Голоса эпохи. Избранная проза и поэзия современности. Том 2
Сборник
Валерия Богданова
Голоса эпохи. Избранная проза и поэзия современности #2
«Голоса эпохи» – сборник прозы, поэзии и драматургии современных авторов, своеобразная перекличка десятилетий как прошлого, так и нынешнего века. Воспоминания о давних событиях и осмысление происходящего в наши дни представляют собой литературное созвучие, в котором всё же явственно слышен голос и слог каждого автора.
Книга состоит из двух разделов: художественного и аналитического, и читатели могут не только составить своё собственное мнение о прочитанном, но и ознакомиться с рецензиями редактора «Литературной газеты» М. Замшева на представленные в книге произведения.
В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
Голоса эпохи. Избранная проза и поэзия современности. Том 2
© Издательство «Четыре», 2024
Слова как отзвуки души
Наталья Бабочкина
Родилась в городе Грозном, живет в Москве. По образованию журналист, литературный редактор. Член Союза писателей Москвы.
Публиковалась в журнале «Огонек», поэтическом альманахе «Муза» и других печатных изданиях. Соавтор литературоведческой монографии «Милая сердцу Малеевка». Автор поэтических книг «Все лучшее – тебе», «Пока живет на свете доброта», «Я дожидаюсь журавля», «Легко ли быть женщиной». Стихи размещает на сайте «Стихи.ру».
Не знали мы
Как будто из картинной рамы,
выходит прошлое опять,
и – молодые, как тогда, – мы
спешим судьбу свою узнать…
Нам интересно все, что будет,
что ожидает в жизни нас…
Не знали мы, что время судит
и что осудит нас не раз!..
Как привидение из замка,
бежим судьбе своей вдогон,
и нам тесна картины рамка,
и вдаль уносит нас вагон…
Ждут впечатления и встречи,
ждут расставанья и беда…
Не знали мы, что время лечит,
да только вылечить не даст!..
И все, что в жизни ожидало,
перемежая наши дни,
уже не повторить сначала,
ни слова там не изменить…
А наша жизнь полна деталей
и огорчений на лету…
Не знали мы, что время старит
и отбирает красоту!..
Дорога жизни мчалась дальше,
одаривая и грозя…
Мы не ценили дней вчерашних,
хоть окружали нас друзья…
Пусть это время за горами,
потери голос не утих…
Кто знал, что время забирает
порою близких и родных?..
Как прежней жизни телеграммы,
как боль, которой не унять…
Как будто из картинной рамы,
выходит прошлое опять…
Храните свет своей души
Храните свет своей души,
особенно в часы такие,
когда померкла неба ширь
от злобных воплей над Россией.
Пусть нас во многом обвинят,
мы лишь в едином виноваты:
сердца от ярости горят,
когда обидели солдата…
Считали, мы обречены
заборы отмывать от дегтя?
Храня величие страны,
считаем, что вам нужен доктор,
что вскроет язвы, излечив
от ненависти к русским селам…
А раз не помогли врачи,
то мы и эту боль отмолим.
Не начинали никогда
и не захватывали страны,
освобождали города
не лезли и за океаны.
Но ждать, пока нас разбомбят,
способен разве что блаженный.
Открой незамутненный взгляд,
что лишь вчера был предвоенный.
Ну а сейчас, когда враги
на все, что мило, посягнули,
предать Россию не моги!
Мы все плотней ряды сомкнули…
Королева
Пусть сложилась судьба успешно,
помогала и берегла,
никогда не бывала пешкой,
королевой по жизни шла.
И за мною шлейфом струились
радость близких, любовь друзей…
И, конечно же, мной гордились,
кто меня называл своей…
В глубине затаив усмешку,
веру в лучшее берегла…
Никогда не бывала пешкой –
королевой по жизни шла…
Кресло в кухне казалось троном.
Мне ль бояться блеска седин?
Стало счастье моей короной,
и король – на всю жизнь один.
И, венчая меня на царство,
распевали нам соловьи…
Невеликое государство –
государство моей любви…
Я раскаивалась поспешно,
что не всех уберечь смогла…
Никогда не бывала пешкой –
королевой по жизни шла…
Я сегодня тебя провожаю
Ни о чем не на миг не жалея
(только Родину бы уберечь),
я тебя провожаю аллеей,
знавшей радость пленительных встреч.
Я вчера ещё не представляла,
как в разлуке остаться одной,
а сегодня под сводом вокзала
мы простимся с тобою, родной…
Знаю, нет нашей Родины краше.
Все вы милой Отчизны сыны.
Буду ждать, словно бабушки наши,
что своих дожидались с войны.
Все, что прежде, за мирной чертою,
сберегу я до часа, когда
ты вернешься с победой святою,
позабыв про печаль и года.
Не отнимешь у сердца надежду,
не разнять наших любящих рук…
Ты обнимешь меня, как и прежде,
словно не было горьких разлук…
Я давно уже не возражаю,
раз разлучный у осени нрав…
…Я сегодня тебя провожаю,
свое сердце вдогонку послав…
Ангел-хранитель
Чем больше лет раскручиваем нить,
нам хочется былое оценить.
Однажды человеку снится сон.
По берегу песчаному шел он.
С ним Ангел, коего послал нам Бог
на каждой нам из выпавших дорог.
Мелькнут картины жизни, а потом
следов две пары на песке сыром.
Одни – его, другие – от того,
кто все года оберегал его.
Последняя картина пронеслась,
и ужасом душа вдруг обожглась:
остались на песке одни следы.
Таких плохих времен не вспомнишь ты.
– Не ты ли обещал меня хранить,
от бед и от несчастий сторонить?
Но в трудный час, уж объясни мне ты,
я вижу на песке одни следы…
Так, значит, ты оставил в трудный час,
хотя помочь мне мог и в этот раз?
Бросал меня, когда пришла беда?
– Нет, на руках я нес тебя тогда…
Упала осень нам на плечи…
А осень листьями на плечи
упала, холода неся.
Жаль, время нас с тобой не лечит,
а лечат счастье и друзья.
А лечат те, с кем рядом легче,
кто разделить беду готов,
кто вашу горесть человечью
способен воспринять без слов…
Те, кто в обиде приголубит
и вас благословит в полет…
А лечат те, кто ждет и любит,
кто верит, помнит и зовет…
Кровинки
Неуловимые, как случай,
непостижимы и чисты,
они спускаются как лучик
из поднебесной высоты…
Они карают и возносят,
в них Прометея дух горит,
но их не ангелы приносят –
сама душа животворит…
Осколки жизни, дней пылинки,
минувших чувств бесценный том…
Мои стихи, мои кровинки –
то, что останется потом…
Родные
А снегом вся заметена околица.
Сугробы возле домика стоят.
А там уже за нас никто не молится.
Они с небес молитвенно глядят.
И наблюдают, как мы в их отсутствие,
переживают, что не дать совет.
Не зная, мы по-прежнему их чувствуем,
хоть пронеслось уже так много лет…
И мы за вас, конечно, тоже молимся,
чтоб путь небесный был для вас широк…
…А вьюга заметает за околицей,
разлуки нашей прибавляя срок…
Судьбою предназначены
Когда-то в давние года,
когда слова хоть что-то значили,
как мы сумели угадать,
что мы судьбою предназначены?
Как среди тысяч лиц иных
глаза те самые замечены?
Мы так давно искали их,
чтобы ряды пополнить встреченных…
Апрель смеялся голубой.
Ростки тянулись вверх зеленые…
Кто подсказал, что мы с тобой –
две половинки разделенные?
Передвигаясь по годам
сквозь пониманье и прощение,
как мы сумели разгадать
своей судьбы предназначение?
С новым годом, ребята!
Нам враги ошибок не прощают.
За Россию продолжаем бой…
С Новым годом тех, кто защищает
рубежи Отчизны дорогой!
Тех, кто свои жизни не жалея,
грудью встал за милую страну.
Тех, кто, за нее, как сын, болея,
вновь ведет с фашистами войну.
Но, куда я нынче не приеду,
верю я, что в новогодний час
самый главный тост – он за Победу.
Не отнимете ее у нас.
Не напрасны жертвы и потери.
За спиной Россия, и она,
как никто, своим ребятам верит
гордости заслуженной полна.
…Снова громыхает батарея,
миномет рассыпался огнем…
…С Новым годом, мальчики! Скорее
возвращайтесь! Вас с Победой ждем!
Строка незваная
Судить строку незваную
бессмысленно и тягостно.
Она придет нирваною,
искрящейся и радостной.
Она судьбой нашептана
и сердцем переплавлена.
Она звучит так жертвенно.
Она спасает пламенно.
В грядущее уверовав,
она зовет к прощению,
и борется со скверною,
и жаждет воплощения.
Печаль ее бесчисленна,
бессонницей украдена…
Судить ее бессмысленно:
она нам Богом дадена.
Лужицы, прихваченные инеем
Лужицы, прихваченные инеем,
над людьми – скафандрами дымок…
И твои глаза такие синие,
и того же цвета свитерок…
И слова, затёртые до одури,
с наглой предсказуемостью фраз…
И такое ощущенье вроде бы –
что ты говорил их сотни раз…
Ни листочка не найти на дереве.
Медленно роняет осень дни…
Как ты хочешь, чтоб тебе я верила!
Только я не верю. Извини…
А знаешь…
А знаешь, для меня ценней
стихи, что сердце написало,
где даже рифма не начало,
а способ выраженья дней…
Пусть импульсивны, неловки?,
но для плутающих в дороге
они горят как маяки
души, исполненной тревоги.
Они так искренне смелы?,
они так трогательно честны,
как обнаженные стволы,
как птицы в дали поднебесной…
А те стихи, что лишь для рифм –
как недописанное скерцо,
хранят постыдный алгоритм
несуществующего сердца.
Не воюйте с русскими, ребята!
Есть одна прекрасная цитата.
Не помогут войны и побег…
…Не воюйте с русскими, ребята,
с нами вам не справиться вовек…
Я вам заявляю непредвзято:
оберег не стоит применять…
…Не воюйте с русскими, ребята,
если вы боитесь проиграть…
Трудно жить под дулом автомата.
Соловей для павших не поет…
…Не воюйте с русскими, ребята,
пожалейте воинство свое…
Не дай бог, коль честь страны распята,
Защитим и женщин, и детей…
…Не воюйте с русскими, ребята,
пожалейте ваших матерей…
Рветесь, словно глупые щенята,
кровью обагрить холодный снег…
…Не воюйте с русскими, ребята,
чтобы блеск победы не поблек.
За ошибки непосильна плата.
Не пытайтесь победить врага…
…Не воюйте с русскими, ребята,
если ваша жизнь вам дорога…
Александр Богатырёв
Александр Николаевич родился в Москве в 1974 г.
Образование:
– Московский пограничный институт ФСБ РФ
– РАНХ и госслужбы при Президенте РФ
– Дипломатическая академия МИД России
– Школа радио и телевидения «На Шаболовке»
– Курсы переподготовки офицерского состава Михайловской военной артиллерийской академии (г. Луга, 2023).
Кандидат психологических наук. Автор публикаций по акмеологии. Участник V Международной научно-практической конференции психологов в Москве.
С 2003 г. работал в службе безопасности крупного торгового холдинга; представитель холдинга в Воронежской, Ростовской областях, Краснодарском крае и Москве.
В 2008-м перешёл на работу в сферу управления элитной недвижимостью и недвижимостью класса de luxe.
В 2013 и 2014 гг. объекты недвижимости под его управлением становились лауреатами ежегодной международной премии за достижения в индустрии роскоши Luxury Lifestyle Awards, в 2015 г. – International Property Awards.
Публиковался в интернет-изданиях Москвы и Московской области.
* * *
Мне нужна моя машина,
Но не знаю, где она.
Я куда её поставил?
Где забыл ещё
Вчера?
Посмотрел
Во всей квартире
И во все углы залез.
Хорошо, что хоть
Водитель
У машины не исчез.
* * *
На нос бельчонку
Снег упал
И очень сильно
Напугал.
Спешит бельчонок
К своей маме,
Чтоб рассказать
Об этой драме.
* * *
На насесте курочки,
Курочки сидят,
Уточки на улице
Тоже сели в ряд.
Гуси спать устроились
Возле петуха,
А индюшки серые
Ищут индюка.
Птичий двор готовится
Отойти ко сну.
Вечер опускается,
Тоже спать пойду.
На перину тёплую
Лягу почивать,
Будет меня бабушка
Пледом накрывать.
И проснусь ранёшенько
С криком петухов,
Встану и забудусь
Я от детских снов.
Лето начинается,
Некогда скучать.
Буду я в деревне
Деду помогать.
* * *
Мы купили виноград.
Как же этому я рад!
Буду я кормить сестрёнку,
Хоть она ещё в пелёнках.
Правда, мама говорит,
От него живот болит.
Много я сестре не дам
Ягоду и съем всё сам.
* * *
Если зайчик на лугу
Прыгает как кенгуру,
Значит, делает
Зарядку.
Рано утром
Поутру
Растянулся, повернулся,
Лёг на спинку,
Потянулся.
Лапки вверх
Свои поднял,
Снова на спину упал,
Приседает,
Замирает,
Тянет ушки,
Понимает:
Утром сделает
Зарядку –
Будет днём всё
По порядку.
* * *
Где, почему, чего и как,
Я не знаток дворовых врак.
Мне интересно, почему
Вода от крыши льёт в трубу
И почему бывает лёд
Там, где дворовый пёс живёт.
И почему летит листва,
Лишь осень выступит едва,
И почему от тополей
Летает пух
Метели злей,
Ещё бывает во дворе
При летнем солнечном тепле.
Роса ложится на траву,
А значит, быть весь день теплу.
Вопросов много
У меня,
Порой в раздумьях
Вся семья.
И мама, бабушка, и дедушка
Не знают, как найти ответ.
И только папа,
Он всегда расскажет,
Что где и куда.
* * *
Решили мыши
Жить на крыше.
В подвале холодно и сыро,
А с крыши видно
Другие крыши,
Сиянье окон
Ночного мира.
Не знали мыши,
Что и на крыше
Всё так же
Холодно и сыро.
А в холод зимний
Не станут мыши
Смотреть на окна
Ночного мира.
Решили мыши
В подвал вернуться
И жить как прежде.
И в дождь и холод,
Собрав пожитки, вернулись мыши.
И был мышиный путь недолог.
Прошли недели.
Узнали мыши:
Не все решили
Назад вернуться,
Остались двое,
Они мечтали
К ночному миру
Чуть прикоснуться.
Им будет лучше вдвоём на крыше,
Они не будут сидеть в подвале.
Им очень нужно
Смотреть на крыши,
Другого мира
Ночные дали.
* * *
Мы вчера купили холодильник.
Он в углу стоит,
Где коридор.
Только по утрам
Он, как будильник,
И рычит,
Когда мы за столом.
Нет, конечно,
Он красивый очень,
Только всё равно его боюсь.
Мимо пробегаю очень быстро,
Как ракета, я по коридору мчусь.
Почему боюсь, сама не знаю.
Очень тихо подхожу к нему,
Дверцу осторожно открываю
И в него с опаскою смотрю.
Он совсем-совсем-совсем
Не страшный,
Тихо целый день и ночь стоит.
Но когда я чайник поднимаю,
Он опять загадочно рычит.
Может быть, он тоже хочет чаю?
Пироги, что бабушка печёт,
Завтра на столе ему оставлю.
Есть захочет – сам пусть подойдёт.
* * *
Посмотрел щенок на будку:
«Нет, в неё я не пойду.
Каждую свободную минутку
Лучше я на солнце проведу.
Полежу спокойно под лучами,
Отогреюсь, впереди весь день.
И не потому что в будке плохо,
Мне в неё ложиться лень».
* * *
Я пью водицу из ручья,
Рукою её черпая.
Ох, и холодная она,
А вкусная какая!
Беги, шуми, лесной ручей,
К тебе хочу вернуться
И в воду шумную твою
Всем телом окунуться.
* * *
Летит куда-то
Журавлиный клин.
И, глядя на него,
Я замираю.
Мне кажется,
Что где-то в облаках
Я тоже среди журавлей
Летаю.
Мне хочется всю землю облететь,
Увидеть всё
И вместе с журавлями
Вернуться по весне
В свой дом родной,
Чтоб рассказать о мире
Детскими словами.
* * *
Облака летят-летят
И на месте не стоят.
Я за ними вслед бегу,
Но догнать их
Не могу.
Пролетают облака,
Как всегда, издалека
И совсем не устают,
Просто по небу плывут.
* * *
Идёт футбол,
Назначено пенальти.
Разбег, удар –
И мяч в углу ворот.
Болельщики в восторге
У площадки,
В восторге от того,
Как этот мальчик бьёт.
Удар его,
Бесспорно, очень
Точен.
И мяч летит,
И не отбить его.
Футбол дворовый
Полон жёсткой страсти
Игры в игру с названием «футбол».
* * *
Меняются пятёрки на площадке,
Атака на атаку.
Все в игре.
Хоккей вернулся,
Наступил декабрь.
Играть закончим только в феврале.
* * *
Сколько будет пять плюс пять,
Как бы быстро посчитать?
Три плюс три
И два плюс два
Посчитаю я едва.
Семь плюс семь
И шесть плюс шесть –
Вариантов мне не счесть.
Может, просто не гадать,
А спокойно посчитать,
Высчитать и дать ответ
И сказать ошибке «нет»?
Думать, складывать, считать,
Цифры надо уважать.
Математика – предмет.
Надо точный знать ответ
И решать-решать-решать,
Честно, чтобы не гадать.
Владимир Визгалов
Владимир Иванович родился в шахтёрском посёлке Скуратовский города-героя Тула 9 мая 1949 г.
Пишет стихи с восьми лет. В 2021–2022 гг. при поддержке Интернационального Союза писателей (ИСП) издал сборники стихов и прозы «Не стреляйте мне в душу» и «Век двадцать первый».
В 2021 г. вошёл в шорт-лист международной литературной премии «800 лет Великому князю Александру Невскому» в номинациях «Поэзия» и «Проза». Номинант литературной премии им. Сергея Есенина «Русь моя» (2020–2023) и литпремии «Наследие» (2022–2023).
Постановлениями президиума Российского союза писателей (РСП) неоднократно был награждён медалями «Сергей Есенин – 125 лет», «Святая Русь», «Просветители Кирилл и Мефодий», звездой «Наследие» I и II степеней. В 2021 г. ИСП был награждён орденом Святой Анны и отмечен благодарственным письмом депутата Госдумы VII созыва Р. К. Хуснулиным. В 2022 г. Международной академией наук и искусств был награждён дипломом им. Альфреда Нобеля.
Член РСП и ИСП.
Судьбы пути, или Ваш выбор
Четыре камня, на которых, спотыкаясь,
все смертные мужи в кровь разбивали лбы свои:
извечная погоня за деньгами лёгкими, тщеславие без меры
и предела,
страсть к винопитию да падкость на соблазны женщин
льстивых,
умеющих с улыбкой яд преподнести…
Три самоцвета, об которые ломали ноги женщины себе:
безумная любовь к деньгам, желанье управлять мужами
и зависть, пожирающая душу без остатка…
Вот валуны, на коих, оступаясь, себя губили гордые
правители Земли:
желанье править миром безраздельно, пренебрежение
к народу своему,
слепая вера в неизменчивость судьбы и дружбы верной
неподкупность…
Здесь вам кресты земные всех мужей учёных,
тяжёлые, как горб судьбы загадочной и властной:
ум от рожденья, голодающий по знаньям,
талант, ниспосланный как дар, обуза или плаха,
да труд безропотный, безмерный и напрасный часто…
И наконец колонны, на которых возвышались
и возвышаться будут все мудрецы из века в век:
холодный ум, духовная терпимость и терпенье,
величье духа да умеренность во всём,
лишь потакающая жажде знаний неуёмной…
За вами выбор прост и сложен – каким путём пойти!..
А может, вовсе постоять на месте,
коль непонятно двигаться куда, зачем и с кем,
читатель мой достопочтимый?!
07.09.2020 г.
Сергею Есенину
Под Рязанью,
В селе соловьином,
Где разлита в тиши благодать,
На ромашковом ложе,
Средь озёр васильковых
Жизнь дала тебе Родина-мать…
А взрастило, любя,
Солнце доброе,
Одарив красотой русских слов,
Чтобы славил Россию святую
Самотканностью грустных стихов…
Чтоб плетением сочных метафор
Разукрасил бы ивушкам стан,
Нарядив их в шелка из туманов
И из ранних цветов сарафан…
Чтобы дети всегда хороводились
На просторах огромной страны,
Чтоб дубы целовались с берёзами
И поэты рождались Есенины!..
Эпиграмма поэтессе нового века
Чувственно, восторженно, жеманно,
Колкости вонзая между строк,
Нам кокетливо
Преподносила Жанна
По теории стихосложения урок!..
Девочка из века двадцать первого
Наших строф громила эпатажность,
Улыбаясь беспощадно-нервно,
Придавая мыслям своим важность!..
Поэтесса века дилетантов,
Разбирая словосочетанья,
С наших плеч
Срывала аксельбанты
И под нос бубнила причитанья…
А затем стихи свои читала
Нараспев,
Без рифмы и без смысла…
Так талантливо
При этом завывала,
Что у всех нас
Челюсти отвисли!
Русские слова
Т. И. Плак посвящается
Младенчества нас умиляет чистота,
Гармония природы восхищает,
Пленяет совершенства красота,
Лишь слог высокий душу окрыляет!..
В словах сакральность,
Жизни соль
И мысли предков озарённых,
В них честь, достоинство, любовь
И код славян непокорённых!..
В словах надежда,
Счастья миг,
И неподкупность в них,
И страсть,
И стон немых,
И крик глухих,
И с Разумом Вселенским связь!
Михаилу Лермонтову
Судьбою не обласканный поэт,
Романтик пылкий, гений утончённый,
Мятежный фаталист и сердцеед,
На одиночество толпою обречённый…
Ранимый мистик лейб-гусарского полка,
Заядлый дуэлянт, цинично-гордый,
С душой младенца, храбростью волка,
До славы не доживший всенародной…
Мишель Лермонт,
Скажи, как выжить нам
В эпоху лжепоэтов, лжеискусства,
Когда словесность превращается в бедлам,
А фальшь и деньги подменяют чувства?!
Мой бывший друг
Мой бывший друг, не обольщайся властью,
деньгами, славой, негой бытия!
Вся мишура – лишь испытанья страстью,
всего лишь участь горькая твоя!..
Стоят за властью искушения и лесть,
за славой – зло, завистники, интриги…
Не растеряй достоинство и честь!
Не встань на путь иуды и расстриги!..
Ах, Пушкин! Пушкин!
Из раза в раз
у Пушкина в стихах
я нахожу изысканную лёгкость!..
В его поэзии величие, размах
и ярких чувств высокая духовность!..
Его эпитеты, метафоры, сравненья
то в ямбах,
то в хореях оживают…
А сколько мудрости, достоинства, добра
поэмы между строк своих вмещают!
Какие таинства под сенью его сказок!..
Какое поклоненье осени печальной!..
И вовсе не скандальны строк его проказы,
в которых страсть
он обнаруживал случайно…
Подлость, лицемерие, враньё
Я ненавидел лицемерие и фальшь!
Слащавость презирал я и бездушье!
Всю жизнь себя искал,
а находил кураж,
когда врагов спасал из благодушья!
Когда ходил по жизни напролом,
когда, измены и предательства прощая,
все стены пробивал холодным лбом,
физическую боль превозмогая!..
Когда ехидному злорадству вопреки
я к цели шёл, в себе не сомневаясь!
Когда друзья не протянули мне руки!
Когда в глаза жены
смотреть они боялись!..
Я ненавижу подлость, гнусное враньё!
Снобизм я презираю и духовное тщедушье!
Господь всесильный, покарай меня за всё,
но только пощади
друзей былых за малодушье!..
Цени людей
Цени людей, умеющих прощать!
Прощай людей, умеющих ценить!
Ниспослана им Божья благодать –
жить с честью,
ближнего любить!..
Цени людей, умеющих давать –
без жадности,
злорадства и насмешек!
Они умеют плечи подставлять,
согреть умеют,
при нужде утешат!..
Цени людей, умеющих молчать!
Слова они не раздают напрасно…
Ты будешь мудрость слов их
вспоминать –
слова весомы их,
а потому прекрасны!..
Спешите жить
Спешите жить, но не гоните время…
Учитесь каяться и вовремя прощать…
Мертва душа, пока в ней мудрость дремлет,
когда родителей мы не хотим понять…
Старайтесь дать, просить не торопитесь –
не обольщайтесь щедростью людей…
Льстецов и доброхотов сторонитесь,
а честь не ставьте выше совести своей!
Беспредел
По интернету фотографии блуждают,
все паспортные данные –
его, твои, мои…
Нас кто-то с днём рожденья поздравляет,
а кто-то смачно объясняется в любви…
Зашёл на сайт – услуги предлагают тут же…
Вздохнул не так – уже звонит медцентр,
где вам предскажут всё
оракула не хуже,
но только
нужный подпишите документ,
в котором
под залог квартиры вашей
подсунут вам кредиты и проценты,
такие,
что придётся есть вам дальше
собачьи и кошачьи экскременты!..
Вы броситесь за помощью к юристам,
чтоб правду-матку отстоять в суде,
а попадёте вы, друзья,
к статистам,
которые нас ждут давным-давно везде!..
Они – мошенники,
которым нет и пробы!
Вас «разведут» и «кинут», не моргнув!..
Для них мы просто «лохи», нищеброды…
И вы от горя броситесь в загул!..
Очухавшись,
пойдёте вы в полицию,
которая нас «бережёт» и дни, и ночи,
но там вам прочитают нанолекцию,
что перспектив у вас,
увы, не очень…
К «браткам» припрётесь вы,
чтоб деньги выбить…
Они возьмут процентов пятьдесят.
Предложат вам
на долю вашу выпить,
все «бабки» заберут,
а вас пошлют гулять…
Возьмёте вы себе кредит
под совесть,
«Калаш» прикупите на рынке втихаря,
а расстреляв мерзоту, честь утешив,
навеки загремите в лагеря!..
______
Мораль сей басни, господа, проста –
коль покровители у вас не очень грозные,
допрежь подумайте,
не задирав хвоста,
чтобы судьба вас не стегала розгами!..
Поэту-шестидесятнику Е. Евтушенко
Ты остался единственным,
гений Евгений –
рифмы раб, века лоб и трибун поколений!
Панибратская ГЭС отпустила тебя,
наш великий Поэт,
на бродвейский Манхэттен,
чтоб сибирскому парню
из таёжной зимы
в авторучку лизались Оклахомы студенты…
Столп двадцатого века, гражданин-камертон,
ты берёз наших шёпот и церквей перезвон!
Подарил ты народам грусть кедровых лесов,
всех вуалью накрыв из божественных слов…
Ты – поэзии русской проводник и творец!
Ты – Пегаса наездник и эпохи венец!
Иллюзия времени
Несётся время, ускользая, –
то суета, то беготня…
Иллюзию его не сознавая,
не в силах мы понять себя!..
Не знаем, как остановиться,
как вспять секунды повернуть,
как в домыслах чужих
не заблудиться
и как себя не обмануть…
Как путь найдя,
нам Богом данный,
сломать все рамки бытия
и, залечив сознанья раны,
беречь не время, а себя!
Мудрость лет
Старость не в количестве морщин,
Не в походке нашей, не в осанке…
Старость – это следствие причин,
Грешной жизни горькая изнанка…
Возраст всегда видится в глазах,
А поступки отражают мудрость;
Только одолевший смерти страх
В мире ощущает свою нужность…
Баллада о женской любви
По морозцу, по пороше приезжай ко мне, хороший!
Да на тройке, да на сивых,
с бубенцами приезжай!
Справим свадебку с тобою, стану верной я женою,
и умчимся безоглядно мы с тобой в блаженный рай…
Там на свадебных полатях ты запутаешься в платьях
и, как зверь, рыча, ворвёшься в плоть горячую мою…
Ночь мы будет наслаждаться да друг с другом миловаться,
и как раз к Покрову ровно
я сыночка подарю!..
А захочешь, то дочурку – раскудряву белокурку –
хоть в подоле, не стесняясь,
тебе, милый, принесу!..
Быть всегда хочу с тобою – стать желаю я женою,
а иначе рано утром изведу себя в лесу!..
Бог увидел, Бог услышал –
по морозцу, по пороше зазвенели колокольцы,
и примчался наш пригожий!..
Со сватами, да с друзьями, да с хвалебными речами!..
Руку стал просить, краснея, и, комкая свой картуз,
ждал дрожа благословенья,
а отец принёс арбуз!..
_________
И умчался сокол гордый от позора с глаз долой!..
А спустя три дня сын прачки бился оземь головой,
и, хрипя в могильный холмик, горемыка слёзы лил,
потому что красотою дочь дворянскую сгубил!..
В России ничего веками не меняется
В России ничего веками не меняется:
всё те же дураки, дороги, господа;
всё так же казнокрады
в роскоши купаются,
лишь грязным воздух стал да мёртвая еда,
лишь плесневеет хлеб, мякиною набитый,
да тухнет молоко из сои, трансжиров и ГМО;
всё так же спутники выводим на орбиты;
всё тот же Запад топчет нас в дерьмо!..
В стране великой ничего-то не меняется,
вот только малые пустеют города
да люди в Замосковии спиваются,
где без рабочих мест разруха и беда!..
Когда же наконец очнутся власть и церковь –
напомнят олигархам, что где-то есть народ,
что справедливость на Руси
была и будет меркой
того, кто праведно,
а кто неправедно живёт!..
В огне Донбасс
Там, на Донбассе, перестрелка,
а где-то праздник, веселуха!..
Вновь совершает кто-то сделку,
а торжествует смерть-старуха!..
Кому-то боль и похоронка,
кому кешбэк, фуршет, навар!..
Кому-то гул снарядов громкий,
кому ночной кабак, пивбар!..
Вновь по центральному каналу
на всю страну нам шпарят шоу,
а где-то гибнет стар и малый –
их жизнь не водевиль дешёвый!
Не спит Луганск, в огне Донбасс,
Земля дрожит, Земля рыдает,
ведь рёв фугасов, а не джаз
из жерла дьявол извлекает!
Осенняя грусть
Средь берёз белокурых
На тропе златолистой
Прыгнул мне на плечо
Лучик солнца искристый.
Нежно в ухо ласкаясь,
Он шепнул вдруг устало:
– Вот и лето прошло,
Вот и осень настала!
И душа, встрепенувшись,
Отозвалась тревогой –
Моросистая слякоть
Вот уже у порога,
Серо-грустная мгла
И беззвёздные ночи…
А отрада одна лишь,
Что день станет короче…
Я готов улететь
Я готов улететь в предрассветную даль,
разрывая пространство, восходы пронзая,
только крыльев не дал мне Создатель, а жаль,
что приходится где-то болтаться у края,
что не в силах я путы порвать на себе,
чтоб, сгорев до конца, растворясь без осадка,
вновь травинкою робкой взойти на Земле
без особых надежд и тщеславья остатков…
Мать-природа
Тишина! Туман клубится…
Шепчет что-то старый вяз…
У сосны в густых ресницах
Лучик солнечный завяз…
Лепестки блестят ромашек,
Суетится стрекоза,
По росе кузнечик скачет,
Улыбаясь мне в глаза…
Под цикадные аккорды
Улетает ввысь душа!..
Бросив взгляд на ясень гордый,
В пляс берёзонька пошла…
Дуб могучий наклонился,
Приобняв осины стан,
Шелестит ей, что влюбился,
Как столетний мальчуган…
Ах природа! Ах блаженство!
Рай Вселенский на Земле!
Где сыскать желанней место,
Чтоб так сердце грело мне?!
Малая родина
Я сижу на завалинке ветхой,
сиротливо заросшей избушки…
В одичалом саду стонут ветки
да деньки мне считает кукушка…
Сколько жить мне осталось вещает,
сколько лет,
сколько зим и восходов…
Птаха жалкая не понимает,
что лишь Бог отпускает нам годы!
Что, устав от ухабистой жизни,
я к своим возвратился истокам,
чтоб хмелея пить воздух отчизны,
а упившись,
валяться под стогом,
чтоб трещали кузнечики в уши,
тишину разрывая на клочья,
чтобы солнце согрело мне душу,
а луна целовала бы ночью…
Чтоб уснув,
всё забыть и забыться,
а к утру,
искупавшись в росе,
в предрассветных лучах раствориться,
уходя вдоль реки по косе…
Прозрение
Приходит ум, когда уж нет и сил любить, надеяться и верить!..
Понятным вдруг становится непонятое прежде,
что не готов понять был, не умел или не смел,
не ведая, быть может, что понимать,
а что ценить, беречь и ненавидеть следует!..
Теперь, на склоне лет своих,
в толпе людей – чужих мне, дорогих и близких –
уйти в себя спешу от одиночества,
забыться от тоски хочу, досадуя на самого себя всё чаще…
О Боже! Боже!
Как долго, непристойно долго, витал я в облаках когда-то!..
Недоступная
Подари мне минутку времени,
посмотри хоть украдкой в глаза,
приоткрой
в своё сердце двери мне –
быть такой недоступной нельзя…
Отряхни прочь сегодня заботу
с перетруженных плеч своих,
отложи на потом всё к чёрту,
ради Бога и всех святых.
Озари мне лицо, как солнце,
невзначай приоткрыв небеса,
прошепчи
что-нибудь у оконца,
чтобы в душу ворвалась весна.
Таинство творчества
Он зажигает душу – день погас!..
Ушли тревоги, суета, сомненья.
Минута наступает вдохновенья,
И ржёт уже под окнами Пегас…
Сошёл с небес анапест честный,
Хорей спешит под сени где-то…
Лишь дактиль пренебрёг поэтом,
Хотя о нём и отзывался лестно!..
Ещё перо скрипит, бумага стонет,
Ещё все образы не дышат, не живут,
А соловьи уже меж строк поют,
И сердце в упоенье сладком тонет!..
Не верю я
Не верю я, что занавес опущен!..
Не верю я, что мир сошёл с ума,
что людям страх калечит души,
что торжествует чёрная чума!..
Что пандемия – это в ад преддверье,
что прав мудрейший был Эйнштейн,
цивилизации не выразив доверия,
предвидя, что грядёт наш судный день!..
Неужто рабство цифровое наступает?!
Неужто время чипизации придёт?!
Неужто монстров женщины рожают?!
Неужто нас Любовь всех не спасёт?!
Не верю я, что занавес опущен!
Не верю я, что мир сошёл с ума,
что глобалистам будет лучше,
когда планета как тюрьма,
когда народы превратятся в стадо
безвольных призраков-рабов,
когда как наивысшая награда
изгоям будет секс, еда и кров!..
Мутируют желания вождей,
меняются имущих представленья,
но защитит Господь своих детей –
ведь люди его высшее творенье!
Виталий Ершов
Ершов Виталий Иванович – иркутянин, родился в 1946 г. в Республике Бурятия, в г. Бабушкине.
Стихи пишет со студенческих лет. Многие из них отличает высокий дух патриотизма, любовь к своей малой родине, близким, друзьям, родной окружающей природе, к России. Значительное место в них занимает и любовная лирика. Некоторые стихи написаны с тёплым, незлобным юмором и с лёгкой иронией. Также на его стихи создано более пятидесяти песен, которые исполняют профессиональные артисты в Иркутске и других городах.
Несколько лет назад обратился к прозе, пишет рассказы и мемуары.
Виталий Иванович является номинантом многих литературных конкурсов, проводимых Российским союзом писателей (РСП) и Интернациональным Союзом писателей (ИСП). В 2021 г. стал финалистом конкурса «Писатель года» (РСП).
Часть рассказов вошла в «Антологию русской прозы» (2019–2020), также часть стихов вошла в «Антологию русской поэзии» (2020, 2023) ООО «Издательство РСП».
Участник Московской международной книжной ярмарки (2023).
Мне снилась сказка
Приснилось мне, что я, как в сказке,
Шёл вдоль безлюдных берегов,
И будто были в жёлтой краске
И лес, и камни средь песков.
Стоял июль, палило солнце,
Весь мир был светом озарён.
Казалось, солнце мне смеётся,
Я был как в юности влюблён.
Узорами ложились тени
На жёлто-розовый песок,
И не было совсем сомнений,
Что это райский уголок.
Пьянящий воздух чуть с прохладой
Легко кружил вокруг меня.
Катились волны кавалькадой,
В лазури плыли облака.
Играл зеркальный отблеск моря,
Он серебром слепил глаза.
Смола на соснах, словно с горя,
Стеклом расплавленным текла.
В тумане снилась даль морская,
Манили горные края.
Мне снилась сказка голубая,
Мне снилась молодость моя!
Молодые годы пролетели
Молодые годы пролетели,
Словно журавлиный в небе клин.
На прощанье песню мне пропели,
Растворились будто белый дым.
Но об этом мне жалеть не стоит,
Что прошло уж больше не вернуть.
Жду, когда, ох, душу успокоит
Тихая, задумчивая грусть.
Никуда от прошлого не деться,
Крепко нас связало по рукам.
Память моя, раненая птица,
Не даёт уснуть мне по ночам,
Горизонт мой всё темней и ближе,
Рвутся дни, как струны бытия.
Розовый закат горит всё тише,
Догорю свечою с ним и я.
Никуда спешить уже не нужно,
Не тревожит сердце милый свет.
Мир моих желаний резко сужен,
И смотреть вперёд мне смысла нет.
Не кляну года свои напрасно,
Бремя их меня не тяготит.
В этом мире богу всё подвластно,
Только он мне срок определит.
Прощай
Не нужно слов, прохладной укоризны,
Не суждено тебе меня любить.
Мир грёз, надежд в твоей беспечной жизни
Я бессердечно не хочу разбить.
Зачем тебе, не знающей лишений,
Со мной об руку вместе вдаль идти?
Скажу тебе без тягостных раздумий,
Что мне уже с тобой не по пути.
Ты не смотри с глубокой укоризной,
Ведь всё сама со временем поймёшь.
Былые дни сплошного романтизма
Уж никогда, поверь, ты не вернёшь.
Со мной страдать ты будешь, я-то знаю,
Тоску свою не сможешь усмирить.
Упрёком мне ответишь и печалью,
Себя тогда я не смогу простить.
Не надо слёз, холодной укоризны.
Признаюсь я, и выслушай без слов:
В груди моей немного оптимизма,
Но сердце греет мне твоя любовь.
Быть может, кто бездушию научит,
Так, чтоб забыть, не вспоминать тебя,
И даже то, что радует и мучит.
Но, я прошу, ты не суди меня.
Млечный Путь
Спустилась ночь в своём величье строгом
И всё накрыла тёмной пеленой,
А Млечный Путь мерцающим потоком
Светился в небе светлой полосой.
И был он чист, загадочно далёкий,
И пропадал за силуэтом гор
На серовато-сумрачном востоке,
Там, где царит таинственный простор.
Морскую даль скрывала ночь слепая,
Лучи комет касались моря дна.
Я шёл один, на Млечный Путь взирая,
И был осыпан звёздами сполна.
Перстень
Увидел перстень я случайно,
Детали помню до сих пор.
И билось сердце учащённо,
Когда разглядывал в упор.
На алом бархате с подсветкой
Играл загадочным огнём.
Я красотой такою редкой
Был очень сильно восхищён!
В нём были камни непростые
И поражали чистотой;
Рубины алой кровью стыли,
С ума сводили всех игрой.
А бриллианты голубые
Сверкали, но без теплоты,
И будто слёзы ледяные
Застыли как у сироты.
Они рубины обнимали,
Сливалось всё в священный крест,
И даже мелкие детали
Мерцали ярко – солнца блеск!
Все камни перстня дьявол жёлтый
В когтях уверенно держал,
Казалось – вот он с думой чёрной
Готов был с ними убежать.
Смотрел я долго, ум терзало:
«Да! Были раньше мастера!..
А кто носил и что с ним стало?
Как божий дар попал сюда?!
И сколько тайн, лихих историй
Скрываешь ты в своей судьбе?
Принёс ты радость или горе
Тем, кто держал тебя в руке?»
Источник вдохновения
Я неудачи в своей жизни
Стараюсь стойко пережить.
Но и дарила жизнь «сюрпризы»,
Порой не мог предположить.
Тогда казалась жизнь суровой,
Молился Богу: «Дай мне сил…»
Но никогда судьбы я новой,
Скажу вам честно, не просил.
Занятий много внеурочных
Судьба давала – будь здоров.
И для меня она – источник
Ночей бессонных и стихов.
Тем, кто родину не любит
Они над родиной смеются
И прошлое совсем не чтят,
Перед Европой льстиво гнутся,
В лицо бессовестно хамят.
Так может только сын нахальный
Горе матери желать,
Утомлённой и печальной,
За всех готовой жизнь отдать.
С душою, полной состраданья,
Через века свой путь прошла
И, несмотря на все страданья,
Честь и славу сберегла!
А я порою грусти полон,
Но эта грусть совсем легка.
Мне не нужны Париж и Лондон,
Я не уеду никуда.
Слежу, как золотом пестреют
Луга – волшебные цвета!
И радуюсь, когда встречают
Мои собачки у крыльца.
И для меня места родные
Вдвойне понятней и милей.
Мне здесь приходит вдохновенье.
Люблю свой край – ну хоть убей!
2023–2024 гг.
Зимний вечер
В доме грусть немая, долгий вечер зимний.
Сел ты у камина, смотришь на огонь,
Вспоминаешь тихо, строчками сухими
Годы молодые, песни под гармонь.
Пролетели быстро дни те золотые.
Кто же их развеял по цветным лугам?
Не вернуться больше им уже с заката,
Нет пути-дороги к улетевшим дням.
За окном туман, холодный, тёмно-синий,
Он напоминает скрытую печаль.
Кажется весь мир мне снежною пустыней,
А за нею – только сумрачная даль.
В доме грусть немая, долгий зимний вечер.
Не грусти, мой милый, ты не одинок,
А расправь-ка лучше старческие плечи.
Рано нам с тобою подводить итог.
Май 2023 г.
Не страшна метелица
Помню, было разгулялась
Непогода за окном,
То плясала, то смеялась,
То швыряла снежный ком.
Без ума волчком крутилась,
Мчалась бешено в разнос,
Напугать меня пыталась,
Только ей не удалось!
Припев:
Ах, метель-метелица,
Замела пути,
Молодцу к красавице
Не даёшь пройти.
Что ж ты так взъерошена?
Я прошу тебя,
Лучше по-хорошему
Проводи меня!
Шёл на встречу к своей милой,
Было жарко и легко.
Я с любовью шестикрылой
Не боялся ничего!
Вспоминаю, как встречала,
Прижимала, ох, к груди,
Белой ручкой обнимала.
Целовались до зари!
Припев.
Вам секрет сейчас открою:
Был тогда я молодой,
А красавица, не скрою,
Стала мне она женой!
Ну и пусть уходят годы,
Не забуду никогда
Ту дорогу в непогоду,
Хоть и были холода!
Припев.
Январь 2024 г.
Андрей Канавщиков
Родился 5 июля 1968 г. Журналист по образованию. Заместитель председателя правления Псковского РО СП России. Председатель творческой группы «Рубеж». Заслуженный работник СМИ Псковской области. Автор предисловия к тому III проекта «Солдаты Победы», член редакционно-издательского совета «Великолукской книги».
Публиковался в изданиях: «Литературная газета», «Литературная Россия», «Смена», «Север», «Аврора», «Дон» и др. Автор сорока семи книг.
Лауреат литпремий: «Сталинград», «Чернобыльская звезда», им. М. Н. Алексеева, им. А. К. Толстого, им. С. А. Есенина «О Русь, взмахни крылами!» и др. Обладатель Гран-при фестиваля поэзии «Форпост». Четырежды лауреат премии администрации Псковской области.
Член-корреспондент Петровской академии наук и искусств. Входил в состав делегации Псковской области по получению грамоты «Города воинской славы» для Великих Лук. Член общественных советов при ОМВД России и по вопросам историко-культурного наследия при комитете культуры администрации г. Великие Луки.
Когда подвиг и есть судьба
Работа над этой книгой продолжалась более сорока лет с незначительными перерывами. Я точно знаю, когда Матросов вошёл в мою жизнь, чтобы остаться там прочно и на правах родного человека.
Меня, как школьного активиста, отправили в 1983 году по обмену опытом в музей ПТУ № 8 им. А. М. Матросова. Про него я, конечно, знал: дома читал книгу П. Журбы «Александр Матросов», отец на День Победы обязательно водил меня к памятнику Матросову.
Но тогда, в музейной тишине, пришло новое знание. Я вдруг как-то живо понял, что Саша Матросов – это не памятник и не лицо из книжки, а вполне живой человек, который погиб ради своих товарищей, отдав во имя них всё, что имел.
Я увидел этого парня, невысокого, коренастого, очень открытого, общительного, честного, и вдруг понял, что с ним хорошо и надёжно. Я увидел вдруг живого Матросова, понятного и близкого.
Потом иногда я сам приходил к его памятнику и не скажу, чтобы с ним разговаривал, но общался – это точно. Однажды даже сон приснился, что через некое поле можно пройти, только миновав амбразуру огневой точки. И якобы через это поле все только таким образом и проходят.
А пули свистят очень даже отчётливо. Страха нет, но как-то непонятно это и странно. Рядом стоит Матросов в рубашке с расстёгнутым воротом, как на снимке из уголовного дела, а на ногах у него – кирзовые сапоги, как отец на дежурстве в пожарной части ходил.
Я спрашиваю:
– А пулемёт стреляет по-настоящему?
Матросов отвечает:
– По-настоящему. Иначе зачем?
– Но ведь так убьют?
– И это всё, чего ты боишься? – улыбается Матросов.
До сих пор до конца не понимаю тот сон. Хотя это тёплое дыхание стали у лица иногда вспоминаю. Помню отчётливо и то ощущение открытого пространства, и ту внутреннюю уверенность, что иной дороги нет и нужно идти только так.
Книжку Журбы «Александр Матросов» я часто перечитывал. Моей настольной была та, квадратной формы, в коленкоровом переплёте. Матросова я считал если не членом семьи, то близким человеком как минимум.
Переворот сознания наступил в 2000-х. Набирала силу версия Насырова, что Матросов никакой не Матросов, а башкирский татарин Мухамедьянов. И тут ещё в газету, где я работал, периодически стал заходить полковник О. Ф. Бондаренко. Олег Фёдорович искал в архивах материалы по своему отцу Снитину, а попутно выписывал в ЦАМО сведения о Матросове.
Не знаю, кому как, но те разговоры с О. Ф. Бондаренко-Снитиным можно сравнить с эффектом бульдозера. Он перепахал меня.
Особенно удивило то, что Днепропетровск, оказывается, вовсе не гордился своей ролью родины Матросова. И всё напоминало какую-то дешёвую оперетку.
Олег Фёдорович не просто цитировал известный ответ директора музея Матросова из Днепропетровска В. Петрищевой от 16.08.1976 г. за № 114: «Первичными документами, подтверждающими, что Днепропетровск – родина Александра Матросова, наш музей не располагает». Нет, он предпринял и продолжение, буквально камня на камне не оставляя от моей веры в Журбу и его книгу. Вот его история, рассказанная в журнале «Ватандаш»:
«Для того чтобы лично убедиться в том, что город Днепропетровск является (или нет) малой родиной героя, я сперва связался с директором музея, написав письмо, в котором задал несколько вопросов, касающихся самого героя, а также его родственников.
Через пару месяцев пришёл ответ в форме личного письма за подписью Ж. В. Исаковой.
“Уважаемый Олег Фёдорович!
В ответ на Вашу просьбу отвечаю, что:
1. Действительно, Саша родился в Днепропетровске 05.02.1924 г. Так было записано в анкете, на которую он отвечал, когда был маленьким мальчиком (5–6 лет). Анкета эта, очевидно, в архиве. В каком, не знаю. Возможно, в Ивановском детском доме, городе Подольске (военный архив), в городе Москве (бывший музей Сов. Армии).
В своё время мы занимались поиском его родителей, родственников. Письма были направлены во все загсы г. Днепропетровска, где бы могло состояться бракосочетание его родителей. Пришёл ответ, что в загсах нет таких записей. Соответственно, родственников абсолютно никаких нет. Если бы были, то они бы пришли в музей обязательно. Из г. Уфы раньше часто писали, что он наш, что его мама живёт в г. Уфе и т. п. Но документально никто не мог подтвердить. В книге Легостаева «Бросок в бессмертие» подробно описано, кто такой Саша. Автор работал в архивах, собирал по крупицам материал. Очевидно, всё уже изучено, но отдельные моменты его жизни, конечно, остаются неизвестными. Нас это тоже интересовало, интересует и сейчас. Мы чтим память своего земляка (отмечаем его дни рождения, 60-летие, 60-летие подвига), проводим встречи в музее, беседы, экскурсии, т. к. сегодня дети не знают, кто такой Саша Матросов, а нас это волнует. Поэтому стараемся воспитывать детей на патриотизме наших героев.
Я ответила на все ваши вопросы без подтверждения документально (т. к. их нет). Как ответила Вам Петрищева, я не знаю, поэтому, извините, если что не так.
Извините ещё раз. Хотелось Вам помочь. Когда будете в Днепропетровске, приходите.
С уважением к Вам Ж. В. Исакова”.
После этого я позвонил в Днепропетровск по указанному в письме телефону. Жанна Викторовна Исакова, представившись директором музея, подтвердила, что письмо через мою тётю она, действительно, мне передала. Что официальных бланков в музее нет, нет ни печати, ни углового штампа, т. к. музей теперь находится под юрисдикцией частной организации. Я сообщил ей, что в июле, возможно, приеду, попутно навещу своих родных, проживающих в городе.
В середине июля я поехал в Днепропетровск, предусмотрительно взяв письмо Великолукского архива с просьбой оказать мне помощь в сборе материалов об А. Матросове. Бывший музей – это солидное двухэтажное здание, построенное так же, как и наш музей, в начале 70-х. Сейчас представляет собой пристанище различных коммерческих структур, торгующих чем попало. На дверях табличка. У здания памятник. Музей оказался закрытым. Директор отдыхает в Крыму, но в записке (я узнал почерк), оставленной для меня, написано: “Если приедут из Великих Лук, передайте, что другого ответа, кроме как у Петрищевой, я дать не могу, т. к. документов нет”.
Дежурная, очевидно, с устного разрешения заведующей, провела меня на второй этаж в собственно музей, представляющий из себя небольшие три комнаты со стендами, на которых помещены материалы о комсомольцах-героях Днепропетровской области, в том числе стенд размером примерно 1,2?2 метра с немногочисленными материалами об А. Матросове, общеизвестными в советское время. В центре книги – И. Легостаева и М. Шкадаревича (так в оригинале – А. К.). Как видно из письма Ж. В. Исаковой, эти книги и явились основным источником информации о Герое Советского Союза А. Матросове. Никаких документов или фотографий знакомых, родственников!»
В личной беседе Олег Фёдорович рассказывал всё это на порядок сочнее и изобразительнее. Было реально стыдно и больно узнавать, что Журба – это просто банальный сказочник и всё им написанное – лишь плод писательской фантазии.
Мираж рассеивался. Иллюзия уходила. Реально присутствовало ощущение, как на «бабочку поэтиного сердца» Матросова громоздятся многочисленные зеваки «грязные, в калошах и без калош», по словам Маяковского.
Потом исследователь знакомил меня со своей перепиской с башкирскими авторами. Вплоть до темы возможного перезахоронения праха Матросова в Уфе!
Переговоры об этом начались летом 1999 года. Общественности Великих Лук даже специальный митинг тогда пришлось проводить.
В итоге заместитель главы администрации г. Уфы В. Л. Кашулинский писал О. Ф. Бондаренко-Снитину 23 ноября 2001 года: «…есть ли смысл продолжать разговор о перезахоронении? Я понимаю, что г. В. Луки без памятника, могилы уже и существовать не может. И вряд ли сохранится музей А. Матросова. Кстати, функционирует ли он?»
Впрочем, в письме от 3 января 2002 года, кажется, тема перезахоронения окончательно уходит: «…часто бывал в г. В Луки, у меня в одно время созрела мысль о перезахоронении. Администрация г. В. Луки ответила отказом. На этом всё».
«Всё» – это что касается перезахоронения праха Матросова. Но тогда же неожиданно я тоже стал писать о своём детском герое. Мне казалось раньше, что «все всё знают», что «всё известно», но вдруг выяснилось: то, что для меня лично было святым, для других было лишь сытной кормушкой, непыльным местом работы, приятным досугом, гонорарной ведомостью.
Даже встать вровень с такими матросовскими исследователями как Шкадаревич, Легостаев, Насыров казалось наглостью. Однако пришлось…
Н. А. Дубовик понимает меня: «…тоже, как и все послевоенные советские дети восхищалась и поверила очерку Журбы. И, конечно, не могла предположить, что когда-то мне придётся это оспаривать, прежде всего, в себе, и тем более перед людьми. Ведь только по окончании работы вырисовалась ясная и правдивая картинка… Нет, я не тяну одеяло на “свой” регион, а потому что это правда».
Звонок мне из Москвы в декабре 2011 года от Издательского дома «Достоинство» стал неожиданностью.
– Нужна книга о Матросове.
– Когда именно нужна?
– Нужна вчера.
Тогда я стал осознанно и целенаправленно перебирать личный архив. Что-то ложилось на бумагу, ещё больше оставалось на уровне размышлений.
Переваривал мучительно ложь Журбы, как говорилось в сталинское время, очковтирательство. Было жутко от того, что спор в принципе непродуктивен для исследовательской работы.
Нужно спорить, но как спорить?! Давно нет в живых очевидцев короткой жизни Александра Матросова, истлели, если и были, печатные источники…
Говорили на эту тему с Н. А. Дубовик. Она соглашается: «Вот поэтому Вы правы, что каждое слово должно быть выверено, чтобы ни у каких последующих проходимцев даже мысли не возникло что-либо оспаривать в Вашей работе. Ведь Вы сами пишете, что малейшее сомнение ведёт к отторжению всего целого. А дети, подростки и в целом молодёжь даже и разбираться не будут в той массе материала, выпущенного на свет Божий… Я не один раз слышала: “А Матросов-то никакой не герой, рыльце-то в пушку, сидел за кражу, а сделали героем”. Господи, как всё это сложно…»
Нужно спорить. Но каждое слово теперь, после доказанной лжи, воспринимается уже иначе. На веру ничего не то что не воспринимается, даже разумные аргументы хочется перепроверять и перепроверять, сомневаясь изначально.
Когда Н. А. Шкарлат узнал, что я ставлю под сомнение дату 27 февраля 1943 года, он почти возмутился: «Честно говоря, я не мог даже подумать, что Вы меня можете удивить. Я насчёт даты гибели Александра. Я же Вам писал, что хорошо разбираюсь в тактической обстановке, меня этому учили, да и я сам учил, и не один год. Я Вам писал, что перед тем как написать о ходе боевых действий 91 осбр, я по дням составил на реальной карте обр. 1941 г. порядок действий батальонов бригады в эти дни: с 24.02 по 03.03.1943 г. Я мысленно вместе со 2-м ОСБ прошёл этот путь. И не только потому, что умею читать топографическую и рабочую карту и вижу многое на ней, что остальным кажется непонятным или мелочью, но и потому, что сам рядовым служил в пехоте, а потом командовал развёрнутыми стрелковыми подразделениями в различной обстановке, в том числе и зимой, и на незнакомой местности. И абсолютно убеждён, что другого мнения быть не может – Александр Матросов погиб 27 февраля 1943 г.».
Хотя чего возмущаться-то? Если есть хоть малейшие сомнения, они должны быть многократно проверены и сняты не эмоциями, не нашей верой во что-то, а именно стопроцентным знанием. Если не сто процентов – значит, отпадает, значит, нужно работать ещё.
Александр Матросов – это не просто имя. Это – легенда, это русская ментальная матрица. По Матросову мы продолжаем сверять наши поступки и мысли до сих пор. Говорить о Матросове то, что не является стопроцентным, – значит унижать и обижать его. Тем более – после 2000-х годов и того переосмыслительского безумия, в которое я невольно оказался включён газетными буднями и общением вначале с О. Ф. Бондаренко-Снитиным, а затем и с другими исследователями короткой жизни, но большой судьбы А. М. Матросова.
Поэтому и данная работа получилась именно такой, какая она есть. Я старался быть честным с собой и читателями и сказал только то, что думаю, утверждая только то, в чём уверен. А если захотите что-то поправить, то прошу: не торопитесь, поскольку ставка гораздо выше, чем вам кажется.
Унизим Матросова сейчас верхоглядством и поспешностью – однажды и России не станет…
Говоря об исследователях матросовской тематики, безусловно, следует выделить ульяновского учителя П. К. Ковальчука. Н. А. Дубовик называет Петра Кондратьевича «единственным исследователем, перед которым закрывали одни двери, он стучался в другие с одной лишь целью – узнать правду».
Впрочем, Нина Александровна и сама такая. Но если не помнить про П. К. Ковальчука, то не до конца будет понятна и та принципиальность, с которой работает Н. А. Дубовик, не будет понятно, на кого она опирается и с кого берёт пример.
Её историю погружения в тему следует привести полностью. Многое раскроется, таким образом, с совершенно неожиданной и часто неожидаемой стороны:
«Январский вечерний звонок 2015 года не показался мне почему-то неожиданным.
– Добрый вечер, Нина Александровна, не смогли бы мы с вами встретиться? Я имею много материалов о Саше Матросове. Может, посмотрите и заинтересуетесь?
В спокойном голосе я услышала любовь к Саше и беспокойство за судьбу документов. Отказать не смогла.
Но сразу спросила:
– А как вы на меня вышли?
– Совершенно случайно. Я лежал в госпитале. А там есть музей и замечательный, активный музейный работник Екатерина Александровна Вайчулис.
Она пришла к нам в палату и вручила мне вашу книгу, прибавив:
– Вы ведь интересуетесь Александром Матросовым? Рассказывали, что у вас скопилось много материалов о нём. А здесь есть статья о Саше. Созвонитесь с автором, может быть, она поможет вам написать книгу! – И дала мне ваш телефон.
Через пару дней я отправилась к нему. Дверь открыл бодрый, среднего роста, плотный мужчина в домашней одежде – Виктор Васильевич Емельянов. Кивнул:
– Проходите!
Я уже знала из телефонного разговора, что он кадровый военный, ветеран, участник Великой Отечественной войны.
К моему приходу он разложил на столе папки с перепиской, фотографии и книги о Саше Матросове. Первая моя мысль: как я со всем этим справлюсь?
– А кем собраны все эти материалы?
– Здесь моих немало, а большая часть принадлежит Петру Кондратьевичу Ковальчуку, ульяновскому краеведу, члену Союза журналистов СССР.
И он начал о нём рассказывать. Учился в педвузе Харькова, распределили на Дальний Восток. С 1952 года на девять лет стал директором школы в Новой Малыкле. И там впервые услышал, что Саша Матросов родился именно в этих местах. Он заинтересовался героем и нашёл книгу о нём под авторством П. Журбы, к тому времени единственную. Автор утверждал, что Матросов родился в Екатеринославе-Днепропетровске. И директор понял, что добраться до правды будет делом непростым. Но тема его заинтересовала, и поэтому, когда его перевели в книжное издательство Ульяновска, он периодически приезжал в Ивановский детский дом, где воспитывался Матросов, и беседовал со всеми, кто знал Сашу. Все – и работники, и воспитатели, и воспитанники-друзья – живо откликались на просьбу поделиться воспоминаниями. Папки пополнялись.
Поиск продолжался и за пределами детдома.
Он нашёл адрес и переписывался с секретарём комсомольской организации 2-го батальона 91-й стрелковой бригады Тимофеем Андреевичем Татарниковым, на глазах которого погиб Саша.
Тяжело вспоминать об этом даже сейчас. И комсорг пишет: “Для чего Вы обращаетесь ко мне? Ради того, чтобы разбередить раны?!” Но в одном из четырёх писем сообщает, что геройскую гибель кроме него видели Коренский, Керим Валитов, Шиняев, Григорий Сергеевич Артюхов, Иван Григорьевич Ноздрачёв и ещё два-три человека.
Однако ни в одном письме Тимофей Андреевич не пишет, что запись на комсомольском билете сделана им. Кроме того, комсорг помог найти парторга Тихона Ивановича Коренского, выслав его адрес и газетную статью о Саше. Тот откликнулся на письмо Петра Кондратьевича, прислав ему двадцать шесть страниц драгоценного текста. “Только хвастать нечем! Этого текста у меня нет!” – Виктор Васильевич разводит руками. И, чтобы понять, что случилось, мой рассказ временно уйдёт в сторону и появится несколько новых действующих лиц».
Андрей Иванович Царёв – редактор того же книжного издательства, с которым работал Пётр Кондратьевич. Ко времени знакомства тот имел несколько своих изданных книг. Подружились, делились мыслями и достижениями. Царёв познакомился с материалами о Саше.
Второе новое лицо – Иван Иосифович Шкадаревич, москвич, кандидат исторических наук, член Союза писателей. Во время войны он – военный корреспондент. Сразу после боя первым написал о подвиге Александра Матросова статьи: «Ценой жизни» в газету «За Родину» и «Вперёд за Родину». После этого он почему-то считал себя монополистом на тему о Матросове. Готовя в 1967 году книгу к печати, он обратился в Ульяновский обком КПСС, где просил проверить корни рождения Саши в селе Александровка Мелекесского и в селе Александровка Новомалыклинского районов, где никогда не жили Матросовы. Получив официальный отрицательный ответ, он с лёгким сердцем оставил Днепропетровск в книге «Бессмертный подвиг Матросова», вышедшей в 1967 году.
А Пётр Кондратьевич уже давно интересовался местом рождения Саши. Для этого он в 1962 году три недели работал в архиве, загсе и краеведческом музее Днепропетровска в поисках каких-нибудь записей. Их не оказалось. Он сообщает об этом в ЦК ВЛКСМ, а также в Центральный архив ВЛКСМ. И лишь на второе письмо получает ответ, что у Шкадаревича значится Днепропетровск. Он знакомится со Шкадаревичем в 1969 году на пятидесятилетнем юбилее Ивановского детского дома.
Народу на этот праздник собралось много. Приехал бывший директор П. И. Макаренко; воспитанники – друзья Саши – Фёдор Хасанов, Михаил Саулин; воспитатели и все, кому было дорого имя Матросова.
Во время праздника Шкадаревич подошёл к Петру Кондратьевичу и властно сказал:
– Я готовлю к переизданию книгу об Александре Матросове, по праву это дело только моё. Я предлагаю отдать собранные вами материалы мне.
Тот ответил тихо, но решительно:
– Нет.
Шкадаревич пришёл в ярость:
– Запомни этот день! Ты не напечатаешь свою книгу ни в одном издательстве!
Праздник был испорчен. Далее события развивались как в детективном романе. Директор детдома Раиса Алексеевна Иванова, которой на празднике Шкадаревич уделял много внимания, видимо, показала ему книгу передвижения детей в середине 40-х годов. Именно тех лет, когда Саша прибыл из Мелекесса и убыл в Куйбышев. Только после его отъезда книга исчезла.
Не об этом ли пишет Петру Кондратьевичу из Молдавии П. И. Макаренко:
«Писал в Москву Шкадаревичу и его единомышленнику Зарубину. Ни тот, ни другой не ответили, обошли молчанием. Писал и в Ивановку Ивановой. Упорно молчит. Я думаю, что ей неудобно за свой поступок во время юбилейного праздника. Вот ещё одна тайна – пропажа книги поступления и выбывания воспитанников 40-х годов».
Пётр Иосифович Макаренко, живший в то время в Молдавии, в городе Комрате, встречался со школьниками и рассказывал им о Саше Матросове. Одновременно работал над тем, чтобы одна из улиц Комрата получила название имени Александра Матросова. И он этого добился.
Пётр Кондратьевич продолжал поиски. Он нашёл в Ульяновском детприёмнике фотографию Саши с фамилией в книге записи беспризорных за 1937 год. С согласия директора Т. Смирнова он забрал её себе в архив.
Для Героя Советского Союза Александра Матросова юбилейный 1967 год – пятидесятилетие Великой Октябрьской революции – оказался знаковым: открыто заговорили о его настоящей малой родине.
22 февраля 1968 года в «Ульяновской правде» была опубликована большая статья Петра Кондратьевича «Годы в Ульяновске», где он пишет об ивановском периоде жизни Саши Матросова и опровергает его днепропетровское место рождения.
И тут «Москва» забеспокоилась. Началась откровенная травля. Некий Г. С. Пухов пишет в своём письме секретарю Ульяновского обкома партии В. Н. Сверкалову, что он, член КПСС с 1920 года, член Союза журналистов СССР, просит рассмотреть его письмо на бюро обкома. Письмо длинное и нечестное. Он назвал статью Петра Кондратьевича вредоносной, клевещущей на Героя Советского Союза Александра Матросова.
23 сентября на бюро Ульяновского обкома КПСС за опубликование «вредной» статьи Петру Кондратьевичу был объявлен строгий выговор с занесением в учётную карточку коммуниста.
Сердце краеведа не справилось с ударом. Он был госпитализирован с инфарктом. Находясь на больничной койке, Пётр Кондратьевич пишет В. Н. Сверкалову: «У меня одна просьба к Вам: разрешите мне выехать в ЦК, дать объяснение и уяснить мою ошибку».
Защищая своё честное имя, Пётр Кондратьевич пишет секретарю ЦК КПСС П. Н. Демичеву и первому секретарю ЦК ВЛКСМ Е. М. Тяжельникову.
Взыскание было снято, а здоровье становилось всё хуже.
Но не мог краевед бросить свою любимую тему. Писал статьи в газетах, однако теперь он, отправляя материалы для издания в Приволжское издательство Саратова, просил не допускать попадания их в руки Шкадаревича.
Пётр Кондратьевич так и не оправился от болезни. 6 декабря 1976 года его не стало. Книгу о Саше он издать не успел…
После его ухода из жизни Андрей Иванович Царёв выпустил две книги: «Детство и юность Александра Матросова» и «Возмужание».
Очередное письмо Н. А. Дубовик от 14 августа 2023 года: «Уважаемый Андрей Борисович, отчитываюсь: по Кочетовскому детскому дому нет ничего ни в библиотеке Ермоловки (это как Высокий Колок), ни в школе. Два дня работала в архиве новейшей истории по архиву П. К. Ковальчук (я с ним работала в 2015 г.). Отправляю письмо следопытов».
В тексте говорится: «Уважаемый Пётр Кондратьевич!
Ваше письмо, посланное в Нижний Ломов юным следопытам, в котором Вы просите узнать о Герое Советского Союза Александре Матросове, попало в среднюю школу № 2.
Мы посетили воспитанницу детского дома Нефёдову Марию Григорьевну (ныне пенсионерка). Её адрес: Пензенская обл., г. Нижний Ломов… (Далее подробный адрес – А. К.). Вот что она нам рассказала:
“Я прибыла из детского дома села Каменка в 1917 году. Воспитывалась в детском доме Н. Ломова до 1933 года. В детском доме Н. Ломова воспитывался и Саша Матросов, которому было примерно 8–10 лет. Учились мы в одной школе (Пеше-Слободской). Фамилию, имя, отчество учительницы не помню”».
«Весьма сомнительные сведения, – итожит Н. А. Дубовик, – не могла воспитанница д/д проживать по детским домам двадцать лет. Возможно, Саша Матросов и воспитывался с ней, но это другой Саша, по возрасту намного старше. Письмо Нечаева тоже есть. В нём указано лишь, что, возможно, Саша воспитывался в младшей группе».
В общем, П. К. Ковальчук проделал огромнейшую исследовательскую работу, обозначив множество пусть и тупиковых направлений, но каждое из них он стремился довести до конца, до логического знаменателя. Дай бог, чтобы в краеведении было побольше таких людей.
И жаль, что при жизни голос Петра Кондратьевича не смог прозвучать так, как он того был достоин. Увы, политизированной трескотни и прочей «правильной целесообразности» всегда бывает больше, чем реального живого дела.
Пётр Кондратьевич (15.07.1913 – 06.12.1976) и его супруга Галина Пантелеймоновна (01.11.1920 – 09.10.2009) похоронены на Северном кладбище Ульяновска. В письме в «Лениздат» он кратко пересказывал свою биографию так: «Я учитель истории. Окончил Харьковский университет на украинском языке и был послан на Дальний Восток. Там была украинизация в начале 30-х годов. Когда украинизацию отменили, я стал осваивать русский язык. Позже, после Отечественной войны, был направлен в Ульяновск, где и работаю. Более тридцати лет занимаюсь краеведением, имею публикации. Член КПСС с 1943 года».
Так, Н. А. Дубовик обращает внимание на строки из воспоминаний П. И. Макаренко. Дословно: «Зарубин располагает двумя копиями решения суда, одно г. Саратова, где он (Матросов – А. К.) был осуждён к шести месяцам лишения свободы, другое г. Сызрани, где также к шести месяцам, отбывал наказание в г. Куйбышеве. В том и другом случае за нарушение паспортного режима и бродяжничество. Есть все копии допроса Саши, где указано, что мальчик имел попытку украсть, залезть кому-то в карман…».
В действительности эти слова – историческая бомба! Они доказывают, что Шкадаревич имел копии допросов А. М. Матросова, решений суда, однако намеренно их скрыл, устроив спектакль с текстом, заверенным печатью общества «Знание».
И это не единственная бомба, доказывающая, что в советское время большинство исследователей лишь паразитировало на имени Матросова, не занимаясь ни сбором материалов, ни опросом очевидцев.
Это больно – узнавать, что ряд материалов по Матросову некоторыми людьми банально был подчищен (или просто уничтожен), чтобы им было комфортно и дальше почивать на своих придуманных лаврах.
Яков Канявский
Родился 23 октября 1937 г. в г. Харькове. Во время войны был эвакуирован с семьёй в город Фрунзе Киргизской ССР. Там он окончил семь классов, а затем индустриальный техникум. В 1956 г. уехал по распределению работать в город Кировабад (ныне Гянджа) Азербайджанской ССР. В том же году пошёл служить в армию. Служба проходила в городе Ленинакане (ныне Гюмри) Армянской ССР. После демобилизации в 1959 г. уехал на Урал в город Златоуст Челябинской области. Там поступил на вечернее отделение Челябинского политехнического института. Работал на разных должностях до 2001 г. С 2001 г. с семьёй живёт в Израиле. Тогда же занялся литературной деятельностью.
Перу Якова Канявского принадлежит несколько крупных произведений, в том числе серий: «Украденный век», «Зарубежный филиал», «Эпоха перемен», «Верховный правитель», «Столкновение», «Есть только миг».
Яков Канявский сотрудничает с рядом израильских газет, где публикуются его статьи и рассказы.
Чужая вина
По московской улице шла молодая женщина. Шла медленно, потому что у неё было очень плохое зрение и она еле различала дорогу. Хотя со стороны её слепота была почти не заметна. Прохожие считали, что дама просто о чём-то задумалась. Она действительно задумалась.
Она, Фанни Каплан, вдруг задумалась о своей жизни. Ей вспомнилось, как она, тогда ещё шестнадцатилетняя Фейга Ройтман, девочка из приличной еврейской семьи, влюбилась в обыкновенного бандита Яшку Шмидмана. Родители уезжали в США, звали её с собой, но влюблённая девочка осталась. Если б она тогда могла предвидеть свою судьбу, то послушалась бы родителей и, наверное, прожила бы совсем другую жизнь.
Но в то время ей, кроме Яшки, никто не был нужен. А Яшка стал анархистом, поняв, что это прибыльнее, чем грабить мастерские белошвеек. Счастье влюблённой девочки кончилось, когда Яшка задумал убить киевского генерал-губернатора. Фейга тогда пришла к нему в гостиницу на Подоле. А он делал бомбу, но, видимо, сделал что-то не так.
Бомба взорвалась прямо в номере. Яшка убежал, а её контузило. Она тогда взяла всю вину на себя и его не выдала. Ей грозила смертная казнь, но сделали скидку на возраст и отправили на пожизненную каторгу. После всех мытарств она оказалась в тюрьме Нерчинской каторги. Там она начала слепнуть и глохнуть.
На каторге она познакомилась с Марией Спиридоновой и под её влиянием стала пламенной эсеркой. Жаль, что не могла многое читать, читала только книжки со шрифтом Брайля. Через пару лет Яшка попался на каком-то ограблении и написал заявление на имя генерального прокурора о том, что девица Каплан во взрыве бомбы не виновата. Бумага пошла по инстанциям, но где-то затерялась.
Освободилась Фанни только через одиннадцать лет, когда в марте 1917 года по личному распоряжению министра юстиции Временного правительства Керенского стали выпускать всех политических. Все эти годы она не могла забыть своего возлюбленного и после освобождения стала искать его.
Ей удалось узнать, что Яшка-бандит теперь носит имя Виктора Гарского и является продовольственным комиссаром. Она поехала к нему и с нетерпением ждала свидания. У неё не было никаких вещей, кроме пуховой шали. Она ей очень дорога, ведь это был подарок Марии Спиридоновой. Но Фанни пошла на рынок и сменяла шаль на кусок французского мыла, чтобы при свидании от неё хорошо пахло…
А наутро после чудесной ночи её Яшка, теперь уже Виктор, вдруг заявил, что больше с ней встречаться не будет. Фанни заплакала от горя. Ведь ради него она испортила себе жизнь, взяла на себя его вину, была на каторге, потеряла здоровье. Свобода к Фанни вернулась, а любовь и здоровье – нет. Выйдя от Виктора, она не знала, что делать. Идти ей было совершенно некуда.
И она поехала в Москву к своим подружкам-каторжанкам, единственным оставшимся у неё близким людям. Через некоторое время подруги раздобыли для неё путёвку в Евпаторию. Остановилась она в Доме каторжан. Потом была встреча с Дмитрием Ильичом Ульяновым, занимавшим тогда пост народного комиссара здравоохранения Крымской Советской республики.
Фанни говорили, что Дмитрий увлекается выпивкой и женщинами. Он вроде бы даже на заседаниях правительства мог появиться в нетрезвом виде. Двадцативосьмилетняя Каплан приглянулась Дмитрию, и она не смогла устоять. Их любовная связь проходила у всех на глазах. Да, на глазах. А её бедные глаза не могли видеть окружающего мира. Своего любовника она различала только во время близости, когда он приближался к ней вплотную.
Дмитрий проникся сочувствием к её болезни и устроил Фанни в Харьковскую офтальмологическую клинику к знаменитому на всю Россию профессору Гиршману. Лечение пошло ей на пользу, она уже могла различать лица с полуметрового расстояния. После клиники она прожила какое-то время в Симферополе, потом вернулась в Москву.
И вот вчера она снова встретилась с Виктором. Она не знает, была ли эта встреча случайной. Он сам её окликнул, ведь она бы не могла разглядеть его издалека. Когда он подошёл, на неё нахлынули прежние чувства. Она не выдержала и разрыдалась, прижавшись к его плечу. Видя её состояние, Виктор немного подумал и согласился встретиться с ней завтра вечером у завода Михельсона.
Почему устраивать свидание надо так далеко, Фанни не спрашивала. Она рада была встречаться с ним где угодно. И вот этим августовским вечером 1918 года она идёт на свидание со своим любимым. Но на душе как-то тяжело. Вот она перебрала в памяти всю свою короткую жизнь, но успокоение не пришло. Её одолевала какая-то тревога.
Тревога Фанни Каплан была не напрасной. Хотя она, конечно, не могла знать о надвигающихся событиях и о том разговоре, который произошёл несколько дней назад между председателем Совнаркома Владимиром Лениным и председателем ВЦИК, по сути главой государства, Яковом Свердловым.
– Положение наше архисложное, Яков Михайлович. Надо принимать какие-то экстраординарные меры.
– Думаю, Владимир Ильич, что нам сейчас сможет помочь только самое жестокое подавление всех врагов советской власти.
– Я тоже понимаю, голубчик, что врагов нужно уничтожать. Но это уничтожение нужно ведь как-то оправдать. На нас, батенька, уже и так после расстрела царской семьи весь мир ополчился.
– Это, конечно, плохо, что ополчился. Но ведь не могли же мы с вами оставить белым живое царское знамя.
После некоторого раздумья он добавил:
– Нужна, очевидно, такая же жертва с нашей стороны, чтобы мир теперь ополчился против наших врагов. Это бы оправдало наш красный террор.
– И кого же, Яков Михайлович, вы предлагаете в качестве такой жертвы?
– Я полагаю, что это должен быть человек самого высокого ранга. И вы, Владимир Ильич, как нельзя лучше подходите на эту роль.
– Вы предлагаете мне ради спасения революции пожертвовать собой?
– Нет, вы меня неправильно поняли, Владимир Ильич. Такой жертвы от вас никто не требует. Нам только нужно будет инсценировать покушение на вашу жизнь.
– Знаете, Яков Михайлович, мне что-то не очень хочется быть подстреленным. И где гарантии, что меня только ранят, а не убьют?
– Да никто, Владимир Ильич, вас не ранит. Нам нужно только инсценировать покушение.
– И куда мне нужно будет деться после этой инсценировки?
– Побудете некоторое время дома. Вам ведь надо будет залечивать раны.
Ленин на некоторое время задумался. Побыть немного дома – это очень хорошо. Ведь он чертовски устал от всего этого напряжения. Кроме того, даёт о себе знать проклятая болезнь, которой наградила его парижская проститутка в 1902 году.
Когда он впервые узнал о своём заболевании, его это потрясло. Как же тогда революционная деятельность, все его идеи?! Как глупо получилось. И что же теперь, всё бросить и закончить жизнь в каком-нибудь венерологическом диспансере? Но постепенно он успокоился. В конце концов сифилисом страдали и Генрих VIII, и Иван Грозный, и Наполеон. И это не помешало им править и войти в историю. Да, подлечиться сейчас будет очень кстати.
– Ну хорошо. Только, Яков Михайлович, надеюсь, вы понимаете, что всё должно быть сделано архисекретно. Если станет известно, что это инсценировка, нам уже больше никто не поверит. Поэтому кроме нас двоих о наших планах не должен знать никто, даже Феликс Эдмундович.
– Мы ведь с вами, Владимир Ильич, старые конспираторы и сможем это сделать аккуратно.
– Я на вас надеюсь, Яков Михайлович. И тянуть с этим делом нельзя. Положение угрожающее.
– Мне на подготовку хватит и пары дней. Но желательно, чтобы в нужное время Феликса Эдмундовича не было в городе.
– Хорошо, найдём какой-нибудь повод.
Повод нашёлся быстро. Утром 30 августа в Петрограде убили Урицкого. Ленин тут же позвонил Дзержинскому:
– Феликс Эдмундович, в Питере убили Урицкого. Эти правые эсеры совсем распоясались. Поезжайте в Питер, голубчик, и на месте сами во всём разберитесь.
Следующий звонок был Свердлову:
– Яков Михайлович, в Питере убили Урицкого. Вы уже в курсе? Феликс Эдмундович сейчас туда выезжает. А я вечером выступаю перед рабочими завода Михельсона.
По пятницам политические лидеры обычно выступали перед народом. Но в эту пятницу из-за убийства Урицкого все выступления были отменены. Однако Ленин в этот день поехал сначала на хлебную биржу, а затем в другой конец Москвы на завод Михельсона. Причём поехал без охраны. Это выглядело странно, потому что, когда Ленин выступал на этом заводе 28 июня, его охранял начальник гарнизона Замоскворечья Блохин. На сцену Владимир Ильич тогда вышел в окружении красноармейцев. На его просьбы о том, чтобы они удалились со сцены, солдаты не реагировали. Ленин тогда обратился к Блохину. Тот позвонил Дзержинскому и получил разрешение, чтобы солдаты спустились со сцены, но далеко не уходили. Теперь же, в отсутствие Дзержинского, команду о снятии охраны мог дать только очень высокопоставленный человек.
Фанни Каплан с портфелем и зонтиком уже давно стояла, как договорились, у ворот завода Михельсона, а Виктора всё не было. Может быть, с ним что-нибудь случилось? Уличные фонари не горели из-за отсутствия электричества. На улице совсем стемнело. На душе становилось всё тревожнее. Вдруг во дворе завода послышались выстрелы, и из ворот в панике хлынула толпа. Все разбегались кто куда, и только Фанни осталась стоять, ничего не понимая. К ней подбежали какие-то люди. Один из них спросил, кто она такая и что здесь делает. Фанни в страхе ответила:
– Это сделала не я.
Их начала окружать толпа, из неё раздались крики:
– Она стреляла, она!
Вооружённые красноармейцы и милиционеры окружили её и привели в комиссариат. Ей было трудно идти, потому что доставляли большое беспокойство гвозди в ботинках. В комиссариате она первым делом сняла обувь и попросила какие-нибудь бумаги, чтобы подложить в ботинки. Ей начали задавать вопросы: почему она стреляла, сколько раз, куда дела оружие.
Она подумала, что стрелял, очевидно, Виктор, и надо опять его выручать. Она говорит, что стреляла, но сколько раз и куда дела оружие, не помнит. Потом приехали какие-то люди и повезли её на Лубянку. Она это поняла по смутным очертаниям здания, которые смогла рассмотреть. Там ей задавали те же вопросы, но она больше ничего не могла добавить.
После того, как прозвучали выстрелы, Ленин упал, но неудачно и почувствовал резкую боль в левой руке. К нему бросился его шофёр Степан Гиль. Владимир Ильич был в полном сознании и спросил: «Поймали его или нет?» Из мастерских выбежало несколько человек. Среди них был фельдшер Сафронов. Он оказал Ленину первую помощь, перевязав руку платком. Все настаивали, чтобы шофёр вёз пострадавшего в ближайшую больницу, но Гиль ответил:
– Ни в какую больницу не повезу, только домой!
– Домой, домой, – подтвердил Ленин.
Гиль попросил в качестве сопровождающих двоих товарищей из завкома и поехал на квартиру Ленина. По прибытии они помогли Владимиру Ильичу выйти из машины и хотели отнести его наверх на руках. Но Ленин решительно отказался. Гиль провёл его прямо в спальню и положил на кровать. В дальнейшем председатель Совнаркома какое-то время ходил с загипсованной рукой.
Почти сразу после покушения на Ленина было опубликовано подписанное Свердловым воззвание ВЦИК: «Несколько часов тому назад совершено злодейское покушение на тов. Ленина. По выходе с митинга товарищ Ленин был ранен. Двое стрелявших задержаны. Их личности выясняются. Мы не сомневаемся в том, что и здесь будут найдены следы правых эсеров, следы наймитов англичан и французов».
Ещё даже не выяснены личности задержанных, а глава государства уже назвал заказчиков покушения. В воззвании говорится о двух задержанных. Первым оказался бывший эсер Александр Протопопов, которого быстро расстреляли без всяких допросов. А то мог ведь наговорить чего-нибудь лишнего.
Второй задержанной была Фанни Каплан, которую арестовал помощник комиссара 5-й Московской пехотной дивизии Батулин. В комиссариате допрос проводил следователь Дьяконов. Протокол допроса выглядел так:
«Я – Фаня Ефимовна Каплан… Я сегодня стреляла в Ленина. Я стреляла по собственному побуждению. Сколько раз я выстрелила – не помню. Из какого револьвера я стреляла, не скажу, я не хотела бы говорить подробности. Решение стрелять в Ленина у меня созрело давно. Женщина, которая оказалась при этом событии раненой, мне абсолютно не знакома. Стреляла я в Ленина, потому что считала его предателем революции и дальнейшее его существование подрывало веру в социализм. В чём это подрывание веры в социализм заключалось, объяснять не хочу. Я считаю себя социалисткой, хотя сейчас ни к какой партии себя не отношу. Я совершила покушение лично от себя».
Она считала, что берёт на себя вину своего Яшки-Виктора, но боялась попасться на мелочах. Поэтому старалась избегать подробностей. Откуда ей было знать, сколько раз там стреляли и из какого револьвера. Дьяконова же совсем не устраивало совершение покушения «лично от себя». Но больше ничего ему от Фанни выведать не удавалось. Тут приехали товарищи с Лубянки, и Дьяконов с облегчением передал Фанни в распоряжение Петерса, бывшего тогда заместителем Дзержинского.
Вскоре к Петерсу зашёл Свердлов и поинтересовался ходом следствия.
– Ни шатко ни валко, – вздохнул Петерс.
– Надо дать официальное сообщение в «Известиях» – народ в неведении держать нельзя. Напиши коротко: стрелявшая, мол, правая эсерка черновской группы, установлена её связь с самарской организацией, готовившей покушение, и всё такое прочее.
В ответ Петерс развёл руками:
– Никакими фактами, подтверждающими эту версию, я, к сожалению, не располагаю. Связями с какой-либо политической организацией от этой дамы пока что не пахнет.
Круто повернувшись, Свердлов сверкнул стёклами пенсне:
– Ну-ну. Вы поработаете с ней, а мы – с вами.
Петерс, заместитель Дзержинского, от этих слов побледнел. Ему не раз приходилось слышать это по отношению к другим людям, которых потом расстреливали.
На следующий день на заседании Президиума ВЦИК Петерс начал докладывать о намерении провести следственный эксперимент, о необходимости перепроверить противоречивые показания свидетелей покушения. Свердлов вдруг прервал его доклад:
– Всё это хорошо, и чтобы выявить пособников покушения, следствие надо продолжить. Однако с Каплан придётся решать сегодня. Такова политическая целесообразность.
– Доказательств, которыми мы располагаем, недостаточно для вынесения приговора. Суд не примет дело к рассмотрению.
– А никакого суда не будет. В деле её признания есть? Есть. Что же вам ещё нужно? Товарищи, я вношу предложение гражданку Каплан за совершённое ею преступление расстрелять. С её расстрелом мы начнём осуществлять на всей территории республики красный террор против врагов рабоче-крестьянской власти. Само собой, мы напечатаем в газетах, что это ответ на белый террор, началом которого было покушение на жизнь товарища Ленина. Теперь вам всё понятно? – Свердлов обдал ледяным взглядом Петерса.
Тому совсем не хотелось самому попасть под расстрел, и он не стал возражать.
Свердлов хорошо знал Гарского и его историю с Фанни Каплан. Сейчас она идеально подходила на роль жертвы. Полуслепая женщина, которая не могла видеть, что в действительности происходило вокруг. Родственников в России у неё нет, следовательно, некому будет поднимать шум и разбираться в этой истории. К тому же один раз она взяла на себя вину своего любимого и спасла его.
Он не ошибся. Она и теперь взяла вину на себя. Теперь нужно быстро завершить дело, пока она не разобралась что к чему и не отказалась от своих показаний. На чекистов надежда плохая. Они ещё не понимают, что такое политическая целесообразность, и могут потребовать открытого и гласного суда. Могут совершить ещё что-нибудь, что может сорвать намеченный план. Тут нужен человек надёжный. Свердлов остановился на кандидатуре Малькова. Бывший матрос Павел Мальков занимал пост коменданта Кремля. Своей карьерой он был обязан Свердлову и готов был выполнить его любой приказ. Утром Малькова вызвал к себе секретарь ВЦИК Аванесов и приказал:
– Немедленно поезжай в ЧК и забери Каплан. Поместишь её здесь, в Кремле, под надёжной охраной.
Мальков взял машину, поехал на Лубянку и привёз Каплан в Кремль. Через некоторое время его снова вызвал Аванесов и предъявил постановление ВЧК: «Каплан расстрелять. Приговор привести в исполнение коменданту Кремля Малькову».
– Когда? – уточнил Мальков.
– Сегодня. Немедленно.
– Есть!
– Где, ты думаешь, лучше?
– Пожалуй, во дворе автобоевого отряда. В тупике.
Следом встал вопрос, где хоронить. На этот счёт было получено указание Свердлова:
– Хоронить Каплан не будем. Останки уничтожить.
Чтобы не привлекать внимание случайных прохожих, Мальков приказал выкатить несколько грузовиков и запустить двигатели. В тупик он велел загнать легковушку радиатором к воротам и поставить вооружённых латышей. В ходе подготовки к расстрелу Малькову попался Демьян Бедный, с которым он дружил. Узнав о предстоящей экзекуции, тот напросился в свидетели. Подумав, Мальков согласился, ведь Демьян по образованию был фельдшером, мог пригодиться.
Фанни находилась в помещении Кремля и ни о чём не догадывалась. Она не удивилась, когда к ней вошёл Мальков, вывел наружу и приказал: «К машине!» Прозвучала ещё какая-то команда, но девушка её не расслышала. Взревели моторы грузовиков и легковушки. Фанни шагнула к легковушке, и тут загремели выстрелы. Лично Мальков расстрелял в неё всю обойму. Демьяну Бедному пришлось составить акт о наступлении смерти. Он держался бодро. Потом его попросили помочь засунуть ещё тёплый труп в бочку и облить бензином. Мальков никак не мог зажечь отсыревшие спички, и Демьян предложил свои. Наконец костёр вспыхнул. Когда запахло горелым человеческим мясом, Демьян упал в обморок.
– Интеллигенция, – усмехнулся Мальков и пошёл докладывать о выполнении задания. От Свердлова палач получил благодарность.
4 сентября 1918 года газета «Известия ВЦИК» шла нарасхват. Ажиотаж был из-за нескольких строчек в ней:
«Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в тов. Ленина правая эсерка Фанни Ройд (она же Каплан)».
Простой народ ликовал. Бывшие же политкаторжане увидели в этом расстреле нарушение высочайших принципов, за которые они боролись. Мария Спиридонова послала Ленину письмо, в котором говорилось: «И неужели, неужели Вы, Владимир Ильич, с Вашим огромным умом и личной безэгоистичностью и добротой, не могли догадаться не убивать Каплан? Как это было бы красиво и благородно и не по царскому шаблону, как это было бы нужно нашей революции в это время всеобщей оголтелости, остервенения, когда раздаётся только щёлканье зубами, вой боли, злобы или страха и… ни одного звука, ни одного аккорда любви».
И что же Ленин? По свидетельству очевидцев, Надежда Константиновна страшно тяжело переживала расстрел Фанни Каплан, она плакала. А Ленин мрачнел и не хотел говорить на эту тему. И понятно, почему. Он-то знал, что невинная душа этой бедной молодой женщины была принесена в жертву политической целесообразности спасения советской власти. И одной только Фанни Каплан дело не обошлось. После принятия Совнаркомом постановления «О красном терроре» только за два месяца было арестовано около тридцати двух тысяч человек, более двадцати тысяч ни в чём не повинных людей были брошены в тюрьмы, шесть тысяч сто восемьдесят пять человек было расстреляно.
Через две недели после истории с Фанни Каплан к Свердлову приехал Виктор Гарский. После беседы он вышел из кабинета, получив большую должность по части снабжения.
Подумать только, как трагична судьба этой женщины: прожить такую короткую тяжёлую жизнь, погибнуть неизвестно за что! Но ещё и после смерти сколько десятилетий само её имя звучало как проклятие. Даже её однофамильцам очень неуютно жилось все эти годы. Только услышав эту фамилию, у любого невольно возникал вопрос: «А не родственник ли это той самой Фанни Каплан?»
Надежда Колышкина
Член Союза писателей России. Творческий путь начала в издательстве «Прогресс», где четверть века служила редактором исторической литературы. Первая книга «Небесная вертикаль» вышла в 2008 г. в издательстве «Международные отношения», там же основана авторская серия «Споры богов». В 2014 г. издан сборник «Когда мы были…», в некоторой степени автобиографичный.
В 2018 г. в Лондоне в формате билингва издана пьеса «Пир вместо войны», через год поставлена театром ArtVik (реж. В. Собчак), а в 2021-м в Camden Etcetera Theatre поставлена пьеса «Конец времен». Параллельно в Москве выходит сборник «Поэты и боги», а в 2022 г. «Зебра Е» издает книгу «Что на Небе, то и на Земле», в которой реалии жизни представлены через мифологические образы. В 2023-м издательство «Четыре» выпускает аудиокнигу «Сияющая бездна», где действуют боги-олимпийцы.
Пьеса «Райский сад» – пожалуй, наиболее реалистичное произведение, где нет аллегорий и отсылок к доисторическим героям и сюжетам.
Райский сад
Гвардии сержанту
Андрею М. М. посвящается
Пьеса в двух частях
Действующие лица
ВЕРА ЮРЬЕВНА – пожилая женщина с тревожным выражением лица, сохранившего следы былой красоты.
СОСЕДКА – не молодая, но подвижная, всегда готова прийти на помощь.
ВАРЯ – высокая порывистая блондинка восемнадцати лет.
ЮРА – обаятельный мужчина лет сорока.
ЛЮСЯ – яркая брюнетка вне возраста.
ПЕРВЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ – высок, суров, при оружии.
ВТОРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ – практически копия первого.
ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ – щуплый, не вооружен.
Часть первая
Действие происходит под Новый год, о чем свидетельствует елка, которая стоит в гостиной, совмещенной с кухней. Гостиная тонет в полумраке, отчего елка, тускло мерцающая мишурой, выглядит довольно сиротливо. В торце кухонного стола, в кресле, явно принесенном из гостиной, сидит пожилая женщина.
К ручке кресла прислонен костыль, по другую сторону – ходунки. На столе – газета, на газете – салатница. По озабоченному лицу хозяйки дома видно, что мысли ее где-то далеко. В центре стола – штоф с наливкой, бокалы, стопка тарелок. В полуоткрытую дверь входит соседка, также одетая по-домашнему, но более строго.
СОСЕДКА. С наступающим, Верочка! (Ставит на стол две шкатулки.) Выбери, какая брошь тебе по вкусу, пока внучка не прискакала. Извини, что не позвонила, знаю, ты не любишь телефон.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Любишь не любишь, а приходится терпеть. Присаживайся, в ногах правды нет. Кто-то сверху намекнул, что не по возрасту скакать, как козочка. Теперь вот завишу от этого говорящего деспота…
СОСЕДКА. Ладно бы говорил, он еще и подслушивает!
ВЕРА ЮРЬЕВНА (рассматривает подарки). Спасибо, очень красиво! Как я понимаю, реплики старинных образцов. Варе больше вишенки подойдут, а этого чудного скарабея я себе оставлю. (Любуется бутылочно-зеленой спинкой жука.) Что за камень, не пойму. Кабошон из хризоберилла?
СОСЕДКА. Ошибаешься. Подлинное римское стекло. Большая удача отыскать среди бижутерии такую редкость. В лавках Израиля много поделок из псевдоримского стекла, но, как говорят в Одессе, это две большие разницы. И со второй брошью не угадала. Это не вишенки, а желуди от «Трифари».
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Совсем слепая стала. Вишенку от желудя отличить не могу, но Варюшке должно понравиться. Положи под елку, там уже припрятан смартфон от дядюшки – так она Юру называет. Скарабея на полочку поставь, возле Андрюшиного портрета, а я пока позвоню. Кстати, ты заметила, что дети по телефону почти не разговаривают, только пялятся в него как зомбированные?
СОСЕДКА. Не разговаривают, зато переписываются, а потом стирают написанное, чтобы мы не вызнали их секретов. Впрочем, не будем старыми занудами, мы ведь тоже не очень-то со взрослыми откровенничали… Посуду отнести?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да-да, разгрузи немного стол! Я тут салат крошу, чтобы руки чем-то занять. Жаль, Варька оливье не любит и настоящих украшений не носит. Хорошо хоть цепей этих ужасных на шею не вешает.
СОСЕДКА (прибирая на столе). Варечка не застала времен, когда молодые люди весь свой золотой запас на груди носили, прямо поверх футболок.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Слава богу, мои дети от этой культуры далеки. Младший с детства небом бредил, самолетики мастерил, старший в изостудии пропадал. Обоим было безразлично, во что одеты, что на столе. Я больше за Вареньку волновалась. При ее-то внешности мать могла и в манекенщицы ее отдать. Она ведь наездами у нас бывала, но ума хватило Московскую школу по удаленке окончить. ЕГЭ этот клятый на сто баллов сдала, в Архитектурный поступила. Все сама, ни у кого совета не спросит. Правда, отец то в небе, то в госпитале, а с мачехой Варя не разговаривает. (Вздыхает.) Да и меня, честно говоря, не сильно балует. Смартфон подарила, а чтобы позвонить – на это времени нет… Даже от слов этих тошнит: смартфон, глитч-арт. Русского языка им не хватает!
СОСЕДКА. Ты звони, а я столом займусь. Дети придут, а в доме мандаринами, пирожками пахнет!
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Побойся бога! Какие пирожки? Я с ходунками еле двигаюсь. Когда Юрик дома, он меня в кресле катает, а оно из гарнитура. Колесики хлипкие, сломает в конце концов. Хотел инвалидное кресло купить, но я против. С инвалидного точно не встану.
СОСЕДКА (снует между кухней и гостиной). Ты права, надо ходить понемногу. Мне тоже лень что-то делать по дому, но я себя пересиливаю. Поэтому и пирожки затеяла. Ближе к вечеру занесу. Мои к полуночи заглянут, а потом в свою компанию, этажом выше. Так и будут сновать туда-сюда.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да уж, беготни, шуму-гаму в эту ночь будет… А я с открытой дверью живу!
СОСЕДКА. В твоем положении лучше дверь не закрывать. Тамбур теплый, внизу – консьерж. Тамбур, консьерж – тоже, кстати, заимствованные слова. Таково свойство нашего великого и могучего – все принимать и делать своим. Да ты звони, не слушай мою болтовню.
Повисает тишина, которую нарушает звук мужских шагов.
Дверь распахивается. В квартиру, однако, врываются гости нежданные. Двое мужчин в полицейской форме наводят стволы на хозяйку дома. За ними топчется низенький, щуплый, без оружия. Вера Юрьевна роняет телефон, пытается встать, но не может.
ПЕРВЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Поступила информация, что здесь убили девушку. Вы хозяйка дома? Мы должны осмотреть помещение.
Хозяйка дома в ужасе поднимает руки. Из гостиной раздается звон разбитой посуды.
СОСЕДКА (как призрак, выходя из-за ели). Кто вам позволил врываться в дом пожилого человека, угрожая ему оружием?
Полицейские смущены, но не сдаются.
ВТОРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ (шипит на Третьего). Почему не проверил сигнал? Что нам в отчете писать? Вместо убитой девушки обнаружены две старухи, одна готова сдаться? Ты участковый или собиратель сплетен?
ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. В функции участкового не входит взлом и осмотр квартиры. Когда я увидел, что дверь кто-то до меня взломал, решил, что сигнал подтвердился и девушка действительно убита, а возможно, и хозяйка… Извините, мадам! Рад, что вы живы.
ПЕРВЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Прошу опустить руки, мы вас пока ни в чем не обвиняем. Мы обязаны реагировать на сообщение о преступлении, и наши действия правомерны. Где сейчас девушка, ранее проживавшая здесь без регистрации? Поступила информация, что она может быть убита при ограблении, о чем свидетельствует открытая дверь.
СОСЕДКА. Если у вас в свидетелях лишь входная дверь, то убедитесь, что замки не несут следов взлома, и покиньте помещение. Здесь никто никого не убивал, и трупа девушки вы не обнаружите.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Успокойся, Надюша. Я поняла, в чем дело. У нас на площадке парень… чернявый такой… квартиру снимает, он явно к Варечке неравнодушен. Поджидает ее, норовит на машине подвезти, стращает, что негоже девушке одной по городу ходить. Варечка, естественно, только смеется в ответ. Наверняка заметил, что ее третий день нет, и решил просигнализировать.
ПЕРВЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Выходит, сигнал не ложный! Вашей жилички третий день нет, и вы не сочли нужным заявить в полицию? Хорошо, парень бдительный попался, доложил.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Речь идет не о какой-то жиличке, а о моей родной внучке, которая имеет право жить у бабушки и навещать родного отца, не ставя полицию в известность. Вы лучше проверьте вашего «бдительного парня», тот наверняка проживает без прописки.
ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ (угодливо). Так это ваша внученька, та, что из Испании?! Неужели на фронт рванула? Вот героиня, вся в отца! (Поднимает упавший телефон.) Не разбился, слава богу! (Поясняет обомлевшим коллегам.) Раньше здесь летчик жил, Андреем звали, в самом начале СВО героя получил, долго по госпиталям валялся! Извините, Вера Петровна, не сразу вас опознал. Приношу извинения! Это непростительно – врываться в дом к матери героя.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Я – Вера ЮРЬЕВНА, а это моя соседка Надежда ПЕТРОВНА. Позвольте доложить вам как участковому, что сын мой, Андрей, снова «по госпиталям», а внучка поехала к нему, в Питер.
ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Тем более – героиня! Не в клуб с шалопаями, а в госпиталь – к отцу! А насчет соседа не волнуйтесь. Парень в Энергетическом учится, прописан в общаге, временно у дяди проживает. Он вашу внучку не обидит.
СОСЕДКА. Вот и прояснилось все, слава богу!
ПЕРВЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Приносим извинения за беспокойство! С наступающим Новым годом!
ВТОРОЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. С Новым годом, дорогие дамы! Счастья вам и здоровья.
ТРЕТИЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ. С Новым годом, Вера Петровна и Надежда Юрьевна! И пусть ваши дети и внуки будут с вами! А дверь все-таки не держите открытой, мало ли кто забредет…
Уходят, аккуратно прикрыв дверь.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Вот что получается, когда Юрик начинает командовать! Забрал меня из больницы и говорит, не вздумай, как раньше, на три замка закрываться. Варька вечно ключи забывает, а ты можешь грохнуться перед дверью и не встать… Ох, Надя, как ужасно быть обузой для детей!
СОСЕДКА. Что за унылость? У нас есть повод улыбнуться – обвинение в убийстве снято и старухи превратились в милых дам!
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Не милых, а дорогих… Да, что мне милицейские комплименты?! Хорошо, телефон не разбился. Позвоню еще разок…
СОСЕДКА (уходя в гостиную). А где у вас скатерти лежат?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Не надо скатерть стелить. Варя считает это пережитком.
СОСЕДКА. Она действительно в Питере, или ты это для полицейских сказала, чтобы отвязались?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. В Питере, а может, в поезде. Они же всё от меня скрывают, а этот «шпион трех держав» молчит, как партизан на допросе.
СОСЕДКА (возвращаясь). Какой шпион? Ты о чем?
ВЕРА ЮРЬЕВНА (отталкивает телефон). О шпионе по кличке Гаджет! Брось эти хлопоты, дорогая, садись, поговорим, может, они и не приедут сегодня. Позавчера Варька заскочила на минутку, проворковала: «Не волнуйся, мы с дядюшкой к папе летим, вернемся вместе». А вечером эсэмэска: «Вот мы и в Питере. Не скучай, бабуля!». И фотографии… представляешь, не себя с папой, не врачей, а запруженного людьми аэропорта да питерских улиц. Что за дети, право?! Будто мне это интересно – картинки разглядывать. На другой день Юра позвонил, говорит, всё в порядке, Андрюшу к выписке готовят, заказываю билеты на «Сапсан», на тридцать первое. А сегодня как сквозь землю провалились!
СОСЕДКА. Главное – Андрея выписывают. Кто их знает, может, в госпитале велят телефоны отключать. А может, просто связь плохая. В небе чего только не летает сейчас.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Связь плохая, а нервы и того хуже. Сама понимаю, раз выписывают, значит, самое тяжкое позади. Но все равно тревожно. Зачем было Варю в Питер тащить? Юра сказал, что Андрюша так захотел, но мне кажется, она сама увязалась. А ведь могла в Москве их встретить, на машине. Представляешь, мамаша ей машину к восемнадцатилетию подарила. Все-таки она очень странная! Посадить ребенка за руль, при таком-то трафике! Скорее всего, это попытка уязвить Андрюшу, мол, ты, летчик-ас, до сих пор на мотоцикле катаешься, а я уехала медсестрой, а теперь врач-консультант в самой Барселоне и дочке могу хоть «мерседес» подарить!
СОСЕДКА. «Мерседес» – это очень непрактично. Запчастей теперь днем с огнем не сыщешь. Впрочем, молодежь об этом не думает! Когда я пешочком от метро топаю, мои студенты на «майбахах» и «феррари» меня обгоняют.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да я про «мерседес» так, к слову. На улицу-то не выхожу, не видела еще, что купили, да и не разбираюсь, по правде говоря, в марках. Знаю только, что мать Варькина деньги прислала, с припиской, что машина должна быть с подушкой безопасности.
СОСЕДКА. Я плохо помню Варечкину маму, но, судя по поступкам, она всегда была холодноватой, если не сказать жестокосердной. Бросить малышку на отца, который сам еще не оперился… Он ведь курсантом тогда был, а ты работала на двух работах! А едва дочка подросла, переманила к себе картинками красивой жизни и мнимой заботой о здоровье.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Формально ее упрекнуть не в чем. Варечка много в детстве болела, и мать взялась за нее всерьез… но настоящей привязанности у них нет. А вот с отцом у Вари особая связь. Месяцами могли не видеться, а встретятся – будто вчера расстались. И Андрюша души в дочке не чаял, но страшно перепугался, когда ей в четыре года диагностировали ложный круп. Он как раз получил назначение в Северный округ, а я не могла ради крохи бросить работу, вертелась как белка в колесе.
СОСЕДКА. Да, мы все тогда трудно жили. Я, помнится, принесла в налоговую справки – тогда надо было собственноручно документы сдавать. Девушка смотрела, смотрела, а потом поднимает на меня изумленные глаза: «Вы, профессор престижного вуза, имеете одиннадцать подработок? Зачем?» Я спокойно так отвечаю: «Там все отражено. Обратите внимание на мой доход по основному месту работы». Она опять уткнулась в листы и бормочет, почему-то виновато: «Да, на это не проживешь».
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Вот и я, как та девочка из налоговой, чувствую себя без вины виноватой. Слишком много работала, особенно после смерти мужа. А теперь обижаюсь, что дети не посвящают меня в свои планы. Но и я ведь не часто к ним за советом, за помощью обращалась. Мол, пусть растут, не зная наших забот. А к Варечке вообще не может быть никаких претензий. Я-то не слишком многим ради нее пожертвовала…
СОСЕДКА. Дети оправдывают свое равнодушие тем, что не хотят нас волновать. Кажется, они вполне искренне верят, что это и есть забота. А с Андрюшей ты когда последний раз разговаривала?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ой, не говори так – последний. Чуть ли не каждый день звоню, когда у них время для контактов с родными. А он одно твердит: «Все нормально, мам! Не волнуйся, к Новому году, говорят, выпишут». А кто говорит, – врачи или сами раненые надеются на скорую выписку, – разве от них добьешься? А сегодня – ни звонка, ни эсэмэски. Никто и не подумает, что я тут с ума схожу…
СОСЕДКА. Нам остается только ждать. (Напевает.) «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым, чтоб порой от жизни получать радости скупые телеграммы». (Слаженно поют.) «Надежда, мой компас земной, а удача – награда за смелость, а песни довольно одной, чтоб только о доме в ней пелось».
ВЕРА ЮРЬЕВНА. А не проститься ли нам с уходящим, пока мои в молчанку играют? Надеюсь, явятся в полном здравии и полным составом, как говаривал мой папочка, настоящий полковник! Бокалы ты унесла… возьми в шкафчике рюмки – настойка крепкая, по папиному рецепту. И мандаринок почисть, я не дотянусь.
СОСЕДКА. С уходящим рановато, а вот отцов-победителей не грех помянуть. Впрочем, и мамы наши не отставали. Моя мама мечтала врачом стать, но прямо из училища была на фронт призвана, а после войны мы с сестрой появились… но надежд не оправдали, не пошли в медицинский.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Твоей маме повезло, успела порадоваться успехам дочери. Ты ведь докторскую при ее жизни защитила?
СОСЕДКА (протирая рюмки). Да. Но маму это как-то не впечатлило. Сказала сурово: «А ведь могла бы стать настоящим доктором!» Зато папа радовался, цитировал, как он считал, Бисмарка, что Франко-прусскую войну выиграл школьный учитель.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. А разве это не слова Бисмарка?
СОСЕДКА. Нет, впервые это сказал Першель. Впрочем, кому нужна эта образованщина, как сказал другой классик.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да какой он классик! Такого про нашу историю нагородил, что тошно читать.
СОСЕДКА. Не будем о плохом под Новый год.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. За наших родителей, дедов и прадедов!
СОСЕДКА (торжественно). Мы росли гордыми и счастливыми, потому что были детьми победителей. Пусть и наши дети будут достойны своих дедов.
ВЕРА ЮРЬЕВНА (закусив маслиной). Знаешь, что я подумала? Наши родители назвали нас Верой и Надеждой не просто так, а надеясь и веря, что обеспечили своей победой мир во всем мире на долгие времена. Как они ошибались! Вот и мне пришлось отдать сына на войну. Могли ли они подумать, что брат пойдет на брата, а тысячи детей опять окажутся сиротами?!
СОСЕДКА. А вот это уже никуда не годится. Постарайся хотя бы при Андрюше подобных сентенций не изрекать. Наши отцы шли на бой с самым опасным в мире врагом – фашизмом, и твой сын воевал и был ранен за те же идеалы… Надеюсь.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. И я надеюсь… Но Андрюша не просто ранен… Прости, Надя, я от тебя утаила, чтобы не обременять своими тревогами… Когда самолет сбили, Андрей катапультировался, но попал в плен. Все это время я тешу себя мыслью, что его там не изувечили, не чужие в конце концов, деды вместе воевали, родня у многих там, можно сказать – дети одной страны. А теперь такие зверства творят… Я ведь даже не знаю, почему его из госпиталя в госпиталь переводят, о характере ранений ничего не говорят. Когда я Андрюшу в Красногорске навещала, он пластом лежал, бледный и весь седой. Спросила: «Ты хоть на своих ногах отсюда выйдешь, без протезов?»
СОСЕДКА. А он?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Улыбнулся как-то криво и говорит: «Протеза для меня еще не придумали» и добавил с раздражением: «Мама, ну хватит меня допрашивать! Я уже не маленький, через пару лет – сороковник. Все равно бы комиссовали». Я не поняла, почему он так сказал. Может, боится, что в мирной жизни себя не найдет. Как ты думаешь?
СОСЕДКА (глянув на часы). Я думаю, ты напрасно изводишь себя. «Сапсан» приходит около пяти, значит, через часок они будут дома. Допускаю, что Люся планирует встретить Новый год с мужем наедине, но все равно они к тебе заглянут. Она тоже в Питере, или квартиру к приезду мужа обустраивает?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ох, Надюша, ты же знаешь, мы с ней не очень-то ладим. С тех пор, как она отказалась прописать падчерицу в новой квартире, я с ней ни разу не виделась. Андрюша еще в Подмосковье лежал, когда я в больницу попала – будь она неладна, эта шейка бедра! Юра тогда все хлопоты на себя взял. Прописал Варечку в дедовой квартире, а жить она будет, как и раньше, со мной. От Юрки вообще лишнего не добьешься, хотя с виду такой балагур! А Варю я даже не спрашиваю, чтобы не травмировать. У них с Люсьен отношения просто никакие.
СОСЕДКА. Не беспокойся, Андрей вправит этой крале мозги!
ВЕРА ЮРЬЕВНА (машет рукой). Давай еще по рюмочке. Обмоем их новую квартиру. Мне-то на новоселье все равно не бывать! Люська вряд ли позовет, да я и сама не пойду, сошлюсь на больную ногу.
СОСЕДКА. Ты недооцениваешь своих сыновей. Я хоть и мельком видела твою новую невестку, но уверена, она при Андрюше тише воды, ниже травы! Эти современные девицы прекрасно понимают, от кого зависит их благосостояние. Помню, ты жаловалась, что бывшая Юрина натурщица прицепилась к Андрюше, когда ему квартиру как герою войны дали. Свадьбу готова была сыграть чуть ли не в госпитале.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Все так… Очень хваткая девица… а квартиру Андрей по ипотеке какой-то воинской получил. Он вообще у меня бессребреник, весь в деда. Привык по гарнизонам мотаться, о быте не задумываясь. Главное – НЕБО, а остальное приложится. Это была его любимая присказка… Ой, что это я в прошедшем времени говорю?
СОСЕДКА. Ну… это понятно! Андрей боится, что его комиссуют, и ты внутренне прощаешься с прошлым. (Поспешно разливает наливку.) За Новую жизнь!
ВЕРА ЮРЬЕВНА. А я предлагаю – за Победу!
СОСЕДКА. Это вполне совместимо. За Победу и Новую жизнь!
ВЕРА ЮРЬЕВНА (закусив мандаринкой). Все гадают, склонившись над колыбелью, на кого младенец похож, да разве судьбу угадаешь! Я старшего в честь деда назвала, с пеленок казалось – вылитый дед. А получилось, что младший дедовы черты унаследовал и его отношение к жизни перенял. А ведь оба летом в Одессу ездили, пока бабушка была жива. Отец с войны вернулся, весь в орденах, но с трудом получил две комнаты, а ведь я уже на подходе была. Коммуналку потом разгородили, так дед и этому был несказанно рад. А когда мама умерла, вовремя успели папино жилье на однушку в Москве обменять, хотя папа поначалу сопротивлялся.
СОСЕДКА. Ну, ладно, заболтались мы. Я ведь зашла не посудачить, не вишневки твоей знаменитой выпить, а попросить пару яиц. Все угрохала в салаты, в тесто, а что выпечку надо смазать, об этом напрочь забыла. Не так уж часто я теперь пеку!
ВЕРА ЮРЬЕВНА (порывается встать, но гримаса боли искажает лицо). Ну не дура ли я?! Перед ментами чуть ли не во фрунт вытянулась, тебе пытаюсь помочь. Надюша, возьми сама! Да не пару-тройку, а десяток-два. Продукты теперь Юра приносит, но ему лень часто ходить, так он чуть ли не оптом закупает. Весь холодильник забит. Я его отругала, когда он три упаковки по двадцать штук притащил, а потом порадовалась. Шутка ли, процентов на семьдесят подорожали. Я, пока не обезножела, по восемьдесят пять брала, а Юрик по сто сорок отхватил. И то, говорит, последние. И они будут нам врать про семипроцентную инфляцию!
СОСЕДКА (берет несколько яиц). Решили народ перед праздником подбодрить, исходя из того, что семь – счастливое число.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну что ты скромничаешь, как сиротка Хася! Говорю тебе, возьми целую упаковку. Мне не умять эту прорву яиц, а дети после праздника разбегутся.
СОСЕДКА. И не уговаривай! У меня тоже холодильник забит, а я еще с этими пирогами связалась. Зайду попозже всех поздравить и Андрюшу подбодрить. Если будут проблемы с трудоустройством, пусть к нам на военную кафедру идет. Или в Военную академию. Думаю, на этот раз государство своих героев не бросит, как случилось с афганцами. А у Юрочки как дела? Он по-прежнему у Зураба?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да нет, они просто дружат! Юра глитч-артом было увлекся, а еще в академии преподает.
СОСЕДКА. Глитч-арт – это что-то связанное с компьютерной графикой?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Глитч-арт – это такое безобразие, что и словами не передать, хотя Варюшке удалось. Юра взялся ее поучать, что человеческий гений – это ошибка природы, а посему за глитч-артом, основанном на ошибках, – будущее. А Варька спокойно так в ответ: «Убедил, дядюшка. Глитч-арт – это точное доказательство, что искусственный интеллект тоже может сойти с ума. Тебе было бы интересно с мамой моей об этом поговорить, ведь ее пациенты – сплошь с девиантными отклонениями». Такая насмешница! Слава богу, Юркино увлечение этой шизофренией было недолгим. Ой! Я забыла тебя предупредить, Юру теперь надо Георгием звать.
СОСЕДКА. Дружба с Зурабом сказалась? Георгием или Гогой на грузинский манер?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну что за насмешки, право?! Ладно бы Варька ёрничала, но ты вроде серьезный человек. На Юрку ТАК война повлияла, вернее, первое Андрюшино ранение. Юра поначалу очень негативно был настроен, с братом спорил до хрипоты, доказывая, что на Украине нам делать нечего. И это при том, что бабушка, которая души в нем не чаяла, похоронена в Одессе, а мы теперь могилку ее навестить не можем. Хорошо, деда успели перевезти и он доживал в человеческих условиях.
СОСЕДКА. А как он был настроен?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну, отцу уже было под девяносто, когда трагедия на Куликовом случилась… Он от телевизора не отрывался и был вне себя от ярости. А внукам велел идти отвоевывать Одессу. Юра попытался отшутиться, так чуть взашей его не вытолкал, заявив, что квартиру он теперь завещает Андрюше, а не ему, хлюпику.
СОСЕДКА. И как? Юру, то есть Георгия, это сильно задело?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Как бы не так. Юрка все списал на возрастные изменения. Шутил, довольно жестоко, что скоро у деда останется один друг – Альцгеймер. Перелом в его настроении произошел, когда Андрюша первый раз в госпиталь попал. У него контузия была, с потерей памяти и речи. Сутками лежал, отвернувшись к стенке, рисовал пальцем узоры, похожие на облака, а когда пытался нарисовать самолетик, плакал.
СОСЕДКА (с нескрываемым ужасом). Ты это сама видела, или врачи рассказали?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну что ты, дорогая! Врачи в госпиталях так загружены, что им не до разговоров с родней. Друг Андрея сообщил. Их вместе взрывной волной накрыло, вместе и в госпиталь доставили… одного – с контузией, другого – с переломами и ожогом… Только летчик мог разгадать, что чертит пальцем на стене его командир и почему плачет. Так вот, он добыл где-то мой номер и все рассказал без прикрас. Говорит, пусть брат в госпиталь едет, потому что матери обычно такую сырость разводят – это его точные слова, – что хоть топись.
СОСЕДКА. А почему я узнаю об этом только сейчас? У меня есть прекрасный невролог, недорого берет.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Невролог, если и требовался, то мне самой. Тот летчик был прав, я такую сырость развела, что Юре пришлось все взять на себя. Нам порекомендовали невропатолога, очень знаменитого, который знает об амнезии все. Так вот, доктор ехать в Ростов отказался, пояснив, что при конградной амнезии пробудить память может тот, с кем пациент переживал детские радости, горести, обиды. Тот, с кем первые шишки набивал, с кем воровал яблоки в саду. Врач будет лечить по протоколу, а больному необходимо оживить глубинные воспоминания и эмоции. Доктор дал очень странные рекомендации, и я, честно говоря, ему не поверила. Так, он велел Юре не сидеть над братом в скорбном молчании, а болтать в палате со всеми напропалую, рассказывая смешные истории, подначивать, подтрунивать над больными и над собой. Можно даже неприличные анекдоты травить.
СОСЕДКА. По-моему, летчик и доктор сошлись в методах лечения! Матери трудно овладеть столь оригинальной терапией.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Выходит, так. Не всегда наша жалость на пользу детям! В результате Юра стал в госпитале всеобщим любимцем, а мне приказал никому ничего не рассказывать, особенно Люсьен, – он так по старой памяти ее называет. Люся с Андрюшей еще не были расписаны, и она, кажется, в Ростов не ездила. Зато, когда узнала, что Андрей звание героя получил, заявила, что хочет в Кремле побывать в качестве законной супруги. Да ну ее, корыстная недобрая девица. Впрочем, кто любит невесток?
СОСЕДКА. А Юра как к этому браку отнесся?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Если ты намекаешь, что у Люсьен были отношения с Юрой, когда она натурщицей в академии служила, это глубочайшее заблуждение. Юра всегда шутил, что для него селезень, притороченный к седлу охотника, привлекательнее самой идеальной модели, какую бы позу та ни приняла. И это правда. Он и на свадьбе довольно рискованно шутил. Поздравил молодоженов с тем, что они сделали первый шаг на пути к свободе, так как совершенно невозможно развестись, не женившись.
СОСЕДКА. А молодожены?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Невеста надулась, правда, ненадолго, а жених отшутился. Андрей очень ярко выразился про свободу, которую дает Небо и которую не могут отнять ни ЗАГС, ни даже церковь. Про церковь, мне кажется, лишнее… но, если знать, что с Вариной мамой они были венчаны, намек более чем прозрачный… А в целом свадьба удалась. Были ребята с фронта: тот Андрюшин друг, с рукой на перевязи, его как раз вызвали на награждение; пара Юриных, тоже фронтовых…
СОСЕДКА. Не поняла… Юрины фронтовые друзья? Ты шутишь?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да-да, настоящие фронтовики! Те, кого он «лечил» своими шутками «на грани фола», как он сам говорит. Ему и сейчас весточки с Донбасса шлют, а он мотается туда с гумпомощью. (Понизив голос.) Сугубо между нами, но Юра хотел добровольцем записаться… и очень расстроился, когда отказали. Нет, не из-за здоровья, и не из-за возраста, сорокалетних берут, а потому что срочную не проходил, воинской специальности не имеет. Юра очень сильно тогда переменился, глитч-арт этот ужасный забросил, к станковой живописи вернулся.
СОСЕДКА. Тебе можно только позавидовать…
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Да чему тут завидовать? Я надеялась, что Андрюшу после первого ранения на штабную работу переведут, а он рапорт за рапортом писал, чтобы на фронт вернули. И сейчас уже тоскует по небу, предвидя, что комиссовать могут. Но от Юры (с иронией), то есть Георгия, я просто не ожидала. И что их может привлекать в войне?
СОСЕДКА. Я думаю, настоящее мужское братство, выродившееся в современном обществе в нечто непотребное, а еще – тоска по серьезной мужской работе.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Согласна, мужиков нынче в грош не ставят. Парни бицепсы качают для картинки, для форсу, чтобы покрасоваться. Когда Юру добровольцем не взяли, Варька долго подтрунивала, мол, какого воина упустили! Художник, конечно, не летчик, не танкист, но мог бы стенгазету оформлять, лозунги патриотические в землянках развешивать. На худой конец – кашеварить!
СОСЕДКА. Дети вообще жестокие, бессмысленно жестокие, и это, увы, не пресекается, ни дома, ни в школе… Полная свобода самовыражения! Но Юра достаточно умен и толерантен, чтобы не обижаться на племянницу, по сути – подростка. Хотя переименование в Георгия тоже смахивает на ребячество. Впрочем, памяти деда он не оскорбил. Русские имена Юрий, Егор происходят от греческого Георгиос, что означает «земледелец».
ВЕРА ЮРЬЕВНА. При Юрке лучше этого не говорить. Для него Георгий прежде всего – Победоносец, защитник воинов. Тьмы и рати этих воинов так и скачут теперь на его холстах. Я думала, Варя смеяться будет, но ей нравится, потому что Юркины витязи смотрят с картин глазами ее отца. А мне плакать хочется, но я молчу, чтобы его не злить. Попросила елку нарядить, что он всегда делал с удовольствием и большой выдумкой, а сейчас, глянь, какое убожество сотворил! Я и это стерпела.
СОСЕДКА. Не придирайся, сейчас в моде минимализм. Юра – то есть Георгий! – конечно, не оформитель, но следит за трендами.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Не знаю… на меня эта елка грусть наводит.
СОСЕДКА. Верусик, тебя вымотала болезнь, поэтому ты все видишь в мрачном свете. Да и вообще у тебя темновато. Включить верхний свет?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Включи лучше телевизор. На первой кнопке «Москва слезам не верит», посмотрю в сотый раз. Правда, пульт где-то затерялся.
Обнаружив пульт под газетой, соседка включает телевизор, берет тарелочку с яйцами. В дверях сталкивается с девушкой в куртке с дорожной сумкой в руках. Одно яйцо падает на пол.
СОСЕДКА. Варя, это ты? Тебя и не узнать! Обычно такая яркая!
ВАРЯ (откидывая капюшон). Ой, простите! Надежда Петровна, бабушка, здравствуйте! У вас так вкусно пахнет мандаринами, вишней. Просто райский сад! А я такая неловкая, яйцо разбила, сейчас уберу. (Кинув сумку в угол, убегает в боковую дверь.)
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну хоть какая-то ясность будет. Варя врать не умеет. (Добавляет с удовлетворением.) Я боялась, что вишневка выдохлась, а она и хмельная, и запах сохранила. Спасибо, дорогая, что зашла. Ждем ближе к ночи в наш райский сад. Дети будут рады.
Часть вторая
Хозяйка дома в том же кресле, но принарядившаяся к празднику в белую кофточку и черную юбку плиссе. Стол прибран, лишь высится в центре груда мандарин на подносе да мерцает рубиновым блеском графин с наливкой. Рядом две рюмки.
Девочка мечется между кухней и гостиной, завершая сервировку праздничного стола. Она по-прежнему в черном спортивном костюме, который, впрочем, очень ей идет.
ВАРЯ. Бабуль, наливку в гостиную нести или здесь оставить? На столе и так бутылка шампанского и коньяк для дядюшки.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Лучше бы в холодильник, но там места нет. Коньяк совсем не полезно мешать с наливкой и шампанским, а твой дядюшка не удержится и утром будет никакой. (Поправляя бант на груди.) Варенька, ты меня не слишком фривольно одела?
ВАРЯ. Что же тут фривольного? Белая кофточка и черный низ – классика! Признайся, тебе не нравится наш с мамой подарок?
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Что ты, радость моя? Кофточка очень красивая, и размер подошел, но бантик мне как-то не по годам, да и пуговицы слишком блестят.
ВАРЯ. Женщине столько лет, насколько она выглядит… не помню, кто сказал, но я согласна. А кофточку я сама выбирала, мамины только деньги. И бант совсем не девчачий, а строгий, взрослый, и зеленые пуговки очень даже уместны в год Зеленого Дракона.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Спасибо тебе, внученька, за заботу! Но поверь, женщине столько лет, на сколько она себя чувствует. А я чувствую себя старой развалиной, и только ты способна вселить в меня толику бодрости. Да еще Андрюша… Надеюсь, Люся не утащит его сразу на новую квартиру.
ВАРЯ. Будет так, как папа решит. Когда мы с Юрой прилетели, Люська бегала по врачам, как угорелая, подписывая какие-то документы.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. А почему Андрей не сам выписку оформлял, доверив это непростое дело жене?
ВАРЯ. Ну, бабушка, в госпитале правила такие. Папа должен был реабилитацию пройти, а он отказался, потому что ему все до чертиков надоело, вот и требовалась гарантия жены, что она его забирает под свою ответственность.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Значит, все-таки есть психологические проблемы…
ВАРЯ. Психологические… нет, психиатрические проблемы есть у его жены. Люська такую чушь несла, что я даже повторять не стану. Наверняка хотела продемонстрировать, как они любят друг друга, а добилась лишь того, что папа выставил за дверь ее, а не меня.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Так у вас там ссора случилась? А что же ты уверяла, будто всё в порядке и вы приехали без Андрюши потому, что у Люси уже были билеты на самолет. Может, и насчет дяди приврала? Скажи честно, папу не успели выписать и они будут встречать Новый год в Питере? А ты вернулась, потому что мачеху терпеть не можешь.
ВЕРА. Бабушка, перестань придираться и всюду искать… как это по-русски… подвохи. Я не вру, все так и было. С Юрой мы вместе вернулись, но он решил вначале заглянуть к себе, чтобы переодеться. А Люська… тут ты права… уговорила папу встречать Новый год вдвоем. Есть такая поговорка: как Новый год встретишь, так его и проведешь, а эта размалеванная дура наверняка верит в приметы. Я с ней не разговаривала, поэтому не знаю, может, она обязалась сразу после праздников сдать папу в реабилитационный центр. Не зря папа письмо тебе написал… (Добавляет испуганно.) Извини, папочка, что проговорилась, но дальше будет, как условились.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. О чем условились? И где оно, это письмо? У Юры или у тебя? Что за тайны Мадридского двора?
ВАРЯ. Прости, бабушка, и не пытай меня больше. Я обещала папе, что отдам письмо завтра, это и натолкнуло меня на мысль, что Новый год они встретят вдвоем… А что я могла противопоставить их решению? При Мадридском дворе не бывало таких пройдох и интриганов, как моя мачеха.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Ну почему я клещами все должна из тебя вытаскивать? Ни звонка, ни эсэмэски. Я вся извелась, а вы там Андрюшу делили… бессердечные!
Разговор прерывает звонок телефона, затаившегося под газетой.
ВЕРА ЮРЬЕВНА (хватает трубку, смахнув газету на пол). Юрочка, родненький, наконец-то объявился. Ты где? Отвечай, но только правду. На дедовой квартире? Но мы тебя здесь ждем! Да ничего не случилось, Варя со мной, но толком ничего объяснить не может, или не хочет. Мелет какую-то околесицу, вот я и разволновалась. Хорошо. Ждем. Не ссоримся.
ВАРЯ. А мне кажется, ссоримся. Ты допрашиваешь меня, как инквизитор тайного иудея, и тут же перепроверяешь у дядюшки, причем не доверяя и ему.
ВЕРА ЮРЬЕВНА. Прости, внученька, но я так извелась в думах о твоем папе, что сама себе не верю. Когда пребываешь в полном неведении, при этом обездвижен, мысли самые черные в голову лезут. К Люсе никакого доверия, и вы молчите…
ВАРЯ. Бабуся, я тебя понимаю. Сама готова была убить эту ведьму, когда она при мне начала целовать, обнимать папу, приговаривая: «Ты мне нужен любой, я тебя никогда не брошу. А ребеночка мы в детдоме возьмем, благо квартира теперь есть». Тут папа ее и выгнал, вырвал листок из блокнота и стал письмо писать. (Добавляет издевательски.)
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/raznoe-47672/golosa-epohi-izbrannaya-proza-i-poeziya-sovremennosti-tom-2-70870160/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.