Jazz-поэзия. Избранные произведения разных лет (1987–2019)
Саша Немировский
Джаз-стих – стих, не имеющий постоянного размера, в отличие от свободного стиха, имеющий рифмы, часто множественные, внутренние, расположенные вдоль текста таким образом, что создается общее впечатление цельного произведения, где мелодия слов переплетается с текстом, дополняя его до общей формы и единого фокуса. Читать произведения, написанные в стиле джаз-поэзии, лучше всего произнося слова (хотя бы и про себя). Саша Немировский пишет в стиле, который назвал «джаз-поэзией» и полагает, что он не первый, что в русской поэзии «джаз-стих» появился в начале XX века. С этим стилем экспериментировали многие, не определяя его строго, как отдельный стиль. В 1987 году Саша выделил «джаз-стих» в отдельную форму, а в 2014 году определил стиль в «Манифесте джаз-поэзии».
Саша Немировский
Jazz-поэзия. Избранные произведения разных лет (1987–2019)
Вместо предисловия
Само название «Jazz–Поэзия», как самостоятельное направление искусства слова, появилось только в 1987 году. Много лет до этого были просто стихи. И вот 33 года спустя, я попытался собрать в одну книгу многие, ключевые для жанра или просто важные для меня, произведения, написанные в этом стиле.
Что такое «Jazz–поэзия», как она устроена, и какие там действуют строгие правила, я уже писал, сначала в«Манифесте джаз-поэзии» и недавно, более точно, вэссе «Музыка формы».[1 - Журналы «Апраксин блюз» 2013г. №24 и «Интерпоэзия», 2018, №3.] Что же касается использования приемов «Jazz – поэзии», то об этом так же была статья— «Вдвоём с Сизифом».[2 - Журналы: «Новый Свет» 2018, №3 и «Грани» №272.] Размышления об отличиях иклассификации направления по сравнению с общепринятыми стихотворными формами можно найти встатье «Разновидность боевого искусства».[3 - Журнал «Нева», 2019 Ноябрь.]
Все эти три статьи также включены в эту книгу. Стихи собраны в тематические коллекции, причем в каждой группе есть как и ранние, так и более поздние произведения на схожие темы. Мне было интересно просмотреть эволюцию джаз формы как во времени, так и по темам. Тем не менее, сделана попытка поставить все произведения в определенную последовательность так, чтобы они перекликались, создавая общее повествовательное полотно. Содержание ограничено хронорамками 1987–2019 годов.
Комментарии, отзывы, просто контакт через сайт: www.nomer.us
Ваш автор
Точка обзора
Ботаника
Калифорния – как ботанический сад.
Весь двор похож на отряд,
набранный из разных широт.
Тут растёт алыча из вяза, а в рот
попадает яблоко. Птицы клюют черешню.
Наоборот
в январе плодоносит вдруг апельсин.
И конечно,
из известных лесин —
красное дерево, эвкалипты, сосны.
но нет осин,
лиственниц и остального, что не выносит солнца.
Но я прижился. Одеревенение
происходит почти органически. Ему сопутствуют
редкие приступы вдохновения,
но больше помогает его отсутствие.
Только деревья чуть примиряют со временем.
Для секвойи тысяча лет – обычное дело.
Многие много старше.
А мы, кратко живущие, как умеем,
набиваем свежую память строчками на бумагу.
Иногда раскрашиваем
и так потом оставляем.
В наглую.
Потому что не можем жить в рамках предела.
Да, здесь прорастает всё. Лишь бы была вода.
Так человеку удается какая-нибудь карьера,
едва найдётся работодатель труда,
тогда всё равно, что делать
– долбить ли стену карьера
или мелом
писать на доске, повернувшись спиной к классу.
Года
собираются в плотную массу
и сливаются в, конце концов, просто в один.
Существуя, плодонося
в этой древесной толпе,
медленно распускаясь цветком седин,
иногда хочется мёрзнуть в краю осин
и бежать по тайге, ничего дождям не простя.
(01.09.13)
Швейцарская открытка
Циферблаты озер,
как текущее время Дали.
Секундная стрелка соборного шпиля под вечностью гор.
Корабли.
Их снастей перебор
у причала
переходит в тумана простор,
разрезаемый замком, где плечами
две башни
и над левой в дали —
«Маттерхорн»
сквозь альпийские кряжи.
Разговор
на немецком прохожих спотыкается в русский.
Туристы с востока на швейцарском курорте,
как будто опять девятнадцатый век.
Только блузка
по моде. Открытые ножки, и на отвороте
сапожек чуть стёрто.
Да солнце замедлило бег.
Водопады из рек
сходят в озеро возле отеля.
Здание в стиле прошедшей эпохи.
Бухта. Плёс.
Ледники набегают волной по прозрачной воде.
Силуэт Вильгельм Телля —
памятник у новостройки.
Белый лебедь скользит и балетною пачкою хвост.
Па-де-де.
И конечно, симфония просится
в нотную запись. Подыграть этой птице-царевне
мелодию снега и тему крыла.
В вышине гнутся горы колосьями.
Дует время сквозь щербатые гребни.
А про всё остальное история соврала.
(22.01.17)
Юг Франции
А хочешь устриц, белого вина,
как поздним утром в городке
Коллюре?
Где ветки
яблонь прямо из окна
и препинание платья по – фигуре?
Где мы стояли, за руки держась,
не щекотали памятью заботы,
а под ногами был песок. Не грязь
иль слякоть подмосковного болота.
Как в нотах
нашей встречи плыл простор.
Как, не справляясь с солнечной картинкой,
бессильно щелкал камеры затвор,
и смех дрожал у глаза паутинкой.
Коллюр Матиса в обрамленье Пабло,
где башни римлян —
сторожа времен.
Тобой и ими
вместе полонён.
Спаси мя, Господи, чтоб память не ослабла.
(11.09.12, Collioure)
Пиренейская открытка
Когда трамонтана станет мотать ставень,
рассыпая сон. Когда плети
молний над морем,
что чуть на юге,
будут хлестать небо час, другой, третий.
Тогда в памяти на простыне странствий
проступит нить,
ровно
исходящая из северной вьюги.
Её проследить
и увидать: в слякоть
закопанную колею улицы,
сентябрьские грибы, что не собрать в корзину,
дёготь
вечера (водка пойдет и к устрицам).
Выбрав якорь,
яхта медленно перейдет середину
фарватера. На выходе из бухты
чуть проберёт морозь,
как на осеннем крыльце ранним утром.
Плащ, сапоги, пакет, ножик.
На разницу времён я составляю опись.
И это всё, что было, есть и быть может.
(160915, Montesqieue Des Alber)
Постимпрессионизм
Река Рона. Утонувший корабль
зацеплен лохматым канатом
за корму и притянут к причалу.
Сентябрь
погоняет туристов дождем из ваты
облаков, кое-где, нечаянно,
обшитой солнцем по кромке.
Городок Арль
в бесконечной печали
по Винсенту, заполнен коммерцией
из памятников его полотнам.
Остальное – обломки
Рима. Когда-то стоившие сестерции,
сегодня бесценны, судя по толпам,
их обступившим плотно.
Сувенирная лавка.
Остов Европы,
обираемый на продажу,
помещен в рамку
природы вдоль горной дороги к пляжу,
где постоянны:цвет воды
в Коллюрской бухте под скалой замка,
чаек восходящий крик,
укравших
недоеденное рагу,
Трамонтана, причёсывающая сады
ветра гребнем,
чтобы утром снег, запудривший Канигу,
сверкал, как масштабный штрих
на времени,
заодно заметая его следы.
(19.08.17)
Австрийская открытка
Ноябрь. Вена. Здание музея. Старший Брейгель.
Наряженная ёлка.
Зачем я здесь?
Гениальные панели,
взвесь
мороси, что воздуха барокко,
легла на спесь
фасадов, на кафедральных башен стебли.
Весь город разукрашен
к Рождеству, что длится месяц
из обветшалых дней.
Как пряна ночь искусственных огней,
когда над улицами люстры светят,
когда ступени лестниц,
не стыдясь граффити,
нарядных девочек ведут на пьедестал.
Дождь перестал.
В зените
красный шар – как есть намек.
Полотна площадей, холсты дворцов.
Под козырек
парадного подъезда забился фаэтон.
Зажаты тормоза.
Возница что-то мямлит —
немецкого стаккато сухота.
Кариатиде мокрое лицо
поможет вряд ли,
где каменных орлов отбеленный жетон
всё стережет
еврейского квартала воздух
от побега. Барух Ата.
Прижата глыбой память Холокоста
на Юденплац.
Давно ли Питер рисовал те кости?
Почти полтысячи годов тому назад.
(26.11.18 , Vienna)
Альпийская открытка
Долина гор, зажатая в теснину.
Деревня – ограничена плато.
Авто,
подвластное закону серпантина,
ползёт, не нарушая ни за что
режим, указанный дорожным знаком.
А сверху светят знаки зодиака
прорехами в ночном пальто.
Вершины белые над тёмным скальным торсом
в контраст с домами, где – наоборот —
белеет низ под чёрным контрфорсом
балкона, сдвинутого чуть впёред.
Народ,
гуляющий по скользким тротуарам,
цветных витрин манящая жара,
вдыхаемая узким кулуаром,
где ледопад блестит. Зимы пора —
наутро скалы поседеют снегопадом,
двора
гостиничного станет не узнать.
А склон, что ночью показался рядом,
Отступит далеко, не дошагать.
Восход румянит белые косынки
далеких пиков. Светится река.
Краснеет фартук ледника.
Хребта чуть розовеет вязь.
Ты спишь. Подушка сбита. Свесилась рука
с простынки,
в ладошку луч пытается попасть.
Другая жизнь – красивая девчонка,
чьи волосы смеются на ветру,
не преступая смутную черту,
щемит в груди, улыбкою, нечётко.
(15.01.15)
Монтерей
А помнишь, тогда, в Монтерее,
на улице консервных фабрик,
в ресторанчике, имя которого я не запомнил,
ты у барной стойки пила сангрию?
Неторопливого лета фабула
раскручивалась сама и без предисловий,
и вечер отдавал вкусом рыбы на гриле?
Никуда не плыл привязанный накрепко рыбацкий
сейнер
к причалу, что скрипел костями,
как будто в бурю,
когда по нему носились дети, передвигались семьи.
Пахло водорослями.
Мы обнимались и глядели на даль лазури.
От ресторанчика тянуло другой эпохой.
Ветрами. Джазом.
Когда пианино в углу еще играло.
На прокуренных стенах едва держались
черно-белые фотки.
И мы пропустили, как вздрогнуло время и постояло.
А потом был закат.
Только мы не досмотрели,
как солнце пыталось придать размер океану.
Мы застряли в трафике на фривее.
Ты сомкнула глаза
устало, дыша туманом.
Надвигалась гроза.
Начало недели.
Ах, он был или не был, тот weekend в Монтерее?
(29.10.13)
Открытка из Хайфы
Здесь хорошо в вечернюю прохладу
пройтись под горку, выпить пива,
посидеть
с друзьями вкупе.
Глазам в награду —
виды на красиво
вознесённый купол
усыпальницы над портом.
В переплетении сетей
из рам подъёмных кранов курлычут птицы.
Рой у хранилища в расчёте на зерно.
Когорта
из террас
восходит от немецкой слободы
в порядке регулярном. Устремиться
вверх по ним и мне, но
не припас
заранее воды,
хотя бы флягу,
чтобы вблизи разглядывать узоры ваз,
внимать ручьям, шуршащим по ступенькам,
вдыхать цветы в вершинах водостоков
и помаленьку
размышлять, забыв напряги,
о равенстве людей от колыбели
и до мгновения, когда уже не храбры.
Сквозь мудрости, услышанные в речи,
смотреть, как волны запада мешаются с востоком
в бокале красного со склонов Галилеи
с пейзажем на кокетливую сабру.
Здесь пил предтеча,
Здесь бывал пророк.
(02.02.18)
1990
Голубая пора Сан Франциско.
Квартал педерастов.
Здесь без риска
гуляют девчонки, и низкий
туман.
Тут по швам
полинявшая краска
покрывает трамвай,
что чуток не доходит залива
у порта.
Дальше край,
где без смысла
протянулись на вырост
причальные пирсы.
Там крикливые львы
клянчат рьяно
съестное хоть что-то.
Да, на траверсе мыса
заходящая нота
розовеет, увы,
без обмана.
(09.90)
Зима в Сан-Франциско
«в притонах Сан-Франциско лиловый негр.»
А. Вертинский. 1916.
Притоны кончились.
Порт переехал в Окленд.
Квартиру снять —
не думай, в одиночку
не подступиться.
Дождь по закрытым окнам,
стенам, тротуарам струится
в водосток
под надписью «Течет в залив. Отходы не сливать!»
Бомж,
скорчившись,
везёт тележку: спальник, ну и прочее,
что так необходимо для свободы.
Листок —
дощечка «подайте ветерану».
И подают. Доходы
не велики. Но на марихуану
насобирать
за день – так это точно.
Ботинки горные,
топорщится «гортексом» куртка-свитер.
Надежда к ночи забрести в приют.
Под капюшоном видно, что небритый,
что кожа чёрная.
Плывут
авто неторопливой улицей в сорочке
из разноцветных домиков. Моторека,
где светофоры по фарватеру наперебой
моргают. Мы едем с дочкой
отыскать щенка,
чтоб в дом внести любовь.
(06.01.16)
Сан-Францисский романс
Два белых шарика взлетают над Сансетом.
Цветные ленточки не прижимает груз.
Тянусь
за ними взглядом, за сюжетом,
в котором вместе счастье есть и грусть.
Под ветром
высоту глотаю с ними.
Смеюсь на празднике, оставшемся внизу.
Мне виден океан, сегодня синий,
не то что давеча в осеннюю грозу.
Цветные домики, спешащие под горку,
вдоль сетки улиц, где с краёв туман,
и зайчиков пускающие створки
распахнутых оконных рам,
где шторки
разлетелись. Видно тесно
им обниматься было в полный штиль.
Два белых шарика. Ещё покуда вместе
проходят церкви утончённый шпиль.
Две тёмных точки исчезают в отдаленье.
О чём бишь я? – Давно зелёный свет.
Лишь груз от ленточек в портфеле на сиденье
да трафиком задушенный проспект.
(01.11.14)
The wine trail
Намек на свет. Так розовой полоской стиля
запущен день. Бежит строка из под портьеры
ночи
и произносит птица, сдвинув крылья,
заклинание восхода. И ты не прочь бы,
пославши всё, отправиться, к примеру,
на пляж, забраться на вершину,
вместо того, чтоб складывать и что-то умножать.
Там в полной мере грудью задышать
вдали от смога,
но бытие в контраст природе беспричинно.
Пирога
памяти, где арифметика – весло,
сгребет людей в коллекцию записанных нейронов
и так оставит. Расставанья на перронах
и встречи в аэропортах. И, если повезло,
картинка чёткая надолго сохранится.
Как хорошо, когда всплывают лица,
в подробностях, событиям назло.
Я помню столики и зонтики —
цвет голубой
на фоне неба, тоже голубого.
Винарню, лето, мы с тобой
в Сономе.
Под ломтики
поколотого сыра
вино поэзии, налитое в бокал.
Оскал
оставленного мира
за стеклом.
И мы вдвоём.
Как просто жить, когда б коротким мигом
являлась жизнь!
Душа растет, сменяются вериги —
под них пляши.
И я пляшу. И даже, если часто
в сомненьях
серый,
проржавевший день,
надежда-свет, что память неподвластна
изменениям —
есть вера.
Ну, хотя бы веры тень.
Темно. Восход ещё в намёке.
Когда вдруг мозг
как вспыхнет, вспомнив
(какая блажь
зажжет нейронов токи?) —
Неважный тост,
бокал вина в Сономе.
И весь пейзаж.
(16.07.17)
Сан-Франциский трамвай
Я снова живу в городе звенящих
трамваев,
скрипяще
огибающих угол, где магазин, аптека,
оживших, игрушечных, сошедших с фотографий
прошлого черно-белого века.
Я опять на коленках
джинсов
наблюдаю дырки. Билли она или Ленка?
Подножке вагончика это безразлично,
железно, по-фиг.
Сжато время площадкой до степени “спешите”.
Мне к доктору. В очередь.
«Дышите, не дышите».
Без завтрака на анализ крови.
Только кровли
у этого города:
черепица,
плитка или, до сих пор, дранка.
То ли память, распорота
запахом шпал,
то ли лица
в стеклах,
знакомы по тому, как спозаранку
зевают.
То ли я тебя уже провожал.
Людям не отведено столько,
сколько могут прожить трамваи.
(15.10.19)
The 49-er
Золотоискательский городок,
застроенный офисами хай-тека.
Отрог
горы. Паркинг.
Электромобиль мордой у перевязи —
кормится через провод.
Арка.
Старенькая библиотека,
подающая повод
вспомнить о книгах, как способе связи
с первобытной культурой ушедшего века.
Старатель, не ведающий одиночества,
ковыряет айфон – но переходит к компьютеру,
когда становится нестерпимо.
На экране, как фон, бежит незакрытый чат.
Равнодушный к почерку,
он стучит пальцами.
Слушать муторно
как строчат.
Пилигримы из туристов-скитальцев
чириликают фотки
викторианских зданий
на фоне
вывесок мировых фирм.
Залив. Порт. Высотки.
Боевик-фильм.
Герой. Конечно же, герой-одиночка.
Благородный, непобедимый.
Где-то это уже было.
Сюжет, убедительно
проходящий через точку
невозврата
из азарта
погони за золотой жилой.
(10.07.14)
Закат
Есть день в сезоне, вставленный особо
в цепочку дней, идущих до и после.
По обе стороны заботы, неотложные
столь строго,
что мысли о другом и вовсе
невозможны.
Но день уже плывет неторопливо.
Он дан, чтоб слушать красоту гармоний,
чтоб не грустить о той, быстротекущей,
он вносит с медленным приливом
аммониевый
запах водорослей, и этот запах глушит,
времени шумы, пронзив до первобытного начала.
Покинуто компьютерное кресло.
Оставлены тревожные событья
без вниманья. Всё замолчало.
Я ли та отчаянная
белка, застывшая в зените
поворота? Я человек или оркестр?
Кутить на все,
чтоб, отразившись от небес,
земли коснувшись, став вторичным, став бездушным,
стыть в суетливом колесе?
Сказать честнее,
чаек беспокоит только рыба,
в подплечья скал вносимая прибоем.
А мне дарован день – живу его, прощенный,
и проживаю напрочь как задаток,
чтобы следить за красной глыбой,
медленно влекомой на закланье
на водяном щите.
И пусть пока в моем кармане
лишь чешуя, при пересчёте —
весь остаток.
Финальный такт заката в океане…
Всё умолкает в нищете.
(30.10.18)
Французский квартал
Снимаю шляпу.
Электрогитара, ударник, контрабас
и сакс.
По трапу
клапанов пальцы —
это почерк синкопы.
Баритон – шрапнелью звука
тянется вязь танца.
Его стопы
по сцене в резонанс с моими,
что по палубе зала.
Труба, подстрелившая мысль
о бегстве,
мимо
узоров решеток домов квартала,
взорвала
мотив, что почти на бис
обвил балконы плющом из детства.
«Нью Орлиинс»,
твои женщины прибывают в гробах
для продолжения рода.
Твои пираты спасают отечество,
Слушая свой пах,
им диктующий мысли.
И даже сирена полиции, как часть природы,
попадает в такт
тромбону беспечности,
играющему – ах,
как бессильны числительные!
«Нью Орлиинс»,
джаз твоих мини-юбок
отплясывает вниз
по улице в параде «Марди Гра».
Принц,
поднимающий бутафорский кубок,
как приз
за лучшую роль. С утра
декорации из галерей в кованых решётках
и в живых цветах,
реальностью подтверждают прошедший вечер.
Дешёвых
бус убранство на проводах,
на ветках. Сердечно
вторящий джазу старый колесный пароход
времени вопреки
и по влечению
капитана берёт низкую из нот.
Гудок плывёт
ветром, дующим по течению
величественной реки.
(07.02.16)
Открытка с Ки-Веста
Черепаха ползёт по песку в направлении корма.
Мент штрафует водителя за высокую скорость —
лицо истекает потом, безупречная униформа
скрывает толстое тело, как протез прикрывает полость.
Жара, отражаясь от солёной воды, мешает мысли.
Надежда лишь на кондиционер в питейном баре,
где рубашка, наконец отлипнув от тела, повиснет
освобождая подмышки для участия в перегаре.
Домик великого писателя в цветных шляпах —
кишит туристское развлеченье.
Кошки, переступая на шестипалых лапах
клянчат бутерброд, печенье
или просто ласку.
История, затасканная,
в коммерческих целях обрастает сюжетной прытью,
когда экскурсовод, декламируя неизвестные факты,
излагает её, как сказку.
Как корабль во фрахты,
музей сдаётся под свадьбы или бизнес-события.
Отпуск, протекающий на Ки-Весте, пропах сангрией,
катанием на водных лыжах и тому подобным.
Так и хочется приказать мгновению: замри и
остановись.
Но приходит электронная почта. С утробным
звуком айфон выплёскивает на пляж
реальность быта.
Гамак у моря больше не вписывается в пейзаж,
составленный из хижины рыбака и его корыта.
Так что пора отправляться и залатывать сеть —
Какая проза.
И только светило сумеет по-королевски сесть,
остужая закатом воздух.
(29.04.15)
Открытка из Константинополя
Немного осталось камня стоять на камне от тех времён,
в которых летописи историю в буквах жмут.
Когда эллины с персами тут сражались.
Кто из них убиён, кто пленён,
кто потом продан в рабство.
Крут
спускающийся берег, где разбежались
волны, бороздя сонное царство -
Золотой Рог.
Внезапен басовый звук-гонг
корабля в проливе сближающихся
континентов.
Ночь над Бизантиумом,
покрытая болтовней чаек в стадии
поиска корма.
Стебли подсвеченных минаретов,
у глыб мечетей в оттенках серого с ярко жёлтым.
(Жёлтый – здесь вообще норма.)
Я, ничейной страны турист,
оторванный непониманием языка,
гляжу, как, наверное, рыбы смотрят на мир людей,
шевеля ртом.
Это истории твист -
Христиано-Исламия, спущенная свысока
на Эллино-Персидский дом.
(01.05.19)
Новозеландский пейзаж
Навигируя асфальт по Зеландии,
переосмысливаешь размеры земного шара
и его движение по орбите. Мантию
суеты, сотканную из жара
работы,
заменяешь на плавки.
Северные широты
используешь лишь для справки
о финансах при оплате за кров
в местах постоя,
там, где поголовье овец и коров
численностью превосходит людское.
Удивляешься на Млечный Путь
из светящихся червяков,
живущих во тьме пещер,
где своды и тишина не давят на грудь;
на водопады из ручейков,
несущиеся через щель;
на апрель
в Квинстауне
в жёлто-зелёных пирамидках из тополей.
Берёшь паузу на печенье-брауни
с чашкой латте
у озера, где уходит в плавание
пароходик, которого не дождаться обратно.
Потому что ты одноразовый гость,
с перспективой мотеля
в сотне километров к югу отсюда.
И уже давно пора катить из апреля
в май фьордов, толкая трость
переключения скоростей, подспудно
сожалея
о краткости срока,
то есть о плотности впечатлений
в единице времени.
От этих мест не хочется проживать врозь.
но столько
человеку не отпущено в одном поколении.
(09.05.14)
Гавайские открытки
1
Развалины русского форта Елизаветы.
Крики диких петухов, клюющих по кромке пляжа.
Островок Кауаи. Дым твоей сигареты
по правилам – криминальная часть пейзажа.
Влажность
такая, что подъём по тропе
мало чем отличается от посещения парной.
Лиана, как популярное канопе,
преобладает и в архитектуре пивной,
где за стойкой ставни на раскрытом окне.
Картинка: вид на школьное футбольное поле,
сбоку обрезанное стеной,
на поле – памятник победе в японо-русской войне.
Больно.
2
Я смотрю на огонь первобытной душой в обрамлении
страха.
Он течёт, не спеша, и по капле спадает на пляж.
Закипает волна, исчезая, мешается с прахом
вулкана.
Остров движется в море. И растёт остывающий кряж.
Панорама
из пальм и древесных хвощей,
где шумит водопадом река,
неизменна.
Лишь теряется ценность привычных вещей,
когда время – синоним песка.
3
Полвека спустя после окончания большой войны
посреди бухты – полузатопленный корабль
стоит памятником её началу.
Но говорит больше о её тщете.
Посетители Оаху, в основном, влюблены
друг в друга. Судя по толпе у причала,
очень многие вообще
из Японии.
Медовый месяц.
Широченный песчаный пляж.
Зеленоватый теплый океан.
Если
каждая семья, как ветка, пускает свой корень,
то кто здесь чужой, кто наш?
Баньян.
переживший войну, растущий с эпохой вровень.
(22.02.15)
«Все дело в недостатке солнца…»
Все дело в недостатке солнца.
В засилье серого оттенка.
В дожде
по стенкам,
по стволам и кольцам,
нарисованным на флаге.
И вообще,
в избытке влаги
во всем: в движении,
в словах и в мыслях,
в их отраженье
на бумаге,
в песнях, в истинах
в непостиженьи их.
Не света мало, но тепла.
Про жизнь подмечено – текла.
и масса правды в наблюденье
о связи осени с любовью,
точнее с тенью
любви былой.
И назначенье
«Октября»
не в том, чтоб мы с календаря
читали слово под картинкой.
А в том, что, строго говоря,
зовется «нонсенс» —
оторвавшись от блондинки,
заметить недостаток солнца.
(10.87)
Весенняя открытка
А помнишь, как мы гуляли
под снегопадом цветущих вишен?
Ты сказала что-то смешное.
Я не сразу понял. Спустя век мы вышли.
После сели в машину. И поехали куда-то.
За окном мелькали черепичные крыши
Пало-Алто.
Дождило. Солнце танцевало в тумане.
Пароходом мы плыли по рампе фривея.
А кроны деревьев
тонули под нами,
и с них поднимались цветные метели.
Март распускался над мокрой долиной.
Всё сложное ближе и проще казалось.
И мы возрождались наивны, невинны.
Так длинной зимы отступала усталость.
(20.03.12)
Орегон в июле
Центральный Орегон.
Двусторонний highway
из позабытого в неизвестное рад редкой машине.
В остальном пуст.
Суховей,
мотающий маленькие вихри, кружит
по обочине.
Индейское поселение: раскидистое дерево, куст,
одноэтажка. Узкие окна,
некоторые заколочены.
Кокон
солнца блестит на металле крыши.
Стайка детей.
В разной степени разрухи – автомобили, пасущиеся
вокруг,
постепенно съедаемые ландшафтом.
Чуть ближе – сук
другого дерева, завешанного
не разглядеть чем, похожим на вату.
Спуск
в долину, залитый жарой обратного подъёма.
Склон, переходящий в огромный
горный кряж.
Плато облаков, пронзённое размашисто горой.
Вулкан, вершиною в снегу – как камуфляж
для одиночества,
герой,
вознесшийся в масштабное величие.
Собственное отличие
от зодчества
пейзажа внутри, и только.
Так маленькая долька
жизни всё мерит по себе, кичится силою руки,
пока не вышло время,
да взгляд отважен.
В остатке – лишь бесконечность музыки реки
над перекатом, бьющим в дальний берег.
А слушатель её – неважен.
(12.07.19)
Открытка из Лиссабона
Породистость португальского носа
есть следствие перехода горных кряжей,
подпирающих горизонт,
В виноградники – наносы
зелёного цвета на склонах полосами
растущей пряжи,
используемой на похмельный сон,
в котором чайки кричат, подхватив сардину
увертываясь от ног зевак,
топчущих крошки.
Ты тоже дремлешь, перевалив середину
дня в кафе на террасе.
Лишь взгляд, встретив стройные ножки,
машинально виснет, позабыв кабак,
где играли «фадо» на радость туристской массе.
В вечерах,
начинающихся где-то в районе восьми,
есть преимущество – отсутствие трафика на рассвете.
Тогда в пещерах узких дворов, пока они пусты,
по утрам
наступает эпоха уборки мусора.
Что не досталось ртам,
лежит на брусчатке, размазанное по углам,
откуда легче стать содержимым кузова.
Эта практичность использования пространства,
продолжаясь резьбой, сама по себе украшает камень
соборов, уходящих в бесконечность к свету.
И тогда не странно, что в итоге странствий
напротив могилы Васко да Гамы
неменьшая гробница принадлежит поэту.
Отдавая дань местной кухне, надо быть осторожным.
Когда ветром
с площади тянет запах сардин на гриле,
удовольствие вкуса не в этом.
Не пригибая голову, проходит дворцовую печь
изнутри,
намекая, что еду не изобрели,
а споткнувшись, открыли,
смуглянка как экспрессо с пирожным —
короткие шорты, туфельки, движение плеч.
Лиссабон, ранний сентябрь, заброшенная
Работа. Мягкая португальская речь.
(22.09.14)
Новый Год
Декабрь.
Последняя роза восходит в саду
навстречу низкому солнцу.
Корабль
года, на ходу
подминая водоросли
памяти, покидает гавань суеты.
Взрослые
на охоте за подарками для детей
так, что сомкнутые зонты
плотно покрывают полотно тротуара
живым слоем.
В поисках идей
толпа наваливается прибоем
на магазины.
Сухим остается лишь берег у стойки бара,
где, заказав мартини,
местное одиночество пережидает праздники
в компании из самих себя, точней, в пустыне,
под телевизор, где чудеса пластики
представляют Крысиный Король,
Щелкунчик и иже с ними.
Роль
Нового Года всегда в надежде,
которая есть функция от неопределенности
по страху.
Не вдаваясь в подробности
математики, полагаясь на интуицию,
выжить, если события вдруг порежут
с размаху.
Коалиция
из наряжённой ели плюс тепло близких —
это крепость.
Она сторожит водораздел времени,
уходящего «по-английски»,
без прощания,
в движение стрелок над рисками,
в январский бутон,
уже вызревший, как обещание,
что всё будет хорошо. Без сомнения.
Январь.
Полыхающие цветы магнолии -
как чайный сервиз, накрытый на ветки без листьев.
Как увертюра тепла. То ли
так бликует фонарь,
что они отражаются в твоих глазах, то ли
новогодняя ночь вообще лишена смысла.
(28.12.16)
Открытка из Синтры
Эти бусы огней, уходящие в море с грудастых холмов.
Мавританские башни – тиары, где небо в подсветках.
Синтра спит. Плещет камень в разбеге веков.
Ресторанные столики спят в одеялках салфеток.
Это час, когда эльфы приходят с прогулок
в садах Риголейра.
Это время курительных трубок
с бокалом портвейна.
Португальское время эпохи смешенья времён.
Всё, что было уже и ещё не случилось.
Здесь клён
перемешан на склонах с хвощём и сосной.
И тут воздух звенит колокольней и пахнет весной.
Назначенье извилистых улиц
в расстановке дворцов.
Мы коснулись
бруcчатки и стали причастны к листве.
Дон и Донья, что из синих встают изразцов,
чтобы выйти в кроссовках в рассвет.
(08.09.14)
Аляскинские стансы
Количество воды, нас разъединяющей
уже не измерить в литрах или бассейнах.
Живущий здесь и постепенно
тающий
лёд постоянно
добавляет погрешность
к любому числу. А рассеянный,
мягкий свет
память о красках юга
сводит почти на «нет»,
каждую малость градуса отсчитывая от полярного круга.
Здесь корчма
у дороги носит название «гранд-отель»,
Но хозяин-повар не вызывает стряпней восторг.
Как и почва
не прощает босой ноги,
предпочитая ботинок, или, лучше, сапог.
Тут, где злая метель
просто отошла, временно,
и стоит, смотрит, сжав кулаки
высоких гор,
покрытых материалом, из которого изготавливают
забвение.
Здесь из нор
вылезающий по весне всякий зверь
торопится размножаться,
не зная
что есть «любовь»? И не понимая,
почему я теперь
грущу
о тебе, оставленной в других широтах.
Всё, что отсюда ни сообщу,
покрывается коркой льда,
отчего тебе становится холодно в коротких шортах,
а слова просто добавляются к расстоянию в никуда.
(17.07.12)
Santa Сruz
1
Под вечер солнце – пир для глаз над океаном.
На радость телу – под ступнёй песок.
Здесь пеликаны
всходят караваном, и рвано
облако лучом наискосок.
Лесок
прибрежный над коварным
спуском
штормами погнут. Корни воздух плещут.
А узкая
тропинка по обрыву шепчет
серпантином между плеч
холма.
Тут можно устриц
зацепить на пирсе рядом.
Тут молодость и старость, обе прямо
равняются на бронзовый закат, чья мгла
прозрачна в долгом переходе
из света в тьму.
И, неподвластна слову и уму,
здесь гордость бытия сдалась природе.
2
На задворках вселенной и небо без туч,
и вкуснее вода из ключа.
Луч
закатного солнца смеется в твоих волосах.
Не канючь
ни про театр, ни про интернет,
пожимая загаром плеча,
заказавши обед
на дешевой посуде с отбитой каёмкой.
Прими: здесь минута длиной в полчаса,
здесь никто никуда не спешит,
а за кромкой
прибоя нет времени вовсе.
О смятении души
ты не комкай
слова, лучше просто молчи.
Пусть волна замывает оставленный след.
За калиткою мира нет смысла в вопросе —
альбатрос про ответ на закате кричит.
(14.04.18)
Осенний этюд
Ранняя калифорнийская осень.
Жёлто-красным подернут дальний вечнозелёный холм.
Колосья
пожухлой травы, не пришедшиеся на корм,
на переднем плане. Трос,
брошенный при строительстве хором —
на концах крюки.
Пауки сидят в своей паутине.
Вьюки,
нагружены на авто-верблюда.
Над блюдом маленькой пустыни —
в зените солнце.
Покоцаная, жмётся
тень засохшего куста к краям картины.
Переезд – негрустная разновидность похорон
прошлого.
Пожившие, неспортивные
меняют дом, поплоше,
на новый дом.
Мои кисточки
устали рисовать расставание.
Повествование
цвета лишь маскирует чёрно-белую суть
контуров временной клетки.
Цветные выточки
осенних красок на летнем фоне,
как незнакомые люди. Не обессудь —
это будущие голые ветки.
Ничего потом не вспомнить.
(28.10.19)
Вид на Руан
Соборная площадь. Дождь.
В высоком окне
напротив стоящего дома —
Клод Моне.
Он рисует дрожь
резьбы на камне.
Холст весь в огне.
От собора, по улице, лет за пятьсот до
Того, катится телега.
В ней девчонка.
Оковы, зацепленные за дно.
Смотрит волчонком.
Затравили. Нет времени для побега.
Так суждено.
Рынок плещется вокруг развалин церкви.
Новая стоит рядом. Крыша языками пламени
стучит в небо.
Создателя с тех пор давно отвергли.
Лишь ангелы на карнизах – армиями.
На базаре так же торгуют репой,
томатами, рыбой и, конечно, сырами.
Мы бредём, пробуем,
один, другой, третий.
Вокруг люди с торбами.
оставляют отметины
на времени, происходящем с нами.
(25.10.14)
Сентябрь в Палмеле
Сентябрь в Палмеле.
Стены замка над облаками тумана парят
отдельно от его основы – крутой горы.
Руки хватаются за объектив.
Глаза, ища ракурс,
на самом деле,
находят аперитив
из мускателя,
что обжигает ряд
из мыслей о делах, забытых до поры,
далёких, как тот парус,
черкающий волну залива, на пределе,
доступном взору.
Сквозь гомон детворы,
что оживляет вековые камни,
вдруг ржание лошади —
туристский фаэтон, бредущий в гору.
Отдача эха в кельях бывшего монастыря.
Я чувствую себя здесь в панораме
времен, как их хранитель,
строго говоря,
не потому, что помню прошлое,
а потому, что я есть прошлое, зависшее
на нити
в настоящем,
с надеждой, что не зря.
Переживать о преходящем,
не пропуская мимо стильный сарафан,
подрезанный в капризе моды.
Босую пару стройных ножек
вниз к шлепанцам, к клюющим крошки
грязным голубям,
слетевшим с ветки.
Свиданья место – полоса
под знак сигнала перехода.
«Ах да, сеньор, – миндальные подняв глаза, —
монетки
не бросайте никогда в сухой фонтан».
Природа
умерла, улыбка сжалась в строчку.
Я опускаю руку.
Чем-то точно
западные побережья континентов схожи.
Жара спадает. Прикуриваю трубку.
Ветер перелистывает кожу.
(08.09.16)
Lloret de Мar
1
Где-то здесь разбивается на кусочки
приходящий с востока прилив языка.
На солёные строчки
прибоя, на слова каблучков
с удареньем неточным
по замершим ночью
дорожкам,
вдоль домов, потушивших бока.
Где-то здесь, где века
протянулись от римлян, в беззвучье похожи
непрочной надеждой на вечность,
что камень хранит,
распадается слог на тона загорелости кожи,
первобытной волной набегая на ножки
красавиц, и крошится на звук. Здесь беспечность
на солнце горит,
отражаясь в очках Афродит,
снявших пену, у пляжа порхающих крыльями бёдер,
говорящих славянским растрёпанным сленгом.
Здесь спадает культуры налёт с нужды продолжения
рода
и претит
всё, что логикой сшито, природе мгновенья.
Когда нет языка – лишь одна нагота сотворенья.
2
Море на рассвете спокойнее моря на закате.
Человек на закате спокойнее человека на рассвете.
Я заметил это по детям,
играющим на пляже,
и по старикам, наблюдающим
за ними из шезлонгов.
По тому, как разглаживались их морщины, —
так плывут на восход, раздвигая прибоя пряжу,
так горы выполаживаются в лощины,
так уходят из памяти прошлого эшелоны.
(25.09.19)
Партитура пейзажа
Джаз-кафе
Что тебе расcказать про джаз-кафе?
Одно из последних, дышащих на ладан
строкой саксофона.
В местах, где, закон
не нарушив, нельзя покурить.
Да и ладно.
Открыто в weekend. На ковре —
следы пятен.
Пожилой пианист – в пальцах прыть,
знаменитый ударник, певица, тромбон (чуть невнятен.)
скромно делают джаз на малюхонький зал.
Из сифона
за барною стойкой, за стенкой, в бокал
разливается эль и патроны,
смеясь и качаясь в синкопах,
ногами стучат по паркету.
В душном зальчике лето.
Вот девчушка из прошлого века,
забросив за спинку пальто
гонит воздух салфеткой.
Тот веер её
раздувает туман Миссиссиппи
над воронкой трубы,
чтобы он поднимался под люстру.
Её кавалер, неуклюже рассыпав
закуску,
подначит в пространство: “Играй, не вникай!”
Низкой крыши опоры-столбы
изогнутся стволами.
“Summertime”
поплывет. А он вспомнит теченье Невы.
Время, место, где дым и туман в пополаме
покрывают буксирный тягач.
Как похоже дрейфует в стакане
мартини маслина, проплывая от стенки
до стрелки,
где остров из кремня.
То же синее небо и ясное
солнце. То же «Летнее время»,
в котором и папа богач,
да и мама прекрасна,
и ты, моя бэби, не плачь.
(03.03.19)
Халф Мун Бэй Блюз
А в воскресенье мы поедем на океан.
Простыня штиля
заблестит, отражая свет
и заставит надеть темные очки.
Караван
пеликанов, вздымающих крылья,
протянется пунктиром,
подчеркивая заходящее солнце.
А один пеликан —
задира,
вдруг сорвётся
вниз, задевая за клочки
пены, нырнет за рыбой.
Птицы уйдут за рифы.
Пучки
света, бьющие через щели скал,
будут смешить твои волосы
либо,
пронизывая сарафан,
просто
сбивать меня с дыхания,
перемещая в раннее
утро из другого мира.
Где живёт круглолицый очкарик —
улыбка, косички до плеч,
коленки в царапинах, загорелые ноги.
Где квартирой —
пляж. За окном расторопная речь
моря. В языках волн шарики
гальки.
И вся жизнь на пороге.
При переносе с кальки
на полотно,
копии всё равно
искажаются. Величина времени —
это количество отличий,
которое найдётся
на всём, что уже дано:
Прерывистый гудок маяка,
птичий
крик над заливом в обрамлении
гор, одетых в низкие облака,
заслоняющая от солнца,
приподнятая твоя рука.
(18.03.15)
Джаз в Одессе
Я считаю ступени, ведущие к Дюку.
Раз, два, три.
Я делаю вид, что набил себе руку,
чтобы лихо вести удачную жизнь.
Четыре, пять.
Черноморский бриз
завернул мои брюки,
дышит в спину —
не поверни.
Если придется сбежать вниз,
то тогда половину
камней ноги сами смогут узнать.
На эти я капал мороженым
За девятнадцать копеек
в первом классе.
Семь, восемь, девять.
А на этих поссорился с другом из-за корма для его канареек.
Что поделать. Мы помирились гораздо позже
в очереди к кинокассе.
Четырнадцать, пятнадцать.
Вот тут я споткнулся, чтобы схватиться за твою руку,
и пальцы,
вздрогнув, переплелись. С тех пор запахом твоей кожи
или звуком
голоса загорается память.
Шестнадцать, семнадцать, двадцать.
Я не знаю, как я прожил
через пустоту, когда ты уехала в эмиграцию.
Возможно,
я поехал за тобой – догнать и оставить.
Я в туристской толпе на пятидесятой ступени.
До верха ещё далеко.
Я грызу семечки из газетного кулёчка
И тени
каштанов соответствуют точно
моему росту.
Легко
и быстро мимо поднимаются не наши дети.
Шестьдесят, семьдесят, девяносто.
К залитой солнцем последней площадке,
откуда можно заметить
песчаные
дюны вдоль фривейной дороги.
Одноэтажный домик.
Сто десятая, сто девяносто вторая.
Всё. Мостовая —
черта.
Пологий
пляж. И томик
стихов на языке, что больше не прочитать.
Из другого края.
(01.06.15)
Чикаго блюз
Зачес туристского парика
на черепе 20-го века трущоб Чикаго.
Улыбка заката на вершинах готики
небоскребов.
Взгляд на стеклянное небо снизу, издалека,
жителю бетонного саркофага
слегка
напрягает шею.
Нолики
подавляющего богатства вжимают пришельца
в асфальт тротуара
недостижимостью такой мишени.
Июнь в Чикаго.
Сирена неслучившегося пожара
прерывает разговор
и мешает мысли в салат эмоций.
Рука тянется к пистолету, которого нет.
Суета споткнулась. В её отливе простор
улицы.
По ней, пожарной в пару,
сзади, как куцый
пес, полицейская с обиженным визгом.
В остальном, трафик всегда плетется —
ремонт дороги или красный свет.
Я вдыхал жару,
перемещаясь от бара к бару:
кондиционер, столики, сцена,
хрипит труба,
перехватывая виолончель;
пара
из двух девчонок, смешанная пара,
рубаха —
бомж под мостом – тряпьё, постель
из спальника, бутылок пластик.
Прокрасться мимо
на побережье, там, где мель
от озера приходит в пляж. Затылок
однополой пары.
Дом старый.
На фасаде подсвечены грифоны.
Взмах роскоши другого мира —
от пола окна,
потолок журчащий красками мозаик,
плафоны
«тиффани», фойе, квартиры
и стайка чаек,
пролетающих на этом фоне.
Ночь в Чикаго.
Снаружи лестница, в ней стонет
ветер, сбивая с шага.
Гостиница, этаж шестой.
Одноэтажный житель – я бездомен.
Пейзаж прекрасен, холоден, жесток.
(26.06.18)
Блюз с дождем
Есть грусть.
но нету формы для неё.
Я научусь
веселью днём,
лишь он закончит серый круг.
Начнусь
из рук,
из детских слов.
Еще не радость – запах, миг,
рванусь
из них,
из голосов.
Есть грусть
и память от неё
не устаёт —
один, вдвоём.
Строка – ручьи.
Опять тоска.
Опять ничьи
глаза – рассказ,
цветы, не знающие ваз.
Три штуки, как размер на вальс, —
оркестр – дождь
по сцене луж
и кружит
лист, чернила, тушь,
бумаги нож.
Тоска
и мокрый запах – влёт.
Пускай
поёт
луч-саксофон и соло-свет.
Сон туч, ветвь.
(05.88)
Пивной блюз
Ну вот, и закончилось лето. На добрую память.
Коричневый эль примиряет с эпохой работы.
Чуть-чуть тормозит. Можно в паузу точку поставить.
И уж точно избавиться временно от икоты.
Кто-то
нас вспоминает. Ничего, подождёт.
Вот отключен мобильник.
Да холодное пиво под тихую речь разговора.
Под трубочный дым.
О намотанных милях
мы с тобой промолчим.
Нам ещё расставаться нескоро.
Мы расскажем друг другу
о жизни и детях, мешая
времена и событья. С перерывом на вздох.
на глоток.
Где осевшая пена чуть-чуть уменьшает
разлуку
до простого прощанья,
что так неизбежно, не вруку.
Ты глядишь на восток.
Ты чуть-чуть пожимаешь плечами.
Здесь, куда ни взгляни,
то ли Дальний, то ль Ближний востоки.
Мы на западном крае,
где скала расправляется с пеной,
чтоб стекала она, размывая пески-новостройки.
Мы живём в них пока.
Ну, нужны же какие-то стены?
Ну хотя бы стеклом ограничить от мира пространство,
где холодное пиво уже в обрамленье седин.
Где мы тихо сидим.
И, наверное, в этом есть ещё постоянство.
(07.10)
Блюз прощанья
– Раздевайся,
снимай ветер!
– Сколько?
– Рассвет заплатит!
Плетью
по краю платья.
Вестью
о чашке кофе.
Высью,
заклятьем кровель
Рано глаза итожить.
Звезды
слагают память.
Бал кожи
роздан.
Одна наледь —
паркету вровень.
Что дождь по сцене
на пальцах пауз?
Расцепим
руки.
Не нам Штраус —
покупки,
грохот.
Сорвать пояс!
Похоть…
Поезд.
Ветер.
– Как холодно нынче!
Вечер на плечи.
Оставим приличья,
Вчерне набросаем.
Отдай расставанье!
Нам нет расстоянья.
Мы сами
причуда, наречье, начало.
мы – старая стая.
Нас жизнь промолчала,
уста не листая.
– Как холодно!
– Помнишь дорогу обратно?
И логово годно,
там пятна невнятны.
А призрак ушёл,
не мешая разбегу…
смешок —
это воздух к ночлегу,
к дождю до рассвета.
Стишок.
На экспромте кровати
отбрасывать ветер
и кутаться в платье.
Из снега.
– Не надо! Не надо!
Идущее лето.
Беспечное «ладно».
И ЭТО…
И тема трамвая
от струнных по залу.
Молчала,
ответ разрывая
руками.
Безденежье слов
обретя на коленях.
(06.88)
Ривьера Майя
древние Майя верили, что человек был сделан из кукурузы
Из рюмки тянет запахам агавы.
Февраль над Мексикой
склоняет пальмы в пояс.
И происк
альбатроса над тарелкой,
где стол накрытый,
упрощает нравы.
(По телефону текстики
безделья.
Здесь южный полюс
в представлении сеньориты
издалека, залетом на неделю,
с его жарой, что нравится кокетке.)
Луны дорожка, приходящая на конус,
в барашках волн светящиеся клетки.
Здесь танец с карточкой
заводят официанты,
не по ранжиру барина представив.
(Под ветром кофточка
на девушке взлетает
и вновь пристанет,
лишь порыв утихнет.)
Мы – меценаты,
если так прикинуть,
нельзя нечаянно
ошибаться с чаевыми
ничем не выйдя,
ни лицом, ни телом грузным,
у барной стойки над салфеточным молчаньем.
(Шаг вдоль, шаг в сторону, вращение плечами.)
Лишь пеликан, пикируя отважно,
стал однозначно понимать по-русски.
Потомок Майя ест початок
кукурузы —
una сerveza
или dos – уже неважно.
Гитара под сомбреро. Джаз ночами.
Ривьера Мексики, исполненная песо.
(01.03.18)
Армянский пейзаж
Путешествуя по Кавказу,
вспоминаешь правило торговли:
внешность продавщицы – движитель успеха.
Приятная глазу,
она – помеха
для проходящих мимо.
Так запятая тормозит фразу,
выделяя заранее подготовленную
мысль, что с контекстом не совместима.
Так же, паузой среди гор,
лежит череда долин – перебор
тонов от ночного до снежного,
в городочках, что в шрамах от древних эпох
и от эпох других,
с историей, прослеживающей
выживание, тем не менее,
наперекор
всему. Здесь церкви восходят с обрывов,
чтобы их лучше услышал Бог.
Северная Армения,
слепленная из острых углов,
из помятых зданий,
где путник незваный
если посмотрит, глаза в глаза,
то обретает кров.
Здесь подставлены взгляду колоколов голоса
из рёбер старых церквей молчанием
над рекой, насупившей брови
утесов.
Внизу бурлит вода оттенка скал
из камня цвета старой крови.
Земля тут взрослыми
нечаянно
своих детей рождает.
Здесь туча над хребтом всё ожидает
ветра,
чтоб редко плакать каплями печали,
промахиваясь то по лягушкам в речке,
то по корове,
жующей зелень медленно, в начале,
где на плато бугрится крепость «Лори-Берд».
Её останки вечность
поглощает,
ровняя
контуры травой по стенам,
землей по крышам сохранившихся строений,
чтоб, заслоняя свет,
в дыру от купола корнями дуло время.
На западе долины – красный крест,
а на скале с востока – белый.
И тысяча минула лет.
Кому вот только —
остаткам ли от этих стен или скотине?
Она всё так же спелый
щиплет корм,
довольно
мотая головой,
и плоть её не поменяла форму
в картине
пастбища (не прав был Дарвин).
Чего нельзя сказать о камне;
он так пророс травой,
что взгляд от местности его не отличает.
Нога, нечаянно
споткнувшись о булыжник,
скорей заметит старую дорогу
вниз по каньону от моста, что гордо
над потоком ещё вздымает
арку. В подмогу
памяти на ближнем повороте
врос хачкар,
ушедший по плечо
креста в коричневом оттенке
кружев.
История взимает дань, сжимая
зрителя в размеры точки.
Пар
поднимая, солнце смотрит точно
в душу
в церквях, прямой луча
соединяя окна в разных стенах.
(06-29.05.19)
Джазовое адажио
А когда-нибудь мы остановимся
и накроем время салфеткой.
И я возьму твои руки в свои обе.
И поцелую твои глаза.
Сначала левый, а потом правый.
Ветер запутается в твоём платье. Смоковница
распластает над нами ветки,
защищая от солнца. И глобус
покатится из под ног назад.
А потом нас укроют первобытные травы.
Переломится и распадется,
Сгнившая давно, твоя клетка.
А главы
недописанного романа сдует в прошлое,
где было ничего нельзя.
И ты мне расскажешь про себя всё-всё.
Не останется в нашей истории тёмных пятен.
И мы поднимемся и пойдём,
и узнаём, что ещё не истёк
наш срок.
А значит, конец дороги пока ещё не понятен.
А значит, можно жить и держаться друг-друга.
И пускай суета нас, как щепки,
то сводит, а то разводит.
Мы когда-нибудь опять остановимся
И, уже без испуга,
снова выдернем из розетки
время. И не важно,
что за окном бушует по нас осень.
(07.02.12)
Шотландская сюита
Здесь богу гор поставлен обелиск.
Здесь богу ветра поднята волна.
О бесконечном мысль
отчётливо видна
с закатом солнца за далекий мыс.
Тут звери разные когда-то бороздили лесов просторы;
теперь из фауны – лишь чаек разговоры
над рекой,
многоголосьем в окна, ночь насквозь
летающих толпой по улицам, над мостовой,
вдоль стен собора
на бреющем полете,
чтоб врозь
рассыпаться в начале подворотни.
Из флоры – есть на обороте
стесанного камня синий мох,
на памятниках – он же, коих сотни
расставлены – пойди, прочти кому.
Аванс Малькольму ли за смерть, что ждёт Макбета?
Прили-отливом дышит океан в корму
парома, что пыжится на нём оставить след и потому
пока ещё плывёт. Под ветром
времени так движется волна, вздымая пенный перст,
то вверх, то вниз, как якобитский бунт.
Здесь в летописи нету плоских мест,
где можно встать, подумать, осмотреться.
Земле ли выбирать – кого в неё кладут?
Какая разница, какую форму примет крест,
когда уже не бьётся сердце?
Утёс, отвес,
да памятник сраженью.
Дворец, сожжённый, как бы по ошибке.
Убийством красится эпоха совершений,
и, зритель, я, в ошейник
памяти засунутый по шею.
Я жидким
хлебом упиваюсь, чтоб не казаться взрослым —
жить без милосердия трудно.
А так, чуть спотыкаясь, – легка прогулка,
по следам вождя
былого клана.
Шотландский остров
в бесконечности дождя
над маяком, над серыми волнами,
вздымающими брызги в кручах рифов.
Ишак, коровы, пони, щиплющие криво
растущую круглогодично зелень. Здание
разрушившейся фермы,
за поворотом у, наверное,
заброшенной дороги.
Отроги
гор,
сбегающие в пляжи,
чуть тронуты кустами вереска – цветёт межа.
Да, в розовый узор
зелёно-чёрная на холм одёта пряжа
в полоску белых лесок ручейков, что водопадами спешат
к большой воде в порыве взноса.
Песок, обломки вёсел,
части сети —
всё моет дождь, но, странно, без тоски.
Вот альбатрос,
какую дичь приметил,
ныряет камнем. Стекают белые виски
прибоя по щекам скалы у входа
в бухту.
И светит мягкий свет, что долго так не тухнет.
Я жил бы здесь, когда б к какому роду
принадлежал. Или в другой эпохе народился.
Быть может, в менее паршивой.
Молился
б на рассвете, любил подругу,
мерил время с точностью недели,
глотая скотч иль воду,
но больше греясь ожиданьем солнца на панелях,
поставленных на небольшой вершине
и обращенных к югу.
Тогда, в конце несметного количества
забот, вдруг всё, что медлили
обнять своей любовью,
как этот край, под кожу б пробиралось.
Ни электричества,
ни интернета. Фонарик в изголовье
шаткой койки. И красота, смывающая старость.
(20-31.07.19)
Букет
Середина печали
ещё не цветок «до свиданья!»,
а только молчанье
плечами.
Ещё не мотив незабудок,
но тайна
несказанной розы.
Окраина,
где ромашек изгиб,
да бесхозность
пыльцы.
Тополей одночасье,
как сыпь.
Середина печали.
Концы
не видны —
гладиолусов нотная запись,
да клавиши – сны.
И бесстыдство тюльпана,
да отнятый запах гвоздик.
Незнакомые страны,
как южных цветов перепев.
Между книг —
ностальгия полыни,
и в ней далеко
апельсиновый запах чужбин.
Неуспевшие спины.
И маковый бред
над горбами равнин.
И покой.
И приторный вырез фиалки.
(04.88)
Времена Года
Ветер меня разбавляет водой из неба.
Нечего и подумать, что соберусь и встану.
Зимний сезон, где всё, что не бело, —
чёрно.
Контрастные краски. Природа – и та устала.
Кристаллы
кружащего снега под ветер и холод
четко
Выстраиваются в сугробы, как на парад
приветствий.
Из чрева застывшего мира, кто как придётся,
под дрожь, в мурашках,
слова, сотворенные ночью,
выходят голы.
Кривая живого, резко
набравши
скорость, проходит начало координат
и вновь плетётся.
До самых мочек
ушей закутываясь, приходится одеваться
во что попало,
отваживаясь
выйти в люди.
Полночь —
никак не в двенадцать.
А то ли часы врут, то ли
вообще неважно.
Тьма – безразмерное одеяло.
В студень
превращается тело,
Начальная форма уже несохранима.
Отчаянно хочется спать
бесконечный срок.
Это зима в отметках мела
на волосах любимой,
это несмелый
взгляд назад, как учили летать
прошлой весной – все кто мог.
Как разбегаться и, подпрыгивая, скользить.
Я больно разбивал лоб,
коленки, ломал ребра,
но научился лишь не тонуть в грязи,
да как, вылезши в темноте, смотря в оба,
начинать опять.
Позже, к лету, уверенно стал ходить.
С тех пор так пешком
и живу.
Нить
неторопливых маршрутов
протянулась стежком
неровным там, где не круто.
Например, пронося кульки
бережком
осторожных дней
по-над проймой сухой реки
(дорога безопаснее, когда вода не течет по ней).
Со временем, к осени,
постепенно к холодам привыкая,
я легко проходил по пройме
с грузом, тянущим профиль плеча,
рукой помогая
держать равновесие на осыпи,
где нет ничего, кроме
усталых дней.
Мне встречались люди, навязывались.
Только вот в русле ручья
нет необкатанных камней.
Много поскальзывался,
сбивался с поступи,
давая дорогу —
всё же острым ситуациям предпочтительнее ничья.
Главное – поспевать к сроку.
Главное – не выходить за рамки.
Можно от обиды надувать губы,
но сдерживаться и не кричать,
если с тобой грубы.
Так, вспениваясь,
летняя гроза вдруг затопляет ямки.
Вода впитается. Я пробовал прощать,
и вот мечусь нетвердой
песенкой трубы
по джазу жизни – кто его задумал?
Кто? Потому что этой зимой
мне опять снился город,
в котором я не был вечность.
Большие дома и небольшой мой.
Улицы резкий крен.
Пешеходы, спешащие куда-то
через морось,
в короткий световой день.
Я ждал тебя под буквой «М».
В те встречи
мне запомнилась заплата
на твоем пальто,
Да долгий вечер,
что был как поросль
весны-травы, и вне сезона.
Сонные,
мы потом
выползали в мир.
Восходила луна над крышами,
над лесом из необитаемых квартир,
что обступил нашу поляну
и шумел клаксонами
авто.
И не было ничего тише
твоего дыхания, ненаглядная.
Кофта,
(ничего кроме),
наброшенная прямо на кожу,
промокла и прилипла.
От сырости била неуемная дрожь,
когда мы курили «филиппа-
мориса» на балконе.
Этот город мне никогда не снится летом,
но всегда в ознобе от сплошь
чавкающей слякоти
кругом,
особенно вдоль набережной серой речки.
Или моя память, покрытая белым налетом,
не удерживает ничего, кроме этого?
Да ещё света – пламя свечек
в мякоти
над праздничным пирогом.
И нет очевиднее загаданного желания.
Оно про бабье лето.
Оно про отражение
твоего счастья в моём,
когда уже ничего не надо.
Это осень, если запоминаешь не лица,
а только прощание.
По ещё мокрой траве, лугом,
мы наконец-то бежим бегом
за мечтой – ланью.
И это скольжение -
почти полёт над землей, потому и круглой,
чтобы на неё бесконечно падать и падать.
И никогда не разбиться.
(01.18)
Эпистолярная пастораль
Вот опять наступает срок,
и человек сжимается до набора строк
в электронной почте.
То живёт в письме, то ли ждёт письма
и листает жизнь, что пуста весьма,
между дел и прочего.
Электронный почерк
не шутит наклоном букв,
его линия слов не кривит от пота.
Убедительность на любой бумаге
ему сходит с рук.
Он не требует выхода в звук.
И только фаланги
пальцев
цокают по мостовой кнопок,
когда автор ими кричит в пространство
с одной дырой
куда ушел человек дорогой
или ещё какой.
Ну куда деваться?
Мы с тобой обезьянки
Брейгеля, прикованные цепочками
за обручальное
кольцо.
Там за окном без ставней -
Антверпен,
машет стягами
с башен, он в блесточках
птиц, в шуме причалов,
в домиках по лощинам.
А над ним такое небо,
что светится подоконник, как пыльцой
подернутый пылью.
Только мы не видим. Это нелепо,
что любовь взрослеет морщинами
расставаний.
Снова пахнет мимозой конец января,
бурей, а потом штилем.
Это время листьев, развеянных по газону
узором тайным.
Дело рук дождей, ведущих сон на расстрел,
как положено, по сезону.
А мы всё ковыряем компьютерного упыря,
позабыв про птичью трель,
заключенные в электро-зоне.
Ужели думал в сонме
ангелов Создатель,
что эта вот компьютерная блажь
в пассаж
из строк не впустит выдох платья,
походку, взгляд? Мираж
контакта из клетки в клетку
не выдаст шум касания руки,
не передаст
пейзаж
ни, вопреки
попытке, даже фона
не донесет?
Там фиолетовой магнолии бутоны
что чайный императорский сервиз накрыт на ветках.
Зачем нам всё
гуденье мировое,
когда не им взволнована душа?
Пришло письмо, что плыло не спеша.
Там, незаточенного,
след карандаша.
Там почерк,
Там ошибки, там живое.
Не оцифровывая и не потроша,
как безразмерную любовь числом означив,
упаковать, послать, принять, обнять
на том конце и не замерзнуть?
Не глядя в небо и не видя звёзды,
компьютерный палач
за неименьем совести свой алгоритм запрячет.
Играет мальчик:
кажется, так просто —
купание на розовом коне.
Земля ли, Марс,
забытый материк в начале лета —
экран анфас.
Я научился говорить о том, что спето.
Но как пропеть о том, что не?
(21.01.19)
Гранд Каньон
1
Если есть музыка из камня,
то это её партитура.
Тут течёт река в обрамлении из миллиарда лет,
там – странной
архитектуры
башни неприступных замков, где парапет
крепостных стен прорезает красной
строкой рубежи эпох.
Ну как художнику беспомощной рукой
отобразить создателя резец?
Возможно передать лишь вздох.
Здесь заусенец скальный на хребте,
что рыцарь в капюшоне – весь сухой,
нагнулся к птице с экстра
головой.
В масштабе этих гор не слышен бой сердец.
Наш разговор не состоится. Сигнал плохой.
Попробовать, что ль, текстом?
Но как уложить в sms-ку горячие щеки каньона,
неизбежность ущелий,
пророческий шёпот воды?
Как ужать в сообщенье
подрезку тропы
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70614316) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
1
Журналы «Апраксин блюз» 2013г. №24 и «Интерпоэзия», 2018, №3.
2
Журналы: «Новый Свет» 2018, №3 и «Грани» №272.
3
Журнал «Нева», 2019 Ноябрь.