Открыть глаза
Сергей Валерьевич Белокрыльцев
Герой книги просыпается в больнице. Он ничего не помнит, даже своего имени. Главврач говорит, что герой подхватил некую болезнь, которая лечится сеансами онлайн-игры. Герой начинает подозревать неладное. К тому же за пределами больницы происходит нечто непонятное.
Сергей Белокрыльцев
Открыть глаза
Пробуждение
Белый, пронзительный свет пробился сквозь веки и пестрыми пятнами ударил по глазам. Пятнышки тревожно засуетились, зарябили, как далекие сигнальные огни, и ворвались в сознание, догоняя и разрывая в клочья остатки и без того угасающего сна. Я потянулся и попытался закрыться от назойливого, раздражающего света выставленной вперед ладонью. Иллюзии Морфея покидали меня, оставляя осадок неясной мути и тяжести, которая бывает, если проваляться под одеялом сверх нормы.
Это утро выдалось такое яркое и противное, или солнце уже в зените? Все еще потирая спросонья глаза, я приподнялся на локте, пытаясь привести мысли в порядок. Что запланировано на сегодня? Опаздываю на обязательную встречу? Ждут ли неотложные дела? Нет? Или торопиться нет резона, и тогда – со спокойной душой плюхнуться обратно на постель и понежиться еще? Боже, как же светло вокруг! Слишком светло. Свет врезался в зрачки, не давая им раскрыться полностью, заставлял беспомощно щуриться и часто мигать. И где мобильник? Куда он делся? Под подушкой, что ли? Но там его не оказалось. Как назло, ничего путного на ум не приходило, а вопросы «запланировано у меня что-то важное на сегодня? И какой, к лешему, день на дворе?» так повисли в воздухе без ответа. Но главное открытие было ещё впереди, и открытие безрадостное.
Опустив ноги на прохладный пол, я сел и обнаружил, что нахожусь в совершенно незнакомом помещении. С крайним изумлением и даже испугом оглядывал я окружающую, совершенно чуждую мне обстановку.
Первое, что попалось в поле зрения – гладкая, почти с зеркальной поверхностью, металлическая дверь, с отполированной медной ручкой и темнеющей под ней узкой полоской замочной скважины. Рядом с дверью, у стены, расположились два обычных стула, обитые мягким материалом, но с железными основой и ножками, и простенький столик, а на нем – зеленый графин со стеклянной пробкой, чем-то наполненный до самого горлышка, скорее всего водой, и стопочка бумажных стаканчиков для питья. Над столиком на железных скобах держалось квадратное зеркальце без рамки.
Вплотную к углу комнаты стоял компьютерный столик, и сидящий за ним человек оказался бы спиной к двери. На самом столике, по его краям, белели две вделанные подставки для дисков, а посередине – монитор в посеребренной, пластиковой оправе, посеребренная клавиатура и мышка на коврике. Под столом я разглядел серебристо-черный системный блок компьютера с голубоватым огоньком на панели. Около стола – черное пластиковое кресло на колесиках с круглой спинкой на дугообразном держателе с рессорами.
Справа от столика – высокий шкаф со стеклянными дверцами, заполненный толстыми книгами и коробками с лазерными дисками. В стене, напротив кровати, находилась еще одна дверь, белая, с простой ручкой в виде лежащей литеры «Г». Стены обклеены жидкими серыми обоями с блеклым, волнистым рисунком, потолок – молочно-лимонного цвета, вызывающего лишь неприязнь. Пол устлан линолеумом в коричневых тонах. Всё это освещалось двумя продольными кварцевыми лампами, они-то и разбудили меня своим ярким светом. Рядом с лампами к потолку крепилось некое устройство в виде черных коробочек, но подробности разглядеть мешал всё тот же проклятый свет.
Растерянно посмотрев на кровать, я зачем-то сунул руку под одеяло: простыня, матрац, под матрацем пружины – ничего особенного. И комната как комната.… Только видел я ее впервые в жизни. Наморщив лоб, попытался хоть что-нибудь вспомнить: как и почему я здесь? И где это – «здесь»?
Опустив взгляд, отметил, что одежду мою составляет кремовая пижама с двумя глубокими карманами по бокам и одним на груди, которые я тут же исследовал. Карманы оказались пусты. У кровати лежали тапки под цвет пижамы. Как странно… Следующие вопросы – моя это одежда или нет? сам ли одевался, или кто-то меня одевал? – вновь повисли в воздухе. Логично было бы предположить следующее: со мной случилось что-то серьезное. Сильно ударился головой, например, кто-то вызвал «скорую» и меня доставили в больницу. Может, и волноваться-то нет причин, но инстинкт самосохранения вызывал беспокойство и страх. Полное отсутствие воспоминаний о произошедшем – вот что пугало сильнее всего.
Поиски каких-либо ран и синяков, застарелых рубцов или шрамов на теле закончились ничем. Их попросту не было… или они успели зажить. Как долго длился сон? Или…кома?.. Тогда где медицинское оборудование, считывающее биологические данные о состоянии человека, находящегося в коме? Почему в палату не ворвалась толпа с шампанским и конфетти поздравить с успешным возращением из иного мира? Шутки шутками, но попытки разложить все по полочкам не удавались и никаких твердых предположений о случившемся не рождали.
Напрягая память, я вдруг понял, что совсем ничего не помню, ни единого события из своей жизни! Ничего! Страх, нарастающий с каждой минутой, готов был обратиться в панику. Один, в незнакомой комнате да с головой, чистой, как у младенца, как будто и не жил совсем! Но такое физически невозможно!
Я слез с кровати и стал ходить по комнате босиком, останавливаясь в разных местах и в задумчивости поглаживая пальцами поверхность стены или щупая спинку подвернувшегося стула, словно это могло хоть чем-то помочь. От следующей догадки я остановился, как вкопанный: но имя-то свое я должен знать?!.. Да, да! Я помню его! Меня зовут Сергей. Уже хорошо, просто замечательно. Есть от чего отталкиваться. Отлично, дружище. Все не так уж и плохо, как ты думаешь. Теперь нужно разрешить эту задачку с одним известным и множеством неизвестных. Меня зовут Сергей… а дальше? А дальше тупик, безнадежно глухой и непролазный. Сергей… Дальше-то что? Ну же! С собственным именем в голове не возникало никаких ассоциаций или воспоминаний, как будто они канули в пустоту и там растворились без остатка. Но я – живой человек, со своей личной жизнью, насыщенной событиями, со своим прошлым, а значит, и с собственными воспоминаниями о нем. Если, конечно, действительно не ушиб голову или не случился внезапный провал памяти, вызванный непонятно чем.
Хорошо! Что еще можно вспомнить, кроме имени? Мне… я… я… Нет, какой-то дурацкий, безнадежный тупик. В самую пору рвать на себе волосы и выть от досады. Ну нельзя же проспать в этой самой кровати, в этой самой комнате всю свою жизнь, чтобы голова в итоге оказалась пустой, как шарик для пинг-понга! Это же ерунда какая-то, несоответствие: помнить свое имя и ничего более; если я и находился в коме с самого рождения, то откуда знаю свое имя и помню про мобильник? Я сел на кровать, затем вновь встал и рассеяно огляделся. Зеркало! Вот что поможет вспомнить хоть что-то еще!
Я поспешил к столику, сел на стул перед зеркалом и поймал себя на мысли, что совершенно не представляю, каков мой облик на самом деле. Голова моя оказалось как раз вровень с зеркалом, и я с некоторым напряжением вгляделся в него: лицо немного вытянутое, с широкой переносицей, с ямочкой на подбородке, заросшем вместе со щеками крайне уродской, плешивой бородой, нос с горбинкой, глаза карие, на лбу пара незаметных прыщиков, волосы каштановые. Несколько мрачноватое, бледное и в данную минуту помятое, но в целом самое обычное лицо. Впечатления, будто я впервые вижу себя в зеркале, не возникло.
Какие-то расплывчатые и неуловимые обрывки мелькали в голове, как фальшивые призраки в тумане. Вот они рядом, но стоит провести рукой, и они рассеиваются, чтобы тут же появиться вдали и подразнить своей неуловимостью. Разглядывая себя в зеркало, я пригладил волосы назад и провел рукой по лицу. На столе лежала незамеченная ранее оранжевая расческа с частыми тонкими зубчиками. Я взял ее и расчесал волосы, продолжая всматриваться в движения зеркального отражения. Из ниоткуда мелькнула мысль, что и раньше я довольно часто причесывался и не терпел даже пяти отбившихся волосинок. Нет, самовлюбленным красавцем, наматывающим кудри на палец, никогда не был, но за внешним видом тщательно следил… Из-за чего у меня выработалась подобная привычка? Опять вопросы без ответов.
Я разделся и, воспользовавшись зеркалом, более тщательно осмотрел свое тело. Повертелся, оглядев спину: коричневая родинка на плече да полосы от долгого лежания. Заодно отметил свой высокий рост, довольно плотное телосложение с неплохо развитыми мышцами рук, но худыми, хотя и крепкими ногами.
Выбраться из глухого тупика так и не удалось. Мною овладело бессилие, а потом злость. Захотелось со всей дури вломить кулаком по стене и заплакать от досады. Ситуация напоминала контрольную по математике, когда, разглядывая доску, исписанную ворохом незнакомых формул, функций и логарифмов, стараешься вникнуть в их значения, но, увы, слишком много прогулял уроков, а списать не у кого. В такие минуты понятие амнезии подходит как нельзя лучше. Создавалось впечатление, что в голове – сплошная пустота, вакуум, сквозная дыра, через которую без остатка улетучилось всё, ранее ее наполнявшее. Тщетные попытки вспомнить прошлое имели один маленький плюс: паника, овладевшая мной поначалу, отступила. Страх неизвестности сменился чувством рассеянной злости.
Но, увлекшись зеркалом и слишком задумавшись, я совершенно позабыл о дверях! Наверняка за ними можно отыскать людей и обратится к ним за помощью. Вскочив со стула, я быстрым шагом направился к двери и покрутил и подергал туда-сюда ручку. Бесполезно. Дверь заперта. Такой неприятный сюрприз насторожил и порядком напугал.
Я не мог понять, зачем в больнице (за неимением других версий, я решил пока придерживаться варианта с несчастным случаем; смущало только наличие компьютера в палате) больного человека запирать в палате? Разве только в психиатрической лечебнице, но что я позабыл в психушке? Ведь я не сумасшедший, верно? Зачем тогда запирать дверь? Неужели люди, запершие меня, боятся, что я сбегу, наброшусь на кого-нибудь или еще чего похуже сотворю? А если они серьезно опасаются этого, значит, небеспричинно. Допустим, со мной произошел психический припадок, и я натворил дел, тогда в связи с душевной болезнью вполне объяснимы провалы в памяти. Или это просто меры предосторожности? Предосторожности от чего, хотелось бы знать? От чего можно предостерегать пациента, находящегося на лечении в больнице? Или меня и в самом деле держат за агрессивного шизофреника? Но против такой гипотезы говорил один неопровержимый факт: наличие компьютера в палате, ибо психопатам компьютеры в палаты не устанавливают. Техника им ни к чему, как и зеркало, впрочем.
Вновь подергал за ручку и даже пару раз ударил плечом по двери – все безуспешно. Тогда я присел на корточки и прильнул к замочной скважине. В поле зрения оказалось сплошное синее полотно, должно быть, противоположная стена. Выпрямившись, я со всех сил забарабанил кулаками по металлу двери и закричал:
– Эй, кто-нибудь, выпустите меня, вы слышите?.. Эй!
Но никто не отозвался.
Обстоятельство, что произведенный шум никого не привлек, только усилило тревогу и вновь нарастающую панику. Пришлось оставить стальную дверь в покое и перейти ко второй, белой двери. Она легко открылась, но, к моему разочарованию, вела всего лишь в ванную комнату и туалет. Я осмотрел помещение.
Идеальный порядок и стерильная чистота царили в нем. Кафель на полу почти сверкал от белизны. Ванная с душем, умывальник, над ним привинченный к стенке ящичек, в дверцу которого было вставлено овальное зеркальце. В ящичке лежали различные принадлежности для личной гигиены вроде мыла, зубной щетки, помазка и пр. За отдельной перегородкой находился унитаз. Разочарованно покинув ванную, я заметил, что за кроватью есть большое, почти во всю стену, окно, спрятанное под занавеской, которая цветом сливалась с общим фоном стены. Отличить ее от стены по еле уловимой разнице в цветовой гамме, можно было только при выходе из ванной.
Я с такой торопливостью рванул с места, бросившись к окну, что по пути пребольно задел бедром за угол кровати. Споткнулся, чертыхнулся, зашипел от боли, потирая ушибленное место, но, весь в предвкушении, до окна доковылял. Впрочем, радость длилась недолго. Снаружи окно было полностью задрапировано темно-серым материалом, схожим с брезентом. Полотно вплотную прилегало к стеклу и полностью загораживало весь обзор. Никаких зажимов и ручек на раме окна не имелось, и открыть его не получилось. Я легонько постучал по матовой поверхности. Что-то вроде небьющегося оргстекла. А за ним темно-серая драпировка, скрывающая вожделенный вид из окна. Даже не поймёшь, какой этаж или я под землей? Так, поменьше вопросов.
Постепенно я начал привыкать к положению, в котором поневоле оказался, и способность к анализу вернулась ко мне. Проходя мимо закрытой двери, я попытал счастья еще раз. Тот же результат. На крики и стук никто не откликнулся, никто не явился. Да что же произошло? Куда все подевались? Тут и чокнуться недолго.
Итак, результаты обследования комнаты дали следующее: запертую дверь, которую, видимо, никто и не торопился открывать; окно, скрытое и с той и с другой стороны; шкаф, набитый книгами и дисками; компьютер… Шкаф и компьютер… Поколебавшись, я выбрал шкаф, но он оказался битком набит различными установочными дисками, описаниями операционных компьютерных систем и прочей ерундистикой, абсолютно не имеющей отношения к моему положению. Я обратился к компьютеру.
Исходя из горького опыта с дверью и окном, от него вполне ожидался подвох в подобном роде. Но, после нажатия кнопки «RESET», голубоватый индикатор компьютера сменил цвет на зеленый. Системный блок ожил, секунды довольно прожужжал, словно тоже очухался после долгого, вынужденного сна и заработал. Я сел в кресло, придвинулся к столику и включил монитор, на котором замелькали экраны загрузок. Хоть что-то здесь не с ног на голову.
Надеяться, что в памяти компьютера отыщется информация о прошлом или о том, что же со мной приключилось, мне показалось наивным, но зачем же тогда держать человека в закрытой комнате с компьютером? Рано или поздно мне бы пришлось в нем покопаться. Я покосился на шкаф со стеклянными дверцами. Может там есть что-то вроде инструкций «Вы – узник, вас и не думают выпускать? Тогда не забудьте купить и прочитать наш буклет».
На экране появилась жизнерадостная надпись «Добро пожаловать». Заиграла веселенькая и глупенькая, приветственная мелодия синтезатора. Да уж, присаживайтесь и устраивайтесь поудобнее, а на закрытой двери и завешанном окне не заостряйте внимания! С нетерпением выждав, когда система загрузится полностью, я, жадно всматриваясь в появившийся рабочий стол, навел курсор на часы. Они показывали: 10.28. Но дата почему-то не выплывала поверх иконки часов. Она не была установлена на панели. Не отыскался и сам календарь. Коллекция несуразностей методично и верно пополнялась.
Я бегло пробежался по системному отделу «С», но ничего полезного для себя не обнаружил. Диск «D» содержал несколько папок. В папке «Развлечения» скопилась целая плеяда самых разнообразнейших ярлыков. Все они запускали видеоигры. Быстро потеряв к ним интерес, я вернулся назад. Папка «Мои документы» оказалась абсолютно пуста.
Зато в «Моих книгах» раскрылась обширнейшая библиотека в электронном формате. Я наугад выбирал строчку и щелкал по перечню предлагаемых авторов. Каждый из писателей представлялся сборником своих сочинений, вдобавок ко всему имелась книга с его полной биографией и все они поголовно являлись фантастами или фентезистами, будто других направлений в мировой литературе не существовало вовсе. Пройдя по одной из многочисленных ссылок, я наткнулся на статью и ради любопытства прочитал ее начало: «Огромное влияние на развитие фантастики оказали такие корифеи жанра, как Лев Николаевич Толстой, Эрнест Миллер Хемингуэй, Федор Михайлович Достоевский, Джеральд Малком Даррелл, Френсис Скотт Фицджеральд и, конечно же, Николай Васильевич Гоголь и Герберт Джордж Уэллс». Пока, впрочем, это неважно. Смотрим дальше…
Знакомство с персоналом
В «Моей музыке» я на пробу прогнал несколько мелодий, и все они были как-то похожи одна на другую – слащавые донельзя. Группа «Rolling Stones» выдавала легкие, танцевальные ритмы. «Led Zeppelin» тянула сахарно-тягучую смесь из гитары и патоки, сладкую до приторности. А песни «Zz Top» при других обстоятельствах могли исполняться вечерами в яслях вместо колыбельных.
В «Кино» соответственно хранилось множество видеофайлов. Действие в попавших под курсор фильмах происходило в клиниках, парках и действующими лицами в них все время были врачи, санитары и пациенты, словно вся человеческая цивилизация пугающе состояла из парков, клиник, врачей и больных. Пациенты в основном вели разговоры о компьютерных играх, а врачи чем-то и от чего-то их лечили. Чем именно и от чего я так и не сообразил. Похоже какие-то документальные фильмы о новых методиках лечения.
Может и меня подвернули одному из таких методов и держат в подобной клинике, а фильмы, так сказать, для ознакомления? Но не проще бы просто зайти в палату и объяснить суть дела? Если здесь вообще есть кто живой кроме меня. Ну а фантастика, музыка, видеоигры тогда причем? Более тщательный просмотр фильмов я решил отложить на потом.
В папке «Друзья и помощники» оказалось скопище программ, в которых я совсем не разбирался, и трогать их не стал, тем более лазанье по папкам с непривычки порядком утомило. Да, компьютер не оправдал надежд и пока мало чем помог. Только добавил еще одну несуразицу тем, что не имел элементарной услуги сервиса – календаря. Глупость какая-то. Так же, как и брезентовое полотно, скрывающее панораму из окна. Я не видел в этом особой логики или какой-то цели, как и в библиотеке фантастики и документальном кино, интересном скорее специалистам, чем обычному зрителю, словно всю эту информацию напихали в компьютер впопыхах из-за того, что кому-то жутко мозолили глаза свободные гигабайты. Все непонятное и странное я мысленно отметил галочками. В целом блуждания по просторам жесткого диска заняли 2 часа.
Я встал с кресла, чтобы немного размяться и, походив по комнате, уже по привычке поколотил кулаком в запертую дверь и до хрипоты кричал, чтобы кто-нибудь пришел; бил в дверь плечом, но все было бесполезно и никаких плодов не принесло.
А что если вспоминать не конкретные события, а думать о том, что в голову взбредет, выстраивая некий спонтанный ряд образов. Я не помнил каких-то фактов из моей жизни, но знал же, например, как обращаться с компьютером и то, что у меня имелся мобильник. Я закрыл глаза и, расслабившись, стараясь ни о чем не думать, представил различные картинки. Лес, озеро, горы, небо, город, люди, городская площадь, дома, лето, зной, мухи, друзья, ларек, пиво, квас, батон, женщины, деньги, секс, любовь. Секс! Любовь! Вот оно! В моем сознании мелькнула симпатичная пухленькая кругленькая милашка с мелкими чертами лица и курносым носиком. У нее черные волосы, прическа каре. Милашка смеялась, обнажая белые, ровные и неожиданно большие, как у лошади, зубы. Я ее знаю? Откуда? Она моя подружка или известная актриса из понравившегося кинофильма? А может, собственная фантазия? Нет, так можно гадать до бесконечности.
Спустя минут 20 после начала ментальных опытов, раздался долгожданный звук – щелчок дверного замка. В крайнем возбуждении я вскочил с кровати. 3 с половиной часа нахождения в запертой комнате – и вот, наконец-то, кто-то сейчас войдет в комнату. Меня охватила безумная радость от подтверждения тому, что, оказывается, я не единственный житель на всей планете. Запоздало мелькнуло: не мешало бы спрятаться за дверью, ведь могли войти люди с не совсем благими намерениями по отношению ко мне. Но пока я гадал, дверь открылась полностью.
В проеме стоял худющий очкарик небольшого роста с гаденько-брезгливой физией и острой черной бородкой. Одет он был в шапочку врача и белый халат, из нагрудного кармашка которого торчала ручка, блокнот и еще что-то вроде щипчиков. Очкарик оценивающе оглядел меня, сунув руки в карманы халата, перешагнул порог и посторонился, уступая дорогу огромному, абсолютно лысому, щекастому детине в бледно-голубой форме. Детина имел выпуклые глаза и маленькую круглую голову. Он встал рядом с приоткрытой дверью, сложил толстые руки на выпирающей груди и, изображая титана, всматривающегося вдаль, устремил застывший взор поверх очкарика и меня.
Мысль о том, что они, возможно, несут в себе угрозу, подсказала нужные реплики. Я не хотел предстать стушевавшимся, растерянным слюнтяем и поспешил перехватить инициативу предстоящего разговора с внезапно появившейся парочкой.
– Может, соизволите объяснить, какого лешего, я здесь делаю! Знайте, что я никому не позволю так обращаться со мной! – прокричал я как можно грубее, стараясь придать словам напористость, самоуверенность и агрессию, хотя после нескольких часов, полных неизвестности, проведенных в одиночестве, в запертой комнате, так и подмывало издать вопль Крузо, заприметившего проплывающий мимо корабль. От двойственных чувств к вошедшим, голос чуть дрогнул и прозвучал несколько визгливо.
– Пожалуйста, не волнуйтесь, успокойтесь, – медленно и очень вежливо произнес тип с острой бородкой, не вынимая рук из боковых карманов халата и глядя на меня «гипнотизирующим» взглядом. – С вами никто не хочет поступать дурно или оскорбить вас действиями. Давайте для начала представимся. Меня зовут доктор Зизимор и я – помощник Колыхаева, главного врача клиники, в которой вы находитесь на данный момент. – Зизимор показал длинной, узкой ладонью, сложенной лодочкой, на махину, стоявшую позади, – Мизантропов. Он – санитар и следит за порядком в клинике. Теперь ваша очередь представиться.
Я замялся с ответом и соврал. Скорее всего, интуитивно, по интонациям голоса доктора догадался: он исподтишка хотел именно выяснить, помню ли я свое имя или нет, и притом не обнаружить своего явного интереса.
– Да я вижу, до вас туго доходит! – разыграл я новую вспышку ярости. – Я ни черта не помню, даже как и почему попал в вашу идиотскую клинику! Вы меня допрашивать будете или все-таки потрудитесь поведать о причинах столь сволочного отношения? Давно у вас практикуются такие штуки? Держать людей по 5 часов в запертых палатах! Это новые методики лечения, доктор, или как это прикажете понимать?
– Вы получите все объяснения, но прошу вас, перестаньте ругаться и кричать. В нашей клинике подобное поведение не приветствуется. – Речь доктора как бы протекала, мягко и медленно.
Перебирая пальцами обеих рук, которые он незаметно вынул из карманов и теперь держал на уровне живота, Зизимор продолжил.
– По всем волнующим вопросам можете переговорить с нашим главным врачом Колыхаевым. Он запрещает нам самим что-либо сообщать пациентам, но смею повторить, никто здесь не желает вам зла, так что, пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь и будьте терпеливы.
– Так проведите меня к нему! Я не намерен сидеть в вашей клетке до посинения! – вскричал я и сделал два решительных шага вперед.
Мизантропов дернулся навстречу, но видя, что я остановился, тоже остался на месте. Зизимор быстро взглянул на меня и бросил взгляд на санитара.
– Видите ли, на данный момент Колыхаев занят, – максимально деликатно произнес доктор, быстрым жестом окончательно переплетя пальцы рук. При других обстоятельствах я бы назвал его щепетильнейшим человеком. – Вы с ним встретитесь, как только он освободится. Я пришел успокоить вас и сообщить, что волноваться нет оснований. Рекомендую вести себя потише. Крики и стук в дверь тревожат ваших соседей и мешают им спокойно жить. Теперь я вас покину, но вернусь, как только Колыхаев закончит свои дела. Думаю, это не займет много времени. Пока можете скоротать досуг за просмотром фильма «Проснувшись, вы…». Он есть на компьютере. Кажется, вы уже успели поработать с ним… В фильме вы найдете ответы на некоторые вопросы.
– Но…, – я хотел схватить разворачивающегося к двери Зизимора за плечо, но Мизантропов предупредительно выставил вперед свою толстую руку с огромным кулаком и я посчитал разумным отказаться от затеи.
– Почему нет календаря в компьютере? – крикнул я в спину уходящему доктору. – Или хотя бы скажите, какой сейчас месяц и год.
Зизимор обернулся уже в коридоре.
– Простите, а к чему вы спрашиваете? – спросил он тоном искреннего удивления и покачал головой. – Пока вы здесь, совершенно необязательно знать какой день недели, месяц или год на дворе.
Он пропустил Мизантропова и запер дверь на ключ, с остервенелым лязгом провернув его в замке раза три. Затем в коридоре раздались затихающие шаги.
Необязательно знать день недели, месяц и год? Я вхолостую прокрутил вопрос, сел на стул и уставился в стенку. Зизимор упоминал про соседей, которым громкий шум мешает жить. Значит, кроме меня здесь держат кого-то еще. Клиника… Вот какие нынче клиники, любопытные, надо отметить, клиники с ненавязчивой, высшего уровня опекой над больными. Из окна не посмотреть, из палаты не выбраться. Пациенту обеспечен покой, покой и ничего кроме покоя. Чем же я таким болен, если попал сюда? Главный врач Колыхаев ответит на волнующие меня вопросы, но сам Зизимор отвечать на них вежливо отказался. По-прежнему многое непонятно, но ситуация постепенно проясняется – есть от чего отталкиваться.
По совету новоявленного доктора я вернулся к компьютеру и продолжил копошиться в его содержимом, а именно в кинотеке. Система насчитала 500 папок с фильмами. Ого! Да они про себя просто обожают снимать кино! Так-с, глянем, какие темы волнуют кружок режиссеров-любителей клиники. Открыв проигрыватель, я перетащил одну из папок, наименованную «Проснувшись, вы…», в его окно и запустил файлы.
Фильм начался с показа некой палаты. Камера плавно скользила вдоль стен, нацелившись объективом на центр помещения. Мебель, пол, потолок – все в ней до такой степени было схоже с моей палатой, что я бы и бровью не повел, если бы вдруг показали меня, сидящего за компьютером. Ровный, мягкий, завораживающий, заставляющий слушать голос комментировал происходящее на экране:
– Проснувшись, вы оказались в подобной комнате. Это одна из многочисленных палат нашей клиники. Вы недоумеваете, как вы попали сюда? Скоро главный врач клиники Колыхаев вам все объяснит и расскажет. А пока, в ожидании столь важного для вас события, ознакомьтесь с фильмом, предложенным вашему вниманию. Он очень полезен тем, что, просмотрев его целиком, вы вернее воспримите ваше новое убежище. Да, да, вы не ослышались, именно убежище. Наша клиника выполняет очень трудную и сложную миссию, исход которой, возможно, отразится на судьбе всей нашей цивилизации. Там, снаружи, за стенами клиники, в радиусе нескольких километров, вокруг нее раскинулась искусственно созданная нами пустота вне времени и пространства, которая служит отличной защитой для клиники от того хаоса и ужаса, что творятся снаружи, а значит, и для вас. Наши доблестные солдаты, постоянно рискуя собой, находят вас, беспомощных, находящихся на грани самоистребления, и доставляют сюда, в нашу клинику.
Следуют кадры полнейшей разрухи: полыхающие пожары, разрушенные здания, покореженные автомобили, черные клубы дыма на горизонте… На ее фоне вооруженные люди в форме, то ли полицейских, то ли военных, помогают гражданским забираться в автобусы. Гражданские, кажется, не совсем в себе. Они передвигаются вяло, как бы нехотя, и спотыкаются почти на каждом шагу. По окончании демонстрации голос продолжил.
– С помощью новейших научных разработок и достижений мы стараемся излечить от той смерти, что пропитала и неотвратимо убивала вас там, снаружи (идут крупные планы врачей с героической мимикой лиц и среди них мелькает уже знакомая, очкастая физия Зизимора с черной бородкой). Мы стараемся правильно воспитать вас и вернуть к жизни, в которой вы вновь будете счастливы, и которую вы сами же и построите.
Киносеанс прервался возвращением Зизимора, вошедшего в палату также, в сопровождении молчаливого громилы Мизантропова. Развернувшись в кресле и прищурившись, я гневно спросил доктора:
– И этой бредятиной вы собрались пичкать меня? – и характерным жестом головы указал на монитор.
– Это не бред, – чуть улыбнулся Зизимор. – Очень хороший ознакомительный фильм. Рекомендую к просмотру. Он поможет вам скорее адаптироваться к новым условиям.
– Каким еще условиям? – подозрительно, как можно грубее, спросил я, исподлобья разглядывая доктора.
– Сейчас все узнаете. Пожалуйста, прошу следовать за мной, – пригласил Зизимор и показал рукой на дверь.
Я не заставил себя ждать и вскочил с кресла. Из-за долгого, томительного ожидания в запертой палате с закрытым окном, легкие приступы клаустрофобии становились все настойчивее и настойчивее. Неужели, дождался и таки выбрался из проклятой комнатушки? – думал я, берясь за медную ручку двери.
За палатой оказался длинный коридор, выкрашенный мягкой, синей краской, но с темно-бардовым потолком. Пока мы миновали его, я мельком прикинул количество дверей, вроде той, что вела в мою палату. Получилось 45-48. Ладно, пусть будет 50. С другой стороны коридора имелось две или три двери и в отличие от дверей, ведущих в палаты, они были отнюдь не стальными. Мы с Зизимором шли наравне. Мизантропов неотступно следовал за нами. В коридоре мы никого не встретили, но везде, из-под самого потолка, за нами наблюдали темные объективы маленьких, охранных видеокамер.
Понемногу утихомирив эмоции, я стал более здраво оценивать возникшую ситуацию и считаться с обстоятельствами. Можно по-прежнему строить из себя этакого грубоватого деревенского простачка, прущего напропалую и лезущего в драку, когда встречается что-то сложнее, чем горох и стадо коров. Не очень удачный вариант, но раз уж начал… И совсем неплохо бы слинять отсюда при первой же возможности. Я вспомнил пожары и покореженные автомобили, людей, выглядевших как сонные мухи. Что же такое произошло? Война? Я украдкой глянул на Зизимора. Брезгливая физиономия доктора как-то не вызывала симпатий. А мрачный, лысый лик Мизантропова характеризовался в двух словах: классический костолом. Хм… побег – отличная идея при условии, что в виденном фильме нет и толики правды.
– В той киношке тип за кадром сказал, вокруг клиники, якобы, сооружена пустота вне времени и пространства. За коим лешим, это значит? – резко спросил я.
– Будьте терпеливы, сейчас вы все узнаете, – после некоторой паузы сухо, не глядя на меня, ответил Зизимор.
– Я надеюсь на это, – также сухо сказал я, все еще пытаясь держаться сурового тона.
Пройдя почти весь коридор, мы воспользовались лифтом. Зизимор нажал на кнопку 25-го этажа, и кабинка с легким дрожанием понесла нас наверх. Судя по панели с кнопками, 25 этаж был последним в клинике. Высокое здание, подумал я. Впечатляли и внушительные размеры лифтовой кабины, как будто она предназначалась для перевозки крупных грузов. Если те 50 дверей ведут в палаты, а этажей всего 25 то, сколько же у них тут пациентов? Притом при всем, дверь в мою палату находилась примерно посредине коридора.
25 этаж совсем не походил на этаж, с которого мы приехали на лифте. Он состоял из короткого, узенького коридорчика с единственной дверью. Около двери находился коричневый кожаный диван и кадка с пальмой с ядовито-желтыми, наполовину ссохшимися листьями и кривоватым стволом, поросшим редким, красновато-рыжим волосом.
Зизимор постучал в дверь и, открыв ее, просочился внутрь, так торопливо захлопнув дверь за собой, что чуть не прищемил полы своего халата. Через несколько секунд он высунулся и знаком пригласил войти. Следом за мной, как гипертрофированная тень, протопал Мизантропов.
Окна кабинета также, снаружи, закрывала полотняная, черная ткань. Нет, это не режиссеры-любители, а скорее секта сатанистов, мрачно усмехнулся я про себя. Пол в кабинете украшала сплошная плитка из черно-синего толстого стекла, под которой россыпями светились фальшивые звезды. Звезды переливались и лениво перелетали с места на место. Они образовывали очертания знаков Зодиака и Млечного Пути, впечатляющей дорожки, сотканной из малюсеньких и частых, похожих на пудру, беленьких, мерцающих звездочек. Словно в завораживающем калейдоскопе они перемещались меж собой, то ломая, то восстанавливая все новые и новые картины ночного неба. Иллюзия выглядела настолько реалистично, что я, испугавшись разверзшейся под ногами «настоящей» небесной бездонной пропасти, отшатнулся и, споткнувшись о порог, чуть не упал.
– Ничего, ничего, привыкните, – раздался нетерпеливый бас из глубин кабинета. – Все привыкают. Проходите, проходите.
Разговор с главврачом
С усилием оторвавшись от созерцания искусной иллюминацией, я увидел сидящего за письменным столом массивного толстяка, довольно широкого в плечах, лет пятидесяти, с немного оттекшим, усталым лицом. Его выступающий лоб, прорезанный тремя глубокими складками, как бы скрывал внимательно изучающие из-под него черные глаза, чем-то схожие с глазенками осьминогов. Крепкие руки с сильными пальцами покоились на лакированной, коричневой поверхности стола. Как и Зизимор, он носил медицинский халат, но не белого, а бледно-голубого цвета.
– Здравствуйте, рад приветствовать вас, – добродушно произнес толстяк.
– Точно! Вы сговорились довести меня до ручки! – рванул я с места в карьер. – Вам, видно, мало того, что я проснулся в незнакомой, запертой комнате и проторчал в ней 5 часов! И только потом ко мне соизволил прийти этот тип со скользкой рожей (я показал на невозмутимо стоявшего Зизимора), который, стервец этакий, попросил не шуметь и не о чем не беспокоиться! А вместо того, чтобы вразумительно отвечать на вопросы, своим приторным голосочком проблеял «с вами все будет в порядке»! Мало того! Он зашел в сопровождении вот этого, явного мордоворота (пальцем я тыкнул в Мизантропова), словно меня держат здесь за агрессивного психопата! А сейчас, придя к главному врачу этой клиники с самым идиотским обслуживанием, я слышу: «Рад вас приветствовать»! А я-то как рад вас видеть! А не сыграть ли нам партию в бридж, уважаемый главврач? – я притворился, что взвинчен до предела и почти кричал. – И вдобавок ко всему меня пытаются добить дешевыми фокусами со звездными полами!
– Вы многое себе позволяете, молодой человек, – четко и властно произнес Колыхаев. – Сядьте на диван. Все, что вам следует узнать, вы сейчас узнаете.
– А может быть, поговорим о том, чего мне не следует знать?
Необдуманные слова Колыхаева взбесили уже всерьез. Я слишком вжился в роль и поддался эмоциям. С самого начала змеиная, уклончивая вежливость Зизимора вызывала враждебность и недоверие, а теперь еще и Колыхаев, вроде как, «высшая инстанция», начинает нагло говорить со мной каким-то приказным тоном!
– Я в вашей клинике – не по своей воле, неизвестно сколько времени, неизвестно зачем, и вы еще приказы отдавать мне собрались?!
И угрожающе надвинулся на главврача, плюнув на все рамки приличия, но в ту самую минуту, подкравшись сзади, Мизантропов своими ручищами сгреб меня в охапку. Санитар совершенно выпал из головы, а он, возможно, только и выжидал выходки в подобном роде. Мизантропов обхватил меня кольцевым захватом и так стиснул в своих медвежьих объятиях, что еще чуток и выдавил бы все соки. Да эта громила, если захочет, и в штопор закрутит и в шарик меня слепит!
– Все, все, ваша взяла, – еле прохрипел я, задыхаясь. Воевать с кувалдоподобными санитарами как-то не особо прельщало.
– И все же, присаживайтесь, – уже мягче произнес Колыхаев безупречно выдержанным голосом.
Для него такие сцены, похоже, – не в диковинку.
Одернув сбившуюся пижаму, я сел на диван и нервно пригладил виски.
– Подобным вы только навредите себе. Не очень приятно говорить это уже при первой нашей встрече, – строго сказал Колыхаев и, выдержав паузу, продолжил. Пальцы его рук сжались в кулаки, тут же выпрямились и расслабленно легли на стол. – Доктор Зизимор сообщил о вашем буйном поведении в палате…
– Буйном? – иронично спросил я, не выдержав и перебив Колыхаева. – А как бы вы вели себя, уважаемый главврач, если бы проснулись неизвестно где, в закрытой комнате, и пару-тройку часов пробились бы в ней, как жук в спичечной коробке?
– Я понимаю ваши чувства, но хочу, чтобы вы впредь четко уяснили: в нашей клинике установлена строгая дисциплина, нарушать которую не желательно.
– Иначе? – приподнял я брови в ожидании.
– Иначе последуют карательные санкции, молодой человек, – с нажимом ответил Колыхаев. – Поверьте, я буду только рад, если дело до них не дойдет, но продолжим. Обо всем по порядку. Вы смотрели некоторые из фильмов?
– Только начал, как вернулся Зизимор и повел меня к вам, – я вскинулся на главврача глазами. – Уж не хотите ли вы сказать, что меня заграбастали и перевезли сюда? И что там за клиникой? В фильме показывали еще одну палату, а потом начали крутить кадры с какими-то солдатами и еще кем-то вроде наркоманов. Судя по пожарам и разрушениям, там самая настоящая война. Хотя все это – второй вопрос. Я твердо хочу знать следующее: первое, для чего здесь оказался; второе, почему моя голова чиста, как свежевымытая кастрюля. После того, как вы ответите на вопросы, я бы желал покинуть клинику.
– Тогда обрисую вкратце ситуацию, в которой оказались не только вы, но и весь мир, – Колыхаев издал еле слышный смешок. – Мой рассказ не должен вызвать у вас шок. По нашим наблюдениям, люди, попавшие в клинику, в результате амнезии не могут осознать, каким был мир раньше и в большей степени остаются равнодушными.
Итак, человечество на данный момент находиться на грани вымирания и самоуничтожения, – несколько с пафосом произнес Колыхаев, замолчал и внимательно посмотрел на меня, но я остался спокойным, и он продолжил. – Всюду царит анархия, и спонтанные революции вспыхивают одна за другой. Города превратились в постоянные театры военных действий. Единой цивилизации, боюсь, уже не существует, и даже миниатюрный городок может статься отдельным, независимым государством, в котором власть часто переходит из рук в руки по несколько раз в месяц.
Все случилось из-за эпидемии, буквально обрушившейся на Землю с неба. Над причинами ее возникновения мы до сих пор ломаем головы. Есть множество теорий, но все они без основательных доказательств. Самая популярная гласит, что вполне возможно, источником заражения является Северный полюс, а точнее, озоновая дыра над ним. Определить эпицентр эпидемии не удалось. Слишком быстро она распространилась по всему земному шару, вспыхивая одновременно в разных его точках. Не знаю, помните вы или нет, но от солнечной радиации нас всегда защищало наличие атмосферы и озонового слоя вокруг Земли, но из-за частых и грубых вмешательств человека в природные процессы, над Северным полюсом постепенно образовывалась озоновая дыра, которая, в конце концов, достигла огромнейших размеров. Через нее в один прекрасный момент, занесенные солнечным ветром, на поверхность Земли проникли вирусы, породившие повальную для всего человечества эпидемию. Мгновенно она разнеслась по всей планете. По сравнению с ней чума и СПИД кажутся лишь незначительными заболеваниями. Симптомы болезни ужасны и на каждого человека она влияет несколько по-иному. Один вид зараженных характеризуется своим яростным по отношению ко всему живому, крайне опасным поведением. Ими управляет жажда убивать, жажда крови. Другие зараженные наоборот, начинают вести себя, как вы верно подметили, наподобие людей, одурманенных наркотиком. Их организм, пораженный болезнью, работает в состоянии повышенной сонливости и зараженные передвигаются медленно, вяло, без какой-либо конечной цели своего маршрута.
Чаще же всего эти два основных симптома комбинируются в одном человеке. Он, максимально расслабленный, бездумно бродит, непроизвольно вычерчивая кривые и окружности, но при появлении любого живого существа, будь то птица, кошка или человек, он превращается в хищника и бросается на него с одним единым стремлением – убить. У всех людей эти симптомы проявляются в различной степени с теми или иными отклонениями. Кто-то способен их контролировать, но нет тех, кто бы оказался не заражен болезнью.
Мы, группа ученых, которые вовремя и правильно среагировали на возникшую угрозу и успели изолироваться от воздействия внешних факторов и эпидемии. Мы создали вокруг клиники защитное поле, использовав некоторые принципы действия космической черной дыры. В этом поле ничего нет. В нем не течет время в привычном для нас понимании, отсутствует пространство. Вернее, оно есть, но действует совершенно по другим законам. Теперь мы в вынужденной изоляции от всего мира, но зато надежно обережены от эпидемии. Пока все, что мы можем сделать, так это находить и доставлять в клинику на лечение зараженных эпидемией. Это очень трудоемкий, кропотливый и опасный процесс.
Вот, вкратце, вся мировая обстановка на сегодня, какой бы печальной она не была. По поводу вашей потери памяти – это не единичный случай. Каждый из зараженных, что попадают в клинику, страдает почти полной амнезией. В будущем мы надеемся найти средство возвращать людям память, но достичь пока смогли малого. Главная наша заслуга в создании вакцины, убивающей вирус в организме человека. Во избежание дальнейших недоразумений и казусов между нами хочу заранее предупредить: мы не гарантируем, что вакцина не имеет никаких побочных эффектов или то, что она действительно вылечит вас от болезни. Такие случаи редки, но все же встречаются.
В том, что снаружи свирепствует эпидемия, заключается главная причина, по которой мы не имеем права выпустить вас из клиники. Вторая причина заключается в том, что мы обязаны некоторое время наблюдать за вами и наглядно видеть, насколько результативна вакцина на практике, чтобы впоследствии избавиться от малейшего риска возникновения побочных эффектов.
280 Не скажу, что речь Колыхаева как-то сильно поразила меня. Наверное, он был прав по поводу амнезии, и мне просто не с чем было сравнивать.
– С какой стати я должен вам верить? – вызывающе спросил я. – Вы могли просто воспользоваться моей потерей памяти и навешать мне лапшу на уши.
– Вешай я вам лапшу на уши, как вы изволили выразиться, – Колыхаев пошевелил мощными желваками как бы от досады и кончики его пальцев медленно приподнялись над столом и со стуком опустились, – то тогда и самой амнезии у вас бы никакой не было. Воспользуйтесь советом доктора Зизимора и посмотрите парочку фильмов. В них все наглядно показано. – Колыхаев устало вздохнул. – И, пожалуйста, перестаньте изображать грубияна. Я, конечно, понимаю, что вы просто хотите разобраться, что к чему, но ведите себя более естественно. Маска грубияна вам совершенно не к лицу, – несколько брезгливо закончил он.
– Вы меня раскусили, доктор, – поняв, что притворяться бессмысленно, я ухмыльнулся, – но хорошо. Я вам верю, потому как ничего другого мне не остается. По вашим же словам, получается, что вы используете нас, как подопытных кроликов?
– Мы вынуждены на это идти, чтобы в будущем добиться более впечатляющих результатов, но это не должно вас никоим образом стеснять.
– Уж не хотите ли вы сказать, что я обречен торчать в вашей клинике всю свою жизнь?
– Если потребуется, – ответил Колыхаев. – Да и куда вам спешить? Теперь спешить некуда. Обычно лечение занимает около года или несколько лет. Если быть точным, не лечение, а просто профилактика. Мы наблюдаем за вами и решаем, когда вы становитесь абсолютно здоровым. Вакцина вам уже введена, так что теперь вопрос времени. Если вы еще до конца не поняли, что за ад творится там снаружи, то еще раз напоминаю вам: просмотрите начатый вами фильм до конца. Он один из более удачных и объективных фильмов, которые нам удалось снять. Я думаю, он немного утихомирит вашу нетерпеливость. Поймите самое главное: наша клиника – единственный оплот здорового человечества, который мне известен. Возможно, есть и другие, но у нас нет возможности найти их или как-то с ними связаться. В результате беспрерывных войн были уничтожены почти все спутники, вращающиеся по земной орбите в космосе, что обеспечивали все виды связи. Произошло два ядерных взрыва. Первый на территории Северной Америки и теперь она представляет собой превосходную коллекцию полуразрушенных городов, а Лос-Анджелеса и Нью-Йорка больше не существует. Бессмысленно погибли миллионы людей. Впрочем, эти названия сейчас вам мало о чем говорят. Второй взрыв ядерной бомбы произошел сразу же следом за первым. Скорее всего, он был ответным. Теперь уже на территории северо-западной России. Санкт-Петербург – это бывшая федеральная столица России, вашей, кстати, и моей родины, стерт с лица земли со всей своей уникальной архитектурой, памятниками, историей и прилегающей к нему областью. Впрочем, и без ядерных взрывов другим городам и странам пришлось ничуть не легче. Так что посмотрите фильм и вы точно поверите моим словам. Ради таких как вы, ради того, чтобы дать вам возможность снова зажить нормальной человеческой жизнью, наши солдаты ежедневно рискуют своими жизнями, а вы еще смеете подозревать нас в обмане, – последние слова Колыхаев проговорил гневно, глаза его сверкнули, на секунду желваки напряглись, а пальцы сжались в кулаки. – Хотя я прекрасно понимаю, что вам трудно вот так сразу воспринять весь объем информации, но со временем вы адаптируетесь и привыкнете к новым условиям. В компьютере, что стоит в вашей палате есть все, что нужно для развлечений, также утром и вечером есть прогулки по два часа, во время которых вы сможете общаться с другими нашими пациентами. У нас установлен очень жесткий график и дисциплина. Возможно, он покажется вам слишком жестким, но мы не можем допустить ни малейшего беспорядка в клинике, прекрасно понимая всю ответственность, которую мы взяли на себя в сложившейся ситуации. Позднее с общим распорядком дня вас познакомит доктор Зизимор.
Колыхаев говорил складно, и придраться было не к чему, но что-то было не так, но вот что, я не мог толком объяснить себе. Внутренний голос сиреной вопил о том, чтобы я не доверял ни одному человеку в этой клинике, одетому в белый халат. Это было что-то на уровне интуиции. В голове снова возникла мысль о побеге. Если они такие правильные, тогда почему Зизимор каждый раз заходил ко мне в палату с этим костоломом Мизантроповым? Вон он и сейчас рядышком стоит, громила чертов. Чего они боятся? Но я тут же вспомнил о своей неудачной попытке напасть на Колыхаева.
– А шторы почему висят таким образом, что в окна ничего не видать, да еще с наружной стороны ко всему прочему? – резко спросил я. – Что вы этим скрываете? Месторасположение клиники или то, что там снаружи на самом деле нет никакой войны?
– Вы самый мнительных из всех пациентов, с которыми мне, так же как и с вами, приходилось разговаривать, – медленно, осуждающе покачал головой Колыхаев, разглядывая при этом свои жилистые руки. – Я могу вам и это объяснить, если хотите. Когда я говорил, что вокруг здания клиники создано специальное поле, состоящее из такой же пустоты, что и черная дыра, то имел в виду, что оно начинается сразу же за окнами здания. Из себя она представляет сплошной абсолютно черный мрак. Доказано, что эта чернота одним только своим видом неблагоприятно влияет на людей, вызывая у них острые приступы депрессии, и поэтому мы были вынуждены закрыть все окна шторами с наружной стороны, а сами окна полностью заблокировать. Я уже говорил о том, что у нас были случаи, когда вакцина переставала действовать, и пациент становился неуправляемым. Ваша палата номер «639». В соседней с вами палате под номером «638» как раз около полугода назад выбросился из окна пациент. Он просто подошел к окну, открыл его и шагнул вниз. Причем до этого он не проявлял каких-либо признаков того, что склонен к самоубийству. Еще будут какие-то вопросы? Извините, но кроме вас у меня еще больше тысячи пациентов и я не могу себе позволить посвящать разговору с вами весь остаток дня.
Почему он сказал «я могу вам и это объяснить», а еще до этого «поверите моим словам»? Он так выразился, будто мы с ним играем в игру: я задаю ему вопросы, пытаясь уличить его в неточности и лжи, а он отвечает на них, объясняя все заранее неверными, но складными ответами.
Распорядок дня и присвоение порядкового номера
Почему он сказал «я могу вам и это объяснить», а еще до этого «поверите моим словам»? Он так выразился, будто мы с ним играем в игру: я задаю ему вопросы, пытаясь уличить его в неточности и лжи, а он отвечает на них, объясняя все заранее неверными, но складными ответами.
– Календарь, доктор, вернее его отсутствие в компьютере, это из той же оперы? – спросил я.
– Да, – кивнул головой Колыхаев. – Поле вокруг клиники раньше влияло на время и электронику внутри здания. Заметили мы это только через несколько недель. Тогда все делалось в большой спешке, и следить за календарем было совсем некогда. Пока мы решали эту проблему, то совсем потерялись и до сих пор точно не знаем какой сейчас месяц или год там снаружи. Тогда мы начали вести условный отсчет дней и, предугадывая ваш следующий вопрос, скажу, что прошло уже пять с половиной лет. Небольшие сбои продолжаются и сейчас, но не такие страшные, как раньше и мы быстро все исправляем.
– Но это ерунда какая-то, – я вскочил с дивана так резко, что Мизантропов не выдержал и сделал пару предупредительных шагов ко мне, но я не обратил на него ни малейшего внимания. – Не может такого быть! Ведь ваши же солдаты выходят наружу, вы сами это говорили и в вашем фильме я это видел. Ага! Вот оно что, – я сел обратно на диван и Мизантропов отошел к двери, словно его движения как-то механически зависели от моих. – Ваши солдаты выходят наружу. Как они преодолевают это поле из черной дыры? Вы его отключаете или что?
– Вот этого я вам как раз и не могу сообщить, – Колыхаев указательным пальцем правой руки постучал по отполированной крышке стола, – и поверьте мне на слово, ради вашей же безопасности.
– Не хотите говорить, не надо. Я не буду настаивать, – сказал я, выразительно косясь на Мизантропова. – Так что, совсем не знаете дату? Ведь вы же должны понимать, что пять лет прошло не с момента сотворения мира, а до начала эпидемии по крайне мере была какая-то известная дата, от которой и надо отталкиваться.
– Ах, вот вы о чем, – казалось, с облегчением протянул Колыхаев. – Ну, если вам от этого станет легче, то скажу, что снаружи сейчас, примерно, три тысячи пятьдесят четвертый год, месяц май.
– И что, доктор, в клинике есть пациенты, которые провели здесь все пять лет?
– Нет, таких нет. Когда мы считаем, что пациент выздоровел полностью, то отправляем его на фронт.
– На фронт? На войну что ли? – глупо ухмыльнулся я.
– А вы думали, мы здесь сидим, как кролики? – усмехнулся и Колыхаев, разглядывая мое ошарашенное лицо. – Там, снаружи, у нас есть несколько укрепленных постов и что-то вроде крепости, для создания которой нам послужило здание городской библиотеки. Именно в ней нам и удалось достать все эти книги, которые вы, может быть, уже успели отыскать в нашей сети и еще кое-что. Почти всех выздоровевших пациентов мы направляем в крепость, чтобы пополнять ряды нашей армии, в задачи которой пока входит наведение порядка на ближайшей территории. Другие пациенты остаются под вопросом.
– И что, это была библиотека имени Мировой Фантастики?
– Уцелел только раздел фантастики. В библиотеке был пожар, и данные сильно пострадали, – коротко ответил Колыхаев. Мне показалось, что разговор начинает утомлять его.
– А если я не захочу сражаться?
– А что вам остается делать, сами подумайте? Бегать по трущобам, пока вас не подстрелит какой-нибудь одержимый или сами не одичаете вконец? Кроме наших солдат там нет ни одного здорового человека. Ни одного. У вас просто не будет выбора. Пока вы находитесь у нас на лечении, поразмышляйте об этом.
– А если бы вы в сопровождении ваших солдат выпустили меня на время из клиники и я увидел бы все своими глазами, то, согласитесь, что я тогда бы полностью убедился в том, что вы говорите правду. Слова есть слова, а мои глаза еще не ослепли.
– И чтобы вы опять подхватили эпидемию. Второй раз колоть вам вакцину я не рискну. Теоретически это означает девяносто пять процентов того, что у вас будет летальный исход.
– Из чего состоит ваша вакцина?
– Я могу сказать, но что даст вам набор латинских слов, значение которых вы даже не поймете. Вакцина рассчитана на единовременное использование, точнее человеческий организм может выдержать только один укол этой панацеи. Сам воздух снаружи пропитан вирусами эпидемии. Один вздох и вы просто сойдете с ума.
– А ваши солдаты, выходит, не сходят с ума?
– Они проходят особую подготовку. Ее пройдете и вы, как только мы будем уверены, что вы полностью излечились.
– А почему бы не пройти ее сразу. Сэкономили бы пару годиков на мне, – продолжал допытываться я.
– За эти два года ваш организм должен полностью излечиться и оправиться от всех побочных эффектов вакцины. Мы должны быть уверены в этом. Для того чтобы проходить подготовку, нужен ваш здоровый организм, иначе это может плохо отразиться на вашем как физическом, так и психическом состоянии. Что же, было приятно ввести вас в курс дела, но другие дела не ждут. Я думаю, что вы теперь знает обо всем необходимом и ваше любопытство удовлетворено.
– Извините, доктор, за назойливость, но мне кажется, мы заканчиваем на самом интересном месте.
– Посмотрите фильм, но если возникнут вопросы, поговорим в следующий раз. Доктор Зизимор, проведите молодого человека в его палату. Всего доброго.
– Тогда последний вопрос. Где расположена клиника?
– В Санкт-Петербурге. Благодаря нашему полю, ударная волна ядерного взрыва не затронула нас… Все, можете идти. Да, и еще одно. Если вы испытываете ко мне какое-то недоверие, то это результаты амнезии. Скоро это пройдет так, что не обращайте на это внимания, 639.
Как в воду смотрел, подлец. Я уже вставал с дивана, но застыл, услышав такое обращение ко мне.
– 639?
Колыхаев поднял голову, потому что уже взялся рыться в каких-то бумагах.
– Это номер вашей палаты. Вы ведь имени своего не помните?
– Э-э… нет.
– Тогда приятного вам просмотра, – и он снова уткнулся в свои бумаги.
Я понял, что с ним лучше не спорить, пока рядом ошивается Мизантропов, встал с дивана и направился к двери. Надо же, 639. Приятно познакомиться.
Я вышел из кабинета Колыхаева в довольно неопределенном и поэтому мрачном настроении. Я решал про себя, верить ли его словам или нет? Выходило, что причин не верить у меня не было. Если я ничего не помню, то откуда я взял, что этого не может быть? Но тут же успокоил себя. Я не помнил только факты, непосредственно касающиеся моей жизни, но какие-то общие, отвлеченные понятия, знания сохранились в моей голове и я на данный момент умею различать, где вымысел, а где правда, иначе я бы превратился в конченного идиота. Если бы он мне сказал, что он – граф Дракула, а его обед, неужели я бы ему поверил, не смотря на плотно занавешенные окна? Конечно же, нет. Надо будет все это как следует обдумать. Мне пришла мысль, что вдруг получиться переговорить с другими пациентами на эту тему? Идея неплохая. Осталось только ее осуществить. Колыхаев упоминал про какие-то прогулки.
Я в сопровождении Мизантропова и Зизимора зашел в кабину лифта, и она тронулась вниз. Мой внутренний голос продолжал терзать меня, напоминая о побеге, и озорная глупая мыслишка мелькнула в голове. А если прямо сейчас взять и попытаться сбежать отсюда? Если они вылавливают людей снаружи и лечат их, то, выходит, желают им добра и в случае неудачи мне ничего серьезного не грозит, а, если у них здесь что-то нечисто, то заодно проверю, на что они способны. А вдруг получится сбежать и за клиникой, действительно, то самое поле, за которым одна сплошная смерть? Тогда я просто, черт возьми, вернусь в клинику и попрошу извинений. Извините, скажу, ошибся, мол, с каждым бывает. Вместе с этим легкомысленным моим решением, совпало то, что лифт приехал на шестнадцатый этаж и то, что первым вышел Зизимор, а только потом Мизантропов. Я решил воспользоваться случаем и бежать. Действовал я спонтанно и необдуманно, под влиянием момента и эмоций, но мне было плевать: провалиться моя попытка или нет. В крайнем случае, как я уже говорил, посмотрю на реакцию этих ребят.
Я уперся руками в проем лифта и, поджав одну ногу, сзади резко ударил Мизантропова пяткой чуть ниже сгиба ноги, вложив в этот удар все свое раздражение на этого мясоеда, накопившееся во мне с того самого момента, как он сжал меня в своих лапищах. Удар вышел, что надо и, если бы на мне были туфли с длинными крепкими каблуками, то каблук точно пробил бы коленку Мизантропова насквозь, выбив коленную чашечку с другой стороны. Санитар охнул и упал, подогнув пострадавшую ногу, и невольно забаррикадировал собой всякий проход к лифту так, что Зизимор не мог до меня добраться. Впрочем, как раз этого я опасался зря. Доктор, услышав звуки падения и стоны Мизантропова, оглянулся и, увидев, что произошло, взвизгнул, будто его облили кипятком и первым делом отскочил подальше от меня, как от прокаженного. Я до кучи двинул пару раз ногой по затылку Мизантропова, который попытался, было встать, и тот повалился на бок. Хоть душу отвел. Терпеть не могу, когда кто-то выглядит сильней, чем я. Я нажал на кнопку первого этажа и двери лифта стали закрываться. Очухавшись, Зизимор начал что-то кричать, но я его не слышал. Двери почти закрылись, оставив лишь небольшой проем, но тут же разошлись назад. Проклятье! Что еще за… Я посмотрел вниз и увидел, что одна нога Мизантропова, вытянувшись при падении, ботинком мешала закрыться дверям, но положение поправил сам Мизантропов. Немного придя в себя, он машинально подтянул ногу, и двери лифта тут же закрылись. Так, совсем неплохо, но вот что дальше? Когда двери лифта закрывались во второй раз, я видел, что Зизимор куда-то побежал. Скорее всего, поднимать тревогу, куда же еще, а если это так, то на первом этаже, возможно, меня уже будут ждать. Когда лифт проезжал третий этаж, я нажал на кнопку второго, надеясь воспользоваться запасной лестницей, если она есть, или хотя бы где-нибудь спрятаться. Двери лифта открылись, и я сразу же рванулся из кабины, но, разогнавшись, чуть не врезался во внезапно возникшего передо мной санитара, такого же кабана, как и Мизантропов. Я отпрянул назад. Санитар довольно осклабил свою морду и опустил мне на голову что-то длинное и темно-синее. В голове моей сверкнула синяя вспышка, все перевернулось, затряслось, запрыгало, и я, потеряв сознание, упал.
Очнулся я на своей кровати. Голова раскалывалась, как если бы вдруг череп захотел самовольно разломиться на несколько частей. Я осторожно дотронулся рукой до головы и, нащупав в верхней ее части большую шишку, мигом все вспомнил. Глупая идея, 639, подумал я, глупая. На что ты только надеялся? Надо учиться лучше себя контролировать. Здесь нужно показать себя смирным, если хочешь узнать правду. Я встал с кровати и сходил в ванную, чтобы намочить голову холодной водой. И перевязать не потрудились, сволочи, да и с каких это пор санитары в больницах вооружены резиновыми дубинками? А как пациенты сбегать начали, так и вооружились, холодно огрызнулся я сам на себя. Голова болела жутко. Я вытерся полотенцем и, охнув от головной боли, вернулся в палату и снова лег на кровать, положив себе намоченное в холодной воде и сложенное вчетверо полотенце на лоб в виде компрессора, закрыл глаза и попытался заснуть, потому что думать о чем-нибудь с головой, пухнущей от боли было довольно накладно. Через пару минут мне это удалось.
Проснувшись, я почувствовал, что голова почти прошла, но рот был наполнен жутким привкусом мокрой ваты, пропитанной чем-то гадостным вроде касторки, от которого я сразу поморщился. Горло сохшей резиной съежилось от жажды. Я стянул съехавшее на глаза полотенце, медленно поднялся с кровати и подошел к столу, на котором, как я помнил, стоял графин. В прошлый раз я обследовал его и обнаружил, что он наполнен обыкновенной холодной водой. Я налил воды в вынутый из стопочки бумажный стакан и в несколько больших жадных глотков полностью осушил его, а потом и еще один. Еще пара таких ударов и я собственное имя позабуду, попытался сыронизировать я, поставив стаканчик на место, и нашел в себе силы усмехнуться. Затем я услышал приближающиеся шаги и поспешил лечь на кровать, притворившись, что только начал приходить в себя. В палату зашел незнакомый мне санитар и следом за ним (как же без него?) явился вездесущий доктор Зизимор.
– А где же Мизантропов, ваш постоянный спутник? – невинно спросил я. – Вижу, вы нашли себе нового друга.
– Мизантропов заболел, – как-то нервно улыбнулся Зизимор и с некоторым злорадством продолжил, слегка потирая свои узенькие ладони. – Могу вас поздравить, 639. Теперь вы у нас на особом счету. Ваша попытка к бегству не имела ни малейшего шанса. Теперь мы вынуждены пойти на определенные меры, чтобы вы, наконец, поняли, что всякое непослушание с вашей стороны будет жестоко пресекаться. Мы не сделаем никаких скидок на то, что вы у нас недавно, и наказание будет заключаться в том, что вы проведете в палате ровно неделю взаперти, без еды и воды, – Зизимор обернулся и посмотрел на графин с водой таким взглядом, словно собирался унести его с собой, но передумал и вновь посмотрел на меня. – Советую вам, 639, экономнее распределять воду, больше вам не принесут и, пожалуйста, 639, проводите за компьютером, как можно больше времени. Заодно он отвлечет вас от чувства голода и жажды. Вместо того чтобы кидаться на санитаров, лучше бы просмотрели несколько фильмов. Это было бы гораздо полезнее для вас. А пока возьмите свой номерок и расписание дня, которого вы отныне должны будете придерживаться. Номерок пристегните к пижаме, на видное место и никогда с ним не расставайтесь. Если он пропадет или вы его сломаете, за это также последует наказание и уже более суровое. Колыхаев не потерпит беспорядков в своей клинике. Вы должны понимать, где вы находитесь и что эта клиника, может быть, последнее, на что может надеяться человечество и поэтому в ней должен быть железный порядок.
Зизимор подошел к кровати и протянул мне руку. Я взял у него небольшой металлический жетончик с округлыми гранями и затупленными углами. На нем было выгравировано, а затем выжжено черное число «639». Вместе с жетоном я принял сложенный листок бумаги. Жетон я послушно пристегнул к нагрудному кармашку, а затем развернул листок, на котором было распечатано расписание дня. Вот оно.
6-00 – 9-00 – подъем. Принятие душа. Занятия с компьютером в ожидании завтрака.
9-00 – 10-00 – завтрак. Занятия с компьютером.
10-00 – 12-00 – утренняя прогулка.
12-00 – 12-30 – возвращение в палату в строгом порядке: по номеркам. Занятия с компьютером.
12-30 – 13-00 – занятия с компьютером.
13-00 – 14-00 – обед. Занятия с компьютером.
14-00 – 16-00 – занятия с компьютером.
16-00 – 16-30 – полдник. Занятия с компьютером. Пациент по желанию может полностью заменить полдник занятиями с компьютером.
18-00 – 19-00 – ужин. Занятия с компьютером.
19-00 – 21-00 – вечерняя прогулка.
21-00 – 21-30 – возвращение в палату. Принятие душа. Занятия с компьютером.
21-30 – 23-00 (по желанию пациента до 0.00-02.00) – Занятия с компьютером. Сон
– Как вы видите, 639, ничего сложно тут нет, – через некоторое время произнес Зизимор. Он стоял у кровати, сунув руки в карманы халата. – Вы прочитали?
– Да, – ответил я, сложив листок и сунув его в кармашек пижамы. – Очень занятой и разнообразный график. Что еще за занятия с компьютером? Вы, верно, решили, что сидячий образ жизни и нажитый им геморрой помогут мне быстрее прийти в норму?
– Наши исследования показывают, что вредные в чем-то другом излучения, исходящие от работающего компьютера, впрочем, их вред совсем не заметен для всего организма в целом, в нашем случае помогают быстрее адаптироваться организму к вколотой вакцине и лучше защитить себя от ее возможных последствий. Именно Колыхаев первым отметил это совершенно неожиданное свойство компьютера, провел несколько десятков наблюдений, подтвердившие, что пациент, проводящий за компьютером больше времени, лучше и безопаснее переносит побочные эффекты вакцины. Можете читать книги, смотреть фильмы, играть в видеоигры, разбираться в программах.
– Пялиться в монитор сутками? – снова не удержавшись, воскликнул я. – Черта с два, доктор. Да я лучше в потолок плеваться буду целыми днями, пока слюна не закончится. Я тогда-то просидел за компом три часа, так разогнуться не мог и глаза болели.
– Настоятельно рекомендую все же не противиться методам нашего лечения, тем более что они максимально эффективны. Что же касается графика, то первую неделю он будет для вас еще проще, 639, – Зизимор, глядя на меня, мило улыбнулся. Он вытащил из карманов свои руки только для того, чтобы медленно потереть своими сухенькими ладонями, как какой-нибудь богомол, пристально следящий за своей добычей и уверенный в том, что она от него не за что не ускользнет. – Мысленно вычеркните все пункты кроме сна и занятий с компьютером – это и будет ваш график на ближайшие семь дней. Увидимся через неделю, 639, и поправьте номерок. Цифры плохо видно.
– Пока, пока. Скучать не буду, – рассеянно буркнул я в ответ, щелкнув ногтем указательного пальца по поверхности жетона.
Знакомство с эпидемией
Зизимор, подходя к дверям, кивнул санитару и тот вместе с ним вышел из палаты. Уже закрывая дверь, Зизимор просунул голову в палату и самым милым образом напомнил мне:
– Не забывайте про компьютер, 639, – затем он исчез и резко захлопнул за собой дверь, быстро запрев ее на ключ.
Значит, неделя. Я посмотрел на свой пухленький живот и похлопал по нему. Вон какие волны пускает, то жирок в нем волнуется. Как раз на неделю хватит. После ухода Зизимора я остался лежать на кровати и смотреть в потолок, размышляя о том, какую все-таки выгоду имеет эта клиника, заставляя своих пациентов проводить целые дни за компьютером. Приблизительно через час после ухода Зизимора вдруг раздался голос сверху так, что я вздрогнул от неожиданности.
– Хватит валяться в кровати, 639. Включайте компьютер и играйте в игры, смотрите кино, читайте книжки.
Я повертел головой в поисках его источника и увидел те самые черные коробочки вокруг ламп, оказавшиеся небольшими динамиками и скрытой миниатюрной видеокамерой.
– Доктор Колыхаев? – уточнил я, узнавая его властный голос.
– Да, 639, это я. Я просто хочу вам сказать, что ваша лечебная диета продлевается еще на один час, – хладнокровно произнес голос.
– Эй! – возмущенно воскликнул я и, вскочив с кровати, задрал голову и выпученными глазами уставился в камеру. – Вы что тут все с ума посходили что ли?! Решили меня голодом заморить и в свои камеры смотреть, как я подыхать буду! То-то у вас санитары выглядят, как ходячие шкафы. Кто-то из них сейчас только что получил двойной ужин. Я что, по-вашему, должен НЕПРЕРЫВНО сидеть за компьютером?
– Это было бы в идеале, – на полном серьезе ответил Колыхаев, – но, к сожалению, пациенты должны время от времени прерываться на еду и сон, но вы знаете, некоторые из них добились значительных успехов! Они тратят на еду в целом, вы не поверите, всего десять-пятнадцать минут, а на сон у них уходит по четыре-пять часов в сутки. Мы очень поощряем такое рвение и пациенты, достигшие таких успехов, выпускаются из клиники раньше намеченного срока и успешно проходят подготовку.
– И выглядят при этом тощими покойниками с бледными физиономиями, синевой под глазами и нарушенной психикой. Вы мне лучше скажите, для чего вам все это надо?
– Что? – не понял Колыхаев.
– Не притворяйтесь дурачком. Зачем вы насильно прививаете людям такую зависимость от компьютера, что скорее всего, при выходе из вашей клиники они уже жить без него не могут?
– Поймите же, – со вздохом произнес Колыхаев, – с помощью компьютера пациенты в нашей клинике приводят свой мозг в порядок, очищают его от вредных влияний вирусов эпидемии. Когда пациент выходит из клиники, он чист как младенец… но хватит болтать. Садитесь за компьютер и занимайтесь лучше делом, иначе я буду вынужден познакомить вас с нашими «шкафами» поближе. Вы сами просили сэкономить вам пару лет, а теперь на что-то жалуетесь. Мы тоже, кстати, не можем ждать, когда у пациента возникнет желание лечиться, поэтому вынуждены прибегнуть к строжайшим требованиям к вам.
– Ах ты… – я поискал глазами, чем бы таким запустить в динамик и, схватив стул и прыгнув на кровать, со всего размаху трахнул им о ближайшую колонку. Динамик, как и стул, от удара нисколько не пострадал, но, по крайне мере, я теперь понял, почему динамики встроены в потолок, а стулья полностью металлические. Я хрипло заорал в полном неистовстве:
– Камер с динамиками по всем палатам наставили и думаете все можно, да?
– Плюс шесть часов голодовки, – строго сказал голос из динамиков.
– Одержимый маньяк, – процедил я сквозь зубы, слезая с кровати, но так, чтобы Колыхаев не услышал.
Делать было нечего, и я сел за компьютер. Первым делом я отыскал фильм, который начал смотреть, и продолжил с прерванного места. После общего ознакомления, из которого я ничего нового не узнал, так как уже все услышал от Колыхаева, началась более подробная история. Кадры показали вечерние улицы городов, по которым шли обычные люди, по дорогам ездили машины. Широкий проспект, высокие дома и неоновая реклама, что переливалась и искрилась на каждом шагу, навели меня на мысль, что показывают какой-то крупный мегаполис. Здания с гладкими стенами и матовыми большими окнами, судя по названиям различных фирм на их стенах, большей частью предназначались для обслуживания населения и шли вдоль дороги, разделенной на четыре полосы. Крупным планом (снимали уже днем) показали смеющеюся девушку-азиатку, которой молодой парень рассказывал что-то смешное и держал ее за руку. Потом они, не разнимая рук, куда-то пошли, удаляясь от камеры. Затем улыбающегося негра, одетого в белый передник на легкую зеленую рубашку. Он передавал пожилому белому человеку в строгом деловом костюме завернутый в бумажку хот-дог. После, камера прошлась по витринам магазинов, выставляющих напоказ свой товар: одежду с зазывающими плакатами всех цветов, которые обещали скидки до пятидесяти процентов и гарантировали самое лучшее качество, телевизоры с огромными экранами и так далее. Между витрин на улице устроились красные автоматы кока-колы, чередующиеся с передвижными холодильниками с мороженым. Рядом с каждым таким холодильником стояла продавщица в синей униформе. Некоторые из них курили сигареты. Дальше, ярким летним солнечным днем, с высоты птичьего полета был показан огромный зеленый парк с множеством коричневых дорожек для прогулок и извилистых тропинок, по которым не спеша прогуливались маленькие фигурки людей. Также люди сидели и отдыхали на скамейках, любуясь природой. Промелькнули дискотеки, набитые танцующими людьми, в которых играла громкая музыка, мигали разноцветные лучи и пятна света. Учителя, объясняющие уроки ученикам в классах. Полицейские, патрулирующие улицы. Пожарные, тренирующиеся в макетах, что имитировали горящее здание. Солдаты, шагающие в строе и орущие какую-то песню. Офисы, наполненные суетливыми служащими. Симфонический оркестр, играющий что-то печальное в большой зале с яркими желтыми люстрами под потолком. Бесчисленные полки супермаркетов, на которых было все, что только можно было пожелать. Бар, в котором за столами, заставленными пузатыми кружками пива, сидели толстые люди и все как один жадно смотрели футбол. Продемонстрировали природу: спокойные широкие реки, что равномерно несли свои воды среди зарослей тропических пронзительно-зеленых роскошных джунглей; ревущие, пенящие, стремительно падающие вниз километровые водопады; коричнево-зеленые горы, вершины которых купались в облаках; бескрайние моря и бесконечные степи. Показали мировую фауну: бегущее по саване стадо тонконогих антилоп; семейство панд с неуклюжим медвежонком, пытающимся перевалиться через голову; двух красно-зеленых попугаев ара, сидящих на ветке и жутко нахохлившихся; летящий в сером небе далекий клин журавлей; амурского тигра, греющегося на солнышке и развалившегося на теплом камне; бегемота, пускающего пузыри среди тины, недовольно отфыркивающегося и дергавшего одним ухом. Затем быстро прокрутили разные картинки: шесть чудес света, из которых большая часть дошла до нас только в виде изображений; памятники, музеи, рисунки да Винчи, скелет тираннозавра, фотография Эйнштейна, цепочки ДНК, концерт битлов, дистанционный пульт управления, микросхемы, ядерный гриб и прочее и прочее. Я жадно просматривал все эти чередующиеся кадры, надеясь хоть что-то вспомнить, но память наотрез отказывалась работать.
– Вот таким был наш прекрасный мир раньше. Мир, к которому мы так привыкли и в котором мы жили, – торжественно произнес голос за кадром (я подумал, что обладатель голоса, когда произносил эти слова, украдкой смахнул набежавшую слезу). Но вот на Землю пришла эпидемия, несущая смерть и разрушения и в несколько месяцев разрушившая нашу великую цивилизацию, которую мы создавали тысячелетиями.
Кадры на фоне в такт ритмичной ускоряющейся музыке еще больше убыстрились и убыстрялись до тех пор, пока не превратились в неразличимо мелькавшие пятна. Затем экран медленно погас и стал черным. На самом решающем аккорде резко замолкла и музыка. Чернота почти сразу отступила, и следующие эпизоды просто потрясли меня. Съемки зачастую были любительскими, и изображение скакало, становилось мутным или уходило куда-то вбок. Как прокомментировал голос за кадром, это были случайные съемки свидетелей происшествий, но именно они помогли восстановить в дальнейшем наиболее полную картину истории развития эпидемии. Эти кадры были ужасны и повергли меня в самый настоящий шок.
Первая видеосъемка велась из окна автомобиля и какая-то молоденькая светловолосая девчушка, одетая в темно-красную футболку и синие джинсы, заглядывала в боковое окно автомобиля с улицы и кокетничала прямо в камеру мобильного телефона, которую держал в руке водитель машины, строя забавные рожицы. Вдруг за ее спиной раздался то ли какой-то шум или крики, но девушка чего-то испугалась и резко обернулась назад. В следующее мгновение на ее спине появились три маленьких красных медленно расплывающихся пятнышка. Девушка прижалась к боковой дверце автомобиля и медленно сползла вниз. У входа в магазин (по вывеске я разглядел, что это был оружейный магазин) стоял какой-то худой бородач в длинном плаще и держал в руках автомат. Он что-то кричал. Снимавший, все еще машинально сжимая телефон в руке, открыл дверцу, выскочил наружу и обежал машину. Я успел лишь заметить тело убитой девушки, лежавшей на боку с замершим и перекошенным от ужаса лицом. По ее глазам я понял, что она успела только испугаться. Одежда на ее груди и животе была сплошь пропитана кровью. В этот момент телефон упал на асфальт и съемка прекратилась. Последний кадр, лежащего на асфальте телефона, – панорама чистого голубого неба, – застыл на месте. Эпизод был прокручен назад до того момента, как из магазина выскочил бородач с автоматом и камера «наехала» на него крупным планом. Я увидел лицо бородача. Оно было искажено переполнявшей его злостью или яростью, а в его обезумевшем ненормальном взгляде не осталось ничего человеческого.
– Это первая зарегистрированная жертва эпидемии, – с глубокой скорбью произнес голос за кадром. – Этот больной человек не ведал, что творил. Эпидемия пробудила в нем самые темные первобытные инстинкты и заставила поддаться им. Девушку, которая пала от его пуль, звали Александра Сантора. Ей было семнадцать лет. Как бы нам ни было трудно вспоминать те страшные дни, ознаменовавшие конец человечества, но мы специально решили показать вам всю правду, чтобы вы, также как и мы, видели, что сотворила с нашей цивилизацией эпидемия, неожиданно поразившая нас с небес, словно гнев Божий.
Я многое увидел в том фильме. Я увидел человека, спокойно идущего по улице и вдруг накинувшегося с ножом прямо на беременную женщину на глазах у ее пятилетней дочери и мужа. Я увидел группу подростков, что во дворе школы набросилась на учителя. На любительскую камеру все заснял один из нападавших. Я увидел, как один человек каким-то образом залез на самый купол церкви и вел оттуда огонь по людям, пока его не сняли снайперы спецслужб. Я увидел, как толпа озверевших фанатов громила рынок, находившийся рядом со стадионом. Одного из торговцев буквально втоптали в его собственный разрушенный лоток с одеждой и задушили платьем. Я увидел, как несколько полицейских избивали каких-то людей. Я увидел, как танки сравняли с землей небольшую деревню, въезжая прямо в стены деревянных домов. В одном из них находилась женщина с ребенком, в панике убежавшая в один из домов в поисках убежища. Много других, еще более ужасных кадров было показано в том фильме.
Последней была съемка, произведенная с вертолета, кружившего над небольшим городком. Вертолет так низко летел над крышами домов, что можно было различить перевернутые баки, разбросанный ветром мусор, разбитые витрины, чернеющие окна домов и валявшиеся на земле осколки стекла покрупнее, что яркими бликами отражали свет солнца. Столбы валялись вдоль и поперек дорог, раскидав оборванные провода по земле. В кадр попал перевернутый вместе с двумя прицепами трейлер, кабиной въехавший прямо в стеклянную витрину аптеки. Следом за ним я увидел поломанные детские качели, свернутые набок и поваленное металлическое ограждение. Во многих местах машины бестолково сгрудились в кучи, баррикадировав дороги и тротуар. Улицы города сперва показались мне пустынными, но вдруг я увидел бегущего куда-то человека в грязной одежде. Бегущий сжимал в руке обломок кирпича. Камера сфокусировалась на нем и проследила за ним до самого здания детского садика. Человек забежал на его территорию и скрылся в самом здании. Вертолет повернул влево, меняя район наблюдения, и продолжил кружить над городом.
В другой части города по одной из уличных дорог разрозненной группой шли люди. Они двигались очень медленно, как бы нехотя, словно шли в каком-то полусне. Они шли каждый сам по себе, полностью игнорируя друг друга. Вертолет кружил над этой странной группой и оператор то делал общий план, то снимал каждого зараженного в отдельности. Больные иногда натыкались друг на друга как бы сослепа, но затем, никак не отреагировав на это, продолжали свой путь в никуда. Некоторые бездумно стояли на одном месте, чаще всего перед дверьми подъездов или машинами, как будто что-то вспоминая. Я услышал, как пилот предложил лететь обратно, но тут ситуация переменилась так, что оператор попросил пилота сделать еще пару кругов над зараженными. Дело было в том, что из соседнего пустыря прямо через забор перелезали двое каких-то бродяг в совершенных лохмотьях. Они, спрыгнув на землю, огромными скачками побежали к группе вяло бредущих людей. У каждого в руках было сжато по топору. Началась самая настоящая мясорубка. Нападавшие остервенело, с ходу, били по сонным полумертвым беззащитным людям: мужчинам, женщинам, детям, старикам и те падали как снопы сена, не издавая при этом ни одного звука и совсем не сопротивляясь безжалостному нападению. Остальные люди никак не реагировали на это и спокойно продолжали медленно идти вперед или стоять на одном месте.
Я вырубил проигрыватель. Все, с меня было достаточно. Я просто не мог больше смотреть на то, что показывали на экране. Откуда, откуда взялось в людях столько жестокости, что они спокойно могут наброситься на более слабого и беззащитного? Неужели, Колыхаев рассказал мне правду и я сам мог быть одним из этих? От этих страшных мыслей я не знал куда деваться. Я мог вот так бегать с топором и убивать беззащитных людей? Что за безумие происходило за стенами клиники? Люди просто уничтожали друг друга без всякой видимой причины, просто потому, что кому-то так захотелось и он не справился со своими чувствами и инстинктами, как в дикие времена пещерных людей! Но сколько столетий мы пытались перевоспитать себя, переделать мир так, чтобы эти самые инстинкты в себе загасить, стать кем-то разумным и вдруг снова возвращаемся к тем временам, в которых царил один сплошной хаос и каждый выживал сам по себе! То, что показали мне в фильме, больше всего напоминало конец света. Да, Бог, если хочет наказать, просто лишает человека рассудка. Он долго терпел, но все-таки сделал это! Но я физически не мог поверить в то, что я увидел на экране монитора. Этого просто не могло быть! Все, что я увидел, было слишком страшно и ужасно, чтобы в это можно было вот так запросто поверить!
– Доктор, вы слышите меня? – крикнул я, обращаясь к камере на потолке.
– Да, 639, – с готовностью ответил Колыхаев, словно только и ожидал, что я его позову. – Говорите потише. Я вас прекрасно слышу.
– Я хочу сам убедиться в том, что я только что увидел, – медленно, по слогам произнес я. – Я требую, чтобы вы хотя бы временно выпустили меня из клиники.
Лечение началось
– Но я же вам все объяснил, – слегка вздохнул Колыхаев. – Без специальной процедуры подготовки это невозможно! А чтобы ее пройти, сначала необходимо было вколоть вам вакцину, которая ко всему прочему еще и адаптирует ваш организм к процессу подготовки. Давайте лучше закроем эту тему. Я понимаю, что все увиденное вызвало у вас шок и вам нужно оправиться. Садитесь за компьютер и немного отвлекитесь. Я считаю разговор оконченным. Не сядете сию минуту за компьютер, я буду вынужден использовать силу! – почти прикрикнул Колыхаев. – Непослушные пациенты мне вовсе не к чему и я не хочу зря отвлекаться от более важных проблем.
– Вы что, не понимаете! – заорал я. – Вы что, думаете, я идиот, чтобы сразу же поверить в то, что вы мне показали? Я не какой-нибудь свихнувшийся шизик, который подсознательно только и мечтает о подобном апокалипсисе! Нормальный человек никогда не поверит такому, пока сам не убедиться собственными глазами. Я ничего не помню. Моя память напрочь чиста, но мои мозги остались при мне! Вы слышите меня?!
Колыхаев молчал.
– А ну отвечай, – продолжал беситься я, схватив стул и еще раз запустив им в динамики, – жирный ублюдок!
– Еще шесть часов голодовки и перестаньте орать и швыряться стульями, если не хотите умереть с голода! – хладнокровно, но чуть дрожавшим голосом ответил Колыхаев и окончательно замолчал. Похоже, этот тип не терпит, если кто-то прохаживается по его внешности, мельком подумал я, поднимая стул с пола и снова усаживаясь за компьютерный стол.
Через три дня голодовки у меня в графине закончилась вода. Я берег воду как мог и пил совсем по чуть-чуть, но с каждым новым днем горло сохло все сильней и сильней и пришел момент, когда я выпил последние капли и языком облизал влажные края графина. До дна к моей досаде я дотянуться не смог. Через несколько дней я понял, что сильнее голода меня мучает чувство жажды. Голод тоже усиливался, но он время от времени притуплялся, правда, нарастая потом с новой силой. Жажда же всегда давала о себе знать, особенно когда я просыпался по утрам. За эти восемь дней (Колыхаев прибавил еще один день «лечебной» голодовки за то, что я на шестой день потратил свой последний заряд энергии, чтобы поколотить несчастным стулом об дверь и обозвать его толстой скотиной) я скинул весь лишний вес. На восьмой день я глянул в зеркало, в которое специально не смотрелся все эти дни для усиления эффекта; мысли о том, что я увижу через восемь дней в зеркале, были моим единственным развлечением, если не считать компьютера, и не узнал себя. Мое лицо помолодело лет эдак на пять-восемь. На меня смотрел бы чуть ли не худощавый подросток, если бы не щетина вокруг подбородка. Казалось, сама голова усохла и уменьшилась в размерах, руки и ноги стали тоньше, а живот прилип к самой спине, как у гончей. Так что голодовка отчасти пошла мне на пользу. Под конец меня уже тошнило от компьютера и я ненавидел его как мог. У меня уже не оставалось сил, чтобы лишний раз подняться с кровати. Слабость охватила все мои члены, и каждое движение давалось с трудом, но когда я лежал на кровати лишнюю минуту вредный Колыхаев через динамики грозился мне продлить голодовку еще на один день. Я, весь переругавшись про себя, сползал с кровати и самым вялым образом плелся к ненавистному монитору. Теперь, когда я вставал из-за стола, у меня начинала кружиться голова, и я еле добирался до кровати. В последние дни я двигался только по такому маршруту: кровать-компьютер-кровать. В ванную я не ходил, потому что у меня не оставалось сил, а в туалет мне ходить, так же как и чистить зубы, не было смысла. Я одеревенел, как снаружи, так и изнутри и полностью потерял чувство времени и реальности.
Но вот моя голодовка подошла к концу. Как-то утром, когда я сидел за компьютером и лишь для вида слушал музыку, бездумно уставившись в монитор (к тому времени я уже мало что соображал от голода и жажды и читать книжки, играть в игры или вникать в играющую мелодию, а тем более смотреть эти фильмы правды, как я их называл про себя, для меня было уже сверх сил), дверь открылась и в палату собственной персоной невозмутимо зашел Мизантропов. Он хмуро глянул на меня и закатил тележку с едой.
– Где-то я тебя уже видел, – тяжело дыша, вяло выдавил я из пересохшего горла, чуть проворачивая язык, и попытался изобразить улыбку. Слова словно склеивались и смешивались во рту. Я уподобил их порывам слабенького-слабенького ветерка, летевшего из раскаленной пустыни. – А-а-а… это ты… Мизантропов… Как здоровье?… Что это у тебя в тележке?… Там, в кастрюльках?… Как вкусно пахнет… Сам готовил? Чаю, смотрю, наливаешь… сладкого, вкусного… Подожди, подожди, – вдруг засуетился я и сделал героическую попытку подняться с кресла, но голова закружилась сильнее чем обычно и я обессилено упал обратно в сиденье; запах еды подействовал на меня крайне возбуждающе, но силы организма совсем истощились, – голодовка же закончилась… я считал… а ты мне только чай налил… Что и завтрак мой решил умять, а, обжорка? – последние слова к моему стыду получились чуть ли не ласкательно-просительными.
– Пей, что дают, 639, – проворчал грубый Мизантропов, укатывая тележку из палаты. – После голодовки вредно много жрать. Желудок сдохнет.
Мизантропов ушел, а я зачарованно смотрел на стеклянный стакан, наполненный чаем. Какой блаженный запах! Вот только как бы до него добраться? Я уперся дрожащими от упадка сил руками в ручки кресла и встал на ноги. С трудом сделал шаг, второй, но голова опять закружилась, и я бессильно упал на пол. Встал на карачки (меня чуть не опрокинуло вбок), затем на корточки и, опираясь на стену, приподнялся. Ноги и руки от напряжения дрожали все сильней и сильней. В глазах пошли разноцветные пятна и чуть ли не двоилось. Все вокруг было мутным и расплывчатым. Я, как пьяный, мог с усилием сфокусировать зрение только на какой-то определенной точке, но все остальное было для меня скрыто туманом. Я медленно прошел дверь и, если бы она не была заперта, то я точно бы вывалился в коридор, так сильно я об нее опирался. Затем немного постоял без движения, покачивая головой и приходя в себя, сделал последние шаги по направлению к столу и заглянул в стакан взглядом, достойным смотреть в Книгу Судеб. Вот, жмот поганый, чуть ли не половину налил. Ладно, полстакана вкусного, сладкого чая. Теперь осторожно протянуть руку и не надо так висеть над столом, а то сейчас прямо на стакан грохнешься. Вот оно. Совсем рядом, но мимо. Вот, вот… отлично. Я сделал последний шаг и остановился перед столом, продолжая жадно заглядывать в стакан. Только не нависать так, не на-ви-сать, я сказал. Я почувствовал, что теряю равновесие и в самый последний момент чудом уперся в стену и чуть не упал-таки прямо на стол и на вожделенный стакан. Меня прошиб пот, я сильно побледнел и теперь по цвету лица мог поспорить с второсортной серой бумагой. Спокойно. Теперь осторожно протянуть руку и постараться не промахнуться. Это самое главное. Никогда в жизни себе этого не прощу. Я крайне осторожно протянул дрожавшую слабую руку к стакану и попытался ухватить его, подобно тому неуклюжему слабосильному железному протезу, управляя которым, пытаешься вытащить мягкую игрушку из недр автомата. Последнее напряжение и я успешно захватил стакан всей пятерней. Холодненький. Чай опасно заплескался, достигнув почти краев стакана, но, к моему огромному облегчению, ни капли не пролилось. Теперь также осторожно, не торопясь поднести его к губам и медленно-медленно, растягивая удовольствие выпить этот божественный напиток. Если бы в моем организме еще оставалась влага, я бы точно прослезился. Край стакана коснулся моих губ и я, закрыв глаза, с чувством победителя, получившего заслуженную награду в труднейших испытаниях, сделал первый, столь долгожданный глоток чаю, предчувствуя величайшее наслаждение. Так, наверное, чувствует себя земля после длинного периода засухи, если вдруг на небе начинают собираться серые, густые грозовые облака и первые капли начинающегося дождя смачивают ее исстрадавшееся тело. Долгожданное радостное предвкушение чего-то большего. Чай разлился по моему горлу, оставив во рту какой-то странный вкус, на какой я и не рассчитывал! Я с долю секунды прислушивался к нему и тут же с отвращением выплюнул весь чай обратно в стакан. Чай был соленным, как морская вода! Мизантропов – мстительная сволочь! Паскуда, дрянь, ублюдок, нелюдь! Отомстил мне самым подлым и бесчеловечным образом, когда я совсем не ожидал этого! Я весь переплевался. Горло было смочено, но толку от этого мне было мало. Мне еще больше хотелось пить.
– 639, ведите себя поскромнее. Вам чай налили, а вы плюетесь им на пол, как неблагодарная свинья, – без всяческих эмоций раздался из динамиков голос Колыхаева. Видимо «толстая скотина» еще не давала ему покоя. – Еще одна подобная выходка и я лишу вас обеда, а то, глядя на вас, можно подумать, что вы чувствуете себя более чем превосходно и совершенно не хотите пить. Только капризничаете. Если вы уже позавтракали, то присаживайтесь к компьютеру.
– Хорош завтрак из одного соленого чая! – просипел я, неуклюжим пауком передвигаясь по стенке обратно к компьютеру.
– Не выдумывайте ничего, – холодно с какой-то непонятной гордостью в голосе сказал Колыхаев. – Я сам лично проверяю то, чем кормят пациентов. Чай был сладкий и слишком на мой взгляд.
Ничего себе, подумал я, суровый мужик этот Колыхаев, но вслух ничего не сказал, хотя вариантов ответа в голове возникло сразу несколько и все как один представляли собой непереводимую игру слов. Я дополз обратно к компьютеру и свалился в кресло. Вот что значит находиться на последнем издыхании. Сил не было и на отдышку. Что же в моей неравной борьбе с Мизантроповым счет: 1:2. Ничего, еще сквитаемся. Я добрых дел не забываю.
– Хочу вам сказать, 639, – немного промолчав, продолжил Колыхаев, – что теперь вы будете в основном общаться с доктором Зизимором. Я ознакомился с вами и теперь вижу, что вы собой представляете, но терять из виду я вас не буду.
Я решил не отвечать и стал подыскивать подходящую мелодию в проигрывателе. Ничего, ничего. Еще немного потерпеть и обед принесут, а там полдник и ужин. Ах ты, сегодня же вечерняя прогулка. Хотя, что это я. Она здесь каждый день, утром и вечером, просто я ее пропускал. Неужели, наконец, выберусь из этих застенок?! Еще несколько дней и мне будет казаться, что весь мир состоит из моей палаты, а голос Колыхаева из динамиков – голос самого Бога. Надеюсь, во время прогулки я смогу пообщаться с другими пациентами и очень сильно надеюсь, что прогулка, по мнению Колыхаева, не заключается в великом путешествии до лифта и обратно с кандалами на ногах, чтобы можно было передвигаться только маленькими шажками, строго по прямой и в сопровождении конвоя из двух санитаров, дышащих в спину и вооруженных синими дубинками.
К обеду мне до смерти надоело слушать музыку и я, бессильной головой опершись на ладонь бессильной руки, которая держалась лишь на одной кости, потому что мышцы полностью отказывались выдерживать собственный вес, выбирал какую-нибудь простенькую игру вроде «Кататриса», как услышал приближающееся повизгивание. Время от времени оно замолкало, а потом раздавалось вновь, уже немного ближе. Я догадался, что это Мизантропов катит по палатам свою тележку с обедом. Я облегченно и несколько судорожно вздохнул и с большим старанием принялся играть в «гоночки». Я представил, как Мизантропов закатывает свою тележку с обедом ко мне в палату, наливает суп в тарелку и тут раздается голос Колыхаева (не Зизимора, а именно Колыхаева), запрещающий мне обедать. Заливающийся довольным ржанием Мизантропов, выливает суп обратно в свои кастрюльки и быстро укатывает свою тележку прочь из палаты, на ходу ногой захлопывая за собой дверь и давая мне лишь понюхать райский аромат еды, а я умираю мучительной смертью от заворота кишок. Я почти истерично захихикал про себя. Действительно, где-то через четверть часа ко мне в палату зашел Мизантропов и закатил свою визжащую тележку.
– Здравствуй, друг, – тихо и как можно проникновенней произнес я. Эффект усилил слабый сам по себе от голода голос. – Я вот… тебя жду… Можно… только… поменьше соли. Врачи… не советуют. Говорят, для желудка вредно, если прямо… вот так натощак… бухать… не подумавши.
Мизантропов на этот раз не удостоил меня ответом и, налив мне супа и положив второго с компотом, молча укатил свою тележку. Я снова оказался один. В этот раз я решил не напрягаться и, легонько оттолкнувшись рукой от края стола, подкатился к обеденному столику на кресле. М-да… Два малюсеньких кусочка черного хлеба. Супу в тарелке было совсем немного, на самом донышке. Во второй тарелке виднелась пара ложек картофельного пюре. Зато компота – целая кружка, а когда мой взгляд упал на графин, то я совсем очумел от радости. Графин был наполнен до самого горлышка. Я осторожно снял пробку и чуть-чуть глотнул. Как хорошо-то, Господи! Освежающая, блаженная влага и, что самое главное, не соленная! Я схватил графин за горлышко обеими руками, отшвырнул пробку в сторону, которая упала и покатилась куда-то по полу, и, захлебываясь и давясь до спазм в горле и слез в глазах, стал с великим наслаждением шумно глотать воду самыми большими глотками, на которые только был способен мой зоб. Звуками, которые я издавал, можно было с успехом озвучить загнанную лошадь, пьющую из водоема. Я оторвался от графина, только тогда, когда выпил почти литр воды и хотел пить еще, но тут меня сильно и резко затошнило и я, оставив графин в покое, шатаясь и выставив вперед руки, чтобы с разгону не расквасить нос о какой-нибудь подвернувшийся ненароком угол, помчал в туалет рыгать водой. Немного придя в себя, я плюхнулся прямо на пол у унитаза и, приобняв его рукой, как самого надежного друга, подождал, собираясь с силами. Затем встал, вытерся туалетной бумагой и, бросив ее в мусорное ведро, поспешил к столу. Медленно, стараясь тщательно разжевывать пищу, поел и мой желудок, наконец, перестал нудно и противно ныть. По нему разлилась сытая истома. Выпив компота и переждав, чтобы насладиться счастливейшими минутами своей жизни, я перекатился на кресле к компьютеру и продолжил играть. Мое настроение значительно поднялось, и я был готов орать песни от счастья. Теперь я чувствовал себя способным на многое. Я физически ощущал, как мое измученное восемью днями голодовки тело вновь наполняется животворящей силой. Нет, теперь «кататрисы» меня совсем не интересовали. В ожидании прогулки и за неимением других занятий и развлечений, я порылся в папке «Мои игры», нашел какую-то стратегию и принялся в нее рубиться. Стратегия называлась «Земные войны». Время за компьютером летело незаметно, особенно когда можно было полностью сосредоточиться на игре и не отвлекаться на мысли о еде и воде. Игра оказалась настолько интересной, что я сильно удивился, когда в палату внезапно зашел Мизантропов и, вкатив тележку, спросил меня:
– Эй, жрать будешь?
Я как раз завершал уровень и бился с последней пехотой и остатками танковой дивизии противника. Вот еще что, на еду отвлекаться, подумал, было, я, но, видимо, после голодовки мною временно овладела какая-то животная жадность к еде и я, не отрываясь от экрана, сказал:
– Положи на столик. Я доиграю и поем.
Знакомство с другими пациентами
Мизантропов оставил еду и, дребезжа тележкой, молча удалился. Я закончил уровень и только усилием воли отказался сразу же начать следующий, с трудом оторвавшись от клавиатуры и монитора. Подошел к столику и наспех перекусил. Все мои мысли были об игре. Пока я ел, мне в голову пришла довольно интересная и забавная идея. А что если в самом начале постройки базы, отстроив необходимые здания, бросить все силы на укрепление защиты и выстроить по переднему краю базы двойной ряд боевых башен, как противовоздушных, так и против земной техники и пехоты? Да, точно, возможно в этом и заключается весь секрет игры! При следующей мысли я возомнил себя самым настоящим гением компьютерных стратегий. Зачем тратить деньги на постройку стен, защищающих базу, когда можно наделать вокруг пустых хранилищ энергетической руды, что будет намного быстрее и дешевле, так как хранилище занимает больше места, чем доступная за раз часть стены и обладает большим запасом прочности! Пораженный догадками, я не допил сок, бросился к компьютеру и вновь перестал существовать для окружающей реальности.
После ужина я по-прежнему сидел у компьютера и вовсю воевал на два фронта. Сложность уровня заключалось в том, что мои враги призвали себе на помощь внеземную расу, обладающую передовыми технологиями с самого начала уровня, и теперь последние с фантастической скоростью отстраивали себе базу и всячески вредили мне, уничтожая моих добытчиков энергетической руды. Мне все не удавалось уследить за ними и приходилось тратить руду на создание новых добытчиков, а ее у меня оставалось все меньше и меньше. Новых поступлений, соответственно, не было, так как добытчики гибли, не успев нагрузиться рудой. Позади уже два часа игры, а ситуация складывалась тупиковая. Начинать уровень сначала мне не хотелось. Когда очередной мой добытчик был самым скотским и издевательским образом уничтожен всего лишь одним гранатометчиком инопланетян, я в раздражении трахнул кулаком по столу так, что клавиатура и мышка подпрыгнули.
– И снова здравствуйте, 639, – промурлыкал голос за спиной.
Я огляделся. Увлеченный игрой, я и не заметил, как ко мне в палату вошел доктор Зизимор в сопровождении Мизантропова.
– Привет, – ответил я. – Вижу, решили вернуться к Мизантропову? Повторяетесь, доктор, стареете, – пожурил я его, снова уткнувшись в экран монитора.
– Я тоже рад вас видеть, 639, – сдержанно улыбнулся Зизимор. – Хочу вас предупредить, 639, чтобы вы, пожалуйста, сдерживали свои эмоции, иначе…
– Да, знаю, – широко улыбнулся я самой своей безумной улыбкой «Больного Макса». – Вы будете вынуждены прибегнуть к суровому, но справедливому наказанию. Хорошо, больше не буду.
– Вы – способный ученик, 639, – опять промурлыкал Зизимор. – Пожалуйста, отвлекитесь на время от компьютера и следуйте за мной. Сейчас идет вечерняя прогулка, и я покажу вам дорогу. Все уже на прогулке, – проговорил Зизимор таким тоном, что ему осталось только шутливо погрозить мне пальчиком. – Одни только вы остались, 639.
Мне как никогда захотелось переломать этот его пальчик к чертям собачьим. Теперь он начинал бесить меня одним только своим видом и мурлычущим голосом.
– Вот здорово! – воскликнул я. – Я увижу других пациентов и смогу играть с ними в игры?
– Увидите, 639, увидите, – приторно-сладким тоном произнес Зизимор, нервно улыбаясь. – А сейчас прошу следовать за мной, только переоденьтесь в обувь для прогулок. Она лежит под вашей кроватью.
Он как будто боялся, что я тот час же наброшусь на него. Впрочем, я уже зарекомендовал себя не с лучшей стороны, но и сам Зизимор производил впечатление склизкого вежливого подонка. С удовольствием бы придушил это насекомое и полюбовался на его перекошенную от ужаса физиономию. То, что он находился под постоянной защитой громилы Мизантропова, еще больше бесило. Но оставив свою искренность до лучших времен, я послушался и вышел из палаты.
Мы прошли по коридору и оказались в лифте.
– Надеюсь, 639, – заговорил Зизимор, пока лифт спускался на первый этаж, – вы учли вашу прошлую ошибку и больше повторять ее не намерены, так как понимаете, что в противном случае, наказание будет более жестким.
– Да, я все понял, – кивнул я головой. – Скажите, доктор, я сейчас окажусь вне стен клиники, это будет что-то вроде внутреннего двора?
– Что-то вроде, 639, – почти прошипел от вежливости Зизимор. – А почему вы спрашиваете?
– Хочу подышать свежим воздухом. Понимаете, случилась эдакая оказия. Понимаете, меня тут больше чем на неделю заперли в палате с закрытыми окнами, морили голодом и почти все это время я провел у компьютера. Так что я до сих пор еще не понимаю, как я не свихнулся.
– Ничего, вы привыкните, 639, – улыбнулся Зизимор. – Всему свое время.
Лифт тем временем добрался до первого этажа, и мы вышли наружу. Теперь Мизантропов предусмотрительно подождал, пока я первым не выйду из лифта, а потом уже вышел и сам.
Первый этаж представлял собой большой холл с очень высокими потолками, выделанный полностью из непрозрачного затемненного стекла. Был он абсолютно пустой. В нем даже никаких стульев не было, и своей пустотой он производил довольно странное впечатление: какой-то заброшенности что ли. Мы прошли широкие входные двери и вышли из здания.
Я почему-то сразу посмотрел наверх. Скорее всего, дело было в освещении. Свет шел не так как от солнца и тени были неправильные, что может быть и раздражало глаза с непривычки. То, что я увидел наверху, я ожидал увидеть меньше всего. Наверху не было никакого солнца! Ни солнца, ни неба. Все пространство над головой, на высоте где-то тридцати метров, закрывал огромный, гигантский, хромированный купол. Под самым куполом, насколько я мог разглядеть, проходила какая-то структура наподобие решетки, с множеством свисающих с нее на толстых проводах прожекторов, которые и освещали все пространство под собой. Пораженный, я довольно долго разглядывал купол и прожектора, пока у меня не заболела шея, и не зарябило в глазах от света. Я привел голову в нормальное положение и поморгал глазами. Сам двор клиники был окружен высокими металлическими гладкими стенами, плотно соединенными с опускавшимися к ним вплотную краями купола так, что разглядеть, что скрывается за ними и за куполом не представлялось возможным. Сам двор выглядел как огромный парк или оранжерея. Везде росли самые разные деревья, кустарники и трава, образующие чащи и поляны, сквозь которые проходили асфальтированные дорожки. По ним гуляло множество людей, одетых в пижамы, наподобие моей. Я заметил, что между ними ходили и санитары, выглядевшие такими же гориллоподобными, как и Мизантропов.
– Теперь, гуляйте, 639, – сказал Зизимор, и мне послышались ядовитые нотки в его голосе. – У вас есть два часа. Потом идете обратно в палату и, пожалуйста, не опаздывайте. Сигналом для окончания прогулки послужит длинный гудок. По нему вы должны будете немедленно вернуться обратно в здание. Я буду ждать вас здесь, на крыльце. В противном случае последует наказание. Просто, повторяю, просто гуляйте. В палате я заметил, что вы играли в какую-то игру. Можете поинтересоваться у других пациентов, какие они любят игры и договорится с ними о совместном игровом сеансе, чтобы одному не было скучно. Помните, что сидя за компьютером, вы ускоряете процесс лечения и адаптации своего организма и приближаете тот момент, когда мы выпустим вас отсюда не только здоровым, но и имеющим иммунитет от эпидемии и вы сможете помогать нам в борьбе с ней. У нас на счету каждый человек.
– Но если у них иммунитет, то куда деваются люди? – увидев удивленное выражение лица Зизимора, я пояснил. – Вы сказали, что у вас на счету каждый человек, и я подумал, что…, – я помнил о тех двух сумасшедших с топорами, но надеялся услышать что-то еще.
– Эпидемия – это далеко не вся проблема, – поджал свои черноватые губы Зизимор. – Колыхаев уже упоминал, что некоторые из людей научились контролировать свои приступы, вызванные эпидемией. Они образовали множество преступных группировок, начиная от небольших местных банд и заканчивая настоящими картелями и синдикатами, пытающимися контролировать целые города, районы и области. Это очень сильно осложняет нашу ситуацию. Наш район один из самых опасных и зачастую приходиться прорываться с боем. Их главари умело используют вспышки ярости своих подчиненных и направляют их в нужное русло. До нас дошли слухи, что они придумали какое-то лекарство против эпидемии, но пока нам не удалось узнать что-либо еще.
Час от часу не легче, подумал я.
– И еще, доктор. Мы сейчас находимся вне здания?
– Да, 639, – утвердительно кивнул головой Зизимор.
– Так какого лешего, здесь все закрыто, как будто это большой павильон для съемок кино? – само собой вырвалось у меня.
– А на что там смотреть? – снова, как и в прошлый раз, когда я спросил его о календаре, Зизимор удивленно пожал плечами. – Там, собственно, пустота, 639. За стенами клиники начинается поле, в котором ничего нет, но одним только своим видом это нечто пагубно влияет на людей, не говоря уже о том, что будет, если кто-то вдруг случайно окажется в радиусе его действия. Его влияние на живых существ еще до конца не изучено и может произойти все что угодно, 639. Кажется, Колыхаев рассказывал вам об этом.
– Знаете что, доктор, восемь дней голодовки не очень благоприятно влияют на мозговую деятельность.
– Вы сами виноваты, 639, – понизив голос, ответил Зизимор. – Вас никто не просил бить Мизантропова и пытаться сбежать неизвестно зачем.
– Да перестаньте же повторять каждый раз «639», «639», как какая-то машина, которую заклинило! – вежливость Зизимора, на мой взгляд, иногда доходила до полного кретинизма, но еще меня взбесил его ответ. – Если так и дальше пойдет, вы будете произносить это дурацкое число через слово. Я не хочу, чтобы меня так называли.
– Простите, пожалуйста, – Зизимор опять поджал губы, – но доктору Колыхаеву кажется, что вы так скорее привыкните к этому, но как же вас называть? Вы ведь, – Зизимор сквозь линзы очков внимательно посмотрел мне в глаза, – не помните своего имени?
– Нет, не помню, – ответил я, – но я хочу, чтобы меня, к примеру, называли… Сергеем.
– Почему Сергеем? – Зизимор удивленно приподнял брови, наморщив свой лоб.
– Не знаю. Первое имя, какое пришло мне на ум. Согласитесь сами, гораздо человечнее, когда человека называют по имени, хоть и не его родным, но все же не номером, как модель робота.
– Мы обсудим этот вопрос с доктором Колыхаевым. Так как теперь я буду вашим личным лечащим врачом, – Зизимор сделал ударение на словах «вашим» и «личным», словно хотел показать этим, что его отдают ко мне в рабство на веки, – то все просьбы и пожелания изъявляйте мне, а уж потом, при необходимости, я посовещаюсь с доктором Колыхаевым. Теперь вы можете погулять, 6… м-мм, хм… Здесь очень красиво. Мизантропов останется здесь, и в случае нужды обращайтесь к нему, а мне нужно идти.
Зизимор ушел, а Мизантропов остался на месте, поглядывая на меня и, как мне показалось, скрывал улыбку. Наверное, соленый чай вспомнил.
Я немного помедлил и решил, что нужно постараться найти кого-то, с кем можно было бы переговорить и желательно соседей по палате, так как Зизимор как-то упоминал, что они у меня есть. Я считал, что найдя соседей, я найду и способ общаться с ними и без прогулок. Я пошел наугад по одной из асфальтовых дорожек.
Сначала я хотел поспрашивать людей, которые разговаривали между собой, как я заметил, одни вполголоса, а другие как обычно, но подойдя поближе к ним, я увидел, что на груди у каждого висит жетончик с его личным номерком вроде моего. Тогда я просто пошел, вглядываясь в номерки на пижамах, пытаясь для начала найти хотя бы шестисотые. Блуждая таким образом по парку, я понял, что в клинике находились люди совершенно разных наций, цвета кожи и возрастов. Это представляло дополнительные трудности. Кроме своего родного языка я никаких других не знал или попросту не помнил. Это несколько изменило мою первичную цель и теперь я искал русскоязычных пациентов. Я подходил к человеку и пытался заговорить с ним, но каждый раз мне отвечали на непонятном языке. Некоторые из людей, заметив, что я прохожу мимо, заинтересовано оглядывались на меня. Иногда меня самого останавливали и в свою очередь пытались со мной заговорить, но, поняв, что имеют дело с иностранцем, разочарованно отворачивались. В своих поисках я довольно часто встречал детей возрастом от шести-семи лет, но в основном были подростки. Только вели они себя не как дети. Дети резвятся, бегают, смеются, играют, а я наблюдал детей, которые передвигались неспешным шагом и остальным своим поведением ничем не отличались от взрослых и зачастую разговаривали с ними наравне, как с ровесниками. Было слегка непонятно наблюдать такое.
Сколько же здесь всего пациентов? И у всех этих людей, выходит, тоже потеря памяти. Кем они были там, за стенами клиники, когда их нашли солдаты и доставили сюда? Бездумными куклами, бесцельно бродящими по пустым улицам, или одними из тех, с топорами, что озверело набрасываются на всех без разбору, пытаясь удовлетворить свою ненасытную жажду крови? Раздумывая над всем этим, я пришел к выводу, что хорошо, что каждый попавший сюда не помнит своего кошмарного прошлого, потому что здравый человек просто не смог бы жить со всем этим.
Передо мной мелькали лица, но я продолжал вглядываться в номерки и пытаться найти кого-нибудь, кто говорил бы на понятном мне языке, когда кто-то легонько дернул меня за штанину. Я остановился, посмотрел назад и увидел мальчишку, лет девяти, с круглой коротко стриженой головой, пухленькими щечками и блестящими губами. На вид он был несколько бледноват и кроме толстенькой фигуры, ничем другим примечателен не был. Он несколько смущенно улыбался и смотрел на меня своими кругленькими немигающими светло-карими глазами, выражающими немое удивление, словно мальчик хотел о чем-то спросить меня, но не решался заговорить первым. Казалось, он весь состоял из сплошных округлостей, как будто целиком был собран из воздушных шариков, на которые надели пижаму, а на самом верхнем нарисовали уши, глаза, нос и рот. Тоже в виде кружочков.
– Ну, здравствуй, малыш, – поздоровался я с ним.
Я присел на корточки и, приветливо улыбнувшись, посмотрел на номерок мальчишки. 212. Было бы здорово, если бы он говорил по-русски. – Как тебя зовут?
Малыш хихикнул и показал пальчиком на номер жетончика. 212. Ах ты! Все никак не могу привыкнуть к тому, что людей в клинике номеруют, как каких-то тюремщиков.
– Что ж, мне можно не представляться, – пробормотал я в ответ.
– Ты здесь недавно? – несколько резко от смущения спросил меня мальчик по-русски.
Отлично!
– Да всего-то неделю, малыш, а ты?
– Почти год.
– Ого! – воскликнул я и приподнял брови, изображая изумление. – Целый год! Ты, наверное, здесь все знаешь. Можешь мне рассказать о том, как здесь живут, а то я здесь новенький и ничего толком пока не понимаю.
– Здесь здорово, – широко улыбнулся 212. – У меня есть много друзей и своя игра. Ты сейчас совсем один, но у тебя скоро тоже появится много друзей. Тебе всего лишь нужно найти свою игру и в ней уже будут все твои друзья. У тебя ведь есть компьютер в палате? Он у всех есть.
– Да, у меня есть компьютер, – ответил я. – Но что-то я тебя не совсем понял. Какую свою игру я должен найти и как в ней окажутся все мои друзья?
– Ты такой странный, – опять хихикнул мальчишка. – Это же очень просто. Я тебе все расскажу. Я тоже сначала ничего не знал, а потом доктор Маринин мне все рассказал.
– Доктор Маринин? Кто это?
– Это наш доктор. У нас на этаже есть свой доктор. На каждом на этаже есть свой доктор, – терпеливо объяснял мальчик. – Вот у тебя кто твой доктор?
– Э-э-э… у меня мой доктор Зизимор.
– Зизимор? – переспросил мальчонка, смешно нахмурив черные брови, что вместе с его пухленькими, чуть румяными щечками придавало ему немного комическое выражение лица. Почти одними губами он сосредоточено повторил, – доктор Зизимор… а, вспомнил, – лицо 212 озарила светлая улыбка. Мальчик хихикнул. – Это такой в очках, с черной бородой. Он такой смешной.
– Смешной? Да, смешной, – я решил поддержать мальчишку в его мнении насчет Зизимора. – А доктор Колыхаев? Как он тебе?
– Он – хороший и очень умный, – с готовностью горячо ответил мальчик. – Он говорит, что компьютеры могут нам вылечиться от болезни, чтобы мы могли когда-нибудь выписаться из клиники.
– А тебе самому хочется выписаться?
– Ну, – немного замялся 212. Он опустил глаза. – Не очень. Мне здесь нравиться. Здесь интересно. Здесь можно делать все, что ты хочешь. Хочешь, ешь, хочешь не ешь. Спать можно ложиться когда угодно и вставать тоже. Играть можно хоть до самого утра. Мне здесь нравится. Никто ничего не заставляет делать.
– Ты хотел рассказать мне про свою игру и друзей в ней, – осторожно напомнил я.
– Да, точно! В компьютере много таких игр, в которые можно играть сразу всем. Ты должен выбрать себе игру и так ты познакомишься с другими, которым тоже нравится эта игра. Они тоже будут в нее играть и ты вместе с ними.
– Ну, теперь мне более понятно. А если компьютер мне надоест, что мне делать?
– Как надоест? – мальчишка смешно выпучил на меня глаза и вдруг рассмеялся. – Ты такой же смешной, как доктор Зизимор, – затем мальчик нахмурил брови и серьезно произнес. – Игры не могут надоесть, никогда. Ты, наверно, еще не играл?! Пошли со мной, я проведу тебя к нашим. Мы расскажем тебе о нашей игре. Если она тебе понравиться, мы станем твоими друзьями. Ты согласен?
Выбор игры
Я еле успел встать с корточек и совсем не успел открыть рта, чтобы ответить, как мальчишка потянул меня за рукав пижамы. Я пошел за ним. Кто это, интересно, наши? Он повел меня дальше по дорожке. Мы прошли мимо фигурной зеленой изгороди, изящно увитой частым плющом, затем прошли через березовую рощу и сошли с дорожки прямо на траву. Мальчишка вдруг без всякого предупреждения свернул прямо в ближайшие кусты боярышника и при этом по-прежнему крепко держал меня за рукав. Он по-бычьи нагнул голову, защищая лицо, и стал продираться сквозь колючие и цепкие ветки. Я побоялся за жетончик, потому как ветки боярышника могли сорвать его с пижамы и ладонью свободной руки прикрыл его. Просто не хотелось опять раздражать и без того нервного Колыхаева. Неделя насильственной голодовки заставляет принимать по-настоящему верные решения. Мой рост позволял мне сохранять голову в неприкосновенности, и я боялся только того, что шипы могут продырявить мою пижаму.
– Ты здесь всегда ходишь? – с любопытством спросил я своего маленького спутника.
– Здесь быстрее, – яростно просипел коротышка, воюя с зарослями боярышника.
В моменты, когда мальчик отворачивал голову в сторону, я заметил, что его лицо раскраснелось, а глаза были крепко зажмурены. Вот уж детская логика: где существует хоть какой-то намек на приключения, туда и путь. Наконец, кустарник закончился и мы выбрались на открытое место. 212 так неожиданно остановился, что я, зазевавшись, чуть не перелетел через него. Мы оказались перед группой парней и девчонок, подростков, расположившихся среди частых корнистых, довольно старых, просмоленных сосен. Кто-то стоял, сложив руки на груди, кто-то устроился среди вздыбленных корней деревьев, кто-то уселся прямо на песок. Все они с любопытством посмотрели на меня. Среди них я отметил юную девочку лет пятнадцати с настороженными серыми глазами. У нее была короткая мальчишеская стрижка, что удачно сочеталась с черными жесткими волосами, каждой прядью и кудряшкой торчащими в стороны. При нашем появлении она встала и как-то недовольно оглядела меня и еще более недовольно посмотрела на 212-го, но мальчишка, похоже, нисколько не смутился.
– Вот! – гордо сказал он, показал на меня рукой и выкрикнул, словно оправдываясь, – Он – новенький, – словно эти слова доказывали, что я здесь совсем не зря.
– 212, – немного громче, чем требовалось, четко произнесла девушка, стараясь, чтобы ее голос прозвучал, как можно холоднее. – Сколько раз тебе повторять, что приводить кого попало нельзя, негодный ты мальчишка!
Веселое и довольное лицо мальчишки немного потускнело, но в тот же миг засияло с новой силой.
– Ты всегда меня ругаешь, но я знаю, что ты меня любишь, и я тоже тебя люблю.
Неожиданно он подбежал к ней и, встав на цыпочки и вытянувшись, поцеловал ее прямо в щеку и тут же с радостной миной на лице ловко, как мячик, отскочил в сторону. Многие из ребят улыбнулись и рассмеялись поступку 212-го. Сама девушка от такого каверзного нападения глубоко негодующе вздохнула, набрав полную грудь воздуха, но тут снова заметила меня и, отвлекшись, она решила разобраться с 212-ым потом, выпустив из груди весь приготовленный для выражения негодования воздух. Она резонно решила, что появление незнакомца несколько важнее. Девушка подошла ко мне и протянула руку.
– Так ты здесь новенький? – спросила она.
– Да, вот пытался немного сориентироваться в этом огромном парке и встретил его, – я кивнул на 212-го, который тем временем неслышно подкрался и встал за девушкой, слушая наш разговор. Я посмотрел на жетончик девушки. З47.
– Он почти насильно потащил меня сквозь кусты и вот я здесь, – я с деланным вниманием оглядел пижаму. – Надеюсь, пижама не пострадала. Мне выдали только один комплект.
– Ох уж, этот постреленок! – девушка вздохнула. – Это его любимое занятие: кого-нибудь выслеживать и тащить к нам.
– Так вы его друзья?
– Да, к несчастью. Он славный парень, только непоседа от природы. Все-то бы ему бегать и за кем-то следить.
– Он сказал, что у вас есть какая-то любимая игра.
– Есть, – кивнула головой девушка. – Почти все, кто попадает в клинику, находят для себя свою игру и знакомятся с теми, кому она тоже нравится. Наша игра шутер «Стрелки». Если понравится играть, то можешь присоединиться к нам.
– Честно говоря, не знаю, что думать, – сказал я. – Я недавно посмотрел фильм про то, что твориться там за стенами клиники и все еще не могу оправиться от него. Это какое-то безумие. Не очень хочется верить, что все это на самом деле.
– Ты прав. То, что происходит во всем мире ужасно, но не волнуйся, здесь мы в безопасности. Доктор Колыхаев очень многое сделал для всего человечества. Он хочет снова возродить мир таким, каким он когда-то был и мы все должны помогать ему в этом.
– Помогать?
– Мы должны как можно больше времени проводить у компьютеров, – доктор Колыхаев открыл, что электромагнитные волны, исходящие от них, помогают организму быстрее излечиться от эпидемии, – чтобы снова стать здоровыми людьми, пройти подготовку и вернуться во внешний мир, не боясь снова заразиться болезнью.
– Давно ты здесь? – спросил я.
– Где-то около года. Я не считала. Не нахожу это нужным. Вы не бойтесь, клиника – хорошее место. Я тоже сначала чуждалась всех, как дикий волчонок, но теперь освоилась и поняла, что в клинике намного лучше, чем снаружи. Там люди, зараженные эпидемией, убивают друг друга, а здесь мы в безопасности. Самое главное, нужно понять, что лечиться необходимо и не надо нарушать правил, установленных доктором Колыхаевым, он этого не любит.
В этот момент, казалось, сразу отовсюду раздался протяжный вибрирующий гудок, приглушив последние слова девушки. Через несколько секунд он смолк, затем снова набрал силу и медленно затих.
– Вот и конец прогулки. Было приятно познакомиться. Пошли, я провожу тебя до здания клиники.
До меня только сейчас дошло, что я действительно потерял ориентацию, сначала блуждая по бесконечным дорожкам, а потом так внезапно, почти насильно, напропалую, протащенный мальчишкой сквозь кусты. Все пациенты, иногда переговариваясь между собой, пошли в одном направлении. Я и 347 вышли на одну из асфальтированных дорог и пошли к клинике. Девушка шла ускоренным шагом, словно боялась опоздать.
– Куда ты так спешишь? – спросил я, равняясь с ней. – Боишься, что прием больных на сегодня закончиться и клиника закроется?
– Лучше не опаздывать, – на ходу ответила 347. – Доктор Колыхаев не любит, когда хоть в чем-то отступают от расписания.
Пройдя несколько небольших рощиц и, миновав чистое до прозрачности искусственное озеро, мы вышли к центральной кленовой аллее, ведущей к главному входу клиники. Здесь, у крыльца клиники, собралась довольно большая толпа пациентов. Они словно чего-то ожидали. На самом крыльце я увидел несколько стоявших санитаров и врачей. Доктор Зизимор был там же. Он стоял, вытянув свою бородатую и очкастую физию, и что-то высматривал в толпе. Я догадался, что он ищет меня и помахал ему рукой.
– Эй, доктор, я здесь! – крикнул я.
Зизимор немного поводил своим бородатым рылом, и, заметив меня, в ответ крикнул:
– Поднимайтесь ко мне, 639! Зачем вы там стоите?
Действительно, зачем? Я собирался протиснуться через всю толпу, но девушка слегка тронула меня за плечо.
– Будешь в палате, зайди в «Стрелки». Не пожалеешь. Классная игра, – наскоро шепнула она мне.
Я кивнул головой и принялся протискиваться сквозь толпу, пробираясь к ступенькам крыльца. Когда мне это удалось, я взбежал по лесенке и очутился рядом с Зизимором. Я пробежал всего несколько метров, но остановившись, вдруг покачнулся в сторону. Резко закружилась голова, но почти сразу прошла. Все же Зизимор попридержал меня рукой.
– Это слабость, – умным голосом пояснил он мне, – после вашей вынужденной голодовки. Через пару дней вы будете в норме. Ну, расскажите мне о своей первой прогулке, 639. Вы уже с кем-то познакомились?
– Да, доктор, познакомился. С довольно милыми ребятами, – дальше я сказал то, что он и хотел услышать. – Они предложили мне поиграть в некий шутер «Стрелки».
– Это хорошо, – Зизимор одобрительно кивнул головой. – А что это за ребята, с какого они этажа?
– Один, совсем еще маленький, с номером «212», еще я разговаривал с девушкой под номером «347». Славные малые. У них там что-то вроде кружка. Колыхаева хвалили, так что, похоже, все мои подозрения и в самом деле были беспочвенны. Простите меня, я вел себя как дурак.
– Ничего, ничего, 639, – мягко протянул Зизимор. – Колыхаев прощает вас, но в следующий раз будьте более разумны.
Голодом поморил веселый старикашка и простил, подумал я, но вслух сказал:
– Хорошо, постараюсь. А что это все собрались перед клиникой. Какое-то собрание что ли?
– Нет, – сказал Зизимор. – Это для того, чтобы не создавать толкучку в холле. Пациенты проходят на свои этажи в строгом порядке по нумерации жетонов по триста человек. У нас действует всего шесть лифтов и каждый за раз может вместить до пятидесяти человек, но сейчас я сделаю для вас исключение. Пойдемте, я проведу вас до вашей палаты.
Мы зашли в здание клиники. Вслед за нами тронулся и Мизантропов. Вскоре я уже снова был в своей палате и Зизимор, пожелав мне спокойного вечера и, напомнив про компьютер и его полезные свойства, вышел в коридор, заперев за собой дверь. Я включил компьютер и сел за стол.
Немного поколебавшись, я все же решил просмотреть еще один из фильмов правды. Я запустил проигрыватель. Попавшийся мне фильм был посвящен тому, что те люди, которые смогли контролировать приступы болезни, стали объединяться в преступные группировки и как я понял, исключений из них на этот счет не было. Были показаны многочисленные кадры мародерства: ограбление заброшенного магазина, поджог какого-то кинотеатра, разгром музеев, бесчисленные убийства зараженных, зачастую совершенно бессмысленные, жестокие, сделанные только ради развлечения. Я понимал, когда убивали тех из зараженных, кто представлял непосредственную опасность для жизни других людей, но зачем же было убивать тех, кто просто шел и никого не трогал? Дальше были показаны различные хроники, свидетельствующие о стычках между солдатами госпиталя и членами преступных группировок. Судя по увиденному, банды терпеть не могли солдат клиники и пытались уничтожать их, нападая на отдельные отряды при всяком удобном случае. Голос за кадром сказал, что наши укрепленные пункты слишком сильны и бандиты просто боятся штурмовать их, трусливо нападая лишь на небольшие отряды. На улицах разыгрывались самые настоящие кровопролитные бои, доходившие иногда до рукопашной схватки. Были показаны штурмы домов, в которых засели бандиты, уличные перестрелки. В основном, банды старались занять военные части, здания милиции и другие объекты, в которых могло находиться какое-либо оружие и транспорт. Одной из банд удалось овладеть крупным оружейным арсеналом на юге города, вследствие чего она представляла собой наибольшую угрозу. Как правило, в крупных бандах господствовал армейский порядок и жесткая иерархия. Члены банды регулярно тренировались в стрельбе из различного оружия, но были и простые шайки, которые хаотично образовывались для какого-нибудь налета и распадались после поживы. Как я понял, солдаты клиники тоже регулярно тренировались, улучшая свои бойцовские качества в обращении с огнестрельным оружием, а также различными упражнениями укрепляли мышцы тела. Мельком показали гигантскую воронку, раскинувшуюся на многие километры, – результат попадания ядерной бомбы. Везде царила разруха: многие дома были разрушены почти до самого основания, улицы полны брошенных машин. Асфальт порой был так искорежен, что сквозь трещины и разломы виднелись черные, зияющие ямы и разорванные трубы коммуникаций. Повсюду валялся самый разный хлам, отходы и прочий мусор. Голос за кадром объяснил это все тем, что военные, что подверглись заражению космическим вирусом, принялись атаковать свои собственные города. Результатом подобных атак, как наземных, так и воздушных, и были разрушенные дома и множество трупов, зачастую скрытых под грудами уличного мусора так, что виднелись лишь отдельные части тела.
Когда солдатам клиники удавалось одержать победу над одной из банд, то среди убитых иногда находили диски с записями, показывающими внутреннюю жизнь группировки. Вот бандиты обосновались в бывшей школе. С соседних домов и строек они натащили всякого барахла, переделав школу в укрепленную крепость со своим собственным арсеналом и запасом провизии. На крыше я заметил два или три установленных тяжелых пулемета. Вокруг периметра школы из сломанных парт, стульев, мешков с песком и цементом, кирпича, школьных досок и дверей были сооружены баррикады высотой метра два. Все окна школы бандиты полностью заколотили, оставив лишь узкие бойницы. На крыше и вокруг школы постоянно дежурили дозорные. В основном, как я понял по разговорам бандитов, эта банда состояла из бывших зеков, руководили которыми местные авторитеты. В основном они занимались тем, что отстреливали больных, мародерствовали, насиловали, грабили и пили, устраивая самые настоящие оргии. Для них они специально отлавливали больных женщин и делали с ними совершенно отвратительные вещи, которые мог выдумать только больной, озабоченный, похотливый разум. Вдоволь насытившись, они запирали их в подвале школы. Один из них, благообразный с виду сухонький старичок с плешивой головой, розоватым скуластым лицом и белоснежной бородкой, все время говорил о необходимости объединится наиболее крупным бандам, чтобы вычистить весь Питер от мелюзги и попытаться заново наладить цивилизованную жизнь в городе. Его разговор со своим помощником был запечатлен на видеокамеру одним из его подопечных. В нем он говорил, что собирается созвать всех главарей наиболее крупных и организованных группировок и устроить что-то вроде экстренного совещания, на котором он хотел предложить всем объединиться и постепенно своими силами организовать свой мировой порядок с помощью военного террора, воспользовавшись тем, что вокруг сейчас царит сплошная анархия и хаос. В итоге, конечно, он хотел стать единоличным гегемоном и потихоньку уничтожить остальных лидеров.
Снова не выдержав и не досмотрев фильм до конца, я в раздражении вырубил проигрыватель. Затем я встал и лег на кровать. Какой-то преступный авторитет вдруг заявляет, что хочет обладать мировым господством? Это уж точно смахивало на бред, но я все больше склонялся к тому, что все в действительности обстоит именно так. Все показанное выглядело слишком реалистично и почти не оставляло сомнений. Эта эпидемия творила с людьми, все что хотела. Да и как я могу судить, что бред, а что не бред, если сам ничего не помню из того, что было со мной до того, как я очнулся в клинике. Мне оставалось надеяться только на свой собственный здравый смысл. Изначально верить я не хотел верить потому, что все обстояло слишком ужасно, и мое сознание просто не хотело принять это, как сегодняшнюю обыденность. Из второго фильма я понял, что кроме эпидемии на улицах идут практически постоянные многочисленные войны и то тут, то там возникают разборки между бандитами, заканчивающиеся человеческими жертвами. Я вспомнил забавного весельчака 212-го и то, как он поцеловал ту девчонку, так смешно разозлившуюся этому невинному дружескому поцелую. Было видно, что она хочет заботиться о нем, как о собственном сыне, но 212 не понимает этого и держит себя с ней на равных. Да, здесь я в относительной безопасности. Девочка говорила, что Колыхаев хочет лишь сохранить человечество, но откуда она это знает? Все из тех же фильмов правды и со слов самого Колыхаева? Верить или не верить тому, что я увидел в этих фильмах. Но если все это заведомая ложь, то смысл тогда в самой клинике? Держать людей здесь, заставляя их день-деньской просиживать за компьютерами; в этом я не находил никакого смысла. Опять-таки; если все, что сказал Колыхаев, лишь ловкий обман, то куда на самом деле попадают люди, проторчавшие здесь пару лет?
Опасные умозаключения
Итак, что я узнал из просмотренных мною фильмов? То, что весь мир представляет собой сплошной ад, в котором выжить практически невозможно и соваться наружу по доброй воле все равно, что кончить жизнь самоубийством и каждый просмотренный мною фильм только об этом и говорил. Узнал я, что люди, имевшие природный иммунитет, стали образовывать банды и заниматься разбоем, мародерством и истреблением друг друга за контроль над территорией. Выходит, что мы все имеем преступные наклонности и при определенном стечении обстоятельств они полностью овладевают нашим сознанием. По крайне мере, так выходило по второму фильму. Зачем тогда вообще спасать такое человечество? Как бы ни были противны и ужасны фильмы, но я пришел к выводу, что нужно просмотреть еще и как можно больше. Может тогда хоть что-то мне станет более понятно. Еще я знал, что клиника – есть якобы единственный оплот человечества, известный Колыхаеву и компании. Колыхаев изобрел вакцину, помогающую организму избавиться от вируса. Также он открыл, что электромагнитные волны, исходящие от компьютера ускоряют лечение пациентов. Вот оно. Если Колыхаев открыл полезные свойства этих самых волн, то почему он не может создать их искусственно, придумав какой-нибудь подходящий прибор, не прибегая к работающему компьютеру? Странно, очень странно. Надо будет спросить об этом лично Колыхаева, добившись второй встречи с ним. Зизимора спрашивать было бесполезно, все равно сначала переговорит с Колыхаевым же, а потом и сам передаст его ответ, а мне больше нравиться общаться без посредников. И еще одно обстоятельство. Куда отправляли детей, когда они проходили весь курс лечения? С взрослыми было понятно. Они шли в солдаты и пытались навести порядок в прилегающем районе, но вот детей ведь не могли отправлять в солдаты? Еще один вопрос, который я должен был выяснить. Нет, на слепую веру я не собираюсь ничего принимать. Хоть двадцать фильмов мне покажите. И эта странная литература с одними фантастами. Хотя Колыхаев объяснил мне, что в библиотеке сильно пострадала информационный блок. А другие библиотеки что? Или до них просто не добраться? Я еще раз прокрутил в голове всю свою прогулку. Как много иностранцев.
– 639! – вдруг препротивным голосом Зизимора на всю громкость взвизгнули динамики так, что я вздрогнул от неожиданности и, не поворачивая головы, скосил глаза на динамики. – Вы лежите в кровати уже тридцать минут и на тридцать минут продлеваете свое лечение. Если вам понравилось голодать, то мы можем перейти к более сильному воздействию, вплоть до физического! Пожалуйста, сядьте за компьютер.
– Если я умру раньше времени от разрыва сердца, то вы, доктор, будете повинны в моей смерти, – недовольно ответил я ему, вставая, однако, с кровати. – Пожалуюсь я на вас, вот что.
Я подошел к компьютерному столику, включил системный блок и плюхнулся в кресло.
– Доктор, раз уж вы вышли на связь, – сказал я, ожидая загрузки компьютера и разглядывая черный экран монитора. – Я хотел бы переговорить кое о чем лично с Колыхаевым. Я хочу встретиться с ним еще раз.
– Что бы вы хотели спросить, 639? – почти ласково протянул Зизимор, довольный моим повиновением. – Можете спрашивать меня, если смогу я отвечу на все ваши вопросы, 639. При необходимости я посовещаюсь с доктором Колыхаевым и мы решим любую вашу проблему.
– Идите вы к лешему, доктор, – добродушно послал я Зизимора и деланно зевнул. – Один из пациентов назвал вас смешным, а у меня нет доверия к докторам, которых называют смешными. Повторяю, я хочу увидеться лично с Колыхаевым.
– Я передам вашу просьбу, – после некоторой заминки ответил Зизимор (я так и представил, как он сидит перед монитором слежения и с досады жует свои черные губы, переваривая слово «смешной»). – Но учтите, что Колыхаев в настоящее время очень занят, и на скорое свидание с ним можете не рассчитывать.
– Спасибо и на этом, доктор, – воскликнул я.
Увидев, что компьютер полностью загрузился, я с самым независимым видом развернулся вместе с креслом таким образом, что оказался спиной к монитору. Теперь меня и монитор разделяла спинка кресла.
– Что в-вы делаете, 639! – прошипел Зизимор из динамиков, увидев мой жест протеста. Бедняга от возмущения заикаться стал.– Немедленно развернитесь лицом к монитору.
– Зачем? – равнодушно спросил я, качнувшись на колесиках кресла и разглядывая пол. Что это за серое пятнышко? Чем-то Зизимора напоминает.
– Как зачем? – растерялся доктор, но тут же собрался и продолжил, придавая своему голосу твердость. – Немедленно сядьте за компьютер, 639, иначе вы пожалеете об этом.
– Вы хотите заставить меня насильно, доктор? – я с ироничным удивлением посмотрел на видеокамеру под потолком. – Да и вообще, компьютер включен, ваши магнитные волны меня обрабатывают, что вам еще надо для полного счастья?
– Вы слишком легкомысленны, 639. У нас есть строгий определенный порядок, с которым лучше не спорить. Доктор Колыхаев – великий ученый и он знает, что делает и заботиться только о вашем благополучии в частности и о будущем всего человечества вообще, так что, прошу вас, сядьте за компьютер.
– Прошу вас, обеспечьте мне Колыхаева, – в тон ему произнес я.
– Вы очень упрямы, 639, но вы не понимаете, до чего может довести ваше упрямство. Я повторяю, Колыхаев сейчас очень занят и не может ежеминутно отвлекаться, потакая капризам каждого пациента.
– Я упрям, как тысяча самых отборных упрямых ослов, – сказал я.– Могу и подождать. По его словам, у меня в запасе от года и больше. Так, когда он сможет снова поговорить со мной?
– Если вы будете и дальше вести себя подобным образом, то боюсь, что никогда. Вы собираетесь садиться за компьютер или нет? Я последний раз спрашиваю, 639.
– Последний раз отвечаю. Нет! – сказал я и, встав, подошел к кровати и снова лег в нее. – Кажется, ужин отменяется, доктор?
Зизимор не ответил. Я насторожился. Что там удумал очкарик? Через несколько минут мои опасения подтвердились. Дверь в палату отворилась, и в нее зашел Мизантропов, а затем и сам Зизимор. Я сразу заметил, что в руке Мизантропов сжимал синюю дубинку, и не думая ее прятать. Как раз такой огрел меня тот безымянный мужчина при моей неудачной попытки к бегству. Поняв, что дело может кончиться плохо для меня, я вскочил с кровати.
– Что вы хотите сделать? – закричал я.
– Я вас предупреждал, 639, – вкрадчиво, но злорадно произнес Зизимор. – Когда осел упрям, его бьют.
Мизантропов молча подошел ко мне. Я отступил назад и, защищаясь, поднял руку. Удар пришелся прямо по ребрам. От острой боли у меня перехватило дыхание. Мои ноги подкосились и я, задыхаясь, упал на колени, прижав к боку одну руку, а второй схватившись за край кровати.
– Еще какие-нибудь пожелания, 639? – спросил Зизимор.
– Пошел к черту, уе…ок очкастый! – искренне прохрипел я свое пожелание.
Зизимор ничего не ответил. Вместо его ответа последовал второй удар, по левой лопатке. Я вскрикнул и теперь валялся на полу, корчась от боли.
– Вас же просили не выражаться, – сказал Зизимор. – Теперь вы сядете за компьютер, 639?
– М-м-м, – ворочаясь, промычал я. – Доктор, вы всегда лично присутствуете при избиениях пациентов?
– Я повторяю свой вопрос, 639, – уже требовательно сказал Зизимор. – вы сядете за компьютер или вы не понимаете с двух раз? Что вы сказали? Я не расслышал.
– Сяду, сяду, – прохрипел я, – только избавьте меня от своего присутствия.
– Вот и замечательно. О том, что сейчас произошло, не следует распространяться, 639. Имейте это в виду. На сегодня можете отдохнуть и прийти в себя. Если боль усилиться, нажмите на кнопку вызова. Она есть сбоку, на вашей кровати. Я вколю вам обезболивающее. Также я буду вынужден доложить Колыхаеву о происшедшем инциденте. До скорого свидания.
Я услышал их удаляющиеся шаги и звук закрывающейся двери. Черт, а! Славно это они меня отделали. И ведь точно предупреждал и не придерешься. Как же это они так? Я попытался медленно и осторожно встать на ноги. Бок и лопатка нестерпимо ныли. Мне удалось опереться на одно колено и я болезненным рывком перевалился через край кровати и ничком упасть на кровать. Я застонал и зажмурил глаза от боли. А, проклятье! Я судорожно нащупал рукой кнопку вызова и нажал на нее. Неразлучная парочка вернулась.
– Вам больно, 639? – невинно спросил Зизимор.
Он еще и издевается! Вот урод.
– Нет, щекотно, доктор. Колите быстрей свое обезболивающее, а то я сейчас умру от смеха.
Зизимор подошел ко мне и, достав из кармана шприц, сделал мне укол.
– Вы сами во всем виноваты, 639, – сказал он, убирая шприц обратно в карман.
– Я во всем виноват, доктор. Что это у вас за дубинки? – спросил я, чувствуя некоторое облегчение. Боль постепенно начала отступать.
– Обычные резиновые дубинки со свинцовым сердечником, а еще у нас есть шокеры, – с охотой ответил Зизимор. – Вам легче, 639?
Я промолчал. Они ушли. Когда боль окончательно прошла, я замер и стал понемногу засыпать. Перед сном я вспомнил о классном шутере «Стрелки» и о том, что обещал кому-то в него сыграть. Только вот кому? Я уснул.
Проснулся я от того, что меня кто-то настойчиво тряс за плечо. Я недовольно поморщился спросонья и приоткрыл глаза. Первое, что я увидел, это склонившееся надо мной невозмутимое, постное лицо Зизимора, как будто он только и делал, что всю свою жизнь будил меня по утрам и это занятие порядком приелось ему. Я мигом вспомнил все, что произошло вчера, и прислушался к своим ощущениям. Лопатка и ребра почти не болели, но все равно в перебитых местах было довольно неприятно.
– Вставайте, 639! – однотонно нудил доктор Зизимор, по-прежнему механически и однообразно тормоша мое плечо. – Вам пора вставать, просыпайтесь.
Я окончательно разлепил глаза. Увидев, что я таки проснулся, Зизимор немного отошел от кровати, сунув руки в карманы. Позади него я разглядел Мизантропова, молчаливой глыбой застывшего у дверей.
– Доброе утро, 639. Вы несколько поздно просыпаетесь. Я пытался разбудить вас через динамики, но вы и не дернулись. Пришлось мне самому подойти к вам.
– Доктор, вы что, круглосуточно работаете что ли? – проворчал я, садясь в кровати и протирая лицо ладонями.
Я зевнул.
– Это вас никоим образом не должно касаться, 639, – быстро ответил Зизимор. – Давайте, вставайте, умывайтесь, ешьте. Завтрак уже стынет. До начала прогулки осталось всего полчаса. Послушайте, 639, так дело не пойдет. Если вы каждый день будете валяться до десяти часов, то Колыхаев будет недоволен.
Я хотел, было, взорваться, по полной обматерив его, но в голове возник образ синей дубинки, и я лишь вяло заметил:
– Вы меня вчера неплохо отмутузили, между прочим. Организму надо было восстановиться. Ребра до сих пор побаливают. Или для вас это такое обычное дело, что вы уже и не придаете такому «воспитанию» никакого особенного значения и все забываете на следующий день?
– Нашей вины я абсолютно не вижу, – холодно произнес Зизимор, пожевав губами. – Во всем виноваты только вы, 639, и ваше упрямство, как вы сами сказали, тысячи отборных ослов.
Мне как никогда захотелось его придушить. У меня затряслись руки. Я мысленно зарычал, но сдержал себя. Я встал и пошел в ванную. Там я наскоро умылся и привел себя в порядок. Вернувшись, я подошел к столику, на котором уже стоял завтрак: картофельное пюре с яичницей и нарезанной ветчиной, кусочек масла, сельдерей, хлеб, чай и пара булочек. Я сел и взял ложку, собираясь завтракать. Зизимор, словно ожившая статуя совершенно немигающим взглядом пристально смотрел на меня.
– Доктор, вы собираетесь наблюдать, как я буду есть? – сухо заметил я, повернувшись к нему в пол-оборота. – Если хотите, впрочем, смотрите, но не таким пристальным взглядом голодной акулы. Мне кусок в горло не лезет.
– Простите, 639, – улыбнулся Зизимор. – Кое о чем задумался. Приятного вам аппетита. Я покидаю вас (боже, какое счастье). Через пятнадцать минут будьте готовы, 639. Мы с вами пойдем на утреннюю прогулку.
Зизимор и Мизантропов вышли. Бывают же такие уроды на свете, думал я, почти насильно глотая теплое пюре, сначала избивают до полусмерти, а потом приятного аппетита желают, как в чем не бывало. Я ел не спеша, аппетита, как такого, совершенно не было. Интересно, продолжал размышлять я, способны они на убийство, если я и дальше буду непослушным пациентом. Я усмехнулся. Что-то проверять это на собственной шкуре мне не очень хотелось. Кстати, вчера он сказал, чтобы я не очень распространялся между пациентами. Что бы это могло означать, интересно? Что большинство здесь не в курсе, как медперсонал обращается со своими подопечными или что? Можно подумать, что другие с самого начала просто с готовностью сели за компьютеры, чтобы лишь изредка отрываться от мониторов в совсем уж необходимых случаях. Или здесь просто не принято обсуждать подобное, что с точки зрения Колыхаева вполне можно было понять. Дети! А если кто-то из них заупрямиться, тогда что? На что вообще способны эти… оборотни в белых халатах? 212 называл Зизимора смешным, а своему доктору Маринину, похоже, он полностью доверяет. Значит, с ними больше обходятся лаской. Да тут долго и не надо уговаривать. Много ли ребенку или подростку нужно? Лишь бы было интересно, вот и все. А тут в компьютере видеоигр столько, что только искать «свою игру» можно до самой смерти и так и не найти, переиграв во все, что только можно. Я вдруг ясно и четко представил себе детство, полностью проведенное у экрана монитора, и мне стало по-настоящему страшно. Я подумал: кто из них вырастет, если они проведут свой самый переломный и впечатлительный период жизни в клинике, где единственным для них познанием окружающего мира станет компьютер. Ведь дети впитывают все с большей силой и увлекаются с большей страстью, чем взрослые, по крайне мере, так должно быть, если логично подумать над этим. Свежие впечатления им просто необходимы, а они вынуждены проводить целые дни у компьютеров. Надо будет поговорить на эту тему с Колыхаевым или Зизимором. Как же они не понимают, что излечивая детей от одного, они лишают их многого другого. Если и правда, что электромагнитные волны помогают лечиться от эпидемии, но Колыхаев, как никто другой должен понимать опасность подобного «лечения». Чего они добьются этим? Интуитивно я понял, что как раз об этом Колыхаева и компанию лучше не спрашивать. Тут, похоже, голодовкой и ушибленными ребрами не отделаешься.
Карцер
Мои размышления были прерваны возращением Зизимор. Про Мизантропова можно уже и не упоминать.
– Что вы так мало ели, 639? – спросил меня Зизимор.
– Ваши частые визиты ко мне полностью отбивают всякое желание есть, – все же не удержался и съязвил я.– Ваше лицо со вчерашнего дня вызывает во мне одни отрицательные эмоции.
– Утренняя прогулка поможет вам нагулять аппетит. Идемте, 639, – Зизимор решил пропустить мою колкость мимо ушей.
Я переоделся в легкие туфли для прогулок, – почти картонные, – и мы вышли из палаты. По пути в парк Зизимор сказал мне, что это последний раз, когда он провожает меня. Дальше Мизантропов только будет открывать мне дверь из палаты, и я должен буду самостоятельно опускаться на лифте и выходить в парк.
– Вы мне начали доверять, доктор? – спросил я, когда мы уже спускались в лифте.
– Я думаю, что теперь-то вы точно усвоили урок, 639, – Зизимор снял очки.
Я почему-то подумал, что на том месте, где должны быть глаза, у него окажутся мертвые черные крестики, но нет, он лишь моргал, как слепой крот, протирая стеклышки очков платочком, вынутым им из бокового кармана. Затем, не глядя на меня, без всяких яких он прямым текстом спокойно добавил. – Если вам дорога ваша жизнь, разумеется.
Я не нашел, что ответить на эти откровенные слова. Тогда я объяснил себе, что все это делается только для того, чтобы сохранить железный порядок в клинике, который был просто необходим, если учитывать, что творилось за стенами клиники.
– Когда Колыхаев освободиться? – спросил я.
– Возможно, через несколько дней, 639, – мягко ответил Зизимор. По тону его голоса я понял, что ему понравилось мое смирение и он по-своему решил пойти мне на встречу. – Вы, помнится, хотели его спросить о чем-то важном? Вы не стесняйтесь, спрашивайте. Всегда лучше говорить только правду. Так вы не будете путать нас и сами не запутаетесь в своих заключениях, которые в вашем положении зачастую оказываются ложными. Помните, у вас полная амнезия и сейчас больше работает ваше подсознание и чувства.
Я немного поколебался. Как раз таки мое подсознание просто вопило о том, чтобы я вел себя более аккуратно и не доверял всем врачам клиники. Всем до единого. И, тем более, ни в коем случае не высказывал им всех своих соображений. Я сам понимал, что пока это были совершенно беспочвенные подозрения, но ничего с собой поделать не мог. Надо с этим поосторожней, одернул я себя, так недолго и до мании преследования дойти.
– Вы и детей бьете дубинками, если они отказываются сидеть за компьютером? – быстро спросил я.
Зизимор удивленно посмотрел на меня, но не так удивленно, как, если бы он был поражен самим вопросом, а так удивленно, словно ожидал услышать от меня нечто совершенно другое.
– Что вы, 639? – испуганно воскликнул доктор. – Вы, я погляжу, по-прежнему полагаете, что попали в руки каких-то сумасшедших. Как вам такая мысль в голову могла прийти! Конечно, нет. С детьми все обстоит намного легче. Ребенок, к счастью, еще не напичкан всеми теми предрассудками, так свойственным взрослым, которые последние не забывают даже при полной амнезии. Они более легко все воспринимают и более адекватно воспринимают наше лечение, принимая его, действительно за лечение, приносящее одну только пользу их организму, тем более что им нравится это занятие. Когда как вы, к примеру, думаете, что мы здесь ставим какие-нибудь опыты над людьми. Если же кто-нибудь из детей капризничает, то мы наоборот, не даем ему включать компьютер или уж совсем страшное наказание – лишаем его обеда. Для постоянно набирающего силу детского организма, поверьте, очень суровое испытание. Этого вполне достаточно, чтобы ребенок или подросток одумался и снова пришел в норму.
Зизимор поджал губы, но вместе с тем довольно внимательно посмотрел на меня, но я сделал каменное лицо и не выдал своих чувств. Этот очкарик почти в точности умудрился прочитать мои мысли. В моей голове назревала имела такая идея и Зизимор своими словами просто оформил ее. Больше я ни о чем не решился его спрашивать. С меня хватило вчерашнего урока, чтобы десять раз подумать, прежде чем что-либо спрашивать.
Вскоре мы вышли из здания клиники. Как и в прошлый раз, Зизимор напомнил мне, как я должен вести себя и, пожелав мне приятной прогулки, куда-то ушел, а Мизантропов остался на крыльце. Я сошел со ступенек и пошел по парку. Сначала я шел по главной кленовой аллее, а потом свернул на одну из многочисленных асфальтовых дорожек, отходящих от аллеи каждые несколько метров в обоих направлениях от нее.
Надо было хотя бы запомнить место, в которое меня протащил тогда 212. Я припомнил, что мы с 212-ым проходили фигурную изгородь и кустарники боярышника, а когда мы с девушкой шли обратно, то миновали несколько небольших рощиц и озеро. Я осмотрелся вокруг. Фигурных изгородей было, хоть отбавляй, то же самое можно было сказать и про рощи, которые росли почти что на каждом шагу, и вместе с тем ни одного кустарника боярышника, но в метрах ста от себя я увидел блестевшее сквозь деревья озеро. Так как больше никаких альтернатив не наблюдалось, я направился к озеру.
Прогулка по парку хорошо повлияла меня и, что самое важное, мои мозги хоть немного проветрились, если можно было так выразиться. В парке абсолютно не было ветра. Сам воздух был не холодный, но и в меру теплый и при этом он был совершенно неподвижен, что поначалу было как-то неприятно, но я быстро привык. Иногда, как и в прошлую прогулку, кто-то из пациентов хватал меня за рукав и что-то спрашивал на незнакомом языке. Я только пожимал плечами и шел дальше, пока вдруг снова не услышал русскую речь. Я остановился, чтобы вглядеться в говорившего человека. Он стоял в одиночестве. Нижняя часть его изможденного, заостренного лица до самых скул сплошь заросла густой щетиной, которую при желании уже можно было называть козлиной бородой. Его странные ненормально блестевшие и одновременно мутные, слезливые, больные глаза покраснели так, что своим цветом и выражением они больше всего напоминали глаза кролика. Он смотрел на меня с непонятной надеждой, словно увидал во мне Спасителя. Русые длинные волосы его были взлохмачены и, похоже, что расческа не прикасалась к ним столько же, сколько и бритва к его подбородку. На вид ему было лет тридцать пять. На его груди я увидел жетончик с номером «861». Отрывистым хриплым голосом он спросил меня:
– Играешь в «Хаос Вселенной»?
– Нет, – его лицо как-то осунулось, и я понял, что сильно разочаровал его. – Но я хотел бы поговорить с тобой. Здорово встретить человека, который разговаривает на родном для тебя языке. Ты давно здесь?
Меня так сильно интересовали ответы на мои вопросы, что я, воровато оглянувшись и увидев, что поблизости никого из медперсонала не наблюдалось, решил на время позабыть об инструкциях доктора. Для верности я взял человека за руку и вместе с ним сошел с дорожки так, что теперь нас немного прикрывали тонкие деревца, росшие сразу по пять-шесть вместе и напоминавшие этим гигантские опята.
– Я? – человек замялся, словно находился в прострации, и произнес каким-то потерянным тоном. – Год или два. Я не помню. Зачем?
Я с каким-то холодом внутри вспомнил свою беседу с Колыхаевым и ответы Зизимора на мои вопросы и получше вгляделся в своего собеседника. Его лицо было страшно бледно, а кожа выглядела дряхлой и вялой, как у старика. Казалось, в некоторых местах бледность проступает сквозь густую щетину. Глаза его подслеповато щурились, словно не привыкли к свету или плохо видели. По белкам его глаз проступали маленькие красные жилки, которые появляются, если человек подолгу не спит. Сами глаза блестели от скопившейся в них от раздражения нездоровой жидкости. Но, не смотря на весь свой забитый и неухоженный вид, фигура его была довольно упитанной и по форме, своей нездоровой пухлостью и широким тазом, больше всего напоминала женскую. Он был похож на чучело, набитое соломой, которое в известных местах перевязали веревками для придания ему человеческих форм, а в остальных местах оно само по себе раздулось.
– А в какие игры ты играешь? – вдруг сиплой вороной прокаркал он на меня, пока я его разглядывал.
– Слушай, парень, – я смутно стал подозревать, что с ним что-то не то, что он не совсем здоров. – Ты что-нибудь помнишь до того, как попал сюда или что с тобой случилось?
– Что со мной случилось? – он, насколько это было возможно, тупо посмотрел сквозь меня своими мутными кроличьими красными глазками, словно пытался что-то с усилием сообразить. – Со мной ничего не случилось. Так ты играешь в стрелялки, стратегии? – его глаза медленно сфокусировались на мне. – Хочешь, мы поиграем вместе по сети?
Он начинал производить на меня впечатление умственноотсталого дауна.
– А тебе говорили, куда тебя отправят из клиники? Чем ты будешь заниматься?
– Из клиники? – парень заморгал. – Я не хочу, но врачи говорят, что так надо. Мне нужно будет сражаться с автоматом в руках, как в одном шутере. «Стрелки» называется. Мне… это… говорили. Играл в «Стрелки»? Давай, попробуем вместе.
Да что же здесь происходить? Страшная догадка осенила меня. А что, если большинство пациентов здесь такие же безвольные дебилы, как этот. Я быстро огляделся вокруг и снова сосредоточил внимание на своем невменяемом собеседнике.
– Парень, ты хоть что-нибудь помнишь? Имя свое? – я все еще не терял надежды добиться от него какого-нибудь вразумительного ответа и в запале взял его за плечи, намереваясь как следует потрясти при необходимости. – Как ты жил до того, как попал сюда? Пойми, это важно для меня. Я здесь недавно и хочу во всем разобраться.
– Имя? – его взгляд застыл на уровне моего лица. – Я помню свое имя. Меня зовут 861. – затем его взгляд переменился на какой-то болезненный, жалкий и он быстро-быстро и крайне испуганно и сбивчиво залепетал. – Зачем ты спрашиваешь? Ты здесь недавно? Это… это… спрашивать, нельзя спрашивать. Доктор, он… Я не хочу, чтоб меня наказали. Я тогда не смогу играть. Страшно, – он медленно и как-то беспомощно повертел своей головой по сторонам, словно кого-то искал, и некоторое время совсем по-рыбьи раскрывал рот. Вдруг он неожиданно и громко закричал. – Патруль! Здесь сумасшедший! Санитары, быстрей! идите сюда!
– Ты что творишь?! Мы же с тобой на одном языке говорим! – я затряс его за плечи.
– На одном? – он опять уставился на меня тупым взглядом и перестал кричать. – Так ты играешь в «Хаос Вселенной»?
– Да, я играю в «Хаос Вселенной», только замолчи, ради бога!
861 отшатнулся назад и с расширившимися от непонятного ужаса глазами смотрел на меня.
– Ты… кто? – и он снова закричал во все горло. – Патруль сюда.
Я уже хотел просто повалить его на землю и ладонью заткнуть ему рот, но не успел этого сделать. Рядом со мной вдруг очутились двое санитаров с красными повязками на левых рукавах и ловко, не успел я и глазом моргнуть, подхватили меня за подмышки.
– Заберите его, он, он, – 861 чуть ли не всхлипывал от полученных потрясений. У него тряслась голова и руки. – Он – сумасшедший. Он хотел меня убить, уб-и-и-ить!
– Вы, что, ребята, – я попытался дернуться, но это было все равно, что пытаться вырваться из объятий двух литых титанов. Мои руки скрутило, словно они попали в жернова. – Все в порядке. Я просто говорил, в какую игру я играю, а он расстроился, что терпеть ее не может. Искал свою игру… Вы куда меня тащите?
Санитары тащили меня обратно к зданию клиники. Мимо мелькали испуганные, смотревшие на меня бледные лица пациентов и мне показалось, что каждый из них ни чем не лучше идиота 861-го. У всех лиц, уставившихся на меня, был одинаково застывший бессмысленный взгляд, а из-за рта чуть ли не шла слюна. Я представил, что, как только санитары протаскивают меня мимо пациентов, и я скрываюсь из их поля зрения, испуг (такой же, как испуг примитивного моллюска, рядом с которым вдруг легонько колыхнулась волна и он рефлекторно замер, застыв на месте, но вот колебание прошло, и он снова продолжил свой путь, тут же позабыв о самом колебании, потому что его строение слишком примитивно, чтобы он мог делать какие-либо осмысленные мгновенные выводы) на лицах пациентов сменяется полным равнодушием к происходящему, и они снова принимаются спрашивать друг у друга, в какие они игры играют. Эта кошмарная картина мгновенно возникла в моей голове, и, поняв, что я, возможно, чуть ли не единственный из всех пациентов, еще способных здраво размышлять, я закричал от охватившего меня ужаса. Мимоходом я увидел, что где-то половина здания скрывается за куполом. Другая половина поднимается выше его. Шторы на окнах! Они скрывают то, что там за куполом! Но вот только что? Поле ли? Когда санитары затащили меня на ступеньки перед входом, я увидел ухмыляющуюся рожу Мизантропова. Одной рукой он взял меня за подбородок:
– Все не можешь успокоиться, 639? Ничего, мы тебе сейчас быстро вправим мозги, – зло заржал он.
Санитары затащили меня в холл, но почти сразу свернули направо. Один из них нажал на что-то в стене и она частично расступилась. Санитары повели меня в появившийся проход. Навстречу попался человек, одетый в синюю форму, наподобие полицейской, поверх которой был одет черный бронник. С плеча свисал автомат, а сзади болталась круглая каска цвета мокрого песка. В руке он держал пластиковый белый стаканчик с каким-то напитком. Я почему-то подумал, что с кофе.
– Что, делов натворил, Фобос? – с некоторым равнодушием, скучным голосом спросил он у одного из тащивших меня санитаров, кивнув на меня.
– Ага, Сильвер, – довольным тоном ответил Фобос. Мы остановились, чтобы он мог закончить фразу. – Молодой еще глупый. Прикинь, его уже и голодом неделю морили, а все угомониться не может, детеныш. Это тот самый 639, что сбежать пытался и Мизантропу по башке въехал. А теперь нашим лучшим пациентам жить мешает, долбоеб упрямый!
Последнюю фразу Фобос произнес с каким-то ожесточением и так крутанул мне руку, что я заскулил от боли, изворачиваясь, как только позволяло мне мое положение.
– То-то же, сука! – прорычал Фобос со звериным остервенением.
– Так вы его сейчас того? – Сильвер показал на меня глазами и прихлопнул кулаком по раскрытой ладони.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-belokrylcev/otkryt-glaza-69970888/chitat-onlayn/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.