Читать онлайн книгу «Как умирать? По новому или по старинке?» автора Ашимов И.А.

Как умирать? По новому или по старинке?
Ашимов И.А.
В литературно-философском сочинении, написанного в стиле «Х-phi» («Экспериментальная философия») освещена проблема разрешения дилеммы «Как умирать? По новому или по старинке?». В разделе «Литературная философия» автор приводит свой научно-фантастический роман «Фиаско» в сюжете которого ученые, осмысливая проблемы эвтаназии разработали нанобиочип-гомеорегулятор, выполняющий функцию судьи, решающая кому жить, а кому умереть. Предназначенный для увеличения «запаса прочности» организма, гомеорегулятор при критическом нарушении гомеостаза в результате болезни либо старости запускает эвтанаторную программу. Вот-так клинический эксперимент приобретает черты философского эксперимента по разрешению проблемы эвтаназии через биочипизацию населения планеты. Почему бы не допустить мысль о том, что биочипизация станет элементом тотальной биовласти? Книга рассчитана на широкий круг читателей, студентов, магистратов, аспирантов, научных работников, философов, интересующихся биоэтической проблемой.

Ашимов И.А.
Как умирать? По новому или по старинке?

Введение в серию «Экспериментальная философия»

На сегодня серия «Экспериментальная философия» включает шесть книг: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по станинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее? Воскрешение тела или памяти?»; «Кто хозяин? Головной мозг или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?». В них представляю не совсем обычные литературно-философские сочинения. Как автор, выступаю одновременно в нескольких качествах – как практикующейся хирург, педагог, ученый-медик, физиолог, философ-постнеклассик, писатель-фантаст, популяризатор науки и технологий. Работы выполнены в Виртуальном Институте Человека (ВИЧ) при Национальной академии наук Кыргызской Республики (НАН КР), одобрены к публикации веб-редакционным советом ВИЧ.
Начну с того, что в медицине много проблем, связанных с выбором, которые бывают порой крайне сложными, и для их решения требуются серьезные исследования и даже философский анализ и эксперимент. Причем, вне зависимости от сложности, специфики и длительности процесса проблема в той или иной степени разрешается, когда осуществлен выбор. Другое дело, когда речь идет о дилеммах, коих нужно понимать, как обстоятельства, при которых выбор одной из двух противоположных возможностей одинаково затруднителен, как умозаключение, содержащее два исключающих друг друга положения, не допускающих возможности третьего.
Таким образом, проблемы, в принципе, решаемы, тогда как дилеммы – не решаемы: люди находятся постоянно в процессе их решения, хотя однозначного выхода из ситуации не предвидится. Однако, дилеммы управляемы, так как они противоположные, но все же взаимосвязанные явления. Фактически, дилеммы – это проблемы, решение которых требует формата «и/и», а не «или/или». В этом аспекте, дилеммы имеют полюса полярностей, которые взаимозависимы друг от друга, а целью управления дилеммами является максимизация плюсов каждого полюса и снижение влияния минусов.
Для решения дилемм нужно менять акценты или фокусы внимания от одного полюса к другому, тогда как проблемы, требующие решений, в отличие от дилеммы, не имеют обязательного спутника в форме своей абсолютной противоположности, которая, кстати, требуется, чтобы решение работало в долгосрочной перспективе. В философии перенесение акцента либо на индерезис, либо на conscientia результировалось в форме дилеммы интуитивизма и эволюционизма в этике. Согласно этих концепций для управления полярностями дилеммы нужно сменить способ мышления в духе «или/или» и научиться мыслить в формате «и/и».
Установлено, что для эффективного управления полярностями необходимо: во-первых, осознание разницы между отдельной проблемой, имеющей решение, и полярностью, которой нужно постоянно управлять; во-вторых, осознание наличия на каждом из полюсов преимуществ и недостатков; в-третьих, умение замечать негативные проявления; в-четвертых, готовность двигаться от минусов, связанных с одним из полюсов, к преимуществам другого, одновременно осознавая, что со временем процесс вернется к нынешнему полюсу.
Нужно отметить, что понимание принципов взаимодействия двух динамических сил, вовлеченных в обсуждаемую дилемму. Мы определяем личность, как «агента изменений» и общество, как «хранителя традиций». Имеет важное значение осмыслить и выстроить взаимоотношение между ними, всячески поддерживая баланс интересов и суждений личности и общества. При правильном управлении полярностью доминируют позитивные аспекты, то есть плюсы, тогда как при плохом управлении полярностью, наоборот, негатив или иначе минусы.
В целом, дилеммы имеют свою полярную структуру. В этом плане, плюсы и минусы полюсов «общество» и «личность» можно внести в карту полярностей: левая половина – полюс личности, правая – полюс общества. Каждый полюс – «личность» и «общество» – также делится пополам. Знак плюс (+) в верхней половине полюса означает: все, что вписывается в этот квадрант, считается позитивным. Далее мы будем называть левый верхний квадрант (Л+), а правый верхний квадрант (П+). Нижняя половина отражает негативные последствия. Знак минус (-) в нижней половине каждого полюса означает, что все, записанное в эту область, считается негативным. Далее мы будем называть левый нижний квадрант (Л-), а правый нижний (П-).
Установлено, чтобы эффективно управлять полярностью, необходимо целостное видение всех четырех квадрантов карты полярностей. Если фокусироваться на полюсе «общество» в ущерб полюсу «личность», то получается преимущественно негативные аспекты полюса «общество». Самые очевидные противоположности карты полярностей располагаются по диагонали: недостатки одного полюса образуют преимущества другого. (Л-) и (П+) противоположны.
Нужно отметить, что дилеммы имеют свою динамику. Естественное движение через четыре квадранта можно изобразить в виде знака «бесконечность». Двухтактное движение начинается в одном из нижних квадрантов и развивается так: по диагонали и вверх и вниз. Такое «естественное движение» становится частью динамики полярности. Оно начинается со стремления к другому полюсу. Сильные стороны общества, как «хранителей традиций» обоснованно предупреждают об опасностях смены полюса. Если прислушаться к ним, то можно прогнозировать вероятность наступления негативных аспектов противоположного полюса.
Следует отметить, что недостатки «хранителей традиций» заключаются в следующем: во-первых, могут упускать из виду минусы текущего полюса, который пытаются охранять, а также плюсы противоположного, которого стремятся избежать; во-вторых, кажутся противниками изменений, живущими в прошлом и не представляющими будущего; в-третьих, становятся источником лишнего сопротивления, воспринимая ситуацию как проблему, которую следует избегать; в-четвертых, проблемой они считают минусы противоположного полюса, а решением – плюсы текущего.
Итак, между сторонниками противоположных полюсов сохраняется противостояние, управление которым становится частью искусства эффективной работы с дилеммами. Можно использовать стиль рассуждений в формате «или/или», и тогда все сводится к тому, у какой из сторон сейчас больше влияния и власти. Парадокс заключается в том, чтобы быть по-настоящему эффективным нужно научиться быть эффективным в сохранении традиций, и наоборот.
Таким образом, с точки зрения управления полярностями целью решения дилеммы является в максимизации плюсов каждого полюса и одновременном сокращении минусов. Чтобы эффективно управлять полярностью, необходимо знать содержимое всех четырех квадрантов. Между тем, самый простой способ познать все плюсы одного полюса – определить плюсы другого полюса и признать ограничения первого.
Книги, вошедшие в серию «Экспериментальная философия» посвящены литературно-философском разрешении нек5оторых дилемма – ситуаций в которой приходится делать трудный выбор между двумя или более неблагоприятными, или взаимоисключающими альтернативами. Как известно, выделяют моральную или этическую дилемму – это ситуация или событие, которое ставит под сомнение мораль человека в определенный период времени. Как правило, в будущем, человек может вернуться к привычным для себя моральным ценностям, но в данный период времени, он должен выбрать одну мораль, которая превосходит другую. Простыми словами, это значит, что перед человеком стоит моральный выбор между: придерживаться своих принципов или на время согласится с другими моральными принципами.
В своих философских экспериментах мы в качестве самого простого примера моральной дилеммы приводим следующий вопрос: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по станинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее? Воскрешение тела или памяти?»; «Кто хозяин? Головной мозг или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?». Ответы на поставленные вопросы варьируется в зависимости от личности, его профессии, специальности, научного мировоззрения и мировоззренческой культуры.
Итак, книги написаны в традициях литературной философии, то есть в стиле художественно-философского сочинения. Если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ просвечивает мысль постепенно, облегая их в слова, образы, метафоры, сравнения. Такой подход, такой стиль обеспечивает более полное восприятие материалов книги. По О.Ладыженскому и Д.Громову, «фантастика – это литература плюс фантастическое допущение», а по А.Шалганову, «фантастика – это своего рода «параллельная литература», в которой существуют все жанры и все направления, но только с дополнительным элементом инвариантности».
На мой взгляд, модель литературно-философского сочинения более четко определяет глубинную идею книг, в которых, однозначно, нет бытовой приземленности, а есть не только «раскрутка» современных и злободневных проблем-предостережений, но и разрешение возникших дилемм с помощью филоосфского эксперимента. Хотелось бы заметить, что выражение плохо продуманных субъективных мыслей – не самый страшный недостаток непрофессионального писателя, а вот что касается риторического приема антитезы, то они могут послужить исходным пунктом путешествия читателя в противоречивый мир дилемм в сфере новых технологий. Между тем, это приведет их к более взвешенной точке зрения в отношении новых и сверхновых технологий (клонирование, биочипизация, трансплантация мозга, робохирургия и пр.).
В настоящем представляю вниманию читателей первый опыт разрешения некоторых научно-медицинских дилемм на основе философских экспериментов. Допускаю, что читатель после прочтения скажет о том, что книга написана «двумя голосами» (писатель плюс философ) и между ними общение, возможно, получилось слабым или даже неадекватным. В этой связи, призывал бы читателей обсуждать в основном саму идею и проблемное содержание жанра, а не допущенные огрехи словесных формул. Вместе с тем, согласен, что полноценное разрешение дилемм вышеуказанных типов возможно лишь на уровне метафилософии медицины.
В учебном пособии «Философия науки» (С.А.Лебедев,2004) приводится такое определение: «Метафилософия науки – это область философии, предметом которой является анализ различных логически возможных и исторически реализованных типов философии науки, их когнитивно-ценностной структуры, интерпретативных возможностей и социокультурных оснований. Метафилософия науки является с одной стороны рефлексивным уровнем познания самой науки, а с другой – результатом применения когнитивных ресурсов той или иной общей философской системы. Основными методами являются рефлексия, конструирование и трансцендентный (философский) анализ».
На мой взгляд, философ, как и ученый, может и должен ставит эксперимент, но этот эксперимент идейный, то есть философский. Первая ненаписанная фраза практически любого философского труда могла бы звучать так: «Давайте поразмышляем! Что будет, если…». Ну, прям как в любых экспериментах! Я, как ученый-экспериментатор уверен в том, что в последние годы значительно обострились проблемы осмысления последствий тех или иных нововведений. Это касается проблемы клонирования, роботохирургии, транспланации органов, эвтаназии, биочипизации, создания интерфейса головного мозга и искусственного интеллекта и пр.
Безусловно, в этих случаях экспериментальным полигоном для философов могут и должны быть, прежде всего, социально-психологические аспекты вышеприведенных нововведени, отличающихся наиболее радикальными, чреватыми серьезными сдвигами, научных идей. А если это фантастические или полуфанастические идеи? Но именно на них возникают и сами идеи, дающие первоначальный толчок научной и философской мысли. В указанном аспекте, счел бы правильным признать, что даже самый непрофессиональный философов, но выходец из соответствующей области науки, стремящийся познать свою сферу деятельность, стоит незримо выше любого специалиста и ученого, так как мыслит абстракциями и на метатеоретическом уровне.
Все мои работы, написанные в стиле экспериментальной философии касаются неоднозначных медицинских проблем. В моих избранных трудах «Философия и медицина» (2017), «Философия медицины» (2017) изложены основные положения взаимосвязи медицины и философии, освоение которых позволит студентам-медикам и врачам повысить свой философский уровень мышления, разобраться не только в сложных проблемах общественного развития, но и в тенденциях научной мысли ученых-медиков. Мною составлен некий обзор проблем преемственности, кумулятивизма, парадигмализма во взглядах именно философов от медицины, на которых ссылаюсь, и которых цитирую в своих трудах.
Хочу подчеркнуть, что именно философия медицины дает вразумительные ответы на вопросы: какова взаимосвязь философии и медицины? Нужна ли философия медицине, и если да, то в какой форме? К сожалению, трудно обозреть все многообразие существующих взглядов на те иные вопросы взаимосвязи философии и медицины. Между тем, нельзя игнорировать взгляды и суждения именно этих специалистов, которые, безусловно, являются настоящими знатоками проблем. Известно, что, излагая свою философскую систему французский врач-философ Ж.Ламетри (1909-1751) подчеркивал, что в осмыслении проблем медицины нужно руководствоваться, прежде всего, опытом и наблюдениями.
– «У врачей-философов они имеются в бесчисленном количестве, но их нет у философов, которые не являются врачами. Первые прошли по лабиринту человека, осветив его, тогда как вторые знакомы с ними лишь по наброскам», – писал Ж.Ламетри. Вот почему одним из главных подходов к проблеме философского осмысления медицинских феноменов, на мой взгляд, является необходимость привлечения соответствующих специалистов, либо «посадить» (гипотетически!) философа и соответствующего специалиста-медика в один рабочий кабинет, либо «совместить» философию и специальность «в одной голове» (гипотетически!). Разумеется, реальный эффект будет лишь тогда, когда произойдет «совмещение» философа и специалиста в личности одного исследователя.
В целом, в качестве художественного нарратива или «бриколажа» мною использованы отдельные истории, обобщенные в форме научно-фантастического или социально-философского романа. Считаю, что схема «нарратив – метафизика – философская импликация» важна для эффективной популяризации знаний, когда человеку прививается вначале метафорическое мышление, а затем уже логическое, соблюдая диалектический принцип: от простого к сложному; от единичного к общему, через особенное. Если говорить общей фабуле, то серия книг, написанных в стиле экспериментальной философии посвящена разрешению во многом клинических дилемм тип: «Кто где? Я – это Я или Я – это он?; «Как умирать? По новому или по станинке?»; «Кому довериться? Хирургу или роботу?»; «Что важнее? Воскрешение тела или памяти?»; «Кто хозяин? Головной мозг или тело?»; «Создать гения? Возможно или нужно?».
На мой взгляд, преимущество изданий в виде серий заключается в том, что именно такой подход способствует кумулятивизму – истолкование процесса научного познания как состоящая только в последовательном накоплении все новых и новых истин путем совершенствования методов познания. Иначе горя, научное познание двигается от одной истины к другой, от менее общих истин к более общим, от менее фундаментальных теорий к более фундаментальным, от относительной истины к абсолютной. Нужно понимание того, что творческое мышление регулируется не логическими мышлениями, а психологическими методами и закономерностями. Вот почему во избежание шаблонного мышления я кочую из научного в художественный, а оттуда в философский. Современная психология науки настаивает на том, чтобы «рабочий язык» творческого мышления – литературные образы, метафоры, аналогии, лишь способствуют всесторонности охвата познавательного мышления.
Как известно, многие ученые получили признание в качестве «научпопов», то есть научных популяризаторов. Я понимаю, что необходима хорошая пропаганда науки в целях системного повышения научно-мировоззренческой культуры индивида. Человек пишущий научную фантастику должен ориентироваться в научных и технических вопросах. Отсюда следует, что, именно ученые, безусловно, являются обладателями творческого дара, как по выдвижению фантастических идей, концепций, гипотез и теорий, как по популяризации достижений наук, а также как созидателей соответствующих технологий. В этом смысле, я чувствовал всегда, что нахожусь в хорошей позиции, так как естественник, философ и писатель в одном лице.
Понятно, что писатель, работающий в области научной фантастики, должен хорошо ориентироваться как в фундаментальных принципах, так и в последних достижениях естественных и технических наук. Научно-фантастические произведения могут быть научно некорректными и технически безграмотными, если пишутся писателями, не сведущими в вопросах науки, технологий. А если за написание таких произведений принимается философ от науки, то бывает обеспеченной не только правдоподобность технологий, но и системность смыслов. На мой взгляд, именно научная фантастика и экспериментальная философия подстегивают науку, приводит к раскованности воображения, открывает новые горизонты для мыслей, стимулирует научный бросок в неведомое и невозможное.
Допускаю различное восприятие и оценку моих философских экспериментов. Считал бы цель выполненной, если высказанные в книгах литературно-философские аргументы и суждения для разрешения тех или иных дилемм найдут отклик, стимулируя со-размышления и совместный поиск ответов. Мы не призываем к единогласию и единомыслию. Нет. Мы призываем, во-первых, к со-размышлению по вопросу оптимизации соотношения целей и средств в биоэтике, во-вторых, к совместному поиску все же гуманистического метода их гармонизаций. На мой взгляд, философский эксперимент помогает отточить прежде всего собственное мнение, а затем уже способствует той или иной степени взаимопонимания.
Конечно же, эксперимент не является самоцелью. Он оправдана в тех случаях, когда у спорящих, с одной стороны, есть определенные разногласия и неясности, а с другой – реальная возможность разобраться в них и устранить. В этом смысле, философский эксперимент – вынужденное средство достижения истины. Он, как особый метод выражения условной знаковости и непосредственной образности, в котором два полюса дилеммы уравновешиваются и преобразуются в новое качество познания – истину.
Эксперимент представляет определенный способ восприятия, посредством которого конституируется своя особая сторона «действительного», где сущность дилеммы – прямой, первичный, буквальный, отражает одновременно и другую сущность – косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый. Интерпретация разрешения дилеммы – это работа философского и художественного мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом, в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении результата философского эксперимента.
В завершении хотелось бы отметить следующее. Как бы то ни было, я убежден, что издание этой серии в том виде, в каком она есть, вероятно, все же необходимо, но не спасает меня от горечи осознания того, что она не так полновесна как хотелось бы. Согласен и с тем, что в решениях дилемм нет должной ясности и точности. Однако на то и дискурсы, чтобы способствовать со-размышлению с адресатами – с моими коллегами, как по цеху медицины, так и по цеху философии.
Меня спасает убеждение в том, что при полном отсутствии «умеренности и аккуратности» эта книга все-таки «продвигает» экспериментальную философию в умах, мыслях и действиях. Что значит «продвигает»? Это значит – всячески укрепляет и основывает гуманистическое решение проблемы соотношения целей и средств в биоэтике. Между тем это основная цель книги. Что касается способа и стиля изложения, то они выбраны из числа наиболее приемлемых как для философов, так и для биологов и медиков – равноправных участников разрешения вышеуказанных дилемм.
На сегодня сформулированы основные черты, характерные для произведений рациональных и литературных философов. Вначале о рациональной философии. Во-первых, в текстах рациональных философов всегда можно найти мысль, которую формулирует либо сам философ, либо открывает ее читатель. Почти каждое предложение автора осмысленно, текст выражает последовательность взаимосвязанных мыслей. Во-вторых, рациональный философ старается аргументировать мысль, ссылаясь на логику и данных наук. При этом обоснования опираются на философские категории и понятия, на рациональные суждения, выводя из них следствия, то есть, по-новому освещая какие-то философские проблемы. В-третьих, рациональный философ не внушает свои идеи читателю, а посредством рациональной аргументации убеждает читателя согласиться с ними. В этом аспекте, философ строит свою работу на критике предшественников и современников, так как они, как, впрочем, и он сам не застрахован от неясности используемых терминов, внутренней противоречивости суждений, логической непоследовательности текста, слабой доказательности и т.д.
Литературная философия отличается от рациональной философии по следующим критериям. Во-первых, если для рационального философа главное – это мысль, последовательность мыслей, а язык, слово важны для него лишь постольку, поскольку дают возможность выразить мысль, то для литературного философа главным становится сам язык, языковая форма текста, создаваемый художественный образ, а мысль оказывается чем-то второстепенным, порой даже несущественным. Если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ облегает предложения в слова, постепенно и образно просвечивая какую-то мысль. Во-вторых, в текстах литературной философии вместо рациональной аргументации используется внушение. То есть философ старается передать читателю какое-то чувство, на основании которого у читателя постепенно формулируется соответствующая мысль. Именно этим объясняется широкое использование художественных образов, метафор, сравнений и прочих литературно-художественных приемов. В-третьих, невозможность построить критическую дискуссию с автором, так как его мысль еще только зарождается в виде неясной догадки, и еще не обрела четкой языковой формы. В этом случае вполне объяснимо то, что формируется «мозаичный» текст, некая бессвязность, расплывчатость, умозрительность.
Если аналитическую философию можно считать типичным образцом рационального стиля философствования, то литературная философия представлена текстами философов экзистенциалистской ориентации. В их сосуществовании выражается двойственная природа самой философии, которая колеблется между наукой и искусством и стремится пробуждать как мысль, так и чувство, пользуется как понятием, так и художественным образом. С учетом сказанного выше, нами использован, так называемый компромиссный вариант – художественно-философский текст. То есть некий сплав рациональной и литературной философии. Однако, как бы я не старался сочетать разные стили философствования, пришлось труд разделить на две части по степени доминирования того или иного стиля. В результате получился литературно-философский стиль.


Часть I. Рациональная философия
О философском эксперименте по разрешению дилеммы «Как умирать? По по новому или по старинке?» и о значимости экспериментальной философии.

Книга «Как умереть? По новому или по старинке?" написана в стиле «Х-phi» – экспериментальной философии, объединяющей идеи философии, литературы, психологии, социологии. В ней говориться о философских аспектах проблемы эвтаназии с возникновением дилеммы: Как умирать? По новому или по старинке? Врач обязан облегчать страдания и спасать от смерти больных. Он, по сути, должен любить людей и взять на себя всю ответственность за сохранение жизни больного. Призвание врача требует, чтобы он выполнял свои обязанности, следуя голосу совести и руководствуясь принципами врачебной этики. В клятве Гиппократа и присяге врача записано так: – «…врач обязан сохранять жизнь, защищать и восстанавливать здоровье, уменьшать страдания своего пациента, а также содействовать сохранению естественных основ жизни, учитывая их значение для здоровья людей».
Прошу обратить внимание на последнее предложение, содействовать сохранению естественных основ жизни! Сделаем резюме: «Врач должен спасать погибающего и безнадежно больного человека во всех случаях в силу своего профессионального долга и самого предназначения медицины». Уверен в том, что в своей деятельности врач обязательно задается вопросами: «Что делать врачу, чтобы свести к минимуму страдания больного, если помочь ему больше ничем нельзя? Следует ли поддерживать жизнь больного, умирающего от рака в адских страданиях? Надо ли бороться за жизнь новорожденного, появившегося на свет в состоянии декортикации в результате гипоксии мозга? Что считается гуманным в медицине, а что нет?
Я не открою секрет, что в практической деятельности врачам приходится нарушать самые сокровенные профессиональные обещания. В клятве Гиппократа сказано: – «…Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла». А на практике уже законодательно открыть путь к эвтаназии. Возьмем Женевскую декларацию Всемирной медицинской ассоциации: – «…Я буду сохранять высочайшее уважение к человеческой жизни с самого момента зачатия; даже под угрозой я не буду использовать мои медицинские знания вопреки законам гуманности». – А в жизни что происходит?
Итак, в мире гуманизм медицины сдает свои позиции одну за другой. Повсюду поступки врачей идут вразрез с принесенной им клятвой. И, прежде всего, это касается проблемы эвтаназии. Почему термин «эвтаназия» предложил не медик, а философ? Хочу подчеркнуть, что проблема «жизнь-смерть», является кардинальным вопросом человечества и культуры цивилизации. Философа звали Френсис Бэкон (1561-1628), живший в XVI-XVII вв. и предложил он этот термин для обозначения легкой и безболезненной смерти, но практически эвтаназию осуществил медик. Представляете? Философ заставил всех задуматься над проблемой эвтаназии, а медик, который, по сути, своего призвания, должен был отвергать эвтаназию, его реализовал. Вот такой вот алогичный расклад!
В 1958 году в США доктор Джек Геворкян на основе своего врачебного опыта пришел к мысли, что отчаявшимся, безнадежно больным людям, решившим покончить с жизнью, необходима помощь в виде легкой смерти. Именно в эти годы в мире начали производить трансплантацию органов. Геворкян, помимо всего, призывал лишать жизни преступников, приговоренных к смертной казни, а их органы отдавать для трансплантации. Она вовсю реализуется! В Китае, суд, в качестве меры наказания преступнику, выносит приговор – Смерть через расстрел. Последующие действия максимально упрощены. На «черном вороне», приговоренного везут к его родственникам. Сопровождают машину целая кавалькада. Вот считайте автомашины: прокурора; юридической компании; бригады по заготовке трупных органов. еперь представьте китайский дворик, где компактно проживают родные и близкие приговоренного. По приезду прокурор оглашает приговор. Затем представитель юридической компании знакомит родных и близких с тем, что при их желании, после расстрела, тело могут забрать трансплантационные учреждения для нужд трансплантации. В этом случае родственникам полагается и небольшая денежная компенсация. В противном случае, труп будут хоронить сами родственники. Помнится, в начале двухтысячных годов пришло приглашение на научный симпозиум, посвященный проблемам современной трансплантологии» в Китай. Я написал письмо в оргкомитет, где пояснил нарушения трансплантационной этики как мотив отказа принимать участие в его работе.
Предоставив родственникам попрощаться с приговоренным до расстрела и с его трупом – после расстрела. Юристы успевают оформить соответствующий договор. Труп загружают в автомашину выездной бригады по заготовке органов. Вот так, пополняется банк донорских органов за счет преступников. «Трансплантационный» мотив у доктора Геворкяна был отвлекающим аргументом в пользу эвтаназии. Самое страшное то, что он запатентовал «машину смерти» и в своем газетном объявления призывал: – «Если вы решили умереть и хотите это сделать безболезненно, я подарю вам легкую смерть». Рассказывают, что знаменитый кардиохирург-трансплантолог Кристиан Бернард (1922-2001), жизнь и деятельность которого я в свое время идеализировал и, кстати, пришел в медицину под впечатлением первой в мире пересадки сердца, оказывается, использовал эвтаназию для облегчения страданий своей матери.
Пассивная эвтаназия – это бездействие врача, отказ от борьбы за жизнь пациента.  Но такая форма и у нас сплошь и рядом. Какая разница – активная, пассивная. Согласитесь, что Рубикон пройден! Я не исключаю, что за пассивной, выбор падет и на активную эвтаназию. Активная эвтаназия юридически запрещена во всем мире, а потому любая попытка будет преследоваться в уголовном порядке. Но.... Разрешение этой формы, поверьте, это только лишь вопрос времени. Люди найдут морально-этические оправдания эвтаназии. Если до развала Советского Союза в сферу платных медицинских услуг был включена лишь стоматология, то после внедрения рыночных отношений вся медицина стала платной. Вот тогда и медицина и потеряла всю свою святость, привлекательность, благородство.
В медицину ринулся всякий сброд, ее заполонили всякие там дельцы от медицины, для которых профессия стала способом наживы. Вот уже прошло два десятка лет, а до сих пор Митин не мог без содрогания вспомнить этот период медицины. Прямо на его глазах разваливалась вся морально-этическая система медицины. Если врач способен убить человека в его интересах, то, получив право убивать законно, сможет удержаться от соблазна убить его в своих собственных интересах? Черта с два! Ничего его не удержит! Он убьет и глазом не моргнет! Именно из дельцов или бизнесменов от медицины общество будет штамповать эвтанаторов, то есть медиков с лицензией на убийство! Врачу, наделенному правом убивать, рано или поздно люди перестанут доверять свою жизнь. И, таким образом, общество лишится своей медицины.
Убийство гуманным не бывает. Оно всегда убийство. А гуманизм потому и гуманизм, что помогает другому выжить, а не умереть. И общество, если оно хочет быть гуманным, не должно навязывать врачу обязанности, противоречащие сути его деятельности. Но, здесь кроется одна проблема. Мне казалось, что ни одно здравомыслящее общество никогда не позволит себе узаконить эвтаназию с помощью медиков. Ан нет! Все, как раз таки наоборот. Везде, всюду, всегда медики, и приговаривают к смерти, и сами же исполняют сей приговор. А без помощи медиков это возможно? А судьи кто? Почему медик должен стать киллером? Вот тут мы вплотную подошли к вопросу о безнадежности больного. Кого считать безнадежным? Речь идет о больных, а не о категории недомогающих стариков. Различают активную и пассивную эвтаназию. При пассивной медики прекращают жизнеподдерживающее лечение, что ускоряет наступление естественной смерти. Вы еще узнаете, что даже в такой ситуации смерть может «опоздать», муки и страдания больного будут продолжаться. Любой, даже самый опытный врач, к сожалению, не сможет точно спрогнозировать такой исход.
Есть понятие ассистируемое самоубийство – врач помогает пациенту покончить со своей жизнью. Активная эвтаназия – это введение умирающему каких-либо лекарственных веществ, влекущее за собой быстрое и безболезненное наступление смерти, либо отключение от аппаратуры, поддерживающей жизнеобеспечение больному. Эту форму эвтаназии еще трактуют как «убийство из милосердия». В обоих случаях, смерть пациента происходит при помощи врача.
Сейчас во многих странах, включая и нашу, медицинскому персоналу запрещается осуществление эвтаназии. Лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет ее, несет уголовную ответственность. Но… Конституционный суд, как известно, самая последняя судебная инстанция считает, что запрещение эвтаназии ущемляет права человека на смерть. В законе одно, в жизни – другое, в теориях – третье, в общественном договоре – четвертое.
Американская медицинская ассоциация приняла решение о запрещении своим членам участия в эвтаназии, выдвинув лозунг: «Врачи не должны быть палачами». Тем не менее, этот принцип оспаривается, причем, все чаще и чаще. Вот, к примеру, знаменитый детский хирург С.Я.Долецкий (1919-1994) никогда не скрывал, что является сторонником эвтаназии. Его статья была опубликована во многих газетах. «Эвтаназия, безболезненная смерть, – это милосердие, это благо». Борьба за жизнь пациента справедлива только тогда, пока существует надежда, что спасение его возможно; с момента, когда эта надежда утрачена, со всей остротой встает вопрос о милосердии в высшем его проявлении. И в этом случае им будет только эвтаназия.
Сколько раз приходилось слышать от врачей на приеме, когда «скорая» привозила стариков: «Он или она итак умрет – без операции либо после операции. Зачем привезли?». Это на врачебной практике, а в масштабе государства, не принимая никаких мер по улучшению состояния здравоохранения и медицинской помощи населению или более того, не разрабатывая соответствующие законы, к сожалению, мы вольно, невольно допускаем ту самую пассивную эвтаназию. Причем, крайним всегда оказываются медики.
Так возникает у людей идея о создании своеобразного электронного коммутатора в организме человека, способный снимать информацию одновременно с тысячи нанопроволок. То есть речь идет о единовременном снятии множестве параметров не только различных органов и систем организма, но и клеток. Такие нанобиочипы можно имплантировать в организм человека не только в качестве экспресс-контроля параметров, но и программированной коррекции гомеостаза в целом. Мне кажется, что это имеет важное теоретическое и практическое значение.
Нужно отметить, что проблема эвтаназии всегда была спорной. Нет пока четкой грани между за и против. Общество раздирают сомнения: кто-то боится, что легализация может привести к злоупотреблениям и новым преступлениям, а кто-то найдет в ней новый способ обогащения. Если правила эвтаназии будут прописаны в законе, каждый случай эвтаназии будет задокументирован, и нарушение правил будет наказуемо. Сейчас же отсутствие правил указывает на отсутствие ответственности за их нарушение. Возникает вопрос: а как бороться с тем, что не установлено законом, но присутствует в реальной жизни? Притворятся, что этого не существует? Или может давать одному и тому же явлению разные названия и обманываться относительно различности последствий и ответственности за это?! Но самое страшное то, что легализация эвтаназии может привести к переориентации медицины, которая в этом случае превращается в отрасль смертеобеспечения.
Нужно признать, что эвтаназия, к сожалению, становится все более частым решением не только проблемы «тяжелобольных», но и проблемы «безнадежных людей» (?!). Между тем, это определенно страшная тенденция. Тем не менее, хотим мы этого или не хотим, постепенно отшлифуются правовые вопросы, а за ними, поверьте, найдутся морально-этические оправдания эвтаназии. В общем, эвтаназия цивилизованно осмысляется и постепенно занимает свою нишу в социокультурном пространстве. Однако… Когда вопрос, как быть с эвтаназией уже решается в той или иной мере, то вопрос, как и каким образом, следует вывести медиков из-под удара, становится актуальной проблемой. Дело в том, что, как правило, исполнителем эвтаназии, которая является антигуманной, по сути, являются медики. Могут ли они смириться с этой ролью? В где выход из такой ситуации?
Подтекст книги – «борьба со смертью или помощь ей?» заключается в следующем: нанобиочип-гомеорегулятор, призванный сохранять постоянство внутренней среды организма, повышать «запас прочности» организма, наделен не только «правом» критически оценивать степень «хрупкости» организма тяжелобольного или лиц преклонного возраста, но и «правом» самостоятельно запускать у них эвтанаторную программу. В результате, пациент погибает легко, во сне. То есть, этот нанобиочип, одновременно является и судьей и палачом (?!). Казалось бы, все объективно и обоснованно.
Однако… Положительно то, что вне «проклятых» проблемы эвтаназии (сомнения, подозрения, злоупотребления, обвинения, преступления) останутся – сами пациенты и их родные, близкие, а также, что важно, медики, юристы, социологи и общество в целом. Ведь, согласно общественного договора, этот самый нанобиочип возведен в сан Верховного жреца, решающего у кого из людей уже потенциал жизни подошел к критической черте и ему следует дать возможность легко расстаться с жизнью. Разумеется, такая технология, как «задумано» в романе – практически невозможно. Но… интересен путь к нему, борьба идей и технологий, связанных с эвтаназией и биочипизацией.
Фабула романа – драма двух ученых – Митина (учителя) и Серегина (ученика), соавторов того самого нанобиочипа-гомеорегулятора. Однако ученику принадлежит персональное авторство его эвтонаторной составляющей, против которого всегда вступал учитель, пока сам не понял ее «полезность», находясь уже в безнадежном состоянии. Вот так проблема эвтаназии «находит» решение в биочипизации населения планеты. А между тем, это и составляет основной элемент биовласти, которого добивались бизнесмены от науки – братья Темировы. Драма, безусловно, гуманистическая, но как быть, если в наш век сам гуманизм сдает свои позиции (!). Неужели биочип и есть печать Антихриста?
Все события, персонажи, имена – вымышлены, а любые совпадения – случайны. Допускаю, что сюжет книги получился «разрисованным», но, однозначно, в нем нет бытовой приземленности. Такой подход оправдан во имя раскрутки интересной научной проблемы, связанной с новыми технологиями. Есть Дзенское изречение: «У обратной стороны всегда есть обратная сторона». Давайте рассуждать вместе и искать ответы на вопрос: как долго может оставаться незыблемым равновесие сил, в отношении принятия или не принятия эвтаназии и биочипизации.
По Бэкону термин «эвтаназия» переводится как «благоумирание». Философ пишет: «Если врачи хотят остаться верным своему долгу и чувству гуманизма, они должны не только увеличит свои познания в медицине, но и приложить все старания к тому, чтобы облегчить уход из жизни безнадежным пациентам». Но сейчас сам термин стал означать не столько «благую» смерть саму по себе, сколько ее причинение. С позиции философии, социологии, психологии эвтаназия – это как не крути – выбор из двух зол. Если одно хуже другого, что же плохого в выборе меньшего зла? – таковы аргументы многих. Ответ на этот довод должен основываться на следующем признании: сравнение недостатков двух перспектив – смерти и постоянного страдания – не должно прикрывать тот факт, что обе эти перспективы, тем не менее, являются плохими. Защита в поддержку эвтаназии предполагает, что постоянное страдание – плохо.
Фома Аквинский определил доброту как полноту бытия. Выбирая смерть, в противоположность простому примирению с тщетностью дальнейшего продления жизни и позволению смерти прийти, мы совершаем ошибку. Чтобы не говорили, я согласен с философом, который считает, что ценность человеческой жизни – это главный аргумент против эвтаназии. Никто не должен никого убивать, убийство – наивысшее зло. Врач должен лечить пациента от болезни, а не быть его палачом. Стремление бороться за жизнь больного до последнего шанса всегда вызывало в обществе уважение и доверие к врачу.
Сохранит ли медицина свои социальные позиции, когда система здравоохранения «породит» систему смертеобеспечения? Не чреват ли отказ от последовательного исполнения принципа сохранения и поддержания жизни изменением моральных основ врачевания, от которых в немалой степени зависит результативность врачебной деятельности? Не обречены ли врачи, обеспечивая «достойную смерть» пациенту, на резкое умаление своего собственного достоинства, участвуя в сознательном убийстве пациента?
Полагаем, что здесь следует добавить и то, что легализация эвтаназии обесценит сам историко-философский опыт человечества, стремящийся утвердить ценность индивидуальной жизни. Утрата же чувств морального, осознанных и нормативно оформленных в социуме, повлечёт за собой коренную перестановку аксиологического ряда, что не сможет не повлиять на социальное восприятие принципов права и биоэтики.
И.Кант говорил о том, что человек всегда должен иметь возможность выбора, он считал, что любой поступок, это тот поступок, который продиктован собственной совестью, собственным чувством долга. И всегда это мерило измерения человека. И поэтому тот вариант, который выберет конкретный медицинский работник, конкретный человек, работающий с умирающим, является способом оценки его собственной личности. Измерением его самого – насколько он в состоянии глубоко осмыслить те существующие принципы и проблемы, которые он экстраполирует и принять индивидуальное решение. Так, что принятие смерти как вида медицинского лечения окажется «мощным препятствием на пути медицинского прогресса».
В целом, эвтаназия может стать одним из примеров нравственно-допустимого поведения. Основным критерием нравственной допустимости является интегративная ценность действий для всех затронутых ими субъектов всего временного промежутка, для которого они имеют значение. В целом, самым гуманным решением проблемы эвтаназии будет не запрещение или разрешение какой-либо ее формы, а активная борьба против любых проявлений пассивности во всем, что касается человека, активная помощь делу жизни и противостояние смерти.
Общество относится к категории сложных систем. Взаимодействия его составляющих порождают громадную сложность в виде комбинации индивидуальных выборов, социальных ограничений, мотивов, внешних стимулов и пр. Тем не менее, общество имеет возможность добиться консенсуса и выстроить «общественный договор» по любому сложному вопросу. Следует заметить, что при обсуждении таких масштабных проектов, как эвтаназия, «смерть мозга», танатотерапия, биочипизация и пр., несмотря на колоссальные преимущества рассуждений с позиций здравого смысла, совершается ряд ошибок: во-первых, сосредотачиваясь на мотивах, стимулах, убеждениях, которые осознаем непосредственно, не всегда можем правильно спрогнозировать ход событий; во-вторых, взаимодействуя друг с другом, нагромождаем мнения и суждения, создавая неправильную коллективную стратегию; в-третьих, не учитывая опыт прошлого, формируем ошибочное восприятие настоящего, что, в свою очередь, искажает восприятие будущего.
В аспекте сказанного выше, во-первых, неопределенность в вопросах эвтаназии, «смерти мозга», танатотерапии, биочипизации, случаются не потому, что мы забываем о здравом смысле, а потому, что потрясающая эффективность здравого смысла в решении повседневных проблем заставляет верить в него больше, чем он того заслуживает при решении масштабных и судьбоносных для человечества вопросов; во-вторых, видеонадзор, биометрия, биочипизация, биопаспортизация направлены на превращение людей в сетевые личности, уже имплантированный биочип может в любое время быть перепрограммирован в соответствии с новыми задачами. Речь идет о тотальной биовласти. Кто будет управлять новым миром? Кто окажется системным администратором человечества?
Врачи, прекрасно зная критерии смерти мозга, тем не менее, обычно продолжают лечить таких пострадавших. Такая терапия называется танатотерапией. Нужно ли проводить танатотерапию? Целесообразно ли поддерживать жизнь у подобных пострадавших? Такие воопросы нами решались на уровне специального диссертационного исследования. Один из моих учеников, который был ответственен на это направление. В рамках развития органного донорства, увеличения пула потенциальных доноров он попытались убедить научно-хирургическое сообщество о том, что в большинстве случаев пострадавшие со «смертью мозга» даже при сочетанной черепно-мозговой травме могли бы стать донорами органов и тканей для целей трансплантации их безнадежному больному. Полагаю, что в этом плане есть необходимость в перестройке мышления врачей, организаторов здравоохранения, травматологов, реаниматологов на то, что каждого реанимационного больного со «смертью мозга» следует рассматривать в качестве «потенциального» донора органов и тканей для целей трансплантации.
Танатотерапия – это относительно новый феномен, требующий осмысления. Когда в мире идет активное обсуждение проблемы легализации эвтаназии, поиска форм и путей ее осуществления, танатотерапия обсуждается как вариант продления не жизни, а смерти. Как это не парадоксально. На основании своевременной диагностики полисистемных нарушений, их клинико-лабораторной и функционально-физиологической оценки и определения функционального прогноза нами были предложены меры по целенаправленному «конденционированию» организма «потенциального» донора для поддержания удовлетворительного морфологического состояния и функциональной полноценности органов и тканей, предназначаемых для отбора в качестве трансплантат. Считаю, что такое предложение отвечает требованиям мульторганного донорства в трансплантологии. Однако, целесообразно ли втискивать проблему танатотерапию лишь в эту специальность, ведь она, как проблема выходит на более высокий уровень, так как касается извечной проблемы взаимоотношения жизни и смерти.
Наша точка зрения такова, что реанимационного больного со «смертью мозга», инче говоря трупа с бьющемся сердцем, следует рассматривать в качестве «потенциального» донора органов и тканей для целей трансплантации, а потому их следует, в связи с этим, лечить комплексно, патогенетически обоснованно, преследуя при этом цель «конденционировать» организм для поддержания в удовлетворительном состоянии органы и ткани, предназначенные для пересадки. Танатотерапия – это продление смерти. Итак, оказывается, имеет значение не только продление жизни, но и продление смерти. Когда во всем мире речь идет о легализации эвтаназии, такая постановка вопроса кардинально меняет проблему жизни и смерти.
Таким образом, с позиции трансплантологии сокровенной мыслью является «нельзя осознанно лечить пострадавшего со смертью мозга, если не понимаешь, что этот пациент, прежде всего, является потенциальным донором органов и тканей, что его органы и ткани могут послужить исцелению другого безнадежного больного, которому врачи не в силах помочь обычными методами интенсивной терапии и реаниматологии. В этом аспекте, танатотерапия меняет наше представление о смерти.
Один из наших коллег, прослушав наши суждения о танатотерапии задался вопросом: можно ли рассматривать этот метод как прототип эвтаназии или же он является ее альтернативой? Смерть можно продлить и это новый феномен смерти, требующий философского осмысления. Пассивная эвтаназия вызывает сомнения, серьезные, обоснованные сомнения и, если хотите даже уверенность в этической неправомерности. Танатотерапия в целях сохранения жизнеспособности органов и тканей, предназначаемых для трансплантации обреченному больному, то есть во имя спасения жизни другого человека – это вариант. И не видеть этого – значит – не захотеть этого увидеть, потому что эти методики разработаны, они реально существуют. Само по себе такая трансформация смерти вызывает огромный интерес в психологическом плане. Итак, избегать и уходить от этих вариантов – не оправданно.
Сейчас речь зашла о проблеме эвтаназии. Можно говорить о праве человека на собственную смерть или на выбор между «не вполне жизнью» и смертью. Не следует забывать о том, что мы состоим не только из разума, но и тела, имеющее в своем распоряжении накопленный миллионами лет адаптации к внешним и внутренним воздействиям. И именно на тело, как это не покажется странным, можно сделать ставку в выборе между жизнью и смертью в описываемых нами ситуациях. В этом плане, хотелось бы отметить важность феномена телесности. Мне думается, что осмысление этого феномена привнесет новые мысли и суждения о проблеме эвтаназии. Когда делается ставка на тело, необходимо выполнить одно условие: создать телу такие условия, при которых запустятся природные «критические» программы. По своей мощности в естественных условиях эти программы не только не уступают новейшим медицинским средствам, но превосходят их во много раз, поскольку всегда адекватны поставленной задаче. Если у человека есть хоть небольшой шанс выжить, то тело запустит ресурс этих программ на реанимацию, если же нет, то – на безболезненную «сепарацию» души. Исходя из вышесказанного, в качестве альтернативы заданной полярности «эвтаназия – страдание» предлагается танатотерапия.
Основная задача танатотерапии – это сохранить ресурсы, когда тело по всем внешним признакам «мертво» – нет мозговой активности. При "конденцировании" внутри тела температура сохраняется, а все метаболические процессы продолжаются, но резко замедляются. В этом аспекте, культура правильного умирания, частично восстановленная в танатотерапии, противоположна в своей основе эвтаназии, представляющей собой акт прерывания человеком естественного процесса жизни человека. На наш взгляд, любой врач-реаниматолог скажет, что «лучше заниматься продлением смерти, чем обрывом жизни».
Вообще, о значении экспериментальной философии следует чаще говорить и демонстрировать. В особенности, когда речь идет о разрешении различных дилемм. Что меня всегда смущало – это то, что в мире было много гениальных философов, которыми были выдвинуты огромное количество оригинальных философских идей, гипотез, высказаны выдающиеся философские мысли, сформированы целые системы, концепции и теории, многие из которых, к сожалению, до сих пор не поняты, а потому не приняты. А между тем, в мире до сих пор в дефиците достоверные, концептуальные и фундаментальные знания о многом. В чем дело? По каким фатальным причинам философская наука продвигается медленно? Почему выдающейся философские мысли и идеи так трудно и медленно вживаются в реальность? Почем философские мысли недостаточно активно дискутируются в разрешении дилемм.
Невольно приходишь к выводу о том, что в философских науках: во-первых, или недостаточно изучалось то, что надлежало изучить и знать в реальности; во-вторых, или философские исследования были изначально бессистемными, бессодержательными; в-третьих, или столетиями без конца нагромождались философские рассуждения, а реальное и достоверное знание вещей отставало. Отсюда можно резюмировать о том, что, возможно, причиной всему этому является функциональная недостаточность самого метода философствования. Все знают, что философские тексты классиков философии – Платона, Аристотеля, Кузанского, Бруно, Бэкона, Декарта, Гегеля, Фейербаха, Канта – очень часто сложны и непонятны.
По Э.В.Ильенкову, причиной непонимания классической философской мысли в действительности является не что иное, как низкий уровень знания и мировоззрения, а также небогатый внутренний мир людей. «Если же твой мир – богаче, то есть если он включает в себя, как свою «часть», мир иноязычного человека, – пишет автор, – то ты легко поймешь его, иногда даже лучше, чем он сам себя понимал, поскольку увидишь его мир как «абстрактное» (то есть неполное, частичное, одностороннее) изображение твоего собственного – «конкретного» (то есть более полного, целостного и всестороннего) мира».
Один из выдающихся философов современности М К.Мамардашвили в статье «Как я понимаю философию» заключает, что «всякая философия должна строиться таким образом, чтобы она оставляла место для неизвестной философии. Этому требованию и должна отвечать любая подлинно философская работа». Автор отмечает, что «философия должна пребывать в глубоком погружении в первоисточники, которые каждый трактует по-своему, в том-то и суть философии». Возможно потому и современные философы по ошибочной аналогии пытаются перещеголять своих «коллег» хотя бы в непонятности и оторванности своих философских текстов от реальной жизни.
Известно, что видные и выдающейся философы акцентировали на разрешение известных философских дилемм. Между тем, философская мысль не должна отрываться от реальной действительности, то есть философия должна быть практической, когда философские идеи, концепции, системы и теории, как считают Бэкон, Декарт, Локк, Спиноза, Шопенгауэр и др., должна найти свою реализацию в общественной практике. А ведь жизнь и практика богата различными ситуациями, некоторые из которых представляют собой тугой узел проблем, так как содержит дилеммы, которых нужно разрешить.
«Есть только одно средство расположить простой народ к философии; оно состоит в том, чтобы показать ее практическую полезность», – вот кредо сторонников практической философии. По их мнению, простой народ всегда спрашивает: «Для чего это нужно?», «в чем заключается полезность философии?». Понятно, что просвещает философа, и то, что полезно простому человеку, – совершенно различные вещи. Между тем, разум философа часто занят чрезмерно абстрактными вещами. Однако, каковы бы ни были факты, вокруг которого завязываются философские мысли и идеи, они составляют подлинное богатство философа.
Так то это так. Однако, сейчас во дворе новая эра научной рациональности – постнеклассической, утверждающий, что знания должны быть практически применимыми. Важно отметить тот факт, что один из предрассудков рациональной философии заключается в убеждении, будто его задача – это сопоставлять и связывать факты, имеющиеся в ее распоряжении, а не в собирании новых фактов. А между тем, согласно современных воззрений логика в том, что метод философствования заключался и будет заключаться в том, чтобы умом проверять ум, умом и экспериментом контролировать чувства, познавать чувствами природу, изучать природу для изобретения различных орудий, пользоваться орудиями для изысканий и совершенствования практических искусств, которые необходимо распространить в народе, чтобы научить его уважать философию.
Сейчас мир переживает кризис кабинетной философии, главным инструментом которой был концептуальный анализ. Еще в середине XX века, У.Куайн и его последователи стали высказываться о необходимости сближения философских методов с методами экспериментальных наук. В свое время, мне, как одному из зачинателей экспериментальной хирургии в стране, такая мысль здоров импонировало. В клинической практике ученому-хирургу ставить вопрос «а что если?» не всегда приемлем, ибо, на операционном столе лежит больной и у которого хирургу необходимо применить глубоко осмысленные и наработанные, так называемые протокольные технологии оперирования, а не подвергать его лишнему клиническому риску. Таковы морально-нравственные рамки хирургической деятельности. Хотя следует признать, что на практике экстренной хирургии не редко хирургами используются возможности вынужденного эксперимента, когда стоит вопрос «Все или ничего!».
Другое дело, когда экспериментируешь на животных. При этом любой хирургический эксперимент – это, по сути, планомерный поиск оптимального метода операции. Экспериментатор ставит перед собой ряд вопросов, которых следует разрешить в сериях определенного эксперимента. В Проблемной лаборатории клинической и экспериментальной хирургии при Национальном хирургическом центре под моим руководством были проведены сотни разнообразных экспериментов. В этом аспекте, значимость эксперимента для меня всегда была и однозначно остается высокой.
С учетом сказанного выше и личного опыта с удовлетоврением принял факт повсеместного нарастания тенденции использования мысленных экспериментов. В философии такая тенденция явно усилилась, а в 2000-е годы оформилась новая форма философии – экспериментальная философия. Первоначально экспериментальная философия фокусировалась на философских вопросах, связанных с намеренными действиями, предполагаемый конфликт между свободной волей и детерминизмом. Эмпирические данные, собранные философами-экспериментаторами, могут иметь косвенное влияние на философские вопросы, позволяя лучше понять лежащие в основе психологические процессы, ведущие к философским интуициям. Каковы положительные и отрицательные стороны этой формы философии? Каково взаимоотношение экспериментальной и рациональной (теоретической,
Итак, дальнейшее рассуждение правильно будет вести в аспекте признания факта существования двух видов философии: 1) экспериментальная философия; 2) рациональная философия. Первая, образно говоря, всегда идет ощупью, берется за все, что попадает ей под руку, и в конце концов натыкается на драгоценные вещи, а вторая, также образно говоря, собирает этот драгоценный материал и старается разжечь из него факел. Экспериментальная философия не знает ни того, что ей попадется, ни того, что получится из ее работы, однако, она работает без устали, тогда как, рациональная философия, наоборот, взвешивает возможности, выносит суждения и умолкает.
Следует сказать, что экспериментальная философия обычно использует методы, которые гораздо ближе к психологии и социальным наукам и реализует достаточно большое число исследовательских проектов, примером которых является проверка некоторых интуиций относительно природы философии и философского теоретизирования, имеющихся у философов, и сравнение их с теми, которые есть у не-философов, а также демонстрация того, от каких – социальных, культурных, образовательных факторов зависят эксплицированные различия.
Дж.Александер, Дж.Ноуб, Ш.Николс описывают экспериментальных философов как таких, кто прилагает «методы социальных и когнитивных наук к изучению философского познания, поскольку данные методы подходят лучше, чем интроспективные, к изучению того, что люди думают, особенно другие люди». С.Стек, К.Тобиа используют термин «экспериментальная философия» в каркасе ограниченной интерпретации, говорят о ней как об «эмпирическом исследовании философских интуиций, факторов, воздействующих на них, и психологических и нейрологических механизмах, лежащих в их основе». Так или иначе вышеуказанные авторы подчеркивают оппозиционность друг к другу экспериментальной и рациональной философии.
В отношении оппозиции кабинетной философии и экспериментальной Т.Уильямсон подчеркивает значимость выбора между растворением философских методов в методологии экспериментальных наук и обоснованием правомерности кабинетной философии, перед которым стоят современные философы. На сегодня экспериментальная философия включает много новых экспериментальных исследований, в том числе исследования того, как на самом деле думают и чувствуют обычные люди (не философы). При этом изучается обычное понимание людьми морали, свободы воли, измерения этических границ тех или иных явлений, счастья и других ключевых философских понятий.
Забегая вперед хочу подчеркнуть, что являюсь сторонником одновременно рациональной и экспериментальной философии. В своих капитальных серийных трудах: «Познание» (15 тт.); «Биофилософия» (3 тт.); «НФ-философия» (3 тт.); «Киберфилософия» (3 тт.); «Антропофилософия» (3 тт.); «Моральная философия» (3 тт.) и пр., я выступаю сторонником идей и принципов постнеклассической науки, осмысливающей многочисленные феномены и проблемы через призму методологии, социологии, психологии, философии. В другой части своих капитальных серийных трудах: «Тегерек: Мифы. Тайны. Тени» (4 тт.). «Литературная философия» (6 тт.), «Научная фантастика» (свыше 30 книг) я выступаю сторонником экспериментальной философии.
Так или иначе, во всех моих философских работах очевидна разработка междисциплинарных, транстеоретических научных тем с интеграцией отраслей наук (экспериментальная хирургия, физиология, трансплантология, биомедицина, биофилософия) с концептуальной разверткой результатов экспериментальных исследований, как в области хирургии, физиологии, трарсплантологии, так и философии с проведением философских экспериментов. При этом цель моих философских экспериментов заключается в том, чтобы погрузиться непосредственно в реальный мир и использовать психологические эксперименты, чтобы добраться до истоков некоторых, порою жгучих философских проблем в сфере науки, медицины, технологий.
Следует отметить, философские эксперименты начинают наводить ученых на мысль, что обычный способ понимания мира людьми пронизан, прежде всего, моральными соображениями. Чем больше философы узнают о том, как люди выносят моральные суждения, тем больше они смогут понимать, как возникают конфликты между людьми. Ш.Николс считает, что одна из самых захватывающих перспектив экспериментальной философии заключается в том, что она может помочь оценить, являются ли определенные философские верования вполне обоснованными.
Выяснив психологические источники своих философских убеждений, сами философы смогут оценить, насколько оправданы эти убеждения. В этом аспекте, в моих работах по экспериментальной философии, методология использования систематического эмпирического исследования применяется к широкому кругу различных философских вопросов (пересадка головного мозга, эвтаназия, клонирование, роботохирургия, искусственный интеллект и пр.). Известно, что исследователи предлагают совершенно разные взгляды на то, каким образом такая экспериментальная работа может оказаться философски ценной, а потому, возможно, лучший способ познакомиться с областью экспериментальной философии – это изучить фактические результаты исследований философов-экспериментаторов.
В экспериментальной философии решение логических задач должны быть предельно просты, ибо они устанавливают стандарты простоты для широкого круга читателей. Разумеется, мой стиль, не обладающая устойчивыми концептами, нормами или правилами исследования больше похож на научно-художественный проект. Так как он олицетворяет восприятие или образ мысли, то, естественно, не является завершенным художественно-интеллектуальным проектом. Однако, он работает с понятийным каркасом, концепты могут изменяться и нет в нем четкой логической определенности. Согласен в моем языке мысль концептуально и понятийно часто неуловим, мысль трудно поймать и зафиксировать как определенную концепцию, опираясь на которую можно было бы дальше развивать философское рассуждение в каком-то заданном концептуальном поле. Однако, помогает понять заложенное в текстах мысль черех художественный нарротив.
В свое время, Л.Витгенштейн (1889-1951), с учетом отсутствия ясности в философских текстах, бездоказательности суждений, двусмысленности высказываний, писал о том, что необходимо произвести «терапию философского языка» в целях исключения многосмысленности и принципиальной неточности словоупотребления. Автор в своем «Логико-философском трактате» (1918) описал, разработанный им формализованный философский стиль, на основе сближения его с языком математики и современного естествознания. По мнению автора, слова и выражения языка должны служить знаками идей и использоваться, прежде всего, для выражения мыслей [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953].
По мнению Х.Патнэма (1926-2016), С.Крипке (1940-2022) философский язык: во-первых, логический способ изложения (наличие взаимосвязанных рассуждений, направленных на раскрытие научной истины); во-вторых, смысловая законченность (выстраивание рассуждений и фактов в такой последовательности и взаимосвязях, чтобы мысль, положенная в основу должна быть максимально раскрыта); в-третьих, целостность (соответствие структуре и содержанию работы и служить раскрытию поставленных задач и достижению совокупных целей исследования) [Крипке С. Именование и необходимость, 1972].
«Всякое утверждение о совокупностях разложимо на утверждения об элементах совокупностей и на суждения, которые описывают совокупности в их полноте. А элементарные суждения выступают аргументами истинности суждений», – пишет Л.Витгенштейн (1889-1951). По мнению автора, смысл философского текста заключается в том, что «все, что может быть сказано, должно быть сказано четко». Он считал, что «чем яснее мысли выражены – тем точнее их острие входит в голову» [Витгенштейн Л. Философские исследования, 1953]. Для исключения многомысленности и принципиальной неточности, по его мнению, философский формализованный язык должен быть содержать логику суждения из области естествознания и литературы, высказанными предельно четко и ясно. В той или иной мере, ряд философов применяют подобный формализованный стиль (Дж.Маргулис (1977), М.Раулендс (2005) и др. [Маргулис Дж. Личность и сознание / пер. с англ., 1986; Раулендс М. Философ на краю вселенной, 2005].
Нужно отметить, что практически изначально в фокусе внимания экспериментальной философии находится интуиция. Интуицию идентифицируют с выводами первой системы, как убеждения, которые мы формируем спонтанно, без сознательных рассуждений, источник которых мы не можем идентифицировать интроспективно. Когда мы развиваем предложение или контент, интуиция этого контента должна казаться нам истинной. В этом аспекте, философы-экспериментаторы надеются получить удовлетворительное представление об интуиции и ее психологических основах.
Позитивная роль экспериментальной философии в том, что она может эмпирически проверить и выдвинуть утверждения об интуиции в каждом из этих случаях: интуиции, используемой для проверки нормативных теорий, интуиции относительно того, является ли данный случай примером концепции, интуиции о правильном применении слова, интуиции об общих принципах и интуиции об особенностях дискурса или практики.
Утверждение морального реалиста о том, что реализм лучше всего отражает обычный моральный дискурс и практику, было поставлено под сомнение несколькими экспериментами, исследующими степень, в которой люди являются интуитивными моральными релятивистами. Дж. Гудвин и Дж. Дарли задались вопросом, будут ли субъекты относиться к этическим утверждениям как к объективным, и как они могут отличаться от отношения к утверждениям о научных фактах, социальных условностях и вкусовых ощущениях.
Экспериментаторы дали испытуемым ряд утверждений во всех трех областях и попросили их оценить свое согласие с каждым утверждением, а также указать, считают ли они это правдой, ложью, мнением или отношением. Результаты показали, что в целом люди склонны относиться к этическим утверждениям как к более объективным, чем заявлениям об общепринятых или вкусовых ощущениях, но менее объективным, чем изложения фактов. Более интересно то, что субъекты рассматривали разные этические высказывания как более или менее объективные в зависимости от содержания высказывания. Народная концепция морали не может быть единообразно объективной, люди могут рассматривать одни моральные требования как более объективные, чем другие.
Следует заметить, экспериментальная философия во всех ее формах предлагает задуматься о роли интуиции в философской методологии: предоставляют ли интуитивные суждения обычных людей, не философов, столько же доказательств, сколько суждения философов? Возможно, они предоставляют лучшие доказательства? Предоставляет ли интуиция какие-либо доказательства, или эмпирическая работа, возникающая из экспериментальной философии, просто показывает, что интуиция безнадежно предвзята и непостоянна? Если интуиция имеет доказательную ценность, то какую? Как правильно получить и использовать эти доказательства?
Не вдаваясь в более глубокие вопросы природы интуиции, дадим характеристику интуиции следующим образом: это состояния, в которых определенное утверждение кажется верным в отсутствие осознанных рассуждений. Интуиции обычно получают некоторую доказательную силу при философской аргументации. То есть предположения, которые поддерживает интуиция, как правило, принимаются за поддержку существования этих интуиций. Степень поддержки, оказываемой таким образом, не всегда ясна. Иногда признается, что интуиция может ошибаться, и что в идеальном случае интуитивные предпосылки должны поддерживаться дальнейшей аргументацией.
Эмпирическая работа здесь отражает два возможных пути, посредством которых экспериментальная философия может дать нам новые перспективы классических головоломок в философии сознания.
Во-первых, она предлагает психологические объяснения для интуиции, которые в противном случае могли бы казаться довольно «грубыми», например, предполагая, что у нас есть когнитивная тенденция использовать физические критерии в нашей оценке того, что является потенциальным суждением.
Во-вторых, она может оспаривать доказательный статус этих интуиций, указывая на такие факторы, как например культурное происхождение, которые могут повлиять на интуицию ненадлежащими способами.
Однако экспериментальная философия дает недостаточное освещение этих вопросов, потому что вопросы, представляющие интерес для философии, это не то, что говорят люди, а основополагающая компетенция, связанная с использованием философски важных концепций. То, что имеет значение для этой компетенции, является критически нормативным. Между тем, вопреки утверждениям некоторых критиков, экспериментальная философия не зависит от предположения приоритета интуитивного познания: что люди не достигают выводов о чем-либо через рассуждения, даже если они действительно участвуют в сознательном обсуждении, прежде чем выдать ответ.
В этой связи, я хотел бы привести доводы из моей системы «Системно-ответственная популяризация, концептуализация и философизация науки», предполагающий три уровня усвоения знаний: 1) популяризация науки («А»); 2) концептуализация знаний («В»); 3) философизация науки («С»). Эмпирическое содержание («А») постепенно ассимилируется, осмысливается и элиминируется в теоретическое содержание («В»).
Этот синтез приведет к созданию нового типа теоретического обобщения («С»). Если в «А» какое-либо событие приобретает черты проблемной ситуации, требующего изучения и осмысления, то в «В» тот или иной факт, как фрагмент объективной реальности подлежит категоризации и концептуализации.
На этапе «С» происходит репрезентация в форме философского обобщения. «С» требует удержания в идеальном плане несоизмеримо большего объема знаний. Таким образом, в реальном теоретическом знании эмпирия представляет собой результат «вписывания» тех или иных фактов в образ действительности («А»). Это описательный уровень. «В» представляет собой научно-теоретический уровень, а «С» – есть мировоззренческий уровень.
Для меня лично, как философа-экспериментатора представляет интерес сам процесс последовательного получения ответов. И они показали, что знание психологических основ интуиции вполне может оказаться философски значимыми. В результате философского эксперимента удалось в какой-то мере правдивый ответ на поставленные вопросы, озвученных в соответственных книгах: «Кто где?», «Лечить и/или Убивать?», «Можно ли штамповать гениев?», «Кому доверить жизнь? Хирургу или Роботу-хирургу?», «Кто хозяин организму человека?».
Нужно отметить, что перспективы развития экспериментальной философии неоднозначны. К сожалению, не все экспериментальные философы проводят в своей работе вспомогательный философский анализ, как это проделываю я, будучи глубоко знаком как с медицинской наукой, так и практикой. Некоторые философы задаются вопросом, не искажается ли наша интуиция?
Аналогичным образом, если философы решат, что следует использовать концептуальную концепцию добра, а не деонтологическую, на том основании, что на деонтологическую концепцию чрезмерно влияют эмоции, то какой будет реакция на деонтолога, который утверждает, что эмоции чрезвычайно важны? В частности, для меня, как ученого-врача исключительно важно обращение к моральной интуиции, будь то действия или принципы. Но опять возникает тот же вопрос: можем ли мы положиться на эти интуиции?
Итак, многие современные философы согласны с тем, что философия, которая ведется исключительно «из кресла» при недостаточном понимании учеными фактических данных, научных практик и научных достижений, а иногда и просто жизненной реальности, имеет сомнительную ценность. Эта общая отправная точка для большей части современной философии открывает путь для использования эмпирических данных в философии. Однако, есть мнение о том, что, возможно, именно экспериментальная философия станет в ближайшем будущем одной из фундаментальных научных репрезентаций действительности, той основой, которая связывает в целостную систему когнитивного знания социологию, психологию и философию. Это я приветствую.
В философии сегодня «господствует убеждение, что наука представляет собой вид когнитивной практики, системообразующим принципом которой предстает рациональность. Поэтому появление экспериментальной философии многие связывают с революцией убеждений в философии в ближайшей перспективе. Интерес ученых к новой форме философии обусловлен тем, что в силу историко-идеологических причин сложившаяся в философии тенденция к автономии во многих случаях является препятствием для получения знаний, адекватных современной реальности.
Нацеленность на когнитивные вопросы и проблемы также диктуется современными научными реалиями. Новое философское измерение исследований размывает границы наук. Пусть не создаются новые методы, но новое применение уже существующих методов в других дисциплинарных областях вновь пробуждает научный интерес к философским проблемам мировоззрения, сознания, интуиций, морали. Получаемые результаты могут подтвердить философские гипотезы, развить теории. Речь не идет о радикальной реформе философии, ведь проблемное поле новой экспериментальной философии – лишь часть от целого философского знания. Но обновить философские традиции, дать им вторую жизнь – это возможно для экспериментальной философии. Очевидно лишь то, что как философское движение экспериментальная философия оказала значительное влияние на дискуссии об основных философских вопросах, а также о природе самой философии. Д.Н.Дроздова пишет: «Мысленные эксперименты активно используются в качестве способа аргументации в современной философии.
Построение аргумента на основании воображаемой ситуации часто встречается в эпистемологии, онтологии, этике и других областях философии. Можно даже сказать, что философские эксперименты – одна из отличительных характеристик философской методологии, поскольку они позволяют придать наглядность и убедительность абстрактным философским построениям. Помимо традиционного использования философских экспериментов в качестве способа аргументации, в последнее десятилетие получило распространение обращение к мысленному эксперименту в контексте новой исследовательской практики, возникшей на стыке философии, психологии и социологии.
Одна из задач, которые ставит перед собой современная экспериментальная философия (x-phi), заключается в исследовании мнений обычных людей по поводу важных философских концептов (так называемых интуиций обыденного сознания) при помощи методов психологии и социологии. Действительно, если в науке мысленные эксперименты часто становятся интегральной частью господствующей парадигмы, а их интерпретация является предметом дискуссии только в период установления консенсуса по поводу затрагиваемых ими теорий, то в философии мысленные эксперименты в большей степени используются для того, чтобы поставить вопрос и спровоцировать дискуссию, а не указать единственный правильный ответ.
Как и в науке, в философии у философских экспериментов есть разнообразные функции. Некоторые из них позволяют прояснить или проблематизировать использование определенных понятий. Другие используются для установления логических взаимосвязей между понятиями или положениями. Третьи вскрывают существование неявных предположений или убеждений в некоторых рассуждениях и аргументах. Все эти функции мною использованы в области постановки медико-философских идей, концепций, теорий.
Вымышленные ситуации, которые использованы мною, можно сравнить с зондом, при помощи которого исследуются философские концепции. Я, как доктор медицины и доктор философии обращался к мысленным экспериментам как к инструменту исследования философских представлений «обычных людей», представителей разных специалистов, социальных и профессиональных групп, чтобы выявить сходства и различия в том, как обыденное сознание оперирует базовыми философскими концептами. На мой взгляд, здесь мысленный эксперимент перестает противопоставляться реальным экспериментам, а становится их частью.
Суть моих философских экспериментов заключается в том, что читателям широкого профиля предлагается рассмотреть некоторые вымышленные ситуации, требующие осмысленного ответа. В книгах ученые разных специальностей, люди разных социальных и профессиональных групп сталкиваются с необходимостью дать самостоятельное описание или оценку ситуации, опираясь на интуитивное и зачастую неотрефлексированное понимание тех или иных концептов.
Исправить «близорукость» «кабинетной» философии – такова была изначальная задача экспериментальной философии. Типичное исследование, выполненное в духе экспериментальной философии, выглядит следующим образом. Обрисовывается некоторая теоретическая проблема, которая существует в философии, и указывается, что философская аргументация исходит из некоторых предположений о том, что в этой проблеме противоречит или соответствует «здравому смыслу». Затем разрабатывается серия заданий (вымышленных историй, которые зачастую базируются на известных философских мысленных экспериментах), в которых требуется применить некоторый философский концепт к воображаемой ситуации. Ключевая роль в них отводится вымышленным образным ситуациям – «мысленным экспериментам», – которые используются здесь не как аргумент в философском споре, а как условие для выявления особенностей обыденного мышления, где нет места детальному анализу понятий или прояснению языковых выражений.
Нужно отметить, что существование экспериментальной философии представляет собой вызов, брошенный традиционной философии, которая стремится отстаивать специфику своих аргументов и их независимость от каких-либо экспериментальных исследований. Методика экспериментальной философии строится на предположении, что понимание философских концептов, которое свойственно обычным людям, лишенным экспертного знания в области философии, может быть релевантным для философского сообщества. Я далек от мысли, что пытаюсь получить верные и адекватные определения философских концептов, основываясь на мнении моих литературных героев – людей, далеких от философии. В их задачу входит скорее критика тех интуиций, на которые опираются философы при получении выводов из мысленных экспериментов.
Используя мысленный эксперимент в качестве аргумента, я опираюсь на те универсальные представления о предмете обсуждения, которые являются общими для философских теорий и обыденного сознания и без которых философская теория будет лишена реального содержания. Нужно подчеркнуть, что экспериментальная философия использует вымышленные истории как некоторые ситуации, которые требуют от читателя некоторого однозначного ответа. Отсюда и размышления, которые приводят отвечающего к выбору ответа, сомнения, которые у него возникают, или озарения, которые приходят ему в голову. Вымышленные истории в рамках философской аргументации должны привести к совершенно другому эффекту: при знакомстве с примером у читателя должен произойти сдвиг в понимании. Вот чего я добиваюсь от читателей!
Мысленный философский эксперимент заключается в том, что прошедший через него уже не может придерживаться прежних взглядов или должен выработать дополнительную аргументацию. Объект экспериментирования в философском мысленном эксперименте находится вне самой описанной истории. Мы осмелимся предположить – и пусть это будет вопрос для дальнейшей дискуссии, – что этим объектом является сама философская позиция читателя, которая в процессе знакомства с предложенным мысленным экспериментом должна подвергнуться трансформации и стать более осознанной. Это и есть конечная мотивация моих философских экспериментов. В то же время, я понимаю, что результаты экспериментальной философии могут быть приняты с оговорками.
В философском мысленном эксперименте вымышленные ситуации служат для проблематизации или уточнения дискуссионных философских понятий и положений. Широкое распространение получила техника оценки вымышленных ситуации в современном движении, получившем название «экспериментальная философия». Для плодотворного мысленного эксперимента необходим четкий научный материал. Я делаю акцент на научно-фантастические произведения. Если такие произведения научно некорректны или в технико-технологическом плане безграмотны, если пишутся писателями, не сведущими в вопросах науки, технологий, то эксперимент может увести исследователя в дебри неправильных суждений.
А если за написание таких произведений принимается философ от науки, то бывает обеспеченной не только правдоподобность технологий, но и системность смыслов. Более того, философия и наука позволяет фантасту строить правдоподобные догадки и заполнять «белые пятна» мироздания. Хотя, считаю, что научная фантазия не может претендовать на долгую актуальность. «Не бойтесь мечтаний – они иногда сбываются!» писал один из великих фантастов мира. Научно-фантастическое произведение пишется с определенной конкретной целью, после достижения которой оно неизбежно устаревает, и начинает представлять лишь исторический интерес. Так, что моих романов в качестве научно-художественного нарротива экспериментальной хирургии ждет такая же участь уже в ближайшем завтра. Тем не менее, они сегодня выполняют поставленную перед ним задачу – послужить достойным материалом экспериментальной философии, а конкретно – философского эксперимента по разрешению возникших дилемм.
Итак мною использован, как стиль литературной, так и рациональной философии. Литературная философия отличается от рациональной философии по следующим критериям. Во-первых, если для рационального философа главное – это мысль, последовательность мыслей, а язык, слово важны для него лишь постольку, поскольку дают возможность выразить мысль, то для литературного философа главным становится сам язык, языковая форма текста, создаваемый художественный образ, а мысль оказывается чем-то второстепенным, порой даже несущественным. Во-вторых, если рациональный философ сначала формулирует мысль, аргументирует ее, а потом излагает на бумаге, то литературный философ облегает предложения в слова, постепенно и образно просвечивая какую-то мысль. В-третьих, в текстах литературной философии вместо рациональной аргументации используется внушение, когда философ старается передать читателю какое-то чувство, на основании которого у читателя постепенно формулируется соответствующая мысль.
Именно этим объясняется широкое использование художественных образов, метафор, сравнений и прочих литературно-художественных приемов. В-четвертых, невозможно построить критическую дискуссию с философом, так как его мысль еще только зарождается в виде неясной догадки, и еще не обрела четкой языковой формы. В этом случае вполне объяснимо то, что формируется «мозаичный» текст, некая бессвязность, расплывчатость, умозрительность.
Если аналитическую философию можно считать типичным образцом рационального стиля философствования, то литературная философия представлена текстами философов экзистенциалистской ориентации. В их сосуществовании выражается двойственная природа самой философии, которая колеблется между наукой и искусством и стремится пробуждать как мысль, так и чувство, пользуясь как понятием, так и художественным образом. С учетом сказанного выше, мною использован, так называемый компромиссный вариант – художественно-философский текст. То есть некий сплав рациональной и литературной философии. Однако, как бы я не старался сочетать разные стили философствования, пришлось каждый труд разделить на две части по степени доминирования того или иного стиля: философский и литературно-философский.
Итак, как уже говорилось выше, я как автор книг, вошедших в серию «Экспериментальная философия» выступил одновременно в двух качествах – как ученый и как писатель. Книга представляют собой новый синтетический жанр литературно-философского толка, тексты которых порождены авторским сознанием и представляют собой не что иное, как индивидуально-авторское смысловое и структурное единство. Если говорить, почему я взялся и за литературное творчество, то хотелось бы отметить, что для логико-философского анализа и комментарий академическое поле явно ограничивает горизонты размышления и интервалы абстракции.
Как известно, у важнейших философских вопросов нет окончательных ответов, как нет и «правильных позиций», а потому остается лишь выдвигать аргументы в пользу теорий, которые, на твой взгляд, ближе всего к истине. Для этого, как мне кажется, литературное творчество наиболее подходящая технология. С другой стороны, много лет занимаясь медициной и философией мне постепенно пришлось сменить манеру написания логико-философского письма. Почувствовал, что легче самому выстраивать логико-философские модели, чем разбираться в таких же выкладках других ученых-философов.
Вот-так постепенно отказался от строгого научного и философского мышления, в пользу более контингентному, более текучему, более расплывчатому литературно-филососкому стилю изложения своих мыслей. В этом аспекте, примечательно то, что философия старается разрешить досаждающую ей проблему тремя способами: во-первых, либо вынося отдельные вещи за скобки своего рассмотрения; во-вторых, либо приравнивая их к классам; в-третьих, либо опровергая саму себя. Возможно, мы не достигли ни того, ни другого. Но важен сам путь и траектория философского размышления, возможно, до уровня метатекста.


Часть II. Литературная философия.

О сущности дилеммы «Как умирать? По новому или по старинке? а также о поптыках ее разрешения на основе литературно-философского сочинения в стиле «Х-phi».
Эвтаназия: легализацию не избежать?
Бишкек. 2015 год. Лекционный зал медицинского университета, вторник, первая половина дня. В лекционном зале около двух сот студентов шестого курса. Вот-вот начнется лекция. Возле пианино, стоявшего в левом углу зала, где, по обыкновению, до начала лекции собираются заядлые анекдотисты, стопились человек двадцать, которые весь превратившиеся в слух, слушают очередной анекдот. В зал вошел лектор, а те, естественно, оставались в неведении, так как слушали рассказчика, отвернувшись от зала.
Лектор – худощавый старичок, лет семидесяти, терпеливо подождал минуты две, а затем, подойдя к столпившимся, тростью с которым он не расставался, постучал по спине одного из них. А тот, очень забавно отмахивается от него рукой, даже не оборачиваясь. В зале захихикали. В это время видимо наступила апогея анекдота и в толпе раздается гомерический хохот, и только лишь потом студенты спохватились, что за их спинами все это время стоял лектор и даже пытался обратить на себя внимание.
– Все! Посмеялись и хватит! Давайте займемся делом. – Уважаемые студенты! Меня пригласили прочитать вам лекцию о проблемах, связанных с эвтаназией. – Начал свою лекцию профессор Митин. – Но, прежде чем приступить к лекции, давайте подумаем, какими качествами должен обладать человек, который собирается стать врачом. Не возражаете?
А что возражать? Студенты, почувствовавшие себя уже врачами без пяти минут, не обратили особого внимания на его вопросы. Они вольготно перешептывались между собой о чем-то своем, снисходительно поглядывая на лектора. – Какой-то странный… Даже тему лекции не сказал и сразу вопросы. Оригинальничает…
– Начнем с того, что врач обязан облегчать страдания и спасать от смерти больных. Он, по сути, должен любить людей и взять на себя всю ответственность за сохранение жизни больного. Так? Профессор медленно обвел глазами аудиторию и продолжил. – Призвание врача требует, чтобы он выполнял свои обязанности, следуя голосу совести и руководствуясь принципами врачебной этики. Что это означает?
Студентам казалось, что лектор оперирует крайне незначительными и давно известными им понятиями, и оттого в его речах нет ни новизны, ни изюминки, ни развития, а есть лишь вариации на тему деонтологии и постановка разных вопросов, – думалось студентам. – Да знаем мы это! – читалась на их лицах.
Профессор вновь сделал небольшую паузу и продолжил. – В клятве Гиппократа и присяге врача записано так: – «…врач обязан сохранять жизнь, защищать и восстанавливать здоровье, уменьшать страдания своего пациента, а также содействовать сохранению естественных основ жизни, учитывая их значение для здоровья людей». Прошу обратить внимание на последнее предложение, – напомнил профессор, – содействовать сохранению естественных основ жизни!
– Давайте сделаем резюме: «Врач должен спасать погибающего и безнадежно больного человека во всех случаях в силу своего профессионального долга и самого предназначения медицины».
Студенты недоумевали, зачем такое длинное вступление. Что он хочет сказать? К чему он хочет подвести? Одним показалось, что профессору совершенно не хочется читать эту лекцию. Ну, а в таком случае взял бы и отпустил бы нас на все четыре стороны. Как сказал один из героев известного кинофильма: – «Если ему будет хорошо, то и мне будет хорошо», – мечталось им. При таком манере чтения лекции, действительно, им трудно было вникнуть в суть проблемы, ухватить главное, а когда не понимаешь, то интерес, естественно, теряется.
Самое забавное то, что они были недалеки от истины. Профессор действительно не любил читать лекции, он их всегда избегал, считая, что это не его. Ну, не лежала его душа к педагогике. У него было другое стремление, призвание, талант – называйте, как хотите – к исследованиям, экспериментам. Он всегда хотел, был обязан – считайте, как хотите – быть ученым.
Профессор не спеша протер свои очки, надел и продолжил:
– Совсем недалек тот день, когда вы приступите к исполнению своих врачебных обязанностей. Уверен в том, что в своей деятельности вы обязательно зададитесь вопросами: «Что делать врачу, чтобы свести к минимуму страдания больного, если помочь ему больше ничем нельзя? Следует ли поддерживать жизнь больного, умирающего от рака в адских страданиях? Надо ли бороться за жизнь новорожденного, появившегося на свет в состоянии декортикации в результате гипоксии мозга? Что считается гуманным в медицине, а что нет?
Лектор замолчал на несколько минут. В зале воцарилась необычная тишина. Наверняка, студенты искали ответы на эти необычные для их уха вопросы. Всего десять минут лекции и столько вопросов. Студенты постепенно как-то начали забывать про свое раздражение, им становилось интересно.
– Так уж ли безупречна медицина в исполнении моральных принципов? – спросил лектор и вновь ненадолго замолчал.
– О, вспомнил! – шепнул студент, сидящий в первом ряду своему соседу – старосте курса. – Это же он!… Митин!.. Олег Иванович Митин!
– Да, не уж то он самый? – удивился тот.
Наверняка, не только они, но и многие сокурсники слышали имя этого загадочного ученого. Всегда закрытый для публики ученый-новатор, величайший физиолог-экспериментатор, сторонник биокибернетики, философ по натуре. Надо же, целых шесть лет учебы в университете и вот, только сейчас увидели его в живую. – Обрадовались эти студенты.
Тем временем профессор продолжал свою речь: – Я не открою секрет, что в практической деятельности врачам приходится нарушать самые сокровенные профессиональные обещания. В клятве Гиппократа сказано: – «…Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла». А на практике уже законодательно открыть путь к эвтаназии. Возьмем Женевскую декларацию Всемирной медицинской ассоциации: – «…Я буду сохранять высочайшее уважение к человеческой жизни с самого момента зачатия; даже под угрозой я не буду использовать мои медицинские знания вопреки законам гуманности». – А в жизни что происходит?
В зале стояла тишина. Внешне, интерпретация этих положений никого не заставляла усомниться в их гуманности. Иначе говоря, студенты не сомневались в правоте клятвенных слов. Но были среди них и те, кто, возможно, признавались себе в том, что не разглядывают в этих словах более глубинные проблемы.
– Итак, в мире гуманизм медицины сдает свои позиции одну за другой. Повсюду поступки врачей идут вразрез с принесенной им клятвой. И, прежде всего, это касается проблемы эвтаназии. – Заявил лектор.
– Уважаемые студенты! – обратился он в зал. – Задам я вам вопрос на засыпку. Существует ли у нас эвтаназия? Если да, то в какой форме? Были ли вы сами очевидцами эвтаназии?
В зале прокатился шумок, было видно, то там, то здесь студенты в полслуха между собой обсуждали эти вопросы. Но никто так и не решился держать ответ. Профессор стоял, молча оглядывая аудиторию. В его глазах была грусть и недоумение. – Либо студенты не знают проблему вообще, либо плохо о них осведомлены?! – читался упрек в глазах лектора. – Ничем не интересуются, ничего их не трогает. Не готовы они к серьезному и свободному обмену мнениями. Значит, нужно будет рассказывать им еще и теорию. – Огорчался он. – Что ж…
– Когда речь заходит об эвтаназии, я всегда задавался вопросом: – Почему термин «эвтаназия» предложил не медик, а философ? А вам не кажется это странным? Хочу подчеркнуть, что проблема «жизнь-смерть», является кардинальным вопросом человечества и культуры цивилизации.
– Философа звали Френсис Бэкон, живший в XVI-XVII веках и предложил он этот термин для обозначения легкой и безболезненной смерти, – начал свое повествование профессор, – но практически эвтаназию осуществил медик. Представляете? Философ заставил всех задуматься над проблемой эвтаназии, а медик, который, по сути, своего призвания, должен был отвергать эвтаназию, его реализовал. Вот такой вот алогичный расклад! – воскликнул он.
– В 1958 году в США доктор Джек Геворкян на основе своего врачебного опыта пришел к мысли, что отчаявшимся, безнадежно больным людям, решившим покончить с жизнью, необходима помощь в виде легкой смерти. А знаете, что интересно? Именно в эти годы в мире начали производить трансплантацию органов. А самая главная проблема этого раздела медицины заключается в чем? – спросил профессор.
– В дефиците донорских органов! – с места крикнул студент во втором ряду.
– Правильно! Так вот, Геворкян, помимо всего, призывал лишать жизни преступников, приговоренных к смертной казни, а их органы отдавать для трансплантации. И как вы думаете, что стало с этой идеей? Она вовсю реализуется!
Видя недоумения студентов, профессор решил рассказать китайский опыт.
– Представьте себе следующее. В Китае, суд, в качестве меры наказания преступнику, выносит приговор – Смерть через расстрел. Последующие действия максимально упрощены. На «черном вороне», приговоренного везут к его родственникам. Сопровождают машину целая кавалькада. Вот считайте автомашины: прокурора; юридической компании; бригады по заготовке трупных органов.
– Теперь представьте китайский дворик, где компактно проживают родные и близкие приговоренного. По приезду прокурор оглашает приговор. Затем представитель юридической компании знакомит родных и близких с тем, что при их желании, после расстрела, тело могут забрать трансплантационные учреждения для нужд трансплантации. В этом случае родственникам полагается и небольшая денежная компенсация. В противном случае, труп будут хоронить сами родственники. И знаете, как, чаще всего поступают родственники?
Профессор, испытывающе посмотрел в зал. Студенты молчали, в зале тишина.
– Соглашаются отдать труп для целей трансплантации! – Сказал лектор. – Наверняка, вы спросите, а что потом? А потом приговор приводят в исполнении.
– Что прямо тут же, на глазах у близких и родных? – громко и с удивлением спросила одна студентка.
– Да! Предоставив родственникам попрощаться с приговоренным до расстрела и с его трупом – после расстрела. Юристы успевают оформить соответствующий договор. Труп загружают в автомашину выездной бригады по заготовке органов. Вот так, пополняется банк донорских органов за счет преступников. – Сказал лектор.
Студенты сидели ошарашенными. Для них это была страшной картиной. В зале стояла тишина. В глазах студентов читался немой упрек: как может общество обставить даже такой процесс – просто, ничего лишнего, практично. А с другой стороны, почему бы не поставить это на поток? Ведь, в Китае речь идет о многотысячных расстрелах в год. Здесь нужен конвейер и упрощенный подход.
Профессор продолжил: – Но, такой «трансплантационный» мотив у доктора Геворкяна был отвлекающим аргументом в пользу эвтаназии. Самое страшное то, что он запатентовал «машину смерти» и в своем газетном объявления призывал: – «Если вы решили умереть и хотите это сделать безболезненно, я подарю вам легкую смерть».
– Так, что с ним потом стало? Его наказали за его преступную деятельность? – спросил студент со второго ряда.
– Да! Разразился скандал, состоялось нашумевшее судебное заседание, был вынесен приговор. Доктор отсидел положенный срок, вышел на свободу и, хотя уже практикой не занимался, но от своих убеждений не отступил. – А вы знаете, что история эвтаназии имеет тысячелетнюю историю? – сказал лектор, читая в глазах студентов недоумение. – Давайте поговорим о том, что происходило на рубеже XX и XXI веков. – Предложил он.
– Сейчас в США не проводится реанимация, если пациент заблаговременно высказался против нее. Впервые такое право получили тяжелобольные в Калифорнии в 1976 году. Над кроватью таких больных вешали табличку «Не оживлять!»  (NО!). Не удивляйтесь, если такое появится и в нашей медицине. Такое возможно у нас? – задал вопрос в зал профессор.
– Нет!
– Никогда!
– Такое невозможно!
– Может быть....
Лектор огорошил всех, когда воскликнул: – А у меня нет такой уверенности! Сделав паузу, продолжил: – Рассказывают, что знаменитый кардиохирург-трансплантолог Кристиан Бернард, жизнь и деятельность которого я в свое время идеализировал и, кстати, пришел в медицину под впечатлением первой в мире пересадки сердца, оказывается, использовал эвтаназию для облегчения страданий своей матери. А вот еще. Недавно, будучи в Китае узнал, что там принят закон о праве на эвтаназии. Между тем, это тут, совсем рядом, в Азии, в стране с устоявшейся традицией конфуцианства. Что на это скажете?
Митин вопросительно посмотрел в зал поверх очков.
– Речь идет о пассивной эвтаназии? – спросила студентка с первого ряда.
– Да! Вы правы. Речь идет именно об этой форме эвтаназии. Но, как не крути, вопрос то касается проблемы разрешения на эвтаназию. – Ответил лектор. – Пассивная эвтаназия – это бездействие врача, отказ от борьбы за жизнь пациента. Так? Но такая форма и у нас сплошь и рядом. Как вам такая постановка вопроса?
Сказав это, профессор вновь оглядел зал поверх очков. Наступила тишина.
Тихо, как будто говорил сам с собою, лектор продолжил: – Вот, что я вам скажу. Какая разница – активная, пассивная. Согласитесь, что Рубикон пройден! О проблеме заговорили и, будьте уверены и наше общество в недалеком будущем, станет перед выбором. Я не исключаю, что за пассивной, выбор падет и на активную эвтаназию. Вот тогда общество получит право ускорять наступление смерти путем передозировка снотворного, смертельная инъекция по просьбе больного и так далее.
– Уважаемый профессор! – обратился студент из задних рядов. – Но ведь активная эвтаназия юридически запрещена во всем мире, а потому любая попытка будет преследоваться в уголовном порядке.
– Согласен. Но.... Разрешение этой формы, поверьте, это только лишь вопрос времени. Люди найдут морально-этические оправдания эвтаназии. Поверьте мне! – воскликнул лектор.
В зале поднялся целый шквал возмущений. – Как? Разве такое возможно? Это же преступление? Профессору пришлось успокаивать аудиторию. – Тихо! Прошу успокойтесь! Когда в зале наступила тишина, лектор продолжил. – Дискуссии по поводу узаконивания активной эвтаназии не утихают. В них задействованы практически все, начиная от самих медиков, заканчивая правителями государств, религиоведами и философами. И если дело дошло до уровня общественного мнения, то… хана! – воскликнул лектор, удивив студентов еще больше.
– Что такая публичная дискуссия? Ну, это, когда у сторон, с одной стороны, есть определенные разногласия и неясности, а с другой – реальная возможность разобраться в них и устранить их. А когда у сторон не хватает аргументов достаточного основания, в порядке общественного договора принимается недостаточно совершенное решение.
– Почему? – громко спросил студент из задних рядов.
– Считают, что это лучше, чем вообще не принимать никакого решения. Вопрос то должен продвигаться вперед. Вот таким макаром проталкивается любой парадоксальный вопрос. Так, что есть основание считать, что в мире активная эвтаназия будет когда-либо разрешена.
– Даже у нас в стране? – с удивлением спросила студентка с первого ряда.
– Да! Во всех странах без исключения. – Невозмутимо ответил лектор.
В зале опять, в который раз воцарилась необычная тишина. Студенты сидели в задумчивости, прокручивая в мозгах откровения профессора. В их глазах читалась недоумение. Неужели? Как это станет возможным? Мы же разумные люди?
– Мы – жители самобытной страны. Кыргызы, как известно, не только осуждают самоубийство, но и вообще к смерти относится довольно отчужденно. Между тем, на Западе отношение к смерти максимально упрощено. В Испании Ассоциация за право умереть достойно и Датская Ассоциация добровольной эвтаназии действуют более сорока лет. В течение пятнадцати лет на нескольких языках выходит международный журнал «Эвтаназия». Более десяти лет развивается туризм «легкой смерти» в Швейцарии, а Нидерландах и Бельгии законодательно разрешена детская эвтаназия. – Перечислял лектор и в конце с возмущением воскликнул. – Вы только подумайте – разрешена детская эвтаназия!
Профессор медленно снял очки, протер, а затем, отложив его в сторону, не торопясь налил себе воды и выпил. Со стороны было видно, что он взволнован и раздражен.
– Европа, она и есть Европа – загнивающая, извращенная. – Со злостью проговорил Митин и, ненадолго замолчал. Сделав несколько глотков воды, он немного успокоился и продолжил:
– Вас, конечно же, интересует вопрос: Как относятся к этому медики? По-разному. Например, по статистике две трети французских врачей одобряют добровольный уход в случае мучительной и неизлечимой болезни. В Голландии эвтаназию официально применяют врачи и не преследуются за это по закону. Подчеркиваю – эвтаназию осуществляют врачи! Хотя это было всегда, так в порядке вещей, традиционно, если так можно выразиться. Какое кощунство! – воскликнул лектор.
Со стороны было видно, что профессор опять стал раздражаться и злится. Это было видно по его усиленной жестикуляции и резкости. – Вы только подумайте – врач в роли и лекаря и киллера!
– Всех наверняка интересует вопрос о том, как обстоит дело в странах СНГ? Одно могу утверждать – пока эвтаназию называют преступлением перед гуманизмом. Но не обольщайтесь! – огорошил студентов лектор. – Время декларативного гуманизма уходит. На смену ему приходит трансгуманизм и карианство, которые лояльны не только к таким вещам.
Объявленный десятиминутный перерыв превратил зал в один сплошной клуб спорщиков. Было видно, что в правом углу спор явно пошел не в том русле. Спорщики разругались, обиженно замолчали и разошлись. В правом углу также эмоции зашкаливали. То справа, то слева раздавались слова – «ерунда», «это надуманно», «популизм чистой воды», «право толпы» и пр. В задних рядах примерно такие же словопрения.
Видя, какой интерес вызвали его слова, профессор еще минут пять сверх перерыва, сидел, молча наблюдая за азартом спорщиков, каждый из которых понимал проблему в меру своей недоинформированности, засоренности и неточности своего мышления, жизненного опыта, познания. Вот в правом углу, где больше всего скопилось студентов, кто-то громко сказал: – «Да он сам антигуманист». В ответ кто-то одернул его – «Эй, ты, не осуждай старика!».
– Надо же. Неужели речь идет о моей персоне? – удивился Митин. Ему стало не по себе. В научной среде, в сфере своих же коллег-ученых он много раз слышал критику в свой адрес, когда речь заходила о его разработке. Есть наука, есть и околонаука. – считал он. – И самое интересно то, что в околонауке, то бишь взаимоотношение коллег многое строится на четко дозированной критике. Такова традиция в научном сообществе. В этом плане, например, защита диссертации – это не столько принципиальный разбор результатов исследований, трезвая оценка ее новизны и практической ценности, а сколько демонстрация лояльности друг к другу – научного руководителя, оппонентов, председателя и членов совета. А внешне сама научная строгость, академическая выдержанность, принципиальность.
Профессор тяжело вздохнул. – Одно дело суждения и критика коллег, другое – это «вся правда – в глаза!» студенческого сословия. Молодежь не пощадит, так, что держись старина! – усмехнулся он.
Так и случилось. Как только он занял кафедру. Посыпались вопросы. – Уважаемый Олег Иванович! А, правда, что вы сами являетесь сторонником эвтаназии? Какие у вас аргументы за внедрение эвтаназии?
– Право, приятно видит ваш искренний интерес к проблеме эвтаназии. – Заулыбался Митин и пообещал. – По ходу лекции я постараюсь ответить на ваши вопросы, в том числе и на те, которые касаются меня и моих убеждений. По сути, эвтаназия – есть убийство одного человека другим, медиком (!). Как я уже говорил, убийство даже безнадежно больного человека, даже по его собственному желанию и просьбе противоречит самой сущности врача.
Профессор обратился к студентам: – Вот вы уже почти врачи. Так? Ваше призвание – борьба со смертью, а не помощь ей. Или вы другого мнения? Я, как и вы считал, что если врач, по любым соображениям, способен лишить жизни другого человека – его немедленно нужно лишать диплома, ибо он превратился в свою противоположность, в убийцу.
Митин ненадолго замолчал. Пользуясь паузой студентка, сидящая непосредственно напротив кафедры, бойко спросила:
– Вы сами за или против эвтаназии? Если за, то каковы были мотивы пересмотра своих убеждений? – бойко спросила.
Лектор посмотрел в ее сторону и недовольно пробурчал. – А кто сказал, что я поменял убеждения? – Вы меня на словах не ловите. Всему свое время, я же обещал рассказать без утайки.
– Нельзя забывать, что врач, такой же человек, как и все люди, а потому может поддаваться соблазну. Тут я хотел бы сделать небольшое отступление. Если до развала СССР в сферу платных медицинских услуг был включена лишь стоматология, то после внедрения рыночных отношений вся медицина стала платной. Вот тогда и медицина и потеряла всю свою святость, привлекательность, благородство. В медицину ринулся всякий сброд, ее заполонили всякие там дельцы от медицины, для которых профессия стала способом наживы. – Резко, фальцетом заговорил профессор.
Вот уже прошло два десятка лет, а до сих пор Митин не мог без содрогания вспомнить этот период медицины. Прямо на его глазах разваливалась вся морально-этическая система медицины. А когда видел на практике дельцов от медицины, он приходил в ярость, лицо его багровело, голос срывался. Вот и сейчас, ему стало плохо, он начал задыхаться. Ассистенту пришлось преподнести воду. Извинившись за свою несдержанность, он продолжил лекцию.
– Вот вы мне скажите, если врач способен убить человека в его интересах, то, получив право убивать законно, сможет удержаться от соблазна убить его в своих собственных интересах?
Зал загудел. Митин со злостью и, довольно резким голосом, ответил на свой же вопрос: – Черта с два! Ничего его не удержит! Он убьет и глазом не моргнет! Именно из дельцов или бизнесменов от медицины общество будет штамповать эвтанаторов, то есть медиков с лицензией на убийство! В зале гул сменился абсолютной тишиной.
– Вот так вот, уважаемые коллеги, – усмехнулся профессор и, протерев очки, продолжил: – Врачу, наделенному правом убивать, рано или поздно люди перестанут доверять свою жизнь. И, таким образом, общество лишится своей медицины. Так?
Про себя Митин размышлял: – Убийство гуманным не бывает. Оно всегда убийство. А гуманизм потому и гуманизм, что помогает другому выжить, а не умереть. И общество, если оно хочет быть гуманным, не должно навязывать врачу обязанности, противоречащие сути его деятельности. Но.... Митин, многозначительно поднял указательный палец и испытывающим взглядом оглядел студентов и вновь повторил: – Но.....
Студенты ждали, теряясь в догадках, что же хочет сказать лектор.
– Но, здесь кроется одна проблема. Мне казалось, что ни одно здравомыслящее общество никогда не позволит себе узаконить эвтаназию с помощью медиков. Ан нет! Все, как раз таки наоборот. Везде, всюду, всегда медики, и приговаривают к смерти, и сами же исполняют сей приговор.
– Вопрос на засыпку: – А без помощи медиков это возможно? А судьи кто? Почему медик должен стать киллером? Вот тут мы вплотную подошли к вопросу о безнадежности больного. Кого считать безнадежным? Речь идет о больных, а не о категории недомогающих стариков. Прошу это не забывать! – Напомнил профессор.
Возможно именно после этих суждений, многие студенты впервые задумались о том, что врач не должен идти на поводу общества, хотя медицинское сословие сама является частичкой этого общества. Но именно медики должны быть на переднем крае истинного гуманизма. В таком случае, цель лекции можно считать достигнутым?
– Коллеги! Давайте поразмыслим. Различают активную и пассивную эвтаназию. При пассивной медики прекращают жизнеподдерживающее лечение, что ускоряет наступление естественной смерти. Вы еще узнаете, что даже в такой ситуации смерть может «опоздать», муки и страдания больного будут продолжаться. Любой, даже самый опытный врач, к сожалению, не сможет точно спрогнозировать такой исход. Вы с такой постановкой вопроса согласны?
– Да! – раздались голоса в зале.
Митин сделал некоторую паузу. – Есть понятие ассистируемое самоубийство – врач помогает пациенту покончить со своей жизнью. Активная эвтаназия – это введение умирающему каких-либо лекарственных веществ, влекущее за собой быстрое и безболезненное наступление смерти, либо отключение от аппаратуры, поддерживающей жизнеобеспечение больному. Эту форму эвтаназии еще трактуют как «убийство из милосердия». В обоих случаях, смерть пациента происходит при помощи врача. Запомните этот момент. – Подчеркнул лектор.
– Сейчас во многих странах, включая и нашу, медицинскому персоналу запрещается осуществление эвтаназии. Лицо, которое сознательно побуждает больного к эвтаназии и (или) осуществляет ее, несет уголовную ответственность. Но..... Конституционный суд, как известно, самая последняя судебная инстанция считает, что запрещение эвтаназии ущемляет права человека на смерть. Как быть?
– Надо же, прям как в известной сказке «Рак, лебедь и щука». В законе одно, в жизни – другое, в теориях – третье, в общественном договоре – четвертое. Что за дела? – наверняка удивлялись студенты.
Профессор продолжал лекцию: – Американская медицинская ассоциация приняла решение о запрещении своим членам участия в эвтаназии, выдвинув лозунг: «Врачи не должны быть палачами». Тем не менее, этот принцип оспаривается, причем, все чаще и чаще. Вот, к примеру, знаменитый детский хирург С.Я.Долецкий никогда не скрывал, что является сторонником эвтаназии. Его статья была опубликована во многих газетах. «Эвтаназия, безболезненная смерть, – это милосердие, это благо». – Утверждал он.
– Но, это же клятвопреступление! – воскликнула студентка, сидящая прямо перед кафедрой.
– А знаете, как ответил этот профессор? «Вы видели когда-нибудь страшные мучения и боли, которые приходится терпеть множеству больных раком, инсультникам, парализованным? Вы видели когда-нибудь муки родителей, вынужденных не месяцами, годами, десятилетиями ухаживать за детьми, у которых атрофировалась ЦНС, за детьми-дебилами? Вы видели когда-нибудь мучения семей, в которых кто-то из родственников полностью парализован? Вы видели, вы чувствовали боль матерей, у которых родился ребенок-урод, причем урод с неизлечимой патологией. Если да, вы поймете меня».
Митин попросил студентов поднять руку, кто согласен с С.Д.Долецким. Робко поднялись два десятка рук. – А теперь поднимите руки, кто не согласен с ним? Поднялся лес рук.
Профессор хмыкнул. Сделав глоток воды, он сказал: – Борьба за жизнь пациента справедлива только тогда, пока существует надежда, что спасение его возможно; с момента, когда эта надежда утрачена, со всей остротой встает вопрос о милосердии в высшем его проявлении. И в этом случае им будет только эвтаназия.
– Это ваше убеждение? – спросила та же студентка, но ее вопрос потонул в шуме, так как в то время прозвенел звонок, студенты зашевелились, засобирались.
Профессор облегченно вздохнул. – Наконец-то! Уходил он из зала с тяжелым сердцем. Студенты, как, впрочем, и врачи, не готовы к серьезным размышлениям, они живут заученными теориями, пользуются старыми, отжившими концепциями. Эвтаназию не избежать. Но, как в таком случае вывести из-под удара медиков? Вот в чем вопрос.
Биочип: уже на уровене политики?
Бишкек. 2015 год. Студия социально-культурных программ Центрального телевидения, среда, вторая половина дня. Диспут, посвященный реализации программы сбора биометрических данных и перехода на карточную систему. Приглашения были розданы Национальному собранию, Правительству, Верховному суду, Муфтияту. Однако к началу диспута никто от них не явился. Так, что диспут проходил с участием лишь правозащитника НПО «За демократию», депутата городского совета, юриста частной компании «Твои права», гражданского активиста движения «Народная власть», ученого-социолога одного из столичных вузов и молодого служителя церкви.
Популярная ведущая программы, после того, как познакомила с присутствующими лицами, обозначила опорные вопросы обсуждения, слово предоставила представителю НПО.
Правозащитник. – Очень жаль, что здесь нет ни одного представителя властей. Жаль! Как вы все знаете, по стране активно идет компания по снятию биометрических данных, а также перехода на карточную систему платежей. Я хочу сразу прояснить нашу позицию. Принудительное снятие личных данных – это противоправное действие. Как и ожидалось, идет этот процесс под активным административным нажимом на всех уровнях, начиная с местной администрации до правительства. При этом специальный штаб по организации сбора биометрических данных и перехода на карточную систему показывает чудеса изобретательности и беспрецедентной активности. При таком напоре разве можно остановить эту, незаконную, по сути, компанию?
Ведущая. – Вы считаете, что компанию нельзя остановить?
Правозащитник. – Разумеется, нет! Ни власть, ни самих граждан не останавливает ни предупреждения правозащитников, ни откровение отдельных судьей конституционного суда об антиконституционности этих технологий. Мнения отдельных прогрессивных граждан, суждения религиозных лидеров о потенциальной опасности всеобщего сбора биометрических сведений тонут в общей массе рапортов и обещаний чиновников.
Депутат. – Я разделяю опасение правозащитников. СМИ, радио и телевидение по всем каналам показывают отрывки ежедневного заседания правительства с разбором, где, как и с какой активностью идет эта компания? Кто, где и каким образом в этом отличились или же, наоборот, провинились? Создается впечатление, что местные власти, организации и учреждения, а также любое организованное гражданское общество соревнуются, кто и как быстро добьются максимального охвата населения страны. Одним словом – кампанейщина.
Ведущая. – Вы же все знаете, что компания и есть компания – «надо, так надо!», «даешь карточную систему!», «даешь стопроцентный сбор биометрических данных!».
Депутат. – К такой безоглядной технологии люди привыкли, но еще хуже, их принудили. Насколько противоправно настаивание людей, чтобы они согласились дать возможность государству снять у них личные биометрические данные и перейти на тотальную карточную систему? Мое мнение, все должно быть на добровольной основе.
Юрист. – Я бы хотела подчеркнуть антиконституционность принудительного снятия биометрических данных. А то, как получается? В нарушении наших законов, в нарушении статей нашей Конституции о праве человека на личную жизнь и неприкосновенность личности, на каждого человека соберут электронное досье, включающее не только отпечатки пальцев, рисунка радужной оболочки глаза, но и дату его рождения и продвижениях по карьерной лестнице, информацию о состоянии его здоровья, о его интересах, семейном положении и доходах.
Ведущая. – Получается, что карточка плюс биометрические сведения – это своеобразный двойник человека?!
Юрист. – Да! Этот электронный двойник человека, в котором будет собрана вся информация о владельце карты, как бы соприсутствует человеку под определенным номером. Имея же эту карту, человек попадает под полный контроль государства. Где и как будут хранить полученные данные? А если произойдет утечка информации? Кто будет нести правовую ответственность?
Гражданский активист. – К сожалению, наше гражданское общество еще не сформировано и нет той должной активной ее позиции в отношении незаконного снятия биометрических данных людей. К чему придем в результате внедрения биометрии и карточной системы? Мы уже получаем систему тотального контроля. Она строится на наших глазах, при нашем молчании. Люди все отчетливее понимают опасность чипизации. В адрес Правительства, депутатского корпуса стали массово поступать заявления граждан об отказе оформлять им универсальную электронную карту и об отказе снять у них биометрику. Это же о чем-то говорить!
Ведущая. – А вы знаете, что уже начались преследования и наказания?
Гражданский активист. – Ну, да! Отказывающихся от биометрики увольняют, не выдают зарплату, не выпускают за границу, не реализуют те или иные услуги, включая медицинские. Нужно понимать, что человека могут элементарно заблокировать, отключить от всех систем жизнеобеспечения. И тогда человек превращается в ничто, в отключенный номер вне зоны доступа, вне жизни! Мы имеем право, открыто и массово выступить против этой компании.
Ученый-социолог. – Новые технологии персонификации личности нужны, но вопрос состоит в том, чтобы личные данные оставались бы конфиденциальными. Так случилось, что процесс сбора персональных данных детей и их родителей, по странному стечению обстоятельств, совпал с запуском универсальной электронной карты. Хотелось бы напомнить, в настоящее время существует множество ресурсов в сети Интернет, а потому вероятность системы тотальной слежки за гражданами вполне реальны. Общество об этом должно знать!
Ведущая. – Председатель специальной комиссии на пресс-конференции официально отверг вероятность налаживания тотального контроля. Что вы на это скажете?
Ученый-социолог. – Этот человек, конечно же, лукавит. Чиновники твердят о том, что универсальная электронная карта не будет содержать каких-либо личных сведений, не содержащихся в документах, удостоверяющих личность гражданина, так, что создание такой системы не приведет к формированию какой-либо дополнительной системы нумерации для учета граждан. Но не забывайте, что идентификационный номер уже есть у нас у всех. Вы же не будете это отрицать?
Служитель Церкви. – Позвольте процитировать наших отцов. Старец Антоний говорил: «Вот будут вскоре номера присваивать всем, чтоб для антихриста счет довести, потом карточки-паспорта особые вводить, тут серьезней, каждого человека положение определить можно будет». Не антихрист, но сами люди, согласившиеся принять на себя знак сатаны, знак противоборства Богу, они будут выявлять не принявших, и отправлять верных на мучения».
Ведущая. – Давайте сразу проясним вопрос: Церковь принимает или отвергает биопаспортизацию людей, то есть сбор биометрических сведений, чипизацию, карточную систему?
Служитель Церкви. – Хочу сразу заявить, что Церковь против биопаспортизации, то есть снятия биометрических данных. Вот, что говорил Паисий Афонский. – «Помаленьку, после введения карточек и удостоверений личности, то есть составления персональных досье, они лукавым образом приступят к нанесению печати». С помощью разнообразных ухищрений людей станут принуждать принимать печать на лоб или руку. Они устроят людям затруднения и скажут: «Пользуйтесь только кредитными картами, деньги упразднятся». – Как видите, мы к этому идем и наша задача отлучить людей от этих грехов.
Правозащитник. – Я согласен со служителем Церкви. Недавно я побывал в России. Как вам известно, там создан Координационный комитет против внедрения универсальной электронной карты. Многие не понимают, что на этот процесс уйдут не десятилетия, а максимум годы. Уже появилась информация о том, что технически возможно нанесение начертания на лоб или руку человеку во время процедуры цифрового фотографирования для этой карты. Ведь уже американские банки и концерны ввели тотальный контроль населения посредством невидимой идентификационной системы в виде штрих-кода.
Ведущая. – Получается, что процесс тотальной чипизации людей идет полным ходом?
Правозащитник. – Да и вполне активно. Я хочу подчеркнуть, что электронная карта – это предтеча чипа, который будет вживляться в тело человека. Подобные системы чипов уже разработаны, они даже массово производятся. В саму карту внедрен чип, который позволяет с любого расстояния прочесть данные, находящиеся на ней. Прочесть не только имя и фамилию человека, но все данные, которые нанесены на карту. А это и есть тотальный контроль над человеком.
Депутат. – А знаете, что самое опасное? В случае непредвиденного сбоя в электронной системе человек может выпасть из общества. Более того, в случае определенного решения государства или людей, в руках которых будет управление этими картами, неугодный гражданин может быть вытеснен из общества. Его карта будет заблокирована, он не сможет ни покупать, ни продавать, ни оплачивать квартиру, ни получать медицинскую помощь. То есть он выпадет на социальное дно и погибнет. По-моему, универсальная электронная карта как раз способствует организации тотального контроля над человеческой личностью.
Ведущая. – Вы не могли бы привести пример такого разворота событий?
Депутат. – Хорошо! К примеру, если поведение человека со стороны власть имущих, будет расценено как неправильное, например, не понравится его вера в ислам или то, что он якшается с оппозиционерами власти, то человек просто будет выключаться из общественной жизни и практически уничтожаться. Я намерен поставить этот вопрос на обсуждении своей фракции.
Служитель церкви. – Я хочу выразить отношение Церкви в отношении биочипа. – Биочип – это печать антихриста. Эта проклятая печать наведет великое бедствие на мир. «О, несчастен тот, который запечатлеется этой печатью!» – говорил на своих проповедях Нил Мироточивый. – «Ибо, когда запечатлеется человек печатью, сделается сердце его еще более бесчувственным».
Ведущая. – В какие годы эти слова были сказаны?
Служитель церкви. – В середине прошлого века. Он также говорил: – «Сначала будет коммунистическая печать – пятиконечная звезда. Потом – печать антихриста на правую руку, без которого людям нельзя будет ни покупать, ни продавать, нельзя будет из города в город пройти и из села в село, от этих людей отымется вода и пища. Нам следует проявить мужество нашей души, чтобы противится этому греху».
Юрист. – Я присоединяюсь к предостережениям Церкви и хочу отметить еще одну опасную суть снятия биометрических данных. После биометрии и универсальной электронной карты следует шаг по внедрению биочипов. Каким образом? Будет продемонстрирован ряд недостатков электронной карты: то, что ее можно украсть, ее ненадежность. А затем скажут: «Смотрите, чтобы у вас никто ничего не украл, чтобы ваша карта всегда была с вами, нужно просто вживить чип в вашу руку!».
Ведущая. – И что, такое объяснение, думаете, народ примет?
Юрист. – Народ принимает зачастую абсолютно абсурдные мотивы. Как будто вы не знаете психологию толпы. В первую очередь, в приказном порядке, чипы будут вживлены всем участникам силовых структур, под тем предлогом, чтобы начальство всегда знало, где находятся подчиненные, мало ли кто из них, контужен или попал в больницу, а с чипом начальство сможет найти своего сотрудника и помочь ему. Потом, в порядке закона, чипы будут вживлены всем гражданам. Вот так мы потеряем свою свободу и независимость.
Гражданский активист. – Если мы хотим построить настоящее гражданское общество, то мы всеми силами должны бороться за свою свободу. Что такое биочип? Биочип – это управление человеком. Через него можно воздействовать на психику человека, на его физическое состояние, можно его даже убить. Таким образом, перед нами раскрывается начало эпохи биороботов.
Ведущая. – Для чего и кому это нужно?
Гражданский активист. – Для чего это нужно? Это же биовласть! Мы с вами знаем, что мировое правительство строит социальный электронный концлагерь, который охватывает весь мир, поделенный на определенные сектора, в которых содержится определенное количество людей. Лагерь, где все люди управляемы, перемещаемы, уничтожаемы. В рамках мирового глобализма чипизация является необходимым условием. Не надо смеяться. Я говорю о реальных вещах. Здесь нет фантазий.
Служитель церкви. – Действительно, не надо оставаться равнодушным к этим вещам. Я полностью разделяю опасения предыдущего оратора о биовласти. Старица Пелагея Рязанская говорила: – Антихрист принесет в жертву многие народы, которые сатана для этого приготовит, превратив их в жвачный скот! А вот что говорил Архимандрит Гавриил: – Сначала это будет по желанию. Но когда антихрист воцарится и станет властелином мира, будет принуждать всех принять эту печать. Тех, кто не примет – объявят предателями. Не принимайте. Вас будет оберегать Святой Дух. Я бы призвал наш народ не терять надежду. Бог даст вам мудрость как поступить.
Ученый-социолог. – Снятие биометрических данных и внедрение универсальной электронной карты – это далеко не последний шаг на пути к всеобщей чипизации. К сожалению, до сих пор неизвестно, где и как будут, хранится наши личные данные. Между тем есть опасение, что информация о гражданах будет храниться не официальными государственными органами, а будет аккумулироваться некими частными фирмами, с правом передачи ее иностранным государствам!
Ведущая. – И к чему это может привести?
Ученый-социолог. – Тотальный сбор данных и тотальный контроль. То есть все данные о наших людях будут храниться в той же Америке или Бельгии, где, как известно, находится огромный компьютер, называемый «Зверь». Никто не может исключить такую вероятность, как закладывание всей информационной базы в суперкомпьютер с соответствующей социальной сетью. Вот тогда воцарится всемирный контроль над населением планеты.
Служитель церкви. – Я хочу выразить свое согласие с мнением ученого. Обратите внимание на то, что суперкомпьютер обозначен «Зверем». Здесь у нас и там за границей будет известно о каждом гражданине нашей страны, и управление им будет осуществляться именно оттуда, поскольку принятие электронной карты, как я полагаю, является согласием на пришествие в наш мир антихриста. Действительно, царство антихриста – это есть некий биочип, это есть та печать, которая предсказана в Апокалипсисе. Так вот, это последний шаг перед принятием печати. Когда ты принимаешь электронную карту, ты как бы соглашаешься ради комфорта, который тебе предлагается царством антихриста, на принятие этого знака, который идет оттуда. Глава Союза «Христианское возрождение» В.Осипов писал: – Возможно, тем, кто не принимает эти кодовые знаки, надо готовиться к мученичеству. Боже сохрани своих чад от греха!
Юрист. – Я хотел бы сказать несколько слов о нумерации наших личностей. Мы все знаем, что сейчас младенцам при рождении присваивается номер в Пенсионном фонде. Обращаю ваше внимание. Сразу же присваивается номер. Это и есть, скорее всего, тот самый номер, под которым он будет числиться в общей электронной базе и, на который будет идти сбор всех данных о человеке. В России недавно был принят Закон «О защите персональных данных», согласно каждого работник любого предприятия обязан подписать заявление на согласие сбора, обработки и передачи третьим лицам его персональных данных.
Ведущая. – А у нас в стране инициирован такой закон?
Юрист. – К сожалению, нет. Хочу сказать, что унифицированные требования уже выставили своим клиентам банки, специализированные магазины и другие структуры. Кому-то потребовалось, чтобы в руках неких анонимных «третьих лиц» находились полные данные и на наших детей. Это всегда чревато. Допустим, кто-то убил человека. Криминалисты могут «вытащить» из компьютерной базы ваши отпечатки и вклеить в протокол. И тогда вам никак не отвертеться от суда и наказания.
Ведущая. – А вот недавно сам глава государства сдал свои биометрические данные. Об этом сняли телерепортаж.
Юрист. – Единственное утешение – это то, что у нашего президента пока еще нет ядерного чемоданчика, которая, как известно, открывается по отпечатку пальцев его рук и на основании рисунка радужной оболочке его глаз. Кто-кто, а глава государства не должен был этого делать из соображения государственной безопасности.
Служитель церкви. – Извините меня за то, что приходится постоянно ссылаться на патриархов Церкви, но точнее их никто пока не скажет. Некогда святой Козьма Этолийский сказал: – «Счастлив и трижды благословен будет тот, кто все вытерпит и не примет печати, – его ждет венец и место среди святых мучеников. Жалок и несчастен будет тот, кто обольстится, поверит дьяволу и примет печать, – его ждет огонь вечных мучений вместе с антихристом. И я дрожу и цепенею, произнося их, но мой долг открыть вам это». В этом аспекте, я согласен с опасениями юриста. Хочу привести слова старца Антония: – «Придет он, а тут уже все готово, централизация полная, изочтен и весь народ, каждому свой номер и карточка, а в ней все, вплоть до взглядов и мировоззрения. Очень осторожным следует быть с электроникой, с электронными приборами. Из мнимых друзей они, в одно мгновение превратятся в явных безжалостных врагов: любой приемник является и передатчиком одновременно».
Правозащитник. – Служитель церкви, несмотря на свой молодой возраст, на примере высказываний отцов Церкви очень живо и четко разъяснил суть исходящей от карты опасностей. Позвольте, и я процитирую одного святого – Вячеслава Крашенинникова: – «После биочипа будет очень симпатичная маленькая серенькая пластиночка – мировой паспорт. Когда человек будет его принимать, то будет получать печать на руку и на лоб. Печать будет в виде татуировки, наноситься будет лучами, какими-то изотопами. Сначала печать не будет видно, но потом она как электронное табло станет светиться зеленым светом. Вначале люди будут бояться, и скрывать это клеймо, а после, стеснятся, перестанут и будут открыто носить клеймо антихриста. Постепенно эти люди станут очень злые. Особенно будут злиться на тех, у кого не будет печати. Вот так общество расчленится не только на богатых и бедных, умных и глупых, но и на чипированных и не чипированных».
Гражданский активист. – Если мы хотим созреть до настоящего гражданского общества, то мы должны, активно и открыто проявлять нашу позицию против присвоения человеку любых цифровых, биометрических, штриховых, радиочастотных, электронных и других идентификаторов личности.
Ведущая. – Значить, вы против подобной паспортизации?
Гражданский активист. – Да! Мы против сбора, обработки и передачи другим странам и третьим лицам персональных данных о человеке. Мы против турникетов, пропусков с электронным носителем, камер слежения, на обработку наших персональных данных. Кто остановить этот процесс, если не мы. Все должны понимать, что времени в обрез, можем опоздать и потерять нашу цивилизацию. Я призываю к бойкоту компании по сбору биометрических данных и формированию электронных карт.
Служитель церкви. – А сейчас начинаются важные события. Такой опасности не было на земле со времен сотворения мира. Эта последняя… – предупреждал Архимандрит Гавриил: – Не бойтесь, главное – не принять печать антихриста на правую руку и лоб. Не ешьте хлеб человека, принявшего печать антихриста. Принятие ее – это падение. Это падение, потому что мы уже достигаем того, что потихоньку скатываемся до предпечати, без пяти минут до начертания.
Ведущая. – Уважаемые участники диспута! Все вы высказались против сбора биометрических данных и внедрения универсальных карточек. Опасения, что эти технологии могут принести вред, очевидны. Юрист заявляет об антиконституционности этой компании, правозащитники считают, что при этом нарушаются права человека, депутат остерегается вероятного социального неприятия биочипов и карт, гражданский активист призывает к бойкоту процессам сбора биометрики и внедрения карт. Но, вы не забывайте, что мы живем в XXI веке. Не кажется ли вам, что все эти противодействия похожи на «тормоз пятками в Космосе»? На мой взгляд, если положить на весы комфорт и удобства, привнесенные биочипами и картами, то они перевесят все доводы опасения и страха. Наша редакция предлагает обсудить эту проблему в более широком формате, теперь уже с участием ученых, членов Правительства, экспертов.
Эвтаназия: медицина сдает свои позиции?
Бишкек. 2017 год. Центр неотложной хирургии. Комната отдыха для дежурных хирургов, ночь. Сегодня на редкость дежурство выдалось спокойным. Привезли всего с десяток больных, шесть полостных операций. Последнюю из них закончили два часа тому назад. Все расписали, проверили и сейчас Талип и Эсен, успев еще и перекусить, отпросились у старшего дежуранта прилечь в дежурной комнате. Не спалось.
– Талип! Не спишь?
– Сон не идет. – Ответил он.
– Помнишь лекцию Митина?
– Угу…
– Когда впервые услышал его откровения об эвтаназии, я признаться опешил. А сказал он так: – Контрольным выстрелом для человечества служил и пока служит гуманизм, направленный на выживание обреченных природой особей за счет сильных и жизнестойких. Теперь человечество немного приходит в себя. Появилась слабая надежда на то, что эволюция природы постепенно войдет в свою колею.
– А вспомнил. Кто-то из зала даже крикнул, что он и есть антигуманист. Помнишь?
– Поначалу мне подумалось, что профессор – это и есть тот самый злой гений, для которого человек, его жизнь ничто. Имеет смысл только Природа и ее деяния. Никогда бы не подумал, что так может сказать интеллигентный ученый. – Сказал Талип.
– Поверь и я тогда удивился. – Признался Эсен. – Во все века именно ученое сословие стояла на страже гуманизма. Сколько ученых посвятили свою жизнь и деятельность во имя гуманизма, процветания человечества. Ведь «Все во имя человека!» – это их девиз.
– А есть еще выражение – «Любой прогресс реакционен, если вредит человеку». Мне тогда запали в душу слова Митина: – Сейчас все чаще звучит мысль о несостоятельности гуманизма, о чем свидетельствуют факты появления таких движений и течений, как трансгуманизм, карианство. А помнишь, как смачно он ругал Европу? – рассмеялся Талип. – Он чуть не матерился, награждая Европу эпитетами «загнивающая», «извращенная», «гнилая», «обосранная».
Эсен, повернувшись в сторону Талипа, сказал: – Но ты сам подумай! Действительно, во что превратилась свободная и открытая Голландия, Швейцария? В страну наркоманов, извращенцев, проституток. Но самое страшное – это то, что там дали право гражданам на эвтаназию.
– В том то и дело, когда говорят о загнивающей Европе, мне представляется именно неадекватное государственное решение проблем полового влечения и смерти. – Согласился Талип. – Такие вещи, к сожалению, происходят не только там или в Швейцарии, но и в Литве, Эстонии.
– Обидно, что такую великолепную страну, как Швейцария, превратили в Центр мировой эвтаназии. – С огорчением сказал Эсен. – Самое страшное, программа эвтаназии для иностранцев в стране набирает бешенную популярность. Количество туристов-самоубийц там растет с каждым днем.
– Ты только представь себе! Встать в очередь на самоубийство может не только неизлечимо больной или очень старый человек, а любой желающий отправиться на тот свет. – Сказал Талип и с удивлением спросил. – Ээ… А ты знаешь, что там появился новый феномен?
– Какой феномен?
– Одновременные самоубийства супругов, один из которых смертельно болен.
– А второй?
– Второй или вторая умирает просто из-за солидарности. – Ответил Талип.
– О, Боже! – воскликнул Эсен. – Солидарная смерть? Смерть на поток? Очередь за смертью? Такое трудно осознать. Как вообще стало такое возможным? Куда мы катимся?
– Обстоятельность Европы мы знаем не понаслышке. Ты только вспомни, с какой обстоятельностью и размахом была поставлен поток на смерть в фашисткой Германии. Так, вот в Швейцарии конкурируют между собой шесть организаций, которые оказывают необходимую юридическую и медицинскую помощь желающим покончить с собой.
– Все это не столько милосердие, сколько бизнес-проект, как, впрочем, ежедневный хадж мусульман в Мекку и Медину. – Заявил Эсен.
– С этим я согласен. Где крутятся шальные деньги, нет места для милосердия. Больше всего самоубийц приезжают из Германии, на втором месте – Великобритания, на третьем – Франция и Италия. Самой популярной организацией для иностранцев считается Dignitas.
– Надо же, даже такие компании имеют свой рейтинг? – удивился Эсен.
– А как же! – воскликнул Талип. – Эта компания поставила на широкий поток различные программы для туристов-самоубийц. Есть свои менеджеры, которые разъезжают по всему миру, агитируя людей на добровольную и очень технологичную смерть в этой стране.
– Бред собачий! Представь себе, что издаются специальные проспекты, памятки, программы, свой менеджмент и все это связано с организацией добровольного или принудительного убийства. – Возмутился Эсен.
– Вот ты представь себя на месте того самого менеджера по смерти. Скажем, в твою обязанность входит организация таких туров. В той или другой стране ты ведешь пропаганду добровольной смерти, встречаешься с потенциальными клиентами, проводишь с ними соответствующую беседу.
– Можно я продолжу дальше? – спросил Эсен. – Итак, клиент созрел, по приезду в Цюрихе клиента встречают, организуют для него ознакомительную экскурсию по стране, затем госпитализируют его в специальные частные гостиницы. Везде встречают с доброжелательной улыбкой, создают комфортные условия, приятный досуг.
– Давай я продолжу, – смеясь, попросил Талип. – Далее следует осмотр у врача и подписание документов, в которых пациент официально соглашается уйти из жизни. Причем та же улыбка, добродушие. После этого больному медики вручают стакан со смертельной дозой снотворного нембутала, который приводит к остановке дыхания во сне. Затем следует организация похорон либо отправка груза номер «200» в страну постоянной прописки. Слышь! Нехилые заботы, а?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71036695) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.