Песня Безумного Садовника
Льюис Кэрролл
Магистраль. Поэзия
Льюис Кэрролл – автор знаменитой «Алисы в Стране чудес», оксфордский математик, сказочник и философ, диакон англиканской церкви, удивительный человек, подаривший миру не только фантастический мир Страны чудес и Зазеркалья, но и множество стихотворений: ироничных, смешных, абсурдных, чудаковатых – но неизменно увлекательных.
Льюис Кэрролл известен и как один из лучших фотографов викторианской эпохи – и неспроста, ведь острый ум, наблюдательность и точный взгляд мастера отличают всё его творчество, полное живых персонажей и диковинных ситуацией. В книгу вошли избранные стихотворения Льюиса Кэррола, прославленная поэма «Охота на Снарка», а также статьи Григория Кружкова о знаменитом англичанине. Издание сопровождено эксклюзивными иллюстрациями художника Олега Редиума (@olegredium).
Льюис Кэрролл
Песня Безумного Садовника
© Кружков Г. В., перевод, предисловие, составление, 2023
© Бородицкая М. Я., перевод, 2023
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023
* * *
Предисловие
Тот, кого весь мир знает как чудесного сказочника, автора знаменитых книг об Алисе, обладал многими талантами. Математик и ученый отлично уживался в Льюисе Кэрролле с художником и поэтом. Стихи Льюиса Кэрролла (кроме тех, что вошли в «Алису в Стране чудес» и «Алису в Зазеркалье») у нас не очень известны. Между тем он начинал свой путь в литературе как юмористический поэт. Стихи он писал всю жизнь, начиная с детства, с тех самодельных домашних журналов, которые он целиком придумывал и рисовал, и кончая лирическими стихами, собранными в вышедшей уже после его смерти книге «Три заката».
Юный Чарльз Доджсон (свой псевдоним Льюис Кэрролл он придумает намного позже) был старшим в большой семье и привык развлекать своих сестер и братишек играми, которые сам придумывал, смешными рисунками и стишками. Самый первый из его сохранившихся рукописных журналов назывался «Полезная и назидательная поэзия»; он датируется 1845 годом, когда будущему писателю было только 13 лет. Диву даешься, какие остроумные и мастеровитые стихи Чарльз писал уже в столь юном возрасте: лимерики, абсурдные басни, пародии на Шекспира и других поэтов…
Свой последний рукописный журнал он писал, уже поступив в университет. В последующие годы он писал вперемежку смешные и серьезные стихи и печатал их в разных оксфордских и лондонских журналах. Особый интерес для поклонников Кэрролла представляют те из них, которые он впоследствии в доработанном или переработанном виде вставил в свои знаменитые сказки. Таково, например, «Загадочное стихотворение» («Он знал про этот разговор…»); оно превратилась в письмо-улику, прочитанное Белым Кроликом на королевском суде.
Большинство стихов Кэрролла пародийны, причем часто он пародирует не конкретного автора, а шире – модный жанр или форму викторианской поэзии, например, увлечение балладами с рефренами:
Пока сверчок за печкой пел,
(О счастье без предела!)
Спешил прохожий по тропе.
(А мне какое дело?)
(«Баллада о запоздалом путнике»)
или восточной тематикой:
Халиф сидел на троне во дворце
С брезгливым выраженьем на лице.
Свой край опустошив и разорив,
Соскучился властительный халиф.
Визирь, чтобы повелителя развлечь,
Приблизившись, завёл такую речь…
(«Восточная притча»)
В молодые годы он сочинял, по большей части, юмористические стихи в духе знаменитого журнала «Панч». Правда, с этим журналом отношения у него в те годы не сложились, но были другие журналы, которые с удовольствием его публиковали. Лучшие из этих стихов Кэрролл собрал в сборнике «Фантасмагория и другие стихотворения» (1869), впоследствии переизданном в расширенном виде под эксцентрическим названием «Складно? И ладно» («Rhyme? And Reason?»).
Когда в 1865 году вышла «Алиса в Стране чудес» и ее автор моментально прославился, определился главный метод Кэрролла в поэзии – нонсенс и передразнивание – и его главная целевая аудитория – дети.
Для детского чтения он предназначал и свою поэму «Охоту на Снарка». И действительно, некоторые дети (которые постарше) ее читают и любят, но все-таки это вещь уже не совсем детская; это просто классика литературы абсурда.
Нужно сказать еще о книге Кэрролла «Сильвия и Бруно» – романе в стиле фэнтези, как сказали бы сейчас. На эту вещь он возлагал большие надежды, которые, к сожалению, не вполне оправдались. Критики склонны считать эту книгу неудачей Кэрролла. Скажем так: относительной неудачей. Но некоторые вставные стихи из «Сильвии и Бруно» пополнили золотой фонд английской поэзии нонсенса: в первую очередь это относится к «Песне Безумного садовника», которая достойна встать в ряд со знаменитой балладой о Бармаглоте и «Папашей Уильямом».
Наш сборник предназначается в основном для тех читателей, кто знает Льюиса Кэрролла только по этим хрестоматийным стихам. Мы бы хотели дополнить представление о нем как о выдающемся комическом поэте Англии, сравнить с которым можно только другого гения абсурда – Эдварда Лира.
Предлагаемый читателям сборник – самое полное собрание стихотворений Кэрролла, не вошедших в его сказки об Алисе. В него вошли ранние стихи Чарльза Доджсона из его рукописных журналов, юмористические вещи из сборника «Фантасмагория», поэма «Охота на Снарка», несколько вставных стихотворений из книги «Сильвия и Бруно» и так далее. Смесь мудрости с чепухой, как сказал бы Шекспир; большие вещи рядом с россыпью поэтической «мелочи», забавной и драгоценной.
В Дополнение книги я включил несколько своих эссе о любимом авторе, в том числе имеющие прямое отношение к публикуемым стихам: о Кэрролле-фотографе и об истории своего перевода «Охоты на Снарка».
Григорий Кружков
Из «Полезных и назидательных стихотворений»
1845
История с хвостом
Один садовник пожилой
Крыжовник собирал.
Он собирал крыжовник
И уносил в подвал.
А рядом с ним вертелся пес –
С таким большим хвостом,
Каких я больше не встречал
Ни прежде, ни потом.
Хвост был не просто длинноват,
Шкодлив или вертляв –
Он гибок был, упруг, могуч,
Как истинный удав.
Пес этим редкостным хвостом
Гордился, и не зря,
И часто, морду ввысь задрав,
Он громко взлаивал: «Гав-гав!»,
Судьбу благодаря.
И вдруг собачий этот хвост
Нечаянно махнул
И две садовника ноги
Петлею захлестнул.
Садовник даже сгоряча
Не понял, что такое –
И почему не может он
Пошевелить ногою.
– Я на ногах едва стою,
И это как-то странно,
Ведь я с утра совсем не пил –
Ну, виски полстакана,
Ну, пива кружки две махнул,
И третью – для порядка,
Да бренди пару раз хлебнул…
С чего бы мне так шатко?
Тут он взглянул и видит – хвост! –
А был старик горячий,
Схватил топор – и в тот же миг
Оттяпал хвост собачий.
– Ура! Свободен! – Он вскричал,
Довольный сам собою.
А бедный пес, утратя хвост,
Умчался, громко воя!
Мораль: Лишнего не пей.
Брат и сестра
А ну, сестра, иди в кровать,
Пора уже малышкам спать.
Сестра вскричала: «Как! Опять?»
«Молчи и спи, когда велят!» –
«Не очень-то командуй, брат!
Как стукну – так не будешь рад».
«Лежи, сестра, и ни гу-гу!
Не то рассвирепеть могу
И сделать из тебя рагу!»
Она взбрыкнула, словно конь,
И из очей метнув огонь,
Сказала гневно: «Только тронь!»
Помчался брат к стряпухе Джей:
«Дай сковородку мне скорей –
Побольше и потяжелей!»
«А для чего тебе она?» –
«Сварить рагу из кабана:
Вот для чего она нужна».
«А где возьмешь ты кабана?»
«Есть у меня сестра: она
Сойдет мне вместо кабана!»
«Так дашь мне сковородку?»
– «На!»
Мораль:
Сестру не жарь и не вари,
А нежно с ней поговори!
Моя фея
Среди других волшебных фей
Одну я знаю фею;
Она мне говорит: – Не смей! –
И я уже не смею.
Захочется ли мне вздремнуть,
– Не спи! – она внушает.
Вина ли вздумаю глотнуть,
– Не пей! – предупреждает.
Порою станет мне смешно,
Она грозит: – Не смейся!
На Кэти загляжусь в окно,
Бормочет: – Не надейся!
– Так что же делать? – я вскричал,
От возмущенья розов.
Но тот же голос отвечал:
– Не задавай вопросов!
Мораль: Нельзя, и точка!
Полезные правила
Во избежание
Хандры и брюзжания
И для снижения
Напряжения
Путем продления
Расслабления
За чаепитием,
Где всем событиям
И судьбам нации
Дают с умением
Интерпретации
За неимением
Занятья здравого
И не кровавого, —
Выскажу мнение,
Что применение
Данного сочинения –
Залог повышения
Всяческого улучшения.
Учи грамматику
И акробатику,
Пиши красиво,
Не пой фальшиво,
Зимой и летом
Вставай с рассветом,
Пей чай с молоком,
Гуляй пешком.
Ешь аккуратно,
Смейся приятно,
Гляди веселей,
Кофе не пей.
В мед пальцем не тыкай,
Не будь заикой,
Не спи вверх ногами,
Не сори деньгами –
Береги природу,
Не суйся в воду,
С огнем не играй,
Бумагу не марай.
Не теряй платков,
Не ешь пирожков
С холодной бараниной.
На палец пораненный
Лей смело йод,
Но не суй его в рот.
Не лягай лошадей
(А также людей:
Вдруг они сильней).
Родных возлюби,
Остальным груби.
Впрочем, тебе видней.
Мораль: Будь умницей.
Сцена из Шекспира с вариациями
Уорик
Угодно ль, принц, вам с нами удалиться?
Принц
Нет, я останусь возле короля.
Все, кроме принца Генриха, уходят.
«Зачем лежит корона на подушке,
Монарха беспокойная подруга?
Тревоги блеск! Забота золотая!
Как часто двери сна ты держишь настежь
Бессонной ночью – спи же с ним теперь!
Но не таким здоровым, сладким сном,
Как тот, кто в грубом столбуне ночном
Храпит себе до утра».
Король
Объясни мне,
Что значит это слово, Гарри.
Принц
Слово?
Какое слово, государь?
Король
Вот это –
Сам только что сказал ты: «в столбуне».
Принц
Так называется ночной колпак
Из грубой шерсти, в коем поселяне
Ложатся спать, чтоб не продуло уши.
Король
Спасибо, Гарри, можешь продолжать.
Принц
Итак, я продолжаю. «О величье!
Тому, чью голову сдавил венец,
Он – словно шлем роскошный в знойный полдень,
Что, охраняя, жжет».
Король
И может сжечь
До волдырей. Опасно в летний зной
Ходить в железном шлеме. Напечет,
Так не обрадуешься.
Принц
Умоляю
Не прерывать меня. «У самых врат
Его дыхания лежит пушинка.
Она не дрогнет даже».
Король
Я не знал.
Смахни ее!
Принц
«Король! Отец мой добрый!
Да, крепок этот сон. Он разлучил
С короной много мощных базилевсов».
Король
Постой! Что значит «базилевс»?
Принц
Не знаю.
Но на конце строки звучит неплохо.
Король
Допустим. Но зачем ты повторяешь
Слова, в которых смысла не сыскать?
Принц
Что сказано, то сказано. Обратно
Взять не могу.
Король
Согласен. Продолжай.
Принц
«По праву ты получишь от меня
Дань горьких слез и тягостной печали:
Тебе, отец, ее заплатят щедро
Моя природа, нежность и любовь.
По праву получу я от тебя
Венец…»
Король
По праву? По какому праву?
Принц
Как будто вы не знаете, милорд!
И вообще вы спите. Так не надо
Со мною спорить.
Король
Я не спорю, Гарри.
Я лишь увидел в логике твоей
Существенный пробел.
Принц
В ней нет пробела.
Мой вывод следует из предпосылки.
Король
Так в чем же эта предпосылка, Гарри?
Я сплю или не сплю?
Принц
Вы спите, сэр,
Затем, что спать вам должно в этой сцене.
Король
С тобою не поспоришь. Продолжай.
Принц
«По праву я возьму твою корону.
Пускай все силы мира соберутся
В одной руке чудовищной – не вырвать
Ей у меня наследственного сана!
И сыну я оставлю сей венец,
Как ты его оставил мне, отец».
Пунктуальность
Откладыванье нужных дел –
И самых неотложных –
Вот смертных горестный удел
Но с ним бороться можно.
Свой день планируй по часам
И плану следуй строго;
А времени – увидишь сам –
В обычных сутках много.
Слова «до завтра подождет»
Оставьте разгильдяям;
А мы во всём блюдем черед
И всюду успеваем.
Изяществом своих манер
Тот вряд ли озабочен,
Кто ходит (в гости, например),
Неряшлив и всклокочен.
Быть позже хоть на пять минут –
Привычка не почтенна;
Войти, когда часы пробьют, —
Вот точность джентльмена!
Звезда и пуля
Если б взял я ружье и стрельнул в вышину,
Улетела бы пуля моя на Луну –
Иль доставила Солнцу привет от Земли,
Хоть на это бы долгие годы ушли.
Ну, а если бы взял я Звезду на прицел
И пустить в нее дерзкую пулю посмел,
Не попала бы пуля в Звезду НИКОГДА –
Так ужасно от нас далека та Звезда.
Восточная притча
Халиф сидел на троне во дворце
С брезгливым выраженьем на лице.
Свой край опустошив и разорив,
Соскучился властительный халиф.
Визирь, чтоб повелителя развлечь,
Приблизившись, завёл такую речь:
«Есть древняя легенда, господин,
Узнать её достоин ты один.
На ветке дуба старый сыч сидел,
С ним рядом юный сыч на ветку сел:
– Я, батюшка, жениться захотел.
Какую область дашь ты мне в удел?
– Сын милый, погоди хотя бы год;
Коль этот срок халиф наш проживет,
Я буду выделить тебе готов
Сто опустевших, мёртвых городов,
И в тот же самый день – твой брачный день –
Сто разоренных, мертвых деревень».
Визирь, договорив, скосил глаза
И видит: по щеке ползет слеза.
Легенде вняв, растрогался халиф –
И, поведенье в корне изменив,
Решил он стать примером для других
Халифов – и на подданных своих
Пролил благодеяния. И – ах! —
Край, утопавший в горе и слезах,
Отныне утопать в них перестал
И с этих пор купаться в счастье стал.
Загадочный гость
Помнится, я отдыхал за чтеньем какой-то брошюры,
Как вдруг: тук-тук-тук! – тихий звук, как ветерка дуновенье,
Раздался за дверью. Я крикнул сердито и громко: «Эй, кто там,
Хватит за дверью переминаться – входите!»
Робко вошел он, держа в руках цилиндр и перчатки,
И чрезвычайно учтиво, почтительно мне поклонился.
«Кто вы?» – вскричал я, озлясь. А он любезнейшим тоном,
Руку к сердцу прижав и кланяясь низко, ответил:
«Ваш препокорный слуга, господин Прикурамшувель»,
В бешенстве я колокольчик схватил и затряс им: «Эй, Энди,
Джордж, Томми, Дик! – завопил я. – Выставьте тотчас за двери
Этого господина!» Мой гость на меня без упрека, но с грустью
Тихо взглянул, смиренно попятился к двери,
Низко опять поклонился – и так, держа руку у сердца,
Со всевозможной учтивостью кротко навек удалился.
Из «Ректорского журнала»
1848
Баллада о запоздалом путнике
Пока сверчок за печкой пел,
(О счастье без предела!)
Спешил прохожий по тропе.
(А мне какое дело?)
Когда он в двери постучал,
(О счастье без предела!)
Он что-то тихо пробурчал.
(А мне какое дело?)
Когда переступил порог,
(О счастье без предела!)
Лишь горестно вздохнуть он смог.
(А мне какое дело?)
Когда он к печке подошел,
(О счастье без предела!)
Он уронил слезу на пол.
(А мне какое дело?)
Когда приблизился к окну,
(О счастье без предела!)
Он уронил еще одну.
(А мне какое дело?)
Когда старуху он узнал,
(О счастье без предела!)
Он задрожал и застонал.
(А мне какое дело?)
Когда взошел на мой чердак,
(О счастье без предела!)
Он красным сделался как рак.
(А мне какое дело?)
Когда он уходил назад,
(О счастье без предела!)
Его я ткнула шпилькой в зад.
(А вам какое дело?)
Страшный сон
Какой-то полутемный зал,
И всюду лица, лица…
Не знал я, как туда попал,
Не знал, что там творится.
Вдруг – чудище, глаза горят,
Явилось из пещеры
И пожирает всех подряд
(Ужасные манеры!).
Я слышу рев, я чую дым,
Меня не держат ноги,
И вот лежу я недвижим,
Откуда ждать подмоги?
Драконья пасть – ужасный вид –
Мои друзья в печали…
И вдруг: «Проснитесь, мистер Смит,
Вы так во сне кричали!»
Назидание
Когда б я вас хотел спросить,
Я так бы прямо и сказал,
Но проявлять такую прыть
На вашем месте не дерзал.
Ужель ученого учить? –
Какой афронт! Какой скандал!
Дабы окончить этот спор,
Я начал бы издалека,
Чтоб не понявший до сих пор
Уразумел наверняка –
И прояснился мутный взор
Отъявленного дурака.
Ведь назиданье мудрых уст
Для слышащих не пропадет,
И даже тот, чей купол пуст,
В конце концов его поймет.
Как мрак невежества ни густ –
Луч истины его пробьет!
Песня Как-Бы-Черепахи
В глубокой толще синих вод,
Где самый жирный рак живет,
С тобою спляшем мы гавот,
Мой милый, славный Лобстер!
Как славно танцевать вдвоем,
Туда хвостом, сюда хвостом,
С тобой вдвоем на дне морском,
Мой милый, славный Лобстер!
Чудище
… Чу! Дрожит, гудит земля,
Колокольный слышен звон.
Ропщут рощи и поля:
«Это страшный, страшный сон!»
Змей железный, жуткий змей
Показался вдалеке:
Дым и пламя из ноздрей,
Свет в единственном зрачке.
Он шипит, фырчит, стучит,
Ближе, ближе свист и вой…
Змей грохочет, змей рычит,
Злобы полон огневой!
Вот он, ужас, вот он, страх,
Вот он, воплощенный ад –
Подлетел на всех парах
И вопит сквозь дым и чад:
«Стоп машина! Прочь с путей!
Эй, носильщики, сюда!
Кто выходит? Поживей!
На посадку, господа!
Сэр, позвольте ваш билет!»
Я споткнулся, задрожал,
Как безумный, крикнул: «Нет!»,
Повернулся – и сбежал.
Из «Ректорского зонтика»
1850
Роковая охота
То был земли глухой провал,
Пещеры мрачный лаз;
Никто не знал, что он скрывал
От человечьих глаз.
Внутри гнездилась темнота,
Зиял какой-то грот;
Терновник острый оплетал
Его угрюмый вход.
Король скакал во весь опор
Меж кочек, пней и ям,
И свита на конях за ним
Летела по пятам.
Король скакал через овсы,
Через бурьян и грязь,
И заливались лаем псы,
За рыжей дичью мчась.
Лисица слышит хрип коней
И близкий лай собак;
Как вдруг – пещера перед ней,
Спасенья верный знак.
Мелькнул и скрылся хвост лисы
Пред сворой короля.
У входа сбились в кучу псы,
Беспомощно скуля.
И вдруг – из мрака прозвучал
Какой-то сочный «чмок» –
И несомненное «чавк-чавк!» –
И явственный глоток.
Король достал свой острый меч,
Испытанный в бою:
«Тому башки не уберечь,
Кто отнял дичь мою!» –
И ринулся в кромешный мрак;
Внутри раздался Рык,
И стук меча, и снова: «Чавк!» –
И придушённый крик.
И вылезла такая Пасть
На свет – такая Гнусь,
Что я нарисовал лишь часть,
А целиком – боюсь.
Буря
Старик, нахохлившись, сидел
На крае валуна,
Седой, с лохматой бородой,
Похож на колдуна.
В ползущей туче гром ворчал,
Стелился мрак за ней;
На дубе Ворон прокричал,
Взметнулся прах с полей.
Скрестивши руки на груди,
Старик взывал: «Гроза, гряди!
Бей, буря, не жалей!»
И хлынул ливень, как потоп,
На хлябь и холм и дол!
Старик глядел, нахмурив лоб,
Угрюмой думой полн, —
Туда, где в море штормовом
С волнами, ветром и дождем
Боролся утлый челн.
Как щепку, вал его швырял,
Как лист, его трясло.
Жестокий шквал с пути сбивал,
Волной назад несло.
Стеной вставала бездна вод, —
И все-таки он плыл вперед
Всем молниям назло!
Старик моргнул, комок сглотнул
И глухо простонал:
«О горе! Он не утонул;
Пари я проиграл.
Теперь весь куш получит Боб!»
Сказал, ударил себя в лоб –
И прыгнул с гребня скал.
Великий день в крофте
Есть в Крофте, славном городке,
Один старинный дом[1 - Насколько старинный этот дом, свидетельствует камень во дворе, на котором явственно читается вырезанная буква «А», что справедливо трактуется как первая буква имени знаменитого короля Альфреда Великого (IX век н. ?э.). К тому времени, по всей видимости, относится и возведение ректорского дома.],
Почтенный пастор средних лет
Живет с семейством в нем.
Глянь – распахнулась дверь с утра,
И высыпался в сад,
Горя от нетерпения
Увидеть представление,
Весь клан Питомцев Севера,
И все узреть хотят!
Но что хотят они успеть
Узреть в сей ранний час? –
Искусство верховой езды
И скачки высший класс!
Вот почему они спешат
Попарно и вразброд –
И выглянул из-за оград
Встревоженный народ.
И вот уже живой толпой
Вся улица полна.
И се! два юноши ведут
Лихого скакуна[2 - Просим прощения у читателя, что мы здесь называем (и будем называть) этим благородным именем обыкновенного ослика.].
Он упирается, ревет
И пятится назад,
И как нарочно, хочет им
Испортить весь парад.
Но вот, бестрепетной рукой
Поправив стремена,
Отважный рыцарь молодой
Вскочил на скакуна.
О берегись, ездок младой,
Ведь под тобой – огонь!
Не искушай судьбы своей,
Узды его не тронь!
Но поздно! Гордый конь взбрыкнул,
Чтоб ношу сбросить в грязь:
Смельчак лишь чудом усидел,
За гриву уцепясь.
Чей будет верх на этот раз,
Чья воля победит?
Переупрямит кто кого
И кто кого смирит?
И вот приблизились они
К скрещенью двух дорог.
Но ехать дальше скакуна
Заставить он не мог:
– Извольте дальше без меня,
А я не повезу! –
И норовил свернуть назад
К кормушке и к овсу.
Тут вышел Ульфрид Длинный Лук,
Героя младший брат,
И мужественно заградил
Скотине путь назад.
Тут юная Флореза,
Любимая сестра,
Безмолвно встала рядом с ним,
Прекрасна и храбра.
И долго с гордым скакуном
Наездник воевал,
Но благородный конь ни в чем
Ему не уступал.
И, наконец, устав тянуть
Кто по дрова, кто в лес,
Скакун, как вкопанный, застыл,
И всадник наземь слез.
Он слез и, торжествуя[3 - Читатель будет озадачен, не понимая, в чем именно причина торжествования. Казалось бы, торжествовать нечего, так как ослик, очевидно, вышел победителем в этом поединке.],
На братьев кинул взгляд.
А конь встряхнул ушами
И потрусил назад.
А верный Ульфрид Длинный Лук
С прекрасною сестрой
Провозгласили хором:
– О брат наш! Ты – герой!
И поднесли ему такой
Огромный бутерброд,
Что им бы поперхнуться мог
И нильский бегемот.
И полный доверху бокал[4 - А может быть, и просто кружку.]
С горячим молоком,
Зане по праву он снискал
Столь много славы и похвал,
Что каждый встречный – стар и мал –
Рассказывал и повторял
О подвиге таком.
И часто на исходе дня,
Когда камин зажжен,
И шалостям дневным настал
Вечерний угомон,
И всюду книжки, по столу
Разбросаны, лежат,
И бабочек ночных крыла
Вкруг лампы мельтешат,
И тащат малышей в кровать,
А те ревут навзрыд,
Мы вспоминаем в сотый раз,
Как верный Ульфрид брата спас,
И дикого коня в тот час
Остановил, не убоясь
Разгневанных копыт!
Прощание поэта с журналом
Он под кроной сидел и на тучи глядел,
Громыхавшие на горизонте.
Он верил, чудак, что от всех передряг
Защитит его «Ректорский Зонтик».
Когда ж буря прошла, и просохла земля,
И жуки поползли по тропе,
Он поднялся, вздохнул, головою тряхнул
И торжественно песню запел:
Вот и вечер; скоро ужин;
Наступил прощанья час.
Я давно сидел бы в луже,
Если б ты меня не спас.
Друг мой милый, пред тобою
Все журналы прошлых лет
Меркнут, как перед зарею
Слабых звезд дрожащий свет.
Вызываю вновь их духи,
Слышу вновь их голоса,
Как жужжанье сонной мухи,
Дребезжанье колеса.
Первым тут игру затеял
Славный «Ректорский журнал»;
Всё, что он ума посеял,
Ты успешно пожинал.
Он разбрасывал идеи,
Щедр на выдумку и скор,
Как еще никто, нигде и
Никогда до этих пор.
Вслед за ним пришла «Комета»
И ушла, как смутный сон.
Ты сверкнул лучом рассвета,
Озарившим небосклон!
Помню, в «Ректорском журнале»
Жизнь была совсем проста:
Все читатели писали,
Все писатели чита…
Но уже с времен «Кометы»,
Обленился добрый люд:
Ни рассказы, ни куплеты,
Ни сюжеты не несут.
Все решили устраниться
От забот и от тревог,
И никто на сих страницах
Мне ни строчкой не помог.
Но… пришла пора питанья,
И зовет меня она:
«Зонтик» милый, до свиданья,
До свиданья, старина!
Из «Всякой всячины»
1854
Баллада о двух братьях
Жили-были два брата, один и другой.
Как закончили школу в Тинбруке,
Старший брат говорит: «Что ты, братец, решил:
Посвятишь ли себя ты науке?
Изберешь ли коня и красивый мундир,
Взяв оружие в крепкие руки?
Или, может, пойдем мы на речку вдвоем,
На мосту порыбачить от скуки?»
Отвечает другой: «О, мой брат дорогой!
Слишком глуп я, увы, для науки,
Слишком робок, признаюсь тебе одному,
Чтоб оружие взять в свои руки,
Но на речку с тобою пойти я готов
На мосту порыбачить от скуки».
Выбрал самую прочную удочку он,
Преисполнился злобного духу –
И в родимого брата вонзил свой крючок,
Как вонзают в червя или в муху.
Завизжит и свинья, если дать ей пинка,
Закричит и петух: «Кукареку!»
Но истошней и звонче вскричал младший брат,
Старшим братом низвергнутый в реку.
И тотчас, как плеснуло, вокруг собралась
Вся веселая рыбья семейка:
И сазан, и голавль, и плотва, и карась,
И проворная рыбка уклейка.
И хвалили они рыбака-добряка,
И на много ладов повторяли:
«Вот так славный обед! С незапамятных лет
Мы наживки вкусней не клевали».
«Поделом же тебе! – старший брат проворчал. —
Ждал я годы, и дни, и недели;
Долго, братец любезный, ты мне докучал,
Удручал ты меня с колыбели».
«Помоги, старший брат! Разве я виноват?
Посмотри, как взялись эти черти!
Ведь съедят меня милые рыбки, съедят –
А не то защекочут до смерти.
Рад любой рыболов, если правильный клёв,
Лучше нету хорошего клёва, —
Только если не вместо наживки висеть,
А на месте сидеть рыболова.
Милый братец, спаси! Заклюют караси!
Пожалей ты злосчастного братца!
Хоть я сызмала в речке купаться любил, —
На крючке неприятно купаться.
Если б мог я сейчас с бережка иль с моста
Наблюдать этих рыбок прекрасных,
Я б твердил без конца: красота, красота –
И не ведал терзаний напрасных.
Я б забыл про уду, про питье и еду,
Я с рыбалкой навеки б расстался
И смотрел на язей, как на лучших друзей,
Да игрой пескарей любовался!»
«Как! Забыть про уду, про питье и еду
И навеки забросить рыбалку!
Извини меня, брат, ты несешь ерунду,
Мне тебя, неразумного, жалко.
Для того и даны караси, сазаны,
Чтоб ловить разжиревших в июле
И с укропом потом и лавровым листом
Их варить в чугуне иль в кастрюле.
Лучше нету ухи из ершей и язей,
Да и жарить их тоже неплохо;
Нет, с рыбалкой, клянусь, ни за что не прощусь,
Никогда, до последнего вздоха!»
Тут на берег выходит младая сестра
И ужасную видит картину;
Замирает она, и хладна, и бледна,
И роняет на землю корзину.
«Брат, поведай мне: что у тебя на крючке?
Что, безумец, ты сделал наживкой?»
«Голубок прилетел, он мне петь не хотел,
Для него это стало ошибкой».
«Вот так новости! Голуби разве поют?
Брат, признайся, что это такое?»
«То мой братец в реке, он висит на крючке,
Ах, оставьте меня вы в покое!
Сам не знаю я, как получилося так,
Это грех мой и тяжкое горе.
О, прощай! Поплыву я в неведомый край,
Уплыву я за синее море».
«А когда ты вернешься, о брат мой, скажи,
О, скажи мне, мой брат и опора!»
«Я вернусь, когда все облысеют ежи,
То есть очень и очень нескоро».
И сестра повернулась, рыдая в платок:
«Ох, накажет Господь непоседу!
Вот несчастье! Один совершенно промок,
А другой опоздает к обеду!»
Отвергнутый влюбленный
Три версии
1. Малахольно-слюнтяйская школа
Она отвергла все мольбы!
Я отступаю без борьбы.
Ах, если бы – ах, если бы
Ей стать мудрей!
Скажу – увы! Увы – скажу!
Рвать волосы я погожу –
Я этим только наврежу
Красе своей.
2. Мужественно-бывалая школа
Ах, вот как! Нам не по пути?
Вот дура, господи прости!
А ведь она уже почти
Сказала «да».
Ну, и пошла она к чертям!
Что, разве в мире мало дам,
Готовых быть любезней к нам?
Да ерунда!
3. Германо-романтическая школа
Итак, надежды нет вблизи?
Так жги, огонь! Змея, грызи!
Клинок, насквозь мне грудь пронзи!
Разверзнись, ад!
Неблагодарная, прощай!
На атомы разбит мой рай.
О сердце, сердце! выбирай –
Сталь или яд!
Загадочное стихотворение
Он знал про этот разговор
Не больше, чем сейчас, —
Что оставалось до сих пор
Загадкою для нас.
Он всё сказал ей, что хотел,
Она не поняла;
Напрасно он в упор глядел
На них из-за угла.
Ни трепет рук, ни взмах ресниц –
Ничто не помогло,
Хоть много удивленных лиц
Смотрело сквозь стекло.
Ему казалось, что она
Могла б умерить пыл
И не швыряться из окна
Бутылками чернил.
Но ей осталось невдомек,
Что он имел в виду,
Когда запрыгнул, как сурок,
В омнибус на ходу.
Он дал ей два, он дал ей три,
Он дал ей целых пять,
Хотя, готов держать пари,
Не нужно было брать.
Я мог ручаться головой,
Что слух до них дойдет;
Но этой вести роковой
Они не дали ход.
Всё то, что знаем мы о них,
Или они – о нас,
Пусть будет тайною троих,
Сокрытою для глаз!
Верный рыцарь
На склоне дня он вышел в путь,
Надев галоши и чуть-чуть
Хлебнув (чтобы развеять мрак!),
И к берегу направил шаг –
Туда, где в скалы бил прибой
И над прибрежною тропой
Виднелся замок на скале;
Там, с едкой думой на челе
Стоял он, вглядываясь вдаль,
Потом вздохнул; горизонталь
Из недр его исторгла стон,
И трижды содрогнулся он.
И наконец, устав стонать,
Он в город повернул опять.
Он шел, утратив жизни цель,
По узким, тесным, словно щель,
Пустынным улочкам кривым;
И старые дома над ним,
Клонились молча с двух сторон,
Шепча друг другу, как сквозь сон:
«Мы скоро встретимся». Вокруг
Несли укроп, везли сундук,
И кто-то, выйдя на балкон,
Вывешивал белье. Но он,
Шагал вперед, шагал вперед,
Как тот, кого никто не ждет.
И знали люди, глядя вслед,
Что этот рыцарь много лет
Любил волшебницу Шалот;
Но съел бедняжку кашалот.
Плач шотландца
Мы с ней хотели вместе плыть
В Шотландию из Бристоля.
Нас ожидавший пароход
Уже я видел издали.
Уже свернули мы вдвоем
На ту Морскую улочку,
Я только сбегать захотел
Купить в дорогу булочку;
С повидлом булочку одну
И булочку с корицею,
Да заодно уж бутерброд
С сосиской и с горчицею.
Я только раз его куснул,
И вдруг увидел издали,
Как мой прекрасный пароход
Отчаливает с пристани.
Напрасно я кричал, свистел,
Напрасно звал полицию,
Все, что досталось мне в удел –
Лишь булочка с корицею.
Так за минутку или две –
Простая арифметика –
Я потерял любовь свою
И стоимость билетика.
Так пел шотландский паренек
В порту английском Бристоле,
Укладываясь на ночь спать
На лавочке у пристани.
Под ивою плакучей
Несется свадебный кортеж,
Звонят колокола,
Гостям раздолье – пей да ешь,
Лишь Эллен в лес ушла.
Стоит, бледна, совсем одна,
И слез поток горючий
Погожим утром льет она
Под ивою плакучей.
– Мой Робин, помнишь тот апрель?
Ведь ты любил меня,
Но тут явилась Изабель,
Красой своей дразня.
О, эти дни – теперь они
Как солнышко за тучей –
Когда весной ты был со мной
Под ивою плакучей!
Ах, ивушка, дождись весны,
Пусть я не доживу, —
Взамен осенней седины
Оденься ты в листву.
А я, любовь свою тая,
До смерти неминучей
Не покажусь, душа моя,
Под ивою плакучей.
Когда же смерть придет за мной,
Позволь под камнем лечь
В твоей тени, как в оны дни,
На месте наших встреч.
Пусть он прочтет, на письмена
Слезою капнув жгучей:
«Любовь твоя погребена
Под ивою плакучей».
Из университетских стихов
Мечта и явь
Я представлял ее в мечтах:
Мила, свежа, юна;
Но в зрелой, так сказать, красе
Предстала мне она.
Мне снился локон золотой,
Лучистый синий взгляд;
Но оказался локон рыж,
Взор малость мутноват.
Я думал: на ее щеках
Цветет румянец роз;
Но я имел в виду, пардон,
Лишь щеки, а не нос!
Я нежный ротик рисовал
И ямочку под ним;
Кто знал, что подбородочек
Окажется тройным?
С утра уже я получил
Два славных тумака;
А ручка у нее, скажу,
Не так чтобы легка.
О прочих прелестях молчу,
Их столько – просто жуть;
О большем и мечтать нельзя –
Убавить бы чуть-чуть.
Ее походка легче гор,
А смех звенит в ушах
Нежней, чем лягушачий хор
В болотных камышах.
Она одна – моя любовь,
Земное божество:
В ней всё, о чем я мог мечтать, —
И много сверх того!
Мне повстречался старикан
Мне повстречался старикан
В болотистой глуши.
Он нес в руках два котелка,
Где плавали ерши.
Его спросил я без затей:
– Как поживаешь, дед?
Но не достиг моих ушей
Его простой ответ.
– Я собираю пузырьки
Под мостиком у речки,
Потом кладу их в пирожки
И запекаю в печке.
А пирожки на берегу
Матросам продаю
И пробавляюсь как могу
На выручку свою.
Но размышлял я в этот миг
О корне из шести:
Как разделить его на пшик
И в степень возвести.
– Ну-ну, и как же ты живешь? –
Спросил я старика,
По-свойски пнул его ногой
И ущипнул слегка.
– Да вот брожу средь камышей, —
Он начал все с начала, —
Ловлю на дудочку ершей,
Вытапливаю сало.
А производят из него
Помаду для волос:
Возни, скажу вам, ого-го,
А платят с гулькин нос.
Но я о гетрах размышлял:
Что будет, если вдруг
Покрасить их в зеленый цвет
И выйти так на луг.
– Эй, как дела? Ты что, заснул?! –
Вновь задал я вопрос
И двинул в ухо старика,
Чтоб чепуху не нес.
– Так и живу, – ответил дед, —
На отмели у моря
Я нахожу глаза сельдей,
Потерянные с горя.
Они на пуговки идут
Для платьев и пальто,
Но больше пенса за пяток
Мне не дает никто.
В саду копаю я миног,
Белю салфетки сажей
И подбираю вдоль дорог
Колеса экипажей.
Перебиваюсь как-нибудь –
Похвастать нечем, сэр,
Но я бы рад за вас хлебнуть
Пивка бы, например.
Но я не слушал. Я почти
Додумал мудрый план,
Как мост от ржавчины спасти
Посредством винных ванн.
Я деда поблагодарил
За искренний рассказ.
Как горячо он говорил:
Готов, мол, пить за вас!
С тех пор залезу ли рукой
Рассеянно в компот,
Иль попаду не той ногой
В башмак совсем не тот,
Или фантазия слегка
С пути меня собьет, —
Я вспоминаю старика
Среди глухих болот.
Дамону – от Хлои
(понимающей его с полуслова)
Помнишь, следом за мной в магазин овощной
Ты зашел и сказал мне, бедняжка,
Что дурна я лицом и спесива притом,
Сам же, знаю, подумал: милашка!
Покупая муку (я ведь славно пеку)
Для шарлотки и сало свиное, —
Помнишь, взяв кошелек, яблок полный кулек
Поручила держать тебе Хлоя?
Не забудь, как потом ты запрыгнул с кульком
Прямо в омнибус, я же осталась:
Не рассеянность, нет, пожалел на билет
Ты три пенса мне – сущую малость!
Помнишь, как удалась мне шарлотка в тот раз,
Как считал ты минуты до чаю?
Ты сказал, что она сыровата, пресна –
Это шутка была, я же знаю!
Вспомни, как пригласил нас на выставку Билл,
Где штуковины всякого рода:
Ты сказал, что пойдем мы кратчайшим путем –
Два часа он прождал нас у входа.
Этот путь был кружной, миль двенадцать длиной,
В павильон нас уже не впустили,
И приятель твой Билл над тобой же трунил,
А тебе хоть бы что, простофиле!
Тут, уняв свою прыть, ты спросил, как нам быть,
Я сказала: «Домой, и скорее!» –
Ты, как верный мой паж, оплатил экипаж
(И не взял даже сдачи с гинеи!).
Но припомни, Дамон, как ты был удивлен,
Что затеяла этак мудрить я:
Ехать нынче домой, а с утра в павильон
(Ты бы ждал там всю ночь до открытья).
Или вспомни загадку, которую Джон
Повторил тебе, милый, раз десять:
«Если кто-то кого-то зарезал ножом,
То за что его нужно повесить?»
Ты ко мне со всех ног прибежал, дурачок,
Угадав, что помочь я сумею.
Ну-ка, вспомни, Дамон, как ты был потрясен,
Когда я отвечала: «За шею»!
Ты, Дамон, тугодум, слабо развит твой ум,
Все смеются вокруг над тобою,
Хоть собой ты хорош – что с такого возьмешь?
Соглашайся-ка лучше на Хлою.
Только Хлоя тебя так сумеет, любя,
Защитить и понять с полуслова!
Ты же сам без меня не протянешь и дня…
Может, всё повторить тебе снова?
Мисс Джонс
Вы, горячие сердца,
Собирайтесь вкруг певца!
Эта горестная песня тронет старца и юнца.
Чтоб со мною вы скорбели
О несчастной Арабелле,
Попрошу не расходиться и дослушать до конца.
Саймон Смит – высокий, стройный, —
Малый был весьма достойный,
Но девицу Арабеллу червь сомненья вечно грыз:
Ведь ее не звал он Беллой –
Только Джонс и только Мисс.
Чуть она: «Мой Саймон, милый!» –
Враз глухим он притворится,
И сказала как-то Сьюзен, Арабеллина сестрица:
«То ли вежлив он сверх меры,
То ли робостью томим, —
Если хочешь, кавалеру
Мы проверку учиним.
Напиши в записке краткой,
Что дела у нас в порядке,
Что простуда у тебя прошла совсем,
Что согласна ты умчаться,
Чтобы тайно с ним венчаться
И что будешь у кожевни ровно в семь.
…Нет, лучше в девять!»
Арабелла написала –
И, заклеив, отослала –
И надела самый лучший свой наряд:
Серьги, брошку и браслетку,
Бусы, часики, лорнетку
И с брильянтами колечки все подряд, —
Ведь мужчины страсть как падки
До всего, что тешит взгляд!
Вот стоит она и ждет, придя на встречу роковую,
И сказал ей булочник: «Пора на боковую!»,
И кожевник старый вышел глянуть, кто
Так гулко кашляет в ночи – и вынес ей пальто.
И, чихая, повторяла Арабелла:
«Милый Саймон, не спеши, хоть я совсем окоченела
И день угас, и минул час назначенный давно, —
Я знаю, ты придешь! я верю все равно!
О Саймон! Мой Саймон!
Мой самый-самый Саймон,
Мой дорогой, любимый Саймон Смит!
Но вот часы на башне бьют,
И на вокзале тоже бьют,
На почте и на площади – все бьют двенадцать раз!
О Саймон! Как поздно!
Нет, правда, нет, серьезно –
Пускай меня колотит дрожь,
Я верю, утром ты придешь,
Ведь ты ко мне придешь?
Тогда в карете золотой
Мы в Гретна-Грин умчим с тобой,
И верный Саймон… боже мой,
Ну что за имя – Саймон!
Вульгарно, пошло, просто стыд,
Я буду миссис Саймон Смит,
Но нет, меня он пощадит
И согласится, например,
Взять имя – Клэр…»
Так сидела Арабелла
И вздыхала то и дело
На сыром, холодном камне, и ужасно оробела,
Когда кто-то, незнакомый ей совсем,
Вдруг промолвил:
«Добрый вечер, мэм!
И не страшно вам одной?
Бродят воры в час ночной…
Это что у вас, браслетик?
Вероятно, золотой!
А колечки? Разрешите…
И напрасно вы кричите,
Потому что полицейский завершил уже обход
И чаёк на кухне пьет».
– «Стой! Держите негодяя! –
Завопила Арабелла, руки к небу воздевая, —
О, когда решилась я осчастливить Смита,
Разве знала я, что стану жертвою бандита?
О мой Саймон, как ты мог
Поступить так гадко,
И зачем сидят с кухарками блюстители порядка!»
И вопль ее в ночную тьму
Летел шагов на двести:
«Ну почему, ну почему
Их вечно нет на месте?!»
Кошмарная Шарманка
Соло Несчастной Жертвы
– Мне волосы мать велит заплетать,
Носить аккуратные платья, —
Досада какая! вот буду большая –
Собой уж не дам помыкать я!
– Досталась мне комната в самом низу:
Весь верх захватили сестренки.
Полезла, раз так, я спать на чердак –
Продрогла до самой печенки!
Довольно, трещотки! оставьте меня!
За что мне мученье такое?
Но снова все та же слышна трескотня,
И нет ни секунды покоя.
– Подайте монетку шарманщику, сэр! –
И скрежет, и скрип в этом гимне…
– Лови свой медяк – но сжалься, бедняк,
Подай хоть на грош тишины мне!
Вакхическая ода в честь колледжа Крайст-Чёрч
Налейте мне чашу, наденьте венок,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70852237) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Насколько старинный этот дом, свидетельствует камень во дворе, на котором явственно читается вырезанная буква «А», что справедливо трактуется как первая буква имени знаменитого короля Альфреда Великого (IX век н. ?э.). К тому времени, по всей видимости, относится и возведение ректорского дома.
2
Просим прощения у читателя, что мы здесь называем (и будем называть) этим благородным именем обыкновенного ослика.
3
Читатель будет озадачен, не понимая, в чем именно причина торжествования. Казалось бы, торжествовать нечего, так как ослик, очевидно, вышел победителем в этом поединке.
4
А может быть, и просто кружку.