Читать онлайн книгу «Все живы» автора Анна Морозова

Все живы
Анна Морозова
Женские истории (Центрполиграф)Надо жить! #3
В дачном товариществе «Радуга» немало отзывчивых людей. Боря – проблемный ребенок, да еще и сирота при живой матери. В драматический момент своей жизни мальчик знакомится с Алексеем Степановичем, одиноким художником с нелегкой судьбой. Своих детей у Алексея Степановича нет, любимая сестра погибла много лет назад. Как-то сразу художник находит с Борей общий язык: оказывается, люди могут быть созвучны друг другу – и чужие по крови, и дальние предки. И это духовное родство делает их живыми и нужными.

Анна Морозова
Все живы


Женские истории


© Морозова А., 2024
© «Центрполиграф», 2024
© Художественное оформление серии, «Центрполиграф», 2024

Часть первая
Два Бори
Есть лишь две ценности, которые мы можем передать своим детям. Одна из них – корни, другая – крылья.
    Холдинг Картер
Сидя в своем укромном месте под яблоней, которая набрала розоватые бутоны на низко свисающих ветках, Боря уже не всхлипывал, только смотрел опухшими глазами на красный тюльпан возле своей коленки. «Какой – вроде красный, а на солнце прям светится, как золотой. Или с блестками? И в черной серединке тоже так. Как краска серебрянка, только золотая… Зачем ему это?»
Серебрянкой у них было принято красить на кладбище. Он прошлой весной увязался за дядей Володей и видел, как одну ограду недалеко от могилы папы красили не серебряной, а золотой краской. Он даже на обратном пути незаметно дотронулся до круглой завитушки и потом долго разглядывал палец, берег это золотистое пятнышко, как великую драгоценность. Но дня через три мальчик, по обыкновению проверяя утром этот золотой след, с огорчением заметил, что от него осталась лишь маленькая точка, не больше точки в конце предложения. С тех пор Боря почему-то мечтал стать владельцем банки такой краски, хоть маленькой. А еще лучше – золотого порошка. Ему казалось, что у хозяина такого богатства просто не смогут в жизни происходить всякие нехорошие вещи.
– Что, опять в школе дразнили? – спросила накануне бабушка, мельком взглянув на красное, зареванное лицо внука, которое и так всегда напоминало ей какой-то несуразный блин.
Внука ей навязали, и внук был со странностями. Это утомляло, раздражало и временами бесило. Вот и сегодня при взгляде на светло-голубые чуть навыкате глаза со светлыми ресницами и незаметными бровями у нее что-то прямо зачесалось на языке.
– И как дразнили? – усмехнувшись, начала она.
Искоса взглянув на молчащего внука, бабушка продолжила:
– Небось, опять Борькой-бараном? Ну, так ты он и есть. Глаза прям бараньи, точь-в-точь. Ох, и угораздило дочку связаться с этим Серегой! Говорила я ей: ну что ты в нем нашла? А ей нравилось, что он такой безобидный да покладистый. Ходит за ней, как телок на веревочке, со всем соглашается да поддакивает… После папаши-то, покойника, захотелось тихоню. А что папаша? Ну, резковат бывал, да. Зато и любил твою маму больше всех детей. Может, потому, что девочка после двух пацанов, да еще поздняя, не знаю. А может, что такая, как он, дерзкая да языкастая. Ну и скандалили же они! Как языками зацепятся, каждый другому уступить не может – хоть из дома беги. Сынов-то по струнке водил, они только с другими гордо держались, а родителей уважали. Зато дочку разбаловал. Один раз только выпросила – замахнулся на нее, так мама твоя отскочила и в него глобусом кинула, да не попала. А отец что, засмеялся сразу, только сказал: «Вот дай тебе Бог мужа тихого, спокойного. А то будете друг дружку вокруг дома гонять, соседям на потеху». Ну, она и выбрала. Папку твоего нужно было не Серегой назвать, а Тихоном. Я как его увидела – телок телком, ей-богу!
Внук слушал, насупившись. Он не особо помнил отца, но не понимал, почему быть тихим и спокойным так плохо. Но вот не ко двору пришелся тот этой яркой, характерной семейке. «Папу тоже все обижали, как меня», – подумал он и опять всхлипнул.
– Ну, что нюни-то развесил?! – прикрикнула бабушка, довольная новым поводом пуститься в воспоминания. – Что хорошего он ей дал? Даже сына заделал ни рыба ни мясо. Рыба ты с бараньими глазами, вот! Беги, беги, поплачь, меньше поссышь! – крикнула она ему вслед, потом грустно усмехнулась, уже жалея о своих словах: «Борька-барашек, ох, и наплачешься ты еще в своей жизни!»

Они жили в поселке городского типа. Как же ненавидел Боря это колючее, шершавое сочетание звуков – ПГТ! До тошноты, до физической боли! Вообще, года два назад у него началась непереносимость отдельных звуков, и сейчас двойной свистящий в слове «поссышь» отозвался сильнейшим дискомфортом – то ли в ушах, то ли в голове. А может, во всем теле сразу. Еще он не выносил чавканья жвачкой, чем его любили доставать дети, заметив такую странность. Даже девочки не могли устоять перед соблазном, изображая, что жуют жвачку, и довольно хихикая вслед этому низкому, толстоватому, некрасивому мальчику. Со временем Боря выработал особые приемы, помогающие ему не привлекать к себе внимания – не только в школе и на улице, но и в семье. Спрятаться, правда, было особо некуда: они жили в сером двухэтажном доме, и своей комнаты у него не было, только отгороженный сервантом закуток. Ему он нравился, несмотря на то что летом там воздух, казалось, колыхался от жары, как над костром, когда дядя палил сухие ветки в огромном саду второй Бориной бабушки – папиной матери. Галина Семеновна внука особо не привечала, несмотря на его сходство с покойным сыном, а может, и благодаря ему: слишком уж это сходство было карикатурным. К тому же она считала, что не женись ее спокойный и трудолюбивый сын на избалованной, требовательной Светке, найди себе в пару кого-нибудь помягче и подобрее, – жил бы себе тихо-мирно, помогал бы ей в саду, как Володя, младший сын. А не умотал в Волгоград на съемную квартиру зарабатывать на стройке и постепенно спиваться из-за того, что не может соответствовать той высокой планке, которую ему поставила молодая жена. «Мой отец содержал всю семью, мама работала так, в охотку, руководила в клубе хором бабулек. „Рябинушка“ называется. Но уж точно не с малышом на руках», – сказала она и с чувством полной правоты осела с маленьким Борей дома. Но врожденная активность не позволила Свете сосредоточиться на роли хозяйки. Всё у нее возникали разнообразные идеи – то машину купить в кредит, то на море съездить… Ей хотелось построить такую же семью, как у родителей, но с одной поправкой: чтобы ее всегда и во всем слушался муж. Схема не сработала с самого начала, потому что она, будучи значительно младше братьев, наблюдала уже результат маминых усилий по воспитанию из умного, энергичного, но недостаточно целеустремленного молодого человека настоящего отца семейства, стратега, добытчика и предмет зависти всех знакомых. Она не видела той огромной работы, которую провела молодая жена: где-то похвалить авансом, где-то сыграть на самолюбии, где-то тихонько вздохнуть, рассказывая, какой замечательный мебельный гарнитур купили знакомые… Авторитет отца и его ответственность за детей также начали поддерживаться еще с младенчества первенца, которого и назвали-то Николаем Николаевичем. Да, Света видела только результат и пыталась слепо скопировать родительскую модель. Сын тоже подкачал: родился недоношенным, синим, страшненьким… Слова «на тебя похож» прозвучали как издевка. «Вот не любишь ты его», – сказала мать, наблюдая, как Света у них в гостях раздраженно укладывает маленького Борю, заходящегося криком. «Тебе хорошо говорить, твои-то детки красавчики на всех фотках, даже на самых первых…» – вздохнув, подумала тогда она, с неприязнью глядя на сына.
Так и жили они, постепенно утопая во взаимных претензиях. Сережа неожиданно оказался ревнивым, да она и сама сдуру дала серьезный повод, так получилось. А потом он начал выпивать. Ей он таким даже нравился поначалу – добрый, чуть виноватый, говорит о любви, просит потерпеть, и всё образуется… А потом время оказалось упущено, и он как-то очень быстро стал скатываться. Его даже собирались прогнать со стройки, но не успели: спьяну Сережа прошел вплотную от большой бетонной плиты, которую опускали сверху, и плита, качнувшись, ударила его в висок. Каски на нем не было, да она и не спасла бы.
Похоронив мужа на кладбище в Даниловке, Света с сыном вернулась в Волгоград, переехав для экономии в комнату. Боря ходил в сад, а она стала работать штукатуром-маляром. Привычка выпивать вечерами оказалась сильнее здравого смысла. Но не пить же в одиночестве, и сын постепенно привык быть вечерами один перед включенным телевизором, пока мама в компании. «Я ему только канал „Карусель“ ставлю, мультики», – оправдывалась Света, когда бабушка приехала в гости и быстро поняла, что дочку нужно спасать. Потом обнаружилось, что спасать нужно внука, который в свои шесть лет не только совершенно не был готов к школе, но и говорил мало и неохотно. «Да просто он такой уродился, – объясняла Света. – Так-то он все понимает». Посоветовавшись с подругами из баптистской общины, активной участницей которой она была, и с соседкой-врачом, бабушка решила внука забрать, хотя он и не вызывал у нее никаких чувств, кроме чуть брезгливой жалости.

Так и оказался Боря в ПГТ. Их улица упиралась в сероватое марево, и он представлял, что там море. Но моря не было, только выжженный солнцем пустырь да чахлые кустарники. Он сам не понимал, нравилось ему в Да-ниловке или нет. Расставание с мамой он ощутил как-то вяло, словно сквозь несколько слоев минваты. У него было своеобразное ощущение себя: только годам к пяти он понял, что находится внутри своего тела и что это не просто его дом, а он сам. Так его воспринимают люди, и когда обращаются к нему, то имеют в виду именно его тело, которое после этого открытия стало своеобразным защитным костюмом. Он пытался осмыслить условность этого договора, что-то вспомнить из еще совсем недавнего времени, когда Боря внутри только после специального мыслительного усилия совпадал с Борей снаружи. Особенно трудно это удавалось, когда он смотрел на марево в конце улицы и представлял там море. Или разглядывал большие фотообои в церкви баптистов: бурная речка с порогами, слева большой склон, справа остроконечные ели, а впереди – огромная синяя гора с заснеженной верхушкой. Ему вообще нравилось ходить с бабушкой в белый кирпичный дом с красным крестом над деревянной дверью с навесом. Бабушка научила его короткой молитве за «выздоровление болезной Светланы», которую он исправно повторял каждый вечер. Сидя на удобном стуле, Боря разглядывал фотообои или, мечтая, осторожно гладил листья многочисленных комнатных растений – такие разные, такие живые. Его мысли уносились так далеко, что он вздрагивал от внезапного вопроса, с трудом совпадая со своим рыхлым, неуклюжим телом.
Деда он помнил смутно, даже не его, а особую интонацию бабушки, когда та обращалась к мужу: ты молодец, ты хорошо держишься, я тебя люблю, – говорила эта интонация. Он это понимал, но не знал причины. Потом уже ему рассказали, что дед от проблем на работе получил инсульт, что бабушка старалась не обидеть его отношением, как к беспомощному инвалиду, но после того, как муж не удержал бензопилу, приняла трудное решение поменяться домами со старшим сыном. Они из большого частного дома переехали в маленькую квартирку, которую купили сыну на свадьбу, а увеличившаяся семья сына – в их красивый дом с большим участком, где всё десятилетиями благоустраивалось и украшалось, «чтобы доживать в раю», как говорила бабушка. Чего им стоило в засушливом климате с сильными ветрами создать этот оазис! Решение далось тяжело: ей всё было чужим, не хватало простора, «райского» вида из окна и привычного круга дел. Но в минуты слабости перед ее глазами вставал любимый муж, который глядит на выпавшую из рук бензопилу, а по его щекам текут слезы. В квартире дед увлекся радиопередачами и аудиокнигами, а также поделками 3D-ручкой, которую ему подарил сын. Второй инсульт застиг всех врасплох. Из больницы хозяин уже не вышел, а у его вдовы навсегда сжались в тонкую полоску губы, опустились вниз их уголки, а по бокам шеи четко обозначились два бугорка, как будто она все время крепко сжимает зубы. Даже голову она стала держать с каким-то упрямым наклоном к правому плечу. Боря оказался как нельзя кстати: подготовка к школе, логопед, врачи занимали ее время, а из мальчика, как специально, выползали все новые диагнозы и поведенческие проблемы. Крепко сжав зубы и так же крепко держа внука за руку, она водила его на занятия, по врачам, возила на рентген спины и стоп в Волгоград. С дочкой она почти не общалась, оставив ей Борину пенсию по потере кормильца. Света несколько раз в год приезжала в родную Даниловку: на день рождения матери и живущего рядом брата, весной на кладбище к двум могилам – мужа и отца. Привозила сыну пару киндер-сюрпризов, или шоколадку, или простенький набор фломастеров, купленный в киоске возле остановки. Рассеянно слушала о новых диагнозах, под взглядом матери торопливо обнимала сына и убегала на остановку, в свою загадочную, неведомую Боре жизнь. Или ходила по бывшим школьным подружкам, давая им очередную порцию информации для пересудов.
Боря не ждал от бабушки любви, привык к ее недовольству, унылым глазам, упрямо сжатым губам, привык к именованию «он мой крест», произносимому так буднично, без всякого пафоса, что всякий этому верил, и он в том числе. У него было три дяди, и с дядей Сашей, живущим в Волгограде, он виделся даже чуть чаще, чем с мамой. Тот привозил ему на день рождения дорогие подарки: хороший телефон, планшет, электронную игру. Всё это бабушка выдавала дозированно, и Боря понимал: это запрет невролога. Старший сын бабушки дядя Коля относился к нему с равнодушной добротой и, кажется, был рад, что его мать теперь снова при деле.
Был еще дядя Володя, папин младший брат. Сначала он не проявлял никаких родственных и просто человеческих чувств к племяннику, но два года назад все изменилось. Бабушка тяжело заболела гриппом и решилась попросить его свозить Борю на МРТ, чтобы не потерять очередь. Они как-то неожиданно разговорились, и дядя Володя с удивлением обнаружил в вечно молчащем племяннике, которого считал дурачком или аутистом, хорошего человека и даже интересного собеседника, если разговорить. Своих детей у него пока не было, и он стал потихоньку приобщать Борю к мужским делам и занятиям. То они вместе ставили новый забор, то собирали яблоки, то ремонтировали скутер, то ходили красить ограду у «бедного Сереги». Галина Семеновна сначала недоверчиво косилась на внука, которого совсем не знала. Но потом как-то привыкла, что ли, или просто так доверяла своему обожаемому младшему сыну, что стала пихать внуку то теплую пышку, то деньги на мороженое, то книжку с полки. А однажды сын с удивлением заметил, что они сидят рядом на диване и разглядывают семейный альбом и племянник с видом то ли взрослого, то ли уже сразу пожилого родственника внимательно слушает ее рассказы, задает вопросы. «Надо же… Пусть общаются», – с улыбкой подумал дядя Володя. Ему самому вся эта история семьи была глубоко безразлична.

Там, под старой яблоней, его и обнаружил дядя Володя. Галина Семеновна лежала в больнице, куда ее неделю назад увезли с высоким давлением.
– А я думаю, что там за кот лазит, а это твоя голова, – с улыбкой сказал он, подходя к племяннику.
– Осторожно, тюльпан! – закричал Боря, но было поздно.
– Да хрен с ним. Пошли лучше сожрем что-нибудь. С утра только чаю попил. Эх, вот не хватает матери! Тут говорил с врачом – что-то в сердце обнаружили, я не запомнил. Говорит, еще обследования нужны. И снижение массы тела. В общем, как-то всё не очень.
– А бабушка ведь уже лежала у них, и ей уколы хорошо помогли. И капельницы. – Боря осторожно перешагнул через сломанный цветок и сквозь сухие метелки сорняков вылез на дорожку.
– Вот и я про то. Если б еще таблетки регулярно пила! А то «понавыписывали кучу, только печень сажать…». Ну ничего, она у меня крепкая. А давление – так у всех давление, правда? – Он отряхнул сухие семена крапивы из чуть вьющихся волос племянника. Эти невнятные заломы на блеклых Бориных волосах не украшали их владельца, а, наоборот, придавали ему сходство с огородным пугалом. «Какой же он стремный. Голова большая, пузико, а ножки тоненькие. Красный, как гном с бодуна. Ревел, видать. Опять дразнили? Эх, Серега, как-то неудачно ты тогда зашел… А пацану всю жизнь маяться».
– Не у всех. У бабы Нади вроде нет давления, только сахар.
– Хрен редьки не слаще, – покачал головой Володя.
Они прошли в дом, где дядя быстро соорудил яичницу, достал из холодильника банку соленых огурцов:
– Кажись, еще что-то плавает. У тебя рука поменьше, вылавливай и вот на тарелку клади. И хлеб кончается! На утро не хватит.
– Баба Галя пышек бы напекла, у нее вкусные.
– Ну, я на такие подвиги не способен. Жениться, что ли, как думаешь?
– Не надо. Баба Галя ругаться будет, – уверенно ответил Боря.
– Это ты самую суть уловил, – засмеялся Володя, накладывая племяннику яичницу.

Перекусив, Володя отправился в свою комнату, кивнув племяннику:
– Я за комп, но тебе нельзя. Там игра такая, не для детей. Быстро всё мелькает слишком. Хочешь, вон телевизор посмотри или книжку почитай. Будешь уходить – калитку прикрой, я сам запру. Ты еще не дотянешься до засова. А, вот конфеты бери. Чай сам сделаешь, если что.
Прихватив пару конфет, дядя отправился к себе. Боря не стал его уговаривать. Включил было телевизор, но яркое солнце вовсю светило в юго-западное окно, а пресловутые занавески, из-за которых у бабушки поднялось давление, так и остались не повешенными. Она два дня, не разгибаясь, убирала в доме перед Пасхой и половину ночи шила новые занавески на окна, а утром еле смогла открыть глаза, не то чтобы встать с постели. Володя выдержал только полчаса тихих стонов своей всегда активной и не любящей болеть мамы, а потом, несмотря на ее протесты, вызвал скорую. Занавески остались лежать на ее любимом кресле. Боря увидел их, когда вошел в бабушкину комнату, потрогал гладкую ткань цвета морской волны, мечтательно улыбнулся. Ему было жаль бабушку, не хватало ее пышек, которые она еще теплыми мазала для него сливочным маслом. Осторожно переложив занавески на небрежно заправленную кровать, мальчик взял фотоальбом и устроился в кресле, поджав ноги. Он неторопливо рассматривал страницу за страницей: голые или запеленутые младенцы, дети в трусиках и панамках на фоне бесконечной степи, смеющаяся молодежь на лавочке возле забора в тени огромной белой акации, красивые, пышущие здоровьем молодые женщины, белозубо улыбающиеся крепкие мужчины с папиросами, круглолицая старушка в платочке рядом с низенькой темной коровкой, какой-то пожилой дядька в кепке возле трактора. Все в альбоме были такие здоровые, энергичные, как Галина Семеновна или как Володя. «Интересно, я-то на кого похож? Вернее, мой папа? Я на него, это понятно. Вон он, на руках у бабы Гали сидит, задумался. Другая порода». Он начал еще раз пересматривать фотографии и обнаружил среди детворы невысокого, худого мальчугана с похожим на папу лицом. Но папой он быть не мог: фотография старая. Интересно, кто это? Может быть, этот ребенок и есть сын Семена, его прадеда? Нет, он узнавал деда Витю на многочисленных снимках – это точно не он. А кто тогда?
Боря осторожно вытащил уголки из диагональных прорезей и на обороте фотографии еле разобрал карандашную подпись: «Слева направо: Аня, Федя, Галя (с котенком), Люда, Таня, Боря, Витя (внизу)». Мальчик даже подпрыгнул на кресле: «Боря! Как я! А почему я о нем ни разу не слышал?» Вертя снимок туда-сюда, он с волнением убедился, что похожего на него мальчугана действительно зовут Боря. Как это он раньше не замечал? Ну да, все внимание ушло на котенка у бабушки на руках и на большую овчарку рядом с Витей. Зато узнал, что котенка звали Мурзик, а собаку Пальма. Боря досадливо поморщился: ну как он мог так зевануть? «Вот бабушку выпишут – уж я ее расспрошу…» Он беспокойно заерзал на кресле, потом не выдержал и со снимком в руках пошел в дядину комнату, откуда раздавались равномерные звуки стрельбы и механического шипения, означающего, что дядя в основном промахивается. Володя отмахнулся от племянника:
– Сейчас-сейчас… вот блин, убили. Чего тебе?
– Я не буду отвлекать. Только скажи: кто это? – Он показал пальцем на крайнего справа пацана в шортах на лямках, но без рубашки.
– А, этот… погоди… Ну да, это же твой тезка. Папин двоюродный брат, сын дяди Саши. Тот старше гораздо был, чем мой дед. А это его сын получается. Видишь, бабушка здесь совсем мелкая, года три, не больше, а этот Боря уже почти подросток. Теперь мне можно продолжить? – иронически спросил он, но, заметив исследовательский блеск в глазах племянника, вздохнул, приобнял его за плечи и подтолкнул к выходу: – Пошли, там у мамы еще альбом был.
Они вернулись в бабушкину комнату, и Володя достал из закрытой секции стенки огромный темно-зеленый альбом:
– Он не лез ни на одну полку. На, изучай. Хочешь, еще конфет возьми. Дело не быстрое… Кстати, ты знаешь, что брат деда Сени что-то записывал на фронте? Ну, типа заметок, я не вникал. И письма… Куча, в общем.
– Где? – чуть не подавился Боря.
– Ну ты прям этот, архивщик. Кстати, папка твой тоже интересовался, было дело. А я откуда знаю? На чердаке где-то. Мама давно еще всё перебрала, дедовы письма вон, в той папке на полке. А остальное в чемодан сложила и убрала. Потом у нее спросишь. Все, мне некогда.

Боря сидел в кресле, держа на коленях тяжелый прохладный альбом. Он даже боялся дышать, и в горле пересохло. Он быстро вскочил, сбегал на кухню хлебнуть воды и вернулся к альбому. «Так, значит, дед Саша. Это он мне как двоюродный прадед получается, а бабе Гале дядя, ага». Он всматривался в лица на потемневших фотографиях, сравнивая их с первым альбомом, вытаскивая снимки и читая карандашные подписи, местами еле заметные, местами четкие. Они были написаны двумя почерками. «Интересно, кто это писал?» И Боря решил не дожидаться, когда бабу Галю выпишут, а сходить ее проведать и заодно всё выяснить.
На последней странице мальчик увидел сложенный вдвое альбомный лист, и его сердце замерло: это было генеалогическое древо Лазаревых, нарисованное тем же почерком, что и четкие карандашные подписи на оборотах фотографий. Теперь он заново пролистывал оба альбома, всматриваясь в лица и пытаясь разобраться в хитросплетениях родственных связей, отделить их от друзей и соседей, например от Феди и Люды. Боря так увлекся, что вздрогнул, когда вошел дядя Володя.
– Ты еще здесь! А тебя дома не ищут? Уже вечер.
– Как вечер? Еще светло же! – Боря посмотрел за окно, выходившее в большой старый сад, где деловито сновали скворцы.
– Седьмой час. Слушай, а хочешь, заночуй у меня. Я бабе Наде твоей позвоню. Правда, с едой не очень. А мы пельмени сварим! Я тут купил несколько пачек, правда, уже наелся ими. И соленые огурцы откроем, еще есть.
– А как же в школу завтра? У нас диктант, нужно повторить правила.
– А ты сбегай, возьми всё, что нужно, и обратно. Покажу тебе одну игру, не очень буйную. Врач разрешил бы. Тебе должна понравиться. Там нужно свою цивилизацию строить. А то ты уткнулся в эти альбомы. Не убегут они никуда. Ну что, я звоню?
Боря быстро закивал и побежал домой. Баба Надя поворчала для виду, но поночевать разрешила, даже передала судок жареной рыбы к ужину и пачку печенья. Боря попросил немного хлеба для завтрака.
– Вот, держи. У Гали абрикосовый джем вкусный. Скажи Володе, чтобы поискал. Как раз и позавтракаете с чаем.
– А можно я после школы к бабе Гале схожу?
– Ну конечно, проведай. Сам-то разберешься? Хотя большой уже. Привет от меня передавай. Надо будет и мне к ней зайти, родня ведь. Эх, Серегина смерть ее здорово подкосила. Не приведи Господь никому хоронить своего ребенка. А какая была – прям горы сворачивала, везде успевала. На четыре семьи заготовки делала в автоклаве. Еще и бройлеров брала по две партии за сезон. А потом сдавать начала, хоть и хорохорилась всё. Сходи, Борь, навести. Хорошо ты придумал.
После ужина и до ночи они играли на компьютере. Володя с удовольствием помогал племяннику разбираться в стратегии построения цивилизации, добычи ресурсов и освоения новых земель. Он заметил, что Боря, несмотря на молчаливость и замкнутость, обладает вполне развитым умом, а еще мирным и чуть робким нравом: из разных вариантов развития в игре он выбирал самые неконфликтные и не-рискованные.
Утром Володя напоил чаем заспанного племянника, быстро повторил с ним правила, заглянул в тетрадь, отметив, что тот пишет в целом грамотно, но почерк ужасный – дерганый, нервный, с кучей исправлений и обводок букв. «Пока почерк не исправишь, пятерок тебе не видать», – напутствовал он Борю. «Да мне их и так не видать», – ответил тот, и Володе не понравилась его грустная покорность. «Эх, заморозили совсем парня. А ведь неглупый. Только никому не нужный… Вот дура эта Светка». Его мысли перенеслись к Маринке – такой мягкой на ощупь, с такой доброй улыбкой. «Вот она из другого теста. Медсестричка моя», – тепло улыбнулся он.
После школы Боря сразу пошел в больницу. Ему было немного не по себе без взрослых, но он решил быть самостоятельнее. «Не съедят же меня там. Тем более что меня знают – лежал ведь в прошлом году. И на вахте баба Таня из церкви сидит, подскажет». После того как он после пары минут нерешительного топтания возле двери осмелился потянуть длинную металлическую ручку, всё действительно оказалось легко. Его узнали, велели надеть маску и передали санитарке, которая довела до палаты.
Бабушку он сначала узнал только по знакомому халату, переброшенному через спинку кровати, – так изменила ее болезнь. Она дремала на высокой подушке, и ее бледное лицо с синюшными губами словно расплывалось книзу – так показалось Боре. Дышала она как-то странно, как будто недавно поднялась на гору и никак не напьется воздуха.
– Бабушка… – негромко позвал Боря, не вполне уверенный, что можно ее будить.
Сначала ничего не изменилось, и он уже было решил тихонько выйти из палаты, как баба Галя пошевелилась, приоткрыла глаза, которые тут же защитила рукой от света, и прошептала:
– Боря… Прикрой занавеску. Спасибо. Садись сюда. Хорошо, что ты пришел.
– Бабушка… Тебе больно, да? – поразившись ее голосу, такому незнакомому, ее болезненно сжатым губам и страдальчески опущенным уголкам слезящихся глаз, быстро спросил мальчик.
Она осторожно погладила его руку, и он весь сжался: было такое ощущение, что до него дотрагиваются не веснушчатой, бледной даже через несмываемый загар рукой с синеватыми ногтями, а мягкой остывшей пышкой. Он испуганно посмотрел на бабушку.
– Спужался меня… Ну, что ж. Болезнь, она никого не красит. Посиди, расскажи, как твои дела.
Боря сначала робко, потом всё увереннее рассказал и про свои школьные обиды, и про то, как он прибежал к ним под яблоню после ссоры с бабой Надей, и про вечер с дядей Володей, альбомы и листок с прямоугольниками имен, соединенными линиями. Она слушала внимательно, иногда то сокрушенно, то осуждающе качая головой, то одобрительно кивая. Пару раз бабушка даже попыталась улыбнуться, но у нее не очень получилось: губы как будто замерзли с опущенными уголками и не хотели слушаться хозяйку.
– А кто подписывал фотографии? – задал Боря интересующий его вопрос.
– Так Сережка, папка твой. Он в техникуме как-то заинтересовался. Им там задание дали, что-то с войной связано. Он и увлекся. Я ему говорила, кто на карточке, а он подписывал. А ты знаешь, что сделай? Те надписи, которые старые, обведи аккуратненько, чтобы лучше видно было. Еще он списывался через компьютер с Таней, это его тетя, Витина сестра. Она ему что-то фотографировала и высылала. Там письма были и еще какие-то записи, я особо не вникала.
– А почему не вникала? – удивленно спросил Боря.
– Да я всё вожусь по хозяйству с утра до вечера. Когда мне? И не особо-то интересно: всё как у всех. Чай, не боярский род, простые работяги. Обычные люди, что носиться-то. Но ты молодец, что заинтересовался. Как папа.
– А кто такой Боря? Это твой племянник, да? Мне дядя Володя сказал. Но он ничего не знает.
– Ну да, тезка твой. Вот не зря Сережа тебя так назвал, еле уговорил Светку. Она-то собиралась Владиславом назвать. Похожи вы. Думаю, что не особо-то ему обрадовались.
– Почему? – удивленно раскрыл глаза Боря.
– Ну, война, жизнь тяжелая, а тут младенец. Я и сама не особо знаю. Там что-то недоговаривали, что ли. Дядя ведь его с фронта привез.
– Он ему не родной? Ну, сирота? – Боря даже подпрыгнул на кровати, и бабушка болезненно сжалась.
– Ну, какой не родной? – тихо, с трудом ответила она. – Папка же твой вылитый Борька. И ты тоже… Кровь наша, Лазаревская, а не со стороны его мамы. Иначе бы не передалось… сходство. – Она устало прикрыла глаза.
Боря понял, что визит пора заканчивать, осторожно обнял ее:
– Ну, я пойду. Ты устала.
– На чердаке поищи. Там чемодан, и еще пакет с Сережиными записями и распечатками всякими. Если тебе интересно, разбирайся. Ну, иди! Внук! – как-то с удивлением и даже гордостью закончила она.
– Баба Галя привет тебе передает, зайти собирается, – вспомнил он.
– Спасибо. Ей тоже передавай. Пусть за здоровьем следит, сахар меряет, к врачу ходит. – Она вдруг окликнула внука у самой двери: – Папке-то от тебя привет передать?
– Конечно! – ответил Боря и вышел в коридор, ярко освещенный солнцем через большие окна. В верхней части стекла сонно гудела муха.
«Что она сказала про папку? Он же умер давно. Что она имела в виду? – думал он, осознав ее последний вопрос. – Непонятно».

С разрешения бабушки Боря решил пожить у дяди Володи, чтобы тому не было скучно. Дядя сам это предложил: «Маринка моя как узнала, что мать в больнице, так решила ко мне даже не заходить, стесняется. Я ей толкую, что не съем же ее, а она – что люди подумают. А когда ты здесь, может, и решится забежать. Я ей рассказал, что едим только яичницу и пельмени, так она обещала нам борща наварить большую кастрюлю». Боря важно кивнул, соглашаясь пожить у дяди, раз такое дело.
После школы он разогревал в миске борщ, обедал и устраивался в бабушкиной комнате за небольшим письменным столом с желтой лакированной поверхностью. Стопку книжек и журналов по вязанию, садоводству и кулинарии он осторожно перенес на подоконник. Наскоро сделав самые необходимые уроки, Боря клал перед собой альбом. Обновление карандашных подписей потребовало много времени, потому что каждую фотографию нужно было аккуратно вытащить из жестких прорезей, стараясь не сделать заломы на уголках и ничего не порвать, особенно фигурно вырезанные края. Некоторые надписи читались совсем плохо, и Боря выходил с фотографиями на улицу в поисках самого яркого света. После этого он, высунув от усердия кончик языка, старательно обводил почерк незнакомого человека и представлял себе их автора – то молодую бабу Галю с пышными черными косами, уложенными вокруг головы, то прадеда Семена, невысокого крепкого мужчину в серой фуражке и с неизменной папиросой, а то и загадочного Александра. Он в представлении мальчика был высоким, красивым военным в гимнастерке, с кожаной кобурой для маузера, с большими серыми глазами и волнистой шапкой волос, выбивающихся из форменной фуражки.
У Бори от напряжения уставала больная спина, и он прикладывался на удобную бабушкину кровать, утомленно закрывал глаза. И сразу же для него включалось кино: вот Александр скачет во главе конницы, картинно держа над головой саблю, вот он направляет горящий самолет прямо на вражеский штаб, а вот он же, окровавленный, собравшись с последними силами, вылезает из горящего танка и падает на траву, рядом с измученными товарищами. Последняя картинка была цветной, и Боря внимательно разглядел и свежую кровь, и ярко-зеленую весеннюю траву, и пару молодых березок на фоне ярко-голубого неба. Историю кавалериста и летчика почему-то показывали в черно-белом виде, как кадры военной хроники. Боре очень хотелось как-то сохранить эти образы, но рисовать он не умел – это ему сказали еще в садике и подтвердили в школе. «Вот разберусь с подписями и запишу, а то ведь забуду, – решил он. – Только тетрадь чистую нужно найти с красивой обложкой».
Потом приходил с работы Володя, они ужинали и садились играть. Боря упросил бабушку дать дяде его планшет, и на нем установили игру. Они сидели в комнате Володи, и каждый играл в свое, время от времени прерываясь, чтобы посмотреть, как идут дела у другого. К концу игры на столе вырастала гора конфетных фантиков.
За три дня работа была закончена. Боря не только обновил подписи и редкие даты, но и стал прекрасно ориентироваться в обитателях двух альбомов. На четвертый день, чувствуя пустоту без этой особой исследовательской атмосферы, мальчик решился на то, чего до этого избегал делать, то ли из страха, то ли из чувства какой-то самому не понятной деликатности. Он с опаской достал папку с письмами и развязал грязноватые, обтрепанные по краям светлые веревочки.
* * *
Раскрывая эту плотную коричневатую с синим торцом папку, Боря даже перестал дышать. Сверху он увидел бумажный листок в линейку с надписью папиным почерком: «Письма деда Сени и других с 1935 года (кажется)». Он ласково провел пальцем по уже знакомому почерку, улыбнулся. Потом отложил листок, и у него почему-то сжалось сердце. Здесь было не меньше пятидесяти писем, а может, и больше. Военные письма находились в отдельном прозрачном пакете, и сквозь него Боре были хорошо видны эти беловатые и светло-коричневые прямоугольники и треугольники с черными и фиолетовыми штемпелями и подписями перьевой ручкой. Он их сразу узнал: точно такие им показывали в видеоуроке про войну, когда они сидели на дистанте в пандемию. Светлые прямоугольные конверты лежали двумя пухлыми стопками.
Первое письмо было от 1935 года, подписанное аккуратным, но крупным детским почерком. Конверт был с рекламой: на зеленом фоне коротковолосая девочка в галстуке протянула руку вправо и вверх, а загадочная надпись гласила: «Утиль Союзутилю и потребкооперации для фабрик и заводов».
Это было письмо Семена своему брату Александру в армию. Почерк читался легко, и глаза мальчика сами заскользили по строчкам.

«Здравствуй, дорогой Саша!
Поздравляю тебя с 20-летием! Желаю крепкого здоровья и успехов в службе! И хороших, надежных товарищей! Очень жалко, что ты в свой юбилей не дома. Мама сделала вкусный пирог с абрикосовым повидлом, а папа и дедушка выпили за твое здоровье. Мама тоже выпила вина. А мне налили компоту из сушеной вишни, вкусно! Папа сказал, что компот вкусный, потому что я сам прошлым летом собирал и сушил вишню.
Надя велела тебе передавать поздравление с 20-летием и что она соскучилась. Она сама тебе собиралась написать. Мы с папой и с Надей ходили на картину „Три товарища“. Мне она понравилась. Но папа смеялся там, где я не понимал шутку. Он сказал, что я пойму, когда подрасту. Зато мне очень-очень-очень понравилась песня „Каховка“ оттуда. Когда пели про бронепоезд, я вспоминал тебя. Как хорошо, что тебя взяли в танковые войска, как ты и мечтал! А меня не возьмут, наверное. Папа сказал, что я вырасту высоким. А я не хочу высоким. Тебя ведь не хотели переводить в танковые войска, потому что в тебе 177 сантиметров росту, а нужно не больше 175. Как хорошо, что ты проходил практику и работал на тракторе! Папа сказал, что поэтому тебя взяли. Потому что трактор – это тоже гусеничная техника, вот! Может быть, и меня тоже возьмут. Ты мне все расскажешь, как там в танке внутри. И как его смазывать и чинить. А я пока буду помогать взрослым с трактором СТЗ. Все говорят, что я смышленый. И почерк у меня стал лучше. Но если по-честному, то я это письмо переписывал два раза. Зато оно теперь без ошибок и помарок.
Тебя поздравляют папа, мама и все наши.
До свидания! Жду с нетерпением ответа! Нарисуй мне танк изнутри, пожалуйста!
Твой брат Сеня.
А у Муськи будут котята. Так бабушка сказала».

Боря так быстро прочитал письмо, как будто съел мороженое в жаркий день. Вот только было – и уже закончилось. Ему не хотелось убирать конверт с этим письмом обратно в папку. А хотелось почему-то петь. Он даже замурлыкал что-то. «Интересно, что за Каховка такая?» Он залез в телефон и через несколько секунд уже слушал величественный маршевый ритм этой песни. Потом сделал погромче. «А, вот про бронепоезд! Ну да, вот и пригодились потом все эти танки и всё остальное тоже. Интересно, а Сеня тоже служил в танковых войсках?» Дослушав песню, Боря переключился на калькулятор. Так, сколько было дедушке, когда война началась? Тупо глядя на черный ноль, Боря осознал, что не знает ни дату начала войны, ни год рождения своего деда. «Ладно, разберусь», – решил он. А письмо вернет в папку потом.

Смерть Галины Семеновны стала для всех неожиданностью. «Инфаркт», – хмуро объяснила баба Надя, причесывая Борину «волос-ню», как она выражалась, и поправляя черные штаны, тесные ему в поясе и короткие спереди над туфлями из-за живота. На кладбище Боря оглядел всех родственников, стоящих возле могилы его отца, под бок к которому переезжала теперь бабушка, и внезапно подумал: «А когда умрет баба Надя, кто меня заберет?» Мысль пришла так неожиданно и показалась мальчику настолько дикой, что он даже зажмурился. Но в голове само мчалось упрямым локомотивом, стучало и подпрыгивало на стыках рельсов: «Мама не возьмет, она болеет алкоголизмом. Или возьмет, если вылечится? Вдруг вылечится?! Но там летом очень жарко, в Волгограде… Дядя Саша говорит: „Волгоград – это ад“. Здесь всегда можно в саду отсидеться, под яблоней. И озеро… Может, дядя Володя? Так он же наверняка Маринку свою притащит, чтобы пышки ему пекла. Они вроде как пожениться собираются, ну, попозже, сейчас траур ведь, нельзя. А зачем я Маринке? Она хорошая, но я им не нужен.
Дядя Саша тоже в Волгограде живет, и вообще… с тетей Аней развелся, и мотается теперь со своей фурой на дальняки, как дядя Коля говорит. Да, остается дядя Коля. Он добрый. Но у него своих двое. Дочка же недавно родилась, куда им еще я? И шумно у них очень. Не хочу». Он исподлобья обводил глазами собравшихся взрослых, всё время возвращаясь к маме. «Баба Надя сказала, что она „совсем опустилась“. Что это значит?» – И он вглядывался в ее красноватое бугристое лицо, припухшие глаза, уже морщинистый лоб, живущие своей беспокойной жизнью руки. «Мама болеет. Она тоже может умереть», – понял он. Эта мысль впервые осозналась Борей с такой ясностью. Он так и не нашел ответа, с кем будет жить, если бабы Нади не станет. Интерната он боялся как огня, представляя его как школу, только круглосуточную и в десять раз хуже.

Поминки закончились поздно. Все как-то расслабились и хорошо посидели: вспоминали покойницу, а заодно и свое детство в Дани-ловке, общих знакомых. Пили за мертвых и живых, благо Саша и Света приехали на его машине с ночевкой, и выезжать планировали лишь во второй половине следующего дня, чтобы выветрился алкоголь. Все заметили, что Света пила компот, но никто не отважился ее расспрашивать о причине. Еды было много, и вся такая вкусная, что Боря к концу поминок почувствовал, что наполовину состоит из котлет и блинов, наполовину – из вкуснейших солений покойной бабушки, ну и так, по мелочи: из пюре, копченой рыбы, пирожков с мясом и с повидлом. Он чуть не заснул за столом под разговоры родни и соседей. Сидевшая рядом Маринка приобняла его за плечи, и они вместе вышли из дома. Боря жадно вдохнул свежий весенний воздух, весь будто золотой от солнечных лучей.
– Жалко как Галину Семеновну. Она ко мне хорошо относилась, – глядя на легкие облака, сказала Марина. – Помню, показывала, как салат из синеньких закатывать, и говорит: «Володьке повезет с женой, не то что бедному Сереге»… Ой, не надо было этого говорить, извини, пожалуйста. Я не подумала.
Боря тупо посмотрел на нее: он не понял, почему должен обидеться.
– Да ты засыпаешь совсем! Иди домой лучше, отдохни! Я скажу теть Наде, что ты домой пошел.
Добредя до бабушкиной квартиры, Боря снял наконец черные штаны и с облегчением плюхнулся на свою кровать за шифоньером. Он очень устал от переживаний этого дня, от шума, многоголосицы на поминках. Живот его был плотно набит разнообразной едой. В голове что-то пульсировало, отдаваясь в уши. Перед глазами вспыхивали и гасли огненные вспышки, как будто пятна золотой краски. Боря повернулся к стенке, накрыл голову подушкой. Постепенно стало легче, и он заснул так крепко, что не почувствовал, как вернувшаяся домой бабушка заботливо накрыла его покрывалом.
Проснулся он от крика – резкого, истеричного!
– Это ты мне всю жизнь испортила! Сыновей ты хорошо воспитывала, и они людьми выросли. А меня ты только баловала! Завела себе куколку на старости лет! Игрушку себе родила, да?! И почему ты меня отпустила замуж за Серегу? Видела же, что мы не пара! Это ты виновата! Ты должна была меня отговорить, ты же мать!
Боря хотел снова накрыться подушкой, но не успел, поразившись тихому, виноватому голосу бабушки, совершенно не вязавшемуся с ее характером:
– Доченька. Светик. Не делай этого, пожалуйста. Он здесь привык. И школа… дай ему хоть учебу закончить! И что ему летом в городе маяться, в комнатушке твоей сидеть? Волга далековато, одного опасно отпускать, машины. А здесь озеро…
– Ты не понимаешь! – завизжала Света. – Я ПИТЬ БРОСИЛА, пойми ты это! Думаешь, это легко? Легко, да? Он моя последняя надежда не сорваться, понимаешь ты это? Я его мать!
У Бори внутри всё сжалось от непонятного чувства. Мама хочет его забрать! Значит, он нужен маме! Значит, она его любит! А бабушка, значит, его тоже любит! Вон какой голос у нее стал…
– Доченька, родненькая моя! Я всё понимаю. Но…
– Что ты понимаешь? Ничего ты не понимаешь! Ты же сама меня спаивала!
– Что ты такое говоришь? – растерянно спросила бабушка.
– Да, ты! Ты Борьку забрала, отняла моего сыночка! Муж погиб, сына мать забрала! А пенсию его мне оставила, чтобы я на нее пила!
Грохнула дверь, и Боря услышал громкий, возмущенный голос дяди Саши:
– Да что ж ты дурища-то такая! Нашла, в чем мать обвинить! Да она из-за тебя все глаза выплакала! Может, хватит ей нервы мотать?
– А я и не буду больше ей нервы мотать! Вот заберу завтра сына и вообще приезжать не буду, раз я нервы мотаю!
Тут бабушка заплакала в голос, и Боря не выдержал. Соскочил с кровати, запутался в покрывале, чуть не растянулся на половике, но добрался до бабушки и неловко обнял ее где-то в районе живота:
– Не плачь, не плачь, пожалуйста! Не надо, ну пожалуйста! А то у тебя тоже давление будет, как у бабы Гали!
– Батюшки, да как я про тебя-то забыла? Ведь видела, что ты заснул! Испугала я тебя, да? Маленький мой…
– Сынок, радость ты моя! Иди к мамочке! – подскочила к ним Света и, отцепив Борю от бабушки, крепко обняла, став на колени. От нее пахло сигаретами и чем-то непонятным, похожим на растворитель для краски. Руки были сухими и горячими.
Боря осторожно обнял ее за шею и, подержав немного, отодвинулся:
– Мам, не кричи на бабушку. Она обо мне хорошо заботилась.
– А я плохо, да? – резко поднявшись, зло спросила Света. – Мать тебе не такая? Плохая тебе мать досталась, да?! – Она всё больше распалялась, уже переходя на крик.
– Хорошая. Но на бабушку не надо кричать, ладно?
Баба Надя с изумлением смотрела, как ее защищает внук. Да, дожила! От родной дочери нужно защищать! Она вспомнила, в каком опьянении от счастья были они с мужем, когда врачиха сказала: «Дочка у тебя будет». Наверное, Света права, и она действительно плохо воспитала свою «донечку». Но почему теперь нужно отдавать Борю? А как не отдать? Закон на стороне матери. Тут даже у ребенка не спросят, где он хочет жить. Бабушка – не член семьи. «Как по врачам таскать и на подготовку, так нужна была…» – с горечью подумала она и молча ушла на кухню – плакать и думать.

Боря ночью спал плохо – выспался после поминок, да и мысли каруселью вертелись в голове. Невольно прислушивался он и к беспокойному сну матери: та вскрикивала, что-то бормотала, один раз даже вскочила, как показалось Боре. Срубило его только под утро, а там и поселковые собаки залаяли: частный сектор начинался совсем рядом от их дома. Он хотел было накрыться подушкой и еще подремать, но вспомнил вчерашний день, так полный событиями, главным из которых оказались не похороны бабы Гали, а решение мамы забрать его и виноватый голос бабы Нади. «Как же так?» – подумал Боря. Он не знал, хочет ехать или хочет остаться. В душе он склонялся ко второму, но как же мама будет без него? Она ведь сказала, что он, Боря, ее последняя надежда на выздоровление. «Ведь я молился о ее здравии, и вот. Я могу ей помочь. Значит, надо ехать. Да, надо. Просто надо». Он лежал, глядя на задник шифоньера, весь заклеенный плакатами из детских журналов, наклейками и двумя рисунками танков – кривоватыми, но ярко раскрашенными. Сделав выбор, о котором его даже не спрашивали, он окончательно понял, что не хочет уезжать. Тем более сейчас, когда совсем скоро длинные майские праздники, а дальше – череда беззаботных ясных дней летних каникул. Это же столько всего можно успеть! И на пруду искупаться несколько раз на дню, и подремать в зной там под вербами, и письма поразбирать, спрятавшись от жары в комнате бабы Гали. «Как ей там на кладбище… Хотя она ведь сейчас на небе, наверное. Или еще нет?» Он представил, как душа бабы Гали наблюдала за вчерашней сценой, жалея его, Борю, и бабу Надю. «Она велела ей передать, чтобы здоровье берегла. А какое тут здоровье, если бабушка так волновалась вчера». Ему захотелось срочно увидеть бабу Надю. В квартире было тихо. Дядя Саша пошел ночевать к дяде Володе, мама спала на диване, неловко скрючившись. Одна ее рука как-то неестественно согнулась, и Боря подошел, чтобы ее поправить, но побоялся разбудить мать и передумал. Он осторожно прошел в коридор и тихо прикрыл дверь. Стараясь не шуметь, наведался в туалет, потом заглянул в бабушкину комнату – никого. Она оказалась на кухне – стояла у раскрытого окна, из которого доносились радостные звуки весеннего утра.
– Бабушка! – Боря обнял ее, как вчера, прижался головой к ее желто-зеленому халату.
Она положила руку на его всклокоченную за ночь голову:
– Тихо, не плачь! Не надо плакать!
– Я… не хочу ехать.
– Я тоже не хочу тебя отпускать. Но нас даже не спросили. Она мать, а я тебе никто получаюсь.
– Ты моя бабушка! Ты меня по врачам возила, обо всем договаривалась, деньги платила. Я помню, как меня не хотели обследовать, а ты добилась.
– Да, я тогда чуть всю их больницу не раскидала по кирпичику, – слабо усмехнулась баба Надя, а потом, как-то странно то ли всхлипнув, то ли икнув, крепко прижала внука. Через минуту она взяла себя в руки и медленно, внушительно заговорила: – Значит, так. Главное – не зли ее. Не попадайся под горячую руку. Не обижайся на нее, если что: это не она, это болезнь. Если совсем плохо – сразу убегай и отсиживайся в безопасном месте. В городе будь осторожен на дороге, очень осторожен! Ты не привык к такому движению, и вообще… И главное – всегда знай и помни, что ты – хороший человек! Я иногда ругала тебя… дура старая! Всегда помни, хорошо? Это очень важно.
– Я понял. Я постараюсь быть осторожным. Ты тоже за здоровьем следи. Баба Галя говорила – сахар меряй. И не переживай из-за мамы. Ты сама сказала – это болезнь.
– Что, обсуждаете меня? – появилась на пороге заспанная, но уже боевая Света.
– Доброе утро, дочка. Сейчас пирожки разогрею.
Света кивнула, удовлетворенная смиренным тоном мамы, и пошла в душ.
– Ба, я схожу к дяде Володе?
– Сиди, после завтрака пойдете с мамой в школу. Пусть сама договаривается, как ты сдавать будешь.
– А без меня нельзя разве? – насупился Боря.
– Ты получишь инструктаж от учителей. Внимательно слушай, что тебе скажут, всё записывай. Интернет у тебя на планшете есть, только следи, чтобы мама его оплачивала… Хотя нет, лучше я буду платить, и за телефон тоже. Так надежнее будет.
– Хорошо, я понял. А после школы можно?
– Так собираться надо тебе. Я помогу, конечно, но времени мало. Дяде Саше завтра рано в рейс, так что он должен успеть отдохнуть после поездки. Видишь, дел сколько? А дядя Володя сам сейчас придет, вместе и позавтракаем.
Действительно, скоро он пришел с дядей Сашей. Оба были хмурые, молчаливые и как будто немного виноватые, как показалось Боре. Весь завтрак Света безуспешно старалась вывести на скандал то одного, то другого.
– Ну, что смотришь? Да, дрожат у меня руки, да, чай разлила, и что? Расстрелять нужно такую хреновую мать, да?
– Доча, не надо так ругаться при Боре, пожалуйста, – тихо, но твердо сказала бабушка.
– А ты мне рот не затыкай! – взвилась Света.
– Не привык он. И ты его не приучай, – спокойно, но твердо ответила бабушка, с грустью глядя на дочку. – И вообще рассиживаться нам некогда. Бери сына и иди в школу – с директором договариваться.
– А может… ты сама сходишь? – сразу притихла Света, испуганно взглянув на мать. – Они тебя знают, и вообще…
– Ну уж нет. Пусть увидят, что у ребенка мать есть, может, и пойдут навстречу. Мне скажут, чтобы не выдумывали и дали ему доучиться – немного осталось. И будут правы, кстати.
– Я мать! У меня все права!
– Вот так им и скажешь. Директора зовут Анна Владимировна, запомни.
Света беспомощно обвела глазами собравшихся, будто прося поддержки, потом с грохотом отодвинула стул и направилась из кухни. Ей под ноги метнулась испуганная шумом кошка, за что получила увесистый пинок:
– С дороги, тварь! Будешь мне еще под ноги лезть! Вчера вечером всё в комнате шмыгала туда-сюда, туда-сюда!
Боря подошел к изумленной кошке, погладил и отдал ей недоеденный пирожок с мясом:
– Бабушка, спасибо, я наелся.
– Вот и хорошо. Возьми тетрадь с собой. И дай им свою электронную почту обязательно. Запиши телефон завуча и классного руководителя, прямо там набей себе в адресную книгу, понял? Пусть все контрольные тебе пересылают, как на дистанте было. Ты всё умеешь, быстро вспомнишь, что как. Ну, иди.
Глядя вслед внуку, бабушка вздохнула и спросила сына:
– Я собиралась сейчас все его медицинские документы приготовить, да вот даже не знаю…
– Ничего не давай. У тебя сохраннее будут, – твердо ответил Саша. – Я привезу, если что понадобится. И другие документы нужно сфотографировать. Свидетельство о рождении, всё такое.
– Я могу сейчас этим заняться, – предложил Володя.
Бабушка устало кивнула:
– Господи, дай мне терпения на этот день! Много терпения!

В школе поахали, посокрушались, попытались было уговорить Свету дать сыну спокойно доучиться до конца года, но быстро поняли, что можно нарваться на большой скандал, и согласились на самоподготовку и дистанционную аттестацию. Настоятельно рекомендовали договориться с волгоградской школой заранее, а не в конце августа, и обещали подготовить личное дело.
На обратном пути Боря уговорил маму разрешить ему забежать на минутку в дом дяди Володи, и она нехотя согласилась, потому что ей очень хотелось спокойно покурить. Мальчик как раз застал только вернувшегося на обед дядю и неожиданно для себя крепко обнял его и заплакал.
– Ну-ну, ты чего? Не хочешь уезжать, да? Фигню удумала твоя мамка, это точно. Но что ж тут поделаешь? Ты знаешь что? Звони мне почаще и рассказывай, как там чего, прям подробно. Каждый день звони, договор?
– Договор.
– Верняк? – заглянув племяннику в глаза, уточнил Володя.
– Верняк…
– Я попробую Светку уговорить тебя отпустить на каникулы хоть ненадолго. Как раз наиграется к тому времени в мамашку. Не раскисай, хорошо? Всё как-то утрясется. Сейчас пообедаем вместе. С поминок котлеты остались. А давай прям холодных, с солеными огурцами?
– Конечно! Можно и не греть, – согласился Боря и прошел в комнату бабы Гали. На ее письменном столе появилась фотография – такая же, как на кладбище и как будет на памятнике. Он взглянул в ее энергичные глаза и прошептал: – Ты за дядю Володю не беспокойся. С Маринкой он не пропадет. Она добрая.
Подошел к альбомам, погладил их дерматиновые спинки:
– Я вернусь, правда.
Потом быстро развязал тесемки на папке и задумался, глядя на письма. Он знал, что нельзя ничего забирать, а надо вернуть первое письмо от школьника Сени, которое он взял. Так будет правильно. Но он не хотел правильно. То письмо он оставит у себя – как средство связи. Но других брать больше не будет. Ну, если только вот этот конверт, подписанный таким же детским почерком…
– Борь! Ты где? Чипсы хочешь? Это я купил на вечер с Маринкой погулять, да для нее еще жевательный мармелад есть, она любит.
– Не, спасибо! – Боря сунул письмо в карман, быстро убрал папку и вернулся в кухню. Он уселся на свое любимое место под большой пальмой, выращенной бабушкой из крошечного отростка, вздохнул: – Ты только альбомы никуда не девай, и всё остальное, ладно?
– Будет сделано! – с улыбкой ответил парень, накладывая Боре его любимый салат из маринованных баклажан. – Вот, синеньких тебе!
Не успел Боря доесть, как ему позвонила бабушка и велела срочно идти собираться.
– Вы когда уезжаете? – поинтересовался Володя. – Скоро? Я подскачу проводить. Специально на работе отпросился после обеда.
Почти все вещи внука бабушка аккуратно уложила сама, ему осталось только сложить учебные принадлежности.
– Ты уж там старайся, готовься к сдаче, – наставляла его бабушка.
– Думаешь, я не прослежу? – сразу же подскочила Света. – Да он у меня будет целыми днями зубрить! И почерк исправлять, а то вон как тетрадка подписана, смотреть противно! Не очень-то ты следила за его уроками!
Бабушка промолчала и отошла к окну.
– Кошка еще эта шмыгает постоянно! Убила бы тварь!
– Доча, ну какая кошка? Вон она на лавочке у подъезда сидит.
– Ты что, хочешь из меня дурочку сделать, да? Так не выйдет! Всё, едем сейчас же! Где Сашка? Пусть отвозит меня немедленно из этого дома! Нагостилась, сыта по горло!
– Света, успокойся, пожалуйста. Скоро вы поедете. Саша на заправку поехал, и омыватель ему нужно купить. Вон и Володя идет. Давай лучше с тобой подумаем: мы ничего не забыли?
– А что, раньше нельзя было купить этот омыватель?
– Доча, а свидетельство о рождении ты взяла? Помнишь, я тебе показывала, на моем столе… И полис!
– Сейчас возьму, – буркнула Света и, чуть не врезавшись в дверной косяк, вышла из комнаты.
Боря посмотрел на бабушку, и ему не понравились ее сжатые губы и влажный блеск глаз.
– Ты не плачь только, пожалуйста, – тихо попросил он. – А то я не выдержу и разревусь прям при всех.
– Я постараюсь, Боренька.
Бабушка его так называла очень редко – когда он лежал в больнице или после сдачи анализа крови. Это «Боренька» стало последней каплей, и мальчик убежал в ванную – плакать.

Проводить их пришли не только родственники, но и соседи, и прежние Светины подружки, и даже небольшая делегация из Бориной школы во главе с завучем, которая подарила бывшему ученику огромную красочную энциклопедию «Тайны морей и океанов», «чтобы скоротать дорогу». Его обнимали, желали всего хорошего в новой жизни. Володя передал Свете пакет с пирожками и сказал:
– Ты уж смотри, не обижай парня. Он у тебя хороший.
– Прям сплю и вижу, когда же можно его начинать обижать, – огрызнулась Светка, но потом подобрела, обняла Володю и, указывая на Марину, прошептала: – Ну что, на свадьбу-то пригласишь?
– Обязательно!
Под конец Боря подошел к бабушке, которая замерла на тротуаре.
– Бабушка, до свидания! Ты не волнуйся за меня, договорились? Я буду осторожен.
– А чего это ты должен быть осторожен? Тебя бабушка накрутила, чтобы меня боялся? – зашвырнув сумку в раскрытый багажник, подскочила к ним Света.
– Мам, на дороге чтобы, машины…
– Ну, давай матери лапшу вешать! А ты, – она повернула к матери красное лицо, – ты… да будь ты проклята! – прошипела она и, как загнанная собаками кошка, схватила сына за руку и потащила к машине. – Представление окончено! – затолкав сына на заднее сиденье и усевшись рядом с братом, прокричала она через окно.
Машина тронулась, и Боря через заднее стекло смотрел на собравшийся его проводить народ, но видел только бабушку, которая так и стояла неподвижно на тротуаре. Вот к ней подошла Маринка, бережно подвела к лавочке, усадила, взяла безжизненную руку в свою, говоря что-то утешительное, как догадался Боря.
– Ну, и зачем этот концерт? Мать при всех обидела… Дура ты, Светка, просто дура, – бросил дядя Саша. – И не кури мне тут! А то на автобусе поедешь!
– И поеду! – огрызнулась сестра, но на скандал нарываться не стала. Повернувшись к сыну, она ласково спросила: – Сынок, ты как? Удобно тебе? Может быть, водички хочешь?
Боря молча помотал головой и начал смотреть в окно, чтобы не видеть перед глазами неподвижную фигуру бабушки с бессильно опущенными руками.

Света вскоре заснула, свесив на грудь голову, которая болталась на каждом ухабе и лежачем полицейском. Боря раскрыл энциклопедию, но всё было как в тумане от слез. Он прикрыл глаза, но не спал, а гонял по кругу мысли и картинки. Да, он нужен маме. Но бабушке он тоже нужен. Может быть, надо было послушать себя и твердо отказаться? Но как можно, это же мама… Но бабушка ведь уже старая, и у нее сахар. А вдруг ей плохо станет? Боря начал тихонько всхлипывать, размазывая слезы рукавом нарядной бежевой водолазки. Дядя Саша молча протянул ему упаковку одноразовых платочков. Боря был ему благодарен за это молчание: слушать утешения он бы не выдержал, да и маму можно разбудить. «Пусть уж лучше спит», – решил он.
Доехали за три часа. Света проспала почти всю дорогу. Проснулась от собственного мычания и стала жадно пить из бутылки с газировкой. «Ночами плохо сплю», – объяснила она брату, который ничего и не спрашивал.
Зарулив на ее улицу, он выключил мотор и остановил уже собиравшуюся выскакивать сестру:
– Слушай. А ты сколько уже не пьешь?
– Четыре дня уже! – с гордостью прохрипела Света.
– Так. Понятно. Тебе бы до терапевта дойти, может, даст направление в дневной стационар прокапаться. Надо помочь организму выводить всякую гадость. В начале сложно. Мой тесть…
– Да насрать мне на твоего тестя! Брат называется! К терапевту такого брата самого! – Она выскочила из машины и стала судорожно шарить в сумочке. – Да где же они… Неужто забыла? – Вернувшись к машине, Света вывалила содержимое сумочки на сиденье, схватила пачку сигарет и зажигалку и собралась уже отходить курить.
– Э-э-э, нет! Потом покуришь. Давай собирай обратно свое барахло! Давай-давай, а то я сейчас всё на землю смахну! А я пока вещи выгружу.
Света сунула пачку в карман и стала неохотно всё собирать обратно в сумочку. Вещи вываливались из ее беспокойных пальцев, падали на пол. Огрызок яблока залетел под сиденье водителя, и Боря потянулся вперед его достать, но мама резко одернула:
– Брось! Выходи, чего расселся?
Мальчик покосился на огрызок, который так и остался валяться на резиновом коврике, и молча вылез из машины. С удовольствием разминая уставшие ноги, он озирался вокруг. Он уже подзабыл это место. Дома, детская площадка, несколько больших деревьев, а дальше – оживленная трасса.
Мама подтолкнула его в спину:
– На вот, пакет с пирожками неси! Поужинаем.
Дядя помог поднять сумки до двери квартиры, которую хозяева сдавали покомнатно: в одной комнате был начат ремонт, другую занимала совсем юная пара, в третьей обитала Света, теперь вместе с сыном. Сгрузив вещи напротив лифта, брат немного замялся, но в квартиру его не пригласили, и он, быстро обняв племянника, зашел в лифт и уехал.
– Даже слова доброго на прощание не сказал, ты заметил? Вот какие у нас родственнички! Да, я забыла тебе сказать… У нас дядя Костя живет. Он мой… в общем, мы в отношениях.
– Что?
– Не чтокай! Дядя Костя, говорю! Сейчас я тебя с ним познакомлю.
Она начала звонить – долго, требовательно. Сначала ничего не происходило, потом дверь открылась, и мальчик увидел крупного мужика с красным лицом, в майке и шортах, обрезанных из джинсов, как ему показалось.
– Ба! Какие люди! Вот и Светик вернулся! И сынишку привезла, молодец! Добилась правды!
– Не называй меня Светик, сто раз просила, – милостиво позволив себя поцеловать, фыркнула Света и добавила: – Всё, пойду курну, а то щас сдохну. Три часа без курева. Это жлоб, мой братец, не разрешал курить в своей драгоценной машине. Ладно бы что приличное, джип там, а то нищебродский «ларгус», подумаешь! Да я сама такой могу в кредит взять! И телефон у меня круче!
– Беги-беги, а мы с молодым человеком вещи занесем. Заодно и познакомимся.
Он по-взрослому протянул руку и сказал:
– Меня Костя зовут. А тебе, Борис, значится, дядя Костя буду. Ты в каком классе, в пятом?
Боря молча пожал большую руку с синеватыми венами и кивнул:
– Да, в пятом. А вы здесь живете, вместе с мамой?
– А что, она тебе обо мне не сказала? Ну да, вместе. Так, сюда пока складывай. Туалет вон. Где твое барахло, эта сумка? Ну, вот сюда заноси. Видишь, мама о тебе позаботилась: сказала мне раскладушку раздобыть. Я ее в уголок поставил, а шкаф как разделитель сделал. Во как хорошо получилось! Не будем друг другу мешать.
Боря обвел взглядом прокуренную комнату, покосился на разложенный диван с грязноватыми одеялами без пододеяльников и сказал:
– А мне вообще-то нельзя на раскладушке. Спина…
– Нельзя? – удивился дядя Костя. – Мне твоя мама ничего не говорила. – Светик! То есть Светк! Подь сюды. Вот молодой человек мне сказал, что у него со спиной проблемы, типа раскладушка некошерно.
– Да, мне что-то мать бубнила каждый раз, вот не запомнила. Ну да ладно, будет время – поищу кровать ему. Кажется, с пятого этажа отдавали, объява висела.
– Ну, так это было два месяца назад. Всё, уже не висит объява-то.
– Не висит? Ну и ладно. Короче, не забивай мне фигней голову. Дайте же докурить спокойно! И вот чего. Там в пакете, таком желтом, пирожки с поминок. Как раз поужинаем.
– Да, вижу пакет. Держи, разогреешь заодно в духовке.
– Да пошел ты! – фыркнула Света. – Еще спалю на фиг. Так поедим. Борьк, ты это… вещи свои потом разберешь. Шмотки в шифоньер, я тебе полку освобожу, а учебники под раскладушкой пусть хранятся. Видишь, тесно у нас.
– Ну как, хорошо я шифоньер поставил? Одобрямс? – попытался обнять подругу Костя.
– Рямссс, рямссс, – засмеялась Света, и Борю покорежило от ее высокого, визгливого смеха, от этой невыносимой свистящей буквы, кто ее только придумал!
Но на него уже перестали обращать внимание. Отодвинув рукой всякий мелкий хлам на другую сторону стола, Света разорвала пергамент, в который Маринка упаковала пирожки, и сказала:
– Одни с мясом, другие с повидлом.
– И не перепутайте! – засмеялся Костя и, потирая руки, разломал один пирожок: – Так, вскрытие показало, что эти с мясом!
– Мам, а куда пирожок класть? – спросил Боря.
Света открыла рот, явно чтобы съехидничать, но все-таки встала, взяла с полки блюдце и протянула сыну:
– У нас здесь по-простому… Но если хочешь, можешь быть Самым Главным по Уборке. – И Света, явно довольная своим педагогическим талантом, надкусила пирожок.
– Ну что, хозяюшка, знакомство-то обмыть нужно! – просительно заговорил Костя и выжидающе взглянул на Борю: – Пиво пьете, молодой человек? Пятый класс, уже пора бы. Ну, я-то, конечно, чего покрепче…
– Маму не нужно бы пока дразнить, – неуверенно начал Боря, но Света его оборвала:
– Ты что думаешь, мать твоя совсем слабачка? Да я… да у меня воля крепкая. Раз решила – всё, точка! Выпей, Костян, разрешаю! Но в меру!
– Я свою меру знаю! Только кто ж мне ее нальет! – заржал довольный Костя, протянул руку и достал с полки бутылку с синей этикеткой «Пять озер», придвинул поближе стопку, налил дополна. Водка булькала так аппетитно, что Боре захотелось пить, и он спросил у мамы, которая быстро отвела глаза от бутылки:
– Мам, а у нас газировка была, помнишь?
– Не знаю, наверное, в машине осталась, – рассеянно ответила Света.
– А что есть попить?
– Дык вот! – Костя тряхнул бутылкой и засмеялся, потом взъерошил мальчику волосы: – Иди, там на кухне в кране водичка, а вон, на полке, стаканы.
Боря взял стакан и вышел из комнаты.

На кухне было душно, зато тихо. Три стола, два холодильника, один из которых очень громкий, зажаренная плита. В раковине стояла посуда, и Боря аккуратно отодвинул кран и долго умывался прохладной водой, намочил уши и виски. Напился, потом налил второй стакан и отошел к окну. С улучшением самочувствия он всё яснее начал осознавать свое положение. В голове само всплыло слово «жопа» – крепче слов он не употреблял. «Ну да, она и есть. Так, стоп. Сегодня первый день, а потом я ко всему этому привыкну и перестану замечать. Значит, так. Надо сосредоточиться. Мне здесь не нравится. Мама ведет себя странно и, кажется, мне совсем не рада. Скоро опять будет болеть спина от раскладушки, и все старания бабушки и врачей насмарку. И мои мучения с ЛФК и специальными стельками тоже. Уроки делать я буду за обеденным столом, а он липкий и завален всякой всячиной. Учебники под раскладушкой в пакете так и будут. Скоро начнется жара, и будет болеть голова. Комната вся прокуренная, даже под диваном я видел окурок. Разве можно курить в кровати?.. Или я просто такой привереда? Может быть, бабушка меня слишком ограждала от жизни? Нет, не может быть, что жизнь – такая. Ведь я был в разных домах и нигде такого не видел, как здесь. Да и раньше, когда я был маленьким, вроде бы такого не было. Или я не понимал?» Боря кивнул самому себе и попытался сосредоточиться на том, что же ему теперь делать. Но мозг отказывался думать об этом.
«Ладно, завтра. Нужно выспаться сначала. Так. Проветрить комнату, добыть чистую простыню. Интересно, одеяло-то мне найдется? Надо было у бабушки взять мое».
Чувствуя себя в режиме мобилизации, Боря допил стакан и вернулся в комнату.
– А я уж думала, ты соскучился по бабушке и ушел, – пошутила мама и снова визгливо рассмеялась. Она курила, стряхивая пепел в блюдце.
Боря заметил, что она стала какая-то красная.
– Мам, тебе жарко? Ты красная вся.
– Какое там жарко, холодно. Вот, греюсь сижу огоньком. – Она картинно провела рукой с сигаретой в воздухе и снова засмеялась.
Развалившийся на стуле Костя вскочил, потрогал ее голову:
– Да у тебя температура! Ты того, Светик, ложись давай. Аспирин есть?
– Был где-то. А чего это я, интересно? То-то меня ломает всю.
– Не простыла где?
– Нет, тепло же. Слушай, а это, может быть, ну, оттого, что завязала? И сплю плохо.
– Я ж говорил, бросать вредно. Ты же не алкашка какая-нибудь, чтобы совсем уж в завязку уходить. Ну, отдыхаешь вечерами. А что? Надо же и расслабиться после работы. Ладно, пойду аспирин поищу. На кухне?
Света кивнула, натягивая до подбородка второе одеяло.
– Мам, а мне что постелить? – решил выяснить Боря, пока мать не заснула.
– Там, в шифоньере поищи, – неопределенно махнула рукой мама и снова проворно спрятала ее под одеяло.
После недолгих поисков Боря обнаружил на нижней полке свою старую простыню с желтыми и коричневыми собачками, малы-шовское синтепоновое одеяльце и подушку, на которой всё еще была надета его любимая наволочка – синяя с корабликами. Пододеяльника не было. «Ладно, завтра получше поищу. Или купить ведь можно же?» – неуверенно подумал мальчик. Спать было еще рано, но сказались волнения и недосып. Он уже было лег, но окликнул Костю:
– Там пирожки бы в холодильник убрать…
– Хозяйственный какой у тебя сынишка! – одобрительно рассмеялся Костя. У него был приятный смех – на тех низких нотах, которые Боря переносил нормально.
– Ага, как хомяк. В садике свою котлетку просил для мамы завернуть, – снова визгливо засмеялась Света.
– А я тоже хомяк. Я твой хомячок. Где моя норка, я так по ней соскучился! Знаешь, как хомячки дышат?
Боря услышал, как он усердно засопел.
– Уйди, шее щекотно! – игриво ответила Света.
– Да отдыхай, Светик! Это я так, шучу. Ты вон горишь вся. Жаркая моя женщина! Слушай, а давай еще аспиринчику? А? Слетать за водичкой тебе?
– Н-не…
– Ну ладно, отдыхай. Я еще на кухне посижу. Там и водочка у меня осталась, и пирожки.
– Борьке оставь с повидлом, а с мясом доедай, а то пропасть могут.
– У меня не пропадут! – Костя погасил свет и захлопнул дверь.
Боря заснул быстро, как будто его выключили из розетки. Спал без сновидений, но иногда слышал мамины крики, ругань, стук, как будто кто-то швырялся предметами, а один раз был такой звук, как будто она упала с дивана. Ближе к рассвету он выполз в туалет и услышал из кухни голос дяди Кости, который с кем-то негромко разговаривал по телефону:
– Не знаю, что и делать, блин! Моя ночью колобродила. Сплю, а она как вскочит! Ночник засветил – глаза безумные, на дверь смотрит. Я к ней, а она с мужем-покойником разговаривает, вроде как он ее зовет. Потом кошку какую-то ловила. Меня вообще никак, представляешь? Будто меня и нет. Хотел еще аспирину дать – куда там. Что, водочную клизму? Тебе легко шутить, а мне-то каково, блин? Реально жутко, блин! Валить? Я уж думал. Да пацана жалко. Она ведь сына привезла, норм пацан. Не могу же я его с ней бросить. Ладно, завтра видно будет. Может, уговорю на больничку. Ну всё, пойду еще посплю, пока дрыхнет. Давай, пока! Сорян, что разбудил. Ты же просто спец по такому.
– А что с мамой? – заглянул на кухню Боря.
– Ты-то чё шаришься? ОРЗ у нее. «Очень резко завязал», болезнь такая. Ну, авось через неделю полегчает. Но это не точно. Ты смотри, поосторожнее. А то она глюки ловит. Ну, иди ложись. Только тихо, не разбуди мамку-то.
Остаток ночи прошел спокойно, а утром Света проснулась почти такая же, как обычно – раздраженная, но вполне вменяемая.
– Ну что, Боря, сейчас позавтракай пирожками и за работу. Твоя работа – это уроки. Ну, и убирать.
– Мам, а на площадку можно выйти? – посмотрев в окно на чудесное весеннее утро, спросил Боря.
– Вот уборкой мы займемся, уроки сделаешь, и можно.
– А тогда жарко будет.
– Так! Не пререкаться мне тут! – вскинулась Света, и Боря замолчал.
– Да ладно пацана-то строить! Светик, то есть Светк, ты это… дай мне пятьсот рубликов на сиги, а? Я потом верну, ты же знаешь! И к ужину чего куплю.
– На! Только чтоб сегодня нашел нормальную работу! Стыдобища – здоровый мужик у своей женщины на сигареты стреляет!
– Я сегодня на разгрузке поработаю и с ребятами побазарю. Мне Толян помочь обещался.
– Трепло твой Толян! – возмутилась Света, но милостиво встретила прощальный поцелуй в шейку и ласково проворковала: – Ну давай уже, вали. Пожрать чего купи, пельменей, что ли.
Проводив Костю, она повернулась к сыну:
– Тебя бабушка научила чай заваривать? Сделай себе в чашке, там пакетики на полке есть. А мне кофе, одну чайную ложку и две сахара.
– Мам, ты как себя чувствуешь?
– Ломает как-то, и башка раскалывается. Я с работы отпросилась до завтра, ну, похороны же. Так что сейчас будем делами заниматься.
После завтрака пирожками они и правда занялись делом: мама освободила полку для одежды, куда Боря выгрузил содержимое пакета, потом вместе убрали часть вещей со стола, он подмел в комнате и отмыл, как мог, пол, два раза выливая в унитаз черную воду. Мама командовала, одобрительно поглядывая на сына. Потом велела делать уроки, а сама куда-то ушла. Боря решил позвонить бабушке и дяде Володе. Нарочито бодрым голосом он рассказал ей, что всё в порядке, что они с мамой занимались уборкой, а сейчас он будет делать уроки. «Ты, ба, не волнуйся, главное. Тебе нельзя. Может, мама мне разрешит приехать на каникулы». С дядей Володей он был более откровенен и даже передал телефонный разговор Кости.
– Что с мамой? Это опасно? – спросил он.
– Будем надеяться, что обойдется, – уклончиво ответил дядя. – Ты, главное, если почувствуешь неладное – не стой столбом, а сразу беги. Прям быстро беги, понял?
– Да что неладное-то? – не понял Боря. – Если буйная станет, да?
– А вот этого лучше не ждать. Как заметишь стеклянные глаза – значит, она тебя не видит вообще. Или вместо тебя видит кого-то другого. Эх, Борян, и зачем тебя увезли? И сделать ничего нельзя: маму твою хрен убедишь, только врагом станешь. Ладно, племяш, если что – звони. Вместе будем думать. А за бабушку не беспокойся, к ней Маринка наведываться будет, если что не так, заметит. Она же у меня медсестра. И в церкви бабушке дела найдут, там тетки в таких делах опытные. А я тут решил пока на Севера податься, денег подзаработать к свадьбе. Знакомый сегодня позвонил, предложил устроить, ну, мы с Маринкой подумали и решили шанс не терять.
Боре после разговора стало спокойнее за бабушку, но тревожнее за маму. Да, нужно за ней приглядывать. Ему остро, до боли захотелось обратно, но он взял себя в руки и, застелив стол рекламной газетой, принялся за уроки. Мама всё не появлялась, и он на обед снова сделал себе чай и доел последний пирожок. Очень хотелось на воздух из прокуренной комнаты, но бросить квартиру открытой Боря не решился. Распахнув окно, он устроился на расшатанном стуле с книгой про океаны.

Вид огромного объема воды на обложке книжки действовал на Борю своеобразно: и воодушевлял, и тревожил одновременно. Прислушиваясь к этому приятному, но щемящему чувству, мальчик унесся мыслями так далеко от прокуренной комнатушки с грязными занавесками и небрежно застеленным диваном, что вздрогнул, когда вошел Костя.
– А мама где? – удивленно спросил он, вытаскивая из пакета какие-то консервы. – Вот, нам на разгрузке дали, пригодится. И колы тебе купил. Ты любишь колу?
Боря благодарно кивнул. Он был рад, что есть Костя. «Хотя бы не сбежал, а то что я с ней один буду делать?»
– Ну ладно, я гоу дальше арбайтен. Пригласили на халтурку одну.
– Дядя Костя, ты только вечером приходи пораньше, ладно?
– Что, стремно? Говорю же, ты умный пацан. Мне тоже стремно. Ну ничего, уж вдвоем-то мы сможем контролировать ситуацию, правда? Мы с тобой мужики или где?
После ухода дяди Кости Боря все-таки решился позвонить маме. Она ответила не сразу, и мальчик услышал женский смех и оживленные голоса.
– Мам, а можно я выйду погулять? Душно в комнате. Уроки я сделал.
– Выйди, выйди, погуляй, сыночек.
– А с дверью что делать?
– Там, на кухне в ящике запасной ключ от входной двери. А нашу так прикрой. Все равно соседи уехали.
– Мам, а ты когда придешь?
– Скоро, сыночек, скоро. Я тут к подружке зашла, у нее вечером день рождения будет, но я не пойду. Вот сейчас забежала поздравить, а меня тортом кормят. Тут некоторые гости пришли типа помогать, а сами уже отмечать начали. Но я кофе пью, ты не подумай.
– Молодец, мам. Да, у нас картошка есть?
– Под раковиной в пакете наша. А что?
– Дядя Костя забегал, принес рыбных консервов. Я подумал, что можно картошку сварить на ужин.
– Вот и почистишь после прогулки. Далеко не уходи, а то искать тебя еще.
– Я возле дома погуляю, на площадке.
С огромным облегчением Боря вышел на воздух и уселся на скамейку под большим тополем. Он вспомнил это дерево по острому запаху разогретых солнцем листьев. Как же давно это было! Он попытался представить, как уезжал с бабушкой от мамы. «Так. Я уехал, а мама осталась. Я плакал. Маму не помню почему-то. Помню только, что плакал, а бабушка мне дала киндер-сюрприз. Там был дельфин». – Нахмурившись, Боря изо всех сил напряг память, но картинка ускользала, подрагивала и расплывалась.
Двор был пустой – все, кто не в садике, уже погуляли, а садиковские еще не вернулись. Только в песочнице копошились двое упитанных малышей, валялось ярко-красное ведерко. Их бабушка читала небольшой журнал с рецептами, время от времени поглядывая на Борю. Наконец она не выдержала и пересела на его скамейку.
– Тут у тебя тенечек. Запарилась уже вся.
– А что же вы без панамки? Голову напечет, и давление может подняться. Это очень опасно, – авторитетно заявил Боря.
– А ты в гости приехал, да? – Пожилая женщина явно была впечатлена его ответом.
– К маме. Мы из тридцать восьмой квартиры. Меня Боря зовут.
– К Светке, что ли? – не смогла скрыть презрительной интонации соседка.
– Да, к ней. Вы ее знаете?
– Да ее не то что весь подъезд знает – весь дом. А ты где раньше жил, у бабушки?
– Да, в Даниловке. Бабушка такие журналы тоже любит, всегда их покупает.
– Понятно, – вздохнула соседка. – Вижу, ты хороший мальчик. А знаешь что, Боря… запиши-ка мой телефон. Меня баба Таня зовут. Если что – звони, не стесняйся.
Она продиктовала номер, поправила ему волосы, как несколько раз за день делала бабушка, и вернулась к песочнице. «Вот опять „если что“, всё время я это слышу», – подумал Боря, и его начало мутить – то ли от тревожного предчувствия, то ли от целой армии сладких пирожков, съеденных за эти два дня.
Он еще немного поболтался по раскаленной площадке, посидел на качелях, но боялся далеко отходить, чтобы не прозевать маму. Бабуля с внуками ушла, помахав ему рукой. Он тоже решил вернуться и сходить в душ.
Полотенце ему не выделили, но Боря нашел большое пляжное, с ярким тигром на зеленом фоне. После душа и колы стало повеселее, и он решил сразу почистить картошку к ужину. Это заняло много времени: картошка была с черными прожилками, и эти места приходилось обрезать в мусорное ведро, из которого несло табаком и чем-то тухлым. Пока он возился с картошкой, в дверь позвонили. Боря выглянул в глазок и увидел худенькую девушку. Открыв дверь, он с удивлением заметил, что девушка была в кофте на молнии и вид имела болезненный. Узнав, что мамы нет дома, она разочарованно вздохнула и ушла.
Вскоре вернулась мама. Рассеянно похвалив сына, она долго плескалась в душе, а потом легла на диван и задремала. Боря сел на стул и нашел себе занятие: зачеркивать все буквы «с» и «з» в газете. Было душно. Но вот Света зашевелилась, и он подошел, внимательно посмотрел на ее красное лицо.
– Сынок, давай с тобой поговорим. Как прошел твой день? Ты делал чистописание? У тебя плохой почерк. Та-ак, ты, что ль, кошку приволок?! Кто тебе разрешил? И когда только успел?
– Мам, ты чего? Здесь нет никакой кошки!
– Не ври мне! Так, смотри мне в глаза: здесь есть кошка? Я не буду тебя ругать.
– Нет здесь никакой кошки. Тебе что, опять кошка мерещится?
– Не смей из матери дуру делать! Совсем от рук отбился! Думаешь, у меня белка, да?
– Так белка или кошка? – совсем запутался Боря. – Мам, ты лучше отдохни, а я на кухне посижу, хорошо? Тебе принести попить? Дядя Костя мне колу принес, будешь?
Света устало кивнула. Передавая ей стакан, Боря почувствовал, что руки у нее ледяные. Потрогал лоб – горячеватый вроде. «Эх, скорей бы дядя Костя пришел!» – выходя на кухню с энциклопедией, подумал он.

Боря посмотрел на часы: почти шесть, а дяди Кости еще нет. Хорошо, что мама заснула. Ему тоже хотелось лечь на твердую поверхность – невмоготу было сидеть на табуретке, но пол на кухне был грязный. В комнате, конечно, уже почище, не зря же он ползал сегодня с тряпкой. Но там спит мама, и хорошо бы ее не будить до прихода дяди Кости. Хотя бы уже вернулся! Есть хочется, и картошка уже сварилась, вон как пахнет, несмотря на полотенце, в которое Боря ее заботливо укутал. Он прошелся по кухне, чтобы размять ноги, выглянул в окно. На площадке галдели дети, мерно поскрипывали качели. То ли от этого скрипа, то ли от голода Борю замутило, и он налил колы. Стало полегче. Ничего, еще немного потерпеть, и вернется дядя Костя, и они все вместе сядут ужинать…
Стукнула их дверь, и Боря вздрогнул. Он увидел маму, которая вышла в коридор и уставилась на что-то в сторону входа в квартиру. Дверь была не видна мальчику, но он знал, что там никого нет.
– Опять пришел, значит. – Мамин голос был грустным и усталым. – Ревнуешь меня, да? Ну, ревнуй-ревнуй, теперь хоть повод есть. Серега, ты пойми, не могу я с тобой идти. Сын наш у меня теперь живет, понимаешь? Уходи, ладно? Добром прошу, уходи.
Боря оцепенел от страха. Ему казалось, что он случайно заснул и видит это в дурном сне. А мама уже кричала на мертвого отца, становясь всё краснее:
– Не приближайся ко мне! Не доводи до греха!
Она быстро прибежала на кухню и, не обращая внимания на сына, схватила ножик – тот, которым Боря сегодня обрезал у картошки бока с черными прожилками. Он пару раз немного порезал его острым кончиком большой палец на левой руке.
– Опять эта кошка шарится! – Мама повернулась, пнула невидимую кошку, потом сделала несколько шагов в коридор и остановилась, глядя себе под ноги. – Откуда здесь эта проволока? – Она осторожно перешагнула через что-то, наклонилась, откинула это что-то в сторону.
Боря, не мигая, смотрел на маму. Если бы она сейчас повернулась к нему, он не мог бы даже спрятаться под стол.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anna-morozova-32663848/vse-zhivy-71221873/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.