Паница
Татьяна Мосалева
А вы понимали, что происходило с 2000 по 2012 год? В это время чаши весов в параллельном мире качались на острие иглы под названием ПАНИЦА.Эта школа магии готовит магов даже после того, как планету покинули асы. Отсюда они уходят, чтобы противостоять тёмным силам Земли.Роман «Паница» написан в стиле этнического фэнтези.
Паница
Татьяна Мосалева
© Татьяна Мосалева, 2024
ISBN 978-5-0064-5787-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ «ПАНИЦА»
Введение
– Маленькая птичка, птичка-невеличка, куда же ты летишь? что высматриваешь в безжизненном морозном небе?
– Смотрю, велик ли мир наш Поднебесный.
– Велик?
– Очень велик.
– Маленькая птичка, птичка-невеличка, а велика ли твоя деревенька?
– Мала. Совсем мала. Свернулась клубочком под белым снегом. Спит себе среди тайги, на берегу Большой Реки. Ждёт, когда младенец-солнце подрастёт.
– Маленькая птичка, птичка-невеличка, а видишь ли ты Дом свой родной?
– Вижу Дом свой родной. Чую жар огня в его печи.
– Чуешь ли, как защищает он свою птичку-невеличку день и ночь? Как не даёт морозам обратить её сердце в ледышку…
– Чую. Да, чую.
– Лети к нам, птичка-невеличка, согрейся у огня и расскажи, что ты видела.
– Я помню. Я всё помню. А ты слушай и не говори, что не слышал.
Планета наша находится на пересечении восьми космических путей, которые связывают её с другими мирами. Асы первыми прилетели и стали обживать Землю. Построили на ней свои города и стали заботиться о цивилизации аборигенов.
Их правительство разрешило молодым учёным из Высшей Школы Архитектуры Мироустройства осуществить свой проект по созданию на планете идеального мира, центром которого стал бы Великий Университет.
И все желающие свободно смогли бы изучать в нём науки, относящиеся к таинствам жизни. А для того, чтобы знания пошли на благо, ученые разделили бы Великий Университет на степени допуска. Инициированные, то есть прошедшие испытания, в зависимости от того, какой степенью они обладают, каждый на своём уровне, учились бы приходить к пониманию, что и окружающее их пространство, и мысли, и эмоции – это символы вечного принципа. Они изучали бы символизм, как вечную истину всех мистерий Вселенной.
В этом Великом Университете каждый занимал бы положение, которое ему идеально подходит. И потому там не было бы поверхностных суждений; и места для догм и кредо там тоже не было бы.
А управлять обществом они поручили бы вдумчивым людям, просвещённым умам. Созданное ими правительство соответствовало бы принципу: «что наверху – то и внизу», и было бы похоже на божественное правительство Вселенной.
«И воссядут мудрецы на трон всемогущих, и боги пойдут рука об руку с людьми. Тогда люди перестанут искать счастье, потому что они найдут его внутри себя».
Да. Изначально так и было задумано. Но спустя несколько тысяч лет асам первый раз пришлось покинуть эту, уже обжитую планету. И тысячи вайтманов взвились в небо, унося на прародину дарийцев, харийцев, расенов, святорусов и асур. А всё потому, что наша планета вошла в зону разрушения.
Потом они, конечно, вернулись и начали отстраивать заново. Но на планету снова обрушился град космических камней и опять разрушил то, что они с таким трудом восстановили. И им снова пришлось уйти. Но спустя столетия они с ещё большим упорством стали восстанавливать разрушенное Великим Хаосом Космоса.
И правительство их планеты оценило упорство молодых учёных. Им в помощь выслали восемь опытных специалистов, сумевших рассчитать время следующих катастроф, чтобы учёные успели к ним подготовиться. Но и сами учёные не сидели сложа руки. Они стали создавать «Память»: с помощью символов зашифровывать знания и увековечивать их. На планете выросли пирамиды, а под ними спрятались подземные города-хранилища. Тысячи камней были испещрены символами Космических мистерий, а сами знания зашифрованы в сказки народов мира. И теперь, в следующее своё возвращение, им не придётся начинать обучение новых поколений людей с ноля.
Кроме того, на планете всегда оставались небольшие колонии поселенцев, не пожелавших покидать свой дом. Они стали Хранителями, берегущими память о мироустройстве своей прародины.
Годы тянулись, складывались в столетия и тысячелетия, но оставшиеся асы по-прежнему поддерживали в себе Искру – внутренний огонь, присущий их расе. И в отличие от других народов, населявших нашу планету, не деградировали, не откатились в своём развитии далеко назад. Они приспособились к новым условиям и продолжали жить и служить своей прародине, ни на шаг не отступая от законов Светлых миров.
Планета залечивала раны. И асы вновь возвращались, чтобы отстроить мир по образу и подобию своей земли. Следующее их возвращение произойдёт далеко не завтра. Пройдёт ещё не менее трёхсот лет, прежде чем первые вайтмары выпустят из своего чрева сотни юрких вайтман, приспособленных к путешествиям внутри солнечной системы, и из них ступят на Землю первые асы. Но Великий Учитель уже отправил четырёх своих сподвижников пробуждать в людях память о Светлых мирах.
Глава 1
Олег захлопнул дверь квартиры и протянул ключи стоявшей на площадке соседке.
– Павла Семёновна, мы на недельку. Вернёмся после праздников.
– Не переживайте: и за Липкой присмотрю, и цветочки пополиваю, – закивала соседка, принимая ключи и тут же пряча их в карман фартука. Она ещё что-то говорила, но Олег уже мчался вниз по лестнице. На первом этаже оглянулся и, вскинув на прощание руку, скрылся за дверью.
«Всё-таки здорово иметь соседку в друзьях».
А во дворе уже тихонько урчал «Опель». Жена укладывала в багажник рюкзаки, а маленькая дочка лепила на капоте крохотного снеговика.
– Ну, что, путешественники, по коням!
– По коням! – радостно подхватила Славка. Усадила снеговика на скамейку возле дома и наказала: – Ты меня обязательно дождись. Я приеду и расскажу тебе про дальние страны.
Поёрзали, устраиваясь поудобней, разобрали подушки, бутылочки с водой, сухарики. Путь предстоял долгий, и эта предстартовая возня настраивала на нужный лад.
В мягком свете фонарей улицы ночного городка выглядели по-домашнему уютно. В воздухе закружились первые снежинки ожидаемого прогнозом снегопада. Это рождественское путешествие вовсе не было приятным подарком зимних каникул. Им пришлось отправиться в дорогу потому, что ещё в октябре пришло по почте старомодное письмо с Соловецких островов. «Дядюшка» приглашал семью навестить его в ближайшее время. Отказа не принимал, но давал «свободу» выбрать время для путешествия: в пределах трёх месяцев. То есть пограничный срок обозначил январём наступившего года.
Соловецкий монастырь с недавнего времени стал принимать паломников на рождественские праздники, так что приезд чужаков не вызовет ненужных пересудов. Об этом и уведомили далёкого «дядюшку» таким же старомодным способом – письмом по почте.
Окончательная дата отъезда была выбрана буквально накануне. Ключи от квартиры со всей живностью были торжественно переданы добрейшей соседке, и по совместительству няне Славки – Павле Семёновне. Она благословила молодую семью в дорогу, заверив, что беспокоиться по поводу оставленного гнездышка не стоит.
– «Само собой, мы не стали расстраивать добрейшую старушку упоминанием о том, что оставили наговоренную булавочку на случай, если в наше отсутствие кто-нибудь чужой вздумает посетить квартиру. Мы вообще не применяем магию в повседневной жизни».
– «Ой ли?»
– «Ладно, ладно, почти не применяем. Тома, ты же спишь».
– «Ты громко думаешь».
– «Ищу лазейку, как отодвинуть неизбежное расставание. Я понимаю, расставаться придётся в любом случае, но хоть отодвинуть бы годика на два, на три. Ведь мала ещё совсем Славка, как они этого не понимают».
– «Олег, все через это проходят. И ты, и я также были отданы в обучение примерно в этом возрасте».
– «Ты что, не помнишь, каково было уехать из родного дома неизвестно куда, неизвестно к кому?».
– «Да, ладно тебе. Скажи ещё, что была бы возможность отмотать всё назад, ты бы предпочёл остаться дома, чем ехать в пансионат при закрытой английской школе магии. И дикую свободу уличного пацана ни за что бы не променял на знания, которыми наполняли твой пустой сосуд».
– «Честно? Я бы сильно подумал. Там дают много знаний, но мало тепла. Это общеизвестный факт».
– «А я обучалась на Севере. Нас в семье было трое и нам было хорошо с нашими наставниками. Судя по тому, что приглашение пришло с архипелага, Славку тоже определят в одну из северных школ».
– «Неизвестно пока. Она ещё их тесты не прошла. Скорей всего, для этого нас и пригласили».
– «Давай не будем переживать раньше времени».
Тамара открыла глаза. За окном уже народился зимний солнечный день. Они преодолели значительное расстояние и сейчас как раз проезжали по мосту через Волхов.
– За мостом вроде кафе есть. Остановимся? Я сяду за руль, а ты поспишь.
За Волховом трасса вытянулась в натянутую струну. За каникулы полотно дороги подсохло, придорожные сугробы обрели естественный снежный цвет, и низкое январское солнце располосатило их синими тенями из леса.
Славка проснулась и сначала с интересом рассматривала пролетавшие за окном пейзажи. Но вскоре однообразие леса и снега ей наскучили. Она захотела есть, пить и просто выйти из машины.
– Потерпи, через полчаса будет заправочная станция.
– «Фаэтон», – прочитала синие буквы Славка, – Кафе. Душ. Ма-а, это специальное кафе для Душ?
– Ага, для чистых Душ. Пойдём, нам тоже не мешает подкрепиться. Ещё часа три ехать до гостиницы, и завтра целый день до Архангельска, а потом мы сядем на самолёт и полетим в сторону Полярного Круга.
Она расправила руки, изображая самолёт, и побежала к кафе.
За руль снова сел Олег. Короткий день стал клониться к вечеру. А к гостинице подъезжали уже в полной темноте. Семья неспешно выгружалась на хрустящий утоптанный снег. Потягивались, зевали, вытаскивали из багажника рюкзаки, немногословно переговаривались.
– «Зелёный попугай» – прочитала вывеску Славка.
За стойкой сидела заспанная девушка неопределённого возраста. На ввалившихся в клубах морозного воздуха гостей она лишь скосила глаза, не соизволив поменять позы или придать любезное выражение помятому лицу.
– Здравствуйте, милая барышня! – поприветствовал её Олег.
– Здасть…
– У нас забронирован номер на сегодняшнюю ночь – продолжал он, уже замечая нелюбезное выражение лица служки.
– Как ваша фамилия, – лениво протянула девица.
– Лиафальде. Олег Игоревич.
Неожиданно, произнесённое имя, вызвало оживление на лице служки.
– Ах да… Олег Игоревич… из Петербурга.
– Из Кронштадта.
– Да-да-да… хозяин предупредил о вашем приезде… как же… мы давно вас поджидаем. И номер ваш готов со вчерашнего дня… вы проходите, проходите… вот сюда, пожалуйста…
– Паспорта вот…
– Ну что вы, это мы всегда успеем. Это не к спеху… это… я с листочка спишу… листочек мне Арсен Магомедович ещё утром оставил… вы ведь с дороги дальней – устали… А хотите, мы и баньку истопим… только Славку кликну, он мигом управится, – зачастила девица.
– Славку, – фыркнула маленькая приезжая Славка.
Олег пожал плечами и переглянулся с женой. Та в ответ приподняла плечи, прикрыв нижней губой верхнюю.
Девица суетилась, пыталась вырвать у гостей сумки, щебетала и неуместно хихикала. В общем: была любезна. Пригласив гостей во внутренний коридор, поднялась на три ступеньки и, толкнув с площадки некрашеную сосновую дверь, открыла проход в ещё один небольшой коридорчик.
– Вот – ваши комнаты.
И отступила, пропуская гостей. Вошла следом и начала экскурсию по номеру:
– Это – гостиная. А это – спаленка. А здесь, – девица аж раскраснелась от гордости, – здесь у нас туалетная комната: и душ, и тёплый унитаз! Вода сейчас нагреется и можно принимать ванну. А покушать захотите – в кафе пойдите, или в номер можно чего попросить, вот – по аппарату. Быстро принесут. – и погладила допотопный чёрный телефон с диском.
Всё рассказала, показала и встала в дверях, ожидая от гостей похвалы.
– Спасибо, дорогая, как тут у вас всё чудесно устроено, – догадалась Тамара.
Девица расплылась в улыбке.
– Ну, тогда я пойду?
Когда дверь за неожиданно ожившей девушкой закрылась, в комнате на мгновение повисла тишина.
– А-а! как оживился-то сервис в провинции… Неожиданно…
– Да, неожиданно, – эхом поддакнул Олег.
– Мама! Зелёные попугаи! – радостно закричала Славка, отодвигая портьеру.
И попугаи выглядели здесь, на подоконнике придорожной гостиницы, неожиданно и странно.
– Неожиданно… – пробормотала Тамара.
– Вот почему гостиница – «Зелёный попугай». Давайте их покормим.
– Покормим, но сначала умоемся с дороги.
Олег открыл лежавшую возле телефона папку с неаккуратно выведенными чёрным фломастером буквами: «Меню кафе».
– Тамара, поди-ка сюда, посмотри, какой богатый ассортимент в этом придорожном кафе.
Пока они рассматривали предложенное меню, Славка упала в пуховую перину, зевнула и блаженно вытянулась.
– О, малыш, да тебя совсем разморило. Тамара, оберни её мороком, и, может, заглянем в кафе?
Спустя полчаса они сидели за столиком в ожидании ужина. Почти не разговаривали. Да этого и не требовалось: оба свободно читали мысли.
– «Имя этого места – «Неожиданность», а вовсе не «Зелёный попугай».
– «Похоже, нас сканируют».
– «Ага. Затылок иголочками покалывает… точно – сканируют».
– «Все держим ушки на макушке – и мы, и хозяева».
– «Стиль больно изысканный. Вроде всё под деревенский колер, но … „креветки в винном беарнском соусе“, как-то неожиданно».
– «Угу. Чувствуешь? вокруг будто датчики: чуть что-то нас насторожило – тут же в ответ нейтрализующее действие, слово, вещица».
– «Может, просто сказывается напряжение дороги, и мы боимся тени мышки?»
– «Может, и так… А, может, зря у своих не остановились».
– «Не, не зря. Здесь всё прозрачно. Мы бы сразу, как на горе оказались. И тогда тихо уже не проехать. А так есть шанс: мы нейтральны, едем сами по себе. Я специально выбирал место для ночлега за Вологдой».
Принесли ужин. Ожидаемо неожиданно превосходный: лёгкий салат, креветки, как и обещали, в беарнезе, несколько сортов сыра и утонченное Шабли.
Где-то за плотными драпировками тихо заиграл блюз. Время остановилось. Олег и Тамара наслаждались атмосферой и вкусной едой.
Очарование развеял звук бьющегося стекла: молоденькая официантка, обслуживающая их столик, неожиданно споткнулась на ровном месте, и с накренившегося подноса звонким дождём посыпались тонкостенные бокалы. Краем глаза Тамара заметила, как среди сверкающих осколков заскользила в угол маленькая голубая змейка. Она взглянула на Олега, потом в зал. И была похожа на очнувшегося лунатика, не помнящего, как он тут оказался.
– «Морок… Олег, скорей в номер: Славка там одна». Они наскоро расплатились за ужин и едва ли не бегом выскочили из кафе.
Комната была освещена маленьким ночником-звёздочкой, прихваченным в путешествие из дома, и кроме прямого назначения служил ловцом снов. Славка мирно спала, обнимая любимого мишку. На подоконнике в клетке дремал одинокий неразлучник. Второй, околевший, валялся на дне клетки.
Тамара достала из рюкзака мешочек с резами и зажгла маленькую свечку. Посидела с минуту, настраиваясь, и выловила несколько костяшек.
– Пока нас за мороком ублажали, кто-то пытался пробиться к Славке через поставленный заслон.
– Сейчас тут опасно?
– На дороге сейчас опасней. Здесь выровнялось.
– И всё же поставим сторожей по периметру.
– Нет. Это не понравится хозяевам. Они их сразу засекут. Будем, как и договаривались, держать нейтралитет, но пошлём весточку на архипелаг. Я думаю, этого будет достаточно, чтобы избежать конфликта этой ночью.
Авария произошла около полудня.
Выехав из придорожной гостиницы, машина неспешно подрулила к заправке. Олег попросил залить полный бак, и путешественники продолжили путь. Благополучно миновали Вельск и теперь ехали вдоль заснеженной Ваги. Ещё через пару часов указатели оповестили о приближении к границам Двиноважья.
Олег всё утро аккуратно вёл машину в одиночестве. Девчонки устроились на заднем сиденье и спали. В салоне лёгким облачком порхал джаз.
– «Кем же всё-таки были эти опасно гостеприимные хозяева? Связаны ли они с силами покинутого мегаполиса или это уже местные нами интересуются? К чему такой интерес? Мы же просто маги-синоптики».
Одно было понятно: их передвижение не осталось незамеченным.
– «Может, всё-таки надо было остановиться у своих…».
Позднее северное солнце поднималось, высекая в воздухе искры из невидимых глазом снежинок. Машин на трассе было не много. По встречной полосе неторопливо спускался с крутого пригорка лесовоз. Олег повернулся к сонно заворочавшейся Тамаре и прошептал:
– Доброе-доброе утро, Солнышко! Посмотри, какой сегодня день праздничный.
Тамара, не открывая глаз, улыбнулась.
А в следующее мгновенье машину потряс удар: прицеп тяжело гружённого лесовоза занесло на встречную полосу, и он вцепился беззащитно бегущего по дороге «Опеля».
В утреннем небе, среди сверкающих снежинок, раскинув крылья, парила одинокая птица пустельга, высматривая в голубых снегах добычу.
Ки-ки-ки – разносился в морозном воздухе её дребезжащий голосок.
…Скорая пришла далеко не сразу. Истекающие кровью, смятые, искорёженные тела вырезали аргоном из смятого, искорёженного кузова автомобиля.
– Двое.
– Не. Трое. Похоже, робёнок ещё был.
– И чё-н-то? И где он, робёнок-то?
– Во – одёжка робячья.
– И где-н-то-он?
– А бох знает …может, у бабки высадили ещё до аварии.
– У бабки ёжки, чё ли? ага….
– Чё-н-то? Вон, Кулешиха в паре кило?метров. Поди, мимо проезжали.
– Номера-то питерски…
– Эн-то-да… О, глянь-ко там, в сугробе-то… чё-н-то?
– О, да ведь то, похоже, недостающий елемент – робёнок то, али чё-ли?
Мужики полезли в сугроб, побрели, утопая в снегу по самые молочаи.
– О, глянь-ко – девчонка. Эн-то-ж как же её выбросило-то из машины-то?
– Ох, ты… жива, кажись… мужики, тащите носилки. Жива девчонка-то.
Всем сразу стало радостно, что в этой страшной аварии оказалась выжившая девчонка. Засуетились, стали торопливо доставать из «скорой» носилки, орать отошедшему по нужде фельдшеру. Кто-то побежал к «буханке» за байковым одеялом.
– Дык куды мы её? Ак, в Вельск, али в райцентр, – спрашивал в который раз водитель «скорой». А фельдшер всё никак не мог решиться.
– Вроде до райцентра-то ближе, но больничка там больно скудна… выходят ли? А до Вельска можем и не довезти.
Махнув на фельдшера рукой, водитель сам принял решение.
– Время теряем. Садись, Айболит, в райцентр повезём. Там сегодня Соколов дежурит, Иван Константинович, – это для девчонки-то шанс.
Так Славка и оказалась на столе маленькой операционной в районной больнице Двиноважья. Несколько часов кряду хирург, почитаемый местным населением за мастерство, магом и волшебником, собирал маленькое тельце по кусочкам. Потом её отвезли в палату и оставили под капельницами. Ночью доктор то и дело подходил к ней, прислушивался, топтался, качал головой и бормотал под нос что-то типа: «помогай давай…»
Утром, уходя с дежурства, Иван Константинович заглянул в палату, постоял, с сомнением глядя на маленькую мумию.
– Мало шансов у тебя, деточка. Ты уж извини, я чем мог, помог, теперь дело за тобой.
Глава 2
Степан Игнатьевич собрался на пенсию. Теперь уже окончательно. На уговоры начальства поработать ещё годик упрямо мотал головой:
– Не, робята, всё. Списывайте старика подчистую. Присылайте преемника – выучу и уйду. Пора и честь знать.
На стажировку к нему приезжало несколько человек. Всех их Стефан Игнатьевич забраковал и отправил восвояси. На недовольные вопросы руководства строго отвечал:
– Несурьёзных людей вы ко мне присылаете. Как я на этих охламонов лес оставлю. Дельного ищите.
Весть о строгом отборе старика быстро разлетелась среди претендентов на вакансию, и месяца два не находилось охотников поступать к нему в ученики. Тогда старший лесничий сам привёз ему парня.
– Вот, Игнатьич, стажёр тебе. Обучай. Вроде парень толковый, на лету всё схватывает. И я тебя очень прошу, не дави ты его своим авторитетом, а то с таким сурьёзным подходом мы тебе до самой домины преемника не найдём. Будешь казённый лес топтать, пока ноги носят. Это для нас и неплохо, с другой стороны, вряд ли мы сыщем хозяина лучше. Но всё же, поучи парня. Твоя наука крепкая. Не тебе, так нам этот парень сгодится.
Степан только рукой махнул: разберёмся. Стажёром оказался Андрей Жихарев. И имя, и личность стажёра не были для лесника тайной, когда-то он учился в одном классе с его дочкой. Но Степан всё же принял парня сдержанно.
– Давненько о тебе не было слышно. Уезжал куды?
– Да, колесил по миру – счастье искал. А последнее время домой потянуло. Приехал в отпуск, побродил по лесу и решил остаться.
– А чем занимался?
– До армии начал учиться в архангельской «лесопилке». После службы перевёлся на заочное, доучивался и продолжал служить в пограничном городе Пяндж. Потом перевели в Ленинград, а потом домой потянуло.
Говорил он неторопливо, ровно. Не пытаясь произвести впечатления, или понравится. Степан виду не подал, но этот парень начинал ему нравиться.
– Лады. Завтра жду тебя в семь. Не опаздывай.
Андрей приехал на попутке. Степан уже поджидал его у ворот кузни.
По разложенной на верстаке карте лесничества он заскорузлым пальцем стал обводить границу участка, попутно показывая точки пожарных вышек. Линовал на квадраты Великое Велесово болото, ребром ладони прокладывал с востока на запад ровные противопожарные разрывы. Андрей понятливо кивал, задавал толковые вопросы, и оба остались довольны уроком.
– С топографией у тебя сложностей нет. Хорошо видишь карту. Завтра пойдём в тайгу. Ружьишко какое-никакое, у тебя имеется? – спросил Степан, когда они вышли во двор перекурить и осмотреть имеющуюся на балансе технику.
– У меня «Барс».
– Достойная машинка. Захвати на обход. Пойдём к Ваеньге, оттуда выйдем к Велесову болоту и по кромке пройдём до южной границы. Да захвати провианту на сутки. Доведётся, переночуем в тайге, а утром продолжим обход.
На следующий день около семи Степан сидел на завалинке, покуривал трубку, поджидая стажёра. А того всё не было.
«Спёкся, практикант», – разочарованно крякнул Степан в усы, поднялся, размял ноги и отправился на обход. Вечером домочадцы рассказали, что «тот», весь взмыленный, прибежал около восьми. Очень расстроился, что Степан ушёл на обход без него. Однако, делать нечего: передохнул на завалинке (в дом чужака не позвали) и отправился обратно на паром, пообещав завтра не опаздывать.
Однако и на следующий день произошла заминка: «тот» опоздал. И вообще, как не старался, он то и дело опаздывал к началу обхода. Из-за этих опозданий теряли светлое время. Участок пришлось дробить, и ещё раз дробить, и обходить поэтапно. А значит: не складывалась целостная картина земли.
«Тот» опаздывал, извинялся, Степан молча кивал. И оба понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет. Когда Степан в очередной раз поднялся с завалинки, так и не дождавшись к условленному времени практиканта, он, не стесняясь в выражениях, описал ситуацию и поставил ультиматум: или пусть перебирается на правый берег, или больше его тут не надо. Перекинул через плечо «Ижа» и отправился на обход один.
Практикант принял приглашение наставника квартировать у них в летней кухне. Дело сразу пошло на лад. Степан поднимался в половине шестого и с удовольствием видел свет в оконце летней кухни. Выкуривал трубку и, наскоро перекусив с Екатериной Васильевной, выходил во двор – управить до службы кое-какие дела по хозяйству. «Тот» тоже выходил во двор, здоровался, подхватывал у Екатерины Васильевны вёдра и шёл на Речку за водой. Колол дрова перед баней, мёл двор, помогал Анне выгонять коров на поскотину. Был толков и приветливо молчалив.
В сентябре пришла пора убирать картошку. И тут его не пришлось просить. Он с видимым удовольствием копался в земле, легко вскидывал на спину наполненные мешки и лёгким шагом относил их под настил для просушки.
Управив утренние дела к семи часам, они со Степаном выкуривали на завалинке по трубочке и расходились, чтобы собраться в дорогу. И вот однажды, в одно такое утро, Екатерина Васильевна окликнула стажёра по имени:
– Андрей, я шаньги из печи достала. Иди завтракать.
С этого дня его перестали считать чужаком. «Тот» исчез, и появился Андрей. Ну и, как следовало ожидать, вскоре между молодыми людьми завязался роман. А потом пришёл день, когда они попросили благословения на создание своей семьи.
Молодые жили уже больше года, а малыша у них не было. Старики об этом молчали, но их молчание становилось для Анны всё тягостней. И однажды она уехала в город: показаться врачу. Вернулась, заперлась в своей комнате и два дня ни с кем не разговаривала.
Неизвестно, чем бы всё это закончилось, но в какой-то день Екатерине Васильевне пришло письмо от её дальней родственницы, в котором та просила разрешения приехать погостить. Леда Николаевна, а именно так звали родственницу, писала в письме, что страшно соскучилась по местам, в которых прошло её детство. И, что, пока она ещё в силах передвигаться самостоятельно, хочет навестить родные пенаты и просит позволения остановиться у троюродной сестры, так как наслышана, что их родовое гнездо пришло в полное запустение.
– Крыша обвалилась на её пенатах – прокомментировал письмо Степан Игнатьевич, – пожлобились тогда – не продали дом дачникам. А ведь хорошие деньги предлагали.
– Ну, что теперь. Всяк волен распоряжаться своим имуществом по своему усмотрению. Давай-ка лучше подумаем, где гостье постелем.
– А что пишет твоя «седьмая вода на киселе», надолго ли она к нам за воспоминаниями?
– Пишет, что хочет до весны у нас пожить.
– Ишь ты, соскучилась.
– Не ворчи, старый. Ребятам веселей, и мы в охотку поболтаем. Она весёлая была девчонка…
– Ну, поглядим, может, жизнь не всю весёлость из неё выпила. На полгода, значит, планирует к нам. Что ж, приготовим ей боковую избу. Летом я там печь переложил – должна тепло держать. Вот и проверим на городских косточках. Надо только протопить заранее, чтоб не угорела твоя весёлая девчонка.
– Так и отпишем ей: мол, приезжай.
В ответном письме условились, что тётушку будет встречать Андрей. Она его узнает по номерам на машине и для пущей убедительности, по красному шарфу.
УАЗик – танк, ему никакая распута не страшна. Комфорта машина малого, да он не очень-то и нужен в условиях, когда надо пройти по тракторной колее, или по заснеженной лесной дороге. А с этим УАЗик справлялся без труда.
Но тётушка с этим утверждением была категорически не согласна.
– Дрон, – кричала она сквозь рёв мотора, – Дрон, из меня сейчас весь ливер высыплется, и лоск городской пропадёт безвозвратно… чем я буду поражать свою деревенскую родственницу… О, Дрон, прошу тебя, поедем тише…
Андрей только улыбался. Тётушка ему сразу понравилась. Ещё там, на вокзале. Она не стала рассматривать припаркованные машины и ничуть не смутилась забытым красным шарфом. Она как будто всю жизнь его знала. И лишь только он появился на перроне, тут же приветливо помахала рукой и заговорила так, будто продолжала только что прерванный разговор.
И это необычное произношение его имени – Дрон – ему тоже сразу понравилось, как будто это и было его настоящим именем, а Андреем его называли только непосвящённые…
Сквозь легкомысленное щебетание тётушки он видел, как сквозь кружевную вуаль, нечто необыкновенно глубокое, или даже, как он чувствовал, бездонное. А все эти ахи и восклицания были предназначены для публики: не скроешь ведь в маленьком посёлке приезд чужого человека. Так, пусть видят, что на Паницу приехала старенькая и уже немного «ку-ку» родственница из города.
Скорость всё-таки пришлось сбавить.
– О, дорогой Дрон, так гораздо лучше. И хорошо, что не так скоро, чтобы ты успел мне рассказать.
Она даже не пыталась уточнить, что именно Дрон должен ей рассказать. Нужные слова сами рождались в его голове. Он лишь успевал удивиться на вдруг открывшуюся в нём способность гладко и коротко излагать мысли. Благодаря чему к концу поездки тётушка была в курсе всего, чем жила семья лесника.
Когда машина остановилась возле крыльца и тётушка нарочито неуклюже стала выбираться с заднего сиденья, причитая о старых костях и проклиная разбитые дороги, Дрон уже не верил её притворству. Ему хотелось, чтобы она поскорей закончила разыгрывать этот спектакль и опять, уже окончательно, превратилась в умную, наблюдательную женщину, какой, по сути, и была. И, словно прочитав его мысли, она, ни к кому не обращаясь, произнесла:
– Терпение, мой друг!
Все поняли это, как ответ Екатерине Васильевне на предложенную помощь.
Миновав холодные сени, через небольшую прихожую вошли в столовую. А там уже был накрыт стол. И на столе была еда. Ни городской, непонятного происхождения колбасы, ни консервированных непонятно, где и кем огурцов, ни невесть какой свежести рыбы из ближайшего гастронома на столе не было. Всё – от хлеба, выпеченного нынче утром Анной в русской печи, до нежнейшего стерляжьего заливного – всё имело имя добытчика и конкретный адрес происхождения.
На столе была Еда в лучшем понимании этого слова. И этой еды требовалось совсем немного для восстановления сил.
– Вы даже не представляете, как я проголодалась! – молитвенно сложив ручки, воскликнула тётушка. – Несколько месяцев я ходила среди прилавков супермаркетов, набитых невесть чем. Перебирала куски в морозильных ларях и ловила себя на том, что я шепчу во всём этом изобилии несъедобного: я хочу есть. Я хочу есть! Сама на себя удивлялась: о чём это я? Вот же – целый магазин в твоём распоряжении, а ты: «хочу есть». И, верите ли, мои дорогие, только сейчас, увидев этот роскошный стол, я поняла, о чём я тогда молила: я страстно хотела домой. Есть ту еду, что я ела в детстве, спать на тех перинах, и в той тишине, в которой спать естественно; смывать с себя грязь, стоя не под тепловатым душем, а в горячей-горячей бане или холодной-холодной речке. Вы даже не представляете себе, насколько остро я почувствовала боль порванных корней.
Этот искренний, страстный монолог прозвучал для семьи неожиданно и был выслушан в полной тишине. Уже замолкли последние слова, а присутствующие стояли и молчали, недоумённо глядя на гостью.
Екатерина Васильевна молча обошла стол, и, встав напротив Леды низко ей поклонилась:
– Здравствуй, родная! С возвращением!
И Леда так же низко поклонившись семье, произнесла в ответ:
– Здравствуйте! Мир нашему дому!
И, как будто опала стена. Все ожили, разом заговорили, принялись обнимать, целовать друг друга, что-то оживлённо рассказывать, смеяться. Стало тепло и светло. Впечатление, будто коротким сентябрьским днём в дом заглянула весна.
С приездом Леды в доме стало оживлённо. Домочадцы норовили побыть рядом с ней. И она была совсем не против.
С Анной она ходила доить коров (и, надо сказать, у неё это ловко получалось, так, будто в её городской квартире непременно стояла Бурёнка). Иногда она оговаривалась и называла Анну МамАня.
Аня, когда услышала это первый раз, рассмеялась. И затаённо ждала: не оговорится ли гостья ещё разок. Оговорилась, и не разок.
Когда Дрон засобирался в обход лесного участка, Леда попросилась с ним.
– У меня большой участок, устанешь с непривычки и не успеем засветло вернуться.
– Успеем. Не беспокойся обо мне. Ещё и уток постреляем.
– О, ты и стрелять умеешь? – уважительно переспросил Дрон.
– Дорогой мой! Легче перечислить, чего я не умею.
На следующее утро, чуть забрезжил рассвет – выдвинулись. Дрон шёл обычным шагом. Нет, неправда, чуть притормаживал, опасаясь, что немолодая гостья будет отставать. Но через некоторое время убедился, что и прибавив шагу, гостья от него не отстаёт, мало того, ничуть не запыхалась. Он успокоился и взял привычную для себя скорость.
Движение, похоже, не только ему доставляло удовольствие. Леда явно наслаждалась утренней прохладой, прозрачным лесом и быстрой ходьбой.
Перебирая сундук в горнице на втором этаже, они с Катериной весело болтали, как девчонки-не-разлей-вода. Только и слышалось: «а ты помнишь… а ты знаешь». Катерина давно не была так счастлива. Она на глазах помолодела, походка стала лёгкой, и куда-то пропала сутулость. Это все замечали и непременно её за это хвалили.
– Это она годики в тот сундук скинула. Пусть ещё полежат, – улыбалась Леда.
Даже сурьёзный мужичок Степан Игнатьевич не устоял перед обаянием гостьи после того, как та провела с ним весь день на повети, разбирая и штопая запутавшиеся в сезон снасти. За работой переболтали обо всём, что ему было интересно.
Он только заведёт разговор, а она уже понятливо поддакивает. Нить разговора (ну, по-честному то монолога) не прерывает и, главное, не спорит. Как есть, лучшего собеседника не встречал старик уже много лет. Конечно, не считая верного Мухтара. Вот тот тоже хороший собеседник.
В общем, гостья всем пришлась ко двору.
Глава 3
Заботы осени – сбор урожая. Последний рывок и напряжение сил в преддверии зимнего покоя. Северная зима длинная и запасов должно хватить до следующего урожая. Тяжёлый крестьянский труд оправдывается при взгляде на ссыпанные в сухие ямы картошку, морковку, свеклу. Радуется сердце глядя на сусеки заполнены житом и ячменём. А в подполье стоят бочки с огурцами, грибами, квашеной капустой и берёзовым квасом; бочонки с мочёной морошкой и брусникой; банки с пареной черникой, голубикой и смородой. Весёленькими рядками вдоль стен красуются литровые баночки варенья: малинового, земляничного, и, конечно, любимого всеми рябинового.
Сентябрь катился к закату. Уже через месяц Осенние Деды. А там и Велесова ночь присыплет землю первым снежком.
Гостья не скучала. По-прежнему с удовольствием принимала участие во всех домашних делах. И была не в тягость домочадцам: она знала всю деревенскую работу без особой подсказки. Но и вечера в доме с ней стали веселей. Теперь уже никто не спешил расходиться после ужина. И затейница Леда Николаевна с загадочным видом выталкивала из-под стола невесть когда задвинутый ею туда дорожный ридикюль.
Порывшись в его поистине необъятных недрах, она извлекала под свет лампы красиво расшитый гладью мешочек, а уж из него под торжественное: «та-дам», расписную коробочку лото.
– Так-так-так, господа, тянем жребий: кто сегодня банкует? Кто сегодня кассу держит?
Начинали перебираться к столу, рассаживаться, выбирать карточки, трясти кошельки с мелочью. Вечер проходил замечательно, и все расходились довольные. А если выигрыш выпадал Степану Игнатьевичу, то домочадцы имели удовольствие послушать в его исполнении арию Мефистофеля с непременным: хо-хо-хо!
Всё было бы замечательно, если бы в воздухе не витала лёгкая паутинка ожидания. Какой-то недоговорённости.
Уже больше месяца семья с удовольствием принимая правила игры гостьи в добрую тётушку и подспудно ждала объяснений, понимая, что приезд её не случаен, и что гостья только выбирает момент для разговора, ради которого она приехала, но по каким-то, одной ей ведомым причинам, оттягивает его.
В одну из суббот, когда все собрались за ужином после бани, Леда попросила:
– Завтра начинаются Осенние Деды. Мне бы хотелось сходить на кладбище, проведать своих.
– Давай. Я блинов напеку, кутью сделаю, и сходим, – отозвалась Екатерина Васильевна.
– И я бы хотела попросить вас соблюсти все обряды этой недели. И даже воскресные.
Обряды этого тихого праздника уважения смерти, и поминания предков семья и так соблюдала: шли последние дни годового перехода и заручиться помощью предков было святым делом. Скоро на землю придёт зима. Долгих полгода за окнами будут трещать морозы, и бушевать метели. Дома занесёт снегами по самые окна. Безрадостно оставаться одним в этой заснеженной юдоли. И в Осенние Деды люди просили предков не оставлять их наедине с суровой Мореной.
Екатерина Васильевна поджала губы, но промолчала. Зачем горожанке знать про наши отношения с предками… «Блажит Николаевна, играя в старину».
Леда резко обернулась и, глядя Катерине прямо в глаза проговорила твёрдым голосом:
– Вега – Пи – Эта – Тау – Иота – Тубан – Кохаб. Кохаб – Ферказ. Матка. Кола.
От неожиданности Катерина побледнела, удивлённо взглянула на гостью, но через мгновение совладала с растерянностью, выпрямилась и тихим, ровным голосом в тон Леде ответила:
– Альраи – Альфирик – Альдерамин – Денеб – Садр – Вега. Матка. Кола. Ты – эфор?
– Эфор Северо-Запада.
– Почему сразу не сказала? – как-то вдруг охрипшим голосом спросила Катерина.
– Прости. Я подумала, что официальное представление нам не понадобится. Мы же с детства знаем друг друга. И… тебе бы это не понравилось.
– Мне и не понравилось. Но это не имеет значения. Как вижу, я не всё про тебя знаю… Тебя надо представить семье?
– Да. Теперь это необходимо.
Во время этого короткого резкого диалога домашние ошарашенно молчали и лишь недоумённо переводили взгляды с одной женщины на другую.
А те стояли напротив друг друга в весёленьких халатиках, с разноцветными тюрбанами из полотенец на головах – только что пришедшие из бани, блаженно разморённые лёгким паром милые тётушки… вдруг непостижимым образом, в одно Слово преобразившиеся в готовых к сражению воинов.
Так кошки, только что такие милые и пушистые, в одно мгновение превращаются в боевую машину при виде чужака, забредшего на их территорию.
Смысл сказанных слов был непонятен, но напряжённые позы, побелевшие костяшки пальцев Катерины, мёртвой хваткой вцепившихся в изогнутую спинку старого венского стула; и, вдруг ставшее неузнаваемо чужим, жёсткое выражение лица Леды; тон их, до предела странной беседы, скорей даже перепалки – всё было наэлектризовано до предела.
– Позвольте вам представить, мои дорогие, Леду Николаевну Журавлёву, – процедила сквозь зубы Катерина. – Лада Николаевна не просто приехала к нам погостить, она в командировке. И, видимо, по очень важному делу.
Катерина обернулась к Леде, как бы приглашая ту продолжить. Леда кивнула, но молчала, обдумывая, с чего начать:
– Мне очень-и-очень жаль, что наше знакомство произошло вот так. Признаю – это полностью моя вина: мне надо было ещё в письме обозначить свой статус. Но времена нынче неспокойные. И я специально приехала в Паницу на несколько недель раньше оговорённого договором срока, чтобы немного побыть просто Ледой, как когда-то в детстве. Простите меня. Катюша, и ты прости. Раз уж всё так вышло я сейчас представлюсь официально. Дайте мне, пожалуйста, несколько минут, чтобы я привела себя в порядок.
Леда отступила к двери и вышла из комнаты. Никто не прерывал молчания. Никто не сменил позы. Все застыли в ожидании второго действия.
Через несколько минут открылась дверь боковой избы, в которой поселили гостью, и в комнату вошла статная дама, одетая по последней моде в бордовый жаккардовый костюм, украшенный брошью в виде птицы. На ногах лайкровые чулки и лакированные туфли, вокруг шеи нитка крупного жемчуга. Элегантная причёска, лёгкий макияж, и в довершение образа облачко дорогих духов.
– Царица, – выдохнул Степан Игнатьевич. – Как есть царица.
Леда посмотрела на него ласково, и улыбнулась наивному комплементу.
Но, похоже, дед выразил мнение всех присутствующих. Даже Катерина, всё ещё напряжённо сжимавшая губы, не могла не признать очарования созданного Ледой образа. Позволив себе насладится произведённым эффектом Леда попросила всех присесть к столу и выслушать её.
– То, что я прибыла сюда по служебным делам, не отменяет того небольшого отпуска, который я себе позволила. И надеюсь, что даже после моего официального представления вы не станете плохо обо мне думать. Со своей стороны заверяю вас, что я и впредь буду относиться к вашей семье с теплом и любовью, и буду защищать вас не только по долгу службы, но и по велению сердца.
– От кого защищать? Нас опять надо от кого-то защищать? Бандиты снова хотят купить нашу деревню? – при упоминании о какой-то неведомой ей опасности, Анна встрепенулась
Леда улыбнулась. Ей нравилась эта способность Анны мгновенно реагировать на происходящее.
– Итак, я представлюсь снова: Журавлёва Леда Николаевна – эфор Северо-Запада.
– Эфор – это что?
– Куратор, наблюдатель, полномочный представитель с бо-оо-льшими полномочиями, – ответила за Леду Анна.
– Да, всё так.
– Что тебя привело к нам, эфор? Мы ведь можем разговаривать с тобой на ты? Или теперь надо держать дистанцию? – опять перебил Леду Дрон.
– На ты, конечно. Нам предстоит большая работа. И у нас очень и очень мало времени, чтобы к ней подготовиться. Поэтому, чем доверительней будут наши отношения, тем быстрей и качественней мы её сделаем.
– Что за работа? – подала голос Катерина.
– Чей ты посланник? – опять вмешался Дрон.
– Меня прислал Совет Северных земель. Его штаб-квартира находится на Соловецком архипелаге. В совет входит шесть человек: глава и пять эфоров.
– Кто сейчас возглавляет совет? – угрюмо спросила Катерина.
– Снова дариец Александр Белояров. На выборах его поддержало большинство эфоров.
– Когда были выборы?
– Девять лет назад.
– Значит, до сто сорокового года будут дарийцы рулить.
– Да, если не облажаются.
Дрон что-то подсчитал в уме и недоумённо проговорил:
– Вы ничего не путаете? По вашим словам, выходит, что глава ваш раз в сто пятьдесят лет переизбирается? Ну, и не с рождения же он правит…
– Старейшему эфору Севера почти шестьсот двадцать лет. Дрон, я потом отвечу на все ваши вопросы, а пока просто напомню семье, что на планете семь уний, их возглавляют Советы. Глава каждой унии входит в Верховный Совет планеты. Северная уния одна из самых старых и уважаемых. Она, как и все остальные, разделена на пять областей и ограничена шестидесятой параллелью северной широты. Я курирую земли от двадцатого до шестидесятого меридиана, другими словами – северо-запад.
– Позвольте, позвольте, – опять вмешался Дрон, – это всё, конечно, очень интересно и познавательно, но мы-то, простите, какое ко всему этому имеем отношение?
Степан с Катериной переглянулись, но промолчали.
– Самое что ни наесть прямое и непосредственное. Дело в том, что Паница расположена в одном из самых древних на территории Гипербореи месте силы. И на протяжении последних семи тысяч лет здесь находится школа, в которой обучают магов и готовят их к жизни в среде людей. Семья, в которую ты вошёл – потомки рода расенов – они прирождённые воспитатели и учителя. Их знания и умения передаются из поколения в поколение буквально с молоком матери и поддерживаются самим воздухом этого места. До поры эти знания дремлют невостребованными. И тогда семья проживает обычную крестьянскую жизнь, не сильно выделяясь на общем фоне. Но, когда у Вселенной возникает потребность в их знаниях, Совет присылает к ним эфора. За несколько месяцев до появления ученика эфор должен помочь восстановить способности семьи воспитывать и обучать.
Последний раз прибегали к помощи Паницы триста лет назад. Тогда понадобился сильный маг для работы в новой столице государства. Пётр пренебрёг нашим советом отстраивать столицу в испытанном месте силы – в Старой Ладоге. Пришлось выровнять искажения энергий. И для этой работы выбрали Паницу. Здесь мы воспитали сильного мага, и он блестяще справился с поставленной задачей. А ведь ему пришлось заново тянуть струну и соединять по тридцатому меридиану восточной долготы новую столицу российского государства, пирамиды на плато Гизы и Соловецкий архипелаг. Довольно быстро энергия региона была выравнена, и это позволило ему развиваться гармонично.
– Тот маг – Михайло Ломоносов из Холмогор?
– Да. Только не из Холмогор, а из Мишанинской. Ему пришлось сильно постараться, чтобы исправить ошибки отца-императора… Вот и сейчас возникла необходимость в сильном маге. Через несколько лет планета подойдёт к границам пространств. Эфоры всех уний активируют свои школы и готовят магов к предстоящей работе.
– Или войне, – вставил Степан.
– Может и так. В любом случае на Совете решили, что воспитанием северного мага займётся школа Паницы. И поэтому, начиная с недели Осенних Дедов, я буду активировать ваши спящие знания. Перед каждым из вас будет поставлена задача. И общими усилиями вы должны подготовить мага к возложенной на него миссии. Вообще-то, ожидается, что их будет четверо. И это дети от пяти до семи лет. Но это детали. У вас будет десять лет на их подготовку. Завтра мы поговорим подробней о предстоящей работе. А пока, я думаю, нам всем надо отдохнуть. Сегодня был хороший день и очень напряжённый вечер. Спокойной ночи.
Леда развернулась и ушла в свою комнату, а семья расходиться не спешила. Слишком большое потрясение они испытали для того, чтобы думать, что удастся уснуть.
– Аннушка, завари-ка ты нам, голубушка, кипрея. А ты, Андрюша, сходи в сени, принеси плошку с голубелью. И мёд захвати.
– Что скажешь, Игнатьич? Пришла беда – отворяй ворота?
– Ну, зачем ты так, Катюша. Мы люди служивые. Нас с детства к этой службе готовили. И тебя и меня. Мы всегда знали, что можем понадобиться в любой момент. А уж когда эта чехарда в стране началась, то всякие сомнения отпали в скором призыве. Разве не так?
– Так, Степан, так. Признаться, не ожидала Леду увидеть в качестве эфора… Хм… Соседская девчонка – эфор.
– И для меня это было полной неожиданностью. Помнится, я её последний раз видел у бабки Петровны на летних каникулах. Она тогда приезжала после первого курса института. И с тех пор мы о ней ничего не слышали. Петровна ведь всегда хвасталась своими внуками, но о Леде никогда ничего не рассказывала. Да мы, в общем-то, и не спрашивали.
– Да, надо признать, мы ничего о ней не знаем. Хоть она для нас и троюродная, но всё же она наша семья. Почему же мы остались в стороне, когда принималось такое судьбоносное для семьи решение, как выдвижение одного из её членов в эфоры?
– Времена изменились. Уже и не спрашивают мнения семьи. Остаётся надеяться лишь на то, что случайностей в нашем деле, по-прежнему, не бывает. Вот и Андрюшка не случайный человек. Хоть и темнит маленько про своё невежество.
В комнату вошла Анна. Она, так же как и все, была озадачена событиями вечера:
– Значит сказки бабы Софы – не сказки.
– Не сказки, а учебный материал. Ты, по большому счёту, всё с самого детства знаешь. Только до поры не знала, что знаешь. Потому и знания свои не применяла – надобности в этом не было. И слава богу.
– Так уж и не применяла. В Петербурге, когда автобус долго не приезжал, я стояла на остановке и шептала, как Василиса из бабушкиной сказки: двадцать-двадцать-двадцать… и автобус быстренько появлялся из-за угла.
– Вы что, устроили вечер воспоминаний? – улыбнулся вернувшийся из сеней Андрей. В одной руке он нёс баночку с мёдом, в другой голубичное варенье.
– Ты, Андрюша, зря посмеиваешься-то. Вот смотри, в руках у тебя наисильнейшее оружие, если об этом знать.
Андрей недоумённо посмотрел на свои руки:
– Запустить в недруга банкой с мёдом – пусть у него всё слипнется.
– Вот ведь, балбес какой! – рассердилась Катерина. – Все обряды на меду сильнодействующие. Ведь в медок природа заложила силу огромную. И не только простуды им лечат, но и удачу, и любовь с его помощью привлекают.
– О, куда не ткни – всюду магическая хрень, – простонал Андрей.
– Так и есть, дорогой, так и есть. Только профаны живут в одном-то измерении. А нормальные люди в повседневной жизни постоянно используют их два, а то и три. Те, кто пользуется четырьмя-пятью – обладают выдающимися талантами. А кому открыт доступ в семь и более – те маги да ведьмы.
– Ага, это потому, что они семи пядей во лбу, – поддакнул Андрей, не отпуская шутливого тона, и не желая переходить на серьёзный лад.
Это его веселье каждый раз раздражало Катерину: «Что ж такое-то, уже второй год живёт в семье. И всё никак не возьмёт в толк простые, казалось бы, вещи. Ведь с самого начала, как только протестировали и приняли в свой круг, Игнатьич начал обучать его магии леса. Аннушка давала уроки любовной магии, а я обыденной, бытовой. Как же он может насмехаться и всем своим видом демонстрировать неверие?»
Катерина поднялась, поджав губы, и стала накрывать стол для свежего чая. Достала аккуратно свёрнутую скатерть, вышитую по строгим правилам изготовления магических вещей ещё её прабабкой Фаиной.
Принесла из буфета чашки. Не простые, заветные. Она доставала их только в особых случаях: когда семья не просто собиралась за столом перекусить, а обговаривала важные дела.
Чашки были из костяного фарфора, тонкой, старинной работы Императорского фарфорового завода. Они были подарены семье их воспитанником, вошедшим к тому времени в силу молодым белым магом, выполнявшим важную работу в новой столице государства. Он прислал их с оказией: посылку передал ехавший по почтовому тракту в Архангельск, с поручением от государыни Елизаветы Петровны, курьер.
С тех пор сервиз бережно хранится. И пользуются им только в особых, важных для семьи, случаях.
Катерина накрывала на стол и чувствовала, как проходит, налетевшая было, обида на Андрея.
Торжественно водворили во главу стола латунный тульский самовар и семья расселась вокруг стола. В нежные чашечки, расписанные лиловыми светиками, Катерина разлила капорский чай. Первую чашку выпили молча. И уж только налив по второй, хозяин дома начал озвучивать вопросы, незримым роем жужжащие над столом.
Глава 4
Осенние Деды прошли тихо. Никто не обещался приехать в Паницу, чтобы навестить могилы предков и посидеть с родственниками за поминальным столом. Женщины с утра напекли блинов, приготовили нехитрое угощение и пошли в раду.
Леда Николаевна больше не заводила разговора о предстоящей миссии. Но уже неделю в доме не звучал дробный северный говорок. Северяне и так-то не больно охочие до разговоров, сейчас и вовсе переговаривались лишь по необходимости. Держаться старались вроде свободно, но старались ежеминутно, и потому накал, внешне почти незаметный, сковывал движения.
Мужчины, и без того много работающие вне дома, чаще обычного стали уходить на дальние заимки, или допоздна стучали молотками в кузне на берегу Речки.
Катерина сразу после завтрака садилась за прялку. Анна уходила к себе в комнату, читала или занималась рукоделием. В доме стояла тяжёлая тишина.
– «Беда-то какая, – думала Катерина, жужжа веретеном, – и принёс же леший напасть. И ведь не отнекаться, не спрятаться. К чему нам эти дети. Чему мы их научим? Как землю пахать, как с лесом в ладу жить? Что за блажь! Коли хотите великого мага воспитать, пусть его и учат Великие Учителя. Может, наши предки таковыми когда-то и были, да все вышли. Вон, полна рада магов великих в земле лежит. Ой, неладное придумали».
Думы невесёлые окутали Катерину плотным облаком, и не заметила она, как подошла Леда. Присела на низенькую скамеечку у ног и также, молча, произнесла:
– «Не печалься, Катерина. И не унижай своих способностей. Наша семья по-прежнему владеет огромными знаниями, позволяющими влиять на пространство и время. Другое дело, что мы этими знаниями почти не пользуемся. Но это не потому, что утратили их, а потому, что приобрели мудрость не вмешиваться в ход событий без особой надобности. Для вмешательства мы выращиваем воинов-магов, которым передаём часть своих знаний – равновеликую предстоящей им миссии».
Катерина взглянула на притулившуюся у ног Леду.
– «Сколько тебе лет, сестра?»
– «Я совсем молодая ведьма – мне всего-то триста шестьдесят», – улыбнулась такая знакомая и такая далёкая сейчас от Катерины, женщина.
– «Я тебя маленькой девочкой знала и молоденькой девушкой… Ты алконоста – волшебная птица!», – догадалась Катерина.
– «Верно алконоста, зимородок, по-простому, если», – опять улыбнулась Леда – «триста лет я храню знания нашей семьи и триста лет стою на страже: не подпускаю чужаков, отгоняю любопытных. До меня эту службу несла моя мать, тоже с именем Леда, а до неё – её мать, и так уже пятнадцать поколений женщин нашей семьи служат Панице. Они лежат в Раде рядом с вашими предками. Мы ведь тоже, наравне с вами учимся и учим, оберегаем и охраняем эту землю и этот куст – нашу семью. А заодно помогаем Вселенной поддерживать равновесие на этой планете – при необходимости выращиваем и воспитываем Воинов Света, как другие семьи выращивают и воспитывают Воинов Тьмы».
– «Какую же роль вы отводите нам, скоро проживающим свой век?»
– «Дорогая моя, не ставь всё с ног на голову. Это ваша прерогатива – определять нам задачи. Вы – стремительно проживающие свой век – отвели для нас роль хранителей ваших знаний. Дело в том, что по природе своей мы – алконосты, русалки, йети, длаки, не такие, как вы. У нас был момент, когда мы переродились и утратили свою человеческую природу. И речь тут вовсе не о продолжительности проведённых на земле лет в одну единицу воплощения. Всё гораздо прозаичней: переродившись, мы утратили магию Искры. К великому сожалению, нам не свойственно проявлять творчество ни в каком деле, в нас больше нет Искры божией, что заложена в вас. Зато мы великолепно воспроизводим всё, что когда-либо от вас увидели или услышали. Иными словами, мы – ремесленники. Очень хорошие, возможно, даже гениальные, но – ремесленники. А вы – творцы. Таков мировой расклад сил. Каждому выдан свой инструмент, с помощью которого он наилучшим образом воплощает задуманное Вселенной. А вместе мы сила – „Сол-Эйваз“ – которую ничто в мире не может одолеть».
– «Почему я этого не знаю?»
– «Ты не „не знаешь“, ты не помнишь. Для этого я и нужна тебе – чтобы хранить знания и вовремя о них напоминать. Ты – моя вспышка, я – твоя рутина».
– «Как же рутинная часть меня попала в совет, да ещё и эфором стала?» – насмешливо спросила Катерина.
– «Это в семье я второстепенный член, а во внешнем мире я представляю собой элемент выдающейся силы, с которой нельзя не считаться. Я напоминаю миру о мощи, которой обладает наша семья», – улыбнулась в ответ Леда.
– Ну, и долго вы собираетесь так молчать? – спросила Анна. Оказывается, она уже третий раз заглядывает в столовую и застаёт одну и ту же картину: мать сучит веретено, задумчиво глядя в окно, а Леда сидит перед ней на низенькой скамеечке, старательно чапает клочок шерсти и мурлычет себе под нос песенку самоедов: «ёханте-ёхкнте, тырдыр-мырдыр-перестройка, ёханте-ёханте, тырдыр-мырдыр Горбачёв» – не один день можно ехать на оленях по тундре и мурлыкать эту несуразицу.
Женщины недоумённо подняли на неё глаза:
– Мы не молчим. Мы очень даже неплохо поговорили. Расставили все точки над «I».
А ты давай-ко, собирайся, пойди-ко, баньку затопи. А мы в доме обрядимся. Надо достойно завершить Осенних Дедов и готовиться к Велесовой ночи. И сходили бы вы завтра с Дроном на Великое Велесово болото. Надо бы навестить париху – Ваську-болотницу. Гостинец ей снесёте, а она даст вам корешки да травы. Я ещё по весне просила её заготовить кое-что для меня. Да, чуть не забыла, ещё мне нужен будет вереск – трёхлетка. Там, возле избушки Болотницы, как раз есть куст нужного возраста.
Анна и не подумала тронуться с места – стояла, как вкопанная и только недоумённо переводила взгляд с матери на тётку.
– Что случилось-то, пока сидели, молчали? Настроение ваше меняется быстрее, чем ветер-слободка по весне.
– Много чего случилось. Мы поговорили. И теперь я, даже больше, чем Леда, уверена, что у нас совсем мало времени и очень большая работа впереди. Опосля, в бане всё расскажу.
Анну этот ответ ничуть не устроил, но, глядя как рьяно сестрицы принялись за уборку дома, она поняла, что боле из них и слова не вытянешь. Накинула душегрейку, захватила в сенях коромысло с бадейками и, зачерпнув на углу дома из бочки поточницы, стала спускаться по косогору к баньке.
Возле кузни курили мужики.
– Что там дома-то? Не передрались ещё наши тётушки? Что-то сегодня и из дома не выходят. Как бы чего не вышло, а то останемся без обеда.
– Что ты, батя, они нынче лучшие подруги. Моют-прибирают, праздничный обед готовят. А вы кинули бы сетку, может, и ушицы сподобимся похлебать.
– Морда стоит. Опосля схожу, проверю. Чаю, щучку принесу к обеду.
Дрон молча слушал перекличку.
«Значит, улучила Леда момент подойти к Катерине», – с облегчением вздохнул он. Эти несколько дней напряжённого внимания всем дались нелегко. Но Дрон переживал их особенно болезненно. Немногословный по природе, он чаще всего использовал слова, как маскировку – ширму, за которой прятал своё сокровенное. В разговоре был нарочито насмешлив, а то и грубоват. Из-за этого многие его сторонились, опасаясь едких, всегда поразительно точных, и от этого особенно обидных словечек, на которые он, если разозлят, не скупился. А уж если человек совсем ему не нравился, тут он и вовсе не церемонился, и словом бил нещадно, наотмашь. В посёлке тихонько злословили: Андрею Жихареву самое место в лесничих ходить. Ёлки да сосны – они толстокожие – сдюжат крепкое Андрюшкино словцо.
Андрей понимал происходящие вокруг него события, не нуждаясь в словесных комментариях. Ему достаточно было просто подумать об интересующем его предмете, чтобы вся картина, как на ладони, предстала перед его мысленным взором. Причём картина динамичная, с сюжетами и вариантами развития событий. А недостаток информации восполнялся живым воображением. Ну, или интуицией. Как ни назови – всё равно ясновидение, чудный дар, доставшийся ему от матушки, оборотной стороной которого была способность видеть события помимо воли. А, следовательно, вовлекаться в них полностью, без возможности выйти, пока сюжет себя не изживёт. Поэтому ему тяжело было находиться среди людей. Пустой гомон их маленьких жизней болезненно раздражал. Нет – бесил. Совсем другое дело – лес. Какие чудесные сказки рассказывает Андрею его тишина! Эти сказки он пересказывал по ночам Анне.
Поначалу, когда они ещё только сходились, он и её водил в лес слушать эти сказки. Уловив в воздухе очередную волшебную историю, он восторженно шептал:
– Ты слышишь? Эта старая ель рассказывает про упавшую с неба звезду.
– Нет, Андрюша, про звезду я не слышу. Зато слышу, как ветер перебирает иголки в её старых ветках, вижу, как малыш-клёст порхает с шишки на шишку, – улыбалась ему Анна.
– Да ты не так слушай, – закрывал он Анне глаза своими огромными ручищами, – ты по сторонам не смотри не отвлекайся на детали, ты целым слушай, – учил он, прикладывая ладонь к её груди. – Хочешь, я попрошу, и ель расскажет нам сказку про нас?
– Андрюшка, а давай, ты сейчас послушаешь, и я не буду тебе мешать, а ночью расскажешь, что услышал. И это будет твоя сказка, а ты будешь моим Шехерезадом, – улыбалась Анна, высвобождалась из его объятий, отбегала и тут же возвращалась, чтобы, привстав на цыпочки, поцеловать. И он оставил попытки научить дружку слушать лес.
– «Пусть так, – думал Андрей, – моя любовь не бесталанна. Она пишет стихи и играет на гитаре. Вкусно готовит и чертовски хороша в постели. И, это даже хорошо, что она сама не слышит эти сказки. У меня-то они никогда не кончатся. И я буду рассказывать их для неё каждую ночь, до конца наших дней».
– Баня, баня, баня! Как я не любила в детстве банные дни, – откровенничала, блаженно растянувшись на полке, Леда.
– И я не любила. И Анютка не любила, – поддержала её Катерина, – жарко, разморит так, что двигаться неохота.
– Зато, какое блаженство выйти из бани: тело лёгкое как пёрышко. Кажется, вот подхвати меня ветерок и не будет для него усилием перенести меня через Речку.
– Да я и сейчас из бани выхожу прозрачная. Весь мир сквозь меня струится – ни за что не зацепится, – подала голос Катерина.
– Да уж. До некоторых блаженств надо дорасти. А некоторые, не будем говорить кто, хотя это и Андрюшка, до сих пор не доросли. Я его и веничком, и массажик, и спинку потереть. И верчусь перед ним, вся такая ровненькая, распаренная: вот она я! А он на дверь смотрит, как бы выскользнуть, да в речку плюхнуться.
Дружный хохот не дал Анюте дорассказать об их с Андрюшей банных приключениях.
– А не искупаться и нам? – предложила Катерина.
– Купаться, купаться, – весело подхватили остальные.
И, недолго думая, вся троица гуськом, как есть, нагая, потрусила к речке.
– Я с разбега, пустите, разойдитесь! – Анюта пробежала по мостикам и, свернувшись колобочком, плюхнулась в воду, вздыбив за собой фонтан тёмной октябрьской воды. Следом прыгнула Леда и аккуратненько, по ступенькам, прошла в воду Катерина.
Вволю наплававшись и наоравшись в сумеречное, набухшее дождевыми облаками небо, залихватских частушек, дамы в том же порядке, гуськом, потянулись обратно в баню.
Как же описать блаженство от раскалённого воздуха, окутавшего их свежие, охлаждённые осенней Речкой тела? Как передать перламутровое их свечение? Шум, ввалившийся в баню вместе с купальщицами, постепенно умолк и сменился блаженным молчанием.
– Эй, поморозницы, не угорели там? А может, к лавкам примёрзли? – раздался за окном голос Игнатовича.
Они с Андреем пошли на Речку проверить морды перед ужином, ну и свернули на тропинку к бане – послушать, что-то долго моющихся девок.
– Не надо вам водицы с речки принести? – спросил Андрей. В ответ раздался дружный хохот:
– Зачем нести воду – мы и сами до воды сбегали.
– Купались, что ли? Ай да поморозницы! – с удовольствием крякнул дед, – Скоро вы? У нас самовар закипел и чай свежий заварили – вас ждём.
– Выходим уже.
В предбаннике долго вытирались, облачались в ситцевые халатики, накинутые на тонюсенькие рубашки-белоземельки. Пристраивали половчее на головах высокие тюрбаны из цветных полотенец. Ноги совали в катаночки и в галоши. Завершали наряд цигейковые душегрейки. Перед уходом выставили у порожка бадейку с чистой водой. Сверху положили свежий, нехлёстанный веник – это приглашение предкам попариться.
Пока собирались, мужики проверили снасти и уже подымались от реки с уловом, нанизанным на ивовый прутик.
– Вота – щучка забрела, – приподнял Дрон связку с уловом, на которой висела приличная щучка килограмма на три, – рыбники на завтрак заказываем.
– Будут. А как же! Сегодня после ужина опару поставим. Ну, да пойдёмте в избу, а то дождь, вишь, сеять начал. На всю ночь зарядит, как завтра к Болотнице-то пойдёте?
Дом был чисто прибран. Русская печь побелена и стояла в углу невестой.
Посредине стола в керамической вазе стоял букет рябиновых веток с сочными гроздьями ягод. А сам стол был накрыт Фаининой скатертью, и сервирован парой лишних приборов – это приглашение предкам отужинать в этот вечер вместе с семьёй.
Чуру и Домовому Катерина поставила особое угощение, подчёркивая уважение и благодарность духу-хранителю и духу-предку, за то, что согласились остаться и оберегать дом и семью в Яви.
Из недр буфета Дрон достал тяжёлый серебряный подсвечник и, заменив оплывшие свечи, зажёг огонь: он укажет предкам путь. Степан разлил по старинным бокалам домашнее пиво и нарезал ржаной каравай. Анна достала из печи горячие щи и жаркое; из сеней принесли сметану и соления.
Вспомнили близких и дальних родственников. И тех, что погибли в многочисленных войнах, и тех, кто тихо умер в своей постели. Припомнили случаи из их жизней: грустные и смешные. Анна принесла из комода старый фотоальбом. Сдвинув стулья, начали перебирать пожелтевшие от времени фотографии, угадывая, кого же запечатлел фотограф в этой многочисленной группе с лицами меньше булавочной головки.
Вечер, посвящённый смерти – казалось бы, печальный вечер памяти об ушедших людях. Но магия Велесовой ночи в том и заключается, что скорбь превращается в воспоминания. Стираются границы, и открываются двери между мирами. Близкие люди вновь оказываются рядом. Предки приходят посмотреть на потомков. Потомки обращаются к предкам за советом.
Именно эту ночь Леда выбрала для инициации. Ибо она очень надеялась на помощь Рода.
Глава 5
В Велесову ночь открытие перехода не так опасно. Все, ранее живущие в Роду, будут при этом присутствовать и помогать. А те, кому только предстоит спуститься в Явь, будут учиться, чтобы, когда придёт их время, вспомнить.
В полночь семья встала вокруг стола. Они закрыли глаза и стали произносить слова перехода. Сначала медленно и неуверенно, но постепенно ускоряя и вознося голоса вверх – под свод дома: к коньку, к небесам, затянутым тяжёлыми тучами, и выше, выше, сквозь тучи – к звёздам, к самой Коле.
Руки сами собой возносились вслед за голосами, тела начали раскачиваться, пространство комнаты поплыло, и Дверь открылась. Голоса смолкли, и последние отзвуки слов заклинания растворились в небе над домом.
Первым шагнул к распахнутой двери, как и положено стражу – Домовой. Он преступил порожек в невидимое остальным пространство, оглянулся и махнул, приглашая следовать за ним. Степан Игнатьевич шагнул было к двери, но Катерина его остановила. Подошла, взяла за руку, и они и вошли вместе. Следом, держась за руки, пошли Анна с Андреем. Замыкала шествие Яви Леда. Духи предков выждали, когда она переступит порожек, и тоже потянулись к проёму, один за другим перемещаясь в открывшийся мир.
Нечего и говорить, что пространство другого измерения внешне ничуть не отличалось от привычного мира семьи. Пройдя в открывшуюся дверь, они попали в боковую избу дома. В окна лился мягкий солнечный свет. Комната была чисто прибрана и не носила никаких следов пребывания в ней Леды. В августе и не могло быть иначе.
В это время Леда ещё только прибыла на Совет, экстренно созванный главой на Соловецком архипелаге. Настало время решить, какая из школ Севера возьмёт на себя обучение мага.
– Открытие школы в Панице не останется незамеченным. Вы все это отлично знаете, – горячился Поморский эфор Варуна, – Нет, нет и нет! В наше время совсем необязательно активировать родовую память самой мощной школы Севера. Давайте разморозим школу на Аляске. Там опытные шаманы и подготовят ученика не хуже, чем в Панице.
– Если группу будут готовить в Панице, то хороший результат гарантирован. Так, значит решено?
– Ничего не решено.
Споры продолжались три дня. И всё же выбор пал на Паницу. Эфору Северо-Запада предписывалось немедленно выехать на место, чтобы инициировать обучающую семью. Члены Совета стали расходиться. Вернее, просто растворяться в воздухе. Через несколько минут в комнате остались только Александр Белояров и Леда.
– Мне необходимо, – начала Леда.
Но Александр поднёс палец к губам, и она замолчала, оглянувшись по сторонам. Глава прошёл к буфету, достал из него склянку тёмного стекла и свёрток обыкновенных ватных дисков.
Опрокинув склянку, он намочил один из дисков и протянул Леде. Та недоумённо на него посмотрела. А он уже смочил второй диск и, кивнув Леде, провёл им по лбу – от корней волос до переносицы и от виска к виску. Затем провёл по векам, по губам, и вдохнул запах. Леда повторила его движения. Подойдя к столу, председатель поставил склянку на небольшой серебряный поднос.
Она готова была поклясться, что ещё минуту назад его там не было.
– Ну вот, теперь мы можем говорить свободно.
– А разве комната была не защищена?
– Защищена. Но у нас настолько важный разговор, что мы просто обязаны спуститься ещё на один уровень защиты. Итак, дорогая Леда, давай сверим часы. Тонкая настройка резонансом разрушает горы и сплетает прочнейшие нити. Мы должны действовать синхронно, – начал инструктировать эфора Александр…
– Не волнуйтесь, мои дорогие, – проворковала как можно спокойней вошедшая в дверь Леда, – это просто петля времени. Нам необходимо было вернуться в исходную точку инициации. Она вынула из нагрудного кармана золотые часики на шатлене.
– Итак, нам надо провести обряд запуска Дыхания Вселенной. Я буду распорядителем, с вашего позволения.
Все согласно кивнули.
– Прошу вас снять обувь, взяться за руки и замкнуть круг. Через восемь минут я начну обратный отсчёт. И когда стрелка достигнет шестой минуты второго часа, мы начнём медленно двигаться по кругу противосолонь, а наши предки, также замкнув периметр, начнут движение посолонь. Тем самым образуется замкнутая энергетическая система, способная принять в себя нисходящий поток космической силы, который, закручиваясь посолонь, пройдёт сквозь нас и запустит энергию самоорганизующейся системы Паницы. Образовавшийся излишек энергии мы отдадим земле. Знайте, что мы запускаем энергию, которая сама будет управлять собой, так как сама себя знает. И мы вместе с ней войдём в нужное для выполнения поставленной задачи состояние.
Люди взялись за руки и образовали замкнутый круг. Второй замкнутый круг образовали Души предков Рода.
– Я прошу Чура – духа-хранителя Рода в Яви встать в точку эквилибриума. Я прошу Домового – духа-хранителя Дома и семьи встать в точку эквилибриума, – начала обряд распорядитель, – вы – хранители нашего Рода и Родового места, вы – центр нашей Вселенной. У вас прямая связь с ушедшими из Яви предками, с семьёй в Яви и с нашими потомками в Прави.
Из круга предков отделился неказистый старичок на тоненьких ножках, в красных сафьяновых сапожках, одетый в сермяжку, но с мурмолкой на голове. И вышел статный человек, лет сорока в войлочной шляпе с загнутыми полями, пиджаке поверх косоворотки и брюках, заправленных в высокие «гамбургские» сапоги. Оба были окутаны лёгкой дымкой времени.
Они встали в центр круга, и все члены Рода им поклонились. Леда хлопнула в ладоши, возвращая к себе внимание, и начала отсчёт: десять, девять, восемь, семь, шесть…
Анна проснулась на рассвете. Рядом на кровати сидел Дрон. За окном празднично белел огород.
– Первый снег выпал, – заметив, что жена проснулась, улыбнулся Дрон, – хорошо будет пробежаться до Великого по первому снежку.
– Знаешь, Андрюша, я такой странный сон сегодня видела: как будто мы после ужина всей семьёй…
– Прошли сквозь открывшуюся в пространстве Дверь и водили хороводы в боковой избе, – закончил Дрон фразу жены.
– Верно, Дронушка, – засмеялась Анна, – ты всегда мои сны угадываешь.
– Нет, Анюта, это не сон был. И мы действительно прошли обряд инициации. Вот только не помню, как мы оказались в своей горенке. – Я проснулся сегодня ещё до рассвета. И тоже сначала подумал, что это был сон, но потом стал вспоминать, вспоминать и довспоминал до того места, когда Леда начала обратный отсчёт. А потом, я, как будто провалился в колодец. Сначала всё бешено вращалось, и я не чувствовал под ногами опоры, но, задрав голову, увидел Колу. И в это время печальный мужской голос сказал: «Звезда полей, во мгле заледенелой, остановившись, смотрит в полынью…». И тут я проснулся.
– Всё так. Я тоже летела с огромной высоты, и было страшно и одиноко, пока я не подняла голову и не увидела в небе Колу. И в тот же миг услышала тихий нежный голос. Он пел. Очень печально пел: «Светит незнакомая звезда, снова мы оторваны от дома…»
– Это Анна Герман. Моя мама очень её любила.
Анна перебралась к мужу, подтянула одеяло и накрыла им себя и Дрона. В дверь тихонько стукнули. Не оборачиваясь, они одновременно отозвались:
– Входи, Катерина.
– Доброе утро, молодёжь. Как спалось-ночевалось? В каких краях побывать ноне довелось? Летали во сне?
– Скорей падали.
– Похоже, у всех одно и то же, – вздохнула Катерина, – сон про то, что одновременно придётся разбираться с большим количеством проблем.
– А ещё нам снилась Кола, – с надеждой проговорила Аня.
– Это хорошо. Это вселяет надежду на благоприятный исход дела. И ещё сулит приход в дом малыша… Долго ли собираетесь на снега-то смотреть? Вся зима впереди. Давайте-ка, собирайтесь, я уж кулебяки в печь поставила. Сейчас позавтракаете, да и отправляйтесь к Болотнице. Хорошо бы засветло обернуться.
Катерина развернулась и направилась было к двери, да остановилась. И, не оглядываясь, произнесла, вроде бы ни к кому не обращаясь:
– А я слышала во сне, как Небо поёт. Красиво, просыпаться не хотелось.
И, так и не оглянувшись, шагнула в сени.
Собравшаяся за завтраком семья, ни словом не обмолвилась о вчерашней ночи. Хвалили рыбаков и стряпуху, и кулебяки. Обсуждали первый снег за окном и предстоящую дорогу до Великого Велесова болота. Игнатьич внезапно вызвался составить компанию молодёжи. Признаться, и Катерина не отказалась бы прогуляться по первому снегу, да на кого дом-то оставишь?
– Пойди, я останусь и обряжусь по хозяйству, – как всегда, прочитала Леда мысли сестры.
Катерина с благодарностью на неё посмотрела, поднялась из-за стола и пошла к себе в горницу. Достала из большого сундука пуховую шаль, пару высоких шерстяных носков и рукавицы, вязанные орнаментом. Красивые. Болотнице понравятся. Всё это богатство она аккуратно завернула в серую бумагу и сунула в котомку. Стянула с печи тёплые штаны, кофту; вытащила из того же сундука свои любимые варежки (может, и не пригодятся, да пусть будут) и смешную шапочку с помпоном, оставшуюся от Аниного детства. Нарядившись, вышла в столовую. А там уже все собрались и стояли у порога. Шапочка всем понравилась.
– Ну, мама, и когда ты только её износишь, – смущённо протянула Аня.
– Никогда. В домину с ней лягу. Не забудьте!
Дрон уже вышел во двор и возился с Айхой. За ним и остальные путешественники горохом посыпались с высокого крыльца.
– Ну, с богом, – отсёк Игнатьич сборы.
И все потянулись за ним по тропинке, уводящей из деревни. Леда стояла на крыльце и смотрела вслед маленькому отряду родных людей.
– «Великих Людей, – думала она. – То, что им предстоит сделать в ближайшие годы, я бы не поручила больше никому. Удивительно, что сами они не только не считают себя великими, но и с великим уважением смотрят на других. И искренне верят, что на свете много людей, гораздо превосходящих их по мастерству и таланту. Должно быть, именно эта искренняя вера позволяет им сохранить свой Дар в первородной чистоте и силе».
Воспоминания о непростой ночи, которую им пришлось пережить, не вмещались в дом. Надо было вынести их в лес, в поле, на Великое Велесово болото, куда угодно, только не оставаться с ними в избе.
Интуитивно все выбрали дорогу – этого великого лекаря, не раз спасавшего в трудных жизненных перипетиях. Не первый раз поручали они ему, казалось, безнадёжно запутанные пряхой Макошь, нити своих жизней.
Узкая тропинка сначала бежала вдоль Речки, по присыпанному первым снежком угору, потом петляла среди сосен, и всё время заметно шла под уклон. Маленький отряд шёл споро. Желания говорить не было. Сначала каждый должен был сам принять и переварить в себе события прошедшей ночи. То – работа души, и нет на свете более одинокой работы.
Так в молчании прошли больше часа. Лес стоял тихий, будто разделяя настроение людей. И только лайка стрелой носилась вдоль тропинки, резвилась на воле, не слыша окрика хозяина. А хозяин сегодня не слышал сказок леса. Шёл, погружённый в свои думы. Ещё через час вышли к лесному ручью, впадавшему в Речку. И Игнатьич объявил привал.
– Может, ну его – привал? Хорошо же идём, – подала голос Катерина.
– Привал, – повторил Игнатьич.
И все согласились. Анна, подхватив закопчённый котелок, потрусила по крутому откосу к воде. Когда вернулась, на поляне уже горел костерок, и Катерина раскладывала припасённую снедь. В закипевшую воду кинули пригоршню ароматных трав, и все придвинулись поближе к огню.
Вот-вот должен был зародиться разговор. Но никто не решался первым произнести всех волнующее слово. Переминались неловко, дули в кружки и молчали. И тогда Катерина запела: «Ой, при лужке, лужке, лужке, – при широком поле, – при станичном табуне – конь гулял на воле…»
Пели сначала тихо, потом в полголоса, а потом громко, слаженно, с наслаждением пропевая звуки слов: «ты лети, лети, мой конь, лети во станицу…»
Отпустило. Посмотрели друг на друга и заулыбались. Никакие слова больше не нужны. Всё было спето.
– Эй, вы, там. Что это вы расселись посреди леса?
Все обернулись на голос. На другом берегу ручья стояла, опираясь на клюку, классическая баба-яга.
– Здорово, Игнатьевна! – приветливо помахала ей Катерина, – какими судьбами ныне так далеко от дома?
– На охоту ходила, – проворчала старуха, – да слышу, поют в лесу, вот и отвернула к ручью – посмотреть, кто нынче голосит многоголосо, что за зверь такой. Ан – а то Паница в гости пожаловала. На-ко, на-ко, всей гурьбой бурлаки привалили. За что я чести такой удостоена? Али изба вам стала тесна?
– Пришли к тебе хлеб преломить. Осенние Деды прошли – ты не появилась. И вчерашнюю Велесову ночь пропустила. Вот, сами несём тебе гостинцы.
– Не лукавь, Катерина. Простор вам понадобился после Велесовой-то ночи, мать-земля под ногами, северный ветер в корабельных соснах. Вот и топаете в даль далёкую – на Великое. Благо цель есть – моя избушка. Ну, давайте, перебирайтесь, что ли, на мой берег.
Путники быстро собрали бивак и стали перебираться через ручей по двум поваленным лесинам. Игнатьич перешёл последним. И как только он ступил на берег, старуха, до того стоявшая к гостям вполоборота, резко повернулась и поклонилась прибывшим в пояс:
– Здравствуйте, Великие.
Путники недоумённо переглянулись, но ответили тем же поклоном.
– Здравствуй, париха.
Глава 6
Неважно, что никто из семьи не ощутил пока произошедшей с ними перемены. Зато это учуяла земля. И обретение семьёй Силы не вызвало у неё удивления.
Париха проворчала лишь что-то вроде того, что долго в Силе не было нужды. И что грядут, видать, лихие времена, и надо бы обновить запасы трав, да и колоду сменить.
День, тем временем катился к полудню. Надо было поспешать. Глянув на скрюченную старуху, Дрон печально подумал, что теперь придётся сбавить шаг. Но Болотница встала на тропу первой и, на правах хозяйки повела гостей к избушке. Маленький отряд ничуть не замедлил ход, и через час показалась замшелая изгородь, а за ней – травянистый пригорок, и на пригорке паслась коза.
– Не боится ваша коза волков? – насмешливо спросил Дрон.
– Пусть они её боятся, – в тон ему ответила бабка.
С доски перешагнули изгородь и встали на хорошо утоптанную тропку.
– Видать, много народу в это лето у тебя побывало, Игнатьевна?
– Екскурсанты, в основном. Но, бывало, и по нужде приходили: за травами там, погадать, милого приворожить. Слава богу, издыхает ихняя безмозглая медицина. Люди стали к истокам возвращаться. На кой леший скажи мне, при той же простуде, синтетический аспирин? Золотой мочой писать? Почему не заварить ту же ивовую кору? Добавить в неё щепотку таволги, да влить всё в кипрей – завтра ваш больной про простуду уж и не вспомнит. Обогатились, обогатились химики за прошедший век на синтетических пойлах, пора и честь знать.
– Ворчунья ты старая, – улыбнулась на разглагольствования парихи Анна.
– Ага, поварчиваю по привычке, – легко согласилась та.
За разговорами поднялись к избушке. Оглядевшись, Дрон понял, что дом стоит на гряде – довольно узкой дугообразной возвышенности, сорока – сорока пяти метров в высоту. И дуга эта отделяет лес от болота, возвышаясь над ним, как нос корабля или стена крепости. Тут уж кому как привидится. Ширина гряды возле дома была метров восемьдесят, а то и меньше. Со стороны леса, откуда пришли путники, склон был относительно пологим, и, так как за ним ухаживали: вырубали поросль и ежегодно выкашивали, превратился в клеверный луг. С другой же стороны, склон был крутым, заросшим хвойно-мелколиственным леском, сквозь который открывался величественный вид на бескрайний простор Великого Велесова болота. Среди деревьев по всему откосу замшелыми зубьями торчали огромные, покрытые лишайником, валуны. Некоторые выделялись особенно и были до двух метров высотой.
Один такой великан стоял около самого крыльца, и на его вершине, как на троне, восседал огромный чёрный кот.
– Здравствуй, Василева! – потянулась к коту Аня, – познакомься, Дронушка, это – царь Калевалихи, её хранитель и охранник – кот Василева. Тут только он решает, кто из лесных обитателей будет жить на гряде, а кто должен обходить её стороной. Потому Милка и не боится волков.
Кот позволил стащить себя с трона и потискать, но недолго, через минуту заелозил, спрыгнул на землю, подошёл к хозяйке и потёрся о ноги.
– Ладно, чего у крыльца стоим – заходите в избу, – пригласила Болотница. – Нюра, а ты на ледник сбегай: я там угощение для вас припасла.
– Знала, что ли, что придём?
– А как же… Коли гора не идёт в Паницу, то Паница идёт к горе. Куда уж проще. Знала, что соскучитесь.
– Ну и самомнение у тебя, – крякнул Игнатьич.
– Не самомнение, а интуиция! – тут же парировала париха.
Избушка оказалась далеко не на курьих ножках, а добротным пятистенком. В маленьких сенцах скинули с себя поклажу и куртки. Прошли мимо белоснежной русской печи в столовую, буфетом отгородившуюся от небольшой кухоньки. Степан прошёл к линивке и блаженно вытянулся на лавке вдоль калёной печи. Катерина присела к столу, а Дрона хозяйка повела через двойные створки распахнутых дверей в гостиную.
– Вот, развлекайся, пока мы на стол накрываем.
Дрон огляделся и присвистнул:
– Этнографический музей.
– Я современная баба-яга, – хихикнула париха.
И он медленно пошёл вдоль стен, рассматривая полки с глиняными куклами, гербарии в больших деревянных рамках, макет миниатюрной деревни на столике. У окна стояла прялка – такая же, как у Катерины, а с потолка на красной нити летела щепная птица счастья.
Добравшись до угла между окном и внутренней дверью, он надолго застыл перед книжными шкафами, стараясь сквозь стекло рассмотреть названия книг. В основном это были книги по медицине, психологии и философии.
Дрон обнаружил «Опыты» Мишеля де Монтеня, «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки, «Практическую магию» Папьюса в оригинале. Ещё книги на латинском, немецком, китайском и арабском языках. Они занимали почти половину шкафа. Травники, из которых торчало множество закладок, стояли на двух нижних полках. Отдельно стояли справочники и книги по этнографии. Карело-финский поэтический эпос «Калевала» и «Цитадель» Экзюпери лежали отдельно, были сильно потрёпаны и тоже пестрели множеством закладок. Художественные альбомы из музеев всего мира лоснились глянцевой стопкой, которую подпирали томики стихов Волошина, Гумилёва и Луиса де Леона.
Длинная, не то столешница, не то верстак, была завалена красками, коробками, лоскутами. «Мастерская», – догадался Дрон.
Он готов был увидеть что угодно в избушке на краю Великого Велесова болота, только не эту, со смыслом подобранную, библиотеку, свидетельствующую о нехилом образовании и кругозоре хозяйки. «А может, это и не её книги? Или…»
– Эту библиотеку начал собирать ещё наш отец. Он был доктором. Некоторое время работал в Ленинграде, в «Центре мозга» под руководством Натальи Петровны Бехтеревой. Слышал про такую? Потом перебрался сюда. Построил этот дом. Мы с Васькой выросли тут. Сейчас библиотекой занимается она. Пополняет её на своё усмотрение. Если покопаться, тут можно отыскать прелюбопытнейшие экземпляры. Васька, кстати, тоже доктор. Хороший, надо сказать, доктор, – не вставая с линивки, ответил на немой вопрос зятя Степан Игнатьевич.
– И так же, как ваш отец, она зарывает свой талант в гряду?
– Не говори, о чём не знаешь.
Анна тем временем принесла с ледника туесок со свежей земляникой. Открыла плотно прилаженную крышку, и запах солнечного лета наполнил комнату.
– Что за чудеса у тебя творятся, Игнатьевна? – потянула носом воздух Катерина. Остальные тоже стали принюхиваться, пытаясь угадать, откуда пришла весточка от лета.
– Да вот же оно, лето, с ледника принесла, – рассмеялась Анна, подталкивая туесок на середину стола.
– Угощайтесь. С июля берегла. Знала, что приятно будет в ненастье выпустить на волю солнечный денёк, – пригласила к столу хозяйка дома.
Гости придвинулись и осторожно, по одной ягодке, стали доставать из туеска душистые осколки лета. А Игнатьевна, воспользовавшись тем, что никто на неё не обращает внимания, прошла в маленькую горенку. И уже через несколько минут из дверей вышла стройная женщина средних лет, в длинном зелёном платье с цветочным узором, и красиво уложенными пепельными волосами.
– Здрасьте, – поприветствовал её Дрон, – а мы и не знали, что у бабы-яги, ну, то есть у Болотницы, ещё кто-то в гостях.
– А кто у тебя ещё в гостях? – спросила, не оборачиваясь, Катерина.
– Да никого нет. Вы только, – ответила незнакомка. Достала с полки серебряный мундштук, пачку Richmond Cherry, мятый коробок спичек и закурила, с наслаждением вдыхая дым сигареты.
– О, да ты сегодня красавица! – похвалил сестру Степан Игнатьевич, – вот ведь и тебе иногда хочется по-людски выглядеть, а не изображать из себя бабку ёжку.
– Вася, какая Вы всё-таки красивая! – восхищённо сложила ладошки на груди Анна, вдруг ни с того ни с сего, перейдя на вы.
– А я в шапочке, – печально мяукнула Катерина.
Дама потупилась и томно промурлыкала:
– Хвалите меня, хвалите… – и мысленно завершила фразу: «на охоте я нынче, уж прости, племянница». – Однако не перекусить ли нам с дорожки? Я с утра жаркое из зайчатины в печь поставила. Упрело, поди. И твоих любимых паренок целый чугунок приготовила.
– Морковных?
– А то! Давайте-ка, девоньки, на стол собирать. Нюра, достань из сундука Фаинину скатерть. А ты, Катерина, что есть в печи – на стол мечи! А мы с братцем…
– Не-не-не, братец с дороги притомился. Я лучше тут, на линивке, полежу, присмотрю за девками. Ты Дрона привлекай, он тот ещё конь тыгыдымский – вёрст десять, как пить дать отмахнёт и не взмокнет.
«Что и требовалось доказать»
– Ладно, мы с Дроном в погреб сходим. Есть особые заказы?
– Морошки мочёной принеси.
– А мне можжевеловое пиво.
– Рук не хватит тащить ваши заказы, – огрызнулась тётка. Но всё выполнила: и пиво принесла, и морошку. Чуток подольше, чем следовало бы, ходила, но этого никто не заметил. Так же, как и лёгкого смущения Дрона… Или почти никто.
– Садимся обедать! Все к столу! Степан, разливай пиво. Так, я говорю тост! Готовы? Тост: не имеет значения, как часто мы видимся. Не имеет значения, сколь активно мы участвуем в жизни семьи. Имеет значение лишь ощущение принадлежности. И неважно, герой ты в семье или заблудшая овца. Важно, что ты знаешь, что принадлежишь этой семье, а семья знает о твоём существовании. И никогда от тебя не откажется. Пьём! За принадлежность к Роду. Ура!
– Ура! Ура! Ура!
– Какой хороший тост, тётка!
– Плохих не знаем. Ты давай, кончай восхищаться. Накладывай себе чего-нибудь. И за мужем поухаживай.
– Василиса, мы пришли не с пустыми руками, подарки принесли и гостинцы, – Катерина вытащила из котомки у ног свёрток серой бумаги, развернула и извлекла на свет пуховую шаль, рукавички и носки.
– Вот, держи -это тебе!
Василиса тут же облачилась в подаренные вещи: носочки на ноги, рукавицы на руки, шаль – на плечи.
– Хорошо!
– Ну, и носи на здоровье! А у меня тоже есть тост. Мы сейчас выпьем за Велеса. И всё. Не скажу больше ничего. Просто – за Велеса.
Все дружно встали и подняли бокалы:
– За Велеса!
«Как хорошо, что мы отправились все вместе» – думала Катерина, шагая от дома Болотницы. Оглянулась и помахала стоящей на пригорке возле дома женщине, кутавшейся в пуховую шаль.
«Не имеет значения, как часто мы видимся. Не имеет значения, насколько активно мы участвуем в жизни семьи. Имеет значение лишь ощущение принадлежности. И неважно, герой ты в семье или заблудшая овца. Важно знать, что принадлежишь этой семье, а семья знает о твоём существовании. И никогда от тебя не откажется», – вспоминала она сказанное. – Всё так, всё так. Тост прозвучал, как клятва верности. Да он и есть клятва, которую мы произносим, похоже, уже не в первый раз. – Какие-то давно забытые воспоминания и чувства всколыхнулись от этих слов. – Подумаю об этом перед сном» – пообещала себе Катерина.
Глава 7
После обеда начал накрапывать мелкий дождик вперемежку со снегом. Анна шла по лесной тропинке в середине маленького отряда. Вспоминала проведённый у тётки день и улыбалась. Давно таких хороших дней не было. Катерина шла последней. Несла в котомке можжевеловые веточки, смотрела в спину счастливой дочери и тоже вспоминала прожитый день. Из этого дня она переносилась в другие дни, связанные с Василисой. Они дружили всегда, хотя Катерина и была года на два старше Василисы.
Первый раз, когда отец взял её с собой на Великое Велесово болото за морошкой, ей было почти десять. Пошли с ночёвкой. Остановиться на ночлег предполагали в доме засечника. Это его деревенские так прозвали, потому что дом он себе выстроил на гряде, у границы Великого Велесова Болота. У границы – рассудили деревенские, значит – лесной пограничник, засечник тобиш. А на самом деле друга отца звали Пестов Игнат Петрович. И был он доктором из Ленинграда, вернувшимся на малую родину после смерти любимой жены.
До болота добирались полдня, поэтому отец за ягодой не пошёл, а сразу свернул на тропинку к дому засечника. Вот также перебрались они тогда по доске через изгородь и стали подыматься по угору к дому. А навстречу им выбежала босоногая девочка с лунными волосами. Да, она тогда так и подумала про неё: девочка с лунными волосами. Она была одета в ярко-голубое, в мелкий белый горошек, платье с кружевным воротничком. Следом за ней вприпрыжку бежал огромный чёрный кот. Катюшка таких больших котов никогда раньше не видела. И девочек таких никогда не видела. Они точно сошли с картинки детской книжки.
– Здравствуйте, гости! – поприветствовала их девочка, – меня зовут Василиса, а это – наш кот Василева. И такая это была ни на кого не похожая девочка, что Катюшка сразу же забыла про усталость и своё всегдашнее смущение перед незнакомыми людьми.
Она потихоньку стала отставать от отца, который уже подошёл к дому и здоровался с вышедшим на крыльцо хозяином дома и его сыном – мальчиком лет тринадцати – четырнадцати.
Василиса подбежала, взяла Катюшку за руку и начала ей рассказывать свои нехитрые новости, как будто они только вчера расстались…
«Как вчера было, а ведь больше сорока лет прошло», – улыбалась, шагая по набухшей влагой тропинке, Катерина.
Куртка на ней стала тяжёлой, и в сапогах захлюпало.
«Скорей бы уж до дому добраться. Ну ко, где мы? А, копанцы прошли. Значит, полчаса ещё идти. Может, и не успеет одежда насквозь дождём пропитаться».
Вышли на поля за деревней, прошли лужок с маленькой копёнкой, и впереди зачернели деревенские задворки. «Слава богу, дошли». Айха перескочила через изгородь, и прямиком, через пустые огороды, помчалась к дому. Мухтар, завидя её, залаял и, гремя цепью, заметался по двору.
Отряд прошёл улицей и свернул к дому. На крыльце стояла, кутаясь в шаль, Леда.
– Ты что, целый день так простояла? – увидев её на крыльце в той же позе, что и утром, спросил Игнатьич.
– Все глазоньки просмотрела, вас ожидаючи, – в тон ему ответила Леда, – но баньку подтопила.
– Молодец! Волшебница! – стали наперебой хвалить догадливую хозяйку.
– Знаю, знаю. Кто первый пойдёт?
Бурлаки стали с удовольствием скидывать в крыльце мокрую одежду.
– Пойди, там Андрей полотенца, что ли, найти не может.
Аня подхватилась и упорхнула к мужу.
– Как сходили?
– Хорошо.
– Что, Василиса?
Катерина улыбнулась:
– Ведьма, она и есть ведьма…
– Да неужто?
– Ага. Морок надо наложить, чтоб дорогу забыл.
– Сделаю… Учуяла перемену?
– Сразу.
– Как приняла.
– Приняла. Ты разве сомневалась?
– Она стремилась выделиться в отдельную величину.
– Зачем ей это? Сейчас мы семья. Ареал нас так и принимает.
– Процесс почкования.
– Ну, может, и надо. Будет союзник.
– Нет. Сейчас нельзя дробиться. Нам понадобится семья в полном составе.
– Когда планируешь начать обучение?
– Уже начала: отправила вас на Калевалиху.
– Ты хоть знаешь, кто они?
– Да. Они тоже семья, хоть и пришли на планету через разных родителей. У них очень тесная взаимосвязь. Приближается время их миссии. Они это чуют. Но без заземления им никак. Поэтому они будут стремиться отыскать нас. Так что, движение у нас встречное.
Утром, когда все собрались за завтраком, Леда предложила не откладывать разговор и принять решение уже сейчас:
– Перед нами поставили непростую задачу. Отказаться от её выполнения мы не можем. Поэтому предлагаю разработать план действий. Никто не возражает? Дрон, у тебя есть вопросы?
– Все вопросы мы с Дронушкой сегодня ночью уже обсудили, – подала голос Анна, – я рассказала ему всё, что сама знаю.
– Очень хорошо. Тогда я буду говорить, не отвлекаясь на аутсайдеров, – улыбнулась Леда, – Итак. В наше распоряжение поступает группа детей, которых мы должны будем подготовить к выполнению предстоящей им миссии. На выполнение этой работы нам дают десять лет. Срок вполне достаточный, чтобы вырастить мага-воина.
– Ну, это смотря какой материал придёт, – протянул Игнатьич.
На дворе залаял Мухтар. Все оглянулись на окна: кого это с утра принесло?
А по крыльцу уже протопали лёгкие шаги, дверь распахнулась, и на пороге возникла Василиса.
– Доброго всем утра! Опоздала, таки. Простите.
– Давай уже, проходи, – недовольная её опозданием, проворчала Леда.
Она, в отличие от остальных, ничуть не удивилась приходу редкой гостьи.
– Материал качественный, – продолжала она прерванную приходом Василисы фразу. – Я бы даже сказала: высшего качества. И огранка требуется соответствующая. Потому и Паница. Я хочу, чтобы мы распределили обязанности и расписали программу обучения на все десять лет. Корректировать будем по ходу жизни, но основной стержень надо прописать сейчас. Кроме нас, о плане будет знать только один человек – глава Совета Северных земель.
Следующие четыре часа прошли за обсуждением. Очевидные вопросы решались быстро. Но были и такие моменты, когда никак не могли прийти к общему мнению. Тогда Леда вставала и объявляла тайм-аут:
– Аня, ставь самовар!
Обычно это помогало. Но спор о подаче видения мира никак не хотел утихать.
И Катерина, и Василиса настаивали, что оно должно быть пропущено через архетипы Северных Земель. А о западных архетипах надо рассказывать просто для ознакомления. На что Леда и Степан, при молчаливом одобрении их позиции Дроном, возражали, что работать их воспитанникам придётся на территориях, которые живут по тем самым архетипам, которые Катерина и Василиса хотят задвинуть, как факультативные.
Анна молча металась между столом и буфетом, то и дело задевая кого-нибудь из спорщиков. Ей наконец высказали за очевидную неловкость.
– Вот и хорошо, – удовлетворённо приняла она упрёки, – чай поспел. А самовар тяжёлый.
– Спасибо тебе, хитрулька! – поцеловал жену Дрон и отправился за самоваром.
– Оставим этот спорный вопрос главе Совета. Он действительно очень важен.
Вопрос о боевой и магической подготовке решили быстро. Общеобразовательные вопросы вообще не обсуждали – отдали на усмотрение Анны. Единственный пунктик в этот вопрос вставила Василиса, настаивая на углублённом изучении французского, аргументируя это тем, что многие трактаты по магии прошлого написаны именно на этом языке и их лучше изучать в оригинале.
– Хорошо, если ты подключишься к обучению, я не возражаю, – легко согласилась Анна. – Кажется, по обучению всё обсудили, – подвела итог Леда.
– Надо же, целый день прозаседали, – потянулась, вставая из-за стола, Катерина.
– Дорогие мои, мы проделали сегодня очень большую работу. Но прошу вас, после обредни надо порешать ещё один очень важный вопрос. Он касается поиска детей.
– Как поиска? То есть, мы целый день потратили на обсуждение, как их воспитывать и обучать, а кто они, те, которых мы будем воспитывать, и где они, которых мы будем обучать, мы не знаем? И вообще: «был ли мальчик-то»? – Дрон от удивления сел обратно на стул, с которого только что с таким наслаждением вставал.
– Да, мы не знаем, где дети. Более того, мы не знаем, кто эти дети, не знаем, сколько им лет, не знаем, в каких семьях они сейчас живут и в какой местности. Но нам необходимо найти их и собрать в Панице к весенней распуте.
– Дела. Да легче иголку в стоге сена отыскать… Леда, ты чего? Ты это серьёзно? Это же: «пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».
– Абсурд.
– Я более чем серьёзна. Было бы просто, отдали бы решение вопроса сибирским школам или на Аляску. Но, дорогие мои, эту задачу сможем решить только мы. Потому, что у нас для этого имеются все необходимые навыки и инструменты. Даже Варуна с этим согласился.
– Ладно, будем думать, как оправдать ожидания эфоров и не ударить в грязь лицом. Вот ведь наверняка ты, Ледка, подсуетилась, чтобы весь этот воз на нас спихнули, – ворчал, перебравшийся на линивку Игнатьич.
– Да ну вас, – обиделась Леда.
– Не обижайся. Утро вечера мудренее. Поэтому сегодня мы больше ничего обсуждать не будем. Все вопросы оставим на завтра. Будем есть слона по кусочкам, – подвела итог разговору Катерина. – Аня, пойдём коров доить. Ой, постой-ка. Ва-ась, ты сегодня у нас ночуешь? А как же твоя коза-то, не доенная сегодня и завтра?
– Ты подоишь, – отмахнулась от неё Василиса.
– Здрасьте, приехали. Энто, как же?
– Как своих коров доишь, так и мою козу. Система та же, – Василиса подбоченилась, – с собой я козу привела. Потому и опоздала малость на собрание. А некоторые, не будем показывать пальцем, кто, недовольство сразу выказывать начали, – припомнила она утреннее ворчание Леды, – иди уже, обряжайся, а мы с ворчуньей ужин соорудим, что ли.
– О господи! Час от часу не легче. Пойдём, уже, дочь, а то ещё какие тайны пооткрываются. А коровы…
– И коза.
– И коза. Не доенные стоять будут.
Глава 8
Вечером о предстоящей работе не говорили. Игнатьич с Дроном у порога разбирали сети, Катерина пряла, рядом, на низенькой скамеечке, сидела Леда. Василиса, облокотившись, лежала на линивке и читала принесённую Анной «Книгу воина света», Пауло Коэльо.
– О, слушайте: «Если он станет дожидаться наиболее благоприятного момента, то никогда не сдвинется с места, чтобы сделать первый шаг. Нужна малая толика безумия». Хорошо сказано? Прямо-таки наша история.
– Много людей рассказывают эту историю. Слова разные – суть одна.
– Нюра, ты должна подарить мне эту сказку.
– Даже не сомневалась. Заказала два экземпляра. Один – твой.
– «Леда, что делать будем? Как мы их найдём? Мы ведь не имеем ни малейшего представления, кто они. И миссия их нам неизвестна, чтобы хотя бы предположить, какие в них заложены качества для её выполнения», – послала мысль Катерина.
– «Про их миссию я немного знаю: они должны пробудить у людей память об асах. И противостоять группам, настроенным против их возвращения. В частности, упоминалась школа в Боливии. Вот и всё, что мне пока известно. И…»
– «Ну ничего себе! Да вы хоть представляете уровень противостояния? Ё-моё, девки! Какие десять лет! Нам и ста лет не хватит, чтобы подготовить равных воспитанникам Тиуанако. Вы ведь про них говорите? Про школу у озера Титикака? А вы знаете, кто там преподаёт магию? Сам Зорге!» – орала в мыслях Василиса.
– «И что теперь: лапки сложить и не высовываться? Наша школа ничуть не хуже. Хоть и не родила, слава богам, на всеобщее обозрение трёх томов пособия по магии для профанов, с описанием извращённых и перевранных ритуалов».
– Вы чего это там расшумелись? – проворчал Игнатьич, приняв из столовой крутую волну эмоций.
– Анекдоты неприличные твоя сестрица опять травит. – «Поставь защиту, балаболка! – мысленно прикрикнула на золовку Катерина, – и нечего панику разводить. Разве не ты три года назад осадила проделки того же Зорге, когда он своими экспериментами с погодой доставал всю Европу. А как только сунулся на Русскую Равнину, тут же и получил по носу».
– «Мы про школяров говорим».
– «Мы про учителей говорим… Ну, и про учеников тоже».
– «Нам этих учеников ещё найти надо».
– «Само собой».
– Вы хоть бы радио, что ли, включили. А то сидим как глухонемые весь вечер, – пожаловался Дрон.
– Лучше спойте, – предложил Игнатьевич.
– О, это с удовольствием! Заказывайте!
– Душевное что-нибудь.
– Нет, давайте застольную, чтобы все вместе.
– Пугачёву.
– Пу-га-чёёё-ву, – протянула Василиса. И, лихо подбоченившись выдала, как отрезала: – Нет. Меня сегодня слушать будем.
Скинула катанки и, оставшись в одних беленьких носочках, вышла на середину комнаты и приняла театральную позу.
– Представление начинается, – дала отмашку Анна.
Василиса обвела взглядом комнату, повела закутанным в шаль плечом и затянула, сначала тихонько, вроде как с оглядкой, потом громче, уверенней, и вот уже её голос, завораживая, стал затягивать в водоворот страсти:
«Снова мне сон сница – стонет в ночи птица зверь идёт к водопою… я бегу я бегу за тобою…
…В небо летит молитва, пронзительная как бритва: не с кем делить ложе – дай мне мужа, о боже…
…На нитку одёжную, на пыль дорожную, на хлеб, на ветер, на всё на свете… уууу…»
Василиса вела камлание. Она вошла в транс: пела, кружилась по комнате, раскачиваясь и завиваясь вихрем: то замирала, то вновь стремительно летела вокруг стола.
И завораживала, и затягивала в омут страсти.
Это было настоящее, неожиданное колдовство. Все замерли. Дрона била дрожь. Он еле сдерживался, чтобы тут же, в комнате, не набросится на Василису.
– «Ведьма! Ах ты, ведьма! – немо кричала Катерина, – не сметь! Слышишь меня! Не сметь!», – и была не в силах тронуться с места.
– «Полно, Катерина, – дай позабавиться… Он сам хотел… Я подразню только… Какая ночь у них с Нюркой будет! скоро бабкой станешь… уууууу…. Спасибо ещё мне скажешь за этот вечер».
Анна чувствовала опьянение. Голова кружилась, во рту пересохло. Она взглянула на мужа и обмерла. Его глаза горели. Он следил за каждым движением певуньи.
«Господи, да он же на охоте! Он хочет её!»
И, превозмогая зачарованность, словно передвигаясь в толще воды, она подошла к мужу, всем телом навалилась на него и повлекла к двери. Туда – в тёмную прохладу сеней, на крыльцо, под дождь, подальше от этого морока.
Тем временем в воздухе растаяли последние слова заговора. Певунья обессиленно упала на стул и стала обмахиваться концом шали.
– Ну, как вам мой экспромт.
– Ай да Васька! Ай, Васька! Я ведь глаз от тебя оторвать не мог, и слов разобрать не мог. Всё слилось в коловорот. Ай, красавица! Огневушка-поскакушка, да и только.
– Сильна! – Леда огромным усилием воли фиксировала все передвижения в комнате и сделала правильные выводы.
– Вот ведь отдыхаем, а ты всё как калькулятор. Расслабься уже, – поддела её Василиса.
– Ладно, будем считать, что вечер удался. Пора и на покой – подвела черту Катерина. – Отец, иди покличь ребят. Выскочили раздетые, простудятся.
– Молодые, кровь горячая, – возразил Игнатьич, но всё же на крыльцо вышел.
– Аня, Дрон, идите домой, а то ворота закроем, в бане ночевать будете.
– Подумаешь. С милым и в шалаше рай. Папа, ты видел, как она вела камлание? Кто её просил? Разве можно без разрешения?
– А кто тебе сказал, что не просили? Может, дом попросил – родовое гнездо? Давно он детских ножек не слышал на своих старых половицах. Идите отдыхайте, завтра Леда обещает нам второй акт Марлезонского балета. Идите, идите, а я ещё постою, покурю.
Когда Степан пришёл в спальню, у него был готов ответ:
– Катя, я знаю, как их найти.
– Кого?
– Наших детей. Понимаешь, их просто надо позвать.
– Как позвать?
– Как все матери мира зовут своих детей, выйдя на крыльцо.
– Степан, мы даже имён их не знаем.
– Как это не знаем? Знаем: «Дети, домой!»
– Ну, предположим. А как же они найдут наш дом?
– Для начала: свой дом. Это – во-первых. Во-вторых, им не надо искать. Им просто надо дать о себе знать. И мы за ними приедем.
– Как маленькие дети дадут о себе знать? – «Девки, идите к нам. Степан несёт несуразицу. Надо из неё что-то выжать», – послала она по дому ведьмин зов.
Через минуту в дверь спаленки тихонько стукнули.
– Заходите и дайте Степану слух, – попросила Катерина, – а ты расскажи всё, что ты мне говорил. Только губ не разжимай. Мы и так слышим.
Степан пересказал разговор с Катериной.
– «Да ты гений, братец! То, что они нас услышат, это – к бабке не ходи. Сейчас подумаем, как ответный зов услышать».
В дверь опять тихонько стукнули, и, не дожидаясь ответа, вошли Аня и Дрон.
– Простите, мы тоже вас слышим… И знаем, как получить ответ.
Женщины переглянулись и прыснули, потом рассмеялись, и дальше смех было не удержать. Все пытались что-то говорить, но захлёбывались в волнах смеха. Вроде угомонились, но посмотрели друг на друга, утирая выступившие слёзы, и ещё одна, уже нежная, усталая, волна смеха, подкатила и отхлынула.
– Конспираторы хреновы, – высказала общее мнение Василиса, – ну, давай, рассказывай, Нюра, как получить внятный ответ от Вселенной.
– Всё, что мы точно знаем – это то, что наши воспитанники – дети. Это значительно сокращает целевую аудиторию, но, к сожалению, не зону поиска. Поэтому мы объявим конкурс детского рисунка на тему «Мой дом» или «Моя семья». И, если ответ будет, мы его обязательно увидим. Это я вам гарантирую. Дети вкладывают в рисунок много. И если знать «тайный язык» детского рисунка, то из клочка бумаги можно выжать огромный пласт информации о маленьком авторе и его жизни.
– Голова! И конкурсом можно охватить большую территорию. Область. Или даже Северо-Запад. Займись этим, Аня. Василиса, ты приготовь зов, а я посчитаю, в какое время его лучше подать. Может, даже надо это сделать несколько раз, чтобы уж наверняка. Катя, а вы со Степаном тогда уж начинайте готовить дом к приезду детей.
– А я? – обиженно спросил Дрон.
– От тебя мы потребуем нашу мобильность. Мы должны быть готовы передвигаться в любую погоду и на любые расстояния. Машины, сани, лыжи, снегоходы – это твоя ответственность.
– Я понял.
– Ну а теперь уже спокойной ночи?
Когда они остались одни, Катерина подошла к мужу, обняла его сзади, прижалась щекой к спине: – Степан, мы стали другими.
– Тебя это пугает?
– Не знаю. Скорей настораживает. Я каждый час узнаю что-то новое о себе и о наших близких. И мне порой кажется, что дом тоже меняется. Ты не находишь?
– Это старый, мудрый дом. Мы живём в его стенах, и он принимает нас, как своих детей, как принимал наших родителей и родителей их родителей. Он многое и многих повидал на своём веку. Мы не первые принимаем в его стенах учеников. Он обязательно будет нам помогать. Уже помогает.
На следующий день Анна с Дроном уехали в райцентр договариваться о конкурсе детского рисунка. Леда села в столовой чертить астрологические карты, а Василиса собралась и ушла в лес, свиснув с собой Айху.
В доме стало тихо.
Катерина переходила из комнаты в комнату, поправляла занавески на окнах, поливала красноголовые герани и видела знакомую с детства обстановку как-то по-новому. Вот почему, например, она перестала замечать какие красивые изразцы на голландке, стоящей в углу гостиной. Она подошла к печи и положила руку на её горячий бок. Степан с утра уже вытопил печь, и теперь от неё исходит мягкий сухой жар. Подхватив леечку, Катерина пошла через столовую в кухню, села на лавку между столом и стенкой и принялась обдёргивать с кистей принесённую в большом старом решете калину. Сначала сидела молча, перебирая в уме события прошедших дней, потом увлеклась работой и тихонько затянула: «Калина красная, калина вызрела… Я у залёточки характер вызнала». Из столовой песню подхватила Леда. И они продолжили в два голоса: «Характер вызнала, характер – ой, какой! я не уважила, а он пошёл с другой».
– Всё, Катюша, я закончила расчёты. Первый зов мы можем сделать уже сегодня, около восемнадцати часов. Второй послезавтра – на восходе солнца. И ещё один, спустя два дня – в полночь. Где наша Василиса? Приготовила она зов?
– В лес пошла. Не беспокойся, она своё дело знает. К вечеру всё приготовит.
Глава 9
Василиса появилась только к вечеру. Она шла по двору спокойной, размеренной походкой уверенного в себе человека. Леда сразу почуяла эту новую энергию и насторожилась. И не только она. Ещё пара глаз следила за передвижением парихи, пытаясь понять причину произошедшей в ней перемены.
Василиса видела внутренним зрением наблюдавших за ней, чувствовала их настороженность и усмехнулась на их опасения. По двору шла ведьма. Сильная ведьма.
– «Вот курицы. Курицы и есть», – поддразнивала она, зная, что они слышат.
– «Ты изменилась. Как будто старую кожу сбросила», – высказала своё впечатление о золовке Катерина.
– «Верно, сбросила. И, если бы ты сняла шоры, ты бы заметила, что и ты изменилась. Я сейчас не говорю о проявлении способностей вроде ведьминого слуха или общности мыслей. Ты посмотри на себя в зеркало. Сейчас ты выглядишь, почти как ровесница своей дочери. Разве не видишь? Тогда посмотри на Степана, на Леду, на меня. Мы все сейчас выглядим, как тридцатилетние. И будем такими на протяжении многих лет, а может, такими и умрём. А следующим этапом будет выравнивание черт: мы будем как близнецы. Посторонние не будут отличать нас одну от другой. Тогда из комнаты могу выйти я, а зайти ты, и никто не заметит подмены».
Катерина с Ледой подбежали к зеркалу. И правда вроде стали выглядеть моложе. Черты лица сгладились и потеряли индивидуальность. Или это им так кажется.
– Василиса, а как ты поняла, что происходит? И зачем это?
– Я с утра домой пошла. Иду по дорожке, слушаю лес. Впереди Айха бежит. Вижу, она остановилась, уши навострила. Я тоже остановилась. И ко мне с боковой дорожки две женщины подходят. Здороваются: «Здорово, Катерина. Ты к золовке? Мы тоже сейгод к ней собрались, на Калевалиху. Пойдём вместе».
Я сильно удивилась их словам. Вроде рассвело уже. Да и вообще нас с тобой попутать – это сколько ж хлебнуть надо. Однако они продолжали разговаривать со мной, как будто это ты. Ну, я решила промолчать и посмотреть, что дальше будет.
Вот подошли мы к гряде, перелезли через забор. Нам навстречу Василева бежит. И, как обычно: потёрся о ноги и сразу ко мне на плечо запрыгнул. Кумушки удивляются: как он родственницу-то встречает.
К дому поднялись, а там, конечно, батожок в воротах: нету хозяйки дома. Сели на завалинку, ждём. Мне столько дел переделать надо, да засветло успеть вернуться, а эти сидят, Болотницу ждут. Пришлось Василева просить, чтобы лося на гряду загнал.
Тётки сохатого увидали, стали к дому жаться. Да нету никого дома-то, а под батожок не зайдёшь. Ну, они ноги в руки и почесали вниз по пригорку. Бегут, орут, чтобы я их догоняла. Ага! А сохатый ещё и потрубил им в след для бодрости. Я в дом вошла и к зеркалу – что не так? Откуда морок? Глянула и обомлела: в зеркале ты стоишь. Точнее, ты – не ты, но и я – не я.
Кинулась в библиотеку и нашла у одного француза описание процесса открытия памяти Рода. Там сказано, что чем глубже мы погружаемся в процесс единения с родом, тем меньше у нас остаётся внешних индивидуальных черт, притом, что наши внутренние черты остаются сугубо индивидуальными и только лишь подвергаются небольшой, но ощутимой корректировке. Без которой! Слышите! совершенно невозможны и внешние изменения.
– И к чему это?
– Я книгу с собой принесла. Вечером все вместе почитаем и попробуем разобраться. Мне сейчас подготовиться к зову надо. Вроде я посчитала – около шести будем первый кидать?
– Да, в семнадцать сорок восемь, – неохотно подтвердила Леда. Она всё утро потратила на расчёты, а тут – на тебе: пять минут и готово.
– Меньше. Около трёх, – небрежно кинула Василиса.
«Ну, это я, допустим, слукавила. Просто не упускать же такой возможности – зацепить слишком серьёзную и ответственную Ледку».
На самом деле она домой стремилась именно ради точного расчёта времени зова. Не потому, что не доверяла Леде, а в силу многолетней привычки и, теперь уже, наверное, характера, не перепоручать важные дела никому. Даже самым-самым. Только сама. И спрос только с себя. А сделать точные расчёты она могла только на Калевалихе, поднявшись в обсерваторию и разложив предстоящие события на три аспекта на каждом уровне: в натальной карте, в прогрессиях и транзитах. Правило трёх указаний требовало одновременную реализацию наличия аспектов. Чтобы они работали в одном временном интервале и перекрывались своими же орбисами.
Каждый планетарный час, как и день недели, имеет своего управителя, соответствующего одной из вершин Звезды Магов. Воспользовавшись таблицами эфемерид, она нашла значение звёздного времени на гринвичскую полночь. Произведя нужные расчёты, узнала время прохождения Луной и Меркурием куспида пятого поля. В искомой позиции оно было равно семнадцати часам, пятидесяти пяти минутам. Теперь, вычтя погрешность в семь минут, получаем точное время первого зова: сегодня, в семнадцать часов сорок восемь минут. Всё. Ай да я! Теперь вторая точка.
И – третья.
«А теперь собираться. У меня совсем мало времени», – подгоняла себя Василиса.
В первую очередь она заглянула в кабинет. Кончиками пальцев провела по корешкам книг, ища нужную. Малекри.
Вот и пригодилось детское чтение под одеялом. Полистала, и на тридцать седьмой странице прочла: « avec une plongеe plus profonde dans le processus d’Association avec le genre, nous avons de moins en moins de traits individuels externes, tandis que nos traits internes restent purement individuels». – Не понятно: при чём тут «внутренние черты», которые остаются «сугубо индивидуальными»?
Ладно, по дороге об этом подумаю, а в Панице ещё раз перечитаю.
«Цигель-цигель, ай-лю-лю».
Она достала из сеней небольшой короб из сосновой дранки – подарок братца. И принялась укладывать в него вещи: в книгу воткнула исписанные в обсерватории листки, со стены сняла бубен с заячьей лапкой – подарок шамана Филиппа Ивановича, завернула его в платок и прислонила к стенке короба.
Потом развернула на столе чистую холщовую ветошку и стала аккуратно выкладывать на неё пучки трав. Собрав травы, она бережно всё завернула, перемотала бечёвкой и уложила рядом с бубном. Присела на скамеечку у двери, задумалась и через минуту метнулась к секретеру: вынула из бокового ящичка колоду Таро и мешочек с Резами. Опять присела. Осмотрелась. Подумала: надо переодеться в женское. Прошла в горенку и, вынула из шкафа чёрную шёлковую блузу с высоким воротником-стойкой, кружевную вязаную жилетку и тёмно-зелёную юбку в пол. Из шкатулки достала нить костяных бус – свела её в два ряда. Из той же шкатулки достала массивный серебряный перстень с раухтопазом и острую можжевеловую палочку с двумя бусинками, на манер японской дзифы. С её помощью собрала волосы на затылке в высокий пучок. В довершение наряда накинула на голову тонкий шерстяной палантин. В прихожей надела плюшевый жакет. Вскинула на плечо короб и, не оглядываясь, вышла в сени.
– Василева, остаёшься за хозяина на неделю. Обязанности свои ты знаешь: к дому никого не подпускать…
По комнате повсюду были разбросаны клочки скомканной бумаги. Стрелки часов показывали без четверти пять, а Василиса всё ещё не знала слова зова.
– Зов, зов, отзовись. Какой ты, зов?
Когда она не видела, как правильно, ей помогало кружение: мозг отключался и из тишины приходил ответ. Она встала и начала кружиться, плотно закрыв глаза. Куполом раздувалась юбка у ног, и руки взлетели к небу. Но, в этот раз она поторопилась, потеряла равновесие, боком упала на кровать и уткнулась лицом в подушку.
– Спи, – шепнул голос. И Василиса отключилась.
И тут же оказалась в тёмных сенях дома бабки Петровны. Ей двенадцать, она идёт, выставив вперёд руки и стараясь нащупать ручку двери, ведущую в горницу. Не страшно, но хочется поскорей выйти на свет, потому что уже несколько минут бродит, натыкаясь на лари, скамейки, утыкаясь лицом в висящие на стене фуфайки и стесняясь позвать кого-нибудь на помощь.
Совсем уж было отчаявшись самостоятельно найти дверь, она услышала приглушённую музыку, пошла на звук и сразу нащупала ручку двери. Потянула и нежная мелодия полилась на неё.
Василиса открыла глаза, полежала, соображая, что произошло, и улыбнулась:
– Спасибо!
Соскочила с кровати, взглянула на часы. Оказывается, она забылась всего на несколько минут, и стрелки часов только-только сошлись на половине шестого.
Она распустила волосы, взяла из короба бубен и подсела к столу, внутренне собираясь. В дверь стукнули и, не дожидаясь ответа, в горницу вошла семья. Молча расселись кто куда.
– Пора.
– Да. Пора.
Её проводили до сеней. На крыльцо Василиса вышла одна. Постояла, прислушиваясь к вечерней тишине. Подняла бубен и ударила по мембране заячьей лапкой:
буммм – буммм, буммм – буммм, буммм – буммм
покроется небо пылинками звёзд, – буммм
и выгнутся ветви упруго – буммм – буммм
тебя я услышу за тысячу вёрст – буммм
мы эхо, – буммм – буммм
мы эхо, – буммм – буммм
мы долгое эхо друг друга – буммм – буммм – буммм
мы эхо – буммм – буммм
мы эхо – буммм – буммм
мы долгое эхо друг друга – буммм – буммм – буммм, буммм – буммм – буммм
и мне до тебя – буммм
где бы я ни была – буммм
дотронуться сердцем нетрудно – буммм – буммм – буммм
опять нас любовь за собой позвала – буммм – буммм – буммм
мы память – буммм
мы память – буммм
мы звёздная память друг друга – буммм – буммм – буммм, буммм – буммм – буммм
деее-тиии, доо-моой! – буммм
деее-тиии, доо-моой! – буммм – буммм, буммм – буммм.
Звуки зова смолкли. Стало очень тихо. Тело провалилось в эту тишину. Ни чувств, ни мыслей не осталось в этом теле. Полное опустошение. Руки и ноги заледенели, а волосы спутал северный ветер.
В тот самый момент, когда силы совсем покинули Василису, и она начала медленно оседать на доски крыльца, осколком сознания продолжая ловить покрытое звёздной пылью небо и чёрную-чёрную землю, Степан и Катерина подхватили и понесли её в дом, раздели, уложили на кровать и обложили со всех сторон грелками. Не видела она и света маленького ночника, накрытого платком, не слышала, как сменяя друг друга, родные люди всю ночь отпаивали её отварами из принесённых с Калевалихи трав.
Жар спал под утро, и Василиса очнулась. Долго лежала, уставившись в потолок. Потом повернула голову и увидела заснувшую около стола Катерину. Та почувствовала движение и подняла голову. Василиса слабо улыбнулась запёкшимися за ночь губами.
– «Пробился ли мой зов сквозь толщу небес? Те ли то слова, что они должны были услышать?»
– «Не знаем. И, пока не получим ответ, не узнаем… Ну и напугала же ты нас, Васька», – также молча ответила Катерина.
– «А если не получим?», – гнула своё Василиса.
– «Значит, начнём всё с начала. Только сначала тебе шубу выдадим, – улыбнулась Катерина. – А у тебя поистине волшебные травки».
– «Я и сама ничего».
– «Конечно, ничего. Вот сейчас все проснутся, и отправим Степана баню топить». Василиса только слабо кивнула.
– «Можно, я ещё чуток посплю? И ты ложись рядом».
Катерина забралась на широкую кровать бабы Оли и прикорнула рядом с Василисой.
– «Как в детстве, да, Васька… Ты молодец», – пробормотала она засыпая.
– «Угу. Я молодец. И ты тоже молодец».
Глава 10
Утро текло своим чередом. Дела шли споро. К обеду из комнаты гуськом вышли, немного смущённые, Василиса и Катя.
– Доброе утро! А вот и мы. Пить хочется. Напоите нас чаем, что ли.
– Посмотрите-ка на этих сонь! Вас, наверно, запах супа разбудил. Это Леда старалась: по какому-то заморскому рецепту готовила.
– Да! Всем – заморский борщ, а вам, сони, стерляжий бульон.
– О! Царский пир! Его нельзя было пропустить.
– Мы бы ещё поспали, да вы топали, как стадо бегемотов – пришлось вставать.
Степан подошёл и обнял их за плечи, поцеловал в макушку одну и другую.
– Мы рады вас видеть в добром здравии.
– А молодёжь где?
– Поехали в райцентр. Вчера дали добро на проведение выставки и выделили помещение. Надо его подготовить. Аня надеется уже на следующей неделе получить первые рисунки.
После обеда вышли во двор. Пасмурный, непогожий день. Северный ветер гонит низкие облака, треплет развешанные возле бани простыни, волочит по земле позёмку.
– Пойдём на завалинку – там не задувает, – предложила Катерина.
Зашли за дом. Здесь ветер, и правда, не так задувал, вился под ногами, как маленькая вредная собачонка.
Стояли молча, смотрели на бессильно бьющуюся под порывами ветра молоденькую рябинку у изгороди. Говорить не хотелось.
– Пойдём-ка мы в дом, пятки подмёрзли. Не натянуть бы простуды.
Василиса повернулась и пошла вокруг дома к крыльцу.
– Посмотри на меня, – остановила её на нижних ступеньках Катерина, – тебе не обязательно завтра идти на зов. Ты это знаешь. Я справлюсь не хуже тебя.
– Ты это сделаешь даже лучше. Но сделать это должна я – и мы с тобой это тоже знаем. И стала медленно подниматься по ступенькам.
Катерина развернулась и пошла к Речке. Слёзы душили её. Бессильные, горькие слёзы. Хотелось орать. Орать до боли в горле. Но, выйдя на крутой берег, она лишь присела под невыносимой тяжестью раскаяния. Ничего не поделать. Никак не поправить. Так ей и жить с этим грузом…
Василиса вполне могла уступить ей завтра место на крыльце. И обе знали, что её зов будет громче и убедительней. Потому, что она мать. И наверное, уже бабка, а значит, по закону иерархии, она старшая ведьма – Ведающая Мать. И отныне её слово решающее в семейных делах. Она могла приказать, и Василиса не посмела бы ослушаться. Но Катерина не могла приказать. И причиной тому была давняя и всеми забытая история из их с Василисой юности.
Ей было почти восемнадцать. Окончив десятилетку, она готовилась к поступлению в Архангельское культпросвет училище на библиотечное отделение. Леда к тому времени уже два года не приезжала в деревню. А теперь и она засобиралась в дорогу. И Василиса затосковала.
Всё лето она прибегала из Калевалихи в Паницу каждый день, чтобы подольше побыть с любимой подругой. Иногда оставалась ночевать. И тогда они до утра могли говорить обо всём на свете. Но чаще всего, конечно, о мальчиках. Ни для кого не была секретом любовь между Катериной и Степаном, но Васька была поверенной в самых-самых её тайных подробностях. Это ей Катя рассказала, что в последний вечер перед тем, как уйти в армию, они со Степаном целовались под цветущей черёмухой на берегу Речки. И Васька специально так заводила разговоры, чтобы они рано или поздно приводили их к Степану.
А Степан в это время дослуживал последние месяцы в западной группе войск в Германии. Писал Кате частые, длинные письма, полные любви. И как только подружки сходились, каждое слово из этих писем обсуждалось и комментировалось. Потом они садились сочинять ответ, пересказывали в письме новости округи. В конверт обязательно вкладывали фотографию или засушенный цветок с берега Речки, и незапечатанный конверт Катя убирала в верхний ящик комода.
К вечеру Василиса собиралась домой. Катя шла провожать её до Ручья. Там у переправы, они ещё долго стояли, болтали, отмахивались веточками от комаров. Наболтавшись, на счёт три разворачивались и, не оглядываясь, бежали по домам. Проводив подругу, Катя доставала из комода письмо и писала Степану самые интимные, скрытые даже от глаз родной Васьки, строчки.
Короткое северное лето уже в августе плавно перетекло в золотую осень. Катя уехала. С Василисой они стали обмениваться длинными подробными письмами, в которых обговаривали во всех подробностях свои новости. А на новогодние каникулы Катя приехала домой. И опять они были «не разлей вода». Василиса поселилась в Панице и как хвостик всюду ходила за подругой.
Катя очень изменилась за месяцы, проведённые в городе: домой приехала в красивом шерстяном костюме в красно-чёрную клетку, натянутых на рейтузы тонких чёрных колготках, на голове, вместо привычной шальки, небесно-голубая шапочка с помпоном. Под тёплыми варежками тонкие кожаные перчатки. В общем – городская штучка. В довершение всего она отрезала косу и сделала модное каре, которое ей очень шло. И разговаривать она стала как-то незнакомо: не вытягивала слова в привычное «О-о». Говорила складно, красиво – по-городскому.
Васька была от подруги в восторге. Она тут же решила поступать через два года в культпросвет училище, хотя до этого с самого детства мечтала стать врачом, как папа.
Вечерами они рассматривали набор открыток с видами Архангельска: улицы, дома, набережную Северной Двины. От печки их внимательно слушала баба Оля. Она сидела на скамеечке возле прялки, ни на минуту не останавливая бег веретена, одобрительно цокала языком в особо понравившихся местах Катиного рассказа. А та взахлёб рассказывала, какие кинотеатры она посетила, какие там смотрела фильмы и по каким из этих улиц они с однокурсницами уже гуляли.
Для Василисы это был нереально далёкий мир. И Катюша была прекрасной принцессой вдруг каким-то чудом, прилетевшая в их глухой уголок.
– Ты как Жар-птица из сказки, – шептала она подруге, когда они укладывались спать на бабы Олиной кровати.
– Скажешь тоже, – смеялась Катя, но ей льстили слова Василисы: одно дело, когда сама понимаешь произошедшие с тобой перемены. И совсем другое, когда тебе о них говорят.
Каникулы пролетели в одно мгновение, и Катя засобиралась в дорогу. Расставаясь, подружки опять горько плакали: одной не хотелось уезжать, а другой оставаться.
Письма из города приходили ещё два месяца, а потом прекратились. Васька писала, писала, но не получала ответа. В выходные она прибегала в Паницу, но нет – и домой Катя тоже перестала писать. Забеспокоились, когда Васька прибежала с письмом из Германии. Степан сообщал, что давно не было писем от Катюшки.
Сначала Василий сам хотел ехать в город, но потом рассудили, что поездка затянется из-за весенней распуты на месяц, а то и больше. Тогда решили написать письмо двоюродной сестре Василия – Марье, и попросить её навестить Катерину в общежитии, а потом отписать, как она там поживает, не заболела ли, и почему никому не пишет. Василиса отвезла письмо на почту. Ответа от Марьи они ждали долго – почти два месяца. И новости в письме были плохие: Катерина бросила учёбу и её выгнали из общежития. Где она сейчас, никто не знал. Но, вроде как девчонки, с которыми она жила в одной комнате, сказали, что она спуталась с каким-то морячком и теперь переехала жить к нему в Соломбалу. Но точней никто ничего сказать не может.
– Вот, горе-то, – запричитала, схватившись за голову мать.
Василий заматерился, понося единственную дочь последними словами. Цыкнул на голосившую в углу Софью, схватил с печи кисет с махоркой и выскочил прочь из избы.
– Шалава, шалава. Катька моя – шалава… Да что же это.
Он заскочил в баню и тут уж позволил слезам вылиться.
– Катькаа, шаа-лааваа, – стонал Василий, – доченька, да где же ты, да что с тобой Катюшка, Катюшка, моя родная…
Василиса бесцельно металась по дому. Перед глазами стояла красивая городская Катя.
– Катя, Катя, – повторяла она, вспоминая что-то важное. Позабытое, но очень важное. – Степан! А как же Степан?
И рыдания перехватывали горло. А потом наступила тишина – это беда накрыла дом.
«Как при покойнице», – подумала Василиса.
– Ты, Василиса, сегодня у нас переночуй – поздно уже, а завтра побегай домой, голубушка, – погладила её по голове старая баба Оля, – я тебе в Катиной комнате постелю.
Василиса прижалась к старухе и заплакала:
– Как же так, баба Оля? Они же так любят друг друга.
– Ой, моя ты родная, жизнь прожить – не поле перейти. Всякое бывает. И не знаем мы, как там наша Катенька. И пока сама не скажет – всё домыслы. Не верим и ждём. Иди спать, голубушка, утро вечера мудренее.
Преодолев боль первых часов, выплакав острый страх за дочь, родители накрыли стол Фаининой скатертью и стали держать совет: как им быть, у кого просить помощи.
В городе, кроме Марьи, близкой родни у них не было. К Марье можно было только на ночлег попроситься, а так, она вряд ли чем могла помочь. Ну, может подскажет, как в ту Соломбалу добраться. Да поди, Соломбала – не одна улица. Не спрашивать же каждого встречного – поперечного: не видал ли он дочь их родную. А сами они в город наведывались редко и потому его совсем не знали. И страшил он их размахом и многолюдностью. А дело выправлять всё равно надо было.
Около полуночи по деревне забрехали собаки и в ворота постучали. Василий пошёл открывать. На пороге стоял Игнат засечник.
– Здоровы будете, хозяева!
– Здравствуй, Игнат Петрович. Каким ветром занесло тебя в Паницу на ночь глядя? Ты проходи давай. Вон на вешалку куртку повесь. Софья, собери на стол, гость у нас.
О, какой ты нарядный нынче, Игнат Васильевич. Никак в район собрался поутру.
– Собрался, но не в район. Вчера письмо пришло из области. Приглашают принять участие в семинаре. Отказываться нельзя, организаторы поставили в программу первого дня мой доклад о нейролингвистическом программировании.
– Эк слова-то какие мудрёные.
– Это очень важно для меня – я много лет посвятил разработке своего направления в этой области психологии.
– Ну, важно, так поезжай. Я завтра отвезу тебя к парому.
– Да, собственно, я потому и пришёл к вам с вечера. И Васька моя гостит у вас. Ничего, если ещё недельку у вас побудет? А то несподручно девушке жить одной на Калевалихе.
– Пусть живёт сколько надо, – согласился Василий.
Софья подсела к столу и с надеждой посмотрела на мужа. Тот нахмурился, но промолчал. И тогда с печки подала голос баба Оля.
– Сынок, Игнат Петрович, подсоби нашему горю.
Спустившись с печи, она, как могла, рассказала о пришедшем в дом несчастье. Ни Василий, ни Софья, мать ни разу не перебили. Сидели, понурившись, в полном молчании. И Игнат теребил бороду и молчал. Что тут скажешь: пришла беда в дом соседа, надо помогать.
– Я помогу. И если не саму Катю, то письмо от неё я обещаю привезти.
Утром начали собираться к первому парому. Разбудили Василису. Она очень обрадовалась, увидев отца.
– Папа, происходит что-то невероятное, – начала она, но отец её перебил:
– Я уже всё знаю и постараюсь помочь. Поживи, пожалуйста, в Панице до моего приезда.
Они обнялись. Постояли с минуту. Из горницы вышла Софья со свёртком в руках. Молча передала его мужу. Тот, не разворачивая, протянул свёрток Игнатию.
– Тут деньги. Это на расходы. И, если не удастся её уговорить приехать, оставь ей, что не потратишь.
– Ладно.
Когда садились в машину, подошла баба Оля. Притянула к себе голову Игната и поцеловала в макушку.
– Скажи ей, что у неё есть дом. Что он её любит и ждёт. В любую минуту своей жизни она может вернуться сюда. Даже когда нас уже не будет, дом будет её ждать. Она нужна этому дому так же, как он нужен ей. Постарайся передать это слово в слово.
– Постараюсь.
Игнат нашёл Катю, но не привёз. Оставил деньги и уехал. Родным привёз коротенькое письмо, в котором она писала, что у неё всё хорошо, что она счастлива и возвращаться не собирается. И слова эти были, на тот момент, правдой.
Летом вернулся из армии Степан.
Он поселился в башне обсерватории. Почти не разговаривал ни с отцом, ни с сестрой. Скупо рассказывал про службу. Об их житье не спрашивал. Брал ружьё и целыми днями пропадал в лесу. Отец и Василиса издали наблюдали за ним, и только кот Василева всюду ходил за ним хвостиком. Они вместе спали, вместе ели. А через неделю Степан покидал в рюкзак нехитрые пожитки, подошёл к отцу попрощаться, обнял плачущую Василису и ушёл. Почти три года не было от него вестей.
Василиса окончила школу с золотой медалью. Поступила в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Стала учиться на кафедре военной психофизиологии. Характер её испортился, и она, будучи отличницей в учёбе, совсем не пользовалась популярностью среди однокурсников. Они посмеивались над её архангельским говорком и нелюдимостью. Впрочем, её это нисколько не волновало. Большую часть времени она проводила в библиотеках или букинистических магазинах, разбросанных по всему городу. Посещала странные курсы по астрологии, философии и философской антропологии. Изучала языки, ходила в театры и на выставки, прислушивалась к живой речи иностранцев на Невском. Много фотографировала. И ни с кем не общалась. Вернее: ни с кем не общалась в Ленинграде. Зато вела интенсивную переписку с молодыми антропологами южного Урала, со студенткой – лингвисткой из Праги и ещё множеством народа по всему миру. И, конечно, писала и получала подробнейшие письма от отца.
Домой приезжала редко. Зато Игнат стал частенько наведываться в двушку на бульваре Красных Зорь, которую оставил много лет назад, сразу после смерти жены.
Перебравшись на гряду над Велесовым болотом, он постарался забыть столичную жизнь, но Васька на время учёбы поселилась тут. Привела квартиру в относительный порядок: отмыла, подкрасила, придала жилой вид. И когда Игнат приезжал в город, они устраивались на кухне и расписывали, в промежутках между лекциями по НЛП, которые Игнат теперь изредка читал в двух-трёх медицинских институтах города, часы походов в театры, на выставки или просто прогулки по любимому городу.
– Васька, тебе не одиноко в этом огромном городе? – спрашивал её отец, выглядывая из кухни (потому, что в дни приездов кашеварил всегда он сам), – познакомилась бы с кем, может и подружилась бы.
– Нет, мне не скучно. Я никогда не бываю одна. У меня есть Я, и мы всегда точно знаем, как себя развлечь.
– «Нечего было и спрашивать, – думал Игнат, – как будто сам не знаю, что ещё не затянулась рана предательства. И затянется ли? Искалечили нежную душу. Эх, какую красоту загубили», – в отчаянье думал Игнат.
– На рубцах кожа толще. Тебе ли не знать, – выкрикивала из комнаты Васька, – не беспокойся, красота моя девичья не увянет. Отыграемся ещё, дай время. Некогда мне пока. Позже – на третьем курсе, когда будем проходить сексуальную магию. Там будет много практики. Не переживай. Ещё просить будешь, чтобы притормозила. Но не сейчас. И не как будто – а слышу. Всю зиму тренировалась.
– Ай да ты! Этому на кафедре вас учат?
– Ага. Только в Праге. В школе ведьм, на факультете яснослышания и ясновидения.
– Хорошая шутка.
– Хорошие учителя.
Игнат всегда возвращался домой нагруженный книгами из букинистических магазинов, распечатками лекций по психологии, последними номерами научных журналов, привезёнными коллегами из зарубежных поездок. Поэтому они с Василием заранее договаривались, и тот приезжал к поезду встречать его, отмахав триста вёрст до Вельска.
Васька, накануне отъезда отца, носилась по магазинам в поисках копчёной колбасы, ванильных сухариков, конфет в фирменной ленинградской упаковке и индийского чая со слоном.
– Господи, Васька, да зачем ты меня каждый раз так нагружаешь, как будто, я еду на остров Голодай.
– Знаешь, как я любила, когда в Паницу приезжали бурлаки из города. Они всегда привозили что-нибудь необыкновенно вкусное: кекс, или виноград, или пастилу. Завтра съезжу в Невский универсам, куплю ананас.
– Не езди. Только время потеряешь. Всё равно твой незрелый ананас не оценят и коровам скормят.
Теперь, когда дети разъехались, и он остался один на Калевалихе, он часто гостил у Пестовых в Панице. Вот и сейчас, выгружая городские гостинцы, он планировал пожить у них пару дней.
– Игнат, а твёрдого сахару мне привёз? – спрашивала, сильно сдавшая за последние годы, баба Оля.
– Спрашиваешь! Конечно, привёз. И тесьму, что Софья заказывала, привёз. И сигареты болгарские, какие ты, Василий, просил – привёз. И вот ещё от Васьки подарок, – протянул он туго перевязанный свёрток.
– Что там?
– Чего-то вам с бабой Олей передала, я не смотрел.
Софья не удержалась и развернула туго набитый бумажный пакет. И ахнула. Бельишко: трусы, майки, сорочки – всё по размеру, белое, кружевное.
– Господи, да я девкой была, у меня такого белья не было.
– Сказала, чтоб носили на здоровье.
– А это, кому же такие? У нас во всей деревне таких-то маленьких детей нету. Это она что-то напутала, – рассматривала Софья, сложенные в отдельный пакетик маленькие носочки, маечки и трусишки.
– Ну, напутала – отложи. Пусть лежат – хлеба не просят, – рассудила баба Оля.
Попарившись в бане, Василий и Игнат отдыхали на завалинке.
– Как там Василиса? Отошла?
– Нет. В длаку она перерождается. Уже необратимо.
– Беда.
– Что теперь. Судьба её, видать, такая.
– Да, тут спорить бесполезно.
– Василий, а у меня для тебя подарок есть.
Игнат полез рукой между нижним венцом и завалинкой, вытащил оттуда замшевый мешочек и протянул его другу. Василий повертел мешочек в руках и открыл:
– Люлька! Люлька! Ай, угодил! Ай, спасибо! Да, ну-ко – люлька! Я ведь свою-то потерял в том году. Так тосковал… Побегу за табачком. А ты посиди, я скоро.
И вперевалочку поковылял к дому. Игнат прислонился затылком к нагретой солнцем стене бани, закрыл глаза и задремал.
– Смотри, Анечка, дедушка после бани отдыхает, – сквозь дремоту услышал он женский голос. Открыл глаза и увидел, что к нему подходит молодая пара с ребёнком на руках.
Шли они от солнца, и потому он не сразу их разглядел. Подумал ещё: блазнит с устатку. А пара уже подошла близко. И, бежавший от дома, Василий кричал:
– Катюшка, Катюшка моя вернулась! Софья, бурлаки у нас. Дочь приехала. Степан, здорово! А это кто? – ткнул он трубкой в маленькую девочку на руках у Степана.
– Это, папа, внучка твоя, Анечка.
Игнат наблюдал всю эту сцену, как будто со стороны. Сейчас он видел себя, неподвижно сидящим на завалинке, видел ковыляющего от дома Василия, и невесть откуда взявшихся детей. Очнулся, когда Степан тронул его за плечо.
– Отец, ты что, ты не рад нашему приезду?
Тут только он очнулся, поднялся, обнял сына и заплакал. Так, их и застали прибежавшие из огорода Ольга и Софья: Василий обнимает плачущую дочку, а плачущего Игната обнимает Степан.
– Фу ты, ну ты, болото развели! Дайте-ка и мне внуков обнять.
– Откуда вы?
– Из Архангельска на «Индигирке», потом на пароме и на попутке домой.
– Бурлаки, целый день бурлаки! Так пойдёмте в дом! И баня ещё горячая. Ополоснётесь, ужин соберём.
– Так вот чьи эти маленькие носочки! – улыбалась, собирая гостей в баню, Софья, – Игнат сегодня из Ленинграда приехал, гостинцев привёз. Посмотри-ка только, какую красоту нам Василиса прислала. А мы ещё гадали, кому эти маленькие вещички.
– Как она?
– Длака она, дочка.
– Мы очень… Я очень перед ней виновата. Мама, есть ли способ искупить мою вину?
– Нет, дочка, эту ношу ты будешь нести до конца своих дней. Тут не в тебе дело. Тебя лишь использовали, чтобы на свет родилась длака. Но тебе от этого никогда легче не будет. И ещё. Ты должна знать: если потребовалось, чтобы родилась длака, значит впереди тяжёлые времена.
– Она простит меня когда-нибудь.
– Ей нечем тебя прощать. Её природа уже почти нечеловеческая.
– Чьё она создание?
– Чьё мы создание… Вселенной.
– Общая фраза.
– Другой у меня нет. Я знаю, что каждый из нас по отдельности – умный. Но все вместе мы – разумное. Мы перерождаемся и перерождаемся до тех пор, пока не достигнем нужного уровня концентрации энергии, чтобы занять предназначенное место в системе Вселенной. Для этого мы и проходим школы жизней на планетах. А войдя в систему, мы выполняем функции, под которые нас затачивали на протяжении прожитых жизней. И выполняем возложенную на нас работу до тех пор, пока, клетка за клеткой, не обновится весь организм. Мы станем бесполезными в новой образовавшейся системе. И тогда на наше место вырастят другую, соответствующую назначению клетку. Так, бесконечно меняясь, Вселенная развивается.
– Маленькими клеточками, то бишь – нами. Другими словами – нас попросту используют.
– Подозреваю, что и Вселенная – это тоже чья-то маленькая клеточка… Вот ваше бельё. Идите в баню. За внучкой я приду через полчаса.
Глава 11
Второй зов прошёл легче. Василиса сама пришла в избу. Но всё равно, зов забрал у неё много сил, и переступив порог кухни, она сразу повалилась на скамеечку у двери.
– Всё хорошо, всё хорошо. Я справилась. Глоток воды бы, и поспать.
Ей подали отвар из травок с Калевалихи. А потом Дрон подхватил её на руки и понёс в горенку.
– Мечта, – слабо улыбнулась Василиса.
Затею Анны по проведению конкурса детского рисунка в райцентре одобрили с радостью. Лали Вальтеровна давно зазывала её вернуться в школу – преподавательского состава не хватало. Но Анна на все приглашения отвечала отказом. А тут вдруг сама явилась в кабинет заведующей с предложением провести конкурс детского рисунка. Зная Анну, Лали могла предположить, что получится нечто грандиозное, яркое и необычное.
– Лали, вот список того, что мне необходимо для организации конкурса. В помощники я позову старшеклассников из художественной школы. Кто там сейчас преподаватель?
– Ольга Альбертовна.
– Отлично. Сегодня с ней поговорю, и решим, как лучше всё устроить. Для тебя я приготовила текст. Выступишь? А ещё, было бы неплохо, если бы ты помогла нам раздобыть деньги на бензин. Придётся много ездить. Замолви словечко, пожалуйста, чтобы лесничество разрешило Андрею использовать на мероприятие их машину.
На третий зов Катерина вышла вместе с Василисой. Они стояли бок о бок, задрав головы к звёздному небу и позволяя полночной тишине окутывать тела шёлком морозного воздуха.
Вдохнув полной грудью, Василиса запустила бег коня. Удар за ударом, отбивала она заячьей лапкой ритм сердца: буммм-буммм, буммм-буммм, буммм-буммм…
А потом, в звёздное небо полетели слова призыва:
покроется небо пылинками звёзд, буммм – буммм…
…деее-тиии, доо-моой! … буммм, буммм – буммм – буммм.
Когда затихли последние звуки, женщины обнялись, прижавшись друг к другу лбами.
– Они услышат, обязательно услышат. Нельзя не услышать.
Анна каждый день уезжала в район. Она не пропустила ни одного рисунка из потока конвертов, который прибывал с каждым днём. Рассматривала, сортировала, развешивала на стенды, фотографировала. «Нет, нет, нет, и снова – нет».
Дома встречал молчаливый вопрос семьи, на который она отрицательно мотала головой. И так день-два-три, неделя-вторая-третья…
И вот, рассматривая очередную партию рисунков, она почувствовала слабый, но совершенно отчётливый зов. Заволновалась и стала перебирать рисунки, почти не глядя, пока не наткнулась на лист из школьной тетрадки в клеточку. Она стала внимательно его рассматривать.
Бледными карандашами по листку плыли волны реки. За рекой на угоре, стоял покосившийся дом с дымящей трубой. И росла возле изгороди чахлая рябинка. Похоже, в тот день ветер на реке был сильный, потому что дым из трубы так и стлался по крыше дома, и рябинка клонилась чуть не до самой земли. А волны на реке вот-вот потопят лодку. Это Троица, догадалась Анна.
«И я даже знаю этот дом. Хозяева пропали много лет назад на Реке. Тел так и не нашли». Анна перевернула листок и прочитала на обороте: «Федя Лесков. 7 лет. дер. Троица».
– «Вот и первый. Завтра с утра поедем в Троицу».
В доме царило возбуждение. Вопросы пчелиным ульем жужжали в воздухе. Одни лишь вопросы. Ответов не было. Да и откуда им взяться.
– Вот завтра съезжу и всё узнаем.
Все тут же вызвались сопровождать.
– Ну, нет. Успокойтесь вы уже. Напугаем ребёнка. И не только ребёнка. Ну, как это будет выглядеть? – вывалится из машины целый табор и потребует автора рисунка? Оставайтесь дома и ждите.
С трудом отговорила. И вроде все согласились, но потом, каждый улучал минутку и наедине попросил взять только его, «для всестороннего понимания».
Анна заперлась у себя в комнате и просидела за книгой весь вечер. А утром, ещё до рассвета, они с Дроном собрались и уехали.
Через три часа машина уже парковалась около маленькой начальной школы – всего три класса, каким-то чудом уцелевшие в эти смутные времена. В штате только учительница-воспитатель и учительница-директор. Подавляя волнение, Анна и Дрон поднялись на крыльцо. Поздоровались, представились и объяснили причину приезда:
– Мальчик из вашей школы прислал рисунок, который имеет шанс выиграть в первом туре конкурса. Организаторы приехали с ним познакомиться.
– Чей рисунок вам понравился? – спросила директор. И когда услышала фамилию, то очень удивилась. – Этот мальчик не учится в школе – он на домашнем обучении. К нему Людмила Александровна ходит – занимается с ним после уроков. Наверно, это она положила рисунок мальчика к рисункам других наших учеников и отправила на выставку.
– А что с ним?
– Он с трёх лет неходячий. Покалеченный. Уж четыре годика как. В мае плыли-то, по высокой воде. Лодка у них перевернулась, все и утонули, а он чудом спасся. Но, с тех пор не ходит – обморозился, видишь. Его под деревней на берег-то вынесло – быстро нашли.
– А как нам его повидать?
– От школы третий дом. Тётка его приютила. Сестра отца, значит. Не больно богато живут, но всё же мальчишке лучше тут, чем в интернате для инвалидов. И обучаем его. И пенсию государство выплачивает, как сироте. Проводить вас?
– Нет, спасибо, сами, наверно, найдём.
Оставшись наедине, Анна и Дорн переглянулись. Тот ли ребёнок? Ошиблась, похоже. Но, раз уж приехали, надо навестить юного художника. Анна заглянула в машину и достала из дорожной сумки припасённый набор для рисования.
Третьим от школы домом оказалась покосившаяся от старости изба.
Толкнувшись в незапертую калитку, они прошли по неприбранному двору, поднялись по грязному крыльцу, возле которого стояли две пары грязных детских резиновых сапог, и постучали витым, кованым кольцом в ворота.
Никто не отозвался. Но, так как батожок стоял в стороне, а не перегораживал дорогу, они толкнули дверь. Она легко отъехала куда-то в сторону, стукнулась о стену и остановилась. В тёмные сени выходило три двери. Выбрали обитую старым дерматином, и ещё раз постучали. Отозвался детский голос. Открыли дверь и в лицо пахнул спёртый дух грязного жилья.
– Кто там? Людмила Александровна, это вы?
– Нет, мы из райцентра. Нам директор школы подсказала, как найти ваш дом. Мы приехали поздравить художника, который нарисовал картинку на конкурс.
– А дома никого нет. Все на работе и в школе.
– А мы пришли к Феде Лескову.
– Это я.
Они прошли по грязным полам. Несмотря на полумрак, свет в комнате не был зажжён, поэтому они не сразу увидели маленького мальчика, сидевшего на топчанчике около печки. Он сидел за переборкой, отгораживающей угол от общей комнаты. На коленях у него лежала доска, а на ней листок бумаги из тетрадки в клеточку. Огрызки карандашей лежали сбоку. Мальчик повернул к гостям худое, бледное личико и приветливо улыбнулся:
– Здравствуйте! Федя – это я.
«Дети подземелья», – мелькнуло у Анны. Она подтащила к топчану табуретку и села. Дрон остался стоять.
– Нам понравился твой рисунок, и мы привезли тебе гуашь, чтобы твои рисунки стали ещё интересней.
Она протянула мальчику краски. Он с любопытством открыл коробку и просиял, перебирая яркие баночки, но скоро улыбка на его лице погасла, и он с сожалением закрыл её.
– Зря только ехали такую даль. Ничего я этими красками не нарисую.
– Что так?
– Мальчишки всё равно отберут.
– Мальчишки?
– Сашка с Колькой.
– Это кто?
– Мои двоюродные братья. Сашка в третьем классе учится, а Колька уже в пятом.
– Зачем же они будут отбирать? Попросят, и ты сам им дашь порисовать. Смотри, сколько мы привезли кисточек и альбомов.
– Отберут, – упрямо повторил Федя, – всё отбирают, даже хлеб.
Жалко мальчишку, но чем помочь? Интернатская жизнь тоже далеко не сахар. Надо ли сколупнуть с нажитого места? Анна поднялась, начала прощаться. Дрон подошёл, протянул на прощание руку. Парнишка потянулся к руке, и доска с рисунком соскользнула на пол. Анна наклонилась его поднять и обмерла. С листка на неё смотрела её семья. Они стояли у крыльца дома: Василиса, привычно подбоченившись, Степан, обнимая Катерину, Анна, прижавшись к Дрону, и Леда, настороженно скрестив на груди руки.
Анна подняла листок и показала рисунок Дрону. Тот молча кивнул.
– Федя, какой замечательный рисунок. А кого ты рисовал?
– Это моя настоящая семья. Только я ещё не закончил рисовать. Я там ещё детей дорисую: братика и двух сестричек.
– А это кто? – ткнула Анна пальцем в крайнюю фигуру.
– Это – Васька – перевёртыш. Правда, смешное имя? А рядом дед Степан и баба Катя. Вот это маманя и Дрозд, а вот это – Птица Говорун. Я придумал их – как будто они моя семья. Я здесь тоже есть. Только меня не видно – я фотографирую.
Анна придвинула табурет и снова села.
– Федя, а ты не стал бы возражать, если бы мы тебя пригласили в гости? Как ты думаешь, тебя отпустят у нас погостить?
– Согласен-то я, согласен, только как вы меня до райцентра повезёте?
– А мы на машине приехали.
– Ух ты! Я никогда на машине не катался, только в окно видел.
В сенях загремело упавшее ведро, послышалась перепалка голосов, и в избу вошли женщина и мальчик. Анна встала им навстречу.
– О, да у нас гости? А вроде я вас не знаю.
– Мы из райцентра, из отдела попечительства, – немного слукавила Анна, – мы приехали навестить Фёдора Лескова. И предложить вам место для него в районном пансионате.
– Энто, зачем энто? Ему и дома неплохо. Сыт, одет, учительница к нему ходит, занимается. И вообще, он ни в чём не нуждается. Пенсию на него получаем, как опекуны.
– Пенсия, как и статус опекунства, остаётся за вами. А Фёдора мы забираем, с вашего разрешения. Из официальных бумаг нам нужна только его медицинская карта, свидетельство о рождении и перевод из школы.
Услышав, что пенсию не забирают, хозяйка подобрела.
– Ну, коли так, то почему и нет. Подлечите. Может, и на ноги поставите. Когда его собираетесь забирать?
– Да, вот, сейчас и заберём. Собирайте, пока, его вещи, а мы заедем в школу и в медпункт. Где он у вас, кстати?
– Медпункта уже пять лет нет. В Рочегду ходим по болезни. А карты на детей в школе лежат, у директрисы. – Колька, вытащи там, какие учебники-то учительница Федьке оставила.
Мальчик, стесняясь посторонних, прошёл к окну и собрал с него потрёпанные книжки. Женщина тем временем покидала в целлофановый пакет пару несвежих рубашек, трусы и рваные носочки.
– Вот, – протянула она смущённо, – ему ведь инвалиду-то, много и не надо. – А пальто, брючки, сапожки?
– Не, этого у него нет – зачем? Всё равно целыми днями дома у печки сидит.
– Дайте хоть одеяло. Как мы его понесём по морозной улице?
– Сейчас на чердак схожу. Там парусина вроде была.
– Не надо, – Дрон стянул с себя куртку, и они с Анной кое-как закутали в неё мальчика.
– Хорошо, что я маленький, да?
– Хорошо, – отозвалась Анна, еле сдерживая слёзы.
Она достала из сумочки ручку, вырвала из альбома лист и попросила опекуншу написать расписку о том, что та даёт разрешение на лечение своего подопечного и поручает его педагогу высшей категории Жихаревой Анне Степановне. Дата-подпись. Анна обернулась, отыскала глазами скомканный рисунок и сунула его в сумку.
Наскоро попрощавшись с нелюбезной хозяйкой, они почти бегом направились к машине. Дрон включил печку, Анна достала из багажника дорожный плед, но Федя всё равно замёрз. Хоть он и старался не показывать вида, его била крупная дрожь. Послушно поднимая ручки, он поворачивался с боку на бок, когда Анна подтыкала ему за спину плед, опасливо молчал, терпеливо перенося холод и застенчиво улыбался своим замызганным трусикам, моля какого-то, неведомого ему бога, чтобы эти двое не передумали, и не высадили его из машины обратно, на опостылевший топчанчик.
Укутав мальчика, Анна перебралась на переднее сиденье и уже не сдерживала стоявшие в горле слёзы.
– Как так? Разве можно так обращаться с беззащитным человечком?
Дрон хмурился. И нарочито грубым голосом кидал короткие вопросы:
– К школе? С этим что делать будем? – ткнул он пальцем в куцый мешок с Федиными пожитками.
– В топку, – коротко кинула в ответ Анна.
Федя втянул голову в плечи: эти двое сердятся. И понимая, что причина тут только одна – он, совсем вжался в угол сиденья, стараясь быть как можно незаметней.
Дрон подогнал машину к самому крыльцу школы. Анна, не оглядываясь, выскочила, и, отбив чечётку по ступеням крыльца, скрылась за дверями. Вскоре она показалась с серой папкой в руках.
– Всё. Поехали отсюда.
К дому подъехали около четырёх. Короткий декабрьский день заканчивал свою световую жизнь. Мухтар залаял, оповещая об их появлении, и все домочадцы высыпали на крыльцо.
Дрон первый вышел из машины. Бросил на землю пакет с Федиными пожитками. Взял маленькое тельце на руки. Мальчик доверчиво прижался к его груди.
– Вот, мы и приехали.
И стал подниматься на крыльцо. Анна молча шла следом.
Зайдя в избу, Дрон остановился посреди комнаты, не зная, куда опустить свою ношу. Анна поняла его растерянность, придвинула стул бабы Оли, и Дрон опустил на него мальчика.
– Знакомьтесь, это – Федюшка. Он согласился погостить у нас. Федюшка, а это…
– Я знаю: это баба Катя, это дед Степан, вы… вы Васька – перевёртыш, а вы – Птица Говорун, – показывал мальчик пальцем, называя по именам присутствующих.
Все удивлённо посмотрели на Анну, и она, порывшись, вынула из сумки мятый рисунок.
– Именно так он всех вас и назвал, когда я попросила рассказать, кого он нарисовал.
– Это моя семья, которую я придумал. Вернее, не придумал, а во сне увидел. Только если скажу, что во сне, все смеяться будут, а если придумал – то можно.
В комнате повисло напряжённое молчание, которое прервала Катерина.
– Баня натоплена. Я пойду воду приготовлю, где его одежда?
– Нету у него одежды. Завтра надо будет всё купить.
– Хорошо. После бани и в рубашке можно выйти. Пойдём, малыш.
– Не может он идти. Неходячий он.
– Да того ли ты привезла?
– Того.
– Ладно. После обсудим. Дрон, неси Федюшку в баню.
– Я с тобой, – сообщила Василиса. И Катя возражать не стала.
В предбаннике сняли с мальчика замызганную одежонку и бросили в печь. Усадили на табурет и машинкой «под ноль» сняли скатавшиеся волосы.
– Иди ко мне на ручки, – Василиса обхватила худенькое тельце и вошла в сухой жар бани.
Федюшку уложили на простынке на полок и оставили греться, а сами наливали в тазы воду, напевно мурлыча не то колыбельную, не то заговор какой. Во всяком случае, до того беспокойно вертевший головой Федюшка, успокоился.
После его мыли в четыре руки, заговаривая водицей, прощупывая тоненькие косточки, кружа ладонями над стриженой головушкой. И опять обливали водицей, настоянной на травах, а после вытирали горячим полотенцем, и, обрядив в Катину сорочку, завернули в плед. Так и вынесли к ожидавшему на завалинке Дрону.
Оставшись одни, женщины достали вёдра и принялись намывать баню. Дресвой начищали полок и под полком, выгоняя прочь смытую воду через щель в полу. Сняли с печи приготовленный можжевеловый отвар и, напевно произнося слова очищения, окропили им все углы, полок и лавки, тазы и кадушки и, конечно, печь. Закончив уборку, ополоснулись и, сев отдыхать в предбаннике, стали делиться увиденным:
– Что скажешь, Василиса?
– Хороший мальчик. Здоровенький. Как жеребёночек стреноженный: своего часа дожидается. Месяца за четыре-пять снимем путы и поставим на ноги. Жалко, что баба Оля ушла в Навь. Она бы быстрей поставила.
– Я тоже особых повреждений не увидела. Люди его больше покалечили, чем мороз.
– Это да. К бессердечным людям попал малыш. Ну, да, выправится.
Дома их ждали с нетерпением. И только они переступили порог, закидали вопросами.
– Федюшка-то где?
– Спит. Дрон и до дома донести не успел, как заснул. Расскажите, каков он.
– Хороший мальчик. Сильный воин из него выйдет. Стреножили его до поры. Месяца за четыре выправим… Чайку бы.
И началась суета возле стола. Все обрадованно загалдели, сели за стол как на празднике.
– Ну, с почином нас! Молодец, Анна!
– Надо бы Федюшкин рисунок в рамку прибрать.
Глава 12
Перед самыми новогодними праздниками Анна принесла рисунки ещё двух детей. Эти дети были совсем близко – в детдоме за рекой. Надо было на них посмотреть. И Анна организовала поездку. Пригласила детей из художественной школы, нашла спонсоров для покупки игрушек и сладостей, усадила всех в автобус и, в самый канун Нового года, привезла их в посёлок, где располагался детский дом. Василиса напросилась в помощники.
Детдомовские дети с опаской смотрели на гостей из райцентра, но положение спасла Василиса – она села за пианино и стала наигрывать джазовые импровизации. Дети столпились вокруг неё, Дрон стал притопывать и отбивать такт, Анна подхватила, и вот уже все дружно хлопали и пританцовывали под заразительные ритмы.
Когда Василиса закончила играть, в зале не осталось чужих – все были своими – они же вместе слушали джаз.
А потом водили хороводы и играли возле ёлки. Анины помощницы развесили рисунки, цепляя их бельевыми прищепками к натянутым верёвкам. Ребята рассматривали их и голосовали, прикрепляя к тем, что понравились, снежинки. Это тоже была игра, в конце которой Ольга Альбертовна объявила имена двух мальчиков -победителей:
– В конкурсе рисунка победителем объявляется Власов Денис. Вот его рисунок, и Матвей Третьяк. Мы просим ребят выйти для получения призов.
Анна во все глаза смотрела на мальчиков, чьи рисунки привлекли её внимание.
Матвей выскочил на середину зала первым и волчком закружился вокруг Ольги.
– А я ещё стихи новогодние знаю. Хотите, расскажу? – «Этот праздник любит каждый, этот праздник каждый ждёт, для детей он самый важный, а зовётся – Новый год!»
Ему зааплодировали, и Матвей с удовольствием раскланялся. Этому мальчику явно нравилось внимание публики. Подарок он принял, поблагодарил, а когда вернулся на место, тут же передал его сидящей рядом девочке.
Денис вышел, не смущаясь публики, но его явно тяготило внимание к себе. Стихи читать отказался, подарок принял, вежливо поблагодарив.
«Мальчик с хорошим экстерьером. Непростой мальчик, – подумала Анна. – Как же мне узнать, наши ли это дети».
Вопрос решила Василиса. Она вышла на середину зала и, ещё не успела ничего произнести, как дети захлопали. Она им нравилась.
– Дети, давайте показывать новогодние фокусы, – предложила она.
Дети опять захлопали и постарались придвинуться к Василисе поближе. Откуда-то из складок своей длинной зелёной юбки она извлекла баночку мыльных пузырей, открыла крышку и дунула. В воздух взвилось множество радужных шаров. Дети запрыгали, пытаясь до них дотянуться. Поднялся жуткий шум, в котором Василиса блаженствовала. Похоже, вся эта неразбериха доставляла ей большое удовольствие.
Когда последний пузырь простился с короткой жизнью, Василиса снова опустила рамочку в мыльный раствор, но доставать не стала, а предложила, застывшим в ожидании детям поколдовать:
– Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь: наколдуем пузыри цвета моей юбки?
– Да, да, – восторженно кричали дети.
– Раз-два-три – полетели пузыри. И пузыри действительно полетели исключительно зелёного цвета. Дети прыгали, дули на свои зелёные пузыри, не давая им приземляться.
– А теперь, пусть наши пузыри будут похожи на кошек. Колдуй баба, колдуй дед, колдуй серенький медведь.
Василиса дунула и из рамки в зал выпрыгнули две радужные кошки. Дети опять восторженно захлопали, а Аня с Василисой многозначительно переглянулись.
– Чьи это кошки? – продолжала играть Василиса. И в воздух взлетело множество рук: «мои, мои, мои, мои».
– Смотрите-ка, как кошки рады вас видеть. А кого они рады видеть больше всех? Ну-ка, дети, садитесь на пол и зовите кошек: кис-кис-кис. Дети тут же уселись, и кошки поплыли у них над головами.
Одна кошка плавно проплыла по залу, но как только приблизилась к волчком крутящемуся Матвею, тут же лопнула и бесследно исчезла. Вторая кошка как будто наткнулась на невидимую стену и не летела дальше второго ряда стульев. Она повисла над головами детей, затем медленно, широким полукругом развернулась и поплыла по направлению к ёлке. Там она ткнулась носом в колючую ветку и разлетелась миллионом радужных брызг. Денис с последнего ряда спокойно наблюдал за происходящим.
Чтобы не заострять внимание на погибших кошках, Василиса подскочила к пианино и завершила вечер замечательной песенкой про утят: «На шагающих утят быть похожими хотят, быть похожими хотят не зря, не зря».
– Уф, а Дениска-то непростой паренёк, – подытожила она вечер, вырвавшись из плена не хотевших отпускать её детей.
Рабочий день уже давно закончился, но Александра Петровна всё никак не могла оторваться от бумаг, бесформенной кипой заваливших её стол: выписки из личных дел, медицинские карты, сводки по детским домам за месяц и за прошлый год.
– Да кто ж клепает-то весь этот мусор? – в который уже раз в отчаянье бормотала заведующая, – и кто в силах разобрать весь этот бумажный водоворот… Боженьки, дайте мне терпения…
В полутёмный кабинет, освещённый настольной лампой под тёмно-голубым абажуром, заглянула голова с аккуратной укладкой:
– Александра Петровна, я в ночь заступила. Может вам чего помочь? Уж который вечер над бумагами этими сидите, а кипа вроде и не убывает вовсе.
– Здравствуй, Алевтина. Верно – не убывает. Да и как ей убывать, если я бумажки эти проклятые перебираю-перебираю, с места на место перекладываю, а где их место никак не пойму. Ты детей уложила?
– Да. Сказку дочитали и угомонились. Вы не переживайте, Александра Петровна, нянечка в спальне осталась. Бродит между кроватками как… – Алевтина запнулась, – как бабка-ёжка… и чего это малышня её не боится, и даже наоборот любит, как родную.
– Хороший она человек. Детки чувствуют вот и тянутся к ней.
– Старая ворчунья – вот она кто. Слова ласкового от неё не услышишь… только: бу-бу-бу, бу-бу-бу… Ты тут стараешься, ластишься к ним, сюсюкаешь, а они, чуть что, к ёжке в подол бегут, – обиженно поджала губы Алевтина.
– Ты, Алевтина, будешь хорошим педагогом: ты много училась, много знаешь. Сейчас вот институт закончишь, и мы тебя в методисты переведём. Ты всю учебную программу нам по полочкам разложишь и начальству наши педагогические планы красиво подашь.
Алевтина просияла от такой похвалы.
– Только, знаешь, талантливый педагог и талантливый воспитатель – это не одно и то же. Так что не обижай Егоровну. Она тебе в подмётки не годится по части педагогики, а ты ей по душевности. А то, что пришла помочь – ценю! Сбегай-ка на кухню, завари чайку, да посмотри, может от ужина какие крохи остались: перекусим и попробуем разложить по полочкам этот бедлам.
«Бедлам этот» образовался вследствие прочтения письма, пришедшего из райцентра. И сказано было в том письме, что по распоряжению ещё более высокого начальства ничего не решающее, а только передающее распоряжения местное начальство, приказывает расформировать, то бишь, ликвидировать, до начала следующего учебного года Пяндский и Рочегодский детские дома. Для этого необходимо подготовить документы на детей, а по определению точной даты расформирования, и самих детей к переезду на новое место пребывания.
Александра Петровна, пока, приказ этот не озвучивала, не баламутила гнездо. Сначала самой надо было свыкнуться с этой безысходной бедой. Как-то осознать неизбежность краха.
«Что ж за нелюди-то там сидят? Так вот с кондачка взяли, да и прикрыли по району два детских дома. Детишек от места, от родных людей оторвут, отправят в неизвестность. Людей без работы оставят… с таким трудом выстроенные отношения будут порваны в одночасье… Боженьки, да что же это!» Решила: начну с бумажек.
Алевтина протиснулась в кабинет с большим подносом, сервированным двумя кружками жиденького чая и горкой заветревшихся оладушек, оставшихся от ужина. В кармане у неё была припрятана горстка карамелек «гусиные лапки» – из дома притащила и теперь угощала ими заведующую. За чаем поболтали «ни о чём». Александра поинтересовалась, когда сессия, Алевтина пересказала пару поселковых сплетен.
– Ну, давай, помощница, приступим.
– А что делать-то?
– Займись медицинскими картами. Завтра Ирина Константиновна приедет, так ты разложи карты по годам рождения. А я разложу личные дела.
Потихоньку-полегоньку дело начало сдвигаться с мёртвой точки. Этому, конечно, способствовала Алевтина. Она не останавливалась ежеминутно, чтобы перелистать взятую в руки медицинскую карту ребёнка. Ей было неинтересно, в каком году он или она переболели ветрянкой, сколько раз за прошлый год Ирина Константиновна назначала прогревание или закаливание. Она просто считывала, даже не имя ребёнка, а год его рождения. И поэтому на стеллаже, скоренько выстроились аккуратные рядочки: верхние полки заняли старшие дети, нижние – младшие.
Алевтина собой гордилась: вот ведь стоило ей прийти, и в кабинете заведующей тут же образовался порядок. И чего было сидеть над этими картами столько ночей подряд? Раз – и готово: всё по полочкам. Сейчас ещё реестр составлю и к утру распечатаю. То-то обрадуется…
Александра Петровна оглядела стеллаж, провела пальцем по корешкам рядочком стоящих детских историй. «Да, хорошо, ровненько… вот и детишек наших так построят и уведут».
– Александра Петровна, может, и личные дела переберём сегодня. Реестр на них составим.
– Нет, Аля, устала я. Давай на завтра отложим. Домой пойду, поздно уже.
«А я вот нисколько не устала. Молодые должны на такой должности быть. Те, у кого сил и энергии много. Годок ещё потерплю, получу диплом, поработаю методистом при нашей Александре и в район. Буду там карьеру делать. А что, вон сколько у меня энергии и знаний. Александра сама сказала, что я педагог хоть куда».
«Ох, Алька, хлебнём мы с тобой горя, коли осуществятся твои мечты, – думала Александра Петровна, читая мысли Алевтины, – тот ещё бюрократ из тебя будет… из этих… которые детские дома, не глядя, закрывают, сокращая бюджет и безжалостно топчась по человеческим судьбам».
Александра Петровна накинула старенькое пальто, поправила пуховой платок, оглядела кабинет и вышла, погасив лампу. Но пошла она не в сторону выхода, а вглубь дома – к спальне. У дверей остановилась и, затаив дыхание, прислушиваясь. Тихонько потянула ручку двери. Там в глубине мягко освещённой ночником комнаты ютилось сердечко их дома: три десятка ребятишек мирно сопели в своих кроватках, не зная, пока, что ждёт их дальняя дорога, что скоро придётся прощаться и, наверное, навсегда.
– Не рви сердце, Санюшка, – послышался шёпот от печки, – успели мы дать им ниточку путеводную. Не пропадут.
Александра Петровна вгляделась в тёмный силуэт, подошла и присев на кровать, обняла старуху за плечи:
– Ох, Егоровна, малы ведь наши детки-то, а за порогом не праздник, сама знаешь, какие времена пришли. Страшно мне за них.
– Любой матери страшно. На то ты и мать. Бойся да переживай – такая твоя материнская доля. Будь дитя твоё хоть пяти, хоть двадцати пяти лет от роду – сердце за него болеть будет одинаково. Страх, если ты ему позволишь, льдиной придавит – ничего делать не даст. Однако же глаза страшатся, а руки – делают. Потому как к страху тоже уважительно надо. Немного страха вдругорядь и не помешает: охолонуться да подумать, что к чему. Так ведь, дочка? Всё хорошо будет с нашими детками. Иди отдыхай. Завтра хороший день. Гости важные придут – достойно надо встретить.
– Кто это? Вроде никого, кроме Ирины Константиновны не ждём.
– Ступай. День придёт и гостей приведёт.
Александра Петровна вышла на крыльцо. Вдохнула морозный воздух. Хорошо! Люблю зиму! Поплотней запахнула пальто и начала спускаться по промёрзлым ступенькам. Снег под валенками громко заскрипел, и она подняла голову к небу: сколько звёзд!
«Красота-то какая огромная! А я-то какая маленькая…. И беды мои маленькие – „человечешные“, – улыбнулась она словечку маленькой Светы. Вот сяду на „ошлядку“ и ускачу от них далеко-далеко: за синие моря, за густые леса, за высокие горы».
И как-то сразу отлегло от сердца, захотелось улыбнуться, а ещё захотелось развернуться и побежать обратно. Проскользнуть потихоньку в мирно сопящую спаленку, приткнуться к сухому боку Егоровны, и проспать под присмотром мудрой старухи до утра. Еле сдержалась, чтобы тут же не осуществить свою странную прихоть. Но она только оглянулась на усадьбу и быстро-быстро засеменила прочь.
На следующее утро всё шло своим чередом. Дети завтракали и расходились по классным комнатам. Воспитатели готовились к первому занятию. В музыкальном зале под жёсткими пальцами Зои Францевны из последних сил гремело старенькое пианино.
Александра Петровна скинула на вешалку пальто, мимолётно взглянула в зеркало, поправила выбившуюся прядь, со стола подхватила пухлый блокнот и пошла на обход: старт на кухне, финиш в методическом кабинете.
Короткий зимний день. Обыденные хлопоты. Вот к калитке подъехал УАЗик – это дежурный визит патронажного педиатра. Вот сани подкатили к заднему крыльцу – привезли продукты. Через час приедет совхозный автобус – привезут флягу молока и ведро творога. Прачки вышли на задний двор – развесить простыни. Пар поднимается в морозное небо, и простыни мгновенно превращаются в негнущиеся листы фанеры… и так вкусно пахнут морозом.
«Я жду. Чего я жду? Я жду обещанных Егоровной важных гостей. Весь день жду, а ведь нет повода для ожидания… хм… Егоровна сказала… да мало ли… сама знаешь – не мало. Раз Егоровна сказала – жди».
И гости прибыли. Правда, Александра не сразу поняла, что весь день она ждала именно их.
После обеда, когда детей уже уложили на дневной сон, в дверь поскрёбся здоровенный детина, лет тридцати пяти от роду. Пришлый. Когда-то приехал в эти края за заработком, но в первую же зиму покалечился на лесоповале и теперь хромал.
В лес его больше не брали, ну вот он и прибился к детскому дому: зимой снег разгребает, летом двор прибирает; подкрасить или приколотить – это всё к Миреку. Мало ли работы мужику по хозяйству.
– Петровна, тут пришли – тебя спрашивают.
– Так зови, чего в дверях держишь.
Мирек посторонился, пропуская вперёд мужчину и женщину в лыжных костюмах. Ещё не оттаяли кристаллики льда в бороде мужчины и в волосах женщины.
– Здравствуй, Александра Петровна.
– О, какие люди! Здравствуйте, здравствуйте. Не часто вас увидишь в наших краях. Проходите к печке. Похоже, вы давно из дома.
– Да часа полтора, не больше. Но морозец сегодня хороший, – улыбнулась женщина.
– Мирек, сходи на кухню, пусть нам чаю горячего принесут. Скажи: гости у меня.
– Александра Петровна, собственно, мы не в гости, мы по делу пришли: посоветоваться насчёт опекунства.
– Вот как?
Александра внимательно посмотрела на сидящую в её кабинете пару. Вот, значит, кто они – мои важные гости.
Она знала этих людей всю жизнь, была всего на несколько лет их старше. Это хорошие люди. Немного замкнутые, но хорошие. Когда она, после окончания института, вернулась домой и стала работать учительницей, ей довелось преподавать в их классе математику. Они в тот год заканчивали школу и уехали учиться в город: Анна поступила в пединститут в Ленинграде, а Андрей учился, кажется, в АЛТИ. Вернувшись, Анна сама стала преподавать в Борецкой восьмилетке. А после закрытия школы она не приняла предложение перевестись в район и подала на расчёт. Уговоры не смогли её переубедить. Она заперлась в почти обезлюдевшей к тому времени, Панице и стала вести немудрёное хозяйство родительского дома.
– О каких детях речь? Вас кто-то конкретный интересует?
– Денис и Матвей. Мы можем с ними поговорить?
Глава 13
Больше из конкурса ничего не удалось выжать. Не помогли ни газета, ни телевидение. И после новогодних каникул Леда улетела на Соловки.
Анна занялась документами по опекунству над Дэном. Второго мальчика отсеяли уже в ходе тестового задания. У него не оказалось магических способностей.
Катерина с Василисой неотлучно находились возле Федюшки. За свою маленькую жизнь он ни разу не получал столько любви. Радость и сомнения чередовались в нём, не давая привыкнуть к мысли, что теперь с ним всё будет хорошо.
В первый день после приезда Федюшка проснулся, когда уже рассвело. Он открыл глаза, увидел незнакомую комнату и замер, вспоминая, где он.
«Чисто и тепло. А ещё пить хочется и в туалет».
Дверь тихонько скрипнула, и в комнату вошла женщина с серебряными волосами, короной уложенными вокруг головы.
– Привет, дорогой. Помнишь меня?
– Привет. Да, помню. Ты Васька. Значит, я всё ещё сплю. Но скоро я проснусь, потому что хочу в туалет и пить. А почему ты у меня Васька? Ты что, превращаешься в кота?
– Нет, в кота я не превращаюсь. Я волчица. При случае – лиса. А вот в кошку, пока, не получается. В кошку – это высший пилотаж. А Васька я потому, что я Василиса, – и подумав немного, добавила, – Премудрая. И Васькой меня называют только самые близкие люди.
– Значит, я самый близкий?
– Посмотрим. Давай руки, пора вставать.
Василиса подхватила невесомое тельце и усадила на стул туалета.
– О господи, вот худоба-то, – двумя пальцами потрясла она Федюшкино запястье, – ну, ничего, откормим на кашках и молоке. Любишь молоко?
– Да. Но его можно есть один раз в неделю, а то растолстеешь.
– Что за глупости, откуда ты это взял?
– Тётя Лена так говорит. Мы всегда молоко по средам пьём. А в другие дни продаём соседям.
– Понятно… Будем одеваться?
Мальчик смущённо поёрзал.
– Ладно, сиди, не ёрзай. Я за твоей одеждой схожу.
– А её Мам Аня в печку выкинула.
– Кто выкинул?
– МамАня.
Василиса расхохоталась.
– Да я погляжу, ты тоже мастак давать людям имена. Не переживай, баКатя, – хихикнула Василиса, – тебе новую одежду сшила. Сейчас принесу.
Она вышла, а Федюшка стал рассматривать комнату, попутно обдумывая слова Василисы. Комната небольшая. И мебели немного. Чисто и уютно. За окном деревенская улица, дальше – огороды и лес.
Вошла Василиса с перекинутой через руку одеждой и прервала его обследование:
– Завтрак ты проспал. До обеда ещё далеко. Не возражаешь, если мы тебя покормим картошкой с молоком? Ну, я так и думала. Всё это она говорила, перенося мальчика на кровать, стягивая Катину рубашку и натягивая, перешитые на маленького человечка, вещи Степана.
– Ну, красавец! – оценила она результат своих манипуляций, – пойдём, пусть все похвалят.
– Погоди, Василиса. Я спросить хочу.
– Ну, спрашивай.
– А больно в зверя превращаться?
– Нет. Но правильно это делать надо уметь, а то одичаешь, и зверь быстро вытеснит из тебя человека. По-научному это называется «контролируемая териантропия».
– Ты долго училась?
– Правильно перевоплощаться – долго.
– Научи меня правильно.
– Посмотрим.
Она подхватила Федюшку на руки, он обхватил её за шею, так они и вошли в столовую.
За переборкой хлопотала над обедом Катерина.
– БаКатя, зацени красавца!
Катерина поцеловала мальчику руку.
– Как тебе спалось на новом месте? Какие сны видел?
– Я не видел снов. Просто проснулся в другом месте. И оно оказалось настоящим.
– Ну и хорошо. Садитесь, молока налью. Козьего. Любишь козье молоко?
Собравшись лететь на Соловки, Леда не чувствовала никакого беспокойства.
Это был обычный рабочий визит. Накануне она накидала на листке план доклада.:
«От графика не отстаём. Семья прошла инициацию. Родовая память активирована. Тестовые задания прошли успешно. Применение древней магии в современной жизни не вызвало перекосов: семья умело перекладывает древние знания на текущее время. Поиск детей ведётся активно. За месяц обнаружили двоих: один уже в доме, второй – на подходе. Есть небольшой запас времени».
«Какой бодренький рапорток получился. Всё как по маслу. Что-то тут не так? Однозначно, что-то упускаю. Не хочу обманываться», – сердилась Леда, не понимая, в чём подвох.
– Как правильно? бесишь… я не понимаю… Мне срочно надо поговорить. Она сняла защиту и позвала. Через несколько минут в комнату, одна за другой, вошли ведьмы Паницы. Леда показала им рапорт.
– Не понимаю, в чём подвох, но, похоже, что и второй детдомовский ребёнок не наш.
– Дела. Кто же он? Ты же видела результаты вводного теста – он его прошёл.
– Я, кажется, знаю кто он. Ещё тогда, на празднике, он мне кого-то напоминал, но не могла вспомнить кого… как будто что-то давно забытое… Но очень хотелось поскорей найти, поэтому я пропустила. Простите, – призналась Анна.
– Да, ну же, не тяни.
– Дэн экстерьером сильно напоминает слободских. Вам не кажется?
– О боги! такое очевидное сходство, и никому не пришло в голову! Как можно было не узнать слободского ребёнка?
– Да никому и правда, в голову не могло прийти, что представителя этого рода можно встретить среди сирот. Негритянок и тот вызвал бы меньше вопросов. Кого угодно, правда, кого угодно – но не хибинца.
****
Много веков тому назад в среднем течении Северной Двины появилось никому не ведомое племя. Очень красивые люди витрувианского типа: все, как один пропорционально сложенные, высокие, стройные, голубоглазые альбиносы.
Из того немногого, что о них знали, было лишь то, что они пришли с Хибин, из долины возле гудящей горы Юдычвумчорр.
Чтобы добраться до Северной Двины они прошли полторы тысячи километров. Шли семь лет.
Почему они оставили пограничную службу, зачем ушли из родных мест так далеко на восток и почему шли так долго – этого никто не знал.
По договору с шаманами долины странникам отвели бросовые земли, расположенные в узком перешейке между песчаными пляжами правого берега Двины и бескрайними топями Великого Велесова болота. Хибинцы основали своё поселение в сосновом бору на самом берегу реки и называли его Слободой. С реки оно выглядело как цитадель. Никому из местных не разрешалось селиться, торговать или промышлять на их землях. И они никогда не женились и не выдавали своих женщин замуж за людей из других поселений долины.
За всю историю договор ни разу не нарушался. И потому для всех они до сих пор остаются таинственными чужаками.
****
– Но, он же не альбинос, как все они. Он тёмно-русый.
– Видимо, поэтому и оказался в детском доме… А не пропадала ли в последние годы в их краях молодая ведьма?
– Нет. У них всё тихо. Они не любят привлекать к себе внимание. Хотя несколько лет назад, у них там был пожар. Медпункт сгорел, и фельдшерица погибла. Но, она вроде пришлая была: не то с Корбалы, не то с Прилука.
– То-то ко мне слободские жёнки в последнее время зачастили.
– Мммм… значит он полукровка. И что мы с этой новостью делать будем?
– Надо что-то делать. Мы уже документы на опекунство подали. Через неделю надо забирать мальчишку у Александры Петровны. И тут я такая красавица: «не надо, передумала».
– Так ведь и чужака нам тут не надо. Не в бирюльки играем.
– А может, всё-таки рискнуть и привезти мальчишку в дом. Даже если не наш, пусть наши ребята на нём приёмы отрабатывают.
– Это – оо-очень сильно рискнуть. Он не простой, видела бы ты, как он на празднике отводил от себя. Похоже, у него очень неплохие природные данные: по чуйке нас вычислил и закрылся от Василисиных кошек.
– М-да, достанется кому-то сильный ученик.
– Надо со Степаном посоветоваться.
– Поговори с ним, конечно. Может, найдётся решение. Но завтра мне придётся об этом рассказать главе Совета.
Глава 14
В середине января день стал прибывать. И по капельке, по воробьиному скоку свет медленно, но верно отвоёвывал время у тьмы.
Степан стал вывозить Федюшку на прогулку. Заботливо укутывал, упаковывал маленькое тельце в тулуп, на голову нахлобучивал цигейковую ушанку с кокардой – ту, что осталась от службы в лесничестве. И всё это крест накрест перевязывал шерстяной Катерининой шалью.
– Получился из мальчика меховой куль, – смеялась Василиса, добавляя к убранству последний штрих – подтыкала за шаль салфетку, чтобы легче дышалось на морозном воздухе.
– Куда вы сегодня отправитесь?
– Куда сегодня отправимся?
– В лес! – радостно кричал из куля Федюшка.
– В лес, – подтверждал Степан. Одевал снегоходы, запрягался в упряжку и санки трогались.
Катерина бегала по окнам, ревниво высматривая отправившихся на прогулку мужичков.
– Вот застудит мальца, и вся наша работа насмарку, – притворно сердитым голосом ворчала она.
– Не застудит. Пусть. У Степана внук. У Федюшки дед. Им хорошо вместе.
– Забудет платок перевернуть за разговорами или, не дай-то бог, на пень налетят санки.
– Катерина, пойдём обед готовить.
Федюшка ни разу не был в лесу. Поэтому, когда дед предлагал ему выбирать, где гулять, он всегда выбирал лес. Реку не любил, хоть они с дедом и здо?рово катались с горки, умостившись вдвоём на санках-чунках.
– Знаешь Федюшка сказку, про замороженные песни?
– Нет, деда, расскажи.
– Когда мы спать укладываться будем, ты мне напомни.
– И ты, деда, мне напомни, я тебе тоже расскажу сказку про девочку, которая к нам идёт.
– Сам придумал? – насторожился Степан.
– Нет, ночью кино про неё смотрел.
– Договорились. А пока, посиди-ка тут, я веток наломаю на помело. Завтра видишь баба Катя грозилась шанег напечь.
– Люблю шанежки с молоком.
– То-то. Значит, должны помело принести.
Вечером за ужином они напомнили друг другу про обещание рассказывать сказки.
– Ты первым рассказывай, а опосля уж я. А Василиса скажет, чья сказка лучше, – предложил Степан.
– Только у меня не сказка, у меня кино.
– Всё равно: кино так кино. Главное, чтобы интересно было.
– Ну, тогда слушайте. Маленькая девочка сидит каждый вечер на подоконнике и слушает музыку звёзд. Музыку слышит только она. Ни мама, ни папа её не слышат. И думают они, что девочка заболела.
И вот стали папа с мамой водить её к разным врачам. А врачи им и говорили, что девочка заболела. Только каждый говорил, что она заболела той болезнью, про которую знает врач. А врачей было много и болезней тоже стало много. И папа устал от этих разговоров. А когда он устал, он стал сердиться и кричать на маму, а мама плакала и тоже кричала на папу. И оба они просили девочку быть большой и разумной и больше не болеть. Девочка соглашалась, чтобы их не расстраивать, но всё равно была маленькой и снова залезала на подоконник слушать звёзды.
И однажды она услышала, как её зовёт змейка Юша. Змейка прошептала ей, что она её слышит, а потом стала звать: «де-е-ти-и, и-и-ди-и-те до-о-мо-ой». Девочка обрадовалась, что Юша её зовёт домой, и стала собираться в дорогу.
Своего мишку она очень любила и положила в рюкзачок. А потом она пошла прощаться с этими шумными папой и мамой. Она сказала им, что её зовёт домой звёздная змейка Юша и ей пора уходить.
Вот только что родители орали и вдруг замерли. И мама расплакалась и кинулась к папе, и он её обнял. Так они и стояли, как камень, только смотрели на эту странную, совсем незнакомую им девочку. Ну вот совсем-совсем непохожую на их девочку.
А она уже с ними попрощалась и пошла. И теперь она идёт по городу. Но там много фонарей и звёзд совсем не видно. Я-то знаю, что девочке надо уйти с освещённых улиц, и тогда она снова увидит звёзды и узнает, как нас найти. Но я так и не смог ей этого сказать, потому что наступило утро и кино погасло. Всё. Конец. Теперь деда, твоя очередь рассказывать.
– Это, да. Только ты, мой дорогой, ещё не выпил молоко. А баба Катя вон, стоит и ждёт.
Катерина протянула кружку разогретого молока с мёдом, и Федюшка стал пить маленькими глоточками. И глаза у него сами собой стали закрываться. Он зевнул и повалился на подушку.
– Деда, а давай завтра сказки рассказывать.
– Давай, мой хороший.
Катерина укрыла малыша одеялом и поцеловала в макушку.
– Спи, мой золотой. Добрых тебе снов.
Никто в комнате не сомневался, что эта сказка про их девочку. Но про какой город говорил Федюшка?
Анна вошла в комнату:
– Что-то случилось?
– Федюшка кино рассказал про звёздную девочку. Очень похоже, что наша девочка.
– Новости… Надо включить телевизор… В девять Архангельск будет…
Если бы из этих несвязных фраз можно было понять, что происходит.
Она решительно взяла Василису под локоть и поволокла в кухню.
– Рассказывай давай, всё по порядку.
Новости ничего не дали – не было никаких сообщений о пропавшей или найденной девочке.
– Надо дожидаться прихода Леды и запускать временную петлю, чтобы вернуться во вчерашнее утро.
– Что нам это даст?
– Время. Девочка вышла из дома сегодня вечером и идёт из города.
– Почему ты решила, что сегодня, может быть вчера или завтра, или месяц назад.
– Федюшкины сны про будущее, а не прошлое. Если он видел сон вчера значит, это про сегодня.
– Или завтра.
– Наверняка в его сне есть указание на время.
– Нету там никакого времени. Для маленьких детей линейное время не существует. Поэтому, даже если бы мы что-то узнали о времени в Федюшкином сне, это бы ничего не дало.
– Я думаю, надо устанавливать зеркала. Попробуем через них увидеть. Мы всего лишь должны поймать в эфире фразу: «звёздная змейка Юша». И увидеть, кто и где её произносит. А уж потом, если понадобится, запустить петлю времени.
– Ну, тогда я пошёл за листами? – Дрон стал натягивать валенки.
– Подожди, вдвоём сподручней.
– А где их поставить? Мы зимой ими ни разу не пользовались.
– Давай в летней избе.
– Так, там не топлено.
– Вот и хорошо. Если не будет большого перепада температур, можно уже сегодня сходить в зазеркалье.
– Ладно, несите листы в летнюю избу.
– А кто пойдёт?
– Игнатьич, наверно. Ему же кино показывали. Идеально было бы, конечно, Федюшку запустить…
– Давай сегодня попробуем отправить Игнатовича. Ну а уж если не получится, тогда завтра зеркала перенесём в тёплую избу и отправим малыша.
В центре спирали установленных листов поставили стул. В углу, на столе зажгли свечи.
Степан долго устраивался, скрипел стулом, сопел, бормотал, наконец, угомонился. Втянул в себя побольше воздуха так будто готовился к погружению, и закрыл глаза. «Звёздная змейка Юша, отделяющая своим телом Правь от Яви и Явь от Нави, где же мне тебя искать».
Сначала под веками было темно, потом в уголке правого глаза промелькнуло движение. Ещё через минуту появились очертания зелёных солнц и зернистых спиралей. То и дело на периферии зрения вспыхивали изумрудные искры.
Степан медленно плыл в пространстве, со стороны наблюдая звёздный коловорот.
Но вскоре почувствовал, как его начало затягивать в воронку. Доли минуты он сопротивлялся и всё-таки уступил: всё ускоряясь, и ускоряясь, и ускоряясь, он начал вращаться в водовороте света. Пространство сжималось – сжимая и закручивая его.
И мелькнула мысль: «всё, блин, конец – раздавит, щас нах».
И так же внезапно, как взвился, коловорот выдохнул и ослабил хватку.
Преодолевая боль во всём теле, неимоверным усилием воли Степан распрямился и подался вперёд. Больше всего он сейчас был похож на утопающего, стремящегося к поверхности за спасительным глотком воздуха. Вынырнул, вдохнул, обжигая лёгкие и блаженно расслабившись, начал медленно погружаться обратно в пучину света.
Открыв глаза, он обнаружил, что находится в полутёмной комнате. Огляделся. Похоже, это детская. На подоконнике сидит маленькая девочка лет пяти-шести и во все глаза испуганно смотрит на внезапно появившегося из воздуха дедушку.
Оба опасливо молчали, разглядывая друг друга. Наконец, девочка решила для себя, что дедушка безопасный, и шёпотом поздоровалась:
– Здравствуй. Я тебя не знаю.
– Здравствуй, – также шёпотом ответил ей Степан. – Мы пока, не знакомы, я путешествую в поисках девочки, которая слушает музыку звёзд. Ты её, случайно, не знаешь?
– Знаю. Только мама не разрешает мне об этом говорить другим людям. Потому что они будут думать, что я странная. Как же ты узнал про мой секрет?
– Про то, что на свете есть девочка, которая слушает звёзды, мне рассказал один маленький мальчик. Он сказал мне, что звёздная змейка Юша три раза звала её домой.
– Не три, а два, – поправила его девочка. – Маленький мальчик тоже странный?
– Очень странный. Я уверен, вы подружитесь, – улыбнулся Степан.
– У меня нет друзей, а мне очень хочется иногда с кем-нибудь поиграть.
– Скажешь мне своё имя?
– Злата. То есть, Злата Юрьевна, – поспешно поправилась она, – я почти взрослая. И не делаю глупостей.
– Здравствуй, Злата Юрьевна. А я – Степан Игнатьевич.
– Значит, ты не Дед Мороз? – разочарованно протянула девочка.
– Нет, к сожалению. Но ты можешь звать меня просто дедом.
Они помолчали. Злата отвернулась и стала смотреть в окно.
– Что там, за окном? – спросил Степан, не зная, как продолжить разговор.
Похоже, собеседница у него не слишком разговорчивая.
– Там двор, улица и город.
– Ого, я попал в город? – Степан подошёл к окну, – ого, как высоко.
– А ты точно уверен, что не заблудился? Потому что те, кто путешествуют во сне знают, где они приземлились.
– Не всегда. Видишь, я не знаю. Даже не знаю, какой сегодня день.
– Ты тоже очень странный дедушка. Посмотри на календарь – я каждый день листочки отрываю, как в садике, когда мама меня ещё туда водила.
– Злата Юрьевна, а как называется город за окном?
– Город называется Архангельск. Он стоит на берегу Северной Двины. А ты откуда пришёл?
– Я пришёл из маленькой деревеньки Паница. И тоже стоит на берегу Северной Двины. А теперь послушай меня, Злата Юрьевна и хорошенько запомни…
– Всё. Я вернулся. Ноги затекли, помогите встать. Дрон вошёл в лабиринт и помог разом отяжелевшему Степану подняться. – Чайку бы сейчас. Долго меня не было?
– Минут двадцать. Мы уже начали беспокоиться. Как, успешно?
– Да. Сейчас. Дайте отдышаться. В следующий раз ты, Дрон, пойдёшь. Стар я стал для таких путешествий.
Дрон провёл Степана в столовую зимней избы и уложил на линивку. Женщины захлопотали, накрывая на стол. Катерина подошла к мужу и стала стаскивать с него валенки, вязаную шапочку и рукавицы.
– Замёрз?
– Да не, я «там» в квартире всё время был – не холодно, – пошутил он. – Дрон, я нашёл её. Она в Архангельске. И завтра выйдет из дома после третьего зова. Надо собираться в дорогу. Я велел ей потеплей одеться и рассказал, как нас найти. Но она совсем маленькая. Ей всего пять лет. Поэтому придётся подстраховать.
– Так, подожди. Но зов же был в ноябре, а сейчас середина января.
– Я не знаю. Первый зов она услышала в рождественскую ночь, второй – через день. И третий к ней прилетит завтра.
– По размерности всё сходится вроде: были два подряд: третьего и пятого ноября и ещё один одиннадцатого. Федюшка услышал зов сразу. Детдомовские – через месяц, так что, вполне возможно, что она сигнал уловила только сейчас.
– Может, только сейчас распознала, а уловила раньше. Зов ведь ещё некоторое время будет кружить в эфире над Землёй, пока сам себя не изживёт.
– Эти дети как планеты. Каждый со своей амплитудой. Как они будут слаженно работать при таких разностях величин.
– Как обычно: сложится, если их правильно расставить. На кой чёрт нужны одни головы, когда собираешь человека?
– Ну тоже, верно.
Злату Юрьевну привезли в деревню под утро. Она так крепко спала, что даже не почувствовала, как Дрон перенёс её из машины и уложил на кровать.
Проснулась она около полудня. Низкое январское солнце заглянуло в комнату и тихонько подползло к подушке, на которой спала девочка. Лучики легонько пощекотали ей носик, и она поморщилась, но глаза не открыла. Провела рукой в поисках мишки. Пальчики нащупали игрушку, сжали плюшевую лапу и потянули по одеялу. Обняв дружка, она отвернулась к стенке, прячась от щекочущих лучей. Василиса сидела за рукоделием и из угла наблюдала за пробуждением.
Вот девочка открыла глаза и так же, как Федюшка, с любопытством стала осматривать комнату. Когда взгляд коснулся Василисы, она вскинула маленькие бровки и тихонько спросила:
– Тётя, а ты кто?
– Я Василиса, – помедлила, и как тогда Федюшке, добавила, – Премудрая. А ты, принцесса грёз – Злата?
Девочка хмыкнула. Новое имя ей понравилось.
– А я где?
– Так, в сказке. Не хочешь умыться с дороги. Помнишь, как с мамАней и Дроном сюда приехала?
– Помню.
– Тогда вылезай из-под одеяла, и пойдём умываться, завтракать и знакомиться. Они взялись за руки и пошли в столовую.
– О, а знакомиться – то и не с кем. Все разошлись по делам. – Давай, я тебя помою с дороги, а потом дам молока с шанежкой. Ты поешь и пойдёшь осматривать дом, а обеду все подтянутся, тогда и познакомимся. Согласна?
Василиса помыла её прямо на кухне: посадила в большой таз, потёрла шерстяной рукавичкой и ополоснула из кувшина водой, настоянной на травах, приговаривая: «водица – царица, божья помощница, помогла полям, помоги и нам». Завернула малышку в широкое махровое полотенце и посадила на русскую печку:
– Сиди, сейчас рубашку принесу и носочки.
Анна с Дроном ещё только поехали за девочкой в Архангельск, а Катерина села за машинку и сшила пару фланелевых рубашек. Василиса связала носочки. И вот теперь, наряженная в любовно сделанные вещи, Злата сидела за большим семейным столом и с удовольствием уплетала шанежку, запивая её топлёным молоком.
С утра Степан и Федюшка, как всегда, отправились на свою ежедневную прогулку в лес. Низкое солнце красиво просвечивало бор. Федюшка уже узнавал места и знал, что за поворотом они увидят обожжённую молнией сосну, а поднявшись на пригорок, окажутся на берегу Речки. Потом им надо спуститься в согру: вчера они поставили там петли на зайца – их надо проверить.
– Вчера с мамАней приехала девочка, которая слышит, как поют звёзды, – как бы, между прочим, сказал Степан, но Федюшка насторожился:
– А где она?
– Спит ещё, наверно. Вчера они за полночь приехали.
У Федюшки пропал интерес к прогулке.
– Деда, поедем домой, я замёрз.
– Ты, Федюшка, хитришь. Ты на девочку посмотреть поскорей хочешь. Но, домой мы сейчас не поедем. Нам надо пару сосенок на дранку срубить и петли проверить. В самый раз будет: пока мы работу сделаем, она поспит с дороги. Пусть отдохнёт, она совсем маленькая и тебе придётся о ней позаботиться.
– Вот ещё, заботится, – пробурчал Федюшка, а глазёнки так и засияли.
Больше он про девочку не спрашивал. И, только когда управились с намеченной работой и развернули санки в сторону деревни, Федюшка опять про неё заговорил:
– Деда, а как её зовут?
– Злата Юрьевна.
– Злата Юрьевна? Она что, тётенька?
– Её мама и папа очень хотели, чтобы она была уже тётенькой, и поэтому в семье её звали так.
– Зачем?
– Потому что взрослые отвечают сами за себя.
Когда Степан, окутанный клубами морозного воздуха, с Федюшкой на руках, зашёл в избу, Василиса и Злата Юрьевна сидели за столом и перебирали гречневую крупу, болтая о всяких разностях.
– О, вот и мужички наши из леса пришли. А снег-то, что так плохо отряхнули с ног?
– Айха опять веник от крыльца утащила, а помелом не больно наобиваешь. Принимайте куль, – и Степан протянул Федюшку Василисе.
– Ой, Федюшка, какой ты стал большой да тяжёлый. Давай скорее раздеваться. Замёрз? А у нас гостья. Сейчас знакомиться будем, – тараторила Василиса, будто бы и не замечая смущения обоих детей.
Усадила Федюшку на линивку, стала разматывать шаль, стягивать валеночки. Потрогала ножки: тёплые. А Федюшка уже расстегнул и стягивал тулупчик.
– Василиса, пойдём-ка, поможешь мне на повети, – позвал Степан.
– Злата Юрьевна, ты прибери-ка, дорогая, Федюшкину одежду вон туда, на вешалку, а я сейчас приду.
И скоренько так ретировалась вслед за Степаном.
Оставшись одни, дети некоторое время рассматривали друг друга. Злата Юрьевна слезла со стула, на котором сидела, но осталась стоять на месте, заслонившись столом. Она была так мала, что над столом виднелась только русая макушка и пара больших настороженных серых глаз.
Федюшка делал вид, что возится с резинкой, на которую были пришиты его варежки, но краем глаза всё же наблюдал за гостьей. Молчание затягивалось и первой не выдержала Злата Юрьевна:
– Это ты тот странный мальчик, который увидел меня во сне?
– Я не странный мальчик, я – Федюшка Лесков. А ты девочка-тётенька Злата Юрьевна?
– Василиса меня назвала Злата – принцесса грёз.
– Красивое имя она тебе придумала, – похвалил Федюшка. – Оно из дедушкиной сказки. Наш дед много сказок знает. Будешь с нами слушать его сказки?
– Угу. А ты на прогулку ходил?
– Ага. Мы с дедой каждый день в лес ходим. А ты любишь лес?
– Я никогда не была в лесу.
– Никогда-никогда?
– Никогда-никогда.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71112157) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.