От любви до ненависти
Алексей Андреевич Гравицкий
Фантастические рассказы сборника «От любви до ненависти» написаны в разных жанрах, в разные годы и на самые разные темы.
Здесь на соседних страницах живут и уживаются истории о маньяке в постапокалиптическом будущем и о детстве бабы Яги, о русском классике, которого терзают муки творчества, и о вампирах, решивших создать музыкальную группу. Истории смешные и грустные, динамичные и более чем спокойные, многократно публиковавшиеся и до недавнего времени лежавшие в столе – совершенно разные. Объединяет их только одно – все они так или иначе дороги автору.
Алексей Гравицкий
От любви до ненависти
© Алексей Гравицкий, 2024
Творческие будни
Спросите меня: почему я люблю работать ночью? Спросите-спросите, я вам расскажу…
Сажусь за компьютер, открываю текстовый редактор. Передо мной девственно чистый лист – замечательное пространство для создания картинки. Сажусь, начинаю стучать по клавишам и вот я уже в постели.
Шелковое белье, рядом обнаженная женщина. Спит. Посапывает. Смотрю на нее. Легкий румянец на щеках, подрагивающие во сне ресницы, нежная кожа, тяжелые груди… мигающий ярлык мейл-агента.
Смотрю на экран. Женщины больше нет, ощущений как не бывало. Мать его за ногу этот мейл-агент. И отключить нельзя, должны прислать договор, который нужно срочно просмотреть. А договор не шлют, а мейл-агент мигает зараза. Раздражает невероятно.
Лезу в почту. Чего уж там, надо посмотреть раз пришло. Видно, что не договор, но вдруг что-то важное. Открываю письмо: «Здравствуйте, дорогой автор. Я поклонник вашей книги про Пупсика. Спасибо вам за нее. Читал и плакал. Но почему вы в конце убили Пупсика? Очень прошу вас пересмотреть концовку. Может, вы напишите продолжение, где Пупсик оживает? Ведь такой хороший персонаж. У меня даже есть несколько идей, как оживить Пупсика. Если вам это интересно, напишите. С уважением, ваш читатель».
Пупсика я действительно убил. Но до того Пупсик с милой улыбкой поубивал два десятка человек и сопереживать ему после этого можно только потому, что я наделил эту сволочь обаянием. Чертов Пупсик, книжке много лет, а меня все просят продолжение написать и воскресить эту заразу.
Вежливо пишу, что Пупсик умер. Закрываю почту. Открываю текст.
Что там? Ах да, кровать, женщина… смотрю на нее. Легкий румянец на щеках, подрагивающие во сне ресницы, нежная кожа, тяжелые груди. Дальше одеяло, под ним все прозаично. Да и ночью все было прозаично. Ах, графиня, вы самое большое разочарование последнего года моей жизни. Я добивался вас столько месяцев, и что в результате? Ожидание и предвкушения были столь красочны и ярки, что обладание вами выглядит бледно и портит настроение. Хотя… Это было не дурно.
Правда теперь пойдет слушок, дойдет до рогатого графа. А граф вспыльчив. Что дальше? Дуэль? Не люблю убивать людей из ревности, особенно если ревнуют они, а не я.
Ладно, как-нибудь проживем. Слезаю с кровати, натягиваю панталоны, слышу стук в дверь. Вздрагиваю.
– Дорогой!
Что? Еще одна? Бред!
Отрываюсь от компьютера. В комнату входит жена с видом заговорщика.
– Подойди, мне нужно что-то тебе показать.
Встаю, иду на кухню. Жена поворачивает ко мне ноутбук, на экране интернет магазин пестреет какой-то несусветной ерундой неясного назначения.
– Что это?
– У Наташки день рождения послезавтра. Ищу подарок. Вот.
От гордости, с которым звучит это «вот», понимаю, что со своими писульками и придуманными людьми и мирами что-то упустил в повседневной жизни.
Вежливо интересуюсь:
– Что это?
Жена пускается в долгое, как срок Ходорковского, объяснение, из которого я не понимаю ровным счетом ни хрена. Смотрю на экран, киваю. Смотрю на ценник, крякаю.
– Ну а от меня-то ты что хочешь?
– Решения. Покупать или нет?
– Не дорого?
– Дорого. Потому и спрашиваю.
Смотрит жалобно. Ценник шкалит. С другой стороны Наташка – подруга, день рождения раз в год.
– Покупай.
Оставляю жену с ноутбуком, возвращаюсь в комнату. Закрываю дверь. Сажусь за компьютер. Что там у нас?
Комната, женщина. Мигающий мессенджер…
Черт! В мессенджере друг-редактор. Он сидит на работе в редакции и ему нечем заняться. Собака лысая! Но мне-то есть чем заняться. Перекидываюсь с ним парой шуток со взаимными подначками. Делаю вид, что обиделся на очередной подкол с его стороны и вырубаю мессенджер к едрене пене. Вот уж эта дрянь мне сейчас точно только мешает.
Хорошо. Что там у нас? Пробегаю глазами по тексту.
Кровать, женщина. Ах, зачем я вас трахнул, графиня?
Глупый вопрос. Свербелка чесалась вот и оприходовал. Ладно, за работу.
Слезаю с кровати. Натягиваю панталоны, рубаху, брюки, китель. Когда уже влезаю во второй сапог, за дверью слышатся шаги, покашливание и стук в дверь.
– Сударыняяя, – тянет голос из-за двери.
Узнаю графа.
Графиня просыпается, томно тянется. Видит меня. На милом личике довольная улыбка. Она приподнимается…
Я любуюсь ее грудью. Пусть ночь была банальна, но грудь у графини великолепна. Этого не отнять.
Снова слышится стук. Графиня подскакивает, натягивает до подбородка одеяло. Испуганно смотрит на меня. Я уже стою на подоконнике. Прикладываю палец к губам: «тсссс, меня здесь не было». Посылаю побледневшей графине воздушный поцелуй и…
…вздрагиваю. Дверь распахивается с громким треском, едва не срываясь с петель. В комнату врывается сын.
Проносится с невероятной скоростью через разделяющее нас пространство, тыкается мне с разбегу головой в живот, так что перед глазами на мгновение всплывают темные пятна. Не дав опомнится, хватает меня за руку и тащит в соседнюю комнату строить домик.
Домик мы строим ровно три минуты. Через три минуты появляется жена. Это глубоко неправильно ссорится при ребенке, но сил моих больше нет. Я высказываю жене, что мне надо работать. Она в ответ высказывает, что сегодня у нормальных людей выходной и можно было бы побыть немного с семьей.
Ага. Можно. Ага. У нормальных. Ага. Я ненормальный.
Возвращаюсь в комнату, закрываю дверь. Сажусь за компьютер.
Бегу глазами по тексту. Любуюсь сиськами графини. С чего вдруг меня понесло на сиськи? У нее по тексту они пятого размера не меньше. Нет, я конечно не любитель плоских барышень, но столько сисек для меня перебор. Впрочем, причем здесь я, если речь о герое?
Я уже на подоконнике. Посылаю графине воздушный поцелуй и прыгаю в окно. Приземляюсь на клумбу. Припадаю на колено, поднимаюсь. Колено ноет. Но главное – клумба помята. Теперь слухи пойдут совершенно точно. И граф все поймет, как только выглянет в окно. Ну, в крайнем случае, чуть позже, когда к нему прибежит его садовник.
Все-таки придется стреляться. Граф обиды не простит. А стреляю я на порядок лучше. И зачем мне все это? Графа придется пристрелить. Жалко графа. И графиню жалко. Одна ведь останется одна. А я не тот человек, что станет утешать вдову. Да и если в постели с ней в первый раз все было настолько скучно, то что мне с ней делать потом? Не грудью же любоваться в самом деле?
Плохо. И слухи опять же поползут. Скверно.
Прихрамывая я бегу по темной аллее графского сада. Сад тонет в туманной рассветной дымке. Серое небо робко розовеет. Выводит невероятно красивую трель соловей. Я не романтик, но соловей меня почему-то всегда завораживает. Это его удивительно тонкое дзыыыыынь!
Дзыыыынь! Дзыыыынь!
Чертов телефон. Что кроме меня подойти некому?
Дзыыыынь!
Хватаю трубку.
– Алло!
– Ты чего орешь? – интересуется трубка голосом своего человека во вражеской компании.
Любая компания, которая заказывает работу и грозится заплатить деньги, – вражеская. Потому что сначала все надо быстро, так как сроки горят, а потом быстро уже не надо, потому что сроки оплаты, в отличие от сроков сдачи текста, понятие растяжимое. Но во вражеских компаниях случаются свои люди.
– Я не ору. Я работаю, – говорю я как можно мягче, но мягко судя по всему не получается.
– Ню-ню, – обиженно сообщает трубка. – Я тебе договор отправил. Получил?
Смотрю на экран. Мейл-агент не мигает. Залезаю в почтовый ящик. Ага, письмо есть. Мейл-агент глючит зараза!
– Ща, погоди.
Открываю письмо, разворачиваю договор, пробегаю глазами по типовой форме. Обращаю внимание на сроки, на завуалированную попытку отчуждения прав. На… Твою ж мать!
– Это что это там в шестом пункте?
– Пить надо меньше, – сообщает трубка. – Это твой гонорар.
– Семь?
– А ты сколько хотел? Леша обычно платит пять, но тебе поставил семь.
– Знаешь, пошел к черту твой Леша. Я за семь не работаю.
– Я ему сказал.
– Ну и?
– Он сказал, что ему вообще насрать. Он в Белоруссии найдет графоманов, которые за три напишут и счастливы будут.
– Вот пусть ему графоманы за три и пишут. Таджики от литературы, мля!
– Не бузи, – осторожно советует трубка, видимо почувствовав, что я на взводе, но меня уже несет.
– Пошли на хрен. Можешь считать меня меркантильной скотиной, но мне семью кормить. У меня это стоит дороже. Вообще это стоит дороже. А Леша твой охренел в конец. Собаки лысые! Сперва нанимают графоманов по три, потом ноют. Что у них литература в жопе и книжки никто не покупает.
– Я тебя понял, – мрачно говорит трубка. – Я перезвоню.
– Давай.
Возвращаюсь к компьютеру. Злой как черт. Руки трясутся. Автор не человек, ему кушать не надо. Закуриваю. Смотрю в текст. Вижу туман.
Надо собраться. Мигает мейл-агент. Отключаю. Теперь он мне не нужен. К черту его. Хоть бы вообще интернет вырубили. И телефон. И дверной звонок заодно.
Смотрю в текст.
Дым сигареты растворяется в утреннем тумане. Прихрамывая добредаю до дальней калитки графского сада. Здесь тихо, сыро. Пахнет травой и каким-то цветением. Начинают щебетать первые утренние птахи. Весело, задорно. Дзыыыыынь!
Да чтоб тебя!
Дзыыынь! Дзыыыынь!
Встаю из-за стола, выключаю телефон. В другой комнате второй аппарат, пусть жена подходит.
Возвращаюсь за компьютер. Там хорошо. Утро, туман. Пахнет сырой травой. Шагаю через сад к дальней калитке. Здесь не заперто. Калитка отворяется с тихим скрипом. За ней уже лес. Среди высоких деревьев меня ждет мой стреноженный конь.
Освобождаю ноги лошади. Глажу по бархатной морде: прости, дружище, задержался. Конь смотрит на меня с пониманием, фыркает, поднимает голову, открывает рот и радостно сообщает:
– Дорогой, эта Наташка звонила.
Дверь открывается в комнату входит жена.
– Что Наташка? – интересуюсь, пытаясь сохранить спокойствие.
– Она ждет нас послезавтра в четыре.
– Хорошо.
– Просила не опаздывать.
– Хорошо.
– Подарок я заказала, курьер будет завтра.
– Хорошо.
– Тебе совсем наплевать на то, что я говорю? – жена смотрит с легкой претензией. Обидеться на меня или нет, она еще не придумала.
– Дорогая, – говорю я предельно спокойно, хотя внутри у меня бушует Везувий, – я сейчас в восемнадцатом веке проснулся с грудастой бабой после того, как наставил рога ее мужу. Этот муж стучится в дверь. Я едва успел надеть штаны и выпрыгнуть в окно. Я помял клумбу и вывихнул ногу. Нога болит. Муж дурак и рогоносец, но когда увидит что сделали с клумбой под окнами спальни его жены, он явно заподозрит, что это не Сивка Бурка и не Кентервильское приведение. Дорогая, я тебя очень люблю, но какая на хрен Наташка рано утром в графском парке в восемнадцатом веке???
Жена смотрит на меня со смесью брезгливой жалости и обиды. Вертит пальцем у виска и, решив-таки обидеться, выходит, хлопнув дверью.
Сажусь за компьютер. Я зол. Болит спина. И голова болит, видимо погода опять меняется. Хочется курить и чаю. Но чай кончился, а за новым надо идти на кухню. Закуриваю.
Сколько можно курить? Я уже прокурил всю комнату. Надо проветрить. Открываю окно, за окном дождь. Ветром задувает капли на подоконник, брызжет на сигарету. Намокшая сигарета шипит и дает противный привкус. Черт подери! Почему я предпочитаю работать ночью? Да вот поэтому.
Сажусь в кресло. Кресло скрипит и это раздражает. Черт! И как тут работать, когда все плохо? Смотрю в текст.
Ну да, лошадь. Открывает рот. Хрен там она чего открывает. Это графиня рот открывала и… впрочем, постельные сцены я обычно не расписываю. Не мой жанр.
Ладно.
Конь смотрит на меня с пониманием, фыркает, поднимает голову и окрестности оглашает его радостно приветственное ржание.
Господи, какое к едреням ржание?
Но не ржач же в самом деле?
Ладно.
Конь смотрит на меня с пониманием. Хоть кто-то меня понимает.
Все, хватит.
Конь смотрит на меня с пониманием, фыркает. Я запрыгиваю в седло. Трогаю. Он неспешно бредет среди деревьев, выходит на дорогу. Я легонько пришпориваю. Конь понимает каждое мое движение. Мы с ним давно друг друга знаем, и он чувствует мое настроение. Идет аллюром.
Ветер легко дует в лицо. Кидаю коня ему навстречу. Бог с ним, с графом. И с графиней. В груди вскипает волна чувств. Я молод. Я счастлив. Удача со мной. Жизнь восхитительна. И впереди только прекрасные мгновения.
Меня охватывает какая-то юношеская ничем не мотивированная радость. Я смеюсь. Конь несется вперед, навстречу рассвету. Я набираю в легкие побольше воздуха и кричу:
– Дорогой, мы пошли гулять и в магазин. Тебе купить что-то?
Да, дорогая, пистолет с одним патроном и мыло с веревкой. Так, на всякий случай.
Моменто мори
Хорошо сидим…
Кто сказал не помню, повторяли многие
День первый.
– Ты кто?
– Смерть.
– И что?
– Пришла.
– За кем? Тут же нет никого.
– За тобой, дурень.
– Что за мной?
– Пришла.
– Кто?
– Я.
– А ты кто?
– Твоя смерть.
– А-а-а… и что?
– Ничего. Пришла я!
– Зачем?
– За тобой.
– Угу. Ну, проходи, садись.
– Зачем?
– За стол. Правда, у меня тут срач, ну да ладно. Села? Вот так. Сидя-то поди лучше. В ногах правды нет. Давай выпьем.
– Ты что, дурак?
– Почему? Просто хочу с тобой выпить.
– Я не пью!
– Почему?
– Я же смерть.
– Вот за это и выпьем. Ну, со знакомством.
– Фу, что это было?
– Водка.
– И вы это пьете?
– Я пью.
– Давно?
– Вторую неделю уже.
– Нда, не мудрено, что я за тобой пришла. Собирайся.
– Погоди.
– Что еще?
– Я хочу выпить с тобой.
– Опять?
– Снова. За то, что ты пришла в этот дом, украсила его своим присутствием. За то, что составила мне компанию, а то одному пить как-то не интеллигентно.
– Ффу-у-у-у-у… Гадость какая!
– Закуси.
– Чем?
– Вон горбушка черная.
– Она черствая и плесенью покрылась.
– Брезгуешь?
– Да нет…
– Ну, как?
– Как ни странно, хорошо.
– То-то, давай еще по одной. Ты хорошая. Ты знаешь, у меня никогда такой хорошей смерти не было. Я хочу выпить за тебя. Будь счастлива. Пьем… Эй, ты чего?
– Я плачу. Мне еще никто никогда таких слов не говорил. Спасибо. И ты знаешь, живи. Я за тобой завтра приду.
– Приходи. Я буду тебя ждать.
– Ну, я пошла?
– Погоди. Еще по одной. На посошок.
День второй.
– Ты кто?
– Я смерть твоя.
– Кто-о?!
– Смерть. Ты что забыл? Я вчера приходила.
– Зачем?
– За тобой.
– А-а-а… Ни черта не помню. А сейчас чего пришла?
– Как чего? За тобой пришла. Собирайся.
– Ща. Погоди. Мне сперва надо вещи собрать с мыслями собраться. Выпить надо, о! Выпьешь?
– Я не пью.
– Да ладно! А вчера пила.
– Ты же не помнишь?
– Припоминаю кое-что. Ну, за наше случайное знакомство, надеюсь оно будет долгим и плодотворным.
– Ты чего плетешь?
– Я не плету, я пью. Пей…
День третий.
– Ты кто? А, ну да… проходи, садись. Я как раз похмеляюсь. У меня сегодня закуска мировая.
– Что это?
– Хлеб свежий. Бородинский. С тмином. А еще килька в томате. Пить будешь?
– Нет.
– Поздно, я уже налил. Ну, за нас. Ты знаешь, я тут подумал, мы так подходим друг другу. Просто идеальная пара. Ты чего смеешься? Между прочим, у нас общие интересы.
– Какие?
– Погоди, это будет второй тост. Пьем…
День четвертый.
– Это ты?
– Я.
– Опять пришла? Ну, садись.
– Ты…
– Что?
– Нет, ничего… у тебя закусить есть?
– Ага. И выпить найдется. Будешь?
– Буду…
День восьмой.
– Это я.
– Заходи. Подожди минутку, я вещи собрал. Сейчас записку оставлю и все.
– Ты что, уходишь?
– Да.
– Куда?
– Тебе виднее. Погоди, не мешай. Я пишу.
– Что?
– Записку.
– Какую?
– Посмертную.
– Ты что умирать собрался? Не умирай, мне будет тебя недоставать.
– Как же я не умру, если ты пришла.
– Ну и что? Неужели это повод умирать?
– Но ты же моя смерть.
– Кто?!
– Ты.
– Кто я?
– Моя смерть.
– Погоди, я ничего не понимаю. Можно я сяду?
– Садись.
– У тебя выпить есть?
– Обижаешь.
– Наливай.
– За что пьем?
– За понимание… Ффу… так ты говоришь кто я?..
День десятый.
– Кто там?
– Ваш участковый. Сержант Аржанов. Откройте!
– Вы к кому?
– Я за вами.
– Ой, за нами пришли.
– Кто? Смерть?
– Нет, смерть это ты. А там менты.
– Кто такие?
– Клопов знаешь?
– Да.
– Тараканов знаешь?
– Да.
– Вот такие же, только хуже. Слушай, может, его заберешь?
– Кого?
– Ну, мента этого.
– Зачем?
– Ну не просто ж так ты приходила.
– Да… нет… тебе видней.
– Так чего, берешь?
– Беру.
– Ну, удачи. Заходи, если что.
– Вы кто, гражданка?
– Товарищ, пройдемте. И позвольте зачитать вам ваши права. Вы имеете право хранить молчание…
День какой-то более поздний.
– Ты кто?
– Не знаю. А ты кто?
– Я твой этот… тот… то есть… а черт его не знает.
– У тебя выпить есть?
– Обижаешь.
– Тогда наливай, а то у меня такое впечатление, что я при смерти. О! Вспомнила. Кажется один из нас смерть.
– Кто?
– Какая разница? Наливай…
Дорогой Иван Андреевич!
– Дорогой Иван Андреевич!
Гость шел на него широко раскинув руки. Невысокий, в коротком сюртучке. Иван Андреевич радушно обнял, провел в кабинет. По дороге задержался в коридоре, попросил подать чаю.
В кабинете сел против гостя с хмурой миной. Радоваться было особенно нечему. Утром пришел к выводу, что до смерти надоел свой жанр, что пора переключиться на прозу, стать серьезнее. Он только-только начал обдумывать роман, только набросал на бумаге опорные точки. Готов был с головой уже кувырнуться в работу. И тут на тебе! Принесла нелегкая посетителя.
– Что-то вы не в духе сегодня, – жизнерадостно прощебетал гость.
– Я работал, – поддержал разговор Иван Андреевич. – Роман затеял писать. Надоели знаете ли все эти рифмы.
– А о чем роман? – заинтересовался гость.
А может и не так бесполезен этот посетитель, подумал Иван Андреевич и ухватился за листы, на которых набросал основные пункты будущей книги для памяти.
– История про дворянскую семью. Отставной офицер берет в жены скромную девушку, и она распускается, как бутон. Как Золушка. Они живут счастливо. Балы, кутерьма, веселье. Но есть маленькое но.
– Что же? – подался вперед гость.
– Деньги, – благоговейно произнес Иван Андреевич. – Его дела не так хороши, как кажется. Вскоре он разоряется и пускает себе пулю в лоб.
– Естественно. Он же офицер. Ну-ну, – подбодрил гость. – А что же девушка?
– Она возвращается к тому, с чего начинала. К простой сельской жизни. Но после балов, приемов и французских платьев она не может принять прежнюю жизнь.
Постучали. Иван Андреевич разрешил войти, и Дуняша внесла поднос. Накрыла чай и тихонько вышла. Гость проводил взглядом округлые бедра служанки.
– А может наоборот? – предположил гость, подвигая фаянсовую чашечку.
– Что наоборот? – не понял Иван Андреевич, размешивая сахар.
– Ее не приняла старая жизнь. Вы подумайте, этакая фифа из грязи в князи выпрыгивает. Это же зависть. Вы представляете как к ней должны относиться после этого?
– Может и так, может и так.
Иван Андреевич сел к столу и сделал пометку. Нет, гость все-таки очень даже кстати. И вообще роман это слишком. Можно сделать повесть. Если это уместить в повесть, то будет ярче и насыщенней.
– Как вам в целом? – повернулся Иван Андреевич к гостю.
– В целом интересно. Но…
– Говорите, говорите, – подбодрил Иван Андреевич.
– Чего-то не хватает. Может быть она не селянка?
– А кто?
– Певичка. Может же офицер полюбить певичку? И пусть он разориться из-за нее.
– Это как? – оторвался от пометок Иван Андреевич.
– Ну, из-за ее балов и приемов. И французских туалетов. Она живет не по средствам.
Иван Андреевич потер руки. Позабыв приличия одним глотком заглонул чай и с азартом посмотрел на гостя.
– Так-так-так. А он?
– Офицер?
– Полковник. Пусть он будет полковник. Так ярче. А то офицер как-то безлико.
– А он стреляется, потому что готов ради нее на все. Но не может расплатиться с кредиторами.
– И она снова становится певичкой, – решительно взмахнул пером Иван Андреевич. – Нет. Не так. Представьте. Она идет по дороге, кутается в полушубок. Ветер, мокрый снег. Экипаж сломался. Она идет к ближайшей деревне, чтобы попроситься на ночлег.
– Откуда идет? – заинтересовался гость.
– Ну как… А она возвращалась с похорон мужа, – не растеря Иван Андреевич. – Он завещал похоронить себя в фамильном имении. Кстати оно уже давно заложено. Так вот она идет и встречает крестьянина, а он…
– Стоп, – подскочил гость. – Не так. Она знала этого крестьянина и пришла к нему специально.
– Как знала? – раскрыл рот Иван Андреевич.
– Она изменяла с ним мужу! – гордо возвестил гость.
– Какой конфуз! Полковнику?
– Да!
– С крестьянином?
– Да! В его имении.
Иван Андреевич вскочил и принялся мерить комнату шагами:
– Смело. Ново. Неожиданно. Но тогда он не разорялся и не стрелялся. Он их застукал, вот что.
– И застрелил из охотничьего ружья, – подытожил гость.
– Нет! – азартно выпалил Иван Андреевич. – Он ее выгнал. И она пришла к крестьянину. Приходит, просит помощи. А он не может ее содержать. И спрашивает, чем она может заниматься. Чем может заработать на жизнь.
– А она что же?
– А она говорит, что она прежде пела.
– Ах да, – шлепнул себя по лбу ладонью гость. – Она же певичка.
– Нет, пусть она не будет певичкой. Просто брала уроки пения. И вот она приходит к нему и говорит, что прежде пела. А он радуется, одобряет. Это дело, говорит, пойдешь петь и плясать. В варьете.
– Варьете в деревне? – усомнился гость.
– Нет, в городе. Ведь после всего этого они не смогут остаться в имении. Они бегут в город. А крестьянин в городе двоих не прокормит. И она идет в варьете.
– И изменяет своему крестьянину с местным директором.
– Нет, это уж слишком, – покачал головой Иван Андреевич и грузно опустился на стул. – Вобще это надо показать по-другому. Надо дать две встречи с крестьянином. До и после. Сперва она блистает. Французские наряды, духи, украшения. А вконце кутается в полушубок и дрожит от навалившегося кошмара. А впереди неизвестность.
– Гениально! – похвалил гость и встал. – Дорогой Иван Андреевич, не стану вам мешать, творите. И разрешите откланяться.
Иван Андреевич проводил гостя и полный сил вернулся к столу. История полилась на чистый лист, но слова были какие-то не такие. Не о том. Иван Андреевич скомкал страничку и бросил на пол. Нет, не так не так рисовалась ему эта история. И не рассказ это вовсе, и не роман.
И вообще ну ее к черту эту прозу, решил Иван Андреевич. Вернусь-ка я к родным рифмам. Прийдя к такому выводу он улыбнулся и, взяв чистый лист, написал:
«Попрыгунья стрекоза лето красное пропела»
Ягодка
Ледяные хрустальные струйки бежали по гладким блестящим камешкам, пытались перегнать друг друга. Ручей петлял между высоченных деревьев, пробивался сквозь лес. Около огромной сосны ручеек делал резкий поворот и замирал, вливаясь холодным потоком в нагретую на солнце воду. Здесь под сосной образовалась небольшая запруда, всего-то воды по колено, но для лесных жителей, не знавших рек и озер, и ручей и запрудка казались неимоверно глубокими.
Ягодка сидела на песке, под сосной и жадными глазами пожирала необыкновенную картину: песчаное дно запрудки, серебристые спинки маленьких рыбок, редкие водоросли, гладкие потрясающе красивые камушки. Такой камушек хотелось вытащить из воды и унести с собой, повесить на шею и красоваться перед другими детьми, но Ягодка уже не доверяла этому необыкновенному блеску. Это было первое разочарование в ее жизни, и вместе с тем первая мудрость, которую познала. А было так: она мужественно влезла в прохладную воду, вытащила красивый камушек, положила его под сосной собираясь отнести домой. Но Боги распорядились иначе: влага высохла, и переливающийся, сверкающий камушек стал мутно-серым невзрачным камнем, каких полно кругом, разве что не такие гладкие. Ягодка тогда очень огорчилась. Утешила мама. Мудрыня не напрасно была ведуньей, она подняла серый камень и бросила его обратно на дно запрудки. Камушек нехотя опустился на дно, поднял тучку песка, а когда песчаная завеса рассеялась – ожил. Ягодка не верила своим глазам, это было чудо из чудес – камушек снова сверкал, переливался, поблескивал, как подмигивал. Помнится, Мудрыня сказала тогда:
– У каждого существа в этом мире свой покон…
– Даже у камня? – нетерпеливо перебила маленькая Ягодка.
– Даже у камня. Все, что создано Родом, имеет свои законы. Человек должен знать эти законы и соблюдать, потому что если их нарушить, то хуже будет не только Миру, но и человеку. У камня есть свой дом – этот ручей. Так было не всегда, очень давно камень жил на суше, потом попал в воду, но так долго живет в воде, что уже привык и стал чем-то неотделимым. И если ты хочешь, чтобы камень был таким, какой есть – не трогай его, оставь там, где его дом.
Тихо всплеснуло, рыбка выпрыгнула из воды, сверкнула серебряной чешуей на солнце, плюхнулась обратно, расшвыряв блестящие брызги. Ягодка с трудом оторвалась от прелестной картины. Весь день куча дел: то с отцом в лес пойдет, то матери по дому помогает, то постигает истины, ведь недаром мать ведунья. Времени на то чтобы отдохнуть только и остается, что ранним утром или поздно вечером, когда солнце склоняется к земле и прячется за темной громадой леса. Но как приятно именно в эти закатные и рассветные часы сидеть на берегу лесного ручья, смотреть на воду, любоваться неповторимой красотой, которую мог сотворить только Род, мечтать.
Ягодка склонилась над серебристой гладью воды, из запрудки на нее смотрело очаровательное личико с серыми глазами и золотыми, в свете восходящего солнца, волосами. Ягодка тяжело вздохнула, красивое, вот только совсем еще детское лицо, да и сама она еще ребенок, хотя это только внешне, а на самом деле она очень умная, даже мудрая, ведь не зря же ее маму Мудрыней кличут, а ее Ягодкой. А ягодка от клюковки не очень-то далеко падает. Во, тоже мудрость, надо запомнить.
– Ягодка! Дочка, домой иди! – донесся далекий голос отца. Велидуб умел говорить так, что у Ягодки сердце сжималось, однако отец разговаривал так ласково только с дочерью, да иногда с женой. Для остальных он был Велидубом. Непобедимым, могучим Велидубом. Слава о нем шла по всей деревне, все мальчишки хотели быть похожими на Велидуба, все девчонки сходили по нему с ума, а родители, видя это, говаривали, ругая за проступки: “Никогда тебе не быть Велидубом”, – что действовало сильнее, чем долгие нравоучения и короткие затрещины.
Обычно голос у Велидуба был мощный, грозный, рычащий, голос этот мог напугать кого угодно, но это обычно. Ягодка слышала его очень редко, а когда отец говорил с ней, то рык пропадал куда-то, стены не тряслись, а голос звучал тихо, ласково, будто огромный бер разговаривал со своим детенышем.
– Бегу, – поднялась Ягодка и шагнула в черную, пугающую чащу.
Этот лес мог напугать кого угодно. Как-то к ним в деревню забрел один странный человек и понарассказал кучу очень странных вещей. Нет, то, что кроме их деревни и еще где-то живут люди Ягодку не удивило, об этом она слышала от своей матери, а вот рассказы этого человека… Он говорил долго и с упоением, рассказывал про места, где совсем нет деревьев, рассказывал про реки, у которых не видно противоположного берега, рассказывал про стоячую воду, которую не обойдешь кругом. Помнится Велидуб тогда все посмеивался, пряча улыбку в бороде, чтобы не обидеть гостя, а Ягодка слушала и верила каждому слову.
Так вот, тот человек говорил, что, например, жителя степи (это такое место, где совсем нет деревьев) этот лес напугает, а то и вовсе доведет до безумия. Ягодка не боялась леса, но относилась к нему с осторожностью. В лесу, как учила Мудрыня, у каждого дерева, камня, травинки, не говоря уж о зверушках и пташках, свой покон. А вместе они составляют Великий Покон Леса. И человек должен чтить его, соблюдать. Лес не простит неуважения, накажет сурово и жестоко, и Ягодка научилась уважать Лес и его законы.
Темная стена чуть раздвинулась, обнажила поляну. Здесь было сумеречно даже днем, огромные ветви вековых деревьев сплетались высоко-высоко в причудливую решетку, отделяли поляну от высокой синевы неба, от прямых лучей теплого солнца. А в те часы, когда солнце находилось ближе к краю земного диска, на поляне и вовсе было темно, вот как сейчас. По земле стелится мягкий, седой туман, где-то что-то шлепает, квакает, чавкает, в воздухе пахнет сыростью и прелыми листьями. Здесь всегда прохладно, теплее там, дома, в дупле. Ягодка подошла к огромному дереву, откинула полог из свалявшейся шкуры, шагнула и почувствовала себя дома. Здесь было жарко, уютно и защищенно, а еще здесь был Велидуб. Он чуть прищурился, когда Ягодка откинула полог, мягко улыбнулся, сказал хрипло, но ласково:
– Ягодка, я в лес. Ты со мной?
– Я с мамой, – подумав, решилась девочка.
– Ну, как хочешь, – в голосе Велидуба мелькнула нотка расстроенности. – А я хотел тебе бера показать.
Ягодка подскочила, будто села на еловую ветку, глаза загорелись, как угольки в ночи. Девочка старалась говорить ровно, но голосок предательски зазвенел часто-часто:
– Ты на бера идешь? Я с тобой! – выпалила она на одном дыхании.
– Ты же с мамой хотела, – произнес Велидуб довольно улыбаясь. – Оставайся, глядишь она тебя еще чему научит нужному.
– Она меня, когда захочу, может научить, а когда я еще бера увижу, – в глазах Ягодки появилась мольба.
– Ну, хорошо, идем, – улыбнулся еще шире Велидуб.
Ягодка шла по лесу безбоязненно, даже обычной настороженности не чувствовала. Еще бы, рядом идет отец. Велидуб двигался бесшумной тенью, ступал так, что ни ветка не хрустнет, ни сухой листок не шелохнется под его ногой. Ягодка, конечно, не умела так ходить, но чувствовала себя с отцом в безопасности. Она давно заметила, что Мудрыня знает лес, понимает умом, а Велидуб в отличие от матери чувствует его сердцем, живет с ним вместе, как часть его. У него свой покон, подумала Ягодка, и вместе с тем его покон – это часть Великого Покона Леса, а мама хоть и родилась в лесу, но не так к нему приросла. Может это потому, что Мудрыня слишком много знает, понимает и пытается разложить по полочкам, докопаться до какой-то не ясной никому истины? В любом случае мать и отец непомерно умнее ее, так что не ей судить.
За мыслями Ягодка совсем перестала глядеть под ноги, споткнулась и почти упала, но в самый последний момент, когда земля уже готовилась обрушить всю свою тяжесть на ее курносый носик, какая-то неведомая сила подхватила и дернула вверх, ставя на ноги. Ягодка подняла испуганные глаза, Велидуб стоял рядом и улыбался:
– Под ноги смотри, мечтательница. А то шишек да синяков понасобираешь, так потом за ними и бера не увидишь.
– Увижу, – просопела Ягодка. – И ничего я не насобираю.
Велидуб улыбнулся шире, но ничего не сказал. Некоторое время Ягодка шла молча, в маленькой головке вихрем мелькали мысли от испуга, минуя расстроенность, обиду, задумчивость и, наконец, заинтересованность.
– А как ты так ходишь? – спросила она, наконец, догоняя отца.
– Как хожу? – не понял Велидуб. – А, как отец учил, так и хожу. А того дед, а того… Вот если бы у тебя был брат, так я его и научил бы, охотник должен уметь по лесу ходить.
– А я?
– Что ж, можно и тебя научить. Сначала перестань мечтать не пойми о чем, смотри, примечай, прислушивайся… Учись чувствовать лес, лес учит.
– И все? – удивилась Ягодка.
– Нет, это только начало. Ты давай, действуй, а там посмотрим.
Ягодка попробовала идти, примечать и прислушиваться одновременно и опять чуть не свалилась. Однако на ногах все же удержалась, осторожно покосилась на отца – заметил ли. Велидуб, однако, шел серьезный, даже чересчур серьезный и у Ягодки возникло подозрение, что отец украдкой посмеивается в бороду. Девочка натужно запыхтела, собралась и пошла дальше, присматриваясь, прислушиваясь, стараясь мягко ставить ногу на хрустящий, шелестящий лесной ковер. Через некоторое время Ягодке стало казаться, что глаза у нее косят в разные стороны, а голова наполнилась пытающимися заглушить друг друга шорохами, криками, стонами, скрипами, хлюпаньем, щебетом и прочими звуками леса, которым и названий-то нет.
Девочка измученно посмотрела на Велидуба, охотник смотрел одобрительно, мягко улыбаясь. Эта улыбка чем-то не понравилась Ягодке:
– Что, совсем плохо? – поникла девочка.
– Нет, наоборот. Очень хорошо. Молодец.
Ягодка почувствовала, как что-то распирает ее изнутри, расправила плечики, зашагала вперед, стараясь слушать и примечать. Все же у Велидуба это выходило значительно лучше, потому что, когда девчушка уверенно топала вперед ничего не видя и не слыша, охотник вдруг остановился, повернул голову так, что бы ловить ветер, несущий далекие запахи, и замер. Ягодка с разгону влетела в широкую спину, затянутую в свалявшуюся волчовку.
– Что-то случилось? – тихо-тихо спросила она.
– Тс-с-с-с, – Велидуб повернул голову, поднес палец к губам.
Какое-то время они стояли неподвижно. Ягодка прильнула щекой к спине отца, слышала, как среди шума лесной жизни мерно бухает под волчовкой, как часто-часто колотится ее сердечко, но и все. Ничего больше, что показалось бы необычным.
В следующее мгновение отец легкой тенью растворился в воздухе. Ягодка еле удержалась на ногах, когда исчезла надежная опора – спина Велидуба. Девчушка огляделась – отца нигде не было. Лес сразу стал если не враждебным, то и не дружелюбным, Ягодка напряглась, насторожилась. Лес поглотил отца, как Велидуб поглощал мелких зажаренных вместе с перьями пташек за обедом. Вот он был, а вот его не стало. Совсем не стало. Ягодка оторопело смотрела по сторонам силясь понять, что же ей теперь делать. Идти? Если идти, то куда? Если ждать, то чего? Позвать? Она тихо окликнула отца, но никто не отозвался, только шелест листвы и гомон птиц, и…
Ягодка прислушалась. Нет, не послышалось, теперь она отчетливо слышала ворчание, будто кто-то жаловался на несправедливую судьбину никому и всем, бурча под нос. Ворчание приближалось покуда чуть в стороне не раздвинулись ветви и перед Ягодкой не появился Велидуб. Отец шел довольный, обхватив руками что-то лохматое и вертлявое. Именно это лохматое и издавало то недовольное ворчание, что услышала Ягодка.
Велидуб остановился, присел и опустил неугомонный шерстяной комок на землю. Лохматый клубок вывернулся, распрямился и резко отскочил в сторону, зверь смешно подскакивая, отбежал к деревьям, встал чуть поодаль и недовольно посмотрел на Велидуба, потом на Ягодку.
– Ну вот, хотела поглядеть на него – смотри, – сладким голосом проговорил Велидуб.
Ягодка перевела восторженный взгляд блестящих глаз с мохнатого зверька на отца:
– Это что, бер?
– Можно и так сказать, – кивнул Велидуб. – Почти бер.
– Что значит почти? – не унималась Ягодка.
– Ну, это такой же бер, как ты людь, – усмехнулся отец. – Детенок он еще, маленький совсем.
– Я не маленькая, – по привычке ответила Ягодка, хотя спорить сейчас не собиралась, не до того. Девчушка повернулась к зверю долго смотрела на него, потом не удержалась, шагнула вперед, берчонок отскочил в сторону:
– Ну, маленький, ну иди сюда, – голосок у Ягодки стал приторным сюсюкающим, так могут говорить только маленькие девочки. – Иди сюда, не бойся.
Зверь фыркнул, сделал несколько неуверенных шагов к девочке, фыркнул еще раз. Ягодка в свою очередь двинулась навстречу.
Велидуб смотрел за двумя ребетенками теплым совсем не по-охотничьи мягким взглядом. На душе у охотника было легко и безмятежно, что так редко случалось с Велидубом. Сейчас же он с каким-то неожиданным даже для себя самого трепетом смотрел на дочь и найденного за сотню шагов отсюда звереныша, и ни о чем не заботился. А зря.
Сначала Велидубу показалось, что молоденький бер рыкнул как-то по-взрослому, он встрепенулся, понял, что расслабился. Непростительно надолго расслабился, забыл обо всем. К приближающемуся реву добавился треск сучьев, Велидуб дернулся вперед:
– Ягодка, – рык охотника был не мене страшен, чем приближающийся рев.
Ягодка вздрогнула, отшатнулась от засуетившегося вдруг зверька. Дальше все произошло, как во сне. Отец снова закричал что-то, рядом с ней страшно затрещали кусты. Ягодка вскочила и попятилась назад, но споткнулась и шлепнулась на ту часть спины, что имеет другое название. Кусты распахнулись, как откинутая шкура, закрывающая вход в родное дупло. И совсем рядом появилось страшилище.
Вот это уже был действительно бер. Ягодка запомнила его навсегда: его огромные когти, белые, как снег, зубы, зловонное дыхание, густую черную шерсть. Бер был огромен, и Ягодка испугалась. Девчушка застыла не в силах пошевелиться, или вымолвить слово, она только видела.
Видела сквозь пелену, что застлала глаза, как прямо перед ней, отгораживая ее от страшного бера, появился Велидуб с рогатиной в руках. Рогатина мастерски прыгнула вперед, хватая бера за горло, Велидуб надавил, сделал шаг вперед, собираясь припереть бера к стволу дерева. Огромный зверь рыкнул, чуть отступил, но очень неохотно. Велидуб надавил и шагнул еще, но зверь не хотел уступать. Толстенная рогатина выгнулась, угрожающе заскрипела и с диким хрустом переломилась пополам.
Черная лохматая туша освобожденно понеслась вперед, Велидуб отшвырнул обломок рогатины и выставил навстречу несущемуся на него беру руки. Здоровенные ручищи Велидуба рядом с лапами бера выглядели не особо внушительно. Ягодка вскрикнула, но бер вдруг замер, будто наткнулся на дерево. Велидуб кряхтел, но каким-то образом сдерживал зверя. В голове сейчас крутилась только одна мысль:
– Ягодкххха, – голос Велидуба сорвался на хрип, но это сейчас не имело никакого значения. – Ягодка, беги!
Но девчушка не могла даже пошевелиться, в ужасе смотрела она, как бер и человек стояли на смерть, давили друг друга, только один из них должен был остаться в живых после этой схватки. И если у медведицы, как их стали теперь называть, имелись острые зубы и длинные когти, то в распоряжении Велидуба были лишь две, хоть и крепкие, руки, ведь рогатина пришла в негодность, а оружие валялось поодаль и добраться до него не было никакой возможности.
Велидуб давил что есть силы, но силы эти покидали его и он начал понимать, что это последняя схватка в его жизни, сдаваться, однако, охотник не собирался. Он попытался повалить зверя наземь, но из этого ничего не вышло. Мохнатая лапа с размаху чирканула по голому плечу, обожгло. Велидуб почувствовал, как по руке побежала горячая струйка, усмехнулся, а скорее по-звериному оскалился, с губ охотника слетел совсем уже нечеловеческий рык. “Что делать?” – метнулось в голове. Задавить бера вряд ли получится, до секиры не дотянуться, остается только… Велидуб ослабил хватку, дернулся в надежде схватить мощные челюсти бера и порвать зверю пасть…
Хрустнуло, могучий хребет переломился как тонкая тростинка, и изодранное зубами и когтями тело охотника неестественно вывернулось, распласталось по земле. Медведица склонилась над побежденным противником, что-то прорычала себе под нос, повернула здоровенную лохматую голову в сторону Ягодки. В глазах зверя промелькнуло какое-то новое выражение, или это только показалось с перепугу.
Бер шагнул к девочке и только тут страх, который до сих пор держал Ягодку в оцепенении, поднял ее на ноги и понес через лес. Девочка бежала не оглядываясь, но слышала, как сзади несется что-то огромное страшное и беспощадное. Она бежала уже не разбирая дороги, уже не зная куда бежит, зато она прекрасно знала от чего бежит. Лес проскакивал мимо серо-зелеными пятнами, Ягодка видела только то, что мелькало под ногами и на несколько шагов вперед.
Шум сзади приближался, девочка рванулась вперед. Дорогу ей преградило поваленное дерево. Ягодка увидела его в последний момент, судорожно дернулась, пытаясь перепрыгнуть, но зацепилась ногой и, перелетев через ствол, грохнулась на землю. Сначала больно ударило по рукам, которые сами подались вперед, прикрывая лицо от удара по тверди земной, потом что вцепилось в ногу. Все тело пронзала острая неизведанная до сих пор боль. Земля налилась черной краской, накатилась оглушительно-мягкой волной, и девочка с новой волной страха поняла, что теряет связь с этим миром.
Сначала появился гул, мерный, ровный. Ягодка чувствовала себя плывущей в какой-то густой, непроницаемой гудящей массе. На то, чтобы пошевелиться не было сил, да и не хотелось. И девочка просто продолжала плыть. Постепенно из гуда стали вычленяться шорохи, мощная монотонная волна разделялась, приобретала какие-то оттенки, отзвуки. Теперь различались шорохи, трески, привычные звуки, какими одаряет человека ночной лес. Ягодке послышался голос матери – Мудрыня плакала. И этот плач окончательно вернул девчушку к реальности.
Ягодка приподняла тяжелые, набрякшие веки, но даже такое незначительное движение отдалось болью. Девочка поморщилась и уставилась в темноту. Была ночь, потому что в родном дупле стояла кромешная тьма, в которой с трудом угадывалось фигура матери, да и не фигура вовсе, а черное пятно в черноте ночи. Мудрыня сидела рядом и судорожно всхлипывала, как-то очень тихо, будто плакала шепотом. Ягодка разомкнула непослушные, слипшиеся губы:
– Ма… ма…
Плач оборвался. Черное пятно распрямилось, приблизилось и из темноты вынырнули едва различимые черты:
– Ягодка, – Ягодка почувствовала прикосновение мягких губ. – Ягодка ты моя… Ягодка.
Мудрыня повторяла имя дочери, как заклинание. И гладила, целовала милое детское личико. Потом лицо ведуньи растворилось в темноте, и Ягодка услышала, как мать жарким шепотом благодарит Рода. Ягодка снова сомкнула веки, темнота никуда не делась, но ее прорезал яркий луч, разделил на две части. Потом луч расширился, из полосы света показались огромные страшные когти и рванули две половинки тьмы в стороны, будто кто-то разодрал шкуру закрывающую вход в дупло. Свет ударил по глазам, из него вырвалась темная фигура, Ягодка содрогнулась. Фигура приблизилась, закрывая собой свет. Ягодка всхлипнула, хотела закричать, но с губ слетело лишь шелестящее:
– Мама… бер…
Огромный силуэт накатился мягкой черной волной, и Ягодка снова провалилась во тьму.
Утро было отвратительным. Не правда, что утро вечера мудренее – это не так. Утро вечера дряннее – так, наверное, будет правильно. Во всяком случае, в то утро Ягодка размышляла именно так. Было холодно, сыро, мрачно. Была боль по всему телу, причем не такая, как тогда, когда острые зубы вцепились в ногу – тогда была резкая вспышка и безразличное ничто, провал. Сейчас же боль текла однообразной струей, вяло, уныло, ноюще и не было ей конца.
Ягодка лежала недвижимо, только глаза открыла и смотрела в полумрак, не пошевелилась даже тогда, когда зашуршала шкура, что закрывала вход, и в дупло прокрался тусклый, как все вокруг, свет. Лицо Мудрыни появилось почти сразу, мама склонилась над ней и долго смотрела в детские глаза. Ягодка вздрогнула. Огненно-рыжие волосы матери стали белыми, как снег, лицо, напротив, посерело, глаза провалились в темно-серых впадинах, в них больше не было блеска. Жизнерадостная, очаровательная искательница истины превратилась в старую, измученную, безнадежно отчаявшуюся женщину.
– Мама, – прошептала Ягодка. – Что с тобой?
– Все хорошо, – голос Мудрыни звучал, как из-под земли, будто она уже стояла одной ногой в чертогах Ящера. – Все в порядке, спи. Спи, сон лучшее лекарство.
– Хорошо.
Мудрыня снова пропала из поля зрения, а когда появилась снова в руках у нее была миска с чем-то, от чего шел мутноватый пар. Запах у отвара был резким, но за свою жизнь Ягодка и не такого нанюхалась, все-таки мать ведунья. Мудрыня поднесла миску ближе:
– Пей, – в глухом голосе матери послышалась непреклонность, и Ягодка обжигаясь, принялась глотать отвар. На вкус он оказался не таким резким, но видимо только что вскипел и норовил не только обжечь губы и горло, но и выжечь все внутри.
– Молодец, – Мудрыня забрала пустую миску. – Теперь точно поправишься, спи.
Ягодка прикрыла глаза, слышала, как снова шуршит шкура. Шкура… Что-то промелькнуло в голове.
– Мама, а где папа? – спросила Ягодка не открывая глаз. Шкура шелохнулась, и в этом шорохе растворился всхлип.
– Мама, – позвала Ягодка, но никто не ответил.
Она открыла глаза и даже чуть повернула голову, но матери рядом не оказалось. Может Мудрыня уже не слышала ее? Но девочка точно знала, что это не так. Тогда почему не ответила? Что случилось? И тут она вспомнила, вспомнила все. К ноющей боли по всему телу добавилась еще более страшная боль – в сердце. И тогда мир поплыл от накатившихся слез, потеряв остатки блеклых красок утра, стал серым.
Ягодка сидела под сосной на берегу запрудки. Эта сосна и эта запрудка было все, что у нее осталось. С тех пор, как погиб Велидуб Ягодка пережила пять зимовок и за все это время радости в жизни не было, кажется вовсе.
Нога, изувеченная медвежьими зубами отчего-то ссохлась и перестала расти. Мудрыня пыталась утешить дочь, но утешения помогали слабо, и частенько ведунья заставала Ягодку тихо плачущей в неприметном уголочке. Наверное, Ягодка свыклась и примирилась бы со своим увечьем довольно скоро, но соседи посматривали на нее с какой-то непонятной ей неприязнью, а соседские дети зло посмеивались. Потом какой-то особенно догадливый назвал ее Ягой-костяной ногой, видимо припомнив богиню с мертвой конечностью, что носила это имя, и эта Яга с досадно обидной присказкой приелась намертво.
Мудрыня уже не утешала дочь, ходила, как серая тень. Не только дети бывают жестоки, и вскоре после смерти Велидуба откуда-то пошла молва, что это ведьма Мудрыня погубила славного охотника Велидуба, за что Боги покарали ее, сделав старухой и изувечив дочь. Род ведьму метит.
Мудрыня, с трудом пережившая смерть Велидуба, переносила все эти наговоры тихо, как мышь, но серела и чахла день ото дня. Ягодку она больше ничему не учила, но девчушка сидя в тишине у любимой запрудки и сама доходила до чего-то. Кроме того, она нашла у матери странный предмет – большой, плоский круг, который охотно показал ей то, что обычно показывала запрудка – ее собственное лицо. Довольно милое, надо сказать. Когда Ягодка спросила о магии этого круга у матери, Мудрыня лишь отстраненно пробормотала что-то про зерцало. Ягодка, не удовольствовавшись этим, решила сама изучить “зерцало”. Долго вертела она странный предмет, пыталась составить какие-то заклинания, но из этого ничего не вышло. Разозленная Ягодка начала сквернословить, помянула то место, где Ящер дупу подпалил и в удивлении чуть не выронила плоский круг. Зерцало затуманилось и показало странный, даже пугающий пейзаж и огромного змия – именно таким Ягодка представляла себе Ящера. После того случая Ягодка освоилась с зерцалом довольно быстро, теперь она легко составляла заклинания, зрила пейзажи, людей и животных, которые были где-то на другом краю света. Потом как-то раз увидела в блестящей поверхности какого-то мага и пришла к мысли, что магии учится можно не только у матери.
Свою одиннадцатую весну Ягодка встретила еще с матерью, хоть праздника и не получилось. На этот год все было еще хуже: Мудрыня умерла. Постепенно зачахла, ходила все меньше и меньше, потом перестала двигаться вовсе, только смотрела куда-то безразличными пустыми глазами. Ела через раз и по чуть-чуть то, что приносила дочь. Потом и есть перестала, Ягодка разволновалась и не напрасно. На тринадцатый день Ягодка выволокла из дупла окоченевший труп.
Ягодка вздрогнула: это не лучшие воспоминания. Девушка перевела задумчивый взгляд на серебристую воду запрудки. Сверкающие камушки и блестящие спины рыбок напомнили о давно и безжалостно сбежавшем детстве. Ягодка тяжело вздохнула и…
– Эй ты, Яга! – раздалось из-за спины.
Коротко свистнуло, ровную, как зерцало, гладь запрудки разбил увесистый камень, распустив круги и, распугав рыбок и мысли о далеком детстве. Ягодка повернула голову, шагах в пятнадцати стояло несколько парнишек. Тот, что стоял ближе всех и нагло улыбался, и кинул камень. Именно он был заводилой в этой компании, и именно он неотступно ходил за Ягодкой, насмехаясь и издеваясь.
– Чего ты хочешь, Вывертень? – стараясь, что бы ее голос звучал как можно более безразлично, спросила Ягодка. Только сейчас она подумала, что имечко идет парню как нельзя больше – готов наизнанку вывернуться, но не отстанет. Интересно, почему? Зарабатывает почет среди своих сотоварищей? А почему к ней-то цепляется? Так проще, зарабатывать славу, издеваясь над беззащитными, ответила Ягодка сама себе.
– Че ты тут сидишь, Яга? Эта наша вода, мы пьем ее, а ты ведьма, вся в свою мамашу, еще отравишь, – Ягодка отвернулась, решив, что лучше не связываться. Вывертеня это кажется только раззадорило. Он подошел ближе, и вдруг шея его вытянулась: парень увидел зерцало.
– Эй, Яга-костяная нога, эт че у тебя за дрянь? А ну покажи.
Ягодка сделала вид, что не слышит, а Вывертень подошел к сосне, хлопнул по стволу ладонью, так что на Ягодку труха посыпалась, и присел в шаге от девушки:
– Ну, нога-Яга, че у тебя? По хорошему отдашь, или…
Вывертень, резко дернулся и, выхватив зерцало, отпрыгнул. Ягодка вздрогнула от неожиданности, но взяла себя в руки, сказала упавшим голосом:
– Отдай, ради богов.
Вывертень на это только рассмеялся, остальные покорно подхватили. А когда Вывертень узрел в глади зеркала свою рожу, так тут вообще такой смех заливистый пошел. Парни выдерали волшебный круг друг у друга, хохотали, сгибались в три погибели, снова лезли к зерцалу, тыча пальцами в гладкую поверхность. Ягодка просила, увещевала, молила, но в ответ слышала даже не смех, а дикое ржание.
– Ради пресветлых богов, – прошептала Ягодка, но ее никто не услышал. Девушка почувствовала, как внутри вскипает бессильная злость, злоба и, наконец, ярость. Ягодка встала, сделала несколько прихрамывающих шагов, уперлась взглядом в насмешников, глаза ее сверкали молниями:
– А ну-ка, ящеровы дети, отдайте зерцало! Вывертень, Чернобог тебя задери, смотри мне в глаза.
На этот раз ее услышали, Вывертень оторвался от созерцания собственной рожи и зариготал пуще прежнего:
– Ха-ха-ха! Яга-нога! Вы посмотрите на нее: “смотри мне в глаза”! Ха-ха! – не унимался Вывертень, встречаясь взглядом с юной ведуньей.
– Ха-ха! – охотно подхватили остальные. – Яга, Яга, костяная нога, бе-бе-бе. Бе-е-е-е.
За всей этой кутерьмой никто и не заметил, как Вывертень вдруг перестал смеяться, замер и побледнел. Ягодка смотрела ему прямо в глаза, и взгляд ее был страшен. Вывертень всхлипнул совсем по-детски, медленно опустился на колени. Смех стих, как отрезало, парни смотрели на своего вожака. Вывертень выглядел жалко, он стоял на коленях и всхлипывал, по щекам его тихо катились слезы, трясущиеся губы безмолвно сложились в: “отпусти”. Но Ягодка в ярости не знала пощады, она стиснула зубы и широко распахнула глаза. Вывертень покачнулся, судорожно извернулся, в последний раз оправдывая имя, данное ему родителями, и рухнул на землю. Ягодка медленно прикрыла глаза, глубоко вздохнула, ярость потихоньку утихала. Когда она снова открыла глаза, вокруг никого не было, только кусты трещали вдалеке – дружки Вывертня дали деру. Ягодка подошла к телу, нагнулась, подняла зерцало и пошла к лесу в противоположную от родной деревни сторону. Дома ей больше делать нечего, да и нет у нее больше дома.
Так далеко Ягодка не заходила никогда, да и никто из ее деревни сюда не захаживал. Лес здесь был не таким, как дома. С каждым шагом воздух становился все более влажным, все сильнее чувствовался запах гнили. Тропа, по которой она шла от самой запрудки, давно растворилась в прелых листьях, редкой траве и хлюпающих лужицах. Лужицы же напротив разрастались, сливались друг с другом, пока не превратились во что-то чавкающее, хлюпающее и смердящее. Ноги увязали в этой вонючей жиже все глубже и глубже. Ягодка остановилась, посмотрела далеко вперед: болото раскинулось перед ней во всем своем великолепии. Девушка выругалась, благо в лесу никого не было, повернулась, чтобы идти обратно, да так и замерла. Там, где только что была почти твердая земля, расстилалось такое же гиблое, непролазное болото. Ягодка испугалась, завертелась на месте и только тут почувствовала, что стоит уже по колено в воде. Земля из-под ног девалась куда-то, теперь там была трясина. Девушка выдернула ногу, попыталась сделать шаг, но только утопла еще сильнее.
Ягодка замерла, она всегда цепенела и не могла пошевелиться, если ее что-то пугало, а сейчас она была испугана до смерти. Радостно булькая, вонючая жижа неторопливо затягивала ее в свои объятья. А ну и пусть, мелькнуло в голове, умру и умру, все равно жить тоскливо. Но губы разжались сами собой и Ягодка выдохнула неожиданно даже для себя:
– Светлые боги, за что? Помогите… Помо…
Ягодка поперхнулась словами и пришла в себя. Прямо перед ней стоял молодой парень чем-то напоминающий Вывертня, только волосы у него были не рыжие, а нежно зеленые и лохматые уши, почти как у бера, смешно шевелились, и верхнюю губу покрывал зеленоватый пушок, и голос у него был не насмешливый, а недовольный:
– Ты кто такая, девица? – сердито спросил парень. – Чего тут делаешь?
И этот голос выдернул девушку из оцепенения и удивил до крайности:
– Тону, – только и смогла вымолвить Ягодка.
– Это не новость, – вспыхнул парень. – Ты мне лучше объясни кто ты, и чего тебе в моем лесу понадобилось? И говори быстрее, а то совсем утоплю.
– Меня Ягодкой кличут. Изгой я. Мне в деревню возврату нет, вот я и пошла куда глаза глядят, да в болото забрела. Помоги мне, добрый человек, спаси от смертушки.
– Хм, хорошо хоть не врешь, – чуть спокойнее сказал парень. – Только я не человек и совсем не добрый, и спасать тебя не стану. Вот ежели жить хочется выкарабкивайся сама.
Ягодка ошалело посмотрела на парня. Ситуация казалась нереальной: она тонет, болото засосало ее уже по грудь, а этот с зелеными ушами преспокойно ведет непонятные беседы. Парень видимо что-то смекнул, добавил:
– Здесь твердо, хватайся и вылезай. А если совсем обессилила, так в болото тебе и дорога, тони на здоровье.
Ягодка вскинула руки и действительно уперлась ими во что-то твердое, жадно ухватилась, подтянулась, дернулась, что есть силы.
– Слабовато, – хмыкнул парень. – Придется тебе, видать, русалкой стать. Представляю себе…
Ягодка не слушала, она тянулась к берегу, если это был берег, изо всех сил. Наконец трясина сдалась и начала потихоньку отпускать девушку.
– А может, и выберешься, – заинтересованно лопотал парень. – Может… А жаль, русалка бы из тебя вышла очень даже ничего. Хотя так тоже не плохо. Надо же, вылезла все-таки, видать жить хотца.
Ягодка стояла на коленях, вся перемазанная зловонной жижей, обессиленная, но все же на твердом и живая. Парень подошел ближе, состроил брезгливую рожу, но руку все-таки протянул:
– Поднимайся, – Ягодка молча, сил говорить уже не было, оперлась на крепкую широкую ладонь, поднялась. Парень зашагал прочь, не оборачиваясь, буркнул: – Иди за мной, не отставай.
Ягодка похромала следом, глядя по сторонам широко раскрытыми глазами. Лес изменился, стал светлым, чистым, привычным, почти родным. Болота как не бывало. А еще шагов через двадцать они вышли на поляну. Парень сел на шелковистую траву, посмотрел на Ягодку и первый раз за все время улыбнулся, даже подмигнул. Ягодка села рядом, ей хотелось сказать, спросить что-то, но слов почему-то не было. Парень тоже молчал и улыбался, потом вскинул руки и выхватил из воздуха зерцало. Ягодка ахнула, как она могла забыть про единственную ценную вещь – вещь, что досталась ей от матери.
– Держи, – парень протянул Ягодке зерцало. – И в другой раз не разбрасывай свои вещи посреди болота, я не нанимался их оттуда вытаскивать.
– Спасибо, – Ягодка схватила волшебный круг и прижала к груди. – А вы?..
– Леший я. И лес это мой, и поляна, и все, все в лесу.
– А болото? – заинтересовалась Ягодка.
– Не, болото не мое, – досадливо вздохнул молодой леший. – но завести в него и утопить я могу, тем паче, что хозяин сейчас в спячку ушел.
– А жить-то в твоем лесу можно? – спросила Ягодка.
Леший уже собирался сказать что-то резкое, но посмотрел на девушку и слова застряли в глотке. Ягодка сидела мокрая, грязная после купания в болоте, глаза ее лучились надеждой, лицо и вовсе приняло умоляющее выражение. Девушка закусила губку и жалостливо посмотрела на лешего огромными, полными мольбы глазами.
– Ладно, – сдался леший. – Живи. Только, чур, зверя и птицу не обижать, из дома не выгонять. А свободного дупла, или берлоги нет, так что…
– Не беда, – обрадовалась Ягодка. – Дом я себе сама сделаю. Можно на этой поляне?
– Это какой? – не понял леший. – Как крот дырку в земле прокопаешь?
Ягодка молча погладила зерцало, зашептала что-то. Зеркальная гладь озарилась серебристым светом, будто луна дорожкой пробежала по ночному лесному озеру, и волшебный круг показал картинку.
На окраине леса стоял маленький, ладный домик, стены были выложены из бревен, проткнуты мхом. Сверху деревянная же крыша, с красиво вырезанной головой невиданного зверя на коньке. Дверь домика распахнулась, по ступенькам скатился мужичок. Не молодой, виски посеребрила седина, да и фигура чуть обрюзгла, хотя мужик по-прежнему крепок.
Ягодка посмотрела, как мужик схватил топор и скрылся из виду, и показала зерцало лешему:
– Вот такой домик. Можно?
Леший заглянул в зерцало, провел пальцем по картинке, посмотрел на Ягодку. Уши молодого хозяина леса настороженно поднялись торчком:
– Ты что, колдунья? – подозрительно спросил он. – Ну ладно, давай колдуй, только не очень, а то бывает какой колдун разойдется, так сами боги его останавливают. А мне с богами проблем не надобно.
Ягодка отложила в сторону зерцало и собралась с мыслями. Легко сказать “колдуй”. А как? Она хоть и научилась многому, и видывала многое, но таких заклинаний отродясь не пробовала. Ну да ничего. Надо только представить себе, да слова нужные подобрать. Слова Ягодка подбирала долго, а когда подобрала, солнце уже склонялось к виднокраю. Ягодка собралась произнести заклинание, но не успела. Раньше нее подал голос ее желудок.
– Предупреждаю, – услышав протест Ягодкиного живота, сообщил леший. – зверей да птиц в обиду не дам. Ешь, что хочешь, но никакой охоты.
Ягодка кивнула, уж еду-то наколдовать пустяшное дело, только б с избушкой получилось. Она представила себе избушку, но голод взял свое и на образ деревянного сруба наложился образ запеченной курицы. Ягодка отмахнулась от видения и снова собралась с силами. Но как она не старалась, а истекающая соком курица из головы не выходила. Она представлялась то жаренной, то запеченной, то с хрустящей корочкой, то поворачивалась одним боком, то другим, то начинала подергивать торчащими в разные стороны лапами. Ягодка почувствовала, как рот наполняется слюной, представила, как накинется на эту курицу, как вопьется в нее белыми крепкими молодыми зубами, как затрещат кости, как брызнет сок и жир потечет по рукам.
Ягодка разозлилась и замотала головой, курица рассеялась в воздухе, а перед внутренним взором, наконец, встала желанная избушка. Ягодка торопливо забормотала нужные слова, сдерживая вновь появляющийся образ курицы. Грохнуло, вспыхнуло, поляну заволокло едким дымом. Ягодка закашлялась, замахала руками, отгоняя едкую пелену. Когда дым рассеялся, на поляне стояла избушка, точь-в-точь, как та, что показало зерцало. Только на коньке вместо головы диковинного зверя красовалась голова куриная.
– А это зачем? – поинтересовался леший, ткнув пальцем в куриную голову.
– Чтоб красиво было, – пробормотала Ягодка.
– А-а-а, – понимающе протянул леший, он хотел еще что-то добавить, но не успел.
Избушка заскрипела, покосилась, грозя развалиться, раскатиться по бревнышку, но не раскатилась, а с диким скрипом оторвалась от земли и поднялась, встала на две здоровенные птичьи лапы. Ягодка замерла в полном недоумении, да так и осталась стоять с широко раскрытым ртом. Леший видно тоже был поражен:
– Странное у тебя понимание красоты, – донесся до Ягодки его сдавленный голос.
На глаза ведуньи снова навернулись слезы, застилая мир мутной пеленой. Стоило только вспомнить родителей, детство, родную деревню, как сразу становилось горько и обидно до слез. А не вспоминать тоже не получалось, ведь она жила здесь в лесу совсем одна, ну разве что леший иногда заходил, да зверье гуляло не страшась нарваться на охотника.
Ягодка смахнула слезинку и решила отвлечься. Эту забаву она придумала, когда учиться магии, наблюдая за магами через зерцало стало скучно и не интересно. Да и нечему ей было уже у них учиться, другое дело забавляться. Ягодка находила тайники и сокровищницы магов и волхвов, выискивала там магические предметы и легко придумывая заклинание переносила понравившийся артефакт в свою избушку. Коллекция у нее была довольно богатой, в ней встречались предметы, значение которых она сама порой не могла осмыслить, но магией от них перло за версту. А уж что касаемо всяких скатертей-самобранок, простыней-самостилок (вот уж совсем ненужная вещь), сапогов-скороходов, шапок-невидимок, путеводных клубков и прочей ерунды – так этого добра у нее хватило бы на дюжину магов.
В данный момент внимание Ягодки занимал старинный свиток. Из тех, что написаны были самыми древними магами и действовали лишь раз. Этот свиток принадлежал одному восточному магу, которого Ягодка и видела-то в первый раз, но это мало занимало ведунью. Она склонилась над зерцалом, шепнула слово, и зеркальная гладь осветилась, показывая сокровищницу, что находилась в далекой башне. Свиток лежал там, где ему и положено было лежать – в небольшом резном ларчике. Ягодка довольно улыбнулась, зашептала заранее заготовленное заклинание. Ларчик по ту сторону зеркала распахнулся, Ягодка даже представила себе легкий щелчок, обнажил старинный свиток. Молодая ведунья азартно потерла руки и зашептала новое заклинание.
Свиток быстро начал терять очертания, расплываться неряшливым пятном. Ягодка закрыла глаза, зашептала быстрее, слова, как и свиток, потеряли четкость, слились в монотонное бормотание. Когда последние слово было произнесено, и ведунья раскрыла глаза, свиток вновь обрел четкие контуры и выпуклость. Ягодка протянула руку и взяла, переставший быть плоским свиток с поверхности зерцала.
Взгляд ее небрежно пробежался по зеркальной глади, за которой остался пустой ларец, зато появился его хозяин – безобразный карлик. Зеленый глаз карлика налился кровью, уставился на Ягодку. Ведунья, решив, что какой-то заморский маг не стоит ее внимания, махнула рукой и зерцало потухло, отразив только потолок избушки и прелестное личико своей молодой хозяйки. Свиток занимал ее сейчас куда больше.
До самого вечера девушка не могла насмотреться на свое приобретение, а потом сунула в сундук и потеряла всякий интерес. Однако свиток напомнил о себе и очень скоро.
Ягодка проснулась посреди ночи с непонятным ощущением. Ей казалось, хоть это было и невероятно, что в избушке кто-то есть. Не леший и не какая-то лесная птица или зверь, а кто-то посторонний. Ягодка спустилась с печи, осторожно ступила босыми ногами на студеный пол, тихо прошлепала до стола. В избушке естественно никого не было. Ягодка с облегчением вздохнула, взяла ковшик, зачерпнула из кадки водицы и напилась вдоволь. А потом повернулась, чтобы вернуться на печку и…
Ягодка вскрикнула. Между ней и печкой, посреди избушки стоял согнувшийся в три погибели старик. Сказать, что старик был страшен, значило бы не сказать ничего. Морщинистое лицо, скрюченный нос, кривые зубы, торчащие наружу. Старик развел руки в стороны, шепнул слово и над его головой вспыхнул огненный шар, осветив мага и середину избушки. В свете шара единственный глаз старика налился кровью.
– Кто вы? – еле слышно проговорила Ягодка.
Старик не ответил, только завертел своим кроваво-красным глазом и мерзенько захихикал. Продолжая похихикивать, маг прошел к стене и сел на лавку:
– Чай не признала? – ухмыльнулся он, показав страшные зубы.
– Не-е-е… – прошептала Ягодка и вдруг память воскресила недавно виденный образ. Маг оказался не карликом, просто горб согнул его пополам. И глаз теперь не источал злобы, скорее жестокость и холодный расчет.
– Признала, – сообщил горбун, не без удовольствия отметив замешательство девушки.
– Нет, – твердо ответила Ягодка, решившись на небольшую хитрость. – Ты кто?
– Ну-ну, – ядовито улыбнулся маг. – построй из себя невесть что. Ты прекрасно знаешь кто я, а имя? Я не такой дурак, чтобы представляться первому встречному-поперечному сведущему в магии и волшбе. Вот ты, например, ты же мне не представилась. Да и не очень-то важно мне знать, как тебя звать-величать. Важно другое: ты залезла в башню мага, более того в сокровищницу. И ладно бы еще залезла к кому другому, но ты залезла ко мне. А я не кто-то, я это я. Ты взяла у меня вещь, вещь довольно ценную…
– Я могу отдать, – прошептала Ягодка.
– Да нет, можешь оставить себе, – отмахнулся маг. – Но за все надо платить. Знаешь, у тебя есть одна вещь, которая мне может сгодиться.
Ягодка чуть расслабилась, вздохнула с облегчением. Не было у нее такой вещи, какую было бы жалко отдать. Разве что зерцало, но вряд ли оно интересовало горбуна, подобные ценности есть у каждого уважающего себя мага, только у кого-то это зерцало, у кого-то золоченое яблочко катающееся по серебряному блюдечку, у кого-то шар, а иные обходятся просто заклинаниями, используя обычную воду в котле, а то и вовсе без воды на одном слове.
– Забирай, все что пожелаешь, – с достоинством ответила Ягодка.
– Заберу, – усмехнулся маг. – И хотя мне не нужно на то твое согласие, однако, слова твои делают тебе честь.
Старик поднялся с лавки и сделал несколько шагов к Ягодке. Девушка замерла, так и не поняв ужас ли сковал ее или магия: старик успел прошлепать что-то губами. Маг сделал еще несколько шагов, сверкнул глазом и расхохотался неожиданно сильным мощным голосом.
– За все надо платить, – отсмеявшись, вполне серьезно повторил он. – Ты заплатишь сейчас, – старик подошел вплотную к девушке, взял ее за руку, и молодая ведунья потеряла сознание.
Когда сознание вернулось, ужасного старика рядом не было. Ягодка лежала на лавке, а над ней склонился прелестный юноша, в голубых глазах которого застыла жалость и брезгливость.
– Бедная, – прошептал он. – Мне тебя даже жалко.
Ягодка сделала усилие, села. Юноша распрямился, отступил на два шага, улыбнулся:
– Прощай, ведунья! Больше мы с тобой не увидимся, – он взмахнул руками и начал растворяться в воздухе. – И помни: ЗА ВСЕ НАДО ПЛАТИТЬ!..
Голос растаял вместе с силуэтом. Ягодка поднялась с лавки силясь понять, что же здесь произошло. А может это и вовсе сон был? Надо проверить. Ведунья подошла к столу, взяла зерцало, заглянула в него и тут же с криком отбросила. Этого не могло быть, просто не могло быть. Зеркало врало самым мерзким образом. Ягодка собралась с силами, и еще раз осторожно заглянула в зерцало, не веря увиденному вскрикнула, выбежала из избушки, бросилась в ночь.
Всхлипывая, не видя дороги, ломилась она через кусты, ломала ветки и обдирала руки. Плача, прибежала к ручью, склонилась над водой и заглянула в поисках знакомого отражения, но не нашла его там. Подлый ручей показал тоже самое, что и мерзкое ненавистное зеркало. Ягодка заломила руки, завыла, давая волю слезам, вскочила уже в беспамятстве и бросилась в черноту ночного леса.
Ягодка пришла в себя только с восходом солнца. Она лежала ничком, зарывшись лицом в шелковистую траву поляны. Как она здесь оказалась, ведунья вспомнить не могла. Она встала, устало прихрамывая подошла к избушке, прошлепала по степеням, скрипнула дверью, а там повалилась на лавку и горько заплакала. Уже без истерики, осознав и жалея утрату.
Утро выдалось на редкость приятным, теплым и солнечным. Довольный собой леший подошел к избушке, весело прикрикнул, заставляя ту повернуться к нему дверью. Избушка скрипнула, повернулась и опустилась, давая лесному хозяину возможность войти. Леший воспользовался этим, стукнул пару раз кулаком в дверь, так, ради приличия и вошел.
Хозяйки дома не было, но вместо нее… Леший вздрогнул. На лавке у стола, подперев голову руками, сидела скрюченная в три погибели старуха. Леший подавил удивление и вежественно спросил:
– Ты кто, бабушка? А Ягодка где?
Старуха вздрогнула, подняла седую голову, посмотрев на лешего единственным ярко-зеленым глазом. Леший дернулся, узрев пустую глазницу, кривые зубы, глубокие морщины, искорежившие лицо, но во время остановился. Старуха, смахнула слезы, что, не переставая стекали по щеке, и страшно рассмеявшись, сказала хриплым каркающем голосом, в котором, тем не менее, сквозили до боли знакомые нотки:
– Нет больше Ягодки! Умерла Ягодка. И зови меня отныне Ягой-костяной ногой. Яга я и есть.
Суд
1.
Молоточек трижды опустился с лакированно-деревянным стуком.
– Встать, суд идет!
В зале возникло шевеление. Загрохали лавки, стулья. Зашелестели ноги по деревянному полу. Мелькнули, вскинувшись, как вороньи крылья, черные мантии, замельтешили мелово-белые парики.
Когда зал постепенно осел, на возвышении стали видны важно рассевшиеся присяжные, судья, адвокат с прокурором. Чуть в стороне, закованный в цепи сидел невысокий человек. От зала его отделяла решетка, создавалось впечатление, что, он посажен здесь для развлечения толпы, как мартышка в зверинце иного вельможи.
На обезьяну, тем не менее, человек не походил. Полу он был мужеского, росту, как уже было сказано, невысокого. Лицо, не смотря на морщины, сохранило молодость и подвижность, особенную живость придавали ему глаза задорные и печальные одновременно. Подбородок пестрел неровной щетиной, на высокий лоб свешивались вьющиеся седые локоны.
– Итак, – загундосил все тот же голос. – Сегодня мы рассматриваем дело Петера Уолли Перста. Означенный Перст обвиняется в пособничестве дьяволу. А так же вершении богомерзких магических, алхимических и прочих опытов. А так же продажи души. А так же, – гундосый не нашелся, что еще сказать, но, не сменяя темпа, совершенно без пауз закончил. – А, впрочем, вышеперечисленного вполне достаточно, в связи, с чем прошу высказываться. Господин прокурор, сэр.
Подсудимый звякнул цепями. Поднялся прокурор. Толстый красномордый потеющий дядька. Он постоял картинно перед залом, собираясь с мыслями, после чего махнул рукой и выдавил:
– Заслушаимти свидетеля. Вот.
– Слушается свидетель от обвинения, – провозгласил гундосый. – Антониан Аврель по прозвищу Гнутый. Горшечник.
Горшечник поднялся на возвышение, повернулся вполоборота к залу и так же к суду.
– Мое почтение.
– По существу, – пискнул прокурор, усаживаясь на место.
– По существу, – кивнул Гнутый. – Вот захожу я шестого дня к этому, – он ткнул корявым пальцем в сторону Перста. – Захожу так… так… так просто мимо шел, отчего не зайтить. А он мене за грудки хватаить и волочет в подвал. А там у него всякие склянки, дымиться что-то, булькаить. Вооот…
– По существу, – прогундосил знакомый голос.
– Будьте-нате, – выставил вперед ладонью руку Антониан Аврель. – Так этот вот богохуйник…
– Богохульник, – поправил гнусавый.
– Нам однохульственно, – растекся в кривой улыбке Гнутый. – Так он мне и говорит…
Горшечник запнулся и посмотрел на судью, тот перевел взгляд на прокурора. Прокурор в свою очередь потупился и исподлобья стрельнул глазками в Гнутого.
– Стало быть, и говорит, – поймав взгляд прокурора, затараторил горшечник. – Давай я тебе золото делать буду. Я спросил чего взамен, а он потребовал мою душу.
2.
– Петер! – вопль мог поднять и мертвого. – Пеееетеееер!
Перст оторвался от реторты. И выглянул в щель между ставнями. Внизу под окнами надрывался горшечник Тони, которого неизвестно за что прозвали Гнутым. Судя по тому сивушному духу, который доходил до окон второго этажа, Тони еще не протрезвел, а похмелье, которым начинал мучиться, пробилось с позавчерашнего вечера.
– Пееее… кхе… кхе-кхе… теее… кхе… Растудыть твою обратно и во все иные прочие вместе со всей фамилией.
– Добрый день, – благосклонно выглянул в окно Перст.
– Петер, доро… кхе… гой друг, – заворковал Тони так, словно бы Перст был его женой или на худой конец веселой соседской вдовушкой. – А не найдется ли у тебя капли чудодейственного бальзама, который позволяет излечить утренний недуг и развеять вечернюю меланхолию.
– Капли? – переспросил Перст весело.
– Несколько капель, – жадно сглотнул горшечник. – Накапай полстаканчика.
– Заходи, дверь открыта, – кивнул Перст и поспешил вниз навстречу гостю.
Тони Гнутый сидел в кресле и смаковал уже четвертый накапанный стаканчик. Уходить он явно не собирался.
– Так вот она мне и говорит, – горшечник с обидой продолжал невнятный монолог. – Мол, иди отсюда Тони Гнутый, а то позову Блудилу, он тебя и разогнет. А Блудила это такой у нее в таверне есть. Делать ничего не умеет, но дерется больно, а за это добрейшая хозяюшка кормит его и поит, и… не важно. Я говорю: “Позвольте, откуда деньги?” И знаешь, добрейший Петер, что она мне сказала? Она сказала, чтоб я шел горшки лепить, раз я горшечник, продавать их шел, тогда и деньги будут. Это ли по-божески?
– Это по-человечески, – пожал плечами Перст.
– Какие могут быть горшки без доброй кружки вина? Или хотя бы без стаканчика? Горшок слепить это не отцу Павлу на ботинок плюнуть. Это творение. Горшки из глины лепят. Знаешь что такое глина? Петер, да Господь наш Бог весь мир из глины создал и человеков из глины. Глина – это… это…
Горшечник поднял стакан, вытряс на язык последние капли и жалобно посмотрел на хозяина. Перст поднял кувшин и наполнил стакан гостя.
– У глины своя философия, у каждого горшка своя философия. А она говорит, слепи. Тут надобно вдохновение. А какое вдохновение без вина? Я ей так и сказал, Петер. Говорю, Матерь Божья, мать ее так, что ж за издевательство над творческим человеком… А она назвала меня старым богохульником и мерзким пьяницей. А еще Блудилу позвала. Ну, я человек воспитанный, особого приглашения с членовредительством ждать не стал, пришлось уйти.
Петер слушал внимательно, кивал не то Тони, не то своим мыслям. Опустевший стакан гостя, однако, не пропустил, наполнил, прежде чем горшечник успел намекнуть, что неплохо бы еще по стаканчику.
– Вот скажи мне, Петер, – продолжал горшечник. – Как это можно делать дело и не думать о хлебе насущном? Вот я хочу творить горшки, а мне приходится думать о том, где взять деньги на вино и на кусок хлеба. И горшки получаются скучными, как эти мысли. Это хорошо, если вообще получаются. А для философии, для творчества нужна чистая голова, оторванная от всяких пустяков. Вот ты, философ, и у тебя достаточно денег, чтобы заниматься любимым делом. Я тоже так хочу, ан нет. Почему такая несправедливость в мире?
Перст вскинулся от раздумий, на лице его проскользнуло некоторое колебание, потом он резко встал:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70894912) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.