Чудо для Алисы
Елена Левашова
Снегирево #1
Что может быть общего у провинциальной неудачницы и любимчика фортуны, рассекающего по городу на крутой тачке?
Алиса – талантливая художница, жизнь которой похожа на драматический роман: она еле сводит концы с концами, учится, работает, ухаживает за больной тётей.
Богдан – успешный бизнесмен и привлекательный молодой мужчина, влюблённый в свою невесту.
Внезапное ДТП. Случайная и странная ночь. Сможет ли эта встреча изменить их жизни навсегда?
Чудо для Алисы
Елена Левашова
Глава 1
Алиса.
Счастье можно купить. Уверена, неисправимые романтики, услышав это утверждение, закатят глаза от разочарования и схватятся за сердце. А те, кто посмелее, смачно плюнут в спину и выкрикнут проклятие.
Глубоко вдыхаю морозный воздух, ступая по хрустящему, словно капуста, снегу и впервые за долгое время улыбаюсь своим мыслям.
В свете уличных фонарей кружатся снежинки. На фоне замерших, покрытых инеем, хрустальных деревьев они кажутся живыми. Я останавливаюсь и поднимаю глаза к узкой полоске света, наблюдая за их танцем, подставляю руку, затянутую шерстяной варежкой, и собираю крохотные крупинки, похожие на кокосовую стружку.
Мороз щиплет щеки и забирается под мою скудную одежду. Я плотнее запахиваю на шее объёмный вязаный шарф и поворачиваю на широкую аллею заснеженного парка.
Малыш Хью звонко лает на проходящего мимо бродячего пса, и я вновь возвращаюсь к своему неожиданному утверждению: счастье можно купить!
Потому что питомец – это и есть счастье! «А вы про что подумали?» – мысленно успокаиваю тех самых неисправимых романтиков и слышу их вздох облегчения.
В моих руках три поводка. Да, мне приходится подрабатывать, гуляя с чужими собаками, но эта работа нравится мне, как никакая другая.
Самый маленький и подвижный – щенок мальтийской болонки Хью Грант. Белоснежный пушистый комок с чёрными глазками-бусинками в модном джинсовом пальто принадлежит Антонине Викторовне – врачу терапевтического отделения областной больницы.
Тойтерьер Вилли – взрослый, степенный пёсик в болоньевой зеленой курточке скрашивает одиночество своей пожилой хозяйки Нины Алексеевны – профессора университета на пенсии.
И, наконец, французский бульдог Джесси – общительный, подвижный пёс живет в молодой семье Оксаны и Леонида Дубровиных. У ребят ответственная работа, суточные дежурства, поэтому в их отсутствие Джесси остаётся на моем попечении.
Снег засыпает пустеющие тротуары парка, мягко вьюжит между одиноко стоящих лавочек и декоративных хвойных кустарников. Прохожие поднимают воротники выше, зябко кутаются в шарфы, торопятся попасть в уютную атмосферу семейного очага. Размышления об этом отдают тупой болью в сердце. С недавних пор у меня нет уютного дома… После смерти мамы назвать кирпичные холодные стены своего жилища домом, у меня не поворачивается язык.
Хорошее настроение испаряется подобно морозному облачку. Я топаю по темной аллее, крепко держа поводки полюбившихся мне животных, и представляю себя участницей подстроенного квеста или скандального телешоу для домохозяек. Как в фильме «Игра» с Майклом Дугласом, не иначе!
«А теперь встречайте Алису-у-у!!!» – громко тянет ведущий.
«Алиса, расскажите, какого это быть неудачницей? Получать удары судьбы раз за разом?» Лица телезрителей застывают от удивления, они напряжённо сверлят меня взглядом, в нем нет сочувствия и жалости, лишь жажда сенсации…
«Я…я...» – виновато бормочу я, судорожно подбирая в голове слова оправдания.
Я сую руку в карман и нащупываю ключи от квартиры Дубровиных. Пора возвращаться домой, пока дурацкие мысли, бесцельно лезущие в голову, не свели меня с ума!
****
Мы с мамой жили в Снегирево, областном посёлке недалеко от города. Снегирево прозвали рябиновым раем. Полвека назад местный предприниматель Игорь Скороходов вырастил на колхозных паях рябиновый сад. Чуть позже вокруг деревьев построили здание небольшого винно-водочного завода. Фирменный продукт – рябиновую настойку, ценили во многих регионах России и даже за рубежом.
Моя мама – Марина Тимофеевна Легенда, работала главным бухгалтером на хлебопекарном заводе или «маковке», как его называли в простонародье.
Его белое, обшарпанное четырехэтажное здание находилось недалеко от нашего дома. С одной стороны высокого металлического забора ленивые работники отогнули лист железа, что позволяло ходить домой коротким путём. После школы я любила забегать к маме на работу, пользуясь дыркой в заборе, вдыхать ванильный запах свежей выпечки, разносящийся на добрые десятки метров вокруг. Мама угощала меня вкусной булочкой, целовала в нос и провожала до перекрёстка с улицей Саврасова – прямо за ним высилось здание художественной школы.
«– До вечера, Лиса!» – улыбалась мама и махала рукой мне вслед. Именно такой я ее и помню: красивой, кареглазой брюнеткой с цветастым платком на плечах и в свитере ручной вязки.
Мама откладывала каждую копеечку, чтобы обеспечить меня всем необходимым: одевалась я не хуже сверстников, много читала и не расставалась с мольбертом. К выпускному классу мой фирменный росчерк «Легенда» с завитушкой над последней буквой «а» стоял на сотне рисунков, украшающих стены местного ДДТ и сельсовета.
Мое счастливое детство не омрачалось отсутствием папы. На вопросы о нем мама отвечала уклончиво, сочиняя неправдоподобную легенду о загадочном исчезновении в горной экспедиции археолога Ильи Легенда. Я хмурилась и уговаривала маму рассказать правду, а она обижалась и закрывалась в себе. В такие моменты я корила себя за несдержанность и черствость. Со временем расспросы о папе прекратились.
Единственным близким человеком после мамы была моя тетя – мамина старшая сестра Глафира Тимофеевна Карташова. Тетя Глаша жила в уютном спальном районе города. Ее муж – капитан полиции Петр Карташов погиб при исполнении много лет назад. Второй раз замуж она так и не вышла, хотя женщиной была красивой и умной. Мужчины вились вокруг тети Глаши толпами, приглашали ее на свидания, звали замуж, но до загса дело так и не дошло… Она посвятила себя работе и нам с мамой.
Я поступила в Институт живописи, скульптуры и архитектуры, на бюджетное отделение, когда мама заболела. На поступлении настояла она, убеждая меня словами цитаты неизвестного автора:
«Три вещи, которые нельзя вернуть: время, слово, возможность. Не упускай возможность, Лиса!»
Я восхищалась оптимизмом мамы. Приговор онколога не подкосил ее веру в выздоровление, она аккуратно выполняла врачебные рекомендации и продолжала работать на заводе. Частенько я слышала, как мама стонет и плачет по ночам. Я сходила с ума от неверия в справедливость и отчаяния.
Мир перестал видеться таким ярким и удивительным, во мне что-то сломалось. Казалось, я медленно высыхаю, умираю вместе с мамой. «Рябиновый рай» больше не вдохновлял меня своим великолепием: я возненавидела ярко-красные рябиновые грозди, припорошенные искрящимся белым серебром.
Хотелось выбросить все картины с зимними пейзажами, благодаря которым меня приняли на факультет живописи. Ужасающая реальность растоптала меня, превратила в капризную слабачку, жалеющую себя. Мне стало стыдно перед мамой…
Я обратила своё неверие в несокрушимую веру, а уныние в радость, улыбалась ради мамы, строила планы на будущее, которого не должно было быть… Я читала маме вслух стихи и ее любимые романы Агаты Кристи, а она слушала с неизменно спокойным и добрым лицом, сосредоточенным на чем угодно, только не на болезни.
Мамы не стало год назад. А через месяц после ее смерти у тети Глаши случился инфаркт.
«Да, вы правы, господа телезрители, последний год моей жизни выдался адски сложным!»
Я сжимаю кулаки от злости на судьбу и собственной решимости: тетя в больнице четвёртый раз, но я сделаю все, чтобы не потерять ее. Буду пахать, как проклятая и бороться с этим несправедливым миром! Другого не дано – одержу победу или сломаюсь!
«Так что выкусите, господа телезрители!» – добавляю я мысленно.
Я выхожу из парка и сворачиваю на улицу Федосеева. Шагаю по хрустящему снегу, любуясь на сверкающие самоцветами снежинки. Морозный воздух щиплет щеки, и я решаюсь сократить путь, пройдя через длинную, темную арку.
Я научусь радоваться жизни… Обещаю… Ради мамы, тети Глаши. Ради себя… В тот момент, когда я произношу заветные слова, меня ослепляют ярко-оранжевые фары вылетевшего из арки автомобиля…
Богдан
Я становлюсь на одно колено, и оно утопает в высоком ворсе черно-белого ковра со сложным геометрическим рисунком.
– Аллочка, я много лет мечтал о тебе и теперь, когда мы вместе, я ловлю себя на мысли, что это сон… Я хочу просыпаться рядом с тобой, хочу делать тебя счастливой, делить с тобой горе и радость…
– Богданчик, вставай, ну что ты устроил? – мои взволнованные, заранее выученные излияния прерывает Римма Сергеевна – мама Аллы. – Согласна Алуня. Можно без пафоса этого обойтись… – протягивает она недовольно.
Римма Сергеевна картинно закатывает глаза и взмахивает рукой, пытаясь выгнать заполнивший комнату «романтический пафос». Ее мелкие ярко-бордовые кудряшки подпрыгивают от каждого движения. Как ей удалось так бесшумно войти?
Римма Сергеевна закатывает рукава домашней ярко-голубой рубашки и по-хозяйски выхватывает из моих рук бархатный футляр с обручальным кольцом. На лицо Аллы наползает румянец, она улавливает мой растерянный взгляд и глубоко вздыхает: перед авторитетом матери она бессильна…
– Аллочка, давай примерим. – Предлагает Римма Сергеевна. Она поддевает колечко упитанным пальцем с длинным ярко-оранжевым ногтем и протягивает Алле.
Я наблюдаю странную картину, нелепую до абсурда: мать надевает кольцо на палец дочери вместо меня. Лицо моей невесты преображается от восторга при виде украшения, она вмиг сбрасывает с себя неловкость и стеснение, вытягивает руку вперёд, шаловливо играя пальчиками.
– Красивое колечко, да, мам? – с надеждой в голосе спрашивает она. Римма Сергеевна одобрительно кивает, оценивая размер камня на глаз. Ее небольшие карие глаза придирчиво сужаются, сканируя взглядом аккуратный бриллиант.
Наблюдая за восторженными лицами близких мне женщин, я успокаиваюсь: пускай, все пошло не по плану, важно только то, что мы поженимся.
Римма Сергеевна с досадой смотрит на старинные настенные часы, возвращает футляр Аллочке и медленно поднимается с места.
– Поздравляю вас, дети мои! – гортанно протягивает она. – Не могу уделить вам время, сейчас придёт ученик.
Она маневрирует между пузатыми синими креслами к стоящему в углу пианино, открывает крышку и пробегается пальцами по клавишам. Звучит марш Мендельсона.
Алла вскакивает с места, не в силах справиться с переполняющими ее чувствами, и бросается в мои объятия. Я люблю ее! Я столько времени ждал ее взаимности и одобрения родителей (особенно мамы), что реальность кажется видением.
Римма Сергеевна бьет по клавишам и подпевает высоким сопрано:
– Та-а-а та та-ра-ра т-рам пам пам!
Я подхватываю Аллу на руки, она хохочет, когда я кружу ее. Из груди вырывается вздох облегчения, когда звенит звонок: мне не терпится остаться с Аллой наедине. Римма Сергеевна поднимается с вращающегося металлического стула и идёт открывать дверь. Разве я вправе судить ее? Аллочка – все для неё, смысл жизни и свет в окне.
Таланты моей будущей тещи обширны: она преподаёт игру на фортепиано в музыкальном училище, заведует учебно-воспитательной работой на факультете, сочиняет музыку к популярным хитам, готовит музыкантов к участию в международных конкурсах. Римма Москвитина – уважаемый, известный в городе человек.
Из коридора в гостиную вплывает Римма Сергеевна в сопровождении Ванечки – тощего прыщавого подростка, мечтающего о славе певца. Ваня готовится к участию в шоу «Голос-дети».
Ваня стягивает мокрые шапку и шарф и небрежно сует их в рукав куртки. Римма Сергеевна подходит к окну, завешенному синими бархатными портьерами и аккуратно отодвигает их. Перед глазами предстаёт знакомый и, с недавнего времени ставший привычным, пейзаж: деревья и декоративные кустарники, узкие тротуары, фонарные столбы и многочисленные лавочки Лебедянского парка.
– Ребята, ну и сыпет сегодня! – громко произносит она, перехватывая портьеры витым шнуром с бархатными кисточками на концах. – Снегопад, как в разгар зимы! Будьте осторожны по дороге в Загс. – Говорит утвердительно.
Я увлекаю Аллу в соседнюю, смежную с гостиной комнату и плотно закрываю дверь. Алла не одобряет моего «смелого» поступка и приоткрывает ее, оставляя тонкую щель. «Чтобы мама ничего такого не подумала» – без слов понимаю я.
– Я счастлив… – шепчу я на ушко Аллочке и нежно целую ее. Наши отношения давно перешли в горизонтальную плоскость, но при Римме Сергеевне мы ведём себя по отношению друг к другу, как вежливые незнакомцы.
– Выше, Ванечка, тяни, ты же можешь! – кричит Римма Сергеевна. Ваня играет и поёт песню Криса Айзека Wicked Game.
– No, I -i – i don't want to fall in love… – надрывается парень.
– Выше, сказала! – стучит указкой по лакированной поверхности пианино его строгая учительница. – Давай ещё раз с этого места!
– No, I – i -i don't want to fall in love.
– With you… With you…
– Давай уйдём… – шепчу я, оторвавшись от губ Аллы. – Поедем ко мне.
Второй раз за день я наблюдаю за тем, как быстро меняются ее чувства. Затуманенные страстью глаза проясняются, она размыкает объятие и отходит к окну. На подоконнике стоят керамические горшки с фиалками и каланхоэ. Не к месту вспоминаю, что «сок каланхоэ заживляет ранки».
Алла теребит длинный локон и покусывает нижнюю губу. Она что-то хочет сказать мне. Может, подыскивает правильные слова для отказа? Сердце пропускает пару ударов в ожидании ее слов.
– Богдан, мама договорилась с регистратором в Загсе. Бракосочетание назначено на 31 декабря. – Тихо шепчет Алла, виновато опуская глаза в пол.
Я облегченно вздыхаю. Мне хочется смеяться и плакать одновременно: Римма Сергеевна управляет нами, как марионетками, и я почему-то позволяю ей это…
– The world was on fire and no one could save me but you
It's strange what desire will make foolish people do…
– Хорошо, хорошо… Если так споёшь, они все обернутся, обещаю! – гремит Римма Сергеевна за стеной.
– Любимая, есть хоть одна сфера твоей жизни, в которую не влезла мама? – «грязными сапогами» хочется добавить, но я сдерживаюсь.
– Богдан, в этом вопросе я абсолютно согласна с мамой! – пылко шепчет Аллочка. – Мы просто распишемся, а на сэкономленные деньги купим квартиру побольше. Ты же понимаешь, что твоя двушка слишком мала для семьи…
От ее слов я теряю дар речи. Мое лицо превращается в напряжённую, тоскливую маску. Я сам виноват… Первое время я пропускал сквозь пальцы тотальный контроль Риммы Сергеевны, пытался оправдать ее фанатичную любовь к дочери. Поначалу меня забавляло ее поведение, а сейчас раздражает до чертиков!
– Богдаша, милый, ты расстроился? – Алла скользит ладонями по моим плечам и зарывается пальчиками в волосы на затылке. – Разве это важно? Для тебя так важно застолье, торжество?
– Нет. – Смягчаюсь я. – Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Если ты хочешь, пусть это произойдёт 31 декабря.
В Загсе нас ждали. Римма Москвитина заранее договорилась о визите дочери с женихом. Вездесущая Римма Сергеевна залезла в мою голову и точно узнала, когда я сделаю предложение Алле – другого объяснения я не нахожу!
Регистрация 31 декабря в 16.00 – моя последняя уступка, дорогая тёща!
В один день отметим сразу два праздника – Новый год и свадьбу! Отличная экономия! Квартиру будем подыскивать после свадьбы, моя подруга работает в строительной фирме и обещала помочь. Богдаша, что ты думаешь насчёт Гоа? Там сейчас тепло, рекомендую поехать именно туда!
Я высаживаю Аллочку возле дома и уезжаю, ответив на ее предложение подняться в квартиру, вежливым отказом. Меня сбивает с толку собственная растерянность и беспомощность. Крепче сжимая руль Bentley, я мчусь по заснеженным улицам вечернего города. Дворники шелестят, стирая с лобового стекла непрерывно падающий снег. Урчанье мотора старины Бэна под сиденьем наполняет душу умиротворением.
Мы поженимся, и все изменится… Я грезил этой девушкой несколько лет, терпеливо добивался ее благосклонности не для того, чтобы сдаться. И я добьюсь, чтобы со мной считались.
Вера в счастливое будущее распускается в моем сердце, словно бутон, наполняя его нежностью и теплом. В туманной, вечерней мгле призывно мерцают яркие неоновые вывески торговых центров и кафе, под козырьками автобусных остановок прячутся от снегопада люди. Мне хочется запомнить этот последний день ноября, высечь в памяти только то, что по-настоящему важно для меня. Ее тихое «да»…
– Я люблю тебя. – Шепчу я Алле в трубку. – Скучаю… Мы только расстались, и я предвижу недовольство Риммы Сергеевны, но предлагаю Аллочке переночевать у меня.
– Богдан, ты с ума сошёл? – чуть слышно бормочет она. – Что я скажу родителям?
Я грустно улыбаюсь, вспоминая забитого безмолвного отца Аллочки – Семена Леонидовича. В их семье все решает Римма Сергеевна, и упоминание родителя выглядит комично.
– Скажешь, что переночуешь в квартире своего жениха. – Настаиваю я.
– Приезжай в одиннадцать. Родители уснут, и я смогу незаметно улизнуть. – Мягко произносит она.
Перед глазами маячат картинки ее обнаженного соблазнительного тела. Я трепещу от предвкушения заполучить Аллочку в свою берлогу на всю ночь и снова сдаюсь… Нервно облизывая нижнюю губу, отвечаю ей:
– Хорошо. Приеду в одиннадцать.
Подписывайтесь на автора и ставьте звёздочки! Мне приятна ваша благодарность! Как вам герои?
Глава 2
Богдан
Я паркуюсь возле главного входа в областную больницу. Семиэтажное здание из красного кирпича утопает среди высоких елей и дубов. Сквер разделён узкими дорожками, вдоль которых стоят бетонные лавочки. Дворники убирают снег большими лопатами, освобождая место для подъезда машин скорой помощи. Откидываюсь на спинку кресла, расстёгиваю куртку и в третий раз набираю телефонный номер Мира. Не отвечает.
Печка старины Бэна работает исправно, заполняя салон тёплым воздухом. Я снимаю куртку, и достаю из бардачка папку с документами. Заказ-наряды, договоры на поставку подъемников и оборудования для шиномонтажа – бумаги сложены аккуратной стопкой и пронумерованы по степени важности. Мысленно благодарю мою секретаршу Ларису Васильевну за старание и принимаюсь за изучение материалов. В безмолвие окружающей обстановки вторгается сирена скорой помощи, она слышится недалеко – в районе южного въезда ворот больницы. Я озираюсь по сторонам и всматриваюсь в тускло освещённые высокие окна приемного отделения. В них двигаются силуэты медперсонала в белых халатах. Звоню Миру, снова слушая длинные гудки в трубке. В поисковике нахожу номер телефона гинекологического отделения.
– Добрый вечер, Мирослав Михайлович Боголюбов работает у вас? – спрашиваю у постовой медсестры, ответившей на звонок. Из дверей главного входа высыпаются студенты-медики и молодые ординаторы. Я вычленяю взглядом знакомую фигуру и, попрощавшись с девушкой, сбрасываю звонок.
Мирослав улыбается кучке студенток и что-то говорит. Компания взрывается звонким девичьим смехом. Мир лениво застегивает куртку и запахивает на шее чёрный вязаный шарф. Обольстительно улыбнувшись на прощанье, он машет девушкам рукой и спускается по ступенькам к парковке.
Его ярко-красные носки торчат из подвернутых широких джинсов, выделяясь в темноте. Мир снимает с плеч рюкзак, открывает переднюю дверь и плюхается на сиденье.
– Здорово, Рябина! – протягивает он руку, обдавая меня нетрезвым дыханием.
– Я так и знал, что тебя задержала не операция! – укоризненно говорю я. – Что с твоим телефоном? Торчу здесь больше получаса.
Мир напрягается, отбрасывает рюкзак на заднее сиденье и глухо произносит:
– Я ассистировал профессору Марьеву… – скорбное выражение его лица совсем не вяжется с улыбающейся ленивой физиономией, которую я наблюдал минуту назад. – Молодая девчонка умерла прямо на столе. Черт…
Мир выбивает сигарету из пачки, а вторую протягивает мне. Я молча закуриваю, слегка приоткрыв окна старины Бэна.
– Мне очень жаль. – Хрипло выдавливаю. Не нахожу правильных слов, чтобы ободрить друга. – Вы сделали все, что могли. Врач – не Господь, ты же знаешь…
– Черт, Рябина, ей было двадцать! – выдыхает он сигаретный дым и отбрасывает окурок в оконную щель. – Да, мы сделали все, что могли. Мы не виноваты. Смерть пациента – неизбежная плата за успех врача. Другая сторона медали. – Куда поедем? – переключается он.
Я называю место. Маленькое кафе прячется внутри высоток уютного центрального района. Мне хочется вывалить на Мира свои терзания по поводу отношений с Риммой, рассказать новости о свадьбе, но, видя подавленное состояние друга, я прикусываю язык. Мы садимся за дальний столик, я заказываю вареники с картошкой, которые здесь вкусно готовят.
– Что ты будешь пить? – спрашиваю Мира.
– Коньяк. – Устало отвечает он. Я не считаю алкоголь хорошим методом борьбы со стрессом, но молчу, понимая, что нотации моему другу сейчас не нужны.
– Отвлеки меня чем-нибудь. – Просит Мир, запуская пальцы в свою рыже – каштановую шевелюру. – Когда открываешь филиал? Оборудование доставили? – деловито произносит он.
– Мир, хватит. – Прерываю его дежурные речи. Официантка в красном клетчатом фартуке подходит к нашему столику и снимает с подноса дымящееся блюдо с варениками и бокал коньяка. Она поправляет на голове венок из искусственных цветов и улыбается Мирославу. От его кислого выражения улыбка вмиг стирается с лица девушки, она торопливо забирает папки меню с нашего столика и уходит.
– Богдан, меня не нужно утешать, я знал, куда шёл, когда поступил в медицинский. Проехали! – бормочет он и залпом опрокидывает в себя светло-коричневую жидкость. С силой опустив бокал на стол, Мир подхватывает вилкой вареник и отправляет его в рот.
– Я женюсь, Мир. – Улыбаюсь я. Мирослав смачно жуёт, прикрыв глаза от удовольствия.
– Поздравляю. – Отвечает он сухо и сразу же отправляет в рот следующий вареник. – Какого фифла? – спрашивает с набитым ртом.
– 31 декабря.
– Решили сэкономить и отпраздновать два торжества одним застольем? – ироничные слова Мира словно вбивают острые гвозди в мое задетое самолюбие.
– Давай не будем? – отмахиваюсь я. – Готовься быть дружком.
Мир отодвигает бокал с недопитым коньяком и устремляет взгляд на сцену. Она озаряется маленькими потолочными светильниками. Из-за кулис выплывают две девушки в украинских национальных костюмах и паренёк в синих атласных шароварах и льняной белой рубашке с вышивкой. Невысокая румяная брюнетка небрежно отбрасывает ленты венка с плеч и поднимает аккордеон, лежащий в углу сцены. Парень встаёт рядом с ней и мягко касается струн балалайки.
Голоса девчонок звучат чисто и громко, словно колокольчик.
Вдоль по улице метелица метёт,
За метелью моя милая идёт.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дай ты наглядеться, радость, на тебя,
На твою ли на приятну красоту,
На твоё ли что на белое лицо.
Ты постой, постой, красавица моя,
Дай ты наглядеться, радость, на тебя. (Слова А. Варламов)
Мы с Миром несколько минут наблюдаем за происходящим на сцене. Наш интерес к выступлению давно остыл, и мне не терпится возобновить разговор. Мир опрокидывает в себя остатки коньяка и глухо произносит:
– Ты совершаешь ошибку, Рябинин. Можешь дать мне по роже или обвинить в несуществующей ревности, но от своего мнения я не отступлюсь.
– Мне не интересно твоё мнение. – Отвечаю я резко.
– Послушай, когда-то мы оба были влюблены в Аллочку…
– Не можешь простить, что она выбрала меня? – выдавливаю я.
– Мои глаза открылись раньше. – Гневно произносит Мир. Вокруг его прищуренных синих глаз разбегаются мелкие морщинки. – Желание добиться Аллу – просто каприз отверженного мальчика. Вы же совсем разные, Богдан…
– Хватит! – я с силой ударяю ладонями по столу. – Не смей, слышишь? Или я не посмотрю, что ты мой друг!
Воздух между нами накаляется. Мир замолкает и переключает внимание на представление. Девушки кружатся по сцене, взявшись за руки.
Динь-динь-динь…
Колокольчик звенит…
– Прости, Богдан. – Произносит он тихо. Я так возмущён его откровениями, что не сразу понимаю смысл его слов. – Это твоё дело и твоя жизнь. Прости… Не знаю, что на меня нашло…
– Поехали, отвезу тебя домой. – Вздыхаю я. – Ты всегда говоришь правду, но здесь…
– Я больше слова не скажу, Рябина! Женись на Аллочке, если тебе так хочется…
Вечер тихий и морозный, снег непрерывно валит, засыпая деревья и тротуары мерцающим белым серебром. Мир садится вперёд и снимает заснеженную шапку. Закуривает. Мы молчим, двигаясь между высотками. Я легко отхожу и забываю о нашей стычке, и только собираюсь открыть рот, чтобы спросить Мира о чем-нибудь, он произносит:
– Она не любит тебя. Делает все по указке своей мамаши. Тебе придётся угождать Римме Сергеевне всю жизнь, проглатывать ее унижения и контроль, и не дай бог…
Я крепче сжимаю руль, едва сдерживая подступающий гнев. Он кипятит кровь, заставляя сердце биться чаще. Я хочу заткнуть Миру рот, заставить пожалеть о непрошенных словах. Засранец нагло косится на меня, пользуясь тем, что я управляю машиной.
– Ты же обещал молчать, придурок? – прерываю его словесный понос злобным шипением. Я прибавляю скорость и резко сворачиваю с пути, ныряя в арку между двумя сталинскими пятиэтажками по улице Федосеева. Не позволю, черт возьми! Никому не позволю помыкать мной и указывать, что делать! Пульс бешено стучит в перепонках, когда я на секунду отвлекаюсь от дороги, чтобы посмотреть на Мира. Мне хочется открыть дверь и вытолкать парня из машины! Наглое выражение его лица стирается в одно мгновение…
Поддержите историю звёздочками и комментариями))) От читательского интереса зависит частота прод)
Глава 3
– Рябина-а-а-а-а! – подскакивает он с места, хватаясь за руль. Я бью по тормозам, чувствуя, как капот старины Бэна ударяется обо что-то мягкое и легкое. Страшное предчувствие леденящим холодом пробегается по спине: я сбил человека. От резкого торможения машину несёт, шины старины Бэна протяжно визжат, безрезультатно цепляясь за гладкую, как каток, поверхность дороги.
– Отвали! – кричу я, остервенело сбрасывая руки Мира, намертво вцепившиеся в руль.
Давлю на газ и разворачиваю руль вправо, краем глаза замечая засыпанный снегом газон под окнами пятиэтажки. Машина вертится вокруг своей оси один раз и грузно оседает на палисаднике. Низкий металлический заборчик скрипит, сгибаясь под тяжестью старины Бэна.
Мы с Миром синхронно выскакиваем из машины. Площадка перед въездом в арку освещается двумя уличными фонарями. Их тусклый светло-желтый свет отражается от заледеневшей, накатанной поверхности дороги. Мир опасливо озирается по сторонам – вокруг ни души. В ночном морозном воздухе хаотично кружатся снежинки, где-то за поворотом слышатся стук колёс проезжающего трамвая и шорох шин автобуса, людские голоса. Мы словно отрезаны от окружающей действительности длинными стенами арки.
Я бросаюсь к лежащему на дороге человеку, на негнущихся ногах балансируя по обледеневшей дороге. Облегченно вздыхаю, видя, что он шевелится. На мое плечо ложится рука Мира, когда я наклоняюсь к пострадавшему. Девчонка. Шапка сползла набок, ярко-оранжевая куртка расстегнута, длинный шарф змеится по влажной поверхности дороги.
– Отойди, Рябинин, я все-таки врач. – Деловито произносит Мир. Он опускается на колени и суёт пальцы под воротник водолазки девушки.
– Ай! Черт! – Мир сгибается от удара коленкой в пах и валится набок.
– Отстань, придурок! – Девчонка резво вскакивает на ноги, тревожно оглядываясь по сторонам. На нас она даже не смотрит. – Хью… Вилли… Джесси… – зовет она. В ее голосе звучат тревога и слёзы. Она бездумно закручивает грязный мокрый шарф вокруг шеи, напряжённо вглядываясь в темноту.
К ночи метель усиливается, кружа снежинками над головой. Ветер треплет длинные каштановые волосы девушки, заплетенные в косы. Шапка остаётся лежать на земле. В ее глазах стоят слёзы, поблескивая в свете серебристого ломтика луны и уличного освещения.
– Гастарбайтерша чокнутая! – отряхивается Мир, злобно посматривая на взволнованную девчонку. – Рябина, у неё черепно-мозговая травма, как врач тебе говорю! Ну ты и встрял, брат! Скорее всего, эта дворничиха без документов. – Говорит он мне.
– Что-о-о?! – взрывается девчонка. Она снимает перекинутую через плечо текстильную цветную сумку, замахивается и с силой обрушивает ее на голову Мирослава. – Ах ты же…
Я испытываю сладкое удовлетворение, наблюдая за тем, как Боголюбова лупят. Отхожу на два шага, позволяя девчонке совершить справедливое возмездие над хамом. Ей-богу, сегодня он это заслужил!
Мир закрывается от ее смелых ударов, а затем дергает девчонку за полы куртки, пытаясь остановить. Слышится звук рвущейся ткани. Из оторванного накладного кармана выпадает телефон незнакомки, звонко разбиваясь об лёд.
Я грубо оттаскиваю Мира от девушки и встаю между ними. Он пыхтит, как кипящий чайник и брезгливо поправляет одежду. Девчонка до черта напугана, и я корю себя за то, что не остановил дурацкую потасовку на корню.
– Девушка, извините меня. – Говорю я, всматриваясь в ее растерянные глаза. – Давайте я отвезу вас в больницу. Я неловко протягиваю к ней руки и касаюсь ледяных ладоней в надежде успокоить. Крупная дрожь, сотрясающая ее, быстро передаётся мне.
На лице незнакомки застывает страдальческая маска, и я на мгновенье допускаю мысль, что девчонка тронулась умом при падении. Она гордо вскидывает подбородок и отвечает:
– Со мной были собаки. Три пса… Хью, Вилли и Джесси. – Загибает она дрожащие пальчики и оглядывается по сторонам. – Я не знаю, как объяснить теперь их хозяевам… – громко всхлипывает. – Что вы наделали? Как я теперь…
Чувствую себя мудаком и убийцей. Переглядываюсь с Миром. Он стоит за спиной у девчонки и крутит пальцем у виска, убеждая меня в своей правоте. Какие собаки? Я был так зол, что вообще ничего не видел. Может быть, их не было, и девчонка бредит?
Боголюбов улавливает сомнение в моем взгляде и громко произносит:
– Рябина, вызывай бригаду санитаров из психушки! А заодно полицию! Пусть проверят эту чокнутую агрессивную гастарбайтершу! Может она специально бросилась нам под колёса? Дворникам же мало платят, другого способа не нашла срубить бабла? – усмехается он, очевидно, считая шутку остроумной.
Все, мое терпение лопается. Я хватаю Мира за грудь и рычу:
– Замолчи, придурок! Замолчи, или я тебя ударю!
Ноздри Боголюбова раздуваются, он шумно дышит, прожигая меня насквозь взглядом. В его глазах бурлит коктейль из ревности, возбуждения и желания выплеснуть эмоции. Он хочет получить по морде! Или навалять мне за новость о свадьбе! За моей спиной слышится тихий вздох. Я не вижу лица девчонки, но слежу за взглядом Мира, мгновенно потухнувшем.
– Все-е-е, Богдан, все… Не бузи. – Примирительно поднимает он руки, высвобождаясь от моего захвата.
Девчонка вертит в руках разбитый телефон и пытается включить его, нажимая одеревенелыми пальцами кнопки. Аппарат не реагирует. Она равнодушно бросает его в сумку и подбирает лежащую на земле шапку. На ее лице застывает такая глубокая скорбь, что меня пробирает до костей. Неужели это все из-за собак?! Я отворачиваюсь от Боголюбова и спрашиваю незнакомку:
– Как я могу вам помочь? Если нужно в больницу…
– Помогите найти собак, прошу вас. – С мольбой в голосе просит она. – Хью, Джесси и Вилли. Они не могли далеко убежать.
– Ты ищешь Джесси. – Ультимативно говорю я Миру, впиваясь в него злым взглядом. – И только попробуй сказать хоть слово…
– Я понял, Рябина, молчу… – охотно соглашается он.
Девушка теребит оторванный карман, недоверчиво поглядывая на Мира. Я не знаю, что чувствует он, но я испытываю стыд и неловкость за нас обоих. Мне хочется поскорее покончить с этой историей и встретиться с Аллой. Я оттягиваю манжет рукава куртки и бросаю взгляд на наручные часы. 21.43. Девчонка улавливает озабоченность в моем взгляде и теперь смотрит с недоверием на нас двоих.
– Мы поможем найти собак, а потом я отвезу вас куда скажете. – Спешу ее успокоить.
– Вы простите меня. – Встревает Мир. – Мы заплатим вам за моральный ущерб и все такое…
Он кидает взгляд на девчонку, и она тут же меняется в лице, заметив жалость в его глазах. Мне хочется прибить Боголюбова за столь откровенное пренебрежение. Павлин надутый! Она гордо вскидывает подбородок и выпрямляется.
– Мне ничего не нужно. Тем более от вас!
«Богатеньких сыночков, мажоров и хамов» – домысливаю я.
Я отправляю Мира на поиски Джесси. Из груди вырывается вздох облегчения, когда Боголюбов скрывается в темной арке. Девчонка замечает мой искренний восторг и тихонько хихикает.
– Вашему другу нельзя выпивать. – Укоризненно произносит она, бросая взгляд в темную пасть арки.
– Согласен. – Спешу ответить. – У него был чертовски тяжелый день.
Мы идём в сторону большого светящегося супермаркета поблизости. Повисшее между нами молчание разбавляют звуки улицы: скрип снега, звонок трамвая и …лай!
– Хью, Вилли, Джесси! – кричит девушка и прибавляет шаг. Заледенелая дорожка блестит в свете фонарей, и девчонка смотрит под ноги, боясь поскользнуться. Я едва поспеваю за ней: тонкая гладкая подошва моих кожаных ботинок не предназначена для зимних прогулок. Да, я передвигаюсь только за рулем, но объяснять это девчонке считаю неуместным. В голове до сих пор звучат ее слова: «Мне от вас ничего не нужно». Почему-то считаю, что она плохо думает обо мне. Хотя… Мне нет до этого дела. Она останавливается и замирает, прислушиваясь к окружающим звукам: совсем рядом скулит пёс.
– Вилли… – выдыхает она. – Вилли, малыш, выходи! Черт, я ничего не вижу, включите, пожалуйста, фонарик. – Обращается ко мне.
Тонкий лучик блуждает по детской площадке, расположенной совсем рядом со злополучной аркой. Карусель, горка и песочница плотно засыпаны снегом. В морозном тумане свет луча едва уловим, но его хватает, чтобы заметить два больших ярко-жёлтых глаза, глядящих из маленького деревянного домика.
– Вилли! – радостно кричит девушка, бросаясь к домику. Ее высокие чёрные сапоги по колено утопают в снегу. Девчонка подхватывает пса на руки, обнимает его, целует. Рыжий маленький Вилли скулит и виляет хвостом при виде хозяйки. Картина вызывает во мне умиление. Сейчас найти бы остальных мальцов, отвезти девчонку домой и забыть о происшествии, как о страшном сне!
В глубоких сугробах девушка с трудом переставляет ноги. Я забираю у неё пса и прижимаю к груди: несмотря на костюмчик, Вилли дрожит. Животные меня любят, и Вилли не исключение, он уютно устраивается под полами куртки и прекращает скулить.
– Куда идём? – спрашивает она.
– К супермаркету. – Я жестом показываю направление. – Я не спешу отдавать ей пса, и девчонка, с тёплом взглянув на меня, спрашивает:
– У вас дома живет собака, так? Вилли не особо любит незнакомцев.
– К сожалению, нет. – Вздыхаю я.
Синтепон вываливается из ее порванной куртки, и девчонка стыдливо закрывает дыру в ткани длинным грязным шарфом. Ее куртка похожа на спецодежду дорожных работников и я понимаю, почему Мир принял ее за дворника или гастарбайтершу.
Я пользуюсь моментом установившегося между нами перемирия (исключительно благодаря Вилли) и снова предлагаю:
– Я возмещу ущерб за порванную одежду и разбитый телефон.
– Послушайте, как вас там, Богдан… – пылко отвечает она.
– А вас как зовут? – спрашиваю я, намеренно не давая ей закончить пламенную речь отказом.
– Алиса.
– В стране чудес? – улыбаюсь я. Чувствую себя глупо. Выгляжу, пожалуй тоже.
Губы Алисы раскрываются, но ответ так и остаётся невысказанным: мы вздрагиваем от пронзительного крика Боголюбова.
– Рябина-а-а! Я нашёл их, черт! Испачкался, порвал куртку, но, по-моему, это они…
Он выплывает из темноты арки на освещённый участок, пряча под мышками испуганных маленьких псов. Алиса вскрикивает от радости и хлопает в ладоши.
– Хью, маленький мой… Джесси… Я так переживала! Сейчас поедем домой, сейчас…
Мои маленькие, мои малыши… – лицо девчонки озаряется неподдельной радостью.
Мы с Мирославом застываем с глупыми улыбками на лице. Ее мелодичный голос звучит так ласково, что не хочется его прерывать.
– Где вы их нашли? – спрашивает она, возвращая в реальность разомлевшего от милоты Боголюбова.
– Их поводки спутались между собой, представляете? Собаки прятались под крыльцом пивнушки одной из пятиэтажек. Хорошо, что оно освещается, иначе не заметил бы… – возбужденно отвечает он. Я мысленно хвалю себя за удачную идею отправить Мира на поиски псов – Боголюбов выглядит счастливым и трезвым.
Я приглашаю Алису и Мира в машину. Крыша старины Бэна за время вынужденной стоянки на чужом палисаднике покрывается слоем влажного пушистого снега. Мир предлагает Алисе подождать на тротуаре, пока я почищу Бэна от снега и съеду с газона.
– Я Мирослав, для своих Мир…
– Алиса, очень приятно.
– Извини меня за инцидент, вёл себя, как идиот…
Открываю водительскую дверь и запускаю двигатель. Он мягко урчит под сиденьем на низких оборотах. Достаю щетку из багажника и слегка прохожусь по крыше, смахивая пушистый, словно вата, снег. Кадрит он ее там, что ли?
Алиса стесняется. Отвечает Боголюбову вежливо, но односложно, продолжая смотреть на него с недоверием. На город мягко опускается ночь, и голос Мира эхом отражается от стен высоток. Прохожих на улице почти нет, те, кто появляются, идут ,пошатываясь – возвращаются домой из ближайших пивнушек.
Сажусь за руль и сдаю задом, съезжая с газона. Металлический заборчик царапает защиту картера. Займусь машиной завтра – я слишком возбуждён, чтобы думать об этом сейчас. На часах 22.20, и единственное, что я хочу – развести своих спутников по домам и поехать к Алле.
Мир открывает перед Алисой переднюю пассажирскую дверь. Под мышками у него Хью и Джесси. Девчонка садится, восхищённо оглядывая салон старины Бэна: сиденья, обтянутые тёмно-красной рифлёной кожей, хром и гладкое блестящее дерево передней панели. Я точно знаю, что Алиса чувствует себя в моем авто неловко. Она прижимает малыша Вилли к груди и нервно теребит перекинутый через плечо ремешок сумки.
Я молюсь про себя, чтобы Боголюбов не высказал очередную глупость или бестактность, но, к моему удивлению, он проявляет галантность.
– Алиса, хотите сок? – Мирослав выуживает из недр рюкзака маленькую стеклянную бутылочку и протягивает растерянной девчонке.
Льдинки в ее глазах тают, Алиса улыбается и принимает угощение из рук Мира.
– М-м-м, как вкусно! – произносит она, делая жадный глоток. – Никогда не пробовала такого сока. Это детское питание? – пытается разглядеть изображения фруктов на упаковке.
– Че-е-е-е-рт! Что же я наделал… – неожиданно шипит Мир.
Я оглядываюсь, встречаясь с его испуганным, подавленным взглядом. Мир мотает головой из стороны в сторону и повторяет: «Нет… нет, черт…».
Алиса глубоко вздыхает и закрывает глаза. Ее голова глухо ударяется о пассажирское стекло, пустая баночка из-под сока выскальзывает из безвольных рук.
– Прости, Рябина! Я олух, я не хотел… – молит Боголюбов и косится на девушку.
Я тупо гляжу на неподвижную девчонку. Вилли сползает вниз, к ее ногам и громко скулит.
Меня охватывает ужас. Он прокатывается по спине ледяными мурашками, вытягивает из легких остатки воздуха. Я бормочу что-то нечленораздельное, показывая пальцем на Алису. Страх сковывает горло, словно оковами, я с трудом нахожу в себе силы прохрипеть:
– Она умерла?
– Она спит… Я сейчас все объясню, Богдан! – Боголюбов примирительно поднимает руки. По взгляду Мира понимаю, что моя парализованная неизвестностью физиономия пугает его гораздо больше, чем спящая девчонка.
– Что ты сделал с ней, идиот?! – кричу я, пытаясь ухватить его за грудки. Мир не сопротивляется.
– Сок предназначался пациентке, умершей во время операции. – Громко отвечает он, пытаясь заглушить собачий лай. – Я не думал, что ее мать успела растворить таблетки в напитке. Увидел только сейчас… – в качестве оправдания Мир протягивает мне пустой блистер.
– Боголюбов, ты объяснишь мне все до мельчайших подробностей. – Рычу я. – И сопроводишь до больницы. Отвечай скорее, куда ее везти?!
– Домой, Богдан. – Спокойно отвечает он, бросив взгляд на мирно спящую девчонку. – Таблетки содержат сильнодействующий снотворный и обезболивающий компонент. В больнице мы применяем его при сильных болях у пациентов с опухолями. Мать девушки предусмотрительно растворила их в соке, не дожидаясь исхода операции… Как видишь, они не понадобились. – Исповедовавшись, Мир облегченно вздыхает.
– Зачем ты забрал сок? И пустой блистер? – недоумеваю я.
– Рябина, ты, правда, не догоняешь? Таблетки подлежат учету. Я хотел вернуть их завтра в сейф, машинально схватил чертов блистер, не проверив… – раздраженно отвечает Мир, поглаживая Джесси за ухом.
– А сок? Зачем ты взял его?
– Че-е-е-е-рт! – злится Боголюбов. – Чтобы не травмировать мать умершей пациентки. В медицине есть понятие этики…
– Господи, Мир, ты и этика – несовместимые вещи! Таких развратников и хамов ещё поискать! – возмущаюсь я и сразу замолкаю, прислушиваясь к дыханию Алисы. Она спокойно спит.
– Я хороший врач, Рябинин. А какой я в жизни, никого не касается. – Важно отвечает он.
Я снимаю с шеи девчонки влажный шарф и опускаю спинку сиденья ниже. Голова Алисы откидывается назад, словно тряпичная.
– Она, как гуттаперчевая, Мир! Что же теперь делать? – забираю притихшего Вилли, сжавшегося в комок на руках девчонки, и отдаю его Миру.
– Она хорошо выспится. Ничего плохого не случится. Ей не требуется никакая медицинская помощь. – Успокаивает меня Мир.
Время близится к 23.00, я понимаю, что ночь любви с невестой накрылась медным тазом. Меня распирает злость к «супер-доктору» Боголюбову.
– Прости, Богдан. – Виновато лепечет он. – Хочешь, я съезжу к Аллочке и все ей объясню?
– Ни в коем случае! – отрезаю я. – Ты сегодня превзошёл себя, Мир. Я позвоню Алле и скажу, что попал в аварию. – Перевожу взгляд на девчонку. Ее лицо в тусклом свете луны кажется умиротворенным.
– Рябина, сними с неё сумку и посмотри адрес в паспорте. – Командует он. Псы успокаиваются и, прижавшись друг к другу, засыпают.
Я аккуратно перебрасываю ремешок сумки через ее голову. Понимаю, что рыться в чужих вещах – вынужденная мера, и все равно чувствую себя гадко.
– Дай сюда! – Мирослав, угадав мое замешательство, выхватывает сумку Алисы.
Он по-хозяйски раскрывает молнию и начинает вытаскивать вещи девчонки.
– Во-о-о-т чем она меня так больно била? – усмехается Боголюбов и протягивает мне толстую книгу. «Исчезновение Стефани Мейлер» – читаю я название популярного бестселлера Жоэля Диккера. Обложка книги сильно вдавлена с одной стороны.
– Вот и паспорт. – Блаженно вздыхает Мир. – Снегирёво, улица Озерная, дом 16.
– Черт! Это же далеко? – спрашиваю я.
– Областной посёлок в 30 км к северо-западу. Ты разве никогда там не был? Нас в школе возили на экскурсию в «маковку» – хлебопекарный завод в Снегирево.
– Мы с тобой учились в разных школах, Боголюбов. – Сухо отвечаю я, совсем не разделяя радость от детских воспоминаний Мира. – Если такой умный, может сам и отвезёшь девчонку домой?
– Я нетрезвый, Рябина, ты забыл? – виновато бубнит Мир. – Легенда Алиса Ильинична, 20 лет… – читает он, шурша страничками паспорта. – Та-а-ак, не замужем.
– А это здесь при чём? – взрываюсь я.
– Девчонка – куколка, мне понравилась. – Мир щёлкает языком, похотливо посматривая на спящую Алису. – Надо бы подкатить к ней, когда проснётся.
– Не ты ли принял ее за гастарбайтершу, Боголюбов? – укоризненно говорю я.
– Во время общения со мной одежда ей не понадобится. – Лениво отвечает Мир.
– Боголюбов, вали уже! – нетерпеливо говорю я, обернувшись. – Поеду я. А ты вызови себе такси.
Спасибо за комментарии и звёздочки! Автору приятна ваша благодарность)))
Глава 4
Такси подъезжает быстро. Мы выходим из машины одновременно: Мир жмёт мне руку, прощается и растворяется в ночной туманной мгле, оставляя меня наедине со спящей девчонкой.
Я открываю багажник и достаю старое стёганое одеяло, заботливо положенное туда мамой. Несколько лет оно лежало без дела, а сегодня послужит уютной постелью для псов. Устраиваю собакам спальное место на заднем сидении и сажусь за руль.
«Снегирево… Снегирево, как же туда ехать?» – забиваю название посёлка в навигаторе. Двадцать девять километров по федеральной трассе в северо-западном направлении.
Бросив взгляд на часы, вспоминаю об Аллочке. Новость о небольшой аварии не расстроила Аллу, мне кажется, любимая вздохнула с облегчением потому, что не придётся врать маме. Мы тепло прощаемся, обменявшись милыми комплиментами.
Сбрасываю звонок и погружаюсь в атмосферу глубокого сна, воцарившуюся в салоне. Я слышу, как дышит Алиса, и сопят на заднем сидении псы. Устанавливаю любимую радиоволну и трогаюсь с пустынного пятачка в сторону трассы.
Снегоуборочная техника плавно ползёт вдоль улиц, собирая непрерывно падающий снег в большие грязные кучи. Машин на дороге мало. Я еду по городу, освещенному вывесками и светящейся рекламой, искоса поглядывая на Алису: меня не покидает надежда, что девчонка проснётся. Решаюсь позвонить Боголюбову:
– Мир, сколько таблеток было в блистере?
– Три. – Отвечает Боголюбов сонно. – Рябина, она не проснётся до утра, не надейся. Все, друг, я спать, завтра на работу.
Чертыхнувшись, сбрасываю звонок. Странный день… Странная ночь… Сегодня я сделал предложение одной девушке, а ночь провожу с другой.
«Казус экстраординариус», если говорить медицинскими терминами Мирослава.
Я быстро еду по почти пустой трассе. «Через 900 метров поверните налево» – сообщает приятный голос девушки из навигатора. Освещённый участок дороги заканчивается, она сужается и петляет между высоких елей. Включаю дальний свет, напряжённо вглядываясь в окружающую туманную мглу. Луч фар скользит по указателю с надписью Снегирево.
«До пункта назначения четыре километра» – сообщает навигатор. Я паркуюсь на обочине, возле монумента с названием и гербом посёлка, выхожу из машины и закуриваю. «Снегирево» – буквы на каменной скульптуре выкрашены в ярко-синий цвет, выпуклые колосья хлеба – в желтый. И в самом низу памятника год основания посёлка – 1716.
Алиса и ее верные псы спят. Запоздало возникает мысль заночевать в машине, но я быстро ее отбрасываю.
Саврасова – переулок Степной – Калинина – Озёрная… Навигатор исправно ведёт по незнакомым улицам. Скольжу фарами по темным окнам одноэтажных домов, стоящих вдоль узких дорог с плохим освещением.
Улица Озёрная, дом 16. «Вы прибыли к пункту назначения». Улица освещается единственным фонарём, стоящим в пятидесяти метрах от дома Алисы. Я оставляю фары включёнными.
Одноэтажный кирпичный домик Алисы высится за низким, покрашенным коричневой краской, забором. Из криво приколоченного к калитке почтового ящика, торчат уголки газет. В высоких деревянных окнах прячется темнота. На крыльце, перед входной дверью – большая куча снега.
Обледеневшая ручка калитки поддаётся моему напору, дверь скрипит и упирается в крупный сугроб внутри двора.
Я толкаю ее изо всех сил, цепляясь за остатки веры в то, что дома кто-то есть. Что этот «кто-то» рано ложится спать и не чистит двор, не забирает почту… Черт!
Калитка открывается лишь наполовину. Я протискиваюсь через узкую щель и попадаю во двор. Ослепительный свет фар старины Бэна разделяет темноту, позволяя мне рассмотреть участок. Перед крепким кирпичным домом торчат верхушки хвойных кустарников, густо засыпанные снегом. Хрустальные ветки поблескивают в свете луны и фар. Убедившись, что во дворе нет собаки, я прохожу дальше, вглубь территории, засаженной плодовыми деревьями.
Дом не кажется мне заброшенным: в углу деревянного крыльца замечаю лопату для снега и веник, возле колодца в глубине сада – белое эмалированное ведро.
Выходит, Алиса живет здесь одна? Я бездумно шагаю по глубоким сугробам, не замечая, как промокли джинсы и ботинки. Растерянность овладевает мной, расползаясь внутри, как гадкая слизь, но я отбрасываю дурные мысли и заставляю себя мыслить трезво. Я не оставлю девчонку в доме одну, просто не смогу…
Поднимаюсь по обледеневшему крыльцу, держась за мерзлые шершавые перила и с силой дергаю входную дверь. Глупо надеяться на то, что она окажется открытой…
По обе стороны от двери стоят большие глиняные горшки с землей, из которой торчат острые голые ветки. Включаю фонарик айфона и опускаюсь на колени.
Надежда обнаружить ключи угольком тлеет в душе. Шарю рукой под резиновым чёрным ковриком и днищами горшков. Ничего…
– Их нет там! – гремит за спиной чей-то голос. – А теперь медленно повернись и подними руки.
Слышится звук взведенного курка. Я поворачиваюсь, встречаясь глазами с крепким высоким стариком.
Дуло охотничьего ружья смотрит прямо на меня. Мужик сканирует меня подозрительным взглядом из-под седых кустистых бровей.
– Послушайте, это не то, что вы думаете. – Громко произношу я. – Я не вор.
– А кто же ты, если явился без приглашения? – прищуриваясь, гремит он в ответ. Ночной ветер треплет полы его потрепанного овчинного тулупа.
– Я привёз Алису. – Говорю я, плавно опуская руки.
Мужик топает ногой, обутой в высокий чёрный валенок, и вскидывает ружьё выше. Я возвращаю руки на место и делаю шаг назад.
– Алису, говоришь? Почему же она не выходит из твоей мажорской тачки и сама не открывает дверь? – тоном, полным иронии, произносит он.
– Опустите оружие, и я все объясню вам. – Вздыхаю я.
Мужик храбрится и пытается унять беспокойство за девчонку. Ноздри его раздуваются от напряжения, подбородок дрожит. В ожидании моих объяснений он нервно топчется с ноги на ногу, отчего вздернутое ружьё колышется в разные стороны.
– Алиса случайно выпила снотворное, приготовленное для смертельно больной пациентки.
– О-о-ох…
– Она просто крепко спит, не волнуйтесь! – спешу я успокоить деда. – Вы ее дедушка?
– Не совсем. Но… можно и так сказать! Опекаю ее. – Утвердительно говорит он.
– Нужно открыть дом и прогреть его. – Говорю, не сводя глаз с наставленного на меня оружия.
– Звать как? – требовательно произносит дед.
– Меня? Богдан.
– А по батюшке?
– Романович. – Отвечаю я.
– Так ты хахаль Алискин, что ли? – улыбается он, опуская ружьё.
– Нет, мы едва знакомы. – Спешу разуверить старика. – Я женюсь через месяц.
– На Алисе?
– На своей невесте Алле. – Отвечаю сухо.
– Сначала покажи Алису. Мне нужно удостовериться, что ты не врешь.
Шаткой походкой дед поднимается на крыльцо и ставит ружьё в угол рядом с веником и лопатой. Затем протягивает мне лопату и просит расчистить проход к калитке. При каждом шаге старик тяжело дышит и покряхтывает. Мы вместе спускаемся с крыльца к калитке. В считаные минуты выполняю его просьбу и полностью распахиваю калитку.
Старина Бэн освещает фарами двор Алисы, разбавляя морозную тишину урчанием двигателя. Мы идём по хрустящему снегу к машине, а звук шагов отражается эхом от стен домов и сливается с завыванием холодного ночного ветра.
Я распахиваю переднюю пассажирскую дверь. Дед охает и молитвенно складывает руки на груди, склоняясь над девчонкой.
– Алиса… Алисонька… Проснись, девонька… – бормочет он дрожащим голосом, тряся ее за плечо.
– Мой друг работает врачом в областной больнице. Дозировка безопасная, но проспит она до утра. – Успокаиваю я деда.
Собаки просыпаются, услышав незнакомый голос, и начинают злобно рычать.
– Твои? Ишь ты… Разбрехались! – Усмехается старик, хлопая глазами и отмахиваясь от падающего снега.
– Нет, не мои. Алиса гуляет с чужими собаками. Странно, что вы не знаете. – Считаю нужным указать «дедушке». Он упирается руками в бока и, топнув валенком, отвечает:
– Отчего же не знаю? Знаю! Просто забыл… – дед виновато прячет глаза.
– Открывайте дом и включайте отопление. – Мягко прошу я, прикрывая пассажирскую дверь.
– Пошли со мной, Богдан Романыч. Поможешь старику.
Спасибо за комментарии и звёздочки)))
Глава 5
– Никита Сергеевич. – Протягивает мне руку старик, когда мы подходим к крыльцу. – Почти как Хрущев. – Усмехается он и открывает замок ключом, спрятанным… под наличником двери. Пошатываясь, дед заходит в прихожую и включает свет, снимает шапку.
У меня глаза округляются от удивления при виде его физиономии: лысая голова, седые кустистые брови, крупный нос… Натуральный Хрущев!
– Слушайте, а вы и правда похожи… – сглатываю я, не в силах отвести взгляд. – Поразительное сходство!
– Ладно, Романыч, отомри уже! Пошли постель стелить.
– Я помогу и поеду. – Предупреждаю я. – Алиса в надёжных руках, поэтому…
– Что-о-о? – гремит Никита Сергеевич. – Слиться решил, Романович? А тебе и твоему знакомому врачу известно, что у Алиски больное сердце? В тетку свою Глафиру пошла. – Вздыхает грустно.
Никита Сергеевич сверлит меня осуждающим взглядом, словно прощупывая границы моей порядочности. Дыхание вырывается из его груди шумно, со свистом, будто он сейчас задохнётся. Чувствую, как в душу возвращается гадливое чувство растерянности и бессилия.
– Вы предлагаете мне остаться? – спрашиваю я.
– Конечно! Я пожилой человек со слабым здоровьем. Если Алиса начнёт задыхаться… или, не дай боже умирать, я ничего не смогу сделать… – Никита Сергеевич тяжко вздыхает и разводит руками.
Меня прошибает холодный пот. Мирослав не предупредил об осложнениях или побочных эффектах. Судорожно достаю телефон из кармана куртки, собираясь позвонить Боголюбову. Никита Сергеевич, очевидно, заметив мой испуганный взгляд, примирительно взмахивает руками:
– Богдан, не звони своему врачу в столь поздний час! Давай не будем думать о плохом? Просто останься… На всякий случай.
Я молча киваю и прохожу в просторную гостиную. Дед включает свет и суетливо осматривается. Мое согласие успокаивает старика: из его взгляда исчезают подозрительность и холодностью, походка выравнивается, дыхание становится спокойным и ровным. Он торопливо стаскивает с себя тулуп и, потерев ладони друг об друга, садится на табуретку возле небольшого углового камина.
– У-у-х, Романыч! Сейчас нагоним тепло! – Дед поджигает старые газеты, лежащие возле очага, и подбрасывает в камин поленья.
– Отопление в доме есть? – спрашиваю я, топчась на входе в гостиную.
– Есть. – Кивает Никита Сергеевич и бодро вскакивает с места. – Алиски в доме неделю не было, я котёл и прикрутил. – Он возвращается в прихожую и толкает узкую дверь в стене, за которой скрывается котельная. Холодный дом оживает, наполняясь звуками потрескивающих поленьев и живым теплом камина.
– Ты не надейся, Романыч, что я тебя наедине с Алисой оставлю. – Предупреждает меня старик, подозрительно прищурившись. – Знаю я вас, хлыщей городских, мотающихся на дорогих машинах! Ничего в вас нет святого… А девчонка сирота, защитить некому. – Дед тоскливо вздыхает и вытирает ладони о свою старую, выцветшую тельняшку. – Лягу в соседней комнате. – Сообщает важно.
На недоверчивое высказывание старика не отвечаю: разве я должен оправдываться?
Молча прохожу в гостиную и, кинув взгляд на диван с цветной обивкой, спрашиваю деда:
– Алиса здесь спит?
– В своей комнате. – Машет головой Никита Сергеевич в сторону деревянной двери, выходящей в смежную с гостиной комнату. – Но сегодня там будешь спать ты. А Алису положим на диван.
Никита Сергеевич проходит к небольшому деревянному комоду, стоящему вдоль стены, и достаёт чистое постельное белье.
– Стели постель, сынок. – Он всучивает мне в руки комплект. – Дом прогрелся, и ее… можно заносить. – Произносит дрожащим голосом, словно речь идёт о покойнице.
В груди становится больно: старик куда больше переживает за Алису, чем хочет показать. Его поникшие плечи подрагивают, в голосе слышатся слёзы. Старик уходит в соседнюю комнату, очевидно, не желая показывать свою слабость.
Я снимаю куртку и раскладываю двухместный диван-книжку. Подушку и одеяло нахожу в ящике для белья.
Никита Сергеевич возвращается, когда я заканчиваю готовить постель для девчонки.
– Хотите, я вообще не стану ложиться? Буду дежурить возле девушки всю ночь. – Мне хочется ободрить деда и успокоить совесть.
– Спасибо, Богдан, успокоил старика. – Довольно улыбается он.
Я расчищаю от снега площадку за воротами и загоняю Бэна во двор. Никита Сергеевич открывает заднюю дверь машины и подхватывает на руки Вилли и Джесси. Хью сидит на коленях спящей Алисы, жалобно поскуливая.
– Я выгуляю псов, а ты заноси Алиску. – Командует он, смаргивая пушистые крупные снежинки. Псы довольно лают и носятся по свежему снегу, как угорелые.
Я осторожно снимаю с ее плеча ремешок сумки и поднимаю Алису на руки. Девушка продолжает крепко спать, не реагируя на мои прикосновения: ее голова безвольно откидывается на плечо, руки свисают, как плети.
– Она точно живая? – дрожащим голосом спрашивает старик.
Я наклоняюсь к ее лицу так порывисто, что касаюсь кончиком носа щеки.
– Дышит. – Отвечаю Никите Сергеевичу и поднимаюсь по ступенькам крыльца в дом.
Выключаю верхний свет в гостиной, оставляя гореть ночник на длинной изогнутой ножке в изголовье дивана.
Старик возвращается через минуту. Кряхтит в прихожей, стряхивая снег с тулупа, громко топает заснеженными валенками. Собаки прыгают вокруг него. Он снимает с псов поводки, вешая их на крючок, и проходит в полутёмную гостиную.
– Помогите мне раздеть ее. – Прошу Никиту Сергеевича, поднимаясь с деревянной табуретки. Да, я мог бы сделать это сам и не дожидаться деда. Напротив, воспользоваться его отсутствием и хорошенько облапать девчонку. Но я доказываю свою честность, и, кажется, старик воспринимает мой поступок с благодарностью.
– Давай, давай, Романыч… Молодец, что подождал. Сейчас носки сухие принесу, у Алиски сапоги протекают, наверняка ноги мокрые. – Сипит он, скрываясь в спальне девчонки.
Я поочередно стаскиваю рукава ее порванной тонкой куртки, перехватив удивленный взгляд деда. Он застывает в дверном проеме.
– Что это такое? Это ты сделал, Романыч? Как же так? Как… – поникшим голосом произносит он и подходит ближе, чтобы снять с девчонки сапоги.
– Никита Сергеевич, вы поверите, если я скажу, что Алиса била моего друга, а он случайно схватился за карман и порвал его?
– Да! Поверю, конечно! – бойко отвечает он. – Алиска боевая девчонка, сильная и смелая. – Старик снимает мокрые носки с ног девушки. – Лишь бы не заболела…
Я не желаю пялиться на девчонку, но взгляд невольно задерживается на ее обнаженных ступнях с маленьким розовыми пальцами. Сам не понимаю, зачем смотрю. Старик натягивает на ноги девчонке шерстяные носки и укрывает ее одеялом.
– Романыч, я посижу с Алиской, иди умойся, прими душ. Люди мы простые, но благодарные. – Дед бросает взгляд на мои промокшие от снега джинсы и носки. – В шкафчике найдёшь все необходимое.
Я изрядно устал, проголодался и замёрз. Коротко благодарю старика и, метнув взгляд на спящую девчонку, собираюсь пройти в душ.
– Постой, сынок. – Поднимается он следом. Идёт, покашливая, к комоду и достаёт оттуда полотенце и чистую старенькую выцветшую тельняшку. – А теперь иди. А я обувку твою никудышную на батарею поставлю сушиться.
Я улыбаюсь в ответ и ныряю в объятия прохладной темной прихожей. Ванная комната, совмещённая с туалетом, находится по соседству с котельной. Чугунная большая ванна стоит прямо под окном, служащим вентиляцией. Пока набирается вода, открываю деревянный, разрисованный орнаментами шкафчик, в поисках «всего необходимого». Обнаруживаю в нем мини-наборы косметики для гостиниц: пузырьки шампуня, бальзама, одноразовые зубные щетки. Делаю вывод, что Алиса работает в отеле. Снова разглядываю шкафчик и его содержимое, чувствуя себя Риммой Сергеевной – похоже, я привыкаю рыться в чужих вещах. Черт!
На цыпочках возвращаюсь в гостиную. Из соседней комнаты раздаётся звучный храп. Улыбаюсь беспечности самопровозглашенного опекуна невинных дев. Хью спит в ногах Алисы. Джесси и Вилли, очевидно, устроились на ночлег с Никитой Сергеевичем, так как их не видно.
На табуретке возле пылающего камина замечаю дымящуюся чашку с чаем и открытую банку клубничного варенья. Рядом лежит сложенный тетрадный листок.
«Романыч, больше ничего из еды не нашёл. Пей чай и ложись в соседней комнате. С Рыжиком и Чернышом мы подружились, будем спать вместе. Спокойной ночи. Дед Никита».
Спасибо за комментарии и звёздочки, мне очень приятно. Запасы написанного закончились, продолжение будет выходить 3 раза в неделю, может чаще.
Глава 6
Дом засыпает. Тихонько гудит котёл, потрескивают поленья в камине, дышат спящие люди. За окном воет метель, снежинки кружатся в мутном, туманном небе, по стёклам стучат ледяные капли. Языки пламени завораживающе танцуют, погружая меня в дремоту. Добавляю в чай варенье и делаю жадный глоток. Надо поискать на кухне кофе, он точно пригодится: я намереваюсь сидеть до утра, несмотря на великодушное разрешение Никиты Сергеевича ложиться спать. Девчонка больна, и это не обсуждается.
Подхожу к Алисе и склоняюсь над ее лицом, ощущая тихое, поверхностное дыхание. Половица деревянного пола тонко скрипит под моими ногами. Малыш Хью вздрагивает и сразу же засыпает, успокоенный присутствием девчонки.
Медленно ступая, отношу пустую чашку на кухню. Шарю по стене, ища выключатель. Когда кухня озаряется светом, я восхищенно замираю при виде неё: на светло-голубом фоне деревянных фасадов нарисованы цветы, листья и ягоды. Споласкиваю чашку в угловой раковине. Поочередно открываю навесные шкафчики в поисках кофе и не найдя его, возвращаюсь в гостиную. Ловлю себя на мысли, что живой, наполненный звуками, дом Алисы мне нравится. Он похож на волшебный терем.
Тиканье настенных часов и треск горящих углей подгружают меня в дремоту. Чтобы не заснуть, решаюсь побродить по дому Алисы.
«– А вас как зовут?
– Алиса.
– В стране чудес?»
Вспоминаю наше странное знакомство, мою нелепую шутку и удивляюсь, как был прав. Ее жилище – сказочная страна, дворец спящей красавицы. Не нахожу сравнений, чтобы описать увиденное. Стены просторной комнаты Алисы увешаны картинами. Подхожу ближе, вдыхая терпкий запах масляной краски, исходящий от полотен. Зимние пейзажи, море, цветы и птицы… Мелкие мазки умело сочетаются с крупными, размашистыми. Я ничего не знаю о художественных приемах, но то, что я вижу – прекрасно. Присматриваюсь к подписи художника в уголке полотен: Легенда. Выходит, Алиса художница, и великолепные росписи на шкафчиках – ее работа?
Картин так много, что стены в светло-зелёных обоях завешаны ими до потолка. Я вижу шевеление листьев на ветру, покачивание лодки, блеск поверхности реки. Ей удаётся передать глубину моря и прозрачность воды, сочность ягод и тепло солнечных лучей. Картины словно живые, осязаемые.
Поддавшись внутреннему порыву, касаюсь шершавой поверхности полотен кончиками пальцев. Все, что я вижу вокруг, трогает меня, задевает до глубины души.
В углу стоит мольберт с незаконченной картиной. Подхожу ближе: «Снегири. Легенда. 2019». Два снегиря сидят на ветке рябины, склонив друг к другу головы.
Светло-бежевая занавеска вздрагивает от проникающего через оконную щель холодного ветра. Снег мягко стучится в окно, и мое внимание переключается на стоящий возле него стеллаж с книгами. Томики Агаты Кристи старого издания соседствуют с современными любовными романами и детективами. Жоэль Диккер, Донато Карризи, Ю Несбё… Алиса читает почти то же самое, что и я. Снимаю с полки книгу Халеда Хоссейни «Бегущий за ветром», кручу ее в руках, улыбаясь – единственный роман, который я не прочитал у автора.
На кровати, которую Никита Сергеевич выделил мне для ночлега, сложены холсты и рамки для картин, на подушке – носки ручной вязки. Она ещё и вяжет? Здесь дюжина пар, если не больше. Интересно, старик видел, что кровать занята?
Письменный стол девчонки завален какими-то распечатками и газетными вырезками. Сажусь за стол, смирившись с несвойственным мне любопытством. Сегодня странная ночь… Газетные вырезки пронумерованы по годам. Что же она ищет?
Военная археология, состав экспедиции, раскопки в Гудаури… Слова и предложения обведены маркером. «Легенда Илья Иванович – начальник военно-археологической экспедиции 1999 года» – читаю в одной из газет.
«Членов экспедиции в Гудаури признали пропавшими без вести» – другая запись, более свежая. Получается, Алиса ищет отца? Какое-то время смотрю на газетные вырезки, в которых одна и та же скудная информация.
Алиса ищет того, кого, возможно, давно нет на свете, а я добровольно отказался от живого отца…
Выключаю свет и возвращаюсь в гостиную. Диван прогибается под моей тяжестью, когда я сажусь, чтобы посмотреть на Алису.
Ее веки подрагивают. Мне кажется, что через мгновение она проснётся, но Алиса что-то бессвязно бормочет. Направляю гибкую ножку ночника поближе, чтобы разглядеть лицо девушки. В своих медицинских байках Боголюбов рассказывал, что при сердечной недостаточности лицо становится бледным или синеет.
Приближаюсь к Алисе так близко, что чувствую запах ее волос – сладкий и пряный. Ее нежная кожа совсем не отдаёт бледностью, напротив – щеки и губы ярко пылают, на лбу блестит испарина. Девчонка изнывает от жары. Внутри меня нарастает беспокойство, перед глазами плывут страшные картинки.
Стираю пот со лба Алисы влажным полотенцем, отвожу прилипшие тёмные пряди, случайно коснувшись ее бровей. Какие же они густые! Вместо того, чтобы отстраниться, я наклоняюсь к ее лицу ещё ближе, разглядывая веснушки на вздернутом маленьком носу.
На шее девчонки пульсирует жилка, из широкого ворота вязаного свитера виднеется острая ключица. Перевожу взгляд ниже…на ее грудь. Будь на моем месте засранец Боголюбов, он уже опробовал бы на ощупь ее прелести. «Хорошая тройка, переходящая в четверку» – причмокнул бы он, смачно облизнувшись.
Почему-то мне кажется, что у Алисы большие коричневые соски и широкие ареолы. Че-е-е-рт! Зачем я об этом думаю? Отстраняюсь от неё, как от чумной.
Я опустошён. Вывернут наизнанку случайной близостью с незнакомкой. Я злюсь на себя за то, что реагирую на девчонку. Странный трепет разливается в душе, когда я смотрю на неё. Мне кажется, я знаю все о ней. Или не знаю ничего, что более реально. Кого она любит и чем живет, о чем мечтает? Кто я? Непрошеный гость в ее доме, ворвавшийся в ее сокровенный мир.
Чувствую себя скалолазом, сорвавшимся с вершины горы из собственных заблуждений. Лечу вниз, раздирая пальцы в кровь, пытаясь удержаться за то, что строил многие годы. Разбиваюсь о землю, теряя поверхностную оболочку, броню из самообмана и чужого мнения. То, что скрывалось внутри меня – темное и возвышенное, дикое и примитивное, все выходит на поверхность и остаётся жить.
Испытываю настоящую телесную боль от незнакомых мне чувств, заставляющих сердце биться чаще.
Впервые сомневаюсь… Не только в любви к невесте, но и в ненависти к отцу и сводной сестре.
Так не бывает… Наваждение рассеется с приходом рассвета, а незнакомая девчонка окажется глупой и жеманной пустышкой. Ободрённый своими мыслями, выключаю ночник и ложусь рядом с Алисой.
Спасибо за звёздочки и ваш читательский интерес)))
Глава 7
Алиса.
Потолок плывет перед глазами. Часто моргаю, пытаясь выгнать странное видение – я в Снегирево. Зажмуриваюсь и открываю глаза снова – точно в Снегирево! Малыш Хью радостно виляет хвостом и облизывает мои руки. Голова кажется чугунной, но я нахожу в себе силы сесть. Массирую виски, окончательно прогоняя слабость и головокружение. Рядом со мной дышит человек, накрытый пледом. Осторожно отползаю к краю дивана, случайно задевая плед ночного гостя. Взгляду открываются большие мужские голые ступни. Наклоняюсь, чуть дыша, чтобы рассмотреть спящего мужчину. Лицо молодого человека кажется мне знакомым. Богдан – так его зовут.
Оглядываю гостиную, собирая по крупицам разрозненные воспоминания: припоминаю, как Богдан задел меня бампером машины. Удар пришёлся на сумку с лежащей в ней толстой книгой, поэтому я отделалась легким испугом. Смутно помню его друга Мирослава, поиски Хью, Вилли и Джесси, и… стоп! Кинолента моих воспоминаний оборвалась, после того как я села в роскошную машину Богдана и выпила сок!
Выходит, парни опоили меня снотворным, чтобы… Страшная догадка леденит кровь, я порывисто оглядываю себя – на мне нет никаких повреждений, одежда целая, да и парень одет. Тогда зачем?
Замечаю на Богдане старую тельняшку Никиты Сергеевича с дыркой на плече. Он спит так крепко, что у меня не поднимается рука разбудить его и потребовать объяснений. Ловлю себя на мысли, что разглядываю парня: Богдан очень высокий, и его ступни упираются в боковые валики старого диванчика. У парня русые, слегка вьющиеся волосы, ровная кожа, покрытая едва заметной щетиной, длинные ресницы… Краснею от своей смелости, но не отвожу взгляд. Губы Богдана сомкнуты в тонкую линию, мне кажется, что он редко улыбается.
Зачем парень остался в моем доме? Аккуратно сползаю с дивана, подхватив малыша Хью на руки. На табуретке замечаю записку, написанную на тетрадном листке.
«Романыч, больше ничего из еды не нашёл. Пей чай и ложись в соседней комнате. С Рыжиком и Чернышом мы подружились, будем спать вместе. Спокойной ночи. Дед Никита».
Узнаю почерк Никиты Сергеевича, мысленно благодарю старика за помощь с собаками. Что же со мной случилось? Ничего не помню. Такое чувство, что я умерла и заново воскресла. И где Никита Сергеевич? Неужели доверился незнакомому парню и пустил его в дом? Да ещё и позволил спать со мной в одной постели?
В доме тепло, в камине тлеют поленья, за окном занимается рассвет. Утреннее солнце с трудом пробивается сквозь морозный туман. Снег продолжает неспешно падать.
Передвигаюсь по дому на цыпочках, боясь разбудить своего случайного гостя. За время моего блаженного сна Богдан освоился: на батарее в ванной висят его носки, на раковине лежит вскрытая упаковка от зубной щётки. Предательский румянец наползает на щёки, когда я думаю, что парень видел меня спящей. Интересно, как я выглядела? Может, храпела или пускала пузыри? Друзья всего лишь хотели скрасить унылый вечер, наполнить эмоциями жизнь, пресыщенную от богатства и развлечений, а я думаю о том, как выглядела?!
Придирчиво осматриваю себя в зеркале, злясь на глупые мысли. Обо мне никто из них не подумал… По-хорошему Богдана надо разбудить и вышвырнуть вон из дома!
Быстро принимаю душ, надеваю чистую одежду и тихонько возвращаюсь в гостиную. Парень спит. Набираю в легкие побольше воздуха, чтобы выкрикнуть ругательство, и замираю… Внутренний голос подсказывает не торопиться.
Моя комната встречает дурманящим запахом масляной краски. С холста смотрят обнимающиеся снегири. Улыбаюсь полюбившейся мне парочке и обещаю птичкам, что закончу работу над ними в ближайшее время. Интересно, Богдан видел мои картины?
Последнюю неделю я жила в городской квартире тети Глаши, ежедневно навещая ее в больнице. Дом требует мытья и проветривания, я потираю руки в предвкушении уборки, с тоской поглядывая на нагло спящего гостя. Эй, солнце давно встало, пора просыпаться!Тихонько открываю шкафчики на кухне в поисках запасов еды, нахожу лишь пачку овсяной крупы и банку малинового варенья. Готовлю незамысловатый завтрак, любуясь на пейзаж художницы-зимы за окном: она раскрасила все белым цветом.
– Как спалось, Алиса в стране чудес?
Вздрагиваю от голоса Богдана за спиной. Оборачиваюсь, встречаясь с мальчишеской улыбкой на симпатичном лице. Ему смешно? Чему он так радуется? Удачной возможности посмеяться над глупой деревенской девчонкой? И рот у него совсем не твёрдый, как мне сначала показалось…
– Я смотрю, вам весело? – строго отвечаю я. Меня распирает от обиды и негодования. Вместо сбивчивых объяснений, он самодовольно ухмыляется. Мне хочется стереть наглую улыбку с лица парня. – Насмотрелись на меня?
– Более чем. – Усмехается Богдан. Я чувствую, как краснею до кончиков волос под его пристальным взглядом.
– Надеюсь, вы меня лапали только глазами? – пыхчу от злости, как паровоз. – Учтите, обратное может доказать экспертиза!
– Что? – Самодовольное выражение лица парня сменяется возмущением. Он молчит, брезгливо сканируя меня взглядом холодных светло-зелёных глаз. Что, задела? Не нравится слышать правду?
– Не смею задерживать вас в моем доме. Вот вам дверь. – Важно взмахиваю рукой в сторону выхода.
Богдан смотрит на меня остекленевшими глазами, будто своими обвинениями я задела его до глубины души. Молча подхватывает куртку, лежащую на комоде, обувается и покидает мой дом, столкнувшись в дверях с Никитой Сергеевичем.
– Доброе утро. Спасибо вам за все. – Тихо произносит, коснувшись плеча старика.
– Романыч, ты куда? – вздыхает дед. Его протянутая рука безвольно опускается. Заснеженные Вилли и Джесси довольно виляют хвостами и по-хозяйски устремляются на кухню. Отвлекаюсь на псов, слыша за спиной звук закрывающейся двери. Старик снимает тулуп, тоскливо поглядывая в окно, и проходит следом за собаками на кухню.
– Спасибо хоть сказала парню? – тоном, полным осуждения, спрашивает Никита Сергеевич.
– За что? – возмущаюсь я. – Да они… да он… – машу руками, пытаясь жестами объяснить деду то, что не могу сказать вслух.
– Дура ты, Алиска. Парень привёз тебя домой бездыханную, всю ночь возле тебя сидел.
– А зачем он сидел? Почему домой не уехал? Мог бы оставить меня на ваше попечение… – осторожно спрашиваю я, чувствуя, как в душе что-то рушится.
– Я схитрил. – Вздохнул дед Никита, виновато опуская глаза в пол. – Сказал, что у тебя больное сердце.
– Зачем? – шепчу я дрожащим голосом.
– Напугать его хотел, наказать. Я же не знал, что все случайно вышло… Он подле тебя сидел, прислушивался к дыханию, другу звонить хотел, только я отговорил. Нехорошо ты, девочка поступила… – прокашлявшись, продолжает старик. – Другой мог бы…
Я не даю деду Никите рассказать мне о том, что мог бы сделать другой – набрасываю на плечи рваную куртку, обуваю валенки и выбегаю из дома. При каждом шаге по свежевыпавшему снегу из-под подошв раздаётся скрип. Искрящаяся белизна улицы ослепляет. Мороз щиплет голую кожу ног, снежинки тают, касаясь моих разгоряченных щёк. Дёргаю заледеневшую калитку, цепляя взглядом отъезжающий автомобиль.
– Богда-а-а-н! – не своим голосом кричу я вслед удаляющейся машине. Морозный воздух до боли обжигает легкие. От глубокого вдоха кружится голова, я сгибаюсь, чтобы отдышаться. Богдан проехал всего несколько метров и, заметив меня, резко ударяет по тормозам. Машина послушно останавливается.
Подхожу и стучусь в окно водительской двери.
– Прости… – выдавливаю хрипло, когда Богдан нехотя опускает стекло. – Я не знала… Пожалуйста, не уезжай. Он смотрит будто сквозь меня, не понимаю чего больше в этом взгляде – презрения или сочувствия. «Плевать, что он думает! Главное – я извинилась!» – размышляю я про себя, пытаясь прочитать мысли парня.
– Ну ты даёшь, спящая красавица, возвращайся в дом, замёрзнешь… – говорит мягко улыбнувшись. Какие чувственные у него губы…
– А ты? – смаргивая снег с ресниц, спрашиваю я.
– Так уж и быть, даю нам второй шанс. – Отвечает важно, вонзившись в меня зелёными, как весенний луг, глазами.
– На что? – возмущаюсь я, плотнее запахивая куртку на груди.
– На знакомство.
Спасибо за комментарии и ваш интерес! Угадайте, кто к ним в гости пожалует?
Богдан паркуется возле ворот и заходит во двор. Он удивленно вскидывает бровь, замечая меня на ступеньках крыльца.
– Боишься, что передумаю? – улыбается уголками губ.
Вьюга забирается под мою куртку, взвивает пряди из кос, обжигает колким холодом голые ноги, торчащие из валенок. Да, я и сама знаю, что выгляжу жалко в простой деревенской одежде и валенках.
– Нет. – Мотаю головой. – Просто… просто… Проходи. – Мямлю, чувствуя, как краснеют уши под пристальным взглядом парня.
Прихожая встречает нас уютным теплом горящего камина и ароматом сваренного компота из сухофруктов. Богдан вешает куртку на крючок, разувается и проходит в гостиную.
– Вилли! Привет, малыш! – он подхватывает пса на руки и садится на кресло возле камина. – У тебя уютный дом, Алиса. – Говорит он мне, мечтательно засмотревшись на огненные языки пламени.
– Спасибо. Самый обычный деревенский дом. Ты, наверное, впервые в таком? – спрашиваю я, намекая на его принадлежность к классу богачей. Сама не знаю, зачем мелю эту чушь…
– Не угадала. – Спокойно отвечает Богдан, пропустив мимо ушей мою шпильку. – У моей бабушки был такой же. Хью сворачивается клубком на коврике возле вытянутых ног парня.
Дверь из кухни открывается и в проеме застывает Никита Сергеевич с Джесси под мышкой.
– Пойдемте завтракать, молодежь! – Приказывает он важно, не забывая при этом прихрамывать и покашливать.
– С удовольствием. – Богдан встаёт с места, опуская Вилли на пол. – Алиса, а кофе есть?
– Конечно, нет. – Чопорно отвечаю я, поджав губы. – Мы не пьём буржуйских напитков. Есть компот.
Богдан молчит, удивленно взирая сверху вниз на мою кислую физиономию.
– Боюсь спросить, что на завтрак? Парень складывает руки на широкой, мускулистой груди, выжидательно глядя мне в глаза.
– Овсянка на воде. – Гордо отвечаю я, вздёрнув подбородок. – С вареньем. – Добавляю, едва сдерживая подступающий смех. Очевидно, воспитание не позволяет парню высказаться, он молча садится за стол рядом с дедом Никитой.
Я хихикаю, посматривая на удивленные физиономии мужчин. Согласна, выгляжу глупо. Шутка не удалась.
– Шутка! – выпаливаю сквозь смех. – Меня не было неделю, Богдан. Честное слово, это все, что нашла из продуктов. И кофе я пью, ты не думай…
Мне хочется поверить в искренность парня, его открытую улыбку, которую он дарит в ответ на мои глупые шутки. Допустить мысль, что пропасть между нами совсем небольшая, и то, что он ест кашу в моей кухне – дело вполне обычное.
– А когда у вас свадьба? – внезапно спрашивает Никита Сергеевич. Я набираю в легкие побольше воздуха, чтобы поскорее разубедить старика в его ошибочных умозаключениях, но меня опережает Богдан:
– Свадьба у меня 31 декабря. – Отвечает, тепло улыбнувшись. Выходит, речь не обо мне… Невысказанные слова обручем сдавливают грудь.
Дед Никита крякает и подливает в наши кружки компот.
– Решили сэкономить и отметить два праздника одним застольем, так? – усмехается старик.
– Вроде того. – Сухо отвечает парень. – Главное, что мы с Аллой поженимся, а когда… – уточняет, как будто оправдываясь.
– Значит, Алла. И чем она занимается? Сколько девчонке лет? – бодро тараторит дед.
– Двадцать два. У Аллочки собственный салон красоты.
– А ты? – важно продолжает допрос дед. – Как думаешь кормить семью? Машина у тебя крутая, но не новая. Раритет. Или как там говорят – винтаж! – Старик театрально взмахивает рукой.
– Вы совершенно правы – машине двадцать пять лет, она моя ровесница. Коллекционировать раритетные автомобили – мое хобби. Я достаточно обеспечен: владею несколькими СТО в городе.
Я сижу с открытым ртом, тупо уставившись на узоры клеенки кухонного стола. Чувствую, как горят щеки и уши от стыда за расспросы любопытного простодушного деда. Кажется, со стороны я похожа на насупившегося ежа. Вот-вот взорвусь! Ей-богу, если дед начнёт спрашивать Богдана про размер жилплощади и ремонт, вмешаюсь в разговор!
– Салон красоты, значит? Красивая, поди, невеста? – старик ложкой зачерпывает из банки варенье и, причмокнув, отправляет его в рот.
– Вы знаете, Аллочка для меня, как… шоколадный торт! – подумав секунду, отвечает Богдан. – Другие девушки в сравнении с ней – пирожки с картошкой.
Дед проглатывает остатки компота из чашки и замолкает. Неужели, допрос закончен?
В помещении маленькой уютной кухни воцаряется тишина. Повисшее безмолвие нарушают звуки капающей с крыши воды и чавканье собак (дед поделился с малышами кормом своей старой овчарки).
Никита Сергеевич медленно поднимается с места, моет за собой посуду и, не глядя на Богдана, спрашивает меня:
– Алиска, тебе яиц домашних принести?
– Да. – Отвечаю я, удивившись резкой смене настроения старика.
– Ну, бывай, Романыч. – Жмёт он парню руку. – Счастья, здоровья и детишек побольше. – Добавляет вежливо и, охая и покряхтывая, уходит в прихожую.
Когда входная дверь закрывается, скрипнув ржавыми петлями, Богдан встаёт и, в нетерпении потирая руки, произносит:
– Алиса, ты не связывалась с хозяевами собак?
– Нет. – Вздыхаю я грустно. – Скорее всего, меня уволят… На память я их номера телефонов не помню, а мой телефон разбит.
– Ничего страшного. – Мягко произносит Богдан, примирительно взмахивая руками. – Мы сейчас поедем в город, я поговорю с ними, объясню, что произошло…
Я смотрю на парня, широко распахнув глаза, а потом начинаю громко хохотать. Богдан косится на меня с удивлением, затем его плечи начинают дрожать. Мы смеёмся громко и искренне, пытаясь сказать друг другу что-то, и на мгновение, я забываю обидное сравнение девушек с пирожками. Какое мне дело до парня и его жизни?
– Алис, я дурак… – сквозь смех говорит он. – Я же тебе не объяснил, что случилось! Тебе не сказал, а про хозяев собак вспомнил! В дороге расскажу тебе все.
– Так что, мне собираться? – спрашиваю парня.
Он кивает и подходит к горящему камину. Подхватывает малыша Хью на руки, неотрывно глядя на пляшущие языки пламени. Я ухожу в свою комнату, надеваю джинсы и свитер, переплетаю косы.
«Он всего лишь вежливый приятель» – убеждаю себя, разглядывая отражение в маленьком зеркале, висящем на стене.
Хорошее настроение вмиг покидает меня при воспоминании о разговоре за завтраком.
Почему-то, кажется, что сравнение с пирожком пришло Богдану в голову при взгляде на меня. Чувствую ощутимый укол в сердце из-за лицемерия парня. Его улыбки и помощь – вежливое притворство, вызванное страхом перед ответственностью за ночное ДТП! Что я возомнила о себе? Как могла поверить в его искренность?
Показываю язык своему отражению в зеркале и возвращаюсь в гостиную. Богдан реагирует на мое появление очередной вежливой улыбкой. Натянуто улыбаюсь в ответ и сухо выдавливаю:
– Я готова, можем ехать.
Парень замечает изменение моего настроения, но лишь вздыхает, не решаясь спросить в лоб. Угнетающую тишину прерывают потрескивание поленьев и цоканье собачьих когтей по полу. Богдан застегивает куртку и открывает дверь, столкнувшись на пороге с Никитой Сергеевичем.
Старик торопливо передаёт мне ведерко с яйцами и сбивчиво произносит:
– Там гости пожаловали! Как ее… забыл! Шоколадный торт! – выпаливает, посмотрев на Богдана. – С сопровождением! – добавляет, вымученно вытирая пот со лба.
Девочки, решила в праздники порадовать вас продой))) Спасибо за комментарии и звёздочки!
Глава 8
Алиса.
Дед Никита занимает наблюдательную позицию возле окна прихожей.
Покряхтывая, пристраивается на табуретке и надевает очки. Приезд неожиданных гостей для него – случай исключительный, так как очками старик пользуется крайне редко.
Мы с Богданом спускаемся по заледеневшим ступеням крыльца.
Псы резвятся на свежем декабрьском снегу, расчерчивая его следами маленьких лапок. Я не горю желанием встречать незваных гостей хлебом-солью, но покорно отпираю железный засов.
Калитка сразу же распахивается, и во двор заходит Мирослав. Его синяя куртка с густым рыжим мехом на воротнике, ярким пятном выделяется на черно-белом фоне улицы.
– Ли-и-и-с, дорогая, как ты? – Мир широко раскрывает руки и улыбается. Интересно, наглец правда рассчитывает, что я брошусь в его объятия? Следы ботинок с рифленой подошвой перекрывают отпечатки собачьих лапок. Парень по-хозяйски притягивает меня к себе и целует в уголок рта, очертив скулу большим пальцем. – Прости… Прости, детка, по дороге объясню тебе все. – Произносит завораживающе хриплым баритоном.
Пока я хватаю воздух ртом, огорошенная его смелым жестом, на плечо Мира ложится рука Богдана. Он мягко отстраняет Мирослава от меня и гневно шипит:
– Ты с ума сошёл, Боголюбов? Ты что себе позволяешь?
– А тебе то что, Рябина? – прищурившись, отвечает Мирослав и резко отдергивает руку. – Тебя, между прочим, невеста ищет. На телефонные звонки ты не отвечаешь, ночуешь не дома, Аллочка с ног сбилась… – он небрежно запускает пятерню в огненно-рыжую шевелюру, бросив ленивый взгляд на калитку.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70877921) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.