Фигурное катание. Стальные девочки
Елена Сергеевна Вайцеховская
Звезды спорта
Спорт – это, возможно, самая беспощадная игра, в какую когда-либо играло человечество. Хотите больше узнать о его жестокости? Добро пожаловать в самый трепетный и кружевной его вид – женское одиночное катание. Олимпийская чемпионка и спортивный журналист с тридцатилетним стажем Елена Вайцеховская рассказывает о наиболее ярких фигуристках последнего десятилетия, о цене, которую приходится платить за успех, и о том, почему ослепительно яркие карьеры оказываются самыми недолговечными.
В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Елена Вайцеховская
Фигурное катание. Стальные девочки
Посвящается Валентину Николаеву – удивительному специалисту, благодаря которому я сумела узнать фигурное катание, полюбить его и понять, что победа – это не обязательно главное, а поражение не обязательно трагедия. А кроме того, сумела совершенно другими глазами взглянуть на фигуру тренера – человека, от которого в моментвыступления его спортсменов, казалось бы, ничего не зависит, хотя на самом деле зависит все…
© Елена Вайцеховская, текст, 2020
© Григорий Сысоев / РИА Новости, фото, 2020
© ООО «Издательство АСТ», 2020
Глава 1
Осторожно, женщины! или Вместо предисловия
В последних числах декабря 2019 года я летела в Красноярск на чемпионат России по фигурному катанию, где впервые за много лет мне не нужно было работать. Этому предшествовали два года, проведенные в должности штатного обозревателя в редакции «Р-Спорт» – спортивном подразделении международного информационного агентства «Россия сегодня». Небольшой по жизненным понятиям срок вместил в себя зимнюю Олимпиаду в Пхенчхане, домашний футбольный чемпионат мира и еще пяток различных мировых первенств. Бонусом шла престижная и жутко денежная премия наиболее пафосного в стране конкурса «Спортивный Парнас» и… увольнение в никуда за недостаточную комплиментарность во взглядах на фигурное катание – именно в такой формулировке до меня неофициально, но сразу из нескольких источников была доведена точка зрения одного из высоких руководителей Агентства, чья шестая или седьмая по счету супруга оказалась рьяной фанаткой этого вида спорта.
Заявление мне подписали аккурат в день тридцатилетия моей журналистской работы: первыми соревнованиями, на которых мне довелось работать в официальном статусе, был чемпионат СССР 1989 года по фигурному катанию, который сейчас я толком, наверное, и не вспомню.
На недоуменные вопросы друзей и знакомых, какого черта я в статусе безработной вообще потащилась под Новый год в Красноярск, заплатив за билет сумму, достаточную для того, чтобы минимум дважды слетать в Вену, Париж или еще десяток европейских столиц, отвечала: «Составить компанию мужу».
Это было абсолютной правдой. На протяжении двух с лишним десятков лет мы с мужем, спортивным фотографом, фактически никогда не ездили в командировки и отпуска друг без друга, и перспектива остаться под Новый год в одиночестве ввергала нас в уныние. Ну и какое значение в этом случае имела цена на авиабилет?
Запоздалые мысли о том, что, наверное, все-таки не следовало ехать на соревнования без перспективы на них работать, в первый же день чемпионата были развеяны. В пресс-центре я оказалась за одним столом с пожилым японским коллегой – журналистом телевизионного концерна «Асахи», приехавшим в Красноярск ради Алины Загитовой: телекомпания собиралась снимать фильм о том, как невероятно любимая японцами фигуристка, выигравшая за полтора года взрослых выступлений все существующие в фигурном катании титулы, будет сражаться с тройкой совсем юных учениц своего же тренера – Этери Тутберидзе. Под этот проект японскому коллеге заранее были сделаны визы, куплены билеты, оплачено жилье и добыты все необходимые разрешения и аккредитации.
Не учли японцы лишь того, что за две недели до чемпионата страны олимпийская чемпионка официально объявит о том, что временно приостанавливает свою спортивную карьеру и в Красноярск не приедет.
Без Загитовой японец грустил. И был, как мне показалось, даже благодарен за то, что периодически я развлекала его разговорами об Алине.
* * *
Когда-то я точно так же расспрашивала другого японского журналиста о Мао Асаде.
В декабре 2005-го 15-летняя фигуристка ворвалась во взрослый мир фигурного катания столь же нахально, как это сделала Загитова в декабре 2017-го.
Просто Асаде тогда повезло меньше: 15 лет ей исполнилось после 1 июля 2005 года, и это означало, что японка не сможет принять участия в зимних Олимпийских играх—2006 в силу возрастного лимита, установленного ISU – Международным союзом конькобежцев. Добиться для юной фигуристки персонального разрешения ISU на выступление в Турине у спортивного руководства Страны восходящего солнца не получилось, хотя, по слухам, в ход была пущена очень тяжелая как спортивная, так и спонсорская артиллерия. Вот и получилось, что самым ярким впечатлением того сезона для многих болельщиков осталась не Олимпиада, а финал Гран-при, в котором юная Асада с упоением сыграла свою первую взрослую победную роль.
Много лет спустя, когда уже близилась к завершению карьера Мао в статусе четырехкратной победительницы финалов Гран-при, трехкратной чемпионки мира, вице-чемпионки Игр-2010 в Ванкувере и главной неудачницы Олимпиады в Сочи— в 2014-м, я спросила приятельницу, прекрасно знакомую с культурой, обычаями и языком Страны восходящего солнца, почему именно эту фигуристку в Японии любят так, как никогда не любили никакую другую. И услышала в ответ:
– Для японцев Асада – символ женщины эпохи Хэйан, просвещенного самурайства: маленькая, с идеальной по японским меркам фигурой, с правильными классическими чертами лица, кроткая, но в то же время очень сильная, умеющая за себя постоять. На льду Асада своими движениями, мимикой, пластикой способна выразить чувства, близкие каждому человеку. При этом она недосягаема. Женщина-махаон…
– Подождите, но как же в эту картину абсолютного совершенства вписываются откровенные неудачи Асады в виде проигранных турниров, ее технические недостатки, недокруты, падения? – переспросила я собеседницу.
– Так же, как они вписываются в картину несовершенства живого человека, стремящегося к достижению идеала, – последовал терпеливый ответ. – Это тоже в духе японской ментальности – стараться вновь и вновь преодолеть препятствие независимо от того, считают окружающие это реальным или нет…
Разговаривая с коллегой из «Асахи» в Красноярске, я не преминула воспроизвести ему тот давний разговор.
– Вам дали очень правильное объяснение, – вежливо закивал японец. И внезапно прямо на бумажной салфетке, которую он выдернул из-под картонного стаканчика с кофе, стал вычерчивать синусоиду. Начертив, ткнул пальцем в нижнюю точку кривой линии.
– Смотрите: настоящая сила Асады всегда заключалась в том, что, даже показывая минимальные результаты, она оставалась недосягаемой для тех, кто в Японии шел за ней следом. Хотя должен признать: в нашей стране никогда не было такого количества талантливых девочек, как сейчас у вас, в России. С ними, похоже, не выдержала конкуренции даже Алина. Хотя лично мне очень жаль. Дело в том, что мы, японцы, ставим превыше всего не тот момент, когда спортсмен стоит на пьедестале, а тот, когда он вот отсюда (с этими словами японец снова ткнул в нижний изгиб синусоиды пальцем) начинает выбираться наверх, преодолевая себя. Потому что именно тогда становится по-настоящему понятно, чего человек стоит.
– А что вообще говорят у вас в стране по поводу того, что происходит в российском одиночном катании? – поинтересовалась я скорее для того, чтобы не дать угаснуть беседе, и готовясь услышать традиционный для японской публики обтекаемый и щедро расцвеченный превосходными эпитетами ответ.
Собеседник отреагировал иначе. Он повернулся к сидящей рядом переводчице и, перейдя на японский, торопливо о чем-то заговорил, время от времени и явно со смыслом постукивая ногтем по пустому картонному стаканчику из-под кофе. Женщина с пониманием кивала, делая какие-то пометки в рабочем блокноте. Потом обратилась ко мне.
– Он не хочет в разговоре с вами произносить то слово, которым полны все японские форумы о фигурном катании. Его очень сильно расстраивает, что о фигурном катании вообще стали так говорить. Но еще сильнее его расстраивает то, что это слово становится все более и более популярным.
– И что же это за слово? – по-русски поинтересовалась я.
Переводчица покосилась на японца и вполголоса по-русски сказала:
– Одноразовые…
* * *
По сути, мой японский визави всего лишь озвучил то, о чем не первый год говорилось за кулисами всех мало-мальски значимых турниров по фигурному катанию в адрес российских одиночниц. А точнее – в адрес одного-единственного тренера – Этери Тутберидзе, ворвавшейся в элиту мирового тренерского цеха столь же стремительно, как все ее подопечные, начиная с Юлии Липницкой, врывались в элиту женского одиночного катания.
Взрослый век Юлии, «золотой девочки Сочи», получившей на своих первых и единственных Играх медаль высшей пробы за участие в командном турнире, начался осенью 2013-го и закончился в 2015-м. Карьера двукратной чемпионки мира и наиболее вероятной претендентки на олимпийское золото Пхенчхана Жени Медведевой уложилась в два года и четыре месяца.
Когда в 2016-м Женя Медведева выиграла взрослый финал Гран-при, а затем одержала свою первую победу на чемпионате Европы, я написала в одном из репортажей:
«Думаю, что не ошибусь, если скажу, что главная цель проекта „Медведева“ заключается отнюдь не в долгой и красивой карьере. А всего лишь в том, чтобы выиграть в этом сезоне вслед за финалом Гран-при и чемпионатом Европы еще и мировое первенство. Если так, то в контексте этой задачи вообще не важно, что будет со спортсменкой дальше. Потому что, даже если Женя сумеет относительно безболезненно преодолеть проблемы роста, она непременно угодит в капкан – по совершенно объективным причинам потеряет способность бороться с очередной чудо-малышкой, которая (что совершенно не исключено) станет очередным проектом ее собственного тренера…»
Резонанс получился сильным. За эти слова меня публично предала анафеме даже бесконечно уважаемая и любимая мной Татьяна Анатольевна Тарасова. Комментируя чемпионат в прямом эфире, она долго и театрально сокрушалась, что журналист, который сам был спортсменом и выигрывал олимпийское золото, может оказаться столь жестоким и необъективным по отношению к маленькой талантливой девочке.
Три с половиной года спустя саму Тарасову потребуют навсегда отстранить от эфира за комментарий по поводу внезапно оборванной карьеры Загитовой: «Жаль, что продолжительность спортивной жизни олимпийской чемпионки измеряется только тремя программами…»
Эпоха Загитовой действительно оказалась непродолжительной. При этом Алине фантастически повезло: она подобралась к олимпийскому золоту Пхенчхана в свой самый первый взрослый сезон, причем под надежным прикрытием более старшей и гораздо более титулованной Медведевой, то есть не слишком загружая голову ответственностью за результат. Если бы Загитова вышла на свою первую Олимпиаду в статусе лидера, золота у нее могло не случиться, тем более что юная спортсменка, в отличие от своей предшественницы, никогда не отличалась стабильностью. Иначе говоря, 15-летняя девочка ухватила тот единственный счастливый билет, который вообще существовал, и сделала то, чего до нее не удалось ни Липницкой, ни Медведевой.
А осенью 2019-го Загитову сильно потеснили на взрослом льду сразу три спортсменки из группы ее же тренера – Александра Трусова, Анна Щербакова и Алена Косторная, или ТЩК, как немедленно окрестили троицу болельщики.
Трагизм ситуации заключался даже не в том, что молодые соперницы оказались олимпийской чемпионке не по зубам. А в том, что гениальная в плане добычи медалей система, благодаря которой мир и получил Липницкую, Медведеву, Загитову и ТЩК, изначально не предполагала возни со взрослыми спортсменками. Ничего личного, как говорится, просто бизнес, жестоко, но метко охарактеризованный в Красноярске моим случайным соседом по столу.
* * *
Впрочем, бушующие по этому поводу страсти уже не слишком меня волновали: к тому времени я перестала быть штатным журналистом и вообще не планировала искать новую работу. Как и менять свои взгляды на спорт в угоду потенциальным работодателям, и тем более – их женам.
С другой стороны, благодаря этому увольнению была написана книжка, которую вы сейчас держите в руках. Она прежде всего о женском одиночном катании – самом хрупком и, наверное, самом жестоком виде спорта, таком нежном со стороны. Здесь, как и в других моих книгах о большом спорте, не будет выставочных картинок или приукрашенной действительности. Скорее – это попытка в очередной раз понять, что стоит за ценой того или иного успеха. Почему звезды рождаются столь мучительно, а гаснут порой мгновенно? Почему кого-то забывают сразу, а иных запоминают на десятилетия независимо от того, насколько долог был их спортивный век? И зачем вообще люди лезут в эту адскую кухню большого спорта, где, по меткому выражению Алексея Мишина, температура внутри даже одной отдельно взятой группы бывает столь высока, что человек теряет способность ее выдерживать, даже близко не подойдя к собственной вершине?
А начать эту книгу я хотела бы с событий десятилетней давности. С истории о том, как меня обворовали в Париже и что из этого вышло.
Глава 2
Брайан Орсер и его команда
Спортивная память – штука короткая. Даже журналисты, привыкшие фиксировать все тщательнее, чем кто-либо другой, редко вспоминают детали уже прошедших событий – все это постепенно обретает довольно размытые очертания. Вот и сейчас не вспомню, в каком именно году мне довелось пережить в Париже одно из самых больших разочарований, обернувшихся в итоге одним из самых оберегаемых мною знакомств.
Разочарование называлось «Отель „Кларет“». Когда-то я разыскала его близ Берси и сразу безоглядно влюбилась. Отель был крошечным, очень уютным, с изысканным, оттенка слоновой кости, английским фарфором за завтраком и свежайшей выпечкой. И с возможностью жить в мансарде, где через узкие проемы окон в комнату заглядывало парижское небо. Мансардные номера выгодно отличались размерами от стандартных гостиничных клетушек: в городе, где по вечерам, за ужином, посетители ресторанов то и дело задевают локтями соседей, дополнительное личное пространство – большая роскошь. «Кларет» предоставлял ее за вполне умеренную плату. То есть безусловно стоил как денег своих постояльцев, так и их любви.
Но именно там меня совершенно бессовестно обворовали.
Случилось это во время моего очередного приезда на парижский этап Гран-при. Вернувшись с катка, я долго писала репортаж, который должна была передать в редакцию утром. Набросала скелет материала, щедро обвесила его фактурой и, уже лежа в кровати, решила, что текст фактически закончен и требует лишь поверхностной редактуры на свежую голову. После чего захлопнула крышку ноутбука и засунула его под кровать, чтобы случайно не наступить, вставая утром на завтрак.
Но утром компьютера под кроватью не оказалось. Портье, к которому я кинулась за помощью, с откровенно скучающим видом выслушал мою историю и отказался вызывать полицию, заявив, что это абсолютно бессмысленно.
– Вы же находились в номере?
– Ну да…
– Тогда чего вы от нас хотите? Мы не несем ответственность за вещи клиента после того, как вручили ему ключ.
Вернувшись в несчастливую мансарду и как следует рассмотрев дверь, я обнаружила интересную деталь: защелка, которая должна была срабатывать автоматически, по какой-то причине стопорилась чуть раньше, оставляя комнату открытой. Кровать на достаточно высоких ножках стояла прямо у двери, соответственно, чтобы заметить лежащий на полу компьютер и вытащить его, не нужно было даже входить внутрь – достаточно было протянуть руку сквозь приоткрытую створку.
Но вот была ли дверная неисправность случайной? В этом меня быстро разубедил французский коллега на катке, объяснив, что, с тех пор как набирать низший обслуживающий персонал во многих парижских отелях стали из числа натурализованных эмигрантов с Востока, кражи в номерах превратились в абсолютную норму. Механизм прост: как только горничная или сантехник замечают в номерах что-то ценное, они просто сообщают об этом на сторону по цепочке многочисленных родственников. Настолько многочисленных, что концов не найти. Дальнейшее, как говорится, дело техники. И обращаться в полицию – действительно пустая трата времени.
Забирая свои вещи из «Кларета», я точно знала: больше в этом отеле не остановлюсь никогда. Было слишком обидно…
* * *
В свой следующий приезд на парижский этап я оказалась в «Новотеле». С ним мне на самом деле просто повезло: обычно официальные отели, предназначенные для участников соревнований, не выкладывают в Интернет информацию о доступном бронировании даже в тех случаях, когда свободные номера есть в наличии. «Новотель» представлял собой достаточно безликую сетевую гостиницу средней руки, все преимущество которой заключалось в том, что она вплотную соседствовала с Берси и в ней жили спортсмены и тренеры. С точки зрения работы, сам по себе этот факт вряд ли давал большое преимущество: весь мой прежний опыт общения с российскими фигуристами, да и не только с ними, говорил, скорее, о том, что до начала соревнований, да и в процессе тоже, журналисту лучше вообще лишний раз не попадаться спортивной публике на глаза – не отвлекать.
Примерно с этими мыслями, порядком вымотанная после длинного, с пересадкой, перелета и затянувшегося оформления на стойке регистрации, голодная, всклокоченная и изрядно взмокшая в теплой куртке, которую было невозможно снять по причине отсутствия свободных рук, я втиснулась с чемоданом в лифт и врезалась в Брайана Орсера – своего самого любимого фигуриста-одиночника времен зимней Олимпиады в Калгари.
Потрясение было столь велико, что я непроизвольно выпалила вместо приветствия: «Я вас знаю. Вы – Брайан Орсер».
– Да, – улыбнулся мой попутчик. И после небольшой паузы, несколько театрально поклонившись – насколько это позволяло тесное пространство лифта, – добавил с нескрываемой гордостью в голосе: – Канадский тренер.
В его случае слово «тренер» имело все основания звучать гордо. В 2005-м, когда к нему в Торонто впервые приехала кореянка Юна Ким, которой спустя пять лет предстояло стать едва ли не самой яркой звездой мирового одиночного катания, Брайан вовсе не имел тренерского опыта. Более того, даже не стремился к нему. 16 лет отработал в американском ледовом шоу Stars On Ice и совершенно, по его словам, не задумывался о тренерской карьере: весь педагогический опыт Орсера сводился к тому, что его время от времени уговаривали участвовать во всевозможных обучающих семинарах. На один из таких семинаров к нему и приехала Ким.
– В Америке и Канаде принято проводить такие семинары в разных городах, клубах. Но это совершенно нетренерская работа, – рассказывал мне Брайан в Париже. – Там ты просто катаешься, показываешь другим, как правильно выполнить то или иное движение. Получалось у меня неплохо, и я порой даже думал о том, что мог бы, наверное, стать неплохим учителем для новичков, когда уже не смогу выходить на лед и кататься…
Общаясь тогда с Орсером в ходе турнира (мы как-то сразу нашли с канадцем общий язык), я много думала о том, что его согласие работать с кореянкой можно было расценить скорее как пиар-ход: возможность напомнить о себе, выводя на лед спортсменку, успевшую потрясти своим талантом фигурнокатательную публику. Юна тогда впервые стала победительницей юниорского первенства мира, завоевав для Кореи вторую в истории страны международную медаль. Первая принадлежала ей же, была тоже юниорской, но серебряной.
Но всего через год стало ясно, что Ким попала в хорошие руки. На своем первом взрослом чемпионате мира в 2007-м она стала третьей, проиграв чемпионке порядка десяти баллов, еще через год снова завоевала бронзу, а предолимпийской весной 2009 года стала чемпионкой мира в Лос-Анджелесе, оторвавшись от второго призера на 16,42 балла. После чего все наперебой заговорили о том, что соперничать с Юной Ким в Ванкувере, скорее всего, не сумеет ни одна спортсменка.
* * *
На том турнире в Париже корейские журналисты ходили за Орсером толпами. Канадец терпеливо отвечал на вопросы, позировал перед телекамерами, несмотря на то что с утра и до вечера жил по довольно жесткому графику: помимо Ким в турнире принимал участие еще один его ученик – двукратный чемпион мира среди юниоров американец Адам Риппон. После того как оба спортсмена завершили выступления, у нас с Орсером наконец нашлось время для обстоятельного интервью. И началось оно, как и наш разговор в лифте, с паузы.
Пауза повисла после моего первого вопроса:
– Надеюсь, вы не будете возражать, если я вообще не стану спрашивать вас о Юне Ким и Риппоне?
От неожиданности Орсер рассмеялся.
– Как-то даже не задумывался, что журналистов могут волновать другие темы. А что именно вас интересует?
– Вы. Так получилось, что начиная с 1996 года я несколько лет подряд приезжала в Вашингтон на профессиональные чемпионаты мира, которые проводил двукратный олимпийский чемпион Дик Баттон. В надежде увидеть среди участников не только Брайана Бойтано, но и вас тоже. Не довелось.
– Я выступал у Баттона в течение шести лет, начиная с 1988-го. Четыре раза становился третьим. Но с 1993-го перестал там появляться.
– Но были, насколько мне известно, в великолепной спортивной форме. Почему же не захотели вернуться в любительский спорт для того, чтобы выступить на Олимпийских играх в Лиллехаммере, как это сделали Брайан Бойтано, Катарина Витт?
– Даже не рассматривал такой вариант, если честно.
– Почему?
– Главной целью моей спортивной жизни было выиграть Олимпиаду в Калгари в 1988-м. Я знал, что будет тяжело, и был готов к этому. Хорошо готов. Очень. Но проиграл. И с того момента сознательно сфокусировался на профессиональных выступлениях. Решение оставить любительский спорт далось мне тяжело, но оно было окончательным. И не подлежало пересмотру.
– Еще раз спрошу: почему?
– Не было желания. Я не хотел кататься на Играх. Слишком долго отходил от Игр в Калгари. И уж тем более не рассматривал возможность приехать в Лиллехаммер для того, чтобы взять реванш за поражение в 1988-м. Не хотелось еще раз проходить через все то, что ассоциировалось у меня с Олимпиадами. Быть в хорошей физической форме – это одно. А вернуться в очень жесткий спорт после шестилетнего перерыва в выступлениях на серьезных соревнованиях, зная при этом, что такое быть первым в мире, – совсем другое. Мне было 32 к тому же. Не самый преклонный возраст, но… Наверное, на самом деле причина заключалась в том, что я не находил в себе главного: жажды борьбы. Она вся закончилась в Калгари. Словно из сердца ушло что-то очень большое и важное. Я опустел внутренне.
Своей прямотой и откровенностью Брайан нравился мне все больше и больше. Все, о чем он рассказывал, сильно диссонировало с историями, которые на протяжении лет я слышала от канадских и американских коллег, которые утверждали, что Орсеру никогда не был нужен спорт как таковой. Что катался он исключительно для собственного удовольствия, потому как любит это дело, и сам наверняка считает собственную карьеру стопроцентно удачной: все-таки выступал много лет, восемь раз становился чемпионом Канады, прошел столько же чемпионатов мира, две Олимпиады, на которых дважды завоевывал серебряные медали. Но чем дольше мы беседовали, тем отчетливее я понимала, что для Орсера его поражение в Калгари – это рана, которая не затянется никогда.
Наверное, было бестактно с моей стороны продолжать лезть в душу едва знакомого собеседника, но Брайан вел себя так, словно мы знаем друг друга сто лет.
– Не скажу, что считал себя неудачником, но и особой радости не испытывал, – продолжал он вспоминать свой уход из спорта. – В 1984-м на Олимпиаде в Сараево я выиграл и короткую программу, и произвольную. А в обязательных фигурах остался седьмым. Странно, да? Сделать лучше соперников 70 процентов из того, что было необходимо, и остаться без золотой медали. Но это были мои первые Игры. Я утешал себя тем, что второе место – это все-таки неплохой результат для 22-летнего новичка, что через четыре года в Калгари я обязательно выступлю лучше. Чувствовал себя там намного увереннее, кстати. Был к тому моменту действующим чемпионом мира, нес флаг Канады на церемонии открытия…
Ну а в Лиллехаммере я с большим интересом следил за тем, как выступают другие: комментировал соревнования фигуристов для канадского телевидения. Даже не поверите – болел за Брайана Бойтано. Хотя болел – громко сказано. Помню, постоянно думал, на него глядя, что категорически не понимаю, зачем он вернулся?
– Бойтано тогда говорил мне, что получает истинное наслаждение от одной только атмосферы соревнований.
– Да, он всегда их любил. Мне, напротив, гораздо больше нравилось тренироваться, нежели выступать. Выучивать что-то новое, отрабатывать то, что умею. Ставить перед собой цель не выиграть какой-то очередной турнир или обойти какого-то конкретного фигуриста, а придумать и сделать что-то новое. Единственным исключением были те самые Игры в Калгари. Вот там я совершенно точно знал, что хочу победить…
* * *
Мы все-таки заговорили с Орсером о Юне Ким – было бы как минимум странно, если бы речь не зашла о сильнейшей фигуристке мира. И Брайан снова огорошил:
– Первые два раза я отказал ей сразу, не задумываясь – я реально не собирался становиться тренером. Но, видимо, в голове что-то засело. Во всяком случае, размышлять о том, чтобы прекратить собственные выступления, я стал значительно чаще. А потом решил, что момент все-таки настал. И, когда Юна приехала ко мне в четвертый раз, я сказал «да». Дело было даже не в том, что Ким сама по себе уже тогда была очень интересной и талантливой спортсменкой. Скорее, совпало сразу несколько факторов. Другими словами, образовалась именно такая ситуация, что решение в пользу тренерской работы не могло не вызреть.
Меня тогда сильно удивило, что тут же посыпались и другие предложения. То есть недостатка в учениках опасаться не стоило. К тому же, как только я заикнулся о том, что намерен перестать кататься, мне сразу предложили стать спортивным директором клуба в Торонто. И я стал собирать команду. Сначала в клуб на постоянную работу пришел наш нынешний хореограф – Дэвид Уилсон. Собственно, когда Юна в первый раз приехала из Кореи в США, она ехала именно к Дэвиду на стажировку – поставить программы. И уже не стала возвращаться домой – так и осталась в Торонто. Когда я дал согласие ее тренировать, то почти сразу поднял вопрос о том, что мне нужен специалист по технике конька. Так в группе появилась Трейси Уилсон. Потом пришли и другие. Я вообще люблю, когда возле моих спортсменов появляются новые люди. Это расширяет и кругозор, и возможности. В том числе и мои собственные…
Прощаясь с Брайаном в Париже, я тогда спросила:
– У вас не возникает на соревнованиях ощущения некоего дежавю? Вы в свое время насмерть бились с Бойтано, сейчас точно такую же битву предрекают в Ванкувере между Юной Ким и Мао Асадой…
– Смертельные битвы? – это сюжеты для журналистов, – улыбнулся Орсер. – Мое дело как тренера подготовить свою спортсменку таким образом, чтобы в ее программах не было слабых мест. Поэтому мы и передаем Ким из рук в руки. И каждый старается сделать свою часть работы самым лучшим образом. Главное, что сама Юна очень трезво относится к себе. На каждой тренировке старается сделать хотя бы малюсенький шажок вперед. Глядя на нее я, кстати, понял, почему проиграл в 1988-м. Благодаря целому ряду успешных выступлений я был уверен в том, что сильнее соперников. И просто старался всячески это превосходство удержать. А на самом деле нужно было продолжать идти вперед…
* * *
У каждого, даже самого выдающегося тренера в глубине его внутреннего «шкафа» всегда найдутся скелеты, о которых не хочется вспоминать. Общаясь с Орсером на протяжении последующих лет на тему его первой звездной ученицы, я всегда чувствовала некую грань, за которой начиналась больная для тренера тема – расставание с Юной. За годы совместной с канадцем работы кореянка стала чемпионкой мира, трижды выиграла финал Гран-при, добилась золота Олимпийских игр в Пхенчхане, а вот потом…
Что на самом деле случилось потом, думаю, не узнает никто и никогда. Но не потому, что в конкретном уходе от конкретного тренера было что-то особенное. Просто олимпийская победа – это испытание, выворачивающее человека наизнанку. Заставляющее терпеть боль, которую невозможно терпеть, и выдерживать нагрузки, которые невозможно выдержать. Илья Кулик, став олимпийским чемпионом в мужском одиночном катании в Нагано, прямо в раздевалке, не сняв коньков, бросил в лицо своему тренеру Татьяне Тарасовой: «Вы мне больше не нужны!»
Две эти истории, случившиеся с разницей в 12 лет, на самом деле были очень похожи. Ради Кулика Тарасова вернулась в фигурное катание в 1995-м, навсегда оставив собственный ледовый театр, куда в свое время уходила «навсегда». Ради Кулика она принесла в жертву три года собственной жизни, и одному богу известно, чего ей это стоило.
Орсер, согласившись взять кореянку и профессионально с ней работать, получил не просто кота в мешке, но еще и изрядно переломанного.
– У нее было огромное количество всевозможных повреждений, – вспоминал он о Юне. – В основном это касалось суставов и позвоночных дисков. Менее серьезные проблемы были с лодыжками и верхней частью стоп. Долгое время мы занимались исключительно решением всех этих проблем. Юна ходила на процедуры, ей подобрали индивидуальный комплекс специальных упражнений, благодаря чему она восстановилась настолько хорошо, что болевые ощущения при катании полностью ушли. Последние два года своей карьеры она вообще не получала серьезных травм, но если вспомнить первые два года – это была одна ходячая травма, до такой степени Юну беспокоили боли в спине, ногах и тазобедренных суставах.
За год до Игр в Ванкувере тренеры уже четко понимали, к чему именно готовят спортсменку: ей предстояло выиграть у своей самой непримиримой соперницы, тоже чемпионки мира Мао Асады. Как раз тогда «Крикет-клаб», созданный фактически под Орсера, стал, пожалуй, первым и очень ярким примером того, как должна быть организована работа на результат.
Процесс превращения Юны Ким в звезду очень хорошо описал Дэвид Уилсон. Уже после ухода Ким из группы хореограф дал пространное интервью моему коллеге и хорошему знакомому с ютьюб-канала TSL (TheSkatingLessons) Дэйву Лизу и экс-фигуристке Дженнифер Кирк (которая в свое время добралась до титула чемпионки мира среди юниоров).
– Знаете выражение: «Чтобы вырастить одного ребенка, нужна целая деревня»? Такой деревней и был наш «Крикет-клаб»: Трейси, Брайан, я сам и многие другие тренеры и сотрудники этого клуба, которые поддерживали Юну. – Когда Юна, еще не работая с Брайаном, приехала ко мне ставить программы, я был потрясен тем, насколько тонко она слышит музыку. Будучи хореографом, ты тратишь девяносто процентов своей энергии на то, чтобы вталдычить спортсмену: «Ты катаешься мимо музыки, мимо музыки, мимо музыки!..» Они никогда не катаются точно под эту чертову музыку и даже не понимают этого! Это самая большая проблема в любительском катании. Эта девочка не каталась мимо музыки никогда. Это было внутри нее, Божий дар. Она быстро училась и умела моментально воспроизводить все, что я ей показывал. Хотя первые три месяца я потратил на одну-единственную вещь – заставить Юну улыбаться.
* * *
Олимпийские победы зачастую приводят к разрыву отношений не только между тренером и спортсменом, но и внутри тренерского штаба. Когда в танцах на льду произошел конфликт между выдающимися танцевальными тренерами Игорем Шпильбандом и Мариной Зуевой и они перестали работать вместе, было трудно избавиться от ощущения, что в основе ссоры лежит банальная ревность, нежелание делиться успехом. Из интервью Уилсона несложно было понять, что творилось у него в душе после того, как Ким стала олимпийской чемпионкой, а он, так получилось, даже не имел возможности увидеть ее выступление своими глазами. На Олимпиадах хореографам редко выпадает шанс получить аккредитацию, дающую право на проход в зал.
«Когда я летел домой из Ванкувера, в голове непрерывно крутился вопрос: „А кто-нибудь вообще знает, что я был хореографом олимпийской чемпионки?“ С одной стороны, я никогда в жизни не ощущал большей уверенности в себе: вместе с Трейси и Брайаном мы вывели Юну на другой уровень, преобразили ее, превратили в звезду, которая может зарабатывать 50 миллионов долларов в год, просто участвуя в рекламе. Не думаю, что она смогла бы достичь всего этого, если бы, например, я в свое время не показал ей, что такое быть настоящей солисткой.
Но вместе с тем я ощущал себя совершенно непризнанным. После тех Игр все внимание было сфокусировано на Брайане Орсере. Всем очень нравился сюжет: тренер, который сам никогда не выигрывал Олимпийские игры, хотя дважды был очень близок к этому, завоевывает золото со своей ученицей. И не где-нибудь, а в Канаде! Когда я где-то появлялся вместе с Брайаном, он постоянно подчеркивал: „Это Дэвид, ее хореограф“. Но все продолжали проходить мимо…»
Спустя шесть месяцев после олимпийского триумфа своей подопечной Орсер получил официальное уведомление о том, что семья Ким больше не нуждается в его услугах, и уже через день тренеру и спортсменке перемывали кости все СМИ мира.
Противостояние осложнилось тем, что, решив разорвать отношения с Орсером, Юна Ким пришла к Уилсону и попросила его стать ее тренером или хотя бы остаться с ней в качестве хореографа. Сильнее всего Дэвида тогда потрясло, что Орсер, глубоко переживающий разрыв с ученицей, не стал против этого возражать. Кто сейчас может сказать, чем бы закончились взаимоотношения внутри «Крикет-клаба», если бы главный тренер поставил подчиненным ультиматум: либо я, либо она!
Наверное, миру просто повезло в том, что у канадца оказалось большое сердце. Хотя, возможно, это был просто здравый смысл, понимание, что в одиночку, как бы ни был талантлив спортсмен, значительных результатов ему не добиться. А значит, нужно беречь тех, кто идет с тобой в одной связке. Как бы то ни было, за все годы, что прошли после расставания Орсера с Ким, тренер ни разу не позволил себе даже крошечной шпильки в адрес прежней ученицы.
Когда история была уже порядком подзабыта, а в группе Орсера катался и шел к своей второй золотой олимпийской медали японец Юдзуру Ханю (он пришел в «Крикет-клаб» в 2012-м), Брайан сказал мне в интервью:
– Тренер часто попадает между молотом и наковальней. С одной стороны на него давят родители, которые искренне полагают, что лучше знают, что их ребенку нужно, а на самом деле пытаются реализовать через него собственные амбиции, с другой стороны находится сам спортсмен и мои тренерские представления о том, как должна быть выстроена работа конкретно с этим фигуристом. Многие почему-то до сих пор считают, что между мной и мамой Юны Мии-Хи на протяжении всей нашей совместной работы постоянно возникали проблемы, хотя на самом деле их не было в принципе. Мии-Хи делала все от нее зависящее, чтобы Юна тренировалась, восстанавливалась и была в прекрасной форме, – в этом отношении я всегда знал, что могу полностью на нее положиться. Хоть мы и прекратили сотрудничать с Юной вскоре после Ванкувера, я и сейчас могу сказать, что вклад мамы в ее олимпийскую победу огромен, его невозможно переоценить. Мии-Хи никогда не позволяла себе вмешиваться в мою работу, никогда не стремилась настаивать на своем. При этом я четко видел: первое время после начала тренировок со мной в Торонто Юна Ким внутренне преодолевала себя. Вся ее жизнь была постоянным преодолением ради того, чтобы быть «правильной» в глазах мамы. Но когда она каталась на Олимпиаде в Ванкувере, я видел уже совершенно другую Ким. Которой нравится то, что она делает, которая хочет кататься и получает от этого непередаваемые эмоции. Скажу больше: я очень горжусь именно тем, что сумел развернуть сознание спортсменки в эту сторону.
Впрочем, тогда же Орсер сказал и другое: «Я никогда не стану мириться с ситуациями, когда родители начинают мне объяснять, как именно я должен тренировать их детей. На моей „кухне“ никогда не будет места для второго повара. Понимаете, о чем я?»
Глава 3
Мао Асада, которой не повезло
…За двухчасовую тренировку девочка не остановилась ни разу. Каждый шаг был либо каким-то элементом, либо заходом на прыжок. Один раз тренер крикнула ей: «Иди сюда!» Девочка подъехала к борту и не останавливаясь стала нарезать круги по небольшому радиусу, на ходу внимательно слушая все замечания. Потом снова заскользила по большой дуге на прыжок. Аксель. Тройной. И тут же заход на следующий тройной аксель – в другую сторону катка.
«Сколько уже прыжков она сделала? 36?» – вполголоса, не поворачивая головы, спросила тренер. Суровый молодой японец с блокнотом в руках – тренер по ОФП – стал быстро-быстро что-то подсчитывать, водя карандашом в своих записях. «Сорок восемь», – продублировала его ответ переводчица.
«Концовку!» – снова крикнула тренер. Последовал каскад из двух тройных – флипа и риттбергера – и какая-то умопомрачительно навороченная дорожка шагов, в конце которой тройные снова посыпались как горох.
На лице спортсменки не было ни усталости, ни недовольства, которое в конце тяжелой тренировки появляется обычно само по себе даже у самых терпеливых. На балкончике катка примостилась небольшая группа зрителей – то ли родителей с детьми, то ли тренеров с учениками. На то, что происходит на льду, они глядели, как порой смотрят выступления в цирке: вроде бы обычный человек выходит на манеж, а делает такое – что не укладывается в голове.
На самом деле это была обычная тренировка. Самой обычной японской девочки – Мао Асады, приехавшей в Москву к тренеру – Татьяне Тарасовой.
* * *
Иногда спортивная судьба словно намеренно сводит в одном пространстве людей, каждый из которых абсолютно самодостаточен и мог бы украсить своим присутствием любую эпоху, единолично царствуя на спортивном троне. Но вместо этого вынужден биться за каждый титул с таким же жестким соперником, как он сам. Триумф одного автоматически становится в этом антураже настоящей трагедией для другого, даже когда итоговый результат разнится в сотые доли балла. Мао Асада и Юна Ким появились на свет в один год с разницей в 20 дней. Сам факт их рождения в сентябре 1990-го переплел судьбы двух будущих фигуристок на два с половиной десятилетия вперед. Причем японке, в силу этого рокового стечения обстоятельств, была уготована наиболее драматичная роль – роль проигравшей.
Интересно, как сложилась бы карьера Асады, доведись ей выступить на Олимпийских играх в Турине? За два месяца до тех Игр юная японка блестяще выступила в финале взрослого Гран-при в Токио – выиграла турнир, опередив на восемь с лишним баллов двукратную чемпионку мира Ирину Слуцкую. Юна Ким в том финале выступала в юниорской категории и тоже выиграла турнир, но на фоне первой взрослой победы Асады ее результат вообще не воспринимался как нечто примечательное – это была рядовая юниорская победа.
А вот Асада чуть было не совершила в фигурном катании революцию. Точнее, могла бы совершить, если бы Международный союз конькобежцев пошел навстречу японской федерации фигурного катания и в виде исключения разрешил 15-летней Асаде поехать на Олимпиаду в Турин. Спортивные функционеры Страны восходящего солнца были абсолютно уверены в том, что талантливая, бесстрашная и амбициозная малышка имеет куда больше шансов принести стране медаль, чем чемпионка мира 2004 года Шизука Аракава.
За три последующих года Асада завоевала серебро и золото на чемпионате мира, стала победительницей престижного чемпионата четырех континентов 2008 года, затем несколько опустилась в табели о рангах, не попав в призеры мирового первенства-2009, но это было связано с серьезным изменением технического арсенала: Мао решила включить в произвольную программу сразу два тройных акселя – самого физически тяжелого из существующих тройных прыжков.
Чем больше впоследствии я размышляла о карьере Асады, дважды имевшей все шансы выиграть олимпийское золото и дважды упустившей их, тем сильнее мне казалось, что причина такого фатального невезения неразрывно связана с ее жгучим желанием собрать воедино все лучшее сразу: не только самую сложную программу, но и самых известных постановщиков и самых лучших тренеров. Мао не хотела ждать. Любая мало-мальски серьезная неудача казалась ей фатальной и требующей незамедлительной смены наставника, а в идеале – и обстановки.
Хотя начиналась ее взрослая карьера почти так же, как у Юны Ким. Примерно тогда же, когда кореянка уехала в Канаду искать счастья в клубе Орсера, Мао перебралась в Калифорнию. В забытый богом, абсолютно оторванный от большой цивилизации горный Лейк-Эрроухед, где уже несколько лет работал бывший советский тренер Рафаэль Арутюнян. Произошло это почти сразу после того, как Асада, уже имея титул чемпионки мира среди юниоров, уступила эту корону Юне Ким на мировом юниорском первенстве-2006 в Любляне. В связи с этим японка впервые решила поменять в своей жизни почти все: страну проживания, климат, тренера и хореографа.
* * *
Экс-советский тренер переживал тогда не самые лучшие времена. К Играм в Турине он готовил одну из самых харизматичных фигуристок мира – американку Мишель Кван, которой фатально не везло на Олимпиадах.
В 1994-м 13-летняя Мишель могла выступить на Играх в Лиллехаммере, но осталась в запасных. На Игры в Нагано фигуристка приехала на правах стопроцентного фаворита: неделей раньше она выиграла чемпионат США, причем ее выступление было признано лучшим за всю мировую историю женского одиночного катания. Но олимпийское золото досталось совсем юной Таре Липински – девочке, которую можно было бы считать однодневкой, но это было не совсем так: за год до тех Игр Тара стала чемпионкой мира, причем выиграла титул как раз в борьбе с Кван.
До Игр-2002 Мишель выиграла еще два чемпионата мира подряд, но в Солт-Лейк-Сити она проиграла снова. Тогда-то она и обратилась к Арутюняну, а параллельно – к Тарасовой. Ради призрачной олимпийской победы Кван была готова работать круглосуточно, но ей было неимоверно сложно: в возрасте, когда большинство ее ровесниц уже заканчивает карьеру, Мишель пришлось учиться многим элементам заново – этого требовала новая система судейства, введенная после Солт-Лейка.
Многомесячное фанатичное самоистязание завершилось предсказуемо – травмой. Проблемы со здоровьем были у американки и раньше. Слишком большие физические нагрузки и постоянные переохлаждения привели к артрозу тазобедренных суставов. Любые мало-мальски действенные рекомендации медиков по возможному лечению натыкались на жесткое неприятие матери Кван («Сначала ты должна родить здоровых детей, а потом можешь сколько угодно принимать сильнодействующие препараты»).
Попытки лечить артроз традиционными китайскими методами иглоукалывания не давали эффекта. Не на такую боль они были рассчитаны. И не на столь истерзанный нагрузками организм.
В Турине заболевание вспыхнуло с новой силой. Сам климат альпийского предгорья часто оказывается для ревматиков чрезмерно опасным. Возможно, Кван имело смысл приехать на Игры еще раньше: временная разница в девять часов требует как минимум девятидневной адаптации. В этом случае у Мишель был бы шанс пережить акклиматизацию в режиме умеренных нагрузок, а после этого плавно подвести организм к привычным тренировкам. Она же, наплевав на недомогание, бросилась в Игры как в омут. По ночам просыпалась от невыносимой боли, но изо всех сил запрещала себе даже думать о том, что не сумеет еще раз выйти на олимпийский лед.
Последней каплей стала церемония открытия. Простояв несколько часов на холоде, Мишель окончательно поняла: все кончено. И жизнь окрасилась в черный цвет.
Точно так же жизнь потеряла краски и для Арутюняна.
Когда Рафаэль только начинал работать с Кван, многие подтрунивали над тем, как трепетно наставник относился к ученице, стараясь предугадать каждый ее каприз, – словно боялся не оправдать ожиданий своей новой подопечной. Мне же он после Турина сказал:
– Думаю, тогда было страшно не только мне. Кван – это эпоха, глыба. К тому же Мишель обратилась ко мне на излете своей карьеры, когда всем было очевидно, что она – уже нисходящая звезда. Она и сама прекрасно это понимала, но я, как тренер, не имел ни малейшего права дать ей хоть в чем-то почувствовать, что смотрю на нее как на человека, чье время уходит. Мы никогда в жизни не говорили об этом, но до сих пор у меня сохранилось чувство, что Мишель была благодарна мне уже за то, что эту ношу я столько времени нес вместе с ней.
В 2006-м ей ведь сразу после зимних Олимпийских игр сделали операцию, – продолжал тренер. – Мишель не могла ни сидеть нормально, ни ходить, когда вернулась из Турина в Америку, – до такой степени было больно. Я и сам пережил сильный шок. Когда мы только начали вместе работать, Кван не раз жаловалась, что кости таза у нее «шевелятся внутри». Я был склонен списывать все это на мнительность: никак не мог понять, как такое вообще может быть. Но при обследовании в клинике выяснилось, что правое крыло тазовой кости отслоилось от крестца, причем довольно давно. Так что Кван с этим мучилась все два года до Игр в Турине. И молчала.
Наши занятия перед той Олимпиадой порой выглядели так: Мишель приходила на тренировку и начинала наматывать круги по льду. Я смотрел только на выражение ее лица. Если она, проезжая мимо меня, едва заметно качала головой из стороны в сторону, я понимал, что тренировки не будет. Что бедро болит у нее до такой степени, что нет никаких сил терпеть. Когда случались совсем уж сильные обострения, Мишель ездила в Лос-Анджелес к китайскому врачу-мануальщику и он каким-то образом вставлял кости на место. Последствия этой травмы сильно усугубило и то, что незадолго до Игр Кван открыла в Лос-Анджелесе свой каток и, по соображениям бизнеса, должна была тренироваться именно там – на гораздо более жестком льду, чем привыкла в Лейк-Эрроухеде. От постоянных жестких приземлений тазобедренный сустав пострадал еще сильнее. Я видел это, нервничал, злился. Но что я мог поделать? И как я мог ее в этой ситуации бросить?
* * *
Приезд в Калифорнию Асады стал для тренера поистине подарком судьбы. Проработав с японкой несколько месяцев, он сказал мне при очередной встрече:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/elena-vaycehovskaya/figurnoe-katanie-stalnye-devochki/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.