скитальцевым прихвостням взяться неоткуда, здесь же леса расступались, повинуясь воле железного топора. По бокам от дороги показались вскрытые на зиму пахотные земли и яблочные сады, сбросившие урожай. Вдалеке уже можно было рассмотреть башню мельницы. Искра совсем рядом.
Тут небо на миг посветлело, и по равнине, будто громовой раскат, снова прокатился оглушительный рев.
– Милосердные звезды, – вырвалось у Старкальда.
Дважды. Такого на его памяти еще не случалось. Не иначе как Вечный Враг крепнет, и благодатная песнь Хатран его больше не усыпляет.
И после первого раза сорнец заметил в небесах серые дымчатые тени, но не хотел верить глазам. Теперь же они словно уплотнились, стали много четче.
То были призраки – обитающие в налитых синевой тучах сущности, встреча с которыми не сулит ничего, кроме гибели. Тулово их составляли вытянутые бестелесные ленты, а в верхней части угадывалось подобие искаженных человеческих лиц. Словно коршуны, они спускались все ниже и скоро закружили прямо над отрядом, пока сварты не жалели коней в надежде оторваться.
– Забирай к лесопилке! К своим не ведите! – гаркнул Старкальд.
Только бы обошлось, шептал он про себя, поднимая глаза к небу. Если от искаженных хоть как-то защищали доспехи, то на эту напасть никакой управы не было: ни сталь, ни острый наконечник стрелы, ни даже огонь не причиняли призракам ни малейшего вреда – спасало только бегство.
Перепугались и остальные. Запрокинув голову, Лерч что-то кричал и отгонял их мечом, Сатти пыхтел и скалился, как разъяренный пес, Рафф старался вверх не смотреть, но и в его глазах читался неуемный страх. Один лишь Тарм вопреки здравому смыслу готов был сцепиться и с этим ожившим ужасом.
Призраки потдянулись еще ближе, образовали цепь и принялись носиться вокруг, оглашая равнину жуткими воплями. Временами один из них порывом ветра пролетал на расстоянии руки и протягивал длинные дымчатые когти. До самых костей проникал хлад такого ледяного прикосновения.
Пахнуло гнилью и мертвечиной.
Будто сырой, промозглый туман они обволакивали осколок отряда, из-за чего кони совершенно взбесились. Рафф едва не полетел наземь, когда его животина от очередного наскока в ужасе присела на задние ноги. Лерч и Сатти прильнули к спинам лошадей – в их сторону потянулась большая часть сгустившейся серой массы. Помочь им было немыслимо, ибо сам Старкальд держался чудом – жеребец его дрожал, вертел мордой, кидаясь с дороги то в одну сторону, то в другую, а изо рта его хлопьями вылетала пена.
Все смешалось в безумном вихре.
Сорнец перестал видеть своих. Рискуя каждое мгновение угодить копытом в нору или запнуться о кочку, скакун нес хозяина через густой белесый туман, не слушаясь поводьев и ударов сапогами по бокам.
Спасаясь от истошных криков, Старкальд приник к гриве коня, выставил руки вперед, стараясь укрыть уши плечами. Сотни буровых сверл будто проникали в мозг, отчего думать он перестал и о дороге, и о своих и обо всем на свете. Разум поглотила единственная мысль – только б это кончилось.
Боль захватила его целиком. Призраки выжигали дух, подавляли волю, и длилось это бесконечно. Он чувствовал, как немеют руки. Вот и настал конец, промелькнула в голове последняя мысль перед тем, как его выбросило из седла.

***

Старкальда подобрали, когда совсем стемнело. К удивлению, он остался жив и даже не поломал костей – лишь синяки и содранная кожа напоминали о падении. А вот его братьям по дружине повезло меньше.
– Сатти и Раффа позвал Мана, – мрачно сказал Толстый Никс, когда сорнец пришел в себя.
Подбородок старого сварта дрожал, в глазах застыла глубокая печаль. Старкальд сокрушенно прикрыл веки и выдохнул. Не первая его потеря, но одна из самых тяжелых.
Их окоченелые, застывшие в трупном оцепенении тела нашли неподалеку. Стеклянные глаза, скрюченные пальцы, посиневшие губы – будто неделю пролежали они на морозе. Старкальд и сам еще дрожал, как лист на ветру – не помогала даже медовая брага из никсовой фляги.
– Что с остальными?
– Тарм и Лерч живы, но плохи. Греем их как можем.
– А ваша группа?
– До нас не добрались.
Дурной день. Сразу двое погибших, и оба опытные, проверенные бойцы. У Старкальда опускались руки, а в голове стоял туман. И все же им повезло, ведь сгинуть могло куда больше.
Разъезд подъехал к стенам Искорки к середине ночи. Навстречу им попалось несколько крупных отрядов, высланных на подмогу тем, кого Гон застал врасплох. На парапете блестело множество стальных шлемов – Астли по такому случаю выгнал двойную, если не тройную стражу.
Завидя тела в перекинутых меж лошадьми носилках, дружинники все поняли сразу: спросили имена, подвели телеги, накрыли мертвецов полотном. Там же у ворот их встретила целая толпа. По темени люди не стеснялись тыкать факелом в лица. Они останавливали всех подряд, окликали своих, а не найдя, забирались на крепостную стену и вглядывались оттуда в ночь в робкой надежде, что те вот-вот явятся. Женщины ревели, старики шикали на них и бурчали что-то под нос.
Сотник выслушал его краткий доклад, тяжко вздохнул и отправил отдыхать. Скоро князь-регент Харси назначит ратный совет по Шелковице, где Старкальду дадут слово. Хорошо, что там будет Астли, бывалый воевода. Он подскажет, что делать, ибо на Харси надежды мало.
Регент никогда не пользовался популярностью у свартов. Большинство его решений и приказов или выполняли спустя рукава или просто игнорировали. Трудно представить более никчемного правителя, не умевшего ни обеспечить едой, ни защитить, ни взять ответственность за свои глупые распоряжения. Нелюбовь народа к Харси вылилась в обидное, но заслуженное прозвище – Вшивая Борода.
Раненых поместили в лазарете под присмотр мастера Шатара. Старый нервный лекарь хорошо знал свое дело и тут же распорядился греть воду для ванн, без которых проникший в тело хлад мог расползтись дальше по внутренностям, сковать легкие и сердце. Свартов насильно напоили настойкой вулканного корня со щепоткой перца, отчего желудок и горло зажгло огнем, а через ноздри чуть было не повалил пар.
У Тарма зуб на зуб не попадал. Только после часа отогревания с лица его постепенно стала сходить синева, а на щеках показался румянец.
– Где мой…меч? – ревел он и порывался выбраться из чана, но члены его настолько промерзли и задубели, что он едва мог поворачивать головой.
– Суньте ему какую-нибудь палку в руку. Может, скорее придет в себя, – махнул на него Толстый Никс.
Лерч выглядел получше и мог разговаривать.
– Не спаслись, – горестно вздыхал он, – и надо было этому паскуднику завопить, когда мы в чистом поле!
– Да уж, много наших не вернутся сегодня к семьям, – тихо произнес Старкальд.
На то, чтобы передать родственникам тела погибших и выразить скупое братское сожаление, ушел остаток ночи и почти весь следующий день, после чего дюжина отправилась к Никсу заливать скорбь огненным медом. За эту неделю они навидались достаточно ужасов. Старкальд немного посидел с ними, поковырял тушеное мясо с грибами, но напиваться не стал – во хмеле его скорее одолевали скверные мысли.
Он вышел из жарко натопленного дома, поежился и запахнул ворот куртки. Речка рождала холод и притягивала шальной ветер с холмов.
Глухо пробил вечерний колокол, служивший для жителей призывом к окончанию работ и скорому ужину. Сам исполин остался со стародавних времен, когда такие махины еще умели отливать без изъянов.
Переполох прошлой ночи спал, город успокоился. На узких улочках затихал привычный повседневный шум, люди отправлялись по домам – поближе к теплу очага, в котором живет частичка Умирающего Творца. Огонь снимает ломоту в костях, и дарит спасительный свет, отпугивающий чудовищ.
Пастухи загоняли в стойло тощий скот, лавочники и менялы, вздыхая, собирали непроданный товар с полок, женщины искали по улицам непоседливых детей. Склонившись до самой земли, едва плелись хворостянщики, взвалившие на спины непомерный груз. Дружинники подтрунивали над сменой, заступавшей на дежурство. Где-то на другом конце города перебранивались беспокойные псы. В Искре их много: в летнюю пору они помогают пасти овец или охраняют поля с посевом, а зимой выступают как тягловая сила для малых саней.
Старкальд пересек центральную площадь, вымощенную камнем, и направился к пристани. Северян по большей части кормило море, их земли мало годились для выращивания ржи и пшеницы.
Чем ближе к гавани, тем больше воздух густел от запахов соли и свежей рыбы. Когда-то и сам Старкальд задумывался, не пойти ли ему в китобои, но на суше от опасности по крайней мере можно убежать, а вот посреди моря чудовище добычу не упустит.
– Скоро! Уже скоро он придет! – верещал оборванный сумасшедший, что жил у кучи мусора, мимо которой проходил Старкальд. – Бог из будущего! Скоро он явится! Пока не поздно, примите его сторону! Он щедро наградит всякого!
– Пошел прочь! – замахнулся на него угрюмый пышноусый гончар.
То был Дрим, давний знакомый сорнца. Он громыхал возком с горшками навстречу по прихваченной морозцем грязи. Старкальд коротко кивнул ему. Следом за ним тащилась девочка в красном чепчике, размахивая пестрой лентой. Нитта. Лучезарная улыбка малышки каждый раз отозвалась в сердце Старкальда грустью о собственном потерянном детстве. Как и он сам, беженка лишилась родителей до того как научилась говорить. Она вроде бы пристала к одному бродяге, который чудом провел ее через половину Нидьёра до самой Искры, а после скончался. Дрим, давным-давно потерявший обоих сыновей и жену, взял сироту к себе. Город полон подобными печальными историями.
Дом встретил его пыльной, бездушной тишиной и заледенелыми полами. Он жил один, если не считать дворовой собаки, которую изредка запускал внутрь, когда снаружи особенно крепла стужа.
Старкальд заложил растопку в печь, высек сноп искр, и вскоре под веселое потрескивание огня заиграли оранжевыми сполохами стены дома и подвешенный на крюк расписной щит – предмет его особой любви и гордости.
Перед тем, как лечь спать, сорнец набрал костей, приоткрыл дверь и свистнул. В ответ откуда-то донесся радостный лай, послышался треск сучьев, и из кустов, весело помахивая хвостом, вылетела лопоухая собачонка.
– Что же ты за домом не следишь, несносная? А ну как воры явятся и украдут сковороду или мешок с твоим лакомством? Чем тогда я тебя стану кормить? – бормотал Старкальд, поглаживая ее.
Вдруг он невзначай увидал какие-то царапины на косяке двери и выпрямился. Недобрые догадки промелькнули в голове. Старкальд поднес лучину и разглядел три четких вырезанных символа. Какое-то время он вглядывался в эти свеженачертанные буквицы, позабыв обо всем на свете.
Женщина, серебро, новолуние.
Не может того быть!
Стряхнув оцепенение, сорнец мигом накинул куртку и как был – без шапки – бегом понесся вдоль нестройного ряда домов в сторону района ремесленников, где жила его возлюбленная. Уже опустилась ночь, и по пути ему не встретилось ни души.
Он до последнего надеялся, что послание – какая-то дурная шутка или только угроза, и эти гнусные черви не посмеют тронуть Гирфи. Он ведь пообещал вернуть все в положенный срок!
Дом ее пустовал, а приготовленные к стирке вещи и котелок с перепревшей, забытой у очага кашей ясно говорили о том, что девушка не планировала долгих отлучек. Их семья тоже была из числа нищих, давно перебравшихся в Искорку из безлюдных пустошей, в какие превратились королевства Теим и Ховеншор далеко на юге. Мать и отец померли, поэтому Гирфи жила одна, и других родственников у нее не было.
Старкальд постучал к соседям. Те не видели Гирфи уже два дня и тоже очень волновались – кроткая, миловидная девушка всем была по сердцу.
Может, и ее Гон застал вне городских стен? Вряд ли. Дальше речки она не ходила, а всю округу дружинники прочесали за утро не один раз. Он бы уже знал, если бы ее нашли.
Нет, невесту его в самом деле схватили. Из-за него!
Словно с вырванным сердцем он стоял посреди пустой улицы на промозглом ветру и в очередной раз проклинал себя и свою неуемную тягу к костям – источник всех его бед и страданий. В конце концов, оглушенный несчастьем Старкальд поплелся домой.
Что же теперь делать и где искать серебро? До новой луны осталось полторы недели, а долг был велик – почти тысяча полновесных монет. Такую сумму не займешь и не заработаешь. Даже продай он дом, все воинское снаряжение и пожалованного князем Хавероном коня, который ему не принадлежал, столько не наберется.
Так вышло, что проигрался он человеку темному, скрывающему свое имя. Старкальд не раз пытался разузнать о нем побольше, но разжился лишь слухом о том, что тот из Лепестков – тайного братства, которое давно незримо прибрало власть во множестве городов. У них всюду свои люди, и бороться с ними в одиночку сродни самоубийству. Связаться с Лепестками нельзя – его находят сами. Хозяин игорной лавки ничего не ведает о своих гостях. Некого разжалобить, не с кем договориться и попросить отсрочки.
Едва занялось утро, Старкальд вновь отправился к дому возлюбленной, горячась и раздражаясь, обошел весь порядок, но толком никто ему ничего не подсказал. Воротная стража тоже не видала чужаков. В отчаянии Старкальд исходил половину города, изъездил все окрестные дороги, сам не зная, что ищет. Лишь когда опустились сумерки, он поворотил коня.
Сон не шел вторые сутки. Тяжелые думы навалились, будто гора. Как он вообще может спать, когда по его вине Гирфи погибает в лапах этих мерзавцев? Все внутри Старкальда кипело и бурлило. Руки так и чесались, а в голове царила полная суматоха. Помощи ждать неоткуда и времени на решение совсем не оставалось. Он обязан был что-то предпринять незамедлительно, а потому всю ночь под завывание ветра и скрип стропил потратил на то, чтобы найти выход.
Был один вариант. Жестокий, грязный, воскрешающий старого Старкальда, который не чуждался подлости и обмана. Тот Старкальд замешан в таких мерзостях, что тошно становилось от одного воспоминания. Он давно начал другую жизнь, переродился и оборвал все связи с прошлым. Но пагубные ростки этой заразы вновь проявили себя.
Иного не оставалось.
Еще до рассвета Старкальд накинул плащ, подпоясался коротким мечом и вышел из дому. Он быстро зашагал вдоль берега мимо района, куда селили беженцев.
Простые люди в поисках спокойной жизни прибывали на север сотнями, снимаясь с мест, где жили еще их прадеды. Их помещали в длинные, наскоро обустроенные невысокие бараки без окон, на манер загонов для овец. Там тепло и сухо, на первое время князь обеспечивал их какой-никакой кормежкой, а на большее они и не рассчитывали. В районе этом полно разномастного народа со всего Нидьёра – каждый месяц новые лица.
Оставив позади бараки, от которых поднимались ввысь тонкие струи сизого дыма, Старкальд вышел к причалам, где объятые щупальцами тумана, качались на бархатной глади реки несколько грузовых кнорров и утлых рыбацких лодчонок поменьше.
Небо уже посветлело, остатки ночного мрака таяли у горизонта.
Молчун как всегда был на своем месте. Он в одиночестве удил рыбу на краю прогнивших деревянных сходней. Люди сторонились этого чудака – говорили, что с головой у него было не в порядке. Настоящего имени Молчуна никто не ведал, однако Старкальд знал, по крайней мере, один его секрет.
– Доброго улова, Молчун. Дело есть.
Сгорбившаяся фигура в потрепанной куртке из тюленьей кожи дернулась – должно быть, Старкальд разбудил его.
На сорнца воззрилось заросшее щетиной, морщинистое лицо, на котором даже в предрассветной темноте выделялись необыкновенно ясные синие глаза.
Молчун мотнул головой, как бы спрашивая, чего Старкальду надо.
– Тот толстяк с бородавкой. Как его найти?


Глава 2. Совет

В городе назревало недоброе. Все чаще, выслушивая на сборищах слово регента, родовитые мужи качали головами и обменивались недовольными взглядами, не стесняясь фыркнуть или издевательски усмехнуться. В разговорах, которые удавалось подслушать, в его адрес неприкрыто звучали оскорбления и проклятья.
Упрямый, будто дикий кабан, Харси ан Эффорд на все это плевать хотел. Дела он решал по-своему, а сам Феор для него из первого советника превратился в простого приятеля. Просьбы прислушаться, доводы и увещевания разбивались в пыль, наткнувшись на непреклонную волю сумасброда.
Так было и с поставками зерна, когда Харси ни с того, ни с сего в ходе переговоров вспылил и приказал выпроводить южан-купцов со двора, а позже Феору пришлось платить Камышовому Дому полуторную цену. То же произошло и во время недавней тяжбы, когда три лошади высокородного Олена забрели на участок сотника Ранселя, а последний из старой мести к Олену пустил их на мясо. На суде-домстолле Харси, будучи в приподнятом настроении и не желая долго выслушивать обоюдную брань, запросто отверг все нападки Олена и провозгласил, что Рансель поступил по закону, чем вызвал настоящую бурю страстей и стал врагом не только Олена, но и его кровных братьев.
Харси не готовили в правители в отличие от Хаверона. Он ничего не смыслил в политике и дипломатии, умудряясь чуть ли не всякий раз найти такой выход из положения, который не устраивал ни одну сторону. Каждый подобный просчет больно бил по его репутации как среди знати, так и в умах простого народа. Иногда Феору казалось, что Харси делает это нарочно, будто бы развлекаясь и теша свое самолюбие.
Регент был опытным следопытом и неплохо разбирался в ратном деле, поскольку сам до недавних пор командовал обороной западных рубежей, но на севере прошли времена, когда власть удерживается только силой, а споры решаются честным поединком. Долго такой правитель не продержится, это уж точно.
После таинственного исчезновения Хаверона все пошло наперекосяк. Жена его, Эгелиза, давно почила, не принеся сыновей, и едва Дом облетела весть о том, что властитель пропал, поползли дурные слухи. Все знали: без князя быть беде.
Аммия еще мала, потому главным претендентом на регентство стал родной брат ее отца Раткар, что заправлял во втором по величине селении Дома – Седом Загривке. Долгие годы он был в тени Хаверона, но не потерял врожденное стремление к власти. С детства Раткар мечтал превзойти брата и наверняка уже спал и видел на своем пальце княжеский перстень, но тут случилось неожиданное – нашли скрепленный печатью завет от самого пропавшего владыки, который при его смерти провозглашал регентом при дочери его двоюродного брата Харси. Мастер-первосуд в окружении множества служек долго корпел над свитком, но подтвердил-таки подлинность начертанных рун, и Раткару пришлось покориться.
Впрочем, этот проныра не отступился от замыслов и стал из своей вотчины строить козни новому регенту, разводя порочащие сплетни, списывая на того все неудачи в делах торговли и охраны границ, мало-помалу переманивая жадных до наживы купцов и простодушных мужиков на свою сторону, увещевая их, что только его острый ум и решимость способны вернуть Дому былое величие. Сидя у себя на заснеженных задворках в окружении наемников, он открыто насмехался над единственной наследницей – Аммией, которую называл не иначе, как кукольной княжной.
Бедная девушка невинна и чиста, словно воды Хрустального озера, и множество достойнейших мужей мечтает взять ее в жены, зато другие – желают избавиться. Люди, которых Харси ранее считал верными, все чаще воротили нос от будущей законной княжны, и с каждым месяцем становилось труднее удержать воедино разваливающийся на части север. Даже низовцы со снисхождением взирали на стройную красавицу, похожую на горную козочку. Феор понимал их – времена требуют сильного правителя с жестким нравом и твердой рукой. Только так можно противостоять сгущающейся тьме у порога.
Летописи помнят, что девы уже приходили к власти, хоть и чрезвычайно редко, но кто даст Аммии спокойно дожить до середины следующего лета, когда ей исполнится шестнадцать?
В прошлом месяце до Феора дошла молва, будто Раткар объявил в Седом Загривке очередной набор в дружину – явно не для того, чтобы поохотиться на диких собак или прогнать лесную ведьму. Люди идут к нему, зарясь на обещания о скором богатстве. Глупцы, верно, думают, что оно непременно свалится прямо с неба, едва их хозяин взберется на княжеское кресло.
Так Дом оказался на грани раскола и открытой вражды, но Харси предпочитал ничего не замечать. Хуже всего, интриган Раткар, похоже, спелся с самой могущественной и зловещей силой во всем Нидьёре – иноверцами-культистами, чьи длинные мерзопакостные щупальца протянулись от знойных пустошей Ренга далеко на юге до зеркальных гладей Хрустального озера и Черных порогов на западе. Феор слабо разбирался в тонкостях их верований, но знал главное – это лишенные сострадания бесчестные отступники, предавшие Творца. Они проповедуют, что грядет новая эпоха, и им предначертано быть наместниками в мире людей. Уже сейчас культисты задирают головы и на равных общаются с вождями, князьями и наследниками королевских родов на юге. Они богаты, потому как связаны с другим всесильным братством – Лепестками. Год от года к ним приходит все больше людей – даже здесь, в Доме Негаснущих Звезд, священном месте, где давным-давно правил Сын Пламени Гюнир.
Север никогда не славился единством, несмотря на то, что род Эффорд не прерывался. Народ здесь гордый и злопамятный. Одной Хатран известно, как разом забыть все старые обиды, семейные ссоры и неурядицы и перестать резать друг друга в надежде обрести влияние и власть.
Власть! Над кем, во имя Шульда? Над несчастными рыбаками и охотниками, каждую зиму молящимися о том, чтобы хоть как-то прокормить семью и дожить до весны? Над обнесенными деревянным частоколом дворами на три дома? Даже солеварни, прежде славившиеся баснословным барышом, теперь приносят лишь головную боль, ибо народ редеет, а возить большие грузы до крупных южных форпостов становится все труднее. Серебром не откупиться от чудовищ. Им не нужны наши жалкие монеты, меха и купчие бумаги.
Феор не понимал этой абсурдной тяги человеческих сердец – жажды роскоши посреди гибнущего мира. В то время, когда одни прозябают в нищете, другие стремятся накопить как можно больше, даже если половина богатства пропадет в погребах и на складах, а на оставшуюся часть ничего нельзя будет купить. В их сундуках чернеет нечищенное серебро и истлевают расшитые золотом парчовые и шелковые платья, в их амбарах плесневеют овощи и мука, в их ледниках гниет вяленое мясо, а в арсеналах покрывается ржавчиной старинное оружие и доспехи. Жадность – страшнейший людской порок.
Последние две ночи выдались скверными. Гон разразился посреди белого дня и принес немало худых вестей. Целые сутки дружина прочесывала окрестности в поисках пропавших. Смерть собрала щедрый урожай, но и теперь еще есть надежда, что некоторые вернутся.
Феору не спалось. Он поднялся пораньше, вышел во двор и вдохнул морозный воздух, которым веяло от наполовину скрытых туманной дымкой Хладных пиков. Далеко на востоке, за темнеющие массивы хвойных лесов цеплялось угрюмое солнце, озаряя долину холодным неприветливым светом и пробуждая кормилицу-речку, что тянется до самого Северного моря. В небо лениво поднимались тоненькие струйки дыма от соседних домов, облепивших крутые холмы. Совсем скоро выпадет снег. Почти тридцать лет назад Феор явился на север, а страсть к здешним величавым видам нисколько не притупилась.
Он надеялся поговорить с Харси наедине, а потому чуть свет отправился к княжескому терему на самую окраину Искорки.
Домишки в городе были низенькими, с сенями и чердаком, дабы лучше удерживать тепло. Дверь тоже ставили низкую – приходилось нагибаться, чтобы пройти. Щели меж бревнами затыкали мхом и паклей, а после обмазывали глиной. В особенно холодную пору даже скотину загоняли домой. Но если дом построен по науке, то печь с очагом давали достаточно жара, чтобы не замерзать и в самую лютую зиму. В последние время все чаще вырезали в стенах окна и укрывали их бычьим пузырем или слюдой, а на зиму плотно запахивали ставнями. Не желавшие пахнуть дымом богачи и вовсе ставили полноценные трубы. Старики такие новшества не жаловали.
Княжеские хоромы иного рода. Чертежи для изготовления сруба князь Хаверон заказывал у мастеров из Камышового Дома, где жива еще древняя инженерная традиция королевства Ховеншор. Это был большой особняк на южный манер с множеством покоев и светлиц, отдельными комнатами для прислуги, кухней и горницей. Ученый строитель долго ломал голову над правильным расположением печей и воздуховодов, дабы такую огромную храмину можно было протопить. Он предложил в качестве материала редчайшую изумрудную сосну, что растет только на Дальнем севере и по поверьям гонит прочь холод. Князь не пожалел серебра, и не зря – дом получился теплый, ладный и приятный глазу: с резными фронтонами, родовыми знаками на причелинах, коньком в форме соколиной головы, несколькими неширокими окнами с самым настоящим стеклом, а также изящным крыльцом, что украшали расписные узоры.
Хаверонов терем стал подлинным северным чудом, на которое еще долго съезжалась смотреть вся округа. Ветер трепал на его крыше гербовые стяги, где на сером фоне красовались две алых четырехконечные звезды – символы Хатран и Шульда.
За домом разбили небольшой сад вокруг Звездного дуба, чья кора от основания до макушки и раскидистых ветвей в темноте лучилась призрачным светом. Великан этот крайне редко попадался в лесной крепи и давал мало желудей, оттого стал символом удачи и благополучия для охотников.
Город просыпался.
На пригорке у реки уже паслась отара овец. Двое мальчишек в теплых шубах и шапках из той же овечьей шерсти, бегали рядом и неутомимо сражались на деревянных мечах. Феор помнил себя таким же сорванцом. Как же давно это было…
Мужичье брело к полям сеять озимые. Им помогала каурая лошадка, запряженная телегой с пузатыми мешками. Кузнец тоже не спал – с края селения эхом доносился приглушенный звон металла.
На утро был назначен ратный совет по погрому в Шелковице – еще одной напасти, которая постигла южную четверть.
Поблизости от деревни как-то давно обнаружили диких бабочек – северных сородичей шелкопрядов. Прослышавшие о таком богачи нагнали людей, устроили поселение и попытались обуздать строптивых насекомых. Долгие годы кропотливой работы ни к чему не привели – секрет технологии из Теима постичь не удалось, но сама деревенька с чудным для севера названием так и осталась. Впрочем, теперь в тех местах вряд ли захотят селиться.
Вчера посланец Феора сбегал к сотнику, чья дюжина побывала в Шелковице, и все разузнал. Вести пришли самые темные, и совет наверняка затянется до полудня. После предстояли требы: прием двух десятков просителей, выслушивание тягомотных жалоб и бесконечных споров о земле, борьба за крохотные клочки которой не прекращалась ни на день. Поэтому застать регента одного можно было лишь на рассвете.
Феор долго откладывал этот разговор, но время пришло. Он сильно сдал и постарел. Не раз он замечал за собой, что путается в самом простом, начисто забывает первейшие дела, не улавливает в речах скрытые смыслы, что так важно для советника. Годы брали свое, и несмотря на природную проницательность и отточенный ум, его служба подошла к концу. Мир непрерывно менялся, а он не желал меняться вместе с ним. Феор все посчитал – дохода от медоварни вполне хватит на безбедную жизнь.
Он не желал признаваться себе, что главная причина такого решения – страх. Не чудовищ боялся Феор, а людей. Среди родовитых мужей постоянно росло недовольство, грозившее вылиться в мятеж. В этом случае под удар может попасть и его семья.
Регента он нашел на конюшнях – Харси любил ухаживать за лошадьми, когда выдавалось свободное время, оттого поднимался обычно еще до зари. Феор несколько раз осторожно заикался о том, что ему не пристало возиться в грязи и навозе и подобные низкие занятия пагубно влияют на княжий образ, но Харси не слушал.
– Только за простой работой я ощущаю себя человеком, – говаривал он, и спорить с ним было бесполезно.
Табуны особой породы диких лошадей, названной Нанир, водились в степях за Городом Тысячи Башен. Это были крепко сбитые, малорослые животные с короткими ногами и мощной грудью, сильные и выносливые.
Одного такого жеребца редкой соловой масти как раз и чистил князь-регент, одетый в рабочую робу, и издалека его нельзя было отличить от простого конюха. Он окатывал животное мыльной пеной и усердно тер щеткой, а конь фыркал и брыкался от щекотки.
Северные ветра изрезали лицо Харси морщинами, припорошили сединой виски и короткую бороду, в которой отродясь не водилось вшей вопреки устоявшемуся прозвищу. Высокий и широкоплечий, он все еще был силен и, пожалуй, дал бы фору в поединке любому сварту, но гибель жены и ребенка крепко надломила его. Это был уже не тот лихой рубака, грудью встречавший всякую пагубу. Его будто подменили. Он перестал облачаться в воинское снаряжение, более не возглавлял отряды и даже почти не выезжал из столицы, а пищу свою, после того, как однажды слег с животом, наказывал пробовать слугам. Его попрекали этим по-дружески и укоряли без всяких усмешек, но изжить причуду не удалось. Воинам трудно было поверить, что этот матерый волк превратился в труса.
– Да рассеется мрак, князь, – слегка поклонился Феор, дабы не разлить две кружки горячего молока, заботливо поданные Кеньей, что встретила его у крыльца.
– Здравствуй, Феор! – кивнул регент. – И не спится же тебе!
– Сам знаешь, я слишком стар, чтобы тратить жизнь на такое бесполезное дело, как сон.
– Да, ты времени зря не теряешь. Обкрадываешь вот мою кухарку, – рассмеялся Харси, скинул перчатки и принял кружку, от которой поднимался ароматный пар.
– Князь, я хотел поговорить об одном деле.
– С самого утра? О каком же?
Харси хлебнул молока, но вдруг отвел взор в сторону дома, расплылся в улыбке и поднял руку. Феор обернулся.
На крыльцо выплыла девушка в красном кафтане с высоким воротом и длиннополом платьице. Белокурые льняные косицы спадали Аммии на плечи. Жердинка – так ее называли в народе за свойственную юности худобу. Она приветственно помахала и направилась к ним, на ходу воздавая хвалу солнцу, что с трудом пробивалось сквозь туманное марево.
Феор очень любил Аммию за доброту и простосердечие, доставшиеся ей в наследство от матери, а также за страстную тягу к наукам, что привил отец. Однако она все еще была ребенком, сложным и противоречивым. Кротость и послушание странным образом соседствовали в ней с озорной любознательностью и периодами показного бунтарства, которые участились после исчезновения Хаверона. Однажды она забралась на яблоню и не слезала до самого вечера, потому что служанке пришло в голову потребовать этого в приказном тоне. В другой раз попросила дядю поехать в лес подышать сосновым духом, а когда Харси отказал, дулась на него целую неделю, пока тот не догадался исполнить просьбу. Феор был уверен, что Аммия могла стать хорошим правителем. Если бы ей дали время.
Стократ он твердил Харси, что ей давно пора подбирать жениха, но регент с этим не торопился и отвергал сватовство благороднейших мужей, чем еще больше настраивал их против княжеской семьи.
Аммия сразу же устремилась к коню и принялась поглаживать его.
– Да рассеется мрак, неженка. Как сегодня спалось?
Девушка склонила голову набок и скривила губы.
– Все так же. Кошмары не проходят. Но я хотя бы смогла уснуть, и ночь открыла мне кое-что интересное. Там был огромный-преогромный город и башни до самых небес.
Лицо Аммии озарилось очаровательной отцовской улыбкой.
Дурные изнуряющие сновидения мучили ее уже который месяц. Кто только не пытался излечить княжну: целители, служители Умирающего Творца, прорицатели. Они пичкали бедняжку микстурами и снадобьями, советовали избегать то жирного мяса, то рыбы, то фруктов или меда, то всего этого сразу, однако ничего не помогало. В конце концов, Харси пришел к выводу, что всевозможные припарки, лекарства и воздержания делают только хуже, после чего всех разогнал, чтобы дать Аммии немного отдохнуть. Быть может, безумные сны отступят сами собой.
– Вот вырастешь и на этот самом месте возведем башню, которую будет видно из самого Сорна. Отчего же ты проснулась в такую рань?
Княжна пожала плечами, переменив улыбку на лукавую, но ничего не ответила.
– Меня не проведешь, разбойница. Я знаю, что ты прослышала о совете, – подмигнул ей Харси. Он всячески поощрял интерес Аммии к ратной науке.
– Это ты все придумал! – шутливо ответила Аммия.
Харси усмехнулся.
– Так о каком деле ты хотел поговорить, Феор?
Советник не решился поднимать такую тему при Аммии, поэтому пришлось выкручиваться.
– От Ледяных туч вестей нет с лета. Раньше торговцы оттуда приходили часто, едва ли не каждую неделю. Не послать ли людей, пока не выпал снег?
– Врата Властителей свободны, разъезды докладывают, что дороги чисты и безопасны, насколько это возможно. Думаешь, что-то могло случиться в вотчине Старого Ульдаса? – поднял бровь Харси.
– Кто знает, – покачал головой Феор, – лишний раз не мешало бы проверить.
– Ладно, распорядись.
– А можно мне тоже наведаться к дедушке? – робко спросила Аммия.
– Только не в такое время, милая. Зима на носу. Кроме того, Феор прав – сообщение с Тучами надолго без причины не прерывается.
Харси отставил кружку и по-отечески потрепал ее волосы.
– Ты обещал мне большую поездку в этом году. Не забыл? Год скоро заканчивается, а самое дальнее, где я была – это мельница в Квашенках, – снова завела любимую тему Аммия.
Когда дело касалось острых вопросов, она проявляла настойчивость, но всегда смотрела себе под ноги, стесняясь спорить и перечить, глядя в глаза. Вот и теперь она легонько пробовала сапожком схваченную льдом лужицу, оставляя на той паутину трещин.
– Не сердись, девочка. Сейчас, правда, не лучший момент для странствий. Я знаю, что опять все позабыл, – вздохнул Харси, – Эти бесконечные сборища! Клянусь, с ними я скоро сойду с ума и не вспомню собственного имени!
– Тогда весной?
– Весной, весной.
– Ладно. Пойду пока разложу карты, – примирительно прошелестела княжна и, будто весенняя бабочка, упорхнула к Залу Мудрости.
Харси красноречиво развел руки в стороны, чем вызвал смешок Феора.
– Еще пара зим и она окончательно перестанет кого-либо слушаться, а будет только требовать, – молвил регент и снова принялся за чистку коня.
– Поверь мне, могло быть гораздо хуже. Дети без родителей часто становятся неуправляемыми и в более раннем возрасте.
– С животными то же самое, – хмыкнул Харси и швырнул пригоршню воды в морду жеребцу, но тот лишь удивленно навострил уши.
Во дворе послышался шум, показался всадник. Старкальд – тот самый сорнец, чья дюжина накануне побывала в Шелковице, а после попала под Гон вдалеке от стен города. Феор с досадой вздохнул – серьезный разговор с регентом придется отложить.
Невысокий, кряжистый, с широкой грудью и чуть проявившимся брюшком, Старкальд казался истинным воплощением несокрушимости севера. Спокойные карие глаза под выцветшими бровями таили в себе грозную силу, готовую, словно вулкан, вырваться в любой момент. За три года в Искорке он стал своим, хотя мало кто мог назвать себя его другом из-за свойственной тому мрачности и нелюдимости. Старкальда уважали, но побаивались.
Следом один за другим явились все участники совета.
Лишь воевода Астли, мастер по науке битвы, как всегда, опаздывал, но все уже свыклись с тем, что дочь его больна, и ей нужен уход. Несмотря на вздорный и ядовитый характер, Астли был надежным малым, его уважали за скупое веское слово. Феор запросто доверил бы ему свою жизнь.
Впервые столкнувшись, человек примет его за врага и возненавидит за надменность и высокомерие. Но через пару месяцев впечатление это сменится, в громовых отрывистых приказах он заметит разумное зерно, а колким насмешкам невольно усмехнется. И только пожив рядом с Астли год-другой, встретив с ним тяжелые времена и испив горькую долю, он поймет, что вернее его совета не сыщет, крепче плеча не найдет. Тогда воевода станет ему добрым другом, отцом и непререкаемым авторитетом.

***

Две укрытые мехами скамьи разделял вытянутый стол из сафранового дерева, черный, как сама ночь. В жаровнях потрескивал огонь, рождая причудливые тени на бревенчатых стенах, законопаченных мхом.
Харси сидел во главе стола, а над ним на испещренном затейливыми рисунками ворсистом ковре покоился сверкающий круглый щит с умбоном. То был древний символ Дома Негаснущих Звезд и рода Эффорд, живой свидетель эпохи, когда перволюди пришли в этот мир с отпрыском Умирающего Творца. Сталь его покрывали звездоподобные изображения и загадочные символы языка, который давно стерся из памяти людей.
Дабы не мешать, Аммия скромно спряталась в уголке. Понемногу она привыкала к взрослым разговорам и серьезным темам, набиралась опыта и впитывала дух власти.
Наконец, в дверях показался Астли – угрюмый и молчаливый, точно пасмурное утро. Лик его был словно высечен из камня, на котором льдинками сверкали холодные, колкие глаза. Он небрежно поприветствовал всех разом полукивком, занял свое место у противоположного края стола и закинул ногу на ногу.
Харси кивнул Старкальду, чтобы тот начинал. Феор заметил, что сорнец сегодня какой-то взволнованный, должно быть, еще не отошел от гибели своих.
Сварт поднялся, отвесил поклон и заговорил:
– Мой отряд добрался до Шелковицы четыре дня назад. В пути все было тихо, но в деревне… – Старкальд покачал головой, – вся земля там перерыта и вздыблена, кругом ямы, а в одном месте мы нашли здоровенный тоннель. Что-то огромное проело земную твердь. Должно быть, такое это было страшилище, что люди в панику ударились. Тела так лежали, что сразу понятно – обороняться не пытались. В деревне никого живых не нашли, кроме одного старика, он скончался у нас на руках. Толкового он ничего не сказал.
Трупов вышло четыре дюжины. Они уже пухли и разлагались – мертвыми пролежали как минимум неделю. На некоторых даже ран не нашли. Скорее всего, сердце у них разорвалось от страха.
Астли неопределенно крякнул.
Сидевшие по обе стороны от Старкальда рыжие братья-близнецы Думни и Данни, задумчиво почесали бороды. Они были сотниками городской дружины и имели одну внешность на двоих. Однако первого взгляда становилось довольно, чтобы узнать добродушного забияку Данни с сеточкой морщин у глаз, рожденной от частого смеха, и вечно хмурого, задумчивого Думни. Мать их говаривала, будто один из сыновей в детстве наелся боярышника, а второй – горькой брусники – ягоды мудрецов.
– Будь добр, продолжай, Старкальд, – проронил Имм – лысый служитель Ордена Звездного Пути, теребя в руках жемчужные четки на тонком шнуре. Облачен он был в простое белое рубище с вышитым изображением спирального солнца, от которого отходили волны лучей.
– Там несла пост дюжина Грандира, – заметил Астли, не отличавшийся многословием.
Старкальд закивал.
– Мы нашли всех, кроме Красного Барта, но про него я еще расскажу.
Владелец солеварни Кайни, толстый круглолицый торгаш, сидевший в отдельном кресле, ибо лавка его не держала, зашептался с купчишками по обе стороны от него. Каждый ратный совет они будто жарились на сковороде – подобные новости крайне вредили и без того обнищавшему рынку. Если дело пойдет так и дальше, олений бок сравняется в цене с целым мешком серебра.
– Расскажи еще про эти тоннели. Что там нашли? – спросил Натан, горделивый потомок древнего рода, когда-то правившего Домом Сельдяного Хвоста, чьи острова ныне безраздельно отданы во власть скитальцевой своры. Оставшись без родных фьордов и заливов, собрав благодаря только имени прославленного отца при себе немногочисленных мореходов, он направил корабли погибающего племени к водам братского Дома Негаснущих Звезд. Здесь, в Искорке, он искал способа возвыситься, но кровь в нем была жидка, а характер мягок, и среди знати он не приобрел должного уважения. Натан был молод, безус, русоволос, доверчив и непомерно наивен.
– Может, на них упал звездный камень с неба? – подал голос Харси.
Старкальд покачал головой.
– Большинство тоннелей оказались коротки и никуда не вели – тварь взрывала грунт и возвращалась на поверхность. Ямы эти были так отвесны, что походили на колодцы, и спуститься туда не вышло – землю будто прошивало огромным копьем. Мы облазили всю деревню и отыскали один отлогий проход. Туда и вели следы Красного Барта. Сапожищи у него огромные, ни с чем не спутаешь.
– И Барт сам ушел туда? Быть того не может. Если все так перепугались и сорвались в бегство, на кой хрен ему переться в тоннель? – засомневался Данни.
– Следы не обманешь, – пожал плечами Старкальд.
– Вы не пошли за ним? – спросил Астли.
– Сначала мы кричали его, потом немного продвинулись вглубь. Уклон там не такой уж крутой – идти можно. Это было похоже на пещерный лаз с оплавленными стенами. Ширина – две косых сажени, идти могло сразу четверо в ряд. Существо, что устроило его, было здоровенным и очень горячим. Обожженная земля там ссохлась и превратилась в камень, так что своды тоннеля не обрушивались. Мы шли и шли, но тоннель уходил все дальше и дальше, без конца. После сотни шагов я приказал поворачивать. Кто знает, что там. У меня не так много людей. Ну и… целая неделя минула.
– Ты все правильно сделал, – оборвал его оправдания Харси.
Старкальд с благодарностью поклонился, потом продолжил медленно, подбирая слова.
– Я не рассказал еще об одном. Из глубин в том месте раздавался странный гул, который то усиливался, то затихал. Чем дальше мы забирались, тем громче он становился. В конце концов, мы перестали слышать самих себя. У одного из моих людей из ушей потекла кровь. Тогда я всех вернул.
– Манда солнцедевы! Не хватало нам только этой заботы! – воскликнул Кайни, всплеснув руками.
Служитель Умирающего Творца нахмурился, покачал головой, но не произнес ни слова. Кайни совершенно не смущался разбрасываться богохульствами в его присутствии, а остальные к сумасбродным манерам купца давно привыкли.
– Гул как при Великаньем Зове? – спросил кто-то.
– Нет, совсем другой. Словно что-то таится в этом проходе и вот-вот выскочит из тьмы.
– Вы же понимаете, что будет, когда новость пойдет по народу?! – постучал по карте пальцем Ганс, советник регента по делам серебра и монеты, который тайком через подставных лиц занимался ростовщичеством. – Сначала лихо на Хаонитовых могилах, теперь это! У Шелковицы проходит торговый путь в Сорн и дальше. С нами перестанут вести дела, если узнают, что теперь маршрут опасен. Кому хочется, чтобы чудище разграбило их караван? Разве мы можем дать какие-то гарантии безопасности? Целая дюжина обученных свартов гибнет, не успев и пикнуть.
– Только одиннадцать, – произнес Старкальд так тихо, что почти никто не заметил.
Харси тяжело вздохнул.
– Скрыть это все равно не удастся, – подвел он итог, – деревню назад не вернешь. Вероятно, теперь торговые караваны будут ходить только с нашей стороны.
– Цены! Их придется поднять! На некоторые товары – в несколько раз!
– Кому-то нужно поумерить аппетиты, – жестко и с намеком отозвался регент.
– Подумайте о людях, а не о собственных кошелях, – неожиданно подала голос Аммия, и взоры повернулись к ней. Все смелее она вступала в обсуждение и все чаще ее слова выходили вполне уместны.
– За тот же барыш люди откажутся идти. Риск стоит серебра. И моя воля тут не причем, – процедил богатей Крассур, владелец личной дружины из трех десятков мечей, которых он отряжал для охраны и сопровождения грузов.
– Я давно говорю, надо прокопать новое русло для Студеной у Пасек. Будет тогда прямой и быстрый путь в Сорн! – стукнул по столу Натан.
– Делайте что хотите, а цены поднимутся сами собой, – не обращаясь ни к кому конкретно, в потолок пробурчал Ганс, – в убыток торговать никто не станет.
– Это тема другого совета! – отрезал князь-регент и добавил более мягко: – Ганс, посчитай, насколько вырастут цены, если караваны будут ходить только с нашей стороны. Зайдешь ко мне завтра с утра.
Ганс нехотя кивнул. На его бледном, покрытом угрями лице отражалось слабо скрываемое раздражение. Купцы скорее отрежут собственные языки, чем утратят хоть малую долю дохода.
– Рассказывай дальше, – нетерпеливо потребовал Астли, который не выносил этих склок из-за серебра, – что говорят в соседних дворах? Вы обошли их? Поискали беглецов из Шелковицы?
Старкальд кивнул.
– Мы объехали всё с западной стороны речки Легкой, но шелковских не нашли. Соседние дворы очень напуганы, некоторые уже сорвались с мест и с семьями и скотиной ушли. Все равно куда, лишь бы подальше от этой проклятой ямы и гула, что от нее исходит.
– Его слышно и снаружи?
– Да.
Сразу несколько человек выругались.
– Местность от Вечнодуя почти до середины Южной четверти уже обезлюдела. Оставшиеся судачат, что никому больше не нужны, будто князь бросил их, и Дом не желает защищать южную четверть, – вновь взял слово Старкальд.
На какое-то время воцарилась тишина. Феор уловил, как сузились глаза Харси. Подобные слухи задевали его за живое.
– Что за брехня?! – зло выпалил он.
– Я только повторяю их речи. Они давно не видели никого из княжеского дома – только редкие разъезды и сборщиков податей. Быть может, если чета Эффорд почтит их своим визитом, хотя бы кратким, это остановит бегство и панику.
– А ты горазд давать советы князьям! – хмыкнул Харси и повернулся к Феору – тот едва заметно кивнул.
Несмотря на дерзость, идея здравая, тем более что взоры правителей в последние годы действительно редко обращались к южным рубежам. Снег еще не выпал, дороги не размыты. Появление самого регента со свитой вселило бы в людей уверенность. А уж Аммия визжала бы от восторга. Она и теперь оживилась и затаила дыхание.
– Ты прав, сварт, – согласился было регент, но тут опять выступило вперед его упрямство: – Мы обговорим такую поездку весной.
Несколько человек в зале закатили глаза, презрительно выпустили носом воздух или покачали головой. Харси не заметил этого или сделал вид. Авторитет его неумолимо падал. Еще месяц-другой, и регента начнут открыто поносить. Раньше Феор пытался вставлять слово и переубеждать Харси, но скоро понял, что тем самым только укрепляет его в своем решении. В который раз первый советник пришел к мысли, что ему пора на покой. Он очень устал.
Старкальд опустился на лавку. После недолгой паузы привстал Кайни, раскрасневшийся, будто рак.
– Ну и что станем делать?! – рявкнул он таким тоном, будто совет собрался только ради улаживания его личных проблем.
– Неплохо бы выслать глашатаев, успокоить людей. Нельзя допустить массового бегства. И лучше бы еще разок прошерстить деревни, может, кто живой из Шелковицы все-таки найдется, – подал мысль Феор. В дела ратные он лез редко, обычно ограничиваясь в советах тем, как избежать недовольства среди низовцев.
– Астли, – передал слово Харси.
– Три-четыре разъезда вокруг ближних сел. К воронке пока не соваться. Один Скиталец знает, что за чудовище вылезло из нее.
– А как же Красный Барт? Может быть, он еще жив! – горячо выпалил Данни, тоже поднимаясь с места. – Это мой воин, моя дюжина полегла там. Князь-регент, прошу…
– У меня сперва спроси, – отрезал Астли, сверкнув глазами. – Людей и так мало, а ты решил в героя поиграть? Если следов обратно Старкальд не видел, то Барт мертв. Неделя прошла. Целая неделя!
Данни сглотнул и уселся на лавку. Перечить прямому командиру, когда тот в таком настроении, да еще и при регенте – не самая лучшая идея.
– Тоннель может тянуться на десятки верст, – покачал головой Старкальд.
Харси потер лоб и громко втянул ноздрями воздух. Нелегкая на этот раз ему выпала задача.
– Зайдем, когда утихнет гул, – произнес он. – Нужно найти останки. Пойдут осторожно и не все сразу, а чуть что – назад.
Таким ответом Астли не удовольствовался, но вида не подал. Лишь одна вещь в этом мире могла его испугать – страх неизвестного.
Старкальд удалился, Ганс и Кайни тоже ушли после того, как договорились с Крассуром о предоставлении дополнительной охраны для своих караванов. Остальные еще долго обсуждали детали предстоящей разведки, отмечая на покрытой лаком большой карте Нидьёра маршруты и места постоя направляемых разъездов. Здесь регент во всем полагался на Астли, лишь изредка внося коррективы в его планы, опиравшиеся на огромный опыт и недюжинный пытливый ум.
Он не хуже местных знал все дороги и звериные тропы от подножий Плетеных гор на востоке до вод Хрустального озера и скрытых в извечном тумане Исчезающих Земель на западе, от Сорна на юге – и до бескрайних ледяных пустошей и Дальнего севера. В ту сторону изредка отправляются смельчаки в поисках новых охотничьих угодий, плодородных земель или спокойствия – люди ищут места, куда еще не дотянулась поганая длань Скитальца и захваченных его волей безумных детищ.
Вытянувшись на цыпочках из-за широких спин с неподдельным интересом выглядывала Аммия, следя за резными фигурками воинов, снующих туда-сюда по просторам северных земель на карте, все гуще покрытой большими и малыми черными кругами, будто сыпью.
Подобные гиблые вести приходили нередко. То тут, то там дворы подвергались нападениям, а покинутые и разграбленные деревни отмечались угольным пятном. Год от года черного на карте становилось все больше, сквернецы прижимали северян к укрепленным городам, ширились области, в которых никто давно не бывал. Там, на усеянных обломками костей пустошах, поселилось невиданное лихо, наглое, могучее и смертельно опасное.
Как помочь людям, если каленое железо бессильно против столь грозных существ? Сплоченные дюжины храбрецов и герои-одиночки, осмелившиеся дать им бой, гибнут каждый месяц. Если так пойдет и дальше, то скоро среди низовцев не станет веры в княжескую защиту, а Дом превратится в мелкие островки относительного спокойствия посреди кипящего хаоса тьмы – не будет хода ни на речку, ни в поле, ни в лес.
Северянам еще везло, что до них не добралось пожравшее все южные королевства, будто ржавчина – мокрое железо, Белое Поветрие – особая неизлечимая хворь, от которой человек терял разум, переставал узнавать близких и медленно превращался в зверя, а потом и в чудовище – Порченого. Говорят, поветрие родилось на звезде, которая так далеко, что ее не найдешь на небосводе даже в ясную погоду, а принес его сам Скиталец. Правда это или нет? Кто знает. Известно одно: тех, кого отмечала печать этого непостижимого существа, ждал скорбный и мучительный конец.
Должно быть, суровый морозный климат как-то сдерживал распространение болезни, а прославленная стойкость северян не позволяла злополучной заразе овладеть их плотью, и поветрия, как массового явления, в Негаснущих Звездах и Ледяных Тучах не знали.
Феору доводилось бывать в чумных городах Теима и Ховеншора, превратившихся за годы гибельного мора в зловонные склепы из камня и кирпича. Шпили их высоких башен еще выстреливают в облака, огромные запустелые дворцы и цитадели гордо возвышаются над прочными крепостными стенами, построенными на века, но внутри давно бродит вольный ветер и гуляет ненасытная старуха смерть. Короли и принцы, рыцари и монахи – все сгинули вместе с собственным народом. Не осталось ни памяти, ни преданий. Север наводнили толпы беженцев, но скудная промерзшая земля едва могла прокормить даже местных. В первые годы разразился голод, и лишь у немногих достало сил, чтобы выжить в этом кошмаре.
Мир сияющих королевств, мир грез и грандиозных свершений прошлого медленно погибал, будто вросший в скалу тысячелетний великан Хавьон из сказок, что рассказывали детям беззубые старики. Умирал и сам творец, пронзив собственное тело небесной иглой и иссякая лучистым светом, жертвуя собой ради людей. Теперь на его омертвелых глазах Нидьёру приходил конец, пугающий своей неотвратимостью.
После совета Феору вновь не удалось подгадать момент, чтобы поговорить с Харси наедине, и серьезный разговор пришлось отложить. В который уже раз.
Зато у ворот он догнал Крассура, с ним тоже было о чем потолковать. Предводитель наемников обернулся вместе со свитой приказчиков, облеплявших его, словно слепни, надменно смерил первого советника взглядом.
– Феор? Чего тебе? Хочешь успеть мед отправить по старым ценам?
Первый советник не обратил внимания на издевательскую остроту.
– Оставь шутки. Твоих молодцев видели на берегах Атхума и Кабаньева Двора. Промышляли грабежом с кораблей, насильничали.
– Это каких молодцев? Кто ж их признал за моих? – показательно удивился Крассур.
– Ульсура Красного, его ни с кем не спутаешь. Он твой человек.
– Ульсур не в дружине, я за него не ручаюсь.
Феор не отступал.
– Знаю я, что он работал по твоему заказу еще месяц назад.
– И что с того?
– Едва выполнив заказ, принялся разбойничать. Потом снова придет к тебе, а ты, стало быть, примешь?
– Полно тебе. Лихих людей я не беру, А за теми, кто славится недобрым, у меня хорошо смотрят, – не моргнув глазом, ответил Крассур. В голосе его, меж тем, проступила сталь. Он не терпел вмешательств в свои темные делишки.
– Знай же, против ватаги Ульсура затевается тяжба, он будет объявлен вне закона. Это уже третий раз происходит с теми, кто от тебя серебро берет. Слухи ходят, что водишься ты с одними только бандитами да убивцами, а иные никто к тебе не идут. Погрози-ка своим ратникам как следует да остереги их набеги учинять. По-хорошему.
– Конечно, конечно, Феор. Так и поступлю, – для вида закивал Крассур, отворачиваясь к своим, а те напоследок одарили первого советника мрачными взглядами.
Не любил он этого хитрого дельца и не собирался мириться с бесчинством, что творили его наемники. В последние годы налеты на прибрежные деревеньки и дворы участились, страдала и Восточная и Северная четверти, наместники гневались, но защитить своих селян не могли. Крассура не удавалось уличить в причастности к этому произволу, но Феор подозревал, что тот берет долю награбленного.
На вечер были назначены требы – многолюдный прием, где взрослый муж, сумевший набрать хотя бы трех сторонников, мог изложить правителю свою просьбу или указать на несправедливость, которую нельзя решить тяжбой.
Требы приходились на каждый третий день недели. Харси их не выносил из-за рождающейся часто еще до обеда мигрени, но терпел – понимал, что это необходимо, дабы закреплять свою власть и не дать большого размаха проявившемуся недовольству. Люди должны быть услышаны, даже если данные обещания изначально невыполнимы. Иной раз казалось, что помочь им затруднился бы и сам благословенный Шульд.
Один жаловался на высокие подати, другой просил разрешить ходить на охоту к дальним угодьям на рубеже с Западной четвертью, третий советовал немедленно заключить оборонительный союз с Сорном, дабы умножить силы войска. Находились и те, кто призывал установить строгий порядок в смене земли для выпаса, ибо скот легко за один сезон уничтожал плодородный слой почвы на целом лугу, тот мгновенно лысел, как череп, и нескоро мог дать животине пропитание.
Кто-то потерял крышу над головой и просил помочь хоть чем-нибудь или взять в работники. И если мелкие просьбы низовцев выполнить было несложно, то купцы, ростовщики, представители гильдий и полубандитских шаек, что зачастую являлись одними и теми же людьми, требовали вещей взаимоисключающих или вовсе невозможных. Оставь их на месяц, и они перегрызутся, как собаки.
В Зале Приемов стоял нестройный гул, народу набилось как сельди в бочку. Это был просторный сруб невдалеке от княжьего терема с четырьмя маленькими застекленными окошками ближе к потолку. В вечерний час он освещался масляными лампами да чадящими факелами, что отбрасывали дрожащий свет на стены, увешанные медвежьими и оленьими шкурами и яркими гобеленами на сюжеты далекой древности: о прибытии в Нидьёр перволюдей вместе с Сыном Пламени, основании Дома Негаснущих Звезд, безумном побеге Хатран к заснеженным пустыням и великих победах над ордами свирепых чудовищ, коим несть числа. Искусство ткачества очень ценится на севере и по-прежнему передается от матери к дочери из поколение в поколение.
Кресла для княжеской четы были устроены на возвышении рядом друг с другом, что подчеркивало равнозначный правящий статус Харси и Аммии. По обеим сторонам от них, кроме Феора, расположилась целая свора советников, помощников, управляющих и писцов – всем, за исключением последних, приходилось стоять, как и горожанам, толкущимся в задней части зала.
Прошений в этот день было как никогда много. То и дело кто-то входил и выходил, впуская внутрь морозный предзимний воздух. Даже у привычного к долгим собраниям Феора колени трещали и молили о милосердии. Из бесконечного множества жалоб и донесений по-настоящему важных и требующих немедленных мер нашлось всего пару.
Охотники бранились, что кто-то скупил выводок почти всех собак в городе и теперь цены на оставшихся поднялись втрое. В зимнюю пору псы служат тягловой силой для саней и помогают загонять дичь, а без мяса и подвозов съестного из Сорна и Башен похлебка гуще не станет, поэтому Гансу и Феору отдали поручение отыскать истинного владельца собак и заставить его распрощаться с новоприобретенным имуществом, сулившим немалый барыш. Глянув на торгового советника, Феор пришел к мысли, что тот, если и не принимал участия в этом сговоре, то, по крайней мере, прекрасно знает имя предприимчивого дельца.
Внимания стоила и упомянутая Вольными кланами южан проблема ученичества важнейшим ремеслам. Искусники не хотели брать в подмастерья никого, кроме собственных детей, потому как, чем меньше конкуренция, тем большую выгоду получала семья, а мастер мог заломить за произведенный товар любую, даже запредельно высокую цену.
Задачка вышла не из легких. Действительно, потакать непомерным аппетитам умельцев не следовало, но и так запросто навязать им учеников нельзя – большинство может собрать скарб и уехать еще до рассвета, ведь хорошему работнику везде найдется место. Человек в этом погибающем мире до последнего вздоха заботился только о собственном кармане.
Вслух Харси обещал южанам подумать над разрешением вопроса. Это означало, что ломать голову придется Феору.
Дело последнего просителя оказалось самым горьким и непростым. Пожилая женщина, заплаканная и растрепанная, в оборванных одеждах, всхлипывая и утирая слезы, явилась в Зал Приемов, когда первый советник уже намеревался объявить окончание треб.
Подручный Харси протиснулся через толпу и шепнул им на ухо, что старуха эта родом из деревни близ Шелковицы. Регент мрачно переглянулся с Феором и приготовился выслушать очередное горестное излияние.
Она вышла к Харси и княжне без поклона, назвалась Ульмой и поведала историю о том, как в прошлом году потеряла из-за стычки с порчеными отца и мужа, а на днях схоронила двух сыновей в Шелковице. Люди позади Ульмы вздыхали и качали головами, сочувствуя ее безутешному горю – многим из них довелось пережить подобное.
Женщина была на грани – она не говорила, а метала слова в Харси с отчаянием и ожесточением, почти злобой в голосе. Под шквалом обвинений регент опустил глаза, нахмурился, вцепившись в подлокотник кресла. За четверть часа он будто постарел лет на десять. Стали отчетливее видны сети глубоких морщин, еще ниже опустились уголки губ. Аммия тоже не смогла сдержать эмоций и тихонько хныкала, утирала слезы алым платком.
– Что же ты, регент, безвылазно сидишь тут, когда люди твои каждодневно льют кровь?! – дерзко упрекала Ульма, вперившись в Харси горящим взором, – Доколе сам будешь прятаться за каменной стеной, отправляя наших сыновей на смерть?! Боишься, что порченый тебя в нору утащит?!
Речи женщины были полны грубости и откровенных насмешек. Неудивительно – с уст человека, лишенного надежды, могли сорваться и не такие вольности. Когда Ульма умолкла, и в зале стало слышно только шипение факелов и завывание ветра снаружи, Харси набрал в грудь воздух и поднял на нее глаза.
Неподдельная печаль на лице его выдавала чувства без слов – вести об утратах он всегда переносил тяжело, особенно после трагической гибели жены и единственного сына шесть лет назад во время ледохода. Тогда что-то в нем оборвалось, будто лопнула одна из струн, связывающих дух его с этим миром. Нет сомнений, что и сейчас он вспоминал о них.
И именно в такие редкие моменты Феор чувствовал, что Харси мог бы стать достойным князем, если развить и вывести на первый план в нем эту часть характера – показать мужа заботливого, решительного, честного и справедливого.
– Скорблю вместе с тобой, Ульма. Твои защитники – настоящие герои, что достойно послужили Дому, и подвиги их не забудут в веках. Назови же их имена, дабы мы восславили доблесть сынов твоих, мужа и отца. Знай, что не держу я зла на тебя за обидные слова, – сказал регент, постаравшись придать голосу мягкость.
Женщина горделиво задрала нос, но не ответила, и он продолжил:
– Помню, как в двенадцать лет я пошел с дядей на соседний двор, ибо там зажгли сигнальный костер. Отца к тому времени уже схоронили, так что смерть я познал рано. Мы шли в первых рядах, не прячась за спинами и не тушуясь. Там, в тумане, я впервые встретил ее лицом к лицу так близко, как никогда раньше. Нельзя забыть эти горящие ледяные глаза, – Харси невесело хмыкнул, вновь вернувшись мыслями в детство. – Тогда я выжил чудом, меня оттащил в сторону какой-то пастух. А вот дядю не уберегли, и с тех пор почти тридцать лет на поясе моем ножны. Едва ли не каждую неделю кто-то погибал, а место его занимал другой. Поверь, я понимаю тебя, ведь я тоже потерял почти всю семью. И не по своей воле, но по воле брата я стал князем-регентом. Бремя это не позволяет мне биться в строю, как раньше.
Харси сделал небольшую паузу, обвел взглядом присутствующих. Люди молчали.
– Но ты права, недостойно князя сидеть взаперти, пока другие держат щиты. Обещаю, что не позволю скитальцевой своре свободно разгуливать по нашим землям. Я сам отправлюсь в Южную четверть и оттесню врага до самых границ, а что касается змея – того чудовища, погубившего Шелковицу – мы выследим и прорубим чешую его, какой бы крепкой она не оказалась.
Регент поднял руку открытой ладонью над плечом, закрепляя слово клятвой.
– Чего стоит твоя скорбь? Разве она вернет их? – с отчаянием воскликнула Ульма. Глаза ее покраснели от бессонницы и неутешных слез. Она не слышала речей его, ибо слух притупило беспросветное горе.
Люди в толпе в смущении переглядывались, тихонько шептались, опускали головы.
Харси терпеливо отвечал:
– Не вернет. Ни я, ни Хатран, ни сам Умирающий Творец не оживит их, но память о них будет жить в наших сердцах, ибо теперь они несут корабль Маны по просторам небесных высей. И я знаю, что нет в мире слов, способных утешить тебя. Поэтому все, что я могу – это разделить твою тяжкую долю на всех нас.
Он встал с кресла, подошел к Ульме и крепко обнял ее. Женщина оцепенела от неожиданности и лишь спустя несколько мгновений в зале послышался ее горький плач – она приняла объятья и позволила слезам смыть упреки и оскорбления, слетевшие с языка.
Окружающие тоже невольно прониклись и стали утирать щеки. Не отнимала рук от платка и Аммия, что последовала примеру Харси, тоже подошла к бедной старухе и обняла ее сердечно, будто родную мать.
На том требы кончились. Зал скоро опустел. В кое-то веке Харси изменил своему упрямству и сделал правильный выбор.
В предвечерние часы, когда солнце теряло силу и клонилось к закату – навстречу окутанным призрачной дымкой горам, первый советник любил с флягой медолюта приходить к могиле безымянного рыцаря в старгороде.
Когда-то население Искорки было так велико, что домики лепились друг к другу густо-густо, и едва выйдя за собственный порог, ты оказывался у соседского частокола. Но напасти плодились, как грибы после дождя, и с годами людей становилось все меньше. В обжитых районах образовались пустыри, и даже регулярно прибывающие целыми толпами беженцы с южных земель не могли объять наскоро поставленными хибарами все свободное пространство.
После большого пожара двадцатилетней давности люди переселились на новое место, и едва ли не половина старгорода оказалась заброшена, осталась лишь тропинка к могиле.
Фегорм, последний из перволюдей, слуга самого Гюнира, покоился, конечно, не здесь, но именно этот холм избрал народ для отправления молитв и воззваний к божественной справедливости. Люди шли сюда, несмотря на то, что в преданиях фигура эта была весьма противоречива: Фегорма проклинали за то, что он бросил повелителя и не пошел за ним к Пепельной Завесе, где Гюнир навсегда затерялся. Он же, единственный оставшийся в живых рыцарь из его свиты, – нарушил клятву оберегать господина, сбежал и испустил дух где-то в одиночестве.
Над могилой возвышался огромный, иссеченный ветрами и покрытый бурым мхом камень, будто палец указывающий на звезды. Отсюда открывался отличный вид на долину внизу.
Сидя на траве у обрыва Феор часто задавался вопросом, зачем он живет. Какой мир он готовит детям и внукам? Есть ли еще надежда, что Дом простоит век-другой? Подобные безрадостные думы пугали и расстраивали его. И всякий раз он успокаивался, прислушиваясь к Песни Хатран. Прилетая с ветрами из заокраинных земель, полная силы и кристальной чистоты, она дарила его сердцу умиротворение. Не стоит отчаиваться и проклинать судьбу, как тысячи других, ушедших в горы или подавшихся в Культ Сияющего Скитальца.
Государствам севера еще достает сил, чтобы противостоять опускающемуся на Нидьёр кошмару, но люди погрязли в междоусобицах, они разобщены и рассеяны. Объединить их сможет великий лидер, каким был, пожалуй, лишь сам Первосвет Гюнир, наследник Творца. Вот только где сыскать такого правителя?
Феор повздыхал, допил остатки медолюта собственной варки и устало поплелся домой. Больные колени все реже давали ему возможность бывать здесь, вдали от суетного города.

Глава 3. У Хаонитовых могил

Целую неделю Старкальд провел, словно на раскаленных углях: охваченный нетерпением, раздражением и необузданным гневом, который не мог никуда направить. Он толком не спал и утратил саму возможность соображать ясно, не находя места от раздиравших на части переживаний. Голова его гудела, а в путаных, беспокойных мыслях огненным клеймом отпечатывался позор предательства. Неужто, он и вправду согласился на этот подлый, разбойничий план? Не сошел ли он с ума? Как потом смотреть людям в глаза?
Такого не должно было случиться.
Отринув темное прошлое в Сорне, Старкальд начал жить по-другому и уверился, что всегда можно поступать благоразумно, а в любой, даже самой запутанной ситуации под рукой окажется простой, надежный, единственно правильный выбор. Честный выбор.
Но злополучная страсть к костям швырнула его в грязь, из которой он вышел, возвратила в темный омут былого, жгучий и бездонный.
Теперь Старкальд знал, что иногда приходится выбирать. Кого любить, а кого ненавидеть, кому отбивать поклоны и против кого поднимать меч. Кому жить, а кому умирать. Иногда честного выбора не предлагают.
Он задумался над тем, не рассказать ли кому-нибудь о своем несчастье, не испросить ли помощи? Нет, нельзя рисковать жизнью Гирфи. Кроме того, за домом и за ним самим могли следить. В Искорке достаточно соглядатаев и темных людей.
Случившееся настолько вышибло его из колеи, что совершенно затмило даже гибель его свартов. «Сатти и Рафф мертвы. Мертвы!» – напоминал он себе, но ничего не чувствовал, будто сердце заменили куском льда. Все помыслы увлекла Гирфи.
Свободные от службы вечера Старкальд проводил в мастерской, соседствующей с гридницей, что к этому времени обыкновенно пустовала. Он поправил лезвие меча, пришил отлетевшие пуговицы на плаще с подкладкой и подтянул разболтавшиеся крепления ремешков на сапогах и стеганом доспехе. Эти простые, рутинные занятия немного успокаивали, но от беспомощности и стыда он все равно закипал холодной злостью.
Гирфи так глубоко проникла в его помыслы, настолько завладела разумом, что он был готов поставить на кон жизни всех, кого знал, и свою собственную впридачу. До возвращения из Шелковицы Старкальд и не подозревал, что девушка стала единственно ценным и значимым в его жизни. Сердце сорнца обливалось кровью, когда он пожимал руку наставнику без лица и имени, чье поручение ему надлежало исполнить, дабы получить требуемую сумму.
Уговор был страшен в своей простоте. Старкальд вызвался выманить князя-регента из Искорки, а затем передать весть, где и когда тот появится. Вшивую Бороду хотели намеревались вместе с верными людьми. В лучшем случае, оставшуюся жизнь он проведет в порубе, в худшем – накроется одеялом из стылой землицы, после чего регентом станет Раткар. Заказчика своего Старкальд не знал. Им мог быть кто-то угодно, от самого наместника Седого Загривка до знати, которой Харси перешел дорогу, или купцов, предпочитающих более лояльного князя, такого, каким можно вертеть туда-сюда в своих интересах.
Почему бы его просто не отравить? Ходили слухи, что такие попытки уже были, хоть яд и считался оружием бесчестных трусов и подлых южан. Но то ли доза снадобья оказалась слишком мала, то ли крепкий организм регента переборол смерть и выстоял, то ли все это выдумки – разницы нет, ведь проклятый Харси жил и здравствовал.
Старкальд надеялся, что на совете регент клюнет на его якобы случайно оброненные слова о поездке в Южную четверть, но тот не поддался. Пришлось поломать голову и срочно изобретать новый способ, и уже к вечеру он договорился с давней знакомой – молодой талантливой лицедейкой, явившейся на требы в таком виде, что ее не признала бы и родная мать. Она здорово отыграла свою роль и помогла склонить регента к важному решению.
Дело осталось за малым – разузнать, когда Харси отправится на юг, и сообщить об этом нужному человеку. Старкальд не предусмотрел одного: Вшивая Борода вдруг позвал в поездку его самого. Отказ, увиливание или жалоба на внезапную болезнь навлекли бы ненужные подозрения и могли испортить все дело, а потому он, скрепя сердце, подчинился и приготовился стать свидетелем предстоящей жуткой развязки. Только собственную дюжину он испросил дозволения оставить в столице, сославшись на то, что бойцы натерпелись и им давно пора отдохнуть от бесконечных разъездов.
Сборы шли несколько дней. Старкальд изнывал от тревоги, безделья и пугающей неизвестности. Он по-прежнему ничего не знал о Гирфи и только надеялся, что ее не тронут. Одна мысль о том, эти сыновья шелудивых собак могут осквернить ее, приводила в исступление. Он поклялся, что доберется до каждого, хоть бы для этого пришлось потратить всю оставшуюся жизнь.
Так сильна и болезненна становилась тяга к Гирфи, так мучительно и горько отзывалась в памяти ее лучезарная улыбка, что Старкальда почти перестал одолевать моральный выбор. Он отлично понимал, что отдает на растерзание врагу не только Харси, но и всю его свиту. Однако не останавливала сорнца и возможная гибель десятков людей, многих из которых он знал лично не один год. Дружба, братство, верность, клятвы, родственные узы, долг и честь – все лишилось смысла.
Старкальд был вхож в малый круг лиц, знавший маршрут поездки и примерную численность отряда, и заранее передал сведения через наставника. Хотелось скорее покончить с этим: получить серебро, дождаться назначенного срока и выкупить Гирфи. Он очень надеялся застать ее к тому времени живой, здоровой и нетронутой. Возвращаться в Искорку Старкальд не собирался и уже прикидывал, где еще в Нидьёре остались спокойные места.
Сам Сорн, его родина, отпадал сразу, ибо город располагался слишком близко от Дома Негаснущих Звезд. Там он рано или поздно попадется на глаза. Оставались пути еще дальше на юг – в Камышовый Дом или на запад – в Башни, что меньше всего пострадали от Белого поветрия и нашествия разномастных чудовищ. На этом весь известный ему мир заканчивался. До него доходила болтовня о других городах, дворах, селах и стоянках, расположенных южнее и западнее, но они казались настолько далекими, что едва ли существовали на самом деле. Представлялось странным, будто где-то на другом краю Нидьёра тоже живут люди. Неужели мир так велик, что из конца в конец не доберешься за месяц? Если все сложится как задумано, ему, вполне возможно, придется проверить это на собственном опыте.
Наконец, настал день выступления. Ранним утром всадников прогромыхала по мостовой мимо собравшейся поглазеть толпы и выехала за ворота, двинувшись по южному тракту. Вперед отпустили небольшой разведывательный отряд и обоз.
Сам регент скакал на любимом нанирском жеребце, которого подарил ему заезжий богатей из Башен по поводу особенно удачной торговой сделки. На голове Харси красовался испещренный витыми узорами шлем с кольчужной бармицей и фигурными нащечниками, служивший предметом восхищения и зависти. Под плащом виднелись плечи бригантины, ее Старкальд как-то видел на манекене. Бархатная основа с нашитым гербом слепила великолепием, а под ней – чудо из чудес! Ни кинжалу, ни острому клыку не пробить прочнейшую вязь мелких пластин, накладывающихся друг на друга с большим нахлестом; при этом доспех был гибким и ничуть не сковывал движения. Сколько ушло на такое диво серебра, сорнец не представлял.
Гулким эхом отдавался дробный перестук копыт по мерзлой, покрытой инеем земле. Студеный воздух, еще неделю назад напитананный ароматом вересковых цветов, какой бывает только глубокой осенью, теперь застыл и жег ноздри, а с вышины сыпала мелкая белесая крошка – предвестник скорых морозов. Туман скрывал от взора величавые отроги Хладных пиков, лишь изредка они проявлялись в молочной пелене, будто зубы громадного зверя, решившего поглотить весь северный край. В непроглядно стальном небе парил одинокий ворон. Старкальд криво улыбнулся. В Сорне вороны служили символом удачи, а именно в ней он так нуждался.
По сговору он нацепил приметный алый шарф, по которому его легко отличат от остальных. Он понятия не имел, где и как будет организована засада. Вероятно, убийцы нападут подальше от хорошо охраняемых земель близ города и предместий, где то и дело слоняются разъезды, снуют подвозы со снедью и велика вероятность, что случайный путник углядит то, чего видеть ему не следует. Наверняка все произойдет в глухой местности, где-нибудь в ущелье. Им попросту отсекут пути к бегству, а потом накроют градом стрел и копий. При всей немалой ратной мощи два десятка всадников не смогут долго сопротивляться превосходящим силам.
Солнце едва карабкалось по небосклону. Отряд ехал неспешно, перебрасываясь пустяковыми шутками, но веселья Старкальду они отнюдь не добавляли. Он тоже старался держаться бодро, дабы не выдать себя, но смех его выходил нервным, а улыбки – натянутыми.
Будто нарочно, регент подозвал его поближе и снова стал выспрашивать подробности о бойне в Шелковице. С ним ехал сотник Думни – брата его свалила тяжелая простуда. Они не оставляли надежд отыскать Красного Барта, что исчез во тьме проложенного невиданным зверем тоннеля.
– Так пустишь ты нас на поиски? – не унимался сотник.
Харси покачал головой.
– Думни, ты же понимаешь, что это огромный риск. Нужно дождаться, пока тварь уйдет. Она наверняка еще где-то там под землей.
– Понимаю. Но и ты пойми, – негоже оставлять тело непогребенным. Дух его будет мстить по ночам и не даст покоя. Да и вообще, может, он еще жив!
Регент глубоко вздохнул. Поездка едва началась, а Думни уже достал его уговорами, и Харси махнул рукой:
– Вот же настойчивый баран! В точности, как братец. Ладно, ищи добровольцев. Не более трех. Сам пойдешь первым.
– За этим дело не станет, – ощерился Думни.
Астли с ними не было, а значит, временно отпала необходимость каждый шаг согласовывать с ним.
– В детстве я слышал сказки про Великого Змея, но у того были крылья и он летал, а не рыл ходы в земле, – задумчиво произнес Харси. – Не представляю, откуда могла взяться эта проклятая громадина.
– Всякая беда приходит с юга. Так всегда было, – отозвался Думни, – мне больше интересно, чем он питается. Мяса на такого гиганта не напасешься. Разве что камнями, как те шаманы с Дальнего севера.
– Глупости. Человек не может есть камни, – встрял Старкальд.
– А ты почем знаешь? В мире столько чудес, что еще одно меня бы не сильно удивило. Вот залезем в нору этой твари и поймем. Может, найдем какую-нибудь отвалившуюся чешуйку, яйца или…
– Вернее всего, мы там найдем его дерьмо, – закончил за Думни сорнец.
Харси хмыкнул.
– Моя жена говаривала, что мужи могут бесконечно толковать про драки, охоту, девок и дерьмо. Сдается мне, она была не так уж далека от истины.
Все рассмеялись.
Неприхотливые остроты – важная часть жизни свартов. Это отличный способ выпустить пар, совладать с беспокойными мыслями и принять мир, в котором каждый день кто-то погибает, а уже завтра на корм червям можешь пойти ты сам. Люди на севере привыкли находить поводы для смеха, даже когда смерть кусает за пятки. Так они избавлялись от всепроникающего страха. В Сорне отношение к чудовищам было совсем иным: там суеверный и богобоязненный народ, пропитанный с детства бесконечными проповедями, боялся лишний раз вспомянуть Белое поветрие, Скитальца или его прислужников, будто невзгоды и напасти случались, только если их призвать.
Старкальд глянул на лица едущих рядом и поежился, на мгновение представив их мертвые тела. Накатила волна отвращения к самому себе. Он действительно собрался пожертвовать жизнями стольких людей ради спасения одной? Исправит ли он таким шагом хоть что-то?
Его давила и выворачивала неизвестность, терзало раненое достоинство, с которым он собирался распрощаться до конца жизни. То была совесть – чувство новоприобретенное и непривычное, что только изредка поднималось из глубин мыслей. Ее призывам и укорам он повиновался неохотно, ибо рос среди тех, где порядочность и честь считались вещами излишними или даже напрямую вредными.
Заговорил Харси:
– Старкальд, что-то я не видел тебя на прошлых требах. И твоей красавицы-невесты тоже не было. Никак, подбирали наряд на свадьбу? Или заготавливали маленького Старкальда?
Регент и Думни заржали. Сорнец вымученно ухмыльнулся, не зная, что и ответить. Ком встал в горле, а язык не поворачивался шутить о Гирфи.
– Будете первыми гостями на нашей свадьбе! – наконец сказал он.
– Рад за вас. Уверен, что сыновья твои станут такими же богатырями, как и ты. Подрастут и пойдут в дружину малютки Жердинки.
– Полно называть ее малюткой, Харси. Она давно выросла. Скоро и ей тоже понадобится жених, – заметил Думни.
Харси покачал головой.
– Не проходит и дня, чтоб Феор не напомнил мне об этом. Дети слишком быстро взрослеют. Для меня она все та же кроха, какой была лет пять назад, – согласился регент, а после с хитрецой глянул на сотника и добавил: – Уж не ты ли хочешь приударить за юной княжной?
– Боюсь, я слишком стар, – попытался отшутиться рыжий сотник.
Понятно было и сороке, что не годится связывать узами брака род Эффорд и семью неотесанных низовцев, из которых вышел Думни. Муж Аммии станет самым влиятельным человеком от восточных урочищ, где вздымаются Плетеные горы, до мерзлых пустошей Дальнего севера и западных мысов Дома Ледяных Туч, омываемых бурными морями. Щекотливая тема поисков пары для девушки давно на устах у народа. К шестнадцати годам девушке, а уж тем более княжне, всяко положено быть помолвленной. Старкальду подумалось, что скоро этот вопрос решится сам собой.
До сумерек они подкалывали друг друга, травили байки и смеялись. Старкальд тоже натужно щерился, но сердцем ощущал лишь пустоту отчаяния. Он один из всего отряда знал, навстречу чему они едут, и в голове его царил сущий хаос. Ночью на стоянке он долго ворочался и не мог уснуть. Его бросало и в жар и холод, и Старкальд то скидывал, то вновь натягивал походное одеяло.
К полудню следующего дня они свернули с тракта и двинулись в сторону выстреливающей в молочное небо башенки. Обвинения Ульмы в трусости больно ранили себялюбие Харси, и он решил показательно осмотреть заброшенные Хаонитовы могилы, что пользовались дурной славой. Здесь находили покой легендарные правители и вельможи прошлых веков, но теперь имена их помнили только истлевшие страницы летописей. За родовыми древами высшей знати давно перестали следить – были дела посерьезней.
Сорнцу рассказывали, что раньше рядом шумел небольшой городок, но рука Скитальца дотянулась и сюда, после чего на Могилах завелось лихо: люди пропадали, а их останки позже находили в самом непотребном виде. Село стали обходить стороной. Народ снимался с мест и разбредался кто куда, город ветшал и гиб. Теперь лишь остовы покосившихся срубов и сгнившего тына напоминали, что когда-то здесь жили люди.
Передовой отряд, на легких конях разведавший дорогу и окрестности, доложил регенту, что следов порченых нигде нет. Годы опыта вытренировали в этих мужах нюх, наблюдательность и какое-то особое чувство, позволявшее без всякой причины учуять надвигающуюся опасность или обойти стороной затаившееся в тенях чудовище.
Старкальд волновался. Могилы – хорошее укрытие для засады, дорога их круто огибает. За каждым кустом и валуном ему чудились силуэты схоронившихся разбойников, что уже натягивали тетивы ясеневых луков или готовили к броску метательные копья.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71155027) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.