Байки саламандры
Дмитрий Вадимович Пахомов
Первый сборник мрачных и не только сказок в стихотворной форме, объединённых темой человеческой психики, проблем, с которыми люди часто сталкиваются, особенно в подростковом возрасте. И все это в сопровождении персонажей мифологии разных стран и персонажей, который являются отражением архетипов из известных волшебных историй. Некоторые персонажи получили также и графическое изображение благодаря чёрно-белым, единым в своем мрачном стиле, картинам.
Дмитрий Пахомов
Байки саламандры
Иллюстрации, использованные в сборнике, предоставлены автором. Иллюстрации: Дарья Короленко
Предисловие
В ваших руках, мой молодой душой читатель, первая книга из рождающейся серии сборников стихотворных сказок. В этих стихах сказочник желал бы отразить свои мысли о человеке, человечности и о чувствах и превратить их в мораль для временами жутких историй. Все эти истории так или иначе связаны с несчастьем живого существа, в которое его погружает его собственная душа. И потом чудо в том или ином виде обязательно накажет как плохих, так и, как кажется по истории, хороших. Эта книга, увы, написанная в не самый простой период жизни сказочника, не подойдет для чтения детям и некоторым взрослым. Для первых книга, как строгий скучный учитель, потребует жизненного опыта, которого у ребенка нет. Для вторых она предложит погрузиться в мир переживаний молодежи, которые покажутся глупостью или чем-то скучным и нереальным, как кино и сериалы, которыми эта молодежь и сам юный сказочник так бывают увлечены.
Но при этом, возможно, для всех рассказы из этой книги, хотя бы некоторая их часть, послужат неплохим подспорьем в щекотании нервишек. Ведь, как и сотни лет назад, уроки лучше учатся, будучи сцепленными с сильными эмоциями. А среди сказочников почти всегда страх был лучшей из сильных эмоций, лишь потом уступив место любви.
Так же, как многие сказочники, автор этого сборника мечтает о том, чтобы своими образами вдохновить иных талантливых людей на создание своего творчества. Однако спешу извиниться перед теми, кого я мог бы действительно вдохновить, коли такие есть, вряд ли я найду что-нибудь более подходящее работам сказочника, чем иллюстрации, которые уже есть в этой книге. Лишь половина сказок имеют в своем завершении визуальное отображение главных явлений из сказки. Однако, по мнению сказочника, этим картинам удается в высочайшей мере передать настроение и суть как всего произведения в целом, так и его частей вроде эпизодов и персонажей, в частности. Сказочник благодарит талантливейшего иллюстратора и очень надеется, что они вместе смогут завершить эту серию сборников.
В любом случае, врата в сказочный мир открываются с первого же листа, после этого и не закроются, покуда все мучившие сказочника мысли не найдут свой покой в волшебном лесу, мрачных избушках или высоких замках. А пройти этот путь до конца или же свернуть с него, пускай решит для себя каждый, переворачивающий эту страницу, сам.
Сказочник для будущих людей
В душе огонь, что рукопись создать мог.
А в разуме сплошной клубами смог.
Все мысли созданные не видели пути,
Идя по коим, до людей могли б дойти.
И самому казаться стали чушью.
Единственный читатель съеден глушью.
Возможно, ночью черти посмеялись,
Когда мне, глупому, как музы представлялись.
Я в местных родниках хотел найти
Развилку к двум решениям впереди
И либо напоить водою вдохновение,
Иль утопить, как пса, по личному велению.
В таком покое я или отчаянии,
Что съесть меня не возникает чаяния
У лиса, волка, даже у медведя.
Проходят мимо, лишь стволы пометя.
И оленята походили под рукой,
Как тот котенок, малый и рябой,
Что чувствуют усталость, не опасность,
И с ней помочь желают малость.
Деревья в листьях словно монстры,
А ветвь без листьев – зуб то острый.
И облака похожи на чудищ, знай:
Чудовищная бойня, где горизонта край.
И вот я вышел к роднику в скале
В росе, как комары в смоле.
Тяну я руку к медленной воде
И к на поверхности ее звезде,
Когда внезапно голос услыхал:
«Хоть и печален, все равно нахал».
Тот голос был будто из главы
Моей, извилины которой словно рвы.
Из родника, как сердца водопада,
Летел посланец рая или ада.
То девушка с большую ростом брошь,
Но в взгляде вызов: «Чтобы жить, не трожь!»
Все тело как из неба сделано.
А крылья – как у бабочек панно,
Но с яростью в раскрашенных глазах,
Словно бы на кобре, что наводят страх.
«Я должна бы тебя утопить,
Столь легко вот меня разозлить.
Но интригу посеял ты, смертный.
Отчего с тобой зверь милосердный?
Отчего не срубил ты даже березу,
Не сделал убитым ни зайца, ни розу?
Не бросил на землю горящую вещь,
Не оставил хвостом из мусора плешь?
Так зачем же сюда ты забрел,
А не в поле, как гордый орел?
Или город, как тигр среди джунглей?
Зачем трутню в чужой чей-то улей?»
Понял вопросы я сразу ее,
И не было смысла пускаться в лганье.
«Топор мне тяжел, а ружье ненавистно,
Разве что в тире и ладонях артиста.
Розы дарить я бы мог, но мне лучше
Стихи сочинять и дарить людям нужным.
Сюда я пришел, тоскуя о публике,
Пока вся рукопись забвением не погублена.
Я сочинял истории с посылом.
Писал их только с подростковым пылом
И для себя, и для пылающих подобных.
Но, кажется, создатель я стихов негодных».
Создание с радостью сказала:
«Ты тот, кого я так искала!
Растим мы в мире нашем вам подмену,
Мертворожденным многим на замену.
И всем достойным лучшего что было б,
Коль оставались бы, где их судьбой прибило.
И вот за этим подкидышей растим.
Но важных им советов никак мы не дадим.
Как дети ваши, право слово.
Им сказки разные как труды Ньютона.
Лишь в них познанием жизни заниматься
Они готовы и в кроватях не брыкаться.
Идешь со мной отныне ты в мой мир.
Туда из вашего шел разве что эфир.
И станешь там учителем для наших
Детей. Не видь в них вражьих».
Отказывать – ни силы, ни желания.
И времени не тратил на рыдания
Я по земле, к которой уж привык.
Но, к удивлению, главою не поник.
Чтоб мог пройти за мелочью такой
В места за падучей водой,
Я обращен в того был, жар Сахары
Кто отмахнул бы лапой саламандры.
И кожицу мою за родником
Встречала пара лун и трое миль пешком
До замка из стекла с рисунком.
На нем ясна Вселенную воспеть задумка.
Издалека дворец как твой светильник.
И на его вершине – как в коптильнях:
Так жарко от бурления умов,
Но тихо. Нет детей шумов.
И саламандра юная читает
Им сказки. Только лишь мечтает,
Чтоб смысл понятен стал им без утайки
Даже частицы каждой его байки.
Повесть о поиске цветка
Три брата искали цветок,
Что оставил отец-король.
Старший думал: другим – лепесток,
Несогласным – на раны соль.
Средний мнил себя садоводом,
Что спасает собственный люд,
И за цветком пройдет бродом,
Сталь пусть другие учтут.
Младший знает магии слово,
Но тело подводит с детства.
Лицо от ссадин багрово.
Таким на войне нет места.
Он всегда помогает среднему.
Слабак, вдруг ставший рукой,
Понял, что месяцу летнему
Быть скорби парой роковой.
Старший брат выдвинул силы
Сохранить за собой цветок.
Готов резать родичей жилы,
Но сам не верил, что мог.
Младший нашел мечту брата,
И средний выдвинул силы.
Желание цветка – вот отрада.
Отражения себя только злили.
И встретились все на поляне,
Где часто играли в рыцарей.
Дети-принцы, дети-дворяне.
Что хочешь с мечом вытворяй.
Как со смехом били друга,
Со слезами ранят врага.
Где было раздолье плуга,
Голов и костей стога.
И в сердце поля братья,
Как ранее, теперь фехтуют.
Вместо шуток – одни проклятья.
Не пред девчонкой танцуют.
Старший по-царски силен,
Средней быстрее и ниже.
Неспроста был клинок вручен.
Меч загорелся, сделался длиньше.
Как раньше, юнец не дерется,
Но раньше его прогоняли.
Казалось, любовь не сошьется.
И давали ему нагоняя.
Теперь же он нужен среднему,
Теперь его меч полезен.
Не бывать месяцу летнему,
Как говорил. Будет чудесен.
Старший – раненный в шею,
Порезал он брату бедро.
Чуть не сделал ничьею.
Для чего ничто серебро.
Но пируэт средний провел
И оборвал жизнь родного.
Глаза в ладони увел,
Как после дела худого.
Он хотел истечь кровью
Или ране даже помочь.
Не пышет к себе любовью,
Не мила подобная ночь.
Но он должен поднять цветок
И спасти собственный люд.
Жажды и голода росток
Лепестки так легко уберут.
Станет равным владыке-отцу
И достойнее мертвого брата.
Только стрела, как в овцу,
Пробила центр глотки солдату.
И на траву, где играли,
Младший толкает среднего.
Ведь двое его пинали,
Внося скорбь месяца летнего.
Хромая, брат к брату подходит.
Упав, тот цветок поднимает.
От цвета словно колотит,
От запаха в дрожь бросает.
Так кто грезил о мире,
Грезил об играх с семьей,
Увидел слабость в кумире
И тело смешал с землей.
Младший всегда был рядом
И ждал, что спасут его
От истечения всем ядом
От в душе всего ничего.
И священный тюльпан покраснел,
Красны зубья над белизною.
Он преданного нынче удел,
Окруженный скорбной травою.
Мальчик, которому стали близки волки
Плотник вдруг занят куклами стал,
Хоть от старости очень уж мал,
Захотел себе сына, помощника.
Заручился поддержкой игольщика,
Из древа кусочка сделал ребенка.
От бревна во внешности немного,
Но древесная гладь заметна прохожим,
Словно неровности наподобие кожи.
Ростом с простого жеребчика,
Нравом как будто родился он с мечиком.
Весел и добр, с пытливым умом,
Живет в деревушке за лесистым холмом.
Но время шло, вокруг все менялось.
В воюющий голод все выжить пыталось.
Люди старели, болели, терялись.
Ради виновных и пищи копались.
И кто всех виновней при грусти мог быть?
Лица с чьего веку улыбки не смыть?
Ему не понять, как ужасны болезни
И почему так печальны церковные песни.
Да и в церкви его как демона знали,
Мечтали, что в небе Создателю скажут:
«Твой идол – осколок чернейшей из магий.
Мы в ад для котлов пошлем его палки».
Лет двадцать играет с детьми
И на должности важной с семи.
В лес кидает он руки и ноги,
Чтоб увидеть, не близко ли волки.
Как псы во дворе на кость с мясом,
Каждый с стеклянным озлобленным взглядом.
Тогда все старались припрятать овец,
Закрывали калитки, что смотрят на лес.
Кабы не он, еды б не осталось
И каждую ночь шерсть домов бы касалась.
Детей подпускать к нему перестали.
Не били его разве что сталью.
А он одиноко сидел на пеньке,
Не видел отличий в деньке и деньке.
Иногда рукой машет детишкам,
Но их от него уходить учат в спешке.
И последние, кто его радовал, —
Те волки, кого лжеобедом обманывал.
То пальчик подкинет, то кисть,
А они то играют, то жаждут разгрызть.
А однажды волчонок вернулся с утраченным,
Вернулся к семье без смрада поглаженным.
В их жизни вошли люди как в жизни деревьев.
И того, что средь люда, а не сотен кореньев.
И теперь люди травят обоих
За то, что живут не как питомцы у многих.
И волки живут, пока их не тронут.
А тронут – и крови широкий уж омут.
Но он не таков, не так воспитали.
Создатель по духу создал мягче шали.
Пускай одинок и слегка ненавистен,
Будет всегда сидяч, бескорыстен.
Но все ведь течет как соль внутри моря.
Редко счастья залив, чаще – горя.
И если залив растет неизменно,
То печали потоп все сотрет непременно.
Один раз крикнул мальчик какой-то: «Волки!»
На пост прибежали послушные ноги.
Но вместо тех, кого обходят все кругами,
На месте четверо с ножами, с топорами.
Летели щепки, пальцы и мольбы.
Лицо разбито от уха до губы.
И грудь облегчилась на несколько кило.
Куски лежали. В деревне око ни одно слезы не пролило.
Но вот один с ужасною ухмылкой
Нанес такой удар орудием крепким,
Что щепка в лес с ветрами улетела.
Так увлеклись злодеи те весельем,
И так устал уж каждый целым телом,
Что и не знали о скором их несчастии,
Пока не проявилось вмиг клыками на запястье.
А наш герой лежал, смотря лишь вверх.
То чей-то кусок плоти виден, а то мех.
Нет боли, и испуг как будто бы снесло.
В глазах только злоба, а также стекло.
Ветерок ему голову слегка повернул.
В спину бегущему смотрел, не моргнул.
Хладно смотрел, как тело в крови
Кидает крик боли в верницы равнин.
Волки подняться на ноженьки дали,
Четверо мальчиков без требухи спали.
Кукла ввинтила все части в себя.
Замер он, лишь на дырку глядя.
В груди ни намека на сердце
И даже души хоть одну дверцу.
Значит, негде быть совести мастера,
Как и грехам, со слов пастыря.
Кукла гладит всю стаю по очереди.
Снова будут в церкви отповеди.
И куклу уж точно сделают крайней.
Значит, надо из всех самым быть ранним.
И он пошел обратно к деревушке,
А стая спряталась уж где-то на опушке.
Срывая руку, второй рукой кричит:
«Волков и в помине нет!» И место не молчит.
Все вышли и пошли искать детей
Или черты их в горсточке костей.
И куклу, как печально, никто не замечает,
Совсем как то, как руку он бросает.
Минута – и деревня в хаос.
Рвут когти плоть, как ядра белый парус.
Ни ребенку, ни взрослому спасения нет.
Жесток слишком вкус у здешних монет.
Тянут руки все к идущей кукле,
Словно к спасителю в дьявольском круге.
Но руки сожрут. Как будто бы глыбка,
Неизменна на кукле полуулыбка.
Когда все затихло, кукла поднял, что бросил.
Волков нынче верных два раза по восемь,
Но множиться могут хоть весь этот век,
Ходя меж деревьев, холмов или рек.
Коль увидишь корягу где странную,
Помолись лучше речью ты рьяною.
Может скоро раздаться голодный где вой,
Может, вдруг выйдет мальчишка лесной.
Кроме целости кукла возложил на алтарь
Всех тех, с кем играл, а также мораль.
Он был ненастоящим, но к злобе всей глухим.
А стал по-плотски истинно плохим.
Баня-разлучница
Бродит путник средь дубравы.
Вдруг увидел дом он старый.
Ничего о жизни не твердит,
И только дым над крышею клубит.
Замученный, весь в ссадинах, стучит.
Сквозь двери аромат уже манит.
Там смесь из мяса и приправы,
И с каждым вдохом путь являлся правым.
За дверью тишина подобна року.
Вой где-то – приглашение к волку,
Но за спиной лишь только сучья
И малое строение, чьи двери в крючьях.
А за той дверью ветер словно стонет,
Подальше или ближе к себе гонит.
В щелях в стене – армады муравьев,
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70253191) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.