Читать онлайн книгу «Ангелофилия» автора Мурат Юсупов

Ангелофилия
Мурат Юсупов
Фантасмагория на тему людей и ангелов. Главный герой придумывает себе брата-близнеца, который оказывается реальностью, ангел вселяется в больного ребенка, и все это переплетается и превращается в историю любви, предательства и столкновение человеческих судеб. Публикуется в авторской редакции с сохранением авторских орфографии и пунктуации.

Мурат Юсупов
Ангелофилия


Святый Ангеле-Хранитель, моих чад покрый твоим покровом, моих чад от стрел демона, от глаз обольстителя и сохрани их сердце в Ангельской чистоте. Аминь. Аминь. Аминь.
Молитва.
Вот и есть огонь, а некого согреть…
М.В.
1
Электро-н(чужое тело)
Ветер,стучал кровельным железом,теребил форточку, шелестел тюлью наполнял комнату прохладным и пыльным воздухом. Галя, вышла в магазин купить котлет. А на первое к приезду детей,решила сварить борщ. Им  не пришлось в спешке бежать с захваченного города. Им повезло их вывезли на несколько дней раньше. Детей направили в лагерь на Азов.Но здесь в безопасности, она переживала,за мужа.И думать не хотела, что если его ранят или.
Привычно,достала с морозилки, один из завернутых в полиэтилен кусков. Еще б парного, но пока, нет.А там дома целая морозилка осталась забита, все протухло наверно  вспоминала она.
Ангел нашел их,после освобождения. Георгий погиб в бою от осколка,который перешиб сонную артерию. Ангел принял его вид. Зачем не знал, на сколько тоже. Да, и самого времени в человеческом представлении не ведал, являясь чем то иным. Галя казалось не чувствовала подмену,хотя во сне вздрагивала и если б даже, то верно сошла бы с ума.
Ночью выступала певица.«А ничего поет. – вдохновился,ангел как Георгий. – Пронзительно!» К тому ж выглядела певица, вопреки слухам неплохо. За окном гремело, но дождь не шел.Снова пахло пылью, и то ничего лишь бы помойка не горела, и масложиркомбинат на выходные не портил воздух, а еще кресла и стол от жары,как будто пропитались потом! Локти  липли словно, уговаривая подожди,еще, посиди. Ангел взглянул со стороны,потом со спины и изнутри и внутрь, не вникая зачем и почему так, как есть с ним.И не найдя к чему бы могла прицепиться взглядом Галя,продолжил просмотр.
Уши в растопырку, шея короткая, голова большая, ноги футбольные. Рядом через фарфоровые зубы посапывала Галя. Чуть ближе стоял пустой стакан.
– Вот как. А еще, когда в арбузе вода, жаль испорченный вкус, пользовался он ощущениями Георгия. И еще, вчера тряхнул с копилки  мелочь и поехал сдавать кровь, два с половиной часа в пробке, но добрался, жаль больных.Рассуждая как Георгий, рассказывал он уснувшей Гале, а на самом деле синему демону и желтой женщине, которые заговорщицки шептались. –И как здесь?–молча спросил Ангел.Галя слышала во сне: Милая, наконец то мы вместе!Пришельцы отвечали.
– К тебе пришли!
– Ко мне? Зачем?
– Если б знать?
– К тому ж не знаете! Только сплетничать можете.Все в прошлом ответил синий демон(вот у людей ничего,кроме прошлого). Вспомнил он окружающих, вспоминающих прошедшее  с радостью. Ждите,  сейчас оденусь, и взглянул за спину. – Ну, и куда?
– Приказано в район Лыжного.
– А где это?
– Без понятия.
– Тоже не знаете? Сколько помню, все без понятия. Пропили мозги что ли?– как Георгий спросил он.А Галя слышала сквозь сон : Иди ко мне девочка!
– Что? Да!
– Тогда не лечу.
– Надо!
– И  вы,так говорите?!Олухи! Ангелы, могут в нескольких местах одновременно находится!
– Не знали.
– Не знали они!А что вообще знаете? Ну, и! Сделайте чтоб долго ис-ка-а-а-а-л!
Синий демон и желтая женщина исчезли. Ангел вздохнув  как Георгий,взглянул на спящую и  открыл невидимую панель, под которой скрывалось нечто вроде табло, на котором светилось: Ангелофилия, 2008 год. Перелистал Цхинвал, Тбилиси, Сухуми, Олимпиада в Пекине, мировой экономический кризис.Стёр написанное,и написал: Ангелофилия, 2000, и попенял, чувствуя как прошлое звенит, а то и колотит в висках: «Хоть бы что новое: ангелофилия, филия, странно, сделали б ангеллайф, или еще как красивее. Да собственно мне что?Я Ангел.Сказано!Филия так филия!Прости Галя, с тобой останется только голограмма, и ты не сойдёшь с ума наверное»
2
Красная планета
Сквозь кусты виднелись  статуи.Затертые, смытые, и скорее серые, чем белые.Когда остовы возвышались вблизи, ощущалось, что то значительное. Приближение, навивало сравнение с римскими, греческими и петербургскими изваяниями. А когда касался холодного даже в жару камня,  невольно возникало: откуда, здесь!? Кажется, что и не к месту,а только такого по Руси накопилось.Для себя же, не считал везением рядом с домом парк со статуями.Привычка вторая натура, и привык , а первая от предков и от Бога,это кому как!?Три повторения и пропал, или спасся. Вроде каждому свое так в страшном Освенциме. А мы ответ! (Никто не забыт, ничто не забыто!)
За парком следили.Местные называли,сквериком за небольшие,правильные формы,но и это мало кого волновало.Сквер хоть и мал, но делился еще на несколько более мелких зон. Около будки мороженного детская,с продолжением у входа на пляж. Рядом с каштановой аллеей,у пивнушки «шайба» поддатые мужики с полными и не очень кружками, с дымящимися, скрюченными папиросами, а около  летнего кинотеатра шпана и их мопеды, восходы, иж-планеты тарахтящие по вечерам, а еще  внизу на Оке, мойка для полоскания  белья, а на бетонке ,лодочные ящики и сами «Казанки, прогрессы, и деревяшки».Выходы, тот что дальний, жуткий, где можно встретить ужасающих тюремщиков, и дальше к мельнице, на мрачные пустыри, а с той стороны входа, газвода и остановка транспорта. В парке  велись озеленительные работы; зимой трактором чистили аллеи; весной сажали цветы, облагораживали клумбы. Трудились  женщины,в халатах и платках.
Одна из аллей, каштановая. Южная редкость, а потому как падают то сразу на сувениры. Людей привлекала их схожесть с остроконечными молекулами!? Как хотите, но привлекала. От этого, или еще из какого любопытства некоторые загоняли детвору на верхние ветки. И те,  пробираясь  завладевали  последними из оставшихся плодов. И пока никто не падал.
Лет десять назад охранник следил. Но развалился Союз,  и многих красота угнетала. Почти как в октябрьские! Чем то схоже. И мало по малу статуям сломали рога, а за ними головы; горнисту руку, затем вторую и так  до уничтожения.
Стало ясно что мазолят и мешают, некоторым. И им не то что красота нужна,а даже вредна они от нее мягчеют, когда б по ихому звереть. Их действия и желания просты. Вроде сам не хочу и другим не дам.Хочу крушить,и буду и никто  не скажет! Не те времена!
Статуи их бесят,намеком, что некрасивы, черны в сравнении с этакой белой алебастрой. Вот смотрит с кухни,а рядом кислыми щами,  вперемежку с прошлогодними носками смердит. Само пространство за. И так плохо, так муторно, что они там  в парке белые стоят, напоминая о потерянной и уже недостижимой чистоте и красоте. И все позади и теперь с них, никакого толка! Одна морока.Вот после аванса, все к едреной фене, а пока пусть. Особо  в кайф бить о твердые спины оленей бутылки.Пустые Агдам, Ркацетели, вермут, портвейн три семерки,да тот же денатурат, иль, пшеничка и так дальше. А как!? Спросите!По другому никак! Не получится! Карма! Народный гнев!Швах! Ржачка! Наши люди,пролетарии!
Выпили! И веселись! Дико но весело! И все лучше чем в живых табуретом, утюгом, или той же ноль семь угодить. Им то каменным! И уж ясно что  нужно любых брызг, пусть из стекла. А что делать если не хватка, радости,  моря, тепла, света, да что там ума. А злой рок, укором,подвис похмельным смогом. Зима!Скоро тепло, всего семь месяцев осталось, шутят бродяги.Выехать в Египет, да даже в Анапу не представляется. Да че там, если с похмелья даже до пляжа не добраться.А не было б статуй,били б друг друга, а так хоть, без стонов, и ментуры. А вот их уж и нет, ничинай  по новой,разборки кровавые.
Статуи, доломали быстро, в месяцы управились. Заодно ободрали, кору каштанов. Оставшись без кожи, и не перенеся морозов,часть погибла. Дальше что-то рубили, что-то ломали, топтали и ничего, не сажали, не облагораживали. Город открыли и переименовали. В город хлынуло много народа. Праздник кончился. Да здравствует праздник!
Заканчивалась перестройка.В парке появились  пеньки. Тем временем строители  готовили площадку под метромост, который когда-то видел на огромном белом листе в филиале метроинститута,что находился на первом этаже школы. От парка мало что осталось – через пять лет после детства. Рядом со строящимся мостом ловкий делец,построил казино. Тем временем игра вышла из подполья и завладела умами советских людей.
Помнишь, брат, полупустые улицы, оживленные утром и вечером, когда люди торопились. Конвейерная лента не останавливалась.На улице жило много разного люда. Днем улицы пустые. Все хочешь, не хочешь, вкалывали!
А кто нет – таился. Все как то находили общий язык. Бабки сплетничали у подъездов. Учителя, продавцы, рабочие, гаишник, работник райкома, почтальон, инженер, алкоголики, тихони трезвенники, деды, их внуки, и есть тот интернационал. Гетто на ул. Марата. «Я счастлив был когда-то» – пел Розенбаум. У него, Питерская.
Первое мая ждало, как лысина расческу!Северо-западный трепал флаги. Как обычно солнце светило,но не грело! Демонстранты грелись «Пшеничкой», «Андроповкой», а кто и – «Агдамом», густым до блювоты, портвишком. Улицы таились шума. Глядя на заграждения, в памяти ожили некоторые моменты. В шесть утра гимн,врывался в комнаты как разбойник.
Дети и старики,вздрагивали спросони.Родители ушли полпятого, чтобы добраться до демонстрации. По радио гремит,Союз нерушимый республик свободных. Кто ж оставил? Бабка заскрипела на кровати, чтоб выключить,но опережаю ее и бегу.
На кухне подрагивает «Свияга»,и вот по холодище, где то форточка, и дверь на цепочке.А дальше чтоб бабка не опопмнилась, достаю стакан и несильным нажатием сифона вызываю  смешения газаводы. Казалось  всю ночь только, и ждал этого « движения». Пара глотков, и, во рту свежесть утра. Заряженный пузырьками,дальше преодолеваю коридор, и  влетаю в ледяной туалет.А уже после, под ворчание бабки, еще пью газировки,моюсь одеваюсь, включаю телек,хотя там все одно.
На время майских и ноябрьских,улица преобразилась.Мутная река искусственной идеологии, драпированная в красное сари, тыкалась в гремящую репродукторами пустоту. Морды грузовиков и возбужденные лица, под немыми окнами,плыли чтоб в конце впасть в последнюю и завершающую стадию –  брожения и распада. Но это в прошлый раз, а сейчас?  Тоже! Ничего  на первый взгляд! Торможение и волочение шло с потерями,состава словно их по дороге выкашивал вражеский пулемет, невидимыми пулями,и дальнейшей рассадкой по автобусам что в итоге оборачивалось дымкой  истории.
Цирк,казалось никак не заслуживал, такой роли.Откуда нам тогда было знать что там мучат диких животных.Но словно чувствуя такое напряжение и кровавую природу таких представлений, в самом цирке шпана вела себя смирно. Словно боялась невидимой агрессивной силы, исходящей от  укротителей, фокусников и мускулистых акробатов! И вокруг много чего еще. Да те же демонстрации и хулиганские разборки.
Сначала все как надо. Территория движения масс оцеплена, так что и мышь не проскочит. Мы местные,и то не могли проползти. Разве что под днищами.Да пачкаться не хотелось, да и  оригиналы райотделовцы,кое где битого стекла сыпанут,поди заметь, пока не пропоришься.
И все, что и не выскользнешь разве что в цепкие когти.Автобусная ловушка, загон. Сейчас, такое только на марше несогласных и видишь и то редко.
От «ЛИАЗов» несет дешевым бензином,от  «Икарусов» еще хуже солярой и жженой резиной. Из расхлябанных сальников,как кровь метелла капает черное масло. Поток, скоро хлынет. Обязательно явится.Так  из пятилетки в пятилетку ничего не меняется. И все считают это  благом.Привыкли и боятся перемен. Как бы хуже не стало! А приглядишься, как же глупо устроено и куда уж хуже. Человек ничто, партия все, почти как сейчас едросы и Путин! Ну уж не так категорично, человек все же,при любом раскладе что то, ведь народ и партия едины! А когда едины, то не победимы!А вот по одиночке конечно никто.
Милиция переговаривается с хрипами.Все в оцеплении.А потому на улицах тихо и пусто. Работники высматривают крамолу и зачатки провокаций.Хотя откуда им в закрытом городе взяться. Многоуровневая система контроля.Слышны  негромкие но уверенные позывные. «Первый! Первый! Третий, как понял? Прием!» – «Вас слышу, понял , прием».
Уж не суть важно, когда начнется.Главное готово,а там пусть хоть не начинается. Все под контролем.Вот пастухи стада.Конвоиры и подконвойные.Как всегда все произойдет в привычном русле.Осечки не будет,потому что именно этой дорогой вымощена дорога в ад! Так в сад или в ад!? В ад, в ад! А может все же в сад? Время покажет! Уже показало?
Здесь на улице, поток превращается в пузырящийся газ эмоций,словно намеренно вызванных властью,по аналогии с вызыванием рвоты при пищевом отравлении.В том, все же, что то есть,а может нет,кому как. Многие годы народ шел на демонстрацию:Обязаловка да и обещанные отгулы,действовали положительно.Шли с настроением, что не зря: пройдут, пронесут, прокричат, пропоют,пропьют,а потом еще и отдохнут.
Поутру Интернациональная,и прилегающие улицы пусты и притягивают к себе нереально холодной,карикатурно-нейтронной,Картеровско-Рейгановской пустотой.Нас так и тянет швырнуться,по потайным ходам.На улице рисунок журнала начала 80- х.Кажется, что часть людей,вот конкретно с нашей и  еще Коммунистической, Вокзальной улиц, совсем исчезли, скрылись в неизвестность,притихли в засаде на врага, спрятались в схроне от облавы, или что самое фантастичное,погрузились в космолеты и взмыли на Марс. А мы остались и бредем!?
На плите кастрюльки,включены телевизоры,звучит одинокое радио и никого.Вместе с другом идем под окнами,удивляясь отсутствию речи и какой то потусторонности происходящего.Словно из журнала про нейтронную войну!
Людей нет.Ужас подкрадывает.А людей нет? Где-то гремит музыка и ревут динамики.Преодолевая страх, бежим на берег,и из далека видим гордо марширующих по площади.Наши! Когда, издалека, слышишь их ура,то веришь в силу партии хотя еще не знаешь что это такое.Нагромождения праздника, флаги, тогда отпускает один, и возникает следующий,а дойдут? И подбадриваем. Дойдут, дойдут, рядом! Никуда не денутся!
Понимаешь, что так лучше, чем если б все в полном составе, на Марс, или еще куда (как писали фантасты А.Беляев,и  И. Ефремов).Они взмыли в ракетах! Как, а почему не слышал старт!? Спал? Эх  проспал! Они ночью! Ладно!Вырасту, полечу! И я!Только, выучусь, окрепну,до реальных бойцовских размеров бицепсов, трицепсов, косых и икроножных, мозгов. Они летели освобождать марсиан от капиталистов и скоро  вернутся; они участники исторического события; сделают там образцово- показательную планету коммунизма.Храбрецы и герои! Пусть и посмертно! А с нуля начинать всегда легче,чем искоренять накопившееся. Там такое красное в квадрате,в кубе, емкое и всепоглощающее майское небо. Откуда знаешь!?Да через телескоп!Очень красное, как задница  мартышки! Да ну! Тихо!Шучу как алое знамя, как кровь героя!Огонь очищения, фойер, гут, нихт, найн, цейн, цвольф.
Холод и отсутствие кислорода – вот красота!Ничего лишнего,и это еще не самое, что ждет, если хоть на миг расслабимся.Страшнее предательство!Но его пока нет! Все свои. Суперэнергия, Е.И тебе хорошо, что после пустоты наконец люди, и в их руках транспаранты, и развивающиеся, стяги, марсианские реки текут по воздуху,и голос волшебника  выкрикивающего лозунги, в его исполнении больше,чем лозунги, они сама пустота, которую чтоб таковой не казалась озвучивают лучшие тембры.
Тональность высока:Партия,Ленин,Коммунизм.«Ура! Ура! Ура!», разгоряченная река, фан-фары трубят сбор.– «У-ра! У-ра! Ураааа!». А когда вернешься с набережной, то  хочется назад к воде,зачем только ушел,а спустился по бетону, сел в лодку и по течению – туда, где они, все,навстречу!Жаль только лодка на замке.
Милиция при параде. Их рубахи не делают их более человечными. А им по статусу не положено улыбаться, потому что мы должны их бояться.И боимся и ропщем!Пойди,куда не следует,и там он, сторожит.
После   центральной трибуны поток  снижал скорость. Уже не торопятся. Это как бегун после финиша. А конец центральной трибуны есть финиш.  Улица запружена ожиданием, уставших демонстрантов. Пять четыре, три, два, один, пшли… И хлынули, волны, под гремящие марши. При приближении видно, что некоторые уже готовы, слегонца; Еще никто не падает, улыбки и энтузиазм. Устали идти! Мимо трибуны как всегда по струночке,  чеканя шаг, а уж после извините можно и выдохнуть и расслабиться и по второму, и по третьему, и по пятому ,из под полы с устатку.
За все! За светлые дали! За ночи кромешные!  «Только бы не в милицию, чтобы квартальную не отфигачили». После двенадцати понеслась душа: начинаются потуги, разброд, шатание, скрип рессор, перегазовки, передовики рабского и не очень труда  ведущих предприятий концлагеря. Все на мази, на лыжне, на выдохе, и во вздохе исторического чудовища,почти змея- горыныча и невдомек, что реликт не  больше, не меньше как былинный персонаж.
Да, а, сказал бы тогда! В раз оказался б, где надо, несмотря на детский возраст. Где -то в районе Олы или Сосумана. Лучшие районы  прошли, а за ними тянулись отсталые и совсем гетто вот вроде нашего и там уже другой  народ. Все рассчитано, поминутно. К часу поток ослабнет, а к трем  закончиться и улицы опустеют, станет одиноко и грустно.
Милиция и вытрезвители  работают с перевыполнением. Все довольны. Даже пленум ЦК и тот не брюзжит. Им доложили. А тем временем, тут держи ухо – пьяные срама неймут.  Охраняем двор и подъезд, с  овчарками, коих во дворе аж две. А проблема, что по дороге демонстранты, пили, а теперь невтерпеж. «Ах, вы сильно хотели? Извините, не получится!» – «Почему?» – «А потому! Живем мы здесь! И не позволим!Вот вам острые клыки нашей собаки и заправьте-ка все обратно в штаны». –
«Ах, так!» – «Флойд, фас, фас, фас! Флойд рвет и брызжет слюной. «Сказал же взять, родной, откуси им, их.» И он хватает и дерет, а люди отпрянут, и снова лезут. Людям треба и они не могут вот так, посреди улицы, сесть. Хотя многие уже и садятся и уже через час ручьи горячей мочи,  превратятся в вонючие лужи.
Но большинству нужно прятаться. Инстинкт! Даже кошка  закапывает! Но когда  хотят  и перед этим уже выпили ноль-пять, а потом еще ноль-семь и пивом накрылись, и кумарит (при одном-то бутерброде) – то поймите, им теперь все нипочем, не то что зубы овчарки – даже  крокодильи  не устрашат. Клапан давит! И вот мы салаги в гипнотическом шоке видим множество сидящих оголенных женских поп и сильные струи мочи со звуком, бьющие из под них. Мы поражены, хотя видим это каждый раз.
А взрослые продолжают. «Вы спрашиваете, куда вам? А это уже как хотите! Да хоть в штаны – нам все равно, – сражая ехидством, отвечают сквозь щель, дворовые, растерянным демонстрантам. – А где туалет? Мы знаем, но  за ваше хамство  не скажем, что передвижной туалет в виде троллейбуса, за углом соседнего дома, но там очередина…»
И  люди, удивленные, что их обвинили в хамстве, не в силах терпеть разрывающиеся  пузыри облегчаются прямо на ворота, а мы сверху льем воду. Ни дать ни взять осада Трои! Льют  дети вроде нас, которых подсаживают на ворота старшие. Льют, и хорошо еще,  не кипяток, как кто-то предлагал. Смотрим на демонстрантов, как на захватчиков. Жалость все ж свербит, что они свои, советские, но здравомыслие в лице дяди Ромы подсказывает, что они пьяны, и если их запустить, то обгадят двор, а где потом играть, бабушкам посидеть на свежем воздухе. Демонстрация закончится, они  уйдут, а нам жить!?
А за углами уже кое-кто лежит и сидит, подпирая стены, деревья, штакетник. Пьяный пролетариат, угрюмо блюет. Он сегодня имеет право! Он заслужил этот  умательник, потому что устал от своей бесконечной диктатуры и липового господства. Правда, он еще об этом не знает, но  начал догадываться. Да и кто ему скажет? А кое-кого уже шмонает местное жулье, но они не чувствуют потому что в алкогольной коме.
И в ответ только мычат, и пускают  слюни. Беспомощно хлопают глазами, не понимая, что пройдет  нескольких минут,  и с них снимут все ценное.
Заплутавшую одинокую пьяную женщину заведут темными коридорами в блат-хату, что на втором этаже соседнего дома, там еще  напоят  бормотушкой, потом поимеют хором, а затем в бесчувственном состоянии отнесут за сараи, где  вечером по их же наводке  заберут менты. А что? Она ж ничего не помнит. А озабоченных уродов в округе хватает. А мы хоть и салаги но все обо всем  знаем как никто другой.
Мы, местные, соревнуемся, кто больше выпросит  шариков, флагов, значков и красных ленточек. На настойчивые просьбы откликается меньшинство. Большинство же жмет. Таким, стекляшку вдогонку и наутек.  Если слышишь «пах», то попал, а если «Ай!», значит мы уже далеко. Нас, как ветер,  уже никто не догонит.
На улице видим разное и, еще  совсем не сравниваем увиденное с изнанкой или прямой кишкой, а тем более с итальянской клоакой, но что-то в этом есть. Мы счастливы и этому еще ничто не может помешать, и уж тем более  ужасы бытия.
До поры, происходящее казалось праздничным и веселым, но почему-то с каждым годом выглядело все мрачнее. Сейчас  понимаю, что так происходило  из-за того, что много раз видели как парадное, лицо демонстрации, бодро улыбающееся перед  трибуной, повернув  на улицу, превращалось в мало приятную, субстанцию. Кто то говорил, что после финиша всегда так, особенно если ничего не выиграл.
Мутации происходили почти всегда после прохождения колоннами официальных трибун и если взглянуть в глаза демонстрантов, то заметны  следы мысленного ритуального прикосновения  к холодному остову, а точнее к чугунным башмакам, памятника  и внутренней готовности к жертвоприношению. «Живите так всегда! Мне приятно! –  говорил Ильич. – Но не забудьте, я высоко и, далеко и вообще я монстр, который если что, отгрызет вам головы.» Шли быстро, почти как зеки на прогулке, но в отличие от них  пока еще улыбались. Мы хозяева!  Мы дети  Октября! Скоро на Марс! А пока трудимся на благо Родины!
Пролетарии всех стран соединяйтесь! Маршируем,  под крики «ура», пси-ходелия, оркестры, делегации, транспаранты, флаги, механизмы, переделанные, в нечто и задрапированные грузовики как танки и автобусы как аэробусы. Режиссура  парторгов. Их звездный час, а что делать дальше они не знают, такую глыбу за железным занавесом удержать все трудней, как выросшее дитя в детской кроватке.
Бессильные и безутешные оборотни, не дожидаясь полуночи и полнолуния – как то безутешно торопливо преображались прямо здесь, у истоков улицы Интернациональной. Видя, это из года в год мы  уже ничему не удивлялись.  Хотя мастодонтные декорации все еще притягивали внимание, но все слабже.  А загадочные силы будили  интерес, но все меньше.
Мы  спокойно смотрели  на них, а они на нас, безошибочно подмечая, что за техника прячется под очередной драпировкой и так же лихо наказывали тех, кто зазевался и оставил мат часть без присмотра. В ту же секунду, оставленное  волоклось  в закрома и пряталось.
Самым желанным был флаг. Взятие флага – это в нас  замешано на живой пролетарской крови. Во лбу кокарда, в руках красные стяги. Добыть его – это высший пилотаж никому не нужного воровства. Хотя и знали, что не пригодится, но тащили  под копье или еще под что. Воздушные шары уже в комнату не лезли, а нам все надо, и несли для того чтоб потом лопнуть или отпустить в небо и смотреть как уменьшаясь улетают. Зачем? Для чего? Родители все равно  выкинут. А вот для того, чтоб сказать- Это мое!-. И тащили, кто больше, начинающие маленькие хапужки.
Игры воздушных шариков. Полно, разноцветных, круглых, волнистых, грушевидных и реальность как то размягчалась, как сухарь в горячем супе. И подобно им, округлялась и  обрезинивалась.  А пока еще день и вокруг, много людей, хотящих в туалет, но везде перекрыто, и их дети кричат, а мужчины покачиваются и ломают ворота. Пятая волна, десятая, двадцатая.  Держим осаду, упираемся, и вот кажется сдержано. Можно расслабиться, но как раз в тот момент кое-кто мускулистый  прорвался и  наследил за сараями. Эх жаль собак увели и наш вдохновитель дядя Рома тоже ушел с ними, вот и прорвались.
Старики и малыши, помалкиваем. Но все же в общем удалось сдержать напор! Защитники  ликуют. Подумаешь, один уголок. Там все равно ничейные сараи, гниющие доски, да и мы  там не раз ходили, когда не хотелось бежать домой.
Наша Троя, устояла. Дальше понимаешь, что хуже, осады, только свои же пьяные родители, пришедшие с демонстрации в недухах. Еще хуже, если пьянка продолжается.
Костюмы, и, белые рубашки с запонками, начищенные туфли становятся совсем ни при чем, когда ждешь длинную ночь. Острую как битое стекло, разлетевшееся по полу. Хлопанье дверьми. Осыпанная штукатурка. Шум, гам,  и слезы.
После многолюдья, одиноко. Автобусы набитые демонстрантами разъехались. Улицы свободны, но никуда не хочется. Ребята разбрелись по домам. Завидуешь тем, чьи родители умеют пить. На улицах пустота, и только заросшая немытая шпана снует  в поисках  поживы.
И вот тысячи пьяных и не очень отходят от процесса превращений в туалетах и ваннах, держа головы под слабенькими, но очень холодными струями. Плохо освещенные улицы, гудят трансформаторной подстанцией. Звезды спрятались в пухе облаков. Страдание переламывает, сильнее чем  как перед сменой погоды, и выкручивает суставы. Отрыжка системы слышна и осязаема, похмельем. Миллионы страдают, тысячи клянутся больше не пить, потому что сходят с ума. Потому что опухшие, по утру не узнают себя.
Отходняки, перерастают в  скандалы, надрывный плачь детей. И никого не волнует, как они там после мероприятий, а тем более какое-то далекое еле живое политбюро непричем, и не к чему, когда взрослые заняты выживанием. Белые горячки и алкогольные психозы  зарождаются в недрах пролетариата И.Т.Р. и не только. Инженерные работники  не отстают, от раб. массы. Их губы шепчут « Главное пропотеть, главное не схватить  родимую за хвост, беги, прочь, от тьмы и кошмара, будь осторожен, пей воды, а там глядишь полегчает, там утро, свет надежды, мрак отступит.» Совсем не зная, что мы не логика и уж тем более не мозги которые  думают или нет, а что то другое, на которое и одет этот абсурдный человечий балахон.От этого не легче но хоть что то что отвлекает. А когда то он казался идеальным.
Мероприятие проведено. Впереди сумерки, когда нет просвета, кроме  фонарного, и долгая ночь, в которую может произойти что хочешь. Нет-нет, и вклинится плачем женщина, и заматерится облопавшийся мужик, и вместе с ним в горячке сойдет с ума уставший от ходьбы город.
Власть устала! Видано ли, рапортовала, но  боится, и пока сама не знает чего. Себя же! Странные догадки бередят души иерархов! Вдруг кто из своих, что то затеет!? И затеет же, вот хотя бы Горби! ЦРУ не дремлет! Не подкачали, и еще не одно мероприятие не провалено, а это значит, народ по-прежнему свой, но нефть то уже копеешная, так что.
Проверку прошли и еще полгода можно спать. Народ и партия едины! Обещания еще действуют. Публика устала, но жалеет, ведь столько сил потрачено на построение. Политбюро уже знает, что Союз трещит. Активность масс вот, вот. И многочисленные, байстрюки уже готовы побороться за власть.
И только детские гадания тихим слезливым шепотом, готовым разрыдаться во мглу комнаты: «Боже, пожалуйста! Пусть успокоятся! Они устали, ведь столько прошли, полгорода. Хоть одну ночку. Хоть единственную! Ну, пожалуйста, Господи! Другие спят, а я чем хуже?» – теплится надежда. Так ребенок из соседней комнаты через стены  гипнотизирует родителей.
Они уснут и не будут орать, а если и будут, то вяло, не страшно, без  рукоприкладства, и тогда  дядя Саша не поставит маме  синяк и не сломает руку обломком хоккейной клюшки, как после ноябрьских.
А тем более не шуранет бутылкой из-под  шампанского, и она не будет бесполезно по утру замазываться  тональным кремом.
А то, что отчим курит в туалете «Беломор», и туда после  не войти, уже привычно, потому что невыносимо только первые секунды. Радуйся, что хоть туалет не на улице как у одноклассника!
А когда  вообще нечем дышать, то и не дышу. Задерживаю дыхание.  Соседка тетя Вера ругает дядю Сашу. Говорит, что он достал дымить, и что он враг детям. На что тот только огрызается : «А мне пох-ю – они не мои!»
Тетя Вера обзывает его бесстыжей рожей и, медленно шаркая отекшими ногами, идет в коридор кормить кошек. Это ее ритуал. Иногда  кажется, что она сама кошка.
Одним из красивых и добрых лиц улицы, являлся цирк, на который недавно некий министр отказал выделить деньги. Но если б он знал, сколько детских жизней он спас, то, возможно, передумал бы и обуздал свое упрямство и подозрительность. Нет правда спас. Хотя бы вот мою , не напрямую конечно, а так через отвлечение от психопатической и с ума сшедше однообразной реальности. Кто-то скажет, что железнодорожный вокзал важнее с него хоть куда уехать можно, а я считаю,  пляж, парк и цирк здорово поддержали в отсутствие каких-либо развлечений и перспектив. После моего рассказа вы поймете, что с такими лицами, какие в избытке проживали здесь, трудно вести спокойную жизнь. Так как основным состоянием  улицы оставалось:  поглощать и скрашивать гримасы социализма, во время демонстраций, а так обычный глухой угол, в котором  и провели свое детство и юность.
Город закрытый как и вся страна и поэтому жизнь протекала унылая. Еще и поэтому демонстрации необходимы – чтоб выпустить давящий на стенки,  творческий пар. А еще пар от брожения и распада идеалов, жизней, надежд.  По улице в межсезонье, когда нет демонстрации, не работает цирк, разведен мост на пляж, и на вокзале не бурлят ГДРовские дембеля, кроме дяди Сашиной телеги, ( не подумайте что отчима) запряженной к Орлику, редко проезжает еще и другой транспорт, не давая  лично мне утонуть в узкой и очень глубокой, почти как Байкал, но совсем не такой чистой комнате.
Иногда кажется, что мы стали очень похожи на Индию с ее кастовым разделением, но оказалось, что в будущем у нас установится еще похлеще  кастовое общество, но может мне только так кажется.
Спасают большие полукруглые еще дореволюционные окна и то, что, когда кто-то едет,  обязательно выгляну и тем хоть на минуту, но спасусь мыслью, что меня здесь ну никак не забудут, не то что кого-то на задворках.  Кто-то из друзей или знакомых, проходя мимо, обязательно крикнет: «Эй, Андрюха, выходи!» И я выйду, без оговорок потому что побаиваюсь своей  комнаты, населенной самыми настоящими, кровожадными – клопами.
Да! Боюсь остаться в комнате навсегда, боюсь, что жизнь пройдет мимо, а я так и засижусь в  жуткой вампирской клетке. Хочу сбежать из нее и знаю, что все равно убегу, когда вырасту, и от этого для начала бегу играть в футбол, ибо только он отвлекает, от сумрачного смрада, и от не детской, сказки о потерянном времени, и еще от озверевших сверстников, которые готовы накормить с унитаза, лишь бы показать свою нечеловеческую крутизну.
Хочу сбежать от перечеркнутых крест-накрест людей, в Малой Советской энциклопедии расстрелянных НКВД. Глядя на их фотографии, еще  ничего не понимаю – где живу и кто эти люди. Мне  весело. Я еще не знаю и не предполагаю, что скорее всего из -за  этого мы и катимся в тар тарары.
Еще не задумываюсь, что дядя Саша как-то связан с этим заговором против перечеркнутых фигур. Он очень озлобленный и называет перечеркнутых «плохими людьми» и «врагами народа». Я хоть и мал, но не понимаю, зачем их сначала печатать как первых людей, а затем вычеркивать, и догадываюсь, что их перечеркивал не сам дядя, а еще до него возможно его отец или дед, ведь энциклопедия вышла еще до его рождения.
Клопы появились недавно. Скорее всего, их кто-то занес, потому что в детстве, когда ходил в садик, их не было. Сейчас их стало много. И их все труднее вытравить, а тем более терпеть  укусы. Запущенная квартира, давно без ремонта, мебель не обновляется, а клопам только и надо. Обои в, мазках моей запекшейся крови. Особенно они любят устраивать  колонии под спортивными картинками, вырезанными из журнала «Физкультура и спорт» и приклеенными  на стену.
Бью  ладонью и вижу, как из черных точек  брызгает  потемневшая кровь. Не брезгую, потому что это моя кровь, но все больше ощущаю себя в плену дьявольских созданий. Простыни и пододеяльники давно не стираны и испачканы засохшей кровью.
Изредка трезвея, мама жалеет, прижимая к себе, но ничего не может сделать. Сами они не чувствуют клопов, потому что все время «под газом» – так называю вино, которое иногда нахожу и выливаю в унитаз за что и получаю. За вино они могут побить. Дядя Саша так  раздает подзатыльники, а над тем, что меня поедают клопы,смеется.
Ночью, когда они трезвые и не дерутся, я ловлю момент, и демонстративно вскакиваю и воюю с клопами. Тактика простая.
Выключаю свет и лежу , жду, когда основные клоповые силы соберутся на мне. Когда начинаю ощущать легкое пощипывание понимаю что, кое-кто из них уже приступил к трапезе.  Держу паузу, терпя  укусы жду, пока они  увлекутся процессом. И потом бью, себя как барабанщик.
Одно время стало  жалко, размазывать их по стене. Как-то не по себе, от того что представил, как их ждут голодные детишки, а я их убил. Даже слеза жалости навернулась. Но вспомнив, как они больно кусаются, и то что несмотря на жалость, это мне , а не им приходится защищаться, пристыдился  такой ущербной жалости. «Им, значит, можно вот так, без зазрения совести лазать по  телу, злобно прокусывать кожу и сосать кровь, а мне что. Да! И какая у клопа совесть? Ведь они даже не октябрята, а тем более пионеры» – иронично думал я. И в то же время, я такой большой и сильный  по сравнению с ними и к тому же спортсмен, и  являюсь их пищевой цепочкой. Я жрачка для  маленьких кровососущих паразитов! Уж лучше бы сдал  кровь для больных чем так терять.
Охваченный чувством протеста, снова  вскакивал с постели, резко включал свет и  начинал дубасить зажравшуюся публику. Только единицы успевали бежать. Остальные  были раздавлены. Вскоре клопы поумнели и не лезли до того момента, пока окончательно не засну, а усталость после школы и футбольной тренировки брала свое. К тому же процедуру истребления кровососов приходилось повторять не раз и не два за ночь. В итоге  не  выспавшийся я клевал на уроках.
Недовольные учителя делали замечания. Как им объяснить? Что такой удалец  всю ночь сражался с бандой вампиров! После уроков бежал на тренировку. Усталость накапливалась незаметно, и к шестому классу стала  невыносимой, грозящей перерасти в срыв.  Похудел, глаза провалились, и уже казалось, что скоро взлечу к небесам вслед за тополиным пухом.
Хотелось бежать из дома куда угодно, хоть в бескрайнии Керженские леса. Но  летом когда поспела смородина, сбежал к бабушке на дачу, мысленно, из жалости к маме, оставив вместо себя выдуманного брата-близнеца. Назвал его Гамлет!
Пусть  он поможет ей, когда дядя Саша в ответ на обзывательства, бьет ее. Пусть Гамлет спасает ее вместо меня, пусть кормит жирных отъевшихся  клопов – ведь ему  все равно небольно, потому что он – моя выдуманная копия. Он фантом!
Он колючая роза, и  олимпийский огонь, он пахнет лесом и травами, а когда тренируется, то омывается семью потами! Он кто угодно но не реальный человек. Он мой выдуманный брат! Он  бессонный, молчаливый спаситель и терпеливый мальчик для битья!
Откуда я мог знать, что  появится брат, в точности такой, каким  его представлял, т.е. похожий как две капли, на меня. Мой близнец, о котором до поры до времени не знал никто, кроме меня.
С тех пор, как вырос, все поменялось, и уже не хотелось соглашаться с  окружающими, что Гамлет существует не только в моем мозгу. Но оказалось,  что все и так знали и видели живого Гамлета, доказывая мне, что он – мой реальный брат- близнец, а никакая не выдумка, но я-то знал, что этого не может быть, ведь он всего лишь выдумка, фантазия уставшего ребенка.
Оказалось, может! Кто-то сыграл со мной странную шутку. Я чувствовал себя  обманутым могущественными силами. Снаряд выпущенный в вечность обогнув  космос,  вернулся и взорвался в моей груди.
Незаметно наступило новое время.  Дар великих ученых грозил стать  проклятием. Их достижения позволили создавать копии людей по их желанию, а в некоторых случаях и без, в качестве эксперимента. Для этого в Конституцию спешно внесли поправки, разрешающие проводить эксперименты подобного рода, хотя многие знали, что они проводились и до поправок, но тогда это были единичные случаи, а в настоящее время все грозило перерасти в промышленные масштабы.
Клонирование набирало обороты. Власти нужны были проверенные кадры для освоения новых планет, для работы на секретных подземных заводах, в агрессивных средах. Кроме того, европейская цивилизация стремительно старела и ей нужна была молодая кровь. Женщины уже не хотели рожать, а старики не торопились умирать.
А тогда, в середине восьмидесятых, как мама не просила  вернуться, я не поддался. У бабушки я хотя бы мог  выспаться
3
Звёздный мальчик
Еще вчера вечером она светилась от счастья. Сороки на проводах и незамолкающий воробьиный куст под окном ушли на второй план перед нахлынувшей тотальной приятностью маслянистых лугов, предзакатных алых лучей, излучаемых молодым человеком. Словно сама была  немолода. Сила очарования оказалась так сильна, что позволила себя не только целовать.
Растерялась от охватившего волнения словно и не замечала, что от него несет и самым приличным из слов, которым ласкал слух, было «сука». Бесшабашный мужик. Ей в данный момент не то, что нравилось такое обращение, скорее это ее заводило. Она хотела ей побыть только с ним, здесь и сейчас, в данную секунду, но не дольше. И, ни  в коем случае, не потом когда все  закончится. Тогда пусть  попробует! Ей вдруг стало стыдно за  жуткие позывы плоти.
В конце-то концов, иногда и ей нужен мужик. А тут сам в руки приплыл и объял. Она приятно удивилась такой первобытности. А утром по дороге из спального корпуса в столовую, он прошел и не поздоровался!
Обомлев, что  кавалер пробежал и, окликнул некую особу! Она обиженно выпалила: «Вот те, здрасте и прощай, ловелас, блин. Посмотрите на него! За единицу времени решил всех баб обаять! Звездный мальчик!» Но Гамлет хоть и слышал,  не принял  на свой счет, так как бежал совсем за другой. Его брат Андрей в это время крепко спал в номере и  не испытывал  угрызений от того, что накануне именно он и целовал таинственную незнакомку.
А вокруг шумел сосновый бор. В вышине, под крыльями Ангелов, сверкали фиолетом в перемежку с густым ультрамарином грозовые пространства. Разорванное кровавое солнце слепило,  словно присмерти  выглядывая из облаков, и тяжко склоняя буйную  рыжую голову к самой земле. Рыжье, вспомнил он одно из названий золота. Как это точно! Натуралистично! Но не сейчас. Сейчас скорее размазанное кровавое мессиво!
Стволы скрипели, упираясь, выступающими из земли якорными цепями корней, и порождая в плодородной пустоте новое событие в жизни близнецов, а невидимый великан все разматывал и разматывал на небесах бескрайнее покрывало циклона.
Сидя перед телевизором, он что-то писал черно-красными чернилами. Заправленные алой сырой кровью, гудящие колени, обветренные от жадных поцелуев губы, облачные звери, монастыри, Стеньки Разина челны шли под звездами, много лет назад и сейчас.
Он спешил! Кровь сворачивалась! «Это достойная ей, жертва» – считал он. Только кровью и больше ничем! Куда не кинь взгляд, что не возьми – все уже вписано. Живот полный, мозг сытый, в носу запах крови. «Младенец  толкается изнутри, у матери начался прилив» – сочинял он.
А ты помнишь лет десять назад, не спал ночами и сидел в узкой серой ванной, расположившись на кромке стиральной машины «Ока-3, и писал стихи». На кухне сотрясалась «Бирюза». Тишина звенела турбинами падающей воды, ноги затекали и дряхлели от нехватки крови. Крови мало – она вся истрачена на никому ненужные строки сердца.
Это состояние владело, обещая стать всепобеждающим. Оно как могло доказывало что изначально сильнее тела. И с течением времени становилось  маниакальным и схожим по неприменимости с астрономией, а также с построением космического корабля по наброскам К.Циолковского, взятым из журнала «Наука и жизнь». По телевизору кто-то назвал его городским сумасшедшим. А мы  кто? Нормальные? Глупцы!?
И что? Закончилось попыткой запустить в домашних условиях хрущевки, используя балкон и серо-марганцевый порох. Балкон чуть не отвалился. Состояние восторга подпитывал еще смутный облик будущей избранницы, который прокручивал, как колеса велосипеда, ежесекундно,  передвигаясь и, понимая, что временами действие походит на ускоренную прокачку крови по малому и большому кругам кровообращения.
Не мог вспомнить  предыдущую жизнь, без нее, потому что гипноз неспокойных глаз лег  тающим летом счастья. Расцвел стремлением, при расставании больно кусая молочными зубами разлуки; еще не зная, что удержать счастье в себе так же трудно, как и найти, в отличие от плохого настроения и пустоты разлуки. Ты ли это «дольче вита», «Фата моргана» и еще что то совсем неведомое, как?
Увидев тебя только раз,  вдруг понял, что знал всегда  раньше, даже не зная, как выглядишь! Заболел к тебе! Ходил, бродил, искал, не зная, что ищу, и тем более, что найду такую мельчайшую частицу, такую мальчишницу, которой почти неинтересен в небритом состоянии.
Шарил, холодным щенячьим носом у закрытых ворот, из-под которых тянуло телесными духами, и дальше упирался в чьи-то насмешливые раскрасневшиеся щечки, прелестные но пахнущие совсем по другому. И все они, как будто пряничные и земляничные, оказались не для меня. Оказались уже чьи-то шустрые, хитрые, прожорливые, но почти сразу чужие и холодные, как зимние стены домов, как темные дневные окна в январский полдень, в которые хочется запустить камнем и убежать, и за шторами, которых уже кто-то другой.
И этот кто-то, даже отсутствующий в данный момент, и есть их тепло, и их человек который всегда к месту, всегда гладкий, не засаленный, такой неправдоподобно добрый и ласковый, даже если все наоборот. До поры до времени и меня устраивали даже жирные, мутные лобовые окна женских глаз, которые  вожделел и без любви, довольствуясь тем, что вокруг есть здоровенная, вонючая ляжка похоти и от нее вроде как некуда деться, она тянет.
Ее командный голос звенел в ушах. А в огромные подслеповатые глаза поцелуя, на полном ходу шмякались куриные яйца. Врезались на своих мотодельтапланах камикадзе насекомые, устраивая убиенными тельцами наваристый компост на лобовике – такую гремучую смесь, вырисованную изощренным киллером, после которого никакие импортные щетки и моющие средства уже не берут засохшую  могилку. Ведра родниковой воды не помогают очистить, превращаясь в бесполезный мутный бульон.
Артефакты грозили сохраниться для истории, еслиб не новые моющие средства. А вы говорите чужие губы, чужие щеки, шея, грудь, медь, слезы, розы, шипы, кожа. Они уже до окисления зацелованы и размазаны, что, если и захочешь, не скоро выветрятся и забудутся с поверхности. Кожа на местах прикосновения протерлась и стала тонкой, зубы с налетом, на щеках легкий волос от чьей то слюны. Вот уж и наговорил, будто пьяный и представил чрезмерного привереду, не умеющего когда надо менять тембр голоса с серьезного на несерьезный и обратно. А то, что таким привередой как будто когда-то был в юности – так это максимализм, нарциссизм, и все такое, но тоже не на все сто пятьдесят, а может и остался таким, только с оговорками. Остался, остался.
А сейчас такой же, как все, почти не отказывающийся от любого, пусть и тантрического, а тем более из-за такой ерунды, что кто-то кого-то целовал или еще что, до меня. Сейчас только бы и сказал «слава Богу, что это у вас было» иначе бы не обратил на вас  никакого внимания. Вы искушены! Сейчас,  почти как и раньше но только с трудом, интересуюсь, кто передо мной, просто хочется красоты и тепла, а не спешки и сумбура, а тем более ревностной тьмы когда смотрю на нее в упор и не вижу.
Теперь устраивает активная участница и даже жертва секс революции. Перебесившаяся! Ой, ли! Песни, нефть, новости, оскары, глобусы, члены сообществ и дуры с жвачкой во рту, перебивающие сигаретку. Искушение всегда велико, но уже не перебарывает опыта. И это про меня!? Нет это про них. Про нас всех. Бывает останавливает не только брезгливость, и та по трезвой, а так гуляй поле, воля вольная, степная и не схожесть и принадлежность к разным социальным группам.
Тогда я искал приключений на свою голову и в итоге находил. Сказать, что плохо искал, нельзя. Получал по полной, до кровавых слюней и мочи Искал, как мог, – агрессивно или вяло, в зависимости от настроения; мог собираться часами, репетировать сутками трехминутную речь, обращенную к понравившейся девушке, даме. Дама – это громко сказано! И не мне судить, насколько. А кому? Сейчас удивляюсь! Казалось бы как же все происходит. Находил быстро и в том же темпе терял. Ну, никак они не держались, несовместимость энергий это  покруче слов или  характеров, а может и их составляющая.
Пестрые эскизы покоренных вершин сменялись грубыми мазками капитуляций, отступлений и разочарований. Кто то с пренебрежением скажет мазня, а я думаю творчество. А то, что не уговаривая и не хватая за подол, боясь раньше времени жениться, изначально искал там, где ничего и не мог найти, ибо в данной местности преобладал совсем не мой тип женщины. Это, да, издержки взросления, но откуда ж тогда было знать,  вот и растраивался зря на себя и своим неудачам.
По ходу это все равно, что амурского тигра скрестить с индийским, вроде ничего особенного, а разница есть. Малодушно, делал вид, что увлекся, и потом когда уже безразлично зевал в ее присутствии, презирал себя за это. Не знаю, как для других, а для меня это был важнейший период и выбор, потому что намеревался прожить с этим человеком всю жизнь от А до Я. И это ль не безумная идея, владевшая мной и, кажется, продолжающая владеть. Поэтому боялся промахнуться – ведь я же не Робин Гуд, а кто боится, тот и промахивается. И промахивался. Вдохновляясь не от тех. А так и  бывает. Кому мы нравимся, нам не нравятся и наоборот. Глупо как то.
И  глючило от того, что все девчонки шли не сами по себе, а со своим  набором, состоящим из мамы, папы, дедушки, бабушки. Которые на тот момент, имелись и у меня,  но были, так сказать, не лучшего качества и вряд ли могли устроить девушку из хорошей семьи.
Часто представлял, что их коллективный прокурор будет моим пожизненным обвинителем, а, как мне казалось, своими родственниками, в отличие от девичьих, я никогда бы не  прикрылся.
Дорожил свободой. А чем дорожишь, то часто и теряешь.
Девчонки – это другое дело: за ними другой пригляд и с них другой спрос. А то и дело, что сейчас вообще никакого спроса и пригляда нет – делай, что хочешь, только по-умному. Дым в мозгу ни к чему. Пиво там глотать посреди улицы. Залеты тоже! От залетов безотцовщины рождаются.
Жить надо красиво и легко, а не тяжело, в сомнениях вдруг не совпадут экстерьер и все такое. Ходи сюда! Это уже не любовь, ибо когда любишь, о таком не думаешь – оно само на места встает. А если думаешь, то, значит, не любишь. Какое уж тут счастье? Все время думать, что она думает о твоих сексуальных способностях! Это действительно надо чтоб шандарахнуло взрывной волной, оглоушило звуком, с ног сбило, порывом дождя окатило  пятиметровой волной, нахлынуло в мозг нейрономи, и влетело в грудь соколом, на глубину гигантских кальмаров, до раскачивания Останкинской башни и непроизвольной задержки дыхания дайвинга и, повинуясь одурманенному мозгу, пришибло в космическом масштабе; чтоб даже уползти не мог, если начнется; так, чтобы уже запредельно раздербанило разрывным в башку.  Чтоб маяться, одним словом, до смерти и не жалеть!
Любоваться ее миниатюрной изящностью глядя на все и в том числе на аккуратный пробор в волосах. И  счастье, за которое переживал, и опасение, что если не встречу на пути, то придется проникать в чужие уделы и отбивать у кого-то благодатные почвы, искать на другом конце света, в чужих постелях, чужих небесах, делать жуткие морально- нравственные проломы, рубить, хамить и мудрить, и еще много чего делать.
Грешен, похотливый дурень – хотел увидеть девственную, первозданную красоту, но не увидел, не нашел. И не просил что то вроде: «Ну скажи что-нибудь! Расскажи о себе! Не молчи!» И она говорила: «Не понимаю, как ты меня полюбил: я же совсем не та, за кого  ты меня принимаешь. В душе я не она!
Знаешь, раньше, в детстве и юности, у меня был жуткий комплекс неполноценности: считала себя некрасивой, страдала по этому поводу, раскрашивала гуашью щеки.» А, коварный искуситель, успокаивал: «Да ты красавица! Красотища! Какие комплексы? Ты супер-пупер!» – «Вот видишь, только стоит захотеть и ты получишь свою долю ложных комплиментов, и сделаешь что то за гранью разумного» – «Да нет же, никакой лжи! Ты изыскана, чистоплотна, добра и справедлива. У тебя яркие, чувственные губы, одухотворенные глаза, благородная осанка, бритые подмышки, ровные ноги, холеная кожа, белые зубы, широкие бедра, осиная талия; ты следишь за собой, не храпишь, твоя гигиена бесспорна и безукоризненна, от тебя пахнет свежим утром; ты переливаешься радугой и дурманишь свежестью, твоя кожа гладкая, как у дворянки, которой с младенчества накладывали глину, замешанную на отцовском семени». И она иронично шептала: «Хорошо, хорошо, продолжай, умничка. Твоя лесть пробирает до костей, а, ну-у-у, ну. Это я сейчас понимаю, что некрасивых женщин не бывает, – и про себя: – А бывает мало водки!» И он ее не утешал, а реально восхвалял и возносил, утверждая, что ее компанейский нрав и страшной силы обаяние закроют глаза кому угодно и на что угодно.
Когда ее видел еще долгое время, старательно делал вид, что ничего не видел и не слышал, муслякал слова, переспрашивал по несколько раз, то не находя вздох, то выдох, жестикулировал  как глухой, но до заикания не дошло;
«А? Что? А?» – претворялся, что не случилось, что ослеп ненадолго, или вообще не ослеп, а наоборот прозрел и еще больше зряч и все также заряжен на поиск, но на самом деле уже знал, что нашел и боялся спугнуть, осознавая, что едва ли, раз столкнувшись с ней, остался прежним. Сознание изменилось в мгновение! И сразу стал совсем не тем светлым ребенком которым был, да собственно каким там светом,  скорее  озабоченным прыщавым юнцом, мужчиной.
Невинность ушла немного раньше ее прихода! А при виде ее робость пропала, но с отсутствием очень быстро возвращалась, и прикоснувшись теплой рукой, она с еще большей силой обхватив шею, брала на удушающий. Я был побежден.
Увидев ее,  понял, что нашел то что искал! Много времени проводил, высвобождаясь из невидимых объятий ее сине- красных артерий, исключительно с целью осуществления элементарных  функции, чтоб получать хоть какие  знания. Тем более, что  был студентом техникума и напряженно постигал иероглифы радиоэлектроники, которые проваливались в мозг, как в бездонные колодцы, бесследно растворяясь волшебством эльфов. В то время как надо было зарабатывать хорошие оценки, и сдавать зачеты, я,  с лукавой усмешкой занимался не чем иным  как поиском вдохновения.
Странный врач, похожий на сумасшедшего, объяснил мне, что я болен Ангелофилией. Что это? О чем вы, док? Я не маньяк! И не сплю. А всего лишь влюблен. Один из симптомов – неадекватное восприятие действительности и миражи, все больше заменяющие реальность. Реальность? О чем вы? Какая реальность? Нет никакой реальности! Вообще! Что же это тогда!? Это любовь и смерть, а между ними страх и больше ничего! Ничего!
В результате  вылавливал из сознания ее миражи и оставлял запертыми в комнате с закрытыми форточками. Для окружающих же она оставалась невидима!
Приглаженная бесплотная ткань, приятная на ощупь волшебным образом сливалась с обстановкой, становясь частью обычного интерьера. Для меня же она была  реальной, божественной красоты нимфой. И то, что я оставлял ее лежать обнаженной, было важно и волнительно лишь для меня. Никто так ни разу  и не увидел ее.
Когда я оставлял ее дома, это значило, что сегодня у меня не слишком загруженный  день, и сидя на лекции, я все же могу с ней общаться. Поговорить шепотом! А если оставлял одетую в свинцовый саркофаг и закрытую в темном чулане, то  сам мучился как ей там, и это значило, что  не могу по-другому избавиться от ее притяжения, но и саркофаг не спасал. Она оттуда ускользала как воздух.
Но мне обязательно  надо отвлечься от желания притронуться и уговорить себя, не за что не смотреть на нее даже сквозь толщу пространства, потому что все остальное сразу перестает существовать,  и как можно жить постоянно ощупывая пальцами и взглядом каждый вшитый в себя сантиметр, ее образа. Так можно и под машину угодить!
У меня экзамен! Умолял я! Так мы и существовали: вроде, в разлуке, а вроде, и нет. И когда я смотрел в ее ясное, звучащее дальними раскатами небо, особенно при занятиях физкультурой, то ликовал, и тогда у меня еще не ныла натруженная шея, и мой палец еще легко влезал в дырочки почтового ящика, чтобы нащупать за газетой «Лыжногородский рабочий» долгожданное письмо. Да что там, я знал, есть ли письмо, по расположению самой газеты в ящике.
Курил много и без сожаления. И так же бегал, как чемпион, вверх через три ступеньки, но от курения бежал уже через преодоление. Ни я, ни она еще не знали, что моя любовь к ней будет сплошным насилием над собой, и что ради нее я буду делать то, что разрушит меня, как ветряная эрозия, скалу.
А бегунов, надо сказать, вокруг хватало, как и болтунов, в отличие от драчунов, правда по пьяне, и их уже не знали, куда девать. Когда шел на занятия, то вглядывался не только в небо, а смотрел по сторонам, мысленно отвлекаясь от маршрута, но еще не ожидая подвоха в виде пули в сердце и контрольного в голову. Кто я такой, чтобы бояться? Пока никто! И как мне казалось, еще никто не мог заставить меня отвлечься от маршрута и свернуть с выбранного пути. Чуть что я кричал себе: «Петрович! Не буянь!»
Тогда я был еще некто не пронумерованный и смотрящий с надеждой на Малую и Большую Медведицу, надеясь, что именно они и выведут меня к счастью и пониманию. Какой же маленький глупец! Считать, что собственное поведение или еще что то пусть и жизненные  обстоятельства  приводят туда, куда приводят. Нет, дорогой! Не только и не столько. Все случилось раньше. Много раньше, а ты лишь следствие тех далеких жизней и чьей то возможно случайной доброй или злой воли, а возможно и просто случайности.
Генная память тысячелетней выдержки накладываясь трафаретом как блины, и привела тебя в сегодняшний день. Теперь же я склонен считать, что хаос и абсурд навязчивых мыслей, совместно с эволюцией миллионов дел и поступков, да даже одного, а еще глобальная случайность и локальная закономерность правит человеческим миром! Кто то добавит добродетель, кто то ложь, страх, злость, зависть. Возможно все, но только при наличии энергии действия. Если она есть то да, все возможно.  Даже в купе грубая лесть, наглая ложь, жадность и еще много разных, символов и действенных видов поведения, дают результат! А также само бездействие, предпринятое в кажущемся правильном направлении. Продавленные решения, как танки в городе! Им  тесно и их легко устранить, но они прут и рушат, но не созидают. И кто ж знал что их так легко из подворотен из гранатометов! О чем это я? Да все о том же, не о чем. О том что нельзя насильно, о влюбленной глупости и радости которой уже может никогда не быть, и о том что всякое действие встречает противодействие, даже любовь если она против воли.
Не надо дальше распыляться, а очень хочется! Распылиться на мириады! Чтоб потом уже не собрать. Намного хуже стало, когда в жизнь с черного хода на спущенных колесах въехал бродяга алкоголь. Затуманивать еще свежие молодецкие мозги, во истину бычий удел. А я и был бык! Бычара, гопота, зверек одним словом, недобитый, марал!
Тогда уже  знал, что водка открывает любые двери! Но, слава Богу, ты вошла в мою жизнь чуть раньше, значительно смягчив возможные последствия такой дружбы.
Это произошло неожиданно и даже странно, оставив неизгладимый извилистый след и ощущение упущенного шанса. Смотрел тебе в след. Когда  ощутил себя крылатым юным конем, лошадью, орангутаном, да собственно любым диким животным подходящих размеров в период гона. Я был почти, что поэтической лошадью, пегасом. И еще не понимал, что вот только теперь и представился момент  капнуть человека не в тетради и учебнике, наслаждаясь  рисованной мощью и описательной смелостью, а вживую, со всеми его тараканами, идеалами и провалами в бездну. Страшное надо сказать действие!
Но ты вдруг, к величайшему сожалению, также неожиданно вышла из игры, оставив свой фирменный знак – маленький рубец, на трепетно- юном  лошадином сердце.
Помню, как ты вошла такая красивая и затаившаяся Венера. Я присматривался осторожно, помня, что в природе ты – хищная птица.  Смотрел сквозь колючие ветви, не моргая. Твое лицо  напоминало маску прекрасной изменщицы испанки, только не Кармен просил я.
И стряхнув налет усталости,  аккуратно отрезал от тебя спящей кусочек волоса, зачерпывал блеска глаз, еще раз слушал вибрации и еще несколько сот разных частичек включая слюну и сделав анализ, понял, что все твое не испанское, а  почти чисто славянское, просто загорелое и им можно не только любоваться, но и пить как воду. И так меня это обрадовало, что, увидев тебя, отплывающую в лодке, я, нагоняя волну, ринулся за тобой, уверенный, что после совместной ночи ты обрадуешься моему появлению!
Легко догнав, несколькими сильными гребками, схватился за борт и сделал вид, что не услышал недовольства в твоем голосе. Но позволь, хотел возразить я, между нами же была ночь, когда мы друг друга понимали и спали при свете ночника. Тем более что сейчас, когда ты всего лишь в купальнике.
Радуясь, что ты рядом, такая прекрасная, пышущая здоровьем, великолепная девушка, в которой есть сверхсекретная и к тому же совершенно внятная пусть даже и дерзкая, сила обаяния. Сделал вид, что не заметил  недовольства и тем более пронизанного ознобом вскрика. «До свидания, я сказала!» повторила ты.
Так и не понял, что это совсем не из-за отношений между тобой и одиночеством. И это без пошлых намеков. Прости что повторяюсь, но от охватившего меня счастья почти ничего не видел и не слышал, поэтому, вежливо просил тебя пересесть на корму, чтобы взяться за весла. Ты онемела, но подчинилась. Еле справляясь с нахлынувшим счастьем, я замер, как будто Солнце –  всего  сто ваттная лампочка рядом с тобой.
Так неспешно греб с закрытыми, а на самом деле открытыми газами, вдыхая сухой аромат  редкого в наших широтах южного ветра, от чего то дующего все чаще в январе. Такая парадигма? Где то в стороне остались берег, и  рыбак с удочкой. Незаметно мы  все дальше и дальше уплывали от полоски песчаного берега. Смущенно молча и на огорчение, ты все больше зажималась.
Иногда на твоем лице повисала тень проплвающего облака. Мне же хотелось надеяться, что, отплыв, между нами произойдет что-то волшебное, ну хотя бы  поцелуй, но вместо этого твоя  раковина закрылась, словно лето, молодость, и купание, не производили на тебя никакого впечатления, как и мое, по мнению окружающих,  неплохо скроенное тело.
« Не понравилось» – думал я, все больше смущаясь. Глядя на нее, можно было подумать, что она совсем не интересуется из-за привязанности к другому человеку. Но как же ночь? Ты так задумчиво смотрела в серую воду, взрезаемую веслами, будто хотела в подробностях рассмотреть небесную рябь, в противовес мне. Но я не отчаивался, стараясь что то расслышать через  дыхание.
Неровные гребки закручивали лодку, против часовой. Хотелось говорить, но не знал о чем. Молчание тянулось веками. И поймав пик смущения,  я сделал  шаг. Выпрыгнул за борт и поплыл.
До берега целое море, глубина двадцать метров, но я хорошо плавал. Теплая вода вдобавок к безветрию успокаивали, давая уверенность и силы. И рядом бок о бок   прекрасная дама, на которую хотелось не только смотреть.
«О, если б ты снова разделила мой порыв, то не было бы счастливей нас» – думал я, плавая и ныряя и еще питая слабую надежду.  Ты сидела, чем-то похожая на ель в глубине лиственного леса. А я все дальше уплывал, словно давая  понять, что не боюсь ничего, а поэтому и ты можешь не бояться. И напоследок припустил ходу.
Затем собрался уже  плыть назад.  Еще не зная, что утром ты была сбита с толку встречей с Гамлетом, и тем самым произошло досадное недоразумение. Чувство мести захватило тебя. И вынырнув, я увидел то, что увидел. Лодка, ведомая тобой, стремительно уплывала.
Решил, что  розыгрыш, и ты так шутишь, проверяя мою выдержку. Захотел догнать, надеясь на взаимность, но, как не упорствовал, как не старался, ничего не получалось. Ты работала веслами, как настоящая спортсменка.
Расстояние увеличилось. До берега далеко.  Начал экономней расходовать силы, тем более, что  и раньше, случалось что ноги  сводила судорога.
А ты все, уменьшалась в размерах,  подтверждая мои худшие опасения. Ты была красива и стремительна как судно на подводных крыльях, и непреклонна, как проплаченная конкурентами  чиновница из отдела торговли, составившая очередной протокол.
Можно было подумать, что ты устанавливаешь мировой рекорд. И еше даже в шутку меня не посетила мысль, что ты просто решила меня утопить. «А если утону!?»– кричал я, но поднявшаяся волна и ветер заглушали мой крик.
Все чаще переворачивался на спину чтоб отдохнуть, глядя в небо  на пролетающих птиц, представляя, как из глубины, пуская пузыри, сквозь мутную толщу, так же смотрит серебристая рыба.
Когда отдыхал на спине, небольшие волны несколько раз перехлестывали через лицо, и  захлебываясь,  резко переворачивался на живот и не отдохнув плыл дальше.
Прошло прилично времени. Уже начинало смеркаться, а я все плыл. А к вечеру поднялся ветер и стало неспокойно. В ответ я представлял себя спортсменом после изнурительной тренировки. Тело налилось тяжестью, незаметно сокращая мои шансы. Лодка уже давно качалась у берега. В этот момент хотелось жить только ради того, чтобы рассказать, как ты ошиблась в отношении меня,  трусиха такая. Хотелось, чтобы  рассмеялась, вместе со мной.
Уже подплывая к берегу,  показалось, что  на берегу горит костерок, и до него совсем ничего, как в тот же момент снова накрыло волной. Силы  оставили и, барахтаясь,  пошел ко дну. Оказалось неглубоко. Но оттолкнулся от дна ногами и  всплыл. Потом только спустя время понял, что если б попал в свал, то уже ни за что бы не выбрался из непроглядного водного шатра.
А тогда опустившись на дно, начал судорожно цепляться за ил, и водоросли. Подобно раку, полз и пускал пузыри, не видя ничего кроме серебристых блесток своих же пузырей, бликующих словно перископы инопланетян, которые , наблюдали за происходящим.
Сделав еще несколько решительных усилий, выполз на мель. И, встал в полный рост. И почти сразу под тихим натиском новой волны  упал в мягкую влажную тьму ночи.  Уже ничего не понимая скребся, резался ракушками, рыхлил прибрежный песок, густо перемешанный с донным камнем. Сил не осталось. Выбравшись на две трети, через секунду, вдруг снова провалился в шуршащие  о берег волны.
Проснулся ночью от нереальной тишины. Под прохладным лунным светом, ведомый звездами и плеском рыбешки, и заилиный как какое то дьявольское отродье побрел в направлении турбазы, спрашивая себя: «О, Боже, как же я мог полюбить такую бессердечную ! Как?»
Старался разозлиться, но не мог. Начало следующего дня ходил по берегу, устраивал засаду в кустах, искал меж деревьев глазами. Нет, не мстить. Объясниться!? Но  понял, что уехала, не попрощавшись. И уже точно зная, что бесполезно бороться с силой, с которой ни в какое сравнение не идет даже двухметровая волна, а тем более, усилия обычного человека и  даже сотни и тысячи вместе взятых – с силой любви. Все равно что Божья сила грома рядом с человеческим голосом!
4
Ангел
Телефонные трели накатывали как, холодные волны на одинокого купальщика,  мечтающего найти янтарь с доисторическим насекомым. Ждал что Ленка поднимет трубку. Вспомнил. Хорошо,  было тогда в Светлогорске,но холодно.
Услышал звук воды. Она в  ванной. Откинул одеяло, тапки где то и пошел. Трели кончились. Зашел в ванну, сухими, еще сонными губами прикоснулся к распаренной, чистой, растянутой,как чемодан с долгожданной посылкой,коже живота.
Вспомнил о сохранении, токсикозе,отечности, (пичкали сильнодействующими), жуть нагоняли, и от того  нормально не кушала,  нервничала, и плохо спала.
Жаловалась, что боится. Что потеряет свободу. «Ну, ну.– успокаивая, шептал на ухо. – Ты смелая, сильная! Преодолеешь, все сможешь!»
Гладил по небольшому для девяти месяцев животу и отекшим ногам. «Фу-у, противная.» – хныкала она. – «Ну что ты, прекрасна» – «Да уж, скажешь! Когда кашляю, моча не держится» – «Ну, это мелочи. Подотрем.»  Она вяло улыбнулась.
Малыш пинался. «Ай! Еще один футболист» – беспомощно вскрикнула она. Каждый день девятого месяца, унимала волнение,чем могла. Вчера меняла землю в многолетних цветах. Позавчера медленно, как гигантская черепаха, ходила по вещевым распродажам. Еще раньше ездила на дачу и привезла охапку переросшей петрушки. И так далее. Лег. Только пригрелся снова звонок.
Слышал, но лежал и ее «Алле», и дальше. «Нет, вы ошиблись, это не поликлиника». Жду. Через минуту: «Мог бы и не бежать. Как всегда поликлиника  нужна!» – «Да-а, я сделаю им врачебный прием.  А-а вы ничего не хотите?» – «Да уж, в моем положении» – «Ну что ж так!» – «Вашими бы глазами, – ответила она, взглянув, как на безумца. – Тебе не противна?»  «Нет, а что?» – «Ничего, просто отвращение к себе». Он молчал,жалея ее, и себя, вспомнив, что еще шесть месяцев назад сняла халат и юркнула, а теперь вот нельзя милой девушке Карлсона.
И он действительно с животом ее немного брезговал, даже не то резкое слово, скорей не узнавал.Она уловила. Как,ведь не чем не проявил!? А раньше. Несколько плавных движений и рядом.
Молоды и упруги, как акробатические батуты. А теперь он видит ее в снах,  в сиянье  ночей. Так тихо, не по-настоящему,наверно почти как Эрос  Психею, не понимая как это, хотябы страстно и ей ничего не остается, как подчиниться.Он и его душа давно уже у нее в плену и с ним уже произошла загадочная метаморфоза.Он не мог без нее даже хоть сколько то продолжительно.
Ангел летел вдоль меридиана. Изредка зевал и как ему казалось, засыпал налету. Полет шел согласно магнитным параллелям и напоминал невидимый самолет-разведчик, ведущий наблюдение за суверенными территориями. Ангел не вдавался, куда летит.Обычная рутинная ангельская работа.
Координаты схожие с хорошо начищенными пастой гойя, заклепками  самолетных крыльев. И вели в один из роддомов Лыжного Ножгорода, где вселиться в одного из трех новорожденных, представленных земным биополем. Критерии на вселение известны. Все три ребенка  проблемные,как сказал бы врач и потому Ангел должен сориентироваться на месте.На самом деле выбор делался за него. Пока летел над океаном, казалось, что мерз, словно воспоминания о холоде, когда то впаялись, от того же проявлял понимание к челюскинцам, Амундсену, Берингу и другим исследователям Севера, не имея к ним отношения.
Встречные потоки жгли, и по инерции отворачивал лицо,будто чувствуя, как оно раскаляется, в потоке,огненного Везувия. «Воздух вязкий и плотный,как при быстром беге» – заметил  Ангел,  вспоминая теплый спартанский климат и  плодородную долину Нила, где, устав от праведных дел,  если слово устал применимо к Ангелам, отдыхал под кустами красно-белой акации.
На запрос ознакомиться с характерами матерей, понял все и сразу, но если зафиксировать в словах то выглядело примерно так.
№ 1. Добрая, любит детей, требовательная,  отходчивая, склонна к полноте, обаятельная, склонна к клептомании, роковая, трудоголик, любит физическую работу, хороший друг. Общительна, долго терпит, религиозна в меру, упорна,не глубока, способна на отчаянные поступки, остра на язык, первая не нападает, добродушна, не боится, что боятся женщины, т.е. мышей, насекомых.  Умерена в еде, кофеманка, чистоплотна, глаза ярко-голубые. Влюбчива, темпераментна неумеренный, скромностью, завистлива в меру.
№ 2. Резкая, противоречивая, подражательница,показно любит отца  и мужа,  на самом деле мать высокая, темпераментная, обманчиво-властная, хорошая артистка, натура увлекающаяся, отходчивая, навязчивая, склонна к насилию, часто несправедлива, подвержена влиянию, заботлива, стремительна, поверхностна, невысокомерна, психопатична, импульсивна, подвержена перепадам настроения.
№ 3. Обаятельная, поверхностная, трогательная, честная, злопамятна, легко подстраивается, хорошая мать и жена, язык острый, временами ядовитый, трезвомыслящая, со сбоями, сильная физически. К этому прилагались биометрические данные, расшифровка генокода и другие молекулярно и атомарно химические параметры объектов. Также присутствовали характеристика рода и энергетические характеры.
Женщины  станут хорошими матерями, но что-то подсказывает, что первая самая нуждающаяся – ее ребенок может не выжить при родах шансы 50 на 50. У второй  родится с диагнозом «дцп», у третей не будет различать цветов. Ангел  мог чувствовать так же как люди, но до поры  не хотел активировать в себе тот противоречивый букет ощущений.
«Ничего себе! Мне с кем то из них жить! А если неопрятная, или злая! Как тогда  на ферме в Арканзасе». Он  был на подлете.  Все шло по чьему то всеведущему плану.
5
Херувим
Лена шла по зимней улице.Осторожно ступая, по неровностям бурого льда,чем то похожего на отвесные берега, с которых захватчики бросили старика,за тайну верескового меда.  «…Скалистый берег, рыцарский замок, ледяные брызги, гнезда на скалах, птицы, идти можно, того и гляди подскользнешься» – причитала она.
И сейчас, чтоб хоть как-то собраться  на предстоящее, она о чем только не мечтала, не вспоминала и не думала, но все перебарывало главное.
Вытащила записку, и еще раз всмотрелась: « Жду, надеюсь… Весь мир ты. Когда встретимся не знаю? Жду не дождусь! В конце подпись. Твоя…». Оглянулась, ни души, только холодный декабрьский ветер  настойчиво толкал в спину.
«Ребенок Стрелец! Не самое плохое! И что? О чем это? – мелькнуло в ней. – Хотела девочку, случился мальчик». Она сложила записку, потом рвала еще, зажав указательным пальцем и большим, до измельчения,бросив  в сумерки. Холодный ветер жадно схватил их, и на грязном  льду на миг зарябило чистым и невесомым. Некоторые белые лепесточки  превратились в бурые. Но ей все равно стало легче. Она еще раз вдохнула, затем повернула за угол и зашла в подъезд, медленно, в раскачку  словно в гамаке,поднялась на второй этаж и позвонила.
Гамлет встретил улыбкой. «Замерзла?» – по привычке  потянулся. И в тот момент почувствовала, что по ногам текло. Испуганно побледнела : «Что? » неотрывая взгляд спросил. Приподняла подол,показав мокрые колготки. «Кажется – воды». Через несколько минут ехали в роддом. Начинались схватки.
В ту ночь, под утро, Лена родила бездыханного мальчика.Акушеры стояли в бессилии. Гамлет выронил сигарету и что то сбивчиво шептал,будто прося подсказку у разбрызганных черной акварелью  мыслей. В тот же момент. Ангел вселился в тело родившегося.
И сразу от такой пертурбации закричал. Медперсонал и Лена вздрогнули. Лене казалось, что он плакал, на самом деле надрывался от щекотки. Глядя на Лену, Ангел сравнил ее с тем, что знал. «Да, – думал он, – оригинал в чем то лучше».
Когда Лена брала его на руки и подносила к груди, то напоминала Богиню Исиду, вскармливающую младенца Гора. Ангел не то что не любил, а, скорее, ленился сосать.
Уже вечером следующего дня Гамлет чувствовал себя свободнее, и как полагается, в компании нескольких приятелей и Лениного брата Александра напился. И только через день, и  смотря на ржавые решетки окон,  озадачился, как назвать сына.
Хотелось дать такое имя, чтоб сразу выделяло и в то же время не создавало проблем. Открыл одну, вторую, третью книгу, но не мог найти ничего подходящего. Сплошные урывки. Запрокинул голову и закрыл глаза, но пусто. Взял энциклопедию и, листал:
«Ангел–вестник. Известны ангелы вавилонско-шумерские, талмудические и зороастрийские, ангелы в книге Ездры и книге Еноха, ангелы Ветхого и Нового заветов, коранические ангелы.
Известны ангелы-андрогины и ангелы-женщины.  По близости к Богу: Серафимы, Херувимы и Престолы. Серафимы – растворимы в вечной любви и поклонении Богу, они в красных одеждах, со свечами в руках.
Херувимы – знают Бога и служат ему, представляют божественную мудрость и носят голубые и желтые одежды.
Престолы – божественная справедливость, судейские одежды, с атрибутами власти в руках.
Архангелы – небесные воины. Ангелы – хранители невинных и праведных. Ангелические хоры. Лестница Якова. Адам и Ева были изгнаны из Рая херувимом с пылающим мечом, одно из устрашающих проявлений ангелической силы.
Ангелы успокаивали Христа в Гефсиманском саду.  Михаил – подобный Богу. Гавриил – Бог – моя сила . Рафаил – божественный лекарь.
Уриил – свет Божий. Атрибуты: крылья, пылающие колеса, пылающий меч, музыкальные инструменты. Качества и функции: сила, энергия, полет, спокойствие, тишина, красота, связь, благородство, служение, опека, преданность, восхваление.»
«Ангелы – хранители невинных и праведных», – повторил он.
«Сын!А что, назову тебя Ангелом», –и захлопнул книгу.
6
Идеальный камикадзе
«Ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут знамения и чудеса, чтобы прельстить, если возможно и избранных».
Библия мк 13-22
«Буржуазия … под страхом гибели заставляет … все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя, так называемую, цивилизацию, т.е. становиться буржуа. Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию».
К.Маркс и Ф.Энгельс. Манифест Коммунистической партии, 1848 г.
Что посеешь, то и пожнешь.
Пословица
И от осины заколосятся апельсины.
Девиз генных инженеров
Какой привет – такой ответ.
Не исключено, что все происходящее  кажется после операции, а когда приходит в себя, то оказывается, что Андрей женат на Лене, а он на самом деле.  Кто же он? Сам Андрей, его клон, Гамлет, сын маминой первой любви, армянина Гамлета Карапетяна, в которого попала молния? Версия Андрея, что он клон, спущенный в наше время из будущего! Версия матери, что Гамлет – ее сын! Или, как многие намекали, что она нашла детей в другом городе. Их мать-наркоманка погибла, и они остались у нее на руках!
Но слухи –  и есть слухи. И где сейчас я, а где он, она, они? Не знаю: в будущем ли, в прошлом или настоящем? Все, что произошло на самом деле, как будто произошло не со мной. Просто живу! Кто даст ответ – как? И как из ничего может произойти что-то. Формула «все из ничего» напоминает о волшебстве и о том, что мы до сих пор ничего не знаем, хотя миллиарды уже вышли из дверей, вернее их вынесли вперед ногами. И, надеюсь, что последние все же стали первым и вот уже много-много лет не беспокоят нас, потому что.
Лена с Ангелом находятся на обследовании в Академии наук. Солидно звучит, и сразу проникаешься доверием. Еду к ним,  несколько ночей в снах. Еду на роликах, на велосипеде, на лыжах, на коньках – на всем, на чем труднее всего доехать, но польза очевидная – тренировка мускул. Еду, чтобы сдать анализы и убедиться в действительной мощи слов «Академия наук». Проводница попалась улыбчивая и приветливая – оказывается, и в шесть утра это имеет значение.
Перед отъездом так и не заснул. Нет, не из-за волнения, просто этот фонарный свет в окно, да и текст шел, как из «рога», а отключить его не в моей власти. Он невидимый! Как микробы и бактерии.
Ходил по квартире, ища потерянный сон и уже переживая за  распухшие веки, изжогу, а в результате пил кипяченую воду. Велика ли потеря, сон? Все равно что жизнь. Бродить в потемках это не жизнь. А может смерть? Не пойми что. Или любовь? Не выспавшись, теряешь и то и другое и третье, и четвертое вместе!
Сны  забиты другими галактиками в которых он это реальность. А у нас сон это вроде как подпитка! Закрыл глаза и вроде как воткнулся в разетку с энергией. Да еще к тому же это свобода от  притяжений! Устал от кого то и уснул. А сейчас под утро я отчаянно, боролся с ним. Боялся лечь и проспать, оттого что сразу засыпает суперлегким и непроницаемым балластом, не пеплом и не пенопластом, скорее вакумом.
Ближе к четырем еще более неумолимо тянет ко сну, но все же неимоверным усилием собрался и без двадцати пять продираясь сквозь глазные коридоры, с внутренним скрипом и немыми стонами  представил что посмотрел в упор на фары, и они ослепили. Как то снова почистил пять картофелин, и поставил варить. Есть не хотел, но знал, что в противном случае будет еще хуже. Ощущения пластилиновые. Через окошко вижу что на улице сухо, но мне уже совсем параллельно, так как я в трансе. Шел как зомби и ел также. Картошка сама себя пережевывала моими зубами. Вечно все не по человечьи, наспех, брюзжал на себя, что сплошные неудобства ,надевая ботинки и узкую куртку.
По переходу, бежал, как шел, а шел как полз, прижатый, примятый, прибитый невидимым дождем, сбиваясь, на быстрый шаг, и норовя спросони  запутаться в  ногах и упасть на грязный пол, чем взлететь к белому потолку. Одна радость кроссовки фирменно амортизировали, издавая в пространство одинокие и пружинистые звуки. Небо после ночи, какое то сказочное. Солнце  вытекало из-за домов, касаясь ледяного ветерка  путавшегося в  волосах,  холодными  невидимыми руками.
Место досталось спиной к движению. Ощущения верх тормашками. Впереди обнажая десны и даже чуточку языки, ворковали влюбленные.  Мое  сонное удивление, как это у них с утра  так, не сразу но все же утонуло, в мозговом кипятке. Я согрелся и сварился.
Вагоны новые и пахнут нитрой. Уснул, но через час разбудили мои же пережатые сиденьем, онемевшие, ноги. Хоть бы кто нибудь наступил, размял, помял, чтоб спал дальше. Желающих нет. Снова тошняки, но все это стоило того, чтобы в конце пути увидеть обрадованное лицо Ангела.
Оговорюсь, что ехал в Москву не за тем, чтобы прооперировать нос, который, как говорит мама, достался мне, а не брату, от Гамлета Карапетяна. «Почему мне?» – часто возмущался я, не понимая своего счастья.
Сейчас благодарю Бога, что мы родились не смуглые и не сильно волосатые, каким, судя по маминому рассказу, был папа. Иногда такие мысли  казались малодушными, но ничего не мог с собой поделать – вот не хотелось быть черным. А сейчас-то, собственно, все равно – немного черноты и не помешало бы, о скинхэдах тогда даже и не думали.
Ехал, чтоб сдать анализы. После пяти часов железки и часа в Москве наконец, вместе. Семья скромно воссоединилась. Ангел показывает сувенирные боксерские перчатки и говорит, что их подарил  врач.
Вроде бы, ничего особенного, но где то врайоне сердца, подкалывает. Узнав, что лечащий врач – почти европейский светила, сомнения исчезают. Любовь и нежность лечат ссадину.
Светила! Гуру! Энергетический гигант! Это кажется чудом!  Тем более, из-за сложности болезни, нами заинтересовался. На следующий день идем на прием, а пока на ночь остановился в гостинице. Еще могу себе позволить, но если что готов и на вокзале, не в первой.
Наблюдаю за Леной и вижу, что она как то не в себе. Волнуется? Что-то в ней изменилось. Я зубрю, мантру: «Все под контролем, просто конец весны и я  должен стать донором». В голову лезут простые мысли, о самом первом, о анализах. И еще вторым и третьим и четвертым файлом, то же, то же и снова то же.
Почему!? Зачем она  так хочет, чтоб стал донором!? Это ее неосознанный порыв? А вдруг что? А вдруг  невынесем, ведь операция, двадцать часов!? И если Ангел выживет, а я нет.  На нет и суда нет. Главное чтоб Ангел выжил. Тогда она свободна. И вот у нее  новая жизнь. Высокий молодец, удалец. Ей даже выгодно, чтоб я умер! Ага, стоп, стоп! Что за бред? А почему? Да бред! Бред же! Выгодно!? Скажешь тоже.
Если она хочет, то может и так в любой момент уйти. Может ли? Насильно никто не держит. Честно! Нет не честно! Путаница еще та. Так почему же она мной не дорожит!? Не убеждает, хотя бы для вида, что не хочет операции, и поэтому я сам должен выбирать! Хотя б для вида, сказала б. – Я против, а ты решай сам!– Ну  снова начал. Тишина! сказал себе.-
После часа ожиданий появился доктор – худощавый пятидесятилетний мужчина, глаза серьезные. Оказалось, ему шестьдесят. Молчалив и рядом, как говорят в коридорах, всегда его верный ассистент – жена. Вот он видит нас, здоровается, извиняется за опоздание и снова  исчезает. Вместо обещанных пятнадцати, ждем час. Понимаю: «Вот они – Боги, и смерды, но не обидно, потому что скорее так и есть».
Разговариваю с мужчиной. Вид у него неважный. Три года назад  отсекли 80% печени. «И ничего, – говорит он,  улыбаясь. – Три года уже прошло, а еще живой. А вот недавно щитовидку удалили, – поясняет он, словно этих щитовидок у него полным-полно».
Открывает Гамлету глаза на то, что печень  отрастает. « Как? Чудо-дерево! А я уж не надеялся» – обрадовался Гамлет, не представляя, как  раньше мог  не знать, ведь в школе по анатомии  было нормально. Мальчик лет пятнадцати разговаривает с Ленкой. Оказывается,  ему уже пересадили.
Говорит, удачно. К тому же ребенок спокоен и адекватен. Перед глазами живые и неплохо выглядящие участники пересадки. Это немного вдохновляет. Настроение ровное и не улучшается и не ухудшается.  Стабильно нервное.
Время уходит и хотя бы поэтому должен совершить хоть что-то стоящее. Ведь все одно, и тоже. Сменяет  по кругу  день и ночь, жару и холод, горе и радость. День сурка продолжается! Наконец-то  мы у доктора в кабинете. Спрашиваю, чтобы поддержать разговор, хотя понимаю что уже неважно, что скажет. Так как все решил. Хватит в коридорах обтираться пора и в операционную. Решился, не то слово. Кажется, всегда был готов, и  это сейчас главное!  Лично для меня, сейчас слова ничего не  объясняют, но хоть что то и как то исподволь все же влияют. А доктор все смотрит и смотрит. Так кто же он в первую очередь, хурург или психолог или демиург собственной персоной!?
Не боюсь и готов отдать хоть часть печени, хоть всю печень. Хоть душу! А для этого ничего не ем с вечера. Смеюсь что в завязке, а сам терплю. Без еды тоскливо и заснуть трудно.
Утро. Сдача анализов. С трудом, давясь и выпячивая глаза, глотаю кишку. Глотаю громко сказано. Скорее ее энергично запихнули в онемевшую от заморозки глотку и на самом деле она не кишка, а кусок резинового шланга с металлическим набалдашником. В самом желудке она  как своя, не то что в глотке.  Через нее они смотрят, нет ли дефектов. Через минуту, под натянутые улыбки медсестер, отмучился. Подопытный экземпляр! Хотел стошнить, но  нечем. Затем на десятом этаже кардиограмма, потом  ниже, на шестом почки, УЗИ печени и так далее, смотрят, слушают, затем пишут. Сердце в норме. Печень не просматривается. Врач  хмурился и ворчал. Врач в печали. Наверное, из-за того, что как родственный донор за процедуру  не плачу, а это его зарплата.
Почки, кровь в норме. К полету готов! А, если печень отрастет, то вообще без проблем.  Обнаруживаю скрытые резервы и эйфорию, припрятанную в теле, а может и в душе, где то на самом дне.
Вот только одно «но», собственно даже и не « но», а так пустяк. Думаю, лишь бы никто не шарахнул  по идеальной модели поведения. Боюсь происков дьявола и как бы он, не полоснул шедевр, выдержки и терпения опасной бритвой страха. Не уничтожил светлый лик жертвенности концентрированной кислотой самолюбия. А самопожертвование, оказалось, страшно кайфовая штука! И оно во мне есть, в противовес страху! Есть!
Самопожертвование облагораживает и вдохновляет! Героическое в нас  и космическое чувство любви, полет вне тела и вне пространства, тоже в нас.
Непередаваемо! И никакого сравнения с двумя стаканами вермута на тощак или двумя часами футбола! Круче! Никакого омута и дури, сплошная прозрачность и возвышенность. Непокорство судьбе и уже не важно кто во что одет и как говорит и чем от него разит, и на чем  ездит, вообще ничего не важно кроме чего то огромного и невидимого, но того на чем все держится.
Есть общечеловеческие ценности, а это общекосмические. Ревность и  другие бытовухи и поглощающие чувства теперь кажутся мелкими и не заслуживающими внимания. Ничего не страшно, и ничего не дрожит, и ни одна перекушенная жилка не  искрит, и ничего не болит хоть в полнолуние, хоть в непогоду, хоть в тьму египетскую. Бог есть! Его в нас много! Удивляюсь,  аж через край.  Идеальный русо- туристо- камикадзе.
Светила, заметил, что придется худеть. Готов, хотя еще с армии знаю, что от голода  болит голова и  мокнет экзема.
Никакого хлеба, гарнира, сахара и сливочного масла. – Я, воль! Лена молчит. И смотрит на доктора, словно он, дает ей задание не готовить мучных блюд, картошки и сейчас в подтверждение могущества, не сходя с места, сотворит чудо, вызвав пламя из пальца или транспортировав из пустоты  конфету счастья.
Кажется  медсестры, косятся, как на самоубийцу, или снова показалось. Обычные медсестры, молоденькие девчонки. Еще раз взяли кровь на анализ. Все будет хорошо. А что еще!? Доктор – светила  хирургии, и знает, что говорит, а тем более  делает. У него более двухсот успешных операций, и не одного сбоя. Тем более он через неделю улетает  в Японию, а уж если японцы доверяют, то это чего-то стоит, хотя они то наверно совсем другие, в смысле кармы, но явно не дураки. Думая и считая что утверждение, что у каждого врача есть свое маленькое кладбище, теряет  правдоподобность.
Продолжаю убеждать себя, что уже не то слово, как хочу, скорее даже мечтаю стать донором. Скепсис придавлен, до самоуверенности. Судьба решена. Настроение прекрасное. Себе верю, как никогда. И всем верю! Появился смысл существования, отсутствовавший долгое время! Стоим, смеемся вот так просто, легко, без слов. Страха как не бывало. И ничего похожего на него и близко. Вижу несколько стихшее недоумение в глазах медсестер, словно они что-то хотят сказать, о чем-то предупредить, но не решаются.
«Ты что, парень? Зачем тебе? Добровольно в инвалиды!?  Потом поздно будет дергаться». Из-за отвращения к нечистой силе, решительно прогоняю бьющегося крылами, синего демона сомнения. Я же верую! Верую понятно!
Несмотря на то, что здесь всего второй день, а Ленка с Ангелом вторую неделю, они  никуда не выходили.  И  вот наконец вышли, идем по тратуару, через несколько кварталов  метро и медленно плывем на эскалаторе, а вокруг полки с газетами и товарами, столбы, фонари и еще и еще, недолгий спуск сменяется подъемом. Есть время подумать, но не думается. Спасительная пустота среди  людей, напоминает, что каждый сам за себя и никто не поможет, никто.
Взвесить слова светилы  все за и против. Куда мне!? К тому же  закрапало. И вот уже Москва как и Ленка. Хоть и родная, а как чужая, как нелюбимая, почти как богатая, и недоступная простому смертному, к тому же сырая и безразличная.
Москва, Москау, певица, политик, строитель, коммерсант, шпион, ученый, спортсмен, поэт, президент, гастрабайтер, обычный человек. Талант, гений, энергетический вампир, подонок, аферист, святоша.
Секс, кровь и доллары – набор капиталиста, укоренившийся в сознании. А ведь они тоже люди!?  Они люди? Да Бог с вами, какие же они люди. Внутри них тоже есть сердце, кровь и душа, печень в конце концов. Ничего подобного, в них что то другое, переродившееся, а души точно нет. И их не предупредили о ее отсутствии, и они думают что есть. А когда совершали выгоднейшую куплю продажу, то никто не прупреждал что будет так хорошо, когда всем вокруг плохо. Главное не метаться и не просить вернуть обратно! Потому что вот тогда станет совсем плохо.
Забыли зонтик,  и их так же как нас мочит ливень. Ну и что? Собак с крысами тоже  мочит. Это ничего не значит. Без оскорблений! Наверно я чего то не понимаю!? Я совсем ничего не понимаю. Запутался окончательно.
На следующий день тот же знакомый в шелковом кашнэ, прикрывающем шрам после удаленной железы, поясняет: «Теперь на гормонах». – «Они вредны?» – спрашиваю, заранее предполагая ответ. – «Ну что делать?» – пожимает плечами. Поддерживаю беседу, платя благодарностью за то, что он хвалит Ангела: «Отличный у тебя парень и имя  – Ангел!». Согласно киваю и тихо: «Спасибо». В душе надеясь на то, что когда Ангел вырастит,  не будет много пить, хотя бы, потому что  нельзя.  Причем здесь водка? А при том, что лечишь, лечишь, а он вырастит, возьмет  и, забухает всем назло, а Ленке будет больно.
Игорь рассказывает, все более разжигая бесстрашие: «Знаешь, как все?» – «Нет». – «А вот лежишь на животе, делают укольчик, потом еще в спину около крестца втыкают китайскую иголочку и говорят: «Ну, расскажи, дорогуша,  историю». Ты еще думаешь, что рассказать. Они что-то шутят. И это последнее, что ты слышишь перед операцией, и дальше турбуленция и провал.
Просыпаешься только в реанимации. Пить,  не дают. Жажда страшная, как после пятидесятикилометрового марша по пескам в жару. Гамлет пытался представить. Ребра болят. Они, знаешь, – и он, показал согнув указательный палец острым  крючком за ребро  подвешивают.
«Потом ребра болят». Игорь  жизнерадостный, а у жены глаза  грустные, словно это она, а не он, тяжело больна. Заметно, что смущена его словоохотливостью, сидит напряженно, чуть утопленная в диван. А что ему еще остается? Только говорить, разговаривать и чтоб  запомнили вот таким  веселым и разговорчивым. Я и запоминаю. Вот ведь даже жена не понимает, а кажется такой близкий человек, ан нет. Смотрит куда –то, как чумная. Что то  видит? Похороны? Устала?
Позвал Игоря курить. Он в замешательстве отпирается. Понимаю, что спалил. Оправдываюсь: «Ах да, кажется, не с вами курил. Точно! Я же с врачом курил! » – и для достоверности несильно бью себя кулаком по лбу.
Игорь поддакнул, оглядываясь на жену: «Да-а-а, я уж давно бросил! Сейчас бы зеленого чая!» По глазам жены вижу –  не поверит сценке. Ухожу, оставляя их в фойе на бежевом диване. Лена сказала, что у Игоря дела плохи и что он только догадывается, а его жена точно знает, поэтому и вид такой. Да уж какие там дела, раз даже Ленка знает!
Ленка старается вести себя, как своя. Но видно медсестры не принимают. А мимо нас проходят люди, уже побывавшие в двадцатичасовом перелете. Некоторые приветливо здороваются, некоторые нет. Здесь находятся и доноры, и те, кому пересадили, кто-то из них спасатель, а кто-то спасенный.
Медсестры, как пчелки. Врачи задумчивы и быстры. Занавес то открывается то закрывается. Их лица не успевают перестроиться после общения с больными и носят следы  боли.
На языке крутятся бесполезные вопросы: как все то, что они делают, работает и где в этом их, а где Божье? Выращивают органы! Все божье! А дьявольское!? Обман наверно. Нет ничего невозможного! Светила с французской фамилией,   напоминающий академика Амосова, здесь главный и это все что  хочется знать. Вспоминаю, как он пристально смотрел. И в общем, исходя из ощущений, его взгляд показался не очень. Он как будто говорил: «И что, Ленка, в нем нашла?» В его взгляде настороженность. Ну и что, что полноват? Похудею! Сказал же! Пацан сказал, пацан сделал! – вспомнил он  выражение брата.
Светила обещал бесплатную операцию и бесплатные анализы. Но вот за анализы уже денег просят. В халяву не верю, но ему почему-то поверил. Светила! Карма! Честь! А Ленка, судя по  устало зомбированному виду, уже крепко села. Готова, на все. А я? Ради нее тоже на все, даже квартиру продать, если понадобятся деньги, но, надеюсь, до этого не дойдет. На съемной, жить не сахар. Да и не на что.
Мне по прежнему не страшно. После рождения Ангела, я все слабее привязан к жизни. Срашное чувство, никому ненужности. Меня держит здесь только природа, распахнутые окна,  проветренные помещения. А более  всего запах деревни, земли и любовь к Лене. В городе  воспринимаешь эту пастораль как роскошь, молодую зеленую траву и березовую рощу, Катькин тракт, Горе-море, деревню Бральгино, рыбаков, кур, сплетни, крепкий сон, азартную бухню под уху и купание.
Надеюсь на лучшее. По другому, никак.  Светила знает свое, светила спасет. У него есть опыт, у него есть имя, у него есть престиж, тем более, что все говорят,  печень никуда не денется – отрастет, как миленькая. Да нужна она мне без любви!?
Не умру-то, не умру, а жизнь инвалида страшнее. Геройство на час, а муки на годы. И как бы наперекор тревоге,  в самый неподходящий момент  хочется ее поцеловать.
И вот уже в кулуарах осторожно говорят, что почку тоже надо. Для меня это, как удар в поддых после гонга, но если честно, что то подобного я и ожидал. Яркий день погружается в полумрак. Реальность побеждает вымысел! Небеса опускаются, а на лице как не старался все же явилась растерянность.  Только отмахнулся и взял себя в руки, хотя,  чувствую, дело пахнет  разводкой.
Нахмурился сильнее, словно это поможет. Громовержца из меня не вышло. Разочарование не заставило долго ждать. Вот тебе и аура гения. Потрошитель. Сожгу нафиг, все, до копчика! Почку захотел!
Прошло время. А что? Пожалуйста, готов. На режь! Кромсай! Худеть надо? Нет другого выхода. И они знают. Черные капатели! Пусть! Раз так распорядилась судьба, не будет вам заднего. Не дождетесь. Если надо,  все отдам, но только  тогда, чтоб  не проснуться. Слышали! Чтоб не проснуться!
Вы уж  поймите. Лучше быть мертвым героем, чем жить жалким калекой. Статистика! Престиж! К черту! Трусость – это не мое. Хватит уже, натрусился. Уже не хочу. И дальше. Залитый светом рапид, герой! В возрасте Христа! Иерусалим в снегу! Саркози еврей? Медведев!? Не все ли равно! Были б людьми!
Для меня теперь не лучше три минуты трусом. Хотя, кто знает? Боль и не таких  ломала! Вот не хватит духа, испугаешься острых  лезвий, и будешь сидеть и прятаться, чтоб не нашли, когда поблизости твоих кромсают. Боль и страх! Триллер! Рваная плоть! Не для слабых! И еще один вечер прошел. Сплю плохо, словно на ночь пирожков наелся и они гниют внутри.
Сейчас не боюсь операции, а что будет через полгода или год – не знаю. Может, и дрожать буду, и мерзко потеть. Но надеюсь, что все также буду готов ради Ленки.
Еще  вдохновлен. Страх до сих пор не появился. Ленке доверяю, хотя вижу ее неадекватность, и эйфорию. Ее стройность и  бешенство  жгут сердце. Но она все таки здесь как чужая. От ее  оптимизма, и переоценки  веет могильным холодом! Терпеть уже само по себе трудно, а терпеть боль и жалостливые взгляды, оставшуюся жизнь. Это вилы, но постараюсь. А самое страшное скажут, что тебя же никто не заставлял, сам выбрал, вот и терпи!
Заранее можно представить и прочувствовать на мелочах. Вот месяц назад Ленка впервые в жизни обозвала алкашом. Это  ерунда, но не приятно. Частично согреваюсь мыслью, что мой поступок из той же серии, что и Иисуса, и  идет от него.  Опирается на потребность человека жертвовать, хотя бы ради близкого. У животных, такое,  у матерей. А у нас уже и у отцов, пробивается. Потребность!? Сказал же! Идеалист. И в такие моменты, вспоминая Его, забываешься и плохого  не слышишь и не видишь, хотя и слышишь и видишь аж до слепоты, но делаешь вид и терпишь, как Он, когда то.
Гамлет все больше понимал первых христиан. Их терзали, но они  шли ради  человечества. Верно, им хуже смерти надоело окружающее имперское свинство! Разврат и похотливая пустота Рима. Обрыдло! Львы рвали, а они терпели! Львы кромсали, а они молились.
Боль ничто! Боль все! Иду ради ребенка и это красиво. Это благородно! Пурпурная армия вперед! Хотя не знаю, что это за армия. Может  добра и света! А может окончательного и безповоротного мрака!? Да не все ли равно, рано или поздно!
Берусь спорить с эволюцией. Светила должен исправить ошибку природы! Да хватит уже ! Ничего он  никому не должен.
А Гамлет, чтоб не сглазить, боялся показать, что  не страшно. Думал, о разном и, в том числе, о Спартанском подходе, упрощающем все.  Оглядывался по сторонам, догадываясь, что незаметно для себя медленно дрейфует в неизвестность.
7
Хроники
В доме мама почти со всеми дружила и со многими все больше на почве выпивки. Люди позажиточней,  считали ее недалекой простушкой, но то, что она путала падежи, не мешало им использовать ее в своих целях: что-то подать, помочь, услужить, принести, перенести. Долго такие отношения не продолжались, потому что по наущению дяди Саши мама, хорошенько выпив, устраивала хитрецам разнос.
На лавке во дворе она предавалась второй после пьянства страсти – посплетничать. Причем сплетничала чаще и больше про своих, чем про чужих. Как можно крепче прикладывая, пока та была жива, свекруху, которую не без основания подозревала в непростой связи с сыном, т.е. дядей Сашей.
Потом переключалась на пожилую соседку. Среди старушек она выглядела невестой на выданье, но именно за это никто ее по-настоящему не уважал. Хотя все  признавали ее доброту и простоту. Но, эта доброта для нас была как раз та, что хуже воровства. И обидно, за это было, нам, а не  ей.
Единственной, кто ее привечала, была строгая тетя Наташа, которая через нее подторговывала слитым с молоковоза зятя цельным молоком. Остальные подруги – являлись скорее, собутыльницами, что сильно порицал дядя Саша, из-за того что они  пьют сами, и не угощают, не уважают его!
Мама жила сама по себе, а мы сами по себе, хотя она, вроде бы, как рядом, а на самом деле в другой галактике. Позже всегда задавался вопросом: что она такого совершила, что ее так наказывал Бог? И не находил, что ответить, предполагая, что, скорее всего, она расплачивается за кого-то, а может, и вообще не расплачивается, потому что никогда не видел ее недовольство жизнью. А теперь понимаю, что, скорее, Бог наказал нас с братом, а не ее.
Он хотел подружиться с девушкой творческого направления, чтобы в ней блеснуло что-то узнаваемое, но в тоже время непредсказуемое. «Узнаваемое с кем-то или с чем-то? С колокольчиком? С объятьем мамы?» – задавался и терялся с ответом. Предполагал витиевато, что хотел бы встретится с внутренним представлением о ней, выгравированном невидимым лазером на невидимой поверхности, что-то типа голограммы, или компьютерной графики. А про себя представлял такую озабоченную, спортивную, с хорошей фигурой пофигистку, и  чистюлю.
Рисовал обнаженных женщин, подрисовывал к ним мужчин, получалось порно, но не узнавал их потом. Стирал ластиком, рвал на мелкие кусочки чтоб не нашли и снова рисовал, находили не разговаривали, ругали, но не сильно. Видимо плохо рисовал. И в начале апреля такой случай подвернулся в кафе. Они как то удивительно просто разговорились, и ему стало интересно, он что то представил, но в один из моментов увидел у нее черноту под ногтями, и желание дружить  ослабло. И, хотя она все еще нравилась ему, он все время вспоминал ее ногти, будь они не ладны.
Дяде Пете отрезали ноги. Это произошло неожиданно, когда Гамлет служил в армии. Дядя Петя – фронтовик, инвалид войны и просто хороший человек. На семидесятом году жизни схоронил свою тихую, скромную хозяйку тетю Нюру и женился на полной ее противоположности тете Маше.
После двух лет совместной жизни, убедившись, что она еще ого-го сильна, как женщина, он, наконец, прописал ее и тем запустил в ней механизм пренебрежения к себе.
К тому же у тети Маши имелась куча внуков от непутевых детей.  Теперь ей стало совсем необязательно беречь его, запрещать курить, уговаривать помыться и не выпивать сверх меры. Она ему еще и подливала и все чаще приглашала на ночлег то внука, то внучек, живущих в интернате.
Пока бабушка была жива, она хоть как-то по-соседски сдерживала аппетит дяди Пети к выпивке. Причитая, бабушка вспоминала покойницу Нюру, рыбалку, боевые заслуги. А дядя Петя только нетрезво приговаривал: «У меня все будет! Мне все дадут!» В те времена он еще, бывало, кричал, что он за Родину кровь проливал,  и это имело действие даже на самых отъявленных бюрократов.
Дядя Петя умел постучать кулаком в кабинетах. Можно сказать, он даже  любил и всегда с настроением, требовал свое заслуженное, но обычно больше дополнительного праздничного, продуктового набора ему не давали, так как на более высокие кабинеты стучание кулаком не действовало.
Сейчас бы жил – нетужил. У него имелась бы приличная пенсия и почет. Но не дожил. Через несколько лет после смерти тети Нюры и сожительства с тетей Машей он уже так напивался, что, будучи пожилым семидесятипятилетним мужчиной, желая выйти на улицу, обессилено падал в прихожей, наглухо преграждая путь в квартиру. Гамлет по просьбе бабушки пролезал сквозь дверную щель, и затем волочил его бесчувственного до дивана.
Дядя Петя тяжело дышал и был вообще никакой. А через какое-то  время  ему  чуть выше колен отхватили обе ноги. Казалось, он и тогда не унывал, только теперь почти не выходил из дома. А выпив, что-то грустно бубнил себе под нос, типа: «Ничего, ничего-о-о, по-о-ожил я, друггг ты мой, жалко мне тебя, но-о-о-о кккварртир-у-у-у не могу тттте-е-е-бббе-е о-о-осссттта-ави-ить, но мы поживем, еще поживем, повоюем, мне все дадут, все, бля..!» –
И сидя в инвалидном кресле, пускал сизые кольца дыма, как когда-то на рыбалке, на которую  несколько раз, брал.
8
Ангел не улетает
В наше время с детским воровством жестко, а в Древней Спарте поощрялось. Своровать у взрослого считалось особо почетным, оттого что, по их мнению, это вырабатывало смелость. Гамлет вспоминал себя, отвинтившего зеркала у дорогой по тем временам «Волги-24-10». Так попросту, с отверточкой, пока она стояла у цирка, дожидаясь хозяина. И, самое главное, не нужны были!
Так и пылились под кроватью, пока дядя Саша не пропил. И когда отвинчивал, ничто внутри не екнуло, оттого что игра! А ведь могли посадить! И после стольких лет  снова замерцали кристаллики катафот, в которые попал пучок рискованного воровского света.
Воспоминания о воровстве взбодрили, и послеобеденная вялость улетучилась. «Воспоминания и то возбуждают, а уж сам процесс и подавно», – согласился он со спартанцами, еще раз вспоминая храброго царя Леонида и его триста непобедимых. Ворье, рэкет, парняги, бакланы! Андреналин раш!
А вспомнил в связи с детскими сражениями с соседней улицей за право считаться лучшими и самыми что ни на есть спартанскими, так как ни они, ни мы не хотели быть какими-то там крестоносцами, которых победил Александр Невский на Чудском озере. «Если мечи обрезали, то все что ли, спартанцы?» – подначивали крестоносцы с Вокзальной. «Мы на деле покажем!» – гордо отвечали мы. «По-о-окажжжиите, только болтать умеете» – дразнили вокзальные, и драка набирала обороты. Уколы заостренными деревянными мечами оставляли синяки и ссадины. Щиты не спасали. Руки немели от ударов.
Позже стали подставлять поролон. Горящие стрелы с пробкой из-под шампанского на острие, пущенные из лука, сделанного из старых лыж, накрывали войско. Когда  выглядывал из щита, случалось чиркали по лбу. Тут уж не зевай: кто что  умеет, все в ход. Крики, визги, построение свиньей, клином, легионом. Куча мала! Маршировали гордо, дрались смело. Проезжающий патруль остужал: «Ну ка рыцари! Быстро расходимся!»
«Милиц…, менты!» – проходил шепоток. Кто смелее, кричал: «Мы же играем».  В ответ: «Ну, смотрите! Через полчаса по домам! Кого найдем, заберем». «Хорошо-о-о-о» – от радости, что с нами считаются, отвечали мы.
Но заканчивалось обычно не дружно, часто слезами и почти всегда из-за вмешательства старших из хулиганской прослойки, привлеченной за одну из сторон. И это было вероломством и нарушением договоров. Бой заканчивался в пользу Ярослава Всеволодовича, приведшего Батыя против брата Юрия. Кажется так было.
Ангел тихо рос, словно никуда не спеша. Тек, как тихая лесная речка, и лишь иногда после процедур задумывался, но быстро забывал уколы, и обычно через месяц как будто не помнил своих больничных страданий и мучений,  как любой ребенок, предаваясь игре. Игра смягчала острые углы его маленькой болезненной жизни. «Мы его дублеры, или он наш?» –  гадал Гамлет.
В один из дней Гамлет остался без дохода. Его не обманули, просто изменились условия, ситуация на рынке, и он разорился, оставшись без оборотных средств. Дефолт. И каждый раз приходилось пускаться в новые предприятия, рассматривая их как жизненный опыт и новые впечатления, и новые испытания. Это надо же снова риск! А собраться с силами все трудней. Мотивация не та, да и груз накопленного опыта.
Багаж, который, казалось, мог пригодиться, на самом деле тянул назад и заключался в страхе перед людьми доморощенного вороватого бизнеса. Опасался коварства, тем более что рядом уже не было Андрея и все приходилось решать самому. Но волков бояться. Особенно после рождения Ангела  мучительно привыкал к тяжести пребывания наедине со своим вроде как поражением, но так и не мог привыкнуть, разбавляя одиночество футболом, купанием, обществом случайных и неслучайных собутыльников, книгами, разной неденежной работой и стараясь не слышать все более крепнущих укоров жены.
«Я же копия!» – шутя  успокаивал он себя, но в итоге  не  сдавался, убеждая, что нужно бороться. Дисциплинировался своеобразно, как когда-то дед, ложился спать после программы «Время» и вставал на рассвете, в четыре утра, когда только-только начинали ходить трамваи. Но все без толку. Не помогало. Не  в этом причина. Нет во мне этого хапужничества. Этой эго настройки в свою пользу. А может я глупец? Может лентяй? Негодяй? Нет вроде, ничего подобного. Просто не интересно. А как семью кормить? Надо выкинуть эту глупость из головы, подальше. Интересно, не интересно, надо и все! Надо!
Ангел вспархивал и словно через иллюминатор вылетал, почти как тогда в Древней Спарте, когда его отняли у матери и, согласно железному правилу, хилого и болезненного несли к обрыву. А она не роняя достоинства молча молила. И когда его бросили в пропасть, он распахнув крылья, равные двум футбольным полям,  взлетел. Это чудо видели все, кроме нее, и в тот миг она возненавидела  мужа и царя спартанцев.
А уже позже, когда Ангел родился в холодной, заснеженной России, он даже в лютый холод, словно подтверждая суровые спартанские гены, спал на одеяле, утопая в нем, как в белом облаке, а оно лишь наполовину согревало его нежные чувствительные крылья. Лена накрывала, но он снова раскрывался, и это повторялось бесконечно, пока она не сдавалась, оставив все, как есть.
Зимой Гамлет ходил с Ангелом на каток. И в середине марта после двухнедельного перерыва шел уже со слабой надеждой, на лед. По полупустому стадиону становилось видно, что сомневающихся  большинство.
Для Ангела это лучше, так как никто, не потревожит его нечеловеческую хрупкость.  А Гамлет радовался и называл  красавчиком и прирожденным спортсменом. Сравнивал с собой, сотни и тысячи раз желая  выздоровления, и чувствовал, что добрые пожелания хоть и медленно, но делают свое дело, достигая цели.
Пока  играл в хоккей, намотал  ни много ни мало, 5 км. Лицо  раскраснелось. Стало заметно, что  устал, но все не уведешь. Все таки   держа за руку, уговариваю и увожу, а то еще немного и заснет. Навстречу попадаются разные люди – красивые, ухоженные, свежие. Совсем не хочется уезжать из центра в свою дымную низину. Наконец-то закончилась зима, впереди весна, а там и солнце и надежды.
Ничего не боюсь, вот только за малыша, а за себя почти нет, и надо рисковать, но пока не рискую, чего то жду. Знака свыше что ли.  Едем по городу. Ангел спрашивает: «Папа, а в этом здании занимаются теннисом?» – «Не знаю, сынок». – «Мне почему-то теннис неинтересен! Мой одноклассник Саша Пирожков занимается,  ему стол по грудь, а мне тогда как» – и он чиркнул ладошкой по горлу. «Ну почему же? Теннис это хорошо…» – «Пап, я в футбол хочу! А когда ты меня отдашь на футбол?» – «На следующий год подрастешь, тогда.» – «Ну-у-у.» – «Тебе надо окрепнуть – там толкаются и все такое.» – «Пап, а футболисты много зарабатывают?» – «Самые лучшие много». – «А ты, когда играл, много зарабатывал?» – «Вообще ничего». – «Ничего?» – «Ничего. Тогда профессионально не играли, раньше любители были». Ангел замолчал.
Уже дома он расспрашивал о депутатах и их заработке. Когда услышал, что они много зарабатывают, сразу спросил, почему я не стал депутатом.
Ответил, что миллионы людей тоже не стали. Зная, что вот, кроме Андрея, и нет друзей, вернее, он считал, что они есть, но тогда и Андрей и бизнес, а сейчас нет бизнеса и нет друзей, а только Ленка и Ангел. Не могу никому быть полезным, вот и исчезли други, вроде как переменили сим- карты или еще что, заняты.
Ангел играется, делает опыты с водой, что-то выдумывает,  как и я, 25 лет назад, экспериментируя с китайским фарфором, который хоть и легкий, но  хрупкий. Тонкий, и прозрачный, как будто день просвечивает сквозь штору. Так же при прикосновении оживали статуэтки – и фарфоровый конь, треснувший по левому заднему бедру.  Белый конь скакал, уточка крякала, женщина с полной корзинкой слив на плече стояла в ожидании. Золоченые фужеры, покорно молчали.
И я  молчал и смотрел. Молчание считалось одним из условий успеха эксперимента, и как только что-то шептал,  замечал, как звук разрушал невидимую ткань иллюзий.
В другой раз уже играл с содержимым дедовского ящика из-под инструментов. Глаза разбегались, руки отыскивали неизвестное и становились темными от припоя. Затем в руках застывал орден «Знак почета», трудовая с вкладышем, подробная запись премий и благодарностей! – за сорок пять лет, передовик коммунистического труда, орден «Дружба народов» .
В серванте за книгами в лакированной сумочке бабушкины облигации – красивые, большие, как царские деньги. Брал их  и по примеру фокусников не своим низким голосом объявлял: «Государственные казначейские билеты достоинством 10 и 25 рублей». И это звучало сильно – билеты!
Дальше в ход шли шахматы, но не как тысячелетняя  игра, а, скорее, как инструмент инсталляции, как черно-белое, но в реальности из-за выцветшего и потемневшего от времени лака цвета охры искусственного поля, подмостки, возвышение, полигон, крепость, объект нападения и защиты противоборствующих сил, а вовсе не игра подишахов.
Когда решительно все надоедало, и в ход шли старые, пыльные чемоданы, платки в чулане, кухонная посуда, ложки, вилки, пельменница, крышки пластмассовые, шкаф на балконе, книги с картинками (не для чтения, а для игры), разноцветные пуговицы, высыпанные из шкатулки, иголки, грамоты, побуревшие альбомы фотографий, обувь, кепки, стулья, всякая пыльная ерунда.
Чихал, и даже это шло в топку фантазии. Игрушки, купленные в магазине, почему-то не вызывали такой заинтересованности, как обычные вещи. Со временем самым любимым занятием, стало изучение толстой домовой книги, в которой было много полезного и, что самое главное, доступного и съестного.
Ангел отвлек: «Пап, а ты любишь собак?» – «Смотря каких? А так да». – «А вот смотри, это моя собака, – и он обнял красный пластмассовый трактор. – Это моя любимая собака». Гамлет по привычке улыбнулся: ребенку хочется щенка или он так привык к трактору, что хочет его оживить?
9
Превращение
Контактные линзы увеличили ее голубые сфумато-зрачки. Когда она чем то вдохновлялась, они еще больше голубели. Рядом с ней он  не блистал и выглядел как ультрамариновый моллюск. А она хоть и была похожа на приятную на ощупь велюровую кофточку, являлась скорее нежеванной верблюжьей колючкой и неизлечимой клептоманкой, прихватывающей все, что плохо лежит, начиная от упаковок чулок на Черкизовском рынке до зубных щеток и бельевых скрепок в супермаркете.
На ее счету также имелись единичные случаи угона супербайков и скоростных катеров из городской акватории бассейна реки Волга, которые, накатавшись, бросала ниже, а случалось, и выше по течению, если они еще могли плавать.
Ее влекли скорость и высота, а  через какое то время ее арестовали за несанкционированный прыжок с парашютом с Останкинской башни. Далее изредка ловили, стыдили, штрафовали, пугали, фотографировали, метили, вешали на доску позора, отпускали и вновь ловили, и все повторялось, потому что с некоторых пор она почувствовала, что становится колдуньей.
Вообще ее превращение  произошло не сразу, а сопровождалось чередой неожиданных открытий, таких, например известных, как обострение слуха и обоняния почти неуловимых значений. И тогда в секретной лаборатории, пропахшей электролитом, ей по поручению президента вставили дубликат ядерной кнопки, с помощью которой она приноровилась извлекать любые «до» и «па» даже в отсутствие на кнопке борцовских пальцев командующего. Это самовольство было бы чревато, если б она злоупотребляла ей до совместных учений, но она пользовалась кнопкой, как правило, после, и поэтому ядерные пуски оказывались холостыми и не приводили к катастрофическим последствиям.
Мимо проносились облака и лица, чем то по изменчивости похожие между собой. Ее молчание сродни молчанию недр, а сам разговор напоминал извержение вулкана Кракатау, а неловкое движение порой вызывало за собой ураганы, штормы и даже землетрясения, где нибудь на границе разлома  коры. Она слышала, как, прорезая  десну, у  сынишки режется  зуб, а у мужа, тихо пощелкивая, растут волосы, которые он чешет так громко, что она морщится и ей кажется будто дворник в шесть утра соскребает наледь с асфальта. Кроме того она перестала испускать хотя бы какой-то запах, даже запах пота подмышек в самую сильную летнюю жару. И ее  запах  кожи напоминал цветущую акацию, так-же бесследно испарялся, не оставляя никаких следов на тщательно выбритых поверхностях  атласного тела.
Однажды, не услышав биения своего сердца, ей даже показалось, что   умерла, но еще не знает об этом, и сделав надрез, и увидев  алую струйку, скатившуюся на белую кожу,  успокоилась. Многие вещи, и в том числе денежные банкноты, от чего то больше не беспокоили ее. Жизнь стала   комфортной и глянцевой до того момента, пока  не обнаружила, что, родив в общей сложности 13 детей, выходила только одного.
Погоревав ровно три минуты в сильную пургу, на краю деревни, она поняла, что и этот один, уже для нее огромная радость. Обидно было то что материнские инстинкты передались ей по наследству  в полном объеме, и она хотела рожать, вскармливать и растить, но, как мы выяснили, это получалось с большим трудом и из тринадцати выжил только один.
Ее муж, точно незнавший статистики, но знавший, что у него есть сын, который, является Ангелом. «Надо же аттавизм!» – удивлялся он.
Темной ночкой, когда сынишка спал, он аккуратно подрезал невидимые крылья, боясь, что те вырастут, и придется пилить не ножовкой, а бензопилой и это уж всяко достигнет его тонкого слуха, и секрет раскроется, а что станет дальше представлял с трудом.
Как могли, подпиливали, стригли, чтобы не отросли и не вылезли из-за плеч, потому что тогда он узнает, что не гадкий утенок, а, одетый в желтое, величиной с Тадж-Махал, настоящий Ангел. Чтобы  не узнал, они убрали из квартиры все зеркала.
Жалели его, не ведая, что сынишка уже давно приспособился рассматривать себя в ровной глади материнских глаз, а когда ее небыло – в полных тополями и одуванчиками перламутровых окнах, сводя на нет все  старания.
Отец, вроде как, заметил и озаботился тем, что после стольких лет замужества жена оказалась никем иным, как старой девой, дремлющей в полуденную жару на солнцепеке. Он уже хотел сказать ей о своем открытии и посмотреть на реакцию, но в этот вечер она испекла прекрасную «Пеперони» с мягчайшим тестом, белыми, не тронутыми червем, грибами, оливками, фаршированными креветками, помидорами, огурцами, и он ел  все это под  влиянием ее колдовства, а там и забылось.
А как забывался,  ему становилось легко и хорошо оттого, что на носу лето и не надо кутаться и питаться калорийной пищей, чтобы греться. Прочь мясо и зашлакованность, подайте антиоксиданты ввиде зелени, арбузов, огурцов, помидоров, клубник и смородин. А Лену он знает уже более  четырехсот лет, хотя и не признается, что он  есть тот самый средневековый инквизитор, приговоривший ее к сожжению за колдовство, и  догадывается, каким способом она избежала смерти на аутодафе –  загипнотизировав толпу и обнажившись,  выскользнула из пут и улетела.
Как побочное действие ее любовных чар он забывал о фигуре и без меры налегал на тесто, твердя: «Это плоть мойя-я-я». Почувствовав и испробовав колдовские чары, она бессильно опускала руки перед процессом  деторождения, признавая, что такие вещи подчинены еще более высшей силе, обитающей в других слоях и измерениях. Она оказалась беспомощна над процессом выздоровления своего единственного отпрыска по имени Ангел.
К тому же во снах она превращалась в маленькую девочку, везде бегающую за ним, как за отцом, и просящую благословения.  А на самом деле  одновременно сладко спала в своей спальне на Горлеевской, и  чаевничала на просторной кухне где-то в пригороде Лондона. По природе она была электроном как и сын. Поедая запасы инжирового варенья, и объясняя самой себе, что оно засахаренное, забродившее, и  тем отговариваясь.
Спор с собой заканчивался тем, что она съедала все подчистую, приговаривая: «Ишь ты, забродило! Ага, забродило, а чему тут бродить, если ничего и не осталось. Посмотрите-ка на нее, еще дочка Карлсона называется. Секир башка, лорд Рочестер.» – обращалась она к мужу – поэту грядущего и лжевампиру настоящего, который  в прямом, и переносном смысле пил свою  кровь.
В полнолуние  мучился бессонницей, в жару ждал дождя, в штиль  ветра и прохлады, и  в похмельных снах ему казалось, что сынишка заглядывает в самую темную кладовую его души, освещая ее всевидящем ангельским зрачком, похожим на комету Галлея. И второй глаз прищуривал, как бы спрашивая: «Папа, за что мне мать ведьма и отец балабол?»
И отчего дети  бегут не туда, куда нужно взрослым?  Бегут, не жалея себя, порой ныряют в кипящее озеро неизведанного; часто не за грош губятся, поддаваясь влиянию демонов. Дети  рабы кармы и должны идти по стопам родителей, унаследовав их гены, чтоб затем пить свою кровь, становясь бледными.  И  у них иногда вырастают крылья и обнаруживаются недюжинные способности к игре в футбол, а также иногда они могут взлететь и присесть на фронтонах древних храмов рядом с пикасовскими голубями. Когда хочется выбирать, они не выбирают. Мылить или нет лицо, и щеки для бритья– у них еще есть эта возможность (или только кажется, что есть): и играть в футбол, как Бэкхем, есть инжировое варенье с лордом, или как девушка Карлсона толстеть, и стрелять  куда непоподя, томным раскосым взглядом, надеясь найти еще, сладкого.
Он ждал от отца признания, но отец молчал, говоря, что мы все заложники судьбы и, совсем банальное, что «от осинки». Сынишка разочарованно не соглашался, бубня под нос,  что мы же люди, людове, людишки, а не деревья. Мы голодные человеки.
Его бойкие наскоки и вопросы с разбега, не помогали и отскакивали как от стенки. Отец же продолжал внушать, что все не так просто и прозрачно и есть еще бесцветный мир, который лишь изредка оседает на голых ветках изморозью и паутинками, зачем отцу не признавать, что он не настоящий сын, а всего лишь обклеен проявленной фотобумагой и напичкан, микропроцессорами и еще Бог знает чем.
К тому же он другой. И у него,  не человеческое ДНК.   Он, хоть и сильно похож на человека, все равно чистой воды Ангел, у которого на локтях и в ладонях, не говоря уже о пятках, спрятаны острые штыри, и горящие огнем шпоры, которые если уж пропорят так пропорят, до кишок.
И это никак не связано с тем, что мама, будучи на гастролях в Поднебесной, совершенно спокойно жонглировала золотыми самородками в придорожном цирке шапито, зная, что они не бутафорские, а тяжеленные золотые. Делала вид что легко, и  не устраивала драку-собаку, подбрасывая их в толпу.
А уже после, воспользовавшись замешательством тайных воздыхателей, темной китайской ночкой подгуляла и скрыла от папы.
Скрыла, точно подогнав сроки и направление ветра, который должен дуть с севера и приносить послания от ее матери – великой аннигилированной мадам, не носящей нижнего белья не только в сауне, той самой ледяной Снежной королевы.
Заранее зная, что отец, как любой мужчина, будет прикидывать сроки их близости и рождения ребенка. И он сравнивал, а когда понял, что совпадает, радостно обнял , хотя ребенок ну совершенно не был на него похож.
Она знала, что это было божество. Боли не чувствовала, а наоборот, приятную оторопь во всех членах, почти также, как тогда в Поднебесной, когда после представления ее в попу ужалила волшебная пчела. Врезалась с лету. С тех самых пор она, когда ела что-то сладкое, то затем, закрывшись в туалете, приносила оттуда чистое золото. Но  оно ее не интересовало.
Она молчала и разочарованно складывала его в сундук. А по приезду, независимо от погоды и настроения, отдавала папе, который не догадывался, что золотые самородки с загадочным клеймом и есть их мертворожденные дети. По началу они выглядели как живые и за время, равное числу пи в 36-й степени,  превращались в слитки,  и что она сама теперь – вечная спутница и единственная любовь «Золотого тельца», которого и повстречала на тех гастролях.
И не хотела верить, что именно он обнял ее тогда, а она устало произнесла: «Ой, люди добрые, если б вы знали, как мне некогда». А в ответ услышала  мычащее: «А с чего вы взяли, что мы-s-s добрые, а тем более люди!»
Пляска началась. Что-то плавно и безболезненно сдавило ее, и она погрузилась тогда в свой так и неслучившийся вдох. И  летя в бездну любви, оказалась, в объятиях божества,  вдруг совершенно явно увидела ирреальную высь и формулу вещества любви, из которого сама сделана и которое из ее детей-самородков пытается обратным алхимическим действием получить муж. Это вещество называлось Ангелрод. Но, как часто бывает, она посчитала откровение пустяком и в скорости, смахнув пелену небытия, благополучно забыла, то что забывать не следует.
И вот она летит газообразная, без цвета и запаха, родившая целую гору золотых детей-самородков. Согрешив и продолжая грешить в тайне от мужа с самим божеством, и, к своей радости, без всяких там «или» родившая все же, вымучившая, выдавившая из себя хоть одного живого и такого прекрасного Ангела. Спасибо тебе, Господи. В этот момент она напряглась и, недолго думая, дернула кольцо, но не успела и  врезалась в землю, так что под глазами сразу надулись и покраснели гематомы, напоминающие индюшачьи пузыри, но зная, что на ней все заживает, как на кошке, отлежалась.
За себя она не переживала, тем более что муж в это время, как всегда, занимался с Мнемозиной и Каллиопой, что аж за девять часовых поясов доносилось, как тягостно он их любит. «Помнишь, в Серове ты стала Золушкой?» – «Да, действительно, но никто, если спросить их об этом, не припомнит и не признает этого факта». – «А я подтверждаю, что там тебя конкретно припахали, превратив в Золушку, и рядом с тобой подвывала этакая беспощадная мачеха, а своим детям для сравнения в попу дула, и они улетали». – «Да. Только кто бы еще это признал?» – «А этот факт и не требует подтверждения. Ты – Золушка, а я гадкий утенок, мечтающий найти лебединую стаю». – «Прекрати, пожалуйста! Эти пошлости меня злят!»
Он хотел возразить, что это не пошлости, а самая что ни на есть правда. Следя в окно, за улицей она заметила, что к сынишке, увлеченному игрой, сзади подкрался бесенок, подговаривающий подложить в рваный мяч кирпич и оставить на тротуаре под удар  пьянице. Она в попыхах выбнежала на улицу, схватила бесенка за рожки и хотела оттащить, но тот, щуря левый глаз и плутовато улыбаясь, забурчал: «Пашди, па-а-а-жди, па-а-ашди, сказал, коза-а-а-а драна.»
10
Покровка
На улице не по-декабрьски льет дождь. Сырые снежные стрелы плюхают в горбатые  сугробы. За ними с грохотом стремятся кучки побольше. После каждого падения рябит телевизор. Стоя, возле дома Гамлет радовался, что нет морозов, и жадно дышал  мягким воздухом: «Хорошо! Зима не спешит. Европппа.»
Пасмурно и хочется, не делать резких движений и чтобы вот именно сегодня никто лишний раз не дергал, и тем более во хмелю, после очередного дня рождения. Возвращаясь с Ангелом из музыкалки, купили в минимаркете батон с корочкой, бананов, сухарики с запахами грибов и красной икры. Вижу,  Ангел рад. Побежал вперед, а навстречу белая в  пятнах собака с ошейником, похожая на помесь лайки. Ангел в последний момент заметил. С трудом развернулся и бежит. А та увидела, что  убегает, и  вроде, как  клыки до десен оголила.
Сумерки, и дорога скользкая. Успеваю вклиниться и недопустить развязки. Ангел в предчувствии заранее плачет. И сделав встречное движение, крикнул «Пшла!»  Среагировав псина  отбежала. Стоит  и  неподолеку лает. Ангел не выспался и плачет. «Не люблю, когда мужики плачут» – дома пристыжала Лена. На него не действует. А тем временем в музыкальной повысили плату за обучение, словно завидуя  Франции, в которой занятия музыкой – это привилегия богатых и счастливых. Нашли с кем сравнить!
Нас просвещать и просвещать! А иначе неровен час красные петухи в  ново русских поместьях  по новой заполыхают!
Свердловка, сейчас Большая Покровская. Такая довольно стандартная по размерам, но не по предназначению, слегка длиннее обычного, свеже вымощенная пешеходная. Склон от площади Горького к площади Минина. Залить водой,  нацепить полозья и, катить.
Целое мгновение вечности связано с ней. Священный лингам, мечта бизнеса и пешеходный рай. Кто-то скажет: «Ну что уж, сразу и лингам! И никакой не лингам! А уж тем более не отросток священной трубы».
Магазин «Дирижабль» – книжная Мекка. Хотя мекка не то слово, каким следует  назвать магазин принадлежащий еврею. Иногда мимо по свежеуложенной плитке, на полной скорости носятся юные безумцы на мотиках и бестормозных велосипедах. Смотришь вслед, умоляя, чтоб родители оберегали  детишек.
В «Дирижабле» на раз, два, три, кажется четвертом, если считать полуподвал как первый, этаже подают фирменный чай с палочкой корицы, вишенкой, листком мяты, и еще много чего. Кафе по вечерам заполнено, какими то другими,  не уличными лицами. Здесь не курят и не сильно пьют, а мест нет. Публика рафинированная.
Кто то прислушивается к соседнему столику, кто то флиртует, кушает, неспеша пьет чай,  разглядывает  присутствующих, увлечен беседой.
А когда-то по Свердловке троллейбусы ходили. Рядом все тот же ветхозаветный стадион «Динамо», за которым глубокий и очень грязный овраг, прилегающий к банку. Могли б и очистить. Банкиры! Вот в этом  их характер: фасад блестит, а сзади помойка. Моральное бессилье. Им, видите ли, западло, у них видите ли  владельцы  крутые.
Если идти сверху, то стадион слева, сразу за кинотеатром «Октябрь» еще левее здание НКВД, КГБ, ФСБ. Они совсем не о чем не переживают, даже наоборот гордятся приемственностью. Силовики. Элита. Свердловку-Покровку можно признать и как, живой организм, например как шейный позвоночника у города, массажируемый ступнями горожан и гостей города.
Забредаешь обычно в приподнятом настроении (хотя случается и в подавленном), а здесь что то оживает, и бессилье, растворяется. Простому человеку, на первый взгляд, здесь и нечего делать, разве что  идти. Вот и хожу. Массирую ее любимую, открываю забитые от лежания чакры и ей кажется нравится, а мне приятно, что ей приятно, оттого что совсем нетрудно, шагать по ней.
Совсем без дела, прогуливаюсь по спортивным магазинам. Нет жальче зрелища, чем растолстевшие бывшие спортсмены. Пусть нескромно, но это про себя. В начале или в конце прогулки захожу в тот книжный. Мне это нужно. И это не выдумка, хотя кто ж знает, что конкретно.  Если не зайти, возникает чувство долга, перед собой. Хотя в последнее время книги заметно дорожали. Те,  что 150, стали 250.  Задумаешься, прежде чем купишь, да и дома уже полки забиты, хоть на пол складывай и складываю в коридоре, надо что ли в библиотеку отдать, да все как то не получается.
В магазине недавно прошел ремонт, и из подвала, он,  взмыл на второй, третий и даже в виде лит. кафе на четвертый этаж. А может, все-таки третий, если не считать полуподвал.  Мне это не очень: показалось, что исчез андеграунд. Отнесся с опаской. Стало больше места,  прибавилось лишнего народа, и ощущение что все просматривается, ну пустяк в общем.
С точки зрения бизнеса хорошо. Стеклянные двери – отлично – клаустрофобия не грозит, порядок, чистота, хотя в слякоть, понятно невозможно успеть за потоком. Проходимость улучшилась, людей стало больше, объем продаж вырос, два кассира на этаже не успевают. Пусть с опозданием, но и они  поймут, что  кто кому дает аванс, еще  вопрос, и надо как то стараться.
И что они сделали!? Ничего страшного конечно но. Еще один книжный супермаркет, а раньше был бутик с ценами супермаркета. Парадокс и манил.
В новом магазине невозможно остаться незамеченным: над головами нависают, в затемненных плафончиках амбразурки камер слежения. Нас ненавязчиво приучают, что за нами следят. Люди снуют и толпятся, кулуарность уменьшилась если не сказать исчезла и поэтому надо следить, чтоб не крали. Спрятаться трудно. Продавец-консультант теперь не может уделить тебе времени. Человеко поток вырос в разы. И он теперь уже больше продавец, чем консультант. Так казалось до кризиса. Но несмотря на это кое-какими мнениями и взглядами на современную литературу на скорую руку еще можно обменяться, почти урывками, как в шпионском романе. Пока не накрыли укоряющим и многозначительным взглядом, более старшие менеджеры и самые крутые контролеры. Иерархия есть. И надо заметить их  взгляд не имеет ничего общего с литературой. Скорее с охранным агентством. Так кто там главный? Мушкетеры?
Их контроль деликатен, но все равно. Чувствую  неловко. Столько  книг здесь купил, а они не то что карточку( просят купить на пятьсот рублей за раз, а у меня каждый раз не более трехсот) но почти каждую неделю, нет вот теперь уже раз в месяц. Тем более консультат мужчина с которым иногда разговаривал, у них тогда был один, и все их внимание к нему, а он взял и ушел в отпуск. Устал что то, да и погода самое то, пора жечь костры.
Сразу после ремонта «Дирижабль» – огромный, нагой, шуршащий страницами, не обжитый евроофис. Все красиво, но почти также как везде. Словно потерялся шарм. От вывесок рябит. Их слишком много и они слишком однообразные. Нет больше уютного, тесного подвальчика. И поэтому долго не хожу. Долго – это где-то месяц. Затем неизбежно начинаю! А куда еще? В другие места не тянет.
И, походив еще полгода,  привыкаю. Да, почти! Потому что опять же, ничего другого все равно нет. «Дирижабль» вне конкуренции и по ценам, и по обслуживанию, и по местоположению.  А «Дирижабль» и стоящая с ним впритирку кофейня несколько лет являлись тем магнетическим местом, мимо которого не мог пройти. Казалось, невозможно. Являлся если не адептом, то фанатом места, пока оно, как сейчас уже стало ясно, временно не разрушилось и затем снова не воспряло.
Карма и магия не исчезли, но изменились. Стали менее концентрированными. Все  быстро возродилось, но той тесноты и ленивой возможности никуда не подыматься, уже нет!
Напротив «Дирижабля» за голубыми елями, как за короткими штанишками, или скорее как за портьерой,  притаился кинотеатр «Октябрь», в правом крыле которого установлены детские игровые автоматы. Туда  приводил Ангела покидать минибаскетбольный мячик в кольцо умного аппарата или поиграть в ручной футбол. Так было, пока в микрорайоне не построили спортплощадку. Благодаря главе Еримееву! Может же если захочет. Сейчас появились деньги и затеяли благоустройство, стихийные людские тропки  выложили  евро плиткой, разбили клумбы, многое заасфальтировали, хачики стараются.
Ангелу на игровых автоматах нравится, больше чем в книжном. В «Дирижабле» он грустил, словно когда-то раньше уже прочел все книги или сам же их и писал. Кинотеатр «Октябрь» – красивый, модернизированный, Dolby Surround и все такое, но в нем  один зал и часто происходит нестыковка: то фильм не тот, то сеанс, а теперь еще и билеты. Зато есть бесплатный туалет – и на этом спасибо. За кинотеатром, как уже говорил, располагается покатая впадина. Вспоминаю, сколько эмоций, приятной мышечной усталости, сколько потов сошло и выветрилось в ней, если считать еще с турниров Кожаного мяча. Другая жизнь, другого человека.
А теперь вот хоккей под недействующим табло. Вспоминая великого хоккеиста В. Васильева с перебитой переносицей, начинавшего здесь, славный путь побед.
Качусь с ветерком, по морозцу. На входе у ворот контролеры – слегка располневшие бывшие спортсмены. Много курят и хмурятся.
Странно, но над Свердловкой, в отличие от стадиона, почти не вижу  неба, и солнца! Для меня они всегда где-то высоко сзади, размазанные ветвями. Но вот деревья убрали, открылась панорама кремля, неба стало много и зрительная перспектива открылась.
А чуть раньше небо было в окружении этажей, парапетов, реклам. Туда, где Кремль с зеленой крышей и обрамляющие площадь стены встречаются с откосом. А небеса  соприкасаются с красивыми, молодыми, счастливыми лицами.  И нет ничего интересней и заманчивей этих лиц. И кажется изо дня в день  все одно и тоже, а присмотришься разное – спешащее, гуляющее, улыбчивое.
Замечаю, что в меня все меньше вглядываются молодые женщины.  Вероятно все меньше похожь на счастливого и успешного, в смысле денежного. Но если поискать, быть может, найдутся и те, которым нужны, не только мани. Врядли. Кто то сказал? Сам же и сказал! А женщин не обмануть они всегда, а сейчас тем более,  сплошь психологи и оценщицы.
Проезжая мимо, неумолимо тянет сойти и пройтись. Даже не из-за удобства, а из-за особого магнетизма и нахоженности, сродни намоленности. Ноги так и рвутся. Их не оставляет зуд и притяжение прогулочной зоны с хорошим качеством  человекопотока.
В городе  мало  где найдешь такое, разве что в парках или на набережных, но там тихо, а тишины, знаете ли, и дома хватает, если не считать грохота трамваев, и телевизора.  Выглянуло солнышко, и сразу, ручейки, люди светлеют в приветствие и становятся  чуть-чуть счастливее. Автобус, на котором ехал, сломался на площади Ленина. За билеты вернули.
Зимой на Свердловку получалось на стадион, а потом. Вступал на ее тело нежно, чтобы  не очнулась и не увлекла, как голодная медведица в  свою берлогу. Шел спокойно, сопротивляясь ее шепоткам и уговорам на повторный проход, хотя так и хотелось барражировать, всматриваясь в  не меняющиеся виды. И порой не останавливала даже мысль о том, что могут подумать те, которые заметят, шатающегося туда сюда, странника. Посчитают бездельником, или туристом. Что, что? Да никому нет дела! Вот и я говорю, распахнуться бы и через край пожить,  махнув на  чье то мнение. А не сможешь, потому что не приучен.
Проскальзывал на стадион, чтобы улица не заметила. Да и что она может заметить? Она что, живая, чтоб, вот так украдкой, прикрываясь поднятым воротником, отвлекая внимание, и  покачивая  клюшку в руке и синий рюкзак за плечом, а также натянутую на самые брови шапку, прятаться !?
Еще с детства не стеснялся правильных вещей, вроде спорта. Вот с бутылкой пива стоять и лопать –  а уж тем более курить и материться, увольте, но если честно  случалось  всякое.
И вот начинается беседа.  О чем не знаю, не понимаю, оттого что всегда со мной начинаются превращения, перемещения, изменения – в последние лет десять, как  кажется, не в лучшую сторону. Опасности меньше только на первый взгляд. В связи с техническим прогрессом ее стало неописуемо много. Но это я только так, потому что точно не знаю, развернуло ли меня в сторону  свободы или наоборот. Я ничего не знаю, и знаю . Вывернутый Сократ, какой то, Таркос получается.
Вот, например, забросил бизнес и начал писать, кто то считает полную ерунду.  Зачем? К чему? И снова почему? Скучно – вот почему! Надоело это доморощенное бизнес- жлобство! Игра не по правилам?  Партизанщина. Подлость, расцвела буйным цветом. Слово без бумажки ничего не стоит и не значит. И кому оно нужно! Разврат и плевки. Глаз бестыжих развелось! А жить то как то надо! А на что? Но на что то же живу.
Мне уже почти ясно, что частично из-за этого, а частично из-за увлечения восточной философией, куда то делась  жадность. И это наверное не что иное, как «сдвиг по фазе» – скажет большинство и будет право. А может и из -за Ангела. Он же не зря родился! А если взять последние три-четыре года, то внутри бурлят волны – океанические, мифические, психологические разные, к тому же перемешанные с течениями, а может и маленькие, а просто мне кажется. И такие же токи, сквозь слои,  вырванные штормом водоросли, намотанные на  винты, субмарин и капитан Нэмо, лежит на песке.
К тому же физически ощутил, что рушусь под действием времени. Волосы редеют, седеют, кости скрипят и так далее, в непогоду кто то их скоблит изнутри стомеской. После сорока даже речная вода на скорости 50 км в час уже кажется металлическим 20 миллиметровым листом, на который если выпадешь, не соберешься. Друг говорит что это вовсе не кажется, а так и есть. Видимо выпадал.
От таких, да и других открытий, куришь сильнее, хотя чувствуешь, что поры и так забиты, дымом, и что проклятое курево разрушает в разы быстрее, чем даже желтеют зубы. И  мысли о смерти, отрезанных ногах и ощущение безысходности настигают просто уже после каждой выкуренной сигареты. Пора бросать, порааа. Попробуй!
А Свердловка, упаси Бог, не подумайте ничего плохого. Это просто совпадение с Яковом Свердловым и  его участием в расстреле царской семьи и  геноциде казачества. Не верьте  ушам. Это вообще не он такое сотворил, а он всего лишь тихий мальчик, непонятно как ставший революционером.
Хочется верить, но не верится, что оклеветали. Скорее поверю, что в него вселился бес! И в его родственника Ягоду!? В обоих! В Беллу Кун! Во всех! Но это только мое предположение, а кому-то и так сойдет: подумаешь, царь – мало, что ли их били в истории. Много-мало, но он то наш царь, а не чей то приблудный, лже. Яков вроде как исполнял приказ Ленина и Троцкого, но это уже не так важно. И так его подбросило перед соратниками, перед самим собой с их молчаливого согласия за всех бунтарей прошлого от Стеньки Разина, Пугачева, декабристов и брата Ленина, погибших на Красной Пресне, хотя в ряд то их никак не поставить. А может он и за них мстил самодержцу, и казакам, а может и за зону оседлости, кто ж его разберет.
А вот с казаками тут целенаправленный геноцид. От размаха и мощи властных рычагов, кровь в жилах , стыла.
А Яков идеологически извращался, так сказать. Уничтожить казаков, потому что они – единственная сплоченная, обладающая реальной силой  и сплоченностью, прослойка российского населения! Демонюга Троцкий! А подписывал Яков! Вот его выперло, нашего Якова, как плохо закрученную крышку огурцами. Мутно и солоно от крови, а ему сладко. Это ж надо организовать расстрел царской семьи! И тем самым закрыть историю существования тысячелетней Руси и начать новую.
Новую ли?! Как положено, шагнул в историю на штыках и спинах невинно убиенных!? Но дым от сигар  и папирос его сгубил! Всего лишь дым! Или все же время? Компромисное, дым времени. Они же марксисты-дарвинисты, нигилисты, гедонисты, морфинисты. Даже не Кромвели, и не Робеспьеры, а так хапуги. Что ж, слов из песни не выкинуть. А с набитым драгоценностями сейфом как быть!? Что пригодилось ему!?
Революционеры, борцы за идеалы, а все туда же – карманы набивать! Что, скажете, оклеветали? Допускаю, но от них же и произошли эти уже сегодняшние большевички тире демократы, что в нувориши пролезли. И так они от чего то падальщиков напоминают, а ну никак не хищников, организация конституция другая.
Ради личной выгоды пупок рвут, прикрываются высокими идеями, ух, ах, а мы слушаем их полупидорские группы с ширинкой на жопе, в полукедах и ничего уже не можем перед их кодлами, бандами, хунтами, холдингами, масонскими ложами – тихим развратом, короче. А ругай не ругай. Плебейская низость вывешена на щит!
Захватывают власть смело, по-ленински, рейдерски прикрываясь светлыми идеями. Хвалятся и бахвальствуют, своим бывшим рабством! Почти бескровный захват и раздел. А что кровить-то, коль сами дохнут. Вот в Чечне не хотели сами, так пришлось покровить, пока не поняли, как и с кем выгодней. Используя государственные механизмы, сплачиваем силой. И уже дальше, спокойно кому проперло набивают безразмерные сейфы. Повезло. Только вот зачем им столько, ведь все равно рано или поздно уйдут, сдохнут или дефолт, или еще что. Разлука с награбленным неизбежна! Так что не суетитесь, в космических масштабах, совсем не долго осталось.
А Свердловка, несмотря ни на что, остается светлой линией на сером теле города. Время летит! И как важно не променять,  важное и дорогое на пустышку.  Просто плыть, мимо фешенебельных магазинов и бутиков одежды. Молчаливо оглядывать нереальные мерседесы и бентли, соседствующие с уличными бродячими музыкантами. Идти мимо художников и кинотеатров, вслед студентам мехмата и филфака, к драмтеатру и на трамвайную остановку «единиц и двоек». А вокруг исторический центр и проведенный невидимым циркулем с высоты орлиного полета круг и две точки – площадь Минина и площадь Горького – соединены  отрезком.
Лингам, как символический отрезок священной трубы, напряжен и как бы соединяет двух мужей – Минина и Горького, а третий муж – перевоплощенный Икар, асс и Герой Советского Союза, Васильевский парень Валерий П. Чкалов и его не запечатленный в металле, но подрузмеваемый предшественник Нестеров, три пишем один в уме. А Палыч показывает  характерный жест, как бы говоря: «А нате-ка вам за то, что я здесь на отшибе! Зато возле меня свадьбы, праздники, салюты и речная заволжская ширь, а летней ночью бывает и что интересней: и байкеры шумят, и девчонки визжат.»
Вот вам, бродяги! Зато у меня лестница именная, которую пленные  строили, и еще передо мной стрелка, борский мост, тайга, заречье, на месте которого скоро какой-то супертаун построят. Восход и закат, а в зените так обжечься можно. Связь времен. Можно если захотеть еще прочертить с десяток силовых линий города, например незримую энергетическую линию от площади Свободы через Оку к Ленину, вот тогда вырисовывается что-то интересное и чем-то похожее на исключительно Лыжногородский вариант дерева Сефирот. Сефи, что? Цифры, воплощенные в буквах. Правда,  кособокенькое  деревце получилось – и не мудрено если подгонять приходится. Но вполне, если опереться на старинный из серого резного камня Центробанк и Кремль с его Коромысловой башней, то.
Девушку-красавицу замуровали, чтобы башня крепче стояла. Вот тебе и православие! Когда надо и глаза закроют, и отвернуться ради общего дела.
Деловые, блин! Представь, идешь по воду, небесами любуешься, думаешь, как тесто месить, а тут хвать под руки и тащат, и поймешь, что не шутят, только с последним камнем, который закроет солнечный свет, а плакать и молить уж поздно. И причитаешь, что уж лучше убили б сначала, ироды, а дальше, что хотите. Так нет, по поверью надо живьем замуровать. Вот они где – демоны! На экскурсиях так об этом со смаком, как похвальбу, рассказывают с придыханием.
Вот так, мол, судьба такая: шла по утру за водой с коромыслом, так взяли под белые рученьки и замуровали, чтобы башня неприступная и крепкая стала. А мы школьники млеем от страха, представляя там за кирпичами скелет!
И есть в этом явный перебор и пример человеческого брака и изуверской трусости. Человеческая жизнь тогда еще меньше стоила.  Никто не вступился, история умалчивает! Все  согласились. Не их же муровали, и никому дела нет, что она еще не скоро в темноте задохнется.  Помучается ради общего дела дева красная, а они снаружи еще и послушают, ухо приложат и пожалеют, будут по цепочке передавать, что еще покрикиват да постаныват, а уж позже затихла родимая, отмучилась.
Так надо! Тебя отдали на заклание! Гордись! «Спасибо за доверие» скажи – не каждому такая честь выпадет. А может быть,  выдумки! Уж лучше б так, но скорее правда. И репрессии тридцатых кажись на том же, держались. На жертвоприношении!
А раз пленный литвак ногайского хана из пушки шмальнул. И все. Ногайцы разбежались. Что за люди? Побежали домой в степи хоронить, а наши-то возомнили. Ух ты, форпост! Орда разбежалась! Это где же видано – ногайцы испугались! Самим не верится, что одним выстрелом – и никакой дани, никакой резни. Московский князь им судья.
В здание Центробанка раньше экскурсии водили. Сейчас снаружи туристы каменную резьбу на фотики щелкают. На Свердловке много чего есть: и оригинальных кафе, и ресторанов, пивных, пиццерий, итальяно веро, мон пари, пекинская кухня, вернисаж художников, и театр кукол, и неформальный «Орленок» и « Рекорд» в подбрюшье.  И  вот что характерно,   кандидат в президенты только в кафе «Библиотека» и зашел, книжки за чаем полистал. И губернатор привел как то ненароком.  А через день кандидат и выборы выиграл! Президентом стал! Респект и уважуха.
Центр! По-другому не положено. Архитектура не броская, но удовлетворяет кой- каким запросам. Свой Гауди у нас вряд ли вызреет – не приживется он в эдакой гонке и холодрыге, но, чем черт не шутит. Архитектурная школа реалистично приземленная. Поклонники соцреализма пока еще у власти. У них и деньги! К тому же у нас все больше протеже строят! Ну-ну, признайтесь! По знакомству! Кто с кем учился, женился, любился, напился, талан вроде как и не причем.
Так пилить сподручнее, а архитектура у всех одинаковая. Застывшая музыка! Но только не у нас! Все ради быстрых денег! Объемов! Тысяч квадратных метров торговых площадей в центре города! Про потомков некогда думать. Да что там лирика, когда речь о быстрых деньгах! Бабки пилят, моют и отмывают. Есть целый набор терминов – всех не упомнишь. Все одинаковое, жуликовато-обольстительное и страшно привлекательное, что не устоять никак.
Может, то, что до революции строили, и являлось нечто, хотя бы тот же модерн, Бугровские и другие особняки, но сейчас строят много и некрасиво, сами себя корпоративно нахваливают и по очереди премии раздают, почти как в литературе. Великая русская незаметно превратилась в какую-то другую – сами определите какую. Правды в ней мало! Однобокая!  Косо-криво- корпоративная, так кажется.
А перемен много. Поэтому иду, и  медитирую на добро.
Вот колонны Дворца культуры им. Свердлова неплохо вписываются, почти как радиаторные батареи, обогревающие улицу. До «Свердлова» было дворянское собрание, а сейчас имущество облсовпрофа, проданное инвестору.
Во как! А там столько кружков и различного творчества заседало. Вот тебе и профсоюз! Хотя обещали сохранить профиль.
Все как-то приземленно, утилитарно, доходчиво и доходно. И что выдумывать! Из магазинов предпочитаю спортивные, стоящие в ряд и напротив друг друга. Конкуренция в них отсутствует, оттого что у всех, один хозяин. Клиентов обхаживают, согласно тренингам. Продавцы стараются уговорить и всучить не то, что ты хочешь, а главное можешь, себе позволить, а что подороже и похуже продается.
Года три-четыре назад, еще не зная о таких фокусах и попав под их обаяние, я купил одну вещь и  дома обнаружил, что кони – это мыши, а карета – тыква. А жизнь не сказка! Или все же, есть в ней что то сказочное.
11
Манекен
В морозы торговые точки пустуют, улицы безлюдны. Если сравнить до холодов, только киргизы нечеловеческими усилиями, чернея обмороженными щеками, торгуют китайскими тапочками и ботинками «прощай молодость». Их мотивация крепче мороза. Им нужно выжить в чужой холодной стране.
Под колбасный ларек забежала крыса. Сразу расхотелось покупать колбасу, хотя раньше сотни раз делал, но из любопытства все же открыл дверь и уперся в спины. Кибитка полна стариками, испускающими холодный пар. Привычку стояния в очередях у них не изжить. Как буд то без очередей им не жизнь, а так. Здесь они чувствуют себя не такими одинокими.
Здесь им лучше, чем в пропахших лекарствами и старостью квартирах.  И не так страшно. Можно поговорить. В двухстах метрах стоит огромный, блистающий чистотой супермаркет, а они сюда из-за 10 рублей экономии, а это, надо заметить, целый батон хлеба. Но только ли из-за этого? К продуктам временно охладел – из-за новогодней вакханалии.
Ленка сидит в детской и зубрит Уголовный кодекс. Поначалу приятно, что она учится, но когда перестала улыбаться, стал возмущаться: «Хватит умничать». А она: «А что, надо докопаться?»
Гамлет хотел сказать, что она не умеет ни отдыхать, ни работать, но сдержался, и пошел смотреть сериал, потому что, что, что а работать она может. Который, рассматривал как незаменимый лакировщик  и релаксатор. Когда, например, смотрел «Няню» или «Кто в доме хозяин?» чувствовал  спокойно, да и «Солдаты»  не отторгались, а прапорщик Шматько  вообще вызывал  здоровую ностальгию, а в это время по стране, где то там в высоких кабинетах неутомимый бюрократ вершил свои темные делишки, плел сети интриг, разворовывал бюджет, оклеветывал честных людей, читая «Новую газету», представлял  Гамлет.
Ленка тем временем худела. В глазах виднелся недосып, под глазами мешки, бледная, и бессильно злая, почти как замерзшие собаки возле колбасного ларька. Свернулись, прижались друг к другу и греются, глаза мутные, с  кристалликами льда, в лучах холодного Солнца. Одна из собак замерла и стояла на трех ногах, словно четвертую сожгла о мерзлый асфальт. Не иначе чучело, набитое  ветром. После второго дня пищевого воздержания желчный пузырь расслабился и уже не беспокоил, так же и поджелудочная, уставшая от ночных поеданий сгущенки. Как же, после курева, заедал сладким, получилось горькое.
В очередной раз оценил пользу здоровья и силу природы, которая ясно дала понять: после 30-ти со жратвой надо аккуратнее. Особенно сейчас – в стремительную  эру потребления. Правда, совсем недавно ее наступление тормознулось  повышением цен на продукты. Говорят, Китай с Индией стали больше есть. Кто говорит? Кто, кто? Спекулянты конечно, а так и нефтепродукты не отстают. Одни монополисты раззавидовались на других и шпарят не перегонки.
Ангел собирал из конструктора, самолет сажал в него игрушечного человечка, если приглядеться, похожего на В.П.Чкалова, и бил о стену. Если с первого раза самолет уцелел, то следующий заход уже пикировал в пол под звучание  двигателей «у-у-у-у-у-бу-у-ух».
Тягу к разрушению у нас не отнять, не вытравить. Лена сделала замечание: «Ангел, тебе, что энергию девать некуда?» Он ничего не ответил и пошел врезаться на кухню. Икар Валерий Палч –  всего лишь игрушка в детских руках.
Скоро Крещение и святая вода. Дед не любил таблетки и лечился самогоночкой. А в  60 лет как отрезало: бросил пить и курить и ушел на разговор к Богу. В церковь ходил, выстаивал службу, а от этого лицо  сделалось выбеленное, красивое, окладистая борода по грудь, красота.
Коммунистов не любил, но, как Бог велел, простил и, когда заходил к нам, все же слово за слово не выдерживал и поглаживая бороду, ругал. Мама да и бабушка,  замечали чтоб я его не воспринимал  оттого что он не в себе.
А я уже тогда понял, что дед другой, непохожий на  детей. И что он как раз  в себе и даже больше, чем остальные, а мама только боится, что где-то расскажу про его ругательства в адрес ком. партии и правительства, но я-то уже  догадывался, что нельзя при чужих языком молотить, что непоподя.
Зима прошла. Первое марта. Погода замечательная, солнечная, легкий морозец всего минус 7, даже собаки и те затявкали. Накормил Ангела пельменями с кетчупом. Он осоловел и не смог решить элементарные примеры. Взбесился на него. Не пустил гулять, о чем не сразу, а где то через полчаса пожалел. После меня на него орала Ленка, и здесь уже он не сдержался и пустил слезу.  Я снова раскаялся и обиделся на Лену за то, что она,  такая вспыльчивая. Она же мама.
8 марта началось хорошо, но закончилось скандалом. Отчего так  именно 8 марта? Заговоренный день? Я как всегда где-то ходил, бродил, и получилось так, что везде и со всеми, но только не с любимой женой.
Виски «Белая лошадь» медленно довезла меня до водки, которую выпивал уже у друга в его шикарной квартире. Друг смотрит, как уставший, пресытившийся роскошью патриций. Заматерел боярин. Потом с ним же сидели еще у каких-то соседей. Жена чемпионка по рукопашному бою, а муж мастер спорта по боксу и, естественно, в «бригаде» – куда еще с такими талантами, не в охранники же.
9-го марта передвигаюсь, как сонная муха. Похмелье. В такие моменты особо остро не вспоминаешь вчерашний день и то, что, если ты не принадлежишь к какой-то мафии, то рано или поздно тебя разотрут в порошок – готовься. Страх жуткий, проходит на третий день.
Одиночки у нас не приветствуются, отслеживаются, отлавливаются и им, почти как евреям в фашистской Германии, вешается ярлык изгоя под названием «легкая добыча». Погода все еще не холодная. Смышленые собаки лают исключительно на бомжей. Азербайджанцы допродают  осыпающуюся мимозу. Все идет своим чередом.
Купил «Playboy»: понравилась девушка на обложке. К тому же он оказался относительно дешевле других журналов, но секса в нем никакого – одни куклы. Кушал пельмени, прикусил язык и застонал. Наверное, до крови? Вот она – спешка  и жадность. Сразу же понял за что. За то, что Ангела поругал и не пустил гулять!
На следующий день в качестве компенсации повел его в «Мак». Взял Хеппи Мил, а себе Чикен Макнагетс с колой и картошкой. К нашему подходу в зале освободилось только одно место, за столиком которого кушала интересная девушка в обтягивающей серебристой кофточке, темноволосая, со сверкнувшим интересом и сразу негромко предложившая: «Садитесь, пожалуйста».
Удивился, но не воспользовался ее предложением, сославшись на сынишку, который якобы хочет у окна, и сел за соседний столик. На самом деле просто не хотел, чтобы между мной и ей что-то блеснуло при ребенке. Он же  все понимает. Ведь это только  кажется, что дети.
Потом пошли в супермаркет, осторожно спустились по обледенелым ступенькам подземного перехода, сточившимися от долголетия. Держась за руки, вышли на поверхность, и его сразу обдало февральской вьюгой, хотя на дворе конец марта. Дошли до торгового центра, вошли в вертящиеся двери, спустились по сухой лестнице, миновав худеньких девчонок со стопками  буклетов, которые суют в руки и идешь с ними дальше, до первой мусорки.
Ангел раздобыл детскую тележку, и мы сквозь шлагбаумы проследовали в зал. Взяли красных польских яблок, эквадорских бананов. Когда стояли в очереди, посмотрел вдаль торговых павильонов и уперся взглядом в безголовые, безрукие, одетые в ярко красное нижнее белье, манекены.
Показалось, что им холодно и неудобно стоять без рук, без ног и еще на голом полу, коридора. То что они пластмассовые отошло на второй план. И они в чем-то неуловимо похожи на Ленку, когда у нее болит поясница. И от этого Гамлету, стало  жаль их, и Ленку, и себя, так как он  все чаще ощущал себя клоном Андрея.
От этого они казались еще более и более беспомощными, неодушевленными слепками. Словно живые люди  женского рода, стали пластмассовыми болванками от отчаяния найти нормальную работу и дать детям приличное образование. Надо отдать  должное, они борются и никто не докажет им что поезд   ушел, никто, кроме самого времени.
Финансовый факультет Лыжногородского университета – 3500 долларов семестр! Также и факультет международных отношений. Или все же год? Для того у кого их нет разницы никакой, хоть год, хоть вечность. Все одинаково недоступно. Ну и что, а в Москве десять тысяч их же!
Где ж сейчас найти работу, а тем более с такой зарплатой, если тебе уже не 25-ть и у тебя не два или три высших и вдобавок на руках непростой ребенок. Хватит ныть! Воруй! Посадят! Боишься! Тогда не воруй! Приготовься к завуалированному рабству.  А звучит гордо: Ты рабыня 21-го века! Вот так милая. А куда деваться. Это почти как кто то там с придыханием говорит, коровка, барашка, зайка моя! А появляется пузатенький мужичок и протягивая денег говорит. «Дай мне мяса!» И ему дают. Коровку с барашкой режут, острым ножичком, а зайке сносят башку, из ружья. И все! А нет,  потом еще если заплатят, после мяса, водочки  и овощей, дают и себя. Мрак одним словом опустился на землю!
12
Киберпространство
От скуки смотрел «Фабрику », а там, что ты, – красавицы писанные, глаз не отвести. Почти как в «Доме-2». Вот слышал такое мнение. Оторваться от  выгибонов невозможно. Тянет смотреть. Магия животворящего дебилизма в действии. Разврат и халявное отношение к жизни без прикрас. Что громко!? Сношаются хоть и на словах, почти в каждом кадре, удачно вписываясь в детали интерьера. Свое отношение не сформировал, разве что про некоторых персонажей. По мне так наоборот, надо довести все до абсурда и в разы увеличить всего такого, чтоб уже обрыдло от одного их вида.
Дальше неминуемо начинаешь считать, что от такого даже киллер, уже нормальный человек,  и так подумал бы наверное и сам киллер про себя и вслед ему какой нибудь министр, который жаждет его посадить. Да иногда мысли таких разных людей удивительно пересекаются. Откуда я это знаю, а неоткуда просто мне так кажется. Ведь все же люди. И дальше они продолжают рассуждать. Детям категорически противопоказанное зрелище: насмотрятся и потом ни один психоаналитик  не скорректирует. Ладно, мы, прошедшие развитый социализм, перестройку, девяностые, и теперь нулевые. Нас уже ничем не испортишь. Ну да! Еще как! А однополой порнухой по ночам, по кабельному не пробовали? Не советую, даже случайно. Страшное зрелище. Потом по улицам ходишь и всех подозреваешь в этом, так как сразу многие подозрительно похожи на тех персонажей, да может и сам так же в чьих то глазах! И сразу уже никакой пощады, никаких тормозов, а только , брезгливость, мрак и тошнота! Да еще пустота. И это меня взрослого женатого человека, а если дите подсмотрит! Минимум неадекват в его дальнейшем поведении обеспечен.
А  «Фабрика»!?  Она тоже влияет, и сразу работать не хочется, или все меньше. Одна из них бросилась в глаза, и с ней еще много-много рядком звездочек. Похожая на среднестатистическую горожанку, уверенную в своей безоговорочной красоте. Избалованна чрезмерно. Что ж, ничего не скажешь, действительно высока, черна волосами. И имя под стать древней стране. В подружках у нее ее же противоположность – такая невысокая, беленькая, курносая буренка, хлопающая густо накрашенными ресницами. И это еще комплимент в ее адрес!
В доказательство – сейчас ее и след простыл. Полная бездарность, а чье-то место занимала за папины бобосы. Сила! А это, догадайтесь-ка, и будет моя зем-ляч-ка Лыжногородка. Хотя какая там! Мои землячки намного красивее и умнее.
Хотя такое ощущение, что  мужиков дустом великих войн повытравило и гонять бабенок некому. Они и успокоились, разъелись. Дородные стали, эдакие гамбургерши. Новую смугленькую Россию нарождают, и от этого уже никуда не денешься – объективная реальность. А почему бы и нет! Опыт имеется, да и нужда тоже. А, мало ли что вам не нравится.
И вот когда такое вижу, сразу хочется чего-то простого и понятного, ну, хотя бы гвоздь в стену заколотить и сказать вроде: «Чаго это есче выгинатся. Я те повыгинаюсь! Ходи ка сюды и сымай портки»
В последнее время хочется критиковать на ровном месте. Желчи много! Застой! И правильно. Да ничего правильного не вижу! И понеслось, главное зацепиться за слова. И удивляешься чистоте и выносливости народа. Особенно городского, так как ему в три раза сложнее. В деревне-то человек по определению с корнями. Уверен что так!? Он чище и светлее, дышит свежим, к земле ближе, но местами попивает крепко. Сподручно, понимашь ему это дело, потом в баньке отпарится грядку вскопает и снова за свое.
В Лыжногородской необъятной глубинке так хорошо и так замечательно показалось. Показалось!? Перекрестился. Нет, не показалось. А просторы впечатляют. Дороги казались еще лучше, чем в областном центре. Поля засеяны и убраны. Народ добродушный, приветливый. Виден порядок. Глаз радуется, да и только. Хочется крикнуть: «Слава Богу!», но оговариваешься и про себя отмечаешь, что вообще-то людям и губеру. Присмотрелся, а мужики все равно пьют, да что там , некоторые и лопают месяцами безпросыпно.
Своими глазами видел порядок в области. Это что обман зрения? Вроде как, нет. А с моей стороны что, подхалимство? Увольте! А что? Противопоставление. Город слабо асфальтируется и вяло благоустраивается. А вот уже и нет. Все изменилось в лучшую сторону. И асфальтируется и благоустраивается вовсю, вот только жкх по прежнему местами хурмит и пробуксовывает, что конечно не скажешь о аварийной службе. В Кумавине например работает как часы. Вызвал и уже тут, как тут. А может, мне просто везло, и им было по пути и не было других аварий.
Хотя по слухам еще много недосмотра и расхитительства. Город увлечен строительством торговых центров. Это супер выгодно. На лице города просматривается беспомощность, особенно что касаемо транспортных развязок и инфраструктуры. Но он в хорошей компании. Сильной компании. Рядом с козырным и, скорее, больше показным националистом мэром появился сильный хозяйственник – губер.
И вроде бы, город не часть государственной машины и это только пыль в глаза – муниципалитет, самоуправление и все такое, а на самом деле самая что ни на есть наипервейшая часть. Только и слышишь: мы – государственная машина, с нами тягаться бесполезно – размозжим. Ясен пень! И размозжат, камнем о камень головы снимут, а тела заминируют. «Ты, значит, дурак, раз у тебя  так все плохенько, – намекают, – продай  последнее за бесценок и ступай с Богом».
Да я согласен, почти согласен так сделать, что кричать. Раз никого не дурю, то дурят меня и еще несколько десятков миллионов таких же. Вокруг оводом крутится убеждение, что вообще уже ничего не сможешь, если родня слабая и друзья не во власти и если они вообще есть. Лекарства дорогие. Система обманывает с удовольствием, вводя в заблуждение с этическими установками.
То она говорит, что давать и брать взятки нельзя, а то утверждает, что так не делают только дураки, и, не отходя от кассы, вымогает, культивируя сама в себе дух стяжательства. А если не даешь и объясняешь, что у тебя все по закону, то так пугают и выживают, что невозможно сопротивляться.
Изгой. К конкурсам, аукционам, полезной информации под разными благовидными предлогами не допускают. И осторожничаешь и терпишь, даже когда хочется рубануть, зная, что один в поле не воин тем более перед  – холеными, сильными, бессовестными, дерзкими и решительными.
Женщины во власти – это не моя тема. На них, вроде как, не натравлен. Посмотришь все как одна на подбор. А то вот вдруг опять где-то рядом пусть маленькая, но совершенно новая, пришлая метла, подмела и опять брать в лапу опасно. Тогда чинуши уже как будто и не видят, и не здороваются с бывшими кормильцами. Кормильцы в шоке! Столько вложили! Им тихо намекают, что временно. А сказать, что ты писатель, засмеют, лукаво приговаривая: «Да бросьте вы! Писатели все в Москве, а кто нет, тот, извините, и не писатель вовсе, а так – неудачный, демагог и графоман.
И поделом вам за ваши инсинуации в наш адрес. Издательства, кстати, тоже под нашим неусыпным контролем. Больше вас не напечатают! Ишь  разошлись: безнаказанно строчат. Чтобы другим неповадно! Вы что не знаете, где живете!? Где? В джунглях – вот где!» И нет желания спорить, и  писать про них, не хочется, а надо. Надо как то хоть и со скрипом, исполнить  гражданский долг.
Порой просто не понимаешь с кем спорить, когда перед тобой непонятное существо, слепленное из такого компоста. Плетеная солома с глиной. Саман, прошлый век. А сейчас эдакая сибаритствующая химера с головой силовиков, телом правительства, хвостом здравоохранения и так далее. Вертикаль, высока и глубока, не спрячешься если что!
А вокруг такая разруха! А у них все хорошо! Берешь газеты, читаешь и впору сравнить господ наших с крысами: только они имеют такую живучесть и приспособляемость, ну разве что еще тараканы. Осторожно, крысу обидишь в год Крысы! Суеверия. Прочтешь страничку другую Бродского с утра и как то тянешь лямку до вечера. Живой бродяга. Подпитывает гениальностью.
Перед компьютером, как перед Богом, стою на коленях. Клавиатура на стуле, печатаю. Колени поламывает. Колени плющит. Чем-то жертвую, ради чего то. Здорово, знаете, терпение развивает. На многое суетное не реагируешь.
Попробуй часов пять на коленях постой в качестве успокоения. Энергия цинь все сильнее плещет о борт черепа и, перехлестывая, стекает меж затекших ляжек на ковер.
Вот бы государственные организации лишить удобных стульев, кресел и массивных столов и посадить всех на колени. И, глядишь, телом бы окрепли некоторые целлюлитные телеса. И японское терпение и уважение появилось к просителям.
Не сразу, но все же задумались бы, откуда такая спесь у носителей информации, как они сами себя скромно называют. Думаете, они что-то слышали о площади Святого Петра или хотя бы о саркофаге и «моменте мори».
Слышали и лично видели еще раньше нас, но такое ощущение, что  собираются жить вечно. И к этому же. Чего только не увидишь по телевизору, и все чаще человека, живущего не своей, а, по большей части, чьей-то подсмотренной жизнью. Он подражает. Я подражаю. Ты подражаешь. Идем по проторенным дорожкам. И это не просто свойственно, как обладателям нервной системы – это навязчиво, приятно. Мы жертвы маленьких серебристых рыбок. Мы рабы потребления. Нам всего хочется, особенно того чего у нас пока нет, а у соседа, друга, родственника есть.
И если раньше я обычно раздражался своей невъезжаемостью в их пролеты и стандарты, то сейчас успокоился. За ними не угонишься. Они больше всего этого хотят. А поэтому чтобы раздобыть что то ценное не остановятся почти не перед чем, тогда визгу будет как в песочнице.
А периферия все больше разговаривает на телевизионном языке – баловство у нее такое, радикально забойная смесь хип-хопа и поставангардного пан-рока. Пошлость языка, тем, манер, тона, цвета, запаха, моды. А вообще извините, даже улыбки какие то подхалимские, не исключаю что и у меня. Вот  писал и  при слове «язык»  компьютер сбился на английский, а он, как известно, – язык спекулянтов, пиратов, колониалистов и финансистов, рок-н-ролла, и еще много чего. И на нем «ты» и «вы» одно и тоже – «you».
И вот, тот со звуком щелкающей фотокамеры выдал английский алфавит и получилась белиберда, а как часто такое происходит в жизни. Сбои преследуют нас. Если все просчитать, то нечасто. Но все просчитать невозможно, и поэтому сознательно не исправил, потому что думал в этот момент о компьютерных сбоях и о бедном человеке, уже окончательно ставшем жертвой средств массовой информации.
А у кого-то мозги кипят, от того что  он миллионами рулит. И уже успешно разговариваем на языке рекламных слоганов, типа «Овиплокос» и так далее, болтаемся, как мухи, запутавшиеся в сетях коммуникационных телепауков. Хочу! Хочу! Хочу!
Младенцы с пеленок впитывают рекламы и телепрограммы. Они – телевизионные рекламоманы и слоганы знают лучше, чем уроки. Это их язык! Формат, дресс-код, стандарт, форма общения и так далее – сплошные форматы.
Будущее представляется – вообще радостнее не представишь. Америка все же не выдержит. Китай посягнет. Да и все остальное близлежащее вряд ли сможет тягаться с инопланетным,  практичным Китаем. А в ответ «Тополем»!? Или   каптрудом, откуда такая роскошь!?
Быстролетящие облака рекламы порхают где-то там над куполами жилых микрорайонов. И перед окнами! Ноу-хау, бегущие строки встроены в окна, в стены в облака! Все для женщин! Представить легко. Удобство на лицо. Какое счастье прямо над головами: миллионы носителей, постеров, кластеров и еще черт знает каких блокбастеров, офисов и хедлайнеров, промодизайнеров.
Все для женщин! Они основные покупатели. Они преуспевающие амазонки! Эра водолея началась! Все небо – один большой экран, разбитый на сотни кубиков, ячеек, рекламных буклетов, указующих кому, куда и зачем нужно. И если все в порядке и есть мани, то нужно сесть на тот или иной фуникулер, транспортер, воздухоплан. И не беда, что ты Солнце хочешь, а не сможешь видеть.
Если они захотят, то покажут, а это уже зависит от  покупательной способности. Вот как! Солнечный свет оптом и в розницу! А ты как думал! Сколько купил – столько и Солнца получил! А ничего не покупал – и Солнца не увидал. Смотрел в облака, пока не устал! Также с водой и чистым воздухом. Продавцов валом. Покупателей все меньше. Мистический аспект используется в спекулятивных целях, давно и успешно.
Надо же, они и облака нагоняют, чтобы Солнцем торговать! Как это у них получается по заказу, моментом сделать окошко в облаках! Химию еще никто не отменял. Новое средство – облакорастворитель! Есть стимул работать и покупать и много потре-блять, чтобы увидеть Солнце! Чувствуешь, как все закручено! Вокруг все движется, вскипает, бреет, очищает и помогает. Тридевятое царство обильного потребления в самом соку – срывай и ешь. Вот жаль, что мы уже это добро и переварить нормально не можем. И нас уже потихоньку пробивает на дальняк.
Все чаще ходим не сварившимся. Уже «Мезим», «Хофитол» и другая приблуда не помогает. Ученые напряженно ищут. Им поставлена цель. Оцифровка всего и вся в самом разгаре! Вот не задача: дружбу, душу, любовь и самопожертвование невозможно перевести в цифру!
Окончательно их ликвидировать тоже пока не получается. Сколько едят, с кем живут, какой доход, образование, перспективы, какие потребности во всем, что можно только причислить к потреблению – все отследили, посчитали, записали и отсканировали. Но вот не задача, многими покупками невозможно пользоваться просто физически, потому что руки не доходят и организм не выдерживает.
Так и лежат годами в шкафах и кладовках, пока  не сгребут и не выкинут или не подарят кому-то. Вот он – потребительский рай. Но  времени не хватает. Отчего уже вполне серьезно встал вопрос о продолжительности суток. Кое-кто предложил по методике барона Мюнхгаузена увеличить сутки до 30 часов, а месяц до 40 дней. Но это проблема даже не планетарного, и даже не солнечного, масштаба! Вселенского! Решим, заявляют хозяева жизни, не вопрос!
Вы спрашиваете, откуда дополнительно взять такие объемы? Изыскивайте в человеческой психике, в мозге! А вообще, нам все равно – рожайте, ищите, перезагружайте матрицы, помещайте всех в сон и перепрограммируйте на дополнительные минуты, часы и секунды, увеличивайте массу земли и так д.
Мы сказали! Мы платим! Что непонятно? Платим! Энергией! «А поэтому давайте ка, быстро, изобрели расширители пространства!» – улыбчиво на людях приказывают боссы глобальных корпораций. А в тиши кабинетов они уже назначают президентов, но время пока им неподвластно. Весь мир скоро будет одна большая страна! Везде все, одно и то же, никакого разнообразия!
Унификат! Ах, уже есть новейшие разработки также по увеличению человекокопий до уровня всех воплощений, о которых только мечтал конкретный человек. Не жирно ли ему будет? В награду за все то, что с ним сделали и еще сделают. Приказано, копировать, самых лояльных и породистых. Евгеника уже никого не смущает. Надо значит надо. Кто то сравнил человечество с дитем, которому дали спички. Поздно.
Некоторые переживают, что не попадут в списки. «А зачем это нам? – вопрошают другие боссы. – Как это отразится на увеличении объемов продаж? Положительно. Тогда ладно!» И все равно, как же копии будут жить параллельно с первоисточником? Это создаст путаницу и нездоровый ажиотаж. В недрах лабораторий ведется расшифровка так называемой памяти Богов. Что? что? Хотят создать своего ручного Бога и контролировать его. Интересно, но как-то уж очень нагло.
А все оттого, что в точках бифуркации делал отличный от оригинала выбор. И слов то нахватался! А дальше то вообще, он уже лабораторно фиксировался (ведь Земля – всего лишь большая лаборатория), и на ее основе создавалась система.  Предположительно, так мы сможем избежать депрессивного состояния у клиента. Вроде как, сделать другой выбор уже поздно и ничего не вернуть, ан нет можно вернуть.
Теперь все будет не так, как прежде: человек одновременно сможет прожить столько жизней, сколько пожелает. Он сможет наглядно отслеживать неудачный опыт и использовать положительный, контролируя свои копии. А про тупик, который на протяжении существования человечества преследовал неудачников, можно забыть. Его больше нет! Вы спрашиваете: знакомо ли мне это состояние? К счастью нет.  Хотя да, да, да. А вообще-то, нет. Хотя! Конечно, нет! Я же босс и не должен жаловаться на жизнь, даже если все рушится.
Всегда был доволен своим выбором и  судьбой. Так ли? А если подумать? И что дальше? Теперь человек начнет сам посылать свою генетическую копию по другому пути. Путь конечно не будет усеян розами, но все же. То есть, если он встанет перед выбором, как тот богатырь, и ему станет необходимо пойти на три, а то и на четыре стороны, то на каждой такой развилке он реально и пойдет туда с помощью  биокопий. Это уже похоже на колдовство. Даже на шарлатанство! Да и какой смысл, если посылать свои неприспособленные для данного пути биокопии. И что будет когда они пройдут его. Что они умрут, или поменяются местами и пойдут еще куда то. И так до бесконечности. И человеку хорошо и государству польза. Сколько рабочих и других рук, и никаких гастробайтеров, все свои и все в семью.
Человек сможет частично освободиться от нелюбимой работы, которую за него выполнит  биокопия и посвятить себя чему то интересному. А может и не подчинит, а просто заскучает и запьет горькую, всякое может  стать с человеческой психикой.
Еще несколько сотен лет нахождения в глобальной паутине и отключение света, возможно, приведет к массовым психозам, суицидам и сменам правительств. Коллапсы и нервные срывы неизбежны. Но пока мегахит – проект «наноэлектронная планета» – в самом начале  пути. И мы еще какое-то время можем спать спокойно. Баю-бай.
13
Душевнобольной
– Вы кто?
– Я? Лена.
– Лена? Хорошо, Лена.  Лена?
– Можно на «ты»!
– Мне трудно на «ты» с незнакомым человеком.
– Хорошо, хорошо.
–А что вы здесь делаете?
– Провожу с тобой  тренинг по увеличению объемов продаж.
– А-а? А что мы продаем?
– Твою  книгу.
– Мою книгу!? А-хга… Да ладно!? Шутите?
– Нет! Это действительно.
– И как же я писал эту книгу? О чем она?
– Вот и хотела услышать от тебя, Гамлет, как ты писал? Как рождалось? На какой почве прорастали зерна?
– Не знаю, какие зерна вы имеете в виду, надеюсь, не зубы дракона? И вообще в ваших речах  слышится насмешка.
– Нет, что вы!
– Замечу, что несмотря на дусмысленность, тембр вашего голоса чудесным образом успокаивает и располагает к беседе и, к откровенным заявлениям. Впрочем, меня легко расположить, тем более такой загадочной  даме, в белом халате.
– Спасибо за оценку.
Она, как психолог, ждала, когда Гамлет поведется, прогнется, что и не заставило себя долго ждать.
Гамлет продолжал:
– У Вас живое лицо, такое, знаете, внушающее доверие, почти как у моей бывшей жены. Кстати, и имя у Вас такое же. Обаяние и какая-то подозрительная душевность, но понятно, что ненадолго, как и все обаятельное. Пока не получите результат.
– Сомнения и страхи движут миром.
– Вы так считаете?
– Да, я так считаю и при том не я одна.
– А я всегда думал, что любовь движет миром.
– Это так, но согласись, что страх не менее сильное чувство.
–Необходимо учесть, что оно не только деструктивное, но и суперсозидательное. И оно может стать самым, что ни на есть конструктивным. Не стоит заблуждаться, что уговоры и просьбы «возлюбить ближнего…» действуют более эффективно, чем показательные массовые казни и пожизненные сроки.
– О, это инквизиция, линчевание, гестапо, НКВД, страх, ужас, подвалы, казематы. Позор человечества!
– Да, вспомнил, что Вас не приглашал!
– Так и есть. Меня пригласил твой литагент.
– А? У меня есть литагент?
– Его зовут Андрей!
– Андрей? Чудненько! И что он Вам сказал?
– Так, ничего особенного, кроме того что ты закончил роман и никак не можешь выйти.
– Выйти?
– Считаешь себя одним из персонажей, а сюжет повторяет твою жизнь. Поэтому он и просил помочь тебе разобраться и попрощаться с героями романа. Тебе необходимо выйти из образа. Кстати, с каким из персонажей ты себя ассоциируешь?
– Частичка меня есть в каждом из них. А если честно, то   запамятовал о чем речь.  Не помню содержания романа. И поэтому не знаю, где я настоящий, а где вымышленный.
– Ну, я тоже так сразу не укажу правильный путь. Я же не волшебница! И тем более приглашена, не только для этого, а еще, чтобы научить тебя технологиям продаж. Поэтому нам необходимо создать привлекательный образ, возбудить эмоции, проявить энтузиазм, занять позицию спокойной уверенности. А дальше, Гамлет, ты должен сам разобраться со своей книгой и, соответственно, со своим поведением. Твоя задача – соблазнить читателя, издателя, критика. Вообще поиметь их всех.
– И даже Вас!?
– И даже меня, но это, уверяю, будет нелегко.
– Да-а!? Некоторое время назад я думал, что соблазнять, мне не дано. Но однажды полюбил девушку брата. И знаете, кажется, пословица «На чужом несчастье счастья не построишь» верна!
– Ну вот, а говоришь, не помнишь. Рассказывай, рассказывай, может быть, тогда я смогу выделить доминанту и прояснить твои внутренние символы и смыслы. Но пока я еще не нащупала полного контакта. Пока мы еще топчемся на месте, где-то на уровне предконтакта. Знаешь, когда еще нельзя, но очень хочется, то, говорят, можно. Ах, я не о том.
– Конечно, не очень понимаю, о чем Вы, но, думаю, пойму по ходу общения. Кстати, у Вас жвачки нет? «Орбит-арбуз» или «Орбит-апельсин», а то свежести дыхания не хватает.
– Нет, к сожалению.
– Если нет, тогда ничего – ладошкой прикроюсь.
– Все будет хорошо, Гамлет. Думаю, все получится. Хотя, знаешь, мне порядком надоело выслушивать чьи-то откровения, а тем более детские комплексы, психические травмы, зажимы и нелепые выводы,  что в результате из этого всего или еще чего-то все и получилось так, как получилось. Ерунда! Утомляет, знаешь ли, да и физически тяжело выдерживать бесплатно такой диструктивный психологический нажим.
– Тогда, может, не стоит, потому что мои рассказы, тоже  чем-то похожи на то, что Вы сейчас упомянули.
– Нет, не переживай. Тебе можно. У тебя как раз все проплачено. Так что с тобой я на работе, а это совсем другое дело.
– А-а, Вас мой литагент Андрей проплатил?
– Да. А что?
– Да нет, ничего, кроме того что я что-то не помню никакого агента.
– Что совсем не помнишь?
– А ладно, уже забыл, что не помню. А вот никак не могу поверить, что я книгу написал. О чем? Голова в тумане и нет в ней ничего об этом.
– Написал, написал.
– Еще болтали много разного, типа, что жизнь  пинает, кирзовыми сапогами по почкам за то, что я паленой водкой торговал, людей травил.
За это, якобы, меня Бог и наказал и послал Ангела. А я им объясняю.
Если б прогневил Господа, то он послал бы дьявола, а не Ангела, и что прежде, чем торговать, я эту водку сам на себе пробовал и, как видите, до сих пор живой.
А то что у нас родился Ангел – так этому радоваться надо, а не бояться! И, честно скажу, радовался оттого, что с его появлением плохого уже не мог делать ни под каким видом и тем более прикрываться отговоркой, что, типа, кто-то что-то по-другому не понимает и поэтому можно только по-плохому.
А мама где-то разузнала, что вот такие же Ангелы рождались и раньше и что когда они достигали совершеннолетия, то у них отрастали стальные крылья и клювы и, как их не держи, прежде, чем улететь, они выклевывали сердца своим незадачливым родителям, причем склевывали живьем, так как едят только парное мясо. Жуть какая, ни дать ни взять. Гор – он и в России Гор.
– Наверное, Альберта имеете в виду, что Нобелевскую премию получил?
– Нет, я про Бога египетского! А про зверства кто-то начитался и выдал на гора, а маме-то что – ей бы только. Ей дядя Саша так и говорил: «Трындычиха! Заткнешься ты, наконец.»
– Так, так, а что это за история с паленой водкой? – глядя в  исписанный блокнотик и что-то спешно чиркнув, переспросила врач.
Гамлет и глазом не повел:
– Скажите, я в больнице?
– Да, ты в больнице, у тебя нервный срыв, – ответила врач.
– И всего лишь? А то после убийства человека можно и с ума сойти, но перед этим, говорят, наизнанку выворачивает. Тошнит!
Лена записала: «Депрессивный психоз с элементами галлюцинации. Прослеживается устойчивый бред на почве психических травм детства и комплекса вины за рождение нездорового ребенка. Отчим часто бил мать хоккейной клюшкой, сломал ей руку и ногу, бутылкой разбил голову.
Ребенок обрабатывал раны, бинтовал, видел в течение нескольких месяцев удаленную после трепанации черепную кость матери, брал ее в руки, рассматривал, следил, чтобы отчим по пьянке или специально не сварил из нее бульон (черепная кость, завернутая в полиэтиленовый пакетик, лежала в морозилке).
Больной также утверждает, что у них с женой родился не просто ребенок, а Ангел, у которого растут крылья, невидимые человеческим зрением. Информация никак не подтверждена. Имеет смысл продолжить наблюдение. В свою очередь поддерживаю у пациента убеждение, что он писатель, получивший психологическую травму».
– Знаете, я не считаю себя больным
– Так бывает.
– Вы хотите сказать, что тот, кто сходит с ума, обычно не замечает этого.
– Да, да, вот именно.
– Вы меня успокаиваете?
– А почему бы и нет.
– Значит, я действительно перетрудившийся писатель?
– Ну, что-то в этом роде.
– Размытая формулировка
– А может, продолжим?
– Извините, доктор, давайте в следующий раз: устал и чувствую в себе дефицит энергии.
– Хорошо, перенесем  встречу . Отдыхайте.
Елену Николаевну заинтересовал этот случай тем, что больной оказался родным братом депутата Заморокина. Депутат лично разговаривал с ней и произвел на нее положительное впечатление, особенно тем, что обещал хорошо отблагодарить.
14
Лабиринт
Под ногами одинокий глянец просит рассмотреть, обещая незабываемые секунды познания. Как будто дает понять, что открытие близко и он не что иное, как частичка купеческого клада с Нижегородской Ярмарки, закопанного недалеко у реки в месте под названием «Кавказ».
Местный «Кавказ» это не копия седого исполина, а всего лишь песчаный берег реки, находящийся за две тысячи километров от оригинала – самого что ни на есть натурального терракотово жилистого хребта, остроконечные головы которого одеты в облака и белые шапки и представляют собой последовательность неровно сложенных друг на друга, расплывшихся в солнечной дымке,  картонных пиков. Возможно, две тысячи километров это не так много, если сравнивать с расстоянием в шесть тысяч от Лондона до Нью-Йорка, но, согласитесь,  их еще надо преодолеть.
Представить можно все и в том числе как  поскрипывая, передвигались груженые подводы, запряженные тяжелыми богатырскими конями. И где-то совсем рядом учился и жил Алеша Пешков, из-за которого сейчас жители памятного жилища в силу его исторической ценности и по закону об охране памятников, а так же вследствие инвестиционной непривлекательности не могут переселиться в новые благоустроенные квартиры и вынуждены прозябать в исторических трущобах, недобро вспоминая великого писателя. Еще не произошла Октябрьская и даже Февральская революция. Еще много чего не произошло, но уже назревало.
И рассматривая  бунтовщиков по отдельности можно было и удивится что люди то все хорошие, тихие, а вот если объединятся, держись, не зевай. Распаленная толпа! А если ей еще умело манипулируют. Свобода, Равенство, Братство. Землю крестьянам, фабрики рабочим! Как на такое не клюнуть!?  Как? Тем временем реклама шла, слухи полнились, а дела не делались. Связь с народом отсутствовала, чиновники на местах бесчинствовали, реальные дела забалтывались.
Приметив монетный блеск, готов поднять. Но при ближайшем рассмотрении монета оказалась потерта, мелка и расплющена, словно после рельс. В общем, пятикопеечное ничто, а раньше были деньги. Пятак, имел  вес – рогалик, почти кружка кваса, как минимум, да и размерами внушал уважение.
Советский пятак поздоровее  десяти и двадцати копеек и по габаритам мог тягаться с полтинником и рублем. После бухни на День коммунальщика тестостерон во мне, как топливо в баке бомбардировщика, – близок к нулю. Каков алкаш? А ведь от тестостерона много чего зависит и в том числе успех в жизни. Вот и долакался!
А если все же взять и поднести пятак к глазам, то потом уже можно  небрежно, с чувством легкой досады закинуть, чтобы уж совсем забыть, словно пренебрегая тем, что из мелких камешков и состоит дорога. А деньги, конечно ж не терпят, когда их пинают, а любят когда аккуратно складывают, словно больны манией величия, оттого что реальная сила и им кажется, что они  и  правят человеческим миром.
И по тихому все гробят! Все уничтожают! А  что создадут – большой вопрос? И до свершения не хватает мелочевки, такого малюсенького проводка к такой рукотворной мышке. Два щелчка и ты можешь столкнуться с чем угодно: с бешенной силой лазерного блеска, высоковольтного электрического треска, блеском интеллекта в который через щелку,  проникает свежий воздух, как тогда, в душное, грозовыми сумерками, старое помещение привокзального кинотеатра Спартак. И никакого гладиатора возглавившего восстание рабов. Только название!
Пока шло кино, ливень прошел, и духота исчезла. А  пессимизмом наверно  заразился у стариков. Долго с ними бок о бок прожил и поэтому много сомневаюсь! Если скажу, что не знаю, как выбрался из серо-сине- розового лабиринта извилин, то не погрешу от истины. Лабиринтов много. Интернет один из них. Они везде. Подстерегают эти зигзаги!
Поэтому не знаю: вылез ли, залез ли. Как и то, что не представлял его  всерьез, да и не знал вообще, где нахожусь. Хотя запах сырости и нафталина в таблетках из шифонера, преследeует до сих пор. Как и то, что лабиринт видоизменяется и существует  под носом, над носом, за носом, везде. Один раз нашел его или он меня с помощью фонендоскопа, подслушав дыхание объемом в 5000 кубиков и сердцебиение альпиниста, когда еще сам находился в утробе. «Это невозможно у младенца!» – стонал я.
И затем уже по факту рождения утвердился во мнении, что если посмотреть на лабиринт с высоты прошедших лет, то он похож на обглоданный птицами и насекомыми скелет неизвестного существа, инкрустированный драгоценными камнями и дорогими металлами. Или на потрескавшуюся от засухи землю. Или на мышиные норы. А если все же остановиться на скелете. То выяснится, что это было существо женского пола! Выбор не очевиден. Яйцо или курица!? Петух даже не рассматривается! По габаритам, скорее всего, скелет сиамской кошки, по которому меня упорно учили рисовать саму кошку. Вяло оппонировал, напрягая  красноречие, споря, что смогу нарисовать и без скелета.
Ремесленничество казалось не по вкусу. «Но разве что за хорошие деньги» – уверял  себя. Бесплатно!? Тетя говорила, что так нельзя жить! Слишком большая агрессия и чрезмерно завышенная самооценка приводят к разочарованиям и противостояниям с внешним миром. Связи нарабатывать, мордашкой торговать не любил, но приходилось. Хотя в основном предпочитал надеяться на счастливый случай и собственную готовность к его восприятию. К счастью, всегда был какой-никакой выбор и нет-нет волна и течение прибивали к нужному берегу. Но если так ждать, пока прибьет, ничего не хватит. Надо идти, плыть, ползти, бежать, даже лететь навстречу! Подозреваю, что именно тогда во мне зрел сидящий где-то в укромном уголке оппозиционный дух и я еще не задумывался, почему вокруг нет друзей. Все уже приспособились?
Во мне чего-то недостаточно, чтобы иметь веселых и ответственных друзей? Во мне нет лоска, успеха, уверенности, магнита, самопожертвенности? Я не хочу купить должность и воровать!? Боюсь запачкаться. Мне нужно достоинство! Хочу чувствовать себя человеком с большой буквы, будто остальные не хотят. Это и есть выбор! Сначала наворуют, а потом за деньги напишут биографии!
И тем более не задумывался, откуда им взяться, когда в стране после сталинской, а теперь и демократическо-либеральной чистки все ровно и гладко. И так насчет друзей до сих пор нет ответа.  Догадываюсь, что из-за какой-никакой окаймляющей нас территории непроходимых баскервильских топей, все и идет на перекосяк.
Да просто, в разных уровнях восприятия действительности. Кто то прошел больше, а кто то меньше. Разрозненность. Мы прошли разные пути отсюда и, непонимание. И в том числе  и из-за разного количества  денег. Какая глупость, скажет кто то, и ухмыльнется. Это главное!
Если говорить о дефиците, то он и сейчас есть. Он всегда есть. Теплом невозможно напитаться вдоволь. Дефицит тепла! По аналогии, раскаленное ядро Земли согревает поверхность. Ядерная мощь! Как сердце: греет тело-землю и душу-небо с помощью рек крови. А дефицит тепла не нравится никому. Дефицит тепла смертелен для нашего вида!
Каждый хоть раз в жизни да писал свой внутренний манифест, выкрикивал лозунги и затем изживал страхи и предубеждения, что был неправ и хорошо что не озвучил.  Заклевали бы!
И несмотря на то, что страхи у всех разные, и эти самые протесты, лозунги, и предубеждения, проблемы одни и те же. Дефицит человечности. Перебор чело. Нервы трещат по швам!  Стиснутые и прожженые, душевной, работой. Повсюду мерещится заговор и тление. И страх как же нас много! И как пробиться в такой толпе. Стресс.
Смею предположить, на флэш-карте имелся не только план выхода из тупиков, но и все-все-все, претендующее на глобальное понимание, в том числе называемое матрицей, ДНК, РНК. Как же выбраться из лабиринта детства? Оно само выведет тело?
Да никак! Живите в нем! Но если там жутко и одиноко? Да никак, если это не предусмотрено. И тогда кажется, что все просто. Все записано и предписано и незачем выдумывать что то еще. Порода ведет. Это, конечно, отдельный и долгий разговор, приправленный тишиной и частыми остановками, чтобы восстановить дыхание, отдышаться и послушать биение, тем более, когда еще и не  уверен, что вообще дышишь. Может это кто то, дышит в тебе, готовый восстать или предательски сбежать?
А может статься, что случайно прицепился к  одежде, как репейник, маленькими коготками, когда  летел сквозь бурьян. И уходя все дальше, оставляешь за собой след и новый лабиринт, как кильватер закручивает в косичку бурую волжскую воду, в которой  бликуют  разрозненные отражения небес.
Возможно, кто-то догадается или заметит, что отработка обманных финтов и резкая смена направления атаки – это то же, что у боксеров – бой с тенью и у художников – игра воображения. И может показаться, что я до сих пор блуждаю в  наизусть выученном лабиринте, как на прогулке,  в свое удовольствие, ловко увиливая от реальностей жизни на исписанных кровью и потом страницах, обоях, тканях, днях, ночах,  рассветах, закатах, заревах.
Покажите дорогу! А то радости мало – только кровавые отпечатки, полоски, детских пальцев, велосипедные гонки, следы вражеских солдат, сотен и тысяч убитых клопов. Неправда было и доброе. Много доброго прикосновения. Меня кажется  любили. А сейчас? Незнаю, но я точно, аж до слез, а вот меня  не знаю!
А поэтому дальнейшее  разочарование в бессмысленности происходящего, не так страшно. «Маразматические!», – как говорит любимая. «Гетто», – вторит друг. «Судьба барабанщика», – добавляю, и не на чем не настаиваю.
Иногда кажется, что  знаю, и поучаю, опираясь на какие-то мифические зазубринки в колесе, являющиеся на самом деле  болевыми сигналами от полученных шишек, ссадин, синяков, тренировок. Да у кого их нет! Но чем дальше иду, тем меньше представляю, как и что на самом деле. «Кто бы сомневался» – вторит эхо. Как выбираются другие попавшие в неблагоприятные условия? Они тоже ищут твердую почву!
Я не знаю, и  не скажу, потому что каждый по-своему. Но большинство так тихо и исчезает в пыли бесконечных дорог, даже если они проходят по территории однокомнатной квартиры или даже ладони человека. И в этом их предназначение. Тихо исчезнуть. Это не плохо и не хорошо, а просто это так и не как иначе.
Вязнут ноги и не выбраться, а затем пересыхают реки, горло, и все бывшее когда-то влажным, мягким становится сухим и ломким. Все происходит само собой и независимо от нашего представления о процессе.
Среда задала новые вводные и закрутилось.  Впечатляет, что среди большого количества исчезнувших в сумеречных извилинах, единицы о которых бы и не подумал никогда, все же остались. Не понимая, откуда и как, сквозь потайные ходы, тупики, через строи, напролом. Но большая часть к сожалению так и не нашла выхода, сгинув от истощения в наркотическом, алкоголическом, психическом и других видах сна. Сон разнообразен и голоден. Он питается нами. Он влавствует над нашими неокрепшими душами! Сон выдумка мозга.
Не то что я сам хотел или нет стать зомби, а то, что во мне было заложено предками, воспротивилось этому. Не знал, чего действительно надо бояться в современной жизни и нередко осознавал весь ужас в самый последний момент.  Позже становилось весело и легко оттого, что  не трус и не замечаю ужаса. Его присутствие стало обыденностью. Не видел, возможно, оттого, что лицо в лицо – лица не увидать.
Иногда только ощущал сверхзвуковое дыхание и многотонный резак трамвайных колес, шепотом проходящий в миллиметрах от рук, ног, головы. Жуть! Из-за увлеченности играми, и в большей степени, спортивным,  был не чувствителен и по большей части оставался глух к испугам и страхам пьяного гетто, чем многие ровесники. Они то были плоть от плоти оттуда. А я как будто чужой, залетный, и вообще не принимал всерьез срезающие по щиколотки покосы какой-то далекой, нереальной и лишь изредка плохо пахнущей очередным мертвецом, смерти. Счастливец, не знал, что она не где-то далеко – она в нас.
Даже находясь, по сути, в самом центре человеческой трясины и борьбы за выживание,  не понимал, где нахожусь. Преимущество молодости. Вот до чего сильно, детство. И уже топтался на краю, но не тонул из за тугодумства. Хотя признаюсь, предполагал еще и из-за того, что много-много раз, обливаясь слезами, просил и умолял:
«Не надо!  Не хочу! Я же еще такой молодой. Ну и что, что психтаблетка и, возможно, вырасту в убийцу. Все равно не надо отнимать  надежду – и у убийцы  должна оставаться надежда, на раскаяние».
Главное, что на самом деле всегда хотел стать космонавтом. Мной владели сверхидеи. Хотя повторюсь, может, это только мне кажется, что я   тонул и выплыл, и что просил, а может  статься, что и не просил, и не умолял, а просто молча шел топориком, разрывая водой бронхи и все, и я это уже не я. Что, удивлены? Нет! Сейчас все труднее удивить. И даже любовью! Тем более любовью, без денег!
Для половины она и гроша не стоит, для четверти означает совокупление и еще для четверти еще что-то вроде извращения и похоти. Это и есть то, что реально вырисовывается.
Сразу оговорюсь, что я не собираюсь на кого-то сложить ответственность за свою жизнь, так как считаю, что и сам перед собой не несу никакой ответственности за нее: все течет и изменяется не по моей воле.
Фаталисты всех стран объединяйтесь! Мы появились на этот свет, и смею утверждать, что ни у одного из нас не спросили, хотим ли мы этого.
Мы словно стояли в длинной очереди, занимая с рассветом, за пять часов до открытия, записываясь тридцать шестым за гражданством, которое уже имеем по факту рождения. А на самом деле стоим на поклон к чинушке из ОВИРа или отдела торговли, или соцобеспечения. Короче везде!
Блин, вот действительно Сталина на них не хватает и Берии во все места!
Барабан лото крутился и выпал шанс. Мы родились среди них, а они среди нас. Так нет, чтобы дружить.Так не хотят же!  Вне работы приятные  люди, но, как заступят на вахту, справедливости не жди. Не узнают своих. К тому же, мы далеко не центр уже не такой, как казалось раньше, бесконечной Вселенной, а уж тем более страны. Мы переферия!
Мы – случайность и селекционный экземпляр, живой пример теории вероятностей, эксклюзив, а в итоге оказываемся, мягко говоря, плохо говорящим дерьмом с окраины или из центра –  не велика разница.
Предстаем этаким мешком, напичканным трансгенным картофелем-мутантом, и что все наше внешнее уже заранее повинуется и следует тому, что происходит внутри и в том числе от пищеварения. Смысл жизни зависит от качества жизни. Задумайтесь! В этих словах весь расклад. Все гонятся за качеством, любой ценой! Все! Что вы еще скажете на это!? Ничего! Вперед за качеством! Создай себе качество!Убей за качество! Предай за качество! Оно того стоит!
Мотивация судорожная, многосотлетний голод. Натерпелись – вот и хаваем про запас. А кушаем все, что попало, и часто не знаем вообще что. Вокруг много так называемых обманок, типа крабовых палочек, чипсов, наполнителей, заменителей, закрепителей и разрыхлителей и т.д. и т.п. Особенно обильно в последние годы начали поедать круглогодичные фрукты и овощи, так сказать, продукты с модифицированными генами.
И о дорогах, которые мы выбираем, говорил О.Генри  Причем, скажете, здесь совесть, грех и голод с трансгенами. А в том-то и суть, что только на первый взгляд ни при чем. И как будто никак не связаны.  С трансгенами еще нет сильной связи. Они морально еще не встроены в системы ценностей. И их появление – это первая ласточка, несущая угрозу стройной системе устоявшихся взглядов. Темка намечается не хилая.
Это вы уже слышали, но иногда, согласитесь, и не грех напомнить, что гневом Божьим уже мало кого напугаешь, а это-то и провоцирует к тому, что он, наконец, воплотиться сам собой и независимо от нас в нашем же чреве. А кто сказал, что за трансгенным картофелем не появится трансгенный человек? Легко. И что в этом плохого? А сейчас с мутантами бюрократозаврами сладко? Нет! Вот и я говорю: еще неизвестно, что лучше? Душу обещают не трогать? Да. Ждите! Не тронут они! Только начни и понеслось.
Биотехнологи с помощью политиков, неровен час, сделают с нами (и уже фактически делают) все, что захотят, исходя из понимания: мы есть то, что мы едим и то, что мы видим, и то, что в нас вложено. Мы есть набор функций и привычек по поддержанию этих функций. Есть, дышать, разговаривать, и кое что другое, нам обязательно.
Как жить в такой круговерти? Можно и спятить. Материя определяет сознание. И это факт! Если нет, дайте мне в рожу. И дадут же, только не здесь и не сейчас, а возможно чуть позже.
И еще с окриками о том, что там наверху такие серьезные люди такими серьезными делами занимаются, как обороноспособность страны, а ты тут ерундой страдаешь, уважаемых людей прикладываешь, выкормыш перестроечный. А я скажу: «Берите раньше лет на пятьсот.»
«А ты не сумасшедший случайно, чтоб так о лучшем нашем правителе за всю постсоветскую историю?» – спросят для порядка те же самые, только удивленные, бюрократозавры. Это и будет  приговор.
Знаем, уже проходили. А если не выработать систему сдержек и противовесов, как у нас любили говорить в смутные времена, то вообще может подкрасться, кто угодно. Может начаться такое.  Какое? Страшное, аморальное, беспредельно-вывернутое – это кому как угодно, или исступленное скажем. У католиков времена индульгенций прошли, и смертные грехи вроде как не прощаются, даже если покаяться. Другое дело реально, цель у них всегда оправдывала средства. Для всех хорошим не будешь – это у них с молоком матери. А у нас времена индульгенций еще не прошли. Мы еще не перебродили.  Мы все так же даем себе зазорчик для душегубства. Мы варвары, кажется!Перекрестился. Точно.
Казалось бы, маленький пункт, что уж там исповедь и причащение, а оказывается, в глобальном общенародном масштабе – катастрофически огромный зазорище.
Хорошая почва для новой заварушки. Только исповедуйся и причащайся, а там! На Западе правительство в интересах своих граждан может поступать так, как им заблагорассудится. Но это правительство, а народ ни-ни. Субъект не правомочен судить или миловать, разве что в качестве присяжного. Это о Югославии, об Ираке и так далее, говоря об НАТОвских правительствах, отдающих почти фашистские приказы, ради высокого качества своей жизни. А нам ни – ни, незяяя.
У нас же сейчас укоренился корпоративный уклад. Сейчас то немного спохватились, а вот тогда, к семнадцатому году, предположу, что зазорчик достиг таких размеров! А еще кто то сильным плечом раздвинул щелку пошире, так что все вдруг из рабов захотели стать господами и отрастить вслед за Ницше и Горьким эти чертовы усы, как у гребаной лисы.
Смердам захотелось в калашный ряд. Померещилось, что бары. А щель при помощи данных идей увеличилась до та-а-аки-и-и-их размеров, что стала дырищей, через которую и хлынуло все помойное за тысячу лет.
Устремились нечистоты, селевым потоком, сметая, в том числе и переходящих в брод, с криками: «Ан, нечего здесь хитрить! Ишь ты, на каждую хитрую ж-пу есть болт с резьбой».
А если б они прислушались к себе еще чуть раньше, хотя бы весной перед Пасхой, то услышали б, что птицы начали скрипичные концерты, скворцы черные с фиолетовым отливом, уже во дворах и  вокруг пахнет влажной землей, и нужно сеять. Рядом живые красивые люди, а не манекены, и им очень больно и страшно, когда их угощают  штыком в живот. Да и сейчас не приглядывают, тащат, рвут, толкают, срывают, потому что главное результат, улучшение качества своей жизни за счет других.
Никто тогда еще не представлял про золотой миллиард, потому что еще много чего не было, и в том числе нужного количества лампочек, еще не было антибиотиков, приемников, передатчиков. ГОЭЛРО на подходе. Но есть враги революции и их много, и много красной материи.
Этого не спрячешь. А врагов все больше и больше и они скрываются. Если представить, что полстраны неграмотные, урожай не уродился, зарплату не выдали, жить не на что, войну проигрываем, в войсках бардак, попам не верим и поэтому Бога нет – вот тогда и посмотрим, насколько мы неспокойные и неполиткорректные . А некоторые, те, что под кайфом, уже и не люди вовсе и даже не матросики, а по Федор Михалычу, просто бесы.
В таком состоянии и человек не человек, а так, мясо, которое можно  жечь, травить, морить голодом, штыками колоть, расстреливать, кромсать, как подручный материал. Мясо! Судя по историческим фактам, можно смеясь кожу снимать, подобно ассирийцам, сердца вырывать, подобно викингам, майя, сорматам и другим дикарям прошлого. Легко. Люди-зомби в наркотическом и массовом психозе, опьяненные кровью, не остановимы.
Раскаленные они вошли в раж. Ледяной водой для них могла стать решительность царя. Но он отрекся!
Экстаз ненависти, визги, крики, проклятия, молчаливое вожделение палачей. Как будто приговаривая: «А что же вы нас так долго за людей не считали, в крепостничестве гноили, выкупаться не давали, Юрьев день и тот отменили, дворяне и помещики вы наши зажравшиеся. Вот сейчас и посмотрим, чем вы набиты. Может быть, золотом. Чем вы отличаетесь от нас? А попы  поддакивали, почти как сейчас. Тела поотъедали будь здоров, рояль провисает. На фоне Афонских старцев, столпников и преподобного Серафима Саровского контрастирует».
Вот и получили! И нечего роптать. Где же ваш пост? Когда худеть начнете? Под рясами жуть какая пингвинья жировая мощь! Может, поэтому народ с таким удовольствием купола посшибал, потому что лжи много и несправедливости накопилось, в ваших проповедях. Друг друга не слышали и не видели, оглохли и ослепли. Ложь вместо правды.
А тем временем разврат достиг критической отметки, оттого что часть трудового народа, так называемого пролетариата, от голода, злости и потерянной веры оказались легкой добычей манипуляторов.
Распутин в спальне царицы! Охма! Конец! Дыма без огня. Под кайфом вседозволенности, напридумывав  черт знает чего, в них и воспряла вековая жуть, естественно, под граммотным руководством искристо-правдивых большевиков. Пиши не пиши, а все равно всей жути не прочувствуешь, пока не увидишь тысячи острых вил и горящих дворянских гнезд.
Кто-то скажет, после Сталина, Гитлера, Пол Пота, чумы, инквизиции, революций, конкистадоров уже ничего не страшно. Все испробовано, а от разъяренной толпы убегать. Но это еще не конец. И то, что тогда готовы были за правое дело и убивали даже матерей и сестер, в голод детей поедали – это еще не конец триллера под названием «чело-век».
Думали,  зазорчик, на всякий пожарный, имеется и ничего. Надеялись видно, что чуток выпустят дури,  потом покаятся и Бог простит. А если нет, так и тем более. А что! Вот уже трехсотого расстрелял и до сих пор никакого наказания. Жизнь прожил нелюдем и ничего.
В почете! Душегуб –  звучит гордо, почти как сверхчеловек. Он убийца! Говорят затаив дыхание. Не каждый на такое способен! Ему все можно. У нас ими, восхищаются. А если так, да пошло бы все. А если что, то и покаяться никогда не поздно – зазорчик-то есть.
Никуда не денутся, отпустят грешки. Нас таких много. А человечка-то выдрессировали религиозными посулами, а он опять за свое – кусается, плюется, матерится, насилует. Есть родимый хочет.
А щель всепрощения. Ее еще никто не замазал, не залатал. Многие и сейчас ждут своего часа. Уже устали ждать наши смирняшечки. В их генах страшная память беснующей толпы. Они догадываются, что, как дедам и отцам, им тоже понравится.  Им хочется убивать, но они пока сдерживаются. А пока каждый на своем месте пьет кровь. Попивает. А попы все наяривают, обещают отпущение – только плати.  А графа Толстого к анафеме! За что, ироды? За что? На себя-то давно смотрели ?  И не думали!
15
Мелодия
День выдался ясным. На солнце подсыхало. Но в тени слякоть: вода, песок, подмерзшие собачьи экскременты. Ветер дунет и в глаза. Потом моешь промываешь, а в них все равно что то еще мельче, чем песок, кристаллы.
Около дома потоп. Соседка меняет деревянные окна на пластиковые.  Мусорка после праздников через край, повсюду  бутылки, «Тетрапаки». Снег сырой и смуглый. После долгой зимы люди наслаждаются теплом и как будто складывают про запас. На площади перед торговым центром «Рублик»  людно и весело. Весна.
Множество красивых улыбчивых лиц. Весна, молодость – это прекрасно! Иногда по большим праздникам проходят концерты. Люди сидят на лавках, разговаривают, некоторые улыбчиво молчат, ждут, краем глаза следят за детьми и взрослыми.  Вытирают вспотевшие лбы, щурясь от яркого света. Покупают в подворотнях с лотков дешевые темные очки, радуясь припеку,  расстегивая куртки, мнут шапки. Хочется тепла и света! И еще любви и счастья. И всего то!
Неспеша иду с детьми к ближайшему  кинотеатру. Расписания не знаем. Дети, что-то рассказывают и смеются. У некоторых разговор, наивно восторженный, у других по-взрослому поставленный ловкий. Уже с детства  постановки, с подходцем.  Знают, кого из взрослых  похвалить, чтоб затем что-то попросить, а кого из ровесников поругать и при этом каким тоном и в какой момент.
Вот и сейчас племяшка рассказала об однокласснике. «Он лезет не в свой-и де-ллла! Он всех обижа-а-а-ает и обзыва-а-а-ает». Затем  радостно поделилась, что папа  подарит ей сотовый за десять тысяч. На вопрос «Почему именно ей, а не старшему брату?», объяснила, что он плохо учится и к тому же кхыкает.
И сразу же показала, как именно он кхыкает, хотя все и так знали и видели это кхыканье, которое не так давно, около года назад, сменило подергивание глазом. Теперь глаз не дергался, и, признаюсь, я думал, что маленький хитрец тогда  делал   это, чтобы обратить на себя внимание.
В тот момент, когда мысленно восхищался племяшкой и ее способностью, как взрослые,  снова вспомнил приятную в кавычках мелодию.
Наверное, оттого, что скорее уже заколебался слышать ее в искорябаном виде. Но где слышал так и не вспомнил.
Мучился, представляя себя неким соседом своей же семьи, слушающим каждый день и не по одному разу приятную во всех смыслах мелодию, до неузнаваемости измененную неумелой детской игрой.
Мелодии доносились из, непроделанных стыков потолка. Слушал  музыку и заодно, как мальчика ругает мама, иногда называя недоделком, и то, что его отцу, как плохому танцору, что-то мешает заработать денег. Совсем нет , просто надоело. Да и неблагодарность не помогает в этом деле. Совсем руки опускаются.
16
Река с невидимым течением
Река с невидимым течением как стиральная доска лежала на ладони великана. Тот же невидимый великан полоскал свою лунную одежду, украшенную колыхающимися домами, церквями, мостами, деревьями, огнями иллюминации, потоками машин и многим другим, лежавшим и стоящим у берегов старого города. При дневном свете  обмелевшее русло краснело и белело жирными точками бакенов, светясь песчаной кожицей отмелей, и еще пропуская через себя плавно движущиеся, утопленные до ватерлинии, баржи. На ней уже давно не работали земснаряды углубляющие фарватер. Река мелела.
Слева краснела реставрированными углами Георгиевская башня Кремля 1508 года строения. Сзади, за спиной, на постаменте чернела чугунная фигура В.П.Чкалова. Из-под его ног в виде восьмерки уходила лестница. Она круто спускалась к реке, выходя  на площадку у реки к пестреющим свадебным кортежам. Там же на постаменте возвышался небольшой корабль.
Рядом чпокала пробка и, взлетев, ударялась о  В.П. и шампанское проливалось пеной на гранит. Счастливые молодожены фотографировались, не обращая внимания, что за рекой вовсю дымят торфяники. Они довольны уже тем, что в день их свадьбы нет дождя, словно забыв, что по примете свадьба в дождь – к счастью. «Я тоже когда-то женился, – с грустью вспомнил Валерий Палыч. – Тогда шумела февральская вьюга. Мы с Ольгой были счастливы, – глядя на себя чугунного, возвышающегося над откосом. – Сколько лет прошло, сколько воды утекло, можно было бы всех империалистов затопить. А прогресс то  скакнул. Эх, махнуть бы, как тогда, вокруг шарика!» И Валерий Палыч, со словами скорее обращенными к себе, чем к окружающим, заметил: «Помнят Вольку, Валерьяна, потомка Волжских бурлаков».
И незаметно спрыгнул с постамента. И быстрым военным шагом проследовал в сторону пешеходной улицы Б. Покровской (бывшая Свердловка). Там в книжном магазине  присмотрел книжку с названием «Наш Чкалов» автор Александр Игарев. Открыл, полистал заголовки: «Вскормила меня Волга-матушка» Так и есть, правда! И дальше все подробнейшим образом о детстве, юности, мечте и  небе. Да развеж все опишешь!? А вот мой девиз – «Если быть, то первым!» «Лет-то прошло! Уважают…, – отлегло у летчика. – Да, лихой я парень был. Но вижу, капиталистический сор пророс на моей Родине. Проникла заразушка. Сталина бы сюда. Внучка модельное агентство открыла. Не по мне все это, не мое».
Вспомнил баньку по черному. Как отец парил чах-чух, чах-чух. «Ай, больно, как будто кожа слезает». – «Так  сейчас веничком потру, и все пройдет». А как селитерных лещей гоняли, а они плыли, словно  стая касаток, рисуя горбами по заливу. Мелкая рябь и холодная вода. По народным поверьям олень рога помочил и Илья-пророк два часа уволок, а мы в воду.
Холодно! Ноги  задеревенели, и даже бег не помогает. Палка в руке и как по лещовым горбинам хвать. Гляди-ка, пять, шесть, да их целый косяк. Чпомс, чпомс, бумс – молотили только круги на круги, налетали. «Воля, Волька, давай, вот он справа всплыл кверху животом». Увлекательно. «А вон еще» – «Ладно, пошли, уж больно холодно» – «Сейчас, вот последних» – «Загоняй их, загоняй…» «Вот ни дать ни взять, доисторические люди, – заметил Валерий Палыч и сразу обратился: – Гамлет, ты тому Гамлету, случаем, не родня?» – «Нет!» – «А ты бы свою женщину прокормил – и не одну! – в доисторическое то время! Удар у тебя хлесткий, меткий, поставленный! Где занимался?» – «Самоучка! И спасибо, Валерий Палыч, за оценку скромных возможностей» –
«Да ничего, ничего, пожалуйста. Просто жаль тебя, что не стал ты из принца королем. Да и с Офелией как-то не по-человечьи получилось.» – «Говорю же, что тезки мы! Совпадение! Я, Валерий Палыч, в честь покойного папы назван. А в отношении вас так мы здесь, в Прекрасной стране, сразу знали, что Вас не Валерьяном, а Икаром зовут». –
«Икаром? Что ты, брат, эдакое выдумал?» – «Да, да, оказывается Икаром! Нет, Вы представьте, какая связь времен, реинкарнация и вера в перевоплощение. Все подтверждается! А Дедал где? Дедал – это, вроде как, Циолковский, Туполев, Королев того времени. Это отдельная тема. Лучше не отвлекаться. Вот висит Луна над долиной Нила, тростник шуршит, собаки лают, и Вы летите.» –
«Хорошо, пусть будет так. Но все уж как-то, извините, натянуто за уши! Собственно, мне уже кажется, что я начал замерзать. Не пора ли нам, Гамлет, по чуть-чуть амброзии и в обратный путь в Прекрасную страну. А то как-то не по себе: солнце, вроде, яркое, а  прохладно, ветренно. А что Эдип?» – «Что Эдип? Он плавки пошел выжимать вон за тот куст. А пока его нет, скажу Вам, что в наших местах он звался по-другому, как и в вашем случае, Валерий Палыч» – «Как же?» – «Не переживайте, Валерий Палыч. Насчет вас все проверено-перепроверено. Если Вы были Икаром, так Эдип на самом деле был в прошлом веке Павликом Морозовым» – «Знаю такого! Слышал что-то. Это тот, что отца-кулака властям сдал? Правильно! Одобряю! Народ-то голодал, а они!» –
«Не спорю, измельчал с веками. Масштаб не тот. Уже и не царь, а так сплошное вырожденье, крестьянский мальчик. Но, надо заметить, поступку своему и року не изменил, остался верен. Не убоялся супостат и сдал отца властям, и тем, читай, убил, ревнуя к матери». – «К матери! А мать причем? Вот это новость!» – «А мать-то не простая. Там все гораздо проще и сложнее, чем у Софокла». – «Кого?» «Греческий писатель, Софокл» –
«Мать не из плоти! Мать – вроде, всплеск, глобальный катаклизм и свежая идея, овладевшая умами. Вот в чем загибон. Ее и звали на иноземный лад – Революцией! А дальше больше.» – «Что-то ты, брат Гамлет, не туда зашел! Зачем же революцию приплел!? На святое покусился!» – «Так надо, Валерий Палыч! Исторический фрагмент и правда. Без нее никак! – -Но Павлика же зарезали!? – – Да убили, вместе с братишкой, свой же дед! Он умер, его вроде как и нет больше. Но когда потом его прославили на всю страну, он вроде как и ожил!– – Ожил!?—Да ожил, чисто гипотетически в сердцах миллионов сочувствующих! Понимаете какая история!– – Да-а что то у меня в голове не укладывается Гамлет, твоя теория!– – А что непонятно, прославили и тем самым он как бы и не умер, а как Ленин, живее всех живых!– – Ну это ты загнул с вождем сравнить! Вождь нам свободу дал! Вот разве б смог я летчиком стать, не произойдя революции!? Никак не стал бы, уважаемый Гамлет! Так что ты говори да не заговаривайся!– – А историю дорассказать?– – Валяй, язык то без костей!– – Так вот Павлик Морозов умер героем, но из него сделали символ, так сказать пример подрастающему поколению, и поэтому он как бы не умер, а продолжал жить в душах и умах людей!-
«Так вот, он в город переехал, там учился, рос, окреп и вот женился, как будто для прикрытия, оттого, что только мать он больше всех любил. Ее он духом пропитался. Подрос. И мать уж не могла по-новой замуж выйти. Тем более встречаться с кем?» Валерий Палыч, сморщился.
На всех наш Павлик, вернее его дух, поправился Гамлет, сразу же писал в НКВД и не гнушался: самолично расстреливал врагов народа, тем самым развлекал Лаврентий Палыча, а перед ним Ежова, а заодно и, убирая конкурентов, рвал, метал и черепа проламывал, но больше все ж стрелял и каторжным трудом одаривал, они же тоже все себя оправдывали, что за правое дело кровь льют.
И после, как пускал в расход, старательно их перечеркивал в энциклопедии крест на крест химическим карандашом мусляканным. Был близорук, но лица, имена – все аккуратненько, словно для кого-то, по линейке. Каменев, Зиновьев, Тухачевский, Рыков, Троцкий. Всех Павлик сдал, чтоб с матерью своею, Революцией, любиться, кровосмешением страну объяв, детьми своими наводнив, голодной саранчою расплодился, и слышался уж рык, и рев, и гвалт.
И сам он не угас, забыв детей своих на улицах и в городах. Остепенился, только на словах. Те не пропали дети и.  Знакомы лица! А нам расхлебывай их эллинские страсти. Инцест твою! И однополая любовь у них в забаве, что по нашим временам почти нормально, словно эллины пришли из глубины веков, в страну медведей и осели здесь средь елей. В прошлом ли ответ? Все люди одинаковы и тогда и счас у всех все одинаково. И так сильно в нем к матери стремленье, что и сейчас, вот думали уж все, и усмирился гад, раскаиваться стал, все говорил, не знал, что с матерью он спал, что пьяную от крови выпитой людской  он возымел, ее дурак, хмельной. Инцест, идри твою! И никуда не деться. Уж больно юн был и горяч, она же как невеста. Она же опытна и страшно как сладка, манила наглеца развратом власти, дри-ца-ца.
Революция! Звала под полог сильно, завлекала, глупого юнца. Черным-черна была ее душа. Манила изувера черная дыра! Тянула гравитация. Затем, как мавр, пока старухой Революция еще не стала, не выдержал и по навету, выдумав, что неверна, убил своими же руками, так испытав катарсис и оргазм одновременно. Затем палач очнулся и, кляня, хотел уж руки наложить и на себя, и  руки-то в крови по локоть или даже выше.
Впрочем, эти сплетни идут от недругов, потомков тех, кого он вслед отцу отправил к праотцам. Как им казалось, в ад или в расход, а оказалось, что на VIP курорт, где никогда и ничего не надоест, нет скуки, нет тоски, нет страха! Это ж надо! Боли нет и туалетов нет. Видимо нирвана!
Такая каша из вчерашних палачей и жертв, которые на брудершафт братались, радостно как будто и, не узнавая, прохлаждались в тенистых рощах. Утром нет похмелья, ешь, пей – одна отрада. Мечта революционера, каторжника Кобы – мировая революция. Мстить и покорять народы больше, вроде как, не надо, а здесь он нараспев поет псалмы на радость маме вместе с Троцким и счастлив, что не помнит, кем он был. Иль только претворяется в нирване? Иль  снится ему сон за несколько часов до Великой победы! Он просыпается в поту, и на руках у мамы.
17
Шоу трудного утра
В четыре утра Гамлета разбудил  резкий звук – гремели входными дверьми. Нехотя поднялся, подошел к окну, никого не увидел, залез на подоконник и крикнул в приоткрытую форточку: «Э-э-э-э, х-ли вы там!» Тот, кто там был, не реагировал и продолжал стучать. «Пойду, выйду», – тихо сказал Лене. «Может, не надо?» Но терпеть  стук не было сил. Пять утра. Вышел в коридор. Где-то на верхних этажах раздался надрывный стон: «Помогите!» Женский голос чередовался с мужским. И засомневался куда же  идти, но стук в дверь резал слух.
Подумал, может это стучит тот кто все объяснит. Отвлекся на дверь, хотя показалось, что наверху кто то неземной секретно рожает квадратноголового, цилиндрического инопланетянина, и оттого, просит помощи. За дверью оказался длинный костлявый наркоман. Хотел дать ему за наглость, но не захотел пачкаться.  Как  оказалось, это он  избил девушку. Бил, пока у нее внутри что-то не оборвалось. Затем дружки выправодили его на улицу и вот он ломился.
Гамлет этого не знал, и запустил звереныша.
– Вызовите, пож-жалуйста, «скорую», – заикаясь, попросил тот. – Дру-гу плохо-о!
– А что вызывать, вот она  и приехала.
– Видимо, кто-то раньше вызвал. – заметил Гамлет, когда двое – мужчина и женщина – в белых халатах с серебристыми, как у космонавтов, чемоданами  проследовали вверх.
Наверху продолжались стоны:
– Пом-мо-ги-и-и-ите. Словно умирает-подумал я.
Наркоман попросил воды. Я как то расслабился и вместо того чтобы послать подальше, ответил, каким то чужим голосом.
– Сейчас – заодно вспомнив, что у наркоманов «сушняк». Стало жаль. Вообщем как всегда. Брови домиком. Прилив сочувствия. Налил пластиковую 0,33. Вынес. Пьет нехотя, словно прикидывается. Спрашиваю, что с ними?
– Да что-что? Колются всякой ерундой, а потом кипят. – вяло отвечал он.
– Наркоманы? – зачем-то спросил  очевидное. – Жахнулись не тем, –
– Да-а-а, нарко-о-о-о. – на ходу засыпает и сразу просыпается.
– Не хлопай дверями – дети в доме спят, и давайте-ка уже  на выход.
Отвечает, булькая:
– Хорошо-о-о.
Замызганный, грязный, липкий, бессильный. Оборотень. Наверху стихло. Врачи, как роботы,  прошли в обратном направлении.
Вот он – апокалипсис! Зашел домой. Смотрю в окно. Минут через пять вышли. Второй поменьше и в кепке. Пошушукались и  бежать в разные стороны. Движения заторможенные, бегут как в замедленной съемке. Через минуту после еще и бомж нарисовался. Все какие то, как шкурки от соленых помидор, красно -черные. Полный упадок. Ничего не скажешь, пестрая, вернее бледная бригада смерти. Дверь на распашку. «Что за народ?» – нервничал, еще не зная, что наверху  между этажами лежат, два мертвеца.
Вот тебе и День рождения!? Подарок что надо. В пяти шагах от растворенных в нарко кислоте жизней. Сострадание есть, но что толку. Только бессонный газ в черепной коробке и муть за роговицей, словно пьяный уснул с сигаретой в постели и матрас  тлеет. И обреченное понимание, что вообще то не нам судить, а тому, кто  издает шорохи в мозгах, нагнетая ужас и низменные желания, положить на все с прибором и хапнуть передоз.
«Полный подъезд квартирантов» – пояснила Ленка. «Тогда понятно». Поспать не получилось. Через полчаса подъехала милиция, затем труповозка, а уже далее и телекомпании подтянулись. Шоу трудного утра, затем трудного дня и, вдогонку, такого же вечера началось. У меня всего лишь День рождение, в непроходимых дебрях, человеческих судеб.
Хочется любых, даже перемороженных, цветов и крепко выпить. Потом разжечь костер в любом лесу, на поляне, да хоть даже на пустыре и погреться!  Факт, как хочется! И уже прекратить  помнить о том, что нас никто не спросит, хотим ли мы стать кузнечиком или человеком. Мы бл-ть подневольные твари! И тем более нас не спросят, хотим ли умереть сегодня или завтра и какой смертью. А чего мы тогда кипишуем. Еби–кая сила! Раз это происходит не по нашей воле!? Урылись и заглохли быстро!Тянем лямку дальше! Мерием давление и снимаем кардиограмму.
18
Осиновый кол
Приятные открытия настигают порой самым обычным образом. Из ниоткуда, из сомнительной честности и  серой, даже если пронизанной солнцем, будничности дней вдруг осознаешь, с какой скоростью растет твой славный и древний город. Твоя любимая отчизна! Если конкретизировать, то с катастрофически быстротой. Похожей, на половой акт кролика, чтоб стало понятно, с чем сравнивать. Возмутительно!? Радостно за кролика? Или за город? Да за всех, кому улыбнулась «госпожа удача» хотя в данном случае по отношении к себе, я бы назвал его или ее потаскухой.
В какой-то момент понимаешь, что уже давно не объезжал город. Не объезжал совсем, почти как скакуна, которого никогда не объезжал, но видел как. Почти полтора года, с тех самых пор, как продал машину и стал безлошадным горожанином, что, конечно же, нетипично для нашего времени и наверно не так критично, как крестьянином, да какой там денег еще меньше. И вот случайно проехал от конечной и до конечной, от одного угла  до другого.
И был удивлен, аж на долю секунды перехватило дыхание, да и зависть проскочила: «Это ж надо, так быстро и все поделили.» Новостройки повсюду. Даже под землей. И все мало. Мало!
И, казалось бы, радоваться  надо, но не получается. Говорят, в большинстве квартир никто не живет! Никто? Да, никто! По вечерам в окнах темно, хоть глаз выколи. Все продано, скуплено, откачено и ждет перепродажи! Поговаривают, преимущественно одними и теми же людьми – чиновниками, банкирами, нефтяниками, газовиками и их окружением, генералами и их подручными коммерсами. Это их инвестиции в свое светлое будущее. А нам пока что ночная темень и дорога в никуда, да, да та самая сума и тюрьма от которой велено не зарекаться.
И не то что я на что-то сильно претендовал, но амбиции, надо сказать, кое-какие имелись.  Все же у себя дома – не где-нибудь в Европе или Азии. Зависть шевельнулась, но я давил ее нещадно и старался заставить себя радоваться за новых хозяев жизни.  В глубине души, конечно же, желая им сдохнуть, адской смертью, ну, как минимум, будучи воткнутыми на осиновый кол для исправления осанки.
Ух, на рожон лезут! Что? Я на рожон лезу!? Мы все на рожон лезем!? Так у вас рожнов или, как их там, рожонов не хватит. Хватит!? А сколько таких, как я, по кухням и подъездам. А где надо говорить, молчим. Трусим!
Самосохраняемся! Не знаю точно, сколько нас, но знаю, что пока значительно больше, чем их, но толку от этого никакого. Мы – беспонтовое неорганизованное большинство и поэтому нас как будто нет. Мы нолики! Они просчитали нас на компьютере и поняли, что неопасно. Бузим, только пьяные, а у пьяных башка совсем не варит! Если что под пресс и точка.
Ах, как расстроился город! За какие-то 500 дней. Почти по Явлинскому. А говорили невозможно! Можем же, если захотим. Какая стать и мощь, но все равно осекся, сдержал себя, как и много сот раз ранее. Праведное негодование то отступало, а то брало верх: «Это какое-то цунами, шквал, наскок. Куча грязных откатных и нефтегазовых купюр хлынула на город, и проросла дорогими, явно не по карману 99% граждан и жителей, «Porshe Cayenne», «Bentley» с административными номерами и ломовыми ценами за квадратный метр элитными многоэтажками, безнадежно отбросив нас в почерневшие от времени и сырости нештукатуренные халупы.
В голове вместо радости и хвалы ощущение, что на-бали крепко и, если дальше так пойдет, уже довольно скоро к делу могут приступить другие команды и их смех, скорее всего, и будет последним. А что!? А ничего! Мощь еще есть! Говорю же, что все просчитано! Мы находимся в нулевой фазе импульса и пороха в нас ноль, а слабости и не сосчитать. Сплошные слабости, зияют черной бороздой тропы, по которым  убежали от их хищных пастей! Не убежишь! Но можно затаиться. И таят в себе до случая.
Если некоторые кремлевские группировки что-то не поделят, вот тогда? Тогда все возможно. Правильным людям на их празднике жизни уже хочется напиться и хамить, придумывать гадкие прозвища, пугать и стрелять не только в воздух, но и по ним. Шнур поет: «Быть плохим у нас хорошо, а хорошим плохо.» « Выборы, выборы! Депутаты пидоры!» А вообще Шнур  правильно поет. Шаман! Воистину! Гуру!
А особенно если видеть, как просветленные открытием полной безнаказанности, соблюдая тишину, они торопятся. Спешат застолбить. Занять на веки вечные и вкладывают, и закачивают в бездонную щель России. Чтобы она быстрее забеременела и принесла подобное им потомство победителей, почерневших даже не в соляриях, а на Сейшелах, Багамах, Мальдивах или Лазурном побережье или еще в какой тьму-таракани. А если на чистоту так, тьму-таракань – это мы!? Холод и мрак. Да кое какая, убогая социальная справедливость. Разве что молодежь подрастет, в новых рыночных условиях и то вряд ли, они что то смогут. Они такие!
Для них конечно и спорткомплексы построили. Несмотря не на что спасибо. За это властям можно кое что  простить. Дети на стадионе, цветочки по дороге в школу и если выглянуть из окон то уже совсем другой психологический климат в микрорайоне! Еримеев  с Булкиным уж расстарались! Хотя вот сейчас они уже и не вместе, а почти враги.
Граждане против корпорации чиновников – звучит фантастично, потому что и реальных граждан-то кот наплакал. Им и граждане-то не нужны. Есть труба, при ней охрана, аппарат, и ядерное оружие. Что еще? Полный набор механизмов действия.
Граждане, хоть так, хоть эдак, – лишние. Бюрократическое сообщество хочет и уже давно во всю обналичивает уворованное, на всякий случай безответно плюя в пульсирующее темя народа. Народ не рубит, не вешает, пока терпит. Может, разучился? Так и есть! И  кажется, будет терпеть до скончания веков. Слабый стал, бездушный.
А если точнее терпит пока его самого не станет. Это и будет  протест. А что ему еще делать? Один утирается, другая, ухмыляется. Пластмассовые лица. Жируют от скуки. Уже все перепробовали. Бахвалятся микроскопическими заслугами, за которые в том же Китае их давно бы к стенке поставили! От скуки еще и не тем займешься. Собаки от скуки вон очко лижут. Кто то сказал, что деградация это высшая форма протеста народа. И флаг ему в руки, раз хочет  пусть дохнет, читается в их лицах.
Естественно, ради сохранения такой кайфуши бюрократы пойдут на все, а тем более те из них, на ком уже есть кровь конкурентов. Им терять нечего: семь бед – один ответ. Шлепнут, любого, не задумываясь. А ты бы, скажешь, по другому, поступил? И перед тьмой вечности им жуть как хочется, покуражится, почесать затекшие мышцы, расшатать, а если получится, и притопить лодочку. Исторический масштаб им подавай!
И надо сказать бюрократы люди серьезные! С волей к власти! Виртуозы смутного времени. Да как не назови. Они рассчитывают на историческое знание и понимание, что всем, по большому счету, хочется чего-то  радостного, единения и улыбок, а не разъединения и споров. Мира, а не войны, но к сожалению. Вот, совсем как дети, в караоке поют: «Вместе весело шагать по просторам, по просторам и, конечно, запевать лучше хором, лучше хором.»
Страна запевает, а они спекулируют на естественном стремлении народа. Подкармливают  надеждой, а на самом деле прикалываются, что нас и за конфетку можно купить. Им по кайфу, они – каста избранных, когорта дирижеров, политический класс, который муштрует, казнит и милует. В их руках  скатерть-самобранка, и шапка- невидимка и золотая рыбка и еще много чего, включая ответственность, и они о ней уже думают.
А вообще, дирижируют, то, так себе –и это слишком красивое слово, скорее, они нас мучают, чтобы не только мы, но и другие боялись. Но надо отметить, что сейчас немного зашевелились и в других направлениях, не только в фискальных.  Как уже сказал, начали строить и уже построили стадионы и спортивные залы шаговой доступности, но мало. Целевые программы под выборы финансируют, армию квартирами снабжают, но тоже мало. А вот так, чтобы от себя, от сердца, оттого, что вот здесь, в этом микрорайоне, вырос и хочу помочь от щедрости своей миллионерской души, пока не дождешься. Такая позиция им пока не ясна. Жадничают. Хитрят. Недоплачивают. Думаешь, хотя бы дороги, мосты начали строить и мусор убирать и то ладно, хоть что то, за наши деньги, для нас делают, а не только для себя.
Порядок в общем кое-какой есть, но гайки с арендой земли, да и с жкх, которое по прежнему халтурит, закрутили. Дерут огого как липку.  Губернатор непростой человек, многослойный, но хотя бы спортсмен. Пришел, и облик города и области начал медленно, но верно, меняться к лучшему. Что то, скрестилось и заскрипело. Правда, не в укор, большая половина из добрых дел по старой привычке – сплошные приписки и новый дележ. Но это уж пусть контролирующие органы работают, а они не хотят. Понятно кому охота, крайними быть. Так это ж их долг! А про долг они и слышать не хотят, и так хорошо, делятся же. А может так оно и должно быть!? Пока цены на нефть высокие так и будет, ничего не поделаешь!? Не янкам же, как некоторые ноги лизать. Стыдно честное слово, биджо, геноцвале, что ты делаешь, опомнись!
Приписки по ощущениям приобрели размеры до перестроечных. Кажется, и брежневские времена переплюнули, особенно, что касается инфляции и других жизненно важных критериев. Кто-то крепко президенту впаривает, если не сказать, втюхивает.
Ощущение, что кроме президента и его ближайших замов, процветание народа никому неинтересно. Здоровые силы разрознены, а нездоровые сплочены прибылями и самосохранением и правят бал. А чего бояться: конкурентов нет, милиция бездействует, все ФСБ за некими террористами охотится, ему, вроде как, некогда с коррупцией бороться. А то, вроде как, с себя и придется начать, а так не хочется. А уж против власти она не пойдет, оттого что рука руку, и ворон ворону, ну понимаете.
Скучно! Светлых личностей мало. Трусость  сплошная. Овечьи сердца! Все как то бережливо, без хоризмы. Зато по плебейски сытно. Все-все знают, так что же скоро рассыплемся сами, если честные крепкие мужики бессеребренники во главе не встанут, да еще умные и психически уравновешенные, что утопический идеализм скажете. Хуже! Романтика!
Циклопы спят. Детишки наполовину больные, население сокращается. Это, как им кажется, не фатально. На их век порулить народу хватит, а там. За других коммерсантов во власти они не в ответе, свои миллиарды заработали честным и непосильным трудом, исполняя роли местных феодалов. А дети!?
Так их развивать надо на собственном примере. Это долго. Сделать что-то стоящее и на века – еще труднее. Но вот новый губернатор старается и это уже лучше: в коем-то веке такое случалось, разве что при молодом Немцове, Х. так вообще не жужжал. Старый был! И жаль что до сих пор показать-то, кроме олигархов и такого же кособокого шоу-бизнеса, почти нечего. Ну разве что еще военная техника, леса, поля, реки, озера, женщины – все от Бога.
Леса, поля тоже уже кем-то огороженные под  угодья, а по периметру вооруженная охрана на джипах. Попробуй срежь грибок. Так по всей стране: лакомые куски принадлежат разным феодалам, нуворишам, траншевикам и дефолтникам. Попробуй, сунься – легко не отделаешься: запаяют в атомный реактор и отправят в Иран или на Луну, а представят как гуманитарную акцию. Все в их ловких, цепких руках. Переломают!
И склеят, как пожелают. Они – сила. Они – вассалы и новые князья 21-го века земли Русской. Их сила, каторга и острог. Глазки уже, как раньше, беспокойно не бегают – забронзовели. А за кордоном все ждут не дождутся, когда же наконец наши проявят свой исторический нрав и передерутся. Но пока цены на углеводороды высокие – всем хватает! Нет причин, сорится.
Хотя закон самосохранения торкнул – очнулись. Начали в лесу порядок наводить. А без президента так бы и не пошевелились, вырожденцы. Олимпиаду, хоккей, футбол, Евровидение им подавай. В историю хотят с позитивом, а сами по наследству должности передают!
Я тоже хочу Олимпиаду, да только кто ее даст, а если и даст, где деньги, Зин, взять, чтобы туда попасть. Дураков,  нет. Дураки есть! Навалом! И я один из них, но одна надежда не самый дурной.
Америка – она, конечно хищница, но, извините, она других бомбит ради процветания своих, а у нас своих гноят и обворовывают ради личной выгоды и еще хотят, чтобы их уважали в мире, наших доморощенных, мозолистых выродков пролетариата. Не жирно ли будет, господа: и бандитские деньги, и уважение сразу. Вы же их не заработали. Вы же их прихватизировали.
Я, конечно, понимаю, что сейчас главное при таком счастье – не потерять адекватность, но видит Бог уже потеряли.
И ВВП конечно жаль. Он старался и для многодетных семей, и для стариков: то пенсию, то пособие увеличивал. Уже и по два раза в год не успевал – инфляция  сжирала. Да и при новом президенте так же. Цены прут. Он кивает на мировой финансовый кризис. Все сложно короче.
Но надо же мне, нищему, миллиардеров жалеть! Откуда я это знаю, что они миллиардеры? Не знаю, а только предполагаю. У нас это в крови, что первое лицо должно быть первым во всем. Что за наглость! Смех без правил! Причем тут смех? Все серьезно. Закон суров, но это закон! Демагогия как стиль управления. В ответ с задних рядов звучит бессильное, Ура!
Пока не страшно, но знаю, что могут и в порошок стереть. А мои негодования что-то вроде развлечения, когда кричишь больше для того, чтобы услышать эхо, а то и его не услышать, а просто молчишь в пустоту. А не то, чтобы докричаться до небес. Но даже если я моська, а они слоны, все равно хорошо: меня радует, что они пока еще не настолько озверели, чтобы за слова растоптать, и пока всего лишь замалчивают оппозицию. Да какая, собственно, оппозиция, когда такие цены на нефть! А если бы не цены, то они бы ни за что не сдержались и дали бы некоторым в нос и размазали неблагодарных по стенке! Если б не огромный бизнес, приносящий огромные деньги, нам всем бы не поздоровилось.
И Сталин, смею предположить, если б набивал карманы, то не был бы таким жестоким. А что! Деньги бы его смягчили, но он, к сожалению, был  фанатом и бессеребренником, и рядом не нашлось того, кто бы его нормально откоррумпировал. От женщины многое зависит. Хорошая баба рядом – и никакой крови. Просто, не с руки было бы Виссарионычу от хорошего секса отрываться. Хотя необязательно, вот с Берией и женщины не помогли.
Надежда в том, что таких недовольств в их адрес направлены миллионы. И все же, рано или поздно они коснуться не только их, но и их семей. Вряд ли, конечно. Сказки это все. А карма? И карма!
Хотя она еще хоть что-то осязаемое! Вот во что хочется верить. Остальное, хиромантство не выдерживает никакой критики. На видимый и материальный мир надежды нет. Вот на невидимый,  то да! Хотя для злодеев – семь бед – один ответ. Всем предыдущим народные проклятия как будто не принесли неудобств. А природа их насилия труслива и наступала тогда, когда они равняли людей по себе.
И сразу ужасались, что те, подобно им, могут замыслить, и пресекали в корне свои страхи, терновыми венками. Вождям становилось страшно от подобного сравнения, и начинался новый виток репрессий. Невидимое информационное поле наполнялось ненавистью в их адрес, и пятьсот придворных экстрасенсов неустанно днем и ночью посменно чистили  карму, как Геракл авгиевы конюшни. На силу справлялись. Пусть тиран потеряет покой  – и это уже достижение! –
И, слава Богу, в нашей стране у руководителей лица все больше интеллигентные. А вот остальные, чтоб  испугались и подсуетились, и начали, наконец, уделять внимание избирателю. А народ, какой бы он ни был, а все же родной, и не надо его унижать своим пожизненным правлением.
Народ умный, хоть и терпеливый сверх меры. Пусть он, наконец, увидит, что вы еще чем-то всерьез озабочены, кроме собственного кармана, и что вы не просто наемник и менеджер, как стало модно во всеуслышание называться, а болеете душой за Родину и желаете  ей процветания!
Улыбнулся Андрей выступая перед зеркалом в ванной, мечтая о трибуне и пламенных речах.
19
Хряк
Отработав  в полумраке подвала очередную смену, насквозь вспотевший, и довольный, что удалось разлить двадцать ящиков, а это считалась неплохой производительностью и для двоих работяг, а он был один и поэтому еще кое-что делал себе. Со словами – Надо пахать, надо заработать, можно до х-я, заработать!– как обычно прихватил в потайном бутыле излишек спирта, и пошел домой.
Его работодатель Резван, работал еще на какую-то их «шишку» Кямрана, но тот никогда сам не приезжал. Резван за двадцать разлитых ящиков платил один  разливальщику. Но разливальщик разбавлял так умело, что выходило  два. За то, что не пил, Резван его и держал и поэтому пока закрывал глаза на его шалости с  градусами.
На него можно было положиться. «Забегаловка» возле пригородных касс  позволяла Резвану существовать безбедно. Деревенский люд так и валил в «капельницу», чтобы пригубить Резвановского пойла. Перед отъездом в свои деревни и областные городки они, так сказать, «чихали» на дорожку, а кое-кто и попросту напарывался в хламину. Чем их там поили, им, собственно, было все равно, лишь бы догнаться, а Резвану тем более. Главное, что никто не умирал около  кафе, а что там дальше. Таких данных  Резван не имел. «Технарь» он не добавлял – боялся, хотя и имел солидную крышу, утрясающую любые вопросы.
Разливальщик, вернувшись со смены, плотно ужинал и, как обычно, его почти сразу морило. Спал крепким сном. Устало храпел. Но, как назло, спать не дали. Помешал даже не привычный подоконный вой сигнализаций, а какой-то нереально долгий и нудный металлический стук, продолжавшийся уже минут тридцать. Он то затихал, а то снова появлялся. Минут через пять  после затишья начинался снова.
Ребенок орет, а тут еще какие-то типы стучат. Он уже хотел выйти разобраться, но жена не пустила. А в подъезде происходило что-то невообразимое – вой,  ор, словно дикое стадо прорвалось, почти как на прошлой неделе десять кобелей и сучка, на  третьем этаже. Но здесь, похоже, другое.
Слышны человеческие, крики.  «Не мое дело». Жена ворчит: «Как будто больше мужиков нет в этом подъезде!» Решил: «Да хоть пусть поубивают друг друга эти наркоманы – не выйду. Мне это надо? У меня ребенок! Менты то куда смотрят!?»
– Дорогая, ты что не чувствуешь, малышок навалил в памперс.
– Ну, родной! Так не хочется вставать – обработай, кисеночек, сам, – и она чмокнула его в варенникообразное ухо.
– Ладно, ладно, спи, подлиза. Кисеночек!?
– Да какой там, разве ж тут заснешь с этим зверьем в подъезде.
– Может, милицию вызвать?
– Да ладно! Еще выдумал! Что больше некому что ли? Почему сразу мы? Вон на первом этаже  аж в окно вечером лезли, так она позвонила, а ей говорят, как хотите сами разбирайтесь. Хотите, кричите, а хотите, молчите. Жизнь такая наступила – каждый за себя. Только бабьим визгом и спаслись, грабители дальше не полезли.
– Ладно, много не болтай, а то соседи услышат. Ты же знаешь, какая  акустика, здесь чихнешь, на девятом этаже слышно. Вот только весь сон, как рукой, сняло, а такой он был – благодать.
И по привычке почесал меж ног и представил любовницу Аньку, лежащую на огромной кровати. И из одежды на ней только длинный шарф из перьев и красные туфли. Красотища. Она рассматривала себя в большое настенное зеркало, бестыдно раздвигая ноги, а затем в зеркало на потолке и снова на стене. И как будто не замечая его, ласкалась, но как-то неловко, в попыхах, с всплесками и замираниями, и вдруг неожиданно заплакала и начала ругать себя: «Надо же, какая же я п–а крашенная. Какая я грязная, лживая. Я же все-все перепробовала. Куда же дальше? Ну уж не с собакой же? А с другой стороны, кто скажет, чем она хуже такого человека, как ты» как будто спрашивала она, его. А он, не обращая внимания на сравнение, уговаривал ее к соитию: «Не переживай, все образуется, не надо себя корить, не надо себя зажимать, а особенно свои тайные желания. Ну возьми в…». – «Да!?» – «Да». – «А ты бы взял в жены такую, как я? Ты! – завизжала она и, схватив себя за грудь, коротким, но резким движением оторвала ее и бросила в него. –
Тогда на, соси, мою силиконовую, урод, а если не будешь, то тогда давай я. – лживо рыдала она, пробуждая в нем еще большее желание. – Помоги же мне, помоги! – стонала она, приняв страшно привлекательную позу».
И тут он понял, что услышал в подъезде именно ее голос. Ему стало жутко и почти сразу рядом нехорошо запахло, что если он сейчас выйдет в подъезд и Анька его узнает и станет называть по имени.
Тогда жена может услышать и узнать, что он и Анька. Он даже не хотел думать об этом, потому что побаивался свою крупногабаритную Веру Палну: когда она в гневе, то ее центнер превращался в два. И он, зажав уши и накрывшись одеялом, в надежде, что обознался, уговорил себя, что в подъезде совсем не Анька. «Помогите, помогите-е-е-е же» – уже прося, стонет и кричит любовница – малолетняя проститутка с накладной силиконовой грудью, а с некоторых пор и наводчица – Анька.
«Ах, что она творила в последнюю встречу. – вспоминал он и с сожалением вздохнул: – Жаль, что не с кем поделиться. Вокруг одни болтуны – все доложат. А скакала, а стонала, наездница еще та, аж кровать сломала. А теперь если ее там, в подъезде убьют, то и вообще весь кайф, кончится. Такую, я теперь вряд ли найду, даже со своими двадцатью двумя сантиметрами. Старею.»
Так он пролежал до утра, вспоминая сквозь крики и стоны Аньки их славные деньки. А когда рассвело и крики закончились, наблюдая из-за шторы, он увидел, что из подъезда вытащили два синих мешка. Через какое-то время к ним зашел милиционер, и жена сказала, что они крепко спали и ничего не слышали. «Правильно, – подумал он, – что лишний раз рисоваться. Тем более, вдруг Анька шла ко мне. Хотя она не знала, где живу. И почему я так уверен, что она? Ее не видно, а только слышно. Как она кричала! «Помогите!» Аж, через стены  пробирало. Мог ошибиться?»
Вечером по телевизору показали девушку, и он с облегчением вздохнул, что это не Анька, и свидания в самое ближайшее время продолжаться. И что самое главное, его, пусть и специфическая, совесть перед ней чиста.
Мертвая девушка, оказалась незнакомой, а то, что она, по версии следствия, продала наркоманам левый кайф, развеяло в нем последние крупицы жалости к покойной, и он промычал: «Не-е-а, не Анька! Она бы точно такое не сделала – пацанов травить.»
У жителей дома жалости к девушке тоже не проявилось. Каждый твердил, что, якобы, из-за того, что она пацана отравила, они и не заступились. Все, не сговариваясь, нашли причину. Вот только, говорят, один с первого этажа выходил, но было поздно: наркоман умер, а его кореша забили сучку насмерть. – Надо было и тому, что вышел, до кучи накостылять, чтобы не высовывался.– заметил он Вере Палне.
Тот, что вышел и был Гамлет, с возрастом все больше похожий на отца. А разливальщик с третьего этажа вдруг вспомнил свою юношескую мечту стать бродягой, блатным «цапаном», смотрящим, стремящимся и все такое. И он рассуждал: «А эти кореша, сядут лет на десять за убийство прошмандовки.»
«Ну, бродяги, совсем долбанулись» – с долей злорадного удовлетворения прикидывал он, до конца не понимая, отчего он так их ненавидит. Может быть, все же в глубине, своей темной души он понимал, что сам в корне неправ и что кто-то же привез и дал этой девке левый кайф на продажу, не сама же она его произвела. А может, он на мгновение осознавал, что сам вовсе уже и не человек, а самое лучшее – свинья, хряк, а то бывает после смены, как замечала Вер Пална, и козлятиной попахивало.
20
Рабоче-крестянская
Если на секунду представить, что мы находимся в королевстве кривых зеркал и, как в сказке, человека зовут Гурд, то вот именно он и просил заняться вопросом регистрации регионального отделения политической партии.
Объяснив тем, что ему  некогда, а дело при правильном подходе может  выгореть, к тому же он сразу намекнул, что ни на что не претендует.
Да-а, вот так и попросил. Я не то что хотел, но считал, что нельзя упускать шанс. И поэтому после некоторых сомнений и раскачки, не сказать, что вприпрыжку, но все же взялся за это, на первый взгляд, гиблое дело. Поначалу все настораживало. И, в первую очередь то, что уже четыре месяца как регистрационные бумаги здесь, а воз и ныне там. Конечно, предшественники кое-что сделали.
Например, составили списки с паспортными данными желающих вступить, что уже полдела. И так как делом занимались в основном деревенские активисты, то и вступившими были в основном их односельчане. Получилась одна большая крестьянская семья. Сельсовет и сельмаг отвечают.
Дело за регистрацией. Взял бумаги, просмотрел  и решил регистрировать. Мной двигало любопытство и, если быть  честным, скрытое тщеславие, а вдруг повезет. При более тщательном ознакомлении оказалось, что люди записывались в «Крестьянскую партию», а затем, никого не спросив и не предупредив, ЦК партии кулуарно переименовал ее в «Рабочую». В том то и загвоздка.
Из-за поступка центра, и начались недоразумения. Ушли прежние активисты. «Ничего, и так пройдет, как по маслу» – шутил друг. Но я-то понимал, что совсем не пройдет и многие не поймут юмора и вслед за активистами откажутся от членства. И это их святое право! Люди по-честному отнеслись к партии, а она. Денег Москва давать не спешила. Дали три тысячи рублей. Да, вы не ослышались. Курам на смех! Партия и три тысячи рублей или приблизительно 110 долларов! И несмотря на это, я сдал документы в управление юстиции, а сам уже представлял вывеску «Рога и Копыта», и меня под белые ручки выносят, как зицпредседателя Фунта.
Но оказалось проще. Просто отказали в регистрации. Москвичи звонят, кипишуют, делают вид, что удивлены и задеты за живое. Спрашивают, надо ли надавить из Москвы. Сказал, что не надо, объяснив, что будет только хуже.
Как всегда случается, когда жареный петух клюнет, начинаются гонки и поиски знакомых, которые могут утрясти, и, естественно, находится, что кто-то с кем-то учился или рядом живет и оказывается, можно решить вопрос положительно, но цена вопроса от 15 до 30 тысяч рублей. У нас в провинции цены пока в рублях, но как вы слышали, что и таких денег нет и не предвидится. Москвичи жмутся, на связь не выходят, как будто мне это надо больше, чем им. Дело стоит, сроки поджимают. Уже пятое марта, праздники на носу, а там и апрель и конец регистрации. «Что вы там не можете денег найти!?» – с пренебрежением  спрашивают москвичи у Гурда. Он от таких вопросов  вступает в ступор и теряет всякое желание сотрудничать. А я бы на его месте ответил: «Нет, не можем, и баста!»
В общем, бардак! Особо не переживаю, жаль только что закончилась моя политическая карьера, так и не начавшись. Слушаю претензии проверяющего  из юстиции, и внутренне согласен с его удивлением, что в «Рабочей партии» почему-то одни крестьяне, пусть и прокопченные солнцем, продутые ветрами, взмокшие ста потами, но все же люди с области.  К тому же, в силу природной осторожности многие так и смалодушничали: сами записались, а когда потребовалось подтвердить проверяющему, то отказались от членства.
Ну и что, что партия сменила название, лидеры-то те же, хотя и лидеров никто толком не знал ни на слух, ни в лицо. Ну, хоть бы одного! Козырять нечем! Да и людям вот, «Крестьянскую» подавай и все тут. Да где ж ее взять, если не зарегистрировали из-за того, что одна «Крестьянская» уже есть, а вторая властям не нужна. Говорят, возникли вопросы с администрацией и там нашему лидеру вежливо дали понять, что крестьянская тема занята, а разбивать электорат стратегически нежелательно. Но лидер что то крутил и темнил по крупному!
Друг тоже хорош! Ведь спрашивал его: «Не подведут крестьяне?» Он с неизменной улыбкой отвечал: «Нет, да ты что, железобетонно». Вот и получилось, что друг, он же по кривозеркальному ГУРД, не дождавшись обещанного финансирования, помахал москвичам ручкой, сказал «извините» и отошел от дел. Остался я. Паники не было. Остался опять же, только из любопытства и природного упорства. Стимулов почти никаких. Чем все закончится?
Намекаю москвичам  на финансирование, но они все ссылаются на то, что лидер уже столько потратил, столько раздал, а его все время обманывают. Берут, деньги, обещают и убегают с крупными суммами, потом ищи-свищи.  Короче бла-бла-бла.
Вот такие, нехорошие. Из этого вытекало, что он ничего не потратил и не собирается тратить вообще. Намек понял. Хотя, как выясняется, один раз было дело и женщина сбежала с тридцатью штуками зелени, но, глядя на лидера, все равно не верится. От такого не сбежишь!
Может, сбежала с тремя штуками, хотя по лидеру заметно, что он настоящий гедонистический мачист и любитель женщин – повелся, бродяга, на сладкое. Вот так и с крестьянами, которые уверяли, обещали, что при проверке подтвердят  причастность к партии. А как приехали, проверяющие, так сразу: «Ничего не знаем, ничего не понимаем, нигде не состоим».
Включился инстинкт самосохранения. Как увидели строгого дядю в  галстуке, так и струсили. К тому же оказалось, что москвичи через министерство все же надавили на местных и те уже в отместку, расстарались, не поленились, поехали в область и, накопали.
От друга мне, вроде как по наследству, достался его помощник Павел. С его помощью мы и нашли знакомых, и обошлось все гораздо дешевле и спокойнее. Я все это время вдохновлялся чем-то далеким, не относящимся к реальному делу. И, конечно же, не только рассказом заместителя лидера партии, который был у меня в гостях проездом в Шупашкары.
Он уверенно рассказывал о том, что у нашей партии все схвачено и мы по замыслу очень влиятельных людей должны стать буфером между народом и коммунистической партией.
И еще он обмолвился об одном из ныне действующих политиков, не буду называть  имени – догадайтесь сами.  Вроде как в начале девяностых, когда у того застревал в луже его «Москвич-412», дети нашего лидера помогали ему выезжать из лужи. «Вот так! – делал он свой далеко идущий вывод. – А теперь, где он? И где мы?» Таким образом он хотел меня вдохновить, но, глядя на того политика и на наших лидеров,  почему-то от бесспорного факта, что мы ни сколько не хуже, как он утверждал, а даже лучше , вдохновиться не получилось.
Президент тем временем давил на наболевшее, указывая нерадивой касте, то бишь бюрократам, на ее обреченность. Каста выслушивала, опускала глаза в пол, прикрывшись платочками, как бы говоря президенту: «А сами-то Вы, уважаемый, кто будете? Не иначе из наших, же» – и каждый делал вид, что это не про него и его не касается, а президент ничего не говорил. «Не берите близко к сердцу – это же шоу!» – шептал рядом кто-то искушенный. Я и не брал.
В налоговой в узких коридорах не протолкнешься. Уже давно назревают драчки. В кабинете на двух инспекторов, к тому же работающих по очереди – один до обеда, другой после – целая орава налогоплательщиков.
Люди стоят в очереди. Через год, аккурат перед выборами, кое-что изменилось в лучшую сторону! Очнулись! А на тот момент – это надо же! – с одной стороны один инспектор, а с другой все предприниматели огромного городского района. Кто-то же такое придумал? Страсти накаляются, очередь живет по своему псевдосправедливому закону, а обозленные нищенской зарплатой инспекторы по своему.
Все как всегда! Знакомые и блатные без очереди, но за определенную небольшую плату (шоколадочка, коньячок), и это же старо, как мир, и действенно. В коридорах битком, жарко, душно, женщины схватываются в нежелании пропустить. Простоял три часа! Ничего не добился. Инспекторши усмехаются: «Это разве очереди! Вы еще очереди не видели!»
Как всегда помогла знакомая. Затем нужно еще и оплатить квитанцию, а, там уважаемый монополист – Сбер. банк , а ему, по всему видно, уже ничего не надо: они там уже так упакованы, что и клиент для них не клиент, а так раздражитель, особенно в отделении, что около налоговой.
В очереди человек сорок. Для налогоплательщиков одна касса работает, а остальные семь заняты непонятно чем – возле них пусто. В очереди необходимо простоять не менее двух часов. Живая очередь спускается со второго этажа на улицу, и тогда бывает совсем тошно и безнадежно за нашу Родину-матушку и за ее терпеливый люд.
Кстати, перед выборами все как-то тоже нормализовалось! Очередь временно исчезла, чтобы так же благополучно появится после выборов. А пока заведующая объясняет положение тем, что от налогов самой сберкассе ничего не идет, а поэтому и невыгодно задействовать дополнительные силы! Ее тоже можно понять. И все равно презираешь их,  выбившихся над остальными. А они презирают в ответ, хотя убеждают, что ничего личного.
Задаешься вопросом почему же начальники, и начальники начальников так неоправданно жестоки к своим. Потому что знают: будь любой другой из очереди на их месте, он точно такую же кашу устроил бы и три шкуры снял, и унизил их первыми из первых, презрительно наблюдая из-за тонированного окошка за  беспомощными копошениями.
Молчат – вот и мучают. «Выше тоже есть начальники и они в прошлом тоже не из графьев, поэтому одно успокоение – терпите от своего же лапотника. Не так обидно и так оно даже спокойнее» – наверное, когда-то так же думал дед, сидя вечером у себя в маленькой шестиметровой кухоньке. А потом грустно так смотря и выдал – Надоело мне жить на белом свете сынок. Устал я, все одно и тоже, старуха ворчит, кости болят.-
Та же картина в Пенсионном и в ГУЮЛО. Там бабули, словно гладиаторы, машутся на сумках – здоровенные мужики в кожаных кольчугах пасуют перед их напором. Оправдываясь: «Боюсь, размахнусь, еще задену кого». Народ закипает, но вовремя осаживает. Кое-где слышны робкие проклятия в адрес властей. А власти плевать – у нее слюны много. Она пенится и копится в их алых кумачовых ртах, жаждущих орального секса с закромами Родины.
И когда все так удобно устроено, что и воровать-то не надо, а и так все лезет со всех щелей, суют так, что не успеваешь брать, и уж тогда, поймите, не до нас, им даже пописать некогда – до того загружены.
И все по плечу, нашим лидерам. Они все больше блестят, облизанные и шлифованные просителями, матереют и каменеют в своих окошечках и кабинетах. Ах, как им хорошо! За них можно радоваться. Им не грозит безработица и их детям, и их внукам тем более, а всего потрудится-то несколько пятилеток. Бумажек все больше, а контроля все меньше.
Дьяконы 21-го века. Они незаменимы. И проверять их некому! Сами себя и проверяют! Эта бумажная бесконечность  успокаивает. Они нужны. Они необходимы, умны, и со своими, вполне пристойны и моральны. И хвосты у них, как у ящериц: прижмешь – отрастают заново, только жало становится еще длиннее, острее и ядовитее. Они неприкосновенны, потому что посвящены в секреты тех или иных действий власти. Они знают ходы и мгновенно принимают решения, на лету схватывая содержание документов и просьб, и, естественно, тончайшие нити вашего нервного подергивания веком  истолкуют как заинтересованность в  услуге.
А уж о вашей платежеспособности, будьте уверены, они разузнают по мельчайшим приметам. Они профессиональные оценщики и не будут впустую на кого попало тратить драгоценное время. Берегитесь, если попадете в их черный список.
Есть, конечно, и порядочные чиновники. Их, признаться, искренне жаль, потому что среди этого образованного хищного народа они, как идолы, изгои и жертвы одновременно. Их можно приравнять к мученикам, к вымирающему виду, так как находиться у кормушки и не воровать – это вообще самоистязание, заслуживающее в масштабах России причисления к лику святых.
«Да как они вообще здесь оказались» – возмущаются боссы. Их считают хитрецами, которые через неподкупность строят карьеру, вроде того из росприрод надзора, Митволь кажется. Претворяется!? Время покажет. Но не выйдет! С нами не пройдет! И если не украл и жил скромно, обязательно, не иначе как, к лику святых, правда, посмертно. А то и «Героев России» давать, скорее, тоже посмертно.
Смешно!? Вот вам и другая реальность. И некуда от нее деться, так как самые махровые взяточники, стоя рядом и показывая пальцем на неподкупных, в прямом смысле отмываются и умудряются отмыть свою загнившую систему: «Нет, вы видели, какие люди с нами? Да!» Вот доктор Рошаль стоит, а за ним академик Лихачев, а дальше глазник Федоров. Двое последних, к сожалению, уже покойные. Не густо! Так что можно причислять смело. Поторопитесь, а то и этого права лишат, радетели.
Но наследники лжедемократов первой волны впереди всех. Они живее всех живых, их соплей не перешибешь, непробиваемы в своей аморальности. Вот они-то и ссылаются на агнцев: «Да посмотрите вы, слепцы! Они, эти святоши, в нашей команде!» А вы говорите? Да такой человечище никогда бы не промолчал, если б рядом воровали казенные деньги. И мы, собственно, им все равно не верим и говорим: «Вот хороший, добрый человек. Всю жизнь копейки не взял, берег честь смолоду, и его используют втемную и нас всех также».
Им плюнь в глаза – все Божья роса. На крайний случай лишат эфира.
Нас зомбируют. Первоначальное накопление капитала! Дичайшая стадия капитализма! Без нее никак. Невозможно не брать и не воровать! Подавляющее число состояний наживаются преступным путем! Смиритесь! По-другому – никак. И мы верим, потому что на себе пробовали по-честному – не получилось. Не дали! Единственное, что нам кажется, что таким образом любые более или менее агрессивные силы могут снова все отнять. И отнимут. Моральной прокладки то у всего этого добра, нет! Одни разговоры. Вот помянете, у кого то есть планы, только дайте срок.
Новые силы! Где их взять? Новые силы со старыми генами! Так называемое, грабь награбленное. А у наших нынешних чинуш, как и у тех, из тридцатых годов, любимое слово – комиссия! Как они обожают вызывать на комиссию!
ЧК! Особенно, если кто-то поможет из-за бугра. Да зачем, своими силами справимся! И все равно, есть толк в выступлениях Д.Б. или еще кого-то честного и умного, хотя иногда кажется что демагогия. Есть Дима! Спасибо, Дима! Но не так рьяно! И ничего мы не сможем: страна-то огромная, расстояния бескрайние. Без поддержки спецслужб как не крути никак.
И они, эти самые службы, пользуются. Хорошо хоть вид делают, что с народом считаются, а ведь чуть раньше не считались: и на кол посадят, и в подземелье сгноят, и пожизненное дадут, и в психушке у Роланда лоботамией успокоят, и стройками века, если надо, уморят и честное имя запятнают. Не зря свой хлеб едят. А нам нужны атомизированные граждане – и я за них. Но где ж их взять? Их маловато будет, в основном стадо.
Привыкшие к несвободе,  люди уже не хотят бесплатно слышать о свободе и при случае обвиняют любого освободителя, в первую очередь, в ненависти к русскому народу, не понимая, что я и ты, и он, будь он хоть эскимосом, и есть русский народ. Оттого только он и великий, что вбирает, а не прогоняет.
Уж больно много нас, хотя все меньше, чтоб просто так заметно пройти. А пока нефть с газом есть – русским быть выгодно. Те, кто остались на полях сражений, – невосполнимая утрата. Они не зная того бились за их газ и нефть. Они мои, любимые братья и сестры. А остался в окружении не плохих, не хороших, не обычных или необычных, а просто других, людей. Они более осторожные и, наверно, справедливо считают свою жизнь высшей ценностью и что отдать ее за кого-то – это величайшее заблуждение и глупость, а тем более поделится с ближним.
Потомки тех, кто отдал жизнь за Родину, видят, что жертва их отцов и матерей не оценена. Власть усиленно эксплуатирует этот подвиг в своих целях, но не сплотила нас. А демократ-президент, как мы видим, не отвергал культа своей личности. Да и правда, что я тут разошелся, наседаю, нашел тоже белую кость, голубую кровь, из обычных.
Культ личности – это приятно. А голубую кровь еще заново растить надо. Одно знаю: портреты президента уже давно много больше почтовой марки. Интересно после окончания  правления  стыдно за  пафос не будет?
И это одна из многих примет времени. Хочется смеяться, вспоминая, как говорили Мюнхгаузену: «Присоединяйтесь, присоединяйтесь, присоединяйтесь». А он не захотел, и пришлось лететь на Луну. Ему-то хоть предлагали, а вот нам нет. И не жалею?! Уверен! А вдруг предложат! Что будешь делать!? Полетишь на Луну?
21
Должник
– Две тысячи голосов я бы собрал. Что ты! В двух таких больших общежитиях пару тысяч найдется! – хвалился Иван по телефону, притом, что за язык его никто не тянул.
– Тогда я зайду? –
– Заходи. Адрес знаешь?
– Нет.
– Тогда слушай.
Когда  пришел, Иван смутился такой оперативности. Пришлось уйти и прийти через два дня. У дверей  встретили блуждающие глаза его жены, в которых особо явно пропечаталась  усталость. В руках у меня папка с бланками приблизительно на две тысячи голосов.
– Куда столько? Дай хотя бы листов десять – удивленно произнес Иван.
По его виду стало ясно, что и десять листов для него  много и даже одного листа за глаза и на  прежние слова не стоит надеяться!
Так и вышло. Зашел еще через три дня и не получил ни одной подписи, да и бланки куда-то запропастились. С сожалением посмотрел на Ивана и его, словно закостенелую, жену и, попрощавшись, без лишних слов пошел. Он шел сзади.
У двери Иван фальшиво, совсем так же, как говорил о двух тысячах подписей, произнес, словно надеясь увидеть  подтверждение правильности своих стремлений: «Надоело это общежитие. Хочу квартиру купить! Только вот зачем она мне здесь! Заколебали холод и слякоть, да и не молод я. Пора и домой, в Краснодар собираться». Заявление прозвучало еще  бессильнее, чем даже обещание собрать данные, и еще сильнее  высветило обреченность Ивана.
«Удачи, выздоравливай!» –  произнес я, поняв, что на энтузиазме сегодня  далеко не уедешь. И, придется в крупных масштабах подделывать подписи членов партии. Так, как самих членов, еще не ведающих, что они члены, в виде распечатки на пяти листах подогнал еще один старый знакомый.
Работники одного из предприятий города со всеми паспортными данными, прописками, телефонами, но без подписей. Они не знали, что станут членами партии. Что же, и я не знал, но так получилось. Успокаивало то, что это им ничем не грозило, да и мне, собственно, тоже, так как напрямую не было связано с извлечением прибыли.
Самое тяжелое в создании и функционировании партии – это люди. Но еще главнее, конечно же, личность лидера и деньги. ЛДПР тому живой пример. Кадры, как известно, решают все, а хроническая  нехватка или их отсутствие плохо действует на моральный дух руководителей, которые в итоге могут (или не могут) собрать вокруг себя крепкую команду единомышленников. Спасает авантюризм, присущий создателям политических партий, и их колоссальная энергетика, способная увлечь за собой сотни, тысячи, а потом и миллионы.
Вот так, желая помочь своему товарищу, я взялся за создание регионального отделения. Вокруг не толпились очереди желающих, и люди не просили меня принять их в члены. Рядом был только Павел и тот набегами  подогреваемый желанием получить от партии хоть какие-то деньги.
Павел, и еще несколько меркантильных товарищей создавали, хоть какой-то фон и иллюзию существования регионального отделения. Но как доходило до реальных дел, я оставался  один и так неспешно, пришел к началу предвыборной гонки, но это было чуть позже.
Впереди предстоял следующий этап регистрации. Пришлось много раз ездить в юстицию, утрясая разные вопросы. Там по совету Павла нашел Сергея, который занимался проверками. Этот Сергей и был тем, другом Павла, который поначалу, еще до обнаружения общего знакомого, угрожал перспективами проверок наших списков. Я тогда делал вид, что боюсь.
После нескольких предварительных звонков мы договорились о встрече. При встрече непонимание быстро развеялось и с его слов стало ясно, что Павел не передавал ему никаких денег за регистрацию, которые, я ему дал, а до сих пор так и кормит обещаниями. Взгрустнулось: «Выходит, Павел украл! Вот пройдоха, если не сказать крыса. И как же  с ним работать? И кто возглавит отделение, если уйду? На кого рассчитывать?» Ситуация складывалась непонятная. В результате, оправдывал Павла только его непростым семейным положением.
Начиналась предвыборная гонка, и приходилось, в прямом смысле, бегать и разъяснять линию партии. Павел периодически исчезал из поля зрения, а когда появлялся, то начинал заниматься маниловщиной. Иногда он, плутовато бегая глазами, настойчиво предлагал поставить его первым в списке. Московские товарищи все также напористо хотели, поиметь всех бесплатно, и я для них был идеальным типом, охваченным энтузиазмом, и уже заранее не надеющимся ни на какую компенсацию. Это наверно было видно по мне. И действительно, сжигал по 25 литров в день 92-го и наговаривал по 10-20 долларов по сотовому – и все это для Партии.
Поэтому или еще почему  не питал никаких амбиций, но на всякий случай поставил себя первым номером от регионального отделения и первым же кандидатом в депутаты от региона. Все равно пашу я, а так хоть необидно. А тут еще человек из юстиции заосторожничал и при встрече говорил тихо, так и не давая четкого совета, как поступить по спискам, которые, как он говорил, были уж слишком, разнобойные,  из села, из деревни, из города.
Чиновник на все смотрел скептически, объясняя, что начальство настроено решительно и проверять будет серьезно. Я, как заклинание, проговаривал одну и ту же сумму  пять тысяч рублей, выделенную партией на регистрацию. Он как будто не реагировал. Только потом, после его ухода,  понял, что он боится. И, в свою очередь, начал переживать. Стал припоминать, не предлагал ли взятку, но ничего похожего не вспомнил. Через несколько дней при встрече он все же решился, и партийные деньги нашли обладателя.
Через некоторое время он позвонил и сообщил, что проверка прошла успешно. Москвичи же чуть ли не ежедневно звонили с ценными указаниями. Павел и другие изредка все же помогали то принять факс, то собрать подписи. Несколько раз, собравшись в кулак, порывался и, преодолевая врожденную стеснительность, раздавал у тоннеля партийные газеты, оставшиеся еще со времен Гурда. Объясняя для себя, что занимаюсь  из «спортивного интереса», а так как я бывший спортсмен, то мне нужен результат. Мысленно же для себя уже поставил сроки своего пребывания в партии – после выборов выхожу.
Надоело вранье и искажения, которых за время работы узрел немало. Фактически, не одного честного слова! Сплошная ложь! Чего только стоит невыполненное обещание создать штатное расписание для региональных отделений, из-за чего, собственно, и ушел друг. Через какое-то время из Москвы приехали Александр и Игорь. Отношения у нас ровные, но из разговоров чувствуется расхождение в понимании целей и задач.
Им все хочется быстро – без шума и пыли, как говорится, и еще, желательно, бесплатно. А ситуация проста. Я совсем как в той пословице: имею желание развить это дело, но не имею возможности. Меж нами сквозит позиционирование. Мне кажется, что москвичи высокомерны и поверхностны в отношениях. Пьем чай, разговариваем.
В городе проходит Всероссийский форум, в гостиницах нет мест. Говорю: «Какие проблемы? Приходите!» Не приходят, где-то на окраине находят места. Ложусь спать. Утром просыпаюсь от их звонка. Они уже ждут у дома.
Разговариваем, я дарю им книжецу своих стихов. Получив ее, они как-то развеселились. Сомневаюсь, что им понравится. Стоило ли? На следующий день звонок. Чувствую по голосу, стихи задели. Только не пойму, в какую сторону. Не вышло бы конфуза. Представляю, как они возвращают книжку со словами: «На забери, и больше такого не пиши!» Готов спорить.
При встрече оказывается, нормально. Не следа высокомерия и прежней хитрости. Наивно считаю, что наконец-то они меня приняли, хоть и через поэзию.
Переговорив на дружеской ноте,  расстаемся вроде как довольные друг другом. Денег опять не дали. Зачем поэту деньги!? Странный вопрос. Чтобы жить! Оно и к лучшему: оттого что нет денег, и нет ответственности за результат. Стихи – это  средство для преодоления барьеров меж людьми. Размечтался! А сто долларов не хочешь!?
Пожелал им счастливого пути. Через две недели в десять тридцать вечера позвонили из Москвы. К разговору еще не готов и поэтому замахал Лене. Лена так и сказала: «Его нет». Она, выписавшаяся к тому времени из виртуальной больницы, громко спросила: «Ты куда-то уехал?» «Хорошо, девочка, хорошо … уехал» – прошептал, приставив палец к губам. «Позвонят через час» –  пояснила она. И действительно, в 23-40 позвонили.
Бодрый  голос, спрятавшись за партией, уверенно спросил:
– Андрей, ну как там обстоят дела со сборами подписей?
– Как?
– Как?
– Что скрывать, плохо обстоят.
– Да?
– Да!
– А что так?
– Да ничего особенного, просто времени мало. Только-только раздали списки, а уже и сдавать пора. Вот и не успели. А тут вновь суббота и воскресенье! А что? Когда необходимо послать подписи?
– Нет, Андрей, не послать! Вы должны сами приехать с подписями и отчитаться за них или, на крайний случай, послать доверенного человека. Сейчас очень много случаев пропажи списков.
– Знаешь -те! – задетый за живое, начал Андрей. – Никому, я ничего не должен!
– Но простите! У меня есть установка ЦИКа. Если Вы подписались, то Вы обязаны! –  замямлили на том конце, и уже более решительно – В общем ситуация такая, что, если Вы взяли на себя ответственность, Вы должны выполнить свои обязанности и идти до конца.
Андрей прервал  :
– Еще раз повторяю: я никому, ничего не должен, не обязан и никакими амбициями не связан. Мне ничего от партии не надо! Просто, помогаю потому, что меня попросили друзья!
– Ясно,  хорошо, хорошо. – ретировался партиец.
Андрей уже хотел продолжить, но партиец спешно простился и положил трубку.
Лена сидела в кресле, и на ее лице читалось одобрение. «Правильно, так и надо!» – как будто произнесла она. «А что, я им ничего не должен!» – с жаром произнес он, довольный, что наконец-то сказал, что хотел.
На следующий день звонили еще два раза с теми же вопросами уже совсем другие, но тоже молодые, и самоуверенные, точнее сказать, тембр разный, но интонация та же – с претензией, что я им что-то должен. Андрей злился: «Нет, ребята, так не пойдет! Вы наглые, а я упертый»
Оглянулся. Ленки уже не было. «Опять улетела не попрощавшись»– подумал он.
22
Стиляга деловой
Приходя из школы, Андрей по просьбе бабушки шел в магазин. И терпеливо выстаивал в очередях за молоком, за суповыми наборами, за хеком, за камбалой или морским окунем (тем, что с выпученными глазами), а если повезет, то и за синюшными курами, которых стыдливо называли цыплятами. Ассортимент каждый раз был один, за исключением нескольких наименований. Очереди были длинными и долгими, приходилось часто меняться.
В магазинах в основном  старухи. Рабочий люд, зайдя в магазин  после смены, неизбежно матерился, но терпел. В магазине было душно, воняло немытыми холодильными прилавками, полом, а от этого бабушке становилось дурно, и она со стремительно нарастающей одышкой выходила на воздух.
Поначалу в очередях стоялось легко, но уже годам  к пятнадцати  стал стесняться, и роптать оттого, что никто из молодежи не стоит. Хотелось помочь, угодить, отплатить бабушке за доброе отношение, а она перебарщивала.
Когда подрос и действительно остался в гордом одиночестве со старухами. У бабушки на все один ответ: «Ну, сынонька, надо же  помочь». И помогал. Придя из школы, сразу бежал в магазин, зная, что она опять там и вот-вот должна отхватить кур или еще чего съестного, дефицитного и вкусного. «Она же для нас старается» – думал и снова бежал, чтоб, если и не успеть, то хотя бы на полпути перехватить тяжелые сумки: ведь ей же нельзя – у нее грудная жаба и еще целый букет в придачу.
И перехватывал тяжелые сетки и еще ласково журил, что ей нельзя столько. Могла бы подождать, и не затариваться по самое «не могу».
Это было, когда он уже основательно перебрался к бабушке, а до этого вечерами, когда мама была трезвая, не было человека счастливее его. В эти  мгновения он летал по дому, подобно  птице.
Мама жарила семечки на подсолнечном масле, и они становились яркие, блестящие. Затем она насыпала их на газету, которая тут же пропитывалась, и уж затем, когда остывали высыпала в небольшую, потертую, хохломскую чашку. Дальше садились на старый проваленный диван, перед телевизором. И начинали «симфонию» хруста, кидая шкурки на центральную газету с лицами политбюро.
И если по телевизору шла кинокомедия то у дяди Саши хорошее настроение, и вообще отлично, но чаще кинокомедии нет, и у него болят зубы, а от этого и еще от того, что трезв как стекло то обычно злой. И тогда  раздражался, что мы у него под ухом грызем. В такие моменты любая мелочь  выводила его из себя. В ответ он закуривал, папиросу.
Мы с мамой сидели рядом и заглатывали сизый беломор-канальный дым. Мама не протестовала, боясь делать замечания, оттого что трезвый дядя Саша был  злее, чем пьяный. Но по мне, так трезвый, хоть и злой, но безопаснее, оттого что пьяный вообще становился непредсказуемым психопатом.
Мама уже со всем смирилась, понимая, что бесполезно спорить и тем более что то изменить. Что не скажи в ответ последует одно и тоже: «Это моя квартира, и я в ней делаю, что хочу. А если вам не нравится, то уе–вайте  на х-й…» Мама отвечала: «Размечтался, стиляга деловой!» «Снова начинаешь?» – угрожающе смотрел на нее дядя Саша, который не выносил, сопротивления. Она, если трезвая, то молча уходила на кухню, а если выпивши,  начинала спорить слово за слово.
Было время, прижимался к маме, и ее тепло согревало и вдохновляло, так что забывал все невзгоды и спокойно вдыхал запах  потных подмышек и еще не старой,  теплой и родной кожи, будто случайно прикасаясь носом, что ну никак  не нравилось дяде Саше.
Еще до дяди Саши, в раннем детстве, когда у мамы было много поклонников, я, не знавший еще совсем ничего, инстинктивно тянулся к ним, словно каждый из них был моим отцом. Верил маминым друзьям, и пусть все намекали, что болен, но я-то знал, что это не так и что я здоров и крепок, как бык, несмотря на видимую хрупкость. Когда смотрел в грубо пахнущие, обветренные, усатые лица, то часто только тем и занимался, что угадывал, кто из них действительно был отцом. Тот, который крестил. Или тот, который играл со мной в карты? А может, тот, от которого пахло сапожным клеем и керосиновой лампой, или тот, который с легкостью, как акробат, ходил на руках и затем подбрасывал к потолку. И  я все ждал, когда  ж он шмякнет о потолок, но он  подбрасывал точно, что я только чиркал волосами  и летел обратно  в  сильные руки.
Заливался от смеха оттого, что, было жуть как щекотно, что он сжимал за ребра. Но что я знал точно, что дядя Саша не мой отец. И ничего хорошего от него ждать не приходится. А еще я вспоминаю, что в последнее время, а длилось оно уже несколько лет, мамины ножи пахли всем, чем угодно: и селедкой, и луком, мясом, маслом, жиром, но только не чистотой. И поэтому, прежде чем резать хлеб или яблоко, приходилось обнюхивать, чем пахнет лезвие и, на всякий случай, споласкивать под краном.
С тех пор, как мама стала  выпивать, она перестала следить за домашним хозяйством. Ей стало все равно, что хлеб режется рыбным, а рыба – хлебным, хотя еще не так давно, всего-то несколько лет назад, она сама делала замечания на этот счет. Сейчас же они с дядей Сашей порой и арбуз резали после того, как нарезали «Иваси». Им стало все равно – лишь бы было, чем закусить, а то можно и волосами занюхать, было бы только, что выпить. Наличие  выпивки, приносило им истинное наслаждение.
23
Лобное место
Вчера мне исполнилось семь лет. А сегодня ближе к вечеру дядя Рома обезглавил петуха. Смотреть не хотелось, но, движимый внутренним любопытством, обуреваемый противоречивыми чувствами, усилием воли  заставил себя , будто знал, что когда-то опишу.
Зверством это трудно назвать, скорее, ритуальное  жертвоприношение. Дядя Рома уверенно держал петуха за ноги. Тот изредка  хлопал крыльями, стараясь взлететь вместе с  рукой. Но не тут-то было. Дядя Рома, плавно покачивая, убаюкал петуха и коротким но не менее плавным движением  положил его на пенек и рубанул. Голова отделилась от окровавленного отростка шеи и замерла в траве. Несколько перьев прилипло к острию топора.
Шея, ища потерявшуюся часть, со скоростью секундомерной стрелки вращалась вокруг оси. Голова же сразу обмерла, забыв при этом закрыть глаза и словно удивлялась происходящему. Тело, проявляя самостоятельность, рефлексивно било крыльями, продолжая выплескивать из шеи небольшие  сгустки.
Сгибая и разгибая увенчанные шпорами ноги и судя по усилию намереваясь бежать,  тело не сдавалось. Словно доказывая голове, что оно само по себе, а она сама по себе.  «Так и что же? – думал я. – У петуха тело сильнее головы!?» Про душу тогда еще не думал, а если и думал, то уж точно не применительно к петуху. Можно подумать у человека по другому. А как у человека?
Через год страшнее представлялось услышенное от одноклассника, который рассказал, как в том же закутке житель нашего дома, деревенский мужик дядя Рудик   умертвлял  бычка.
Подтверждением его слов служили бурые следы и белые ссадины на досках,  сараев. Дело происходило  там же, где дядя Рома обезглавил петуха, что и дало ему название «лобное место». Но если дядя Рома казнил петуха гуманно, то тяпнувший первача дядя Рудик, на вид такой тихий, курносый, в канапушках, весь какой-то хилый, кудряво-русый человек, мало того, что плохо связал бычка, так еще, недолго думая, взмахнув колуном, как то беспомощно опустил его промеж рогов. И ладно если б хоть, со второго раза попал, так в том-то и беда, что он нормально так ни разу и не попал.
Результат казался плачевным. Бычок умирал долго и мучительно, вырываясь из пут и  сотрясаясь окровавленной массой, деревянные сараи. С каждым новым ударом дяди Рудика бык все больше обезумевал. Но не тут-то было. Малосильный дядя Рудик, облопавшись самогона, к тому же стал подкашивать правым глазом и, уже потеряв дар связной речи, под неодобрительный гул дворовых жителей продолжил, раз, за разом опускать на раздробленную голову быка злосчастный колун.
За что и получил от местных опоек прозвище «косоглазый потрошитель». Друг рассказывал, а я представлял жуткое зрелище. И как случается на похоронах или еще где в скорбных местах, почему-то хотелось смеяться! Мечущийся, и еще не обескровленный бык, сошедший с ума от боли, и  рядом пьяный, дядя Рудик с окровавленным колуном в таких же окровавленных руках.
«Еще немного и они кинулись бы друг на друга в рукопашную и еще неизвестно кто бы  победил» – рассказывал друг. Египтяне бы наверно дядю Рудика не поняли, и за Аписа он бы ответил. Но мы не в Древнем Египте,  а в родной Совдепии. А по-модному, в гетто улицы Интернациональной. Через час, а может, и больше, истерзанный бычок с проломленным черепом умер, и его кое-как на последнем издыхании начали разделывать. Пораженные люди молчали.
А затем, кто хотел, покупал парное мясо, и весь двор, хоть и возмущался, был спешно подкуплен заниженной ценой на мясо. И во многих квартирах, а особенно в семье дяди Рудика, по стенам потекло отражение пара и дыхание наваристого говяжьего бульона, на время заглушившего кисловатый запах стойла, идущего от спрятанных под кроватью шебаршащихся маленьких поросят. Все это на какой-то миг делало жизнь счастливой и умиротворенной, оттого что еще были живы те, кто испытывал голод и холод гражданской войны и продразверстки, и других нелепостей  строя.
И что такое для них какой то бык, по сравнению с миллионами жертв режима. Пшик, пшик. Дядя Рудик после экзекуции запил! Говорят, ему сильно сплохело – уж очень не любил он убивать скотину, да, надо признать, и не умел.
24
Ген любви
В прошлый раз мы остановились на том, что сплетни вокруг  заставили почувствовать себя изгоем.
– Знаете, сейчас мне кажется, что это не совсем так, вернее сказать, что  слишком упрощенно. Мы ориентировались на нравственный закон внутри себя, и жили как могли.
– И как?
– Все, как обычно. Действовало, иногда.
–А люди?
–Что люди? Они просто узнали лишнего и начали обсуждать и осуждать, а некоторые особо рьяные стали сторониться. Обычная реакция толпы. Люди падки до клубнички. Кого этим сейчас удивишь? Одиночество и есть человеческая судьба, и мы это прекрасно понимали. А совесть  есть золотое сечение, и с этим мы тоже не спорили, а просто понимали, что это  надо всем знать и помнить. Это  есть то, что негоже раскатывать губенку на чужое и считать, что тебе кто-то что-то должен.
А Лена переживала. Перекрасилась в блондинку. Ее досаду и растерянность можно было понять. А знаете, сегодня в отделении у меня спросили, как я смог добраться до Юпитера без кислородного баллона. Мы что на Юпитере?
– Ты это серьезно ?
– Вполне !
– Нет, мы на планете Земля.
– Но Вы же не менеджер по продажам и ваше  имя не Лена?
– А как же? – насторожилась врач.
– Ваше имя Е-лена! Как «Мерседес» Е-класса!
– Да, да, ты в чем-то прав.
– А вот скажи, твой брат-близнец, он сейчас где?
«Где-где – в Караганде», – произнес он беззвучно и добавил: В Госдуме, конечно.
– Депутат?
– Депутат, депутат! Андрей всегда был лидером, и не удивляюсь, что он стал депутатом. Он всегда умел улыбаться, смотреть на два хода вперед и не платить по счетам, и ему всегда везло, не то, что мне.
– Улыбаться!?
– Да. И, согласитесь, это немаловажный фактор для того, чтобы к твоим словам и делам не так сильно придирались. Чтобы тебя любили и хотели с тобой общаться, нужно улыбаться! От брата всегда источался сигнал успешности, эдакого здорового нахальства, что ли. Вот вы, психологи, улыбаетесь и от этого трудно, да и не хочется, заподозрить подвох, а на самом деле любое мое слово – это крючок и характеристика на меня.
Неосторожное высказывание и уже диагноз. А иногда хочется остаться нераскрытым, хочется показаться лишь чуть-чуть, поверхностно, издалека что ли. Лишь намекнуть, что у меня ну очень много пластов, и после этого легко задернуть шторку и сделать вид, что ничего не происходит. Людям, как правило, все равно, сколько у тебя пластов. Им гораздо интересней, смогут ли они на тебе заработать или поиметь.
Здоровый цинизм руководит ими. Они спокойно прикидывают, подходишь ли ты им как сексуальный партнер или как дойная корова, а поэтому нужно молчать и ни на что не реагировать, так сказать, давать надежду, даже если ее нет и ты гол как сокол.
– А кто тебе сказал, что я психолог?
– Ну что я вам, левый? Если у меня нервный срыв, это не значит, что я дурак.
– Хорошо! Прекрасно, замечательно! Сначала ты рассказывал миф о себе, теперь  обо мне, а реальность такова, что ты убил человека!
Он сделал вид, что не услышал, и  говорил далее:
– Вы устали от меня, я знаю. Все вокруг говорили, когда я стал писать, стал мелочным самокопальщиком, стал невыносимым переносчиком негатива, характер испортился и, наконец. Люди стали бояться общаться. С этим я категорически не согласен. Я не такой влиятельный, чтобы кого-то поджечь к восстанию или, например, кому-то отстричь бороду, как Петр, или даже голову, как Малюта Скуратов. Ну, вы поняли, о чем я. Хотя бывшая жена в последнее время так и говорила, что я стал уродом! А нервный срыв обычно бывает оттого, что тайное неожиданно становится явным, например измена.
– Ты хочешь сказать, когда ловишь их за этим – это одно, а когда не ловишь, потому что у них слух тоньше и они умнее и осторожнее, тогда тебя называют уродом и выдумщиком?
– Но, сами поймите, я-то ладно, но Бог же не фраер – он все видит. А вообще, я считаю, что прежнее искусство умирает. Новое искусство – это уже какой-то вальс стульев, игра света и сплошные электронные носители и издевательства, типа законсервированного дерьма. Хотя по сути, та же охота на мамонтов, но только шелковые тесемочки где-то как-то завязанные, светодиоды, волокно и непонимание как это родилось. И вот ты смотришь на них и думаешь, что на них, на этих тесемочках, можно легко повеситься или осуществить падение с верхотуры, и они выдержат.
Такая отключка от процесса зарабатывания денег, первородное состояние, когда еще неудобно, но уже начинается, или еще что-то вроде, как сплошное отрицание отрицаний, или еще что то непонятное.
– А с чего такая уверенность?
– Нет никакой уверенности, только частичка здоровой наглости. Наспех сложенная мозаика событий, телепатия через марлю облаков, рубаи и крик из преисподней. Ведь мы столько прожили и нам уже не так много осталось – всего-то каких-то тридцать-пятьдесят лет. А вообще, этого, как известно, никто не знает. Астероиды где-то летят! А может, их кто-то направляет при помощи спускового курка!
– А сколько осталось?
– Много.
– Ты часто выпиваешь?
– Да нет, если раз в месяц, то  уже много. Отходняки у меня зверские. Жуть! Повеситься хочется от осознания собственной непрочности. Вот в последний раз взял пол-литра и пошел к другу. Пили втроем, затем еще кто-то подключился, затем те, что пришли, принесли еще что-то, кажется, коньяк. А дальше друг приревновал и накостылял жене. А я не заметил сырой пол и промочил носки. Выступил у них миротворцем,  смутно догадываясь, что весь базар из-за меня!
А к тому времени я уже знал, что, чем хуже, тем, лучше. В наше время, а возможно, так и было всегда, вот только искажалось баснописцами, трибунами великого и ужасного позитива, что если человек – дерьмо, то ему, как правило, легко живется, а если человек хороший, то все, пиши пропало, – всех собак спустят, а затем будут упиваться его муками гнидое-ы.
От друзей я пошел в ночной клуб, нарисовался там, фиг сотрешь. И тэкилу пил, и водку, а в итоге добил меня «Абсент». Такой горький! Импрессионистское фосфорно-зеленое пойло. И в итоге опрыскал «Абсентом», рядом сидящих. Хлынул из глотки обратно (хорошо хоть не из желудка). И галюники неслись с огромной скоростью. В 6 утра еле живой на «автопилоте» добрался  домой. Никто не встречает! Никто не любит и не ждет! И поделом!
Нашел девушку, признался ей в любви, а проснулся в белых палатах, и помню только, что стрелял в меня кто-то из пистолета, кажется, его звали Павел. Я с ним боролся и победил иппоном, ну это высшая оценка в дзю-до, и потом  ног не чувствовал. Ноги дрожали от усталости, так и рухнул в преисподнюю.
– А в прошлый раз ты говорил, что невозможно какие-то вещи объяснить словами. Что ты имел в виду?
– В виду? А то, что у каждого складывается разное представление, часто  противоположное, об одном и том же. Приходится в зубы давать, чтобы отстоять свое мнение и видение.
– Хотелось услышать,  про Ангела?
– О-о, это с удовольствием! В общем, ничего особенного. Каким-то образом у нас с Леной родился,  Ангел! Но мы, конечно же, не сразу  узнали. По началу, находились в счастливом неведении. Все произошло неожиданно. Вот, пожалуй, и все, что  можно сказать.
– А с чего вы решили, что он Ангел?
– Ну как! Крылышки нащупали!
– Нащупали?
– Да, нащупали во время купания, а так их не видно. Они невидимые – только на ощупь. А когда намокнут, то переливаются радугой. Только на солнце  видны.
– А имя – Ангел?
– Что интересно, имя дал раньше, чем узнал, что он на самом деле Ангел. В том-то и метафизика. На досуге, я знаете ли, открыл энциклопедию на какой-то страничке, и перед глазами, как табло, засверкало: Ангел – Вестник. Так и пошло – Ангел и Ангел.
Он вообще обожает петь караоке, играть с ребятами в прятки и подурачиться не прочь. Песни поет, когда хорошее настроение. Зимой на коньках – милое дело. Гипнотизирует легко. На аттракционы там проходит бесплатно. Посмотрит на кассира или контролера, и те, ни слова не говоря, билет дают и катают бесплатно. Но мы подумали с Ленкой и запретили ему так делать. Сами понимаете, если нехорошие люди прознают, неприятностей не оберешься! В футбол-хоккей может сутками без отдыха. Спросишь, не устал ли ты, как попугай отвечает одно и тоже: «Ангел рад, Ангел рад.» Ну, соответственно, и мы рады, раз ребенок радуется. А так он словоохотливый!
– И как ты думаешь: кто и что для тебя Ангел?
– О, Ангел для меня все!
– Но ты, кажется, говорил, что у тебя была мысль бросить супругу.
– Почему была? Я ее и бросил! Шучу! Скорее, поменял! Нет, знаете, может, и был порыв, но сейчас я не хочу никого бросать, да и вряд ли брошу, если даже захочу. Тем более, у меня сейчас и никого нет! А так брошу, если только она сама попросит, и то вряд ли: кто тогда будет кастрюльки мыть, белье стирать. Бабское – его, знаете, не переборешь. С ней уже многое пережил, и совсем нелегко бросить. Это же не вещь – это часть меня, как рука или нога: попробуйте, отпилите или возьмите ножик и отрежьте, фантомные боли замучают.
А обещал бросить, потому что был не в себе, скорее всего, пугал ее. Она всегда говорила, что мое настроение трудно предугадать. Оно то спокойное, то взрывоопасное. Поругались там. В общем, все, как всегда из за ерунды. Через пару дней помирились. А тут случайно слышу, что о нашей размолвке подруге рассказывает. И так мне дурно стало, что я как-то притих.  Подруге доверяет  внутреннее! Передает.
Обидно стало!  Появилось ощущение, что это подруга ей более близка, чем я.
Верил. И как прикажете дальше. Вот в таких сердцах и настраиваешь себя.  И еще, когда уже не действует поэзия про радугу, там, или про тучу, и сердце не смеется. Вот тогда! Плохо, когда уже совсем не веришь, а еще хуже когда не совсем, но уже начинается. И еще веришь, что все вернется, но уже ничего и никогда! Понимаете! Никогда!
В последнее время перестал верить. И столько терпел ее равнодушие, думал поначалу, что у нее это природная сдержанность. Оказывается, конспирация от меня! Равнодушие!
– И что будет с Ангелом?
– Нам, знать не дано. Мне кажется, все будет хорошо. Знаете ли, говорят, какое имя дашь, такая и судьба. Так все нескладно начиналось, сквозь  слезы, кровь и пот. Мы не знали, что ждет нашего ребенка. Что ждет нас? Мы депрессовали по-черному оттого, что наша любовь привела к такому плачевному результату. Боялись еще завести детей. И к тому времени уже  не имели  желания. Выдохлись. Она говорила, что любила, когда была беременна. Я же разочарованный в своей породе, всячески отвергал ее инициативу завести второго ребенка. Боялся, что родится девочка и будет похожа на мою маму.
Может, по таким же причинам в масштабах страны и другие перестали рожать? Хреновая, наследственность! Чем потом мучиться с дурными генами. С дурными детьми, похожими на отца алкоголика, рецидивиста, тунеядца, и так же с дочерьми, которые гулящие и пропащие. Бежать надо из такой семьи. А Россия и есть большая семья! А Ленка  расстраивалась.
Может, еще и поэтому наши отношения начали охладевать и в итоге совсем испортились.  Будучи в плохом настроении, я  говорил, что не хочу от нее детей. С одним надо разобраться! Она обижалась, менялась в лице. Делал вид, что не замечаю, хотя бывало и упивался ее обидой. Догадывался, что унижаю ее. И понимаю для себя вот только-только сейчас, в разговоре с Вами, свое жестокосердие. И поэтому, наверное, все больше возникал вопрос: а к чему тогда жить вместе, если не рожать детей? Хотя такая постановка вопроса сейчас совсем не актуальна! Живут, чтобы просто жить.
Ангел отвлекал от грустных мыслей о расставании.  Жили ради него. Мне нравилось, что он унаследовал мое стремление к спорту. Он настоящий фанат. Когда отвел его в секцию, он по всем параметрам проигрывал, но гены брали свое. Да мне казалось, что в нем мои гены!
Как он тренировался! О-го-го! Не каждый здоровый  выдюжит! Был рад его стремлению. Ноги болели, но он терпел. Чтобы вырасти, он мог по два часа к ряду в прыжке ловить мяч. Рос  слабо, но настойчиво, почти как цветок через асфальт. Кидал ему мяч все выше  и  он тянулся.
Отрабатывал одни и те же движения, доводя  до автоматизма, сотни раз. Вначале  даже до мяча не мог дотронуться. Не мог отобрать у противника, а если отбирал, то не удерживал и двух секунд, но боролся, поражая упорством.
Так и бегал туда-сюда. Поначалу расстраивало, а он при любом результате с тренировки и с игры всегда шел в приподнятом настроении. Мышцы ныли. И хотя гол никак не забивался, радовало то, что он был счастлив от одного участия в процессе. По комплекции и манере он напоминал Тигану. И вот, вы не поверите, через пять лет занятий он стал левым крайним сборной области, а еще через три попал в юношескую сборную России. Ребенок-инвалид в сборной!
Фантастика! В его страшные диагнозы никто не верил, все думали шутка. Никому не показывал его медицинскую книжку толщиной с «Войну и мир», а он тем более молчал. Хотя поначалу был момент, и пару раз прикрылся болезнью перед ребятами из команды, удивленных тем, почему он такой маленький и хрупкий и так слабо бегает для своего возраста. Особо приятно то, что, он играл не за медали и граммоты, а за сам футбол. И вот он игрок команды мастеров! Вы не поверите, как я счастлив за него. Отличное владение мячом вывело его вперед. А сейчас он улетел, но до сих пор посылает  эсэмэски!
– Да – а, интересно. А нельзя ли взглянуть?
– Пожалуйста,  вот.
Врач посмотрела и, кроме «Билайн-инфо», ничего не нашла.
– Да- а, хорошо, действительно. – подтвердила она и записала: «Галлюцинации и устойчивый бред». – А вот скажи, насчет мнения окружающих? Как ты к нему относишься?
– Раньше был зависим, а сейчас меньше. Кому что выгодно, тот то и говорит. Раньше слушал, переживал, думал, что, вот, чем старше человек, тем мудрее, но теперь понимаю, что маразм у стариков встречается раз в двадцать чаще, чем мудрость, а может и еще чаще. Старики изношены и усталы, а мы слушаем их упаднический консерватизм.
И только потом понимаем, что жизнь прошла, а мы все слушаем,  их кряхтенье, и в результате  не там, где хотели бы быть, но и не там, конечно, куда могли бы рухнуть.
Не люблю  общественное мнение. Оно грязно- мутное и чаще всего создано теми шустрячками, на которых уже давно печать негде поставить. И, к сожалению, сейчас намного чаще шустрячки женского рода. И так они рьяно борются за нравственные идеалы, ратуют за нравственность, в душе радуясь, что поговорка «не пойман – не вор» действует безотказно. А судьи кто? Это главное и поэтому можно поучать. А судьи – они же! Не пойман – не вор. А депутат, генерал, прокурор, мэр, чиновник тире на 99 процентов коррупционер, но не пойман же. А поэтому клеветать изволите!?
Простите, но веры почти уже никому! Пресловутое разделение властей и демократический плюрализм. Все три власти в одном, не пойманном вовремя, лице. И подождите, дайте срок и он всех замажет, а кого не сможет, того изничтожит – грех же заразен.
– И это ты тоже написал в книге?
– Не помню, чтобы я вообще писал книгу, но, наверное, что-то писал, раз вы спрашиваете. И, об этом тоже, но обо всем сразу, сами понимаете, написать невозможно: что-то забыл, что-то не успел, что-то вылетело из головы, а что-то вычеркнул потому, что не захотел.  Сейчас все очень быстро происходит, даже быстрее чем мысли приходят.
Если заниматься мелким бизнесом, то можно окончательно потерять веру в справедливость. Если, конечно, играть против их правил, а если приплачивать кому надо, то можно хорошо и спокойно жить. Дверь пробить, чтобы люди ходили. Зам. архитектора категорически против! Не вот какая «шишка», можно даже сказать, никакая, а тоже гнет свое. Так ей легче. Чтобы получить, надо сначала запретить.
Дверь пробить, это, говорит, уже не перепланировка, а реконструкция, а для этого вам столько документов надо собрать, что закачаешься. Так я устал от этих шаворушек! Они сами ничего не знают. Работать не дают. Если не платишь, под любым предлогом препятствуют. Спасибо товарищам в Кремле за то, что смастерили такую бронебойную систему, при которой самая мелкая «шишка» душит так, что не под силу дышать, и приходится делать мимо закона а, потому что если по закону, то никаких денег не хватит.
Хорошо хоть архитектор разрешил! Архитектору слава! А так повсюду притаились маленькие кровососущие твари.
Говорю зам. архитекторше, намекая на слова президента, что сейчас все говорят о помощи мелкому и среднему бизнесмену. А вы! «Где это вы слышали? – издевательски спрашивает она, скажем так, неуважаемая чиновница.
– Нигде я таких выступлений не встречала!» Хотел ей повторить, что президент в своем послании сказал, но не стал.  А чтобы качественно описать происходящее, необходимо долго и упорно работать, и еще упорней править.
Вдохновение где-то под кожей! В крови, а не в рюмке как многие ошибочно думают. Вот в данный момент, кажется, во мне переизбыток вазопрессина. Всем не доволен. Вам не нравятся мои ответы?
– Нет, что ты, мне  нравится. Это как раз в контексте твоего расстройства.
– Ваши вопросы меня не раздражают.
– Но я их почти не задаю!
– И необязательно задавать. Главное – задать вектор, а уж дальше само льется и открывается. Вот только, что со мной?
– Невроз!
– Ясно.
– Ты счастлив?
– Грех, знаете, жаловаться. Единственное, что, не будучи врачом по образованию, всю жизнь кого-то спасал: то бабушку-сердечницу с ишемией, то маму с пробитой головой или разорванной губой перебинтовывал, а то нес ее на себе в травмпункт, когда у нее перебитая нога болталась, как сломанная хоккейная клюшка на изоленте. Смотреть жутко, а не то, что руками трогать. Потом ей за две тысячи  аппарат Елизарова поставили.
А если б не дал, то загипсовали  по самое немогу,  в июльскую то жару. Всегда есть выбор. Врач так и сказал две тысячи и аппарат, а бесплатно только гипс.  И Ангел не отстает: уже один раз ручку и один раз ножку ломал. Кальция в нем мало и фосфора. Местечковый «Красный крест» – это Ленка. А в последний раз, когда Ангел упал с велосипеда и воткнулся щекой в руль, она чуть в штаны не наложила.
Вот уж воистину, кому-то суждено всю жизнь брать, а кому-то отдавать. И надо признать, она делала для Ангела все. Она изначально по-матерински теплая и добрая для него. Для него – да, но не для меня. Хотя иногда перепадает!
«Гамлет, это все хорошо, но ты понимаешь, в чем тебя обвиняют?» – хотела спросить врач, но не стала раньше времени спугивать поющую птичку.
– Гамлет, а нельзя ли поподробнее остановиться на том, что Ангел дан тебе Богом за грехи.
– ну, это и Лена всегда говорила. Мы даже одно время успокаивали друг друга, перетаскивая одеяло вины на себя. Говорил, что мне в наказание, она говорила, что ей. До полного перечня и ревизии грехов, слава Богу, не дошло!
Хватило ума остановиться. Тогда не понимал: как ей, за что ей. Самой чистоте! Неужели за Андрея? А исповедоваться  не хочет и не верит она в эти дела.
А водочный бизнес? Времена такие. И уже говорил, что все приходящее  спиртное, хоть по глоточку, да хоть просто на язык, на себе проверял, а от этих нескончаемых проб  поджелудочная дрожала, как будто ее поджаривали. Что-то устал, – тяжело вздохнул Гамлет, переполненный воспоминаниями. – Сейчас бы пивка, а то во рту пересохло.
«А ты знаешь, как я устала с тобой здесь. У меня же сейчас красно-зеленый период, из меня кусками хлещет. Все достало! А ты говоришь, ген любви и паленая водяра, озарение и сдвиг по фазе.
Спать не с кем! Никто не любит и не хочет! Вот и приходится, где попало, добирать на стороне, а это так тяжело – убеждать себя в своих достоинствах перед встречей с желанным, но таким холодным человеком» – мысленно причитала врач.
А Гамлет уже не слышал ее: он погрузился в свой мир. И это означало, что на сегодня сеанс закончен. А продлится ли он завтра – он не знает, оттого что от него это не зависит, а зависит от того, будет ли у него болеть шея или вспыхнет потница, пронзит мигрень и обострится эрозия желудка, вперемежку с простатитом. В конце концов, выглянет ли Солнце из-за туч.
«О Боже! – думал он. – Как же мы уязвимы! А еще что-то загадываем, планируем то, что и в 300 лет не свершить. Икры им севрюжьей подавай.
И зачем ты, Господи, делаешь так, что у людей складывается мнение, будто ты жуткий ревнивец и наказываешь за то, к чему сам и призываешь – за любовь! Но я знаю, ты скажешь, что это только поверхностное; знаю, что за любовь ты не наказываешь, а наказываешь, скорее, за греховную страсть и насилие, за разврат, короче, за все, чем сам и напичкал  нас под завязку».
Ту-ту-ту. Опять эсэмэсочка от Ангела: «Папа, не волнуйся. Тебя скоро отпустят. Спи спокойно. Твой сын Ангел».
Врач ничего не слышала, потому что за минуту до сообщения вышла.
25
Неравенство
«Андрей пришел» – узнал он поступь брата из звука открывающейся двери. Андрей любил проникать в дом, беззвучно, как агент. Гамлет сидел на стуле рядом с бабушкой, сметающей со стола послеобеденные крошки. Андрей вошел в прихожую, одновременно являющуюся кухней и, подмигнув брату, поздоровался:
– Здравствуй, ба-а-а-аш.
– Здравствуй, сын. Как в школе?
– Н-н-н-н-мально.
– Кушать хочешь?
– Да, но мне сегодня кросс бежать.
Бабушка молчала.  Андрей прошел в свою комнату. И сняв школьную форму, быстро переоделся в спортивную и зашел в бабушкину, где, облокотившись о спинку  кровати,  сидел притихший Гамлет.
– Что вцепился в кровать? Надевай кеды, пойдем бегать! – скомандовал Андрей, ожидая возражений только от бабушки.
Гамлет покорно встал с кровати, и Андрею на секунду стало его жаль за  бледный вид. «Может, оставить?» – засомневался Андрей и вспомнил, что вчера, быстро съев яблоко, забрал у Гамлета, затем посовестился и вернул огрызок, и сейчас возможно, так бы и оставил, если б не бабушка, которая  начала:
– Оставь его! Он же слабенький. Ему тяжело. Ты его надорвешь!
Чувство противоречия распирало Андрея:
– С ним ничего не случится!  Только спасибо скажет.
– Оставь его, говорю!
– Не оставлю, ба-а-а-аш! Ты ничего не понимаешь, а я знаю, что надо.
Гамлет послушно выполнял команды Андрея. Хотя они были ровесниками, Гамлет считал брата старшим не только оттого, что тот был крепче, но и по какому-то внутреннему, неписаному ощущению. Наконец, Андрей, осмотрев  хрупкую фигуру, облаченную в синее трико, натянутое до  груди, спросил:
– Готов ?
Гамлет покорно кивнул.
– Тогда вперед, будущий  Бекенбауэр и Гердт Мюллер.
– Сильно не надо. – без всякой надежды  просила бабушка.
– Все будет хорошо! – донеслось до нее с первого этажа, и в тот же момент тяжело хлопнули натянутые пружиной двери, спугнувшие рыжего соседского кота.
Пять кругов вокруг квартала оказалось для Гамлета больше, чем достаточно. С трудом поднявшись на несколько крутых ступенек, и подталкиваемый Андреем, Гамлет, остановился. Сжалившись, Андрей схватил его на плечо и, вбежав по лестнице, поставил как оловянного  перед дверью. Покачиваясь, Гамлет зашел в открытую дверь и, пройдя мимо бабушки, не снимая кед, упал на  перину.
Довольный результатом, Андрей хотел уйти, не дожидаясь бабушкиных причитаний, но не успел. Вдогонку услышал:
– Зачем так над ребенком измываться!
– Ба-а-а-аш, а  я   по-твоему кто?
– Сравнил! Ты вон, какой битюк, а на Гамлете и кровиночки нет.
– Ничего, потом спасибо скажет. Спорт еще никому не вредил. – отвечал Андрей, ревнуя, что Гамлет – бабушкин любимчик, и, когда прыгает на ее кровати, она ему ничего не говорит и конфеточку всегда для него из заначки вытащит. – Ну и что. Зато меня мама любит. – успокаивался Андрей. – А Гамлета не так!
– Замучил ребенка. – причитала бабушка, стягивая со спящего Гамлета кеды.
– Ничего, очнется, будет как новенький – приговаривал он. – Пойду еще побегаю.
– Иди, бегай, битюк. – ворчала бабушка, вытирая Гамлету вспотевший лоб.
Если отбросить цветочную мишуру, то останутся прямые углы стен, темные коридоры, яркое солнце, серые тени и другие мелочи, маски, грим, запреты, заветы, секреты, страхи, радости которыми под завязку напичкано детство.
В первом классе Андрей с особой остротой ощутил неравенство между людьми. Его дворовый друг Колян и несколько других дошкольных, еще детсадовских, друзей неожиданно,  в школе, оказались не в силах справиться с программой. За партой от их дворовой резвости не осталось и следа, и часто они не могли сосчитать  простейшие примеры.
Андрей каждый раз удивлялся, глядя в отсутствующие глаза Коли: дважды два – для него непреодолимо. «Странно! – прикидывал Андрей. – А так, вроде  нормальный. Вот только учиться не может или не хочет. Лентяй! А с кем же тогда буду играть во дворе, если его в школу дураков упекут?»
А девчонка из соседнего двора, что через дорогу, с которой  дружил и играл в песочнице, по словам учителя, оказалась слабоумной, и через месяц или два мучений ее перевели в спецшколу. Коляна тоже хотели, но от страха он сразу поумнел, а может, и от отцовского ремня.
«Несколько девочек учились отлично. И уже во втором классе они оказались в третьем, потом в пятом,  в седьмом,  девятом  и», – с сожалением, что  толком с ними  не познакомился, вспоминал Андрей.
К Андрею, в силу хорошего физического сложения, никто не приставал. Хуже было с Гамлетом. Но он тоже не сдавался и, наученный Андреем, на одной из перемен на глазах у  начальных классов швырнул на пол приставшего  здоровяка, да так что тот  долго не мог прийти в себя и что-то мямлил. Зато на следующей перемене здоровяк протянул Гамлету руку со словами: «А здорово!»
Гамлет думал: «Странно все устроено. Еще с детского сада знал, что, пока не подерешься, никто не примет. И мама всегда говорила: «Задели, дай сдачу. Вот и сдаю».
Школа казалась огромной. Ее плохо освещенные коридоры с трудом вмещали игры, резко контрастируя со светлыми и широкими классами. В школу вело  два хода. Один через подвал. Путь не из приятных. На узком выходе из подвала, на подоконнике, под видом дежурных, следящих за сменкой, располагалась шпана из старших классов, которая  и измывалась над поднимающимися  младшеклассниками, а также слабаками.
Пинки и затрещины сыпались сверху, как крупный град на посевы. «Кара небесная» в виде  шпанского пропуска на занятия, или чтобы у них голова не болела, что кто-то остался без оплеухи. Гамлета не трогали из-за брата, а общих друзей – Ивана и Коляна – задевали. Однажды Гамлет не выдержал: «Что трогаете!? Это мои друзья!» Курносый ухмыльнулся: «А чо, если Андрюхин брат, все что ли?» – «Не трогай, сказал!» Курносый оглядел компанию: «Ну ладно, живи, пока я добрый, салаги!»
Через несколько дней курносый по прозвищу «Лапша» со словами «Иди чо покажу» отвел Гамлета и его друзей в сторонку.  Озираясь, он вытащил из-за пазухи пачку черно-белых фоток, при виде которых внутри у них почти сразу, лопнула невидимая бутылочка со сладостью, и между ног что-то затупилось и потяжелело. Прозвучало загадочное слово «порно». Глянув на черно-белую фотку, Гамлет обомлел.  Оттуда со всей зрелищной мощью на него смотрела  непристойная правда голых тел.
В этот момент он понял, что уже никогда не сможет забыть эту голую женщину, сидящую в кресле, и тем более то, что она делала с рядом стоящим мужчиной.
«Осторожно, тихо, бля. – озираясь, шептал курносый «Лапша», приговаривая: – Видел, а как, о как. Купил и гляди целыми сутками, не выходя из туалета. – посмеивался он. – А делов-то всего – рубль штука. Почти даром. На толкучке по рубь  двадцать». Ребята не могли оторваться. Они раскраснелись и поплыли от вида голых женщин в разных позах и интерьерах. Черно-белые фотки наполнились разноцветным миром фантазий, но сколько Гамлет не старался затем реанимировать, и оживить картинки, представить их в реальности, не получалось.
А во сне это было глубоко и сильно до того, что просыпался. По сравнению с остальными ощущениями что-то подобное он испытывал только от футбола и,  страха. Ему открылся сладостный спазм, к которому он теперь всегда будет стремиться, и ничто не сможет помешать этой силе, даже страх быть пойманным. «Это еще что, а есть еще жестче! Там ваще групповуха – два на трех» – вещал Лапша. Иван с Колей молчали, а Гамлет, сделав усилие и напрягшись связками, произнес: «Клево, но нам не надо. У нас таких денег нет. Да и перед родителями боязно». «Ладно, салабоны, и в правду рановато вам – пряча фотки во внутренний карман пиджака. – Только, тссс. Могила». «Зуб даем!» – в один голос ответили ребята и почти одновременно щелкнули ноготками больших пальцев о зубы, завершив ритуал прочерченной в воздухе петлей. Это считалось самой лучшей клятвой среди пацанов, хотя и она являлась символической, потому что еще никто и никогда за нарушение клятвы, на памяти, никому зуб не выбил. Так и появлялись символические коды детства, записанные в мозги, затем раз за разом формировавшие похожие модели поведения уже во взрослой жизни.
Коля-голова был одноклассником Гамлета и больше известен как сын Сани-рыбака по прозвищу «Косяк». Коля пользовался популярностью в классе в связи с тем, что жил как раз в доме, в котором находилась баня, и поэтому наиболее  хитро-озабоченные ровесники, а также старшеклассники, дружили с Колей и оказывали ему всяческую поддержку, как многие полагали, исключительно из корыстных побуждений.
У Коли имелся ключ от чердака, идущего по потолкам женского отделения. Разведка давно проведена, и поэтому в потолке дырок больше, чем достаточно. «Решето! Хватит на всех» – со знанием дела уверял Коля, желая угодить очередным экскурсантам. Гамлет, будучи близким другом Коли, попадал на чердак вместе с ним. А все остальные, и в том числе Иван, с целой делегацией, которая чаще посулами, а случалось, и шантажом, силой, угрозами, продавливала экскурсию на чердак.
От увиденного малолетний народец еще долго пребывал в эротическом шоке. Колени дрожали, семя текло, а убойные фантазии вырывали из реальности. Картины увиденного, делали их вялыми и тягучими, и любой, кто видел бы их в тот момент, понял, что они вошли в экстаз. От жара горели лица, пот тек по телу, звезды разочарований и сожалений, что они еще не взрослые, падали с небес. Фабрика сладострастия работала на полную катушку. Гормоны бурлили и играли с ними совсем недетскую шутку неповиновения.
Мало того, что они смогли в подробностях рассмотреть некоторых  одноклассниц и их мам, так еще и учителей. «Нет, ты видел, как Кашкина титьки натирает, а Попова меж ног драит. Лепота. Я бы ей помог» – заливисто гогоча, под общее смущение  комментировал Сергей.
Коля-голова, словно опомнившись, что делает все бесплатно, запоздало начал торговлю:
– Иван, дашь списать контру?
– Хорошо, хорошо, даст. – отвечал за Ивана Сергей.
– Не кричи! Что орете? Тише, а то поймают – позора не оберешься, – жался Коля.
– А что ты за меня отвечаешь? – возмутился Иван на Сергея.
– Ну, ты же смотрел? – давил Коля.
– Ну, смотрел и что?
– Так, так! Вот ты, значит, как наглеешь. – зашипел Коля.
– Да ладно, Вано, тебе что жаль? Дай ему списать. Он же тоже для нас сделал! – примирял довольный Сергей.
– Нет, мне не жалко, просто все посмотрели, а я крайний?
– Ладно, ладно. – обидчиво повторял Колян. – Хорошо, ладно, вот только фиг вы еще ключ от чердака получите. – А ты, Ванятка, страдалец задрипанный, даже близко не приближайся, тереби свой прыщик в туалете.
– Да больно нужно, головешка тупая! Как Мишке, Волчку, Гудку и другой братве, ты на задних лапках бежишь чердак открывать, боишься ****юлей получить, трус вонючий.
– Я-то не трус, а вот ты жмот – из-за какой-то контры зажался. А как на «телок» смотреть, так ты первый и фиг тебя оттащишь от дырочки, страдалец.
Так и расстались. А на следующий день на контрольной сколько Коля не кликал Ивана, тот не обращал на него никакого внимания. Дошло до того, что Колян заработал замечание и снижение оценки, хотя, что там снижать, если он ничего не написал.
А через месяц Коля решил помочь маме развесить соленую рыбу, пойманную отцом, и, по привычке постелив на подоконник газету «Правда» с Леонидом Ильичем на развороте, принялся насаживать серебристую чахонь на киперную ленту с привязанной медной проволокой на конце, чтобы легче продевать. Насадив несколько рыбин, Колян взял очередную и засмотрелся на Леонида Ильича. Ему показалось, что тот как-то особенно смотрит и говорит: «Хге, дарахгыие таварищы! Хге!» Коле стало смешно. И через улыбку, глядя на Леонида Ильича,  он протянулся к веревке, чтобы взять и насаживать дальше, но не найдя на привычном месте, потянулся дальше, и еще дальше  и вдруг неожиданно провалился в пустоту. Цепкие лапы пустоты схватили его за руку потом за  голову и, рванув, потащили к земле.
Все ухнуло и промелькнуло в один миг. На долю секунды его голова превратилась в свинцовое грузило, а через мгновение воды и невесомости на удивление не оказалось, она кончилась, и Колян с жутким скрежетом вонзился в асфальт и казалось,  при столкновении , высвободил миллиарды нанозвезд. Где-то в вышине заверещал материнский голос.
Все сошлись во мнении, что другой бы не выжил. Но Колина голова, из-за которой он и получил прозвище, врезавшись в мягкий асфальт, не раскололась, а лишь дала спелую арбузную трещину от лба, и за ухо. Он долго лечился. После этого его в школе зауважали еще больше, но в школу он больше не ходил. Даже хулиганы при встрече почтительно протягивали  свои немытые руки. Для всех Колян стал не просто головой, а бронебойной. Про шею, которая выдержала такой удар и не сломалась, почему-то никто не вспомнил. Шея, есть шея, считали они.
Из-за отсутствия в домах горячего водоснабжения Андрей с Гамлетом, с Иваном и Колей (еще до  падения) любили парнуться. И чтобы попариться, терпеливо выстаивали  длинную очередь. Изредка им везло и, пользуясь жалостью подвыпивших мужиков, удавалось проскользнуть без очереди. Андрей старался затащить худосочного Гамлета в парилку, но тот сопротивлялся:
– Пойдем, я тебе говорю.
– Нет, не хо-о-очу-у-у!
– Да что ты заладил! Знаешь, как здоровско! – подрагивая всем телом, изображал Коля.
Но Гамлет  не хотел понять, и поэтому Андрей во избежание ссор с бабушкой (как правило, маме и дяде Саше Гамлет не жаловался) оставлял его в покое. Из бани люди выходили легкие, распаренные и довольные собой. Бежавший по щекам и дальше в ноздри легкий морозец только усиливал удовольствие, и оставалось лишь  теплее укутаться, чтоб не застудить горло и уши.
Из развлечений самым популярным считалось кино. Тем более что кинотеатр недалеко от дома. После окончания сеанса двери «Прогресса» распахивались, и оттуда вываливалась масса детей и подростков.
Часть этой массы сразу же искала, что бы такого нашалить, кого шакальнуть, пинуть, как покурить, и чтобы завуч по воспитательной работе строгая – Ф.Салаховна не засекла. Домой они не стремились, ибо их домашняя реальность казалась страшнее жутковатой мистики – гоголевского «Вия».
В отличие от шпаны большая часть детей, сбившись в кучки и убегая от сгущающихся сумерек, без задержки преодолевала слабо загруженную в такой час улицу «Коммунистическую» и, разделившись по  направлениям, как ручейки, растекались дальше по проулкам к близстоящим домам и дворам. Андрей, Гамлет, Коля и Иван шли вместе. Они жили рядом, где-то посередине между кинотеатром и школой.
Около Колиного дома торчала чугунная колонка, из которой при нажатии стального рычага текла чистая подземная вода. А рядом на крышке канализационного люка при наличие хлебных крошек, каши или другого птичьего корма, сновали объединенные в одну разномастную армию сизые голуби, коричневатые воробьи и почти разбойничья рать галок с воронами.
Их построения менялись в зависимости от желания отведать аппетитных мокрых крошек, неизбежно ведущих к замаскированной лесочной петле. Здесь, на колонке, они и раньше не раз охотились на голубей. Перед охотой все просили Бога, чтобы на улочке стало тихо и проезжающие машины хоть какое то время не вспугивали птиц. Из многих попыток только одна увенчалась успехом, да и та была, скорее, неудачной, оттого что молодому  голубю леской отрезало ногу. Потрясенные, мы зареклись,  больше  ловить птиц.
Компания тем временем рассуждала о фильме:
– Ничего себе она летала! Так и в штаны наложить недолго!
– Нет, ты видел, Вано, как вурдалаки из стен вылезают. Вот так ночью схватят и.
– Хорош, Колян,  и так жутко, если в церкви такое творится, а мне еще по темному подъезду идти,  у нас  лампочка перегорела.
– Ха-ха, откройте мне веки. – не унимался Колян.
– Ну, это же кино. – объяснял Андрей.
Гамлет молчал. Его напрягал вопрос, получит ли он тройку за вчерашнее сочинение.
– А все бы ничего, но вот у Паночки когда кровавая слеза выступила, как настоящая, вот тогда пробрало. – заметил Иван и добавил: – Никто не хочет через меня пройти?
– Пошли, пошли. – поддержал Ивана Андрей, а Гамлету ничего не оставалось, как плестись за ними.
– Хорошо, хорошо, так и запишем: Вано наложил в штаны от «Вия».
– Знаешь что. От тебя самого уже кое-чем попахивает. Ты радуйся, что у тебя темных подъездов нет.
– Ну, ну, дристун. Вот Панночка-то за морковку схватит.
– Иди, иди спокойно, Колян.
– Ва-а-ано – дристун!
– А ну-ка повтори, тупая голова!
– А вот и повторю, – уже отдаляясь, кричал Колян.
– Тогда лучше сразу убегай к сестренке под юбку, если скажешь! – стращал Иван, осмелевший рядом с Андреем и Гамлетом.
– Да ты, Андрюх, не подумай: я не тебя имел в виду, а этого дристуна Ивашку.
– Слушай, все равно хорош, обзываться! – угрожающим тоном заметил Андрей.
– Хорош! – неожиданно поддержал Гамлет.
Коля кричал Ивану:
– Если не боишься, тогда стой здесь. Сейчас я с собакой выйду, вот тогда посмотрим, кто  боится? Гера тебе кое-что откусит!
– Ага, собака – это нечестно. Ее все боятся!
– Я не боюсь! – гордо отвечал Коля.
– Ага, умник, потому что она твоя. Свою,  любой дурак не боится.
– А я любую не боюсь!
– Да врешь ты, все, врун.
Так они уже минуты три стояли на развилке и перекрикивались.
– Слышь, Иван, пошли, а то мы идем.
– Не вру, вот клык даю. – хорохорился Коля.
– Давай, давай забожись, что чужую собаку не забоишься. Что молчишь? Давай, давай.
Коля на секунду замешкался:
– Да надо мне перед всякими божиться. А ты вот, Вано, стой. Я уже дома, сейчас Геру выведу.
И тут Андрей не выдержал и закричал на Коляна:
– Ну, ты уже, Колян, достал пугать своей, Герой. Сейчас мы тебе, бля буду, накостыляем.
А Коля, уже заходя в подъезд:
– Ждите, ждите, я сейчас выведу.
– На тренировку не забудь! – крикнул вдогонку Андрей.
– Вот я тебе  рассказывал  про детство, помнишь? – спрашивал Андрей.
– Нет, а что? – отвечала Лена.
– Ну, ты же не могла забыть! Как я рисунок нарисовал и отправил с мамой на работу, на конкурс. Старался, рисовал не тяп-ляп, а серьезную картинку – одинокую сосну на высоком утесе над сибирской рекой. Тайга  бескрайняя. На реке сплав.  Рисовал  в графическом стиле.
– Кажется, вспомнила.
– Вот и представь, тогда все первые места и призы раздали детям начальников!
– Представляю. А ты что хотел?
– Вот тогда в первый раз понял, что к чему в этом мире. Верил в справедливость, а оказалось. Этого рабства, ничем не вытравить – никаким коммунизмом. Я к чему это. А, уже неважно. Мне даже не за себя – за маму  тогда стало обидно. Так пожалел, что она не начальница, а простая работяга, и поэтому можно с ней не считаться.
И мы, ее дети. – второй сорт по сравнению с детьми начальства. А конкурс для того и придумали, чтобы начальству потрафить. Вот ведь какой характер. – А может жюри просто не понравилась твоя сосна! – – Ну скажешь тоже.-
26
Плата за ожидание
Думал, что Ленка не подходит к этому серому, неталантливо застроенному, стращающему громадой производственных корпусов, разделенному, почти, что как человек, на две неравные части – верхнюю и нижнюю – городу. Ее блеск многих раздражал, а меня долгое время гипнотизировал. Сейчас же все наперекосяк пошло. Часто, говорим друг другу гадости. Мне уже кажется, что она меня никогда не любила.
Она здесь все время чего-то ждет. Ждет, что я наконец побреюсь и обрадую ее мягкой кожей лица, ждет денег и долгого поцелуя, ждет, что заработаю, ждет, что город наконец примет ее в свои объятия, даст работу, надежду, тепло, но он, как отщепенец, чурается  родства, и только предъявляет  претензии,  расстреливая небеса из дымящих пушек котельных. Ей не сидится и не спится, особенно когда  в ссоре. Ей хочется бежать, но некуда. В такие дни ей хреново, и она спит только на пустырнике: двадцать капель – и нирвана, подозревая, что здесь, в пасмурном краю, ей быть также противоестественно, как белозубому мулату, жующему «Орбит», средь белых  снегов. А где же ей еще ?
Пока она поддакивала и уступала, к ней многие тянулись, в том числе и я. Да и после непониманий и раздоров, оставались такие, как я, которые реально испытали, ее притяжение. А куда деваться? В ней была эта биполярная энергия свечения и надежды. Шутя, а на самом деле, чтобы еще раз убедиться, интересовался: «Что гормоны играют!?» – «Не так чтобы очень, но щекочут» – вдумчиво отвечала она.
Хочется смотреть на нее, как будто еще не насмотрелся. А вокруг, вслед за магнетизмом, разлилось ванильно-куличевое благовоние Пасхи. Ночи маленькие, кругленькие и сладкие, как изюм посреди белого мякиша дней.
Морковные котлеты, капустные отбивные, кексы и другая постная еда – для кого-то, но не для меня. Притяжение Пасхи, вымытые окна, покрашенные луковыми перьями яйца, полоски от ниток, верба, люди как люди, живые.
Воскресение. До Пасхи еще месяц, а цена на куриные яйца поползла. «Как с ума сошли: яйца скупают, как тот миллиардер в угоду главнокомандующему, чтобы все без остатка превратить в Фаберже, – заметила она. – И творог надо.» – «Так еще месяц до Пасхи». – «А ты думал, в большой семье».
Она развернула карамельку и протянула собаке. Та, понюхав, отвернулась.
– У нее зубы болят? – предположил он.
Собака, шевеля ноздрями, принюхивалась к запахам леса и дыма, принесенного ветерком.
– Не хочешь? На. Не хочешь? Дурочка! Конечно, это не косточка и не хрящик. Как хочешь, – заигрывающе дразнила она. – Смотри, как принюхалась. Что-то учуяла. Вокруг лес и травы, а в них зверьки.  А как ее зовут?
– Как  дворнягу зовут? Найда, наверно.
– Будь,  по-твоему.
Аккуратно завернула карамельку в обертку, убрала в карман и продолжила читать газету. Гамлет сел рядом на низкий, прогретый, бетонный перрон.
– Рано  пришли?
– Да -а.
– На целых 40 минут.
– Жарко! Тишина. Хорошо.
– В тени прихватывает  – типичная весенняя погодка.
– Ага.
– Или осенняя.
Он краем глаза смотрел на кромку ее лица, покрытого пигментами и мелким прозрачным пушком. Затем провел  взглядом по касательной и выше, к блестящим в мочках золотым серьгам, и затем еще раз на еле видимый пушок щеки и резко вниз, на начищенные до блеска ботиночки (этого у нее не отнимешь).
Слева стояли два пожилых мужчины. Один другому рассказывал, про неизвестного зверька. «Морда серая?» – спрашивал слушающий. «Нет». – «Значит, это поскребыш!» – «Поскребыша я знаю. А этот смотрит из-за бани. А я подкрался и погладил, а он не шелохнется». «Вот заливает. – думал Гамлет. – Чтобы дикого зверька гладить! Так он и подпустил». Гамлет сидел, опершись на руку, рассматривал ржавую железнодорожную гальку и ссохшиеся от старости, но еще пригодные для нашей забытой неэлектрифицированной дачной ветки, бурые шпалы. Большегрузы здесь редко ходят. Взглянул на путевых рабочих, стоявших метрах в пяти по ту сторону рельс и с пристрастием обсуждавших продолжительность  своего рабочего дня.
От ясного неба испытал легкую радость. Еще раз глубоко, полной грудью, вдохнул, желая надышаться перед городом. Впереди лето, и никто этого не отменит. Из-за леса показалась маленькая электричка. Платформа зашевелилась. Все помогали друг другу надеть рюкзаки, набитые прошлогодней капустой, морковью, свеклой, картошкой, и луком.  Подъехав, электричка  стала гигантской дизельной махиной. На небольшой бетонной платформе собралось человек двадцать пожилых .
Зайдя в вагон, они  ловко растворились в общей массе пассажиров, так что не различить, кто сел только, а кто ехал. Молодежи не было, и поэтому мы выделялись. Среди недели молодежь на работе.
– Заплачу за полпути, здесь все так делают – сказала Лена, словно сама не была уверенна, что  сделает.
Ему же всегда когда приходилось хитрить, становилось не по себе.
– А может, не надо. Что мелочится?
В вагон зашла кассир с мини-кассой в руках и сразу, игнорируя замаскировавшихся, направилась к нам. За ней семенила женщина в железнодорожной униформе. «Неплохо дела у железнодорожников, раз и на пригородные электрички проводников ставят» – подумал в тот момент, когда резким движением кассирша, взяла протянутые мной деньги – сто рублей – и пробила полные билеты, а это ни много ни мало – 90 рублей. В  руках появился сиротливый червончик. Сдача не впечатляла. Кассир с проводницей, не найдя, кого еще обилетить, проследовали дальше.
– Нет, я так больше не поеду – не выгодно – обижено заметила Лена и покосилась на неприподъемные  рюкзаки с овощами.
– Да ладно, не переживай.
– Просто удивительно! Когда я с тобой еду, всегда так бывает!
Ну, вот ты посмотри, она же больше никого не обилетила. Все к окошкам отвернулись. Старички в картишки рубятся и ничего. А как нас увидела, так быстро и подбежала.
– Ты права. Со мной всегда так. Меня без оплаты не оставят. За все плачу. Видно доля моя. – не то что корился, а просто обижался на себя, что все как-то не так, как у других. Ну, не умею я, когда надо, отворачиваться к окну или делать вид, что уснул. Хотя и такое случалось. Стыдно. А вот старым не стыдно – в картишки  наяривают. А может, у них льготные проездные? Тоже может быть. Или пенсии мизерные ? Скорее всего!
27
Маскарад
«Дуэт одиночеств»! Не звучит. «Дуэт певцов»! Лучше, но тоже как-то. Речь о двух одиночествах, которые, к сожалению, не певцы. И зачем их объединять? Женить!? В надежде, что они друг друга осчастливят? Если еще и не млеют при виде друг друга то пустая затея. К тому же они безголосые – произнес он басом под звук льющейся воды, глядя, как она моет ложки, вилки, экономно поливая их сине-зеленым «Ferry», и подумал: – Хотел бы с тобой спеть, что, скорее, означает – спать, что тоже удача.
Лежал бы и смотрел на просвечивающую в свете торшера нагую красу и  тонкую линию губ, упершись подбородком в плечо вечерней вязкости. Наверное, мой напор утомлял бы лязганьем. Она молчала. Приподнял подол, равнодушно провел ладонью по бедру. Ты устала и я устал. Что-то случилось? Она не ответила, а я не спросил.
Совместное пение, как обмен энергией. Спасительный выход. Петь дуэтом с близким человеком приятно. Поэтому-то пели. Были ли счастливы?  Казалось. Я-то счастлив до полного безразличия к окружающему , а вот она не знаю. Мы с ней разные. Она только на вид стабильная, я же, наоборот, только для вида мечусь. Ирония в наших отношениях испарилась оттого, что никто из нас не придавал ей  значения. А зря. Хотя все равно это от нас не зависит. Оттого что ирония даже важнее, чем энергия секса, липнущая к разогретым мышцам. Процесс познания вносит свои коррективы. Любовь это когда хочется рассмешить, чтоб потом затащить в постель! А когда не хочется, значит не любовь, а просто секс. Иногда мерещится, что живу совсем не с тем человеком, которого когда то полюбил, и становится себя жалко, от того что ее не бросишь, и новую еще поищешь и не  найдешь.
Ирония – это желание развлечь. Ирония – это воздух любви. Нет иронии – нет воздуха, и любовь умирает от асфиксии. Туда ей и дорога.  Ее прожигает кумулятивная ругань и предательство.
Еще недавно умирал от каждой выкуренной сигареты – так  становилось плохо. А сейчас умираю, но только от ее неожиданного равнодушия. А с курением , в тысячный раз не выдержал месячного периода. Почувствовав себя сильно оздоровившимся раззавидовался и прикурил по пьянке. И понеслась. Но, впрочем, это неважно, важнее не соперничать между собой в нехорошем и желательно не видеть ее заплаканной из за себя, пустое, но грешен,  случается, иногда аж убить хочется, дураку.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71046124) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.