Цветы от Маяковского
Александр Николаевич Сгадов
Романтическая история любви великого поэта Владимира Маяковского к Татьяне Яковлевой заставит найти на полках лирику этого поэта и освежить недочитанные страницы любимого поэта. Вечно живущие образы любви дополнились цветами «от Маяковского»!
Избранные стихотворения, написанные автором за последнее десятилетия, объединены душевностью и умением видеть красоту в любом ее проявлении, будь то пейзаж или человеческие отношения. Прочитав книгу до конца, вы поймете, почему нужно «жить взмахом белого крыла», как советует автор в одном из заключительных произведений сборника.
Александр Сгадов
Цветы от Маяковского
Издательство благодарит художника Александра Отрошко за предоставленное право использовать в оформлении книги его картину
@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ
© А.Н. Сгадов, 2024
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2024
«А я поверил снова в чудеса…»
Меня всегда удивляло, как простые житейские вещи можно излагать так красиво, так концентрированно, находить такие потрясающие ёмкие образы. Как возможно в таких маленьких произведениях передать так много информации? Каждое стихотворение Александра Сгадова – это законченный, лаконичный, потрясающий рассказ, несущий глубокий смысл, иногда не сразу очевидный. К его стихам хочется снова и снова возвращаться, вчитываться ещё и ещё, получая настоящее удовольствие от красоты звучания, созвучия таких простых, но так тщательно подобранных слов.
И каждый раз, после общения с автором понимаешь, как же красив и богат русский язык, и как красив и богат внутренний мир человека, который свои мысли умеет излагать так удивительно точно, который не боится обнажать самые тонкие глубинные струны своей души.
Я горжусь тем, что я знаю этого человека лично, что у меня есть возможность с ним общаться без протокола, не оглядываясь на часы. А как он поёт! Многие его стихи переложены на музыку, потому что в каждом из них есть своя внутренняя гармония. На его концерты собираются полные залы неравнодушных людей, давно наблюдающих за его творчеством.
Я горжусь тем, что я знаком с Александром Сгадовым, человеком, который прошёл Чернобыль, огонь, воду и медные трубы и не сломился под натиском невзгод, а стал только сильнее и цельнее.
Однажды на наших «посиделках», Александр попросил меня сказать несколько слово о новой трилогии лирики, конкретно – о втором томе. Если честно, из меня плохой знаток поэзии. Но жизнь научила меня дорожить дружбой. И я согласился. У меня была возможность ознакомиться с будущей книгой, вторым томом.
Могу сказать, что написано от души. Я зачитался собранными произведениями, не замечая, что это не проза. Прежде я скептически относился к поэзии, считая, что лучше говорить обыденным повседневным языком, чем выражать свои мирские мысли рифмованными предложениями.
Когда не можешь друг без друга
И боль другого – боль твоя…
Как просто и в тоже время замечательно сказано о любви, о наших глубинных чувствах.
Или слова о Карелии:
Ты – вспомнишь это, умирая,
И улыбнёшься красоте…
Без пафоса, чётко и прекрасно выражены мысли автора.
Есть стихотворение «Спаситель», которое явно не лирическое, а скорее патриотическое. Когда я спросил Александра об этом, он ответил, по-моему, верно: «Все наши Победы направлены для Любви и Жизни. Это стихотворение об огромной любви Людей, попавших беду и Друге-собаке, которая спасла в трудное время столько народу, это – Лирика со слезами на глазах…»
И я согласился с мнением автора.
«Цветы от Маяковского» – скорее всего прекрасная историческая выдумка, народная фантазия. Будучи поклонником поэзии Владимира Маяковского, Александр не сомневается, что когда-то в Париже состоялся продолжительный исторический роман двух влюблённых:
…Он всё равно забрал тебя с Парижем,
Букетами вознёс на небеса…
К поэту стала ты с годами ближе…
А я поверил снова в чудеса…
Можно было бы продолжать рассказывать о достоинствах творчества Александра Сгадова, но я бы хотел, чтобы каждый читатель, погружаясь в безбрежный океан Поэзии, открывал для себя новые острова прекрасных сравнений и трогательных образов.
Доброго пути тебе, Поэт!
Владимир Полежаев[1 - Владимир Полежаев – успешный бизнесмен. Это не реклама фирмы. Полковник космических войск стал официальным долларовым миллионером в России, не воруя, никого не грабя.]
«Я все равно тебя когда-нибудь возьму, одну или вдвоем с Парижем»
«Цветы от Маяковского» – одна из красивейших литературных легенд XX века. Что мы можем сейчас, почти через 100 лет доподлинно сказать или добавить к уже написанному ранее? Обратимся к публикациям недавних лет, эта история заслуживает пристального внимания.
«Жила-была девочка…»[2 - Наталья Дардыкина. «Тата – последняя любовь поэта» (https://www.mk.ru/ (https://www.mk.ru/) editions/daily/article/2003/06/05/135274-tata-poslednyaya-lyubov-poeta.html)]
«Жила в России девочка в окружении нянь, гувернанток; ее отец – из той же аристократической семьи Яковлевых, где Герцен был незаконным сыном. Родители в доме говорили по-французски. Знали все европейские языки. Революция разрушила красивый мир. Мать Тани (уже в третьем браке) жила в Пензе. Младшая сестра Людмила, которую родные звали Лилей, училась балетному искусству. Таню удалось отправить к бабушке в Париж. Там жила и тетя, певшая на гастролях с Шаляпиным. Ее дядя, знаменитый художник-эмигрант Александр Яковлев, очень заботился о своей племяннице.
Русская волшебница своим отменным вкусом и безупречным чувством стиля покорила Париж: около нее увивались претенденты на руку и сердце… А она, словно заговоренная, ждала своего суженого. Прекрасно знала музыку, живопись, скульптуру, любила поэзию, сама писала стихи. Закончила парижскую “Эколь де Кутюр”. “На Монпарнасе меня постоянно видели только с художниками, – вспоминала Татьяна. – Я была высокая, эффектная и хорошо одетая – меня одевали для рекламы”. Одевала сама Шанель!
Таня привыкла быть своей среди знаменитостей. Так, за один день до судьбоносной встречи с Владимиром Маяковским Татьяна “играла с Прокофьевым в четыре руки Брамса, а несколькими днями раньше обедала с Кокто”. И вот в Париже появился Маяковский, остановился в гостинице, где жили сестра Лили Брик Эльза Триоле с мужем Луи Арагоном. “Маяковский был баснословно щедр, баловал их, водил по ресторанам, делал дорогие подарки… В тот момент они в основном жили на деньги Маяковского, и держать его в Париже как можно дольше было в их интересах. Тут-то Эльза и вспомнила обо мне, которая, очевидно, представилась ей достойной кандидатурой для развлечения поэта”, – рассказывала Татьяна Яковлева писателю Геннадию Шмакову.
Красавица и поэт разрушили планы Эльзы – влюбились беззаветно и безоглядно, о чем Татьяна сразу написала матери в Пензу. А позже в интервью рассказала о первой встрече с Володей: “…напуганный моим кашлем, Маяковский предложил отвезти меня домой. В такси было холодно, Маяковский снял пальто и положил мне на ноги. С этого момента я почувствовала к себе такую нежность и бережность, не ответить на которую было невозможно. “Настоящую нежность не спутаешь ни с чем, и она тиха”, – писала Ахматова. – Так вот Маяковский был сама нежность, ненавязчивая, без слащавости и сантиментов – в нем была надежность и сила. Мы попрощались у моего дома, и он выразил надежду, что мы встретимся очень скоро”.
Любовь захватила их с первого взгляда. Напрасно недруги Маяковского и наши брюзжащие современники придумывают, будто Владимира Владимировича женщины не любили. В письмах к матери, которая тоже была знакома с поэтом, Татьяна говорит о сильном взаимном чувстве, хотя предупредила поэта: ее семья будет в ужасе, что она полюбила поэта из красной России. Позже в стихотворении “Письмо Татьяне Яковлевой” он по этому поводу шутил: “Я взнуздаю, я смирю чувства отпрысков дворянских”.
Лиля Брик была на год старше Маяковского. Татьяна – на 13 моложе. Поэт объявил всемирно: “я теперь любовью ранен, еле-еле волочусь”. В “Письме товарищу Кострову из Парижа о сущности любви” (Костров – псевдоним А. С. Мартыновского, главного редактора “Комсомольской правды” и журнала “Молодая гвардия”) поэт впервые говорит о своих чувствах по-житейски искренно – “любовь загудит, человеческая, простая”. И бросил вызов всем, кто попытается помешать его чувству: “Ураган, огонь, вода подступают в ропоте. Кто сумеет совладать? Можете? Попробуйте…”
Поэт пишет любимой: “Ты одна мне ростом вровень”, зовет ее и заклинает: “Иди сюда, иди на перекресток моих больших и неуклюжих рук”. В Москве он читает эти стихи друзьям. И, по воспоминаниям Вероники Полонской, Лиля Брик сетовала: “Я никогда не прощу Володе двух вещей: он приехал из-за границы и стал в обществе читать новые стихи, посвященные не мне, даже не предупредив меня…” Лиля часто говорила о Маяковском как о своей собственности. Издательство ДЕКОМ ДЕКОМ выпустил в Н. Новгороде книгу Лили Брик “Пристрастные воспоминания”, где в дневнике ее читаем: “4.8.1930. Володя так же хворал, так же старился. Так же трепали нервы никчемные романишки”. Мнение чрезвычайно пристрастное! В 1928 году поэту было всего 35. Он – вулкан страсти, новой любви: “Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем”, – писал поэт Татьяне.
В Москве поэт принимал участие в устройстве судьбы Лили Яковлевой – об этом его просила Татьяна. В письме к матери Таня заговорила о том, что компенсирует денежные затраты Маяковского: “Я рассчитаюсь. Я сама в делах материальных в высшей степени щепетильна…” Очень русская черта – не одалживаться.
В книге Л.Брик приводится ее письмо к Маяковскому в Париж. Оно поистине шокирует широтой запросов: “Москва. 25 марта 1927…Очень хочется автомобильчик. Привези пожалуйста! Мы много думали о том – какой. И решили – лучше всех Фордик… Им легче всего управлять, а я хочу управлять обязательно сама. Только купить надо непременно Форд последнего выпуска, на усиленных покрышках – баллонах; с полным комплектом всех инструментов и возможно большим количеством запасных частей”. И еще к этой просьбе добавочек: “…если можно купить для мотоциклетки все, что я тебе записала, так как мы очень много на ней ездим”. И в благодарность – “Щеник! Целую переносик”.
Письма Яковлевой к матери полны искренних признаний: “Он такой колоссальный и физически и морально, что после него буквально пустыня… Его чувства настолько сильны, что нельзя их не отразить хотя бы в малой мере”. Маяковский испытывал отчаяние, что все складывается безнадежно: “Мой любимый Таник… Я получил одно твое письмо. Только одно. Я его совсем измусолил перечитывая”. Таня завалена телеграммами и письмами, она в восторге от его внимания: “Он изумительный человек… Он распорядился, чтобы каждое воскресенье утром мне посылали бы розы до его приезда. У нас все заставлено цветами… Очень мне было тяжело, когда он уезжал. Это самый талантливый человек, которого я встречала”. И еще о нем: “Бесконечная доброта и заботливость… Здесь нет людей его масштаба… В отношениях к женщинам вообще (и ко мне, в частности) он абсолютный джентльмен”.
Поэт в Москве сгорает от страсти: “Я совсем промок тоской… Даже Лиля Юрьевна на меня слегка накричала – “если, говорит, ты настолько грустишь, чего же не бросаешься к ней сейчас же”. Ну что же… И брошусь”. И вот еще признание: “Работать и ждать тебя – это единственная моя радость”.
28 августа 1929 года Лиля устроила поэту “жестокий разговор”. И, по ее словам, он обещал не ездить за границу, а только по Союзу. В одном из писем к нему она писала: “Ужасно крепко тебя люблю. Пожалуйста, не женись всерьез, а то меня все уверяют, что ты страшно влюблен и обязательно женишься!”
Еще любопытна одна запись: “28.8.1929. Дома был разговор с Володей о том, что его в Париже подменили”.
Поэт писал в Париж почти безнадежно 15 мая 1929 года: “Дорогой, милый мой и любимый Таник: пожалуйста, не ропщи на меня и не крой – столько было неприятностей от самых мушиных до сло-нячих размеров, что право на меня нельзя злобиться… Я совершенно и очень люблю Таника. Тоскую по тебе совсем небывало”. Напрасно Эльза Триоле писала Лиле, будто Маяковский “по инерции влюблен”.
Таня поняла, что его из Москвы в Париж не выпустят, и становится виконтессой дю Плесси. А после гибели виконта Тата Яковлева вышла замуж за Алекса Либермана и прославилась как гениальная художник-шляпница в Нью-Йорке.
Через 50 лет после гибели Маяковского в интервью Татьяна Алексеевна говорила о своей любви как о большой драме: “Во мне до сих пор глубоко сидит любовь к Маяковскому, что я все-таки взяла эти письма, а не какую-нибудь ценную вещь” (имеется в виду ее бегство с дочерью от фашистов из Парижа в Нью-Йорк).
Что же стало с письмами Татьяны Яковлевой к Маяковскому? Где они? Оказывается, Лиля Юрьевна их сожгла. В книге “Пристрастные рассказы” в ее дневнике есть запись: “24.4.1931. Вчера вечером сожгла столько любовных писем, что сегодня утром Ося удивился, от чего в ванной колонка горячая”.
Знала ли Татьяна о поступке Лили Брик? Оказывается, ей об этом сообщила сама Брик. И вот реакция Татьяны: “Это свинство, что Лиля сожгла мои письма, она не должна была этого делать. Не имела права. Я, конечно, ее простила, потому что она сама честно призналась мне в этом в коротенькой записке, которую мне передал какой-то советский профессор… Я до сих пор не понимаю, почему. Ревность? Уничтожить следы и памятки его любви? Но тогда надо было уничтожить и “Письмо Т.Я.”, что, впрочем, уже было не в ее власти”.
В Музее Владимира Маяковского на Лубянке открылась поразительная выставка. “Тата”, посвященная Татьяне Алексеевне Яковлевой. Многое предоставлено ее дочерью Фрэнсин дю Плесси Грей. Совершите путешествие в драматичную жизнь талантливых и очень красивых людей. Там множество редчайших фотографий. Среди экспонатов – записная книжка поэта, подаренная любимой Маяковским перед отъездом вместе с обещанием вернуться».
Собачья преданность поэта-«ледокола»[3 - Денис Корсаков. «Заваливал ли Владимир Маяковский и после смерти свою возлюбленную Татьяну Яковлеву охапками цветов» (https://www.kp.ru/ (https://www.kp.ru/) daily/27263/4396831/)]
Пронзительный, мелодраматический, яркий и пышный рассказ. Он гуляет по соцсетям уже очень давно: его можно найти и на страничках цветочных магазинов, и в конспектах открытых уроков литературы в 11-м классе. Как утверждает Google, он был размещен в интернете уже 8000 раз. Стоит привести его с минимальными сокращениями.
«Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, «ледокола» из Страны Советов. Она вообще не воспринимала ни одного его слова, – даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один.
Ей остались цветы. Или вернее – Цветы. Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов – гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз, орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента – и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: От Маяковского!
Его не стало в 1930 году – это известие ошеломило ее, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы. Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все, живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом.
Она уже не понимала, как будет жить дальше – без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова о его смерти. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: «От Маяковского». (…)
Цветы приносили в 1930-м, когда он умер, и в 1940-м, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом «люблю», то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин – а букеты все несли. (…)
В конце 1970-х, советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери, и всегда мечтал попасть в Париж. Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.
В этом уютном доме цветы были повсюду – как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о романе ее молодости: он полагал это неприличным. Вкакой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Возможно ли, чтобы столько лет подряд…
– Пейте чай, – ответила Татьяна – пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили… Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: От Маяковского!
Ключ к разгадке этой истории с вымышленным финалом в биографии Аркадия Рывлина (1915–2007), который был не просто «советским инженером», но и поэтом, в 1990-е годы эмигрировавшим из Украины в США. Он сочинил своё стихотворение «Цветы от Маяковского»:
«У рассыльных привычный труд, —
Снег ли, дождик ли над киосками, —
А букеты его идут со словами:
– от Маяковского. (…)
Жизнь ломается.
Ветер крут.
А букеты его идут,
А букеты его идут,
Хоть Париж уже под фашистами,
А букеты его идут,
И дрожат лепестки росистые.
И чтоб выжить, она пока
Продаёт их – зима ли лето ли! (…)
Вот уже и Берлин берут,
А букеты его идут,
Жёны мёртвых уже не ждут,
А букеты его идут.
И хоть старости лет маршрут,
Старость сумрачна и сурова,
А букеты его идут —
От живого и молодого».
Поэт Аркадий Рывлин
Татьяна Яковлева прекрасно понимала, что Маяковский большой поэт. Один из их знакомых, видевших их вместе, вспоминал: «Это была замечательная пара… Она восхищалась и явно любовалась им, гордилась его талантом». Яковлева писала тогда матери: «Это самый талантливый человек, которого я встречала, и, главное, в самой для меня интересной области».
Маяковский мечтал, что Яковлева вместе с ним уедет обратно в Москву. Это было маловероятно, потому что всего за несколько лет до того, в 1925 году, ее, больную туберкулезом, родственники с трудом вытащили из советской России. Маяковский писал ей о Советском Союзе: «У нас сейчас лучше чем когда нибудь, такого размаха общей работищи не знала никакая история. (…) Таник! Ты способнейшая девушка. Стань инженером. Ты право можешь. Не траться целиком на шляпья. (…) Танька инженерица где-нибудь на Алтае! Давай, а!»
3 декабря 1928 года Маяковский покинул Париж. И, как пишет самый серьезный его биограф, шведский славист Бенгт Янгфельдт, «оставил у флориста заказ на букет роз, который нужно было доставлять Татьяне Яковлевой каждым воскресным утром, пока он не вернется. К каждому букету прилагалась визитная карточка со стихами и рисунками на обратной стороне».
Сама Татьяна Яковлева рассказывала Василию Катаняну, что это были не розы, а хризантемы: «Он уехал в Москву на несколько месяцев, и все это время я получала по воскресеньям цветы – он оставил деньги в оранжерее и пометил записки. Он знал, что я не люблю срезанные цветы, и это были корзины или кусты хризантем».
«Вот и все, – пишет Денис Корсаков, – речь шла о нескольких месяцах. Если быть точным, то меньше, чем о трех (Маяковский вернулся в Париж 22 февраля 1929 года). И после этого ни о какой доставке цветов речь уже не шла. Когда в 1929-м он уезжал из Парижа, попросил Лилю Брик перевести ему 100 рублей на станцию Негорелое на границе с Польшей: деньги в поездке кончились, ему буквально не на что было возвращаться домой.
Нельзя сказать, что Яковлева не любила Маяковского – разумеется, по-своему любила. Но были у нее и «запасные» поклонники (дотошный Янгфельдт насчитал в своей книге минимум троих). Одним из них был Бертран дю Плесси, виконт, служивший атташе при французском посольстве в Варшаве. И за него она вышла замуж в конце 1929 года, когда Маяковский был еще жив. Ей стало известно, что он не собирается снова приезжать к ней в Париж (советские органы не выдали ему выездную визу, опасаясь, что из Франции в СССР он не вернется; к тому же в Москве у него закрутился роман с Вероникой Полонской, и слухи об этом наверняка дошли до Татьяны). А тут давний ухажер сделал предложение… Впрочем, Яковлева говорила впоследствии о дю Плесси: «Я его не любила. В каком-то смысле это было бегство от Маяковского».
Маяковский действительно был избыточен в проявлениях чувств. Например, в 1926 году в Нью-Йорке он прощался со своей американской возлюбленной Элли Джонс (на самом деле ее звали Елизавета Зиберт, она была эмигранткой из России и после короткого романа родила от Маяковского дочь Элен-Патрисию). Элли проводила его на причале, а потом вернулась домой. «Я хотела броситься на кровать и рыдать <…> но не могла, – вспоминала Элли. – Моя кровать была устлана цветами – незабудками. У него совсем не было денег! Но он был такой». Бенгт Янгфельдт комментирует: «Это было в его стиле: не несколько цветов и не один букет, а устланная цветами кровать. Типичный пример гиперболизма Маяковского: ухаживая за женщиной, он посылал ей не одну корзину цветов, а несколько, не одну коробку конфет, а десять, покупал не один лотерейный билет, а весь тираж…»
О том же вспоминала и другая его возлюбленная – Наталья Брюханенко. Янгфельдт пишет об их поездке в Крым: «Однажды, когда они возвращались на автобусе в Ялту, Маяковский забронировал три места – чтобы не было тесно. Такую же щедрость – или гиперболизм – он проявил и в день ее именин. Проснувшись, Наташа получила букет роз, такой огромный, что уместился он только в ведре. Потом они отправились гулять на набережную, где Маяковский заходил во все магазины и в каждом покупал самый дорогой одеколон. Когда покупки уже невозможно было унести, Наташа попросила его прекратить, но Маяковский вместо этого направился к цветочному киоску и начал скупать цветы. Она напомнила, что в гостиничном номере уже стоит целое ведро роз, а Маяковский возразил: «Один букет – это мелочь! Мне хочется, чтобы вы вспоминали, как вам подарили не один букет, а один киоск роз и весь одеколон города Ялты!»
Цветы от Маяковского, или как Лиля Брик заставила поэта остаться в России[4 - Павел Романютенко. «Цветы от Маяковского, или как Лиля Брик заставила поэта остаться в России» (https://travelask.ru/blog/posts/19509-tsvety-ot-mayakovskogo-ili-kak-lilya-brik-zastavila-poeta-os (https://travelask.ru/blog/posts/19509-tsvety-ot-mayakovskogo-ili-kak-lilya-brik-zastavila-poeta-os))]
Владимир Маяковский, кроме того, что был великим поэтом, очень любил путешествовать. Исследователи его творчества подсчитали, что он преодолел более 150 000 километров. Причем в Берлине и Париже он бывал чаще всего.
Ему сильно мешало незнание иностранных языков. Приходилось пользоваться помощью друзей. Как он сам говорил, в Америке он разговаривал на «Бурлюке» (Давид Бурлюк – художник, эмигрировавший в США), во Франции на «Триоле» (Эльза Триоле – сестра Лили Брик, французская писательница).
В своих письмах из Парижа поэт жаловался на скуку. Но скоро скучать ему не пришлось. Однажды Эльза Триоле увидела красивую длинноногую девушку и шутя обмолвилась: «Вы хорошо подойдете Маяковскому».
Так начинается легенда об отношениях Владимира Маяковского и Татьяны Яковлевой, которой он посвящал стихи. Далее предание рассказывает о том, как он влюбился, звал ее замуж, но утонченная девушка, испугавшись такого напора, отказала ему. Поэт уехал в Москву, но не исчез из ее жизни. Однажды в квартиру Яковлевой постучал посыльный из цветочного магазина со словами: «Вам цветы от Маяковского».
Поэт, покидая Францию, оставил большую сумму заработанных денег на счетах магазина и попросил периодически доставлять цветы по указанному адресу. Так они и делали в течение десятилетий.
Скорее всего, эта красивая легенда не является правдой. Отношения между Маяковским и Яковлевой действительно были. Но реальность гораздо интереснее, чем вымысел.
Эльза Триоле действительно выступила в роли свахи. У нее были для этого свои причины. Дело в том, что до ее сестры Лили Брик дошли сведения, что в США Владимир Владимирович встречался с Элли Джонс, матерью его единственной дочери, и у поэта возникли серьезные мысли об эмиграции. Допустить этого было никак нельзя! Иначе Лиля теряла статус музы великого коммунистического поэта и благополучное материальное положение. Она попросила сестру «отвлечь» Владимира от этих мыслей и познакомить с интересной женщиной.
Легкого флирта не получилось. Маяковский действительно влюбился. С первого взгляда. После встречи поэт вызвался проводить девушку домой. Татьяна вспоминала, что в холодном такси у нее сильно мерзли ноги. Он заботливо снял с себя пальто и укрыл их. Татьяна Алексеевна рассказывала журналистке Зое Богуславской, что после этого они встречались каждый день. Он читал ей стихи, дарил цветы, ревновал.
Теперь Лиле Брик стоило беспокоиться по другому поводу. Она поняла, что поэт серьезно влюблен. Писала ему гневные письма, упрекала в предательстве. Маяковский вернулся в Москву. После разговора с Лилей снова уехал в Париж, сделал Татьяне предложение, но та не готова была расстаться со своей свободой и ответа не дала.
Маяковский уехал в Москву, но обещал вернуться в октябре 1929 года. В сентября он подал заявление на визу, но получил неожиданный отказ. Как так? Он столько раз выезжал за границу, был «витриной советской литературы», и вдруг такое недоверие.
Гораздо позже станет известно, что Лиля Брик подключила все свои связи, чтобы поэта не выпускали за границу. В Париже Татьяне сказали, что в Москве Владимир вернулся к Лиле и бороться с нею бесполезно. Ее письма не доходили до адресата. Вскоре Татьяна Яковлева вышла замуж за виконта дю Плесси. О чем Брик не преминула оповестить поэта. Татьяна тяжело пережила расставание, но впереди были рождение дочери и Вторая мировая война, эмиграция в Америку, новый брак, а это совсем другая история…
От этого романа нам осталось прекрасное стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой», где есть строчки: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму – одну или вдвоем с Парижем».
Приведем здесь целиком это знаменитое стихотворение Владимира Маяковского -
Письмо Татьяне Яковлевой
В поцелуе рук ли,
губ ли,
в дрожи тела
близких мне
красный
цвет
моих республик
тоже
должен
пламенеть.
Я не люблю
парижскую любовь:
любую самочку
шелками разукрасьте,
потягиваясь, задремлю,
сказав —
тубо —
собакам
озверевшей страсти.
Ты одна мне
ростом вровень,
стань же рядом
с бровью брови,
дай
про этот
важный вечер
рассказать
по-человечьи.
Пять часов,
и с этих пор
стих
людей
дремучий бор,
вымер
город заселенный,
слышу лишь
свисточный спор
поездов до Барселоны.
В черном небе
молний поступь,
гром
ругней
в небесной драме, —
не гроза,
а это
просто
ревность двигает горами.
Глупых слов
не верь сырью,
не пугайся
этой тряски, —
я взнуздаю,
я смирю
чувства
отпрысков дворянских.
Страсти корь
сойдет коростой,
но радость
неиссыхаемая,
буду долго,
буду просто
разговаривать стихами я.
Ревность,
жены,
слезы…
ну их! —
вспухнут веки,
впору Вию.
Я не сам,
а я
ревную
за Советскую Россию.
Видел
на плечах заплаты,
их
чахотка
лижет вздохом.
Что же,
мы не виноваты —
ста мильонам
было плохо.
Мы
теперь
к таким нежны —
спортом
выпрямишь не многих, —
вы и нам
в Москве нужны,
не хватает
длинноногих.
Не тебе,
в снега
и в тиф
шедшей
этими ногами,
здесь
на ласки
выдать их
в ужины
с нефтяниками.
Ты не думай,
щурясь просто
из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?
Оставайся и зимуй,
и это
оскорбление
на общий счет нанижем.
Я все равно
тебя
когда-нибудь возьму —
одну
или вдвоем с Парижем.
Игорь Савкин, издатель
Цветы от Маяковского
История Большой Любви…
«Я все равно тебя когда-нибудь возьму.
Одну или вдвоем с Парижем».
«Письмо Татьяне Яковлевой».
Владимир Владимирович Маяковский
Не понимала грома декламаций,
Речей цунами и летящий вал,
Когда в дыму, неистовых оваций
Брал в плен толпу, вонзив строку-кинжал,
Сам Маяковский – Ледокол Мессии,
В Парижской, эмигрантской стороне.
Она звалась Татьяной из России,
Прекрасна, как полёты при луне.
И порох вспыхнул от любви, так ярко,
Что защемил раскрытые глаза.
А для неё – ни холодно, не жарко,
Как без зонта Парижская гроза.
Весь гонорар отдал Цветочной фирме,
Чтоб приносили в дом её цветы.
«От Маяковского»… Галантно, словно в фильме.
Укором безответной немоты…
В войну она букеты продавала
Немецким офицерам за углом.
И от дохода, как умела, выживала,
Укрытая любовью, как крылом…
Услышав эту, как казалось сказку,
Нашёл в Париже героиню грёз.
Придумал повод, навестил с опаской,
И на потом оставил свой вопрос…
Мы пили чай, кусали круассаны
С российским шоколадным ассорти.
А я не мог спросить хозяйку прямо,
И такт в душе твердил мне: «Погоди»…
Но вдруг звонок короткий, громкий в двери,
Посыльный на пороге… и букет…
Огромнейшая клумба на курьере,
Японских хризантем нежнейший свет…
«От Маяковского»… Как выстрел прозвучало.
С трудом букет к ногам поставил паж.
Как в это время водки не хватало,
Перехватило с сердцем горло, аж…
И лишь тогда паркетные букеты
Заметил я, стоящие рядком —
Прекрасного мгновения сюжеты,
О том, как прошлым сказку создаём…
…Он всё равно забрал тебя с Парижем,
Букетами вознёс на небеса…
К поэту стала ты с годами ближе…
А я поверил снова в чудеса…
Прошу, простить…
Романс
Прошу простить за каждый грех меня,
Что вольно иль невольно делал в жизни,
Невериям своим, благодаря,
И думая, что нет печальной тризны.
Но время вихрем пролетело вмиг,
Душе добавив в каждый день тревогу.
Ах, скольким встречным обещал должник,
Греша тропой, без обращений к Богу.
Обидев невниманьем прежних жён,
Ребёнка, что просил любви немножко.
Из прошлого всё время слышен стон,
И к пониманью заросла дорожка.
Прошу простить за каждый грех меня,
Я жил слепой, последствия не зная,
Родных и близких обижая зря,
И слёзы через годы замечая.
В прощеный день услышь молитвы, Бог,
И вы услышьте прожитые годы:
«Иначе жить в те времена не мог,
А мудрость позже преподносит всходы.
Я грешный сын, как тысячи других,
В грехах бредущий с фонарём при свете.
Прошу прощенье даже у глухих,
Но и распятый, за Любовь в ответе…»
День влюблённых
Любовь не чувство- состоянье
Твоей израненной души.
Проткнуто стрелами свиданий,
Изменой врезались ножи.
Но не сбежать от этих пыток,
Кругом горячие угли.
Поток спасает, чувств избыток,
И вера, мы любить смогли.
Не хороню былые чувства.
Они помогут строить дом.
Любовь-Всевышнего искусство
Друг другу мы преподаём.
Приподымаем крылья всуе.
Всегда стараемся летать.
Из грешной – делаем святую.
Порок, дано любя, принять.
Твержу сто тысяч раз признанье.
Она забывчива во всём.
Но помнит первое свиданье
И от любви всевышней стон.
И что цветы завяли в вазе,
Что комплименты не сказал.
И как нужны графини князю,
С мужским достоинством кинжал.
Её, конечно, понимаю.
А если нет, киваю впрок.
В тепле уюта засыпаю,
Жду в жизни мудрости урок.
И состоянье первоклашек:
Учиться мудрости вдвоём.
Сначала, с первых промокашек
И с новым в жизни сентябрём.
Люблю тебя, моя зазноба,
Моя непознанная даль.
Таких, как ты, совсем немного.
А что нашёл одну, не жаль.
Любовь не чувство – состоянье,
Богатство, что прислал сам Бог.
И радость встречи с ожиданьем,
Что продолжается урок…
В гостях у Волошина
«Бездомный долгий путь назначен мне судьбой…
Пускай другим он чужд… я не зову с собой.
– Я странник и поэт, мечтатель и прохожий».
М. Волошин
С любимой были в Коктебеле —
В провинциальном городке.
Тягучий звук виолончели
Витал с листвой в особняке.
Дуэтом прошлое на флейте
Влекло сознанье за собой.
Нам слышалось: «И вы сумейте,
Как он – поэт, пожить душой…»
Взлохмаченный на постаменте,
Из бронзы личность в полный рост.
Увековеченный в моменте,
Когда в историю он врос
Картинами, строкой щемящей
И благородством боевым.
Израненным, не отказавший,
Неважно: красным или злым.
Скрывал в боях гражданской бойни,
Нет, не соратников… Людей…
Пока патрон торчал в обойме,
Шепча хозяину: «Убей…»
Поэт по краю шёл обрыва,
И жизнью рисковал своей.
Как мог без броского призыва,
Спасая жизни от смертей.
Потом окажется в опале:
Опасен бунтарей талант.
Трудна дорога к звёздной дали,
Когда душою музыкант
Поющий так, что небо слышит,
Читающий строку волне.
Одна есть власть, что правит свыше
И твой судья в любой войне.
По комнатам с тобой бродили,
И нам казалось, рядом он,
Чихающий от свежей пыли,
Что принесли ветра сторон.
Нам слышался весёлый хохот,
Что приносили в дом друзья,
И восхищённый женский шёпот
От строк без фальши и вранья…
Максимилиан
«Святая Русь»
«Поддалась лихому подговору,
Отдалась разбойнику и вору,
Подожгла посады и хлеба,
Разорила древнее жилище
И пошла поруганной и нищей
И рабой последнего раба.
Я ль в тебя посмею бросить камень?
Осужу ль страстной и буйный пламень?
В грязь лицом тебе ль не поклонюсь,
След босой ноги благословляя, —
Ты – бездомная, гулящая, хмельная,
Во Христе юродивая Русь!»
М. Волошин
Я давно с потерями не плачу,
Силой духа сердце берегу.
И не верю в сказки и удачу,
В фаворитный финиш на бегу.
Отрицаю дождики по крыше,
Не приемлю грубость и фокстрот.
Коктебелец – друг на книжной нише,
Сам Волошин круглый год живёт.
Он стрелялся как-то с Гумелёвым.
И на Чёрной Речке граф Толстой
Предлагал считать обиду плёвой,
Жизнь продажной, не простой игрой.
Все они – великие Титаны,
Гении российской маяты.
Жизнь добавит пулевые раны
И расстрел чекистский без вины.
Не Дантес в кровавых эполетах.
А великий в будущем поэт
Воздух расстрелял, вздохнув при этом:
«Пусть поймёт, что правды в смерти нет…
Они стрелялись возле Черной речки на пистолетах пушкинского времени.
Гумилев промахнулся, пистолет Волошина дал осечку. Гумилев предложил Волошину стрелять еще раз. Тот выстрелил, боясь при этом попасть в Гумилева.
Он совсем не умел стрелять.
В 1921 Николай Гумилев был обвинен в причастности к заговору против советской власти и расстрелян 25 августа 1921. Чекисты, расстреливавшие его, рассказывали, что их потрясло его самообладание.
Имя Максимилиан произошло от древнеримского Максим. С латинского “maxima” оно переводится как “наибольший”, “наивысший”, “самый крупный”, “потомок великого”. Позаимствовано из византийской культуры в момент ее расцвета. Максимилиан отличается сильным характером, обладает острым умом и деловой хваткой. Почитает родителей и свою семью.
Он был артистом по натуре
Сергею Есенину
Он был артистом по натуре,
Имел чтеца всевышний дар.
В его сценической фигуре
Всегда блуждал поэзий жар.
А зритель – слушатель сидящий
Внимал с гипнозом сладкий сон,
Конфетный, сладостью бурлящий
И чистый, как грозы озон.
Он слыл Рязанским полубогом —
Простой Московский хулиган.
Единственным, в стране убогой
И драчуном, коль в стельку пьян.
Читал в тюрьме для женщин строчки
И феерично, как всегда.
Держали возле глаз платочки,
Вздыхая тяжко, без стыда.
И лишь одна рыдала громко,
Почти в истерике слепой.
Казалось, шла в сознанье ломка,
В душе проснувшейся живой.
Есенин обратился к другу:
«Впервые слушали вот так…
Мне этот вопль напомнил муку.
Я рад, что в чтение мастак…
Узнай, как имя незнакомки,
Ей можно было бы помочь.
Какой восторг и голос звонкий,
Сопрано славное точь-в-точь…»
Товарищ возвратился вскоре
Какой-то шаловливый взгляд:
«Глухонемая, с детства хвори…
А за концерт – благодарят…»
Есенин спрятал взгляд смущённый,
Гулял с друзьями до утра,
Собой и славой поглощённый,
Театром жизни, где игра
Глухонемым вливала свыше
Рекой невидимый талант…
Молчат вчерашние афиши
Про наш Рязанский бриллиант…
Вечерний ангел
Вечерний ангел крыльями заката
Легко коснулся голубой волны.
Вернулась в порт сбежавшая регата,
За вольность, не признав своей вины.
Канат-охранник свяжет ненадолго.
Но красоту, кто сможет удержать?
Рванёт подельник-парус силой шёлка,
Чтоб неземную встретить благодать
С солёным ветром, брызгами простора,
С дельфиновым каскадом над водой.
Псалмы, расслышав ангельского хора,
Воскресшей и проснувшейся душой…
Вечерний ангел крыльями заката
Заставит парус возвратиться в порт,
Где за побег ждёт каждого расплата
И теснота земная борт о борт…
Цветы любимым
Не забывайте для любимых розы,
Дарите каждый божий день цветы.
Букеты иссушают чувством слёзы,
Без шума тушат ревности костры.
Неважна икебаны увертюра.
Дарите без листков календаря.
В душе у милой есть клавиатура.
На них играй, как Моцарт, жизнь, любя.
Вдвоём парите рядом над музЫкой,
Без пауз длинных, нотной высотой.
Полёт без крыльев прозовут Великим
И совершенной прозовут четой.
Не забывайте для любимых розы,
Дарите каждый божий день цветы.
Секрет открою: исчезают грозы
От вечной и всесильной Красоты…
Купание красного коня
Мы с тобой заслужили дорогу,
По которой сегодня бредём.
Обращаемся в сложностях к Богу
И не любим, гулять под дождём.
Мы похожи, но мысли не схожи.
Обжигаясь на долгом пути,
Червь сомнений, как яблоко, гложет,
И не знаем, что ждёт впереди.
Отмечая с друзьями рожденье,
Мы не ведаем год свой и час,
Когда жизни прервутся в мгновенье,
И всё будет цвести не про нас.
Мир богатства останется тленом,
Обветшает родительский дом.
И забудут тебя постепенно.
Лишь помянут, друзья за столом.
Я не знаю, кто вспомнит поэта,
Может быть, когда станут читать.
Только лучшие строчки при этом
Вдруг помогут о вечном узнать.
И не только о странностях доли,
Жизнь свою проживал не во сне.
Доставались мне разные роли,
Не всегда был на белом коне.
Но купая коней на рассвете,
Видел красных картинных коней.
Гнали в воды их голые дети,
Погоняя хлыстами ветвей.
Видел то, что и многие знали,
Прикасался к таким же вещам.
Только в строчках – всевышние дали
Повелители были штормам.
И гроза, как собака рычала,
И дожди отбивали канкан.
Жизнь была, как осиное жало,
И дурманил вином нежный стан.
В прозе жизни – живите стихами,
Поклоняйтесь в душе красоте.
И купайте коней вечерами
В первозданной своей наготе.
Прощёное воскресенье
Я друга потерял. Ему сказал, что думал.
О чём, не помню я? Но вырвалось, сказал.
Слова похлещи пуль, прицелил в сердце дуло,
Ушёл, мой друг, ушёл. И не достал кинжал…
Всю ночь во мне лишь гнев вонзал пчелою жало,
Я бога прогневил, товарища хуля.
Ума на дне с вином во фляге не хватало
И мудрости святой, как оказалось – зря.
Проснулся с чувством я, что растерял напрасно,
И с горечью во рту, я понял жизнь – горька.
А в гневе осуждать, да и в суде опасно.
Порою льдинка чувств над полыньёй тонка.
Нежданно прозвучал звонок сильнее взрыва,
Товарищ мой пришёл, и кофе мне принёс.
Он не сказал в упрёк о том, что с нами было,
Не принял наш разлад ни в шутку, ни всерьёз.
Блины пожарил я, поставил угощенье:
Сметану с ложкой ввысь, густеющий продукт.
Весна приходит в дом с прощеным воскресеньем.
А кто прощает нас, поверьте, Бог и друг!..
Умирал красавец знойный август
Умирал красавец знойный август
На листве пожухлого ковра…
Где-то в море раздувался парус,
Что летал бессмысленно с утра.
Чайки проносились с диким шумом,
Требуя внимания зевак.
Рыбаки кефаль ловили с буны,
Сердце билось с поплавком не в такт.
Оставалось всё, как раньше было.
Только август тихо умирал.
Меньше становилось в небе пыла,
И на пляжах поредел «централ».
Разъезжались гости подгоревши,
Сосчитав остатки в кошельках…
И «плацкартом» прикрывали бреши,
И три дня считались в бедняках.
За обедом дружного вагона
Поминали август за окном,
Под гитару юного пижона,
Кто был больше всех в себя влюблён.
Кто не видел осени летящей
В стаях журавлиных в вышине…
Август был любимым, настоящим…
И с ночным купаньем при луне…
На Патриаршем пруду
Плавали утки и крякали громко,
Лебеди рядом молчком.
А на скамеечке парочка робко
Жалась под старым зонтом.
Детки ещё пионерского вида,
Оба в раскосых очках.
Саша и Маша, а может быть Рита
В мыслях о принцах, конях.
Девочки часто стареют с мечтами,
Внучкам «обоз» передав.
Заняты в жизни иными делами,
Детскую сказку, прервав.
Пусть у вас сбудется, что пожелается,
И берегите мечту.
Сказка, поверьте, однажды рождается
На Патриаршем пруду…
Тучи сгущаются, грозы неистово
Молнией рвутся во мрак.
Время летит, не меняется истина
И Маргарита никак.
Душу за Мастера, Жизнь за Любимого,
Вечность вдвоём в вышине.
И возвращённая рукопись, зримая,
Что не сгорает в огне…
Плавают утки, под дождиком крякают,
Лебеди скрылись молчком.
Слышишь?!.. Копыта несутся с гуляками
В звёздах в заоблачный дом…
Лепит Бог в песочнице людей
Подарок в День Рождения
Росане Кирпичниковой 04.05.18 г.
Лепит Бог в песочнице людей,
Создаёт по контуру подобье.
И в раствор кладёт порок страстей,
Женщинам с грехами, богомолье.
Больше, меньше, просто на глазок,
Даже не попробовав ни разу.
Вот и получился паренёк,
Что от женщин потеряет разум.
Это всё игрушки наша жизнь.
Человечки из песка, по сути.
Хочешь стать бетонным, помолись,
А не хочешь, будь как все, как люди.
Но бывает исключенья миг:
Радугу добавят в чан замеса.
Не заметит происка старик
И при родах отклоненье веса.
Эти люди вроде бы, как мы.
Но душа и в полночи сияет.
Вслед кивают на полях цветы,
На цепи при встрече пёс не лает.
Знаю я, что радугу в пирог
Можно замесить в свой день рожденье.
И поверить, сам Господь помог
На года улучшить настроенье.
Так сияйте радугой всегда.
Не считайте, как песок, минуты.
Жизнь прекрасна верой, господа.
Очень важно, что вы не зануды…
Лепит Бог в песочнице людей,
Создаёт песчаные созданья…
С радугой любимая – нежней
Помнит это первое свиданье.
Не задуйте сквозняками свечи
Моей любимой на день рождения 16 мая
Песня переведена на украинский язык
https://www.youtube.com/watch?v=aZgSDthoeCU (https://www.youtube.com/watch?v=aZgSDthoeCU)
– 1-
Мы с тобою голубей кормили,
Раскрошили хлебные куски.
Мы в годах о времени забыли,
Словно дети будням вопреки.
Мы с тобою рассмотрели звезды,
По дорожке лунной корабли,
Радуясь, как возвращались вёсны,
В гнёзда возвращались журавли.
Припев:
Не задуйте сквозняками свечи,
Не дайте светлым душам потемнеть,
Врасплох чтоб сумрак не застал под вечер,
Чтоб не погасла на иконах медь….
Не задуйте сквозняками свечи,
Чтоб не погасла на иконах медь.
– 2-
Не нужны нам громкие признанья,
Говорит душа всегда за нас.
Взгляд запомнил первое свиданье
И букет, что за спиной припас.
Нежность не проходит, если любят,
Чувства счастья берегут наш дом.
А любовь прощает и не судит,
Прячет в дождь влюблённых под зонтом.
– 3-
Всё пройдёт, и канет речка в Лету,
Догорит вечерняя заря.
Скажем всем: «Спасибо за планету,
Что прожили, светлый мир, любя…»
Мы кормили голубей с тобою,
Подарил букеты васильков.
Я назвал тебя своей женою,
В новой жизни вновь найти готов…
Кот-Бегемот[5 - Бегемот в демонологической традиции – это демон желаний желудка.]*
«Единственное, что может спасти смертельно раненного кота, – это глоток бензина…»
«Мастер и Маргарита»
Михаил Афанасьевич Булкаков
За окном январским минус,
Кружат вальсами снега.
Разожгу помятый примус,
Что достался от Кота.
«Бегемотом» звали в свите,
Веселил собой народ.
Был представлен к Маргарите
За кошачий изворот.
Для неё лил спирт чистейший,
Неразбавленный водой.
Шут для Воланда – мудрейший,
Да к тому же – заводной.
Помнят все, ЧК-а в придачу
Бой и выстрелов угар.
Задержаний неудачу
И от примуса пожар.
Редкий случай, растворились
«Криминальные» в дыму.
А по-русски – разом «смылись»,
Цирк, устроив, кутерьму.
Я-то знаю: под личиной
В том шуте скрывался бес.
Примус разжигал лучиной,
Возле ног сидел невест.
Я смотрю в окошко, пламя
Укрощённое чадит.
Жаль, влюблённые не с нами,
Путь в бессмертие лежит.
Но в окне узор морозный
Повторяет чей-то бал.
И рисует скрупулёзно
Женских форм нагой овал.
Во главе над тростью Воланд,
Рядом Мастер, сбоку Кот.
И пожар рисует холод
Там, где рукопись живёт…
Эмигрант
В часах желтея с каждым днём дубрава
С прореженной и радужной листвой.
Горит всё ярче клён в дыму пожара,
Что жжёт кострами дворник «дымовой».
Уж сколько раз пугливые соседи
Грозили участковым «за разбой».
А он не русский. Не силён в «вендетте».
И обожает ритуал с листвой.
Охапками швыряет мусор в пламя,
Потом садится, закурив «Казбек».
Запрета нет дословного в Коране.
К тому ж он в иммиграции – Узбек.
Где Родина? Где он?.. И где обычай?
Бухарский плов в чугунном казане…
Для всех гостей, кто просто симпатичен,
Кто в дом пришёл пешком, не на коне.
Никто не знает облика Аллаха,
И принимает без имён друзей.
С огромной верой в Бога, не со страха.
Поверивший, что к щедрым – мир добрей.
В Российских городах в богатстве храмы.
Но плова нет однажды и на всех.
От грязных матов души вечно в шрамах,
А нелюбовь – великий божий грех.
Листва сгорит… Пройдёт однажды злоба.
Он приготовит по-бухарски плов:
«Вы не гоните от порога Бога.
Распятого Христа спасла Любовь…»
Советский коммунар Нестор Махно…
В чистом поле ветры дуют,
Гнут к земле ковыль степной.
Сам Махно три дня лютует,
Пьёт три дня за упокой.
Самогона батьке хватит,
Да и сала есть шмоток.
Шашкой рубит, шарма ради,
Коммунист с ним пьёт – браток.
Из матросов – в комиссары,
По заданью Ильича.
Пропаганды – эмиссары,
Чтоб не в спину сгоряча.
Батька это понимает:
Думку думает три дня.
Самогонку подливает,
Кормит красных салом – зря.
Да и с белыми не вышло,
Пить полковник не умел.
Всем бы в зад им вставить дышло,
На земле так много дел.
Что крестьянину Советы?
До мандатов дела нет.
Хлеб отыщет все ответы,
И зажжёт для жизни свет.
Батька пил и озлоблялся,
Шашкой сало обрубал.
А потом опохмелялся,
Как положено, решал:
«Ну, их к чёрту коммунистов,
Да и к белым не к чему.
Погуляем в поле чистом,
Побываем и в Крыму.
Ставьте в брички пулемёты,
И секите всех подряд.
Есть одна на всех забота,
Чтобы стал батрак – богат…»
Я историю листаю.
И коммуну у Махно
В Украине отмечаю
Честно, правильно, умно.
А Будённый – спёр тачанки,
Без бинокля подсмотрел.
В дни Гражданской, словно – танки.
Убиенных сколько тел…
Спит давно в земле пуховой
Анархист и бузотёр,
Не принявший власти новой,
Расстрелявшая в упор
Всех Махновцев после Крыма,
Подравняв неровный строй…
Не стрелял по целям мимо
В чёрных кожанках конвой…
На погосте Пер-Лашеза
Похороненный давно:
Коммунар с Советским срезом —
Анархист, бунтарь – Махно…
Нестор Махно (26.10.1888–25.07.1934) – анархист. Человек-легенда времен Гражданской войны. Прославился ездой на необычном, но стильном транспортном средстве «тачанка» и весёлым похуй, пляшем относительно и красных, и белых. В этой стране «махновщина» стала синонимом анархии. За рейд на Мариуполь 27 марта 1919 года, замедливший наступление белых на Москву, комбриг Махно, по некоторым сведениям, был награждён орденом Красного Знамени за номером 4. Это высшая награда того времени. Сталин имел такую же награду, но с далёким номером. Взял себе номер 3 после расстрела комбрига Миронова.
На чужбине во Франции Махно сам работать не мог – он тяжело болел. Умер Нестор Махно от старых ран во Франции в 1934 г. и похоронен на парижском кладбище Пер-Лашез. На скромном памятнике написано, как он и просил: «Советский коммунар Нестор Махно».
Стихи Нестора Махно
1. Проклинайте меня
Проклинайте меня, проклинайте,
Если я вам хоть слово солгал,
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал.
За тебя, угнетенное братство,
За обманутый властью народ.
Ненавидел я чванство и барство,
Был со мной заодно пулемет.
И тачанка, летящая пулей,
Сабли блеск ошалелый подвысь.
Почему ж от меня отвернулись
Вы, кому я отдал свою жизнь?
В моей песни не слова упрека,
Я не смею народ упрекать.
От чего же мне так одиноко,
Не могу рассказать и понять.
Вы простите меня, кто в атаку
Шел со мною и пулей сражен,
Мне б о вас полагалось заплакать,
Но я вижу глаза ваших жен.
Вот они вас отвоют, отплачут
И лампады не станут гасить…
Ну, а батька не может иначе,
Он умеет не плакать, а мстить.
Вспоминайте меня, вспоминайте,
Я за правду, за вас воевал…
1921
2. Кони версты рвут наметом…
Кони версты рвут наметом,
Нам свобода дорога,
Через прорезь пулемета
Я ищу в пыли врага.
Застрочу огнем кинжальным,
Как поближе подпущу.
Ничего в бою не жаль мне,
Ни о чем я не грущу.
Только радуюсь убойной
Силе моего дружка.
Видеть я могу спокойно
Только мертвого врага.
У меня одна забота,
Нет важней ее забот…
Кони версты рвут наметом,
Косит белых пулемет.
3. Я в бой бросался с головой
Я в бой бросался с головой
Пощады не прося у смерти,
И не виновен, что живой
Остался в этой круговерти.
Мы проливали кровь и пот,
С народом откровенны были.
Нас победили. Только вот
Идею нашу не убили.
Пускай схоронят нас сейчас,
Но наша Суть не канет в Лету,
Она воспрянет в нужный час
И победит. Я верю в это!
1921
Ответ большевику Дыбенко
Большевику, не веря,
Кричали все в одно:
«Не ври как сивый мерин,
Мы все идем к Махно!»
Календари
Я – календарь, с которого страницы
Читая, отрывает в спешке Бог,
Бросает и полёт ночами снится,
Листки уносит ветром за порог…
А было ж первородное начало,
Название имеет календарь.
Не все родятся яхтой у причала,
Не все потом найдут в земле янтарь.
Обычный календарь. Но есть военный,
Писательский, пророка календарь
И материнский, необыкновенный,
С советами, когда в яслях – бунтарь.
Мои страницы не белее многих,
Закопчены пожарами потерь,
Сожжённые в раздумьях и в тревогах,
Когда беда стучалась громом в дверь.
Не жёг свечу… А поджигал страницы,
Годам своим не вёл в пылу учёт.
Друзей, сгоревших, долго видел лица,
И становились в памяти лучом…
Уходит время… Календарь всё тоще,
В последний час судьбы не заглянуть.
Душа частенько в мыслях с телом ропщет,
Пытаясь подсказать страничек суть.
Но я – то знаю, что живу сегодня,
И не вернуть оторванных страниц.
Рвануло в гонке времечко поводья,
Ослабла хватка вековых десниц…
Я – календарь, прочитанный годами,
Пометки, телефоны на полях,
Записанные верными друзьями,
Последней просьбой, сказанной в боях.
За грех, что выжил, попросил прощенье.
Помог найти молитвой путь друзьям.
Всё так же ломит лёд весной теченье,
Благодаря земным календарям…
Бамбук
Да, я – бамбук, кто втягивает строчки
Из времени – невидимой реки.
Особенно, среди вселенской ночки,
Когда сияют тускло фонари.
Спокойствие из космоса разбудит,
Погонит кто-то написать строку.
О чём-то светлом, что не знают люди,
Невиданную взгляду бедняку.
И кто-то там начнёт диктант спокойно,
Потом добавит драйва до утра.
Я плагиат от них сношу достойно:
Моя душа елейна, не смутна.
Поёт же Лепс, как пел душой Высоцкий.
Сердца, как зеркала, в осколки бьёт.
Бамбук из Сочи… Нынче он – Московский.
Через него другой Поэт поёт…
Всё больше в подключеньях – молодёжи
К Мирам Иным, к талантам, что ушли…
Шуты обрыдли, «безголосых» рожи,
И надоели сцены короли…
Другие есть… Смотрю, слезу роняя…
Бернес и Отс живут во мне, любя…
Бамбук пророс, есть всходы урожая.
За частоколом трав душа и Я.
Ты такая одна
За порогом туман с первоцветами,
С растревожившей песней дроздов,
Что чаруют любимых сонетами,
Без заученных, чувственных слов.
Будят утро рассветной мелодией,
Словно Моцарт, творя чудеса.
И сгоняют туманы рапсодией,
Открывая сердца и глаза.
Я смотрю на лежащую милую…
Это ты разглядела талант.
Думал, жизнь выдал кто-то бескрылую,
Не смогу разыскать бриллиант.
А любовь – миражами песчаными,
Да и дружба друзей невзначай…
Этот мир ты не видишь с изъянами,
И твердишь: «Ты на них не серчай…
Сочиняй и споёшь соловьиное,
Про весну, про любовь и про май…
Нашу песню двоих лебединую,
Только ты на людей не серчай…
Я люблю твои строчки – кудесницы,
В них живёт с добротой – колдовство.
Сказкой входят по старенькой лестнице,
И становится в доме светло…»
Как права в безмятежье, любимая.
И Шекспир счастьем строчки писал.
Чувства наши для многих незримые,
Но для жизни любовь – идеал…
…Как и ты, белоснежная, нежная.
Вдохновенье и в душах весна…
Спи хорошая, славная, женщина.
Нет другой, ты такая – одна…
Что такое любовь?
Когда не можешь друг без друга
И боль другого – твоя боль,
Когда безумная разлука
На раны сердца сыпет соль,
Когда нечаянно другого
Твоё дыхание спасло,
Когда на свете нет второго,
Когда ты ждёшь смертям назло.
Когда не веришь столько время,
Что ОН, шагнув через порог,
Оставил мир и злое бремя,
А вот тебя – забыть не мог.
И даже там на Млечном круге,
Среди немеркнущих планет
ОН будет помнить о подруге
В бессмертье – миллионы лет.
Среди миров и звёзд беспечных,
В безмолвной долгой пустоте
Твоя любовь отторгнет вечность,
И будет светом в темноте…
Благословляя нас на вечность
Благословляя нас на вечность,
На вековую красоту,
На нашу в душах человечность,
Любовь и сердца доброту,
Карельский край – нам послан свыше,
Творенье мастера видны,
Его старанья в каждой нише
И в каждом вздохе тишины,
В бескрайних водах и долинах,
В ночной высокой глубине,
В ветвях столетних исполинов,
Проживших в мире и войне.
И даже прежнего погосты
Прикрыл от взгляда новый лес.
Кому-то было жить не просто
И умирать в стране чудес.
Печали прошлого проходят,
Но даты памяти с тобой
Нас иногда во снах уводят
В последний бой, бессмертный бой.
Над миром день светлее смерти,
Бальзам на души – красота.
Вы в тишину озёр поверьте
И в даль, что так собой чиста.
Благословляю вас на вечность.
Карельский край – особый дар.
Он лечит нашу человечность,
И тушит прежнего пожар…
Мой дед
Не вернувшемуся с войны деду –
командиру эскадрильи штурмовиков
капитану Петрову Александру Михайловичу,
считавшимся без вести пропавшим 1908 – 14.08.1942 г.
Самолёт недавно обнаружен в реке Полонка возле
города Дно. Я побывал на могиле экипажа.
Вечная память Защитникам Отечества!
Я знаю праздников не мало
И красных дней в году не счесть.
Но в них тепла не доставало,
Хотя, помпезность в датах есть.
А Новый год – особый случай.
Когда душа в душе поёт.
И этот день – он самый лучший.
И даже в снег и в гололёд
Приходят в дом воспоминанья.
Волшебник с полночью вдвоём
Исполнит детские желанья,
Не оставляя на потом.
И молодильных яблок деду
Подарит Дедушка Мороз.
Он их отведает. К обеду
Займётся музыкой всерьёз.
Наденет на плечо «Тальянку»,
Сотрёт платочком с клавиш пыль.
«Забаритонит», как тачанку,
Нам заменил автомобиль.
Пальцовкой, продолжая роды,
Вдруг разукрасит верх и низ.
Попса – скорее ветер моды.
А он – от Бога гармонист.
Под Новый год играет парень,
А не седой в годах старик.
И я играю с дедом в паре.
К таким «дуетам» он привык.
Уже давно не треплет уши.
Люблю его. А он – меня.
Мой дед на свете – самый лучший,
В нём много тёплого огня.
Звучат мелодии от деда.
Под ёлкой праздничной вдвоём.
Поём, что нам нужна Победа,
А смерть с зарплатой подождём.
Поём уральские частушки
И песни средней полосы,
Саратовские «нескладушки»
И про Чапаева усы.
Нам с дедом весело, не скучно.
Чего скучать под Новый год?
Давно мы с дедом неразлучны.
В семье – он нужный эхолот.
Здоровья каждый год желаю
И знаю точно, что старик
Мне присмотрел соседку – кралю,
Сказав о внуках напрямик.
Хитёр мой дед – проказник бабий,
Любитель женских нежных чар.
И политесы строит ради,
Всегда горит в глазах радар.
Но верность бабке Антонине
Старик невольно сохранил.
Остался верен «лучшей мине»:
С войны одну её любил.
Но не считал всю жизнь зазорным
Молодку тайно ущипнуть.
Пощёчину терпел покорно…
А получал их?.. Просто жуть.
Я прятал смех от взгляда деда,
Чтоб подзатыльник избежать.
Он мог прожить два дня без хлеба.
Без женщин час, со скрипом пять.
Но ровно в полночь, за Победу
Мой дед сто грамм со всеми пил…
Потом валялся до обеда
С давлением, потерей сил.
Весной он умер в День Победы…
Смотрел парад при орденах.
Свои законные отведав,
Держа «Тальянку» на руках…
14.08.42 г. на бомбардировку станции Гривочки направились три экипажа. Огнем зенитной артиллерии были сбиты два из них. На свой аэродром не вернулись: зам. командира аэ капитан А.М. Петров, стрелок-бомбардир звена ст. лейтенант В.И.Арбузов, стрелок-радист старшина В.А. Любимов, летчик ст. сержант И.И. Ермаков, стрелок-бомбардир старшина В.И. Буцкий и стрелок-радист старшина В.В. Поломодов. Позже летчик И.И. Ермаков вернулся в часть.
В 1988 г. в реке Полонка в районе аэродрома Гривочки Сергеем Викторовичем Егоровым обнаружены мотор М-103, редуктор, карбюратор, винт, парашютное кольцо и переданы в музей завода «Красный Октябрь». В 2009 году установлено, что это части самолета, на котором погиб экипаж капитана Петрова. В настоящее время разыскиваются родственники членов погибшего экипажа.
Побег весной
Воздух наполняется журчаньем,
Пересвистом чёрного дрозда.
И каким-то пламенным желаньем,
Быть счастливым раз и навсегда.
Всё подвластно силе пробужденья.
За решёткой, как кругом, весна.
Под лучами меньше наслажденья.
Всё-таки не воля, а тюрьма.
Но мышонку вместо сыра хлеба
Заключённый накрошил в углу:
«Эх, махнуть на небо птицей мне бы,
Воздуха весны вдохнуть халву…»
Надзиратель приоткрыл окошко:
«Воля знать последняя твоя.
Пуля одному, другому – кошка.
В камере расстрельной вы не зря…»
Воздух золотился солнцем красным.
Было под повязкой не темно.
В камере мышонку жить опасно:
Выпустил его через окно…
Вот теперь тюремщик разозлится,
Другу я помог тайком сбежать.
Пусть свободой парень насладится.
Сможет и мышатам папкой стать…
Пуля – дура оборвала сказку.
Жирный кот мышонка не нашёл.
Похоронщик снял с лица повязку.
И потом вогнал в могилу кол…
Ангел-Почтальон
Жена спросила меня как-то: «Когда умрёт её отец?..» Во сне мне приснилась цифра 17. Прожив 75 лет, замечательный человек, бывший моряк, затем шахтёр, перед пенсией – начальник урановых шахт – Юрий Николаевич Алексеюк скончался 9 числа в 8 часов вечера. Сумма этих чисел составила – 17.
Почта принесла мне телеграмму,
Что во вторник должен умереть.
Глупость. Но не снимешь, как пижаму.
Сразу расхотелось песни петь.
Да и пить от водки до «мартини»
Не желалось. Чёртов чёрный текст.
Стал казаться серым мир в рутине.
Не спасал весёлый смех невест.
Кто посмел сказать о дне последнем.
Финиша подвёл мелком черту?
Происки врагов и злые бредни.
Чувствовалась подлость за версту.
Нет, не верю грязным телеграммам.
Не желаю час последний знать.
Был и буду до конца упрямым.
Не хочу во вторник умирать…
…Грузовик сорвался на уклоне,
Раздавил упрямца колесом.
Умер сразу, охнув матом в стоне.
Поливалки смыли кровь потом.
Ангел-почтальон расправил крылья.
Показал душе дорогу в рай.
А душа над телом от бессилья
Требовала в крик: «Не умирай…»
Телеграммы, образы, подсказки,
Сон не в руку, вещий странный сон…
Может быть, фантазии и сказки?
Лишь для мудрых Ангел – Почтальон.
А мы с тобою дождь проспали
А мы с тобою дождь проспали,
Не слыша за окном грозу.
Не видя, как светились дали,
Мрак, превращая в белизну.
Обнявшись крепко в снах витали,
Не испугал раскатом гром
И молнии в осином жале,
Что горизонты жгли костром.
Нас укрывала нежность страстью
От всех напастей за окном.
Жилище охраняло счастье
Своим размашистым крылом.
И только утром на рассвете,
Когда сбежали облака,
Пахнул цветами южный ветер,
Пропахший свежестью слегка…
Святая любовь
За всё мы платим в грешной жизни,
Годами за свои грехи.
Не на своей печальной тризне
Читаем в трауре стихи.
Мы примеряемся к походу,
И представляем свой уход:
Воронью под вуалью моду,
Скривившийся в печалях рот.
Поминки злые с мордобоем,
Делёж оставленных вещей.
Наследников, снующих строем,
Среди смердящих новостей.
А ты, запрятанный лопатой,
Землёй укрытый под дождём,
Лежишь, свой путь, закончив датой,
И в гроб вколоченным гвоздём.
Последнее ты слышишь слово,
И видишь ту, что с теплотой,
Как верный пёс порвать готова
Любого, жертвуя собой.
И за тебя в неравной схватке
Сжимать на горле кулаки…
Как жаль, но ты в смертельной «грядке»,
Без перспектив весной взойти…
Порой мы поздно ценим верность,
Не видим ценников в годах.
А в мире рядом – эфемерность,
С кривым цинизмом на губах.
Вглядись, живёт Любовь на свете,
Кто может воскресить слезой.
И в храме в золотом багете
Хранится лик земной святой…
С дождями из окна
Дождь царапну?л внезапно по кривой,
Оставив биссектрисы на стекле.
Остуженный небесной высотой,
Устроил хулиганом дефиле.
Влетев молчком под зонтики зевак,
Скользнув по щечкам макияжных нимф.
Пробравшись в стёртый временем башмак,
Шагов невольно ускоряя ритм.
Зачем бежать? Бессмысленный порыв.
Смотри, как липа плещется в дождях,
Листвой устроив ливневый заплыв,
Смывая серость пыли второпях.
Достойно встретив мировой потоп,
Подставив ветки под дождливый дар.
Оставив все проблемы на потом,
Не думая, что есть июльский жар.
Короткий дождь закончил свой разбой.
Прорвалось солнце расцветить надел,
Шепнув дрозду: – Чернявый! Песню спой!..
Ты можешь. Ты весной любимой пел.
И тот запел о чём-то неземном,
В помолодевшей липовой листве.
А я романсам распахнул свой дом
И душу, что воскресла в волшебстве…
Шёл ночью дождь
Шёл ночью дождь бесшумный и вельможный,
Интеллигентный, без претензий дождь.
Манерой обывательской галошный,
Без взрыва театрального ладош.
Без крика «Браво!» по карнизной жести,
Без грома разухабистых мортир,
Сверканий молний воинских нашествий,
Или когда грохочет дружный пир…
А мы, не слыша дождик, просто спали,
И нежность укрывала под крылом.
Не испугали непогодой дали
И сквозняки с промозглым холодком.
Нет в мире сил, чтоб разомкнуть объятья,
И разлучить две любящих души.
Любовь и Нежность – первое распятье
В своих молитвах без правдивой лжи.
Под утро тучи разнеслись под ветром,
Зарделось солнцем старое окно.
Осенней веткой клён махнул двухцветной,
Стряхнув гирлянду дождика легко…
И будто не случилась непогода,
Нарушив на земле людской покой,
В пейзаж подвесил кто-то небосвода,
На мир картинный радугу дугой.
Хрустальный сосуд
Вечер осенний. Листья в окно
Гонит вселенская тьма.
Вывесил месяц над миром руно —
Пушистые облака,
Звёзд мишура – костровые угли
Вряд ли согреют собой.
Тлеют, мерцают всю ночь до зари,
И охраняют покой.
Если послушать на небе звезду,
Можно понять разговор.
Эта звезда отводила беду
С давних мальчишеских пор.
Эта звезда повела за собой,
Путь, освящая во мрак.
Но и она возвращала домой
Даже из грязных клоак.
Дым сигаретный взлетел к облакам,
Тучки накрыли звезду.
Дождик упал беспардонно к ногам,
Гром разворчался в грозу…
Я прекратил раздражать небеса…
Снова ушли облака.
Как это просто творить чудеса,
Не отравляя века…
Только бы внукам звезду передать,
Хрустальный сосуд за окном.
В нём до краёв, как вино – благодать
И сомелье колдуном…
Майские туманы
Шелестела листьями дубрава,
Говорила с майским ветерком.
А под крышей ласточек орава,
Строила детишкам новый дом.
Под гнездом пять этажей знакомых
И не злой от гомона сосед.
В знойный день побольше насекомых
Достаются проще на обед.
Но сегодня сладкие туманы
Патокой пролиты на окно.
Тихо в гнёздах, не летят гурманы,
Всепогодных крыльев не дано.
Смотрят вдали рядом с человеком,
Ожидая на полёт «добро».
И не видят речку с талым бегом,
Что от солнца прячет серебро.
И форелей осторожных, вкусных,
Меж крючков, торчащих под водой,
Рыбаков с утра не видят грустных,
Кто застыл, как монумент, с удой.
Я крошу голодным корку хлеба,
Сыплю на карниз окна крупу:
«Не рискуйте. Под туманом слепо,
Не найти без компаса тропу.
Солнце скоро выйдет из засады,
Даст отмашку стае на полёт.
И летайте снова так, как надо,
Чтоб равнялся ваш с посадкой взлёт.
Детский сад кормить, птенцов лелеять,
В летний зной учить держать крыло,
Чтобы пилотажи над аллеей,
Удивляли к осени легко…
А пока что – сладкие туманы
Патокой пролиты на окно.
Отдохните, славные гурманы,
Можете склевать из рук зерно…»
Талантливый и слепой
На детском конкурсе во всём ажиотаж,
Родители в волненьях рядом с чадом.
Судейский корпус – непременный страж
В сужденьях, как Сальери, часто с ядом.
За фортепьяно вундеркинды лет.
Звучат атакой сложные пассажи.
Плохих на сцене пианистов нет —
На лучшем музыкальном вернисаже.
Два отпрыска один и тот же балл
В дуэли получили фортепьянной.
Назначен был для них второй финал.
И объявили конкурс с виду странный,
Что предложил в жюри слепой поэт:
«Пусть о весне расскажет каждый мальчик,
МузЫкой нарисует силуэт,
И как срывает ветер одуванчик…»
Один сыграл безликое враньё,
Все слышали заученные фразы.
За несколько минут одно нытьё,
О том, что он малыш голубоглазый.
Второй садился долго за рояль.
Как – будто размышляя, не играя.
И вдруг… от клавиш расцветилась даль
Тревожная, от звуков оживая.
Звенел ручей от таянья снегов,
Запел скворец, приветствуя рассветы.
Мир стал к рожденью по весне готов,
Лучами Солнца, высотой согретый.
За пять минут рассказан был роман,
Раскрытый увертюрой монолога.
Экспромт внимая, слушал меломан
И гениальность, присланную Богом.
Слепой поэт один из первых встал,
Приветствуя рождение таланта.
И повторил за ним движенье зал,
В овациях купая музыканта.
О, даже если ты с рожденья слеп,
Расслышать можешь гениальность в зале.
Несёт талант, как солнце, людям свет,
Ещё садам, чтоб в вёснах расцветали…
Кукушка, укравшая душу…
Семилетней Ярославе Дегтярёве, 2016 год.
(https://www.youtube.com/watch?v=Hr8GQwFBpU0 (https://www.youtube.com/watch?v=Hr8GQwFBpU0))
Мы по Москве с тобой гуляли,
В метель снующую волчком.
И чуда, чуда ожидали
Предновогодним вечерком.
Гирляндами сверкали ёлки,
Горел пурпуром фейерверк,
Мелькали масками ермолки,
В шарфах, с кафтанами поверх.
Резвился люд на маскараде,
Убрав с заботой злобы дня.
И на заснеженной эстраде
Старались певчие, не зря.
Они кричали в микрофоны,
Стараясь каждого задеть.
Но пели явно без иконы,
Ломая пошлую камедь.
И вдруг на сцене появилась
Подснежник-девочка-росток.
Толпа притихла, удивилась,
Раздался чистый голосок.
Запела тихо про «Кукушку»,
Про солнце, что схватил кулак.
И Виктор Цой, поймав на мушку,
Сжал душу голосом… Вот так!..
Из девочки – слова поэта
Лились бальзамом в Новый Год
Высоким слогом, морем света,
Звездой среди людских невзгод.
Ребёнок пел с душой великой,
Повелевая красотой.
И в храмах засияли лики
Салютом чудным над Москвой.
Семь лет всесильной Ярославе,
Душе, рождённой для чудес.
А мы нашли под вьюгой в зале
Посланницу седых небес…
Зажав кулак, девчушка спела
Под гром оваций над Москвой.
Божественно, по-детски смело,
Украв все души и покой…
Напишу эпитафию
Напишу эпитафию на гробнице своей,
Мол, родился от матери в сумасшествии дней.
Жил, тужил, гробил заживо неуёмную плоть.
Сердце рвал, что не зажило. Чёрт взывал: «Колобродь…»
Я любезничал с урками, слушал матерный трёп.
Растопив печку чурками, знал, что редко везёт.
Я не голь перекатная, на баяне игрец.
А свобода – захватная, если в тундре беглец.
Сам боялся расстрельные, да блатные статьи
И наколки нательные, приговоры судьи.
Но любил жизнь свободную, оторваться, чтоб всласть.
Степь раздольями гордую, вширь ромашками в масть.
Чёрт возьми! Не поместятся рассуждений слова.
Ничего не изменится, коль в петле голова.
Есть другие соколики, кто по следу сбежит.
Без царя – трудоголики, каждый – будущим сыт.
Кратность-дама коварная, гениальности ход.
Моя повесть не главная. Внук строфу допоёт.
Дата, годы рождения. Финиш после тире.
Вот и все рассуждения в завершённой игре…
Напишу эпитафию на гробнице своей —
Год рожденья от матери до скончания дней…
Воскреси…
Не все грехи прощаются, как видно,
И самый первый осуждён был зря.
В пещерах было жить до слёз обидно,
О райских благах помнила семья.
Как мудрый Бог, ты мог одним решеньем
Детей своих кровиночек простить,
Иль запретить любовь и размноженье,
Умерить сексуальный аппетит.
Ты сам оставил без присмотра ветки,
Не доглядел за подлою змеёй.
Без нижнего белья резвились детки,
И безмятежно спал Отец родной.
Детей нельзя бросать без воспитанья
И без учений оставлять на миг.
Без интернета, разность пола – тайна.
Потом, как Бог, и ты к грехам привык.
Перепиши историю о рае,
И первых грешных воскреси в семью.
Становится с прощеньем жизнь иная.
Рождённый небом, должен жить в раю…
Живи с Мадонной…
Впервые показали проститутку,
И с прейскурантом выдали тариф
За ночь, за час и даже за минутку,
Когда за рубль для всех раскроет лиф.
Я от смущенья багровел щеками,
Не понимая женского «труда»…
Она стояла рядом с мужиками
Красивая, беспутная беда.
Из кошелька отдал я рубль за смелость,
Не рассмотрев в смущении показ.
Другого после армии хотелось,
Мечталось верить в блеск любимых глаз…
Прошли года. Седины выше крыши,
И в интернете девочки рядком
Летят к клиентам, звон монетный слыша
И думают всё больше «передком».
А где ж любовь, признанье, ахи, охи.
Романсы, свечи, до утра балы?..
Не все мужчины скряги и пройдохи,
Не все размеры до поры малы.
Не осуждаю женскую продажность.
И как мужчина за любовь плачу.
Не Бог вложил когда-то в души алчность.
Подвластен грех другому ловкачу…
Парнишка юный рубль в кармане прячет,
Желая на «различие» взглянуть.
Поверь, мой мальчик, можно жить иначе:
Не с проституткой, выбрав жизни путь…
Живи с Мадонной, что рожает Бога.
И жизнь с деньгами за неё отдай.
Другие есть. Земных и алчных много.
Но лишь в одной найдёшь бессмертный Рай.
Первый самый…
Лепит сверху первый мокрый самый,
Не такой пушистый белый снег.
Бестолковый, не похож на ламу,
Без красот воспетых зимних нег.
Разошёлся, разлетелся с ветром,
Поперёк и вкось земных широт.
Стенкой снег за каждым сантиметром,
В высоте и возле мокрых ног.
Мне бы не гулять. Да пёс не может.
Раскулился и поджал свой хвост.
Не докажешь обречённой роже,
Что поход не так сегодня прост.
Только вышел, сел у самой у двери,
Про собачьи позабыл дела.
Снег испортил гульки в полной мере,
Отрезвив свободный нрав слегка.
«Не грусти, мой пёс! И слов не надо.
Это только первый робкий снег.
Завтра утром выпадет отрада,
И мороз раскрасит толщу рек.
Ты своё напишешь, молча, имя
На пушистом выпавшем снежке.
По-собачьи, буквами большими
В нашем для прогулок сосняке.
А пока пошли домой обратно.
Будем дружно из окна смотреть,
Как летят снега с дождём отвратно,
Как ломает первый снег камедь…»
Лепит сверху запоздалый самый,
Не такой пушистый белый снег.
Весь январь окрест за нашей рамой
Без красот, воспетых зимних нег…
Крылья времени
Послушайте, шумят всё время крылья,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70986268) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Владимир Полежаев – успешный бизнесмен. Это не реклама фирмы. Полковник космических войск стал официальным долларовым миллионером в России, не воруя, никого не грабя.
2
Наталья Дардыкина. «Тата – последняя любовь поэта» (https://www.mk.ru/ (https://www.mk.ru/) editions/daily/article/2003/06/05/135274-tata-poslednyaya-lyubov-poeta.html)
3
Денис Корсаков. «Заваливал ли Владимир Маяковский и после смерти свою возлюбленную Татьяну Яковлеву охапками цветов» (https://www.kp.ru/ (https://www.kp.ru/) daily/27263/4396831/)
4
Павел Романютенко. «Цветы от Маяковского, или как Лиля Брик заставила поэта остаться в России» (https://travelask.ru/blog/posts/19509-tsvety-ot-mayakovskogo-ili-kak-lilya-brik-zastavila-poeta-os (https://travelask.ru/blog/posts/19509-tsvety-ot-mayakovskogo-ili-kak-lilya-brik-zastavila-poeta-os))
5
Бегемот в демонологической традиции – это демон желаний желудка.