Read online book «До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь» author Дмитрий Кноблох

До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь
Дмитрий Кноблох
В стране лесов, стоящих на равнинах, через которые текли тогда, да и, в принципе, текут до сих пор, полноводные реки, жили весёлые и отзывчивые люди. Мужчины носили бороды и, несмотря на добродушный нрав, были умелыми суровыми охотникамихрабрыми воинами. А женщины заплетали волосы в тяжёлые косы и были лучшими на свете хозяйками, так как всегда знали, что и когда сделать, чтобы в их домах было тепло и уютно. Их мужчины и дети здравствовали, а закрома были полны. Боги хранили, а земля кормила.

До сотворения мира. Студёная вода и Чёрный медведь

Дмитрий Кноблох

Корректор Лидия Романчикова

© Дмитрий Кноблох, 2024

ISBN 978-5-0055-9921-6
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

До сотворения мира

Посвящается моим товарищам, с которыми я находился в тяжёлой жизненной ситуации, и которые переживали за создание этой книги, а также всем, кто терпит лишения и страдает, но не забывает, кто он, и, несмотря ни на что, остаётся тем, кто он есть, человеком, готовым разделить последний кусок хлеба с голодным и встать на защиту справедливости, хотя перевес сил не в его пользу. А также тем, кто их искренне любит и ждёт в родном доме, что придаёт сил этим людям, когда уж совсем тяжело становится.

Пролог
Очень давно, когда даже знаменитые пирамиды Египта, совершенно никому не известные, даже, скажу более, не ведающие об уготованной им судьбе быть одним из мерил древности, мирно лежали себе в неразработанных покаещё каменоломнях среди других каменных глыб, точно таких же кусков камня, того же цвета и химического состава, кроме, разве что, того факта, что те, другие куски камня, совершенно не оставили следов в исторических летописях, которые, может, уже и велись в то время, и даже, может, дошли до наших дней, но вот о камнях, которые не стали частями пирамид или не прославились как-нибудь иначе, в них точно ничего нет, что вполне очевидно, так как каждый камень, даже уж очень большой, ну никак не опишешь, даже если очень захотеть, так вот, на матушке-земле даже в те тёмные времена жили себе да поживали люди.
Может, кому-то это покажется странным, но люди жили и в те стародавние времена, когда о великой и ужасной Римской империи не говорили во всех уголках обитаемых земель. Жили себе люди да жили, даже и в те времена, когда мудрый народ Поднебесной ещё не отгораживался от орд кочевников великими стенами. И это потому, что, видимо, ещё пока бесстрашные степные всадники не шли по миру все сокрушающей конной лавиной.
Были же времена, когда утончённые и изысканные поэты стран жаркого Востока воспевали в своих стихах и песнях чернобровых красавиц, восхищались ими и были готовы ради них совершать славные подвиги, а не закутывали их в нелепые чёрные одеяния, пытаясь скрыть эту красоту от посторонних глаз.
Когда-то были битвы, в которых судьбы воинов, да и исход всего сраженья по большому счёту, могли решиться честным поединком доблестных вождей. А данное честное слово почиталось так, что было бы лучше умереть, чем нарушить его. Это было очень хорошее время, когда люди брали от земли ровно столько, сколько им было нужно чтобы жить, а отдавали этой земле столько, сколько могли отдать. И делали они это с благодарностью и от чистого сердца, так как понимали, что если любить свою землю, то и она будет давать свою любовь тебе и твоим детям.
Чудесное времечко! Ох, как же давно оно было!
И как раз в это время в стране лесов, стоящих на равнинах, через которые текли тогда, да и, в принципе, текут до сих пор, полноводные реки, жили весёлые и отзывчивые люди. Мужчины носили бороды и, несмотря на добродушный нрав, были умелыми охотниками и храбрыми воинами. А женщины заплетали волосы в тяжёлые косы и были лучшими на свете хозяйками, так как всегда знали, что и когда сделать, чтобы в их домах было тепло и уютно. Их мужчины и дети здравствовали, а закрома были полны. Дети этих людей с младых ногтей привыкли помогать родителям и почитать старших. А старики жили в уверенности в том, что молодёжь будет слушать их и заботиться о них, и делились нажитой мудростью с бесшабашной молодью. А иногда даже останавливали слишком горячие головыот разных поспешных поступков.
У этих людей были открытые лица, на которых часто можно было увидеть задорную улыбку. Волосы их были в основном светлых оттенков, от пшеничного до каштанового, а глаза стального или голубого цвета. Эти люди знали три простых правила, которые, собственно, и составляли основу их мировоззрения: люби свою землю-матушку, что даёт тебе пропитание и защиту, заботься и люби своих родных и близких и почитай свой род, уважай соседей и помогай им в трудный час, и тогда соседи придут на помощь, коли у случится беда. Так жили эти люди испокон веков и были счастливы тем, что они так живут.
Они славили своих богов, те высшие силы, которым они покланялись, и боги отвечали им на их просьбы. Все свои дела они решали на общем сходе, что назывался братчина, и который был ещё одновременно праздником с песнями, плясками и хороводами. На братчине выбирали того, кто будет представлять род на совете родов, который называлсявече, наверное, оттого, что на этом вече вечно что-то решалось, а может, потому, что это был извечный способ решения общественных дел.
Соседи из других народов, что жили рядом, за добрый нрав и открытость души славили этих людей. Возможно, это и есть причина того, что до наших дней дошло общее название разных родов, из которых состоял этот народ, и зовётся этот народславяне. А может быть, и нет. Кто теперь скажет точно, дело-то давно было. Но, как ни крути, это были славные и добрые люди, а ещё они были нашими предками.
Войны этим славным племенам были вовсе ни к чему. У них и так всего было в достатке. Да и не по нраву им было почём зря кровь проливать. Жили они, не меняя уклада веками, подчиняясь воле Богов и совету уважаемых людей, коих выбирали на братчине из своих соплеменников. Дома их звались избами, потому что избавляли их эти дома от горестей и хлопот, что таились за бревенчатыми стенами. Жили они в сёлах. Где селились, там и было село. На селе было две основных избы, мужская и женская. И было это потому, что вместе жить было гораздо практичнее, чем порознь. И хозяйство вместе вести сподручнее, чем по одному. Мужам, к примеру, не нравилось, что детки малые кричат, а те, кто постарше, докучают, от дел отвлекают. Ещё неладно было, что бабы вечно меж собой судачат, не дают до дел собраться. Вот и ставили себе мужи отдельную мужскую избу, где они спали и иные важные мужские дела решали. А бабам тоже было несладко, когда мужи постоянно в избе храпят, всё разбрасывают, беспорядок учиняя, а ещё и ворчат на чём свет стоит, что им их мужчинские дела мешают решать.
А дела – это смех, а не дела: как зверюгу убить для еды, избу поправить, да ворогов, которых никто в глаза не видел, от села отогнать. Вот и требовали, чтобы мужи им отдельную избу ставили. Так и жили мужская и бабья избы, ну а кто помиловаться хотел или деток малых, которых в бабью избу селить рано, воспитывал, тем отдельные избушки малые ставили, пока в большие обратно не вернутся. Вот это и было село, ну, не считая хозяйственных построек, где скот жил и припасы хранились. Селились вдоль рек, которые были ещё путями сообщений для обмена товарами. Летом на больших вёсельных лодках с одной мачтой и прямым парусом, которые они звали ладьями за их красоту (Лада – богиня любви, красоты и весны, а слово ладная означало красивая; ладья от слова ладная), а зимой на санях, запряжённых лошадями, по льду этих рек.
Царей или иных властителей у этих гордых и свободолюбивых племён отродясь не было, верования им не позволяли. А все насущные проблемы рода, в зависимости от их важности, они решали на братчине, это если род собирался. Ну или навече, ежели меж родов сход был, с теми, кого на братчине же и избирали. Разумеется, в ходе открытого голосования, так как бумагой тогда ещё не пользовались, и, уж тем паче, марать её не научились. Да и, прямо сказать, считать и писать эти люди в своём подавляющем большинстве не умелиза ненадобностью. Зачем уметь писать, если писать не на чем, а руны вырезать или вышивать можно так, как волхвы велят. Да и вообще, волхвов это дело, с рунами общаться. А считать, так это вообще занятие бестолковое, что считать-то, если и так всего полно, бери сколько нужно, и вся недолга.
А вот те проблемы, которые нужно было решать без промедления, которые, так сказать, требовали храбрости, смекалки, тактического расчёта и иным образом нуждались в участии личности, решались, само собой, этой личностью, которую тоже на вече родов выбирали. И называли эту личность князь, по причине того, что ему было даровано право вещать с высоты и решать судьбы других людей. «С коня говорящий», по крайней мере, такая версия бытует.
Князья собирали и вели дружину для защиты сёл, весей, как их тогда называли, от вражеских набегов, которые, если уж быть честным, были редкостью. Так что основными функциямикнязя были суд, короткий и справедливый, и поддержание общественного порядка посредством имеющейся у него дружины, на содержание которой рода, выбравшие князя, выделяли людей и ресурсы. Короче говоря, следить, чтобы никто не лиходействовал.
Так что князь и воины его, вои по-старому, вовсе дармоедами не были, а денно и нощно порядок в землях, где родичи жили, хранили, чтобы законы, по которым предки жили, блюли, богов уважали и со старейшинами не спорили. Ну дивчин не обижали почём зря, у славян с этим делом всегда строго было! Жена есть мать, а мать свята, так как земля родная свята, обе рожают, жизнь дают. Кто бабу обижает, тот землю свою не чтит, а землю не чтить – беду на весь свой род навести, стариков и деток на погибель кинуть.
Короче говоря, так и жили эти люди, предки наши. Радовались и печалились, растили хлеб и воспитывали детей. Любили родных и защищали их от напастей. Строили дома из брёвен могучих деревьев, среди которых рождались. Менялись избытками товаров с соседями или просто так давали тем, у кого нужда. Почитали богов, уважали стариков, рожали детей и учили их тому, что знали сами. Шли годы, годы складывались в века, века меняли тысячелетия, а они жили себе и жили на своей земле так, как жили их предки, всё также, согласно заветам своих Богов, любя свою землю и хороня свой род. И было это ещё задолго до той ужасной войны, что благополучно завершилась договором о сотворении мира аж семь тысяч пятьсот двадцать четыре года тому назад, года, от которого славяне ведут свое летосчисление. Договором мира между востоком и западом, в Звёздном зале той страны, которую нынче мы знаем как Поднебесная империя. И договор тот, который они тогда заключили, и тут, и там по сей день чтут, видно, натерпелись горюшка с той войны.
Но наши предки жили ещё задолго до «сотворения мира». Великой памяти в истории они не оставили, жили себе и жили. Воевать ни с кем особо не воевали, смысла для войны не было. Ну, верно, к чему соседей тревожить, землю их захватывать, не к чему, вон её, земли, сколько, приходи да живи, что захватывать-то, силы тратить и жизни почём зря губить. А не земле этой всего в избытке, бери только в меру и относись с бережливостью. Дома из брёвен ставили, а брёвна – это не самый лучший для археологов материал, не лежат они в земле-матушке долго. Ведь на земле как, то, что из неё вышло, то в неё и вернуться должно. И очень плохо, когда земля не принимает, это значит чем-то боги прогневались, а вот это уже скверно. Да не просто скверно, мерзко, я бы сказал. Кто не верит, может посетить ближайший полигон ТБО (твёрдых бытовых отходов), мимо которого не промахнуться, по запаху можно найти.
Что-то я ушёл от сказки, вернусь, пожалуй. Так что ни артефактов, ни раскопок городов древних от наших предков не осталось. Как будто и не было их вовсе. Ну жили и жили когда-то, кто-то, кто ж знает, кто и где. Ну и слава Богу. А то, что не оставили ничего, так это даже хорошо, ведь у кого памяти от предков нет, тот рода своего не знает. А кто рода своего не знает, тот себя не ведает. А кто себя не ведает, тем и управлять просто, что ни скажи, всё сделает, ведь откуда ему, бедолаге, знать, что хорошо, а что плохо, если не научили и заветы не передали. Так что вот такая петрушка получается.
Но силы высшие, которые почитали наши предки, помогли им. Видимо, довольны были и одарили даром великим. Пращуры наши оставили нам другую память. Можно назвать это даром божьим или прихотью природы-матушки, уж как кому угодно будет. Но это чувствует каждый носитель нашего языка и нашей культуры. Память об этих людях живёт внутри нас, потомков этих людей. И именно эта память делает нас такими, какие мы есть. Храбрыми и находчивыми, добрыми и мягкосердечными, уважающими старость и восхищающимся молодостью, любящими свою землю и свободными по своей сути. Несмотря ни на какие клетки, запреты или оковы. Так давайте же, братцы, будем достойны людей, которые жили на этой земле задолго до нас. Тех самых, которых соседи прозвали славянами. Уж кто-кто, а соседи точно врать не будут. Славяне, значит, славяне.
В этой книге я, Боже меня упаси, не претендую на достоверность неких исторических фатов и уж тем более не пытаюсь создать альтернативную реальность. А также не хочу ничего доказать кому-либо из учёных мужей. Скажу более, если кто сумеет достоверно описать то, что было на нашей земле десять тысяч лет назад, опираясь на факты, лично поклонюсь в ноги этому человеку, не забыв перед тем снять перед ним шляпу. Но так как пока никаких фактов относительно бытия народов, населявших ту землю, на которой я сейчас живу, нет, а ведь кто-то на ней жил, я верю одному факту, самому главному, прямо такому факту-факту расфактическому! А именно: той крови, которая течёт по моему организму, и тем сказкам, которые мне рассказывали мои бабушки. Я полагаюсь, да, именно на неё, на ту самую генную память, на тот дар, который нам оставили наши праотцы, благодаря которым мы те, кто мы есть, несмотря ни на что. Хвала богам, тем, в которых каждый из нас верит. Или не верит – специально для этих людей, хвала Матушке-природе.
Так вот, братцы, то, о чём я пишу, это не некий исторический факт. Это то, что подсказывает мне моя кровь. Кровь потомка многих народов, но, прежде всего, кровь сына славянского рода. Я пишу сказку, но, думаю, каждый поймёт, что сказка – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок.
С уважением к ко всем читателям всех родов, племён, народов и рас, полов, возрастных групп и кулинарных пристрастий.
Димитрий, потомок немецких вояк, но сын русской женщины, русский по духу и образу мысли, православного вероисповедания, но помнящий о вере пращуров, так как отголоски этой веры до сих пор влияют на житие наше. Патриот своей родины, той земли, на которой родился, живу и где родились мои дети. Анархист по убеждениям. Любящий муж, сын, отец и дед.
Мир вам, братья и сёстры!
Сказка начинается…

Студеная вода и Чёрный медведь

Глава первая. О том, что все всегда знают, чего делать не надо, но всё равно делают
Когда-то все, даже самые храбрые и достойные люди, равно как и законченные негодяи, были малыми детьми. Так уж, простите, матушка всего живого, богиня Дивия, устроила. И, как правило, чем более мы непоседливее и любопытнее в детстве, чем больше нас ругают женщины и наказывают мужчины, тем большую мы, когда подрастём, приносим пользу нашему роду, если, конечно, доживаем до этого счастливого возраста с руками, которые суются, куда не стоит их совать, и ногами, которые ходят там, где лучше не ходить.
Вот так и достойный, уважаемый муж, прославленный своими великими деяниями, во многих землях о ком сложено немало песен, а о подвигах которого ходят легенды, известный в миру под добрым именем Волеслав рода Радимичей из племён Кривичей, не всю свою жизнь был могучим воем и мудрым предводителем. Бывали когда-то такие времена, когда он не обводил грозными очами залы, где его решенья ждали другие славные мужи и храбрые вои. Некогда и он был неслухом, и его вечно бранили в женской избе, где, собственно, он и жил с мамкой и остальными бабами, так как был мал ещё для мужской избы, куда мечтал попасть. Мечтал он в основном перед тем, как заснуть, видя себя в облике славного героя. Но до этого было пока ещё далеко, а в бабьей избе всегда находилось что-то вкусное и добрые сказки на ночь. А также редкий день Волеслава, которого тогда ещё кликали Волькой, обходился без того, чтобы кто-то из мужей рода не надрал ему уши или не угостил хворостиной по известному месту, тому самому, куда обычно влетает хворостиной или иным схожим с ней предметом разным неслухам и буянам в том самом нежном возрасте, пока они поперёк лавки лежат.
Так вот, Волеслав пока ещё не вырос, а был всего лишь Волькой, чумазым мальчуганом, что щеголял одетым по последней в селе моде, которая, правда, за прошедшие тысячелетия не претерпела сильных изменений, а именно, в порты (одежда для детей), штаны и рубаху из грубой сероватой льняной ткани, которую называли портно, собственно по этой причине порты звали портами. Причём, поверх рубахи у Вольки была совершенно новая меховая безрукавкас мехом вовнутрь, точно такая как у его отца, охотчего мужа (охотника). На ногах у него были отличные лапоточки, которые, нужно отметить, Волька сплёл самолично, и они были надеты поверх обмоток, сделанных из того же самого льняного полотна, портна, что и порты на Вольке. Грязные светло-русые волосы были схвачены кожаным ремешком в пучок на затылке, а лоб опоясывал берестяной обруч с рунами, которые обозначали его принадлежность к роду и оберегали его от бед, по ходившим в те времена представлениям о том, что может уберечь ребёнка от бед. Но, правда, иногда обруч менял расшитый рунами детский платок, который вы никогда не догадаетесь из чего был сделан. Верно, из портна, но только не такого грубого как остальная одежда. На груди, под рубахой, был надетый матушкой оберег. Ну в принципе, пожалуй, и всё. Хотя нет, чуть было не забыл, рубаху Волька заправлял в штаны, а штаны были подвязаны поясом, на котором в кожаных ножнах гордо болталась самая главная ценность Вольки – охотский нож, подаренный отцом. Да-да, Волька уже достиг того возраста, когда мужчина рода был обязан носить при себе оружие. И этим, нужно сказать, Волька страсть как гордился.
Короче говоря, Волька был самым обыкновенным мальчуганом своего времени, среднего роста, с курносым носом, покрытым веснушками, и хитрющими серыми глазами, вечно мечтавшим сделать что-то великое и славное, как любой парень из ватаги (название объединённых общей целью подростков примерно одного возраста) своих сверстников, с кем он бегал. Основным занятием Вольки была тренировка в стрельбе из лука. Которая ему и другим парням из его ватаги казалась занятием скучным и совершенно не нужным, по той причине, что они уже и так вроде охотчие мужи хоть куда, в чём были совершенно уверенны, так как точно били в цель аж с двадцати шагов, ну чему ещё можно учиться-то. Правда, эту уверенность не разделял их наставник, старый дед по имени Доброхлеб. Он вечно ходил со здоровой хворостиной, которой лупил по пятым точкам особо нерадивых лучников, для науки, как он говорил. Причём сам Доброхлеб за лук отродясь не брался, чем вводил в замешательство юных охотчих. Во-первых, у него просто не было лука, может, конечно, и был, но его никто никогда невидал. А уж, простите, раз ты весь такой из себя лучник, то и лук у тебя должен быть не хуже, чем у славных воев из княжьей дружины. Ну уж, как минимум, из Мохнатозверя (мамонт) клыков. И с луком этим лучник ну уж никогда, по мнению всех учеников деда Доброхлеба, вообще никогда расставаться не должен. А во-вторых, ходить в лес на охоты Доброхлеб не любил, у него были совершенно другие интересы. Несмотря на это, своё мнение вся ватага держала при себе, и с дедом спорить или пререкаться никто из юнцов не пытался. Потому что, во-первых, учил он хорошо, а во-вторых, чуть что, лупил хворостиной, ну и, пожалуй, третье, что было, наверное, самым главным. Доброхлеб сбивал птицу камнем с сорока шагов, ну, само собой, если ему была нужна эта птица, резким и молниеносным броском камня из пращи. Причём на памяти всех его многочисленных учеников, которых он воспитал за все годы, что преподавал, ну ни разу не было случая, чтобы он промахнулся. Так что Доброхлеба не только побаивались, но и уважали.
Гонять своих подопечных Доброхлеб мог на протяжении нескольких часов, а мог и отпустить практически сразу, это как пойдёт. Дело было в том, что дед иногда помогал волхвам Перуна в святом месте. А так как волхвы обращались к Богам как правило в ночь, и общение их проходило, по устоявшемуся обычаю, до утренней зари, дед иной раз чисто физиологически не мог проводить занятия должным образом, по той причине, что хотел спать. И, проверив луки своих учеников, дав им формальные указания несколько раз выбить мишени, он отпускал ватагу по их ватажным делам, а сам заваливался спать, чему юные охотники были безмерно рады.
Нет, разумеется, бесцельное шатание по посёлку старшими, особенно обитателями бабьей избы, совершенно не поощрялось, и праздно шатающихся по селу молодых людей частенько тут и там привлекали к общественно полезному труду. Да и, кстати, молодые жители общины этому нисколько не противились, а даже, нужно сказать, наоборот, всячески старались помогать старшим старательно и ответственно. Скажу больше, дети в общине не только помогали старшим, но ещё и хвастались друг перед другом своими достижениями. Однако, в счастливые часы, пока взрослые считали, что дети на стрельбище и не думали привлекать их к помощи по хозяйству, у молодёжи появлялась уникальная возможность смыться в лес и применить полученные на стрельбище навыки, на практике, так сказать. Само собой, молодёжи строго-настрого запрещалось ходить в лес без сопровождения взрослых, так как всем известно, что в лесу полно всяких нежданных опасностей. Но когда запреты взрослых останавливали детей, а тем более таких бесстрашных, умелых и подготовленных ко всяким сюрпризам охотчих мужей, которые бьют без промаха из дубовых луков тростниковыми стрелами с двадцати, нет с целых двадцати шагов? Да я вас умоляю! Ну как можно упустить такую возможность прославиться перед сородичами? А ещё если учесть тот факт, что стрельбище для юнцов расположено на самом окрайке посёлка, куда редко кто ходит, и за стеной скотного двора, за которой не видно. Что делает молодёжь? Разве можно упустить эту уникальную возможность показать свою доблесть в запретном лесу? Да ни в жизнь! Ну а поймают, не беда, у всех парней в роду не сходят красные следы от воспитательной работы взрослых. А у некоторых особо одарённых, таких как Волька, например, так вообще не задница, а родовой столб, где волхвы ведут отсчёт летам, ставя на нем засечки. Само собой, молодёжь никогда не думает о плохом, то есть о том, что с ними случится какая-либо неприятность. А это зря, как показывает практика.
Все дети очень любят сказки. Это я вам как отец ответственно заявляю. Мальчишки про героев и храбрых охотников, а девчонки про красавца, духов леса и богинь. В селе, где жил Волька, сказки всегда рассказывали вечером, когда все дела уже переделаны, и тебя одолевает приятная усталость. Как правило, в женской избе горит посередине ярким пламенем главный очаг. К этому очагу собирается вся молодёжь. И женщины, угощая их ароматными горячими напитками из мёда и трав, рассказывают захватывающие истории. Это добрые и поучительные сказки, которые дают молодёжи уроки, как быть, и помогают выживать в этом суровом мире. В этих сказках много разных персонажей, они добрые и злые, они помогают и мешают людям. Но добро всегда побеждает зло. Среди них есть очень страшные и совсем милые. Так вот, одним из самых страшных и опасных вредителей роду человеческому является Чёрный медведь, который живёт в глухой чащобе леса. Ростом он как два обычных медведя. У него чёрная как ночь шкура и когти с ладонь длиной. Клыки у него как ножи, а в глазах пламя реки Смородины (река Смородина разделяет мир живых и мёртвых, и течёт в ней пламя). Питается Чёрный медведь, разумеется, только детьми малыми, которые не слушают взрослых и сами по себе, без присмотра, в лесную чащу бегают. Ходит Чёрный медведь совершенно беззвучно, а, подкравшись, нападет мгновенно. И не было бы от него спасенья, если бы добрая богиня-хранительница детейДзеванане наложила на него чары, чтобы он боялся солнышка и под лучами его начинал таять как лёд. Но хитрый Чёрный медведь всё равно прячется днём в тени деревьев, и, если кто его увидит, и на кого он своими глазами красными посмотрит, того из детей он навсегда запомнит и не успокоится, пока к себе в чащу не сволочёт. Придёт к этому ребенку в тёмную ночку и как есть сволочёт. Так что от него одно спасение – оберег Дзеваны на шее. А если потеряет его ребёнок, то не будет ему от Чёрного медведя спасения.
Вот такая, понимаешь, жутковатая сказочка. Дабы детей от лесов отвадить. И даже больше того могу сказать, иногда помогала. Ну кому охота, чтобы его Чёрный медведь к себе в чащу сволок и неизвестно что там ещё с ребёнком сделал. В лучшем случае съелбы, можно предположить, так как рассказывать, каково в гостях у Чёрного медведя, было некому, от него ещё пока никто не вернулся. Но сказки, как говорится, сказками, а свободное и неучтённое взрослыми время – это свободное время.
И поэтому, дождавшись, когда дед Доброхлеб после очередной помощи волхвам в их общении с высшими силами будет не в состоянии обучать молодёжь стрелковому делу, и, проворчав слова напутствия, отправится спать под свой любимый дуб, эта молодёжь буйною ватагой, разумеется, после подстрекания главных дебоширов, в частности, Вольки, выдвинулась до ближайшей лесной чащи, на охоту.

Глава вторая. О том, чтоиз любой безвыходной ситуации всегда найдётся выход
ну или вход, на худой конец

И как вы думаете, кого в этой чаще, в тени деревьев, заметил Волька? Кто, как ему показалось, посмотрел на него страшными глазами цвета огненной реки? Всё верно, пятёрка за ответ. Молодёжь, конечно, поддавшись основному инстинкту самосохранения, безотлагательно ретировалась из страшного места. Но самое кошмарное уже произошло. Вольку заприметил Чёрный медведь, и в этом были уверены все без исключения участники неудачной охоты. Ибо много кто видел, как из-под корней поваленного дерева кто-то на него посмотрел, кто-то страшный, чёрный и мохнатый. Волька с ужасом ждал сумерек, постоянно проверяя оберег на шее. Но рассказывать старшим о том, что он нарушил запрет, и что произошло в лесу, он совершенно не хотел. И вовсе не потому, что боялся хворостины. Он очень боялся, что может навлечь беду ввиде Чёрного медведя на весь род. Волеслав справедливо полагал, что, коли он расскажет о проблеме, мужчины рода станут защищать его от чудовища. Нуа женщины лишний раз обратятся к богам за помощью. А с богами, как известно, шутки плохи. Сегодня помогут по мелочам, а когда действительно беда будет грозить, могут и отвернуться. Ну а мужи, те и вообще могут погибнуть в битве со страшным Чёрным медведем. Ведь всем же известно, что он большой как дом, очень сильный и быстрый. Нет, Волькани на миг не сомневался, что мужи рода, храбрые вои и охотники, одолеют проклятого супостата, и его чёрная шкура будет украшать главный зал мужской избы. Но ведь вдруг коварные враги, о которых он слышал в сказках, или иные какие лиходеи узнают об этой битве? Станет им ведомо, что в бою с Чёрным медведем погибли защитники рода. Что тогда? А тогда они совершенно точно, воспользовавшись слабостью рода, нападут на село. Нет, такого допустить Волька ну никак не мог. Пусть уж лучше Черный медведь заберёт его самого и утащит к себе в чащобу. В конце концов, он сам виноват, что пошёл в лес, запреты нарушив, и на глаза Чёрному медведю попался. А коли так, то будь что будет. Раз сам виноват, то самому и ответ держать. Он храбрый сын своего рода, опытный охотник, умелый вой, ну почти. Короче говоря, придумает что-нибудь.
Так он ходил и думал цельный день, но вот под вечер перспективы, связанные с появлением Чёрного медведя, начали всё больше и больше одолевать Вольку. И ближе к исходу дняон всё же принял для себя решение рассказать о случившемся кому-нибудь из старших женщин рода. А то нехорошо может выйти, если Чёрный медведь сволочет его в чащу, а никто ничего ведать не будет. Его на селе хватятся, и мужи кинутся его из беды выручать. Побегут, конечно, в лес, куда же ещё, а там Чёрный медведь. Опять нехорошо выйдет. Битва, жертвы сородичей, короче, те же проблемы, но только, извините, в лесу, который чудовищу будет помогать. Не, ну точно нехорошо получится. Поэтому нужно сообщить старшим, что так, мол, и так, придёт за ним вечером Чёрный медведь, будет у Вольки с ним мужской разговор. Вроде Волька мужчина, раз на поясе нож висит, так жевыходит. Это их дело, сугубо мужское, и он настоятельно просит в это их мужское дело не лезть.
Но это была, так сказать, рабочая версия преподнесения информации о проблеме, для старших товарищей. Страх взял своё. И испуганный Волька, как только начало сходить солнышко, побежал искать бабу Листвяну, что слыла самой бойкой бабой рода.
Баба Листвяна, действительно, была очень мудрой и смекалистой бабой. В селе её любили за добрый нрав, терпение, и за то, что у неё на любой вопрос всегда находился нужный ответ. Под вечер, когда ещё было светло на улице, она, как правило, любила сидеть в кладовой бабьей избы, петь тягучие спокойные песни и перебирать горох или гречку. Что бы там, не приведи Сварог, черви или ещё какие мелкие жуки пакостные не завелись. В это время она любила мечтать или думать о светлой богине Мокоши, о том, как она придёт в её чертоги и непременноудивит богиню своими умениями хранить очаг, лечить и рукодельничать, а также помогать родичам в их бедах. И тогда Мокошь задаст ей три заветных вопроса, чтобы проверить, не хвастлива ли жена этого рода. Листвяна, конечно, на них без труда ответит, и тогда Мокошь направит её хранить берёзовую рощу от злых духов и всяких лиходеев до тех пор, пока Листвяна на Земле опять маленькой девчушкой не родится. Нет, конечно, Листвяна допускала мысль, что Мокошь может направить её за лугом смотреть или там ельником, скажем. Но мечтала она всё равно о берёзовой роще, так как очень любила берёзки. Но мечты мечтами, а дела делами. Пока до этого ещё далеко было, Листвяна ещё только первого внука на руках качала, но, тем не менее, мечтать можно и готовиться нужно.
От мечтаний и песен бабу Листвяну отвлёк запыхавшийся и растрёпанный большеобычного Волька, на лице которого было запечатлено так не свойственное ему выражение глубокой озабоченности, если не сказать больше, лёгкой паники, да, что греха таить, просто паники. В таком виде Волька бывал крайне редко. Уж кто-кто, а этот неслух был у неё на особом контроле с самого рождения, как ползать научился. И Листвянестало потихоньку передаваться это тревожное состояние. В голове вихрем пронеслась тысяча возможных вариантов развития событий. Но остановилась Листвяна на самом ужасном из них. «Неужели в курятник залез за яйцами и кур выпустил, – с ужасом подумала Листвяна, – ведь видела же, как поганец у курятника ошивается, да некогда было, с водой шла». Но своих тревожных мыслей мальчугану не показала, а, придав лицу хмурый вид, строго спросила:
– Что случилось, Волеслав?
Уже только по одному тому, что баба Листвяна обратилась к нему по взрослому имени, Волька понял, что дело плохо. Просто так Листвяна строго говорить не будет, а уж тем более по взрослому имени звать. Хвала Сварогу, не залез в курятник за яйцами, как собирался. Грустные мысли о Чёрном медведе одолевали. А баба Листвяна положила руки в боки, что было уж совсем дурным знаком, и, наклонив голову, пристально посмотрела на несчастного Вольку и сказала очень строго:
– Что у тебя стряслось? Ты что ж, тать (вор), курятник разорил? Сколько кур пропало? Говори, злыдень, пока башку не открутила, как тем курам!
У Вольки отлегло от сердца, ну, слава Белобогу, не прознала Листвяна про его думки печальные и про Чёрного медведя. Уж лучше самому рассказать, может, что и придумает мудрая баба.
– Да не, баб Листвян, – затараторил Волька, – тут дело куды хужее. Да ну не, в курятник тот я не полез. Роду нашему беда грозит. И беду ту я привёл.
У Листвяны в свою очередь тоже отошло от сердца. Защитила Мокошь-заступница, отвела непутёвого от курятника, обошла стороной беда-разорение. Листвяна придала лицу испуганно-озадаченное выражение, прижала руки к сердцу и сказала:
– Ой ли, что за беду ты, отрок непутёвый, опять на род наш навёл? Говори быстрее, а то мне до тёмного горох нужно разобрать.
Волька принял жесты, мину и позу бабы Листвяны за искренний испуг и начал быстро рассказывать, покуда темнота не пришла, о своём горюшке. Он честно и без утаек рассказал о том, что, ослушавшись строго наказа взрослых, побежал охотиться в чащу леса, который был за большой стеной скотного двора; как в чаще леса, в тени, под корнями поваленного дерева, увидел, что большой зверь прятался от солнца. А когда он посмотрел на зверя того, то зверь в ответку посмотрел на Вольку красными страшными глазами и, видать, точно запомнил его.
«Кабана увидал, – смекнула Листвяна, – да разглядеть не успел». Дальше детское воображение сделало своё дело. У страха, как говорится, глаза велики, а в данном случае можно добавить, ещё и красны. Но факт остаётся фактом, Волька ни секунды не сомневался, что повстречал в лесу мифического Чёрного медведя, который теперь, по закону жанра, обязательно явится к нему ночью и, как есть, сволочёт в свои дебри. Из ватаги парней, что были с Волькой в лесу, рассматривать лютого зверя никто большим желанием не горел. Покидая страшное место, Волька, как положено, предупредил остальных об опасности, тихо шепнув: «Чёрный медведь». То был известный персонаж не только для Вольки, но и для остальных. По сути дела, говорить больше ничего было и не нужно. Через несколько секунд вся дружная толпа храбрых охотников, сломя голову, бежала в сторону дома, стараясь не издавать лишних звуков, не привлекая к себе внимание, как учили строгие наставники. Но, тем не менее, каждый из них мог поклясться чем угодно, что своими глазами видел Чёрного медведя, радуясь в душе, что он не на них посмотрел.
Выслушав до конца эту жуткую, полную драматизма, отваги и героизма главного героя историю, ещё раз про себя порадовавшись, что курятник остался цел и невредим, Листвяна покачала головой, на которой был расшитый рунами в сине-красно-белых цветах их рода летний бабий платок, и грустно, но строго, молвила:
– Плохо дело, Волюшка, плохо.
Испуганный Волька сел на маленькую скамейку, что была перед столом, засыпанным горохом, поджал ноги и уставился в окно, в котором начали появляться первые признаки захода солнца. Листвяна тоже картинно посмотрела в окно и продолжила:
– Оберег-то на шее зачем носишь? Комаров пугать? Покажи-ка оберег.
Волька достал из-под рубахи повешенный матушкой оберег и предъявил его для осмотра Листвяне. Листвяна взяла его в руки, не снимая с шеи, после чего со знанием дела сказала:
– Хороший оберег, добрый. К тебе с таким оберегом Чёрный медведь и на сто шагов не подойдёт.
Если честно, то считать Волька, как и большинство его родичей, не умел, но очень неплохо разбирался в том, где и как стояли мишени на стрельбище. А они стояли точно на двадцать шагов и на сорок шагов. Так что сто шагов, которые, в любом случае, были больше, чем двадцать и сорок, ему казались солидной дистанцией. А Листвяна между тем продолжала:
– Всё, не бойся, поступил ты, конечно, плохо. Пойди завтра к Доброхлебу, чтобы поучил тебя хворостиной. А сейчас всё, беги, не мешай работать, неслух, мне ещё горох разбирать треба. Всё, беги с глаз.
Но Волька и с места не думал сдвинуться, чем ещё раз удивил в этот день Листвяну.
– Что тебе ещё, непутёвый? Иди уже, говорю, оберег на шее есть, не добраться до тебя Медведю, покуда не потеряешь.
Но Волька, упрямо наклонив растрёпанную голову, насупившись, молчал, всем своим видом демонстрируя, что разговор не окончен, а, соответственно, и проблема никуда не делась. Но, в конце концов, видимо, приняв для себя некое решение, продолжил беседу.
– Да ну, баб Листвян, что я, маленький чтоли, не понимаю, что задумала? Сейчас я только с избы, ты тутже баб соберёшь, чтоб богов о помощи просить. А мужи как это услышат, сразу за рогатины схватятся.
Волька без спросу схватил со стола кувшин с квасом, залпом выпил и продолжил, то и дело поглядывая в окно:
– Я-то разумею Чёрного медведя, ух, хитрющая бестия, ящерово отродье, у, глазюки краснючи, страсть, огонь-река в них, чистая Смородина (в данном случае, огненная река – граница мира живых и мёртвых в славянской мифологии). Я точно говорю, сам не пойдёт, зашлёт какую зверюшку малую, белку или мышку-полёвку. Те незаметно оберег стащат с шеи, покуда я спать буду, а Чёрный медведь тут как тут, цапнет и в дебри сволочёт, прямо в ночь!
– Да сдался ты ему, оноха (разгильдяй) ты эдакий, – улыбнулась Листвяна.
– Сдался, баб, как есть сдался, говорю же, приметил он меня глазюками своими краснючими, все это видали, ох сволочёт…
Листвяна с тоской посмотрела сперва на рассыпанный на столе горох, потом за оконце, где впрямь начало смеркаться, после на жутко напуганного, но всячески пытающегося храбриться мальчугана. После чего, наморщив лоб, начала более детально обдумывать сложившуюся ситуацию. Как объяснить мальчишке, которому от роду шесть годков стукнуло, что ужасный мифический Чёрный медведь… Как бы это сказать помягче? Всего лишь плод воображения её бабки, которая давным-давно, когда сама Листвяна ещё была ребёнком, придумала сказку про этого самого Чёрного медведя, чтобы пугать девок, которые в лес на болото бегали к «болотной тётке» дурных мужей отваживать, чтобы та им дорогу замывала и в болото зазывала. А Листвяна лишь только немного переделала эту сказку, которую очень любили слушать в бабьей избе перед сном и девчата, и ребята. А так как в этом возрасте дети не просто верят в сказки, они ещё уверены, что иначе и быть не может, пробовать переубедить Волеслава в отсутствии Чёрного медведя занятие бестолковое. А, учитывая гонор мальца, запросто может так статься, чтоон, не поверив ей, сам в лес в ночь пойдёт. А в том лесу, помимо выдуманных Чёрных медведей, обитают и обыкновенные бурые, да и серые волки. Короче говоря, делать ночью ребенку в лесусовершенно нечего. А этого за ногу не привязать, сбежит, Волька непутёвый. Ситуация представлялась Листвяне сложной, но разрешимой.
Идею сказать правду о страшном звере, что поселился под корнями поваленных деревьев, отмела сразу. Ну как же может поверить малец, что его вместе с храброй ватагой до смерти могла напугать мать-кабаниха, что устроила себе лежанку в укромном месте, и, похоже, именно о в том месте, о котором говорил Волька. Сама она, правда, этой лежанки не видала, так как в лес не ходила, некогда ей было, делов и в селе полно. Но охотчие рассказывали, что у села в лесу поселилась здоровенная кабаниха с поросячьим выводком. Тогда ещё Листвяна для себя заметочку сделала, что, хвала Догоду (бог погоды у Славян), зима рано придёт. А это значит, что грибы и ягоды раньше нужно собирать. А по весне снега сойдут сразу, нужно быть готовым поля засевать хлебом. А иначе чего зря кабаниха-то из чащобы выползла. Раз вышла, значит воды в болотах много, коли так, корешки в лесу вкуснее, короче, верная примета.
Так вот, кабаниха кабанихой, а с медведем Чёрным что-то делать нужно. Мысли носились в светлой головеЛиствяны с неимоверной скоростью, пытаясь обогнать опускающийся вечер. И тут её взгляд упал на кадь (бочка для воды на кухне), что стояла на четверть пустой. Решение проблемы пришло моментально, причём, ещё с выгодой для рода и воспитательными функциями для неслуха.
– Чёрный, говоришь, медведь, – хмуро сказала хитрая баба, тщательно следя за тем, чтобы не рассмеяться.
– Верно, бабуль Листвянушка, как есть Чёрный, а буркалищакраснючие, страсть просто.
– Ох и задал ты беду лихую роду, ох, непутёвая твоя голова. А я уж и забыть забыла, когда Чёрного лиходея кто из рода нашего видел. Думала, ушёл Чёрный медведь из наших мест. Точно буркалы видал красные, али померещилось?
– Краснючие, бабуль, прям огнём горят, – продолжил, вдохновлённый тем, что Листвяна, кажется, нашла выход из его положения, Волеслав, совершенно не представляя, какой коварный план задумала баба Листвяна. В этот момент его беспокоило только то, что, хвала Роду (славянский бог), баба Листвяна ему поверила ирешает, как с напастью совладать. А раз так, то полдела, почитай, сделано, успокаиваясь думал Волька. А меж тем Листвяна, что всю жизнь привыкла думать о хозяйстве, прикидывала, какую пользу хозяйству этому принесёт озорник Волька. Тут главное не переборщить с объёмом задач, а то огонёк в пареньке погаснуть может. А охотчий муж из него славный выйдет, это ни дать ни взять.
– Ну что ж, коли так, слушай, что я говорить буду, и запоминай. И смотри, не болтай о том, что расскажу, чужакам там разным и пришлым. Это одна из тайн нашего рода. Понял?
– Понял, – утвердительно кивнул Волеслав.
– Давно, очень давно, когда я была совсем ещё девкой малой, ну как ты возрастом, повадился к нам в село Чёрный медведь хаживать. Охотчие мужи его и так и этак сторожили, что б споймать да спровадить, да всё без толку. Кого из деток малых заприметит, всегда к себе в дебри свои сволочёт. Так вот и жили.
– Ох, бабулечка, страх-то какой, – Волька поёжился на своей скамейке и продолжил слушать.
– Но моя бабка Холошия к самому Роду обратилась за подмогой, три дня на капище не пила не ела, всё Рода вопрошала. И добрый бог сказывал ей, как ворога проклятого одолеть. И перестал Чёрный медведь на село хаживать, отвадили.
– Ой ли, прям так-то и отвадили?
– Отвадили-то отвадили, да, видать, ты опять привадил. Лиха на тебя нет!
Тут расхрабрившийся было Волька опять поник головою и начал ворошить пятернёй всклокоченную шевелюру.
– Да не кручинься ты, я-то знаю, как быть и что делать нужно, но только это тяжкий труд. И долгий, пока рогатину не заслужишь (у славян совершеннолетие у мужчины наступало в том возрасте, когда он по росту и физическим данным мог обращаться с оружием, а именно, с рогатиной). Нужно будет делать это каждый что ни на есть прекаждый день. А иначе медвежака лютая, что добычу упустила, вернуться может и докончить начатое.
– Да ты только скажи, баб Листвян, я ж ведь всё что хошь могу. От работы никогда не бегал.
– Ну слухайтогда, – молвила Листвяна и грустно посмотрела на горох, который так и продолжал лежать на столе не собранным.
– У медведя Чёрного шкуру не пробить, так?
– Так, бабуль, его только в яму можно споймать или всем миром коромыслами забить можно.
– Во, верно, коромыслами, боится он этих коромысел, а буркалы красные почему?
– Так известно почему, он же Ящерово племя, вот глазюки у него пламенем Смородины реки и горят, какжепо-другому-то?
– Опять верно говоришь. Значит, огонь, говоришь, горит, с реки огненной? А что огню вред несёт, чаво огонь боится-то?
– Ну, так это ж всем ведомо, огонь воды боится, и чем вода студёнее, тем огню страшнее.
– Всё ты знаешь, а ещё неслухом прикидываешься. Вот и Чёрный медведь воды тоже боится.
– Ну как же, бабуль, а коли дождик попадёт или там зимой в снег?
– Ох ты, разумник, – улыбнулась Листвяна, – тож ведь не абы какая, а студёная вода, что под землёй течёт. А вот ежели та водица, что из ключа подземного бьёт, который специально Перун создал, чтобы Ящур подземным огнём не баловал, этот огонь возьмёт и тушить будет, хорошо Ящеру будет?
– А-а-а, вон оно что…
– Ну понял, что за подмога, слава Роду?
– Понял, бабуль, что не понять-то… А делать-то что нужно?
– Как что, духом воды студёной Медведя этого от себя гнать. Он сей дух до ужаса не переносит, жуть как боится духа этого, совсем не терпит.
– А как же я буду духом этим студёной воды медведя от себя гнать, когда от меня такого духа нет? – Волька тщательно обнюхал свою грязную рубаху.
– Как-как, да просто, Волька, очень просто. У тех, кто с утра раннего с кладезя воду набирает, на весь день дух воды студёной остаётся. Черный медведь, вражина, коль тот дух учует, бегом от того бежит, да спрятаться норовит подальше. Во как опасается!
– Прям так очень? Очень, прям, очень?
– До полудня другого дня, это точно, сама проверяла, когда Медведя от себя отваживала. И что, отвадила, стою тут перед тобой стойнем, живёхонька, здоровёхонька, в дебри не снесённая, горох перебираю.
– А что дальше, мне что делать?
– Как что, наутро, как только солнышко вставать начинает, в самый холодный родник или до кладезя беги, да воды набирай студёной. И не страшен тебе будет Чёрный супостат, так и бегай по воду, покуда из отроков не выйдешь и мужем не станешь. Мужа ведь Чёрный медведь есть не будет, мясо у них жёсткое и невкусное, Медвежака только отроков ест.
– Добро, бабуль, а много воды-то таскать, чтоб водный дух впитался лучше?
– Это уж тебе, мил человек, решать. Тебе виднее, насколько Чёрный медведь тебя сглазил. Может, пары вёдер и хватит. Я тут точно сказать не могу, меня ж там не было.
– Ох, бабуль, спасибочко. Может, подскажешь, – Волька посмотрел прямо в глаза Листвяне решительным взглядом, и она поняла, что на все вопросы он ещё ответов не получил.
– Ну не знаю я тогда! Может, эту кадью с утречка полную натаскаешь, этого-то точно с запасом хватит, – озадаченно промолвила, махнув головой в сторону кадьи, баба Листвяна, коря себя в душе, что использовала ребячий страх в корыстных целях. Но её угрызенья совести быстро прошли, так как, во-первых, основная масса из тех, кого она снаряжала ходить по воду, старались филонить, воды в избе, где готовили еду на весь род, вечно не хватало, и упомянутая кадья редкий день стояла заполненной до половины, что создавало сложности при готовке еды, особенно в последнее время, когда в роду было всё больше и больше народу, ввиду того, что увеличилась рождаемость чад малых. И во-вторых, непутёвому Вольке лишний труд только на благо пойдёт, и дури меньше будет. А то энергии дурной хоть отбавляй, а так будет она направлена, по крайней мере, в нужное русло. Ну и в-третьих, Листвяна вдруг совершенно неожиданно вспомнила о курятнике, который сегодня миновала дурная участь, и опять начала сердиться на Вольку. Волька же, обрадованный чудесным спасением, поклонившись в знак благодарности Листвяне, быстро выбежал из избы. Но буквально через пару минут вернулся опять в невесёлом настроении.
– Бабуль, а что, если Чёрный медведь сегодня в ночь за мной придёт, я ж ещёв кадьюводицы студёной не натаскал. Ежели как учует и сволочит меня? Не, я могу, конечно, всю ночку сидеть, за оберег держаться, чтоб не сняли медвежакины подручники, а ну коль и вправду усну…
Листвяна только успела сделать шаг к рассыпанному гороху. «Вот же неугомонный!» – подумала она про себя. Ну сил с него нет, с шалопая этого. Но вопрос был по существу, и отвечать на него было нужно. Пришлось импровизировать.
– Вот ты вперёд себя бегаешь, я ж тебе ещё и не сказала толком ничего, а ты бегом с избы, по ватаге, небось, соскучился. Ох, беспутный… На-ка вот, держи. – и Листвяна кинула Вольке маленький запечатанный глиняный сосудик, глиняшку (в глиняшках хранили заговоренную воду или масло, которые обладали «волшебной силой», чтобы магия сработала, глиняшку нужно было разбить, соблюдая определённый ритуал, наложенный тем, кто создал данную глиняшку), по форме напоминавший сливу, который она достала из стоявшего у стены пеня (старое название шкафа), порывшись в нём с деловым видом.
– Тут вода заговорённая. Сильная бабка заговор делала. Долго уже храню, вот и пригодилась, наконец, глиняшкаента. Выйдешь с избы, разбей её себе об ноги. Вода волшебная на тебя попадёт, на одну ночь медведя Чёрного от себя отвадишь. А завтра, пока солнце встало, по воду беги.
Листвяне было немного жаль отдавать заговор на воде, который она выклянчила у бабы Беляны, что ведает Мокошь и делам её служит. Листвяна когда-то давно хотела родить ребёночка, но после последних родов, которые вышли у нее тяжёлыми, немного боялась. С тех пор так и не сподобилась: то хозяйство продохнуть не даёт, то детишки хворают, то мамашки молодые помогать им просят. Вот и пролежала глиняшка без дела долгие года. А сейчас уже куда рожать-то самой, бабкой стала уже. Доча старшая сынульку родила. Не, как женщина Листвяна была ещё даже о-го-го какая, но вот рожать уж ей казалось поздновато. А по сему лежала та глиняшка без надобности в пени (шкафу) и только смущала Листвяну почём зря. А тут на тебе, такой случай удался, и мальчугану помочь, и от глиняшки ненужной избавиться. Ведь ей Беляна точно сказала, чтобы та об свои ноги разбила, когда чадо надумает начать носить. А тут и чадо носить не надумала, и не она разобьёт. А Волька пусть радуется на здоровье. И вроде никого не обидела, ни Мокошь, ни бабу Беляну. Глиняшку разбили? Разбили. А уж кто её разбил и как, то дело уже десятое.
Волька же на всякий случай аж три раза поклонился бабе Листвяне, а то вдруг она ещё чего сказать забыла, и ещё раз вихрем вылетел из бабьей избы, оставив Листвяне ещё достаточно времени, чтобы в конце концов разобрать горох, разбирая который Листвяна с удовлетворением думала о том, что завтра с утра проблем с водой не будет. Хвала Роду.

Глава третья. О пользе общественного труда и его роли в создании дружеской атмосферы в коллективе трудящихся
Волька, подобный камню из пращи, вылетел на улицу. Первым делом разбил о себя глиняшку. Но не об ноги, как сказала баба Листвяна, а прям о грудь, чтобы уж наверняка медведя поганого отвадить. А то, думал Волька, только ж бабы себе об ноги глиняшки бьют, а он уж муж, как-никак. Он же охотник. И сам его батька Ясночь, что был первым охотчим мужем на селе, не раз глиняшки что от Велеса, что от Перуна о грудь себе бил, а потом лицо делал угрюмое и страшное. Вот это будет по-мужчински, о грудь глиняшку, а то ишь ты – об ноги разбивать. Узнают добрые люди, засмеют ещё. А Листвяна и напутать могла чего со своим горохом неразобранным.
Разбив глиняшку о грудь и сделав при этом страшное лицо, как отец делал, Волька вальяжным шагом пошёл в сторону малой мужской избы своих сверстников искать, с которыми ещё сегодня с ужасом бежал из леса. Шёл он походкой человека, у которого в жизни есть ну вообще всё, что пожелаешь, кроме проблем, опираясь правой рукой на висящий у него на поясе охотчий нож. При этом он напевал, что поют охотчие мужи, которые идут с охоты и тянут с собой богатую добычу. Ребята увидели Вольку и стали испуганно поглядывать на него, дескать, не тронулся ли паря умишком-то со страху. На дворе уж, почитай, совсем темно, он по уму должен уж сидеть у баб под юбками в углу избы, да обереги перебирать, а тут на тебе, гуляет такой важный и песни ещё поет.
Первым решился подойти к Вольке его ближайший дружок Сторожа, которого за быстрые и длинные ноги кликали Олешка.
– Ну что, Воль, темно уж скоро. Ща Медвежака за тобою приходить будет, – испугано затараторил Сторожа. – Иди сам к нему в дебри, а то на село беду накликаешь. Мы ужо с робятами сговорились сказать, что тебя в болото затянуло, чтоб не искали почём зря, а мы за тебя Перуну дары снесем, чтоб за храбрость отметил.
Но Волька только усмехнулся и, подбоченившись, сказал:
– Ну а что мне тот медвежака-то Чёрный, видал я его! Пусть только сунется.
На лицах ребят застыл суеверный ужас. А Волька нагло продолжал:
– Не боись, Олешка, не кручиньтесь, братцы, я со страху умом не тронулся.
– А что тогда? – удивился Бурей, самый рослый и храбрый из сверстников Вольки. – Биться будем, как положено воям? Я только за. Негоже нам, как ужам, под камни уходить, род позорить. Всем скопом навалимся, разорвём супостата, как собаки простого медведя рвут. Сами беду накликали, за нами и ответ.
– Да погоди ты, Буянка, не торопись Медведя рвать. Это твой батька Вой знатный, а мой охотник из лучших.
– Так не тяни, Волька, говори, коль есть что сказать, вон совсем темно уж. Я батькин топор взять не успею.
– Что ж, братцы, чтобы я да на зверюгу-супостата управы не нашёл. Как же, братцы, до такого удумать сямогли? Аж неприятно мне! Да чтобы меня медвежака какой напугал, тьфу на него.
И Волька демонстративно кивнул в сторону чащи.
– Слушайте, братия!
Волька присел на завалинку у избы, а вокруг него полукругом сели молодые охотники. После чего, выдержав положенную в данном случае картинную паузу, начал свой рассказ. Но, правда, чуть-чуть приукрасил его, так, самую малость, чтобы говорить складнее было.
Волька рассказал братцам о том, что весь день думал, как совладать с Чёрным медведем. Так крепко думал, так крепко думал, что даже в курятник не стал лезть, куда он похвастался накануне забраться и принести оттуда яиц на всю ватагу, чтобы в огне пожарить. Но это как раз все и поняли, и никто не осуждал Вольку за то, что он пустобрёх, сказал и не сделал. О том рассказал, как, когда уже вечерело, он решил обратиться к известно-мудрой бабе Листвяне, но не под юбку бабью спасаться, а оберег попросить чудесно-сильный, чтобы хоть шансы были с медведем совладать. А то не по чести выходит, медведь, он вон какой большой, все видели, а, Волька ещё пока рогатину носить маловат. Неравный бой есть убийство, а не битва. Баба Листвяна была занята важным родовым делом, горох разбирала, но, узнав про горе-горюшко, что над Волькой повисло и родом всем впридачу, дела отложила и пошла с богами говорить. Ну про то, что бабы с богами могут говорить просто глаза закрывая, все хорошо знали. Поговорив с Богами, баба Листвяна дала Вольке очень сильный оберег супротив медведя и наказала разбить. Правда, обо что разбить, Волька говорить не стал. Да это и так было понятно. На его плечах и волосах ещё не высохли пятна от заговорённой воды, что в глиняшке была. Так вот, до завтра, до полудня, Черный медведь не сунется. Он страсть как воды заговорённой боится. Ну а после ему меня и не взять, так как боги научили бабу Листвяну, как злодея отвадить. Нужно как рассветёт до колодезя али до любого родника со студёной подземной водой добежать и вёдрами ту воду таскать, чем больше вёдер перетаскаешь, тем больше в тебе духа студёной воды будет. А дух тот Чёрный медведь не переносит.
– Понятно?
– Понятно! – дружным хором ответили слушатели.
– А что так не переносит духа студёной воды? – на всякий случай спросил Олешка.
– Ну ты ваще! Что, не знаешь, что буркалы из огневой Смородины реки, а её, реку эту, подземные ключи затушить могут? Вот и оберегается ключей тех и воды студёной Медвежака, тьфу на него!
– Тьфу на него! – дружно выдохнули юные охотники, и дружно побежали в бабью избу, вечерять и сказочки слушать.
Не знал Волька только одного, что, как только разбил он глиняшку, что дала ему баба Листвяна, в тот же миг сама по себе разбилась ещё одна глиняшка, точная копия той, которую разбил он. А глиняшка та хранилась на полках пеня, что стоял в избе старой ведуньи, бабы Беляны, той самой, к которой Листвяна приходила дитятко вопрошать. Беляна, кряхтя, подошла к полке с оберегами и посмотрела, что там за новости на селе. Увидев, что глиняшкаЛиствяны лопнула, ведунья улыбнулась и сказала, почти не ворча:
– Ну спасибо, Мокошь-заступница, сподобила Листвянку наконец-то глиняшку разбить. А то срам-то какой, взрослая баба, волосы ужо в седину скоро пойдут, а ещё даже семерых детей не нарожала, ой непутёвая.
Посмотрев на разбитую глиняшку, Беляна удивилась странному запаху воды. Но запах этот был здоровый и путный, а раз так, то и бояться нечего, нормальное чадо родится. Что странный дух от воды, немудрено, сколько ж можно было глиняшку-то не бить, и удивляться тут нечему. Ох, как была девкой беспутной, так и осталась, и как её часом Медведь чёрный на сволок, ума не приложу.
О том, что у бабы Беляны разбилась вторая глиняшка, Листвяна даже и не думала. А зря не думала. Но она это время Листвяна была занята другим делом. Она говорила бабам в избе, чтобы те молодняку особо страшных сказок не рассказывали. Хлопот и так хватает, мальцам сопли ещё вытирать.
Как это ни странно, но время, как оно течёт в наши дни, так же и текло десять тысяч лет назад, фактически в том же ритме. Нет, само собой, в ту пору, когда жил да поживал Волька, зимы были позимастее, но лета, как и сейчас, проходили быстро. Всё так же времена года без устали сменяли друг друга, так же рождались и взрослели дети, уходили в чертоги богов старики.
Но для Вольки, несмотря ни на что, одно правило оставалось незыблемым, как само устройство мира. Едва проснувшись утром, он бежал на родник или колодец и наполнял малую кадушку, что стояла на том же месте, как и всегда, студёной водой. Баба Листвяна, правда, уже не заправляла порядками на той половине бабьей избы, где готовили еду на село. Она была вынуждена переехать в одну из малых изб, что располагались неподалёку, так как по весне, как сошёл снег, у бабы Листвяны совершенно неожиданно для всех, и для неё в первую очередь, родилась дочка. Сейчас маленькой Дарёнке, так назвали девчонку, шёл уже второй год, Волька каждое утро прибегал к бабе Листвяне в избу, приносил воды столько, сколько было нужно, и иногда играл с Дарёной в то время, когда баба Листвяна занималась по хозяйству или собирала ему какое-нибудь лакомство, ибо все знали, что от сладостей Волька никогда не откажется. Он очень любил бывать в избе у Листвяны, там всегда было хорошо и уютно, к тому же его мать, Звана, жила в соседней избе, и его сестрёнка, Утрёна, была погодка с Дарёной. Юному охотчему очень нравилось играть с этими девчушками, а девчонки были в восторге от того, как он с ними играет. Особенно когда он катал их на спине, изображая мохнозверя (мамонта), визг и смех тогда стояли на всё село. На игры и развлеченья у Вольки времени становилось всё меньше и меньше. Утром, после того как он принесёт всюду где нужно воды, начиналась стрельба по мишеням. Всё на том же самом стрельбище, что и раньше.
Волька с утра занятой делом, конечно, прибегал на стрельбу первым. Там его уже ждал дед Доброхлеб, который, пока не был отвлечён обучением всех парней, со знанием дела показывал Вольке разные хитрости стрельбы. В индивидуальном, так сказать, порядке. Ну а что, пока народу нет, почему бы не поучить мальца тому, что сам знаешь. А Волька был хоть и непутевым пареньком, но учеником прилежным и до охотницкого дела страсть как заинтересованным. Братцы же поначалу смеялись над Волькой, вернее, пытались его подколоть, называли в шутку Водоподбором. Но как-то раз Доброхлеб опять задержался с Волхвами по божьим делам, а Волька храбро закинул свой дубовый лук и колчан за спину и с вызовом сказал:
– Ну что, братцы, кто со мной логово медведя Чёрного ворошить, или забоялись?
После чего один, напевая песню охотчего мужа, пошёл в страшную чащу, в которую с тех памятных пор никто из ватаги и думать ходить не мог. Никто дразнить Вольку больше не пытался, а даже совсем наоборот. Выспросив у Вольки заветные слова, которые нужно говорить перед тем, как воду студёную набирать, чтобы Чёрного медведя отвадить, сначала особо храбрые, а потом и все остальные парни из ватаги стали бегать набирать студёную воду, чтобы в чащу без боязни ходить. В селе с тех пор, к великой радости всех сельчан, все ёмкости во всех избах полны были с утра раннего студёной водой. Сельчане смеялись украдкой над молодняком, но вида не казали. Нехай таскают, а то ещё обидятся, чего доброго. И здравствовали умную бабу Листвяну, что обеспечила посёлок водоснабжением.
Волька же относился к своему бремени очень серьёзно. И, что удивительно, каждодневный тяжкий, но приятный, труд приносил свои благие плоды. Руки у Вольки от тяжёлых вёдер становились всё крепче, а ноги всё сильнее и быстрее, глаз от занятий стрельбой и индивидуального подхода деда Доброхлеба всё острее и чётче, а пращу Волька вообще метал почти как его учитель. Короче говоря, одни прибытки.
Потихоньку Волька обогнал всех своих сверстников по силе и ловкости. Ну почти всех. Не мог он сдюжить в борьбе и силе только с Буреем. Но тот, правда, уже своей силой и статью заслужил право носить рогатину. И даже специальноекольцо для упора рогатины на пояс привесил. Ну и Олешку в беге, само собой, догнать никто не мог, в том числе Волька. Зато в стрельбе Волеславу равных не было. Даже бывалые охотчие мужи его хвалили. Так что Листвяна, сама того не желая, сослужила добрую службу не только роду своему, но и Вольке лично.
А время, меж тем, шло и шло своим чередом. Волька рос, мужал, становился настоящим охотником. Одним из первых в своей ватаге он получил право носить рогатину, и отец зачастую стал брать его с собой на охоту. Они подолгу пропадали в лесу, и с каждым новым днём Волька влюблялся в свои леса всё больше и больше. Он понимал лес и чувствовал его. Волька, которого всё чаще и чаще на селе называли его взрослым именем Волеслав, уже неплохо разбирался в повадках обитателей лесов и умел выслеживать зверя.
Как-тораз, он даже набрался наглости и подошёл к тому самому месту, где когда-то видел Чёрного медведя. Он тщательно обследовал яму, которая была под корнями поваленного дерева, после чего однозначно убедился, что несколько лет назад большой зверь лежал на этом самом месте. Правда, так как прошло уже довольно много лет с того памятного момента, Волька точно не мог сказать, кто. А времени прошло уже столько, что Утрёнка с Дарёнкой вовсю по бабьей избе бегают, шороху наводят, а баба Листвяна опять на общей кухне хозяйничает. Волеслав становился мужчиной. Но, несмотря на полученные навыки, Волька не мог точно сказать, что за зверь лежал на этом месте несколько лет назад и куда он потом ушёл. Но то, что зверь крупный, было очевидно. Об этом говорили края ямы, имеющие, несмотря на минувшие времена, неестественные формы осыпи, итаким образом заломленные после падения крупные корни дерева, что было явно видно, что их сломало животное. Ну а то, что зверь был силён и опасен, говорили оставленные им засечки на стволе. Правда, чем были оставлены эти засечки, когтями, клыками или чем-либо ещё, установить не представлялось возможным, так как кора дерева давно облетела, а ствол порос мхом.
Короче говоря, Волька лишний раз убедил себя в том, что все эти годы он имел достаточные основания опасаться Чёрного медведя, и, если бы не бабы Листвяны заступничество тогда, его бы уже и забыли давно в роду, ну бегал такой Волька, да медведь Чёрный забрал.
Волька вырос, и Чёрный медведь был ему уже не страшен, но у него так и осталась привычка подниматься ни свет ни заря и бежать за водой. Хотя Волеслав уже считался взрослым, мог носить рогатину и жил в мужской избе, в женской избе всегда были полные кадьи студёной воды, которую он добросовестно таскал каждое утро. Пытался было отделаться от этой вредной привычки, воду по утрам таскать, да, во-первых, совестно было, как-то перед бабами неудобно, они, конечно, ничего не скажут, но расстроятся, ведь привыкли уже за годы, что воды вдоволь, будут сами таскать, время тратить, и каша у них не такая вкусная будет. А во-вторых, он настолько привык с тяжёлыми вёдрами по утрам бегать, что, раз тяжести с утра не потаскает, весь день себя неловко чувствует, как будто нехватает чего.
Ну а медвежака Чёрный плохим охотником оказался, до встречи в следующей жизни. Не судьба, видать, была парнягу словить. И Ящуру с Чернобогом, дружкам своим, кланяйся от меня, не взяли они Волеслава из племён Кривичей, из рода Родославичей, не взяли! Дудки вам!
Но, тем не менее, непутёвый нрав Вольки никуда не делся и брал своё. Волька постоянно впутывался в различные истории, которые, хвала Роду заступнику, заканчивались всегда благополучно. Но в один прекрасный день, вернее, прекрасное утро, боги, которые, видимо, устали от Волькиных проделок, решили послать ему настоящие испытания духа и характера.

Глава четвёртая. О том, что крепкий и здоровой сон может открыть новые горизонты
Утро, совершенно обычное, обещавшее совершенно обыденный день, началось как всегда. Волька встал, жил он уже в малой мужской избе, добежал до женской избы, схватил вёдра и по привычке натаскал воды в кадьи. Потом чуть-чуть поиграл с проснувшимися Утрёнкой и Дарёнкой, которых он по-доброму дразнил «Снежанкой» и «Барашкой», потому что у Утрёны были белые длинные волосы, как снежная вьюга летавшие за ней, когда она бегала, а бегала она постоянно, а у Дарёнки волосы были очень редкого золотисто-пшеничного цвета, вившиеся мелкими завитками, и походили на шерсть барашков, что было очень забавно. Ни Листвяна, никто ещё из баб, не могли расчесать эти золотистые кудряшки, и по сему Дарёнке вечно обрезали волосы по уши, чтобы репьёв девка не нахватала. Но это помогало мало, Дарёна носилась вслед за Утрёной, и на голове, напоминавшей одуванчик, пружинили золотистые кудряшки, в которых путались растения и иные предметы, тщательно выбираемые бабами перед тем, как этот одуванчик ложился спать. Голубые глаза обеих девчонок тоже отличались: у Утрёны цвета летнего неба, а у Дарёны как васильки, что растут меж пшеницы. А в остальном девчухи были похожи, обе вечно чумазые, шебутные и визжащие, одетые в почти одинаковые платки с родовыми рунами, лопотинки (простое название детской одежды) с такими же рунами и лыковыми лаптями, уже без охранных рун, но в обротках с рунами, по мнению их матерей только и спасавших девочек от неприятностей. Короче, это были самые обычные девчата, которые очень любили Вольку.
Так вот, навозившись с сестрой и Дарёнкой, Волька ушёл по своим делам. На стрельбище с утра ему торопиться было не нужно, так как он был уже взрослым членом общины. Ну, в смысле, не малец. А на стрельбище дед Доброхлеб обучал стрелять только мальцов. Хотя, тем не менее, Волька, когда у него было свободное время, а Доброхлеб был не занят, всё ещё охотно бегал к нему постигать искусство стрельбы из лука.
Сегодня у Вольки были дела на скотном дворе, куда он, собственно, и направился. Нужно было собирать навоз и таскать его в большую навозную кучу, что была за селом. Работа эта была недолгая и не очень сложная. Погода была отличная, светило солнышкои весело играло лучами на только недавно появившихся на деревьях листиках. На душе у Вольки было хорошо и весело. После работы они с ребятами задумали сходить на озеро, порыбачить, в том смысле чтобы побить рыбин, ещё не до конца отошедших от зимних холодов, из луков, а потом отнести их на кухню в женскую избу, что было своеобразным соревнованием для ватаги парней. Ведь не знаешь, какую рыбину подстрелишь, они же в воде, эти рыбины. Каждый стреляет и тащит в избу, причём стрелять можно только одну рыбину. Да и тащить их до избы потом тяжеловато, если больше одной застрелишь, иногда по два шага в длину попадались. Около избы все рыбины кладутся рядком. Кто принёс самую большую рыбину, тот и победил. Ведь правда же, очень интересная игра? Правда!
Но порыбачить в тот день Вольке не удалось. Не успели они с ребятами ещё закончить с уборкой навоза, как к сараю подошёл Загор. Загор был старшиной сельских товарников, и он был очень уважаемым на селе мужем. Он водил менять товары, которых было в селе в избытке, и привозил в село всякие нужные вещи, которых недоставало. Летом товарники ходили на Ладьях от реки, на которой стояло село. Ну а зимой ездили на санях по льду той же реки. Кривичский род Радимичей стоял на реке, которую их соседи, племена Муромы (Финно-угорский народ, соседи славян), называли Чёрной рекой, потому что из-за высоких деревьев, что её окружали, вода в этой реке казалась чёрной. Кривичи тоже привыкли звать свою реку Чёрной.
Загор был в таком возрасте, когда о муже говорят, что у него самый расцвет. Роста он был не очень высокого, зато с широкими плечами и могучими руками человека привыкшего к труду, который всю свою жизнь ходил на ладье. У Загора было доброе лицо и вдумчивые, умные серые глаза. Да и сам он был очень умным и решительным. Хотя, как все товарники, был набожным, и всегда приносил богатые и добротные дары на капище, в особенности почитая Чура, что было странно для товарников, которые вечно шлялись далеко от родных изб. А еще Загор был вежливый и умел удивить женский пол, поэтому многие молодые девки в нём души не чаяли и только и искали повода помиловаться, когда он приходил из похода.
– Здоровенько живёте, охотнички, – вежливо сказал Загор, подходя к ватаге молодёжи.
– Здравствуй, дядька Загор, – хором ответили ребята.
– Буду здравствовать, хвала Роду, как же не здравствовать. Помощь нужна, братцы.
– Что нужно, Дядько? – спросил за всех Волька.
Товарников на селе любили. Они всегда привозили много забавных иноземных штук, которые потом раздавали малышне и бабам, и много других полезных для села предметов и охотничьей, и войской (войсковой) снаряги (снаряжение), даже каменные жернова для помола муки, насадки из меди и крепких камней для плугов и тупиц (деревянныхлопат) и, главное, зерно на посев, так как хлеб в тех краях родился плохо, и иной раз не хватало не то что на посеять, а и на еду.
– Так от тебя помощи и жду, поможешь Воль?
– Конечно, дядько, чем помочь-то нужно?
– Ты, говорят люди у нас селе, за водой самый что ни на есть главный? Такое дело, мы тут с братцами по товарным делам в это утро решили уходить. Слыхали, небось.
– Слыхали, конечно, как не слыхали.
– Так вот, думали с утра воды в дорогу понабрать, чтобы постудёнее и посвежее была. А говорят, ты все родники в окрестностях знаешь, нам бы чтоб, водица подольше вкусной оставалась, поможешь, покажешь, где такие?
– Да конечно, покажу, делов-то, вот только с сараем управлюсь, тута чуток осталось.
– Ну добре, чуток я подожду.
Тут в разговор вмешался Бурей, который, подбоченясь, сказал:
– Да иди уж, тут без тебя справимся, и Олешку с собой возьми, может, ещё на что сгодитесь уважаемым товарным людям, мож, подсобите чем за всю нашу ватагу. (Товарных людей товарниками называли за глаза, так как им прозвище товарник не очень нравилось).
В Роду товарников хоть и любили, но путешествовать с товарами по дальним землям никто особо не рвался. Это ж нужно от села родного отходить, от капища, от родовой защиты, от стариков и бабок-ведуний, от волхвов мудрых. Это ж страсть-то какая. А коли голову сложишь не на родной земле, как потом к предкам дорогу искать или среди чужого рода век вековать приживалкой. Да такого врагу лютому не пожелаешь. Тут нужно быть человеком не робкого десятка, и с богами и предками связи постоянно держать. Это не каждому дано, вот почему, хоть Кривичи и были не из трусливых, в товарники мало кто шёл. Вот соседи Мурома, те так вообще с товарами сами не ходили, к Кривичам на торжки (место, где рода обменивались товаром) приходили. Дома как-то спокойнее. Ну а коли товарник просил по делу подсобить, тут каждый был готов.
Вот и Волька с Олешкой решили помочь храбрым мужам рода не только показать лучший источник с самой студёной и сладкой водой, но и помочь натаскать им этой воды на ладью. Загор, который собирался в дальний путь, как все люди перед дорогой суетился по разным мелочам. И, разумеется, был очень рад, когда двое молодых родичей предложили ему свою помощь. Хотя, положа руку на сердце, это предложение помощи было предсказуемо, и ладейный старшой на неё рассчитывал. Поэтому, проводив пареньков до мостика на реке, у которого была пришвартована ладья, он показал им, куда носить воду, где вёдра, и ушёл, пообещав парням гостинцы за работу. Дело в том, что он торопился присоединиться к остальным товарным людям, которые перед отходом в дальние края всё утро проводили на капище, где почитали предков и приносили дары богам, чтобы дорога была лёгкой и меньше в ней печали было. А после, простившись с любимыми и детьми, что ждали их на селе, отбыть в путь дальний. Да тут ещё воды нужно натаскать. Вот Загор и проявил хвалёную свою смекалку.
Кадья, где хранили запас пресной воды из дома, что тоже почиталось чуть ли не святыней, здоровая и широченная, стояла на носу ладьи, тут парой вёдер не обойтись. Была ещё и поменьше, на корме, ну туда набирали воду из источников по дороге или прямо из реки. Разумеется, Волька с Олешкой, дабы уважить товарников, решили набрать самой лучшей водицы, чтоб стояла подольше, а посему бегали в лес на Глубокий родник, где вода была голубого цвета и такая вкусная, будто мёдом отдавала. Их совершенно не смущало, что путь до источника был вовсе неблизок, они бегали с вёдрами, чтобы как можно скорее пойти на рыбалку, и, понятное дело, хоть и работали вдвоём, малость притомились. Ну не то, чтобы уж прямо совсем притомились, но немного, было дело. Закончив работу, поставив вёдра туда, где взяли, и закрыв тяжёлые крышки на кадье, друзья стали размышлять, что им делать дальше. Из товарников на ладье был только дед Цапель, который сидел на корме и мёды распивал. А вот дядька Загор задерживался на капище вместе с остальными товарниками. Ведь все знают, общение с богами дело такое, оно суеты не любит. Когда нужно уйти, боги сами дадут знать. А тут уж никто не подгадает, когда сподобятся, нужно терпеливо дожидаться.
Но одно дело милости от богов ждать, а совсем другое сидеть на ладье и ждать, когда дядька Загор придёт, который гостинцы обещал. Это как-то неудобно получается, как будто за гостинцы воду тягали, а не от души хотели товарным людям помочь. Короче, не очень красиво выходило. А с другой стороны, нужно чтобы Загор работу принял. Если уйти не попрощавшись, обидится, скажет, гостинцами парни побрезговали, тоже нехорошо выйдет. Поэтому порешили вот так: Волька остаётся на ладье и будет ожидать прихода дядьки Загора, и работу покажет, и гостинцы заберёт, а Олешка к ватаге побежит, те уж, наверное, рыбачат вовсю.
Олешка убежал, а Волька подошёл к старику, что дремал на корме, и доложился, что так мол и так, деда Цапель, работа сделана. Может, ещё чем подсобить, пока дядьку Загора буду ждать. Цапель, старый и умный вой, совершенно седой со схваченной в пучок у подбородка длинной бородой, чтобы не мешала в делах, улыбнулся. Он прекрасно понимал, что мальцы, которые добросовестно таскали воду с дальних родников, ждут обещанного Загором гостинца. Но показать, что ждут гостинца, они стесняются. Уйти же просто так с ладьи, не простившись, тоже как-то неудобно. Ведь, как ни крути, они же не просто так воду таскали, а ладью в путь снаряжали, нужно чтобы старшой работу принял. К тому же, небось, гостинцев и остальная ватага ждёт, куда же без этого. Ведь у них, парней, как есть, один приносит, на всех делится, хоть маленькая, но община. Так всегда было, даже когда сам Цапель с ватагой бегал. А ещё ждут их друзья рассказов, что да как на ладье товарной, сколько товаров, какая снаряга у воев ладейных, и прочие интересные подросткам сведения. Как никак, на Ладьях в далёкий поход раз в год сельчане уходят, не каждый день снаряжённую ладью увидишь. Так что отпускать парней без гостинцев и слов благодарности от старшины было бы неправильно. Поэтому цапель на вопрос Вольки ответил так:
– Ну брат, что я тебе скажу-то, тебя дядька Загор о помощи просил, так?
– Так, дядь Цапель.
– Вот ему и покажешь, что сделали, я-то почём знаю, о чём вы с ним говорили. Иди вон, на ладье посиди, подожди, товары, что собрали в дорогу, посмотри, а хошь, на берегу посиди. Но работу нужно сдавать тому, с кем договорился.
– Понятно, дядь, чего непонятного-то, я тут на ладье посижу, ждать буду.
– Вот, доброе дело, а я тут посижу, посторожу пока от лихих людей.
– Да дед, откель в наших местах лихие люди, их отродясь здесь не водилось? – удивился Волька.
– Да потому и не водилось, что сторожим! – назидательно сказал Цапель, зевая. – Всё, парняга, иди, не мешай спать. – после чего закрыл глаза и сел поудобнее, облокотившись на здоровенную рогатину, которую используют вои, так как для охоты она тяжела и оконец не той формы, а вот для ратного дела в самый раз подходит.
Волька походил немного по ладье, запомнил, какие товары и снаряга, чтобы потом в подробностях ребятам рассказать, потом забрался на нос ладьи, где в аккуратной стопке были сложены шерстяные одеяла, которыми товарники укрывались на привале. Усевшись на самый нос, обняв голову гордо смотревшей в небо птицы, установленной на носовой балке Ладьи, погладил искусно вырезанные на этой голове охранные руны их рода, сделанные ввиде перьев, Волька представил себе, взглянув в даль, как храбрые товарники через невзгоды и лишения идут в чужие земли, чтобы доставить в род нужные товары и сладости детям. Как вороги, что кишат в чужих землях, пытаются напасть и отнять то, что принадлежит роду, но ладейные вои храбро защищают, что им вверено, ощетинившись тяжёлыми рогатинами. И тогда лютые чужеземцы просят своих злых волхвов, чтобы те напустили чары на храбрых родичей и потопили ладью в тёмных водах. Но голова этой птицы с охранными рунами, на которые наложили чары родовые волхвы, оберегает воев от злых чар. И наши товарники всегда побеждают злых людей и возвращаются в родное село.
После чего он прилёг на сложенные в стопку за большой кадьёй одеяла и начал мечтать, что и он когда-нибудь будет приносить роду много пользы, добывать в лесу мясо и шкуры диких зверей, защищать от хищников домашний скот, и о прочих приятных вещах. За бортом плескалась вода, Волька утомился, пока таскал воду, припекало утреннее солнышко, и он незаметно уснул на носу ладьи, закутавшись в одеяла.
Когда Загор, который последний покидал капище, вернулся к ладье, уже вся команда, сидя на берегу, ждала старшину. Пожалуй, за исключением старого Цапеля, который дремал, сидя на корме. Так уж повелось, что без старшины никто не мог зайти на борт ладьи до отплытия. Загор должен был зайти на борт первым, спросить у охраны, всё ли добро, и после, получив утвердительный ответ, пригласить на борт остальных родичей. Родичи, в свою очередь, ждали, что им скажет старшина о том, что ему поведали боги. Это был целый ритуал. Ладейный люд вообще был жутко суеверный и подверженный разным малопонятным другим людям ритуалам. Загор сообщил ладейным, что вызнал у богов, но поведать это он мог только на земле. Поэтому суровые вои стояли на берегу и слушали своего старшину, даже старый цапель, оставив рогатину на ладье, присоединился к остальным.
Настроение у Загора было отличное и он, передавая своё хорошее настроение команде, широко улыбнулся, после чего возвестил:
– Боги нам помогут!
Вои одобрительно загудели и стали хлопать друг друга по плечам, что было проявлением радости. Загор, соблюдая традицию, первым зашёл на борот ладьи и молвил остальным:
– Братья, кому боги открыли, что не примут его, коли голову сложит, есть такие?
В ответ было молчанье, что означало что таких нет.
– Братья, кого село родное держит, в путь далекий не пущает, есть такие?
И опять в ответ молчанье, что означало, что каждый из стоявших на берегу готов к далёкому и опасному пути.
– Ну а коли так, грузитесь скорее, а то время ужо к полудню скоро, а мы ещё не отошли от села. До темноты можем не успетьдо места, условленного прибыть. Ждать не будут, коли опоздаем. Одни до торжка речного (места мены родов) пойдём.
Загор и правда боялся не успеть к тому месту, где он сговорился встретиться с ладьями других родов, так как слишком много времени провёл с волхвами, аж целых три раза вопрошать богов пришлось. После первого раза руны легли так, что и путь будет гладкий, и мена хорошо пройдёт, и товара богатого наменяют, но вот в конце пути беда быть может. Пришлось богов задабривать, как же без этого. Зато в другой раз, когда руны волхв кинул, показало, что трудности трудностями, куда без них в пути, но в село вернутся, и товары в целости довезут. Ну третий раз был для того, чтобы ещё раз проверить, мало-ли чего там они с волхвами напутали. Но руны выпали точно так же, как и во второй раз. И Загор, успокоившись, решил вернуться к команде. Шёл он с легким сердцем, думая о том, что же там такое решили поменять боги после его даров, чтобы от беды уберечь.
Так как время, мягко сказать, поджимало, то, соответственно, погрузка на ладью осуществлялась в экстренном порядке, без суеты, конечно, но и без проволочек, короче говоря, поспешно отходили от родных берегов. Но тем не менее, Загор хозяйским взглядом успел осмотреть, всё ли ладно на вверенном ему судне. Всё на местах. Всё было хорошо. Только то, как лежали одеяла на носу, немного смутило старшину. Они не были сложены аккуратной стопкой, как положено, лежали кучей. Но то ерунда, парняги, наверное, разворошили, когда воду таскали. Вечером к привалу ближе разберём, как положено одеялам лежать на судне, сейчас не до того. Вспомнив о Вольке с Олешкой, Загор крикнул Цапеля.
– Цапель, а чего малые-то меня не дождались, не обиделись?
– Что не дождались, ждал Волька тебя, меня спрашал, как быть, я ему ответил: «жди Загора», да тот, егоза, видимо, на месте не усидел, знаешь же его, вечно носится, как с мурашами в портах, а у них рыбалка затевалась, вот и не усидел.
– Понятно, рыбалка для мужа дело такое, важное, дал ему хоть что?
– Да не, видимо, убёг, пока я на корме дремал, будить постеснялся.
– Странное дело, не попрощался даже, что за молодёжь пошла, совсем вежливости не учат их что ли бабы, это ж надо, уйти не попрощавшись, доброго пути не пожелав, и куда этот мир катится, – посетовал Загор.
– Да говорю тебе, дремал я, мож, и попрощался, да я спросонок и ответил чаво, а тот за ватагой побежал, у них же рыбалка, говорю же, – вступился за молодёжь Цапель, хотя и не помнил, что Волька с ним попрощался, – Сторожа, что Олешкой кличут, тот точно простился и доброго пути пожелал, ну второго, может, и правда проспал. Старею.
– Добре, ладно, как уж вернёмся, не забуду парняг, уж гостинцами не обижу. А теперь нам и правда поднажать нужно, братия, ох, не успеваем. Добре? – зычно крикнул Загор, обращаясь к команде.
– Добре! Разом крикнули все, кто сидел на вёслах.
От резкого крика Волька проснулся.

Глава пятая. Научно-познавательная, информационно-деформационная
Проснувшись, Волька сначала и не понял, где он, сон хороший снился. Но через несколько секунд, осознав свое бытие, сориентировавшись во времени и пространстве, он понял, что это не сон, он на ладье. Вместе с этим к нему пришло и осознание проблемы, которая у него возникла. Решение проблемы Волька представил себе в трёх этапах, первым из которых было вылезти из-под одеял, где он мирно дремал, и показать себя товарникам во главе с дядькой Загором, который, стоя на корме, лихо отдавал приказы вёсельным и правил ладьёй кормовым веслом. Этап второй, появившись на ладье, как можно быстрее и не привлекая к себе внимания, сигануть за борт. Товарники люди суеверные, рассуждал Волька, и запросто могут посчитать его неожиданное появление дурным знаком со всеми вытекающими отсюда подробностями, которые могут окончиться для Вольки нехорошими последствиями. Ну и, наконец, третий этап заключался в том, чтобы доплыть до берега и бегом вдоль реки добежать до села. Раз село на реке, то он обязательно добежит. Он был уверен, что ради него одного товарники ладью не развернут. А каждый взмах ладейных вёсел всё дальше и дальше относил Вольку от родного села и прибавлял время пути до него. А время-то было уже за полдень, хорошо бы до вечера до села добежать.
Проведя анализ ситуации и рассудив максимально для себя рационально, Волька, в конце концов, принял наиболее взвешенное, а по тому оптимальное для себя решение. Он решил так: вот сейчас, если заметят, то особо размышлять над возникшей проблемой не будут. Появись он нежданно-негаданно, суеверные ладейники ещё чего за духа его примут, за чудо водное, или ещё кого там. Стрелами утыкают и за борт. К самому Воднику в гости. На всякий случай, чтобы он на ладье дел дурных не понаделал и не выскакивал невесть откуда, да ещё когда его не ждут. Дядька Загор и дед Цапель, его, конечно, узнают, но вот остановить ладейников могут и опоздать. Ведь каждому известно, как с нечистьюнужно справляться: чем быстрее, тем лучше. А иначе можно и не успеть, на то она и нечисть, и появляется ниоткуда и быстро. Так что, быстро появляться не самый разумный вариант. Можно, конечно, не появляться вообще, а по-тихому соскользнуть с ладейного носа в вводу, но это тоже не совсем здорово. Ладья высокая и ход у неё хороший, вон все товарники на вёслах сидят, торопятся, видимо. Пока до воды долетишь, и ушибиться запросто. А потом под ладью затянет, если с носа сигать, так и не выплыть вообще можно. Не совсем хорошая перспектива. Кликнуть потихоньку Загора? Но он на корме рулит и команды раздает. Да и не услышит он, если кликать тихо, тут кричать нужно. Ладейникиуже песню затянули про родимое село, где живётся весело. А резко выскакивать или кричать не стоит, как Волька для себя уже определил, луки-то у них под рукой. Посему Волька принял единственно верное для себя в данной ситуации решение: не беспокоить ладейников и старшину, а продолжить тихо лежать в одеялах, покуда его самого не найдут. Так проще будет. Тут главное, чтобы сначала говорить начали, а не из луков бить.
Ладья шла споро и деловито, песни товарников летели над Чёрной рекой, по берегам которой росли, отбрасывая тень своих могучих стволов на воду, огромные деревья. На воде были слышны ритмичные шлепки от вёсел. Но товарники всё шли и шли вперёд на хорошей скорости, даже и не думая уставать, чем вызывали неподдельное восхищение у Вольки. Но время брало своё, уже стало вечереть, в животе голодного Вольки урчало, но это совсем его не смущало. Он представлял тот момент, когда ладейники, уставшие после тяжёлого дня, придут за своими одеялами.
Как шла ладья, Загору было по нраву, и, хотя дело близилось к вечеру, они точнов срок поспевали к малому торжку (место сбора, где роды менялись товарами), туда, где сговорились встретиться с ладьями родичей из других сёл. На торжке они планировали сделать первую остановку, отдохнуть от трудного перехода. Несмотря на усталость, настроение на ладье было отличное. Загор решил немного передохнуть, передав управление Цапелю, который тоже был отличным кормчим. Солнце, несмотря на приближающийся вечер, ещё было довольно высоко, и Загор решил, пока не стемнело, пойти разобраться с привальными одеялами, которые он заметил на носу вначале их пути. Во-первых, потому, что это не порядок, а на судне должен быть всегда порядок везде и во всём, даже в мелочах. А во-вторых, нужно их пересчитать, а то вдруг кому не хватит, уж лучше по светлоте резервные тюки распаковать, чем по темноте чкаться (глагол, обозначающий бесцельное действие: искать, тыкаться, ворочаться и т.п.). Ведь на то он и старшина, чтобы заранее всё, что у него на ладье происходит, знать.
Но человек может только предполагать, что он всё знает, в отличие от богов, которые располагают. Из кучи одеял на него смотрели хитрые, до боли знакомые серые глазки, обрамлённые растрёпанными русыми волосами, те самые глазки, которые находились на курносом лице его юного родича Вольки. И бывалый старшина немного удивился.
– Не, ну точно не ладейный. Это ж надо такое удумать, целый день таился на носу ладьи за кадьёй, ни воды, ни еды даже не попросил. Да ладейный бы давно животом урчащим всю рыбу распугал, не, не ладейный! А этот сидит, как охотцкий на засидке, что ни видать, ни слыхать.
– Дык я…
– Дык, подык, перекудык! – рассмеялся Загор. – Да, брат, на этот раз ты нашкодил крепко, ой крепко… Проблема у тебя, Волеслав! Одеяла-то на тебя нет…
– Да дядь… Я таво, уснул, покуда тебя ждал, на солнышке притомился и таво. Не серчай… Я уж без одеяла как-нибудь сдюжу, – скромно сказал Волька, изобразив при этом самое невинное выражение на своей хитрой мордашке.
– Здоров же ты, брат, спать. Это хорошо, когда сон крепкий. Щя, подберём мы и тебе одеяло, время к привалу ужо, ох, хорошо пришёл нос ладейный проверить, а то бы до темноты шкерился (прятался). А что не вышел-то, испужался, чтоль?
– Да было дело немного, думал, за водника меня, али ещё за кого примете, и стрелять будете…
– Во даёт! Кто ж водников из луков бьёт, их огнём жгут! Чему там вас бабы учат?! – ещё раз рассмеялся Загор, и к нему на этот раз присоединились все ладейные, кто слышал их разговор.
– Это ж тебе не леший аль кикимора, водники огня боятся, что твой Чёрный медведь. Хотя… – Загор немного задумался. – Кикимору тоже огнём лучше жечь.
– Так я так, для порядка оберёгся, – Волька развел руками.
– Оберёгся он для порядка. Иди вон к Цапелю на корму, каши поешь. Я пока тебе одеяло достану и приодену малость, а то родичи подойдут, засмеют нашу ладью, что у нас тут абы кто одет абы как, шлындрает (слоняется) по ладье.
Волька пошёл на корму мимо шутящих и подбадривающих его гребцов, а Загор полез в тюки и что-то деловито ворчал себе под нос. На корме широко улыбался Цапель, который разговора не слышал и думал, как и многие, что парняга пробрался на ладью, чтобы ладейным стать. А так как в ладейные, как уже говорилось, родичи не слишком-то и шли, появление каждого нового ладейного вызывало бурные проявления радостных эмоций. И да, про дружбу и взаимопомощь тех, кто ходил с товарами, не то что песни слагались, пословицы в народе ходили: «ладейных ряд, как один, подряд – одного толкни, от всех будешь не рад» и так далее.
– Так что не всё так уж и плохо вышло, – думал Волеслав, уплетая кашу на корме и глядя на пенные следы, что оставались за ладьёй. – Так вообще ничего, поспал с толком, парням расскажу, обзавидуются.
А тем временем в селе был действительно жуткий переполох. Ну как, не во всём селе, а только в большой бабьей избе, если быть точнее. Но шуму было на всё село. Звана плакала и с пристрастием допрашивала ни в чём неповинного Олешку, куда непутевый Волька запропастился. Олешка, который с утра убежал на озеро, а после обеда был направлен разделывать двух кабанов, что охотские принесли из леса, говорил правду. Надо сказать, что врать он, как всякий Кривич, не то что не умел, но считал зазорным. А Звана не унималась, пытаясь установить того, кто видел, ушёлли с товарниками Волька или, мож, опять где проказничает. А может, вообще утоп! Звана в слезах вопрошала у Олешки все подробности до того момента, пока он убёг на рыбалку, оставив Вольку на ладье.
– Может, вспомнишь, Стороженька, мож, говорил чего, мож, куды собирался? Вы же вечно что-то как удумаете, а потом не помните.
– Да, баб Звана, ну говорил же ужо, сговорились опосля того, как Волька гостинец заберёт и работу сдаст, сперва до бабьей избы дойдёт, а коли нет нас там, значит, на озеро… Мы там ещё будем.
– Так товарники ещё дообеда ушли… Мож, дед Цапель ему чего говорил, дескать, пошли, Волька, с нами, моря посмотрим… Он так вечно всех забирает, старый медовушник!
– Да не, точно не говорил. Спал дед Цапель, точно помню.
– Так куда же делся-то он? И от Загора вестей не было. Ох, сейчас я те для памяти коромыслом промеж лопаток! Вспоминай, давай! – не унималась, ревела Звана.
Олешка стоял, рассматривая половицы избы, он очень хотел помочь горю матери своего друга, но не знал, как, и чесал подбородок, на котором пока ещё не выросла борода.
В это время в избу зашла баба Листвяна, у которой было хмурое и серьёзное лицо, что являлось явным свидетельством того, что она ходила до ведуньи Беляны. В избе как-то сразу стало очень тихо. Звана прекратила реветь и стала смотреть на Листвяну полными надежды глазами.
– Не шуми, Званушка, с товарниками ушёл, поганец, – тихо и твёрдо сказала Листвяна. – Я до ведуньи бегала, так она мне сразу с порога сказала, что мы все бабы бестолковые, ревём без дела, да кашу кое-как варим, вот и ушёл Волеслав с товарниками. До того, как лёд станется, вернётся, коли не сгинет по глупости своей. И ещё сказала, чтоб кто из молодых парняг стал воду вместо него таскать. А то! – ух-ты! Листвяна повернулась к молодым парням и, взъерошив волосы, изобразила рычанье. – Вернуться медвежака Чёрная может и сволочёт самого непутёвого.
Данная тирада произвела на молодёжь должное впечатление, кое-кто призадумался. Но, как ни странно, в этот раз о Чёрном медведе обмолвилась сама Беляна. Ну и ладно, а от детворы что, не убудет вёдра таскать.
– Ох горюшко, горюшко, и чем же я богов разгневала-то?
– Да хватит тебе причитать, говорю! – в голосе Листвяны уже стали звучать нотки раздражения. – С товарниками Загор старшиной ходит, Цапель с ним рядом, мудрым словом поможет. А Цапеля даже ведуньи иной раз слушают. Поучат Волькут вово уму-разуму, листья падать начнут, мужем придёт. Что голосить-то зря?
– Так я ж уж теперь для порядка. А что, коль понравится ему с Загором ходить, он же ведь дурной, Волька-то, не приведи Род, в товарники пойдет, а?
– Для порядка? Ты для порядка детёв повечеряй! Для порядка! Понравится, будет товарником тогда, всё селу хлопот меньше.
Разговор был окончен, и бабы разошлись по своим делам. Только Звана ещё немного всхлипывала, но уже бодрилась, раз сама бабка Беляна сказала, то уж точно бояться нечего. Начала раздавать детям уже подостывшую кашу и хлеб. Олешка со всех ног побежал до ватаги, чтобы рассказать братцам о том, что в бабьей избе слушал, и о Волькиных проделках.
Далеко в лесу, в тайном капище, куда имели вход только самые старшие бабы на селе, сидела в дыму корня папоротника, что собирают по весне, ведунья Беляна, которая просила духов похлопотать перед богинею Мокошью за Волеслава и всех товарных людей, что ушли от села своего. В той же позе сидели перед идолами Перуна, Рода, Велеса и Дажбога старые волхвы, почитаемые в роду. В селе было всё как обычно в день ухода товарников, их проводили, за них поплакали, и их ждали, всё шло своим чередом. Только одна маленькая девочка, которая жила в этом селе и спала в бабьей избе рядом с остальными девочками, несколько дней ходила, опустив головку с непослушными золотистыми кудряшками. Но всё же юный возраст, веселый нрав и подружки сделали своё дело, и она, оставив грусть-тоску, которая почему-то поселились в её маленьком сердечке, начала заниматься тем, чем она обычно занималась, а именно носиться с визгом по селу с подружками, есть, спать и слушать старые сказки в такой тёплой и уютной бабьей избе.
Вопреки страхам Вольки, ладейная братия приняла его очень дружелюбно и без подковырок. Разумеется, за борт его в любом случае никтобы не кинул, а тут, видя, что старшина говорит с малым ровно, без упрёков, вообще посчитали, что так и задумано было с начала самого. Так что, по большому счёту, появлению на борту малого никто особого значения и не придал. Ну появился и появился. Тут половина команды так появилась, сбежали по-тихому с села, чтобы бабы не выли, и теперь на ладье ходят. У ладейных это обычное дело. Тех, кого дальние страны зовут, ничто остановить не может. Кроме баб, понятное дело, которые, как только что узнают о мужних затеях, ну всё по-своему всегда переиначат. И как это только у них выходит? Поэтому, что задумал, бабам последнее дело говорить, уж лучше по-тихому.

Глава шестая. О разнице в произношении слова, что меняет смысл того, о чём говорят
Волька сидел на корме напротив дядьки Загора, который пребывал в задумчивом настроении, гадая, как бы ему лучше поступить с парнягой, что оказался у него в команде. Нет, пришёл бы он сам, по своей воле, вопросов бы не было, уже б учился вёсла в руках держать. А тут такое дело, нежданный попутчик. Понятно, о том, чтобы развернуть ладью и доставить непутёвого обратно в село, и речи быть не могло. Ещё братцам он бы сумел как-нибудь объяснить разворот в сторону села, сославшись на дурной знак, коим, вне всякого сомнения, было нежданное появление Вольки, ну так, чисто теоретически. Но вот родне на селе это бы страсть как не по сердцу пришлось. Бить бы, конечно, не стали, но скандал точно был бы. Виданное ли дело, чтобы ладья, ещё поход не начав, вернулась? Это уж точно дурной знак. И вот кому-кому, а Вольке тут было бы несдобровать. Батька его, Ясноч, первым делом вдоль спины отходил бы, несмотря на возраст, чтобы род не позорил. Да и Загору досталось бы, он кто есть, старшина, ладейный или дитё малое, неразумное. Другой раз в старшины избирать бы не стали, а кроме него и Цапеля ладью так ловко никто водить не сможет, да и в товарном деле он поперёд всех братцев будет. От таких делов селу точно прибытков не будет. А Волька, вот он, тут, перед тобой сидит, кашу уплетает, ох, забот прибавил. Ну да ладно, не такие заботы решали, жизнь ведь без забот скучная. Это вам любой ладейный скажет.
Да ладно, то не беда ещё, Волька с дуру с ладьи бежать не решился, уже хорошо. На ладье-то спокойнее будет. А там до Торжка дойдём уж скоро, на месте разберёмся, что да как с парнягой этим делать. А сейчас нужно подумать, как приодеть парня, а то смотреть страшно на дитё, да к делу какому его снарядить. Сам же на ладью залез, по доброй воле, силком никто не тянул. Вот пусть и подсобляет по делам, и поучится пока тут, мало ли, может, что ему и в лесах сгодится. А там, гляди, и ладейный с него добрый выйдет. Ведь в этом деле как, раз на ладье прошёл, потом привычка на всю жизнь осталась с товарами ходить да страны дальние глядеть. Хотя с Волькой всё было куда сложнее, он охотский, ни дать ни взять, лес его стихия. Не водный у него дух, Загор видел это, не горят у парня глаза, не спрашивает, что да как, всё на деревья смотрит. Ну да ладно, будет хоть что вспомнить. Когда другой раз на ладье ещё пойдёт, да и пойдёт ли вообще.
– Ну, малой, делать-то что теперь с тобой прикажешь? – задумчиво проговорил Загор, осматривая обрыв берега с одной стороны и отмель с другой. – Плавать-то хоть можешь?
Волька посмотрел на старшину ладейных с нескрываемым удивлением, дескать, бывают как будто на свете белом люди, которые плавать не умеют. Но спорить не стал, а просто утвердительно кивнул, правда, насторожился, взглянув на не очень далекий берег реки. И всё-таки спросил:
– А ты, дядько, что задумал-то?
– Да не боись, – улыбнулся старшина. – Порядок есть порядок. По воде, вишь, идём, тут в этой воде зараз оказаться можно. Так вот, я и знать должен, тебя с воды тянуть али тюк с добром, или сам сдюжишь.
– А-а-а! – выдохнул Волька. – Тогда ясно, тут понятное дело, я уж сам плыть буду, да и тюк тоже утянуть могу, коли в воду попадёт, что добро рыбам-то раздавать. В селе нужнее будет.
– Во, добре, так сам-то, паря, что меркуешь (думаешь), что делать-то будешь, тут вишь что, до села-то мы тебя если довезём, то как листья падать начнут только поспеем. Раньше никак.
– Да что, дядь Загор, мне бы до дома, я бы с вами пошёл, но вода эта мокрая кругом, тюки с товарами, ну как-то не по мне всё это…
– Енто-то я вижу. Как до дома думаешь?
– А что тут думать-то. Вы до ночлега дойдёте, утром попрощаемся, я поклонюсь за доброту, хлеба и крупы возьму и бегом до дома, дня за три, пожалуй, добегу. Ну четыре там, что тут бежать-то.
– Не, брат, не дело это, одному вдоль реки. Да мало ли что, места незнакомые, медведей полно, да ещё другого зверья, что подрать может. Не, брат, один не пойдёшь.
– Так как быть-то тогда?
– До торжка дойдём, после совета старшин ещё стоять будем, там, глядишь, с кем из обозников и сговорюсь тебя до села чтобы довели. От Торжка, понятное дело, дорога подольше будет, чем по реке, но через несколько дней на селе гусей гонять будешь ужо. И мне спокойно будет. Понятно тебе?
– Понятно, что непонятного-то.
– Ну а коли понятно, пока ладейным малым будешь. А я для тебя больше не дядька Загор, а Загор, али старшой. На ладью своими же ногами зашёл, сам виноват, что с нами отправился. Вот и будешь жить по ладейным законам, пока с нами идёшь. Нет тут у тебя ни дядек, ни дедов, ясно это?
– Да ясно. Спасибо тебе, старшой, не зря в народе завсегда говорят, что товарники не только храбрые люди, но ещё и щедрые, и сердобольные.
– То, может, и да, людям-то виднее, – улыбнулся Загор на слова Вольки, так как говорил совершенно искренне, без намёка на лесть.
– Но вот тока, – продолжил Загор, немного замявшись, – меж собой мы товарниками не зовёмся.
– А как же тогда кличете-то меж собой, ежели не товарниками. Ведь все же вас товарниками зовут. Товарники ушли, товарники пришли. Да и я в разговоре скока раз вас товарниками называл.
– Да, кто с товарами не ходит, зовут товарниками, есть такое дело.
– Ты на меня-то хоть не осерчал, что я товарником тебя звал? – расстроился Волька.
– Да ну нет, не осерчал, конечно, ты же с нами не ходил, откуда ж тебе наши традиции знать. Это мы только меж собой себя товарниками не называем.
– Понятно. А как же меж собой зовётесь?
– Товарищами мы зовёмся.
– О, велика разница, товарник чи товарищ? – Волька улыбнулся.
– Да, велика, Волеслав, раз не зовёмся. И ещё, с этого мига ты не Волька, ты Волеслав, ладейный вой, наш товарищ, а у нас детские имена не в чести. Ясно, Волеслав?
– Да ясно, ясно. А в чём же разница, мне страсть как знать интересно. А то я ребятам как буду говорить, что товарником неправильно того, кто в дальние страны с товаром ходит, звать. Нужно товарищем. А они меня начнут выпытывать, почему, а я и не знаю, чаво им сказать. Надо ж за добрых людей правильно говорить, дабы не обидеть. Волеслав нахмурил брови и поднял назидательно палец вверх.
– Ну, коль так, ща расскажу. Тока сядь поровнее, а то ёрзаешь как егоза. – Загор тоже сел поровнее и, придав себе значимый вид, продолжил. – Понимаешь, Воль, товарник – это тот, кто товары носит из села в село менять. Где в селе много товара, там взял, где мало товара, туда принес. Тут на мене товаров разница и выходит, то есть прибыток. За тот прибыток товарники и живут. Сам живёт, родню свою содержит.
– Ой, дя… старшой, та что с той разницы-то для рода, слёзы одни, а не прибыток. На всех толком и не поделишь, а коли поделишь, то и не видать того прибытка.
– На всех-то да, верно говоришь, не поделить. Да вот не живут товарники для села, для рода, так вот брат.
– Как так, не живут? – Волеслав непонимающе нахмурил брови. – Род же испокон веков тёмных общим живёт. Мужи охотничают, сёла от ворога обороняют, избы, бани да сараи ставят. Бабы деток рожают и следят за ними, с хозяйством управляются, всё считают, что нужно и когда что делать надо, еду всем дают. Дети старших слушают и учатся, как жить-поживать. Волхвы да ведуньи за родичей с богами говорят, хворых лечат и в делах помогают. Так всегда было и всегда будет, на том же род стоит. Ведь всё вокруг нас в общине живёт, и мурашки малые, и птицы, и волки лесные даже. Все друг дружке всегда помогают, каждый за своего стоит. Нас так старики ж учили, верно ведь?
– Верно, малой, всё верно, волхвы мудры и род хранят, и традиции чтут.
– Ну и хвала Роду-заступнику, а то я уж забеспокоился за товарников тех. Как это без общины жить-то можно?
– Это да, но ведь и в лесу же есть звери, что по одному век коротают. Медведя, к примеру, твои любимые.
При упоминании о медведе Волеслав поморщился. Всё еще свежи были его детские страхи. Ясно помнилось, как он, мальцом будучи, оберегался от Чёрного медведя, что, по большому счёту, и привело его на эту ладью.
– Так вот, малой, товарники, как те медведи, вроде с родом живут, но какбы отдельно. Отдельно товарник себе избу ставит, там у него всё заведено, как ему удобно, общего у них нет, только евонное добро, всё, что на мену, то на мену, то, что для хозяйства, то для хозяйства. Так они, товарники, и живут.
– Не пойму я, как так жить можно…
– Ну смотри, живёт человек на селе, на общее ничего не несёт, но и с общего ничего, кады нужно, не берёт, всё к себе в избу тащит. В избе в той у него своя баба живет, и свои детки бегают. Ежеличего ему нужно, просит у села, а коли от него нужда есть, то у него просить нужно, он даёт, если есть.
– А коли вороги или друга беда какая на село придёт?
– Ну, ежели беда али вороги, тогда понятное дело. Тут он сам снарягу собирает и в строй к селянам идёт, а баба евоннаяс детками в бабью избу иль в лес с остальными хорониться. А нужда пройдёт, то они обратно в свою избу возвертаются, к свому хозяйству.
– А что, и хозяйство одинцом ведёт? Да как же так, тут же рук на всё не хватит-то одному.
– Но то его выбор, сам так жить захотел, зато товара у него богато.
– Да на кой он, тот товар, нужен, ежели целый день в труде тяжком. Тут уж ничему рад не будешь.
– Так товарники, почитай, всё время по рядкам, торжкам, да сёлам ходят с товарами. Их и дома, почитай, не бывает, только когда прибытки привозят. Всё на бабах ихних.
– На бабах… А ежели нужда, пока он за товаром ушёл, придёт?
– Сказал же тебе понятным языком, за избой баба у него следит, она у сельчан просит, те дают.
– Да где жон такую бабу-то себе найдет, чтоб одна жила, одна за всех всю работу делала, да ещё одна всё, хоть и маленькое, но всё же хозяйство, вела?
– Да уж тут вопрос не простой, для баб лясы точить первое дело. Но товарник, он на то и товарник, он же по разным землям ходит. Может, бабу себе от Чухонцев или Мокшани взять, ну или, скажем, с Мурому привести. Те по-нашенски с трудом балакают, да и не знают обычаев сельских. Баба сидит в избе и молчит, и за хозяйством ходит, пока тот товарами мены делает.
– Ну чудны дела на свете белом. Это ж надо так жить, как изгой, защити Чур, да по доброй воле. Это ж так умом пойти можно. Видимоли, одному жильё вести, тока на себя в надёже быть, каждый вечер с одной и той же бабой сидеть, говорить. Да то не жизнь вообще, а мученье одно, уж лучше к Кикиморам на мёды, чем так. – Волеслав аж подпрыгнул от переполнявших его чувств. – И что, они так, а детки? А как же детки товарничьи, они что ж, без ватаги? Чему их бабы-то сами выучат, кашу жрать, да на соломе спать?
– Да ну нет, детишки у товарников с остальными детками в ватагах бегают, и учат их на селе или торжках (торжок, в отличие от рядка, постоянное поселение, где проходят мены товаров), но спать те в свою избу бегут, а не в общую.
– Ну хоть так, хвала Роду. Всё одно, что может быть лучше, чем бабьи сказки для детворы, а тут одна баба только рассказывает, нет, не видят радости детки товарников.
– Зато в избе их богато, разные штуки дивные, которых ни у кого нет, богов они, конечно, почитают, ну, в основном, Переплуту (спутник Мокоши) идолов ставят, от него в товарных делах удачи ждут.
– Не, Загор, не позавидуешь жизни товарников, точно не позавидуешь, хоть в избе всегда богато.
– Так вот и я, Волеслав, по то толкую, понимаешь, почему не рады мы, когда нас товарниками кличут, мы же не себя ради, мы же ради родичей головой рискуем, нехорошее это прозвище, обидное.
– Ну теперь ясно, другое непонятно, чем же товарник от товарища отличается. Вроде, то на то и выходит.
Волька заёрзал на своем месте, отмахиваясь от проснувшейся мошкары, и хитро улыбнулся. Но его хитрая улыбка не возымела никакого действия на Загора, который, видимо, уже не раз пояснял несведущим важное отличие товарника от товарища. И Загор тоном командира, обучающего новобранца ратному делу, начал повествование, прохаживаясь взад-вперёд по корме, под утвердительные кивки сидевшего рядом с кормовым очагом Цапеля.
– Товарищ, – начал своё обращение к малому старшина, – это не какое-то глупое прозвище, которое люди тебе дают. Это то, как ты сам себя зовёшь и как своих другов близких величаешь. Товарищ – это тот, с кем ты в путь далёкий ради родичей товары везёшь, с кем вместе головой рискуешь и с кем последнюю краюху хлеба преломляешь. Товарищ – тот, кто с тобой до конца будет, и тот, ради кого ты свою жизнь не пожалеешь. Так как вы одно дело делаете, он погибать будет, и ты сгинешь. Ты и товарищ – это одно целое, пока вы пути, и после этого. Связи эти такие сильные, что иной раз товарищ, чтобы товарища выручить из беды, моря переплывает, один против армии за товарища выходит. Вот Цапель может это подтвердить. Цапель уверенно кивнул головой. А говоришь, чем отличаются. Товарищ горой за товарища, товарищ ради общины живёт, а товарник сам по себе, как сурок, всё к себе в норку тащит. Вот у князя дружина почему дружиной зовётся, да потому, что они дружно одно дело делают. Покуда дело есть, дружны, а как нет делов, то тут уж каждый кто во что горазд. Товарищи, они, есть дело, нету делов, всё одно, всегда друг за дружку держатся, все как один.
Тут Волеслав, неуверенно принявший горделивую позу на раскачивающейся на волнах ладье, заявил:
– А что, у нас в ватаге тоже все всегда друг за дружку!
– То верно, но это пока вы с общинным товаром не ходили, пока щи да кашу в бабьей избе едите и покуда спиной к спине с копьями наперевес против ворогов али лиходеев не стояли. Хотя вы парни что нужно, товарищи вы и есть товарищи в своей ватаге, только не знаете ещё про то. А так товарищи.
Волеслав гордо надул щёки и выпятил грудь вперёд, представляя, как он будет пересказывать своим братцам из ватаги слова Загора, и как после того рассказа они будут величать себя товарищами. Но потом немного сник и спросил:
– А что, Загор, ты вот это про ворогов и лиходеев-то как есть говорил, аль испужать меня задумал? Так я что, не из пужливых я.
– А что, малой, думаешь, мы так, для форса с собой по два копья и щиты, и прочую оснастку войскую тягаем, на тех местах, где она есть, ещё сколько тюков со шкурами и кадей с мёдом встало бы. Есть и вороги, и лихие люди, куды ж без них. Тут пужаться не нужно, тут нужно готовым быть и в оба смотреть. И тогда всё добре будет. Тут тебе не изба бабья, сказки слушать, иди-ка, вон, одеяла поразбери, что пораскидал давеча. А то скоро на малом рядке будем спать, пора собираться, а одеяла в куче лежат.
– Да моргнуть не успеешь, дядь, разберу…
– Скока говорить можно, дядек в селе оставил, старшой я тебе и всем остальным!
– То привычка, отучусь быстро. – Волеслав вскочил с места и собирался уже бежать на нос, к одеялам.
– Погодь, на-ка вот, в порядок себя приведи, а то смотреть на тебя без слёз не могу.
Загор протянул Волеславу небольшой заплечный баул, сделанный из крепкой кожи, в котором лежали чёботы на прямой мягкой подошве из нескольких слоев грубой кожи, такие, какие носили все ладейники, потому что по мокрым доскам ладьи в лаптях бегать ну никак невозможно было, скользили они. Еще там былонастоящее сокровище, по представлению Волеслава о ценностях мира сего. Там, аккуратно свёрнутый, лежал добротный кояр (род кожаного доспеха, который можно было подбивать ватой), который был почти впору Волеславу. На кояре в нескольких местах были прилажены широкие кожаные гайтаны (шнурки), которыми можно было и рогатину, или, как вои называют, копьё, подвязать, а, может, ещё на что употребить. Гайтаны были добротные и длинные. Ещё Волеславу выдали шерстяное одеяло и дали взрослый родовой платок из грубой, но прочной поскони (толстая льняная ткань), на котором, как и на его подростковом платке, были вышиты охранные руны рода. Быстро переодевшись, Волеслав стал походить на остальных своих товарищей, чем был очень горд. Соблюдая чувство собственного достоинства, преодолевая жгучее желание запрыгать от радости, он продефилировал выполнять указание старшого: одеяла разбирать.
– Спать на носу сегодня будешь, – крикнул ему вслед Загор, который опять взялся за кормовое весло.

Глава седьмая. О бытии ладейном
Уже было практически темно, они подходили к условленному месту встречи Чёрной реки и реки Окольной, где располагался малый рядок, куда по весне сходились Кривичи, Древляне, Вятичи и Муромы с окрестных мест. Успели они как раз вовремя, до темноты, и ладью засветло по месту поставили. И не последними прибыли. Прибыть последним у ладейных считалось чем-то сродни дурному тону. Короче, всё верно Загор рассчитал, но вот того, кто бы Вольку до родного села взял, не нашёл. Рядок стоял наполовину пустым, не время ещё было для мены, рановато. Товарники только караваны собирали, чтобы к Муромам за скурой (шкурами) идти. По сёлам с этого рядка никто из товарников не собирался, менять нечего. Вот через пару недель будет дело, но их ладья в то время уже на Вольной реке будет, а Волеслава тут оставлять даже на неделю вообще не вариант. Ну да не беда, скоро дойдём до малого торжка, что на окольной реке стоит. Там, покуда ладьи ждать будем с тех сёл, что не на Чёрной реке расположены, найдём Волеславу попутчиков, а тут ну вообще никого пока нет, только ладейные одни. Ничего, поживёт несколько дней с товарищами, не убудет от малого.
До малого торжка ходу было дня три, если подналечь, то и за два дойти можно, но торопиться команде Загора было некуда. Погода стояла отменная, днём ярко светило солнышко, дул тёплый ветерок. Правда, дул он против хода ладьи, так что парус толком не наладишь. Но зато при встречном тёплом ветре в лицо грести куда веселее, и братцы, чей черёд был сидеть на вёслах, лихо загребали ими чистую весеннюю воду и пели песни, одна другой краше. Волька довольно легко смирился с тем, что не ушёл сразу. Нужно признаться, ему в глубине души было даже интересно немного пройти на ладье с товарищами. Он принял судьбу, как подобает взрослому мужу его рода, то есть, рассудив, что могло быть и хуже, а так, хвала богам, что произошло, то и ладно, он теперь деловито бегал по ладье, помогал готовить еду, мыл плошки и глиняные чаны, где готовили еду, поддерживал, подвязывал, путался под ногами у старшины, короче говоря, делал ровно всё то, что делал бы любой парняга, окажись он малым на товарной ладье. Загор, видя его усердие, выдал ему даже вторую рубаху, так как подозревал, что, бегая по ладье, малой вспотеет под кояром. Снимать войскуюснарягу (одежда) во время похода даже в своих водах было строго-настрого возбранено. Много добрых воев жизнью поплатились за подобную беспечность.
Волеслав, который обустроил себе на носу уютный лежак, уже аккуратно сложил там всё своё имущество: лапоточки, охотничью жилетку, вторую рубаху и платок он сложил в заплечную суму и положил в самый нос, под голову, чтобы не мешали никому. На них положил тяжёлый ладейный лук в собранном положении (луки тоже разбирали при больших стоянках) и колчан добрых длинных стрел. Рогатину он положил вдоль борта, а тяжёлый круглый щит повесил на бадью с водой. Получилось очень даже мужественное логово храброго ладейного воя. Эх, жаль, никто из братцев с ватаги не видит. Довершали бравый вид лежанки вырезанные из дерева плошка, ложка и чашка, которые стояли около его баула с прежней одёжей, о которой он вообще не сожалел.
Волеслав был крайне доволен обновками. Сапоги, которые он поменял на лапти, к коим привык с детства, казались ему и прям чудом из чудес. Они совсем не скользили по мокрым доскам палубы, ноги, обутые в них, как будто обретали дополнительные силы. В них было очень удобно и ходить, и бегать, а главное, нога себя чувствовала защищённой и более устойчивой. Хотя, нужно отдать должное лаптям, в лесу в них тоже очень удобно ходить. Новая рубаха была с высоким воротом и куда плотнее чем старая. На рукавах и воротнике были деревянные застёжки и петельки. А канты этой рубахи были расшиты родовыми рунами, которые были вышиты любящими, заботливыми руками девок и баб рода. Очень стильная вещь. Но, несомненно, главной любимицей нового гардероба молодого воя была куртка, кояр. Волеслав не сразу и понял всю нужность и практичность кояра, он, разумеется, не был рассчитан на массу тяжёлых ударов, как, например, бархатец (доспех, в котором одна пластина нашивается на другую, делался из меди), что любили носить дружинники, ну и, конечно, не княжий куяк (доспех из небольших медных чешуек, покрывающих тело ниже пояса, плечи и руки) поверх которого на князе красуется алого цвета корзно, (плащ, символ князя, вручался князю советом старшин племён на вече, когда его призывали; когда князь уходил с должности, корзно сдавал совету старшин племён, который передавалкорзно преемнику). Но, тем не менее, доспех, который сейчас был на Волеславе, идеально подходил для боя на ладье, и потому товарищи все как один были одеты в подобного рода доспехи. Кояры отлично держали колющие и режущие удары, были легки, и в них было гораздо удобнее маневрировать в узком пространстве ладьи, а, главное, коли с ладьи упадёшь, на дно тянуть не будет. А ещё в кояре было полно потайных мест, куда можно было спрятать нужные в деле предметы. Летом в нём было не жарко, а зимой не холодно. В нём можно было лазать по деревьям и кувыркаться, не боясь потерять запрятанные вещи. И ещё он всем девкам нравился. Короче говоря, приодевшись, паренёк из сельской ватаги Волька в один миг сделался ладейным Волеславом, хоть и малым по должности, но равным средь товарищей, и начал вести себя соответственно. Вот что простая одёжка с человеком делает. На то у Загора, что таких юнцов на ладье уж не мало повидал, расчёт и был.

Глава восьмая. О товарищах и их нравах
Как уже говорилось, до малого торжка было ходу на три дня. А это значит, две ночёвки на воде. Средь тех ладей, что собрались на рядке, пока старших не выбирали, что там, на три дня-то братчину (выборы местного значения, праздник, народный сход на селе) собирать, время тратить. Так дойдем, ходу-то две песни спеть. И ладей не дюже. А поэтому шли покуда каждый сам по себе, хотя кучно. Но почему-то старшины других ладей что-да-как у Загора спрашивали. А Загор, которому, по наблюдению Волеслава, конечно, уже не впервой это дело было, чётко отдавал знаки, что делать, длинной жердиной, на которой с одной стороны был привязан красный лоскут, а с другой белый, что называлось путиреч (прибор для подачи команд при движении на воде, изобретён, как только по воде стало ходить по несколько судов одновременно, так как кричать было неудобно и малоэффективно, особенно в чужих землях; сейчас вышел из употребления в связи с тем, что изобретено радио). Шли только в светлое время, ночью, в принципе, тоже можно было идти, но старшины предпочитали не рисковать, луды (опасные отмели) они-то знали, а вот на топляк по-тёмному можно было запросто налететь. Как темнело, ладьи становились на постой, благо места на реке, где спокон на ночь стать можно товарищам, особенно из тех, кто давно ходит, были известны как свои пять пальцев. Конечно, это касалось тех, у кого были эти пять пальцев на руке, а для менее везучих как своя ладонь, без ладоней в ладейные не брали, потому что весло держать нечем.
День для Волеслава, который бегал по ладье весь в трудах и заботах, прошёл незаметно. И, прибыв на место стоянки, где уже стояло три ладьи с других сёл, мало?й, порядком подуставший за день, хотел спать. Вои, оставив стражу на ладье, во главе со старшим пошли к разведённому костру здравствовать товарищей. Загор и остальные старши?ны обнялись согласно обычаю. А вои, обрадовавшись, увидев знакомые лица, начали ручкаться (особое рукопожатие, когда пожимали не ладонь, а локоть друг друга, ударяясь при этом внутренней частью предплечий; символизировало добрые намерения), обниматься с теми, с кем ходили в походы раньше, и знакомиться с теми, кого видели впервые. После чего, разделившись на группы по интересам, расселись у костров и стали делиться последними новостями, делами сердечными, и хвастать, какие детки у них растут. Волеславу поначалу было не по себе, что к нему все ранее не знакомые ему люди относились не как подростку, а как ко взрослому мужу: ручкались с ним и обнимались, как принято у мужей, всю руку отбили. Говорили, хоть и видели возраст, как взрослые мужи говорят, а шутки шутили такие, что непривычный Волеслав даже краснел. У них в малой мужской избе, где жили подростки, так не принято было, нет, шутковали, конечно, всяко бывало, но чтобы про баб говорить, то неловко было. Поначалу Волеслав очень робел, но потом, хлебнув медку, осмелел, и ему даже очень понравилось быть ровней взрослым мужам. Через некоторое время он вместе со всеми «ржал» над тем, как Полянские бабы подолами мышей с полей гоняют, а потом удивляются, почему кроты ещё из нор вылезают. Но, несмотря на веселье, которое Волеслав испытывал, он на всякий случай решил поспрошать Загора, мало ли чего сделает не то, а потом стыдно будет. И, улучив момент, спросил у него:
– Старшой, а что меня так все привечают-то?
– Ох, Волеслав, неужель не понял ещё, раз ты товарищем себя назвал, другие тебя всегда будут ровней считать. У нас как? Мы клятв не даём, раз сказал, что товарищ, значит, свой, тут у людей главное – слово, слову верят. Но раз нарушишь слово своё, никто больше руки не подаст. Запомни, Волеслав, мужа мужем умение слово держать делает. Хоть кто ты будешь, вой ладейный или дружинник, волхв или товарник. А судят мужа не по словам, а по делам его.
– Так я ж то и так знаю, мне за то батя не раз говаривал.
– Добрый совет, Волеслав, не дурно и несколько раз услышать, тебе, непоседе, не повредит. Мёду не пей больше, глаза в разные стороны смотрят.
– А что, ежели я что не то скажу?
– Поправят в первый раз, не поймешь, строго поправят, тогда точно поймешь.
– А что ну никак, ну вообще никак делать не можно, прям совсем?
– Сам разберёшься, не ребенок… И того, в драку не лезь, у нас не принято кулаками дело решать.
– Понятно. Загор, а вот стража на ладье всю прям ночку спать не будет?
– Не будет.
– Так что ж, мы в своей земле опасаться кого будем? Тут вон ладей сколько, наро?ду, кто на нас кинуться-то может?
– Да спасу с тебя нет! – вопросы Волеслава уже порядком замучили Загора, которого жестами звали подойти к костру, где собрались ладейные старшины. – Ящерглавы (викинги), слыхал за них? Спать будешь, подкрадутся ночью по-тихому и всех спящими перебьют. Нужно, чтобы тревогу кто-то поднял, тогда верно отобъёмся.
– О как! Не, не слыхал, а что за Ящерглавы такие? Не знавал таких зверей отродясь.
– Да то не звери! Иди вон к Цапелю на корму, его поспрошай, он с товарами ходил, когда я ещё под столом ползал. Он всех повидал, и Ящерглавов, и баб-воев, что полянам сёла жгут, и Китеж-Град с мохнозверями ручными, и ещёне меряно всяких чудес. На ладью иди! И мёда с Цапелем не пей, а то утром в реку брошу! – засмеялся Загор.
– Пойду я, старшой.
Зевнул Волеслав и пошёл на ладью, по дороге удивляясь, почему это его ноги не слушают, цепляют одна за другую. Верно, от того, что весь день по ладье бегал, решил Волеслав. Добравшись до ладьи, он зашёл в свой закуток и, взяв одеяло, подошёл к Цапелю, который сидел на своём завсегдатайском месте, опёршись на любимую рогатину. Но только сейчас он не дремал, а задумчиво всматривался в ночною реку.
– Не спишь Цапель, на стороже, чтоль?
– Не, Воль, не на стороже, я реку слушаю. Река, ведь она такая, может много чего сказать, когда её слушать.
– Ну прям как лес. Батька тоже так про лес говорит, слышать нужно.
Волеславу страсть как хотелось поспрошать у Цапеля про Ящерглавов и позадавать всякие интересующие его вопросы. Но он, заметив, что старик сидит с задумчивым видом, должно быть, о чём-то важном для себя размышляет, стеснялся у него что-то спрашивать. Он сел рядом и уставился в тёмную текущую воду, пытаясь научиться слушать реку. Реку слушать было не так интересно, как слушать лес. Все звуки реки сводились к одному лишь тягучему и мощному звуку течения. Всё, что плескалось, летало и жужжало вокруг реки, делало это в такт звуку течения, даже свободный ветер вторил ему. Это очень отличалось от леса, где каждый звук жил своей жизнью, не подчинённой некой одной могучей силе. Но через некоторое время Волеслав начал понимать то, что ему говорил Цапель. Мощное течение, которое перекрывало все остальные звуки, со своей монотонностью стало отходить на второй план, и сквозь него стали отчетливо различаться остальные звуки. Река была просто наполнена звуками, но звуки эти были вязкие и тягучие, не такие резкие, похожие на хлопки, как звуки леса. Нет, лес слушать было, безусловно, интереснее, но и в реке, нужно отметить, есть что послушать. От этого занятия Волеслава отвлёк Цапель.
– Ты чего хотел-то, Волеслав?

За то время, что Волеслав потратил на наблюдение за рекой, народ уже лёг спать у потухших костров, закутавшись в шерстяные одеяла. Только ладейная стража, тихо переговариваясь, нарушала ночную тишину. Волька, который не сразу отошёл от еле слышных новых для него звуков, поведанных ему рекою, ответил не сразу.
– Да я тово, разузнать хотел, кто есть такие Ящерглавы, чем они страшны, и почему они по ночам тихо крадутся и лиходейничают. Что, так нельзя попросить у добрых людей, что красться-то? Ну про страны дальние выведать. А ты реку слушал. И я стал.
– Ну и как?
– Что, как?
– Как что, река, которую слушал.
– Не хочу лукавить, лес лучше! Река тяжёлая, тягучая, а лес быстрый, звонкий.
– Точно, тягучая…
– Цапель, я вот про что… Ящерглавы.
– Ну да, Ящерглавы… Есть такое дело, слушай. – и Цапель, почесав длинную как у волхва бороду, продолжил со знанием дела.

Глава девятая. Сказ Цапеля о Ящерглавах
Енто люди такие, не звери вовсе, а Ящерглавами их бабы на сёлах зовут, правильно звать варяги, потому как на северном море живут. Говорят, про них много, и истории разные сочиняют. Особенно те, кто их не видел ни разу. Вои они дюже храбрые, скажу тебе, брат. Своих не бросают, от труда ратного никогда не бегут, всегда до драки охочие. Даже если их числом совсем мало, люто на ворогов своих бросаться и биться будут, покуда на ногах и топор из руки не выпал. До последнего стоять будут. Когда бьются, кричат громко и страшно, пужают тех, кто с ними раньше не видался. Ящерглавами их кличут за то, что на носах ладей своих Ящерову голову цепляют. Принято так у них в родах. Говорят, они Чернобогу поганому дары несут и почитают его вместо добрых богов, тут я врать не буду, сам точно не знаю. А он, Чернобог проклятый, им и велел Ящерову башку на нос ладейный цеплять, дабы людей предупреждать, дескать, не с добром они идут, лиходейничать задумали. Так они и цепляют. Когда с добром идут, без башки, а как нацепят, тут уж берись за рогатину, али что есть под рукой, и стой насмерть, они ворогов не щадят и сами пощады не ждут. Злые люди, это потому, что на холодных морях живут, не доедают, видимо, вот и злые. Но здоровы как медведи и такие же вонючие, по запаху можно понять, что в лесу схоронились. Бани не знают, бороды в косы заплетают, много скуры (шкур) надевают на себя, даже летом. Так что и прям на снегу могут спать, без одеял. Хлеба не сеют, живут зажитием (военным грабежом) и охотой. Медов не очень жалуют, зато варят квас, иль как там они его зовут, запамятовал, из пережаренного ячменя. Я пробовал, крепче доброго мёда, но горький. Порядка не знают, дикие люди. Князя не выбирают и дружины у них нет. Но им и не надо, у них в родах только вои одни, что на ладьях зажитничают (добывают военные трофеи). В поле биться с ними смех один, сами на копья бросаются, храбростью друг перед другом кичатся. Но вот на ладьях один вой ихний двоих нашенских стоит. С луков стреляют добро, но не особо их в войском деле жалуют, зато топор кидают точно на двадцать шагов. Ладьи у них больше наших, длинные, вёсел много, таккак и по морям зараз ходят, быстрые, для войского дела больше приспособлены, чем с товаром ходить. Да и сёла свои не на реках ставят, а прям на море студёном. Баб ихних не видал, но люди говорят, как мужи, с топорами ходят. Говор у них, как ворона каркает. Слыхал, что некоторые из них зверем могут обернуться. Что ещё? А да, собаки у них есть здоровенные, медведя вдвоем берут, серые морды злющие, клыки в палец. Они им ладьи сторожат. А так варяги ничего ребята, и весёлые, и компанейские, и песни у них ладные. Короче, нормальный народ, если не злить. А то, что они зажитем живут, ты судить не поспешай. Ну сам представь, земли у них скудные, камни одни, доброй землицы, почитай, нет, хлеб не растёт, а кушать детки просят. Вот и зажитничают. Когда детки кушать просят, и не на такое пойдёшь. А могли бы до наших земель пойти, чтоб вместе жить, да не хотят капищ своих бросать и курганов, где предки лежат. Ты бы бросил? – Волеслав отрицательно покачал головой. – Вот и они не бросают. А вот по мне, зря это они. Ведь все рода раньше на других землях жили. Давно, правда, но жили. Так и они бы к нам в земли пришли. Ну или к Полянам, или Древлянам, у них тоже земли без края. Поклонились бы добрым богам. Чур бы показал, где хлеб сеять. Род от горестей уберег бы. Мокошь в избы радость бы понесла и детей оберегла бы, глядь, и бабы как бабы ходили бы без топоров. Перун бы научил храбрых воев строй ставить, и пеший, и конный, и иным войским премудростям, а то стыдобища, мужи здоровенные, храбрые, а строя не знают. Только и могут, что на ладьях силушкой похваляться. А Ярило праздники, да любви бы принёс. А Дажбог тепла бы в сердце дал, мира и согласия. Зажили бы как люди, в бани ходили бы. Так нет же, уперлись они в своего Чернобога и свиту евонную, как бараны, и с места их не свернуть. Только и знают, что Ящерову голову на ладью цеплять и лиходейничать. Ничего им больше и нетребовано. Вот тебе, брат, Ящерглавы, варяги по-правильному.
– А медведем Чёрным могут обернуться? – перебил рассказчика Волеслав, немного разволновавшись от услышанного.
– А почему нет, могут, наверное, какую шкуру наденут, в такого зверя и обернутся. Хошь, вчёрного медведя, хошь, в серого. Тут уж как волхвы снарядят.
– А море, что за море такое? Все говорят, море, море…
– Вода там солёная, пить нельзя, помрёшь, вот тебе почему и море, морит оно. Воды много, а пить нельзя. Понятно?
– Так как же там рыбы живут? В ядовитой воде-то?
– Да нормально живут, плавают, и вода там не ядовитая, просто солёная дюже, потому и пить нельзя. То нам, а рыбам нормально. Всё, Волеслав, иди спать, а то завра варяг накинется, а ты лук не удержишь.
– Я-то удержу!
– Спать иди, удержит он, будет время, покажешь, чему там Доброхлеб, бабник старый, тебя выучил.
– А про товарников и земли дальние расскажешь?
– Конечно, расскажу, когда у тебя охота будет слушать, спи уже, и мне дай отдохнуть.

Глава десятая. Будни трудовые
Волеслав в знак благодарности за рассказ поклонился Цапелю. После чего тихонько, чтобы не разбудить тех, кто вернулся спать на ладью, пошёл на свою лежанку, и, завернувшись в шерстяное одеяло, уснул, только лишь прислонив голову к своему баулу. Ночью ему снились Варяги огромного роста в окружении страшных серых собак. Они пили квас прямо из дубовых кадушек, громко кричали, прыгали и стоили страшные рожи, призывая лютого Чернобога на бой с Волеславом. Проснулся Волеслав как обычно, и по привычке побежал искать родник, чтобы набрать студёной воды, что, в принципе, было и не нужно, так как в кадье воды было полно, а ладейники пили воду прям из реки. Родника он не нашёл, зато нашёл отличный обрыв с раковыми норами. Раков там было полно, и он довольно быстро натягал полный холщовый мешок, на радость своим товарищам, которые только начинали просыпаться. Загор уже стоял на корме и потягивал из деревянной чашки ароматный горячий напиток, рассветень (иван-чай). Загор, если честно, не очень любил утром пить сладкий мёд (горячий напиток из мёда, орехов и перемолотого овса), ему больше по вкусу был кисловатый и терпкий рассветень, но, тем не менее, добрый мёд (брага на основе мёда, делалась из заплесневелого хлеба, примерно 2—3 градуса спирта) он жаловал, особенно под вечер, перед сном, конечно, не в свой черёд стоять настороже. Раков поутру есть не стали, полный чан каши был. Но до обеда не издохнут. Волеслав быстро разложил кашу по плошкам товарищей, разлил горячего сладкого мёда и, пока у него выдалось свободное время, опять решил подоставать вопросами Цапеля. К старшому прицепиться не решился, тот занят был.
– Цапель, а почему дружинники княжьи не зовутся меж собой товарищами, как мы.
– Почему не зовутся, зовутся, но у них ратное дело другое, много не от сноровки зависит, а от выучки. Копьё в строю держать, из луков бить одновременно, атаковать не кучей, а ровным рядом, тут никуда без выучки, а выучка идёт от войской дисциплины.
– Понятно, – на бегу сказал Волеслав и побежал мыть плошки из-под каши, чтобы успеть, покуда ладья не отошла. А то, когда ладья на ходу идёт, снарягу кухонную мыть не больно-то сподручно, на берегу ловчее. Благо, ладьи отходили без спешки, ходу до Торжка было ещё на два дня и ночь.
Хоть, как и положено малому на ладье, Волеслав выполнял самую грязную работу, не требующею особой квалификации, он был счастлив. Это не скотные дворы в родном селе убирать или по кухонным делам в бабьей избе хлопотать. Тут на ладье была настоящая, войская, походная жизнь. Волеслав с такой радостью делил все трудности похода, так искренне было его желание помогать товарищам, что, понятное дело, через довольно короткий промежуток времени он честно заработал на ладье всеобщую любовь и уважение этих самых товарищей. А Старшина Загор и Цапель даже сетовали вслух, что малого, из которого точно толк бы в товарном деле вышел, придётся от торжка до села с обозами отправлять.
День для Волеслава проходил весь в делах и заботах, скучать не приходилось. На одной в принципе небольшой ладье оказывается было столько хлопот, кто бы мог подумать! А ещё войские тренировки с непривычным оружием и непонятной тактикой. В селе Волеслав за день уставал гораздо меньше, но эта усталость была куда приятнее. Зато его в ночные дозорные не ставили. Так что, когда ладья встала на очередную ночную стоянку, Волеслав, который с трудом выполнил последнее в тот день поручение, устал настолько, что даже помышлять приставать с вопросами и сказками к товарищам и не думал. Он еле дополз до своего закутка и фактически сразу уснул. Проснулся, правда, он по привычке, до рассвета. Не престающий его удивлять старшой уже стоял на корме и потягивал рассветень из своей походной кружки. Волеслав поднялся на корму, сел на любимое место Цапеля, который спал на вёсельной скамье, и спросил Загора:
– Старшой, а ты чего, не спал ночью-то?
– Почему, спал. Сколько нужно было, столько и поспал.
– А что так мало спал и бодрый, может, ты в рассветень травки какие особые добавляешь?
– Да нет, брат, обычный рассветень, что по лету бабы на лугах собирают. Просто, старшой, он на то и старшой, чтобы знать, когда проснуться и сколько спать. А ты что думал, старшим быть – это орехи на завалинке лузгать, нет, брат, старшим быть – труд тяжкий. Это тебе не вёсла тягать и песни горлопанить, тут ты за всех в ответе. Никак не можно ошибиться.
– Ну а что, вдруг ошибёшься, что тогда, карачун?
– Почему карачун, ведь только боги не ошибаются, а человеки могут и ошибиться. Вот тут уж на смекалку только надежа, потому и старшим быть непросто…
– Понятно… А мне-то что делать, коль встал?
– Ну ты, прям, не ведаешь, что тебе делать, иди вон, давешнюю уху разогрей, а то товарищи уже просыпаются, с утра как хорошо горячей ушицы-то. Сейчас горячего похлебаем, и в путь.
В пути до торжка, вопреки надеждам Волеслава, никаких великих событий и славных битв с ворогами не было. Товарищи на ладьях перекрикивались друг с другом, по-доброму подтрунивая, так, чтобы грести было веселей. Хотя, шли они вниз по реке, и грести в полную силу было не обязательно, тут основная работа была луду (мель каменистая) обходить и следить, чтобы ладью не развернуло. Но то на корме следили. На ладьях орали песни, кто кого перепоёт, и похвалялись доблестью. Короче, шли весело. Волеслав узнал для себя очень много новых слов, которыми товарищи шутейски бранили друг дружку. В селе таких слов, понятное дело, не говорили, не ровен час, бабы услышат, тогда стыдобушки будет, мало не покажется. А на ладье-то браниться можно, тут же мужи одни кругом. Но Волеславу всё одно было совестно не то что говорить, но и даже слушать те слова. В свободное время ладейный малой вместе с остальными товарищами тренировался войскому делу. Для себя Волеслав отметил очень интересные детали в данных тренировках. Как оказалось, бой на ладье очень отличался от того боя, чему их учили в ватаге пребывающие на постое в селе дружинники и иные мужи рода. Понятное дело, за конный бой Волеслав ничего сказать не мог, так как маловат был ещё конный бой учить. А вот пеший бой в поле и бой на ладье имели кардинальные различия.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/dmitriy-knobloh/do-sotvoreniya-mira-studenaya-voda-i-chernyy-medved-67120594/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.