Читать онлайн книгу «II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться» автора Лиза Шашукова

II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться
Лиза Шашукова
Продолжение THE DRAMA.
Психологический роман – триллер о деструктивных приверженностях и абьюзе.
Каждый из героев вынужден переживать болезненную трансформацию. Их отношения выходят на другой уровень чувствования, будто их внутреннюю ярость умножили в разы.
Каждый из них справляется со своей трагедией такими способами, которые доступны его сознанию на данный момент. Они продолжают ошибаться и искать виноватых. Продолжают использовать свою боль против друг друга и себя.
P.S. Я не говорила, что трансформации героев произошли во благо.
Их ждёт настоящий ужас.

Лиза Шашукова
II THE HORROR. Когда я поняла, что должна тебя бояться

Эта книга является художественным произведением, не пропагандирует
и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет.
Книга содержит изобразительные описания противоправных действий,
но такие описания являются художественным, образным, и творческим
замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий.

Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет.
Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы
с зависимостью.


ГЛАВА ПЕРВАЯ

Я несусь по какому-то очередному серому Питерскому проспекту на своей матово-серой BMW, потому что ещё не решила, что лучше – разбиться в попытке уехать от преследования ГИБДД или попасть под статью двенадцать, пункт восемь. Вообще, я собиралась в SPA-центр привести себя в порядок, потому что на вечер у меня грандиозные планы. Металлический голос из громкоговорителя доносится до меня еле уловимым скрежетом:
– Чёрный BMW, гос номер «ХАМ», срочно остановитесь!
Как он понял, что моя машина чёрная, я не знаю, ведь я не мыла её уже два года, с тех самых пор, как неадекватный клон моего парня разбил заднее стекло. Плотная плёнка, приклеенная скотчем вместо окна, меня вполне устраивает, но помыть машину на автоматической мойке с таким оконным протезом – невозможно. А заезжать на мойку с реальными людьми я не хочу.
– Чёрный BMW, немедленно остановитесь! Последнее предупреждение!
Я открываю пассажирское окно и выкидываю пакетик с белым содержимым, который вылетает из машины на скорости девяносто километров в час. Надеюсь, он приземлился не на лобовое стекло гаишников. Затем увеличиваю громкость музыки, смотрю на себя в зеркало, вытираю нос и стараюсь вылепить на своём лице искренне удивлённый вид. Резко нажимаю на тормоз и жду, когда ко мне подбегут пузатые властелины дорог.
– Извините, офицер, у меня громко играла музыка, я не слышала Вас!
Притворяться шлангом – это хорошая, эффективная и рабочая стратегия. Я периодически пользуюсь.
– Выйдите из машины!
Я аккуратно и медленно, чтобы он не пристрелил меня в истерике, выхожу из машины. Какая страсть! Какая экспрессия! С таким количеством висцерального жира можно умереть от переживаний такого сильного спектра.
– Ваша машина в розыске! – чуть отдышавшись, говорит майор – Возьмите документы и проследуйте в служебную машину.

Я уже минут пятнадцать молча сижу на заднем сидении милицейской, точнее теперь полицейской, «Тойоты». Майор стоит на улице и периодически переговаривается по рации. Открываю контакты в своём чёрном IPhone. Набираю в поиске «Мудак» и перехожу в карточку контакта. Смотрю на красную кнопку «разблокировать абонента» и вожу большим пальцем над ней по кругу, потом делаю петлю и вырисовываю восьмёрку. Знак чёртовой бесконечности. Закрываю глаза. Мотаю головой. Открываю глаза. Закрываю контакт. Смотрю в окно.
Резким рывком к моему временному пристанищу с мигалками на крыше подъезжает полицейский BMW. Я закатываю глаза. Не могу поверить, что я только что хотела разблокировать этого мудака! Я с силой толкаю дверь изнутри, истеричный майор тут же кричит мне:
– Оставайтесь в машине!
Клон моего бывшего парня выходит из своей машины и говорит ему:
– Я разберусь. Помощь не нужна.
Я злобно шепчу, быстро приближаясь к Мише:
– Ты больной? Машина в розыске? Серьёзно?
Не дожидаясь бессмысленного и лживого ответа, возвращаюсь к своей машине, прохожу мимо неё и иду дальше по обочине, в поисках выкинутого пакетика, который никто и не собирался обнаруживать. Объектом была я, а не мой пакетик.
Клон громко говорит мне в спину, догоняя:
– До тебя не дозвониться! Дома тебя не бывает. У меня к тебе серьёзный разговор.
Меня злит не сам факт нахождения моих номеров в розыске, а то, что Миша считает возможным поступать так со мной. Почему они все это делают? Это вопрос ко мне, а не к ним. Со мной так можно. А кто разрешил? Кто запретил? Это тоже вопросы ко мне.
– Какие основания, господин полковник полиции, – я интонационно иронично выделяю слово «полиции», – для объявления моей машины в розыск? Вы знаете о существовании внутренней службы безопасности? О прокуратуре? О личной жизни других людей?
Я продолжаю искать свой подсластитель реальности на пыльной обочине, пока говорю это.
– Ой, заткнись! Ты знаешь о существовании статьи за управление транспортным средством в состоянии наркотического опьянения?
– Знаю! Твой лучший друг мне что-то об этом рассказывал. Ты должен знать эту историю, ведь тогда твои подчинённые что-то напутали в документах, включая данные о пострадавших в аварии и анализе крови виновника! – гавкаю я между делом, заинтересованно поднимая только что найденный пакетик на солнечный свет.
Клон Миша невротично оглядывается по сторонам в поисках свидетелей и хватает меня за руку. Репутационные риски. Всё-таки он в форме и обязан меня задержать. Но я уверена, что ему очень не хотелось бы этого делать. Дёрнешь за одну ниточку, клубок начнёт разматываться и в итоге окажется, что эта ниточка была последним элементом, на котором держалось твоё белое пальто. Или полицейский китель.
– Ты! Ты! Ты…– он старается подобрать слова.
– Отцепись! Меня это больше не заводит, милый, – я выкручиваю руку из его клешни и наигранно улыбаюсь. Во мне давно не осталось правды.
Он делает вдох, чтобы успокоиться. Затем говорит:
– Не рамси, я не для этого приехал. Есть маза по Диме.
Я перевожу взгляд с пакетика на свою серую BMW на аварийке. Ужас, застывший в моём животе в зале суда два года назад, сейчас немного приподнялся и чувствуется в районе груди.
– Что? Я не понимаю твоего быдлятского языка!
На самом деле, конечно же, я понимаю, что он имеет в виду, но я хочу оттянуть этот разговор на как можно больший отрезок времени. Осталось около девяти лет. Сомневаюсь, что смогу оттянуть этот разговор на девять лет.
– Ты слышала об амнистии?
Я смеюсь и стучу пальцем по виску:
– Экономические преступления!
– Да, есть варианты… Пошли в машину, надо обсудить.
Он берёт меня за руку, как это делают нормальные люди, когда хотят сблизиться, но мы не нормальные люди и мы не хотим сближаться, просто он таким образом пытается скрыть содержимое моей кисти. Репутационные риски, да.
Мы подходим к моей матово-серой машине, на капоте которой отчётливо читается выцарапанное слово: СУКА. Я сажусь на пассажирское сиденье и высыпаю содержимое пакетика на подлокотник. Клон садится за руль.
– Будешь? – спрашиваю я и достаю банковскую карту из сумки.
– Давай, – отвечает Миша и достаёт пятитысячную купюру из кармана. – У меня есть знакомый, который может помочь переквалифицировать статью, – он скручивает купюру в трубочку, но чувствуется будто скручивает моё горло, – сама понимаешь, тема не стопроцентная, но попробовать стоит.
Я молча бью ребром кредитки по веществу, за хранение которого сидит в тюрьме человек, о вызволении которого мы сейчас так мило беседуем.
– Нужны деньги. Много, – он протягивает мне трубочку. – Я дам половину.
Я поспешно подкручиваю контрастность реальности и возвращаю трубочку Мише. Он делает то же самое.
– И ещё. С этим придётся завязать, – он обводит рукой подлокотник, а потом прищуривается, чтобы лучше рассмотреть вибрирующий на моих коленях IPhone с фотографией парня в зеркале, демонстрирующего свои кубики пресса и именем контакта «Рома».  – Это вообще кто? – Миша недоумённо спрашивает, будто в его голове только что разорвалась их общая с Димой фантазия, что я их собственность. Недвижимая.

Мне одиннадцать.
Я смотрю в окно на своего соседа, парня четырнадцати лет, который возвращается с занятий в музыкальной школе. На его спине чехол для гитары. Я очень хотела бы дружить с этим парнем, но он старше меня на три года. Такая разница в пубертатный период – невосполнимая чёрная дыра. Я для него малолетка. Через двенадцать лет Рома расскажет мне, что это не гитара, а кий, и мы будем хохотать, но сейчас я романтизирую его образ гитарой, которую рисует моё детское воображение, находясь в стадии активации травмы отвержения. Эзотерики утверждают, что эти травмы входят в наш жизненный план ещё до рождения, поэтому люди, которые, как нам кажется, травмируют нас, на самом деле только активируют боль, которая была запланирована. Люди всего лишь треки.

Мне двадцать три. Лучший друг моего бывшего парня требует от меня объяснений существования Ромы. Я с нескрываемым раздражением закатываю глаза и отвечаю:
– Парень мой!
Миша неодобрительно поднимает брови, швыркает носом и пафосно отвечает:
– Разберёмся.
Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Эта ненавистная история с её ненавистными участниками снова здесь. Обрушилась на меня в один миг. Отняла у меня всё. Учитывая то, что произошло вчера, это кажется сговором! Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Я не могу поверить, что это снова происходит со мной.  Мне приходит сообщение от Ромы: «В кино пойдёшь?». Клон внимательно смотрит на экран моего телефона. Я специально поворачиваю его так, чтобы он мог прочесть. Затем говорю:
– Миша, меня моя жизнь сейчас устраивает. Я понимаю, что ты делаешь всё возможное для своего друга, – я интонационно делаю ударение на слове «своего», пытаясь подчеркнуть, что Дима мне больше никто, – я продам машину и квартиру, но я не вернусь в качестве утешающей и залечивающей его раны. Всё закончилось. Я не его собственность, – и через пять секунд многозначительного молчания добавляю – и не твоя.
Он отвёл от меня взгляд на этих словах. Я продолжаю, уже не так уверенно:
– Я отгоревала эту потерю, – опускаю взгляд на колени.
Затем беру свой «Айфон», открываю контакты. Нахожу «Мудак» и нажимаю «разблокировать». Показываю Мише. Он улыбается и показывает мне свой телефон, на дисплее которого высвечивается мой номер с именем контакта: «Истеричка». Затем ухмыляется куда-то себе в колени и говорит:
– Если честно, мы с Димой были уверены, что ты так просто не согласишься вернуть квартиру и тачку.
Я шмыгаю носом, стискиваю зубы и шёпотом отвечаю, глядя вдаль через лобовое стекло:
– Вы меня не знаете, Миша. Вы никогда не хотели узнать меня по-настоящему.

Здесь может показаться, что я благородный и честный человек, но, на самом деле, я, во-первых, не хочу сталкиваться с потоком обвинений, которые опрокинутся на меня в случае отказа, во-вторых, не буду скрывать, что хочу сохранить позицию несчастной страдалицы, так как считаю её наиболее выигрышной, и в-третьих, плевать я хотела на эту квартиру и машину. Так даже лучше. Остаться ничего ему не должной.
Чтобы у меня не осталось и малейшего повода для благодарности.
Миша опустил голову и ответил:
– Жаль, что всё так складывается, конечно… Что не получилось по-человечески, – он пожимает плечами.
По-человечески получается только когда во взаимодействии участвуют люди, а не звери.
Я резко перебиваю его:
– Ой, всё! Не начинай, держи марку, ты же мент! – Я шутливо бью его в плечо кулаком, открываю пассажирскую дверь BMW моего бывшего парня и поспешно выхожу из машины, чтобы не словить паническую атаку.

Перманентный ужас, живший в моём животе эти два года, поднялся и чувствуется уже в районе глотки. «Это не заканчивается ничем хорошим». Да, да, мы все слышали эту фразу тысячу раз, и проблема давно не в том, что это не заканчивается ничем хорошим. Проблема в том, что это в принципе не заканчивается. Очередная итерация на проклятой петле бесконечности. Всё продолжается.
Я подхожу к водительской двери и открываю её:
– А теперь проваливай из пока ещё моей тачки!
– Я позвоню, – он выходит из машины и неловко смотрит на меня.
Я хочу кинуться ему на шею и умолять не выпускать демона на свободу, но знаю, что это бесполезно. Он сделал свой выбор.
– Хорошо, – отвечаю я. – И убери мои номера из розыска! Это ненормально. Ты ведёшь себя как маньяк!
Такой же маньяк, как и его лучший друг. Смотрю ему в спину секунду и кричу ему:
– Миш, и ещё. У меня есть условие!
Миша возвращается ко мне, и мы обсуждаем детали, к которым вы ещё не готовы. Я подведу вас к ним медленно, аккуратно, любящей рукой.

Сажусь за руль. Сижу так вечность, уставившись в бело-голубую эмблему. Я понимаю, что хеппи-энда не будет. Интуиция. Компиляция. И коррупция, безусловно. Очередная итерация на петле трагической бесконечности, в которой мы все застряли. Глупо было предполагать, что всё это рассосётся волшебным образом. Раковая опухоль продолжает расти, если вместо лечения бегать от неприятных эмоций, которые вызывает диагноз. Если ты не лечишься, а игнорируешь симптомы, болезнь продолжает тихо разрастаться, а потом… убивает тебя. Исцеление – только твоя зона ответственности. Уничтожение тебя – зона ответственности болезни. Каждый добросовестно выполняет свою задачу.

Отвечаю Роме: «Не могу сегодня. Пригласи какую-нибудь девку)».
Он отвечает: «Тогда не приезжай ко мне сегодня!»
И я пишу ему с улыбкой: «А ты не давай ей мою футболку!»

Вместо SPA я еду в квартиру, которую уже нельзя называть моей. Я не была здесь около трёх месяцев, с того самого вечера, когда окончательно поняла, что должна бояться. Поспешно засовываю свои вещи в коробки, заглядываю в гостиную, в которой до сих пор пылится кровавая инсталляция. Это осколки моей любви, покрытые пылью и кровью, которые символично лежат здесь с ночи, когда мне открылась правда. Точнее, она всегда была открыта для меня, нигде не пряталась, но я прозрела именно в ту ночь. Это было больно. Среди кровавых осколков моей души валяется кольцо с бриллиантом. Кидаю кольцо в коробку с вещами, а осколки собираю в мусорный пакет. Уверена, вам очень интересно, что произошло в ту ночь, но я её не помню. Помню события, начиная с трёх часов ночи. Я уже спала, точнее, это сложно назвать сном, скорее я лежала без сознания, когда услышала звук поворота ключа в дверном замке. Я в панике вскочила, не зная, что делать. Будто все детские страхи про чудовищ под кроватью, бабу Ягу и дядек милиционеров ожили в эту секунду. Последний страх оказался реальным. Дядька милиционер пришёл ко мне в три часа ночи, потому что я очень – очень плохо себя вела. Я поспешно выхожу из гостиной и возвращаюсь в спальню.
На прикроватной тумбочке лежит запылившийся учебник по пенитенциарной психологии. За два года заключения осуждённый прошёл адаптацию в новой среде. Он принял правила игры, получил свою кличку и распределение в новой иерархии. Того Димы, которого так рьяно бросается спасать клон, больше не существует. Кого бы он ни вытащил из тюрьмы, это будет не тот Дима, который туда сел два года назад. Я свидетельствовала его перерождение по письмам, которые он отправлял мне. Возможно, он отправляет их до сих пор, но я давно не открывала почтовый ящик. И если вдаваться в подробности, он и до тюрьмы не был тем, кого стоило спасать, но я не буду забегать вперёд. Точнее, назад.
Несмотря на произошедшие утром события и внесение коррективов в моё настоящее, планы на вечер, хоть и сменили окрас и теперь больше похожи не на элемент свободы, а на вновь приваренный железный прут к моей клетке – не отменяются. Собираюсь.

***

Я оказалась права, ещё вчера окрылявшие планы на сегодняшний вечер быстро разбились о реальность. Призрак Димы, как всегда, бесцеремонно влез и навёл в моей жизни свои порядки. Я расскажу эту историю чуть позже, когда мы дойдём до неё в хронологически верном изложении и когда вы будете морально к ней готовы. Присаживайтесь удобнее, вас ждут американские горки из подземелья в небеса и обратно. Из прошлого в настоящее и снова в прошлое. Если вы рассчитываете что-то здесь понять, мне вас заранее жаль. Разочарование, которое вы испытаете, придаёт реальности горьковатый вкус.

Возвращаюсь в квартиру Димы Лизиного, дёргаю ногой и качаюсь из стороны в сторону, закусив губу. Ещё немного и слёзы брызнут из моих глаз от отчаяния. Ненавижу слёзы. Способность Димы влиять на мою жизнь даже из тюрьмы бросает меня в состояние беспомощности. Сначала его призрак таскался за мной мягким тёплым облаком, придавая сил, но вскоре трансформировался в чёрный ядовитый туман, выжигающий всё на своём пути. Стоило мне почувствовать свободу, он появился вновь. Как он это делает?
Тревожно ищу какой-нибудь нудный фильм, чтобы скорее уснуть под него. Говорят, что режиссерский дебют Мела Гибсона «Апокалипсис» вполне подходит на роль транквилизатора. Нахожу пиратскую версию и включаю. Слово “apocalypto” в одном из множества вариантов переводится как «показывать новое начало». В масштабах бесконечности начало и конец практически неразделимы. Когда одна история заканчивается, начинается другая. Если оставаться в тематике этого фильма, то для европейцев новым началом стало уничтожение майя. Для майя новым началом было уничтожение лесных индейцев.
Получается, созидание нового и уничтожение старого неразделимы. Вместе с этим, уничтожение противоречит созиданию. Я запуталась в собственных мыслях. Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Смотрю на своё отражение в чёрном экране телевизора, пока мужской голос говорит мне из динамиков: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Стоило промелькнуть одной мысли о символичности этой цитаты в союзе с моим отражением, как чёрный фон на экране сменяется зелёными кустами. Я падаю на подушки и наблюдаю, как тапир, охваченный страхом, пытается спастись от голожопых размалёванных индейцев. Надеюсь, я смогу уснуть.
Индейцы только что поймали тапира и вырезали ему сердце. Как только в кадре появляется пульсирующий орган, я вскакиваю от перебоя собственного. На секунду мне показалось, что оно остановилось. Я впиваюсь рукой в область своего сердца, контролируя его биение. Точнее, находясь в иллюзии, что я его контролирую. Продолжаю смотреть эту жестокую сцену потрошения муляжа тапира, но уже чуть дальше от телевизора. Отхожу к окну и закуриваю сигарету. Смотрю, как индейцы прикалываются над своим братом, предлагая съесть яйца своей добычи. Он берёт их в руки, затем рвёт зубами. Я втягиваю в себя дым, стараясь остановить подкатывающий кошмар. Перевожу взгляд на открытое окно. Делаю круговые движения головой, чтобы расслабить шею и плечи. Мне кажется, что кто-то трогает входную дверь снаружи. Индейцы раскатисто смеются. Они смеются, пока я тихо крадусь в коридор. Пока я поднимаю крышку глазка и всматриваюсь в слабо освещённую площадку.

Когда клон открывал дверь своим ключом, я ещё не успела до конца очнуться и понять, кто я и где нахожусь. Я подумала, что это Дима, ведь это его квартира. И первое, что я почувствовала, подумав, что это он – страх.
Не радость.
Не любовь.
Страх.
Я бегала как тапир из телевизора по квартире. Нас с этим тапиром объединяло одно: каждый из нас был уверен, что его сейчас убьют.
Всё дело в его письмах. Всё дело в том, что я узнала про него. Всё дело в том, кто он есть на самом деле. И кто на самом деле я? Вопрос открыт.
Индейцы в спальне снова смеются. Моё сердце снова останавливается, а затем заводится и бьётся с бешеной скоростью. Паника разливается горячими волнами от макушки до кончиков пальцев. Я надеваю кеды на голые ноги, хватаю ключ от BMW и выбегаю на лестничную клетку прямо в пижамных штанах и майке, закрыв руками уши. Вызываю лифт и спускаюсь на парковку. Оглядываясь, бегу до машины и быстро сажусь в неё, тут же закрывшись изнутри. Индейцы продолжают смеяться в моей голове, я включаю музыку на полную громкость и выезжаю с парковки резким рывком.
Чёрная пустынная набережная. Вода в Неве. Оранжевые отблески фонарей. Мой животный страх.
Я подъезжаю к двадцатиэтажному зданию и паркуюсь рядом с синей AUDI А5. Поднимаюсь на одиннадцатый этаж и иду по длинному тёмному коридору. Нажимаю на звонок. Ожидаемый суетливый шум у двери с той стороны. Щелчок крышки глазка. Я подставляю своё лицо в стеклянный кружок, чтобы меня проще было идентифицировать в два часа ночи. Звук открытия замка.
Заспанный парень в трусах смотрит на меня с недоумением одним открытым глазом. Я трясусь от холода и ужаса.
– Я должна проверить, не дал ли ты ей мою футболку! Покажи её мне!
– Лиза, ты больная! Тебе говорил это кто-то?
– Да, постоянно! Показывай!
– Да нет никого, я один. Заходи, – он зевает и делает насильственно – вынужденный пригласительный жест.
Мы с Ромой были бы ужасной парой. Как же нам повезло, что никому из нас никогда не приходила в голову такая идиотская мысль. Яростный уличный пёс и кошка, безучастно растекающаяся у самой тёплой батареи. Он – Скорпион. Я – Лев. Без вариантов. Молодые. Одинокие. Раненые.
Я немного опасаюсь того момента, когда он найдёт себе постоянную девушку. Я не смогу приезжать к нему посреди ночи и смотреть телевизор пока он спит. И он отдаст ей мою любимую футболку! На самом деле наша с ним дружба закончится гораздо раньше и совершенно по другому поводу.
– Что с тобой?
– Паническую атаку словила, – я машу рукой.
– Пойдём подлечимся, – он натягивает на себя чёрные шорты, пытаясь широко раскрыть свои опухшие глаза. Хлопает резинкой шортов по нижнему ряду чётко прорисованных кубиков на его прессе, и я вздрагиваю, поднимая взгляд на его лицо.

Рома выходит на балкон из спальни. Берёт бутылку с прожённой дыркой в боку. Кивает мне через окно, приглашая. Наполняет бутылку дымом. Скручивает крышку у моих губ. Я втягиваю в себя весь дым, который тут же схватывает горло и грудь. Жду, пока кашель не подкатывает.
– Так лучше? – подмигивает он.
– Да, доктор, – говорю я на выдохе, ненадолго теряясь в клубах дыма, и улыбаюсь.
Мы возвращаемся в спальню. Он кидает мне мою любимую футболку с надписью fuck them all, и я натягиваю её сверху пижамной майки, в которой припёрлась к нему в два часа ночи. Иногда я сама не верю в то, что вытворяю. Этот поступок – детский лепет по сравнению с тем, почему дядька милиционер приезжал ко мне ночью. И по сравнению с тем, что случилось потом.
– Посмотрим что-нибудь? – Рома терпеливо стоит с пультом в руке и смотрит на загорающийся экран домашнего кинотеатра.
– Да. Апокалипсис.

Я лежу поперёк кровати на боку и смотрю «Апокалипсис» в перевёрнутом положении. Снова чёрный экран, но сейчас я вижу в нём только отражение своего друга. Рома сидит на кровати, облокотившись на подушки. Мужской голос настойчиво повторяет мне цитату Уилла Дюранта: «Великую цивилизацию нельзя завоевать извне, пока она не разрушит себя изнутри». Яркая зелёная летняя листва. Камера наплывает в чащу зарослей. Три. Два. Один. Тапир бежит в уготованную ему ловушку. Страх гонит его к смерти. Ловушка захлопывается. Бам. Несколько деревянных штырей пронизывают его тело.

«Они гниют изнутри от страха. Страх – это болезнь. Влезет в душу каждого, кто подхватит его. Он уже смутил твой покой».
Мой телефон лежит на полу у кровати, так, что я могу достать до него, свесив руку. Экран загорается, и я вижу, что мне пришло сообщение с номера телефона не из списка контактов. Сердце застучало сильнее. Тупое сердце. Тупая душа. Тупая история. Я не хочу всё это чувствовать. Я ничего не хочу чувствовать. Хватаю телефон и подношу ближе к расслабленным глазным мышцам. Привстаю на локтях и глаза лениво фокусируются на номере отправителя. Немного прищуриваюсь.
Плюс семь. Девять. Один. Один.
Служба спасателей.
Я поворачиваюсь на Рому. Он продолжает вникать в глубинный смысл «Апокалипсиса», потом переводит взгляд на меня:
– Может пожрём, а?
Я улыбаюсь и открываю длинное сообщение:
«Поганое ощущение от встречи с тобой, Лиза».
Это что-то новенькое! Неоправданные ожидания. Даже интересно, что конкретно он ожидал от нашей встречи?
Рома кричит с кухни:
– А рикотта – это что?
Я не заметила, как он ушёл. Подозрительно сложный ингредиент – рикотта. Медленно встаю с телефоном в руке и иду на кухню. Рома стоит у плиты с коробкой замороженного полуфабриката и читает состав. Поворачивается ко мне и смеётся. Я смотрю на него, улыбаюсь и говорю:
– Я помню, как ты возвращался из музыкальной школы всегда с гитарой наперевес. Я наблюдала за тобой из окна. Ты был такой недостижимый для меня тогда.
Рома перебивает моё романтично-наркотическо-сентиментальное словоизлияние:
– Я никогда не ходил в музыкальную школу. Ты что, прикалываешься сейчас?
Я кладу телефон на стол и подхожу ближе к нему.
– Это ты сейчас прикалываешься? Как это «не ходил в музыкальную школу»? Я смотрела на тебя в окно! У тебя на плече был чехол для гитары! Что ты меня дуришь?
Рома смеётся от моих слов, и я невольно начинаю смеяться вместе с ним.
– Что ты ржёшь? – шепчу я сквозь смех.
Минуты через три Рома смог членораздельно сказать:
– Это был кий. Кий! Я в бильярд играл! Какая, к чёрту, гитара? Где я, где гитара, Лиза?
Замороженный полуфабрикат на сковородке начал шипеть и плавиться. Мой телефон на столе снова завибрировал. Перманентный ужас уже окончательно поднялся и проник в мой мозг чудовищным озарением, что все соучастники снова начали движение, сняв эту историю с паузы. Это больше не DRAMA. Теперь это HORROR.

Ведь я больше не страдаю. Я испытываю леденящий, парализующий страх.
Индейцы злобно хохочут над своей жертвой в спальне.
Страх уже смутил мой покой…


ГЛАВА ВТОРАЯ

Вернёмся назад. Во временном континууме и личностном.
Оказавшись в местах лишения свободы, человек проходит несколько стадий ресоциализации. Их можно отследить по письмам. Можно не отслеживать. Но вы, конечно, понимаете, какой из вариантов выбрала я. Главной, на мой взгляд, особенностью переписки с заключённым является цензурирование. Каждое исходящее и входящее письмо сначала проходит через цензора – человека, который читает письма и решает их судьбу. Если цензору не понравится какое-либо слово или предложение – он вымарывает его.
Мы делаем так с собственной правдой в реальной жизни. Каждый из нас, часто неосознанно, выступает тем самым цензором, решающим, что конкретно будет запечатлено в жизни, а что уничтожено.

Стадия №1.
Чувство безграничной любви, сжигающей изнутри.
Болезненные воспоминания потерянного блаженства.
Любовь на этой стадии может казаться куда более яркой и красочной, чем была на самом деле. Отношения идеализируются.
Прошлые события вспоминаются эмоционально и феерично.

Привет, малышка. Не могу перестать думать о тебе. Как бы я хотел отмотать время назад. Сейчас я только и делаю, что прокручиваю в голове всё, что между нами происходило. С утра до вечера смотрю это «кино». От первой встречи до кольца на твоём пальце. Мой адвокат оформит все документы, и мы обязательно поженимся. Ты сможешь приехать ко мне уже через полгода! Это не так уж и долго, да?
Всё будет в порядке. Со всем справимся. Мы уже так много всего пережили и, несмотря ни на что, остались вместе. Скорее бы прошли эти полгода. Я очень люблю тебя.

Он написал это письмо на третий день заключения, и судя по спокойному изложению мыслей и планам о свадьбе и нашем совместном, но краткосрочном будущем на длительном свидании в тюрьме, он в этот день был в более сносном моральном состоянии, нежели я.

В день вынесения приговора я неслась по набережной на его машине и не могла остановиться. Я ехала, ехала, ехала. Двигалась, как сломанный робот, без единой мысли в голове и с пустотой внутри, бездумно растрачивая физический потенциал. Я так и носилась по городу, пока машина не заглохла, когда закончился бензин. Я бросила её прямо на дороге, вышла и пошла пешком. Я шла от Московского проспекта до своего дома на Пискарёвском. Около четырёх часов. Не знаю точно, потому что у меня не было ни часов, ни телефона, да и я всё равно бы не засекала. Ничего не помню. Удивительно, что я не замёрзла, ведь я была достаточно легко одета для февраля.
Я пришла домой и легла спать. Не знаю сколько я проспала, но, когда проснулась, я выпила три таблетки «Феназепама» и снова уснула, точнее отключилась.

Когда я проснулась в следующий раз, то захотела повторить, но у меня закончились таблетки. Тогда я отправилась на кухню и достала бутылку вина из холодильника. Выпила её почти залпом. Антидепрессанты с алкоголем – похоже на коктейль суицидника. Минут через сорок мне стало так плохо, что я подумала, что умру. И самое отвратительное – я даже не пыталась помочь себе. Я не собиралась вызывать скорую помощь или хотя бы выпить воды. Я наказывала себя и была готова умереть. Я поступала с собой как самое равнодушное и жестокое чудовище. Я желала себе смерти. Между приступами рвоты я теряла сознание, а когда на минуту приходила в себя, то говорила себе: «Ты это заслужила! Так тебе и надо! Сдохнешь тут одна! Один в тюрьме, другой со своей женой! Это твой уровень, Лиза, ты этого достойна».
Вот такой у меня был третий день заключения. В сравнении с моим, Дима Лизин, судя по адекватному изложению в письме, был в лучшем состоянии, чем я, однозначно.

Сегодня, две недели спустя после отправки Димой письма №1 и пока я его ещё не получила, я сижу в съёмной квартире на кровати и планирую просидеть так ещё одиннадцать лет. Я физически не могу найти в себе силы, чтобы делать хоть что-то. Буквально заставляю себя ползти в ванну, чтобы помыться. И я не стою под душем, а ложусь в воду с пеной и лежу так по полтора часа, уставившись в голубую плитку и периодически ныряя под воду без какой-либо надежды на то, чтобы почувствовать хоть малейшее желание сделать вдох и продолжать жить. Из еды в моём холодильнике только яйца. Раз в день я заставляю себя съесть варёное яйцо, и иногда у меня получается даже заварить чай с сахаром.
Так прошли мои первые две недели заключения и сомневаюсь, что в ближайшее время я бы сменила режим дня, если бы не этот бешеный стук в дверь. Вообще-то у меня есть звонок.
– Открывай! Лиза, я выломаю эту дверь, если не откроешь сама!
Я с трудом поднимаюсь с кровати и медленно плетусь к двери. На мне трусы и футболка. Темно в глазах, потому что я практически ничего не ем. Он продолжает ломиться, а я пока иду к двери представляю, что это Дима Лизин. Он тоже так делал. Когда-то он был таким же яростным, как и его друг. Теперь он в клетке. Я стараюсь не думать о нём, чтобы окончательно не сойти с ума.
– Давай быстрее!
Я подхожу к двери и медленно поворачиваю дверной замок, после чего немного отшатываюсь назад и упираюсь в стену, чтобы не упасть. Клон сам открывает дверь. Я медленно спускаюсь по стене и сажусь на пол.
– Какая же ты дура! – Миша больно хватает меня за предплечье и поднимает на ноги.
Я ничего не могу ему ответить, потому что если я сейчас открою рот, то меня вырвет. Мне очень жарко и плохо. Держу свою голову левой рукой и стараюсь максимально быстро добраться до кровати. Я чувствую, как выпирающие кости в районе коленей больно скребутся друг о друга при ходьбе. Не знаю, зачем он пришёл, но хотелось бы, чтобы он скорее ушёл.
– Где машина, Лиза? – Миша еле сдерживается, чтобы не закричать. Он стоит у меня в спальне прямо в грязных ботинках. – Где машина?
Я поднимаю на него свой отупевший взгляд. По-моему, я бросила её на Московском проспекте около двух недель назад.
– Ты в этой жизни хоть что-то ценишь? Ты понимаешь, что это как минимум дорогая вещь, она денег стоит? У тебя хоть капля ответственности есть? Зря Дима на тебя её переписал. Ты всё похеришь. Идиотка!
Я не могу ничего ответить в этом состоянии, хотя, если бы у меня были физические и моральные силы, то я бы, безусловно, многое ему сказала. Саркастично уточнила бы, на какие конкретно деньги была куплена эта машина. Или иронично намекнула на ответственность за подделку документов. Но я не могу, потому что довела себя до такого состояния, когда могу только блевать.
Потому что Лизы, у которой хватало жизненной силы на постоянную борьбу с этим миром, больше нет. Она проиграла последнюю битву.
Миша садится на кровать рядом со мной. Я молча смотрю ему в глаза. Он поджимает губы и тяжело вздыхает. Ему меня не жалко, нет. Скорее, он выполняет обременительную повинность перед Димой.
– Я обещал ему присматривать за тобой. Не могу сказать, что мне это нравится. Не устраивай никому не нужный спектакль, а?
Я сдвинула брови, подумав, что даже моё тихое самоуничтожение без приглашённых гостей и свидетелей он называет спектаклем. Миша продолжает:
– Всем тяжело, а ему сейчас тяжелее всех, но он продолжает думать о тебе и оберегать тебя. Он знает, что ты слабачка, как бы ты ни храбрилась. Мне эти проблемы не нужны, давай соберись.
Я молча плачу. Точнее, «плачу» – это действие, а я скорее бездействую и слёзы вытекают из меня, пока клон моего бывшего парня распинается о том, как сильно я оберегаема моей первой маниакальной и всепоглощающей любовью. Как же тяжело не думать о нём. Как только я перестаю контролировать поток своих мыслей, пытаясь, например, заснуть, эта бурная река воспоминаний, электрических импульсов по цепочкам нейронов и невыносимых сожалений прорывается в моё сознание, и я всегда резко открываю глаза, когда этот поток приносит меня в место, где конфисковали мою душу.
Клон вытаскивает из заднего кармана своих брюк конверт.
– Он пишет тебе. На свой адрес. Тебе надо переехать туда.
Я смотрю на конверт в его руке, как наркоман на шприц. Я понимаю, что эта микродоза облегчит моё существование всего на один миг. А затем неизбежно наступит абстинентный синдром. И я буду ждать следующую дозу, предварительно вычищенную цензором.
Миша вытаскивает пакетик с белым порошком и высыпает содержимое прямо на конверт. Затем достаёт пятитысячную купюру, сворачивает её в трубочку и протягивает мне сухой паёк.
– Давай, это поможет. Мне надо, чтобы ты пришла в себя.
Я бездумно вдыхаю, освобождая конверт, откидываюсь на подушку и вытаскиваю письмо.
Его строки внедряются в мою кровь и центральную нервную систему вместе с эфиром бензоилэкгонина. Пик концентрации в крови наступает через пять минут, примерно через столько, сколько мне потребовалось, чтобы прочитать его письмо.
То есть, читая это письмо с нарастающим эффектом, я впадала в эйфорию, которая достигла своего пика к «Я очень люблю тебя».
Я расслабленно улыбаюсь. Миша, добившись нужного ему эффекта, произносит:
– Собери вещи, которые тебе нужны на первое время, и я отвезу тебя домой. Где ключ от «бехи»?
Я растерянно мотаю головой, пока натягиваю первые попавшиеся штаны на кости, оставшиеся от моих ног. Миша снисходительно смотрит на меня и, махнув рукой, выходит в коридор. Я слышу, как он открывает ящики и копается в них.
– Нашёл! – Не без гордости произносит он из коридора.
Я безучастно выхожу к нему с пакетом вещей, которые запихнула туда без какой-либо логики. Он забирает пакет у меня из руки, сдёргивает мою куртку с вешалки и протягивает мне. Кивает в сторону выхода. Я послушно иду за ним, как за светом в конце тоннеля ровно, как и две недели назад, бездумно ехала за его машиной. Сажусь на пассажирское сиденье BMW седьмой серии, которая внутри практически не отличается от пятой, если вы так же внимательны к подобным вещам, как и я. Миша прикуривает сигарету и протягивает мне открытую пачку «Парламента».

Мы несёмся по до боли знакомой дороге от моего дома к дому Димы. Я смотрю на Мишу, чтобы не поймать галлюцинацию из прошлого. Как сильно они похожи! Даже внешне, как братья. Только этот не пахнет эйфорией. Но я всё равно её чувствую, пока мои пресинаптические мембраны не могут захватить нейромедиаторы и они копятся с каждым прохождением нервного импульса в синаптических щелях.

Миша останавливается рядом с моей BMW, странно припаркованной на улице. Будто её бросили сюда сверху на сугроб. Он, заметив, что я смотрю на машину, говорит:
– Её эвакуировали с Московского, отвезли на штрафстоянку. Я её оттуда забрал на эвакуаторе. В паркинг было не загнать, – он слегка пожимает плечами, – я из канистры её заправил. Следи за бензином, – он говорит со мной мягко или я стала менее восприимчивой после обезболивания? – Посиди, я перегоню её.
Миша берёт ключ от Диминой машины и направляется к ней, а я всматриваюсь в эту размазанную картину удаляющейся от меня чёрной фигуры в сторону BMW с номером «ХАМ». Как же они похожи! Невыносимо. Со спины их можно перепутать, хоть Миша и выше Димы на пол головы.

Через долю секунды он резко открывает водительскую дверь своей машины, и я вздрагиваю, не ожидая, что он вернётся так быстро. Последнее, что я помню, это тёмную фигуру, медленно удаляющуюся в сторону чёрной машины с номером «ХАМ». Я поворачиваю голову. Сейчас там нет ни фигуры, ни машины. Как мираж.
– Пойдём, – говорит Миша, заглушив свою машину. – Я припарковал тачку на его месте «ноль ноль семь», запомни.

Я помню, потому что мы всегда шутили, что у него место Джеймса Бонда. Мы заходим в подъезд, и мой взгляд тут же падает на открытый почтовый ящик с номером шесть шесть. Когда я впервые оказалась здесь, Дима подошёл к этому ящику и захлопнул его. Затем он повернулся ко мне с улыбкой и сказал, что ему никто не пишет письма и поэтому он даже не знает, где ключ от этого ящика. Я тогда робко пошутила, что если ему это принципиально важно, то я могу писать ему письма. Он ответил, что предпочитает другой способ коммуникации со мной. Да, да, он так и сказал, заглянув своими чёрными глазами в мои серо-голубые:
– Я предпочитаю другой способ коммуникации с тобой, – улыбнулся, взял меня за руку и потянул к лифту.
Теперь он пишет мне письма. В этот почтовый ящик. Шесть шесть. И другого способа коммуникации у нас больше нет. Больше нет места выбору и предпочтениям. Ограничение свободы.
Лифт поднимает нас на девятый этаж, и мы подходим к двери квартиры. Чёрная деревянная дверь с глазком выломана. Замок сломан, а сверху наклеена бумажка с надписью: «ОПЕЧАТАНО МВД» и печатью. Я хватаюсь за шею. Миша рутинно срывает бумажку и открывает дверь. Мы заходим внутрь. Я перемещаю руку с шеи на сердце. Период полувыведения составляет около шестидесяти минут. Постепенно начинаю чувствовать. Здесь всё разрушено. Ящики открыты, вещи валяются на полу. В квартире не было обнаружено ничего подозрительного. Я закрываю лицо руками, а Миша хлопает меня по спине рукой:
– Всё будет в порядке. Сейчас тяжело, да. Тяжело, – он произносит «тяжело» полушёпотом, осматривая квартиру своего друга.
Они выпотрошили её так же, как и мою сумку.
– Вызовем клининг. Ничего, ничего, – он продолжает хлопать меня по спине, уже непонятно кого успокаивая, себя или меня, – со всем разберёмся.
Дима произнёс эту фразу за три секунды до того, как его отняли у
меня. Он ни с чем не разобрался! Я отпрыгиваю от Миши и раздражённо говорю повышенным тоном:
– С чем ты разберёшься? Разобрался уже!
– Лиза, успокойся, – Миша поднимает ладони кверху, будто разговаривает с психопатом, затем медленно тянется к своему заднему карману. – Сейчас надо просто пережить. Пережить.
Мы проходим на кухню прямо в обуви. Пинаем валяющиеся вещи, расчищая себе путь. Пока Миша вызывает слесарей по телефону, я осматриваюсь. Это не похоже на мой дом. Они всё выпотрошили. Не оставили ничего на своём месте. Я присаживаюсь на стул, а Миша отсыпает немного обезболивающего прямо передо мной, продолжая разговаривать с диспетчерской службой. На этой кухне, за этим самым столом, у нас с Димой состоялся разговор на эту тему в первую же ночь, как я оказалась здесь. Чуть позже его объявления о предпочтении другого способа коммуникации со мной. Он тогда поставил мне ультиматум. Так началась предварительная подготовка бриллианта, чтобы он впоследствии смог стать кольцом от Тиффани. Я невротично проворачиваю его на похудевшем безымянном пальце. Первый день нашей любви.
Миша протягивает мне пятитысячную трубочку. Глубокий вдох, чтобы снова перестать чувствовать. Это похоже на ситуацию, когда несостоятельный родитель, которому ребёнок в тягость, включает ему мультики. Миша сейчас включает мне мультики, чтобы со мной было проще.

Через какое-то время, я не могу сказать точно, потому что залипла в своём внутреннем кинотеатре на очередном фантастическом мультфильме о себе и своей любви, так вот, через какое-то неустановленное время, слесари поставили новую дверь, а Миша торжественно вручил мне ключ от моей квартиры. Затем сказал:
– Дай мне свой номер. И мой запиши, вдруг что.
– У меня нет телефона.
– Как это «нет телефона»? – он недоумённо уставился на меня.
– Я его выбросила в Неву.
Пожимаю плечами и перевожу взгляд на стол. Он закатывает глаза и улыбается:
– Слушай, в этом даже что-то есть! Ты правда ненормальная! Димон так и говорил. Поехали, я куплю тебе телефон и, кажется, тебе надо поесть.
– Что он говорил? – Теперь любое его слово, хранящееся в воспоминаниях других людей, приобрело для меня особый вес. Его можно измерять в каратах.
– Ну, – замялся Миша, – что ты странная, ну, в хорошем смысле… Что ты не такая, как другие его… ну…
– Не такая, как другие его тёлки? – Я медленно встаю, опираясь на стол. Для меня это не новость.
– Я не так собирался сказать, – он улыбается.
– Да забей, – равнодушно отвечаю я.

Когда обезболивающее всасывается в системный кровоток, мне не приходится делать усилий, чтобы заставить себя совершить какое-то физическое действие. Я могу существовать вне пространства. Могу сидеть или стоять. Поехать за телефоном или остаться здесь. Разговаривать с Мишей или с кем-либо ещё. Реальность перестаёт иметь значение, когда становится неспособной причинять мне боль.

Мы в салоне связи, я стою как маленькая девочка, которой папа выбирает телефон. Только в таком случае девочка должна быть рада, а мне всё равно. Мне не нужен этот телефон. Даже звонить некому.
Миша обращается к менеджеру магазина:
– Давай последний «Айфон» и «симку».
Меня всегда поражала манера Димы сразу разговаривать с людьми на «ты». Миша делает так же. Невоспитанные. Хамы.
– У нас представлены IPhone в цветах Space Grey и белый. Вам какой?
Миша поворачивается ко мне:
– Чёрный или белый?
Я тихо шепчу себе под нос:
– Всё равно.
Миша поворачивается к продавцу:
– Давай чёрный. И поставь симку сразу, – он вытаскивает из кармана паспорт и пачку пятитысячных купюр, и одна из них, та, что свёрнута в трубочку, выпадает на пол.
Продавец пристально смотрит на нас. Я опускаю взгляд и тихо хихикаю. Миша наклоняется за трубочкой и шёпотом говорит «упс», чтобы услышала только я.

Через три минуты я возвращена в зону доступа. Миша протягивает мне мой новый «Айфон» и говорит:
– Будь на связи, ладно? Я записал свой номер тебе в контакты. Если нужна будет помощь, обращайся. Пошли поедим? – Он кладёт руку мне на плечо, подталкивая и направляя движение.
Господи, как он похож на него! Не могу отделаться от этого сравнения. Будто призрак ожил. Я хочу провести пальцами по его щеке, но это будет очень странно. Неуместно.

Мы сидим за столиком друг напротив друга. Я фокусирую взгляд на предметах декора за Мишей, чтобы сам Миша размазался в периферическом зрении, и представляю, что это Дима. Миша выбирает еду в меню, а я ничего не хочу. Никаких желаний.
К нам подходит официант и с ожиданием заглядывает мне в глаза. Я говорю:
– Принесите мне апельсиновый сок, пожалуйста, – пока я говорю это, слёзы брызгают из моих глаз, и официант растерянно переводит взгляд на Мишу. Я сама не ожидала, если честно.
Миша, нисколько не смутившись от моих слёз и не придавая им никакого значения, обращается ко мне:
– Лиза, мы не уйдём отсюда, пока ты не поешь! Можешь ныть здесь сколько угодно!
Я опускаю взгляд на свои колени и вытираю салфеткой слёзы. Не успела уловить момент, когда я снова превратилась в ребёнка. Или я всегда им и оставалась? Пытаюсь собраться. Глубокий вдох.
– Принесите что угодно, только не мясо.
Официант качает головой:
– Ну… У нас очень разнообразное меню… Может, Вы озвучите свои предпочтения?
Миша нетерпеливо перебивает его:
– Принеси суп какой-нибудь овощной, без мяса и рыбу типа сибаса. И два американо.
Я ставлю локти на стол и упираюсь пальцами в виски:
– Только без кабачков!
Официант кивает и уходит, а Миша продолжает листать меню и, не отрываясь от него, спрашивает:
– Аллергия?
Я не отвечаю и смотрю на него в упор. Высокий брюнет с карими глазами. Он правда похож на Диму, но у него не такие чёрные глаза. Просто коричневые. Обычные. Нормальные, не знаю. У него очень длинные ресницы. Он выше Димы сантиметров на десять. И он свободен. Физически. По поводу его внутренней свободы не уверена. Возможно, он, так же, как и я, отбывает наказание в своей внутренней тюрьме. Я заглядываю в его глаза в надежде на продление временного освобождения.
– Нет, Лиз, ну правда, перебор уже. Тебе надо поесть нормально, а то перекроешься, меня Димон убьёт потом. Кстати, это наш секрет, окей? – Он подмигивает мне.
Я закрываю глаза, тру переносицу и киваю.

Через полтора часа флэшбеков из детства, когда всеми правдами и неправдами, угрозами и обещаниями, кнутами и пряниками меня уговаривали съесть хоть пол тарелки супа, Миша подвозит меня к дому Димы… К моему дому.
– Береги себя, Лиза. Будь на связи.
– Спасибо. Спасибо за всё, Миш, – я заглядываю в его глаза с благодарностью за временное спасение. Он привёл меня в чувства, дал мне письмо Димы, хоть немного восстановил моё физическое состояние этим супом. И кое-чем ещё.
Я впервые поднимаюсь в эту квартиру одна. Мне придётся привыкнуть к этому состоянию. Я. Одна. Надолго. Медленно открываю новую дверь и присаживаюсь на тумбу в коридоре. Привычным нажатием включаю свет. Смотрю на себя в зеркало. Разрушение старого – это начало нового. Даже если «старое» разрушается не по твоей воле, всё равно это начало нового. И всегда есть шанс, что в конечном итоге всё сложится неплохо. Мне остаётся только надеяться на это.


ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Стадия №1. Безграничная любовь.

Привет. Очень скучаю по тебе. Напиши мне. Почему не отвечаешь? Ты переехала в нашу квартиру? Расскажи, как ты.
Следи за машиной, хорошо? Не забывай заправлять. Если будет нужна помощь – сразу звони Мише.
Напиши мне, Лиза.
Я люблю тебя.

Я читаю его письмо, качаясь из стороны в сторону, сидя на кровати с коричневым изголовьем. Мне плохо. Разрывает от чувств, присущих осужденному на первой стадии отбывания наказания. Я осуждена вместе с ним. Живу в тюрьме с самым жестоким тюремщиком, ведь я не допускаю даже малейшей возможности освобождения. Я не могу позволить себе жить нормальной и свободной жизнью. Даже мысль о том, что я могла бы наслаждаться своей молодостью, свободой и комфортом, пока он там, вызывает во мне удушающее чувство вины. Предательство. Отвержение. Всё то, чего так сильно боялась я, всё то, что пережила вместе с ним и осталась. Это именно та боль, которую я хотела причинить ему всё это время, думая, что это исцелит меня. И вот сейчас, когда я могу произвести контрольный выстрел, могу заставить почувствовать его ту боль, что чувствовала я… Я чувствую только любовь. Я больше не хочу его наказывать. И я больше не хочу страдать по той девочке на бетонном полу. Она умерла, а я осталась. Я и моя безграничная любовь. Я и моё несогласие с правдой.
Он по-прежнему держится лучше, чем я, будто пишет не из тюрьмы, а из командировки. Какая, к чёрту, машина, Дима? Когда ты выйдешь на свободу, она уже сгниёт. И я вместе с ней. Я не могу позаботиться о себе, что уж говорить об этой машине! Я не выдержу, Дима.
Пишу Мише: «Я не могу…».
Он отвечает минут через пятнадцать: «Я заказал для тебя подарок ;)»

Я сдвинула брови и перевела взгляд на стену, пытаясь понять, что это значит. Подумала, что он перепутал меня с кем-то, но через пару часов в дверь позвонил безобидный с виду мужчина лет шестидесяти и протянул мне подарочный пакет с синей коробочкой внутри.
– Это вам! – Улыбается он.
– Ээээ… Я Вам что-то должна?
– Нет, нет, что Вы! Ваш подарок уже оплачен.
Я, снова сдвинув брови, закрываю дверь. Открываю коробочку, в которую аккуратно разложены пакетики с белым содержимым. Тут хватит на одиннадцать лет. Употребления или строгого режима, смотря как повезёт. Я попала в какую-то параллельную реальность? Пишу Мише: «Спасибо».
Он не отвечает.
Я достаю один из пакетиков и прячу свой подарок под матрас кровати. Подкручиваю цвета этой жутчайшей реальности, затем осматриваю квартиру. Пора наводить порядок, так не может больше продолжаться. Иначе скоро меня будут показывать по новостям, как тех сумасшедших бабок, устроивших из своей квартиры помойку и пристанище для крыс.

Звоню Андрею, хозяину квартиры, которую по-прежнему снимаю, и говорю, что съезжаю. Затем я подключаю свой телефон к чёрной колонке JBL, включаю музыку и собираю вещи Димы по квартире. Аккуратно поднимаю его толстовку, прижимаю к носу, вдыхаю эйфорию и вешаю на вешалку в шкаф. Поднимаю его штаны и аккуратно складываю в ящик. Собираю его футболки и возвращаю всё на места. Срываю постельное бельё с кровати и запускаю стирку. Беру большой мусорный пакет и медленно собираю какие-то заколки, резинки с ненастоящими камнями, женские футболки, расчёску, все зубные щётки. Зачищаю эту квартиру от доказательств присутствия любых других женщин. Уничтожаю улики. Припудриваю чёрно-белую реальность под свои пушистые фантазии.

Беру ключи от машины и спускаюсь на парковку, по дороге выкидываю пакет с его прошлым. Символично закинув в контейнер остатки других женщин и привычно перестав дышать, когда крышка контейнера захлопывается, чтобы не почувствовать запах, в моей голове появляется мысль: «Интересно, а он пишет только мне?». Сажусь в машину. Закуриваю. Пускаю дым в лобовое стекло. Смотрю на пассажирское сиденье. Я была на нём несчастна. Я была на нём счастлива. Подвергалась огранке. И стала кольцом от Тиффани, в котором навечно запечатлён красно-синий свет.

Покупаю в супермаркете резиновые перчатки, тряпки, порошки, чистящие средства. Кидаю в тележку всё, что поможет мне смыть с этой квартиры все отпечатки пальцев, запахи и мои знания о том, что в ней происходило. В соседнем отделе я взяла три белые фоторамки с широкими паспарту и две стеклянные, полностью прозрачные. Две бутылки вина.
Плотную строительную плёнку и скотч. Набор маньяка. На парковке заклеиваю выбитое клоном заднее окно.

Под громкую музыку из чёрной колонки, я отмываю квартиру до самого утра, будто своё сознание. Отмываюсь от прошлого. Захожу на кухню, слабо освещённую мартовским рассветом, и достаю чашку, чтобы налить воды. Случайно роняю её на кафельный пол, и она разлетается на маленькие кусочки. Смотрю на осколки. Смотрю. Смотрю. Достаю ещё одну чашку и кидаю её на пол. Потом делаю это ещё раз. И ещё. Я остановилась, когда разбила всю посуду, кроме бокалов для вина, они мне ещё пригодятся.
Задёргиваю шторы в спальне и ложусь на свежее бельё. Подушки пахнут кондиционером для белья. Альпийский луг или морозная свежесть. Так не пойдёт. Встаю, иду в коридор, достаю из ящика эйфорию, возвращаюсь в спальню и брызгаю на подушку. Глубокий вдох. Закрываю глаза.

И открываю их в прошлом. В коридоре квартиры своих родителей. Сейчас семь утра. Я ничего не ела со вчерашнего дня и не спала ни минуты этой ночью. Я только что пришла домой, как раз вовремя, мама только что проснулась. Она вышла из своей спальни, поймав меня на пути к ванной, и сказала:
– О! Ты сегодня рано встала, молодец! Во сколько вчера вернулась?
Мама думает, что я была с Кристиной на бьюти-шоу Зверева в Ледовом Дворце на Большевиков. У меня правда были билеты, но я не пошла. Я застыла на пару мгновений, пытаясь угадать, во сколько мама легла спать накануне.
– Эмм, я не помню точно, наверное, около двух часов ночи, – отвечаю я.
Маму устроил этот ответ. Я облегчённо вздохнула и пошла в ванну. Постояв под прохладным душем минут семь, который, к слову сказать, не добавил мне ни капли бодрости, я вышла и поймала недовольный взгляд мамы, которая из-за меня опаздывает на работу.
– Вместе выйдем, да? – Говорит она, забегая в ванну.
Я планировала сегодня прогулять колледж, но в последнее время я слишком много вру маме и поэтому молча киваю. Не то чтобы я переживаю по поводу своих моральных качеств, но чисто статистически вероятность моего прокола увеличивается с каждым новым вихрем вранья, который я наматываю вокруг своей персоны перед родителями. Рано или поздно я сама запутаюсь. Поэтому съезжу в колледж. Напомню о своём существовании преподавателям и одногруппникам.
Пока мама сушит волосы, я залпом выпиваю её кофе и иду в свою комнату переодеться. Затем выхожу в коридор и надеваю короткую дутую куртку цвета маджента. Мама поспешно выбегает вместе со мной.
– Ой, заморозишь свою жопу когда-нибудь! – Говорит мама, пока мы идём к автобусной остановке. Я молча улыбаюсь, спрятав рот под высоким воротом куртки, обрекающей меня на замороженную жопу.
Я прячу руки в карманах, в одном из которых крепко сжимаю телефон. Не буду врать, что не жду смс или звонка. Но заранее знаю, что если он позвонит, то я не возьму. А если напишет, то я постараюсь не отвечать, как можно дольше. Это такая игра.
Мы спускаемся в метро на станции Финляндский вокзал. Мама работает на Балтийской, а я учусь на Нарвской. Совсем рядом, всего одна станция. Когда мы проезжаем площадь Александра Невского, телефон в руке начинает вибрировать, и я опускаю плечи, расслабившись и обрадовавшись тому, что он написал. Я переживала, что вчерашний вечер мог стать последним в наших отношениях из-за того, что Дима разочаруется во мне окончательно.
Так я и проехала все станции до Балтийской, сжимая телефон в руке в кармане. Только когда я попрощалась с мамой, и она вышла из поезда, я достаю телефон из кармана и читаю: «Я у твоего дома. Выходи». Смотрю на время получения сообщения и решаю, что достойная пауза уже выдержана. Отвечаю: «Я не дома». И поезд уносит меня из зоны доступа на две минуты. И возвращает в неё.
«Твою мать, ну и где ты?!»
Я расстроенно выдыхаю и зажмуриваю опухшие от недосыпа глаза. Я надеялась, что он перестал злиться. Не хочу продолжать эту ссору. Начинаю медленно набирать ответ, держась левой рукой за поручень сверху: «Я не хочу продолжать», и в это мгновение двери открываются, и толпа людей, подхватив меня и сжав, как в тисках, выносит из поезда и тащит к эскалатору.
Я прикладываю телефон к своему животу и крепко сжимаю его, а потом и вовсе прячу в карман, чтобы не потерять в толпе. Выйдя на улицу и вдохнув свежего воздуха, я чувствую, как телефон снова вибрирует, но уже от звонка. Я не поднимаю трубку. Он звонит снова. Такая игра. Так продолжается всё время, пока я иду от метро к колледжу. Минут десять. Его ярость надо переждать. Я останавливаюсь и закуриваю сигарету, достаю телефон, чтобы продолжить сообщение. Я хотела написать, что не хочу продолжать ссориться, что я очень люблю его и не хочу, чтобы он злился. Но получилось так, что я отправила только «Я не хочу продолжать». Случайно нажала, пока боролась с бурной рекой рабочего класса, вытекающей из метро к фабрикам на Нарвской.
Я закрываю глаза и выдыхаю дым в серое небо. Стою так секунд пять. Пишу новое сообщение.
«Дима, я прошу тебя, успокойся. Я не дописала сообщение и случайно отправила его, пока выходила из метро. Я писала тебе, что не хочу продолжать ссору. Я устала, мы не спали ни минуты. У меня ещё четыре пары в колледже. Давай созвонимся вечером и спокойно поговорим. Пожалуйста, умоляю…»
Пока я пишу этот успокоительный текст, мне приходит новое сообщение от Димы. Я отправляю своё сообщение и не без тревоги открываю его.
«Лиза, пожалуйста, возьми тел.»
Я читаю это сообщение тысячу раз, даже забыла о сигарете, которая уже дотлела у меня в руке до фильтра. Отвожу взгляд от экрана в сторону, немного прищурившись. Что с ним происходит? Кидаю телефон в сумку и, скрючившись от холода, который только сейчас почувствовала, быстрым шагом иду в колледж.
На последней парте и под прикрытием Кристины, я засыпаю, как только моя голова касается импровизированной подушки из рук.
Через полтора часа Кристина будит меня толчком в бок. Я резко поднимаю голову, оглядываясь по сторонам. Тру опухшие глаза и недовольно смотрю на неё. Она говорит издевающимся тоном:
– Да уж, Лиза! Ты не похожа на девушку, которая вчера была на бьюти-шоу, – она приглаживает мои растрепавшиеся волосы и хихикает. – Ты что делала вчера ночью?!
Я утыкаюсь лицом в ладони и закрываю глаза:
– Я была на шоу, но к бьюти оно не имеет никакого отношения.
– Ладно, потом расскажешь. «Пойдём купим кофе в столовке и покурим», – говорит Кристина, смахивая себе в сумку тетрадки и ручки.
Я смиренно иду за ней.
В очереди за кофе я стою за каким-то очкастым парнем, а Кристина стоит сразу за мной.
Она просовывает руку вперёд и щипает парня за задницу, он оборачивается и удивлённо таращится на меня через свои окуляры. Я секунду молчу и смотрю ему прямо в глаза, но, когда Кристина начинает хохотать за моей спиной, я тоже не сдерживаюсь и заливаюсь смехом, скрючившись на глазах у ошарашенной жертвы нашего стандартного прикола. Я даже прослезилась и заодно проснулась. Не знаю почему, но это смешно каждый раз. Дождавшись свои капучино с сиропом, мы накидываем куртки и идём на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и покурить. Кристина идёт первой, я за ней, а сбоку подходит наша очкастая жертва сексуального буллинга, и я пропускаю его вперёд дружелюбным жестом. Как только он встаёт между мной и Кристиной, я просовываю руку и сильно щипаю её за задницу и сразу же отхожу в сторону, пропуская ещё несколько студентов перед собой. Кристина оборачивается и кричит на жертву:
– Ты, что, по морде давно не получал?!
Я выхожу, стараясь не расплескать кофе, но не могу сдерживать хохот. Кристина уже прикурила сигарету и ждёт меня, а я продолжаю смеяться. Она поворачивается ко мне и наигранно меня передразнивает, подносит зажигалку к моей сигарете и говорит:
– Да успокойся ты уже. У тебя истерика?
Это действительно истерика.
– Ага, – говорю я, затягиваясь и растирая глаза. Я расправляюсь и движением головы закидываю волосы назад, встретившись взглядом с довольно наблюдающим за нами парнем, присевшим на капот своей синей BMW.
Я тут же перестала смеяться, повернувшись на Кристину, взглядом показав ей Диму. Она радостно поднимает руку и машет ему. Он машет ей в ответ. Потом он снова смотрит на меня, а я на него. Это такая игра: кто первым позвонит, кто первым подойдёт, кто первым уйдёт. Кто первым умрёт. Если он делает шаг назад, то я делаю два.
Я могу побежать в обратном направлении, но я знаю, что он меня догонит. Возможно, я убегаю в обратном направлении только потому, что знаю, что он догонит. Я стою на месте, втягивая дым и кофе, кажется, что весь мир заморозился в ожидании развязки этого напряжения. Дима улыбается и идёт в нашу сторону.
– Ну всё, до свидания, – еле слышно произносит Кристина.
– Привет, девчонки, как дела? – говорит Дима, подходя к нам.
С такой открытой улыбкой. Светлыми глазами. Да, да, они кажутся светлыми в такие моменты. Именно этого Диму я люблю. Но у такого Димы есть цена. Его надо заслужить. Предварительно выстрадать. Я ещё окончательно не поняла, как это работает.
Кристина приветливо улыбается:
– Всё супер. Ну что, ты её забираешь? Она всё равно спит на задней парте. Бесполезная единица общества, – Кристина затягивается, а я молча улыбаюсь.
Мы все улыбаемся. Время, остановись пожалуйста. Почему так не может быть всегда?
Дима протягивает руку и ждёт. Я закатываю глаза и улыбаюсь Кристине, вкладывая руку в его. Он тянет меня к машине и открывает пассажирскую дверь. Я сажусь своей «замороженной жопой» на кресло и чувствую включённый подогрев. Дима обходит машину и садится за руль.
– Ты знал, что я поеду с тобой, да?
– Да, – он самодовольно смотрит на меня, потом говорит:
– Я сейчас смотрел, как ты выходишь из колледжа и смеёшься и вспомнил, как увидел тебя в первый раз. Ты так же хохотала с Кристиной и встала прямо у моей машины, схватившись за живот. Я смотрел на тебя и даже позавидовал этой лёгкости. Люблю, когда ты такая, – он перевёл взгляд на дорогу, – не такая, как вчера.
– И я люблю, когда ты такой, как сейчас. Не такой, как вчера.
Для того чтобы летать в облаках, как сейчас, нам обязательно предварительно спускаться в подземелье как вчера? Обязательно отталкиваться от дна, чтобы возвыситься? Обязательно уходить в минус, чтобы на следующий день выйти в плюс?
Нам обязательно периодически ненавидеть друг друга, чтобы любить?
– Прости меня, малышка, – он переваливается через слот между сиденьями и целует меня, не дожидаясь моего очевидного ответа.
Затем он достаёт ключ и протягивает мне. Я смотрю на него с недоумением.
– Это ключ от моей квартиры.
– Я поняла. Зачем он мне?
– Ну, – он немного замялся, возможно, он сам не совсем понимает, зачем мне ключ от его квартиры, – во избежание ситуаций, как сегодня ночью.
Я мотаю головой. Не хочу обсуждать вчерашнюю ночь. Я забыла её, как только посмотрела в его светлые, чёрные глаза. Когда я поднимаюсь в облака, мне не хочется вспоминать подземелье. Мне начинает казаться, что подземелья и вовсе не существует.
– Дим, ключ не поможет избежать ситуаций, как вчера.
Он вздыхает. Я машу рукой и кидаю ключ в сумку:
– В любом случае, я как вампир. Меня надо пригласить, чтобы я пришла, – я смеюсь.
– Окей. Я приглашаю тебя сейчас. Поехали домой?
Я довольно киваю.

Дома я лежу в его объятиях, вдыхая запах эйфории на кровати с коричневым изголовьем. Дневной свет пробивается сквозь щель между шторами блэкаут тонкой яркой полоской. Смотрю на эту полоску. Потом смотрю на него. Он уже спит. Я тихонько провожу пальцами по его щеке и губам. Я так сильно люблю его. Снова смотрю на полоску. Закрываю глаза, проваливаясь в сон…

Открываю глаза и опять смотрю на эту полоску. Вдыхаю запах эйфории с подушки на кровати с коричневым изголовьем. Закрываю глаза, пытаясь снова уснуть, чтобы видеть сны. Я представляю, что он сейчас в душе и вот-вот вернётся ко мне. Он будет пахнуть персиковым гелем для душа Le Petit Marseillais. Обнимет сзади, уткнётся носом в мои волосы и сделает глубокий вдох. Я буду улыбаться, не открывая глаз. Его рука будет медленно подниматься от моей ноги к животу под его же футболкой.
Резко открываю глаза и вскакиваю, чтобы прекратить эту добровольную галлюцинацию, потому что чем дальше я в неё зайду, тем тяжелее мне будет из неё возвращаться в мерзкое настоящее. Снова смотрю на полоску между шторами. Я одна в этой постели. Одна. Его нет ни здесь, ни в душе, ни на кухне. Это твоя реальность, Лиза. Можно обезболить, если невыносимо.
Не могу описать словами, насколько невыносимо. Ни одно подземелье не напугало бы меня так сильно, чтобы я отказалась от последующего полёта в облаках с ним. Я сейчас в подземелье, в котором мне нужно будет просидеть одиннадцать лет, чтобы потом всю оставшуюся жизнь летать в облаках. Я так сильно по нему скучаю. Я будто влюбилась в него снова, по-другому, открыто. Вторая волна цунами, которая беспрепятственно накрывает прибрежный город, потому что все ограничения и преграды хладнокровно уничтожила первая. Вспоминая наше прошлое, вспоминая даже самые худшие моменты, самое тёмное подземелье, в котором я с ним бывала – по сравнению с разлукой с ним, кажется пятизвездочным отелем на берегу Средиземного моря.

Привет, любимый. Я так скучаю по тебе. Невыносимо. Так странно писать тебе это так открыто… Раньше я это чувствовала, но не могла сказать из-за обиды. Ты прав, мы будто играли с тобой какой-то спектакль. И я тоже больше не хочу играть, хочу говорить, как есть.
Ты мне снился. Помнишь, когда ты забрал меня из колледжа и мы проспали весь день, а потом я звонила маме и врала, что останусь у Кристины, чтобы сделать какой-то совместный доклад, и поеду в колледж от неё на следующий день. А мы с тобой потом всю ночь валялись и смотрели фильмы. Я даже не помню, какие конкретно, потому что на самом деле мы их не смотрели :)
Очень скучаю по тем временам. Всё бы отдала, чтобы вернуться туда.


ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Стадия №1. Любовь.

Помню, как увидел тебя у барной стойки, ты была так растеряна и невинна. И эта странная толстовка белая с розовым… На тебя нельзя было не посмотреть. Потом через месяц, помнишь? Наверное, нет, но я помню эту встречу пятисекундную. Я уезжал из клуба, и ты вышла в своём длинном голубом платье тоже, кстати, странном очень.

Я смеюсь. Не знала, что он так внимателен. Не знала, что он помнит всё это. Он пишет «я», вместо «мы», но я прекрасно помню, что он уезжал тогда с Аней. Мы пишем свою историю заново, без неё?

Я обрадовался тебе как родной. Не знаю почему. Просто почувствовал что-то, что давно или даже, может, никогда не чувствовал. Может, существуют какие-то силы потусторонние всё-таки. Родство душ. Хотелось бы верить. Я вернулся в следующую субботу один, в надежде тебя найти.

Я тоже пришла тогда, чтобы увидеть его. Я улыбаюсь. Эта стадия заключения предполагает чувствование безграничной любви куда более яркой, чем была на самом деле.

Ты еле стояла на ногах. Была очень красивая и пьяная. Прости, я не мог не воспользоваться этим.

Мы никогда не обсуждали с ним происходившие события. Никогда не делились видением этих событий с каждой стороны. У меня немного вспотели ладони от волнения, потому что мы приближаемся к болезненным событиям. Хотя все наши отношения пронизаны этими событиями.

Точнее, я, как истиный джентльмен, довёз тебя до дома, который оказался домом твоей бабушки. Смешно сейчас вспоминать. Потом поймал тебя на обратном пути. И мы поехали ко мне. К нам.

Я уже сильно напряжена. Он написал «истиный» с одной буквой «н». И он подходит к травмирующим моментам. Не знаю, как он выкрутится. Я потёрла своё «истиное лицо» руками, взяла письмо и пошла на кухню, чтобы налить вина. Можно просто чувствовать боль. Видеть её. Это мой уникальный узор. Шрамирование психики. Это я. Другой не будет. Придётся жить. Если станет невыносимо, можно обезболить. Делаю глубокий вдох, хороший глоток и продолжаю читать.

Прекрасная ночь получилась тогда. Много раз вспоминал её и сейчас. Вернуться бы сейчас в ту ночь.
Я люблю тебя.

А вы хотите вернуться в ту ночь? Я уверена, что да.
Он выпил розовую таблетку со стола в гостиной, и я сказала, что тоже хочу попробовать. Он сказал, что в таком случае мы больше не увидимся. Спустя полчаса мы сидели на кухне, он на стуле, а я на столе, и у меня в руках был стеклянный стакан с водой. Дима значительно повеселел к тому времени и казался таким мягким и добрым, его глаза блестели. Я была так счастлива! Моя цель была достигнута, я не могла поверить, что нахожусь с ним в его квартире. Что он со мной. Я спросила его ещё раз, несерьёзно. Думаю, я тогда хотела, чтобы он снова так пристально посмотрел мне в глаза и сказал, что мне нельзя этого делать. Я тогда хотела ещё раз окунуться в свои фантастические интерпретации его агрессивного поведения. Почувствовать его страх за меня. Свою важность для него.
Но он неожиданно вскочил со стула и больно схватил меня за руку, резко сдёрнув со стола. Я еле устояла на ногах, и сильно испугавшись, ударила его стаканом. Сама до сих пор не понимаю, как так вышло, а тогда я обомлела от ужаса. Стакан вылетел из моей руки и разбился об этот кафельный пол, но каждому из нас было не до него. Я рассекла Диме бровь, и тонкой струйкой кровь потекла по его лицу. Я сейчас отчётливо помню, как испугалась тогда. Я боялась, что всё испортила. Совершила непоправимую ошибку. Одно неверное движение, и я теряю его. Знаю, что изведу себя чувством вины за это. Боюсь сама себя, если буду виновата. В моих глазах был жуткий страх. А в его – ярость. И я была готова на любой исход, лишь бы он не выгнал меня отсюда.
Он бросился ко мне, я сейчас вижу это как в замедленной съёмке. Делаю глоток вина. Раньше у нас было только настоящее, и мы никогда не обсуждали прошлое. Теперь у нас нет настоящего, и нам приходится копаться в прошлом.
Он крепко схватил меня, это было и объятие, и захват. Это была любовь и ненависть. Страх и страсть. Забота и агрессия. Одновременно. В этом весь он. Всегда на грани добра и зла. Он поцеловал меня, а я чувствовала его кровь. Это был наш первый поцелуй и бой. Одновременно. Добро и зло.
Я начала мямлить что-то:
– Я… Я… Я не…
А он ответил твёрдо, возможно даже грубо, но шёпотом:
– Я знаю. Тихо.
Это была любовь со знаком «минус». Или ненависть со знаком «плюс».
Делаю ещё глоток и смотрю на пустой бокал. Наливаю ещё.

Не стоит винить его во всём. Я тогда посчитала этот момент первым днём нашей любви. Так оно и было. Потому что мы оба оказались больными. На этом и сошлись. На следующее утро он просил у меня прощения, целуя моё запястье с красно-синим пятном. Сказал, что таблетка оказалась какой-то излишне стимулирующей. И в тот самый момент, когда я гладила его по чёрным волосам и смотрела в его чёрные, но светлые, извиняющиеся глаза, я подсела на что-то покрепче его грёбаных таблеток.
Да, абсолютно точно, я бы тоже хотела вернуться в ту ночь сейчас. Я сейчас стою на кухне, в том самом месте, где всё это происходило, закрываю глаза и представляю. Его руки. В них такая сила, но они мягки со мной. В нём такая холодность, но он горит рядом со мной. По его лицу стекает кровь, но он не чувствует боли, целуя меня. В нём кипит ярость, но он нежен со мной. Он такой сильный, но слабый рядом со мной.
Я выпускаю бокал из руки, и он летит на кафельный пол, разлетается на мелкие кусочки, как тот стакан из прошлого, и вино брызгает в разные стороны, как кровь на его лице. В этих отношениях каждый получал то, что ему было нужно. Любовь. Привязанность. Принятие. Непринятие. Зависимость. Контрзависимость. Боль. Кровь.

«Исследования показывают, что социальная изоляция вызывает существенные изменения личности осужденного. При этом в первый период после прибытия в исправительное учреждение осужденный ещё не осознаёт коренного изменения своего социального статуса и продолжает мыслить категориями обычного человека. У осужденного доминируют мысли о прошлом».
(с) Учебное пособие по пенитенциарной психологии.
Автор: О.В. Липунова.

Доминируют мысли о прошлом. Доминирует прошлое. Я не сижу в тюрьме физически, но абсолютно точно нахожусь в заточении. Психологи говорят, что свобода всегда внутри. Для меня эта фраза сейчас не несёт никакой смысловой нагрузки. Я не понимаю, что это значит. А в саундтреке к «Бумеру» Шнур поёт, что свобода никому не даётся просто так, и что из неё нет выхода и в неё нет входа.
Никаких инсайтов.
Аккуратно перешагиваю осколки своей инсталляции прошлого и собираюсь к родителям на ужин. Даже реальным заключённым положены длительные свидания с родственниками и прогулки на свежем воздухе. Мне надо проветриться. И поесть.

Я еле заехала в неочищенный от снега двор родителей. Что за жуткий апрель? Коммунальные службы не видят смысла в уборке снега в апреле, ведь уже весна, он скоро и сам растает. Наверно у них такая логика, хотя этот снег может пролежать здесь до мая и, более того, вполне возможно выпадет новый. Мы же в Питере, здесь зима длится с ноября по июнь.
Не знаю, как точно надо вести себя в таких ситуациях, но я давила на газ, пока задние колёса прокручивались в снегу с бешеной скоростью, а проходящие мимо люди недоумённо поглядывали в мою сторону. Моя тактика сработала и либо от силы бешеного трения снег нагревался и таял, либо колёса дорыли до асфальта, но машина резко дёрнулась вперёд, и я припарковалась. Будем так считать.

Я открываю дверь своим ключом. Дома никого нет, кроме кошки Алисы, которая всегда встречает вновь прибывших своим урчанием и трётся о ноги до тех пор, пока её не накормят. Она такая настойчивая, что её кормят все, кто заходит к родителям в квартиру. Она постоянно жрёт. Я сразу иду на кухню, отсыпаю Алисе корма и достаю бокал из посудомойки. Затем иду в свою комнату, в которой теперь есть бар с алкоголем. Открываю стеклянную дверцу и достаю бутылку вина. И когда я отхожу от бара, мой взгляд натыкается на маленький синий ноутбук. На минуту я застыла, вспоминая все события, связанные с ним. Если бы он тогда не разрядился, я бы успела удалить переписку с боссом. Качаю головой, представив, что я всё-таки вышла замуж за Сашу. Думаю, что даже нынешнее моё положение лучше, чем отмеченное семейное положение во ВКонтакте. Замужем за… Облегчённо вздыхаю и наливаю вино. В любой ситуации можно найти плюсы!
Открываю нетбук и скачиваю на телефон пять совместных фотографий с Димой, которые хранятся у меня в почте. Заеду распечатать по дороге домой. Я привыкла отправлять классные кадры себе на почту сразу же. Чтобы не случилось с телефоном, даже если он утоплен в Неве, то мои дорогие фотографии остаются.

Просидев у родителей часа два перед телевизором и с кошкой на коленях и так их и не дождавшись, я уезжаю. На выезде из двора я, что было вполне предсказуемо, снова закапываю заднеприводную BMW в весеннем сугробе и не могу выехать. В этот раз она плотно «легла на пузо». Уверена, что Дима бы смог вырулить, но я – нет. Моя авторская стратегия в этот раз оказалась проигрышной. С каждым нажатием на педаль, машина зарывается всё глубже и глубже. Придётся откапывать. Выхожу, закрываю машину, оставив её прямо на выезде из двора, и иду за лопатой.
Слышу непрекращающееся гудение, останавливаюсь, закатываю глаза и мгновение сомневаюсь, затем всё-таки возвращаюсь, чтобы объяснить ситуацию. На повороте во двор стоит Honda CRV, окно открывает мой бывший сосед, который так же, как и я, жил в этом доме с родителями в детстве, а сейчас периодически их навещает.
– Привет, Лиз! Не знаешь, что за дебил тут машину оставил?
– Привет, Рома. Это я.
Я пожимаю плечами и игриво улыбаюсь, чтобы сгладить неловкий момент. Ему, наверное, стыдно, что он назвал меня дебилом. Хотя сейчас он смотрит на меня без капли сожаления во взгляде.
– Ты что, пьяная?
– Немного, – пожимаю плечами. Думаю, он только что утвердился в своём мнении относительно меня.
– Так ладно, давай я тебя дёрну, – он выходит из машины, открывает багажник, достаёт трос.
Отстёгивает маленькую крышечку в переднем бампере, я её раньше не замечала, и вкручивает металлическую петлю, к которой привязан трос. Проделывает тоже самое со своей стороны. Волшебство! Рома говорит мне:
– Садись за руль и плавно нажимай на газ. Сильно не газуй, поняла?
– Да, да, хорошо. Спасибо, – я сажусь за руль и послушно выполняю все требования.
Он кричит из окна:
– Выверни руль направо!
Я поворачиваю.
Подходит какой-то мужчина и толкает машину сзади и кричит Роме:
– Давай в раскачку!
Пока спасители раскачивают меня в разные стороны, как на качелях, и периодически что-то друг другу кричат, а я бездумно нажимаю на газ им в такт, я замечаю маленький прозрачный пакетик с белым содержимым в слоте между креслами. Округляю глаза, в очередной раз шокированная собственной безалаберностью. Эта же машина, это же вещество. Только я даже не спрятала его в запасное колесо. Осуждающе качаю головой, закатываю глаза и вздрагиваю от стука в стекло. Хватаю пакетик и зажимаю его в кулаке, прежде чем повернуться к Роме. Зажмуриваюсь, надеясь, что он не заметил. Уверена, что со стороны это выглядит очень странно. Но это и на самом деле ненормально, будем откровенны. Поворачиваюсь к Роме и выхожу из машины, чтобы благодарно откланяться и скорее уехать.
Рома смотрит на меня, сдвинув брови. Он такой прямолинейный. Я засунула руку с пакетиком в карман куртки и говорю, стараясь мило улыбаться:
– Спасибо большое, – затем я поворачиваюсь к мужчине, который толкал машину и сейчас отряхивается от коричневого снега, летящего на него из-под моих колёс и кладу свободную руку на грудь и немного нагнувшись говорю ему, – и Вам спасибо большое! Вы настоящие мужчины, чтобы мы без вас всех делали, – по-моему, это в итоге прозвучало издевательски, но я старалась, правда.
Рома ещё больше сдвинул брови и, не сводя с меня глаз, медленно произносит:
– Не за что. Машина у тебя не зимняя, конечно.
– Да, это точно, – я улыбаюсь. – На таком грузовике, как у тебя, комфортнее.
– А это не моя. У меня тоже низкая, но хотя бы полноприводная.
Я улыбаюсь в неловкой паузе. Он продолжает оценивать моё состояние, а я всё крепче сжимаю пакетик в кармане.
– Ну ладно, спасибо тебе ещё раз! – Я поворачиваюсь к машине, а Рома говорит мне в спину:
– Слушай, в таком состоянии, может, не стоит ехать? Сейчас такая каша на дорогах, а ты на липучках, опасно, – я вопросительно морщусь, не понимая, о чём он вообще говорит, – Может, съездим в кино? У меня нет планов, а у тебя?
– У меня тоже нет на ближайшие одиннадцать лет, – я улыбаюсь и пожимаю плечами. Рома снова сдвигает брови, но я привыкла, что люди считают меня ненормальной. Нормально считать меня ненормальной, скажем так.
– Тогда прошу, – он открывает дверь и протягивает руку.
Призрак Димы Лизиного преследует меня в каждом мужчине. Только в боссе не было ни единого намёка, ни малейшей схожести, ни микрона этого призрака. Полная противоположность. Антипод. Антидот. Другая реальность, в которой Лизиного не существует. Зато существуют другие фантастические твари.

Мы в Охта Молле. Рома пошёл покупать билеты в кино, а я бегу в фотосалон, чтобы напечатать пять фотографий:
1. Дима держит меня на своей спине, я запрыгнула на него сзади. Он смеётся. Я тоже. В наших глазах радость. Чистая и открытая.
2. Фото с логотипом Geometria из RedClub. Дима говорит мне что-то с очень серьёзным лицом, а я слушаю его, смотря в глаза с улыбкой. Спасибо тебе, неизвестный фотограф, что запечатлел нас. Мой взгляд. В нём видна истина. Истинная любовь, с двумя «н».
3. Он за рулём синей BMW, я фотографирую нас. Он смотрит в кадр и улыбается. В моих глазах здесь тоже читается истина. Истинная боль.
4. Я фотографирую нас в белоснежной BMW Z4 в Бангкоке, пока Дима целует меня в щёку. В моих глазах здесь уже ничего не читается. Я так запуталась тогда, что сама не могла себя понять. До сих пор не могу.
5. Фото, которое я сделала за несколько секунд до его ареста. Я показываю кольцо в камеру и широко улыбаюсь, а Дима прижал руки к лицу и раскрыл рот, будто сам шокирован происходящим на этом кадре. Это последняя наша совместная фотография. Здесь мы выглядим счастливыми. Здесь мне на секунду показалось, что я делаю всё правильно.
Девушка в оранжевом поло с вышитым логотипом фотосалона протягивает мне конверт с фотографиями, прервав бурную реку моих воспоминаний.

Мы с Ромой смотрим какой-то фильм на экране, но по-настоящему я всегда смотрю своё кино. Бесконечный киносеанс в голове. Я могу даже не закрывать глаза. Безлимитный ускоренный просмотр от кровавого поцелуя до сине-красных огней в моём бриллианте. На этом моменте я всегда сжимаю его пальцами до боли.

Вечером Рома возвращает меня к машине.
– Может тебя домой отвезти лучше? Уверена, что доедешь?
– Да, да, всё в порядке. Я уже протрезвела сто раз. Я выпила всего бокал вина. Всё в порядке, точно! – Я тараторю, потому что семь минут назад, в кабинке туалета торгового центра, я утилизировала содержимое того пакетика. В себя. Эти пакетики аккуратно разложены в подарочной синей коробочке, которую мне романтично подогнал Миша.
– Ладно, – Рома улыбается, поверив мне. – Слушай, оставь свой номер. Давно не общались. Может повторим на днях?
– Ром, я сейчас… Как бы сказать, – как бы сказать, что я нахожусь в тюремном заключении ещё одиннадцать лет?
Рома поднимает руки вверх.
– Нет, ты только не подумай. Я тоже сейчас в этом состоянии: «как бы сказать», – он передразнивает меня и показывает пальцами кавычки.
– Тогда отлично, запиши мне в телефон свой номер, а я тебе прозвон сделаю. Не знаю свой номер.

Сев в свою машину и дождавшись, пока Рома уедет, я закуриваю сигарету и открываю окно. Звенящая пустота. Пик концентрации в плазме. Нет мыслей. Киносеанс на паузе. Антракт. Есть время жить. Минут сорок или час. Смотреть на этот руль и видеть этот руль, а не его руки на нём. Смотреть на пассажирское сиденье и видеть пассажирское сиденье, а не себя на нём. Смотреть на себя и видеть себя, а не ту, что не может без него жить. Смотреть и видеть без историй.

Добравшись без приключений до дома, я первым делом расставляю по квартире наши с Димой фотографии в новых рамках. То, что его нет рядом, не мешает мне чувствовать любовь. Даже если человек умирает, можно продолжать его любить. Я могу продолжать любить, даже расставаясь. Любовь – это прекрасное, созидающее, окрыляющее чувство. Никто не может запретить мне его чувствовать. Никто не может отнять его у меня. Даже сам объект любви не может мне этого запретить. Это моё, а не его. И при всех очевидных физических ограничениях, в которых теперь нам приходится существовать, как бы странно это ни звучало, я наконец чувствую, что в нашей любви ограничений больше нет. Это ощущается как открытое сердце. Будто я стою перед ним с распростёртыми объятиями. И не хочу ничего другого, кроме как обнимать его. Принимать. Таким, какой он есть. Не защищаясь и не убегая, не делая шагов назад, не боясь и не додумывая. Быть открытой для него.

В прошлой жизни, когда своей ведущей деятельностью я выбирала страдание, я думала, что если откроюсь ему полностью, то он зайдёт и выжжет меня изнутри. Уничтожит. Я сделала такой вывод, потому что думала, что в самом начале наших отношений я была открыта. Но это неправда. Он уничтожал не меня, а защиты и преграды, которые я выставляла, защищаясь от боли, которую думала он мне причинит. Защищала свои защиты. Боролась за свои иллюзии. Подвергалась огранке. И наконец, у меня получилось открыться. Я будто обнулилась. Из моей головы пропали все тревожные мысли. Осталась только чистая боль, без истории, без драмы и, как ни странно это звучит, без страдания. Боль и страдания – это не одно и то же. Ты можешь порезать палец и чувствовать боль, но при этом не носиться в мучительных размышлениях о неправильности выбора ножа, в сожалениях о решении порезать огурец, в чувстве вины или в страхе, что разовьётся гангрена и ты умрёшь. Ты можешь просто чувствовать боль. И всё. Боль – это функция живого организма. Доказательство жизни. Я могу чувствовать боль от того, что было между нами. Не нужно с ней ничего делать. Не нужно её лечить или пытаться задавить. Она есть и будет со мной. Если не надстраивать на свою боль пирамиды из идиотских мыслей, терроризирующих и вынуждающих страдать – то она становится частью пути, его неотъемлемой частью. Страдания приходят, когда ты вступаешь в борьбу со своей болью. Если что, можно обезболить.

После того вечера, когда ты предложил мне апельсиновый сок, я приходила в клуб каждые выходные. Весь месяц. Наша встреча на парковке тогда не была случайной. Я хотела увидеть тебя и предпринимала для этого всё возможное. Так что это не совсем совпадение или вмешательство высших сил. И когда я вышла и увидела

Моя рука остановилась. Как лучше написать? Я увидела тебя. Или я увидела вас. Я же увидела его с Аней. Но он пишет так, будто её не существует. Возможно, это болезненно для него. Может, он не хочет больше знать о ней. Не хочу его расстраивать. С другой стороны, мы не маленькие дети и оба всё помним.

И когда я вышла тогда и увидела вас, моё сердце остановилось. Если бы ты тогда не послал воздушный поцелуй…

Я хотела написать, что всего этого не было бы, но я не знаю, как всё было бы. Возможно, хуже.

Не знаю, как бы всё сложилось…
Я ни о чём не жалею. Кроме того, что тебя нет рядом.
Я люблю тебя. Очень сильно люблю тебя.


ГЛАВА ПЯТАЯ

Стадия № 2 Любовь с ограничениями.
Отношения по-прежнему кажутся фееричными, и их утрата осознаётся всё сильнее. Тоска и скука, бессилие и беспомощность давят так сильно, что постепенно включаются защитные механизмы психики. Подбирается более подходящая к новым условиям интерпретация прошлых событий.

А я жалею, что всё так сложилось. Столько всего сделано… И с моей, и с твоей стороны. Это как в драке, знаешь. Есть люди, которые могут остановиться. Есть люди, которые могут вообще не вступать в драку. А есть те, кто бьёт, получает удар в ответ и распаляется ещё больше и продолжает бить, и в какой-то момент уже понимает, что надо остановиться, но продолжает. Я такой. И ты. Наши отношения – это бесконечная драка, которую невозможно остановить. Сколько раз пытались и всё равно возвращались на этот ринг.
Но я пытаюсь вспомнить, когда это началось. Когда ты показала мне фак в ответ на моё дружелюбное приветствие? Или, когда провоцировала меня, задавая один и тот же вопрос у меня дома в первую ночь? Разбивала стакан о моё лицо? Когда неожиданно уходила и пропадала, а я искал тебя? Когда пересаживалась в машину к другому парню? Когда дёрнула ручник? Потом снова пропадала. Потом обманывала… Сносила моей машиной ворота на даче.
И в самом конце, когда я покупал тебе кольцо, я думал об этом как о твоей победе в этой драке. Я сдался тогда, серьёзно.

Чувствую холод от его слов. Знакомое ощущение. Этот холод возникал всегда так неожиданно, что заставал меня врасплох. Заставлял умирать внутри. Замораживаться. Сразу возникает желание закрыться и защититься. Заученная стратегия ведения боя. Адекватная реакция на нападение.
Я вскакиваю, сжав кулаки. Часто дышу, стараясь справиться с гневом. Гнев – реакция защиты, я знаю. Что я защищаю? Своё достоинство! Что он вообще несёт! Каждое из этих действий, за исключением босса, было моей защитной реакцией! Босс был случайным светлым лучиком в моём царстве мёртвых. Мимолётной вспышкой, осветившей подземелье через дыру на пару мгновений, пролетая мимо, как падающая звезда. Я хватаюсь за лицо. Ненавижу, когда он так делает!
Он продолжает драку. Я тебя, ты меня. Когда я не бью в ответ, он начинает бить себя моей же рукой. Эти слова призваны вызвать чувство вины во мне!

Знаешь, Дима, такие странные ощущения от твоего письма. Будто тебе нужно, чтобы я убеждала тебя. Я могу это делать, но ты разве поверишь? Есть смысл в этой игре?
Вижу, тебя тоже волнует прошлое. Исключительно моё. Будто не было в нём твоего активного участия. Все мои действия, так структурировано и хорошенько уложенные тобой в хронологическом порядке, были моей реакцией на твои действия!
Какой фак? Это была шутка в ответ на «апельсинчик», я не понимаю, ты серьёзно сейчас об этом пишешь? Ты снова ничего не хочешь помнить.
Провоцировала тебя вопросами? Как вопросы могут спровоцировать на физическое действие? Кто принимает решение? Да я хотела, чтобы ты был ещё ближе ко мне, потому что не могла нарадоваться, что оказалась рядом с тобой!! Господи, неужели ты не понимаешь этого?!
Неожиданно уходила? Или убегала, когда ты был в припадке ярости? Пропадала? Или защищалась, Дима?!
Садилась в машину к другому парню? Я не могу подобрать сейчас слов, чтобы они дошли до тебя и не были вымараны цензором! Садилась в машину к другому парню… Такое чувство, что ты издеваешься надо мной сейчас! Тебе напомнить, при каких обстоятельствах я «садилась в машину к другому парню»? При каких обстоятельствах я «дёрнула ручник»?
Обманывала, да. Так же, как и ты.
Я начала встречаться с начальником, когда мы с тобой не встречались, Дима. Думаю, ты тоже не хранил мне верность всё это время. Я рассталась с Сашей из-за своего босса. Потом мы снова начали с тобой общаться, и я не смогла сделать выбор, но Дима, ты ведь тоже его никогда не делал в мою пользу. Всегда были эти качели. Люблю/не люблю. Хочу/не хочу. Всегда была Аня, а потом ещё и Катя появилась. Это те, кого лично я знаю, возможно, их было больше? Во всяком случае, мне пришлось выбросить целый пакет женского шмотья из твоей квартиры!

Я так сильно давила ручкой на бумагу, что на последней строчке разорвала её и оставила след на его рабочем столе.
Не могу поверить! Как быстро ограничения вернулись! Как быстро я снова закрылась от него. Ещё вчера я чувствовала в себе силы оставаться открытой. Как только я открылась, он начал нападать. Я забыла, что Диму, которого люблю, мне всегда приходилось заслуживать. Чтобы любить друг друга, нам предварительно приходилось ненавидеть. Чтобы наступал день, нам нужна была ночь. И даже в этих письмах, которые я жду с таким трепетом, видимо, даже в них должна сохраняться преемственность нашей проклятой петли бесконечности. Перед тем, как воспарить в облака, нужно разогнаться в подземелье.
Почему я смогла открыться только когда его закрыли в клетке?
Я смогла открыться только когда заперли его!
Если ты встретишь голодного льва в саванне, страх парализует тебя от кончиков пальцев ног до волос на голове. Другое дело смотреть на того же льва в зоопарке, да? Он в клетке! А ты в безопасности. Ровно до тех пор, пока клетка не распахнётся… Ровно до тех пор, пока между вами не останется преград.
Представляю, что я сейчас сделала, если бы он был передо мной. Я бы убежала. Пропала бы. Так и поступлю.

Я в книжном магазине в Доме Зингера на Невском проспекте. Стою у стеллажа с надписью «Психология». Долго стою. Не могу найти то, что мне нужно.
Девушка-консультант, обратив на меня внимание, спрашивает:
– Я могу Вам помочь?
– Да, я пытаюсь найти что-то по пенитенциарной психологии. Может, есть какая-то книга или учебник?
Консультант закусила губу в раздумьях. Думаю, она впервые в своей жизни услышала слово «пенитенциарный».
– Знаете, – мне как-то неловко. – Это про психологию заключённых. Как они меняются в процессе своего заключения.
Я должна быть готова к тому, что нам будет всё сложнее общаться. Ведь он находится в клетке. Я не могу точно знать, как он живёт, потому что любое упоминание о распорядке дня в тюрьме вымарывается цензором, чтобы избежать возможного саботажа, организованного извне.
Девушка опустила взгляд и подняла руку ко рту. Кажется, ей никогда не попадалась такая книга на глаза.
– Я пойду посмотрю по базе, хорошо?
– Спасибо.
Через пару минут она возвращается с довольным видом победителя и синей книжечкой в руках и торжественно протягивает её мне. Я с грустью смотрю на неё и вежливо улыбаюсь. Эта книга нужна мне не для того, чтобы сдать экзамен в институте. Эта книга нужна мне для того, чтобы сохранить свою любовь. Это грустно. Мне необходимо научиться разговаривать на его языке. За одиннадцать лет его полностью перепрошьют. Мне нужна инструкция к его новому программному обеспечению.

Сажусь в машину, припаркованную на канале Грибоедова. Кидаю пакет с книгой на пассажирское сиденье. Закуриваю. Выпускаю дым. Смотрю на Спас на Крови, освещённый ярким весенним солнцем. Тоска и пустота. У меня ничего нет. Некуда ехать, никто меня не ждёт. Я больше энергия, чем материя. Я электрон, за которым никто не наблюдает. Электрон, который никому не сдался. Мне даже никто не позвонит, ведь никто не знает моего номера. Я в самовольном заточении. Отбываю наказание за всё, что натворила.
Открываю немногочисленные контакты в своём телефоне:
Мама
Миша
Подарки от Миши
Рома
Пишу: «Рома, привет! Чем занимаешься? Может встретимся?»
Он отвечает: «Сможешь приехать в Мамалыгу на Сенную? Я уже здесь, освобожусь через полчаса.
Я бросаю телефон на пассажирское сиденье и бью по поворотнику.

Через тридцать пять минут я сижу в шумном ресторане, а Рома за соседним столиком разговаривает с каким-то мужчиной. Их встреча затягивается. Рома извинился и попросил немного подождать. Я заказала вино, смотрю в окно и дёргаю ногой. У меня такое бывает. Паника накатывает. Гормональными волнами по крови разливается тоска. Я слишком сильно её чувствую физически. Мне становится больно. Благо, у меня есть обезболивающее. Я аккуратно встаю из-за стола и крадусь в туалет. Рома мимолётно посмотрел на меня и продолжил разговор. Хорошо, что мы не планируем встречаться или ещё какие-то романтические глупости. Иначе я бы уже обиженно ушла. Странно, да? С друзьями мы готовы быть более терпимыми и входящими в положение, нежели с людьми, с которыми нас связывает что-то большее, чем дружба. Какие-то другие ожидания, инструкции, требования. Если бы я шла на свидание, а не на дружескую встречу, то в ресторан сначала бы вкатились мои инструкции к оппоненту, а затем только сама я зашла бы с гордо поднятой головой и своими внутренними требованиями. Это в нас вшито на уровне ДНК или натренировано социумом?
Глубокий вдох. Через свёрнутую в трубочку пятитысячную купюру. Сидя на закрытой крышке унитаза. Сижу пять минут до достижения пика концентрации обезболивающего в крови. Выхожу в общее пространство с раковинами. Умываюсь. Если бы я пришла на свидание, то обязательно накрасила бы ресницы. Врезаюсь в глаза дрожащими, мокрыми пальцами. До сих пор не могу прийти в себя от утреннего письма, за которым неслась к ящику на первый этаж в тапочках. Я так хотела тепла. Так хотела почувствовать его любовь, нежность и свет. Но это письмо мне отправил Дима с тёмными глазами. Чувствую резкое и неожиданное объятие и знакомый запах женского парфюма. Оборачиваюсь.
– Привет, Ева! – Я обнимаю её в ответ.
– Куда ты пропала?
– Прости. Всё как-то… Плохо было, короче, – я машу рукой. Я говорю в прошедшем времени только потому, что сейчас не чувствую себя плохо. Почему я сейчас не чувствую себя плохо, вы знаете. Пик концентрации, не более.
– Да, я слышала. Ты как? Сейчас лучше? Ты с кем здесь?
– Да, с другом встречаюсь, – заглядываю ей в глаза, поймав себя на желании оправдываться за то, что я здесь с парнем.
Ева облегчённо улыбается.
– Слава Богу! Надеюсь, его зовут не Дима?
Я улыбаюсь и отрицательно качаю головой. Если бы у меня был выбор, всё было бы не так. Так что это не моя заслуга.
– Так, ладно. Дай мне свой номер. Встретимся на днях, окей? – Она тычет в меня пальцем, будто пытается вспомнить что-то ещё. Она так делала, когда рассказывала мне, где и что лежит в офисе Димы босса.
Ева, в принципе, доказательство существования Димы босса в моей жизни. Более того, она причина.
– Пора уже выбираться из своего заточения, да? – Произносит она почти бездумно, записывая свой номер в мой «Айфон».
Я снова наигранно улыбаюсь и киваю. Мне не выбраться из этого заточения. Ева уходит, я ещё раз умываюсь и смотрю на себя в зеркало. Выхожу в зал. Рома уже сидит за моим столиком. По дороге я машу официанту и прошу принести ещё бокал.

Первое, что делает Рома, когда я сажусь за столик и хватаюсь за недопитое вино, спрашивает:
– Ты не за рулём?
Если бы это было свидание, и я бы всё же осталась по каким-то причинам, то первое, что я ожидала бы услышать – извинения за задержку.
– Это всего пара бокалов вина, – я машу рукой. – Перестань.
Рома не смягчается от моих гипнотических пассов. Его лицо по-прежнему очень серьёзно. Я беру бокал, который только что принёс официант. Сдвигаю брови.
– Рома, тебя правда это волнует? Честно? Мы сейчас сидим и пьём вино в ресторане. Не драматизируй, а!
– Да, – он резко перебивает, – но представь, что я не хотел бы, чтобы после этого ты разбилась. Вроде это нормально, нет?
– Что? Пытаться контролировать то, что не можешь? Нет, это ненормально, – делаю глоток, не отводя от него взгляда, потом закидываю голову назад, – да перестань ты. Плевать тебе.
Он слегка улыбается.
– Лиза, – он закрывает глаза, выдыхая носом.
Давай, Рома. Соберись. Я смеюсь.
– Ром, забей, – я снова делаю пассы руками, чтобы вернуть его из ужасного будущего, где меня размазало об руль BMW моего заключённого парня в это настоящее. За этот деревянный стол.
Рома не знает, что у меня было множество шансов быть убитой в этой машине, но у Вселенной на меня другие планы. Ей нравится издеваться надо мной медленно. Высасывать из меня эту жизнь по капельке. Она не позволит мне уйти так быстро и просто. Скорее всего, в прошлой жизни я изрядно накосячила.
Он открывает рот, чтобы что-то сказать, но останавливается. Смотрит на меня. Улыбается.
– Ты куришь?
– Сигареты?
Он смеётся и показывает на меня пальцем. Такой симпатичный.
Даже немного жаль, что он Скорпион. А я бесчувственная сука в пожизненном заключении в чёртовой петле бесконечности. Делаю ещё глоток. И ещё.
– Наш человек! Поехали ко мне? На моей машине, естественно.
Я залпом допиваю вино и послушно встаю. Ева машет мне из дальнего угла ресторана. Я посылаю ей воздушный поцелуй, а она поднимает большой палец вверх, оценивая Рому как претендента. Я отрицательно качаю головой и смеюсь.

Когда какое-то действие, совершенно обыденное, которое совершают миллионы людей, вызывает у вас прямые ассоциации с конкретным человеком, это значит, что вас заякорили. Не думаю, что Дима Лизин планировал, чтобы меня глючило каждый раз, когда передо мной открывают пассажирскую дверь машины, но уверена, что он был бы рад, зная, что именно так и происходит. Надо будет написать ему об этом.
«Когда пересаживалась в машину к другому парню?» – я услышала эту цитату из его письма в озвучке его голосом. В своей голове. Я именно это сейчас и делаю, фактически. Пересаживаюсь в машину к другому парню. Хватаюсь за шею левой рукой, как только увидела правду в его словах. По большому счёту наша сегодняшняя переписка была попыткой выяснить, кто ударил первым. Мои удары были ответными, но всё же они были продолжением драки. Если бы каждый из нас взял на себя ответственность за свои удары… По-моему, Дима именно об этом и писал. Постоянная драка. Неважно, кто ударил первым, важно, кто закончил. Я могу закончить. Думаю, что могу.
Рома открывает мне дверь синей «Ауди» А5. А я смотрю на него, округлив глаза, застыв в моменте и пытаясь показать своему больному мозгу, что это совершенно другой парень и совсем не обязательно постоянно проводить параллели. Их здесь нет. Рома смотрит на меня и с улыбкой говорит:
– И ты хочешь сказать, что готова сесть за руль в таком состоянии?
Я опять машу рукой. Когда в моей голове происходит очередная кровавая бойня, снаружи выглядит, будто я застыла. Это может показаться странным, знаю. Но если честно, мне всё равно. Концентрация обезболивающего в крови снижается. Я прыгаю в машину, Рома захлопывает за мной дверь.

Мы расслабленно валяемся на диване у Ромы дома. Я в его футболке с надписью FUCK THEM ALL. Выглядит странно, соглашусь. Дима бы не понял. Я лежу с другом на диване, а для Димы это было бы ударом. Но я не хочу его бить, я просто хочу лежать с другом на диване. Не всегда то, что другие воспринимают ударом, таковым является.
– Я в какой-то момент пришёл к выводу, что женщинам легче жить, чем мужчинам. – Рома тянется за бутылкой вина.
– Чего? – Я приподнимаю плечи, как собаки поднимают холку перед дракой. Вот, снова. Постоянная драка. Я всё больше понимаю, что имел в виду Дима. Может, нашу драку действительно начала я?
– Как тебе сказать? Понимаю, что это звучит очень сексистски, и пойми меня правильно, я не хочу вас обидеть. Но ваше предназначение в природе, можно сказать, предрешено, – я округляю глаза так широко, что чувствую натяжение кожи вокруг них. Он улыбается и продолжает: – Лиза, ну у тебя же есть матка? Если я хоть немного разбираюсь в женщинах, то она у тебя должна быть.
– Да давай без прелюдий, баба, по-твоему, рожает, а мужик бегает за мамонтом? И ты ведёшь к тому, что в современном мире роды остались теми же самыми родами, да ещё и с обезболиванием, а мамонты трансформировались в деньги?
– Ну да. И методов охоты стало гораздо больше, что ли.
– Пока звучит отлично. Вроде всё стало проще. Тебе так не кажется?
– Не знаю, кажется, всё гораздо сложнее. Мужчинам сложнее найти свой авторский метод охоты в современном мире. Предназначение.
– А бабе достаточно родить? Ты можешь быть уверен, что это правда? – Я смеюсь.
– Наверное, есть женщины, которым этого недостаточно, но сравни в процентном соотношении великих мастеров. Мужчин больше во всех сферах.
Я кидаю в него подушку.
– Да, это потому, что вы щемите нас столетиями! – Он подливает вино в мой бокал, отбив подушку локтем. Я продолжаю, – Так, а в чём проблема-то? Деньги не мамонт, они не сопротивляются. Это даже проще, чем мамонт. Я вообще не понимаю этой гонки. Игра, в которую все играют и всё равно проигрывают, потому что там нигде нет судьи, который скажет: «Всё, ты выиграл, остановись!». Этот судья сидит у каждого в голове. Мы валяемся с тобой на диване. Сегодня – вершина моей и твоей жизни. У меня в матке нет ребёнка, а у тебя в холодильнике не лежит мамонт. Ну и похуй, мы продолжаем лежать на диване и существовать. Вне своих выдуманных предназначений, – я лениво тяну руку, забирая заново наполненный бокал.

Он смотрит на меня, втягивая дым. С немного высокомерной улыбкой, будто я чего-то не понимаю. Ему это простительно. В нас обоих есть сложность, которая нравится другим людям, но пребывать в этой сложности – сложно. Простите за каламбур. Это такая глубина, в которую страшно окунуться, но даже когда ты набираешься смелости и спускаешься в темноту, ты не находишь там дна. Будто его там и нет вовсе. Это стрёмно. Бесконечное падение. Бесконечное.
– Лиза, ты мастер пространственных речей, я это понял. Но давай по фактам. Готова к блицу?
– Давай. Это даже интересно, – я делаю глоток.
– Назови марку машины, на которой ездил твой бывший парень?
– BMW, – автоматически отвечаю я, закатывая глаза. Рома улыбается.
– Ещё парни были на машинах?
– Да, был «Мерседес» ещё. Подожди, подожди, ещё был парень на «Рено», – я впервые горжусь этим фактом. Вот видите, любой факт можно преподнести и в хорошем, и в плохом свете.
– А потом ты бросила его ради парня на «бэхе» или «мерсе»?
– Фактически так. Но дело не в машинах, – ещё любой факт можно использовать как доказательство, хотя в реальности он таковым не является.
По-моему, Фредерик Перлз, основатель гештальт терапии говорил, что причинно-следственные связи в наших головах – это куриный помёт. Ещё он говорил, что человек будет охотнее манипулировать другими людьми ради получения поддержки, чем согласится сам встать на собственные ноги, чтобы вытереть собственную задницу. Странные у него были метафоры. Узконаправленные. Фрейд бы точно задвинул шутку на эту тему.
– Ладно, последний подарок твоего бывшего парня. Отвечай быстро!
Я вцепилась в кольцо на безымянном пальце.
– Хороший брюлик, тысяч четыреста стоит.
Я до сих пор вижу в нём красно синий свет.
Димин голос в моей голове зачитывает своё письмо:
«И в самом конце, когда я покупал тебе кольцо, я думал об этом, как о твоей победе в этой драке. Я сдался тогда, серьёзно».
Он больше не хотел наносить удары. Он готов был первым закончить драку, даже если её начала я. Он сдался мне. И через тридцать секунд полиции.
– Лиза, ты здесь? Ещё подарки? Машина, на которой ты ездишь?
– Да. Ещё квартира, – я добиваю Рому фактами, которые он пришивает как доказательства к своему концепту. – Ладно, я поняла тебя, – я улыбаюсь. – Но если тебе интересно, то это всё второстепенно.
– Ты можешь точно знать, что это правда? – Он улыбается, – это едва уловимо, Лиза. Ты говоришь, что это неважно, но ты транслируешь эту планку нормы. – Я сдвигаю брови, начиная понимать, что он имеет в виду.– Да, ты не бегаешь по улицам и не кричишь каждому встречному мужчине, что у него должен быть мамонт в холодильнике, но у тебя внутри, – он кладет руку себе на грудь, – есть это требование к мужчине, который будет допущен к телу.
– Да, ты прав. Это действительно так. Меня никогда не удивляли ничьи мамонты…
– Но их наличие было обязательным входным условием, – он перебивает меня. Я смеюсь. «Входное условие» – какая-то двусмысленность в этом словосочетании в контексте нашего разговора. Особенно после «допуска к телу». Он продолжает:
– Так вот, это нервирует, заставляет постоянно находиться на охоте, – он показывает указательным пальцем на висок, – даже мысленно.
Я пускаю дым в потолок.
– Я уверена, что есть девушки попроще. И мужчины тоже.
– Это понятно, но нас такие не интересуют, верно? – Он подмигивает.

Мамонт на парковке у ресторана – это не объект восхищения, а норма. Установленный мной порядок. Входное условие для допуска к телу. Когда я училась в школе, в нашей семье был установлен такой же порядок. «Пять» – это не объект восхищения или повод для похвалы, это норма в установленном порядке. А вот «два» или «три» – уже повод для наказания. Во взрослой жизни я применяю такую же стратегию к мужчинам. Рома это высветил. Мамонт, желательно трёхсот лошадиный, – это не повод для восторга. А вот его отсутствие – уже проблема. Меркантильность? Продажность? Лицемерие? Нет, установленный порядок. Нейтральный факт.

Ева пишет: «Может, тусанём? У меня спонтанно освободился вечер. Возвращайся на Сенную?»
«Давай. Домой заеду переодеться. Часа через полтора, ок?»
«Я сейчас не буду спрашивать, где ты, но ты обязательно расскажешь мне при встрече;)»

Через шесть часов я выхожу из бара на Сенной. Оранжевый свет фонарей. Плохая видимость вследствие неконтролируемого употребления алкоголя. Ева уехала на такси. Я достала сигарету из сумки и повернулась в сторону парковки. Чёрная BMW с номером ХАМ стоит здесь с обеда. Хватаюсь за шею и наблюдаю, как множество копий Лизы подходит к этой машине в тысячах вариаций. Множество копий Димы открывает ей дверь.
У филиала ада.
У её дома.
У его дома.
Дома её родителей.
Ресторанов.
Баров.
Колледжа.
Института.
Офиса.
Кажется, в этом городе не осталось ни одного места, не ставшего свидетелем этих сцен. Я медленно иду к машине и вижу, как чёрный силуэт присел на капот, в ожидании меня. Мой призрак. Дима, я очень сильно тебя люблю. Я никогда не смогу оцифровать это чувство в слова и передать их тебе в запечатанном конверте через цензора. У этого чувства нет буквенного эквивалента.
Иду и сильно зажмуриваю глаза, а затем широко открываю, чтобы увидеть его лучше, но он размазан, потому что я много выпила. И потому что его не существует. Музыка доносится из баров тупыми, глухими ударами. Я выдыхаю дым. Май. Любовь с ограничениями свободы. Моё тело помнит всё. Любое прикосновение хранится в картотеке нервных импульсов, когда-либо пущенных по моему телу этим призраком.
Его первое прикосновение, которое прошибло меня.
Неописуемое счастье и невозможность поверить в то, что он рядом.
Благодарность за то, что он рядом.
Крепкий захват запястья.
Боль.
Страх, пролившийся адреналином по венам.
Первый поцелуй со вкусом крови.
Его поцелуи моего запястья, утешающие боль в этом же месте.
Предельное сердцебиение и эйфория.
Желание раствориться в нём.
Всепоглощающая любовь.
Подростковое восхищение.
Эйфория.
Пронзающая боль в коленях.
Жгучая боль в голове.
Его поцелуи на следующее утро.
Его нежность, оберегающая меня весь последующий месяц, и его виноватый взгляд.
Эйфория.
Боль в груди, которая не сравнится с физической.
Ненависть, разжигающаяся с каждым виноватым взглядом и каждым поцелуем, всё больше.
Тупой удар подушки безопасности по лицу.
Эйфория. Эйфория. Эйфория.

Глубоко вдыхаю прохладный воздух, подойдя к машине. Здесь никого нет. Только я. И хранящиеся в моём теле импульсы. Он виртуозно сочетает в себе пьянящую холодность и огонь, силу и мягкость, жестокость и любовь. Не попеременно, а всегда. Одновременно. Это невозможно делать специально. Он такой. Как наркотик. Который может заставить тебя переживать ярчайшие чувства эйфории, любви, благодарности, умиротворения. За мгновение до того, как уничтожить самым жесточайшим и хладнокровным образом.
Боль.
Нежность.
Агрессия.
Любовь.
Моя обида.
Его вина.
Всё это так перемешалось и растворилось друг в друге, что невозможно чётко провести грань. Где мне было абсолютно плохо и абсолютно хорошо. Всегда где-то посередине. Между добром и злом.
Я достаю ключ из сумки, и сама открываю себе дверь. Водительскую. Завожу машину. Включаю музыку. Качаюсь в такт. Медленно, очень медленно сдаю задом. Не могу построить маршрут отсюда до дома в своей голове, поэтому открываю навигатор. Ввожу адрес и медленно качусь на аварийке. Учебник по пенитенциарной психологии в пакете валяется на пассажирском сидении. Выезжаю на дорогу, выключаю аварийку. Сразу же встаю на светофоре. Глаза закрываются. Слышу сигнал сзади. Открываю глаза. Нажимаю на газ, срываясь с места, и тут же притормаживаю. Делаю музыку громче. Ехать всего пятнадцать минут. Снова давлю на педаль газа. Притормаживаю на повороте. Выезжаю на набережную. Медленно плетусь в правом ряду, думаю, даже слишком медленно, потому что проезжающие в левой полосе водители поворачивают головы в мою сторону. Подкручиваю громкость ещё. Подъезжаю к месту, где на нас напали, вытащили мою душу через сумку и украли у меня Диму. Останавливаюсь здесь. Включаю аварийку. Здесь нельзя стоять. Затягиваю дым и выпускаю его на своё кольцо. То, что я проживаю сейчас, является обязательным этапом взросления личности. Экзистенциальное одиночество.
Когда осознаешь, что не можешь реконструировать внутренний мир другого человека во всех тонкостях и на все сто процентов. Ты не можешь понять чужую голову внутри своей, хотя бы потому, что тебе не хватит оперативки. Но даже если тебе удалось бы конвертировать свой внутренний мир в слова и передать их другому… Он всё равно поймёт их по-своему. На метод обработки твоих слов чужим мозгом ты точно не можешь повлиять. Ты свою-то голову не можешь понять, если откровенно. Эта пропасть непреодолима. Ты на своём острове одна, даже если вокруг тебя толпа. Таков миропорядок.
Этот этап личностного роста может быть мучительным.
Салон наполняется красно-синим светом. У меня уже нечего отнимать.
– Здесь нельзя стоять, – до меня доносится уставший голос из полицейского громкоговорителя, он не хочет разбираться со мной.
Я выключаю аварийку. Медленно включаю поворотник. Выезжаю на дорогу. Пытаюсь вспомнить все правила дорожного движения. Машина ДПС двигается за мной. Я поворачиваю на первом же съезде и останавливаюсь там, где это разрешено. Сотрудник ДПС медленно объезжает меня и внимательно смотрит. Я поворачиваюсь к нему, улыбаюсь и бодро показываю большой палец вверх. Почему-то мне показалось именно такое поведение адекватным ситуации. Будучи трезвой, я бы даже не повернулась к нему. Он тоже это понимает, поэтому объезжает меня, останавливается и выходит из машины. Я закатываю глаза, пока он надевает фуражку.
Чёрт. Открываю окно и копаюсь в сумке, чтобы найти документы. Он представляется заученными фразами. И стоит в ожидании, что я повернусь к нему. Я понимаю, что не могу растягивать это действие до наступления полного отрезвления. Сильно зажмуриваю глаза, чтобы навести чёткость, как в бинокле. Не получается.
– Выйдите из машины! – Первым не выдержал сотрудник ДПС.
Я пытаюсь вспомнить, имеет ли он право просить меня выйти из машины. Вроде, да. Недавно я узнала, что личный досмотр производится сотрудником одного пола с досматриваемым и обязательно в присутствии двух понятых того же пола. Когда Диму задержали, меня обыскивал мужчина, и в округе не было ни одной женщины. Не думаю, что если бы тогда я знала этот закон, то он был бы применён. Даже если бы я сказала, что меня может трогать только женщина, думаю, все бы только посмеялись.
– Выходим, выходим. И документы давайте.
Я открываю дверь и медленно выбираюсь из машины. Уверена, что ему уже всё понятно, но он не озвучивает этого, и мне приходится продолжать этот идиотский спектакль, в который никто не верит, с маленькой надеждой, что поверят.
Я поднимаю взгляд на гаишника, который включил режим алкотестера и уже определил уровень промилле в моей крови. Опускает взгляд в мои документы.
– Елизавета Сергеевна, Вы выпивали? Принимали что-то из запрещённых веществ?
Да. Всё вышеперечисленное. Я отвечаю:
– Выпила бокал вина, – зачем я умаляю количество выпитого алкоголя, если уже признала факт его употребления, я не знаю. Это никак не повлияет на наказание. – Ну, чуть побольше, – улыбаюсь я.
– Елизавета Сергеевна, – продолжает допрос сотрудник ДПС, – Вы перевозите какие-либо запрещённые вещества?
Я протираю глаза руками. Меня глючит прошлым. Всё это уже было. Всё это происходило с моим призраком, где-то недалеко отсюда. Натягиваю куртку и придерживаю объёмный карман своей кофты под ней. Оглядываюсь по сторонам. Прохладная майская ночь. Мокрый чёрный асфальт с отблесками оранжевых фонарей.
– Откройте багажник, пожалуйста.
Я поворачиваю голову и выпрямляю спину. Глубокий вдох. Это не прошлое.
– Пригласите двух понятых, пожалуйста. – Иронично повторяя его серьёзный тон, произношу я.
– Я произведу видеофиксацию.
Он достаёт телефон и показывает его мне. Вроде так можно заменить понятых, я не помню точно. Понимаю, зачем нужны адвокаты.
– Я тоже, с Вашего позволения?
Он пожимает плечами и кивает. Я встаю коленом на водительское сиденье и тянусь к своей сумке. Достаю телефон. Нажимаю кнопку открытия багажника. Подхожу к пустому багажнику с включённой камерой. Смотрю на сотрудника, он поднимает жёсткую облицовку и заглядывает в место, где когда-то лежало запасное колесо. Увеличиваю в камере табличку с номером дома и улицей, затем поворачиваю камеру на авто полицейского. Останавливаю запись и быстро отправляю её контакту «Миша».
Он почти сразу перезванивает и спрашивает:
– Он нашёл что-то?
– Нет.
– А есть что искать?
– Да.
– Ты трезвая?
– Нет.
– Лиза, блядь!
– Согласна.
– Сядь в машину, скажи, что через пятнадцать минут всё решим.
– Ты думаешь, я могу сказать сотруднику ДПС, чтобы он подождал пятнадцать минут? – Я улыбаюсь и смотрю на него, – есть у вас какой-то читкод или секретный пароль на такие случаи?
Гаишник поглядывает на меня с едва уловимой улыбкой. Представляю, как это всё выглядит с его стороны.
– Да, Лиза, просто скажи, что через пятнадцать минут приедет… – Миша прервался.
Я смеюсь.
– Кто? Муж? – Продолжаю смеяться.
– Папочка! Всё, жди.
Я кладу трубку и смотрю на инспектора. Он спрашивает:
– Муж?
Отвечаю:
– Папочка, – и пожимаю плечами.
– Елизавета Сергеевна, покажите мне содержимое Вашей сумки, – он снова стал очень серьёзным.
– Слушайте, давайте пятнадцать минут подождём и всё решим. – Я не могу вспомнить, могут ли сотрудники дорожной полиции обыскивать что-то кроме машин.
– Елизавета Сергеевна, Вы были правы, когда говорили, что не можете просить сотрудника при исполнении подождать пятнадцать минут.
Я поднимаю брови и поджимаю губы. Какой крутой, а! В целом, мне всё равно, я могу отдать свои права. Но он привязался ко мне, потому что подозревает, что у меня с собой есть наркотики. Правильно подозревает. Только они у меня в кармане, а не в сумке. И ещё, я не такая глупая, какой он меня считает.
– Протокол досмотра? – Холодно отвечаю я.
Он смотрит на меня, я киваю и продолжаю:
– И обыскивать меня может только девушка. Вы, кажется, мужчина?
– Сядьте в машину, – раздражённо говорит инспектор, указывая на свою.
Я закатываю глаза и сажусь на заднее сиденье. Он садится за руль и достаёт папку с пустыми протоколами. Я откидываюсь на сиденье и фотографирую свои колени на фоне заполняющего бумажки майора. Отправляю Мише.
Пишу: «ему похер».
Миша отвечает: «подъезжаю, сиди молча, жди».
Я молча сижу на заднем сидении и жду, как мне было велено папочкой. Думаю, этот инспектор и сам уже не рад, что остановил меня. Он понимает, что, скорее всего, у меня есть причины так нагло себя вести, но и отпустить меня пьяную ни с того ни с сего не может. Вот и сидит, делает вид, что заполняет протокол и ждёт папочку.

Минут через семь подъезжает полицейский «Форд» и останавливается перед нами. Открывается пассажирская дверь и выходит Миша. Я разглядываю его с заднего сиденья. Его освещают фары. В гражданском он очень сильно похож на Диму. Походка. Движения. Манера разговаривать. Клон моего призрака. Когда состояние эйфории подкручено во мне насильно, то мне даже сложно увидеть Мишу в этом клоне. Я отчётливо вижу Диму.
Он разговаривает с упрямым сотрудником ДПС. Слышу обрывки их фраз:
– Она убитая в ноль!
Протираю глаза. По-моему, он преувеличивает. Драматизирует.
– Расшибётся в итоге, смотри сам, – он пожимает плечами.
Миша отвечает, подходя к моей двери:
– Я поговорю с ней. Больше не будет. Спасибо!
Он открывает дверь и с силой вытаскивает меня за предплечье. Заглядывает мне в глаза. Я стараюсь сделать трезвый вид, но от этого мои глаза становятся ещё более стеклянными. Миша тащит меня к пассажирской двери BMW с номером ХАМ. Господи. Моя душа… Терроризирующие флешбеки. Тысячи импульсов, запертых в моём теле навечно. Сильная рука на моём предплечье, направляющая движение к этой машине. Х. А. М. Щелчок двери. Я закрываю глаза и растворяюсь в этом моменте. Окончательно потерявшись в квантовом пространстве вариантов, я кладу левую руку сверху на руку Димы. Провожу по ней пальцами, едва касаясь, пока он не ослабляет хватку. Затем он отпускает меня. Я открываю глаза. Миша смотрит на меня в замешательстве. Я смотрю на него с разочарованием. Он выдыхает остатки своей ярости, растаявшей от моего прикосновения.
– Садись, Лиза.
Я смотрю на него внимательно ещё секунды три. Затем обнимаю. Целую в щёку.
– Спасибо за всё, Миша. Это случайно вышло, я не планировала за руль садиться. Прости.
Он хлопает меня по плечу, а я вцепилась в ускользающий из него призрак моего Димы.
– Ладно, ладно. Давай, садись.
Он захлопывает за мной пассажирскую дверь. Экзистенциальное одиночество – это собственная мини смерть. Это прощание не только с физическим миром, но и осознание, что мир, в котором ты живёшь, не существует более нигде, кроме твоего собственного сознания. И никто не может по-настоящему сопровождать тебя на этом пути. Закрываю глаза. Прижимаюсь лбом к холодному стеклу. Миша заводит машину и выезжает на дорогу резким рывком. Мы молча едем домой. Сзади нас едет «Форд», на котором приехал Миша.
Он быстро паркуется на месте «ноль ноль семь». Нажимает кнопку зажигания. Поворачивается ко мне и протягивает ключ.
– Лично мне всё равно, что с тобой будет. Отнимут права или даже вкатят пятнадцать суток. Если честно, я думаю, что это даже пошло бы тебе на пользу. Я ему обещал, Лиза, что пригляжу за тобой.
Я поднимаю на него взгляд. Он чувствует вину перед Димой.
– Я ему должен… – он смотрит в лобовое стекло. – Я прошу тебя, Лиза, будь аккуратнее. У тебя же есть деньги на такси, ей-богу! Разобьёшь машину, сама покалечишься. Зачем тебе это надо? Зачем ты создаёшь проблемы там, где их может не быть?
Он снова поворачивается ко мне. Как же мне знаком этот виноватый взгляд. На нём чёрные спортивные штаны и толстовка с капюшоном. Я медленно протягиваю руку к его лицу. Я так хочу дотронуться до Димы, которого я настойчиво продолжаю видеть. Миша перехватывает мою руку, отдаляясь. Молча качает головой. Выходит из машины и нагибается, чтобы сказать:
– Короче, ещё один такой залёт, и я лично заберу у тебя права и машину, – точкой в его угрозе стал хлопок дверью.
Он уходит, оставив меня одну. Я наблюдаю, как он садится в Ford и уезжает. Обжившись в экзистенциальном одиночестве, тебя перестаёт пугать физическое. Столкнувшись с тотальным непониманием твоего внутреннего мира окружающими, ты осознаёшь и своё тотальное непонимание других. Я выхожу из машины и нажимаю кнопку на ключе.
С чего я взяла, что Дима нападает? Эмоция – это реакция не на внешний раздражитель, а на собственную интерпретацию этого раздражителя. Он говорит мне о своей боли, мне не от чего защищаться. Я больше не хочу участвовать в драке. Дима анализирует прошлое, пытается выстроить логические цепочки из причин и следствий. Пытается найти правдоподобные объяснения тому, что уже произошло. Найти виновного. Чтобы наказать? Я сняла с себя полномочия карателя, которые высокомерно на себя возложила ранее. Я та, кто валяется на полу как пакетик из-под сока. Я та, кто получала удары, и я та, кто их наносила. Я та, кто выжила после всего этого. Не больше и не меньше.
Я больше не хочу страдать. Я знаю, что он поступал так из любви. Из своей безграничной любви. И из страха за меня, конечно. Оперируя теми инструментами, которые у него были. Агрессия старшего к младшему – это всегда бессилие. Я знаю, что поступала так с ним из позиции обслуживания своей травмы. Я была ранена.

Дима, я не могу описать словами, как сильно скучаю по тебе. Прости меня, пожалуйста, за всё то, что ты перечислил в своём письме. Я не знаю, с чего всё началось. Не знаю, кто ударил первым, возможно, это действительно была я. И ты оказался великодушнее меня, ведь ты сдался. Ты решил, что больше не будешь участвовать в драке, и купил кольцо, которое до сих пор на моей руке, которой я пишу тебе это письмо сейчас, сидя в нашей квартире. Так давай не будем продолжать эту драку в письмах?
Прочитав твоё письмо, я подумала: «а что бы я сделала, если бы он сейчас говорил мне всё это в лицо?»
Я бы ушла, ты прав. А сейчас я не хочу уходить или бить в ответ. Дима, я стою сейчас перед тобой открыто и с распростёртыми объятиями. Я не буду защищаться и не буду нападать. Прости меня за всё. Я очень сильно люблю тебя.
Не знаю, как пережить наше расставание. Чувствую себя в заточении. Без тебя чувствую себя в заточении.
Я люблю тебя.


ГЛАВА ШЕСТАЯ

Стадия №3. Сомнение.
Защитные механизмы психики от невыносимой боли утраты и разделённости включаются на полную мощь. Сомнение во всём, что было до. Окончательное осознание, что так, как сейчас, будет ещё долго.

Привет, Лиза.
Расскажи, как ты сейчас живешь?
Миша пишет, что тебе было плохо. Надеюсь, сейчас тебе лучше. Ты не работаешь и не учишься? Всё забросила? Чем занимаешься? Расскажи.
Меня здесь сводят с ума мысли о том, что ты можешь там с кем-то встречаться. Наверное, слишком эгоистично требовать от тебя верности, но всё же… Тем более, что ты не была мне верна, даже когда я был рядом.
Я не обвиняю тебя, просто мне тоже плохо.
Читаю книги о психологии, любви и даже духовности, не поверишь :) Стараюсь найти что-то, за что можно было бы зацепиться в этих книжках и прозреть, но пока не получается. Мои мысли всё равно здесь. В твоей неверности и готовности при любом удобном случае переметнуться к нему. Может, ты не любила меня никогда по-настоящему? Или ты не была способна меня простить?
Я не обвиняю тебя ни в чём, размышляю письменно.
Напиши, что думаешь об этом.
Я тебя люблю.

Нахождение в состоянии непонимания и запутанности. В наших отношениях никогда не было ясности. Всегда где-то между добром и злом. Без чёткого ответа. Какой-то бред. Чувствую раздражение. Шизоидные галлюцинации и попытка их проанализировать. Попытка найти смысл в действиях и событиях, которые являлись следствием ошибок, совершённых по причине собственной слепоты. Обслуживание своих психологических травм. Борьба за свои маски. Защита своих защит. Бессмысленность. Я сжимаю кулаки, пытаясь справиться с подкатывающим гневом. Снова его письмо вызывает во мне желание защищаться. Два нездоровых человека закрывали свои нездоровые потребности в отношениях. Я признала свою болезнь. Я не вижу смысла искать другие причины в симптомах, кроме самой болезни.
Дима не признаёт, что мы болеем. Он пытается найти рациональные объяснения всему тому ужасу, что мы творили друг с другом. Навести порядок в том, что является порождением истинного хаоса. Разложить по полочкам лампочки гирлянды, спутанные между собой миллионами проводов. Пытаться распутать их. У меня нет сил этим заниматься. Я чувствую такую измотанность и усталость от своего прошлого и настоящего. Как бы я хотела выпутаться из этих проводов и вздохнуть свободно!
Я опускаю голову на руки и лежу так минут десять, мой мозг не оставляет попыток структурировать и систематизировать симптомы, чтобы выдать какой-то конкретный ответ – объяснение, от которого всем станет легче. Объяснения. Почему все так их любят? Какой в этом смысл? Временное обезболивание? Я предпочитаю другой способ.
Медленно проваливаюсь в сон…

Я сижу на пассажирском сидении синей BMW. За рулём парень, из-за которого я сошла с ума. Я хочу, чтобы он забрал у меня всё, и я стала его частью. Хочу стать одной из этих таблеток, которые растворяются в нём, доставляя смертельно опасное удовольствие. Хочу остаться в нём, чтобы он чувствовал меня всегда и очень боюсь момента полураспада и выведения себя из его тела. Из его центральной нервной системы. Из его мозга. Сердца. Души. Если она у него есть, я не уверена. Я не целостна без него. Физически чувствую желание растворить себя в нём. Хочу отдаться ему полностью, но он не забирает. Я в чём-то ему не подхожу. У меня есть побочные действия, которые ему не нравятся. Тяжёлый отходняк. Мучительный абстинентный синдром. Несовместимость с другими препаратами, которые тоже хотят растворяться в нём.
В этом временном отрезке своей жизни я называю это любовью.
Мы стоим на перекрёстке, я прислонилась лбом к холодному стеклу и закрыла глаза. Его правая рука сжимает мою ногу. Я сильно пьяна. Не настолько сильно, чтобы не понимать, что происходит, но при этом достаточно сильно, чтобы воспринимать реальность частично. Всё моё внимание сейчас сконцентрировано в двух точках: я чувствую ледяное стекло лбом и сжатие своей ноги его рукой. Эти импульсы, пускаемые им по моему телу, потом бережно хранятся воспоминаниями в моей внутренней картотеке.
В правом ряду с нами равняется похожая BMW, водитель которой задорно мне улыбается и газует на нейтралке, приглашая сорваться с места наперегонки. Дима сам иногда так делает. Я улыбаюсь этому парню в ответ, а затем поворачиваюсь на парня, из-за которого сошла с ума. Его чёрные глаза блестят, мне знаком этот взгляд. К сожалению. За долю секунды улыбка покидает моё лицо, а его рука – мою ногу. Он смотрит на меня так секунды три, заставляя нервничать.
– Дима, ты чего?
Он кладёт руку мне на голову и прислоняет к подголовнику. Кивает парню в соседней машине.
Спорт – режим.
Я проверяю, пристёгнута ли я.
Постоянно отключенная система стабилизации.
Смотрю, пристёгнут ли он.
Педаль в пол.
Скрип колёс и небольшой занос задней оси.
Адреналин разливается тёплыми волнами по венам.
Через секунду наша скорость – пятьдесят километров в час.
Мы едем вровень со второй «БМВ».
Я снова поворачиваюсь к парню и улыбаюсь ему, в неоправданной надежде, что он прекратит это первым.
Он посылает мне воздушный поцелуй.
Я перестаю улыбаться и отвожу взгляд на свои колени.
Кикдаун. Бьюсь головой о подголовник.
Наша скорость – сто двадцать.
Я очень пьяна, но не настолько, чтобы не понимать, что эту гонку пора прекратить. Мы несёмся по пустому проспекту. Дима и я в левом ряду, а парень – улыбчивый провокатор и организатор гонки – в правом. Через триста метров в правом ряду припаркована машина. Провокатор либо затормозит, либо резко перестроится перед нами, если успеет вырваться. Я бы уже нажала на тормоз, чтобы пропустить его. Провокатор не снижает скорость, и всё во мне сжимается. Я первая не выдерживаю и хватаю Диму за руку, прошу, чтобы он остановился, но он отталкивает меня и продолжает давить на газ. Мы приближаемся к припаркованной машине, и никто не готов тормозить. Кроме меня. Я давлю на воображаемую педаль тормоза ногой уже секунд пятьдесят. Провокатор резко виляет влево, и Дима делает то же самое, чтобы тот не врезался в нас, и на огромной скорости мы пролетаем мимо припаркованной машины, от которой только что с треском отлетело боковое зеркало и упало на дорогу, разбившись.
Я молча зажмурила глаза, когда Дима вильнул влево. Машину немного повело от такого резкого поворота и из-за отключенных систем безопасности, конечно же. Организатор встал на аварийке чуть позади нас. Дима остановился в правом ряду и посмотрел на меня, а я схватила его за руку и раздражённо сказала:
– Зачем ты это делаешь?! Ты ёбнутый?
А он перехватывает мою руку с силой, прижимает к сиденью и говорит:
– Никогда, блядь, не лезь под руку! Я без тебя разберусь, поняла?
Он отпускает меня. Я мотаю головой, демонстрируя своё недоумение и разочарование. Смотрю в его чёрные глаза секунду. Открываю дверь, быстро выхожу из машины и бегу в сторону «БМВ» неизвестного провокатора. Под звук пищащей сигнализации «Инфинити», у которой он только что вырвал зеркало. Я иду в его сторону, чтобы спросить, всё ли с ним в порядке, хотя, если честно, мне абсолютно плевать всё ли в порядке с этим придурком. Я разыгрываю дешёвый спектакль на тему униженных и оскорблённых. Слышу скрип колёс за своей спиной и оборачиваюсь, параллельно ощупывая свои карманы, осознав, что вместе с парнем, из-за которого я сошла с ума, уехала и моя сумка, и телефон, и деньги, а я осталась одна ночью на проспекте, и единственной моей надеждой на выживание остаётся организатор-провокатор.
Я делаю глубокий вдох. Закрываю глаза на выдохе. Дима учит меня быть самостоятельной, в то время как я хочу быть его частью. Подхожу к провокатору и стучу в окно. Он поднимает свой игривый взгляд с телефона на меня и опускает стекло.
– У тебя всё в порядке? – спрашиваю я.
– Да. А у тебя? – Он видел, что Дима уехал, оставив меня без вещей на дороге.
– Слушай, одолжи пятьсот рублей на такси свидетелю твоего преступления, – я улыбаюсь. – А то меня уволили как плохого штурмана, который рекомендовал притормозить, чтобы пропустить тебя. И я осталась без телефона и денег, – пожимаю плечами.
– Давай я тебя подвезу, садись, – он кивает головой в сторону
пассажирского сиденья и нажимает кнопку разблокировки дверей.
Я обхожу его машину и приподнимаю вывернутое боковое зеркало, висящее на паре проводов, и спрашиваю:
– А с этим что делать?
Он открывает пассажирское окно и говорит:
– А заверни его сюда!
Мне становится смешно, я пытаюсь аккуратно просунуть разбитое зеркало в салон. Поднимаю голову и вижу Диму через разделительный забор между встречными направлениями. Его серьёзный, чёрный взгляд через стекло прошибает меня волнением.
Уверена, что он проехал метров пятьсот в бешенстве, потом осознал, что я ни в чём не виновата и, надеюсь, подумал, что оставлять меня одну на дороге без денег и связи, ещё и пьяную, это жестоко, поэтому развернулся и поехал назад. А сейчас ему надо проехать чуть дальше, чтобы развернуться снова и подъехать ко мне. Но я уже решила свою проблему. Точнее, я продолжаю свой дешёвый спектакль. Новый виток в этой бесконечной спирали провокаций и злости. Если бы я стояла и рыдала в том же месте, где он меня оставил… Думаю, он, возможно, даже попросил бы прощения. Но я так никогда не делаю. Продолжаю наигранно смеяться, показываю Диме средний палец через забор и прыгаю в машину провокатора. Уверена, что по венам Димы сейчас разливается вторая волна ярости. Я тоже тот ещё провокатор. Я бы не сделала этого, если бы не было забора. Я бы не сделала этого, если бы Дима мог достать меня прямо сейчас. Я осторожный провокатор.
– Давай быстрее поедем, ладно? – Я немного нервничаю. Оборачиваюсь.
– Куда хоть едем?
– На Среднеохтинский, – отвечаю я, – хотя нет, можешь отвезти на Приморский?
Провокатор быстро набирает скорость и везёт меня по тому же маршруту, по которому мы должны были ехать с Димой. К нему домой.
– Часто ты в таком положении оказываешься?
– В каком?
– В беспомощном, – провокатор смотрит на меня с сожалением.
– В беспомощном я не бываю. Я же сейчас разрулила. Нашла джентльмена, – улыбаюсь и хлопаю его по плечу. Я даже не знаю, как его зовут. Я называю не беспомощным положением нахождение в чужой машине с чужим человеком, без телефона и денег, ещё и в состоянии алкогольного опьянения.
– Ты давно с ним?
– Нет, пару месяцев.
– Это только начало, – он осуждающе мотает головой, – будь осторожна. Будет хуже.
Он увеличивает скорость, увидев в зеркале заднего вида BMW с номером «ХАМ». Дима догоняет нас, перестраиваясь из ряда в ряд, объезжая другие редкие машины. Упирается, не соблюдая дистанцию и светит дальним светом. Провокатор спрашивает меня:
– Хочешь, чтобы я остановился?
– Честно? Я сейчас хочу сделать как можно хуже. Но я пьяная и обижена. Наверное, надо быть мудрее?
Провокатор смеётся и мотает головой.
– Наверное, надо. Но как ты хочешь? Мне-то всё равно. Могу остановиться, могу продолжать и сделать хуже. Хотя я бы поспорил, что из этих двух вариантов реальное зло, а что нет, но дело твоё. Что выбираешь?
– Давай сделаем хуже, – я киваю с улыбкой и оборачиваюсь, – в моём понимании, не твоём.
Провокатор снова азартно посмотрел на меня и улыбнулся. Нажал на кнопку на двери и открыл своё окно. Высоко высунул руку и показал средний палец следовавшей сзади нас машине. Точнее, её водителю. Дима бьёт по клаксону. Кикдаун. Моя голова снова прижата к подголовнику. Второй этап гонки. Штурман пересел к другому пилоту. Первый пилот морально дестабилизирован, но не дисквалифицирован. Никогда. Первый пилот объезжает нас слева и подрезает, заставляя остановиться посреди дороги. Я выхожу из машины и быстро иду к пассажирской двери Диминой машины, а он, в свою очередь, выскакивает и, не обращая на меня внимания идёт к провокатору, задавая вполне логичный, с его стороны, вопрос:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71044810) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.