Чаша страдания
Владимир Юльевич Голяховский
Еврейская сага #2
Семья Берг – единственные вымышленные персонажи романа. Всё остальное – и люди, и события – реально и отражает историческую правду первых двух десятилетий Советской России. Сюжетные линии пересекаются с историей Бергов, именно поэтому книгу можно назвать «романом-историей».
В первой книге Павел Берг участвует в Гражданской войне, а затем поступает в Институт красной профессуры: за короткий срок юноша из бедной еврейской семьи становится профессором, специалистом по военной истории. Но благополучие семьи внезапно обрывается, наступают тяжелые времена. Об этом периоде рассказывает вторая книга – «Чаша страдания».
Владимир Голяховский
Еврейская сага. Книга 1. Чаша страдания
«…Дорогой следопыт, ищите везде. На каждом клочке площади. Лежат там (закопаны) десятки моих и других документов, которые прольют свет на все, что здесь происходило и случилось. Также зубов здесь много закопано. Это мы, рабочие команды, нарочно рассыпали, сколько только можно было по площади, чтобы мир нашел живые следы миллионов убитых. Мы сами не надеемся дожить до момента свободы. Несмотря на хорошие известия, которые прорываются к нам, мы видим, что мир дает варварам возможность без оглядки уничтожать, а в конце концов и вырвать с корнем остатки еврейского народа. Получается, что союзные государства, несущие мир, как будто довольны нашей страшной участью. Перед нашими глазами погибают теперь десятки тысяч евреев из Венгрии, Чехии и Словакии. Евреи эти, наверное, могли бы достигнуть свободы. Где только к варварам ни приближается опасность, и они понимают, что должны будут уйти, там они забирают остатки евреев и привозят их в Биркенау-Освенцим или Штутгоф около Данцига…»
Отрывок из подлинного письма Залмона Градовского, одного из организаторов восстания в Освенциме
Текст издается в авторской редакции.
1. Ничто не предвещало?
14 июня 1941 года газета «Правда» опубликовала статью, что слухи об ухудшившихся отношениях между Советским Союзом и Германией не имеют никаких оснований, что это провокационная выдумка.
В те дни командование дивизии, стоящей на границе с Румынией, получило от перебежчиков сведения о концентрации немецких войск как раз напротив расположения их частей. Советский Союз лишь год назад «присоединил» к себе эту часть территории Румынии и искусственно сформировал там Молдавскую Республику.
У местных жителей, румын и бессарабов, оставалось много родственников по обе стороны границы, им приходилось тайно переходить с одной стороны на другую. Они-то и рассказали, что видели скопление немецких войск. Командование дивизии всполошилось – что делать? Зная о плохой подготовке своих подразделений к войне, они уже давно просили об усилении боеприпасами и техникой. О концентрации немцев было доложено в штаб округа, а штаб доложил в Москву, где на место наркома обороны Ворошилова недавно был назначен новый нарком маршал Тимошенко. Он хорошо знал, что несколько его коллег и предшественников поплатились головой за самостоятельные действия, поэтому просто передал эти сведения в Кремль. Но Политбюро решало все вопросы только по указанию Сталина, а он в это время был на отдыхе. Было хорошо известно, что Сталин не хочет обострения отношений с Гитлером: ему уже много раз говорили, что Германия готовится к войне, а он кричал:
– Вы хотите поссорить меня с Гитлером! Вы что, советскую власть запугать хотите?
А когда Сталин кричал, это было опасно – потом начинали исчезать люди.
Из Кремля дали указание – не поддаваться на провокации, не укреплять границы, не подводить к границам регулярные части, чтобы не спровоцировать Германию на ответные действия: у Советского Союза есть договор с Германией о ненападении, и мы соблюдаем условия этого договора. По той же цепочке указание Кремля пошло вниз, и всем комиссарам было приказано предупредить бойцов, чтобы в частях не было никаких подозрительных слухов и никакой паники.
19 июня капитан Богданов, комиссар дивизиона, в котором служил сержант Саша Липовский, проводил с бойцами обычное ежедневное занятие – политинформацию; в руках у него была газета «Правда» от 14 июня:
– Товарищи бойцы, если вы услышите, что местные румынские жители, которые перешли границу в нашу сторону, сообщают, будто видели на границе немецкие войска, то имейте в виду – наше командование считает, что верить в это не нужно, это просто провокация. Вот, об этом написана статья в главной газете нашей родной коммунистической партии, – он потряс развернутой газетой. – Вот тут черным по белому написано: ничто не предвещает нападения на нас. Наше родное советское правительство и лично товарищ Сталин соблюдают условия советско-германского договора о ненападении. А наши патриотические чувства всегда на стороне правительства и великого Сталина. Как раз сегодня через границу ушел в сторону Германии железнодорожный эшелон с цистернами бензина. Дружественная Германия испытывает недостаток в энергетических рессурсах, и мы, по условиям договора, ей помогаем. Товарищ Сталин дал указание не поддаваться на провокации. Наша Красная армия – это самая сильная армия в мире. Если какой враг сунется к нам, он получит от нас такой отпор, что долго будет чесать бока, и об этом знает весь мир. Но сейчас ничего не предвещает нападения.
Бойцы слушали без интереса – комиссар знает, что говорит: раз не предвещает, так не предвещает. Их приучили слепо верить всему сказанному. Основная задача армейских комиссаров состояла в воспитании патриотизма, а патриотизм сводился к безграничной любви к Сталину и непоколебимой вере в непогрешимость и правильность всех его указаний. Что бы ни произошло, солдат все равно ни в чем не виноват. Булат Окуджава написал об этом абсолютно точно:
А если что не так – не наше дело,
Как говорится, Родина велела;
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Как просто быть солдатом, солдатом [1 - Песня Окуджавы была написана намного позже, но она верно передает самую суть солдатского понимания вины.]
Более образованный Саша Липовский не задавал вопросов и не высказывался вслух, чтобы не нажить неприятностей. Только когда расходились с занятия, Сашка Фисатов на ходу шепнул:
– Если ничто не предвещает войну, то на хрена нас заставили зашивать в штаны «смертные паспорта»?
А «дружественная Германия» уже в тот самый день была готова к нападению.
Через два дня, в субботу, 21 июня, мимо артиллерийского полка прошла пехотная бригада, она направлялась на маневры на большой открытый полигон за расположением артиллеристов. Пехотинцы шли с песнями, гул от топота тысяч солдатских сапогов слышался далеко вокруг, высоко поднималась густая пыль. В ночь с 21 на 22 июня Саша Липовский был дежурным по дивизиону. В 4 часа 15 минут утра он услышал непривычный гул низко летящих самолетов – над ними со стороны границы летели три немецких штурмовика. Саша с удивлением проводил их глазами, все еще не понимая, зачем прилетели немцы. Через минуту он услышал звуки пулеметных очередей – штурмовики обстреливали полигон, где расположилась на маневры пехотная бригада. Только тут в голове Саши мелькнула мысль:
– Война! Началась война! Но откуда они узнали, где находятся пехотинцы? Ах, да, сведения о войсках шли через границу в обоих направлениях. Скорей сообщить командованию!
Командиры уже бежали к орудиям, крича на ходу:
– Почему не стреляете?!
– Чем стрелять? Снарядов к 85-миллиметровкам у нас нет.
И пехотинцам на полигоне отстреливаться тоже было нечем, у них были только винтовки, но без патронов – на маневры запрещалось выдавать боеприпасы. Немецкие летчики спокойно расстреливали безоружных пехотинцев. В конце первого дня войны Саша видел, как оттуда на грузовиках вывозили сотни убитых и раненых. Он провожал их глазами и думал: «Меня и всех нас тоже могли убить… Что это – неужели предательство?»
Засуетились командиры, и на другой день к дивизиону наконец подвезли снаряды для 85-миллиметровых пушек – теперь было чем стрелять. Саша видел, как на небольшой высоте к ним снова подлетели три стремительных немецких штурмовика. Он сообразил, что стрелять им в лоб бесполезно – не попадешь, и приказал:
– Развернуть орудие на сто восемьдесят градусов! – сам наугад навел прицел и крикнул Фисатову:
– Сашка, огонь!
Выстрел пришелся в хвост штурмовикам. Один из них задымился, но катапультироваться с небольшой высоты летчик не мог и стал кругами спускаться на поле. Это был первый сбитый немецкий самолет. Немецкого летчика сразу окружили, чтобы взять в плен. Саша подбежал со всеми одновременно и скомандовал по-немецки:
– Hande hoch! (Руки вверх!)
Немец нагло улыбался и что-то быстро говорил. Бойцы спросили Сашу:
– Чего он говорит, ты понимаешь?
– Понимаю немного. Говорит, что не он, а все мы скоро будем в плену у немецкой армии.
Фисатов наставил на немца дуло винтовки и предложил:
– Пустить его в расход – вот всего и делов.
– Нет, Сашка, пусть его допрашивают в штабе, может узнают что важное.
Подбежал командир дивизиона:
– Молодец, Липовский. Командир полка представляет тебя к медали «За боевые заслуги».
– Служу Советскому Союзу! – так Саша стал едва ли не первым героем войны.
Всех удивляло, почему не летят навстречу немецким штурмовикам советские истребители – «сталинские соколы», как их называли. Оказалось, что немцы в первую же ночь разбомбили аэродром и уничтожили всех «соколов».
А вслед за самолетами пришли десятки танков и пехотинцы, вооруженные автоматами. Но зенитные пушки полка были приспособлены стрелять по воздушным целям, а не по танкам, и не было в наличии осколочных противопехотных снарядов. А советские трехлинейные винтовки старого образца оказались бессильны перед немецкими автоматами: в Сашином дивизионе был только один автомат.
Пришел приказ: дивизии отступать. И, «неся потери в живой силе», то есть теряя сотни бойцов убитыми, ранеными и взятыми в плен, дивизия под напором немецких войск стала колоннами отступать на восток – вглубь страны. Их торопили, по обочинам дороги шли пехотинцы из других отступающих частей. Иногда тягач артиллерии наезжал на зазевавшегося бойца и давил насмерть. Его тут же оттаскивали в сторону и бросали в канаву, продолжая быстро двигаться вперед. Однажды к вечеру колонну обстрелял из леса пулемет, но Саше было ясно, что это не немцы, а скорее предатели-бандеровцы. Чтобы спастись от обстрела, Саша приказал развернуть свое орудие и дал два выстрела в сторону леса. Пулемет умолк. Но тут же верхом на плохонькой деревенской лошадке к ним подъехал сам командир полка:
– С кем воюете? Немцы рядом с нами, на подходе. Приказываю – сворачивайте орудие и отступайте дальше!
Отступление становилось похожим на паническое бегство.
* * *
В три часа ночи 22 июня в Кремле узнали, что немецкие войска перешли границу и начали быстрое продвижение вглубь Украины и Белоруссии. В четыре часа стали бомбить Киев и еще несколько городов. Дежурный в Министерстве госбезопасности позвонил министру Меркурьеву, тот сразу отзвонился дежурному на даче Сталина. Самого Сталина к телефону не подозвали. Меркурьев сообщил: немецкие войска вторглись в пределы Советского Союза, бомбили несколько городов. Никакого ответа. Среди членов Политбюро началась паника: они ждали указаний от Сталина, а их не было. Кто должен сообщить людям, что началась война? Сообщить надо, но кто, как и когда это сделает? Все-таки решили, что на всякий случай надо объявить предупреждение по центральному радио. В шесть часов утра по радио уже пропели традиционную утреннюю песню:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля…
В это время по телефону вызвали диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана:
– Срочно приезжайте в студию Центрального радиовещания. За вами выслана машина.
Мужчина маленького роста и неказистой внешности, Юрий Левитан обладал красивым баритоном. Он вырос во Владимире, в еврейской семье, но благодаря русскому окружению чисто говорил по-русски. Он мечтал стать актером, но кроме голоса у него не было для этого никаких данных. Его приняли стажером на радио, и он по ночам медленно и внятно читал для провинции статьи из завтрашних московских газет, чтобы их утром напечатали, – такая была технология в 1930-е годы. Однажды ночью его случайно услышал по радио Сталин, голос так ему понравился, что он тут же поручил Левитану прочитать по радио его доклад на XVII съезде партии, а потом велел сделать его основным диктором.
Пока Левитан приехал в студию, пока ждал, что ему прикажут объявлять, пробило уже восемь часов утра и Москва стала мирно просыпаться. Ему дали прочитать короткий текст:
– Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. В двенадцать часов по московскому времени будет передано важное сообщение.
Ему сказали:
– Будете повторять этот текст каждые полчаса.
Члены Политбюро так и не дождались никаких указаний от Сталина[2 - Только много лет спустя выяснилось, что в это время сам «великий» впал в панику от страха и нерешительности, грозился отказаться от руководства и еще две недели не знал, что и как говорить народу.], но дальше тянуть было нельзя, и к полудню в студию приехал его заместитель Молотов. Он был очень взволнован не только из-за самой войны: это ведь именно он подписывал договор о ненападении, который называли пактом Молотова – Риббентропа, и секретные протоколы к пакту. Делал он это по указанию Сталина, но теперь тот мог взвалить всю вину на него – именно он ездил в Берлин и встречался с Гитлером. Молотов хорошо знал, как Сталин умел сочинять обвинения, потому что сам подписывал смертные приговоры людям, на которых Сталин взваливал вину за свои ошибки.
Главной заботой Молотова в день начала войны было не навлечь на себя гнев Сталина неправильным выступлением. А как узнать, что правильно, если Сталин молчит? Поэтому его речь по радио звучала довольно бесцветно и кратко, каждое слово было взвешено – не в целях осторожного оповещения народа, а из боязни сказать что-либо, что могло бы не понравиться Хозяину:
«Граждане и гражданки Советского Союза!.. Сегодня в четыре часа ночи, без предъявления каких-либо требований и без объявления войны немецкие войска атаковали нашу границу во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города – Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие… Граждане и гражданки Советского Союза! Правительство призывает вас сплотиться еще тесней вокруг нашей славной большевистской партии, нашего советского правительства и нашего вождя товарища Сталина. Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!»
Междугородная телефонная связь в те годы работала плохо, мало кому из западной части страны удалось позвонить и сообщить близким о бомбежках городов. Посылать телеграммы люди боялись: текст о том, что началась война, могли посчитать провокационным, сеющим панику. Поэтому по всей стране люди, взбудораженные шестью предупреждениями о важном сообщении, прильнули к репродукторам. Когда услышали Молотова, всем показалось странным, что о таком важном событии объявлял не сам великий Сталин. Объяснить себе такую «странность» никто не мог.
Разброс упомянутых в речи городов показывал, что немцы наступали широким фронтом. В газетах на другой день написали, что война была «неожиданной», а нападение – «вероломным». Но для многих думающих людей в этом не было никакой неожиданности и даже непредвиденного вероломства. В растерянности и недоумении люди говорили между собой:
– Просрали войну. Руководить – значит предвидеть. А они что?..
2. Отступление Красной армии
По плану «Барбаросса» Гитлер намечал нападение на Советский Союз на 15 мая 1941 года. Но из-за неудач немецких войск при оккупации Югославии и Греции нападение задержалось на пять недель – до 22 июня 1941 года. К этому дню на границах были сосредоточены: 181 германская стрелковая дивизия с артиллерией, 19 танковых, 14 моторизованных и 18 бригад, поддерживаемых тремя воздушными флотами. В резерве немецкой армии находились еще 24 дивизии. Всего для нападения на Советский Союз было выделено 5,5 миллионов вооруженных автоматами человек, 3712 мощных быстроходных танков, 47 260 полевых орудий и минометов, 4950 легких маневренных боевых самолетов. Сверх этого германский вермахт пополнили 1,8 миллиона солдат из других государств – Италии, Румынии, Венгрии, Финляндии, Словакии и Хорватии. Из них было сформировано 59 дивизий и 23 бригады.
С советской стороны Германии противостояли 3,4 миллиона бойцов, вооруженных старыми винтовками, около 11 тысяч исправных танков (прочие были неисправны), около 50 тысяч орудий и минометов и 1400 тяжелых боевых самолетов. Таким образом, перевес немецкой стороны был очевиден.
Одержав легкие победы в Польше, Франции, Голландии, Югославии и Греции, Гитлер решил, что является выдающимся стратегом, и сравнивал себя с Наполеоном. Покорить европейскую часть Советского Союза он рассчитывал легко и быстро, это должен был быть «Blitzkrieg» – «мгновенная война». Он считал, что жители России и ее республик принадлежат к низшей расе, славянам, и контролируются евреями, прикрывающимися маской социализма. Гитлеровцы так и входили в оккупированные зоны: под лозунгом «освобождение от еврейского господства».
Гитлер рассчитывал, что славяне не смогут выдержать быстрого натиска превосходящих сил высшей арийской расы. Он знал, что единоначалия в Красной армии нет, что еще в 1937–1938 годах Сталин полностью уничтожил высший и почти весь средний состав командования. Немецкие маршалы высоко ценили только Тухачевского и Блюхера, но их обоих Сталин уничтожил. Но сам Сталин, как известно, никогда не командовал войсками в боях.
Отсутствие организации и слабость командиров сказались с первых же дней боев. Уже через неделю после нападения, 27–30 июня, произошла первая большая катастрофа – поражение под Минском; 1 июля были захвачены Литва и Латвия; с 10 июля по 10 сентября продолжалась и закончилась неудачей оборона Смоленска; с 26 августа по сентябрь – поражение под Киевом; с 8 сентября началась блокада Ленинграда, окруженного германской и финской армиями; 5 августа произошел прорыв обороны под Одессой; 5—10 октября была уничтожена большая 18-я армия Южного фронта. В некоторых районах немецкая 4-я танковая группа продвигалась со скоростью тридцать-тридцать пять километров в день. Красная армия отступила вглубь страны, и уже в сентябре немцы подходили к Москве. В первые недели войны Красная армия потеряла убитыми 850 тысяч бойцов и около миллиона бойцов было взято в плен. За следующие пять месяцев было взято в плен 3,5 миллиона советских бойцов. Потери немцев составляли около 100 тысяч убитыми – в тридцать раз меньше.
Гитлер, уверенный в своей быстрой победе, даже не позаботился снабдить своих солдат теплым зимним обмундированием. А к сентябрю начались холодные дожди, в октябре наступили холода, и вся зима 1941 года оказалась исключительно холодной. Этого «великий стратег» предвидеть не мог.
* * *
Предсказания Зики Глика, рижского родственника Соломона Михоэлса, сбылись. Война пришла в Латвию мгновенно, этого никто не ожидал. Ригу бомбили и обстреливали, Дом Черноголовых был взорван. Зика быстро сориентировался и собрался переезжать со всей семьей в Москву, к Михоэлсу. Он с трудом туда дозвонился, слышно было плохо, но Михоэлс все понял и прокричал в трубку только одно слово:
– Приезжай!
Но оказалось, что все пути были уже перекрыты германскими войсками, бежать надо было не в первые дни, а в первые часы. Теперь было уже поздно.
Немецкие войска быстро захватили Белоруссию, Литву и вошли в Латвию. Именно в этих местах уже столетиями жило огромное количество евреев. Очень немногие из них успели эвакуироваться, большинство осталось на оккупированных территориях. 1 июля, через десять дней после начала войны, в Ригу вошли фашисты. Они уже на второй день разграбили весь город, все магазины. А вслед за армией явились гестаповцы: их задачей был захват евреев и коммунистов. Гестаповцы вылавливали, арестовывали и казнили их сотнями и тысячами.
Еще перед началом войны в плане «Барбаросса» была разработана тактика уничтожения советских евреев. Для этого были созданы четыре быстроходных отряда С С по тысяче человек в каждом. Они назывались «Einsatzgruppen» (айнзатцгруппы) – оперативные подразделения «Sicher-heitsdienst» – СД (Службы безопасности). В помощь им при необходимости выделялись другие части СС. «Необходимость» была почти постоянной, потому что задачей было вывозить большие группы евреев за город для уничтожения. Их заставляли рыть большие ямы, расстреливали рядами прямо на краю, а следующая партия евреев должна была засыпать могилы и рыть новые – уже для себя.
Второго июля Рейнхард Гейдрих, глава СД, издал приказ: все евреи, занятые на советской службе, должны быть уничтожены. По этому приказу айнзатцгруппа устроила в Риге массовую облаву на евреев: их переселяли во временные гетто – без какого-либо снабжения, люди голодали, начались массовые болезни. Но деятельный и смелый Зика Глик все-таки умудрялся поддерживать свою семью и там. Он узнал старого знакомого, своего бывшего служащего Карла Лоаба, теперешнего командира латышских полицаев. Теперь Лоаб носил черную форму с нашивкой-свастикой на рукаве и распоряжался судьбой рижских евреев. Когда Зика пробрался к нему, Лоаб заорал:
– Шапку долой, еврейская сволочь!
Зика улыбнулся, снял шапку, в которой лежала пачка денег, протянул ему и подмигнул. Лоаб понял, взял шапку, нащупал в ней деньги и тоже подмигнул Зике. С помощью этой взятки Зике удалось достать еду и питье для семьи. Через несколько дней его, жену, детей и стариков родителей под конвоем погнали на Ратушную площадь, где все еще стоял его магазин. Над площадью стоял гул голосов, слышались стоны стариков и женщин, непрерывный плач голодных детей. Два дня и две ночи площадь заполняли евреями, сидеть было негде, питья и еды не было – давка, крики, вонь. Зика и здесь сумел подкупить солдата и тайком проник в свой магазин – достать питья и хоть какую-нибудь еду для семьи. На следующее утро гестаповцы стали делить людей по группам. Чего им было нужно, тогда никто еще не понимал. А задачей гестапо было отобрать наиболее крепких людей для работ, а остальных отправить на уничтожение.
Зика, благодаря крепкому организму, легче других перенес мучения прошлых дней. Гестаповский офицер презрительно осмотрел его, как осматривают рабочий скот, и, очевидно, решил, что его можно использовать на тяжелых работах. Уничтожению он не подлежал. Немец спросил:
– Немецкий язык знаешь?
– Знаю, – Зику тут же схватили и оттащили в группу, предназначенную для работ.
В последний момент Зика издали увидел свою семью: стариков уводили в сторону, а жену с детьми быстро погнали к вокзалу – куда их отправят? Их гнали, его тащили, а он оглядывался и оглядывался на них и никак не мог поверить, что теперь все потеряно, что он теряет их навсегда. Зике всегда все удавалось, а вот самого главного в жизни – спасти свою семью – он не сумел. Все это казалось ему каким-то нереальным кошмаром, но это случилось, и нельзя было сделать уже ничего, ничего…
Через два дня Зику с другими рабочими-рабами везли в Германию в вагоне для скота. В вагоне было тесно, темно и душно. Единственным источником воздуха было крошечное подслеповатое окошко за решеткой, высоко в углу вагона. Зика подтянулся и увидел мелькавшие мимо сосны. Здесь, в этом самом лесу, на небольшой лужайке в густой роще, они любили отдыхать на пикниках всей семьей. Сколько было тогда радости!
Он не знал, что на том самом месте уже лежат в яме его убитые родители и жена с детьми.
* * *
1 августа 1941 года командующий войсками гестапо Генрих Гиммлер издал приказ по территории Белоруссии: «Все мужчины-евреи должны быть расстреляны. Всех женщин-евреек и детей загонять в болота». Офицер, которому это было поручено, писал в ответ: «Задача по угону женщин и детей в болота не выполняется в полной мере, потому что болота недостаточно глубоки, чтобы они в них тонули». Тогда в сентябре 1941 года был дан приказ провести широкую операцию повсеместного поголовного уничтожения евреев на оккупированных территориях. Операция была настолько обширной, что четыре карательных отряда гестапо с ее осуществлением не справлялись. Им в помощь выделили части регулярной армии. Всего в массовых расстрелах евреев участвовало до 30 тысяч германских военнослужащих. Рапорты о количестве убитых евреев и других жертвах отправлялись карательными отрядами в штаб СС в лагере Заксенхаузен под Берлином и в канцелярию Гитлера[3 - Из перехваченных и расшифрованных британской разведкой немецких сообщений за 1941 год: 18 июля – убито 1153 еврея; 27 августа – убито 914 евреев; специальный батальон № 320 убил 4200 евреев; 31 августа – убито 2200 евреев.].
Началась зима, и евреи, ослабленные голодом, оказались не в состоянии рыть для себя в промерзшей земле большие ямы-могилы. Тогда из Германии стали привозить специальные грузовики-«душегубки». В их обитые железом кузова загоняли по сорок намеченных жертв, машины двигались, но выхлопные газы от мотора шли по трубам прямо в замкнутое пространство кузова. Пока машина достигала назначенного места где-нибудь в лесу, все люди в кузове были уже мертвы, отравлены газом, и нужно было только вытащить их из кузова и забросать нарубленными ветками. Для этого тоже выделялась специальная команда евреев.
С лета 1941 по лето 1942 года было расстреляно более миллиона и задушены десятки тысяч людей. Но в живых все еще оставались миллионы евреев в гетто оккупированных городов и в концентрационных трудовых лагерях.
* * *
Зенитно-артиллерийский полк Александра Липовского отходил к Виннице, параллельно с ним отступали соседние дивизии. Вдоль дорог валялись сотни убитых бойцов, но их некогда было подбирать – отступление превратилось в бегство. Все части несли громадные потери. Красная армия быстро, почти не сопротивляясь, откатывалась на восток, отдавая немцам страну. В первые два месяца войны было убито более двух миллионов и взято в плен столько же советских солдат. Рядовые бойцы и средний комсостав подробностей не знали, только ходили слухи, что немцы прошли всю Белоруссию и уже захватили Смоленск.
Вечером, после целого дня быстрого изнуряющего отступления, комиссар Богданов собрал бойцов. Он получил из Москвы два приказа. Один был под кодом «совершенно секретно, только для командного состава». В нем говорилось, что позади войск будут располагаться специальные «заградительные отряды», задача которых состоит в том, чтобы вылавливать и расстреливать всех отступающих и дезертиров. Этого приказа не должен был видеть никто, поэтому Богданов положил его в нагрудный карман гимнастерки, рядом с партийным билетом.
А зачитал он другой приказ – начальника Главного политического управления армии генерал-полковника Мехлиса:
«Товарищи командиры, комиссары и красноармейцы, бойцы нашей славной армии рабочих и крестьян! В сложной боевой обстановке, сложившейся в настоящее время, приказываю всему составу: в боевой обстановке вести атаку на врага под громким лозунгом “За Родину, за Сталина.”. Комиссарам подразделений приказываю поднимать бойцов в бой и бежать впереди атакующих с лозунгом “За Родину, за Сталина Г. Всем бойцам приказываю вести атаку с этим же лозунгом – “За Родину, за Сталина Г. Под водительством и с именем великого Сталина мы победим ненавистного врага!»
Комиссар Богданов замолчал и обвел глазами остатки своего батальона. Все сидели притихшие, с безразличными лицами, многие заснули от усталости. Когда расходились после политинформации, смешливый Сашка Фисатов подтолкнул локтем Липовского и шепнул:
– Сержант, а сержант, ты видел хоть кого-нибудь, кто бы в атаку бежал?
– Нет, пока не видел.
– Вот и я что-то не видел. Мы все драпаем и драпаем. Что же нам теперь, бежать от немцев, показывая им задницы, и кричать: «За Родину, за Сталина!», так, что ли?
– Вечно ты, Сашка, вылезешь со своим острым язычком, – ухмыльнулся Липовский. – Смотри, отрежут тебе язык.
– Или яйца оторвут, – добродушно добавил Сашка.
* * *
Южное направление боев стало одним из самых важных. Под Харьковом Красная армия потерпела катастрофическое поражение. А затем была проведена Керченско-Феодосийская десантная операция. Сталин старался любыми средствами не подпустить врагов к своей родине – Грузии и к кавказской нефти – в города Грозный и Баку. А войска уже сдали Ростов-на-Дону, и немцы перешли через Дон. Сталин опасался роста – в результате быстрого отката Красной армии – пораженческих настроений.
Лев Мехлис был начальником политуправления Красной армии в звании комкора с тремя ромбами в петлицах. При каждой встрече со Сталиным он всячески старался показать ему свою преданность, восторгался мудростью его военных решений, подчеркивал, как обожают Сталина все бойцы, и говорил, что он может поддержать их дух на фронте. Сталину импонировало, что Мехлис настойчиво вводил в употребление наступательный призыв «За Родину, за Сталина!». Он считал этот призыв выражением патриотизма. Мехлис вызвался поехать на фронт и учатвовать в Керченско-Феодосийской операции. Эта идея понравилось Сталину и он издал приказ: «Для усиления партийного контроля в этом направлении товарищ Мехлис направляется в Крым представителем Главной ставки».
Мехлис никогда войсками не командовал, но считал себя прирожденным полководцем и любил вмешиваться в чужие приказы. Советские генералы не любили и побаивались его, они знали о его близости к Сталину, знали, что он пишет на них докладные записки в Кремль. И всем в армии было известно, что по наветам и приказам Мехлиса были арестованы и расстреляны десятки командиров и политработников. Сразу по прибытии на фронт Мехлис немедленно начал посылать в Ставку доносы на командующего Крымским фронтом Козлова и командующего 51-й армией Львова. Он кричал:
– А я считаю, что надо вести наступление с лозунгом «За Родину, за Сталина!» А я сообщу товарищу Сталину, что вы не выполняете его директив по наступательным операциям! А я потребую, чтобы он привлек вас к ответственности!
По указанию Мехлиса три армии сконцентрировали на фронте с линией всего в 16 километров, каждая дивизия занимала по фронту всего 600–700 метров. Он приказал выдвинуть тяжелую артиллерию и штабы армии прямо на передовую. Растерявшиеся от такой тесноты бойцы и командиры начали рыть окопы, чтобы укрыться от выстрелов. Но Мехлис опять кричал на командующих:
– Окопы?! А я запрещаю рыть окопы! Окопы подрывают наступательный дух бойцов, к которому призывает товарищ Сталин. Приказываю идти в атаку с призывом «За Родину, за Сталина!»
Для германского командования не могло быть лучшей цели, чем такая концентрация войск. Это стало причиной позорнейшего поражения – враги смешали все три советские армии в кровавую кашу и сбросили в море. Погибли сотни тысяч бойцов, и оба генерала были убиты в захлебнувшейся атаке[4 - Эта трагедия описана в книге писателя К.Симонова «Уроки истории и долг писателя», он добавил еще: «…потому что фронтом командовал безумец» (Наука и жизнь, 1987).].
Германские войска легко прорвались на Северный Кавказ, захватили весь Ставропольский край и город Грозный, овладели частью Кавказского хребта. В оккупации оказались тысячи жителей. Остановить немцев удалось только на границе Грузии.
Сталин жестоко критиковал своего любимца Мехлиса. В прежние времена он не задумываясь приказал бы расстрелять его как изменника. Но сейчас Сталин поступил с ним так необычайно мягко, что все удивились: Мехлиса только освободили от занимаемых должностей и понизили на два ранга. Так был пощажен преступник Мехлис – за любимый лозунг «За Родину, за Сталина!».
* * *
Во время отступления Саша Липовский вспоминал то, что слышал от бойцов из других соединений. Они рассказывали, что немецкие захватчики сгоняют толпы евреев, заставляют копать себе общие ямы-могилы и тут же на месте расстреливают их. Он с ужасом думал о своих родственниках, о маме и сестрах с семьями, оставшихся в Витебске, где хозяйничали немцы.
Их полк, с большими потерями отойдя еще дальше на восток, занял оборону на окраине города Рославля. Бойцы стали копать «гнезда» для орудий и окопы для себя. Вокруг росла довольно высокая рожь, в половину человеческого роста, и сквозь нее можно было разглядеть шедших на них немецких автоматчиков. Рукопашный бой со штыками был немыслим: немцы на расстоянии поливали всех огнем своих автоматов. Смерть казалась неминуемой. Что же делать, как остаться живым? Саша с ужасом увидел, как Фисатов вдруг встал из окопа и поднял руки вверх, чтобы сдаться. Он зашипел ему:
– Сашка, не делай этого!
– Пожить еще хочется, сержа…
Договорить он не успел, упал – автоматчик прошил его грудь наискось, в упор. Выстрелы стучали в ушах Саши приглушенно, как щелканье орехов. Он даже не успел погоревать об убитом друге, как осознал, что наступили и его последние минуты, что он станет следующей жертвой. Ах, если бы только кто-то мог представить – как хочется молодому солдату в этот последний миг пожить еще!
Но автоматчик не заметил его и прошел дальше. Мысль работала быстрей частого пульса – жить, жить, жить…
Если его возьмут в плен, он все-таки проживет еще сколько-то. Сколько? Недолго, его обязательно убьют, убьют очень скоро – как еврея. И не просто убьют, а заставят вырыть себе могилу. Что же делать, как спастись, как избежать неминуемой смерти? Почти автоматически Саша тихо-тихо прополз три шага к мертвому Фисатову и заглянул в его лицо, спокойное лицо с открытыми глазами и струйкой крови изо рта. В его ушах зазвучал голос Сашки, который совсем еще недавно пел с задором:
Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим…
«Вот мы и отдали нашу землю», – подумал Саша возле мертвого друга. Потом сунул руку в его карман и вырвал «смертный паспорт», который сам туда зашивал. Он действовал быстро, постоянно оглядываясь – не видит ли кто? Вложив паспорт Фисатова себе в карман, свой собственный он сунул ему. Эта мысль пришла Саше в голову совершенно неожиданно – сработал механизм самозащиты. Ему представлялось, что паспорт русского парня давал ему надежду пожить еще: если его не убьют сейчас, а возьмут в плен и проверят документы, то за еврея сразу не примут и появится надежда. Он тихо шепнул мертвому:
– Прости меня, Сашка, ты прав – пожить еще хочется, – и отполз.
Через десять минут немецкий автоматчик возвратился обратно, заметил его, подошел не спеша, наставив на него автомат. Потом ухмыльнулся и, очевидно, подумал что-то. Саша следил за ним и с ужасом видел, как немец поднял с земли его собственную винтовку, повертел, ухмыляясь, занес прикладом вниз над его головой – сейчас он размозжит его голову ударом приклада.
– Tоten Sie mich, bitte nicht! (He убивайте меня, пожалуйста!)
Немец уже занес приклад, но услышав немецкую речь, застыл на месте:
– Sprechen Sie Deutsch? (Вы говорите по-немецки?) – спросил он удивленно.
– Ein bisschen. (Немного.)
Немец изменил направление удара, стукнул прикладом винтовки об землю, винтовка разлетелась, приклад отлетел далеко в сторону. Тогда он знаком показал Саше присоединиться к согнанной в кучу группе пленных.
Так еврей Александр Липовский стал русским парнем Александром Фисатовым. А дальше – будь что будет.
3. Два диктатора: параллели
Ослепленный первыми успехами в войне, Гитлер уже 15 июля 1941 года, через три недели после нападения, подписал план «Ост» («Восток»). План предусматривал захват для Германии так называемого «жизненного пространства». В нем намечалось разграничение захваченных территорий с освоением их на тридцать лет вперед. Вся европейская часть России, Украина и Белоруссия должны быть оккупированы. Россия может оставаться на карте, но только за пределами Уральских гор. Северные области с городом Ленинградом будут называться Ингерманландией, Ленинград должен быть стерт с лица земли. Эту область предполагалось разделить на 14 генерал-губернаторств с 36 новыми городами – опорными пунктами и заселить путем возвращения в нее «исконных немцев».
В Причерноморье и Крыму должно быть «восстановлено» государство древних готов, поэтому город Симферополь должен быть переименован в Готенбург («Город готов»), а Севастополь – в Теодериксхафен («Порт Теодориха» – Теодорих действительно был королем готов, но на Балканах и в Италии, а не в Крыму). А казаков Гитлер объявил потомками остготов.
Кавказ превращается в автономную область («рейхс-комиссариат») с акцентом на сельское хозяйство и добычу нефти. Нефть была для Гитлера особой приманкой: получив доступ к залежам, он планировал продолжать войну не только с Россией, но и с Америкой. С целью освоения жизненного пространства на востоке должно быть уничтожено около 30 миллионов человек – русских, украинцев, белорусов и в первую очередь – евреев. Остальные будут находиться в услужении у немецких фермеров и на заводах в качестве рабов.
Гитлеровский план «Ост» должен был вводиться сразу после победного окончания войны, намеченного к новому 1942 году.
* * *
По прошествии шестидесяти лет все еще непонятно, как мог Гитлер так близоруко и преступно не предвидеть трудностей в войне с Россией в 1941–1945 годах. И все эти шестьдесят лет историки пытаются объяснить непостижимую и непростительную ошибку Сталина: почему он не подготовил страну к решительному отпору, почему считал, что ничто не предвещало войну?
Шестьдесят с лишним лет – это срок, достаточный для оценки прошлого как истории, и в то же время еще позволяющий описывать события при живых свидетелях.
Попытка проанализировать выдвижение и деятельность Гитлера в Германии и Сталина в России может оказаться полезной и интересной. При том, что у них были совершенно разные характеры и темпераменты, в их диктатурах было много общего и их программы имели одинаковые главные цели: во-первых, внедрение собственной модели общественного устройства с идеологическим единомыслием (фашистским – в Германии, коммунистическим – в Советском Союзе); и во-вторых, стремление к гегемонии в мировом, а для начала – в европейском масштабе.
В 1930-е годы Сталин и Гитлер были не столько врагами, сколько соперниками по зонам влияния. Оба считали установленный в их странах строй социалистическим. В начале 1930-х годов Сталин даже не считал фашизм Гитлера опасным. Он говорил, что нацисты не страшны, что у них «свой социализм». И добавлял: «Фашизм и демократия – это не антиподы»[5 - Выдержка из беседы с секретарем немецкой компартии. Сталин тогда даже заявлял, что если бы Гитлер объединился с ним, они сообща могли стать «владельцами мира».].
Характерологически общим между ними было то, что оба с юности стали жервами неоцененности со стороны общества, ущербности своей психологии. Гитлер считал себя художником, Сталин писал стихи, и ни тому, ни другому не удалось реализовать себя в своих увлечениях. Не получив от общества отклика, оба превратились в людей враждебных к окружающим, чрезвычайно подозрительных, в обоих случаях проявилась мания величия. Оба шли к власти с помощью лжи и жестокости, оба правили, опираясь на террор.
Гитлер открыто и четко сформулировал свою программу в книге «Mein Kampf». В ней он прямо нападал на так называемых «еврейско-марксистских предателей» и призывал к их уничтожению вместе со всей еврейской нацией и либеральными интеллектуалами. Он писал: «Если бы даже и не было ни синагог, ни еврейской школы, ни Библии, еврейский дух все равно существовал бы и распространял свое влияние. Он существовал изначально, и нет ни одного еврея, который не воплощал бы его. Без радикального решения еврейского вопроса все усилия разбудить и оживить Германию обречены».
Его книга стала политической библией партии и страны. Первоначальное ее название было «4,5 года борьбы против лжи, глупости и коварства». Гитлер огульно отметал все традиционные формы государственного правления как абсолютно ненужные. Его программой было слияние партии фашистов с государством. Он называл себя «спасителем Германии» и требовал сосредоточения всей власти в своих руках. Он писал, что собирается установить в Германии однопартийную систему с главным принципом подчинения народа единоличному главе – фюреру, вождю.
Впоследствии о книге «Майн Кампф» говорили: «Десять процентов – автобиографии, девяносто процентов – догмы и сто процентов – пропаганды». Интеллигентные немцы могли только сожалеть, что в Германии, стране высокой культуры и передовых литературных традиций, могла появиться столь отвратительно написаная книга. Но к 1941 году было издано уже пять миллионов экземпляров, хотя есть предположения, что ее распространяли принудительно. Гитлер даже хвастался, что на гонорары от своей книги он построил себе поместье – виллу в горах.
Политику Сталина Гитлер называл «большевистско-еврейским заговором». Сталин тоже издал программную книгу, написанную в 1938 году под его контролем и руководством. Она называлась «Краткий курс истории ВКП(б)» и тоже стала библией партии – только коммунистической. В ней тоже было десять процентов искаженной биографии Сталина, девяносто – изложение коммунистической догмы и на сто процентов это была голая пропаганда.
Сталин не отметал открыто традиционные формы государственного управления, но прикрывал свои действия запутанными постулатами марксистской философии, установив в Советском Союзе однопартийную систему с основным принципом подчинения народа главе – вождю, то есть себе. Программа Сталина по слиянию партии коммунистов с государством была идентична программе Гитлера. И тот, и другой фактически провели замещение государства партией, и оба начали насильственное внедрение идеологического единомыслия в своих странах.
Человек малообразованный, Гитлер по своему усмотрению принимал или отвергал научные и исторические факты, доверяя только своей интуиции. Антисемитизм еще задолго до Гитлера был принят в среде немецких бюргеров и подспудно жил в сознании большинства обывателей. Многие завидовали успехам евреев в коммерции, их научным и культурным достижениям. Гитлер, австриец по происхождению, отождествлял себя с немецким народом, впитывал в себя и культивировал обывательские бюргерские черты. Когда в Первую мировую войну он служил в армии рядовым, то был убежден, что в окопах мало евреев, зато ими заполнены все штабы, и это вызывало в нем обострение ненависти. А когда Германия проиграла войну, уже многие немцы стали винить в поражении евреев. Гитлер знал, что революцию в России устроили коммунисты, среди которых было много евреев, и что в разоренной Германии в 1918 году именно евреи Карл Либкнехт и Роза Люксембург организовали коммунистическую партию и возглавили восстание. Все это вызывало еще большую ненависть Гитлера к евреям. В то же самое время в Венгрии тоже победили коммунисты, и Бела Кун, который тоже был евреем, продержался у власти сто тридцать дней. Гитлер стал считать евреев биологическим источником коммунизма и придал антисемитизму оттенок расовой идеологии.
Эту ненависть подхватили сначала тысячи, а потом и миллионы его добровольных сторонников. Расистская теория Гитлера породила арийский шовинизм. И когда Гитлеру удалось встать во главе Германии, он решил, что массовое уничтожение евреев – это его историческая миссия. Для начала он приказал их изгнать, а оставшихся сажать в концентрационные лагеря. В результате Германия потеряла тысячи интеллектуалов и сотни великих ученых – они были изгнаны или казнены.
Сталин никогда не делал открытых заявлений об уничтожении еврейской нации и всю жизнь сотрудничал с евреями. У него была другая тактика – массовыми репрессиями он добивался подавления национальных чувств вообще всех наций Советского Союза. Аресты и расстрелы одинаково распространялись на всех – русских, украинцев, поляков, грузин, евреев, латышей. Сталин мог не любить евреев, но некоторых из них держал около себя и даже возвышал. Однако он не любил и даже боялся сионистского движения. Он говорил: «Сионизм, рвущийся к мировому господству, будет жестоко мстить нам за наши успехи и достижения. Он все еще рассматривает Россию как варварскую страну, как сырьевой придаток… Мировой сионизм всеми силами будет стремиться уничтожить наш Союз, чтобы Россия больше никогда не могла подняться»[6 - Из записи беседы с послом СССР Александрой Коллонтай в 1936 году.].
Под конец жизни Сталин взял курс на целенаправленный террор против евреев своей страны, и только его смерть спасла советских евреев от жуткой участи.
Сталин заражал, будоражил советских людей своими бредовыми идеями, и ему, как и Гитлеру, удалось внедрить эти идеи в умы миллионов своих сторонников. Хотя он не создал расистской теории, но всячески культивировал в советских людях великорусский шовинизм.
Обязательная и самая основная часть любой диктатуры – культ личности диктатора. Гитлер заставил все население Германии называть себя «F?hrer» («вождь»), а в качестве приветствия люди должны были вскидывать руку вверх, на манер древних римлян, и произносить: «Heil Hitler!» (Слава Гитлеру!). День рождения Гитлера, 20 апреля, стал национальным праздником Германии. Его портреты и бюсты вешали и расставляли во всех рабочих кабинетах, а громадные портреты во весь рост, исполненные масляными красками, – при входах во все учреждения.
Культ личности Сталина превосходил гитлеровский. Русское слово «вождь» соответствует немецкому «фюрер», но к нему должны были добавлять «гениальный вождь всех трудящихся», «величайший вождь прогрессивных народов», «вождь и отец всего советского народа». На съездах коммунистической партии и на всех собраниях все обязаны были скандировать до изнеможения: «Слава великому Сталину!» и «Да здравствует гениальный вождь трудящихся всего мира великий Сталин!», и даже солдаты должны были бросаться в атаку с криком «За Родину, за Сталина!».
Портретов и скульптур Сталина было больше, чем изображений Гитлера. Писатели, драматурги, поэты, композиторы, скульпторы, художники – все обязаны были воспевать Сталина. О нем сочиняли былины и песни, создавали фильмы, его портреты висели во всех галереях и музеях. Многим городам страны присвоили его имя – Сталинград, Сталино, Сталиногорск. Везде были переименованы в его честь тысячи улиц и площадей и повсюду стояли его скульптуры. Тысячи учреждений – заводы, колхозы, институты – носили имя Сталина.
В историческом плане диктаторы оцениваются по числу жертв. У Сталина жертв было намного больше: в Советском Союзе был арестован каждый двадцатый, в тюрьмах и исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа погибло до двадцати миллионов ни в чем не повинных людей.
С учетом этих сравнительных характеристик обоих диктаторов ясно, что между Гитлером и Сталиным было больше общего, чем различного. Они шли по трупам людей параллельными путями. Только, в отличие от законов геометрии, параллели эти в конце концов сошлись и скрестились в смертельной схватке. И победил тот из них, чей народ смог вынести больше.
4. Еврейский антифашистский комитет
С самого начала войны, для того чтобы влиять на настроение советских людей и ослаблять упаднический дух, правительство стало формировать общественные комитеты из известных граждан. Первым был образован Всеславянский комитет – из русских, украинских и белорусских ученых, писателей, художников и артистов. Образованием этого комитета подчеркивалась национальная гордость славянских народов. За ним образовали Комитет советских женщин – повысить чувство своей значимости у матерей, жен, сестер и дочерей бойцов, сражавшихся на фронте. Следующим был Комитет советской молодежи. А Комитет советских ученых был призван напомнить о важности науки в деле борьбы с агрессорами. Целью всех этих комитетов было поднимать дух войск и призывать иностранные государства на помощь Советскому Союзу. Как все в стране, комитеты работали под контролем властей.
И вот 24 августа 1941 года, когда война шла уже два месяца, по всесоюзному радио провели трансляцию из Москвы митинга «представителей еврейского народа». Так объявил густой баритон Юрия Левитана, диктора-еврея. В Центральном парке культуры собралось пятнадцать тысяч московских евреев. Митинг и его трансляцию по радио организовали по прямому указанию Сталина: в таком тяжелом положении ему нужна была мировая поддержка на всех уровнях, от всех народов, включая евреев. С началом войны политика руководства изменилась и общий настрой в отношении евреев улучшился – необходимо было мобилизовать все внутренние ресурсы.
Было решено транслировать митинг, чтобы его услышали во многих странах мира. На нем выступили актер Соломон Михоэлс, писатель Илья Эренбург, поэт Самуил Маршак, писатель Давид Бергельсон. Все они обращались в своих выступлениях к «братьям-евреям». Единственным выступавшим неевреем был академик-физик Петр Капица. Большой ученый и глубокий интеллектуал, Капица имел влияние на общественное мнение[7 - Среди евреев он получил признание за то, что в 1938 году, на пике «ежовщины», сумел на свой страх и риск вызволить из тюрьмы выдающегося молодого физика-еврея Льва Ландау, будущего нобелевского лауреата, гордость советской науки.]. Выступавшие призвали евреев во всем мире прийти на помощь Советскому Союзу, где жило более трех миллионов евреев, и где теперь происходило зверское уничтожение тех, кто не успел сбежать от гитлеровцев. Митинг действительно произвел большое впечатление на евреев многих стран.
В США сразу был создан Еврейский совет по оказанию помощи России, во главе с самым знаменитым евреем мира физиком Альбертом Эйнштейном. В Палестине, где еще не было еврейского государства, но жило довольно много евреев, тоже создали Комитет помощи, его назвали «Лига Ви» (от английского слова «victory» – «победа»).
Организация еврейского митинга проходила под контролем наркома внутренних дел Лаврентия Берии – «хозяина» страшного дома на Лубянке, где пытали и убивали десятки тысяч людей, в том числе и евреев. Берия прямо предупредил выступавших:
– Ни одним словом не упоминать международные сионистские еврейские организации, особенно «Джойнт». Это шпионская организация, товарищ Сталин считает ее нашим злейшим врагом.
Главной задачей было привлечь внимание евреев всего мира к страданиям страны, особенно – к страданиям евреев. Советские евреи придавали большое значение этому своему первому радиовыходу на международную волну.
В сентябре 1941 года были освобождены из тюрьмы председатель «Бунда» (Всеобщего еврейского рабочего союза) Виктор Адлер и его заместитель Генрих Эрлих. Еврейская партия «Бунд» была первой социалистической организацией в царской России, предшественницей партии Ленина, и давно была разогнана. Освобожденные Адлер и Эрлих, осознав громадность трагедии еврейского народа, предложили создать Еврейский антифашистский комитет. Кого поставить во главе комитета? Нужен был еврей с известным именем. Были предложения поставить Виктора Адлера. Но Берия решил проще – оба недавно освобожденных были расстреляны в декабре 1941 года.
Но в 1942 году все-таки было принято решение организовать Еврейский антифашистский комитет (ЕАК) по типу Всеславянского и Женского комитетов. Формулировка задачи комитета звучала так: «Для вовлечения в борьбу с фашизмом еврейских народных масс во всем мире». Но создали его с целью пропаганды заботы о евреях. В соответствии с государственной линией, в комитет отбирали только наиболее известных и проверенных на лояльность евреев. Берия поручил своему заместителю генералу Райхману вызвать Соломона Михоэлса для назначения его председателем комитета.
Михоэлс был признанным великим актером, руководителем Еврейского театра, народным артистом СССР. О влиянии его имени на евреев страны было хорошо известно. Театр Михоэлса в начале войны эвакуировали в Ташкент, там он давал спектакли совместно с Узбекским театром. Генерал Райхман срочно вызвал Михоэлса.
С тех пор как Райхман в 1938 году вел следствие по делу Михаила Кольцова, арестовывал Всеволода Мейерхольда, Павла Берга и следил за всеми, кто посещал Еврейский театр, он сделал большую карьеру – стал генералом и заместителем начальника отдела разведки. Сталину и Берии выгодно было держать в органах слежки генерала-еврея: при случае он мог легче проникнуть в любые группы евреев, проще вызвать у них доверие к себе. К тому же Райхман был женат на балерине Ольге Лепешинской, звезде Большого театра. Это ввело его в круг театральной интеллигенции Москвы, где тоже было много евреев и нужна была слежка. Михоэлс хорошо помнил его как частого посетителя своего театра. Он, конечно, знал, что Райхмана не интересуют его игра и постановки, а появляется он в театре по службе.
И теперь этот важный генерал встретил его приветливо, почти по-приятельски:
– А, здравствуйте, дорогой Соломон Михайлович. Давненько мы не виделись. Да, тяжелые времена настали для нашей страны. У меня к вам важное дело – поручение самого Лаврентия Павловича. Вам выпала великая честь: мы назначаем вас председателем Еврейского антифашистского комитета. Это согласовано с самим товарищем Сталиным.
– Спасибо, я очень польщен.
– Вот здесь подготовленный список членов комитета, просмотрите фамилии отобранных товарищей.
В списке были известные люди, представители науки, культуры и армии: Соломон Лозовский, руководитель главного телеграфного агентства «Совинформбюро», генералы Крейзер и Кац, герой Советского Союза командир подводной лодки Фисанович, академики Фрумкин и Лина Штерн, писатели Илья Эренбург и Давид Бергельсон, поэты Самуил Маршак, Перец Маркиш, Лев Квитко, Фефер, музыканты Давид Ойстрах, Эмиль Гилельс, актер Зускин, писатели Хейфец, Юзефович, врач Шимелиович. Секретарем назначался Ш.Эпштейн. Люди сплошь солидные и значительные.
Райхман вкрадчиво продолжил:
– Ну что, Соломон Михайлович, надеюсь, вы согласны со списком?
– Согласен, полностью согласен.
– Ответственность комитета и лично ваша очень велика. Задача состоит в том, чтобы привлечь мировую еврейскую общественность к помощи Советскому Союзу. Мы не сомневаемся в ваших патриотических чувствах, но… – он сделал значительную паузу, – Соломон Михайлович, мы знаем, что эти уважаемые и достойные люди могут не всегда и не совсем правильно понимать свою задачу.
Михоэлс удивленно поднял брови. Райхман разъяснил:
– Я имею в виду, что некоторые могут начать проявлять чрезмерную инициативу по связи с зарубежными еврейскими организациями. Мы с вами знаем, что не всегда нужная сверхактивность – это типичная еврейская черта.
Михоэлс подумал: «Мягко стелешь, да жестко нам будет спать, членам комитета. Если бы ты сам не был сверхактивным в арестах, тебя не сделали бы генералом НКВД». Райхман продолжал инструктировать:
– Я должен вас предупредить, что все указания по работе комитета вы будете получать от нас. Никаких самостоятельных и несогласованных действий быть не должно. Вы понимаете?
Чего же тут было не понять советскому человеку, запуганному жесткой пропагандой и тысячами арестов? Михоэлс только кивнул.
– Встречи с представителями иностранных держав мы будем планировать сами и будем указывать вам, что можно говорить на этих встречах. Вы понимаете?
Слушая вкрадчивый голос, Михоэлс продолжал думать: «Какой спектакль, какая жесткая режиссура! Нас выбрали для того, чтобы сделать из нас марионеток, а веревочки будет дергать наркомат внутренних дел, вот этот ничтожный генералишка». Не подавая вида, Михоэлс кивнул:
– Понимаю.
– Теперь вот что: комитету поручается три раза в месяц издавать на идиш официальную еврейскую газету, чтобы ее могли читать за границей. В ней будут публиковаться статьи о жизни советских евреев и о ходе войны. Естественно, все материалы будут предварительно проверяться нашей цензурой. Как вы предлагаете назвать газету?
Михоэлс задумался:
– Назовем «Эйникайт», на идиш.
– Что это за слово? Я ведь идиш не знаю.
Михоэлс решил немного позабавиться:
– Как, вы не знаете идиш? А я помню вас на наших спектаклях.
Райхман немного смутился, но тут же нашелся:
– Чтобы уловить класс игры актеров, не обязательно знать язык. Качество спектакля видно и по постановке, и по декорациям, и по движениям артистов. В вашем театре я всегда получал большое удовольствие. Это был отдых для меня.
Михоэлс подумал: «Ты хитер и не глуп, но насчет отдыха врешь – это была твоя работа: выслеживать людей, пришедших в наш театр».
Оба разыграли эту игру в обмен мнениями быстро и ловко, и Михоэлс тут же ответил на вопрос Райхмана:
– Слово «эйникайт» означает «единство».
Райхман снял с полки русско-еврейский словарь, проверил:
– Правильно – «единство». Годится.
Михоэлс ждал, что Райхман скажет что-либо о задачах комитета в связи с колоссальными жертвами, которые несет еврейский народ с приходом немецких оккупантов. Только недавно пронесся слух, что под Киевом, в местечке под названием Бабий Яр состоялась массовая казнь евреев. С самого начала войны власти старались представить жертвы войны как общенародную трагедию, ничем не выделяя особые злодеяния против евреев. Райхман ничего об этом не упомянул – это ему не полагалось по инструкции. Зато полагалось завербовать членов комитета в свои агенты.
– Да, вот еще что очень важно: работать вы будете в тесном сотрудничестве с нами, с наркоматом внутренних дел. Обо всех подозрительных беседах и акциях следует немедленно докладывать мне. Поэтому вы и еще несколько членов комитета должны подписать специальное соглашение.
Михоэлс подумал: «Итак, нас вербуют». Он хорошо знал почти всех членов комитета, все они были давно ассимилированные в русском обществе евреи, с большими заслугами перед Россией, они давно превратились в русских интеллигентов, как и он сам. Почему же такое недоверие? Потому что евреи? Кто из членов комитета станет скрытым агентом – этого никто не должен был знать, но все могли подозревать друг друга, думать, что другой «стукач». Но в условиях страшной войны всем надо быть патриотами, надо любыми путями спасать свою страну и свой еврейский народ. Задача Еврейского антифашистского комитета была именно в этом. Выбора: соглашаться или не соглашаться – у него все равно не было.
Он попал в ловушку: отказ сразу повлек бы за собой преследование. «Какой фарс!» – подумал Михоэлс.
Так, под жестким наблюдением наркомата внутренних дел, был создан Еврейский антифашистский комитет. Сообщение о его создании и список членов напечатали во всех газетах. Михоэлса поздравляли все – и евреи, и неевреи:
– Вы, Соломон Михайлович, теперь самый важный представитель еврейского народа в нашей стране. Это знак большого доверия товарища Сталина.
Михоэлс уважительно склонял голову, а у самого были тяжелые, нехорошие предчувствия. Про себя он цитировал фразу из грибоедовского «Горя от ума»: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь».
У Михоэлса был любимый двоюродный брат Мирон Семенович Вовси, знаменитый профессор-терапевт, звезда медицинского мира. Михоэлс гордился им даже больше, чем своими театральными заслугами. После фальсифицированного суда над профессором Плетневым, в 1938 году, Вовси был назначен на его место главным терапевтом Красной армии, во время войны получил чин генерал-майора, был выбран членом Медицинской академии. Он был мудрым и осторожным человеком. Михоэлс рассказал ему о разговоре с Райхманом, и профессор Вовси грустно прокомментировал:
– Будь очень-очень осторожным в связях с зарубежными евреями. Из вас делают дрессированных евреев.
* * *
На первом же заседании комитета его члены собрали и внесли пожертвований на оборону страны на сумму 3 300 000 рублей. Об этом было напечатано в газетах. Тогда многие состоятельные люди жертвовали на войну свои сбережения. Генерал Райхман вызвал Михоэлса:
– Товарищ Сталин передал всем членам комитета свою благодарность. Это высокая честь. Он выразил желание, чтобы комитет постарался собрать с советских евреев пожертвования на 1000 танков и 500 самолетов. Он сказал, что у евреев всегда были деньги и им надо помогать стране.
Когда Михоэлс сказал об этом на заседании комитета, произошла некоторая заминка, начались разговоры.
У евреев, тысячелетиями лишенных своего государства и бывших в чужих странах гражданами второго сорта, всегда оставалась страсть – рассуждать о политике. Может быть, именно потому, что их к ней не допускали. Даже возникла поговорка: «Один еврей – это премьер-министр, два еврея – это совет министров, а три еврея – парламент». Многие члены Антифашистского еврейского комитета, люди солидные, разделяли эту страсть, и их рассуждения отражали большой жизненный опыт. Но чтобы направлять их активность и удерживать от «излишней трепотни» – для этого Михоэлсу нужно было проявлять большую мудрость и много такта. Полный состав комитета заседал редко, не чаще двух раз в год. Основными его членами были:
Соломон Абрамович Лозовский (настоящая фамилия Дридзо), заместитель наркома иностранных дел и директор агентства «Совинформбюро». Он в молодые годы стал большевиком, несколько раз был арестован царскими властями, потом много лет провел во Франции. В начале 1917 года, во время первой, «буржуазной», революции, вернулся в Россию. Был директором Государственного литературного издательства. С 1939 года стал членом ЦК партии и директором Совинформбюро. Его работой были сводки событий военного времени, и информировать людей нужно было таким образом, чтобы в сводках оставалось больше пропаганды, чем правды. Информация поступала прямо от него, начинаясь с торжественного и значительного голоса диктора Юрия Левитана: «От советского Информбюро…». И все жители страны мгновенно приникали к репродукторам и слушали. Составлять такие сводки и выпускать их в эфир при диктаторе Сталине было сложной и ответственной задачей. Лозовский хорошо выполнял свою работу, и на заседания комитета являться ему было почти всегда некогда. Если он появлялся, то его слово по любому вопросу всегда было продумано и политически точно нацелено. Михоэлс был ему очень благодарен.
Но не все члены комитета и не всегда считали мнения Лозовского правильными, они оспаривали его, доказывали свою точку зрения, не имея той информации, какую имел он. Поэт Перец Маркиш был высокоэрудированный и совершенно безапелляционный спорщик, строго принципиальный человек-боец. Он служил солдатом в царской армии, был ранен во время Первой мировой войны, в 1918 году в госпитале начал писать революционные стихи на идиш. Его поэма «Волынь», о судьбе евреев, побудила многих из них к принятию новой власти. С 1921 по 1926 год он жил в Варшаве, Берлине, Париже, Лондоне, Риме. Опыт жизни в Европе привил ему демократические взгляды, которые не согласовывались с установками советского режима. После возвращения в Россию в 1926 году он имел большой успех как поэт, стал членом правления Союза писателей, руководителем еврейской секции. На заседаниях Антифашистского комитета Маркиш всегда стремился к решению вопросов безапеляционно прямо, но это зачастую шло вразрез с указаниями генерала Райхмана. Михоэлсу приходилось урезонивать его:
– Перец Давидович, пожалуйста, поймите, что в Советском Союзе многое делается не так, как в Европе.
Другой член комитета, популярный детский поэт Лев (Лейб) Квитко, слишком добродушный, шумный, доверчивый, многоречивый, любил рассуждать, спорить. Он тоже много лет провел в Европе, одно время был даже членом немецкой партии коммунистов. В рассуждениях его иногда «заносило» туда, куда генерал Райхман велел не заглядывать, – в сторону международных сионистских организаций. Его надо было умело и тонко направлять на правильные решения.
Членом комитета с самым популярным именем был писатель Илья Эренбург. Его рассказы, повести и романы читали все интеллигентные люди не только в России, но и во всем мире. Он был из состоятельной еврейской семьи, принадлежавшей к русской интеллигенции, еврейских традиций в семье не придерживались. В гимназии он учился вместе с Николаем Бухариным, ставшим потом одним из вождей большевизма. Эренбург увлекся революционными идеями, был арестован, потом уехал за границу и долгое время жил во Франции, стал там популярным писателем. Вернулся в Россию в 1920 году, его арестовали, но благодаря помощи Бухарина он получил паспорт и смог опять уехать в Париж. Когда в 1939 году он вернулся, Сталин отдал приказ арестовать его. Но резидент советской разведки в Париже Веселовский написал письмо Берии о том, что Эренбург многое делает для укрепления связей между Россией и Францией. Берия показал это письмо Сталину. На это Сталин сказал: «Что же, если ты любишь этого еврея, работай с ним»[8 - Из воспоминаний П.А.Судоплатова.]. Так большой писатель Илья Эренбург случайно остался на свободе. Однако, как человек с широкими связями за границей, он всегда оставался на подозрении у властей.
Поэт Ицик Фефер, самый молодой, очевидно, считал себя умнее других. Он был лирическим поэтом, написал на идиш патриотическую поэму «Сталин», а во время войны еще одну – «Я – еврей». Райхман разрешил опубликовать ее в газете:
– После поэмы о Сталине ему можно позволить и это.
На заседаниях комитета Фефер во все вмешивался, все скептически оспаривал и всегда записывал выступления всех остальных, хотя секретарем был тихий и молчаливый Эпштейн. Записи Фефера не нравились Михоэлсу: в спорах говорилось много такого, чего не надо было выносить наружу.
Доктор Борис Шимелиович был известным медицинским администратором, главным врачом самой крупной московской больницы имени Боткина. Как опытный администратор, он любил внимательно выслушивать разные мнения, а потом выдавал свое собственное решение, как правило – верное.
Военные члены комитета бывали на заседаниях редко, они или воевали, или инспектировали военные округа. Они не рассуждали много, все решали по-военному, напролом – как шли в атаку. Легендарный герой, командир подводной лодки Фисанович умел вытаскивать спорящих из дискуссий так же, как умел хитро атаковать немецкие корабли[9 - Фисанович славился особым умением подводить свою подводную лодку к вражеским кораблям и атаковать с близкого расстояния.].
Единственной женщиной в комитете была Лина Соломоновна Штерн, ученый-физиолог. Она была и самой старшей по возрасту. Михоэлс раньше не был знаком с ней. Она родилась в еврейской семье в Риге, училась, жила и работала много лет в Швейцарии; говорила на многих языках, но идиш не знала и в еврейский театр не ходила. Она приехала в Советский Союз уже немолодой, плохо говорила по-русски, и у нее еще не выработалось советской привычки к самоконтролю, которую считал необходимой генерал Райхман. Поэтому во время деловых встреч и общих заседаний комитета Штерн не понимала ограничений. Она всегда была слишком прямолинейным человеком, не признавала компромиссов, эти качества и позволили ей стать ученым. Она сделала важные открытия в области физиологии, стала профессором и состоятельным человеком. Еще до революции она близко познакомилась с жившим в эмиграции в Швейцарии Лениным, они дружили. Став главой новой России, он пригласил ее переехать в Москву, обещал создать условия для работы. Близкие люди и коллеги отговаривали ее, предсказывали, что это станет концом ее научной карьеры, что советские ее оберут и сошлют в Сибирь. Будучи сугубо ученым человеком, в политическом плане Штерн была абсолютно наивна. Она отвечала своим оппонентам:
– Глупости! Нонсенс! Никуда меня не сошлют! В молодой России формируется самое прогрессивное общество, и я хочу быть там и работать с ними.
В 1925 году, плохо говоря по-русски, она не только переехала в Москву, но и вступила в партию. И оказалась экзотической птицей среди одинаковых серых ворон – говорила с французским акцентом, не преклонялась перед признанными авторитетами, даже перед учением физиолога Павлова, перед которым все русские ученые благоговели. У многих она вызывала этим скептическое отношение к себе. Но ей создали небольшой институт для работы и предоставили заведование кафедрой физиологии Второго медицинского института. В России она совершила очень большое и важное открытие – описала механизм и устройство барьера между общим и мозговым кровообращением, так называемый «кровемозговой барьер». Он еще не был известен, а значение его очень велико – предохранять мозг от общих и тяжелых инфекций организма. Ее выбрали в Академию наук и могли бы дать Нобелевскую премию, но эмиграция в Советскую Россию и то, что она вступила в коммунистическую партию, помешало награждению.
Участие в Еврейском комитете ее увлекало, но она чувствовала себя больше космополиткой, чем еврейкой. Когда однажды зашел разговор о том, что Советский Союз – это Родина, она удивленно спросила:
– Что такое Родина? Моя родина, например, – это город Рига.
Михоэлс заметил, что Фефер немедленно записал ее фразу. Чтобы сгладить сказанное, он вставил свою формулировку:
– Лина Соломоновна, мы дорожим понятием Родины не только как местом рождения. Родина для нас – это символ бесценной страны, России, которая сделала нас, евреев, свободными людьми.
Она отмахнулась:
– Тогда при чем тут Советский Союз со всеми его республиками – Казахстаном, Узбекистаном, Арменией, Бессарабией? Они тоже – Родина?
Михоэлс не сразу нашелся, задумался, неуверенно сказал:
– Раз они вместе с Россией, значит, они тоже наша Родина.
– Нонсенс! Ничего Бессарабия с Казахстаном и другими не делали для евреев России.
Еще в Швейцарии у нее были контакты со многими богатыми евреями и еврейскими организациями. Теперь, как член комитета, она стремилась возобновить эти контакты, в том числе с «Джойнтом», международной сионистской организацией. Это было опасно, потому что Сталин считал «Джойнт» шпионской организацией. На собраниях комитета Штерн говорила:
– Нам надо пригласить представителя «Джойнта». Он все увидит и даст средства.
Михоэлс пытался внушить ей необходимость быть сдержаннее и осторожнее:
– Почему, что в этом плохого? Я не понимаю вас.
– Ну как вам сказать? Мы должны руководствоваться инструкциями правительства (он не хотел сказать прямо – генерала госбезопасности).
Но Штерн, с ее европейскими представлениями о свободе и прямолинейностью ученого, не хотела признавать никакой зависимости и насмешливо отвечала:
– Какая глупость! Задача комитета – получать помощь от еврейских организаций. «Джойнт» может нам помочь, у него много денег.
– Но мы не знаем этих евреев. Может быть, они, как бы вам сказать, не очень лояльны к Советскому Союзу.
– Нонсенс! Они хорошие люди, если им все объяснить, они захотят помогать евреям у нас.
Михоэлс мог только театрально развести руками – возможно, они и были хорошие люди, но не «наши» люди.
5. Искателей счастья высылают в Среднюю Азию
Семью американских эмигрантов Лампертов вызвали в районное отделение милиции. Усталый от бессонных ночей начальник мутно посмотрел на них:
– Вы Ламперты?
– Да.
– Дайте ваши паспорта. Так, – он поставил в них большой красный штамп с указанием, что владелец паспорта может проживать только в Кзыл-Ординской области. – Вам предписание: завтра вас отправляют на восток, в город Кзыл-Орда.
– Где эта Кзыл-Орда, это далеко?
– Порядочно.
– Но если мы не хотим ехать?
– Вы не имеете права оставаться в Москве – это строгое предписание для всех иностранных эмигрантов. Мы эвакуируем из Москвы всех иностранцев. После войны вы сможете вернуться. Вот ваши билеты, номер вагона указан, но места не пронумерованы. В шесть часов вечера за вами заедет грузовик. Можете брать с собой мебель и вещи, но не больше тысячи килограммов веса. На вокзале вам помогут разгрузиться и посадят в вагон. Все должно быть сделано не позже чем в семь часов вечера, поезд отходит в половине восьмого. Чем раньше приедете, тем лучше вам достанутся места в вагоне.
Ламперты жили в Москве уже девять лет, но все не могли привыкнуть к особенностям советской жизни. Иностранных специалистов стали привлекать к работе в Советском Союзе с 1928 года. В начале 1930-х годов из Америки приехало около десяти тысяч специалистов с семьями. Почти все они были евреями, недовольными проявлениями антисемитизма в их стране. Они считали, что в России, где создается новое общество, они скорее найду счастье для себя и своих детей. И они ринулись туда, как мотыльки летят на свет. Около сорока процентов из них были инженеры и техники, остальные – рабочие. С их участием были построены Сталинградский и Харьковский тракторные заводы, Горьковский и Московский автомобильные заводы, Кузнецкстрой, Магнитострой, Уралмашзавод, Запорожсталь и многие другие предприятия. Без помощи иностранных специалистов времени на индустриализацию страны ушло бы намного больше.
Израиль Ламперт был высококвалифицированным инженером-проектировщиком, участвовал в создании нескольких промышленных гигантов. Ему хорошо платили. Но все эти годы он был свидетелем кампаний массовой истерии – судов над «врагами народа». Какие враги, почему их так много? Сначала он удивлялся, но верил этому. Но когда в число «врагов» попал его покровитель и друг знаменитый инженер Виленский, он потерял веру в правдивость всех процессов. Для него и его жены Рахили тот арест был шоком, к которому добавился шок от ареста Баси Марковны, жены Виленского. Они ничего не могли понять и постоянно боялись, что их тоже могут арестовать за связь с Виленским, как это происходило вокруг. Они знали, что чуть ли не половина иностранных специалистов, чаще всего немецкие евреи, да и американские тоже, были объявлены шпионами и сосланы в лагеря.
Так в Израиле Ламперте и в Рахили пробудилось понимание, что пропаганда о построении нового общества в Советском Союзе была только приманкой, что это было совсем не то, на что они рассчитывали и о чем мечтали. Даже наоборот – их приезд сюда был роковой ошибкой. Но уехать обратно они уже не могли: они стали гражданами Советского Союза, а эмиграции из него не было. Так они попали в западню. Только их сын Борис, умный мальчик одиннадцати лет, носивший толстые очки, был, казалось, доволен жизнью – он прекрасно говорил по-русски, отлично учился в школе, был пионером, школьные приятели прозвали его «Борька-Америка», и за ним укрепилась эта кличка. Он любил читать патриотические советские рассказы и повести и загорался от всего прочитанного.
Теперь шла война, и они видели, что Советский Союз проигрывает ее. Что тогда будет с ними? Надо подчиняться приказу уезжать, иначе их наверняка арестуют. Целые сутки они в спешке упаковывали самое необходимое из одежды и белья, приготовили несколько стульев, кровати и стол. На следующий день за ними приехали, чтобы погрузить их в машину. Увидев приготовленную мебель, сказали:
– Никакой мебели, только чемоданы.
– Но как же? Нам сказали, что мебель можно брать с собой, тысячу килограммов.
– Какая там тысяча, какая мебель?! Вот приедете на вокзал – увидите, что там творится.
Их привезли не на пассажирский вокзал, а в предместье города, где на путях стоял готовый к отправке состав из восьмидесяти товарных вагонов. Все вокруг было обнесено забором и охранялось вооруженными часовыми. Везде стояли и сидели сотни растерянных эмигрантов с чемоданами и мешками. Каждые десять – пятнадцать минут подъезжали еще новые грузовики, в них опять эмигранты, почти все – немцы. Ламперты, с билетами в руках, стали искать свой вагон. К их удивлению, пассажирских вагонов не было – только товарные.
– Где же наш поезд? Где наш вагон?
Не обращая внимания на вопросы, охрана торопила всех:
– Чего торчите на платформе? Всем садиться в поезд!
Ламперты с четырьмя чемоданами и немцы со своей поклажей забегали вдоль состава, ища места, но люди из вагонов кричали им:
– У нас мест нет!
Один молодой и страшно худой немец увидел растерянных суетящихся Лампертов и помог им влезть в вагон. Там было около пятидесяти человек, все тесно прижатые друг к другу.
– Спасибо вам, – поблагодарил немца Израиль Ламперт, – как вас зовут?
– По-немецки меня зовут Вольфганг, но здесь я стал Володей, Владимиром. А как вас зовут, откуда вы родом?
– Мы американцы, Ламперты. Это моя жена Рейчел, а здесь она Рахиль, и наш сынок Борис.
– Вы американцы? Вот здорово. Значит, вы говорите по-английски? Я студент, изучаю английский язык. Если можно, я буду говорить с вами по-английски, только вы извините меня за произношение и поправляйте, не стесняйтесь.
– А вы не знаете, почему нас везут в товарных вагонах, как арестованных?
Из группы сгрудившихся пассажиров ответили:
– Мы и есть арестованные. Что, не видите, что с нами едет охрана, чтобы мы не сбежали?
– Чтобы не сбежали? Куда же нам сбегать?
Уже в пути Израиль Ламперт узнал от Вольфганга, что ему как студенту дали чистый паспорт, без печати «Кзыл-Орда», и обещали, что он поедет в большой город Алма-Ату, куда эвакуировался его институт. Он так рассчитывал на это! Но вместо этого его тоже насильно погрузили в грузовик и привезли на товарный вокзал.
Ехали медленно, на частых остановках им разрешали под охраной выходить только в туалет и за водой, всего на пятнадцать – двадцать минут. По дороге покупали скудную еду, которую выносили к поезду крестьянки. В Пензе они увидели на вокзале, на улицах и площадях тысячные толпы беженцев из западных областей: все бежали от германских войск, а разместить их было негде.
Ехать в тесноте, духоте и постоянно недоедая было тяжело, спали сидя, вповалку. Кажется, нравилось это одному только мальчику Борису – его развлекало разнообразие их общества. Он запоем читал захваченные с собой книги Аркадия Гайдара «Тимур и его команда» и «Зимняя крепость». В вагоне был еще немецкий мальчик трех лет, и он с ним всю дорогу играл.
По дороге от скуки делились историями и мыслями. Израиль Ламперт, американский еврей, привыкший мыслить свободно, поражался, насколько наивный и педантичный немец Вольфганг был заражен идеями сталинизма, в которые безапелляционно верил. А потом Вольфганг с замиранием сердца рассказал Лампертам:
– Моя мама была в Германии коммунисткой, выступала против Гитлера. Ее могли там арестовать и посадить в лагерь. Поэтому мы сбежали. Мы могли ехать в Швецию, Англию, но сами выбрали Советский Союз. Нам казалось, что в этой стране нам будет намного лучше, – он сделал грустную паузу. – Но как раз здесь мою маму и арестовали как шпионку и врага народа и посадили в лагерь без права переписки.
Ламперт поразился еще больше: почему же Вольфганг остался сталинистом? Сам он рассказывал историю своего выезда, вспоминал своего покровителя и друга Соломона Виленского, его арест, и тяжело вздыхал. Рахиль жалела Вольфганга: мальчик остался один, так мог бы остаться и их сын Борис, если бы их арестовали. На остановках она старалась купить что-нибудь для непрактичного Вольфганга и дать ему лишний кусочек – он был худым до истощения.
Поздней ночью, когда все спали, супруги Ламперты шептались по-английски. Рахиль вздыхала:
– Зачем мы приехали в эту страну? Нам казалось, что это рай по сравнению с Америкой. Ой, зачем мы только приехали? Что будет с нами, что будет с нашим сыном Борисом?
У Израиля не было ответов, он только сжимал и целовал ее руку:
– Прости меня, что я привез тебя сюда.
Днем его отвлекал от тяжелых дум настойчивый, но вежливый Вольфганг, которому хотелось разговаривать с ним на английском. За этими беседами, под стук колес, Израиль немного отдыхал душой. Но потом опять приходила ночь и опять приходили вопросы, на которых не было ответов.
Через неделю люди стали роптать и жаловаться начальнику охраны:
– Мы ни разу не мылись, не меняли белье. От всех нас воняет потом. Мы не ели ничего горячего.
– Ладно, мы устроим остановку, где есть столовая и санпропускник.
Так раз в неделю им давали передохнуть, помыться и поесть горячего супа.
На семнадцатые сутки мучительного пути путники узнали, что они находятся в Казахстане, между русским городом Курганом и казахским Петропавловском. Оттуда поехали на юг, там сразу стало теплее. На двадцать второй день пути поезд остановился посреди голой степи. Охранники забегали и зашумели:
– Приехали! Всем выходить!
– Куда приехали? – вдали вырисовывался силуэт небольшого городка Осакаровки.
За ними приехали крестьянские подводы, одни были запряжены тощими лошадьми, другие – такими же худыми быками, а некоторые – азиатскими двугорбыми верблюдами с гордо закинутыми вверх мохнатыми головами.
Начальник охраны собрал всех прибывших, выкрикивал их имена и говорил, куда ехать на подводах:
– Поселок № 12… поселок № 24… поселок № 5…
Ламперты загрустили еще больше: оказывается, их поселят даже не в этом маленьком городишке, а в каком-то поселке. Их и Вольфганга разместили в поселке № 5. Пока шла суета распределения, их сын Борис успел подружиться с кучером верблюда. Ему очень хотелось, чтобы их повезли именно на верблюде. Он стоял перед азиатским двугорбым чудовищем, не отрывая глаз. И желание его исполнилось. Он закричал по-английски:
– Папа, папа, мы поедем на верблюде! Вот здорово!
Погрузили вещи, посадили женщин и детей в длинную повозку, мужчины пошли пешком. Все были утомлены длинной тяжелой дорогой, измучены ожиданием и истощены от недоедания. Тащились молча, погруженные в грустные размышления. Кучер лениво стегал бока верблюда, и Борис неотрывно смотрел на него.
– Хочешь править верблюдом?
– Очень.
– Держи вожжи, – счастью Бориса не было предела.
Вольфганг спросил возницу:
– А далеко до поселка?
– Нет, недалеко. Километров этак двадцать пять. К вечеру приедем.
– Двадцать пять километров! А кто живет в поселке?
– Колхоз, значит. Раньше мы кулаками были, а теперь мы – колхоз. Мы из России. Кулаками, слышь-ка, это нас так назвали, а жили мы бедно. Но коммунисты все последнее отобрали, раскулачили, значит. А потом семьи пригнали сюда, в тридцатом году пригнали. Здесь пусто было, совсем голо. Нам велели самим устраиваться. Ну, стали мы копать землянки. В первые годы, особенно зимой, как похолодало, так многие поумирали от голода и холода, больше чем половина умерли. Ну вот, а потом стали ставить хаты-мазанки из глины, пообжились кое-как.
Израиль Ламперт сказал Вольфгангу:
– Это похоже на историю первых переселенцев в Америке, пилигримов. Они тоже в декабре 1620 года прибыли на голое место и много страдали. Из ста двух человек больше половины умерли. Но потом обжились. Разница только в том, что они сами приехали, по своей воле. А этих насильно сюда выселили. Наверное, и нам придется становиться такими поселенцами.
Вольфганг поразился сравнению и выводу из него. Он подумал: «Ну нет, я здесь поселяться не стану, уеду в большой город рядом, в Караганду».
А кучер продолжал:
– Ну, я тогда еще молод был, меня-то не тронули, а вот отца моего поставили к стенке да и расстреляли. Да и многих порешили, а кого в лагеря сослали.
Ламперт нахмурился:
– Нет, это не похоже на историю наших первопроходцев-пилигримов.
К вечеру добрались до поселка. Он состоял из глиняных мазанок, на весь поселок была только одна деревянная изба – у начальника. Их окружили худые и грязные поселенцы, все русские и украинцы, казахов среди них не было:
– Мы сразу подумали, что вас, немцев, пришлют к нам, высланным. Здесь мы все – враги коммунизма. И вам, фашистам, места здесь хватит.
Вольфганг пытался возразить:
– Мы не фашисты. Мы немцы, но мы антифашисты. Среди нас есть и американцы.
Но они добродушно твердили свое:
– Немец есть немец. Все одно – все вы враги народа. Ну а скажите – как скоро ваш Гитлер дойдет сюда, чтобы освободить нас?
Со всей настойчивостью и наивностью Вольфганг уверял:
– Поймите, мы против Гитлера. Он не освободитель, а поработитель.
– Поработитель-то другой, тот, который в Кремле сидит, – ответили ему.
Ламперт молчал, а полусонный мальчик Борис с интересом прислушивался:
– Папа, а может, они правду говорят?
– Что ты говоришь, Борис? Никогда даже не думай так, это опасно.
Прибывшие вскоре поняли, что, в отличие от всей советской страны, в этом заброшенном уголке люди не боялись говорить открыто то, что думали. А думали они только о том, как им избавиться от советской власти, которая сломала их жизни. Они прошли через такие жизненные испытания, натерпелись так много горя, что им все равно нечего было терять. Они сами сказали:
– А вот вы поживете здесь пару лет, так сами заговорите по-другому.
Пару лет?! Такая перспектива испугала всех: так вот она – настоящая ссылка без всякой вины. Всех распределили по хатам. Но Вольфганг показал начальнику свой паспорт, в котором не было никаких отметок:
– Товарищ начальник, мне обещали, что я поеду в Алма-Ату, учиться.
– Не хотите оставаться здесь, так и не надо. Я вычеркиваю вас из списка. Можете ехать, куда вам угодно.
Это и удивило, и обрадовало Вольфганга. Еще несколько суток он провел в поселке, ночуя в разных хатах на чердаках. Ламперты выяснили, что в поселке нет школы, а ближайшая так далеко, что их сыну туда не добраться. Но сам Борис обрадовался:
– Нет школы? Вот здорово! А что я буду делать?
– Тебя поставят помощником пастуха. Будешь на заре собирать скот.
Эта перспектива не понравилась ни ему, ни, тем более, родителям.
Новички скоро выяснили, что вся южная часть Казахстана с ее богатыми землями была заселена семьями раскулаченных русских и украинских крестьян. Старшее поколение или было расстреляно, или сидело в лагерях, а младшие не имели опыта в ведении сельского хозяйства и не хотели работать. Поэтому тысячи гектаров плодородных земель стояли незасеянными.
Чтобы добраться до железнодорожной станции в Осакаровке, Вольфгангу пришлось платить. Но чем? Он продал крестьянину единственное пальто и смог набрать немного денег на билет.
Прощаясь с семьей Лампертов, с которой сдружился, он обещал:
– Как только доберусь до Караганды, постараюсь похлопотать о вас, чтобы вас тоже там устроить.
Подходя к кассе станции, он очень волновался: а вдруг ему не продадут билет? Он протянул кассирше свой «чистый» паспорт. Она только мельком глянула в него и – о чудо! – спокойно выдала билет.
Так Вольфганг Леонгард поехал в Караганду.
* * *
Город Караганда состоял из двух частей: старой – грязной и бедной, с хатами и землянками, в ней в основном жили казахи; и новой – намного более современной, с четырех-пятиэтажными домами, где жили русские. Город был так далеко от линии фронта, что, если не считать недостатка продуктов, война в нем не очень ощущалась и по ночам не было обязательного затемнения окон. Вольфганга испугала старая часть, но в новой ему повезло – он нашел педагогический институт. Там он показал свой московский студенческий билет. Ему сказали:
– Можете начинать учиться у нас, только на историческом факультете. Языковых у нас нет. Но вам нужна справка о разрешении на жительство в городе.
Побегав из одной советской инстанции в другую, он попал в обком партии. Перед ним за большим столом сидел молодой, хорошо одетый инструктор обкома, от него исходило ощущение благополучия и довольства жизнью. Пока Вольфганг объяснял свое положение, он с интересом рассматривал худого как скелет просителя.
– Что ж, можете идти и учиться, – сказал он.
– А справка?
– Справка не нужна. Идите и учитесь. Вы когда в последний раз обедали?
Вольфганг удивился:
– Обедал? По правде говоря, не помню.
– Вот вам талон в нашу обкомовскую столовую. Пообедайте и идите в институт.
– Спасибо, но… это, наверное, ваш талон.
– Идите и наедайтесь, только медленно, чтобы не навредить желудку.
Боже мой – этот обед был сказка! – полная тарелка жирного борща, мясные котлеты с макаронами и очень сладкий компот из сухих фруктов. Он ел медленно, потом с полным животом вернулся в институт. Ему сказали:
– Нам уже звонили из обкома. Все в порядке.
Вольфганг понял, какое всесильное и богатое учреждение – обком партии.
Как студент, он получал по карточке 400 граммов хлеба в день, и в столовой два раза в день давали жидкий суп, в который добавляли немного подсолнечного масла. От слабости у него иногда кружилась голова. Но теперь он знал, что для партийных и советских начальников существовали специальные столовые и закрытые магазины-распределители.
Время от времени Вольфганг получал открытки из поселка № 5 от Израиля Ламперта. Он писал по-русски, что они довольны жизнью – это было написано для военной цензуры, которая в войну проверяла все письма. А рядом, мелким почерком, по-английски, чтобы цензура не могла прочесть, он в разных открытках добавлял: «Живется нам все хуже. Начальник и колхозники издеваются над нами, посылают на самые тяжелые работы, а платят недостаточно. С тех пор как немецкие войска на фронте перестали продвигаться вперед, колхозники поняли, что они не придут освобождать их. Злые на советскую власть, они стали относиться к нам еще хуже, немцев иногда даже бьют. Мы боимся за нашего сына и за себя».
Как ни трудно жилось Вольфгангу, но он понимал, что Лампертам было намного хуже. Он решился поговорить о них с тем инструктором обкома:
– Ведь в газетах писали, что Америка вступила в войну с Германией и Японией после того, как в декабре сорок первого японские самолеты разбомбили американский флот в гавани Перл-Харбор. Значит, американцы – наши союзники.
– Вы правы – союзники.
– Нельзя ли помочь этим американцам?
– Я поговорю с секретарем обкома.
– Пожалуйста. Ведь люди в обкоме такие добрые.
– Добрые? Нет, не все. Знаете, почему я вам помогаю? В вашем деле я прочитал, что ваша мать сидит в лагере. Так вот, моя мать еврейка и тоже арестована. Но меня не трогают, потому что они с секретарем обкома были друзьями детства. Только это все между нами. Вот вам талон на обед.
И опять обком показал свою мощь: в поселок на имя семьи Лампертов ушло письмо о том, что они, как представители союзной державы, вызываются в Караганду. Вольфганг поехал встречать Лампертов на вокзал в Старый город, встреча была радостная:
– Мы так вам благодарны за помощь! Мы там так страшно намучились.
Всем нужны были продуктовые карточки, для этого надо было работать. В институте не хватало преподавателей, многие ушли на фронт. Израиль Ламперт устроился преподавать математику в педагогическом институте, Рахиль пошла работать библиотекарем, а мальчик Борис наконец пошел в школу.
Но в 1942 году Вольфганг вдруг получил предписание покинуть Караганду. Грустный, он слонялся по улице и случайно встретил группу немцев из Москвы. Одного из них он знал – это был крупный партиец Ганс Мале.
– Ты что тут делаешь?
– Учусь в педагогическом институте. А ты что делаешь?
– Мы приехали с важным заданием – встретиться в лагере с немецкими военнопленными.
Вольфганг не знал, что за городом был такой лагерь. Он пожаловался:
– У меня кончилось разрешение на жительство, мне надо куда-то уезжать.
– Ну, это можно устроить, – он обратился к человеку рядом. – Товарищ Ульбрихт, надо помочь товарищу Леонгарду.
Ульбрихт был секретарем немецкой коммунистической партии в изгнании, и, услышав его фамилию, Вольфганг понял, что это очень высокая делегация.
– Это можно устроить, – сказал Ульбрихт.
Вольфганга вызвали в обком, и инструктор сказал с улыбкой:
– Да, за вас просили. Можете оставаться в Караганде.
Ульбрихт оказался настолько важной фигурой, что его слушался даже карагандинский обком партии. Кто же он на самом деле?
Немецкая делегация побывала в лагере, провела работу по «перевоспитанию» пленных и привезла от них воззвание к немецкому народу – призыв прекратить войну и свергнуть гитлеровский режим. Вольфганг спросил:
– Много пленных подписали?
– Сто пятьдесят восемь человек, которые не были в нацистской партии. Это все больше интеллигенты – студенты, ученые. Другие все равно остаются преданными гитлеровцами, ненавистниками евреев и коммунистов. Эти все – тупая бюргерская прослойка немецкого народа.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vladimir-golyahovskiy/chasha-stradaniya-42861408/chitat-onlayn/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Песня Окуджавы была написана намного позже, но она верно передает самую суть солдатского понимания вины.
2
Только много лет спустя выяснилось, что в это время сам «великий» впал в панику от страха и нерешительности, грозился отказаться от руководства и еще две недели не знал, что и как говорить народу.
3
Из перехваченных и расшифрованных британской разведкой немецких сообщений за 1941 год: 18 июля – убито 1153 еврея; 27 августа – убито 914 евреев; специальный батальон № 320 убил 4200 евреев; 31 августа – убито 2200 евреев.
4
Эта трагедия описана в книге писателя К.Симонова «Уроки истории и долг писателя», он добавил еще: «…потому что фронтом командовал безумец» (Наука и жизнь, 1987).
5
Выдержка из беседы с секретарем немецкой компартии. Сталин тогда даже заявлял, что если бы Гитлер объединился с ним, они сообща могли стать «владельцами мира».
6
Из записи беседы с послом СССР Александрой Коллонтай в 1936 году.
7
Среди евреев он получил признание за то, что в 1938 году, на пике «ежовщины», сумел на свой страх и риск вызволить из тюрьмы выдающегося молодого физика-еврея Льва Ландау, будущего нобелевского лауреата, гордость советской науки.
8
Из воспоминаний П.А.Судоплатова.
9
Фисанович славился особым умением подводить свою подводную лодку к вражеским кораблям и атаковать с близкого расстояния.