Стань моей звездой
Джина Шэй
Предателей никто не любит. А когда предает лучший друг, тот самый, которого считала за брата… Да еще и оставляет тебя в тот самый момент, когда твоя жизнь раскалывается на “до” и “после”…Удивительно ли, что Гайя Лотоцкая даже одним воздухом не хочет дышать с Демьяном Разиным? Но выбора нет – её команда смертельно хочет вырваться за пределы своего гаража и метит не куда-нибудь – а на всероссийский музыкальный проект. В жюри которого просиживает штаны молодой популярный музыкант, сын известного продюсера… Да, да, Демьян Разин. Столкновение неизбежно!
Джина Шэй
Стань моей звездой
Глава 1
Знали ли вы, что у предательства есть цвет?
Ядовито-зеленый, кислотный, на романтичном – цвет кошачьих глаз. На моем языке – цвет глаз Иуды, по паспорту – Демьяна Разина. Между нами пропасть, а еще – огромная парковка, но когда десять лет подряд дружишь с человеком – тебе не обязательно стоять с ним рядом, чтобы видеть цвет его глаз.
Он и так внутри тебя. Кипит, переливается, плавит тебя изнутри.
И запах его мне тоже не удалось забыть…
Между нами все еще целая бесконечная парковка, а мои ноздри нагло колет щекоткой запах грозы и сада, яблока и кардамона – запах того парфюма, которым Демьян Разин пользовался с четырнадцати лет.
Гайка, очнись! Ты не можешь это чувствовать!
Я прикусываю губу, задеваю колечко пирсинга, и боль от этого шевеления помогает чуть очнуться. Мозг включается, собирая по сусекам крохи критического мышления. Потому что да, я же и правда не могу чувствовать этот запах. Во-первых, потому что Разин все еще стоит на том самом дальнем краю парковки. Во-вторых, три года прошли с нашей последней встречи. Он мог легко сменить парфюм. Кто бы ему запретил?
Ну мало ли что клялся только себе и нужной клятвой, что никогда не изменит одному из последних подарков матери.
Разин во многом клялся. И быть верным Рыцарем-Демоном Гайи Лотоцкой, меня, то есть, и умереть со мной в один день, как полагается верному вассалу. И что?
Когда весь мой мир накрыло черным, когда я пришла в себя в палате реанимации с одиннадцатью швами на горле, в день самой страшной моей потери – где был Разин?
Где-то был.
Если верить Запрещеннограму – отдыхал на яхте папочки в компании четырех красоток.
Они были гораздо важнее, кто спорит!
Почему-то он решил, что больше мы не друзья. И наша общая мечта – стать музыкой, петь наши общие песни – теперь принадлежит только ему.
Так ли он ошибался? Ведь в итоге я так и не восстановилась. Да что там – до сих пор начинает трясти при одном только взгляде на микрофон.
– Эй, Гай, ты чего зависла? – на мое плечо падает тяжелая рука. На долю секунды я даже забываюсь, думаю – это его рука, рука моего Демона, но нет. Это всего лишь Валерон. Он на голову выше Разина, крупнее и шире в плечах. Его пальцы кажутся такими неуклюжими, и сам он выглядит этаким большим Винни-Пухом, но дайте ему в руки барабанные палочки – и вы поймете, что никогда не видели ничего быстрее этих двух кусков дерева.
– А, – уже более глухо и гораздо более мрачно хмыкает барабанщик, глядя за мое плечо, – ясно, в чем дело. Ну, мы же были к этому готовы. Что увидим его. Правда, я думал, это только на пробах будет.
Да, мы были к этому готовы.
Больше того – именно я дала согласие на участие в отборе для музыкального шоу “Нова”, даже после того, как мы узнали, кто будет сидеть в жюри в роли “молодой звезды-эксперта”.
Можно подумать, у меня был выбор. Когда вся твоя команда, люди, что стали семьей, смотрят на тебя такими отчаянными глазами – ты не можешь дать никакого ответа кроме правильного.
Ничего страшного. Плевать на Разина. Кем бы он ни был – мы не профукаем этот шанс. Помимо него в жюри еще два настоящих профи сидят!
Я не поворачиваюсь больше в сторону, где стоял Демон. Мне почему-то кажется, что чей-то взгляд сверлит мою спину – вот-вот куртка задымится.
Или просто хочется, чтоб он смотрел?
– Давайте разгружаться, – практично басит Валерон, – Евка, брось сигарету. Ты свихнулась? Через полчаса к микрофону!
– Да прям, через полчаса, – Ева закатывает бесстыжие свои кукольно-голубые глаза, – ты вообще пробку видишь у входа? И это мы еще не зашли даже. Не зарегистрировались. Дай бог, если к вечеру вообще на сцену попадем. И что мне, все это время дохнуть?
– Дохни, – кивает Валерон, – дохни, но петь изволь соловушкой.
– Изволь? Соловушкой? – Евка заливается хохотом. – Валерыч, может, мы все-таки домой поедем? Тут вроде ищут “новую музыку”, свежее поколение звезд хотят замутить, а ты – явно с древней Руси вылез. Перед жюри челом побьешь и ка-а-а-а-а-к спалишься.
Валерка пыхтит, явно испытывая неукротимое желание прибить Евку на месте. Он рос у бабушки, и над его лексиконом бесстыжая наша вокалистка никогда угорать не перестанет.
Другое дело, что злиться на неё безумно сложно – смеется Евка очаровательно. Как и всякая красотка с длиннющими ногами и кукольными чертами лица. Глядя на неё, мне даже не стыдно, что она по сути – заняла мое место. У Евки лучше получается быть в центре внимания.
Кто-то говорит – голос у Евки слабже моего. Слабже моего бывшего голоса, ага. Но это ведь факт, что о мертвых – только хорошо. А мой голос, как и мои песни – это все однозначно мертвое, то, к чему больше нет возврата.
Евка поет неплохо. Даже хорошо. А еще – она артистичная и яркая. Сравнивать нас бессмысленно, все равно что воробья с синицей.
Она носит фиолетовые линзы, делает эпатажные мейки своими руками и красит волосы в цвет артериальной крови.
Я же даже никогда не пыталась себя поменять. К темным волосам не липнет краска. Мышиные черты лица даже макияж бессилен сделать ярче. Это неплохо, если ты работаешь каким-нибудь библиотекарем, совершенный кошмар – если пытаешься сделать карьеру на сцене.
Все тот же Разин говорил, что секс-символом быть не обязательно. Голос, мол, самое важное. Да и не так уж я и неприглядна, он говорил, если волосы распущу – очень даже ничего.
Наверное, поэтому, когда я поняла, что он уже не придет, что он навсегда меня бросил – я первым же делом пришла и попросила свалять эту мою красоту в жесткие дреды. Кажется, даже тогда надеялась, что Разин где-нибудь в соцсетях увидит эти фотки. Увидит и на силе подгорающей задницы прилетит, чтобы задать мне трепку.
Дура!
Дура, что тогда ждала его. Дура, что сейчас – снова вернулась к нему своими мыслями. Иуде-Разину в моих мыслях места не должно быть. Только моей команде. Это они – моя вторая семья. Это они были со мной рядом все эти годы. Не бросили гнить заживо, когда я потеряла голос. Вынесли всю тьму, что пыталась пожрать их заодно со мной. Даже место в команде мое сохранили. С учетом того, что мне пришлось ударно переучиваться с соло-гитары на бас – большая жертва. И потом они же помалкивали, когда я лажала на репетициях всеми возможными способами. А ведь могли меня послать. Могли найти нормального басиста. Но нет – ждали, пока от меня хоть какой-то толк будет. Не то что некоторые, что даже шанса не дали.
– Эй, ну все, Гай, хорош столбом стоять, – Валерон ощутимо так припечатывает меня ладонью пониже спины, – у тебя, между прочим, больше всех хлама вытаскивать из тачки надо.
Справедливая претензия. У меня ж не только бас-гитара, но и педали, и компрессор, и еще всякая хрень, за которую еще кредит не выплачен.
И в любой другой ситуации – я бы буркнула, чтоб соль на рану не сыпал, но сейчас – просто помалкиваю. Настроение, конечно, подпорчено, но именно сегодня облажаться нельзя.
От сегодняшних проб зависит не только наше участие в крутом проекте. Если облажаемся – о карьере в шоу-бизнесе почти наверняка придется забыть. Никому не нужны аутсайдеры, которые даже предварительный отбор пройти не смогли. Никто из даже самых посредственных продюсеров и не подумает брать нас в оборот.
И играть нам по дешевым московским барам до конца наших дней. Если, конечно, в тех московских барах кому-то сдалась еще одна рок-группа из вчерашних подростков.
Если бы мы знали, насколько Евка окажется права – мы бы лично скрутили её и довезли до ближайшей церкви с требованием утопить ведьму в купели святой воды.
Та толпа, которая торчала у входа в концерт-холл, на самом деле оказывается гребаной очередью на регистрацию, причудливо извивающейся вдоль ограждения.
Ограждение – для плебеев, естественно.
Там за ним стоят блестящие машины жюри, то и дело кто-то выходит курить – если не сами члены отборочной комиссии, то однозначно – персонал. Осветители, звуковики и вот эти вот все. Без которых все развалится.
Что будет, если собрать в одно место три сотни музыкантов, каждый из которых уверен в собственной гениальности и будущем успехе? Что если сделать не только это – но еще и заставить их ждать? Час-два-три…
Ох, ну разумеется получится первоклассный ад.
И отгрузив свои инструменты в положенную дверь, в которой на каждой палочке Валерона шлепнули желтый стикер с названием группы, чтобы точно ничего никто не перепутал, мы ныряем в этот ад с головой, находим крайнего в очереди и принимаемся ждать.
И снова ждать.
И опять ждать.
В то самое время, пока соседи по очереди без остановки мурлычут, распеваются, отрабатывают танцевальные связки для выступления и, конечно же, играют на несданных инструментах. О, эта дивная какофония из звучащих на разный мотив голосов, гитар, барабанов и даже флейты…
В этой толпе можно было бы сколотить неплохой капитал на продаже беруш.
– Блин, а ведь специально приезжал к восьми утра, – сокрушается Валерыч, раздраженно пиная одним кроссовком другой, – думал, в самом начале набора народу будет не так много.
– Кажется, так подумали все, – критично роняю я, а потом киваю в сторону четверых ребят растаманского вида, – а вон те ребята вообще со вчера караулили.
– Это ты с чего взяла? – недоверчиво щурится Валерман.
– А ты что, не видишь? Они сидят на свернутых спальниках. Могу поспорить, что у них и палатка есть.
Валерка смотрит на компанию так и эдак, а затем ехидно щерит зубы в ухмылке и тянет ко мне лапу.
– Давай. Спорим на желание.
Делать нам больше нечего – но разумеется. Ну а как прикажете себя развлекать, когда очередь двигается еле-еле?
– Годится, – фыркаю я и накладываю пальцы на медвежью ладонь Валерыча, – Евка, разбивай.
– Евка, разбивай, Евка, в очереди карауль, пока вы дурью маетесь, – подружка ворчит, но ребром ладони стукает по нашим сжатым рукам, – давайте, валите.
“Растаманы” сидят очень близко к дверям – и потому пробраться к ним оказывается достаточно просто.
По старой русской традиции всех тех, кто пытается пройти мимо очереди с фразой “мы только спросить” вызывает неоднозначную реакцию, включая множество обещаний засунуть разные наши части тела туда, где не светит солнце.
Быть русским растаманом – это, конечно, очень своеобразный выбор, граничащий с садомазохизмом. Я еще подойти не успела, но уже снова готова поспорить, что парня в цветной полосатой рубахе не один раз метелили гопники с района. Да и того, щуплого, высокого цыгана, щеголяющего не то что дредами, а дредами всех цветов радуги, и тех оттенков, что в неё не вместились.
Интересно, удастся вообще послушать, что они играют? А то те, кто раньше косил под растаманов, выдавал не регги, а какой-то особенно паршивый шансон. Если и эти ребята из таких – их даже на съемках отборочных можно не увидеть. Хотя, они яркие. На них хоть зрители поржать могут.
– Пацаны, покурить не найдется? – добродушно спрашивает Валерон, останавливаясь напротив парня с дредами. Тот зыркает на него снисходительно.
– Это ты из-за одной паршивой сигареты со своего конца очереди к нам перся? Да еще не один, а с подругой?
– Ну почему сразу из-за паршивой? – Валерон тут же делает заискивающую моську. – Может, я заранее вижу, что лучше, чем у вас, тут ни у кого покурить не найдется…
– Слышь, медведь, вали отсюда, – парень в полосатой рубахе одним резким движением оказывается на пятках, – мы тут со вчера ночевали не для того, чтобы всякие деревенщины к нам примазаться пытались. Хрен тебе, а не наше место в очереди, понял?
Вот тут и мое время приходит. Я высовываюсь из-за широкой Валерийской спины, делаю огромные обаятельные глазки – я умею, и выдаю.
– А как ночевали? Как туристы, в палатках?
– А еще-то как, епт? Ночью дождь, между прочим, хреначил.
“Полосатый” косится на меня как на блаженную – ну и пусть косится. Самое главное – я выиграла. И имею полное право с разбега заскочить на широкую Валеркину спину и сжать бока коленями.
– Н-но, поехали!
– Да тьфу на тебя, Гайка, – ворчит наш с Евкой любимый громила, но свое поражение принимает героически. Подкидывает меня повыше и тащит обратно. Вдоль всей этой длинной, охреневшей от такого спектакля очереди-шеренги.
– Интересно, если они тут ночевали, почему все еще не зарегались? – озадачиваюсь я, когда Валерка дотаскивает меня до нашего места, которое бдительно охраняет Евка.
– А я почем знаю? – Валерман скидывает меня со спины и начинает растирать поясницу. – А ты чего такая тяжелая-то? Вес набрала, что ли?
Ну и что ему отвечать на такие хамские намеки?
Только средний палец под нос и сунуть.
Ответ же на мой вопрос мы тоже получаем довольно скоро. Когда на огромной парковке у концерт-холла в сопровождении двух черных машин с мигалками появляется розовый мерседес.
– Это еще кто? – Евка аж на цыпочках приподнимается, чтобы разглядеть, кто из того мерседеса выйдет.
– Какая-то папочкина дочка, – мрачно резюмирует Валерыч. И оказывается абсолютно прав.
Из мерседеса выходит длинноногая копия куклы барби в розовом пиджачке и короткой розовой юбочке. Делает “щелк” наманикюренными пальчиками – и её тут же окружают четыре амбала шкафоподобного вида.
И вот эта вот процессия прямым ходом шагает в сторону очереди. Пискнувшего что-то про “мы все тут ждем” парня, что успел встать за нами, один из амбалов грубо пихает в грудь.
“Дива” же даже не оглядывается на него. Так и шагает со сладкой полуулыбочкой на лице. В один только момент снисходительно спускает с носа белые очочки и окатывает толпу вокруг себя презрительным взглядом.
И тут я её узнаю. Хотя в лицо никогда не знала.
Но именно эта фифа чаще всего мелькала на селфи великолепной жизни Демьяна Разина. И я нарочно не стала искать её имя, потому что это означало бы, что я уже стала личным сталкером Разина. А он этого меньше всего заслуживал.
Вот значит, на кого он променял меня?
Хотя, конечно, понятно, что вряд ли с этой “дивой” он “просто дружил”, как это было со мной. Он же взрослый уже мальчик, у него потребности. Все вроде понятно.
Но мерзотный привкус на языке снова портит мне настроение.
Глава 2
– Главное – хотя бы сегодня зарегаться, – оптимистичный настрой Валермана портится от часа к часу. Та розовая фифа кстати – вошла в толпу словно нож в масло, и где-то через полчаса вышла сияющая белоснежной улыбкой, как у акулы.
И ежу было ясно, что её прослушали без очереди.
Этому же ежу было так же очевидно, что вот уж её-то точно пропустят на конкурсную часть шоу.
Барби встретили дружным осуждающим воем и освистаньем, но “дива” не повела и бровкой. Зато её амбалы синхронно замахнулись в разные стороны – и коридор, их пропускающий, расширился вдвое.
Время шло. Очередь двигалась медленно, но точно быстрее, чем шли прослушивания. Два раза за час из концерт-холла выходили бледные и растерянные группы и одиночки. Кто-то шел бодро, помахивая снятыми галстуками и блестящими кепками. Кто-то плелся настолько раздавленный и никакой – что к нему не подскакивала даже толпа гипертревожников с их вечной кучей вопросов.
Мы решили сидеть на пятой точке ровно и никого лишний раз ни о чем не спрашивать.
Важно – лишь наше выступление. На нем надо сосредоточиться. Даже если оно случится через неделю.
Еще пару раз приезжали машины “папиных дочек и сыночков”.
Их всегда провожали свистом и взглядами сдержанной ненависти. Половине местных ребят ради покупки приличной аппаратуры и инструментов пришлось брать кредиты на себя или на родню. Вторая половина – пахала как скаженная на трех работах, несколько лет подряд.
А эти – просто родились с золотой ложкой во рту. И этого оказалось достаточно, чтобы плевать на весь остальной мир с высокой колокольни.
Ведь это только в сказках принц может подружиться с нищим. Я это знаю как никто.
Демьян Разин рос в одном доме со мной, ходил в одну музыкалку, и даже в одну школу. Было ли странно, что мы дружили?
А если учесть, что даже балконы наших квартир были напротив друг друга? Настолько близко, что мы лазали друг к другу, вопреки воплям обеспокоенных мамочек. Ну и что, что четвертый этаж? Тут же всего делов, полшага шагнуть с одной плиты на другую.
И да, конечно, когда его папаша, который пять лет подносил режиссеру кофе и следил за его расписанием, внезапно получил назначение уже на режиссерскую роль – я радовалась за семью лучшего друга, который гордо именовал меня младшей сестрой.
И радовалась, когда фильм, снятый дядей Степаном, внезапно выстрелил в кинопрокате. Мы с мамой трижды на него ходили. Даже не только потому что надо поддержать соседей – а просто потому что правда понравилось.
Вот только именно тот момент и стал переломным.
Сначала нашу семью перестали звать в гости на все праздники, которые раньше мы праздновали только вместе.
Потом дядя Степан перестал здороваться с моим отцом и всегда снисходительно поглядывал на папин опель, стоящий рядом с его мерседесом.
Мы с Демом смотрели на это с удивлением. Клялись друг другу, что так никогда не будем себя вести. Ведь у нас все общее – музыка, мечты, даже песни мы писали вместе…
Казалось, так и будет.
Даже когда погибла мать Дема. И он сбегал из их квартиры и ночевал у меня на надувном матрасе, потому что ему повсюду мерещилась тень матери, а отец – просто беспробудно пил две недели после её похорон.
Даже потом, когда они вкатили за бесценок свою квартиру, соседнюю с нашей, Демон все еще пытался держать данное им слово.
Приезжал в наш гараж со своих пафосных Патриков.
Пел со мной наши песни.
Корректировал мои сольные партии и слушал критику своих.
И давал клятвы, которые не собирался исполнять.
У меня было всего одно выступление.
Дем не был постоянным членом нашей группы, и когда Евка, тогда еще вторая гитара, принесла нам весть о том, что нас приглашают поиграть в рокерском баре, “даже за деньги”, только прям сегодня – конечно, мы не стали ждать Демона. Тем более, что трубку он не брал, и в мессенджерах целый день не отвечал.
Мне говорили – я пела тем вечером как никогда. Мне говорили, что гитарное соло вышло реально эффектным, гораздо круче, чем на репетициях.
Я же с того вечера запомнила совсем другое.
Кучу пропущенных от Демона, которые я обнаружила уже потом, когда сидела в гримерке. Как вышла со служебного крыльца, чтоб ему перезвонить в тишине, подальше от восторженного гвалта ребят, переполненных эйфорией.
Высокую тень, которую я заметила только краем глаза, пока слушала гудки в трубке. А дальше – только рваные отрывки.
Сильные руки на моих плечах…
Жаркое дыхание над ухом…
Пронзительную боль в горле…
Блестящий кривой нож… Сначала такой чистый… Потом в моей крови…
Лежащий прямо у моего лица…
Ужасно-твердый асфальт под лопатками…
И ноги в ядовито-зеленых закапанных кровью кроссовках, стремительно удаляющиеся во тьму…
– Эй, Гай, ты чего?
Евка осторожно трогает меня за локоть и я вздрагиваю, выныривая из воспоминаний. Во рту – железистый вкус – я растеребила пирсинг до крови. А пальцы – просто прилипли к длинному шраму на шее. Одному из трех.
Врачи говорили – мне повезло.
Но врачи-то существуют в своих координатах – жизнь сохранила, значит, повезло.
А то, что петь больше никогда не смогу, – это мелочь. Придурь девчонки, не понимающей ценность жизни в своих жилах.
– Ты бледная как смерть, – озабоченно продолжает Евка, и я поневоле улыбаюсь. Евка – она же шило нашей группы. Реально младшая сестренка, которая всегда теребит тебя и лупит глаза с вопросом: “А ты почему плачешь?”
– Извини, накатило, – говорю сипло и прокашливаюсь, прочищая горло, – насмотрелась на этих “золотых деточек”, вспомнила про Разина…
– Гаечка, – у Евки складывается такое лицо, будто она прям сейчас разревется, и подруга обнимает меня со всем своим теплом, – не надо это вспоминать. Все у нас сейчас хорошо. И ты у нас – самая лучшая, самая любимая.
– Говоришь прям как мой психотерапевт, – ворчу, но подружку не отталкиваю. Если бы не она с Валерманом – я бы, наверно, хорошо не кончила. Повесилась бы где-нибудь за гаражами или из окна вышла…
Но точно не стояла бы сейчас здесь, в ожидании регистрации на кастинг на супер-крутое музыкальное телешоу.
– Так, отставить сопли, – рявкает Валерыч над нашими головами, – наша очередь подошла. Быстро в здание, пока никакие ушлепки вперед нас не пролезли.
И он прав. Когда ты оказываешься близко к зданию – становишься свидетелем чуть ли не голодных игр. Те, кто стоят позади тебя – на все готовы, лишь бы попасть внутрь концерт-холла быстрее тебя.
Но у нас есть Валерман со здоровыми кулаками, а мы с Евкой – истинные дочки улиц глубокого подмосковья. Умеем и пинаться, и шипеть, и бить локтем прицельно в печень. Так что шакалы уже готовые к броску в сторону стеклянных дверей, отшатываются назад стоит только нам оглянуться.
То-то же, паразиты. Сидеть. Ждите своей очереди!
А мы – заходим в здание!
Как будто бы с размаху – и в другой мир, сразу окунулись. Там на улице – жара, гвалт, шум и какофония. Внутри здания – обволакивающая кондиционерная прохлада, вдоль стен – кожаные креслица для тех, кто ждет своей очереди, хрустальные люстры блестят с потолков сотнями лампочек…
– Эй, вы, трое? Чего замерли? Я буду тыщу лет ждать пока вы по сторонам насмотритесь?
У брюнетки за пустой стойкой регистрации настолько загнанный вид, что мы решаем не дергать тигра за усы, устремляемся к ней почти бегом.
Где-то сбоку заливается хохотом банда аж из шестерых человек.
Я инстинктивно оборачиваюсь на звук, и по тому как нахально они на нас пялятся – именно комментарий нашей регистраторшы стал для них основой какой-то грубой шутки. Не смеется только изящная беловолосая девочка со скрипкой, но она вообще стоит чуть в стороне и смотрит куда-то в потолок. Если бы не майка в общей стилистике группы, да тот же номер в очереди, что наклеен на груди у каждого участника, я бы вообще не подумала, что она с ними.
– Паспорта, оригиналы, копии давайте мне. Анкету заполняет каждый участник группы, и побыстрее, – тем временем монотонно зачитывает регистраторша инструкцию, задолбавшую её до крайности – но явно обязательную. После регистрации – получаете номера, крепите на одежду. Номер должен быть у каждого, его должно быть видно членам жюри. Общий прием конкурсантов – до двадцати-двух ноль-ноль. Условия прохождения конкурса на листочке. Разглашать их незарегистрированным участникам запрещено.
Ну-да, ну-да, а кто-то ж там стоит и контролирует.
Может у самого здания концерт-холла и стоят камеры, которых все боятся, но на приличном расстоянии от здания языки развязывались у многих.
Три члена жюри – у каждого претенциозная трибуна с двумя кнопочками – красной и зеленой. Нажмет красную – тебе покажут крестик. Нажмет зеленую – тебе покажут галочку.
Если тебе покажут три галочки – ты молодец, ты попал на шоу.
Если тебе покажут две галочки – ты молодец, конечно, но на счет тебя еще подумают. Но возможно – и позвонят.
А вот если ты получил одну галочку – тут шансов попасть в проект примерно столько же, сколько и у тех кто вообще галочек не получил. И на прослушивание не пришел. И вообще только вчера к микрофону встал…
Хотя конечно все говорят, что и у “одногалочников” есть шанс, главное же понравиться хоть кому-то из членов жюри.
Но все конечно метят звезды, то есть веруют в заветные три галочки.
– А если мы не успеем прослушаться сегодня? – Евка хмурится, обводя зал взглядом. Свободных мест нет, многие сидят на раскладных стульчиках. А на часах тем временем уже восемь вечера.
– Значит завтра будете регистрироваться заново, – равнодушно пожимает плечами брюнетка, собирает с нас урожай анкет, возвращает паспорта с толстой пачкой регистрационных номеров.
Позици организаторов – обидная, но в то же время не удивляющая.
Если на первый день прослушивания приперлось столько народу – на второй и третий придет еще больше. Все те кто, решил “не лезть в первую волну”, кто считает себя птицей особого полета, которого запомнят и возьмут в проект в любой день недели.
Таких мечтателей на самом деле много.
– А в гримерку можно будет попасть? – нерешительно спрашивает Евка и регистраторша недовольно стреляет в неё глазами.
– На данный момент все гримерки заняты. Но вы можете попытаться записаться вон у той стойки.
“Вон у той стойки” выстроилась плотным рядом очередь из тридцати девчонок. Даже если допустить, что Евку запишут – мы попадем в гримерку явно не быстро. А до конца прослушиваний два часа всего осталось.
И лишнее время нам бы потратить на распевку и проверку инструментов – хрен же
Евка это понимает и презрительно кривит губы.
И то правда. Напугали ежа голой жопой. Девочка, которая выступала в доме культуры провинциального города Данилова, где гримерки не были предусмотрены в принципе – она запросто накрасится и посреди этого пафосного черно-белого зала. Зря что ли за ней катится этот дурацкий серебристый чемодан на колесиках? Не только ведь для того, чтобы она на нем в очереди сидела. Не-е-ет, в этом чемодане – целый ворох косметики. И даже приличная такая зеркальная панелька в боковом кармане.
Её-то моя боевая подруга и достает прежде всего.
– Гайка, подержишь? – Евка оборачивается ко мне и я все-таки замечаю как у неё дрожат губы. Все-таки волнуется. Храбрится, но волнуется.
– Конечно, я подержу.
Сейчас только мы и будем друг другу опорой.
Коридор ведущий на сцену занавешен синим бархатным пологом. Там все конечно на пафосе – там видны стильные линии подсветки. Оттуда слышится музыка, доносится бодрый голос ведущей кастинга.
Интересно, а она-то как держится, с одинадцати утра на сцене? Там ведь камеры, отборочный тур тоже снимают.
Да что там – даже тут ходит парень с огромной камерой на плече, рядом с ним пасется светленькая девушка в ярком розовом платье, они периодически подходят то к одной группе, то к другой. Встречаются и одиночные исполнители, их больше всех на самом деле. Их даже отсаживают в отдельный уголок, где оформлена специально зона для съемка.
Подходят не ко всем. Только к самым ярким, наглым, громким.
– Гай, подними зеркало повыше плиз, – просит Евка и я понимаю что отвлеклась, вертя головой во все стороны. Мой просчет – надо сейчас сосредоточиться именно на нас.