Сломанные крылья рейха
Александр Александрович Тамоников
Спецназ Берии. Герои секретной войны
Роман о военном времени, о сложных судьбах и опасной работе неизвестных героев, вошедших в ударный состав «спецназа Берии».
По данным советской разведки, на одном из заводов в пригородах Праги создаются комплектующие для немецких ракет ФАУ. Сбежавший оттуда военнопленный сообщил, что с приближением Красной Армии цеха будут взорваны, образцы продукции и документация отправлены в Германию, а рабочих уничтожат. Группе подполковника Максима Шелестова поручено выяснить, где расположено секретное производство, и любой ценой добыть техническую документацию. Оперативники пытаются действовать через чешское подполье. Но немцы не дремлют: они перекрывают тоннель, ведущий в подземные цеха, устраивают засаду на конспиративной квартире, нейтрализуют связного… Шелестов понимает, что ему не остается ничего другого, как прорываться на объект с боем…
«Эта серия хороша тем, что в ней проведена верная главная мысль: в НКВД Лаврентия Берии умели верить людям, потому что им умел верить сам нарком. История группы майора Шелестова сходна с реальной историей крупного агента абвера, бывшего штабс-капитана царской армии Нелидова, попавшего на Лубянку в сентябре 1939 года. Тем более вероятными выглядят на фоне истории Нелидова приключения Максима Шелестова и его товарищей, описанные в этом романе». – С. Кремлев
Общий тираж книг А. Тамоникова – более 10 миллионов экземпляров.
Александр Тамоников
Сломанные крылья рейха
© Тамоников А. А., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
* * *
Эта серия хороша тем, что в ней проведена верная главная мысль: в НКВД Лаврентия Берия умели верить людям, потому что им умел верить сам нарком. История группы майора Шелестова сходна с реальной историей крупного агента абвера, бывшего штабс-капитана царской армии Нелидова, попавшего на Лубянку в сентябре 1939 года. Тем более вероятными выглядят на фоне истории Нелидова приключения Максима Шелестова и его товарищей, описанные в этом романе.
С. Кремлев
Глава 1
Приборы упаковывались в плотную вощеную бумагу, затем их аккуратно укладывали в деревянные ящики, предварительно прокладывая многослойным картоном. Иван Черняев сослался на то, что он во время работы с электротельфером повредил руку. И чешский мастер перевел его временно на транспортировку ящиков с готовой продукцией. Катать тележки, пусть и очень тяжелые, по ровному бетонному полу было несложно. Сложнее было не выдать себя и не использовать на всю катушку руку, которая считалась травмированной. Врач приедет через два дня, так что можно продержаться. А сбежать Иван намеревался завтра вечером.
Упираясь плечом, он сдвинул тележку с места и покатил в дальний конец цеха, где виднелись решетчатые двери, которые вели в шахту лифта. Там продукцию поднимали наверх. Когда лифт работал, можно было ощутить движение воздуха, уловить запах зелени деревьев, луговых трав.
В подземном цехе работали и русские военнопленные, и чешские рабочие, провинившиеся и сосланные сюда в наказание. Пленных привозили в вагонах с забитыми наглухо окнами, ночью сажали в машины и привозили сюда. Никто представления не имел, в какую местность они попали. Находились, правда, знатоки, которые вычисляли по им только известным признакам, что привезли их в Восточную Европу. Но до границ Советского Союза далеко. Красная Армия хоть и наступает, но когда она дойдет до Чехословакии, неизвестно.
Ивану было все равно, какая это страна. Бывший пограничник, засыпанный взрывом в разбитом доте, он отлежался и две недели выходил в одиночку к своим в 1941-м. По захваченной врагом территории, мимо сожженных сел. И вышел. А год назад во время боев на Мгинском направлении Иван снова попал в плен. Контуженный, он первое время не мог даже говорить. Может, поэтому его и не допрашивали, а сразу отправили с другими пленными в тыл, во временный лагерь. Поменяв несколько лагерей, Иван в конце концов угодил на этот завод. И с тех пор только и думал о том, как отсюда сбежать.
– Ян, – раздался рядом шепот, когда Черняев установил свою тележку и зафиксировал ее «башмаком». – Ян, иди сюда, пока никто не видит.
Черняев за эти месяцы научился неплохо понимать чешский язык и даже сам довольно сносно говорил по-чешски. В этой части у подъемника и правда сейчас никого не было. Начинался обеденный перерыв, немцы даже на чешских заводах завели свои строгие порядки. Опоздание на перерыв – такое же нарушение трудового распорядка, как и опоздание к началу рабочего дня.
Иван подошел к чеху, бросил взгляд по сторонам.
– Смотри, Ян, – на свой манер выговорил имя русского пленного чех. – Это схема того подземного ливневого водотока, про который я тебе рассказывал. Его строили еще сто лет назад для отведения дождевой воды с улиц к реке.
– А если о нем знают и другие? – с сомнением покачал головой Иван. – Немцы могли забетонировать вход, заминировать его.
– Не знают, – с улыбкой покачал головой чех. – На этой схеме такой слой пыли, ее не трогали лет двадцать. В эту часть архива никто не лазил. Это корпуса, которых уже нет. Старая линия электропередачи, которая уже не существует. На схеме еще две «ливневки», которые засыпали. Они обвалились на многих участках, проще построить новую, чем раскопать старую. Да и опасно там работать, под новыми корпусами.
– А если этот тоже обвалился? – с сомнением спросил Иван и почувствовал, как у него предательски засосало под ложечкой. Это был шанс вырваться на свободу, хороший шанс.
– Да, в начале, – согласно кивнул чех. – Но дальше свод прочный, он не пострадал. А в начале тоннеля он обвалился потому, что здесь прокладывали каналы для электрических кабелей и проводили грунтовые работы. Я проверял. Правда, я не знаю, как там дальше, но уверен, что проход есть. Риск, но я бы на твоем месте попробовал. Иначе отсюда не вырваться. Вас не выпускают на поверхность, на верхние этажи. Я думаю, Ян, вас никогда не выпустят.
Последние слова были произнесены с такой грустью, что Черняев понял: надо пытаться. Это не просто путь к свободе, это еще и шанс выжить. Действительно, с какой стати гитлеровцам заботиться о русских пленных. Они слишком много знают о том, что изготавливалось здесь, под землей. Чех сказал, что это комплектующие для каких-то мощных ракет большой разрушительной силы. Нет, немцы никого не выпустят!
На то, чтобы подготовиться к побегу, Иван потратил десять дней. Он припас инструмент, который мог пригодиться в подземелье: самостоятельно изготовленный короткий ломик, небольшую лопатку на коротком черенке, закрытый светильник, в который можно вставить свечу. И запас свечей Иван тоже сделал солидный. Но это уже с помощью своего чешского друга. С его же помощью он заготовил набор продуктов питания, которого хватило бы на несколько дней.
План был прост – уйти как можно дальше от завода. Туда, где его не станут искать. Направление Иван намеревался выбрать сам уже на месте, когда выберется из подземелья. Леса, горы, все, что поможет. Хотя он сомневался, что рядом были леса и горы. Но тогда выход был один – пробираться к линии фронта ночами, днем прятаться, отсыпаться.
Отключить электричество Ивану посоветовал чех. Он ослабил контакт подводки кабеля в щитке, и в нужный момент достаточно было только дернуть за кусок проволоки, который незаметно торчал снизу. Проволока сдернет конец кабеля и останется в руке. Ее потом следует выбросить, и никто не заподозрит в умышленном отключении света. По крайней мере, сразу не заподозрит. Иван решил сделать это в начале рабочего дня, чтобы у него в запасе был световой день. Вряд ли удастся пройти тоннель быстро, но если удастся, то лучше за светлое время уйти подальше от завода.
Все было готово. Брезентовая сумка с припасами прикрыта небольшим листом фанеры. Ломик под рукой, чтобы проникнуть в люк. Иван волновался так, будто в юности шел на первое свидание с девушкой. Сейчас его ждали другие ощущения, сейчас на кону были не отношения с красивой девочкой, а его жизнь. А может, и жизнь всех военнопленных на заводе. Добраться бы до своих, рассказать, предупредить!
Свет погас в этой части подземного цеха в половине десятого утра. Не прошло и пары минут, как в темноте раздался топот, послышалась немецкая ругань. Эсэсовцы отреагировали быстро, но Иван был уже на месте. Он понимал, что у него очень мало времени, и поэтому старался сделать все правильно и с первого раза. Ломиком он поддел крышку в полу, бросил вниз свое имущество, спустился в люк, и только потом, когда крышка должна была опуститься, он дернул за веревку. Вместе с закрывающимся люком на него высыпалась большая куча угля, сваленная у стены почти два месяца назад. Иван надеялся, что никому не придет в голову сравнивать, что раньше куча была на метр левее, чем сейчас. Там было около двух кубометров угля, а о том, что под его грудой имелся люк старой «ливневки», мало кто помнил.
Когда шум осыпавшегося угля наверху затих, Иван отряхнул голову и плечи от угольной пыли и, старясь не кашлять, торопливо зажег свечу в небольшой переносной лампе. В слабом свете все вокруг выглядело примерно так, как и три недели назад, когда чех рассказал Ивану про подземелье, и русский пленный сумел заглянуть сюда, приподняв тяжелую крышку.
Константин фон Нейрат сидел за столом в своем рабочем кресле, но все равно чувствовал себя подчиненным. Его тяжелое лицо то багровело, то покрывалось бледными пятнами. Опытный дипломат, фон Нейрат умел сдерживать свои эмоции, прятать их перед зарубежными партнерами, но здесь, в Богемии и Моравии, куда он был назначен рейхспротектором, он чувствовал себя двояко. С одной стороны, с него спрашивали за все, что происходило в Протекторате, но с другой стороны, он был связан по рукам и ногам, решения принимались без него. Хуже того, его просто ставили перед свершившимися фактами. Вот и сейчас Карл Франк, обергруппенфюрер СС, генерал войск СС и полиции, человек, который должен был подчиняться фон Нейрату, давал ему задания, поучал и советовал. И это притом, что сам фон Нейрат имел такой же чин в структуре СС, как и Франк.
– В Берлине прекрасно понимают, – говорил Франк, глядя на рейхспротектора своими холодными глазами, – что Красная Армия в состоянии при поддержке чешских и польских партизан дойти до границ Богемии и Моравии. И вооруженные силы поддержания внутреннего порядка Протектората не смогут оказать существенной помощи вермахту. Это реалии, с которыми мы должны считаться. Фюрер поставил четкую задачу: заводы здесь должны работать до последнего дня, пока еще можно производить военную продукцию для Германии, пока ее еще можно вывозить. Когда наступит критический момент, все должно быть взорвано, все военнопленные, работавшие на заводах, должны быть уничтожены. Ни одного свидетеля, ни клочка бумаги с чертежами или техническими формулярами. Ни одной железной гайки не должно достаться врагу!
Нейрат и сам понимал, что войска Протектората не надежны. Пока есть кнут и хозяин, который может воспользоваться этим кнутом, они послушны. Но если хозяину будет грозить серьезная опасность, чехи предадут его так же легко, как предали свое правительство в марте 1939 года. Нейрат помнил события 14 марта 1939 года, когда единственная чешская часть под командованием капитана Карела Павлика оказала вооруженное сопротивление германским войскам, входящим на территорию Чехословакии. Да, движение Сопротивления в Чехословакии существовало, но очень уж активным назвать его было нельзя. Да, действовало правительство в изгнании, да, совершено было чудовищное покушение на Рейнхарда Гейдриха. Но эту операцию провернули не местные ячейки Сопротивления, а специальная группа, которую готовило в Лондоне британское «Управление специальных операций».
Еще в июле 1939 года в Протекторате были созданы собственные вооруженные силы, чтобы придать протекторату некоторые черты автономности. В основном вооруженные силы протектората состояли из солдат и офицеров, которые раньше служили в чехословацкой армии. Им сохранили прежнюю форму, эмблемы и систему наград. Только в 1944 году наконец была введена военная форма, соответствующая германским образцам. Вначале все казалось спокойным и незыблемым. Да и движение Сопротивления не имело катастрофических масштабов. Покушение на Гейдриха было скорее исключением из правил, чем проявлением системы в работе подполья. Вооруженные силы протектората насчитывали в первые два года 7000 человек и состояли из 12 батальонов по 480 человек. Кроме пехотных рот, в их составе находились велосипедные роты и конные эскадроны. Вооружение состояло из модернизированных винтовок Манлихера, ручных и станковых пулеметов, выпускавшихся на заводах «Ческа Збройовка». Вооруженные силы Протектората возглавил бывший бригадный генерал чехословацкой армии Ярослав Эмингер. Его основной задачей были охрана дорог, мостов, складов и прочих стратегических объектов, проведение аварийно-спасательных и инженерных работ, а также помощь полиции.
К 1944 году все изменилось. Советский Союз не только оказывал серьезное сопротивление Германии, но и успешно наступал уже больше года, заставляя вермахт пятиться, неся серьезные потери, теряя захваченные территории. Гитлеру не удалось захватить Москву, не удалось пробиться к каспийской нефти. Ресурсы Германии таяли. Коалиция никак не рассчитывала на такую затяжную войну с СССР, на всплеск движения Сопротивления на территории всей Европы. Особенно хорошо это стало заметно, когда советских военнопленных стали использовать на производстве. Несмотря на то что условия жизни и работы на военных заводах были несравнимо лучше, чем в концлагерях, военнопленные находили способы совершать побеги. Их ловили, расстреливали, травили собаками, но они все равно бежали и находили местное подполье, партизан. И тогда с удивительной силой местное движение Сопротивления возрастало.
Достаточно вспомнить Францию, которая покорно сложила оружие лишь потому, что Германия захватила Париж. Немцы даже не стали оккупировать всю страну, уверенные, что французы не станут сопротивляться новому режиму. Поначалу так и было. О маки никто особенно и не слышал до 1943 года. Изначально в отряды уходили молодые люди, старавшиеся избежать призыва в трудовые отряды. А потом, когда на территории Франции появились советские военнопленные, когда они начали бежать с заводов и вливаться в отряды макизаров, тогда во Франции началась настоящая партизанская война. Фон Нейрат, присутствуя на совещаниях в Берлине, слышал отчет о ситуации во Франции, сложившейся к 1944 году. На территории этой страны действовали 55 советских партизанских отрядов численностью от 12 до 250 человек. Они носили названия «Сталинград», «Чапаев», «Жуков», «Имени Сталина», «Свобода», «Котовский», «За Родину», «Ленинград», «Щорс».
Как это ни страшно было сознавать, но Константин фон Нейрат понимал, что с приближением Красной Армии цеха заводов, особенно те, что работали на проект «ФАУ», будут взорваны, образцы и документацию эвакуируют в Германию. Рабочих и инженеров из числа военнопленных уничтожат. Да, сейчас, в 1944 году, в Берлине отдавали себе отчет в том, что Красная Армия может войти на территорию Польши, Чехословакии, Румынии, Болгарии, Венгрии, Югославии.
Сосновский ехал на заднем сиденье штабного «Мерседеса» и вел непринужденную беседу с молодым лейтенантом Гюнтером Хольцем. Четыре мотоцикла сопровождения им выделили еще на аэродроме, где Сосновский старательно изображал страх перед партизанами. На «майора Макса Кауфмана» смотрели с нескрываемой иронией. Что взять с тыловика, который фронта и в глаза не видел, который шарахается от каждого резкого звука и часто смотрит на небо, по каждому поводу осведомляясь, наш это самолет летит или не наш? Что взять с инженера с майорскими погонами? Это же не бравый офицер с Восточного фронта, прошедший все ужасы войны с большевиками.
Однако лейтенант Хольц, который встречал Сосновского-Кауфмана на военном аэродроме, вел себя вполне прилично и всячески старался понравиться берлинскому гостю. Еще бы не стараться, Красная Армия наступает, партизаны множатся, опасность повсюду, а в столице так спокойно и красиво. Там играет музыка, там девушки на пляже в красивых купальных костюмах, там спортивные состязания между молодыми офицерами. Там перспективы и связи. А здесь, в этой дыре…
Сосновский болтал, а сам внимательно посматривал по сторонам. Кажется, они отъехали от военного аэродрома в Гостивице достаточно далеко. Хотя что значит тут, в Европе, слово «далеко». Таких бескрайних просторов, как на Родине, больше нигде не найти.
Первый этап он прошел нормально. Платов через свою агентуру в Берлине вовремя получил сигнал о том, что в Прагу едет представитель, который должен оценить положение на заводах, особенно тех цехов и производств, которые связаны с проектом «ФАУ». Специалиста с помощью подпольщиков-антифашистов перехватили прямо в Берлине на аэродроме, и в самолет вместо него сел уже Сосновский. Провернуть такую операцию с офицером СД или генералом вряд ли удалось бы. Но майор из инженерного управления – сошка мелкая, по меркам столицы. Это здесь, в Протекторате, к нему будут относиться со всей почтительностью и подчеркнутым уважением. И примет его не рейхспротектор и даже не его заместитель, а всего лишь руководство заводов, которые Сосновский-Кауфман намерен посетить. Канцелярия рейхспротектора потом, после ознакомления с отчетом своего специалиста и предложений руководства заводов, расположенных на территории Протектората, получит рекомендации из Берлина.
«Кажется, здесь», – успел подумать Сосновский, как вдруг тишину дубовой рощи прорезали автоматные очереди.
Головной мотоцикл охраны занесло, и он перевернулся. Следом раздался взрыв гранаты. Лейтенант Хольц взвизгнул почти по-женски и стал кулаком стучать в плечо водителя, требуя, чтобы тот прибавил газу. В другой руке молодого офицера появился пистолет, Сосновский упал на сиденье, опасаясь, что перетрусивший немец начнет палить во все стороны.
Водитель штабной машины оказался человеком опытным. Он уверенно вилял, объезжая перевернутый мотоцикл, потом второй, который бросили автоматчики. Солдаты сопровождения ввязались в бой, а легковая машина прорвалась через партизанский заслон и понеслась дальше по разбитому гусеницами асфальту.
«Сейчас должны быть два крутых поворота, и машина исчезнет из виду», – вспомнил карту местности Сосновский и, лежа на сиденье, потянул из кобуры пистолет.
Машина резко вильнула, подпрыгивая на кочках из вывороченного асфальта. Сосновский ухватился за спинку переднего сиденья и сел прямо. Все, стрельба осталась позади.
Снова резкий поворот, и Сосновского бросило на дверь машины.
«Все, теперь пора», – решил Михаил и навел пистолет на лейтенанта.
Из-за рева двигателя и стука подвески водитель не сразу понял, что случилось за его спиной в кабине. Выстрелив лейтенанту в бок, Сосновский тут же отстранился так, чтобы его не забрызгало кровью, и поднял пистолет. Пуля ударила водителя в затылок, лобовое стекло моментально забрызгало кровью и серым мозговым веществом. Сосновский перегнулся через спинку сиденья и перехватил руль. Постепенно сбавляя скорость, машина покатилась по дороге и вскоре совсем остановилась.
Сосновский выскочил наружу и осмотрелся. Стрельба слышалась не так далеко. Автоматчики охраны скованы боем и скоро здесь не появятся. Но времени все равно мало.
Громкий свист заставил Сосновского повернуть голову. На дорогу выбежали двое мужчин с немецкими автоматами. Один был одет в короткую кожаную потрепанную куртку, на втором – видавший виды пиджак. Первый остановился в нескольких шагах от Сосновского и крикнул по-русски, стараясь произносить слова как можно четче:
– Двадцать семь, пятнадцать, зеленый трамвай!
– Белая цапля на болоте, – ответил Сосновский условной фразой.
Мужчины бросились к машине, вытащили убитого лейтенанта на обочину и положили его лицом вниз, поправив пистолет в его руке так, чтобы была видимость, что немец отстреливался до последнего. Они завели машину и направили ее на толстый дуб у самого края дороги. С треском и грохотом смялся от удара капот, из разбитого радиатора ударила струя горячего пара. Тот, что был в пиджаке, вытащил из кармана гранату и сделал знак всем укрыться. Он бросил ее так, чтобы она взорвалась неподалеку от мертвого немецкого лейтенанта. Короткой очередью в заднее стекло второй завершил дело. Теперь ни у кого не возникнет сомнений, что водитель «Мерседеса» был убит сзади партизанской пулей.
– Все, у нас приказ сразу уходить, – сказал мужчина в кожаной куртке.
– Подождите, небольшой нюанс остался, – улыбнулся Сосновский, протянул свой пистолет и показал на рукав выше локтя: – Вскользь, пожалуйста. Я через неделю должен выздороветь.
– Вы уверены? – серьезно спросил мужчина, беря пистолет и прислушиваясь к автоматной стрельбе на дороге. – У меня такого приказа не было.
– Это экспромт. Очень нужный сейчас. Поверьте, мне здесь еще работать.
– Хорошо, – мужчина в кожаной куртке без предупреждения вскинул руку и нажал на курок.
Сосновский вскрикнул вполголоса и зажал рану рукой, чувствуя, как рукав форменного армейского кителя наполняется кровью. Мужчина протянул Михаилу его пистолет и кивнул товарищу. Оба побежали в сторону деревьев.
Автоматная стрельба на дороге уже прекратилась. Сосновский посмотрел вслед убегавшим партизанам, поморщился и пошел к разбитой машине, чтобы лечь неподалеку от мертвого немецкого лейтенанта.
В который уже раз Михаил удивлялся талантам Платова, который умудрялся организовывать такие вот операции в тылу врага. Кто были эти люди, которые устроили в нужном месте в нужное время нападение на конвой мотоциклистов, связали их боем и дали уйти легковой автомашине? И здесь, опять же в условленном месте, пришли на помощь, чтобы инсценировать нападение на Сосновского? Это поможет его внедрению в Праге.
И эти люди не были из пражского подполья. Видимо, у Платова не было надежной группы в Праге, иначе бы он поручил это задание не группе Шелестова, а тем людям. И местному подполью он не доверял, не стал выводить Шелестова на контакты, которые у него наверняка были. Не хотел рисковать группой. А эти, кто помог сейчас, скорее всего, бойцы отряда НКВД, одного из многих в тылу врага, занимающегося сбором разведданных и диверсиями. Они прибыли в назначенное место издалека, может, даже за сотню-другую километров, чтобы помочь своим товарищам и снова исчезнуть. Платову нужна была стопроцентная гарантия, что «нападение» пройдет успешно и Сосновский сможет внедриться в окружение пражского резидента.
Канал с резидентом у Платова, конечно, был, но использовать его для введения в операцию группы Шелестова руководитель не стал. Каждый человек нужен и важен на своем этапе. И чем больше ты нагружаешь каждого члена группы, тем больше вероятности, что в какой-то момент он или ошибется, или ситуация сложится так, что он не справится. Риск срыва операции нужно сводить к минимуму, не должны пересекаться действия участников основной группы и групп поддержки и прикрытия. Каждый привлеченный к операции человек знает ровно столько, сколько ему необходимо. И не больше!
Рев мотоциклов заставил Сосновского открыть глаза. Он чувствовал, что его слегка мутит. Автоматчики остановились около разбитой машины, напряженно глядя по сторонам. Рыжий ефрейтор обошел машину и, присев на одно колено, стал осматривать лес за дорогой. Убедившись, что опасности нет, он, пригибаясь, подбежал к раненому майору.
– Куда вас, господин майор?
– В руку! – ответил Сосновский, стараясь не казаться излишне бодрым. – Ерунда вроде, кость не задета.
– Ганс! – обернувшись, позвал ефрейтор. – Принеси аптечку.
Он помог Сосновскому снять китель и, когда подбежал солдат с аптечкой, принялся накладывать жгут, чтобы остановить кровь, затем перевязал рану. Михаил стискивал зубы и думал о том, что нельзя терять сознание. Он вообще-то мог и до прибытия автоматчиков остановить кровь. Для этого существует несколько приемов. Но Сосновскому обязательно нужно было попасть в госпиталь. А для этого он должен был выглядеть ослабевшим.
После перевязки ему накинули на плечи китель и налили немного шнапса из фляжки ефрейтора. В голове сразу зашумело. Сосновский отрешенно смотрел, как солдаты осматривали убитого лейтенанта, как вытащили из машины тело мертвого водителя. Обоих уложили на обочине и накрыли брезентом.
– Сколько их было, господин майор? – в третий раз спросил ефрейтор, когда раненый офицер сфокусировал на нем свой взгляд.
– Не знаю, наверное, не очень много, – помотал Сосновский головой. – Когда машина ударилась в дерево, я выпрыгнул из нее. В нас стреляли оттуда. Потом взрыв гранаты, и меня оглушило. Кажется, я стрелял, Гюнтер тоже стрелял. Больше ничего не помню.
Высота свода ливневой канализации была не больше полутора метров. То, что ею не пользовались очень много лет, помогло Ивану – здесь было сухо. В противном случае сейчас бы он шел по колено в воде и грязи. Первый обвалившийся участок Ивану встретился метров через тридцать. Это была куча земли и кирпича, из которого был выложен свод. Большая, почти под самый потолок, куча вселяла уныние. Если такое встретилось в самом начале пути, то что же будет дальше? А до выхода к реке надо преодолеть почти пятьсот метров тоннеля. Черняев понимал, что у него просто не хватит сил на такую дорогу.
– Спокойно, солдат, – сказал он сам себе вслух. – Не паникуй. Помни, что пути назад нет, там только смерть, а впереди надежда.
Иван уселся на землю и стал смотреть на кучу, думая, что на самом деле ему спешить некуда. Позади смерть, впереди тоже смерть, но – чуть позже. Сейчас от голода или потом в кровати среди родных. Это уже не важно.
Раскрыв брезентовую сумку, Черняев достал завернутую в старую рабочую куртку лопатку с коротким черенком и принялся копать. Он работал не спеша, понимая, что излишняя активность заставит его дышать чаще и глубже, а кислорода здесь небогато. Он брал в руку кирпич, откладывал его в сторону, сгребал вниз рыхлую землю. Попадался новый кирпич, он снова его откладывал в сторону. Иван работал так, будто ему и правда некуда было спешить.
Сколько прошло времени, он не знал. От духоты все тело покрылось липким потом, щипало глаза. Иван несколько раз садился, прислонялся спиной к стене и отдыхал, закрыв глаза. Но когда куча уменьшилась до пояса и можно было через нее перелезть, Черняев вдруг почувствовал поток свежего воздуха, тогда он сел на землю и стал дышать, не понимая, что улыбается. Теперь есть надежда. Раз есть поток свежего воздуха, значит, есть выход. Пусть заваленный, пусть будет трудно, но он пройдет.
Перебравшись через преграду, Иван нечаянно уронил светильник, и свеча в нем погасла. Пришлось на ощупь поправлять свечу, доставать из кармана спички и зажигать светильник. И снова Иван шел, и тень его металась по стене, как будто хотела скорее вырваться из страшного подземелья. Действительно, Черняев в какой-то момент начал ощущать ужас, на него давил свод тоннеля, ему нечем было дышать. Но беглец уговаривал себя, что ему это только кажется, что это просто боязнь замкнутого пространства, которая появилась невесть откуда. Надо думать о другом, надо отвлекаться от давящих на сознание мыслей. «Легко сказать», – мысленно усмехнулся Черняев.
Вторая куча земли показалась впереди, и Иван едва не застонал в голос. Неужели проход забит землей полностью? Остановившись, он прислонился плечом к стене и вытер потное лицо. Спокойно, без паники! Иван медленно поднял фонарь и осветил препятствие. Снова куча земли и кирпича. Паника, опять паника. Как часто она стала накатывать. Это все от недостатка воздуха.
Куча оказалась намного ниже предыдущей, поэтому он и ощущал ток свежего воздуха. Воздух был, просто давил и на нервы низкий кирпичный свод и отсутствие света. Подойдя к новому завалу, Иван осторожно поставил светильник, чтобы тот не упал. Спички надо экономить. Неизвестно, что там будет впереди. Черняев принялся осторожно выбирать из земли кирпичи и складывать их у стены. Расчистив верхнюю часть кучи, он решил, что вполне сможет пролезть. Перевалившись через кучу и перетащив через нее сумку с припасами, Иван снова сел, пытаясь отдышаться.
Все тело было потное и липкое от духоты. Но впереди ясно ощущалось движение свежего воздуха, оттуда веяло свежестью реки, пахло тиной и речной растительностью. Иван поднялся на ноги. Он шел, осторожно ступая и глядя на каменный заиленный пол. Наверное, он слишком устал и больше думал о том, что пора остановиться и поесть. Он никак не мог понять, то ли ему кажется, что он уже давно бредет по этому тоннелю, то ли он ослаб и потерял представление о времени. Наверное, поэтому он увидел решетку только тогда, когда коснулся ее рукой, державшей светильник.
– О черт! – пальцы вцепились в холодное ржавое железо. – Это еще откуда? И зачем?
Зачем, было понятно. Иван поставил светильник у стены и принялся обследовать решетку. Она была старая, не менее десятка лет, а может, и больше. И ставили ее здесь для того, чтобы никто не мог проникнуть извне на территорию завода. А завод старый, еще с начала века, как рассказывали чехи. А теперь эта решетка выполняет и другую функцию: охраняет, чтобы никто не вышел через этот тоннель ливневой канализации с территории завода. И никакого навесного замка или задвижки. Железные прутья приварены намертво друг к другу, без створок на петлях.
Отчаяние навалилось с такой силой, что ноги подогнулись, и Иван сполз на каменный грязный пол, цепляясь пальцами за решетку. Все, конец! Здесь не пройти. Возвращаться на завод, но там уже его наверняка хватились. Если он появится, его схватят и поставят к стенке. Или просто заварят люк в полу, чтобы не было других побегов. И тогда смерть от голода и жажды. Что здесь сидеть, что возвращаться – разницы никакой. Только силы тратить без толку.
«Вот и все», – мысленно произнес Иван, сидя на полу и откинувшись спиной на каменную стену.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть тусклый огонек свечи. Свет – это надежда, путь к свободе, а его отняли, и надежды нет. И чувствовать себя в ледяных руках неминуемой смерти тоже неприятно. На фронте было иначе: там ты шел в атаку или отбивал вражеские атаки, и думать о смерти было некогда. Ты сражался!
А здесь? Ты ничего не можешь сделать. Встать, с яростью накинуться на решетку, толкать ее, трясти в надежде, что где-то не выдержит проржавевший сварной шов, что коррозия истончила металл и он поддастся усилию человека? Может быть, но встать не было сил. Отчаяние сменилось апатией. И странно: именно апатия вернула способность мыслить просто, холодно, отстраненно.
«Ржавое железо, – начал рассуждать Черняев. – Сколько ему лет? Было время, здесь шли потоки воды, а решетка приварена к штырям, вбитым в стены. Насколько они крепкие? У меня есть маленький ломик. И у меня много времени».
Иван подтянул к себе сумку, достал сверток с едой и бутылку воды. Он ел, задумчиво двигая челюстями и не чувствуя вкуса еды. Он смотрел на решетку, на тени, покачивающиеся на стене, и мысли его становились ровнее и спокойнее. Черняев отложил кусок хлеба, заткнул плотнее бутылку с водой и решительно взялся за ломик. Хоть и небольшой, но все же это был стальной инструмент, который мог выдержать приличную нагрузку.
Иван подошел к решетке со светильником в одной руке и ломиком в другой. Он сантиметр за сантиметром осмотрел сваренные соединения, оценивал глубину эрозии, попробовал раскачивать саму решетку, штыри, забитые в кирпичную стену. Стена и сводчатый потолок составляли одно целое – массив сплошной кладки. И кирпич здесь был крепкий, качественный, еще довоенный, а может быть, и вообще прошлого века.
И все же два слабых места он нашел. Стальной вертикальный прут долгое время находился под действием воды. С этого места Иван и начал свою работу. Он поддел прут ломиком и стал рывками его расшатывать. Первый сварочный шов не выдержал через пять минут. Бросив свой ломик, Черняев вцепился руками в конец прута и повис на нем всем телом. Он раскачивал, дергал его рывками, и вскоре второй шов тоже не выдержал. Через час вертикальный прут был отогнут. Но прутья располагались слишком близко друг к другу, чтобы можно было пролезть человеку. Нужно было убрать хотя бы еще один.
Черняев ощутил прилив сил. И хотя у него дрожали руки и пот заливал глаза, он дергал и дергал прут, расшатывал соединение. Когда наконец и второй стальной стержень поддался и оказался согнутым до самой земли, Иван вдруг почувствовал, что сил у него уже совсем не осталось. Мокрый от пота, задыхающийся без воздуха, он упал на землю в полуобморочном состоянии. Сколько пришлось так пролежать, он не знал. Иван пришел в себя, когда продрог до самых костей. Холодное подземелье, тонкая рабочая одежда и ослабленный организм. Его трясло от холода.
Черняев поднялся, стараясь согреться энергичными движениями, как на занятиях физической культурой. Постепенно ему удалось унять дрожь в руках, он смог откупорить бутылку с водой и напиться. Тело продолжало содрогаться, как в лихорадке, но Иван старался не поддаваться этой расслабляющей дрожи. Он собрал инструмент, провизию, спрятал все в мешок. Осторожно уложив поклажу рядом с решеткой так, чтобы можно было потом дотянуться с противоположной стороны, он так же аккуратно поставил светильник и стал протискиваться между прутьями решетки. От прикосновения холодного металла на него снова накатила страшная дрожь. Его било в ознобе так, что он не мог совладать со своим телом. Рыча и матерясь, он все же пролез на другую сторону и принялся приплясывать, махать руками и ногами, лишь бы немного согреться.
Иван брел по тоннелю, держа светильник двумя руками, чтобы не уронить. Слабость и непрекращающаяся дрожь изводили его, но он шел к своей цели. Главное – выбраться. Еще немного пройти и выбраться. Иначе смерть. Он упадет, потеряет сознание и умрет здесь, в этом проклятом тоннеле.
А потом Черняев увидел свет – странный голубоватый. В какой-то миг он даже подумал, что это ему мерещится, что это видение, бред. А потом он подошел к куче земли, поверх которой виднелись ночное небо и половинка луны. Свежий воздух прояснил сознание, Черняев выронил светильник, бросил свою брезентовую сумку и в полубессознательном состоянии стал руками разгребать рыхлую кучу с обломками кирпича. Руки кололи ветки кустарника, острые камни сбивали кожу, но он греб и греб руками.
Потом Иван понял, что уже лежит снаружи. Ветерок овевал его лицо, он дышал полной грудью, и даже озноб стал проходить. Или ему это только казалось… Желание жить было сильнее слабости. Черняев сделал то, чего не планировал еще вчера. Он поднялся и, пригибаясь, пошел к реке. Неширокая и относительно спокойная река с низким берегом. Иван вошел в нее сначала по колено, потом по пояс, потом со всего маху упал в воду. Он почувствовал, что течение понемногу сносит его вправо, и он поплыл в этом направлении. В ботинках и одежде плыть было тяжело, но откуда-то в измученном организме все-таки взялись силы. Потом он несколько раз хлебнул воды и понял, что может утонуть. Хватит, надо выбираться. Теперь собаки не возьмут его след.
Кашляя и отплевываясь, он добрался до берега, с трудом выполз из воды, свалился в прибрежные кусты и там потерял сознание. На это ушли последние силы.
«А может, я умираю», – только и успел подумать Черняев.
Глава 2
Рука, если ее не трогать, почти не болела. Сосновский с удовольствием носил перевязь, сделанную из бинта, и старательно морщился и поглаживал рукой свою дорогую рану. Перевязки ему делали каждый день. Приходила или смешливая пухлая блондинка Кристель, или серьезная чопорная Бригитта, носившая очки больше для солидности. Кристель в Сосновском души не чаяла, и он несколько раз слышал, как она с восторгом рассказывала о майоре Кауфмане, называя его просто Максом, хотя наедине она себе таких вольностей не позволяла. В госпитале не приветствовались личные отношения медицинского персонала и пациентов.
С Бригиттой было сложнее, но и она уже через два дня с трудом прятала улыбку, когда Сосновский начинал с ней шутить.
– Ах, господин майор, ну как вы можете! – девушка старалась делать серьезное личико, хотя внутренне буквально таяла от общения с таким симпатичным офицером из Берлина.
Это Сосновский тоже понял почти сразу. Большая часть персонала военного госпиталя состояла из местных фольксдойче – этнических немцев, проживавших на территории Чехословакии еще до войны. Истинные немцы, или рейхсдойче, прибывшие сюда из Германии, относились к местным немного свысока, хотя никаких притеснений или унижений не было. Большинство фольксдойче мечтали со временем перебраться в Германию, а для этого хорошие отношения с симпатичным майором из Берлина были совсем не лишними.
Сегодня утром на перевязке присутствовала доктор Герда Кранц. Она осмотрела заживающую рану, затем изучила больничную карточку пациента, в которой фиксировалась температура и назначения врача. Перевязку сегодня делала Кристель, но в присутствии врача она была не похожа сама на себя: серьезные глазки, ловкие руки, быстрая сосредоточенная работа. На майора Кауфмана девушка даже не смотрела – косилась в основном на врача, госпожу Кранц.
Сосновский тоже посмотрел на немку. Строгое лицо, плотно сжатые губы, локоны светлых волос вьются вокруг правильного арийского лица. «Типичная», – в который уже раз подумал Сосновский, с удовольствием разглядывая врача. Вот походка у нее не женская. Как на ходулях ходит. А ведь, судя по фигуре, спортсменка. Такая, как кошка, должна ходить.
– Почему вы на меня так смотрите, господин майор? – не поворачивая головы, спросила врач.
Сосновский машинально, как нашкодивший мальчишка, отвел взгляд. Черт, у нее глаза на затылке? А, нет, не на затылке – до Михаила дошло, что женщина заметила его взгляд в зеркале, висевшем на стене напротив перевязочного стола. Надо было спасать положение. Конечно, можно все свести к шутке, но это будет совсем не по-немецки. Да и вести себя майор вермахта должен иначе, не так, как майор Красной Армии, и уж тем более не так, как майор СМЕРШа на лечении в госпитале.
Сосновский сделал холодное лицо и вежливо склонил голову:
– Вы образец немецкой женщины, достойный подражания, фрау Кранц. А вам, Кристель, стоит многому поучиться у госпожи доктора. Вы ведь мечтаете переехать в рейх, не так ли?
Сосновский сейчас пытался убить двух зайцев – не упасть в глазах фрау Кранц, а заодно осадить излишне навязчивую Кристель. Девушка надула губки и стала торопливо собирать медицинский инвентарь на столе.
– Ваше ранение не опасно, господин майор, – перебила Сосновского врач. – Мы можем вас выписать. Раз в несколько дней вы будете приходить сюда для осмотра и перевязки. Ваши служебные обязанности вы можете выполнять в ограниченном объеме. Нельзя тревожить руку, нельзя давать большие физические нагрузки, и, кроме того, вам предписывается здоровое калорийное питание. Надеюсь, вы найдете такую возможность здесь, в Протекторате, на время вашей командировки.
Сосновский подумал, но вопрос так и не задал. Явно не по адресу, да и оскорбить можно строгую немку такими вопросами. А он хотел узнать, есть ли в городе приличные заведения: ресторан, офицерский клуб. Но не воспримет ли фрау Кранц этот вопрос как оскорбительный, который не следует задавать даме. Застегивая больничную куртку, Сосновский поднялся со стула.
Деловитым шагом в сопровождении двух врачей в кабинет вошел главный врач, полковник медицинской службы Отто Цигглер, именовавшийся в немецкой системе воинских званий – оберст-арцт.
– Как состояние майора? – даже не посмотрев на Сосновского, спросил немец и взял карту пациента. – Ну, я вижу, все в полном порядке – воспалительный процесс локализован. Я попрошу вас, фрау Кранц, подготовить сегодня же к выписке выздоравливающих. Нам нужно освободить максимальное количество коек.
– Да, конечно, герр Цигглер, – строго сведя на переносице брови, ответила врач.
Оставшись наедине с пациентом, Кристель не проронила ни слова. Надув обиженно губки, она собирала материалы. Сосновский улыбнулся и вышел из кабинета.
Так, все понятно. Где-то Красная Армия здорово ударила по фашистам, и скоро в Чехословакию прибудут большие партии раненых. А ему самому придется позаботиться о квартире. Конечно, заводоуправление предоставит ему жилье на время командировки, но необходимо найти и второй вариант, где он мог бы ночевать, а то и вообще отсидеться, случись что-то непредвиденное. Но для этого нужны вторые документы. А документы, как предупредил Платов, сможет подготовить местный резидент, с которым еще предстояло встретиться. Один контрольный срок встречи с советским разведчиком Сосновский уже пропустил. Но Михаилу казалось, что легенда с ранением важнее сроков. Она укрепит к нему доверие немцев. Ведь мало попасть на завод именно в те цеха, которые работают на проект «ФАУ», надо еще найти людей, с чьей помощью получится добраться до технической документации. Шелестов с другими членами группы будет работать с одной стороны, а Сосновский – с другой.
Берия вернулся от Сталина в третьем часу ночи. Платова предупредили, что нарком ждет его сразу по приезде. Петр Анатольевич с материалами последних операций, собранными в толстой папке, прождал в приемной наркома около получаса, когда наконец открылась дверь. Стряхивая капли дождя с полей шляпы, Берия быстрыми шагами пересек приемную, блеснул стеклами пенсне в сторону Платова и скрылся в кабинете. И только через полчаса терпеливого ожидания адъютант кивком дал понять комиссару госбезопасности, что можно войти.
– Разрешите? – Платов начал было докладывать о прибытии, но нарком остановил его взмахом руки.
Берия поднялся из-за своего стола и, заложив руки за спину, прошелся по кабинету. Платов насторожился. Он хорошо изучил своего начальника и часто мог безошибочно угадывать его настроения по нескольким признакам. Когда нарком начинал вот так молча ходить по кабинету, тем более после возвращения от Сталина, значит, произошло что-то важное, значит, получено новое задание от Верховного главнокомандующего. И сейчас Лаврентий Павлович перед началом разговора прокручивает в голове детали. Возможно, анализирует источники информации. А они у Берия были!
– Сядь, – коротко приказал Берия. – Думать мы с тобой будем. Есть о чем подумать.
Платов подошел к длинному столу для совещания, неслышно подвинул стул, скользнув полированными ножками по мягкому ковру, сел. В кабинете Берия, как и в рабочем кабинете Сталина, полы были застелены мягкими коврами, которые гасили звуки шагов. Сталин не любил, когда в его присутствии топают по-солдатски. Он и сам носил мягкие кавказские сапоги, которые делали шаг по-кошачьи тихим. Сталину старались подражать все, даже Берия. Но Берия предпочитал армейские хромовые сапоги. И сшитую по индивидуальному заказу форму он носил всегда аккуратно. Наверное, так он хотел чувствовать себя своим в среде кадровых военных. Знал Лаврентий Павлович, как трепетно военные относятся к форме и боевым наградам.
– Вот что я тебе скажу, разведчик, – начал Берия, задумчиво барабаня пальцами по зеленому сукну, покрывающему стол.
Сарказм и скрываемое раздражение не ускользнули от внимания Платова. Видимо, Сталин не очень лестно отзывался о деятельности разведки. А может быть, Берия получил сведения из другого источника, хотя полагал, что должен был получить их именно от Платова. И все же беседа началась в странной манере и совсем не в стиле полного «служебного разноса». Хотя Берия редко срывался и давал волю нервам. А еще он умел ценить кадры и понимал, что от ошибок не гарантирован никто. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.
– Есть сведения, что на одном из заводов вблизи Праги производятся комплектующие для немецких летающих снарядов «ФАУ», которыми они бомбят со своей территории Великобританию.
– Насколько точные сведения? – тут же спросил Платов.
– Точность примерно такая же, как и у самих снарядов «ФАУ», – криво усмехнулся нарком. – Большинство не долетает до британских островов и падает в море. Но если мы ошибемся, то «ФАУ» будут долетать до нас.
– Я понял, Лаврентий Павлович, – кивнул Платов и сложил руки на принесенной папке. – Я получал подобные сведения и уже занялся их проверкой. По моим сведениям, речь идет о предприятии в населенном пункте Велижбор на берегу Влтавы. Это пригород Праги. Сигналы поступали и раньше, но когда я понял, что это не дезинформация, то принял меры к установлению истины. У меня есть сигнал из чешского подполья, что с завода сбежал бывший советский военнопленный. Он в тяжелом состоянии, и подпольщики его прячут.
– У вас есть резидентура в Праге?
– Есть, Лаврентий Павлович, – коротко ответил Платов. По негласным правилам, о которых был осведомлен и Берия, уточнять и раскрывать подробности о своей агентурной сети и источниках в разведке не полагалось.
– Ваш план действий?
– Через этого пленного мы можем получить более полные данные о производимой на этом заводе продукции, о расположении производственных цехов и складских помещениях. Думаю, самым рациональным в данной ситуации было бы не наведение на завод нашей дальней авиации, а попытка вербовки кого-то из инженерного состава предприятия и получение технической документации на продукцию, имеющую отношение к программе «ФАУ».
– В крайнем случае, захватить документацию с боем, – глаза наркома прищурились. – Нам важна каждая техническая ниточка в этом вопросе. Нельзя отпускать врага в этом вопросе, его нужно настигать и перехватывать инициативу. Нам в спешном порядке нужно форсировать собственные разработки в вопросах ракетостроения. Оружие большой разрушительной силы лишь тогда имеет смысл, когда оно имеет современное средство доставки. Самолет легко сбить, а вот ракету, летящую на большой скорости, поразить средствами ПВО очень сложно. У нас нет времени на ожидания!
– Я направил в Прагу группу Шелестова.
– Шелестова? – Берия внимательно посмотрел на Платова. – Ну что ж, одобряю. Эта группа показала неплохие результаты, действуя как раз в условиях ограниченной информированности, когда работать приходилось почти без подготовки. Экспромт и интуиция – их сильная сторона. Переброска прошла успешно, без эксцессов и случайностей? Малейший намек на то, что мы заинтересовались Велижбором, может привести к провалу.
– Да, я отдаю себе в этом отчет, – согласился Платов. – Мне стало известно, что и в Берлине, и в Протекторате ведутся разговоры о том, что в случае приближения Красной Армии документацию следует вывезти, уничтожить цеха и рабочих, участвовавших в проекте «ФАУ». А там не только наши пленные, там и чехи, и рабочие из других стран. Из этих соображений я ввожу группу в операцию в несколько этапов. Сосновский, по легенде, является представителем инженерного управления из Берлина, он прибыл для определения возможности перевода производства в рейх и разработки совместно с руководством завода плана мероприятий по уничтожению производства при приближении нашей армии. Документы у него надежные, практически подлинные. Настоящий представитель исчез по дороге, а в Праге его никто в лицо не знает. Остальная часть группы входит в операцию через подполье. Задача с обеих сторон – получить достоверную информацию о производстве, месте хранения документации, о ведущих специалистах, имеющих беспрепятственный доступ к технической документации. Шелестов должен будет провести вербовку, а в самом крайнем случае организовать похищение документации. Вплоть до открытого огневого боя.
– Хорошо, в Шелестове я уверен, – ответил Берия, помолчав. – Но захват документации с боем – это до такой степени крайний сценарий, что мне даже думать об этом не хочется. Вы понимаете меня, Петр Анатольевич? Вы понимаете, чем это грозит?
– Да, понимаю, – спокойно ответил Платов. – Мы можем не получить интересующую нас информацию и навсегда потерять доступ к проекту «ФАУ».
– Так, Петр Анатольевич, – усталым голосом подтвердил Берия. – Работа Шелестова и его группы в Норвегии очень помогла нам, мы получили в союзники немецкого специалиста в области атомной программы. Доступ к немецким разработкам, в которых они продвинулись дальше всех, позволит сэкономить нам годы работы. Годы! Которых у нас нет. Победа близка, она не за горами, но победа над Германией – это еще не гарантия существования нашей страны. Вы понимаете это не хуже меня. К сожалению, в правительстве не все это понимают. Есть у нас деятели, страдающие болезнью «шапкозакидательства».
Платов знал это. Он был хорошо осведомлен о том, почему западные союзники тянули с открытием второго фронта. Не сомневаясь в том, что Красная Армия одолеет фашистскую Германию, они хотели максимально измотать советское государство в этой войне, обескровить его до такой степени, чтобы Советский Союз стал после войны сговорчивее. Знал Платов и о мнении Черчилля, всемогущего премьер-министра Великобритании, начавшего свою политическую карьеру еще в 1899 году, когда он впервые баллотировался в парламент от Консервативной партии. Первые свои шаги политика на мировой арене он сделал во время англо-бурской войны. Именно Черчилль был одним из главных сторонников и основных инициаторов интервенции в Советскую Россию, заявив о необходимости «задушить большевизм в колыбели». Именно Черчилль заявил о том, что в мире разразилась не Вторая мировая война, а продолжается 30-летняя. Так он оценивал события на европейском театре действий. Рассчитывать, что Великобритания и Черчилль стали вдруг союзниками и верными друзьями СССР, мог лишь наивный дурак.
Платов отдавал себе отчет в том, что открытие второго фронта произошло в тот момент, когда возникла реальная угроза продвижения Красной Армии в Европе. Что произойдет в тех странах, которые СССР освободит от гитлеровской оккупации? К власти придут правительства, лояльные СССР. Чем больше территорий освободит Советский Союз, тем больше станет социалистический лагерь. Поставки по ленд-лизу тоже были весьма своеобразной помощью Советскому Союзу. Это долговые обязательства, по которым СССР будет расплачиваться не один десяток лет.
Помощь в победе над Германией гарантировали США сохранение государственности СССР и выплату по долгам. Нет никаких гарантий, что после войны Запад не начнет душить измотанный Советский Союз экономически. Возможно, что давление будет сопровождаться угрозами и диктовкой своих условий, вплоть до угрозы новой войны со стороны Запада.
Берия прав! Если у Советского Союза к тому времени будет ядерное оружие, если он станет ядерной державой, то разговор вести с нашей страной придется на равных. Тут уже угрозой войны не ограничишься. Воевать с ядерной державой нельзя. Любая доктрина будет оправдывать применение ядерного оружия, когда возникнет угроза существования стране, его имеющей. Берия прав, надо спешить.
Черняев открыл глаза. Над ним был серый, давно не беленный потолок. Лежать было неудобно, или он просто отлежал бока. Эта мысль пришла в голову мгновенно, за ней последовали мысли, что лежит он давно, что он был без сознания. И главным является вопрос: где же он находится? В лагерном лазарете, в камере под землей. Да, были в цеху такие камеры, где сидели проштрафившиеся или лежали на нарах больные, которых лечил местный лекарь.
Иван закашлялся, горло тут же наполнилось вязкой субстанцией. Он с трудом сглотнул мокроту и прислушался к себе. В груди во время дыхания что-то скрипело и царапало. Болело во время вдоха с левой стороны. «Наверное, воспаление легких», – подумал Черняев обреченно. Он сразу вспомнил свой путь под землей, холод, потом реку и как он потерял сознание на берегу.
Но тут перед ним появилось женское лицо – хорошее, доброе, обрамленное аккуратно повязанной косынкой, так что волосы из-под нее почти не выбивались. Женщина улыбнулась и поднесла к губам больного керамическую чашку. Приподняв Черняеву голову, она приятным голосом проговорила по-чешски:
– Пей. Надо пить.
Стараясь опираться локтями о постель, Иван принялся жадно пить горячий травяной отвар. Лоб моментально покрылся испариной, в груди потеплело, и даже показалось, что стало легче дышать. Когда женщина отняла от его губ чашку, он успел увидеть окно, зелень листвы за белой занавеской и кусочек голубого неба. Сознание прояснялось. Он увидел, как пожилой мужчина с бородкой вошел в комнату и поставил на столик у изголовья железный стерилизатор, в котором обычно кипятят шприцы. Сразу стало понятно, что болит не столько спина, которую он отлежал, а ягодицы от уколов. Видать, его часто кололи. И уже не первый день.
– Ну что, отживел? – спросил старик по-русски с сильным акцентом. – Крепкий ты парень! Не сдаешься. Ну, теперь полегче будет.
– Где я? – спросил Иван, удивившись, что голос у него слабый и слова прозвучали так тихо, что женщина в косынке его даже не услышала.
– Ты у друзей, – ответил старик, усаживаясь на край постели и похлопывая Ивана по руке своей старческой ладонью. – Выходили тебя. Кризис миновал. Теперь тебе на поправку идти.
– Меня будут искать, – попытался подняться с кровати Черняев, возбужденно хватая за руку старика. – Надо спрятаться. Отлежусь – и на восток, к своим надо пробираться.
– Лежи, лежи, – усмехнулся старик. – Ты вон лучше поворачивайся. Сейчас тебе укол сделают. Нацисты тебя тут не найдут. Мы хорошо тебя спрятали.
Иван не только ощутил, но даже услышал, с каким скрипом протыкает игла его кожу. «Странное состояние, – думал Черняев, снова откинувшись на подушку. – Я не чувствую себя в безопасности. Это какая-то деревенька, в которую в любой момент могут нагрянуть немцы. Но у меня нет сил бояться. Мне уже все равно: жить или умереть. Лишь бы все это скорее закончилось».
– Ты лежи, отдыхай, – заговорил старик, который, оказывается, не ушел, а все так же сидел рядом. – Лежи и слушай. Меня Павел зовут. По-здешнему Павел Блага. Мне тогда как тебе сейчас было. В плен я попал. Это еще в ту Германскую было. Помотало меня по разным лагерям, а потом меня и еще двоих чехи у немцев выкупили. Работниками своими сделали. Кожевенное дело я знал хорошо, чинил сапоги, вот они меня и выкупили. Хозяин один меня в артель взял тут, недалеко от Праги. На дочери его женился. Два друга моих на Родину подались. Не знаю, что с ними стало, а я так тут и осел. Думал вернуться, а оно вон как там, в России, повернулось. Революция, говорят, война Гражданская, лютая да кровавая была. Зачем, думал, мне туда. Навоевался я в Европе, хватит с меня. Так и не собрался. А в тридцать девятом немец снова пришел сюда. Чехи сдались, не стали сражаться за свою родину.
– Что же ты сам-то не подался на Родину, если понимал, что Гитлер и до Советского Союза доберется? – спросил Черняев. – Ты ведь солдатом русским был!
– Не выбраться отсюда было, – покачал головой старик. – Да ты не о том думаешь сейчас. Я свою жизнь прожил. Худо ли, бедно ли – прожил. А ты, мил человек, о своей жизни думай. Повезло тебе, что к нам попал. За себя говорить не буду. Я не молодой уже воевать, а вот эти, они против гитлеровцев, антифашистами себя называют. Поняли по одежке твоей, что ты с завода бежал. А когда в беспамятстве лежал, слышали, как ты разговаривал, меня позвали. Так и поняли, что русский ты. Тебе теперь жить надо. Про завод этот самый рассказать надо. Все, что на фашистов работает, все против мирной жизни, против русской земли. Ты теперь для нас ценный человек. Знаешь много про завод этот, на котором немцы что-то секретное производят. Не зря же оттуда никто не выходит. Даже госпиталь у них там свой под землей. Инженеров и тех не выпускают.
Иван задремал под монотонный голос старика. Укол подействовал, горячее питье растеклось по жилам. И он снова провалился.
Когда открыл глаза, увидел, что все еще лежит на кровати. Теперь он был один, и глаза закрывались, и сознание все время тянуло куда-то. И опять он шел мрачным коридором, где на стенах плясали сатанинские тени. Одна за другой перед ним поднимались ржавые решетки и цепи. И он рвал и ломал их, задыхаясь, из последних сил, падая и снова поднимаясь. За ним гнались собаки, их тени были выше его головы, и он бежал, бежал, а ноги были как ватные и никак не удавалось оторваться от преследования. И вот он уже не бежит, а плывет и снова никак не может сделать сильный гребок, вода тянет его на дно, сдавливает. Хотелось дышать, во рту пересохло, сухими губами он хватал воздух, пальцы зарывались во что-то мягкое и бесформенное. Это «что-то» было похоже на грязную жижу, о которую он не мог опереться, от которой никак не мог оттолкнуться.
Буторин сидел у стены вагона и перематывал портянку. Поезд шел медленно, огибая большой лесной массив. В этом товарном вагоне, видимо, недавно перевозили лошадей – запах оставался неистребимый, несмотря на то что вагон был тщательно выметен.
– Леса тут неплохие, но маленькие, – прокомментировал Шелестов, стоящий у приоткрытой двери вагона. – Это вам не брянские леса, это вам не Белоруссия. В случае чего одной роты эсэсовцев хватит, чтобы прочесать.
– Зато здесь населенные пункты встречаются чаще, чем у нас, – натягивая сапог, заявил Буторин. – Город на городе, село на селе. Прага с пригородами – это как большой лесной массив, только не из деревьев, а из домов, различных строений, предприятий и тому подобного. Тоже своего рода заросли. И в них затеряться можно, если как следует изучить эти городские ландшафты.
– Вот тут ты прав, Виктор, – поддержал Коган, лежавший у стены на расстеленной плащ-палатке. – Тут главный принцип – затеряться среди себе подобных. Хочешь потеряться в лесу – стань деревом или кустом. Медведем прикидываться нельзя – они редкость и привлекают внимание. Так и в городе среди людей человеку затеряться легче, если принять вид обычного для этой местности человека.
– У нас очень мало времени. – Шелестов вернулся к своим товарищам и уселся на пол. Побег рабочего с завода не мог остаться незамеченным. Его будут искать. Секретное производство – и такой риск утечки секретной информации. Немцы понимают, что беглец мог попасть к подпольщикам. Возможно, они полагают, что именно подполье и организовало этот побег.
– Логично, – согласился Буторин. – А для подпольщиков главное – сражаться с оккупантами, освобождать свою землю. И если их заинтересовал этот завод, значит, без советской разведки тут не обошлось. Значит, немцы навалятся на местное подполье всеми силами и будут использовать все методы, вплоть до внедрения в их ряды провокаторов. Классика жанра!
– Вот поэтому нам и нужно спешить, – кивнул Шелестов. – Придется потратить на изучение города не более двух суток. А затем действуем вот по какому плану. Слушайте и запоминайте…
Патрулирование самого города и его окрестностей практически не велось. Силы самообороны, хотя и были экипированы в военную форму вермахта, службу несли из рук вон плохо. У каждого солдата или офицера в Праге было много знакомых, друзей и родственников. Вести себя как оккупанты они не могли, да и не умели. Охраняли мосты, электростанции, другие важные объекты, ремонтировали и возводили новые оборонительные сооружения, ориентированные фронтом на восток и юго-восток.
Передвигаться по городу можно было почти без опаски, правда, только в дневное время. Хотя комендантский час в Праге и не вводили, по ночам количество военных патрулей возрастало в несколько раз. Проверяли документы у всех поголовно.
Шелестов за эти двое суток успел понять многое. Можно не понимать речи, не говорить с людьми, но глаза есть, и увиденное говорило о многом. В Советском Союзе к военным относились с уважением, как к героям, которые встали на пути врага. Шелестов хорошо помнил, с какими интонациями обращались, например, в Москве к людям в военной форме, к фронтовикам. В глазах каждого человека светилась любовь, безграничная благодарность и уважение.
Здесь же, в Праге, на военных, на своих же соотечественников, а тем более на немцев прохожие старались не смотреть, отводили глаза в сторону. Большая часть населения, хотя и находилась в относительной безопасности, понимала неизбежность гибели этого мира, основанного на нацистской гегемонии. Невозможно перекрыть все средства информации. Население знало, что Красная Армия успешно заканчивает освобождение своей территории от немецких войск, гонит их на запад и готовит освобождение от нацизма Европы. Очевидно, что фронт докатится и до Чехословакии. Как будут вести себя русские, вынесшие все ужасы нацистских зверств на своей земле? Будут они мстить чехам за то, что те добровольно сдались на милость Гитлера, приняли его власть, помогали, работая на заводах и фабриках, снабжали вермахт оружием, боеприпасами, военной техникой? Чехословакия добровольно приняла немецкий порядок, покорилась и стала помогать Гитлеру в войне против Советского Союза. Формально чешский народ был врагом русского, население Праги это понимало и всерьез беспокоилось.
Но расслабляться было нельзя. Нельзя было надеяться, что каждый чех в Праге, узнав в тебе русского, тем более разведчика, кинется помогать. Нет, фронт еще дойдет сюда не скоро, и многим еще предстоит определиться, с кем он и против кого. А пока здесь не братская Чехословакия, правительство которой, находясь сейчас в Лондоне, начинает активно искать контакты и сотрудничать с советским правительством. Пока здесь германский Протекторат Богемия и Моравия. И это надо учитывать. И операция, которую спланировал Шелестов, должна показать, что группа людей, участвовавших в боевом столкновении в Праге, имеет целью исключительно борьбу с нацистами. Поэтому большая часть убитых должна быть немцами: солдатами, прибывшими из рейха, а также бойцами местных сил самообороны Протектората, но этническими немцами – фольксдойче.
Шелестов долго обсуждал со своими помощниками, где им провести эту операцию. Основная цель – привлечь к себе внимание подполья, спровоцировать честных чехов, противников нацизма на помощь неизвестным. А для этого операция должна быть понятной, нельзя, чтобы кто-то сомневался. Не имитировать, а провести полноценное нападение на немцев.
Подполье в городе есть, это установлено совершенно точно, об этом предупреждал еще в Москве Платов. И подполье обязательно ведет наблюдение за такими важными объектами, как городская комендатура, тюрьма, здание городского управления полиции, мэрия, казармы, рестораны, в которые ходят немецкие офицеры. Вопрос в другом: откуда подпольщики могли вести наблюдение? Ответа на этот вопрос группа не нашла, и это было логично. Если бы ответ был очевидным, немцы давно бы переловили всех чешских патриотов. Любая квартира, любая крыша могла быть точкой наблюдения. На расстоянии ста метров, километра – это не важно. С хорошей оптикой расстояние не помеха. Не исключено, что в системе наблюдения использовались и люди, которые по роду своей профессии могли находиться вблизи ключевых мест, за которыми нужно наблюдать. Это могли быть доставщики продуктов, дворники, почтальоны, продавцы газет, цветов.
Шелестов выбрал оптимальный вариант. После операции отходить так, чтобы находиться в поле зрения возможных наблюдателей, удаленных на 100–200 метров от объекта. Необходимо подготовить пути отступления на случай, если никто не придет группе на помощь. Скорее всего, не придет. Но приходилось рисковать и действовать буквально напролом, потому что существовал фактор времени. Группа должна была выполнить задание в кратчайшие сроки.
Буторин в неприметной, потертой кожаной куртке и сером берете присел возле колеса большой тачки, делая вид, что занят починкой колеса. Два пистолета за ремнем под курткой были его единственным оружием. Но если возникнет необходимость принять серьезный бой, если понадобится большая огневая мощь, то рядом в трансформаторном ящике, закрытом на массивный навесной замок, имелось три автомата, несколько гранат и запасных магазинов. Замок давно был сломан и только имел вид закрытого.
Шелестов и Коган в длинных плащах и фетровых шляпах сидели в черном автомобиле в квартале от ресторана «Ржип». Эту маленькую юркую «Татру» они угнали с другого конца города сегодня ночью. Дом, возле которого стояла машина, был пуст уже несколько дней. Столько же, судя по пыли на кузове, никто не пользовался этой машиной. Под плащом у каждого был спрятан немецкий «шмайсер». Несколько гранат должны были обеспечить отход, в случае если возникнут осложнения.
– Если сегодня этот немецкий полковник не появится, – сказал Шелестов, посмотрев на наручные часы, – придется устраивать шум. Нельзя больше ждать.
– Эффект не тот, – пожал плечами Коган. – Шум ради шума. Умный сразу поймет.
– У тебя есть идея получше?
– Увы, ни одной, – хмыкнул Борис.
– Значит, делаем, как решили, а потом будем думать, как действовать в следующий раз.
– А вот и наш объект! – оживился Коган, повернув голову и глядя в зеркало заднего вида. – Черный «Хорьх».
– Черт, две машины! – Пальцы Шелестова взялись за ключ зажигания. – Отступать некуда, Борис. Стрелять точно! Даже если их там много, нам надо справиться.
– Давай за ними, и в заднюю я гранату брошу! – предложил Коган.
– Давай, – согласился Шелестов и завел мотор.
Две машины приближались сзади. Шелестов включил первую передачу и стал ждать, когда легковушки обойдут стоявшую у обочины «Татру». Немецкие машины сбавили скорость, объехали чешскую машину и стали прижиматься к обочине, чтобы остановиться возле ресторана. Шелестов вдавил педаль газа в пол, и легкая «Татра» рванула с места. Поравнявшись с остановившимися у ресторана легковушками, Шелестов притормозил.
Из машин стали выходить немецкие офицеры. Четверо уже стояли на тротуаре, закуривая, когда в окно задней машины через опущенное стекло влетела ручная граната. Коган рисковал, чуть придержав гранату в течение пары секунд в руке, прежде чем бросить. Ему нужно было, чтобы взрыв произошел как можно быстрее.
Шелестов проехал вперед и остановился в нескольких метрах перед немецкими машинами, когда сзади раздался грохот взрыва, и из окон машины мощной струей ударил сизый дым, полетели на проезжую часть стекла.
Все, кто находился во второй машине, погибли. Один из немцев, стоявших возле машины на тротуаре, был ранен осколками и отброшен к стене ресторана. Шелестов и Коган выскочили из своей машины с автоматами в руках. Трое офицеров на тротуаре повалились на землю, так и не успев достать пистолеты. Кто-то еще пытался выбраться из передней машины: открылась водительская дверь, но несколько автоматных очередей, прошивших металл кузова, решили исход дела.
Шелестов и Коган запрыгнули в «Татру» и резко сорвались с места. Сзади раздалось несколько выстрелов. Наверняка стреляли те, что выскочили на шум из ресторана. Но ни одна пуля в машину не попала. Через несколько минут Шелестов свернул на перекрестке и понесся по другой улице в западную часть города.
Майор хорошо выучил маршрут и сейчас уверенно вел машину. Коган, сидя рядом, крутил головой на 360 градусов, пытаясь понять, есть за ними погоня или нет, сообщили по городу об их машине, передали ли их приметы постам? Через квартал навстречу им выбежал военный патруль. Солдаты вскинули было карабины, но Коган, выставив в окно автомат, дал длинную очередь, и патрульные разбежались в разные стороны. Одна пуля все же со скрежетом пробила металл под самым потолком. Шелестов только зло оскалился. Поздно, ребята!
Еще один поворот. Здесь их должен ждать и в случае чего прикрыть Буторин. Большая жестяная вывеска с номером дома – цифра 3. Несколько прохожих шарахнулись в сторону от мчащегося по улице автомобиля. Визжа резиной, «Татра» свернула направо и, сбавляя скорость, въехала в подворотню. Проезд был очень узкий, едва ли машина пройдет в него. Коган уперся спиной, задрал повыше ноги и сильным ударом выбил лобовое стекло. Заскрежетав металлом, машина остановилась, плотно засев между кирпичными стенами.
Разведчики один за другим быстро выбрались наружу через капот. С улицы были слышны крики и выстрелы. Кажется, патруль был уже близко. Где-то на соседней улице послышался треск мотоциклетных двигателей. Приоткрыв капот, Шелестов положил под него ручную гранату. То же самое сделал и Коган. Придерживая предохранительную чеку, чтобы она не выскочила раньше времени, Шелестов закрыл капот, придавив им чеку. Порядок! Бросив автоматы и плащи со шляпами в ближайший мусорный бак, разведчики побежали узкой улочкой между старинными домами. Через пару минут прозвучали два взрыва. Разведчики переглянулись с довольным видом. Ловушка сработала, теперь пыла у преследователей поубавится.
Улица виляла и постепенно поднималась. Прошло не менее пятнадцати минут, за спиной остались две точки, с которых подпольщики могли вести наблюдение за рестораном и могли оказаться свидетелями эффектного нападения на немецких офицеров. Разведчики добросовестно потоптались между домами в каждой точке, но никто не выбежал им навстречу, призывая спрятаться от преследующих фашистов. А ведь они сильно рисковали. Старательно выдерживая направление, Шелестов и Коган подставлялись. Немцы могли определить, куда бегут «партизаны», и перекрыть им путь. Из города выходить не следовало. Там попасться было гораздо проще.
– Ticho! Pojdte za mnou, – неожиданно раздался рядом негромкий голос, из приоткрывшейся двери какого-то сарая или гаража высунулась светловолосая голова молодого человека. – Rychlej??[1 - «Тише! Идите за мной. Быстрее» (чешс.).].
Шелестов согласно кивнул и сделал Когану знак следовать за ним. Парень не проявлял никаких признаков агрессии и тем более любопытства. Одетый в мятые штаны и грязный свитер, он казался работником автомастерской.
Собственно, гаражом это помещение и оказалось. Здесь стояли полуразобранная легковая машина, два мотоцикла. Вдоль стен валялись железные банки и канистры, а у выхода возвышалась небольшая гора старой автомобильной резины.
Парень решительно свалил ее так, что она перегородила дверной проем, и, махнув рукой, поспешил к другой двери. За ней был пустырь и заброшенные цеха промышленного предприятия. Высокие стены с маленькими окнами под потолком, высокие широкие двери ангарного типа, потрескавшийся асфальт и пробивающаяся сквозь трещины трава. Тут давно никто не показывался.
Шелестов остановился и протянул руку. Ему хотелось узнать имя этого человека, но парень, торопливо пожав руки обоим, подтолкнул Шелестова, указывая на заброшенный завод.
Глава 3
О том, что в городе совершено нападение на немецких офицеров, находящихся в краткосрочном отпуске после ранения, Сосновский узнал, как только вошел в ресторан. На нем буквально повис пьяный майор саперных войск, который, увидев руку на перевязи, сразу стал вещать загробным голосом:
– Еще один! Смертник. Все мы теперь смертники. Слышал, сегодня убили пятерых и ранили четверых офицеров? Они тоже были после госпиталя. Восстанавливались перед отправкой в часть. А теперь четверо снова на больничной койке, а пятеро в гробу. Они начали охоту на тех, кто выжил в бою. Ты вот выжил? И тебя они убьют. Выйдешь отсюда, они и тебя укокошат!
– Гюнтер, что ты несешь? – подскочил более трезвый гауптман в расстегнутом кителе. – Простите, господин майор, это все нервы и шнапс. Не обращайте внимания на пьяную болтовню.
Сосновский похлопал гауптмана по плечу и прошел в зал.
Значит, Шелестов начал действовать. В принципе, он прав: быстрее всего к подполью приведет эффективная акция, нежели умные и красивые разговоры о целях и задачах. Человек, убивший нескольких немецких офицеров, не может быть провокатором, подосланным гестапо. Тут стопроцентная гарантия.
Появившийся седовласый метрдотель, видимо чех, провел Сосновского к столику, едва ли не единственному свободному в зале. Отдав ему свою фуражку, Сосновский вальяжно развалился в кресле и стал озираться по сторонам, как будто искал знакомых. На самом деле он пытался понять, какого рода публика здесь собралась, кто преобладает и какова обстановка. Это был третий ресторан за день, в котором он побывал в поисках новых знакомств в этом городе. Ему нужна была компания, приятели, с которыми можно радостно здороваться на улице, подсаживаться за столики в ресторанах и обращаться по-приятельски с маленькими просьбами. Ну и, разумеется, обещать продолжение дружбы уже там, в Берлине, после возвращения.
Разглядывая зал в ожидании, когда ему принесут поесть и выпить знаменитого чешского пива, Сосновский заметил одного из офицеров, которого выписывали из госпиталя вместе с ним в один день. Этот унылый пехотный обер-лейтенант интереса не вызывал. Насколько понял Михаил, он был ранен на фронте и туда же должен был отправиться снова.
А вон тот тыловик с могучим подбородком баварского бюргера интересен.
А что здесь делают вон те две дамы? Одеты по последней берлинской моде, явно из хорошего общества. «А я угадал, – с удовольствием подумал Сосновский, – ресторан как раз такой, какой мне нужен. Сюда приходят все сливки оккупационного немецкого общества и чехи, особо к ним приближенные. Можно сказать, что день прожит не зря. Завтра встреча с резидентом Платова. Послезавтра первый визит на завод, который еще нужно подготовить. Но это проще, главное – встретиться с разведчиком».
Взгляд Сосновского скользнул по залу и уперся в грузную фигуру Отто Цигглера. Главный врач госпиталя в дорогом гражданском костюме стоял у входа, покуривая сигаретку. Рядом с ним разговаривала с метрдотелем Герда Кранц. Нельзя сказать, что Михаил был рад увидеться со своим лечащим врачом. Интереса к себе с их стороны за время лечения он не уловил. Да и сам он на сближение не шел, не понимая еще, как он мог бы использовать эти связи в медицинском мире.
Неожиданно медик встретился взглядом с майором, и Цигглер, чуть наклонив голову, что-то сказал фрау Кранц.
Сосновский с удивлением смотрел, как метрдотель ведет к его столику эту странную пару. Когда они подошли, Михаил галантно поднялся, отодвинул соседний стул, предлагая фрау Кранц сесть.
– Чем обязан, господа? – блистая своим берлинским выговором, осведомился Михаил. – Я заказал пива, но, может быть, вы предпочтете вино? Фрау?
– Ах, перестаньте, майор, – небрежно стряхнув пепел в поднесенную официантом пепельницу, сказал Цигглер. – Поговорить с новым человеком, тем более из Берлина, это намного лучше, чем выслушивать пошлые заезженные шутки окопников и тыловиков. Поверьте, мы от них устали!
– Могу вас успокоить, герр Цигглер, я вообще не умею шутить, – с улыбкой развел руками Сосновский и повернулся к фрау Кранц: – Могу я угостить пивом фрау?
– Фрейлен, – с достоинством поправила Михаила врач.
«Интересно, – подумал Сосновский. – Что это вас, уважаемая фрейлен Кранц, не коснулся призыв вождя нарожать как можно больше детишек Германии для заселения будущих немецких территорий? Все еще во «фрейленах» ходите. Или герр Цигглер вас покрывает? В прямом и переносном смысле слова? Ну что же, парочка интересная. Завязать с ними знакомство стоит для пользы дела, хотя эта фрейлен Герда – личность весьма неприятная».
Но пиво, беззаботная обстановка и живая музыка сделали свое дело. Примерно через час Отто Цигглер стал болтать и философствовать без умолку, а госпожа Кранц поддакивала своему шефу и вставляла короткие фразы, причем невпопад. Сосновский давно уже махнул рукой на своего бывшего лечащего врача, решив, что эта дамочка – круглая дура, а диплом врача она заслужила своими симпатиями. Но неожиданно сквозь пивной хмель в голове он вдруг понял, что фрейлен Герда вставляет слишком уж глупые фразы и при этом скрывает свои пристальные взгляды, направленные на берлинского майора. «Любопытно! Она что, варианты просчитывает на связь со мной? Хочет вернуться в Берлин? А дамочка непроста, очень непроста. Так умно болтать всякие глупости надо еще суметь».
– Вы еще убедитесь, майор, что эти земли нуждаются, крайне нуждаются в том, чтобы внести сюда истинную немецкую культуру, – вещал, окунувшись в новую тему, Отто Цигглер.
– Мы не будем сравнивать культуру пивоварения, – пьяным голосом поддержал главврача Сосновский. – Мы будем сравнивать культуру гораздо объемнее. В широких масштабах.
– Именно в широких, – величественно подняв толстый палец, поддержал собеседника медик. – Если говорить об окружающем мире, о завоеванном нашей нацией мире, то покорить его до конца можно лишь влиянием немецкой культуры, ее насаждением в массы тех, кому мы разрешим остаться на этих землях. На остальных нам чихать.
Сосновский улыбнулся идиотской пьяной улыбкой, но внутренне насторожился. Тема, а главное, слова были близки к словам пароля, который должен произнести резидент. «Ничего себе! Уж не Цигглер ли резидент нашей разведки в Праге? Однако! И он меня прощупывает? Но как он мог вообще догадаться, что я прибыл сюда в составе разведгруппы и ищу с ним контакт? Всевидящий? Таких не бывает. Элементарная логика? Возможно. Кем должен быть разведчик в стане врага? Или серой неприметной мышкой, или душой компании, заметным специалистом, центром внимания и симпатий? Человек из Берлина вполне годится для такой роли. Но встреча завтра. С кем же она состоится?»
Распрощавшись с медиками, Сосновский на всякий случай отправился в четвертый по счету ресторан. Если, не дай бог, за ним ведется наблюдение, то пусть все будет правдоподобно. Нельзя резко выходить из образа. Гулять так гулять!
По пути ему повезло познакомиться с тремя летчиками-лейтенантами, основательно пьяными. Сосновский сразу решил подружиться с ними. Уж эти-то точно не заметят, что пить он больше не может и только делает вид.
Кутеж для него закончился в два часа ночи. После этого Сосновский кое-как добрался до своей квартиры, которую снял в городе, и улегся в ванну с холодной водой. Основательно замерзнув, он стакан за стаканом пил горячий чай с лимоном, трезвея и попутно анализируя прошедший вечер. Ему еще нужно было поспать, чтобы в одиннадцать часов очутиться возле католического костела.
Утро встретило Сосновского пасмурным небом, источавшим мелкий, вызывающий приступы озноба дождь. Головная боль после вчерашней попойки делала окружающий мир еще более тоскливым. Проделав энергичные гимнастические упражнения, приняв контрастный душ, Михаил почувствовал себя несколько лучше. Обдумывая сегодняшнюю встречу с резидентом, он старательно варил себе кофе на горячем песке по турецкому рецепту. Это помогало отвлечься от физического состояния, давало возможность думать холодно и рационально.
То, что местом встречи выбран костел, очевидно, оправданно. Хороший обзор, трудно следить, потому что слежка будет заметна. Ну и в католическом костеле немцу-лютеранину можно и не молиться. Например, зайти просто полюбоваться убранством храма. Кстати, там рядом есть прекрасный парк и пруд, где можно покормить уток. Прогулка по парку – это так естественно после попойки. И почему бы не заглянуть туда по пути в храм? Так, от нечего делать поглазеть. Вот и возможность сначала побродить вокруг и оценить обстановку, убедиться, что опасности нет.
Состояние сонливости прошло, как только Сосновский вышел на улицу. Он был собран и внимателен. Голова работала четко и быстро. Взгляд машинально фиксировал все происходящее на улице. Два военных грузовика в начале квартала, но солдат не видно. Хлебный магазин в доме напротив закрыт. Почему? И нет возле него очереди. Значит, не откроется сегодня. Отсюда не видно, но на двери какое-то объявление на листке бумаги. Необычно, но пока прямого подтверждения опасности нет. Так за людьми не следят. Если кто-то и пытался бы таким оригинальным способом скрыть слежку, то просто бы испугал объект наблюдения, заставил бы его насторожиться. Пока других способов, кроме как незаметно вести наблюдение, еще не придумали.
Он шел по улице вальяжной походкой самоуверенного немецкого майора, вышагивающего по столице оккупированной страны, у которой теперь нет названия, нет народа и нет правительства. Формально оно, конечно, есть – так называемое правительство в изгнании, сидящее в Англии и сочиняющее указания патриотам под неусыпным надзором британской разведки.
Очевидное ранение делало Сосновского героем в глазах тех, кто искренне предан нацистскому режиму, а самодовольная улыбка с легким налетом брезгливости заставляла прохожих сторониться, уступать дорогу немецкому офицеру. Большой необходимости носить руку на перевязи не было – рана почти зажила. Но привычки разведчика неистребимы. Пусть на всякий случай все думают, что такая необходимость есть, пусть видят, что ранение серьезное и рука еще плохо работает. Кранц вчера с явной иронией смотрела на эту перевязь. Она-то знала, что рана давно зажила.
Привычно проверяясь, Сосновский проследовал мимо католического собора, вернулся и остановился напротив входа, чтобы закурить. Через открытые двери было видно, что внутри находятся человек восемь прихожан, в основном пожилые женщины и мужчины. Михаил направился в парк, прошелся по двум параллельным аллеям, чтобы осмотреться вокруг, постоял у пруда, где две женщины с детьми кормили уток хлебом. На наручные часы смотреть нельзя, чтобы никто не подумал, что немецкий офицер следит за временем. Но его внутренние часы подсказывали, что до встречи с резидентом у Сосновского осталось минут пятнадцать.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70852192) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
«Тише! Идите за мной. Быстрее» (чешс.).