Читать онлайн книгу «Все мы родом из детства. Первая книга романа «Вера и рыцарь ее сердца»» автора Владимир Де Ланге
Все мы родом из детства. Первая книга романа «Вера и рыцарь ее сердца»
Владимир Де Ланге
Роман «Вера и рыцарь ее сердца» – это история любви, которая не могла случиться сама по себе, но случилась в наши дни, как по хотению человека, так и по божьему проведению.
Каждая история человека начинается с его рождения на Земле, каждая история любви – с мечты о ней. Вера родилась в шахтерском городе Караганде, она рано узнала горе и рано научилась прощать. Зато у нее была тайная мечта, мечта о встрече с прекрасным рыцарем, которому она заранее отдала свое израненное сердце.
Она знала, что где-то на свете живет ее рыцарь, но не знала, что этим рыцарем был Ронни
Ронни родился, когда фашисты уходили из Бельгии. В его родословной значились князья и плебеи, мастера своего дела и безнадежные романтики. О невестах Ронни не думал, он был смел, умен и больше всего ценил свою мальчишечью свободу.
Путь к счастью для Веры и Ронни начался, но будет ли встреча?
Владимир Де Ланге
Все мы родом из детства. Первая книга романа "Вера и рыцарь ее сердца"
Пролог
– Мне кажется, что-то случилось с нашей машиной! – обратилась я к Ронни c испугом.
Немудрено было напугаться тем, что увидела я спросонья, взглянув в окно нашего каравана, что стоял на кемпинге среди виноградников. На плите сердито зашипел чайник, из туалетной комнатки послышалась недовольная возня мужа, который еле вмещался в походный туалет каравана, а из раскрытого окна передо мной в лучах восходящего солнца вместо нашего автомобиля «Ситроен Берлинго» расширенного типа красовалась какая-то пародия на него, напоминающая белую лошадь с пеной по бокам.
– Это ты серьёзно? – спросил Ронни, приоткрыв дверцу туалета.
Он вытянул шею в попытке, не сходя с биоунитаза, разглядеть через раскрытую дверь каравана совершённый над его машиной вандализм, и это ему, как ни странно, удалось.
– Дорогая, а какой сегодня день?.. Правильно, всё сходится. Сегодня день нашей свадьбы, а то, что случилось с машиной, – это проделки Диан, моей сестры, чтобы мы с тобой не забыли отметить наш десятилетний юбилей!.. Я полагаю, что они с Вилли приехали не столько для того, чтобы варварски поступить с моей машиной, сколько для того, чтобы похвастаться своим новейшим мобиломом… Амай, разве можно платить такие баснословные деньги за коробку из пластика, сделанную для великанов, где телевизор висит под потолком? Ведь, в каждом транспортном средстве важно не то как оно выглядит, а как работает мотор и сколько он жрет бензина.
Дверь туалета вновь закрылась, и вскоре из-за закрытой двери послышалось его довольное пыхтение. Я оглядела убранство нашего добротного деревянного каравана, хранящего тепло и уют в любую погоду, и в хорошем расположении духа вышла на свежий воздух.
Наш домик на колёсах выглядел игрушечным теремком, затерянным среди виноградных полей, но в нём я чувствовала себя Евой, которая всю жизнь искала своего Адама, нашла и теперь следовала за ним по всему свету. Если караван готовился встретить свой полувековой юбилей, то наш автомобиль «Берлинго» был новейший, сделан на заказ и отличался своим респектабельным видом – этот вид не портили даже гирлянды из туалетной бумаги, отсыревшей от росы.
Этим утром я чувствовала себя счастливой женщиной, и высокое небо над головой, взятое в кольцо горной гряды, было тому свидетелем. Моя мечта сбылась: я любила и была любимой тем единственным мужчиной, с которым я могла быть сама собой.
Диан и её муж Вилли имели привычку вставать ни свет, ни заря, и это они с рассветом украсили «Берлинго» рулоном туалетной бумаги и повесили над дверью каравана «мистель», шарообразное деревце, под которым нам с Ронни пришлось целоваться, чтобы получить подарок к юбилею нашей свадьбы – коробочку бельгийского шоколада.
Диан выразила сожаление, что роса размыла слова поздравления, написанные на туалетной ленте, свисающей с боков машины. Да и бумага размякла от утренней влаги, но наш с Ронни счастливый пижамный вид на фоне нашего каравана был заснят на фотокамеру и памятью наших сердец.
В полдень мы с мужем дали обет верности друг другу в капелле, что одиноко стояла на склоне горы, при этом присутствовали убеждённые атеисты Диан и Вилли. Они поздравили нас с днём юбилейной свадьбы букетом полевых цветов и песней «О, благодать, спасён тобой». Песня пелась на английском языке, слова песни никто не разобрал, и под её мелодию мы с Ронни исполнили танец молодожёнов с десятилетним стажем.
После обеда мы с гостями совершили велосипедную прогулку вдоль реки Мозель, потом жарили мясо у ручья и пили вино местных виноградарей. Когда Диан и Вилли ушли почивать в свой новенький мобилом, мы с Ронни стояли, обнявшись, под темнеющим небом и долго молчали, словно в ночной тишине хотели услышать звёздный перезвон.
– Ронни, – тихо проговорила я, когда с гор потянуло прохладой, – тебе не кажется, что все эти десять лет нашей жизни в браке мы пытались отстоять свою независимость, свой менталитет западного человека, в право быть женщиной Востока, победить, даже, ценой собственного счастья. Удивительно, как это мы не разбежались за всё это время, ведь мы с тобой такие разные люди.
– В этом проявилась сила Бога, он замкнул наши судьбы в треугольник любви, и сам встал во главе угла. Этот треугольник никому не разорвать. Богу известно, как я тебя люблю. Ты меня любишь?
– Мне нужно отвечать?
– Дорогая, я всегда так боюсь, тебя потерять.
– Ронни, я люблю тебя.
Как аккомпанемент этому признанию за горой прогремел раскат грома, в преддверии грозы страшно загудел лес, поднялся ветер, и мы поспешили в караван. Хорошим людям ночью положено спать.
Принято считать, что круглые даты и существуют для того, чтобы дать человеку возможность увидеть свой жизненный путь как бы со стороны, из другого времени. Идея поделиться нашей историей любви принадлежала не нам, но она нам понравилась.
Эта книга посвящена тем, кого не останавливают превратности судьбы на пути к счастью.
Все мы родом из детства
Часть 1
Глава 1
Вере не было и трёх лет, когда она «потеряла праздник». Это было первое воспоминание девочки о себе самой, которое сберегла её детская память.
Приближалcя день 1 Мая, праздник всех трудящихся. Вера чувствовала преддверие праздника и заранее радовалась. Радовалась она, когда мама готовила нарядную одежду для себя и папы, для Веры и Саши, радовалась она, когда делались покупки для праздничного стола, потому что праздник без угощения и гостей нельзя было даже представить. Вазочки в шкафу до краёв были наполнены шоколадными конфетами, а на окошке остывал холодец. К холодцу Вера была равнодушна, но конфеты «Мишка на севере» и «Красная шапочка» были её излюбленным лакомством. А так как конфет было несчитанное множество, то оттого, что Вера с братом втихомолку таскали по конфетке, их количество в вазочке нисколько не уменьшалось.
Утром 1 мая вся семья Шевченко вышла на улицу, где уже звучала торжественная музыка! В новом белом пальтишке и розовой вязаной шапочке с помпончиками Вера чувствовала себя очаровательной девочкой, тем более что в её длинные косички были вплетены необычно пышные красные банты.
В праздничном настроении Верина семья отправилась на парад. Всё было так замечательно, что ни в сказке сказать, ни пером описать. По радио на всю страну громко пели песни о Родине. Люди собирались вместе, а потом весёлым строем шли в направлении к городской площади. Город полыхал флагами и транспарантами, закрывающими полнеба, а взрослые и дети держали в руках бумажные цветы, разноцветные надувные шары и маленькие красные флажки.
Солнце поднималось над горизонтом, на улицах становилось тесно от нарядно одетых людей, для которых гармонисты наигрывали плясовые мелодии.
Вокруг Веры всё пело, танцевало и утопало в красном изобилии.
Эта огненная бурлящая радость напоминала девочке свекольник, который также весело бурлил в большой маминой кастрюле. Девочка сгорала от нетерпения в ожидании парада. И вот грянул духовой оркестр, и колонны демонстрантов зашагали на площадь. Всё ликовало!
Восторг от происходящего торжества выливался в громогласное «Ура-а-а!!!». Это было так волнительно, что сердце Веры вдруг превратилось в барабан, тук-тук, тук-тук. Вступив на площадь, девочку взял на руки папа и уверенно зашагал во главе колонны, а мама вприпрыжку побежала рядом, крепко держа за руку Сашу. Вера старательно кричала вместе с родителями восхитительное слово «Ура!». Хоть она и не выговаривала букву «р», но «а-а» у неё получалось лучше, чем у брата. Последнее, что запомнила она на параде, были красные трибуны, размещённые под ногами каменного человека, стоящего с вытянутой вперёд рукой.
Парад отгремел, но никому не хотелось расходиться по домам. Хорошая погода и приподнятое настроение располагали к песням и дружеским разговорам, а Вера ждала продолжения праздника, а его… не было.
Вокруг неё толпились люди, они смеялись и не обращали внимание на детей. Мама и папа весело разговаривали с высоким человеком в белом пальто, с большими коричневыми пуговицами и широким чёрным ремнём, а Саша смирно стоял рядом, держа папу за руку, он прислушивался к беседе родителей с дядей в белом пальто, потому что он был уже взрослый. Вера очень уважала старшего брата, но не стала следовать его хорошему примеру, а самостоятельно отправилась на поиски пропавшего праздника. «Я только посмотрю и вернусь», – подумала девочка и смело отправилась в путь. Она пробиралась между поющими и танцующими людьми, чувствуя себя маленьким зайчиком в дремучем лесу.
Веру огорчало, что парадная площадь всё никак не появлялась, но она продолжала бодро идти туда, где было так весело и все кричали «Ура!». Перестукивание женских каблуков напоминало мамину швейную машинку, которая также опасно строчила по одежде, зато другие нарядные девочки и мальчики смотрели на Веру с восхищением.
Толпа постепенно редела, и перед девочкой открылся вид на площадь. Площадь, по которой папа пронёс её на руках, теперь отдыхала в покое солнечного дня, и продолжения торжества больше не было.
– Наверное, я опоздала, – вздохнула девочка печально, и ей вдруг стало очень одиноко.
От усталости хотелось сесть прямо на асфальт, но это было бы очень неприлично для хорошей девочки в белом пальто. Плакать Вера не стала, как плакать в такой чудесный день. Праздник исчез, и только каменный великан всё так же стоял над площадью и указывал рукой на небо, а по синему-синему небу плыли белые-белые облака, похожие на белые паруса воздушных кораблей из чудесной сказки о царе Салтане, которую перед сном читала мама. От лёгкого дуновения ветра, принесшего в город запах степной травы, девочка захотела обратно, к маме и папе, но этот полынный запах навсегда станет запахом её родины.
Так начинался для Веры её персональный поиск убегающего праздника, который со временем перерастёт в поиск убегающего от неё счастья.
Никто не обращал внимания на маленькую девочку, которая одиноко стояла на городской площади и к которой уже спешили её родители.
«Наверно, я потерялась!» – взволнованно подумала Верочка, увидев встревоженные лица мамы и папы. Папа схватил её на руки и бережно прижал к груди. Его сердце колотилось прямо в ухо девочки, и та в блаженстве закрыла глаза. Вере захотелось мурлыкать, когда мама нежно гладила её по волосам, называя «золотой рыбкой».
Римма и Володя сильно любили свою беглянку и были счастливы, что она нашлась целой и невредимой.
У Веры ещё не хватало слов, чтобы объяснить родителям, что она совсем не терялась, а просто ей захотелось вернуть праздник. Только Саша понимал сестру без слов, он стоял рядом и успокаивающе похлопывал её по спине. Вскоре Веру уже совсем не интересовал праздник и то, что с ним стало дальше.
Любовь к маме, папе и Саше наполнила всё её существо коротким детским счастьем.
Глава 2
Парадная калитка из металлических трубок, которая всегда находилась под замком, в тот солнечный день была открыта настежь. Вера заметила это, когда дети детского сада строем шли играть на площадку под раскидистым тополем.
После игр в песочнице наступило время обеда, а для Веры – время выбора. Она усиленно думала, как ей нужно правильно поступить. Если обедать девочка могла с аппетитом три раза в день, то спать после обеда она считала наказанием. Такой послеобеденный сон могли любить только ленивые коты, которые не знали, чем себя занять, а Вера всегда знала, во что она будет играть. Да, и мама не позволяла дочери скучать, грозясь в противном случае вызвать артистов из Ленинграда.
В последний момент, когда дети уже заходили в здание детского садика, Вера вовсе не думала о побеге из детского сада, а просто вышла за калитку, потому что ей совершенно не хотелось лежать под белой простынёй со старательно закрытыми глазами и слушать, как в соседнем дворе безжалостно колотят палкой ковёр и кто-то зовёт кого-то, кто не хочет откликаться, в на улице тревожно гудит сирена «скорой помощи»!
Что там говорить, за забором детского сада город жил интересной жизнью, куда детей без родителей не пускали, но для Веры калитка стояла открытой, путь свободен – гуляй не хочу.
Это было так чудесно – шагать по городу в летний солнечный день самостоятельно! Знакомая дорога домой запутывала девочку незнакомыми поворотами и закоулками, и она шагала в уверенность, что свой дом узнает даже издалека, а о том, что не каждая дорога ведёт домой, девочка в свои три года не подозревала и приготовилась хорошо смотреть по сторонам и здороваться с прохожими.
«Мама может быть очень довольна мной, потому что я не балуюсь и не путаюсь под ногами, а очень вежливо иду домой!» От этой мысли захотелось петь, и Вера запела: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо…».
Жаль, что разговаривать с незнакомыми людьми на улице ей не разрешал папа, потому что любой незнакомец мог оказаться бандитом. Бродячие собаки провожали Веру как-то подозрительно настороженно, поэтому она обходила дворняжек стороной, даже не пытаясь их погладить.
Магазины были надёжным ориентиром для Веры. Жалко, что у неё не было денег. Вообще-то, денег у девочки никогда и не было, но до сегодняшнего дня это её не беспокоило, хотя заманчиво было бы зайти в магазин и купить что-нибудь нужное для семьи. Например, варёную колбасу, а ещё лучше – кусок настоящего мяса. Это было бы очень по-взрослому. На худой конец, можно было бы купить булочку свежего хлеба. Ох, с каким удовольствием она бы сейчас покусала хрустящую корочку батона!
Город был необычно тих в тот послеобеденный час. Только на углу большого перекрёстка, не нарушая городскую тишину, скрежетала стройка, над которой повисла стрела подъёмного крана.
Прохожих на улице было мало, Вере попадались навстречу только спешащие старушки с сумками наперевес и тётеньки, катившие перед собой детские коляски. Какой же замечательной жизнью жил город после полудня! Яркое солнце заливало улицы золотистой жарой, а в тени от домов было свежо и прохладно. Как много радостей теряют дети в тихий час после обеда!
Сколько времени девочка плутала по городу, определить было трудно, ведь те часы, которые подарил ей папа в день 8 Марта, показывали игрушечное время. Впрочем, и во времени она разбиралась плохо, зато могла хорошо считать до десяти и обратно. Наверное, Вера шла долго, потому что устала и хотелось пить, но когда в одном из переулков показался её родной дом, то от усталости не осталось и следа, ведь она справилась и не потерялась.
– Какая я уже взрослая! – дивилась девочка сама себе, а её сердечко ликовало.
Двор жил своей спокойной будничной жизнью. Толстая соседка с первого этажа мельком взглянула на Веру и опять принялась развешивать на общие верёвки мокрое бельё, приятно пахнувшее мылом. Худенькая девочка, жившая по соседству, тоже не удивилась появлению Веры в неурочный час, она не только пригласила беглянку вместе с собой полежать на свежем воздухе под деревцем на составленных вместе стульях, но и угостила её куском хлеба, намазанного вареньем. Как хороша бывает эта взрослая жизнь!
Неожиданно из-за угла дома появились сначала папа, который совсем не улыбался, за ним шли мама, преследуемая воспитательницей, и довольный Саша, который любил приключения, а побег сестры был самым настоящим приключением.
Когда все четверо строем направились к Вере, то та засомневалась в правильности своего поступка и ей захотелось куда-нибудь спрятаться, как это сделала ее соседская подружка, которая вовремя смылась в подъезд дома.
«Поделом этой Верке достанется! Ишь что удумала! Сбегать из детского сада! Никому это не дозволено!» – думала та про себя, следя через щёлку входной двери за тем, что происходило во дворе.
– Ой, я ведь не спросила разрешения пойти домой! – всполошилась Вера той правдой, которую уже поздно было менять.
«Ждать наказания лучше с закрытыми глазами», – решила она про себя, но от страха её глаза почему-то, наоборот, широко раскрылись.
Первой из строя вырвалась мама и побежала к дочери с вытянутыми вперёд руками. За мамой ускорил шаг и папа, вот тут-то глаза проказницы крепко зажмурились.
Веру не наказали, а чуть не задушили в объятиях родители, только воспитательница строго качала головой. Зато мама, целуя дочку, всё приговаривала:
– Ну что же ты натворила! Ну как же ты могла так поступить?! Это же так опасно! А если бы с тобой что-нибудь случилось?
– Мамочка, со мной ничего не могло случиться, ведь я всё время со всеми здоровалась и ни с кем не разговаривала! – успокаивала её Вера, гладя мамины пышные волосы.
Когда воспитательница ушла на работу, то родители отвели девочку домой. Папа шёл рядом и молчал, но лучше бы он ругался. Потому что от его молчания Вере было нехорошо, как-то совестно, и она пожалела о том, что огорчила своих родителей, а ведь они так сильно её любят и очень бояться потерять, как это она об этом не подумала, принимая своё первое взрослое решение, которое по сути оказалось серьёзным проступком.
«Хорошо, что я ещё не взрослая», – успокоила себя Вера, лёжа в своей кроватке, и жёлтая луна широко улыбалась ей в окно.
Потом её сморил сон. В ту ночь ей приснилась вислоухая собачка, которая дала себя погладить и накормить.
На следующее утро Веру опять привели в садик родители, и на заборе по-прежнему висела калитка, на которой уже висел огромный замок, хотя калитка была вовсе не виновата в том, что дети иногда сбегают домой раньше срока.
Глава 3
Так как Вера имела несчастье родиться 13 декабря, то её мама посчитала нужным продлить дочери пребывание в детском саду ещё на один год.
– Лишний год в детском садике пойдёт девочке только на пользу, – решила она, а то, что ею решалось, никем не обжаловалось, даже в мыслях.
Вериным сверстникам были устроены праздничные проводы в школу, и для них наступили летние каникулы, а Веру перевели в другой детский сад, и теперь каждое утро девочку водили туда, куда не шли её ноги.
В новом саду Веру не любили. Она так старалась всем понравиться, быть доброй и послушной, но для воспитателей она была как неродная, как обуза. Никакому ребёнку не понравится идти туда, где его не встречают с радостью. Так и у Веры пропало желание просыпаться по утрам.
– Мама, я сильно болею и скоро умру, – в отчаянии предупреждала Вера маму, но мама каждое утро отводила её в чужой детский сад, чтобы дочь училась жить и там, где её не любят.
«Может быть, моя мама перестала меня любить?» – думалось девочке в тихий час, но когда мама забирала её из садика, то от её улыбки, от знакомого с детства запаха духов «Красная Москва» девочка забывала свою печаль и ещё больше любила свою маму, которая даже не догадывалась, что её «золотая рыбка» может так страдать.
Чувствуя себя чужой среди детей подготовительной группы, Вера научилась играть в одиночестве. Пусть никто не хотел встать с ней в пару, когда дети строем шли на прогулку, зато у неё был дома старший брат!
В это же время девочка невзлюбила своё тело, которое развивалось не по годам быстро, и к весне она стала в группе самой рослой. Мама сшила для дочери тугой лифчик, который больно стягивал грудь, но Вера не жаловалась, чтобы не огорчать маму. Ей совершенно не нравилось взрослеть так быстро, чтобы, в конце концов, не превратиться в скором будущем в бабу Бабариху, с грудью до пупка и бородавкой на щеке.
– Уж лучше превратиться бы мне в лягушку-царевну, – вздыхала Вера про себя, – тогда никто бы меня не узнал, и маме никогда не будет стыдно за свою «золотую рыбку».
Но лягушка-царевна в её фантазиях от поцелуя принца, заблудившегося в дремучем лесу, быстро превращалась в прекрасную плоскогрудую царевну с белокурыми кудрями, одетую в пышное бальное платье и обутую в хрустальные туфельки.
Наступило лето. Воспитатели стали оголять детей для солнечного загара. Тугой лифчик пришлось снимать, и теперь каждый мог посмеяться над выросшей грудью Веры, которая под насмешливые взгляды мальчишек была готова с головой провалиться под землю. Изнывая от беспомощности, девочка прикрывала ладонями свою грудь и шаг за шагом пробиралась к кустам у заборчика, где и проводила всё время, отведённое для прогулок.
Однажды, когда Вера играла в одиночестве, к ней подошла ещё более новенькая девочка, чем она. Эту девочку звали Софой, которую тоже раздели до трусиков, на её груди лежали волной черные блестящие волосы. Теперь девочки могли играть вместе, и вместе им было хорошо, ведь даже грустить вдвоём гораздо веселее, чем в одиночестве.
Под сенью летних деревьев они мечтали о том, как пойдут в школу и навсегда забудут этот недобрый детский сад.
Глава 4
Софа была кроткой и доброй девочкой и очень любила слушать Верины истории, которые словно оживали в её больших и удивительно выразительных глазах. Такого замечательного слушателя у Веры ещё не было.
– Софа, тебе страшно? – с удивлением спросила Вера подружку, видя, как та трясётся от ужаса, когда её рассказ о пирожках, в начинке которых был обнаружен детский ноготок, подходил к концу.
Этот рассказ Вера впервые услышала от мамы, и сама не на шутку испугалась. Время было вечернее, и за окном густели сумерки. Вкрадчивый голос мамы рисовал в воображении девочки ужасную историю похищения маленького мальчика и жуткую картину расправы над ним. От таких вечерних рассказов холодело сердце, потому что страшные истории, рассказанные вечером, всегда кажутся страшнее, чем днём, но маме хотелось пугать дочь именно вечером.
Однажды после очередного рассказа об убийстве маленькой девочки мама отправила Веру принести из зала на кухню стул для папы, потому что настало время ужина. Ватными ногами входила девочка в тёмную комнату, где её поджидал бандит из маминой истории с грязными длинными ногтями и ножом в руке. Бандит, в ее детском вооборажении, был похож на Кощея Бессмертного. Он прятался где-то в тёмном углу и выжидал момент, чтобы схватить Веру мёртвой хваткой и вырвать из её груди сердечко, а потом разрезать её тело на кусочки, чтобы оставить на память родителям только её ноготочки. Девочку охватывал ужас, от которого пропал голос и в коленках ослабели ноги.
– Вера, зажги свет в зале! – серьезным голосом приказал ей брат из кухни.
Дрожащими руками она нашла выключатель. В одно мгновение свет люстры озарил зал, и … никакого бандита в зале не было!
Уже в постели она вспоминала, как боялась зайти в тёмную комнату, и удивлялась своему страху.
«В зале было темно, я боялась, что меня схватит бандит! Но куда же он делся, когда я зажгла свет? Может быть, он сам боится света? – думала про себя Вера, лёжа под одеялом. – Сейчас я его не боюсь, хотя в спальне тоже темно. Значит, сейчас его в комнате нет?».
На кровати напротив ворочался брат Саша, ему было совсем не страшно.
«Но, может быть, этот злодей спрятался под моей кроватью?» —
смотреть под собственную кровать девочке сразу расхотелось, и она постаралась быстрее уснуть, но во сне она часто видела, как бандит подползает к её кроватке, и от страха просыпалась.
Зато днём Вера была очень смелой и своими рассказами пугала трусиху Софу!
Стояла жара, рядом играли дети, которые бегали друг за другом и своим громким смехом отпугивали всех злодеев в округе.
– Софа, сейчас бояться не надо, ведь ты со мной, – успокаивала подружку Вера и добавляла маминым назидательным голосом: – Бойся чужих дядь и тёть, пытающихся с тобой говорить ласково, предлагать различные конфетки и хвалить. С ними говорить не надо, а надо убегать и кричать.
– А что кричать? – тихо спросила Софа, глядя на Веру удивительно преданными глазами, в которых помимо страха читались преданность и покорность.
Что нужно кричать, Вера сама ещё не знала, но, чтобы как-то отвлечь подружку от вездесущих бандитов, она стала рассказывать Софе более весёлые истории, уже из своей жизни, ведь приятно летом вспомнить морозную зиму.
…Однажды, зимним вечером тепло одетые дети во дворе катались на санках с ледяной горки. Было весело и радостно. От света звёздочек на небе, тонкого жёлтого месяца и уличного фонаря двор светился особым голубым сиянием. В холодном воздухе звенели весёлые голоса детей, катающихся на ледяной горке.
Никто не заметил, как Вера случайно прикоснулась языком к железному ободку санок соседского мальчика. Девочка сама не поняла, что произошло, почему она вдруг накрепко прилипла к санкам, а санки к ней, но теперь Вера сама себе напоминала дворняжку, которая на четырёх лапках стояла под горкой с высунутым языком, и лизала санки соседского мальчика. Она не могла даже позвать маму на помощь, потому что каждое движение языка сопровождалось нестерпимой болью. Над ней столпились соседские дети, завороженные этой чудной картиной. Никто не смеялся, все давали советы по освобождению Веры от санок или санок от Вериного языка. Соседского мальчика уже звала домой мама, но он не хотел идти домой с прилепившейся к его санкам девочкой-соседкой. Вера тоже хотела домой к маме, но скованный морозом язык не отлеплялся от железного ободка злосчастных санок. Она даже попробовала пойти домой с санками в зубах, придерживая их руками, но санки оказались очень тяжёлыми.
Булат, её старший друг, живший в доме напротив, имел большой авторитет среди дворовых мальчишек. Он принёс из дома горячую воду и по каплям стал поливать её язык, а потом, вдруг, приказал: «Верка, терпи, я буду рвать санки на себя, а ты отрывай от них свой язык!»
Сопротивляться было бесполезно. Верино мычание, означавшее: «Подожди! Подожди! Я ещё не готова!» – никто не понял. Оставалось одно – подчиниться Булату, которого во дворе все уважали. Всё произошло быстро, но больно. Часть её языка осталась висеть на санках, но остальной язык был свободен, и Вера, истекая кровью, отправилась поскорее домой, к маме.
Софа с восторгом смотрела на свою мужественную подругу и внимательно изучала её язык с глубокой щелью посередине. А Вере тут же вспомнилась другая история про Булата, по которому она скучала, потому что недавно вся его семья переехала в новый дом.
Эта история была о грозе. Дело в том, что человеку иногда хочется посмотреть грозу изнутри, а не через окно. Успеху рассказа способствовало то, что Софа ужасно боялась грома и молнии.
…Вера видела, что на улице происходит что-то грандиозное, но, сидя дома, это грандиозное трудно было разглядеть.
«А не пойти ли мне в гости к Булату? В грозу он наверняка будет дома, и мы вдвоём посмотрим грозу на улице. Ведь это будет очень интересно», —
Вера не стала долго раздумывать и, убедившись, что все в доме заняты своими делами, отправилась к своему верному другу в самую грозу. Время было позднее. На улице тускло горели фонари, а окна домов приветливо светились цветными занавесками.
Вера прошла в темноте всего несколько шагов, как потух уличный фонарь, стало совсем темно, она остановилась в замешательстве, чтобы сориентироваться и определиться, куда ей надо двигаться. Вдруг над головой загрохотало, в тут же секунду её ослепила молния, земля вздрогнула, запахло чем-то терпким. Потом всё стихло, и вновь тьма, хоть глаз выколи. Какое-то время Вера стояла как вкопанная, ей хотелось быстренько вернуться домой, но она опять стала крадучись пробираться к дому, где жил Булат.
Деревянные сарайчики преобразились, теперь они представлялись прибежищем для безобразных чудовищ, которые только ждали момента, чтобы ухватить Веру за платье и утащить в своё подземелье, но их страшному замыслу мешали громы и молнии, перед которыми они также дрожали, как и она. Шаг за шагом Вера шла к Булату и дошла.
Булат не поверил своим глазам, когда увидел через окно сидящую на крыльце его дома Веру. Эта малышка смотрела на него доверчивым взглядом, а сама дрожала и напоминала мокрого зайчонка.
– Булатик, я до тебя дошла! Я не думала, что гроза такая злая. Отведи меня домой… я хочу к маме… я боюсь… в сарае живёт злой безглазый старик Бармалей, – шептала Вера побледневшими губами.
В её круглых чёрных глазах отражались вспышки уходившей грозы. Дождь с каждой минутой усиливался, хорошо, что они стояли под навесом. Девочку бил озноб, то ли от холода, то ли от страха, она крепко прижимала ручонки к груди и явно нуждалась в помощи. Такого поворота событий Булат совсем не ожидал.
Булат был старше Веры на три года. У него еще не было опыта по спасению убежавших из дома девочек. В растерянности он развёл руками и никак не мог сообразить, ему надо делать в такой ситуации.
С неба дождь лил, как из ведра. Во дворе не было ни души, только Вера продолжала сидеть на ступеньке крыльца под деревянным навесом, уткнувшись носом в коленки. Когда не знаешь, что делать, надо делать то, что первым приходит в голову.
Мальчик укутал девочку в свою старенькую мягкую курточку и осторожно взял на руки. В момент, когда Верина доверчивая рука обвила его за шею, когда её дрожащее тельце прижалось к его груди, он впервые почувствовал себя мужчиной. Его уже не страшила грозовая ночь. Пусть дождь стучал по его плечам, стекая ручейком между лопатками, и руки слабели, немея под тяжестью ноши, но он твёрдо знал, что отнесёт Веру к её маме, потому что он, Булат, взял её под свою защиту. Когда мальчик входил в соседний двор, к нему навстречу уже бежала Верина мама, взволнованная пропажей дочери.
В тот вечер вся семья окружила Веру заботой. Мама укрывала её одеялом, папа готовил для неё чай с малиновым вареньем, а Саша, брат, похлопывал сестру по укутанной в одеяло коленке. Хотя за окном опять загромыхала гроза, Веру не тянуло с ней познакомиться. Она лежала в кроватке и слушала сказку о царе Салтане.
…Конечно, Верин рассказ прозвучал более победоносно, чем это случилось на самом деле, но для Софы, которой никогда не приходила в голову даже мысль прогуляться в грозу, этого опыта подружки было достаточно, чтобы никогда этого не делать.
– Вера, какая ты смелая! – воскликнула Софа, радуясь, что Вера осталась живой и невредимой.
Под доверчивым и восторженным взглядом подружки Вере сразу расхотелось хитрить.
– Я не смелая, а глупая, потому что гроза даже страшнее, чем показывают её в кино. Поэтому в грозу лучше сидеть дома, рядом с мамой и папой.
Потом девочки задумались, и каждая думала о своём. Над их скамейкой о чём-то шумел клён, никто не знал, о чём перешёптывалась его листва. Прогулка подходила к концу, и дети собирались расходиться по группам. Вера повернулась к Софе, обняла её за плечи и тихо сказала: «Я люблю тебя и буду любить всегда!».
Тут девочек позвали строиться на обед.
Глава 5
Софа мастерила из листьев клёна бусы, скрепляя их маленькими сухими веточками. Бусы походили больше на лопушистый воротник, но Вере нравилась их зелёная свежесть. Приближалось первое сентября, время прощания с детским садом и начала новой жизни школьника. Вместе с радостным ожиданием подружки грустили от предстоящей разлуки, они обе побаивались перемен, а будут ли им в школе рады?
– Всё будет хорошо! – уже в который раз убеждала Вера подружку, ломая для неё очередную сухую веточку. – В школе мы не будем скучать, нас будут учить тому, чему нас не научат в садике. В первом классе все будут новенькими, и у нас обязательно будут подружки! В школе не укладывают детей а обед спать, не раздевают на прогулке, а после школы можно гулять во дворе, а летом у нас будут настоящие каникулы. Пройдёт десять лет, мы станем взрослыми, а взрослых обидеть нельзя, потому что они взрослые, смелые и никого не боятся!
Софа с благодарностью посмотрела на Веру, хотя стать взрослой она не торопилась, но была согласна с тем, что взрослые не боятся темноты и бабаек, им не снятся страшные сны, где их обижают бандиты и противные соседские мальчишки.
На самом деле Вера ободряла Софу, чтобы ободриться самой, она говорила то, о чём долго думала перед сном, а думала она о своих родителях, которые никого и ничего не боялись. В том, что папу ничем нельзя испугать, сомнений не было, а маму… маму испугать можно?
Тут ей вспомнилась одна история, что ставила под сомнение мамину смелость, хотя главным героем в этой истории была не мама, а белая курица.
Софа даже оглянулась, чтобы понять, что так развеселило её подружку, но вокруг всё так же шумел над головой старый клён и привычно чирикали воробьи. Отложив кленовые бусы, она спросила:
– Верочка, ты вспомнила что-то весёлое? Расскажи мне, а то мне очень грустно.
– Это весёлая история про белую курицу.
Верины глаза заискрились, но время прогулки подошло к концу, и девочкам пора было расходиться по группам. Софа так и не узнала эту куриную историю, а история была такова.
Как-то раз поздней осенью, в конце рабочего дня, Вера и её мама шли по улице домой, они были довольны собой и друг другом. На улице к вечеру резко похолодало и выпал первый мокрый снег. Прохожие спешили домой, прогибаясь под тяжестью своих сумок, в которых было всё, что только душе угодно, но Вера не смотрела по сторонам, потому что отчаянно пыталась идти с мамой в ногу. Мама шла аккуратно, маленькими шажками, след от её ботинок на высоких каблуках напоминал узорную прямую линию. Царственность маминой осанки подчёркивалась приталенным пальто с лисьим воротником, а маленькая вельветовая шапочка, что была прикреплена брошью к косе, подобранной кверху, делала маму выше ростом.
Вера часто спотыкалась, и под её тяжёлым шагом мокрый снег брызгал в разные стороны. Девочку притягивало к маме, как Луну к Земле. Об этой силе притяжения она впервые услышала от папы, который уже несколько дней был в деловой командировке, и его возвращения в семье ждали с нетерпением.
К слову сказать, Вера ждала папу не только потому, что скучала, но ещё и потому, что из своих поездок он привозил детям в коричневом портфеле подарочки, шоколадные конфеты или апельсины, похожие на те оранжевые солнышки, которые она рисовала на уроке рисования.
Темнело, уличные фонари бросали вниз мигающий жёлтый свет. Идти красиво девочке быстро надоело, и она то забегала вперёд, то отставала, а иногда заходила на маму сбоку, а так как её сила притяжения к маме была больше, чем мама могла выдержать, то мама часто «сходила с орбиты» в кусты, которые росли вдоль тротуара. Каждый раз, когда мама выправляла свой курс и вновь возвращалась на протоптанную снежную дорожку, она просила дочь не толкаться, поднимать ноги при ходьбе и не топать, как слон.
Толпу на углу продуктового магазина было видно уже издалека. Внимание пешеходов привлекли необычно большие клетки, стоящие друг на друге в открытом кузове грузовика. Любопытная Верочка схватила маму за рукав её пальто и изо всех сил потащила к этим клеткам, в которых кудахтало несметное количество настоящих куриц. Курочки с чёрными глазками, красными гребешками и белыми пёрышками суетились, просовывали головки через металлические прутья, чтобы понять, куда и зачем их привезли на край света.
Столпившиеся возле клеток горожане охотно делились воспоминаниями своего деревенского детства. Продавец, молодой парень с красными от мороза щеками, просил за курицу очень маленькую цену.
– Мама, нам необходима дома курица! Мы с ней будем играть… собирать яички… учить подавать лапку, – по обыкновению начала попрошайничать Вера.
Девочка уже представила себя куриной воспитательницей, сидящей в кругу пушистых жёлтеньких цыплят, но мечтательность прервало странное поведение мамы, обычно устойчивой к подобным просьбам дочери.
Верина мама решительным шагом направилась к грузовику, и продавец стал выбирать для неё самую крупную курицу. Когда купля-продажа состоялась, мама гордо прошла через толпу притихших наблюдателей, неся в руках сетку, в которой билась живая курица. Вера не сразу поверила в такую удачу.
– Вот так счастье привалило! Мама купила мне настоящую белую курицу! – обрадовалась девочка, глаза у неё загорелись, и она весело побежала вприпрыжку вслед за мамой.
Однако самой курице не понравилось, что её продали. Она билась в сетке и не давала Вериной маме красиво переставлять ноги по снежной дорожке. Теперь они обе неслись к дому, весело разбрызгивая мокрый снег на себя и на прохожих, явно сочувствовавших курице.
Саша стоял на пороге квартиры и не верил своим глазам. Он непонимающе переводил взгляд с мамы на Веру, с Веры на курицу, а потом в обратном порядке. Только в этот момент до мальчика стало доходить значение папиных слов о том, что Саша во время отъезда отца остаётся единственным мужчиной в семье, но что делает мужчина, когда вместо опрятной и подтянутой мамы на пороге дома появляется взмокшая и растрёпанная женщина, у которой съехала к уху шапочка, а к подолу её пальто прилепились белые пёрышки. В одной руке мама держала свою дамскую сумочку, а в другой – настоящую курицу в сетке.
Рядом с мамой стояла сестра, сияющая, как помидор, с выбившимися из-под шапки прядями волос, с горящими от восторга карими круглыми глазами и с улыбкой до самых ушей. Вера сразу выставила перед братом свой пальчик, на котором застыла капелька крови, а пальцем другой руки она указала в сторону курицы, которая вдруг перестала биться в сетке и уставилась на Сашу одним глазом, потому что второй глазик был закрыт крылом.
– Сегодня мы будем варить настоящий куриный суп, по-деревенски! – чётко произнесла мама, опережая все вопросы сына, которые уже читались в его глазах.
Теперь все трое с жалостью смотрели на курицу, и никто не хотел быть на её месте.
Курица, не знавшая коварных замыслов мамы, была закрыта на кухне. Через полчаса она уже хозяйкой разгуливала по обеденному столу, переваливаясь с одной лапки на другую. Всё, что можно было опрокинуть и разбить, она уже опрокинула и разбила.
Курица могла быть довольна: такого кухонного разгрома Вере не сотворить никогда. На полу лежали осколки маминой любимой сахарницы. Рассыпанный сахар постепенно окрашивался в малиновый цвет от капавшего со стола на пол малинового варенья. Этот беспорядок довершали зелёные кучки, которые превращали мамину кухню в куриный клозет. Потом курица перелетела со стола на пол. Она скребла лапками кухонный пол и внимательно осматривала то, что наскребла, и очень сердилась, что ничего съестного не находила. Мама всегда строго следила, чтобы на полу не было никаких крошек, но пернатая гостья этого не знала и упрямо долбила носиком пол кухни.
– Червячков ищет! – догадалась Вера.
– Нет, она гнездо вьёт, чтобы яйца откладывать.
Вера посмотрела на брата глупым взглядом, потому что никогда не могла определить, шутит он или нет. Они с братом стояли за дверью кухни и следили за курицей через дверное стекло. Пальчик на Вериной руке был уже перевязан бинтиком, теперь девочка знала, что не все любят, когда их гладят по головке, а некоторые даже клюются.
Надо сказать, что Саше было совсем не жаль поклёванного пальчика сестры, его злила мамина затея с супом.
Он стоял за дверью кухни, одетый в фуфайку, которая, по словам мамы, должна была защитить его от острого птичьего клюва, а его руки были подняты кверху, чтобы с них не свалились тяжёлые папины рукавицы, с которыми проще выходить на боксёрский ринг, чем ловить курицу. По маминому плану ему предстояло поймать курицу, а маме – отрубить ей голову. Саша уважал маму, но она, как женщина, не учла в своих планах, что размахивать топором – это мужское дело. Как мальчику не хватало папиной поддержки!
К дверям кухни подошла мама, в руках она держала топор, прижимая его к груди.
Римма имела большой опыт варить куриный суп, но рубить шею живой курицы боялась до смерти. Как же могла она не учесть, что Володя должен был вернуться из командировки только в пятницу? Угостить мужа супом на настоящем курином бульоне ей очень хотелось, но сохранить курицу живой до его возвращения в городской квартире было невозможно. Одно утешало женщину, что курица стоила малых денег и была на редкость упитанной. Римма скучала по мужу, но этого она ему не скажет, это Володя должен знать и сам.
Подойдя к двери, где стояли дети, готовые к поимке курицы, Римма ахнула от возмущения, ведь уму непостижимо, во что превратила кухню эта кудахтающая бестия. Это придало женщине решимости без промедления претворить в действие её план: курица на то и курица, чтобы стать супом.
В боевом настроении Саша зашёл на кухню и с разбега упал на курицу, несчастная быстро разгадала коварные планы на её счет, и, вырвавшись на свободу, вспомнила, что умеет летать. Тут, между столом, шкафами и раковиной разыгралась настоящая баталия. Курица перелетала с одного места на другое, и, казалось, насмехалась над охотником, а мальчик то лисой крался за ней, то набрасывался на неё ястребом, но поймать злодейку не мог. В конце концов, его охотничий азарт передался сестре, которой надоело стоять за дверью вместе с мамой.
Девочка с громким гиканьем ворвалась на кухню, она подскакивала и размахивала руками, словно имитируя чукотский танец охотников, который недавно показывали по телевизору, а вместе с ней по кухне роем кружились белые пёрышки.
А курица от удивления внезапным появлением танцовщицы взлетела к потолку и уселась на сито, которое высоко висело над раковиной, и победно раскудахталась.
– Как бы не так! – вскричал Саша.
Не раздумывая, он вскочил на стол, крепко ухватился за штору, висевшую на карнизе, и, оттолкнувшись от подоконника, прыгнул по направлению к мойке, на лету он варварски хватает курицу за костлявые лапки и с победным криком падает плашмя на пол, а зелёная штора вслед за ним. В заключении, падает и карниз, который бьет охотника по голове, мячиком торчащей из-под зеленой шторой. И на кухне воцарилась мертвая тишина.
Тут и мама всполошилась, она вбежала на кухню, топор выпал из её рук и придавил курицу под шторой, которая издав предсмертный крик, затихла.
Вера не знала, что ей делать. Из-под зелёной кухонной гардины торчали с одной стороны крепкие ноги Саши в вязаных носках, а с другой – куриная головка с поникшим гребешком. Заботливая мама помогала сыну выбраться из-под завала, а Вера тихонько причитала над полумёртвой птичкой.
Саша не любил, когда его жалели. Быстро встав на ноги, он взял курицу в обе руки и устрашающе медленно положил её на ту деревянную доску, на которой мама должна была отрубить ей голову. К столу подошла мама, в её руках опять был топор, который почему-то дрожал.
Вера зажмурила глаза.
Прошло время, а на кухне ничего не происходило, и девочка решила осторожно подсмотреть, что происходит на кухне. Мама по-прежнему сидела у стола, на столе лежал топор. Возле топора с капелькой крови на беленькой шее стояла курица и виновато оглядывалась по сторонам. Она была так несчастна. Брат Саша обнимал маму, которая сидела с закрытыми глазами, а по её щеке текла слеза. Вере стало очень жалко маму, курицу и себя, и она заревела, шумно шмыгая носом.
Саша не знал, кого и как ему надо утешать. Скорее бы приехал папа!
Потом пришли соседи. Они были напуганы доносившимися из квартиры Шевченко грохотом посуды, птичьими криками, детскими рыданиями и позвонили в милицию. Разобравшись, в чём дело, милицейский наряд уехал, а сосед поступил по-соседски. Он остался на кухне один на один с курицей, и та безропотно приняла свою участь стать настоящим деревенским супом, который и был сварен мамой. Впрочем, никто этот суп даже не попробовал.
– Деревенский суп надо готовить в деревне, но суп надо варить из картошки, а не из курочек, ведь курочка, хоть и с крыльями, а летать ещё не научилась, поэтому её пожалеть надо, а не рубить топором её шейку, – решила Вера, вспоминая эту историю во время тихого часа в детском саду.
Все дети мирно спали в своих белоснежных постельках, нянечка, тихо переговариваясь с воспитательницей, накрывая столы к полднику.
Вера лежала в своей кроватке, и перед её закрытыми глазами проплывали прекрасные деревенские картины, где курицы с цыплятами, кудахча, похаживали по зелёной лужайке, усыпанной червяками и зёрнышками, а у «молочной реки с кисельными берегами» бродили коровы с рогами, упирающимися в небо. Незаметно для себя девочка уснула сладким послеобеденным сном.
Глава 6
Площадь перед школой напоминала большую городскую клумбу, которая расцвела всеми цветами осени. Первого сентября школа раскрыла свои двери для мальчиков и девочек, чтобы десять долгих лет учить их и переучивать, воспитывать и перевоспитывать, а потом проводить под мелодию школьного вальса во взрослую жизнь. Но это будет потом, а сегодня все мечтали! Мечтали родители и дети, мечтали учителя и очень серьёзный директор школы, мечтал грозный завхоз и пожилая повариха, что её фирменные кукурузная каша и пирожки с картошкой непременно полюбятся ребятишкам. Все мечтали в тот день об одном – о хорошем и успешном учебном годе!
Дети радовались встрече с одноклассниками, которые за лето выросли, окрепли и, скорее всего, поумнели. В этот первый сентябрьский день никому не хотелось ссориться. Ребята спешили поделиться своими летними впечатлениями, все говорили громко и разом. Только притихшие первоклассники робко стояли рядом со своими родителями. В руках они держали большие букеты цветов для учительницы, которая непременно их полюбит и научит читать и писать.
Учителя, отдохнувшие за лето, радостно приветствовали своих повзрослевших питомцев. Они соскучились по урокам и ученикам, иначе бы уже давно сменили профессию на более престижную, но где ещё можно найти такой источник молодого задора, энтузиазма и истинных эмоций, как не в родной школе среди жизнелюбивой детворы.
И вот прозвучал первый школьный звонок. Первоклассники стеснительно стояли в строю перед входом в школу, и среди них сияла от счастья Вера. В этот день девочка чувствовала себя принцессой на балу. Её белый накрахмаленный фартук, надетый поверх коричневой школьной формы, был настоящим бальным нарядом. В длинные тугие косички были вплетены огромные белые банты, и на ногах блестели новизной белые туфельки. С самого утра девочке очень хотелось танцевать, но кто танцует с портфелем в одной руке и букетом гладиолусов в другой?
Первоклассникам выпала честь первыми войти под своды школы, куда их родителей не пустили. На этом праздник Первого сентября закончился, и только осенние цветы, стоявшие в вёдрах у школьной доски, ещё долго наполняли класс резким запахом осеннего увядания.
Вере сразу понравилась её первая учительница. Анна Ивановна любила своих новых учеников и с удовольствием учила ребят читать, считать, писать и рисовать, а ещё она любила порядок и дисциплину. От её улыбки Вере всегда хотелось бабочкой порхать над партой, жаль, что улыбалась сама учительница редко.
Аккуратная полнота Анны Ивановны сочеталась с её высокой причёской, а ослепительно белая блуза с высоким кружевным воротником под шерстяным сарафаном синего цвета, суженного книзу, делали учительницу похожей на шахматную королеву, у которой вместо короны в волосах блестела голубая брошь.
Золотые сентябрьские дни сменились неделями осеннего ненастья, но ходить в школу Вере так и не разонравилось, только необходимость менять каждую неделю воротнички и манжеты на школьной форме очень надоедала. Зато училась она по всем школьным предметам хорошо и с хорошим настроением. Можно сказать, что школьная жизнь пришлась девочке по душе. Но иногда ей было скучно сидеть на уроках, и тогда она принималась развлекать соседей по партам своими придумками. Анна Ивановна имела хороший слух и умела хорошо приструнить непоседливым ученицам. Она делала замечания, которые прописывала в дневнике красными чернилами.
Дома мама отучала Веру разговаривать на уроках, заставляя её стоять коленками на газетке с густо насыпанной солью, и с поднятыми кверху руками.
«Время думать» – так называлось это наказание.
Во время наказания руки девочки слабели и опускались сами собой, но мама, сидевшая рядом за штопкой старых носков, не позволяла дочери расслабиться, чтобы той было неповадно на уроке развлекать одноклассников.
Надо сказать, что стояние на коленках приносило пользу, потому что Вера искренне раскаивалась за своё поведение в школе, но плохо было то, что в школе её руки не болели и коленки наказания не помнили, и всё повторялось: разговоры на уроке, запись в дневнике и стояние на газетке с солью.
Одним из самых больших событий этого года был приём первоклассников в октябрята. После этого торжественного события Вера имела право носить красную звёздочку на своём чёрном фартучке. На белом фартуке звёздочка смотрелась бы значительно лучше, но белый фартук можно было надевать только по праздникам.
В центре звёздочки, как в красной ромашке, находился портрет маленького Ленина с белокурыми кудрявыми волосами, а то, что Ленин был маленьким мальчиком, саму Веру умиляло до слёз. Она очень любила великого вождя всех народов, о котором большими буквами было написано над классной доской: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». И пусть мёртвый Ленин спокойно лежит в Мавзолее в далёкой Москве, зато его портрет носят октябрята, а это значит, что его дело живёт и Ленин живёт жизнью Веры, вступившей в ряды октябрят.
Впрочем, самой девочке больше нравилось жить, пока она живая, а не тогда, когда её положат в гроб, а за неё будет жить какая-нибудь другая, пусть и очень хорошая девочка, но огорчать вечно живого Ленина своим поведением на уроках ей не хотелось.
Командиром звёздочки Веру не выбрали. Тогда она поступила, как поступил бы настоящий октябрёнок, и сама создала звёздочку октябрят во дворе, а себя назначила её командиром. В эту дворовую звёздочку были приняты её одноклассники, жившие по соседству. Теперь, как командир звёздочки, девочка помогала одноклассникам делать домашние задания, активно организовывала игры во дворе и навещала заболевших друзей на дому.
В гостях у заболевшего товарища Веру угощали чаем и булочками, за это она очень подробно рассказывала ему о событиях в классе. Обычно ей не удавалось закончить своё повествование, так как больной засыпал, а сон, со слов мамы, – это лучшее лекарство от любых болезней. Наверное, поэтому друзья по звёздочке быстро выздоравливали после её посещений.
Иногда за свою активность как командир звёздочки Вера получала нагоняй от собственных родителей, потому что они не смотрели фильм «Тимур и его команда» и не понимали, какую ответственность как командир дворовой звёздочки несла их дочь, но однажды её наказали совсем несправедливо.
Весь январь Вера и её друзья холодными звёздными вечерами строили из снега во дворе большой корабль. Этот корабль получился великолепным, в нём могла уместиться вся Верина команда!
Римме не понравилось то, что из-за постройки корабля пушистые красные рукавички дочери, которые были привезены из Ленинграда, превратились в бесцветные, сморщенные комочки, которые теперь даже на палец надеть было нельзя.
Вера стояла коленками на газетке с солью и совершенно не раскаивалась. Ледяной корабль на игровой площадке без красной полосы по бокам был бы ненастоящим, а мокрые рукавицы хорошо окрашивали лед в красный цвет.
«Как мама не понимает важность детских дел и наказывает вместо того, чтобы мной гордиться!» – печально думала девочка, мужественно терпя боль в коленках.
Надо сказать, что Римма не любила оставлять дочь одну дома, поэтому Вера после школы должна была дожидаться её прихода с работы у тёти Лизы, которая жила на первом этаже.
Тётя Лиза была очень добра к детям, она плохо ходила, потому что надорвалась в трудовой армии. Вера толком не знала, что означают слова «трудовая армия», но тётя Лиза была довольна тем, что вернулась оттуда живой, а то, что ноги болели и спина отказывала, то тут уж ничего не поделать. О своём столь интересном прошлом тётя Лиза говорить не любила. Верин папа был настоящим героем, фронтовиком, он носил ордена и медали, но тоже не любил говорить о войне с дочерью. Хотя зря, она уже много знала о войне по фильмам и очень гордилась тем, что Красная армия всех сильней!
К тёте Лизе часто приходили другие женщины, потому что тётя Лиза умела хорошо шить платья и могла говорить по-немецки! Это умение говорить на двух языках казалось девочке чудом. В доме у тёти Лизы был удивительный порядок, и никому не разрешалось его нарушать, поэтому Вера не могла чувствовать себя у тёти Лизы, как дома. Она должна была или чинно сидеть на диване, или рисовать картинки за большим столом, на котором стояла швейная машинка, но больше всего ей нравилось разглядывать красивые статуэтки, расставленные на этажерках, придумывая для них различные истории.
Девочку очаровывала статуэтка балерины. Она стояла на полочке, на узорной кружевной салфетке, с высоко поднятой стройной ножкой, в исполнении пируэта, застывшего в белом камне. Разрешения взять эту балерину в руки тётя Лиза не давала, потому что статуэтка была очень хрупкая, а Вера могла легко отломать у балерины или ручку, или ножку.
– Я знаю, кем стану, когда вырасту. Я стану балериной!
Это был её первый вызов родителям, которые видели свою дочь либо профессором, как этого хотел папа, либо доктором, как об этом мечтала мама. Теперь во время игр Вера поднималась на цыпочки и бегала перед большим зеркальным шкафом в маминой спальне, размахивая руками, но прыгать, высоко поднимая ноги, ей мешали сервант, стол и стулья. Она танцевала с чувством – это ценила её мама, которая громко хлопала в ладоши, уча дочь делать глубокие реверансы.
Танцы танцами, но больше танцев Вера любила слушать разговоры, которые велись между гостями тёти Лизы. О чём только ни говорили женщины, успокоенные уютом квартиры, мерным тиканьем настенных часов и биением швейной машинки. Эти разговоры обычно велись по-русски, но иногда женщины переходили на немецкий язык. Поэтому Вере приходилось часто самой додумывать истории, услышанные в комнате у тёти Лизы. Особенно её интриговали рассказы о трудовой армии.
Как-то раз Вера не удержалась и перебила рассказчицу, чтобы узнать, что случилось с одной девочкой, которую взрослые забыли в лесу.
– Тётя Лиза, эту девочку в лесу нашли взрослые дяди? А сколько лет ей было, она была пионеркой или, как я, октябрёнком? А что надо делать, если от телеги с брёвнами отвалилось колесо?
В этот момент Вере вдруг сделалось страшно! Как такое могло случиться в стране, где все дети должны быть счастливыми? Слушая рассказчицу, Вера представляла дремучий лес, высокие сугробы, хмурые высокие сосны, стоявшие вдоль дороги, тощую лошадку, которая отказывалась тащить телегу и виновато поглядывала на худенькую девочку, а та дрожала от холода, её не согревало пальтишко, сшитое тётей Лизой из старого мужского костюма, она никак не могла прикрепить к телеге с брёвнами отвалившееся колесо и, наверное, звала на помощь, но никто на помощь не спешил.
Вера вспомнила свою прогулку в грозу, но тогда она была рядом с домом и у неё был верный друг Булат, а остаться одной ночью в лесу гораздо страшнее…
– Как звали эту девочку? Что с ней случилось дальше? Её не спасли?
Верины вопросы остались без ответа, тётя Лиза и её подруги с тревогой посмотрели на маленькую слушательницу и снова перешли в разговоре на немецкий язык.
«Лучше бы я молчала!» – подумала девочка про себя, вспомнив мамин совет о пользе молчания. О том, что же дальше случилось с этой незнакомой ей девочкой, Вера так и не узнала, но, если честно говорить, то Вера очень боялась это узнать.
Вечером, когда за ней пришла с работы мама, тётя Лиза дала тарелочку с золотистым ободком, на которой весело перекатывались четыре крашеных яйца. Это были пасхальные яйца. Тогда девочка ещё не знала, что такое Пасха и почему только утром в воскресенье надо есть крашеные яйца, как и не знала она, что её счастливое детство скоро оборвётся…
Глава 7
Лежать на полу с каждым часом становилось всё невыносимее.
Ночь тянулась так долго, что казалось ей не будет конца. Теперь Вера вспоминала о девочке, оставленной в лесу, со злой завистью. Может быть, взрослые оставили её одну в лесу, а может быть, просто забыли, только какое это имеет значение для Веры, если та девочка могла бежать по дороге, могла кричать или просто замерзать рядом с лошадкой, а главное, что она могла тосковать по маме и папе, а у Веры такого выбора не было. Она лежала на полу со связанными за спиной руками, связанными ногами и ждала рассвета.
Как ей хотелось уснуть навсегда и никогда не просыпаться. В комнате было темно, но её глаза уже привыкли к темноте. Вера могла различить силуэт мамы, которая спала на мягкой кровати, стоящей у стенки напротив окна. Образ спящей мамы был притягателен и недосягаем, как потерянный праздник её детства. Веру мучило осознание того, что раньше она не ценила всю прелесть сна в настоящей постели. Как она могла раньше не обращать внимание, как уютна и мягка бывает кровать? А теперь всё, что ей досталось от жизни, – это лежать на полу, чувствуя, как деревенеет тело, и завидовать маме, которая даже не радовалась тому, что может нежиться под одеялом и видеть сны.
Смотреть на маму Вера могла недолго, потому что немела шея и голова бессильно падала на пол. Тогда её взору открывался только высокий потолок в маминой спальне, по которому чередой ходили лунные блики.
Что же случилось с её жизнью?
Всё было так чудесно. Вера закончила свой первый класс на отлично, только по рисованию у неё стояла твёрдая четвёрка. Впрочем, и этой четвёрке девочка была рада, потому что рисование представлялось ей очень скучным занятием. Вере всегда было жалко тратить своё детское время на раскрашивание груш и яблок, не имеющих вкуса, на кропотливое выведение узоров на боках у небьющихся ваз, ей совсем не хотелось рисовать под одиноким деревом маленький домик, двери которого никогда не откроются для весёлых гостей.
Верины первые каникулы тоже прошли замечательно. Она играла во дворе с утра до вечера и ездила с родителями на озеро, что находилось в семидесяти километрах от города.
Эти поездки были всегда волнующими событиями в жизни Веры и брата Саши. С раннего утра мама жарила пирожки с картошкой и капустой, варила яйца для пиршества на природе. Потом сумки, набитые до отказа вкусной едой, переносились из дома в багажник автомобиля «Москвич». Когда все приготовления заканчивались, семейство усаживалось в салон папиной персональной машины с Петром Петровичем за рулём (Пётр Петрович не только был бессменным папиным персональным водителем, но и другом семьи Шевченко) и отправлялось в дальний путь. По дороге родители напевали бравые революционные песни, песни военных лет, а также детские песенки, которые, благодаря папиному сильному голосу, звучали очень задорно: «Мы едем, едем, едем в далекие края…»
Вера любила в этих поездках сидеть у окна, но это разрешалось только её брату, как более ответственному за своё поведение. Родители не доверяли непоседе-дочери дверцы машины, но это Веру не огорчало. Сидя между папой и братом на заднем сиденье, она могла любоваться выгоревшей под солнцем степью через лобовое стекло автомобиля.
Степь казалась бесконечной, она разлеглась от края и до края, и путнику укрыться от солнцепёка было негде. Вера подозревала, что за дальними оранжевыми сопками начинался другой мир, где оживали сказочные герои из рассказов Бианки, поэтому она всегда, гуляя по степи, внимательно смотрела себе под ноги, чтобы случайно не раздавить весёлых насекомообразных человечков.
Проезжая степной дорогой, путники увидели странные постройки, огороженные колючей проволокой, за которой прогуливались женщины, одетые в одинаковые курточки синего цвета и с голубыми косынками на головах.
– Вера, перестань таращиться в окно. Эти женщины – враги народа и преступницы! Они наказаны! – строго сказала мама, но девочка её не послушалась.
– Как же много на свете нехороших женщин! – удивилась Вера и испугалась не на шутку, вспомнив страшные мамины истории. Тревожно стало у неё на душе.
– Здесь только женщины, а преступников-мужчин значительно больше! Они сидят в тюрьмах за железными решётками, – уточнил ситуацию всезнающий Саша.
Взрослые молчали. В салоне машины, взбирающейся на сопку, слышались натруженное гудение мотора и посвистывание степного ветра, но, когда за сопкой открылся вид на голубое степное озеро, хорошее настроение выходного дня вновь вернулось в семью. Настроение было такое хорошее, что его не могли испортить ни дождик, ни гроза, ни ураган. Дети купались, играли в мяч и просто гуляли по берегу озера, в поисках клада с несметными сокровищами.
Иногда в озере купалась и мама. Папа учил её плавать. Он говорил, что мама может плавать только по-собачьи, и Вера верила этому, видя, с каким ужасом в глазах мама бултыхалась в воде.
Возвращались домой они под вечер. За окном сгущались сумерки, а в их дребезжащей на ухабах машине звучали песни о любви. Мама пела тоненько, ей тихо подпевал папа, на руках у него засыпала от усталости Вера. Но теперь это счастье – быть любимым ребёнком осталось в прошлом.
Вера, преодолевая уже привычную боль в костях, усилием всего тела перекатилась на другой бок, теперь её голова была повернута к окну. Луна уже уползла с неба, и за окном царила тьма. Девочка тихо, чтобы не разбудить маму, вздохнула. Свет потух в её жизни такой же глубокой ночью, как эта.
В ту ночь её разбудили не осторожные руки мамы, а дикий визг брата Саши. Этот визг даже сейчас дрожью прошёлся по её жилам, и то, что с ней случилось позже, уже не было сном, когда можно проснуться и улыбнуться рассвету, потому что оно стало началом медленного умирания. Наступающий рассвет не радовал девочку. Он был просто дребезжанием света, означавшим, что подходит время в туалет. Каждый рассвет встречала она с надеждой, что он будет последним в её, Вериной, биографии.
Часть 2
Глава 1
Эта ночь навсегда останется в памяти Веры как «эта ночь».
Ещё с вечера всё было хорошо, Вера сделала уроки, сложила портфель и легла спать.
С недавних пор девочка спала на раскладном диване, стоявшем в углу зала. Это было мамино решение, и оно никем не оспаривалось. Своё переселение из детской спальни в зал Вера расценила как приглашение в мир взрослых. Особенно ей нравилось то, что через стенку спали её родители, а рядом с ними девочка ничего и никого не боялась. Брат Саша был тоже доволен переселением сестры, её вертлявость ему порядком надоела, и без неё он чувствовал себя как кум королю и сват министру, как часто поговорила мама, когда она чувствовала себя хозяйкой положения.
Обычно Вера засыпала быстро и спала до утра, но в ту ночь её безмятежное детство превратилось в кошмарный сон. Отчаянный крик брата рвался в уши, даже самый страшный сон не мог сравниться с тем ужасом, который слышала девочка в этом крике.
За окном стояла непроглядная тьма, свет горел только в спальне у родителей. Внезапно, крики прекратились и от этого стало ещё страшнее, и Вера обрадовалась, когда на её диван присела мама и быстренько прижалась к её родному плечу, но с мамой было что-то не так. Она не спешила на помощь к Сашу, не обнимала Веру, а смотрела в одну точку на полу.
– Не бейте меня! Не бейте! Не трогал я её! Не надо! – вновь кого-то умолял брат, но его вопли перемежались с гулкими ударами.
– Что случилось, мама? Мамочка, скажи, что случилось?
Но вместо того, чтобы успокоить дочь, мама стала пристально разглядывать её, как будто увидела впервые в жизни. Странное выражение маминого лица ещё больше напугало Веру, и под её тяжелым взглядом она осторожно перебралась в другой угол дивана. От холодной синевы маминых глаз сердце девочки притихло, мелкая дрожь пробежала по телу, а мама, словно чужая тетя, оглядывала её, подозрительно щурясь, словно знала что-то очень-очень нехорошее про него, что Вера не знала, хотя она никогда не имела секретов от мамы, ибо их выбалтывала при первой же возможности. Разве можно быть без вины виноватой? Ещё как можно!
Видя в дочери то, что Римма сама хотела увидеть, она успокоилась и перевела взглял на стрелки настенных часах с маятником, понимая, что теперь от нее ничего не зависит, ведь случилось то, что она боялась больше всего на свете.
…Римма работала участковым врачом. Работала она, как и все вокруг, с зари до зари, днём в детской поликлинике, а ночью – дома. Впрочем, жаловаться она не привыкла, своей профессией педиатра дорожила, а тяжело работать ей приходилось с детства. Отцовская мудрость, что сначала надо трудиться на авторитет, чтобы потом авторитет работал на тебя, подтверждалась самой жизнью. Серьёзность и добросовестность во всём, упорство и терпение помогали ей всегда добиваться успеха в жизни.
Но в последнее время Римма стала замечать, что к вечеру от усталости хотелось, если не спать, то плакать, но об отдыхе не могло быть и речи, врачей в поликлинике не хватало, поэтому она продолжала работать, хотя спать ей хотелось порой уже с самого утра, даже во сне она мечтала выспаться. Бывает же такое!
– Дети ещё маленькие, у мужа ответственная работа, поэтому надо потерпеть до отпуска, а там я отосплюсь… как кошка, – подбадривала себя Римма, сравнивая себя со старой кошкой, приютившейся в поезде.
Как-то на её педиатрическом участке мама двухлетнего мальчика жаловалась на то, что ее сынишка спал подряд три дня. Римма пришла на вызов, но долго не могла понять, что происходит со здоровым малышом, почему он вместо того, чтобы весело играть и шалить, целые дни спит в кроватке.
– А кушать Серёженька просит? И чем вы его кормите? – напоследок поинтересовалась Римма у мамы, прежде чем направить его к специалисту.
– Конечно, кормлю, как только он откроет глазки, так я ему пирогом с маком даю! Этот пирог я сама испекла, по маминому рецепту, с выпаренным толчёным маком.
Этот кулинарный шедевр, пирог с толстой прослойкой чёрного мака, ставший причиной сонливости ребенка, поднял настроение Римме, у которой от усталости уже кружилась голова.
«Вот, когда я уйду в отпуск, – подумала она про себя, так вся моя семья будет лопать пироги с маком, чтобы спали все, пока я сама не отосплюсь как следует».
Володе понравилась идея жены с маковыми пирогами. Он гордился своей неутомимой супругой, не обращая внимания на усиливающуюся бледность её лица и синеву под глазами, но до пирогов с маком дело так и не дошло, потому что вскоре его жену госпитализировали в больницу, где лечили людей с неврозами, так как, однажды, Римма услышала мужской голос, зовущий её выйти из дома.
Мужской голос послышался поздно ночь, когда Саша пошёл в свой первый класс. Тогда в чёрном окне кухни отражалась тусклый свет лампочки под потолком, Римма, стирающая белье в детском корыте, а рядом на печке кипятилась вода. Володя спал один в супружеской кровати в спальне, а дети – в детской комнате, когда в ночной тишине Римма впервые услышала голос, который звал ее из темноты коридора. Стряхнув пену с рук, она вышла в коридор, но там никого не было, и она вновь вернулась к стирке и с ещё большим старанием принялась шоркать простынь по стиральной доске.
Когда руки знают своё дело, то у человека появляется возможность спокойно думать о насущном, и в этот раз в голову Римме приходили мыслт о том, как правильно растить детей, чтобы уберечь их от зла.
Случаи насилия над детьми в городе участились, поэтому она, как хорошая мать, неустанно рассказывала дочери и сыну страшные истории про бандитов, чтобы те боялись и не поддаваться на уловки развратников и убийц, ловко заманивающих доверчивых малышей.
– Раньше было проще разглядеть зло в людях, – пришла она к заключению и безутешно вздохнула, потом, выпрямившись, тыльной стороной руки убрала прядь волос со лба и продолжила стирку.
Теперь её стали одолевать воспоминания молодости, мысленно возвращая в родительский дом.
***
Римме шёл восьмой год, когда умерла мама, поэтому её воспитанием занимался папа. По окончании средней школы зло представлялось девушке в образе бородатого разбойника или оборванного попрошайки, а грех – в виде чёрта с рогами.
Хотя война давно закончилась, но страна продолжала жить трудным послевоенным временем. Дома Римма слышала о бандах и зверских убийствах в городах и на дорогах страны. Об этом говорили по радио и писали в газетах. Впрочем, в их посёлке для ссыльных поляков эти рассказы никого не пугали: к ним в село, расположенное в бескрайней казахской степи, редко заезжали гости. Кого бояться в степи? Буранов да волков, а Римма даже волков не боялась.
Она хорошо помнила, как девочкой она вместе с братьями и папой в лунную полночь выезжали на корове в степь, чтобы собрать в стога подсохшую за день скошенную траву, волки издали сверкали красными глазками, но не делали попытки напасть на них, потому что чуяли смелость главы семейства, у которого всегда под рукой имелись вилы, чтобы защитить детей и их кормилицу, корову.
В то время Римму больше всего пугала одинокая вдова, что жила с ними по соседству, которая при любом удобном случае тихонько приговаривать ей на ухо: «Твоя мама, Ядвига, теперь в раю, она на небесах. Ядвиге там хорошо! А ты, если не будешь молиться, то попадёшь в ад. Приходи на молитвенное собрание верующих, только смотри, никому об этом не говори, даже отцу. Время такое, нехорошее.»
Римма очень не любила, когда её пугали, и на вечерние тайные собрания верующих не ходила. О Боге в доме не говорили, но все боялись совершить грех, а детей приучали не болтать лишнего.
Надо сказать, что после похорон мамы Римма перед сном разговаривала с ней, словно та не лежала в могиле, а была где-то рядом стенкой.
– Мама, соседка Ядвига говорит, что ты живешь в раю, но каким образом ты туда попала? Я видела, как тебя положили в гроб и завалили землёй. В раю, наверное, холодно, там звёзды горят и ангелы поют. Ты учила меня молиться перед сном. Если бы ты знала, как я за тебя молилась, а ты всё равно умерла. Я так старалась тебе помочь, огород поливала, коромысла таскала с полными вёдрами, глину из самана с соломой месила, чтобы тебе было легче справляться по хозяйству, но ты так и не выздоровела. Люди говорили на поминках, что ты надорвалась работой. Зачем молиться, если Бог моливы не слышит, не помогает, а ждет, когда люди надорвутся и умирают?
Никто не давал ответа на эти вопросы, а Римма об этом никого и не спрашивала, не до того было. Повзрослев, она твёрдо для себя решила, что в молитвах нет нужды, что вера в Бога – это пустой самообман, "опиум для народа," который нужен только для утешения слабым людям, не умеющим постоять за себя.
Окончив школу, девушка отправилась в Омск на учёбу. Ехать в город пришлось в товарном вагоне, потому что у неё не было ни паспорта, ни разрешения коменданта выехать из деревни, на учёбу Римма сбежала с её старший брат, пришедший с фронта с простреленной ногой. Они оба решили стать врачами, как их старший брат Леонид, который во время войны служил хирургом в полевом госпитале, а вместе учиться в чужом городе легче.
Надо сказать, что в то время езда пассажирским поездом было очень дорогим удовольствием, а в вагоне товарного поезда можно было проехать бесплатно и без предъявления паспорта.
Радость, с которой Римма отправилась в путь, угасла быстро, когда вдоль железной дороги то там, то здесь, стали появляться окоченевшие человеческие трупы. По мере того, как поезд продвигался вперёд, девушку всё сильнее тянуло назад, в родное село. Она не могла признаться в своей трусости даже любимому брату, дремлющему на старых фуфайках в углу вагона, загруженного углем. Теперь девушке-комсомолке захотелось поверить в то, что её мама на небесах, что каждого убийцу ждёт расплата в аду, в ответ на это ей почувствовалось в порыве летнего ветра прикосновение маминой ласковой руки, а поезд равнодушно мчался по безликой степи, подолгу останавливаясь на каждой станции. На второй день поездки товарный состав, где ютились в угольных ямах Римма со своим братом, остановился на запасном пути у небольшой станции и видмо надолго.
День выдался солнечным и безветренным. Когда читать книгу надоело, девушка стала разглядывать пассажиров на платформе и сразу обратила внимание на торговку семечками с красной косынкой на голове. На деревянных скамейках перед станцией разместился многочисленный народ с баулами, огромными узлами и чемоданами, а торговка семечками, сидя на маленьком стульчике у выхода на платформу, весело переговаривалась с пассажирами, проходящими мимо, отпуская при этом неприличные шутки им вослед
Римма видела, как шелуха от семечек осиным гнездом сначала скапливалась на крашенных губах торговки, потом падала на её юбку мышиного цвета, и торговка привычным движением смахивала ее на землю. Но вскоре вид на станцию загородил другой творный поезд, и девушка вновь углубилась в чтение своей любимой книги, где гордая Джейн Эйр мужественно берегла своё честное имя.
Только к вечеру, дав два пронзительных гудка, поезд медленно, точно спросонья отправился в путь. Отъезжая от станции, Римма стала свидетелем того, что привело её в ужас.
Двое мужчин, одетых в полинялые гимнастёрки, с папиросами во рту, тащили под руки с опустевшего перрона в придорожный лесок знакомую ей продавщицу семечек, но теперь женщина не веселилась, а пьяно вырывалась из рук насильников, упираясь ногами о землю, но как ей было справиться с захмелевшими мужиками!
Поезд с каждой минутой набирал скорость, а Римме все виделась красная косынка торговки, унесенная ветром. Казалось, что ничего не произошло, никто не кричал о помощи, только гудок паровоза взрывал тишину и бодро стучали колёса.
Мичеслав осторожно разжал пальцы сестры, вцепившиеся в металлический край вагона, и с силой усадил её обратно на фуфайку, на которой предстояло провести еще одну ночь до прибытия в Омск. Внезапная тоска овладела Риммой, словно у неё отняли надежду на прекрасное будущее. Такое подавленное настроение сестры не понравилось её брату.
– Во-первых, – назидательно сказал он сестре, укрывая её стареньким одеялом, – если ты будешь так высовываться из вагона, нас могут заметить и ссадить с поезда. Во-вторых, ты сейчас же забудешь всё, что видела на перроне. Это жизнь, которая имеет свои законы, и она нам неподвластна. В-третьих, вспомни, для чего мы едем в город? … Правильно, ты хотела стать доктором и умоляла папу отпустить тебя со мной в город учиться! Правильно я говорю? Тогда запомни, что побеждает тот, кто не повернет назад, не достигнув цели, даже, если ему страшно идти вперед!
В ответ Римма согласно кивнула головой, а Митя, как старший брат, добавил.
– Римма, успокойся, сестричка. Мир полон безобразия. Наш брат, Доминик, утоплен в Ишиме, потому что он хотел справедливости там, где её не было, ибо справедливость там, где мы сами поступаем справедливо. Пойми, что каждый взрослый человек сам отвечает за свои поступки. Парни пристают только к легкомысленным девушкам, так как их поведение вызывающе и это видно издалека, а к порядочной девушке никто никогда не подступится.
Римма знала, что брат любит её, свою единственную сестрёнку, которую его друзья прозвали пигалицей за малый рост и звонкий голос. Девушке нравилось настоящее имя брата – Мичеслав, но теперь она должна называть его Митя. Раз надо, так надо. Поменять польские имена на русские в послевоенное время было разумно, чтобы не возникало ненужных вопросов о национальности, ведь лучше избегать того, что может помешать получить ей и брату высшее образование.
Сумерки густели, и во тьму уходила степь, чтобы тихо уснуть под звёздным небом. Римма лежала на фуфайке, и яркие звёзды над ней водили хороводы. Митя уже спал, когда начался звездопад. Одна звезда падала за другой, огненным росчерком отвергая власть вечности и исчезая бесследно, и никто по ним не плакал. С последней падающей звездой Римма покорилась поступательному движению поезда и успокоилась. Казалось, что поезд не мчался вдаль, а падал в чёрную бездну ночи, чтобы потеряться там навсегда, и даже ветер не поспевал за ним.
Заснуть девушке мешала картина насилия над торговкой семечками, которую тащили в придорожный лесок два отъявленных бандита в армейских гимнастерках. Выходило так, что Римма была свидетелем преступления, за которое никого никогда не осудят. Это безнаказанное зло мешало ей быть сильной и мечтать о будущем.
«А ведь эта женщина в красной косынке сама виновата в том, что с ней произошло. Она вела себя очень непристойно», – к такому твёрдому убеждению пришла Римма, когда над горизонтом проступила красная полоса зари, и сочувствие к торговке семечек перешло в её осуждение. Римма была уверена, что она никогда не допустит такого неуважительного к себе обращения!
– Пусть только попробуют сунуться!
Её вызов всем мужчинам мира победоносно подхватил паровозный гудок. Каждый отвечает сам за себя!
***
Это время юности прошло. Теперь Римма замужняя женщина, у неё подрастают двое ребят, у них с мужем ответственная работа, только времени не хватает отдохнуть.
Римма распрямилась. Чуть прогнувшись, она посмотрела на будильник и глубоко вздохнула. Было полтретьего ночи, ничего не поделаешь, времени для сна не оставалось. Римма вновь склонилась над корытом и с ещё большим усердием принялась выкручивать тяжёлый мокрый пододеяльник. Она уже не знала, от чего больше устала, от стирки или от воспоминаний. Прошлое не должно её беспокоить, ибо и в настоящем хватает проблем.
– Римма! Р-и-и-м-а-а-а! – послышалось в тишине коридора.
Мужской голос звучал где-то рядом. Прекратив стирку, Римма вновь прошлась по комнатам, поочередно включая и выключая свет. Никого не было, тут ей стало совсем не по себе. Осталось прополоскать две простыни, развесить бельё, и тогда ей удастся хоть часок вздремнуть. Хорошо, что в последнее время нет ночных вызовов.
Неделю назад Римму ночью вызвали к девочке, которую изнасиловали в домашней бане, что стояла в огороде. Девочку закрыли в бане, а потом друзья её брата по очереди надругались над ней. Римма была убеждена, что родители девочки не уделяли своим детям должного внимания и не уберегли свою дочь от позора, а что может сделать она как участковый врач? Десятилетняя Маша лежала на грязной постели и смотрела в одну точку, она позволяла себя переворачивать и трогать, но оставалась безучастной к тому, что с ней происходит, на вопросы н отвечала. Осматривая ребёнка, Римма чувствовала себя виноватой в том, что случилось в этой семье, но её врачебный опыт в этой ситуации был бесполезен. Сделав медицинское заключение, она шла домой, а город мирно дремал, словно ничего плохого не случилось этой ночью.
Город погрузился в ночь и сейчас, когда Римма развешивала мокрое бельё на верёвку.
Воспитанная родителями и братьями в строгости, она осуждала женщин, которых тянуло к распутству, и уберечь Веру от бесчестия стало делом всей её жизни.
Дочь развивалась не по годам быстро, она была здорова, приветлива и наивна. Римма с тревогой замечала, как девочка любит крутиться перед зеркалом.
«Надо одевать дочь скромнее», – подумалось Римме, когда она выливала воду из ванночки ведро, а из ведра в туалет. Потом вытерев руки о полотенце, она глубоко вздохнула, как ей очень хотелось воспитать Верочку на примере Джейн Эйр, гордой и мужественной англичанки.
Стирка закончена, женщина потянулась к выключателю, как вновь её повелительно позвал мужской голос: «Р-и-мм-а-а…»
– Что за наваждение?
Ни в подъезде, ни в квартире посторонних не было. Римма испугалась уже серьезно за свое психическое здоровье и испугалась так, что не смогла заснуть до рассвета.
«Психоз переутомления» – таков был диагноз знакомого психиатра, потом лечение в психиатрической больнице, которое надо было сохранить в тайне от знакомых и родных. В больнице её навещал только Володя, он радовался за жену, что принудительный отдых способствовал её быстрому выздоровлению, и таинственный голос больше не тревожил. При выписки лечащий врач дал Римме только один совет: не переутомляться, но как только та вышла на работу, то ей поручили обслуживать сразу два педиатрических участка. Врачей в поликлинике катастрафически не хватало.
Римма не умела себя щадить и не умела жаловаться. Теперь она как-никогда нуждалась в помощи мужа. Володя это понимал, но часто артачился: «Римма, пойми, вешать бельё во дворе позорно для мужчины! …Чтобы я мыл посуду, да, никогда в жизни! …Римма, а тебе будет самой не стыдно, если меня с мусорным ведром увидят жёны моих сослуживцев? Главный инженер треста развешивает бельё во дворе? Как ты себе это представляешь?».
Слыша отговорки Володи, Римму захлестывала обида. Может быть, для мужа она никогда и не была любимой женщиной, а женился он на ней, чтобы в доме иметь домработницу? Не бывать этому! Разве он не понимает, что ей одной не справиться с домашними делами! Ведь он обещал врачу беречь её от переутомления, а сам отказывается ей помогать в домашних делах!
О лечении в психиатрической клинике Римма старалась не вспоминать, словно это было её проклятием. Когда женщина поняла, что Володю заботило не её здоровье, а то, что скажут о нём соседские бабы, то её обида вылилась в скандалы.
В этой борьбе за внимание мужа Римма словно ослепла и забыла о детях, а теперь настал день расплаты.
***
Как побеждённая, сидела Римма на краю дивана, где от страха дрожала её дочь, и сознавала, что самый большой страх её жизни осуществился в эту ночь.
Взяв себя в руки, она глубоко вздохнула и почувствовала облегчение, потому что поняла: ей незачем больше бояться, зло и так вошло в её жизнь, оно поселилось в её семье.
События часовой давности не нуждались в подтверждении. Римма сама заметила, как Саша в потёмках тайно прокрадывается в зал, где спала Верочка, а остальное, что случилось потом в зале, дорисовало её воспалённое материнское воображение, уставшее от ожидания беды.
«Побеждает тот, кто не сдаётся!»
Это наставление старшего брата станет девизом Риммы в борьбе против зла, которое уже коснулось её детей и поселилось в них. В чём Римма не хотела признаваться самой себе – это в том, что она разочаровалась в своих детях! Вера потеряла девичью честь, теперь она никогда не будет той гордой и недоступной Джейн Эйр, которая была и оставалась для Риммы идеалом идеальной женщины, а Саша, первенец превратился в преступника.
Глава 2
В ту злополучную ночь Володю разбудили яркий свет лампочки под потолком и сердитый голос жены, но спросонья он её узнал и непроизвольно выставил руку вперёд, как бы защищаясь от нападения какой-то взбешённой бабы с растрёпанной косой и со сверкающими безумием глазами.
Проснувшись окончательно, Володя увидел, что перед ним стоит всё-таки жена, а за её спиной прячется Саша, одетый в синюю майку, неаккуратно заправленную в сатиновые трусы, и тут мужчина перестал что-либо понимать.
Володя очень любил жену и своего сына, в котором уже проглядывались характер отца и отцовское упорство достигать цели, но зачем они, как на параде, выстроились ночью перед его кроватью?
Видя замешательство мужа, Римма подтолкнула Сашу к отцу и воскликнула в слезах:
– Ты как глава семьи разберись со своим сыном! …Ну, что ты глаза трёшь? Хватит дрыхнуть! Твой сын безбожник, пакостник, а ты почиваешь как барин!
– Ну, барину тоже сон положен! Римма, ты для чего меня разбудила? Что такое натворил Сашка, чтобы среди ночи его перевоспитывать. Ну, пошалил паренёк, и днём мы с ним разберёмся, а теперь всем спать!
– Я тебя разбудила, чтобы этот «шалун» прекратил надругательство над сестрой! Ты до сих пор не понял, что твой сын занимается с Верой развратом?
Слова жены входили в сердце мужчины, как удары ножом, боль от которых ещё не чувствовалась. Римма задыхалась от возмущения, а Володя сидел на кровати и никак не мог понять, что всё-таки случилось на самом деле в его доме!
– Саша, честно признайся папе, что ты делал ночью в спальне у Веры?!
В ответ мальчик только упрямо сопел, уставившись на отца.
– Над твоей дочерью надругались, – переключилась Римма на мужа, – а ты спишь, как… как… как тюлень, и в ус не дуешь!
Жена и сын ожидали от Володи адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и с усердием потирал ладонью лоб, думая, что он ещё пребывает в кошмарном сне.
Тут Римма не выдержала и ещё раз грубо подтолкнула мальчика к мужу как совершенно чужого ребёнка.
– Володя, ты обязан с Сашей разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Если со мной он не говорит, то пусть тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Добейся от него правды как отец и глава семьи! Пусть сознается в своём преступлении, пусть скажет, зачем он трогал Веру, зачем её обижал!
Это был приказ, который дважды не повторяют, и для убедительности в серьёзности момента Римма бросила на супружескую кровать солдатский ремень, и после этого жества вышла из комнаты с высоко поднятой головой.
Володя продолжал сидеть на кровати, ему стало жалко сына, понуро стоявшего перед ним, и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, он взял Сашу за плечи и поставил перед собой.
– Ты её трогал? – спросил он сына, зевая.
– Кого? – тихо произнёс Саша.
– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так ты её трогал?
– Нет.
– Ну и хорошо, иди спать.
Как фурия в дверь ворвалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от злости.
– Как это «хорошо»? Что значит «иди спать»? Пусть сначала признается честно, что он делал в спальне у твоей дочери!
– Ну хорошо. Саша, что ты делал в спальне у сестры?
– Искал.
– Что искал?
Саша молчал, опустив голову, теперь он глядел на отца исподлобья.
– Ты, м-м, трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.
– Да не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо?! – огрызнулся мальчик и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.
– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.
– Какую вам правду надо?! Какую?!
– Если ты не трогал Веру, то что ты делал у неё в комнате? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и успеть поспать перед работой. – Так, скажи, сынок, что тебе понадобилось в спальне у сестры?
– Это не её спальня, это общий зал!
– Тогда что ты делал в зале ночью?
– Искал!
– А что ты искал в комнате ночью, когда надо спать!
Ответа не последовало.
– Так, продолжим. Ты что-то искал, но, чтобы что-то искать, надо включить свет, а ты включил свет?
– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.
– Так что ты искал в темноте?
Опять молчание.
– Зачем ты ночью пришёл в Верину комнату или зал, где она спит? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.
– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, а теперь издевается над тобой!
– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.
В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнём, но тот упёрся как бык и не поддавался на провокации отца.
– Что «правда»? – переспросил Саша, он не собирался признаваться в том, чего не совершал и не думал совершать, а о том, что он искал в зале среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы говорить под угрозами.
Непонятное упрямство сына стало раздражать, и Володе вдруг показалось, что тот над ним нагло насмехается… а ведь такую высокомерную улыбку он уже где-то видел.
– Ты, парень, со мной не шути, и переговариваться со мной не надо! Отвечай по существу вопроса, что ты делал в комнате Веры ночью?
Мужчина не заметил, как перешёл в разговоре с сыном на повышенный тон.
– Не скажу я тебе ничего! – внезапно твёрдо проговорил мальчик и посмотрел в глаза папы с недетским вызовом.
Тогда Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и стал медленно обходить сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, не отрывая взгляда от его глаз. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковёр, и отцом, разгорячённым упрямством сына, то почувствовал себя в западне.
– Сейчас ты у меня заговоришь! – пообещал сам себе Володя и с размаха, но несильно ударил маленького упрямца по плечам ремнём, но мальчишка от удара только вздрогнул и своего насмешливого взгляда не отвёл.
Володя растерялся. Выходило, что Саша его совершенно не боялся, сын его игнорировал или презирал?! Чего-чего, а терпеть унижение от собственного сына мужчина не собирался, он и сам был на редкость упрямым по характеру человеком и цели своей привык добиваться.
Володя во второй раз посильнее ударил сына ремнём, а тот ещё насмешливее улыбнулся ему в лицо, а когда в третий раз поднялась его рука для удара, то с ним что-то случилось, ибо уже не Сашу видел он перед собой, а из памяти фронтовых лет улыбку надменного фрица, которого надо было сломить любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.
– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всём!
Удары один за другим посыпались на голову и на плечи Саши, мальчик вытирал тылом ладони слёзы и по-прежнему молчал.
– Сашка, ты сейчас же скажешь мне, твоему отцу, правду, какой бы страшной эта правда ни была!
Вместо ответа мальчик помотал головой и прошептал по слогам:
– Я ни-че-го вам не скажу! – и нахально улыбнулся вспухшими губами.
От такого неповиновения девятилетнего пацана Володя опешил, его словно самого контузило от той «страшной правды», о которой его предупреждала жена. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас этой «правды», и его рассудок словно помутился.
Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, сокровищем его сердца, проносились перед его глазами. Вот Вера извивается в руках какого-то негодяя, вот она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно затмил для мужчины всё вокруг, словно перед ним стоял не его любимый сын, а сын дьявола, которого надо во что бы то ни стало извести как нечисть.
Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством, и резко оглянулся.
Вера стояла рядом с Риммой. Она не кричала, не плакала, она молчала, и дикий страх метался в её карих глазах. Этот страх разрядом молнии прошёлся по жилам её отца и больно резанул его по сердцу. Рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке Володи, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын, который вспухшими от кровоподтёков руками закрывал голову.
Не сон ли это?
Володя видел, как по лицу избитого им мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а может быть, её вовсе не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилась или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время Володя перепутал с войной?
***
Война для сыновей Шевченко началась со слов отца: «Ну что, сынки, война. Собирайтесь, будем воевать». Отец со старшим братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище, по окончании которого – марш по Красной площади в ноябрьский снегопад и на фронт.
За четыре года войны Владимир Шевченко, командир артиллерийской роты, отличился доблестью и отвагой, за что имел ордена и медали Родины, но победа для него началась ещё до взятия Рейхстага, когда его сердце раскалённой сталью прожгла ненависть к фрицу в мундире офицера, к его надменной улыбке.
После тяжёлых боев под Ростовом-на-Дону дивизия, где Шевченко начал свою фронтовую биографию, только вышла из окружения, и Володя шёл с донесением в штаб дивизии, когда ему навстречу попался пленный лётчик, вооружённый конвой вёл его на расстрел. Хотя немец шагал свободно, но в его походке явно чувствовалась офицерская школа. Поравнявшись с Володей, он презрительно улыбнулся, кивнул ему как старому знакомому и прошёл мимо.
Жар охватил Володю от желания одним ударом в челюсть стереть с лица этого пленного немца его надменную улыбку, с которой совсем недавно, поздней осенью отступлений, фашист с такой же улыбкой гонялся за ним по картофельному полю, пилотируя на лёгком бомбардировщике.
Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом. За эти фронтовые годы мимо него проходили и другие пленные немцы, но они уже не улыбались, они выглядели жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался в памяти мужчины победителем.
***
После победы прошло столько лет, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел смелость быть гордым?
Володя опять оглянулся на Веру. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, а Римма крепко держала её за плечики. Девочка смотрела на него с таким испугом, что не сопротивлялась, а покорно ждала своей участи быть им избитой. Тут Володя представил себя чудовищем, убивающим собственных детей.
«Боже, что я делаю?» – взмолился про себя мужчина, ему нестерпимо захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и просить у них прощения, но стать добрым отцом в этот момент он уже не мог, а строгий взгляд Риммы потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжёлым шагом ушёл на кухню, и, закрыв за собой дверь кухни, медленно опустился на табуретку, положил на стол руки, сжатые в кулаки, и затих.
Очередная контузия.
Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а может быть, он ещё не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того же, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти травящие душу воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.
***
Первый бой память зафиксировала до деталей и без белых пятен. Был приказ стоять на исходной позиции насмерть. Утро началось с артиллерийской атаки со стороны врага. Володя командовал батареей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчётам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей: наводка и команда «Батарея! Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связь с командным пунктом потеряна.
А ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Искорёженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание лошадей, истекающих кровью, – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всём белом свете не было управы на это кровавое безумие!
Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а куда отступать, если всюду немцы. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны достаться врагу. Для вывоза пушек требовались проезжие дороги, командование одобрило разведку на местности.
Природа не делила мир на своих и чужих, на неё не действовали законы военного времени, всё живое подчинялось только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнём противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика с пехотой, что подтверждало правильность направления выхода из окружения.
Володя с энтузиазмом пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице ему помешал гул самолёта. Немецкий лёгкий бомбардировщик «Хейнкель» показался в небе и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первая машина взлетела в воздух, за ней – и вторая, а когда бомбардировщик развернулся на третий заход, то Володя не сомневался, что этот манёвр по его душу.
Лошадь надвигающуюся опасность поняла заблаговременно, она взбрыкнула, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолёт явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное лицо пилота, сидевшего у штурвала самолёта. Раздумывать было нечего, надо было удирать, и он, свернув с дороги, зайцем сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.
Потом Володя шёл просёлочными дорогами и в сумерках налетел на вражескую батарею, прямо под прицел автоматчиков. «Драпать второй раз? Не дождёшься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой!» – решил он в одно мгновение, подумав, что если немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщённым.
Володя в кармане шинели взвёл пистолет, но его геройский порыв… сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звёздочки.
– Я свой! Свой я!
Володю окружили бойцы Красной армии, ещё не прошедшие боевого крещения.
По выходу из окружения батарея, где служил Шевченко, была дислоцирована на другой участок фронта, где уже готовилось наступление.
Это было первое наступление Красной армии, которое одушевило бойцов, защищающих свою землю. В душе Володи с ненавистью к захватчикам рождалась гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня ещё не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.
***
Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминания о войне помогли ему вновь обрести твёрдую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, но перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица. Эта надменная улыбка говорила сама за себя: «…что, фронтовик, думал, что победил великую нацию Третьего рейха, а ты как был русская пьянь, так и остался!»
Мужчина грубо потёр лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командной силы.
***
Война близилась к победе над фашистами. На груди Шевченко рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском, За взятие Кенинсберга. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих погибших товарищей.
Однажды к вечеру, когда бой на подступах к Кёнингсбергу стих и в роте артиллеристов разливался по кружкам трофейный шнапс, положенный фронтовику при наступлении, Володя был вызван в штаб дивизии. По дороге в штаб он допевал песню артиллеристов: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..»
Перед входом в штабную землянку Володя поправил гимнастёрку, уверенно вошёл внутрь и доложился:
– Старший лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл.
Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посередине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив её на колено, ждал очередного приказа.
– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернёшься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его Куропаткин.
– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.
– На кого ты хочешь учиться?
– На инженера, товарищ подполковник!
– Хорошо, а что дальше?
– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твёрдо ответил Володя командиру.
– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – продолжил разговор Куропаткин уже командным голосом. – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, стань инженером и женись на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужить к старости почёт и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот когда ты всего этого добьёшься, лейтенант Шевченко, тогда и выпей за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы подаёте плохой пример своим солдатам. Это приказ!
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
***
Таков был приказ командира на мирную жизнь, и этот приказ имел такую же силу сейчас, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о гранёном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время больше всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.
Володя всегда думал о себе хорошо, старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена. Только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты и не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.
Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, любимая Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл, какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!
***
Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости, и он стеснялся, когда мама молилась при детях.
Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слова её тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шёпота хорошо становилось на душе.
Подростком Володя стеснялся и лёгких прикосновений маминых натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сёстры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные.
Мама молилась за отца и за детей, за соседей и за власти, а за погоду молилась, выходя в поле.
– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.
Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.
Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о «встрече на небесах».
Когда Володя был ещё маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть, какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего любознательного сына и объясняла, что в небесный рай мы попадём, когда умрём. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов. Он долго думал, но не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть, чтобы быстрее попасть в небесный рай или всё-таки подольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.
Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасён, а Василий уже наполовину погрузился в студёную воду, судорожно цепляясь пальцами за белый рыхлый лёд.
– Володька! Володька! Вернись! – кричали друзья на берегу. – Ты сам потонешь, дурень!
Но Володя не обращал внимания на крики ребят, он продолжал ползти по неокрепшему льду на помощь к тонущему брату, и только голос его матери «Боже, помилуй нас грешных!» звучал в его голове.
Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замёрзшей реке на другой берег. «Братва, кто смелый – за мной!», – кричал он друзьям, но его примеру последовал только его старший брат Васька. В какой-то момент он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в ледяном проломе.
Володя уже осторожно подползал к Василию, который из последних сил барахтался в ледяной воде, хватаясь за кромку льда, когда до него дошло, что он не сможет спасти брата, у него нет под рукой ничего, за что Василий смог бы ухватиться, продвигаться дальше было уже опасно, и тут его осенила идея. Быстро сняв с себя шарф, он завязал два морских узла по краям, в которые положил кусочки льда для тяжести.
Когда перед Василием шлёпнулся узел голубого шарфа, тот вцепился в него мёртвой хваткой. Володя осторожно вытащил своего старшего брата на крепкий лёд, потом они оба доползли до берега. На их счастье сосед проезжал мимо с телегой полной соломы, он подобрал ребят и довёз до дома.
Володя ожидал справедливого наказания от отца за своё безрассудство, а отец наказал только Ваську как старшего.
Надо сказать, что в многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, на которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.
В первый класс Володя пришёл с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.
– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год, – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под круглых очков.
– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.
– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.
– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал от своего паренёк.
– Пойми, сынок, дети в классе прошли уже почти весь алфавит и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать её за один месяц.
– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учиться!
В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год директор запоздал с передачей списков учеников в район, а ещё один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.
– Дерзай, – сказал директор своё последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!
Володя справился.
Через 10 лет, в возрасте 17 лет, Владимиру Шевченко был вручен аттестат зрелости с отличием, и он был зачислен в Свердловский государственный университет, но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих учёных.
Для многих студентов это нововведение означало конец учёбы. Знаком протеста зазвучала в стенах академического зала шальная мелодия «Ах вы, лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.
Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.
Эти живописные места выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи, который выкупил у барина свою жену Олёну и вместе с ней и всем селом переехали на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из лесной ягоды, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.
Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села, на невысоком холме, за которым начинался сосновый бор, а рядом протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.
Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, которая зигзагом сбегала к речке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение мелодичных старинных украинских песен под гитару и балалайку помогало коротать длинные зимние вечера.
Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.
Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение нескольких месяцев. Степан не раз и не два обращался в сельсовет, чтобы ему нашли сменщика для охраны мельницы в ночное время, но председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос. Мельница сгорела, когда Степан ушёл домой, чтобы взять еду на ночное дежурство, и его арестовали и увезли неизвестно куда.
Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донёс в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно.
Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нём, но зато покорную, она исправно управлялась по хозяйству и совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытую жизнь вёл председатель при советской власти и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей, как и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел отлично ладить. Казалось, живи да поживай, но обида юности змеёй лежала на сердце председателя сельсовета.
Ладная дивчина Мария отвергла его, знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то искал повода отыграться на Степане, да и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.
Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали, а потом без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревне не сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.
Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как бы оно к вам самим злом не вернулось, – и, вздохнув, добавила: – Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старшой, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».
После ареста мужа по воскресным дням Мария надевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.
Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагах народа», от которых уже долгие годы не было известий.
Когда началась война, Мария, провожая на фронт мужа и двух сыновей, не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду мужа Степана, сыновей Василия и Володи зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.
Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила ещё одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.
В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.
***
– Володя, Володя.
Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.
– Володя, – заговорила Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.
– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.
– Вера – тоже, но это дело времени, и всё зависит от нашего с тобой родительского усилия.
– Римма, как же нам теперь жить?
– Бороться со злом. Когда мы будем бороться вместе, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.
Глава 3
Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для неё мама каждый раз, когда Вере становилось скучно, как и подружки. Теперь всё, что было в детстве, не имело никакого значения, потому что ей было страшно жить, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.
Вера ждала момента, когда мама или папа расскажет о том плохом поступке, за который её наказали, ведь как просить прощения, если не знаешь за что, но родители ничего ей не говорли, поэтому девочка хотела быстрее получить наказание, после которого она будет прощена и всё станет, как было прежде.
После «той ночи» с Верой никто не говорил, её закрывали в маминой спальне и забывали. В туалет ее водили не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену, еду приносила мама и тоже по расписанию. Хотя у Веры совсем не было аппетита, мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке, девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она её боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги за дверью, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.
Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался воспитанием брата, потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.
«Пусть он и негодный, но я его люблю и негодного», – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался то плач брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней только во сне, весь окровавленный и жалкий, и Вера начинала плакать вместе с ним, потом просыпалась мокрая от слёз, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и у неё не было утешителя.
После этой страшной ночи прошла неделя. В наступившие выходные дни папа увёз Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. После его отъезда Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нём не так, как раньше, весёлой домашней девочкой, она чувствовала себя в нём маленькой беспризорницей.
Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а её одежда была чистая и заштопанная. Если беспризорники в кино жили на улицах, то она – у себя дома, если у них не было родителей и каждый взрослый их мог обидеть, то у Веры родители были, и они её обижали, потому что она потеряла какую-то честь, которую никогда не имела.
В тот день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоём на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. Пюре с изюмом было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую девочка и называла «пюре с изюмом».
Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но ей очень хотелось ещё и радости, но радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида.
После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.
– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трёхкомнатной квартиры.
– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?
– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать всё, что знают взрослые люди!
Так начала Римма беседу с дочерью о половом воспитании, не обращая внимания на вопросы дочери, перед которой на столе были разложены пластилиновые изделия.
Римма взяла двумя пальцами самый большой коричневый шарик, приплюснутый по бокам, приложила к нему два шарика поменьше и сказала строгим тоном:
– Смотри, это то, что есть у мужчин… между ног, в трусах. Это называется мужскими половыми органами.
Вера внимательно смотрела на пластилиновые шарики, и её глаза округлились в удивлении. Сочувствие к мужчинам переполнило её всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у них впереди уже с рождения!
– Ох, как, наверное, неловко ходить с этими мужскими п-п-половыми шариками, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать ни мужчинам, ни дочери, она продолжала вести познавательную беседу.
Указывая на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия, мама ввела дочь в изумление. Оказалось, что эти зёрнышки попадают в живот к женщине, когда к её телу прикасаются мужчины, и из них внутри живота появляются детки.
Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что все умственные усилия девочки сконцентрировались на этих зёрнышках, которые всё-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.
«Саша меня касался этими противными колбасками с зёрнышками? – размышляла она серьёзно. – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увёз в деревню к бабушке. …Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребёночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно».
В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга уже готовилась ко сну:
– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребёнок. …И это будет мальчик. Давай назовём его Сашей?
Вера говорила очень убеждённо, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.
– Так, – сказала она строго, – ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твоё дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.
Папа приехал на следующий день после этого разговора о половом воспитании. Перед ужином Вера добровольно легла на ковёр и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнём за потерю девичьей чести. Папа бил её не пряжкой, как брата, а ремнём, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного – прощения и возврата к прежней жизни, возврата в своё детство, но детство к ней так и не вернулось.
Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, дочь разочаровывала её всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления её испорченных детей.
Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от её истошного крика.
– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери.
Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на её теле появились болючие кровоподтёки. Потом мама успокоилась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.
– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!
Девочка послушно кивнула.
– Он тебя трогал и надругался над тобой!
Вера опять послушно кивнула головой.
– Завтра мы пойдём в милицию, и ты там расскажешь свой позор.
– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.
Довольная признанием дочери, Римма отправила её в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у неё начинала больше болеть голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребёнка, и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что её воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали её очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал её любить, то он уже не рассказывал ей истории о звёздах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.
В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее её руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всём теле, но Вера терпела, как того хотела мама.
У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зелёные глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с её тёмно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. Втайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая обведёт вокруг пальца любого милиционера.
Неожиданно тётя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.
– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.
– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?
Тут Вера растерянно посмотрела на маму.
– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.
Вера была в замешательстве и замолчала, теперь она умела молчать, в молчании ей хорошо думалось, а думать девочке было необходимо. Октябрёнок не может предать невинного, даже, под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».
Настало утро.
– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.
Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во что бы то ни стало, потому что ребёнок не может знать той беды, от которой её уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!
– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!
Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.
– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в милицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как её дочь заболела.
Раздевалась девочка медленно. Как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела её в свою спальню, в её руках был кухонный нож и бельевая верёвка.
– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала верёвкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: её родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слёзы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зелёной тиной, как об этом писалось в сказках со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.
Из печальных раздумий её вывел резкий толчок в грудь, она неуклюже упала на пол, оказалось, что и её ноги тоже были связаны бельевой верёвкой.
– Если ты живёшь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи по-собачьи.
Это было последнее, что слышала Вера. Дверь за мамой закрылась на замок, и девочка осталась лежать на полу одна-одинёшенька. Горькие рыдания сотрясли её, и душа безропотно приняла долю сироты.
Вера уже теряла счёт дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как её бросили на пол в маминой спальне. Если папа днём был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчёсывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней.
Володя пытался заступиться за дочь, и тогда Римма перестала развязывать руки дочери перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед её носом, как собачонка. Это у неё получилось, но пить языком она так и не научилась.
У Веры было много времени думать о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо лакать воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для неё стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведёт её в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от верёвки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по её ногам ещё до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме.
Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в тёплой луже, а потом в холодной, то она уже не сомневалась, что для неё уготовлена самая настоящая собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своём брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделаться собакой, девочка решила пойти в школу и указать на какого-нибудь мальчишку, который разделит с ней несправедливость её собачьей жизни.
Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, ребята старших классов сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую маленькую девочку, на её маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо.
Вера выбрала для мамы жертву в виде высокого рыжего мальчика, и ей было уже совершенно всё равно, что теперь с ним станет, потому что её собственная жизнь закончилась. Школьники смеялись над ней, когда её за руку по коридору водила мама то в класс, то в туалет, потому что они не знали того, что знала одна она.
Во-первых, они не знали, что у неё есть внутреннее сердце, которое никто не сможет обидеть, это внутреннее сердце могло говорить и утешать.
Во-вторых, никто из школьников не догадывался о том, что это счастье, просто ходить в школу. Многие из них приходили в школу недовольными, учились из-под палки, а Вера отдыхала в школе от домашнего кошмара.
Незаметно наступила зима с морозами и снегами. Теперь мама боролась с теми негодными дяденьками, которым дочь без чести давала себя трогать в тёплом подвале. Тогда мама била Веру под громкую музыку радио, применяя для битья старый шланг от стиральной машины, который не оставлял синих пятен на её теле. Иногда девочка сутками сидела закрытой в комнате, она не могла видеть через замёрзшее стекло улицу, но весёлые голоса идущих в школу детей радовали её, эти голоса напоминали ей о детстве, из которого она так быстро выросла.
Уже то, что руки её были не связаны верёвкой, было для девочки, если не счастьем, то большим облегчением в жизни. Самым мучительным испытанием для девочки, быть привязанной к стулу бельевой верёвкой и ожидать прихода мама, чтобы та повела её в туалет.
В канун Нового года Римме самой надоела эта борьба с невидимым врагом, и она решила сберечь «остаток» девичьей чести дочери операционным путём.
Это был обычный зимний вечер, за окном трещал мороз, Веру положили на спину на стол в детской спальне, её ноги были широко раздвинуты и привязаны к столу. Настольная лампа освещала промежность девочки и нежное тепло исходило от неё. Потом мама что-то сшивала у Веры внизу живота, сидя между её бёдрами. Когда игла прокалывала кожу, было больно, но стыд лежать в таком положении был гораздо сильнее этой боли, и у девочки кружилась голова от отвращения к самой себе.
Когда всё закончилось, Римма уложила дочь на диване, где мирно мигал в углу чёрно-белый телевизор, потом укрывала её одеяльцем и кормила с ложечки куриным супом.
Это было давно забытое удовольствие, которое вместе с супом разливалось по всему телу Веры и проникало так глубоко, что достигало даже её внутреннего сердца. Как же она соскучилась по заботливой маме. Это был самый прекрасный вечер, вечер её мечты.
После Нового года Римма стала работать врачом в детском саду и после школы забирала Веру к себе на работу, где девочка играла среди детей и на какое-то время забывала свою настоящую жизнь. Иногда Римма опять начинала мучить дочь подозрениями, а после допроса била всё тем же шлангом от стиральной машинки, от ударов которого не возникало синяков. Постепенно Вера стала привыкать к жизни в маминых застенках, зато теперь она с большей силой научилась ценить минуты затишья в своей жизни. Друзей у неё не стало, а гуляла девочка только с папой.
Наступила весна, стало пригревать солнце и чувствовалось, как в природе зарождалась радость от пробуждения от сна. Сугробы таяли, превращаясь в прекрасные ледяные замки, и Вера могла часами любоваться их острыми башенками, резными балкончиками и узорчатыми окошечками, но с наступлением весеннего тепла ледяные замки проседали и в них появлялись угольные камушки.
Когда вовсю зажурчали весенние ручьи, то Вера очень боялась пропустить появление первой травинки, которая неожиданно выпрыгнет из-под земли, такая нежная и такая зелёная, потом зажмурится от солнца и улыбнётся ей и всему миру.
Был радостный погожий денёк, когда Вера с папой пошли гулять к старому дому, где когда-то жила она и её друг Булат. У Веры появилось странное чувство потери, когда она увидела, как весело играют незнакомые дети в её старом дворе. Вера не была на них в обиде, только её внутреннее сердце очень затосковало.
Потом в скверике она качалась на качелях и слышала тихое пение ветерка. Когда папа вёл её домой, то говорил больше он сам, а Вера с удовольствием слушала его рассказы о звёздах и вулканах, о морях и океанах. Когда они, довольные прогулкой, пришли домой, их встретила у порога мама, глаза которой светились холодно-синим светом. «Сейчас начнется…» – только и успела подумать девочка, приготовившись к обвинению, но папа загородил её от мамы.
– Римма, успокойся. Я сам свидетель! Никто не прикасался к Вере!
– Тебе нельзя доверять ребёнка, простофиля! – набросилась она на него с кулаками, но папа поймал мамины руки в свои руки и ещё раз спокойно проговорил:
– Никто не прикасался к Вере. Она невиновна.
– Ах так! – закричала на весь дом мама. – Я вам устрою гуляние!
Высвободив свои руки, она толкнула дочь в комнату и закрыла дверь изнутри. Папа остался по другую сторону двери. В этот день мама била Веру особенно жестоко, и одним из ударов сломала её мизинец, а папа что-то кричал и кричал за дверью. Необычная злость с головой охватила девочку, стонущую от боли. Это была ненависть к своему отцу. Он хотел правды! Кому нужна была его правда, когда у Веры не было силы жить! От боли потемнело в глазах, боль становилась невыносимой, а мама продолжала бить и бить её несчастное тело, потом Веру вырвало прямо на пол. Поскользнувшись на блевотине, она упала и осталась лежать, покорно скрестив избитые руки на груди.
– Да, да! Мама, всё было, как ты говоришь! Всё было, как ты говоришь! – быстро-быстро забормотала Вера. – А ты, там за дверью, ты замолчи! Замолчи, это я приказываю тебе! Ты для меня – никто!
Володя растерялся и притих, притихла и Римма. Это был самый страшный день в Вериной жизни. День, когда она поняла, что никто, никто на свете, не может её защитить! Папа перестал быть героем её жизни, теперь надеяться было не на кого.
«Ленину тоже не нужны такие вруньи, как я», – подумала она, и последняя надежда на радость погасла в ее жизни.
Глава 4
Вот уже несколько месяцев Римма с дочерью жили в сибирском городе Барнауле, где никто не знал, что Вера потеряла «девичью честь», и это успокаивало обеих.
Перед отъездом в Россию Римма во второй раз положила дочь на стол в детской комнате и под светом той же настольной лампы расшила промежность девочки, но на этот раз после операции несчастная Верочка не получила причитающуюся ей порцию ласки. Зато она была рада-радёшенька, что могла ходить в туалет, как все нормальные дети, и от неё больше не исходил противный запах застоявшейся мочи.
В Барнауле Веру с мамой приютила семья дядя Лёни, его жену ласково звали Арочка, хотя она была совсем не ласковой, а очень строгой и неулыбчивой тётей.
Тётя Арочка была вторым маминым кумиром после Джейн Эйр, которой девочка искренне сочувствовала. Отрывки из книги о судьбе этой сиротки Джейн мама читала дочери ещё в поезде, когда они ехали в чужой край, чтобы начинать вдали от дома жизнь заново, но уже без папы и без Саши. Вообще-то, Вере было безразлично, где ей и с кем предстоит жить. Если честно сказать, не интересовал её ни незнакомый город, ни её близкая родня, ни какая-то книжная Джейн Эйр. Она не нуждалась в дружбе с одноклассниками и не хотела ни с кем говорить ни по душам, ни по пустякам. Девочка уже научилась хорошо жить в самой себе и хорошо общаться со своим верным внутренним сердцем. Только две вещи сохранила её память из череды этих чёрных дней.
На первом месте была сосиска. Сосиска, которую подавали на обед в школьной столовой, была нежной и очень тоненькой. Она аппетитной короной украшала горку жёлтого картофельного пюре. Об этом лакомстве Вера мечтала уже с самого рассвета, как и перед уходом в школу. На большой перемене она бежала в столовую, там стояла в очереди за обедом, ни с кем не говорила и по сторонам не глядела. Когда подходила её очередь получить тарелку с дымящимся картофельным пюре и отварной сосиской, девочка уже не успевала сглатывать слюну.
Сначала Вера быстро съедала недосоленное картофельное пюре, не отводя взгляда от сосиски, потом брала сосиску двумя пальчиками и её мизинец сам по себе оттопыривался в сторону, это происходило от важности момента. Потом она любовалась сосиской, держа её на расстоянии, вдыхая аппетитнейший мясной запах. Прокалывать сосиску вилкой девочке казалось кощунством, ведь сосиска представлялась ей диковинкой, привезённой из заморских стран, а потом начинался самый замечательный момент, когда сосиска отправлялась в рот. Капли чудесного мясного сока, попадая на язык, вводили девочку во вкусовой трепет, только кушать сосиску медленно, смакуя каждый кусочек, у Веры не получалось. В какой-то момент сосиска быстро проглатывалась, совершенно не утоляя голод девочки, и оставалась одна шкурка, которую можно было жевать долго-долго.
Уже вечером, когда Вера с мамой читали по переменке книгу об одиноком и голодном Робинзоне Крузо, девочка каждый раз обещала самой себе не быть больше такой легкомысленной, а жевать сосиску как можно дольше, но каждый раз сосиска проглатывалась в один присест и только шкурка напоминала Вере об аппетитной сосиске.
На втором месте по значимости её воспоминаний о жизни в Барнауле было сливочное масло. Одно созерцание комочка сливочного масла в двести граммов, лежавшего на блюдце посередине кухонного стола, являлось для Веры невероятным наслаждением. Этот комочек масла, имеющий жёлтый цвет, как маленькое солнышко на тарелочке, озарял холодную и большую кухню тёти Арочки. На масло можно было только смотреть, потому что этого масла на всех не хватало, и его катострофически не хватало самой Вере.
Два раза в месяц Вера поднималась в шесть часов утра, очень тепло одевалась и вместе со взрослыми отправлялась в продуктовый магазин, что располагался в конце улицы. К закрытым дверям магазина уже с полночи один за другим подходили люди и занимали очередь, где каждый очередник имел свой номер. Систематически проводилась перекличка, тех, кто не отзывался на номер, из списков покупателей масла вычёркивали.
Надо сказать, что стоять в этой тесной очереди за маслом было интересно. Люди жались друг к другу от холода. Они притоптывали ногами в валенках, похлопывая себя разноцветными рукавицами, специально связанными для таких случаев из толстых шерстяных ниток, то есть, никто не стоял на месте, и в результате этого прихлопывания и притопывания, длинная очередь незаметно закручивалась в клубок, словно в русском хороводе «Берёзка». Стоять в таком «клубке» было теплее и уютнее, чем в очереди, выстроенной в ряд.
Сначала все желающие получить 200 граммов сливочного масла молча ждали открытия продовольственного магазина, ёжась от трескучего мороза, но проходили часы и начиналось самое интересное для Веры время. Люди знакомились друг с другом, и у каждого из очередников имелось, о чем поведать другим любителям масла. Истории были самые разные, как говорится, выбирай – не хочу.
За десять минут до открытия магазина настроение выстоявших очередь резко менялось, и из приятно-общительного становилось военно-агрессивным. Мысленно каждый из очереди готовился к атаке, чтобы прорваться в магазин, захватить свои двести граммов сливочного масла и унести его домой.
Масло выдавали в руки только присутствующим в очереди людям. Когда завёрнутый в пергаментную бумагу кусочек масла попадал Вере в руки, она сгорала от нестерпимого желания съесть это масло прямо в магазине, без хлеба и ложки, съесть и опять встать в очередь.
Так проходила эта скудная на радости жизнь на чужбине, но и она оборвалась в одну из вьюжных ночей.
Вера и мама укладывались на ночь на пружинной кровати, стоящей в зале. Девочка спала у стенки, упираясь носом в плюшевый темно-зелёный ковер, а мама лежала на другом краю кровати. Вере не разрешалось шевелиться и ворочаться в постели, и она старалась лежать как мышка-норушка.
Когда Веру разбудил яркий электрический свет, бивший ей прямо в глаза, то не свет ослепил девочку, а её ослепил пронзительный злобный взгляд маминых синих глаз. Спокойный мир, которым она так дорожила, рухнул в один миг. Вера уже не слышала, что ей говорила мама, потому что страх больше не властвовал над ней, он сменился несоразмерным с жизнью горем. Девочку стало колотить от отчаяния, и, чтобы её внутреннее сердце не взорвалось от горя, она истошно закричала.
– Ну, что?.. Ну что тебе ещё надо от меня?.. Не мучь меня!.. Пожалуйста, не мучь меня! Я больше не могу так жить!.. Убей меня, прошу, лучше убей меня сразу! …Я не хочу больше жить!.. У меня просто нет больше сил жить!
Вера ещё не слышала о том, что существует ад, она жила в аду, но у неё была уверенность, что со смертью к человеку приходит покой, который был ей так необходим.
– Не подходи ко мне! – строго предупредила она маму. – Не подходи!.. Я… я укушу тебя! Я буду кусать тебя до крови, как злая собака!
Вере вдруг захотелось даже рычать и скалить зубы. Она готова была напасть на обидчика и погибнуть в схватке. Ожидая нападения, девочка забилась в угол кровати и ощетинилась.
Римма испугалась и стала оглядываться по сторонам, ища помощи. Из других спален стали выходить мамины родственники с сонными и недовольными лицами, но Вера их не узнавала. Девочка смотрела исподлобья на людей, окруживших её кровать, но видела только свою маму. Держа маму под прицелом своих колких чёрных глаз, она немного утихла и стала что-то причитать себе под нос, захлёбываясь слезами. Её слезы и сопли одним потоком текли по щекам. Как только мама опять протягивала к ней свои руки и делала шаг вперёд, истерика начинала биться в девочке страшным зверем, и маме приходилось отступать. Вдруг Веру скрутили судороги. Яркий свет поразил её глаза, и она ослепла от дикой пляски света в её голове, а потом всё погасло. Мир поглотила тьма…
Покой. Пустота. Тишина. Потом из темноты протянулись к ней женские руки со стаканом воды. Во рту у Веры уже лежала маленькая таблетка, и спокойный голос тёти Арочки просил эту таблетку проглотить. Девочка покорилась этому голосу, и потом наступил глубокий сон. Сквозь дремоту принимала она питьё и опять проваливалась в этот целебный сон. Вере показалось, что прошла целая вечность, пока она вновь смогла смотреть и окружавший её мир не расплылся перед ней, как акварельный рисунок под потоками влаги.
Мама сидела на стуле, и в её глазах не было больше зла. В её глазах девочка увидела какую-то предрассветную растерянность. Конечно, она не доверяла ей себя и, как только мама тянулась в её сторону, паника вновь овладевала её сердцем и рука непроизвольно вытягивалась вперёд, чтобы остановить врага.
– Не подходи!
Были, наверное, уже сумерки, а может быть, просто лампочка на столике не давала много света, когда к кровати, где лежала Вера, подошла тётя Арочка. Вера доверила ей отвести себя в туалет. Потом тётя Арочка, надев белый халат доктора, попросила у Веры разрешения обследовать её как врач. Тётя Арочка была женским доктором. Вера, словно под гипнозом непривычного ласкового обращения, покорно дала себя обследовать, а потом из соседней комнаты слушала сердитый шёпот тёти Арочки, которая что-то выговаривала Вериной маме.
На следующий день девочка с мамой ехали ночным поездом домой. Вера ещё не могла хорошо говорить, она заикалась, а её мама не могла быстро поменяться и стать хорошей мамой, потому что она отвыкла от этого.
Они обе были довольны, что ехали домой, но каждая думала о своём. Дома их ждал радостный папа. Он встретил их со словами:
– Я знал! Я знал, что правда восторжествует! – в этих словах слышалось больше горечи, чем торжества.
Они встретили Новый год под настоящей ёлкой, горевшей разноцветными огоньками. Под ёлкой лежало много подарков, которые радовали Веру, но не с такой силой, как сливочное масло, которое она могла целый праздничный вечер лизать с ложки. Девочка бы лизала его и всю ночь, но мама, вспомнив, что воспитание дочери ещё не закончилось, остановила это пиршество.
Саша прислал новогоднюю открытку из папиной деревни. Он писал, что желает всем здоровья и что живёт в деревне, как в раю. Вера ему позавидовала по-белому, в раю жили только хорошие люди, а она к ним не относилась.
Теперь всё было так, как будто ничего и не случилось, а то, что случилось, сделалось страшной семейной тайной, о которой не говорят вслух.
Вера никогда не разрешала себе думать о том плохом времени, потому что не могла вынести повторно, даже в мыслях, такое насилие над собой. Она была довольна тем, что прошлое осталось позади, и оно больше никогда не должно было возвратиться в реальную жизнь. Теперешнее послушание Веры иногда приводило в шок других матерей и их избалованных детей, но девочка ничего не могла с собой поделать. Никто не знал, что этим послушанием она сберегала от потрясений своё смертельно раненое сердце, которое нуждалось в утешении, и девочка пела ему колыбельные песни на ночь и учила не дрожать от страха, а мечтать.
Это было чудо, у Веры появилась мечта, и эту мечту о рыцаре хранило её сердце. Девочка верила, что живёт на свете её верный рыцарь, который освободит Веру от проклятия, а она родит ему из его маленьких зёрнышек прекрасных мальчиков и девочек, у которых будет счастливое детство! Для самой Веры настало время учиться быть нормальным десятилетним ребенком с приличным жизненным опытом.
Часть 3
Глава 1
Вера вернулась в свой родной город, и мама отправила её в школу, знаменитую своими педагогами. Эта школа находилась в центре Караганды в двух автобусных остановках от её дома. Учение ей давалось легко, со сверстниками общалась она только по необходимости и мечтала о том, что оставалось секретом ее внутреннего сердца.
Вера мечтала о далёком будущем, которое непременно сбудется, потому что оно уже существовало в её воображении, такое чудесное и прекрасное, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а пока мечта не исполнилась, девочка всё свободное время отдавала чтению книг. Как она могла раньше так беспечно к ним относиться! Теперь книги открывали ей вход в другой мир, где она была другой, чем на яву, где никто не знал её позора и страданий. Книжные герои становились или верными друзьями или непримиримыми врагами.
Когда очередная книга была прочитана, то Вера предавалась мечтаниям, в которых рождалась её собственная история. Эта история всегда начиналась со встречи с рыцарем, сильным и смелым, добрым и умным, полюбившим Веру с первого взгляда такой, неприглядной, какая она есть на самом деле.
И это радость будущей встречи со своим избранником озаряла её школьные будни, девочка хорошо училась, на рожон не лезла, и спокойно ожидая того времени, когда рыцарь на белом коне, похожий на витязя из русских былин, на глазах у всего класса и родителей увезёт её на край света. Только имя рыцаря ей никак не удавалось придумать.
Как могла Вера знать, что её наречённый рыцарь жил за тридевять земель, в тридевятом царстве, у самого Северного моря, и совсем не собирался быть чьим-то рыцарем и жить в маленьком домике, обласканный любовью дамы его сердца.
Ронни недавно прибыл на родину с того самого края земли, куда так хотела попасть Верочка. Ничего, кроме белых снегов и нескончаемой зари, он там не увидел и был сказочно рад вернуться после боевых учений домой, где ему всегда были гарантированы «нормальная» еда и «нормальный» сон на мягкой пружинистой кровати, ибо это было его жизненно важно кредо, как кредо «нормального» человека.
На завтрак он предпочитал иметь поджаристый бекон с яйцами, чашечку густого ароматного кофе, липкого от избытка молока и сахара, и нарезанный до полупрозрачности ломтик хлеба с хрустящей корочкой, намазанный тончайшим слоем сливочного масла, маргарин он считал ядовитой подделкой настоящего масла, а любой обман был ему противен.
Если бутерброд, то он должен подаваться с ветчиной или сырокопченой колбаской, но без азиатских пряностей. Сыр убирался из рациона питания навсегда как продукт из прокисшего молока.
В полдень овощной суп на густом мясном бульоне, целый день протомившийся в кастрюле на плите, поднимал настроение на всеь оставшийся день.
Ужин должен состоять из большого куска мяса, поджаренного на «высоком» огне, к которому полагался соус, желательно луковый и хорошо протушенные на масле овощи, и из гарнира в виде отварной картошка.
Кстати, овощи должны быть не те овощи, что едят коровы в деревне, такие как репа, брюква, свекла или белокочанная капуста, и не те, что клюют курицы у забора (здесь Ронни имел в виду кукурузу), а те, что выращивались на полях Фландрии: брокколи, брюссельская капуста, витлуф, спаржа, лук-порей, стручковая фасоль и зелёный горошек.
Если несчастная морковка попадала ненароком в суп, то Ронни скрупулёзно вылавливал её из тарелки, обиженно ворча на маму, что он не кролик и у него не растут длинные уши. Огурцы и кабачки были им вычеркнуты из списка съедобных овощей.
Перед сном каждому уважающему себя мужчине полагалась порция десерта, в виде шоколадного мусса, сливочного мороженного или пралине в шоколаде. Вкушать десерт лучше всего было под музыку Клиффа Ричарда, голос которого вдохновлял Ронни на добавочную порцию шоколада. Да, ещё… в правила его питания входил только один напиток, а именно, кока-кола, а не вода или лимонад. Вода, как утверждал Ронни, – для стиральной машины, а лимонад – для «булеке», последнее означает: «лимонад – малышам».
В общем, нашему герою нравилась только та еда, к которой комила его мама с детства.
В то счастливое время молодой человек не утруждал себя вопросом, любит ли его мама или нет. Во всём мире принято считать, что мамы любят своих детей, а дети свою маму, поэтому этот вопрос не вызывал у юноши ни сомнений, ни любопытства. Мама есть мама, и, если она строга и требовательна к сыну, значит, так тому и быть. Главное, чтобы еда была приготовлена её руками, а еда, приготовленная мамой, была для Ронни настоящей отрадой и утешением в жизни, ведь о домашней пище он начинал мечтать, как только покидал родительский дом.
Уже с юности у Ронни проявилась склонность к аналитическому осмыслению мира, это ему помогало в смелости быть рассудительным и применять силу только в случае крайней необходимости. Им оспаривалось любое утверждение, высказанное голословно, мир чувств, эмоций и романтики был ему чужд. Молодой человек обладал выносливостью, как молодой ишак, а шутил как старый портовый грузчик, и всегда считал себя законопослушным гражданином Бельгийского королевства.
Хотя фамилия Де Гроте означала «высокий», ростом Ронни был чуть ниже среднего.
– Настоящие фламандцы, каким являюсь я сам, – любил он приговаривать, беседуя с теми, кто не знал историю его страны, – были низкорослыми и крепкими. Фламандцы были воинственным народом, они жили в диких лесах Фландрии, которые сегодня, к моему сожалению, из диких лесов превратились в плодоносные поля.
Ронни был не только крепок телом, но и добр душой, как и его далёкие предки. Для друзей детства он был Жиромике, силач из популярного журнала комиксов «Сюске и Виске», потому что тоже обладал трапециевидной фигурой и кудрявым чубом, свисающим надо лбом, а главное, он, как и Жиромике, всегда выручал друзей из беды.
Однажды у дяди Яна отлетела выхлопная труба в его новом автомобиле «Форд». Ронни с удовольствием взялся её заменить.
Ещё до службы в армии у молодого Де Гроте в гараже только что «волк не водился»: там было всё, что нужно для ремонта автомобилей различных марок, а в частности, имелась в наличии и выхлопная труба для нового «Форда» дяди Яна, которую сначала надо было снять со старого «Форда», подаренного Ронни тем же дядей Яном за ненадобностью. Этот старенький «Форд» уже который месяц стоял в дальнем углу фамильного сада Де Гроте и мозолил прохожим глаза. За этот срок автомобиль покрылся густым слоем опавшей листвы, и дождевые потоки, стекавшие по его бокам, делали «Форд» похожим на неопрятную зебру на колесах.
Старый «Форд Taunus-70» артачился и не хотел отдавать свою выхлопную трубу без боя для нового автомобиля дяди Яна! Домкрат машину не поднимал, а медленно проваливался в пропитанную дождём почву. Ронни ясно понимал, что тепеоб ему предстоит лечь под машину, чтобы завершить изъятие выхлопной трубы, но ложиться на мокрую траву, по которой весело бежали дождевые ручейки, ему очень не хотелось.
Какого человека не выведет из душевного равновесия такое положение вещей? Хорошее настроение молодого Де Гроте быстро сменилось на взрывоопасное. Отбросив домкрат в сторону, он погрозил кулаком кому-то в вышине, видимо, Богу, за дождь, за грязь и ещё за что-то, и дождик, испугавшись, капать тут же перестал.
К гаражу стали подходить друзья молодого механика, и каждому из них не терпелось дать дельный совет, но Ронни в советах не нуждался, он пошёл на абордаж!
Вскинув голову кверху и прокричав что-то очень неприличное, молодой Де Гроте напрягся как бык, присел сбоку «Форда», подхватил его снизу и сильно покрвснел лицом. Наблюдатели видели, как «Taunus-70», весом почти полторы тонны, вдруг подпрыгнул и перевернулся на бок.
Теперь Ронни почувствовал себя ковбоем на диком Западе, а свидетели его геройства долго не могли прийти в себя от удивления.
– Вот это ты учудил, дружок! Ох! Перепугал всех насмерть! Так кидать машины у нас, знаешь ли, не привыкли! Но как лицо твоё покраснело, сынок, я думал, всё, кранты тебе, сынок! – заголосил дядя Ян, еле отдышавшись от нервного шока.
Выхлопная труба к тому времени была уже успешно вмонтирована в его новый автомобиль, а Ронни, довольный собой и миром, стоял в компании своих почитателей.
– Дядя Ян, что лицо моё покраснело, ты увидел, а вот зад мой так и не разглядел. Подпустил я от натуги малость, – с огорчением признался Ронни и неуклюже обернулся назад в надежде разглядеть свои провинившиеся ягодицы, затянутые в старые потёртые джинсы.
Дядя Ян и все стоящие с ним рядом разом повернули головы в направлении силача, непроизвольно принюхиваясь к запахам воздушного пространства вокруг себя, а некоторые из них даже сморщили носы. Фи!
Этот цирк продолжался недолго, виновник замешательства вскинул руки и по-клоунски поклонился публике, потешаясь над собственной шуткой, которая казалась ему самому очень смешной, он чуть сам не лопнул от смеха, а его друзья смеялись над юмористом и на следующий день.
Сила и выносливость плохо сочетались со скверной привычкой Ронни поворчать на досуге, посетовать на жизнь, рассчитывая на дружеское утешение и всеобщее внимание. Молодой человек любил быть в центре любой компании и плохо переносил одиночество, хотя вкусная еда всегда снимала любые огорчения дня.
Друзей у Ронни было много. Пусть за спиной они могли посудачить о нём, что он зазнайка и упырь, но не он, а друзья нуждались в его силе и умении разрулить любую жизненную ситуацию, поэтому он принимал во внимание только то, что говорилось ему в глаза, а в глаза ему говорилось только хорошее.
Трудно сказать, когда у Ронни выработалось жизненное кредо спасать людей при любых ситуациях, в этом он видел своё предназначение в жизни. Он был счастлив, если в его помощи нуждались, и огорчался, когда ею пренебрегали.
Иногда его мучила совесть, и ему становилось стыдно за некоторые свои нехорошие поступки и приколы, но от угрызений совести юношу защищал его аналитический склад ума, который доказывал своему хозяину, что его вина вовсе и не его, а результата воздействия целого ряда объективных причин и случайностей. От такого подхода к своим проступкам молодому человеку легче жилось на свете, главное, что его аппетит ни при каких обстоятельствах не давал сбоя.
Если с совестью у Ронни получалось договориться, то нарушать десять божьих заповедей, выученных им в начальной школе назубок, он как-то побаивался, вообщем, не хотел, что радовало бабушку Марию, которая любила Иисуса Христа и была уверена, что Господь накажет каждого, кто нарушает эти заповеди, рано или поздно, даже после смерти. Последнее утверждение шло вразрез с представлением юноши о жизни, и требовала к себе требовало.
Надо сказать, что в юности Ронни никогда не сомневался в присутствии Бога во вселенной, но в молодые годы он не нуждался в божьей любви и заботе, потому что был силён, обладал недюжинным умом и сердце у него было доброе, как это утверждала бабушка Мария.
Как хорошо быть уверенным в том, что весь мир покорно лежит у твоих ног.
Настоящее имя Ронни было не Ронни, а Ронан. Это имя он получил от отца при рождении, хотя этим сухим по звучанию именем его никто не называл. Да. и получил он его случайно, потому что и его рождение было счастливой случайностью в семье Де Гроте, которая за восемь лет брака уже перестала ждать чуда, ибо дети в семье Альфонса Де Гроте и его жены Валентины не рождались, и деревянный аист, свадебный подарок, сделанный умелыми руками отца Альфонса, годы пылился за шифоньером, пока не появился на свет Ронни.
***
Первенец в семье Альфонса и Валентины родился в день, когда немцы оставляли Бельгию бельгийцам и всей своей мощью, основательно потрёпанной в боях, побеждёнными возвращались домой, где их заждались родные и друзья. В этом отступлении чувствовалась смертельная усталость, как от долгого похода в никуда.
Горожане Антверпена выходили на улицу, чтобы ещё раз насладиться уходом врага из родного города. Это понурое шествие бывших захватчиков сопровождалось сиянием ярко-оранжевого солнца и радостным пением птиц. За четыре года оккупации город отвык от такого радостного и громкого разговора людей на улицах. Скоро, совсем скоро наступит победа!
Сквозь толпы гуляющих людей шёл размашистой походкой высокий стройный человек, не обращая внимания ни на соотечественников, ни на их врагов. Его лицо озарялось доброй улыбкой, а глаза сияли счастьем. Это был Альфонс, у которого в этот день родился сын. Новоиспечённый папаша уже успел выставить деревянного аиста прямо перед парадной дверью. На птице лохмотьями висела густая восьмилетняя пыль, но аист держал в своём деревянном клюве белый свёрток. Это означало, что в семье Альфонса Де Гроте родился малыш.
Альфонс спешил в администрацию города, чтобы узаконить рождение сына в книге регистрации гражданского населения портового города Антверпена и этим утвердить своё отцовство. Важность этого события ошеломила мужчину. Долгожданный наследник стал для него эпицентром всего, что происходило на свете. Одна мысль, что у него родился сын, делала мужчину самым счастливым на Земле человеком, да что там на Земле, во всей вселенной.
И само собой получилось, что Альфонс не заметил медленно проезжавшую мимо него штабную машину, в которой сидели офицеры тыла фашистского Рейха. Один из них, вышколенный службист, имел худое лицо и поджатые тонкие губы, а его руки с удлинёнными ухоженными пальцами теребили белый кружевной платочек. Этот узкий в плечах и талии немец уже издали заметил Альфонса за его высокий рост и размашистую походку свободного человека, единственного на улице, кто не глазел вслед уходившим фашистам.
Несмотря на молодые годы, офицер имел скверный характер, не мешающий его службе по превращению Бельгии в одну из колоний Рейха. Его звали Фриц, у него были язва желудка и специальный отдел, где он значился начальником. Этот отдел числился при администрации города и отвечал за поставку рабочей силы на фабрики и заводы великой Германии.
Фрицу приносили на подпись списки с именами и фамилиями всех молодых, здоровых бельгийцев, мужчин и женщин, трудоспособного возраста. Эти списки составлялись бургомистром города, в которых не значились взрослые дети известных фламандских фамилий, и подавались ему вместе с пухлыми ковертами, но никание деньги не могет сравниться с удовольствием чувствовать свою власть и одним красивым росчерком пера менять судьбы людей.
Конечно, деньги из конвертов Фриц принимал, но не как благодарность, а как справедливое вознаграждение за то, что он проживает среди этого набожного и малообразованного народа, потребности которого были более низкими, чем у него самого и у его великой нации.
В тот день, когда немецкие войска покидали Антверпен, и Фрица крайне раздражала неприкрытая радость молодого, высокого, здорового фламандца, который вышагивал рядом со штабной машиной и не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него, словно сидящие в машине люди были не офицеры великой Германии, а обычнфе галки, прыгающие по дороге.
– Посмотри на этого здоровяка, – обратился Фриц к соседу, махнув белым платочком в сторону Альфонса.
Сосед, сидевший по левую руку от него, уже полчаса ёрзал на кожаном сиденье автомобиля, устраиваясь поудобнее, и его совсем не волновал проходящий мимо народ.
– Выскочил, как заяц на поляну, свободу почуял, – продолжал ворчливо Фриц. – Я уверен, что этот верзила увернулся-таки от работ на святую Германию! Как ни крути, если мужик не немец, то бездельник. Как можно было рассчитывать нашим стратегам на рабочую силу этих простодушных тунеядцев? Если винтовку держать не научились, то хотя бы работали, как полагается! …Эй, ты, рано радуешься, трусливый заяц, как бы плакать не пришлось!
Последние слова Фриц почти выкрикнул в сторону Альфонса, шагающего рядом с машиной по-прежнему размашисто и бодро. Такое невнимание ещё больше разозлило офицера.
– Ишь, какой прыткий выискался! Все они такие, фламандцы, не работают и не воюют, а как раки, всё назад пятятся. C такими трудовыми ресурсами любая стратегия фюрера потерпит поражение! Смотри, как вышагивает этот оборванец! Да ещё и улыбается, свинья! Эх, год назад я бы его за жабры – и в кастрюлю! С какой радостью я бы полюбовался на его потеющую морду где-нибудь на заводе под Дюссельдорфом!
В голосе Фрица звучало мстительное сожаление, что его поезд уже ушёл.
– Мой друг Фриц, каждому когда-нибудь везёт, сегодня явно не твой день. Ну, сбежал этот фраер из твоих вонючих лагерей, ну, отсиделся тихонько у какой-нибудь крали под боком. Тебе-то что до этого? Мы ведь, как там ни крути, отступаем, как нашкодившие коты, бежим по домам. Вот и автомобиль задействовали, чтобы нам, мой любезный Фриц, быстрее сбежать из этой страны, а жаль, всё так хорошо начиналось. Мы отступаем, дорогие мои. Отступление – это вам не победный марш под духовой оркестр, – с грустью в голосе произнёс пожилой толстый офицер, который сидел рядом с шофером.
Ему было жарко и хотелось пить. Поговаривали, что он был другом самого генерала Роммеля. Этого никто точно утверждать не мог, но звали офицера, как и его знаменитого соотечественника, Эрвином. Впрочем, трудно было найти на земле другого человека, который бы так сильно отличался от знаменитого боевого полководца Эрвина Роммеля, прославившего Германию в Африке, чем этот Эрвин, который отвечал за тыловое обеспечение фронтов продуктами питания и в данный момент сильно потел на переднем сиденье штабной машины. Короткая шея Эрвина не позволяла ему хорошо разглядеть Альфонса, вышагивающего по каменной мостовой в распахнутой курточке, но Фриц, сидевший сзади него, не сдавался.
– Как такому народу можно доверить руководство целой страной? Они, фламандцы, простодушны и доверчивы, ну, как младенцы! Всё за них господин пастор решает: кому – в рай, а кому – в ад, а они только машут головками, как болванчики, и поддакивают хором: «Да, да, господин пастор. Да, да, господин бургомистр». Всё было так прекрасно организовано, надо было только с радостью принять покровительство великой Германии, как единственный шанс зажить цивилизованно. Вот в Голландии всё обошлось мирно и без эксцессов. Видите ли, они, фламандцы, ещё и гордые, так пришлось их побомбить немного, чтобы научить хотя бы реально смотреть на вещи.
Тут Фриц заметил, что Альфонс уже потерялся из вида, и глубоко вздохнул.
– Ну чем им гордиться в своем гороховом королестве? Только Рубенсом или этими ниточными кружевами, которые только что в уборной не висят.
Брюзгливый тон Фрица вывел из терпения его соседа слева.
– Фриц, ты бы лучше вспомнил, что они устроили в Брюгге в XIII веке. Хорошо, что в эту войну не произошло то, что случилось с французами в эту «хорошую пятницу» семь веков назад. Вы слышали когда-нибудь о Брюггской заутрене? Французы роскошно устроились во фламандском городе Брюгге при Филиппе Красивом, а зарезали их в одно утро, и кто? …Те же фламандцы, которых ты, Фриц, готов с дерьмом смешать. Фламандцы – народ терпеливый, но всё может случиться. И как хитро придумали! Оказывается, ни один француз не может выговорить две буквы, которые находились в словах «щит» и «друг». Так в одно прекрасное утро все, кто не смог чётко произнести слова «щит» и «друг», остались без головы. Вы помолились с утра, мои дорогие? Сегодня как раз пятница, а каждая пятница может стать «хорошей» в фламандском понимании этого слова.
Тут сосед Фрица, сделав паузу в разговоре, поморщился. У него обострился радикулит, который «стрелял» в правую ногу. Найдя более удобное положение для больной ноги, он опять обратился к другу:
– Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты ещё не служил во Франции, мой друг. Ох, уж эти французы! Они говорят одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! А, уж, «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили своё бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё то же бургундское со слезами в глазах от любви к своей несчастной Франции, такой, вот, чувственный патриозм.
В разговор друзей вновь вмешался Эрвин. Слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.
– Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От её голоса я сам плачу, друзья мои. Она поёт, но для других, а мы трясёмся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не подадут.
Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком, посмотрел на неё с вожделением и, не морщась, отпил хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул её обратно. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни влево, ни вправо.
Сосед Фрица, усевшись удобно, облегчённо вздохнул и повёл разговор на более приятные темы, ехать им предстояло долго.
– Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! – обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. – А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю – отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак, – это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.
Фрица передёрнуло, словно спазм перехватил его горло, как будто он уже сейчас давился большим куском сухой пережаренной рыбы.
Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окружённых тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.
Штабную машину трясло от езды по брюссельскому тракту, выложенному булыжником ещё римлянами. Пожилой шофёр крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребёнка.
…Альфонс был рад, что успел в администрацию города до закрытия. Он сидел один в зале ожидания. Отдел регистрации актов гражданского состояния населения размещался в большой комнате с высокими потолками. Фанерная перегородка, отделяющая рабочую часть конторы от зала ожидания, была выкрашена в жёлтый цвет. Перегородка смотрела на посетителей тремя стеклянными окошками, за которыми должны были сидеть служащие, но там никто не сидел. У Альфонса возникло чувство, что он находится один в этом большом и мрачном каменном здании городской власти. Счастливая улыбка от предвкушения торжественности наступающего момента сошла с его лица, но ею продолжали сиять голубые глаза молодого отца, горящего желанием официально заявить о рождении своего сына. Однако, сообщить об этом факте было некому.
В конторе стояла тишина. Только залетевшая с улицы пчела жужжала и билась в оконное стекло. На узких и высоких окнах висели коричневые бархатные шторы, плохо пропускавшие в комнату свет заходящего солнца. Альфонс сосчитал про себя до десяти, потом резко встал со стула и позвонил в колокольчик, что лежал возле первого стеклянного окошка. На звонок откликнулся покашливанием маленький человек, который в тот же момент, отделившись от шторы у окна, неспешно подошёл к запоздалому клиенту. Этот служащий администрации был небольшого роста, с приятным круглым животиком и с толстыми линзами в очках. На вид ему можно было дать лет сорок пять.
Карл уже не ожидал посетителей, его рабочее время подходило к концу.
В последнее время его коллеги предпочитали привести в порядок собственные дела, а не каждодневно корпеть над бумагами от звонка до звонка. Днём многие служащие отправлялись на улицу посмотреть на уход немецких частей из города и больше на работе не появлялись, скорее всего они отправлялись домой, готовиться к отъезду в Германию.
Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации не столько как возможность прокормить семью, сколько как священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.
Четыре года назад Карл перебрался сюда вместе с женой и сыном-подростком. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый Рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролёт составлял отчеты по результатам своей деятельности в вассальной стране Германии.
«Наша работа останется в тени истории, так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание и доброго слова», – думал про себя Карл до того, как услышал звонок, сообщающий, что по его душу пришёл посетитель, который прервал думы чиновника о его жизни в Бельгии и о вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета, а эти думы требовали от него конкретного выбора.
…Сын Карла по приезду в Антверпен подружился с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую великую родину, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие как немцам, так и фламандцам, их младшим братьям. В сущности, Карл говорил то же самое, о чём вещало радио с утра до вечера.
Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Её густые поседевшие тёмные волосы короной лежали на голове, на плечи был наброшен серый вязанный пушистый платок, прикрывавший тёмно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало.
Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнул в ответ и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался её простить за эту оплошность, но гостья даже не попыталась извиниться и не делала никаких попыток удалиться из его дома, а без приглашения прошла в комнату и села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.
Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал её взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери в полном недоумении. Не отрывая тяжёлого взгляда от Карла, соседка стала говорить, как бы подбирая нужные слова.
– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид, только курит сигарки, одну за другой. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный…
Тут женщина вздохнула, собралась с духом и продолжила:
– Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живёшь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь убегать собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул… Вот я к тебе и пришла.
Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья. Супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья поднялась со стула и, чуть наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.
– Так, усыновил бы ты моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать-то будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберётся обратно в Германию? А? Угробят его злые люди… как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила, но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою родину. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в Германии он ещё поднимется, мой мальчик.
Непрошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и твёрдо сказала в заключение:
– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев… У тебя тоже сын растёт, мой младший стал его другом. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот я пришла и прошу. Да не оставит вас Бог!
Затем гостья вновь села на стул. В комнате воцарилось молчание.
– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына, – вопросительно заговорила жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.
Вчера Карл ничего не ответил жене, он удалился в спальню. Это было вчера, а сегодня он опять на службе был обязан приветливо принять гражданина, который стоял у стойки и счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило духу самого Карла.
– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.
– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении моего мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.
Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытый толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто не понял, что от него хотят. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.
– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом.
– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой, родился первенец!
По опыту службиста Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.
Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастёрке и его матери, постаревшей в одночасье, образ жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил он и непередаваемую отцовскую гордость, когда его мальчие впервые назвал его папой. Как он был тогда счастлив!
Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему Богом. Под грохот танка по мостовой сердце Карла успокаивалось, и он почувствовал облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твёрдые решения.
Теперь Карл посмотрел на Альфонса с чуть заметной улыбкой. Этот человек стал ему гораздо ближе, чем строгие установки, по которым он должен был принимать соответствующие меры к гражданам, подозреваемым в дезертирстве. Карл опустил голову и стал своим каллиграфическим почерком выписывать акт о рождении ребёнка. Когда очередь дошла до имени младенца, он остановился, положил перо обратно в чернильницу и поднял свои очки на Альфонса.
– Я не могу это имя вписать! – сказал он по-немецки посетителю.
– Что вы не можете вписать? – спросил Альфонс, поперхнувшись от внезапного чувства тревоги.
– Это имя, уважаемый господин Альфонс Де Гроте! Это имя, «Ронни», звучит слишком по-английски, а у нас с англичанами война. Вы забыли? Давайте мы назовём вашего мальчика Рональдом или Романом, – миролюбиво стал предлагать Карл немецкие имена новоиспечённому отцу.
Человеку трудно изменить свое мышление в одночасье, даже тогда, когда перевернуть свою судьбу принято окончательно.
Опять наступила пауза. У Альфонса непроизвольно сжались кулаки, но радость от рождения сына была безгранична, что в этот час на земле не существовало силы, способной её победить. Альфонс быстро нашёл выход из этой неприятной ситуации, задевающей его отцовскую гордость.
– Я назову своего мальчика не Ронни, что звучит сильно по-английски, и не Рональдом, что звучит по-немецки. Я назову своего сына Ронан!
– Хорошо, – подумав, согласился с этим Карл, – я не знаю, к какой национальности это имя принадлежит, поэтому мы так и запишем: Ронан Мария Альфонс Де Гроте.
Глава 2
Счастливый Альфонс после официальной процедуры регистрации рождения первенца поспешил в отцовский дом, разделить со своими родителями и родителями жены Валентины радость появления на свет продолжателя рода Де Гроте. Счастье переполняло его сердце и обостряло память, словно свыше свет пролился на его прошлую жизнь, осталось только оглянуться назад. По мере того, как Альфонс приближался к родному порогу, шагая знакомыми улицами, воспоминания становились более ясными, они приходили, как гости из прошлого, которым было очень интересно узнать, как обстоят дела в настоящем.
Альфонс и его жена Валентина с самого рождения жили по соседству в портовом городе Антверпене, который был выстроен на берегу судоходной реки Шельды, несущей свои воды в Северное море. В этом городе творил великий Рубенс и учился рисованию Пирер Блейгель – старший, всемирно известный художник, оставивший потомству картину «Вавилонская башня». Что именно хотел показать людям Питер Брейгель в своей картине, не нужно и разгадывать, ибо каждый человек видит в его картине то, что сам хочет увидеть. Если от настоящей Вавилонской башни, построенной людьми в древние времена, не осталось и камня на камне, то картина Питера Брейгеля (https://www.google.ru/search?newwindow=1&biw=1280&bih=671&q=%D0%9F%D0%B8%D1%82%D0%B5%D1%80+%D0%91%D1%80%D0%B5%D0%B9%D0%B3%D0%B5%D0%BB%D1%8C+%D0%B4%D0%B5+%D0%94%D0%B5&spell=1&sa=X&ei=ieBxU-_TFKSj4gSDkIDYBw&ved=0CCMQvwUoAA)-старшего бережно хранится в музее Вены, но в Антверпене по этому поводу никто не обижался, потому что у Антверпена есть и другие ценности. Этот город славился своими легендами.
По древней легенде, на берегах реки Шельды жил когда-то огромный великан Дрюон Антигон. Каждый корабль, проплывая мимо, должен был платить великану непомерную дань, а иначе он отрубал жадному капитану, а его корабль топил, чтобы другим было не повадно. Всех держал в страхе грозный Антигон, которому и море было по колено. Никто не мог справиться с великаном, многие мореплаватели оставались без руки, а некоторые упрямцы – и без обеих.
Однажды мимо разбойника-великана на своей лодке проплывал один моряк, солдат Римской империи, Сильвиус Брабо, и он был знаменит тем, что переправлял бочки с вином в Рим.
Сильвиус Брабо был человеком маленького роста, но отличался смелостью и смекалкой, денег лишних он не имел, как и желания стать одноруким. Когда великан схватил его правой рукой за грудки и поднял на высоту своего роста, бывалый солдат, недолго думая, одним взмахом меча отрубил великану его правую руку, а сам упал на палубу и выбросил обрубок в воды реки Схелде, и довольный поплыл дальше, в Рим, а что случилось с Антигоном дальше, легенда умалчивает. Наверное, он умер от кровотечения, так как никто не захотел оказать раненому великану первую медицинскую помощь. С тех пор этот портовый город стал в народе зваться Антверпен, что означало «отброшенная рука».
Легенда легендой, а жизнь течёт, не зная остановок, как река, несущая воды к морю.
Если рождение ещё одного гражданина Королевства Бельгии для Антверпена прошло без торжеств и фейерверков, то на его окраине в честь младенца был устроен праздник двора.
Особенно радовались первому внуку его бабушка Мария и оба деда, которых звали одним именем Франц, ведь, новорожденный Ронан Мария Альфонс Де Гроте был продолжателем двух известных родов.
Богатый прадед Альфонса по фамилии Трох, владевший пекарнями и ветряными мельницами на севере Франции, взял в жёны дочь знатного аристократа Ротшильда. Этот брак был хорош со всех сторон, как родственный союз богатства и знати, который должен был обеспечить молодым супругам счастливую жизнь, но молодожёны провели вместе только первую брачную ночь и постарались её поскорее забыть. Любовью этот брак был обделён.
Родившейся у молодых супругов девочке очень недоставало заботливой любви мамы и папы, наверное, поэтому первая ласка младшего помощника пекаря, работающего в пекарне, принадлежащей фамилии Трох, быстро вскружила ей голову. Постепенно случайные встречи молодых влюблённых становились всё жарче и жарче. Для богатой наследницы не было ничего прелестнее этих тайных свиданий. Она готова была следовать за возлюбленным хоть на плаху, зато юноша не собирался никуда сбегать от судьбы, которая давала ему счастливый шанс породниться со знатью. Тайный роман богатой наследницы и безродного помощника пекаря закончился просто и печально: когда от этой порочной связи должен был родился ребенок, то него отказалась как богатая фамилия Трохов, как и знатный род Ротшильдов, а беднягу – отца ребенка выгнали с работы без всякого вознаграждения, а беременную дочку Родшальды отправили в глухую провинцию Голландии, которая в 1830 году стала фламандской провинцией Бельгии. Приют несчастным дала сестра Ротшильда, которая овдовела в молодые годы и детей не имела.
Вдова была рада приходу в её одинокую жизнь юной племянницы, ведь до этого она одиноко коротала дни в своем шикарном особняке, где угасало её женское очарование, но Бог, видимо, призрел забытую родственниками вдову, и вскоре её дом наполнился весёлыми хлопотами и детскими голосами.
Под опекой тёти молодая женщина расцвела, стала выезжать в свет, ездить на гулянья и балы, а её сынишка рос счастливым ребёнком, но при крещении в местной церкви он не получил отцовскую фамилию (в церковной книге, где должно было находиться имя отца, стоял прочерк), и имя ему дала гостеприимная вдова, назвав мальчика Францем.
Случилось так, что на рождественском базаре маленький Франц, изрядный шалунишка, вырвался из-под опеки мамы и побежал куда глаза глядели. Малыш, не знавший крепкого отцовского слова и силы отцовской ладони, пустился в бега Сначала он смотрел, как взрослые дяти и их дети стреляют по цветным надувным шарикам, а потом малыш разбегался от одного прилавка к другому. Покупателям на таких гуляниях предлагались сладости, рождественские свечи и различные поделки. Играла музыка, кружилась карусель, а Франц как заводной носился по всему базару, пока на бегу не врезался в чьи-то ноги. Обладателем этих ног был высокий мужчина, который показался мальчику настоящим великаном.
«Великан» слыл в округе уважаемым человеком, хотя и был молод годами. Все знали его как господин Де Гроте, который был богат и имел своё собственное дело по изготовлению деревянных бочек. Бравый великан взял мальчика на руки и посадил его к себе на плечо, на котором могли усесться ещё два таких же мальчика, как Франц, а у самого Франца с сердцем произошла странная вещь: оно затрепетало в груди от восторга, сидеть на плече великана было просто великолепно!
– Где твоя мама? – ласково спросил Де Гроте.
– Она… она… потерялась, – ответил мальчик, изменяя голос на более низкий диапазон.
Пока мужчина обдумывал, что ему делать с потерявшимся ребёнком, к нему уже бежала мама Франца. Любовь к сыну и радость, что он нашёлся, делали её очаровательной, и, прижимая своего малыша к груди, она с такой благодарностью посмотрела в глаза «великана», что если бы человеческое сердце умело от счастья таять, то оно бы растаяло без остатка в груди молодого Де Гроте.
Через месяц в особняке у мадам Ротшильд был дан обед в честь молодожёнов, и малыш Франц стал законным представителем рода Де Гроте.
Прошло время, Франц вырос и женился на милой девушке Марии, отец которой проектировал первый локомотив, а через год после свадьбы у них родился сын, его назвали Альфонсом.
Двор, где проходило детство Альфонса и его жены Валентины, объединял пять домов, стоявших стена к стене, их фасады выходили на узкую мостовую, которая не прогревалась даже в самый солнечный день, зато во внутреннем дворе солнца было предостаточно, там и проходили спокойные будни жители этих домов.
Соседи жили как одна большая дружная семья: праздники и беды делили пополам. Отцы семейств с самого утра уходили на работу. В те годы Королевство Бельгия переживало разгул экономического кризиса и работой мужчины дорожили, а их жёны целый день занимались домашними делами: убирали, готовили, стирали, шили одежду, вязали кружева. Бельё кипятилось в бачках, на печах томился суп из овощей, которые привозил возница из соседней деревни. Когда в кастрюлю с супом попадала свиная косточка, то от запаха мясного бульона поднималось настроение у всего двора.
В те времена завидовать было не принято, потому что всем жилось нелегко. Их родина ещё не оправилась от одной войны, а уже назревала вторая. В магазинах скудели запасы продовольствия, пустовали церкви, и люди пытались выжить, надеясь только на свои силы, на свой опыт и умение вывернуться сухим из водоворота проблем.
Отец Альфонса, Франц Де Гроте, имел крепкий заработок, благодаря доставшемуся ему по наследству небольшому предприятию по изготовлению деревянных бочек. Он был человеком очень покладистым, немногословным, отличался крепко сбитой фигурой и статью, а лицом походил на героя-любовника из первых чёрно-белых фильмов синематографа. Франц с удовольствием курил трубку и смеялся над хорошей шуткой. В работе и выносливости ему не было равных, а дома мужчина любил хорошо покушать и очень ценил свой душевный покой.
– Ох уж эти мужчины! Францу, хоть горшок разбей о голову, не рассердится. Всё ему хорошо! – даже жаловалась на него жена Мария, когда по вечерам хозяйки присаживались на скамейке под кустом сирени в ожидании мужей с работы.
Они приглядывали за детьми, которые играли в песочнице, и от нечего делать обсуждали новости двора.
Маленький Альфонс был уверен, что эти беседы женщин и яйца выведенного не стоят, но его будущая жена, хорошенькая девочка Валентина, дочь коротышки Франца, городского извозчика, и его жены Анны-Марии всегда слушала эти разговоры с большим вниманием.
О чём говорили соседки, сидя на скамейке у стола, сколоченного из старых досок мужьями? Да так, ни о чём. Иногда одной реплики хватало, чтобы завязалась между ними интересная беседа.
– Мой сынок, Альфонс, растёт весь в отца: слова поперёк не скажет. Будет жена из него верёвки вить, как пить дать, будет, – продолжала жаловаться Мария, думая о своём.
Отложив вязание, в разговор вступила Анна-Мария, приболевшая мама Валентины.
– Счастливая ты, Мария, твой Франц у тебя добрый, он и пошутить умеет. А мой Франц, как приедет с извоза, нальёт себе кружку пива и сидит целый вечер букой, как глухой и немой. Слово от него не дождёшься, а если и дождёшься, то пожалеешь. Одна радость у нас в доме – дочь! Моя Валентина любит на кухне возится и порядок в доме наводёт. Доченька у меня весёлая девочка, только книжки читать не любит.
Сказав это, Анна-Мария сконфузилась и замолчала.
Обычно Анна-Мария на таких посиделках больше молчала, чем говорила, а тут на неё что-то нашло, и от неловкости покраснела.
Как было ей рассказать соседям то, что лежало у неё на сердце? Разве кто-то поймёт её страдания, когда всем и так нелегко живётся. Женщина чувствовала, как её сердце тихо высыхало от убогости и скудности той замужней жизни, которой наградила её сиротская доля. Молодой женщине хотелось романтики и приключений, а она слабела день ото дня в день. Конечно, Анна-Мария прекрасно понимала неуместность своих ветреных мечтаний, одолевавших её по ночам.
Какие могут быть приключения, если в семье денег хватало только на то, чтобы не пойти по миру с протянутой рукой, но Анна-Мария ничего не могла с собой поделать, она тайно от мужа предавалась мечтаниям, особенно, по ночам.
В мечтах она плыла на фрегате под белыми парусами от края земли и до края, над её головой блистали незнакомые яркие звёзды. Грезилось Анне-Марии, что рядом с ней стоит не её муж, неказистый и косноязычный, а другой мужчина, сильный и надёжный, как «морской волк», готовый поднять шпагу за её честь. Женщине представлялось бушующее море, как дикие волны кидаются на палубу фрегата, а на капитанском мостике стоит она, в крепких объятиях любимого мужчины, который читает ей стихи под рёв морских пучин, а потом, к рассвету, шторм сменился бы ласковым бризом, а она бы любила и была любимой тем рыцарем, которому была бы верна до гроба. Как ни странно, но такие романтичные мечты помогали Анне-Марии жить в реальной жизни.
Валентине не было и пяти лет, когда заболела её мама. Анна-Мария страдала от сильных головных болей, от бессонницы, но она не жаловалась.
Соседки и сами видели, как тосковала жена извозчика, и их беспокоили растущая бледность её лица и тёмные круги под глазами.
Когда Анна-Мария перестала выходить во двор на посиделки, то женщины сильно встревожились, и первой высказалась по этому поводу самая уважаемая соседка, мадам Де Баккер, мать троих сыновей.
– Книжки читает наша Анна-Мария, от книжек голова у неё и помутилась. Книжки книжками, а домашнюю работу кто будет делать? Гномики из леса? …Бедный Франц, намучился он с ней, к ней ведь ни с какой стороны не подъехать, гордые они! Ручки-то к труду не приучены, только книжки привыкли держать. От книжек одна беда, от них тоска приходит к человеку, что в голову бьёт. Хорошо, что дочка хозяюшкой растёт, а наша Анна-Мария и Валентине со своими книжками покоя не даёт.
Надо сказать, что муж мадам Де Баккер имел мотоцикл, и эта двухколёсная собственность придавала ещё больший вес её словам.
Разговор зашёл в тупик, говорить было не о чем.
– Кровь знати! – неожиданно продолжила разговор старушка, маленький домик которой окнами выходил на другую улицу. Она загадочно обвела взглядом соседок и пробурчала себе что-то под нос.
Эта достопочтенная старушка выходила во двор только солнечными днями и теперь сидела в отдельном плетёном кресле, купаясь в лучах закатного солнца. На её голове был повязан белый чепец с кружевами, от которого морщинки на её лице выглядели более нежными. На её белом кружевном фартуке, надетом поверх тёмного добротного платья, была выбита красная роза. Цветок мог выглядеть насмешкой над преклонными годами Марсель, если бы не её утончённая манера поведения, умелое ведение разговора и личная самодостаточность.
Обычно старушка не участвовала в разговорах соседок, но молодые женщины ей угождали тем, что предлагали чашечку с чёрным кофе, и довольная Марсель рассказывала им истории из своей жизни или из жизни знати.
– Бедная Анна-Мария, как же ей не посчастливилось в жизни. Жаль, что не для неё светили звёзды в небе, и не в её честь всходило солнце над горизонтом. Мои дорогие соседушки, неслучайно милая Анна-Мария готовится отдать Богу душу в такие молодые годы. Судьба сыграла с ней злую шутку. Эта женщина была рождена не для того, чтобы прозябать в нашем райском дворике бедного городского квартала, а для того чтобы в честь неё давались балы во дворцах, и устраивалась охота на оленей. Анне-Марии было положено звёздами сидеть в партере знаменитых салонов и слушать музыку Вивальди, а её домом должен был стать чудесный замок с видом на голубой залив, в котором прислуживали бы ей служанки, но судьба мстит людям за браки по любви. Я говорю, мои дорогие соседушки, со знанием дела. Я долгие годы, как вы знаете, жила при баронессе Ван Брехт в гувернантках, пока мой Рауль служил в армии, – тут старушка отпила глоток пахучего кофе, в её глазах загорелся таинственный огонёк, и она продолжила: – Горячая любовь итальянского принца медленно остывает в струях холодно-голубой крови голландской баронессы. Да, жаль это несчастное дитя, которое родилось в таком браке…
Сказав эти таинственные слова, старушка допила кофе и аккуратно поставила чашечку на поднос, приготовившись подремать в уюте кресла. Ожидавшие продолжения рассказа соседки всполошились, Мария спешно подлила в чашечку Марсель ещё кофейку и подсластила его сахарком. Старушка приободрилась, уселась удобнее в своём кресле и, отпив горячего напитка, изящно сложила руки у груди, чтобы поведать соседкам историю любви родителей Анны-Марии уже в который раз.
Любая история настоящей любви имеет силу завораживать сердца слушателей, особенно если героями этой истории являются знакомые им люди.
Когда-то, давным-давно, дочь знатного барона из Голландии полюбила итальянского юношу, который не был наследным принцем, но оставался принцем по рождению. Эта любовь случилась, как и все истории любви, по божьему провидению.
За своё недопустимо вольное поведение сын одной королевской семьи, по распоряжению самого короля, был отправлен на перевоспитание в Голландию. Однако в Амстердаме молодой человек не учился уму-разуму, а с азартом молодости кутил, играл в карты и влюблял в себя местных красоток.
Каждому юноше кажется, что весь мир его боготворит, пока однажды он не встретит свою богиню и не преклонит перед ней колено.
Легко и свободно шла она по мосту, словно ее туфельки не касались земли. Перед её совершенством блекли солнечные лучи, золотом вплетаясь в её волосы, свободно падающие на голубой шёлк платья. Лёгкой походкой богини приближадась к ительянскому принцу, но, поравнявшись с ним, лишь слегка кивнула головкой и, как видение прошла мимо, её мимолётная улыбка ослепила молодого человека, и любовь с первого взгляда поразила его сердце.
Конец этой истории был скорее счастливым, чем печальным, но всем, кто уже слышал эту историю, становилось заранее грустно.
Принц встретился вновь со своей зеленоглазой незнакомкой на балу, данном в честь её величества королевы Голландии. Прекрасная девушка оказалась дочерью знатного барона. Влюблённый принц удивлял девушку открытостью и силой своих чувств, к чему знатная молодая особа не была привычна. Она согласилась на уговоры принца поужинать с ним на итальянском фрегате, где вся итальянская команда, от матроса до капитана, всегда была готова служить пусть не наследному, но всё-таки принцу Италии.
Впрочем, девушка не сразу решилась принять это несовсем тактичное предложение. Прежде чем вступить на палубу под итальянский флаг, голландская баронесса долго размышляла ночами, созерцая звёздное небо из окна своей спальни. И вот, глядя на далёкие звёзды, она поняла, что любовь принца будет сродни яркости Полярной звезды, которая навсегда останется загадкой, если самой не прикоснуться к источнику её сияния.
Вечер уединения влюблённых был тих и ласков. Зажжённые свечи в каюте капитана стойко горели до утра, пока предрассветный туман не упал на землю.
Отец возлюбленной принца был знатным бароном, он с первого взгляда невзлюбил кутившего в Голландии итальянца, легкомысленного повесу, но был уверен, что строгое воспитание дочери сможет противостоять любым чарам ловеласа, и он… ошибся. Видя дочь влюблённой, барон предупредил её заранее, что никогда не допустит родства с непорядочными людьми, даже если они и из знатного рода. Юная баронесса, поправ родительскую волю, выбрала любовь!
Зная грозный характер старого барона, влюблённые покинули Голландию, чтобы венчаться в Бельгии, и… обвенчались.
Однако в Бельгии молодых супругов нашёл посыльный из Италии. Он передал беглому принцу королевское предписание немедленно вернуться на родину, иначе принц будет отлучен от двора его величества короля и навсегда утратит право на наследство.
Не прощаясь с любимой, серым дождливым рассветом поспешил молодожён на свою солнечную родину. После его отъезда юная баронесса быстро осознала реальность своего положения. Бегство любимого она приняла не как беду, а как расплату за своё вольное поведение. Жалость к себе была ей противна, и она приняла судьбу брошенной женщины безропотно, только сердце её вдруг стало холодным, как ледяной комок, хотя под её сердцем уже робко стучало другое сердечко.
Прошёл месяц. Потеряв титул баронессы, несчастная женщина продолжала жить там, куда её привёл счастливый итальянский муж. Чтобы платить за жильё, матери Анны-Марии пришлось экономить на всём и зарабатывать на пропитание давая уроки музыки.
Приближался срок родов, как в один из осенних вечеров, ближе к ночи, в дверь её квартиры постучались. На пороге стоял её сбежавший муж, без титула и наследства, но с обручальным кольцом на пальце. В руках он держал букет красных роз, а его жгуче-чёрные глаза искрились счастьем снова обнять любимую и быть подле нее до скончания дней.
В этот момент стали они и на земле, и на небе, одной плотью и одной душой, и не было на всём свете силы, способной этот союз разрушить.
Никто не знает и того, были ли они счастливы в браке, но богатыми так и не стали. Анна-Мария, их единственная дочь, родилась недоношенной, рано потеряла родителей, оставшись сиротой, воспитывалась в приёмной семье. Девушку выдали замуж за городского извозчика, но каким-то чудом в ней продолжала жить романтичная любовь её родителей, которую нужно было завоевать и отогреть.
***
Эту историю любви красочно описывала старушка своим соседкам погожим деньком под сиреневым кустом. Никто не знал, откуда эта история пришла к самой старушке, бывшей гувернантке баронессы Ван Брехт.
«Ох, что только ни случается, когда люди от любви теряют голову!» – думала про себя Мария, размышляя над услышанной историей больной Анны-Марии. Сама Мария была удачно сосватана родителями и благодарила за это Бога. Бог дал Марии и Францу послушного сына Альфонса, характером похожего на отца.
Старушка-рассказчица очень любила Марию и её сына, любила и Анну-Марию, а вот её дочь, Валентину, так и не смогла полюбить.
– Девочка живёт не сердцем, а умом. Франками будет считать она своё счастье, но Бог милостив ко всем, – любила приговаривать старушка, когда Мария кормила её свежим супом из крольчатины.
Перед смертью бывшая гувернантка баронессы Ван Брехт благословила Марию за её доброе сердце, и она очень боялась, что её супруг Рауль на небесах не признает в ней ту прелестную девушку, которую вёл под венец.
Мама Валентины умерла через месяц после похорон старушки. После смерти Анны-Марии воспитанием Валентины занимался только её папа, «маленьким» Францем прозвади его во дворе, за его маленький рост, а «большим» Францем звался муж Марии.
Маленький Франц быстро привык к своему одиночеству, потому что одиночество пришло к нему ещё при живой жене. Слишком непонятной или слишком капризной казалась ему почившая супруга, чтобы сделать его счастливым мужчиной.
Можно смело сказать, что Альфонс дружил с Валентиной сколько он себя помнил. Сначала они просто играли в игрушки, потом стали играть в семью. Валентина была «мамой» и варила из песочка суп, добавляя в него листья сирени, травинки для вкуса, а Альфонс, как «папа», ел «суп» с прихлёбом. Он ел суп понарошку, высыпая песок из тарелочки прямо себе под ноги. Отведав «суп», Альфонс садился на маленькую табуретку с поломанной веткой во рту, подражая отцу.
После ужина понарошку Валентина начинала показывать Альфонсу свои игрушечные покупки – кофточки и брючки для их будущих деток. Кукольную одежду девочка мастерила сама из маминых платьев и фартуков. Детские игры потихоньку перерастали в юношескую дружбу между Валентиной и Альфонсом.
Мальчиком Альфонс учился у отца плотницкому делу и на первую получку купил своей подружке-соседке маленький подарок – стальное блестящее колечко. Валентина очень обрадовалась колечку, хотя оно болталось на её пальчике, в благодарность она поцеловала друга детства в щёку и носила колечко на ленточке, завязанной вокруг шеи.
Закурил Альфонс одновременно с началом своей трудовой деятельности. Подростком его взяли на стройку, где мастер сразу заметил его сноровку в работе и поручал ему более серьёзные задания, чем его сверстникам, за что и платил ему больше, чем другим. Ребята на работе сторонились Альфонса, скупого на слово, но хорошие отношения он поддерживал со всеми, а его единственным близким другом была и оставалась Валентина.
Как только Альфонс начал приносить в семью свой заработок, он перестал ходить в церковь. Зачем рабочему человеку нужна церковь, ведь церковь предназначена для таких чистоплюев, как местный барон и его свита. Один только смиренный вид старшего дьякона церкви, ведущего воскресные богослужения, вызывал в сердце юноши раздражение, а раздражаться Альфонс не любил, как и ссориться. Отказ Альфонса посещать церковь очень огорчал только его маму. Мария доверяла Богу свои молитвы о сыне, понимая, что верить в Бога научить человека нельзя.
«Бедный мой мальчик никак не поймёт, что Господь его так любит», – думала она, печалясь.
Конечно, Мария и Франц огорчались, что Альфонс медлит со свадьбой с Валентиной, но старались не вмешиваться в дела сына. Проходил год за годом, Валентина меняла женихов и ждала Альфонса, а Альфонс тратил деньги на проституток, но только с ней ему было легко и просто.
Валентина не требовала от Альфонса проявлений любви или особых знаков внимания, она умела ждать свое счастье, ведь любила она Альфонса с самого детства и в мыслях привыкла видеть его своим мужем, который отвечал всем её требованиям: много работал, не был жадным, пиво пил только по праздникам, и даже то, что он ходил к проституткам, не казалось ей бедой.
Когда Альфонс приходил с работы домой, она веселила его своими простенькими рассказами об ухажёрах, которые ходили за ней по пятам, но никогда не открывала ему свою надежду стать его женой, поскольку знала, что её друг со школьной скамьи был влюблён в другую девочку, а звали её Рахель.
Валентина не была похожа на свою мать, она не любила бесплодных мечтаний и привыкла действовать наверняка. Девушка знала, как успокоить Альфонса нужным словом, как подбодрить его лаской, и искренне радовалась любому проявлению его внимания к себе, терпеливо ожидая своего часа, и… дождалась.
– Сын, – обратился как-то тихим субботним вечером постаревший Франц к Альфонсу, когда они оба сидели во дворе и курили свои трубки, набитые табаком, – через два года тебе исполнится тридцать лет, а что у тебя есть? У тебя есть работа, но нет семьи и нет наследника. Перестань морочить голову Валентине, она с малых лет сиротой растёт. Не бери грех на душу. Проститутки тебе сына не родят. Женись.
В следующем месяце сыграли дворовую свадьбу, и Альфонс с Валентиной стали законными супругами. Они переехали в маленькую квартиру в пяти трамвайных остановках от родительского дома. В их молодой семье был достаток, но не было детей.
В 1940 году война обрушилась на миролюбивую страну. В 1942-м немцы увели Альфонса, как и почти всё работоспособное население Бельгии, на заводы Германии. Надзиратели этих трудовых лагерей следили за каждым человеком, чтобы выжать из людей вассальных стран всю силу для блага великой Германии.
Через год принудительных работ, когда Альфонс пришёл в отпуск, Валентина встретила его на пороге дома. Она предстала перед ним не как подружка, знакомая с детства, не как супруга, жениться на которой ему посоветовал отец, а как созревшая для любви женщина. На ней было розовое платьице и красные туфельки на ногах. Валентина протянула к нему свои нежные руки, и стальное колечко на пальце, первый подарок Альфонса, блеснул прямо ему в глаза.
В сердце мужчины чувствительным штормом ворвалась любовь к той единственной на земле женщине, которую при рождении назвали Валентиной. Именно о ней он мечтал весь год в Германии, ночью – в бараке, а днём – у станка на военном заводе.
Альфонс без слов поднял жену на руки и ногой закрыл за собой дверь. Вся вселенная с её богатствами и успехами, войнами и трагедиями осталась за порогом их маленькой квартирки. Страсть как неземное наслаждение близостью с любимой женщиной овладела мужчиной, которая от долгой разлуки стала неутолимой. Это счастье пришло как прекрасное пробуждение от многолетней дрёмы. В те дни и был зачат их первенец, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, рождение которого обернулось праздником для всего двора в день, когда немцы покидали Антверпен.
Открывая калитку, ведущую во внутренний двор, Альфонс вновь счастливо заулыбался, и не успел он и шагу шагнуть за калитку, как к нему уже спешили родители, но их обогнал его тесть, маленький коротышка с лысой головой и выпирающим колобком животиком. Казалось, что он не бежал, а катился по двору, а во дворе уже был накрыт стол, за столом сидели счастливые соседи и ждали начала праздника по поводу рождения в молодой семье Де Гроте первенца. Давно так дружно и весело не гуляли соседи, только поздним вечером они разошлись по домам.
Провожая сына домой, Мария сказала ему своё заветное желание, что младенца положено крестить, чтобы он рос под божьей защитой. Альфонс успокоил маму, пообещав на крестины пригласить всех родственников и маминых соседей.
В ту ночь перед сном Мария, стоя на коленях у себя в спаленке, каялась за то, что недолюбливала свою невестку, которая через годы родила им с Францем первого внука.
А в ночь перед крестинами и Альфонс долго не мог уснуть. Жена и сынок мирно спали в детской комнате, а он сидел на балконе, курил самокрутку и думал.
«Мама говорила, что в церкви служит теперь новый пастор и ему прислуживает молодой дьякон, который сменил старого. Это хорошо».
Именно из-за старого дьякона он ещё подростком перестал ходить в церковь. Слишком много зла причинил Альфонсу этот божий человек.
***
Мальчиком Альфонс учился в школе при местной католической церкви. Учился он неплохо, иногда даже с удовольствием. Каждое воскресенье ученики должны были посещать церковь на утреннее богослужение, на котором многие из его товарищей засыпали с первой молитвой «Аве, Мария».
Франц, отец Альфонса, в церковь не ходил, он так уставал за неделю от тяжёлого труда, что ценил воскресное утро как единственную возможность выспаться и побыть с семьёй, чтобы потом всю рабочую неделю вновь трудиться до седьмого пота, а Мария, мама Альфонса, не чувствовала себя грешной, когда вместо службы в церкви сидела рядом с любимым мужем, пила утренний кофе и рассказывала ему о недельных новостях семьи и двора, но сына в церковь отправляла, так как этого требовали в школе.
Альфонсу было на руку, что его родители не посещали воскресные богослужения, потому что в конце службы пастор выставлял перед лицом прихожан провинившихся учеников. В этом позорном строю нередко стоял и сам Альфонс. Этого родители не знали, и не должны были узнать.
– Эти негодные мальчишки поставили капканы на кроликов в угодьях барона! – говорил дьякон на одном из воскресных служений, указывая на построенных в шеренгу ребят, словно они были исчадием ада. – Когда дети совершают грех, за них будут гореть в аду их родители! Но уважаемый барон простил их! Давайте молиться за нашего барона, который имеет желание поправить крыльцо в нашей церкви! – распинался перед прихожанами дьякон, а уважаемый барон, сидевший перед алтарём в первых рядах, покачивал довольно головой. И никому из верующих не было понятно, что означает это его покачивание.
Этого никак не мог отгадать и сам старший дьякон, который за день до богослужения ужинал с бароном и его семьёй и обещал ему пожурить негодных ребятишек, промышляющих в его угодьях.
– Бойтесь! – громко взывал к возмездию дьякон, обращаясь ребятам, стоящим в ряду и их родителям. – Ибо грешники будут гореть в аду!
Его слова подхватывало эхо, и всем сидящим в церкви становилось страшно.
Иногда старший дьякон, высокий и, как жердь, худой, приходил к своенравным шалунам домой и требовал от их родителей жёстких воспитательных мер, приходил он и в дом к Альфонсу.
Мария угощала сердитого дьякона чашечкой кофе и в согласии с ним покачивала головой, слушая его рассуждения о том, что её сын – «очень грешный мальчик» и что «его место непременно будет в преисподней». После таких посещений подслеповатые глаза Марии ещё больше слезились, но она почему-то не наказывала сорванца-сына, а только благодарила Бога, что этих страшных слов священника не слышал её муж. Такое поведение матери маленький Альфонс понять не мог. Мама не ругала его за кроликов, которые попадались в его ловушки. Она варила из них суп, которым кормила свою семью и старенькую соседку, пока та была жива.
Сколько себя Мария помнила, леса вокруг города были общими, и все соседи варили очень вкусный суп из кроликов, пойманных в этих местах, потому что иначе расплодившиеся кролики причиняли ущерб земледельцам и садоводам.
Альфонс тоже не сильно обращал внимания на слова дьякона, пока тот не стал его злейшим врагом. Необычное событие случилось с Альфонсом в последний год его обучения в школе, которое перевернуло его представление о себе и о жизни.
В класс, где учился Альфонс, пришла новенькая девочка, её звали Рахель. Что-то загадочное было в этой девочке, напоминающей ему пугливого воробышка. Альфонсу очень хотелось обратить на себя её внимание. И на большой перемене он смело подошёл к Рахель, протянув ей ещё недоспелую грушу, которую сорвал в саду у барона. Правду сказать, во время этого похода за грушами он порвал штаны, когда они с ребятами убегали от злых собак, но дырки в штанах мама заштопала так, что их почти не было видно.
Протягивая зелёную грушу девочке, Альфонс боялся посмотреть в её глаза, как и девочка, боявшаяся взять грушу из его рук. От растерянности Рахель подняла на него свои иссиня-чёрные глаза, и Альфонс утонул в них, утонул безвозвратно. От «утопления» его спасла та же груша, которая выпала из его руки и закатилась под шкаф, стоявший в углу классной комнаты. Пока Альфонс, найдя грушу, с усердием вытирал её о свои штаны, девочка стояла рядом, с любопытством смотрела на необычного паренька и молчала. Потом она робко взяла грушу, предложенную ей Альфонсом, и улыбнулась. Чтобы опять не захлебнуться счастьем, глядя в бездонные глаза Рахель, мальчик выбежал на игровую площадку и стал изо всей прыти гонять по футбольному полю мяч. Мяч не выдержал лихости футболиста и влетел в окно директора школы, вдребезги разбив оконное стекло. Проныра дьякон тут же записал Альфонса в список штрафников.
В следующее воскресенье Альфонса снова поставили в строй сорванцов, провинившихся за неделю. Рахель была на этой воскресной службе, и мальчик ловил на себе её удивлённо вопросительный взгляд. Наверное, она не могла понять, хороший он мальчик или плохой. На этом оборвалась их дружба, но любовь грела сердце Альфонса надеждой на будущее счастье.
Окончив школу, Альфонс пошёл работать, мечтая, что однажды пригласит черноглазую Рахель в кино, и они будут сидеть рядом и, обнявшись, смотреть приключенческий фильм про индейцев. Альфонс трудился с азартом, чтобы накопить средства для постройки дома под красной черепицей, куда он приведёт женой свою Рахель.
Но вышло всё не так, как обещалось.
Рахель после школы была приглашена в услужение к барону. Сначала она помогала на кухне, потом была определена в младшие горничные. Старший дьякон заслужил одобрение от барона, которому он поставлял красивых невинных девиц, имеющих нужду в заработке. Семья Рахель состояла из трёх женщин, и на попечении Рахель были больная мама и старенькая бабушка. Девушка искренне обрадовалась приглашению на работу к самому барону и поблагодарила старшего дьякона местного прихода за участие в её судьбе.
Вскоре после этого Рахель, в дамской шляпке с вуалью, сидела во втором ряду на воскресных службах в церкви в одном ряду с уважаемым семейством бургомистра, рядом с бароном и его высокомерной женой. Во время богослужения девушка не поднимала своих печальных глаз, спрятанных под сенью чёрных ресниц. Альфонс к тому времени перестал ходить в церковь, и его горячий взгляд больше не согревал её робкое и страдающее сердце. Когда она стала собственностью барона, то девушка чувствовала себя порочной и не хотела встречаться со своей первой любовью.
Никто не знает, что стало с Рахель в военные годы. Барон на время войны уехал в Америку и оттуда давал указания своему дворецкому, управлявшему имением. Маму и бабушку Рахель немцы увезли в Германию, как лиц еврейской национальности, а старший дьякон ещё долго служил в приходе.
***
От дум Альфонса оторвал требовательный голодный крик сына. Отцовская любовь к этому малышу заполнила сердце радостью жизни, и прошлое ушло, чтобы не мешать настоящей жизни. Жена Валентина уже проснулась, она надела широкий халатик и взяла сына на руки, чтобы покормить изголодавшегося за ночь младенца. За окном светало. Звонил колокол на церковной башне. Наступал особенный день, день, в который Ронан Мария Альфонс Де Гроте, в возрасте одного месяца, был крещён во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Глава 3
Ронни родился недоношенным ребёнком, его вес при рождении был равен весу недокормленной курицы – один килограмм восемь грамм. Младенец с первых минут жизни удивлял родителей своим аппетитом. Альфонса и Валентину восхищало всё, что делал их малыш, но его требовательность в еде приводила их в неописуемый восторг. То, с какой жадностью он сосал материнское молоко, говорило о его врождённом жизнелюбии.
Вскоре родители вечно голодного ребёнка стали покупать для кормления молочные смеси, которые только появлялись в аптеках, а уже в два месяца поили его цельным коровьим молоком из деревни.
Первые месяцы жизни Ронни практически не бодрствовал, он только и делал, что ел и спал, спал и ел. Иногда Альфонс дёргал его за розовую пятку, иногда теребил за ушко в надежде разбудить, чтобы разбулить и поиграть с ним, поговорить о чём-нибудь, понятном только им двоим. Мужчине хотелось скорее познакомиться со своим сынишкой, дать ему почувствовать его любовь к нему, но малыш просыпался, видел отца и начинал требовать еду.
Как-то раз Альфонс шутки ради дал в руки четырёхмесячного сыночка сочный бифштекс, и тот с завидным наслаждением мусолил его, пока до капли не высосал весь мясной сок, а как высосал улыбнулся отцу и громко загулил.
– Мужичок наелся! – обрадовался глава семьи.
– Что ты наделал? – всполошилась Валентина. – Это не положено, наш малыш мог подавиться, у него ещё нет зубов!
Но Альфонс не слушал жену, он смотрел на сына и хохотал, а через минуту захохотала и Валентина. Ронни сидел на подушках в высоком самодельном стульчике, и был похож на маленького людоедика, который с вожделением обсасывал собственные кулочки, вымазанные мясным соком, а его родители уже не помнили врачебные рекомендации по детскому питанию, а просто любовались маленьким обжоркой.
Удивительно, но именно этот счастливый момент младенчества станет первым воспоминанием Ронни Де Гроте о себе самом.
В свои восемь месяцев мальчик съедал целый бифштекс без остатка, что одобрялось его родителями, но ужасало других молодых мамаш, что жили по соседству. Валентина не спорила со своими подругами, а приглашала их на чашечку кофе, который подавался с печеньем «Спекулос». Актуальность темы о мясной диете детей тут же теряла свою остроту, и они забывали о присутствии сытого малыша, который мог долго играть со своими резиновыми машинками.
В возрасте двух лет Ронни уже чувствовал свою принадлежность к роду мужчин. Это проявлялось в его неподдельном восхищении колесом. Мальчик был покорён чудесными свойствами колеса, которое так забавно крутилось. Если колёса у машинки хорошо раскрутить, то машина сама бегала по комнате, а это было очень весело, как на карусели. Ронни рано заметил, что вокруг него крутятся разнообразные колёса, маленькие колёсики в игрушечных машинках, большие в автомобиле и в извозной коляске деда, а резные в часах, в маминой швейной машинке тоже что-то крутилось, но это не было колесом.
Со временем малыш понял, что чем сильнее раскрутить колёса игрушечного грузовика, тем скорее он будет ездить по детской комнате и возить то, что лежало в кузове. Потом Ронни с удивлением наблюдал, что машинка с колёсами не тронется с места, даже если её завести до отказа, когда на ней лежал тяжёлый молоток, но если молоток заменить яблоком, то машинка быстро увозила яблоко в другой угол комнаты. Правда, яблоко быстро съедалось самим экспериментатором не от голода, а из-за того, что этот сочный плод не соответствовал техническим требованиям автомобиля.
В три года мальчик получил в подарок деревянный велосипед, сделанный умелыми руками его отца. Велосипед не имел педалей, но Ронни педали были и не нужны. Мальчик очень гордился своим первым транспортным средством. Прежде чем его оседлать, он внимательно осматривал каждое колесо и, покрутив туда-сюда руль, отправлялся в путь. Он лихо отталкивался от земли крепкими ножками, наслаждаясь своей смелостью и быстрой ездой в уверенности, что мама стоит на балконе и машет ему рукой.
Так как у велосипеда не было мотора, его урчание воспроизводил сам маленький велосипедист.
Как-то раз Ронни, домчавшись до угла улицы, с разгона влетел во что-то мягкое, тёплое и очень пахучее, его глаза перестали видеть, уши – слышать, и дышать было нечем. В этот момент он настолько растерялся от происходящего, что затих в ожидании того, что будет дальше.
А в это время высокая достопочтенная дама, которая только что повернула за угол, со вниманием разглядывала то, что застряло у неё между ног. Внезапность нападения ошеломила женщину, и ей понадобилось какое-то время, чтобы разглядеть маленькие ножки, которые торчали у неё из-под полы пышной юбкой, а перевёрнутый деревянный велосипед с крутящимися колёсами, который дополнял картину происшествия.
Молчание с обеих сторон длилось несколько мгновений, и первой заголосила женщина. От её вопля Ронни в панике поднатужился, вырвал голову из пахучей ловушки, и, вдохнув свежий воздух полной грудью, громко заплакал.
Малыш не стал ждать, когда на него в очередной раз нападёт эта толстая чужая тётя. Он поспешил к маме, волоча за собой деревянный велосипед, чтобы его скорее утешила мама, которая стояла на балконе и уже всхлипывала от смеха, ибо столкновение сына с дородной женой мясника произошло у неё на глазах.
Через год Ронни уже ездил на педальном велосипеде к бабушке, жившая в пяти километрах от его дома, и ездил он так быстро, что мама еле поспевала за ним.
Приходы Валентины с сынишкой по пятницам радовали всех обитателей двора. Отец Валентины, Маленький Франц, учил малыша играть в карты и к его приходу покупал самые новые журналы с комиксами в газетном киоске, а Большой Франц, отец Альфонса, давал внуку покурить свою трубку, при этом он строго приговаривал, что курить очень вредно для здоровья, но если курить, то лучше курить трубку, также, между делом, он учил Ронни работать молотком и рубанком, зато другой дед, Маленький Франц, – выкорчёвывать деревья. И в этом соревновании на лучшего дедушку не было победителей.
Уже в пятилетнем возрасте мальчик решил самостоятельно поехать к доброй бабушке Марии на трамвае, как взрослый человек. Ронни знал, что ему надо выйти на пятой остановке, а там до бабушкиного дома было рукой подать. Конечно, мальчику хотелось пойти к бабушке вместе с мамой, но у мамы были гости, а папа как всегда работал. Папа приходил домой поздно и мало разговаривал, потому что очень уставал.
Ронни гордился отцом, его папа был строителем и имел собственное дело. Только королю мальчик отдавал право быть самым главным в стране человеком, а после Его Величества сразу шёл его папа, и он очень боялся, что мама расскажет ему о проказах сына и тот огочится.
Сидя в трамвае, пятилетний Ронни считал остановки, а хорошо считать он научился сам, и представлял, как завтра расскажет папе о своей поездке к дедушкам и бабушке, а тот похлопает его по плечу. Похвала отца была мальчишке необходима, как воздух, но её надо было заработать.
Трамвай приближался к нужной остановке, но Ронни не смог дотянуться до кнопки стопа, и трамвай проехал бабушкину остановку. Мальчик захныкал, теперь он уже не чувствовал себя героем…
Одна пожилая женщина подошла к несчастному ребёнку, узнала, в чём дело, и сама нажала на кнопку стопа. Трамвай медленно стал снижать скорость и остановился на следующей остановке.
– Спасибо, мадам! – чуть слышно произнёс Ронни.
– Булеке (малыш), – обратилась женщина к нему, улыбнулась и погладила его по голове, – ты найдёшь дорогу домой?
Мальчик утвердительно кивнул головой и вышел из трамвая. Место было незнакомое, но он не растерялся и по ориентирам, известным ему одному, нашёл двор, где жила его любимамя бабушка. Вечером, отправляясь домой, он прихватил с собой палочку для того, чтобы в трамвае вовремя нажать на кнопку стопа.
Быть самостоятельным Ронни очень понравилось.
На первом этаже дома, где снимала квартиру семья Де Гроте, жила хорошенькая девочка, которую звали Диан. Диан была чуть старше Ронни, она стала его первой подружкой. Дети дружили и хорошо ладили между собой. Пока Ронни строил кораблики и машинки из конструкторов, девочка возилась с куклами, сидя на детском диванчике. Иногда Диан просила мальчика отремонтировать для неё поломанную игрушку или поправить кукольную мебель. Ронни серьёзно относился к подобным просьбам подружки, потому что ему самому хотелось увидеть благодарность в её глазах.
Когда отремонтировать игрушку ему не удавалось, он обращался к папе. Альфонс никогда не отказывал в помощи сыну. Мальчик очень любил такие минуты общения с отцом. Жалко, что они выпадали редко.
Когда Диан наскучивало играть одной, то она приглашала Ронни в свои игры.
– Ронни, давай поиграем в пиратов!
Диан всегда приводила мальчика в изумление своими разнообразными затеями, и к ним он относился очень серьёзно.
– Давай поиграем в пиратов, – подумав, соглашался Ронни и спрашивал, – а как?
– Мы будем сидеть на диване, как на корабле, и думать, что вокруг нас вода.
– Хорошо! – соглашался мальчик и отправлялся на кухню к маме.
Он просил маму не скучать без него и дать ему в дорогу кулёк печенья и бутылочку колы, так как он собирается с Диан в большое плаванье. На прощанье мальчик обнимал маму, чтобы та не скучала и не волновалась, если на их корабль нападут пираты.
С полными карманами сладостей возвращался Ронни к своей подружке, и они отправлялись в путешествие: поднимали паруса из салфеток и рассматривали невидимых рыбок на полу. Когда Диан в маленькую подзорную трубу видела пирата, который был очень похож на её старшего брата, то делала тайный знак своему капитану.
Капитаном на корабле был Ронни, так как у него на голове красовалась солдатская фуражка его дяди, которая хранилась в семье Де Гроте ещё со времен Первой мировой войны. Завидев приближение пирата, похожего на брата, Диан размахивала носовым платочком, привязанным к концу плотницкой складной ленты, а капитан корабля начинал бить палочкой по барабану, что должно было напоминать азбуку Морзе: «Спасите наши души».
Эта барабанная дробь ещё больше злила пирата, который и на самом деле был старшим братом Диан. Его звали Фредом. Фред всегда мешал сестре играть с соседским мальчиком, он ломал их игрушки и отбирал сладости. Если откровенно говорить, то Фред был зол на сестру и на её друга которой имел много игрушек и даже педальный автомобиль, а вдобавок этот пацан не мог драться понарошку, если он дрался, то дрался до крови.
…Когда Ронни исполнилось шесть лет, Валентина отправила сына в первый класс, и отправила его одного. Школа была недалеко от дома, и в первый школьный день рано утром Ронни и Диан пошли в свой первый класс, рука об руку.
Надо сказать, что весь прошлый год Диан ходила в подготовительный класс для малышей, поэтому она хорошо знала школьную жизнь изнутри и была опорой для Ронни, который немного робел в новом обществе своих сверстников, хотя по своей природе отличался смелостью. Впрочем, робел он недолго, потому что учитель посадил Диан к девочкам, а его заставил сесть на скамью с мальчиками, и Ронни это очень не понравилось!
– Господин учитель, вы поступили несправедливо! Нам надо с Диан сидеть вместе, ведь мы с ней дружим! Посадите нас вместе, пожалуйста, – вежливо попросил он учителя, но учитель оказался несговорчивым и силой усадил первоклассника Де Гроте на последнюю парту как хулигана.
Весь класс захихикал, а Ронни захныкал от бессилия, и школа превратилась для него во вражескую территорию.
Каждое утро мама отправляла сына в школу, и каждое утро мальчик шёл в свой класс, понуро опустив плечи. Он ходил в школу только потому, что мама угрожала пожаловаться отцу, если он останется дома. Мальчик был очень благодарен Диан за дружбу. Хотя они и не сидели вместе, девочка играла с ним на переменах, и в школу они ходили по-прежнему как брат с сестрой, держась за руки.
На уроках Ронни слушал внимательно только то, что его самого интересовало, или то, чего он сам ещё не знал. Учёба давалась ему легко, и становилось скучно, особенно когда учитель по сто раз повторял одно и то же. Сначала Ронни принёс на урок конструктор, но уже на второй день конструктор у него отобрали, тогда он под партой приспособился разглядывать приключенческие картинки о Сюске и Виске, что тоже вызывало недовольство учителя.
– Учителю просто не угодишь! – жаловался мальчик своей маме перед сном. – Учитель вызвал меня к доске и попросил написать слово «корова». Я написал на доске это слово: «к-а-р-о-в-а», ведь буквы я хорошо знаю, а он мне говорит: «Де Гроте, ты неправильно написал слово! Корова пишется через букву "О"» Мама, я написал на доске то, что слышал. У меня хороший слух, и я отлично слышал, как учитель произнёс «карова» с буквой "а", так я и написал. Я сказал учителю, что он сам ошибается, потому что я не глухой, а он меня отругал, потому я не знад правило. Мама, ведь тот, кто придумал эти правила, глупец?
– А что было дальше? – тихо спросила Валентина, укрывая сына одеялом.
– Господин учитель выгнал меня из класса, – ответил довольный мальчик, потому что весь урок он проиграл во дворе школы, на свежем воздухе.
– Это плохо. Смотри, учись хорошо, а то я расскажу всё папе, он тебя накажет, – предупредила Валентина сына и выключила свет в спальне.
Валентина ждала второго ребёнка, беременность протекала тяжело, и ей было не до проблем сына в школе, а Ронни продолжал писать слова так, как слышал и получал за это плохие оценки, а учитель правописания очень жалел, что в последнее время в школах запретили бить учеников розгами. Зато на уроках математики мальчик числился лучшим, чем удивлял преподавателя, но домашние задания не делал из принципа.
– Де Гроте, если ты, испытание души моей, домашние задания не делаешь, тогда зачем ты ходишь в школу? – возмутился как-то директор, видя, что мальчик совсем отбивается от рук.
– Как это зачем?.. Господин директор, вы разве не знаете?.. Потому что мама меня отправляет, а иначе зачем в школу ходить?
– Ты, Де Гроте, неисправимый мальчишка, плешь на мою голову! Не слушайте его, дети, будем надеяться, что этот ученик когда-нибудь возьмётся за ум.
Ронни чувствовал себя в школе несчастным человеком, он каждое утро притворялся смертельно больным, но никто из семьи на эту хитрость внимания не обращал.
Однажды, чтобы подбодрить сына, Валентина дала себя уговорить и разрешила ему принести в дом котёнка.
– Только смотри, возьми кота, а не кошку. Иначе будешь сам разбираться с кошачьим приплодом! – предупредила она сына, прежде чем тот отправился к другу выбирать себе котёнка.
Ронни выбрал котёнка, который, играя, налетел на его ботинок и смешно перекувыркнулся. Котёнок был рыжий, с тигровыми полосками на спине. На семейном совете кота решено было назвать Мурзиком. У Мурзика был весёлый нрав, он задорно играл с мальчиком, а в его отсутствие – с его домашними тапочками. Когда Ронни приходил из школы, Мурзик первый встречал его у порога и протяжно мяукал, прося мальчика с ним поиграть.
Наступили летние каникулы. Время веселья и игр! Мурзик и Ронни стали друзьями, им было весело жить вместе, но это счастье продолжалось, пока не обнаружилось, что Мурзик был кошкой, которая окотилась прямо в постели своего маленького хозяина. Она принесла на свет шестерых смешных мокрых котят.
Валентине такое дело очень не понравилось, она разозлилась на кошку, на котят и на своего сына за испорченную постель, и Ронни с котятами был отправлен во двор, где его ждали ведро с водой и целлофановый мешок.
– Настало время учиться нести ответственность за свои поступки, – сурово сказала мама и ушла домой, хлопнув за собой дверью.
Был вечер, моросило, и Ронни остался один на один со своей задачей – умертвить никому ненужное кошачье потомство, которое ещё ничего не понимало в жизни. Как неживой, засунул несчастный мальчик котят в мешок, медленно опустил его в ведро с водой, а потом придавил мешок с котятами ко дну двумя руками, чтобы вода накрыла бедных котят с головой, и они быстрее задохнулись.
Мальчик всё делал, как говорила ему мама, но котята хотели жить и их писк был слышен через толстый слой воды, а Ронни казалось, что это не катята пищат, а он сам жалобно стонет под водой и никак не может умереть. С последними пузырьками воздуха сердце ребёнка впервые познало настоящее горе.
На следующее лето Ронни сам на себе испытал участь тех бедных котят, которых он утопил весной.
Лето выдалось очень дождливым, небо глядело на город серыми грустными облаками, из которых на землю сыпались колючие дожди. В такую слякотную погоду Ронни приходил в гости к своей подружке Диан, чтобы не мешать маме любить его новорожденную сестрёнку, которую мальчик назвал тоже Диан. Если мама периодически забывала о нём, то папа оставался прежним и по воскресеньям водил сына в кафе-мороженое.
Надо отметить, что за прошедший школьный год подруга Ронни, Диан, подросла и похорошела, её рыжие волосы стали отливать медью, тонкая шея напоминала шею молодого жирафа, зато в её светлых глазах можно было увидеть все цвета радуги. Даже двигалась девочка теперь по-другому, как кошка, которая ждёт ласки и даёт себя погладить. Ронни было хорошо в её обществе.
В дождливую погоду дети обычно играли в доме у Диан.
– Давай поиграем в индейцев, – предложила вдруг девочка.
– Давай, – с энтузиазмом согласился Ронни и тут же добавил: – А как?
Девочка знала, как надо играть в индейцев. Прежде всего, дети сделали шалаш, поставив два стула вместе и накрыли их простынёй. Очагом в их хижине была настольная лампа. Над лампой хозяйственная Диан варила в игрушечной кастрюльке суп. Пока девочка создавала уют в доме, Ронни уходил на охоту, и маленький стульчик служил ему диким мустангом.
Шалаш был украшен маленькими подушечками и мотыльками, вырезанными Диан из цветной бумаги. Джунгли, где охотился Ронни, находились в дальнем углу комнаты, там можно было подстрелить различную дичь. Дичью служили плюшевые зверята. Когда мальчик возвращался с охоты домой, его подружка угощала добытчика супом из игрушечной кастрюльки. Потом друзья ужинали, ритмично стуча ложечками по тарелочкам, из которых обычно ела кашу кукла Барби.
И во время этого ужина вдруг за шалашом послышались тяжёлые шаги.
– Медведь, медведь идёт! – вскрикнула догадливая Диан, она сделала вид, что сильно испугалась.
От страха девочка обняла мальчика, который принял ласку подружки как повод к действию. Он схватил остаток бельевой верёвки, служившей ему боевым лассо, и выскочил из палатки, но медведь струсил и убежал.
– Всё спокойно! – торжественно произнёс мальчик и снисходительно похлопал девочку по плечу.
– Спасибо, мой милый! Ты мой рыцарь, ты спас меня от медведя! – поблагодарила его Диан и трогательно поцеловала в щёку. – А теперь давай ложиться спать!
Постелью им служили коврик и диванная подушка. Лёжа на коврике, головами на одной подушке, они почувствовали нежность друг к другу. Девочка доверчиво положила голову на плечо мальчика, а Ронни стал усиленно похрапывать, как это делал его папа, когда спал. Казалось, что весь мир стал их колыбелью. Слышно было тиканье часов на стенке, и с улицы доносился шум редких машин, проезжавших мимо. За окном распогодилось, и солнечные блики заиграли на потолочных простынях.
Вдруг на белой стене шалаша заплясали грозные тени, которые заслонили закатный солнечный свет. Родители Диан разрушили шалаш и уставились на Ронни, который по-прежнему лежал рядом с их дочкой.
– Вот видите! Теперь вы сами видите! Что я вам говорил?! – кричал Фред, тыча пальцем в Ронни. – Я вам говорил, что они спят вместе и этот залезал в трусы к сестре! Я был прав!
Мать Диан наклонилась над детьми и грубо задрала вверх подол платья дочери, тогда Ронни увидел голубые трусики своей подружки и её острые коленки в царапинах. Потом отец Диан схватил его за шкирку, поднял на высоту своих глаз и зло прошептал прямо ему в лицо.
– Ах ты, негодный пацан!
Из его рта пахло прокисшим супом, от этого запаха Ронни внезапно затошнило.
– Я не шучу, я твой писун отрублю, если что! – продолжал шипеть злой мужчина. – Не умеешь держать его в брюках, ходи с обрубком. Но пока предупреждаю, что если ты хоть раз прикоснёшься к моей дочери, то потеряешь свой маленький мужской член, тогда твой сосед пусть делает тебе детей!!!
Прорычав угрозы, отец Диан отшвырнул Ронни в угол комнаты, как нашкодившего кота. Уходя из комнаты, он ударил свою дочь ладонью по щеке и заодно дал подзатыльник сыну, на веснушчатом лице которого по-прежнему цвела ехидная улыбка.
Ронни поднялся на ноги, огляделся по сторонам. Ему показалось, что мамаша Диан, Фред и сама Диан смотрели на него с таким отвращением, словно им был чудовищем. Когда он, узодя хотел подойти к подружке, чтобы вместе с ней объяснить её родителям, что не было ничего плохого но Диан отбежала от него и спряталась за спину матери, а её старший брат Фред выставил перед ним кулак. Но Ронни не обратил внимания на кулак худосочного Фреда и опять протянул Диан свою руку, а та отвернулась, заревела и побежала к своему папе, просить прощения. Это было так обидно, так больно, что Ронни не смог даже осознать, что произошло с ними, но уже знал: его предали.
Словно раненый зверёк, вернулся он домой, а за ним следом пришли мама и брат Диан. Валентина тут же поставила перед соседкой и её сыном угощение. Фред уселся за обеденный стол семьи Де Гроте и стал по-свойски уплетать песочные печенья.
Потом Валентина клятвенно заверила маму Диан, что её сын никогда больше не переступит порога их квартиры и никогда не будет играть с Диан. Вечером перед сном она уложила Ронни, как это делала раньше, и, видя неподдельное горе сына, тихо спросила:
– Зачем ты обнимал Диан, она ведь не твоя сестра?
– Она меня тоже обнимала, потому что любила, – с горечью ответил Ронни и добавил: – Я думаю, что она меня понарошку любила.
– Я не расскажу об этом папе, но, сынок, держись подальше от этой нехорошей девочки.
Ронни не стал говорить маме, что творилось на душе, а в его сердце росло тяжкое чувство обиды на всех девочек без исключения. В ту же ночь у него случилось сильное носовое кровотечение. Кровь текла из носа мальчика ручьём и его родители испугались вызвали доктора. С тех пор такие кровотечения стали его частым недугом. Иногда он так слабел от потери крови, что не мог ходить в школу, но это его совершенно не радовало. Мальчику казалось, что теперь ничто в мире не может его обрадовать. Его предала любимая подружка, он стал убийцей маленьких котят, соседи считают его негодным мальчиком, а сосед угрожал отрезать мужской член.
Ронни был несчастен и одинок.
Вскоре носовые кровотечения стали случаться почти каждый день, и каждый раз мальчик терял много крови. Пропитавшиеся кровью салфетки уже не вмещались в большой таз для стирки белья. Через несколько месяцев Ронни с трудом поднимался с кровати. Родители положили сына в хорошую больницу, которую рекомендовал им домашний доктор, и оставили его там одного. Ронни видел из окна больничной палаты, как уходили с больничного двора папа с мамой, оглянувшись, они помахали ему на прощание. Он захныкал и понял, что и родители его оставили одного.
«Я им совсем не нужен. Им нужна только моя сестра Диан, и она хоть и орёт с утра до вечера, но станет их любимым ребёнком. Они непременно забудут меня. О, как болит у меня в груди», – так думал поникший Ронни, стоя у окна, прижав руку к груди, в которой с бешеным ритмом стучало сердце.
Когда Ронни впервые услышал то, что домашний доктор запретил ему двигаться, то разозлился на доктора и на маму, которая тут же уложила его в постель.
«Как бы не так!» – подумал тогда Ронни. В тот же день после ухода доктора он побежал по лестнице наверх и чуть не скатился по ступенькам вниз, потому что у него закружилась голова, потемнело в глазах и дикая боль пронзила его мальчишескую грудь.
И вот теперь он стоял один посреди больничной палаты, с приложенной к сердцу рукой, и смотрел за окно. Он плакал и сквозь слёзы продолжал глядетб на больничный двор, хотя его родителей уже давно были дома.
– Ронни, посмотри, какой зайчик у меня в руках, – стала донимать мальчика няня-волонтёр, добровольно работавшая в больнице. – Ронни, не плачь! Смотри, как зайка может шевелить ушками!
Невидящим взглядом Де Гроте младший посмотрел на игрушку. Это был надувной раскрашенный заяц, который высмеивал его за слёзы, заяц смеялся над его горем. Тогда мальчик, никогда не державший в руках даже игрушечного оружия, вдруг резко выставил в сторону зайца правую руку, сложил пальцы пистолетом и, прицелясь, выстрелил в зайца.
– Паф! – коротко произнёс Ронни, надувная игрушка в руках женщины взорвалась, как от настоящего выстрела.
Ошеломлённая женщина выбежала из комнаты, оставив убитого горем ребёнка одного в палате. Потом всё отделение приходило смотреть на Ронни, "расстрелявшего" зайца своим указательным пальцем.
Свидетельница «расстрела» была верующей и поступила так, как подсказывала ей совесть: к Ронни был вызван священник, чтобы совершить над мальчиком обряд причастия. Женщина была крайне удивлена тем, что мальчик с охотой пошёл в маленькую церковь при больнице. Ронни любил Иисуса, которого тоже обижали, хотя он был добрым и делал чудеса. Бабушка Мария говорила, что Иисус любил и своих обидчиков непонятной для людей любовью.
Своей добротой Иисус Христос напоминал ему его бабушку Марию, в любви которой он так нуждался.
Глава 4
Ронни пролежал в детском отделении городской больницы без малого две недели. Каждый день ему вливали чью-то законсервированную кровь, ставили уколы в ягодичные мышцы и заставляли кушать больничную еду. Кроме него в детском отделении лежало много мальчиков и девочек с признаками малокровия, но после того, как его предала Диан, Ронни принципиально дружил только с мальчиками.
Обычно родители приносили больным детям фрукты и соки; а Валентина – мясные котлеты и плитки шоколада. Когда Ронни попросил принести ему ростбиф, Альфонс понял, что сын пошёл на поправку.
Надо сказать, что такой наплыв больных детей с носовыми кровотечениями наводил докторов на мысль, что дети в Бельгии стали жертвой пролетевшего над страной радиоактивного облака как последствия ядерных взрывов в Японии.
После выписки Ронни из больницы семья Де Гроте переехала в новый дом с большим садом, дом стоял за чертой города, на берегу морского канала. Вокруг посёлка рос густой лес, в котором водились кролики.
Доктор прописал для выздоравливающего Ронни домашний режим, так как боялся за слабое сердце ребёнка, но мальчику полупостельный образ жизни крайне не понравился, и он стал втайне от родителей покорять деревянную лестницу, ведущую на этажи нового дома. Каждый день он поднимался на ступеньку выше, пока не добрался до третьего этажа, где и находилась его спальня. Как только мальчик легко и без одышки поднялся на третий этаж, да, ещё с железными утюгами в руках, доктор признал его здоровым, а Валентина утюги быстро заменила на вёдра с углём, которым топились печи на этажах, чтобы сила сына не пропадала даром.
Первое время после переезда в новый дом у Ронни не было друзей, кроме его деда, Маленького Франца, который купил себе домик в лесу неподалёку от нового дома дочери, а с дедом скучно не бывало.
Маленький Франц всегда находил занятие для внука, то учил его ориентировке на местности, то показывал, как надо ставить капканы на кроликов, и вместе с Ронни он выкорчёвывал деревья на газонах своих соседей. Бывали случаи, что мальчик засиживался у деда допоздна, играя с ним в карты, и возвращался домой в кромешной темноте.
Ночью в лесу было так жутко темно, что Ронни приходила мысль о том, что он ослеп, пробираясь по знакомой лесной тропинке на ощупь, каждые пять-шесть шагов приседая от страха, но об этом никто не должен был знать, ведь трусов в семье Де Гроте не чтили, а деды воспитывали внука подзатыльниками и пинками, чтобы тот был не пугливым зайцем, а вырос отважным парнем, не знающим страха и умеющим за себя постоять.
– Не гоже пацану в твоем возрасте кричать, как петух недорезанный. Тебе больно, а ты терпи, страшно, а ты, как ни в чем не бывало, делай свое дело. Ты родился не у крестьянина в сарае, ты потомок знатного рода настоящих мастеровых, – внушали они мальчику, как только тот стал мало-мальски понимать речь.
Старания Валентины откормить больного ребёнка не прошли даром, тело сына налилось силой, а смелости у него и так было, хоть отбавляй.
Прошло время, у Ронни появились друзья, теперь мог и сам постоять за себя и других не давал в обиду. Хотя он был в команде драчунов самым маленьким по росту и младшим по возрасту, но его стойкий бойцовский характер и необычная сила кулаков приносили уважение не только друзей, но и врагов.
Летние каникулы на новом месте проходили замечательно, а с началом учебного года Ронни записали в самую престижную школу в округе, куда добираться нужно было на трамвае, а ездить на трамвае ему всегда нравилось. Эту школу при католической церкви «Братья по Любви» Валентина выбрала по совету своих новых подруг, и в этой школе мальчика взяли на класс ниже, ведь школа-то была более престижной, чем прежняя.
Так как обучение в школе проводилось на высоком уровне, то и требования к ученикам были более высокими, чем в школах по соседству, но у Ронни было своё мнение по этому поводу, и на мякине его провести было трудно, потому что все школы без исключения ему казались тюрьмой для детей, где хоть и не было решёток и никто не носил наручников, но были надзиратели-учителя, которые отнимали у детей свободу передвижения и желание размышлять самостоятельно.
Конечно, на уроке можно услышать и что-то новое, но даты рождения и смерти королей он не учил, чтобы не забивать себе голову чепухой. Единственно, что радовало его и его одноклассников, что иногда заболевал учитель, и тогда вместо урока класс отпускали поиграть в школьном дворе.
По правилам новой школы все ученики должны были каждое воскресное утро приходить на богослужение в церковь, поэтому Ронни каждое воскресенье на первом трамвае отправлялся в город, чтобы получить штемпель посещаемости воскресной службы – от этого зависела его успеваемость. Постепенно мальчик невзлюбил не только школу, но и церковь.
Однажды на перемене Ронни спешил в школьную столовую, где собирался съесть приготовленный мамой бутерброд, но его окликнул дьякон и подозвал к себе. Мальчик был уверен, что монах начнёт его журить за повторный пропуск воскресной службы, хотя причина, по которой он пропустил службу, была уважительной: проснувшись вовремя, он случайно опять уснул, а когда проснулся, то было уже слишком поздно, его трамвай уже ушел.
Спрятав вожделенный бутерброд в школьную сумку, Ронни робко подошёл к дьякону и склонил перед ним свой курчавый чуб. Вдруг он почувствовал мужские руки, гладящие его волосы, и вздрогнул от неожиданности: к чему такие ласки?
– Не бойся, сынок! Я не буду тебя бранить за пропуск воскресного богослужения, хотя пропускать богослужение – это нехорошо! Я ведь прекрасно знаю, как нелегко вставать с рассветом, мой мальчик, но Богу это нравится…
От таких слов у Ронни чуть не вывалился язык от удивления. Он совсем не был готов к такому обороту событий. Его жалели… за прогул?! А это нравится Богу?
– Ох, сынок, я тебя так хорошо понимаю. Дай мне тебя пожалеть! Садись ко мне, мой хороший, я тебя утешу и ешь свой бутербродик.
Тут дьякон с силой усадил мальчика на свои острые колени, и мужские дрожащие руки заскользили по детскому телу. Почувствовав противное прикосновение мужских рук, Ронни резко вскочил и отпрыгнул от дьякона на безопасное расстояние.
– Никакой я вам не «сынок»! – сказал он и был таков.
У Ронни уже давно имелся план побега. Поэтому, недолго думая, парнишка обезьянкой переполз через ограду школы, ворота которой были весь день на замке, и побежал домой, не дожидаясь трамвая.
Вечером Валентина рассказала мужу о том, что узнала от сына, и Ронни опять перевели в другую школу, которая располагалась уже на окраине города. И в этой школе мальчика тоже записали на класс ниже, так, на всякий случай, хотя престижной она не была.
Впрочем, любви к знаниям у Ронни от перемены месторасположения школ так и не прибавилось. Учение давалось ему легко, кроме грамматики, а тут ещё по программе ученикам его класса было предписано изучать французский язык.
– Учитель, вы сделали ошибку на доске! – радостно сообщил Ронни на весь класс.
– Что-то случилось, Де Гроте? С каких пор ты стал интересоваться тем, что написано на доске?
– Потому что вы, господин учитель, сделали ошибку, а я её первый заметил! – с торжеством заявил Ронни.
Он подошёл к доске и постучал по ней указкой, как это делал учитель.
– Вы написали слово «б-у-т-е-й» неправильно! – с триумфом произнёс мальчик, ему нравилось стоять перед всем классом.
– Уважаемый Де Гроте младший, теперь нам всем видно, что ты совсем не учил урок. Потому что слово «б-у-т-е-й» пишется как «bouteille». Садись за парту, горе-ученик!
Уроки надо учить дома…
Класс засмеялся, а учитель продолжил:
– Изюминка французского языка в том, что многие слова пишутся не так, как они слышатся. Эти правила правописания нужно хорошо вызубрить, чтобы получать хорошие оценки.
Такое пренебрежение к себе Ронни выдержать не мог и перебил учителя, чтобы отстоять свою позицию:
– Но ведь это так глупо. Главная цель любого языка в том, чтобы тебя хорошо понимали другие люди, а если правила мешают людям понимать друг друга, то эти правила надо отменить.
Когда учитель указал ему на дверь, то Ронни не спешил сойти со сцены, не оправдавшись, и досказал свои рассуждения по теме общения между людьми.
– Надо писать так, господин учитель, как слово слышится. Зачем выдумывать правила? Только для того, чтобы одни делали ошибки, получали плохие оценки, в другие над ними смеялись? А я, господин учитель, предлагаю создать для всех народов мира единый общий язык, чтобы можно было договориться народам между собой. Тогда на земле не будет войны и ученикам не придётся тратить время на никому не нужные правила по грамматике. Вот, скажите, господин учитель, зачем надо человеку помнить даты рождения и смерти королей, ведь в жизни усерших королей ничего уже не изменится, им же уже не надо в День Рожденья дарить подарки? Я считаю, что надо изучать в школе то, что действительно нужно человеку в настоящей жизни и в будущей, например, науки для освоения человеком космоса!
Ронни уже давно мечтал полетать над землёй, переплыть все четыре океана на паруснике и странствовать в космосе на звездолёте, но этому в школе не обучали.
Закрыв за собой дверь в класс, он отправился домой, любуясь погожим деньком.
– Учитель решил меня наказать?! Но господин учитель даже не подозревает, как хорош бывает день! Разве позволено взрослым в такой прекрасный день закрывать детей в школе? Нет, господин учитель, я не ваш раб, а на свободе я не заскучаю!
Ронни не хватало и целого дня, чтобы наиграться, наработаться и постараться хоть чуть-чуть устать к вечеру. Учёба в школе казалась ему пустой тратой его драгоценного мальчишеского времени, зато по воскресеньям он помогал папе достраивать маленький домик в саду, чтобы там жили бабушка Мария с дедом, большим Францем.
Отбивать молотком старый цемент с кирпичей, забракованных для строительства, – вот это занятие для настоящего мужчины! Сначала молоток часто бил по пальцам, Ронни даже подозревал, что папа подсунул ему какой-то кривой молоток, но вскоре молоток исправился, и тогда дело по очищению кирпичей пошло хорошо. Руки мальчика становились грубыми от работы, и под ногтями чернела грязь, как у настоящего рабочего человека.
Альфонс учил сына своему ремеслу как своего преемника. Ронни имел пригодные к труду руки и сноровку строителя, но, в отличие от отца, был слишком разговорчив и нетерпелив. Альфонс любил работать неспешно, старательно, чтобы с гордостью смотреть на дома, построенные его фирмой, а его сын трудился на скорость и постоянно вносил в свой труд какие-то идеи, а потом с энтузиазмом проверял свои идеи на деле. Это новаторство сына утомляло мужчину, и тот нередко отпускал мальчика с работы раньше времени.
Выйдя на улицу, Ронни чувствовал себя счастливым и очень занятым человеком, то он играл с соседскими мальчишками в ковбоев, гарцуя на смирных лошадках, отправляющихся на водопой; то охотился на кроликов, которые к тому времени так расплодились в лесу, что сильно досаждали крестьянам, то целый день купался в морском канале.
Ронни всегда стремился проверить свои возможности в экстремальных условиях. Например, он был уверен, что переехать на велосипеде пешеходный мостик над каналом с закрытыми глазами – дело плёвое, ведь сколько раз он ездил по мосту туда-сюда.
Как можно было человеку удержаться от такого замечательного эксперимента?
И этот день настал! По дороге в школу Ронни остановился перед въездом на мост, плотно завязал глаза маминым платком и уверенно набирал скорость, раскручивая педали, но вскоре руль вырвался из-под контроля и велосипед рухнул в воду. Вода в канале была по-осеннему холодная, не до купания. Мальчик велосипед из воды вытащил, но тот нуждался в ремонте, а одежда каскадера – в стирке.
На его счастье, у мамы не было времени выяснять, что случилось с её сыном и его велосипедом, потому что она спешила в гости и со словами напутствия типа: «Всё расскажу папе», она покинула дом, а за ней, держа в руках плюшевого мишку, засеменила сестрёнка Диан.
Пока мама, гуляя по посёлку, по очереди навещая своих подружек, Ронни привёл себя в надлежащий вид, помылся сам, вычистил от грязи велосипед , а заодно отремонтировал его, и теперь работал живым насосом. Играть ему всё равно было не с кем, так как, его друзья ещё сидели за школьной партой.
После дождя в гараже стояла вода. Гараж находился под домом, и во время паводка в него бежали дождевые потоки. Вычислив объём воды, зная при этом объём вёдер, Ронни принялся выносить вёдрами воду из гаража, следя за временем. Когда все расчёты были им завершены, то выяснилось, что он работал с мощностью тридцать пять литров в минуту.
Валентина, пришедшая из гостей, по достоинству оценила труд сына и не рассказала отцу об утреннем происшествии. Ей уже порядком надоело получать записки от педагогов, что ее сын невнимателен на уроках, что он не делает домашнее задание, и она отправила Ронни учиться в поселковую школу, куда можно добираться и на велосипеде, а поездка на велосипеде денег не стоит.
Она не догадывалась, как скучал ее сын, слушая дотошное объяснение учителя каких-то простых вещей, ии он демонстративно глядел в окно. Сколько раз его хотел подловить учитель на том, что тот пропустил какую-то тему, но Ронни каждый раз доказывал, что все, что говорилось на уроке он или уже знал, или сам догадался, но домашними заданиями себя не утруждал.
Когда мама отправила Ронни в ту школу, куда он пришел в первый класс, то его там радостно встретил директор.
– Ронан Де Гроте? Узнал, узнал! Возвратился-таки блудный сын в свои родные пенаты! Ну и зачем пожаловал, дружок?
– Пришёл доучиться, господин директор, – ответил Ронни, огорчившись, что мама опять забыла записать его в школу.
– Значит не надоело ещё учиться! Ну, сударь, и в какой же класс тебя определить? Сколько тебе лет? … Двенадцать, значит должен учиться в третьем классе средней школы. Так и запишем, а теперь ступай в класс, и чтоб мне без глупостей. Учись хорошо, не ленись.
Так Ронни в один момент перескочил сразу на два класса вперёд. Программу мальчик усваивал хорошо. Занятий в школе ему было достаточно, чтобы не делать домашних заданий, ибо не хотел тратить свое мальчишеское время на пустяки.
Однажды Ронни поспорил с друзьями, что он на своём велосипеде переедет по дну канала на другую сторону. Мальчик уже хорошо знал как особенности канала, так и работников дамбы, которые доверяли ему проводить суда через шлюзы.
Оказалось, что проехать под водой по дну канала на велосипеде было делом новым не только для Ронни, но и для всей детворы в округе, поэтому любопытные пацаны собирались у канала во время его тренировок, среди них были и фанаты смелого Де Гроте, и те, кто скептически относился к затеям поселкового авантюриста.
Сначала Ронни въехал в канал на большой скорости, и его тут же под напором воды его перевернуло через голову, и вскоре уже велосипед плыл на своём хозяине. Теперь малолетний каскадёр, на собственном опыте прочувствовав сопротивление воды, перед въездом в канал чуть притормаживал, а только, находясь в воде, вновь набирал скорость. Но у него возникла другая проблема. Воздуха в лёгких хватало только на полпути, а, когда он научиляс првильно задерживать дыхвание, его продвижению по дну канала мешали то старая детская коляска, то сломанный велосипед.
День за днём постигал Ронни тактику подводной езды на велосипеде, он входил во вкус своего эксперимента, чувствуя себя покорителем новых подводных миров.
Через неделю тренировок Ронни на глазах у поселковой детворы переехал на велосипеде по дну канала с одного берега на другой и стал героем дня, но в этой победе ему не хватало похвалы той девочки, которая бы могла стать его подружкой.
После предательства подружки Диан повзрослевший Де Гроте сторонился всех девочек без исключения, но, как там ни крути, а подросток стал нуждаться в девичьем внимании, тем более, что с ним стали происходить странные вещи: ему начали сниться женщины.
Обнажённая грудь голливудской красавицы, Брижит Бордо, сводила подростка с ума почти каждую ночь. Эта актриса сияла красотой на экранах кинотеатров и была кумиром всего мужского населения планеты, в этом никто не сомневался. Какой нормальный мужчина сможет противостоять чарам блондинки, оголившей свою грудь для зрителей всего мира? И хотя женская грудь звезды экрана Брижит Бордо промелькнула на экране как мимолётное видение, но это эротическое видение пробудило в юноше целый шторм сексуальных желаний. Ронни стал мечтать о близости с женщиной, и грудь актрисы манила его по ночам, потому что днём ему было не до таких глупостей.
Валентина видела, что к мальчику с возрастом приходят нормальные подростковые желания, но её огорчало то, что её сын совсем не обращал внимания на девочек, и она поделилась своей тревогой с мужем.
Как-то вечером Альфонс подозвал сына к себе в мастерскую и сообщил ему прямолинейно, по-отцовски, что мужской член дан человеку для того, чтобы его время от времени пускали в дело. На этом его отцовское половое воспитание закончилось, а волнение его жены только разгорелось.
Мадам Де Баккер, вырастившая трёх хороших сыновей, посоветовала Валентине самой помочь Ронни освободиться от его мужского желания, которое не давало ему спать по ночам. Валентина последовала её совету, и однажды в полночь она вошла в спальню к Ронни и, встав на колени перед его кроватью, стала поглаживать его возбуждённую мужскую плоть. Вскоре мужская влага излилась, сын во сне блаженно улыбнулся, перевернулся на бок и крепко уснул.
Валентина мысленно поблагодарила всезнающую мадам Де Баккер и, довольная собой, отправилась в свою спальню, где уже видел десятый сон Альфонс.
В одну из душных летних ночей Ронни опять страдал во сне от неутолимого желания быть обласканным актрисой. …Вдруг сама Брижит Бордо протянула к нему руки и прижала к нему своей восхитительной груди. От счастья Ронни проснулся, а когда проснулся, то чуть было не свалился с койки, потому увидел маму, склонившуюся над его животом.
Весь следующий день Валентина злилась на сына и с ним не разговаривала, а тот не мог понять, что он должен делать в таких случаях, и это незнание сильно досаждало Ронни, но не настолько, чтобы грустить.
Потом и Валентина взглянула на себя со стороны, ей стало совестно за свои проделки в спальне у сына. Сначала она злилась на мадам Де Баккер, которая давала такие бесстыдные советы, но когда первая волна стыда прошла, то женщина почувствовала радость, что её усилия по спасению сына от юношеского невоздержания безнадёжно провалились. Почувствовав свободу от тайных мыслей, приводящих её в постыдный трепет, она оставила сына в покое: пусть теперь он сам спасает себя.
Родители Ронни были активными членами социалистической партии Бельгии, и каждое лето отправляли сына в лагеря, организованные для детей социалистов. Скауты всех возрастов были разбиты на отряды и носили униформу с шёлковым галстуком на шее. Галстук красного цвета с белыми шариками нелепо смотрелся на толстой шее Ронни, который не понимал смысла в бесконечных походах по дюнам с шёлковым «ошейником» на шее. Лагерная жизнь напоминала ему ту же школу, только школу летнего сезона.
В начале каждого сезона находились задиры, любители подшутить над плотно сбитой фигурой Ронни, которая при малом росте действительно казалась несуразной. Они кричали за его спиной типа: «Ой, толстая груша, не дай себя скушать!» или «Колобок, колобок, побежал наутёк». На подобные выпады ребят Ронни отвечал одним ударом под ребро обидчика, и тот тут же вспоминал его имя, а забывал своё. Были в лагерной жизни и свои хорошие моменты, ибо в совместных походах еду на всех ребят часто готовила его мама, а готовила Валентина всегда сытно и вкусно.
Альфонс и Валентина также состояли в клубе любителей природы, члены которого иногда устраивали совместные пикники с играми и ходьбой на свежем воздухе.
Как-то раз несколько семей клуба любителей природы договорились вместе съездить в Париж. Эта поездка была приурочена к пасхальным каникулам, но в последний момент что-то помешало Валентине и Альфонсу принять участие в этой поездке, и они вместо себя отправили во Францию своего тринадцатилетнего сына, под присмотром своих друзей.
В Париже женщины, любители природы, решили пройтись по магазинам и с согласия мужей разбежались кто куда, а их мужчинам ничего другого не оставалось, как податься на улицу красных фонарей, где их ждали неприличные развлечения. Только прибыв на место назначения, они вспомнили о присутствии в их компании несовершеннолетнего подростка, сына Де Гроте.
Перед тем, как зайти в дом терпимости, в витринах которого зазывали клиентов полуобнажённые красотки, мужчина попросили юношу подождать их возвращения на улице. Ждать друзей отца на улице красных фонарей было совсем нескучно, и Ронни, прислонившись к стене противоположного здания, с любопытством стал разглядывать весёлую жизнь на улице свободной любви. Прошло немного времени, как и к нему подошла одна полненькая кокетка, Ронни сразу узнал в ней проститутку.
– Что, скучаешь, крепыш? – обратилась она к подростку и улыбнулась ему ярко накрашенным ртом.
От волнения Ронни не услышал вопроса, потому что не мог отвести глаз от женской груди, которая оказалась прямо перед носом. Такой прелестной женской груди и так близко он ещё не видел.
– Хочешь потрогать? Не бойся, малыш, грудь женщины любит ласку, а я не кусаюсь! – рассмеялась девушка.
Ронни не мог ничего с собой поделать, его тянуло последовать примеру взрослых мужчин, но было как-то боязно.
– Ну что, мой мальчик, мелочь на конфеты накопил? – спросила девушка, похлопывая его по карману штанов.
Ронни быстро вытащил все деньги, полученные от родителей на развлечения. Девушка охотно взяла мелочь, пересчитала её и проворно засунула монетки в потайной карман панталон. Потом она повела стеснительного подростка за собой.
В чужом доме, в маленькой комнатке с широченной кроватью случилось то, о чём Ронни так часто мечтал в своих снах. Но это произошло до обидного быстро: девушка прижала его к себе, потом Ронни задохнулся от сиюминутного приступа чувственного восторга, и лёгкость, наступившая в теле, почему-то сменилась разочарованием в душе. Он ожидал чего-то большего от этого «запретного плода», который назывался – доступные женщины.
Деньги, впрочем, были потрачены, и обиженных не было, а вечером папины друзья повели Ронни в ночное варьете на площади Пигаль. В середине представления над публикой стала парить большая птичья клетка, в которой сидела голая женщина в перьях, но теперь Ронни не хотел прижать её к своей груди.
По приезде домой он почувствовал себя значительно взрослым и самостоятельным мужчиной.
– Де Гроте, за минувший год ты не сделал ни одного домашнего задания! – в голосе директора звучало огорчение.
Директор учительствовал уже долгие годы. Он видел, что в мальчике погибает талант исследователя, но был бессилен что-либо изменить в его судьбе. Понимая, что ребёнок не может видеть своего падения, пока не упадёт, директор навестил семью мальчика. Валентина напоила важного гостя крепким кофе, но не сразу поняла, зачем он пришёл. В конце беседы она сообщила директору, что её сын, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, является единственным наследником фамильного процветающего предприятия мужа, поэтому ему не обязательно быть учёным, а надо быть богатым и здоровым. На прощание она посоветовала директору оставить её сына в покое, потому что по народной мудрости книжки читать – лишь тоску нагонять.
Пришло время, и директор школы с сожалением сообщил Де Гроте младшему, что его школьные знания недостаточны для перехода в следующий класс.
Ронни совсем не расстроился решением директора и отправился домой, мечтая о свободе и играх на воле. Однако Валентина думала по-другому.
В первый день каникул ни свет, ни заря она разбудила сына и отправила его искать работу на сосисочной фабрике. После завтрака Ронни сел на велосипед и поехал на завод, который был в двадцати километрах от дома. Завод показался ему гигантским полигоном. В отделе кадров прежде всего спросили дату его рождения.
– 21 сентября 1944 года, – ответил мальчик.
– Когда тебе исполнится полных четырнадцать лет, тогда и приходи.
Счастливый, Ронни вернулся домой. Всё лето он трудился в саду, потом помогал отцу, иногда подрабатывал, ремонтируя велосипеды друзей и детские коляски подруг мамы, а иногда разъезжал по посёлку на автомобильном киоске «Мороженое» вместо его соседки, у которой были гости, причём он каждый раз зарабатывал больше, чем сама продавщица мороженого.
Однажды юноша увидел, как его богатый сосед выкорчёвывает старый дуб на лужайке перед своим домом. Дуб был хоть древний, но ещё в силе, перед ним пожилая пара казалась парой жалких лилипутов. Ронни подъехал на велосипеде прямо к их забору.
– Давайте, я вам помогу, – обратился он к соседу, обходившему дуб с топором в руке уже в который раз.
– Тебе, юноша, не справиться, а эта задача нам с женой не по плечу, – с тоской в голосе ответил сосед, а его жена с надеждой посмотрела на подростка.
– Уверяю вас, что справлюсь с этой задачей за полчаса.
– Сынок, если справишься, мы хорошо заплатим.
Ронни ловко перепрыгнул через соседский забор, привычно взял в руки лопату и быстро подкопал под деревом яму. Вскоре лопата сменилась на топор, которым паренёк подрубил оголившиеся толстые корни, потом юноша влез на самую верхушку дуба и стал раскачиваться как на качелях. Крона дерева склонялась всё ниже и ниже в противоположную сторону от ямы, но его корни из последних сил цеплялись за почву.
В какой-то момент юноша ловко спрыгнул на землю, а дуб прощально заскрипел и рухнул поверженным на зелёный газон.
– Молодец, сынок!
– Меня дед этому научил, ещё в детстве! – с гордостью сказал Ронни, принимая от соседей заработанную мелочь.
Первого сентября Ронни не пошёл в школу. Все дети его возраста сели за школьные парты, а он в первый день занятий купил на заработанные им деньги старый мотоцикл господина Де Баккер, хотя этот мотоцикл не заводился, но это никого не огорчало.
21 сентября Ронни исполнилось 14 лет, и он отправился на сосисочную фабрику на своём, видавшем виды, велосипеде.
Часть 4
Глава 1
Осень нежилась в оранжевом золоте деревьев и кустарников, а ленивый ветер, пригревшись на солнышке, не спешил сдувать с них эту лиственную красоту. В такую погоду ездить на велосипеде только в удовольствие, но какое может быть удовольствие, если велосипедная езда диктовалась необходимостью. Уже почти год Ронни ездил этим путём 20 километров на работу и те же двадцать километров обратно. Природа активно подстраивалась под времена года, а у него в жизни ничего не менялось. Труд сосисочника в тёмном, влажном и холодном цеху совершенно не соответствовал его юношеским мечтаниям.
На фабрике Ронни не ставили оценки, не выгоняли раньше времени домой, как это было в школьные годы, и никого не интересовало, хочет ли он работать в цеху на побегушках и крутить сосиски, которые рабочим мясного цеха полагалось пробовать. Ронни старался быть всем нужным, чтобы не чувствовать себя забытым между кипящими котлами, висячими шлангами и гигантскими мясорубками.
Видя усердие четырнадцатилетнего паренька, рабочие охотно заваливали его всевозможными поручениями. Каждому в цехе хотелось поучаствовать в трудовом крещении новичка, а как тут обойтись без весёлой присказки?
– Эй, Ронни, подай ведро воды, только смотри сам в ведро не угоди! Ха-ха!
– А ну-ка, дружок, наточи ножи поострей! Как свинину нарежем, так твой чуб со лба и срежем!
– Эй, малыш, здесь вытри, а там подотри и в штаны не наложи! Хи-хи!
Когда мальчик со всех ног бежал, чтобы выполнить очередное поручение и в спешке спотыкался о шланги, которые змеились на цементном полу, то его предупреждали: «Алло, Ронни, сынок, шею-то не сломай, а то больно будет!»
К прибауткам Ронни был приучен дедами с детства и сам любил пошутить, а за добродушие и старательность рабочие в цеху признали его приёмным сыном, но родным сыном он так и не стал. Главным для всех тружеников сосисочного цеха оставались всё-таки работа и персональный заработок.
В последнее время старый велосипед часто ломался, поэтому на работу юноша всегда торопился, а домой катил не спеша, жалея своего двухколёсного друга, который уже отсчитывал свои последние километры.
Времени в пути было достаточно, чтобы задуматься и понять, что Ронни сам виноват, что прошляпил удачу.
Конечно, поначалу он даже радовался тому, что никто не заставляет его ходить в школу, делать уроки и учить то, что он или уже знал, или вовсе не собирался знать. Эта радость сочеталась с гордостью рабочего человека. Все его товарищи по-прежнему оставались школярами и поначалу смотрели на своего друга восторженно, а его потная рабочая спецовка была для них символом взрослой жизни.
Когда тревожно завыли ветры и на корню засыхали цветы, Ронни стало катастрофически не хватать того сопротивления, которому ему необходимо было сопротивляться, в череду будней превратилась его молодая жизнь.
Целые дни паренёк работал на фабрике, ел даром аппетитные сосиски, каждую неделю приносил он домой получку, которую его мама прятала в толстый кошелёк. Вот и всё, что происходило теперь в его жизни.
Никакой мечты, никаких свершений!
Потом наступила зима. Она моросила холодными дождями, дула северными ветрами, серой пеленой заволокла небо, чтобы не всходило по утрам солнце, и этим портила Ронни настроение, чтобы тот сам прочувствовал, как буксует его судьба по дороге на фабрику и обратно. Работа сосисочника исключала любые мысли о приключениях, и друзей у него не осталось. Тупик.
Случилось, что в самую длинную ночь прошедшего года Ронни понял, что единственный человек, который искренне интересуется его дальнейшей судьбой, он сам!
Никого вокруг не заботило, будет ли Ронни учиться дальше или до старости станет крутить длинные сочные мясные сосиски. Состариться мясником ему не хотелось, да и подобная участь совсем не соответствовала тем космическим походам, о которых мечтал он в детстве, но решение учиться дальше было принято осознанно, когда в лицо бил колючий снег, а ехать до дома на велосипеде казалось пыткой.
Нет, Ронни не позволит загнать себя в мёртвый угол, потому что теперь он сам, и никто другой, будет выбирать то, что ему делать и как ему жить!
Когда сын объявил о своём решении учиться в школе для взрослых, первой запротестовала его мама.
– Чего тебе не хватает, Ронни? Учиться захотел? Отец твой не учился, а своё строительное дело имеет! Следуй его примеру!
Валентина нетерпеливо поглядывала на мужа, а тот, словно глухой изголодавшийся тетерев, причмокивал, доедая аппетитное мясное жаркое и не собирался вразумлять своего сына. Тогда Валентина пошла по запасному, как ей казалось, беспроигрышному пути.
– Ронни, работа у тебя хорошая. В цеху работать – это не под дождём. Трудись себе на здоровье и денег много зарабатывай! Может быть, тебе нужны деньги, чтобы погулять вечерком или в кино сходить? Сколько тебе надо? Я тебе дам.
Сказав это, она быстро засеменила в свою спальню и возвратилась оттуда с пухлым потрёпанным кошельком. Не глядя на сына, Валентина принялась считать деньги. Её брови сморщились, а подкрашенные губки безмолвно двигались в такт счёту. Ей никак не удавалось сосчитать, сколько будет стоить билет в кино и стакан колы с кульком вздутой кукурузы.
– Мама, не нужны мне деньги. Я буду заниматься в вечерней школе. Я слышал от рабочих, что по окончании учёбы можно получить аттестат зрелости, а потом я смогу учиться на профессию.
– Но вечерняя школа находится в тридцати километрах от дома. Думаешь, что ты будешь каждый день ездить на трамвае? Как бы не так! Учти, я денег на трамвайный билет тебе не дам, – решительно заключила Валентина.
– А я на велосипеде буду ездить, мама.
В ту ночь родители долго не спали. До Ронни доносился их возбуждённый разговор, но сам он был спокоен, потому что сделал выбор и не обременит своих родителей лишними расходами. Утром следующего дня Альфонс, уходя на работу, сказал сыну коротко: «Хорошо, если ты хочешь, делай то, что тебе под силу!»
Начиная со следующей недели Ронни после работы на фабрике быстро съедал приготовленный мамой ужин, вскакивал на велосипед и преодолевал те тридцать километров, что отделяли его дом от школы для взрослых. Возвращался домой он к двенадцати часам ночи и поскорее запрыгивал в кровать, чтобы в шесть часов утра съесть свой завтрак и отправиться на работу. Теперь в пути мечтал он редко. Сидя на жёстком велосипедном седле, Ронни то дремал, то просто бездумно крутил педали, отдыхая от всего на свете.
Работа оставалась работой, мастер был им доволен, а сам Ронни был доволен и мастером, и учителями вечерней школы. Школьный материал преподавался в сжатой форме и хорошо усваивался пареньком. Теперь он был лучшим учеником в классе, и учителям приходилось тщательно готовиться к уроку, чтобы удовлетворить жажду знаний любознательного Де Гроте. К зиме Роннин велосипед приказал долго жить.
– Мама, мне нужен новый велосипед, потому что мой старый окончательно сломался. Я уже не смогу его починить.
– Если сломался, то нужно купить другой. В магазине большой выбор новых велосипедов, а с рук будет дешевле, – рассудительно ответила Валентина и встала из-за стола для убедительности своих слов. Она уже давно подготовилась к этому разговору.
– Мама, ты же знаешь, что у меня нет денег на покупку велосипеда, ведь я всю зарплату тебе отдаю.
Альфонс, покашливая, вышел из-за стола и включил телевизор, а Валентина не унималась:
– А я тебя кормлю… Если ты настаиваешь, хорошо, я дам тебе денег, но дам только взаймы. Эти франки ты должен будешь отработать у отца, на строительстве… в выходные дни. Я правильно сказала, мой дорогой?
Альфонс кивнул головой, и Валентина гордо удалилась в спальню, чтобы отсчитать сыну деньги на покупку нового велосипеда. Ронни был очень рад, что его проблема так легко разрешилась. Теперь по выходным дням он стал подрабатывать у отца на предприятии. В отличие от мастера на сосисочной фабрике, отец был скуп на похвалу, поэтому Ронни работал на строительстве без особого энтузиазма. Альфонс видел это и молчал, он любил своё дело и любил работать с чувством, с толком, с расстановкой, а сыну дал только одно наставление: «Гордиться своим трудом – это хорошо, но зазнаваться – плохо».
Как только сумма, выданная мамой на новый велосипед, была отработана, Валентина одолжила сыну деньги на новые кожаные ботинки, потому что его старые ботинки уже совсем прохудились и в дождь промокали.
С каким нетерпением ждал Ронни прихода весны, и вот приход весны с раннего утра трелями соловья будил рабочий люд, заливая всё вокруг солнечным светом, ароматом цветения и теплом.
В один из таких пригожих весенних дней юноша ехал в вечернюю школу в благодушном настроении и ни с того ни с сего решил сократить дорогу, и свернул по тропинке в зеленеющий лес, знаменитый своим боевым прошлым.
Вдруг среди полного умиротворения в природе и на сердце он услышал девичий крик. Где-то совсем рядом девушка взывала о помощи: «Помогите, помогите!», и Ронни, недолго думая, соскочил с велосипеда, который тут же врезался в колючие придорожные кусты, и со всех ног бросился на девичий зов.
На лесной поляне совершалось преступление. Какой-то лохматый парень грубо прижимал кричащую девушку к стене разрушенного немецкого бункера. Парень сжимал в своих жилистых руках нежные запястья девушки и пристраивался встать между её стройными бело-молочными ногами, розовые женские трусики валялись рядом, на траве. Девушка громко кричала, закрыв глаза, и брыкалась изо всех сил, пытаясь вырваться на свободу.
Рыцарство живёт в каждом настоящем мужчине и не даёт ему пройти мимо насилия сильного над слабым.
Ронни одним прыжком подскочил к парню, набросился на него сзади и правой рукой обхватил шею, словно это была шея не человека, а льва. Теперь уже насильник вырывался из рук более сильного человека, чем он сам, а спасённая девушка безвольно сползала на землю, ещё не веря в спасение.
Борьба добра со злом длилось несколько мгновений, и тело кудлатого парня вдруг обмякло и повисло на руке молодого Де Гроте. Возмездие настигло преступника на месте преступления! До его гибели оставалась секунда, другая… Никто и ничто не могло теперь остановить Ронни от завершения возмездия: ни испуганный вид девушки, с ужасом смотревшей на происходящее, ни жалобный стон преступника, ни весёлые голоса птиц, распевающих в кроне деревьев с проклюнувшимися листиками.
Это случилось не по воле победителя, это случилось само по себе. Внезапно руки Ронни ослабли, тело незнакомого парня выскользнуло из захвата и безжизненно повалилось на землю.
Впервые в жизни юноша испугался того, что сделал. Капли холодного пота выступили на висках. Ужас перед совершённым им убийством постепенно доходил до разума, и разум отказывался верить. Грубо схватив ещё тёплый труп за грудки, он с такой силой встряхнул его, что безжизненное тело, словно испугавшись второго удушения, вздрогнуло.
Оживший парень сначала всхлипнул, потом со свистом втянул в себя воздух и сразу закашлялся. Через несколько минут незнакомец уже удивлённо смотрел на Ронни, потом так же удивлённо – на девушку.
Однако спасённая девушка не приветствовала спасителя, как было положено, согласно голливудским версиям, она не осыпала своего рыцаря трогательными поцелуями. Как только она оправилась от шока, то сама набросилась на Ронни, отчаянно стуча в его грудь нежными кулачками.
– Откуда ты взялся?! Тебя что, черти на рогах притащили? Ты же мог убить его! Ты его задушил! Что, силу некуда девать? Да ты знаешь, что такое любовь? Так вот, я люблю этого паразита! Только его я люблю! А ты зачем его душил как бешеный? Как я буду жить без него?! Я не смогу жить без него! Ты это можешь понять или ты совсем законченный монстр?! – приговаривала девушка, всхлипывая.
А рядом с ними лежал на траве потерпевший и улыбался, он улыбался тому, что опять может дышать, вдыхать весенние запахи, следить за снующими по синему небу белыми облаками и слышать, как сильно любит его эта непокорная красавица.
Потом внимание кудлатого парня переключилось на своего потенциального киллера, который с явным недоумением смотрел на то, как лупит его взбешённая Элла, и это было смешно.
Девушка, услышав смех любимого, пришла в себя, бросилась в объятия кудлатого парня, обрушив на него шквал женской нежности, и забыла о Ронни, который не мог сообразить, что происходит перед его глазами и что он только что чуть не совершил.
На этой лесной поляне он был лишним, и его любимая логика была бессильна что-то понять в этом абсурде человеческих отношений, где слова расходились с делами, а дела – с их последствиями, и виной всему была девичья хитрая натура.
Как раненый зверь, ринулся Ронни через колючие кусты дикой ежевики к своему велосипеду, чтобы скорее покинуть место своего позора, но его окликнул тот, которого он чуть не убил.
– Эй, парень, вернись! Прошу!
Что-то было в этом зове особо располагающее, и Ронни вернулся на поляну перед бункером. Парень, оправившись от удушения, протягивал ему руку для приветствия, а его обнимала сияющая девушка.
– Амай, в тебе силища, друг, как в двух жеребцах. Давай знакомиться. Меня зовут Раймонд, а эту козочку – Элла. Мы из банды «Бункерских крыс». А тебя как зовут?
– Если спрашиваешь, скажу: меня зовут Ронни. Интерполом не разыскиваюсь, числюсь лучшим сосисочником на фабрике в поселке Синт-ин-Гоор и опаздываю на урок в вечерней школе.
Перемирие было скреплено крепким пожатием рук, и это перемирие было необходимо прежде самому спасителю девушек, которому нужна была поддержка, пусть даже поддержка недавнего врага.
– Друзья, – сказал он на прощание, – если я помешал вашим развлечениям, то извините, а ты, Раймонд, скажи своей козе, чтоб не орала на весь лес… по пустякам.
Когда Ронни развернулся, чтобы скорее покинуть место происшествия, его вновь задержал Раймонд, дружески положив свою руку на его плечо.
– Ты на Эллу не обижайся, она у нас дикая. Спасибо, что ты меня не прикончил на месте бурного выяснения наших отношений, но, с другой стороны, само провидение послало тебя к нам, потому что мы – знаменитая банда «Бункерских крыс». Не слышал о такой? Нет? …Пойдем к нам в банду! Мы в дружбе и в бою – «один за всех, и все за одного». Там сила твоя пойдёт в дело, ведь где «Бункерские крысы», там победа и рок-н-ролл! – заученно проскандировал Раймонд.
– Пойдём к нам, не стесняйся, и для тебе дело найдётся! Рада, что Раймонд теперь знает, что у меня есть такой защитник! С твоей мёртвой хваткой ты у нас быстро своим станешь. Много не думай, вредно, посмотри, какие мы хорошие!
Сказав это, Элла легко покрутилась перед парнями в своём платьице с оторванными пуговицами. Она была хороша собой, несмотря на свою худощавость и испачканный вид, а её голубые глаза светились молодым задором и… козьим упрямством.
Вечером того же дня Ронни поздно возвращался с учёбы домой. Закат догорал, на небе зажглись первые звёзды, и в ночной темноте стали исчезать сначала краски, потом дома, деревья и всё то, что целый день так радовало глаз человека.
На землю опускалась тишина вселенной, и ночь словно показывала людям предел их человеческих возможностей. Ночь освобождала человека от дневной суеты, а взамен предлагала отдых каждому, будь то буйный или кроткий, счастливый или печальный, одинокий или всеми любимый. Ночная тьма покрывала многие тайны и преступления, но иногда в её покое избранным открывается великая тайна мироздания.
Раньше люди умели читать эту тайну по звёздам, но Ронни этому не обучали, из всех звёзд он отдавал предпочтение Венере, сияющей каждый вечер яркой точкой над горизонтом. Впрочем, в тот поздний вечер он не искал Венеру на небе, в ту ночь она светила для кого-то другого, потому что юноша ехал домой, уставившись перед собой.
Всю дорогу юноша размышлял о том, что приключилось у бункера всего несколько часов назад. Раз за разом в самых ярких деталях его воображение рисовало картину произошедшего, и каждый раз воспоминания юноши останавливались на моменте падения бездыханного тела незнакомца к его ногам, обутым в новые кожаные ботинки, а дальше – провал в памяти. Представить, что случилось бы с ним и с его собственной жизнью, если бы этот Раймонд умер, он просто не мог. Умом Ронни понимал, что это почти случилось, но его сердце отказывалось принимать этот факт за правду, ведь он не мог быть убийцей.
У самой калитки своего дома юноша определил для себя чётко и однозначно: крик, насилие, гнев, несостоявшееся убийство – всё это не могло быть простым набором случайностей. Этот сценарий был кем-то спланирован, где каждый момент обладал силой менять жизнь человека навсегда, но почему его рука вдруг расслабилась и, главное, она расслабилась не по его воле? Чья воля не дала ему убить кудлатого парня? Неужели это Бог вмешался в мою жизнь или жизнь Раймонда?
В этот миг его потрясло чувство сопричастности к тайне всего человечества. К тайне любви? К тайне гнева? А может быть, к тайне самого Бога?
Последняя мысль понравилась Ронни больше всего. И хотя юноша не мог её чётко сформулировать, ему хотелось этим вечером только одного – довериться этой силе, спасшей его от убийства. Он боролся за каждый момент этого прозрения, чтобы сохранить на всю жизнь, но, увы, …оно ускользнуло, и над головой вновь засияли холодным светом звёзды, и ночь вновь погрузилась в безмолвие.
Ронни соскочил с велосипеда, закрыл за собой калитку и оглянулся вокруг. Когда велосипед уже стоял в гараже, он подошёл к тополю, что рос перед его окном, и, глядя в небо, вмещающее в себя всю вселенную, стал молиться: «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое…».
Теперь небо уже не пугало сгустившимися мрачно-синими красками, оно было праздничным и мирным. Звёзды меркли в ярком свете восходившей на небосвод луны, у каждого светила была своя небесная роль.
Прошёл день, потом другой и третий, но мысли о происшедшем не давали юноше покоя, ему нужен был совет отца. Субботним вечером, когда Альфонс дремал с газетой в руках, а Ронни сколачивал игрушечный столик для сестры Диан, подошло время их разговора.
– Папа, ты веришь в Бога?
Близился ужин, мама гремела кастрюльками на кухне, и сестра Диан крутилась возле неё. В комнате были только они вдвоем, сын и отец, который на вопрос сына утвердительно кивнул головой.
– Почему ты веришь в Бога?
– Потому что у меня родился ты.
– А ты сам видел живого Бога?
Альфонс, помолчав, отрицательно покачал головой.
– Папа, это правда, что Бог создал ночь и день, землю и всё, что на ней, в шесть дней?
– Так написано в Библии.
– А Бог любит тебя?
– Твоя бабушка Мария говорит, что любит.
– А меня, меня он любит?
Этот вопрос Ронни остался без ответа, потому что из кухни прибежала Диан и позвала всех к столу. После ужина Ронни вернулся к прерванному разговору с отцом.
– Папа, ты веришь, что Иисус Христос – сын Бога?
– Я думаю, что у каждого отца должен быть наследник. У небесного отца тоже, – ответил Альфонс, в раздумье чуть наклонив голову.
– Если Иисус вознёсся на небо, то как он может отвечать на молитвы, если его нет на земле?
– Ты же сам слышал рассказы из Библии, сам и решай «как».
– Папа, ты когда-нибудь читал Библию? На каком языке она написана?
– Библия лежит в церкви, и только посвящённые могут читать её.
– А я могу быть посвящённым?
– Ронни, перестань дурью маяться, оставь отца в покое. Я тебе вот что скажу: ты говоришь о любви Господа? Наслушался этих сказок от своей бабушки? Знаешь, что происходит с посвящёнными людьми, которые читают Библию и думают, что они самые умные? Они уходят в монастыри, а там занимаются развратом, мужчины спят друг с другом и совращают монахинь! Вот посмотри!
Валентина раскрыла перед сыном толстую книгу и пальцем указала на фотографию. Это была одна из трёх книг, хранившихся в доме Де Гроте.
– Видишь этот колодец? – продолжала Валентина. – Этот колодец находится в женском монастыре, где женщины сохранили себя для жизни с Иисусом. Они хранили и обет молчания, когда вместо Иисуса Христа они отдавались на поругание божиим людям, но, как ни старайся, а правду не скроешь. Эти бедные монашки своих детей, зачатых в пороке, рожают и кидают в этот колодец. Видишь эту фотографию и скелеты несчастных младенцев на дне?
Ронни сразу припомнились котята и их жалобный предсмертный писк, и он понял, что уже не хочет быть посвящённым, чтобы читать Библию, будет лучше слушать рассказы об Иисусе из уст бабушки Марии…
Время шло своим чередом. Ронни работал сосисочником, по вечерам учился, а по выходным дням веселился в банде «Бункерских крыс». Раймонд вскоре стал его хорошим другом, их дружба держалась на традициях банды. Вместе с другими вольными «крысами» – храбрыми юношами и их независимыми девушками – молодой Де Гроте разгребал заваленные блиндажи и туннели, оставленные фашистами в наследство бельгийской молодёжи, и развлекал заблудившихся путников, проходивших по тропинке между бункерами, взимая с них дань.
– Стой, кто идёт! Руки вверх! Плати дань!
Так по-военному окликали ребята какого-нибудь грибника. Трусливые сразу убегали, и никто их не догонял, но большинство людей, гуляющих по лесу, поднимало от неожиданности руки вверх, а некоторые принимали стойку боксёра. Тут и начиналось веселье.
Данью могло стать всё что угодно: от пяти центов до зелёного яблока.
Одна девушка, гулявшая по лесу в белом платье в синий горошек, руки на окрик не подняла, а протянула одному из окруживших её парнишек скромный букетик лесных цветов. Букетик достался Ронни, а остальные молодые бандиты опустились перед ней на колено. Потом под рыцарской охраной из пяти человек девушка была доставлена к автобусной остановке, что находилась по соседству с бункерами.
Если нарушитель территории платил дань щедро, то к нему подходил лидер банды по кличке Белый, который участливо спрашивал пленника: «Ты думаешь, что тебя ограбили?» В таких случаях человек обычно не знал, как лучше ответить, и за него отвечал сам бандит: «Спасибо, дорогой друг, за то, что ты столь щедро оплатил персональный концерт».
Для любителя пеших прогулок выносилось из бункера кресло, которое Де Гроте смастерил для себя из немецкого хлама времён Второй мировой войны, чтобы ему было удобно слушать новые песни, сочинённые Белым. Белый пел чуть охрипшим голосом под гитару, с который не расставался ни ночью, ни днём, а когда начинал перебирать струны, то забывал обо всём на свете, а о «госте» в первую очередь.
Иногда среди «пленников» встречались и родственные души, для которых гостеприимные любители рок-н-ролла устраивали уже настоящие концерты, где звучали знаменитые мелодии Клиффа Ричарда, Элвиса Пресли, Пола Анка и Чабби Чекера. (Пройдут годы, и музыкальная группа Белого окрепнет и будет с успехом гастролировать по всей Европе.)
Время от времени «Бункерские крысы» выходили на рукопашные бои со своими соседями из других посёлков. Бои обычно приурочивались к поселковым праздникам, проводившимся в честь святого, имя которого носила поместная церковь. Назывались эти праздники «кермес» – ярмарка.
На праздник «кермес» сходились вместе все жители посёлка, от мала до велика. С самого утра на всю деревню звучала весёлая музыка. Деревенская площадь становилась ареной цирка, где артистами были сами односельчане и их дети. Прямо на улицы посёлка выносились столы, на которых раскладывалось всё, что было лишним, но могло пригодиться другим. Эти базарчики так и назывались – «распродажа хлама». Всем было весело продать свой хлам и за те же деньги покупать его у соседей. Кругом носились радостные дети. Над гуляющим народом витал запах жареного мяса и кипящего масла, в котором плавали золотистые колобочки дрожжевого теста. Они продавались в кулёчках и были густо обсыпаны сахарной пудрой.
На площади под шарманку крутились карусели со сказочными лошадками. В день поселкового праздника каждый желающий мог попробовать себя в стрельбе по металлическим зайцам, снующим в глубине тира, или в точности метания теннисного мячика. Тот, чей мячик попадал в пустую консервную банку, получал за меткость плюшевого медведя. Детвора за пять центов ловила маленьким ситом золотых рыбок из «речки», что струилась по прилавку.
В центре базарчиков, за столами, украшенными цветами в вазочках, сидела степенная публика. Уважаемые дамы в модных шляпках и господа в начищенных ботинках под открытым небом любовались народным гулянием. Перед ними стояли высокие бокалы с золотистым пивом, и услужливый официант, которого все знали ещё мальчишкой, заботился, чтобы пиво в бокалах не кончалось.
К полудню гордые крестьяне, собственники сельскохозяйственных угодий, выводили на окраину посёлка своих откормленных быков и породистых лошадей в надежде получить приз за лучший приплод года, который выдавался самим бургомистром. Посёлок гулял до позднего вечера, чтобы вдоволь напеться, натанцеваться и навеселиться до следующего кермеса.
После таких праздников и начинались бои «стенка на стенку». Они не были запланированы бургомистром и обычно заканчивались полной победой «Бункерских крыс». В этих боях и прославился Ронни своей силищей. Победу в кулачных боях праздновали ребята до утра. Они зажигали в бункере свечи, пламя которых в демоническом танце теней металось по каменным холодным стенам, и, перебирая струны гитар, пели новые песни того времени.
Пусть эти песни были непонятны их родителям, но с этими песнями молодёжи было легче перенести стремительные перемены в обществе, быстро теряющем в настоящем свои вековые ценности и традиции.
Ронни и Раймонд петь не умели, поэтому они нашли себя в танце. Под мелодию Чабби Чекера два друга выкручивали такой акробатический твист, что могли бы побить все установленные в мире рекорды. В самый эффектный момент танца Раймонд запрыгивал на плечи Ронни, а тот на одной ноге штопором вкручивался в каменные полы бункера под шумные овации развеселившихся ребят. Твист сменялся рок-н-роллом, рок-н-ролл чарльстоном, и так до самого рассвета. В то время Ронни не знал, что такое усталость, и силы его только прибывали.
Незаметно прошло два года. Ронни получил аттестат зрелости, диплом сварщика и стал квалифицированным рабочим мясной фабрики. Однажды во время рабочего перерыва он сидел на скамейке со своим напарником, пожилым рабочим, который ел изготовленные на фабрике сосиски. Двумя грязными пальцами напарник вытягивал сосиску из высокой стеклянной банки с маринадом, а потом пальцами другой руки очищал мокрую сосиску от кожуры, и только затем начинал есть. Сок из надкушенной сосиски стекал по его руке и капал на землю. После такой трапезы руки пожилого рабочего требовали мытья и полотенца, но время обеда заканчивалось, и рабочий вытирал мокрые руки о свои штаны и уходил в цех.
Однажды Ронни высказал мастеру свою идею об изготовлении маленьких сосисок без оболочки, которые можно без проблем вытаскивать из банки и целиком класть в рот. Обычные сосиски готовились в очищенной кишке овцы, а Ронни предлагал варить маленькие сосиски в пластиковых обёртках, а потом вытаскивать сосиски из обёртки и укладывать их в банки для консервации. Мастер выслушал юношу внимательно и обещал сообщить о его идее начальству.
Через несколько недель у Ронни был день рождения. В этот день первым его поздравил мастер цеха, и самолично пожал ему руку как от себя, так и от имени руководства фабрики. Ронни смотрел на него и не понимал, за что ему выпала такая честь.
– Твоя идея по изготовлению маленьких очищенных сосисок превзошла ожидаемый эффект и принесла большую прибыль предприятию, – с расстановкой произнёс мастер и продолжил с нарастающим вдохновением. – Директор фабрики предлагает тебе за твоё новаторство самому выбрать место твоей будущей работы.
За ответом Ронни не нужно было лезть в карман, ответ на этот вопрос он знал без подготовки.
– Спасибо, я хочу работать грузчиком на машине.
В конце недели мастер обнародовал приказ по цеху, по которому Де Гроте переводится в транспортный цех. В честь этого повышения по службе юноша был отпущен домой до окончания рабочего дня.
Погода стояла замечательная. После прохладного утреннего дождя на небо выкатилось яркое солнце, залившее всё вокруг теплом и светом. Возможно, это осеннее тепло, предвещающее скорое увядание, вкупе с грядущими переменами в его трудовой биографии во время поездки домой, когда ноги на автомате крутили педали, заставило задуматься над своей сердечной жизнью.
Уже четыре года Ронни одолевала сладкая истома первой влюблённости, а теперь настала пора расстаться с этим любовным недугом.
Первая влюблённость – это чувство сродни полёту радужной бабочки, которая трепещет в сердце, над которой не властны законы притяжения и которая может пропасть в один миг.
Эта влюблённость мучила юношу со времени обязательного причащения, когда двенадцатилетние дети входят в возраст, когда человек должен сам отвечать за свои поступки.
В день причастия Ронни в своей крепкой мальчишеской руке держал нежную руку Герды. Одет он был в тёмно-синий костюм с короткими брюками. Его ноги в белых гольфах были обуты в чёрные блестящие туфли, а Герда красовалась в бальном кружевном белом платье. Она светилась как прекрасный ангел.
Ронни никогда в жизни не видел живого ангела. Ангелы, изображённые на картинах и стенах в церкви, казались ему ненастоящими, потому что они, имея крылья, не летали, а девочка, шагающая с ним по ковровой дорожке, крыльев тоже не имела, но двигалась по-ангельски. Она была выше Ронни и гораздо крупнее, чем он. На её пухленьком личике светились живые светло-коричневые глаза, и курносый нос весело задирался кверху.
Ронни и Герда немели от торжественности момента, в церкви не было пустых мест, и все прихожане с умилением смотрели на проходивших мимо детей. Пастор, одетый в белый, украшенный золочёной вышивкой балахон, ждал причащающихся у алтаря.
Двумя пальцами поднимал он круглый сухарик кверху, чтобы он был виден всем присутствующим в здании церкви, а потом вкладывал его в рот детям, напоминая, что они едят тело Христа. Это был прекраснейший момент в жизни Ронни, момент, когда он был по-настоящему счастлив.
После таинства причастия детей поздравляли пастор и дьяконы, родители и родственники. Завершался праздник чаепитием с выносом белоснежного бисквитного торта, украшенного розовыми кремовыми розочками. Ронни был рад, что сидел рядом со своей любимой девочкой и что на этот раз с ним не приключилось то, что произошло с ним на первом причастии, когда ему исполнилось семь лет.
Во время своего первого причастия его стошнило прямо у алтаря.
Сначала всё шло своим ходом, к алтарю его вёл за руку крёстный, Маленький Франц. Дед сжимал руку внука в своей сухой крепкой руке и не заметил, как с каждым шагом по направлению к алтарю мальчик бледнел. Маленький Франц сам не ходил в церковь, но в этот раз он решил исправиться и согласился на уговоры дочери подвести внука к алтарю, а когда тот пожаловался, что его сильно тошнит, дед не придал этому значения, потому что его тоже тошнило от всей этой кутерьмы.
Перед причастием полагалась исповедь, на исповедь мальчик пошёл без деда.
– В чём ты согрешил, дитя моё? – спросил Ронни дьякон.
– Я не грешил, – честно признался Ронни и думал, что теперь его похвалят, но дьякон приоткрыл занавеску в окошке и с любопытством посмотрел на «безгрешного» мальчика. В столь торжественный момент своей жизни Ронни не мог соврать. Он всегда говорил правду и ничего не брал без разрешения.
– Бедная заблудшая овечка, – вздохнул священник и продолжил поучительно. – Теперь вспомни, что ты учил на уроке богословия, и скажи мне, сколько раз ты соврал или украл.
Ронни молчал, тошнота подступила к горлу, ведь мама не разрешила ему завтракать, потому что нельзя причащаться сытым.
– Господин, мне папа запретил врать и красть, когда я был ещё маленьким.
– Сын мой, тебе не надо много говорить, а надо сознаться в том, в чём согрешил, а иначе праздник причастия для тебя не состоится.
– Ну, хорошо. Я один раз соврал.
Ронни опять не врал, потому что был уверен, что сейчас он первый раз говорит неправду.
– Именем Иисуса прощается тебе этот грех!
Это первое причастие закончилось для Ронни и его семьи настоящим позором.
После того как мальчик проглотил сухарик, данный ему пастором у алтаря, его тут же вырвало прямо на брюки деда. Валентина стала платочком вытирать сначала брюки отца, а потом и ковровую дорожку перед алтарём. Франц бубнил себе под нос ругательские слова, а Ронни, почувствовав себя лишним, убежал на улицу.
На втором причастии мальчик не подкачал, он уже имел слишком много грехов, чтобы все грехи перечислить на исповеди, и очень хороший аппетит, чтобы помочь своей возлюбленной доесть пышный бисквитный торт.
Герда была дочерью директора сосисочной фабрики, и Ронни так надеялся на встречу с ней, но с переходом на работу в транспортный цех его сердце освободилось от ненужных надежд.
Работа грузчика в транспортном цехе недолго радовала юношу, шоферы не признавали его своим, считая, что он директорский любимчик. Иногда его высаживали из машины на пути к месту погрузки, а на обратном пути забирали, то есть в труде грузчика нужды не было. Ездить по городу с недружелюбным водителем грузовика быстро надоело, время в поездках тянулось дольше обычного, а то, что теперь Ронни стал получать не семь центов в час, а десять, радовало только его маму.
Как-то раз машина заехала не в магазин, а в чей-то частный дом, где была выгружена часть товара. На недоумённый взгляд молодого грузчика шофер глухо проговорил: «Не болтай лишнего, пацан, а то твой папка по тебе плакать будет». Кому понравятся такие угрозы?
А тут, как нельзя кстати, Ронни познакомился с бригадой строителей.
По дороге на работу находилась стройка. Каждое утро и вечер проезжал он мимо стройки, и вскоре его стали узнавать строители, приглашая на перекур. Ронни останавливался, раскуривал сигаретку и иногда, забавы ради, подносил на этажи то бадью с бетоном, то кладку кирпичей.
На стройплощадке с раннего утра звучало радио, сообщая прохожим последние новости, точное время, принуждая жителей соседних домов весь рабочий день слушать популярную музыку и последние новости под бойкий перестук мастерков.
Ронни радовался новому общению, тем более что работа грузчиком в транспортном цехе ему порядком наскучила. Оказалось, что поднять наверх все сорок два кирпича, аккуратно сложенные на маленькой узкой дощечке, было необычно интересно, для этого требовались виртуозность и мастерство.
– Сколько тебе платят на фабрике? – спросил его однажды бригадир строителей.
– Десять центов в час, – ответил юноша.
– Я буду платить тебе все тридцать. Что, согласен у меня работать?
– Хорошо, я поговорю с мамой.
«Тридцать центов в час» были магическими словами для Валентины, и она тут же согласилась отпустить сына поработать на стройку. Только Альфонс, вздохнув, сказал:
– Сын, на фабрике работа под крышей, а на стройке – круглый год под открытым небом.
Но это как раз было то, чего хотелось самому Ронни, работать под открытым небом, и теперь он опять отправился в вечернюю школу, чтобы учиться на мастера-строителя.
Со временем банда «Бункерских крыс» стала распадаться. Это происходило само собой, потому что мальчики и девочки взрослели, они создавали семьи, рождались дети.
Дружба Раймонда с Ронни продолжилась и после распада банды. Раймонд учился уже в высшей школе, а Ронни работал на стройке и имел диплом строителя. Когда у друзей выдавались свободные дни, они встречались и весело проводили время, придумывая различные авантюры. Ронни часто приходил в гости к другу, где познакомился с его отцом.
Отец Раймонда, худой и мрачный, был вечно недоволен женой и сыном, своей работой и своим соседом, своей страной и своим правительством, всем миром и даже самим собой. Завидев Ронни, он шёл ему наперерез, чтобы отчитать его за участие в банде «крыс», а когда друзья покинули банду и стали заниматься гоночным мотоспортом, то он принялся пилить их за то, что они впустую тратят своё молодое время на глупости, вместо того чтобы подыскивать хороших невест. Друзьям же было не до невест, они вместе готовились к службе в армии, укрепляя свою молодецкую силу в соревнованиях на выносливость. Когда выдались свободные дни, то они совершали велосипедные рейды по всей Фландрии, а в обычные дни на спор поднимали тяжести и повышали свою спортивную форму, используя как полигон высокий старый амбар, в котором ещё до войны деды Раймонда хранили сухое сено. Ронни и Раймонд взбирались на балки амбара и ходили по ним под самой крышей, подтягивались на высоких дверных проёмах.
Как-то в такой дождливый день Ронни, пробегая по балке амбара, поскользнулся и полетел головой вниз. Ястребом летел юноша с четырёхметровой высоты амбара, но не для того, чтобы схватить добычу, а для того, чтобы встретить свою неминуемую смерть. Пикируя головой прямо в землю, он интуитивно вытянул полусогнутые руки вперёд и, коснувшись земли, оттолкнулся от неё, как это делает кошка при падении, потом перекувыркнулся в воздухе и встал на ноги, живой и невредимый. Ронни ещё не успел опомниться от этого головокружительного прыжка, как на него налетел отец Раймонда.
– Эл-ла, что это ты учудил? … (подзатыльник). Это тебе не натовский полигон, а наследный фамильный амбар! (подзатыльник). Захотелось убиться насмерть, так прыгай себе с церковной башни, там тебе крест сразу в землю воткнут, а амбару от ваших выкрутасов одни убытки.
Что-что, а подзатыльники старый земледелец отвешивал удальски. Потом к отцу подошёл Раймонд, который издалека видел, как его друг пикировал с амбарной крыши, и теперь смотрел на друга как на пришельца с того света. Увидев своего сына, хозяин амбара ещё больше разгорячился.
– Вот ещё один варвар явился, ядрёный миллиард! От ваших развлечений амбарная крыша в дырках, как решето! Амбару-то уже все сто… сто… сто шестьдесят лет набежало, а вы тут распрыгались. Прямо, как Мэри Поппинс без зонтика, разлетались. Я тебе, Ронни, лучше метёлку в зад воткну, чтобы разбег был хороший, а то…
Теперь подзатыльники старого ворчуна получали уже оба друга по очереди, и это было очень смешно. Сначала юноши пытались хранить серьёзность, как-никак, а отец Раймонда, пожилой человек, но надолго их не хватило, и они громко расхохотались, а старик обиделся, махнул на ребят рукой и поспешно удалился домой, в надежде найти жену, которая никогда не перебивала его на полуслове.
Подходило время призыва в армию. Раймонда должна была провожать на службу Элла, а у Ронни никаких привязанностей не было, если не считать Ингрид, которая жила по соседству.
Как-то Ингрид позвала его к себе, чтобы починить кран, когда её мамы дома не было. Ронни быстро справился с задачей и хотел было уйти домой, но девушка осторожно взяла его за руку и, прикрыв ресницами глаза, поцеловала в губы. Затем робко прижалась головой к широкой груди юноши, и её руки сомкнулись на его шее. Юноша чувствовал упругость девичьей груди, лёгкое дрожание её худого тела, ему хотелось большего, но он остерегался. Предательство Диан, поцелуй проститутки и бесплодное мечтание о Герде были тогда его единственным любовным опытом в отношениях со слабым полом, но Ингрид не знала причины упорства юноши к её чарам обольстительницы и сама повела своего мастерового соседа в мамину спальню, где стояла кровать под розовым покрывалом.
Когда Ронни осознал, что случилось в эти полчаса, он принял твёрдое решение жениться. Ингрид была старше Ронни на пять лет и не ожидала такого быстрого успеха от своей любовной забавы. Победа, к которой они с мамой так хорошо подготовились, наступила слишком легко.
Мама девушки работала на улице, знаменитой высококлассными проститутками, и знала способы, как привлечь подходящего жениха для дочери. Ронни был перспективным женихом – богатым наследником и очень покладистым пареньком с хорошей репутацией, но мама девушки не учла одного, что её дочь была совсем не готова стать женой и матерью. Её влекло другое искусство – искусство искушать мужчин прелестями своего тела, испытывать власть над ними, приводить их в чувственный трепет и получать за это большие деньги, не ожидая подачек или мистического наследства.
Де Гроте не подозревал, как он был наивен в этой игре с будущей проституткой. Он приходил к ней в гости, съедал принесённый им же шоколад, ремонтировал в доме то, что требовало мужской руки, и с чувством исполненного долга уходил домой. Как-то раз Ронни решил проехаться со своей девушкой до магазина, но к магазину он приехал один. На обратном пути он нашёл Ингрид, сидящей на обочине дороги. Он не понял, чем обидел свою девушку, ведь она сама свалилась с мотоцикла, и на этом их пути разошлись.
Ронни ждала служба в армии, а Ингрид – высококлассный бордель.
– Все женщины продажны, – подытожил Ронни и забыл о женщинах на целых два года.
Для Ронни Де Гроте пришло время служить в армии и стать настоящим мужчиной.
Глава 2
– Ронни, ты опять хочешь отличиться. Скажи мне, зачем надо всегда на рожон лезть? Мы же не дети дикарей, чтобы идти в самое пекло событий и чужой жар руками разгребать! В спецназе служат те, кому жить надоело, а жизнь, как там ни крути, прекрасна! Ты мне скажи честно, как другу, во имя чего ты собрался героем стать? – допытывался у друга Раймонд, смотря в окно поезда, за которым мелькали земли провинции Брабант, а Ронни медлил с ответом и тоже смотрел в окно.
Разговор не клеился. Езда в поезде под перестук колёс располагала к молчанию, а за окном мелькали ухоженные поля, перелески, зелёные выгоны, по которым бродили то откормленные коровы, чьё вымя чуть ли не волочилось по земле, то кудрявые барашки, то статные кобылицы.
Это был особый день года, Королевство Бельгии призвало своих сынов на службу.
Ронни и Раймонд, как и их сверстники, с раннего утра проходили в Брюсселе всевозможные медицинские тесты на пригодность к службе в армии, чтобы каждого призывника распределить по родам войск с учётом здоровья, а вечером все разъехались по домам, мысленно готовясь к грядущим переменам.
Подъезжая к пригородам Антверпена, Ронни вдруг с хитринкой посмотрел на заскучавшего друга.
– Раймонд, ты меня спрашиваешь, зачем я записался в спецназ. Я подумал и отвечу честно, как мужчина мужчине. Я записался в десантники, чтобы выделиться и понравиться твоей Элле!.. Э, не кипятись… тут ничего не поделать, нравятся Элле десантники!
– Скажешь тоже, – обиделся Раймонд, но смолчал.
Надо сказать, что Ронни до этого момента сам не задумался над вопросом, почему хотел стать десантником. Перед медицинским осмотром он очень тревожился, что при обследовании может обнаружиться тот порок сердца, из-за которого ему в детстве запрещались физические нагрузки, и только к вечеру, когда всё обследование завершилось, стало поспокойнее на душе.
Сидя в холле старинного замка вместе с другими призывниками, Ронни вычислил закономерность, с которой призывники вызывались к капитану для ознакомления с результатами осмотра. Новобранцы вызывались не в алфавитном порядке, а по качеству пройденных тестов, то есть самых подготовленных ребят оставляли «на потом».
К капитану Де Гроте был вызван на собеседование предпоследним.
– Та-а-к, Де Гроте Ронан, – протянул нараспев капитан, – что мы имеем в твоём случае? Здоровье у тебя, Ронан Де Гроте, отменное. Физические нормативы сданы на «суперотлично». И тест на интеллект зашкаливает. IQ 165 – это совсем неплохо, при нормативе в 80—110. Или произошла ошибка?
– Дважды проверяли, господин капитан! Первый раз IQ был 163, как у господина Альберта Эйнштейна, – ответил польщённый юноша.
– Так хочешь ли ты, наш «Эйнштейн», учиться в офицерской школе?
– Среднее образование получил в вечерней школе, поэтому для офицерской школы не гожусь.
– Почему же ты не доучился, Де Гроте? Или нужда была? Или лень на рога взяла?
– Нет, господин капитан. Школьные программы подготовлены для примерных мальчиков и девочек, которым всё равно что учить, лишь бы учиться. Диплом об окончании средней школы в нашей стране – это свидетельство хорошего поведения и примерной успеваемости, ибо диплом ничего не говорит о способности выпускника и его умении применять знания на практике. Я убеждён, что в школе нужно учить тому, что может пригодиться человеку в жизни, и по уровню его способности, а иначе учёба не имеет смысла.
– Если ребёнка с малолетства не учить мыслить и быть в курсе достижений человечества, то ему предстоит вновь изобретать колесо, и мы получим общество современных неандертальцев! Любая учёба делает человека всесторонне развитым, и не надо изобретать лампочку дважды. Вот ты, Де Гроте, например, что-нибудь в своей жизни изобрёл?
– Велосипед с динамо-машиной, когда мне было 17.
– И что?
– Батарея от старой машины оказалась слишком тяжёлой, чтобы её возить в велосипедной сумке.
– Вот видишь, не учился в своё время, так скоро и без тебя велосипедный мотор изобретут. Так что, Де Гроте, прими к сведению, что человек – это не консервная банка, чем её заполнишь, то и получишь, если не протухнет. А человеку надо самому развиваться, но прежде надо иметь плацдарм, который наши отцы и прадеды для вас, самоучек, создали, а диплом хоть и бумажка, а цену имеет, без диплома ты недоросль.
– Я имею дипломы строителя, автомеханика.
– Да я не о том, и кошку можно научить в туалет ходить, я о том, что человек – лошадь, извозчик которой ограничивает ей взгляд, чтобы она не испугалась, у человека перспектива должна быть – всестороннее развитие, а не только мастерство рук. Пойми, умник, как человек без души – труп, так и десантник без знаний и характера – портянка. Ну, Де Гроте, ты где сам хочешь служить?
– В «Паракомандо», господин капитан! – ответил Ронни без колебания.
Густые брови капитана удивлённо вскинулись.
– Почему именно в десантных войсках особого назначения?
– Хочу служить родине в самых элитных войсках, господин капитан!
– Вот оно что! Значит красный берет хочешь носить? В школе «Паракомандо» учат офицеров, там надо не только силу и мужество иметь, но и знания. Потянешь, без диплома?
– Справлюсь, характер я имею!
Этот разговор с капитаном не выходил из его головы всю дорогу домой, а тут ещё и Раймонд в огонь вино подлил, ему тоже стало интересно, почему Ронни хотел стать десантником.
Раймонд перед призывом в армию мог похвастаться дипломом высшей школы, а последнее время в его разговоре с другом стала появляться некая снисходительность. Ронни видел, что обидел друга своей шуткой об Элле, и на перроне в Антверпене протянул ему руку для перемирия. Раймонд руку пожал и опять попытался повлиять на друга, чтобы тот проявил разумность в выборе службы, на благо родине можно служить где угодно.
– Вот ты всё шутишь, Ронни, а мы с Эллой на свадьбу тебя приглашаем, пример тебе подаём, что семьёй пора обзаводиться. …Надеюсь, что мне дадут увольнение по поводу рождения моего первенца, но дело не в этом. Ронни, пойми, война окончилась восемнадцать лет назад. Зачем её нужно выдумывать в мирное время? С твоим опытом строителя и автомеханика ты можешь в армии отслужить, как у Христа под мышкой. Это безумие, идти в наше время служить в «Паракомандо», да ещё добровольцем! Говорят, что единицы получают красные береты, а требования к новобранцам просто изуверские. А вдруг ты не выдержишь, и что? Потом всю дальнейшую жизнь будешь чувствовать себя неудачником. Зачем тебе это надо?
– Знаешь, Раймонд, как ты сейчас похож на своего отца, только он старик, а ты молодой старик! Как родителя твоего вспоминаю, так стыдом заливаюсь. Ведь это я ёлку на вашем газоне в прошлое Рождество срубил, уж больно красивая она была, а никому не нужная. Ты мне веришь, что я срубил её по зову сердца?.. Нет? Вот и отец твой мне не поверил, хотя я извинялся… Служить пехотинцем не мой удел, так что ты отдыхай, а мне предстоит ещё и завтра проходить дополнительные отборочные тесты, чтобы стать офицером «Паракомандо», и я их пройду! Обещаю, приду домой с красным беретом и твоему отцу плакучую иву перед домом посажу. Ива – дерево лиственное, грустное, на него никто с топором не кинется.
Друзья простились как хорошие знакомые и разошлись по домам.
Через месяц после этого разговора в дом Де Гроте пришло заказное письмо на имя Ронана Марии Альфонса Де Гроте, оно было из министерства вооружённых сил страны. Вечером после работы Альфонс передал нераспечатанный конверт сыну. В конверте лежало официальное уведомление, что Ронан Мария Альфонс Де Гроте обязан прибыть в расположение воинской части в Брюсселе, для прохождения службы в войсках специального назначения.
– «Паракомандо»? Ты захотел служить в «Паракомандо»? Почему ты выбрал службу именно в этих войсках?.. Или, сын мой, друзья тебя напоили и подговорили, или немцы под ружьём вели?
Альфонс в недоумении посмотрел на сына, а тот был рад, потому что уже знал, что отвечать.
– Папа, я действительно хочу стать десантником, и не простым десантником, а десантником в самых элитных войсках страны. Если служить родине, то служить там, где труднее всего, и так, чтобы быть лучшим из лучших.
Альфонс одобрил сына своим молчанием, и это было для Ронни больше чем похвала. Ронни не выполнил ещё ни одного задания, ещё не имел права носить красный берет, зато он твёрдо знал, что не отступит от намеченной цели и станет лучшим из лучших десантников команды специального назначения, потому что его поддержал отец.
2 августа 1963 года за спиной Ронни закрылись тяжёлые ворота в расположении «School-companie», где ему предстояло выдержать все поставленные командиром задачи и не сойти с дистанции, чтобы его юношеская мечта осуществилась.
Кандидатов в «Паракомандо» набралось три отряда, по тридцать новобранцев в каждом. Через четыре месяца учёбы в каждом отряде осталось по десять-двенадцать человек, и оставшихся новобранцев из трёх отрядов объединили в один отряд.
Тренировки проходили до полного изнеможения. Выполнение учебно-боевых задач требовало от каждого курсанта напряжения не только всех физических сил, но и силы воли, чтобы побеждать при любых обстоятельствах. Учения проходили в экстремальных условиях, превышающих человеческие возможности, но вопрос, зачем себя истязать ради службы, в «Паракомандо» никогда не вставал на повестке дня, и никто из отряда будущих десантников сдаваться не собирался.
Мужской плач в казарме после отбоя случался, но только в первый месяц службы, на эти минуты слабости никто не обращал внимания, потому что главное было одно – остаться в школе «Паракомандо».
К отчисленным новобранцам, которые не смогли выдержать нагрузок, относились с пониманием, их переводили в роты связистов-мотоциклистов или в штурмовые отряды, там ребятам присваивали звание сержанта или капрала, но выполнять рискованные боевые задания они уже не имели чести.
Через два месяца учёбы Ронни получил звание сержанта и был официально зачислен в офицерскую школу «Паракомандо». К этому времени он свободно подтягивался тридцать раз на одной руке и другой. Впрочем, планка персональных рекордов Де Гроте постоянно поднималась его командиром. Десантник должен всегда иметь перспективу для совершенствования своих физических и волевых возможностей.
Отжимания от земли, подтягивания на турнике и другие атлетические упражнения давались Ронни легко, но «камнем преткновения» в спортивной подготовке были его короткие ноги.
Как с такими короткими ногами не отставать от отряда во время бега с ускорением, бега на марафонские дистанции, бега с полной боевой выкладкой или с партнёром на спине, бега с препятствиями или в одном ряду с длинноногими товарищами?
Ноги немели, стопы кровоточили, мышцы нижних конечностей напрягались до судорог, но даже мысли остановиться на бегу у Ронни не возникало. Гигантским напряжением воли он заставлял себя бежать последние километры дистанции, а в перерывах неустанно трудился над созданием научно-биологической схемы бега для человека с короткими ногами, и свои гипотезы Ронни исследовал в экспериментальном беге.
Со временем дедукция и усиленные тренировки помогли молодому сержанту успешно преодолеть проблему маршировки и марафона. Теперь, если отряду полагалось бежать строем, то Ронни подстраивался под строй, слегка подпрыгивая на бегу. Если же предстоял бег на длинные дистанции, то Ронни преодолевал это расстояние короткими маршами, применяя ускорение по особой разработанной им методике, чтобы использовать выигрыш во времени для расслабления мышц голени.
В обычной жизни «перерыв» означало перекур, но сержанты из отряда «Паракомандо» бросили курить, и бросили все как один, потому что при первых же тренировках лёгкие, забитые дымом, угрожали своему хозяину преждевременным удушением. Кто упрямился и не хотел расстаться с сигаретой, тот навсегда покинул лагерный полигон уже в первую неделю службы.
С самых первых дней армейской жизни солдаты забыли свой дом и родню, свои привычки и своё прошлое, потому что здесь, в школе десантников, пять часов сна были роскошью, а приказ – важнее жизни.
Дни учёбы летели, как карты в руках фокусника. С рассвета до вечера – военно-спортивная подготовка, вечером – учёба в школе, а по ночам – учения, приближенные к боевым.
– Тревога! – неслось по казарме в три часа ночи. – С полной выкладкой на полигон! Готовность к газовой атаке!
Начинался отсчёт времени на секунды.
– Куда делся сержант Де Гроте? – разнёсся по казарме командный голос офицера.
Кровать сержанта Де Гроте была аккуратно заправлена, и подушка в изголовье хранила ночную девственность.
– Сержант Де Гроте к учениям готов! – раздалось в конце коридора, и дверь туалета громко хлопнула за спиной сержанта Де Гроте, готового к выходу на полигон.
– Встать в строй! Проблема?
– Понос, господин лейтенант.
– Отставить! Сообщить о готовности группы!
– Группа к выполнению боевого задания построена! – доложил дежурный по части, и учения начались.
Бег ночью по пересечённой местности с полной выкладкой и в противогазах. Солдаты бежали вплотную друг к другу и старались не отставать от группы, чтобы не заработать внеплановую серию отжиманий. Вольный бег сменялся бегом с ускорением, потом солдаты бежали, преодолевая препятствия, чтобы опять начать всё сначала, и так они упражнялись до рассвета. Когда от бега вприсядку ноги выворачивались из суставов, то как отдых наступала очередь бега через «козла». «Козлом» служил впереди бегущий солдат, но быть «козлом» Де Гроте не любил.
На следующее утро перед завтраком лейтенант подозвал к себе Ронни и спросил его о ночном поносе.
– Прошёл, господин лейтенант, здоров и готов служить родине, – ответил радостно юноша и поспешил в столовую.
Ронни не решался сказать командиру правду.
Образование будущих офицеров предполагало базовое знание программы средней школы, поэтому осваивать такие предметы, как тригонометрия, приходилось после отбоя при тусклом свете лампочки, горящей в туалете.
Дружба между новобранцами в отряде десантников отличалась от дружбы в других подразделениях армейской школы. В школе «Паракомандо» ребята звали друг друга только по фамилии, даже тогда, когда в редкие минуты отдыха говорили о своей мирной жизни. Боевое братство поддерживалось традициями отряда, по которым каждый курсант должен был периодически выполнять функции командира.
Ронни нравилось командовать полевыми учениями:
– Подтянись! Шаг ровнее! По сторонам не смотреть! Запевай!
Как дежурный командир колонны, Ронни то забегал вперёд, то отставал, следя за слаженностью движений команды, но бежать задом наперёд, чтобы проверить синхронность бега по рядам, было делом нелёгким.
Во время бега с горы задом наперёд командир Де Гроте частенько терял равновесие и колобком скатывался вниз с бугра, но тут же поднимался на ноги, догонял свой отряд и вновь отдавал команды как дежурный командир, которого подводили короткие ноги.
Офицеры отделения «Паракомандо» отличались от офицеров других родов войск в соблюдении субординации. Если в других группах офицеры на правах старшего по званию сопровождали отряд, сидя в машине, то командиры-десантники такой привычки не имели, они бежали рядом со своими солдатами. Когда кто-то из ребят был не в лучшей форме, командир брал его снаряжение на свои плечи. Но случалось и наоборот, тогда солдаты помогали своему командиру, ведь в «Паракомандо» действовал принцип мушкетёров: «Один за всех, и все за одного!».
Однако самым важным стимулом в обучении, как считал Ронни, было исключительно хорошее питание. В «school-companie» проходили подготовку и другие элитные войсковые подразделения королевства, но только отряд спецназа получал специальное удвоенное питание. Эта особенность в питании значительно укрепляла боевой дух сержанта Де Гроте. Десантникам полагалось много мяса, много тушёных овощей и ещё столько же мяса и овощей на добавку.
Через шесть месяцев Ронни получил офицерское звание. Это означало, что он, как и его товарищи, мужественно прошёл все испытания и был готов выполнять следующий уровень тренировок, уже в экстремальных условиях. Прочность физической и моральной подготовки десантников проверялась в скалистых Арденнах, в тропических странах и на холодном побережье Северного моря.
Шли учения в горах. В восхождении по отвесной скале отряд разделился на шесть групп, задание выполняли по двое в связке, когда первый поднимается на определённую высоту, там закрепляется, пропускает другого вперёд и ждёт, когда тот закрепится на новой высоте, и так поочередно.
Ребята дело знали, и вскоре Ронни уже закреплялся на вершине скалы, как его напарник, который должен был подняться на вершину следом за ним, истошно закричал.
– А-а-а! – почти визжал он, повиснув на верёвке, которая была намертво завязана на талии Ронни.
Уперевшись ногами о каменный выступ, Де Гроте вытягивал своего товарища на вершину скалы, а тот умолял спустить его вниз, на землю, даже не пытаясь зацепиться за скалу.
Когда в руках человека находится жизнь другого человека, то все мысли концентрируются на одном: чётко соблюдать предписанную инструкцию.
Сантиметр за сантиметром Ронни тащил товарища по связке наверх, используя специальный приём, взятый у альпинистов. Солёный пот заливал его глаза, а он, как приговорённый, тянул верёвку на себя, раскачиваясь в такт её продвижению. Эти ритмичные раскачивания делали Де Гроте похожим на молящегося тибетского монаха. Захват каната, наклон вперёд, распрямление, перехват каната. Захват каната, наклон вперёд, распрямление, перехват каната. Через какое-то время из-за каменистого края скалы показалось бордово-красное лицо паникёра. Захват каната, наклон, распрямление, перехват каната, и опять захват, наклон, распрямление, перехват.
Как только несчастный выбрался на вершину горы, он тут же набросился на Де Гроте, пытаясь из него душу вытрясти.
– Ты что, ополоумел?.. Какого лешего!!! Да я тебя!.. Я тебя ведь умолял опустить меня… ты что, назло!!!
Оторопевший Ронни даже не сопротивлялся, когда руки спасённого солдата стали сжимать его шею.
Тут подбежал лейтенант. Он схватил обезумевшего солдата за шиворот и отбросил подальше от края пропасти.
– Эл-ла, отставить панику! Эдди, успокойся!.. Де Гроте спас тебе жизнь, он сделал всё, что положено было по инструкции. Дыши ровно, молодец, всё страшное позади.
После этого учения Эдди был переведён в другую часть для прохождения службы, но разве он был виноват, что смертельно боялся высоты? Может быть, он и не был виноват, но Ронни не мог принять само существование такого недуга, как страх перед высотой, а любая паника им расценивалась как проявление трусости, потому что страхи должны всегда быть под контролем человека.
Через шесть месяцев боевого обучения на погонах у Ронни, как и у его товарищей, красовалась золотая звезда. К этому времени юноша подошёл к своему новому рекорду – пятьдесят отжиманий от пола и пятьдесят подтягиваний на турнике, тридцать отжиманий одной правой рукой и тридцать – левой.
Для получения звания офицера команды специального назначения Ронни и его товарищам предстояло проявить своё мужество в парашютных прыжках с самолёта.
Прошло ещё десять месяцев обучения в школе десантников особого назначения. Ронни в числе десятерых уцелевших курсантов получил звание лейтенанта отряда «Паракомандо». На его рукаве были нашиты чёрный ромб с серебряной полосой и чёрный прямоугольник, эмблема парашютиста.
В день присвоения Ронни звания десантника «Паракомандо» его мама, Валентина, надев новое модное платье, сшитое собственноручно, с самого утра обходила своих подруг, которые уже не называли Ронни «недоученным коротышкой», а гордились знакомством с мамой офицера. По этому случаю во дворе семьи Де Гроте устроили праздничный ужин, куда были приглашены родные и знакомые семьи. После ужина довольный Альфонс угостил гостей и отца с тестем дорогими сигарами, а бабушка Мария без устали рассказывала истории из детства любимого внука.
После учёбы молодого Де Гроте перевели в воинскую часть, которая располагалась на берегу Северного моря.
В то послевоенное время не всё было так благополучно в мире, как об этом писали в газетах. Казалось, что общество, провозглашая мир, само желало войны. Конфликты вспыхивали по всей планете, и в борьбе за власть, за прибыль, за чьи-то амбиции применялось боевое оружие, и жертвами становились мирные граждане.
Выполняя боевые задания, Ронни видел воочию, как низко может пасть человек, совершая зверства, не присущие даже животным. Будучи свидетелем увиденного насилия, жестокости и беспощадности людей, ослеплённых жадностью и злобой, Ронни с горечью вспоминал божьи заповеди: «Не убий!», «Возлюби врага своего!» – и от этого ему становилось ещё горше.
Как можно любить насильников, убийц?
Любить тех, кто на куски изрубил тела добрейших монашек, служивших Господу в джунглях? Над ними надругались те, кому они служили, и только потому, что их некому было защитить! Почему Бог не спас тех, кто посвятил свою жизнь ему? Теперь Ронни был уверен, что зло надо остановить любой ценой, пусть силой и пусть жестоко, но остановить его надо во что бы то ни стало. Спасение людей, которые подвергаются опасности, – это его долг как офицера «Паракомандо». И Де Гроте не сомневался, что выполнит свой долг, даже ценой собственной жизни. Получалось, что божья заповедь «не убий» не действует в реальной жизни, тогда что говорить о других заповедях?
Скорее всего, заповеди Иисуса Христа существуют только для таких добрых людей, как его бабушка Мария. Сердце Де Гроте постепенно ожесточилось, а может быть, оно закалилось? Так или иначе, сам Ронни чувствовал себя взрослым и мудрым.
Его товарищи, молодые десантники, освоили эти уроки и были уверены, что зло можно победить, когда есть опыт боевых действий, есть решимость и сила, есть желание быть спасателем, и вопросами типа: что им предстоит делать после службы в армии, как жить в мирном обществе, кого спасать и от кого, а кто спасёт их самих – никто из них не задавался.
После боевых заданий Ронни стал получать увольнительные. Он был рад этим коротким отпускам. Иногда свободный субботний вечер он проводил не дома, а в компании своего друга Раймонда.
В то время Раймонд уже жил нормальной гражданской жизнью и преуспевал в бизнесе. За эти годы он организовал поставки нефти из Америки в Европу и имел неплохую прибыль.
Ронни и Раймонд встречались уже не в старом амбаре, а в поселковом кафе. Это было не то кафе за углом, о котором в те годы пела вся Фландрия в очень популярной песенке, где все посетители были равны между собой и довольны жизнью, где в дружеской беседе за кружкой пива решались мировые проблемы. Нет, это было другое кафе – кафе для преуспевающих деловых людей. Здесь заключались важные сделки и проводились деловые встречи.
– Раймонд, твои новые друзья напоминают больше мафиозную банду, чем перспективных деловых людей, – заметил Ронни другу, как только друзья уселись за свободный столик.
Время было вечернее, и многих устраивал вечер, проведённый за кружкой пива в кафе в компании друзей. Раймонд оглянулся по сторонам, кому-то помахал рукой и ничего не ответил на это замечание друга юности, а Ронни продолжал разговор с самим собой.
– По сравнению с твоим нынешним окружением «Бункерские крысы» выглядят теперь невинными овечками. Жалко, что банда распалась и все разошлись по домам. Что ты сам делаешь среди таких людей, Раймонд, ведь на их лицах написано: «Не стоять близко, вор и кусаюсь!» Эти пижоны тебя за сотню франков продадут и квиточек на зад прикрепят «продано».
– Ронни, перестань язвить, мой бизнес процветает, но ты прав, с такими ребятами надо держать ухо востро. Лучше давай поговорим о Лине. Эта молоденькая аптекарша – девушка хорошая и умная, но на неё глаз положил Каспер младший… Нет, за стойкой его брат, он хозяин кафе, а Каспер в кругу своих воротил сидит за столиком у бара. Каспер сам не имеет бизнес, но он имеет популярность у наших деловых людей, крышует мелких предпринимателей, так что лучше его не злить. Ронни, держись подальше от его девушки. Знаешь…
Раймонд, видимо, хотел ещё что-то сказать, но сделал вид, что оговорился.
– Да, я всё знаю, но Лина – славная девушка, с ней приятно проводить время. Жаль, что отпуск у меня короткий, а то бы твоему Касперу стали другие девушки нравиться.
Тут появилась та, о которой друзья только что говорили. Лина была девушкой независимой и цену себя знала. Она без приглашения уселась за столик к друзьям. Выглядела, словно сошла с обложки гламурного журнала, владела новой аптекой в центре посёлка, и её интерес к офицеру Де Гроте был неподдельный.
Видимо, Ронни представлялся Лине героем её романа, молодой, умный, сильный и много повидавший в жизни. Его увлекательные рассказы об укладе жизни и о традициях других народов основывались на его собственных наблюдениях, и они оживали в воображении девушки. Естественно, что самой горячей темой таких разговоров была кулинария народов мира, ибо что и как едят люди в других странах – оставалось для Ронни неразрешимой загадкой, и об этом он мог говорить с кем угодно часами, потому что и девушка сама очень любила вкусно поесть и к тому же хорошо готовила.
– Для того чтобы оценить вкус бифштекса по-бельгийски, нужно для начала отведать деликатесного зайца, запечённого в Шотландии, – заинтриговывал Ронни слушателей с первой минуты и далее с присущей ему живостью описывал судьбу несчастного зайца, пойманного в горах охотниками в юбках, потом немного протухшего для пикантного запаха, высушенного в дыму костра и зажаренного на крутящемся вертеле.
– Этого зайца надо есть в полнолуние, тогда все превратности судьбы по сравнению со вкусом зайчатины по-шотландски покажутся милой шуткой.
Подобные рассказы обычно веселили девушку, но в тот вечер Лина сменила тему разговора.
– Ронни, расскажи мне лучше о себе. Мне так интересно узнать о твоих боевых походах. …Говорят, что ты был в «горячих точках», о которых писали в газетах? Как бы я хотела, чтобы и меня ты спас от ужасных бандитов!.. Ты прыгал с парашютом? Там стреляли?.. Были убитые?
Лина раскраснелась, её вопросы сыпались как из рога изобилия. Видно было, что спокойная и обеспеченная жизнь ей порядком приелась, и теперь ей хотелось приключений, её зелёные глаза смотрели на Ронни с явным восхищением, и тот решил подыграть ей. Он опять принял позу рассказчика, а Лина уселась поудобнее за столиком, она изящно отодвинула от себя недопитый бокал с фруктовым пивом и обратилась в слух.
– Лина, тебе какие нравятся истории… романтичные? – вкрадчиво спросил Ронни, он любил быть в центре внимания хорошеньких молодых женщин.
– Да, очень, – почти прошептала девушка.
– Или реалистичные, как в жизни?
– И реалистичные тоже, – промолвила она, предвкушая рассказы о погонях и атаках, о героизме Ронни и о трусости его врагов.
– Теперь я понял, Лина, как вредно читать много книжек. Реальность такова, что в жизни солдата нет никакой романтики, а про чувствительных горилл ты и в кино посмотришь! Я лучше расскажу о патриотизме наших штабников. …Значит, так, молодой парень служит при генерале, во время обеда генерал заметил, что его юный адъютант ест суп и морщится. «Зуб болит?» – спрашивает его генерал участливо. Тот машет отрицательно головой. «Суп невкусный?» – допытывается генерал. «Суп-то вкусный, да в супе песок попадается», – ответил молодой солдат, как раз в этот момент песок заскрипел у него на зубах. Генерал похлопал его по плечу: «Не жалуйся, мой сын, ты служишь родной земле!» – «Но я не знал, что родная земля может быть такой несъедобной!»
Тут рассказчик откинулся на спинку стула и, видя явное разочарование на милом лице девушки, задорно рассмеялся.
Его радостный смех обратил на себя внимание всего кафе. Этот смех офицера стал последней каплей, которая переполнила чашу терпения лысого человека по имени Каспер, воспринимавшего растущую популярность этого друга Раймонда как вызов на поединок. Он встал и «утиной» походкой направился к столику, где сидел нарушитель порядка респектабельного кафе его брата. Начищенные до блеска ботинки лысого были сделаны из крокодильей кожи и при каждом шаге настороженно попискивали, а на узких плечах болтался зелёный клетчатый пиджак, из кармана которого испуганно выглядывал наглаженный белоснежный платочек.
Все посетители насторожились, видя, как любимый брат хозяина кафе шёл на разборки с молодым офицером, которому оказывала знаки внимания миловидная аптекарша.
Только Ронни не замечал перемены настроения в кафе, он был в ударе.
Под аплодисменты публики он уже успел лихо пройтись по балке под потолком, вспомнив старый амбар отца Раймонда, а теперь принялся рассказывать смешные истории для своей маленькой компании.
Конечно, кафе не пострадало от того, что молодой паренёк попрыгал по его балкам на радость зрителей, зато пострадал авторитет Каспера, который между делом следил за порядком в кафе, а бегать по балкам в таком приличном, хоть и старом, заведении не полагалось.
Да и Ронни сам не мог понять, зачем влез на эту балку под крышу, как подвыпивший пират. Просто ему хотелось вспомнить юность и растормошить зацикленного хорошими манерами Раймонда.
Каспер ничего не знал о фамильном амбаре семьи Раймонда, и его раздражал нескрываемый интерес Лины к «циркачу» в армейской форме. Каспер подошёл к столику, где сидели друзья.
– Не слишком ли ты развеселился, мой друг? Не пора ли тебе назад, в казарму, чтобы не попасть в больницу? Даю совет, не задирай нос, не надо, чтоб зубы не жали.
– Каспер, подожди, мы уже сами собрались домой! – попытался разрядить напряжённую обстановку взволнованный Раймонд, но Ронни остановил его.
– Что тебя так взволновало, Каспер? Мой нос при мне, и зубы в порядке, хочешь, историю расскажу, как молодой солдат домой вернулся?.. Значит, так, демобилизовался солдатик, пришёл домой и решил матери показать, чему он в армии научился. Взял пистолет и на глазах у матери прострелил своё имя на потолке жилой комнаты, потом схватил ручную гранату, выдернул чеку и кинул её в курятник, что стоял за огородом.
Граната попала в цель и взорвалась! Бум! «Ну как, мамаша, видишь, каким бравым солдатом я стал!» – «Ох, сынок, замечательно выучился, жаль, что отец не увидит, какой у него молодец сынок!» – «А что с отцом случилось?» – «Да он как раз в курятнике сидел, яйца к твоему приходу собирал».
Публика осторожно засмеялась, а Ронни уже хохотал, но Каспер не поддался на провокацию и продолжал ждать объяснения у нарушителя порядка.
– Каспер, пистолета и гранаты у меня нет, так что давай знакомиться, и чтобы никому не было скучно, пусть пиво подадут каждому присутствующему в этом уютном кафе! Плачу за всех я!
Завсегдатаи кафе оживились, и официанты запрыгали между столиками, но Каспер засунул демонстративно руки в карманы, что означало, что на мировую он не согласен.
– К чему мне с тобой знакомиться, если тебя, дружок, через пять минут отсюда вперёд ногами вынесут, но ты сначала расплатись за пиво, а то платить по счетам – это тебе не по улице в строю маршировать. Знаем мы этих солдафонов, нацепил побрякушек, чтобы перед барышнями форсить, а сам – голь перекатная, но с гонором.
Каспер явно искал повода для драки, потому что не хотел мира, а хотел вернуть свою девушку и былую популярность. Ронни положил на столик крупную денежную купюру и спросил у гарсона:
– Этого достаточно?
Гарсон быстро закивал головой, и деньги тут же исчезли в кармане его фирменного фартука.
Внимание публики было приковано к разговору весёлого десантника и взбешённого брата хозяина. В кафе наступила необычная тишина, какая бывает перед грозой. Под взглядами официантов и их клиентов Ронни медленно поднялся из-за стола, потом одёрнул форму и вежливо обратился к лысому Касперу.
– А теперь слушай меня внимательно, неугомонный ты человек. Ты хочешь за пять минут решить твою проблему и вернуть себе авторитет? Браво. Но как вернуть то, чего у тебя нет, потому что авторитет у тебя в твоём портмоне, а ты к нему приставлен. Так что угомонись. …Лучше держи себя в руках, рук марать не хочу. Ладно, не хочешь по-мирному, тогда давай как всегда… Хочешь анекдот?.. Не хочешь, так слушай! Мальчишка спрашивает у отца: «Папа, за что у тебя на груди медали?» – «За то, что хорошо дрался, сынок!» – «Счастливый ты, папа, а учитель меня за драку в угол ставит!»
– Эй, ты зубы мне не заговаривай, давай проваливай отсюда, и лучше на своих ногах.
Тут Каспер, ссутулившись, принял боксёрскую стойку и выставил вперёд кулаки.
– Давай на спор, ты меня – за пять минут, а я тебя за пять секунд поставлю на колени перед офицером в форме! Идёт?
Лина с возмущением смотрела на своего бывшего ухажёра, который был на целую голову выше Ронни, она очень не хотела скандала.
От первого удара задиристого франта Ронни увернулся и отметил про себя, что таких ухоженных ногтей у дерущихся мужиков он ещё не встречал.
Каспер напомнил ему забияку Фреда, брата подружки детства Диан, но с тех времён прошло столько лет, теперь он уже не мальчик, мог за себя постоять.
Второй удар просвистел над головой Ронни в момент, когда он нагнулся, а когда выпрямился, в руках у него сверкнул нож. Лина вскрикнула, а Каспер перестал владеть ситуацией.
Тут по кафе прошёлся вздох облегчения: в руках Ронни оказалась… плитка шоколада! От плитки шоколада, предложенной ему противником, Каспер обиженно отказался, чем вызвал явное непонимание у Ронни.
– Это же шоколад, с молотым орехом? Не хочешь сладкого?
Словно ища поддержки у публики, он повернул голову в сторону.
Надо сказать, что обладатель крокодильих штиблет был убеждён в том, что людей надо силой заставлять себя уважать, ибо это закон выживания, по которому развивается любое общество, а тут вместо драки сладости раздают?!
Каспер решил немедленно прекратить этот цирк и уже хотел воспользоваться выгодной ситуацией и нанести удар снизу, в челюсть офицера, как вскрикнул от боли. В захват попал большой палец правой руки, резкая боль заставила Каспера развернуться к противнику лицом и упасть перед ним на колени.
Теперь уже Ронни смотрел на Каспера сверху вниз.
– Две секунды, мы в расчёте! Мы идём на опережение рекордного времени.
Второй раз в престижном кафе прозвучали аплодисменты, и опять в честь десантника, а Каспер с искорёженным гримасой лицом поплёлся в туалетную комнату, бережно прижимая к груди свою правую руку.
Тут из-за стойки вышел сам хозяин питейного заведения и указал друзьям на выход. Двери кафе «Де Сталь», что в переводе на простонародный сибирский диалект означает «стайка» или «сарай», закрылись для бывших «Бункерских крыс» навсегда.
Лина не побежала вслед за Ронни, она не делала, что считала неразумным, и не собиралась следовать за любимым на край света, потому что кредит на аптеку был получен из кошелька хозяина кафе «Сталь», а рисковать бизнесом из-за любви – это удел нищих.
– Ронни, друг, мне бы так не хотелось портить отношения с Каспером. Понимаешь, в этом кафе хорошо заключать сделки, но знаешь, если бы я оказался на твоём месте, то…, – начал разговор Раймонд, когда друзья уже вышли из кафе. Но не успел договорить, как Ронни резко обернулся назад, выбросив правую руку вперёд, как для приветствия. Оказывается, их догонял незнакомый бугай из кафе, но протянутую руку офицера он пожимать не стал, а быстро спрятал за спину толстый металлический стержень.
– Мы, наверное, забыли попрощаться, приятель? – как ни в чём не бывало поинтересовался Ронни у незнакомца, продолжая держать правую руку открытой ладонью кверху.
Парень повторно замахнулся было стержнем для удара, но Ронни, его опередив, сам встал в боевую позицию, на этом всё и закончилось.
На этот раз Раймонд испугался, он понимал, что насилие влечёт за собой ответное насилие, а это может плохо отразиться на качестве его жизни. Ронни так и не узнал, что на следующий же день его друг вернулся в кафе и уговорил Каспера простить за некрасивое поведение друга юности, который отвык в армии от нормальных человеческих отношений. Его извинения были приняты, и поставки нефти в Европу продолжили приносить Раймонду хорошую прибыль. Теперь стать богатым было для него делом времени.
После этого события в кафе пути Раймонда и Ронни окончательно разошлись.
В последний год службы Ронни вместе с другими офицерами элитных войск Королевства Бельгия принимал участие в натовских учениях. Учения проходили в Норвегии, за Полярным кругом. Норвегию защищала вся норвежская армия, которой помогали американские морские пехотинцы, английские «жени» и итальянские альпийские стрелки. Бельгийские вооружённые силы были представлены третьей бригадой, в которую входили три отряда десантников специального назначения. Каждый отряд имел определённую задачу.
Отряд «В», в котором находился Де Гроте, имел задачу условно ликвидировать радарные установки предполагаемого противника в северной части Норвегии. Парашютный десант высадился у подножия нагорья севернее города Нарвик. Один день был выделен личному составу для акклиматизации в условиях Заполярья, а на второй – с рассветом отряд двинулся в поход.
Восхождение на горную возвышенность, расположенную между глубокими фьордами, врезающимися в Северное море скалистыми отвесными берегами, длилось два дня.
Эта возвышенность напоминала гору с грубо срезанной вершиной. По краям гигантского среза кое-где торчали остроконечные скалы, между которыми покоилась ледяная долина, покрытая рыхлым снегом высотою около метра.
После восхождения отряд «В» был разбит на отдельные подразделения-секции. Секция, в которую входил Ронни, состояла из двух групп по шесть человек. Десантникам предстояло пройти через заснеженную долину, узнать координаты расположения огневых точек противника и, по возможности, уничтожить связь противника со штабом.
Десантники секции, где был задействован Де Гроте, пробирались в снегу один за другим. Первый солдат в строю пробивал брешь в снежной стене, работая своим телом как трактором. Проделав проход в несколько метров, он нуждался в отдыхе и уступал своё место идущему за ним товарищу, а сам становился в строй последним, и так шли они гуськом, поочерёдно, шаг за шагом.
Иногда десантники проваливались в речные потоки, скрытые под снегом, иногда попадали в ледяные капканы, образованные пустотами под снегом. Остановки приказом были не предусмотрены, как и схождение с намеченного маршрута. Время в пути вело себя странно, и трудно было определить, летело оно или ползло, потому что солнце двигалось над горизонтом по кругу, как наливное яблочко по голубому блюдечку. Спали ребята не тогда, когда темнело, а тогда, когда был приказ отбоя. Дважды приказ не повторялся. Солдаты укладывались спать без промедления, и постелью им служила протоптанная ими же снежная борозда.
После приказа «отбой» Ронни, накрывшись палаткой, сразу засыпал в палаточной кровати, ибо каждая секунда сна в условиях похода была дороже золота, а один раз проснулся он не по команде, а от весёлого журчания под ухом, только потом почувствовал он и холодную воду, пробегающую по его шее и затекающую под нижнее бельё. Весна не участвовала в играх НАТО, она пробуждала подлёдные речки от зимнего сна.
Утром пятого дня со стороны моря, зажатого скалистыми берегами, стал доноситься шум мотора. По цепочке передали: всё внимание на море. Десантники залегли на краю фьорда. Они видели, как из морских волн поднимается гладкий металлический корпус подводной лодки. По безмолвному приказу командира секция заняла удобные позиции, чтобы место предполагаемой высадки противника находилось под прицелом.
Американские морские пехотинцы планировали высадиться на этом побережье, чтобы занять выигрышную тактическую позицию для участия в военной игре, но опоздали. Когда вооружённые солдаты в чёрных беретах выпрыгивали из надувных лодок, чтобы высадиться на берегу, по ним был открыт прицельный огонь. Американцы признали поражение, спешно сдули лодки и удалились в открытое море, а десантники вновь отправились в путь.
На отдых отводились считанные часы. Парусиновые палатки не расправлялись, как это положено было по инструкции. Парни накрывались ими с головой и, обнявшись за плечи, засыпали, согреваясь теплом товарища и огнём спиртовки, поставленной между их коленями. Это был какой-никакой, а отдых. Впрочем, голод от такого отдыха не уменьшался, основные запасы еды были съедены несколько дней назад, оставались только резервные пайки.
Норвежцы, видимо, сами невзлюбили эти суровые места и не селились здесь. Поэтому шестеро солдат очень обрадовались, когда на пути им повстречалась избушка старого северянина. Норвежец, одетый в соболиные меха, не мог понять, что нужно вооружённым мужчинам, окружившим его охотничий домик. Десантники не знали ни слова по-норвежски и пытались пантомимой выпросить у местного жителя еду. Они прыгали, кудахтали и ловили что-то невидимое сзади своих штанов и с мольбой в глазах смотрели на старого охотника. Возможно, норвежец никогда не видел курицы, несущей яйца, но, чтобы оставили его в покое, он поделился со странными десантниками куском солёной рыбы.
Из солёной рыбы сварили уху, используя снег вместо воды. Уха получилась необычайно солёной, зато была горячей и сытной. И всё бы было хорошо, но рыба оказалась непригодной для питания, у всей команды случилось несварение желудка.
Теперь снеговая дорожка, по которой пробиралась группа десантников, вместо серебристо-синей стала пятнисто-жёлтой от неудержимого поноса в двенадцатикратном исполнении. Одно радовало десантников, что сердобольный норвежец поделился с ними только одним куском солёной рыбы.
Зато к следующему приёму пищи бельгийские десантники подготовились тактически и стратегически. Заметив английский боевой пост, вся группа по команде залегла в снег. Десантники понимали, что англичане – народ запасливый, только не любят они делиться. Идти в атаку всей группой ради нескольких банок тушёнки было бы глупо, так как сытые англичане за пойманного противника получали внеочередной отпуск. Было решено брать провизию хитростью.
Если Ронни носил фамилию Де Гроте, что означает «большой», а сам был небольшого роста, то его товарищ носил фамилию Де Корте, что означало «короткий», имел высокий рост и титул чемпиона мира по бегу с препятствиями. Вдобавок ко всему, бывшему бегуну очень хотелось есть.
Отважный офицер Де Корте вторгся в расположение английского десанта, безжалостно разбудив врагов в середине светлой полярной ночи, и, вызвав переполох в стане неприятеля, сделал вид, что испугался, и пустился наутёк. В беге он был похож на кенгуру, который заблудился в снегах Норвегии. Англичане рванулись в погоню за убегающим десантником с красным беретом на голове, но тщетно.
Пока Де Корте бегал по заснеженным полям, Ронни и его товарищи захватили половину продуктов неприятеля в виде тушёнки, галет и шоколада, разрушили радарную установку противника и подались вновь по заданному маршруту, где их и догнал бегун с чемпионским прошлым. Во время короткого отдыха был устроен пир горой, и десантники наелись впервые за долгие дни пути.
В тот год учения НАТО закончились полной победой бельгийских подразделений.
Об этом писали все газеты.
Валентина вырезала статьи об успехах бельгийского батальона в учениях войск НАТО и положила их в розовую папку, где уже хранились другие газетные вырезки, упоминающие о миротворческой деятельности бельгийских ребят из «Паракомандо». На одной из фотографий женщина узнала своего сына, и вся семья по этому поводу устроила праздничный ужин, а Ронни в это время плыл домой по Северному морю вместе со своими сослуживцами. Капитан корабля, принимая на борт десантников, поинтересовался, есть ли среди них плотник. Де Гроте вызвался первым и тут же получил задание подготовить судовые двери и иллюминаторы корабля к шторму. Конечно, он воспользовался возможностью не только поработать плотником, но и прогуляться по всему кораблю, по всем его отсекам, вплоть до капитанского мостика. Когда работа была им выполнена, шторм разыгрался уже не на шутку и десятиметровые волны одна за другой накрывали судно.
– Хорошо поработал, Де Гроте. Благодарю, – сказал ему боцман, – а теперь пора подкрепиться. Как только волна уйдёт, у тебя будет ровно девять секунд, чтобы добраться до дверей в камбуз. По моему сигналу выбегай без промедления и беги по палубе до зелёной двери, и сразу закрой её за собой, иначе унесёт тебя, мой дружок, в морскую пучину.
Ронни не надо было уговаривать, и, когда очередной накат волны ударил в закрытую дверь камбуза, он уже был в столовой… один среди несметного количества бифштексов и тушёных овощей. В тот вечер наелся паренёк за себя и за того парня, который не пришёл.
Потом очень сытый и очень довольный собой, Ронни отправился искать свой отряд. Его товарищи лежали в подвесных койках, их мутило и тошнило. Морская болезнь одолела непобедимых, но голодных десантников. Между узкими койками находился ещё более узкий длинный проход, который упирался в гальюн. Дверь гальюна раскачивалась в такт волне, и виден был унитаз, испачканный рвотными массами. Теперь Ронни понял, почему его товарищи отказались от вкуснейшего обеда, но не успел опомниться, как корабль поднялся на дыбы, он упал на колени и в этом положении пулей проскользил до самого гальюна, а тут корабль накренился в другую сторону, и ему пришлось ухватиться за оплёванный унитаз как за спасательный круг. Так, в обнимку с плохо пахнущим унитазом Де Гроте то поднимался ввысь, то падал вниз. Морские качели продолжались, пока корабль не вошёл в Северный пролив. Уже с рассветом Ронни покинул свой «пост» и отправился спать.
После боевых учений НАТО Ронни продолжал служить в армии. Его опыт, сила и мужество только возрастали, но все предложения командования стать кадровым военным он отвергал без сожалений. Размеренная штабная жизнь, с её предсказуемостью и монотонным продвижением по службе, представлялась ему скучным времяпрепровождением.
Перед демобилизацией Де Гроте совершил последний марш-бросок в восемьдесят километров с полной боевой выкладкой, он пробежал это расстояние за семнадцать часов, и он бежал бы дальше, если бы его вовремя не остановил ответственный за учения лейтенант. К финишу Ронни пришёл в победном одиночестве и с хорошим запасом сил, и сигаретой во рту.
Демобилизовался Ронни осенью. Крепкий духом и телом, он с радостью возвращался домой, где его ждали собственная постель и размышления о том, чем же заняться ему в мирной жизни.
Глава 3
Проснулся Ронни по-армейски рано. Запах свежего кофе приятно щекотал ноздри, но вставать не хотелось. Уют старой пружинной кровати был непривычным, но заслуженным.
Демобилизованный мужчина чувствовал себя гостем в отчем доме. Лёжа в постели с закинутыми за голову руками, он убеждался в правильности своего выбора.
Как офицеру, имевшему опыт боевой службы, командование вооружённых сил страны настойчиво рекомендовало ему сделать карьеру на военном поприще, где гарантированы повышение по службе, дальнейшая учёба, армейское содержание и достойная пенсия по выслуге лет. Но разве в армии будет у него такая возможность просыпаться в своей кровати от запаха завтрака и утренней суеты домочадцев и думать, чем ему заниматься? Ронни только теперь ощутил, как ему дорог уют родительского дома, как он соскучился по спокойной занятости отца, по снующей по кухне маме, по пыхтению бекона с яйцами на сковороде, по голосу непоседливой Диан, похожей теперь более на мартышку, чем на принцессу.
– Мой прадед был плотником, мой дед плотник, отец плотник-строитель, а чем же заняться мне? – размышлял Ронни в спокойном расположении духа, наслаждаясь своим первым утром на гражданке. – Конечно, из меня получился бы неплохой инженер, даже без диплома, но работать в конторе – это удел пенсионеров. Разумнее будет мне довериться зову предков и пойти поработать на стройке, только не под началом отца, потому что тому всё равно не угодишь. Вот крыши крыть – это достаточно интересное занятие, чтобы попробовать, да и, говорят, платят там прилично, так что мамин кошелёк не оскудеет.
Воспоминания о маме не позволили молодому мужчине дольше оставаться в постели, ведь вернулся он домой поздно и родителей ещё не видел.
– Подъём! На построение! – скомандовал Ронни сам себе и в один прыжок соскочил с кровати.
И вот он уже сидит за столом на кухне, умытый, подтянутый и добрый. Мама поставила перед ним чашку кофе с молоком и тарелку с жареным беконом, поверх которого лежала желтоокая глазунья. Папа был на работе, Диан училась в школе, так что Ронни завтракал в одиночку. Сытный завтрак, ворчание мамы и знакомый вид из окна приводили его в то умиротворённое состояние, по которому определяется счастливый человек.
Ничто не изменилось в родном доме за время его службы, из окна кухни был виден знакомый с детства сад, гараж, а рядом с гаражом стояли ящики из-под пива и штабель садовых столиков, взятых напрокат. На деревьях в саду висели разноцветные шарики вместо опавшей листвы, которые уже наполовину сдулись, но выглядели ещё очень нарядными.
– Мама, спасибо за праздник. Извини, что опоздал. Мне в голову не пришло, что вы в мою честь устроите праздник. Насколько я помню, я вам ничего не говорил о дате моего возвращения домой.
– Так мы, Ронни, сами позвонили в часть и решили тебя удивить. Хоть сюрприз не удался, зато праздник получился на славу. Весь посёлок радовался, что ты вернулся домой целым и невредимым.
– Жалко, что я такое пропустил, а подарки-то где?.. Ну вот, так всегда, о главном и забыли. Ох, мама, да зачем мне подарки, я и так рад, что дома. Вчера засиделся с друзьями в кафе, ведь кто знает, когда ещё свидимся. …Вкусно ты готовишь, мама. Прошу, расскажи, как прошёл мой праздник, как все хвалили меня.
Сытому Ронни хотелось с головой окунуться в мирную жизнь.
– Мадам Беккер была на празднике и осталась довольной. На весь посёлок играл духовой оркестр, пиво не переводилось, и гости танцевали у нас на газоне, пока у них были силы. Твои деды с бабушкой Марией сгорали от нетерпения поздравить тебя с возвращением, но они рано ушли домой, уставать стали быстро.
– Я их сегодня обязательно навещу! Спасибо за завтрак. Вкусно и сытно.
Валентина была довольна похвалой сына, которым она теперь могла гордиться, и по-матерински похлопала его по плечу. Тут Ронни вспомнил ночное происшествие.
– Мама, что делала твоя подруга в вашей кровати, а Моника – в моей? (Моника была двоюродной сестрой Ронни по линии отца.)
– Ронни, мы пригласили всю родню на праздник, и каждому надо было найти спальное место до утра, а мы сами ночевали у соседей.
В торопливом ответе Валентины можно было уловить фальшивые нотки, но Ронни этого не заметил или не хотел замечать.
Молодой Де Гроте не подозревал, что к его встрече готовилась не только его семья, но и все пять подруг Валентины. По мере того, как Ронни успешно служил в армии и получал одно звание за другим, возрастала популярность его мамы в местном клубе женских посиделок, ведь о её сыне, «недоучке и коротыше», писали в газетах.
Для Бельгии это было время экономического процветания. Повсюду требовались на работу мастеровые люди, и работающий мужчина без проблем обеспечивал достаток и благополучие всей семьи. Мужья работали, приносили получку, а супруги вели домашнее хозяйство и вкушали «плоды прогресса». В домах простых рабочих появлялась всевозможная бытовая техника, а в магазинах стали продаваться полуфабрикаты для семейных обедов. С экономическим процветанием страны и ростом благосостояния населения у замужних дам появилось больше свободного времени, и некоторые из них даже заскучали, почувствовав себя в чём-то обделёнными.
Если до войны Бельгия славилась крепостью браков и стойкостью семейных традиций, то в те «золотые» годы экономического подъёма в обществе стали приобретать популярность разводы, инициаторами которых были не только женщины, подвергшиеся насилию мужей, а женщины, обиженные своим положением домохозяек и невниманием усталых мужей. Священники католической церкви от возрастающего потока разводящихся пар только печально качали головами, ибо кающихся не было.
За годы службы Ронни из пяти подруг Валентины только две ещё хранили верность своим мужьям. Истории разведённых подруг будили ее воображение новизной и пикантностью в отношениях между мужчиной и женщиной, но она не собиралась следовать их примеру, верно храня как устои семьи, так и верность фламандской кухне, хотя её подруги оценили практичность итальянской кухни и дешёвые полусырые китайские деликатесы, которые Альфонс называл едой «ленивых баб». Валентина не рискнула идти против привычек мужа, с прежним рвением занималась домашним хозяйством и в еде угождала мужу, с которым даже не помышляла разводиться.
Конечно, Валентина считалась и с мнением своих подруг, потому-то и поддалась на их уговоры встретить её демобилизованного сына не чем иным, как подарочным сексом, и не с кем иным, как со своей подругой, имеющей недюжинный опыт в сексе.
Это был сюрприз, который так и не удался.
Ронни пришёл домой за полночь и захотел пожелать родителям спокойной ночи. В родительской спальне горел ночник, а на кровати вместо мамы и папы спал кто-то другой.
Всё произошло, как в голливудском фильме: в свете ночника одеяло отлетает в сторону, из-под него выпрыгивает женщина, и её полупрозрачный пеньюар распахивается, а женские руки тянутся в направлении к Ронни, который, оценив ситуацию как критическую, желает прелестнице в зрелых годах спокойной ночи и отправляется в свою спальню, размышляя о том, что это всё означает и куда делись его родители. Но и в спальне ждал его сюрприз, в его постели спала толстенькая кузина Моника, которую Ронни бесцеремонно отодвинул на край кровати, а сам улёгся на другой и, закрывшись с головой одеялом, уснул. Во сне он нечаянно столкнул кузину на пол, и та, обидевшись, ушла досыпать на диван, что стоял в гостиной.
Молодой Де Гроте неосознанно стал относиться к своим родителям как к выходцам из прошлого мира, которого уже нет. Он не мог представить себе, что мама все годы его службы интересовалась международными новостями, прочитывала все передовые страницы центральных газет, чтобы за ужином поговорить с отцом о сыне.
– Смотри, Альфонс, опять в Конго послали наших ребят с миротворческой миссией. Но мне непонятно, кого они хотят мирить и с кем… Да, нелегко приходится нашему Ронни. Альфонс, ну ты почему кривишься?
– Морковь в супе чувствую, сластит что-то…
Альфонс не любил разговаривать во время еды, тем более слушать пересказ политических дебатов из уст своей жены.
– Нет, что ты, дорогой, это тебе кажется, что сластит!
Валентина чуть покраснела от своего обмана. Она добавила в суп пассированную морковку, но только для цвета. Доказать её кулинарное преступление было невозможно, и женщина опять переключала разговор на обзор международных событий.
Иногда в разговор родителей вмешивалась Диан. Как примерная ученица, она делилась своими школьными знаниями, помешивая горячий суп ложкой.
– Конго – бывшая колония Бельгии. Там раньше наш король, Леопольд Первый, заставлял негров работать на Бельгию, как самый настоящий тиран. Местные жители должны были трудиться на плантациях. Если они не хотели работать хорошо, то по приказу Леопольда Первого им отрубали руки по самое плечо. Только я не пойму, как безрукие могут потом работать?.. Хорошо, что время колоний прошло, сейчас в Конго рабы получили свободу, но теперь племена сами между собой дерутся. Вожди этих племён не признают демократии и не знают закона о выборах и о правах человека, они очень жестоки. Обстановка в Конго очень горячая. Папа, мы с мамой решили, что моего брата тоже должны туда послать. Ведь он настоящий герой! Он охраняет мир.
Рассказав за обеденным столом урок по истории, Диан чуть не подавилась супом от сурового взгляда отца и замолчала.
Девочка с удовольствием помогала маме вырезать из газет статьи, где упоминалось о доблести бельгийских десантников, чтобы потом подшивать эти вырезки в папку, которая хранилась на этажерке рядом с креслом отца.
Это семейное кресло досталось Альфонсу по наследству, в этом кресле мужчина отдыхал после работы и не любил, когда ему мешали отдыхать домашние. Иногда после ужина, одиноко коротая вечера в своём кресле, с трубкой во рту, он осторожно брал в руки розовую папку и перечитывал газетные вырезки, надеясь между строчками узнать что-то о своём единственном сыне, которому намеревался передать в наследство своё процветающее строительное предприятие, но об этом говорить было рано. Теперь заботило Альфонса то, чем займётся Ронни как гражданский человек.
А Ронни на следующий день после возвращения домой пошёл устраиваться на работу кровельщиком. Работал он с удовольствием, а Валентина купила новый кошелёк, повместительнее прежнего.
Субботние вечера молодой Де Гроте проводил в небольшом городском кафе, где собиралась молодёжь после трудового дня, где все друг друга знали и любили друг над другом подшутить.
Обычно Ронни заказывал себе кока-колу с виски, а так как подкалывал он больше сам себя, то его все любили.
«Не скучай, братва, время шалить подошло!»
Шалил Ронни уже со второго глотка, потому что его заигрывание с женщинами по-другому и не назовёшь, ведь по гороскопу он был Девой и почти Близнецом, этим и объяснялась его робость в отношениях с прекрасным полом.
После стакана колы с виски, или виски с колой, молодой Де Гроте пробовал свою удаль в танце. Когда твист сменялся медленными танцами, то он млел в объятиях местных красавиц, раскачиваясь под ритм томных мелодий африканского джаза. Его руки как бы случайно соскальзывали с плеч партнёрши и пьяно ложились на её грудь, от своей наглости Ронни закрывал глаза, но, к его удивлению, женщинам нравилась такая вольность молодого мужчины, который в то время о женской груди вспоминал только после третьего стакана колы с виски.
Труд кровельщика вдохновлял Де Гроте до тех пор, пока этот труд не стал привычным. Когда приходил опыт, начинался период новаторства, и вскоре работа превращалась в рутину.
Помимо работы и отдыха в кафе, Ронни проводил свободные вечера в гараже у друга отца, дяди Яна. Механика машин, особенности их моторов и особенности всевозможных марок автомобилей увлекали молодого мужчину, и дядя Ян имел тайную мысль со временем передать сыну друга в наследство свою гаражную мастерскую, хотя Альфонс догадывался о планах Яна, и они ему очень не нравились.
Однажды, в свой день рождения, Ронни получил в подарок от дяди Яна «Форд», порядком изношенный автомобиль.
– Человек, человек, человек! – это всё, что сказал Альфонс, когда узнал о «Форде».
Но Ронни не подкупился подарком дяди Яна, и ремонтировать машины по-прежнему оставалось только его увлечением, не более того.
Продолжая трудиться на стройке, молодой Де Гроте иногда любил повспоминать своё армейское прошлое.
– Ребята, люблю вспоминать я Корсику. Море, солнце и снежные горы. Люди гуляют целыми днями, беспечны до одури, а у нас учение. По узким каменистым ущельям, по отвесным ледяным полям добрались мы до вершины. Представьте, коченеем от холода, а над нами яркое солнце, а мы наблюдаем за мнимым противником, а в наших биноклях дамочки в бикини по пляжу прогуливаются. От вида обнажённых фигур бронзовых девушек наши солдатские души согрелись лучше, чем от спирта без закуски. Ох, братцы, какие девушки позировали нам! Казалось, только руку протяни и…, – тут Ронни вздохнул и посмотрел вокруг. – А теперь, как высоко ни заберись, только крыши и воробьи… и бинокль уже ни к чему…
– Братцы, хватит курить! Ронни, ты идёшь поверху, – скомандовал мастер, и опять на стройке застучали молоточки.
В один из январских дней, когда Ронни ремонтировал машины в гараже у дяди Яна, так как из-за морозов стройку приостановили, на территорию автомастерской въехал большой грузовик. Из кабины грузовика спрыгнул высокий деловой мужчина.
– Нравится?.. – обратился он с ходу к Ронни. – Да я и сам вижу, что нравится тебе, паренёк, мой новый грузовик. Если хочешь, то припаркуй его, чтобы не стоял на дороге, а если есть желание, то можешь прокатиться на нём по территории гаража.
Ронни с удовольствием откликнулся на это предложение, и пока тот решал свои дела в конторе у дяди Яна, молодой Де Гроте проверил ходовые возможности новой модели грузовика: вперёд-назад, разворот налево – направо… газ, разгон… резкое торможение. Мотор урчал мощностью, а сцепление, коробка передач, тормоза работали безупречно.
Владелец грузовика сразу оценил талант шофёра молодого механика и предложил ему работу в транспортной фирме при мебельной фабрике. Ронни немного оторопел от неожиданного предложения, слишком быстро менялась его жизнь.
– Соглашайся, парень, ты прирождённый водитель, а у меня шоферов не хватает. Значит, так, завтра в семь утра жду тебя по этому адресу. За оплатой дело не постоит. Не думай долго, это вредно.
В те золотые годы для вождения машины нужны были не водительские права, а лишь умение и способности человека подчинить автомобиль своей воле, и на следующее утро Ронни начал свою автомобильную карьеру. Мебель по Бельгии он развозил ровно две недели, а потом ему были вручены ключи от большегрузной машины с прицепом. После часа тренировок его отправили в Германию, а ещё через две недели на площадку мебельной фирмы въехал большегрузный автомобиль, как оживший белолобый сфинкс. Этот «сфинкс» мог перевозить сорок тонн груза и имел мощный мотор, его кабину с плоским «носом» отличали гармоничная аэродинамическая форма и гигантские габариты.
Увидев вспыхнувший в глазах Ронни интерес, водитель белого «сфинкса» предложил молодому шоферу попробовать укротить этого монстра на колёсах. Через час или полтора, видя, как ловко обходится молодой шофёр с новым грузовиком, хозяин белого «сфинкса» позвал Де Гроте поработать в фирму международных транспортных перевозок. На следующий день Ронни влился в дружную семью дальнобойщиков.
Он был рад этой перемене в жизни, а Валентина – вдвойне, она тут же купила ещё один кошелёк, и опять вместительнее прежнего.
Только Альфонс хмурился. Слишком поспешными и легкомысленными казались ему поступки сына, которому мир представлялся соблазнительным пирогом, только вот как бы зубы он не сломал о его начинку.
В сердце Альфонса зародилась тревога: устоит ли его Ронни на честном пути; но перевоспитывать сына он не собирался, ибо каждый овощ зреет в своё время, а к советам отцов дети прислушиваются только тогда, когда настаёт нужда.
И Альфонс в темноте ночи молился за сына, держа в руках маленький медальон святой Риты, прося Бога хранить сына на всех дорогах и уберечь его от соблазнов.
Надо сказать, что соблазны посыпались на молодого человека как из рога изобилия.
В свой первый рейс Де Гроте был направлен в Испанию. Его «сфинкс», загруженный под завязку, уверенно пересекал Европу то с севера на юг, то с запада на восток, и обратно.
Дорога уводила за горизонт, и Ронни не уставал удивляться тому, какой прекрасной бывает земля, ему нравилось замечать течение времени по скольжению солнца от горизонта к горизонту, его приводило в восторг преображение земли в лучах заката или её пробуждение в свете проблесков зари.
«Боже, как хорошо! Жаль, что эту красоту могу видеть только я, и только потому, что я работаю дальнобойщиком. Вот бы выхватить этот миг заката, чтобы показать его восхитительную красочность людям в городах. Но это бесполезно, никто меня не поймёт, пока сам воочию это не увидит!»
С наступлением сумерек восторг молодого шофера сменяли суетные мысли и начиналась борьба со сном, а наутро снова всходило солнце уже в сиянии зари и оживали краски природы, и на душе становилось спокойно и хорошо.
Однажды на рассвете Ронни открыл окно, чтобы прохладный ветер пустынных земель Испании прогнал сон. Солнце медленно выкатывалось из-за холмов и со вселенским достоинством поднималось над землёй. В какое-то мгновение, уже не юноша, а муж, Ронни впервые ощутил мизерность своего существования на земле, словно он был случайно забытой песчинкой перед величием всего мироздания.
Впрочем, эта утренняя потерянность оказалась сродни морской волне: как накатила, так и отступила. В первом же придорожном кафе вселенная вновь приобретала реальные очертания шофёрских будней, и привычное течение жизни возобновилось.
Водители из разных стран дорожили своим братством. Они говорили на разных языках, но, к удивлению, хорошо понимали друг друга. Де Гроте, как новенький, пользовался особым вниманием, теперь его учили жить и мыслить, как живут и мыслят дальнобойщики.
После удачного рейса в Испанию Ронни получил день отдыха и вновь отправился в рейс, уже в Италию. На этот раз его грузовик был забит свежеморожеными окороками. В рейс он отправился под вечер воскресного дня и в полночь был уже на границе с Францией.
В то время таможня проверяла грузы на границе между европейскими странами. Сбор таможенных налогов был делом доходным и имел свои нюансы. На границе между Бельгией и Францией грузовик Де Гроте задержали, но причину задержки на таможне не объяснили. Уже к полудню следующего дня к Ронни подошёл парень в полосатой майке.
– Эй ты, в кабине, что везёшь в своей колымаге?
Ронни вылез из кабины, он был рад любому общению, потому что устал от одиночества и ожидания ветра в поле.
– Друг, я уже три часа здесь кукую, а мне надо успеть в Италию до выходных дней. Боюсь, вдруг что-нибудь случится с холодильной установкой, и тогда пропадут окорочка!!!
От возмущения французские слова сами самой приходили ему на ум, хотя шофёр шофёра всегда поймёт и без слов.
– Ах друг, возмущайся – не возмущайся, а тут платить надо. Поделись товаром с экспедитором и не забудь про ветеринара, тогда твоя свинина не успеет протухнуть, – посоветовал Ронни незнакомый дальнобойщик в полосатой майке.
– Это воровство. В накладной всё точно указано, какой груз я везу и вес груза указан! Я терять работу не хочу.
– Стоп говорить! У тебя в контракте стоит, что все расходы на границе будут покрыты за счёт фирмы?
Ронни тут же полез в кабину, чтобы показать контракт.
К этому моменту перед его кабиной стояло уже три шофёра, которых мучило здоровое любопытство.
– Паренёк, ты спрячь этот контракт туда, где лежал. Не суетись, дай по свиной ножке начальнику таможни и ветеринару, как это положено по традиции. Делись, наш младший брат, с сильными мира сего, и мир тебя примет за своего!
Как только Ронни унёс на таможню две свиные ляжки, все документы были подписаны, и вскоре его рефрижератор уже набирал скорость на просторах Франции. Потерю трёх кусков копчёной свинины Ронни воспринял спокойно, потому что, со слов дальнобойщиков, такие потери были обычным делом.
Приехав в Палермо, на знаменитую колбасную фабрику, молодой шофёр был удивлён гостеприимством хозяина предприятия, который встретил его как дорогого гостя и накормил домашним обедом, а потом выяснилась недостача груза, и от этого Ронни чувствовал себя неловко. Хорошо, что свинина была доставлена в отличном состоянии, и владелец фирмы долго не печалился, а на прощание пожал ему руку. Из этого следовало, что о традиции платить за услуги на таможне он тоже знал.
Перед тем, как отправиться домой, Ронни стал искать груз для перевозки в Бельгию, чтобы не остаться внакладе. Искать товары надлежало самому, договариваться с фирмами приходилось по телефону, номера которых он получил от друзей дальнобойщиков! А вот как договариваться, не зная языка? Ронни стоял в телефонной будке и с помощью рук и ног объяснялся с представителями фирм, имея в запасе два-три слова на итальянском языке. В результате переговоров он повёз на родину свежие оливки.
Незаметно пролетали на колёсах месяц за месяцем, год за годом. Теперь Ронни знал, с какими фирмами иметь дело, а с какими нет, он знал, как без промедления можно пересечь границу, как подготовить машину к взвешиванию при загрузке, чтобы потом пропажу товара можно было скрыть, и совестью это не воспринималось как воровство, но из опасения настоящего воровства на дорогах друзья-дальнобойщики ставили машины вплотную друг к другу, чтобы двери грузовиков были заблокированы.
Первое время Ронни в поездках голодал из-за отсутствия фламандской кухни. Его аппетит пропадал уже от запаха сыра в спагетти, а от вида сваренной в кипятке тонкой длинной лапши, напоминающей груду белых червей, шевелящихся на тарелке, он не хотел есть на следующий день. Жареную картошку на оливковом масле отказывался принимать его желудок. Потом Ронни приспособился готовить еду себе сам, для этого у него были все кухонные принадлежности. И первое, и второе, и третье ему заменяла отварная картошка, залитая отварными мясными консервами, и стакан колы. Кабина грузовика становилась его родным домом.
В поездках у Ронни открылся талант к языкам и общению. Он говорил с итальянцем на итальянском, с португальцем – на португальском, с немцем – на немецком. Конечно, уровень его знания языков был невысок, но для знакомства вполне хватало. Учитывая многочасовые переезды и одиночество в пути, дальнобойщики очень ценили время общения в придорожных кафе. Там они делились шоферским опытом и рекламировали злачные места, где ласковые девочки хорошо обслуживали водителей. Сначала Ронни избегал контактов с проститутками, предлагавшими себя дальнобойщикам на всех дорогах и путях.
В один из его первых рейсов, когда он стоял на границе и ждал оформления таможенных документов, к окошку его мощного грузовика подошла красивая девушка лет восемнадцати.
– Куда вы путь держите? – спросила она у скучавшего за рулём Де Гроте.
Ронни посмотрел на неё с интересом. Девушка была одета аккуратно, как школьница. Её волнистые волосы были заплетены в длинные косички, и в светло-коричневых глазах затаилась надежда.
– В Италию, – ответил Ронни.
Девушка переминалась с ноги на ногу. Было видно, что ей очень хотелось поехать в Италию.
– А возьмёте меня с собой в Италию? – смело спросила она. Тут Ронни задумался, но думал он недолго.
– Знаешь что, – решительным тоном произнёс он, глядя в девичьи глаза, – ты получишь не только поездку в Италию, но ещё и… мужа в придачу. Я предлагаю тебе руку и сердце. Выбирай!
Ронни сделал приглашающий жест рукой. Теперь настала очередь Марселе (так красиво звали девушку) принимать решение. От желания согласиться на это предложение её светло-коричневые глаза стали чуть светлее, но что-то удерживало девушку сказать «да» и запрыгнуть в кабину белой фуры.
– Твой родной язык фламандский? – спросила она.
– Да, я родился в Антверпене и учил французский в школе как самый ленивый ученик, – ответил Ронни, продолжая с интересом разглядывать девушку. Это было как в азартной игре, где ставки сделаны, но ещё нет проигравших.
Через несколько минут, отведённых судьбой на размышление, девушка опустила голову с косичками и тихо сказала: «Но», и тут свет приключений в её глазах потух.
Испуг перед людьми из фламандской зоны победил зов сердца. Она сама была родом из Валлонии, французской зоны Бельгийского королевства. В её родных Арденнах фламандцы считались людьми скучными и скупыми, а ей хотелось романтики, хотелось быть любимой самым дерзким и непредсказуемым мужчиной в мире, с которым можно весело объехать весь мир. О такой любви мечтало её сердце, слушая бесконечные ссоры своих родителей, после которых отец, как бездомный бродяга, уходил в ночь, засунув руки в карманы серого пальто, а мать закрывалась в спальне и начинала своё рыдание до рассвета, а с рассветом уходила на работу.
В тот день Марселе решила навсегда уехать из дома, чтобы найти своё счастье на чужой стороне. Она не доверилась пареньку из Антверпена, который плохо говорил по-французски, но села в машину к французу. Тот поразвлёкся с ней до Парижа, а потом высадил девушку на заправочной станции, где её подобрал другой немолодой шофер из Амстердама, любивший молоденьких женщин. Судьбы дорожных проституток начинаются порой очень романтично, но по сути печальны и банальны.
Ронни не знал, что случилось со «школьницей» из Арденн, когда покидал таможенную зону, хотя нерешительная девушка пришлась ему по душе, и в поездке до Парижа он думал о ней с какой-то грустью, как туристы думают о прошедшем лете. На пути к нему подсела миловидная француженка. Ронни подобрал её на дороге в надежде скоротать путь в беседе, потому что за приятным разговором не так сильно клонило ко сну, но милая девушка сразу забралась на заднее сиденье, где находилась постель шофера, и проспала там до самого Парижа.
Шоферов веселила робость Ронни по отношению к проституткам, и они с радостью помогли ему преодолеть этот психологический барьер. Как-то раз друзья привезли Ронни на виллу, где рыцарей дальних перевозок радостно встретили две прекрасные проститутки. Одна была миловидной блондинкой, а другая – темпераментной негритянкой. Молодых мужчин, измотанных долгим воздержанием, ждал рай на земле.
Из постели девушки вели разомлевших парней в маленький бассейн с бурлящей водой. На груди у белокурой красавицы утомлённый любовью Де Гроте уже видел розовые сны под мелодии томного блюза, как вдруг негритянка из набухшей чёрной груди с розовым соском пустила ему в лицо тугую струю молока.
Ронни от неожиданности встрепенулся, открыл глаза, попробовал молоко на вкус и жутко рассердился. Он схватил негритянку за плечики, притянул её к себе, грозно смотря ей в глаза.
– Это обман! – сказал он, указывая на капельки молока, стекавшие с его подбородка.
Негритянка, не ожидавшая такого недовольства у добродушного клиента, в испуге закрыла глаза ладонями, а блондинка с головой уползла под одеяло, но Ронни продолжал вершить правосудие.
– Меня обманули! Мне говорили, что у негритянок из груди течёт шоколадное молоко, а у тебя молоко белое, а где шоколад??!
Сказав это, Ронни громко рассмеялся и увлёк обеих девушек в купальню. Наступило настоящее веселье, за которым последовала очередная волна наслаждений…
Разбуженные сексуальные чувства оказались настоящим бременем для молодого Де Гроте, так скорый секс с проститутками стал ещё одной традицией в жизни Ронни.
Он видел, как радовались девушки каждой заработанной монетке, и это помогало ему гасить в душе противное чувство соучастия в разврате. Чем чаще он использовал труд доступных девушек, тем больше в нём самом разжигалось желание секса.
Это был голый, ненасытный чувственный секс, жажда которого, как болезнь, не покидала своего хозяина ни днём, ни ночью, и вскоре Ронни пришлось обращаться к докторам, которые прописывали ему антибиотики от венерических болезней, но стыда от связи с проститутками уже у него не было.
Так жили все, и это было честно. Мужчина испытывает естественное для мужчин желание, женщина помогает ему от него избавиться, не портя жизнь ненужными обещаниями и ложными клятвами. За свой труд женщина получает деньги, которые помогали ей выжить. Все довольны, и за всё заплачено.
Ещё одна божья заповедь не нашла подтверждения в реальности жизни. Ронни поступился и ею, убедив себя, что заповеди только мешают человеку чувствовать себя свободным и радостным.
Ронни не искал женщину, с которой можно было бы создать семью, о семейной жизни не помышлял под молчаливое одобрение родителей, которым продолжал приносить свой заработок. Ему самому не хотелось связывать себя оковами брака, а неутомимое желание секса он расценивал как банальную нужду каждого мужчины.
Будущее казалось ему дальней дорогой в никуда, по которой он с ветерком прокатится на своей фуре, где 24 часа в сутки открыты для дальнобойщиков кафе и услуги предлагают хорошенькие женщины. Он наслаждался молодостью, всегда имел хороший аппетит и никогда не унывал.
Один год сменялся другим, но Ронни не замечал, как незаметно уходит время его жизни, он чувствовал себя превосходно, домом служил многотонный грузовик, а семьёй – братство дальнобойщиков.
Руководство фирмой не щадило своих шоферов. Ребята приходили вечером из одного рейса, а на следующий день с рассветом уходили в другой, а иногда уже в день приезда машина загружалась новым грузом, и водителю давалось всего полчаса навестить родных. Нередко сроки доставок груза так поджимали, что водителям приходилось справлять малую нужду на ходу, приоткрыв дверцу кабинки, но никто из дальнобойщиков не жаловался на жизнь, словно дальняя дорога обладала силой гипноза и зазывала мужчин в бесконечный рейс, меняя их отношения с остальным миром.
Де Гроте на своём многотонном грузовике объездил всю Европу, но в какое-то время его стала одолевать постоянная сонливость. Как-то раз перед рассветом, проезжая Альпы, Ронни заметил на скоростной дороге телегу, которую тащила пегая лошадь. В панике он резко затормозил, вылез из кабины, осмотрелся – на дороге в предрассветном полумраке стояли только он сам и его грузовик, а через месяц ему померещился самолёт, который совершал посадку перед его фурой на автотрассе.
Впервые Ронни нуждался в отдыхе и останавливался на территории полюбившихся ему автозаправок, чтобы в коротком забытье восстановить силы и желание тронуться в путь.
Как-то раз во время такого отдыха к Ронни подошла молодая женщина. Её чёрные волосы были завязаны в пучок на затылке, под их тяжестью маленький подбородок женщины поднимался кверху. Она подошла к Ронни с опущенным взглядом, словно боялась взглянуть на него. Когда итальянка осмелилась заговорить, то в её чёрных глазах стояли слёзы.
Ронни ещё раньше приметил эту молодую женщину. Она бродила между огромными грузовиками, как будто что-то или кого-то искала. Её красота и белая одежда привлекали взгляды шоферов, и каждому из них хотелось узнать, что или кого всё-таки ищет и никак не может найти эта прекрасная итальянка. И вот теперь она стояла перед ним и набиралась мужества озвучить свою просьбу.
– Синьор, мне надо с детьми вернуться домой. На этой заправке нас бросил мой друг, который хотел на мне жениться, он из Брюсселя. Я не могу заправить мою машину, он украл у меня все деньги и сбежал. Видите, там стоит моя машина?
Женщина указала рукой направо, где под деревом прятался её маленький автомобиль, а в нём сидели дети. Ронни совершенно не понимал, что хочет от него эта молодая мама. Видя это, итальянка стала говорить медленнее и тише.
– Синьор, у меня нет денег, чтобы заплатить за бензин для того, чтобы ехать на машине к себе домой. Можно, я заработаю деньги у тебя в кабине, но так, чтобы дети не видели?
Женщина грациозно подняла руки и вытащила заколку из волос. Волосы свободно рассыпались по покатым плечам, по обнажённым рукам и тяжёлой волной легли на грудь. Ронни привстал и, ещё сомневаясь в правильности своего поступка, открыл женщине дверь для пассажиров.
В этот раз секс был коротким, словно наспех съеденный бутерброд. Потом итальянка вновь заколола волосы на затылке и ушла довольная, спрятав на груди под блузой деньги, а Ронни словно внезапно очнулся от дрёмы, и он никак не мог понять, что с ним произошло за эти годы. Неужели это он только что воспользовался бедственным положением женщины? Ведь для него эти деньги были мелочью, а женщина заплатила за них своей честью. Ему тут же захотелось поменять ход событий, но молодая итальянка уже стояла в окружении своих детей, и мужчину неприятно поразила та злость, с которой в его сторону смотрела её дочь.
Ронни чувствовал себя отвратительно. Он поспешил включить зажигание, мощно загудел мотор, и машина тронулась в путь. Теперь ему хотелось только одного – скорее уехать от места своего позора, скорее забыть брошенную французом женщину и секс с ней. Постепенно мужчина вновь сроднился со скоростью фуры, появилась привычная сонливость, в которой стыд и совесть становятся чем-то вроде плохого сна.
Блажен, кто смолоду был молод
Часть 1
Глава 1
Вера стояла у классной доски, как в Средние века преступник у позорного столба, только преступник знал за что, а она – нет. На этом внеочередном пионерском сборе присутствовали только девочки, и Вера очень удивилась, когда классная руководительница Светлана Васильевна вызвала ее к доске, задания не дала, а сама отошла к учительскому столу.
В этот класс Веру привела мама, когда они приехали домой из Барнаула.
С тех пор прошло несколько лет, а она по-прежнему считала себя новенькой среди одноклассников, которых сторонилась. Когда ее обзывали «толстухой», не обижалась и к общественной жизни класса интереса не проявляла.
Отвечая урок у доски, Вера сильно смущалась, к своему внешнему виду относилась равнодушно, ведь худой ей все равно не стать, а то, что форма помялась или фартук запачкан, так это дело поправимое, было бы желание, а желание привести себя в «божеский» вид возникало у нее только по праздникам.
Подруг у Веры не было, а ее щедрость и «бабушкина доброта» мешали ребятам воспринимать ее всерьез. Излишняя полнота и неопрятный вид в сочетании с гладко зачесанными назад волосами, сплетенными в две длинные косички, делали ее похожей на классную дурочку, но училась она хорошо.
В четвертом классе, как самая рослая, Вера сыграла мачеху в спектакле по сказке «Золушка», на общей фотографии артистов не нашлось лица более простодушного, чем у нее.
После занятий девочка спешила домой, который находился в двух остановках от школы. Когда позволяла погода, то она шла эти две остановки пешком, радуясь погожему дню и свободе своего одиночества. Вера не любила ходить в школу, ей больше нравилось оставаться одной дома. Общение со сверстниками ей заменили книги, герои которых становились или друзьями, или врагами, а сердце глубоко втайне готовилось к встрече с рыцарем «без страха и упрека», и только брат Саша вторгался в созданный ею мир грез, как его повелитель.
Так уж повелось, что после того, как брата привезли из деревни домой, Вера превратилась в его рабыню и добровольно прислуживала ему, потому что жалела, чувствуя себя виновной в том, что с ними обоими приключилось несколько лет назад «той ночью».
***
Если Веру привезли из Барнаула весной, то Сашу – только летом, когда солнце сжигало степь.
Она помнит, с какой радостью ехала она с родителями на персональной машине отца в деревню Ильинку, где он родился и вырос и куда два года назад привезли Сашу на перевоспитание. Изнывая от летнего зноя и тряски в мягком салоне «Волги», девочка мечтала очутиться в том загадочном мире, который мелькал за окном. Рядом с ней сидел молчаливый папа, а мама – на пассажирском сиденье, она следила за тем, чтобы Петр Петрович, папин водитель, не произносил плохие слова, когда периодически ругал то жару, то дороги, то сам себя.
Раскаленная под солнцем степь казалась вымершей, но это только казалось.
У горизонта сгрудились сопки, в тени которых притаился тот удивительный мир, куда не ступала нога человека. Там, скорее всего, хранились забытые людьми радужные мечты, которые не исчезали, а летали по свету, гладили ковыльные полянки и покоились в синеющих оврагах.
Вера вглядывалась в возвышающиеся вдали сопки и ей казалось, что именно там хранятся мечты ее счастливого детства, которые по утрам блестят капельками росы, а весной вспыхивают красными маками, но иногда мечты за ненадобностью превращаются в кустики пахучего чабреца и никому уже не снятся.
Вера не позволяла себе мечтать, даже во сне, только одну мечту она хранила на сердце – что она когда-нибудь проснется и окажется в другом мире, где у нее будут другая мама, веселая и добрая. Долго смотреть по сторонам она не могла из-за нарастающей тошноты, от которой спасал сухой голландский сыр, который можно грызть часами.
Однажды путникам пришлось остановиться прямо на солнцепеке, так как вода в моторе автомобиля вновь закипела, и к Вериному окошку подошел серо-бурый степной волк и, сердито взглянув на нее, принялся рыть задними лапами яму, поднимая за собой столб пыли. Покормить голодного волка девочке не разрешила мама и приказала немедленно закрыть окошко.
Проезжая Алтай, Вера уже не мечтала – она любовалась горами, покрытыми лесами, зелеными лугами, а вокруг деревни Ильинки поднимался удивительно солнечный сосновый бор. Домик дедушки и бабушки стоял на возвышенности, у самой речки. Во дворе дымилась низкая печка из кирпича и не было никакой ограды.
Дедушка обнял гостей первым, а бабушка позвала всех к столу, но Вера кушать не хотела. Не теряя времени, она бросилась за огороды искать своего родного брата. Саша повстречался ей на тропинке, ведущей к реке, он прошел мимо, даже не взглянув на нее.
– Саша! Саша! – закричала ему вслед Вера, но тот продолжал свой путь к речке, которая журчала среди высокой травы, девочка бросилась ему вдогонку. У самого берега она сумела забежать вперед и, развернувшись к нему лицом и задыхаясь от бега, проговорила.
– Саша, мы приехали за тобой, теперь все плохое позади. Мы приехали за тобой на папиной «Волге». Меня всю дорогу тошнило, поэтому я грызла голландский сыр. Я своими глазами видела настоящего волка, он был совсем не страшным, как худая собака с опущенным хвостом…
Тут Вера осеклась, потому что брат резко остановился, повернулся к ней, и его взгляд был такой же злой, как у волка.
– Это я, Вера! – произнесла девочка с отчаянием и хотела обнять возмужавшего Сашу, но тот оттолкнул ее от себя и поспешил к своим друзьям. На его плече лежала самодельная удочка, а в руке болталось голубое ведерко.
Тогда-то Вера и поняла, что брат никогда не простит ей того, что случилось с ними «той ночью», когда родители перестали их любить, и радость встречи обернулась горем, потому что на всем белом свете никто их не любил.
Медленно возвращалась Вера по той же узкой и скользкой тропинке в дом к дедушке и бабушке в уверенности, что скоро и ее сердце перестанет биться от тоски.
***
Саша приехал домой, как чужой в семье, с сестрой он вел себя как повелитель. Он посмеивался над Верой, когда та с гордостью повязывала на шее красный галстук и заучивала девиз пионеров: «Будь готов! Всегда готов!» Саша вступил в пионеры еще в деревне у бабушки, но красный галстук предпочитал носить в кармане.
А для Веры принятие в пионеры было знаменательным событием, как приглашение на красный праздник из ее детства! По вручении ей атласного красного галстука она сама себе поклялась больше не брать из папиного кармана без спроса денег на мороженое и не выдавать секретов пионеров даже под пытками, как Мальчиш-Кибальчиш!
***
И вот на внеочередном сборе пионерского отряда Веру выставили перед классом как провинившуюся. Светлана Васильевна, классная руководительница, специально тянула время, чтобы педагогически грамотно раскрыть аморальные поступки среди девочек. Надо отметить, что ее талант в воспитании советских школьников уже оценили в городском отделе образования, поэтому и доверили ей класс, где учились дети из обеспеченных и знатных семейств.
Светлана Васильевна с серьезностью молодого коммуниста несла ответственность перед партией и правительством за моральный облик учеников своего класса. На проведение этого внеочередного пионерского сбора она имела разрешение парторга школы, теперь осталось добиться от толстушки Шевченко чистосердечного признания.
Проходила минута, другая, но в классе ничего не происходило. Вера стояла у доски, Светлана Васильевна – у стола, а пионерки сидели за партами. Когда молчание сменилось шептанием, пионерский сбор открыла сама Светлана Васильева вопросом, заданным Вере:
– Пионерка Шевченко, скажи своим товарищам, с кем ты дружишь?
Вера удивленно взглянула на учительницу и медленно опустила взгляд. Ответа на этот вопрос она не знала и не понимала, что конкретно хочет от нее услышать учительница. Дело в том, что у Веры не было друзей в классе.
Впрочем, это было не совсем так. Последний год Вера дружила со своей одноклассницей Ириной Гай, которую за активность выбрали председателем пионерской дружины. Однако дружили девочки тайно.
Римма одобрила дружбу дочери с Ирой, потому что ее мама работала учительницей, и теперь девочки шли домой после уроков вместе.
С каким удовольствием Вера слушала истории Ирины, перенимая ее опыт счастливого детства, и в свою очередь она делилась впечатлениями о прочитанных книжках.
Надо сказать, что как только подружки переступали порог школы, их пути расходились. В классе Ирина неизменно выступала в роли пионерского лидера, а Вера опять становилась новенькой, чтобы издали восхищаться активностью своей новой подружки.
Однажды всем ученикам школы было предложено поучаствовать в весенней выставке детских рисунков. Ирина рисовала хорошо, она была редактором школьной стенгазеты. Вера рисовать не умела, но ей захотелось изобразить весну такой, какой она ее видела, одиноко гуляя по улицам апрельского города. Ярких красок девочка побаивалась, поэтому весна у нее получилась расплывчатая. На акварельном рисунке тонкая березка нежно тянулась к невидимому солнцу, на ее курчавых ветках проклюнулись первые застенчиво-зеленые сережки, а где-то у горизонта голубел ручеек, пологий бережок которого украшали подснежники, похожие на пушинки.
Прежде чем принести рисунок в класс, девочка показала его Ирине, и та похвалила Веру. На следующий день на школьном стенде висел Верин рисунок, уже выписанный яркими масляными красками, и под ним стояла подпись: «Весна, Ирина Гай, ученица 4 класса». Сначала Вера хотела обидеться, но передумала, ведь на подруг обижаться как-то неправильно, и она подарила свою акварель маме на день рожденья.
Никто не учил Веру тому, что дружба всегда нуждается в подарках, – она в этом была убеждена, поэтому приносила для Ирины книги из домашней библиотеки, которые читала Иринина мама. Конечно, мама замечала пропажу книг и настоятельно просила дочь не быть доброй за ее счет!
Не о книгах, которые не были возращены Ириной, думала Вера, стоя перед классом, а о том, как бы ненароком не всплыла тайная дружба с ней. Тут опять прозвучал тот же вопрос учительницы, но уже более требовательно:
– С кем ты, Вера Шевченко, дружишь?
– Я дружу… ни с кем.
– Не хитри, пионерка Шевченко!
Всему классу, как и Вере, было видно, что Светлана Васильевна сердится.
– Я дружу… с Мариной Семеновой! – ловко увернулась от правдивого ответа Вера и с надеждой посмотрела на Марину, сидевшую за первой партой у окна.
Марина пришла в класс в начале этого учебного года. В классе она тоже ни с кем не дружила, даже тайно. Вера чувствовала в этой девочке ту взрослость, которую сама скрывала от одноклассников, поэтому с радостью встала с новенькой ученицей в пару во время маршировки, а Марина в свою очередь на большой перемене пригласила ее к себе домой. Жили Семеновы в двух шагах от школы, и Вера с радостью отправилась в гости по первому приглашению.
Марина и Вера хорошо ладили друг с другом, они обе любили читать книги и обе учились в музыкальной школе. Марина недавно возвратилась из Германии, где проходил военную службу ее папа, который на фотографии из семейного альбома больше походил на усатого гусара, чем на офицера Красной армии.
Когда Вера назвала подругой Марину, то та просияла от удовольствия и улыбнулась, кивнув в знак согласия. Такой ответ Светлане Васильевне понравился, и Вера облегченно вздохнула, но вздохнула она преждевременно, потому что на очереди стоял уже другой наводящий вопрос:
– А скажи-ка ты нам, Шевченко Вера, ты была у Марины в гостях?
– Да, Марина сама меня пригласила, – быстро оправдалась Вера.
– Так, хорошо. А теперь ты обязана рассказать своим одноклассницам, что такое непристойное, не пионерское ты видела в гостях у Семеновых?
Тут-то Вера совсем запаниковала. Она хотела посмотреть на Марину, но Светлана Васильевна встала между ними, скрестив руки на груди. Не замечая возбужденного шепота одноклассниц, Вера недоуменно огляделась по сторонам, но подсказки не приходило.
Как же ей захотелось в этот момент стать невидимкой, чтобы учительница перестала сверлить ее недобрым взглядом, а Светлана Васильевна, не дождавшись ответа, отвернулась от Веры и обратилась к классу:
– Давайте мы, как пионерки, послушаем, что скажет нам вожатая отряда Ирина Гай.
Сначала класс замер в непонимании происходящего, а потом, как по команде, все повернулись в сторону Иры, которая уже стояла за партой.
– Вера мне сама рассказала, что в квартире у Семеновых она смотрела фотографии…
При слове «фотографии» Ирина несколько замялась, но быстро справилась с минутным замешательством и скороговоркой договорила хорошо выученный текст:
– На фотографиях стояли голые женщины на высоких каблуках!
– Ух ты! – пронеслось эхом в классе, потом опять наступила тишина.
Верины щеки заполыхали, а Марина, смертельно побледнев, опустила глаза.
– Это правда? – спросила Светлана Васильевна, повернувшись всем корпусом к Вере, но та не отвечала. – Пионерка Шевченко, скажи нам правду! – настаивала учительница, теряя терпение. Внутри у девочки что-то оборвалось, ей словно не хватало воздуха для дыхания, но поддаваться желанию упасть в обморок было бы очень некстати! Сквозь пелену тумана доносилось шушуканье пионерок, которые теперь с завистью смотрели то на Веру, то на Марину, ибо хотелось узнать подробнее о фотографиях голых женщин.
Эти фотографии тоненькой стопочкой лежали рядом с семейными альбомами на книжной полке. Смотреть на обнаженных фотомоделей было волнительно. Женщины на фотографиях имели такие красивые тела, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стройные ноги, длинная шея, округлые груди. Особенно понравилось Вере то, что ее собственная грудь была гораздо меньше, чем грудь этих белокурых красавиц. Одного она не понимала: зачем красивые дамы фотографировались без одежды, но в туфлях на высоких каблуках? Ведь босиком они бы выглядели более натурально. Вот этим непониманием и поделилась она со своей тайной подругой Ириной за несколько дней до нынешнего пионерского сбора.
Шушуканье в классе нарастало, а Вера никак не могла определиться с правильным ответом: или ответить по-человечески, то есть промолчать, или по-пионерски.
– Как я много болтаю! – пыталась Вера рассуждать разумно. – Но что я сделала плохого? Не я, а женщины поступали плохо, раздевшись перед фотографом, хотя они взрослые, им можно. Нет, я лучше возьму свои слова назад!.. Нет, я лучше буду молчать как рыба!.. Нет, я скажу правду, как пионерка!.. И что? Тогда я подставлю Марину, и ее, как и меня, исключат из пионеров!.. О, что же мне делать? …
В какой-то момент все вокруг представились ей ожившей картинкой, с которой Вера воображаемой резинкой уже стирала себя и Марину, но… реальность оставалась реальностью, ее нельзя стереть, ее нужно только прожить, а это – жестоко!
– Шевченко, мы все ждем от тебя правды!
Светлана Васильевна двумя пальцами подняла опущенный подбородок притихшей девочки, чтобы заглянуть в ее глаза.
– Ну, говори же! Ты видела этих голых женщин? Ты ведь знаешь, что смотреть такие фотографии нехорошо, недостойно пионерки?!
Потом она уверенно развернула Веру к классу на всеобщее обозрение, а сама отошла к окну. Девочка по-прежнему стояла у доски и смотрела в пол, на котором лежали бумажки, чей-то поломанный карандаш. И Светлана Васильевна взяла последнее слово:
– Хватить отпираться! Значит, так, ты смотрела на фотографии голых женщин и это скрыла от своих товарищей! Вы с Семеновой занимаетесь втайне грязными делами?
– Д-да, – заикаясь, произнесла Вера, и весь мир потерял краски, став серым и грустным.
***
Прошло полгода после этого внеочередного собрания. Вера перестала улыбаться, в школе говорила только по необходимости. Дома она чувствовала себя лучше, но ее предательство Марины оставалось предательством и не позволяло девочке радоваться солнечному дню или хорошей оценке. Даже глазунья в шипящем на сковородке сливочном масле стала приедаться.
Только чтение книг помогало девочке не думать о своей жизни, это стало для нее самым любимым занятием. Хорошо, что мама теперь пропадала на работе и не мешала ей жить жизнью ее любимых героев.
У Веры появилась первая настольная книга «Динка». Динка, дочь революционера, стала для нее верной подружкой. Вместе с ней она смеялась над ее детскими шалостями, вместе с ней она плакала взахлеб, когда читала о смерти маленькой дочери бедной женщины, которая уходила на работу, оставляя малышку одну дома. Годовалая смешная девчушка сгорела в пожаре, вспыхнувшем от зажженной свечки, стоявшей перед иконкой.
– Какой жестокий боженька изображен на иконке. Вместо того чтобы защитить девочку, он ее погубил. Если бы портрет Ленина висел на стенке, то девочка жила бы себе и жила. Под портретом Ленина совсем не обязательно зажигать свечки, его и так хорошо видно со всех сторон, – думала Вера, и ей очень хотелось изменить эту историю в книге, и она вновь перечитывала эту главу, но каждый раз девочка умирала, Динка плакала, а вместе с ней рыдала Вера, забывая свое собственное горе.
С приходом зимы Володя брал дочь кататься на лыжах за городом, а после прогулки мама готовила вкусные воскресные обеды. Вера была благодарна родителям за то, что они не лезли в ее душу с советами и утешениями, но когда наступала ночь, то перед закрытыми глазами появлялась одна и та же картина: темный класс и несчастные глаза Марины. Себя Вера в этом сюжете заметить не успевала, потому что начинала плакать, стараясь выплакать все слезы, но на следующую ночь их накапливалось еще больше.
После новогодних каникул Римма не выдержала такого печального положения вещей и решила проявить родительскую активность.
– Вера, ты мне брось эту дурацкую привычку нюни распускать. Уже шесть месяцев прошло, а ты ходишь, как скисший огурец. Возьми телефон, позвони Марине Семеновой и извинись, как это положено нормальному человеку! – почти приказала она дочери.
– Мама, я не могу. У меня просто не хватит голоса. Я предательница, как ты меня еще кормишь? – пробовала она сопротивляться, но Римма не сдавалась.
– В тебе достаточно и разума, и голоса тоже хватит, чтобы извиниться за содеянное тобой зло. Хорошо, что Марину оставили в пионерах, и за это – слава Богу. Вера, а не кажется ли тебе, что ты эгоистка? Ведь просит прощение не тот, кого обидели, а тот, кто обидел.
– Мама, как ты не понимаешь? Предательство не прощают! Предательство нельзя простить никогда!
– Да? Я же тебя прощаю, когда ты просишь прощения за свои нехорошие поступки… Не хочешь звонить Марине – тогда звони Ирине и скажи ей, чтобы она завтра же вернула книги в мою библиотеку!
– Мама, я лучше позвоню Марине! Но сначала я прорепетирую…
Репетиции не прошли даром. Тщательно подобранные слова покаяния уже ждали своей очереди, когда Вера взяла телефонную трубку в руки, но вместо того, чтобы набрать телефон Марины, она принялась усиленно дышать, как будто собиралась нырнуть в морскую пучину. «Звони!» – приказала мама, и девочка без промедления набрала нужный телефон. Разговор был короткий. Марина приняла извинения и вежливо попрощалась.
– Вера, идем кушать. Я пельмени наварила. Зови всех к столу.
Вера улыбнулась впервые за столько месяцев и почувствовала страшный голод.
Глава 2
После истории с фотографиями голых женщин, позирующих в обуви на высоких каблуках, Светлана Васильевна решила пересадить Веру на новое место, за вторую парту в среднем ряду. Теперь девочка сидела с самым противным в классе второгодником, которого звали Юрой Дурасовым. Никто в классе не смеялся над прямо говорящей фамилией Юры, потому что он был настоящим бандитом, плечистым, высоким и, может быть, красивым, но Вера ничего не понимала в мальчишеской красоте, ее просто интриговало его поведение, независимость и авторитет среди одноклассников.
Никто из одноклассниц не соглашался сесть с Юрой за одну парту, но от Веры согласия не требовалось, ее подсадили к Дурасову, и весь сказ. Второгодник Юра не подозревал, что к его новой соседке нельзя прикасаться.
После истерического припадка в Барнауле, когда мама вновь попыталась обвинить Веру в том, что она не делала и делать не собиралась, девочка впадала в настоящую панику, когда кто-либо к ней прикасался или хотя бы пытался это сделать. Как только Дурасову взбредало в голову обидеть соседку, стукнуть или дернуть за косичку, то Вера в ответ не била Юру кулаком, а, вооружившись тем, что попадалось под руку, шла в атаку. Она лупила своего соседа с такой отчаянной силой и смелостью, что репутация Юры, знаменитого драчуна, оказалась под угрозой. Вскоре сам Дурасов признал соседку по парте сумасшедшей, но всегда был готов к контратаке.
Как-то раз Вере пришлось перейти в оборону, она закрывалась от кулаков Дурасова толстым учебником по литературе и тут случайно увидела себя и Юру со стороны. Они дрались, а над ними похохатывал весь класс. Светлана Васильевна, стоя у своего учительского стола, с интересом наблюдала, как «бандит» колотит «толстуху» Шевченко. Это было так обидно, что Вера отложила учебник по литературе в сторону, сложила руки крестом на груди и подставила свое тело под удары соседа. Было очень больно, но девочка не сопротивлялась. Ей так хотелось, чтобы все вокруг наконец-то увидели, что она в беде, что она совершенно не умеет драться, а дерется только от отчаяния…
Непредсказуемое бездействие прежде боевой соседки самому Юре Дурасову не понравилось, его воинственный пыл быстро остыл. То, что произошло дальше, удивило каждого в классе. Вместо того чтобы воспользоваться выигрышной ситуацией, паренек разжал свои кулаки, развернул побитую им Веру к доске и, наведя порядок на парте, принял позу примерного ученика.
Теперь драчуны смирно сидели за партой, и класс притих. Не в силах осознать истинной подоплеки произошедшего, Светлана Васильевна продолжила урок.
С той поры Юра и Вера перестали быть врагами, и их перемирие почему-то злило одноклассников, особенно девочек, которые в знак протеста объявили Юре «молчанку», но Дурасов этой «молчанки» не замечал и по-прежнему вел себя по-бандитски как с девочками, так и с мальчиками.
Незаметно чудным образом между ними зародилась дружба, похожая на первую влюбленность. Теперь Вера заботилась о своем соседе, и это ей очень нравилось. Она приносила для него в школу завтраки и помогала отвечать на уроках, а Дурасов своим авторитетом грубияна защищал ее от насмешек одноклассников.
Вскоре выяснилось, что второгодник Дурасов не был безнадежно плохим учеником. Настоящий успех пришел к нему на уроке казахского языка. Ученикам предстояло за неделю выучить наизусть и рассказать у доски стих на казахском языке, состоящий из трех четверостиший.
Вере очень плохо давалась иностранная речь. У нее был толстый язык, который вдобавок имел еще и «саночный» рубец, поэтому она не смогла выполнить это задание, как и весь класс. Зато Юра Дурасов стих выучил назубок и на глазах у притихших ребят протараторил все стихотворение на замечательном казахском языке!
«Кора торгай жаксы эды!
Бос аукутта айнауга…
Этот триумф Дурасова оценила учительница казахского языка, Юра за стихотворение получил годовую пятерку и восхищение одноклассников. К концу года и Вера вызубрила это стихотворение, хотя из-за ее русского произношения даже казахам было трудно понять, что в стихотворении говорилось о птичке.
– Юра, не спи, учитель смотрит! – будила она своего соседа, когда того одолевал сон. Это было неудивительно, ведь домой мальчик возвращался поздно, уставший от драк и разбоев.
– Юра, на следующем уроке тебя непременно спросят по истории, прочитай эту главу. Прочитай ее прямо сейчас, на этой перемене, перед уроком.
Со временем мальчик стал доверять Вере: он просыпался, когда та его просила, перед уроком прочитывал нужную страницу в учебнике, а на уроке пересказывал всё слово в слово. Оказалось, что ученик Дурасов обладал феноменальной памятью, но его оценки в классном журнале не радовали, они были не просто плохими, а очень плохими.
– Это так несправедливо! Юра рассказал всё, что было написано в учебнике! Я сама сверяла по тексту его ответ, – жаловалась Вера маме, когда мыла после ужина посуду.
Ранее Римма не учила дочь убирать квартиру и мыть посуду, у нее не было на это времени, а за чистотой в доме следила Тамара, но по окончании учебы на фармацевта девушка уехала по распределению, а у Риммы появилось время учить Веру домашнему труду. Эту возможность дала женщине инвалидность.
Когда маму с воспалением легких положили в больницу, то Вера в сердце своем очень обрадовалась наступившей свободе!
– «Ура! Я наконец-то свободна! Я могу делать все, что хочу!» – распевала она про себя, когда шла после уроков домой.
Кому из детей, перешедших уже в 4 класс, приятно жить дома на незримом поводке у собственной мамы, в присутствии которой даже думать невозможно!
Только Вера затихала где-нибудь в комнатах, так мама тут же била тревогу и кричала из кухни, где проводила большую часть своего свободного времени:
– Вера, где ты спряталась? Почему тебя не слышно?!
– Мама, я тихо убираю в зале! – привычно оправдывалась Вера и вставала с дивана, откуда через открытую дверь балкона были видны облака.
Кучевые облака, как огромные белые привидения, бесследно уплывали неизвестно куда, рождая в ее сердце щемящее чувство сопричастности небесной тайне, которую она пыталась разгадать.
«В заоблачной вышине, куда нельзя смотреть из-за яркого солнца, царствует седоволосый повелитель туч, чародей молний и грома. Небесный царь парит над землей, как Дед Мороз на новогодних открытках, только его кони – это сверкающие облака, и над всей землей развевается по ночам его звездный шлейф. На горных вершинах возвышается ледяной замок, откуда он раздувает ветры во все концы земли, и в вышине переливается северное сияние!»
А как-то раз, в самый яркий момент фантазий, Вера прижала ладошки к пылающим щекам, ибо ей показалось, что она разгадала тайну великого Повелителя Неба!
«Однажды, давным-давно, он отправил своих воинов на поиски любимой внучки, которая прежде радовала его своим смехом и веселыми историями о снежинках и звездочках, но потом она пропала в кромешной тьме. И воины в облачных мантиях отправились по всему свету, и путь им указывали ветры, но найти внучку чародея не могут. Безутешен чародей, он плачет дождями, стонет вьюгами, но надеется найти свою любимицу, поэтому передает ей на землю облачные приветы, которые может услышать и прочитать только его внучка».
Верочка прислушалась, но вместо волшебных приветов до нее долетало с кухни шипение масла на сковородке и мамины охи да вздохи.
Надо сказать, что девочка втайне надеялась, что именно ее ищет небесное воинство, а она забыла свое истинное имя, которым звалась в заоблачном царстве, поэтому теперь ей ничего другого не остается, как сочинять самой свои истории о загадочном мире великого чародея.
«Меня обманула ночная злая фея, пообещав на земле любовь родителей и верную подружку, но этого не случилось, потому что мама догадалась, что Вера не ее дочь, а папа – нет, поэтому он еще ее очень любил, а бедняги облака все бродят по небу, с надеждой заглядывая в окна, и их гонят ветры к высоким горам, где тоскует по ней ее любимый дедушка, повелитель туч, чародей молний грома».
Как всегда, этот фантастический мир исчезал, когда мама призывала дочь войти обратно, в свое детское «рабство».
– Вера, – кричала мама из кухни, – как долго ты собираешься бездельничать?
И однажды Вера честно призналась, что она думает о судьбе облаков.
– Не говори чепуху, а иди делать уроки.
Мама не любила безделья даже в мыслях.
Девочке так недоставало свободы побездельничать! Но когда ее больную маму увезли в больницу на машине скорой помощи, желанная свобода показалась ей странной! Свободу читать, лежать, кушать и думать обо всем на свете она имела в изобилии, и это-то и настораживало.
– Вера, ты хочешь читать книжку, лежа на диване с ирисками или за столом на кухне с бутербродом? – обращалась она к себе первое время, и ответ находился сразу: – Хочу и то, и другое!
Да, без маминого присутствия Вера могла что-то хотеть и что-то не хотеть. Из истории Древнего мира девочка хорошо усвоила, что когда в какой-нибудь древней стране погибал тиран, народ ликовал, но почему-то ее сердце не ликовало. Нет, девочка не скучала по властной маме, она увидела, как страдал без мамы ее папа…
***
И чрезмерное усердие на работе наказуемо. Горячая пора годовых отчетов проходила во время эпидемии гриппа. Все предновогодние дни Римма составляла годовой отчет по обслуживанию детского населения области и не позволяла себе расслабляться, даже когда ее стало лихорадить.
– Только бы сдать отчет вовремя, а выздороветь я всегда успею, – решила Римма, не расставаясь со своим носовым платочком, пахнувшим духами «Красная Москва», больная ходила она на работу и горстями пила таблетки. Сначала женщина не обращала внимание на прожилки крови в откашливающейся мокроте, и только когда ей стало совсем плохо, поняла, что заболела серьезно.
В тот день, когда годовой отчет Областного отдела здравоохранения ушел в министерство, женщина потеряла сознание и ее на машине скорой помощи увезли в больницу.
Очнувшись на больничной койке, Римма никак не могла понять, почему она находится в больничной палате и почему вокруг нее поднялся такой переполох. Врачи, медсестры, бегая вокруг, мешали ее сну и странно поглядывали на нее, словно в чем-то подозревали. Когда на лицо надели кислородную маску, женщина поняла, как плохи ее дела.
Володя навещал Римму каждый день, но его приходы ничего не меняли, состояние жены оставалось тяжелым. Теперь он остался в семье за главного и растерялся. Воспитание детей и наведение порядка в доме казались ему шахматной игрой без ферзя. Володя успешно руководил большим предприятием, но дома руководить было некем. Без Риммы домашнее хозяйство, можно без преувеличения сказать, напугало бывалого мужчину своим многообразием. Каждый день он приходил в больницу навещать свою любимую жену, только рядом с ней ему становилось спокойнее на душе, и он был готов исполнять любые ее прихоти, лишь бы она скорее поправилась. Но Римме от соков и апельсинов не становилось лучше, а наоборот, с каждым днем в ней угасала жизнь.
Когда Володю вызвали в кабинет заведующего легочным отделением, то он приготовился узнать медицинскую правду о состоянии его любимой жены.
– Владимир Степанович, я вынужден вам сообщить тревожную новость. Ваша супруга была осмотрена городскими специалистами, состоялся врачебный консилиум. К нашему сожалению, воспаление легких у Риммы Иосифовны осложнилось инфекционным миокардитом. У нее настолько ослабло сердце, что каждое резкое или просто неудачное движение может стать роковым.
Слишком серьезным был доктор, седой высокий мужчина в белом халате, чтобы ему не поверить.
– Сердечная мышца вашей жены стала тонкой, как бумага, – продолжил свой приговор доктор, – которая в любой момент может порваться. Только строгий постельный режим и чудо могут продлить дни жизни вашей супруги.
Врачебная рука сочувственно опустилась на плечо мужчины, но Володя не хотел сочувствия. Да, на фронте ему не раз приходилось выполнять иногда даже безрассудные приказы командования, потому что выполнение приказа вышестоящего командира диктовалось военным временем: если приказано идти в атаку за Родину, значит, за Родину, если ложиться под пулеметные очереди за Сталина, значит, за Сталина. Таков был путь к Победе!
Но теперь, в мирной жизни, медицинский прогноз городских специалистов являлся тоже приказом – приказом готовиться к смерти жены, и этот приказ он, Володя, отказывался принимать к исполнению. После разговора с доктором Володя отправился в палату, где на больничной койке умирала его любимая женщина. Страх смерти торжествовал в ее темно-синих глазах, она задыхалась, но еще пыталась что-то утешительное сказать.
– Римма, ничего не говори, береги силы. Доктор сказал, что твое выздоровление зависит от строгого соблюдения постельного режима. Это очень важно, надо дать твоему сердцу время окрепнуть. Лежи смирно и верь, что будет праздник и на нашей улице! Это мой тебе приказ!.. Милая моя, не сердись, я ведь тоже могу приказывать…
Потом они молчали в единстве и согласии. Володя сидел на табуретке рядом с кроватью жены и обеими руками бережно держал ее бледную отечную руку. Обручальное колечко Риммы лежало в выдвижном ящике больничной тумбочки вместе с отрезанной тяжелой русой косой.
–– Завтра я пошлю машину за моей мамой. Она будет вести дом и присматривать за детьми. Ты согласна?
Римма слегка кивнула в ответ.
– Всё, что нужно для лечения, будет сделано. Когда тебе станет получше, мы переведем тебя в отделение партактива, там тоже неплохие специалисты, а на сегодняшний день тебе остается только хорошо кушать и не нарушать режима передвижения, и это все, что от тебя требуется. Обещаешь?
Римма опять слегка кивнула, и в ее взгляде в этот момент точечной искоркой блеснула надежда.
– Что тебе принести вечером?
– Томатный сок, – прошептали посиневшие губы женщины, и по ним проскользнула чуть заметная улыбка.
– Завтра я сварю для тебя бульон из курицы и принесу томатный сок. «Надеющийся на Бога не посрамится». Так говорила моя мама.
Поцеловав Римму на прощание, Володя отправился домой, но теперь он оставлял жену не как будущий вдовец, а как человек, еще не сказавший своего последнего слова. Римма перемену в настроении мужа почувствовала сердцем, оно болело в груди, но теперь билось с надеждой, а она, его хозяйка, будет бороться за свою жизнь, будет строго соблюдать постельный режим, пить соки и куриный бульон.
***
Приезд бабушки был необходим для Веры, потому что от своей безграничной свободы ей стало уже тошно. Никто не радовался ее хорошим оценкам в школе и никто не огорчался тому, что она не умела прыгать через барьер, как бы ни заставлял ее учитель по физкультуре. Без мамы дом был пуст, мертвецки тих. Посуда не мылась и не убиралась в кухонный шкаф, она накапливалась в раковине и начинала сохнуть. Вера пыталась ее мыть, но посуды было слишком много, и у нее опускались руки, а приезд бабушки сулил вкусный запах блинов и наваристого супа, чистоту в комнатах и порядок в шкафах.
Когда долгожданная бабушка появилась в квартире, то в доме стали происходить чудеса: еда готовилась, и дом убирался, как по щучьему велению, по бабушкиному хотению. Если мама всегда что-то делала с утра до самого вечера, пока не ложилась спать, то бабушка любила после домашних дел посидеть вечерами на диване или на широком подоконнике в зале, а главное, у нее всегда находилось время послушать Верины рассказы. Иногда бабушка крестилась, крестила ее и брата, крестила она и папу, и еду, а по вечерам шептала она свои молитвы, поглядывая на потолок, потому что Бог, которому она молилась, жил на небесах.
Молящихся людей в своей жизни девочка еще не встречала. Нет, по фильмам Вера знала, что верующие люди были глупы, слабы и несчастны, но теперь рядом с ней жила настоящая верующая, и этой верующей была ее родная бабушка.
– Бабушка, может быть, тебе лучше выйти на улицу, чтобы твои молитвы не упирались в потолок, и тогда твой Господь, что на небе живет, их будет лучше слышать?
На этот совет внучки бабушка только улыбалась и по-прежнему продолжала молиться у окна, возводя руки кверху. Как-то раз после урока, посвященного полету Гагарина в космос, Вере поняла, что она обязана рассказать своей верующей бабушке правду, чтобы помочь ей справиться с религиозными предрассудками.
– Бабушка, ты молишься впустую. Бога нет. Религия – это очень страшный обман для народа. Гагарин был на небе, он, кроме Солнца, звезд и Луны, там никого не увидел. Я понимаю, что ты уже старенькая, в школу не ходила и того, что бога нет, не знала.
Потом Вера в утешение обняла старенькую бабушку, а та нежно погладила ее по голове и опять перекрестила.
Проходили месяцы, а Римме не становилось лучше, но Володю радовало уже то, что ее состояние не ухудшалось. Летом бабушка уехала обратно к дедушке в деревню, а подросшую Веру папа отправил к далекой маминой родне.
Жить на берегу озера в маленьком поселке было просто великолепно. Солнце, воздух и вода! Это были первые каникулы, когда Вера была свободна как птица, она рыбачила и ела жареную плотву в летней кухне, в центре мушиного роя, падала в обморок от банного жара по субботам, сидела на спор в воде до посинения и постоянно теряла хозяйственное мыло, когда стирала свои трусики и косынки в озере, за что ей устраивала нагоняй хозяйка дома, зато хозяин Веру никогда не ругал, он работал охранником в лагере для врагов народа и был очень добр к девочке.
Перед началом учебного года Володя привез дочь обратно в Караганду и на второй день приезда повел ее в больницу. Вера уже давно тосковала по своей родной маме, которая неожиданно стала доброй, любимой и желанной.
– Мама, ты такая бледная и такая неживая, как мертвая! – испуганно воскликнула правдивая Вера, увидев бледное отечное тело мамы, вяло лежавшее на застиранных серых больничных простынях. Вдобавок мамины глаза потеряли цвет. Короткая стрижка делала ее похожей на «бродягу с большой дороги». «Бродягой с большой дороги» мама раньше называла Веру, когда та выглядела неопрятно и неухоженно.
Поначалу, когда Вера с мороженым в руке вошла в палату, Римма не признала в ней свою дочь. Жизнь в деревне пошла девочке явно на пользу: Вера вытянулась, загорела, и ее черные глаза светились радостью жизни. Однако чистосердечное признание дочери относительно того, что Римма похожа на мертвяка, сильно ее разозлило, потому что оно было преждевременным, ибо она сама чувствовала себя больше живой, чем мертвой.
Пусть она была еще бледна, но никому не дано право сравнивать ее с мертвой! Чтобы доказать свою правоту дочери, мужу и всему миру, женщина стала действовать, и в первую очередь она отчитала дочь за упавшее на платье мороженое, потом отругала за плохое воспитание детей Володю, который очень обрадовался, что жена пошла на поправку.
В тот день Володя и Вера вспомнили, кто в доме настоящий хозяин! И с этого дня здоровье Риммы пошло на поправку.
***
Когда после многомесячной госпитализации Римма покинула больницу, то целиком посвятила себя обустройству дома и воспитанию Веры. Саше тоже пришлось вкусить плоды маминого воспитательного порыва: он был оторван от «банды» соседских подростков и переведен в одну из лучших школ города, знаменитую своим преподаванием физики.
Возвращение домой «тирана» в мамином обличье недолго радовало Веру, которой теперь весь день напролет приходилось быть послушной девочкой, кушать после школы горячие обеды, учиться мыть посуду, жарить яичницу и штопать носки. Времени на чтение книг, на поджаривание в масле хлеба с солью и мечтания о далеком рыцаре не оставалось.
Сначала мама никак не реагировала на то, что в рассказах дочери часто проскальзывало имя Юры Дурасова, потом она стала задавать сначала простые вопросы, потом наводящие вопросы, а потом выдвинула Вере ультиматум: «либо я, твоя мама, либо Юра Дурасов, бандит и второгодник». Вера выбрала покорность. Теперь о Юре никто в доме не слышал. Девочка поняла, что сердечными делами не надо делиться ни с кем, тем более с мамой, потому что мама имела преимущества сильнейшего, а у «бандита и второгодника» имелось доброе сердце!
Юра Дурасов удивлял Веру своей заботой о пьющей матери и о младшей сестре. Он учился в престижном классе, потому что его мама работала школьным ночным сторожем. Иногда на переменах Юра рассказывал девочке о том, что происходило у него дома. Эти истории казались ей взятыми из другой жизни, доселе ей неизвестной. Не знавший доброго слова, мальчик открывал свое сердце Вере, которая, умея драться, не дралась и, умея быть очень послушной, оставалась независимой от мнения большинства, а главное, она умела слушать, доверчиво подперев голову ладошкой.
Дурасов не доучился до конца учебного года – его исключили из школы за плохое поведение. Слухи о том, что Юра был убит в лагере для несовершеннолетних преступников, до Веры так и не дошли. Этот мальчик навсегда остался в ее жизни тем школьным героем, который учил ее не судить людей.
После того как Юру Дурасова выгнали из школы, Веру пересадили за заднюю парту среднего ряда. Теперь она сидела с очень примерным мальчиком, Алешей Равным, который вел себя за партой тихо и часто сопливил, вытирая свой покрасневший нос тыльной стороной указательного пальца правой руки, потому что носового платочка у него не было, как и у Веры, которая не болела ни летом, ни зимой.
С окончанием зимы ходить домой пешком было большим удовольствием, ведь по дороге домой появилось время подумать обо всем на свете. Настало время и для Веры определиться со своим предназначением на земле. Конечно, ей очень хотелось поделиться хоть с кем-нибудь своими надумками, но поделиться было не с кем.
Одним прекрасным солнечным днем, когда на ледяных прогалинках появились первые травинки и сморщенные сугробики спасались от солнца, спрятавшись в кустах вдоль тротуара, у Веры появилась попутчица. Ее звали Лиля Хаим, и она жила на улице Ленина, но была, в отличие от Веры, худа и изящна. Черные гладкие волосы девочки были перехвачены бантиком, и лицом Лиля походила на ту прекрасную «Незнакомку», перед портретом которой сама Вера могла стоять часами.
Лиля Хаим отличалась от детей в классе тихостью и неприметностью. Учеба давалась ей нелегко, девочка отставала от своих сверстников по всем предметам и в особенности по математике.
– Лиля, а давай я помогу тебе сделать домашнее задание по алгебре? – предложила как-то Вера по дороге домой. У нее выдался час свободного времени, потому что девочек пораньше отпустили с уроков, а мама об этом не знала. Лиля от помощи не отказалась, ведь ей самой порядком надоело получать двойки в дневнике. Когда домашняя работа была сделана, Вера стала рассматривать семейный альбом одноклассницы и определила для себя, что родители Лили были не иначе как потомками знатного греческого рода, так как они своими гордыми позами, изящной одеждой и строгим выражением на удлиненных лицах напоминали ей богов Древней Греции. Конечно, Вере очень хотелось как можно больше узнать о Лилиных предках, но пришла Лилина мама и без особых церемоний выставила одноклассницу дочери за дверь.
С того времени девочки часто вместе шли и вместе размышляли о жизни.
Лиля Хаим мечтала стать то художницей, то учительницей, то пианисткой, хотя рисовала она не лучше Веры, стоя у доски, боялась собственного голоса и играла на пианино растопыренными пальцами.
Вера тоже училась музыке, но не при Дворце культуры, как Лиля, а в настоящей музыкальной школе, и не потому, что у нее был музыкальный талант, а потому, что музыкальная школа была воспитательной находкой ее мамы, чтобы отнять у дочери последнюю каплю свободного времени, при наличии которого детям приходили на ум «всякие глупости».
Однажды Вера поделилась с Лилей своей идеей о цели жизни, но Лиля ее не одобрила.
– Лиля, как ты не понимаешь? Смотри, что получается: почти все наши одноклассники хотят стать инженерами, врачами или учителями. Но если все будут с высшим образованием, то кто будет выполнять в стране остальную работу, кто будет строить, варить, растить хлеба? Это же проблема!
Героями почти всех виденных Верой фильмов были простые труженики, которые строили заводы, работали у станка и собирали урожай, а мешали им трудиться интеллигенты с дипломами, которые обычно всего боялись и всегда сомневались. Это давало девочке уверенность в своей правоте.
– Понимаешь, Лиля, если все будут людьми с высшим образованием, то кто будет работать лопатой и киркой?.. Не знаешь, а я знаю. Я после школы буду копать траншеи или стану сажать деревья.
Впрочем, переубедить свою попутчицу Вера так и не смогла, Лиля Хаим не разделяла тревоги своей попутчицы за будущее всего человечества, хотя эта тревога была личной проблемой только самой Веры, которую мама активно пыталась наставить на нормальный человеческий путь, в основе этого пути лежал диплом о высшем образовании. После маминой воспитательной атаки девочка никак не могла для себя решить, чему верить: фильмам и книгам или все-таки собственной маме. Разговор с подругой давал хоть какую-то надежду найти правильный подход к этому вопросу, но разговор по душам с Лилей еще больше запутывал девочку.
***
Жизнь не стоит на месте. Наступили летние каникулы, их начало ознаменовалось покупкой дачи, чтобы укрепить здоровье мамы на свежем воздухе. Впрочем, за красивым названием «дача» скрывался участок распаханной степи, где единственными орудиями по возделыванию земли под грядки были лопата, железный лом и старые ведра. Вера мечтала копать траншеи, но слишком рано осуществилась эта мечта, чтобы оставаться мечтой будущего.
Все летние месяцы семья пропадала на даче, которая находилась в трех километрах от города. И пусть рядом с дачей пыхтел асфальтный завод, зато ветер чаще всего дул со стороны дикой степи, когда вся семья Шевченко полной грудью вдыхала терпкий запах полыни, прожженной на солнце. Только Саша игнорировал здоровый образ жизни на даче, отстаивая независимость городского подростка.
После дачных работ Вера вернулась в школу другим человеком. Она вытянулась и похудела, что никак не сказалось на отношении к ней одноклассников. Девочка продолжала сидеть за одной партой с Алешей Равным, который теперь не сопливил, а скучал и, слушая учителя, аппетитно покусывал ногти. Вера на уроках не скучала, если ей было неинтересно, то представляла себя в другой жизни, которую ей открывали книги.
Случилось так, что у Веры появилась настоящая подружка.
Эту девочку звали Лариса. Она за годы учебы стала эталоном для Веры не только в аккуратности ее одежды, но и серьезном отношении к жизни. Ларису Канарину уважали в классе, хотя держалась она всегда обособленно.
Сама Лариса уже давно с интересом приглядывалась к Вере Шевченко, ни к кому из класса она не испытывала такой симпатии, таких добрых чувств, как к этой наивной, но умной девочке, одежда которой не выглядела так опрятно, как это должно было быть. Среди одноклассников Вера держалась с достоинством, хотя всегда была готова уступить, шумных игр и классных диспутов она сторонилась, ее лицо выражало добродушие, слегка курносый нос говорил о веселом характере, но в глазах стояла недетская грусть.
Как только Веру посадили за соседнюю парту, Ларисе пришлось запасаться двойным набором карандашей, ручек и тетрадей, потому что не проходило и дня, чтобы ее новая соседка не забыла дома что-нибудь из школьных принадлежностей.
***
Семья Ларисы Канариной жила в большом доме с садом, который стоял на окраине Нового города. От летнего зноя и зимних буранов крышу дома укрывал раскидистый тополь в палисаднике, а в огороде красовалась стройная плодоносная яблоня, вокруг которой по осени медленно поспевали крупные бордовые помидоры. Летом Лариса просыпалась от пения птиц, по вечерам ее убаюкивала деревенская тишина, и ее детство протекало спокойно и счастливо. До школы девочка добиралась пешком, потому что автобусы на окраину города не ходили. Сама Лариса давно мечтала о подруге, с которой можно поговорить по душам, но для того, чтобы заводить дружбу, нужно иметь свободное время, а этого времени у нее не было, так как в семье подрастал Коленька, младший братишка. Канарин-младший родился, когда Ларисе было семь лет, поэтому девочке ничего другого не оставалось, как быть у него в няньках.
Надо сказать, что Лариса приглашала к себе домой одноклассниц, но дружбы между ними не получалось, потому что в гостеприимном доме Канариных гостей встречали не по одежке и не по уму, а по их манере сидеть за обеденным столом.
Вера согласилась проведать свою соседку по парте, ее не смутила изысканность накрытого стола, и она ела, не раздумывая, какой ложкой или вилкой ей надо пользоваться, чтобы отведать то или иное блюдо, главное, что она не чавкала и кушала с аппетитом, чувствуя себя на приеме у королевы. Роль «принцессы на горошине» Вере явно нравилась, и в знак благодарности она решила помочь новой подружке в ежедневной уборке комнат.
– Лариса, скажи мне, как можно убирать то, чего нет и в помине? – удивленно спросила Вера, вытирая полочки этажерок.
– Подметать пол и вытирать пыль нужно каждый день, тогда ее не будет вовсе.
– Значит, неважно, есть пыль или нет, а убирать надо каждый день. Как это скучно!
Выйдя из гостей, Вера бежала по проселочной дороге в город, распевая в голос революционные песни. Наконец-то у нее появилась очень красивая и очень голубоглазая подружка!
Девочки быстро подружились. Как две сестры, они доверяли друг другу свои секреты, вместе читали интересные книжки, учились танцевать, занимались гимнастикой на коврике в зале Ларисиного дома и вместе мечтали о настоящей любви.
Лариса часто болела, и это было хорошим поводом, чтобы зайти к ней в гости.
Вере тоже хотелось на законном основании полежать денек в постели, но ее крепкое здоровье не давало ей никакого шанса разболеться.
Как-то раз Верочка мужественно съела все ранетки из двухлитровой банки с компотом, но признаков несварения желудка у нее не наблюдалось и на следующий день, тогда как только от одной съеденной ранетки ее подругу тошнило и рвало целые сутки, потому что Лариса была и внешне, и внутренне настоящей аристократкой!
Лариса Канарина являлась внучкой богатого русского аристократа, сбежавшего от революции из России в Китай, где у него родился сын Николай, которому не суждено было стать наследником крупной текстильной фабрики отца. Всей семьей пришлось бежать Канариным из революционного Китая, и после пересечения границы между Китаем и Советским Союзом у Николая и его жены Степаниды, дочери обедневшего на чужбине казака, родилась Лариса, бабушка которой имела славу знатной поварихи в китайском ресторане.
Оказалось, что и у Канариных прижился секрет Вериной соседки, тети Лизы. В доме у Ларисы к Пасхе тоже красились яйца и пеклись пироги, чтобы в пасхальное воскресенье за богато убранным столом произнести: «Христос Воскресе!», а воскресал Христос каждый год весной, когда вся природа обновлялась и начинался дачный сезон. В дачный сезон у Веры появлялось много свободного времени, потому что родители занимались дачей и приходили домой поздно вечером.
Быстро пролетели еще три года со дня первой встречи Веры и Ларисы. Девочки дружили, и, казалось, ничего не могло помешать их трогательной девичьей дружбе, как вдруг Лариса перестала обращать на Веру внимание и после школы отправилась домой одна, а на другой день все опять повторилось, как и на третий.
– Почему Лариса ведет себя как чужая?.. Если она, такая красивая и такая чистая девочка, отказалась от дружбы со мной, значит, меня точно прокляла цыганка, – решила Вера, вспомнив настырную гадалку, которой не дала десять копеек, потому что спешила в школу и на 10 копеек собиралась купить в столовой стакан березового сока. Рассерженная цыганка жгучим взглядом обожгла тогда девочку и что-то недоброе прокричала ей вослед, но только теперь, после того как от нее отвернулась Лариса, девочка поверила, что проклята.
– Я проклята. Цыганка увидела проницательным взглядом ясновидящей, что со мной что-то неладное происходит. Я поддалась тому недостойному чувству, которое не имеют хорошие девочки. О, горе мне, горе мне!
В то время в руки Веры попались книги Мопассана, где простыми словами описывались постыдные отношения между мужчиной и женщиной. Девочка очень стыдилась внезапного жара внизу живота, когда читала рассказы про любовь взрослых людей. От этого жара сохло во рту, а тело сводила непонятная сладкая судорога, которая оставляла после себя противное чувство вины. Впрочем, об этом Вера никому не говорила, потому что с такими нехорошими мыслями и чувствами она должна была справиться сама. Откуда же цыганка про это тайное узнала?
Когда и на четвертый день поведение Ларисы не изменилось, Вера решила поговорить с подругой напрямую.
– Я тебя обидела? – спросила Вера, выйдя из школы.
Лариса помотала головой и ускорила шаг в направлении дома, тогда Вера стала громко говорить ей вслед, чтобы облегчить свое страдающее сердце:
– Почему ты так жестока со мной? Я не смогу отплатить за дружбу, за доброту твоих родителей. Скажи мне только причину, почему ты сейчас меня избегаешь? Я ведь не дура, я все пойму и сумею перенести самую горькую правду. От того, что я не знаю, что произошло между нами, я очень страдаю. Ты от меня бежишь, как будто я больна проказой, но на моей шее не весит колокольчик прокаженных! Ты скажи мне, но скажи только правду, чтобы мне было легче тебя забыть! Я забуду тебя и твой дом! Я…
Внезапно Лариса остановилась и обернулась к еще говорившей Вере, стоявшей посредине лужи. На город пролился послеполуденный дождь, а теперь небо прояснилось и засияло солнце.
– Вера, не ходи за мной. Моя мама сказала, что ты нехорошая девочка. Твоя мама сказала моей маме, что ты была в нехорошей связи с нехорошими мальчишками и поэтому тебя насильно перевели в нашу школу. Ты пришла к нам в класс, чтобы исправиться, и ты мне ничего не рассказывала об этом! Это нечестно! Я думаю, что… что…
Тут Лариса запнулась.
Лицо Веры исказилось горем, ее саму заколотило, как при высокой температуре, ноги просели в коленях, и она, сидя на корточках, закрыв лицо ладонями, беззвучно зарыдала.
– О, как мне такое пережить еще раз?.. Лучше броситься в омут, как Аленушка, сразу и навсегда, – нашептывала она чуть слышно. В этот момент смерть представлялась ее единственным утешением в жизни, но и смерть отказывалась ее принимать в объятья. В могилах умерших нет прошлого, как нет и будущего, там нет боли, как и нет радости, но Веру туда не пускали, возвращая ее в «ту ночь», чтобы еще раз заставить ее страдать, без конца и края.
– Наверное, чтобы умереть, нужно выстоять очередь, как в Барнауле за маслом.
Эта печальная истина не утешала, и горькие мысли овладели ею.
– Оказывается, что мама только делает вид, что забыла ту жуткую ночь, и она до сих пор уверена в том, что я испорченная девочка… Если это так, то и незачем переубеждать Ларису в том, что я не виновата… Я обречена на бесчестие!.. Может быть, мама мстит мне за то, что Саша ее ненавидит? Да, мама мстит мне, думая, что из-за меня брат уходит из дома… Она всю жизнь решила держать меня в страхе, чтобы я стала такой, как она… И вот теперь от меня отвернулась очень хорошая девочка, моя единственная подруга.
Эта последняя мысль была так мучительна, что Вера заплакала в голос. Проклятие цыганки жило в ее жизни еще до встречи с цыганкой, и оно, как тень, преследовало ее по пятам. Теперь девочка страдала от отвращения к себе самой и тонула в безнадежности и горе. Все ее робкие попытки радоваться, беспечно, по-детски, как радовались другие девочки и мальчики, приносили ей только горечь и боль.
– Я уйду из дома, чтобы никогда больше не ходить в школу.
Как только это решение было принято, случилось непредвиденное…
Лариса пришла в замешательство, видя такое странное поведение «испорченной» Веры. Она тоже пришла в недоумение, когда узнала от мамы, какую жуткую правду скрывает от нее подруга.
Еще совсем недавно, в конце марта, счастливая Вера подарила Ларисе на день рождения завернутую в газетку книжку про девочку-разведчицу. За праздничным столом подруги сидели вместе, и Вера нахваливала каждое блюдо, приготовленное по китайским рецептам. Потом девочки оставили гостей и отправились гулять по улице. Они радовались весеннему теплу, пенью птиц и плаванью проворных корабликов, которые пускал Коленька по ручейкам. К вечеру их позвали на чай с именинным тортом. Эти Ларисины именины были всем именинам именины!
В тот день Вере разрешила мама ночевать в доме у Канариных. Всю ночь девочки прошептались, делясь самими сокровенными мечтаниями, а утром проснулись от звонкого лая сторожевого пса. Как им было хорошо вместе!
Это было еще в марте, а несколько дней назад мама сказала Ларисе под большим секретом, что Вера – девочка легкого поведения. Лариса от этой новости не спала всю ночь. Сначала ее терзали сомнения, но зачем Вериной маме клеветать на свою дочь? С рассветом она уверилась в том, что Вера только притворяется хорошей девочкой, и с ней дружить – себе дороже, но сомнения продолжали ее мучить: «А что если над Верой в действительности надругались взрослые ребята?.. Или заставляли делать постыдные вещи под страхом смерти?.. Почему же Вера молчала столько лет?.. Почему не обратилась в милицию?.. Почему Верина мама не защитила свою дочку?»
Лариса уже давно познакомилась с Вериной мамой, с которой нужно было держать ухо востро. Девочка всегда испытывала неподдельное облегчение, когда они оставались одни с Верой, потому что, отвечая на вопросы ее мамы, она чувствовала себя той юной разведчицей на допросе, о которой рассказывалось в книге, подаренной на день рождения.
Да, Лариса имела право со спокойной совестью оставить Веру плакать у дороги и пойти домой, как любая порядочная пионерка, но… она не смогла этого сделать.
Вера сидела на корточках, закрыв руками голову, словно ждала удара, а ее длинные тонкие косички печально свисали до самой земли. Какая-то непостижимая жалость к подруге вдруг охватила сердце Ларисы. Неподдельное горе Веры не могли затмить ни яркий солнечный свет, ни нежная зелень весенней травы. Лариса одернула свою школьную форму, привычно поправила черный фартук на плечах, потом заботливо обняла бедную Веру и помогла ей подняться на ноги, а та, судорожно всхлипывая, что-то горестно бормотала себе под нос, и ее горючие слезы уже мочили отутюженный рукав школьной формы Ларисы, которая утешала подругу, как несчастного ребенка. И в этот момент она поняла, что ее уже совершенно не интересует та жуткая правда, которая может причинять такие страдания человеку, и она не позволит этой «правде» разрушить ее дружбу с Верой, которую так любила и жалела.
– Я н-н-не… Мне так… больно… Это не м-м-может… нет, м-м-мама… я… не могу.
Лариса не стала слушать заикание подруги, а приложила свой палец к ее шевелящимся губам, потом аккуратным движением руки вытащила из бокового кармана фартука сложенный вчетверо носовой платочек. Этим чистеньким платочком она заботливо промокнула глаза и нос зареванной девочки и, глубоко вздохнув, крепко прижала ее к себе. В тот день Вера узнала, что такое настоящая дружба.
***
Незаметно пролетали школьные будни, каникулы, экзамены.
Вера и Лариса сохранили свою дружбу, но с каждым годом они всё больше отдалялись от своих сверстников как в понимании мира, так и в понимании дружбы и любви. Девушки горели желанием осуществить свои надежды. Им так хотелось верить, что именно для этого и существует мир.
Прозвучал для выпускников последний школьный звонок, сданы выпускные экзамены и получены аттестаты зрелости. О расставании ни Вера, ни Лариса не думали. После выпускного вечера Вера решила подать документы в медицинский институт, а Лариса – в университет на химический факультет.
Глава 3
– Хоть эта ночь могла бы быть поприветливее, ведь не всегда в полночь по городу гуляет одинокая выпускница.
Вера говорила вслух, и обида звучала в ее голосе. Она чувствовала себя скверно, как гость, которого раньше времени отправили домой!
Родной город спал, убаюканный ночью, но девушке он казался глухонемым другом, с которым можно поговорить по душам. Ночная тишина, темные силуэты домов и осторожный свет уличных фонарей располагали к откровенности, и в молчании городских улиц ей слышалось сочувствие.
– Хоть бы случилось какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, чтобы я почувствовала себя эдаким «буревестником» или просто «человеком с большой буквы». Пусть звезды в эту ночь падают с неба, а я буду их ловить на лету!.. Еще немного – я сама с ума сойду! Что я хочу?.. Быстрее прийти домой, как невидимка, под этим бальным платьем. К чему нужно было себя так наряжать, чтобы отметить получение аттестата зрелости? Это у Наташи Ростовой был бал, когда она вальсировала с князем Болконским, а у меня – банальная вечеринка.
Тут Вера остановилась и, представив себя на своем первом балу, закружилась, глядя на воображаемого героя своего романа, напевая мелодию вальса Хачатуряна, но запуталась в подоле длинного платья и решила, что уже вышла из возраста романтических переживаний.
Теперь она хотела одного – чтобы разом потухли ночные фонари на улицах, на небе – луна и звезды, чтобы не было свидетелей ее одинокого возращения домой в белом платье и белых туфлях на высоких каблуках.
– Я, между прочим, хоть и не имею кавалера, зато имею аттестат зрелости.
Это высказывание обращалось к ночным небесным светилам. Надменную луну с ее звездным выводком совершенно не интересовала Вера, и это она прекрасно знала, ведь всё, что называется в биологии флорой и фауной, как и вся обширная вселенная, было глубоко равнодушно к тем, кто по ночам шляется по городу и нарушает тишину перестуком каблуков. Но говорить с луной и звездами, как с представителями небесного мира, ей было просто необходимо.
– Одиночество, мои прекрасные звездочки, есть одиночество, как ты там ни крути! Один ли ты или в толпе людей, но если ты душой одинок, то одинок.
Тут Вера улыбнулась своему философскому настрою, хоть как-то оправдать себя в собственных глазах, ведь она сбежала с вечеринки, и рассвет зрелости встречать будут без нее.
– Что и требовалось доказать, вокруг ни души, и никому нет дела, что меня не сопровождает рыцарь с сердцем льва… Человек способен на сопереживание, но перенять чужую боль и одиночество никому не дано, поэтому человек уже с рождения обречен на одиночество, в котором он нуждается как личность, а моя личность нуждается в друге, не с луной же по ночам говорить!
Вера даже ногой притопнула от такой несправедливости – встречать рассвет зрелости в полном одиночестве, и, приподняв подол бального платья, ускорила шаг.
Ночь была теплая, город спокойно спал. Повеяло предрассветным ветерком, а Вера шагала, не сбавляя темп, ей хотелось быстрее оказаться дома, скорее заменить бальное платье на халатик и наконец-то расчесать всклоченную парикмахером прическу, чтобы вступить в новую взрослую жизнь, сжигая за собой мосты, чтобы о школе осталась только светлая память, ведь и школа без всякого сожаления уже вычеркнула ее имя из списка своих учениц.
***
Праздник для выпускников начинался с вручения аттестата, а в аттестате у Веры стояла твердая тройка по литературе, поэтому ее бальное настроение было заранее испорчено обидой на Катерину, главную героиню пьесы Островского.
Обидно было то, что к написанию этого сочинения Вера так хорошо подготовилась, что отведенного времени ей не хватило, чтобы полностью раскрыть тему бунта Катерины из пьесы «Гроза». По мнению девушки, трагедия главной героини в этой пьесе заключалась в том, что она в детстве жила слишком припеваючи, чтобы стать сильной личностью во взрослой жизни. Свободолюбивый характер у Катерины проявился с опозданием, иначе бы она не вышла замуж за нелюбимого человека. В итоге ее трагическая смерть может вызывать у читателей только жалость, потому что свободы в самоубийстве нет, так как не Катерина выбрала смерть, а смерть выбрала ее.
От огорчения за свой литературный провал Вера после экзамена пришла домой, как безнадежно падший человек. Она закрылась в своей комнате и оплакивала свое будущее, ведь с тройкой по сочинению дорога в институт для нее закрыта. Поступать в медицинский институт Вера решила без протекции и строго предупредила маму, что если вскроется ее участие в решении приемной комиссии, то она пойдет работать дворником.
Узнав о тройке, полученной дочерью по сочинению, Римма вместо дачи после работы прибежала домой. Вид Веры, лежащей пластом на диване, был поистине ужасен, и такое положение вещей в доме требовало немедленного вмешательства ее мамы.
– Ты почему не отвечаешь на звонки телефона и целый день воешь в подушку, как белуга? – спросила Римма как можно мягче. Женщине даже захотелось обнять дочь, но она не позволила себе этого жеста. Дети не должны знать о любви матери к ним, ибо это портит их характер и дает им повод «вить из матерей веревки». – Вера, повторяю: что случилось? Ты будешь отвечать на вопросы или надо щипцами слово из тебя вытягивать?
Несчастная девушка приподняла голову от подушки, посмотрела на маму с подозрением.
– Мама, ты ведь сама знаешь о моей тройке по сочинению! Я провалила экзамен! После тройки есть только двойка. Прости меня, пожалуйста, я заслуженно страдаю. Оставь меня, пожалуйста, одну.
Выговорившись, Вера опять уткнулась носом в подушку, а сама подумала, что ее удел – погибнуть в печали и голоде как неполноценной личности.
– Слезами, Вера, тройку не исправить. Тебе предстоит еще четыре экзамена сдавать. Так, будь добра, не оплошай еще раз! А теперь утри слезы, приведи себя в божеский вид, так как скоро будем ужинать!
Римма не собиралась жалеть свою несчастную «троечницу», она отправилась на кухню печь блины. Блины выпекались на двух маленьких чугунных сковородках. Все члены семьи любили кушать блины, с пылу, с жару, с расстановкой, кто с маслом, а кто со сметаной. Вера сидела за столом с кислым выражением лица, но уплетала блины с не меньшим удовольствием, чем папа и брат Саша. После ужина плакать Вере расхотелось, она поблагодарила всех сидевших за столом и тихо добавила:
– Без блинов мне было бы ничуть не легче, чем Катерине в «Грозе». Теперь из-за ее строптивого характера я окончу школу с позором!
– Не кисни раньше времени! Главное, чтобы ты не опозорилась с физикой.
Сашино утешение Вера пропустила мимо ушей, так как ценность каждого человека брат определял по его отношению к физике, а она к физике относилась далеко не с распростертой душой, ее пугала холодная расчетливость физических законов, по которым обязана жить вся природа.
– Из любого положения всегда есть достойный выход, – успокоил дочь Володя, очень довольный прожитым днем, вкусным ужином и возможностью посмотреть новости, потому что на даче новости не вещались.
– Перестань хныкать и не трать время понапрасну! Иди мой лицо, а заодно помой банки. Они стоят в ванной под умывальником. Я думаю, что это будет неплохая терапия для страдающей троечницы, а мне – помощь по хозяйству.
Так умно, не столько словами, сколько уверенной интонацией голоса, подбодрила дочь Римма.
***
Остальные выпускные экзамены Вера сдала на отлично, и теперь она спешила добраться домой до рассвета, ибо очень стеснялась своего бального платья с пелериной, как у Пьеро из сказки про Золотой ключик, сшитого из дорогой белой шерсти знаменитой портнихой, и своей высоко взбитой прически.
С мечтой встретить рассвет взрослой жизни вместе с одноклассниками Вера с Ларисой пришли на вечер выпускников, который проводился в доме одноклассника Славы Тихого.
Лариса первой ушла домой, потому что жила неподалеку, а Вера присела на стул у темного окна и не знала, что ей делать: или ждать рассвета, или ждать первого автобуса, который доставит ее домой. Она смотрела перед собой и скучала, глядя на танцующих уже бывших одноклассников. Когда на медленный танец ее пригласил Алеша Равный, бывший сосед по парте, Вера с недоверием посмотрела на него, но вышла на середину зала, осторожно положила руку на его крепкое плечо и вдруг улыбнулась, как-никак они столько лет сидели за одной партой.
***
Алеша чувствовал себя провинившимся человеком. Он никогда не знал, как ему нужно вести себя с Верой, зато он точно знал, что сегодня из-за его дурацкого поведения она убежала с выпускного вечера, а вернее, покинула его навсегда.
Когда-то, еще в начальных классах, ее улыбка обладала силой короткого замыкания, и теперь от улыбки Веры, покорно танцующей с ним в паре, его первая влюбленность вновь овладела сердцем. Алеша держал талию девушки и чувствовал сладкую истому, знакомую ему с детства, и скулы сводило от желания прижать ее к груди, целовать ее детские губы, сделать ее своей. О, как бы он хотел открыться ей прямо здесь и сейчас, ведь только она одна могла сделать его самым счастливым мужчиной на свете. Мелодия песни о любви медленно подходила к концу, а Алеша молчал.
– Прости, – тихо произнес юноша, когда вместо танго зазвучал бодренький твист. Вера вновь уселась на полюбившийся ей стул, и очень хотела вместе с ним провалиться сквозь землю. Какое-то время она пребывала в позе Роденовского «Мыслителя», потом резко поднялась, поправила сползшую набок пелерину и решительно зашагала к выходу. Вера ушла с выпускного бала, который на деле оказался увеселительной вечеринкой, ни с кем не попрощавшись.
Алеша вышел на крыльцо, ему хотелось курить. В этот момент он напоминал сам себе Иванушку-дурачка, из рук которого только что вырвалась жар-птица, и в этот раз она вырвалась, чтобы улететь навсегда. Конечно, Алеша мог бы догнать Веру, взять ее под руку и проводить домой, но у него не хватило смелости даже окликнуть ее. Стоя на крыльце одноклассника Славы Тихого, юноша вглядывался в темноту улицы, чтобы не потерять из виду летящее белое платье своей любимой девочки.
Сколько раз ему представилось, как бандиты преследуют Веру, угрожают ей насилием, и тогда появляется он, ее верный рыцарь со школьной скамьи, и спасает ее, как даму своего сердца.
Когда в начальной школе Веру Шевченко пересадили к нему за парту, Алеша перестал быть самим собой. Он не обращал внимания на сочувственные насмешки одноклассников из-за того, что к нему за парту пересадили толстушку, но они не знали, что Алеша втайне был в нее влюблен.
Как только Вера робко села по правую руку от него, то стала его королевой. Конечно, она не носила корону и не отдавала приказы, она по-королевски вошла в его жизнь и заняла собою все пространство за школьной партой. В ее присутствии сердце мальчика наполнялось прекрасным чувственным желанием – желанием ей принадлежать. В младших классах Алеша Равный был худым и неприметным учеником, поэтому никто не заметил его влюбленности, волнение его мальчишеской сути, которая состояла из влюбленного сердца, чувственной души и уверенности в том, что завоевать сердце этой прекрасной девочки ему не удастся никогда. Когда Вера обращалась к нему с вопросом, то Алеша терял дар речи, и его нос начинал отчаянно сопливеть.
Вера не обращала ровно никакого внимания на старания соседа по парте ей понравиться. Она была довольна тем, что Алешка был робким мальчиком, вел себя «тише воды и ниже травы». Девочка не догадывалась, что даже ее умение быстро создавать беспорядок на парте, в парте и под партой восхищало Алешу, которому казалось волшебством то, что она всегда находила нужные ей учебные принадлежности в портфеле, в котором наверняка хранились и остатки прошлогодних завтраков.
Даже своей маме правдивый Алеша не рассказал, как ему нравилась Вера, которая сидела рядом с ним за партой. Эта девочка сначала отдубасила самого Юрку Дурасова, а потом кормила этого дурака завтраками, а теперь Алеша сам был рад-радешенек носить для нее печенья, ириски, яблочки, чтобы видеть благодарный огонек в ее глазах.
Карие глаза девочки могли говорить! Они могли искриться радостью, как сосульки под весенним солнцем, могли печалиться, как небо перед грозой, и даже менять цвет, подобно листьям в осеннюю пору.
Однажды Алеша написал Вере записку с тремя словами: «Я тебя люблю!» Алеша и сам не знал, что его подтолкнуло на это откровение, но это трехсловное признание в любви он подбросил в Верин портфель, потому что открыться в своем чувстве ему мешала врожденная скромность.
–– Тюхтя-матюхтя, – ласково называла мама маленького Алешу, нежно приглаживая белокурые кудри сына. Алеша никогда не понимал, что означало это мамино прозвище, он всегда был послушным мальчиком, в драки не лез и никого не обижал, значит, он, Алеша, был маминым тюхтей-матюхтей.
День, когда Алешина записка очутилась в Верином портфеле, стал для него днем гибели его мальчишеского счастья. На следующий день Вера пришла в школу сама не своя, она настороженно оглядывалась по сторонам, и в ее потемневших глазах затаился испуг. Девочка сидела за партой, как разведчик в засаде. Иногда она бросала взгляд то на одного, то на другого одноклассника и, краснея, опускала глаза.
«Моя записка! Она ее прочитала и теперь думает, что кто-то из мальчишек над ней подшутил! Я сейчас же повернусь к ней и успокою ее. Я скажу сам эти три слова! – решил про себя мальчик, но в следующий момент передумал и снова взял себя в руки. – А вдруг она сама надо мной посмеется?»
Это «а вдруг?..» победило. Алеша молча ждал часа своего позора, и на последнем уроке Вера его вычислила. Она повернулась к нему всем телом и посмотрела на него с таким разочарованием, что первая влюбленность мальчика перешла в дикую душевную боль, а со временем эта боль переросла в чувство вины, а потом в сознание своей неполноценности в вопросах любви.
Алеша испытал облегчение, когда Вера в старших классах пересела от него за другую парту, к Ларисе Канариной. Теперь он мог смотреть на свою бывшую соседку со стороны и не краснеть от ее близости. Как он любил слушать ее рассказы у доски и восхищался всем, что она делала. Однажды Вера сочинила целую поэму о Жанне д’Арк, и Алеше показалось, что перед классом стоит не одноклассница, а соратница легендарной француженки. Когда Вера садилась за парту, то вновь становилась тихой и верной подружкой Ларисы Канариной, не более того.
Вера и Лариса жили обособленной от класса жизнью. Девочки не ходили на классные вечера, где опьяневшие мальчики и девочки дарили друг другу запретные ласки, и в общественной жизни класса участвовали обе только по принуждению. Они игнорировали всякое ухаживание и среди ребят прослыли несусветными гордячками.
Как-то раз, уже в старших классах, на уроке физкультуры к Алеше обратился друг Славка:
– Лешка, посмотри, какая аппетитная модель делает пируэты на бревне! Твоя бывшая соседка по парте возбуждает прямо на расстоянии. Это совсем не то, что тебе предлагает длинноногая Наташа, которая виснет на твоей шее, как кишка перетянутая.
Слава говорил это шепотом, с перерывами, не отводя взгляда от Веры, старательно выполняющей гимнастические упражнения на бревне. На уроке физкультуры девочки занимались гимнастикой, а ребята играли в волейбол. Слава и Алеша сидели на запасной скамейке и следили за стараниями девочки удержаться на бревне.
– А эта полненькая Шевчиха свежа, как сдобная булочка с начинкой. Алешка, ты, как ее бывший сосед, имеешь шанс пригласить ее в кино… А-а-а!
Вскрикнув от боли, низкорослый и упитанный Слава ухватился двумя руками за нос. Да, Алеша знал, что его правая рука бьет сильно, но недостаточно сильно, чтобы дать выход противному чувству потери.
Воспоминания – как сигаретный дым: вот они есть, а вот – их уже нет. Юноша докурил папиросу и повернулся к входной двери, за которой зазвучала новая пластинка группы «АВВА». Внезапно дверь распахнулась, и высокая Наташка в коротеньком белом платьице кинулась к нему на шею.
– Пойдем, потанцуем! Скоро рассвет. А у меня есть для тебя сюрприз! – зашептала девушка, прижимаясь грудью к высокому красивому парню, и добавила едва слышно: – Алешенька, любимый, моя мама ушла ночевать к соседке!
Нежные объятья девушки помогли парню вновь обрести покой в сердце. Он с силой прижал к груди свою стройную подружку. С ней ему всегда было просто и все понятно. Алеша всегда знал, что она от него хочет, и то, что она хочет, он мог дать девушке с лихвой. На небе звезды уже теряли свой блеск. Именно с Наташей предстояло Алексею встретить рассвет своей зрелости…
***
Вера продолжала свой путь домой в гордом одиночестве. Теперь девушка шла по самой середине проезжей части улицы, освещенной ночными фонарями. Небо на востоке просветлело, зарождался рассвет. Не о таком выпускном вечере мечтала Вера, никто не делился своими планами на будущее, своими заветными мечтами. Вся романтика заключалась в еде, выпивке и танцах между закусками. Танцевать она очень любила, но последний танец с Алешей был ей неприятен. Да, ее бывший сосед по парте вырос, стал ладным парнем, но это не давало ему никакого права прижимать к себе ее так… властно.
Она прошла уже половину пути и теперь топала посередине проезжей части дороги, периодически выискивая взглядом в тени домов потенциальных убийц и насильников, и чтобы себя подбодрить, она пыталась вспомнить что-то хорошее о школе, и хороших воспоминаний было всего три.
Первое приятное воспоминание – когда Светлана Васильевна выбрала именно Веру провести урок в своем первом классе, когда ее одноклассники получили задание написать сочинение. Это был ее звездный час. Впрочем, непочтительное отношение первоклассников к самой Вере, как к самозванке, быстро разрушило все иллюзии этого звездного часа.
Уставшая от детского гама, потерявшая интерес к примерам по арифметике и правилам правописания, девочка не сдалась на радость малышей, а принялась рассказывать им захватывающую историю из книги о приключениях полярников.
Светлана Васильевна не на шутку испугалась, когда не увидела своих первоклассников в коридоре на перемене, она ворвалась в класс и развела руками, ибо никто из ребят не обратил на нее внимания, так как рассказ про пропавших полярников подходил к самому захватывающему моменту.
После такого педагогического успеха Вера частенько замещала свою классную руководительницу за учительским столом в первом классе, а через три года силами ее подопечных четвероклассников Вера поставила на школьной сцене настоящий новогодний спектакль.
Это был ее второй звездный час.
Спектакль был показан на сцене актового зала и прошел блестяще, под бурные аплодисменты учеников, одетых в новогодние костюмы. Вера как режиссер-постановщик могла быть довольна собой, если бы не жалость к маленькой «снежинке», облитой кефиром. По случайному стечению обстоятельств маленькая зрительница, одетая в костюм снежинки, сидела в первом ряду, а перед ней на сцене стоял столик, и на столике – бутылка с настоящим кефиром.
Вера была сторонницей всамделишных декораций, но она не планировала то, что случилось с прыгучим мячиком во время представления. Красный мячик по сценарию должен был быть только игровым элементом, но он оказался злодеем, который прыгал-прыгал и допрыгался, опрокинув злосчастную бутылку с кефиром. Кефир вылился на девочку, которая хотела быть снежинкой, а стала кисломолочной феей.
Третье и последнее приятное воспоминание о школе не имело хорошего конца. Как-то раз Вера, единственная из класса, нашла решение задачи по геометрии, над которой ученики корпели уже целую неделю, но постеснялась показать его учителю, а за нее это сделали два друга, любители всяких формул и задач. Они красиво оформили решение задачи на доске, и слава умника досталась не ей.
ра собиралась запомнить о школе, и только с годами она с благодарностью вспомнит своих учителей, которые вложили в нее не только знания, но и опыт отстаивать свое мнение, уже не в классе, а в жизни.
***
Фонари на улицах города погасли, наступало утро нового дня. Вдали уже показались очертания Вериного трехэтажного дома, и тут случилось то, что должно было случиться с девушками в бальных платьях, гуляющими в одиночестве по ночному городу.
Кто-то большой и страшный выпрыгнул из-за кустов и сзади набросился на Веру. От неожиданности она встала как вкопанная.
Всё, рассвет зрелости она встретит мертвой!
– Ты, коза безрогая, совсем с ума спятила? Где тебя носило, ты, дура загулявшая?!
Всё! Страх исчез. Эх, хорошо на свете жить, ожидаешь быть зарезанной, а получаешь ругань родного брата. Девушка с радостью повернулась к Саше и хотела кинуться к нему на шею, но его рука, выставленная вперед, опередила ее сестринский порыв.
–– Ты пришел меня проводить? – просияла Вера, не избалованная вниманием брата. – Саша, чем меня пугать, лучше поздравь с аттестатом зрелости, как это делают все нормальные братья. Некоторые из них даже дарят своим сестрам подарки. Ты бы мог поинтересоваться, как прошел мой первый в жизни выпускной бал!
Вера хотела еще что-то сказать хорошее, но сердитый Саша уже широко шагал в сторону дома, и ей пришлось снять туфли на каблуках и пуститься за ним бегом. Придерживая руками подол платья, она быстро догнала брата, но ее очередь говорить уже прошла.
– Во-первых, коза безмозглая, хорошо, что этот бал был у тебя первым и последним. Во-вторых, я могу тебя, дура, поздравить, что тебя не укокошили бандиты! А, в-третьих, чукча, скажи мне четко, как звучит закон Фарадея.
–– Не обижай чукчу, чукчи и так маленькие и живут в вечной мерзлоте! – пробубнила девушка, защищая больше себя, чем народ Крайнего Севера.
Конечно, остатки бального настроения пропали окончательно, и будущее предстало перед Верой в образе недовольного английского ученого, закон которого ей всё равно не выучить так, как этого хотел ее брат, отвечающий перед родителями за Верин вступительный экзамен по физике.
***
Да, Саша очень сердился и на Веру, и на родителей, которые разрешили сестре пойти после школьного бала на вечеринку выпускников к какому-то Славе, живущему на окраине у черта на куличках. Он чуть морду этому борову не разбил за то, что тот не знал, куда подевалась Верка. Потом Саша оббежал весь город, но догнал сестру только тогда, когда та подходила к дому. О, какую радость он испытал при виде Веры, шагавшей посередине улицы. Она выглядела белой монашкой, спешившей с рассветом на молитву, а главное, что она была живой!
Саша умел скрывать свои чувства от других, как радостные, так и тревожные. Этому его никто не учил, этому он научился сам, научился очень давно, когда его с позором отправили на Алтай, на родину отца. Он любил свою сестру, по-своему, но любил, но ничего уже не поделаешь, ибо та кошмарная ночь, убившая в его сердце радость быть сыном своего отца, навсегда останется между ним и Верой. Он не мог простить себе, что поставил под сомнение невинность Веры, из-за его упрямства в семью пришли несчастья, но виновата была именно его сестра, что она родилась не пацаном, а девчонкой!
Страшные подозрения родителей в испорченности семилетней Веры и их убежденность в виновности сына надломили его характер победителя. В отместку Саша после приезда из деревни домой отравлял жизнь себе, маме и своей сестре. Мама злилась, но проигрывала, а сестра молча сносила его жестокое обращение, но продолжала его боготворить.
Как раздражала юношу эта сестринская покорность! Вера могла часами сидеть закрытой в ванне только потому, что Саша этого хотел, и никогда не ябедничала на него родителям, когда он учил ее уму-разуму, потому что она его жалела!!! Сестра не догадывалась, что эта жалость делала его еще злее, чем он был на самом деле.
Простить отца Саша тоже не смог, даже когда тот извинялся со слезами на глазах. Память оказалась слишком коварной, чтобы позволить юноше прощать обидчика, даже если им был отец, поэтому он часто уходил из семьи к своим друзьям.
Три года назад у Саши был тоже выпускной вечер, но он веселился не со своими одноклассниками, а в доме друга детства, Вовы Коваленко. В этом маленьком домике на окраине Караганды отмечали получение аттестата зрелости его бывшие одноклассники по начальной школе, где он учился до того, как его перевели в престижную школу в центре города.
С Володей Коваленко Саша дружил еще с первого класса, и не только дружил, но и завидовал ему белой завистью. Судьба подарила Володе очень добрую и покладистую маму. О такой маме и о таком уютном деревенском доме, что стоял на окраине города, Саша мог только мечтать.
Своего отца Вова не знал, как и силы отцовского ремня, его воспитывала улица, уличное братство давало ему уверенность в жизни, а у Саши такой защиты не было, поэтому, несмотря на протесты мамы, дружба между Сашей и Володей, сыном одинокой больной женщины, с годами только крепла.
Получив аттестат зрелости и приглашение на учебу в Новосибирский университет, Саша отправился в гости к Вовке, где знакомые ребята отмечали получение аттестата зрелости. Веселье выпускников было в самом разгаре. В тот год распитие алкогольных напитков в здании школы запрещалось, а на квартире, где запреты министра образования не имели силы, спиртное лилось рекой, шампанское сменялось вином, вино – водкой.
Приход Саши был встречен с ликованием! И ему сразу налили штрафной стакан «Кровавой Мэри», после которого он почувствовал себя человеком, свободным от прошлого и будущего, эдаким молодцом-удальцом, но танцевать в кругу подвыпивших выпускниц отказался. Магнитофон крутил песни запрещенной группы «Битлз», и выпускники были очень пьяны, очень веселы и очень счастливы.
Когда Вова позвал его зайти в мамину спальню, Сашу уже начинало клонить ко сну. Ночь приближалась к рассветному часу, в зале играл магнитофон с приставкой, брызгающей светом, а в спальне было темно и по-особому тихо. Свет давала только настольная лампа, что стояла на тумбочке у кровати и освещала кровать, а на кровати – рыжую Любку. Саша знал эту девчонку еще по начальной школе, но тогда она была костлявой хохотушкой, а сейчас она возлежала как барыня. Выпускное платье наполовину открывало высокую грудь девушки, и ее широкие бедра еле помещались на узенькой кровати Володиной мамы. Люба спала, пьяно улыбаясь во сне.
–– Она в отключке, – пошептал на ухо Саше один из парней, которые обступили кровать и с вожделением смотрели на девушку, как на пирог с маком.
–– Сашка, хочешь первый попробовать эту дурочку? Она сегодня так огорчалась, что до сих пор в девственницах ходит. Смотри, как она лыбится… мужика хочет! Хочешь начать свою взрослую жизнь? Займись Любкой, на правах моего друга, – жарко зашептал Саше на ухо Вовка.
Саша пьяно потряс головой и уселся на потертое кресло, которое стояло в углу комнаты у окна, задернутого цветными шторками. Рядом с креслом находился столик, покрытый белоснежной скатеркой, на котором стояла икона с изображением Девы Марии с младенцем на руках. Над иконой возвышалась хрустальная ваза с букетом сирени. Изображенная на иконе Дева Мария равнодушно глядела перед собой, крепко держа младенца у груди. Своим отрешенным видом она показывала безразличие к тому, что происходило в комнате. Это задело Сашу за живое, словно Богородица видела, что собирался сделать с Любкой один из парней, но не хотела вмешиваться.
В какое-то мгновение икона на столе ожила, и Богородица вдруг понимающе подмигнула юноше, намекая на то, что она знает о его желании сделать рыжую Любку своей первой женщиной, но стесняется это делать принародно, или просто он боится опростоволоситься перед другими парнями. Потом Богородица с иконы стала пристально всматриваться в Сашу, словно в его глазах видела что-то очень постыдное, то, что Саша скрывал от других, и это постыдное было связано с его детством. Как это случилось, что он вновь ощутил себя несчастным ребенком, которого истязает родной отец? Воспоминания падающего на его голову окровавленного ремня, полные ужаса глаза сестры и судорожные крики мамы неожиданно стали реальным кошмаром. От этих жутких картин его детства закружилась голова… Нет, только не это…
Саша резко оттолкнул от себя икону, та, падая, столкнула со столика хрустальную вазу, и ваза с грохотом упала на пол, рассыпавшись на мелкие кристаллики. От внезапного шума Любочка очнулась, широко открыла глаза и тупо осмотрелась по сторонам. Увидев над собой пьяные лица бывших одноклассников, она неловко одернула юбку, вскочила на ноги и выбежала из спальни, оставив на кровати свои белые трусики. Ее никто не стал догонять, потому что прежде предстояло разобраться с нарушителем несостоявшегося группового интима.
Как на медведя, парни двинулись на Сашу, а тот, быстро вскочив с кресла, встал в стойку дзюдоиста.
– Ты, сопля в тесте, ты что тут вазами разбрасываешься?! Сам слаб девку трахнуть и корешам кайф сорвал! Мы тебя сейчас убивать будем, чтоб ты по чужим компаниям не шатался! – это было последнее, что слышал Саша, потому что гнев затмил его разум, и он приготовился умереть, убивая.
Только холодная вода, выплеснутая ему в лицо, привела его в чувство. Сначала юноша не понял, что произошло и где он находится. Он какое-то время бессмысленно рассматривал кровь на своих руках, стонущих ребят у него под ногами. Перед ним стоял Володя и поливал на голову холодную воду из алюминиевого ковшика, вытирая полотенцем подтеки крови на лице друга.
За эту «водную процедуру» Саша был благодарен Володе по гроб жизни, потому что он не дал шанс ему озвереть окончательно. Холодная вода вернула разум, и юноша пришел к твердому убеждению, что водка может превращать и хорошего человека в убийцу.
После той вечеринки никакая сила на свете больше не могла заставить Сашу выпить хоть каплю алкоголя. Не пить спиртного стало его жизненным кредо, его персональным решением, а до остальных ему не было дела.
–– Кому надо, пусть теряют разум от этой водки, а я не буду! – так решил для себя юноша на своем выпускном вечере и свое слово держал.
В Новосибирск он приехал с опозданием, и его отправили в Красноярск. Красноярский университет славился на всю страну своими исследованиями в области физики и электромагнетизма. Именно в Красноярске Саше предстояло осуществить свою мечту – стать ученым-физиком, но и в Красноярск он приехал после того, как проведал своих дедушку и бабушку и погулял на их золотой свадьбе.
Его пугала жизнь в незнакомом городе, тем более что мест в общежитии уже не было, а искать съемную квартиру он не стал и вернулся в Караганду, не с мечом и не на мече, а с белым флагом в руках. Посоветовавшись друг с другом, Римма и Володя не стали вмешиваться в дальнейшую судьбу взрослого сына, ибо время его воспитания прошло.
Сашу приняли в Карагандинский политехнический институт без экзаменов, как абитуриента Новосибирской академии, и он по дружбе сдал вступительные экзамены за Володю Коваленко, которому всегда трудно давались математика и физика.
Учились друзья, себя не утруждая, но если Володя вступил «своим» парнем в студенческое братство, то Саша сторонился шумных компаний, он понимал, что потерял шанс стать ученым, и теперь ничего не радовало его в жизни.
Настала пора и сестре получать высшее образование, от этого зависело ее будущее, и то, что она благополучно сбежала с выпускного вечера, Саша мог только одобрить. Как уберечь младшую сестру от зла, он не знал сам, но сейчас был счастлив слушать ее несусветный лепет о законе Фарадея и об электромагнитных полях, ведь, пока она рядом с ним, ничто не угрожало ее безопасности. Саше совсем не хотелось, чтобы Вера взрослела, ему нравились ее девичья наивность, преданность своим идеалам и невероятная доброта.
Глава 4
Вступительные экзамены были сданы, но о зачислении в институт говорить было еще рано. Приемная комиссия дала абитуриентам четыре дня отдыха от экзаменационного стресса. Римма решила, что самый лучший отдых для абитуриента – это активный труд на свежем воздухе. И она отправила дочь в дачное рабство, которое было так знакомо Вере по школьным каникулам.
Дача имела в семье Шевченко священный статус, ибо она исцелила маму от болезни сердца, папе давала возможность восстановить свое душевное равновесие, подорванное на ответственной работе, а Веру эта дача полностью порабощала и физически, и морально. Как часто пробиралась Вера через колючие кусты поспевающей малины, чтобы ягодка за ягодкой наполнить ведерко, подвешенное на веревочке, перекинутой через шею, и для полноты ощущения своего бесправного положения девушка обычно заунывно распевала русские народные песни, как крепостные крестьянки, ибо очень любила петь громко и с чувством, потому что, когда она пела, громко и с чувством, то пела убедительно.
Ценителей народных песен в разгар жаркого рабочего дня не было, да и воры, должно быть, старались обходить стороной эту «поющую» дачу. Иногда Вера доводила себя до слез, чувственно распевая о том, как «извела ее судьбина», не забывая при этом пробовать переспевшую малину на вкус.
Трудно сказать, сколько раз за лето приходилось Вере быть дежурной по даче, проводить ночи под открытым небом, чтобы ни одна капля влаги, сочившейся из дачного крана после поливного дня, не пропала даром, ибо огурцы и помидоры, смородина и малина, со слов мамы, стонали от летней жажды и постоянно просили у нее пить.
Вера любила слушать ночную тишину под перестук капающей воды, она на слух определяла, когда наполнялось ведро, стоящее в яме под краном, чтобы вовремя его перелить в бак, над которым разрослась яблоня с ранетками. В этом и заключалось ее ночное дежурство. Стоя на вахте у бака с водой, девушка имела избыток времени представлять свое будущее счастье.
Каждый раз, когда Вера мечтала о счастье, вглядываясь в звездное небо, счастье ей рисовалось в образе танцующей девушки. Она видела себя вальсирующей, в легчайшем белом платье, и ее волосы, распущенные по плечам, украшала корона из звезд, излучающих лунный свет. И небесные потоки счастья танцевали вместе с ней. В какое-то мгновение Веру охватывало чувство взлета над землей, и вот она уже кружится в туманности Андромеды под звуки вселенского оркестра, играющего вальс Хачатуряна. Почему именно вальс Хачатуряна слышало ее сердце? Потому что в этом вальсе оживало то счастье, познать которое ей предстояло в скором будущем, когда ее закружит в вальсе рыцарь ее сердца.
Вот и в ту ночь, когда настала очередь Веры дежурить у капающего крана, она воображала себя вальсирующей между звездами, и в танцевальном порыве вскинула руки ввысь, и… они оцарапались о ветки яблони, и тут ничего не поделаешь, ведь ночное волшебство очень коротко по времени, но оно существует.
Обычно ночная прохлада к рассвету пробиралась под утепленную одежду, и девушка начинала дрожать и мечтать только об одном – чтобы поскорее взошло солнце, и вместо фантазий на ум приходили уже серьезные размышления о жизни.
***
Вера выбрала профессию детского врача не для того, чтобы продолжить семейную династию врачей, а потому что в старших классах школы ей попалась в руки книга Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». Она зачитывалась этой трилогией, забывая об уроках и подготовке к экзаменам. Сначала Вера прочла ее залпом, потом – с расстановкой, и теперь она перечитывала какие-то полюбившиеся главы, училась мыслить как врач и спасать людей ценой своей жизни, как Володя Устименко. Никакая другая книга в те годы не оказала на Веру более мощного, более судьбоносного влияния, чем эта трилогия. События прозаического романа Юрия Германа были понятны, потому что они происходили не в странах Запада или далекой Америке, а в стране, где она родилась и выросла, с которой связывала все свои мечты о будущей честной и достойной жизни. Положительные герои книги упорно трудились, защищали страну от врага, и тем не менее до самого эпилога они несправедливо страдали, их обманывали и подставляли, они мучились, а предатели и отпетые негодяи жили и процветали.
–– Неужели в нашем советском обществе нельзя добиться справедливости? Если это правда, то надо поступать как Устименко – быть самим собой и делать свое дело!
Такой неутешительный вывод сделала Вера, думая о своем предназначении в жизни. Девушка нимало не сомневалась, что она сама принадлежит к стану хороших людей, но не знала, как можно разделить людей на хороших и плохих в реальной жизни, у которой нет автора, открывающего душу персонажей для читателя.
– Можно предположить, что зло и добро в мире тоже подчиняются закону Ломоносова о сохранении энергии. Ведь энергия не исчезает и не появляется извне, но постоянно меняет свое качество. Значит, зло, как негативная энергия, должно в каких-то моментах преобразовываться в добро, в позитивную энергию, и наоборот? Где на земле существует неизменное добро?.. В монастыре?.. Да, конечно, там легче человеку сохранить в себе доброту и быть справедливым к другим, но жить в изоляции, когда в мире происходит столько событий, я бы не хотела… Значит, надо принимать страдания порядочных людей как плату за их желание быть добрыми?.. Если страдания добрых людей неизбежны, то это уже не страдания, а образ жизни… А что делать со злыми людьми, предателями? Мстить им, как граф де Монте Кристо? Но разве месть сделала его счастливее? Нет!.. Что я могу сделать, чтобы в старости не устыдиться своих «бесцельно прожитых лет»? Быть честным человеком, верным партии и народу и бороться со злом?.. Но для этого надо точно знать, где правда, а где ложь, иначе борьба добра со злом бессмысленна… Зачем тратить всю жизнь на борьбу со злом, если в этой борьбе нет начала и конца? Нет, я ошибаюсь, конец злу должен быть… Это смерть?.. Вот быть врачом – это мой единственный шанс быть просто честным человеком и делать свое дело, потому что лечить больного надо независимо от того, добрый он или злой, а лечить детей – это самое благородное дело на свете…
Но на высоте этой прекрасной мысли Вере становилось стыдно. Она уже давно имела на сердце тайную мечту, которая не была благородной, хотя была и очень желанной. Девушка хотела уехать из дома, и уехать очень далеко. Осуществление этой мечты могло произойти только в двух случаях, эти случаи были оговорены мамой и завизированы папиным молчанием. Чтобы уехать из дома насовсем, Вере предлагалось или стать дипломированным специалистом, или выйти замуж.
Первый вариант был ей понятен. Получив диплом, Вера будет обязана отправиться по распределению куда-нибудь на окраину безбрежного Казахстана или, на худой конец, в Китай, но о том, чтобы выйти замуж, Вера задумалась совсем недавно.
Луна застенчиво спряталась за тучку, а звезды засияли ярче, над горизонтом уже угадывался рассвет, значит, ее дежурству подходил конец.
–– А что если не пройду я в институт, не выйду замуж? Значит, быть мне до старости подневольной у мамы и работать няней в ее санатории?.. Нет, тогда лучше выйти замуж, – продолжала Вера ночную дискуссию сама с собой. – Да и кто на меня посмотрит? Плечи узкие, а бедра широкие. В модные узкие джинсы с такими бедрами, как у меня, мне не влезть никогда. Нет, с моей фигурой, круглым лицом и курносым носом нет никакой надежды привлечь внимание приличного жениха, с которым можно было бы поговорить по душам.
Девушка уже давно разочаровалась в своей внешности, и ее собственное отражение в тусклом старом зеркале на дачной стене не оставляло места для иллюзий.
Падающие капли воды безмятежно отсчитывали время. Ночное время приводило думы в логическое завершение, и перед рассветом Вера знала точно, что замуж она выйдет только за того, кому будет навеки верна, а иначе останется «синим чулком». Жаль, что свои мечты о будущем рыцаре она не могла доверить никому на свете, особенно маме.
Вера не любила свою маму. Это было аксиомой, не требующей доказательств. Но почему-то ее сердце всегда разрывалось на части, если мама грустила. Даже если у Веры был повод справедливо обижаться на маму, то все ее обиды тут же проходили, когда та входила в комнату дочери с ведром воды в одной руке и половой тряпкой в другой. Вера не могла допустить, чтобы мама в ее присутствии мыла полы.
–– Мама, давай я сама буду мыть пол!
–– У тебя нет мамы! – обычно отвечала ей Римма, но тряпку после борьбы отдавала, это означало начало их примирения.
Опрокинув очередное полное ведро в бак, девушка привычно погладила ствол яблоньки, с которой она ощущала родство. Вера помнила яблоньку маленькой веточкой, воткнутой в землю, а теперь яблоня превратилась в раскидистое дерево. Как-то по весне папа подрезал пилой ее толстые ветки, чтобы они не загораживали солнце для грядок с клубникой, и тогда Вера дрожала вместе с деревом, то ли от его боли, то ли от его страха стать неузнаваемым.
Впрочем, дрожала девушка и теперь, но больше от предрассветного холода, от которого не спасал даже зимний тулуп. Оставался какой-то час подождать до рассвета, а с рассветом на смену ей встанет папа и отправит Веру спать на узкую дачную койку, где под подушкой ее ждала новая книга.
***
Книги дарили Вере ощущение причастности к жизни всего человечества. Своих книжных героев Вера ревновала к другим читателям, поэтому она не смотрела фильмы, поставленные по сюжетам ее любимых книг, а книги, которые входили в школьную программу, она читала словно из-под палки. Когда на уроке обсуждали произведения классиков, Вера в этих громких диспутах не участвовала. Она очень стеснялась вслух рассуждать о прочитанном, однако ей нравилось, когда чья-то мысль шла вразрез с ее мнением.
Илюша был одним из тех, кого слушался весь класс. К десятому классу он стал довольно упитанным юношей, знающим себе цену. Никто не смеялся над его избыточным весом, над его красными пятнами, выступающими на толстых щеках, потому что в нем чувствовались сила и блистательный ум. «Гений!» – решила про себя Вера, когда в своем сочинении, уместившемся на половине тетрадного листа, Илья сумел сформулировать всё то, что она не смогла бы изложить, исписав всю тетрадку.
На вступительном экзамене в медицинский институт Вера писала сочинение по образцу сочинений Ильи, ее литературного кумира. Вера выбрала вольную тему. «Казахстан. Желтая степь и зыбь ковыля. Высокий полет птицы и резвость молодого коня. Казахстан! Земля вольных ветров и протяжных казахских напевов… Мой Казахстан, мой родной и любимый край!» Простота в изложении помогала девушке в борьбе с грамматическими ошибками. Возможно, краткости ее сочинения на вольную тему способствовало и то, что во время вступительного экзамена по литературе Вера потеряла сознание.
***
Эти ежемесячные муки Вера научилась переносить стойко. Теряя сознание, она уже готовилась переносить ужасные боли внизу живота, которые сопровождались кровянистыми выделениями на нижнем белье. Менструация являлась, со слов мамы, стыдом каждой растущей девочки.
– Тебе должно быть очень стыдно, если кто-нибудь узнает, что у тебя на трусах появилась кровь. Смотри, береги свою честь будущей женщины и стирай запачканные прокладки так, чтобы никто их не видел! – каждый раз говорила мама дочери, когда та корчилась от боли.
Когда месячные пришли в самый первый раз, то Вера внезапно почувствовала себя так плохо, что у нее потемнело в глазах. Ей исполнилось всего десять лет, но она на всю жизнь запомнит предобморочный ужас от того, как тягостно ее покидало сознание. Вера на стены готова была вскарабкаться, она цеплялась за всё, что попадалось под руки, чтобы не пропасть в небытие… Это безумие продолжалось, пока не вмешалась мама.
–– Тебе что, соль под хвост насыпали? Прекрати сейчас же вести себя как невоспитанная кошка. Лежи смирно! Запомни: тебе никто не сможет помочь. Это нормальный процесс, который надо перетерпеть, потому что ты становишься женщиной. Учись терпеть боль тихо!
После этих слов Вера сразу успокоилась и приготовилась к смерти. Она смиренно лежала на спине и училась разумом контролировать свой созревающий организм. Сначала стали проходить тошнота и головокружение. Потом, когда темнота в глазах прояснилась и Вера вновь увидела солнечные блики на стенке, то ее стала терзать беспощадная боль внизу живота. Девочка представляла себя «молодогвардейцем» на допросе и даже радовалась, что ей не доверили никакого государственного секрета. Постепенно боль приобретала волнообразный характер и с каждой новой волной уменьшалась, а через несколько часов Вера чувствовала себя так хорошо, словно она родилась во второй раз…
***
Так вот, во время вступительного экзамена по литературе, который проходил в аудитории, похожей на амфитеатр, Вера вежливо предупредила своих соседей по скамейке, что она скоро упадет в обморок, если они не пропустят ее к выходу. На ее просьбу никто из экзаменующихся не обратил внимания, и Вере пришлось упасть в обморок прямо за партой. Очнулась она в кабинете доцента, и, перетерпев все причитающиеся ей боли своего женского созревания, Вера за оставшиеся полчаса до окончания экзамена дописала сочинение и получила отличную оценку.
***
– Вера, с добрым утром. Я уже встал на дежурство, иди в домик, поспи немного! – прокричал папа, направляясь в туалет, и девушка, забыв все свои мысли, отправилась спать, но спала она недолго, потому что яркие солнечные лучи били по глазам. Вера, проснувшись, не могла залеживаться в постели, потому что ее сердцем овладела тревога за результаты вступительных экзаменов в мединститут.
Увидев гуляющую по даче Веру с книжкой в руках, Римма тут же отправила дочь на сбор ягоды. Пока родители ковыряли лопатами навозную кучу, отделяя коровий перегной от конского, их дочь пробиралась через колючие ряды малины, и на ее шее болталось ведерко для сбора ягод. День обещался быть жарким и скучным.
–– Здравствуйте, вы меня не ждали, а я к вам в гости пришла.
С подобным оптимизмом могли приветствовать дачников или Дедушка Мороз, или тетя Инна, мамина дальняя родственница. С приходом этой спортивной женщины весь распорядок дачного дня нарушился.
Мама кинулась на кухоньку накрывать стол, папа взялся за свежую газету, устроившись на стуле под сиренью, а Вера вылезла из малины, оставив свою романтическую историю о том, как ее встретил рыцарь с благородным сердцем, без счастливого конца., но она рано радовалась, потому что тут же была заслана мамой в кусты красной смородины на помощь тете Инне.
–– Тетя Инна, пойдемте собирать красную смородину, пока мама готовит обед. Только возьмите этот маленький стульчик и то желтенькое ведерочко. Готовы? Теперь надо постараться добраться до тех кустов смородины, что растут у забора, не поломав картофельные стебли, они у мамы под особым контролем. Нам с вами придется прыгать по дощечкам, разложенным по картофельному полю. Честно сказать, урожай красной смородины мог бы быть и похуже.
Последнюю фразу Вера сказала по себя, она не любила собирать красную смородину, но гостям надо помогать, особенно такой гостье, какой была тетя Инна.
Тетя Инна была необычной женщиной, которая слегка ссутулилась из-за своего высокого роста. Ее широкий сарафан свисал до щиколоток и не мог скрыть худобы его хозяйки. Прямые тонкие волосы гостьи находились в свободном парении и чуть прикрывали обгорелые веснушчатые плечи. Вся красота маминой родственницы сконцентрировалась на той шикарной геологической панаме, которая зонтиком покрывала ее голову.
Тетя Инна в прошлом была геологом, она бродила по свету, ища сокровища под землей. Потом она между походами родила двух девочек, которые долгое время находились под присмотром бабушки и дедушки. Когда бабушка умерла, то тетя Инна с семьей осела в Караганде и стала преподавать геологию в политехническом институте.
Веру эта женщина удивляла неправильностью своих жизненных позиций.
***
Первый раз тетя Инна появилась в семье Шевченко несколько лет тому назад, поздним зимним вечером. Вера тогда училась в седьмом классе, и первое, что бросалось ей в глаза, что одета гостья была в демисезонное пальто, когда на дворе мела январская пурга.
Надо сказать, что Римма очень обрадовалась приходу тети Инны, ее очень дальней родственницы. Для гостьи был накрыт на кухне стол, за едой вопросы задавались только Риммой, и к окончанию позднего ужина гостеприимная хозяйка имела полное представление как о самой Инне, так и обо всех членах ее семьи.
Тетя Инна оказалась бедной родственницей, неудачно вышедшей замуж, которая имела неженскую специальность геолога. Римма старалась ее получше накормить и на прощание давала ей тяжеленные сумки с провизией.
Зато Вера пользовалась неизменным гостеприимством своей новой родни, и пользовалась им на всю катушку. Тетя Инна жила в многоэтажном доме, во дворе которого располагалась Верина музыкальная школа. Это соблазняло девочку вместо уроков музыки проведывать тетю Инну и ее дочерей, что было гораздо приятнее, чем мучить себя пением по нотам или игрой гамм на пианино.
Вере частенько приходилось обманывать свою учительницу по специальности, придумывая разнообразные причины своих пропусков и опозданий на урок, ибо к занятиям по музыке она относилась с прохладцей, ведь это обучение игре на фортепиано было нужно только маме и только для того, чтобы лишить Веру свободного времени на всякие глупости.
Музыкального таланта у девочки не было, петь по нотам правильно ей никак не удавалось, а стать успешной пианисткой она сама не хотела, но пойти против воли мамы Вера не решалась, и из года в год обучалась музыке.
Как-то раз учительница по специальности, молодая и добрая, вдруг взбунтовалась. Это случилось, когда на улицах зазвенела первая капель. Не успела Вера произнести до конца замечательное оправдание своего очередного опоздания, как Мила Ивановна разразилась неподдельным гневом.
–– Боже мой, как мне надоели твои приключенческие рассказы, из-за которых ты срываешь наши уроки! Эти сумасшедшие истории отравляют мою жизнь! Неужели так трудно просто извиниться?! Неужели нельзя понять, что ты постоянно заставляешь себя ждать, и это страшно надоедает?! А я исправно терплю твой обман и продолжаю тебе верить! До каких пор ты будешь вести себя так по-хамски со мной?!
Внезапно Вера увидела себя глазами Милы Ивановны, и то, что ей казалось хорошим тоном и успешной изворотливостью, стало выглядеть наглостью и глупой бравадой.
– Мила Ивановна, извините меня. Я опоздала без причины.
Вера не стала рассказывать учительнице, что совсем забыла о времени, пока обедала у тети Инны и из уважения к бедности этой семьи вычерпала из узорной плошки всю подсоленную жидкость с маргарином, которая называлась супом. Однако это никак не оправдывало Веру перед Милой Ивановной.
Увидев себя в таком неприглядном свете, девочка вдруг почувствовала ответственность за свои нехорошие поступки и решила искупить их усердием к урокам по специальности.
Верина усидчивость в игре на пианино сразу разозлила брата. Отстаивая свое право на тишину, он переходил от угроз к активным действиям, но сестра не сдавалась, а вновь тарабанила гаммы, этюды, разучивала произведения знаменитых композиторов. Успех превзошел все ожидания: Вера – единственная ученица из класса Милы Ивановны, которая прошла на областной музыкальный конкурс юных пианистов!
Заключительный конкурс должен был определить, кому из девочек и мальчиков выпадет удача играть на концерте финалистов. Все конкурсанты сидели в большом зале, ожидая своего выхода на сцену, каждый из них систематически вытирал свои музыкальные нервные пальчики шелковистым белым платочком, что со стороны казалось выполнением особого ритуала для посвященных.
Музыкально одаренные ребята с опаской поглядывали друг на друга, выискивая среди своих сверстников возможных конкурентов. Вера понимала случайность своего участия на конкурсе, и, ко всему прочему, она не имела белого носового платочка, а ее пальчики были не тонкими и длинными, а короткими и мягкими, поэтому она чувствовала себя в этой музыкальной компании гадким утенком.
Наконец-то Веру пригласили в академический зал. Ожидая своей очереди, она слушала игру черноволосого маленького мальчишки, который уверенно сидел за роялем и без запинки играл свою концертную программу. С легкостью виртуоза, в темпе горного ручья, он исполнил этюды Черни и невероятно вдохновил Веру. Выйдя на сцену, девочка попробовала сыграть в этом же темпе сначала Баха, потом – Бетховена и, уже играя Шопена, поняла, что провалилась. Последним обязательным произведением ее программы был ноктюрн Кулдуса Кужамьярова. Эта ночная песня казахского композитора должна была стать лебединой песней в ее музыкальной карьере. После своего выступления Вера вернулась в зал ожидания, и ее возвращение было встречено высокомерным равнодушием юных пианистов, ведь после такого исполнения Бетховена и Баха для одаренных конкурсантов она уже не представляла никакого интереса.
«Никому и в голову не пришло мне посочувствовать. Как можно исполнять душевную музыку, когда у ее исполнителей нет чувства сострадания к тем, кто менее талантлив?» – думала Вера, в одиночестве идя в свой музыкальный класс.
Устроившись на подоконнике рядом со стареньким пианино, Вера обреченно рассматривала набухшие почки сирени, но весна уже не радовала. Как можно радоваться, если она подвела свою учительницу и у нее нет белого кружевного платочка пианистки, без которого даже оплакивать свой провал как-то несподручно?
Когда Мила Ивановна влетела в комнату с поднятыми кверху руками, Вера не на шутку испугалась.
– «Бить будет за провал? Прямо в классе?»
– Так, скажи-ка мне на милость, кто играет Баха, словно танцует кадриль?!
– Я, – покорно отвечала Вера.
– А Шопен, в чем провинился бедняга Шопен, что ты играла его прелюдию, как играют только на похоронах?
– Ни в чем, – тихо произнесла девочка и удрученно покачала головой.
– Если бы я не знала, кто такой Бетховен, то я бы подумала, что сонату в твоем исполнении писал пьяный человек, за которым гнались голодные псы!
– Я знаю, и мне стыдно!
– Зато я не знаю, почему ты прошла на областной концерт как моя самая одаренная и перспективная ученица! – глаза Милы Ивановны неожиданно сверкали радостью. – Ноктюрн в твоем исполнении звучал так жалостливо и проникновенно, что покорил сердца всего жюри! Жюри признало в тебе талант!
– Но мне никогда не сыграть этюд Черни так, как играл его худенький мальчик, что выступал передо мной!
– Забудь и Черни, и мальчика. Этот мальчик не прошел, а мы к финалу подготовим вариации на тему Паганини!
С улыбкой до самых ушей проходила Вера в вестибюле мимо ранее своих соперниц. Немногие прошли в финал, а Вера прошла!
Сразу после своего музыкального успеха Вера отправилась в гости к тете Инне, где ей всегда были рады. Ей нравилось быть своей в этой странной семье. Хорошее настроение царило в этой семье всегда, и даже во время осеннего ненастья. В холодильнике почти никогда не было мяса и сливочного масла, зато у дочек тети Инны были настоящие краски и мольберты для рисования. Их замечательные рисунки украшали все стены квартиры, так как они учились в художественной школе при Дворце пионеров, а Вере было стыдно даже брать карандаш в руки в их присутствии.
Выходные платья девочек были перешиты из старой одежды самой тети Инны, зато они брали частные уроки английского языка, а цены за уроки были непомерно дорогими даже для Вериных родителей. Всегда помятый, пьяненький и глупенький муж тети Инны жил сам по себе, как бы отдельно от семьи. Зато добрая тетя Инна ходила со своими девочками в походы, ставила домашние театральные представления и занималась изготовлением бесполезных поделок. Одним словом, эта удивительная семья жила беззаботно и весело, кроме ее молчаливого «короля».
«Королем» был папа тети Инны, он жил в маленьком закутке без окон, в котором еле вмещалась узкая кровать, приставленное к кровати старое кресло, а напротив – маленькая табуретка. Стена, отделяющая спальню от зала, была застеклена, а три другие стены были от пола до потолка заставлены книжными полками. Книги в старинных переплетах стояли в терпеливом ожидании, когда их возьмет в руки хозяин и будет задумчиво перечитывать, страницу за страницей.
Отец тети Инны не участвовал в активной жизни семьи. Как старый король на престоле, сидел он в своем кресле, по-королевски выслушивал своих родных и понимающе кивал в ответ. Седой король без слов, одним чуть заметным кивком, мог одобрить и одним взглядом заставить сгорать от стыда.
Вера никогда в своей жизни не встречалась с человеком, умеющим так умно молчать. Необыкновенные глаза были у отца тети Инны, в них таились знания, недоступные обычным людям. Иногда у девочки возникало чувство, что он, король без короны и королевских реквизитов, может читать ее мысли и сердечные тайны, но не спешит об этом сказать, потому что это не является главным, а то, что является главным, знать Вере было еще не положено. Его спокойная мудрость не отпугивала, а, наоборот, притягивала, и так хотелось раскрыть тайну этого молчаливого мудреца, который и в старости может быть таким величественным.
Девочка нередко замечала, с какой любовью смотрел «король» на свою взрослую дочь, хранящую в семье уют и маломальский достаток, и с какой заботой приглядывал он за своими веселыми внучками, совсем не похожими на своего деда. Иногда Вера замечала в его глазах безграничную печаль и пыталась развеселить «его королевское величество» своими историями из школьной жизни, а за это ей разрешалось брать домой очень редкие книги. Однажды, когда Вера пришла за очередной книгой, «король книжной спальни» задал ей странный вопрос:
– Скажи-ка мне, Верочка, а кто создал землю и небо?
– Земля – это планета, как остывшая звезда … а небо – это атмосфера… которую никто и не создавал, наверное.
– А как появились звезды?
– Мы это еще не проходили. Что звезды могут остывать и падать, это я знаю, но откуда они появились на небе, я, честное пионерское, не знаю.
Тут Вере стало стыдно. Она сидела на табуретке и от неловкости прикусила нижнюю губу. «Книжный король» не стал на нее сердиться, а открыл лежащую у него на коленях толстую книгу и стал читать девочке слова, которые казались ей пришедшими из другого мира.
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош…»
В этот момент Вере показалось, что в темную спальню вошел необычный свет, открывающий тайну тайн всего мира. Об этой тайне еще никто не знает, и ей одной выпала честь быть в нее посвященной.
– Папа, Вере уже пора домой, Римма Иосифовна будет очень волноваться, – прервала тетя Инна волшебную Верину прогулку по чудесному божественному саду в образе прекрасной Евы. В книге не было написано, что Ева была красивой женщиной, – Вера это знала сама. Увидев тревогу и недовольство в глазах тети Инны, девочка поняла, что задержалась, и поспешила домой. Так закончился этот один из самых интригующих разговоров Веры с удивительным человеком, отцом тети Инны.
Жалко, что его давно нет в живых. Из всей семьи Шевченко только Вера пришла на его похороны. Этот день ее родители провели на даче, так как был поливной день, и они так и не узнали, какого замечательного человека в тот день предавали земле. Потом на уроках биологии Вера изучала научную теорию о происхождении жизни на планете, и неприятное чувство разочарования вошло в ее сердце, словно Вера кого-то обманула.
***
Но теперь школа и все ее постулаты остались в прошлом, а тетя Инна по-прежнему ходила в гости и по-прежнему удивляла Веру своей неподдельной, какой-то детской непосредственностью.
Когда красная смородина для тети Инны была собрана, когда, отобедав, гостья ушла, прогибаясь под тяжестью дачного урожая, Вере взгрустнулось. Ей очень хотелось задать этой удивительной женщине, дочери мудрейшего короля, один щекотливый вопрос, который мучил ее уже давно. Девушка хотела спросить гостью, какой национальности была Ева из той божественной истории, которую знал ее папа, но спросить почему-то постеснялась.
Спросить у человека его национальность считалось неприличным. К национальному вопросу в Вериной семье относились очень деликатно, и девочке не разрешалось интересоваться национальной принадлежностью кого бы то ни было.
– Чтобы я от тебя никогда не слышала обращения к людям: «казах», «немец», «русский», «еврей». У каждого человека есть данное ему от рождения имя. Будь добра, называй людей по их именам, – строго предупредила дочь Римма еще в детстве. Этого предупреждения оказалось достаточно, чтобы Вера всегда старалась запомнить имена тех, с кем она знакомилась.
Национальный вопрос для Веры открывался в народных танцах, которым она обучилась еще в детском саду. Когда же пришло время получать паспорт, то «национальный вопрос» застал ее врасплох. Оказывается, она была вовсе не русская.
– Мама, ты что, полячка? – искренне удивилась Вера, впервые в жизни читая свое собственное свидетельство о рождении.
– Да, и что? – излишне строго ответила мама, словно дочь уличила ее в каком-то ужасном преступлении.
– Мама, это даже невероятно интересно – быть дочкой полячки! – попыталась разрядить обстановку Вера.
– Не полячки, а польки! А твой папа – украинец, – поправила мама дочь и ушла на кухню с гордо поднятой головой.
– Пронесло! – вздохнула девочка, а тут к ней подошел брат, чтобы предупредить сестру о сложности этого выбора.
– Вера, я хочу, чтобы у тебя не было проблем в будущем. Быть полькой или украинкой неплохо, но твой родной язык – русский. Думай башкой! Понятно?
Вера подумала и записала себя украинкой, только потому, что ей самой очень нравилось быть украинкой и танцевать украинские танцы.
За день перед тем, как будут вывешены списки поступивших в медицинский институт, отмечался день рождения главы семейства. С утра Римма готовилась к приему гостей, держа дочь на подхвате, а после обеда она отправила ее на рынок за цветами с Сашиным другом Вовой Коваленко, которого Вера с детства стеснялась, но перечить маме было бесполезно. Для девушки друг брата был пижоном, который говорил так много, что сам забывал, с чего начинал разговор. В его поведении было что-то неестественное, а к ней он относился фамильярно, хотя Вера не была придворной дамой и не нуждалась в особом галантном обращении. Когда подошел автобус, она в него забежала первой, оставив Володю одного стоять на остановке, и уселась на заднее сиденье. Девушка была довольна собой, так как считала, что освободила друга брата от общения с ней.
Вера не любила быть кому-нибудь в тягость. Впрочем, как только автобус тронулся с места, она тут же забыла о Сашином друге и не увидела на его длинном худом лице появившегося досадного недовольства.
Папин юбилей прошел замечательно, а на следующий день Вера отправилась в институт, где в вестибюле были вывешены списки студентов, поступивших на первый курс. В этом списке Вера нашла и свое имя, ее мечта начала сбываться!
Скоро, скоро она уедет из дома!
Часть 2
Глава 1
– Отдать тебе любовь?
От удивления он забыл все неудобства езды в кузове грузовика ГАЗ-51, который исправно возил будущих врачей на совхозные поля для сбора картофеля. Ребят набилось в дощатый кузов совхозного грузовика – как селедок в пузатую бочку, и мотор этой разбитой колымаги то надрывно гудел, взбираясь на пригорки, то весело посвистывал, скатываясь под горку, а то противно взвизгивал, пропуская коров на водопой.
Ехать в кузове грузовика было весело. Первокурсников раскачивало из стороны в сторону, как при сильном шторме, но недовольных не было. Кто-то сидел на лавках, сколоченных из досок, кто-то – у кого-то на коленях, а счастливчики стояли за кабиной грузовика, чтобы почувствовать дух перемен. Хотя перевозить студентов в кузове грузовика не полагалось, но за исполнение правил безопасности отвечал руководитель студенческого отряда, поэтому шофер не переживал. Если из кузова вывалится какой-нибудь студентик на дорогу, то так тому и быть.
Юноши и девушки с весельем принимали романтику новой студенческой жизни, незаметно присматривались друг к другу. Сельскохозяйственная практика воспринималась счастливчиками, поступившими в медицинский вуз, как поездка на курорт, где езда по проселочным дорогам совхоза на грузовике являлась одной из обязательных курортных процедур.
– Отдай! – после короткой паузы утвердительно ответил Шурик Петров девушке, которая предлагала ему любовь по дороге на картофельное поле. Было видно, что он пребывал в некотором замешательстве, ибо в его ответе слышался двойной смысл: один – отстань, дура, и без твоей любви тошно, а второй – продолжай-продолжай, посмотрим, что из этого выйдет.
– Она в грязи… – еле слышно проговорила Вера, и ее непослушный язык сам дивился смелости хозяйки.
Теперь пауза затянулась.
Шурик не знал, что отвечать ему дальше и стоило ли вообще реагировать на эту сумасшедшую абитуриентку в куртке монтажника. С первых дней сельхозпрактики Шурик получил звание «хам номер три», но никак не звание «Дон Жуан, номер первый». Парень оглянулся по сторонам, опасаясь подвоха, но всё студенческое братство одержимо пело, глотая дорожную пыль: «Наш адрес не дом и не улица! Наш адрес – Советский Союз…». Вдохновленные раздольем совхозных угодий, студенты не обращали никакого внимания ни на Шурика, ни на его соседку в белом платочке, подвязанном под подбородком.
Перегруженный пассажирами грузовик лениво пылил по полевым дорогам совхоза «Карагандинский». Картофельные поля, перерезанные прямыми линиями арыков и высокими рядами стройных тополей, казалось, не имели ни конца ни края.
Бывают в жизни такие ситуации, которые ставят в тупик и таких крутых парней, каким считал себя Шурик. Вера этого не знала, ее чуть раскосые глаза, в которых отражалось небо, мелькающая зелень и растерянность самого юноши, вдруг вспыхнули задорной радостью, и она уже без стеснения и страха быть неправильно понятой прочитала стихотворение Роберта Рождественского.
– Отдай в грязи!..
– Я погадать хочу…
– Гадай.
– Еще хочу спросить…
– Спроси!..
– Допустим, постучусь…
– Впущу.
– Допустим, позову?
– Пойду.
– А если там беда?
– В беду!
– А если обману?
– Прощу!
– «Спой!» – прикажу тебе…
– Спою!
– Запри для друга дверь…
– Запру!
– Скажу тебе: убей!
– Убью.
– Скажу тебе: умри!..
– Умру.
– А если захлебнусь?
– Спасу!
– А если будет боль?
– Стерплю!
– А если вдруг – стена?
– Снесу!
– А если – узел?
– Разрублю!
– А если сто узлов?
– И сто!
– Любовь тебе отдать?
– Любовь!..
– Не будет этого!
– За что?!
– За то, что не люблю рабов.
На высоте своего поэтического апофеоза Вера торжественно посмотрела на соседа, который никуда не делся, а по-прежнему сидел напротив нее, и этот факт несказанно обрадовал девушку, тем более что во взгляде паренька читалось «бирюзовое» любопытство. Всю оставшуюся дорогу они ехали молча, только иногда посматривая друг на друга, как бы исподтишка.
Грузовая машина остановилась на поле, по которому уже прошлась картофелекопалка, и богатый урожай картошки белел крупными клубнями на совхозных грядках. Студенты весело спрыгнули с грузовика, а Вера долго примерялась к высокому борту, потом неумело вывалилась на дорогу, по которой уходил от нее Шурик в компании с другими ребятами, и ее сердце вдруг зашлось от счастья: она была услышана родственной душой. О чем думал юноша, Вера не знала, а она думала только о нем.
«Я влюбилась с первого взгляда. Это будет моя сердечная тайна, которую я сберегу как зеницу ока. Я буду над ней чахнуть, как Кощей Бессмертный над своим несметным сокровищем. О, как прекрасно иметь на сердце такую чудесную тайну!!!».
Администрация совхоза разместила будущих медиков в нежилых домах на окраине села, где Вера первой забежала в самую дальнюю комнату и выбрала для себя кровать, стоящую посередке. Тумбочек на всех не хватало, поэтому студентки хранили свои вещи в сумках. Соседкам по комнате пришлись по душе и Верина простота в общении, и веселость характера, и щедрость ее души, ибо делиться всем, что у нее было в наличии, соответствовало ее коммунистическому воспитанию.
Оказалось, что Вера была самой младшей первокурсницей среди соседок и самой неприспособленной к жизни в походных условиях. Содержимое ее дорожной сумки уже на третий день напоминало запутанный бельевой ком, в котором невозможно было что-либо отыскать. Такой беспорядок в вещах сильно удивлял и саму Веру, поэтому в своей сумке она рылась без свидетелей, стараясь на ощупь найти необходимую ей вещь.
С постирушками, которые устраивались студентками по субботам, Вера совсем оплошала. Стирка на природе вдохновляла ее больше на поэзию, чем на труд. Острый запах туалетного мыла, тополиная тень, журчание воды в арыке, порхание на ветру выстиранных трусиков и беленьких платочков, развешанных на ветках, будили в ее душе ностальгию по дореволюционной жизни ее народа.
Мыло смешило девушку больше всего. При намыливании оно оживало и ловко выскальзывало из рук, падало в траву и терялось, так что найти его было просто невозможно, а найденное мыло не стирало белье, а только его грязнило. От Вериной старательности при полоскании белья вода из таза фонтаном разбрызгивалась во все стороны, но недовольных не было, потому что была суббота и ласково светило солнце, да и молодая прачка брызгалась не нарочно.
Надо сказать, что стирка у арыка в Верином исполнении больше походила на веселые приключения бабы Федоры, у которой тазик часто опрокидывался, а белье неуклюже плюхалось в воду арыка и его проворно уносило течением. Под восхищенные взгляды девушек, стирающих белье, Вера храбро прыгала в холодную воду и бежала вдогонку за уплывающими полотенцами и платочками. Она спотыкалась и приговаривала: «О, вернись, мое полотенце, я тебя отстираю до дыр! А иначе куплю себе новое, вот обрадуется мой Мойдодыр!»
Уже со следующей субботы Верино махровое полотенце взялась стирать ее соседка по комнате, но не для того, чтобы подчеркнуть нерадение его хозяйки, а из любви к ней.
На седьмой день сельскохозяйственной практики веселость Веры вдруг истощилась, потому что ее сердце перестало с ней говорить, а превратилось в мышечный орган, перегоняющий кровь по телу.
Как могло такое случиться, что мечта Веры вырваться из дома исполнилась, а радость так быстро прошла и теперь камнем легла на сердце? От такого явления девушка растерялась, и теперь ей смертельно стало не хватать любимого одиночества!
В бурной студенческой жизни Вера не просто потерялась, она потеряла собственную историю в историях своих подруг. Это ощущение потерянности было настолько сильным, что могло привести к душевному срыву, который никак нельзя было допустить. Поэтому, дождавшись глубокой ночи, девушка осторожно выползла из кровати и в кромешной темноте, как воровка в чужом доме, вышла на улицу.
Ночь уже царила над землей, и под ее покровом Вера отправилась в сторону пруда, укромно притаившегося за селом. В этот поздний час поверхность озера напоминала колдовское зеркало, в котором отражались звезды, бесцельно бродившие по иссиня-черному небу. Прижавшись к гладкому стволу осины, Вера смогла успокоиться, словно нашла свой приют, и тихо опустилась на землю. Стояла такая тишина, что ее можно было спугнуть коротким вздохом, и она замерла, готовясь стать свидетелем ночной жизнь, спрятанной от людей, которым в полночь положено спать. Потихоньку из ее сердца стала уходить грусть, а вместо грусти сердце наполнялось убаюкивающим ощущением мира и покоя.
Луна крадучись выползла из-за горизонта и засияла над прудом, приветствуя все, и Веру, как гостью, золотистой дорожкой, весело бегущей по глади пруда в ее направлении. В каком гостеприимстве она очутилась! Это для нее квакали лягушки, стрекотали кузнечики, создавая звенящий ноктюрн для танцующих очаровательных маленьких фей. От порхания их крыльев поднимался нежный ветерок и тут же прятался в кронах шуршащих тополей.
Сначала чуть слышно, а потом всё громче и увереннее стала Вера рассказывать ночи то, что лежало у нее на душе. В какой-то момент ей почудилось, что кто-то очень добрый и мудрый слышит ее речь и печально вздыхает где-то совсем рядом с ней.
Ветерок дрожью прошелся по воде, послышался всплеск рыбы, осиновая листва прошелестела что-то очень приветливое и очень сокровенное, что никогда не поймет человеческое сердце, привыкшее слышать только само себя. Нет, это Вере не почудилось, это было въявь: к ее голосу прислушивался таинственный повелитель ночи, может быть, он что-то и говорил ей в ответ, но понять его велеречие она не могла. На душе сделалось так светло и празднично, что даже самодовольная желтая луна, катившаяся по звездному небу, показалась ей более дружелюбной.
Незаметно для себя Вера стала говорить рифмами, чему была очень рада. Она говорила о непонятной печали на сердце, когда нет повода для печали; об одиночестве в окружении друзей; о желании петь, когда ее обижают; о празднике, который каждый раз ускользает прямо из-под носа, и, конечно, о вековом эгоизме луны, которая равнодушно взирает на всё, что происходит в ее призрачном свете, а сама не знает, что скоро она станет стареющим месяцем. О своем чувстве к Шурику Вера не сказала ни слова, но великий дирижер ночного покоя знал о ее влюбленности и понимающе молчал.
Потом от земли потянуло холодом. С пруда подуло прохладой. Луна ушла за облако, как озябшая купчиха, прикрывающая свои круглые плечи облачным шарфом, а Вера, насытившись своим одиночеством, отправилась в барак, к соседкам по комнате. «Уф», – ее отсутствия никто не заметил. Девушка забралась под одеяло и счастливо заснула.
Вообще-то трудовая практика в совхозе Вере нравилась. Нравились ей и розовый предрассветный туман, и вечерняя свежесть полей, и жар студенческого ночного костра. Даже картошку она научилась собирать с удовольствием, потому что ее тело привыкло к работе в наклон. И на совхозный грузовик она уже не заползала, неуклюже путаясь в своих собственных штанах, а запрыгивала, как шустрая ящерица, и так же проворно выпрыгивала на землю, ловко перевалившись через высокий борт кузова.
Раз в неделю Веру навещала мама. Когда белая папина «Волга» появлялась на другом конце поля, поднимая за собой столб пыли, девушка не могла найти себе места от удушающего чувства стеснения. Да, Вера стеснялась своей мамы, которая не стеснялась никого, а сама диктовала другим, как им положено жить и что делать.
Больше всего на свете девушке хотелось иметь простую, «нормальную» маму, а не маму, которая важно входила в кабинеты без очереди, заставляя дочь следовать за нею под недобрыми взглядами очередников. Еще девочкой Вера пыталась жестами извиниться перед людьми, стоящими на прием к врачу, когда мама вела ее в кабинет врача без очереди, но мама не обращала внимания на дочь, а вталкивала ее в кабинет знакомого доктора, при этом объясняла недовольным очередникам, что она сама врач и ее ждут больные дети.
В магазины мама заходила со служебного входа, так как она имела талоны на покупку дефицитных вещей, которые выдавались Вериному папе, а сезонные фрукты маме приносили домой благодарные родители выздоровевших детей. Они не хотели принимать плату за их гостинцы, но под маминым напором еще никто не устоял.
Если Римма что-то решала, то невозможно было ее переубедить. Вот и теперь, несмотря на протесты дочери, Римма регулярно ездила в совхоз, не потому что соскучилась, а для того чтобы проконтролировать самой условия жизни Веры и ее окружение. Для этого Володя выделял жене свою персональную машину «Волгу», загруженную продуктами питания, словно студенческий отряд трудился в блокадном Ленинграде, а не в период развитого социализма.
Завидя белую «Волгу», Вера тут же пряталась где-нибудь в кустах у арыка, но ее быстро находили подруги и радостно сообщали, что к ней приехали гости. В итоге Вера покорно выходила навстречу маме, благодарила ее за заботу и быстрой скороговоркой отвечала на всевозможные мамины вопросы, лишь бы та поскорее уехала с картофельного поля.
–– Мама, я не болею, даже не пытаюсь заболеть. Я тепло одеваюсь, хорошо кушаю, вовремя ложусь в постель и знаю, что за каждым моим шагом наблюдают ребята, поэтому веду себя разумно, достойно, а в сборе картошки я одна из лучших!
Зато вечером, когда соседки по комнате объедались мамиными гостинцами, никто не вспоминал начальственный вид Вериной мамы, а все удивлялись ее щедрости, и от этого самой Вере становилось неловко за свое неблагодарное поведение и за отсутствие дочерней любви. Но каждый раз, когда она опять видела клубящуюся пыль из-под колес белой «Волги», то пряталась, потом ее находили, а затем она стыдилась быть маминой дочкой, чтобы уже вечером себя за это винить.
Нередко абитуриенты собирались у вечернего костра, где под аккомпанемент гитар хором пели знакомые студенческие песни. Когда Шурик брал в руки гитару и начинал тихо перебирать струны, для Веры остальной мир замолкал, словно на всем белом свете звучала только его гитара, а брызги искр, бьющих фонтаном в небо, свидетельствовали о вселенской важности этого события.
Вера знала, что после смерти своей матери Шурик уже не пел под гитару, а только играл мелодии, которые имели силу касаться души. От звучания его гитары Верина влюбленность так и норовила мыльной пеной вырваться на общее обозрение, что никак нельзя было допустить, ведь после необычного знакомства в кузове грузовика они оба делали вид, что их двоих ничего не связывало, но это было совсем не так.
Шурик вместе с другими «хамами» получал особое задание, трудясь на картофельном поле. «Хамы» не собирали картошку в корзины, а относили набитые картошкой мешки к грузовику, что стоял в конце поля, и когда Шурик проходил мимо Веры, собиравшей картошку, он падал перед ней навзничь. Лежа на мешке, полном картофельных клубней, не говоря ни слова, юноша смотрел в глаза необычной девушки, которая могла читать Рождественского в кузове грузовика, в глаза, которые могли говорить стихами и во взоре которых сияла золотисто-каряя загадочность, не требующая разгадки.
Потом Шурик уходил, ссутулившись под тяжестью мешка, но никогда не оборачивался, а Вера долго смотрела ему вслед, замирая от счастья и любви…
Как-то вечером, после окончания работы, Вера стояла на шатком деревянном мостике над ручьем, засохшим от летней жары. Облокотившись на шаткие перила, смотрела она, как готовится ко сну поселок, как гаснут лампочки в окнах, прислушиваясь к миролюбивому лаю собак.
– Если ты не против, то давай погуляем перед сном.
Верины ноги тут же просели в коленях, и сердце от счастья трижды ойкнуло в груди. Рядом с ней стоял Шурик, и он приглашал ее на свидание, первое свидание в ее жизни! Это был не сон и не мечта, это был Верин дивный час! В горле у девушки внезапно пересохло, и она покорно пошла вслед за своим любимым, готовая идти за ним на край света, лишь бы этот край никогда не наступал. Ее разум уже не имел над ней власти, а счастье затуманило взгляд. Шурик уводил Веру в поля, и слова, сказанные между ними в тот вечер, навсегда останутся тайной картофельных полей.
На поля ложился осенний туман, когда юноша взял Веру под руку, вернее, он взял под руку пустой рукав ее широкой фуфайки, накинутой на плечи, и девушка склонила голову на его плечо. Через толстый слой ватина, обшитого брезентом, чувствовала Вера биение сердца ее любимого парня. Оно билось в унисон с ее сердцебиением, душа распевала старинный русский романс «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя ждала…», а разум продолжал предательски молчать.
Обнимая пустой рукав Вериной фуфайки, и Шурик понимал, что это всё, что он может предложить девушке, которая случайно заглянула в его душу и доверила ему свою. Когда они вернулись на мостик, поселок уже мирно спал. На мостике перед селом юноша неохотно выпустил из рук болтающийся рукав фуфайки и остановился. Вера встала рядом с ним, она боялась шелохнуться, чтобы не растерять очарование этого прощания. Над горизонтом светлело небо, и ночь досыпала свои последние минуты.
Я раньше уже это видел:
Покой уходящей луны,
Высокую мудрость неба,
Звезду в ожиданье зари.
Зачем повторять всё сначала,
Забыв, что конец есть всему?
Останется только слово.
А нужно оно? И кому?
Шурик читал свои стихи, он внутренне опасался нечаянным грубым словом обидеть Веру, которая не была похожа на его подруг, а девушка молча внимала поэзии, упиваясь волшебным чувством первой влюбленности. Той ночью звучали для нее стихи о березовой печали, о маминой ласке, о сиротстве, о тоске у забытого пруда, а она боролось с щемящим чувством нереальности происходящего, слишком счастливым было ее первое свидание, возрождающее забытые надежды на счастье. Они были похожи на поникшую капустную рассаду после жаркого дня на маминой даче, которую вечером поливали их лейки, а к утру она вновь тянулась к солнцу.
Вера никому не рассказала о том, что ночь провела с Шуриком, который читал ей стихи, чтобы ненароком не расплескать свое счастье. Прошло три дня, и все ее существо продолжало жить ее волнующей магией влюбленного сердца.
Теперь Верина душа напевала арию Эдвина из оперетты Сильва: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…», а руки в перчатках меланхолично кидали картофельные клубни в корзину. На четвертый день чувство влюбленности просто рвалось наружу, но тут случилось то, что совсем не должно было случиться.
После работы студенты стояли перед столовой в ожидании ужина. Вера сразу заметила, как Шурик отделился от «хамов» и пошел по направлению к ней, и она сделалась ни живой ни мертвой. Паренек отозвал ее в сторону для разговора, на лицах ее подруг появилось удивление.
– Вера, займи три рубля, потом отдам.
– Тебе нужны деньги? – спросила Вера серьезно, сопротивляясь внезапной сердечной боли. Шурик в знак согласия только кивнул. Сгорая от разочарования и стыда, Вера вытащила из кармана фуфайки последние пять рублей, протянула помятую купюру юноше, предупредив, что сдачи ей не надо.
«Значит, мне всё показалось, – думала она обреченно, рано забравшись в постель и укрывшись с головой стеганым маминым одеялом. – Это была не любовь, это была никчемная тайна, фата-моргана. У Шурика в груди бьется не рыцарское сердце, а сердце попрошайки. Мама права, он втерся в доверие, чтобы поиграть со мной в ладушки. Он будет пить водку на мои деньги и вместе со своими дружками насмехаться над подобными дурочками, как я. Нет, надо все забыть, но как? А если это и есть нормальные отношения между влюбленными?.. Плата за тайну, у которой нет свидетелей? И получается, что я пятью рублями заплатила за его ночные стихи. Это так пошло… Разве истинная любовь может быть такой жалкой?»
Вере хотелось как можно скорее забыть всё, что было ей так щедро обещано той лунной ночью, забыть и то сердечное волнение, рожденное стихами юноши, но как можно забыть то, что произошло совсем недавно, каких-то четыре дня назад?
– Вера, выпей чаю с шиповником и медом, этот отвар хорошо помогает при простуде.
Девушка выбралась из-под одеяла и увидела вокруг себя заботливые лица подруг. От горячего чая с ирисками ее настроение улучшилось, и на следующий день она согласилась прогуляться после работы с Пашей, который давно пытался за ней ухаживать и говорил, что у нее очень красивые глаза. Конечно, Вера знала всё про свои глаза, поэтому не попалась на удочку «обольстителя», но погулять с ним согласилась.
Перед первым «официальным» свиданием ее принарядили соседки, опытные в делах амура, и, заглянув в зеркало, девушка увидела, что ее глаза действительно могут быть красивыми, если их подвести черным карандашом…
Во время своего первого свидания с Пашей Вера много говорила, чтобы не замечать смущение юноши при каждом ее слове. Она привела его к знакомому мосту у совхозного пруда и усадила под осиной, с которой уже опадала листва. Понимая неизбежность финального акта, девушка закрыла глаза и протянула к Паше вытянутые трубочкой губы. Ее первый поцелуй был совсем не таким, как его описывали в прочитанных ею книгах. Он показался девушке противным и негигиеничным.
Утром следующего дня они стали собирать картошку в паре и работали с таким азартом, что даже вышли в передовики. После полудня Паша ушел за мешком, а Вера отдыхала, сидя на корзине с картошкой, она так глубоко задумалась, что не заметила, как к ней подошел Шурик, который с мешком на плечах присел перед ней на корточки.
– Что, пяти рублей не хватило?.. Или сдачу принес? – спросила она тихо, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Вера, разве ты забыла то, что было между нами? – тихо произнес юноша, не обращая внимания на иронию, которая звучала в этом вопросе.
– А разве между нами что-то было?..
Вера еще не успела договорить, как в ее сердце вошла огнем чужая боль, которая вспыхнула в глазах юноши вместо не сказанных им слов: «Все кончено». В этот момент у нее сильно засосало под ложечкой, потом закружилась голова, словно она стала преступницей. Теперь ее несбывшееся счастье уже не было прекрасным и тайным, теперь оно напоминало рваный картофельный мешок, который нес на спине уходящий Шурик, а через дырку в мешке одна за другой падала на землю картошка, как бы отмеряя время с момента гибели первой любви. Слова другого романса теперь звучали в ее разбитом сердце: «Отцвели уж давно хризантемы в саду», и осенний дождь вторил его романтической печали.
***
Трудовой семестр закончился, и пришло время учиться на педиатра. К Вериной радости, группа, где ей предстояло учиться, состояла в основном из девушек, но были в ней и трое юношей: высокий Юра, приехавший из Белоруссии, музыкально одаренный Ларик, сын директора школы, и ничем не приметный Аязбек, паренек из далекого аула. Юноши на педиатрическом факультете ценились, и их знали в лицо.
Так случилось, что Вера завалила свой первый экзамен по английскому языку, и только потому, что этот экзамен проходил рано утром, а утром ее язык не успевал проснуться, чтобы выговаривать иностранные слова. С тройкой в зачетке на стипендию рассчитывать не приходилось, и она решила выразить свой протест «ничегонеделанием». Вопросов для следующего экзамена у нее не было, поэтому девушка спокойно сидела дома и зачитывалась трилогией Юрия Германа, главный герой которой успешно трудился врачом в Китае. О, как ему везло в жизни!!!
Только за день до сдачи второго экзамена Веру пробрало беспокойство. И хотя очередной экзамен был совсем не медицинский, а скорее экономический, но его тоже надо было сдать, чтобы стать хорошим врачом. Поэтому, немного подумав, Вера пошла к своей сокурснице, которая жила по соседству.
Ирина Борисова отличалась от других студенток в группе изяществом в движениях, изысканной худобой и витиеватостью рассуждений. Вера осторожно позвонила в звоночек квартиры Борисовых, и дверь ей открыла Иринина мама.
– Зоя Васильевна, можно мне поговорить с Ириной? Завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.
Ирина мама вместо шапочки носила черноволосый парик, а на ногах у нее были не тапочки, а туфли на каблуках, что делало ее очень неприветливой хозяйкой. При виде Веры на пороге своего дома Зоя Васильевна не выразила никакого намека на радость, и вместо приветствия она, тряхнув черными кудрями на голове, указала на дверь, ведущую в комнату единственной дочери, потом окрутила раскрытой ладонью у виска, отправилась на кухню. Вероятно, эти движения должны были означать следующее: «Если моя дочь сходит с ума, то вы уж меня извините».
Вера осторожно вошла в комнату и залюбовалась силуэтом мечтательной девушки, сидящей на широком подоконнике, отвернувшись к окну.
– Ирина, дай мне, пожалуйста, почитать вопросы по политэкономии! – попросила Вера как можно осторожнее, но ее просьба осталась без ответа. Ирина как сидела на подоконнике, уставившись в окно, так и сидела, периодически что-то смахивая со щек носовым платочком.
– Ира, завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.
Не услышав ни слова в ответ, Вера подошла поближе к окну и заглянула в лицо сокурснице. Оказалось, что Ирина не просто сидела на подоконнике, а беззвучно рыдала. Этого только не хватало! Экзамен на носу, а тут черные слезы!
– Ира, возьми себя в руки. Остался всего один день до экзаменов. У тебя есть вопросы? А то я и второй экзамен позорно провалю!
– Ну и что из этого? – печально произнесла Ирина и обреченно посмотрела на Веру из-под опухших век, а потом опять захныкала уже в голос. Вообще-то это Вера пришла к Ирине за сочувствием по поводу тройки по английскому языку, а выходило, что в утешении нуждалась больше утонченная в чувствах Борисова.
– Ира, что случилось с тобой и твоим лицом? С таким лицом индейцы выходили на тропу войны.
Черные полосы размытой туши проходили по щекам и подбородку девушки, и их симметричность смешила Веру, но подлинное горе Ирины требовало уважения.
– Нет, Верочка, – подала голос несчастная девушка, – это случилось не с моим лицом, это случилось с моим сердцем!
– А что случилось с твоим сердцем? – деликатно осведомилась Вера.
– Оно страдает от измены моего любимого человека и медленно кровоточит черными слезами.
– Тогда мне остается только спросить имя этого злодея, разбившего твое трепещущее сердце, – патетически ей вторила Вера.
– Верочка, представляешь, Маратов оставил меня, он нашел утешение с Фаей из третьей группы! Ты знаешь, что значит попранная изменой любовь?
Вера уже знала, что такое неслучившаяся любовь.
Она любила Шурика и была счастлива уже тем, что могла подышать воздухом подъезда, где он проживал. Его дом находился недалеко от дома Борисовых, и по дороге к Ирине Вера, конечно же, забежала в его подъезд, чтобы, глубоко втянув сыроватый воздух лестниц, мысленно представить зеленые глаза Шурика, но позволить себе так распускаться из-за сердечных ран она не могла. Конечно, она быстро припомнила Маратова, он учился в соседней группе и не имел никаких мужских достоинств, чтобы так горько оплакивать его измену.
– Ирина, пойми, это же так хорошо, что он сам от тебя отстал. Разве ты не видишь, что в нем нет ни ума, ни силы, ни мужественного подбородка, который украшает лицо мужчины?
***
После того как Вере пришлось отказать в свиданиях Паше, который поцеловал ее у пруда, она очень страдала, понимая, что отказом встречаться с ним она обижала хорошего парня, беда которого заключалась только в том, что он поспешил с поцелуем. Учитывая этот горький опыт, она дала себе честное слово больше никому не давать надежду на любовь раньше срока, но ее саму сильно мучил вопрос: что ранит человека больше – отказ любить нелюбимого или согласие на его любовь без любви? Но эта дилемма Ирину не волновала, ее волновало только одно: как мог Маратов, ею же отвергнутый, так быстро найти себе утешение с другой девушкой?!
–– Верочка, он еще не мужчина, но он им будет! Маратов хотел положить мир у моих ног, а я…, а я…, я пренебрегла его любовью, а Файка тут же набросилась на него леопардицей и завладела его сердцем!
– Ирина, проснись, Фаина – это самая прекрасная пара для Маратова. Для тебя он встречный-поперечный, а для Фаи – любимый и родной. Запомни: твой настоящий рыцарь, сильный и смелый, уже приглядывается к тебе и сам думает, как бы ему завоевать твое сердечко, которое сейчас напрасно страдает, забыв, что идет экзаменационная пора. Пойми, Маратов не герой твоего романа, если он соблазнился с другой девушкой. Ты поверь мне, я это сердцем чую.
Ирина опять отвернулась к окну, чтобы никто не мешал ее страданиям, и Вера решила достучаться до ее сердца поэзией, которая утешает каждое израненное сердце.
И тополя уходят, но след их озерный светел.
И тополя уходят, но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом.
И ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам.
И мир светляков нахлынет – и прошлое в нем утонет.
И крохотное сердечко раскроется на ладони.
После этих стихов Ирина зарыдала уже навзрыд. Поэзия Гарсиа Лорки, которая бальзамом исцеляла сердце Веры, увы, не работала в случае с Ириной. Измена Маратова оказалась сильнее поэтических строф?!
– Ира, у тебя есть вопросы по политэкономии?
Девушка ответила кивком, и ее рука указала на полку в шкафу, где лежала белая папочка с аккуратно подшитыми вопросами к завтрашнему экзамену.
– Ты сама читала эти вопросы? – спросила Вера девушку, и та, жалобно всхлипнув, отрицательно покачала головой.
– Так, мы начнем с первого вопроса: «Кто является основоположником экономических законов при социализме?» Это мы знаем с пеленок, но для верности еще раз посмотрим в учебнике.
Разговаривая сама с собой, за себя и за Ирину, Вера бегло прошлась по всем вопросам и ответам, предлагаемым учебником. Уже вечерело, когда она, довольная, закрыла учебник. Оказалось, что теории Карла Маркса и Фридриха Энгельса могли исцелять разбитое сердце девушек гораздо лучше, чем сочувственная поэзия, потому что Ирина, подкованная политически и экономически, быстро успокоилась и у нее появился здоровый аппетит. Перед Вериным уходом Зоя Васильевна накрыла для девушек стол для чая с ванильным печеньем. Умывшись, повеселевшая Ирина и проголодавшаяся Вера завершили этот нелегкий день оживленной болтовней за чашечкой чая.
Экзамен по политэкономии назавтра обе сдали отлично, и с тех пор они подружились. Теперь девушки готовились к последующим экзаменам вдвоем и неизменно сдавали на отлично. Видя Верины успехи, куратор группы попросила ее пересдать экзамен по английскому языку, а так как пересдача выпала на вторую половину дня, то тройка в ее зачетке была исправлена на жирную пятерку.
Перед началом второго курса студентов-медиков вновь отправили на работы в совхоз собирать помидоры и огурцы. За месячный период трудового семестра Вера узнала шокирующую ее правду! Эту правду она получила от комсорга группы, как тему для размышления.
Комсорг Сауле была красивая, стройная и белолицая, а во взгляде ее прекрасных миндалевидных глаз отражалась уверенность в победе коммунизма во всем мире. Сауле имела врожденный организаторский талант, именно ее исключительная правильность и постоянный оптимизм мешали Вере подружиться с ней.
Стоял полдень, в спальном бараке никого из студенток не было, кроме Веры, которая задержалась, чтобы найти в своей сумке куда-то запропастившуюся косынку. Девушка не заметила, как вернулась в барак Сауле и встала напротив ее кровати.
– Твое поведение недопустимо для комсомолки! – начала говорить Сауле, как только Вера ее заметила. – Ты позволяешь всему потоку смеяться над собой! Это не цирк, это студенческий трудовой отряд! Поэтому прекрати, пожалуйста, ходить по полю с расставленными в стороны руками и гундосить под нос жалкие песенки. Прекрати раздавать всё, что у тебя есть, и помогать всем, когда тебя об этом даже не просят. Не называй своих сверстников на «вы». Ты должна уважать себя, и твое предназначение – быть не клоуном, а врачом.
Сауле перевела дыхание и опять продолжила в том же тоне:
– Ты умная и примерная студентка во всех отношениях. Не допускай того, чтобы над тобой смеялись твои ровесники. Мне не хочется, чтобы над тобой смеялись те, которые тебя не достойны.
Прошло некоторое время, необходимое для того, чтобы Вера могла осознать свое положение в глазах своих сокурсников.
– Сауле, я всё поняла… Я исправлюсь… Большое спасибо, – тихо сказала она и медленно вышла из комнаты, забыв про косынку.
Слова комсомольского вожака потрясли Веру, она не могла дождаться конца рабочего дня и чувствовала себя голой в общей бане, где изо всех щелей подглядывали за ней недобрые люди, а ей и прикрыться было нечем.
После ужина девушка аккуратно расправила постель для сна и ушла из барака. Всю ночь бродила она по поселковым улицам вместе с бездомными собаками, которые, вероятно, чувствовали ее горе и принимали за свою. Всю ночь она ломала себя и переламывала, ненавидела своих родителей, которые учили ее тому, над чем остальные смеются.
«Меня вырастили клоуном! Вернее… клоунессой! Нельзя быть доброй! Глупо вести себя вежливо! Плохо быть доброй, надо быть злой! Надо «тыкать» незнакомым людям и съедать свою булочку под кроватью, потому что это норма человеческого общения, а распевать народные напевы и ходить по полю с выставленными в стороны пальцами – это позор комсомолки!»
В какой-то момент Вера даже увидела себя в облике неуклюжего полярного пингвина, смешно расхаживающего по полю, где росли огурцы. От этой игры воображения ей стало совсем тошно, перевоспитание приобрело характер клятвенного обещания.
«Если добро не в почете, то в нем нет нужды. Умей молчать и смотри на других исподлобья! Не смей петь песни, когда тебя могут услышать другие! Не улыбайся всем подряд, как матрешка, а лучше следи за движениями своих рук».
Вера понимала, что все эти правила, которые она в ту ночь принимала на вооружение, навсегда лишали ее возможности говорить с луной рифмами, даже плакать в одиночестве ей казалось уже неуместным, потому что слезы – это привилегия детей, а ее детство оборвалось, так и не начавшись.
В барак девушка вернулась совсем другим человеком.
Начинался рассвет, начиналась ее новая, взрослая жизнь. Жизнь среди чужих и скучных людей. Теперь она никому не позволит говорить с ней в непозволительном тоне, даже комсоргу всего факультета.
Впервые в жизни Вере захотелось домой, к маме.
Глава 2
– Шевченко, как комсомолка, ты не можешь отказать в помощи своей сокурснице. Комсомолец обязан помогать товарищу в беде. Без твоей помощи Лене Литвиненко не сдать эту сессию!.. Договорились?.. Ну и хорошо!
Отказать куратору группы Вера не могла, и ей ничего не оставалась, как стать доброй против ее воли.
Лена Литвиненко обладала той броской красотой, которой хотелось любоваться бесконечно, не увлечься ее привлекательной внешностью мог только пень, у которого отсутствует мужское сердце. Черты лица Лены, как и ее спортивная фигура, обладали геометрическим совершенством. Густые русые локоны свободно падали на сильные девичьи плечи, создавая образ прекрасной Златовласки, желто-зеленые глаза которой насмешливо поглядывали вокруг себя и, казалось, вот-вот замяукают.
Весь первый курс Вера остерегалась близкого общения с Леной, обладающей отменным остроумием. Она не стеснялась высмеять в человеке то, что другие старались не замечать, но на нее никто не обижался – слишком красивой была шутница. Вера остерегалась ее острого язычка и чувствовала себя страшно неловко, когда при ней обижали хороших людей, но осудить Лену не имела права, так как она сама даром острословия не обладала.
Вышло так, что Веру обязывали проявить доброту, с проявлением которой она боролась почти каждый день, ибо при отсутствии доброты в силу вступало чувство долга.
Со следующего дня Лена Литвиненко при поддержке куратора группы уверенно вошла в круг Вериных друзей.
Семья Литвиненко проживала в Дальнем парке, в пригородном поселке.
В настоящее время от этого поселка не найдешь и следа. На месте, где когда-то стояли дома, магазины и большая трехэтажная больница, теперь растет ковыль, дикие утки обживают маленькие озера, возникшие над просевшей землей, из недр которой был выбран каменный уголь, но во времена Вериной учебы в институте этот городок жил себе да поживал, весело и достойно.
Мама Лены, тетя Пана, высокая и худощавая женщина, тепло приветствовала дружбу своей дочери с Верой и ее подругой Ириной. Тетя Пана пекла для девушек вкуснейшие пироги, то с капустой, то с картошкой, варила отменные наваристые борщи и всегда была рада их приходу. Особая доброта Лениной мамы и спокойный характер притягивали к ней людей, и каждого она могла утешить, за каждого порадоваться, а иногда просто выслушать. Обычно тетя Пана выходила из дома редко, она любила проводить свое время на кухоньке, где против печки стояла ее узкая кровать, на которой в зимнее время постоянно пыхтел большой металлический чайник. По мнению Веры, это было самое спокойное место в мире, надежно спрятанное от всех невзгод и бед.
Дом тети Паны сверкал чистотой и порядком, а постели в спальных комнатах были заправлены с мастерством золотошвейки. О таком уютном доме Вера могла только мечтать, поэтому она любила навещать Лену Литвиненко.
Со временем к красивой внешности подруги Вера привыкла. Оказалось, что ради этой красоты несчастная спала на бигуди всю ночь, а по утрам целый час трудилась над своей внешностью перед зеркалом. Опекунство над Леной постепенно перешло в дружбу с ней, которую Вера и Лена не афишировали, ведь у каждой из них были свои подруги: у Веры – Ирина Борисова, в которой романтика прекрасно сочеталась с расчетливостью, а у Лены – Света Хан, умевшая шить, готовить и создавать домашний уют, где бы она ни находилась.
Как-то раз после сытного ужина тетя Пана неожиданно отозвала Веру в закуток и обратилась с мольбой: «Верочка, я прошу тебя, помоги моей доченьке доучиться в институте. Ей трудно дается учеба, я это вижу и переживаю, но знаю, что ты добрая девочка и поможешь Леночке получить диплом врача».
Вера пообещала и к своему обещанию относилась очень серьезно, и Лена стала успешно сдавать один экзамен за другим.
В гостях у тети Паны, как нигде, Вера любила поесть. Она не боялась поправиться, ибо быть «в теле» для нее привычно и комфортно. Да и одевалась она во все широкое и просторное, чтобы не портить себе аппетит мыслью о том, что после ужина юбка не сойдется на талии.
Случилось, что Вера полюбила тетю Пану, как свою родную тетю, и восхищалась ее заботливой любовью к дочери, которой сама не имела. От Лены она узнала, что во время поступления в институт тетю Пану прооперировали по поводу рака желудка, а перед операцией она ходила в церковь и просила у Бога дать ей пять лет жизни, чтобы помочь дочери получить высшее образование и выбиться в люди.
Операция прошла успешно, а зажженные церковные свечи догорели без следа. Теперь тетя Пана радовалась жизни и баловала гостей дочери пирогами да булочками.
Такие отношения людей с Богом нравились Вере только потому, что в них оставалось место для чуда, ведь в реальной жизни болезнь побеждается действиями грамотного врача в совокупности с желанием больного выздороветь.
– Тетя Пана наивно думает, что в церквушке старенький Бог с вековой облачной бородой слушает молитвы верующих людей через мифический стетоскоп. Вполне вероятно, что сила богов, о которой говорили древние греки, с веками порядком исчерпалась, и творить на земле чудеса теперь предстояло самому человеку, потому что если бы это было не так, то народ во врачах и не нуждался бы. Что ни говори, а религия остается «опиумом для народа» и в наши дни! Вовремя сделанная операция сохранила жизнь тете Пане, а не горение церковных свечей… И как это не поймут люди? Богу шепчут просьбы об излечении, покупают свечки, а потом по врачам бегают!
Честно говоря, Вере очень хотелось, чтобы выздоровление тети Паны было именно чудом, но ее разум каждый раз выбирал обратное.
– Бог не мог сотворить Землю и всё, что на ней, за шесть дней! Это сказка, в которую может поверить только необразованный человек!
Конечно, Вера очень радовалась успехам в учебе своей подопечной, но огорчалось за сокурсника Ларика, которого совершенно не интересовала медицина.
– Ларик, ты должен уйти из медицинского института!
Так категорично заявила Вера, открыв очередное комсомольское собрание в группе. Она стояла в накрахмаленном белом халате с белым колпаком на голове, и сердце в ее груди билось, как перед прыжком с трамплина.
– Ты, Ларик, совершенно не готовишься к занятиям, пропускаешь лекции, не пишешь конспекты. Я думаю, ты учишься не потому, что хочешь стать врачом, а потому что этого хочет твой папа. Профессия врача – это не лазейка, чтобы получить высшее образование, это – суть жизни человека, решившего посвятить себя медицине. Безграмотных врачей не бывает, потому что они становятся потенциальными убийцами в белых халатах. Как ты думаешь давать клятву Гиппократа, если твои знания по биохимии, анатомии и латинскому языку равны нулю? Мне стыдно учиться с тобой на одном курсе и в одной группе!.. Я ставлю перед комсомольским собранием вопрос об исключении Лаврентия из института!
Вера закончила свою обвинительную речь и оглянулась по сторонам. Вся группа была на ее стороне, кроме Юры, который явно скучал, сочувственно поглядывая на своего друга.
– Ларик, у тебя есть талант музыканта! Твое будущее в твоих руках! Ну зачем тебе учиться на врача, если ты одаренный гитарист и певец? – попыталась смягчить свое выступление Вера и удивилась, когда обвиняемый ни с того ни сего воспользовался правом защиты собственного достоинства:
– Вера, опомнись! Ты начиталась книг и теперь хочешь приструнить каждого, кто не принял твои идеалы? Хотя что тут говорить, ты сама-то в жизни что видела, чтобы стоять, как прокурор на суде? Разве тебя в детстве не учили тому, что нельзя судить человека, не зная, что у него за душой? А мы с тобой на брудершафт шампанское не пили, и откуда тебе знать, как я на гитаре играю, ведь для тебя я лично не играл и пока не собираюсь. Да, я не герой твоих книжных романов, но в любом случае нельзя набрасываться на человека без предупреждения.
– Да, ты прав, нельзя, – согласила Вера, ее щеки пылали. – Мой жизненный опыт гораздо больше, чем ты думаешь, ведь в книгах собраны истории людей разных времен в разных жизненных ситуациях. А я сужу не тебя как человека, а то, как ты учишься, чтобы стать врачом, моим коллегой. Конечно, я могу быть равнодушной к тому, как ты сам губишь свою судьбу, но профессия врача – это даже не твоя судьба, а это судьба больного. Мы комсомольцы и должны быть честными друг с другом!
Решение комсомольцев группы было одобрено на заседании комсомольского актива педиатрического факультета, и бедного музыканта Ларика Ким исключили из института.
***
Второй курс был успешно завершен, и осенью Веру вместе с ее новыми студенческими подругами отправили на работу в самый дальний совхоз Карагандинской области. Особой романтики в этом труде Вера уже не находила, ведь исчезли все надежды снова увидеть Шурика на картофельном поле с мешком за плечами. Вериными соседками по комнате были ее подруги: Сауле, Лена Литвиненко и Света Хан. Ирина Борисова на сельхозработы не ездила по причине своего хронического бронхита.
Вера тоже могла бы остаться дома под предлогом ухода за больной мамой, но она знала, что в уходе мама не нуждалась, а липовая справка о ее болезни порочила бы Верино честное имя.
Весь месяц полевых работ Вера училась материться и пить водку. Однако, чтобы научиться пить водку, ее нужно было сначала купить, но покупать напитки с алкоголем приличным студенткам медицинского института не полагалось. Поэтому всю неделю дружная Верина компания репетировала субботний поход в магазин за бутылкой водки.
По разработанному девушками плану в магазине Вере надлежало закашляться, а красивой Лене – ей посочувствовать, а потом всё должно было произойти само собой: стоя перед прилавком, Сауле предлагает кашляющей Вере сделать водочный компресс на горло, а Света Хан покупает для этого бутылку водки. Несмотря на классную задумку, осуществить этот план оказалось не так-то легко.
В субботу после окончания полевых работ подруги смело вошли в совхозный магазин. У прилавка со стеклянной витриной скучали в очереди местные жители. Вместо того чтобы покашлять в платочек и скривиться от боли в горле, Вера неожиданно для себя и для всех присутствующих в магазине начала хихикать, закрывая ладонью рот.
От Вериного хихиканья Лена пришла в замешательство, потому что она не могла выразить сочувствие хихикающей подруге, и подтолкнула ее локтем в бок, потом стала угрожающе вращать глазами, чем еще больше смешила Веру.
Операция по покупке водки явно проваливалась.
После того как Лена, как бы случайно, наступила каблуком на Верины кеды, их обладательницу уже крутило от смеха: лицо покраснело, щеки надулись, глаза сузились; и теперь хихикающая девушка стала напоминать плачущего китайца. Прошло еще несколько минут, и вместе с Верой засмеялась и Лена.
Между тем очередь продвигалась к кассе, и вскоре девушки оказались перед продавщицей. Спасать положение вызвалась Сауле, и она со знанием дела произнесла заранее выученную фразу, и сделала это очень убедительно, так как говорила громко и внятно:
– Вера, ты простудилась, и тебе необходимо сделать компресс на горло!
Чтобы все присутствующие покупатели увидели, кому в действительности нужен компресс, Сауле торжественно выставила свой указательный палец в сторону Веры, у которой уже дыхание перехватывало от икоты, вызванной сдерживанием приступов смеха. Когда Сауле поняла, что в сказанной ей фразе было пропущено самое главное слово, то не растерялась, а с достоинством комсомольского предводителя перевела свой указательный палец с Веры на темно-зеленые бутылки, которые солдатиками выстроились на витрине за спиной у продавщицы.
– Водка – это важный элемент для компресса при простуде! К тому же водочный компресс хорошо помогает при высокой температуре! – уточнила она докторским тоном и вызывающим взглядом обвела всех присутствующих в магазине покупателей, словно те сомневались в целебности этого народного средства.
Настала очередь выхода на сцену Светы Хан. Прислонившись к прилавку, девушка неожиданно поняла, что напрочь забыла свою речь, и уставилась на продавщицу с такой надеждой в глазах, словно та была явлением с неба. От наступившего молчания пожилая женщина за прилавком стала быстро терять терпение и нервничать. Ситуацию опять спасла Сауле.
– Ханша, – обратилась она к Свете покровительственным тоном, – тебе нужна одна бутылка водки. Скорей плати за водку, и пойдем делать Шевче компресс на горло. («Шевче» и «Ханша» были производными от фамилий Шевченко и Хан.)
В тот вечер Света приготовила из морковки, картошки и помидоров отменные салаты, накрыла стол на четверых, и девушки весело распили купленную ими бутылку вожделенной водки. На вечерние танцы они отправились вчетвером, но в клуб вошли трое – Вера не смогла подняться на крыльцо совхозного клуба из-за внезапной слабости и тошноты. Ее рассудок помутнел, и всю обратную дорогу в барак водка вперемешку с салатом рвалась наружу.
В комнате опьяневшая девушка пришла к выводу, что мама права, а водка – отрава. Чувство собственной вины не давало Вере отключиться в пьяном виде, поэтому, собрав резервный запас силы воли в кулак, она поставила рядом с кроватью два ведра: одно с питьевой водой, а другое для промывных вод. В течение часа занималась она самореанимацией, промывая желудок несчетное количество раз, пока сон ее не сморил с полотенцем в руке. Так некрасиво закончилась эта история с водкой.
Если эксперимент с покупкой водки закончился провалом, то с произношением матерных слов у Веры дело не шло, потому что ее язык напрочь отказывался сквернословить. За ликвидацию этого пробела в ее воспитании взялась вся дружная компания под предводительством Сауле. Конечно, Вера очень старалась не подвести своих подруг, она честно пыталась выдавить из себя хотя бы одно проклятое слово, но только после недели упорного труда Вера вымолвила:
– Б… л!..
Две буквы – это еще не мат! Вера не сдавалась и усердно репетировала, и вскоре она могла произнести плохое слово, но только про себя. Прогресс наступил через неделю, когда девушка сама услышала то матершинное слово, которое произнесли ее уста, а уши от стыда тут же завяли.
Как только это слово было произнесено, подругам стало уже не до Веры, ведь теперь она ничем не отличалась от других. Почувствовав себя обманутой и оскверненной, девушка не обрадовалась этой победе, а приобщила ее к своему отрицательному жизненному опыту.
По приезде домой Вера продемонстрировала маме свое умение высказываться по-совхозному, удивляясь своей дерзости:
– Мама, ну что ты от меня хочешь? Откуда я знаю, куда ты их положила, свои шпильки?! Или мне родить эти шпильки?
Кляц!!! Звонкая оплеуха живо отрезвила Веру. Словно вороны, вылетели из ее головы все плохие слова и пикантные фразы, которые она заучивала весь трудовой семестр.
Неприличный жаргон дочери насторожил Римму, и она решила сделать ход конем, с которым был не согласен Володя.
– Что ты опять выдумала? – воспротивился он, услышав планы жены. – Римма, нам что, денег не хватает? Зачем отправлять дочь на заработки?! Вера и так получает повышенную стипендию!.. Запомни: Вера пойдет работать только через мой труп!
– Володя, дело не в деньгах, но и они тоже на дороге не валяются. Вера учится без особых усилий, и у нее появилось время для глупостей. Она пойдет работать ночной медсестрой ко мне в санаторий. Володя, ты ведь знаешь, насколько велико влияние улицы на домашних детей! Сколько преступлений можно предотвратить, если родители вовремя принимают меры! Это я увидела, когда работала в комиссии по делам несовершеннолетних преступников. Детей губит не недостаток доброты к ним их родителей, а наличие у ребенка свободного времени! А свободное время ведет его к распутству! Труд облагораживает всех без исключения! Поэтому пойди выкрути белье, что лежит в ванне, и помоги мне его развесить.
Из своей комнаты Вера слышала весь этот разговор между родителями. Она уже давно представляла себя медсестрой в белом халате, раздающей лекарства и ставящей детям уколы, хотя очень боялась делать уколы.
Ставить уколы становилось ее ночным кошмаром, и девушка отчаянно протыкала свою подушку иглами, и каждый раз делала это варварское дело всё неувереннее и неувереннее.
Страх перед уколами прошел, когда заболела мама и ей прописали внутримышечное введение антибиотиков. Под маминым руководством она быстро научилась технике укола и соблюдения гигиены.
– Я готова работать! – сказала Вера родителям, которые втихомолку обсуждали ее будущее.
Сотрудники санатория не приняли дочь главного врача с распростертыми объятиями, но Вера не нуждалась в любви коллег, она нуждалась в том, чтобы делать свою сестринскую работу правильно.
Как умудриться ничего не перепутать ночной медсестре, когда в ее обязанности входило несметное число задач? Вера так старалась соблюсти все правила и инструкции, что ее чрезмерное усердие со стороны смахивало на тупую угодливость, и, как правило, в ее смену всегда что-то происходило плохое, за что приходилось отчитываться перед главным врачом.
Веру очень удивило то неподдельное уважение, с которым сотрудники обращались к ее маме. Казалось, что персонал детского санатория остро нуждался в одобрении главного врача, и вскоре и она сама стала в этом одобрении нуждаться.
Прошло полгода, а Вера шла на работу как на очередную пытку: ее просто изводили выздоравливающие дети, они не спали до полуночи, постоянно просились в туалет, а на койках кувыркались, как циркачи. Покой в отделении наступал только тогда, когда Вера рассказывала истории, но одни истории заканчивались, а дети требовали новых! Поэтому девушка не успевала сделать все свои медсестринские поручения, и на нее постоянно жаловались на утренних пятиминутках дневные сестры.
Однажды, после такой пятиминутки, где Веру отчитывали за то, что крашеные кубики после проведенной в ее смену дезинфекции с применением раствора хлорки приобрели одинаковый серый окрас, главный врач приказала в наказание прочитать всему коллективу санатория лекцию по атеизму. Вера согласила охотно, довольная доверием мамы. Через неделю весь больничный персонал со вниманием слушал выступление дочери Риммы Иосифовны.
К тому времени Вера уже достаточно много знала о Боге. Конечно, она в него не верила. Совсем недавно она смеялась над увиденной по телевизору комедией, где Бог был показан старым дедом на облаках, который лепил из глины человека, и ему помогали два веселых ангела. Вера не понимала, как можно верующим людям быть такими наивными, чтобы верить небылицам. В медицинском институте тоже учился один верующий глупец, и его было жалко.
Основа лекции по атеизму была взята из конспекта, но Вера перед своими коллегами говорила не по написанному, а по памяти, и не скучные цитаты Ленина и Маркса, а истории из жизни Христа, о Пасхе и Рождестве. С энтузиазмом очевидца говорила она о предательстве Иуды и распятии Христа, еврея из Назарета. Особенно удалось Вере описать радость учеников Христа, когда они увидели своего учителя воскресшим. Это был не тот мифический бог греков, это был человек Иисус Христос, который воскрес из мертвых. Христу приписывали чудеса, чтобы легенда о нем жила.
После лекции, когда весь персонал санатория разошелся по своим рабочим местам, к Вере подошли три медсестры.
– Спасибо за лекцию, Вера Владимировна. Если мы до сегодняшнего дня не верили, то теперь поверили. Будем с нетерпением ждать продолжения.
Вечером того же дня, придя с работы, Римма сказала дочери, что теперь персонал санатория перестал сомневаться в том, что она поступила в институт благодаря собственному уму и знаниям.
После такого атеистического успеха отношение к Вере на работе изменилось в корне, ее признали своей в дружной команде медсестер.
Как-то раз девушку срочно вызвали в кабинет главного врача. Это было время летних каникул, когда Вера работала за старшую медсестру отделения. В кабинете за начальственным столом сидела мама, и она не улыбалась.
– Так, Вера Владимировна, я настаиваю, чтобы вы обратили больше внимания на Павлика, он плачет, когда расстается с родителями после свидания.
Вере очень хотелось оправдаться, что мамы на то и мамы, чтобы по ним плакали дети, но прикусила язык. Всю последующую неделю она занимала играми выздоравливающего Павлика, и после очередного родительского свидания мальчик, быстро попрощавшись с мамой, с радостью побежал в группу, чем очень огорчил его маму.
Со временем Вера научилась хорошо выполнять всевозможные медицинские процедуры, но дети долгое время доводили ее до белого каления своим непослушанием, пока она не перестала смотреть на них, как на маленьких монстров, а поняла, что больные ребятишки в ее отделении сами нуждаются в любви. С этого момента Вера перестала их бояться, а научилась быть доброй, но строгой.
Как-то раз ночью во время дежурства, когда в детской спальне стояла мертвая тишина, к Вере на пост пожаловали дежурные медсестры из других отделений. Одна из них обратилась к Вере с просьбой:
– Вера Владимировна, сегодня вечером на кухне дежурит Надежда Генриховна. Она верующая. Побеседуйте с ней, хотя Надежда о своей вере много не говорит, но переубедить ее никому еще не удавалось. Может быть, вы попробуете?
Вера уже слышала от мамы, что Надежда Генриховна верит в Бога, что она держит свою дочь под замком и даже бьет, если та выходит на улицу без головного убора. Из-за фанатичной веры от поварихи ушел муж, очень хороший человек, а в доме у Надежды Генриховны бедность и нет телевизора, потому что верующим смотреть телевизор не положено.
Лично познакомиться с верующим человеком и открыто поговорить с ним о его религиозных предубеждениях девушке хотелось давно. Вера была уверена, что все верующие, в соответствии с законом Дарвина, постепенно вымрут за ненадобностью, если их вовремя не занесут в Красную книгу.
«Пусть на свете останутся хоть единицы верующих христиан, потому что без них мир станет чересчур прагматичным», – нередко думала она с печалью.
Как ни странно, переубедить Надежду Генриховну представлялось Вере делом нетрудным. Повариха ко всем санаторским работникам относилась с одинаковым радушием и могла утешить кого-то одним добрым словом, а кого-то – чайком с булочкой. Вера и сама не раз пользовалась таким «булочным» утешением. Надежда Генриховна была не похожа на другую верующую, которую Вера встречала, когда ей было всего лет десять. Этой верующей была Роза Львовна.
***
Роза Львовна работала заведующей детским садиком, где врачом после болезни подрабатывала Верина мама. Саму Розу Львовну Вера помнила смутно, но последнюю встречу с ней запомнила на всю жизнь. Обычно эта женщина носила яркую одежду и громко смеялась, и ее огненно-красные волосы были видны издалека. Роза Львовна хорошо пела и участвовала в художественной самодеятельности, но потом случилась беда. Вера узнала от мамы, что сына Розы Львовны посадили в тюрьму за разбой, а потом он умер в заключении, не выходя на свободу. В одночасье веселая жизнерадостная женщина превратилась в старуху, бросила работу и пошла в церковь.
Вера не понимала этого поступка взрослой женщины. Бог не помог Розе Львовне спасти сына и сохранить его жизнь, зачем же она теперь ходит в церковь? Ведь ничто на свете не вернет ей сына живым?
Как-то раз, когда Вера с мамой стояли на автобусной остановке, к ним подошла Роза Львовна, в платочке на голове и в длинной черной юбке до щиколоток. Сначала женщина посмотрела на Веру, будто та совершила что-то ужасное, а потом стала шептать маме в ухо, так шипит змея, прежде чем напасть на жертву:
– Надо молиться! Надо молиться днем и ночью! За наши грехи страдают наши дети. В аду будут все, кто не придет в церковь, а кто не раскается в грехах, тот будет гореть в геенне огненной! Надо покаяться, пока не поздно… Римма Иосифовна, я всегда очень вас уважала. Вы должны пойти к батюшке Тихону и исповедоваться в грехах… Или вы думаете, что вам удастся избежать суда?
От таких жутких пророчеств Вере стало совсем не по себе, и она даже испугалась, что эта сумасшедшая старуха утащит маму в ад, и прямо сейчас, не дожидаясь прихода дачного автобуса.
***
На кухне у верующей Надежды Генриховны было мирно и тепло, пахло рисовой кашей, и Вера растерялась. Она не знала, как начать свою беседу, ведь Надежда Генриховна никого не запугивала ни адом, ни человеческими грехами, а спокойно мыла посуду, скоблила большие санаторские сковородки, что-то напевая себе под нос, но коллеги не дали Вере улизнуть от обещанного диспута на религиозную тему.
– Надежда Генриховна, как вы думаете, человек произошел от Адама? – задала она первый провокационный вопрос.
– Да, это сказал Бог в Библии. Я рада тому, что вы, Вера Владимировна, тоже читаете Библию, – ответила добродушно женщина.
Этот ответ очень обрадовал девушку.
– Нет, Библию я не читала, но исследования ученых доказали, что человек произошел от обезьяны в процессе эволюции!
Тут Надежда Генриховна повернулась к дочери главного врача с выражением искреннего удивления на лице.
– От обезьяны?.. Вера Владимировна, вам самой от кого хотелось бы родиться? От шимпанзе или как потомок Адама и Евы, первых людей, сотворенных Богом? – задала она встречный вопрос.
– Это совсем не научный подход к религии. Я изучала труды Ленина и Маркса, чьи коммунистические идеи открыли каждому человеку путь к свободе и утвердили равенство между людьми. Разве вы не чувствуете себя обманутой, веря тому, кто оставил людей в нищете и страхе на земле, а сам взошел на небеса и привольно обитает там? Разве вам не интересно жить в ногу со временем, смотреть современные фильмы, читать замечательные книги? Что дает вам ваша вера?
– Вера Владимировна, вы знаете, о чем говорит Евангелие? Иисус придет опять и заберет нас на небеса, где нас ждет счастье, а до его прихода всем нужно содержать себя в чистоте.
Вера немного помолчала. Говоря начистоту, она никогда не держала в руках Евангелие, но это не должно было помешать ей одержать победу в беседе с необразованной Надеждой, которая уже закончила мыть посуду и сняла фартук.
– А читать книги, отмечать какие-то выдуманные праздники и смотреть телевизор Бог вам запретил, чтобы вас изолировать от мира, который он и сотворил для человека? Вы думаете, что смотреть телевизор – это грех, а не смотреть – пребывать в святости? Разве ваш Бог помог кому-нибудь на земле, как это делали солдаты на войне? Или ему приятно смотреть с высоты, как безвинно страдают дети, как умирают хорошие и добрые люди? – не сдавала свои позиции Вера, уподобляясь воинствующей атеистке.
–– Вера Владимировна, девушки, я вам на ночь булочек оставила и варенья домашнего из малины, – неожиданно предложила Надежда Генриховна медсестрам и стала собираться домой. Разговор прервался сам собой, и Вера ушла в свое отделение, считая, что победила в дискуссии, потому что за ней осталось последнее слово.
Потом, сидя в спальне на маленьком стульчике и слушая спокойное дыхание спящих ребятишек, она увидела себя измученным несчастным ребенком на полу в материнской спальне. Тогда не случилось чудо, и никто не пришел ей на помощь, хотя с неба на нее лился яркий лунный свет.
–– Я никогда не буду такой доверчивой, как эта верующая в Бога повариха. Ждать чудес с неба – это малодушие. В настоящей жизни все гораздо сложнее. Трудности будут, но надо учиться побеждать трудности, а не прятаться в кусты, иначе не построить коммунизм во всем мире. Не надо прятаться за псевдонаучные идеи, которые оправдывают ничегонеделанье, а надо претворять в жизнь идеи коммунизма, жить по кодексу морали и вместе строить счастливое общество людей!
С этими мыслями Вера дождалась утра воскресного дня, сдала смену и отправилась домой отсыпаться.
Никто в санатории не знал, что в «реальной жизни» в санатории работали два тайных осведомителя КГБ, которые информировали соответствующие органы о моральном облике как главного врача, так и его сотрудников. Верина мама дорожила хорошими работниками и в отчете по кадрам в графе о вероисповедании Надежды Генриховны ставила прочерк.
Во время летней сессии по окончании третьего курса института к Вере домой неожиданно позвонила Сауле и попросила разрешения прийти.
–– Завтра мы будем заниматься у Ирины Борисовой дома. Конечно, мы будем рады тебя видеть, – ответила уверенно Вера. Словно тяжелая ноша свалилась с ее плеч после этого звонка. Уже несколько месяцев в своих отношениях с Сауле Вера держала обет молчания. Почему? Потому что Сауле высмеяла ее на бюро факультета.
***
Это случилось сразу после зимних каникул. На заседание комсомольского бюро Вера опоздала. Она забыла свои очки на кафедре анатомии, и ей пришлось вернуться, чтобы отыскать свою пропажу. Вскоре очки были найдены, но на собрание комсомольского бюро курса опоздала.
– Шевче с очками вернулась. Наша знаменитая Маша-растеряша. Вы знаете, что наша группа на день рождения ей подарила?.. Большую сетку с потерянными ею вещами. В этой сетке чего только не было: рукавицы, тапочки, врачебные колпаки, ручки, расчески и даже ее зачетка. Хорошо, что ее комсомольский билет хранится у меня.
Сауле говорила с насмешкой, словно хотела развлечь комсомольских активистов Вериной уникальной способностью терять и забывать. Конечно, если бы это было сказано среди друзей, Вера и сама бы посмеялась над своей бедой, с которой она уже устала бороться, но тут сидели чужие студенты, с которыми она общалась только в случае крайней необходимости, и слушать, как нелестно отзывается о ней Сауле, комсорг потока, ее подруга, было очень обидно.
– Сауле, ты забыла? Меня зовут Вера, моя фамилия Шевченко, мне не нравятся клички. Если ты забыла, как меня зовут, то я тебя прощаю. Скажи, моя забывчивость кого-нибудь обидела? Если нет, то я извиняюсь за свое опоздание и обещаю впредь не опаздывать. Давайте мы скорее приступим к повестке дня, а то на улице вот-вот начнется метель, и каждому из нас еще надо успеть добраться до дома.
***
С тех пор отношения между Верой и Сауле проходили только в официальном тоне.
До этой ссоры Вера часто навещала Сауле в общежитии. Она любила удивлять подругу и всех живущих с ней девушек гостинцами из маминого холодильника, и ей очень нравилось студенческое братство, а возможность заботиться о друзьях была ей необходима.
Поэтому, когда Сауле ее высмеяла принародно и стала «чужой», Вера переключила свою заботу на Лену Литвиненко, не имевшую такого материального достатка, как Вера или, например, Ира Борисова, дочь известного хирурга.
Римма, Верина мама, хорошо знала сердобольную натуру дочери, поэтому она ничуть не удивилась, увидев однажды красавицу Лену Литвиненко в тех зеленых австрийских сапогах, добытых ею для дочери по великому блату.
Несмотря на натянутость в отношениях с Сауле, Вера продолжала переписываться с Мариной, ее младшей сестрой. Восьмилетняя Марина жила в Петропавловске и писала Вере необычно трогательные для восьмилетней девочки письма.
«Сегодня маленькая птица заглянула в окно. Я сказала ей: “Здравствуй, птичка!” – и постучала по стеклу, птица испугалась и улетела. Птицы летят высоко в небе и видят горы. Я не видела гор, а они на картинке очень красивые. Вера, ты видела горы? Привет».
На обратной стороне письма был нарисован огромный улыбающийся воробей и стояла подпись: «Марина».
Сразу после весенних каникул Вера отправила Марине ответное письмо, в которое вложила засушенный горный цветок с красивым названием «эдельвейс». Воображая себе неподдельную радость девочки при получении письма, Вера внутренне улыбалась. Эдельвейс подарил ей при первом свидании один альпинист. Впрочем, то первое их свидание оказалось и последним, потому что сердце девушки принадлежало только Шурику…
Это письмо с засушенным эдельвейсом пришло в Петропавловск в день похорон Марины.
Жуткая трагедия случилась той ранней весной в семье Сауле. Во время экскурсии в лес Мариночка наелась молодых листочков белены, думая, что ест листочки дикого лесного щавеля. Лучшие врачи боролись за ее жизнь, но все их усилия оказались тщетными. Сестренка Сауле к рассвету умерла.
– Это несправедливо! Этого нельзя допускать! Нельзя так безжалостно отнимать жизнь у ребенка! Неужели на свете нет силы, способной противостоять смерти детей?!
Рассудок Веры отказывался смириться с тем ответом, что приходил ей на ум. После похорон сестры Сауле вернулась в Караганду, и она была сама не своя. Природа расцветала в лучах весеннего солнца, в воздухе пахло молодой травой и цветочной рассадой городских клумб, а для Сауле все дни были похожи на один серый день, в котором уже не жила ее веселая сестренка.
Вера чувствовала себя виновной в смерти Маринки: посылать сухие цветы в народе считалось плохой приметой; и ее сердце сокрушалось от того, что она из-за своей былой обиды не могла утешить Сауле как ее подруга. Какую цену платила Вера за то, что позволила себе обидеться и мстить высокомерным молчанием, поэтому когда ей позвонила Сауле, она очень обрадовалась, что судьба давала ей шанс хоть как-то помочь подруге пережить горе.
После успешной сдачи экзаменов Вера узнала, что Шурик женился на самой красивой девочке лечебного факультета. Что ж, она приняла это известие мужественно. Стихи любимой поэтессы учили ее «не встречаться с первой любовью» и оставить ее такой, как была, «острым счастьем или острой болью, или песней, смолкшей за рекой».
Глава 3
Только боль и одиночество, поэзия Шекспира бессонными ночами и песни группы «Битлз» по утрам – это всё, что досталось Саше в наследство от его молодости.
Который месяц он, как заключенный в стенах родного дома, то валялся на койке, то с трудом передвигался по квартире. Его каждодневный маршрут был до оскомины однообразен и короток: койка, туалет, кухня и обратно. Жизнь проходила мимо, не касаясь молодого калеки даже случайно. Больное колено определяло предел его мечтаний: сделать хотя бы шаг без боли.
Иногда Сашу навещал Володя Коваленко, однако он особо не засиживался у постели больного товарища. Имея в кармане диплом инженера, Владимир успешно работал инструктором по обучению горожан правилам вождения и своим свободным временем очень дорожил.
Саша тоже имел диплом на руках, но работать не мог из-за травмированного колена, которое болело и днем, и ночью, а при малейшем движении боль становилась невыносимой. Юноша не знал, как жить ему дальше, и не хотел знать. Родителей в свою несчастную жизнь Саша не допускал, только Вере позволялось его одевать и умывать, потому что самостоятельно ухаживать за собой, как нормальный мужчина, он не мог.
Так уж повелось, что он обращался с сестрой как ее повелитель. Доводить Веру до слез было делом привычным, тем более что та молча терпела такое хамское обращение брата и никогда не жаловалась на него родителям, а только тихо плакала, вкрадчиво напевая какой-нибудь постылый мотивчик. Хотя временами Саше было ее жалко.
Вот и сейчас Вера склонилась над его больной ногой, неумело натягивая на стопу тугой шерстяной носок. Чтобы не взвыть от боли, Саша обзывал сестру, используя для оскорбления термины «животного».
–– Что ты делаешь, паршивая овца?! Не перекручивай носок, макака из подворотни!.. Ой, ну ты и буренка безмозглая, разве нельзя осторожнее положить ногу на подушку?!
Обычно Вера глотала слезы, вместо того чтобы обижаться, припоминала слова из песен, как и сейчас, натягивая носок на больную ногу брата, она напевала песню «Мне приснился шум дождя», как бы переходя из мира оскорблений в мир романтических чувств.
Невыход на работу специалиста после вручения диплома инженера расценивался партией и правительством как саботаж, ведь за его образование специалиста платил советский народ. Саша получил диплом, когда он не мог самостоятельно передвигаться, не то, чтобы выходить на работу. Для уточнения его нетрудоспособности его положили в больницу, а через неделю Римме сообщили по телефону, но неофициально, что ее сын – симулянт. К такому выводу пришла опытный травматолог, хорошая знакомая семьи Шевченко, у которой и проходил обследование Саша.
– Римма Иосифовна, я вас давно знаю и уважаю, но я просто обязана вас предупредить, что ваш сын… симулирует болезнь. Ему надо разрабатывать коленный сустав, а он ленится, потому что вы разбаловали его, сделали из молодого мужчины барышню! Конечно, тренировать больную ногу всегда болезненно, но это необходимо, чтобы восстановить функцию колена. Вы, как мать, должны повлиять на Александра, иначе произойдут атрофические изменения в ноге и ваш сын навсегда станет калекой!
В тот же день Римма съездила в больницу, чтобы объяснить сыну пользу упражнений, но все ее попытки были обречены на провал. Саша уже давно вышел из-под родительского контроля.
На другой день после разговора с мамой к Саше в палату вошла тяжелой походкой медсестра по лечебной физкультуре. Расслабившись, он приготовился терпеть согревающий массаж на поврежденную ногу. В какой-то момент массажистка Клава, поднатужившись, резко согнула его больную ногу в коленном суставе, раздался костный хруст. Боль была дикой! Прежде чем окончательно потерять сознание, Саша одним приемом уложил упитанную медсестру на лопатки и уже прицелился кулаком, чтобы добить несчастную, как боль лишила его зрения, слуха, а чуть позже и сознания.
За этот вопиющий случай бандитизма со стороны больного симулянта Саша был выписан из больницы за нарушение больничного режима. Медсестре по лечебной гимнастике выписали на десять дней больничный лист.
С того времени прошло уже полгода, Саша по-прежнему сидел дома и не мог ходить. Краснота и опухоль сошли, однако колено продолжало болеть, особенно сильно – по ночам.
Вера неизменно приходила ему на помощь, не обращая внимания на его капризы. Возможно, именно эта сестринская доброта и не позволила Саше окончательно возненавидеть весь свет.
Надо признаться, что на людях он был тихим и стеснительным, но дома вел себя как семейный деспот. Его сестра жила нормальной жизнью, училась на четвертом курсе мединститута и получала повышенную стипендию, однако умнее, с его точки зрения, не стала. Сашу раздражало ее простодушие и приходы в дом таких же глупых подруг.
Обычно Вера сторонилась людей, которые ее обижали, и редко соглашалась быть для других козлом отпущения, но с братом она добровольно вела себя как его рабыня, беря на себя ответственность за то, что произошло с ними в детстве.
Вера простила родителей за искалеченное детство, а Саша так и не смог, и это мешало его братской любви к сестре. Иногда ему хотелось лучше узнать Веру, но с годами между ними вырос высокий забор недопонимания и недоговоренности, через который было возможно только подглядывать друг за другом, да еще обмениваться колкостями.
– Какая дура пойдет за тебя замуж? – обиженно бубнила Вера, когда тот не разрешал привести к ней подруг.
– Сначала убери в комнате, вымой посуду, а потом зови своих куриц!
Брат ставил сестре условия и прятал ключи от входной двери, а Вера в протест отправлялась в зал дочитывать книгу и заедать обиду сырокопченой колбаской, лежащей в холодильнике, подступ к которому был заблокирован братом. Саша сидел перед холодильником на одном стуле, а на другом – покоилась на подушке его «драгоценная» нога.
– Что, Верка, кушать хочется, а не можется? Не все коту масленица. А теперь слушай меня и запоминай, чтобы не молола чепухи за дешево живешь. Мне только пальчиком стоит шевельнуть, как первая красавица побежит за мной в ЗАГС, но зачем мне это надо? Кто мне заменит тебя? Твоя болтливость действует на меня как снотворное! Как предупреждает каждого мужчину гений Шекспира: «Любовь нежна? Она груба и зла. И колется, и жжется, как терновник». А теперь ступай, ты мне надоела.
Шекспир в исполнении брата никакого влияния на Веру не произвел, потому что поэзия автора «Ромео и Джульетты» была для нее тяжеловесной, особенно его высказывания о чувствах влюбленного человека, ибо сердечные вещи ей больше нравилось понимать с тонкого намека. Она сердито посмотрела на брата, вместо колбасы взяла из шкафа кулек конфет «Грильяж в шоколаде» и отправилась к себе в комнату перечитывать книгу «Овод», над которой ревела уже целых три дня, поэтому утешение шоколадом было ей необходимо.
Саша вновь остался один сидеть на кухне спиной к холодильнику. Он не признался сестре, что был ранен ее словами в самое сердце, ведь на самом деле девушки у него не было, ни красавицы, ни дурнушки, никогда не было и не будет.
Когда-то Саша брал уроки красноречия у своего школьного друга, чтобы завладеть вниманием одноклассниц. Однако Вовка всегда был в центре внимания хорошеньких девочек, а Саша уходил с вечеринок домой один. Дома он запирался в своей комнате и пытался решать самые сложные задачи по физике, чтобы подавить в себе противное чувство разочарования в жизни и в самом себе.
Еще со школьной скамьи он чувствовал в себе душу одинокого молодого волка, отбившегося от стаи, поэтому для полноты жизни ему было достаточно иметь только одного друга, чтобы быть ему преданным, и только одну девушку, чтобы ни с кем ее не делить.
Саша был убежден, что ценность человеческой жизни определяется достижением цели, поставленной в юности. В школе он хотел получить высшее образование и стать ученым, а в институте – чтобы иметь право руководить, а вышло так, что теперь он, Александр Шевченко, самый немощный и самый несчастный человек на свете.
***
Учась в старших классах, Саша по примеру своего двоюродного брата занялся фотографией, карточной игрой и дзюдо.
Уже через год Сашины фотографии отличались необычайной четкостью изображения, а отец перестал играть с ним в карты, считая, что сын – искусный карточный шулер, зато на спортивном поприще его ожидал успех. Учась в средних классах, он выигрывал одно региональное соревнование по дзюдо за другим.
На Шевченко с отменными борцовскими данными и искрометной реакцией стали обращать внимание известные тренеры города. Всё свое свободное время, будучи подростком, он посвящал усиленным тренировкам в спортивном зале, а дома тренировался на родной сестре. Исполняя роль чучела в приемах борьбы, Вера в испуге летала по комнате, иногда кверху ногами, и замирала от ужаса в надежде приземлиться на семейном диване.
Но уличным друзьям Володи Коваленко, который когда-то привел Сашу в клуб по дзюдо, не понравилась его прыть на помосте. Проучить выскочку было решено на одном из отборочных соревнований. В той схватке был преднамеренно проведен запрещенный прием против Шевченко, результат – поврежденное колено. Несмотря на страшные боли в колене, Саша тот отборочный бой выиграл, а его соперника дисквалифицировали.
Домой победителя принесли на руках.
Заведующая хирургическим отделением Яна Васильевна предложила сделать операцию, предполагая разрыв мениска, но своего согласия на операцию Римма не дала, опасаясь негативных послеоперационных последствий.
В итоге Римма вылечила травмированное колено сына компрессами и специальной мазью, но ее просьбу прекратить тренировки Саша проигнорировал, ибо он мечтал о славе победителя! Юноша вернулся в спорт и вновь стал одерживать победы одну за другой. Впереди его ждали медали и звание сильнейшего дзюдоиста области. В бою Саша научился предвидеть и отражать прицельные атаки противников, знавших о его травмированном колене, но то, что случилось перед финальными соревнованиями республиканского значения, он предвидеть не мог.
В темном переулке, где жил его друг, на Сашу напали трое. Двое парней держали его сзади, а третий натянул удавку на шее. Удар по травмированному колену он получил от четвертого нападающего. Одного удара клюшкой было достаточно, чтобы сделать из успешного спортсмена инвалида. В какой-то момент Саше стало легко дышать, потом послышались шаги убегающих парней. Приподнявшись, он оглянулся – в окнах у Володи свет уже не горел.
Спорт пришлось оставить навсегда, но травмированное колено не восстанавливалось.
***
С той поры много воды утекло, теперь Саша – дипломированный инженер, шесть долгих месяцев не выходил из квартиры, терпел постоянную боль в колене и надоедал сестре своими придирками.
Через шесть месяцев безделья Римма вновь уговорила Яну Васильевну, доброй души женщину, повторно положить сына в хирургическое отделение на дополнительное обследование. Яна Васильевна согласилась, только в массаже обследуемому было отказано заранее. Находясь в больнице, Саша встретил ту, о которой мечтал всю жизнь, и не только встретил, но и, набравшись смелости, познакомился с ней.
Галина Филимонова, умная, веселая и красивая брюнетка, имела далеко не простой характер. Она умела постоять за себя, и начальство больницы относилось к ней как к милой «злючке», яркая красота которой неплохо сочеталась с ее привычкой поязвить. В коллективе медсестер ее любили, тем более что язвой она была не всегда, а только по необходимости. К каждому больному она находила особый подход и никому не позволяла переходить в общении «медсестра – пациент» рамки дозволенного.
Галина была наслышана о легендарном «симулянте» Шевченко, который полгода назад «нокаутировал» ворчливую массажистку. Девушке нравились такие упертые ребята, как этот малоразговорчивый стеснительный пациент, смотревший на нее с обожанием.
Вечером, во время ночного дежурства Галины, Саша выходил из палаты и на костылях добирался до медсестринского поста, и там просиживал до рассвета, чтобы иметь возможность любоваться девушкой. Иногда он рассказывал ей анекдоты, которые знал от Володи, но рассказчик из него был никакой, зато Галя околдовывала Сашу рассказами о чародействе и магии.
– Саша, тебя, как пить дать, сглазили, ведь неспроста ты столько страдаешь. Здесь явно темные силы замешаны… Мою старшую сестру тоже в детстве сглазили, слишком красивая она была, и теперь Светочка ослепла. Это нам сказал один ясновидец, удивительный старик, который может видеть третьим глазом.
О существовании третьего глаза Саша никогда не слышал, но это было неважно, ибо он готов был поверить всему, что говорила ему Галина, потому что уже знал, что влюблен и что в синеве ее глаз таилась разгадка формулы его мужского счастья. Пусть черная и белая магия существует на свете, пусть колдуны заговаривают людей и исцеляют от порчи, лишь бы рядом с ним была эта девушка, которая так ласково на него смотрела и так красиво говорила.
Клавдия Ивановна, мама Галины, без подсказки со стороны поняла, что ее дочь влюбилась, и напоминала ей простую истину отношений между невестой и женихом:
– Судя по всему, этот твой хромоножка – парень из богатой семьи. Это хорошо. Галя учти, что ни тебе, ни нам нищих в семью не надо. Конечно, здоровый жених – это хорошо, но не бедный!
Галина знала, что все средства семьи Филимоновых уходили на народное лечение старшей сестры Светланы, а оно стоило недешево. В медицину Галина пошла по велению матери, чтобы делать уколы и квалифицированно ухаживать за внезапно ослепшей сестрой, у которой к тому же периодически случались судорожные припадки.
Света заболела, когда Галине было всего пять лет. С тех пор мама как бы забыла о существовании младшей дочери. Потом по наставлению мамы Галина выучилась на медсестру и теперь работала в хирургическом отделении, где порой лечились сыновья обеспеченных родителей. Вариант с Шевченко в качестве жениха Клавдию Ивановну вполне устраивал.
***
Пока Саша лежал в больнице и влюблялся в Галину Филимонову все сильнее и сильнее, Вера наслаждалась долгожданным домашним покоем. В отсутствие брата никто ее не терроризировал, и она чувствовала себя свободной личностью.
Было время ужина. К дребезжащему телефону в коридоре подошла Римма. С первой минуты разговора с неизвестным собеседником ее голос изменился, в нем зазвучала тревога.
– Да… Не может быть!.. Что теперь нужно делать?.. Нет, мы никого в Москве не знаем. Хорошо… Завтра я сама приеду в больницу.
Вера с папой переглянулись и разом отложили вилки. Мама вернулась на кухню с ужасной новостью.
– Володя, Вера, нашему Саше провели обследование. Теперь ему ставят два диагноза: первый – саркома голени, а второй – туберкулез коленного сустава.
Потом она замолчала и, тяжело вздохнув, устало опустилась на стул, где перед ней на тарелке остывали сырники. Первым нарушил молчание Володя:
– Римма, что это значит?
– В первом случае – ампутация ноги, а во втором – шесть месяцев постельного режима в гипсе.
В обычное время Верины родители могли ссориться по пустякам, изводить друг друга молчанием или взаимными упреками, чтобы в итоге проблема благополучно разрешилась в мамину пользу. Но когда в дом приходила беда, то мама и папа уже не ссорились, а дружно вставали плечом к плечу на защиту своей семьи, а в тот вечер Верины родители молчали, и каждый из них думал об одном и том же – как помочь сыну.
***
Как-то раз, будучи студенткой первого курса, Вера вмешалась в одну из родительских ссор. Она посчитала, что мама использовала недозволенные методы в борьбе за свое первенство. Положить конец маминому произволу девушка решила путем ухода из семьи, и она нашла приют в доме своей школьной подруги Ларисы Канариной.
Через два дня после ее ухода отец приехал за Верой на только что купленных «Жигулях». Одной своей фразой он убедил дочь вернуться домой.
– Я очень люблю твою маму. Эта любовь дает мне силы быть таким, какой я есть сейчас. Моя любовь к моей жене, твоей матери, умрет только вместе со мной. Прошу тебя, не огорчай маму, ведь она тебя любит.
Вере не понимала такой любви в вечном противостоянии друг с другом, поэтому просто поверила отцу на слово, но каждый раз в трудное время ее родители демонстрировали истинные чувства: верность и любовь до гроба.
***
На следующий вечер после этой страшной новости семья вновь собралась за ужином.
Вера уже не радовалась освобождению от Сашиной тирании и внимательно слушала маму, которая говорила о результатах обследования брата.
Неподдельное горе звучало в мамином голосе:
– Специалисты убеждены в своих диагнозах и настаивают на экстренных лечебных мероприятиях.
– Римма, какой конкретно диагноз ставят Саше?
– Ох, Володя, проблема даже не в диагнозе, а в двух правомочных диагнозах. Фтизиатр убежден в туберкулезе голени, а хирурги городской клиники – в саркоме!
– Прямо как в новогодней лотерее: или бублик без дырки, или дырка от бублика!
На это пустословие дочери никто не обратил внимания. Потом родители ели гречневую кашу, как приговоренные доесть до чистых тарелок, а к концу ужина первым заговорил папа.
– Римма, должен быть третий выход. Кто еще может посмотреть Сашу? Подумай хорошенько.
Он положил свою большую ладонь на руку жены. Римма перестала чертить круги на кухонной клеенке и подняла на мужа темно-синие глаза.
– Володя, дело в том, что это могут только специалисты ЦИТО. Это московская клиника для знаменитых спортсменов. Но нам, простым смертным, туда хода нет.
– А это мы еще посмотрим, кто из нас смертный, а кто нет!
Надежда зазвучала в голосе отца, и эту надежду Вера хранила в сердце весь вечер, пока не заснула. Утром ее разбудил папа, он был одет в свой парадный костюм.
Этим днем Володя отправился не на работу, а в обком компартии.
Вступление в ряды коммунистической партии было его осознанным шагом. В глубине души он был уверен, что Иисус Христос был первым коммунистом на земле, потому что коммунистические идеи равенства и братства были и божьими идеями. Как коммунист, Володя смог приносить больше пользы городу своим трудом, и партия доверила ему руководство дорожно-строительными предприятиями города Караганды.
Тем солнечным морозным днем управляющий автотрестом Шевченко шел в обком партии не по работе, а со своей личной просьбой. Входя в двери обкома, он беззвучно помолился Богу, а на ступенях мраморной лестницы, покрытой красным ковром, осенил себя крестным знамением. Его без очереди принял первый секретарь областного комитета коммунистической партии, и просьба Шевченко была услышана.
На все семейные сбережения Римма накупила кучу золотых изделий, которые предназначались для докторов и медсестер московской клиники в знак благодарности за будущее исцеление ее сына, и через неделю супруги Шевченко отправили сына в Москву на лечение.
Сашу обследовали в ЦИТО дня три, а потом прооперировали. Операция была несложной и прошла успешно. В суставной коленного сустава был обнаружен осколок от травмированного мениска, который извлекли специальными щипцами через маленькое отверстие под коленкой. Этот осколок и был причиной нестерпимой боли при любом движении. Когда послеоперационный рубец затянулся, настало время для тренировок, целью которых было оживить усохшую ногу, ставшую за время болезни короче на пять сантиметров. Теперь Саша часами просиживал в специальной ванне, сгибая и разгибая выздоравливающую конечность. Он добился потрясающего успеха, и его усердие в разработке колена послужило примером для других пациентов ЦИТО.
***
На мартовские каникулы Вера с родителями полетела в столицу, чтобы проведать брата. К ужасу четы Шевченко, их сына в больнице не оказалось. Как позже выяснилось, Саша не стал дожидаться выписки из больницы, а отправился в Караганду самостоятельно, ведь ему не терпелось обнять свою любимую девушку.
Римма еле сдерживалась от негодования.
– Как мог Саша променять нас на какую-то Галину?!
Папа этого тоже не понимал, а Вере очень захотелось хоть одним глазком посмотреть на ту «дуру», которая выбрала в женихи ее упрямого брата, но больше всего она желала познакомиться с Москвой, где даже воздух был наполнен запахом истории ее родной страны.
Московские старинные храмы и церквушки сверкали золочеными куполами, зазывая прохожих торжественным колокольным звоном, а двери некоторых из них были открыты для туристов.
«Интересно, о чем думали мастера, строившие такие великолепные здания? Наверное, каждый из них думал, что именно в его церкви захочет жить Бог. Но кто им скажет, какую церковь выберет сам Бог?.. Как это, должно быть, приятно – видеть воочию творение рук своих. Если бы я построила нечто подобное, то я бы всю оставшуюся жизнь сторожем стояла у дверей и надевала посетителям на ноги бахилы, как в операционной, а внутрь позволялось бы входить только посвященным, способным ценить красоту живописи и архитектуры», – размышляла Вера во время экскурсии по залам православного храма.
Церковное убранство сияло золотом, а с икон то с одобрением, то с укором взирали на любопытствующих туристов лики святых. Под высоким сводом звучали прекрасные голоса, поющие «Господи, помилуй!». Потом девушке в толпе верующих бабушек и дедушек вдруг стало не хватать света и свежего воздуха, поэтому она оставила церковь верующим и поспешила выйти на свежий воздух, под ясное небо.
Вокруг храма росли дубы, потерявшие листву, они были похожи на графическое изображение кровеносной системы сердца. В конце широкой улицы пронзали небо остроконечные шпили Московского университета. Вера обернулась назад, когда услышала напевный перезвон церковных колоколов, и пришла в изумление от совершенной красоты Божьего храма.
– Строители этой церкви уже давно покоятся в земле, а их искренняя любовь к Богу воплотилась в монументальное искусство, которое восхищает человека своей неземной красотой до сих пор, – подытожила свои раздумья Вера и поспешила к туристическому автобусу, который через минуту-другую вновь покатил по улицам столицы. Экскурсия по Москве завершилась на Красной площади. Там девушка слушала счастливчиков, которым после нескольких часов стояния в очереди удалось попасть в Мавзолей, и теперь они охотно делились своими впечатлениями с теми, кому в этот день не повезло. Увидеть воочию забальзамированное тело товарища Ленина было для советского человека очень престижно.
Москва запомнилась Вере тремя эпизодами.
Первый – посещение церкви, которое в ее памяти оставило не очень приятное чувство, словно она подглядела в замочную скважину за набожными соседями.
Второй – дегустация рыбы, купленной мамой в огромном рыбном магазине. Волшебный вкус копченого угря невозможно было передать словами.
И, наконец, третий эпизод – первое в жизни девушки признание в любви и предложение выйти замуж.
Игорь, сын гостеприимных хозяев квартиры, которые приютили семью Шевченко, был совсем не похож на Вериного рыцаря, поэтому с ним ей было легко и просто. С разрешения Вериных родителей молодой человек пригласил девушку побродить по ночной Москве. Той ночью внезапно похолодало, и на весенний город стал падать густой мокрый снег. Он падал хлопьями, и через снежный тюль Москва преображалась в царство огней. Девушке казалось, что все звездочки вдруг разом упали с неба на город и засияли на городских башнях, отражаясь в темных водах Москвы-реки. Этим вечером ей хотелось поделиться с Игорем тем столичным воодушевлением, которое переполняло ее сердце.
Кружась в снегопаде на пустынных улицах города, она слышала в себе музыку Чайковского, а на мостах через Москву-реку читала стихи Пушкина, Есенина, потом собственное стихотворение сложилось о запоздалом снеге:
Весна обернулась снегом, забытым воспоминанием.
Город притих, убеленный, заколдованный снежным молчанием.
По улицам бродят прохожие, плененные снегопадом.
И вечность стала мгновением, таявшим под взглядом.
Пусть закружит меня во времени, пусть забудут меня друзья.
Мой рыцарь, возьми меня за руку, уведи, неизвестно куда.
Нам холодно вместе не будет, и бури вдвоем не страшны.
Судьба нас потом рассудит, только уйти не спеши.
Обманом не греется сердце, твой образ навеян мечтой.
Прошедшей зимы наважденье, слейся с моей тоской.
А завтра весна без сюрпризов солнцем будет ласкать,
На клумбе расцветший подснежник о снеге будет мечтать.
– Выходи за меня замуж. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала, – прервал Игорь Верин поэтический порыв.
Он уже давно присматривался к этой необычной девушке из далекой Караганды и был уверен, что в ней нашел свою избранницу. Игорь взял Веру за плечи и развернул к себе. От неожиданности девушка притихла, не понимая момента.
–– Верочка, любимая, ты можешь учиться на врача и в Москве, а можешь сидеть дома и писать стихи. Ты можешь каждый день ходить по музеям, а вечером рассказывать мне истории о картинах, которые оживают в твоем присутствии. Я работаю мастером, на заводе меня ценят, и хорошо зарабатываю, нас ждет обеспеченное будущее. Верочка, ты согласна быть моей женой?
Когда способность соображать вернулась к Вере, то она поняла, что ее мечте угрожает непростительно скорое осуществление. Девушка не была готова ни к замужеству, ни к тому, чтобы покинуть дом своих родителей так скоро. Ведь мечтать нельзя, если мечта превращается в быль! Вера вздохнула, положила ладошку на грудь Игоря и отрицательно покачала головой.
–– Извини меня, пожалуйста, но я не могу дать тебе то, что не имею: любви и верности.
Эти слова сделали Игоря несчастным и Веру – виноватой, поэтому она взяла своего несостоявшегося жениха под руку и повела обратно домой. Майский снегопад уже не радовал своей необычностью. По заснеженным дорогам идти было трудно, Верины сапожки промокли насквозь, и в этом уже не было никакой романтики. Игорь не проводил Веру в Караганду. Москва осталась москвичам, а Вера с радостью вернулась в свой родной город.
Весна уже отцвела, отбушевала, и воцарилось царство лета, когда в самый разгар дачного сезона в семье Шевченко случился очередной переполох. Саша захотел жениться, и жениться на Галине, а согласие на их свадьбу его родители не давали.
– Как приличная, уважающая себя девушка может приходить домой к юноше и проводить с ним ночи, не стесняясь присутствия его родителей? Разве так могут поступать девушки с честью? – очень темпераментно негодовала мама, между делом штопая носок.
Вера сидела тут же в зале и готовилась к экзаменам. Был субботний день. В противовес заверениям синоптиков с утра зарядил дождик, и мама с папой не поехали на дачу, а остались дома. Этим воспользовался Саша и привел на смотрины Галину как свою невесту.
Невесту брата Вера уже мельком видела, когда та выбегала из его комнаты в направлении входной двери. Несколько секунд случайной встречи с Галей хватило, чтобы быть очарованной ее внешностью, и красота может обладать убийственной силой. В течение последующей недели она не могла заставить себя посмотреться в зеркало, потому что ее собственное лицо казалось теперь маской, совершенно лишенной красок и привлекательности. Выйти из кризиса самоунижения ей помогло мамино воспитание, которое гласило, что «с лица воду не пить» и что все красивые женщины, мамины знакомые, были несчастными в личной жизни. Вспомнив это назидание, девушка вновь полюбила свою внешность, ибо другой у нее все равно не было.
И вот Галина во всей своей красоте сидела на диване рядом с братом, а Вера откровенно ею любовалось. Белолицая чернобровая подруга брата Саши имела синие, как васильки, глаза и коралловые губки, сложенные в пухлое сердечко. Она крепко держала Сашу за руку, с поникшей головой слушала маму и с благодарностью посматривала на папу, чувствуя его молчаливую поддержку.
Володя занял удобную позицию наблюдателя и находил доводы жены вполне обоснованными для того, чтобы отложить свадьбу на неопределенное время, но в прениях он не участвовал.
– Саша, скажи-ка ты нам, – продолжила Римма свою речь после короткой паузы, – на какие средства ты собираешься содержать семью, если ты еще и дня не работал после операции? Ты подумал, где вы будете жить? А какая серьезная девушка не думает об образовании? Сколько ты получаешь в месяц как медсестра, Галина?
Девушка тихо ответила, и Володе пришлось подсесть поближе, чтобы расслышать ее ответ, а то, что говорила Римма, слышали даже соседи из другого подъезда.
–– Это хорошая зарплата медсестры, голодными вы не будете. А где вы рассчитываете жить? Или вы решили, что мы с отцом, как два дурака, будем вас содержать? Вот тебе, сын, наш родительский совет. Сначала начни работать и зарабатывать деньги, а потом думай о женитьбе. Позволь твоей невесте получить высшее образование, чтобы позже она никогда не упрекнула тебя за то, что осталась необразованной!
– Римма, ты забыла, как мы сами везли нашего первенца в Караганду в деревянном чемодане? – неожиданно вступил в разговор Володя.
– Володя, тогда было другое время. Мы ехали в Караганду супругами, как специалисты, по распределению. Ты лучше вспомни наше первое знакомство! Я не позволила тебе относиться ко мне с таким неуважением, с каким наш сын относится к Галине.
Историю маминого знакомства с папой Вера знала понаслышке, и эта история казалось ей очень романтичной.
***
Познакомился Володя и Риммой на танцах, почти сразу после окончания войны, в день, когда вся страна отмечала праздник 7 ноября.
В актовом зале медицинского института оркестр играл танцевальную музыку. Орденоносец, фронтовик, студент третьего курса автодорожного факультета Шевченко Владимир вальсировал умело и был в центре внимания молодых девушек, будущих врачей. После очередного танца с очень красивой партнершей он и заметил среди ее подруг одну неприметную девчушку. Она смотрела на него взглядом северной царицы, который поразил фронтовика наповал! На следующий танец Володя пригласил эту синеокую девушку, и на следующий танец тоже. Римма почувствовала незнакомое волнение в груди, ее это насторожило, и она засобиралась домой, но подруг не могла найти. Девушка даже в мыслях не имела, что красивый незнакомец в офицерской форме уговорил ее подруг по общежитию оставить Римму на его попечение. Володя вызвался в провожатые, они вышли на улицу. К ночи резко похолодало.
– Твоя курточка очень легкая для такой погоды. Тебе, наверное, холодно? – заботливым тоном спросила Римма и поправила шарфик на груди Володи. От этого жеста видавший виды фронтовик почувствовал, что значит быть счастливым. Римма не решилась с незнакомцем идти по темным улицам, она стала дожидаться трамвая, но Володя не оставил ее одну, и они вместе приехали к общежитию медицинского института, откуда слышалась танцевальная музыка.
– Римма, у вас в общежитии танцы? Пойдем к тебе, потанцуем?
Это предложение молодого человека прозвучало очень оскорбительно для честной девушки.
– Ты за кого меня принимаешь? Я не та, к которой приходят в гости в такое позднее время суток. Сейчас уже полночь, и вы мне не знакомы! – с обидой сказала Римма, резко отвернулась от провожатого, вбежала по ступенькам, и за ней громко захлопнулась дверь общежития.
Потом она страдала, сначала от того, что с ней так неуважительно обошелся молодой человек, студент, орденоносец, а потом она страдала от того, что Володя ей очень понравился, а она сама его прогнала.
На следующую субботу Римма через посыльного получила записку: «Если ты там же и такая же, то приходи сегодня на танцы. Буду тебя ждать в 6 часов вечера. Володя».
Римма взяла себя в руки, чтобы не поддаться чувствам. Она ответила на послание, когда часы пробили 6 часов вечера, там стояло: «Я там же и такая же, но время свидания прошло. Римма».
Девушка была так горда собой, но с наступлением ночи гордость сменилась грустью, и она опять страдала от бессилия повернуть судьбу назад, потому что только об этом молодом человеке мечтало ее сердце, еще до встречи с ним.
На дворе уже стояла весна, когда они встретились вновь. Володя узнал несговорчивую девушку в толпе студенток, которые стайкой стояли на остановке. Он оглянулся, и тут произошло судьбоносное затмение. Римма предстала мужчине в сиянии своей избранности быть ему верной и любимой женой.
***
Конечно, история знакомства родителей оставалась той семейной хроникой, которую вспоминают редко, за давностью лет, а дело с женитьбой Саши предстояло решать уже сегодня вечером. Как ни уговаривал он маму, та согласие на брак не давала, а непризнанная невеста по-прежнему теряла свое достоинство, но продолжала сидеть на фамильном диване.
Если бы Вера была на ее месте, то она бы давно сбежала. Вериной привычкой, но побег побегу рознь. Например, в этом году зимой она сбежала из дома, оставив на столе прощальную записку, где сообщала, что едет на соревнования по лыжным гонкам, несмотря на мамин запрет, потому что подвести тренера и команду лыжников она была не в силах.
Надо сказать, что еще в школе Вера хотела заниматься спортом, чтобы не быть посмешищем среди ровесников. В начальной школе она занималась балетом один месяц, потом ее отчислили за излишнюю полноту. В старших классах она пыталась втереться в среду конькобежцев, пока ее вежливо попросили не позорить команду, потому что даже стоять на коньках ей удавалось с трудом. На первом курсе мединститута Вера записалась в секцию лыжников, так как лыжный спорт был в традициях ее семьи. На тренировках спортивная техника улучшилась, и вскоре она стала показывать хорошие результаты и даже выигрывать соревнования.
Хотя на одной эстафете Вера подвела-таки всю команду, и за сто метров до финиша она ждала, когда поднимется ее соперница, которая вместо того, чтобы уступить лыжню Вере, свались на нее, потому что в этом случае действовал закон: лежачего не бьют! Когда ее соперница поднялась, то опять не уступила лыжню, а финишировала первой. Свидетелем этого происшествия был Верин тренер, которого чуть инфаркт не хватил.
– Что ты наделала, Верочка?!!! Твоя соперница упала, потому что не выдержала гонки, ведь ты наступала ей на пятки. Пойми ты, упрямый элемент: она была слабее тебя, потому и упала! Эта твоя игра в благородство лишила нас победы. Неспортивный ты человек!
Огорчать тренера во второй раз девушка не имела права и, вопреки запретам мамы, поехала с командой лыжников мединститута в горный Каркаралинск.
Лыжня в горах – это не лыжня по степи, и Вера то бросалась по лыжне вниз, как самоубийца, то, как гончая, поднималась вверх. Ее живот от нагрузок сводила судорога, но с дистанции сойти ей не давало доверие тренера, хотя чувствовала она себя чужой среди спортсменок, жизненные ценности которых отличались от ее идеалов.
Вечерами переживания о маме сводили беглянку с ума, и спортивные победы не радовали, а казались уворованными.
Когда Вера вернулась после соревнований домой, мама не сказала дочери ни слова упрека. Она тихо мыла посуду на кухне, и слезы медленно стекали по ее щекам. Вера обняла ее за плечи и произнесла: «Мама, прости, это было в первый и последний раз».
***
Это был Верин личный опыт побегов, он не принес ей славу, зато позволил сохранить индивидуальность. Этот опыт не имел никакого отношения к невесте брата, которую так безжалостно унижала ее мама.
Когда все было высказано, носки заштопаны, Римма ушла в спальню. Хотя время было уже позднее, Володя остался сидеть в кресле, уткнувшись в газету. Вера по-прежнему сидела за столом, где лежали раскрытые конспекты по детским инфекциям, и размышляла, как лучше ей поступить, пока на ум не пришла мысль: если брата женить, то за ним будет присматривать Галина, а его комната станет свободна.
Решив, что уход Саши из семьи принесет только блага, Вера отправилась в спальню, чувствуя, что мама не спит и будет рада поговорить о Саше с глазу на глаз.
– Мама, я вот что хочу сказать: тебе ли не знать Сашин сложный характер… Скорее всего, он сам запрещал Галине показываться тебе на глаза, и она слушалась брата.
– Как это возможно? А сама Галя кто? Бессловесная собачка? Как можно позволять молодому человеку так с собой беспардонно обращаться? Если она не уважает себя сейчас, то что будет потом? Иди спать, тебе надо готовиться к экзаменам, или мне за тебя?
– Мама, какая учеба ночью, если рушится жизнь моего брата? Ведь Саша, как и папа, однолюб и однолюбом останется, что бы ты там ни говорила. Это наследственное упрямство. Главное, что твой сын, мой брат, любит Галину, и искренне любит. Посмотри, какой он несчастный становится, когда ее нет рядом. Он нуждается в ее любви, но любить без брака он не может, он честный!.. Мама, это же замечательно, что он просит у вас благословения на брак, значит, он вас уважает!
Как дочь, Вера всегда знала, что надо сказать маме, чтобы получить положительный результат, и через полчаса уговоров Римма вышла из спальни и брачная сделка состоялась. Все уже спали, кроме обрученных. Они лежали в Сашиной спальне под одним одеялом, теперь как жених и невеста.
– Твоя мать – настоящая ведьма! Об этом меня предупреждали врачи в нашей больнице, но теперь я в этом сама убедилась, – шептала Галина, доверчиво положив руку на Сашину грудь. – Я не могу жить с твоей мамой под одной крышей. Давай после свадьбы жить отдельно… Ты слышал об энергетических вампирах?.. Нет? Они ничем не отличаются от нормальных людей, но подпитываются энергией своих близких. Я думаю, твоя мама сосет энергию из тебя и твоего отца…
Саша лежал рядом и слышал все, что говорила Галя, но его мысли были далеки от энергетических вампиров. Он был в себе не уверен как мужчина, ведь столько времени колено не давало ему двигаться. А хватит ли у него сил сделать будущую жену счастливой? Временами он сам чувствовал, что любовь завладела им, словно не дает вздохнуть свободно, но без этой любви лучше вовсе не жить.
Когда Галина уснула, Саша вновь вспомнил об унижении, которое вытерпел от родителей, прося разрешение на брак, без которого Клавдия Ивановна запретила дочери выходить за него замуж.
Через месяц после сватовства состоялась свадьба Саши и Галины, на которой присутствовало много важных гостей. За время подготовки к свадьбе Вера очень утомилась от свадебной кутерьмы и от борьбы с Сашиными предрассудками. Саша выгнал подружку невесты из ЗАГСа, потому что она была замужем. Вера не могла оставить ее одну на улице и пропустила регистрацию брата, за что получила от него и мамы нагоняй.
После свадьбы молодые сняли маленький домик рядом с рынком. Саша устроился на работу в автобазу, принадлежавшую тресту, которым руководил его отец. Как поживала молодая семья в этом домике, ни Вера, ни ее родители не знали, так как их в гости никто не приглашал. Из семьи только Володя виделся с сыном, да и то только на работе. Однажды Саша пришел в кабинет отца со списком нужных деталей для ремонта грузовиков.
– Александр, где ты сейчас находишься? – удивленно спросил Володя.
– Как где, папа? У тебя в кабинете!
– Верно, сын. Это кабинет управляющего трестом, а не завхоза твоей автобазы.
На этом разговор между начальником и подчиненным был окончен. Отец ясно дал понять Саше, что настала пора самому научиться решать проблемы на рабочем месте, а не надеяться на родственные связи. Молодой Шевченко трудился как проклятый, а премии за него получали те, кто выпивал с начальством. Галина старалась угодить своему мужу: готовила кушать, создавала в доме уют, но нехватка денег не давала ей покоя, а их бедность нервировала ее маму, у которой сразу поднималось кровяное давление.
Галина почувствовала себя обманутой судьбой: супружеская близость разочаровывала из ночи в ночь, нехватка денег портила настроение, поэтому почувствовать себя комфортно в неблагоустроенном домике она не могла, и постоянное бурчание мамы по телефону делало молодую жену раздражительной уже с самого утра.
Медовый месяц прошел, словно его и не было, а в буднях Галина встречала мужа с работы без макияжа и без улыбки на коралловых губках, а жалобами на бедность, на убогий быт, на отсутствие праздников в жизни. В ответ Саша распугал всех ее подруг и все вечера угрюмо молчал, слушая магнитофонные записи «Битлз».
Прошел еще месяц, и Галя стала замечать, что ее муж наследовал характер его мамаши, а его мамаша была и оставалась настоящей ведьмой!
Вскоре Саше расхотелось вообще приходить домой, но идти было больше некуда. В то время он завидовал своему холостому другу, у которого всегда были деньги и окружение хорошеньких девушек на выданье, но теперь Владимир Коваленко уже не нуждался в обществе верного товарища.
Почему Саша не мог так же легко жить? Ответ напрашивался сам собой – потому что его сломали еще в детстве: ребенком он боялся быть битым, потом – призыва в армию. Прошло время, когда он боялся стать пожизненным калекой, наступило время, когда он боялся стать вечным неудачником.
Со временем его обида на жизнь вылилась в обиду на мать. Разве она не могла раньше отправить его на лечение в Москву? Могла, но не отправила! Она с детства хотела из него сделать раба, и это у нее почти получилось. Постепенно в сердце мужчины накапливалась тихая ненависть к той, которая его родила.
– Мать сломала меня в детстве, потом всю жизнь хотела что-то исправить, но ни разу, ни разу она не извинилась за мое изувеченное детство, за мое изгнание из семьи. Теперь она заботится только о Вере. Правильно говорит Галина: Верка вырастет, получит диплом и тоже уедет из дома! Может быть, тогда мама поймет, что мы ее дети, которых она сделала несчастными людьми.
Саша понимал, что теперь он сам должен стать хозяином своей жизни. Шло время, работать молодому Шевченко становилось легче, его стали узнавать в деловом мире, а начальство – ценить, но ненависть к матери не проходила.
Хотя Саша не простил и отца, но обида на него уже не причиняла былую боль. Только с сестрой сохранялись у него более или менее родственные отношения, но и та мечтала поскорее уехать из дома.
Впрочем, еще и года не прошло после свадьбы, как ему, молодому механику, дали новую двухкомнатную квартиру. Естественно, это случилось не «по щучьему велению», а дело состояло в том, что отказать в личной просьбе Владимиру Степановичу городские власти не захотели, но в новой квартире Володю и Римму не ждали, а Вера приходила к брату без приглашения.
Однажды Вера и ее родители собрали сумки, полные подарков и продуктов, и отправились к Саше в день его рождения, и тоже без приглашения. Они хотели сделать сыну приятный сюрприз, но от сюрприза, который их ждал в квартире, делать сюрпризы им тут же расхотелось. Саша открыл дверь, но за порог гостей не пустил. Тут из спальни послышался голодный плач младенца.
– Саша, сынок, у тебя родился ребенок? – умиленно спросил Володя.
– Да. Его зовут Юрой.
– Юрий Александрович Шевченко! – торжественно произнес Володя. Тут из спальни выглянула Галина.
– Я же сказал тебе! Не высовывайся! Скройся с глаз! – грубо приказал Саша жене, и дверь спальни с треском закрылась. Галя явно боялась мужа.
– Когда были роды? – спросила мама, волшебным образом сохраняя спокойствие. Только Вера догадывалась, какая горькая обида скрывалась в ее спокойном тоне.
– Юра родился двадцатого февраля.
– Саша, почему ты нам не сказал о рождении нашего внука?.. Саша, можно на него хотя бы посмотреть? – опять вступил в разговор папа. В его вопросе еще чувствовалась надежда на сыновнюю любовь.
– Когда будет можно, тогда и посмотрите. Я не могу допустить, чтобы мой сын заразился, я не хочу, чтобы его кто-нибудь сглазил. Через сорок дней на него можно будет посмотреть и посторонним.
Это было явное непочтение к отцу, а на маму Вере было даже страшно взглянуть.
– Как ты мог с нами так поступить? – задала вопрос ошарашенная отчуждением сына Римма.
Вера не знала, как ей радоваться дню рождения брата, который зло уставился на маму; как ей нужно любить новорожденного племянника, на которого сорок дней нельзя смотреть, как ей успокоить расстроенного папу и как ей помочь маме не разразиться гневом в стане ее недоброжелателей. Взяв сетки из рук родителей, она поставила их рядом с братом и всполошилась:
– Ой, мамочка, как бы машину никто не угнал. По-моему, я забыла закрыть свою дверцу на замок… Ой, я, кажется, забыла выключить дома утюг! – вскричала Вера и уверенно направилась по лестнице вниз. Родители безропотно последовали ее примеру, дверь за ними закрылась со стуком.
Дома мама выпила сердечные капли, но все равно не могла уснуть. Вера капли не пила, но тоже не спала, ей было страшно, брат напомнил девушке маму в ту ужасную ночь их детства, у него звучала та же властность в голосе, и тот же холод стоял в его глазах, только не синий, а коричневый. Вера лежала в своей постели и обещала сама себе никогда-никогда не ругаться и не повышать голоса ни на мужа, ни на детей.
– Мама не простит Саше его поведения, никогда не простит. Я не хочу походить на моего брата. Я буду заботиться о семье, как это делает моя мама, но только с любовью и нежностью.
Эта мысль успокоила засыпающую Веру. На следующий день в семье перестали говорить о Саше и его сыне. Все занялись своими обычными делами, но не прошло и недели, как в квартире Шевченко раздался ночной звонок в дверь. На пороге стоял несчастный Саша, он пешком прошел весь город.
–– Мама, спаси моего сына! Он заболел и умирает!
Мама быстро одевалась и задавала сыну вопрос за вопросом о том, как развивалась болезнь у Юрика, а папа в домашней одежде уже спешил в гараж. Для спасения внука Римма делала всё возможное и невозможное, Володя спасал Юрочку вечерними молитвами, а Вера не принимала никакого участия в исцелении племянника – она думала о поведении брата.
– Просить помощи у того, кого ненавидишь, не прощать тех, кто тебя обижает, но в беде бежать к ним за помощью – это тема для очередного романа Достоевского, – думала она отрешенно.
Прочитав недавно роман Достоевского «Идиот», Вера целый месяц не могла мыслить по-девичьи, пугая своими философскими изречениями о добре, любви и трагичности бытия всех, с кем она говорила по душам.
Здоровье Юрочки постепенно поправлялось. Через месяц после выписки мальчика из больницы вся семья Шевченко собралась вместе за праздничным столом, накрытым для гостей Галиной, чтобы с запозданием на целый месяц отметить рождение внука и племенника.
Потом опять начались будни, в которых дни шли своим чередом.
Если у Саши была уже своя семья и семейные проблемы, то Верина судьба только расправляла крылья.
Глава 4
После женитьбы Шурика Верино сердце перешло в состояние чувственной невесомости. С медицинской точкой зрения это состояние можно назвать сердечным парабиозом. Героями ее романов являлись только книжные персонажи, которые никогда не всмотрятся в ее глаза так пронзительно больно, как Шурик в их последнюю встречу на картофельном поле 4 года назад. Если у Веры и случались мимолетные увлечения, то ей хватало трех встреч, а иногда и одной, чтобы понять, что опять обозналась.
Лена Литвиненко, у которой кавалеры не переводились, была уверена, что Верино одиночество заключалось не столько в разборчивости Веры, сколько в ее неумении подать себя с лучшей стороны, и она решила попробовать себя в роли свахи.
– Верочка, прихорошись! Я должна тебе сказать, что первое свидание – это как название романа, которое или заинтригует читателя, или, наоборот, отпугнет. Я прошу тебя: не смотри на парней, как на врагов советской власти, излучай им в глаза свою «женскую прелесть».
Говоря фразу о «женской прелести», Лена внимательно осмотрела лицо подруги и огорченно добавила:
– …Хорошо бы тебе губки подкрасить, глазки подвести. Где тушь для глаз, которую я на 8 Марта подарила?.. Потеряла?.. Вера, преступно так наплевательски относиться к своему внешнему виду!
– Преступно обманывать чьи-то надежды, потому что замуж я пока не собираюсь – надо сначала диплом получить, – защищалась Вера,. – Леночка, не мучай себя из-за моей непривлекательной внешности. Лучше давай вместе подготовимся к зачету по детским болезням. Кстати, когда тебе надоест парням головы крутить? Ведь ты Андрея любишь.
– Ах, Верка, ничего ты понимаешь в любовных отношениях… Мой Андрей? Да куда он от меня денется, я ему верной женой буду, но юность не должна быть скучной. Понимаешь, для женской привлекательности очень полезен легкий флирт на стороне.
Тут Лена кокетливо тряхнула золотистыми кудрями.
– Кстати, чем тебе мой сосед Петя не угодил? Его мамаша – учительница по литературе!
– Да понравился Петя мне, только он не из моего романа. Имя у него очень детское – Петя, Петушок… Петя не тот, кто мне обещан судьбой, у него все в жизни так просто, что диву даешься, я не вписываюсь в его судьбу… Лена, скоро сессия, так что никаких парней! Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, надо…
– Верка, как ты можешь человеку настроение испортить…
Быстро пролетели угорелые дни летних экзаменов, и вновь для студентов страны наступила летняя страда. Вера уже не горела трудовым энтузиазмом, работая на полях совхоза, и сбор картофеля превратился в нудную обязанность. Слава Богу, что мир живет случайностями, иногда и хорошими. Как-то по дороге на картофельное поле она встретила студента лечебного факультета.
Дима оказался хорошим собеседником. Давно Вера не говорила с таким воодушевлением на темы, которые не обсуждаются с первым встречным. Оказалось, что Диму тоже интересовали вопросы о смысле жизни человека, живущего в обществе развитого социализма, о влиянии одной личности на судьбу всей страны, о новых книгах самиздата и о том, верить или не верить книгам Солженицына, Рыбакова…
Напоследок юноша пригласил Веру вечером на свидание, но на свидание с умным Димой отправилась не она, а Лена Литвиненко.
Узнав об увлечении подруги, прелестнице стало любопытно узнать, чем таким особенным обладал Дима, что так заинтересовал не искушенную в любви Веру. По дороге домой она подкатила к юноше на всех парах, вся такая цветущая, красивая, жизнерадостная, и тот пал к ее ногам, фигурально, конечно.
Вере нравилась та легкость, с которой Лена порхала по жизни, уверенная в своей неотразимости. Она словно не жила, а играла в жизнь, зато с ней можно было поиграть в детство, немного пошалить.
Однажды Вере пришлось даже с крыши прыгнуть в сугробы, хотя от страха заходилось сердце, чтобы спасти Лену, которая прыгнула первой и кричала о помощи, притворившись раненой. В зимнюю пору девушки любили вдвоем блуждать по степи, когда бураном заметались все дороги и пути, а потом окоченевшие приходили в дом под крылышко тети Паны и, сидя возле теплой печки, пили чай с пирогами и строили свадебные планы.
Особо увлекало Веру рождественское гадание в домике у тети Паны, где мистика сроднилась с деревенским уютом маленькой спаленки. За это удовольствие чувствовать себя маленькой девочкой Вера прощала подруге все ее колкости и даже предательство.
С Димой встретилась Вера вновь уже зимой, на Лениных именинах. На дворе намело огромные сугробы снега, за околицей трещали крещенские морозы, а в доме у Литвиненко весело гудел праздник. Вера припозднилась и уже с порога заметила среди гостей скучающего Диму. Конечно, этот молодой человек был привлекателен: упитанный, сильный и рассудительный. Прямые черты лица делали его похожим на русского витязя, взгляд карих глаз свидетельствовал о незаурядных способностях и романтическом складе души. Среди шумных подруг именинницы он выглядел потерянным, словно чувствовал себя не в своей тарелке, и, завидев в дверях опоздавшую Веру, сразу вспомнил их первую встречу на картофельном поле.
Потом они весь вечер говорили, как двое хороших друзей, которые, не поверив в любовь с первого взгляда, предали ее при первой же возможности. С этого вечера Дима больше не появлялся в жизни подруг, что совсем не огорчило ни одну из них. Лене надоело корчить из себя умную и скучать в его присутствии, а Вера не видела смысла встречаться с тем молодым человеком, которого так легко может свести с ума любая красавица, острая на язычок.
На пятом курсе Вера готовилась к экзаменам в окружении уже не четырех, а пяти подруг. К девушкам присоединилась Света Хан, которая охотно взяла на себя обязанности поварихи, и теперь Веру полностью отстранили от приготовления обедов и на кухню не пускали, так как с ее приходом на кухне происходили странные вещи: ни с того ни с сего просыпалась соль, тесто месилось комками, а скалка непонятным образом выскальзывала из рук и била по ногам хороших людей.
Вера с таким положением дел быстро смирилась и добровольно взяла на себя ответственность за проведение поэтических вечеров, чтобы гармонично совместить приятное с полезным.
К пятому курсу в Вериной группе осталось только десять человек. Юра уехал на родину в Белоруссию, из мужского состава остался только Аязбек, который поднаторел в русском языке, оставаясь скромным и верным рыцарем для девушек своей группы. Одна из них мигрировала в Германию, чтобы там работать посудомойкой, а еще две сокурсницы вышли замуж и перевелись на лечебный факультет. Истории их замужества были в историческом плане уникальными.
«О таких историях любви надо слагать поэмы! – размышляла Вера сама в себе. – Выйти замуж русской девушке за казаха и наоборот возможно только по истинной любви».
О таких межнациональных браках Вера знала из сюжетов популярных советских фильмов, которые имели счастливый конец, но в реальной жизни всё оказалось гораздо драматичнее, а может быть, и прозаичнее.
Первая история – о Людмиле, похожей на русскую Аленушку, которую полюбил статный казах, студент лечебного факультета Арал.
Арал был красив, статен и умен. Вера не могла понять, что нашел этот интеллигентный молодой человек, гордость лечебного факультета, в простодушной Людмиле, которая увлекалась больше нарядами, студенческими вечеринками и популярными артистами, чем учебой. Родители Людмилы были уважаемыми людьми в городе, и они решили не допустить брака дочери с казахом. Девушка была выслана в Свердловск, а через год она сбежала из заточения и вернулась в Караганду к своему любимому. Тогда родители с обеих сторон договорились полюбовно и сыграли детям пышную свадьбу, куда Веру не пригласили.
Не пригласили Веру и на свадьбу к рыжеволосой Ирине, которая полюбила степного джигита, отличавшегося от других парней крепкой хваткой и боевым характером.
Он играл в футбол и никакого отношения к медицине не имел. Когда джигита обнимала белолицая Ирина, наделенная от природы пышной копной рыжих волос, то тот от ее пламенной любви, вероятно, терял голову. Ирина была счастлива со своим избранником. Эту любовь не могло сломить отчаянное противостояние ее родителей, которые били свою дочь, связывали веревками, нанимали охрану, но та со следами побоев при малейшей возможности сбегала к своему возлюбленному. Когда Ирина вышла замуж за футболиста, то стала для своей свекрови любимой невесткой, а для родителей – погибшей дочерью и была ими отпета еще при жизни по православному обычаю.
Хотя Верина студенческая группа по составу была небольшой, зато она славилась дружбой и сплоченностью, в этом признавался и несостоявшийся музыкант Ларик, который уже давно восстановился в мединститут и успешно учился на врача курсом ниже. В группе назначались дежурные по завтракам, и Вера впервые в жизни отведала студенческие бутерброды с килькой в томатном соусе.
На пятом курсе в Верину группу пришла учиться Динара, щуплая, вертлявая и невзрачная молодая женщина. Каким образом ее фамилия оказалась в списках Вериной группы, осталось загадкой, которую не смогли разрешить ни староста группы, ни декан факультета.
Динара понаслышке знала что-то о педиатрии и о медицине в целом. Перед тем как загадочным образом поступить сразу на пятый курс медицинского института, она работала стюардессой, успешно занимаясь спекуляцией: торгуя джинсами, помадой и другими модными заграничными безделушками. Науки давались ей нелегко, поэтому Динара принимала помощь отовсюду, откуда бы та ни приходила.
Как-то в свободный от занятий час Вера в простых предложениях растолковала Динаре особенности анемии у новорожденных, но ее наставнический труд пропал даром. Вызванная в тот же день к доске Динара повторила все, что говорила ей Вера, только с перестановкой фраз. По ее словам, выходило, что именно анемия новорожденных приводила к поздним выкидышам их матерей, и преподавателю было совершенно непонятно, у кого эти поздние выкидыши приключались. Однако Динара нисколько не огорчалась своими провалами в учебе, ибо она незаметно сделалась «крестной матерью» всего факультета, спекулятивной сетью опутывая своих подданных сокурсников.
– Хочешь помаду? Бери, я продам тебе дешевле, чем другим. Ничего, что у тебя нет денег, со стипендии вернешь. Ты хороший человек, и я доверяю тебе. Такой помады в магазинах не найдешь. Только никому не говори, что у меня ее купила, это я тебе по секрету достала, как хорошей подруге, – шептала Динара на ухо то одной, то другой студентке.
К зимней сессии почти все студентки Вериной передовой группы были в долгу у отстающей по всем предметам Динары, и свои долги они отрабатывали, помогая той исправлять плохие оценки на хорошие.
Вере не нужны были ни помада, ни духи, ни модные тряпки, а только знания хорошего врача, но девушка почему-то все сильнее чувствовала себя соучастницей групповой «мафиозницы».
Как-то раз в перерыве между лекциями Вера сидела за партой и рылась в карманах, собирая оставшуюся от стипендии мелочь, чтобы по дороге домой купить вкусные пирожки с капустой, которые мама уже давно не пекла, а Вера даже не пыталась. Она как-то испекла печенья по рецепту из кулинарной книги, а ее брат Саша посоветовал этими кулинарными изделиями заряжать автомат Калашникова. При этом на кухне во время Вериной стряпни творилось то, что мама описала одним словом – «кавардак». Поэтому девушка предпочитала пирожки покупать в ларьке.
– Ира, займешь мне десять рублей до стипендии? – спросила она свою подружку без особого напора. Не успела Ирина вытащить деньги, как Динара, подскочив с места, протянула Вере десять рублей из своего кошелька. Вера даже опешила от такой прыти.
– Верочка, дорогая, зачем не говоришь? Сколько денег хочешь? Десятку? Пятнадцать? Отдавать не спеши. Дело терпит!
Купюра в 10 рублей в руках «мафиозницы» соблазняла, и от ее любезности пирожки с капустой уже пахли на расстоянии, но перед Верой тут же представилось встревоженное лицо мамы и ее рассказы о том, как преступники заманивают в свои сети невинных людей.
– Нет. Мне не надо денег! Ни от тебя, Динара, ни от кого другого, – слишком категорично отказалась от пирожков Вера. Динара не сумела скрыть свое разочарование, а Ирина развела руками и спрятала свой кошелек обратно в портфель.
Вечером в комнате у Сауле собрался комсомольский совет в составе трех подружек: Сауле, Веры и Ирины, чтобы пресечь антикомсомольский настрой группы. Совет проходил за чаепитием под пирожки с капустой, которые были куплены Ириной по дороге к общежитию. Было решено этот вопрос о поведении Динары вынести на рассмотрение комсомольцев группы.
Комсомольское собрание было открыто выступлением Веры, она оказалась единственной, кто ни разу не воспользовался спекулятивными услугами Динары и имел моральное право говорить по существу вопроса.
– Динара, ты уже вышла из комсомольского возраста, но я, будучи комсомолкой, обязана тебе сказать, что должна была сказать уже давно. Быть врачом – это большая честь и большая ответственность. Сейчас за тебя учатся твои сокурсники нашей группы, а что ты будешь делать, когда начнешь работать самостоятельно? Без подсказки ты не сдала ни один зачет. Ни один из нас не сможет прислуживать тебе вечно, а сама ты даже антибиотик развести правильно не можешь. Что значит для тебя диплом врача? Разрешение на убийство детей? Лечить без знаний о болезнях и действии лекарственных препаратов – это преступление. Ты не имеешь морального права лечить детей!!!
Верины щеки пылали от напряженного момента, а Динара, слушая ее, иронически улыбалась.
– Вера! – вступилась за себя ответчица. – Может быть, я и не могу лечить людей, но кто тебе сказал, что я буду их лечить? Я не собираюсь никого лечить, я собираюсь руководить! И руководить я буду лучше, чем ты или твои друзья! Для руководства другими врачами много знаний не нужно, нужен блат и особый талант.
После этого собрания Динару перевели в другую группу на курсе, и через год она вместе с остальными выпускниками стала дипломированным врачом.
На шестом курсе у всех Вериных подруг начались любовные страсти. Кто-то страдал от неразделенной любви, кто-то связался с женатым мужчиной, а Лена Литвиненко обманывала своего непутевого соседа Андрея, завлекая шутками симпатичных студентов. Но случилось так, что Лена и Ира влюбились в Вериного двоюродного брата, который приехал в гости, пока ее родители отдыхали в Кисловодске.
Евгений из Кисловодска долго не мог определиться с выбором невесты, пока не вмешалась Вера и не отправила своего легкомысленного родственника обратно в Кисловодск поискать себе невесту в другом месте, а позже мама на семейном совете объявила ее врагом всего рода.
Только Сауле не страдала от любовной лихорадки, ибо она любила то, что имела: имидж комсомольского вожака и хорошую успеваемость.
***
В тот год весна наступила нежданно-негаданно, вечером была еще зима, а утром уже все: таял снег, светило солнце, и в воздухе звенел веселый птичий гам. С мартовской капелью в Верину жизнь вошло мартовское наваждение, имя которому – Игорь.
С Игорем она познакомились случайно в городском автобусе в день, когда ее душа пела без всякой на то причины. С утра она заехала к брату, прополоскала целую ванну пеленок своего племянника, отведала ванильного печения, прослушала все обиды невестки на Сашу, на его маму и на бедность, а потом в хорошем расположении духа отправилась на лекцию по терапии, которую она пропустила по болезни.
На автобусной остановке у института физкультуры в автобус, где у окна сидела Вера, вошел молодой человек и сел рядом с ней. Слово за слово, и между ними завязался непринужденный разговор, напоминающий легкий флирт. В итоге Игорь передумал ехать со своими друзьями физкультурниками дальше и сошел на остановке у городской больницы.
Молодой человек просидел вместе с Верой два часа лекции по терапии, после которой пригласил ее прогуляться по городскому парку. Весна уже крушила бастионы зимы, и солнечное тепло настраивало людей на совершение бездумных поступков. Игорь и Вера непринужденно беседовали, перескакивая с одной темы на другую.
– Игорь, я уверена, что характер человека с возрастом не меняется. Взрослость меняет человека только внешне, опыт оттачивает какие-то черты характера, а какие-то притупляет. Все это делается для того, чтобы завуалировать ту истинную сущность, которая полностью проявляется только в детстве. Если, например, в детстве человек был нежным и обидчивым, то он останется таким же, но будет, как каждый взрослый человек, маскировать свою скромность бравадой.
Вере нравилось откровенничать с незнакомцем, которого она видит в первый и, скорее всего, в последний раз.
– Значит, если я любил врать в детстве…
– …То, ты и сейчас волей-неволей, но врешь, – закончила фразу за Игоря догадливая девушка.
В глазах юноши разгорелось лукавство, и он взял ее под руку, но тут Вере захотелось прыгать через лужи, и ее рука опять была свободна.
Любителем книг Игорь не был, но о боксе говорил необычно интересно. Оказалось, что бокс – это не просто мордобой, а борьба интеллектов, где побеждает не тот, кто силен, а тот, кто сумел навязать противнику свою тактику ведения боя. Вера внимательно слушала своего спутника и полной грудью вдыхала весенний воздух. Когда на улицах зажглись первые фонари, Игорь вызвался проводить ее домой.
Так как ее провожатый все-таки оставался для Веры чужим человеком, то расставаться с ним она решила не у своего дома, а у подъезда дома, где жила Ирина Борисова. Тут и случился второй поцелуй в ее жизни. Этот поцелуй огнем обжег не только ее губы, но и сердце, которое стало выбрасывать в кровеносные сосуды горячую кровь. В таком пылающем состоянии она предстала перед Ириной, которая впустила ее в дом только со второго звонка в дверь.
– Я влюбилась с первого взгляда, – начала Вера прямо с порога изливать ей свою душу. – Мои губы горят, мое сердце трепещет, я вся объята пламенем, есть ли у вас огнетушитель?! Это произошло только что у твоего подъезда. Этот поцелуй, о боже… Его зовут Игорь.
Вера не сразу заметила, что ее воодушевление не встретило соответствующего отклика у ее подруги, а когда заметила, то замолчала.
– Иди в ванную и умой лицо холодной водой, – посоветовала Ирина тоном Мойдодыра. – Это поможет тебе вернуть разум еще до того, как ты потеряешь способность что-либо соображать. Ведь то, что с тобой происходит, происходит не от поцелуя в подъезде, а от того, что не случилось того, что случается после поцелуя!.. Вера, это пройдет, а после холодного душа пройдет гораздо быстрее.
Практичный совет подруги Вера оценила, но следовать ему не собиралась. Не зная, как утешить Ирину, которой редко звонил ее женатый любовник, а родители раздражали тем, что на глазах дочери любили друг друга, как в театре на сцене, она попросила стакан холодной воды из-под крана, чтобы начать разговор о будущем распределении.
Советы советами, подруги подругами, но с Верой творилось что-то неладное. Уже на второй день после поцелуя она не могла ни думать, ни есть, ни спать. Внезапная влюбленность донимала глубины ее души, и вся ее сущность жаждала только одного – продолжения отношений с боксером Игорем. Поэтому, когда на третий день он позвонил и пригласил на свидание, Вера тотчас же согласилась.
Во вторую встречу споры о благородстве боксеров на ринге прерывались поцелуями, на Веру нашло непреодолимое желание целоваться с Игорем день напролет. Ее не смущало присутствие пассажиров в автобусе и прохожие на улице, ведь к чему соблюдать хорошие манеры, если от поцелуя голова идет кругом? Все прежние установки полетели в тартарары, и третье свидание закончилось на диване в Вериной комнате. Руки Игоря уже уверенно скользили между юбкой и кофточкой девушки, как вдруг загремел ключ в замке входной двери, и через минуту в квартиру вошел ее владелец.
Володя пришел домой раньше обычного времени. Игорь проворно соскочил с дивана, быстро откланялся и ушел, а отец семейства с возрастающим удивлением смотрел на дочь, чьи волосы были всклокочены, а одежда помята.
– Папа, этот благородный юноша тебе понравится… со временем! Он студент физкультурного института и… замечательно играет в шахматы!
Оправдание дочери еще больше удивляло мужчину, а Вера внутренне трепетала от возбуждения, ибо сбывалась ее мечта о рыцаре со спортивной подготовкой. Когда и на следующий день раздался в доме звонок телефона, Вера тигрицей бросилась к нему. На этот раз Игорь приглашал девушку в гости к товарищу на дегустацию колбасы деревенского производства и просил ее взять с собой лучшую подругу. Вера с радостью позвонила Ларисе Канариной, с которой у нее не так давно случилась размолвка.
***
Одно время за Ларисой усиленно ухаживал друг Вериного брата Владимир Коваленко. Хотя подруги учились в разных институтах, но дни рождения они проводили вместе и после застолья поверяли друг другу свои сердечные тайны.
– Верочка, я, кажется, влюбилась… Кто он?.. Володя, друг твоего брата. Он очень понравился моим родителям, обходительный такой. Мы с ним в прошлое воскресенье на лодках катались в парке.
– Володя?.. Лариса, я знаю его с детства, но он же болтун и повеса, несусветный Дон Жуан с повадками павлина.
– А мне кажется, Вера, что он симпатичный и обаятельный, с ним очень интересно. Какой он букет моей маме на 8 Марта подарил – просто загляденье.
– У нас на даче тюльпаны расцвели, тоже красивые, но от их красоты никто не сходит с ума. Лариса, очнись, твой Володя мне кажется слишком прилизанным и каким-то фальшивым для серьезных отношений. Я его знаю не первый год и ничего умного от него не слышала… Знаешь, сколько девушек он заболтал забавы ради? Я не понимаю, зачем…
В этот момент Лариса залилась краской и замахала рукой, словно отгоняя от себя мух.
– Верочка, стоп! Я не хотела тебя огорчать, но думаю, что ты не объективна к Володе. Он мне сказал по секрету, что считает тебя умной, симпатичной девушкой, но своенравной и… ему жаль, что у тебя толстые… толстые… м-м-м… «ляжки».
Может быть, это было ответом Ларисы, чтобы указать Вере, что она «не в свой огород залезла», но это был удар подруги под дых.
«И совсем не толстые у меня ноги. Они спортивные и натренированные», – думала о своих ногах девушка по дороге домой.
Долгое время она не могла забыть «комплимент» Сашиного друга, и чтобы справиться с обидой, ее воображение рисовало сатирический портрет Володи, на котором этот ловелас походил скорее на грызуна, чем на человека, с маленькими мышиными глазами.
Какое-то время они долго не встречались, а неделю назад Лариса позвонила сама и между делом сообщила, что с Володей она больше не поддерживает никаких отношений, и, чтобы завершить их примирение, Вера пригласила подругу на свидание с Игорем.
Это свидание прошло замечательно. К приходу девушек в однокомнатной квартире на четвертом этаже был накрыт стол с чаем и колбасой. Однако Веру больше притягивала кровать, на которой возвышались пышные подушки, покрытые ажурной накидкой. Глядя на эту роскошную кровать, она невольно краснела, пытаясь безуспешно сосредоточиться на колбасках. Даже мимолетные прикосновения Игоря к ее руке кружили голову, а когда он говорил за столом о своих боксерских победах, Вера не слышала его голоса – она изучала контуры его губ и жаждала их прикосновений. Даже присутствие в комнате Ларисы и друга Игоря не мешало ей воображать, с какой страстью будет ласкать своего избранника, когда они останутся одни. После чаепития Игорь проводил домой Веру, а Ларису – его друг, на этом чай с колбасками закончился.
Веру охватила та любовная горячка, для которой еще не придумали противоядие, и только потому, что она очень сладостна. Какая там учеба или еда! Теперь девушка, как одержимая, жила только ожиданием новой встречи с любимым.
Накануне пятого свидания Вера решила поменять свои жизненные позиции и сделать свою внешность более привлекательной, а без денег это было невозможно, пришлось звонить маме на работу.
– Мама, мне срочно нужны деньги!
– Очень хорошо, что тебе нужны деньги. Что понадобилось тебе купить так срочно? Книги или все-таки торт «Наполеон» в кулинарии?
– Плащ!
– Что?
Для Риммы это было новостью, что ее дочь просила деньги на одежду. Девочка еще в школе была ею отучена интересоваться нарядами, и до сих пор повзрослевшая Вера безропотно носила только то, что покупала ей Римма из-под прилавка.
– Мама, что ты так удивляешься? Мне необходимо купить плащ, который бы соответствовал весенней погоде. Эту покупку я хочу сделать сама… без тебя.
– Но у тебя есть плащ, фирменный, заграничный, – попыталась Римма повлиять на свою строптивую дочь.
– Мама, я хочу нормальный плащ, а не флаг какой-то африканской страны. Ты разве не заметила, сколько цветов на этом плаще?
– Не понимаю, какая курица тебя клюнула, но возьми деньги у папы, когда он придет на обед. Кстати, почему ты дома?.. А, так, значит, преподаватель заболел. Хоть он и заболел, но ты все равно делом занимайся, а не дурью.
Деньги Вере по указанию мамы дал папа, и счастливая девушка отправилась в магазин женской одежды. Впервые за столько лет девушка чувствовала себя обычным человеком, а не дочерью своей мамы, входившей в магазин с «черного хода». В магазине особого выбора не было: три фасона платья в пяти цветовых вариантах и один фасон женского плаща из кожзаменителя, черного и красного цветов. Вера купила ярко-красный плащ, и эта покупка соответствовала ее настроению.
Дома она примерила плащ, и он сидел на ней как влитой. Подпоясавшись красным пояском, она танцующей походкой прошлась перед отцом, а тот допивал свой послеобеденный чай, читал утренние газеты и на дочь внимания не обращал. Видя, что папу совсем не интересует ее личная жизнь, Вера взяла из его рук газету и вновь покрутилась перед ним.
Володя окинул дочь равнодушным взглядом и вновь потянулся за своей газетой.
– Папа, это несправедливо! Хоть что-нибудь скажи о моей покупке.
– И стоила ли овчинка выделки? Ох, Вера, правильно говорят мудрецы, что дурак красному рад.
Девушка не стала обижаться на прямолинейность своего отца, ибо в тот момент ничто на свете не могло помешать ее радости, потому что пробил час свидания с Игорем! Вера бежала к любимому, периодически переходя на быструю ходьбу, чтобы не вспотеть в своем красном плаще.
– Пойдем со мной в номер гостиницы, – прошептал ей на ухо Игорь, когда им обоим захотелось большего, чем поцелуи на скамейке парка. Его руки обнимали Верину талию под красным плащом, и мир сиял так радужно, так беспечно.
– В какой номер? – спросила Вера, едва сдерживая головокружение от томительного желания потерять стыд. Она готова была пойти с Игорем на край света, но никак не в номер гостиницы.
– У нас проходят республиканские соревнования по боксу. Я в команде, и мне выделили номер в гостинице на время соревнований. Верочка, в номере мы будем одни, там я буду тебя любить нежно-нежно, долго-долго.
– Но я не могу пойти с тобой в номер, ведь я не твоя жена, и меня просто задержат на вахте.
– Вера, не волнуйся! У меня есть для тебя сюрприз… Смотри внимательно. Вот мой паспорт, а на этой страничке ты… являешься моей женой.
Сгорая от нетерпения, Игорь лихорадочно перелистал свой паспорт и торжественно протянул его девушке.
«Как романтично! Мой любимый сделал специально для меня печать в паспорте, чтобы быть со мной вместе!» – подумала Вера, замирая от надвигающего блаженства любить любимого мужчину без посторонних, пытаясь унять дрожь в предвкушении счастья.
Тут ее взгляд остановился, Вера уставилась на страницу паспорта, а ее ум перестал что-либо соображать.
– Кудрявцева Лариса? Ты женат на Кудрявцевой Ларисе? Но я же не Кудрявцева Лариса. Я – Вера Шевченко… Так ты женат на Кудрявцевой Ларисе?! И был женат на Кудрявцевой Ларисе 1956 года рождения? Но как Кудрявцева Лариса могла быть твоей женой всё это время?!
Вера уже перестала бояться грома и молнии, потому что повсеместно в городе стояли громоотводы, но в этот момент гроза разразилась внутри ее существа, хотя вокруг было ясно и солнечно, и у фонтана играли дети.
– О, ты обманул меня… Ты обманул свою жену… Зачем столько лжи? – сквозь потоки непрошеных слез вопрошала Вера, а Игорь попытался что-то объяснить, но понял, что обманывает сам себя. Девушка пересела от него на другой конец скамейки, плакала, закрыв лицо руками.
Игорь понял, что в этот раз он проиграл спор, и ему вдруг стало себя так жалко, что он сам готов был расплакаться. Когда Вера принимала как данное его обман, он признался ей в том, что его жена ждет ребенка, что было местью той, которая столько дней водила его за нос и оставила ни с чем.
– А что ты хотела? Где ты была раньше? Почему ты появилась так поздно? Как я мог знать, что я встречу тебя? Я люблю тебя! Вера, я только тебя хочу!
Последние слова Игоря доносились до Веры с некоторым опозданием. Как горное эхо, пробивались слова к ее слуху, ибо в этот момент она слышала только свое собственное сердце, которое вещало правду: «Ты разлучница, ты, будущий детский врач, чуть не разрушила семью. Игорь с тобой развлекался, когда жена носит его ребенка… Я бесстыдная женщина? Мамочки, неужели я так низко пала?!»
Теперь все встало на свои места, Вера отрезвела и спокойно протянула Игорю руку для прощального пожатия. Этот жест девушки разозлил боксера больше, чем пощечина. Молодой спортсмен жестко взял ее за плечо, лицо с покалеченным носом выражало презрение не только к Вере, но и ко всем девушкам на свете.
– С юных лет я поклялся не жалеть девок, не жалеть ни одну. Это второй раз, когда я не воспользовался случаем стать у тебя первым. Я свою первую любовь хранил до свадьбы, а она, подлая тварь, отдалась другому! А теперь я пощадил тебя, и вновь за мою доброту наказан, ведь столько раз я мог бы взять тебя, как суку! Ты думаешь, я тебя на колбаски приглашал? Ты знаешь, сколько я заплатил за ту комнату моему другу? Он назвал меня идиотом за то, что позволил тебе нетронутой целкой уйти домой. Я не смог поступить с тобой, как ты сейчас поступаешь со мной. Твоя глупая манера быть преданной первому встречному сделала из меня Буратино с длинным носом… Нет… Вера, не уходи… прошу… Я хочу тебя!.. Ты мне нужна! Завтра я буду у тебя под дверью в десять утра! Открой для меня дверь, и я буду твоим навеки.
Последние слова камнями летели в спину уходившей Веры. Теперь и в перезвоне весенней капели, в журчании ручейков слышалась насмешка над ее наивным желанием по любви выйти замуж, спать с желанным мужчиной в одной кровати на законном основании. Да, надо признать, что она опять обозналась, и теперь от жгучего стыда за свое моральное падение у нее холодело в груди.
«Утро вечера мудренее», но это изречение верно не для всех. Утром человека ждут всегдашние дела, утром ему не до мудрствований, ему надо успеть на работу, и сердце бьется в груди только затем, чтобы снабжать клетки организма свежей кровью.
После бессонной ночи Вера ехала в туберкулезную больницу, которая находилась в пригороде Караганды, и ее или лихорадило, или мутило, а разум хладнокровно подводил итоги весеннего безумия.
«Любовь – крылатая особь, а под крыльями спрятан обоюдоострый нож! Любовь никто не осудит – осудят несчастного человека, который ошибся в любви. Хотя лучше быть обманутой жертвой любви, чем чувствовать себя рыбой, выброшенной на берег… Все предельно ясно: когда нет свидетелей преступления, то нет и наказания, и пусть Игорь овладеет мною с моего согласия, без свидетелей… Это могло бы случиться и раньше, если бы я не была такой дурой… Как бы я хотела ничего не знать о Кудрявцевой Ларисе 1956 года рождения, но быть в руках боксера очередной боксерской грушей мне противно! Игорь сказал, что не имеет привычки жалеть девушек… Я стану женщиной, а он пойдет к другой?.. А если я сама захочу стать его однодневной любовницей, то ведь не от стыда!.. Пусть будет все как есть, а я через много-много лет напишу чудесные стихи о первой любви, и Шурик услышит эти стихи и когда-нибудь сыграет их под гитару… Что я делаю в этом автобусе, когда Игорь стучится в мою дверь?!!!»
– Вера, ты не заболела? – с тревогой спросила Ира, сидевшая рядом. – Верочка, твое лицо покраснело, как при высокой температуре. Что ты все время бормочешь под нос? Тебя знобит? Ты бредишь?
– Ох, Ирина, меня знобит и морозит. Я больна до одури! Мне надо лечиться, мне надо домой. Предупреди, пожалуйста, преподавателя, что я умираю.
– Не забудь вызвать врача, – посоветовала Ирина, когда Вера выходила из автобуса, чтобы вернуться домой.
Как спешила она домой, подгоняемая только одной мыслью: «Будь что будет, но что будет, пусть случится поскорее!»
Но, увы, Вера опоздала: когда она влетела в квартиру, настенные часы пробили половину одиннадцатого. Сидя в коридоре своей квартиры, девушка мучительно прислушивалась к каждому шороху за входной дверью. Она хотела только одного: чтобы Игорь вернулся и постучался в дверь.
На лестнице послышались чьи-то шаги. «Всё! Я пропала!» Вера, не глядя, распахнула дверь перед Игорем и шагнула навстречу, как шагают в пропасть… На пороге квартиры стоял папа и обнимал дочь, хотя не понимал, зачем.
Володя не успел утром позавтракать и после утренней планерки заехал домой попить чаю с бутербродом. С явным недоумением смотрел он на Веру, которая с утра отправилась на учебу в институт, а теперь без дела слонялась по коридору.
Помыв руки, Володя прошел на кухню, за ним последовала Вера, они вместе позавтракали. После горячего чая и бутерброда с ветчиной девушка утихомирилась, и, когда в коридоре неожиданно зазвонил телефон, она знала, что ей надо делать.
– Папа, тебе должен кто-то звонить?.. Нет? Ну и хорошо, мне тоже никто не должен звонить, поэтому пусть телефон звенит, а я попью еще маминого компота из холодильника.
Телефон в коридоре еще некоторое время подребезжал и умолк.
Два месяца Вера страдала от своей несостоявшейся любви. За это время девушка похудела до рекордного уровня, стала более вдумчивой и тихой. Эти перемены в себе ей понравились, и она хотела сохранить их как можно дольше.
Как-то раз, после майских праздников, Вера увидела Игоря на улице. Он шел в баню, и в портфеле у него был веник.
– Игорь, это ты?.. Как живешь? – спросила она своего бывшего возлюбленного.
– У меня родился сын! Скоро ему два месяца.
Прежнего очарования в мужском облике Игоря уже не было, образ благородного боксера, нарисованный ее воображением, исчез. Теперь перед Верой стоял обычный женатый мужчина, спешащий в баню среди бела дня.
Решив, что всё, что случается, становится прошлым, к Вере вернулся здоровый аппетит, и вновь ею завладела учеба.
***
– Лена, как здоровье у тети Паны? – ни с того ни с сего спросила она у Лены Литвиненко во время перерыва на семинаре по социальной гигиене. Хотя подруги сидели за одним столом, но разговаривали между собой, как чужие.
Дело в том, что Лена два месяца назад первой заметила влюбленное состояние Веры и публично посмеялась над ней, когда в присутствии всей группы выразила свое сочувствие:
– Верочка, то ты все прыгала, как воробышек на солнышке, а теперь хоть в гроб клади. «Зачем вы, девочки, спортсменов любите?..» Что, сбежал-таки от тебя твой боксер, и красный плащ не помог?
Вера ничего не сказала в ответ, хотя вся группа с интересом его ожидала, она сделала вид, что ничего не произошло, но разговаривать с Леной как с подругой перестала.
Но прошло время, и после встречи с Игорем с веником в портфеле Вера поняла, как она сильно соскучилась по своим подругам, особенно по Лене, и на семинаре Вера спросила у нее о здоровье тети Паны, чтобы начать разговор, но перемирие не наступило.
Лена стала лихорадочно собирать свой портфель, а когда собрала, то, схватив в охапку пальто и шапку, бросилась к выходу из аудитории. После ее ухода в классной комнате воцарилась тишина, все внимание переключилось на Веру, а та беспомощно развела руками. После семинара вместо лекции она поехала в Дальний парк в дом тети Паны.
Когда Вера вошла в дом, то увидела Лену, сидящую на стуле подле кровати, где, как обычно, лежала тетя Пана. Увидев Веру на пороге кухоньки, Лена приложила палец к губам, осторожно встала и знаками поманила подругу за собой. В палисаднике, где росли густые кусты отцветающей акации, она присела на скамейку и горестно закрыла лицо руками.
– Леночка, что случилось? Почему ты ушла с занятий? Я так тебя обидела? Прости. А хочешь, я тебе все расскажу про Игоря?..
Тут Лена вытерла ладонью слезы, усадила Веру рядом с собой и стала говорить:
– Вера, какой Игорь?.. Моя мама… Как я могла этого не заметить!.. Вера, я так рада, что ты заговорила со мной… Я люблю тебя… Я… я… всегда буду любить тебя. И мама будет… тебя…
Тут спазм перехватил ее горло, и девушка заплакала, не сдерживая слез. Вера хотела утешить подругу, но не знала, как. Когда Лена смогла говорить, то вместе с ней плакала уже и Вера.
– Ох, Вера, когда ты на занятиях спросила о маме, то только тогда я поняла, что у мамы опять… все сначала… рак желудка… Последние дни она ничего не ела, жаловалась на слабость, а сегодня утром ее вырвало… кофейной гущей… А я спокойно пошла в институт, думая, что мама съела что-то… А когда ты спросила о маме, то я… я… поняла… что мама умирает. О боже, что делать…
Горе леденило их души, а смерть уже хозяйкой вошла в ее дом. Долго и горько плакали они на скамейке под акацией подруги тем вечером, но утешать друг друга не решались…
После этого разговора тетя Пана прожила еще два месяца. Папа Ирины Борисовой, известный в городе хирург, прооперировал ее, но операция прошла безуспешно – болезнь зашла слишком далеко. Лене ставили оценки за экзамены заочно, потому что она ухаживала за умирающей мамой, а Вера, Ирина, Сауле и Света поддерживали ее как могли. Тетя Пана постепенно превращалась в маленькую худенькую девочку с глубокими морщинами на лице. Вымученной улыбкой она подбадривала любимую дочь, и, сдерживая стоны, просила ее подруг позаботиться о Лене, когда она станет сиротой.
Дни и ночи проводила Лена у постели больной матери, ставила обезболивающие уколы, ухаживала за ней, кормила ее из ложечки, как маленького ребенка. Когда введение наркотиков не облегчало маминых мучений, девушка поняла, что настала пора прощания. Слез не было, ибо теперь плакало ее сердце.
В ту ночь падали звезды, а в маленьком доме на окраине спали в одной кровати умирающая женщина и ее любимая доченька, которая теплом своего тела согревала мамино. Тетя Пана проснулась с рассветом и поняла, что лежит в объятьях дочери, приласкать которую у нее не было сил. Лена, почувствовав на себе материнский взгляд, открыла глаза.
– Мамочка… как сильно я тебя люблю. Я хочу быть с тобой… всегда… Почему бог не дал тебе жить еще пять лет?
– Пять лет… Они прошли… Я просила… еще… два месяца… твои экзамены. Не проси у Бога… лишнего… Благодари… за всё… Я отмучилась… Хочу на покой… люблю…
Тут глаза Паны закрылись и дыхание остановилось, только губы все хранили печать прощальной улыбки.
После похорон дом Литвиненко пришел в запустение. Старшие дети разошлись по своим семьям, оставив младшую сестру жить вместе с отцом, который через девять дней траура привел в дом свою знакомую молодую женщину.
Предсмертные слова тети Паны Лена пересказала подругам. Для Веры они стали религиозным откровением, знаком существования сверхъестественной силы.
– Почему тетя Пана попросила у Бога перед операцией только пять лет, а не десять или не вечность? Бог наказал тетю Пану, дав столько страданья, за то, что она попросила для себя недозволенные ей два месяца жизни? Если Бог определяет срок жизни, то зачем нужны врачи, раз они бессильны против смерти? – задавала Вера вопросы, на которые не знала ответов.
Так случилось, что во второй раз обидчивость на подругу обернулась трагедией. Какими ничтожными были поводы к обиде и какие ужасные беды влекли они за собой!
–– А может быть, я «пиковая дама»?.. Или какая-то роковая женщина? Может быть, моя обида имеет тоже сверхъестественную силу? О боже, только не это!.. Это проклятие или просто мой собственный вымысел?
Ни с кем не решалась Вера говорить на эту тему – слишком личными были ее вопросы. Поэтому она дала себе клятву больше ни на кого не обижаться! Она дала себе зарок избегать слишком близких отношений с друзьями, чтобы ненароком на кого-то не обидеться.
После летних каникул снова наступил сентябрь. Веру вновь увлекли дела группы, бурная институтская жизнь и подготовка к выпускным экзаменам. Больше, чем прежде, полюбила девушка ужинать вместе с родителями на домашней кухне. В этих разговорах солировала, естественно, мама. Она была народным судьей и иногда рассказывала мужу и дочери любопытные истории из жизни малолетних преступников и их жертв.
– Недавно в городе разоблачили банду студентов, которая существовала не один год и была практически неуловима. Оказывается, студенты института физкультуры совсем совесть потеряли – они соревновались между собой в количестве девственниц, которые вступили с ними в порочную связь. Случайно родители нескольких девушек познакомились друг с другом в отделении больницы, где их дочери делали аборты, и выяснилось, что все девушки – незамужние студентки мединститута.
– А почему так популярны именно студентки мединститута? – спросил Володя, задумчиво беря со стола очередной кусок хлеба.
– Преступники считали, что студентки мединститута более подготовлены для интимных отношений, и к тому же они неплохо должны разбираться в вопросах гигиены, а может быть, из-за спортивного интереса. Самое печальное, что суд не вынес приговора для спортсменов, потому что было доказано, что каждая из девственниц сходилась с молодыми спортсменами добровольно, – с горечью закончила мама свой вечерний рассказ.
– Мама, хочу добавки, пюре и куриную ножку. А в суде у вас не цитируют Омара Хайяма?.. «Чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее дорога впереди…»
– Это ты к чему?
– К тому, я думаю, что на каждом пути есть мосты для сожжения.
Часть 3
Глава 1
Разве думал Ронни, что вольность вершить свою седьбу – такая коварная штука?
Бесшабашно жил он, брал от жизни то, что хотел, а что имел, тратил впустую и был всем доволен. Всё, чем благословила его молодость: крепкое здоровье, недюжинный ум и доброе сердце, – не находя применения, превращалось в пустые обещания.
Как-то незаметно и родительский дом перестал быть той пристанью, которая всегда сулила отдых и успокоение души. Теперь, когда он приезжал домой, его тут же тянуло обратно в путь.
Как-то раз, когда Ронни был в очередном рейсе, Диан – на занятиях в школе, а Альфонс трудился на своем строительном предприятии, в гости к Валентине пришли пять ее подруг. В последние годы Валентина купалась в материальном достатке. Ее муж и сын приносили в дом хорошие деньги, и оба отдавали получку Валентине, чтобы та распоряжалась доходом семьи по своему разумению.
Женщина не пользовалась услугами процветающих супермаркетов, где продукты славились низкой ценой и, соответственно, обладали сомнительным качеством. Нет, Валентина никогда не экономила в приготовлении еды. Всё необходимое для семейных обедов она покупала или на крестьянских рынках, или у местных торговцев.
Особая статья расходов выделялась на наряды для самой Валентины и для ее дочери Диан.
Надо сказать, что комната Диан была обставлена, как витрина игрушечного магазина, а в гостиной, как напоказ, стояли в рядок куклы, одетые в бальные платья. Куклы были выстроены не по росту, а по стоимости, и самая большая кукла напоминала младенца-переростка. Играть с куклами, стоявшими в гостиной, не разрешалось никому, даже самой Диан, потому что они служили интерьером дома, где любят детей.
Валентина мечтала прослыть хорошей хозяйкой и заботливой мамой среди близких, особенно в кругу подруг, где быть верной женой уже не считалось достоинством.
Валентина была женщиной бережливой, по мере того как ее кошельки наполнялись франками, росло и количество золотых украшений в скромной стариной шкатулочке.
К приходу подружек Валентина всегда прихорашивалась: прическа, макияж, бижутерия выбирались под стать ее новому платью.
Не успели женщины рассесться, как Валентина уже накрывала столик в гостиной с распахнутыми в сад окнами. К кофе прилагалась и светская беседа ни о чем.
– Мои дорогие, оцените, это подарок Альфонса, – с гордостью произнесла Валентина и выставила вперед руку, на запястье которой поблескивал изящный золотой браслет.
Восхищаясь красотой браслета, гостьи дружно зацокали языками и опять принялись за угощение, стараясь не смотреть в сторону гостеприимной хозяйки, которая не догадывалась, какую страшную новость они принесли в ее дом.
–– Вы слышали, как невестки мадам Де Баккер ополчились против нее?! Куда теперь податься одинокой вдове, если сыновья не защищают и денег не дают? Теперь живет она на вдовью пенсию, а невестки сговариваются ее в дом престарелых отправить!.. Нет, со мной такой номер не пройдет, я своему Ронни сама невесту выберу.
Тут подруги Валентины хитро переглянулись и вновь принялись с аппетитом уплетать булочки к кофе, никто из них не решался первым начать разговор о цели их прихода.
По их общему мнению, Валентина звезд с неба не хватала, в своем окружении она слыла глупенькой домашней хозяйкой и имела дурную привычку хвалиться собой, уютом своего дома, покладистостью мужа, послушанием сына и красотой своей дочери, и она сама не подозревала, как раздражала подруг.
– Ингрид, я очень рада, – продолжала щебетать Валентина, прикусывая печенье, – что мой Ронни починил кран на твоей кухне! Он у меня умелец на все руки!
Тут гостьи разом отодвинули от себя чашечки с кофе и уставились на хозяйку, а Ингрид к тому же покрылась красными пятнами. Уже который год Ингрид пыталась разбудить в младшем Де Гроте нормальные мужские чувства к женщинам. Какие только предлоги ни придумывала она, чтобы заманить его в свою мягкую постель.
Конечно, Валентина догадывалась об этом, отправляя сына к Ингрид со всевозможными поручениями, а Ронни уже при первом посещении разгадал обратную сторону этих поручений и, починив кран или отремонтировав стиральную машину, старался как можно быстрее покинуть опасную территорию жаждущих секса стареющих дам.
Когда за столом неожиданно воцарилось молчание, Валентине стало как-то не по себе. Первой нарушила молчание Ингрид:
– Валентина, мы должны открыть тебе горькую правду. Конечно, мы могли бы тебе ничего и не говорить, но, как твои верные подруги, мы обязаны тебя предупредить.
Сказав это, Ингрид опять замолчала, уже для большего эффекта своего предупреждения. Бедная Валентина встревожилась, а женщины, как по команде, опустили головы, словно во всем Антверпене наступил поминальный час.
– Мы тебе обещаем, Валентина, как подруге, – продолжила говорить Ингрид, – что секрет твоего сына мы сохраним между нами. Ты только не отчаивайся и по-прежнему оставайся для Ронни любящей мамой.
– Ронни? – чуть слышно прошептала хозяйка дома и не на шутку испугалась.
– Да, Ронни! Дело в том, что нам стало известно, что твой сын имеет другую ориентацию. Ведь он не мужчина, как обычный мужчина, а он… гомосексуалист!
Хотя смысл этих слов еще не вполне дошел до сознания Валентины, но ее губы задрожали, как и мелкие кудряшки на ее голове. Тут гостьи всполошились и принялись ее утешать:
– Дорогая наша подруга, мы не оставим тебя в беде! Ведь ты должна понимать, что некоторые вещи вполне естественны в человеческих отношениях. Мы только еще не определились с полом твоего сына…
Валентина бледнела прямо на глазах, на нее становилось жалко смотреть, и к ней обратилась самая скромная из женщин, которая еще не рассталась со своим мужем, но собиралась:
– Говорят, что Наполеон, такой же коротышка, как и твой сын, тоже был гомосексуалистом, хотя сумел скрыть это от своей жены и от всего французского народа, но историки это утверждают наверняка.
Когда за подругами закрылась дверь, то она закрылась за ними навсегда.
Валентина поняла, что ей не надо впадать в панику, а надо срочно спасать и положение своего сына в обществе, и честь семьи. В этот день она много думала, и ее молчаливость обеспокоила родных.
Диан возвратилась из школы, а мама безучастно качалась в папином кресле и не обращала на нее никого внимания. Потом с работы пришел Альфонс, всегда ценивший молчание Валентины, он тоже забеспокоился о состоянии ее здоровья, хотя признаков заболевание не наблюдалось. Ни Диан, ни Альфонс не подозревали, что ее молчание было вызвано страхом случайно не выболтать ужасную новость, которую надо во что бы то ни стало сохранить в тайне.
На следующее утро Валентина точно знала, как надо ей действовать. Больше не даст никому на свете чернить семью Де Гроте подобными подозрениями, ибо ее сын – нормальный мужчина, который еще не встретил свою пассию. У женщины за ночь созрел план по спасению репутации сына.
Во-первых, Ронни надо было немедленно женить. Во-вторых, невестку надо выбрать покорную, чтобы она не шла против своей свекрови, как невестки мадам Де Баккер. А то, что было в-третьих, Валентина безнадежно забыла уже утром.
Через неделю в рекламной газетке появилось объявление, что холостой, здоровый и молодой мужчина желает найти подругу жизни.
***
Знакомство Валентины с Каролин состоялось по телефону, а их первая встреча проходило в ухоженной гостиной семьи Де Гроте.
Каролин выглядела значительно старше кандидата в женихи, хотя разница в возрасте была всего в три года. Девушке понравилась вилла Де Гроте, ее внутреннее убранство, но особенно ей пришлось по душе радушие Валентины, перед которой она покорно присела на самом краю дивана, положив руки на коленки. Глубоко посаженные глаза Каролин не выражали ничего другого, как подобострастное желание угодить хозяйке дома.
Девушка была маленького роста, а ее худоба выглядела болезненной. Из-под летнего коричневого пальто выглядывал подол сатинового платья в мелкий горошек. Туфли на ее тоненьких ножках казались колодками. Внимательно оглядев Каролин, как будущую супругу сына, Валентина пришла к выводу, что перед ней сидит невинное создание в ангельской непорочности.
– Каролин, моему сыну не нужна молодушка, ему нужно руководство женщины, которая знает, чего она хочет в жизни. Откуда ты родом?
– Из провинции Лимбург.
– Хорошо. А кто твои родители, дорогая Каролин? Они дали тебе очень красивое имя.
– Я сирота, мадам.
– Ах, бедняжка! – всплеснула руками Валентина, но в ее голосе не было ни капли сострадания.
Это была прекрасная новость, потому что Валентина не любила конкуренции, а идея быть для Каролинче матерью и свекровью ей понравилась. Женщина подумала, что сиротка удачно заменит ей общество предавших ее подруг, и ее настроение значительно улучшилось.
– А где ты работаешь, девочка?
– Я прислуживаю господину доктору, мадам.
В голосе Каролин зазвучала неподдельная робость, которая подтверждалась невинно опущенными глазами.
– Работать у доктора – это большая честь, моя дорогуша. Если господин доктор взял тебя на работу, то и я буду рада видеть тебя своей невесткой. Спасибо за подарочек, который ты мне принесла. Я скажу тебе честно, моя девочка, что я тоже росла сиротой. Моя мама умерла очень рано, и отец один воспитывал меня. А теперь посмотри, как я хорошо живу. Я тебе помогу, милочка, забыть сиротство. Наше с тобой общее дело – женить на тебе моего сына Ронни. Правда, он даже слышать не хочет о женитьбе, но я научу тебя, как из строптивого козла сделать покорную овечку.
Целый вечер просидела Каролин в доме у своей будущей свекрови. Она внимательно выслушала все назидания Валентины по укрощению бывшего офицера, бывшего строителя, бывшего механика, бывшего кровельщика и удалого дальнобойщика.
Домой Каролин ушла поздно, они обе были довольны собой и беседой.
***
Да, Каролин выросла в детском доме, но она не была сиротой.
Ее отец, Жос Де Веер, был веселым простодушным пареньком родом из глухой деревни Лимбург. Образования, даже законченного начального, у него не было, а было желание изменить свою судьбу, быть потомственным крестьянином и работать на своей земле.
При создании Королевства Бельгии в 1830 году восточные земли Фландрии были объединены в одну большую провинцию под названием Лимбург. Эта провинция отличалась богатством земельных угодий. Издревле лимбуржцы слыли специалистами по разведению картофеля и умельцами в сельском хозяйстве. Травы для скота было здесь вдоволь, и зерновые давали хороший урожай. Впрочем, для экономики провинции были значимы не столько крестьянские хозяйства, сколько шахты по добыче угля, в которых часто случались обвалы и гибли люди. Однако гибель шахтеров на пороге Второй мировой войны общественность страны мало волновала – страна переживала время экономического кризиса, люди голодали и ценили любую возможность заработать хоть какие-то деньги.
Народ восточной провинции Фландрии отличался трудолюбием и жизнерадостным характером. Жители этих земель говорили певуче, растягивая слова, как мелодию песни.
– Отойди-и-и от меня-я-а, ты делаешь меня-я-а горя-я-ячей! – нараспев говорили женщины полюбившемуся мужчине, и сердце крестьянина таяло в груди от такого откровенного признания в любви.
Лимбуржцы отличались не только веселым нравом, но и пресловутой скупостью, которая хорошо сочеталась с расчетливостью. Если в дом приходил гость из Лимбурга, то хозяева знали, что накормить его будет нелегко. Перед тем как отправиться в гости, нормальный лимбуржец держал голодный пост, чтобы своим волчьим аппетитом радовать хозяев застолья. Голодному человеку хоть варенье на сало намажь – всё будет вкусно, и хозяевам хорошо, что еда не пропала даром.
Жос Де Веер был единственный сын в семье земледельцев, но тяжелый крестьянский труд за краюху хлеба и кружку молока быстро надоел, и юноша подался в шахты, чтобы подержать в руках хотя бы пару центов, а если повезет, то и несколько франков.
– Ох, сынок, работать под землей – это не для крестьянина, – убеждал отец Жоса. – В шахтах – тьма тараканья! Лучше уж коровам хвосты крутить, чем в шахте на брюхе ящеркой ползать. Посмотри вокруг. Красота! Поля! Леса! Жос, сынок, подумай хорошо, в шахтах станешь ты, как угольная головешка, и никакая приличная девушка на тебя не посмотрит, а здесь ты у себя дома, тебе и говно – навоз! Да и какое молоко без коровьих лепешек бывает? А? Деньжат поднакопим и еще земельку купим…
Жос хоть и послушным был пареньком, но очень упрямым.
– Папа, авось заработаю себе на штаны, а то заплатка на заплатке наворочена, приоденусь и женюсь. Глядишь, и к вам с матерью жить переберусь, – попытался успокоить он отца, собирая свои скудные пожитки, и, поцеловав мамашу на прощание, зашагал по каменистой дороге в сторону угольных шахт.
На шахте Жос жил в бараках, где ютилось по двадцать человек в одном помещении. Однажды его напарник Жан, у которого были дом и жена, пригласил юношу к себе на постой. Жос платил за гостеприимство половиной своей зарплаты. Дружба между Жосом и Жаном крепла. Через несколько месяцев шахтерского труда Жос смог прилично одеться и подумывал навестить своих родителей, но началась война.
Первым рекрутировали Жана. После его ухода его жена готовила обеды только для Жоса.
Проходили месяц за месяцем, а от Жана не было вестей. Жив он или нет, никто не знал. Как-то раз после обеда женщина, тоскующая женщина без мужа, накормила Жоса обедом, а потом повела его в маленькую спальню, где раздела гостя до трусов.
К такому обращению юноша не был приучен, но ему это понравилось. Потом она стала медленно раздеваться сама, бросая свое белье, пахнувшее цветочными духами, прямо ему в лицо. Затем она села на пол между ногами пыхтящего мужчины и грудью прижалась к его животу. Жос не знал, что ему нужно делать, но он не знал и того, что ему делать совсем не нужно. Раздумывал он недолго, разгоряченная женщина сильным движением руки опрокинула парня спиной на кровать. Что произошло в последующие десять минут, никто так и не узнает, но на другой день она попросила за обед двойную оплату. Через несколько месяцев Жос тоже ушел на войну, но уже на стороне немцев, и на следующий день все о нем забыли.
Когда Жос, повоевав, отработав на фабрике под Дюссельдорфом, вернулся в шахтерский поселок героем и узнал, что его Жан так и не пришел домой, то решил навестить жену его друга.
Увидев гостя, жена Жана спешно вытерла о грязный фартук руки и ввела его в дом. За распитием бутылки шнапса с отварной картошкой бывшая любовница рассказала, что она родила от Жоса дочь и сдала ее в сиротский дом.
Де Веер нашел детский приют, где воспитывалась его дочь. Это благотворительное заведение находилось на территории женского монастыря. Его дочку звали Каролин, но девочку ему не отдавали, потому что Жос не был женат и у него не было стабильного заработка. Недолго думая, мужчина восстанавливает крестьянское хозяйство, доставшееся ему от родителей, и начинает поиски жены.
Никто из знакомых в округе дам не захотел выходить за него замуж. Вид у него был неухоженный, содержать дом в порядке он не умел, и его хозяйство не отличалось прибыльностью. Жос был груб в обхождении, а его деревенская любезность расценивалась дамами как признак тупости. Через три года за Жоса вышла замуж одна пожилая цыганка. Цыганка не требовала многого и была готова разделить с Жосом его скромный образ жизни.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vladimir-de-lange-23/vse-my-rodom-iz-detstva-pervaya-kniga-romana-vera-i-r-71198758/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Владимир Де Ланге
Роман «Вера и рыцарь ее сердца» – это история любви, которая не могла случиться сама по себе, но случилась в наши дни, как по хотению человека, так и по божьему проведению.
Каждая история человека начинается с его рождения на Земле, каждая история любви – с мечты о ней. Вера родилась в шахтерском городе Караганде, она рано узнала горе и рано научилась прощать. Зато у нее была тайная мечта, мечта о встрече с прекрасным рыцарем, которому она заранее отдала свое израненное сердце.
Она знала, что где-то на свете живет ее рыцарь, но не знала, что этим рыцарем был Ронни
Ронни родился, когда фашисты уходили из Бельгии. В его родословной значились князья и плебеи, мастера своего дела и безнадежные романтики. О невестах Ронни не думал, он был смел, умен и больше всего ценил свою мальчишечью свободу.
Путь к счастью для Веры и Ронни начался, но будет ли встреча?
Владимир Де Ланге
Все мы родом из детства. Первая книга романа "Вера и рыцарь ее сердца"
Пролог
– Мне кажется, что-то случилось с нашей машиной! – обратилась я к Ронни c испугом.
Немудрено было напугаться тем, что увидела я спросонья, взглянув в окно нашего каравана, что стоял на кемпинге среди виноградников. На плите сердито зашипел чайник, из туалетной комнатки послышалась недовольная возня мужа, который еле вмещался в походный туалет каравана, а из раскрытого окна передо мной в лучах восходящего солнца вместо нашего автомобиля «Ситроен Берлинго» расширенного типа красовалась какая-то пародия на него, напоминающая белую лошадь с пеной по бокам.
– Это ты серьёзно? – спросил Ронни, приоткрыв дверцу туалета.
Он вытянул шею в попытке, не сходя с биоунитаза, разглядеть через раскрытую дверь каравана совершённый над его машиной вандализм, и это ему, как ни странно, удалось.
– Дорогая, а какой сегодня день?.. Правильно, всё сходится. Сегодня день нашей свадьбы, а то, что случилось с машиной, – это проделки Диан, моей сестры, чтобы мы с тобой не забыли отметить наш десятилетний юбилей!.. Я полагаю, что они с Вилли приехали не столько для того, чтобы варварски поступить с моей машиной, сколько для того, чтобы похвастаться своим новейшим мобиломом… Амай, разве можно платить такие баснословные деньги за коробку из пластика, сделанную для великанов, где телевизор висит под потолком? Ведь, в каждом транспортном средстве важно не то как оно выглядит, а как работает мотор и сколько он жрет бензина.
Дверь туалета вновь закрылась, и вскоре из-за закрытой двери послышалось его довольное пыхтение. Я оглядела убранство нашего добротного деревянного каравана, хранящего тепло и уют в любую погоду, и в хорошем расположении духа вышла на свежий воздух.
Наш домик на колёсах выглядел игрушечным теремком, затерянным среди виноградных полей, но в нём я чувствовала себя Евой, которая всю жизнь искала своего Адама, нашла и теперь следовала за ним по всему свету. Если караван готовился встретить свой полувековой юбилей, то наш автомобиль «Берлинго» был новейший, сделан на заказ и отличался своим респектабельным видом – этот вид не портили даже гирлянды из туалетной бумаги, отсыревшей от росы.
Этим утром я чувствовала себя счастливой женщиной, и высокое небо над головой, взятое в кольцо горной гряды, было тому свидетелем. Моя мечта сбылась: я любила и была любимой тем единственным мужчиной, с которым я могла быть сама собой.
Диан и её муж Вилли имели привычку вставать ни свет, ни заря, и это они с рассветом украсили «Берлинго» рулоном туалетной бумаги и повесили над дверью каравана «мистель», шарообразное деревце, под которым нам с Ронни пришлось целоваться, чтобы получить подарок к юбилею нашей свадьбы – коробочку бельгийского шоколада.
Диан выразила сожаление, что роса размыла слова поздравления, написанные на туалетной ленте, свисающей с боков машины. Да и бумага размякла от утренней влаги, но наш с Ронни счастливый пижамный вид на фоне нашего каравана был заснят на фотокамеру и памятью наших сердец.
В полдень мы с мужем дали обет верности друг другу в капелле, что одиноко стояла на склоне горы, при этом присутствовали убеждённые атеисты Диан и Вилли. Они поздравили нас с днём юбилейной свадьбы букетом полевых цветов и песней «О, благодать, спасён тобой». Песня пелась на английском языке, слова песни никто не разобрал, и под её мелодию мы с Ронни исполнили танец молодожёнов с десятилетним стажем.
После обеда мы с гостями совершили велосипедную прогулку вдоль реки Мозель, потом жарили мясо у ручья и пили вино местных виноградарей. Когда Диан и Вилли ушли почивать в свой новенький мобилом, мы с Ронни стояли, обнявшись, под темнеющим небом и долго молчали, словно в ночной тишине хотели услышать звёздный перезвон.
– Ронни, – тихо проговорила я, когда с гор потянуло прохладой, – тебе не кажется, что все эти десять лет нашей жизни в браке мы пытались отстоять свою независимость, свой менталитет западного человека, в право быть женщиной Востока, победить, даже, ценой собственного счастья. Удивительно, как это мы не разбежались за всё это время, ведь мы с тобой такие разные люди.
– В этом проявилась сила Бога, он замкнул наши судьбы в треугольник любви, и сам встал во главе угла. Этот треугольник никому не разорвать. Богу известно, как я тебя люблю. Ты меня любишь?
– Мне нужно отвечать?
– Дорогая, я всегда так боюсь, тебя потерять.
– Ронни, я люблю тебя.
Как аккомпанемент этому признанию за горой прогремел раскат грома, в преддверии грозы страшно загудел лес, поднялся ветер, и мы поспешили в караван. Хорошим людям ночью положено спать.
Принято считать, что круглые даты и существуют для того, чтобы дать человеку возможность увидеть свой жизненный путь как бы со стороны, из другого времени. Идея поделиться нашей историей любви принадлежала не нам, но она нам понравилась.
Эта книга посвящена тем, кого не останавливают превратности судьбы на пути к счастью.
Все мы родом из детства
Часть 1
Глава 1
Вере не было и трёх лет, когда она «потеряла праздник». Это было первое воспоминание девочки о себе самой, которое сберегла её детская память.
Приближалcя день 1 Мая, праздник всех трудящихся. Вера чувствовала преддверие праздника и заранее радовалась. Радовалась она, когда мама готовила нарядную одежду для себя и папы, для Веры и Саши, радовалась она, когда делались покупки для праздничного стола, потому что праздник без угощения и гостей нельзя было даже представить. Вазочки в шкафу до краёв были наполнены шоколадными конфетами, а на окошке остывал холодец. К холодцу Вера была равнодушна, но конфеты «Мишка на севере» и «Красная шапочка» были её излюбленным лакомством. А так как конфет было несчитанное множество, то оттого, что Вера с братом втихомолку таскали по конфетке, их количество в вазочке нисколько не уменьшалось.
Утром 1 мая вся семья Шевченко вышла на улицу, где уже звучала торжественная музыка! В новом белом пальтишке и розовой вязаной шапочке с помпончиками Вера чувствовала себя очаровательной девочкой, тем более что в её длинные косички были вплетены необычно пышные красные банты.
В праздничном настроении Верина семья отправилась на парад. Всё было так замечательно, что ни в сказке сказать, ни пером описать. По радио на всю страну громко пели песни о Родине. Люди собирались вместе, а потом весёлым строем шли в направлении к городской площади. Город полыхал флагами и транспарантами, закрывающими полнеба, а взрослые и дети держали в руках бумажные цветы, разноцветные надувные шары и маленькие красные флажки.
Солнце поднималось над горизонтом, на улицах становилось тесно от нарядно одетых людей, для которых гармонисты наигрывали плясовые мелодии.
Вокруг Веры всё пело, танцевало и утопало в красном изобилии.
Эта огненная бурлящая радость напоминала девочке свекольник, который также весело бурлил в большой маминой кастрюле. Девочка сгорала от нетерпения в ожидании парада. И вот грянул духовой оркестр, и колонны демонстрантов зашагали на площадь. Всё ликовало!
Восторг от происходящего торжества выливался в громогласное «Ура-а-а!!!». Это было так волнительно, что сердце Веры вдруг превратилось в барабан, тук-тук, тук-тук. Вступив на площадь, девочку взял на руки папа и уверенно зашагал во главе колонны, а мама вприпрыжку побежала рядом, крепко держа за руку Сашу. Вера старательно кричала вместе с родителями восхитительное слово «Ура!». Хоть она и не выговаривала букву «р», но «а-а» у неё получалось лучше, чем у брата. Последнее, что запомнила она на параде, были красные трибуны, размещённые под ногами каменного человека, стоящего с вытянутой вперёд рукой.
Парад отгремел, но никому не хотелось расходиться по домам. Хорошая погода и приподнятое настроение располагали к песням и дружеским разговорам, а Вера ждала продолжения праздника, а его… не было.
Вокруг неё толпились люди, они смеялись и не обращали внимание на детей. Мама и папа весело разговаривали с высоким человеком в белом пальто, с большими коричневыми пуговицами и широким чёрным ремнём, а Саша смирно стоял рядом, держа папу за руку, он прислушивался к беседе родителей с дядей в белом пальто, потому что он был уже взрослый. Вера очень уважала старшего брата, но не стала следовать его хорошему примеру, а самостоятельно отправилась на поиски пропавшего праздника. «Я только посмотрю и вернусь», – подумала девочка и смело отправилась в путь. Она пробиралась между поющими и танцующими людьми, чувствуя себя маленьким зайчиком в дремучем лесу.
Веру огорчало, что парадная площадь всё никак не появлялась, но она продолжала бодро идти туда, где было так весело и все кричали «Ура!». Перестукивание женских каблуков напоминало мамину швейную машинку, которая также опасно строчила по одежде, зато другие нарядные девочки и мальчики смотрели на Веру с восхищением.
Толпа постепенно редела, и перед девочкой открылся вид на площадь. Площадь, по которой папа пронёс её на руках, теперь отдыхала в покое солнечного дня, и продолжения торжества больше не было.
– Наверное, я опоздала, – вздохнула девочка печально, и ей вдруг стало очень одиноко.
От усталости хотелось сесть прямо на асфальт, но это было бы очень неприлично для хорошей девочки в белом пальто. Плакать Вера не стала, как плакать в такой чудесный день. Праздник исчез, и только каменный великан всё так же стоял над площадью и указывал рукой на небо, а по синему-синему небу плыли белые-белые облака, похожие на белые паруса воздушных кораблей из чудесной сказки о царе Салтане, которую перед сном читала мама. От лёгкого дуновения ветра, принесшего в город запах степной травы, девочка захотела обратно, к маме и папе, но этот полынный запах навсегда станет запахом её родины.
Так начинался для Веры её персональный поиск убегающего праздника, который со временем перерастёт в поиск убегающего от неё счастья.
Никто не обращал внимания на маленькую девочку, которая одиноко стояла на городской площади и к которой уже спешили её родители.
«Наверно, я потерялась!» – взволнованно подумала Верочка, увидев встревоженные лица мамы и папы. Папа схватил её на руки и бережно прижал к груди. Его сердце колотилось прямо в ухо девочки, и та в блаженстве закрыла глаза. Вере захотелось мурлыкать, когда мама нежно гладила её по волосам, называя «золотой рыбкой».
Римма и Володя сильно любили свою беглянку и были счастливы, что она нашлась целой и невредимой.
У Веры ещё не хватало слов, чтобы объяснить родителям, что она совсем не терялась, а просто ей захотелось вернуть праздник. Только Саша понимал сестру без слов, он стоял рядом и успокаивающе похлопывал её по спине. Вскоре Веру уже совсем не интересовал праздник и то, что с ним стало дальше.
Любовь к маме, папе и Саше наполнила всё её существо коротким детским счастьем.
Глава 2
Парадная калитка из металлических трубок, которая всегда находилась под замком, в тот солнечный день была открыта настежь. Вера заметила это, когда дети детского сада строем шли играть на площадку под раскидистым тополем.
После игр в песочнице наступило время обеда, а для Веры – время выбора. Она усиленно думала, как ей нужно правильно поступить. Если обедать девочка могла с аппетитом три раза в день, то спать после обеда она считала наказанием. Такой послеобеденный сон могли любить только ленивые коты, которые не знали, чем себя занять, а Вера всегда знала, во что она будет играть. Да, и мама не позволяла дочери скучать, грозясь в противном случае вызвать артистов из Ленинграда.
В последний момент, когда дети уже заходили в здание детского садика, Вера вовсе не думала о побеге из детского сада, а просто вышла за калитку, потому что ей совершенно не хотелось лежать под белой простынёй со старательно закрытыми глазами и слушать, как в соседнем дворе безжалостно колотят палкой ковёр и кто-то зовёт кого-то, кто не хочет откликаться, в на улице тревожно гудит сирена «скорой помощи»!
Что там говорить, за забором детского сада город жил интересной жизнью, куда детей без родителей не пускали, но для Веры калитка стояла открытой, путь свободен – гуляй не хочу.
Это было так чудесно – шагать по городу в летний солнечный день самостоятельно! Знакомая дорога домой запутывала девочку незнакомыми поворотами и закоулками, и она шагала в уверенность, что свой дом узнает даже издалека, а о том, что не каждая дорога ведёт домой, девочка в свои три года не подозревала и приготовилась хорошо смотреть по сторонам и здороваться с прохожими.
«Мама может быть очень довольна мной, потому что я не балуюсь и не путаюсь под ногами, а очень вежливо иду домой!» От этой мысли захотелось петь, и Вера запела: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо…».
Жаль, что разговаривать с незнакомыми людьми на улице ей не разрешал папа, потому что любой незнакомец мог оказаться бандитом. Бродячие собаки провожали Веру как-то подозрительно настороженно, поэтому она обходила дворняжек стороной, даже не пытаясь их погладить.
Магазины были надёжным ориентиром для Веры. Жалко, что у неё не было денег. Вообще-то, денег у девочки никогда и не было, но до сегодняшнего дня это её не беспокоило, хотя заманчиво было бы зайти в магазин и купить что-нибудь нужное для семьи. Например, варёную колбасу, а ещё лучше – кусок настоящего мяса. Это было бы очень по-взрослому. На худой конец, можно было бы купить булочку свежего хлеба. Ох, с каким удовольствием она бы сейчас покусала хрустящую корочку батона!
Город был необычно тих в тот послеобеденный час. Только на углу большого перекрёстка, не нарушая городскую тишину, скрежетала стройка, над которой повисла стрела подъёмного крана.
Прохожих на улице было мало, Вере попадались навстречу только спешащие старушки с сумками наперевес и тётеньки, катившие перед собой детские коляски. Какой же замечательной жизнью жил город после полудня! Яркое солнце заливало улицы золотистой жарой, а в тени от домов было свежо и прохладно. Как много радостей теряют дети в тихий час после обеда!
Сколько времени девочка плутала по городу, определить было трудно, ведь те часы, которые подарил ей папа в день 8 Марта, показывали игрушечное время. Впрочем, и во времени она разбиралась плохо, зато могла хорошо считать до десяти и обратно. Наверное, Вера шла долго, потому что устала и хотелось пить, но когда в одном из переулков показался её родной дом, то от усталости не осталось и следа, ведь она справилась и не потерялась.
– Какая я уже взрослая! – дивилась девочка сама себе, а её сердечко ликовало.
Двор жил своей спокойной будничной жизнью. Толстая соседка с первого этажа мельком взглянула на Веру и опять принялась развешивать на общие верёвки мокрое бельё, приятно пахнувшее мылом. Худенькая девочка, жившая по соседству, тоже не удивилась появлению Веры в неурочный час, она не только пригласила беглянку вместе с собой полежать на свежем воздухе под деревцем на составленных вместе стульях, но и угостила её куском хлеба, намазанного вареньем. Как хороша бывает эта взрослая жизнь!
Неожиданно из-за угла дома появились сначала папа, который совсем не улыбался, за ним шли мама, преследуемая воспитательницей, и довольный Саша, который любил приключения, а побег сестры был самым настоящим приключением.
Когда все четверо строем направились к Вере, то та засомневалась в правильности своего поступка и ей захотелось куда-нибудь спрятаться, как это сделала ее соседская подружка, которая вовремя смылась в подъезд дома.
«Поделом этой Верке достанется! Ишь что удумала! Сбегать из детского сада! Никому это не дозволено!» – думала та про себя, следя через щёлку входной двери за тем, что происходило во дворе.
– Ой, я ведь не спросила разрешения пойти домой! – всполошилась Вера той правдой, которую уже поздно было менять.
«Ждать наказания лучше с закрытыми глазами», – решила она про себя, но от страха её глаза почему-то, наоборот, широко раскрылись.
Первой из строя вырвалась мама и побежала к дочери с вытянутыми вперёд руками. За мамой ускорил шаг и папа, вот тут-то глаза проказницы крепко зажмурились.
Веру не наказали, а чуть не задушили в объятиях родители, только воспитательница строго качала головой. Зато мама, целуя дочку, всё приговаривала:
– Ну что же ты натворила! Ну как же ты могла так поступить?! Это же так опасно! А если бы с тобой что-нибудь случилось?
– Мамочка, со мной ничего не могло случиться, ведь я всё время со всеми здоровалась и ни с кем не разговаривала! – успокаивала её Вера, гладя мамины пышные волосы.
Когда воспитательница ушла на работу, то родители отвели девочку домой. Папа шёл рядом и молчал, но лучше бы он ругался. Потому что от его молчания Вере было нехорошо, как-то совестно, и она пожалела о том, что огорчила своих родителей, а ведь они так сильно её любят и очень бояться потерять, как это она об этом не подумала, принимая своё первое взрослое решение, которое по сути оказалось серьёзным проступком.
«Хорошо, что я ещё не взрослая», – успокоила себя Вера, лёжа в своей кроватке, и жёлтая луна широко улыбалась ей в окно.
Потом её сморил сон. В ту ночь ей приснилась вислоухая собачка, которая дала себя погладить и накормить.
На следующее утро Веру опять привели в садик родители, и на заборе по-прежнему висела калитка, на которой уже висел огромный замок, хотя калитка была вовсе не виновата в том, что дети иногда сбегают домой раньше срока.
Глава 3
Так как Вера имела несчастье родиться 13 декабря, то её мама посчитала нужным продлить дочери пребывание в детском саду ещё на один год.
– Лишний год в детском садике пойдёт девочке только на пользу, – решила она, а то, что ею решалось, никем не обжаловалось, даже в мыслях.
Вериным сверстникам были устроены праздничные проводы в школу, и для них наступили летние каникулы, а Веру перевели в другой детский сад, и теперь каждое утро девочку водили туда, куда не шли её ноги.
В новом саду Веру не любили. Она так старалась всем понравиться, быть доброй и послушной, но для воспитателей она была как неродная, как обуза. Никакому ребёнку не понравится идти туда, где его не встречают с радостью. Так и у Веры пропало желание просыпаться по утрам.
– Мама, я сильно болею и скоро умру, – в отчаянии предупреждала Вера маму, но мама каждое утро отводила её в чужой детский сад, чтобы дочь училась жить и там, где её не любят.
«Может быть, моя мама перестала меня любить?» – думалось девочке в тихий час, но когда мама забирала её из садика, то от её улыбки, от знакомого с детства запаха духов «Красная Москва» девочка забывала свою печаль и ещё больше любила свою маму, которая даже не догадывалась, что её «золотая рыбка» может так страдать.
Чувствуя себя чужой среди детей подготовительной группы, Вера научилась играть в одиночестве. Пусть никто не хотел встать с ней в пару, когда дети строем шли на прогулку, зато у неё был дома старший брат!
В это же время девочка невзлюбила своё тело, которое развивалось не по годам быстро, и к весне она стала в группе самой рослой. Мама сшила для дочери тугой лифчик, который больно стягивал грудь, но Вера не жаловалась, чтобы не огорчать маму. Ей совершенно не нравилось взрослеть так быстро, чтобы, в конце концов, не превратиться в скором будущем в бабу Бабариху, с грудью до пупка и бородавкой на щеке.
– Уж лучше превратиться бы мне в лягушку-царевну, – вздыхала Вера про себя, – тогда никто бы меня не узнал, и маме никогда не будет стыдно за свою «золотую рыбку».
Но лягушка-царевна в её фантазиях от поцелуя принца, заблудившегося в дремучем лесу, быстро превращалась в прекрасную плоскогрудую царевну с белокурыми кудрями, одетую в пышное бальное платье и обутую в хрустальные туфельки.
Наступило лето. Воспитатели стали оголять детей для солнечного загара. Тугой лифчик пришлось снимать, и теперь каждый мог посмеяться над выросшей грудью Веры, которая под насмешливые взгляды мальчишек была готова с головой провалиться под землю. Изнывая от беспомощности, девочка прикрывала ладонями свою грудь и шаг за шагом пробиралась к кустам у заборчика, где и проводила всё время, отведённое для прогулок.
Однажды, когда Вера играла в одиночестве, к ней подошла ещё более новенькая девочка, чем она. Эту девочку звали Софой, которую тоже раздели до трусиков, на её груди лежали волной черные блестящие волосы. Теперь девочки могли играть вместе, и вместе им было хорошо, ведь даже грустить вдвоём гораздо веселее, чем в одиночестве.
Под сенью летних деревьев они мечтали о том, как пойдут в школу и навсегда забудут этот недобрый детский сад.
Глава 4
Софа была кроткой и доброй девочкой и очень любила слушать Верины истории, которые словно оживали в её больших и удивительно выразительных глазах. Такого замечательного слушателя у Веры ещё не было.
– Софа, тебе страшно? – с удивлением спросила Вера подружку, видя, как та трясётся от ужаса, когда её рассказ о пирожках, в начинке которых был обнаружен детский ноготок, подходил к концу.
Этот рассказ Вера впервые услышала от мамы, и сама не на шутку испугалась. Время было вечернее, и за окном густели сумерки. Вкрадчивый голос мамы рисовал в воображении девочки ужасную историю похищения маленького мальчика и жуткую картину расправы над ним. От таких вечерних рассказов холодело сердце, потому что страшные истории, рассказанные вечером, всегда кажутся страшнее, чем днём, но маме хотелось пугать дочь именно вечером.
Однажды после очередного рассказа об убийстве маленькой девочки мама отправила Веру принести из зала на кухню стул для папы, потому что настало время ужина. Ватными ногами входила девочка в тёмную комнату, где её поджидал бандит из маминой истории с грязными длинными ногтями и ножом в руке. Бандит, в ее детском вооборажении, был похож на Кощея Бессмертного. Он прятался где-то в тёмном углу и выжидал момент, чтобы схватить Веру мёртвой хваткой и вырвать из её груди сердечко, а потом разрезать её тело на кусочки, чтобы оставить на память родителям только её ноготочки. Девочку охватывал ужас, от которого пропал голос и в коленках ослабели ноги.
– Вера, зажги свет в зале! – серьезным голосом приказал ей брат из кухни.
Дрожащими руками она нашла выключатель. В одно мгновение свет люстры озарил зал, и … никакого бандита в зале не было!
Уже в постели она вспоминала, как боялась зайти в тёмную комнату, и удивлялась своему страху.
«В зале было темно, я боялась, что меня схватит бандит! Но куда же он делся, когда я зажгла свет? Может быть, он сам боится света? – думала про себя Вера, лёжа под одеялом. – Сейчас я его не боюсь, хотя в спальне тоже темно. Значит, сейчас его в комнате нет?».
На кровати напротив ворочался брат Саша, ему было совсем не страшно.
«Но, может быть, этот злодей спрятался под моей кроватью?» —
смотреть под собственную кровать девочке сразу расхотелось, и она постаралась быстрее уснуть, но во сне она часто видела, как бандит подползает к её кроватке, и от страха просыпалась.
Зато днём Вера была очень смелой и своими рассказами пугала трусиху Софу!
Стояла жара, рядом играли дети, которые бегали друг за другом и своим громким смехом отпугивали всех злодеев в округе.
– Софа, сейчас бояться не надо, ведь ты со мной, – успокаивала подружку Вера и добавляла маминым назидательным голосом: – Бойся чужих дядь и тёть, пытающихся с тобой говорить ласково, предлагать различные конфетки и хвалить. С ними говорить не надо, а надо убегать и кричать.
– А что кричать? – тихо спросила Софа, глядя на Веру удивительно преданными глазами, в которых помимо страха читались преданность и покорность.
Что нужно кричать, Вера сама ещё не знала, но, чтобы как-то отвлечь подружку от вездесущих бандитов, она стала рассказывать Софе более весёлые истории, уже из своей жизни, ведь приятно летом вспомнить морозную зиму.
…Однажды, зимним вечером тепло одетые дети во дворе катались на санках с ледяной горки. Было весело и радостно. От света звёздочек на небе, тонкого жёлтого месяца и уличного фонаря двор светился особым голубым сиянием. В холодном воздухе звенели весёлые голоса детей, катающихся на ледяной горке.
Никто не заметил, как Вера случайно прикоснулась языком к железному ободку санок соседского мальчика. Девочка сама не поняла, что произошло, почему она вдруг накрепко прилипла к санкам, а санки к ней, но теперь Вера сама себе напоминала дворняжку, которая на четырёх лапках стояла под горкой с высунутым языком, и лизала санки соседского мальчика. Она не могла даже позвать маму на помощь, потому что каждое движение языка сопровождалось нестерпимой болью. Над ней столпились соседские дети, завороженные этой чудной картиной. Никто не смеялся, все давали советы по освобождению Веры от санок или санок от Вериного языка. Соседского мальчика уже звала домой мама, но он не хотел идти домой с прилепившейся к его санкам девочкой-соседкой. Вера тоже хотела домой к маме, но скованный морозом язык не отлеплялся от железного ободка злосчастных санок. Она даже попробовала пойти домой с санками в зубах, придерживая их руками, но санки оказались очень тяжёлыми.
Булат, её старший друг, живший в доме напротив, имел большой авторитет среди дворовых мальчишек. Он принёс из дома горячую воду и по каплям стал поливать её язык, а потом, вдруг, приказал: «Верка, терпи, я буду рвать санки на себя, а ты отрывай от них свой язык!»
Сопротивляться было бесполезно. Верино мычание, означавшее: «Подожди! Подожди! Я ещё не готова!» – никто не понял. Оставалось одно – подчиниться Булату, которого во дворе все уважали. Всё произошло быстро, но больно. Часть её языка осталась висеть на санках, но остальной язык был свободен, и Вера, истекая кровью, отправилась поскорее домой, к маме.
Софа с восторгом смотрела на свою мужественную подругу и внимательно изучала её язык с глубокой щелью посередине. А Вере тут же вспомнилась другая история про Булата, по которому она скучала, потому что недавно вся его семья переехала в новый дом.
Эта история была о грозе. Дело в том, что человеку иногда хочется посмотреть грозу изнутри, а не через окно. Успеху рассказа способствовало то, что Софа ужасно боялась грома и молнии.
…Вера видела, что на улице происходит что-то грандиозное, но, сидя дома, это грандиозное трудно было разглядеть.
«А не пойти ли мне в гости к Булату? В грозу он наверняка будет дома, и мы вдвоём посмотрим грозу на улице. Ведь это будет очень интересно», —
Вера не стала долго раздумывать и, убедившись, что все в доме заняты своими делами, отправилась к своему верному другу в самую грозу. Время было позднее. На улице тускло горели фонари, а окна домов приветливо светились цветными занавесками.
Вера прошла в темноте всего несколько шагов, как потух уличный фонарь, стало совсем темно, она остановилась в замешательстве, чтобы сориентироваться и определиться, куда ей надо двигаться. Вдруг над головой загрохотало, в тут же секунду её ослепила молния, земля вздрогнула, запахло чем-то терпким. Потом всё стихло, и вновь тьма, хоть глаз выколи. Какое-то время Вера стояла как вкопанная, ей хотелось быстренько вернуться домой, но она опять стала крадучись пробираться к дому, где жил Булат.
Деревянные сарайчики преобразились, теперь они представлялись прибежищем для безобразных чудовищ, которые только ждали момента, чтобы ухватить Веру за платье и утащить в своё подземелье, но их страшному замыслу мешали громы и молнии, перед которыми они также дрожали, как и она. Шаг за шагом Вера шла к Булату и дошла.
Булат не поверил своим глазам, когда увидел через окно сидящую на крыльце его дома Веру. Эта малышка смотрела на него доверчивым взглядом, а сама дрожала и напоминала мокрого зайчонка.
– Булатик, я до тебя дошла! Я не думала, что гроза такая злая. Отведи меня домой… я хочу к маме… я боюсь… в сарае живёт злой безглазый старик Бармалей, – шептала Вера побледневшими губами.
В её круглых чёрных глазах отражались вспышки уходившей грозы. Дождь с каждой минутой усиливался, хорошо, что они стояли под навесом. Девочку бил озноб, то ли от холода, то ли от страха, она крепко прижимала ручонки к груди и явно нуждалась в помощи. Такого поворота событий Булат совсем не ожидал.
Булат был старше Веры на три года. У него еще не было опыта по спасению убежавших из дома девочек. В растерянности он развёл руками и никак не мог сообразить, ему надо делать в такой ситуации.
С неба дождь лил, как из ведра. Во дворе не было ни души, только Вера продолжала сидеть на ступеньке крыльца под деревянным навесом, уткнувшись носом в коленки. Когда не знаешь, что делать, надо делать то, что первым приходит в голову.
Мальчик укутал девочку в свою старенькую мягкую курточку и осторожно взял на руки. В момент, когда Верина доверчивая рука обвила его за шею, когда её дрожащее тельце прижалось к его груди, он впервые почувствовал себя мужчиной. Его уже не страшила грозовая ночь. Пусть дождь стучал по его плечам, стекая ручейком между лопатками, и руки слабели, немея под тяжестью ноши, но он твёрдо знал, что отнесёт Веру к её маме, потому что он, Булат, взял её под свою защиту. Когда мальчик входил в соседний двор, к нему навстречу уже бежала Верина мама, взволнованная пропажей дочери.
В тот вечер вся семья окружила Веру заботой. Мама укрывала её одеялом, папа готовил для неё чай с малиновым вареньем, а Саша, брат, похлопывал сестру по укутанной в одеяло коленке. Хотя за окном опять загромыхала гроза, Веру не тянуло с ней познакомиться. Она лежала в кроватке и слушала сказку о царе Салтане.
…Конечно, Верин рассказ прозвучал более победоносно, чем это случилось на самом деле, но для Софы, которой никогда не приходила в голову даже мысль прогуляться в грозу, этого опыта подружки было достаточно, чтобы никогда этого не делать.
– Вера, какая ты смелая! – воскликнула Софа, радуясь, что Вера осталась живой и невредимой.
Под доверчивым и восторженным взглядом подружки Вере сразу расхотелось хитрить.
– Я не смелая, а глупая, потому что гроза даже страшнее, чем показывают её в кино. Поэтому в грозу лучше сидеть дома, рядом с мамой и папой.
Потом девочки задумались, и каждая думала о своём. Над их скамейкой о чём-то шумел клён, никто не знал, о чём перешёптывалась его листва. Прогулка подходила к концу, и дети собирались расходиться по группам. Вера повернулась к Софе, обняла её за плечи и тихо сказала: «Я люблю тебя и буду любить всегда!».
Тут девочек позвали строиться на обед.
Глава 5
Софа мастерила из листьев клёна бусы, скрепляя их маленькими сухими веточками. Бусы походили больше на лопушистый воротник, но Вере нравилась их зелёная свежесть. Приближалось первое сентября, время прощания с детским садом и начала новой жизни школьника. Вместе с радостным ожиданием подружки грустили от предстоящей разлуки, они обе побаивались перемен, а будут ли им в школе рады?
– Всё будет хорошо! – уже в который раз убеждала Вера подружку, ломая для неё очередную сухую веточку. – В школе мы не будем скучать, нас будут учить тому, чему нас не научат в садике. В первом классе все будут новенькими, и у нас обязательно будут подружки! В школе не укладывают детей а обед спать, не раздевают на прогулке, а после школы можно гулять во дворе, а летом у нас будут настоящие каникулы. Пройдёт десять лет, мы станем взрослыми, а взрослых обидеть нельзя, потому что они взрослые, смелые и никого не боятся!
Софа с благодарностью посмотрела на Веру, хотя стать взрослой она не торопилась, но была согласна с тем, что взрослые не боятся темноты и бабаек, им не снятся страшные сны, где их обижают бандиты и противные соседские мальчишки.
На самом деле Вера ободряла Софу, чтобы ободриться самой, она говорила то, о чём долго думала перед сном, а думала она о своих родителях, которые никого и ничего не боялись. В том, что папу ничем нельзя испугать, сомнений не было, а маму… маму испугать можно?
Тут ей вспомнилась одна история, что ставила под сомнение мамину смелость, хотя главным героем в этой истории была не мама, а белая курица.
Софа даже оглянулась, чтобы понять, что так развеселило её подружку, но вокруг всё так же шумел над головой старый клён и привычно чирикали воробьи. Отложив кленовые бусы, она спросила:
– Верочка, ты вспомнила что-то весёлое? Расскажи мне, а то мне очень грустно.
– Это весёлая история про белую курицу.
Верины глаза заискрились, но время прогулки подошло к концу, и девочкам пора было расходиться по группам. Софа так и не узнала эту куриную историю, а история была такова.
Как-то раз поздней осенью, в конце рабочего дня, Вера и её мама шли по улице домой, они были довольны собой и друг другом. На улице к вечеру резко похолодало и выпал первый мокрый снег. Прохожие спешили домой, прогибаясь под тяжестью своих сумок, в которых было всё, что только душе угодно, но Вера не смотрела по сторонам, потому что отчаянно пыталась идти с мамой в ногу. Мама шла аккуратно, маленькими шажками, след от её ботинок на высоких каблуках напоминал узорную прямую линию. Царственность маминой осанки подчёркивалась приталенным пальто с лисьим воротником, а маленькая вельветовая шапочка, что была прикреплена брошью к косе, подобранной кверху, делала маму выше ростом.
Вера часто спотыкалась, и под её тяжёлым шагом мокрый снег брызгал в разные стороны. Девочку притягивало к маме, как Луну к Земле. Об этой силе притяжения она впервые услышала от папы, который уже несколько дней был в деловой командировке, и его возвращения в семье ждали с нетерпением.
К слову сказать, Вера ждала папу не только потому, что скучала, но ещё и потому, что из своих поездок он привозил детям в коричневом портфеле подарочки, шоколадные конфеты или апельсины, похожие на те оранжевые солнышки, которые она рисовала на уроке рисования.
Темнело, уличные фонари бросали вниз мигающий жёлтый свет. Идти красиво девочке быстро надоело, и она то забегала вперёд, то отставала, а иногда заходила на маму сбоку, а так как её сила притяжения к маме была больше, чем мама могла выдержать, то мама часто «сходила с орбиты» в кусты, которые росли вдоль тротуара. Каждый раз, когда мама выправляла свой курс и вновь возвращалась на протоптанную снежную дорожку, она просила дочь не толкаться, поднимать ноги при ходьбе и не топать, как слон.
Толпу на углу продуктового магазина было видно уже издалека. Внимание пешеходов привлекли необычно большие клетки, стоящие друг на друге в открытом кузове грузовика. Любопытная Верочка схватила маму за рукав её пальто и изо всех сил потащила к этим клеткам, в которых кудахтало несметное количество настоящих куриц. Курочки с чёрными глазками, красными гребешками и белыми пёрышками суетились, просовывали головки через металлические прутья, чтобы понять, куда и зачем их привезли на край света.
Столпившиеся возле клеток горожане охотно делились воспоминаниями своего деревенского детства. Продавец, молодой парень с красными от мороза щеками, просил за курицу очень маленькую цену.
– Мама, нам необходима дома курица! Мы с ней будем играть… собирать яички… учить подавать лапку, – по обыкновению начала попрошайничать Вера.
Девочка уже представила себя куриной воспитательницей, сидящей в кругу пушистых жёлтеньких цыплят, но мечтательность прервало странное поведение мамы, обычно устойчивой к подобным просьбам дочери.
Верина мама решительным шагом направилась к грузовику, и продавец стал выбирать для неё самую крупную курицу. Когда купля-продажа состоялась, мама гордо прошла через толпу притихших наблюдателей, неся в руках сетку, в которой билась живая курица. Вера не сразу поверила в такую удачу.
– Вот так счастье привалило! Мама купила мне настоящую белую курицу! – обрадовалась девочка, глаза у неё загорелись, и она весело побежала вприпрыжку вслед за мамой.
Однако самой курице не понравилось, что её продали. Она билась в сетке и не давала Вериной маме красиво переставлять ноги по снежной дорожке. Теперь они обе неслись к дому, весело разбрызгивая мокрый снег на себя и на прохожих, явно сочувствовавших курице.
Саша стоял на пороге квартиры и не верил своим глазам. Он непонимающе переводил взгляд с мамы на Веру, с Веры на курицу, а потом в обратном порядке. Только в этот момент до мальчика стало доходить значение папиных слов о том, что Саша во время отъезда отца остаётся единственным мужчиной в семье, но что делает мужчина, когда вместо опрятной и подтянутой мамы на пороге дома появляется взмокшая и растрёпанная женщина, у которой съехала к уху шапочка, а к подолу её пальто прилепились белые пёрышки. В одной руке мама держала свою дамскую сумочку, а в другой – настоящую курицу в сетке.
Рядом с мамой стояла сестра, сияющая, как помидор, с выбившимися из-под шапки прядями волос, с горящими от восторга карими круглыми глазами и с улыбкой до самых ушей. Вера сразу выставила перед братом свой пальчик, на котором застыла капелька крови, а пальцем другой руки она указала в сторону курицы, которая вдруг перестала биться в сетке и уставилась на Сашу одним глазом, потому что второй глазик был закрыт крылом.
– Сегодня мы будем варить настоящий куриный суп, по-деревенски! – чётко произнесла мама, опережая все вопросы сына, которые уже читались в его глазах.
Теперь все трое с жалостью смотрели на курицу, и никто не хотел быть на её месте.
Курица, не знавшая коварных замыслов мамы, была закрыта на кухне. Через полчаса она уже хозяйкой разгуливала по обеденному столу, переваливаясь с одной лапки на другую. Всё, что можно было опрокинуть и разбить, она уже опрокинула и разбила.
Курица могла быть довольна: такого кухонного разгрома Вере не сотворить никогда. На полу лежали осколки маминой любимой сахарницы. Рассыпанный сахар постепенно окрашивался в малиновый цвет от капавшего со стола на пол малинового варенья. Этот беспорядок довершали зелёные кучки, которые превращали мамину кухню в куриный клозет. Потом курица перелетела со стола на пол. Она скребла лапками кухонный пол и внимательно осматривала то, что наскребла, и очень сердилась, что ничего съестного не находила. Мама всегда строго следила, чтобы на полу не было никаких крошек, но пернатая гостья этого не знала и упрямо долбила носиком пол кухни.
– Червячков ищет! – догадалась Вера.
– Нет, она гнездо вьёт, чтобы яйца откладывать.
Вера посмотрела на брата глупым взглядом, потому что никогда не могла определить, шутит он или нет. Они с братом стояли за дверью кухни и следили за курицей через дверное стекло. Пальчик на Вериной руке был уже перевязан бинтиком, теперь девочка знала, что не все любят, когда их гладят по головке, а некоторые даже клюются.
Надо сказать, что Саше было совсем не жаль поклёванного пальчика сестры, его злила мамина затея с супом.
Он стоял за дверью кухни, одетый в фуфайку, которая, по словам мамы, должна была защитить его от острого птичьего клюва, а его руки были подняты кверху, чтобы с них не свалились тяжёлые папины рукавицы, с которыми проще выходить на боксёрский ринг, чем ловить курицу. По маминому плану ему предстояло поймать курицу, а маме – отрубить ей голову. Саша уважал маму, но она, как женщина, не учла в своих планах, что размахивать топором – это мужское дело. Как мальчику не хватало папиной поддержки!
К дверям кухни подошла мама, в руках она держала топор, прижимая его к груди.
Римма имела большой опыт варить куриный суп, но рубить шею живой курицы боялась до смерти. Как же могла она не учесть, что Володя должен был вернуться из командировки только в пятницу? Угостить мужа супом на настоящем курином бульоне ей очень хотелось, но сохранить курицу живой до его возвращения в городской квартире было невозможно. Одно утешало женщину, что курица стоила малых денег и была на редкость упитанной. Римма скучала по мужу, но этого она ему не скажет, это Володя должен знать и сам.
Подойдя к двери, где стояли дети, готовые к поимке курицы, Римма ахнула от возмущения, ведь уму непостижимо, во что превратила кухню эта кудахтающая бестия. Это придало женщине решимости без промедления претворить в действие её план: курица на то и курица, чтобы стать супом.
В боевом настроении Саша зашёл на кухню и с разбега упал на курицу, несчастная быстро разгадала коварные планы на её счет, и, вырвавшись на свободу, вспомнила, что умеет летать. Тут, между столом, шкафами и раковиной разыгралась настоящая баталия. Курица перелетала с одного места на другое, и, казалось, насмехалась над охотником, а мальчик то лисой крался за ней, то набрасывался на неё ястребом, но поймать злодейку не мог. В конце концов, его охотничий азарт передался сестре, которой надоело стоять за дверью вместе с мамой.
Девочка с громким гиканьем ворвалась на кухню, она подскакивала и размахивала руками, словно имитируя чукотский танец охотников, который недавно показывали по телевизору, а вместе с ней по кухне роем кружились белые пёрышки.
А курица от удивления внезапным появлением танцовщицы взлетела к потолку и уселась на сито, которое высоко висело над раковиной, и победно раскудахталась.
– Как бы не так! – вскричал Саша.
Не раздумывая, он вскочил на стол, крепко ухватился за штору, висевшую на карнизе, и, оттолкнувшись от подоконника, прыгнул по направлению к мойке, на лету он варварски хватает курицу за костлявые лапки и с победным криком падает плашмя на пол, а зелёная штора вслед за ним. В заключении, падает и карниз, который бьет охотника по голове, мячиком торчащей из-под зеленой шторой. И на кухне воцарилась мертвая тишина.
Тут и мама всполошилась, она вбежала на кухню, топор выпал из её рук и придавил курицу под шторой, которая издав предсмертный крик, затихла.
Вера не знала, что ей делать. Из-под зелёной кухонной гардины торчали с одной стороны крепкие ноги Саши в вязаных носках, а с другой – куриная головка с поникшим гребешком. Заботливая мама помогала сыну выбраться из-под завала, а Вера тихонько причитала над полумёртвой птичкой.
Саша не любил, когда его жалели. Быстро встав на ноги, он взял курицу в обе руки и устрашающе медленно положил её на ту деревянную доску, на которой мама должна была отрубить ей голову. К столу подошла мама, в её руках опять был топор, который почему-то дрожал.
Вера зажмурила глаза.
Прошло время, а на кухне ничего не происходило, и девочка решила осторожно подсмотреть, что происходит на кухне. Мама по-прежнему сидела у стола, на столе лежал топор. Возле топора с капелькой крови на беленькой шее стояла курица и виновато оглядывалась по сторонам. Она была так несчастна. Брат Саша обнимал маму, которая сидела с закрытыми глазами, а по её щеке текла слеза. Вере стало очень жалко маму, курицу и себя, и она заревела, шумно шмыгая носом.
Саша не знал, кого и как ему надо утешать. Скорее бы приехал папа!
Потом пришли соседи. Они были напуганы доносившимися из квартиры Шевченко грохотом посуды, птичьими криками, детскими рыданиями и позвонили в милицию. Разобравшись, в чём дело, милицейский наряд уехал, а сосед поступил по-соседски. Он остался на кухне один на один с курицей, и та безропотно приняла свою участь стать настоящим деревенским супом, который и был сварен мамой. Впрочем, никто этот суп даже не попробовал.
– Деревенский суп надо готовить в деревне, но суп надо варить из картошки, а не из курочек, ведь курочка, хоть и с крыльями, а летать ещё не научилась, поэтому её пожалеть надо, а не рубить топором её шейку, – решила Вера, вспоминая эту историю во время тихого часа в детском саду.
Все дети мирно спали в своих белоснежных постельках, нянечка, тихо переговариваясь с воспитательницей, накрывая столы к полднику.
Вера лежала в своей кроватке, и перед её закрытыми глазами проплывали прекрасные деревенские картины, где курицы с цыплятами, кудахча, похаживали по зелёной лужайке, усыпанной червяками и зёрнышками, а у «молочной реки с кисельными берегами» бродили коровы с рогами, упирающимися в небо. Незаметно для себя девочка уснула сладким послеобеденным сном.
Глава 6
Площадь перед школой напоминала большую городскую клумбу, которая расцвела всеми цветами осени. Первого сентября школа раскрыла свои двери для мальчиков и девочек, чтобы десять долгих лет учить их и переучивать, воспитывать и перевоспитывать, а потом проводить под мелодию школьного вальса во взрослую жизнь. Но это будет потом, а сегодня все мечтали! Мечтали родители и дети, мечтали учителя и очень серьёзный директор школы, мечтал грозный завхоз и пожилая повариха, что её фирменные кукурузная каша и пирожки с картошкой непременно полюбятся ребятишкам. Все мечтали в тот день об одном – о хорошем и успешном учебном годе!
Дети радовались встрече с одноклассниками, которые за лето выросли, окрепли и, скорее всего, поумнели. В этот первый сентябрьский день никому не хотелось ссориться. Ребята спешили поделиться своими летними впечатлениями, все говорили громко и разом. Только притихшие первоклассники робко стояли рядом со своими родителями. В руках они держали большие букеты цветов для учительницы, которая непременно их полюбит и научит читать и писать.
Учителя, отдохнувшие за лето, радостно приветствовали своих повзрослевших питомцев. Они соскучились по урокам и ученикам, иначе бы уже давно сменили профессию на более престижную, но где ещё можно найти такой источник молодого задора, энтузиазма и истинных эмоций, как не в родной школе среди жизнелюбивой детворы.
И вот прозвучал первый школьный звонок. Первоклассники стеснительно стояли в строю перед входом в школу, и среди них сияла от счастья Вера. В этот день девочка чувствовала себя принцессой на балу. Её белый накрахмаленный фартук, надетый поверх коричневой школьной формы, был настоящим бальным нарядом. В длинные тугие косички были вплетены огромные белые банты, и на ногах блестели новизной белые туфельки. С самого утра девочке очень хотелось танцевать, но кто танцует с портфелем в одной руке и букетом гладиолусов в другой?
Первоклассникам выпала честь первыми войти под своды школы, куда их родителей не пустили. На этом праздник Первого сентября закончился, и только осенние цветы, стоявшие в вёдрах у школьной доски, ещё долго наполняли класс резким запахом осеннего увядания.
Вере сразу понравилась её первая учительница. Анна Ивановна любила своих новых учеников и с удовольствием учила ребят читать, считать, писать и рисовать, а ещё она любила порядок и дисциплину. От её улыбки Вере всегда хотелось бабочкой порхать над партой, жаль, что улыбалась сама учительница редко.
Аккуратная полнота Анны Ивановны сочеталась с её высокой причёской, а ослепительно белая блуза с высоким кружевным воротником под шерстяным сарафаном синего цвета, суженного книзу, делали учительницу похожей на шахматную королеву, у которой вместо короны в волосах блестела голубая брошь.
Золотые сентябрьские дни сменились неделями осеннего ненастья, но ходить в школу Вере так и не разонравилось, только необходимость менять каждую неделю воротнички и манжеты на школьной форме очень надоедала. Зато училась она по всем школьным предметам хорошо и с хорошим настроением. Можно сказать, что школьная жизнь пришлась девочке по душе. Но иногда ей было скучно сидеть на уроках, и тогда она принималась развлекать соседей по партам своими придумками. Анна Ивановна имела хороший слух и умела хорошо приструнить непоседливым ученицам. Она делала замечания, которые прописывала в дневнике красными чернилами.
Дома мама отучала Веру разговаривать на уроках, заставляя её стоять коленками на газетке с густо насыпанной солью, и с поднятыми кверху руками.
«Время думать» – так называлось это наказание.
Во время наказания руки девочки слабели и опускались сами собой, но мама, сидевшая рядом за штопкой старых носков, не позволяла дочери расслабиться, чтобы той было неповадно на уроке развлекать одноклассников.
Надо сказать, что стояние на коленках приносило пользу, потому что Вера искренне раскаивалась за своё поведение в школе, но плохо было то, что в школе её руки не болели и коленки наказания не помнили, и всё повторялось: разговоры на уроке, запись в дневнике и стояние на газетке с солью.
Одним из самых больших событий этого года был приём первоклассников в октябрята. После этого торжественного события Вера имела право носить красную звёздочку на своём чёрном фартучке. На белом фартуке звёздочка смотрелась бы значительно лучше, но белый фартук можно было надевать только по праздникам.
В центре звёздочки, как в красной ромашке, находился портрет маленького Ленина с белокурыми кудрявыми волосами, а то, что Ленин был маленьким мальчиком, саму Веру умиляло до слёз. Она очень любила великого вождя всех народов, о котором большими буквами было написано над классной доской: «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить». И пусть мёртвый Ленин спокойно лежит в Мавзолее в далёкой Москве, зато его портрет носят октябрята, а это значит, что его дело живёт и Ленин живёт жизнью Веры, вступившей в ряды октябрят.
Впрочем, самой девочке больше нравилось жить, пока она живая, а не тогда, когда её положат в гроб, а за неё будет жить какая-нибудь другая, пусть и очень хорошая девочка, но огорчать вечно живого Ленина своим поведением на уроках ей не хотелось.
Командиром звёздочки Веру не выбрали. Тогда она поступила, как поступил бы настоящий октябрёнок, и сама создала звёздочку октябрят во дворе, а себя назначила её командиром. В эту дворовую звёздочку были приняты её одноклассники, жившие по соседству. Теперь, как командир звёздочки, девочка помогала одноклассникам делать домашние задания, активно организовывала игры во дворе и навещала заболевших друзей на дому.
В гостях у заболевшего товарища Веру угощали чаем и булочками, за это она очень подробно рассказывала ему о событиях в классе. Обычно ей не удавалось закончить своё повествование, так как больной засыпал, а сон, со слов мамы, – это лучшее лекарство от любых болезней. Наверное, поэтому друзья по звёздочке быстро выздоравливали после её посещений.
Иногда за свою активность как командир звёздочки Вера получала нагоняй от собственных родителей, потому что они не смотрели фильм «Тимур и его команда» и не понимали, какую ответственность как командир дворовой звёздочки несла их дочь, но однажды её наказали совсем несправедливо.
Весь январь Вера и её друзья холодными звёздными вечерами строили из снега во дворе большой корабль. Этот корабль получился великолепным, в нём могла уместиться вся Верина команда!
Римме не понравилось то, что из-за постройки корабля пушистые красные рукавички дочери, которые были привезены из Ленинграда, превратились в бесцветные, сморщенные комочки, которые теперь даже на палец надеть было нельзя.
Вера стояла коленками на газетке с солью и совершенно не раскаивалась. Ледяной корабль на игровой площадке без красной полосы по бокам был бы ненастоящим, а мокрые рукавицы хорошо окрашивали лед в красный цвет.
«Как мама не понимает важность детских дел и наказывает вместо того, чтобы мной гордиться!» – печально думала девочка, мужественно терпя боль в коленках.
Надо сказать, что Римма не любила оставлять дочь одну дома, поэтому Вера после школы должна была дожидаться её прихода с работы у тёти Лизы, которая жила на первом этаже.
Тётя Лиза была очень добра к детям, она плохо ходила, потому что надорвалась в трудовой армии. Вера толком не знала, что означают слова «трудовая армия», но тётя Лиза была довольна тем, что вернулась оттуда живой, а то, что ноги болели и спина отказывала, то тут уж ничего не поделать. О своём столь интересном прошлом тётя Лиза говорить не любила. Верин папа был настоящим героем, фронтовиком, он носил ордена и медали, но тоже не любил говорить о войне с дочерью. Хотя зря, она уже много знала о войне по фильмам и очень гордилась тем, что Красная армия всех сильней!
К тёте Лизе часто приходили другие женщины, потому что тётя Лиза умела хорошо шить платья и могла говорить по-немецки! Это умение говорить на двух языках казалось девочке чудом. В доме у тёти Лизы был удивительный порядок, и никому не разрешалось его нарушать, поэтому Вера не могла чувствовать себя у тёти Лизы, как дома. Она должна была или чинно сидеть на диване, или рисовать картинки за большим столом, на котором стояла швейная машинка, но больше всего ей нравилось разглядывать красивые статуэтки, расставленные на этажерках, придумывая для них различные истории.
Девочку очаровывала статуэтка балерины. Она стояла на полочке, на узорной кружевной салфетке, с высоко поднятой стройной ножкой, в исполнении пируэта, застывшего в белом камне. Разрешения взять эту балерину в руки тётя Лиза не давала, потому что статуэтка была очень хрупкая, а Вера могла легко отломать у балерины или ручку, или ножку.
– Я знаю, кем стану, когда вырасту. Я стану балериной!
Это был её первый вызов родителям, которые видели свою дочь либо профессором, как этого хотел папа, либо доктором, как об этом мечтала мама. Теперь во время игр Вера поднималась на цыпочки и бегала перед большим зеркальным шкафом в маминой спальне, размахивая руками, но прыгать, высоко поднимая ноги, ей мешали сервант, стол и стулья. Она танцевала с чувством – это ценила её мама, которая громко хлопала в ладоши, уча дочь делать глубокие реверансы.
Танцы танцами, но больше танцев Вера любила слушать разговоры, которые велись между гостями тёти Лизы. О чём только ни говорили женщины, успокоенные уютом квартиры, мерным тиканьем настенных часов и биением швейной машинки. Эти разговоры обычно велись по-русски, но иногда женщины переходили на немецкий язык. Поэтому Вере приходилось часто самой додумывать истории, услышанные в комнате у тёти Лизы. Особенно её интриговали рассказы о трудовой армии.
Как-то раз Вера не удержалась и перебила рассказчицу, чтобы узнать, что случилось с одной девочкой, которую взрослые забыли в лесу.
– Тётя Лиза, эту девочку в лесу нашли взрослые дяди? А сколько лет ей было, она была пионеркой или, как я, октябрёнком? А что надо делать, если от телеги с брёвнами отвалилось колесо?
В этот момент Вере вдруг сделалось страшно! Как такое могло случиться в стране, где все дети должны быть счастливыми? Слушая рассказчицу, Вера представляла дремучий лес, высокие сугробы, хмурые высокие сосны, стоявшие вдоль дороги, тощую лошадку, которая отказывалась тащить телегу и виновато поглядывала на худенькую девочку, а та дрожала от холода, её не согревало пальтишко, сшитое тётей Лизой из старого мужского костюма, она никак не могла прикрепить к телеге с брёвнами отвалившееся колесо и, наверное, звала на помощь, но никто на помощь не спешил.
Вера вспомнила свою прогулку в грозу, но тогда она была рядом с домом и у неё был верный друг Булат, а остаться одной ночью в лесу гораздо страшнее…
– Как звали эту девочку? Что с ней случилось дальше? Её не спасли?
Верины вопросы остались без ответа, тётя Лиза и её подруги с тревогой посмотрели на маленькую слушательницу и снова перешли в разговоре на немецкий язык.
«Лучше бы я молчала!» – подумала девочка про себя, вспомнив мамин совет о пользе молчания. О том, что же дальше случилось с этой незнакомой ей девочкой, Вера так и не узнала, но, если честно говорить, то Вера очень боялась это узнать.
Вечером, когда за ней пришла с работы мама, тётя Лиза дала тарелочку с золотистым ободком, на которой весело перекатывались четыре крашеных яйца. Это были пасхальные яйца. Тогда девочка ещё не знала, что такое Пасха и почему только утром в воскресенье надо есть крашеные яйца, как и не знала она, что её счастливое детство скоро оборвётся…
Глава 7
Лежать на полу с каждым часом становилось всё невыносимее.
Ночь тянулась так долго, что казалось ей не будет конца. Теперь Вера вспоминала о девочке, оставленной в лесу, со злой завистью. Может быть, взрослые оставили её одну в лесу, а может быть, просто забыли, только какое это имеет значение для Веры, если та девочка могла бежать по дороге, могла кричать или просто замерзать рядом с лошадкой, а главное, что она могла тосковать по маме и папе, а у Веры такого выбора не было. Она лежала на полу со связанными за спиной руками, связанными ногами и ждала рассвета.
Как ей хотелось уснуть навсегда и никогда не просыпаться. В комнате было темно, но её глаза уже привыкли к темноте. Вера могла различить силуэт мамы, которая спала на мягкой кровати, стоящей у стенки напротив окна. Образ спящей мамы был притягателен и недосягаем, как потерянный праздник её детства. Веру мучило осознание того, что раньше она не ценила всю прелесть сна в настоящей постели. Как она могла раньше не обращать внимание, как уютна и мягка бывает кровать? А теперь всё, что ей досталось от жизни, – это лежать на полу, чувствуя, как деревенеет тело, и завидовать маме, которая даже не радовалась тому, что может нежиться под одеялом и видеть сны.
Смотреть на маму Вера могла недолго, потому что немела шея и голова бессильно падала на пол. Тогда её взору открывался только высокий потолок в маминой спальне, по которому чередой ходили лунные блики.
Что же случилось с её жизнью?
Всё было так чудесно. Вера закончила свой первый класс на отлично, только по рисованию у неё стояла твёрдая четвёрка. Впрочем, и этой четвёрке девочка была рада, потому что рисование представлялось ей очень скучным занятием. Вере всегда было жалко тратить своё детское время на раскрашивание груш и яблок, не имеющих вкуса, на кропотливое выведение узоров на боках у небьющихся ваз, ей совсем не хотелось рисовать под одиноким деревом маленький домик, двери которого никогда не откроются для весёлых гостей.
Верины первые каникулы тоже прошли замечательно. Она играла во дворе с утра до вечера и ездила с родителями на озеро, что находилось в семидесяти километрах от города.
Эти поездки были всегда волнующими событиями в жизни Веры и брата Саши. С раннего утра мама жарила пирожки с картошкой и капустой, варила яйца для пиршества на природе. Потом сумки, набитые до отказа вкусной едой, переносились из дома в багажник автомобиля «Москвич». Когда все приготовления заканчивались, семейство усаживалось в салон папиной персональной машины с Петром Петровичем за рулём (Пётр Петрович не только был бессменным папиным персональным водителем, но и другом семьи Шевченко) и отправлялось в дальний путь. По дороге родители напевали бравые революционные песни, песни военных лет, а также детские песенки, которые, благодаря папиному сильному голосу, звучали очень задорно: «Мы едем, едем, едем в далекие края…»
Вера любила в этих поездках сидеть у окна, но это разрешалось только её брату, как более ответственному за своё поведение. Родители не доверяли непоседе-дочери дверцы машины, но это Веру не огорчало. Сидя между папой и братом на заднем сиденье, она могла любоваться выгоревшей под солнцем степью через лобовое стекло автомобиля.
Степь казалась бесконечной, она разлеглась от края и до края, и путнику укрыться от солнцепёка было негде. Вера подозревала, что за дальними оранжевыми сопками начинался другой мир, где оживали сказочные герои из рассказов Бианки, поэтому она всегда, гуляя по степи, внимательно смотрела себе под ноги, чтобы случайно не раздавить весёлых насекомообразных человечков.
Проезжая степной дорогой, путники увидели странные постройки, огороженные колючей проволокой, за которой прогуливались женщины, одетые в одинаковые курточки синего цвета и с голубыми косынками на головах.
– Вера, перестань таращиться в окно. Эти женщины – враги народа и преступницы! Они наказаны! – строго сказала мама, но девочка её не послушалась.
– Как же много на свете нехороших женщин! – удивилась Вера и испугалась не на шутку, вспомнив страшные мамины истории. Тревожно стало у неё на душе.
– Здесь только женщины, а преступников-мужчин значительно больше! Они сидят в тюрьмах за железными решётками, – уточнил ситуацию всезнающий Саша.
Взрослые молчали. В салоне машины, взбирающейся на сопку, слышались натруженное гудение мотора и посвистывание степного ветра, но, когда за сопкой открылся вид на голубое степное озеро, хорошее настроение выходного дня вновь вернулось в семью. Настроение было такое хорошее, что его не могли испортить ни дождик, ни гроза, ни ураган. Дети купались, играли в мяч и просто гуляли по берегу озера, в поисках клада с несметными сокровищами.
Иногда в озере купалась и мама. Папа учил её плавать. Он говорил, что мама может плавать только по-собачьи, и Вера верила этому, видя, с каким ужасом в глазах мама бултыхалась в воде.
Возвращались домой они под вечер. За окном сгущались сумерки, а в их дребезжащей на ухабах машине звучали песни о любви. Мама пела тоненько, ей тихо подпевал папа, на руках у него засыпала от усталости Вера. Но теперь это счастье – быть любимым ребёнком осталось в прошлом.
Вера, преодолевая уже привычную боль в костях, усилием всего тела перекатилась на другой бок, теперь её голова была повернута к окну. Луна уже уползла с неба, и за окном царила тьма. Девочка тихо, чтобы не разбудить маму, вздохнула. Свет потух в её жизни такой же глубокой ночью, как эта.
В ту ночь её разбудили не осторожные руки мамы, а дикий визг брата Саши. Этот визг даже сейчас дрожью прошёлся по её жилам, и то, что с ней случилось позже, уже не было сном, когда можно проснуться и улыбнуться рассвету, потому что оно стало началом медленного умирания. Наступающий рассвет не радовал девочку. Он был просто дребезжанием света, означавшим, что подходит время в туалет. Каждый рассвет встречала она с надеждой, что он будет последним в её, Вериной, биографии.
Часть 2
Глава 1
Эта ночь навсегда останется в памяти Веры как «эта ночь».
Ещё с вечера всё было хорошо, Вера сделала уроки, сложила портфель и легла спать.
С недавних пор девочка спала на раскладном диване, стоявшем в углу зала. Это было мамино решение, и оно никем не оспаривалось. Своё переселение из детской спальни в зал Вера расценила как приглашение в мир взрослых. Особенно ей нравилось то, что через стенку спали её родители, а рядом с ними девочка ничего и никого не боялась. Брат Саша был тоже доволен переселением сестры, её вертлявость ему порядком надоела, и без неё он чувствовал себя как кум королю и сват министру, как часто поговорила мама, когда она чувствовала себя хозяйкой положения.
Обычно Вера засыпала быстро и спала до утра, но в ту ночь её безмятежное детство превратилось в кошмарный сон. Отчаянный крик брата рвался в уши, даже самый страшный сон не мог сравниться с тем ужасом, который слышала девочка в этом крике.
За окном стояла непроглядная тьма, свет горел только в спальне у родителей. Внезапно, крики прекратились и от этого стало ещё страшнее, и Вера обрадовалась, когда на её диван присела мама и быстренько прижалась к её родному плечу, но с мамой было что-то не так. Она не спешила на помощь к Сашу, не обнимала Веру, а смотрела в одну точку на полу.
– Не бейте меня! Не бейте! Не трогал я её! Не надо! – вновь кого-то умолял брат, но его вопли перемежались с гулкими ударами.
– Что случилось, мама? Мамочка, скажи, что случилось?
Но вместо того, чтобы успокоить дочь, мама стала пристально разглядывать её, как будто увидела впервые в жизни. Странное выражение маминого лица ещё больше напугало Веру, и под её тяжелым взглядом она осторожно перебралась в другой угол дивана. От холодной синевы маминых глаз сердце девочки притихло, мелкая дрожь пробежала по телу, а мама, словно чужая тетя, оглядывала её, подозрительно щурясь, словно знала что-то очень-очень нехорошее про него, что Вера не знала, хотя она никогда не имела секретов от мамы, ибо их выбалтывала при первой же возможности. Разве можно быть без вины виноватой? Ещё как можно!
Видя в дочери то, что Римма сама хотела увидеть, она успокоилась и перевела взглял на стрелки настенных часах с маятником, понимая, что теперь от нее ничего не зависит, ведь случилось то, что она боялась больше всего на свете.
…Римма работала участковым врачом. Работала она, как и все вокруг, с зари до зари, днём в детской поликлинике, а ночью – дома. Впрочем, жаловаться она не привыкла, своей профессией педиатра дорожила, а тяжело работать ей приходилось с детства. Отцовская мудрость, что сначала надо трудиться на авторитет, чтобы потом авторитет работал на тебя, подтверждалась самой жизнью. Серьёзность и добросовестность во всём, упорство и терпение помогали ей всегда добиваться успеха в жизни.
Но в последнее время Римма стала замечать, что к вечеру от усталости хотелось, если не спать, то плакать, но об отдыхе не могло быть и речи, врачей в поликлинике не хватало, поэтому она продолжала работать, хотя спать ей хотелось порой уже с самого утра, даже во сне она мечтала выспаться. Бывает же такое!
– Дети ещё маленькие, у мужа ответственная работа, поэтому надо потерпеть до отпуска, а там я отосплюсь… как кошка, – подбадривала себя Римма, сравнивая себя со старой кошкой, приютившейся в поезде.
Как-то на её педиатрическом участке мама двухлетнего мальчика жаловалась на то, что ее сынишка спал подряд три дня. Римма пришла на вызов, но долго не могла понять, что происходит со здоровым малышом, почему он вместо того, чтобы весело играть и шалить, целые дни спит в кроватке.
– А кушать Серёженька просит? И чем вы его кормите? – напоследок поинтересовалась Римма у мамы, прежде чем направить его к специалисту.
– Конечно, кормлю, как только он откроет глазки, так я ему пирогом с маком даю! Этот пирог я сама испекла, по маминому рецепту, с выпаренным толчёным маком.
Этот кулинарный шедевр, пирог с толстой прослойкой чёрного мака, ставший причиной сонливости ребенка, поднял настроение Римме, у которой от усталости уже кружилась голова.
«Вот, когда я уйду в отпуск, – подумала она про себя, так вся моя семья будет лопать пироги с маком, чтобы спали все, пока я сама не отосплюсь как следует».
Володе понравилась идея жены с маковыми пирогами. Он гордился своей неутомимой супругой, не обращая внимания на усиливающуюся бледность её лица и синеву под глазами, но до пирогов с маком дело так и не дошло, потому что вскоре его жену госпитализировали в больницу, где лечили людей с неврозами, так как, однажды, Римма услышала мужской голос, зовущий её выйти из дома.
Мужской голос послышался поздно ночь, когда Саша пошёл в свой первый класс. Тогда в чёрном окне кухни отражалась тусклый свет лампочки под потолком, Римма, стирающая белье в детском корыте, а рядом на печке кипятилась вода. Володя спал один в супружеской кровати в спальне, а дети – в детской комнате, когда в ночной тишине Римма впервые услышала голос, который звал ее из темноты коридора. Стряхнув пену с рук, она вышла в коридор, но там никого не было, и она вновь вернулась к стирке и с ещё большим старанием принялась шоркать простынь по стиральной доске.
Когда руки знают своё дело, то у человека появляется возможность спокойно думать о насущном, и в этот раз в голову Римме приходили мыслт о том, как правильно растить детей, чтобы уберечь их от зла.
Случаи насилия над детьми в городе участились, поэтому она, как хорошая мать, неустанно рассказывала дочери и сыну страшные истории про бандитов, чтобы те боялись и не поддаваться на уловки развратников и убийц, ловко заманивающих доверчивых малышей.
– Раньше было проще разглядеть зло в людях, – пришла она к заключению и безутешно вздохнула, потом, выпрямившись, тыльной стороной руки убрала прядь волос со лба и продолжила стирку.
Теперь её стали одолевать воспоминания молодости, мысленно возвращая в родительский дом.
***
Римме шёл восьмой год, когда умерла мама, поэтому её воспитанием занимался папа. По окончании средней школы зло представлялось девушке в образе бородатого разбойника или оборванного попрошайки, а грех – в виде чёрта с рогами.
Хотя война давно закончилась, но страна продолжала жить трудным послевоенным временем. Дома Римма слышала о бандах и зверских убийствах в городах и на дорогах страны. Об этом говорили по радио и писали в газетах. Впрочем, в их посёлке для ссыльных поляков эти рассказы никого не пугали: к ним в село, расположенное в бескрайней казахской степи, редко заезжали гости. Кого бояться в степи? Буранов да волков, а Римма даже волков не боялась.
Она хорошо помнила, как девочкой она вместе с братьями и папой в лунную полночь выезжали на корове в степь, чтобы собрать в стога подсохшую за день скошенную траву, волки издали сверкали красными глазками, но не делали попытки напасть на них, потому что чуяли смелость главы семейства, у которого всегда под рукой имелись вилы, чтобы защитить детей и их кормилицу, корову.
В то время Римму больше всего пугала одинокая вдова, что жила с ними по соседству, которая при любом удобном случае тихонько приговаривать ей на ухо: «Твоя мама, Ядвига, теперь в раю, она на небесах. Ядвиге там хорошо! А ты, если не будешь молиться, то попадёшь в ад. Приходи на молитвенное собрание верующих, только смотри, никому об этом не говори, даже отцу. Время такое, нехорошее.»
Римма очень не любила, когда её пугали, и на вечерние тайные собрания верующих не ходила. О Боге в доме не говорили, но все боялись совершить грех, а детей приучали не болтать лишнего.
Надо сказать, что после похорон мамы Римма перед сном разговаривала с ней, словно та не лежала в могиле, а была где-то рядом стенкой.
– Мама, соседка Ядвига говорит, что ты живешь в раю, но каким образом ты туда попала? Я видела, как тебя положили в гроб и завалили землёй. В раю, наверное, холодно, там звёзды горят и ангелы поют. Ты учила меня молиться перед сном. Если бы ты знала, как я за тебя молилась, а ты всё равно умерла. Я так старалась тебе помочь, огород поливала, коромысла таскала с полными вёдрами, глину из самана с соломой месила, чтобы тебе было легче справляться по хозяйству, но ты так и не выздоровела. Люди говорили на поминках, что ты надорвалась работой. Зачем молиться, если Бог моливы не слышит, не помогает, а ждет, когда люди надорвутся и умирают?
Никто не давал ответа на эти вопросы, а Римма об этом никого и не спрашивала, не до того было. Повзрослев, она твёрдо для себя решила, что в молитвах нет нужды, что вера в Бога – это пустой самообман, "опиум для народа," который нужен только для утешения слабым людям, не умеющим постоять за себя.
Окончив школу, девушка отправилась в Омск на учёбу. Ехать в город пришлось в товарном вагоне, потому что у неё не было ни паспорта, ни разрешения коменданта выехать из деревни, на учёбу Римма сбежала с её старший брат, пришедший с фронта с простреленной ногой. Они оба решили стать врачами, как их старший брат Леонид, который во время войны служил хирургом в полевом госпитале, а вместе учиться в чужом городе легче.
Надо сказать, что в то время езда пассажирским поездом было очень дорогим удовольствием, а в вагоне товарного поезда можно было проехать бесплатно и без предъявления паспорта.
Радость, с которой Римма отправилась в путь, угасла быстро, когда вдоль железной дороги то там, то здесь, стали появляться окоченевшие человеческие трупы. По мере того, как поезд продвигался вперёд, девушку всё сильнее тянуло назад, в родное село. Она не могла признаться в своей трусости даже любимому брату, дремлющему на старых фуфайках в углу вагона, загруженного углем. Теперь девушке-комсомолке захотелось поверить в то, что её мама на небесах, что каждого убийцу ждёт расплата в аду, в ответ на это ей почувствовалось в порыве летнего ветра прикосновение маминой ласковой руки, а поезд равнодушно мчался по безликой степи, подолгу останавливаясь на каждой станции. На второй день поездки товарный состав, где ютились в угольных ямах Римма со своим братом, остановился на запасном пути у небольшой станции и видмо надолго.
День выдался солнечным и безветренным. Когда читать книгу надоело, девушка стала разглядывать пассажиров на платформе и сразу обратила внимание на торговку семечками с красной косынкой на голове. На деревянных скамейках перед станцией разместился многочисленный народ с баулами, огромными узлами и чемоданами, а торговка семечками, сидя на маленьком стульчике у выхода на платформу, весело переговаривалась с пассажирами, проходящими мимо, отпуская при этом неприличные шутки им вослед
Римма видела, как шелуха от семечек осиным гнездом сначала скапливалась на крашенных губах торговки, потом падала на её юбку мышиного цвета, и торговка привычным движением смахивала ее на землю. Но вскоре вид на станцию загородил другой творный поезд, и девушка вновь углубилась в чтение своей любимой книги, где гордая Джейн Эйр мужественно берегла своё честное имя.
Только к вечеру, дав два пронзительных гудка, поезд медленно, точно спросонья отправился в путь. Отъезжая от станции, Римма стала свидетелем того, что привело её в ужас.
Двое мужчин, одетых в полинялые гимнастёрки, с папиросами во рту, тащили под руки с опустевшего перрона в придорожный лесок знакомую ей продавщицу семечек, но теперь женщина не веселилась, а пьяно вырывалась из рук насильников, упираясь ногами о землю, но как ей было справиться с захмелевшими мужиками!
Поезд с каждой минутой набирал скорость, а Римме все виделась красная косынка торговки, унесенная ветром. Казалось, что ничего не произошло, никто не кричал о помощи, только гудок паровоза взрывал тишину и бодро стучали колёса.
Мичеслав осторожно разжал пальцы сестры, вцепившиеся в металлический край вагона, и с силой усадил её обратно на фуфайку, на которой предстояло провести еще одну ночь до прибытия в Омск. Внезапная тоска овладела Риммой, словно у неё отняли надежду на прекрасное будущее. Такое подавленное настроение сестры не понравилось её брату.
– Во-первых, – назидательно сказал он сестре, укрывая её стареньким одеялом, – если ты будешь так высовываться из вагона, нас могут заметить и ссадить с поезда. Во-вторых, ты сейчас же забудешь всё, что видела на перроне. Это жизнь, которая имеет свои законы, и она нам неподвластна. В-третьих, вспомни, для чего мы едем в город? … Правильно, ты хотела стать доктором и умоляла папу отпустить тебя со мной в город учиться! Правильно я говорю? Тогда запомни, что побеждает тот, кто не повернет назад, не достигнув цели, даже, если ему страшно идти вперед!
В ответ Римма согласно кивнула головой, а Митя, как старший брат, добавил.
– Римма, успокойся, сестричка. Мир полон безобразия. Наш брат, Доминик, утоплен в Ишиме, потому что он хотел справедливости там, где её не было, ибо справедливость там, где мы сами поступаем справедливо. Пойми, что каждый взрослый человек сам отвечает за свои поступки. Парни пристают только к легкомысленным девушкам, так как их поведение вызывающе и это видно издалека, а к порядочной девушке никто никогда не подступится.
Римма знала, что брат любит её, свою единственную сестрёнку, которую его друзья прозвали пигалицей за малый рост и звонкий голос. Девушке нравилось настоящее имя брата – Мичеслав, но теперь она должна называть его Митя. Раз надо, так надо. Поменять польские имена на русские в послевоенное время было разумно, чтобы не возникало ненужных вопросов о национальности, ведь лучше избегать того, что может помешать получить ей и брату высшее образование.
Сумерки густели, и во тьму уходила степь, чтобы тихо уснуть под звёздным небом. Римма лежала на фуфайке, и яркие звёзды над ней водили хороводы. Митя уже спал, когда начался звездопад. Одна звезда падала за другой, огненным росчерком отвергая власть вечности и исчезая бесследно, и никто по ним не плакал. С последней падающей звездой Римма покорилась поступательному движению поезда и успокоилась. Казалось, что поезд не мчался вдаль, а падал в чёрную бездну ночи, чтобы потеряться там навсегда, и даже ветер не поспевал за ним.
Заснуть девушке мешала картина насилия над торговкой семечками, которую тащили в придорожный лесок два отъявленных бандита в армейских гимнастерках. Выходило так, что Римма была свидетелем преступления, за которое никого никогда не осудят. Это безнаказанное зло мешало ей быть сильной и мечтать о будущем.
«А ведь эта женщина в красной косынке сама виновата в том, что с ней произошло. Она вела себя очень непристойно», – к такому твёрдому убеждению пришла Римма, когда над горизонтом проступила красная полоса зари, и сочувствие к торговке семечек перешло в её осуждение. Римма была уверена, что она никогда не допустит такого неуважительного к себе обращения!
– Пусть только попробуют сунуться!
Её вызов всем мужчинам мира победоносно подхватил паровозный гудок. Каждый отвечает сам за себя!
***
Это время юности прошло. Теперь Римма замужняя женщина, у неё подрастают двое ребят, у них с мужем ответственная работа, только времени не хватает отдохнуть.
Римма распрямилась. Чуть прогнувшись, она посмотрела на будильник и глубоко вздохнула. Было полтретьего ночи, ничего не поделаешь, времени для сна не оставалось. Римма вновь склонилась над корытом и с ещё большим усердием принялась выкручивать тяжёлый мокрый пододеяльник. Она уже не знала, от чего больше устала, от стирки или от воспоминаний. Прошлое не должно её беспокоить, ибо и в настоящем хватает проблем.
– Римма! Р-и-и-м-а-а-а! – послышалось в тишине коридора.
Мужской голос звучал где-то рядом. Прекратив стирку, Римма вновь прошлась по комнатам, поочередно включая и выключая свет. Никого не было, тут ей стало совсем не по себе. Осталось прополоскать две простыни, развесить бельё, и тогда ей удастся хоть часок вздремнуть. Хорошо, что в последнее время нет ночных вызовов.
Неделю назад Римму ночью вызвали к девочке, которую изнасиловали в домашней бане, что стояла в огороде. Девочку закрыли в бане, а потом друзья её брата по очереди надругались над ней. Римма была убеждена, что родители девочки не уделяли своим детям должного внимания и не уберегли свою дочь от позора, а что может сделать она как участковый врач? Десятилетняя Маша лежала на грязной постели и смотрела в одну точку, она позволяла себя переворачивать и трогать, но оставалась безучастной к тому, что с ней происходит, на вопросы н отвечала. Осматривая ребёнка, Римма чувствовала себя виноватой в том, что случилось в этой семье, но её врачебный опыт в этой ситуации был бесполезен. Сделав медицинское заключение, она шла домой, а город мирно дремал, словно ничего плохого не случилось этой ночью.
Город погрузился в ночь и сейчас, когда Римма развешивала мокрое бельё на верёвку.
Воспитанная родителями и братьями в строгости, она осуждала женщин, которых тянуло к распутству, и уберечь Веру от бесчестия стало делом всей её жизни.
Дочь развивалась не по годам быстро, она была здорова, приветлива и наивна. Римма с тревогой замечала, как девочка любит крутиться перед зеркалом.
«Надо одевать дочь скромнее», – подумалось Римме, когда она выливала воду из ванночки ведро, а из ведра в туалет. Потом вытерев руки о полотенце, она глубоко вздохнула, как ей очень хотелось воспитать Верочку на примере Джейн Эйр, гордой и мужественной англичанки.
Стирка закончена, женщина потянулась к выключателю, как вновь её повелительно позвал мужской голос: «Р-и-мм-а-а…»
– Что за наваждение?
Ни в подъезде, ни в квартире посторонних не было. Римма испугалась уже серьезно за свое психическое здоровье и испугалась так, что не смогла заснуть до рассвета.
«Психоз переутомления» – таков был диагноз знакомого психиатра, потом лечение в психиатрической больнице, которое надо было сохранить в тайне от знакомых и родных. В больнице её навещал только Володя, он радовался за жену, что принудительный отдых способствовал её быстрому выздоровлению, и таинственный голос больше не тревожил. При выписки лечащий врач дал Римме только один совет: не переутомляться, но как только та вышла на работу, то ей поручили обслуживать сразу два педиатрических участка. Врачей в поликлинике катастрафически не хватало.
Римма не умела себя щадить и не умела жаловаться. Теперь она как-никогда нуждалась в помощи мужа. Володя это понимал, но часто артачился: «Римма, пойми, вешать бельё во дворе позорно для мужчины! …Чтобы я мыл посуду, да, никогда в жизни! …Римма, а тебе будет самой не стыдно, если меня с мусорным ведром увидят жёны моих сослуживцев? Главный инженер треста развешивает бельё во дворе? Как ты себе это представляешь?».
Слыша отговорки Володи, Римму захлестывала обида. Может быть, для мужа она никогда и не была любимой женщиной, а женился он на ней, чтобы в доме иметь домработницу? Не бывать этому! Разве он не понимает, что ей одной не справиться с домашними делами! Ведь он обещал врачу беречь её от переутомления, а сам отказывается ей помогать в домашних делах!
О лечении в психиатрической клинике Римма старалась не вспоминать, словно это было её проклятием. Когда женщина поняла, что Володю заботило не её здоровье, а то, что скажут о нём соседские бабы, то её обида вылилась в скандалы.
В этой борьбе за внимание мужа Римма словно ослепла и забыла о детях, а теперь настал день расплаты.
***
Как побеждённая, сидела Римма на краю дивана, где от страха дрожала её дочь, и сознавала, что самый большой страх её жизни осуществился в эту ночь.
Взяв себя в руки, она глубоко вздохнула и почувствовала облегчение, потому что поняла: ей незачем больше бояться, зло и так вошло в её жизнь, оно поселилось в её семье.
События часовой давности не нуждались в подтверждении. Римма сама заметила, как Саша в потёмках тайно прокрадывается в зал, где спала Верочка, а остальное, что случилось потом в зале, дорисовало её воспалённое материнское воображение, уставшее от ожидания беды.
«Побеждает тот, кто не сдаётся!»
Это наставление старшего брата станет девизом Риммы в борьбе против зла, которое уже коснулось её детей и поселилось в них. В чём Римма не хотела признаваться самой себе – это в том, что она разочаровалась в своих детях! Вера потеряла девичью честь, теперь она никогда не будет той гордой и недоступной Джейн Эйр, которая была и оставалась для Риммы идеалом идеальной женщины, а Саша, первенец превратился в преступника.
Глава 2
В ту злополучную ночь Володю разбудили яркий свет лампочки под потолком и сердитый голос жены, но спросонья он её узнал и непроизвольно выставил руку вперёд, как бы защищаясь от нападения какой-то взбешённой бабы с растрёпанной косой и со сверкающими безумием глазами.
Проснувшись окончательно, Володя увидел, что перед ним стоит всё-таки жена, а за её спиной прячется Саша, одетый в синюю майку, неаккуратно заправленную в сатиновые трусы, и тут мужчина перестал что-либо понимать.
Володя очень любил жену и своего сына, в котором уже проглядывались характер отца и отцовское упорство достигать цели, но зачем они, как на параде, выстроились ночью перед его кроватью?
Видя замешательство мужа, Римма подтолкнула Сашу к отцу и воскликнула в слезах:
– Ты как глава семьи разберись со своим сыном! …Ну, что ты глаза трёшь? Хватит дрыхнуть! Твой сын безбожник, пакостник, а ты почиваешь как барин!
– Ну, барину тоже сон положен! Римма, ты для чего меня разбудила? Что такое натворил Сашка, чтобы среди ночи его перевоспитывать. Ну, пошалил паренёк, и днём мы с ним разберёмся, а теперь всем спать!
– Я тебя разбудила, чтобы этот «шалун» прекратил надругательство над сестрой! Ты до сих пор не понял, что твой сын занимается с Верой развратом?
Слова жены входили в сердце мужчины, как удары ножом, боль от которых ещё не чувствовалась. Римма задыхалась от возмущения, а Володя сидел на кровати и никак не мог понять, что всё-таки случилось на самом деле в его доме!
– Саша, честно признайся папе, что ты делал ночью в спальне у Веры?!
В ответ мальчик только упрямо сопел, уставившись на отца.
– Над твоей дочерью надругались, – переключилась Римма на мужа, – а ты спишь, как… как… как тюлень, и в ус не дуешь!
Жена и сын ожидали от Володи адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и с усердием потирал ладонью лоб, думая, что он ещё пребывает в кошмарном сне.
Тут Римма не выдержала и ещё раз грубо подтолкнула мальчика к мужу как совершенно чужого ребёнка.
– Володя, ты обязан с Сашей разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Если со мной он не говорит, то пусть тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Добейся от него правды как отец и глава семьи! Пусть сознается в своём преступлении, пусть скажет, зачем он трогал Веру, зачем её обижал!
Это был приказ, который дважды не повторяют, и для убедительности в серьёзности момента Римма бросила на супружескую кровать солдатский ремень, и после этого жества вышла из комнаты с высоко поднятой головой.
Володя продолжал сидеть на кровати, ему стало жалко сына, понуро стоявшего перед ним, и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, он взял Сашу за плечи и поставил перед собой.
– Ты её трогал? – спросил он сына, зевая.
– Кого? – тихо произнёс Саша.
– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так ты её трогал?
– Нет.
– Ну и хорошо, иди спать.
Как фурия в дверь ворвалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от злости.
– Как это «хорошо»? Что значит «иди спать»? Пусть сначала признается честно, что он делал в спальне у твоей дочери!
– Ну хорошо. Саша, что ты делал в спальне у сестры?
– Искал.
– Что искал?
Саша молчал, опустив голову, теперь он глядел на отца исподлобья.
– Ты, м-м, трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.
– Да не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо?! – огрызнулся мальчик и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.
– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.
– Какую вам правду надо?! Какую?!
– Если ты не трогал Веру, то что ты делал у неё в комнате? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и успеть поспать перед работой. – Так, скажи, сынок, что тебе понадобилось в спальне у сестры?
– Это не её спальня, это общий зал!
– Тогда что ты делал в зале ночью?
– Искал!
– А что ты искал в комнате ночью, когда надо спать!
Ответа не последовало.
– Так, продолжим. Ты что-то искал, но, чтобы что-то искать, надо включить свет, а ты включил свет?
– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.
– Так что ты искал в темноте?
Опять молчание.
– Зачем ты ночью пришёл в Верину комнату или зал, где она спит? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.
– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, а теперь издевается над тобой!
– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.
В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнём, но тот упёрся как бык и не поддавался на провокации отца.
– Что «правда»? – переспросил Саша, он не собирался признаваться в том, чего не совершал и не думал совершать, а о том, что он искал в зале среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы говорить под угрозами.
Непонятное упрямство сына стало раздражать, и Володе вдруг показалось, что тот над ним нагло насмехается… а ведь такую высокомерную улыбку он уже где-то видел.
– Ты, парень, со мной не шути, и переговариваться со мной не надо! Отвечай по существу вопроса, что ты делал в комнате Веры ночью?
Мужчина не заметил, как перешёл в разговоре с сыном на повышенный тон.
– Не скажу я тебе ничего! – внезапно твёрдо проговорил мальчик и посмотрел в глаза папы с недетским вызовом.
Тогда Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и стал медленно обходить сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, не отрывая взгляда от его глаз. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковёр, и отцом, разгорячённым упрямством сына, то почувствовал себя в западне.
– Сейчас ты у меня заговоришь! – пообещал сам себе Володя и с размаха, но несильно ударил маленького упрямца по плечам ремнём, но мальчишка от удара только вздрогнул и своего насмешливого взгляда не отвёл.
Володя растерялся. Выходило, что Саша его совершенно не боялся, сын его игнорировал или презирал?! Чего-чего, а терпеть унижение от собственного сына мужчина не собирался, он и сам был на редкость упрямым по характеру человеком и цели своей привык добиваться.
Володя во второй раз посильнее ударил сына ремнём, а тот ещё насмешливее улыбнулся ему в лицо, а когда в третий раз поднялась его рука для удара, то с ним что-то случилось, ибо уже не Сашу видел он перед собой, а из памяти фронтовых лет улыбку надменного фрица, которого надо было сломить любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.
– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всём!
Удары один за другим посыпались на голову и на плечи Саши, мальчик вытирал тылом ладони слёзы и по-прежнему молчал.
– Сашка, ты сейчас же скажешь мне, твоему отцу, правду, какой бы страшной эта правда ни была!
Вместо ответа мальчик помотал головой и прошептал по слогам:
– Я ни-че-го вам не скажу! – и нахально улыбнулся вспухшими губами.
От такого неповиновения девятилетнего пацана Володя опешил, его словно самого контузило от той «страшной правды», о которой его предупреждала жена. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас этой «правды», и его рассудок словно помутился.
Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, сокровищем его сердца, проносились перед его глазами. Вот Вера извивается в руках какого-то негодяя, вот она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно затмил для мужчины всё вокруг, словно перед ним стоял не его любимый сын, а сын дьявола, которого надо во что бы то ни стало извести как нечисть.
Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством, и резко оглянулся.
Вера стояла рядом с Риммой. Она не кричала, не плакала, она молчала, и дикий страх метался в её карих глазах. Этот страх разрядом молнии прошёлся по жилам её отца и больно резанул его по сердцу. Рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке Володи, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын, который вспухшими от кровоподтёков руками закрывал голову.
Не сон ли это?
Володя видел, как по лицу избитого им мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а может быть, её вовсе не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилась или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время Володя перепутал с войной?
***
Война для сыновей Шевченко началась со слов отца: «Ну что, сынки, война. Собирайтесь, будем воевать». Отец со старшим братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище, по окончании которого – марш по Красной площади в ноябрьский снегопад и на фронт.
За четыре года войны Владимир Шевченко, командир артиллерийской роты, отличился доблестью и отвагой, за что имел ордена и медали Родины, но победа для него началась ещё до взятия Рейхстага, когда его сердце раскалённой сталью прожгла ненависть к фрицу в мундире офицера, к его надменной улыбке.
После тяжёлых боев под Ростовом-на-Дону дивизия, где Шевченко начал свою фронтовую биографию, только вышла из окружения, и Володя шёл с донесением в штаб дивизии, когда ему навстречу попался пленный лётчик, вооружённый конвой вёл его на расстрел. Хотя немец шагал свободно, но в его походке явно чувствовалась офицерская школа. Поравнявшись с Володей, он презрительно улыбнулся, кивнул ему как старому знакомому и прошёл мимо.
Жар охватил Володю от желания одним ударом в челюсть стереть с лица этого пленного немца его надменную улыбку, с которой совсем недавно, поздней осенью отступлений, фашист с такой же улыбкой гонялся за ним по картофельному полю, пилотируя на лёгком бомбардировщике.
Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом. За эти фронтовые годы мимо него проходили и другие пленные немцы, но они уже не улыбались, они выглядели жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался в памяти мужчины победителем.
***
После победы прошло столько лет, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел смелость быть гордым?
Володя опять оглянулся на Веру. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, а Римма крепко держала её за плечики. Девочка смотрела на него с таким испугом, что не сопротивлялась, а покорно ждала своей участи быть им избитой. Тут Володя представил себя чудовищем, убивающим собственных детей.
«Боже, что я делаю?» – взмолился про себя мужчина, ему нестерпимо захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и просить у них прощения, но стать добрым отцом в этот момент он уже не мог, а строгий взгляд Риммы потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжёлым шагом ушёл на кухню, и, закрыв за собой дверь кухни, медленно опустился на табуретку, положил на стол руки, сжатые в кулаки, и затих.
Очередная контузия.
Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а может быть, он ещё не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того же, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти травящие душу воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.
***
Первый бой память зафиксировала до деталей и без белых пятен. Был приказ стоять на исходной позиции насмерть. Утро началось с артиллерийской атаки со стороны врага. Володя командовал батареей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчётам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей: наводка и команда «Батарея! Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связь с командным пунктом потеряна.
А ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Искорёженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание лошадей, истекающих кровью, – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всём белом свете не было управы на это кровавое безумие!
Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а куда отступать, если всюду немцы. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны достаться врагу. Для вывоза пушек требовались проезжие дороги, командование одобрило разведку на местности.
Природа не делила мир на своих и чужих, на неё не действовали законы военного времени, всё живое подчинялось только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнём противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика с пехотой, что подтверждало правильность направления выхода из окружения.
Володя с энтузиазмом пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице ему помешал гул самолёта. Немецкий лёгкий бомбардировщик «Хейнкель» показался в небе и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первая машина взлетела в воздух, за ней – и вторая, а когда бомбардировщик развернулся на третий заход, то Володя не сомневался, что этот манёвр по его душу.
Лошадь надвигающуюся опасность поняла заблаговременно, она взбрыкнула, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолёт явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное лицо пилота, сидевшего у штурвала самолёта. Раздумывать было нечего, надо было удирать, и он, свернув с дороги, зайцем сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.
Потом Володя шёл просёлочными дорогами и в сумерках налетел на вражескую батарею, прямо под прицел автоматчиков. «Драпать второй раз? Не дождёшься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой!» – решил он в одно мгновение, подумав, что если немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщённым.
Володя в кармане шинели взвёл пистолет, но его геройский порыв… сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звёздочки.
– Я свой! Свой я!
Володю окружили бойцы Красной армии, ещё не прошедшие боевого крещения.
По выходу из окружения батарея, где служил Шевченко, была дислоцирована на другой участок фронта, где уже готовилось наступление.
Это было первое наступление Красной армии, которое одушевило бойцов, защищающих свою землю. В душе Володи с ненавистью к захватчикам рождалась гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня ещё не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.
***
Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминания о войне помогли ему вновь обрести твёрдую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, но перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица. Эта надменная улыбка говорила сама за себя: «…что, фронтовик, думал, что победил великую нацию Третьего рейха, а ты как был русская пьянь, так и остался!»
Мужчина грубо потёр лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командной силы.
***
Война близилась к победе над фашистами. На груди Шевченко рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском, За взятие Кенинсберга. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих погибших товарищей.
Однажды к вечеру, когда бой на подступах к Кёнингсбергу стих и в роте артиллеристов разливался по кружкам трофейный шнапс, положенный фронтовику при наступлении, Володя был вызван в штаб дивизии. По дороге в штаб он допевал песню артиллеристов: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..»
Перед входом в штабную землянку Володя поправил гимнастёрку, уверенно вошёл внутрь и доложился:
– Старший лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл.
Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посередине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив её на колено, ждал очередного приказа.
– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернёшься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его Куропаткин.
– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.
– На кого ты хочешь учиться?
– На инженера, товарищ подполковник!
– Хорошо, а что дальше?
– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твёрдо ответил Володя командиру.
– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – продолжил разговор Куропаткин уже командным голосом. – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, стань инженером и женись на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужить к старости почёт и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот когда ты всего этого добьёшься, лейтенант Шевченко, тогда и выпей за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы подаёте плохой пример своим солдатам. Это приказ!
– Слушаюсь, товарищ подполковник!
***
Таков был приказ командира на мирную жизнь, и этот приказ имел такую же силу сейчас, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о гранёном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время больше всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.
Володя всегда думал о себе хорошо, старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена. Только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты и не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.
Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, любимая Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл, какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!
***
Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости, и он стеснялся, когда мама молилась при детях.
Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слова её тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шёпота хорошо становилось на душе.
Подростком Володя стеснялся и лёгких прикосновений маминых натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сёстры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные.
Мама молилась за отца и за детей, за соседей и за власти, а за погоду молилась, выходя в поле.
– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.
Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.
Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о «встрече на небесах».
Когда Володя был ещё маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть, какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего любознательного сына и объясняла, что в небесный рай мы попадём, когда умрём. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов. Он долго думал, но не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть, чтобы быстрее попасть в небесный рай или всё-таки подольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.
Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасён, а Василий уже наполовину погрузился в студёную воду, судорожно цепляясь пальцами за белый рыхлый лёд.
– Володька! Володька! Вернись! – кричали друзья на берегу. – Ты сам потонешь, дурень!
Но Володя не обращал внимания на крики ребят, он продолжал ползти по неокрепшему льду на помощь к тонущему брату, и только голос его матери «Боже, помилуй нас грешных!» звучал в его голове.
Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замёрзшей реке на другой берег. «Братва, кто смелый – за мной!», – кричал он друзьям, но его примеру последовал только его старший брат Васька. В какой-то момент он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в ледяном проломе.
Володя уже осторожно подползал к Василию, который из последних сил барахтался в ледяной воде, хватаясь за кромку льда, когда до него дошло, что он не сможет спасти брата, у него нет под рукой ничего, за что Василий смог бы ухватиться, продвигаться дальше было уже опасно, и тут его осенила идея. Быстро сняв с себя шарф, он завязал два морских узла по краям, в которые положил кусочки льда для тяжести.
Когда перед Василием шлёпнулся узел голубого шарфа, тот вцепился в него мёртвой хваткой. Володя осторожно вытащил своего старшего брата на крепкий лёд, потом они оба доползли до берега. На их счастье сосед проезжал мимо с телегой полной соломы, он подобрал ребят и довёз до дома.
Володя ожидал справедливого наказания от отца за своё безрассудство, а отец наказал только Ваську как старшего.
Надо сказать, что в многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, на которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.
В первый класс Володя пришёл с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.
– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год, – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под круглых очков.
– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.
– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.
– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал от своего паренёк.
– Пойми, сынок, дети в классе прошли уже почти весь алфавит и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать её за один месяц.
– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учиться!
В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год директор запоздал с передачей списков учеников в район, а ещё один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.
– Дерзай, – сказал директор своё последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!
Володя справился.
Через 10 лет, в возрасте 17 лет, Владимиру Шевченко был вручен аттестат зрелости с отличием, и он был зачислен в Свердловский государственный университет, но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих учёных.
Для многих студентов это нововведение означало конец учёбы. Знаком протеста зазвучала в стенах академического зала шальная мелодия «Ах вы, лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.
Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.
Эти живописные места выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи, который выкупил у барина свою жену Олёну и вместе с ней и всем селом переехали на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из лесной ягоды, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.
Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села, на невысоком холме, за которым начинался сосновый бор, а рядом протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.
Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, которая зигзагом сбегала к речке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение мелодичных старинных украинских песен под гитару и балалайку помогало коротать длинные зимние вечера.
Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.
Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение нескольких месяцев. Степан не раз и не два обращался в сельсовет, чтобы ему нашли сменщика для охраны мельницы в ночное время, но председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос. Мельница сгорела, когда Степан ушёл домой, чтобы взять еду на ночное дежурство, и его арестовали и увезли неизвестно куда.
Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донёс в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно.
Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нём, но зато покорную, она исправно управлялась по хозяйству и совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытую жизнь вёл председатель при советской власти и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей, как и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел отлично ладить. Казалось, живи да поживай, но обида юности змеёй лежала на сердце председателя сельсовета.
Ладная дивчина Мария отвергла его, знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то искал повода отыграться на Степане, да и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.
Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали, а потом без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревне не сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.
Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как бы оно к вам самим злом не вернулось, – и, вздохнув, добавила: – Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старшой, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».
После ареста мужа по воскресным дням Мария надевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.
Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагах народа», от которых уже долгие годы не было известий.
Когда началась война, Мария, провожая на фронт мужа и двух сыновей, не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду мужа Степана, сыновей Василия и Володи зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.
Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила ещё одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.
В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.
***
– Володя, Володя.
Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.
– Володя, – заговорила Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.
– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.
– Вера – тоже, но это дело времени, и всё зависит от нашего с тобой родительского усилия.
– Римма, как же нам теперь жить?
– Бороться со злом. Когда мы будем бороться вместе, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.
Глава 3
Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для неё мама каждый раз, когда Вере становилось скучно, как и подружки. Теперь всё, что было в детстве, не имело никакого значения, потому что ей было страшно жить, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.
Вера ждала момента, когда мама или папа расскажет о том плохом поступке, за который её наказали, ведь как просить прощения, если не знаешь за что, но родители ничего ей не говорли, поэтому девочка хотела быстрее получить наказание, после которого она будет прощена и всё станет, как было прежде.
После «той ночи» с Верой никто не говорил, её закрывали в маминой спальне и забывали. В туалет ее водили не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену, еду приносила мама и тоже по расписанию. Хотя у Веры совсем не было аппетита, мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке, девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она её боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги за дверью, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.
Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался воспитанием брата, потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.
«Пусть он и негодный, но я его люблю и негодного», – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался то плач брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней только во сне, весь окровавленный и жалкий, и Вера начинала плакать вместе с ним, потом просыпалась мокрая от слёз, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и у неё не было утешителя.
После этой страшной ночи прошла неделя. В наступившие выходные дни папа увёз Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. После его отъезда Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нём не так, как раньше, весёлой домашней девочкой, она чувствовала себя в нём маленькой беспризорницей.
Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а её одежда была чистая и заштопанная. Если беспризорники в кино жили на улицах, то она – у себя дома, если у них не было родителей и каждый взрослый их мог обидеть, то у Веры родители были, и они её обижали, потому что она потеряла какую-то честь, которую никогда не имела.
В тот день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоём на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. Пюре с изюмом было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую девочка и называла «пюре с изюмом».
Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но ей очень хотелось ещё и радости, но радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида.
После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.
– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трёхкомнатной квартиры.
– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?
– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать всё, что знают взрослые люди!
Так начала Римма беседу с дочерью о половом воспитании, не обращая внимания на вопросы дочери, перед которой на столе были разложены пластилиновые изделия.
Римма взяла двумя пальцами самый большой коричневый шарик, приплюснутый по бокам, приложила к нему два шарика поменьше и сказала строгим тоном:
– Смотри, это то, что есть у мужчин… между ног, в трусах. Это называется мужскими половыми органами.
Вера внимательно смотрела на пластилиновые шарики, и её глаза округлились в удивлении. Сочувствие к мужчинам переполнило её всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у них впереди уже с рождения!
– Ох, как, наверное, неловко ходить с этими мужскими п-п-половыми шариками, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать ни мужчинам, ни дочери, она продолжала вести познавательную беседу.
Указывая на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия, мама ввела дочь в изумление. Оказалось, что эти зёрнышки попадают в живот к женщине, когда к её телу прикасаются мужчины, и из них внутри живота появляются детки.
Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что все умственные усилия девочки сконцентрировались на этих зёрнышках, которые всё-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.
«Саша меня касался этими противными колбасками с зёрнышками? – размышляла она серьёзно. – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увёз в деревню к бабушке. …Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребёночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно».
В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга уже готовилась ко сну:
– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребёнок. …И это будет мальчик. Давай назовём его Сашей?
Вера говорила очень убеждённо, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.
– Так, – сказала она строго, – ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твоё дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.
Папа приехал на следующий день после этого разговора о половом воспитании. Перед ужином Вера добровольно легла на ковёр и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнём за потерю девичьей чести. Папа бил её не пряжкой, как брата, а ремнём, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного – прощения и возврата к прежней жизни, возврата в своё детство, но детство к ней так и не вернулось.
Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, дочь разочаровывала её всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления её испорченных детей.
Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от её истошного крика.
– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери.
Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на её теле появились болючие кровоподтёки. Потом мама успокоилась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.
– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!
Девочка послушно кивнула.
– Он тебя трогал и надругался над тобой!
Вера опять послушно кивнула головой.
– Завтра мы пойдём в милицию, и ты там расскажешь свой позор.
– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.
Довольная признанием дочери, Римма отправила её в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у неё начинала больше болеть голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребёнка, и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что её воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали её очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал её любить, то он уже не рассказывал ей истории о звёздах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.
В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее её руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всём теле, но Вера терпела, как того хотела мама.
У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зелёные глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с её тёмно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. Втайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая обведёт вокруг пальца любого милиционера.
Неожиданно тётя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.
– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.
– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?
Тут Вера растерянно посмотрела на маму.
– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.
Вера была в замешательстве и замолчала, теперь она умела молчать, в молчании ей хорошо думалось, а думать девочке было необходимо. Октябрёнок не может предать невинного, даже, под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».
Настало утро.
– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.
Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во что бы то ни стало, потому что ребёнок не может знать той беды, от которой её уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!
– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!
Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.
– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в милицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как её дочь заболела.
Раздевалась девочка медленно. Как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела её в свою спальню, в её руках был кухонный нож и бельевая верёвка.
– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала верёвкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: её родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слёзы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зелёной тиной, как об этом писалось в сказках со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.
Из печальных раздумий её вывел резкий толчок в грудь, она неуклюже упала на пол, оказалось, что и её ноги тоже были связаны бельевой верёвкой.
– Если ты живёшь, как собака, своим телом развлекаешь других собак, то и живи по-собачьи.
Это было последнее, что слышала Вера. Дверь за мамой закрылась на замок, и девочка осталась лежать на полу одна-одинёшенька. Горькие рыдания сотрясли её, и душа безропотно приняла долю сироты.
Вера уже теряла счёт дням и ночам. Наверное, прошла неделя с тех пор, как её бросили на пол в маминой спальне. Если папа днём был дома, значит, наступили выходные дни. Папу она видела мельком, когда ходила в туалет. Он сидел обычно на кухне и даже украдкой не смотрел на Веру, так она была ему противна. Девочку никто теперь не расчёсывал и не умывал. В каждой комнате были вставлены замки, чтобы никто-никто в мире больше не надругался над ней.
Володя пытался заступиться за дочь, и тогда Римма перестала развязывать руки дочери перед едой. Оказывается, кушать без рук очень трудно для человека. Девочке приходилось лизать языком кашу с блюдца, поставленного перед её носом, как собачонка. Это у неё получилось, но пить языком она так и не научилась.
У Веры было много времени думать о своей собачьей жизни. Раньше она жалела собак, но теперь девочка поняла, что собачья жизнь совсем не такая уж плохая. Они бегают по городу, кусаются, если их обижают, и у них очень ловкий сильный язык, которым можно хорошо лакать воду или молоко. Веру мучила жажда, но пить она боялась, потому что для неё стало пыткой терпеть до того времени, когда мама поведёт её в туалет. Онемевшие руки не могли быстро двигаться после освобождения от верёвки. Нужно было какое-то время переждать, чтобы они опять начали подчиняться воле девочки, и капли мочи непроизвольно стекали по её ногам ещё до того, как она садилась на унитаз. Конечно, это очень не нравилось маме.
Когда Вера впервые пописала в трусы прямо на полу в маминой спальне, а потом долго лежала сначала в тёплой луже, а потом в холодной, то она уже не сомневалась, что для неё уготовлена самая настоящая собачья жизнь. Конечно, она была не милым белым пуделем, а жалкой побитой дворняжкой, которая виляет хвостом и ползает на своём брюшке, выпрашивая у прохожих обглоданную косточку или маленький кусочек хлеба. Чтобы совсем не сделаться собакой, девочка решила пойти в школу и указать на какого-нибудь мальчишку, который разделит с ней несправедливость её собачьей жизни.
Веру водили по классам. Она стояла перед старшеклассниками, ребята старших классов сидели за своими партами и внимательно смотрели на незнакомую маленькую девочку, на её маму, на женщину в милицейской форме и на директора школы, которого все знали в лицо.
Вера выбрала для мамы жертву в виде высокого рыжего мальчика, и ей было уже совершенно всё равно, что теперь с ним станет, потому что её собственная жизнь закончилась. Школьники смеялись над ней, когда её за руку по коридору водила мама то в класс, то в туалет, потому что они не знали того, что знала одна она.
Во-первых, они не знали, что у неё есть внутреннее сердце, которое никто не сможет обидеть, это внутреннее сердце могло говорить и утешать.
Во-вторых, никто из школьников не догадывался о том, что это счастье, просто ходить в школу. Многие из них приходили в школу недовольными, учились из-под палки, а Вера отдыхала в школе от домашнего кошмара.
Незаметно наступила зима с морозами и снегами. Теперь мама боролась с теми негодными дяденьками, которым дочь без чести давала себя трогать в тёплом подвале. Тогда мама била Веру под громкую музыку радио, применяя для битья старый шланг от стиральной машины, который не оставлял синих пятен на её теле. Иногда девочка сутками сидела закрытой в комнате, она не могла видеть через замёрзшее стекло улицу, но весёлые голоса идущих в школу детей радовали её, эти голоса напоминали ей о детстве, из которого она так быстро выросла.
Уже то, что руки её были не связаны верёвкой, было для девочки, если не счастьем, то большим облегчением в жизни. Самым мучительным испытанием для девочки, быть привязанной к стулу бельевой верёвкой и ожидать прихода мама, чтобы та повела её в туалет.
В канун Нового года Римме самой надоела эта борьба с невидимым врагом, и она решила сберечь «остаток» девичьей чести дочери операционным путём.
Это был обычный зимний вечер, за окном трещал мороз, Веру положили на спину на стол в детской спальне, её ноги были широко раздвинуты и привязаны к столу. Настольная лампа освещала промежность девочки и нежное тепло исходило от неё. Потом мама что-то сшивала у Веры внизу живота, сидя между её бёдрами. Когда игла прокалывала кожу, было больно, но стыд лежать в таком положении был гораздо сильнее этой боли, и у девочки кружилась голова от отвращения к самой себе.
Когда всё закончилось, Римма уложила дочь на диване, где мирно мигал в углу чёрно-белый телевизор, потом укрывала её одеяльцем и кормила с ложечки куриным супом.
Это было давно забытое удовольствие, которое вместе с супом разливалось по всему телу Веры и проникало так глубоко, что достигало даже её внутреннего сердца. Как же она соскучилась по заботливой маме. Это был самый прекрасный вечер, вечер её мечты.
После Нового года Римма стала работать врачом в детском саду и после школы забирала Веру к себе на работу, где девочка играла среди детей и на какое-то время забывала свою настоящую жизнь. Иногда Римма опять начинала мучить дочь подозрениями, а после допроса била всё тем же шлангом от стиральной машинки, от ударов которого не возникало синяков. Постепенно Вера стала привыкать к жизни в маминых застенках, зато теперь она с большей силой научилась ценить минуты затишья в своей жизни. Друзей у неё не стало, а гуляла девочка только с папой.
Наступила весна, стало пригревать солнце и чувствовалось, как в природе зарождалась радость от пробуждения от сна. Сугробы таяли, превращаясь в прекрасные ледяные замки, и Вера могла часами любоваться их острыми башенками, резными балкончиками и узорчатыми окошечками, но с наступлением весеннего тепла ледяные замки проседали и в них появлялись угольные камушки.
Когда вовсю зажурчали весенние ручьи, то Вера очень боялась пропустить появление первой травинки, которая неожиданно выпрыгнет из-под земли, такая нежная и такая зелёная, потом зажмурится от солнца и улыбнётся ей и всему миру.
Был радостный погожий денёк, когда Вера с папой пошли гулять к старому дому, где когда-то жила она и её друг Булат. У Веры появилось странное чувство потери, когда она увидела, как весело играют незнакомые дети в её старом дворе. Вера не была на них в обиде, только её внутреннее сердце очень затосковало.
Потом в скверике она качалась на качелях и слышала тихое пение ветерка. Когда папа вёл её домой, то говорил больше он сам, а Вера с удовольствием слушала его рассказы о звёздах и вулканах, о морях и океанах. Когда они, довольные прогулкой, пришли домой, их встретила у порога мама, глаза которой светились холодно-синим светом. «Сейчас начнется…» – только и успела подумать девочка, приготовившись к обвинению, но папа загородил её от мамы.
– Римма, успокойся. Я сам свидетель! Никто не прикасался к Вере!
– Тебе нельзя доверять ребёнка, простофиля! – набросилась она на него с кулаками, но папа поймал мамины руки в свои руки и ещё раз спокойно проговорил:
– Никто не прикасался к Вере. Она невиновна.
– Ах так! – закричала на весь дом мама. – Я вам устрою гуляние!
Высвободив свои руки, она толкнула дочь в комнату и закрыла дверь изнутри. Папа остался по другую сторону двери. В этот день мама била Веру особенно жестоко, и одним из ударов сломала её мизинец, а папа что-то кричал и кричал за дверью. Необычная злость с головой охватила девочку, стонущую от боли. Это была ненависть к своему отцу. Он хотел правды! Кому нужна была его правда, когда у Веры не было силы жить! От боли потемнело в глазах, боль становилась невыносимой, а мама продолжала бить и бить её несчастное тело, потом Веру вырвало прямо на пол. Поскользнувшись на блевотине, она упала и осталась лежать, покорно скрестив избитые руки на груди.
– Да, да! Мама, всё было, как ты говоришь! Всё было, как ты говоришь! – быстро-быстро забормотала Вера. – А ты, там за дверью, ты замолчи! Замолчи, это я приказываю тебе! Ты для меня – никто!
Володя растерялся и притих, притихла и Римма. Это был самый страшный день в Вериной жизни. День, когда она поняла, что никто, никто на свете, не может её защитить! Папа перестал быть героем её жизни, теперь надеяться было не на кого.
«Ленину тоже не нужны такие вруньи, как я», – подумала она, и последняя надежда на радость погасла в ее жизни.
Глава 4
Вот уже несколько месяцев Римма с дочерью жили в сибирском городе Барнауле, где никто не знал, что Вера потеряла «девичью честь», и это успокаивало обеих.
Перед отъездом в Россию Римма во второй раз положила дочь на стол в детской комнате и под светом той же настольной лампы расшила промежность девочки, но на этот раз после операции несчастная Верочка не получила причитающуюся ей порцию ласки. Зато она была рада-радёшенька, что могла ходить в туалет, как все нормальные дети, и от неё больше не исходил противный запах застоявшейся мочи.
В Барнауле Веру с мамой приютила семья дядя Лёни, его жену ласково звали Арочка, хотя она была совсем не ласковой, а очень строгой и неулыбчивой тётей.
Тётя Арочка была вторым маминым кумиром после Джейн Эйр, которой девочка искренне сочувствовала. Отрывки из книги о судьбе этой сиротки Джейн мама читала дочери ещё в поезде, когда они ехали в чужой край, чтобы начинать вдали от дома жизнь заново, но уже без папы и без Саши. Вообще-то, Вере было безразлично, где ей и с кем предстоит жить. Если честно сказать, не интересовал её ни незнакомый город, ни её близкая родня, ни какая-то книжная Джейн Эйр. Она не нуждалась в дружбе с одноклассниками и не хотела ни с кем говорить ни по душам, ни по пустякам. Девочка уже научилась хорошо жить в самой себе и хорошо общаться со своим верным внутренним сердцем. Только две вещи сохранила её память из череды этих чёрных дней.
На первом месте была сосиска. Сосиска, которую подавали на обед в школьной столовой, была нежной и очень тоненькой. Она аппетитной короной украшала горку жёлтого картофельного пюре. Об этом лакомстве Вера мечтала уже с самого рассвета, как и перед уходом в школу. На большой перемене она бежала в столовую, там стояла в очереди за обедом, ни с кем не говорила и по сторонам не глядела. Когда подходила её очередь получить тарелку с дымящимся картофельным пюре и отварной сосиской, девочка уже не успевала сглатывать слюну.
Сначала Вера быстро съедала недосоленное картофельное пюре, не отводя взгляда от сосиски, потом брала сосиску двумя пальчиками и её мизинец сам по себе оттопыривался в сторону, это происходило от важности момента. Потом она любовалась сосиской, держа её на расстоянии, вдыхая аппетитнейший мясной запах. Прокалывать сосиску вилкой девочке казалось кощунством, ведь сосиска представлялась ей диковинкой, привезённой из заморских стран, а потом начинался самый замечательный момент, когда сосиска отправлялась в рот. Капли чудесного мясного сока, попадая на язык, вводили девочку во вкусовой трепет, только кушать сосиску медленно, смакуя каждый кусочек, у Веры не получалось. В какой-то момент сосиска быстро проглатывалась, совершенно не утоляя голод девочки, и оставалась одна шкурка, которую можно было жевать долго-долго.
Уже вечером, когда Вера с мамой читали по переменке книгу об одиноком и голодном Робинзоне Крузо, девочка каждый раз обещала самой себе не быть больше такой легкомысленной, а жевать сосиску как можно дольше, но каждый раз сосиска проглатывалась в один присест и только шкурка напоминала Вере об аппетитной сосиске.
На втором месте по значимости её воспоминаний о жизни в Барнауле было сливочное масло. Одно созерцание комочка сливочного масла в двести граммов, лежавшего на блюдце посередине кухонного стола, являлось для Веры невероятным наслаждением. Этот комочек масла, имеющий жёлтый цвет, как маленькое солнышко на тарелочке, озарял холодную и большую кухню тёти Арочки. На масло можно было только смотреть, потому что этого масла на всех не хватало, и его катострофически не хватало самой Вере.
Два раза в месяц Вера поднималась в шесть часов утра, очень тепло одевалась и вместе со взрослыми отправлялась в продуктовый магазин, что располагался в конце улицы. К закрытым дверям магазина уже с полночи один за другим подходили люди и занимали очередь, где каждый очередник имел свой номер. Систематически проводилась перекличка, тех, кто не отзывался на номер, из списков покупателей масла вычёркивали.
Надо сказать, что стоять в этой тесной очереди за маслом было интересно. Люди жались друг к другу от холода. Они притоптывали ногами в валенках, похлопывая себя разноцветными рукавицами, специально связанными для таких случаев из толстых шерстяных ниток, то есть, никто не стоял на месте, и в результате этого прихлопывания и притопывания, длинная очередь незаметно закручивалась в клубок, словно в русском хороводе «Берёзка». Стоять в таком «клубке» было теплее и уютнее, чем в очереди, выстроенной в ряд.
Сначала все желающие получить 200 граммов сливочного масла молча ждали открытия продовольственного магазина, ёжась от трескучего мороза, но проходили часы и начиналось самое интересное для Веры время. Люди знакомились друг с другом, и у каждого из очередников имелось, о чем поведать другим любителям масла. Истории были самые разные, как говорится, выбирай – не хочу.
За десять минут до открытия магазина настроение выстоявших очередь резко менялось, и из приятно-общительного становилось военно-агрессивным. Мысленно каждый из очереди готовился к атаке, чтобы прорваться в магазин, захватить свои двести граммов сливочного масла и унести его домой.
Масло выдавали в руки только присутствующим в очереди людям. Когда завёрнутый в пергаментную бумагу кусочек масла попадал Вере в руки, она сгорала от нестерпимого желания съесть это масло прямо в магазине, без хлеба и ложки, съесть и опять встать в очередь.
Так проходила эта скудная на радости жизнь на чужбине, но и она оборвалась в одну из вьюжных ночей.
Вера и мама укладывались на ночь на пружинной кровати, стоящей в зале. Девочка спала у стенки, упираясь носом в плюшевый темно-зелёный ковер, а мама лежала на другом краю кровати. Вере не разрешалось шевелиться и ворочаться в постели, и она старалась лежать как мышка-норушка.
Когда Веру разбудил яркий электрический свет, бивший ей прямо в глаза, то не свет ослепил девочку, а её ослепил пронзительный злобный взгляд маминых синих глаз. Спокойный мир, которым она так дорожила, рухнул в один миг. Вера уже не слышала, что ей говорила мама, потому что страх больше не властвовал над ней, он сменился несоразмерным с жизнью горем. Девочку стало колотить от отчаяния, и, чтобы её внутреннее сердце не взорвалось от горя, она истошно закричала.
– Ну, что?.. Ну что тебе ещё надо от меня?.. Не мучь меня!.. Пожалуйста, не мучь меня! Я больше не могу так жить!.. Убей меня, прошу, лучше убей меня сразу! …Я не хочу больше жить!.. У меня просто нет больше сил жить!
Вера ещё не слышала о том, что существует ад, она жила в аду, но у неё была уверенность, что со смертью к человеку приходит покой, который был ей так необходим.
– Не подходи ко мне! – строго предупредила она маму. – Не подходи!.. Я… я укушу тебя! Я буду кусать тебя до крови, как злая собака!
Вере вдруг захотелось даже рычать и скалить зубы. Она готова была напасть на обидчика и погибнуть в схватке. Ожидая нападения, девочка забилась в угол кровати и ощетинилась.
Римма испугалась и стала оглядываться по сторонам, ища помощи. Из других спален стали выходить мамины родственники с сонными и недовольными лицами, но Вера их не узнавала. Девочка смотрела исподлобья на людей, окруживших её кровать, но видела только свою маму. Держа маму под прицелом своих колких чёрных глаз, она немного утихла и стала что-то причитать себе под нос, захлёбываясь слезами. Её слезы и сопли одним потоком текли по щекам. Как только мама опять протягивала к ней свои руки и делала шаг вперёд, истерика начинала биться в девочке страшным зверем, и маме приходилось отступать. Вдруг Веру скрутили судороги. Яркий свет поразил её глаза, и она ослепла от дикой пляски света в её голове, а потом всё погасло. Мир поглотила тьма…
Покой. Пустота. Тишина. Потом из темноты протянулись к ней женские руки со стаканом воды. Во рту у Веры уже лежала маленькая таблетка, и спокойный голос тёти Арочки просил эту таблетку проглотить. Девочка покорилась этому голосу, и потом наступил глубокий сон. Сквозь дремоту принимала она питьё и опять проваливалась в этот целебный сон. Вере показалось, что прошла целая вечность, пока она вновь смогла смотреть и окружавший её мир не расплылся перед ней, как акварельный рисунок под потоками влаги.
Мама сидела на стуле, и в её глазах не было больше зла. В её глазах девочка увидела какую-то предрассветную растерянность. Конечно, она не доверяла ей себя и, как только мама тянулась в её сторону, паника вновь овладевала её сердцем и рука непроизвольно вытягивалась вперёд, чтобы остановить врага.
– Не подходи!
Были, наверное, уже сумерки, а может быть, просто лампочка на столике не давала много света, когда к кровати, где лежала Вера, подошла тётя Арочка. Вера доверила ей отвести себя в туалет. Потом тётя Арочка, надев белый халат доктора, попросила у Веры разрешения обследовать её как врач. Тётя Арочка была женским доктором. Вера, словно под гипнозом непривычного ласкового обращения, покорно дала себя обследовать, а потом из соседней комнаты слушала сердитый шёпот тёти Арочки, которая что-то выговаривала Вериной маме.
На следующий день девочка с мамой ехали ночным поездом домой. Вера ещё не могла хорошо говорить, она заикалась, а её мама не могла быстро поменяться и стать хорошей мамой, потому что она отвыкла от этого.
Они обе были довольны, что ехали домой, но каждая думала о своём. Дома их ждал радостный папа. Он встретил их со словами:
– Я знал! Я знал, что правда восторжествует! – в этих словах слышалось больше горечи, чем торжества.
Они встретили Новый год под настоящей ёлкой, горевшей разноцветными огоньками. Под ёлкой лежало много подарков, которые радовали Веру, но не с такой силой, как сливочное масло, которое она могла целый праздничный вечер лизать с ложки. Девочка бы лизала его и всю ночь, но мама, вспомнив, что воспитание дочери ещё не закончилось, остановила это пиршество.
Саша прислал новогоднюю открытку из папиной деревни. Он писал, что желает всем здоровья и что живёт в деревне, как в раю. Вера ему позавидовала по-белому, в раю жили только хорошие люди, а она к ним не относилась.
Теперь всё было так, как будто ничего и не случилось, а то, что случилось, сделалось страшной семейной тайной, о которой не говорят вслух.
Вера никогда не разрешала себе думать о том плохом времени, потому что не могла вынести повторно, даже в мыслях, такое насилие над собой. Она была довольна тем, что прошлое осталось позади, и оно больше никогда не должно было возвратиться в реальную жизнь. Теперешнее послушание Веры иногда приводило в шок других матерей и их избалованных детей, но девочка ничего не могла с собой поделать. Никто не знал, что этим послушанием она сберегала от потрясений своё смертельно раненое сердце, которое нуждалось в утешении, и девочка пела ему колыбельные песни на ночь и учила не дрожать от страха, а мечтать.
Это было чудо, у Веры появилась мечта, и эту мечту о рыцаре хранило её сердце. Девочка верила, что живёт на свете её верный рыцарь, который освободит Веру от проклятия, а она родит ему из его маленьких зёрнышек прекрасных мальчиков и девочек, у которых будет счастливое детство! Для самой Веры настало время учиться быть нормальным десятилетним ребенком с приличным жизненным опытом.
Часть 3
Глава 1
Вера вернулась в свой родной город, и мама отправила её в школу, знаменитую своими педагогами. Эта школа находилась в центре Караганды в двух автобусных остановках от её дома. Учение ей давалось легко, со сверстниками общалась она только по необходимости и мечтала о том, что оставалось секретом ее внутреннего сердца.
Вера мечтала о далёком будущем, которое непременно сбудется, потому что оно уже существовало в её воображении, такое чудесное и прекрасное, что ни в сказке сказать, ни пером описать, а пока мечта не исполнилась, девочка всё свободное время отдавала чтению книг. Как она могла раньше так беспечно к ним относиться! Теперь книги открывали ей вход в другой мир, где она была другой, чем на яву, где никто не знал её позора и страданий. Книжные герои становились или верными друзьями или непримиримыми врагами.
Когда очередная книга была прочитана, то Вера предавалась мечтаниям, в которых рождалась её собственная история. Эта история всегда начиналась со встречи с рыцарем, сильным и смелым, добрым и умным, полюбившим Веру с первого взгляда такой, неприглядной, какая она есть на самом деле.
И это радость будущей встречи со своим избранником озаряла её школьные будни, девочка хорошо училась, на рожон не лезла, и спокойно ожидая того времени, когда рыцарь на белом коне, похожий на витязя из русских былин, на глазах у всего класса и родителей увезёт её на край света. Только имя рыцаря ей никак не удавалось придумать.
Как могла Вера знать, что её наречённый рыцарь жил за тридевять земель, в тридевятом царстве, у самого Северного моря, и совсем не собирался быть чьим-то рыцарем и жить в маленьком домике, обласканный любовью дамы его сердца.
Ронни недавно прибыл на родину с того самого края земли, куда так хотела попасть Верочка. Ничего, кроме белых снегов и нескончаемой зари, он там не увидел и был сказочно рад вернуться после боевых учений домой, где ему всегда были гарантированы «нормальная» еда и «нормальный» сон на мягкой пружинистой кровати, ибо это было его жизненно важно кредо, как кредо «нормального» человека.
На завтрак он предпочитал иметь поджаристый бекон с яйцами, чашечку густого ароматного кофе, липкого от избытка молока и сахара, и нарезанный до полупрозрачности ломтик хлеба с хрустящей корочкой, намазанный тончайшим слоем сливочного масла, маргарин он считал ядовитой подделкой настоящего масла, а любой обман был ему противен.
Если бутерброд, то он должен подаваться с ветчиной или сырокопченой колбаской, но без азиатских пряностей. Сыр убирался из рациона питания навсегда как продукт из прокисшего молока.
В полдень овощной суп на густом мясном бульоне, целый день протомившийся в кастрюле на плите, поднимал настроение на всеь оставшийся день.
Ужин должен состоять из большого куска мяса, поджаренного на «высоком» огне, к которому полагался соус, желательно луковый и хорошо протушенные на масле овощи, и из гарнира в виде отварной картошка.
Кстати, овощи должны быть не те овощи, что едят коровы в деревне, такие как репа, брюква, свекла или белокочанная капуста, и не те, что клюют курицы у забора (здесь Ронни имел в виду кукурузу), а те, что выращивались на полях Фландрии: брокколи, брюссельская капуста, витлуф, спаржа, лук-порей, стручковая фасоль и зелёный горошек.
Если несчастная морковка попадала ненароком в суп, то Ронни скрупулёзно вылавливал её из тарелки, обиженно ворча на маму, что он не кролик и у него не растут длинные уши. Огурцы и кабачки были им вычеркнуты из списка съедобных овощей.
Перед сном каждому уважающему себя мужчине полагалась порция десерта, в виде шоколадного мусса, сливочного мороженного или пралине в шоколаде. Вкушать десерт лучше всего было под музыку Клиффа Ричарда, голос которого вдохновлял Ронни на добавочную порцию шоколада. Да, ещё… в правила его питания входил только один напиток, а именно, кока-кола, а не вода или лимонад. Вода, как утверждал Ронни, – для стиральной машины, а лимонад – для «булеке», последнее означает: «лимонад – малышам».
В общем, нашему герою нравилась только та еда, к которой комила его мама с детства.
В то счастливое время молодой человек не утруждал себя вопросом, любит ли его мама или нет. Во всём мире принято считать, что мамы любят своих детей, а дети свою маму, поэтому этот вопрос не вызывал у юноши ни сомнений, ни любопытства. Мама есть мама, и, если она строга и требовательна к сыну, значит, так тому и быть. Главное, чтобы еда была приготовлена её руками, а еда, приготовленная мамой, была для Ронни настоящей отрадой и утешением в жизни, ведь о домашней пище он начинал мечтать, как только покидал родительский дом.
Уже с юности у Ронни проявилась склонность к аналитическому осмыслению мира, это ему помогало в смелости быть рассудительным и применять силу только в случае крайней необходимости. Им оспаривалось любое утверждение, высказанное голословно, мир чувств, эмоций и романтики был ему чужд. Молодой человек обладал выносливостью, как молодой ишак, а шутил как старый портовый грузчик, и всегда считал себя законопослушным гражданином Бельгийского королевства.
Хотя фамилия Де Гроте означала «высокий», ростом Ронни был чуть ниже среднего.
– Настоящие фламандцы, каким являюсь я сам, – любил он приговаривать, беседуя с теми, кто не знал историю его страны, – были низкорослыми и крепкими. Фламандцы были воинственным народом, они жили в диких лесах Фландрии, которые сегодня, к моему сожалению, из диких лесов превратились в плодоносные поля.
Ронни был не только крепок телом, но и добр душой, как и его далёкие предки. Для друзей детства он был Жиромике, силач из популярного журнала комиксов «Сюске и Виске», потому что тоже обладал трапециевидной фигурой и кудрявым чубом, свисающим надо лбом, а главное, он, как и Жиромике, всегда выручал друзей из беды.
Однажды у дяди Яна отлетела выхлопная труба в его новом автомобиле «Форд». Ронни с удовольствием взялся её заменить.
Ещё до службы в армии у молодого Де Гроте в гараже только что «волк не водился»: там было всё, что нужно для ремонта автомобилей различных марок, а в частности, имелась в наличии и выхлопная труба для нового «Форда» дяди Яна, которую сначала надо было снять со старого «Форда», подаренного Ронни тем же дядей Яном за ненадобностью. Этот старенький «Форд» уже который месяц стоял в дальнем углу фамильного сада Де Гроте и мозолил прохожим глаза. За этот срок автомобиль покрылся густым слоем опавшей листвы, и дождевые потоки, стекавшие по его бокам, делали «Форд» похожим на неопрятную зебру на колесах.
Старый «Форд Taunus-70» артачился и не хотел отдавать свою выхлопную трубу без боя для нового автомобиля дяди Яна! Домкрат машину не поднимал, а медленно проваливался в пропитанную дождём почву. Ронни ясно понимал, что тепеоб ему предстоит лечь под машину, чтобы завершить изъятие выхлопной трубы, но ложиться на мокрую траву, по которой весело бежали дождевые ручейки, ему очень не хотелось.
Какого человека не выведет из душевного равновесия такое положение вещей? Хорошее настроение молодого Де Гроте быстро сменилось на взрывоопасное. Отбросив домкрат в сторону, он погрозил кулаком кому-то в вышине, видимо, Богу, за дождь, за грязь и ещё за что-то, и дождик, испугавшись, капать тут же перестал.
К гаражу стали подходить друзья молодого механика, и каждому из них не терпелось дать дельный совет, но Ронни в советах не нуждался, он пошёл на абордаж!
Вскинув голову кверху и прокричав что-то очень неприличное, молодой Де Гроте напрягся как бык, присел сбоку «Форда», подхватил его снизу и сильно покрвснел лицом. Наблюдатели видели, как «Taunus-70», весом почти полторы тонны, вдруг подпрыгнул и перевернулся на бок.
Теперь Ронни почувствовал себя ковбоем на диком Западе, а свидетели его геройства долго не могли прийти в себя от удивления.
– Вот это ты учудил, дружок! Ох! Перепугал всех насмерть! Так кидать машины у нас, знаешь ли, не привыкли! Но как лицо твоё покраснело, сынок, я думал, всё, кранты тебе, сынок! – заголосил дядя Ян, еле отдышавшись от нервного шока.
Выхлопная труба к тому времени была уже успешно вмонтирована в его новый автомобиль, а Ронни, довольный собой и миром, стоял в компании своих почитателей.
– Дядя Ян, что лицо моё покраснело, ты увидел, а вот зад мой так и не разглядел. Подпустил я от натуги малость, – с огорчением признался Ронни и неуклюже обернулся назад в надежде разглядеть свои провинившиеся ягодицы, затянутые в старые потёртые джинсы.
Дядя Ян и все стоящие с ним рядом разом повернули головы в направлении силача, непроизвольно принюхиваясь к запахам воздушного пространства вокруг себя, а некоторые из них даже сморщили носы. Фи!
Этот цирк продолжался недолго, виновник замешательства вскинул руки и по-клоунски поклонился публике, потешаясь над собственной шуткой, которая казалась ему самому очень смешной, он чуть сам не лопнул от смеха, а его друзья смеялись над юмористом и на следующий день.
Сила и выносливость плохо сочетались со скверной привычкой Ронни поворчать на досуге, посетовать на жизнь, рассчитывая на дружеское утешение и всеобщее внимание. Молодой человек любил быть в центре любой компании и плохо переносил одиночество, хотя вкусная еда всегда снимала любые огорчения дня.
Друзей у Ронни было много. Пусть за спиной они могли посудачить о нём, что он зазнайка и упырь, но не он, а друзья нуждались в его силе и умении разрулить любую жизненную ситуацию, поэтому он принимал во внимание только то, что говорилось ему в глаза, а в глаза ему говорилось только хорошее.
Трудно сказать, когда у Ронни выработалось жизненное кредо спасать людей при любых ситуациях, в этом он видел своё предназначение в жизни. Он был счастлив, если в его помощи нуждались, и огорчался, когда ею пренебрегали.
Иногда его мучила совесть, и ему становилось стыдно за некоторые свои нехорошие поступки и приколы, но от угрызений совести юношу защищал его аналитический склад ума, который доказывал своему хозяину, что его вина вовсе и не его, а результата воздействия целого ряда объективных причин и случайностей. От такого подхода к своим проступкам молодому человеку легче жилось на свете, главное, что его аппетит ни при каких обстоятельствах не давал сбоя.
Если с совестью у Ронни получалось договориться, то нарушать десять божьих заповедей, выученных им в начальной школе назубок, он как-то побаивался, вообщем, не хотел, что радовало бабушку Марию, которая любила Иисуса Христа и была уверена, что Господь накажет каждого, кто нарушает эти заповеди, рано или поздно, даже после смерти. Последнее утверждение шло вразрез с представлением юноши о жизни, и требовала к себе требовало.
Надо сказать, что в юности Ронни никогда не сомневался в присутствии Бога во вселенной, но в молодые годы он не нуждался в божьей любви и заботе, потому что был силён, обладал недюжинным умом и сердце у него было доброе, как это утверждала бабушка Мария.
Как хорошо быть уверенным в том, что весь мир покорно лежит у твоих ног.
Настоящее имя Ронни было не Ронни, а Ронан. Это имя он получил от отца при рождении, хотя этим сухим по звучанию именем его никто не называл. Да. и получил он его случайно, потому что и его рождение было счастливой случайностью в семье Де Гроте, которая за восемь лет брака уже перестала ждать чуда, ибо дети в семье Альфонса Де Гроте и его жены Валентины не рождались, и деревянный аист, свадебный подарок, сделанный умелыми руками отца Альфонса, годы пылился за шифоньером, пока не появился на свет Ронни.
***
Первенец в семье Альфонса и Валентины родился в день, когда немцы оставляли Бельгию бельгийцам и всей своей мощью, основательно потрёпанной в боях, побеждёнными возвращались домой, где их заждались родные и друзья. В этом отступлении чувствовалась смертельная усталость, как от долгого похода в никуда.
Горожане Антверпена выходили на улицу, чтобы ещё раз насладиться уходом врага из родного города. Это понурое шествие бывших захватчиков сопровождалось сиянием ярко-оранжевого солнца и радостным пением птиц. За четыре года оккупации город отвык от такого радостного и громкого разговора людей на улицах. Скоро, совсем скоро наступит победа!
Сквозь толпы гуляющих людей шёл размашистой походкой высокий стройный человек, не обращая внимания ни на соотечественников, ни на их врагов. Его лицо озарялось доброй улыбкой, а глаза сияли счастьем. Это был Альфонс, у которого в этот день родился сын. Новоиспечённый папаша уже успел выставить деревянного аиста прямо перед парадной дверью. На птице лохмотьями висела густая восьмилетняя пыль, но аист держал в своём деревянном клюве белый свёрток. Это означало, что в семье Альфонса Де Гроте родился малыш.
Альфонс спешил в администрацию города, чтобы узаконить рождение сына в книге регистрации гражданского населения портового города Антверпена и этим утвердить своё отцовство. Важность этого события ошеломила мужчину. Долгожданный наследник стал для него эпицентром всего, что происходило на свете. Одна мысль, что у него родился сын, делала мужчину самым счастливым на Земле человеком, да что там на Земле, во всей вселенной.
И само собой получилось, что Альфонс не заметил медленно проезжавшую мимо него штабную машину, в которой сидели офицеры тыла фашистского Рейха. Один из них, вышколенный службист, имел худое лицо и поджатые тонкие губы, а его руки с удлинёнными ухоженными пальцами теребили белый кружевной платочек. Этот узкий в плечах и талии немец уже издали заметил Альфонса за его высокий рост и размашистую походку свободного человека, единственного на улице, кто не глазел вслед уходившим фашистам.
Несмотря на молодые годы, офицер имел скверный характер, не мешающий его службе по превращению Бельгии в одну из колоний Рейха. Его звали Фриц, у него были язва желудка и специальный отдел, где он значился начальником. Этот отдел числился при администрации города и отвечал за поставку рабочей силы на фабрики и заводы великой Германии.
Фрицу приносили на подпись списки с именами и фамилиями всех молодых, здоровых бельгийцев, мужчин и женщин, трудоспособного возраста. Эти списки составлялись бургомистром города, в которых не значились взрослые дети известных фламандских фамилий, и подавались ему вместе с пухлыми ковертами, но никание деньги не могет сравниться с удовольствием чувствовать свою власть и одним красивым росчерком пера менять судьбы людей.
Конечно, деньги из конвертов Фриц принимал, но не как благодарность, а как справедливое вознаграждение за то, что он проживает среди этого набожного и малообразованного народа, потребности которого были более низкими, чем у него самого и у его великой нации.
В тот день, когда немецкие войска покидали Антверпен, и Фрица крайне раздражала неприкрытая радость молодого, высокого, здорового фламандца, который вышагивал рядом со штабной машиной и не обращал никакого внимания на то, что происходило вокруг него, словно сидящие в машине люди были не офицеры великой Германии, а обычнфе галки, прыгающие по дороге.
– Посмотри на этого здоровяка, – обратился Фриц к соседу, махнув белым платочком в сторону Альфонса.
Сосед, сидевший по левую руку от него, уже полчаса ёрзал на кожаном сиденье автомобиля, устраиваясь поудобнее, и его совсем не волновал проходящий мимо народ.
– Выскочил, как заяц на поляну, свободу почуял, – продолжал ворчливо Фриц. – Я уверен, что этот верзила увернулся-таки от работ на святую Германию! Как ни крути, если мужик не немец, то бездельник. Как можно было рассчитывать нашим стратегам на рабочую силу этих простодушных тунеядцев? Если винтовку держать не научились, то хотя бы работали, как полагается! …Эй, ты, рано радуешься, трусливый заяц, как бы плакать не пришлось!
Последние слова Фриц почти выкрикнул в сторону Альфонса, шагающего рядом с машиной по-прежнему размашисто и бодро. Такое невнимание ещё больше разозлило офицера.
– Ишь, какой прыткий выискался! Все они такие, фламандцы, не работают и не воюют, а как раки, всё назад пятятся. C такими трудовыми ресурсами любая стратегия фюрера потерпит поражение! Смотри, как вышагивает этот оборванец! Да ещё и улыбается, свинья! Эх, год назад я бы его за жабры – и в кастрюлю! С какой радостью я бы полюбовался на его потеющую морду где-нибудь на заводе под Дюссельдорфом!
В голосе Фрица звучало мстительное сожаление, что его поезд уже ушёл.
– Мой друг Фриц, каждому когда-нибудь везёт, сегодня явно не твой день. Ну, сбежал этот фраер из твоих вонючих лагерей, ну, отсиделся тихонько у какой-нибудь крали под боком. Тебе-то что до этого? Мы ведь, как там ни крути, отступаем, как нашкодившие коты, бежим по домам. Вот и автомобиль задействовали, чтобы нам, мой любезный Фриц, быстрее сбежать из этой страны, а жаль, всё так хорошо начиналось. Мы отступаем, дорогие мои. Отступление – это вам не победный марш под духовой оркестр, – с грустью в голосе произнёс пожилой толстый офицер, который сидел рядом с шофером.
Ему было жарко и хотелось пить. Поговаривали, что он был другом самого генерала Роммеля. Этого никто точно утверждать не мог, но звали офицера, как и его знаменитого соотечественника, Эрвином. Впрочем, трудно было найти на земле другого человека, который бы так сильно отличался от знаменитого боевого полководца Эрвина Роммеля, прославившего Германию в Африке, чем этот Эрвин, который отвечал за тыловое обеспечение фронтов продуктами питания и в данный момент сильно потел на переднем сиденье штабной машины. Короткая шея Эрвина не позволяла ему хорошо разглядеть Альфонса, вышагивающего по каменной мостовой в распахнутой курточке, но Фриц, сидевший сзади него, не сдавался.
– Как такому народу можно доверить руководство целой страной? Они, фламандцы, простодушны и доверчивы, ну, как младенцы! Всё за них господин пастор решает: кому – в рай, а кому – в ад, а они только машут головками, как болванчики, и поддакивают хором: «Да, да, господин пастор. Да, да, господин бургомистр». Всё было так прекрасно организовано, надо было только с радостью принять покровительство великой Германии, как единственный шанс зажить цивилизованно. Вот в Голландии всё обошлось мирно и без эксцессов. Видите ли, они, фламандцы, ещё и гордые, так пришлось их побомбить немного, чтобы научить хотя бы реально смотреть на вещи.
Тут Фриц заметил, что Альфонс уже потерялся из вида, и глубоко вздохнул.
– Ну чем им гордиться в своем гороховом королестве? Только Рубенсом или этими ниточными кружевами, которые только что в уборной не висят.
Брюзгливый тон Фрица вывел из терпения его соседа слева.
– Фриц, ты бы лучше вспомнил, что они устроили в Брюгге в XIII веке. Хорошо, что в эту войну не произошло то, что случилось с французами в эту «хорошую пятницу» семь веков назад. Вы слышали когда-нибудь о Брюггской заутрене? Французы роскошно устроились во фламандском городе Брюгге при Филиппе Красивом, а зарезали их в одно утро, и кто? …Те же фламандцы, которых ты, Фриц, готов с дерьмом смешать. Фламандцы – народ терпеливый, но всё может случиться. И как хитро придумали! Оказывается, ни один француз не может выговорить две буквы, которые находились в словах «щит» и «друг». Так в одно прекрасное утро все, кто не смог чётко произнести слова «щит» и «друг», остались без головы. Вы помолились с утра, мои дорогие? Сегодня как раз пятница, а каждая пятница может стать «хорошей» в фламандском понимании этого слова.
Тут сосед Фрица, сделав паузу в разговоре, поморщился. У него обострился радикулит, который «стрелял» в правую ногу. Найдя более удобное положение для больной ноги, он опять обратился к другу:
– Поэтому, Фриц, прекрати брюзжать. Ты ещё не служил во Франции, мой друг. Ох, уж эти французы! Они говорят одно, думают другое, а что делают, то и сами не ведают. Это у них называется романтика! А, уж, «лямур» с утра до вечера! Ни дисциплины, ни порядка. До войны пили своё бургундское и плакали от любви, во время войны пьют всё то же бургундское со слезами в глазах от любви к своей несчастной Франции, такой, вот, чувственный патриозм.
В разговор друзей вновь вмешался Эрвин. Слегка откинув голову назад, он начал говорить то, что лежало на сердце.
– Они пьют, мой любезный друг, шампанское и слушают Эдит Пиаф. О, Эдит, Эдит! От её голоса я сам плачу, друзья мои. Она поёт, но для других, а мы трясёмся в машине, в пыли и в поту, и так будем трястись до самого Берлина, где нас встретят без бургундского и без шампанского, и даже каплю шнапса не подадут.
Сказав последнюю фразу, Эрвин вытащил из нагрудного кармана сплюснутую бутылочку с коньяком, посмотрел на неё с вожделением и, не морщась, отпил хороший глоток, потом аккуратно бутылочку закрыл и засунул её обратно. Его короткую и толстую шею совсем заклинило, и она уже не поворачивалась ни влево, ни вправо.
Сосед Фрица, усевшись удобно, облегчённо вздохнул и повёл разговор на более приятные темы, ехать им предстояло долго.
– Тебе ли унывать, Фриц? Все четыре года просидел ты здесь, как кот за пазухой. Мало ли ты шоколада скушал перед сном и креветок перед обедом?! – обратился он к Фрицу, похлопывая его по впалому животу. – А в Англии, мой друг Фриц, ты, как знаменитый гурман, получил бы уже после первого завтрака несварение желудка, а через неделю – отставку по состоянию здоровья, поверь мне на слово. Это и есть та загадочная причина, по которой фюрер не захватил Англию. Выжаренная по-английски рыба, без соли и соуса, и сухие фритты, подаваемые на завтрак, – это есть то секретное оружие врага, которое является угрозой для здоровья каждого тылового офицера.
Фрица передёрнуло, словно спазм перехватил его горло, как будто он уже сейчас давился большим куском сухой пережаренной рыбы.
Офицеры замолчали. Старинный портовый город Антверпен сменился простором полей, окружённых тополиными перелесками. Крестьяне готовили поля к зиме, как будто и не было войны.
Штабную машину трясло от езды по брюссельскому тракту, выложенному булыжником ещё римлянами. Пожилой шофёр крепко держался за руль. Ему было грустно, ведь он только что расстался с нежной молоденькой Николь, которая носила под сердцем его ребёнка.
…Альфонс был рад, что успел в администрацию города до закрытия. Он сидел один в зале ожидания. Отдел регистрации актов гражданского состояния населения размещался в большой комнате с высокими потолками. Фанерная перегородка, отделяющая рабочую часть конторы от зала ожидания, была выкрашена в жёлтый цвет. Перегородка смотрела на посетителей тремя стеклянными окошками, за которыми должны были сидеть служащие, но там никто не сидел. У Альфонса возникло чувство, что он находится один в этом большом и мрачном каменном здании городской власти. Счастливая улыбка от предвкушения торжественности наступающего момента сошла с его лица, но ею продолжали сиять голубые глаза молодого отца, горящего желанием официально заявить о рождении своего сына. Однако, сообщить об этом факте было некому.
В конторе стояла тишина. Только залетевшая с улицы пчела жужжала и билась в оконное стекло. На узких и высоких окнах висели коричневые бархатные шторы, плохо пропускавшие в комнату свет заходящего солнца. Альфонс сосчитал про себя до десяти, потом резко встал со стула и позвонил в колокольчик, что лежал возле первого стеклянного окошка. На звонок откликнулся покашливанием маленький человек, который в тот же момент, отделившись от шторы у окна, неспешно подошёл к запоздалому клиенту. Этот служащий администрации был небольшого роста, с приятным круглым животиком и с толстыми линзами в очках. На вид ему можно было дать лет сорок пять.
Карл уже не ожидал посетителей, его рабочее время подходило к концу.
В последнее время его коллеги предпочитали привести в порядок собственные дела, а не каждодневно корпеть над бумагами от звонка до звонка. Днём многие служащие отправлялись на улицу посмотреть на уход немецких частей из города и больше на работе не появлялись, скорее всего они отправлялись домой, готовиться к отъезду в Германию.
Карл не мог так безответственно относиться к своему труду. Работа с документами требовала аккуратности и дисциплины от чиновника, и Карл был очень аккуратным и очень ответственным человеком, воспринимая службу в администрации не столько как возможность прокормить семью, сколько как священный долг патриота перед отечеством. Конечно, его очень печалил уход соотечественников из Бельгии.
Четыре года назад Карл перебрался сюда вместе с женой и сыном-подростком. Четыре года он плодотворно работал, чтобы в Антверпене, как и в других городах Бельгии, запустить в действие механизм медицинского страхования населения, создать пенсионный фонд, профсоюзы и ввести социальные пособия. И вот теперь, когда пришла пора «сбора урожая», непобедимый Рейх позорно пал на радость своего врага. Такого итога для своих трудов Карл никак не мог ожидать. Кто теперь вспомнит о трудолюбивом Карле, который ночи напролёт составлял отчеты по результатам своей деятельности в вассальной стране Германии.
«Наша работа останется в тени истории, так же, как и я со своей близорукостью. Никто не скажет мне на прощание и доброго слова», – думал про себя Карл до того, как услышал звонок, сообщающий, что по его душу пришёл посетитель, который прервал думы чиновника о его жизни в Бельгии и о вчерашней гостье, из-за визита которой он не смог уснуть до рассвета, а эти думы требовали от него конкретного выбора.
…Сын Карла по приезду в Антверпен подружился с местным пареньком, у которого был старший брат Давид. Давид носил имя еврейского царя, но не был евреем, он был чистокровным фламандцем. Карл помнил, как три года назад Давид, одетый в мундир немецкого пехотинца, гордый от предстоящих сражений за новую великую родину, прощался с друзьями и соседями. Даже Карл поучаствовал в этом трогательном прощании, говоря Давиду и его друзьям, что Германия стала для Бельгии старшим братом, что враги Германии стали врагами Бельгии, и что долг братьев – стоять плечом к плечу в борьбе с врагами до победы. Победа должна была принести благоденствие как немцам, так и фламандцам, их младшим братьям. В сущности, Карл говорил то же самое, о чём вещало радио с утра до вечера.
Когда вчера вечером мать Давида пришла в дом к Карлу, то тот не сразу узнал в этой постаревшей женщине свою приветливую соседку. Её густые поседевшие тёмные волосы короной лежали на голове, на плечи был наброшен серый вязанный пушистый платок, прикрывавший тёмно-клетчатое платье, но в облике этой женщины было что-то такое, что настораживало.
Нежданная гостья робко поприветствовала хозяев дома. Карл кивнул в ответ и подумал, что, может быть, соседка ошиблась адресом, и он заранее собрался её простить за эту оплошность, но гостья даже не попыталась извиниться и не делала никаких попыток удалиться из его дома, а без приглашения прошла в комнату и села на стул, что стоял у обеденного стола, напротив Карла. В комнате воцарилось молчание.
Гостья пристально смотрела на Карла, словно изучала его под увеличительным стеклом, а тот не выдержал её взгляда и в растерянности оглянулся на жену, которая осталась стоять у двери в полном недоумении. Не отрывая тяжёлого взгляда от Карла, соседка стала говорить, как бы подбирая нужные слова.
– Алле, сосед мой уважаемый, расскажи-ка мне умно и по-человечески доходчиво, что мне, вдове, теперь делать? Как дальше жить? Давид, мой старший сын, ты его, господин Кауфман, помнить-то должен, сидит уже третий месяц в инвалидной коляске. Он вернулся с этой проклятой войны, но вернулся калекой. На войне ноги его оторвало взрывом, железный крест имеет за храбрость от вашего фюрера. Теперь сидит мой сынок дома и видеть никого не хочет. Молчком сидит мой Давид, только курит сигарки, одну за другой. Его пенсия вся на табак и уходит. Не убитый и не похороненный…
Тут женщина вздохнула, собралась с духом и продолжила:
– Обманом увели вы у меня сына. Ты, Карл, живёшь с нами в соседях и моего Давида по плечу хлопал, когда на фронт провожал, а теперь убегать собираешься? Выходит, ты его, сироту, тоже обманул… Вот я к тебе и пришла.
Женщина замолчала, закрыв рот рукавом платья. Супруга Карла подошла к мужу и встала за его спиной, а гостья поднялась со стула и, чуть наклонившись над столом, спокойно изложила суть дела.
– Так, усыновил бы ты моего мальчика. Возьми его с собой в свою Германию, когда сбегать-то будешь. Друзья отвернулись от него, а соседи на него уже сейчас волком смотрят. Что будет с нами дальше, когда вся ваша команда уберётся обратно в Германию? А? Угробят его злые люди… как изменника родины угробят. Мой муж был убит в первую мировую войну. Я сама детей растила, но они были детьми героя. Теперь и геройство мужа нам не поможет. Возьми моего Давида с собой, Карл, он воевал за твою родину. После войны в Германии будет много таких покалеченных, как он. Может быть, в Германии он ещё поднимется, мой мальчик.
Непрошеная слеза застыла в глазах вдовы, но женщина справилась с волнением и твёрдо сказала в заключение:
– Всё, что есть у меня, будет твоим. Я служить тебе буду, пока Господь не смилуется надо мной. Прости, что ненавидела я тебя и всех немцев… У тебя тоже сын растёт, мой младший стал его другом. Ты хороший человек, и жена твоя женщина верующая. Вот я пришла и прошу. Да не оставит вас Бог!
Затем гостья вновь села на стул. В комнате воцарилось молчание.
– Мы останемся здесь. Мы не уедем в Германию, госпожа Матильда! Правда? Карл, мы останемся жить в Бельгии?.. Ради нашего сына, – вопросительно заговорила жена Карла, осторожно положив свои руки на его покатые плечи.
Вчера Карл ничего не ответил жене, он удалился в спальню. Это было вчера, а сегодня он опять на службе был обязан приветливо принять гражданина, который стоял у стойки и счастливо улыбался чиновнику по другую сторону барьера, что чрезвычайно противоречило духу самого Карла.
– Чем я могу вам помочь? – с сильным немецким акцентом спросил Карл посетителя.
– Господин, у меня родился сын. Вернее, у нас с женой родился сын. В роддом требуется принести акт о рождении моего мальчика, – проговорил Альфонс быстро и радостно.
Наступила пауза. Пауза тянулась и тянулась. Человек за бюро всё смотрел на стол, где лежал раскрытый толстый журнал регистрации гражданского состояния населения. Потом он медленно поднял глаза на Альфонса, как будто не понял, что от него хотят. В круглых очках Карла бликами отражалась радость посетителя, но за толстыми линзами в глазах чиновника стояла густая коричневая пустота.
– Вы сказали, что у вас родился сын? – проговорил Карл правильным голосом.
– Совершенно точно, у меня, вернее, у нас с женой, родился первенец!
По опыту службиста Карл сразу высчитал дату зачатия ребенка, возраст самого папаши и отметил его здоровый вид. В справке из роддома стояли имена и фамилии родителей, которые в роддомах обычно не скрывают. Рука Карла автоматически потянулась к журналу, где регистрировались имена дезертиров, сбежавших из лагерей трудовой армии Гитлера, но в этот момент каменное здание городской администрации потряс грохот танка, проезжавшего по мостовой, и в это мгновение верность Карла службе дала трещину.
Перед его глазами вдруг замелькали образы ладно скроенного Давида в немецкой гимнастёрке и его матери, постаревшей в одночасье, образ жизнерадостного сына, мечтавшего стать инженером, и страдальческое выражение на лице жены, молча провожавшей его сегодня на работу. Карл посмотрел в счастливые глаза Альфонса и вспомнил сам то счастье, которое испытывал, когда держал крошечное тельце своего первенца в ладонях, вспомнил он и непередаваемую отцовскую гордость, когда его мальчие впервые назвал его папой. Как он был тогда счастлив!
Карл понял, что смертельно устал от воспоминаний, от размышлений, от ответственности за государственные бумажные дела и за жизнь своей семьи, данной ему Богом. Под грохот танка по мостовой сердце Карла успокаивалось, и он почувствовал облегчение. Все его сомнения остались позади, потому что он сделал выбор. Это было в его характере – принимать твёрдые решения.
Теперь Карл посмотрел на Альфонса с чуть заметной улыбкой. Этот человек стал ему гораздо ближе, чем строгие установки, по которым он должен был принимать соответствующие меры к гражданам, подозреваемым в дезертирстве. Карл опустил голову и стал своим каллиграфическим почерком выписывать акт о рождении ребёнка. Когда очередь дошла до имени младенца, он остановился, положил перо обратно в чернильницу и поднял свои очки на Альфонса.
– Я не могу это имя вписать! – сказал он по-немецки посетителю.
– Что вы не можете вписать? – спросил Альфонс, поперхнувшись от внезапного чувства тревоги.
– Это имя, уважаемый господин Альфонс Де Гроте! Это имя, «Ронни», звучит слишком по-английски, а у нас с англичанами война. Вы забыли? Давайте мы назовём вашего мальчика Рональдом или Романом, – миролюбиво стал предлагать Карл немецкие имена новоиспечённому отцу.
Человеку трудно изменить свое мышление в одночасье, даже тогда, когда перевернуть свою судьбу принято окончательно.
Опять наступила пауза. У Альфонса непроизвольно сжались кулаки, но радость от рождения сына была безгранична, что в этот час на земле не существовало силы, способной её победить. Альфонс быстро нашёл выход из этой неприятной ситуации, задевающей его отцовскую гордость.
– Я назову своего мальчика не Ронни, что звучит сильно по-английски, и не Рональдом, что звучит по-немецки. Я назову своего сына Ронан!
– Хорошо, – подумав, согласился с этим Карл, – я не знаю, к какой национальности это имя принадлежит, поэтому мы так и запишем: Ронан Мария Альфонс Де Гроте.
Глава 2
Счастливый Альфонс после официальной процедуры регистрации рождения первенца поспешил в отцовский дом, разделить со своими родителями и родителями жены Валентины радость появления на свет продолжателя рода Де Гроте. Счастье переполняло его сердце и обостряло память, словно свыше свет пролился на его прошлую жизнь, осталось только оглянуться назад. По мере того, как Альфонс приближался к родному порогу, шагая знакомыми улицами, воспоминания становились более ясными, они приходили, как гости из прошлого, которым было очень интересно узнать, как обстоят дела в настоящем.
Альфонс и его жена Валентина с самого рождения жили по соседству в портовом городе Антверпене, который был выстроен на берегу судоходной реки Шельды, несущей свои воды в Северное море. В этом городе творил великий Рубенс и учился рисованию Пирер Блейгель – старший, всемирно известный художник, оставивший потомству картину «Вавилонская башня». Что именно хотел показать людям Питер Брейгель в своей картине, не нужно и разгадывать, ибо каждый человек видит в его картине то, что сам хочет увидеть. Если от настоящей Вавилонской башни, построенной людьми в древние времена, не осталось и камня на камне, то картина Питера Брейгеля (https://www.google.ru/search?newwindow=1&biw=1280&bih=671&q=%D0%9F%D0%B8%D1%82%D0%B5%D1%80+%D0%91%D1%80%D0%B5%D0%B9%D0%B3%D0%B5%D0%BB%D1%8C+%D0%B4%D0%B5+%D0%94%D0%B5&spell=1&sa=X&ei=ieBxU-_TFKSj4gSDkIDYBw&ved=0CCMQvwUoAA)-старшего бережно хранится в музее Вены, но в Антверпене по этому поводу никто не обижался, потому что у Антверпена есть и другие ценности. Этот город славился своими легендами.
По древней легенде, на берегах реки Шельды жил когда-то огромный великан Дрюон Антигон. Каждый корабль, проплывая мимо, должен был платить великану непомерную дань, а иначе он отрубал жадному капитану, а его корабль топил, чтобы другим было не повадно. Всех держал в страхе грозный Антигон, которому и море было по колено. Никто не мог справиться с великаном, многие мореплаватели оставались без руки, а некоторые упрямцы – и без обеих.
Однажды мимо разбойника-великана на своей лодке проплывал один моряк, солдат Римской империи, Сильвиус Брабо, и он был знаменит тем, что переправлял бочки с вином в Рим.
Сильвиус Брабо был человеком маленького роста, но отличался смелостью и смекалкой, денег лишних он не имел, как и желания стать одноруким. Когда великан схватил его правой рукой за грудки и поднял на высоту своего роста, бывалый солдат, недолго думая, одним взмахом меча отрубил великану его правую руку, а сам упал на палубу и выбросил обрубок в воды реки Схелде, и довольный поплыл дальше, в Рим, а что случилось с Антигоном дальше, легенда умалчивает. Наверное, он умер от кровотечения, так как никто не захотел оказать раненому великану первую медицинскую помощь. С тех пор этот портовый город стал в народе зваться Антверпен, что означало «отброшенная рука».
Легенда легендой, а жизнь течёт, не зная остановок, как река, несущая воды к морю.
Если рождение ещё одного гражданина Королевства Бельгии для Антверпена прошло без торжеств и фейерверков, то на его окраине в честь младенца был устроен праздник двора.
Особенно радовались первому внуку его бабушка Мария и оба деда, которых звали одним именем Франц, ведь, новорожденный Ронан Мария Альфонс Де Гроте был продолжателем двух известных родов.
Богатый прадед Альфонса по фамилии Трох, владевший пекарнями и ветряными мельницами на севере Франции, взял в жёны дочь знатного аристократа Ротшильда. Этот брак был хорош со всех сторон, как родственный союз богатства и знати, который должен был обеспечить молодым супругам счастливую жизнь, но молодожёны провели вместе только первую брачную ночь и постарались её поскорее забыть. Любовью этот брак был обделён.
Родившейся у молодых супругов девочке очень недоставало заботливой любви мамы и папы, наверное, поэтому первая ласка младшего помощника пекаря, работающего в пекарне, принадлежащей фамилии Трох, быстро вскружила ей голову. Постепенно случайные встречи молодых влюблённых становились всё жарче и жарче. Для богатой наследницы не было ничего прелестнее этих тайных свиданий. Она готова была следовать за возлюбленным хоть на плаху, зато юноша не собирался никуда сбегать от судьбы, которая давала ему счастливый шанс породниться со знатью. Тайный роман богатой наследницы и безродного помощника пекаря закончился просто и печально: когда от этой порочной связи должен был родился ребенок, то него отказалась как богатая фамилия Трохов, как и знатный род Ротшильдов, а беднягу – отца ребенка выгнали с работы без всякого вознаграждения, а беременную дочку Родшальды отправили в глухую провинцию Голландии, которая в 1830 году стала фламандской провинцией Бельгии. Приют несчастным дала сестра Ротшильда, которая овдовела в молодые годы и детей не имела.
Вдова была рада приходу в её одинокую жизнь юной племянницы, ведь до этого она одиноко коротала дни в своем шикарном особняке, где угасало её женское очарование, но Бог, видимо, призрел забытую родственниками вдову, и вскоре её дом наполнился весёлыми хлопотами и детскими голосами.
Под опекой тёти молодая женщина расцвела, стала выезжать в свет, ездить на гулянья и балы, а её сынишка рос счастливым ребёнком, но при крещении в местной церкви он не получил отцовскую фамилию (в церковной книге, где должно было находиться имя отца, стоял прочерк), и имя ему дала гостеприимная вдова, назвав мальчика Францем.
Случилось так, что на рождественском базаре маленький Франц, изрядный шалунишка, вырвался из-под опеки мамы и побежал куда глаза глядели. Малыш, не знавший крепкого отцовского слова и силы отцовской ладони, пустился в бега Сначала он смотрел, как взрослые дяти и их дети стреляют по цветным надувным шарикам, а потом малыш разбегался от одного прилавка к другому. Покупателям на таких гуляниях предлагались сладости, рождественские свечи и различные поделки. Играла музыка, кружилась карусель, а Франц как заводной носился по всему базару, пока на бегу не врезался в чьи-то ноги. Обладателем этих ног был высокий мужчина, который показался мальчику настоящим великаном.
«Великан» слыл в округе уважаемым человеком, хотя и был молод годами. Все знали его как господин Де Гроте, который был богат и имел своё собственное дело по изготовлению деревянных бочек. Бравый великан взял мальчика на руки и посадил его к себе на плечо, на котором могли усесться ещё два таких же мальчика, как Франц, а у самого Франца с сердцем произошла странная вещь: оно затрепетало в груди от восторга, сидеть на плече великана было просто великолепно!
– Где твоя мама? – ласково спросил Де Гроте.
– Она… она… потерялась, – ответил мальчик, изменяя голос на более низкий диапазон.
Пока мужчина обдумывал, что ему делать с потерявшимся ребёнком, к нему уже бежала мама Франца. Любовь к сыну и радость, что он нашёлся, делали её очаровательной, и, прижимая своего малыша к груди, она с такой благодарностью посмотрела в глаза «великана», что если бы человеческое сердце умело от счастья таять, то оно бы растаяло без остатка в груди молодого Де Гроте.
Через месяц в особняке у мадам Ротшильд был дан обед в честь молодожёнов, и малыш Франц стал законным представителем рода Де Гроте.
Прошло время, Франц вырос и женился на милой девушке Марии, отец которой проектировал первый локомотив, а через год после свадьбы у них родился сын, его назвали Альфонсом.
Двор, где проходило детство Альфонса и его жены Валентины, объединял пять домов, стоявших стена к стене, их фасады выходили на узкую мостовую, которая не прогревалась даже в самый солнечный день, зато во внутреннем дворе солнца было предостаточно, там и проходили спокойные будни жители этих домов.
Соседи жили как одна большая дружная семья: праздники и беды делили пополам. Отцы семейств с самого утра уходили на работу. В те годы Королевство Бельгия переживало разгул экономического кризиса и работой мужчины дорожили, а их жёны целый день занимались домашними делами: убирали, готовили, стирали, шили одежду, вязали кружева. Бельё кипятилось в бачках, на печах томился суп из овощей, которые привозил возница из соседней деревни. Когда в кастрюлю с супом попадала свиная косточка, то от запаха мясного бульона поднималось настроение у всего двора.
В те времена завидовать было не принято, потому что всем жилось нелегко. Их родина ещё не оправилась от одной войны, а уже назревала вторая. В магазинах скудели запасы продовольствия, пустовали церкви, и люди пытались выжить, надеясь только на свои силы, на свой опыт и умение вывернуться сухим из водоворота проблем.
Отец Альфонса, Франц Де Гроте, имел крепкий заработок, благодаря доставшемуся ему по наследству небольшому предприятию по изготовлению деревянных бочек. Он был человеком очень покладистым, немногословным, отличался крепко сбитой фигурой и статью, а лицом походил на героя-любовника из первых чёрно-белых фильмов синематографа. Франц с удовольствием курил трубку и смеялся над хорошей шуткой. В работе и выносливости ему не было равных, а дома мужчина любил хорошо покушать и очень ценил свой душевный покой.
– Ох уж эти мужчины! Францу, хоть горшок разбей о голову, не рассердится. Всё ему хорошо! – даже жаловалась на него жена Мария, когда по вечерам хозяйки присаживались на скамейке под кустом сирени в ожидании мужей с работы.
Они приглядывали за детьми, которые играли в песочнице, и от нечего делать обсуждали новости двора.
Маленький Альфонс был уверен, что эти беседы женщин и яйца выведенного не стоят, но его будущая жена, хорошенькая девочка Валентина, дочь коротышки Франца, городского извозчика, и его жены Анны-Марии всегда слушала эти разговоры с большим вниманием.
О чём говорили соседки, сидя на скамейке у стола, сколоченного из старых досок мужьями? Да так, ни о чём. Иногда одной реплики хватало, чтобы завязалась между ними интересная беседа.
– Мой сынок, Альфонс, растёт весь в отца: слова поперёк не скажет. Будет жена из него верёвки вить, как пить дать, будет, – продолжала жаловаться Мария, думая о своём.
Отложив вязание, в разговор вступила Анна-Мария, приболевшая мама Валентины.
– Счастливая ты, Мария, твой Франц у тебя добрый, он и пошутить умеет. А мой Франц, как приедет с извоза, нальёт себе кружку пива и сидит целый вечер букой, как глухой и немой. Слово от него не дождёшься, а если и дождёшься, то пожалеешь. Одна радость у нас в доме – дочь! Моя Валентина любит на кухне возится и порядок в доме наводёт. Доченька у меня весёлая девочка, только книжки читать не любит.
Сказав это, Анна-Мария сконфузилась и замолчала.
Обычно Анна-Мария на таких посиделках больше молчала, чем говорила, а тут на неё что-то нашло, и от неловкости покраснела.
Как было ей рассказать соседям то, что лежало у неё на сердце? Разве кто-то поймёт её страдания, когда всем и так нелегко живётся. Женщина чувствовала, как её сердце тихо высыхало от убогости и скудности той замужней жизни, которой наградила её сиротская доля. Молодой женщине хотелось романтики и приключений, а она слабела день ото дня в день. Конечно, Анна-Мария прекрасно понимала неуместность своих ветреных мечтаний, одолевавших её по ночам.
Какие могут быть приключения, если в семье денег хватало только на то, чтобы не пойти по миру с протянутой рукой, но Анна-Мария ничего не могла с собой поделать, она тайно от мужа предавалась мечтаниям, особенно, по ночам.
В мечтах она плыла на фрегате под белыми парусами от края земли и до края, над её головой блистали незнакомые яркие звёзды. Грезилось Анне-Марии, что рядом с ней стоит не её муж, неказистый и косноязычный, а другой мужчина, сильный и надёжный, как «морской волк», готовый поднять шпагу за её честь. Женщине представлялось бушующее море, как дикие волны кидаются на палубу фрегата, а на капитанском мостике стоит она, в крепких объятиях любимого мужчины, который читает ей стихи под рёв морских пучин, а потом, к рассвету, шторм сменился бы ласковым бризом, а она бы любила и была любимой тем рыцарем, которому была бы верна до гроба. Как ни странно, но такие романтичные мечты помогали Анне-Марии жить в реальной жизни.
Валентине не было и пяти лет, когда заболела её мама. Анна-Мария страдала от сильных головных болей, от бессонницы, но она не жаловалась.
Соседки и сами видели, как тосковала жена извозчика, и их беспокоили растущая бледность её лица и тёмные круги под глазами.
Когда Анна-Мария перестала выходить во двор на посиделки, то женщины сильно встревожились, и первой высказалась по этому поводу самая уважаемая соседка, мадам Де Баккер, мать троих сыновей.
– Книжки читает наша Анна-Мария, от книжек голова у неё и помутилась. Книжки книжками, а домашнюю работу кто будет делать? Гномики из леса? …Бедный Франц, намучился он с ней, к ней ведь ни с какой стороны не подъехать, гордые они! Ручки-то к труду не приучены, только книжки привыкли держать. От книжек одна беда, от них тоска приходит к человеку, что в голову бьёт. Хорошо, что дочка хозяюшкой растёт, а наша Анна-Мария и Валентине со своими книжками покоя не даёт.
Надо сказать, что муж мадам Де Баккер имел мотоцикл, и эта двухколёсная собственность придавала ещё больший вес её словам.
Разговор зашёл в тупик, говорить было не о чем.
– Кровь знати! – неожиданно продолжила разговор старушка, маленький домик которой окнами выходил на другую улицу. Она загадочно обвела взглядом соседок и пробурчала себе что-то под нос.
Эта достопочтенная старушка выходила во двор только солнечными днями и теперь сидела в отдельном плетёном кресле, купаясь в лучах закатного солнца. На её голове был повязан белый чепец с кружевами, от которого морщинки на её лице выглядели более нежными. На её белом кружевном фартуке, надетом поверх тёмного добротного платья, была выбита красная роза. Цветок мог выглядеть насмешкой над преклонными годами Марсель, если бы не её утончённая манера поведения, умелое ведение разговора и личная самодостаточность.
Обычно старушка не участвовала в разговорах соседок, но молодые женщины ей угождали тем, что предлагали чашечку с чёрным кофе, и довольная Марсель рассказывала им истории из своей жизни или из жизни знати.
– Бедная Анна-Мария, как же ей не посчастливилось в жизни. Жаль, что не для неё светили звёзды в небе, и не в её честь всходило солнце над горизонтом. Мои дорогие соседушки, неслучайно милая Анна-Мария готовится отдать Богу душу в такие молодые годы. Судьба сыграла с ней злую шутку. Эта женщина была рождена не для того, чтобы прозябать в нашем райском дворике бедного городского квартала, а для того чтобы в честь неё давались балы во дворцах, и устраивалась охота на оленей. Анне-Марии было положено звёздами сидеть в партере знаменитых салонов и слушать музыку Вивальди, а её домом должен был стать чудесный замок с видом на голубой залив, в котором прислуживали бы ей служанки, но судьба мстит людям за браки по любви. Я говорю, мои дорогие соседушки, со знанием дела. Я долгие годы, как вы знаете, жила при баронессе Ван Брехт в гувернантках, пока мой Рауль служил в армии, – тут старушка отпила глоток пахучего кофе, в её глазах загорелся таинственный огонёк, и она продолжила: – Горячая любовь итальянского принца медленно остывает в струях холодно-голубой крови голландской баронессы. Да, жаль это несчастное дитя, которое родилось в таком браке…
Сказав эти таинственные слова, старушка допила кофе и аккуратно поставила чашечку на поднос, приготовившись подремать в уюте кресла. Ожидавшие продолжения рассказа соседки всполошились, Мария спешно подлила в чашечку Марсель ещё кофейку и подсластила его сахарком. Старушка приободрилась, уселась удобнее в своём кресле и, отпив горячего напитка, изящно сложила руки у груди, чтобы поведать соседкам историю любви родителей Анны-Марии уже в который раз.
Любая история настоящей любви имеет силу завораживать сердца слушателей, особенно если героями этой истории являются знакомые им люди.
Когда-то, давным-давно, дочь знатного барона из Голландии полюбила итальянского юношу, который не был наследным принцем, но оставался принцем по рождению. Эта любовь случилась, как и все истории любви, по божьему провидению.
За своё недопустимо вольное поведение сын одной королевской семьи, по распоряжению самого короля, был отправлен на перевоспитание в Голландию. Однако в Амстердаме молодой человек не учился уму-разуму, а с азартом молодости кутил, играл в карты и влюблял в себя местных красоток.
Каждому юноше кажется, что весь мир его боготворит, пока однажды он не встретит свою богиню и не преклонит перед ней колено.
Легко и свободно шла она по мосту, словно ее туфельки не касались земли. Перед её совершенством блекли солнечные лучи, золотом вплетаясь в её волосы, свободно падающие на голубой шёлк платья. Лёгкой походкой богини приближадась к ительянскому принцу, но, поравнявшись с ним, лишь слегка кивнула головкой и, как видение прошла мимо, её мимолётная улыбка ослепила молодого человека, и любовь с первого взгляда поразила его сердце.
Конец этой истории был скорее счастливым, чем печальным, но всем, кто уже слышал эту историю, становилось заранее грустно.
Принц встретился вновь со своей зеленоглазой незнакомкой на балу, данном в честь её величества королевы Голландии. Прекрасная девушка оказалась дочерью знатного барона. Влюблённый принц удивлял девушку открытостью и силой своих чувств, к чему знатная молодая особа не была привычна. Она согласилась на уговоры принца поужинать с ним на итальянском фрегате, где вся итальянская команда, от матроса до капитана, всегда была готова служить пусть не наследному, но всё-таки принцу Италии.
Впрочем, девушка не сразу решилась принять это несовсем тактичное предложение. Прежде чем вступить на палубу под итальянский флаг, голландская баронесса долго размышляла ночами, созерцая звёздное небо из окна своей спальни. И вот, глядя на далёкие звёзды, она поняла, что любовь принца будет сродни яркости Полярной звезды, которая навсегда останется загадкой, если самой не прикоснуться к источнику её сияния.
Вечер уединения влюблённых был тих и ласков. Зажжённые свечи в каюте капитана стойко горели до утра, пока предрассветный туман не упал на землю.
Отец возлюбленной принца был знатным бароном, он с первого взгляда невзлюбил кутившего в Голландии итальянца, легкомысленного повесу, но был уверен, что строгое воспитание дочери сможет противостоять любым чарам ловеласа, и он… ошибся. Видя дочь влюблённой, барон предупредил её заранее, что никогда не допустит родства с непорядочными людьми, даже если они и из знатного рода. Юная баронесса, поправ родительскую волю, выбрала любовь!
Зная грозный характер старого барона, влюблённые покинули Голландию, чтобы венчаться в Бельгии, и… обвенчались.
Однако в Бельгии молодых супругов нашёл посыльный из Италии. Он передал беглому принцу королевское предписание немедленно вернуться на родину, иначе принц будет отлучен от двора его величества короля и навсегда утратит право на наследство.
Не прощаясь с любимой, серым дождливым рассветом поспешил молодожён на свою солнечную родину. После его отъезда юная баронесса быстро осознала реальность своего положения. Бегство любимого она приняла не как беду, а как расплату за своё вольное поведение. Жалость к себе была ей противна, и она приняла судьбу брошенной женщины безропотно, только сердце её вдруг стало холодным, как ледяной комок, хотя под её сердцем уже робко стучало другое сердечко.
Прошёл месяц. Потеряв титул баронессы, несчастная женщина продолжала жить там, куда её привёл счастливый итальянский муж. Чтобы платить за жильё, матери Анны-Марии пришлось экономить на всём и зарабатывать на пропитание давая уроки музыки.
Приближался срок родов, как в один из осенних вечеров, ближе к ночи, в дверь её квартиры постучались. На пороге стоял её сбежавший муж, без титула и наследства, но с обручальным кольцом на пальце. В руках он держал букет красных роз, а его жгуче-чёрные глаза искрились счастьем снова обнять любимую и быть подле нее до скончания дней.
В этот момент стали они и на земле, и на небе, одной плотью и одной душой, и не было на всём свете силы, способной этот союз разрушить.
Никто не знает и того, были ли они счастливы в браке, но богатыми так и не стали. Анна-Мария, их единственная дочь, родилась недоношенной, рано потеряла родителей, оставшись сиротой, воспитывалась в приёмной семье. Девушку выдали замуж за городского извозчика, но каким-то чудом в ней продолжала жить романтичная любовь её родителей, которую нужно было завоевать и отогреть.
***
Эту историю любви красочно описывала старушка своим соседкам погожим деньком под сиреневым кустом. Никто не знал, откуда эта история пришла к самой старушке, бывшей гувернантке баронессы Ван Брехт.
«Ох, что только ни случается, когда люди от любви теряют голову!» – думала про себя Мария, размышляя над услышанной историей больной Анны-Марии. Сама Мария была удачно сосватана родителями и благодарила за это Бога. Бог дал Марии и Францу послушного сына Альфонса, характером похожего на отца.
Старушка-рассказчица очень любила Марию и её сына, любила и Анну-Марию, а вот её дочь, Валентину, так и не смогла полюбить.
– Девочка живёт не сердцем, а умом. Франками будет считать она своё счастье, но Бог милостив ко всем, – любила приговаривать старушка, когда Мария кормила её свежим супом из крольчатины.
Перед смертью бывшая гувернантка баронессы Ван Брехт благословила Марию за её доброе сердце, и она очень боялась, что её супруг Рауль на небесах не признает в ней ту прелестную девушку, которую вёл под венец.
Мама Валентины умерла через месяц после похорон старушки. После смерти Анны-Марии воспитанием Валентины занимался только её папа, «маленьким» Францем прозвади его во дворе, за его маленький рост, а «большим» Францем звался муж Марии.
Маленький Франц быстро привык к своему одиночеству, потому что одиночество пришло к нему ещё при живой жене. Слишком непонятной или слишком капризной казалась ему почившая супруга, чтобы сделать его счастливым мужчиной.
Можно смело сказать, что Альфонс дружил с Валентиной сколько он себя помнил. Сначала они просто играли в игрушки, потом стали играть в семью. Валентина была «мамой» и варила из песочка суп, добавляя в него листья сирени, травинки для вкуса, а Альфонс, как «папа», ел «суп» с прихлёбом. Он ел суп понарошку, высыпая песок из тарелочки прямо себе под ноги. Отведав «суп», Альфонс садился на маленькую табуретку с поломанной веткой во рту, подражая отцу.
После ужина понарошку Валентина начинала показывать Альфонсу свои игрушечные покупки – кофточки и брючки для их будущих деток. Кукольную одежду девочка мастерила сама из маминых платьев и фартуков. Детские игры потихоньку перерастали в юношескую дружбу между Валентиной и Альфонсом.
Мальчиком Альфонс учился у отца плотницкому делу и на первую получку купил своей подружке-соседке маленький подарок – стальное блестящее колечко. Валентина очень обрадовалась колечку, хотя оно болталось на её пальчике, в благодарность она поцеловала друга детства в щёку и носила колечко на ленточке, завязанной вокруг шеи.
Закурил Альфонс одновременно с началом своей трудовой деятельности. Подростком его взяли на стройку, где мастер сразу заметил его сноровку в работе и поручал ему более серьёзные задания, чем его сверстникам, за что и платил ему больше, чем другим. Ребята на работе сторонились Альфонса, скупого на слово, но хорошие отношения он поддерживал со всеми, а его единственным близким другом была и оставалась Валентина.
Как только Альфонс начал приносить в семью свой заработок, он перестал ходить в церковь. Зачем рабочему человеку нужна церковь, ведь церковь предназначена для таких чистоплюев, как местный барон и его свита. Один только смиренный вид старшего дьякона церкви, ведущего воскресные богослужения, вызывал в сердце юноши раздражение, а раздражаться Альфонс не любил, как и ссориться. Отказ Альфонса посещать церковь очень огорчал только его маму. Мария доверяла Богу свои молитвы о сыне, понимая, что верить в Бога научить человека нельзя.
«Бедный мой мальчик никак не поймёт, что Господь его так любит», – думала она, печалясь.
Конечно, Мария и Франц огорчались, что Альфонс медлит со свадьбой с Валентиной, но старались не вмешиваться в дела сына. Проходил год за годом, Валентина меняла женихов и ждала Альфонса, а Альфонс тратил деньги на проституток, но только с ней ему было легко и просто.
Валентина не требовала от Альфонса проявлений любви или особых знаков внимания, она умела ждать свое счастье, ведь любила она Альфонса с самого детства и в мыслях привыкла видеть его своим мужем, который отвечал всем её требованиям: много работал, не был жадным, пиво пил только по праздникам, и даже то, что он ходил к проституткам, не казалось ей бедой.
Когда Альфонс приходил с работы домой, она веселила его своими простенькими рассказами об ухажёрах, которые ходили за ней по пятам, но никогда не открывала ему свою надежду стать его женой, поскольку знала, что её друг со школьной скамьи был влюблён в другую девочку, а звали её Рахель.
Валентина не была похожа на свою мать, она не любила бесплодных мечтаний и привыкла действовать наверняка. Девушка знала, как успокоить Альфонса нужным словом, как подбодрить его лаской, и искренне радовалась любому проявлению его внимания к себе, терпеливо ожидая своего часа, и… дождалась.
– Сын, – обратился как-то тихим субботним вечером постаревший Франц к Альфонсу, когда они оба сидели во дворе и курили свои трубки, набитые табаком, – через два года тебе исполнится тридцать лет, а что у тебя есть? У тебя есть работа, но нет семьи и нет наследника. Перестань морочить голову Валентине, она с малых лет сиротой растёт. Не бери грех на душу. Проститутки тебе сына не родят. Женись.
В следующем месяце сыграли дворовую свадьбу, и Альфонс с Валентиной стали законными супругами. Они переехали в маленькую квартиру в пяти трамвайных остановках от родительского дома. В их молодой семье был достаток, но не было детей.
В 1940 году война обрушилась на миролюбивую страну. В 1942-м немцы увели Альфонса, как и почти всё работоспособное население Бельгии, на заводы Германии. Надзиратели этих трудовых лагерей следили за каждым человеком, чтобы выжать из людей вассальных стран всю силу для блага великой Германии.
Через год принудительных работ, когда Альфонс пришёл в отпуск, Валентина встретила его на пороге дома. Она предстала перед ним не как подружка, знакомая с детства, не как супруга, жениться на которой ему посоветовал отец, а как созревшая для любви женщина. На ней было розовое платьице и красные туфельки на ногах. Валентина протянула к нему свои нежные руки, и стальное колечко на пальце, первый подарок Альфонса, блеснул прямо ему в глаза.
В сердце мужчины чувствительным штормом ворвалась любовь к той единственной на земле женщине, которую при рождении назвали Валентиной. Именно о ней он мечтал весь год в Германии, ночью – в бараке, а днём – у станка на военном заводе.
Альфонс без слов поднял жену на руки и ногой закрыл за собой дверь. Вся вселенная с её богатствами и успехами, войнами и трагедиями осталась за порогом их маленькой квартирки. Страсть как неземное наслаждение близостью с любимой женщиной овладела мужчиной, которая от долгой разлуки стала неутолимой. Это счастье пришло как прекрасное пробуждение от многолетней дрёмы. В те дни и был зачат их первенец, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, рождение которого обернулось праздником для всего двора в день, когда немцы покидали Антверпен.
Открывая калитку, ведущую во внутренний двор, Альфонс вновь счастливо заулыбался, и не успел он и шагу шагнуть за калитку, как к нему уже спешили родители, но их обогнал его тесть, маленький коротышка с лысой головой и выпирающим колобком животиком. Казалось, что он не бежал, а катился по двору, а во дворе уже был накрыт стол, за столом сидели счастливые соседи и ждали начала праздника по поводу рождения в молодой семье Де Гроте первенца. Давно так дружно и весело не гуляли соседи, только поздним вечером они разошлись по домам.
Провожая сына домой, Мария сказала ему своё заветное желание, что младенца положено крестить, чтобы он рос под божьей защитой. Альфонс успокоил маму, пообещав на крестины пригласить всех родственников и маминых соседей.
В ту ночь перед сном Мария, стоя на коленях у себя в спаленке, каялась за то, что недолюбливала свою невестку, которая через годы родила им с Францем первого внука.
А в ночь перед крестинами и Альфонс долго не мог уснуть. Жена и сынок мирно спали в детской комнате, а он сидел на балконе, курил самокрутку и думал.
«Мама говорила, что в церкви служит теперь новый пастор и ему прислуживает молодой дьякон, который сменил старого. Это хорошо».
Именно из-за старого дьякона он ещё подростком перестал ходить в церковь. Слишком много зла причинил Альфонсу этот божий человек.
***
Мальчиком Альфонс учился в школе при местной католической церкви. Учился он неплохо, иногда даже с удовольствием. Каждое воскресенье ученики должны были посещать церковь на утреннее богослужение, на котором многие из его товарищей засыпали с первой молитвой «Аве, Мария».
Франц, отец Альфонса, в церковь не ходил, он так уставал за неделю от тяжёлого труда, что ценил воскресное утро как единственную возможность выспаться и побыть с семьёй, чтобы потом всю рабочую неделю вновь трудиться до седьмого пота, а Мария, мама Альфонса, не чувствовала себя грешной, когда вместо службы в церкви сидела рядом с любимым мужем, пила утренний кофе и рассказывала ему о недельных новостях семьи и двора, но сына в церковь отправляла, так как этого требовали в школе.
Альфонсу было на руку, что его родители не посещали воскресные богослужения, потому что в конце службы пастор выставлял перед лицом прихожан провинившихся учеников. В этом позорном строю нередко стоял и сам Альфонс. Этого родители не знали, и не должны были узнать.
– Эти негодные мальчишки поставили капканы на кроликов в угодьях барона! – говорил дьякон на одном из воскресных служений, указывая на построенных в шеренгу ребят, словно они были исчадием ада. – Когда дети совершают грех, за них будут гореть в аду их родители! Но уважаемый барон простил их! Давайте молиться за нашего барона, который имеет желание поправить крыльцо в нашей церкви! – распинался перед прихожанами дьякон, а уважаемый барон, сидевший перед алтарём в первых рядах, покачивал довольно головой. И никому из верующих не было понятно, что означает это его покачивание.
Этого никак не мог отгадать и сам старший дьякон, который за день до богослужения ужинал с бароном и его семьёй и обещал ему пожурить негодных ребятишек, промышляющих в его угодьях.
– Бойтесь! – громко взывал к возмездию дьякон, обращаясь ребятам, стоящим в ряду и их родителям. – Ибо грешники будут гореть в аду!
Его слова подхватывало эхо, и всем сидящим в церкви становилось страшно.
Иногда старший дьякон, высокий и, как жердь, худой, приходил к своенравным шалунам домой и требовал от их родителей жёстких воспитательных мер, приходил он и в дом к Альфонсу.
Мария угощала сердитого дьякона чашечкой кофе и в согласии с ним покачивала головой, слушая его рассуждения о том, что её сын – «очень грешный мальчик» и что «его место непременно будет в преисподней». После таких посещений подслеповатые глаза Марии ещё больше слезились, но она почему-то не наказывала сорванца-сына, а только благодарила Бога, что этих страшных слов священника не слышал её муж. Такое поведение матери маленький Альфонс понять не мог. Мама не ругала его за кроликов, которые попадались в его ловушки. Она варила из них суп, которым кормила свою семью и старенькую соседку, пока та была жива.
Сколько себя Мария помнила, леса вокруг города были общими, и все соседи варили очень вкусный суп из кроликов, пойманных в этих местах, потому что иначе расплодившиеся кролики причиняли ущерб земледельцам и садоводам.
Альфонс тоже не сильно обращал внимания на слова дьякона, пока тот не стал его злейшим врагом. Необычное событие случилось с Альфонсом в последний год его обучения в школе, которое перевернуло его представление о себе и о жизни.
В класс, где учился Альфонс, пришла новенькая девочка, её звали Рахель. Что-то загадочное было в этой девочке, напоминающей ему пугливого воробышка. Альфонсу очень хотелось обратить на себя её внимание. И на большой перемене он смело подошёл к Рахель, протянув ей ещё недоспелую грушу, которую сорвал в саду у барона. Правду сказать, во время этого похода за грушами он порвал штаны, когда они с ребятами убегали от злых собак, но дырки в штанах мама заштопала так, что их почти не было видно.
Протягивая зелёную грушу девочке, Альфонс боялся посмотреть в её глаза, как и девочка, боявшаяся взять грушу из его рук. От растерянности Рахель подняла на него свои иссиня-чёрные глаза, и Альфонс утонул в них, утонул безвозвратно. От «утопления» его спасла та же груша, которая выпала из его руки и закатилась под шкаф, стоявший в углу классной комнаты. Пока Альфонс, найдя грушу, с усердием вытирал её о свои штаны, девочка стояла рядом, с любопытством смотрела на необычного паренька и молчала. Потом она робко взяла грушу, предложенную ей Альфонсом, и улыбнулась. Чтобы опять не захлебнуться счастьем, глядя в бездонные глаза Рахель, мальчик выбежал на игровую площадку и стал изо всей прыти гонять по футбольному полю мяч. Мяч не выдержал лихости футболиста и влетел в окно директора школы, вдребезги разбив оконное стекло. Проныра дьякон тут же записал Альфонса в список штрафников.
В следующее воскресенье Альфонса снова поставили в строй сорванцов, провинившихся за неделю. Рахель была на этой воскресной службе, и мальчик ловил на себе её удивлённо вопросительный взгляд. Наверное, она не могла понять, хороший он мальчик или плохой. На этом оборвалась их дружба, но любовь грела сердце Альфонса надеждой на будущее счастье.
Окончив школу, Альфонс пошёл работать, мечтая, что однажды пригласит черноглазую Рахель в кино, и они будут сидеть рядом и, обнявшись, смотреть приключенческий фильм про индейцев. Альфонс трудился с азартом, чтобы накопить средства для постройки дома под красной черепицей, куда он приведёт женой свою Рахель.
Но вышло всё не так, как обещалось.
Рахель после школы была приглашена в услужение к барону. Сначала она помогала на кухне, потом была определена в младшие горничные. Старший дьякон заслужил одобрение от барона, которому он поставлял красивых невинных девиц, имеющих нужду в заработке. Семья Рахель состояла из трёх женщин, и на попечении Рахель были больная мама и старенькая бабушка. Девушка искренне обрадовалась приглашению на работу к самому барону и поблагодарила старшего дьякона местного прихода за участие в её судьбе.
Вскоре после этого Рахель, в дамской шляпке с вуалью, сидела во втором ряду на воскресных службах в церкви в одном ряду с уважаемым семейством бургомистра, рядом с бароном и его высокомерной женой. Во время богослужения девушка не поднимала своих печальных глаз, спрятанных под сенью чёрных ресниц. Альфонс к тому времени перестал ходить в церковь, и его горячий взгляд больше не согревал её робкое и страдающее сердце. Когда она стала собственностью барона, то девушка чувствовала себя порочной и не хотела встречаться со своей первой любовью.
Никто не знает, что стало с Рахель в военные годы. Барон на время войны уехал в Америку и оттуда давал указания своему дворецкому, управлявшему имением. Маму и бабушку Рахель немцы увезли в Германию, как лиц еврейской национальности, а старший дьякон ещё долго служил в приходе.
***
От дум Альфонса оторвал требовательный голодный крик сына. Отцовская любовь к этому малышу заполнила сердце радостью жизни, и прошлое ушло, чтобы не мешать настоящей жизни. Жена Валентина уже проснулась, она надела широкий халатик и взяла сына на руки, чтобы покормить изголодавшегося за ночь младенца. За окном светало. Звонил колокол на церковной башне. Наступал особенный день, день, в который Ронан Мария Альфонс Де Гроте, в возрасте одного месяца, был крещён во имя Отца, Сына и Святого Духа.
Глава 3
Ронни родился недоношенным ребёнком, его вес при рождении был равен весу недокормленной курицы – один килограмм восемь грамм. Младенец с первых минут жизни удивлял родителей своим аппетитом. Альфонса и Валентину восхищало всё, что делал их малыш, но его требовательность в еде приводила их в неописуемый восторг. То, с какой жадностью он сосал материнское молоко, говорило о его врождённом жизнелюбии.
Вскоре родители вечно голодного ребёнка стали покупать для кормления молочные смеси, которые только появлялись в аптеках, а уже в два месяца поили его цельным коровьим молоком из деревни.
Первые месяцы жизни Ронни практически не бодрствовал, он только и делал, что ел и спал, спал и ел. Иногда Альфонс дёргал его за розовую пятку, иногда теребил за ушко в надежде разбудить, чтобы разбулить и поиграть с ним, поговорить о чём-нибудь, понятном только им двоим. Мужчине хотелось скорее познакомиться со своим сынишкой, дать ему почувствовать его любовь к нему, но малыш просыпался, видел отца и начинал требовать еду.
Как-то раз Альфонс шутки ради дал в руки четырёхмесячного сыночка сочный бифштекс, и тот с завидным наслаждением мусолил его, пока до капли не высосал весь мясной сок, а как высосал улыбнулся отцу и громко загулил.
– Мужичок наелся! – обрадовался глава семьи.
– Что ты наделал? – всполошилась Валентина. – Это не положено, наш малыш мог подавиться, у него ещё нет зубов!
Но Альфонс не слушал жену, он смотрел на сына и хохотал, а через минуту захохотала и Валентина. Ронни сидел на подушках в высоком самодельном стульчике, и был похож на маленького людоедика, который с вожделением обсасывал собственные кулочки, вымазанные мясным соком, а его родители уже не помнили врачебные рекомендации по детскому питанию, а просто любовались маленьким обжоркой.
Удивительно, но именно этот счастливый момент младенчества станет первым воспоминанием Ронни Де Гроте о себе самом.
В свои восемь месяцев мальчик съедал целый бифштекс без остатка, что одобрялось его родителями, но ужасало других молодых мамаш, что жили по соседству. Валентина не спорила со своими подругами, а приглашала их на чашечку кофе, который подавался с печеньем «Спекулос». Актуальность темы о мясной диете детей тут же теряла свою остроту, и они забывали о присутствии сытого малыша, который мог долго играть со своими резиновыми машинками.
В возрасте двух лет Ронни уже чувствовал свою принадлежность к роду мужчин. Это проявлялось в его неподдельном восхищении колесом. Мальчик был покорён чудесными свойствами колеса, которое так забавно крутилось. Если колёса у машинки хорошо раскрутить, то машина сама бегала по комнате, а это было очень весело, как на карусели. Ронни рано заметил, что вокруг него крутятся разнообразные колёса, маленькие колёсики в игрушечных машинках, большие в автомобиле и в извозной коляске деда, а резные в часах, в маминой швейной машинке тоже что-то крутилось, но это не было колесом.
Со временем малыш понял, что чем сильнее раскрутить колёса игрушечного грузовика, тем скорее он будет ездить по детской комнате и возить то, что лежало в кузове. Потом Ронни с удивлением наблюдал, что машинка с колёсами не тронется с места, даже если её завести до отказа, когда на ней лежал тяжёлый молоток, но если молоток заменить яблоком, то машинка быстро увозила яблоко в другой угол комнаты. Правда, яблоко быстро съедалось самим экспериментатором не от голода, а из-за того, что этот сочный плод не соответствовал техническим требованиям автомобиля.
В три года мальчик получил в подарок деревянный велосипед, сделанный умелыми руками его отца. Велосипед не имел педалей, но Ронни педали были и не нужны. Мальчик очень гордился своим первым транспортным средством. Прежде чем его оседлать, он внимательно осматривал каждое колесо и, покрутив туда-сюда руль, отправлялся в путь. Он лихо отталкивался от земли крепкими ножками, наслаждаясь своей смелостью и быстрой ездой в уверенности, что мама стоит на балконе и машет ему рукой.
Так как у велосипеда не было мотора, его урчание воспроизводил сам маленький велосипедист.
Как-то раз Ронни, домчавшись до угла улицы, с разгона влетел во что-то мягкое, тёплое и очень пахучее, его глаза перестали видеть, уши – слышать, и дышать было нечем. В этот момент он настолько растерялся от происходящего, что затих в ожидании того, что будет дальше.
А в это время высокая достопочтенная дама, которая только что повернула за угол, со вниманием разглядывала то, что застряло у неё между ног. Внезапность нападения ошеломила женщину, и ей понадобилось какое-то время, чтобы разглядеть маленькие ножки, которые торчали у неё из-под полы пышной юбкой, а перевёрнутый деревянный велосипед с крутящимися колёсами, который дополнял картину происшествия.
Молчание с обеих сторон длилось несколько мгновений, и первой заголосила женщина. От её вопля Ронни в панике поднатужился, вырвал голову из пахучей ловушки, и, вдохнув свежий воздух полной грудью, громко заплакал.
Малыш не стал ждать, когда на него в очередной раз нападёт эта толстая чужая тётя. Он поспешил к маме, волоча за собой деревянный велосипед, чтобы его скорее утешила мама, которая стояла на балконе и уже всхлипывала от смеха, ибо столкновение сына с дородной женой мясника произошло у неё на глазах.
Через год Ронни уже ездил на педальном велосипеде к бабушке, жившая в пяти километрах от его дома, и ездил он так быстро, что мама еле поспевала за ним.
Приходы Валентины с сынишкой по пятницам радовали всех обитателей двора. Отец Валентины, Маленький Франц, учил малыша играть в карты и к его приходу покупал самые новые журналы с комиксами в газетном киоске, а Большой Франц, отец Альфонса, давал внуку покурить свою трубку, при этом он строго приговаривал, что курить очень вредно для здоровья, но если курить, то лучше курить трубку, также, между делом, он учил Ронни работать молотком и рубанком, зато другой дед, Маленький Франц, – выкорчёвывать деревья. И в этом соревновании на лучшего дедушку не было победителей.
Уже в пятилетнем возрасте мальчик решил самостоятельно поехать к доброй бабушке Марии на трамвае, как взрослый человек. Ронни знал, что ему надо выйти на пятой остановке, а там до бабушкиного дома было рукой подать. Конечно, мальчику хотелось пойти к бабушке вместе с мамой, но у мамы были гости, а папа как всегда работал. Папа приходил домой поздно и мало разговаривал, потому что очень уставал.
Ронни гордился отцом, его папа был строителем и имел собственное дело. Только королю мальчик отдавал право быть самым главным в стране человеком, а после Его Величества сразу шёл его папа, и он очень боялся, что мама расскажет ему о проказах сына и тот огочится.
Сидя в трамвае, пятилетний Ронни считал остановки, а хорошо считать он научился сам, и представлял, как завтра расскажет папе о своей поездке к дедушкам и бабушке, а тот похлопает его по плечу. Похвала отца была мальчишке необходима, как воздух, но её надо было заработать.
Трамвай приближался к нужной остановке, но Ронни не смог дотянуться до кнопки стопа, и трамвай проехал бабушкину остановку. Мальчик захныкал, теперь он уже не чувствовал себя героем…
Одна пожилая женщина подошла к несчастному ребёнку, узнала, в чём дело, и сама нажала на кнопку стопа. Трамвай медленно стал снижать скорость и остановился на следующей остановке.
– Спасибо, мадам! – чуть слышно произнёс Ронни.
– Булеке (малыш), – обратилась женщина к нему, улыбнулась и погладила его по голове, – ты найдёшь дорогу домой?
Мальчик утвердительно кивнул головой и вышел из трамвая. Место было незнакомое, но он не растерялся и по ориентирам, известным ему одному, нашёл двор, где жила его любимамя бабушка. Вечером, отправляясь домой, он прихватил с собой палочку для того, чтобы в трамвае вовремя нажать на кнопку стопа.
Быть самостоятельным Ронни очень понравилось.
На первом этаже дома, где снимала квартиру семья Де Гроте, жила хорошенькая девочка, которую звали Диан. Диан была чуть старше Ронни, она стала его первой подружкой. Дети дружили и хорошо ладили между собой. Пока Ронни строил кораблики и машинки из конструкторов, девочка возилась с куклами, сидя на детском диванчике. Иногда Диан просила мальчика отремонтировать для неё поломанную игрушку или поправить кукольную мебель. Ронни серьёзно относился к подобным просьбам подружки, потому что ему самому хотелось увидеть благодарность в её глазах.
Когда отремонтировать игрушку ему не удавалось, он обращался к папе. Альфонс никогда не отказывал в помощи сыну. Мальчик очень любил такие минуты общения с отцом. Жалко, что они выпадали редко.
Когда Диан наскучивало играть одной, то она приглашала Ронни в свои игры.
– Ронни, давай поиграем в пиратов!
Диан всегда приводила мальчика в изумление своими разнообразными затеями, и к ним он относился очень серьёзно.
– Давай поиграем в пиратов, – подумав, соглашался Ронни и спрашивал, – а как?
– Мы будем сидеть на диване, как на корабле, и думать, что вокруг нас вода.
– Хорошо! – соглашался мальчик и отправлялся на кухню к маме.
Он просил маму не скучать без него и дать ему в дорогу кулёк печенья и бутылочку колы, так как он собирается с Диан в большое плаванье. На прощанье мальчик обнимал маму, чтобы та не скучала и не волновалась, если на их корабль нападут пираты.
С полными карманами сладостей возвращался Ронни к своей подружке, и они отправлялись в путешествие: поднимали паруса из салфеток и рассматривали невидимых рыбок на полу. Когда Диан в маленькую подзорную трубу видела пирата, который был очень похож на её старшего брата, то делала тайный знак своему капитану.
Капитаном на корабле был Ронни, так как у него на голове красовалась солдатская фуражка его дяди, которая хранилась в семье Де Гроте ещё со времен Первой мировой войны. Завидев приближение пирата, похожего на брата, Диан размахивала носовым платочком, привязанным к концу плотницкой складной ленты, а капитан корабля начинал бить палочкой по барабану, что должно было напоминать азбуку Морзе: «Спасите наши души».
Эта барабанная дробь ещё больше злила пирата, который и на самом деле был старшим братом Диан. Его звали Фредом. Фред всегда мешал сестре играть с соседским мальчиком, он ломал их игрушки и отбирал сладости. Если откровенно говорить, то Фред был зол на сестру и на её друга которой имел много игрушек и даже педальный автомобиль, а вдобавок этот пацан не мог драться понарошку, если он дрался, то дрался до крови.
…Когда Ронни исполнилось шесть лет, Валентина отправила сына в первый класс, и отправила его одного. Школа была недалеко от дома, и в первый школьный день рано утром Ронни и Диан пошли в свой первый класс, рука об руку.
Надо сказать, что весь прошлый год Диан ходила в подготовительный класс для малышей, поэтому она хорошо знала школьную жизнь изнутри и была опорой для Ронни, который немного робел в новом обществе своих сверстников, хотя по своей природе отличался смелостью. Впрочем, робел он недолго, потому что учитель посадил Диан к девочкам, а его заставил сесть на скамью с мальчиками, и Ронни это очень не понравилось!
– Господин учитель, вы поступили несправедливо! Нам надо с Диан сидеть вместе, ведь мы с ней дружим! Посадите нас вместе, пожалуйста, – вежливо попросил он учителя, но учитель оказался несговорчивым и силой усадил первоклассника Де Гроте на последнюю парту как хулигана.
Весь класс захихикал, а Ронни захныкал от бессилия, и школа превратилась для него во вражескую территорию.
Каждое утро мама отправляла сына в школу, и каждое утро мальчик шёл в свой класс, понуро опустив плечи. Он ходил в школу только потому, что мама угрожала пожаловаться отцу, если он останется дома. Мальчик был очень благодарен Диан за дружбу. Хотя они и не сидели вместе, девочка играла с ним на переменах, и в школу они ходили по-прежнему как брат с сестрой, держась за руки.
На уроках Ронни слушал внимательно только то, что его самого интересовало, или то, чего он сам ещё не знал. Учёба давалась ему легко, и становилось скучно, особенно когда учитель по сто раз повторял одно и то же. Сначала Ронни принёс на урок конструктор, но уже на второй день конструктор у него отобрали, тогда он под партой приспособился разглядывать приключенческие картинки о Сюске и Виске, что тоже вызывало недовольство учителя.
– Учителю просто не угодишь! – жаловался мальчик своей маме перед сном. – Учитель вызвал меня к доске и попросил написать слово «корова». Я написал на доске это слово: «к-а-р-о-в-а», ведь буквы я хорошо знаю, а он мне говорит: «Де Гроте, ты неправильно написал слово! Корова пишется через букву "О"» Мама, я написал на доске то, что слышал. У меня хороший слух, и я отлично слышал, как учитель произнёс «карова» с буквой "а", так я и написал. Я сказал учителю, что он сам ошибается, потому что я не глухой, а он меня отругал, потому я не знад правило. Мама, ведь тот, кто придумал эти правила, глупец?
– А что было дальше? – тихо спросила Валентина, укрывая сына одеялом.
– Господин учитель выгнал меня из класса, – ответил довольный мальчик, потому что весь урок он проиграл во дворе школы, на свежем воздухе.
– Это плохо. Смотри, учись хорошо, а то я расскажу всё папе, он тебя накажет, – предупредила Валентина сына и выключила свет в спальне.
Валентина ждала второго ребёнка, беременность протекала тяжело, и ей было не до проблем сына в школе, а Ронни продолжал писать слова так, как слышал и получал за это плохие оценки, а учитель правописания очень жалел, что в последнее время в школах запретили бить учеников розгами. Зато на уроках математики мальчик числился лучшим, чем удивлял преподавателя, но домашние задания не делал из принципа.
– Де Гроте, если ты, испытание души моей, домашние задания не делаешь, тогда зачем ты ходишь в школу? – возмутился как-то директор, видя, что мальчик совсем отбивается от рук.
– Как это зачем?.. Господин директор, вы разве не знаете?.. Потому что мама меня отправляет, а иначе зачем в школу ходить?
– Ты, Де Гроте, неисправимый мальчишка, плешь на мою голову! Не слушайте его, дети, будем надеяться, что этот ученик когда-нибудь возьмётся за ум.
Ронни чувствовал себя в школе несчастным человеком, он каждое утро притворялся смертельно больным, но никто из семьи на эту хитрость внимания не обращал.
Однажды, чтобы подбодрить сына, Валентина дала себя уговорить и разрешила ему принести в дом котёнка.
– Только смотри, возьми кота, а не кошку. Иначе будешь сам разбираться с кошачьим приплодом! – предупредила она сына, прежде чем тот отправился к другу выбирать себе котёнка.
Ронни выбрал котёнка, который, играя, налетел на его ботинок и смешно перекувыркнулся. Котёнок был рыжий, с тигровыми полосками на спине. На семейном совете кота решено было назвать Мурзиком. У Мурзика был весёлый нрав, он задорно играл с мальчиком, а в его отсутствие – с его домашними тапочками. Когда Ронни приходил из школы, Мурзик первый встречал его у порога и протяжно мяукал, прося мальчика с ним поиграть.
Наступили летние каникулы. Время веселья и игр! Мурзик и Ронни стали друзьями, им было весело жить вместе, но это счастье продолжалось, пока не обнаружилось, что Мурзик был кошкой, которая окотилась прямо в постели своего маленького хозяина. Она принесла на свет шестерых смешных мокрых котят.
Валентине такое дело очень не понравилось, она разозлилась на кошку, на котят и на своего сына за испорченную постель, и Ронни с котятами был отправлен во двор, где его ждали ведро с водой и целлофановый мешок.
– Настало время учиться нести ответственность за свои поступки, – сурово сказала мама и ушла домой, хлопнув за собой дверью.
Был вечер, моросило, и Ронни остался один на один со своей задачей – умертвить никому ненужное кошачье потомство, которое ещё ничего не понимало в жизни. Как неживой, засунул несчастный мальчик котят в мешок, медленно опустил его в ведро с водой, а потом придавил мешок с котятами ко дну двумя руками, чтобы вода накрыла бедных котят с головой, и они быстрее задохнулись.
Мальчик всё делал, как говорила ему мама, но котята хотели жить и их писк был слышен через толстый слой воды, а Ронни казалось, что это не катята пищат, а он сам жалобно стонет под водой и никак не может умереть. С последними пузырьками воздуха сердце ребёнка впервые познало настоящее горе.
На следующее лето Ронни сам на себе испытал участь тех бедных котят, которых он утопил весной.
Лето выдалось очень дождливым, небо глядело на город серыми грустными облаками, из которых на землю сыпались колючие дожди. В такую слякотную погоду Ронни приходил в гости к своей подружке Диан, чтобы не мешать маме любить его новорожденную сестрёнку, которую мальчик назвал тоже Диан. Если мама периодически забывала о нём, то папа оставался прежним и по воскресеньям водил сына в кафе-мороженое.
Надо отметить, что за прошедший школьный год подруга Ронни, Диан, подросла и похорошела, её рыжие волосы стали отливать медью, тонкая шея напоминала шею молодого жирафа, зато в её светлых глазах можно было увидеть все цвета радуги. Даже двигалась девочка теперь по-другому, как кошка, которая ждёт ласки и даёт себя погладить. Ронни было хорошо в её обществе.
В дождливую погоду дети обычно играли в доме у Диан.
– Давай поиграем в индейцев, – предложила вдруг девочка.
– Давай, – с энтузиазмом согласился Ронни и тут же добавил: – А как?
Девочка знала, как надо играть в индейцев. Прежде всего, дети сделали шалаш, поставив два стула вместе и накрыли их простынёй. Очагом в их хижине была настольная лампа. Над лампой хозяйственная Диан варила в игрушечной кастрюльке суп. Пока девочка создавала уют в доме, Ронни уходил на охоту, и маленький стульчик служил ему диким мустангом.
Шалаш был украшен маленькими подушечками и мотыльками, вырезанными Диан из цветной бумаги. Джунгли, где охотился Ронни, находились в дальнем углу комнаты, там можно было подстрелить различную дичь. Дичью служили плюшевые зверята. Когда мальчик возвращался с охоты домой, его подружка угощала добытчика супом из игрушечной кастрюльки. Потом друзья ужинали, ритмично стуча ложечками по тарелочкам, из которых обычно ела кашу кукла Барби.
И во время этого ужина вдруг за шалашом послышались тяжёлые шаги.
– Медведь, медведь идёт! – вскрикнула догадливая Диан, она сделала вид, что сильно испугалась.
От страха девочка обняла мальчика, который принял ласку подружки как повод к действию. Он схватил остаток бельевой верёвки, служившей ему боевым лассо, и выскочил из палатки, но медведь струсил и убежал.
– Всё спокойно! – торжественно произнёс мальчик и снисходительно похлопал девочку по плечу.
– Спасибо, мой милый! Ты мой рыцарь, ты спас меня от медведя! – поблагодарила его Диан и трогательно поцеловала в щёку. – А теперь давай ложиться спать!
Постелью им служили коврик и диванная подушка. Лёжа на коврике, головами на одной подушке, они почувствовали нежность друг к другу. Девочка доверчиво положила голову на плечо мальчика, а Ронни стал усиленно похрапывать, как это делал его папа, когда спал. Казалось, что весь мир стал их колыбелью. Слышно было тиканье часов на стенке, и с улицы доносился шум редких машин, проезжавших мимо. За окном распогодилось, и солнечные блики заиграли на потолочных простынях.
Вдруг на белой стене шалаша заплясали грозные тени, которые заслонили закатный солнечный свет. Родители Диан разрушили шалаш и уставились на Ронни, который по-прежнему лежал рядом с их дочкой.
– Вот видите! Теперь вы сами видите! Что я вам говорил?! – кричал Фред, тыча пальцем в Ронни. – Я вам говорил, что они спят вместе и этот залезал в трусы к сестре! Я был прав!
Мать Диан наклонилась над детьми и грубо задрала вверх подол платья дочери, тогда Ронни увидел голубые трусики своей подружки и её острые коленки в царапинах. Потом отец Диан схватил его за шкирку, поднял на высоту своих глаз и зло прошептал прямо ему в лицо.
– Ах ты, негодный пацан!
Из его рта пахло прокисшим супом, от этого запаха Ронни внезапно затошнило.
– Я не шучу, я твой писун отрублю, если что! – продолжал шипеть злой мужчина. – Не умеешь держать его в брюках, ходи с обрубком. Но пока предупреждаю, что если ты хоть раз прикоснёшься к моей дочери, то потеряешь свой маленький мужской член, тогда твой сосед пусть делает тебе детей!!!
Прорычав угрозы, отец Диан отшвырнул Ронни в угол комнаты, как нашкодившего кота. Уходя из комнаты, он ударил свою дочь ладонью по щеке и заодно дал подзатыльник сыну, на веснушчатом лице которого по-прежнему цвела ехидная улыбка.
Ронни поднялся на ноги, огляделся по сторонам. Ему показалось, что мамаша Диан, Фред и сама Диан смотрели на него с таким отвращением, словно им был чудовищем. Когда он, узодя хотел подойти к подружке, чтобы вместе с ней объяснить её родителям, что не было ничего плохого но Диан отбежала от него и спряталась за спину матери, а её старший брат Фред выставил перед ним кулак. Но Ронни не обратил внимания на кулак худосочного Фреда и опять протянул Диан свою руку, а та отвернулась, заревела и побежала к своему папе, просить прощения. Это было так обидно, так больно, что Ронни не смог даже осознать, что произошло с ними, но уже знал: его предали.
Словно раненый зверёк, вернулся он домой, а за ним следом пришли мама и брат Диан. Валентина тут же поставила перед соседкой и её сыном угощение. Фред уселся за обеденный стол семьи Де Гроте и стал по-свойски уплетать песочные печенья.
Потом Валентина клятвенно заверила маму Диан, что её сын никогда больше не переступит порога их квартиры и никогда не будет играть с Диан. Вечером перед сном она уложила Ронни, как это делала раньше, и, видя неподдельное горе сына, тихо спросила:
– Зачем ты обнимал Диан, она ведь не твоя сестра?
– Она меня тоже обнимала, потому что любила, – с горечью ответил Ронни и добавил: – Я думаю, что она меня понарошку любила.
– Я не расскажу об этом папе, но, сынок, держись подальше от этой нехорошей девочки.
Ронни не стал говорить маме, что творилось на душе, а в его сердце росло тяжкое чувство обиды на всех девочек без исключения. В ту же ночь у него случилось сильное носовое кровотечение. Кровь текла из носа мальчика ручьём и его родители испугались вызвали доктора. С тех пор такие кровотечения стали его частым недугом. Иногда он так слабел от потери крови, что не мог ходить в школу, но это его совершенно не радовало. Мальчику казалось, что теперь ничто в мире не может его обрадовать. Его предала любимая подружка, он стал убийцей маленьких котят, соседи считают его негодным мальчиком, а сосед угрожал отрезать мужской член.
Ронни был несчастен и одинок.
Вскоре носовые кровотечения стали случаться почти каждый день, и каждый раз мальчик терял много крови. Пропитавшиеся кровью салфетки уже не вмещались в большой таз для стирки белья. Через несколько месяцев Ронни с трудом поднимался с кровати. Родители положили сына в хорошую больницу, которую рекомендовал им домашний доктор, и оставили его там одного. Ронни видел из окна больничной палаты, как уходили с больничного двора папа с мамой, оглянувшись, они помахали ему на прощание. Он захныкал и понял, что и родители его оставили одного.
«Я им совсем не нужен. Им нужна только моя сестра Диан, и она хоть и орёт с утра до вечера, но станет их любимым ребёнком. Они непременно забудут меня. О, как болит у меня в груди», – так думал поникший Ронни, стоя у окна, прижав руку к груди, в которой с бешеным ритмом стучало сердце.
Когда Ронни впервые услышал то, что домашний доктор запретил ему двигаться, то разозлился на доктора и на маму, которая тут же уложила его в постель.
«Как бы не так!» – подумал тогда Ронни. В тот же день после ухода доктора он побежал по лестнице наверх и чуть не скатился по ступенькам вниз, потому что у него закружилась голова, потемнело в глазах и дикая боль пронзила его мальчишескую грудь.
И вот теперь он стоял один посреди больничной палаты, с приложенной к сердцу рукой, и смотрел за окно. Он плакал и сквозь слёзы продолжал глядетб на больничный двор, хотя его родителей уже давно были дома.
– Ронни, посмотри, какой зайчик у меня в руках, – стала донимать мальчика няня-волонтёр, добровольно работавшая в больнице. – Ронни, не плачь! Смотри, как зайка может шевелить ушками!
Невидящим взглядом Де Гроте младший посмотрел на игрушку. Это был надувной раскрашенный заяц, который высмеивал его за слёзы, заяц смеялся над его горем. Тогда мальчик, никогда не державший в руках даже игрушечного оружия, вдруг резко выставил в сторону зайца правую руку, сложил пальцы пистолетом и, прицелясь, выстрелил в зайца.
– Паф! – коротко произнёс Ронни, надувная игрушка в руках женщины взорвалась, как от настоящего выстрела.
Ошеломлённая женщина выбежала из комнаты, оставив убитого горем ребёнка одного в палате. Потом всё отделение приходило смотреть на Ронни, "расстрелявшего" зайца своим указательным пальцем.
Свидетельница «расстрела» была верующей и поступила так, как подсказывала ей совесть: к Ронни был вызван священник, чтобы совершить над мальчиком обряд причастия. Женщина была крайне удивлена тем, что мальчик с охотой пошёл в маленькую церковь при больнице. Ронни любил Иисуса, которого тоже обижали, хотя он был добрым и делал чудеса. Бабушка Мария говорила, что Иисус любил и своих обидчиков непонятной для людей любовью.
Своей добротой Иисус Христос напоминал ему его бабушку Марию, в любви которой он так нуждался.
Глава 4
Ронни пролежал в детском отделении городской больницы без малого две недели. Каждый день ему вливали чью-то законсервированную кровь, ставили уколы в ягодичные мышцы и заставляли кушать больничную еду. Кроме него в детском отделении лежало много мальчиков и девочек с признаками малокровия, но после того, как его предала Диан, Ронни принципиально дружил только с мальчиками.
Обычно родители приносили больным детям фрукты и соки; а Валентина – мясные котлеты и плитки шоколада. Когда Ронни попросил принести ему ростбиф, Альфонс понял, что сын пошёл на поправку.
Надо сказать, что такой наплыв больных детей с носовыми кровотечениями наводил докторов на мысль, что дети в Бельгии стали жертвой пролетевшего над страной радиоактивного облака как последствия ядерных взрывов в Японии.
После выписки Ронни из больницы семья Де Гроте переехала в новый дом с большим садом, дом стоял за чертой города, на берегу морского канала. Вокруг посёлка рос густой лес, в котором водились кролики.
Доктор прописал для выздоравливающего Ронни домашний режим, так как боялся за слабое сердце ребёнка, но мальчику полупостельный образ жизни крайне не понравился, и он стал втайне от родителей покорять деревянную лестницу, ведущую на этажи нового дома. Каждый день он поднимался на ступеньку выше, пока не добрался до третьего этажа, где и находилась его спальня. Как только мальчик легко и без одышки поднялся на третий этаж, да, ещё с железными утюгами в руках, доктор признал его здоровым, а Валентина утюги быстро заменила на вёдра с углём, которым топились печи на этажах, чтобы сила сына не пропадала даром.
Первое время после переезда в новый дом у Ронни не было друзей, кроме его деда, Маленького Франца, который купил себе домик в лесу неподалёку от нового дома дочери, а с дедом скучно не бывало.
Маленький Франц всегда находил занятие для внука, то учил его ориентировке на местности, то показывал, как надо ставить капканы на кроликов, и вместе с Ронни он выкорчёвывал деревья на газонах своих соседей. Бывали случаи, что мальчик засиживался у деда допоздна, играя с ним в карты, и возвращался домой в кромешной темноте.
Ночью в лесу было так жутко темно, что Ронни приходила мысль о том, что он ослеп, пробираясь по знакомой лесной тропинке на ощупь, каждые пять-шесть шагов приседая от страха, но об этом никто не должен был знать, ведь трусов в семье Де Гроте не чтили, а деды воспитывали внука подзатыльниками и пинками, чтобы тот был не пугливым зайцем, а вырос отважным парнем, не знающим страха и умеющим за себя постоять.
– Не гоже пацану в твоем возрасте кричать, как петух недорезанный. Тебе больно, а ты терпи, страшно, а ты, как ни в чем не бывало, делай свое дело. Ты родился не у крестьянина в сарае, ты потомок знатного рода настоящих мастеровых, – внушали они мальчику, как только тот стал мало-мальски понимать речь.
Старания Валентины откормить больного ребёнка не прошли даром, тело сына налилось силой, а смелости у него и так было, хоть отбавляй.
Прошло время, у Ронни появились друзья, теперь мог и сам постоять за себя и других не давал в обиду. Хотя он был в команде драчунов самым маленьким по росту и младшим по возрасту, но его стойкий бойцовский характер и необычная сила кулаков приносили уважение не только друзей, но и врагов.
Летние каникулы на новом месте проходили замечательно, а с началом учебного года Ронни записали в самую престижную школу в округе, куда добираться нужно было на трамвае, а ездить на трамвае ему всегда нравилось. Эту школу при католической церкви «Братья по Любви» Валентина выбрала по совету своих новых подруг, и в этой школе мальчика взяли на класс ниже, ведь школа-то была более престижной, чем прежняя.
Так как обучение в школе проводилось на высоком уровне, то и требования к ученикам были более высокими, чем в школах по соседству, но у Ронни было своё мнение по этому поводу, и на мякине его провести было трудно, потому что все школы без исключения ему казались тюрьмой для детей, где хоть и не было решёток и никто не носил наручников, но были надзиратели-учителя, которые отнимали у детей свободу передвижения и желание размышлять самостоятельно.
Конечно, на уроке можно услышать и что-то новое, но даты рождения и смерти королей он не учил, чтобы не забивать себе голову чепухой. Единственно, что радовало его и его одноклассников, что иногда заболевал учитель, и тогда вместо урока класс отпускали поиграть в школьном дворе.
По правилам новой школы все ученики должны были каждое воскресное утро приходить на богослужение в церковь, поэтому Ронни каждое воскресенье на первом трамвае отправлялся в город, чтобы получить штемпель посещаемости воскресной службы – от этого зависела его успеваемость. Постепенно мальчик невзлюбил не только школу, но и церковь.
Однажды на перемене Ронни спешил в школьную столовую, где собирался съесть приготовленный мамой бутерброд, но его окликнул дьякон и подозвал к себе. Мальчик был уверен, что монах начнёт его журить за повторный пропуск воскресной службы, хотя причина, по которой он пропустил службу, была уважительной: проснувшись вовремя, он случайно опять уснул, а когда проснулся, то было уже слишком поздно, его трамвай уже ушел.
Спрятав вожделенный бутерброд в школьную сумку, Ронни робко подошёл к дьякону и склонил перед ним свой курчавый чуб. Вдруг он почувствовал мужские руки, гладящие его волосы, и вздрогнул от неожиданности: к чему такие ласки?
– Не бойся, сынок! Я не буду тебя бранить за пропуск воскресного богослужения, хотя пропускать богослужение – это нехорошо! Я ведь прекрасно знаю, как нелегко вставать с рассветом, мой мальчик, но Богу это нравится…
От таких слов у Ронни чуть не вывалился язык от удивления. Он совсем не был готов к такому обороту событий. Его жалели… за прогул?! А это нравится Богу?
– Ох, сынок, я тебя так хорошо понимаю. Дай мне тебя пожалеть! Садись ко мне, мой хороший, я тебя утешу и ешь свой бутербродик.
Тут дьякон с силой усадил мальчика на свои острые колени, и мужские дрожащие руки заскользили по детскому телу. Почувствовав противное прикосновение мужских рук, Ронни резко вскочил и отпрыгнул от дьякона на безопасное расстояние.
– Никакой я вам не «сынок»! – сказал он и был таков.
У Ронни уже давно имелся план побега. Поэтому, недолго думая, парнишка обезьянкой переполз через ограду школы, ворота которой были весь день на замке, и побежал домой, не дожидаясь трамвая.
Вечером Валентина рассказала мужу о том, что узнала от сына, и Ронни опять перевели в другую школу, которая располагалась уже на окраине города. И в этой школе мальчика тоже записали на класс ниже, так, на всякий случай, хотя престижной она не была.
Впрочем, любви к знаниям у Ронни от перемены месторасположения школ так и не прибавилось. Учение давалось ему легко, кроме грамматики, а тут ещё по программе ученикам его класса было предписано изучать французский язык.
– Учитель, вы сделали ошибку на доске! – радостно сообщил Ронни на весь класс.
– Что-то случилось, Де Гроте? С каких пор ты стал интересоваться тем, что написано на доске?
– Потому что вы, господин учитель, сделали ошибку, а я её первый заметил! – с торжеством заявил Ронни.
Он подошёл к доске и постучал по ней указкой, как это делал учитель.
– Вы написали слово «б-у-т-е-й» неправильно! – с триумфом произнёс мальчик, ему нравилось стоять перед всем классом.
– Уважаемый Де Гроте младший, теперь нам всем видно, что ты совсем не учил урок. Потому что слово «б-у-т-е-й» пишется как «bouteille». Садись за парту, горе-ученик!
Уроки надо учить дома…
Класс засмеялся, а учитель продолжил:
– Изюминка французского языка в том, что многие слова пишутся не так, как они слышатся. Эти правила правописания нужно хорошо вызубрить, чтобы получать хорошие оценки.
Такое пренебрежение к себе Ронни выдержать не мог и перебил учителя, чтобы отстоять свою позицию:
– Но ведь это так глупо. Главная цель любого языка в том, чтобы тебя хорошо понимали другие люди, а если правила мешают людям понимать друг друга, то эти правила надо отменить.
Когда учитель указал ему на дверь, то Ронни не спешил сойти со сцены, не оправдавшись, и досказал свои рассуждения по теме общения между людьми.
– Надо писать так, господин учитель, как слово слышится. Зачем выдумывать правила? Только для того, чтобы одни делали ошибки, получали плохие оценки, в другие над ними смеялись? А я, господин учитель, предлагаю создать для всех народов мира единый общий язык, чтобы можно было договориться народам между собой. Тогда на земле не будет войны и ученикам не придётся тратить время на никому не нужные правила по грамматике. Вот, скажите, господин учитель, зачем надо человеку помнить даты рождения и смерти королей, ведь в жизни усерших королей ничего уже не изменится, им же уже не надо в День Рожденья дарить подарки? Я считаю, что надо изучать в школе то, что действительно нужно человеку в настоящей жизни и в будущей, например, науки для освоения человеком космоса!
Ронни уже давно мечтал полетать над землёй, переплыть все четыре океана на паруснике и странствовать в космосе на звездолёте, но этому в школе не обучали.
Закрыв за собой дверь в класс, он отправился домой, любуясь погожим деньком.
– Учитель решил меня наказать?! Но господин учитель даже не подозревает, как хорош бывает день! Разве позволено взрослым в такой прекрасный день закрывать детей в школе? Нет, господин учитель, я не ваш раб, а на свободе я не заскучаю!
Ронни не хватало и целого дня, чтобы наиграться, наработаться и постараться хоть чуть-чуть устать к вечеру. Учёба в школе казалась ему пустой тратой его драгоценного мальчишеского времени, зато по воскресеньям он помогал папе достраивать маленький домик в саду, чтобы там жили бабушка Мария с дедом, большим Францем.
Отбивать молотком старый цемент с кирпичей, забракованных для строительства, – вот это занятие для настоящего мужчины! Сначала молоток часто бил по пальцам, Ронни даже подозревал, что папа подсунул ему какой-то кривой молоток, но вскоре молоток исправился, и тогда дело по очищению кирпичей пошло хорошо. Руки мальчика становились грубыми от работы, и под ногтями чернела грязь, как у настоящего рабочего человека.
Альфонс учил сына своему ремеслу как своего преемника. Ронни имел пригодные к труду руки и сноровку строителя, но, в отличие от отца, был слишком разговорчив и нетерпелив. Альфонс любил работать неспешно, старательно, чтобы с гордостью смотреть на дома, построенные его фирмой, а его сын трудился на скорость и постоянно вносил в свой труд какие-то идеи, а потом с энтузиазмом проверял свои идеи на деле. Это новаторство сына утомляло мужчину, и тот нередко отпускал мальчика с работы раньше времени.
Выйдя на улицу, Ронни чувствовал себя счастливым и очень занятым человеком, то он играл с соседскими мальчишками в ковбоев, гарцуя на смирных лошадках, отправляющихся на водопой; то охотился на кроликов, которые к тому времени так расплодились в лесу, что сильно досаждали крестьянам, то целый день купался в морском канале.
Ронни всегда стремился проверить свои возможности в экстремальных условиях. Например, он был уверен, что переехать на велосипеде пешеходный мостик над каналом с закрытыми глазами – дело плёвое, ведь сколько раз он ездил по мосту туда-сюда.
Как можно было человеку удержаться от такого замечательного эксперимента?
И этот день настал! По дороге в школу Ронни остановился перед въездом на мост, плотно завязал глаза маминым платком и уверенно набирал скорость, раскручивая педали, но вскоре руль вырвался из-под контроля и велосипед рухнул в воду. Вода в канале была по-осеннему холодная, не до купания. Мальчик велосипед из воды вытащил, но тот нуждался в ремонте, а одежда каскадера – в стирке.
На его счастье, у мамы не было времени выяснять, что случилось с её сыном и его велосипедом, потому что она спешила в гости и со словами напутствия типа: «Всё расскажу папе», она покинула дом, а за ней, держа в руках плюшевого мишку, засеменила сестрёнка Диан.
Пока мама, гуляя по посёлку, по очереди навещая своих подружек, Ронни привёл себя в надлежащий вид, помылся сам, вычистил от грязи велосипед , а заодно отремонтировал его, и теперь работал живым насосом. Играть ему всё равно было не с кем, так как, его друзья ещё сидели за школьной партой.
После дождя в гараже стояла вода. Гараж находился под домом, и во время паводка в него бежали дождевые потоки. Вычислив объём воды, зная при этом объём вёдер, Ронни принялся выносить вёдрами воду из гаража, следя за временем. Когда все расчёты были им завершены, то выяснилось, что он работал с мощностью тридцать пять литров в минуту.
Валентина, пришедшая из гостей, по достоинству оценила труд сына и не рассказала отцу об утреннем происшествии. Ей уже порядком надоело получать записки от педагогов, что ее сын невнимателен на уроках, что он не делает домашнее задание, и она отправила Ронни учиться в поселковую школу, куда можно добираться и на велосипеде, а поездка на велосипеде денег не стоит.
Она не догадывалась, как скучал ее сын, слушая дотошное объяснение учителя каких-то простых вещей, ии он демонстративно глядел в окно. Сколько раз его хотел подловить учитель на том, что тот пропустил какую-то тему, но Ронни каждый раз доказывал, что все, что говорилось на уроке он или уже знал, или сам догадался, но домашними заданиями себя не утруждал.
Когда мама отправила Ронни в ту школу, куда он пришел в первый класс, то его там радостно встретил директор.
– Ронан Де Гроте? Узнал, узнал! Возвратился-таки блудный сын в свои родные пенаты! Ну и зачем пожаловал, дружок?
– Пришёл доучиться, господин директор, – ответил Ронни, огорчившись, что мама опять забыла записать его в школу.
– Значит не надоело ещё учиться! Ну, сударь, и в какой же класс тебя определить? Сколько тебе лет? … Двенадцать, значит должен учиться в третьем классе средней школы. Так и запишем, а теперь ступай в класс, и чтоб мне без глупостей. Учись хорошо, не ленись.
Так Ронни в один момент перескочил сразу на два класса вперёд. Программу мальчик усваивал хорошо. Занятий в школе ему было достаточно, чтобы не делать домашних заданий, ибо не хотел тратить свое мальчишеское время на пустяки.
Однажды Ронни поспорил с друзьями, что он на своём велосипеде переедет по дну канала на другую сторону. Мальчик уже хорошо знал как особенности канала, так и работников дамбы, которые доверяли ему проводить суда через шлюзы.
Оказалось, что проехать под водой по дну канала на велосипеде было делом новым не только для Ронни, но и для всей детворы в округе, поэтому любопытные пацаны собирались у канала во время его тренировок, среди них были и фанаты смелого Де Гроте, и те, кто скептически относился к затеям поселкового авантюриста.
Сначала Ронни въехал в канал на большой скорости, и его тут же под напором воды его перевернуло через голову, и вскоре уже велосипед плыл на своём хозяине. Теперь малолетний каскадёр, на собственном опыте прочувствовав сопротивление воды, перед въездом в канал чуть притормаживал, а только, находясь в воде, вновь набирал скорость. Но у него возникла другая проблема. Воздуха в лёгких хватало только на полпути, а, когда он научиляс првильно задерживать дыхвание, его продвижению по дну канала мешали то старая детская коляска, то сломанный велосипед.
День за днём постигал Ронни тактику подводной езды на велосипеде, он входил во вкус своего эксперимента, чувствуя себя покорителем новых подводных миров.
Через неделю тренировок Ронни на глазах у поселковой детворы переехал на велосипеде по дну канала с одного берега на другой и стал героем дня, но в этой победе ему не хватало похвалы той девочки, которая бы могла стать его подружкой.
После предательства подружки Диан повзрослевший Де Гроте сторонился всех девочек без исключения, но, как там ни крути, а подросток стал нуждаться в девичьем внимании, тем более, что с ним стали происходить странные вещи: ему начали сниться женщины.
Обнажённая грудь голливудской красавицы, Брижит Бордо, сводила подростка с ума почти каждую ночь. Эта актриса сияла красотой на экранах кинотеатров и была кумиром всего мужского населения планеты, в этом никто не сомневался. Какой нормальный мужчина сможет противостоять чарам блондинки, оголившей свою грудь для зрителей всего мира? И хотя женская грудь звезды экрана Брижит Бордо промелькнула на экране как мимолётное видение, но это эротическое видение пробудило в юноше целый шторм сексуальных желаний. Ронни стал мечтать о близости с женщиной, и грудь актрисы манила его по ночам, потому что днём ему было не до таких глупостей.
Валентина видела, что к мальчику с возрастом приходят нормальные подростковые желания, но её огорчало то, что её сын совсем не обращал внимания на девочек, и она поделилась своей тревогой с мужем.
Как-то вечером Альфонс подозвал сына к себе в мастерскую и сообщил ему прямолинейно, по-отцовски, что мужской член дан человеку для того, чтобы его время от времени пускали в дело. На этом его отцовское половое воспитание закончилось, а волнение его жены только разгорелось.
Мадам Де Баккер, вырастившая трёх хороших сыновей, посоветовала Валентине самой помочь Ронни освободиться от его мужского желания, которое не давало ему спать по ночам. Валентина последовала её совету, и однажды в полночь она вошла в спальню к Ронни и, встав на колени перед его кроватью, стала поглаживать его возбуждённую мужскую плоть. Вскоре мужская влага излилась, сын во сне блаженно улыбнулся, перевернулся на бок и крепко уснул.
Валентина мысленно поблагодарила всезнающую мадам Де Баккер и, довольная собой, отправилась в свою спальню, где уже видел десятый сон Альфонс.
В одну из душных летних ночей Ронни опять страдал во сне от неутолимого желания быть обласканным актрисой. …Вдруг сама Брижит Бордо протянула к нему руки и прижала к нему своей восхитительной груди. От счастья Ронни проснулся, а когда проснулся, то чуть было не свалился с койки, потому увидел маму, склонившуюся над его животом.
Весь следующий день Валентина злилась на сына и с ним не разговаривала, а тот не мог понять, что он должен делать в таких случаях, и это незнание сильно досаждало Ронни, но не настолько, чтобы грустить.
Потом и Валентина взглянула на себя со стороны, ей стало совестно за свои проделки в спальне у сына. Сначала она злилась на мадам Де Баккер, которая давала такие бесстыдные советы, но когда первая волна стыда прошла, то женщина почувствовала радость, что её усилия по спасению сына от юношеского невоздержания безнадёжно провалились. Почувствовав свободу от тайных мыслей, приводящих её в постыдный трепет, она оставила сына в покое: пусть теперь он сам спасает себя.
Родители Ронни были активными членами социалистической партии Бельгии, и каждое лето отправляли сына в лагеря, организованные для детей социалистов. Скауты всех возрастов были разбиты на отряды и носили униформу с шёлковым галстуком на шее. Галстук красного цвета с белыми шариками нелепо смотрелся на толстой шее Ронни, который не понимал смысла в бесконечных походах по дюнам с шёлковым «ошейником» на шее. Лагерная жизнь напоминала ему ту же школу, только школу летнего сезона.
В начале каждого сезона находились задиры, любители подшутить над плотно сбитой фигурой Ронни, которая при малом росте действительно казалась несуразной. Они кричали за его спиной типа: «Ой, толстая груша, не дай себя скушать!» или «Колобок, колобок, побежал наутёк». На подобные выпады ребят Ронни отвечал одним ударом под ребро обидчика, и тот тут же вспоминал его имя, а забывал своё. Были в лагерной жизни и свои хорошие моменты, ибо в совместных походах еду на всех ребят часто готовила его мама, а готовила Валентина всегда сытно и вкусно.
Альфонс и Валентина также состояли в клубе любителей природы, члены которого иногда устраивали совместные пикники с играми и ходьбой на свежем воздухе.
Как-то раз несколько семей клуба любителей природы договорились вместе съездить в Париж. Эта поездка была приурочена к пасхальным каникулам, но в последний момент что-то помешало Валентине и Альфонсу принять участие в этой поездке, и они вместо себя отправили во Францию своего тринадцатилетнего сына, под присмотром своих друзей.
В Париже женщины, любители природы, решили пройтись по магазинам и с согласия мужей разбежались кто куда, а их мужчинам ничего другого не оставалось, как податься на улицу красных фонарей, где их ждали неприличные развлечения. Только прибыв на место назначения, они вспомнили о присутствии в их компании несовершеннолетнего подростка, сына Де Гроте.
Перед тем, как зайти в дом терпимости, в витринах которого зазывали клиентов полуобнажённые красотки, мужчина попросили юношу подождать их возвращения на улице. Ждать друзей отца на улице красных фонарей было совсем нескучно, и Ронни, прислонившись к стене противоположного здания, с любопытством стал разглядывать весёлую жизнь на улице свободной любви. Прошло немного времени, как и к нему подошла одна полненькая кокетка, Ронни сразу узнал в ней проститутку.
– Что, скучаешь, крепыш? – обратилась она к подростку и улыбнулась ему ярко накрашенным ртом.
От волнения Ронни не услышал вопроса, потому что не мог отвести глаз от женской груди, которая оказалась прямо перед носом. Такой прелестной женской груди и так близко он ещё не видел.
– Хочешь потрогать? Не бойся, малыш, грудь женщины любит ласку, а я не кусаюсь! – рассмеялась девушка.
Ронни не мог ничего с собой поделать, его тянуло последовать примеру взрослых мужчин, но было как-то боязно.
– Ну что, мой мальчик, мелочь на конфеты накопил? – спросила девушка, похлопывая его по карману штанов.
Ронни быстро вытащил все деньги, полученные от родителей на развлечения. Девушка охотно взяла мелочь, пересчитала её и проворно засунула монетки в потайной карман панталон. Потом она повела стеснительного подростка за собой.
В чужом доме, в маленькой комнатке с широченной кроватью случилось то, о чём Ронни так часто мечтал в своих снах. Но это произошло до обидного быстро: девушка прижала его к себе, потом Ронни задохнулся от сиюминутного приступа чувственного восторга, и лёгкость, наступившая в теле, почему-то сменилась разочарованием в душе. Он ожидал чего-то большего от этого «запретного плода», который назывался – доступные женщины.
Деньги, впрочем, были потрачены, и обиженных не было, а вечером папины друзья повели Ронни в ночное варьете на площади Пигаль. В середине представления над публикой стала парить большая птичья клетка, в которой сидела голая женщина в перьях, но теперь Ронни не хотел прижать её к своей груди.
По приезде домой он почувствовал себя значительно взрослым и самостоятельным мужчиной.
– Де Гроте, за минувший год ты не сделал ни одного домашнего задания! – в голосе директора звучало огорчение.
Директор учительствовал уже долгие годы. Он видел, что в мальчике погибает талант исследователя, но был бессилен что-либо изменить в его судьбе. Понимая, что ребёнок не может видеть своего падения, пока не упадёт, директор навестил семью мальчика. Валентина напоила важного гостя крепким кофе, но не сразу поняла, зачем он пришёл. В конце беседы она сообщила директору, что её сын, Ронан Мария Альфонс Де Гроте, является единственным наследником фамильного процветающего предприятия мужа, поэтому ему не обязательно быть учёным, а надо быть богатым и здоровым. На прощание она посоветовала директору оставить её сына в покое, потому что по народной мудрости книжки читать – лишь тоску нагонять.
Пришло время, и директор школы с сожалением сообщил Де Гроте младшему, что его школьные знания недостаточны для перехода в следующий класс.
Ронни совсем не расстроился решением директора и отправился домой, мечтая о свободе и играх на воле. Однако Валентина думала по-другому.
В первый день каникул ни свет, ни заря она разбудила сына и отправила его искать работу на сосисочной фабрике. После завтрака Ронни сел на велосипед и поехал на завод, который был в двадцати километрах от дома. Завод показался ему гигантским полигоном. В отделе кадров прежде всего спросили дату его рождения.
– 21 сентября 1944 года, – ответил мальчик.
– Когда тебе исполнится полных четырнадцать лет, тогда и приходи.
Счастливый, Ронни вернулся домой. Всё лето он трудился в саду, потом помогал отцу, иногда подрабатывал, ремонтируя велосипеды друзей и детские коляски подруг мамы, а иногда разъезжал по посёлку на автомобильном киоске «Мороженое» вместо его соседки, у которой были гости, причём он каждый раз зарабатывал больше, чем сама продавщица мороженого.
Однажды юноша увидел, как его богатый сосед выкорчёвывает старый дуб на лужайке перед своим домом. Дуб был хоть древний, но ещё в силе, перед ним пожилая пара казалась парой жалких лилипутов. Ронни подъехал на велосипеде прямо к их забору.
– Давайте, я вам помогу, – обратился он к соседу, обходившему дуб с топором в руке уже в который раз.
– Тебе, юноша, не справиться, а эта задача нам с женой не по плечу, – с тоской в голосе ответил сосед, а его жена с надеждой посмотрела на подростка.
– Уверяю вас, что справлюсь с этой задачей за полчаса.
– Сынок, если справишься, мы хорошо заплатим.
Ронни ловко перепрыгнул через соседский забор, привычно взял в руки лопату и быстро подкопал под деревом яму. Вскоре лопата сменилась на топор, которым паренёк подрубил оголившиеся толстые корни, потом юноша влез на самую верхушку дуба и стал раскачиваться как на качелях. Крона дерева склонялась всё ниже и ниже в противоположную сторону от ямы, но его корни из последних сил цеплялись за почву.
В какой-то момент юноша ловко спрыгнул на землю, а дуб прощально заскрипел и рухнул поверженным на зелёный газон.
– Молодец, сынок!
– Меня дед этому научил, ещё в детстве! – с гордостью сказал Ронни, принимая от соседей заработанную мелочь.
Первого сентября Ронни не пошёл в школу. Все дети его возраста сели за школьные парты, а он в первый день занятий купил на заработанные им деньги старый мотоцикл господина Де Баккер, хотя этот мотоцикл не заводился, но это никого не огорчало.
21 сентября Ронни исполнилось 14 лет, и он отправился на сосисочную фабрику на своём, видавшем виды, велосипеде.
Часть 4
Глава 1
Осень нежилась в оранжевом золоте деревьев и кустарников, а ленивый ветер, пригревшись на солнышке, не спешил сдувать с них эту лиственную красоту. В такую погоду ездить на велосипеде только в удовольствие, но какое может быть удовольствие, если велосипедная езда диктовалась необходимостью. Уже почти год Ронни ездил этим путём 20 километров на работу и те же двадцать километров обратно. Природа активно подстраивалась под времена года, а у него в жизни ничего не менялось. Труд сосисочника в тёмном, влажном и холодном цеху совершенно не соответствовал его юношеским мечтаниям.
На фабрике Ронни не ставили оценки, не выгоняли раньше времени домой, как это было в школьные годы, и никого не интересовало, хочет ли он работать в цеху на побегушках и крутить сосиски, которые рабочим мясного цеха полагалось пробовать. Ронни старался быть всем нужным, чтобы не чувствовать себя забытым между кипящими котлами, висячими шлангами и гигантскими мясорубками.
Видя усердие четырнадцатилетнего паренька, рабочие охотно заваливали его всевозможными поручениями. Каждому в цехе хотелось поучаствовать в трудовом крещении новичка, а как тут обойтись без весёлой присказки?
– Эй, Ронни, подай ведро воды, только смотри сам в ведро не угоди! Ха-ха!
– А ну-ка, дружок, наточи ножи поострей! Как свинину нарежем, так твой чуб со лба и срежем!
– Эй, малыш, здесь вытри, а там подотри и в штаны не наложи! Хи-хи!
Когда мальчик со всех ног бежал, чтобы выполнить очередное поручение и в спешке спотыкался о шланги, которые змеились на цементном полу, то его предупреждали: «Алло, Ронни, сынок, шею-то не сломай, а то больно будет!»
К прибауткам Ронни был приучен дедами с детства и сам любил пошутить, а за добродушие и старательность рабочие в цеху признали его приёмным сыном, но родным сыном он так и не стал. Главным для всех тружеников сосисочного цеха оставались всё-таки работа и персональный заработок.
В последнее время старый велосипед часто ломался, поэтому на работу юноша всегда торопился, а домой катил не спеша, жалея своего двухколёсного друга, который уже отсчитывал свои последние километры.
Времени в пути было достаточно, чтобы задуматься и понять, что Ронни сам виноват, что прошляпил удачу.
Конечно, поначалу он даже радовался тому, что никто не заставляет его ходить в школу, делать уроки и учить то, что он или уже знал, или вовсе не собирался знать. Эта радость сочеталась с гордостью рабочего человека. Все его товарищи по-прежнему оставались школярами и поначалу смотрели на своего друга восторженно, а его потная рабочая спецовка была для них символом взрослой жизни.
Когда тревожно завыли ветры и на корню засыхали цветы, Ронни стало катастрофически не хватать того сопротивления, которому ему необходимо было сопротивляться, в череду будней превратилась его молодая жизнь.
Целые дни паренёк работал на фабрике, ел даром аппетитные сосиски, каждую неделю приносил он домой получку, которую его мама прятала в толстый кошелёк. Вот и всё, что происходило теперь в его жизни.
Никакой мечты, никаких свершений!
Потом наступила зима. Она моросила холодными дождями, дула северными ветрами, серой пеленой заволокла небо, чтобы не всходило по утрам солнце, и этим портила Ронни настроение, чтобы тот сам прочувствовал, как буксует его судьба по дороге на фабрику и обратно. Работа сосисочника исключала любые мысли о приключениях, и друзей у него не осталось. Тупик.
Случилось, что в самую длинную ночь прошедшего года Ронни понял, что единственный человек, который искренне интересуется его дальнейшей судьбой, он сам!
Никого вокруг не заботило, будет ли Ронни учиться дальше или до старости станет крутить длинные сочные мясные сосиски. Состариться мясником ему не хотелось, да и подобная участь совсем не соответствовала тем космическим походам, о которых мечтал он в детстве, но решение учиться дальше было принято осознанно, когда в лицо бил колючий снег, а ехать до дома на велосипеде казалось пыткой.
Нет, Ронни не позволит загнать себя в мёртвый угол, потому что теперь он сам, и никто другой, будет выбирать то, что ему делать и как ему жить!
Когда сын объявил о своём решении учиться в школе для взрослых, первой запротестовала его мама.
– Чего тебе не хватает, Ронни? Учиться захотел? Отец твой не учился, а своё строительное дело имеет! Следуй его примеру!
Валентина нетерпеливо поглядывала на мужа, а тот, словно глухой изголодавшийся тетерев, причмокивал, доедая аппетитное мясное жаркое и не собирался вразумлять своего сына. Тогда Валентина пошла по запасному, как ей казалось, беспроигрышному пути.
– Ронни, работа у тебя хорошая. В цеху работать – это не под дождём. Трудись себе на здоровье и денег много зарабатывай! Может быть, тебе нужны деньги, чтобы погулять вечерком или в кино сходить? Сколько тебе надо? Я тебе дам.
Сказав это, она быстро засеменила в свою спальню и возвратилась оттуда с пухлым потрёпанным кошельком. Не глядя на сына, Валентина принялась считать деньги. Её брови сморщились, а подкрашенные губки безмолвно двигались в такт счёту. Ей никак не удавалось сосчитать, сколько будет стоить билет в кино и стакан колы с кульком вздутой кукурузы.
– Мама, не нужны мне деньги. Я буду заниматься в вечерней школе. Я слышал от рабочих, что по окончании учёбы можно получить аттестат зрелости, а потом я смогу учиться на профессию.
– Но вечерняя школа находится в тридцати километрах от дома. Думаешь, что ты будешь каждый день ездить на трамвае? Как бы не так! Учти, я денег на трамвайный билет тебе не дам, – решительно заключила Валентина.
– А я на велосипеде буду ездить, мама.
В ту ночь родители долго не спали. До Ронни доносился их возбуждённый разговор, но сам он был спокоен, потому что сделал выбор и не обременит своих родителей лишними расходами. Утром следующего дня Альфонс, уходя на работу, сказал сыну коротко: «Хорошо, если ты хочешь, делай то, что тебе под силу!»
Начиная со следующей недели Ронни после работы на фабрике быстро съедал приготовленный мамой ужин, вскакивал на велосипед и преодолевал те тридцать километров, что отделяли его дом от школы для взрослых. Возвращался домой он к двенадцати часам ночи и поскорее запрыгивал в кровать, чтобы в шесть часов утра съесть свой завтрак и отправиться на работу. Теперь в пути мечтал он редко. Сидя на жёстком велосипедном седле, Ронни то дремал, то просто бездумно крутил педали, отдыхая от всего на свете.
Работа оставалась работой, мастер был им доволен, а сам Ронни был доволен и мастером, и учителями вечерней школы. Школьный материал преподавался в сжатой форме и хорошо усваивался пареньком. Теперь он был лучшим учеником в классе, и учителям приходилось тщательно готовиться к уроку, чтобы удовлетворить жажду знаний любознательного Де Гроте. К зиме Роннин велосипед приказал долго жить.
– Мама, мне нужен новый велосипед, потому что мой старый окончательно сломался. Я уже не смогу его починить.
– Если сломался, то нужно купить другой. В магазине большой выбор новых велосипедов, а с рук будет дешевле, – рассудительно ответила Валентина и встала из-за стола для убедительности своих слов. Она уже давно подготовилась к этому разговору.
– Мама, ты же знаешь, что у меня нет денег на покупку велосипеда, ведь я всю зарплату тебе отдаю.
Альфонс, покашливая, вышел из-за стола и включил телевизор, а Валентина не унималась:
– А я тебя кормлю… Если ты настаиваешь, хорошо, я дам тебе денег, но дам только взаймы. Эти франки ты должен будешь отработать у отца, на строительстве… в выходные дни. Я правильно сказала, мой дорогой?
Альфонс кивнул головой, и Валентина гордо удалилась в спальню, чтобы отсчитать сыну деньги на покупку нового велосипеда. Ронни был очень рад, что его проблема так легко разрешилась. Теперь по выходным дням он стал подрабатывать у отца на предприятии. В отличие от мастера на сосисочной фабрике, отец был скуп на похвалу, поэтому Ронни работал на строительстве без особого энтузиазма. Альфонс видел это и молчал, он любил своё дело и любил работать с чувством, с толком, с расстановкой, а сыну дал только одно наставление: «Гордиться своим трудом – это хорошо, но зазнаваться – плохо».
Как только сумма, выданная мамой на новый велосипед, была отработана, Валентина одолжила сыну деньги на новые кожаные ботинки, потому что его старые ботинки уже совсем прохудились и в дождь промокали.
С каким нетерпением ждал Ронни прихода весны, и вот приход весны с раннего утра трелями соловья будил рабочий люд, заливая всё вокруг солнечным светом, ароматом цветения и теплом.
В один из таких пригожих весенних дней юноша ехал в вечернюю школу в благодушном настроении и ни с того ни с сего решил сократить дорогу, и свернул по тропинке в зеленеющий лес, знаменитый своим боевым прошлым.
Вдруг среди полного умиротворения в природе и на сердце он услышал девичий крик. Где-то совсем рядом девушка взывала о помощи: «Помогите, помогите!», и Ронни, недолго думая, соскочил с велосипеда, который тут же врезался в колючие придорожные кусты, и со всех ног бросился на девичий зов.
На лесной поляне совершалось преступление. Какой-то лохматый парень грубо прижимал кричащую девушку к стене разрушенного немецкого бункера. Парень сжимал в своих жилистых руках нежные запястья девушки и пристраивался встать между её стройными бело-молочными ногами, розовые женские трусики валялись рядом, на траве. Девушка громко кричала, закрыв глаза, и брыкалась изо всех сил, пытаясь вырваться на свободу.
Рыцарство живёт в каждом настоящем мужчине и не даёт ему пройти мимо насилия сильного над слабым.
Ронни одним прыжком подскочил к парню, набросился на него сзади и правой рукой обхватил шею, словно это была шея не человека, а льва. Теперь уже насильник вырывался из рук более сильного человека, чем он сам, а спасённая девушка безвольно сползала на землю, ещё не веря в спасение.
Борьба добра со злом длилось несколько мгновений, и тело кудлатого парня вдруг обмякло и повисло на руке молодого Де Гроте. Возмездие настигло преступника на месте преступления! До его гибели оставалась секунда, другая… Никто и ничто не могло теперь остановить Ронни от завершения возмездия: ни испуганный вид девушки, с ужасом смотревшей на происходящее, ни жалобный стон преступника, ни весёлые голоса птиц, распевающих в кроне деревьев с проклюнувшимися листиками.
Это случилось не по воле победителя, это случилось само по себе. Внезапно руки Ронни ослабли, тело незнакомого парня выскользнуло из захвата и безжизненно повалилось на землю.
Впервые в жизни юноша испугался того, что сделал. Капли холодного пота выступили на висках. Ужас перед совершённым им убийством постепенно доходил до разума, и разум отказывался верить. Грубо схватив ещё тёплый труп за грудки, он с такой силой встряхнул его, что безжизненное тело, словно испугавшись второго удушения, вздрогнуло.
Оживший парень сначала всхлипнул, потом со свистом втянул в себя воздух и сразу закашлялся. Через несколько минут незнакомец уже удивлённо смотрел на Ронни, потом так же удивлённо – на девушку.
Однако спасённая девушка не приветствовала спасителя, как было положено, согласно голливудским версиям, она не осыпала своего рыцаря трогательными поцелуями. Как только она оправилась от шока, то сама набросилась на Ронни, отчаянно стуча в его грудь нежными кулачками.
– Откуда ты взялся?! Тебя что, черти на рогах притащили? Ты же мог убить его! Ты его задушил! Что, силу некуда девать? Да ты знаешь, что такое любовь? Так вот, я люблю этого паразита! Только его я люблю! А ты зачем его душил как бешеный? Как я буду жить без него?! Я не смогу жить без него! Ты это можешь понять или ты совсем законченный монстр?! – приговаривала девушка, всхлипывая.
А рядом с ними лежал на траве потерпевший и улыбался, он улыбался тому, что опять может дышать, вдыхать весенние запахи, следить за снующими по синему небу белыми облаками и слышать, как сильно любит его эта непокорная красавица.
Потом внимание кудлатого парня переключилось на своего потенциального киллера, который с явным недоумением смотрел на то, как лупит его взбешённая Элла, и это было смешно.
Девушка, услышав смех любимого, пришла в себя, бросилась в объятия кудлатого парня, обрушив на него шквал женской нежности, и забыла о Ронни, который не мог сообразить, что происходит перед его глазами и что он только что чуть не совершил.
На этой лесной поляне он был лишним, и его любимая логика была бессильна что-то понять в этом абсурде человеческих отношений, где слова расходились с делами, а дела – с их последствиями, и виной всему была девичья хитрая натура.
Как раненый зверь, ринулся Ронни через колючие кусты дикой ежевики к своему велосипеду, чтобы скорее покинуть место своего позора, но его окликнул тот, которого он чуть не убил.
– Эй, парень, вернись! Прошу!
Что-то было в этом зове особо располагающее, и Ронни вернулся на поляну перед бункером. Парень, оправившись от удушения, протягивал ему руку для приветствия, а его обнимала сияющая девушка.
– Амай, в тебе силища, друг, как в двух жеребцах. Давай знакомиться. Меня зовут Раймонд, а эту козочку – Элла. Мы из банды «Бункерских крыс». А тебя как зовут?
– Если спрашиваешь, скажу: меня зовут Ронни. Интерполом не разыскиваюсь, числюсь лучшим сосисочником на фабрике в поселке Синт-ин-Гоор и опаздываю на урок в вечерней школе.
Перемирие было скреплено крепким пожатием рук, и это перемирие было необходимо прежде самому спасителю девушек, которому нужна была поддержка, пусть даже поддержка недавнего врага.
– Друзья, – сказал он на прощание, – если я помешал вашим развлечениям, то извините, а ты, Раймонд, скажи своей козе, чтоб не орала на весь лес… по пустякам.
Когда Ронни развернулся, чтобы скорее покинуть место происшествия, его вновь задержал Раймонд, дружески положив свою руку на его плечо.
– Ты на Эллу не обижайся, она у нас дикая. Спасибо, что ты меня не прикончил на месте бурного выяснения наших отношений, но, с другой стороны, само провидение послало тебя к нам, потому что мы – знаменитая банда «Бункерских крыс». Не слышал о такой? Нет? …Пойдем к нам в банду! Мы в дружбе и в бою – «один за всех, и все за одного». Там сила твоя пойдёт в дело, ведь где «Бункерские крысы», там победа и рок-н-ролл! – заученно проскандировал Раймонд.
– Пойдём к нам, не стесняйся, и для тебе дело найдётся! Рада, что Раймонд теперь знает, что у меня есть такой защитник! С твоей мёртвой хваткой ты у нас быстро своим станешь. Много не думай, вредно, посмотри, какие мы хорошие!
Сказав это, Элла легко покрутилась перед парнями в своём платьице с оторванными пуговицами. Она была хороша собой, несмотря на свою худощавость и испачканный вид, а её голубые глаза светились молодым задором и… козьим упрямством.
Вечером того же дня Ронни поздно возвращался с учёбы домой. Закат догорал, на небе зажглись первые звёзды, и в ночной темноте стали исчезать сначала краски, потом дома, деревья и всё то, что целый день так радовало глаз человека.
На землю опускалась тишина вселенной, и ночь словно показывала людям предел их человеческих возможностей. Ночь освобождала человека от дневной суеты, а взамен предлагала отдых каждому, будь то буйный или кроткий, счастливый или печальный, одинокий или всеми любимый. Ночная тьма покрывала многие тайны и преступления, но иногда в её покое избранным открывается великая тайна мироздания.
Раньше люди умели читать эту тайну по звёздам, но Ронни этому не обучали, из всех звёзд он отдавал предпочтение Венере, сияющей каждый вечер яркой точкой над горизонтом. Впрочем, в тот поздний вечер он не искал Венеру на небе, в ту ночь она светила для кого-то другого, потому что юноша ехал домой, уставившись перед собой.
Всю дорогу юноша размышлял о том, что приключилось у бункера всего несколько часов назад. Раз за разом в самых ярких деталях его воображение рисовало картину произошедшего, и каждый раз воспоминания юноши останавливались на моменте падения бездыханного тела незнакомца к его ногам, обутым в новые кожаные ботинки, а дальше – провал в памяти. Представить, что случилось бы с ним и с его собственной жизнью, если бы этот Раймонд умер, он просто не мог. Умом Ронни понимал, что это почти случилось, но его сердце отказывалось принимать этот факт за правду, ведь он не мог быть убийцей.
У самой калитки своего дома юноша определил для себя чётко и однозначно: крик, насилие, гнев, несостоявшееся убийство – всё это не могло быть простым набором случайностей. Этот сценарий был кем-то спланирован, где каждый момент обладал силой менять жизнь человека навсегда, но почему его рука вдруг расслабилась и, главное, она расслабилась не по его воле? Чья воля не дала ему убить кудлатого парня? Неужели это Бог вмешался в мою жизнь или жизнь Раймонда?
В этот миг его потрясло чувство сопричастности к тайне всего человечества. К тайне любви? К тайне гнева? А может быть, к тайне самого Бога?
Последняя мысль понравилась Ронни больше всего. И хотя юноша не мог её чётко сформулировать, ему хотелось этим вечером только одного – довериться этой силе, спасшей его от убийства. Он боролся за каждый момент этого прозрения, чтобы сохранить на всю жизнь, но, увы, …оно ускользнуло, и над головой вновь засияли холодным светом звёзды, и ночь вновь погрузилась в безмолвие.
Ронни соскочил с велосипеда, закрыл за собой калитку и оглянулся вокруг. Когда велосипед уже стоял в гараже, он подошёл к тополю, что рос перед его окном, и, глядя в небо, вмещающее в себя всю вселенную, стал молиться: «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое…».
Теперь небо уже не пугало сгустившимися мрачно-синими красками, оно было праздничным и мирным. Звёзды меркли в ярком свете восходившей на небосвод луны, у каждого светила была своя небесная роль.
Прошёл день, потом другой и третий, но мысли о происшедшем не давали юноше покоя, ему нужен был совет отца. Субботним вечером, когда Альфонс дремал с газетой в руках, а Ронни сколачивал игрушечный столик для сестры Диан, подошло время их разговора.
– Папа, ты веришь в Бога?
Близился ужин, мама гремела кастрюльками на кухне, и сестра Диан крутилась возле неё. В комнате были только они вдвоем, сын и отец, который на вопрос сына утвердительно кивнул головой.
– Почему ты веришь в Бога?
– Потому что у меня родился ты.
– А ты сам видел живого Бога?
Альфонс, помолчав, отрицательно покачал головой.
– Папа, это правда, что Бог создал ночь и день, землю и всё, что на ней, в шесть дней?
– Так написано в Библии.
– А Бог любит тебя?
– Твоя бабушка Мария говорит, что любит.
– А меня, меня он любит?
Этот вопрос Ронни остался без ответа, потому что из кухни прибежала Диан и позвала всех к столу. После ужина Ронни вернулся к прерванному разговору с отцом.
– Папа, ты веришь, что Иисус Христос – сын Бога?
– Я думаю, что у каждого отца должен быть наследник. У небесного отца тоже, – ответил Альфонс, в раздумье чуть наклонив голову.
– Если Иисус вознёсся на небо, то как он может отвечать на молитвы, если его нет на земле?
– Ты же сам слышал рассказы из Библии, сам и решай «как».
– Папа, ты когда-нибудь читал Библию? На каком языке она написана?
– Библия лежит в церкви, и только посвящённые могут читать её.
– А я могу быть посвящённым?
– Ронни, перестань дурью маяться, оставь отца в покое. Я тебе вот что скажу: ты говоришь о любви Господа? Наслушался этих сказок от своей бабушки? Знаешь, что происходит с посвящёнными людьми, которые читают Библию и думают, что они самые умные? Они уходят в монастыри, а там занимаются развратом, мужчины спят друг с другом и совращают монахинь! Вот посмотри!
Валентина раскрыла перед сыном толстую книгу и пальцем указала на фотографию. Это была одна из трёх книг, хранившихся в доме Де Гроте.
– Видишь этот колодец? – продолжала Валентина. – Этот колодец находится в женском монастыре, где женщины сохранили себя для жизни с Иисусом. Они хранили и обет молчания, когда вместо Иисуса Христа они отдавались на поругание божиим людям, но, как ни старайся, а правду не скроешь. Эти бедные монашки своих детей, зачатых в пороке, рожают и кидают в этот колодец. Видишь эту фотографию и скелеты несчастных младенцев на дне?
Ронни сразу припомнились котята и их жалобный предсмертный писк, и он понял, что уже не хочет быть посвящённым, чтобы читать Библию, будет лучше слушать рассказы об Иисусе из уст бабушки Марии…
Время шло своим чередом. Ронни работал сосисочником, по вечерам учился, а по выходным дням веселился в банде «Бункерских крыс». Раймонд вскоре стал его хорошим другом, их дружба держалась на традициях банды. Вместе с другими вольными «крысами» – храбрыми юношами и их независимыми девушками – молодой Де Гроте разгребал заваленные блиндажи и туннели, оставленные фашистами в наследство бельгийской молодёжи, и развлекал заблудившихся путников, проходивших по тропинке между бункерами, взимая с них дань.
– Стой, кто идёт! Руки вверх! Плати дань!
Так по-военному окликали ребята какого-нибудь грибника. Трусливые сразу убегали, и никто их не догонял, но большинство людей, гуляющих по лесу, поднимало от неожиданности руки вверх, а некоторые принимали стойку боксёра. Тут и начиналось веселье.
Данью могло стать всё что угодно: от пяти центов до зелёного яблока.
Одна девушка, гулявшая по лесу в белом платье в синий горошек, руки на окрик не подняла, а протянула одному из окруживших её парнишек скромный букетик лесных цветов. Букетик достался Ронни, а остальные молодые бандиты опустились перед ней на колено. Потом под рыцарской охраной из пяти человек девушка была доставлена к автобусной остановке, что находилась по соседству с бункерами.
Если нарушитель территории платил дань щедро, то к нему подходил лидер банды по кличке Белый, который участливо спрашивал пленника: «Ты думаешь, что тебя ограбили?» В таких случаях человек обычно не знал, как лучше ответить, и за него отвечал сам бандит: «Спасибо, дорогой друг, за то, что ты столь щедро оплатил персональный концерт».
Для любителя пеших прогулок выносилось из бункера кресло, которое Де Гроте смастерил для себя из немецкого хлама времён Второй мировой войны, чтобы ему было удобно слушать новые песни, сочинённые Белым. Белый пел чуть охрипшим голосом под гитару, с который не расставался ни ночью, ни днём, а когда начинал перебирать струны, то забывал обо всём на свете, а о «госте» в первую очередь.
Иногда среди «пленников» встречались и родственные души, для которых гостеприимные любители рок-н-ролла устраивали уже настоящие концерты, где звучали знаменитые мелодии Клиффа Ричарда, Элвиса Пресли, Пола Анка и Чабби Чекера. (Пройдут годы, и музыкальная группа Белого окрепнет и будет с успехом гастролировать по всей Европе.)
Время от времени «Бункерские крысы» выходили на рукопашные бои со своими соседями из других посёлков. Бои обычно приурочивались к поселковым праздникам, проводившимся в честь святого, имя которого носила поместная церковь. Назывались эти праздники «кермес» – ярмарка.
На праздник «кермес» сходились вместе все жители посёлка, от мала до велика. С самого утра на всю деревню звучала весёлая музыка. Деревенская площадь становилась ареной цирка, где артистами были сами односельчане и их дети. Прямо на улицы посёлка выносились столы, на которых раскладывалось всё, что было лишним, но могло пригодиться другим. Эти базарчики так и назывались – «распродажа хлама». Всем было весело продать свой хлам и за те же деньги покупать его у соседей. Кругом носились радостные дети. Над гуляющим народом витал запах жареного мяса и кипящего масла, в котором плавали золотистые колобочки дрожжевого теста. Они продавались в кулёчках и были густо обсыпаны сахарной пудрой.
На площади под шарманку крутились карусели со сказочными лошадками. В день поселкового праздника каждый желающий мог попробовать себя в стрельбе по металлическим зайцам, снующим в глубине тира, или в точности метания теннисного мячика. Тот, чей мячик попадал в пустую консервную банку, получал за меткость плюшевого медведя. Детвора за пять центов ловила маленьким ситом золотых рыбок из «речки», что струилась по прилавку.
В центре базарчиков, за столами, украшенными цветами в вазочках, сидела степенная публика. Уважаемые дамы в модных шляпках и господа в начищенных ботинках под открытым небом любовались народным гулянием. Перед ними стояли высокие бокалы с золотистым пивом, и услужливый официант, которого все знали ещё мальчишкой, заботился, чтобы пиво в бокалах не кончалось.
К полудню гордые крестьяне, собственники сельскохозяйственных угодий, выводили на окраину посёлка своих откормленных быков и породистых лошадей в надежде получить приз за лучший приплод года, который выдавался самим бургомистром. Посёлок гулял до позднего вечера, чтобы вдоволь напеться, натанцеваться и навеселиться до следующего кермеса.
После таких праздников и начинались бои «стенка на стенку». Они не были запланированы бургомистром и обычно заканчивались полной победой «Бункерских крыс». В этих боях и прославился Ронни своей силищей. Победу в кулачных боях праздновали ребята до утра. Они зажигали в бункере свечи, пламя которых в демоническом танце теней металось по каменным холодным стенам, и, перебирая струны гитар, пели новые песни того времени.
Пусть эти песни были непонятны их родителям, но с этими песнями молодёжи было легче перенести стремительные перемены в обществе, быстро теряющем в настоящем свои вековые ценности и традиции.
Ронни и Раймонд петь не умели, поэтому они нашли себя в танце. Под мелодию Чабби Чекера два друга выкручивали такой акробатический твист, что могли бы побить все установленные в мире рекорды. В самый эффектный момент танца Раймонд запрыгивал на плечи Ронни, а тот на одной ноге штопором вкручивался в каменные полы бункера под шумные овации развеселившихся ребят. Твист сменялся рок-н-роллом, рок-н-ролл чарльстоном, и так до самого рассвета. В то время Ронни не знал, что такое усталость, и силы его только прибывали.
Незаметно прошло два года. Ронни получил аттестат зрелости, диплом сварщика и стал квалифицированным рабочим мясной фабрики. Однажды во время рабочего перерыва он сидел на скамейке со своим напарником, пожилым рабочим, который ел изготовленные на фабрике сосиски. Двумя грязными пальцами напарник вытягивал сосиску из высокой стеклянной банки с маринадом, а потом пальцами другой руки очищал мокрую сосиску от кожуры, и только затем начинал есть. Сок из надкушенной сосиски стекал по его руке и капал на землю. После такой трапезы руки пожилого рабочего требовали мытья и полотенца, но время обеда заканчивалось, и рабочий вытирал мокрые руки о свои штаны и уходил в цех.
Однажды Ронни высказал мастеру свою идею об изготовлении маленьких сосисок без оболочки, которые можно без проблем вытаскивать из банки и целиком класть в рот. Обычные сосиски готовились в очищенной кишке овцы, а Ронни предлагал варить маленькие сосиски в пластиковых обёртках, а потом вытаскивать сосиски из обёртки и укладывать их в банки для консервации. Мастер выслушал юношу внимательно и обещал сообщить о его идее начальству.
Через несколько недель у Ронни был день рождения. В этот день первым его поздравил мастер цеха, и самолично пожал ему руку как от себя, так и от имени руководства фабрики. Ронни смотрел на него и не понимал, за что ему выпала такая честь.
– Твоя идея по изготовлению маленьких очищенных сосисок превзошла ожидаемый эффект и принесла большую прибыль предприятию, – с расстановкой произнёс мастер и продолжил с нарастающим вдохновением. – Директор фабрики предлагает тебе за твоё новаторство самому выбрать место твоей будущей работы.
За ответом Ронни не нужно было лезть в карман, ответ на этот вопрос он знал без подготовки.
– Спасибо, я хочу работать грузчиком на машине.
В конце недели мастер обнародовал приказ по цеху, по которому Де Гроте переводится в транспортный цех. В честь этого повышения по службе юноша был отпущен домой до окончания рабочего дня.
Погода стояла замечательная. После прохладного утреннего дождя на небо выкатилось яркое солнце, залившее всё вокруг теплом и светом. Возможно, это осеннее тепло, предвещающее скорое увядание, вкупе с грядущими переменами в его трудовой биографии во время поездки домой, когда ноги на автомате крутили педали, заставило задуматься над своей сердечной жизнью.
Уже четыре года Ронни одолевала сладкая истома первой влюблённости, а теперь настала пора расстаться с этим любовным недугом.
Первая влюблённость – это чувство сродни полёту радужной бабочки, которая трепещет в сердце, над которой не властны законы притяжения и которая может пропасть в один миг.
Эта влюблённость мучила юношу со времени обязательного причащения, когда двенадцатилетние дети входят в возраст, когда человек должен сам отвечать за свои поступки.
В день причастия Ронни в своей крепкой мальчишеской руке держал нежную руку Герды. Одет он был в тёмно-синий костюм с короткими брюками. Его ноги в белых гольфах были обуты в чёрные блестящие туфли, а Герда красовалась в бальном кружевном белом платье. Она светилась как прекрасный ангел.
Ронни никогда в жизни не видел живого ангела. Ангелы, изображённые на картинах и стенах в церкви, казались ему ненастоящими, потому что они, имея крылья, не летали, а девочка, шагающая с ним по ковровой дорожке, крыльев тоже не имела, но двигалась по-ангельски. Она была выше Ронни и гораздо крупнее, чем он. На её пухленьком личике светились живые светло-коричневые глаза, и курносый нос весело задирался кверху.
Ронни и Герда немели от торжественности момента, в церкви не было пустых мест, и все прихожане с умилением смотрели на проходивших мимо детей. Пастор, одетый в белый, украшенный золочёной вышивкой балахон, ждал причащающихся у алтаря.
Двумя пальцами поднимал он круглый сухарик кверху, чтобы он был виден всем присутствующим в здании церкви, а потом вкладывал его в рот детям, напоминая, что они едят тело Христа. Это был прекраснейший момент в жизни Ронни, момент, когда он был по-настоящему счастлив.
После таинства причастия детей поздравляли пастор и дьяконы, родители и родственники. Завершался праздник чаепитием с выносом белоснежного бисквитного торта, украшенного розовыми кремовыми розочками. Ронни был рад, что сидел рядом со своей любимой девочкой и что на этот раз с ним не приключилось то, что произошло с ним на первом причастии, когда ему исполнилось семь лет.
Во время своего первого причастия его стошнило прямо у алтаря.
Сначала всё шло своим ходом, к алтарю его вёл за руку крёстный, Маленький Франц. Дед сжимал руку внука в своей сухой крепкой руке и не заметил, как с каждым шагом по направлению к алтарю мальчик бледнел. Маленький Франц сам не ходил в церковь, но в этот раз он решил исправиться и согласился на уговоры дочери подвести внука к алтарю, а когда тот пожаловался, что его сильно тошнит, дед не придал этому значения, потому что его тоже тошнило от всей этой кутерьмы.
Перед причастием полагалась исповедь, на исповедь мальчик пошёл без деда.
– В чём ты согрешил, дитя моё? – спросил Ронни дьякон.
– Я не грешил, – честно признался Ронни и думал, что теперь его похвалят, но дьякон приоткрыл занавеску в окошке и с любопытством посмотрел на «безгрешного» мальчика. В столь торжественный момент своей жизни Ронни не мог соврать. Он всегда говорил правду и ничего не брал без разрешения.
– Бедная заблудшая овечка, – вздохнул священник и продолжил поучительно. – Теперь вспомни, что ты учил на уроке богословия, и скажи мне, сколько раз ты соврал или украл.
Ронни молчал, тошнота подступила к горлу, ведь мама не разрешила ему завтракать, потому что нельзя причащаться сытым.
– Господин, мне папа запретил врать и красть, когда я был ещё маленьким.
– Сын мой, тебе не надо много говорить, а надо сознаться в том, в чём согрешил, а иначе праздник причастия для тебя не состоится.
– Ну, хорошо. Я один раз соврал.
Ронни опять не врал, потому что был уверен, что сейчас он первый раз говорит неправду.
– Именем Иисуса прощается тебе этот грех!
Это первое причастие закончилось для Ронни и его семьи настоящим позором.
После того как мальчик проглотил сухарик, данный ему пастором у алтаря, его тут же вырвало прямо на брюки деда. Валентина стала платочком вытирать сначала брюки отца, а потом и ковровую дорожку перед алтарём. Франц бубнил себе под нос ругательские слова, а Ронни, почувствовав себя лишним, убежал на улицу.
На втором причастии мальчик не подкачал, он уже имел слишком много грехов, чтобы все грехи перечислить на исповеди, и очень хороший аппетит, чтобы помочь своей возлюбленной доесть пышный бисквитный торт.
Герда была дочерью директора сосисочной фабрики, и Ронни так надеялся на встречу с ней, но с переходом на работу в транспортный цех его сердце освободилось от ненужных надежд.
Работа грузчика в транспортном цехе недолго радовала юношу, шоферы не признавали его своим, считая, что он директорский любимчик. Иногда его высаживали из машины на пути к месту погрузки, а на обратном пути забирали, то есть в труде грузчика нужды не было. Ездить по городу с недружелюбным водителем грузовика быстро надоело, время в поездках тянулось дольше обычного, а то, что теперь Ронни стал получать не семь центов в час, а десять, радовало только его маму.
Как-то раз машина заехала не в магазин, а в чей-то частный дом, где была выгружена часть товара. На недоумённый взгляд молодого грузчика шофер глухо проговорил: «Не болтай лишнего, пацан, а то твой папка по тебе плакать будет». Кому понравятся такие угрозы?
А тут, как нельзя кстати, Ронни познакомился с бригадой строителей.
По дороге на работу находилась стройка. Каждое утро и вечер проезжал он мимо стройки, и вскоре его стали узнавать строители, приглашая на перекур. Ронни останавливался, раскуривал сигаретку и иногда, забавы ради, подносил на этажи то бадью с бетоном, то кладку кирпичей.
На стройплощадке с раннего утра звучало радио, сообщая прохожим последние новости, точное время, принуждая жителей соседних домов весь рабочий день слушать популярную музыку и последние новости под бойкий перестук мастерков.
Ронни радовался новому общению, тем более что работа грузчиком в транспортном цехе ему порядком наскучила. Оказалось, что поднять наверх все сорок два кирпича, аккуратно сложенные на маленькой узкой дощечке, было необычно интересно, для этого требовались виртуозность и мастерство.
– Сколько тебе платят на фабрике? – спросил его однажды бригадир строителей.
– Десять центов в час, – ответил юноша.
– Я буду платить тебе все тридцать. Что, согласен у меня работать?
– Хорошо, я поговорю с мамой.
«Тридцать центов в час» были магическими словами для Валентины, и она тут же согласилась отпустить сына поработать на стройку. Только Альфонс, вздохнув, сказал:
– Сын, на фабрике работа под крышей, а на стройке – круглый год под открытым небом.
Но это как раз было то, чего хотелось самому Ронни, работать под открытым небом, и теперь он опять отправился в вечернюю школу, чтобы учиться на мастера-строителя.
Со временем банда «Бункерских крыс» стала распадаться. Это происходило само собой, потому что мальчики и девочки взрослели, они создавали семьи, рождались дети.
Дружба Раймонда с Ронни продолжилась и после распада банды. Раймонд учился уже в высшей школе, а Ронни работал на стройке и имел диплом строителя. Когда у друзей выдавались свободные дни, они встречались и весело проводили время, придумывая различные авантюры. Ронни часто приходил в гости к другу, где познакомился с его отцом.
Отец Раймонда, худой и мрачный, был вечно недоволен женой и сыном, своей работой и своим соседом, своей страной и своим правительством, всем миром и даже самим собой. Завидев Ронни, он шёл ему наперерез, чтобы отчитать его за участие в банде «крыс», а когда друзья покинули банду и стали заниматься гоночным мотоспортом, то он принялся пилить их за то, что они впустую тратят своё молодое время на глупости, вместо того чтобы подыскивать хороших невест. Друзьям же было не до невест, они вместе готовились к службе в армии, укрепляя свою молодецкую силу в соревнованиях на выносливость. Когда выдались свободные дни, то они совершали велосипедные рейды по всей Фландрии, а в обычные дни на спор поднимали тяжести и повышали свою спортивную форму, используя как полигон высокий старый амбар, в котором ещё до войны деды Раймонда хранили сухое сено. Ронни и Раймонд взбирались на балки амбара и ходили по ним под самой крышей, подтягивались на высоких дверных проёмах.
Как-то в такой дождливый день Ронни, пробегая по балке амбара, поскользнулся и полетел головой вниз. Ястребом летел юноша с четырёхметровой высоты амбара, но не для того, чтобы схватить добычу, а для того, чтобы встретить свою неминуемую смерть. Пикируя головой прямо в землю, он интуитивно вытянул полусогнутые руки вперёд и, коснувшись земли, оттолкнулся от неё, как это делает кошка при падении, потом перекувыркнулся в воздухе и встал на ноги, живой и невредимый. Ронни ещё не успел опомниться от этого головокружительного прыжка, как на него налетел отец Раймонда.
– Эл-ла, что это ты учудил? … (подзатыльник). Это тебе не натовский полигон, а наследный фамильный амбар! (подзатыльник). Захотелось убиться насмерть, так прыгай себе с церковной башни, там тебе крест сразу в землю воткнут, а амбару от ваших выкрутасов одни убытки.
Что-что, а подзатыльники старый земледелец отвешивал удальски. Потом к отцу подошёл Раймонд, который издалека видел, как его друг пикировал с амбарной крыши, и теперь смотрел на друга как на пришельца с того света. Увидев своего сына, хозяин амбара ещё больше разгорячился.
– Вот ещё один варвар явился, ядрёный миллиард! От ваших развлечений амбарная крыша в дырках, как решето! Амбару-то уже все сто… сто… сто шестьдесят лет набежало, а вы тут распрыгались. Прямо, как Мэри Поппинс без зонтика, разлетались. Я тебе, Ронни, лучше метёлку в зад воткну, чтобы разбег был хороший, а то…
Теперь подзатыльники старого ворчуна получали уже оба друга по очереди, и это было очень смешно. Сначала юноши пытались хранить серьёзность, как-никак, а отец Раймонда, пожилой человек, но надолго их не хватило, и они громко расхохотались, а старик обиделся, махнул на ребят рукой и поспешно удалился домой, в надежде найти жену, которая никогда не перебивала его на полуслове.
Подходило время призыва в армию. Раймонда должна была провожать на службу Элла, а у Ронни никаких привязанностей не было, если не считать Ингрид, которая жила по соседству.
Как-то Ингрид позвала его к себе, чтобы починить кран, когда её мамы дома не было. Ронни быстро справился с задачей и хотел было уйти домой, но девушка осторожно взяла его за руку и, прикрыв ресницами глаза, поцеловала в губы. Затем робко прижалась головой к широкой груди юноши, и её руки сомкнулись на его шее. Юноша чувствовал упругость девичьей груди, лёгкое дрожание её худого тела, ему хотелось большего, но он остерегался. Предательство Диан, поцелуй проститутки и бесплодное мечтание о Герде были тогда его единственным любовным опытом в отношениях со слабым полом, но Ингрид не знала причины упорства юноши к её чарам обольстительницы и сама повела своего мастерового соседа в мамину спальню, где стояла кровать под розовым покрывалом.
Когда Ронни осознал, что случилось в эти полчаса, он принял твёрдое решение жениться. Ингрид была старше Ронни на пять лет и не ожидала такого быстрого успеха от своей любовной забавы. Победа, к которой они с мамой так хорошо подготовились, наступила слишком легко.
Мама девушки работала на улице, знаменитой высококлассными проститутками, и знала способы, как привлечь подходящего жениха для дочери. Ронни был перспективным женихом – богатым наследником и очень покладистым пареньком с хорошей репутацией, но мама девушки не учла одного, что её дочь была совсем не готова стать женой и матерью. Её влекло другое искусство – искусство искушать мужчин прелестями своего тела, испытывать власть над ними, приводить их в чувственный трепет и получать за это большие деньги, не ожидая подачек или мистического наследства.
Де Гроте не подозревал, как он был наивен в этой игре с будущей проституткой. Он приходил к ней в гости, съедал принесённый им же шоколад, ремонтировал в доме то, что требовало мужской руки, и с чувством исполненного долга уходил домой. Как-то раз Ронни решил проехаться со своей девушкой до магазина, но к магазину он приехал один. На обратном пути он нашёл Ингрид, сидящей на обочине дороги. Он не понял, чем обидел свою девушку, ведь она сама свалилась с мотоцикла, и на этом их пути разошлись.
Ронни ждала служба в армии, а Ингрид – высококлассный бордель.
– Все женщины продажны, – подытожил Ронни и забыл о женщинах на целых два года.
Для Ронни Де Гроте пришло время служить в армии и стать настоящим мужчиной.
Глава 2
– Ронни, ты опять хочешь отличиться. Скажи мне, зачем надо всегда на рожон лезть? Мы же не дети дикарей, чтобы идти в самое пекло событий и чужой жар руками разгребать! В спецназе служат те, кому жить надоело, а жизнь, как там ни крути, прекрасна! Ты мне скажи честно, как другу, во имя чего ты собрался героем стать? – допытывался у друга Раймонд, смотря в окно поезда, за которым мелькали земли провинции Брабант, а Ронни медлил с ответом и тоже смотрел в окно.
Разговор не клеился. Езда в поезде под перестук колёс располагала к молчанию, а за окном мелькали ухоженные поля, перелески, зелёные выгоны, по которым бродили то откормленные коровы, чьё вымя чуть ли не волочилось по земле, то кудрявые барашки, то статные кобылицы.
Это был особый день года, Королевство Бельгии призвало своих сынов на службу.
Ронни и Раймонд, как и их сверстники, с раннего утра проходили в Брюсселе всевозможные медицинские тесты на пригодность к службе в армии, чтобы каждого призывника распределить по родам войск с учётом здоровья, а вечером все разъехались по домам, мысленно готовясь к грядущим переменам.
Подъезжая к пригородам Антверпена, Ронни вдруг с хитринкой посмотрел на заскучавшего друга.
– Раймонд, ты меня спрашиваешь, зачем я записался в спецназ. Я подумал и отвечу честно, как мужчина мужчине. Я записался в десантники, чтобы выделиться и понравиться твоей Элле!.. Э, не кипятись… тут ничего не поделать, нравятся Элле десантники!
– Скажешь тоже, – обиделся Раймонд, но смолчал.
Надо сказать, что Ронни до этого момента сам не задумался над вопросом, почему хотел стать десантником. Перед медицинским осмотром он очень тревожился, что при обследовании может обнаружиться тот порок сердца, из-за которого ему в детстве запрещались физические нагрузки, и только к вечеру, когда всё обследование завершилось, стало поспокойнее на душе.
Сидя в холле старинного замка вместе с другими призывниками, Ронни вычислил закономерность, с которой призывники вызывались к капитану для ознакомления с результатами осмотра. Новобранцы вызывались не в алфавитном порядке, а по качеству пройденных тестов, то есть самых подготовленных ребят оставляли «на потом».
К капитану Де Гроте был вызван на собеседование предпоследним.
– Та-а-к, Де Гроте Ронан, – протянул нараспев капитан, – что мы имеем в твоём случае? Здоровье у тебя, Ронан Де Гроте, отменное. Физические нормативы сданы на «суперотлично». И тест на интеллект зашкаливает. IQ 165 – это совсем неплохо, при нормативе в 80—110. Или произошла ошибка?
– Дважды проверяли, господин капитан! Первый раз IQ был 163, как у господина Альберта Эйнштейна, – ответил польщённый юноша.
– Так хочешь ли ты, наш «Эйнштейн», учиться в офицерской школе?
– Среднее образование получил в вечерней школе, поэтому для офицерской школы не гожусь.
– Почему же ты не доучился, Де Гроте? Или нужда была? Или лень на рога взяла?
– Нет, господин капитан. Школьные программы подготовлены для примерных мальчиков и девочек, которым всё равно что учить, лишь бы учиться. Диплом об окончании средней школы в нашей стране – это свидетельство хорошего поведения и примерной успеваемости, ибо диплом ничего не говорит о способности выпускника и его умении применять знания на практике. Я убеждён, что в школе нужно учить тому, что может пригодиться человеку в жизни, и по уровню его способности, а иначе учёба не имеет смысла.
– Если ребёнка с малолетства не учить мыслить и быть в курсе достижений человечества, то ему предстоит вновь изобретать колесо, и мы получим общество современных неандертальцев! Любая учёба делает человека всесторонне развитым, и не надо изобретать лампочку дважды. Вот ты, Де Гроте, например, что-нибудь в своей жизни изобрёл?
– Велосипед с динамо-машиной, когда мне было 17.
– И что?
– Батарея от старой машины оказалась слишком тяжёлой, чтобы её возить в велосипедной сумке.
– Вот видишь, не учился в своё время, так скоро и без тебя велосипедный мотор изобретут. Так что, Де Гроте, прими к сведению, что человек – это не консервная банка, чем её заполнишь, то и получишь, если не протухнет. А человеку надо самому развиваться, но прежде надо иметь плацдарм, который наши отцы и прадеды для вас, самоучек, создали, а диплом хоть и бумажка, а цену имеет, без диплома ты недоросль.
– Я имею дипломы строителя, автомеханика.
– Да я не о том, и кошку можно научить в туалет ходить, я о том, что человек – лошадь, извозчик которой ограничивает ей взгляд, чтобы она не испугалась, у человека перспектива должна быть – всестороннее развитие, а не только мастерство рук. Пойми, умник, как человек без души – труп, так и десантник без знаний и характера – портянка. Ну, Де Гроте, ты где сам хочешь служить?
– В «Паракомандо», господин капитан! – ответил Ронни без колебания.
Густые брови капитана удивлённо вскинулись.
– Почему именно в десантных войсках особого назначения?
– Хочу служить родине в самых элитных войсках, господин капитан!
– Вот оно что! Значит красный берет хочешь носить? В школе «Паракомандо» учат офицеров, там надо не только силу и мужество иметь, но и знания. Потянешь, без диплома?
– Справлюсь, характер я имею!
Этот разговор с капитаном не выходил из его головы всю дорогу домой, а тут ещё и Раймонд в огонь вино подлил, ему тоже стало интересно, почему Ронни хотел стать десантником.
Раймонд перед призывом в армию мог похвастаться дипломом высшей школы, а последнее время в его разговоре с другом стала появляться некая снисходительность. Ронни видел, что обидел друга своей шуткой об Элле, и на перроне в Антверпене протянул ему руку для перемирия. Раймонд руку пожал и опять попытался повлиять на друга, чтобы тот проявил разумность в выборе службы, на благо родине можно служить где угодно.
– Вот ты всё шутишь, Ронни, а мы с Эллой на свадьбу тебя приглашаем, пример тебе подаём, что семьёй пора обзаводиться. …Надеюсь, что мне дадут увольнение по поводу рождения моего первенца, но дело не в этом. Ронни, пойми, война окончилась восемнадцать лет назад. Зачем её нужно выдумывать в мирное время? С твоим опытом строителя и автомеханика ты можешь в армии отслужить, как у Христа под мышкой. Это безумие, идти в наше время служить в «Паракомандо», да ещё добровольцем! Говорят, что единицы получают красные береты, а требования к новобранцам просто изуверские. А вдруг ты не выдержишь, и что? Потом всю дальнейшую жизнь будешь чувствовать себя неудачником. Зачем тебе это надо?
– Знаешь, Раймонд, как ты сейчас похож на своего отца, только он старик, а ты молодой старик! Как родителя твоего вспоминаю, так стыдом заливаюсь. Ведь это я ёлку на вашем газоне в прошлое Рождество срубил, уж больно красивая она была, а никому не нужная. Ты мне веришь, что я срубил её по зову сердца?.. Нет? Вот и отец твой мне не поверил, хотя я извинялся… Служить пехотинцем не мой удел, так что ты отдыхай, а мне предстоит ещё и завтра проходить дополнительные отборочные тесты, чтобы стать офицером «Паракомандо», и я их пройду! Обещаю, приду домой с красным беретом и твоему отцу плакучую иву перед домом посажу. Ива – дерево лиственное, грустное, на него никто с топором не кинется.
Друзья простились как хорошие знакомые и разошлись по домам.
Через месяц после этого разговора в дом Де Гроте пришло заказное письмо на имя Ронана Марии Альфонса Де Гроте, оно было из министерства вооружённых сил страны. Вечером после работы Альфонс передал нераспечатанный конверт сыну. В конверте лежало официальное уведомление, что Ронан Мария Альфонс Де Гроте обязан прибыть в расположение воинской части в Брюсселе, для прохождения службы в войсках специального назначения.
– «Паракомандо»? Ты захотел служить в «Паракомандо»? Почему ты выбрал службу именно в этих войсках?.. Или, сын мой, друзья тебя напоили и подговорили, или немцы под ружьём вели?
Альфонс в недоумении посмотрел на сына, а тот был рад, потому что уже знал, что отвечать.
– Папа, я действительно хочу стать десантником, и не простым десантником, а десантником в самых элитных войсках страны. Если служить родине, то служить там, где труднее всего, и так, чтобы быть лучшим из лучших.
Альфонс одобрил сына своим молчанием, и это было для Ронни больше чем похвала. Ронни не выполнил ещё ни одного задания, ещё не имел права носить красный берет, зато он твёрдо знал, что не отступит от намеченной цели и станет лучшим из лучших десантников команды специального назначения, потому что его поддержал отец.
2 августа 1963 года за спиной Ронни закрылись тяжёлые ворота в расположении «School-companie», где ему предстояло выдержать все поставленные командиром задачи и не сойти с дистанции, чтобы его юношеская мечта осуществилась.
Кандидатов в «Паракомандо» набралось три отряда, по тридцать новобранцев в каждом. Через четыре месяца учёбы в каждом отряде осталось по десять-двенадцать человек, и оставшихся новобранцев из трёх отрядов объединили в один отряд.
Тренировки проходили до полного изнеможения. Выполнение учебно-боевых задач требовало от каждого курсанта напряжения не только всех физических сил, но и силы воли, чтобы побеждать при любых обстоятельствах. Учения проходили в экстремальных условиях, превышающих человеческие возможности, но вопрос, зачем себя истязать ради службы, в «Паракомандо» никогда не вставал на повестке дня, и никто из отряда будущих десантников сдаваться не собирался.
Мужской плач в казарме после отбоя случался, но только в первый месяц службы, на эти минуты слабости никто не обращал внимания, потому что главное было одно – остаться в школе «Паракомандо».
К отчисленным новобранцам, которые не смогли выдержать нагрузок, относились с пониманием, их переводили в роты связистов-мотоциклистов или в штурмовые отряды, там ребятам присваивали звание сержанта или капрала, но выполнять рискованные боевые задания они уже не имели чести.
Через два месяца учёбы Ронни получил звание сержанта и был официально зачислен в офицерскую школу «Паракомандо». К этому времени он свободно подтягивался тридцать раз на одной руке и другой. Впрочем, планка персональных рекордов Де Гроте постоянно поднималась его командиром. Десантник должен всегда иметь перспективу для совершенствования своих физических и волевых возможностей.
Отжимания от земли, подтягивания на турнике и другие атлетические упражнения давались Ронни легко, но «камнем преткновения» в спортивной подготовке были его короткие ноги.
Как с такими короткими ногами не отставать от отряда во время бега с ускорением, бега на марафонские дистанции, бега с полной боевой выкладкой или с партнёром на спине, бега с препятствиями или в одном ряду с длинноногими товарищами?
Ноги немели, стопы кровоточили, мышцы нижних конечностей напрягались до судорог, но даже мысли остановиться на бегу у Ронни не возникало. Гигантским напряжением воли он заставлял себя бежать последние километры дистанции, а в перерывах неустанно трудился над созданием научно-биологической схемы бега для человека с короткими ногами, и свои гипотезы Ронни исследовал в экспериментальном беге.
Со временем дедукция и усиленные тренировки помогли молодому сержанту успешно преодолеть проблему маршировки и марафона. Теперь, если отряду полагалось бежать строем, то Ронни подстраивался под строй, слегка подпрыгивая на бегу. Если же предстоял бег на длинные дистанции, то Ронни преодолевал это расстояние короткими маршами, применяя ускорение по особой разработанной им методике, чтобы использовать выигрыш во времени для расслабления мышц голени.
В обычной жизни «перерыв» означало перекур, но сержанты из отряда «Паракомандо» бросили курить, и бросили все как один, потому что при первых же тренировках лёгкие, забитые дымом, угрожали своему хозяину преждевременным удушением. Кто упрямился и не хотел расстаться с сигаретой, тот навсегда покинул лагерный полигон уже в первую неделю службы.
С самых первых дней армейской жизни солдаты забыли свой дом и родню, свои привычки и своё прошлое, потому что здесь, в школе десантников, пять часов сна были роскошью, а приказ – важнее жизни.
Дни учёбы летели, как карты в руках фокусника. С рассвета до вечера – военно-спортивная подготовка, вечером – учёба в школе, а по ночам – учения, приближенные к боевым.
– Тревога! – неслось по казарме в три часа ночи. – С полной выкладкой на полигон! Готовность к газовой атаке!
Начинался отсчёт времени на секунды.
– Куда делся сержант Де Гроте? – разнёсся по казарме командный голос офицера.
Кровать сержанта Де Гроте была аккуратно заправлена, и подушка в изголовье хранила ночную девственность.
– Сержант Де Гроте к учениям готов! – раздалось в конце коридора, и дверь туалета громко хлопнула за спиной сержанта Де Гроте, готового к выходу на полигон.
– Встать в строй! Проблема?
– Понос, господин лейтенант.
– Отставить! Сообщить о готовности группы!
– Группа к выполнению боевого задания построена! – доложил дежурный по части, и учения начались.
Бег ночью по пересечённой местности с полной выкладкой и в противогазах. Солдаты бежали вплотную друг к другу и старались не отставать от группы, чтобы не заработать внеплановую серию отжиманий. Вольный бег сменялся бегом с ускорением, потом солдаты бежали, преодолевая препятствия, чтобы опять начать всё сначала, и так они упражнялись до рассвета. Когда от бега вприсядку ноги выворачивались из суставов, то как отдых наступала очередь бега через «козла». «Козлом» служил впереди бегущий солдат, но быть «козлом» Де Гроте не любил.
На следующее утро перед завтраком лейтенант подозвал к себе Ронни и спросил его о ночном поносе.
– Прошёл, господин лейтенант, здоров и готов служить родине, – ответил радостно юноша и поспешил в столовую.
Ронни не решался сказать командиру правду.
Образование будущих офицеров предполагало базовое знание программы средней школы, поэтому осваивать такие предметы, как тригонометрия, приходилось после отбоя при тусклом свете лампочки, горящей в туалете.
Дружба между новобранцами в отряде десантников отличалась от дружбы в других подразделениях армейской школы. В школе «Паракомандо» ребята звали друг друга только по фамилии, даже тогда, когда в редкие минуты отдыха говорили о своей мирной жизни. Боевое братство поддерживалось традициями отряда, по которым каждый курсант должен был периодически выполнять функции командира.
Ронни нравилось командовать полевыми учениями:
– Подтянись! Шаг ровнее! По сторонам не смотреть! Запевай!
Как дежурный командир колонны, Ронни то забегал вперёд, то отставал, следя за слаженностью движений команды, но бежать задом наперёд, чтобы проверить синхронность бега по рядам, было делом нелёгким.
Во время бега с горы задом наперёд командир Де Гроте частенько терял равновесие и колобком скатывался вниз с бугра, но тут же поднимался на ноги, догонял свой отряд и вновь отдавал команды как дежурный командир, которого подводили короткие ноги.
Офицеры отделения «Паракомандо» отличались от офицеров других родов войск в соблюдении субординации. Если в других группах офицеры на правах старшего по званию сопровождали отряд, сидя в машине, то командиры-десантники такой привычки не имели, они бежали рядом со своими солдатами. Когда кто-то из ребят был не в лучшей форме, командир брал его снаряжение на свои плечи. Но случалось и наоборот, тогда солдаты помогали своему командиру, ведь в «Паракомандо» действовал принцип мушкетёров: «Один за всех, и все за одного!».
Однако самым важным стимулом в обучении, как считал Ронни, было исключительно хорошее питание. В «school-companie» проходили подготовку и другие элитные войсковые подразделения королевства, но только отряд спецназа получал специальное удвоенное питание. Эта особенность в питании значительно укрепляла боевой дух сержанта Де Гроте. Десантникам полагалось много мяса, много тушёных овощей и ещё столько же мяса и овощей на добавку.
Через шесть месяцев Ронни получил офицерское звание. Это означало, что он, как и его товарищи, мужественно прошёл все испытания и был готов выполнять следующий уровень тренировок, уже в экстремальных условиях. Прочность физической и моральной подготовки десантников проверялась в скалистых Арденнах, в тропических странах и на холодном побережье Северного моря.
Шли учения в горах. В восхождении по отвесной скале отряд разделился на шесть групп, задание выполняли по двое в связке, когда первый поднимается на определённую высоту, там закрепляется, пропускает другого вперёд и ждёт, когда тот закрепится на новой высоте, и так поочередно.
Ребята дело знали, и вскоре Ронни уже закреплялся на вершине скалы, как его напарник, который должен был подняться на вершину следом за ним, истошно закричал.
– А-а-а! – почти визжал он, повиснув на верёвке, которая была намертво завязана на талии Ронни.
Уперевшись ногами о каменный выступ, Де Гроте вытягивал своего товарища на вершину скалы, а тот умолял спустить его вниз, на землю, даже не пытаясь зацепиться за скалу.
Когда в руках человека находится жизнь другого человека, то все мысли концентрируются на одном: чётко соблюдать предписанную инструкцию.
Сантиметр за сантиметром Ронни тащил товарища по связке наверх, используя специальный приём, взятый у альпинистов. Солёный пот заливал его глаза, а он, как приговорённый, тянул верёвку на себя, раскачиваясь в такт её продвижению. Эти ритмичные раскачивания делали Де Гроте похожим на молящегося тибетского монаха. Захват каната, наклон вперёд, распрямление, перехват каната. Захват каната, наклон вперёд, распрямление, перехват каната. Через какое-то время из-за каменистого края скалы показалось бордово-красное лицо паникёра. Захват каната, наклон, распрямление, перехват каната, и опять захват, наклон, распрямление, перехват.
Как только несчастный выбрался на вершину горы, он тут же набросился на Де Гроте, пытаясь из него душу вытрясти.
– Ты что, ополоумел?.. Какого лешего!!! Да я тебя!.. Я тебя ведь умолял опустить меня… ты что, назло!!!
Оторопевший Ронни даже не сопротивлялся, когда руки спасённого солдата стали сжимать его шею.
Тут подбежал лейтенант. Он схватил обезумевшего солдата за шиворот и отбросил подальше от края пропасти.
– Эл-ла, отставить панику! Эдди, успокойся!.. Де Гроте спас тебе жизнь, он сделал всё, что положено было по инструкции. Дыши ровно, молодец, всё страшное позади.
После этого учения Эдди был переведён в другую часть для прохождения службы, но разве он был виноват, что смертельно боялся высоты? Может быть, он и не был виноват, но Ронни не мог принять само существование такого недуга, как страх перед высотой, а любая паника им расценивалась как проявление трусости, потому что страхи должны всегда быть под контролем человека.
Через шесть месяцев боевого обучения на погонах у Ронни, как и у его товарищей, красовалась золотая звезда. К этому времени юноша подошёл к своему новому рекорду – пятьдесят отжиманий от пола и пятьдесят подтягиваний на турнике, тридцать отжиманий одной правой рукой и тридцать – левой.
Для получения звания офицера команды специального назначения Ронни и его товарищам предстояло проявить своё мужество в парашютных прыжках с самолёта.
Прошло ещё десять месяцев обучения в школе десантников особого назначения. Ронни в числе десятерых уцелевших курсантов получил звание лейтенанта отряда «Паракомандо». На его рукаве были нашиты чёрный ромб с серебряной полосой и чёрный прямоугольник, эмблема парашютиста.
В день присвоения Ронни звания десантника «Паракомандо» его мама, Валентина, надев новое модное платье, сшитое собственноручно, с самого утра обходила своих подруг, которые уже не называли Ронни «недоученным коротышкой», а гордились знакомством с мамой офицера. По этому случаю во дворе семьи Де Гроте устроили праздничный ужин, куда были приглашены родные и знакомые семьи. После ужина довольный Альфонс угостил гостей и отца с тестем дорогими сигарами, а бабушка Мария без устали рассказывала истории из детства любимого внука.
После учёбы молодого Де Гроте перевели в воинскую часть, которая располагалась на берегу Северного моря.
В то послевоенное время не всё было так благополучно в мире, как об этом писали в газетах. Казалось, что общество, провозглашая мир, само желало войны. Конфликты вспыхивали по всей планете, и в борьбе за власть, за прибыль, за чьи-то амбиции применялось боевое оружие, и жертвами становились мирные граждане.
Выполняя боевые задания, Ронни видел воочию, как низко может пасть человек, совершая зверства, не присущие даже животным. Будучи свидетелем увиденного насилия, жестокости и беспощадности людей, ослеплённых жадностью и злобой, Ронни с горечью вспоминал божьи заповеди: «Не убий!», «Возлюби врага своего!» – и от этого ему становилось ещё горше.
Как можно любить насильников, убийц?
Любить тех, кто на куски изрубил тела добрейших монашек, служивших Господу в джунглях? Над ними надругались те, кому они служили, и только потому, что их некому было защитить! Почему Бог не спас тех, кто посвятил свою жизнь ему? Теперь Ронни был уверен, что зло надо остановить любой ценой, пусть силой и пусть жестоко, но остановить его надо во что бы то ни стало. Спасение людей, которые подвергаются опасности, – это его долг как офицера «Паракомандо». И Де Гроте не сомневался, что выполнит свой долг, даже ценой собственной жизни. Получалось, что божья заповедь «не убий» не действует в реальной жизни, тогда что говорить о других заповедях?
Скорее всего, заповеди Иисуса Христа существуют только для таких добрых людей, как его бабушка Мария. Сердце Де Гроте постепенно ожесточилось, а может быть, оно закалилось? Так или иначе, сам Ронни чувствовал себя взрослым и мудрым.
Его товарищи, молодые десантники, освоили эти уроки и были уверены, что зло можно победить, когда есть опыт боевых действий, есть решимость и сила, есть желание быть спасателем, и вопросами типа: что им предстоит делать после службы в армии, как жить в мирном обществе, кого спасать и от кого, а кто спасёт их самих – никто из них не задавался.
После боевых заданий Ронни стал получать увольнительные. Он был рад этим коротким отпускам. Иногда свободный субботний вечер он проводил не дома, а в компании своего друга Раймонда.
В то время Раймонд уже жил нормальной гражданской жизнью и преуспевал в бизнесе. За эти годы он организовал поставки нефти из Америки в Европу и имел неплохую прибыль.
Ронни и Раймонд встречались уже не в старом амбаре, а в поселковом кафе. Это было не то кафе за углом, о котором в те годы пела вся Фландрия в очень популярной песенке, где все посетители были равны между собой и довольны жизнью, где в дружеской беседе за кружкой пива решались мировые проблемы. Нет, это было другое кафе – кафе для преуспевающих деловых людей. Здесь заключались важные сделки и проводились деловые встречи.
– Раймонд, твои новые друзья напоминают больше мафиозную банду, чем перспективных деловых людей, – заметил Ронни другу, как только друзья уселись за свободный столик.
Время было вечернее, и многих устраивал вечер, проведённый за кружкой пива в кафе в компании друзей. Раймонд оглянулся по сторонам, кому-то помахал рукой и ничего не ответил на это замечание друга юности, а Ронни продолжал разговор с самим собой.
– По сравнению с твоим нынешним окружением «Бункерские крысы» выглядят теперь невинными овечками. Жалко, что банда распалась и все разошлись по домам. Что ты сам делаешь среди таких людей, Раймонд, ведь на их лицах написано: «Не стоять близко, вор и кусаюсь!» Эти пижоны тебя за сотню франков продадут и квиточек на зад прикрепят «продано».
– Ронни, перестань язвить, мой бизнес процветает, но ты прав, с такими ребятами надо держать ухо востро. Лучше давай поговорим о Лине. Эта молоденькая аптекарша – девушка хорошая и умная, но на неё глаз положил Каспер младший… Нет, за стойкой его брат, он хозяин кафе, а Каспер в кругу своих воротил сидит за столиком у бара. Каспер сам не имеет бизнес, но он имеет популярность у наших деловых людей, крышует мелких предпринимателей, так что лучше его не злить. Ронни, держись подальше от его девушки. Знаешь…
Раймонд, видимо, хотел ещё что-то сказать, но сделал вид, что оговорился.
– Да, я всё знаю, но Лина – славная девушка, с ней приятно проводить время. Жаль, что отпуск у меня короткий, а то бы твоему Касперу стали другие девушки нравиться.
Тут появилась та, о которой друзья только что говорили. Лина была девушкой независимой и цену себя знала. Она без приглашения уселась за столик к друзьям. Выглядела, словно сошла с обложки гламурного журнала, владела новой аптекой в центре посёлка, и её интерес к офицеру Де Гроте был неподдельный.
Видимо, Ронни представлялся Лине героем её романа, молодой, умный, сильный и много повидавший в жизни. Его увлекательные рассказы об укладе жизни и о традициях других народов основывались на его собственных наблюдениях, и они оживали в воображении девушки. Естественно, что самой горячей темой таких разговоров была кулинария народов мира, ибо что и как едят люди в других странах – оставалось для Ронни неразрешимой загадкой, и об этом он мог говорить с кем угодно часами, потому что и девушка сама очень любила вкусно поесть и к тому же хорошо готовила.
– Для того чтобы оценить вкус бифштекса по-бельгийски, нужно для начала отведать деликатесного зайца, запечённого в Шотландии, – заинтриговывал Ронни слушателей с первой минуты и далее с присущей ему живостью описывал судьбу несчастного зайца, пойманного в горах охотниками в юбках, потом немного протухшего для пикантного запаха, высушенного в дыму костра и зажаренного на крутящемся вертеле.
– Этого зайца надо есть в полнолуние, тогда все превратности судьбы по сравнению со вкусом зайчатины по-шотландски покажутся милой шуткой.
Подобные рассказы обычно веселили девушку, но в тот вечер Лина сменила тему разговора.
– Ронни, расскажи мне лучше о себе. Мне так интересно узнать о твоих боевых походах. …Говорят, что ты был в «горячих точках», о которых писали в газетах? Как бы я хотела, чтобы и меня ты спас от ужасных бандитов!.. Ты прыгал с парашютом? Там стреляли?.. Были убитые?
Лина раскраснелась, её вопросы сыпались как из рога изобилия. Видно было, что спокойная и обеспеченная жизнь ей порядком приелась, и теперь ей хотелось приключений, её зелёные глаза смотрели на Ронни с явным восхищением, и тот решил подыграть ей. Он опять принял позу рассказчика, а Лина уселась поудобнее за столиком, она изящно отодвинула от себя недопитый бокал с фруктовым пивом и обратилась в слух.
– Лина, тебе какие нравятся истории… романтичные? – вкрадчиво спросил Ронни, он любил быть в центре внимания хорошеньких молодых женщин.
– Да, очень, – почти прошептала девушка.
– Или реалистичные, как в жизни?
– И реалистичные тоже, – промолвила она, предвкушая рассказы о погонях и атаках, о героизме Ронни и о трусости его врагов.
– Теперь я понял, Лина, как вредно читать много книжек. Реальность такова, что в жизни солдата нет никакой романтики, а про чувствительных горилл ты и в кино посмотришь! Я лучше расскажу о патриотизме наших штабников. …Значит, так, молодой парень служит при генерале, во время обеда генерал заметил, что его юный адъютант ест суп и морщится. «Зуб болит?» – спрашивает его генерал участливо. Тот машет отрицательно головой. «Суп невкусный?» – допытывается генерал. «Суп-то вкусный, да в супе песок попадается», – ответил молодой солдат, как раз в этот момент песок заскрипел у него на зубах. Генерал похлопал его по плечу: «Не жалуйся, мой сын, ты служишь родной земле!» – «Но я не знал, что родная земля может быть такой несъедобной!»
Тут рассказчик откинулся на спинку стула и, видя явное разочарование на милом лице девушки, задорно рассмеялся.
Его радостный смех обратил на себя внимание всего кафе. Этот смех офицера стал последней каплей, которая переполнила чашу терпения лысого человека по имени Каспер, воспринимавшего растущую популярность этого друга Раймонда как вызов на поединок. Он встал и «утиной» походкой направился к столику, где сидел нарушитель порядка респектабельного кафе его брата. Начищенные до блеска ботинки лысого были сделаны из крокодильей кожи и при каждом шаге настороженно попискивали, а на узких плечах болтался зелёный клетчатый пиджак, из кармана которого испуганно выглядывал наглаженный белоснежный платочек.
Все посетители насторожились, видя, как любимый брат хозяина кафе шёл на разборки с молодым офицером, которому оказывала знаки внимания миловидная аптекарша.
Только Ронни не замечал перемены настроения в кафе, он был в ударе.
Под аплодисменты публики он уже успел лихо пройтись по балке под потолком, вспомнив старый амбар отца Раймонда, а теперь принялся рассказывать смешные истории для своей маленькой компании.
Конечно, кафе не пострадало от того, что молодой паренёк попрыгал по его балкам на радость зрителей, зато пострадал авторитет Каспера, который между делом следил за порядком в кафе, а бегать по балкам в таком приличном, хоть и старом, заведении не полагалось.
Да и Ронни сам не мог понять, зачем влез на эту балку под крышу, как подвыпивший пират. Просто ему хотелось вспомнить юность и растормошить зацикленного хорошими манерами Раймонда.
Каспер ничего не знал о фамильном амбаре семьи Раймонда, и его раздражал нескрываемый интерес Лины к «циркачу» в армейской форме. Каспер подошёл к столику, где сидели друзья.
– Не слишком ли ты развеселился, мой друг? Не пора ли тебе назад, в казарму, чтобы не попасть в больницу? Даю совет, не задирай нос, не надо, чтоб зубы не жали.
– Каспер, подожди, мы уже сами собрались домой! – попытался разрядить напряжённую обстановку взволнованный Раймонд, но Ронни остановил его.
– Что тебя так взволновало, Каспер? Мой нос при мне, и зубы в порядке, хочешь, историю расскажу, как молодой солдат домой вернулся?.. Значит, так, демобилизовался солдатик, пришёл домой и решил матери показать, чему он в армии научился. Взял пистолет и на глазах у матери прострелил своё имя на потолке жилой комнаты, потом схватил ручную гранату, выдернул чеку и кинул её в курятник, что стоял за огородом.
Граната попала в цель и взорвалась! Бум! «Ну как, мамаша, видишь, каким бравым солдатом я стал!» – «Ох, сынок, замечательно выучился, жаль, что отец не увидит, какой у него молодец сынок!» – «А что с отцом случилось?» – «Да он как раз в курятнике сидел, яйца к твоему приходу собирал».
Публика осторожно засмеялась, а Ронни уже хохотал, но Каспер не поддался на провокацию и продолжал ждать объяснения у нарушителя порядка.
– Каспер, пистолета и гранаты у меня нет, так что давай знакомиться, и чтобы никому не было скучно, пусть пиво подадут каждому присутствующему в этом уютном кафе! Плачу за всех я!
Завсегдатаи кафе оживились, и официанты запрыгали между столиками, но Каспер засунул демонстративно руки в карманы, что означало, что на мировую он не согласен.
– К чему мне с тобой знакомиться, если тебя, дружок, через пять минут отсюда вперёд ногами вынесут, но ты сначала расплатись за пиво, а то платить по счетам – это тебе не по улице в строю маршировать. Знаем мы этих солдафонов, нацепил побрякушек, чтобы перед барышнями форсить, а сам – голь перекатная, но с гонором.
Каспер явно искал повода для драки, потому что не хотел мира, а хотел вернуть свою девушку и былую популярность. Ронни положил на столик крупную денежную купюру и спросил у гарсона:
– Этого достаточно?
Гарсон быстро закивал головой, и деньги тут же исчезли в кармане его фирменного фартука.
Внимание публики было приковано к разговору весёлого десантника и взбешённого брата хозяина. В кафе наступила необычная тишина, какая бывает перед грозой. Под взглядами официантов и их клиентов Ронни медленно поднялся из-за стола, потом одёрнул форму и вежливо обратился к лысому Касперу.
– А теперь слушай меня внимательно, неугомонный ты человек. Ты хочешь за пять минут решить твою проблему и вернуть себе авторитет? Браво. Но как вернуть то, чего у тебя нет, потому что авторитет у тебя в твоём портмоне, а ты к нему приставлен. Так что угомонись. …Лучше держи себя в руках, рук марать не хочу. Ладно, не хочешь по-мирному, тогда давай как всегда… Хочешь анекдот?.. Не хочешь, так слушай! Мальчишка спрашивает у отца: «Папа, за что у тебя на груди медали?» – «За то, что хорошо дрался, сынок!» – «Счастливый ты, папа, а учитель меня за драку в угол ставит!»
– Эй, ты зубы мне не заговаривай, давай проваливай отсюда, и лучше на своих ногах.
Тут Каспер, ссутулившись, принял боксёрскую стойку и выставил вперёд кулаки.
– Давай на спор, ты меня – за пять минут, а я тебя за пять секунд поставлю на колени перед офицером в форме! Идёт?
Лина с возмущением смотрела на своего бывшего ухажёра, который был на целую голову выше Ронни, она очень не хотела скандала.
От первого удара задиристого франта Ронни увернулся и отметил про себя, что таких ухоженных ногтей у дерущихся мужиков он ещё не встречал.
Каспер напомнил ему забияку Фреда, брата подружки детства Диан, но с тех времён прошло столько лет, теперь он уже не мальчик, мог за себя постоять.
Второй удар просвистел над головой Ронни в момент, когда он нагнулся, а когда выпрямился, в руках у него сверкнул нож. Лина вскрикнула, а Каспер перестал владеть ситуацией.
Тут по кафе прошёлся вздох облегчения: в руках Ронни оказалась… плитка шоколада! От плитки шоколада, предложенной ему противником, Каспер обиженно отказался, чем вызвал явное непонимание у Ронни.
– Это же шоколад, с молотым орехом? Не хочешь сладкого?
Словно ища поддержки у публики, он повернул голову в сторону.
Надо сказать, что обладатель крокодильих штиблет был убеждён в том, что людей надо силой заставлять себя уважать, ибо это закон выживания, по которому развивается любое общество, а тут вместо драки сладости раздают?!
Каспер решил немедленно прекратить этот цирк и уже хотел воспользоваться выгодной ситуацией и нанести удар снизу, в челюсть офицера, как вскрикнул от боли. В захват попал большой палец правой руки, резкая боль заставила Каспера развернуться к противнику лицом и упасть перед ним на колени.
Теперь уже Ронни смотрел на Каспера сверху вниз.
– Две секунды, мы в расчёте! Мы идём на опережение рекордного времени.
Второй раз в престижном кафе прозвучали аплодисменты, и опять в честь десантника, а Каспер с искорёженным гримасой лицом поплёлся в туалетную комнату, бережно прижимая к груди свою правую руку.
Тут из-за стойки вышел сам хозяин питейного заведения и указал друзьям на выход. Двери кафе «Де Сталь», что в переводе на простонародный сибирский диалект означает «стайка» или «сарай», закрылись для бывших «Бункерских крыс» навсегда.
Лина не побежала вслед за Ронни, она не делала, что считала неразумным, и не собиралась следовать за любимым на край света, потому что кредит на аптеку был получен из кошелька хозяина кафе «Сталь», а рисковать бизнесом из-за любви – это удел нищих.
– Ронни, друг, мне бы так не хотелось портить отношения с Каспером. Понимаешь, в этом кафе хорошо заключать сделки, но знаешь, если бы я оказался на твоём месте, то…, – начал разговор Раймонд, когда друзья уже вышли из кафе. Но не успел договорить, как Ронни резко обернулся назад, выбросив правую руку вперёд, как для приветствия. Оказывается, их догонял незнакомый бугай из кафе, но протянутую руку офицера он пожимать не стал, а быстро спрятал за спину толстый металлический стержень.
– Мы, наверное, забыли попрощаться, приятель? – как ни в чём не бывало поинтересовался Ронни у незнакомца, продолжая держать правую руку открытой ладонью кверху.
Парень повторно замахнулся было стержнем для удара, но Ронни, его опередив, сам встал в боевую позицию, на этом всё и закончилось.
На этот раз Раймонд испугался, он понимал, что насилие влечёт за собой ответное насилие, а это может плохо отразиться на качестве его жизни. Ронни так и не узнал, что на следующий же день его друг вернулся в кафе и уговорил Каспера простить за некрасивое поведение друга юности, который отвык в армии от нормальных человеческих отношений. Его извинения были приняты, и поставки нефти в Европу продолжили приносить Раймонду хорошую прибыль. Теперь стать богатым было для него делом времени.
После этого события в кафе пути Раймонда и Ронни окончательно разошлись.
В последний год службы Ронни вместе с другими офицерами элитных войск Королевства Бельгия принимал участие в натовских учениях. Учения проходили в Норвегии, за Полярным кругом. Норвегию защищала вся норвежская армия, которой помогали американские морские пехотинцы, английские «жени» и итальянские альпийские стрелки. Бельгийские вооружённые силы были представлены третьей бригадой, в которую входили три отряда десантников специального назначения. Каждый отряд имел определённую задачу.
Отряд «В», в котором находился Де Гроте, имел задачу условно ликвидировать радарные установки предполагаемого противника в северной части Норвегии. Парашютный десант высадился у подножия нагорья севернее города Нарвик. Один день был выделен личному составу для акклиматизации в условиях Заполярья, а на второй – с рассветом отряд двинулся в поход.
Восхождение на горную возвышенность, расположенную между глубокими фьордами, врезающимися в Северное море скалистыми отвесными берегами, длилось два дня.
Эта возвышенность напоминала гору с грубо срезанной вершиной. По краям гигантского среза кое-где торчали остроконечные скалы, между которыми покоилась ледяная долина, покрытая рыхлым снегом высотою около метра.
После восхождения отряд «В» был разбит на отдельные подразделения-секции. Секция, в которую входил Ронни, состояла из двух групп по шесть человек. Десантникам предстояло пройти через заснеженную долину, узнать координаты расположения огневых точек противника и, по возможности, уничтожить связь противника со штабом.
Десантники секции, где был задействован Де Гроте, пробирались в снегу один за другим. Первый солдат в строю пробивал брешь в снежной стене, работая своим телом как трактором. Проделав проход в несколько метров, он нуждался в отдыхе и уступал своё место идущему за ним товарищу, а сам становился в строй последним, и так шли они гуськом, поочерёдно, шаг за шагом.
Иногда десантники проваливались в речные потоки, скрытые под снегом, иногда попадали в ледяные капканы, образованные пустотами под снегом. Остановки приказом были не предусмотрены, как и схождение с намеченного маршрута. Время в пути вело себя странно, и трудно было определить, летело оно или ползло, потому что солнце двигалось над горизонтом по кругу, как наливное яблочко по голубому блюдечку. Спали ребята не тогда, когда темнело, а тогда, когда был приказ отбоя. Дважды приказ не повторялся. Солдаты укладывались спать без промедления, и постелью им служила протоптанная ими же снежная борозда.
После приказа «отбой» Ронни, накрывшись палаткой, сразу засыпал в палаточной кровати, ибо каждая секунда сна в условиях похода была дороже золота, а один раз проснулся он не по команде, а от весёлого журчания под ухом, только потом почувствовал он и холодную воду, пробегающую по его шее и затекающую под нижнее бельё. Весна не участвовала в играх НАТО, она пробуждала подлёдные речки от зимнего сна.
Утром пятого дня со стороны моря, зажатого скалистыми берегами, стал доноситься шум мотора. По цепочке передали: всё внимание на море. Десантники залегли на краю фьорда. Они видели, как из морских волн поднимается гладкий металлический корпус подводной лодки. По безмолвному приказу командира секция заняла удобные позиции, чтобы место предполагаемой высадки противника находилось под прицелом.
Американские морские пехотинцы планировали высадиться на этом побережье, чтобы занять выигрышную тактическую позицию для участия в военной игре, но опоздали. Когда вооружённые солдаты в чёрных беретах выпрыгивали из надувных лодок, чтобы высадиться на берегу, по ним был открыт прицельный огонь. Американцы признали поражение, спешно сдули лодки и удалились в открытое море, а десантники вновь отправились в путь.
На отдых отводились считанные часы. Парусиновые палатки не расправлялись, как это положено было по инструкции. Парни накрывались ими с головой и, обнявшись за плечи, засыпали, согреваясь теплом товарища и огнём спиртовки, поставленной между их коленями. Это был какой-никакой, а отдых. Впрочем, голод от такого отдыха не уменьшался, основные запасы еды были съедены несколько дней назад, оставались только резервные пайки.
Норвежцы, видимо, сами невзлюбили эти суровые места и не селились здесь. Поэтому шестеро солдат очень обрадовались, когда на пути им повстречалась избушка старого северянина. Норвежец, одетый в соболиные меха, не мог понять, что нужно вооружённым мужчинам, окружившим его охотничий домик. Десантники не знали ни слова по-норвежски и пытались пантомимой выпросить у местного жителя еду. Они прыгали, кудахтали и ловили что-то невидимое сзади своих штанов и с мольбой в глазах смотрели на старого охотника. Возможно, норвежец никогда не видел курицы, несущей яйца, но, чтобы оставили его в покое, он поделился со странными десантниками куском солёной рыбы.
Из солёной рыбы сварили уху, используя снег вместо воды. Уха получилась необычайно солёной, зато была горячей и сытной. И всё бы было хорошо, но рыба оказалась непригодной для питания, у всей команды случилось несварение желудка.
Теперь снеговая дорожка, по которой пробиралась группа десантников, вместо серебристо-синей стала пятнисто-жёлтой от неудержимого поноса в двенадцатикратном исполнении. Одно радовало десантников, что сердобольный норвежец поделился с ними только одним куском солёной рыбы.
Зато к следующему приёму пищи бельгийские десантники подготовились тактически и стратегически. Заметив английский боевой пост, вся группа по команде залегла в снег. Десантники понимали, что англичане – народ запасливый, только не любят они делиться. Идти в атаку всей группой ради нескольких банок тушёнки было бы глупо, так как сытые англичане за пойманного противника получали внеочередной отпуск. Было решено брать провизию хитростью.
Если Ронни носил фамилию Де Гроте, что означает «большой», а сам был небольшого роста, то его товарищ носил фамилию Де Корте, что означало «короткий», имел высокий рост и титул чемпиона мира по бегу с препятствиями. Вдобавок ко всему, бывшему бегуну очень хотелось есть.
Отважный офицер Де Корте вторгся в расположение английского десанта, безжалостно разбудив врагов в середине светлой полярной ночи, и, вызвав переполох в стане неприятеля, сделал вид, что испугался, и пустился наутёк. В беге он был похож на кенгуру, который заблудился в снегах Норвегии. Англичане рванулись в погоню за убегающим десантником с красным беретом на голове, но тщетно.
Пока Де Корте бегал по заснеженным полям, Ронни и его товарищи захватили половину продуктов неприятеля в виде тушёнки, галет и шоколада, разрушили радарную установку противника и подались вновь по заданному маршруту, где их и догнал бегун с чемпионским прошлым. Во время короткого отдыха был устроен пир горой, и десантники наелись впервые за долгие дни пути.
В тот год учения НАТО закончились полной победой бельгийских подразделений.
Об этом писали все газеты.
Валентина вырезала статьи об успехах бельгийского батальона в учениях войск НАТО и положила их в розовую папку, где уже хранились другие газетные вырезки, упоминающие о миротворческой деятельности бельгийских ребят из «Паракомандо». На одной из фотографий женщина узнала своего сына, и вся семья по этому поводу устроила праздничный ужин, а Ронни в это время плыл домой по Северному морю вместе со своими сослуживцами. Капитан корабля, принимая на борт десантников, поинтересовался, есть ли среди них плотник. Де Гроте вызвался первым и тут же получил задание подготовить судовые двери и иллюминаторы корабля к шторму. Конечно, он воспользовался возможностью не только поработать плотником, но и прогуляться по всему кораблю, по всем его отсекам, вплоть до капитанского мостика. Когда работа была им выполнена, шторм разыгрался уже не на шутку и десятиметровые волны одна за другой накрывали судно.
– Хорошо поработал, Де Гроте. Благодарю, – сказал ему боцман, – а теперь пора подкрепиться. Как только волна уйдёт, у тебя будет ровно девять секунд, чтобы добраться до дверей в камбуз. По моему сигналу выбегай без промедления и беги по палубе до зелёной двери, и сразу закрой её за собой, иначе унесёт тебя, мой дружок, в морскую пучину.
Ронни не надо было уговаривать, и, когда очередной накат волны ударил в закрытую дверь камбуза, он уже был в столовой… один среди несметного количества бифштексов и тушёных овощей. В тот вечер наелся паренёк за себя и за того парня, который не пришёл.
Потом очень сытый и очень довольный собой, Ронни отправился искать свой отряд. Его товарищи лежали в подвесных койках, их мутило и тошнило. Морская болезнь одолела непобедимых, но голодных десантников. Между узкими койками находился ещё более узкий длинный проход, который упирался в гальюн. Дверь гальюна раскачивалась в такт волне, и виден был унитаз, испачканный рвотными массами. Теперь Ронни понял, почему его товарищи отказались от вкуснейшего обеда, но не успел опомниться, как корабль поднялся на дыбы, он упал на колени и в этом положении пулей проскользил до самого гальюна, а тут корабль накренился в другую сторону, и ему пришлось ухватиться за оплёванный унитаз как за спасательный круг. Так, в обнимку с плохо пахнущим унитазом Де Гроте то поднимался ввысь, то падал вниз. Морские качели продолжались, пока корабль не вошёл в Северный пролив. Уже с рассветом Ронни покинул свой «пост» и отправился спать.
После боевых учений НАТО Ронни продолжал служить в армии. Его опыт, сила и мужество только возрастали, но все предложения командования стать кадровым военным он отвергал без сожалений. Размеренная штабная жизнь, с её предсказуемостью и монотонным продвижением по службе, представлялась ему скучным времяпрепровождением.
Перед демобилизацией Де Гроте совершил последний марш-бросок в восемьдесят километров с полной боевой выкладкой, он пробежал это расстояние за семнадцать часов, и он бежал бы дальше, если бы его вовремя не остановил ответственный за учения лейтенант. К финишу Ронни пришёл в победном одиночестве и с хорошим запасом сил, и сигаретой во рту.
Демобилизовался Ронни осенью. Крепкий духом и телом, он с радостью возвращался домой, где его ждали собственная постель и размышления о том, чем же заняться ему в мирной жизни.
Глава 3
Проснулся Ронни по-армейски рано. Запах свежего кофе приятно щекотал ноздри, но вставать не хотелось. Уют старой пружинной кровати был непривычным, но заслуженным.
Демобилизованный мужчина чувствовал себя гостем в отчем доме. Лёжа в постели с закинутыми за голову руками, он убеждался в правильности своего выбора.
Как офицеру, имевшему опыт боевой службы, командование вооружённых сил страны настойчиво рекомендовало ему сделать карьеру на военном поприще, где гарантированы повышение по службе, дальнейшая учёба, армейское содержание и достойная пенсия по выслуге лет. Но разве в армии будет у него такая возможность просыпаться в своей кровати от запаха завтрака и утренней суеты домочадцев и думать, чем ему заниматься? Ронни только теперь ощутил, как ему дорог уют родительского дома, как он соскучился по спокойной занятости отца, по снующей по кухне маме, по пыхтению бекона с яйцами на сковороде, по голосу непоседливой Диан, похожей теперь более на мартышку, чем на принцессу.
– Мой прадед был плотником, мой дед плотник, отец плотник-строитель, а чем же заняться мне? – размышлял Ронни в спокойном расположении духа, наслаждаясь своим первым утром на гражданке. – Конечно, из меня получился бы неплохой инженер, даже без диплома, но работать в конторе – это удел пенсионеров. Разумнее будет мне довериться зову предков и пойти поработать на стройке, только не под началом отца, потому что тому всё равно не угодишь. Вот крыши крыть – это достаточно интересное занятие, чтобы попробовать, да и, говорят, платят там прилично, так что мамин кошелёк не оскудеет.
Воспоминания о маме не позволили молодому мужчине дольше оставаться в постели, ведь вернулся он домой поздно и родителей ещё не видел.
– Подъём! На построение! – скомандовал Ронни сам себе и в один прыжок соскочил с кровати.
И вот он уже сидит за столом на кухне, умытый, подтянутый и добрый. Мама поставила перед ним чашку кофе с молоком и тарелку с жареным беконом, поверх которого лежала желтоокая глазунья. Папа был на работе, Диан училась в школе, так что Ронни завтракал в одиночку. Сытный завтрак, ворчание мамы и знакомый вид из окна приводили его в то умиротворённое состояние, по которому определяется счастливый человек.
Ничто не изменилось в родном доме за время его службы, из окна кухни был виден знакомый с детства сад, гараж, а рядом с гаражом стояли ящики из-под пива и штабель садовых столиков, взятых напрокат. На деревьях в саду висели разноцветные шарики вместо опавшей листвы, которые уже наполовину сдулись, но выглядели ещё очень нарядными.
– Мама, спасибо за праздник. Извини, что опоздал. Мне в голову не пришло, что вы в мою честь устроите праздник. Насколько я помню, я вам ничего не говорил о дате моего возвращения домой.
– Так мы, Ронни, сами позвонили в часть и решили тебя удивить. Хоть сюрприз не удался, зато праздник получился на славу. Весь посёлок радовался, что ты вернулся домой целым и невредимым.
– Жалко, что я такое пропустил, а подарки-то где?.. Ну вот, так всегда, о главном и забыли. Ох, мама, да зачем мне подарки, я и так рад, что дома. Вчера засиделся с друзьями в кафе, ведь кто знает, когда ещё свидимся. …Вкусно ты готовишь, мама. Прошу, расскажи, как прошёл мой праздник, как все хвалили меня.
Сытому Ронни хотелось с головой окунуться в мирную жизнь.
– Мадам Беккер была на празднике и осталась довольной. На весь посёлок играл духовой оркестр, пиво не переводилось, и гости танцевали у нас на газоне, пока у них были силы. Твои деды с бабушкой Марией сгорали от нетерпения поздравить тебя с возвращением, но они рано ушли домой, уставать стали быстро.
– Я их сегодня обязательно навещу! Спасибо за завтрак. Вкусно и сытно.
Валентина была довольна похвалой сына, которым она теперь могла гордиться, и по-матерински похлопала его по плечу. Тут Ронни вспомнил ночное происшествие.
– Мама, что делала твоя подруга в вашей кровати, а Моника – в моей? (Моника была двоюродной сестрой Ронни по линии отца.)
– Ронни, мы пригласили всю родню на праздник, и каждому надо было найти спальное место до утра, а мы сами ночевали у соседей.
В торопливом ответе Валентины можно было уловить фальшивые нотки, но Ронни этого не заметил или не хотел замечать.
Молодой Де Гроте не подозревал, что к его встрече готовилась не только его семья, но и все пять подруг Валентины. По мере того, как Ронни успешно служил в армии и получал одно звание за другим, возрастала популярность его мамы в местном клубе женских посиделок, ведь о её сыне, «недоучке и коротыше», писали в газетах.
Для Бельгии это было время экономического процветания. Повсюду требовались на работу мастеровые люди, и работающий мужчина без проблем обеспечивал достаток и благополучие всей семьи. Мужья работали, приносили получку, а супруги вели домашнее хозяйство и вкушали «плоды прогресса». В домах простых рабочих появлялась всевозможная бытовая техника, а в магазинах стали продаваться полуфабрикаты для семейных обедов. С экономическим процветанием страны и ростом благосостояния населения у замужних дам появилось больше свободного времени, и некоторые из них даже заскучали, почувствовав себя в чём-то обделёнными.
Если до войны Бельгия славилась крепостью браков и стойкостью семейных традиций, то в те «золотые» годы экономического подъёма в обществе стали приобретать популярность разводы, инициаторами которых были не только женщины, подвергшиеся насилию мужей, а женщины, обиженные своим положением домохозяек и невниманием усталых мужей. Священники католической церкви от возрастающего потока разводящихся пар только печально качали головами, ибо кающихся не было.
За годы службы Ронни из пяти подруг Валентины только две ещё хранили верность своим мужьям. Истории разведённых подруг будили ее воображение новизной и пикантностью в отношениях между мужчиной и женщиной, но она не собиралась следовать их примеру, верно храня как устои семьи, так и верность фламандской кухне, хотя её подруги оценили практичность итальянской кухни и дешёвые полусырые китайские деликатесы, которые Альфонс называл едой «ленивых баб». Валентина не рискнула идти против привычек мужа, с прежним рвением занималась домашним хозяйством и в еде угождала мужу, с которым даже не помышляла разводиться.
Конечно, Валентина считалась и с мнением своих подруг, потому-то и поддалась на их уговоры встретить её демобилизованного сына не чем иным, как подарочным сексом, и не с кем иным, как со своей подругой, имеющей недюжинный опыт в сексе.
Это был сюрприз, который так и не удался.
Ронни пришёл домой за полночь и захотел пожелать родителям спокойной ночи. В родительской спальне горел ночник, а на кровати вместо мамы и папы спал кто-то другой.
Всё произошло, как в голливудском фильме: в свете ночника одеяло отлетает в сторону, из-под него выпрыгивает женщина, и её полупрозрачный пеньюар распахивается, а женские руки тянутся в направлении к Ронни, который, оценив ситуацию как критическую, желает прелестнице в зрелых годах спокойной ночи и отправляется в свою спальню, размышляя о том, что это всё означает и куда делись его родители. Но и в спальне ждал его сюрприз, в его постели спала толстенькая кузина Моника, которую Ронни бесцеремонно отодвинул на край кровати, а сам улёгся на другой и, закрывшись с головой одеялом, уснул. Во сне он нечаянно столкнул кузину на пол, и та, обидевшись, ушла досыпать на диван, что стоял в гостиной.
Молодой Де Гроте неосознанно стал относиться к своим родителям как к выходцам из прошлого мира, которого уже нет. Он не мог представить себе, что мама все годы его службы интересовалась международными новостями, прочитывала все передовые страницы центральных газет, чтобы за ужином поговорить с отцом о сыне.
– Смотри, Альфонс, опять в Конго послали наших ребят с миротворческой миссией. Но мне непонятно, кого они хотят мирить и с кем… Да, нелегко приходится нашему Ронни. Альфонс, ну ты почему кривишься?
– Морковь в супе чувствую, сластит что-то…
Альфонс не любил разговаривать во время еды, тем более слушать пересказ политических дебатов из уст своей жены.
– Нет, что ты, дорогой, это тебе кажется, что сластит!
Валентина чуть покраснела от своего обмана. Она добавила в суп пассированную морковку, но только для цвета. Доказать её кулинарное преступление было невозможно, и женщина опять переключала разговор на обзор международных событий.
Иногда в разговор родителей вмешивалась Диан. Как примерная ученица, она делилась своими школьными знаниями, помешивая горячий суп ложкой.
– Конго – бывшая колония Бельгии. Там раньше наш король, Леопольд Первый, заставлял негров работать на Бельгию, как самый настоящий тиран. Местные жители должны были трудиться на плантациях. Если они не хотели работать хорошо, то по приказу Леопольда Первого им отрубали руки по самое плечо. Только я не пойму, как безрукие могут потом работать?.. Хорошо, что время колоний прошло, сейчас в Конго рабы получили свободу, но теперь племена сами между собой дерутся. Вожди этих племён не признают демократии и не знают закона о выборах и о правах человека, они очень жестоки. Обстановка в Конго очень горячая. Папа, мы с мамой решили, что моего брата тоже должны туда послать. Ведь он настоящий герой! Он охраняет мир.
Рассказав за обеденным столом урок по истории, Диан чуть не подавилась супом от сурового взгляда отца и замолчала.
Девочка с удовольствием помогала маме вырезать из газет статьи, где упоминалось о доблести бельгийских десантников, чтобы потом подшивать эти вырезки в папку, которая хранилась на этажерке рядом с креслом отца.
Это семейное кресло досталось Альфонсу по наследству, в этом кресле мужчина отдыхал после работы и не любил, когда ему мешали отдыхать домашние. Иногда после ужина, одиноко коротая вечера в своём кресле, с трубкой во рту, он осторожно брал в руки розовую папку и перечитывал газетные вырезки, надеясь между строчками узнать что-то о своём единственном сыне, которому намеревался передать в наследство своё процветающее строительное предприятие, но об этом говорить было рано. Теперь заботило Альфонса то, чем займётся Ронни как гражданский человек.
А Ронни на следующий день после возвращения домой пошёл устраиваться на работу кровельщиком. Работал он с удовольствием, а Валентина купила новый кошелёк, повместительнее прежнего.
Субботние вечера молодой Де Гроте проводил в небольшом городском кафе, где собиралась молодёжь после трудового дня, где все друг друга знали и любили друг над другом подшутить.
Обычно Ронни заказывал себе кока-колу с виски, а так как подкалывал он больше сам себя, то его все любили.
«Не скучай, братва, время шалить подошло!»
Шалил Ронни уже со второго глотка, потому что его заигрывание с женщинами по-другому и не назовёшь, ведь по гороскопу он был Девой и почти Близнецом, этим и объяснялась его робость в отношениях с прекрасным полом.
После стакана колы с виски, или виски с колой, молодой Де Гроте пробовал свою удаль в танце. Когда твист сменялся медленными танцами, то он млел в объятиях местных красавиц, раскачиваясь под ритм томных мелодий африканского джаза. Его руки как бы случайно соскальзывали с плеч партнёрши и пьяно ложились на её грудь, от своей наглости Ронни закрывал глаза, но, к его удивлению, женщинам нравилась такая вольность молодого мужчины, который в то время о женской груди вспоминал только после третьего стакана колы с виски.
Труд кровельщика вдохновлял Де Гроте до тех пор, пока этот труд не стал привычным. Когда приходил опыт, начинался период новаторства, и вскоре работа превращалась в рутину.
Помимо работы и отдыха в кафе, Ронни проводил свободные вечера в гараже у друга отца, дяди Яна. Механика машин, особенности их моторов и особенности всевозможных марок автомобилей увлекали молодого мужчину, и дядя Ян имел тайную мысль со временем передать сыну друга в наследство свою гаражную мастерскую, хотя Альфонс догадывался о планах Яна, и они ему очень не нравились.
Однажды, в свой день рождения, Ронни получил в подарок от дяди Яна «Форд», порядком изношенный автомобиль.
– Человек, человек, человек! – это всё, что сказал Альфонс, когда узнал о «Форде».
Но Ронни не подкупился подарком дяди Яна, и ремонтировать машины по-прежнему оставалось только его увлечением, не более того.
Продолжая трудиться на стройке, молодой Де Гроте иногда любил повспоминать своё армейское прошлое.
– Ребята, люблю вспоминать я Корсику. Море, солнце и снежные горы. Люди гуляют целыми днями, беспечны до одури, а у нас учение. По узким каменистым ущельям, по отвесным ледяным полям добрались мы до вершины. Представьте, коченеем от холода, а над нами яркое солнце, а мы наблюдаем за мнимым противником, а в наших биноклях дамочки в бикини по пляжу прогуливаются. От вида обнажённых фигур бронзовых девушек наши солдатские души согрелись лучше, чем от спирта без закуски. Ох, братцы, какие девушки позировали нам! Казалось, только руку протяни и…, – тут Ронни вздохнул и посмотрел вокруг. – А теперь, как высоко ни заберись, только крыши и воробьи… и бинокль уже ни к чему…
– Братцы, хватит курить! Ронни, ты идёшь поверху, – скомандовал мастер, и опять на стройке застучали молоточки.
В один из январских дней, когда Ронни ремонтировал машины в гараже у дяди Яна, так как из-за морозов стройку приостановили, на территорию автомастерской въехал большой грузовик. Из кабины грузовика спрыгнул высокий деловой мужчина.
– Нравится?.. – обратился он с ходу к Ронни. – Да я и сам вижу, что нравится тебе, паренёк, мой новый грузовик. Если хочешь, то припаркуй его, чтобы не стоял на дороге, а если есть желание, то можешь прокатиться на нём по территории гаража.
Ронни с удовольствием откликнулся на это предложение, и пока тот решал свои дела в конторе у дяди Яна, молодой Де Гроте проверил ходовые возможности новой модели грузовика: вперёд-назад, разворот налево – направо… газ, разгон… резкое торможение. Мотор урчал мощностью, а сцепление, коробка передач, тормоза работали безупречно.
Владелец грузовика сразу оценил талант шофёра молодого механика и предложил ему работу в транспортной фирме при мебельной фабрике. Ронни немного оторопел от неожиданного предложения, слишком быстро менялась его жизнь.
– Соглашайся, парень, ты прирождённый водитель, а у меня шоферов не хватает. Значит, так, завтра в семь утра жду тебя по этому адресу. За оплатой дело не постоит. Не думай долго, это вредно.
В те золотые годы для вождения машины нужны были не водительские права, а лишь умение и способности человека подчинить автомобиль своей воле, и на следующее утро Ронни начал свою автомобильную карьеру. Мебель по Бельгии он развозил ровно две недели, а потом ему были вручены ключи от большегрузной машины с прицепом. После часа тренировок его отправили в Германию, а ещё через две недели на площадку мебельной фирмы въехал большегрузный автомобиль, как оживший белолобый сфинкс. Этот «сфинкс» мог перевозить сорок тонн груза и имел мощный мотор, его кабину с плоским «носом» отличали гармоничная аэродинамическая форма и гигантские габариты.
Увидев вспыхнувший в глазах Ронни интерес, водитель белого «сфинкса» предложил молодому шоферу попробовать укротить этого монстра на колёсах. Через час или полтора, видя, как ловко обходится молодой шофёр с новым грузовиком, хозяин белого «сфинкса» позвал Де Гроте поработать в фирму международных транспортных перевозок. На следующий день Ронни влился в дружную семью дальнобойщиков.
Он был рад этой перемене в жизни, а Валентина – вдвойне, она тут же купила ещё один кошелёк, и опять вместительнее прежнего.
Только Альфонс хмурился. Слишком поспешными и легкомысленными казались ему поступки сына, которому мир представлялся соблазнительным пирогом, только вот как бы зубы он не сломал о его начинку.
В сердце Альфонса зародилась тревога: устоит ли его Ронни на честном пути; но перевоспитывать сына он не собирался, ибо каждый овощ зреет в своё время, а к советам отцов дети прислушиваются только тогда, когда настаёт нужда.
И Альфонс в темноте ночи молился за сына, держа в руках маленький медальон святой Риты, прося Бога хранить сына на всех дорогах и уберечь его от соблазнов.
Надо сказать, что соблазны посыпались на молодого человека как из рога изобилия.
В свой первый рейс Де Гроте был направлен в Испанию. Его «сфинкс», загруженный под завязку, уверенно пересекал Европу то с севера на юг, то с запада на восток, и обратно.
Дорога уводила за горизонт, и Ронни не уставал удивляться тому, какой прекрасной бывает земля, ему нравилось замечать течение времени по скольжению солнца от горизонта к горизонту, его приводило в восторг преображение земли в лучах заката или её пробуждение в свете проблесков зари.
«Боже, как хорошо! Жаль, что эту красоту могу видеть только я, и только потому, что я работаю дальнобойщиком. Вот бы выхватить этот миг заката, чтобы показать его восхитительную красочность людям в городах. Но это бесполезно, никто меня не поймёт, пока сам воочию это не увидит!»
С наступлением сумерек восторг молодого шофера сменяли суетные мысли и начиналась борьба со сном, а наутро снова всходило солнце уже в сиянии зари и оживали краски природы, и на душе становилось спокойно и хорошо.
Однажды на рассвете Ронни открыл окно, чтобы прохладный ветер пустынных земель Испании прогнал сон. Солнце медленно выкатывалось из-за холмов и со вселенским достоинством поднималось над землёй. В какое-то мгновение, уже не юноша, а муж, Ронни впервые ощутил мизерность своего существования на земле, словно он был случайно забытой песчинкой перед величием всего мироздания.
Впрочем, эта утренняя потерянность оказалась сродни морской волне: как накатила, так и отступила. В первом же придорожном кафе вселенная вновь приобретала реальные очертания шофёрских будней, и привычное течение жизни возобновилось.
Водители из разных стран дорожили своим братством. Они говорили на разных языках, но, к удивлению, хорошо понимали друг друга. Де Гроте, как новенький, пользовался особым вниманием, теперь его учили жить и мыслить, как живут и мыслят дальнобойщики.
После удачного рейса в Испанию Ронни получил день отдыха и вновь отправился в рейс, уже в Италию. На этот раз его грузовик был забит свежеморожеными окороками. В рейс он отправился под вечер воскресного дня и в полночь был уже на границе с Францией.
В то время таможня проверяла грузы на границе между европейскими странами. Сбор таможенных налогов был делом доходным и имел свои нюансы. На границе между Бельгией и Францией грузовик Де Гроте задержали, но причину задержки на таможне не объяснили. Уже к полудню следующего дня к Ронни подошёл парень в полосатой майке.
– Эй ты, в кабине, что везёшь в своей колымаге?
Ронни вылез из кабины, он был рад любому общению, потому что устал от одиночества и ожидания ветра в поле.
– Друг, я уже три часа здесь кукую, а мне надо успеть в Италию до выходных дней. Боюсь, вдруг что-нибудь случится с холодильной установкой, и тогда пропадут окорочка!!!
От возмущения французские слова сами самой приходили ему на ум, хотя шофёр шофёра всегда поймёт и без слов.
– Ах друг, возмущайся – не возмущайся, а тут платить надо. Поделись товаром с экспедитором и не забудь про ветеринара, тогда твоя свинина не успеет протухнуть, – посоветовал Ронни незнакомый дальнобойщик в полосатой майке.
– Это воровство. В накладной всё точно указано, какой груз я везу и вес груза указан! Я терять работу не хочу.
– Стоп говорить! У тебя в контракте стоит, что все расходы на границе будут покрыты за счёт фирмы?
Ронни тут же полез в кабину, чтобы показать контракт.
К этому моменту перед его кабиной стояло уже три шофёра, которых мучило здоровое любопытство.
– Паренёк, ты спрячь этот контракт туда, где лежал. Не суетись, дай по свиной ножке начальнику таможни и ветеринару, как это положено по традиции. Делись, наш младший брат, с сильными мира сего, и мир тебя примет за своего!
Как только Ронни унёс на таможню две свиные ляжки, все документы были подписаны, и вскоре его рефрижератор уже набирал скорость на просторах Франции. Потерю трёх кусков копчёной свинины Ронни воспринял спокойно, потому что, со слов дальнобойщиков, такие потери были обычным делом.
Приехав в Палермо, на знаменитую колбасную фабрику, молодой шофёр был удивлён гостеприимством хозяина предприятия, который встретил его как дорогого гостя и накормил домашним обедом, а потом выяснилась недостача груза, и от этого Ронни чувствовал себя неловко. Хорошо, что свинина была доставлена в отличном состоянии, и владелец фирмы долго не печалился, а на прощание пожал ему руку. Из этого следовало, что о традиции платить за услуги на таможне он тоже знал.
Перед тем, как отправиться домой, Ронни стал искать груз для перевозки в Бельгию, чтобы не остаться внакладе. Искать товары надлежало самому, договариваться с фирмами приходилось по телефону, номера которых он получил от друзей дальнобойщиков! А вот как договариваться, не зная языка? Ронни стоял в телефонной будке и с помощью рук и ног объяснялся с представителями фирм, имея в запасе два-три слова на итальянском языке. В результате переговоров он повёз на родину свежие оливки.
Незаметно пролетали на колёсах месяц за месяцем, год за годом. Теперь Ронни знал, с какими фирмами иметь дело, а с какими нет, он знал, как без промедления можно пересечь границу, как подготовить машину к взвешиванию при загрузке, чтобы потом пропажу товара можно было скрыть, и совестью это не воспринималось как воровство, но из опасения настоящего воровства на дорогах друзья-дальнобойщики ставили машины вплотную друг к другу, чтобы двери грузовиков были заблокированы.
Первое время Ронни в поездках голодал из-за отсутствия фламандской кухни. Его аппетит пропадал уже от запаха сыра в спагетти, а от вида сваренной в кипятке тонкой длинной лапши, напоминающей груду белых червей, шевелящихся на тарелке, он не хотел есть на следующий день. Жареную картошку на оливковом масле отказывался принимать его желудок. Потом Ронни приспособился готовить еду себе сам, для этого у него были все кухонные принадлежности. И первое, и второе, и третье ему заменяла отварная картошка, залитая отварными мясными консервами, и стакан колы. Кабина грузовика становилась его родным домом.
В поездках у Ронни открылся талант к языкам и общению. Он говорил с итальянцем на итальянском, с португальцем – на португальском, с немцем – на немецком. Конечно, уровень его знания языков был невысок, но для знакомства вполне хватало. Учитывая многочасовые переезды и одиночество в пути, дальнобойщики очень ценили время общения в придорожных кафе. Там они делились шоферским опытом и рекламировали злачные места, где ласковые девочки хорошо обслуживали водителей. Сначала Ронни избегал контактов с проститутками, предлагавшими себя дальнобойщикам на всех дорогах и путях.
В один из его первых рейсов, когда он стоял на границе и ждал оформления таможенных документов, к окошку его мощного грузовика подошла красивая девушка лет восемнадцати.
– Куда вы путь держите? – спросила она у скучавшего за рулём Де Гроте.
Ронни посмотрел на неё с интересом. Девушка была одета аккуратно, как школьница. Её волнистые волосы были заплетены в длинные косички, и в светло-коричневых глазах затаилась надежда.
– В Италию, – ответил Ронни.
Девушка переминалась с ноги на ногу. Было видно, что ей очень хотелось поехать в Италию.
– А возьмёте меня с собой в Италию? – смело спросила она. Тут Ронни задумался, но думал он недолго.
– Знаешь что, – решительным тоном произнёс он, глядя в девичьи глаза, – ты получишь не только поездку в Италию, но ещё и… мужа в придачу. Я предлагаю тебе руку и сердце. Выбирай!
Ронни сделал приглашающий жест рукой. Теперь настала очередь Марселе (так красиво звали девушку) принимать решение. От желания согласиться на это предложение её светло-коричневые глаза стали чуть светлее, но что-то удерживало девушку сказать «да» и запрыгнуть в кабину белой фуры.
– Твой родной язык фламандский? – спросила она.
– Да, я родился в Антверпене и учил французский в школе как самый ленивый ученик, – ответил Ронни, продолжая с интересом разглядывать девушку. Это было как в азартной игре, где ставки сделаны, но ещё нет проигравших.
Через несколько минут, отведённых судьбой на размышление, девушка опустила голову с косичками и тихо сказала: «Но», и тут свет приключений в её глазах потух.
Испуг перед людьми из фламандской зоны победил зов сердца. Она сама была родом из Валлонии, французской зоны Бельгийского королевства. В её родных Арденнах фламандцы считались людьми скучными и скупыми, а ей хотелось романтики, хотелось быть любимой самым дерзким и непредсказуемым мужчиной в мире, с которым можно весело объехать весь мир. О такой любви мечтало её сердце, слушая бесконечные ссоры своих родителей, после которых отец, как бездомный бродяга, уходил в ночь, засунув руки в карманы серого пальто, а мать закрывалась в спальне и начинала своё рыдание до рассвета, а с рассветом уходила на работу.
В тот день Марселе решила навсегда уехать из дома, чтобы найти своё счастье на чужой стороне. Она не доверилась пареньку из Антверпена, который плохо говорил по-французски, но села в машину к французу. Тот поразвлёкся с ней до Парижа, а потом высадил девушку на заправочной станции, где её подобрал другой немолодой шофер из Амстердама, любивший молоденьких женщин. Судьбы дорожных проституток начинаются порой очень романтично, но по сути печальны и банальны.
Ронни не знал, что случилось со «школьницей» из Арденн, когда покидал таможенную зону, хотя нерешительная девушка пришлась ему по душе, и в поездке до Парижа он думал о ней с какой-то грустью, как туристы думают о прошедшем лете. На пути к нему подсела миловидная француженка. Ронни подобрал её на дороге в надежде скоротать путь в беседе, потому что за приятным разговором не так сильно клонило ко сну, но милая девушка сразу забралась на заднее сиденье, где находилась постель шофера, и проспала там до самого Парижа.
Шоферов веселила робость Ронни по отношению к проституткам, и они с радостью помогли ему преодолеть этот психологический барьер. Как-то раз друзья привезли Ронни на виллу, где рыцарей дальних перевозок радостно встретили две прекрасные проститутки. Одна была миловидной блондинкой, а другая – темпераментной негритянкой. Молодых мужчин, измотанных долгим воздержанием, ждал рай на земле.
Из постели девушки вели разомлевших парней в маленький бассейн с бурлящей водой. На груди у белокурой красавицы утомлённый любовью Де Гроте уже видел розовые сны под мелодии томного блюза, как вдруг негритянка из набухшей чёрной груди с розовым соском пустила ему в лицо тугую струю молока.
Ронни от неожиданности встрепенулся, открыл глаза, попробовал молоко на вкус и жутко рассердился. Он схватил негритянку за плечики, притянул её к себе, грозно смотря ей в глаза.
– Это обман! – сказал он, указывая на капельки молока, стекавшие с его подбородка.
Негритянка, не ожидавшая такого недовольства у добродушного клиента, в испуге закрыла глаза ладонями, а блондинка с головой уползла под одеяло, но Ронни продолжал вершить правосудие.
– Меня обманули! Мне говорили, что у негритянок из груди течёт шоколадное молоко, а у тебя молоко белое, а где шоколад??!
Сказав это, Ронни громко рассмеялся и увлёк обеих девушек в купальню. Наступило настоящее веселье, за которым последовала очередная волна наслаждений…
Разбуженные сексуальные чувства оказались настоящим бременем для молодого Де Гроте, так скорый секс с проститутками стал ещё одной традицией в жизни Ронни.
Он видел, как радовались девушки каждой заработанной монетке, и это помогало ему гасить в душе противное чувство соучастия в разврате. Чем чаще он использовал труд доступных девушек, тем больше в нём самом разжигалось желание секса.
Это был голый, ненасытный чувственный секс, жажда которого, как болезнь, не покидала своего хозяина ни днём, ни ночью, и вскоре Ронни пришлось обращаться к докторам, которые прописывали ему антибиотики от венерических болезней, но стыда от связи с проститутками уже у него не было.
Так жили все, и это было честно. Мужчина испытывает естественное для мужчин желание, женщина помогает ему от него избавиться, не портя жизнь ненужными обещаниями и ложными клятвами. За свой труд женщина получает деньги, которые помогали ей выжить. Все довольны, и за всё заплачено.
Ещё одна божья заповедь не нашла подтверждения в реальности жизни. Ронни поступился и ею, убедив себя, что заповеди только мешают человеку чувствовать себя свободным и радостным.
Ронни не искал женщину, с которой можно было бы создать семью, о семейной жизни не помышлял под молчаливое одобрение родителей, которым продолжал приносить свой заработок. Ему самому не хотелось связывать себя оковами брака, а неутомимое желание секса он расценивал как банальную нужду каждого мужчины.
Будущее казалось ему дальней дорогой в никуда, по которой он с ветерком прокатится на своей фуре, где 24 часа в сутки открыты для дальнобойщиков кафе и услуги предлагают хорошенькие женщины. Он наслаждался молодостью, всегда имел хороший аппетит и никогда не унывал.
Один год сменялся другим, но Ронни не замечал, как незаметно уходит время его жизни, он чувствовал себя превосходно, домом служил многотонный грузовик, а семьёй – братство дальнобойщиков.
Руководство фирмой не щадило своих шоферов. Ребята приходили вечером из одного рейса, а на следующий день с рассветом уходили в другой, а иногда уже в день приезда машина загружалась новым грузом, и водителю давалось всего полчаса навестить родных. Нередко сроки доставок груза так поджимали, что водителям приходилось справлять малую нужду на ходу, приоткрыв дверцу кабинки, но никто из дальнобойщиков не жаловался на жизнь, словно дальняя дорога обладала силой гипноза и зазывала мужчин в бесконечный рейс, меняя их отношения с остальным миром.
Де Гроте на своём многотонном грузовике объездил всю Европу, но в какое-то время его стала одолевать постоянная сонливость. Как-то раз перед рассветом, проезжая Альпы, Ронни заметил на скоростной дороге телегу, которую тащила пегая лошадь. В панике он резко затормозил, вылез из кабины, осмотрелся – на дороге в предрассветном полумраке стояли только он сам и его грузовик, а через месяц ему померещился самолёт, который совершал посадку перед его фурой на автотрассе.
Впервые Ронни нуждался в отдыхе и останавливался на территории полюбившихся ему автозаправок, чтобы в коротком забытье восстановить силы и желание тронуться в путь.
Как-то раз во время такого отдыха к Ронни подошла молодая женщина. Её чёрные волосы были завязаны в пучок на затылке, под их тяжестью маленький подбородок женщины поднимался кверху. Она подошла к Ронни с опущенным взглядом, словно боялась взглянуть на него. Когда итальянка осмелилась заговорить, то в её чёрных глазах стояли слёзы.
Ронни ещё раньше приметил эту молодую женщину. Она бродила между огромными грузовиками, как будто что-то или кого-то искала. Её красота и белая одежда привлекали взгляды шоферов, и каждому из них хотелось узнать, что или кого всё-таки ищет и никак не может найти эта прекрасная итальянка. И вот теперь она стояла перед ним и набиралась мужества озвучить свою просьбу.
– Синьор, мне надо с детьми вернуться домой. На этой заправке нас бросил мой друг, который хотел на мне жениться, он из Брюсселя. Я не могу заправить мою машину, он украл у меня все деньги и сбежал. Видите, там стоит моя машина?
Женщина указала рукой направо, где под деревом прятался её маленький автомобиль, а в нём сидели дети. Ронни совершенно не понимал, что хочет от него эта молодая мама. Видя это, итальянка стала говорить медленнее и тише.
– Синьор, у меня нет денег, чтобы заплатить за бензин для того, чтобы ехать на машине к себе домой. Можно, я заработаю деньги у тебя в кабине, но так, чтобы дети не видели?
Женщина грациозно подняла руки и вытащила заколку из волос. Волосы свободно рассыпались по покатым плечам, по обнажённым рукам и тяжёлой волной легли на грудь. Ронни привстал и, ещё сомневаясь в правильности своего поступка, открыл женщине дверь для пассажиров.
В этот раз секс был коротким, словно наспех съеденный бутерброд. Потом итальянка вновь заколола волосы на затылке и ушла довольная, спрятав на груди под блузой деньги, а Ронни словно внезапно очнулся от дрёмы, и он никак не мог понять, что с ним произошло за эти годы. Неужели это он только что воспользовался бедственным положением женщины? Ведь для него эти деньги были мелочью, а женщина заплатила за них своей честью. Ему тут же захотелось поменять ход событий, но молодая итальянка уже стояла в окружении своих детей, и мужчину неприятно поразила та злость, с которой в его сторону смотрела её дочь.
Ронни чувствовал себя отвратительно. Он поспешил включить зажигание, мощно загудел мотор, и машина тронулась в путь. Теперь ему хотелось только одного – скорее уехать от места своего позора, скорее забыть брошенную французом женщину и секс с ней. Постепенно мужчина вновь сроднился со скоростью фуры, появилась привычная сонливость, в которой стыд и совесть становятся чем-то вроде плохого сна.
Блажен, кто смолоду был молод
Часть 1
Глава 1
Вера стояла у классной доски, как в Средние века преступник у позорного столба, только преступник знал за что, а она – нет. На этом внеочередном пионерском сборе присутствовали только девочки, и Вера очень удивилась, когда классная руководительница Светлана Васильевна вызвала ее к доске, задания не дала, а сама отошла к учительскому столу.
В этот класс Веру привела мама, когда они приехали домой из Барнаула.
С тех пор прошло несколько лет, а она по-прежнему считала себя новенькой среди одноклассников, которых сторонилась. Когда ее обзывали «толстухой», не обижалась и к общественной жизни класса интереса не проявляла.
Отвечая урок у доски, Вера сильно смущалась, к своему внешнему виду относилась равнодушно, ведь худой ей все равно не стать, а то, что форма помялась или фартук запачкан, так это дело поправимое, было бы желание, а желание привести себя в «божеский» вид возникало у нее только по праздникам.
Подруг у Веры не было, а ее щедрость и «бабушкина доброта» мешали ребятам воспринимать ее всерьез. Излишняя полнота и неопрятный вид в сочетании с гладко зачесанными назад волосами, сплетенными в две длинные косички, делали ее похожей на классную дурочку, но училась она хорошо.
В четвертом классе, как самая рослая, Вера сыграла мачеху в спектакле по сказке «Золушка», на общей фотографии артистов не нашлось лица более простодушного, чем у нее.
После занятий девочка спешила домой, который находился в двух остановках от школы. Когда позволяла погода, то она шла эти две остановки пешком, радуясь погожему дню и свободе своего одиночества. Вера не любила ходить в школу, ей больше нравилось оставаться одной дома. Общение со сверстниками ей заменили книги, герои которых становились или друзьями, или врагами, а сердце глубоко втайне готовилось к встрече с рыцарем «без страха и упрека», и только брат Саша вторгался в созданный ею мир грез, как его повелитель.
Так уж повелось, что после того, как брата привезли из деревни домой, Вера превратилась в его рабыню и добровольно прислуживала ему, потому что жалела, чувствуя себя виновной в том, что с ними обоими приключилось несколько лет назад «той ночью».
***
Если Веру привезли из Барнаула весной, то Сашу – только летом, когда солнце сжигало степь.
Она помнит, с какой радостью ехала она с родителями на персональной машине отца в деревню Ильинку, где он родился и вырос и куда два года назад привезли Сашу на перевоспитание. Изнывая от летнего зноя и тряски в мягком салоне «Волги», девочка мечтала очутиться в том загадочном мире, который мелькал за окном. Рядом с ней сидел молчаливый папа, а мама – на пассажирском сиденье, она следила за тем, чтобы Петр Петрович, папин водитель, не произносил плохие слова, когда периодически ругал то жару, то дороги, то сам себя.
Раскаленная под солнцем степь казалась вымершей, но это только казалось.
У горизонта сгрудились сопки, в тени которых притаился тот удивительный мир, куда не ступала нога человека. Там, скорее всего, хранились забытые людьми радужные мечты, которые не исчезали, а летали по свету, гладили ковыльные полянки и покоились в синеющих оврагах.
Вера вглядывалась в возвышающиеся вдали сопки и ей казалось, что именно там хранятся мечты ее счастливого детства, которые по утрам блестят капельками росы, а весной вспыхивают красными маками, но иногда мечты за ненадобностью превращаются в кустики пахучего чабреца и никому уже не снятся.
Вера не позволяла себе мечтать, даже во сне, только одну мечту она хранила на сердце – что она когда-нибудь проснется и окажется в другом мире, где у нее будут другая мама, веселая и добрая. Долго смотреть по сторонам она не могла из-за нарастающей тошноты, от которой спасал сухой голландский сыр, который можно грызть часами.
Однажды путникам пришлось остановиться прямо на солнцепеке, так как вода в моторе автомобиля вновь закипела, и к Вериному окошку подошел серо-бурый степной волк и, сердито взглянув на нее, принялся рыть задними лапами яму, поднимая за собой столб пыли. Покормить голодного волка девочке не разрешила мама и приказала немедленно закрыть окошко.
Проезжая Алтай, Вера уже не мечтала – она любовалась горами, покрытыми лесами, зелеными лугами, а вокруг деревни Ильинки поднимался удивительно солнечный сосновый бор. Домик дедушки и бабушки стоял на возвышенности, у самой речки. Во дворе дымилась низкая печка из кирпича и не было никакой ограды.
Дедушка обнял гостей первым, а бабушка позвала всех к столу, но Вера кушать не хотела. Не теряя времени, она бросилась за огороды искать своего родного брата. Саша повстречался ей на тропинке, ведущей к реке, он прошел мимо, даже не взглянув на нее.
– Саша! Саша! – закричала ему вслед Вера, но тот продолжал свой путь к речке, которая журчала среди высокой травы, девочка бросилась ему вдогонку. У самого берега она сумела забежать вперед и, развернувшись к нему лицом и задыхаясь от бега, проговорила.
– Саша, мы приехали за тобой, теперь все плохое позади. Мы приехали за тобой на папиной «Волге». Меня всю дорогу тошнило, поэтому я грызла голландский сыр. Я своими глазами видела настоящего волка, он был совсем не страшным, как худая собака с опущенным хвостом…
Тут Вера осеклась, потому что брат резко остановился, повернулся к ней, и его взгляд был такой же злой, как у волка.
– Это я, Вера! – произнесла девочка с отчаянием и хотела обнять возмужавшего Сашу, но тот оттолкнул ее от себя и поспешил к своим друзьям. На его плече лежала самодельная удочка, а в руке болталось голубое ведерко.
Тогда-то Вера и поняла, что брат никогда не простит ей того, что случилось с ними «той ночью», когда родители перестали их любить, и радость встречи обернулась горем, потому что на всем белом свете никто их не любил.
Медленно возвращалась Вера по той же узкой и скользкой тропинке в дом к дедушке и бабушке в уверенности, что скоро и ее сердце перестанет биться от тоски.
***
Саша приехал домой, как чужой в семье, с сестрой он вел себя как повелитель. Он посмеивался над Верой, когда та с гордостью повязывала на шее красный галстук и заучивала девиз пионеров: «Будь готов! Всегда готов!» Саша вступил в пионеры еще в деревне у бабушки, но красный галстук предпочитал носить в кармане.
А для Веры принятие в пионеры было знаменательным событием, как приглашение на красный праздник из ее детства! По вручении ей атласного красного галстука она сама себе поклялась больше не брать из папиного кармана без спроса денег на мороженое и не выдавать секретов пионеров даже под пытками, как Мальчиш-Кибальчиш!
***
И вот на внеочередном сборе пионерского отряда Веру выставили перед классом как провинившуюся. Светлана Васильевна, классная руководительница, специально тянула время, чтобы педагогически грамотно раскрыть аморальные поступки среди девочек. Надо отметить, что ее талант в воспитании советских школьников уже оценили в городском отделе образования, поэтому и доверили ей класс, где учились дети из обеспеченных и знатных семейств.
Светлана Васильевна с серьезностью молодого коммуниста несла ответственность перед партией и правительством за моральный облик учеников своего класса. На проведение этого внеочередного пионерского сбора она имела разрешение парторга школы, теперь осталось добиться от толстушки Шевченко чистосердечного признания.
Проходила минута, другая, но в классе ничего не происходило. Вера стояла у доски, Светлана Васильевна – у стола, а пионерки сидели за партами. Когда молчание сменилось шептанием, пионерский сбор открыла сама Светлана Васильева вопросом, заданным Вере:
– Пионерка Шевченко, скажи своим товарищам, с кем ты дружишь?
Вера удивленно взглянула на учительницу и медленно опустила взгляд. Ответа на этот вопрос она не знала и не понимала, что конкретно хочет от нее услышать учительница. Дело в том, что у Веры не было друзей в классе.
Впрочем, это было не совсем так. Последний год Вера дружила со своей одноклассницей Ириной Гай, которую за активность выбрали председателем пионерской дружины. Однако дружили девочки тайно.
Римма одобрила дружбу дочери с Ирой, потому что ее мама работала учительницей, и теперь девочки шли домой после уроков вместе.
С каким удовольствием Вера слушала истории Ирины, перенимая ее опыт счастливого детства, и в свою очередь она делилась впечатлениями о прочитанных книжках.
Надо сказать, что как только подружки переступали порог школы, их пути расходились. В классе Ирина неизменно выступала в роли пионерского лидера, а Вера опять становилась новенькой, чтобы издали восхищаться активностью своей новой подружки.
Однажды всем ученикам школы было предложено поучаствовать в весенней выставке детских рисунков. Ирина рисовала хорошо, она была редактором школьной стенгазеты. Вера рисовать не умела, но ей захотелось изобразить весну такой, какой она ее видела, одиноко гуляя по улицам апрельского города. Ярких красок девочка побаивалась, поэтому весна у нее получилась расплывчатая. На акварельном рисунке тонкая березка нежно тянулась к невидимому солнцу, на ее курчавых ветках проклюнулись первые застенчиво-зеленые сережки, а где-то у горизонта голубел ручеек, пологий бережок которого украшали подснежники, похожие на пушинки.
Прежде чем принести рисунок в класс, девочка показала его Ирине, и та похвалила Веру. На следующий день на школьном стенде висел Верин рисунок, уже выписанный яркими масляными красками, и под ним стояла подпись: «Весна, Ирина Гай, ученица 4 класса». Сначала Вера хотела обидеться, но передумала, ведь на подруг обижаться как-то неправильно, и она подарила свою акварель маме на день рожденья.
Никто не учил Веру тому, что дружба всегда нуждается в подарках, – она в этом была убеждена, поэтому приносила для Ирины книги из домашней библиотеки, которые читала Иринина мама. Конечно, мама замечала пропажу книг и настоятельно просила дочь не быть доброй за ее счет!
Не о книгах, которые не были возращены Ириной, думала Вера, стоя перед классом, а о том, как бы ненароком не всплыла тайная дружба с ней. Тут опять прозвучал тот же вопрос учительницы, но уже более требовательно:
– С кем ты, Вера Шевченко, дружишь?
– Я дружу… ни с кем.
– Не хитри, пионерка Шевченко!
Всему классу, как и Вере, было видно, что Светлана Васильевна сердится.
– Я дружу… с Мариной Семеновой! – ловко увернулась от правдивого ответа Вера и с надеждой посмотрела на Марину, сидевшую за первой партой у окна.
Марина пришла в класс в начале этого учебного года. В классе она тоже ни с кем не дружила, даже тайно. Вера чувствовала в этой девочке ту взрослость, которую сама скрывала от одноклассников, поэтому с радостью встала с новенькой ученицей в пару во время маршировки, а Марина в свою очередь на большой перемене пригласила ее к себе домой. Жили Семеновы в двух шагах от школы, и Вера с радостью отправилась в гости по первому приглашению.
Марина и Вера хорошо ладили друг с другом, они обе любили читать книги и обе учились в музыкальной школе. Марина недавно возвратилась из Германии, где проходил военную службу ее папа, который на фотографии из семейного альбома больше походил на усатого гусара, чем на офицера Красной армии.
Когда Вера назвала подругой Марину, то та просияла от удовольствия и улыбнулась, кивнув в знак согласия. Такой ответ Светлане Васильевне понравился, и Вера облегченно вздохнула, но вздохнула она преждевременно, потому что на очереди стоял уже другой наводящий вопрос:
– А скажи-ка ты нам, Шевченко Вера, ты была у Марины в гостях?
– Да, Марина сама меня пригласила, – быстро оправдалась Вера.
– Так, хорошо. А теперь ты обязана рассказать своим одноклассницам, что такое непристойное, не пионерское ты видела в гостях у Семеновых?
Тут-то Вера совсем запаниковала. Она хотела посмотреть на Марину, но Светлана Васильевна встала между ними, скрестив руки на груди. Не замечая возбужденного шепота одноклассниц, Вера недоуменно огляделась по сторонам, но подсказки не приходило.
Как же ей захотелось в этот момент стать невидимкой, чтобы учительница перестала сверлить ее недобрым взглядом, а Светлана Васильевна, не дождавшись ответа, отвернулась от Веры и обратилась к классу:
– Давайте мы, как пионерки, послушаем, что скажет нам вожатая отряда Ирина Гай.
Сначала класс замер в непонимании происходящего, а потом, как по команде, все повернулись в сторону Иры, которая уже стояла за партой.
– Вера мне сама рассказала, что в квартире у Семеновых она смотрела фотографии…
При слове «фотографии» Ирина несколько замялась, но быстро справилась с минутным замешательством и скороговоркой договорила хорошо выученный текст:
– На фотографиях стояли голые женщины на высоких каблуках!
– Ух ты! – пронеслось эхом в классе, потом опять наступила тишина.
Верины щеки заполыхали, а Марина, смертельно побледнев, опустила глаза.
– Это правда? – спросила Светлана Васильевна, повернувшись всем корпусом к Вере, но та не отвечала. – Пионерка Шевченко, скажи нам правду! – настаивала учительница, теряя терпение. Внутри у девочки что-то оборвалось, ей словно не хватало воздуха для дыхания, но поддаваться желанию упасть в обморок было бы очень некстати! Сквозь пелену тумана доносилось шушуканье пионерок, которые теперь с завистью смотрели то на Веру, то на Марину, ибо хотелось узнать подробнее о фотографиях голых женщин.
Эти фотографии тоненькой стопочкой лежали рядом с семейными альбомами на книжной полке. Смотреть на обнаженных фотомоделей было волнительно. Женщины на фотографиях имели такие красивые тела, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Стройные ноги, длинная шея, округлые груди. Особенно понравилось Вере то, что ее собственная грудь была гораздо меньше, чем грудь этих белокурых красавиц. Одного она не понимала: зачем красивые дамы фотографировались без одежды, но в туфлях на высоких каблуках? Ведь босиком они бы выглядели более натурально. Вот этим непониманием и поделилась она со своей тайной подругой Ириной за несколько дней до нынешнего пионерского сбора.
Шушуканье в классе нарастало, а Вера никак не могла определиться с правильным ответом: или ответить по-человечески, то есть промолчать, или по-пионерски.
– Как я много болтаю! – пыталась Вера рассуждать разумно. – Но что я сделала плохого? Не я, а женщины поступали плохо, раздевшись перед фотографом, хотя они взрослые, им можно. Нет, я лучше возьму свои слова назад!.. Нет, я лучше буду молчать как рыба!.. Нет, я скажу правду, как пионерка!.. И что? Тогда я подставлю Марину, и ее, как и меня, исключат из пионеров!.. О, что же мне делать? …
В какой-то момент все вокруг представились ей ожившей картинкой, с которой Вера воображаемой резинкой уже стирала себя и Марину, но… реальность оставалась реальностью, ее нельзя стереть, ее нужно только прожить, а это – жестоко!
– Шевченко, мы все ждем от тебя правды!
Светлана Васильевна двумя пальцами подняла опущенный подбородок притихшей девочки, чтобы заглянуть в ее глаза.
– Ну, говори же! Ты видела этих голых женщин? Ты ведь знаешь, что смотреть такие фотографии нехорошо, недостойно пионерки?!
Потом она уверенно развернула Веру к классу на всеобщее обозрение, а сама отошла к окну. Девочка по-прежнему стояла у доски и смотрела в пол, на котором лежали бумажки, чей-то поломанный карандаш. И Светлана Васильевна взяла последнее слово:
– Хватить отпираться! Значит, так, ты смотрела на фотографии голых женщин и это скрыла от своих товарищей! Вы с Семеновой занимаетесь втайне грязными делами?
– Д-да, – заикаясь, произнесла Вера, и весь мир потерял краски, став серым и грустным.
***
Прошло полгода после этого внеочередного собрания. Вера перестала улыбаться, в школе говорила только по необходимости. Дома она чувствовала себя лучше, но ее предательство Марины оставалось предательством и не позволяло девочке радоваться солнечному дню или хорошей оценке. Даже глазунья в шипящем на сковородке сливочном масле стала приедаться.
Только чтение книг помогало девочке не думать о своей жизни, это стало для нее самым любимым занятием. Хорошо, что мама теперь пропадала на работе и не мешала ей жить жизнью ее любимых героев.
У Веры появилась первая настольная книга «Динка». Динка, дочь революционера, стала для нее верной подружкой. Вместе с ней она смеялась над ее детскими шалостями, вместе с ней она плакала взахлеб, когда читала о смерти маленькой дочери бедной женщины, которая уходила на работу, оставляя малышку одну дома. Годовалая смешная девчушка сгорела в пожаре, вспыхнувшем от зажженной свечки, стоявшей перед иконкой.
– Какой жестокий боженька изображен на иконке. Вместо того чтобы защитить девочку, он ее погубил. Если бы портрет Ленина висел на стенке, то девочка жила бы себе и жила. Под портретом Ленина совсем не обязательно зажигать свечки, его и так хорошо видно со всех сторон, – думала Вера, и ей очень хотелось изменить эту историю в книге, и она вновь перечитывала эту главу, но каждый раз девочка умирала, Динка плакала, а вместе с ней рыдала Вера, забывая свое собственное горе.
С приходом зимы Володя брал дочь кататься на лыжах за городом, а после прогулки мама готовила вкусные воскресные обеды. Вера была благодарна родителям за то, что они не лезли в ее душу с советами и утешениями, но когда наступала ночь, то перед закрытыми глазами появлялась одна и та же картина: темный класс и несчастные глаза Марины. Себя Вера в этом сюжете заметить не успевала, потому что начинала плакать, стараясь выплакать все слезы, но на следующую ночь их накапливалось еще больше.
После новогодних каникул Римма не выдержала такого печального положения вещей и решила проявить родительскую активность.
– Вера, ты мне брось эту дурацкую привычку нюни распускать. Уже шесть месяцев прошло, а ты ходишь, как скисший огурец. Возьми телефон, позвони Марине Семеновой и извинись, как это положено нормальному человеку! – почти приказала она дочери.
– Мама, я не могу. У меня просто не хватит голоса. Я предательница, как ты меня еще кормишь? – пробовала она сопротивляться, но Римма не сдавалась.
– В тебе достаточно и разума, и голоса тоже хватит, чтобы извиниться за содеянное тобой зло. Хорошо, что Марину оставили в пионерах, и за это – слава Богу. Вера, а не кажется ли тебе, что ты эгоистка? Ведь просит прощение не тот, кого обидели, а тот, кто обидел.
– Мама, как ты не понимаешь? Предательство не прощают! Предательство нельзя простить никогда!
– Да? Я же тебя прощаю, когда ты просишь прощения за свои нехорошие поступки… Не хочешь звонить Марине – тогда звони Ирине и скажи ей, чтобы она завтра же вернула книги в мою библиотеку!
– Мама, я лучше позвоню Марине! Но сначала я прорепетирую…
Репетиции не прошли даром. Тщательно подобранные слова покаяния уже ждали своей очереди, когда Вера взяла телефонную трубку в руки, но вместо того, чтобы набрать телефон Марины, она принялась усиленно дышать, как будто собиралась нырнуть в морскую пучину. «Звони!» – приказала мама, и девочка без промедления набрала нужный телефон. Разговор был короткий. Марина приняла извинения и вежливо попрощалась.
– Вера, идем кушать. Я пельмени наварила. Зови всех к столу.
Вера улыбнулась впервые за столько месяцев и почувствовала страшный голод.
Глава 2
После истории с фотографиями голых женщин, позирующих в обуви на высоких каблуках, Светлана Васильевна решила пересадить Веру на новое место, за вторую парту в среднем ряду. Теперь девочка сидела с самым противным в классе второгодником, которого звали Юрой Дурасовым. Никто в классе не смеялся над прямо говорящей фамилией Юры, потому что он был настоящим бандитом, плечистым, высоким и, может быть, красивым, но Вера ничего не понимала в мальчишеской красоте, ее просто интриговало его поведение, независимость и авторитет среди одноклассников.
Никто из одноклассниц не соглашался сесть с Юрой за одну парту, но от Веры согласия не требовалось, ее подсадили к Дурасову, и весь сказ. Второгодник Юра не подозревал, что к его новой соседке нельзя прикасаться.
После истерического припадка в Барнауле, когда мама вновь попыталась обвинить Веру в том, что она не делала и делать не собиралась, девочка впадала в настоящую панику, когда кто-либо к ней прикасался или хотя бы пытался это сделать. Как только Дурасову взбредало в голову обидеть соседку, стукнуть или дернуть за косичку, то Вера в ответ не била Юру кулаком, а, вооружившись тем, что попадалось под руку, шла в атаку. Она лупила своего соседа с такой отчаянной силой и смелостью, что репутация Юры, знаменитого драчуна, оказалась под угрозой. Вскоре сам Дурасов признал соседку по парте сумасшедшей, но всегда был готов к контратаке.
Как-то раз Вере пришлось перейти в оборону, она закрывалась от кулаков Дурасова толстым учебником по литературе и тут случайно увидела себя и Юру со стороны. Они дрались, а над ними похохатывал весь класс. Светлана Васильевна, стоя у своего учительского стола, с интересом наблюдала, как «бандит» колотит «толстуху» Шевченко. Это было так обидно, что Вера отложила учебник по литературе в сторону, сложила руки крестом на груди и подставила свое тело под удары соседа. Было очень больно, но девочка не сопротивлялась. Ей так хотелось, чтобы все вокруг наконец-то увидели, что она в беде, что она совершенно не умеет драться, а дерется только от отчаяния…
Непредсказуемое бездействие прежде боевой соседки самому Юре Дурасову не понравилось, его воинственный пыл быстро остыл. То, что произошло дальше, удивило каждого в классе. Вместо того чтобы воспользоваться выигрышной ситуацией, паренек разжал свои кулаки, развернул побитую им Веру к доске и, наведя порядок на парте, принял позу примерного ученика.
Теперь драчуны смирно сидели за партой, и класс притих. Не в силах осознать истинной подоплеки произошедшего, Светлана Васильевна продолжила урок.
С той поры Юра и Вера перестали быть врагами, и их перемирие почему-то злило одноклассников, особенно девочек, которые в знак протеста объявили Юре «молчанку», но Дурасов этой «молчанки» не замечал и по-прежнему вел себя по-бандитски как с девочками, так и с мальчиками.
Незаметно чудным образом между ними зародилась дружба, похожая на первую влюбленность. Теперь Вера заботилась о своем соседе, и это ей очень нравилось. Она приносила для него в школу завтраки и помогала отвечать на уроках, а Дурасов своим авторитетом грубияна защищал ее от насмешек одноклассников.
Вскоре выяснилось, что второгодник Дурасов не был безнадежно плохим учеником. Настоящий успех пришел к нему на уроке казахского языка. Ученикам предстояло за неделю выучить наизусть и рассказать у доски стих на казахском языке, состоящий из трех четверостиший.
Вере очень плохо давалась иностранная речь. У нее был толстый язык, который вдобавок имел еще и «саночный» рубец, поэтому она не смогла выполнить это задание, как и весь класс. Зато Юра Дурасов стих выучил назубок и на глазах у притихших ребят протараторил все стихотворение на замечательном казахском языке!
«Кора торгай жаксы эды!
Бос аукутта айнауга…
Этот триумф Дурасова оценила учительница казахского языка, Юра за стихотворение получил годовую пятерку и восхищение одноклассников. К концу года и Вера вызубрила это стихотворение, хотя из-за ее русского произношения даже казахам было трудно понять, что в стихотворении говорилось о птичке.
– Юра, не спи, учитель смотрит! – будила она своего соседа, когда того одолевал сон. Это было неудивительно, ведь домой мальчик возвращался поздно, уставший от драк и разбоев.
– Юра, на следующем уроке тебя непременно спросят по истории, прочитай эту главу. Прочитай ее прямо сейчас, на этой перемене, перед уроком.
Со временем мальчик стал доверять Вере: он просыпался, когда та его просила, перед уроком прочитывал нужную страницу в учебнике, а на уроке пересказывал всё слово в слово. Оказалось, что ученик Дурасов обладал феноменальной памятью, но его оценки в классном журнале не радовали, они были не просто плохими, а очень плохими.
– Это так несправедливо! Юра рассказал всё, что было написано в учебнике! Я сама сверяла по тексту его ответ, – жаловалась Вера маме, когда мыла после ужина посуду.
Ранее Римма не учила дочь убирать квартиру и мыть посуду, у нее не было на это времени, а за чистотой в доме следила Тамара, но по окончании учебы на фармацевта девушка уехала по распределению, а у Риммы появилось время учить Веру домашнему труду. Эту возможность дала женщине инвалидность.
Когда маму с воспалением легких положили в больницу, то Вера в сердце своем очень обрадовалась наступившей свободе!
– «Ура! Я наконец-то свободна! Я могу делать все, что хочу!» – распевала она про себя, когда шла после уроков домой.
Кому из детей, перешедших уже в 4 класс, приятно жить дома на незримом поводке у собственной мамы, в присутствии которой даже думать невозможно!
Только Вера затихала где-нибудь в комнатах, так мама тут же била тревогу и кричала из кухни, где проводила большую часть своего свободного времени:
– Вера, где ты спряталась? Почему тебя не слышно?!
– Мама, я тихо убираю в зале! – привычно оправдывалась Вера и вставала с дивана, откуда через открытую дверь балкона были видны облака.
Кучевые облака, как огромные белые привидения, бесследно уплывали неизвестно куда, рождая в ее сердце щемящее чувство сопричастности небесной тайне, которую она пыталась разгадать.
«В заоблачной вышине, куда нельзя смотреть из-за яркого солнца, царствует седоволосый повелитель туч, чародей молний и грома. Небесный царь парит над землей, как Дед Мороз на новогодних открытках, только его кони – это сверкающие облака, и над всей землей развевается по ночам его звездный шлейф. На горных вершинах возвышается ледяной замок, откуда он раздувает ветры во все концы земли, и в вышине переливается северное сияние!»
А как-то раз, в самый яркий момент фантазий, Вера прижала ладошки к пылающим щекам, ибо ей показалось, что она разгадала тайну великого Повелителя Неба!
«Однажды, давным-давно, он отправил своих воинов на поиски любимой внучки, которая прежде радовала его своим смехом и веселыми историями о снежинках и звездочках, но потом она пропала в кромешной тьме. И воины в облачных мантиях отправились по всему свету, и путь им указывали ветры, но найти внучку чародея не могут. Безутешен чародей, он плачет дождями, стонет вьюгами, но надеется найти свою любимицу, поэтому передает ей на землю облачные приветы, которые может услышать и прочитать только его внучка».
Верочка прислушалась, но вместо волшебных приветов до нее долетало с кухни шипение масла на сковородке и мамины охи да вздохи.
Надо сказать, что девочка втайне надеялась, что именно ее ищет небесное воинство, а она забыла свое истинное имя, которым звалась в заоблачном царстве, поэтому теперь ей ничего другого не остается, как сочинять самой свои истории о загадочном мире великого чародея.
«Меня обманула ночная злая фея, пообещав на земле любовь родителей и верную подружку, но этого не случилось, потому что мама догадалась, что Вера не ее дочь, а папа – нет, поэтому он еще ее очень любил, а бедняги облака все бродят по небу, с надеждой заглядывая в окна, и их гонят ветры к высоким горам, где тоскует по ней ее любимый дедушка, повелитель туч, чародей молний грома».
Как всегда, этот фантастический мир исчезал, когда мама призывала дочь войти обратно, в свое детское «рабство».
– Вера, – кричала мама из кухни, – как долго ты собираешься бездельничать?
И однажды Вера честно призналась, что она думает о судьбе облаков.
– Не говори чепуху, а иди делать уроки.
Мама не любила безделья даже в мыслях.
Девочке так недоставало свободы побездельничать! Но когда ее больную маму увезли в больницу на машине скорой помощи, желанная свобода показалась ей странной! Свободу читать, лежать, кушать и думать обо всем на свете она имела в изобилии, и это-то и настораживало.
– Вера, ты хочешь читать книжку, лежа на диване с ирисками или за столом на кухне с бутербродом? – обращалась она к себе первое время, и ответ находился сразу: – Хочу и то, и другое!
Да, без маминого присутствия Вера могла что-то хотеть и что-то не хотеть. Из истории Древнего мира девочка хорошо усвоила, что когда в какой-нибудь древней стране погибал тиран, народ ликовал, но почему-то ее сердце не ликовало. Нет, девочка не скучала по властной маме, она увидела, как страдал без мамы ее папа…
***
И чрезмерное усердие на работе наказуемо. Горячая пора годовых отчетов проходила во время эпидемии гриппа. Все предновогодние дни Римма составляла годовой отчет по обслуживанию детского населения области и не позволяла себе расслабляться, даже когда ее стало лихорадить.
– Только бы сдать отчет вовремя, а выздороветь я всегда успею, – решила Римма, не расставаясь со своим носовым платочком, пахнувшим духами «Красная Москва», больная ходила она на работу и горстями пила таблетки. Сначала женщина не обращала внимание на прожилки крови в откашливающейся мокроте, и только когда ей стало совсем плохо, поняла, что заболела серьезно.
В тот день, когда годовой отчет Областного отдела здравоохранения ушел в министерство, женщина потеряла сознание и ее на машине скорой помощи увезли в больницу.
Очнувшись на больничной койке, Римма никак не могла понять, почему она находится в больничной палате и почему вокруг нее поднялся такой переполох. Врачи, медсестры, бегая вокруг, мешали ее сну и странно поглядывали на нее, словно в чем-то подозревали. Когда на лицо надели кислородную маску, женщина поняла, как плохи ее дела.
Володя навещал Римму каждый день, но его приходы ничего не меняли, состояние жены оставалось тяжелым. Теперь он остался в семье за главного и растерялся. Воспитание детей и наведение порядка в доме казались ему шахматной игрой без ферзя. Володя успешно руководил большим предприятием, но дома руководить было некем. Без Риммы домашнее хозяйство, можно без преувеличения сказать, напугало бывалого мужчину своим многообразием. Каждый день он приходил в больницу навещать свою любимую жену, только рядом с ней ему становилось спокойнее на душе, и он был готов исполнять любые ее прихоти, лишь бы она скорее поправилась. Но Римме от соков и апельсинов не становилось лучше, а наоборот, с каждым днем в ней угасала жизнь.
Когда Володю вызвали в кабинет заведующего легочным отделением, то он приготовился узнать медицинскую правду о состоянии его любимой жены.
– Владимир Степанович, я вынужден вам сообщить тревожную новость. Ваша супруга была осмотрена городскими специалистами, состоялся врачебный консилиум. К нашему сожалению, воспаление легких у Риммы Иосифовны осложнилось инфекционным миокардитом. У нее настолько ослабло сердце, что каждое резкое или просто неудачное движение может стать роковым.
Слишком серьезным был доктор, седой высокий мужчина в белом халате, чтобы ему не поверить.
– Сердечная мышца вашей жены стала тонкой, как бумага, – продолжил свой приговор доктор, – которая в любой момент может порваться. Только строгий постельный режим и чудо могут продлить дни жизни вашей супруги.
Врачебная рука сочувственно опустилась на плечо мужчины, но Володя не хотел сочувствия. Да, на фронте ему не раз приходилось выполнять иногда даже безрассудные приказы командования, потому что выполнение приказа вышестоящего командира диктовалось военным временем: если приказано идти в атаку за Родину, значит, за Родину, если ложиться под пулеметные очереди за Сталина, значит, за Сталина. Таков был путь к Победе!
Но теперь, в мирной жизни, медицинский прогноз городских специалистов являлся тоже приказом – приказом готовиться к смерти жены, и этот приказ он, Володя, отказывался принимать к исполнению. После разговора с доктором Володя отправился в палату, где на больничной койке умирала его любимая женщина. Страх смерти торжествовал в ее темно-синих глазах, она задыхалась, но еще пыталась что-то утешительное сказать.
– Римма, ничего не говори, береги силы. Доктор сказал, что твое выздоровление зависит от строгого соблюдения постельного режима. Это очень важно, надо дать твоему сердцу время окрепнуть. Лежи смирно и верь, что будет праздник и на нашей улице! Это мой тебе приказ!.. Милая моя, не сердись, я ведь тоже могу приказывать…
Потом они молчали в единстве и согласии. Володя сидел на табуретке рядом с кроватью жены и обеими руками бережно держал ее бледную отечную руку. Обручальное колечко Риммы лежало в выдвижном ящике больничной тумбочки вместе с отрезанной тяжелой русой косой.
–– Завтра я пошлю машину за моей мамой. Она будет вести дом и присматривать за детьми. Ты согласна?
Римма слегка кивнула в ответ.
– Всё, что нужно для лечения, будет сделано. Когда тебе станет получше, мы переведем тебя в отделение партактива, там тоже неплохие специалисты, а на сегодняшний день тебе остается только хорошо кушать и не нарушать режима передвижения, и это все, что от тебя требуется. Обещаешь?
Римма опять слегка кивнула, и в ее взгляде в этот момент точечной искоркой блеснула надежда.
– Что тебе принести вечером?
– Томатный сок, – прошептали посиневшие губы женщины, и по ним проскользнула чуть заметная улыбка.
– Завтра я сварю для тебя бульон из курицы и принесу томатный сок. «Надеющийся на Бога не посрамится». Так говорила моя мама.
Поцеловав Римму на прощание, Володя отправился домой, но теперь он оставлял жену не как будущий вдовец, а как человек, еще не сказавший своего последнего слова. Римма перемену в настроении мужа почувствовала сердцем, оно болело в груди, но теперь билось с надеждой, а она, его хозяйка, будет бороться за свою жизнь, будет строго соблюдать постельный режим, пить соки и куриный бульон.
***
Приезд бабушки был необходим для Веры, потому что от своей безграничной свободы ей стало уже тошно. Никто не радовался ее хорошим оценкам в школе и никто не огорчался тому, что она не умела прыгать через барьер, как бы ни заставлял ее учитель по физкультуре. Без мамы дом был пуст, мертвецки тих. Посуда не мылась и не убиралась в кухонный шкаф, она накапливалась в раковине и начинала сохнуть. Вера пыталась ее мыть, но посуды было слишком много, и у нее опускались руки, а приезд бабушки сулил вкусный запах блинов и наваристого супа, чистоту в комнатах и порядок в шкафах.
Когда долгожданная бабушка появилась в квартире, то в доме стали происходить чудеса: еда готовилась, и дом убирался, как по щучьему велению, по бабушкиному хотению. Если мама всегда что-то делала с утра до самого вечера, пока не ложилась спать, то бабушка любила после домашних дел посидеть вечерами на диване или на широком подоконнике в зале, а главное, у нее всегда находилось время послушать Верины рассказы. Иногда бабушка крестилась, крестила ее и брата, крестила она и папу, и еду, а по вечерам шептала она свои молитвы, поглядывая на потолок, потому что Бог, которому она молилась, жил на небесах.
Молящихся людей в своей жизни девочка еще не встречала. Нет, по фильмам Вера знала, что верующие люди были глупы, слабы и несчастны, но теперь рядом с ней жила настоящая верующая, и этой верующей была ее родная бабушка.
– Бабушка, может быть, тебе лучше выйти на улицу, чтобы твои молитвы не упирались в потолок, и тогда твой Господь, что на небе живет, их будет лучше слышать?
На этот совет внучки бабушка только улыбалась и по-прежнему продолжала молиться у окна, возводя руки кверху. Как-то раз после урока, посвященного полету Гагарина в космос, Вере поняла, что она обязана рассказать своей верующей бабушке правду, чтобы помочь ей справиться с религиозными предрассудками.
– Бабушка, ты молишься впустую. Бога нет. Религия – это очень страшный обман для народа. Гагарин был на небе, он, кроме Солнца, звезд и Луны, там никого не увидел. Я понимаю, что ты уже старенькая, в школу не ходила и того, что бога нет, не знала.
Потом Вера в утешение обняла старенькую бабушку, а та нежно погладила ее по голове и опять перекрестила.
Проходили месяцы, а Римме не становилось лучше, но Володю радовало уже то, что ее состояние не ухудшалось. Летом бабушка уехала обратно к дедушке в деревню, а подросшую Веру папа отправил к далекой маминой родне.
Жить на берегу озера в маленьком поселке было просто великолепно. Солнце, воздух и вода! Это были первые каникулы, когда Вера была свободна как птица, она рыбачила и ела жареную плотву в летней кухне, в центре мушиного роя, падала в обморок от банного жара по субботам, сидела на спор в воде до посинения и постоянно теряла хозяйственное мыло, когда стирала свои трусики и косынки в озере, за что ей устраивала нагоняй хозяйка дома, зато хозяин Веру никогда не ругал, он работал охранником в лагере для врагов народа и был очень добр к девочке.
Перед началом учебного года Володя привез дочь обратно в Караганду и на второй день приезда повел ее в больницу. Вера уже давно тосковала по своей родной маме, которая неожиданно стала доброй, любимой и желанной.
– Мама, ты такая бледная и такая неживая, как мертвая! – испуганно воскликнула правдивая Вера, увидев бледное отечное тело мамы, вяло лежавшее на застиранных серых больничных простынях. Вдобавок мамины глаза потеряли цвет. Короткая стрижка делала ее похожей на «бродягу с большой дороги». «Бродягой с большой дороги» мама раньше называла Веру, когда та выглядела неопрятно и неухоженно.
Поначалу, когда Вера с мороженым в руке вошла в палату, Римма не признала в ней свою дочь. Жизнь в деревне пошла девочке явно на пользу: Вера вытянулась, загорела, и ее черные глаза светились радостью жизни. Однако чистосердечное признание дочери относительно того, что Римма похожа на мертвяка, сильно ее разозлило, потому что оно было преждевременным, ибо она сама чувствовала себя больше живой, чем мертвой.
Пусть она была еще бледна, но никому не дано право сравнивать ее с мертвой! Чтобы доказать свою правоту дочери, мужу и всему миру, женщина стала действовать, и в первую очередь она отчитала дочь за упавшее на платье мороженое, потом отругала за плохое воспитание детей Володю, который очень обрадовался, что жена пошла на поправку.
В тот день Володя и Вера вспомнили, кто в доме настоящий хозяин! И с этого дня здоровье Риммы пошло на поправку.
***
Когда после многомесячной госпитализации Римма покинула больницу, то целиком посвятила себя обустройству дома и воспитанию Веры. Саше тоже пришлось вкусить плоды маминого воспитательного порыва: он был оторван от «банды» соседских подростков и переведен в одну из лучших школ города, знаменитую своим преподаванием физики.
Возвращение домой «тирана» в мамином обличье недолго радовало Веру, которой теперь весь день напролет приходилось быть послушной девочкой, кушать после школы горячие обеды, учиться мыть посуду, жарить яичницу и штопать носки. Времени на чтение книг, на поджаривание в масле хлеба с солью и мечтания о далеком рыцаре не оставалось.
Сначала мама никак не реагировала на то, что в рассказах дочери часто проскальзывало имя Юры Дурасова, потом она стала задавать сначала простые вопросы, потом наводящие вопросы, а потом выдвинула Вере ультиматум: «либо я, твоя мама, либо Юра Дурасов, бандит и второгодник». Вера выбрала покорность. Теперь о Юре никто в доме не слышал. Девочка поняла, что сердечными делами не надо делиться ни с кем, тем более с мамой, потому что мама имела преимущества сильнейшего, а у «бандита и второгодника» имелось доброе сердце!
Юра Дурасов удивлял Веру своей заботой о пьющей матери и о младшей сестре. Он учился в престижном классе, потому что его мама работала школьным ночным сторожем. Иногда на переменах Юра рассказывал девочке о том, что происходило у него дома. Эти истории казались ей взятыми из другой жизни, доселе ей неизвестной. Не знавший доброго слова, мальчик открывал свое сердце Вере, которая, умея драться, не дралась и, умея быть очень послушной, оставалась независимой от мнения большинства, а главное, она умела слушать, доверчиво подперев голову ладошкой.
Дурасов не доучился до конца учебного года – его исключили из школы за плохое поведение. Слухи о том, что Юра был убит в лагере для несовершеннолетних преступников, до Веры так и не дошли. Этот мальчик навсегда остался в ее жизни тем школьным героем, который учил ее не судить людей.
После того как Юру Дурасова выгнали из школы, Веру пересадили за заднюю парту среднего ряда. Теперь она сидела с очень примерным мальчиком, Алешей Равным, который вел себя за партой тихо и часто сопливил, вытирая свой покрасневший нос тыльной стороной указательного пальца правой руки, потому что носового платочка у него не было, как и у Веры, которая не болела ни летом, ни зимой.
С окончанием зимы ходить домой пешком было большим удовольствием, ведь по дороге домой появилось время подумать обо всем на свете. Настало время и для Веры определиться со своим предназначением на земле. Конечно, ей очень хотелось поделиться хоть с кем-нибудь своими надумками, но поделиться было не с кем.
Одним прекрасным солнечным днем, когда на ледяных прогалинках появились первые травинки и сморщенные сугробики спасались от солнца, спрятавшись в кустах вдоль тротуара, у Веры появилась попутчица. Ее звали Лиля Хаим, и она жила на улице Ленина, но была, в отличие от Веры, худа и изящна. Черные гладкие волосы девочки были перехвачены бантиком, и лицом Лиля походила на ту прекрасную «Незнакомку», перед портретом которой сама Вера могла стоять часами.
Лиля Хаим отличалась от детей в классе тихостью и неприметностью. Учеба давалась ей нелегко, девочка отставала от своих сверстников по всем предметам и в особенности по математике.
– Лиля, а давай я помогу тебе сделать домашнее задание по алгебре? – предложила как-то Вера по дороге домой. У нее выдался час свободного времени, потому что девочек пораньше отпустили с уроков, а мама об этом не знала. Лиля от помощи не отказалась, ведь ей самой порядком надоело получать двойки в дневнике. Когда домашняя работа была сделана, Вера стала рассматривать семейный альбом одноклассницы и определила для себя, что родители Лили были не иначе как потомками знатного греческого рода, так как они своими гордыми позами, изящной одеждой и строгим выражением на удлиненных лицах напоминали ей богов Древней Греции. Конечно, Вере очень хотелось как можно больше узнать о Лилиных предках, но пришла Лилина мама и без особых церемоний выставила одноклассницу дочери за дверь.
С того времени девочки часто вместе шли и вместе размышляли о жизни.
Лиля Хаим мечтала стать то художницей, то учительницей, то пианисткой, хотя рисовала она не лучше Веры, стоя у доски, боялась собственного голоса и играла на пианино растопыренными пальцами.
Вера тоже училась музыке, но не при Дворце культуры, как Лиля, а в настоящей музыкальной школе, и не потому, что у нее был музыкальный талант, а потому, что музыкальная школа была воспитательной находкой ее мамы, чтобы отнять у дочери последнюю каплю свободного времени, при наличии которого детям приходили на ум «всякие глупости».
Однажды Вера поделилась с Лилей своей идеей о цели жизни, но Лиля ее не одобрила.
– Лиля, как ты не понимаешь? Смотри, что получается: почти все наши одноклассники хотят стать инженерами, врачами или учителями. Но если все будут с высшим образованием, то кто будет выполнять в стране остальную работу, кто будет строить, варить, растить хлеба? Это же проблема!
Героями почти всех виденных Верой фильмов были простые труженики, которые строили заводы, работали у станка и собирали урожай, а мешали им трудиться интеллигенты с дипломами, которые обычно всего боялись и всегда сомневались. Это давало девочке уверенность в своей правоте.
– Понимаешь, Лиля, если все будут людьми с высшим образованием, то кто будет работать лопатой и киркой?.. Не знаешь, а я знаю. Я после школы буду копать траншеи или стану сажать деревья.
Впрочем, переубедить свою попутчицу Вера так и не смогла, Лиля Хаим не разделяла тревоги своей попутчицы за будущее всего человечества, хотя эта тревога была личной проблемой только самой Веры, которую мама активно пыталась наставить на нормальный человеческий путь, в основе этого пути лежал диплом о высшем образовании. После маминой воспитательной атаки девочка никак не могла для себя решить, чему верить: фильмам и книгам или все-таки собственной маме. Разговор с подругой давал хоть какую-то надежду найти правильный подход к этому вопросу, но разговор по душам с Лилей еще больше запутывал девочку.
***
Жизнь не стоит на месте. Наступили летние каникулы, их начало ознаменовалось покупкой дачи, чтобы укрепить здоровье мамы на свежем воздухе. Впрочем, за красивым названием «дача» скрывался участок распаханной степи, где единственными орудиями по возделыванию земли под грядки были лопата, железный лом и старые ведра. Вера мечтала копать траншеи, но слишком рано осуществилась эта мечта, чтобы оставаться мечтой будущего.
Все летние месяцы семья пропадала на даче, которая находилась в трех километрах от города. И пусть рядом с дачей пыхтел асфальтный завод, зато ветер чаще всего дул со стороны дикой степи, когда вся семья Шевченко полной грудью вдыхала терпкий запах полыни, прожженной на солнце. Только Саша игнорировал здоровый образ жизни на даче, отстаивая независимость городского подростка.
После дачных работ Вера вернулась в школу другим человеком. Она вытянулась и похудела, что никак не сказалось на отношении к ней одноклассников. Девочка продолжала сидеть за одной партой с Алешей Равным, который теперь не сопливил, а скучал и, слушая учителя, аппетитно покусывал ногти. Вера на уроках не скучала, если ей было неинтересно, то представляла себя в другой жизни, которую ей открывали книги.
Случилось так, что у Веры появилась настоящая подружка.
Эту девочку звали Лариса. Она за годы учебы стала эталоном для Веры не только в аккуратности ее одежды, но и серьезном отношении к жизни. Ларису Канарину уважали в классе, хотя держалась она всегда обособленно.
Сама Лариса уже давно с интересом приглядывалась к Вере Шевченко, ни к кому из класса она не испытывала такой симпатии, таких добрых чувств, как к этой наивной, но умной девочке, одежда которой не выглядела так опрятно, как это должно было быть. Среди одноклассников Вера держалась с достоинством, хотя всегда была готова уступить, шумных игр и классных диспутов она сторонилась, ее лицо выражало добродушие, слегка курносый нос говорил о веселом характере, но в глазах стояла недетская грусть.
Как только Веру посадили за соседнюю парту, Ларисе пришлось запасаться двойным набором карандашей, ручек и тетрадей, потому что не проходило и дня, чтобы ее новая соседка не забыла дома что-нибудь из школьных принадлежностей.
***
Семья Ларисы Канариной жила в большом доме с садом, который стоял на окраине Нового города. От летнего зноя и зимних буранов крышу дома укрывал раскидистый тополь в палисаднике, а в огороде красовалась стройная плодоносная яблоня, вокруг которой по осени медленно поспевали крупные бордовые помидоры. Летом Лариса просыпалась от пения птиц, по вечерам ее убаюкивала деревенская тишина, и ее детство протекало спокойно и счастливо. До школы девочка добиралась пешком, потому что автобусы на окраину города не ходили. Сама Лариса давно мечтала о подруге, с которой можно поговорить по душам, но для того, чтобы заводить дружбу, нужно иметь свободное время, а этого времени у нее не было, так как в семье подрастал Коленька, младший братишка. Канарин-младший родился, когда Ларисе было семь лет, поэтому девочке ничего другого не оставалось, как быть у него в няньках.
Надо сказать, что Лариса приглашала к себе домой одноклассниц, но дружбы между ними не получалось, потому что в гостеприимном доме Канариных гостей встречали не по одежке и не по уму, а по их манере сидеть за обеденным столом.
Вера согласилась проведать свою соседку по парте, ее не смутила изысканность накрытого стола, и она ела, не раздумывая, какой ложкой или вилкой ей надо пользоваться, чтобы отведать то или иное блюдо, главное, что она не чавкала и кушала с аппетитом, чувствуя себя на приеме у королевы. Роль «принцессы на горошине» Вере явно нравилась, и в знак благодарности она решила помочь новой подружке в ежедневной уборке комнат.
– Лариса, скажи мне, как можно убирать то, чего нет и в помине? – удивленно спросила Вера, вытирая полочки этажерок.
– Подметать пол и вытирать пыль нужно каждый день, тогда ее не будет вовсе.
– Значит, неважно, есть пыль или нет, а убирать надо каждый день. Как это скучно!
Выйдя из гостей, Вера бежала по проселочной дороге в город, распевая в голос революционные песни. Наконец-то у нее появилась очень красивая и очень голубоглазая подружка!
Девочки быстро подружились. Как две сестры, они доверяли друг другу свои секреты, вместе читали интересные книжки, учились танцевать, занимались гимнастикой на коврике в зале Ларисиного дома и вместе мечтали о настоящей любви.
Лариса часто болела, и это было хорошим поводом, чтобы зайти к ней в гости.
Вере тоже хотелось на законном основании полежать денек в постели, но ее крепкое здоровье не давало ей никакого шанса разболеться.
Как-то раз Верочка мужественно съела все ранетки из двухлитровой банки с компотом, но признаков несварения желудка у нее не наблюдалось и на следующий день, тогда как только от одной съеденной ранетки ее подругу тошнило и рвало целые сутки, потому что Лариса была и внешне, и внутренне настоящей аристократкой!
Лариса Канарина являлась внучкой богатого русского аристократа, сбежавшего от революции из России в Китай, где у него родился сын Николай, которому не суждено было стать наследником крупной текстильной фабрики отца. Всей семьей пришлось бежать Канариным из революционного Китая, и после пересечения границы между Китаем и Советским Союзом у Николая и его жены Степаниды, дочери обедневшего на чужбине казака, родилась Лариса, бабушка которой имела славу знатной поварихи в китайском ресторане.
Оказалось, что и у Канариных прижился секрет Вериной соседки, тети Лизы. В доме у Ларисы к Пасхе тоже красились яйца и пеклись пироги, чтобы в пасхальное воскресенье за богато убранным столом произнести: «Христос Воскресе!», а воскресал Христос каждый год весной, когда вся природа обновлялась и начинался дачный сезон. В дачный сезон у Веры появлялось много свободного времени, потому что родители занимались дачей и приходили домой поздно вечером.
Быстро пролетели еще три года со дня первой встречи Веры и Ларисы. Девочки дружили, и, казалось, ничего не могло помешать их трогательной девичьей дружбе, как вдруг Лариса перестала обращать на Веру внимание и после школы отправилась домой одна, а на другой день все опять повторилось, как и на третий.
– Почему Лариса ведет себя как чужая?.. Если она, такая красивая и такая чистая девочка, отказалась от дружбы со мной, значит, меня точно прокляла цыганка, – решила Вера, вспомнив настырную гадалку, которой не дала десять копеек, потому что спешила в школу и на 10 копеек собиралась купить в столовой стакан березового сока. Рассерженная цыганка жгучим взглядом обожгла тогда девочку и что-то недоброе прокричала ей вослед, но только теперь, после того как от нее отвернулась Лариса, девочка поверила, что проклята.
– Я проклята. Цыганка увидела проницательным взглядом ясновидящей, что со мной что-то неладное происходит. Я поддалась тому недостойному чувству, которое не имеют хорошие девочки. О, горе мне, горе мне!
В то время в руки Веры попались книги Мопассана, где простыми словами описывались постыдные отношения между мужчиной и женщиной. Девочка очень стыдилась внезапного жара внизу живота, когда читала рассказы про любовь взрослых людей. От этого жара сохло во рту, а тело сводила непонятная сладкая судорога, которая оставляла после себя противное чувство вины. Впрочем, об этом Вера никому не говорила, потому что с такими нехорошими мыслями и чувствами она должна была справиться сама. Откуда же цыганка про это тайное узнала?
Когда и на четвертый день поведение Ларисы не изменилось, Вера решила поговорить с подругой напрямую.
– Я тебя обидела? – спросила Вера, выйдя из школы.
Лариса помотала головой и ускорила шаг в направлении дома, тогда Вера стала громко говорить ей вслед, чтобы облегчить свое страдающее сердце:
– Почему ты так жестока со мной? Я не смогу отплатить за дружбу, за доброту твоих родителей. Скажи мне только причину, почему ты сейчас меня избегаешь? Я ведь не дура, я все пойму и сумею перенести самую горькую правду. От того, что я не знаю, что произошло между нами, я очень страдаю. Ты от меня бежишь, как будто я больна проказой, но на моей шее не весит колокольчик прокаженных! Ты скажи мне, но скажи только правду, чтобы мне было легче тебя забыть! Я забуду тебя и твой дом! Я…
Внезапно Лариса остановилась и обернулась к еще говорившей Вере, стоявшей посредине лужи. На город пролился послеполуденный дождь, а теперь небо прояснилось и засияло солнце.
– Вера, не ходи за мной. Моя мама сказала, что ты нехорошая девочка. Твоя мама сказала моей маме, что ты была в нехорошей связи с нехорошими мальчишками и поэтому тебя насильно перевели в нашу школу. Ты пришла к нам в класс, чтобы исправиться, и ты мне ничего не рассказывала об этом! Это нечестно! Я думаю, что… что…
Тут Лариса запнулась.
Лицо Веры исказилось горем, ее саму заколотило, как при высокой температуре, ноги просели в коленях, и она, сидя на корточках, закрыв лицо ладонями, беззвучно зарыдала.
– О, как мне такое пережить еще раз?.. Лучше броситься в омут, как Аленушка, сразу и навсегда, – нашептывала она чуть слышно. В этот момент смерть представлялась ее единственным утешением в жизни, но и смерть отказывалась ее принимать в объятья. В могилах умерших нет прошлого, как нет и будущего, там нет боли, как и нет радости, но Веру туда не пускали, возвращая ее в «ту ночь», чтобы еще раз заставить ее страдать, без конца и края.
– Наверное, чтобы умереть, нужно выстоять очередь, как в Барнауле за маслом.
Эта печальная истина не утешала, и горькие мысли овладели ею.
– Оказывается, что мама только делает вид, что забыла ту жуткую ночь, и она до сих пор уверена в том, что я испорченная девочка… Если это так, то и незачем переубеждать Ларису в том, что я не виновата… Я обречена на бесчестие!.. Может быть, мама мстит мне за то, что Саша ее ненавидит? Да, мама мстит мне, думая, что из-за меня брат уходит из дома… Она всю жизнь решила держать меня в страхе, чтобы я стала такой, как она… И вот теперь от меня отвернулась очень хорошая девочка, моя единственная подруга.
Эта последняя мысль была так мучительна, что Вера заплакала в голос. Проклятие цыганки жило в ее жизни еще до встречи с цыганкой, и оно, как тень, преследовало ее по пятам. Теперь девочка страдала от отвращения к себе самой и тонула в безнадежности и горе. Все ее робкие попытки радоваться, беспечно, по-детски, как радовались другие девочки и мальчики, приносили ей только горечь и боль.
– Я уйду из дома, чтобы никогда больше не ходить в школу.
Как только это решение было принято, случилось непредвиденное…
Лариса пришла в замешательство, видя такое странное поведение «испорченной» Веры. Она тоже пришла в недоумение, когда узнала от мамы, какую жуткую правду скрывает от нее подруга.
Еще совсем недавно, в конце марта, счастливая Вера подарила Ларисе на день рождения завернутую в газетку книжку про девочку-разведчицу. За праздничным столом подруги сидели вместе, и Вера нахваливала каждое блюдо, приготовленное по китайским рецептам. Потом девочки оставили гостей и отправились гулять по улице. Они радовались весеннему теплу, пенью птиц и плаванью проворных корабликов, которые пускал Коленька по ручейкам. К вечеру их позвали на чай с именинным тортом. Эти Ларисины именины были всем именинам именины!
В тот день Вере разрешила мама ночевать в доме у Канариных. Всю ночь девочки прошептались, делясь самими сокровенными мечтаниями, а утром проснулись от звонкого лая сторожевого пса. Как им было хорошо вместе!
Это было еще в марте, а несколько дней назад мама сказала Ларисе под большим секретом, что Вера – девочка легкого поведения. Лариса от этой новости не спала всю ночь. Сначала ее терзали сомнения, но зачем Вериной маме клеветать на свою дочь? С рассветом она уверилась в том, что Вера только притворяется хорошей девочкой, и с ней дружить – себе дороже, но сомнения продолжали ее мучить: «А что если над Верой в действительности надругались взрослые ребята?.. Или заставляли делать постыдные вещи под страхом смерти?.. Почему же Вера молчала столько лет?.. Почему не обратилась в милицию?.. Почему Верина мама не защитила свою дочку?»
Лариса уже давно познакомилась с Вериной мамой, с которой нужно было держать ухо востро. Девочка всегда испытывала неподдельное облегчение, когда они оставались одни с Верой, потому что, отвечая на вопросы ее мамы, она чувствовала себя той юной разведчицей на допросе, о которой рассказывалось в книге, подаренной на день рождения.
Да, Лариса имела право со спокойной совестью оставить Веру плакать у дороги и пойти домой, как любая порядочная пионерка, но… она не смогла этого сделать.
Вера сидела на корточках, закрыв руками голову, словно ждала удара, а ее длинные тонкие косички печально свисали до самой земли. Какая-то непостижимая жалость к подруге вдруг охватила сердце Ларисы. Неподдельное горе Веры не могли затмить ни яркий солнечный свет, ни нежная зелень весенней травы. Лариса одернула свою школьную форму, привычно поправила черный фартук на плечах, потом заботливо обняла бедную Веру и помогла ей подняться на ноги, а та, судорожно всхлипывая, что-то горестно бормотала себе под нос, и ее горючие слезы уже мочили отутюженный рукав школьной формы Ларисы, которая утешала подругу, как несчастного ребенка. И в этот момент она поняла, что ее уже совершенно не интересует та жуткая правда, которая может причинять такие страдания человеку, и она не позволит этой «правде» разрушить ее дружбу с Верой, которую так любила и жалела.
– Я н-н-не… Мне так… больно… Это не м-м-может… нет, м-м-мама… я… не могу.
Лариса не стала слушать заикание подруги, а приложила свой палец к ее шевелящимся губам, потом аккуратным движением руки вытащила из бокового кармана фартука сложенный вчетверо носовой платочек. Этим чистеньким платочком она заботливо промокнула глаза и нос зареванной девочки и, глубоко вздохнув, крепко прижала ее к себе. В тот день Вера узнала, что такое настоящая дружба.
***
Незаметно пролетали школьные будни, каникулы, экзамены.
Вера и Лариса сохранили свою дружбу, но с каждым годом они всё больше отдалялись от своих сверстников как в понимании мира, так и в понимании дружбы и любви. Девушки горели желанием осуществить свои надежды. Им так хотелось верить, что именно для этого и существует мир.
Прозвучал для выпускников последний школьный звонок, сданы выпускные экзамены и получены аттестаты зрелости. О расставании ни Вера, ни Лариса не думали. После выпускного вечера Вера решила подать документы в медицинский институт, а Лариса – в университет на химический факультет.
Глава 3
– Хоть эта ночь могла бы быть поприветливее, ведь не всегда в полночь по городу гуляет одинокая выпускница.
Вера говорила вслух, и обида звучала в ее голосе. Она чувствовала себя скверно, как гость, которого раньше времени отправили домой!
Родной город спал, убаюканный ночью, но девушке он казался глухонемым другом, с которым можно поговорить по душам. Ночная тишина, темные силуэты домов и осторожный свет уличных фонарей располагали к откровенности, и в молчании городских улиц ей слышалось сочувствие.
– Хоть бы случилось какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, чтобы я почувствовала себя эдаким «буревестником» или просто «человеком с большой буквы». Пусть звезды в эту ночь падают с неба, а я буду их ловить на лету!.. Еще немного – я сама с ума сойду! Что я хочу?.. Быстрее прийти домой, как невидимка, под этим бальным платьем. К чему нужно было себя так наряжать, чтобы отметить получение аттестата зрелости? Это у Наташи Ростовой был бал, когда она вальсировала с князем Болконским, а у меня – банальная вечеринка.
Тут Вера остановилась и, представив себя на своем первом балу, закружилась, глядя на воображаемого героя своего романа, напевая мелодию вальса Хачатуряна, но запуталась в подоле длинного платья и решила, что уже вышла из возраста романтических переживаний.
Теперь она хотела одного – чтобы разом потухли ночные фонари на улицах, на небе – луна и звезды, чтобы не было свидетелей ее одинокого возращения домой в белом платье и белых туфлях на высоких каблуках.
– Я, между прочим, хоть и не имею кавалера, зато имею аттестат зрелости.
Это высказывание обращалось к ночным небесным светилам. Надменную луну с ее звездным выводком совершенно не интересовала Вера, и это она прекрасно знала, ведь всё, что называется в биологии флорой и фауной, как и вся обширная вселенная, было глубоко равнодушно к тем, кто по ночам шляется по городу и нарушает тишину перестуком каблуков. Но говорить с луной и звездами, как с представителями небесного мира, ей было просто необходимо.
– Одиночество, мои прекрасные звездочки, есть одиночество, как ты там ни крути! Один ли ты или в толпе людей, но если ты душой одинок, то одинок.
Тут Вера улыбнулась своему философскому настрою, хоть как-то оправдать себя в собственных глазах, ведь она сбежала с вечеринки, и рассвет зрелости встречать будут без нее.
– Что и требовалось доказать, вокруг ни души, и никому нет дела, что меня не сопровождает рыцарь с сердцем льва… Человек способен на сопереживание, но перенять чужую боль и одиночество никому не дано, поэтому человек уже с рождения обречен на одиночество, в котором он нуждается как личность, а моя личность нуждается в друге, не с луной же по ночам говорить!
Вера даже ногой притопнула от такой несправедливости – встречать рассвет зрелости в полном одиночестве, и, приподняв подол бального платья, ускорила шаг.
Ночь была теплая, город спокойно спал. Повеяло предрассветным ветерком, а Вера шагала, не сбавляя темп, ей хотелось быстрее оказаться дома, скорее заменить бальное платье на халатик и наконец-то расчесать всклоченную парикмахером прическу, чтобы вступить в новую взрослую жизнь, сжигая за собой мосты, чтобы о школе осталась только светлая память, ведь и школа без всякого сожаления уже вычеркнула ее имя из списка своих учениц.
***
Праздник для выпускников начинался с вручения аттестата, а в аттестате у Веры стояла твердая тройка по литературе, поэтому ее бальное настроение было заранее испорчено обидой на Катерину, главную героиню пьесы Островского.
Обидно было то, что к написанию этого сочинения Вера так хорошо подготовилась, что отведенного времени ей не хватило, чтобы полностью раскрыть тему бунта Катерины из пьесы «Гроза». По мнению девушки, трагедия главной героини в этой пьесе заключалась в том, что она в детстве жила слишком припеваючи, чтобы стать сильной личностью во взрослой жизни. Свободолюбивый характер у Катерины проявился с опозданием, иначе бы она не вышла замуж за нелюбимого человека. В итоге ее трагическая смерть может вызывать у читателей только жалость, потому что свободы в самоубийстве нет, так как не Катерина выбрала смерть, а смерть выбрала ее.
От огорчения за свой литературный провал Вера после экзамена пришла домой, как безнадежно падший человек. Она закрылась в своей комнате и оплакивала свое будущее, ведь с тройкой по сочинению дорога в институт для нее закрыта. Поступать в медицинский институт Вера решила без протекции и строго предупредила маму, что если вскроется ее участие в решении приемной комиссии, то она пойдет работать дворником.
Узнав о тройке, полученной дочерью по сочинению, Римма вместо дачи после работы прибежала домой. Вид Веры, лежащей пластом на диване, был поистине ужасен, и такое положение вещей в доме требовало немедленного вмешательства ее мамы.
– Ты почему не отвечаешь на звонки телефона и целый день воешь в подушку, как белуга? – спросила Римма как можно мягче. Женщине даже захотелось обнять дочь, но она не позволила себе этого жеста. Дети не должны знать о любви матери к ним, ибо это портит их характер и дает им повод «вить из матерей веревки». – Вера, повторяю: что случилось? Ты будешь отвечать на вопросы или надо щипцами слово из тебя вытягивать?
Несчастная девушка приподняла голову от подушки, посмотрела на маму с подозрением.
– Мама, ты ведь сама знаешь о моей тройке по сочинению! Я провалила экзамен! После тройки есть только двойка. Прости меня, пожалуйста, я заслуженно страдаю. Оставь меня, пожалуйста, одну.
Выговорившись, Вера опять уткнулась носом в подушку, а сама подумала, что ее удел – погибнуть в печали и голоде как неполноценной личности.
– Слезами, Вера, тройку не исправить. Тебе предстоит еще четыре экзамена сдавать. Так, будь добра, не оплошай еще раз! А теперь утри слезы, приведи себя в божеский вид, так как скоро будем ужинать!
Римма не собиралась жалеть свою несчастную «троечницу», она отправилась на кухню печь блины. Блины выпекались на двух маленьких чугунных сковородках. Все члены семьи любили кушать блины, с пылу, с жару, с расстановкой, кто с маслом, а кто со сметаной. Вера сидела за столом с кислым выражением лица, но уплетала блины с не меньшим удовольствием, чем папа и брат Саша. После ужина плакать Вере расхотелось, она поблагодарила всех сидевших за столом и тихо добавила:
– Без блинов мне было бы ничуть не легче, чем Катерине в «Грозе». Теперь из-за ее строптивого характера я окончу школу с позором!
– Не кисни раньше времени! Главное, чтобы ты не опозорилась с физикой.
Сашино утешение Вера пропустила мимо ушей, так как ценность каждого человека брат определял по его отношению к физике, а она к физике относилась далеко не с распростертой душой, ее пугала холодная расчетливость физических законов, по которым обязана жить вся природа.
– Из любого положения всегда есть достойный выход, – успокоил дочь Володя, очень довольный прожитым днем, вкусным ужином и возможностью посмотреть новости, потому что на даче новости не вещались.
– Перестань хныкать и не трать время понапрасну! Иди мой лицо, а заодно помой банки. Они стоят в ванной под умывальником. Я думаю, что это будет неплохая терапия для страдающей троечницы, а мне – помощь по хозяйству.
Так умно, не столько словами, сколько уверенной интонацией голоса, подбодрила дочь Римма.
***
Остальные выпускные экзамены Вера сдала на отлично, и теперь она спешила добраться домой до рассвета, ибо очень стеснялась своего бального платья с пелериной, как у Пьеро из сказки про Золотой ключик, сшитого из дорогой белой шерсти знаменитой портнихой, и своей высоко взбитой прически.
С мечтой встретить рассвет взрослой жизни вместе с одноклассниками Вера с Ларисой пришли на вечер выпускников, который проводился в доме одноклассника Славы Тихого.
Лариса первой ушла домой, потому что жила неподалеку, а Вера присела на стул у темного окна и не знала, что ей делать: или ждать рассвета, или ждать первого автобуса, который доставит ее домой. Она смотрела перед собой и скучала, глядя на танцующих уже бывших одноклассников. Когда на медленный танец ее пригласил Алеша Равный, бывший сосед по парте, Вера с недоверием посмотрела на него, но вышла на середину зала, осторожно положила руку на его крепкое плечо и вдруг улыбнулась, как-никак они столько лет сидели за одной партой.
***
Алеша чувствовал себя провинившимся человеком. Он никогда не знал, как ему нужно вести себя с Верой, зато он точно знал, что сегодня из-за его дурацкого поведения она убежала с выпускного вечера, а вернее, покинула его навсегда.
Когда-то, еще в начальных классах, ее улыбка обладала силой короткого замыкания, и теперь от улыбки Веры, покорно танцующей с ним в паре, его первая влюбленность вновь овладела сердцем. Алеша держал талию девушки и чувствовал сладкую истому, знакомую ему с детства, и скулы сводило от желания прижать ее к груди, целовать ее детские губы, сделать ее своей. О, как бы он хотел открыться ей прямо здесь и сейчас, ведь только она одна могла сделать его самым счастливым мужчиной на свете. Мелодия песни о любви медленно подходила к концу, а Алеша молчал.
– Прости, – тихо произнес юноша, когда вместо танго зазвучал бодренький твист. Вера вновь уселась на полюбившийся ей стул, и очень хотела вместе с ним провалиться сквозь землю. Какое-то время она пребывала в позе Роденовского «Мыслителя», потом резко поднялась, поправила сползшую набок пелерину и решительно зашагала к выходу. Вера ушла с выпускного бала, который на деле оказался увеселительной вечеринкой, ни с кем не попрощавшись.
Алеша вышел на крыльцо, ему хотелось курить. В этот момент он напоминал сам себе Иванушку-дурачка, из рук которого только что вырвалась жар-птица, и в этот раз она вырвалась, чтобы улететь навсегда. Конечно, Алеша мог бы догнать Веру, взять ее под руку и проводить домой, но у него не хватило смелости даже окликнуть ее. Стоя на крыльце одноклассника Славы Тихого, юноша вглядывался в темноту улицы, чтобы не потерять из виду летящее белое платье своей любимой девочки.
Сколько раз ему представилось, как бандиты преследуют Веру, угрожают ей насилием, и тогда появляется он, ее верный рыцарь со школьной скамьи, и спасает ее, как даму своего сердца.
Когда в начальной школе Веру Шевченко пересадили к нему за парту, Алеша перестал быть самим собой. Он не обращал внимания на сочувственные насмешки одноклассников из-за того, что к нему за парту пересадили толстушку, но они не знали, что Алеша втайне был в нее влюблен.
Как только Вера робко села по правую руку от него, то стала его королевой. Конечно, она не носила корону и не отдавала приказы, она по-королевски вошла в его жизнь и заняла собою все пространство за школьной партой. В ее присутствии сердце мальчика наполнялось прекрасным чувственным желанием – желанием ей принадлежать. В младших классах Алеша Равный был худым и неприметным учеником, поэтому никто не заметил его влюбленности, волнение его мальчишеской сути, которая состояла из влюбленного сердца, чувственной души и уверенности в том, что завоевать сердце этой прекрасной девочки ему не удастся никогда. Когда Вера обращалась к нему с вопросом, то Алеша терял дар речи, и его нос начинал отчаянно сопливеть.
Вера не обращала ровно никакого внимания на старания соседа по парте ей понравиться. Она была довольна тем, что Алешка был робким мальчиком, вел себя «тише воды и ниже травы». Девочка не догадывалась, что даже ее умение быстро создавать беспорядок на парте, в парте и под партой восхищало Алешу, которому казалось волшебством то, что она всегда находила нужные ей учебные принадлежности в портфеле, в котором наверняка хранились и остатки прошлогодних завтраков.
Даже своей маме правдивый Алеша не рассказал, как ему нравилась Вера, которая сидела рядом с ним за партой. Эта девочка сначала отдубасила самого Юрку Дурасова, а потом кормила этого дурака завтраками, а теперь Алеша сам был рад-радешенек носить для нее печенья, ириски, яблочки, чтобы видеть благодарный огонек в ее глазах.
Карие глаза девочки могли говорить! Они могли искриться радостью, как сосульки под весенним солнцем, могли печалиться, как небо перед грозой, и даже менять цвет, подобно листьям в осеннюю пору.
Однажды Алеша написал Вере записку с тремя словами: «Я тебя люблю!» Алеша и сам не знал, что его подтолкнуло на это откровение, но это трехсловное признание в любви он подбросил в Верин портфель, потому что открыться в своем чувстве ему мешала врожденная скромность.
–– Тюхтя-матюхтя, – ласково называла мама маленького Алешу, нежно приглаживая белокурые кудри сына. Алеша никогда не понимал, что означало это мамино прозвище, он всегда был послушным мальчиком, в драки не лез и никого не обижал, значит, он, Алеша, был маминым тюхтей-матюхтей.
День, когда Алешина записка очутилась в Верином портфеле, стал для него днем гибели его мальчишеского счастья. На следующий день Вера пришла в школу сама не своя, она настороженно оглядывалась по сторонам, и в ее потемневших глазах затаился испуг. Девочка сидела за партой, как разведчик в засаде. Иногда она бросала взгляд то на одного, то на другого одноклассника и, краснея, опускала глаза.
«Моя записка! Она ее прочитала и теперь думает, что кто-то из мальчишек над ней подшутил! Я сейчас же повернусь к ней и успокою ее. Я скажу сам эти три слова! – решил про себя мальчик, но в следующий момент передумал и снова взял себя в руки. – А вдруг она сама надо мной посмеется?»
Это «а вдруг?..» победило. Алеша молча ждал часа своего позора, и на последнем уроке Вера его вычислила. Она повернулась к нему всем телом и посмотрела на него с таким разочарованием, что первая влюбленность мальчика перешла в дикую душевную боль, а со временем эта боль переросла в чувство вины, а потом в сознание своей неполноценности в вопросах любви.
Алеша испытал облегчение, когда Вера в старших классах пересела от него за другую парту, к Ларисе Канариной. Теперь он мог смотреть на свою бывшую соседку со стороны и не краснеть от ее близости. Как он любил слушать ее рассказы у доски и восхищался всем, что она делала. Однажды Вера сочинила целую поэму о Жанне д’Арк, и Алеше показалось, что перед классом стоит не одноклассница, а соратница легендарной француженки. Когда Вера садилась за парту, то вновь становилась тихой и верной подружкой Ларисы Канариной, не более того.
Вера и Лариса жили обособленной от класса жизнью. Девочки не ходили на классные вечера, где опьяневшие мальчики и девочки дарили друг другу запретные ласки, и в общественной жизни класса участвовали обе только по принуждению. Они игнорировали всякое ухаживание и среди ребят прослыли несусветными гордячками.
Как-то раз, уже в старших классах, на уроке физкультуры к Алеше обратился друг Славка:
– Лешка, посмотри, какая аппетитная модель делает пируэты на бревне! Твоя бывшая соседка по парте возбуждает прямо на расстоянии. Это совсем не то, что тебе предлагает длинноногая Наташа, которая виснет на твоей шее, как кишка перетянутая.
Слава говорил это шепотом, с перерывами, не отводя взгляда от Веры, старательно выполняющей гимнастические упражнения на бревне. На уроке физкультуры девочки занимались гимнастикой, а ребята играли в волейбол. Слава и Алеша сидели на запасной скамейке и следили за стараниями девочки удержаться на бревне.
– А эта полненькая Шевчиха свежа, как сдобная булочка с начинкой. Алешка, ты, как ее бывший сосед, имеешь шанс пригласить ее в кино… А-а-а!
Вскрикнув от боли, низкорослый и упитанный Слава ухватился двумя руками за нос. Да, Алеша знал, что его правая рука бьет сильно, но недостаточно сильно, чтобы дать выход противному чувству потери.
Воспоминания – как сигаретный дым: вот они есть, а вот – их уже нет. Юноша докурил папиросу и повернулся к входной двери, за которой зазвучала новая пластинка группы «АВВА». Внезапно дверь распахнулась, и высокая Наташка в коротеньком белом платьице кинулась к нему на шею.
– Пойдем, потанцуем! Скоро рассвет. А у меня есть для тебя сюрприз! – зашептала девушка, прижимаясь грудью к высокому красивому парню, и добавила едва слышно: – Алешенька, любимый, моя мама ушла ночевать к соседке!
Нежные объятья девушки помогли парню вновь обрести покой в сердце. Он с силой прижал к груди свою стройную подружку. С ней ему всегда было просто и все понятно. Алеша всегда знал, что она от него хочет, и то, что она хочет, он мог дать девушке с лихвой. На небе звезды уже теряли свой блеск. Именно с Наташей предстояло Алексею встретить рассвет своей зрелости…
***
Вера продолжала свой путь домой в гордом одиночестве. Теперь девушка шла по самой середине проезжей части улицы, освещенной ночными фонарями. Небо на востоке просветлело, зарождался рассвет. Не о таком выпускном вечере мечтала Вера, никто не делился своими планами на будущее, своими заветными мечтами. Вся романтика заключалась в еде, выпивке и танцах между закусками. Танцевать она очень любила, но последний танец с Алешей был ей неприятен. Да, ее бывший сосед по парте вырос, стал ладным парнем, но это не давало ему никакого права прижимать к себе ее так… властно.
Она прошла уже половину пути и теперь топала посередине проезжей части дороги, периодически выискивая взглядом в тени домов потенциальных убийц и насильников, и чтобы себя подбодрить, она пыталась вспомнить что-то хорошее о школе, и хороших воспоминаний было всего три.
Первое приятное воспоминание – когда Светлана Васильевна выбрала именно Веру провести урок в своем первом классе, когда ее одноклассники получили задание написать сочинение. Это был ее звездный час. Впрочем, непочтительное отношение первоклассников к самой Вере, как к самозванке, быстро разрушило все иллюзии этого звездного часа.
Уставшая от детского гама, потерявшая интерес к примерам по арифметике и правилам правописания, девочка не сдалась на радость малышей, а принялась рассказывать им захватывающую историю из книги о приключениях полярников.
Светлана Васильевна не на шутку испугалась, когда не увидела своих первоклассников в коридоре на перемене, она ворвалась в класс и развела руками, ибо никто из ребят не обратил на нее внимания, так как рассказ про пропавших полярников подходил к самому захватывающему моменту.
После такого педагогического успеха Вера частенько замещала свою классную руководительницу за учительским столом в первом классе, а через три года силами ее подопечных четвероклассников Вера поставила на школьной сцене настоящий новогодний спектакль.
Это был ее второй звездный час.
Спектакль был показан на сцене актового зала и прошел блестяще, под бурные аплодисменты учеников, одетых в новогодние костюмы. Вера как режиссер-постановщик могла быть довольна собой, если бы не жалость к маленькой «снежинке», облитой кефиром. По случайному стечению обстоятельств маленькая зрительница, одетая в костюм снежинки, сидела в первом ряду, а перед ней на сцене стоял столик, и на столике – бутылка с настоящим кефиром.
Вера была сторонницей всамделишных декораций, но она не планировала то, что случилось с прыгучим мячиком во время представления. Красный мячик по сценарию должен был быть только игровым элементом, но он оказался злодеем, который прыгал-прыгал и допрыгался, опрокинув злосчастную бутылку с кефиром. Кефир вылился на девочку, которая хотела быть снежинкой, а стала кисломолочной феей.
Третье и последнее приятное воспоминание о школе не имело хорошего конца. Как-то раз Вера, единственная из класса, нашла решение задачи по геометрии, над которой ученики корпели уже целую неделю, но постеснялась показать его учителю, а за нее это сделали два друга, любители всяких формул и задач. Они красиво оформили решение задачи на доске, и слава умника досталась не ей.
ра собиралась запомнить о школе, и только с годами она с благодарностью вспомнит своих учителей, которые вложили в нее не только знания, но и опыт отстаивать свое мнение, уже не в классе, а в жизни.
***
Фонари на улицах города погасли, наступало утро нового дня. Вдали уже показались очертания Вериного трехэтажного дома, и тут случилось то, что должно было случиться с девушками в бальных платьях, гуляющими в одиночестве по ночному городу.
Кто-то большой и страшный выпрыгнул из-за кустов и сзади набросился на Веру. От неожиданности она встала как вкопанная.
Всё, рассвет зрелости она встретит мертвой!
– Ты, коза безрогая, совсем с ума спятила? Где тебя носило, ты, дура загулявшая?!
Всё! Страх исчез. Эх, хорошо на свете жить, ожидаешь быть зарезанной, а получаешь ругань родного брата. Девушка с радостью повернулась к Саше и хотела кинуться к нему на шею, но его рука, выставленная вперед, опередила ее сестринский порыв.
–– Ты пришел меня проводить? – просияла Вера, не избалованная вниманием брата. – Саша, чем меня пугать, лучше поздравь с аттестатом зрелости, как это делают все нормальные братья. Некоторые из них даже дарят своим сестрам подарки. Ты бы мог поинтересоваться, как прошел мой первый в жизни выпускной бал!
Вера хотела еще что-то сказать хорошее, но сердитый Саша уже широко шагал в сторону дома, и ей пришлось снять туфли на каблуках и пуститься за ним бегом. Придерживая руками подол платья, она быстро догнала брата, но ее очередь говорить уже прошла.
– Во-первых, коза безмозглая, хорошо, что этот бал был у тебя первым и последним. Во-вторых, я могу тебя, дура, поздравить, что тебя не укокошили бандиты! А, в-третьих, чукча, скажи мне четко, как звучит закон Фарадея.
–– Не обижай чукчу, чукчи и так маленькие и живут в вечной мерзлоте! – пробубнила девушка, защищая больше себя, чем народ Крайнего Севера.
Конечно, остатки бального настроения пропали окончательно, и будущее предстало перед Верой в образе недовольного английского ученого, закон которого ей всё равно не выучить так, как этого хотел ее брат, отвечающий перед родителями за Верин вступительный экзамен по физике.
***
Да, Саша очень сердился и на Веру, и на родителей, которые разрешили сестре пойти после школьного бала на вечеринку выпускников к какому-то Славе, живущему на окраине у черта на куличках. Он чуть морду этому борову не разбил за то, что тот не знал, куда подевалась Верка. Потом Саша оббежал весь город, но догнал сестру только тогда, когда та подходила к дому. О, какую радость он испытал при виде Веры, шагавшей посередине улицы. Она выглядела белой монашкой, спешившей с рассветом на молитву, а главное, что она была живой!
Саша умел скрывать свои чувства от других, как радостные, так и тревожные. Этому его никто не учил, этому он научился сам, научился очень давно, когда его с позором отправили на Алтай, на родину отца. Он любил свою сестру, по-своему, но любил, но ничего уже не поделаешь, ибо та кошмарная ночь, убившая в его сердце радость быть сыном своего отца, навсегда останется между ним и Верой. Он не мог простить себе, что поставил под сомнение невинность Веры, из-за его упрямства в семью пришли несчастья, но виновата была именно его сестра, что она родилась не пацаном, а девчонкой!
Страшные подозрения родителей в испорченности семилетней Веры и их убежденность в виновности сына надломили его характер победителя. В отместку Саша после приезда из деревни домой отравлял жизнь себе, маме и своей сестре. Мама злилась, но проигрывала, а сестра молча сносила его жестокое обращение, но продолжала его боготворить.
Как раздражала юношу эта сестринская покорность! Вера могла часами сидеть закрытой в ванне только потому, что Саша этого хотел, и никогда не ябедничала на него родителям, когда он учил ее уму-разуму, потому что она его жалела!!! Сестра не догадывалась, что эта жалость делала его еще злее, чем он был на самом деле.
Простить отца Саша тоже не смог, даже когда тот извинялся со слезами на глазах. Память оказалась слишком коварной, чтобы позволить юноше прощать обидчика, даже если им был отец, поэтому он часто уходил из семьи к своим друзьям.
Три года назад у Саши был тоже выпускной вечер, но он веселился не со своими одноклассниками, а в доме друга детства, Вовы Коваленко. В этом маленьком домике на окраине Караганды отмечали получение аттестата зрелости его бывшие одноклассники по начальной школе, где он учился до того, как его перевели в престижную школу в центре города.
С Володей Коваленко Саша дружил еще с первого класса, и не только дружил, но и завидовал ему белой завистью. Судьба подарила Володе очень добрую и покладистую маму. О такой маме и о таком уютном деревенском доме, что стоял на окраине города, Саша мог только мечтать.
Своего отца Вова не знал, как и силы отцовского ремня, его воспитывала улица, уличное братство давало ему уверенность в жизни, а у Саши такой защиты не было, поэтому, несмотря на протесты мамы, дружба между Сашей и Володей, сыном одинокой больной женщины, с годами только крепла.
Получив аттестат зрелости и приглашение на учебу в Новосибирский университет, Саша отправился в гости к Вовке, где знакомые ребята отмечали получение аттестата зрелости. Веселье выпускников было в самом разгаре. В тот год распитие алкогольных напитков в здании школы запрещалось, а на квартире, где запреты министра образования не имели силы, спиртное лилось рекой, шампанское сменялось вином, вино – водкой.
Приход Саши был встречен с ликованием! И ему сразу налили штрафной стакан «Кровавой Мэри», после которого он почувствовал себя человеком, свободным от прошлого и будущего, эдаким молодцом-удальцом, но танцевать в кругу подвыпивших выпускниц отказался. Магнитофон крутил песни запрещенной группы «Битлз», и выпускники были очень пьяны, очень веселы и очень счастливы.
Когда Вова позвал его зайти в мамину спальню, Сашу уже начинало клонить ко сну. Ночь приближалась к рассветному часу, в зале играл магнитофон с приставкой, брызгающей светом, а в спальне было темно и по-особому тихо. Свет давала только настольная лампа, что стояла на тумбочке у кровати и освещала кровать, а на кровати – рыжую Любку. Саша знал эту девчонку еще по начальной школе, но тогда она была костлявой хохотушкой, а сейчас она возлежала как барыня. Выпускное платье наполовину открывало высокую грудь девушки, и ее широкие бедра еле помещались на узенькой кровати Володиной мамы. Люба спала, пьяно улыбаясь во сне.
–– Она в отключке, – пошептал на ухо Саше один из парней, которые обступили кровать и с вожделением смотрели на девушку, как на пирог с маком.
–– Сашка, хочешь первый попробовать эту дурочку? Она сегодня так огорчалась, что до сих пор в девственницах ходит. Смотри, как она лыбится… мужика хочет! Хочешь начать свою взрослую жизнь? Займись Любкой, на правах моего друга, – жарко зашептал Саше на ухо Вовка.
Саша пьяно потряс головой и уселся на потертое кресло, которое стояло в углу комнаты у окна, задернутого цветными шторками. Рядом с креслом находился столик, покрытый белоснежной скатеркой, на котором стояла икона с изображением Девы Марии с младенцем на руках. Над иконой возвышалась хрустальная ваза с букетом сирени. Изображенная на иконе Дева Мария равнодушно глядела перед собой, крепко держа младенца у груди. Своим отрешенным видом она показывала безразличие к тому, что происходило в комнате. Это задело Сашу за живое, словно Богородица видела, что собирался сделать с Любкой один из парней, но не хотела вмешиваться.
В какое-то мгновение икона на столе ожила, и Богородица вдруг понимающе подмигнула юноше, намекая на то, что она знает о его желании сделать рыжую Любку своей первой женщиной, но стесняется это делать принародно, или просто он боится опростоволоситься перед другими парнями. Потом Богородица с иконы стала пристально всматриваться в Сашу, словно в его глазах видела что-то очень постыдное, то, что Саша скрывал от других, и это постыдное было связано с его детством. Как это случилось, что он вновь ощутил себя несчастным ребенком, которого истязает родной отец? Воспоминания падающего на его голову окровавленного ремня, полные ужаса глаза сестры и судорожные крики мамы неожиданно стали реальным кошмаром. От этих жутких картин его детства закружилась голова… Нет, только не это…
Саша резко оттолкнул от себя икону, та, падая, столкнула со столика хрустальную вазу, и ваза с грохотом упала на пол, рассыпавшись на мелкие кристаллики. От внезапного шума Любочка очнулась, широко открыла глаза и тупо осмотрелась по сторонам. Увидев над собой пьяные лица бывших одноклассников, она неловко одернула юбку, вскочила на ноги и выбежала из спальни, оставив на кровати свои белые трусики. Ее никто не стал догонять, потому что прежде предстояло разобраться с нарушителем несостоявшегося группового интима.
Как на медведя, парни двинулись на Сашу, а тот, быстро вскочив с кресла, встал в стойку дзюдоиста.
– Ты, сопля в тесте, ты что тут вазами разбрасываешься?! Сам слаб девку трахнуть и корешам кайф сорвал! Мы тебя сейчас убивать будем, чтоб ты по чужим компаниям не шатался! – это было последнее, что слышал Саша, потому что гнев затмил его разум, и он приготовился умереть, убивая.
Только холодная вода, выплеснутая ему в лицо, привела его в чувство. Сначала юноша не понял, что произошло и где он находится. Он какое-то время бессмысленно рассматривал кровь на своих руках, стонущих ребят у него под ногами. Перед ним стоял Володя и поливал на голову холодную воду из алюминиевого ковшика, вытирая полотенцем подтеки крови на лице друга.
За эту «водную процедуру» Саша был благодарен Володе по гроб жизни, потому что он не дал шанс ему озвереть окончательно. Холодная вода вернула разум, и юноша пришел к твердому убеждению, что водка может превращать и хорошего человека в убийцу.
После той вечеринки никакая сила на свете больше не могла заставить Сашу выпить хоть каплю алкоголя. Не пить спиртного стало его жизненным кредо, его персональным решением, а до остальных ему не было дела.
–– Кому надо, пусть теряют разум от этой водки, а я не буду! – так решил для себя юноша на своем выпускном вечере и свое слово держал.
В Новосибирск он приехал с опозданием, и его отправили в Красноярск. Красноярский университет славился на всю страну своими исследованиями в области физики и электромагнетизма. Именно в Красноярске Саше предстояло осуществить свою мечту – стать ученым-физиком, но и в Красноярск он приехал после того, как проведал своих дедушку и бабушку и погулял на их золотой свадьбе.
Его пугала жизнь в незнакомом городе, тем более что мест в общежитии уже не было, а искать съемную квартиру он не стал и вернулся в Караганду, не с мечом и не на мече, а с белым флагом в руках. Посоветовавшись друг с другом, Римма и Володя не стали вмешиваться в дальнейшую судьбу взрослого сына, ибо время его воспитания прошло.
Сашу приняли в Карагандинский политехнический институт без экзаменов, как абитуриента Новосибирской академии, и он по дружбе сдал вступительные экзамены за Володю Коваленко, которому всегда трудно давались математика и физика.
Учились друзья, себя не утруждая, но если Володя вступил «своим» парнем в студенческое братство, то Саша сторонился шумных компаний, он понимал, что потерял шанс стать ученым, и теперь ничего не радовало его в жизни.
Настала пора и сестре получать высшее образование, от этого зависело ее будущее, и то, что она благополучно сбежала с выпускного вечера, Саша мог только одобрить. Как уберечь младшую сестру от зла, он не знал сам, но сейчас был счастлив слушать ее несусветный лепет о законе Фарадея и об электромагнитных полях, ведь, пока она рядом с ним, ничто не угрожало ее безопасности. Саше совсем не хотелось, чтобы Вера взрослела, ему нравились ее девичья наивность, преданность своим идеалам и невероятная доброта.
Глава 4
Вступительные экзамены были сданы, но о зачислении в институт говорить было еще рано. Приемная комиссия дала абитуриентам четыре дня отдыха от экзаменационного стресса. Римма решила, что самый лучший отдых для абитуриента – это активный труд на свежем воздухе. И она отправила дочь в дачное рабство, которое было так знакомо Вере по школьным каникулам.
Дача имела в семье Шевченко священный статус, ибо она исцелила маму от болезни сердца, папе давала возможность восстановить свое душевное равновесие, подорванное на ответственной работе, а Веру эта дача полностью порабощала и физически, и морально. Как часто пробиралась Вера через колючие кусты поспевающей малины, чтобы ягодка за ягодкой наполнить ведерко, подвешенное на веревочке, перекинутой через шею, и для полноты ощущения своего бесправного положения девушка обычно заунывно распевала русские народные песни, как крепостные крестьянки, ибо очень любила петь громко и с чувством, потому что, когда она пела, громко и с чувством, то пела убедительно.
Ценителей народных песен в разгар жаркого рабочего дня не было, да и воры, должно быть, старались обходить стороной эту «поющую» дачу. Иногда Вера доводила себя до слез, чувственно распевая о том, как «извела ее судьбина», не забывая при этом пробовать переспевшую малину на вкус.
Трудно сказать, сколько раз за лето приходилось Вере быть дежурной по даче, проводить ночи под открытым небом, чтобы ни одна капля влаги, сочившейся из дачного крана после поливного дня, не пропала даром, ибо огурцы и помидоры, смородина и малина, со слов мамы, стонали от летней жажды и постоянно просили у нее пить.
Вера любила слушать ночную тишину под перестук капающей воды, она на слух определяла, когда наполнялось ведро, стоящее в яме под краном, чтобы вовремя его перелить в бак, над которым разрослась яблоня с ранетками. В этом и заключалось ее ночное дежурство. Стоя на вахте у бака с водой, девушка имела избыток времени представлять свое будущее счастье.
Каждый раз, когда Вера мечтала о счастье, вглядываясь в звездное небо, счастье ей рисовалось в образе танцующей девушки. Она видела себя вальсирующей, в легчайшем белом платье, и ее волосы, распущенные по плечам, украшала корона из звезд, излучающих лунный свет. И небесные потоки счастья танцевали вместе с ней. В какое-то мгновение Веру охватывало чувство взлета над землей, и вот она уже кружится в туманности Андромеды под звуки вселенского оркестра, играющего вальс Хачатуряна. Почему именно вальс Хачатуряна слышало ее сердце? Потому что в этом вальсе оживало то счастье, познать которое ей предстояло в скором будущем, когда ее закружит в вальсе рыцарь ее сердца.
Вот и в ту ночь, когда настала очередь Веры дежурить у капающего крана, она воображала себя вальсирующей между звездами, и в танцевальном порыве вскинула руки ввысь, и… они оцарапались о ветки яблони, и тут ничего не поделаешь, ведь ночное волшебство очень коротко по времени, но оно существует.
Обычно ночная прохлада к рассвету пробиралась под утепленную одежду, и девушка начинала дрожать и мечтать только об одном – чтобы поскорее взошло солнце, и вместо фантазий на ум приходили уже серьезные размышления о жизни.
***
Вера выбрала профессию детского врача не для того, чтобы продолжить семейную династию врачей, а потому что в старших классах школы ей попалась в руки книга Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». Она зачитывалась этой трилогией, забывая об уроках и подготовке к экзаменам. Сначала Вера прочла ее залпом, потом – с расстановкой, и теперь она перечитывала какие-то полюбившиеся главы, училась мыслить как врач и спасать людей ценой своей жизни, как Володя Устименко. Никакая другая книга в те годы не оказала на Веру более мощного, более судьбоносного влияния, чем эта трилогия. События прозаического романа Юрия Германа были понятны, потому что они происходили не в странах Запада или далекой Америке, а в стране, где она родилась и выросла, с которой связывала все свои мечты о будущей честной и достойной жизни. Положительные герои книги упорно трудились, защищали страну от врага, и тем не менее до самого эпилога они несправедливо страдали, их обманывали и подставляли, они мучились, а предатели и отпетые негодяи жили и процветали.
–– Неужели в нашем советском обществе нельзя добиться справедливости? Если это правда, то надо поступать как Устименко – быть самим собой и делать свое дело!
Такой неутешительный вывод сделала Вера, думая о своем предназначении в жизни. Девушка нимало не сомневалась, что она сама принадлежит к стану хороших людей, но не знала, как можно разделить людей на хороших и плохих в реальной жизни, у которой нет автора, открывающего душу персонажей для читателя.
– Можно предположить, что зло и добро в мире тоже подчиняются закону Ломоносова о сохранении энергии. Ведь энергия не исчезает и не появляется извне, но постоянно меняет свое качество. Значит, зло, как негативная энергия, должно в каких-то моментах преобразовываться в добро, в позитивную энергию, и наоборот? Где на земле существует неизменное добро?.. В монастыре?.. Да, конечно, там легче человеку сохранить в себе доброту и быть справедливым к другим, но жить в изоляции, когда в мире происходит столько событий, я бы не хотела… Значит, надо принимать страдания порядочных людей как плату за их желание быть добрыми?.. Если страдания добрых людей неизбежны, то это уже не страдания, а образ жизни… А что делать со злыми людьми, предателями? Мстить им, как граф де Монте Кристо? Но разве месть сделала его счастливее? Нет!.. Что я могу сделать, чтобы в старости не устыдиться своих «бесцельно прожитых лет»? Быть честным человеком, верным партии и народу и бороться со злом?.. Но для этого надо точно знать, где правда, а где ложь, иначе борьба добра со злом бессмысленна… Зачем тратить всю жизнь на борьбу со злом, если в этой борьбе нет начала и конца? Нет, я ошибаюсь, конец злу должен быть… Это смерть?.. Вот быть врачом – это мой единственный шанс быть просто честным человеком и делать свое дело, потому что лечить больного надо независимо от того, добрый он или злой, а лечить детей – это самое благородное дело на свете…
Но на высоте этой прекрасной мысли Вере становилось стыдно. Она уже давно имела на сердце тайную мечту, которая не была благородной, хотя была и очень желанной. Девушка хотела уехать из дома, и уехать очень далеко. Осуществление этой мечты могло произойти только в двух случаях, эти случаи были оговорены мамой и завизированы папиным молчанием. Чтобы уехать из дома насовсем, Вере предлагалось или стать дипломированным специалистом, или выйти замуж.
Первый вариант был ей понятен. Получив диплом, Вера будет обязана отправиться по распределению куда-нибудь на окраину безбрежного Казахстана или, на худой конец, в Китай, но о том, чтобы выйти замуж, Вера задумалась совсем недавно.
Луна застенчиво спряталась за тучку, а звезды засияли ярче, над горизонтом уже угадывался рассвет, значит, ее дежурству подходил конец.
–– А что если не пройду я в институт, не выйду замуж? Значит, быть мне до старости подневольной у мамы и работать няней в ее санатории?.. Нет, тогда лучше выйти замуж, – продолжала Вера ночную дискуссию сама с собой. – Да и кто на меня посмотрит? Плечи узкие, а бедра широкие. В модные узкие джинсы с такими бедрами, как у меня, мне не влезть никогда. Нет, с моей фигурой, круглым лицом и курносым носом нет никакой надежды привлечь внимание приличного жениха, с которым можно было бы поговорить по душам.
Девушка уже давно разочаровалась в своей внешности, и ее собственное отражение в тусклом старом зеркале на дачной стене не оставляло места для иллюзий.
Падающие капли воды безмятежно отсчитывали время. Ночное время приводило думы в логическое завершение, и перед рассветом Вера знала точно, что замуж она выйдет только за того, кому будет навеки верна, а иначе останется «синим чулком». Жаль, что свои мечты о будущем рыцаре она не могла доверить никому на свете, особенно маме.
Вера не любила свою маму. Это было аксиомой, не требующей доказательств. Но почему-то ее сердце всегда разрывалось на части, если мама грустила. Даже если у Веры был повод справедливо обижаться на маму, то все ее обиды тут же проходили, когда та входила в комнату дочери с ведром воды в одной руке и половой тряпкой в другой. Вера не могла допустить, чтобы мама в ее присутствии мыла полы.
–– Мама, давай я сама буду мыть пол!
–– У тебя нет мамы! – обычно отвечала ей Римма, но тряпку после борьбы отдавала, это означало начало их примирения.
Опрокинув очередное полное ведро в бак, девушка привычно погладила ствол яблоньки, с которой она ощущала родство. Вера помнила яблоньку маленькой веточкой, воткнутой в землю, а теперь яблоня превратилась в раскидистое дерево. Как-то по весне папа подрезал пилой ее толстые ветки, чтобы они не загораживали солнце для грядок с клубникой, и тогда Вера дрожала вместе с деревом, то ли от его боли, то ли от его страха стать неузнаваемым.
Впрочем, дрожала девушка и теперь, но больше от предрассветного холода, от которого не спасал даже зимний тулуп. Оставался какой-то час подождать до рассвета, а с рассветом на смену ей встанет папа и отправит Веру спать на узкую дачную койку, где под подушкой ее ждала новая книга.
***
Книги дарили Вере ощущение причастности к жизни всего человечества. Своих книжных героев Вера ревновала к другим читателям, поэтому она не смотрела фильмы, поставленные по сюжетам ее любимых книг, а книги, которые входили в школьную программу, она читала словно из-под палки. Когда на уроке обсуждали произведения классиков, Вера в этих громких диспутах не участвовала. Она очень стеснялась вслух рассуждать о прочитанном, однако ей нравилось, когда чья-то мысль шла вразрез с ее мнением.
Илюша был одним из тех, кого слушался весь класс. К десятому классу он стал довольно упитанным юношей, знающим себе цену. Никто не смеялся над его избыточным весом, над его красными пятнами, выступающими на толстых щеках, потому что в нем чувствовались сила и блистательный ум. «Гений!» – решила про себя Вера, когда в своем сочинении, уместившемся на половине тетрадного листа, Илья сумел сформулировать всё то, что она не смогла бы изложить, исписав всю тетрадку.
На вступительном экзамене в медицинский институт Вера писала сочинение по образцу сочинений Ильи, ее литературного кумира. Вера выбрала вольную тему. «Казахстан. Желтая степь и зыбь ковыля. Высокий полет птицы и резвость молодого коня. Казахстан! Земля вольных ветров и протяжных казахских напевов… Мой Казахстан, мой родной и любимый край!» Простота в изложении помогала девушке в борьбе с грамматическими ошибками. Возможно, краткости ее сочинения на вольную тему способствовало и то, что во время вступительного экзамена по литературе Вера потеряла сознание.
***
Эти ежемесячные муки Вера научилась переносить стойко. Теряя сознание, она уже готовилась переносить ужасные боли внизу живота, которые сопровождались кровянистыми выделениями на нижнем белье. Менструация являлась, со слов мамы, стыдом каждой растущей девочки.
– Тебе должно быть очень стыдно, если кто-нибудь узнает, что у тебя на трусах появилась кровь. Смотри, береги свою честь будущей женщины и стирай запачканные прокладки так, чтобы никто их не видел! – каждый раз говорила мама дочери, когда та корчилась от боли.
Когда месячные пришли в самый первый раз, то Вера внезапно почувствовала себя так плохо, что у нее потемнело в глазах. Ей исполнилось всего десять лет, но она на всю жизнь запомнит предобморочный ужас от того, как тягостно ее покидало сознание. Вера на стены готова была вскарабкаться, она цеплялась за всё, что попадалось под руки, чтобы не пропасть в небытие… Это безумие продолжалось, пока не вмешалась мама.
–– Тебе что, соль под хвост насыпали? Прекрати сейчас же вести себя как невоспитанная кошка. Лежи смирно! Запомни: тебе никто не сможет помочь. Это нормальный процесс, который надо перетерпеть, потому что ты становишься женщиной. Учись терпеть боль тихо!
После этих слов Вера сразу успокоилась и приготовилась к смерти. Она смиренно лежала на спине и училась разумом контролировать свой созревающий организм. Сначала стали проходить тошнота и головокружение. Потом, когда темнота в глазах прояснилась и Вера вновь увидела солнечные блики на стенке, то ее стала терзать беспощадная боль внизу живота. Девочка представляла себя «молодогвардейцем» на допросе и даже радовалась, что ей не доверили никакого государственного секрета. Постепенно боль приобретала волнообразный характер и с каждой новой волной уменьшалась, а через несколько часов Вера чувствовала себя так хорошо, словно она родилась во второй раз…
***
Так вот, во время вступительного экзамена по литературе, который проходил в аудитории, похожей на амфитеатр, Вера вежливо предупредила своих соседей по скамейке, что она скоро упадет в обморок, если они не пропустят ее к выходу. На ее просьбу никто из экзаменующихся не обратил внимания, и Вере пришлось упасть в обморок прямо за партой. Очнулась она в кабинете доцента, и, перетерпев все причитающиеся ей боли своего женского созревания, Вера за оставшиеся полчаса до окончания экзамена дописала сочинение и получила отличную оценку.
***
– Вера, с добрым утром. Я уже встал на дежурство, иди в домик, поспи немного! – прокричал папа, направляясь в туалет, и девушка, забыв все свои мысли, отправилась спать, но спала она недолго, потому что яркие солнечные лучи били по глазам. Вера, проснувшись, не могла залеживаться в постели, потому что ее сердцем овладела тревога за результаты вступительных экзаменов в мединститут.
Увидев гуляющую по даче Веру с книжкой в руках, Римма тут же отправила дочь на сбор ягоды. Пока родители ковыряли лопатами навозную кучу, отделяя коровий перегной от конского, их дочь пробиралась через колючие ряды малины, и на ее шее болталось ведерко для сбора ягод. День обещался быть жарким и скучным.
–– Здравствуйте, вы меня не ждали, а я к вам в гости пришла.
С подобным оптимизмом могли приветствовать дачников или Дедушка Мороз, или тетя Инна, мамина дальняя родственница. С приходом этой спортивной женщины весь распорядок дачного дня нарушился.
Мама кинулась на кухоньку накрывать стол, папа взялся за свежую газету, устроившись на стуле под сиренью, а Вера вылезла из малины, оставив свою романтическую историю о том, как ее встретил рыцарь с благородным сердцем, без счастливого конца., но она рано радовалась, потому что тут же была заслана мамой в кусты красной смородины на помощь тете Инне.
–– Тетя Инна, пойдемте собирать красную смородину, пока мама готовит обед. Только возьмите этот маленький стульчик и то желтенькое ведерочко. Готовы? Теперь надо постараться добраться до тех кустов смородины, что растут у забора, не поломав картофельные стебли, они у мамы под особым контролем. Нам с вами придется прыгать по дощечкам, разложенным по картофельному полю. Честно сказать, урожай красной смородины мог бы быть и похуже.
Последнюю фразу Вера сказала по себя, она не любила собирать красную смородину, но гостям надо помогать, особенно такой гостье, какой была тетя Инна.
Тетя Инна была необычной женщиной, которая слегка ссутулилась из-за своего высокого роста. Ее широкий сарафан свисал до щиколоток и не мог скрыть худобы его хозяйки. Прямые тонкие волосы гостьи находились в свободном парении и чуть прикрывали обгорелые веснушчатые плечи. Вся красота маминой родственницы сконцентрировалась на той шикарной геологической панаме, которая зонтиком покрывала ее голову.
Тетя Инна в прошлом была геологом, она бродила по свету, ища сокровища под землей. Потом она между походами родила двух девочек, которые долгое время находились под присмотром бабушки и дедушки. Когда бабушка умерла, то тетя Инна с семьей осела в Караганде и стала преподавать геологию в политехническом институте.
Веру эта женщина удивляла неправильностью своих жизненных позиций.
***
Первый раз тетя Инна появилась в семье Шевченко несколько лет тому назад, поздним зимним вечером. Вера тогда училась в седьмом классе, и первое, что бросалось ей в глаза, что одета гостья была в демисезонное пальто, когда на дворе мела январская пурга.
Надо сказать, что Римма очень обрадовалась приходу тети Инны, ее очень дальней родственницы. Для гостьи был накрыт на кухне стол, за едой вопросы задавались только Риммой, и к окончанию позднего ужина гостеприимная хозяйка имела полное представление как о самой Инне, так и обо всех членах ее семьи.
Тетя Инна оказалась бедной родственницей, неудачно вышедшей замуж, которая имела неженскую специальность геолога. Римма старалась ее получше накормить и на прощание давала ей тяжеленные сумки с провизией.
Зато Вера пользовалась неизменным гостеприимством своей новой родни, и пользовалась им на всю катушку. Тетя Инна жила в многоэтажном доме, во дворе которого располагалась Верина музыкальная школа. Это соблазняло девочку вместо уроков музыки проведывать тетю Инну и ее дочерей, что было гораздо приятнее, чем мучить себя пением по нотам или игрой гамм на пианино.
Вере частенько приходилось обманывать свою учительницу по специальности, придумывая разнообразные причины своих пропусков и опозданий на урок, ибо к занятиям по музыке она относилась с прохладцей, ведь это обучение игре на фортепиано было нужно только маме и только для того, чтобы лишить Веру свободного времени на всякие глупости.
Музыкального таланта у девочки не было, петь по нотам правильно ей никак не удавалось, а стать успешной пианисткой она сама не хотела, но пойти против воли мамы Вера не решалась, и из года в год обучалась музыке.
Как-то раз учительница по специальности, молодая и добрая, вдруг взбунтовалась. Это случилось, когда на улицах зазвенела первая капель. Не успела Вера произнести до конца замечательное оправдание своего очередного опоздания, как Мила Ивановна разразилась неподдельным гневом.
–– Боже мой, как мне надоели твои приключенческие рассказы, из-за которых ты срываешь наши уроки! Эти сумасшедшие истории отравляют мою жизнь! Неужели так трудно просто извиниться?! Неужели нельзя понять, что ты постоянно заставляешь себя ждать, и это страшно надоедает?! А я исправно терплю твой обман и продолжаю тебе верить! До каких пор ты будешь вести себя так по-хамски со мной?!
Внезапно Вера увидела себя глазами Милы Ивановны, и то, что ей казалось хорошим тоном и успешной изворотливостью, стало выглядеть наглостью и глупой бравадой.
– Мила Ивановна, извините меня. Я опоздала без причины.
Вера не стала рассказывать учительнице, что совсем забыла о времени, пока обедала у тети Инны и из уважения к бедности этой семьи вычерпала из узорной плошки всю подсоленную жидкость с маргарином, которая называлась супом. Однако это никак не оправдывало Веру перед Милой Ивановной.
Увидев себя в таком неприглядном свете, девочка вдруг почувствовала ответственность за свои нехорошие поступки и решила искупить их усердием к урокам по специальности.
Верина усидчивость в игре на пианино сразу разозлила брата. Отстаивая свое право на тишину, он переходил от угроз к активным действиям, но сестра не сдавалась, а вновь тарабанила гаммы, этюды, разучивала произведения знаменитых композиторов. Успех превзошел все ожидания: Вера – единственная ученица из класса Милы Ивановны, которая прошла на областной музыкальный конкурс юных пианистов!
Заключительный конкурс должен был определить, кому из девочек и мальчиков выпадет удача играть на концерте финалистов. Все конкурсанты сидели в большом зале, ожидая своего выхода на сцену, каждый из них систематически вытирал свои музыкальные нервные пальчики шелковистым белым платочком, что со стороны казалось выполнением особого ритуала для посвященных.
Музыкально одаренные ребята с опаской поглядывали друг на друга, выискивая среди своих сверстников возможных конкурентов. Вера понимала случайность своего участия на конкурсе, и, ко всему прочему, она не имела белого носового платочка, а ее пальчики были не тонкими и длинными, а короткими и мягкими, поэтому она чувствовала себя в этой музыкальной компании гадким утенком.
Наконец-то Веру пригласили в академический зал. Ожидая своей очереди, она слушала игру черноволосого маленького мальчишки, который уверенно сидел за роялем и без запинки играл свою концертную программу. С легкостью виртуоза, в темпе горного ручья, он исполнил этюды Черни и невероятно вдохновил Веру. Выйдя на сцену, девочка попробовала сыграть в этом же темпе сначала Баха, потом – Бетховена и, уже играя Шопена, поняла, что провалилась. Последним обязательным произведением ее программы был ноктюрн Кулдуса Кужамьярова. Эта ночная песня казахского композитора должна была стать лебединой песней в ее музыкальной карьере. После своего выступления Вера вернулась в зал ожидания, и ее возвращение было встречено высокомерным равнодушием юных пианистов, ведь после такого исполнения Бетховена и Баха для одаренных конкурсантов она уже не представляла никакого интереса.
«Никому и в голову не пришло мне посочувствовать. Как можно исполнять душевную музыку, когда у ее исполнителей нет чувства сострадания к тем, кто менее талантлив?» – думала Вера, в одиночестве идя в свой музыкальный класс.
Устроившись на подоконнике рядом со стареньким пианино, Вера обреченно рассматривала набухшие почки сирени, но весна уже не радовала. Как можно радоваться, если она подвела свою учительницу и у нее нет белого кружевного платочка пианистки, без которого даже оплакивать свой провал как-то несподручно?
Когда Мила Ивановна влетела в комнату с поднятыми кверху руками, Вера не на шутку испугалась.
– «Бить будет за провал? Прямо в классе?»
– Так, скажи-ка мне на милость, кто играет Баха, словно танцует кадриль?!
– Я, – покорно отвечала Вера.
– А Шопен, в чем провинился бедняга Шопен, что ты играла его прелюдию, как играют только на похоронах?
– Ни в чем, – тихо произнесла девочка и удрученно покачала головой.
– Если бы я не знала, кто такой Бетховен, то я бы подумала, что сонату в твоем исполнении писал пьяный человек, за которым гнались голодные псы!
– Я знаю, и мне стыдно!
– Зато я не знаю, почему ты прошла на областной концерт как моя самая одаренная и перспективная ученица! – глаза Милы Ивановны неожиданно сверкали радостью. – Ноктюрн в твоем исполнении звучал так жалостливо и проникновенно, что покорил сердца всего жюри! Жюри признало в тебе талант!
– Но мне никогда не сыграть этюд Черни так, как играл его худенький мальчик, что выступал передо мной!
– Забудь и Черни, и мальчика. Этот мальчик не прошел, а мы к финалу подготовим вариации на тему Паганини!
С улыбкой до самых ушей проходила Вера в вестибюле мимо ранее своих соперниц. Немногие прошли в финал, а Вера прошла!
Сразу после своего музыкального успеха Вера отправилась в гости к тете Инне, где ей всегда были рады. Ей нравилось быть своей в этой странной семье. Хорошее настроение царило в этой семье всегда, и даже во время осеннего ненастья. В холодильнике почти никогда не было мяса и сливочного масла, зато у дочек тети Инны были настоящие краски и мольберты для рисования. Их замечательные рисунки украшали все стены квартиры, так как они учились в художественной школе при Дворце пионеров, а Вере было стыдно даже брать карандаш в руки в их присутствии.
Выходные платья девочек были перешиты из старой одежды самой тети Инны, зато они брали частные уроки английского языка, а цены за уроки были непомерно дорогими даже для Вериных родителей. Всегда помятый, пьяненький и глупенький муж тети Инны жил сам по себе, как бы отдельно от семьи. Зато добрая тетя Инна ходила со своими девочками в походы, ставила домашние театральные представления и занималась изготовлением бесполезных поделок. Одним словом, эта удивительная семья жила беззаботно и весело, кроме ее молчаливого «короля».
«Королем» был папа тети Инны, он жил в маленьком закутке без окон, в котором еле вмещалась узкая кровать, приставленное к кровати старое кресло, а напротив – маленькая табуретка. Стена, отделяющая спальню от зала, была застеклена, а три другие стены были от пола до потолка заставлены книжными полками. Книги в старинных переплетах стояли в терпеливом ожидании, когда их возьмет в руки хозяин и будет задумчиво перечитывать, страницу за страницей.
Отец тети Инны не участвовал в активной жизни семьи. Как старый король на престоле, сидел он в своем кресле, по-королевски выслушивал своих родных и понимающе кивал в ответ. Седой король без слов, одним чуть заметным кивком, мог одобрить и одним взглядом заставить сгорать от стыда.
Вера никогда в своей жизни не встречалась с человеком, умеющим так умно молчать. Необыкновенные глаза были у отца тети Инны, в них таились знания, недоступные обычным людям. Иногда у девочки возникало чувство, что он, король без короны и королевских реквизитов, может читать ее мысли и сердечные тайны, но не спешит об этом сказать, потому что это не является главным, а то, что является главным, знать Вере было еще не положено. Его спокойная мудрость не отпугивала, а, наоборот, притягивала, и так хотелось раскрыть тайну этого молчаливого мудреца, который и в старости может быть таким величественным.
Девочка нередко замечала, с какой любовью смотрел «король» на свою взрослую дочь, хранящую в семье уют и маломальский достаток, и с какой заботой приглядывал он за своими веселыми внучками, совсем не похожими на своего деда. Иногда Вера замечала в его глазах безграничную печаль и пыталась развеселить «его королевское величество» своими историями из школьной жизни, а за это ей разрешалось брать домой очень редкие книги. Однажды, когда Вера пришла за очередной книгой, «король книжной спальни» задал ей странный вопрос:
– Скажи-ка мне, Верочка, а кто создал землю и небо?
– Земля – это планета, как остывшая звезда … а небо – это атмосфера… которую никто и не создавал, наверное.
– А как появились звезды?
– Мы это еще не проходили. Что звезды могут остывать и падать, это я знаю, но откуда они появились на небе, я, честное пионерское, не знаю.
Тут Вере стало стыдно. Она сидела на табуретке и от неловкости прикусила нижнюю губу. «Книжный король» не стал на нее сердиться, а открыл лежащую у него на коленях толстую книгу и стал читать девочке слова, которые казались ей пришедшими из другого мира.
«В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош…»
В этот момент Вере показалось, что в темную спальню вошел необычный свет, открывающий тайну тайн всего мира. Об этой тайне еще никто не знает, и ей одной выпала честь быть в нее посвященной.
– Папа, Вере уже пора домой, Римма Иосифовна будет очень волноваться, – прервала тетя Инна волшебную Верину прогулку по чудесному божественному саду в образе прекрасной Евы. В книге не было написано, что Ева была красивой женщиной, – Вера это знала сама. Увидев тревогу и недовольство в глазах тети Инны, девочка поняла, что задержалась, и поспешила домой. Так закончился этот один из самых интригующих разговоров Веры с удивительным человеком, отцом тети Инны.
Жалко, что его давно нет в живых. Из всей семьи Шевченко только Вера пришла на его похороны. Этот день ее родители провели на даче, так как был поливной день, и они так и не узнали, какого замечательного человека в тот день предавали земле. Потом на уроках биологии Вера изучала научную теорию о происхождении жизни на планете, и неприятное чувство разочарования вошло в ее сердце, словно Вера кого-то обманула.
***
Но теперь школа и все ее постулаты остались в прошлом, а тетя Инна по-прежнему ходила в гости и по-прежнему удивляла Веру своей неподдельной, какой-то детской непосредственностью.
Когда красная смородина для тети Инны была собрана, когда, отобедав, гостья ушла, прогибаясь под тяжестью дачного урожая, Вере взгрустнулось. Ей очень хотелось задать этой удивительной женщине, дочери мудрейшего короля, один щекотливый вопрос, который мучил ее уже давно. Девушка хотела спросить гостью, какой национальности была Ева из той божественной истории, которую знал ее папа, но спросить почему-то постеснялась.
Спросить у человека его национальность считалось неприличным. К национальному вопросу в Вериной семье относились очень деликатно, и девочке не разрешалось интересоваться национальной принадлежностью кого бы то ни было.
– Чтобы я от тебя никогда не слышала обращения к людям: «казах», «немец», «русский», «еврей». У каждого человека есть данное ему от рождения имя. Будь добра, называй людей по их именам, – строго предупредила дочь Римма еще в детстве. Этого предупреждения оказалось достаточно, чтобы Вера всегда старалась запомнить имена тех, с кем она знакомилась.
Национальный вопрос для Веры открывался в народных танцах, которым она обучилась еще в детском саду. Когда же пришло время получать паспорт, то «национальный вопрос» застал ее врасплох. Оказывается, она была вовсе не русская.
– Мама, ты что, полячка? – искренне удивилась Вера, впервые в жизни читая свое собственное свидетельство о рождении.
– Да, и что? – излишне строго ответила мама, словно дочь уличила ее в каком-то ужасном преступлении.
– Мама, это даже невероятно интересно – быть дочкой полячки! – попыталась разрядить обстановку Вера.
– Не полячки, а польки! А твой папа – украинец, – поправила мама дочь и ушла на кухню с гордо поднятой головой.
– Пронесло! – вздохнула девочка, а тут к ней подошел брат, чтобы предупредить сестру о сложности этого выбора.
– Вера, я хочу, чтобы у тебя не было проблем в будущем. Быть полькой или украинкой неплохо, но твой родной язык – русский. Думай башкой! Понятно?
Вера подумала и записала себя украинкой, только потому, что ей самой очень нравилось быть украинкой и танцевать украинские танцы.
За день перед тем, как будут вывешены списки поступивших в медицинский институт, отмечался день рождения главы семейства. С утра Римма готовилась к приему гостей, держа дочь на подхвате, а после обеда она отправила ее на рынок за цветами с Сашиным другом Вовой Коваленко, которого Вера с детства стеснялась, но перечить маме было бесполезно. Для девушки друг брата был пижоном, который говорил так много, что сам забывал, с чего начинал разговор. В его поведении было что-то неестественное, а к ней он относился фамильярно, хотя Вера не была придворной дамой и не нуждалась в особом галантном обращении. Когда подошел автобус, она в него забежала первой, оставив Володю одного стоять на остановке, и уселась на заднее сиденье. Девушка была довольна собой, так как считала, что освободила друга брата от общения с ней.
Вера не любила быть кому-нибудь в тягость. Впрочем, как только автобус тронулся с места, она тут же забыла о Сашином друге и не увидела на его длинном худом лице появившегося досадного недовольства.
Папин юбилей прошел замечательно, а на следующий день Вера отправилась в институт, где в вестибюле были вывешены списки студентов, поступивших на первый курс. В этом списке Вера нашла и свое имя, ее мечта начала сбываться!
Скоро, скоро она уедет из дома!
Часть 2
Глава 1
– Отдать тебе любовь?
От удивления он забыл все неудобства езды в кузове грузовика ГАЗ-51, который исправно возил будущих врачей на совхозные поля для сбора картофеля. Ребят набилось в дощатый кузов совхозного грузовика – как селедок в пузатую бочку, и мотор этой разбитой колымаги то надрывно гудел, взбираясь на пригорки, то весело посвистывал, скатываясь под горку, а то противно взвизгивал, пропуская коров на водопой.
Ехать в кузове грузовика было весело. Первокурсников раскачивало из стороны в сторону, как при сильном шторме, но недовольных не было. Кто-то сидел на лавках, сколоченных из досок, кто-то – у кого-то на коленях, а счастливчики стояли за кабиной грузовика, чтобы почувствовать дух перемен. Хотя перевозить студентов в кузове грузовика не полагалось, но за исполнение правил безопасности отвечал руководитель студенческого отряда, поэтому шофер не переживал. Если из кузова вывалится какой-нибудь студентик на дорогу, то так тому и быть.
Юноши и девушки с весельем принимали романтику новой студенческой жизни, незаметно присматривались друг к другу. Сельскохозяйственная практика воспринималась счастливчиками, поступившими в медицинский вуз, как поездка на курорт, где езда по проселочным дорогам совхоза на грузовике являлась одной из обязательных курортных процедур.
– Отдай! – после короткой паузы утвердительно ответил Шурик Петров девушке, которая предлагала ему любовь по дороге на картофельное поле. Было видно, что он пребывал в некотором замешательстве, ибо в его ответе слышался двойной смысл: один – отстань, дура, и без твоей любви тошно, а второй – продолжай-продолжай, посмотрим, что из этого выйдет.
– Она в грязи… – еле слышно проговорила Вера, и ее непослушный язык сам дивился смелости хозяйки.
Теперь пауза затянулась.
Шурик не знал, что отвечать ему дальше и стоило ли вообще реагировать на эту сумасшедшую абитуриентку в куртке монтажника. С первых дней сельхозпрактики Шурик получил звание «хам номер три», но никак не звание «Дон Жуан, номер первый». Парень оглянулся по сторонам, опасаясь подвоха, но всё студенческое братство одержимо пело, глотая дорожную пыль: «Наш адрес не дом и не улица! Наш адрес – Советский Союз…». Вдохновленные раздольем совхозных угодий, студенты не обращали никакого внимания ни на Шурика, ни на его соседку в белом платочке, подвязанном под подбородком.
Перегруженный пассажирами грузовик лениво пылил по полевым дорогам совхоза «Карагандинский». Картофельные поля, перерезанные прямыми линиями арыков и высокими рядами стройных тополей, казалось, не имели ни конца ни края.
Бывают в жизни такие ситуации, которые ставят в тупик и таких крутых парней, каким считал себя Шурик. Вера этого не знала, ее чуть раскосые глаза, в которых отражалось небо, мелькающая зелень и растерянность самого юноши, вдруг вспыхнули задорной радостью, и она уже без стеснения и страха быть неправильно понятой прочитала стихотворение Роберта Рождественского.
– Отдай в грязи!..
– Я погадать хочу…
– Гадай.
– Еще хочу спросить…
– Спроси!..
– Допустим, постучусь…
– Впущу.
– Допустим, позову?
– Пойду.
– А если там беда?
– В беду!
– А если обману?
– Прощу!
– «Спой!» – прикажу тебе…
– Спою!
– Запри для друга дверь…
– Запру!
– Скажу тебе: убей!
– Убью.
– Скажу тебе: умри!..
– Умру.
– А если захлебнусь?
– Спасу!
– А если будет боль?
– Стерплю!
– А если вдруг – стена?
– Снесу!
– А если – узел?
– Разрублю!
– А если сто узлов?
– И сто!
– Любовь тебе отдать?
– Любовь!..
– Не будет этого!
– За что?!
– За то, что не люблю рабов.
На высоте своего поэтического апофеоза Вера торжественно посмотрела на соседа, который никуда не делся, а по-прежнему сидел напротив нее, и этот факт несказанно обрадовал девушку, тем более что во взгляде паренька читалось «бирюзовое» любопытство. Всю оставшуюся дорогу они ехали молча, только иногда посматривая друг на друга, как бы исподтишка.
Грузовая машина остановилась на поле, по которому уже прошлась картофелекопалка, и богатый урожай картошки белел крупными клубнями на совхозных грядках. Студенты весело спрыгнули с грузовика, а Вера долго примерялась к высокому борту, потом неумело вывалилась на дорогу, по которой уходил от нее Шурик в компании с другими ребятами, и ее сердце вдруг зашлось от счастья: она была услышана родственной душой. О чем думал юноша, Вера не знала, а она думала только о нем.
«Я влюбилась с первого взгляда. Это будет моя сердечная тайна, которую я сберегу как зеницу ока. Я буду над ней чахнуть, как Кощей Бессмертный над своим несметным сокровищем. О, как прекрасно иметь на сердце такую чудесную тайну!!!».
Администрация совхоза разместила будущих медиков в нежилых домах на окраине села, где Вера первой забежала в самую дальнюю комнату и выбрала для себя кровать, стоящую посередке. Тумбочек на всех не хватало, поэтому студентки хранили свои вещи в сумках. Соседкам по комнате пришлись по душе и Верина простота в общении, и веселость характера, и щедрость ее души, ибо делиться всем, что у нее было в наличии, соответствовало ее коммунистическому воспитанию.
Оказалось, что Вера была самой младшей первокурсницей среди соседок и самой неприспособленной к жизни в походных условиях. Содержимое ее дорожной сумки уже на третий день напоминало запутанный бельевой ком, в котором невозможно было что-либо отыскать. Такой беспорядок в вещах сильно удивлял и саму Веру, поэтому в своей сумке она рылась без свидетелей, стараясь на ощупь найти необходимую ей вещь.
С постирушками, которые устраивались студентками по субботам, Вера совсем оплошала. Стирка на природе вдохновляла ее больше на поэзию, чем на труд. Острый запах туалетного мыла, тополиная тень, журчание воды в арыке, порхание на ветру выстиранных трусиков и беленьких платочков, развешанных на ветках, будили в ее душе ностальгию по дореволюционной жизни ее народа.
Мыло смешило девушку больше всего. При намыливании оно оживало и ловко выскальзывало из рук, падало в траву и терялось, так что найти его было просто невозможно, а найденное мыло не стирало белье, а только его грязнило. От Вериной старательности при полоскании белья вода из таза фонтаном разбрызгивалась во все стороны, но недовольных не было, потому что была суббота и ласково светило солнце, да и молодая прачка брызгалась не нарочно.
Надо сказать, что стирка у арыка в Верином исполнении больше походила на веселые приключения бабы Федоры, у которой тазик часто опрокидывался, а белье неуклюже плюхалось в воду арыка и его проворно уносило течением. Под восхищенные взгляды девушек, стирающих белье, Вера храбро прыгала в холодную воду и бежала вдогонку за уплывающими полотенцами и платочками. Она спотыкалась и приговаривала: «О, вернись, мое полотенце, я тебя отстираю до дыр! А иначе куплю себе новое, вот обрадуется мой Мойдодыр!»
Уже со следующей субботы Верино махровое полотенце взялась стирать ее соседка по комнате, но не для того, чтобы подчеркнуть нерадение его хозяйки, а из любви к ней.
На седьмой день сельскохозяйственной практики веселость Веры вдруг истощилась, потому что ее сердце перестало с ней говорить, а превратилось в мышечный орган, перегоняющий кровь по телу.
Как могло такое случиться, что мечта Веры вырваться из дома исполнилась, а радость так быстро прошла и теперь камнем легла на сердце? От такого явления девушка растерялась, и теперь ей смертельно стало не хватать любимого одиночества!
В бурной студенческой жизни Вера не просто потерялась, она потеряла собственную историю в историях своих подруг. Это ощущение потерянности было настолько сильным, что могло привести к душевному срыву, который никак нельзя было допустить. Поэтому, дождавшись глубокой ночи, девушка осторожно выползла из кровати и в кромешной темноте, как воровка в чужом доме, вышла на улицу.
Ночь уже царила над землей, и под ее покровом Вера отправилась в сторону пруда, укромно притаившегося за селом. В этот поздний час поверхность озера напоминала колдовское зеркало, в котором отражались звезды, бесцельно бродившие по иссиня-черному небу. Прижавшись к гладкому стволу осины, Вера смогла успокоиться, словно нашла свой приют, и тихо опустилась на землю. Стояла такая тишина, что ее можно было спугнуть коротким вздохом, и она замерла, готовясь стать свидетелем ночной жизнь, спрятанной от людей, которым в полночь положено спать. Потихоньку из ее сердца стала уходить грусть, а вместо грусти сердце наполнялось убаюкивающим ощущением мира и покоя.
Луна крадучись выползла из-за горизонта и засияла над прудом, приветствуя все, и Веру, как гостью, золотистой дорожкой, весело бегущей по глади пруда в ее направлении. В каком гостеприимстве она очутилась! Это для нее квакали лягушки, стрекотали кузнечики, создавая звенящий ноктюрн для танцующих очаровательных маленьких фей. От порхания их крыльев поднимался нежный ветерок и тут же прятался в кронах шуршащих тополей.
Сначала чуть слышно, а потом всё громче и увереннее стала Вера рассказывать ночи то, что лежало у нее на душе. В какой-то момент ей почудилось, что кто-то очень добрый и мудрый слышит ее речь и печально вздыхает где-то совсем рядом с ней.
Ветерок дрожью прошелся по воде, послышался всплеск рыбы, осиновая листва прошелестела что-то очень приветливое и очень сокровенное, что никогда не поймет человеческое сердце, привыкшее слышать только само себя. Нет, это Вере не почудилось, это было въявь: к ее голосу прислушивался таинственный повелитель ночи, может быть, он что-то и говорил ей в ответ, но понять его велеречие она не могла. На душе сделалось так светло и празднично, что даже самодовольная желтая луна, катившаяся по звездному небу, показалась ей более дружелюбной.
Незаметно для себя Вера стала говорить рифмами, чему была очень рада. Она говорила о непонятной печали на сердце, когда нет повода для печали; об одиночестве в окружении друзей; о желании петь, когда ее обижают; о празднике, который каждый раз ускользает прямо из-под носа, и, конечно, о вековом эгоизме луны, которая равнодушно взирает на всё, что происходит в ее призрачном свете, а сама не знает, что скоро она станет стареющим месяцем. О своем чувстве к Шурику Вера не сказала ни слова, но великий дирижер ночного покоя знал о ее влюбленности и понимающе молчал.
Потом от земли потянуло холодом. С пруда подуло прохладой. Луна ушла за облако, как озябшая купчиха, прикрывающая свои круглые плечи облачным шарфом, а Вера, насытившись своим одиночеством, отправилась в барак, к соседкам по комнате. «Уф», – ее отсутствия никто не заметил. Девушка забралась под одеяло и счастливо заснула.
Вообще-то трудовая практика в совхозе Вере нравилась. Нравились ей и розовый предрассветный туман, и вечерняя свежесть полей, и жар студенческого ночного костра. Даже картошку она научилась собирать с удовольствием, потому что ее тело привыкло к работе в наклон. И на совхозный грузовик она уже не заползала, неуклюже путаясь в своих собственных штанах, а запрыгивала, как шустрая ящерица, и так же проворно выпрыгивала на землю, ловко перевалившись через высокий борт кузова.
Раз в неделю Веру навещала мама. Когда белая папина «Волга» появлялась на другом конце поля, поднимая за собой столб пыли, девушка не могла найти себе места от удушающего чувства стеснения. Да, Вера стеснялась своей мамы, которая не стеснялась никого, а сама диктовала другим, как им положено жить и что делать.
Больше всего на свете девушке хотелось иметь простую, «нормальную» маму, а не маму, которая важно входила в кабинеты без очереди, заставляя дочь следовать за нею под недобрыми взглядами очередников. Еще девочкой Вера пыталась жестами извиниться перед людьми, стоящими на прием к врачу, когда мама вела ее в кабинет врача без очереди, но мама не обращала внимания на дочь, а вталкивала ее в кабинет знакомого доктора, при этом объясняла недовольным очередникам, что она сама врач и ее ждут больные дети.
В магазины мама заходила со служебного входа, так как она имела талоны на покупку дефицитных вещей, которые выдавались Вериному папе, а сезонные фрукты маме приносили домой благодарные родители выздоровевших детей. Они не хотели принимать плату за их гостинцы, но под маминым напором еще никто не устоял.
Если Римма что-то решала, то невозможно было ее переубедить. Вот и теперь, несмотря на протесты дочери, Римма регулярно ездила в совхоз, не потому что соскучилась, а для того чтобы проконтролировать самой условия жизни Веры и ее окружение. Для этого Володя выделял жене свою персональную машину «Волгу», загруженную продуктами питания, словно студенческий отряд трудился в блокадном Ленинграде, а не в период развитого социализма.
Завидя белую «Волгу», Вера тут же пряталась где-нибудь в кустах у арыка, но ее быстро находили подруги и радостно сообщали, что к ней приехали гости. В итоге Вера покорно выходила навстречу маме, благодарила ее за заботу и быстрой скороговоркой отвечала на всевозможные мамины вопросы, лишь бы та поскорее уехала с картофельного поля.
–– Мама, я не болею, даже не пытаюсь заболеть. Я тепло одеваюсь, хорошо кушаю, вовремя ложусь в постель и знаю, что за каждым моим шагом наблюдают ребята, поэтому веду себя разумно, достойно, а в сборе картошки я одна из лучших!
Зато вечером, когда соседки по комнате объедались мамиными гостинцами, никто не вспоминал начальственный вид Вериной мамы, а все удивлялись ее щедрости, и от этого самой Вере становилось неловко за свое неблагодарное поведение и за отсутствие дочерней любви. Но каждый раз, когда она опять видела клубящуюся пыль из-под колес белой «Волги», то пряталась, потом ее находили, а затем она стыдилась быть маминой дочкой, чтобы уже вечером себя за это винить.
Нередко абитуриенты собирались у вечернего костра, где под аккомпанемент гитар хором пели знакомые студенческие песни. Когда Шурик брал в руки гитару и начинал тихо перебирать струны, для Веры остальной мир замолкал, словно на всем белом свете звучала только его гитара, а брызги искр, бьющих фонтаном в небо, свидетельствовали о вселенской важности этого события.
Вера знала, что после смерти своей матери Шурик уже не пел под гитару, а только играл мелодии, которые имели силу касаться души. От звучания его гитары Верина влюбленность так и норовила мыльной пеной вырваться на общее обозрение, что никак нельзя было допустить, ведь после необычного знакомства в кузове грузовика они оба делали вид, что их двоих ничего не связывало, но это было совсем не так.
Шурик вместе с другими «хамами» получал особое задание, трудясь на картофельном поле. «Хамы» не собирали картошку в корзины, а относили набитые картошкой мешки к грузовику, что стоял в конце поля, и когда Шурик проходил мимо Веры, собиравшей картошку, он падал перед ней навзничь. Лежа на мешке, полном картофельных клубней, не говоря ни слова, юноша смотрел в глаза необычной девушки, которая могла читать Рождественского в кузове грузовика, в глаза, которые могли говорить стихами и во взоре которых сияла золотисто-каряя загадочность, не требующая разгадки.
Потом Шурик уходил, ссутулившись под тяжестью мешка, но никогда не оборачивался, а Вера долго смотрела ему вслед, замирая от счастья и любви…
Как-то вечером, после окончания работы, Вера стояла на шатком деревянном мостике над ручьем, засохшим от летней жары. Облокотившись на шаткие перила, смотрела она, как готовится ко сну поселок, как гаснут лампочки в окнах, прислушиваясь к миролюбивому лаю собак.
– Если ты не против, то давай погуляем перед сном.
Верины ноги тут же просели в коленях, и сердце от счастья трижды ойкнуло в груди. Рядом с ней стоял Шурик, и он приглашал ее на свидание, первое свидание в ее жизни! Это был не сон и не мечта, это был Верин дивный час! В горле у девушки внезапно пересохло, и она покорно пошла вслед за своим любимым, готовая идти за ним на край света, лишь бы этот край никогда не наступал. Ее разум уже не имел над ней власти, а счастье затуманило взгляд. Шурик уводил Веру в поля, и слова, сказанные между ними в тот вечер, навсегда останутся тайной картофельных полей.
На поля ложился осенний туман, когда юноша взял Веру под руку, вернее, он взял под руку пустой рукав ее широкой фуфайки, накинутой на плечи, и девушка склонила голову на его плечо. Через толстый слой ватина, обшитого брезентом, чувствовала Вера биение сердца ее любимого парня. Оно билось в унисон с ее сердцебиением, душа распевала старинный русский романс «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя ждала…», а разум продолжал предательски молчать.
Обнимая пустой рукав Вериной фуфайки, и Шурик понимал, что это всё, что он может предложить девушке, которая случайно заглянула в его душу и доверила ему свою. Когда они вернулись на мостик, поселок уже мирно спал. На мостике перед селом юноша неохотно выпустил из рук болтающийся рукав фуфайки и остановился. Вера встала рядом с ним, она боялась шелохнуться, чтобы не растерять очарование этого прощания. Над горизонтом светлело небо, и ночь досыпала свои последние минуты.
Я раньше уже это видел:
Покой уходящей луны,
Высокую мудрость неба,
Звезду в ожиданье зари.
Зачем повторять всё сначала,
Забыв, что конец есть всему?
Останется только слово.
А нужно оно? И кому?
Шурик читал свои стихи, он внутренне опасался нечаянным грубым словом обидеть Веру, которая не была похожа на его подруг, а девушка молча внимала поэзии, упиваясь волшебным чувством первой влюбленности. Той ночью звучали для нее стихи о березовой печали, о маминой ласке, о сиротстве, о тоске у забытого пруда, а она боролось с щемящим чувством нереальности происходящего, слишком счастливым было ее первое свидание, возрождающее забытые надежды на счастье. Они были похожи на поникшую капустную рассаду после жаркого дня на маминой даче, которую вечером поливали их лейки, а к утру она вновь тянулась к солнцу.
Вера никому не рассказала о том, что ночь провела с Шуриком, который читал ей стихи, чтобы ненароком не расплескать свое счастье. Прошло три дня, и все ее существо продолжало жить ее волнующей магией влюбленного сердца.
Теперь Верина душа напевала арию Эдвина из оперетты Сильва: «Помнишь ли ты, как счастье нам улыбалось…», а руки в перчатках меланхолично кидали картофельные клубни в корзину. На четвертый день чувство влюбленности просто рвалось наружу, но тут случилось то, что совсем не должно было случиться.
После работы студенты стояли перед столовой в ожидании ужина. Вера сразу заметила, как Шурик отделился от «хамов» и пошел по направлению к ней, и она сделалась ни живой ни мертвой. Паренек отозвал ее в сторону для разговора, на лицах ее подруг появилось удивление.
– Вера, займи три рубля, потом отдам.
– Тебе нужны деньги? – спросила Вера серьезно, сопротивляясь внезапной сердечной боли. Шурик в знак согласия только кивнул. Сгорая от разочарования и стыда, Вера вытащила из кармана фуфайки последние пять рублей, протянула помятую купюру юноше, предупредив, что сдачи ей не надо.
«Значит, мне всё показалось, – думала она обреченно, рано забравшись в постель и укрывшись с головой стеганым маминым одеялом. – Это была не любовь, это была никчемная тайна, фата-моргана. У Шурика в груди бьется не рыцарское сердце, а сердце попрошайки. Мама права, он втерся в доверие, чтобы поиграть со мной в ладушки. Он будет пить водку на мои деньги и вместе со своими дружками насмехаться над подобными дурочками, как я. Нет, надо все забыть, но как? А если это и есть нормальные отношения между влюбленными?.. Плата за тайну, у которой нет свидетелей? И получается, что я пятью рублями заплатила за его ночные стихи. Это так пошло… Разве истинная любовь может быть такой жалкой?»
Вере хотелось как можно скорее забыть всё, что было ей так щедро обещано той лунной ночью, забыть и то сердечное волнение, рожденное стихами юноши, но как можно забыть то, что произошло совсем недавно, каких-то четыре дня назад?
– Вера, выпей чаю с шиповником и медом, этот отвар хорошо помогает при простуде.
Девушка выбралась из-под одеяла и увидела вокруг себя заботливые лица подруг. От горячего чая с ирисками ее настроение улучшилось, и на следующий день она согласилась прогуляться после работы с Пашей, который давно пытался за ней ухаживать и говорил, что у нее очень красивые глаза. Конечно, Вера знала всё про свои глаза, поэтому не попалась на удочку «обольстителя», но погулять с ним согласилась.
Перед первым «официальным» свиданием ее принарядили соседки, опытные в делах амура, и, заглянув в зеркало, девушка увидела, что ее глаза действительно могут быть красивыми, если их подвести черным карандашом…
Во время своего первого свидания с Пашей Вера много говорила, чтобы не замечать смущение юноши при каждом ее слове. Она привела его к знакомому мосту у совхозного пруда и усадила под осиной, с которой уже опадала листва. Понимая неизбежность финального акта, девушка закрыла глаза и протянула к Паше вытянутые трубочкой губы. Ее первый поцелуй был совсем не таким, как его описывали в прочитанных ею книгах. Он показался девушке противным и негигиеничным.
Утром следующего дня они стали собирать картошку в паре и работали с таким азартом, что даже вышли в передовики. После полудня Паша ушел за мешком, а Вера отдыхала, сидя на корзине с картошкой, она так глубоко задумалась, что не заметила, как к ней подошел Шурик, который с мешком на плечах присел перед ней на корточки.
– Что, пяти рублей не хватило?.. Или сдачу принес? – спросила она тихо, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Вера, разве ты забыла то, что было между нами? – тихо произнес юноша, не обращая внимания на иронию, которая звучала в этом вопросе.
– А разве между нами что-то было?..
Вера еще не успела договорить, как в ее сердце вошла огнем чужая боль, которая вспыхнула в глазах юноши вместо не сказанных им слов: «Все кончено». В этот момент у нее сильно засосало под ложечкой, потом закружилась голова, словно она стала преступницей. Теперь ее несбывшееся счастье уже не было прекрасным и тайным, теперь оно напоминало рваный картофельный мешок, который нес на спине уходящий Шурик, а через дырку в мешке одна за другой падала на землю картошка, как бы отмеряя время с момента гибели первой любви. Слова другого романса теперь звучали в ее разбитом сердце: «Отцвели уж давно хризантемы в саду», и осенний дождь вторил его романтической печали.
***
Трудовой семестр закончился, и пришло время учиться на педиатра. К Вериной радости, группа, где ей предстояло учиться, состояла в основном из девушек, но были в ней и трое юношей: высокий Юра, приехавший из Белоруссии, музыкально одаренный Ларик, сын директора школы, и ничем не приметный Аязбек, паренек из далекого аула. Юноши на педиатрическом факультете ценились, и их знали в лицо.
Так случилось, что Вера завалила свой первый экзамен по английскому языку, и только потому, что этот экзамен проходил рано утром, а утром ее язык не успевал проснуться, чтобы выговаривать иностранные слова. С тройкой в зачетке на стипендию рассчитывать не приходилось, и она решила выразить свой протест «ничегонеделанием». Вопросов для следующего экзамена у нее не было, поэтому девушка спокойно сидела дома и зачитывалась трилогией Юрия Германа, главный герой которой успешно трудился врачом в Китае. О, как ему везло в жизни!!!
Только за день до сдачи второго экзамена Веру пробрало беспокойство. И хотя очередной экзамен был совсем не медицинский, а скорее экономический, но его тоже надо было сдать, чтобы стать хорошим врачом. Поэтому, немного подумав, Вера пошла к своей сокурснице, которая жила по соседству.
Ирина Борисова отличалась от других студенток в группе изяществом в движениях, изысканной худобой и витиеватостью рассуждений. Вера осторожно позвонила в звоночек квартиры Борисовых, и дверь ей открыла Иринина мама.
– Зоя Васильевна, можно мне поговорить с Ириной? Завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.
Ирина мама вместо шапочки носила черноволосый парик, а на ногах у нее были не тапочки, а туфли на каблуках, что делало ее очень неприветливой хозяйкой. При виде Веры на пороге своего дома Зоя Васильевна не выразила никакого намека на радость, и вместо приветствия она, тряхнув черными кудрями на голове, указала на дверь, ведущую в комнату единственной дочери, потом окрутила раскрытой ладонью у виска, отправилась на кухню. Вероятно, эти движения должны были означать следующее: «Если моя дочь сходит с ума, то вы уж меня извините».
Вера осторожно вошла в комнату и залюбовалась силуэтом мечтательной девушки, сидящей на широком подоконнике, отвернувшись к окну.
– Ирина, дай мне, пожалуйста, почитать вопросы по политэкономии! – попросила Вера как можно осторожнее, но ее просьба осталась без ответа. Ирина как сидела на подоконнике, уставившись в окно, так и сидела, периодически что-то смахивая со щек носовым платочком.
– Ира, завтра экзамен, а у меня нет вопросов по политэкономии.
Не услышав ни слова в ответ, Вера подошла поближе к окну и заглянула в лицо сокурснице. Оказалось, что Ирина не просто сидела на подоконнике, а беззвучно рыдала. Этого только не хватало! Экзамен на носу, а тут черные слезы!
– Ира, возьми себя в руки. Остался всего один день до экзаменов. У тебя есть вопросы? А то я и второй экзамен позорно провалю!
– Ну и что из этого? – печально произнесла Ирина и обреченно посмотрела на Веру из-под опухших век, а потом опять захныкала уже в голос. Вообще-то это Вера пришла к Ирине за сочувствием по поводу тройки по английскому языку, а выходило, что в утешении нуждалась больше утонченная в чувствах Борисова.
– Ира, что случилось с тобой и твоим лицом? С таким лицом индейцы выходили на тропу войны.
Черные полосы размытой туши проходили по щекам и подбородку девушки, и их симметричность смешила Веру, но подлинное горе Ирины требовало уважения.
– Нет, Верочка, – подала голос несчастная девушка, – это случилось не с моим лицом, это случилось с моим сердцем!
– А что случилось с твоим сердцем? – деликатно осведомилась Вера.
– Оно страдает от измены моего любимого человека и медленно кровоточит черными слезами.
– Тогда мне остается только спросить имя этого злодея, разбившего твое трепещущее сердце, – патетически ей вторила Вера.
– Верочка, представляешь, Маратов оставил меня, он нашел утешение с Фаей из третьей группы! Ты знаешь, что значит попранная изменой любовь?
Вера уже знала, что такое неслучившаяся любовь.
Она любила Шурика и была счастлива уже тем, что могла подышать воздухом подъезда, где он проживал. Его дом находился недалеко от дома Борисовых, и по дороге к Ирине Вера, конечно же, забежала в его подъезд, чтобы, глубоко втянув сыроватый воздух лестниц, мысленно представить зеленые глаза Шурика, но позволить себе так распускаться из-за сердечных ран она не могла. Конечно, она быстро припомнила Маратова, он учился в соседней группе и не имел никаких мужских достоинств, чтобы так горько оплакивать его измену.
– Ирина, пойми, это же так хорошо, что он сам от тебя отстал. Разве ты не видишь, что в нем нет ни ума, ни силы, ни мужественного подбородка, который украшает лицо мужчины?
***
После того как Вере пришлось отказать в свиданиях Паше, который поцеловал ее у пруда, она очень страдала, понимая, что отказом встречаться с ним она обижала хорошего парня, беда которого заключалась только в том, что он поспешил с поцелуем. Учитывая этот горький опыт, она дала себе честное слово больше никому не давать надежду на любовь раньше срока, но ее саму сильно мучил вопрос: что ранит человека больше – отказ любить нелюбимого или согласие на его любовь без любви? Но эта дилемма Ирину не волновала, ее волновало только одно: как мог Маратов, ею же отвергнутый, так быстро найти себе утешение с другой девушкой?!
–– Верочка, он еще не мужчина, но он им будет! Маратов хотел положить мир у моих ног, а я…, а я…, я пренебрегла его любовью, а Файка тут же набросилась на него леопардицей и завладела его сердцем!
– Ирина, проснись, Фаина – это самая прекрасная пара для Маратова. Для тебя он встречный-поперечный, а для Фаи – любимый и родной. Запомни: твой настоящий рыцарь, сильный и смелый, уже приглядывается к тебе и сам думает, как бы ему завоевать твое сердечко, которое сейчас напрасно страдает, забыв, что идет экзаменационная пора. Пойми, Маратов не герой твоего романа, если он соблазнился с другой девушкой. Ты поверь мне, я это сердцем чую.
Ирина опять отвернулась к окну, чтобы никто не мешал ее страданиям, и Вера решила достучаться до ее сердца поэзией, которая утешает каждое израненное сердце.
И тополя уходят, но след их озерный светел.
И тополя уходят, но нам оставляют ветер.
И ветер умолкнет ночью, обряженный черным крепом.
И ветер оставит эхо, плывущее вниз по рекам.
И мир светляков нахлынет – и прошлое в нем утонет.
И крохотное сердечко раскроется на ладони.
После этих стихов Ирина зарыдала уже навзрыд. Поэзия Гарсиа Лорки, которая бальзамом исцеляла сердце Веры, увы, не работала в случае с Ириной. Измена Маратова оказалась сильнее поэтических строф?!
– Ира, у тебя есть вопросы по политэкономии?
Девушка ответила кивком, и ее рука указала на полку в шкафу, где лежала белая папочка с аккуратно подшитыми вопросами к завтрашнему экзамену.
– Ты сама читала эти вопросы? – спросила Вера девушку, и та, жалобно всхлипнув, отрицательно покачала головой.
– Так, мы начнем с первого вопроса: «Кто является основоположником экономических законов при социализме?» Это мы знаем с пеленок, но для верности еще раз посмотрим в учебнике.
Разговаривая сама с собой, за себя и за Ирину, Вера бегло прошлась по всем вопросам и ответам, предлагаемым учебником. Уже вечерело, когда она, довольная, закрыла учебник. Оказалось, что теории Карла Маркса и Фридриха Энгельса могли исцелять разбитое сердце девушек гораздо лучше, чем сочувственная поэзия, потому что Ирина, подкованная политически и экономически, быстро успокоилась и у нее появился здоровый аппетит. Перед Вериным уходом Зоя Васильевна накрыла для девушек стол для чая с ванильным печеньем. Умывшись, повеселевшая Ирина и проголодавшаяся Вера завершили этот нелегкий день оживленной болтовней за чашечкой чая.
Экзамен по политэкономии назавтра обе сдали отлично, и с тех пор они подружились. Теперь девушки готовились к последующим экзаменам вдвоем и неизменно сдавали на отлично. Видя Верины успехи, куратор группы попросила ее пересдать экзамен по английскому языку, а так как пересдача выпала на вторую половину дня, то тройка в ее зачетке была исправлена на жирную пятерку.
Перед началом второго курса студентов-медиков вновь отправили на работы в совхоз собирать помидоры и огурцы. За месячный период трудового семестра Вера узнала шокирующую ее правду! Эту правду она получила от комсорга группы, как тему для размышления.
Комсорг Сауле была красивая, стройная и белолицая, а во взгляде ее прекрасных миндалевидных глаз отражалась уверенность в победе коммунизма во всем мире. Сауле имела врожденный организаторский талант, именно ее исключительная правильность и постоянный оптимизм мешали Вере подружиться с ней.
Стоял полдень, в спальном бараке никого из студенток не было, кроме Веры, которая задержалась, чтобы найти в своей сумке куда-то запропастившуюся косынку. Девушка не заметила, как вернулась в барак Сауле и встала напротив ее кровати.
– Твое поведение недопустимо для комсомолки! – начала говорить Сауле, как только Вера ее заметила. – Ты позволяешь всему потоку смеяться над собой! Это не цирк, это студенческий трудовой отряд! Поэтому прекрати, пожалуйста, ходить по полю с расставленными в стороны руками и гундосить под нос жалкие песенки. Прекрати раздавать всё, что у тебя есть, и помогать всем, когда тебя об этом даже не просят. Не называй своих сверстников на «вы». Ты должна уважать себя, и твое предназначение – быть не клоуном, а врачом.
Сауле перевела дыхание и опять продолжила в том же тоне:
– Ты умная и примерная студентка во всех отношениях. Не допускай того, чтобы над тобой смеялись твои ровесники. Мне не хочется, чтобы над тобой смеялись те, которые тебя не достойны.
Прошло некоторое время, необходимое для того, чтобы Вера могла осознать свое положение в глазах своих сокурсников.
– Сауле, я всё поняла… Я исправлюсь… Большое спасибо, – тихо сказала она и медленно вышла из комнаты, забыв про косынку.
Слова комсомольского вожака потрясли Веру, она не могла дождаться конца рабочего дня и чувствовала себя голой в общей бане, где изо всех щелей подглядывали за ней недобрые люди, а ей и прикрыться было нечем.
После ужина девушка аккуратно расправила постель для сна и ушла из барака. Всю ночь бродила она по поселковым улицам вместе с бездомными собаками, которые, вероятно, чувствовали ее горе и принимали за свою. Всю ночь она ломала себя и переламывала, ненавидела своих родителей, которые учили ее тому, над чем остальные смеются.
«Меня вырастили клоуном! Вернее… клоунессой! Нельзя быть доброй! Глупо вести себя вежливо! Плохо быть доброй, надо быть злой! Надо «тыкать» незнакомым людям и съедать свою булочку под кроватью, потому что это норма человеческого общения, а распевать народные напевы и ходить по полю с выставленными в стороны пальцами – это позор комсомолки!»
В какой-то момент Вера даже увидела себя в облике неуклюжего полярного пингвина, смешно расхаживающего по полю, где росли огурцы. От этой игры воображения ей стало совсем тошно, перевоспитание приобрело характер клятвенного обещания.
«Если добро не в почете, то в нем нет нужды. Умей молчать и смотри на других исподлобья! Не смей петь песни, когда тебя могут услышать другие! Не улыбайся всем подряд, как матрешка, а лучше следи за движениями своих рук».
Вера понимала, что все эти правила, которые она в ту ночь принимала на вооружение, навсегда лишали ее возможности говорить с луной рифмами, даже плакать в одиночестве ей казалось уже неуместным, потому что слезы – это привилегия детей, а ее детство оборвалось, так и не начавшись.
В барак девушка вернулась совсем другим человеком.
Начинался рассвет, начиналась ее новая, взрослая жизнь. Жизнь среди чужих и скучных людей. Теперь она никому не позволит говорить с ней в непозволительном тоне, даже комсоргу всего факультета.
Впервые в жизни Вере захотелось домой, к маме.
Глава 2
– Шевченко, как комсомолка, ты не можешь отказать в помощи своей сокурснице. Комсомолец обязан помогать товарищу в беде. Без твоей помощи Лене Литвиненко не сдать эту сессию!.. Договорились?.. Ну и хорошо!
Отказать куратору группы Вера не могла, и ей ничего не оставалась, как стать доброй против ее воли.
Лена Литвиненко обладала той броской красотой, которой хотелось любоваться бесконечно, не увлечься ее привлекательной внешностью мог только пень, у которого отсутствует мужское сердце. Черты лица Лены, как и ее спортивная фигура, обладали геометрическим совершенством. Густые русые локоны свободно падали на сильные девичьи плечи, создавая образ прекрасной Златовласки, желто-зеленые глаза которой насмешливо поглядывали вокруг себя и, казалось, вот-вот замяукают.
Весь первый курс Вера остерегалась близкого общения с Леной, обладающей отменным остроумием. Она не стеснялась высмеять в человеке то, что другие старались не замечать, но на нее никто не обижался – слишком красивой была шутница. Вера остерегалась ее острого язычка и чувствовала себя страшно неловко, когда при ней обижали хороших людей, но осудить Лену не имела права, так как она сама даром острословия не обладала.
Вышло так, что Веру обязывали проявить доброту, с проявлением которой она боролась почти каждый день, ибо при отсутствии доброты в силу вступало чувство долга.
Со следующего дня Лена Литвиненко при поддержке куратора группы уверенно вошла в круг Вериных друзей.
Семья Литвиненко проживала в Дальнем парке, в пригородном поселке.
В настоящее время от этого поселка не найдешь и следа. На месте, где когда-то стояли дома, магазины и большая трехэтажная больница, теперь растет ковыль, дикие утки обживают маленькие озера, возникшие над просевшей землей, из недр которой был выбран каменный уголь, но во времена Вериной учебы в институте этот городок жил себе да поживал, весело и достойно.
Мама Лены, тетя Пана, высокая и худощавая женщина, тепло приветствовала дружбу своей дочери с Верой и ее подругой Ириной. Тетя Пана пекла для девушек вкуснейшие пироги, то с капустой, то с картошкой, варила отменные наваристые борщи и всегда была рада их приходу. Особая доброта Лениной мамы и спокойный характер притягивали к ней людей, и каждого она могла утешить, за каждого порадоваться, а иногда просто выслушать. Обычно тетя Пана выходила из дома редко, она любила проводить свое время на кухоньке, где против печки стояла ее узкая кровать, на которой в зимнее время постоянно пыхтел большой металлический чайник. По мнению Веры, это было самое спокойное место в мире, надежно спрятанное от всех невзгод и бед.
Дом тети Паны сверкал чистотой и порядком, а постели в спальных комнатах были заправлены с мастерством золотошвейки. О таком уютном доме Вера могла только мечтать, поэтому она любила навещать Лену Литвиненко.
Со временем к красивой внешности подруги Вера привыкла. Оказалось, что ради этой красоты несчастная спала на бигуди всю ночь, а по утрам целый час трудилась над своей внешностью перед зеркалом. Опекунство над Леной постепенно перешло в дружбу с ней, которую Вера и Лена не афишировали, ведь у каждой из них были свои подруги: у Веры – Ирина Борисова, в которой романтика прекрасно сочеталась с расчетливостью, а у Лены – Света Хан, умевшая шить, готовить и создавать домашний уют, где бы она ни находилась.
Как-то раз после сытного ужина тетя Пана неожиданно отозвала Веру в закуток и обратилась с мольбой: «Верочка, я прошу тебя, помоги моей доченьке доучиться в институте. Ей трудно дается учеба, я это вижу и переживаю, но знаю, что ты добрая девочка и поможешь Леночке получить диплом врача».
Вера пообещала и к своему обещанию относилась очень серьезно, и Лена стала успешно сдавать один экзамен за другим.
В гостях у тети Паны, как нигде, Вера любила поесть. Она не боялась поправиться, ибо быть «в теле» для нее привычно и комфортно. Да и одевалась она во все широкое и просторное, чтобы не портить себе аппетит мыслью о том, что после ужина юбка не сойдется на талии.
Случилось, что Вера полюбила тетю Пану, как свою родную тетю, и восхищалась ее заботливой любовью к дочери, которой сама не имела. От Лены она узнала, что во время поступления в институт тетю Пану прооперировали по поводу рака желудка, а перед операцией она ходила в церковь и просила у Бога дать ей пять лет жизни, чтобы помочь дочери получить высшее образование и выбиться в люди.
Операция прошла успешно, а зажженные церковные свечи догорели без следа. Теперь тетя Пана радовалась жизни и баловала гостей дочери пирогами да булочками.
Такие отношения людей с Богом нравились Вере только потому, что в них оставалось место для чуда, ведь в реальной жизни болезнь побеждается действиями грамотного врача в совокупности с желанием больного выздороветь.
– Тетя Пана наивно думает, что в церквушке старенький Бог с вековой облачной бородой слушает молитвы верующих людей через мифический стетоскоп. Вполне вероятно, что сила богов, о которой говорили древние греки, с веками порядком исчерпалась, и творить на земле чудеса теперь предстояло самому человеку, потому что если бы это было не так, то народ во врачах и не нуждался бы. Что ни говори, а религия остается «опиумом для народа» и в наши дни! Вовремя сделанная операция сохранила жизнь тете Пане, а не горение церковных свечей… И как это не поймут люди? Богу шепчут просьбы об излечении, покупают свечки, а потом по врачам бегают!
Честно говоря, Вере очень хотелось, чтобы выздоровление тети Паны было именно чудом, но ее разум каждый раз выбирал обратное.
– Бог не мог сотворить Землю и всё, что на ней, за шесть дней! Это сказка, в которую может поверить только необразованный человек!
Конечно, Вера очень радовалась успехам в учебе своей подопечной, но огорчалось за сокурсника Ларика, которого совершенно не интересовала медицина.
– Ларик, ты должен уйти из медицинского института!
Так категорично заявила Вера, открыв очередное комсомольское собрание в группе. Она стояла в накрахмаленном белом халате с белым колпаком на голове, и сердце в ее груди билось, как перед прыжком с трамплина.
– Ты, Ларик, совершенно не готовишься к занятиям, пропускаешь лекции, не пишешь конспекты. Я думаю, ты учишься не потому, что хочешь стать врачом, а потому что этого хочет твой папа. Профессия врача – это не лазейка, чтобы получить высшее образование, это – суть жизни человека, решившего посвятить себя медицине. Безграмотных врачей не бывает, потому что они становятся потенциальными убийцами в белых халатах. Как ты думаешь давать клятву Гиппократа, если твои знания по биохимии, анатомии и латинскому языку равны нулю? Мне стыдно учиться с тобой на одном курсе и в одной группе!.. Я ставлю перед комсомольским собранием вопрос об исключении Лаврентия из института!
Вера закончила свою обвинительную речь и оглянулась по сторонам. Вся группа была на ее стороне, кроме Юры, который явно скучал, сочувственно поглядывая на своего друга.
– Ларик, у тебя есть талант музыканта! Твое будущее в твоих руках! Ну зачем тебе учиться на врача, если ты одаренный гитарист и певец? – попыталась смягчить свое выступление Вера и удивилась, когда обвиняемый ни с того ни сего воспользовался правом защиты собственного достоинства:
– Вера, опомнись! Ты начиталась книг и теперь хочешь приструнить каждого, кто не принял твои идеалы? Хотя что тут говорить, ты сама-то в жизни что видела, чтобы стоять, как прокурор на суде? Разве тебя в детстве не учили тому, что нельзя судить человека, не зная, что у него за душой? А мы с тобой на брудершафт шампанское не пили, и откуда тебе знать, как я на гитаре играю, ведь для тебя я лично не играл и пока не собираюсь. Да, я не герой твоих книжных романов, но в любом случае нельзя набрасываться на человека без предупреждения.
– Да, ты прав, нельзя, – согласила Вера, ее щеки пылали. – Мой жизненный опыт гораздо больше, чем ты думаешь, ведь в книгах собраны истории людей разных времен в разных жизненных ситуациях. А я сужу не тебя как человека, а то, как ты учишься, чтобы стать врачом, моим коллегой. Конечно, я могу быть равнодушной к тому, как ты сам губишь свою судьбу, но профессия врача – это даже не твоя судьба, а это судьба больного. Мы комсомольцы и должны быть честными друг с другом!
Решение комсомольцев группы было одобрено на заседании комсомольского актива педиатрического факультета, и бедного музыканта Ларика Ким исключили из института.
***
Второй курс был успешно завершен, и осенью Веру вместе с ее новыми студенческими подругами отправили на работу в самый дальний совхоз Карагандинской области. Особой романтики в этом труде Вера уже не находила, ведь исчезли все надежды снова увидеть Шурика на картофельном поле с мешком за плечами. Вериными соседками по комнате были ее подруги: Сауле, Лена Литвиненко и Света Хан. Ирина Борисова на сельхозработы не ездила по причине своего хронического бронхита.
Вера тоже могла бы остаться дома под предлогом ухода за больной мамой, но она знала, что в уходе мама не нуждалась, а липовая справка о ее болезни порочила бы Верино честное имя.
Весь месяц полевых работ Вера училась материться и пить водку. Однако, чтобы научиться пить водку, ее нужно было сначала купить, но покупать напитки с алкоголем приличным студенткам медицинского института не полагалось. Поэтому всю неделю дружная Верина компания репетировала субботний поход в магазин за бутылкой водки.
По разработанному девушками плану в магазине Вере надлежало закашляться, а красивой Лене – ей посочувствовать, а потом всё должно было произойти само собой: стоя перед прилавком, Сауле предлагает кашляющей Вере сделать водочный компресс на горло, а Света Хан покупает для этого бутылку водки. Несмотря на классную задумку, осуществить этот план оказалось не так-то легко.
В субботу после окончания полевых работ подруги смело вошли в совхозный магазин. У прилавка со стеклянной витриной скучали в очереди местные жители. Вместо того чтобы покашлять в платочек и скривиться от боли в горле, Вера неожиданно для себя и для всех присутствующих в магазине начала хихикать, закрывая ладонью рот.
От Вериного хихиканья Лена пришла в замешательство, потому что она не могла выразить сочувствие хихикающей подруге, и подтолкнула ее локтем в бок, потом стала угрожающе вращать глазами, чем еще больше смешила Веру.
Операция по покупке водки явно проваливалась.
После того как Лена, как бы случайно, наступила каблуком на Верины кеды, их обладательницу уже крутило от смеха: лицо покраснело, щеки надулись, глаза сузились; и теперь хихикающая девушка стала напоминать плачущего китайца. Прошло еще несколько минут, и вместе с Верой засмеялась и Лена.
Между тем очередь продвигалась к кассе, и вскоре девушки оказались перед продавщицей. Спасать положение вызвалась Сауле, и она со знанием дела произнесла заранее выученную фразу, и сделала это очень убедительно, так как говорила громко и внятно:
– Вера, ты простудилась, и тебе необходимо сделать компресс на горло!
Чтобы все присутствующие покупатели увидели, кому в действительности нужен компресс, Сауле торжественно выставила свой указательный палец в сторону Веры, у которой уже дыхание перехватывало от икоты, вызванной сдерживанием приступов смеха. Когда Сауле поняла, что в сказанной ей фразе было пропущено самое главное слово, то не растерялась, а с достоинством комсомольского предводителя перевела свой указательный палец с Веры на темно-зеленые бутылки, которые солдатиками выстроились на витрине за спиной у продавщицы.
– Водка – это важный элемент для компресса при простуде! К тому же водочный компресс хорошо помогает при высокой температуре! – уточнила она докторским тоном и вызывающим взглядом обвела всех присутствующих в магазине покупателей, словно те сомневались в целебности этого народного средства.
Настала очередь выхода на сцену Светы Хан. Прислонившись к прилавку, девушка неожиданно поняла, что напрочь забыла свою речь, и уставилась на продавщицу с такой надеждой в глазах, словно та была явлением с неба. От наступившего молчания пожилая женщина за прилавком стала быстро терять терпение и нервничать. Ситуацию опять спасла Сауле.
– Ханша, – обратилась она к Свете покровительственным тоном, – тебе нужна одна бутылка водки. Скорей плати за водку, и пойдем делать Шевче компресс на горло. («Шевче» и «Ханша» были производными от фамилий Шевченко и Хан.)
В тот вечер Света приготовила из морковки, картошки и помидоров отменные салаты, накрыла стол на четверых, и девушки весело распили купленную ими бутылку вожделенной водки. На вечерние танцы они отправились вчетвером, но в клуб вошли трое – Вера не смогла подняться на крыльцо совхозного клуба из-за внезапной слабости и тошноты. Ее рассудок помутнел, и всю обратную дорогу в барак водка вперемешку с салатом рвалась наружу.
В комнате опьяневшая девушка пришла к выводу, что мама права, а водка – отрава. Чувство собственной вины не давало Вере отключиться в пьяном виде, поэтому, собрав резервный запас силы воли в кулак, она поставила рядом с кроватью два ведра: одно с питьевой водой, а другое для промывных вод. В течение часа занималась она самореанимацией, промывая желудок несчетное количество раз, пока сон ее не сморил с полотенцем в руке. Так некрасиво закончилась эта история с водкой.
Если эксперимент с покупкой водки закончился провалом, то с произношением матерных слов у Веры дело не шло, потому что ее язык напрочь отказывался сквернословить. За ликвидацию этого пробела в ее воспитании взялась вся дружная компания под предводительством Сауле. Конечно, Вера очень старалась не подвести своих подруг, она честно пыталась выдавить из себя хотя бы одно проклятое слово, но только после недели упорного труда Вера вымолвила:
– Б… л!..
Две буквы – это еще не мат! Вера не сдавалась и усердно репетировала, и вскоре она могла произнести плохое слово, но только про себя. Прогресс наступил через неделю, когда девушка сама услышала то матершинное слово, которое произнесли ее уста, а уши от стыда тут же завяли.
Как только это слово было произнесено, подругам стало уже не до Веры, ведь теперь она ничем не отличалась от других. Почувствовав себя обманутой и оскверненной, девушка не обрадовалась этой победе, а приобщила ее к своему отрицательному жизненному опыту.
По приезде домой Вера продемонстрировала маме свое умение высказываться по-совхозному, удивляясь своей дерзости:
– Мама, ну что ты от меня хочешь? Откуда я знаю, куда ты их положила, свои шпильки?! Или мне родить эти шпильки?
Кляц!!! Звонкая оплеуха живо отрезвила Веру. Словно вороны, вылетели из ее головы все плохие слова и пикантные фразы, которые она заучивала весь трудовой семестр.
Неприличный жаргон дочери насторожил Римму, и она решила сделать ход конем, с которым был не согласен Володя.
– Что ты опять выдумала? – воспротивился он, услышав планы жены. – Римма, нам что, денег не хватает? Зачем отправлять дочь на заработки?! Вера и так получает повышенную стипендию!.. Запомни: Вера пойдет работать только через мой труп!
– Володя, дело не в деньгах, но и они тоже на дороге не валяются. Вера учится без особых усилий, и у нее появилось время для глупостей. Она пойдет работать ночной медсестрой ко мне в санаторий. Володя, ты ведь знаешь, насколько велико влияние улицы на домашних детей! Сколько преступлений можно предотвратить, если родители вовремя принимают меры! Это я увидела, когда работала в комиссии по делам несовершеннолетних преступников. Детей губит не недостаток доброты к ним их родителей, а наличие у ребенка свободного времени! А свободное время ведет его к распутству! Труд облагораживает всех без исключения! Поэтому пойди выкрути белье, что лежит в ванне, и помоги мне его развесить.
Из своей комнаты Вера слышала весь этот разговор между родителями. Она уже давно представляла себя медсестрой в белом халате, раздающей лекарства и ставящей детям уколы, хотя очень боялась делать уколы.
Ставить уколы становилось ее ночным кошмаром, и девушка отчаянно протыкала свою подушку иглами, и каждый раз делала это варварское дело всё неувереннее и неувереннее.
Страх перед уколами прошел, когда заболела мама и ей прописали внутримышечное введение антибиотиков. Под маминым руководством она быстро научилась технике укола и соблюдения гигиены.
– Я готова работать! – сказала Вера родителям, которые втихомолку обсуждали ее будущее.
Сотрудники санатория не приняли дочь главного врача с распростертыми объятиями, но Вера не нуждалась в любви коллег, она нуждалась в том, чтобы делать свою сестринскую работу правильно.
Как умудриться ничего не перепутать ночной медсестре, когда в ее обязанности входило несметное число задач? Вера так старалась соблюсти все правила и инструкции, что ее чрезмерное усердие со стороны смахивало на тупую угодливость, и, как правило, в ее смену всегда что-то происходило плохое, за что приходилось отчитываться перед главным врачом.
Веру очень удивило то неподдельное уважение, с которым сотрудники обращались к ее маме. Казалось, что персонал детского санатория остро нуждался в одобрении главного врача, и вскоре и она сама стала в этом одобрении нуждаться.
Прошло полгода, а Вера шла на работу как на очередную пытку: ее просто изводили выздоравливающие дети, они не спали до полуночи, постоянно просились в туалет, а на койках кувыркались, как циркачи. Покой в отделении наступал только тогда, когда Вера рассказывала истории, но одни истории заканчивались, а дети требовали новых! Поэтому девушка не успевала сделать все свои медсестринские поручения, и на нее постоянно жаловались на утренних пятиминутках дневные сестры.
Однажды, после такой пятиминутки, где Веру отчитывали за то, что крашеные кубики после проведенной в ее смену дезинфекции с применением раствора хлорки приобрели одинаковый серый окрас, главный врач приказала в наказание прочитать всему коллективу санатория лекцию по атеизму. Вера согласила охотно, довольная доверием мамы. Через неделю весь больничный персонал со вниманием слушал выступление дочери Риммы Иосифовны.
К тому времени Вера уже достаточно много знала о Боге. Конечно, она в него не верила. Совсем недавно она смеялась над увиденной по телевизору комедией, где Бог был показан старым дедом на облаках, который лепил из глины человека, и ему помогали два веселых ангела. Вера не понимала, как можно верующим людям быть такими наивными, чтобы верить небылицам. В медицинском институте тоже учился один верующий глупец, и его было жалко.
Основа лекции по атеизму была взята из конспекта, но Вера перед своими коллегами говорила не по написанному, а по памяти, и не скучные цитаты Ленина и Маркса, а истории из жизни Христа, о Пасхе и Рождестве. С энтузиазмом очевидца говорила она о предательстве Иуды и распятии Христа, еврея из Назарета. Особенно удалось Вере описать радость учеников Христа, когда они увидели своего учителя воскресшим. Это был не тот мифический бог греков, это был человек Иисус Христос, который воскрес из мертвых. Христу приписывали чудеса, чтобы легенда о нем жила.
После лекции, когда весь персонал санатория разошелся по своим рабочим местам, к Вере подошли три медсестры.
– Спасибо за лекцию, Вера Владимировна. Если мы до сегодняшнего дня не верили, то теперь поверили. Будем с нетерпением ждать продолжения.
Вечером того же дня, придя с работы, Римма сказала дочери, что теперь персонал санатория перестал сомневаться в том, что она поступила в институт благодаря собственному уму и знаниям.
После такого атеистического успеха отношение к Вере на работе изменилось в корне, ее признали своей в дружной команде медсестер.
Как-то раз девушку срочно вызвали в кабинет главного врача. Это было время летних каникул, когда Вера работала за старшую медсестру отделения. В кабинете за начальственным столом сидела мама, и она не улыбалась.
– Так, Вера Владимировна, я настаиваю, чтобы вы обратили больше внимания на Павлика, он плачет, когда расстается с родителями после свидания.
Вере очень хотелось оправдаться, что мамы на то и мамы, чтобы по ним плакали дети, но прикусила язык. Всю последующую неделю она занимала играми выздоравливающего Павлика, и после очередного родительского свидания мальчик, быстро попрощавшись с мамой, с радостью побежал в группу, чем очень огорчил его маму.
Со временем Вера научилась хорошо выполнять всевозможные медицинские процедуры, но дети долгое время доводили ее до белого каления своим непослушанием, пока она не перестала смотреть на них, как на маленьких монстров, а поняла, что больные ребятишки в ее отделении сами нуждаются в любви. С этого момента Вера перестала их бояться, а научилась быть доброй, но строгой.
Как-то раз ночью во время дежурства, когда в детской спальне стояла мертвая тишина, к Вере на пост пожаловали дежурные медсестры из других отделений. Одна из них обратилась к Вере с просьбой:
– Вера Владимировна, сегодня вечером на кухне дежурит Надежда Генриховна. Она верующая. Побеседуйте с ней, хотя Надежда о своей вере много не говорит, но переубедить ее никому еще не удавалось. Может быть, вы попробуете?
Вера уже слышала от мамы, что Надежда Генриховна верит в Бога, что она держит свою дочь под замком и даже бьет, если та выходит на улицу без головного убора. Из-за фанатичной веры от поварихи ушел муж, очень хороший человек, а в доме у Надежды Генриховны бедность и нет телевизора, потому что верующим смотреть телевизор не положено.
Лично познакомиться с верующим человеком и открыто поговорить с ним о его религиозных предубеждениях девушке хотелось давно. Вера была уверена, что все верующие, в соответствии с законом Дарвина, постепенно вымрут за ненадобностью, если их вовремя не занесут в Красную книгу.
«Пусть на свете останутся хоть единицы верующих христиан, потому что без них мир станет чересчур прагматичным», – нередко думала она с печалью.
Как ни странно, переубедить Надежду Генриховну представлялось Вере делом нетрудным. Повариха ко всем санаторским работникам относилась с одинаковым радушием и могла утешить кого-то одним добрым словом, а кого-то – чайком с булочкой. Вера и сама не раз пользовалась таким «булочным» утешением. Надежда Генриховна была не похожа на другую верующую, которую Вера встречала, когда ей было всего лет десять. Этой верующей была Роза Львовна.
***
Роза Львовна работала заведующей детским садиком, где врачом после болезни подрабатывала Верина мама. Саму Розу Львовну Вера помнила смутно, но последнюю встречу с ней запомнила на всю жизнь. Обычно эта женщина носила яркую одежду и громко смеялась, и ее огненно-красные волосы были видны издалека. Роза Львовна хорошо пела и участвовала в художественной самодеятельности, но потом случилась беда. Вера узнала от мамы, что сына Розы Львовны посадили в тюрьму за разбой, а потом он умер в заключении, не выходя на свободу. В одночасье веселая жизнерадостная женщина превратилась в старуху, бросила работу и пошла в церковь.
Вера не понимала этого поступка взрослой женщины. Бог не помог Розе Львовне спасти сына и сохранить его жизнь, зачем же она теперь ходит в церковь? Ведь ничто на свете не вернет ей сына живым?
Как-то раз, когда Вера с мамой стояли на автобусной остановке, к ним подошла Роза Львовна, в платочке на голове и в длинной черной юбке до щиколоток. Сначала женщина посмотрела на Веру, будто та совершила что-то ужасное, а потом стала шептать маме в ухо, так шипит змея, прежде чем напасть на жертву:
– Надо молиться! Надо молиться днем и ночью! За наши грехи страдают наши дети. В аду будут все, кто не придет в церковь, а кто не раскается в грехах, тот будет гореть в геенне огненной! Надо покаяться, пока не поздно… Римма Иосифовна, я всегда очень вас уважала. Вы должны пойти к батюшке Тихону и исповедоваться в грехах… Или вы думаете, что вам удастся избежать суда?
От таких жутких пророчеств Вере стало совсем не по себе, и она даже испугалась, что эта сумасшедшая старуха утащит маму в ад, и прямо сейчас, не дожидаясь прихода дачного автобуса.
***
На кухне у верующей Надежды Генриховны было мирно и тепло, пахло рисовой кашей, и Вера растерялась. Она не знала, как начать свою беседу, ведь Надежда Генриховна никого не запугивала ни адом, ни человеческими грехами, а спокойно мыла посуду, скоблила большие санаторские сковородки, что-то напевая себе под нос, но коллеги не дали Вере улизнуть от обещанного диспута на религиозную тему.
– Надежда Генриховна, как вы думаете, человек произошел от Адама? – задала она первый провокационный вопрос.
– Да, это сказал Бог в Библии. Я рада тому, что вы, Вера Владимировна, тоже читаете Библию, – ответила добродушно женщина.
Этот ответ очень обрадовал девушку.
– Нет, Библию я не читала, но исследования ученых доказали, что человек произошел от обезьяны в процессе эволюции!
Тут Надежда Генриховна повернулась к дочери главного врача с выражением искреннего удивления на лице.
– От обезьяны?.. Вера Владимировна, вам самой от кого хотелось бы родиться? От шимпанзе или как потомок Адама и Евы, первых людей, сотворенных Богом? – задала она встречный вопрос.
– Это совсем не научный подход к религии. Я изучала труды Ленина и Маркса, чьи коммунистические идеи открыли каждому человеку путь к свободе и утвердили равенство между людьми. Разве вы не чувствуете себя обманутой, веря тому, кто оставил людей в нищете и страхе на земле, а сам взошел на небеса и привольно обитает там? Разве вам не интересно жить в ногу со временем, смотреть современные фильмы, читать замечательные книги? Что дает вам ваша вера?
– Вера Владимировна, вы знаете, о чем говорит Евангелие? Иисус придет опять и заберет нас на небеса, где нас ждет счастье, а до его прихода всем нужно содержать себя в чистоте.
Вера немного помолчала. Говоря начистоту, она никогда не держала в руках Евангелие, но это не должно было помешать ей одержать победу в беседе с необразованной Надеждой, которая уже закончила мыть посуду и сняла фартук.
– А читать книги, отмечать какие-то выдуманные праздники и смотреть телевизор Бог вам запретил, чтобы вас изолировать от мира, который он и сотворил для человека? Вы думаете, что смотреть телевизор – это грех, а не смотреть – пребывать в святости? Разве ваш Бог помог кому-нибудь на земле, как это делали солдаты на войне? Или ему приятно смотреть с высоты, как безвинно страдают дети, как умирают хорошие и добрые люди? – не сдавала свои позиции Вера, уподобляясь воинствующей атеистке.
–– Вера Владимировна, девушки, я вам на ночь булочек оставила и варенья домашнего из малины, – неожиданно предложила Надежда Генриховна медсестрам и стала собираться домой. Разговор прервался сам собой, и Вера ушла в свое отделение, считая, что победила в дискуссии, потому что за ней осталось последнее слово.
Потом, сидя в спальне на маленьком стульчике и слушая спокойное дыхание спящих ребятишек, она увидела себя измученным несчастным ребенком на полу в материнской спальне. Тогда не случилось чудо, и никто не пришел ей на помощь, хотя с неба на нее лился яркий лунный свет.
–– Я никогда не буду такой доверчивой, как эта верующая в Бога повариха. Ждать чудес с неба – это малодушие. В настоящей жизни все гораздо сложнее. Трудности будут, но надо учиться побеждать трудности, а не прятаться в кусты, иначе не построить коммунизм во всем мире. Не надо прятаться за псевдонаучные идеи, которые оправдывают ничегонеделанье, а надо претворять в жизнь идеи коммунизма, жить по кодексу морали и вместе строить счастливое общество людей!
С этими мыслями Вера дождалась утра воскресного дня, сдала смену и отправилась домой отсыпаться.
Никто в санатории не знал, что в «реальной жизни» в санатории работали два тайных осведомителя КГБ, которые информировали соответствующие органы о моральном облике как главного врача, так и его сотрудников. Верина мама дорожила хорошими работниками и в отчете по кадрам в графе о вероисповедании Надежды Генриховны ставила прочерк.
Во время летней сессии по окончании третьего курса института к Вере домой неожиданно позвонила Сауле и попросила разрешения прийти.
–– Завтра мы будем заниматься у Ирины Борисовой дома. Конечно, мы будем рады тебя видеть, – ответила уверенно Вера. Словно тяжелая ноша свалилась с ее плеч после этого звонка. Уже несколько месяцев в своих отношениях с Сауле Вера держала обет молчания. Почему? Потому что Сауле высмеяла ее на бюро факультета.
***
Это случилось сразу после зимних каникул. На заседание комсомольского бюро Вера опоздала. Она забыла свои очки на кафедре анатомии, и ей пришлось вернуться, чтобы отыскать свою пропажу. Вскоре очки были найдены, но на собрание комсомольского бюро курса опоздала.
– Шевче с очками вернулась. Наша знаменитая Маша-растеряша. Вы знаете, что наша группа на день рождения ей подарила?.. Большую сетку с потерянными ею вещами. В этой сетке чего только не было: рукавицы, тапочки, врачебные колпаки, ручки, расчески и даже ее зачетка. Хорошо, что ее комсомольский билет хранится у меня.
Сауле говорила с насмешкой, словно хотела развлечь комсомольских активистов Вериной уникальной способностью терять и забывать. Конечно, если бы это было сказано среди друзей, Вера и сама бы посмеялась над своей бедой, с которой она уже устала бороться, но тут сидели чужие студенты, с которыми она общалась только в случае крайней необходимости, и слушать, как нелестно отзывается о ней Сауле, комсорг потока, ее подруга, было очень обидно.
– Сауле, ты забыла? Меня зовут Вера, моя фамилия Шевченко, мне не нравятся клички. Если ты забыла, как меня зовут, то я тебя прощаю. Скажи, моя забывчивость кого-нибудь обидела? Если нет, то я извиняюсь за свое опоздание и обещаю впредь не опаздывать. Давайте мы скорее приступим к повестке дня, а то на улице вот-вот начнется метель, и каждому из нас еще надо успеть добраться до дома.
***
С тех пор отношения между Верой и Сауле проходили только в официальном тоне.
До этой ссоры Вера часто навещала Сауле в общежитии. Она любила удивлять подругу и всех живущих с ней девушек гостинцами из маминого холодильника, и ей очень нравилось студенческое братство, а возможность заботиться о друзьях была ей необходима.
Поэтому, когда Сауле ее высмеяла принародно и стала «чужой», Вера переключила свою заботу на Лену Литвиненко, не имевшую такого материального достатка, как Вера или, например, Ира Борисова, дочь известного хирурга.
Римма, Верина мама, хорошо знала сердобольную натуру дочери, поэтому она ничуть не удивилась, увидев однажды красавицу Лену Литвиненко в тех зеленых австрийских сапогах, добытых ею для дочери по великому блату.
Несмотря на натянутость в отношениях с Сауле, Вера продолжала переписываться с Мариной, ее младшей сестрой. Восьмилетняя Марина жила в Петропавловске и писала Вере необычно трогательные для восьмилетней девочки письма.
«Сегодня маленькая птица заглянула в окно. Я сказала ей: “Здравствуй, птичка!” – и постучала по стеклу, птица испугалась и улетела. Птицы летят высоко в небе и видят горы. Я не видела гор, а они на картинке очень красивые. Вера, ты видела горы? Привет».
На обратной стороне письма был нарисован огромный улыбающийся воробей и стояла подпись: «Марина».
Сразу после весенних каникул Вера отправила Марине ответное письмо, в которое вложила засушенный горный цветок с красивым названием «эдельвейс». Воображая себе неподдельную радость девочки при получении письма, Вера внутренне улыбалась. Эдельвейс подарил ей при первом свидании один альпинист. Впрочем, то первое их свидание оказалось и последним, потому что сердце девушки принадлежало только Шурику…
Это письмо с засушенным эдельвейсом пришло в Петропавловск в день похорон Марины.
Жуткая трагедия случилась той ранней весной в семье Сауле. Во время экскурсии в лес Мариночка наелась молодых листочков белены, думая, что ест листочки дикого лесного щавеля. Лучшие врачи боролись за ее жизнь, но все их усилия оказались тщетными. Сестренка Сауле к рассвету умерла.
– Это несправедливо! Этого нельзя допускать! Нельзя так безжалостно отнимать жизнь у ребенка! Неужели на свете нет силы, способной противостоять смерти детей?!
Рассудок Веры отказывался смириться с тем ответом, что приходил ей на ум. После похорон сестры Сауле вернулась в Караганду, и она была сама не своя. Природа расцветала в лучах весеннего солнца, в воздухе пахло молодой травой и цветочной рассадой городских клумб, а для Сауле все дни были похожи на один серый день, в котором уже не жила ее веселая сестренка.
Вера чувствовала себя виновной в смерти Маринки: посылать сухие цветы в народе считалось плохой приметой; и ее сердце сокрушалось от того, что она из-за своей былой обиды не могла утешить Сауле как ее подруга. Какую цену платила Вера за то, что позволила себе обидеться и мстить высокомерным молчанием, поэтому когда ей позвонила Сауле, она очень обрадовалась, что судьба давала ей шанс хоть как-то помочь подруге пережить горе.
После успешной сдачи экзаменов Вера узнала, что Шурик женился на самой красивой девочке лечебного факультета. Что ж, она приняла это известие мужественно. Стихи любимой поэтессы учили ее «не встречаться с первой любовью» и оставить ее такой, как была, «острым счастьем или острой болью, или песней, смолкшей за рекой».
Глава 3
Только боль и одиночество, поэзия Шекспира бессонными ночами и песни группы «Битлз» по утрам – это всё, что досталось Саше в наследство от его молодости.
Который месяц он, как заключенный в стенах родного дома, то валялся на койке, то с трудом передвигался по квартире. Его каждодневный маршрут был до оскомины однообразен и короток: койка, туалет, кухня и обратно. Жизнь проходила мимо, не касаясь молодого калеки даже случайно. Больное колено определяло предел его мечтаний: сделать хотя бы шаг без боли.
Иногда Сашу навещал Володя Коваленко, однако он особо не засиживался у постели больного товарища. Имея в кармане диплом инженера, Владимир успешно работал инструктором по обучению горожан правилам вождения и своим свободным временем очень дорожил.
Саша тоже имел диплом на руках, но работать не мог из-за травмированного колена, которое болело и днем, и ночью, а при малейшем движении боль становилась невыносимой. Юноша не знал, как жить ему дальше, и не хотел знать. Родителей в свою несчастную жизнь Саша не допускал, только Вере позволялось его одевать и умывать, потому что самостоятельно ухаживать за собой, как нормальный мужчина, он не мог.
Так уж повелось, что он обращался с сестрой как ее повелитель. Доводить Веру до слез было делом привычным, тем более что та молча терпела такое хамское обращение брата и никогда не жаловалась на него родителям, а только тихо плакала, вкрадчиво напевая какой-нибудь постылый мотивчик. Хотя временами Саше было ее жалко.
Вот и сейчас Вера склонилась над его больной ногой, неумело натягивая на стопу тугой шерстяной носок. Чтобы не взвыть от боли, Саша обзывал сестру, используя для оскорбления термины «животного».
–– Что ты делаешь, паршивая овца?! Не перекручивай носок, макака из подворотни!.. Ой, ну ты и буренка безмозглая, разве нельзя осторожнее положить ногу на подушку?!
Обычно Вера глотала слезы, вместо того чтобы обижаться, припоминала слова из песен, как и сейчас, натягивая носок на больную ногу брата, она напевала песню «Мне приснился шум дождя», как бы переходя из мира оскорблений в мир романтических чувств.
Невыход на работу специалиста после вручения диплома инженера расценивался партией и правительством как саботаж, ведь за его образование специалиста платил советский народ. Саша получил диплом, когда он не мог самостоятельно передвигаться, не то, чтобы выходить на работу. Для уточнения его нетрудоспособности его положили в больницу, а через неделю Римме сообщили по телефону, но неофициально, что ее сын – симулянт. К такому выводу пришла опытный травматолог, хорошая знакомая семьи Шевченко, у которой и проходил обследование Саша.
– Римма Иосифовна, я вас давно знаю и уважаю, но я просто обязана вас предупредить, что ваш сын… симулирует болезнь. Ему надо разрабатывать коленный сустав, а он ленится, потому что вы разбаловали его, сделали из молодого мужчины барышню! Конечно, тренировать больную ногу всегда болезненно, но это необходимо, чтобы восстановить функцию колена. Вы, как мать, должны повлиять на Александра, иначе произойдут атрофические изменения в ноге и ваш сын навсегда станет калекой!
В тот же день Римма съездила в больницу, чтобы объяснить сыну пользу упражнений, но все ее попытки были обречены на провал. Саша уже давно вышел из-под родительского контроля.
На другой день после разговора с мамой к Саше в палату вошла тяжелой походкой медсестра по лечебной физкультуре. Расслабившись, он приготовился терпеть согревающий массаж на поврежденную ногу. В какой-то момент массажистка Клава, поднатужившись, резко согнула его больную ногу в коленном суставе, раздался костный хруст. Боль была дикой! Прежде чем окончательно потерять сознание, Саша одним приемом уложил упитанную медсестру на лопатки и уже прицелился кулаком, чтобы добить несчастную, как боль лишила его зрения, слуха, а чуть позже и сознания.
За этот вопиющий случай бандитизма со стороны больного симулянта Саша был выписан из больницы за нарушение больничного режима. Медсестре по лечебной гимнастике выписали на десять дней больничный лист.
С того времени прошло уже полгода, Саша по-прежнему сидел дома и не мог ходить. Краснота и опухоль сошли, однако колено продолжало болеть, особенно сильно – по ночам.
Вера неизменно приходила ему на помощь, не обращая внимания на его капризы. Возможно, именно эта сестринская доброта и не позволила Саше окончательно возненавидеть весь свет.
Надо признаться, что на людях он был тихим и стеснительным, но дома вел себя как семейный деспот. Его сестра жила нормальной жизнью, училась на четвертом курсе мединститута и получала повышенную стипендию, однако умнее, с его точки зрения, не стала. Сашу раздражало ее простодушие и приходы в дом таких же глупых подруг.
Обычно Вера сторонилась людей, которые ее обижали, и редко соглашалась быть для других козлом отпущения, но с братом она добровольно вела себя как его рабыня, беря на себя ответственность за то, что произошло с ними в детстве.
Вера простила родителей за искалеченное детство, а Саша так и не смог, и это мешало его братской любви к сестре. Иногда ему хотелось лучше узнать Веру, но с годами между ними вырос высокий забор недопонимания и недоговоренности, через который было возможно только подглядывать друг за другом, да еще обмениваться колкостями.
– Какая дура пойдет за тебя замуж? – обиженно бубнила Вера, когда тот не разрешал привести к ней подруг.
– Сначала убери в комнате, вымой посуду, а потом зови своих куриц!
Брат ставил сестре условия и прятал ключи от входной двери, а Вера в протест отправлялась в зал дочитывать книгу и заедать обиду сырокопченой колбаской, лежащей в холодильнике, подступ к которому был заблокирован братом. Саша сидел перед холодильником на одном стуле, а на другом – покоилась на подушке его «драгоценная» нога.
– Что, Верка, кушать хочется, а не можется? Не все коту масленица. А теперь слушай меня и запоминай, чтобы не молола чепухи за дешево живешь. Мне только пальчиком стоит шевельнуть, как первая красавица побежит за мной в ЗАГС, но зачем мне это надо? Кто мне заменит тебя? Твоя болтливость действует на меня как снотворное! Как предупреждает каждого мужчину гений Шекспира: «Любовь нежна? Она груба и зла. И колется, и жжется, как терновник». А теперь ступай, ты мне надоела.
Шекспир в исполнении брата никакого влияния на Веру не произвел, потому что поэзия автора «Ромео и Джульетты» была для нее тяжеловесной, особенно его высказывания о чувствах влюбленного человека, ибо сердечные вещи ей больше нравилось понимать с тонкого намека. Она сердито посмотрела на брата, вместо колбасы взяла из шкафа кулек конфет «Грильяж в шоколаде» и отправилась к себе в комнату перечитывать книгу «Овод», над которой ревела уже целых три дня, поэтому утешение шоколадом было ей необходимо.
Саша вновь остался один сидеть на кухне спиной к холодильнику. Он не признался сестре, что был ранен ее словами в самое сердце, ведь на самом деле девушки у него не было, ни красавицы, ни дурнушки, никогда не было и не будет.
Когда-то Саша брал уроки красноречия у своего школьного друга, чтобы завладеть вниманием одноклассниц. Однако Вовка всегда был в центре внимания хорошеньких девочек, а Саша уходил с вечеринок домой один. Дома он запирался в своей комнате и пытался решать самые сложные задачи по физике, чтобы подавить в себе противное чувство разочарования в жизни и в самом себе.
Еще со школьной скамьи он чувствовал в себе душу одинокого молодого волка, отбившегося от стаи, поэтому для полноты жизни ему было достаточно иметь только одного друга, чтобы быть ему преданным, и только одну девушку, чтобы ни с кем ее не делить.
Саша был убежден, что ценность человеческой жизни определяется достижением цели, поставленной в юности. В школе он хотел получить высшее образование и стать ученым, а в институте – чтобы иметь право руководить, а вышло так, что теперь он, Александр Шевченко, самый немощный и самый несчастный человек на свете.
***
Учась в старших классах, Саша по примеру своего двоюродного брата занялся фотографией, карточной игрой и дзюдо.
Уже через год Сашины фотографии отличались необычайной четкостью изображения, а отец перестал играть с ним в карты, считая, что сын – искусный карточный шулер, зато на спортивном поприще его ожидал успех. Учась в средних классах, он выигрывал одно региональное соревнование по дзюдо за другим.
На Шевченко с отменными борцовскими данными и искрометной реакцией стали обращать внимание известные тренеры города. Всё свое свободное время, будучи подростком, он посвящал усиленным тренировкам в спортивном зале, а дома тренировался на родной сестре. Исполняя роль чучела в приемах борьбы, Вера в испуге летала по комнате, иногда кверху ногами, и замирала от ужаса в надежде приземлиться на семейном диване.
Но уличным друзьям Володи Коваленко, который когда-то привел Сашу в клуб по дзюдо, не понравилась его прыть на помосте. Проучить выскочку было решено на одном из отборочных соревнований. В той схватке был преднамеренно проведен запрещенный прием против Шевченко, результат – поврежденное колено. Несмотря на страшные боли в колене, Саша тот отборочный бой выиграл, а его соперника дисквалифицировали.
Домой победителя принесли на руках.
Заведующая хирургическим отделением Яна Васильевна предложила сделать операцию, предполагая разрыв мениска, но своего согласия на операцию Римма не дала, опасаясь негативных послеоперационных последствий.
В итоге Римма вылечила травмированное колено сына компрессами и специальной мазью, но ее просьбу прекратить тренировки Саша проигнорировал, ибо он мечтал о славе победителя! Юноша вернулся в спорт и вновь стал одерживать победы одну за другой. Впереди его ждали медали и звание сильнейшего дзюдоиста области. В бою Саша научился предвидеть и отражать прицельные атаки противников, знавших о его травмированном колене, но то, что случилось перед финальными соревнованиями республиканского значения, он предвидеть не мог.
В темном переулке, где жил его друг, на Сашу напали трое. Двое парней держали его сзади, а третий натянул удавку на шее. Удар по травмированному колену он получил от четвертого нападающего. Одного удара клюшкой было достаточно, чтобы сделать из успешного спортсмена инвалида. В какой-то момент Саше стало легко дышать, потом послышались шаги убегающих парней. Приподнявшись, он оглянулся – в окнах у Володи свет уже не горел.
Спорт пришлось оставить навсегда, но травмированное колено не восстанавливалось.
***
С той поры много воды утекло, теперь Саша – дипломированный инженер, шесть долгих месяцев не выходил из квартиры, терпел постоянную боль в колене и надоедал сестре своими придирками.
Через шесть месяцев безделья Римма вновь уговорила Яну Васильевну, доброй души женщину, повторно положить сына в хирургическое отделение на дополнительное обследование. Яна Васильевна согласилась, только в массаже обследуемому было отказано заранее. Находясь в больнице, Саша встретил ту, о которой мечтал всю жизнь, и не только встретил, но и, набравшись смелости, познакомился с ней.
Галина Филимонова, умная, веселая и красивая брюнетка, имела далеко не простой характер. Она умела постоять за себя, и начальство больницы относилось к ней как к милой «злючке», яркая красота которой неплохо сочеталась с ее привычкой поязвить. В коллективе медсестер ее любили, тем более что язвой она была не всегда, а только по необходимости. К каждому больному она находила особый подход и никому не позволяла переходить в общении «медсестра – пациент» рамки дозволенного.
Галина была наслышана о легендарном «симулянте» Шевченко, который полгода назад «нокаутировал» ворчливую массажистку. Девушке нравились такие упертые ребята, как этот малоразговорчивый стеснительный пациент, смотревший на нее с обожанием.
Вечером, во время ночного дежурства Галины, Саша выходил из палаты и на костылях добирался до медсестринского поста, и там просиживал до рассвета, чтобы иметь возможность любоваться девушкой. Иногда он рассказывал ей анекдоты, которые знал от Володи, но рассказчик из него был никакой, зато Галя околдовывала Сашу рассказами о чародействе и магии.
– Саша, тебя, как пить дать, сглазили, ведь неспроста ты столько страдаешь. Здесь явно темные силы замешаны… Мою старшую сестру тоже в детстве сглазили, слишком красивая она была, и теперь Светочка ослепла. Это нам сказал один ясновидец, удивительный старик, который может видеть третьим глазом.
О существовании третьего глаза Саша никогда не слышал, но это было неважно, ибо он готов был поверить всему, что говорила ему Галина, потому что уже знал, что влюблен и что в синеве ее глаз таилась разгадка формулы его мужского счастья. Пусть черная и белая магия существует на свете, пусть колдуны заговаривают людей и исцеляют от порчи, лишь бы рядом с ним была эта девушка, которая так ласково на него смотрела и так красиво говорила.
Клавдия Ивановна, мама Галины, без подсказки со стороны поняла, что ее дочь влюбилась, и напоминала ей простую истину отношений между невестой и женихом:
– Судя по всему, этот твой хромоножка – парень из богатой семьи. Это хорошо. Галя учти, что ни тебе, ни нам нищих в семью не надо. Конечно, здоровый жених – это хорошо, но не бедный!
Галина знала, что все средства семьи Филимоновых уходили на народное лечение старшей сестры Светланы, а оно стоило недешево. В медицину Галина пошла по велению матери, чтобы делать уколы и квалифицированно ухаживать за внезапно ослепшей сестрой, у которой к тому же периодически случались судорожные припадки.
Света заболела, когда Галине было всего пять лет. С тех пор мама как бы забыла о существовании младшей дочери. Потом по наставлению мамы Галина выучилась на медсестру и теперь работала в хирургическом отделении, где порой лечились сыновья обеспеченных родителей. Вариант с Шевченко в качестве жениха Клавдию Ивановну вполне устраивал.
***
Пока Саша лежал в больнице и влюблялся в Галину Филимонову все сильнее и сильнее, Вера наслаждалась долгожданным домашним покоем. В отсутствие брата никто ее не терроризировал, и она чувствовала себя свободной личностью.
Было время ужина. К дребезжащему телефону в коридоре подошла Римма. С первой минуты разговора с неизвестным собеседником ее голос изменился, в нем зазвучала тревога.
– Да… Не может быть!.. Что теперь нужно делать?.. Нет, мы никого в Москве не знаем. Хорошо… Завтра я сама приеду в больницу.
Вера с папой переглянулись и разом отложили вилки. Мама вернулась на кухню с ужасной новостью.
– Володя, Вера, нашему Саше провели обследование. Теперь ему ставят два диагноза: первый – саркома голени, а второй – туберкулез коленного сустава.
Потом она замолчала и, тяжело вздохнув, устало опустилась на стул, где перед ней на тарелке остывали сырники. Первым нарушил молчание Володя:
– Римма, что это значит?
– В первом случае – ампутация ноги, а во втором – шесть месяцев постельного режима в гипсе.
В обычное время Верины родители могли ссориться по пустякам, изводить друг друга молчанием или взаимными упреками, чтобы в итоге проблема благополучно разрешилась в мамину пользу. Но когда в дом приходила беда, то мама и папа уже не ссорились, а дружно вставали плечом к плечу на защиту своей семьи, а в тот вечер Верины родители молчали, и каждый из них думал об одном и том же – как помочь сыну.
***
Как-то раз, будучи студенткой первого курса, Вера вмешалась в одну из родительских ссор. Она посчитала, что мама использовала недозволенные методы в борьбе за свое первенство. Положить конец маминому произволу девушка решила путем ухода из семьи, и она нашла приют в доме своей школьной подруги Ларисы Канариной.
Через два дня после ее ухода отец приехал за Верой на только что купленных «Жигулях». Одной своей фразой он убедил дочь вернуться домой.
– Я очень люблю твою маму. Эта любовь дает мне силы быть таким, какой я есть сейчас. Моя любовь к моей жене, твоей матери, умрет только вместе со мной. Прошу тебя, не огорчай маму, ведь она тебя любит.
Вере не понимала такой любви в вечном противостоянии друг с другом, поэтому просто поверила отцу на слово, но каждый раз в трудное время ее родители демонстрировали истинные чувства: верность и любовь до гроба.
***
На следующий вечер после этой страшной новости семья вновь собралась за ужином.
Вера уже не радовалась освобождению от Сашиной тирании и внимательно слушала маму, которая говорила о результатах обследования брата.
Неподдельное горе звучало в мамином голосе:
– Специалисты убеждены в своих диагнозах и настаивают на экстренных лечебных мероприятиях.
– Римма, какой конкретно диагноз ставят Саше?
– Ох, Володя, проблема даже не в диагнозе, а в двух правомочных диагнозах. Фтизиатр убежден в туберкулезе голени, а хирурги городской клиники – в саркоме!
– Прямо как в новогодней лотерее: или бублик без дырки, или дырка от бублика!
На это пустословие дочери никто не обратил внимания. Потом родители ели гречневую кашу, как приговоренные доесть до чистых тарелок, а к концу ужина первым заговорил папа.
– Римма, должен быть третий выход. Кто еще может посмотреть Сашу? Подумай хорошенько.
Он положил свою большую ладонь на руку жены. Римма перестала чертить круги на кухонной клеенке и подняла на мужа темно-синие глаза.
– Володя, дело в том, что это могут только специалисты ЦИТО. Это московская клиника для знаменитых спортсменов. Но нам, простым смертным, туда хода нет.
– А это мы еще посмотрим, кто из нас смертный, а кто нет!
Надежда зазвучала в голосе отца, и эту надежду Вера хранила в сердце весь вечер, пока не заснула. Утром ее разбудил папа, он был одет в свой парадный костюм.
Этим днем Володя отправился не на работу, а в обком компартии.
Вступление в ряды коммунистической партии было его осознанным шагом. В глубине души он был уверен, что Иисус Христос был первым коммунистом на земле, потому что коммунистические идеи равенства и братства были и божьими идеями. Как коммунист, Володя смог приносить больше пользы городу своим трудом, и партия доверила ему руководство дорожно-строительными предприятиями города Караганды.
Тем солнечным морозным днем управляющий автотрестом Шевченко шел в обком партии не по работе, а со своей личной просьбой. Входя в двери обкома, он беззвучно помолился Богу, а на ступенях мраморной лестницы, покрытой красным ковром, осенил себя крестным знамением. Его без очереди принял первый секретарь областного комитета коммунистической партии, и просьба Шевченко была услышана.
На все семейные сбережения Римма накупила кучу золотых изделий, которые предназначались для докторов и медсестер московской клиники в знак благодарности за будущее исцеление ее сына, и через неделю супруги Шевченко отправили сына в Москву на лечение.
Сашу обследовали в ЦИТО дня три, а потом прооперировали. Операция была несложной и прошла успешно. В суставной коленного сустава был обнаружен осколок от травмированного мениска, который извлекли специальными щипцами через маленькое отверстие под коленкой. Этот осколок и был причиной нестерпимой боли при любом движении. Когда послеоперационный рубец затянулся, настало время для тренировок, целью которых было оживить усохшую ногу, ставшую за время болезни короче на пять сантиметров. Теперь Саша часами просиживал в специальной ванне, сгибая и разгибая выздоравливающую конечность. Он добился потрясающего успеха, и его усердие в разработке колена послужило примером для других пациентов ЦИТО.
***
На мартовские каникулы Вера с родителями полетела в столицу, чтобы проведать брата. К ужасу четы Шевченко, их сына в больнице не оказалось. Как позже выяснилось, Саша не стал дожидаться выписки из больницы, а отправился в Караганду самостоятельно, ведь ему не терпелось обнять свою любимую девушку.
Римма еле сдерживалась от негодования.
– Как мог Саша променять нас на какую-то Галину?!
Папа этого тоже не понимал, а Вере очень захотелось хоть одним глазком посмотреть на ту «дуру», которая выбрала в женихи ее упрямого брата, но больше всего она желала познакомиться с Москвой, где даже воздух был наполнен запахом истории ее родной страны.
Московские старинные храмы и церквушки сверкали золочеными куполами, зазывая прохожих торжественным колокольным звоном, а двери некоторых из них были открыты для туристов.
«Интересно, о чем думали мастера, строившие такие великолепные здания? Наверное, каждый из них думал, что именно в его церкви захочет жить Бог. Но кто им скажет, какую церковь выберет сам Бог?.. Как это, должно быть, приятно – видеть воочию творение рук своих. Если бы я построила нечто подобное, то я бы всю оставшуюся жизнь сторожем стояла у дверей и надевала посетителям на ноги бахилы, как в операционной, а внутрь позволялось бы входить только посвященным, способным ценить красоту живописи и архитектуры», – размышляла Вера во время экскурсии по залам православного храма.
Церковное убранство сияло золотом, а с икон то с одобрением, то с укором взирали на любопытствующих туристов лики святых. Под высоким сводом звучали прекрасные голоса, поющие «Господи, помилуй!». Потом девушке в толпе верующих бабушек и дедушек вдруг стало не хватать света и свежего воздуха, поэтому она оставила церковь верующим и поспешила выйти на свежий воздух, под ясное небо.
Вокруг храма росли дубы, потерявшие листву, они были похожи на графическое изображение кровеносной системы сердца. В конце широкой улицы пронзали небо остроконечные шпили Московского университета. Вера обернулась назад, когда услышала напевный перезвон церковных колоколов, и пришла в изумление от совершенной красоты Божьего храма.
– Строители этой церкви уже давно покоятся в земле, а их искренняя любовь к Богу воплотилась в монументальное искусство, которое восхищает человека своей неземной красотой до сих пор, – подытожила свои раздумья Вера и поспешила к туристическому автобусу, который через минуту-другую вновь покатил по улицам столицы. Экскурсия по Москве завершилась на Красной площади. Там девушка слушала счастливчиков, которым после нескольких часов стояния в очереди удалось попасть в Мавзолей, и теперь они охотно делились своими впечатлениями с теми, кому в этот день не повезло. Увидеть воочию забальзамированное тело товарища Ленина было для советского человека очень престижно.
Москва запомнилась Вере тремя эпизодами.
Первый – посещение церкви, которое в ее памяти оставило не очень приятное чувство, словно она подглядела в замочную скважину за набожными соседями.
Второй – дегустация рыбы, купленной мамой в огромном рыбном магазине. Волшебный вкус копченого угря невозможно было передать словами.
И, наконец, третий эпизод – первое в жизни девушки признание в любви и предложение выйти замуж.
Игорь, сын гостеприимных хозяев квартиры, которые приютили семью Шевченко, был совсем не похож на Вериного рыцаря, поэтому с ним ей было легко и просто. С разрешения Вериных родителей молодой человек пригласил девушку побродить по ночной Москве. Той ночью внезапно похолодало, и на весенний город стал падать густой мокрый снег. Он падал хлопьями, и через снежный тюль Москва преображалась в царство огней. Девушке казалось, что все звездочки вдруг разом упали с неба на город и засияли на городских башнях, отражаясь в темных водах Москвы-реки. Этим вечером ей хотелось поделиться с Игорем тем столичным воодушевлением, которое переполняло ее сердце.
Кружась в снегопаде на пустынных улицах города, она слышала в себе музыку Чайковского, а на мостах через Москву-реку читала стихи Пушкина, Есенина, потом собственное стихотворение сложилось о запоздалом снеге:
Весна обернулась снегом, забытым воспоминанием.
Город притих, убеленный, заколдованный снежным молчанием.
По улицам бродят прохожие, плененные снегопадом.
И вечность стала мгновением, таявшим под взглядом.
Пусть закружит меня во времени, пусть забудут меня друзья.
Мой рыцарь, возьми меня за руку, уведи, неизвестно куда.
Нам холодно вместе не будет, и бури вдвоем не страшны.
Судьба нас потом рассудит, только уйти не спеши.
Обманом не греется сердце, твой образ навеян мечтой.
Прошедшей зимы наважденье, слейся с моей тоской.
А завтра весна без сюрпризов солнцем будет ласкать,
На клумбе расцветший подснежник о снеге будет мечтать.
– Выходи за меня замуж. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты уезжала, – прервал Игорь Верин поэтический порыв.
Он уже давно присматривался к этой необычной девушке из далекой Караганды и был уверен, что в ней нашел свою избранницу. Игорь взял Веру за плечи и развернул к себе. От неожиданности девушка притихла, не понимая момента.
–– Верочка, любимая, ты можешь учиться на врача и в Москве, а можешь сидеть дома и писать стихи. Ты можешь каждый день ходить по музеям, а вечером рассказывать мне истории о картинах, которые оживают в твоем присутствии. Я работаю мастером, на заводе меня ценят, и хорошо зарабатываю, нас ждет обеспеченное будущее. Верочка, ты согласна быть моей женой?
Когда способность соображать вернулась к Вере, то она поняла, что ее мечте угрожает непростительно скорое осуществление. Девушка не была готова ни к замужеству, ни к тому, чтобы покинуть дом своих родителей так скоро. Ведь мечтать нельзя, если мечта превращается в быль! Вера вздохнула, положила ладошку на грудь Игоря и отрицательно покачала головой.
–– Извини меня, пожалуйста, но я не могу дать тебе то, что не имею: любви и верности.
Эти слова сделали Игоря несчастным и Веру – виноватой, поэтому она взяла своего несостоявшегося жениха под руку и повела обратно домой. Майский снегопад уже не радовал своей необычностью. По заснеженным дорогам идти было трудно, Верины сапожки промокли насквозь, и в этом уже не было никакой романтики. Игорь не проводил Веру в Караганду. Москва осталась москвичам, а Вера с радостью вернулась в свой родной город.
Весна уже отцвела, отбушевала, и воцарилось царство лета, когда в самый разгар дачного сезона в семье Шевченко случился очередной переполох. Саша захотел жениться, и жениться на Галине, а согласие на их свадьбу его родители не давали.
– Как приличная, уважающая себя девушка может приходить домой к юноше и проводить с ним ночи, не стесняясь присутствия его родителей? Разве так могут поступать девушки с честью? – очень темпераментно негодовала мама, между делом штопая носок.
Вера сидела тут же в зале и готовилась к экзаменам. Был субботний день. В противовес заверениям синоптиков с утра зарядил дождик, и мама с папой не поехали на дачу, а остались дома. Этим воспользовался Саша и привел на смотрины Галину как свою невесту.
Невесту брата Вера уже мельком видела, когда та выбегала из его комнаты в направлении входной двери. Несколько секунд случайной встречи с Галей хватило, чтобы быть очарованной ее внешностью, и красота может обладать убийственной силой. В течение последующей недели она не могла заставить себя посмотреться в зеркало, потому что ее собственное лицо казалось теперь маской, совершенно лишенной красок и привлекательности. Выйти из кризиса самоунижения ей помогло мамино воспитание, которое гласило, что «с лица воду не пить» и что все красивые женщины, мамины знакомые, были несчастными в личной жизни. Вспомнив это назидание, девушка вновь полюбила свою внешность, ибо другой у нее все равно не было.
И вот Галина во всей своей красоте сидела на диване рядом с братом, а Вера откровенно ею любовалось. Белолицая чернобровая подруга брата Саши имела синие, как васильки, глаза и коралловые губки, сложенные в пухлое сердечко. Она крепко держала Сашу за руку, с поникшей головой слушала маму и с благодарностью посматривала на папу, чувствуя его молчаливую поддержку.
Володя занял удобную позицию наблюдателя и находил доводы жены вполне обоснованными для того, чтобы отложить свадьбу на неопределенное время, но в прениях он не участвовал.
– Саша, скажи-ка ты нам, – продолжила Римма свою речь после короткой паузы, – на какие средства ты собираешься содержать семью, если ты еще и дня не работал после операции? Ты подумал, где вы будете жить? А какая серьезная девушка не думает об образовании? Сколько ты получаешь в месяц как медсестра, Галина?
Девушка тихо ответила, и Володе пришлось подсесть поближе, чтобы расслышать ее ответ, а то, что говорила Римма, слышали даже соседи из другого подъезда.
–– Это хорошая зарплата медсестры, голодными вы не будете. А где вы рассчитываете жить? Или вы решили, что мы с отцом, как два дурака, будем вас содержать? Вот тебе, сын, наш родительский совет. Сначала начни работать и зарабатывать деньги, а потом думай о женитьбе. Позволь твоей невесте получить высшее образование, чтобы позже она никогда не упрекнула тебя за то, что осталась необразованной!
– Римма, ты забыла, как мы сами везли нашего первенца в Караганду в деревянном чемодане? – неожиданно вступил в разговор Володя.
– Володя, тогда было другое время. Мы ехали в Караганду супругами, как специалисты, по распределению. Ты лучше вспомни наше первое знакомство! Я не позволила тебе относиться ко мне с таким неуважением, с каким наш сын относится к Галине.
Историю маминого знакомства с папой Вера знала понаслышке, и эта история казалось ей очень романтичной.
***
Познакомился Володя и Риммой на танцах, почти сразу после окончания войны, в день, когда вся страна отмечала праздник 7 ноября.
В актовом зале медицинского института оркестр играл танцевальную музыку. Орденоносец, фронтовик, студент третьего курса автодорожного факультета Шевченко Владимир вальсировал умело и был в центре внимания молодых девушек, будущих врачей. После очередного танца с очень красивой партнершей он и заметил среди ее подруг одну неприметную девчушку. Она смотрела на него взглядом северной царицы, который поразил фронтовика наповал! На следующий танец Володя пригласил эту синеокую девушку, и на следующий танец тоже. Римма почувствовала незнакомое волнение в груди, ее это насторожило, и она засобиралась домой, но подруг не могла найти. Девушка даже в мыслях не имела, что красивый незнакомец в офицерской форме уговорил ее подруг по общежитию оставить Римму на его попечение. Володя вызвался в провожатые, они вышли на улицу. К ночи резко похолодало.
– Твоя курточка очень легкая для такой погоды. Тебе, наверное, холодно? – заботливым тоном спросила Римма и поправила шарфик на груди Володи. От этого жеста видавший виды фронтовик почувствовал, что значит быть счастливым. Римма не решилась с незнакомцем идти по темным улицам, она стала дожидаться трамвая, но Володя не оставил ее одну, и они вместе приехали к общежитию медицинского института, откуда слышалась танцевальная музыка.
– Римма, у вас в общежитии танцы? Пойдем к тебе, потанцуем?
Это предложение молодого человека прозвучало очень оскорбительно для честной девушки.
– Ты за кого меня принимаешь? Я не та, к которой приходят в гости в такое позднее время суток. Сейчас уже полночь, и вы мне не знакомы! – с обидой сказала Римма, резко отвернулась от провожатого, вбежала по ступенькам, и за ней громко захлопнулась дверь общежития.
Потом она страдала, сначала от того, что с ней так неуважительно обошелся молодой человек, студент, орденоносец, а потом она страдала от того, что Володя ей очень понравился, а она сама его прогнала.
На следующую субботу Римма через посыльного получила записку: «Если ты там же и такая же, то приходи сегодня на танцы. Буду тебя ждать в 6 часов вечера. Володя».
Римма взяла себя в руки, чтобы не поддаться чувствам. Она ответила на послание, когда часы пробили 6 часов вечера, там стояло: «Я там же и такая же, но время свидания прошло. Римма».
Девушка была так горда собой, но с наступлением ночи гордость сменилась грустью, и она опять страдала от бессилия повернуть судьбу назад, потому что только об этом молодом человеке мечтало ее сердце, еще до встречи с ним.
На дворе уже стояла весна, когда они встретились вновь. Володя узнал несговорчивую девушку в толпе студенток, которые стайкой стояли на остановке. Он оглянулся, и тут произошло судьбоносное затмение. Римма предстала мужчине в сиянии своей избранности быть ему верной и любимой женой.
***
Конечно, история знакомства родителей оставалась той семейной хроникой, которую вспоминают редко, за давностью лет, а дело с женитьбой Саши предстояло решать уже сегодня вечером. Как ни уговаривал он маму, та согласие на брак не давала, а непризнанная невеста по-прежнему теряла свое достоинство, но продолжала сидеть на фамильном диване.
Если бы Вера была на ее месте, то она бы давно сбежала. Вериной привычкой, но побег побегу рознь. Например, в этом году зимой она сбежала из дома, оставив на столе прощальную записку, где сообщала, что едет на соревнования по лыжным гонкам, несмотря на мамин запрет, потому что подвести тренера и команду лыжников она была не в силах.
Надо сказать, что еще в школе Вера хотела заниматься спортом, чтобы не быть посмешищем среди ровесников. В начальной школе она занималась балетом один месяц, потом ее отчислили за излишнюю полноту. В старших классах она пыталась втереться в среду конькобежцев, пока ее вежливо попросили не позорить команду, потому что даже стоять на коньках ей удавалось с трудом. На первом курсе мединститута Вера записалась в секцию лыжников, так как лыжный спорт был в традициях ее семьи. На тренировках спортивная техника улучшилась, и вскоре она стала показывать хорошие результаты и даже выигрывать соревнования.
Хотя на одной эстафете Вера подвела-таки всю команду, и за сто метров до финиша она ждала, когда поднимется ее соперница, которая вместо того, чтобы уступить лыжню Вере, свались на нее, потому что в этом случае действовал закон: лежачего не бьют! Когда ее соперница поднялась, то опять не уступила лыжню, а финишировала первой. Свидетелем этого происшествия был Верин тренер, которого чуть инфаркт не хватил.
– Что ты наделала, Верочка?!!! Твоя соперница упала, потому что не выдержала гонки, ведь ты наступала ей на пятки. Пойми ты, упрямый элемент: она была слабее тебя, потому и упала! Эта твоя игра в благородство лишила нас победы. Неспортивный ты человек!
Огорчать тренера во второй раз девушка не имела права и, вопреки запретам мамы, поехала с командой лыжников мединститута в горный Каркаралинск.
Лыжня в горах – это не лыжня по степи, и Вера то бросалась по лыжне вниз, как самоубийца, то, как гончая, поднималась вверх. Ее живот от нагрузок сводила судорога, но с дистанции сойти ей не давало доверие тренера, хотя чувствовала она себя чужой среди спортсменок, жизненные ценности которых отличались от ее идеалов.
Вечерами переживания о маме сводили беглянку с ума, и спортивные победы не радовали, а казались уворованными.
Когда Вера вернулась после соревнований домой, мама не сказала дочери ни слова упрека. Она тихо мыла посуду на кухне, и слезы медленно стекали по ее щекам. Вера обняла ее за плечи и произнесла: «Мама, прости, это было в первый и последний раз».
***
Это был Верин личный опыт побегов, он не принес ей славу, зато позволил сохранить индивидуальность. Этот опыт не имел никакого отношения к невесте брата, которую так безжалостно унижала ее мама.
Когда все было высказано, носки заштопаны, Римма ушла в спальню. Хотя время было уже позднее, Володя остался сидеть в кресле, уткнувшись в газету. Вера по-прежнему сидела за столом, где лежали раскрытые конспекты по детским инфекциям, и размышляла, как лучше ей поступить, пока на ум не пришла мысль: если брата женить, то за ним будет присматривать Галина, а его комната станет свободна.
Решив, что уход Саши из семьи принесет только блага, Вера отправилась в спальню, чувствуя, что мама не спит и будет рада поговорить о Саше с глазу на глаз.
– Мама, я вот что хочу сказать: тебе ли не знать Сашин сложный характер… Скорее всего, он сам запрещал Галине показываться тебе на глаза, и она слушалась брата.
– Как это возможно? А сама Галя кто? Бессловесная собачка? Как можно позволять молодому человеку так с собой беспардонно обращаться? Если она не уважает себя сейчас, то что будет потом? Иди спать, тебе надо готовиться к экзаменам, или мне за тебя?
– Мама, какая учеба ночью, если рушится жизнь моего брата? Ведь Саша, как и папа, однолюб и однолюбом останется, что бы ты там ни говорила. Это наследственное упрямство. Главное, что твой сын, мой брат, любит Галину, и искренне любит. Посмотри, какой он несчастный становится, когда ее нет рядом. Он нуждается в ее любви, но любить без брака он не может, он честный!.. Мама, это же замечательно, что он просит у вас благословения на брак, значит, он вас уважает!
Как дочь, Вера всегда знала, что надо сказать маме, чтобы получить положительный результат, и через полчаса уговоров Римма вышла из спальни и брачная сделка состоялась. Все уже спали, кроме обрученных. Они лежали в Сашиной спальне под одним одеялом, теперь как жених и невеста.
– Твоя мать – настоящая ведьма! Об этом меня предупреждали врачи в нашей больнице, но теперь я в этом сама убедилась, – шептала Галина, доверчиво положив руку на Сашину грудь. – Я не могу жить с твоей мамой под одной крышей. Давай после свадьбы жить отдельно… Ты слышал об энергетических вампирах?.. Нет? Они ничем не отличаются от нормальных людей, но подпитываются энергией своих близких. Я думаю, твоя мама сосет энергию из тебя и твоего отца…
Саша лежал рядом и слышал все, что говорила Галя, но его мысли были далеки от энергетических вампиров. Он был в себе не уверен как мужчина, ведь столько времени колено не давало ему двигаться. А хватит ли у него сил сделать будущую жену счастливой? Временами он сам чувствовал, что любовь завладела им, словно не дает вздохнуть свободно, но без этой любви лучше вовсе не жить.
Когда Галина уснула, Саша вновь вспомнил об унижении, которое вытерпел от родителей, прося разрешение на брак, без которого Клавдия Ивановна запретила дочери выходить за него замуж.
Через месяц после сватовства состоялась свадьба Саши и Галины, на которой присутствовало много важных гостей. За время подготовки к свадьбе Вера очень утомилась от свадебной кутерьмы и от борьбы с Сашиными предрассудками. Саша выгнал подружку невесты из ЗАГСа, потому что она была замужем. Вера не могла оставить ее одну на улице и пропустила регистрацию брата, за что получила от него и мамы нагоняй.
После свадьбы молодые сняли маленький домик рядом с рынком. Саша устроился на работу в автобазу, принадлежавшую тресту, которым руководил его отец. Как поживала молодая семья в этом домике, ни Вера, ни ее родители не знали, так как их в гости никто не приглашал. Из семьи только Володя виделся с сыном, да и то только на работе. Однажды Саша пришел в кабинет отца со списком нужных деталей для ремонта грузовиков.
– Александр, где ты сейчас находишься? – удивленно спросил Володя.
– Как где, папа? У тебя в кабинете!
– Верно, сын. Это кабинет управляющего трестом, а не завхоза твоей автобазы.
На этом разговор между начальником и подчиненным был окончен. Отец ясно дал понять Саше, что настала пора самому научиться решать проблемы на рабочем месте, а не надеяться на родственные связи. Молодой Шевченко трудился как проклятый, а премии за него получали те, кто выпивал с начальством. Галина старалась угодить своему мужу: готовила кушать, создавала в доме уют, но нехватка денег не давала ей покоя, а их бедность нервировала ее маму, у которой сразу поднималось кровяное давление.
Галина почувствовала себя обманутой судьбой: супружеская близость разочаровывала из ночи в ночь, нехватка денег портила настроение, поэтому почувствовать себя комфортно в неблагоустроенном домике она не могла, и постоянное бурчание мамы по телефону делало молодую жену раздражительной уже с самого утра.
Медовый месяц прошел, словно его и не было, а в буднях Галина встречала мужа с работы без макияжа и без улыбки на коралловых губках, а жалобами на бедность, на убогий быт, на отсутствие праздников в жизни. В ответ Саша распугал всех ее подруг и все вечера угрюмо молчал, слушая магнитофонные записи «Битлз».
Прошел еще месяц, и Галя стала замечать, что ее муж наследовал характер его мамаши, а его мамаша была и оставалась настоящей ведьмой!
Вскоре Саше расхотелось вообще приходить домой, но идти было больше некуда. В то время он завидовал своему холостому другу, у которого всегда были деньги и окружение хорошеньких девушек на выданье, но теперь Владимир Коваленко уже не нуждался в обществе верного товарища.
Почему Саша не мог так же легко жить? Ответ напрашивался сам собой – потому что его сломали еще в детстве: ребенком он боялся быть битым, потом – призыва в армию. Прошло время, когда он боялся стать пожизненным калекой, наступило время, когда он боялся стать вечным неудачником.
Со временем его обида на жизнь вылилась в обиду на мать. Разве она не могла раньше отправить его на лечение в Москву? Могла, но не отправила! Она с детства хотела из него сделать раба, и это у нее почти получилось. Постепенно в сердце мужчины накапливалась тихая ненависть к той, которая его родила.
– Мать сломала меня в детстве, потом всю жизнь хотела что-то исправить, но ни разу, ни разу она не извинилась за мое изувеченное детство, за мое изгнание из семьи. Теперь она заботится только о Вере. Правильно говорит Галина: Верка вырастет, получит диплом и тоже уедет из дома! Может быть, тогда мама поймет, что мы ее дети, которых она сделала несчастными людьми.
Саша понимал, что теперь он сам должен стать хозяином своей жизни. Шло время, работать молодому Шевченко становилось легче, его стали узнавать в деловом мире, а начальство – ценить, но ненависть к матери не проходила.
Хотя Саша не простил и отца, но обида на него уже не причиняла былую боль. Только с сестрой сохранялись у него более или менее родственные отношения, но и та мечтала поскорее уехать из дома.
Впрочем, еще и года не прошло после свадьбы, как ему, молодому механику, дали новую двухкомнатную квартиру. Естественно, это случилось не «по щучьему велению», а дело состояло в том, что отказать в личной просьбе Владимиру Степановичу городские власти не захотели, но в новой квартире Володю и Римму не ждали, а Вера приходила к брату без приглашения.
Однажды Вера и ее родители собрали сумки, полные подарков и продуктов, и отправились к Саше в день его рождения, и тоже без приглашения. Они хотели сделать сыну приятный сюрприз, но от сюрприза, который их ждал в квартире, делать сюрпризы им тут же расхотелось. Саша открыл дверь, но за порог гостей не пустил. Тут из спальни послышался голодный плач младенца.
– Саша, сынок, у тебя родился ребенок? – умиленно спросил Володя.
– Да. Его зовут Юрой.
– Юрий Александрович Шевченко! – торжественно произнес Володя. Тут из спальни выглянула Галина.
– Я же сказал тебе! Не высовывайся! Скройся с глаз! – грубо приказал Саша жене, и дверь спальни с треском закрылась. Галя явно боялась мужа.
– Когда были роды? – спросила мама, волшебным образом сохраняя спокойствие. Только Вера догадывалась, какая горькая обида скрывалась в ее спокойном тоне.
– Юра родился двадцатого февраля.
– Саша, почему ты нам не сказал о рождении нашего внука?.. Саша, можно на него хотя бы посмотреть? – опять вступил в разговор папа. В его вопросе еще чувствовалась надежда на сыновнюю любовь.
– Когда будет можно, тогда и посмотрите. Я не могу допустить, чтобы мой сын заразился, я не хочу, чтобы его кто-нибудь сглазил. Через сорок дней на него можно будет посмотреть и посторонним.
Это было явное непочтение к отцу, а на маму Вере было даже страшно взглянуть.
– Как ты мог с нами так поступить? – задала вопрос ошарашенная отчуждением сына Римма.
Вера не знала, как ей радоваться дню рождения брата, который зло уставился на маму; как ей нужно любить новорожденного племянника, на которого сорок дней нельзя смотреть, как ей успокоить расстроенного папу и как ей помочь маме не разразиться гневом в стане ее недоброжелателей. Взяв сетки из рук родителей, она поставила их рядом с братом и всполошилась:
– Ой, мамочка, как бы машину никто не угнал. По-моему, я забыла закрыть свою дверцу на замок… Ой, я, кажется, забыла выключить дома утюг! – вскричала Вера и уверенно направилась по лестнице вниз. Родители безропотно последовали ее примеру, дверь за ними закрылась со стуком.
Дома мама выпила сердечные капли, но все равно не могла уснуть. Вера капли не пила, но тоже не спала, ей было страшно, брат напомнил девушке маму в ту ужасную ночь их детства, у него звучала та же властность в голосе, и тот же холод стоял в его глазах, только не синий, а коричневый. Вера лежала в своей постели и обещала сама себе никогда-никогда не ругаться и не повышать голоса ни на мужа, ни на детей.
– Мама не простит Саше его поведения, никогда не простит. Я не хочу походить на моего брата. Я буду заботиться о семье, как это делает моя мама, но только с любовью и нежностью.
Эта мысль успокоила засыпающую Веру. На следующий день в семье перестали говорить о Саше и его сыне. Все занялись своими обычными делами, но не прошло и недели, как в квартире Шевченко раздался ночной звонок в дверь. На пороге стоял несчастный Саша, он пешком прошел весь город.
–– Мама, спаси моего сына! Он заболел и умирает!
Мама быстро одевалась и задавала сыну вопрос за вопросом о том, как развивалась болезнь у Юрика, а папа в домашней одежде уже спешил в гараж. Для спасения внука Римма делала всё возможное и невозможное, Володя спасал Юрочку вечерними молитвами, а Вера не принимала никакого участия в исцелении племянника – она думала о поведении брата.
– Просить помощи у того, кого ненавидишь, не прощать тех, кто тебя обижает, но в беде бежать к ним за помощью – это тема для очередного романа Достоевского, – думала она отрешенно.
Прочитав недавно роман Достоевского «Идиот», Вера целый месяц не могла мыслить по-девичьи, пугая своими философскими изречениями о добре, любви и трагичности бытия всех, с кем она говорила по душам.
Здоровье Юрочки постепенно поправлялось. Через месяц после выписки мальчика из больницы вся семья Шевченко собралась вместе за праздничным столом, накрытым для гостей Галиной, чтобы с запозданием на целый месяц отметить рождение внука и племенника.
Потом опять начались будни, в которых дни шли своим чередом.
Если у Саши была уже своя семья и семейные проблемы, то Верина судьба только расправляла крылья.
Глава 4
После женитьбы Шурика Верино сердце перешло в состояние чувственной невесомости. С медицинской точкой зрения это состояние можно назвать сердечным парабиозом. Героями ее романов являлись только книжные персонажи, которые никогда не всмотрятся в ее глаза так пронзительно больно, как Шурик в их последнюю встречу на картофельном поле 4 года назад. Если у Веры и случались мимолетные увлечения, то ей хватало трех встреч, а иногда и одной, чтобы понять, что опять обозналась.
Лена Литвиненко, у которой кавалеры не переводились, была уверена, что Верино одиночество заключалось не столько в разборчивости Веры, сколько в ее неумении подать себя с лучшей стороны, и она решила попробовать себя в роли свахи.
– Верочка, прихорошись! Я должна тебе сказать, что первое свидание – это как название романа, которое или заинтригует читателя, или, наоборот, отпугнет. Я прошу тебя: не смотри на парней, как на врагов советской власти, излучай им в глаза свою «женскую прелесть».
Говоря фразу о «женской прелести», Лена внимательно осмотрела лицо подруги и огорченно добавила:
– …Хорошо бы тебе губки подкрасить, глазки подвести. Где тушь для глаз, которую я на 8 Марта подарила?.. Потеряла?.. Вера, преступно так наплевательски относиться к своему внешнему виду!
– Преступно обманывать чьи-то надежды, потому что замуж я пока не собираюсь – надо сначала диплом получить, – защищалась Вера,. – Леночка, не мучай себя из-за моей непривлекательной внешности. Лучше давай вместе подготовимся к зачету по детским болезням. Кстати, когда тебе надоест парням головы крутить? Ведь ты Андрея любишь.
– Ах, Верка, ничего ты понимаешь в любовных отношениях… Мой Андрей? Да куда он от меня денется, я ему верной женой буду, но юность не должна быть скучной. Понимаешь, для женской привлекательности очень полезен легкий флирт на стороне.
Тут Лена кокетливо тряхнула золотистыми кудрями.
– Кстати, чем тебе мой сосед Петя не угодил? Его мамаша – учительница по литературе!
– Да понравился Петя мне, только он не из моего романа. Имя у него очень детское – Петя, Петушок… Петя не тот, кто мне обещан судьбой, у него все в жизни так просто, что диву даешься, я не вписываюсь в его судьбу… Лена, скоро сессия, так что никаких парней! Чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, надо…
– Верка, как ты можешь человеку настроение испортить…
Быстро пролетели угорелые дни летних экзаменов, и вновь для студентов страны наступила летняя страда. Вера уже не горела трудовым энтузиазмом, работая на полях совхоза, и сбор картофеля превратился в нудную обязанность. Слава Богу, что мир живет случайностями, иногда и хорошими. Как-то по дороге на картофельное поле она встретила студента лечебного факультета.
Дима оказался хорошим собеседником. Давно Вера не говорила с таким воодушевлением на темы, которые не обсуждаются с первым встречным. Оказалось, что Диму тоже интересовали вопросы о смысле жизни человека, живущего в обществе развитого социализма, о влиянии одной личности на судьбу всей страны, о новых книгах самиздата и о том, верить или не верить книгам Солженицына, Рыбакова…
Напоследок юноша пригласил Веру вечером на свидание, но на свидание с умным Димой отправилась не она, а Лена Литвиненко.
Узнав об увлечении подруги, прелестнице стало любопытно узнать, чем таким особенным обладал Дима, что так заинтересовал не искушенную в любви Веру. По дороге домой она подкатила к юноше на всех парах, вся такая цветущая, красивая, жизнерадостная, и тот пал к ее ногам, фигурально, конечно.
Вере нравилась та легкость, с которой Лена порхала по жизни, уверенная в своей неотразимости. Она словно не жила, а играла в жизнь, зато с ней можно было поиграть в детство, немного пошалить.
Однажды Вере пришлось даже с крыши прыгнуть в сугробы, хотя от страха заходилось сердце, чтобы спасти Лену, которая прыгнула первой и кричала о помощи, притворившись раненой. В зимнюю пору девушки любили вдвоем блуждать по степи, когда бураном заметались все дороги и пути, а потом окоченевшие приходили в дом под крылышко тети Паны и, сидя возле теплой печки, пили чай с пирогами и строили свадебные планы.
Особо увлекало Веру рождественское гадание в домике у тети Паны, где мистика сроднилась с деревенским уютом маленькой спаленки. За это удовольствие чувствовать себя маленькой девочкой Вера прощала подруге все ее колкости и даже предательство.
С Димой встретилась Вера вновь уже зимой, на Лениных именинах. На дворе намело огромные сугробы снега, за околицей трещали крещенские морозы, а в доме у Литвиненко весело гудел праздник. Вера припозднилась и уже с порога заметила среди гостей скучающего Диму. Конечно, этот молодой человек был привлекателен: упитанный, сильный и рассудительный. Прямые черты лица делали его похожим на русского витязя, взгляд карих глаз свидетельствовал о незаурядных способностях и романтическом складе души. Среди шумных подруг именинницы он выглядел потерянным, словно чувствовал себя не в своей тарелке, и, завидев в дверях опоздавшую Веру, сразу вспомнил их первую встречу на картофельном поле.
Потом они весь вечер говорили, как двое хороших друзей, которые, не поверив в любовь с первого взгляда, предали ее при первой же возможности. С этого вечера Дима больше не появлялся в жизни подруг, что совсем не огорчило ни одну из них. Лене надоело корчить из себя умную и скучать в его присутствии, а Вера не видела смысла встречаться с тем молодым человеком, которого так легко может свести с ума любая красавица, острая на язычок.
На пятом курсе Вера готовилась к экзаменам в окружении уже не четырех, а пяти подруг. К девушкам присоединилась Света Хан, которая охотно взяла на себя обязанности поварихи, и теперь Веру полностью отстранили от приготовления обедов и на кухню не пускали, так как с ее приходом на кухне происходили странные вещи: ни с того ни с сего просыпалась соль, тесто месилось комками, а скалка непонятным образом выскальзывала из рук и била по ногам хороших людей.
Вера с таким положением дел быстро смирилась и добровольно взяла на себя ответственность за проведение поэтических вечеров, чтобы гармонично совместить приятное с полезным.
К пятому курсу в Вериной группе осталось только десять человек. Юра уехал на родину в Белоруссию, из мужского состава остался только Аязбек, который поднаторел в русском языке, оставаясь скромным и верным рыцарем для девушек своей группы. Одна из них мигрировала в Германию, чтобы там работать посудомойкой, а еще две сокурсницы вышли замуж и перевелись на лечебный факультет. Истории их замужества были в историческом плане уникальными.
«О таких историях любви надо слагать поэмы! – размышляла Вера сама в себе. – Выйти замуж русской девушке за казаха и наоборот возможно только по истинной любви».
О таких межнациональных браках Вера знала из сюжетов популярных советских фильмов, которые имели счастливый конец, но в реальной жизни всё оказалось гораздо драматичнее, а может быть, и прозаичнее.
Первая история – о Людмиле, похожей на русскую Аленушку, которую полюбил статный казах, студент лечебного факультета Арал.
Арал был красив, статен и умен. Вера не могла понять, что нашел этот интеллигентный молодой человек, гордость лечебного факультета, в простодушной Людмиле, которая увлекалась больше нарядами, студенческими вечеринками и популярными артистами, чем учебой. Родители Людмилы были уважаемыми людьми в городе, и они решили не допустить брака дочери с казахом. Девушка была выслана в Свердловск, а через год она сбежала из заточения и вернулась в Караганду к своему любимому. Тогда родители с обеих сторон договорились полюбовно и сыграли детям пышную свадьбу, куда Веру не пригласили.
Не пригласили Веру и на свадьбу к рыжеволосой Ирине, которая полюбила степного джигита, отличавшегося от других парней крепкой хваткой и боевым характером.
Он играл в футбол и никакого отношения к медицине не имел. Когда джигита обнимала белолицая Ирина, наделенная от природы пышной копной рыжих волос, то тот от ее пламенной любви, вероятно, терял голову. Ирина была счастлива со своим избранником. Эту любовь не могло сломить отчаянное противостояние ее родителей, которые били свою дочь, связывали веревками, нанимали охрану, но та со следами побоев при малейшей возможности сбегала к своему возлюбленному. Когда Ирина вышла замуж за футболиста, то стала для своей свекрови любимой невесткой, а для родителей – погибшей дочерью и была ими отпета еще при жизни по православному обычаю.
Хотя Верина студенческая группа по составу была небольшой, зато она славилась дружбой и сплоченностью, в этом признавался и несостоявшийся музыкант Ларик, который уже давно восстановился в мединститут и успешно учился на врача курсом ниже. В группе назначались дежурные по завтракам, и Вера впервые в жизни отведала студенческие бутерброды с килькой в томатном соусе.
На пятом курсе в Верину группу пришла учиться Динара, щуплая, вертлявая и невзрачная молодая женщина. Каким образом ее фамилия оказалась в списках Вериной группы, осталось загадкой, которую не смогли разрешить ни староста группы, ни декан факультета.
Динара понаслышке знала что-то о педиатрии и о медицине в целом. Перед тем как загадочным образом поступить сразу на пятый курс медицинского института, она работала стюардессой, успешно занимаясь спекуляцией: торгуя джинсами, помадой и другими модными заграничными безделушками. Науки давались ей нелегко, поэтому Динара принимала помощь отовсюду, откуда бы та ни приходила.
Как-то в свободный от занятий час Вера в простых предложениях растолковала Динаре особенности анемии у новорожденных, но ее наставнический труд пропал даром. Вызванная в тот же день к доске Динара повторила все, что говорила ей Вера, только с перестановкой фраз. По ее словам, выходило, что именно анемия новорожденных приводила к поздним выкидышам их матерей, и преподавателю было совершенно непонятно, у кого эти поздние выкидыши приключались. Однако Динара нисколько не огорчалась своими провалами в учебе, ибо она незаметно сделалась «крестной матерью» всего факультета, спекулятивной сетью опутывая своих подданных сокурсников.
– Хочешь помаду? Бери, я продам тебе дешевле, чем другим. Ничего, что у тебя нет денег, со стипендии вернешь. Ты хороший человек, и я доверяю тебе. Такой помады в магазинах не найдешь. Только никому не говори, что у меня ее купила, это я тебе по секрету достала, как хорошей подруге, – шептала Динара на ухо то одной, то другой студентке.
К зимней сессии почти все студентки Вериной передовой группы были в долгу у отстающей по всем предметам Динары, и свои долги они отрабатывали, помогая той исправлять плохие оценки на хорошие.
Вере не нужны были ни помада, ни духи, ни модные тряпки, а только знания хорошего врача, но девушка почему-то все сильнее чувствовала себя соучастницей групповой «мафиозницы».
Как-то раз в перерыве между лекциями Вера сидела за партой и рылась в карманах, собирая оставшуюся от стипендии мелочь, чтобы по дороге домой купить вкусные пирожки с капустой, которые мама уже давно не пекла, а Вера даже не пыталась. Она как-то испекла печенья по рецепту из кулинарной книги, а ее брат Саша посоветовал этими кулинарными изделиями заряжать автомат Калашникова. При этом на кухне во время Вериной стряпни творилось то, что мама описала одним словом – «кавардак». Поэтому девушка предпочитала пирожки покупать в ларьке.
– Ира, займешь мне десять рублей до стипендии? – спросила она свою подружку без особого напора. Не успела Ирина вытащить деньги, как Динара, подскочив с места, протянула Вере десять рублей из своего кошелька. Вера даже опешила от такой прыти.
– Верочка, дорогая, зачем не говоришь? Сколько денег хочешь? Десятку? Пятнадцать? Отдавать не спеши. Дело терпит!
Купюра в 10 рублей в руках «мафиозницы» соблазняла, и от ее любезности пирожки с капустой уже пахли на расстоянии, но перед Верой тут же представилось встревоженное лицо мамы и ее рассказы о том, как преступники заманивают в свои сети невинных людей.
– Нет. Мне не надо денег! Ни от тебя, Динара, ни от кого другого, – слишком категорично отказалась от пирожков Вера. Динара не сумела скрыть свое разочарование, а Ирина развела руками и спрятала свой кошелек обратно в портфель.
Вечером в комнате у Сауле собрался комсомольский совет в составе трех подружек: Сауле, Веры и Ирины, чтобы пресечь антикомсомольский настрой группы. Совет проходил за чаепитием под пирожки с капустой, которые были куплены Ириной по дороге к общежитию. Было решено этот вопрос о поведении Динары вынести на рассмотрение комсомольцев группы.
Комсомольское собрание было открыто выступлением Веры, она оказалась единственной, кто ни разу не воспользовался спекулятивными услугами Динары и имел моральное право говорить по существу вопроса.
– Динара, ты уже вышла из комсомольского возраста, но я, будучи комсомолкой, обязана тебе сказать, что должна была сказать уже давно. Быть врачом – это большая честь и большая ответственность. Сейчас за тебя учатся твои сокурсники нашей группы, а что ты будешь делать, когда начнешь работать самостоятельно? Без подсказки ты не сдала ни один зачет. Ни один из нас не сможет прислуживать тебе вечно, а сама ты даже антибиотик развести правильно не можешь. Что значит для тебя диплом врача? Разрешение на убийство детей? Лечить без знаний о болезнях и действии лекарственных препаратов – это преступление. Ты не имеешь морального права лечить детей!!!
Верины щеки пылали от напряженного момента, а Динара, слушая ее, иронически улыбалась.
– Вера! – вступилась за себя ответчица. – Может быть, я и не могу лечить людей, но кто тебе сказал, что я буду их лечить? Я не собираюсь никого лечить, я собираюсь руководить! И руководить я буду лучше, чем ты или твои друзья! Для руководства другими врачами много знаний не нужно, нужен блат и особый талант.
После этого собрания Динару перевели в другую группу на курсе, и через год она вместе с остальными выпускниками стала дипломированным врачом.
На шестом курсе у всех Вериных подруг начались любовные страсти. Кто-то страдал от неразделенной любви, кто-то связался с женатым мужчиной, а Лена Литвиненко обманывала своего непутевого соседа Андрея, завлекая шутками симпатичных студентов. Но случилось так, что Лена и Ира влюбились в Вериного двоюродного брата, который приехал в гости, пока ее родители отдыхали в Кисловодске.
Евгений из Кисловодска долго не мог определиться с выбором невесты, пока не вмешалась Вера и не отправила своего легкомысленного родственника обратно в Кисловодск поискать себе невесту в другом месте, а позже мама на семейном совете объявила ее врагом всего рода.
Только Сауле не страдала от любовной лихорадки, ибо она любила то, что имела: имидж комсомольского вожака и хорошую успеваемость.
***
В тот год весна наступила нежданно-негаданно, вечером была еще зима, а утром уже все: таял снег, светило солнце, и в воздухе звенел веселый птичий гам. С мартовской капелью в Верину жизнь вошло мартовское наваждение, имя которому – Игорь.
С Игорем она познакомились случайно в городском автобусе в день, когда ее душа пела без всякой на то причины. С утра она заехала к брату, прополоскала целую ванну пеленок своего племянника, отведала ванильного печения, прослушала все обиды невестки на Сашу, на его маму и на бедность, а потом в хорошем расположении духа отправилась на лекцию по терапии, которую она пропустила по болезни.
На автобусной остановке у института физкультуры в автобус, где у окна сидела Вера, вошел молодой человек и сел рядом с ней. Слово за слово, и между ними завязался непринужденный разговор, напоминающий легкий флирт. В итоге Игорь передумал ехать со своими друзьями физкультурниками дальше и сошел на остановке у городской больницы.
Молодой человек просидел вместе с Верой два часа лекции по терапии, после которой пригласил ее прогуляться по городскому парку. Весна уже крушила бастионы зимы, и солнечное тепло настраивало людей на совершение бездумных поступков. Игорь и Вера непринужденно беседовали, перескакивая с одной темы на другую.
– Игорь, я уверена, что характер человека с возрастом не меняется. Взрослость меняет человека только внешне, опыт оттачивает какие-то черты характера, а какие-то притупляет. Все это делается для того, чтобы завуалировать ту истинную сущность, которая полностью проявляется только в детстве. Если, например, в детстве человек был нежным и обидчивым, то он останется таким же, но будет, как каждый взрослый человек, маскировать свою скромность бравадой.
Вере нравилось откровенничать с незнакомцем, которого она видит в первый и, скорее всего, в последний раз.
– Значит, если я любил врать в детстве…
– …То, ты и сейчас волей-неволей, но врешь, – закончила фразу за Игоря догадливая девушка.
В глазах юноши разгорелось лукавство, и он взял ее под руку, но тут Вере захотелось прыгать через лужи, и ее рука опять была свободна.
Любителем книг Игорь не был, но о боксе говорил необычно интересно. Оказалось, что бокс – это не просто мордобой, а борьба интеллектов, где побеждает не тот, кто силен, а тот, кто сумел навязать противнику свою тактику ведения боя. Вера внимательно слушала своего спутника и полной грудью вдыхала весенний воздух. Когда на улицах зажглись первые фонари, Игорь вызвался проводить ее домой.
Так как ее провожатый все-таки оставался для Веры чужим человеком, то расставаться с ним она решила не у своего дома, а у подъезда дома, где жила Ирина Борисова. Тут и случился второй поцелуй в ее жизни. Этот поцелуй огнем обжег не только ее губы, но и сердце, которое стало выбрасывать в кровеносные сосуды горячую кровь. В таком пылающем состоянии она предстала перед Ириной, которая впустила ее в дом только со второго звонка в дверь.
– Я влюбилась с первого взгляда, – начала Вера прямо с порога изливать ей свою душу. – Мои губы горят, мое сердце трепещет, я вся объята пламенем, есть ли у вас огнетушитель?! Это произошло только что у твоего подъезда. Этот поцелуй, о боже… Его зовут Игорь.
Вера не сразу заметила, что ее воодушевление не встретило соответствующего отклика у ее подруги, а когда заметила, то замолчала.
– Иди в ванную и умой лицо холодной водой, – посоветовала Ирина тоном Мойдодыра. – Это поможет тебе вернуть разум еще до того, как ты потеряешь способность что-либо соображать. Ведь то, что с тобой происходит, происходит не от поцелуя в подъезде, а от того, что не случилось того, что случается после поцелуя!.. Вера, это пройдет, а после холодного душа пройдет гораздо быстрее.
Практичный совет подруги Вера оценила, но следовать ему не собиралась. Не зная, как утешить Ирину, которой редко звонил ее женатый любовник, а родители раздражали тем, что на глазах дочери любили друг друга, как в театре на сцене, она попросила стакан холодной воды из-под крана, чтобы начать разговор о будущем распределении.
Советы советами, подруги подругами, но с Верой творилось что-то неладное. Уже на второй день после поцелуя она не могла ни думать, ни есть, ни спать. Внезапная влюбленность донимала глубины ее души, и вся ее сущность жаждала только одного – продолжения отношений с боксером Игорем. Поэтому, когда на третий день он позвонил и пригласил на свидание, Вера тотчас же согласилась.
Во вторую встречу споры о благородстве боксеров на ринге прерывались поцелуями, на Веру нашло непреодолимое желание целоваться с Игорем день напролет. Ее не смущало присутствие пассажиров в автобусе и прохожие на улице, ведь к чему соблюдать хорошие манеры, если от поцелуя голова идет кругом? Все прежние установки полетели в тартарары, и третье свидание закончилось на диване в Вериной комнате. Руки Игоря уже уверенно скользили между юбкой и кофточкой девушки, как вдруг загремел ключ в замке входной двери, и через минуту в квартиру вошел ее владелец.
Володя пришел домой раньше обычного времени. Игорь проворно соскочил с дивана, быстро откланялся и ушел, а отец семейства с возрастающим удивлением смотрел на дочь, чьи волосы были всклокочены, а одежда помята.
– Папа, этот благородный юноша тебе понравится… со временем! Он студент физкультурного института и… замечательно играет в шахматы!
Оправдание дочери еще больше удивляло мужчину, а Вера внутренне трепетала от возбуждения, ибо сбывалась ее мечта о рыцаре со спортивной подготовкой. Когда и на следующий день раздался в доме звонок телефона, Вера тигрицей бросилась к нему. На этот раз Игорь приглашал девушку в гости к товарищу на дегустацию колбасы деревенского производства и просил ее взять с собой лучшую подругу. Вера с радостью позвонила Ларисе Канариной, с которой у нее не так давно случилась размолвка.
***
Одно время за Ларисой усиленно ухаживал друг Вериного брата Владимир Коваленко. Хотя подруги учились в разных институтах, но дни рождения они проводили вместе и после застолья поверяли друг другу свои сердечные тайны.
– Верочка, я, кажется, влюбилась… Кто он?.. Володя, друг твоего брата. Он очень понравился моим родителям, обходительный такой. Мы с ним в прошлое воскресенье на лодках катались в парке.
– Володя?.. Лариса, я знаю его с детства, но он же болтун и повеса, несусветный Дон Жуан с повадками павлина.
– А мне кажется, Вера, что он симпатичный и обаятельный, с ним очень интересно. Какой он букет моей маме на 8 Марта подарил – просто загляденье.
– У нас на даче тюльпаны расцвели, тоже красивые, но от их красоты никто не сходит с ума. Лариса, очнись, твой Володя мне кажется слишком прилизанным и каким-то фальшивым для серьезных отношений. Я его знаю не первый год и ничего умного от него не слышала… Знаешь, сколько девушек он заболтал забавы ради? Я не понимаю, зачем…
В этот момент Лариса залилась краской и замахала рукой, словно отгоняя от себя мух.
– Верочка, стоп! Я не хотела тебя огорчать, но думаю, что ты не объективна к Володе. Он мне сказал по секрету, что считает тебя умной, симпатичной девушкой, но своенравной и… ему жаль, что у тебя толстые… толстые… м-м-м… «ляжки».
Может быть, это было ответом Ларисы, чтобы указать Вере, что она «не в свой огород залезла», но это был удар подруги под дых.
«И совсем не толстые у меня ноги. Они спортивные и натренированные», – думала о своих ногах девушка по дороге домой.
Долгое время она не могла забыть «комплимент» Сашиного друга, и чтобы справиться с обидой, ее воображение рисовало сатирический портрет Володи, на котором этот ловелас походил скорее на грызуна, чем на человека, с маленькими мышиными глазами.
Какое-то время они долго не встречались, а неделю назад Лариса позвонила сама и между делом сообщила, что с Володей она больше не поддерживает никаких отношений, и, чтобы завершить их примирение, Вера пригласила подругу на свидание с Игорем.
Это свидание прошло замечательно. К приходу девушек в однокомнатной квартире на четвертом этаже был накрыт стол с чаем и колбасой. Однако Веру больше притягивала кровать, на которой возвышались пышные подушки, покрытые ажурной накидкой. Глядя на эту роскошную кровать, она невольно краснела, пытаясь безуспешно сосредоточиться на колбасках. Даже мимолетные прикосновения Игоря к ее руке кружили голову, а когда он говорил за столом о своих боксерских победах, Вера не слышала его голоса – она изучала контуры его губ и жаждала их прикосновений. Даже присутствие в комнате Ларисы и друга Игоря не мешало ей воображать, с какой страстью будет ласкать своего избранника, когда они останутся одни. После чаепития Игорь проводил домой Веру, а Ларису – его друг, на этом чай с колбасками закончился.
Веру охватила та любовная горячка, для которой еще не придумали противоядие, и только потому, что она очень сладостна. Какая там учеба или еда! Теперь девушка, как одержимая, жила только ожиданием новой встречи с любимым.
Накануне пятого свидания Вера решила поменять свои жизненные позиции и сделать свою внешность более привлекательной, а без денег это было невозможно, пришлось звонить маме на работу.
– Мама, мне срочно нужны деньги!
– Очень хорошо, что тебе нужны деньги. Что понадобилось тебе купить так срочно? Книги или все-таки торт «Наполеон» в кулинарии?
– Плащ!
– Что?
Для Риммы это было новостью, что ее дочь просила деньги на одежду. Девочка еще в школе была ею отучена интересоваться нарядами, и до сих пор повзрослевшая Вера безропотно носила только то, что покупала ей Римма из-под прилавка.
– Мама, что ты так удивляешься? Мне необходимо купить плащ, который бы соответствовал весенней погоде. Эту покупку я хочу сделать сама… без тебя.
– Но у тебя есть плащ, фирменный, заграничный, – попыталась Римма повлиять на свою строптивую дочь.
– Мама, я хочу нормальный плащ, а не флаг какой-то африканской страны. Ты разве не заметила, сколько цветов на этом плаще?
– Не понимаю, какая курица тебя клюнула, но возьми деньги у папы, когда он придет на обед. Кстати, почему ты дома?.. А, так, значит, преподаватель заболел. Хоть он и заболел, но ты все равно делом занимайся, а не дурью.
Деньги Вере по указанию мамы дал папа, и счастливая девушка отправилась в магазин женской одежды. Впервые за столько лет девушка чувствовала себя обычным человеком, а не дочерью своей мамы, входившей в магазин с «черного хода». В магазине особого выбора не было: три фасона платья в пяти цветовых вариантах и один фасон женского плаща из кожзаменителя, черного и красного цветов. Вера купила ярко-красный плащ, и эта покупка соответствовала ее настроению.
Дома она примерила плащ, и он сидел на ней как влитой. Подпоясавшись красным пояском, она танцующей походкой прошлась перед отцом, а тот допивал свой послеобеденный чай, читал утренние газеты и на дочь внимания не обращал. Видя, что папу совсем не интересует ее личная жизнь, Вера взяла из его рук газету и вновь покрутилась перед ним.
Володя окинул дочь равнодушным взглядом и вновь потянулся за своей газетой.
– Папа, это несправедливо! Хоть что-нибудь скажи о моей покупке.
– И стоила ли овчинка выделки? Ох, Вера, правильно говорят мудрецы, что дурак красному рад.
Девушка не стала обижаться на прямолинейность своего отца, ибо в тот момент ничто на свете не могло помешать ее радости, потому что пробил час свидания с Игорем! Вера бежала к любимому, периодически переходя на быструю ходьбу, чтобы не вспотеть в своем красном плаще.
– Пойдем со мной в номер гостиницы, – прошептал ей на ухо Игорь, когда им обоим захотелось большего, чем поцелуи на скамейке парка. Его руки обнимали Верину талию под красным плащом, и мир сиял так радужно, так беспечно.
– В какой номер? – спросила Вера, едва сдерживая головокружение от томительного желания потерять стыд. Она готова была пойти с Игорем на край света, но никак не в номер гостиницы.
– У нас проходят республиканские соревнования по боксу. Я в команде, и мне выделили номер в гостинице на время соревнований. Верочка, в номере мы будем одни, там я буду тебя любить нежно-нежно, долго-долго.
– Но я не могу пойти с тобой в номер, ведь я не твоя жена, и меня просто задержат на вахте.
– Вера, не волнуйся! У меня есть для тебя сюрприз… Смотри внимательно. Вот мой паспорт, а на этой страничке ты… являешься моей женой.
Сгорая от нетерпения, Игорь лихорадочно перелистал свой паспорт и торжественно протянул его девушке.
«Как романтично! Мой любимый сделал специально для меня печать в паспорте, чтобы быть со мной вместе!» – подумала Вера, замирая от надвигающего блаженства любить любимого мужчину без посторонних, пытаясь унять дрожь в предвкушении счастья.
Тут ее взгляд остановился, Вера уставилась на страницу паспорта, а ее ум перестал что-либо соображать.
– Кудрявцева Лариса? Ты женат на Кудрявцевой Ларисе? Но я же не Кудрявцева Лариса. Я – Вера Шевченко… Так ты женат на Кудрявцевой Ларисе?! И был женат на Кудрявцевой Ларисе 1956 года рождения? Но как Кудрявцева Лариса могла быть твоей женой всё это время?!
Вера уже перестала бояться грома и молнии, потому что повсеместно в городе стояли громоотводы, но в этот момент гроза разразилась внутри ее существа, хотя вокруг было ясно и солнечно, и у фонтана играли дети.
– О, ты обманул меня… Ты обманул свою жену… Зачем столько лжи? – сквозь потоки непрошеных слез вопрошала Вера, а Игорь попытался что-то объяснить, но понял, что обманывает сам себя. Девушка пересела от него на другой конец скамейки, плакала, закрыв лицо руками.
Игорь понял, что в этот раз он проиграл спор, и ему вдруг стало себя так жалко, что он сам готов был расплакаться. Когда Вера принимала как данное его обман, он признался ей в том, что его жена ждет ребенка, что было местью той, которая столько дней водила его за нос и оставила ни с чем.
– А что ты хотела? Где ты была раньше? Почему ты появилась так поздно? Как я мог знать, что я встречу тебя? Я люблю тебя! Вера, я только тебя хочу!
Последние слова Игоря доносились до Веры с некоторым опозданием. Как горное эхо, пробивались слова к ее слуху, ибо в этот момент она слышала только свое собственное сердце, которое вещало правду: «Ты разлучница, ты, будущий детский врач, чуть не разрушила семью. Игорь с тобой развлекался, когда жена носит его ребенка… Я бесстыдная женщина? Мамочки, неужели я так низко пала?!»
Теперь все встало на свои места, Вера отрезвела и спокойно протянула Игорю руку для прощального пожатия. Этот жест девушки разозлил боксера больше, чем пощечина. Молодой спортсмен жестко взял ее за плечо, лицо с покалеченным носом выражало презрение не только к Вере, но и ко всем девушкам на свете.
– С юных лет я поклялся не жалеть девок, не жалеть ни одну. Это второй раз, когда я не воспользовался случаем стать у тебя первым. Я свою первую любовь хранил до свадьбы, а она, подлая тварь, отдалась другому! А теперь я пощадил тебя, и вновь за мою доброту наказан, ведь столько раз я мог бы взять тебя, как суку! Ты думаешь, я тебя на колбаски приглашал? Ты знаешь, сколько я заплатил за ту комнату моему другу? Он назвал меня идиотом за то, что позволил тебе нетронутой целкой уйти домой. Я не смог поступить с тобой, как ты сейчас поступаешь со мной. Твоя глупая манера быть преданной первому встречному сделала из меня Буратино с длинным носом… Нет… Вера, не уходи… прошу… Я хочу тебя!.. Ты мне нужна! Завтра я буду у тебя под дверью в десять утра! Открой для меня дверь, и я буду твоим навеки.
Последние слова камнями летели в спину уходившей Веры. Теперь и в перезвоне весенней капели, в журчании ручейков слышалась насмешка над ее наивным желанием по любви выйти замуж, спать с желанным мужчиной в одной кровати на законном основании. Да, надо признать, что она опять обозналась, и теперь от жгучего стыда за свое моральное падение у нее холодело в груди.
«Утро вечера мудренее», но это изречение верно не для всех. Утром человека ждут всегдашние дела, утром ему не до мудрствований, ему надо успеть на работу, и сердце бьется в груди только затем, чтобы снабжать клетки организма свежей кровью.
После бессонной ночи Вера ехала в туберкулезную больницу, которая находилась в пригороде Караганды, и ее или лихорадило, или мутило, а разум хладнокровно подводил итоги весеннего безумия.
«Любовь – крылатая особь, а под крыльями спрятан обоюдоострый нож! Любовь никто не осудит – осудят несчастного человека, который ошибся в любви. Хотя лучше быть обманутой жертвой любви, чем чувствовать себя рыбой, выброшенной на берег… Все предельно ясно: когда нет свидетелей преступления, то нет и наказания, и пусть Игорь овладеет мною с моего согласия, без свидетелей… Это могло бы случиться и раньше, если бы я не была такой дурой… Как бы я хотела ничего не знать о Кудрявцевой Ларисе 1956 года рождения, но быть в руках боксера очередной боксерской грушей мне противно! Игорь сказал, что не имеет привычки жалеть девушек… Я стану женщиной, а он пойдет к другой?.. А если я сама захочу стать его однодневной любовницей, то ведь не от стыда!.. Пусть будет все как есть, а я через много-много лет напишу чудесные стихи о первой любви, и Шурик услышит эти стихи и когда-нибудь сыграет их под гитару… Что я делаю в этом автобусе, когда Игорь стучится в мою дверь?!!!»
– Вера, ты не заболела? – с тревогой спросила Ира, сидевшая рядом. – Верочка, твое лицо покраснело, как при высокой температуре. Что ты все время бормочешь под нос? Тебя знобит? Ты бредишь?
– Ох, Ирина, меня знобит и морозит. Я больна до одури! Мне надо лечиться, мне надо домой. Предупреди, пожалуйста, преподавателя, что я умираю.
– Не забудь вызвать врача, – посоветовала Ирина, когда Вера выходила из автобуса, чтобы вернуться домой.
Как спешила она домой, подгоняемая только одной мыслью: «Будь что будет, но что будет, пусть случится поскорее!»
Но, увы, Вера опоздала: когда она влетела в квартиру, настенные часы пробили половину одиннадцатого. Сидя в коридоре своей квартиры, девушка мучительно прислушивалась к каждому шороху за входной дверью. Она хотела только одного: чтобы Игорь вернулся и постучался в дверь.
На лестнице послышались чьи-то шаги. «Всё! Я пропала!» Вера, не глядя, распахнула дверь перед Игорем и шагнула навстречу, как шагают в пропасть… На пороге квартиры стоял папа и обнимал дочь, хотя не понимал, зачем.
Володя не успел утром позавтракать и после утренней планерки заехал домой попить чаю с бутербродом. С явным недоумением смотрел он на Веру, которая с утра отправилась на учебу в институт, а теперь без дела слонялась по коридору.
Помыв руки, Володя прошел на кухню, за ним последовала Вера, они вместе позавтракали. После горячего чая и бутерброда с ветчиной девушка утихомирилась, и, когда в коридоре неожиданно зазвонил телефон, она знала, что ей надо делать.
– Папа, тебе должен кто-то звонить?.. Нет? Ну и хорошо, мне тоже никто не должен звонить, поэтому пусть телефон звенит, а я попью еще маминого компота из холодильника.
Телефон в коридоре еще некоторое время подребезжал и умолк.
Два месяца Вера страдала от своей несостоявшейся любви. За это время девушка похудела до рекордного уровня, стала более вдумчивой и тихой. Эти перемены в себе ей понравились, и она хотела сохранить их как можно дольше.
Как-то раз, после майских праздников, Вера увидела Игоря на улице. Он шел в баню, и в портфеле у него был веник.
– Игорь, это ты?.. Как живешь? – спросила она своего бывшего возлюбленного.
– У меня родился сын! Скоро ему два месяца.
Прежнего очарования в мужском облике Игоря уже не было, образ благородного боксера, нарисованный ее воображением, исчез. Теперь перед Верой стоял обычный женатый мужчина, спешащий в баню среди бела дня.
Решив, что всё, что случается, становится прошлым, к Вере вернулся здоровый аппетит, и вновь ею завладела учеба.
***
– Лена, как здоровье у тети Паны? – ни с того ни с сего спросила она у Лены Литвиненко во время перерыва на семинаре по социальной гигиене. Хотя подруги сидели за одним столом, но разговаривали между собой, как чужие.
Дело в том, что Лена два месяца назад первой заметила влюбленное состояние Веры и публично посмеялась над ней, когда в присутствии всей группы выразила свое сочувствие:
– Верочка, то ты все прыгала, как воробышек на солнышке, а теперь хоть в гроб клади. «Зачем вы, девочки, спортсменов любите?..» Что, сбежал-таки от тебя твой боксер, и красный плащ не помог?
Вера ничего не сказала в ответ, хотя вся группа с интересом его ожидала, она сделала вид, что ничего не произошло, но разговаривать с Леной как с подругой перестала.
Но прошло время, и после встречи с Игорем с веником в портфеле Вера поняла, как она сильно соскучилась по своим подругам, особенно по Лене, и на семинаре Вера спросила у нее о здоровье тети Паны, чтобы начать разговор, но перемирие не наступило.
Лена стала лихорадочно собирать свой портфель, а когда собрала, то, схватив в охапку пальто и шапку, бросилась к выходу из аудитории. После ее ухода в классной комнате воцарилась тишина, все внимание переключилось на Веру, а та беспомощно развела руками. После семинара вместо лекции она поехала в Дальний парк в дом тети Паны.
Когда Вера вошла в дом, то увидела Лену, сидящую на стуле подле кровати, где, как обычно, лежала тетя Пана. Увидев Веру на пороге кухоньки, Лена приложила палец к губам, осторожно встала и знаками поманила подругу за собой. В палисаднике, где росли густые кусты отцветающей акации, она присела на скамейку и горестно закрыла лицо руками.
– Леночка, что случилось? Почему ты ушла с занятий? Я так тебя обидела? Прости. А хочешь, я тебе все расскажу про Игоря?..
Тут Лена вытерла ладонью слезы, усадила Веру рядом с собой и стала говорить:
– Вера, какой Игорь?.. Моя мама… Как я могла этого не заметить!.. Вера, я так рада, что ты заговорила со мной… Я люблю тебя… Я… я… всегда буду любить тебя. И мама будет… тебя…
Тут спазм перехватил ее горло, и девушка заплакала, не сдерживая слез. Вера хотела утешить подругу, но не знала, как. Когда Лена смогла говорить, то вместе с ней плакала уже и Вера.
– Ох, Вера, когда ты на занятиях спросила о маме, то только тогда я поняла, что у мамы опять… все сначала… рак желудка… Последние дни она ничего не ела, жаловалась на слабость, а сегодня утром ее вырвало… кофейной гущей… А я спокойно пошла в институт, думая, что мама съела что-то… А когда ты спросила о маме, то я… я… поняла… что мама умирает. О боже, что делать…
Горе леденило их души, а смерть уже хозяйкой вошла в ее дом. Долго и горько плакали они на скамейке под акацией подруги тем вечером, но утешать друг друга не решались…
После этого разговора тетя Пана прожила еще два месяца. Папа Ирины Борисовой, известный в городе хирург, прооперировал ее, но операция прошла безуспешно – болезнь зашла слишком далеко. Лене ставили оценки за экзамены заочно, потому что она ухаживала за умирающей мамой, а Вера, Ирина, Сауле и Света поддерживали ее как могли. Тетя Пана постепенно превращалась в маленькую худенькую девочку с глубокими морщинами на лице. Вымученной улыбкой она подбадривала любимую дочь, и, сдерживая стоны, просила ее подруг позаботиться о Лене, когда она станет сиротой.
Дни и ночи проводила Лена у постели больной матери, ставила обезболивающие уколы, ухаживала за ней, кормила ее из ложечки, как маленького ребенка. Когда введение наркотиков не облегчало маминых мучений, девушка поняла, что настала пора прощания. Слез не было, ибо теперь плакало ее сердце.
В ту ночь падали звезды, а в маленьком доме на окраине спали в одной кровати умирающая женщина и ее любимая доченька, которая теплом своего тела согревала мамино. Тетя Пана проснулась с рассветом и поняла, что лежит в объятьях дочери, приласкать которую у нее не было сил. Лена, почувствовав на себе материнский взгляд, открыла глаза.
– Мамочка… как сильно я тебя люблю. Я хочу быть с тобой… всегда… Почему бог не дал тебе жить еще пять лет?
– Пять лет… Они прошли… Я просила… еще… два месяца… твои экзамены. Не проси у Бога… лишнего… Благодари… за всё… Я отмучилась… Хочу на покой… люблю…
Тут глаза Паны закрылись и дыхание остановилось, только губы все хранили печать прощальной улыбки.
После похорон дом Литвиненко пришел в запустение. Старшие дети разошлись по своим семьям, оставив младшую сестру жить вместе с отцом, который через девять дней траура привел в дом свою знакомую молодую женщину.
Предсмертные слова тети Паны Лена пересказала подругам. Для Веры они стали религиозным откровением, знаком существования сверхъестественной силы.
– Почему тетя Пана попросила у Бога перед операцией только пять лет, а не десять или не вечность? Бог наказал тетю Пану, дав столько страданья, за то, что она попросила для себя недозволенные ей два месяца жизни? Если Бог определяет срок жизни, то зачем нужны врачи, раз они бессильны против смерти? – задавала Вера вопросы, на которые не знала ответов.
Так случилось, что во второй раз обидчивость на подругу обернулась трагедией. Какими ничтожными были поводы к обиде и какие ужасные беды влекли они за собой!
–– А может быть, я «пиковая дама»?.. Или какая-то роковая женщина? Может быть, моя обида имеет тоже сверхъестественную силу? О боже, только не это!.. Это проклятие или просто мой собственный вымысел?
Ни с кем не решалась Вера говорить на эту тему – слишком личными были ее вопросы. Поэтому она дала себе клятву больше ни на кого не обижаться! Она дала себе зарок избегать слишком близких отношений с друзьями, чтобы ненароком на кого-то не обидеться.
После летних каникул снова наступил сентябрь. Веру вновь увлекли дела группы, бурная институтская жизнь и подготовка к выпускным экзаменам. Больше, чем прежде, полюбила девушка ужинать вместе с родителями на домашней кухне. В этих разговорах солировала, естественно, мама. Она была народным судьей и иногда рассказывала мужу и дочери любопытные истории из жизни малолетних преступников и их жертв.
– Недавно в городе разоблачили банду студентов, которая существовала не один год и была практически неуловима. Оказывается, студенты института физкультуры совсем совесть потеряли – они соревновались между собой в количестве девственниц, которые вступили с ними в порочную связь. Случайно родители нескольких девушек познакомились друг с другом в отделении больницы, где их дочери делали аборты, и выяснилось, что все девушки – незамужние студентки мединститута.
– А почему так популярны именно студентки мединститута? – спросил Володя, задумчиво беря со стола очередной кусок хлеба.
– Преступники считали, что студентки мединститута более подготовлены для интимных отношений, и к тому же они неплохо должны разбираться в вопросах гигиены, а может быть, из-за спортивного интереса. Самое печальное, что суд не вынес приговора для спортсменов, потому что было доказано, что каждая из девственниц сходилась с молодыми спортсменами добровольно, – с горечью закончила мама свой вечерний рассказ.
– Мама, хочу добавки, пюре и куриную ножку. А в суде у вас не цитируют Омара Хайяма?.. «Чем ярче горят мосты за спиной, тем светлее дорога впереди…»
– Это ты к чему?
– К тому, я думаю, что на каждом пути есть мосты для сожжения.
Часть 3
Глава 1
Разве думал Ронни, что вольность вершить свою седьбу – такая коварная штука?
Бесшабашно жил он, брал от жизни то, что хотел, а что имел, тратил впустую и был всем доволен. Всё, чем благословила его молодость: крепкое здоровье, недюжинный ум и доброе сердце, – не находя применения, превращалось в пустые обещания.
Как-то незаметно и родительский дом перестал быть той пристанью, которая всегда сулила отдых и успокоение души. Теперь, когда он приезжал домой, его тут же тянуло обратно в путь.
Как-то раз, когда Ронни был в очередном рейсе, Диан – на занятиях в школе, а Альфонс трудился на своем строительном предприятии, в гости к Валентине пришли пять ее подруг. В последние годы Валентина купалась в материальном достатке. Ее муж и сын приносили в дом хорошие деньги, и оба отдавали получку Валентине, чтобы та распоряжалась доходом семьи по своему разумению.
Женщина не пользовалась услугами процветающих супермаркетов, где продукты славились низкой ценой и, соответственно, обладали сомнительным качеством. Нет, Валентина никогда не экономила в приготовлении еды. Всё необходимое для семейных обедов она покупала или на крестьянских рынках, или у местных торговцев.
Особая статья расходов выделялась на наряды для самой Валентины и для ее дочери Диан.
Надо сказать, что комната Диан была обставлена, как витрина игрушечного магазина, а в гостиной, как напоказ, стояли в рядок куклы, одетые в бальные платья. Куклы были выстроены не по росту, а по стоимости, и самая большая кукла напоминала младенца-переростка. Играть с куклами, стоявшими в гостиной, не разрешалось никому, даже самой Диан, потому что они служили интерьером дома, где любят детей.
Валентина мечтала прослыть хорошей хозяйкой и заботливой мамой среди близких, особенно в кругу подруг, где быть верной женой уже не считалось достоинством.
Валентина была женщиной бережливой, по мере того как ее кошельки наполнялись франками, росло и количество золотых украшений в скромной стариной шкатулочке.
К приходу подружек Валентина всегда прихорашивалась: прическа, макияж, бижутерия выбирались под стать ее новому платью.
Не успели женщины рассесться, как Валентина уже накрывала столик в гостиной с распахнутыми в сад окнами. К кофе прилагалась и светская беседа ни о чем.
– Мои дорогие, оцените, это подарок Альфонса, – с гордостью произнесла Валентина и выставила вперед руку, на запястье которой поблескивал изящный золотой браслет.
Восхищаясь красотой браслета, гостьи дружно зацокали языками и опять принялись за угощение, стараясь не смотреть в сторону гостеприимной хозяйки, которая не догадывалась, какую страшную новость они принесли в ее дом.
–– Вы слышали, как невестки мадам Де Баккер ополчились против нее?! Куда теперь податься одинокой вдове, если сыновья не защищают и денег не дают? Теперь живет она на вдовью пенсию, а невестки сговариваются ее в дом престарелых отправить!.. Нет, со мной такой номер не пройдет, я своему Ронни сама невесту выберу.
Тут подруги Валентины хитро переглянулись и вновь принялись с аппетитом уплетать булочки к кофе, никто из них не решался первым начать разговор о цели их прихода.
По их общему мнению, Валентина звезд с неба не хватала, в своем окружении она слыла глупенькой домашней хозяйкой и имела дурную привычку хвалиться собой, уютом своего дома, покладистостью мужа, послушанием сына и красотой своей дочери, и она сама не подозревала, как раздражала подруг.
– Ингрид, я очень рада, – продолжала щебетать Валентина, прикусывая печенье, – что мой Ронни починил кран на твоей кухне! Он у меня умелец на все руки!
Тут гостьи разом отодвинули от себя чашечки с кофе и уставились на хозяйку, а Ингрид к тому же покрылась красными пятнами. Уже который год Ингрид пыталась разбудить в младшем Де Гроте нормальные мужские чувства к женщинам. Какие только предлоги ни придумывала она, чтобы заманить его в свою мягкую постель.
Конечно, Валентина догадывалась об этом, отправляя сына к Ингрид со всевозможными поручениями, а Ронни уже при первом посещении разгадал обратную сторону этих поручений и, починив кран или отремонтировав стиральную машину, старался как можно быстрее покинуть опасную территорию жаждущих секса стареющих дам.
Когда за столом неожиданно воцарилось молчание, Валентине стало как-то не по себе. Первой нарушила молчание Ингрид:
– Валентина, мы должны открыть тебе горькую правду. Конечно, мы могли бы тебе ничего и не говорить, но, как твои верные подруги, мы обязаны тебя предупредить.
Сказав это, Ингрид опять замолчала, уже для большего эффекта своего предупреждения. Бедная Валентина встревожилась, а женщины, как по команде, опустили головы, словно во всем Антверпене наступил поминальный час.
– Мы тебе обещаем, Валентина, как подруге, – продолжила говорить Ингрид, – что секрет твоего сына мы сохраним между нами. Ты только не отчаивайся и по-прежнему оставайся для Ронни любящей мамой.
– Ронни? – чуть слышно прошептала хозяйка дома и не на шутку испугалась.
– Да, Ронни! Дело в том, что нам стало известно, что твой сын имеет другую ориентацию. Ведь он не мужчина, как обычный мужчина, а он… гомосексуалист!
Хотя смысл этих слов еще не вполне дошел до сознания Валентины, но ее губы задрожали, как и мелкие кудряшки на ее голове. Тут гостьи всполошились и принялись ее утешать:
– Дорогая наша подруга, мы не оставим тебя в беде! Ведь ты должна понимать, что некоторые вещи вполне естественны в человеческих отношениях. Мы только еще не определились с полом твоего сына…
Валентина бледнела прямо на глазах, на нее становилось жалко смотреть, и к ней обратилась самая скромная из женщин, которая еще не рассталась со своим мужем, но собиралась:
– Говорят, что Наполеон, такой же коротышка, как и твой сын, тоже был гомосексуалистом, хотя сумел скрыть это от своей жены и от всего французского народа, но историки это утверждают наверняка.
Когда за подругами закрылась дверь, то она закрылась за ними навсегда.
Валентина поняла, что ей не надо впадать в панику, а надо срочно спасать и положение своего сына в обществе, и честь семьи. В этот день она много думала, и ее молчаливость обеспокоила родных.
Диан возвратилась из школы, а мама безучастно качалась в папином кресле и не обращала на нее никого внимания. Потом с работы пришел Альфонс, всегда ценивший молчание Валентины, он тоже забеспокоился о состоянии ее здоровья, хотя признаков заболевание не наблюдалось. Ни Диан, ни Альфонс не подозревали, что ее молчание было вызвано страхом случайно не выболтать ужасную новость, которую надо во что бы то ни стало сохранить в тайне.
На следующее утро Валентина точно знала, как надо ей действовать. Больше не даст никому на свете чернить семью Де Гроте подобными подозрениями, ибо ее сын – нормальный мужчина, который еще не встретил свою пассию. У женщины за ночь созрел план по спасению репутации сына.
Во-первых, Ронни надо было немедленно женить. Во-вторых, невестку надо выбрать покорную, чтобы она не шла против своей свекрови, как невестки мадам Де Баккер. А то, что было в-третьих, Валентина безнадежно забыла уже утром.
Через неделю в рекламной газетке появилось объявление, что холостой, здоровый и молодой мужчина желает найти подругу жизни.
***
Знакомство Валентины с Каролин состоялось по телефону, а их первая встреча проходило в ухоженной гостиной семьи Де Гроте.
Каролин выглядела значительно старше кандидата в женихи, хотя разница в возрасте была всего в три года. Девушке понравилась вилла Де Гроте, ее внутреннее убранство, но особенно ей пришлось по душе радушие Валентины, перед которой она покорно присела на самом краю дивана, положив руки на коленки. Глубоко посаженные глаза Каролин не выражали ничего другого, как подобострастное желание угодить хозяйке дома.
Девушка была маленького роста, а ее худоба выглядела болезненной. Из-под летнего коричневого пальто выглядывал подол сатинового платья в мелкий горошек. Туфли на ее тоненьких ножках казались колодками. Внимательно оглядев Каролин, как будущую супругу сына, Валентина пришла к выводу, что перед ней сидит невинное создание в ангельской непорочности.
– Каролин, моему сыну не нужна молодушка, ему нужно руководство женщины, которая знает, чего она хочет в жизни. Откуда ты родом?
– Из провинции Лимбург.
– Хорошо. А кто твои родители, дорогая Каролин? Они дали тебе очень красивое имя.
– Я сирота, мадам.
– Ах, бедняжка! – всплеснула руками Валентина, но в ее голосе не было ни капли сострадания.
Это была прекрасная новость, потому что Валентина не любила конкуренции, а идея быть для Каролинче матерью и свекровью ей понравилась. Женщина подумала, что сиротка удачно заменит ей общество предавших ее подруг, и ее настроение значительно улучшилось.
– А где ты работаешь, девочка?
– Я прислуживаю господину доктору, мадам.
В голосе Каролин зазвучала неподдельная робость, которая подтверждалась невинно опущенными глазами.
– Работать у доктора – это большая честь, моя дорогуша. Если господин доктор взял тебя на работу, то и я буду рада видеть тебя своей невесткой. Спасибо за подарочек, который ты мне принесла. Я скажу тебе честно, моя девочка, что я тоже росла сиротой. Моя мама умерла очень рано, и отец один воспитывал меня. А теперь посмотри, как я хорошо живу. Я тебе помогу, милочка, забыть сиротство. Наше с тобой общее дело – женить на тебе моего сына Ронни. Правда, он даже слышать не хочет о женитьбе, но я научу тебя, как из строптивого козла сделать покорную овечку.
Целый вечер просидела Каролин в доме у своей будущей свекрови. Она внимательно выслушала все назидания Валентины по укрощению бывшего офицера, бывшего строителя, бывшего механика, бывшего кровельщика и удалого дальнобойщика.
Домой Каролин ушла поздно, они обе были довольны собой и беседой.
***
Да, Каролин выросла в детском доме, но она не была сиротой.
Ее отец, Жос Де Веер, был веселым простодушным пареньком родом из глухой деревни Лимбург. Образования, даже законченного начального, у него не было, а было желание изменить свою судьбу, быть потомственным крестьянином и работать на своей земле.
При создании Королевства Бельгии в 1830 году восточные земли Фландрии были объединены в одну большую провинцию под названием Лимбург. Эта провинция отличалась богатством земельных угодий. Издревле лимбуржцы слыли специалистами по разведению картофеля и умельцами в сельском хозяйстве. Травы для скота было здесь вдоволь, и зерновые давали хороший урожай. Впрочем, для экономики провинции были значимы не столько крестьянские хозяйства, сколько шахты по добыче угля, в которых часто случались обвалы и гибли люди. Однако гибель шахтеров на пороге Второй мировой войны общественность страны мало волновала – страна переживала время экономического кризиса, люди голодали и ценили любую возможность заработать хоть какие-то деньги.
Народ восточной провинции Фландрии отличался трудолюбием и жизнерадостным характером. Жители этих земель говорили певуче, растягивая слова, как мелодию песни.
– Отойди-и-и от меня-я-а, ты делаешь меня-я-а горя-я-ячей! – нараспев говорили женщины полюбившемуся мужчине, и сердце крестьянина таяло в груди от такого откровенного признания в любви.
Лимбуржцы отличались не только веселым нравом, но и пресловутой скупостью, которая хорошо сочеталась с расчетливостью. Если в дом приходил гость из Лимбурга, то хозяева знали, что накормить его будет нелегко. Перед тем как отправиться в гости, нормальный лимбуржец держал голодный пост, чтобы своим волчьим аппетитом радовать хозяев застолья. Голодному человеку хоть варенье на сало намажь – всё будет вкусно, и хозяевам хорошо, что еда не пропала даром.
Жос Де Веер был единственный сын в семье земледельцев, но тяжелый крестьянский труд за краюху хлеба и кружку молока быстро надоел, и юноша подался в шахты, чтобы подержать в руках хотя бы пару центов, а если повезет, то и несколько франков.
– Ох, сынок, работать под землей – это не для крестьянина, – убеждал отец Жоса. – В шахтах – тьма тараканья! Лучше уж коровам хвосты крутить, чем в шахте на брюхе ящеркой ползать. Посмотри вокруг. Красота! Поля! Леса! Жос, сынок, подумай хорошо, в шахтах станешь ты, как угольная головешка, и никакая приличная девушка на тебя не посмотрит, а здесь ты у себя дома, тебе и говно – навоз! Да и какое молоко без коровьих лепешек бывает? А? Деньжат поднакопим и еще земельку купим…
Жос хоть и послушным был пареньком, но очень упрямым.
– Папа, авось заработаю себе на штаны, а то заплатка на заплатке наворочена, приоденусь и женюсь. Глядишь, и к вам с матерью жить переберусь, – попытался успокоить он отца, собирая свои скудные пожитки, и, поцеловав мамашу на прощание, зашагал по каменистой дороге в сторону угольных шахт.
На шахте Жос жил в бараках, где ютилось по двадцать человек в одном помещении. Однажды его напарник Жан, у которого были дом и жена, пригласил юношу к себе на постой. Жос платил за гостеприимство половиной своей зарплаты. Дружба между Жосом и Жаном крепла. Через несколько месяцев шахтерского труда Жос смог прилично одеться и подумывал навестить своих родителей, но началась война.
Первым рекрутировали Жана. После его ухода его жена готовила обеды только для Жоса.
Проходили месяц за месяцем, а от Жана не было вестей. Жив он или нет, никто не знал. Как-то раз после обеда женщина, тоскующая женщина без мужа, накормила Жоса обедом, а потом повела его в маленькую спальню, где раздела гостя до трусов.
К такому обращению юноша не был приучен, но ему это понравилось. Потом она стала медленно раздеваться сама, бросая свое белье, пахнувшее цветочными духами, прямо ему в лицо. Затем она села на пол между ногами пыхтящего мужчины и грудью прижалась к его животу. Жос не знал, что ему нужно делать, но он не знал и того, что ему делать совсем не нужно. Раздумывал он недолго, разгоряченная женщина сильным движением руки опрокинула парня спиной на кровать. Что произошло в последующие десять минут, никто так и не узнает, но на другой день она попросила за обед двойную оплату. Через несколько месяцев Жос тоже ушел на войну, но уже на стороне немцев, и на следующий день все о нем забыли.
Когда Жос, повоевав, отработав на фабрике под Дюссельдорфом, вернулся в шахтерский поселок героем и узнал, что его Жан так и не пришел домой, то решил навестить жену его друга.
Увидев гостя, жена Жана спешно вытерла о грязный фартук руки и ввела его в дом. За распитием бутылки шнапса с отварной картошкой бывшая любовница рассказала, что она родила от Жоса дочь и сдала ее в сиротский дом.
Де Веер нашел детский приют, где воспитывалась его дочь. Это благотворительное заведение находилось на территории женского монастыря. Его дочку звали Каролин, но девочку ему не отдавали, потому что Жос не был женат и у него не было стабильного заработка. Недолго думая, мужчина восстанавливает крестьянское хозяйство, доставшееся ему от родителей, и начинает поиски жены.
Никто из знакомых в округе дам не захотел выходить за него замуж. Вид у него был неухоженный, содержать дом в порядке он не умел, и его хозяйство не отличалось прибыльностью. Жос был груб в обхождении, а его деревенская любезность расценивалась дамами как признак тупости. Через три года за Жоса вышла замуж одна пожилая цыганка. Цыганка не требовала многого и была готова разделить с Жосом его скромный образ жизни.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/vladimir-de-lange-23/vse-my-rodom-iz-detstva-pervaya-kniga-romana-vera-i-r-71198758/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.