Пешком по небу
Екатерина Юрьевна Аксенова
Дайте слово!
Когда человек уходит, это сложно принять. Миши нет, и его другу Севе и сводной сестре Глаше приходится жить с тем, что они сказали и сделали, когда в последний раз виделись с Мишей. Всё, что осталось – это вопросы и чувство вины одно на всех… А ещё остался блог «Пешком по небу», в котором Миша писал самое важное и сокровенное, только для себя.
В попытке выяснить, что же случилось тем февральским вечером, два совсем разных подростка Сева и Глаша объединяются и проводят собственное расследование. Им предстоит обрести Мишу таким, каким никогда его не знали, и вместе с этим знанием обрести самих себя.
Рукопись «Пешком по небу» – лауреат премии им. В. П. Крапивина в номинации «Выбор литературного совета».
Екатерина Аксенова
Пешком по небу
© Аксенова Е. Ю., 2023
© Урсул А. И., 2023
© ООО «Издательство «Абрикос», 2024
Глава 1
Когда тебя бьют кулаком – это больно. Когда бьют ногой – это подло. Когда в спину кидают мокрую тряпку – это низко. Но если ни в одном из этих случаев ты не можешь ответить – это страшно.
Страх почувствовал Миша, когда Сева сказал, что не нашёл дома телефон. Страх снова увидеть на мамином лице то самое выражение. Уж лучше бы она ругалась. Страх, что мама расскажет отчиму, и тот затянет старую песню про «мужика». Страх, что телефон могли забрать Генка и компания. Просто так, ради смеха. Кинули же они ту злосчастную тряпку! Страх, что Однокрылая чайка не выполнит обещание.
– А ты везде смотрел? – в сотый раз спросил Миша.
– Да! Я же тебе сказал! У меня дома твоего телефона нет. – Сева сунул руку в карман, машинально проверяя, на месте ли его собственный. Телефон был на месте, Сева вытащил его и глянул время. – Может, ты его в школе оставил?
– Может и так, – пробормотал в ответ Миша.
– Да брось, Мих, – Сева хлопнул друга по плечу. Легонько так. Подбодрить. Но тот будто ждал этого хлопка, чтобы окончательно пригнуться к земле.
Миша споткнулся. Ну вот, опять Сева не рассчитал. Ну не виноват же он, что в свои двенадцать Миша выглядит на десять. Да ещё и сутулится, как крючок. Неудивительно, что к нему одноклассники цепляются. Да у Миши прямо на лбу хештег – «мальчик для битья».
– Что бросить? – Миша глянул на Севу исподлобья. Лицо бледное, сероватое даже. Будто покрытое тонким слоем февральской пыли – смеси из прошлогоднего снега и усталости. Светлые глаза – хамелеоны, что при ярком солнце становились пронзительно-голубыми, – приобрели цвет мутного льда. Нелепая красная шапка с помпоном слишком велика и постоянно сползает до самых бровей. Откуда он её вообще взял? А куртка, наоборот, короткая. Сколько он уже её носит? Так с десяти лет! Нельзя в двенадцать быть таким… нескладным. Этого не прощают.
– Найдётся твой телефон. Кому он нужен-то, – сказал Сева и отвернулся.
Где ему, широкоплечему и высокому, блондинистому и зеленоглазому, с ямочками на щеках, знать, что такое быть нескладным. Но Сева знал.
– Мих, заходи завтра, – Сева перекинул спортивную сумку с одного плеча на другое. – У меня сегодня тренировка.
Но тот не реагировал. Миша стоял и глазел на голую липу. Тонкие ветки подпирали низкое небо, словно кто-то нацарапал чёрным карандашом по грязной бумаге. Синей кляксой в ветках застрял воздушный шарик.
– Вот облом кому-то, – Сева перехватил Мишин взгляд.
– А?
– Облом говорю, – Сева кивнул на шарик.
– Ага, – рассеянно ответил Миша, – он уже давно висит. Не замечал, что ли? Каждый день тут ходишь.
Но Сева только поморщился. Какое ему дело до застрявшего воздушного шара?
– Значит, сегодня нельзя к тебе? – спросил Миша и раздавил ботинком грязный ком снега.
– Не, Мих, я ж говорю, сегодня тренировка, – Сева перекинул сумку на другое плечо.
– Ладно, до завтра.
– Ага, бывай!
Миша скрылся за поворотом, и Сева вздохнул свободно. Нет у него сегодня никакой тренировки. Трудно дружить с тем, кто не меняется. Раньше Сева тоже был такой – маленький, нескладный, с тёмными кругами под глазами и страшным секретом.
* * *
По небу разлились сумерки. Желтоватые и мутные, как разбавленный вчерашний чай. Сырой февральский ветер дул в лицо. Царапал кожу. Забирался в рукава, будто хотел дотянуться до самых костей. Миша поёжился. Хочешь не хочешь, а пора домой.
Лязгнул ключ. Скрипнула дверь. В нос ударил запах капусты и подсолнечного масла. Мама готовила ужин. Из-за закрытой двери бывшей Мишиной комнаты грохотала музыка. Нечто среднее между рёвом рассерженного слона и стуком отбойного молотка. Неудивительно, что телевизор работает на полной громкости. Как в этом доме ещё никто не оглох?
Миша зажал уши руками, натянул шапку по самый нос и представил, что его тут нет. Вязаный туман спрятал и унёс в космос. Красная шерсть покалывает веки или это марсианский песок набился в глаза? Марс-1, Марс-1, как слышите? Надвигается песчаная буря. Задраить люки. Приготовиться к взлёту. Пять… Четыре… Три… Два… Один…
– Миш, это ты? – мамин голос доносился с другой планеты.
– Миш? – повторила мама. Голос звучал на сотню световых лет ближе. – Что опять за игры? – Рывок – и вязаный туман испарился, а в маминых руках оказалась шапка.
– Хватит витать в облаках! Ну что за кулёма! Смотри, уже вода натекла с башмаков. Кто опять убирать будет?
Раньше Мише нравилось это слово – «кулёма». Такое мягкое, тёплое, родное. Особенно когда мама зарывалась носом в его макушку и шептала «ты моя кулёма». Но со временем слово истрепалось, затёрлось, стало колючее и шершавое, как наждак. Мама его больше не шептала – выплёвывала, будто оно царапало ей горло.
– Я вытру, мам, – отозвался Миша и начал стягивать промокшие ботинки.
– Что за шум? Что за гам?
В дверях маминой спальни возникла грузная фигура. Только спальня, наверное, уже не мамина, если там живёт ещё и дядя Стёпа. Новый мамин муж.
Семь месяцев как у Миши нет своей комнаты. Теперь она Глашина. Это дочь дяди Стёпы и Мишина фальшивая сестра. Ей четырнадцать, и она ненавидит всё на свете, кроме рёва рассерженного слона и стука отбойного молотка. Но Миша не уверен – скорее всего, она это слушает всем назло. Ну кому в здравом уме может понравиться отбойный молоток? А вот делать назло Глаша обожает.
– Малой, кончай выкобениваться, – хмыкнул дядя Стёпа и упёр руки в толстые бока, – мать просила прибрать, значит надо прибрать.
– Я и собирался!
– Да я уберу, – махнула рукой мама, – он только грязь размажет.
– Нет, так не пойдёт. Мужик он или кто? С мужиками надо во как, – дядя Стёпа сжал мясистый кулак.
Миша вздохнул, но промолчал. Он стащил куртку, снял школьный пиджак и пошёл в ванну за тряпкой.
В большой кастрюле весело булькал суп. В тесной комнатушке помимо кухонных шкафов, плиты, раковины, стола и холодильника кое-как вместились кресло-кровать, где спал Миша, и комод с его вещами. Их очертания таяли и дрожали в густом пару с запахом борща.
– Мам, окно открой, – сказал Миша.
– Так холодно же. По ногам дует, – мама сунула в мойку разделочную доску и включила кран. Зашумела вода, на маминых руках задрожали весёлые мыльные капли. – Почти готово. Скоро ужин.
– Мам, у меня опять одежда пропахнет, – Миша кивнул на свой пиджак, который за неимением шкафа висел на вешалке. Ребята в школе опять будут морщить носы, смеяться и говорить, что Миша живёт в столовке.
– Ой, да вывеси на балкон, там быстро проветрится.
– Там дядя Стёпа курит. Ещё хуже!
– Миш, ну не начинай, а? – мама отвернулась от плиты и глянула на Мишу. Этот взгляд не предвещал ничего хорошего. Ещё чуть-чуть и появится то самое выражение.
– А это и не я начал, – проворчал Миша себе под нос. Тихо. Чтобы мама не услышала.
Но она услышала.
– Опять ты за своё. По-твоему, лучше одним? Без семьи?
– По-моему, два человека – это вполне семья. Где у каждого есть по комнате. Это на одну комнату больше, чем у меня сейчас.
– Миша. Не. Начинай. Степан и Глаша тебя любят! Мальчику нужен мужчина в доме и вообще… – мама не закончила, потому что рёв слонов и отбойных молотков ворвался в коридор и сделал дальнейший разговор невозможным.
* * *
– Глаш, Глаш… – осторожно позвал Миша. – Глаша, – новая попытка.
Миша стоял в дверях своей комнаты, которая вот уже семь месяцев не его. Просто удивительно, как одно и то же место может одновременно оставаться прежним и измениться до неузнаваемости.
По стенам летели птицы. Широкие крылья, разноцветные перья. Раньше Миша думал, что нет никого свободнее этих птиц. После развода родителей он стал часто болеть. Воспаление лёгких, грипп, ангина, грипп, бронхит. Почти целый год в постели провалялся.
Миша подолгу лежал с температурой и представлял, что птицы приняли его в свою стаю. Он стал чайкой. В правой руке подушка, в левой руке – подушка. Взмах. Прыжок. Взмах. Прыжок! И вот Миша летит! Комната кружится и раскачивается. Ветер свистит. А плечи! Плечи расправляются. Голова лёгкая, словно её основательно проветрили, вымели сор, потушили жар.
Взмах. Прыжок. Взмах. Прыжок. Нога запуталась в одеяле, комната накренилась, завертелась, и вместо кровати Миша приземлился на пол. На очень твёрдый и сердитый пол. Левая рука противно хрустнула – чайка сделалась однокрылой.
– Кто тебе разрешал заходить в мою комнату? – холодно сказала Глаша, не поднимая глаз от телефона.
– Вообще-то это моя комната. Была.
Полумрак. За окном просвистела машина. Свет брызнул на потолок, и на стенах выросли силуэты голых деревьев. Призрачный лес, в котором заблудилась птичья стая. Но это уже не важно. Никогда этим широким крыльям и разноцветным перьям не выбраться наружу. Обман с самого начала. Они навсегда заперты в этой комнате. Где больше нет Однокрылой чайки – только сердитая девочка, которая ничего не видит кроме синего прямоугольника перед собой.
– Вот именно. Была. Теперь это моя комната, мелкий. Так что вали отсюда. И не заходи в мою комнату!
– Вообще-то я и не захожу. Чисто технически я стою в коридоре.
Глаша подняла взгляд от телефона и уставилась на Мишу.
– Тогда я сейчас запущу в тебя стулом. Но чисто технически целиться буду в дверь.
Миша отпрянул. Глаша не шутит. Он знал. Глаша никогда не шутит. Если сказала, что будет питаться одними чипсами, или пойдёт гулять несмотря на запрет, или запустит стулом, так она и сделает. Но Мише просто необходима её помощь.
– Глаш, можно тебя попросить?
Тишина.
– Глаш?
Тишина.
– Ну, Глаш.
– Отвали, насекомое.
– Глаш, можно твой телефон на десять минут?
Глаша с отвращением уставилась на Мишу, будто он и правда превратился в насекомое. Мерзкое и грязное насекомое, от которого просто так не отделаешься. Комар или, скорее, муха.
– Брысь отсюда! – Глаша запустила в Мишу тапкой.
– На пять минут.
– Нет! Совсем спятил, что ли?
– Мне очень нужно. На три минуты. Пожалуйста!
– Иди у Лены попроси.
«Лена» – это Мишина мама. Глаша так её и называла – Лена. Не Елена. Не Елена Павловна. Не тётя Лена. Просто Лена. Будто Мишина мама ей подружка!
– Я не могу у мамы взять. Тогда она спросит, где мой. А я его… потерял, в общем. Глаш, ну на две минуты! Ноут же в ремонте, а мне очень нужно.
– Отвали.
Миша вздохнул и стиснул зубы. Осталась последняя карта. Подлая, зато козырная.
– Глаш, дай на одну минуту! А то я расскажу, что ты деньги из тумбочки таскаешь, – Миша понизил голос до шёпота, но в соседней комнате так орал телевизор, что его всё равно никто бы не услышал. Кроме Глаши.
– Ах ты, гадёныш! – Глаша вскочила с дивана. Косая сиреневая чёлка. Бритый висок. Глаза густо подведены чёрным. Не глаза – сверхмассивные чёрные дыры. И эти космические гиганты приближаются к Мише. Две сингулярности, которые проглотят всякий свет и не подавятся, уже на расстоянии вытянутой руки. Ещё чуть-чуть, и Мишу затянет туда, откуда нет возврата. Но это его последняя надежда.
– Гадёныш! – прошипела Глаша, схватила Мишу за футболку и с силой тряхнула.
– На одну минуту, Глаш!
– Пап! – завопила Глаша.
В соседней комнате стих телевизор. Вот сейчас бы не помешали слоны с отбойными молотками.
– Что тут у вас? – пришёл дядя Стёпа, облокотился о стену и мгновенно заполнил собой весь коридор. Ни шевельнуться, ни вздохнуть, ни сбежать. Везде он.
Миша начал уменьшаться и уменьшаться. Как будто взаправду превратился в муху. А для мухи много ли надо? Один крохотный просвет, лазейка, возможность. Или человек, который на твоей стороне. Мама! Вышла из кухни на шум. Но на её лице то самое выражение.
Глава 2
Февраль потуже запахнул пальто. Небо сжало кулаки. Зима вцепилась в мир руками и ногами, не желая убираться куда подальше. В такие дни кажется, что весна уже никогда не наступит. Забыла, слегла с простудой, уехала в другие, более счастливые края.
Утро. Сырое, холодное, мутное. Ветер наточил ножи и охотился за прохожими, словно каждый, кто хранит хоть каплю тепла, его личный враг.
Маленькая фигурка в красной шапке двигалась по тротуару. Фигурка заметила впереди знакомый силуэт и прибавила шагу.
– Эй, Севка, привет! Ты телефон мой не нашёл? – спросил Миша, пряча волнение и надежду за фальшивой улыбкой.
– О, Мих, здорово! Не, нету. Потерял всё-таки?
Миша вздохнул, покусал губу и нехотя ответил:
– Есть один вариант. Сегодня и узнаю.
Миша и Сева шли по заледенелой улице. Вливались в поток из серых пальто, чёрных пуховиков и пустых помятых лиц.
– Сев, слушай. А дай свой телефон на пять минут, – попросил Миша.
– Ага, – кивнул Сева и полез в карман, – сейчас.
Неужели всё может быть так просто? Просто попроси и тебе дадут? И вот так взаправду бывает? Наверное, лицо у Миши сделалось совсем дурацкое, потому что Сева нахмурился и пихнул друга в бок.
– Мих, ты чего такой пришибленный? Опять с Оглашенцией поцапался? Или с Окороком?
«Оглашенция» и «Окорок» – идеальные псевдонимы для парочки цирковых артистов. Миша с удовольствием посмеялся бы, не живи они у него дома. Эти прозвища придумал Сева, когда впервые увидел новую Мишину семью.
– Типа того. Так что с телефоном?
Сева вывернул карман. Потом другой. Снял рюкзак и начал шарить там. Миша, наоборот – застыл. Только бы не спугнуть удачу. Ещё немного ведь!
– Эх, похоже, в тренировочной сумке оставил. Прости, Мих, – Сева закинул рюкзак за спину и зевнул.
Нет. Не бывает так просто.
– В другой раз, – поник Миша.
– Да ладно тебе, Мих. Может, и твой найдётся. Ты же говорил, есть вариант.
Вариант действительно был. Но Мише он не нравился. Ох, как не нравился.
– Сев, как думаешь, весна придёт? – спросил Миша, когда впереди замаячила школа.
– Куда она денется-то, – рассмеялся Сева.
– А если нет? Если, чисто теоретически, весна приходит каждый год только потому, что кто-то где-то её зовёт! И на этот раз твоя очередь звать. Но ты не в силах выполнить обещание, потому что всё складывается против!
– Мих, ну что за бред? Что значит «весна зависит только от меня»? Весна – это вообще-то время года. И уже совсем скоро март!
– Да не от тебя. А от меня! – не унимался Миша.
– Ха-ха, значит, весна зависит от тебя? От пятиклассника Михаила Смирнова? Ха-ха, – теперь Сева развеселился по-настоящему. – Ну прикол!
– А что тут смешного?
– Ты серьёзно? Миш, ну что за бред? Не много ли чести? По-моему, у тебя нос не дорос управлять климатическими явлениями. Тоже мне Царь Погоды, Капитан Ураган, Повелитель Стихий В Красной Шапке.
– Думаешь, у меня не выйдет?!
Миша остановился и сжал кулаки. В его скучно-серых глазах сверкнуло что-то незнакомое, отчаянное и дикое, они на миг стали голубые, будто освещённые внутренним солнцем. Словно там, под старой курткой с короткими рукавами, нелепой шапкой и бледной кожей стучится, рвётся наружу другой человек. И ему отчаянно необходима весна, чтобы прорасти сквозь скорлупу. Выпустить в мир то, что уже никак нельзя удержать внутри.
Сева замер и уставился на друга. Кто же он такой?
– А я сделаю! Справлюсь! И весна наступит. Обязательно! – бросил Миша и побежал в школу. Красная шапка подпрыгивала в толпе, как поплавок.
И вот уже Сева совсем по-рыбьи открывал и закрывал рот, впервые за несколько лет не находя слов. Людской поток с помятыми лицам тёк сквозь него, будто Севы тут не было вовсе.
* * *
Генка Бурков словно капля воды, падающая из плохо закрытого крана. Кап-кап-кап. Одна капля – это что? Так, ничего. Пустяк. Не смертельно же! Но если вода продолжает капать, и капать, и капать изо дня в день – кап-кап-кап, – рано или поздно она сделает твою жизнь невыносимой.
– Ты чего это, Смирнов, совсем офигел? Нужен мне твой телефон! – буркнул Генка Бурков и толкнул Мишу в плечо.
Легонько так толкнул, но тот всё равно не удержался и врезался в стену.
– Отвали!
– Гена, мне очень нужен мой телефон. Ну отдай, – дрогнувшим голосом произнёс Миша. Только разреветься ещё не хватало! Миша до боли закусил губу. Не сейчас. Не перед ним.
– «Мне очень нужен мой телефон, ну отдай», – противным голосом передразнил Генка.
– Ну, Ген! Мне честно очень нужен телефон!
– Да кому ещё, кроме тебя, это старьё нужно, – усмехнулся Генка. – У моей бабушки телефон покруче.
Прогремел звонок. Генка перепрыгнул через три ступеньки, но внезапно замер. А на его лице растянулась кривая улыбка.
– Отдам. Если стащишь ответы на контрольную у Марфы.
– Чего? – опешил Миша.
– Ответы на контрольную! Оглох, что ли?! Да проще простого, она их всегда в сумке носит. Достань на следующей перемене. Делов-то!
– Но… но…
Перед глазами у Миши всё поплыло. Лестница покачнулась, и Миша схватился за стену, чтобы удержаться на ногах. Как Генка может о таком просить? Это же подлость!
– «Но, но», – снова передразнил Генка, – ты что, лошадь запрягаешь?
– Я не стану!
– Эх ты, слабак, – последнее слово Генка не сказал – выплюнул…
* * *
– Не будь слабаком! – сказал вчера дядя Стёпа. Человек, который считал своим долгом сделать из Миши «настоящего мужика». По его мнению, лучше всего в этом деле помогал ремень. Розданный или полученный – это ещё как посмотреть. Правда, Миша до сих пор поводов не давал, и ремень, к дяди-Стёпиному разочарованию, оставался в категории угроз.
– Если этот Генка забрал твой телефон, его нужно вернуть! Он ведь даже младше тебя! Как это вообще возможно?! – продолжал дядя Стёпа свой «мужской» разговор. – Нужно уметь постоять за себя. Врезал бы ему разок. Делов-то!
Дядя Стёпа для верности пару раз лупанул по воздуху кулаками. Губы сжаты. Глаза блестят. Щёки красные, что обжечься можно. Миша подумал, что дядя Стёпа наверняка очень жалеет, что к нему уже давно никто не цепляется. А то бы он показал! Ух, как показал!
Но Миша «показывать» не умел. Разве что язык или фокус. Этим Генку не пронять. Нет. По дяди-Стёпиной логике «показывать» нужно исключительно силу. Вот только сила не всегда измеряется кулаками. Иногда сила – это не стать одним из тех, кого презираешь.
– Чтоб завтра телефон принёс! И точка, – крякнул дядя Стёпа. – Он, знаешь ли, денег стоит.
– А вдруг это не Генка, а я его потерял? – спросил Миша и мгновенно съёжился до размеров мухи.
– Ну, малой, – дядя Стёпа поднялся. Стул скрипнул. Или это зубы? Хищные, жёлтые, как у старого кабана. – В твоих же интересах принести телефон. Знаешь, что мне отец говорил? Мужика мужиком делает ремень. Сначала его им порют, потом он его носит, а уж когда снимает…
И тут дядя Стёпа хрипло захохотал, пока смех не перешёл в кашель. Тогда он достал из кармана пачку сигарет и направился на балкон.
– Но это тебе пока знать не положено.
– Ты мне не отец, – ответил Миша, когда балконная дверь со скрипом закрылась.
Миша с сожалением глянул на свой школьный костюм, который напрасно проветривался на балконе.
* * *
– Стой, Гена! – закричал Миша вслед однокласснику. – Я…
Глава 3
Зима разъярилась не на шутку. Почувствовала, старуха, что ей ничего не грозит и можно рвать небо, кусать за бока прохожих, ломать ветки и вытряхивать душу из всего живого.
Может, Мише повезёт, и метель растащит его на атомы. Один атом тут, другой – в Аргентине. Тогда всё станет неважно. И телефон, которого нет. И сегодняшний позор. И то, что ждёт его дома.
Генка соврал. Он не брал телефон. Правда, об этом Миша узнал позже. Но всё равно отказался рыться в учительской сумке. Не смог. Наверное, дядя Стёпа прав: Миша просто слабак.
На обеденной перемене класс опустел. Только дремал за партой Павлик Резинкин. Миша тоже хотел бы задремать, но до уникальной способности Резинкина спать в любое время дня ему было далеко. В голове крутились мрачные мысли. За окном вяло кружились снежинки.
Вдруг снежинки пропали. Их заслонил серый свитер.
– Пошли! Самое время, – скомандовал обладатель свитера.
– Куда? – опешил Миша.
– Смирнов, сделай что-нибудь со своим лицом, а то так и напрашивается на кулак, – вспыхнул Генка и вновь противно передразнил: – «Куда?» За ответами!
– Не пойду.
– А телефон? Не нужен уже? – ухмыльнулся Генка.
– Только не так, – ответил Миша и огляделся по сторонам. Не ударит же его Генка прямо в классе? Он мог, конечно. А на помощь Резинкина рассчитывать нечего.
– Вот слабак, – выплюнул Генка. – Сам достану. На стрёме постоишь.
Миша нехотя поплёлся за ним. Задача легче некуда. Стоять и прикрывать Генку, пока тот шарит в учительской сумке. Вроде как и не совсем подлость. Так, полуподлость. Но от этого почему-то было не легче. Но Миша упорно делал вид, что не замечает Генкиной возни. Просто стоит. В окно смотрит.
Небо загустело, налилось тяжестью. Ветер ударил в стекло. Яростно и зло.
«Это всё ради весны», – напомнил себе Миша.
– На фига Марфа столько всякого барахла с собой носит, – выругался Генка. – А ты, придурок, чего приклеился? У двери встань!
– Я…
Но не успел Миша ответить, как у кабинета застучали каблуки.
– Нашёл! – в эту же минуту победно крикнул Генка.
– Ма-а-а-арф-а… – прошептал Миша, у которого вместо языка во рту оказался кусок тугой резины.
В класс, будто корабль на полном ходу, влетела женщина. Статная, как военный галеон. Стремительная, как лёгкий клипер. Молочно-белая блуза с рукавами, объёмов которых с лихвой хватило бы на небольшой парус. Рыжее облако кудрей, стянутых в первоклассное «воронье гнездо» на макушке. Марфа Петровна. Математичка.
Марфа остановилась около Резинкина и похлопала того по плечу.
– Павлик, подъём!
Генка охнул, сунул Мише в руку какую-то бумажку и отскочил к своей парте со скоростью, несовместимой с возможностями человеческого тела.
– Смирнов, это как понимать?
Запахло порохом.
– Марфа Петровна, я… – Миша сжал листок с ответами и покраснел.
Пришлось во всём признаться. И про телефон тоже. Тогда и его, и Генку, понятное дело, вызвали к директрисе. Забрать у одноклассника телефон – это кража. Уголовное преступление. С Генки сразу слетела вся спесь. Он божился, клятвенно обещал, ныл, канючил, заверял, убеждал, оправдывался и отнекивался, что телефон не брал. А про контрольную он вообще ничего не знает. Да пусть хоть у Резинкина спросят! Павлик тоже там был.
Резинкин, естественно, ничего не видел. Кроме того, как Миша стоял перед Марфой весь красный. С ответами в руке.
Марфа обещала вызвать родителей в школу. Генка обещал уничтожить Мишу. А Миша ничего не обещал. Смысл кому-то что-то обещать, если не можешь выполнить даже то, что обещал самому себе?
* * *
Миша ещё никогда не поднимался по лестнице так медленно. Но кончилась она на удивление скоро. Третий этаж. Тридцать восемь ступенек. Сорок девять секунд. Неприлично быстро!
Обычно после обеда дома никого не было, но вот уже вторую неделю Окорок в отпуске. Миша старался приходить домой попозже, чтобы не пересекаться с ним без мамы. Но это не всегда удавалось. Особенно когда на улице метель.
Угроза ощущалась уже в подъезде. Просачивалась сквозь закрытую дверь. Искрилась в пыльном воздухе. Миша сглотнул. Может, не идти? А тогда куда? У Севы тренировка. На улице холодно.
Некуда ему больше идти.
Привычный звонок прозвучал визгливо и громко. Лязгнул ключ. Скрипнула дверь. В тусклом свете возникла фигура, которая вмиг заполнила собой весь коридор.
– Так, малой, есть разговор, – процедил Окорок. Из-за угла мелькнула сиреневая чёлка. Мелькнула и тут же скрылась.
Откуда он узнал? Из школы позвонили? Так даже лучше. Не придётся ничего рассказывать.
– Ты, как я погляжу, решил, будто уже взрослый. Можно брать чужие вещи.
– Это не я, – выдохнул Миша, – так получилось. Генка обещал вернуть телефон, но…
– При чём тут Генка?! – хрипло гаркнул Окорок. – Скажешь, Генка мои сигареты взял? Сразу признайся, а то хуже будет!
Миша от удивления только хлопал глазами. Какие ещё сигареты?
– Чего?
– Так, малой, кончай выкобениваться. Рано тебе ещё курить. И так недомерок, а туда же. Брал или нет?
– Нет! Зачем они мне?!
– А это мы проверим, – процедил сквозь зубы Окорок и двинулся к Мише.
Тот отпрянул, но спина упёрлась во входную дверь. Окорок тряхнул Мишу и резким движением расстегнул куртку. Он шумно втянул воздух и довольно оскалился. Горклый запах жареного масла и табака ни с чем не спутаешь.
– А говоришь, не брал! Да от тебя куревом за версту несёт. И не стыдно?! Ну, я тебе задам!
– Так моя одежда на балконе висела, где вы курите! Поэтому и воняет. Думаете, мне нравится?!
– Складно сочиняешь. Но меня не проведёшь, – усмехнулся Окорок и выхватил заранее приготовленный ремень. В мелких кабаньих глазках вспыхнуло торжество. Вот он, долгожданный повод! Наконец-то он покажет. Ух, как покажет!
Но Миша получать не собирался. За то, в чём он не виноват. Хватит с него на сегодня. Толкнул входную дверь и выкатился в подъезд.
Окорок заорал и кинулся за Мишей, но где ему! Миша не бежал – летел! Вперёд, Однокрылая чайка, на свободу. Пусть пешком, но по небу.
Домой он больше не вернулся.
Глава 4
Четвёртый урок. Русский. Скукота. Сева лениво зажмурился. Солнце лупило прямо в глаза. За окном капало и текло. На карниз шмякнулся кусок подтаявшего снега, и на стекло полетели брызги. От вчерашней метели остались одни ошмётки. Да и те на глазах превращались в грязь. Зима трещала по швам.
«Вот тебе, Миха, и весна», – подумал Сева и поморщился. Нехорошо вышло. Надо помириться с Мишкой. Как-нибудь завтра.
Сева отчаянно зевнул, за что тут же удостоился комментария от Грымзы:
– Никитин, спать дома будешь. А на русском, будь добр, изучай грамматику.
– Да чего там изучать. У меня в ноуте очень даже грамотный ворд стоит, – ухмыльнулся Сева, – и на телефоне редактор тоже ничего.
По классу поползли смешки. Грымза, она же русичка Наталья Викторовна, недобро улыбнулась:
– А ну тихо! Никитин, к доске! Посмотрим, как за тебя ворд синтаксический разбор предложения сделает.
– Про однородные члены не забудь, – заржал Яшка и пихнул Севу в бок, когда тот проходил мимо. Друг называется.
Сева замер у доски. Так. Значит, однородные члены. А ну их! Кому они интересны, когда за окном весна. Сева улыбнулся и начал рисовать круг. Поверх ещё два круга – очки. А в очках ещё пара кругов – вытаращенные глаза. Не забыть про самый большой круг, из которого вылетает визг. Без носа можно и обойтись. А вот без бровей никак. Пусть ползут себе над очками, как две мохнатые гусеницы. Что же ещё? Ах да. Конечно, туфли! Сева изобразил пару шикарных лодочек на каблуках – все девчонки обзавидуются. Вот. Другое дело. Грымза Викторовна как она есть!
Пока Сева рисовал, а Грымза самозабвенно листала учебный план, в классе закипал смех. Тихонько так закипал, под крышкой, чтобы раньше времени не вылететь наружу и не испортить всё дело. Но стоило Севе дорисовать последний каблук, и крышка с грохотом отскочила в потолок. Смех бурлил, клокотал, пузырился! А Сева стоял гордый, как последний из трёхсот спартанцев – знал, что вызовут к директрисе, но дело того стоило.
Грымза развернулась и позеленела. А брови поползли вверх! Точь-в-точь, как на рисунке, вылитые гусеницы.
– Никитин!
Но договорить она не успела. Кто-то резко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, заглянул в класс.
– Шестой «А»? – спросил завуч Игорь Степанович. – Всеволод Никитин тут?
Сева коротко кивнул. Учителя теперь что, мысли на расстоянии друг другу передают? Обалдеть!
– За мной. К директору.
Было в его тоне что-то неправильное. Он даже на хохочущий класс не обратил внимания. Брови сдвинуты. Лицо каменное. В животе у Севы заворочалось нехорошее предчувствие.
* * *
Когда-то у Севы был страшный секрет. Сева боялся слов. Они были его врагами. Только откроет рот, как вместо лёгкого и простого «привет» выходит «п-п-п-п-прив-в-в-вет». Вот Сева и молчал. Долго и упорно. До первого класса, когда его посадили за одну парту с незнакомым пареньком.
– А ты знаешь, что дельфины спят только наполовину? Вот бы и мне так научиться! Представляешь, можно спать и думать!
– О ч-ч-чём? – спросил Сева. Он любил спать. Когда спишь, разговаривать не надо.
– О всяком, – сосед пожал плечами. – О вечном двигателе или Атлантиде.
– Ч-ч-чего? – сказал Сева и тут же смутился, по щекам поползли красные пятна. Ну, вот сейчас этот паренёк начнёт смеяться. Лучше было молчать.
– Да мало ли о чём! – сосед, казалось, ничего не заметил и продолжал трещать без умолку.
Паренька звали Мишка. Он жил в доме напротив. Вместе в школу, вместе домой. Ходили в гости друг к другу, делали домашку, гуляли. Подружились, в общем.
Мишка никогда не заканчивал предложения за Севу. И слушал его. Но не так, как остальные – внимательно и терпеливо, словно годовалого ребёнка. А по-обычному. Будто Сева рассказывает, как прошёл день, а не завис на «привет».
Скоро Сева обнаружил, что, когда он говорит с Мишкой, слова сами вылетают изо рта. Гладкие и ладные. Будто Севин рот под завязку набили разными словами, а те только и ждут, чтобы выпрыгнуть на волю. И Сева отпускал их. Щедро сыпал словами на уроках. Не жалел другим. Раскидывал вокруг, пускал по ветру. Сеял и не заботился, прорастут или нет.
Через год уже никто и не помнил про Севин страшный секрет. Сева вытянулся, занялся футболом. Стал обычным парнем. Нормальный такой огурец. Крепкий, солёный, шипастый. Такой везде на хорошем счету. Огурец-молодец.
Но сам-то он помнил. И знал, что Мишка помнит. Поэтому, когда друг начал часто болеть, Сева даже обрадовался, что Мишка в школе не появляется. И когда из-за этого Мишку оставили на повторное обучение, тоже обрадовался. Никто теперь не напоминал ему о страшном секрете. Будто его и не было. Будто Сева всегда и был молодцом на хорошем счету.
Но страшный секрет не исчез. Спрятался в засаде, чтобы нанести удар в самый неподходящий момент.
* * *
Игорь Степанович попросил Севу подождать в приёмной, а сам скрылся в кабинете директрисы. Через минуту туда же забежала секретарь Полина Сергеевна, и Сева остался один. Он поёрзал на стуле, пересчитал папки в шкафу, откусил заусенец на большом пальце и слизнул капельку крови. Во рту стало солоно, Севу замутило. Нехорошие предчувствия напомнили о себе с новой силой, и он не выдержал – подошёл к двери в директорский кабинет. Не то чтобы подслушивал… Скорее пытался понять, зачем его вызвали. Услышать какой-то намёк и успокоиться. Но вместо этого услышал нечто страшное, невозможное даже. Не про себя, про Мишку. То, чего не могло случиться, но случилось.
Когда открылась дверь и Севу пригласили в кабинет, у него закружилась голова. Казалось, слова застревают в горле, не успевая добраться до мозга. Мама всегда говорила, что он сначала ляпнет, а потом думает. Именно так Сева и делал. Говорил, пока слова не успели забуксовать во рту, а подумать можно и после. Вот и сейчас ему нужно было это сказать. Назвать, чтобы осознать. Но Сева не мог.
– Ч-ч-ч-ч-что? – запинаясь, переспросил Сева.
– Когда ты последний раз видел Мишу Смирнова? Что он говорил? Как себя вёл? – терпеливо повторил Игорь Степанович в третий раз.
– Сева, ты пойми, это очень важно, – к Севе наклонилась директриса Тамара Викторовна. Маленькая и тонкая, она пахла крепкими духами и железной волей.
Сева кивнул. Он понимал. Мишка пропал. В школу не пришёл. Нет, не так. Что-то во всём этом не так! О чём они только что говорили, пока Сева стоял за дверью?..
– С… с… с… ц… ц…?
Сева пытался. Правда, пытался. Но слова распадались на острые звуки. Они хватали друг друга и рвали, будто стайка хищных пираний. Осколки летели во все стороны, склеивались под неправильными углами и снова разбивались. Во рту появился металлический привкус. Неужели некоторые слова могут ранить по-настоящему?
В директорском кабинете Сева был всего пару раз. Он же не хулиган какой. Правда, первый раз его отчитывали за разбитое окно, а вот второй – хвалили за победу на региональном чемпионате по футболу.
И оба раза этот кабинет казался Севе огромным! Чего один стол для совещаний стоит. Это ж не стол – аэродром! Но сегодня всё было иначе. Взрослых набилась целая толпа, и все они смотрели на Севу. Чего-то от него хотели. На лицах застыло странное выражение. Смесь тревоги и потрясения.
Кроме двоих в форме – мужчина и женщина – полицейские. Оба собраны и сосредоточены. Мужчина делал пометки в блокноте.
– Всеволод, мы не имеем права допрашивать тебя без родителей, – ровным тоном сообщила женщина, – поэтому можешь пока не отвечать. Твоя мама уже едет.
– М-м-м-мама? – выдавил Сева, и на него разом свалилось облегчение. Ну конечно! Мама! Сейчас она придёт и всё объяснит.
Вот окно. Самое обычное. За ним солнце. Совсем уже весеннее, аж лицо печёт. Вот графин с водой. Старая добрая Н
О. Стул. Не такой удобный, чтобы чувствовать себя как дома, но и на деревянную колодку из кабинета русского не похож. Так, в меру удобный. Вот пятно от ручки на левой ладони, по форме вылитая гусеница. Только без туфелек.
Каких туфелек?
Что-то в мире безвозвратно сломалось. А что – Сева ещё не понял.
Он отчаянно цеплялся за привычные вещи. Может, если ухватиться за стул достаточно крепко, его перестанет уносить в гулкую пустоту? Где только и слышно, как скрежещут и царапают горло «с… с… с…» и «ц… ц… ц…».
– Севушка! – в директорский кабинет влетела мама. Сева схватился за неё, и мир вновь обрёл форму. Мама тут, значит, всё будет хорошо. Нет ничего надёжней мамы!
– Горе-то какое, – мама обняла Севу. – Ох, Севушка. Кто же знал!
– Можно мы зададим Всеволоду несколько вопросов? – спросила полицейская.
– Не видите разве? Ребёнок в шоке! – мама так зыркнула на женщину, что та не посмела возражать. – У него друг… – мама замялась, – погиб!
Мысли заметались в голове, будто рассерженный пчелиный рой – ни одной не поймать, но каждая норовит ужалить. А потом все разом нырнули в живот. Да там и осели тугим тяжёлым шаром. Шар начал подниматься. Грудную клетку сдавило – не вздохнуть и не выдохнуть. Но шару наплевать, он знай себе катится выше и выше. Прямо к горлу. Выталкивает слова наружу. Точнее, слово – одно. Погиб. Нет, не просто погиб.
– С… с… ц…ц… Суицид.
Глава 5
– Никитин! Что встал столбом? – орал тренер. – Принимай подачу!
А? Какую подачу? Сева глянул на размазанный мяч, который катился в его сторону и стремительно приближался.
Тело среагировало само. Нога ударила по мячу, и тот отлетел в стену. В последние дни Севино тело жило собственной жизнью. Куда-то его несло, чем-то питалось, иногда чистило зубы. Кажется, тело даже научилось самостоятельно принимать простейшие решения, потому что иногда кивало или мотало головой, когда к Севе обращались.
Сева просто наблюдал со стороны. Будто его тут нет. Всё вокруг распадалось на куски, и Севе никак не хватало сил хоть что-нибудь собрать. Он так устал от попыток склеить мир заново и отказался от этой затеи. Дни дробились на часы, слова – на звуки. Сева не мог вспомнить, что было вчера, а что – сегодня. Всё смешалось в какую-то дикую какофонию из событий, мыслей, вопросов.
Его постоянно о чём-то спрашивали. Полицейские, учителя, одноклассники. А он ничего не знал. Сева пытался объяснить, что ничего не знает, но не мог. Слова его подвели. Опять. Поэтому Сева просто молчал. Пусть тело само разбирается. Пока у него неплохо получалось.
– Никитин, ты тренироваться пришёл или по сторонам глазеть? – гаркнул тренер без злости. Просто потому, что он тренер и ему положено быть суровым. Смотрел он на Севу ласково и тревожно. На него часто теперь так смотрели.
– Ты это… Всё нормально?
Сева кивнул. Почему его все об этом спрашивают?! Надоело уже! Будто это не Мишка с крыши прыгнул, а он.
Мишка прыгнул с крыши. В смысле насмерть. Сам. Как это вообще? Разве так бывает? Оказалось, бывает. А ведь они с Севой даже не помирились. А что, если?.. Сева помотал головой и направился в раздевалку. Хватит с него на сегодня.
Это «если» сводило Севу с ума. Когда среди раздробленных дней, в мелькании кадров наступала пустота, «если» скреблось и стучалось в голову. Противно и нудно. Даже тело, которое не подводило всё это время, отказывалось справляться дальше. Оно тоже боялось «если».
Вот Сева дома. Лежит на диване. Спит? Нет, не спит. Смотрит, как по карнизу стучит капель. Не капель – капелище. Почти дождь. Через пару дней наступит март. Как Мишка и хотел. Неужели он это и правда из-за весны? Ведь говорил же, что ему нужно позвать весну. Что же это получается? Сатанинское жертвоприношение какое-то? Бред! А что, если…
Вот Сева на похоронах. Мелькают лица с красными глазами. А это что за воробей? Неужели Оглашенция? И не узнать без чёрной подводки. А глаза тоже красные, прячутся за чёлкой. Дядя Ваня, Мишкин папа. Три года его не видно было, а тут приехал. Тётя Лена, перед которой почему-то стыдно. А что, если…
Вот Сева снова дома. Мама что-то говорит. Ласково и осторожно. А глаза тоже красные и влажные. Интересно, у Севы такие же? Вроде нет. Сухие. Что же это он, по другу не плакал? А что, если…
А что, если… Сева виноват?
* * *
Сева глянул на телефон – 14:30. Как и договаривались. Он пришёл. Так почему нельзя уже войти и покончить с этим? Но школьный психолог Алёна Дмитриевна, или Алёнка, как её все называли, сказала подождать.
Можно подумать, это Сева напросился. Сдалась ему эта «беседа»! Просто Алёнка переживает, что такое случилось в её школе. И теперь высматривает у всех учеников «опасные состояния». Особенно у тех, кто общался с Мишей.
– Севушка, ты сходи. Просто поговори с ней, вдруг легче станет, – ласково убеждала мама.
Сева развёл руками. Мол, и ты туда же! Будто это так просто – взять и поговорить. Будто мама не знает, что слова ему враги!
– Ну хотя бы послушай, что она скажет! Севушка, ну ради меня, – сказала мама, а сама посмотрела так внимательно. Будто пыталась угадать, нет ли у Севы «опасного состояния». Вдруг это заразно?
Сева фыркнул, но пошёл. Только ради мамы и пошёл, чтобы оставила его в покое. Пусть все уже оставят его в покое! И он снова будет ходить на тренировки, принимать пасы, рисовать училок, хочешь – с туфельками, хочешь – без! Главное, мир станет прежним. Звенящим, пьянящим, знакомым, надёжным.
Не станет. И Сева это знал.
Он постучал в дверь ещё раз. Долго ему тут торчать?
14:45. Скоро тренировка.
– Минутку, – раздался из-за двери голос Алёнки.
Сева прошёлся по коридору. Ещё раз прошёлся.
15:03.
Нет, это уже ни в какие ворота! Сева занёс кулак, но дверь внезапно открылась. А кулак так и завис в воздухе.
– Ты чего? Совсем офигел?
На Севу уставились голубые глаза из-под сиреневой чёлки. Глаша!
«А глаза как у Мишки. Фу ты, чёрт, они ж не родные!» – пронеслось в голове у Севы. Он опустил кулак и посмотрел на Глашу. Оказывается, Сева её вблизи-то и не видел толком. Тонкое лицо, бледное, голубоватое, как у всех в конце зимы. Но Глаше даже шла эта голубизна. Шла густая чёрная подводка, сиреневая чёлка, тонкое серебряное колечко в носу.
– Ты ж приятель… мелкого? – Глаша запнулась. – Тоже к Алёнке?
Сева кивнул.
– Ну, держись. Сейчас начнёт выпытывать про твоё со-сто-я-ни-е, – она усмехнулась, – пожалуешься на депрессию, и тебя освободят от уроков.
– Сева, это ты? – долетел из кабинета голос Алёны Дмитриевны. – Заходи!
– Ну, пока, – Глаша двинулась к лестнице.
Севу обожгло. Слова, что копились внутри столько дней, забурлили. Звуки, буквы, слоги наскакивали друг на друга. Слепились в колючий, горячий ком и подступили к горлу. Ещё чуть-чуть, и Сева захлебнётся словами, если прямо сейчас не спросит.
– Г-г-г-глаша! – Сева подбежал и схватил её за рукав. – П-п-п-почему? Зачем он так?!
Может, она объяснит?! Вдруг Глаша скажет зачем. Она же его сестра. Сводная, но сестра. Живёт в Мишкиной комнате с обоями, которые Севка клеить помогал! Должна же она хоть что-то в этом понимать.
Но Глаша побагровела. Голубоватое лицо покрылось красными пятнами, а глаза сверкнули холодной злобой. Она схватила Севину руку и сжала, впиваясь ногтями.
– Отвали! – заорала Глаша. – Откуда я знаю! Отвали от меня!
На крик тут же выбежала Алёна Дмитриевна и потащила Севу в кабинет. Она что-то спрашивала и спрашивала, а потом говорила и говорила. Но Сева ничего не понимал. Он поглаживал руку со следами полумесяцев от ногтей и ничего не понимал. А в голове крутилось без остановки: «Вот ведь оглашенная».
Глава 6
Сева уставился на чёрный прямоугольник, как на ядерную бомбу. Руки жжёт, но бросить страшно. Вдруг рванёт?!
Нажал на кнопку пуска. Тишина. Совсем батарейка села. Хорошо, что у Севы такой же, – зарядки подходят. Сева подключил телефон к розетке, руки почему-то тряслись. Но он справился. И снова уставился на чёрный прямоугольник.
Вот лежит себе телефон. Заряжается. А его хозяина больше нет. Прыгнул с крыши.
Сева наткнулся на Мишкин телефон случайно. Весенние ботинки из ящика в диване доставал. А так он бы ещё сто лет в диван не полез. Там же, помимо ботинок, всякое барахло хранится – сломанная папина гитара, детские книжки, старый чемодан, кухонные шторы с пятном, прожжённым утюгом. Диван с удовольствием глотал всё, что относилось к категории «не нужно, но выбросить жалко».
Сева, когда маленький был, даже побаивался этого дивана. Вдруг у него чёрная дыра под подушками? А иначе как объяснить, что гора барахла всё росла и росла, а диван всё глотал и глотал. Должен же он когда-нибудь лопнуть?! Но диван не лопался. Правда, вещи, которые попали в диван, никто и никогда больше не видел. За исключением сезонной обуви.
А ещё в диване была Щель между спинкой и сиденьем. Если неловко плюхнуться, сиденье сдвигалось, и хищное нутро дивана урчало в предвкушении добычи. Иногда туда залетали кубики лего, фантики от конфет, монеты или папины очки.
Но в последний раз диван проглотил Мишкин телефон. Тот, видно, стоял на беззвучном режиме. Хуже не придумаешь. Неудивительно, что Сева его не нашёл. В диване он посмотреть не догадался. А сейчас, спасибо ботинкам, нашёл. Только что толку.
На экране замигала зелёная батарейка. Заряжен. Включить? Или нет? Всё-таки личное. Может, отнести в полицию? А какая теперь разница… Да и что там такого может быть у Мишки? А ведь Сева думал, что знает его, как облупленного. Знал. Так теперь правильно. В прошедшем времени – знал. Нет, не знал. Совсем не знал.
Сева сглотнул и погладил чёрный экран. Что же всё-таки делать?
* * *
Мир свистел, грохотал, звенел и пофыркивал. Будто мокрый пёс, отряхивал прошлогодний снег и с наслаждением потягивал затёкшие лапы. Воздух пропитался влагой – хоть выжимай. Вдохнёшь, и запахнет морем. Где бы ты ни был, в марте всегда немного пахнет морем. А море всегда пахнет надеждой.
У школы, разбрызгивая грязь, носились первоклашки. Им что грязь? Они ж не люди – танки. Сева схватил за капюшон какую-то мелочь, которая окатила его грязью.
– Пусти, – пискнул паренёк.
Но отругать его Сева не успел. В толпе мелькнула сиреневая чёлка. Сева бросился за Глашей.
Мешковатое пальто оверсайз, чёрные джинсы обнимают тонкие ноги. Ну вылитый воробей. Сердитый, нахохлившийся. Рядом шагал Глашин клон. Чёрное пальто оверсайз, чёрные джинсы на худых ногах. Только ноги иксом. Сева бы постеснялся с такими ногами носить джинсы в облипку. Парень? Девчонка? Не разобрать! Глаша что-то сказала, клон басовито рассмеялся. Парень.
Парочка завернула за угол. И Сева за ними. Вот зачем он за ней идёт? Она же ясно сказала отвалить. Но куда ещё ему идти? В полицию. По-хорошему надо в полицию. Там разберутся с телефоном. Но Сева почему-то не мог.
Глаша с Иксом устроились за «кирпичкой». Подсобное помещение на школьной территории. В младшей школе ходили слухи, что под «кирпичкой» есть тайный бункер, где много лет назад жил Красный Дворник. Маньяк, который похищал детей, сдирал с них кожу, набивал соломой и делал кукол. Его уже давно схватили и казнили на электрическом стуле. Но дух Красного Дворника иногда бродит по школьной территории и хватает какого-нибудь ребёнка. Так, городская страшилка. Но Сева с Мишей в первом классе обходили эту «кирпичку» стороной.
На деле же там, скрытые от всевидящего учительского ока, собирались старшеклассники. Пили пиво, лузгали семечки, курили, тусовались. Севе путь за «кирпичку» был заказан, но ему нужно было поговорить с Глашей.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70773913) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.