Записки пьяного фельдшера, или О чем молчат души
Андрей К. Куршин
В книге читатель столкнется с непридуманными, очень впечатляющими (а порой – не для слабонервных) историями из практики молодого фельдшера, вместе с автором задаст себе много «неудобных» и даже риторических вопросов, посмотрит на некоторые проблемы медицины не глазами обывателя, а глазами медработника, задумается над связью личного и социального, над тем, насколько внимателен каждый из нас к своему здоровью и к здоровью своих близких.
Андрей Куршин
Записки пьяного фельдшера, или О чём молчат души
© Куршин А. К., 2018
© Никелева В., иллюстрации, 2018
© Оформление. «Мон литера», 2019
От автора
В этой книге я бы не хотел позиционировать себя как самого светлого и чистого человека, когда-либо топтавшего бренную землю. Абсолютно все события, описанные ниже, есть не что иное, как грубый вымысел, ибо в наше время такое невозможно, верно? Однако, моя цель – открыть глаза или хотя бы приоткрыть завесу тайны ненавистной многим медицины для того, чтобы кто-то прочел эти строки и понял, что большинство обвинений в сторону медиков были необоснованными. Спешу сообщить: здесь не будет идеи о том, что правы мы, а вы нет. Это моё личное мнение, которое, в некоторых моментах будут осуждать две стороны. Если Вы убеждённый противник «всея медицины» – смело бросайте эту книгу на растопку. В противном же случае, надеюсь, у меня получится зацепить вас за душу. Приятного чтения! Если можно так сказать. Хотелось бы добавить, что если вы всё же решили остаться со мной – написанное ниже никак не может выступать в роли руководства к действиям в сложных ситуациях, так как является грубым и бескомпромиссным художественным вымыслом.
Прежде чем начать, я хотел бы искренне поблагодарить людей, внесших весомый вклад в создание этой книги.
За идеальный рисунок, увековеченный на обложке – замечательного тату-мастера и бесподобного художника из Республики Беларусь Викторию Никелеву. Не побоюсь приложить ссылку мастера (vk.com/victory3001) и его рабочего места (vk.com/tattoo_style_mogilev). Искренне рад, что Вы согласились работать со мной, для меня это было честью.
Моих бесценных критиков:
Марию И.,
Дмитрия Ф.,
Юлию У.,
Анну К.
Без вас я бы, конечно, всё равно написал эту книгу, куда бы я делся, однако, сомневаюсь, что она была бы читабельной.
И вас, дорогие читатели, за то, что решили ознакомиться с тем, что я там ниже настрочил.
Глава первая, вводная
Пора вскрывать гнойники…
Скажу сразу: то, что вы прочтёте, не будет линейным повествованием. Рассказ будет отрывочным и спонтанным. Не будет любовной или дружеской линии, а также трагического или счастливого финала. Всё-таки это сборник воспоминаний, пусть и всецело выдуманных, задача которого принести понимание в ваши души, а не затянуть сюжетом. Заранее спасибо.
Итак, я бы предпочел начать с того, как видим медицину мы – прожженные циники и холодные сердцем люди. Ещё обучаясь в колледже, я мечтал работать на скорой помощи. Для тех, кто далёк от медицины, поясню: в колледжах обучают разным специальностям, но если касаться непосредственно помощи людям, высшая стадия колледжа – это фельдшер. Что такое фельдшер? На врачебном языке – это существо слегка умнее обезьяны, на человеческом же – специалист, который знает все, но в минимальных диапазонах. То есть я не смогу вылечить вашу пяточную шпору или боль в заднем проходе, однако имею все шансы запустить остановившееся сердце или облегчить и довезти до больницы астматический статус (пролонгированный приступ удушья, вызванный астмой, не реагирующий на вводимые препараты). Изначально нас готовят на пушечное мясо в случае начала войны. Именно наша задача заключается в том, чтобы доставить человека в полевой госпиталь или любое другое учреждение для оказания квалифицированной врачебной помощи. Желательно в живом состоянии. Мы все знаем это и априори к этому готовы. Однако реалии мирного времени диктуют иные правила: врачи требуют от нас диагнозов, которые не всегда сами в силах поставить, имея при себе данные анализов и прочих медицинских услад, пациенты же требуют оказания помощи, совместимой с фантастикой: прибыв на вызов, за три минуты осмотра скажи, что со мной не так. Именно этими вопросами я бы хотел заняться в первую очередь.
Начнём же. Я заранее прошу меня извинить за то, что история окажется автобиографической, но прибегать к чужим рассказам в области, граничащей с жизнью и смертью, считаю неэтичным. Правда, иногда я всё же буду ссылаться на мнение и истории коллег, но только тогда, когда буду полностью уверен в правдивости происшедшего. Как я это докажу и проверю? А никак. Придётся поверить мне на слово…
Это был третий курс колледжа. Время, когда на смену предметам типа философии, правоведения и прочей гуманитарной чепухи пришли предметы, необходимые в медицинской практике. Далеко не все мои будущие коллеги рвались работать на скорой помощи, многим хотелось работы поспокойнее. Я же был в числе тех, кто видел в скорой помощи своеобразную романтику. Спасение жизней, помощь людям, почёт и благодарность. Боже, как же я был глуп.
Но глупость взяла свое. Так я оказался в бригаде скорой помощи на должности санитара. Да, работа не бей лежачего: знай себе носи чемодан, да подавай старшему то, что просит. Для простого обывателя это легкие деньги, но для будущего медика – каторжный труд. Я впитывал всё: от жестов и мимики, до шагов, которые привели к постановке диагноза. И не смогу соврать – это время оказалось для меня одним из самых сложных. Меня изумляло и повергало в шок то равнодушие, с которым медики относились к людям. Будь то кардиобригада, педиатрия или линия (бригада, берущая на себя все вызовы неясного или заведомо известного, несложного характера). Лишь по прошествии лет я понял, в чем было дело. Но об этом позже.
Сейчас же я бы хотел рассказать о начальных этапах своей карьеры. Итак, пройдя сложный путь от обычного студента до студента-санитара скорой помощи (поверьте, это было нелегко), я всё-таки добился своего, и с испытательным сроком меня поставили работать на педиатрическую бригаду.
Почему испытательный срок именно на ней, спросите вы, и я не замедлю ответить на ваш вопрос: в городе, в котором на пятьсот тысяч душ приходилась всего одна педиатрическая бригада, нет времени ни на сон, ни на разговор с любимой, ни на сортир. Многие ломаются уже в третью-четвертую смену. Так происходит естественный отбор на скорой помощи. По 35–50 вызовов в течение суток выдержать могут немногие.
Работая всего лишь санитаром, я восхищался своим врачом: одно дело – принести чемодан и усесться в кресло, задремав, и совершенно другое – умудряться осматривать детей и давать советы, назначая план лечения, который не всегда шел в соответствии с назначенным в поликлинике. Нет, не стоит думать, что врачи в поликлиниках идиоты и не умеют лечить. Все куда проще – они подчиняются приказам, которые пришли свыше и с которыми они ничего не могут поделать. Сколько бы ни вопил здравый смысл о том, что ещё рано назначать ребёнку антибиотики, приказ говорит обратное: во избежание последствий – назначаем курс антибиотиков, и дальнейшее нас не волнует. Главное, чтобы на данный момент ребенок выздоровел, а потом, как говорится, будет потом. Ибо так решило Министерство здравоохранения, а спорить с ним чревато. Вот участковые врачи и не рискуют.
Но продолжим. Итак, с честью отстояв двухмесячный курс молодого бойца на педиатрической бригаде, меня кинули на бригаду кардиологическую, и не думайте, пожалуйста, что данная бригада занимается непосредственно пациентами, у которых проблемы с сердцем. Нет. Раз в составе бригады есть кардиолог, считает министерство, значит, он может лечить абсолютно всё, потому что врач-то на самом деле элитный. И так получилось, что именно там я и научился практически всему, с чем пришел работать самостоятельно. Но эту науку я буду вам рассказывать в виде флэшбэков, так будет проще и мне, и вам, уж поверьте.
После кардиологии началась линия, о ней я уже писал выше. Там я столкнулся с вершинами человеческого идиотизма. Но почему-то и это меня не напугало, и все равно я грезил работой на скорой помощи. Как я думаю сейчас, отчасти это меня и сгубило.
Само собой, профессии обычного фельдшера мне было мало, и я решил податься в медицинский университет. Успешно поступив и проучившись полгода, я вылетел с первой сессии подобно пробке от бутылки шампанского, которую сильно растрясли, то бишь, с треском и фанфарами. О причинах, я, конечно, расскажу, но, по уже устоявшейся тенденции, немного позже.
Вот так, после долгих мытарств, я и попал на скорую помощь в маленький двадцатитысячный городок рядом с моим на двухлетнюю отработку, от которой так успешно откосил, поступив в университет сразу по окончании колледжа. Отсюда, пожалуй, я и начну своё повествование.
Глава вторая, чудотворная
И вот прошло пять лет. Я сижу в кресле, напротив меня стоит ноутбук, а в руке бокал с коньяком. На спинке кресла дремлет кошка, которую, кстати, я притащил с места своей нынешней работы. Ещё котенком подверглась нападению собак, и одна из них вцепилась ей в хвост. Половину зажеванной конечности спасти не удалось, но она об этом не жалеет. Когда два года назад я притащил её домой в коробке, с жалким кровоточащим обрубком, жена чуть не упала в обморок, а теперь это уверенный член семьи, жизнь без которого я нахожу пустоватой. Кстати, она всегда сидит со мной, когда я пишу, хотя лежбище у неё совсем в другом месте.
Именно так я и пишу. Не потому что алкоголик, просто так легче забираться в глубины сознания, где прячется все самое сокровенное. Гамма чувств, находящаяся в распоряжении обычного человека, у медиков атрофирована, и поэтому приходится прибегать к стимуляторам, помогающим достучаться до запрятанных уголков мозга, чтобы хоть как-то передать, что именно мы чувствуем, находясь на вызове, оказывая помощь, спасая или не спасая жизнь.
Я понимаю, что уже весомо затянул со вступлением, поэтому приступим к тому, ради чего мы здесь сейчас и собрались. Говорят, что у любого медика после трех лет практики начинается симптом «выгорания». Это значит, что он не чувствует сопереживания к пациенту, которого лечит. Это неправда. Сопереживание становится выборочным. За несколько лет практики становится понятно, стоит жалеть пациента или нет…
– Добрый день, Лидия Павловна, что случилось? – спросил я, заходя на знакомый адрес к бабушке девяноста лет от роду.
– Да вот с давлением справиться не могу, сынок, и нога болит, стать невозможно, – ответила мне бабуля.
Её я знал хорошо: Лидия Павловна, которой по паспорту девяносто четыре, прошла Вторую мировую войну, бежала из концлагеря, а когда вернулась на родину, соврала о дате своего рождения, прибавив к возрасту четыре года, чтобы её с братом и сестрой не отправили в детский дом, так как в 1942-м они остались круглыми сиротами. Сражаясь за жизнь, она пахала на двух работах, чтобы прокормить родню, а теперь живет в огромной квартире с «ремонтом на будущее». Так я называю ремонт, который делают родственники у стариков на будущее себе: в окнах стоят стеклопакеты, стены прогрунтованы и готовы к покраске, а потолки натянуты, но сама бабушка ночует на диване, который застал ещё Андропова у власти. То есть квартира готова к капитальному ремонту так, чтобы сама бабушка не могла там ничего испортить.
Не могу сказать, что бабушка голодает и живет в антисанитарии, и что это именно её личная заслуга. Однако при всем этом хочется добавить, что для человека, прошедшего такой долгий и тяжелый путь, родня могла бы постараться и лучше. Всякий раз, когда я захожу к ней в квартиру, я испытываю нечто сходное с негодованием. Через пару лет вы заимеете огромную жилплощадь за счет человека, который положил свою жизнь на то, чтобы вы жили. Не просто жили, а жили хорошо настолько, насколько это от неё зависело. Так неужели нельзя постараться и сделать все для человека, который угробил на это жизнь? Неужели сложно купить ортопедический матрац? Большой телевизор? Она же убила свою юность, молодость ради вас. Видимо нет. Девяносто лет – это приговор. Отработанный материал. Материал, который располагает хорошей квартирой и о котором стоит заботиться, но ни в коем случае не переусердствовать! Ведь ей и так всего хватает, она и так всем довольна. А вы пробовали сделать лучше, действовать через отказ? Уверен, что нет. Мне ли кому-то объяснять, насколько тяжело возиться с обременёнными старостью людьми. Возможно, я даже в корне не прав и несу чушь, но, повторюсь, это лишь моё мнение. Абсолютно, на все сто процентов предвзятое и вытянутое из моего личного пальца, однако, будь у меня возможность, я бы не позволил ни своей матери, ни бабушке испытывать дискомфорт любого характера. Надеюсь, найдутся люди, которые меня поймут, а впрочем, мне не нужна дополнительная мотивация и поддержка в этом вопросе.
– Сейчас поможем, бабуля, – сказал я, набирая стандартный для неё набор: магнезию и диклофенак (первое снижает артериальное давление, второе обезболивает).
– Спасибо, родной. Как тебя зовут? Помолюсь за тебя, милый, – отвечала бабушка. Впрочем, как всегда: в такие годы память ни к черту, и каждый раз она спрашивала, не новенький ли я на скорой помощи.
– Андреем звать, бабуля, – как всегда отвечал я, не отрываясь от дела.
– Андрюша, стало быть? Новенький у нас? Не помню, чтобы приезжал ко мне раньше.
– Да вот, шестой год уже к Вам езжу, бабушка. Форму сменил, вот вы и не узнали.
– А может и так, слепая совсем стала. Главное – здоровье, без него мы что? Никому мы не нужны, – ответила мне Лидия Павловна и добавила: – Я за тебя помолюсь, за здоровье, важнее ничего нет.
Сдержанно кивнув, я сделал инъекции и отправился восвояси, не забыв попрощаться и принять пачку печенья в благодарность (да, о, ужас, мы берем взятки не только деньгами, а старые люди порой очень обидчивы, если мы отказываемся от яблока или конфет). Им стыдно, что дают мало, нам, в свою очередь, страшно, что уличат во взятке. Так и живём.
В этот день я как никогда нуждался в здоровье – меня скрутил гайморит. Гайморит – это такое неприятное состояние, когда носовые пазухи наполняются гноем, температура держится в районе тридцати семи-восьми градусов и в итоге невозможно даже наклонить голову из-за невыносимой головной боли. Я же пошёл ещё дальше: запустив болезнь, я не мог даже жевать – любая нагрузка на верхнюю челюсть отдавалась сильнейшей болью. Весь самоназначенный курс лечения проходил как будто мимо. О больничном не было и речи: у меня две работы, и на обеих – нехватка персонала, к тому же, до определенного возраста мысли о здоровье успешно замещаются мыслями о ещё не заработанных деньгах, что не позволяет пропустить ни дня. Одна мысль о том, что на следующий день, придя с работы, я не упаду на кровать, а пойду на вторую работу, которая ни разу не связана с медициной (ведь нужно где-то зарабатывать нормальные деньги, правильно?) уже вызывала рвотные позывы. Однако отказываться и искать замену было уже некогда. Вы не понимаете, куда я клоню? Просто хочу объяснить, к чему рассказал о диалоге с Лидией Павловной и гайморите: на следующее утро, после не особо сложной на вызовы ночи, я проснулся совершенно здоровым. Легкий насморк не в счёт. Понимаю, что дело в наконец-то начавших действовать лекарствах, но и слова старушки долго не выходили у меня из головы. Зацепило.
Глава третья, жизнестойкая
На самом деле, во время работы на скорой помощи цепляет масса вещей. Например, я до сих пор не перестаю удивляться неустойчивости человеческой жизни, а именно: вот вроде бы живет человек, заботится о своем здоровье, бережет сердечно-сосудистую систему – не пьет, не курит, а потом – раз! – в один миг он синеет, и всё: мгновенная смерть от тромбоэмболии. И наоборот: человек, который, казалось бы, уже давно должен был уйти в мир иной – противится переходу и тем самым рушит пятую стену…
Обычно я не жму руки пациентам, но в этот раз все вышло иначе. Выпрыгнув из своего УАЗа и привычным жестом забрав у медсестры чемодан, я направился к дому, где меня встретил сын женщины, вызвавшей скорую помощь.
Изначально все пошло наперекосяк: я подошел к нему, а он протянул руку. Неосознанно. Так же неосознанно я её пожал. Как правило, я прохожу мимо такого панибратства, делая вид, что не заметил, однако, что конкретно повлияло на меня в этот раз, я сказать затрудняюсь.
Здесь стоит немного углубиться в анамнез (список заболеваний) той самой дамы, что нас позвала: ожирение, которое давно перешагнуло рубеж последней стадии, проблемы с легкими, сердцем, почками и вообще, проще найти и обозначить орган, по которому бы проблем у неё не возникало.
Так вот, осмотрев пациентку, я сделал выводы, а медсестра укол. После оказания помощи и категорического отказа ехать в больницу, мы с сыном пациентки вышли на улицу и остались наедине.
– Игорь, – зачем-то представился он.
– Андрей, – зачем-то представился я.
– Вот скажи, Андрюх, чего мне ждать? Когда начнется ж*па? – без обиняков спросил он.
Я задумался. Плохие новости всегда сообщать неприятно, но очень важно сообщить их правильно: чтобы и откровенно, и понятно одновременно. А это наука длиною в жизнь. Дважды выйдет, третий раз – нет. Иногда и того хуже. Один из плюсов работы не в мегаполисе – в отсутствии нужды держать язык за зубами. Моя премия настолько ничтожна, что, даже потеряв её в случае своего хамского или панибратского поведения, я не расстроюсь.
– Ж*пу вы пропустили, уже успешно стартовал п*здец, – ответил я, ловя ошеломленный взгляд собеседника. – Почему в больницу категорически не едет? Жизнь не мила?
Игорь замялся. Видно было, что настолько категоричный ответ неслабо его задел, но он стоически проглотил мою матерную колкость и нашел в себе силы ответить без агрессии:
– Да тут такое дело. Сын у неё есть ещё один. Брат мой старший, сорок два всего. Лежит в кровати два года. Рак мозга с метастазами. В последнее время совсем плох стал. Завтра поедет она к нему, попрощаться хочет на всякий случай, сам же видишь, какая. Боится не дожить.
Сказано это было тихо и как будто смущённо. Однако меня каждое слово разило набатом. Я чувствовал себя нашкодившим котенком, которого раз за разом тычут в учиненное им безобразие.
«Вот ты дрянь, – думал я, – заигрался в Бога в этом захолустье, получай же! Насмотрелся сериалов, начитался умных статей и думаешь, что знаешь всё?! А спросить мирно? А заранее? Умом не вышел? Так вали из медицины!»
Самокритика вкупе с совестью всегда были моими слабыми сторонами. В обыденности давить обе не составляло труда, но уж если не смог, то они били со всей силы.
Но как бы то ни было, и что бы ни происходило внутри моего сознания, вида я не подал. Самое первое правило медицины – не показывай свои истинные эмоции окружающим. Будет проще обоим. Проверено на практике.
Я молчал, он смотрел на меня. Я закурил, он зеркальным отражением повторил моё действие.
– Поступим так, – наконец, выдавил я, – завтра повезёшь мать к сыну. Как раз суббота. В воскресенье вечером вызови скорую помощь: в городе проще – там много больниц, не то, что здесь – одна, да и та под завязку забита. Там её точно положат. Но это обязательно, запомнил?
– Всё настолько плохо?
– Более того. Дальше будет только хуже. Она жива, пока жив её сын. Для старого поколения, да и для любого, в принципе, нет ничего хуже, чем умереть раньше собственного ребенка. Насколько бы взрослым он ни был. На данный момент у неё семимильными шагами развивается сердечная недостаточность. Если это состояние не урезонить вовремя, оно её убьёт. Причем весьма скоро – сердце не сможет тянуть ту нагрузку, которая на него свалилась. Понимаешь?
– Да, – прозвучал твёрдый ответ.
– Значит, понимаешь то, насколько важно положить её в больницу?
– Да, – не менее твёрдо.
– Тогда договорились. Если что – мы всегда рядом.
– Я понял. Спасибо, Андрей, – сказал Игорь, протягивая руку вновь.
– Не за что, крепись, – ответил я, отвечая на рукопожатие.
Идя к машине, я чувствовал себя побитой камнями собакой. Причем, если животным, как правило, достаётся незаслуженно, то я ждал этого камня в спину. Я жаждал его. В этот день я в очередной раз предал всё то, во что верил. Не все люди заслуживают черствости. Далеко не все. Я допустил ошибку, позволил себе судить о том, чего не знаю, и поплатился. Затягиваясь сигаретой в салоне, я поклялся, что этого больше не повторится.
Примерно через четыре недели мы пересеклись вновь. Она была ещё жива. Вопреки всем законам здравого смысла. В городе, у сына, она отказалась как от больницы, так и от вызова скорой помощи, и в итоге попала в нашу, районную, откуда её выписали за три дня до моего второго прибытия к ней на вызов.
– Аннндрюха, здравствуй! – печально поприветствовал меня её младший, находящийся в изрядном подпитии. – Опять мы тебя тревожим, ты уж прости.
– Ничего. Что случилось? – спросил я. С той поры, как бы это ни смешно звучало, я пересмотрел свои взгляды на мысли и поведение на вызовах.
– Да всё то же, но хуже, как ты и говорил, – ответил Игорь, икнув.
Пройдя в дом и кинув взгляд на пациентку, я всё понял: синюшные губы, асцит (скопление жидкости в брюшной полости) с венозным рисунком (торчащие вены на передней брюшной стенке, так называемая «голова Медузы горгоны» – из-за характерного сходства с мифическим персонажем), нарушение дыхания и двигательной функции говорили о том, что если больничное лечение и помогало, то исключительно в пределах больницы. А домой человек был выписан на «досмотрение» – очередной термин, подразумевающий несостоятельность проведения дальнейшей терапии. То есть лечение должного эффекта не даёт, выписываем вас домой, а там, сколько проживёте, столько проживёте.
Закрыв глаза, я опустил голову. Всё кончено. Для неё точно. Борьба бесполезна, абсолютно. Если заберу в больницу, её, конечно, положат. Будут ругаться, возможно, хлестнут меня дефектурой (изначально фармацевтический термин, означающий отсутствие какого-либо препарата в наличии. Был успешно перенят коллегами-практиками и на нашем сленге означает отсутствие каких-либо знаний у коллеги в голове. Другими словами, жалоба одного врача на другого). Но в палату определят. А смысл? Человек сдался. Треклятое рукопожатие. Именно поэтому нам нельзя сближаться ни с пациентами, ни с родственниками этих самых пациентов.
Конечно, мы поехали в больницу. При этом я потянул спину во время транспортировки пациентки, весящей больше двух сотен килограммов, в машину. Потом наврал о её состоянии заведующей терапевтическим отделением, которая на мою голову в тот день дежурила в приёмном отделении. Потом выслушал от той же заведующей всё, что она обо мне думает. Потом, во время перекура, выслушал то, какой я замечательный медик от пьяненького сына пациентки, и уже потом, закуривая вторую, отругал себя за то, что был не прав.
Почему не прав? Всё просто: не имеет смысла помогать тому, кому не помочь. А здесь я ко всему прочему выставил бездушными тварями всех врачей, которые «отказываются лечить». Сильно сомневаюсь, что она соблюдала все врачебные рекомендации. Как правило, они воспринимаются как «хотите – пейте, хотите – нет», что в корне неверно, но это и так очевидно.
Жестоко, скажете вы. Не поленюсь с вами поспорить: если организм сдался и хочет на покой, зачем пытаться продлить его агонию, если есть те, которые готовы бороться? Лекарства тоже стоят денег. Для вас это новость? Шок? Вы платите налоги? Да бросьте, конкретно моя больничка задолжала такую сумму, что голова пойдёт кругом даже у самых отъявленных бизнесменов. А это государственное предприятие, которое априори не должно иметь долгов. Но это я так считаю, а я далёк от бюрократии, чего уж там.
Что говорить, если каждому из моих коллег доводилось посещать аптеку и за свой счёт пополнять комплектацию рабочего чемодана.
А теперь представьте врача, заведующего отделением, который вынужден тратить последние лекарства на человека, которому они не помогут. А если и помогут, то сугубо временно и, так сказать, безвозмездно, то есть, не возымев должного эффекта. И каждый день он становится перед нелёгким выбором: назначить или нет? Потому что фактор случайности никто не отменял, и даже, казалось бы, безнадёжно больному может помочь то лекарство, которое в теории помочь не должно.
Представили? Вряд ли. Не примерив такого на своей шкуре, понять этого невозможно. Вам, среднестатистическим гражданам (уж простите за дерзость), медицина видится куда проще, чем нам. Если вы платите какие-то непонятные налоги, это значит, что бесплатная (!) медицина должна быть самой лучшей. А тот факт, что, по сути, вы платите копейки, которых не хватает даже на наши зарплаты, вас уже никоим образом не волнует: «Я ведь плачу, я хочу самого лучшего!». Ага, не будет этого. Не потому что жалко, а потому что мы стоим на коленях, и всякий проходящий мимо норовит залезть к нам в карман или кинуть камень. Не стоит удивляться, здесь не СССР, где ценили то, что нужно ценить. Сейчас, по крайней мере, в таких городках, наподобие того, в котором я работаю, каждый новый мэр норовит набить свои карманы отовсюду, где может поживиться, а потом передать эстафету следующему мэру, чтобы не посадили. В итоге мы имеем абсолютно нищую больницу, от которой требуют невозможного.
Вы также очень любите упрекать врачей и прочий медперсонал в бессердечности. Опять же зря, скажу я вам. Каждый из нас, как бы это смешно ни звучало, помнит свой первый труп. Это именно то событие, которое даёт первую трещину в сознании. Говорит о том, насколько нестабильна и хрупка человеческая жизнь.
Глава четвертая, смертельная
Мегаполис. Университет. Первый курс. Само собой, работа на скорой помощи. Декабрь. Мой второй самостоятельный выезд. До этого я, конечно, отработал санитаром. Потом, устроившись на работу в городе, в котором учился, я ездил исключительно с врачом. Катался я с ним в паре ровно два месяца, прямо с момента трудоустройства. А теперь меня сочли компетентным настолько, чтобы ездить самостоятельно, имея в распоряжении санитара. Санитарку. Она, кстати, вышла из декрета тоже всего одну смену назад. Совпадение? Не думаю…
Предварительно хотелось бы пояснить: работая с кем-то, кто стоит на карьерной лестнице выше, ты не чувствуешь той ответственности, которая приходит, когда ты работаешь в одиночку. Там есть человек, который знает больше и решает за тебя. Здесь решаешь ты. Назначаешь препараты и несешь ответственность за то, что будет с человеком после их введения.
– Андрей! Экстренный вызов! – прокричала диспетчер.
Сдвинув кепку, я приоткрыл глаза. Да, задремал, да, имею право. Во-первых, потому что все мы люди, во-вторых, потому что фельдшерам никогда не выдают серьёзных вызовов.
– Что там уже? – сонно вопросил я своего самого нелюбимого диспетчера. Никогда не любил людей, которые готовы строить козни и проблемы там, где их не должно быть в принципе.
– Мужчина посинел и упал. Гаражный массив. Рядом с нами. Поедешь ты, реанимация уже выехала, – отчеканила она, выведя меня из сонного ступора.
Вмиг проснувшись, я прыгнул в кабину «газели», и мы метнулись на указанный адрес. Как обычно и бывает в таких случаях (к сожалению, я понял это куда позже), адрес был указан неверно.
Когда я уже расслабился и решил, что всё это не всерьёз, нам навстречу выехала «Лада», и отчаянно сигналя, дала знать, что нужно ехать за ней. В то время я ещё не матерился. Но, признаюсь, первая мысль была матерной. Потому что и дурак поймёт: когда высылают сопровождение – дело совсем плохо.
Так и оказалось: на момент нашего прибытия мы обнаружили мужчину в окружении его товарищей. Сам мужчина, он же пациент, был уже синий, начиная от груди и выше. На тот момент я ещё не был знаком с таким диагнозом как ТЭЛА (тромбоэмболия легочной артерии) на практике, а поэтому решил, что ему ещё можно помочь.
– Вот стояли, выпивали, а он вдруг захрипел и упал, – лепетали мужики, окружившие тело.
– В машину его! – взревел я, экстренно подготавливая набор для сердечно-легочной реанимации.
В рекордные сроки пациент оказался в салоне «газели», и я приступил к оказанию помощи: первое – тройной приём Сафара (отвести нижнюю челюсть вниз, зафиксировать её и отвести в сторону вместе с головой для предотвращения западения языка). Второе – освобождение дыхательных путей. Здесь мне искренне жаль мою санитарку, потому что я не гнушался засовывать руку по кисть в горло пациенту, вытаскивая оттуда неудавшуюся закуску вперемежку с рвотными массами. В то время я не думал и не испытывал рвотного рефлекса, выкидывая содержимое гортани пациента куда глаза глядят.
– Вот оно! – ликующе воскликнул я, вытащив огромный шматок мяса. – Авось получится воскресить!
Стоило бы обратить внимание на состояние моей санитарки, которая была готова упасть в обморок от одного вида проникновения кисти в гортань, а когда я швырнул добычу в дверь «газели», у неё закатились глаза.
Но уже через тридцать секунд, взяв себя в руки, она пришла мне на помощь, и мы начали командную работу.
СЛР, она же сердечно-легочная реанимация, включает в себя ряд мероприятий, направленных на восстановление жизненных функций организма, и проводить их вдвоем куда удобнее: пока один не даёт кровотоку в организме остановиться, второй вводит в вену препараты, помогающие запуститься остановившемуся сердцу. И здесь я на секунду прервусь и всё-таки опишу вам, что такое СЛР в подробностях, так как я успел убедиться, что далеко не все люди, включая и некоторых моих коллег, имеют представление об этом процессе.
Это стыдно, да, но как-то меня попыталась загнобить в сети какая-то непонятная девчонка, явно имеющая зачатки медицинского образования, только за то, что я написал о сломанных рёбрах, которые говорят о попытке проведения успешной реанимации. Давайте, я поясню: сердце – очень хитрый орган, в обычном режиме оно работает за счёт электрического импульса, толкающего кровь по всему организму. Если же сердце по каким-то причинам решило остановиться, то необходимо воссоздать прежний кровоток, дабы предотвратить отмирание тканей, которым так необходим кислород. Вот здесь у нас и возник камень преткновения: она обвиняла меня в халатности только за фразу о сломанных рёбрах. Но как быть, если для того, чтобы пустить кровь по органам, которые к ней так привыкли, грудную клетку необходимо продавить на пять – семь сантиметров? И делать так на протяжении сорока минут (далее реанимация уже бесполезна и пациент считается погибшим) и не менее ста двадцати раз в минуту. Вы можете мне не верить, но в «вечно загнивающей» даже наткнулись на песню, бит которой идеально подходит для надавливаний во время сердечно-легочной реанимации. Не буду скрывать название композиции, ибо не верю, что рано или поздно, ко мне на порог заглянут люди, требующие урегулировать вопрос по авторским правам за упоминание названия прошлого хита. Это песня группы The Bee Gees – «Stay in alive». Что в переводе означает «Остаться в живых», символично, не правда ли?
Понятное дело, если пациент «завёлся» сразу, то при отсутствии прекардиального удара (это бытовая замена дефибриллятору, представляет собой сильный удар в область сердца и проводится в случае неполной остановки сердца, а именно фибрилляции – хаотичных сердечных сокращений. Остановившееся сердце бей не бей – ничего не спасёт, а удар током от дефибриллятора и вовсе сожжёт, а не запустит) есть шанс оставить рёбра целыми. Однако если реанимация заняла какое-то время, то, как правило, сердце начинает стучать, а рёбра приобретают трещины. Это нормально, рёбра – такая структура, которая не только отличается хрупкостью, но и не всегда крепится с двух сторон, как большинство других костей, вследствие чего постоянное и сильное давление на них приводит к переломам.
Отсюда можно сделать нехитрый вывод: если сердце запустилось и при этом нет ни единого перелома – честь и хвала реаниматорам, если оно, конечно, останавливалось и это промониторилось, а не просто кто-то решил, что есть остановка. Если же после неудачной реанимации с потерей пациента при вскрытии обнаружится, что ни одна кость не сломана, то ректальный сфинктер главного в бригаде окажется у него на голове в самый короткий промежуток времени.
А теперь вернёмся к пациенту. Напомню: на то время я не знал, что при тромбоэмболии запустить сердце фактически невозможно, а поэтому мы потели, как черти, до приезда реанимационной бригады. «Если хочешь воскресить – дави что есть силы массой тела, но не руками, иначе быстро устанешь и в итоге будешь делать массаж, а не реанимацию», – постоянно говорили нам преподаватели и были абсолютно правы. Поэтому если вы помогаете чужому сердцу биться, ваши руки не должны сгибаться, они должны быть идеально прямыми, а налегать нужно всем телом и со всей силы.
Хотя и в иных мероприятиях нашлись свои конфузы, самый основной – попадание в вену. Немного поясню: вена – это такая эластичная труба, которая за счет давления ведет кровоток к легким, где насыщает кровь кислородом и передает артериям, которые, в свою очередь, переносят и отдают кровь, обогащенную кислородом, всем органам, после чего эта кровь опять поступает в вены, далее в легкие и так по кругу.
Так вот, при остановке сердца вены имеют привычку «спадаться» (прятаться, исчезать и т. п.), что неимоверно затрудняет процесс попадания в них иглой. Такие проблемы сопровождают не только остановку сердца, разумеется, но именно в этом состоянии этот фактор может оказаться фатальным.
В тот день каким-то чудом, иначе я сказать не могу, в вену мы попали, и препараты успешно в неё прожурчали. Однако счастливого исхода, как в большинстве фильмов, не последовало. Продолжая «качать» (термин, произошедший от слова «откачивать», кое в свою очередь означает СЛР), мы с нетерпением ожидали реанимационную бригаду, веря в то, что они приедут, совершат чудо и сердце запустится, и человек выживет, и всё будет хорошо.
И вот счастливый момент: рядом, затормозив на заледеневшей почве, остановилась машина реанимации. Открыв дверь «газели» и только заглянув в неё, реаниматолог скомандовал сворачивать мероприятия.
Привычка не спорить с начальством сработала безотказно: мы убрали руки от пациента. Следующая команда относилась уже к фельдшеру рем-бригады, которая заключалась в наложении электродов от электрокардиографа (он же старый добрый ЭКГ). Зафиксировав изолинию (ровная линия, которую вы можете наблюдать на мониторах в любом сериале, когда у актёра якобы останавливается сердце), мне было велено заполнить посмертный эпикриз, после чего бригада реанимации отчалила в закат, оставив нас наедине уже с трупом.
Какое-то время я тупо смотрел на плоды своей деятельности: весь салон в нечистотах, форма примерно в том же. Повсюду разбросаны ампулы, салфетки и упаковки. Несмотря на минусовую температуру на улице и в салоне, и я, и Лена (а то всё санитарка, да санитарка) мокрые от пота. Столько трудов и усилий ради того, чтобы получить взамен ничто? К такому жизнь меня не готовила, до этого дня меня вообще, судя по всему, носили за пазухой и оберегали от бед.
Грузно вывалившись из салона, я посмотрел на товарищей почившего и грустно помотал головой в стороны, показывая, что, мол, не спасли.
– Спасибо, – подошёл ко мне один из них и протянул руку.
– Ээээ, да не за что, – промямлил я в ответ, пожимая её.
Для меня стало шоком, что меня благодарили не за то, что я спас человека, а хотя бы попытался спасти. Воспитанный на «Докторе Хаусе» и «Анатомии страсти», я считал нормой сражение за человеческую жизнь, но, как водится, опять оказался не прав.
Попросив сигарету, я задумался о том, что не курил уже четыре месяца, а ещё о том, что нужно заехать в ларёк за пачкой, потому что войну с никотиновой зависимостью я проиграл всухую.
На этом история не обрела свой конец. Оказывается, что у нас не всё схвачено, и мы не можем просто бросить труп на дорогу и поехать пить чай, как почему-то думают многие. Отзвонившись диспетчеру, мы покатили сначала к зданию Следственного комитета, где вся бригада (включая водителя) была опрошена, а затем салон нашей «газели» (да-да, тело мужчины до сих пор находилось там) был досконально отфотографирован. И уже после этого мы получили добро на транспортировку тела в морг, где неулыбчивый санитар, как две капли воды похожий на Кипелова, забрал труп в недра подвальных помещений.
Хотелось бы на этом закончить, но и тут облом: все тела, которые пытались реанимировать медицинские бригады (а порой и не только медицинские) и смерть которых не носит заведомо биологический характер (старость, инвалидность, онкология и др.), подлежат обязательному вскрытию. Вне зависимости от пола, возраста, вероисповедания и прочего. То есть если религия говорит о том, что вскрывать умершего категорически нельзя, а тело нужно предать огню, но при этом обстоятельства смерти хоть на йоту туманны, – ничего не выйдет. Закон есть закон. Вскрыть, значит вскрыть. Причем, как правило, ищут не только точную причину смерти, но и возможные оплошности медиков, чтобы потом, в случае чего, насадить их на кол. И поверьте, не так и редко насаживают, ага.
Той ночью спалось мне отвратительно. Во-первых, спали мы на больничных кушетках, накрывшись тонкими шерстяными одеялами и их же используя вместо подушки. А во-вторых, меня тяготило торжественное открытие собственного кладбища. Вокруг царила прямо-таки идиллия: коллеги спали сладким сном, кто-то посапывал, кто-то откровенно храпел, даже пациенты, казалось, решили не болеть этой ночью. Наконец, по прошествии двух часов остервенелого ворочанья с боку на бок мне удалось задремать.
А вот сон, приснившийся мне в ту ночь, был очень даже интересным.
Это был один из тех снов, которые называют осознанными. Я мог управлять своими движениями, мыслями, даже осознавать, что сплю.
Итак, я находился в узком больничном коридоре. То, что он был больничным, ничего не выдавало, но я это почему-то понимал. Быть может, из-за присущей для больниц плитки и аскетичности помещения. Я стоял, прислонившись к стене, а напротив меня располагались стандартные больничные стулья, на которых сидели люди. Справа коридор уходил вдаль. Очень далеко уходил, конца видно не было. Точнее, даже не так, скорее, мозг создал такую иллюзию, использовав затемнение, как будто там просто разом перегорели все лампы и конец коридора мягко погружался во мрак.
Другая же сторона озарялась светом, который шёл… да непонятно, откуда он шёл, если честно. Просто там было очень светло, примерно так, как это описывают люди, «летящие на свет», но в отличие от их сна, в моем имелась дверь, из-за которой этот самый свет и лился.
– И что мне теперь делать? – внезапно спросили меня.
Сфокусировав взгляд на человеке, задавшем вопрос, я ясно понял, что задан он был именно мне, потому как я узнал в нём своего сегодняшнего покойника.
– Ожидайте, – ответил я, – сейчас за Вами придёт медсестра и отведёт Вас дальше.
– А Вы со мной не пойдёте? – как будто бы даже просяще спросил он, как я когда-то просил маму сходить со мной в кабинет к стоматологу, потому что было страшно идти одному.
– Нет, мне ещё рано, да и работать нужно, смена ещё не закончилась. Но не переживайте, о Вас там позаботятся, всё будет хорошо, – на этих словах к нам приблизилась девушка в белом халате и протянула ему руку.
– Ну, тогда, видимо, прощайте, – сказал он и добавил, крепко меня обняв: – Спасибо Вам большое.
– Да не за что, – ответил я, уже глядя им в спину. Мужичок шёл рядом с девушкой, что-то рассказывая, а она участливо кивала головой.
И вот на этом моменте я проснулся. Понимаю, Вы скажете, что это плод моей фантазии и даже сон смоделирован под саму ситуацию. Я и сам это прекрасно понимаю, поверьте. Однако и по сей день один момент не даёт мне покоя: проснувшись, я ощутил такую мощную эйфорию, какой прежде не испытывал. Ни одно, даже самое волнующее, событие в моей жизни не стояло рядом. И по сей день я не испытывал ничего подобного. Тогда же это казалось чем-то обыденным и нормальным, не смотря на ощущение, как будто я смог коснуться того, чего коснуться невозможно. Наверняка, это был один из защитных механизмов мозга на стрессовую ситуацию, но, говоря между нами, верить мне в это не очень хочется. Как бы то ни было, после я уснул сном младенца, прекрасно выспавшись за полчаса, через которые меня разбудили на очередной вызов.
Но не всегда в нашей работе всё так мрачно. Есть случаи, когда, казалось бы, печальное превращается в нечто комичное, если исход благоприятный, разумеется.
Ниже приведу несколько примеров того, что нас ждёт на вызовах. От весёлых (я надеюсь) до грустных и печальных. Что-то вызывает смех, что-то – желание напиться. Но, как обещал выше, стартуем мы с забавного случая, который хорошо закончился.
Глава пятая, вековые заблуждения
– Итак, я бы хотел подвести итоги нашего диалога, позволите?
– Конечно!
– Хорошо. Позавчера вечером, около двадцати трёх ноль-ноль, ваш ребёнок опорожнился по-большому в последний раз, верно?
– Да.
– Вчера же подгузник оставался относительно чистым, исключая продукты результатов мочеиспускания, правильно?
– Да…
– И, наконец, сегодня вы, обеспокоившись длительным отсутствием каловых масс в памперсе, рискнули осуществить решение проблемы личными силами, засунув месячной девочке в задний проход двухсантиметровый кусок…
– Мыла!
– Именно, а мыло было марки…
– «Dove»!
– Это, наверное, то, которое является антибактериальным и пахнет лавандой?
– Цитрусом…
– Неважно, а кто, если не секрет, посоветовал вам эту «панацею»?
– Моя мама… Она сказала, что так все раньше делали…
– А ваша мама в курсе, как именно следовало проводить данную манипуляцию, или она базировалась непосредственно на опыте её младенчества?
– Я не знаю. Да что вы себе позволяете?!
– Ничего лишнего, поверьте. Позвольте, я объясню: раньше, когда в деревнях было туговато с больницами, а у больниц туговато с персоналом, честный люд решал проблемы как мог. А именно, запор у малышей лечили хозяйственным мылом. Подчеркиваю, хозяйственным. Да, ходит легенда, что им можно отмыть даже грехи, но оно не стоит даже рядом с тем, что на данный момент источает цитрусовый аромат из заднего прохода вашей малышки. Тем паче, его никогда не вырезали в форме анальной свечки и не оставляли на произвол судьбы в заднем проходе, а смачивали кусочек водой и, так сказать, поступательными движениями указывали каловым массам верный путь… хм, извержения. Смею напомнить, что ваше «инородное тело» имеет антибактериальный характер, а стенки толстого кишечника что у ребёнка, что у взрослого устланы разного рода бактериями, за счёт которых он, можно сказать, и функционирует. Так какой мы с вами можем сделать вывод?
– Мама была неправа?
– Это самый очевидный, но какой ещё?
– Нужно собираться в больницу? Он ведь сам не выйдет?
– Именно, и делать это нужно в ускоренном режиме, потому что чем быстрее мы там окажемся, тем быстрее из вашего ребёнка достанут эту гадость и тем меньше будет последствий. Добро?
Ответа не последовало. Молодая мама на крейсерской скорости умчалась собирать вещи, а я грустно вздохнул, посмотрел на агукающего ребёнка, которому предстояли отнюдь не детские испытания в самом ближайшем будущем, и скромно удалился в свой УАЗик писать сопроводительный лист тому бедолаге, который окажется сегодня дежурным врачом.
Глава шестая, о любви к животным
– Маша, деревня Притепово. Давление, восемьдесят четыре года, – начала озвучивать поступившие вызовы Екатерина – мой сегодняшний диспетчер. – Андрей, улица Ленина, семьдесят три года, женщина. Повод – изнасиловали тигры.
– ?!!!
– У неё с головой беда. Сегодня уже трижды участкового вызывала и вот теперь в четвёртый раз зовёт, а он зовёт нас, чтобы мы прекратили его мучения и отвезли-таки её в психушку. В общем, разберёшься на месте, выезжайте!
Передам ситуацию в сжатом формате, так оно будет даже понятней: итак, по факту прибытия бригады СМП (скорой медицинской помощи) была обнаружена женщина без видимых телесных повреждений. К себе домой пускать бригаду категорически отказалась, мотивируя своё решение тем, что ей помощь не требуется. На праведное и местами непечатное негодование по этому поводу бригады СМП был выдан кроткий ответ, что помощь-де требуется соседям этажом выше. Мол, туда тигры минут пятнадцать назад и отправились.
После тонны потерянного времени и нервов была установлена картина произошедшего: со слов бабули, примерно в девять нуль-нуль в её дверь позвонили. Старушка открыла дверь, ожидая увидеть за ней кого угодно: от почтальона до участкового, но ожидания её не оправдались – там стояло три тигра. Тигры, из семейства кошачьих, да-да, те, на которых мы в детстве ходили смотреть в зоопарк. Шерсть, полосатый окрас и длинные хвосты входили в комплект у всех троих. Не думая долго, мерзкие животные запихали старушку в квартиру и приступили к своему грязному делу. Так как бабушка удерживает вертикальное положение только при помощи двух костылей, которые держит по одному в каждой руке, пушистые насильники с ходу изобрели изощрённый план: двое, значит, отвлекали её спереди, уворачиваясь от взмахов костылей, а третий, тем временем, подкрадывался сзади и делал своё грязное дело. И так продолжалось до тех пор, пока каждая из трёх кошачьих душонок не удовлетворила свою похоть, после чего, даже не выдав дежурный чмок в щёчку, все трое отправились к соседям на второй этаж, потому что у них есть водка.
Как вам? Меня вот впечатлило. Причём, по отношению к себе у старой развратницы претензий не нашлось, к тиграм тоже. Видимо, всё понравилось. Само собой разумеется, дождавшись наряда, мы с боем впихнули бабулю в машину и повезли её к менее сговорчивому, чем тигры, психиатру. И, строго между нами, те тигры, видимо, были не из робкого десятка, потому что костылями бабка махала весьма профессионально.
В этот раз я даже не буду ставить новую главу после истории, потому что следующая начинается ровно с того момента, как мы сдали «жертву зоологического насилия» в больницу.
– Андрей, тебе сегодня везёт: улица Вокзальная, частный дом, женщина, возраст не установлен, предположительно – нападение собак.
– Это не смена, а в мире животных! – стенал я в кабине родного УАЗа, водитель снисходительно молчал. Тигры, собаки, что дальше? Медведь с балалайкой тормознёт нас на повороте и попросит осмотреть застуженное ухо?!
Но нытьё нытьём, а дело делать надо. На момент прибытия на место происшествия нас уже ждал участковый и куча зрителей.
– Что случилось? – спросил я блюстителя порядка после рукопожатия. – Дело такое, здесь жила женщина, уже за семьдесят. С головой у неё беда, с детства, говорят, чудила. И вот сейчас набрала штук пять лютых дворняг, приручила и в доме держала. На цепи. А когда выпускала, так они на прохожих бросались. Жалоб очень много на неё в отдел поступало, но так как псы, по факту, являлись её собственностью и дальше частного двора особо не бегали, причины устранить их не было. И вот теперь уже неделю из трубы не идет дым, свет в окнах не горит, а мужик, который ей по доброте душевной дрова колет, говорит, что не берёт их никто. Вот и получается, что или сама умерла, или псы ей «помогли», дверь-то изнутри закрыта.
– А почему до сих пор не взломали?
– Ждём опергруппу и судмедов (судмедэксперт – одна из высших категорий врачебных специальностей, как, кстати, и патологоанатомы, в обязанность которых входит определение наиболее точных причин смерти прямо на месте происшествия). Без них никак.
На том мы и порешили. Вам интересно, как силы правопорядка действуют в подобных ситуациях? Предположу, что вы дали положительный ответ. Итак, изначально они отгоняют любопытных зрителей из зоны возможного поражения, затем очень аккуратно, ломиком, вскрывают замки на дверях. После чего приоткрывают дверь сантиметров на десять и впрыскивают внутрь помещения слезоточивый газ, который действует на собак не хуже, чем на людей (хотя, вполне возможно он был специального назначения, в такие подробности я не вдавался) и вновь закрывают дверь, для надёжности прижимая плечом. Выждав минуты две-три, дверь широко раскрывается, сотрудники принимают оборонительные позиции, а из дома начинают галопом вылетать животные. Под действием газа они не агрессивны, скорее трусливы и стараются убежать или спрятаться. Но даже сейчас, имея возможность избавиться от них, не прилагая усилий, опера этого не делают. По крайней мере, там, где я работаю. Нужны доказательства. Так же, как и с людьми. За это я хочу низко им поклониться, пользуясь моментом.
– Ну что, пойдёшь внутрь? – спросил меня судмед, вернувшийся из дома и убедившийся, что животных там не осталось, протягивая мне военный респиратор.
– Так ситуация обязывает, – ответил я. – Сопровождение?
– Я ходил, теперь ты сходи, – парировал он и кинул другим респиратором в своего коллегу, который предусмотрительно остался на улице.
Хотите вы того или нет, но если вы одиноки и у вас есть домашние животные, которые не находятся в изоляции (цепь, клетка, вольер и т. п.), то в случае вашей преждевременной кончины они вас сожрут. Если это мелкие животные, то можно отделаться мелкими повреждениями (сколько им надо?), которые покроет грим, но если у вас кот или пёс, то дело худо. Если вы впечатлительны, то попрошу вас пропустить всё, что написано ниже, вплоть до следующей главы, начиная ровно с этой строки, так как далее я собираюсь описать в подробностях действия домашних животных после смерти хозяина и буду приводить малоприятные детали.
Теперь остались самые стойкие, верно? Тогда не буду томить, сразу к делу. Итак, если у вас кот, то пострадают в основном верхушки, то бишь кончик носа, мочки ушей и т. д. Не критично, но визуально неприятно. Однако если вы держите собаку средней или крупной породы (мелкие я отношу к кошкам, да и то не всегда, некоторые больше похожи на крыс), то последствия будут куда более глобальными, учитывая их любовь к костям.
Первое, что я почувствовал, зайдя в дом, это запах. Трупный. Через респиратор. Напомню, военный. Двигаясь на ощупь в полумраке, я обо что-то споткнулся. С негодованием глянув себе под ноги, я чуть не завопил: на меня смотрел пустыми глазницами череп. На нём остались только мышечные волокна, не было даже волос. Медленно повернув корпус, я обнаружил последнее пристанище старушки – кровать, на которой она и умерла. Смерть была естественной, об этом говорило многое: отсутствие кровяных разводов на стене рядом с кроватью (если бы она защищалась, то там отпечатались бы следы борьбы), положение тела (она лежала на спине, руки вдоль тела. Не могу сказать почему, но люди уходят именно так. Скорее всего, дело в расслаблении мышечных тканей после смерти и желании лечь на спину непосредственно перед смертью), а также тот факт, что ещё при жизни она самостоятельно закуталась в два одеяла и три куртки. Более того, если пёс рвёт человека, то начинает с горла, а значит, при разрыве сонной артерии кровь бы брызнула во все стороны, в комнате же следы крови отсутствовали, что означает, что поедать бабушку начали уже после того, как кровь перестала циркулировать по организму.
Очевидно, что старушка умерла во сне и умерла давно, о чём явно говорило состояние тела, которое по степени разложения в условиях минусовой температуры уже кричало о том, что как минимум дней десять оно существует без сердцебиения. В то же время, рядом с трупом в изолированном помещении оказались заперты животные. Голодные животные, к тому же у одной из собак были щенки, а молоко ведь не берётся из воздуха, верно?
В итоге мы получили частично съеденное тело женщины. А именно, съедено было всё, что не покрывалось куртками и одеялами: голова, шея, три первые пары рёбер, конечности. Ужасное зрелище. Ужасный запах.
Смерть я констатировал. Собак убили, не пожалели и щенков. Убили, потому что, единожды попробовав человеческого мяса, животное не сможет остановиться, как, впрочем, и человек. Кому-то из животных повезло больше – их нейтрализовали из пистолетов с капсулами, кому-то меньше – их подняли на вилы местные жители.
Меня до сих пор коробит от этих действий, хоть я и понимаю, что с какой-то стороны они правы.
Правы, потому что решили обезопасить себя. Не правы, потому что псы не были виноваты. Собака привыкла доверять человеку, ждать от него еды и поддержки. И если человек умер, то он и есть еда, если больше нечего есть. Даже людям, порой, прощают каннибализм (прогуглите про все попытки взять Эверест). А это с тем учётом, что мы обладаем «высшим» разумом. Здесь же решили не заморачиваться и вырубить корень проблемы. Ожидаемо. Так мы, люди, и делаем…
Глава седьмая, матерная
– Андрей!!!
– Здесь! Что случилось?
– Шестые роды, тридцать восемь лет, схватки каждые четыре минуты, деревня Еловое, – отчеканила диспетчер.
Оооох, здесь даже не выразиться без мата. С учетом того, что первые роды длятся от семи до четырнадцати часов, а затем, при последующих, время уменьшается в геометрической прогрессии, шанс на успех (довезти до больницы, чтоб не принять роды в машине) сводится к минимуму.
Шесть лет я избегал этого, уворачивался, как Нео от пуль, довозил до больницы, учил правильно дышать, сдерживать схватки, но теперь было не суждено. Было суждено опоздать. Мы (я и моя медсестра) приняли роды, но я бы хотел объяснить вам причину страха в этом, казалось бы, природном и естественном процессе.
Самый первый и осознанный страх – риск. Риск того, что с плодом или матерью что-то пойдёт не так. Причём, фактически за любую причину летального или травматического исхода отвечаем мы, фельдшеры, или другие медработники, принявшие роды. Неважно, зависело это от нас или нет. Почему? А вот не знаю. Просто так заведено и всё: демографическая ситуация, все дела.
Второй – это природная ответственность. Для акушерок, работающих в роддомах и принимающих за день до десяти родов, это норма, для таких, как я – это стресс.
Дабы уберечь вас (обращение конкретно к беременным дамам) от подобных нервозных состояний, я хочу пояснить.
– Не существует «тренировочных схваток».
– Если появились схватки и повторяются с периодом в десять-двенадцать минут, я хочу вас поздравить – вы рожаете.
– Чем внимательнее вы слушаете своего гинеколога, тем проще пройдут роды.
– Стоит уделить время брюшному прессу (если он хорошо развит, роды пройдут куда проще, чем обычно).
– Диета. Она, безусловно, важна. Но, как говорится: всё в меру. А именно: если вы беременны, и вам хочется шоколада, съешьте его. Но не целую плитку, а четверть. Не стоит усугублять и прятаться за гормонами. Вопрос ожирения и набора веса стоит далеко не последним в процессе ведения беременности и родов. На период беременности цитата: «Если хочется, значит, требует организм и ему чего-то не хватает» – является беспочвенной и членовредительской. Если кушать всё, что хочется и в тех количествах, что хочется, вас разнесёт, что не добавит ничего хорошего ни при родоразрешении, ни при дальнейшей семейной жизни. Ссылаясь на статистические значения, скажу, что средний набор массы во время беременности составляет от десяти до четырнадцати килограммов при одном плоде. Источники могут разниться, но всё равно истина – вокруг данных цифр. Делайте выводы.
– Непосредственно во время родов слушайте человека, их принимающего. Это позволит облегчить процесс и избежать разрывов (или минимизировать их).
В моём же случае дело обстояло немного иначе: гинеколог прогнозировал роды на октябрь (определяют календарный срок родов в примерном диапазоне с погрешностью максимум в неделю), но выехали на вызов мы в сентябре. И мало того, что роды были шестыми, так и пациентка дождалась самого последнего момента, полагаясь на мнение гинеколога и напрочь забыв, что бывает такое явление, как роды преждевременные.
Вот из-за этих-то предубеждений скорая помощь была вызвана уже непосредственно во время родов, вследствие чего мы, конечно, опоздали…
– Андрей!!! – кричала мне в трубку диспетчер. – Вы где?!
– Подъезжаем, – уклончиво отвечал я, ожидая самого худшего. Оно не заставило себя ждать.
– Там сейчас фельдшер ФАПа (фельдшерско-акушерский пункт), она говорит, что пациентка уже рожает. Точнее, фактически родила, но она боится перерезать пуповину, будет ждать вас. Ты успеешь?
– Успею! – отвечал я, холодея. Если пуповина не будет перерезана, ребёнок может не сделать первый вдох. Так как именно пуповина поставляла ему кислород во время всей беременности, а, как известно, ко всему хорошему быстро привыкаешь. Это, конечно, редкость, обычно дети начинают дышать с ещё даже не перерезанной пуповиной, но на тот момент лишний риск был для меня неприемлем.
Если до этого момента мы просто мчались по скользкой от дождя дороге, то после звонка уже летели с риском для жизни.
В дом мы с Олей (это моя медсестра на ту смену) влетели невзирая на побочные преграды вроде попадающихся по дороге людей. Но на деле всё оказалось куда прозаичней: фельдшер ФАПа успешно приняла роды, а мы успешно перехватили у неё инициативу: провели полную обработку младенца фурацилином, перерезали пуповину, запеленали ребёнка (пеленала Оля, я бы, наверное, не смог, к своему стыду). И да, ребенок превосходно раздышался и дал всем об этом знать громким плачем, даже имея при себе целую пуповину.
Родилась девочка. Каролина. Два килограмма семьсот граммов. Что, конечно, маловато для новорожденного ребенка. Тем не менее, мы довезли и мать, и Каролину до больницы мегаполиса (за сорок километров) и сдали на руки врачам.
После передачи, сев в машину, мы долго не трогались. За сигаретой вскрылся факт, что у нас с Олей это первый принятый на дому ребёнок, и нам нашлось о чём помолчать.
Не знаю, как объяснить, но я чувствовал ответственность за Каролину. Наверное, потому что это была первая жизнь, которую я не отобрал, не продолжил, а именно подарил миру, и даже не я, а мы – без помощи Оли я бы сел на задницу, и мне не стыдно сейчас в этом признаться.
Но, как вы понимаете, книга не пишется за один день. На это уходит время, месяцы. И сейчас я стучу пальцами по клавиатуре и не знаю, как написать о том, что Каролина умерла, прожив всего два месяца.
Синдром внезапной детской смерти, он же СВДС. Явление непонятное, неизученное, не поддающееся логике.
Я поясню: до года абсолютно любой ребёнок рискует попасть под эти страшные четыре буквы. Почему? Никто не знает: все анализы в норме, предварительно никаких проблем, но во сне останавливается сердце. Без какой-либо патологии. Без каких-либо предварительных диагнозов, потому что даже на вскрытии организм абсолютно здоров и причин для остановки сердца нет. Просто так совпало. Судьба? Рок? Мы не знаем.
Признаюсь, я долгое время искал виноватых: фельдшера, наблюдающего ребёнка, мать, которая из-за своей многодетности была вынуждена спать вместе с Каролиной и могла случайно прижать её во сне, да кого угодно! Но так и не нашёл. Невозможно найти виновного там, где его нет.
А если нет виновного, то вроде бы всё должно быть хорошо, но нет. Боюсь, что эта смерть – моё бремя на всё отмеренное мне время, потому как если некого винить, то по инерции винишь себя. И вроде как не за что, но так как это было что-то из ряда вон выходящее, то и ожидаешь чего-то хорошего, но не тут-то было. Это цепляет. Будь это десятый принятый мной ребёнок, я бы и бровью не повёл. Но она была первой, и это оставило след в душе. Навсегда.
И нет, я не боюсь ни суда, ни следствия по этому делу. Я знаю, что мы сделали всё правильно, просто так распорядилась судьба. Хоть я в неё и не верю.
Глава восьмая, судебная
Что касается суда, то я не в первый раз на нём бы присутствовал. Стоять возле трибуны и отвечать на вопросы прокурора для меня не в новинку: даже работая в тихом месте, порой приходится его посещать. Например, когда во время пьяной горячки один человек считает, что самый адекватный выход из положения – это пырнуть обидчика ножом. – Куршин Андрей Александрович, фельдшер выездной бригады, верно?
– Верно.
– Суд оповещает Вас, что в случае дачи ложных показаний по данному делу Вы будете привлечены к уголовной ответственности. Вы согласны?
– Согласен.
– Тогда приступим. Прокурор?
– Итак, двадцать второго июля на станцию скорой помощи поступил вызов, в котором сообщалось, что мужчина ударил ножом своего товарища, верно? – спросил меня прокурор, видимо, сознательно искажая ту информацию, которой на тот момент располагал.
– Не совсем так, – ответил я, подбирая слова для ответа на следующий, очевидный для нас обоих вопрос.
– Поясните, пожалуйста.
– Началось с того, – начал я, краем глаза наблюдая, как сразу три человека записывают за мной каждое слово, – что изначально, точнее, во время звонка в Службу скорой помощи, вызов звучал немного иначе. А именно: вызов был осуществлён соседями, которые пояснили, что к ним прибежала соседка в неадекватном от стресса состоянии и пояснила, что её сын ударил ножом её сожителя, что привело к обильной кровопотере последнего.
– Хорошо, далее.
– Далее диспетчером был уточнён адрес вызова и характер полученной пациентом травмы, о чём соседи по понятным причинам затруднялись ответить.
– Почему? – спросил меня прокурор. Далее я, пожалуй, не буду дополнять его вопросы излишними пояснениями, так как они по большому счёту стандартны и прописаны в протоколах.
– Потому что, как я говорил выше, соседка находилась в неадекватном состоянии, ко всему прочему от неё пахло алкоголем.
– Как скоро Вы выехали по данному вызову?
– Незамедлительно, – ответил я, не соврав.
Здесь я бы хотел опять взять паузу, чтобы немного углубить вас в тонкости работы скорой помощи. Особенно это касается любителей вопить о том, как долго к ним ехала бригада. Существует градация вызовов, а именно: неотложные (вызов принят диспетчером и должен быть передан бригаде в течение часа); срочные (то же самое, только в течение пятнадцати минут); экстренные (в течение четырёх минут).
После передачи вызова от диспетчера к бригаде последняя должна незамедлительно отправиться на указанный адрес. Время, затраченное на маршрут, в градацию вызова не входит, но, как правило, не должно превышать двадцати минут.
Теперь смоделируем ситуацию. Каким бы большим или маленьким ни был город, бывает время, когда количества работающих бригад скорой помощи категорически не хватает. Вот, допустим, Вы вызвали карету скорой помощи с поводом «температура и боль в горле». Такой повод предполагает собой градацию вызова как неотложный, соответственно, если есть свободная бригада, она выезжает сразу после вашего звонка. Но если её нет? Если Вы уже девятый, кто позвонил на заветный номер и попал в «неотложные»? Возникает дилемма: распасться на атомы и клонировать вторую группу или работать в порядке очередности. А поэтому бить себя пяткой в грудь и вопить о медицинском произволе неэтично, хотя бы по отношению к тем людям (нас-то за людей мало кто считает), которые позвонили раньше Вас и которым не менее, чем вам, необходима помощь.
Что же делать, если состояние ухудшилось? Моделируем вторую ситуацию: вот есть пациент, у него был кашель. Внезапно он посинел, захрипел и начал задыхаться. Скорая помощь уже вызвана, но никто ведь не знает о резком ухудшении состояния пациента. Первое, что нужно делать – это вновь набрать телефон скорой помощи и внятно описать возникшее ухудшение состояния, исключая крики: «Сколько они, мразоты, будут ещё ехать?!» (Нет, не преувеличиваю.)
Подобное ухудшение сразу же перенесёт градацию вызова с «неотложный» на «экстренный», а это значит, что к пациенту метнётся самая ближайшая бригада, которую или перехватят в пути на менее опасный для жизни пациента вызов, или же снимут прямо с вызова. Как бы Вы там ни фантазировали, нам не всё равно.
И последнее, конечно же, Вы можете соврать по поводу состояния и приписать себе пару-тройку-десяток несуществующих у Вас симптомов, чтобы мы, лепилы и коновалы, к Вам поторопились. Но подумайте, делая так, Вы, возможно, ставите крест на человеке, которому мы нужны аккурат в этот момент. А срывать на другой вызов бригаду, спешащую на «экстренный» или «срочный» вызов, разумеется, никто не станет.
Если кому интересен перечень симптомов и состояний пациента в градации скорой помощи, то смею вас заверить: он един, и мы его не прячем. Всё есть в интернете. Пользуйтесь на здоровье.
Кстати, раз уж мы подняли с вами отчасти негативную тему. Хочу заметить, что многие не в курсе одной немаловажной детали, которую нужно запомнить и знать так, как мы знаем свои рабочие протоколы: скорая помощь и любая другая отрасль медицины не обслуживает господ. Мы оказываем (!) медицинскую помощь. Обслуживать могут или путаны на придорожном фасаде, или рабы своего господина. Имейте это в виду, пожалуйста.
Но пролистаем пару страниц назад и вернёмся в зал суда.
– Как долго вы находились в пути?
– Затрудняюсь ответить. Заливье – не самая близкая деревня, примерно от двенадцати до шестнадцати минут.
– Вы искали место происшествия по номеру дома? – спросил прокурор. Нет, вопрос не глупый. Даже и близко. Порой мы очень много времени тратим именно на поиск: кто-то полагает ненужным рисовать на доме большими цифрами номер, кто-то вообще считает этот момент лишней атрибутикой. Но хочу вас заверить: яркий и хорошо заметный номер дома однажды может спасти вам жизнь.
– Не в этот раз. Мы знали улицу, а далее ехали на толпу.
– Вы делаете так всегда?
– В подобных случаях да, это стопроцентный вариант, даже если и будет разниться с указанным адресом. Адрес можно перепутать, ошибиться из-за стресса или других причин. Толпа же, желающая поглазеть, снять на телефон или поучаствовать, никогда не ошибается.
– Опишите ситуацию и ваши действия на момент прибытия.
– На момент прибытия мы обнаружили толпу людей, состоящую из соседей, которые находились на территории места происшествия и за забором. А также тело мужчины без признаков жизни, его гражданскую супругу, которая пояснила, что её сын нанёс ему одно ножевое ранение на фоне личной неприязни после употребления алкогольных напитков. Здесь же находился и предполагаемый убийца, который пребывал в абсолютно невменяемом состоянии и бесцельно ходил по территории происшествия.
– Он что-нибудь говорил?
– Да, он кому-то продолжал угрожать расправой. Что касается потерпевшего – он был уже мёртв. На основании этого была констатирована биологическая смерть до прибытия бригады и вызван наряд милиции.
– Постойте, соседи утверждают, что на момент Вашего прибытия на данный адрес он был ещё жив и Вы оказывали ему помощь. Как Вы это прокомментируете?
Вот тут я замялся. Очень сложно доходчиво объяснить, что забежав в калитку и кинув мимолётный взгляд на потерпевшего, я уже понял, что он не жилец. Да, жив, но весьма относительно. Об этом я буду писать ниже, так что не стану утомлять вас лишними повторами. К тому же, крайне трудно правильно подобрать слова, чтобы донести тот факт, что в первую очередь моё внимание было приковано к убийце, а уже потом к жертве. Более того, я потратил лишние тридцать секунд, чтобы отскочить к стоявшему неподалёку от дома мангалу и вытащить оттуда увесистую кочергу. Опыт подсказывал, что подобный аргумент никогда не будет лишним в спорах с невменяемым оппонентом. А опыт у меня был достойный.
– Во-первых, я попросил удалиться всех присутствующих, помимо гражданской супруги, за территорию двора. Во-вторых, из-за забора было неважно видно, чем мы занимаемся. И, в-третьих, оказавшись плечом к плечу с убийцей, мало кто пожелал оставаться на месте происшествия, а поэтому они располагают весьма расплывчатыми данными о наших дальнейших действиях и состоянии пациента на тот момент.
– Но прежде чем констатировать смерть, вы оказывали помощь. Зачем, если с ваших слов, потерпевший был уже мертв? И зачем вы попросили всех удалиться?
– Так как рядом с нами находился предполагаемый убийца, я не мог подвергать риску свою бригаду. И только удостоверившись в относительной безопасности, мы начали работать. Что касается потерпевшего, то мы прибыли как раз на агонию. Агония представляет собой такое состояние, когда уже мертвый организм выбрасывает все остатки сил на поддержание жизнедеятельности. Как правило, она длится примерно двадцать секунд. Нередко в нашей практике случается, что человек умирает, а через две минуты делает судорожный вздох. В такое время нелегко объяснить родственникам, если они находятся рядом, что надежды нет. Все хотят верить в лучшее.
Да, мы пытались оказать помощь. Самое первое – найти вену. Однако уже здесь нас ждала неудача: ножевое ранение было нанесено так грамотно, что наружу вывалились петли кишечника, но кровотечения не было. Вся кровь ушла в брюшную полость, а так как вены занимаются тем, что дают отток крови к легким, для насыщения кислородом, то на момент нашей работы они были уже пусты: отдать – отдали, а взять нечего.
Именно поэтому вся наша «помощь» заключалась в поиске вен. Да, мы попадали в них, но как только пытались пустить по ним раствор, они лопались. А если нет крови или заменяющего её раствора, то сердцу нечего качать, а значит, негде взять кислород. Фактически, мы приехали к ещё живому человеку, но технически пытались помочь уже трупу. Как-то так.
– Я вас понял. Скажите, не слышали ли Вы, из-за чего разгорелся конфликт?
– К сожалению, слышал. Он разгорелся из-за того, что подсудимый не хотел идти собирать вишню, а потерпевший на этом настаивал. Более того, они имели между собой раннюю вражду на фоне малой разницы в возрасте: подсудимому – тридцать восемь, потерпевшему – тридцать девять. В то время как потерпевший приходился гражданским мужем матери подсудимого, которой на данный момент шестьдесят семь, я думаю, это сыграло не последнюю роль в сложившейся ситуации. Но данная информация получена мной от гражданской супруги потерпевшего, вследствие чего не может быть абсолютно достоверной.
– У меня больше нет вопросов. Адвокат? – молодой человек в очках отрицательно помотал головой. – Подсудимый? – То же движение, только виноватое. – У суда больше нет вопросов к Вам, Вы можете быть свободны.
Проходя мимо подсудимого, опечаленно ссутулившегося за решёткой и сжимающего в руках голову, я подумал, что он раскаивается. Даже наверняка. Но толку? Никогда ни состояние аффекта, ни алкогольное опьянение не было лично для меня причиной для смягчения приговора. Всё-таки, что человек вложил в себя, пройдя азы родительского воспитания, научившись чему-то самостоятельно и выявив нечто важное из полученного опыта, то мы и получим на выходе. Адекватного изначально никакой алкоголь противоположностью не сделает, а вот в разы усилить нечто имеющееся в глубине души – это запросто. Проверено на опыте. И мой опыт со мной согласен.
Глава девятая, запущенная
Буквально на прошлой смене я видел нечто ужасное, о чём даже не читал в книгах и не видел в закрытых наглухо пабликах: мои коллеги притянули из далёкой деревеньки очень занимательную женщинку…
Началось всё с того, что они умчались на адрес, имея при себе повод к вызову «умирает». Между нами говоря, данное слово на скорой помощи может включать в себя ряд состояний, в который входят как серьёзные патологии, приводящие пациента к пограничному состоянию (грань между жизнью и смертью), так и абсолютно неопасные, например, потеря сознания при виде капли крови из порезанного пальца. Просто, как правило, именно последние расписываются примерно так: «Порезался ножом, захрипел, упал, не дышит». Поэтому-то и ожидаем мы увидеть по факту совсем не то, к чему готовились.
В этот раз повод не обманул: и пациентка была, и пограничное состояние присутствовало – давление находилось на критически низкой отметке, зрачки были разные (как правило, данный симптом позволяет с девяностопроцентной вероятностью поставить диагноз «инсульт»), да и сознание напрочь отсутствовало. Рядом бегал сожитель, который пояснил, что она у него лежачая после инсульта прошлого, а вот три дня последних совсем плохая стала: и не ест, и не шевелится особо, непорядок, в общем.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=44132188) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.