Читать онлайн книгу «Пионерский гамбит – 2» автора Саша Фишер

Пионерский гамбит – 2
Саша Фишер
Началась вторая смена в пионерском лагере "Дружных", а я продолжаю оставаться в теле четырнадцатилетнего Кирилла Крамского. Обычного подростка в обычном тысяча девятьсот восьмидесятом году. Обычный взрослый из двадцатых годов двадцать первого века.
Уже немного освоился и даже начал получать удовольствие от так странно сложившихся обстоятельств.

Саша Фишер
Пионерский гамбит – 2


Краткое предисловие от автора
В старых советских фильмах часто было две серии. В первой – интрига, какое-то приключение и развязка. А во второй – сплошная философия, рефлексия и атмосфера.
Сначала я думал, что частей у "Пионерского гамбита" будет три. Потом, уже ближе к концу книги, мне вообще хотелось оставить только одну книгу. А потом практически в финале я вдруг понял, что за всей этой семейной драмой и личными отношениями, мне не хватило, собственно, пионерлагеря. Книга закончена, а я так и не написал про кружки и секции, про выдумывание приключений, про рыбалку, про встречу зорьки, про пионербол и футбол. Про тайный язык, про чирлидеров по-пионерски, про прикормленную собачку, про уроки плаванья и ещё про кучу всего.
Думаю, второй том будет и похож, и не похож на первый. Но приключений здесь будет больше, чем драмы.
Во всяком случае, мне хочется, чтобы их было больше, но герои, как мы знаем, иногда ведут себя своевольно и делают, что им вздумается.
А пока торжественно клянусь, что вторая часть, она же последняя в этом цикле.
В общем, погнали! Добро пожаловать на смену, совпавшую со скандальной Олимпиадой 1980 года.

Глава 1, в которой еще ничего не началось, и все только ждут автобусов
– Это нечестно! – голосил Марчуков, всем весом удерживая старую скрипучую стремянку, на вершине которой балансировал Мамонов. Одной рукой и зубами он держал край здоровенного красного транспаранта, а другой – пытался обвязать вокруг толстенный ствол сосны веревкой. – Мы же не нанимались, в конце концов! У них там что, соревнование, кто нам придумает занятие получше?! А я-то надеялся, что мы эти три дня будем как на курорте, а тут какая-то каторга!
– Олежа, не ной! – сказал сквозь зубы Мамонов. Не потому что злился, а чтобы транспарант не выронить. – Лучше держи крепче!
– А я что? – фыркнул Марчуков. – Я держу!
Это был уже третий здоровенный транспарант про олимпиаду, который мы сегодня вешали. На первом, у самых ворот, была надпись «Слава участникам Олимпиады-80». На втором, над козырьком столовой, – «Выше знамя советского спорта!» А этот нужно было растянуть у стадиона. Самый длинный. Вещать его было ужасно неудобно, он провисал, никаких специальных креплений у красной тряпки с надписью не было, так что приходилось что-то придумывать. Вот мы и пытались. В меру своих способностей и довольно вялого энтузиазма. По мне так уже давно надо бы вернуться к вожатым и сказать, чтобы они сами вешали. А то мы испортим им несколько часов работы, и им снова придется возиться с трафаретом и краской. Но Мамонов закусился. Или ему просто нравилось стоять на стремянке. Может он себя представлял кем-то вроде героического серфингиста, только покорял он не гребень волны, а старую стремянку, у которой половина ступенек уже едва держались. И чтобы ножки не разъезжались, нам с Марчуковым приходилось держать ее с обеих сторон.
Тут край ткани вырвался из зубов Мамонова и соскользнул на землю, потащив за собой веревку.
– Все, Илюха, слезай! – Марчуков топнул ногой и попытался принять гордую позу. Но стремянка предательски закачалась, так что он быстро схватился за нее обратно. – Нет, не правда! Пусть сами вешают!
– Они не могут, – ответил Мамонов, осторожно спускаясь вниз. – Они там вожатский танец репетируют.
– Тогда завтра повесят, все приедут только послезавтра же! – Марчуков с облегчением бросил наконец стремянку. Да и я тоже. Мы прислонили ее к дереву, но неустойчиво. Она съехала сбоку и упала в траву. – Да и пусть валяется… Пойдемте подсмотрим, что там вожатые пляшут!
Но они уже не плясали. Побросали на сцене всякие шляпы и куски цветной ткани и столпились кружком вокруг Марины Климовны.
– …а каждый отряд должен будет представить свой вид спорта, – немного гнусаво говорил один из парней-вожатых, подсматривая в бумажку. – Нужно будет сделать сценку или музыкальный номер, а потом курировать этот вид спорта всю смену.
– Что значит, курирует? – спросила Елена Евгеньевна.
– Должен устроить состязание или что-то подобное, – не очень уверенно ответил гнусавый вожатый. – Сделает стенгазету по этому виду спорта. И следит за успехами наших спортсменов на олимпиаде.
– Олимпиада откроется только девятнадцатого, – сказал кто-то еще.
– Критикуешь – предлагай! – вспылил первый вожатый.
– А эстафета олимпийского огня у нас будет? – спросил я, неожиданно даже для самого себя. Просто захотелось уже над чем-то поработать, ну или хотя бы принять участие в мозговом штурме каком-никаком.
– А вы что, уже все повесили? – окрысился гнусавый вожатый.
– А вы нам сломанную стремянку дали, – заявил Марчуков. – Мамонов упал и ногу сломал! Верно, Илюха?
– Ой-ой, – с фальшивым трагизмом проговорил Мамонов.
– Между прочим, эстафету можно очень прикольно сделать, – задумчиво проговорил я. – Огонь нужно пронести через все отряды, каждый отряд выбирает своего бегуна…
– Ты прямо горящий факел что ли предлагаешь нести? – спросил кто-то из вожатых.
– Не, – я помотал головой и на несколько секунд представил себе бесконечную возню с поддержанием пламени в течение всей смены. Задание могло бы быть интересным, конечно, но… – Языки пламени из бумаги. На каждом – что-то написано от каждого отряда. Эстафета начинается, например, с десятого отряда. Туда его приносит кто-то из вожатых. Там на факел доклеивают еще один язык пламени, и бегут к девятому отряду… А потом…
– Марина Климовна, а почему у нас посторонние на заседании? – снова прогундел первый вожатый. Вот ведь не повезло какому-то отряду с этим душнилой!
– Подожди, Вадим, – старшая пионервожатая встала и посмотрела на меня. – Ты же Крамской, верно?
– Ага, – я кивнул. – А саму чашу олимпийского огня можно поставить на стадионе… Хотя нет, там дождем может залить…
– Мне твоя идея нравится, – она шагнула ко мне и пожала мне руку. – Молодец, Крамской! Ребята, вы поняли, что он предлагает?
– Но вы же мою идею не дослушали! – возмутился Вадим.
– Разве? – Марина Климовна иронично изогнула бровь. – Ладно, ребята, я вас тут отвлекла от репетиции своими вопросами. Продолжайте!
Старшая пионервожатая направилась к выходу. Я, было, посторонился, чтобы выпустить ее и остаться в актовом зале, но почувствовал, что Марчуков дергает меня за футболку.
– Быстро тикаем! – прошептал он мне на ухо. – А то сейчас они придумают, чем еще нас занять!

Мы сидели на песочке, вытянув ноги. Если вытянуть ступню, то я дотягивался до воды. Мамонов лениво кидал в воду камешки.
– Там уже наверное обед, – сказал Марчуков.
– Сейчас еще раз купнемся и пойдем, – сказал я, но с места не сдвинулся. Вообще-то я уже пытался дать себе обещание больше заниматься спортом, бегать по утрам, подтягиваться и отжиматься. Но пока выполнить это обещание у меня не получилось. Я себя всячески оправдывал тем, что мы и так выполняем кучу физической работы, а если еще и бегать, то вообще будет ужас. Но надо было делать что-то с физической формой Кирилла. А то он так и останется болезненным дрищом. И если с кровотечением из носа мало что можно сделать, то помочь ему, то есть, себе, стать крепче и выносливее, мне вполне по силам. Осталось только заткнуть ироничный внутренний голос, который все время норовил мне напомнить то про бешено-дорогие беговые кроссовки, которые пылились где-то дома в двадцать первом веке, так ни разу и не использованные по назначению. То трижды купленный абонемент в спортзал. Один раз на год и два раза на полгода. Хватило меня в общей сложности на пять или шесть визитов в спортзал. Один раз меня взял в оборот тренер по кроссфиту, который самым легким разминочным упражнением считал отжимания в стойке на руках, и больше я в этот зал так ни разу и не пришел. Просто не смог встать на следующее утро. А потом как-то все было недосуг. Я откладывал-откладывал, и… Короче, со спортом у меня не сложилось в прошлой жизни. И это было так себе. Может, если бы моя физическая форма была получше, моя жизнь сложилась бы иначе… И не то, чтобы мне не нравилось быть мной тогда, но всегда ведь есть, что улучшить, да?
Так что через лень и не хочу я поднялся и бросился в прохладную воду.
Прислушиваясь параллельно к собственным ощущениям. Ну что, Кирилл Крамской, ты вообще как, любишь плавать?
Не похоже, кстати, что любит… Ощущение было такое, что кроме сопротивления воды мне приходится преодолевать сопротивление тела, которое не то, чтобы паниковало, но как-то напрягалось. Я сам плавать любил с детства. Научился, кажется, еще раньше, чем ходить. Не профессионально и спортивно, а просто так, для удовольствия. Чтобы держаться на воде, мне вообще не требовалось усилий. А тут вдруг такое… Мое нынешнее тело при входе в воду напрягалось. Похоже, что Кирилл Крамской плавать все-таки умел, но делал это через силу. Будто борясь с враждебной стихией. Шел в воду, как на битву. Я заставил себя проплыть наш пляжик из конца в конец. Сначала брассом, потом кроллем. Борясь с постоянным желанием перейти на стиль «по-собачьи». Это очень странное было ощущение, вот что.
Но зато оно навело меня на мысль, как можно наладить контакт с Кириллом и узнать о нем побольше…
– Кстати, а куда делся Игорь, кто-нибудь знает? – спросил я, поставив ноги на дно. Если встану, мне будет чуть выше пояса. – Он тоже уехал, или все еще живет там на чердаке?
– Не знаю, – буркнул Мамонов и нахмурился. – Если вернется, ему придется рассказать матери, что наврал про экспедицию.
– Ну может у него совесть проснулась, мало ли, – я пожал плечами и встал. По пояс. Эх…
– А я слышал, что в этой реке когда-то жил конский волос, – сказал Марчуков, сидящий от воды дальше всех. – И если долго быть в воде, то он заползет тебе под ногти на ногах и будет медленно выжирать все внутренности!
– Олежа, оставь эти байки для новеньких, а? – хмыкнул я. – Ерунда это все!
– Ничего не ерунда! – Марчуков вскочил. – Мне дед рассказывал, он в этом лагере был еще до войны! У них в отряде был мальчик, который очень любил купаться, прямо из воды не вылезал. А ему все говорили, что нельзя, когда дождь, потому что черви выползают из нор и плывут в поисках добычи. И вот он как-то сбежал купаться во время тихого часа, а потом вылезает, а у него волос из-под ногтя торчит. Он потянул, волос оборвался. Ну, он подумал, что все, амба, червяк сдох и можно не бояться. А потом у него зверский аппетит проснулся. Он ел и ел. Доедал за всеми, кто оставлял что-то на тарелке, хлеб забирал с собой весь в палату. И все равно худел. А потом вообще умер. Его привезли в морг, разрезали живот, а у него там нет ни кишок, ни печени, только один большой клубок шевелящихся волос! И тут больницу сразу – бац! – и на карантин! Чтобы эпидемия не случилась. Конский волос там внутри больницы всех сожрал, но наружу выползти не смог. А больница так и стоит заброшенная.
– Марчуков, ты откуда берешь свои жизнерадостные истории? – заржал я, чувствуя, как что-то щекочет мне большой палец правой ноги. Блин, ну я же знаю, что это все чушь, почему на всякий случай хочется проверить, не пытается ли мифический паразит заползти мне под ноготь?
– Так что я могу поделать, если это правда?! – Марчуков гордо выпрямил спину.
– Конский волос для человека не опасен, – хмыкнул я. – Это паразит для личинок насекомых.
– А почему тогда больницу на карантин закрыли? – запальчиво спросил Марчуков.
– Ну мало ли… – я пожал плечами. – Может, с какой-нибудь оспой боролись или еще чем-нибудь…
– Фу, какие-то темы вы обсуждаете, – Мамонова передернуло. – Оспой у нас уже давно не болеют. У меня, если что, прививка есть. Он продемонстрировал плечо, на котором красовалось два овальных пятна. Этой прививки у меня-настоящего уже не было, я родился в восемьдесят первом, а их перестали ставить в восьмидесятом. Я даже чуть не ляпнул, что у меня прививки нет. Покосился на свое правое плечо, которое тоже украшали две «оспины». Логично, так-то. Где-то в начале шестидесятых же случился новый бум повальной вакцинации, когда художник советского агитплаката привез из Индии давно забытое в Союзе заболевание. И умер от него.
– Да никакой холеры или оспы там не было! – Марчуков сделал обиженное лицо. – Говорю же, там конский волос был. А больница до сих пор заброшена. Только там территория запретная и охранники с пулеметами ходят, чтобы никто не пролез.
– Это какая еще заброшенная больница? – спросил Мамонов. – На Южной Веселке?
– Да не, – Марчуков мотнул головой. – На Валжановке. Там еще воинская часть рядом.
– Там же психушка была! – воскликнул Мамонов.
– Ну а психушка – это что ли не больница? – насупился Марчуков.
– А как этот пионер в психушку-то попал? – спросил я. – Тогда ему черви должны мозги есть, а не кишки.
– Хм… Марчуков задумчиво прищурился. Кажется, в его рыжей голове заработало записывающее устройство, перерабатывающее новую информацию. Кажется, с этого момента история про конский волос дополнится леденящими подробностями о том, что этот червь пожирает мозги и постепенно сводит своего носителя с ума. А потом ему вскрывают череп, а там вместо извилин шевелящийся комок спутанных волос. Фууу… Представил, и даже самому противно стало. Чтобы отвлечься от этой картины, я стал подкрадываться к Марчукову, собираясь утащить его в воду.
– Эй, пацаны! – негромко окликнул нас мужской голос с другой стороны реки. – И как рыба, клюет?
– Неа, – быстро ответил Марчуков. – А вы кто?
Серебристо-зеленые кусты ивняка зашуршали, зашевелились, и на берегу показался невысокий мужичок, одетый как-то совершенно нелепо. Кирзовые сапоги, грязно-черные штаны, подпоясанные куском веревки. Синий ватник на голое тело. И кепка в стиле «первый парень на деревне». Разве что гвоздички не хватает.
– Да я из Муравок, пацаны, не ссыте, – мужичок уселся на корявый корень, торчащий прямо из песка и стянул один сапог. Размотал длинную грязную тряпку и опустил ногу в воду. Стянул второй сапог. – А вы что ли из Верхне-Павловки?
– Мы из пионер… – начал Марчуков, но икнул, споткнулся, откашлялся. И снова заговорил. – Оттуда, ага! Этой, как ее… Верхне-Павловки.
– То-то я смотрю, рыжий, у тебя лицо знакомое, – мужичок опустил в воду вторую ногу. – Ты что ли сын председателя сельсовета?
– Ага, – неуверенно сказал Марчуков и отполз на заднице подальше от воды. Мне мужичок как-то тоже не очень понравился. Руки у него тоже тряпками замотаны. Только пальцы открыты.
– А я тракторист, – сказал мужичок. – Мы с мужиками на охоту пошли, так я заблудился и только что вот вышел к знакомым местам. Это же Сошка?
– Чего? – спросил Марчуков. Он уже сидел рядом с кучей своей одежды.
– Речка, говорю, Сошка называется? – мужичок встал в воде и сделал несколько шагов вперед. Грязные штанины стали не только грязными, но и мокрыми. Я неспешно вышел на берег. Фиг его знает. Не могу назвать себя крупным специалистом по советским трактористам. Может они именно так и выглядят. Но на всякий случай хотелось держаться от этого типа подальше. Мало ли, вдруг у него ствол в кармане.
– Ага, Сошка, – механически ответил побледневший Марчуков. Он уже сгреб свою одежду рукой, наклонился к Мамонову и что-то прошептал ему на ухо.
– Это хорошечно… – мужичок сделал еще шаг вперед и принялся разматывать тряпки на руках. – А пожрать у вас ничего нету, а, пацаны? А то я три дня по лесу блукал, жрать хочется так, что слона бы сожрал.
– Нннет, – Марчуков встал. А я как раз вышел из реки и подошел к нему. – Кирка, у него глаза разные, ты видел? Один серый, другой коричневый.
– Ну и что? – обалдело прошептал я. Можно подумать, невинная гетерохромия – это самое подозрительное в этом мужике.
– Потом расскажу, надо сматываться…

Глава 2, в которой вожатые предвкушают смену, а потом приезжают долгожданные автобусы
– И вовсе я не выдумываю, мне двоюродная тетка рассказала! – возмутился Марчуков, когда дрищ в очках усомнился в правдивости истории Марчукова.
– Значит твоя тетка тоже все выдумала, – гнул свою линию очкастый. – Не бывает никаких ходячих мертвецов, это сказки все. Для детишек.
– А почему тогда у него глаза разные, ну вот сам скажи, почему, а?! – Марчуков забрался на спинку кровати и нахохлился. И сразу стал похож на сердитого воробья.
– Это и у обычных людей бывает, – неуверенно сказал дрищ.
– Называется «гетерохромия», – сказал я негромко.
– Кирюха, ты что, тоже мне не веришь? – Марчуков обиженно шмыгнул носом.
– Нет, почему же? – я пожал плечами. – История отличная…
– Да говорю же я вам… – Марчуков шумно выдохнул носом и отвернулся. Пробурчал. – Сами дураки, раз не верите…
Не знаю даже, на ходу он эту историю сочинил, или и правда есть какая-то байка про людей с разными глазами… Но в этот раз он еще больше обычного перескакивал с пятого на десятое. Если вкратце, то когда его тетка овдовела, то у нее появился ухажер. Заезжий какой-то. Понаезжал не то из города, не то из соседнего села, гостинцы возил и всячески подкатывал на предмет «взамуж». А она носом крутила, так себе был мужичок, соплей перешибить можно. Был нормальный до поры до времени. А потом вдруг у него один глаз стал серым, а второй остался карим. И с тех пор все пошло наперекосяк. Тетка была дамочкой видной, вокруг нее крутились всякие желающие если не повести ее под венец, то хотя бы в ее доме поселиться. А тут вдруг сначала один полез на крышу, упал и шею сломал, потом второго бык забодал насмерть. А потом третий сгинул где-то. И каждый за день до несчастного случая разговаривал с этим, с разными глазами.
Она его подпоила и выведала, что оказывается, его на дороге машиной сбило, а водитель его просто в канаву оттащил и уехал. А на том свете ему предложили вернуться на землю и отправить туда вместо себя всяких других людей. По какому-то принципу, но это не точно. Может и просто мстить можно, а может у него была какая-то разнарядка. И когда жертв становится достаточно, глаза снова становятся одного цвета.
– Олежа, да не обижайся ты, – примирительно сказал я. – Мы же убежали. И даже следы запутали, так что если он за нами пошел, то подумал, что мы из дома отдыха, а не из лагеря.
– А еще твоя тетка тоже с ним разговаривала, но до сих пор жива, – сказал Мамонов.
– Надо в милицию позвонить, – подал свой рассудительный голос толстячок. – Мертвец он там или нет, но зачем он вокруг лагеря шляется?
В дверь тихонько поскреблись.
– Мальчики, а можно к вам? – на пороге стояла Ниночка, обнимая подушку. – Мне там страшно одной в палате, а вы тут истории рассказываете…
– После наших историй тебе еще страшнее будет, одной-то, – сказа Марчуков и злодейски захохотал.
– Ну зачем ты так? – обиженно насупилась девочка. – У меня конфеты есть. Вот.
Он потрясла шуршащим кульком. – И я страшные истории страсть как люблю! Хоть и заснуть потом не могу.
Болтали полночи. Спорили, рассказывали страшные истории. Смеялись.
Утром нас никто будить не торопился, так что завтрак мы проспали. Я виновато посмотрел в сторону стадиона, где спортивный отряд выполнял какие-то свои упражнения. Подумал, что надо будет сегодня обязательно пойти побегать.
– Явились, понеры, – буркнула «тетя Люба», вытирая стол тряпкой. – Тут не ресторан, чтобы я по десять раз вам накрывала!
– Так что нам теперь голодными ходить? – расстроенно протянул Марчуков. – Горна нет, часов у нас тоже нету…
– А вот и походили бы голодные, в следующий раз думали бы, прежде чем опаздывать, – «тетя Люба», переваливаясь по-утиному направилась в сторону кухни. – Остыла уже каша-то! Все равно будете?
– Да! – хором сказали мы.
Как на самом деле звали «тетю Любу», я так и не запомнил. Так что просто каждый раз мысленно подставлял к слову «тетя» любое женское имя. Не уверен, что я вообще отличал кухонных работниц друг от друга. Они все были дородные, непонятного возраста, когда бабушкой называть еще рано, а девушкой – уже поздно.
«Тетя Люба» шмякнула на белые тарелки с голубой каймой по куску застывшей манной каши, выловила из чана несколько кубиков сливочного масла и отпластала огромным ножом несколько кусков хлеба от буханки.
– Какао сами нальете, вон там в чайнике вроде осталось, – сказала она, поставив тарелки со всеми этими яствами на раздачу.
– Эх, вареньем бы полить, – мечтательно проговорил Марчуков, ковыряясь большой алюминиевой ложкой в своем куске каши. – И получился бы пудинг, как в Англии.
– Алиса, это пудинг, пудинг, это Алиса, – пробормотал я, убеждая себя, что такой завтрак все-таки лучше, чем никакой завтрак.
– А, вот вы где! – раздался звонкий голос Елены Евгеньевны. – А я вас везде ищу! Доедайте и приходите в клуб!
– Что, опять матрасы таскать или плакаты вешать? – вздохнул Марчуков.
– Надо покрасить стенд олимпиады и нарезать языки пламени для олимпийского огня, – сказала вожатая. – Таскать сегодня ничего будет не надо. А вечером будет чаепитие с тортом.
Насчет «ничего не надо будет таскать» – это Елена Евгеньевна лукавила. Пришлось перетащить еще несколько кроватей, потом сделать перестановку в помещениях всяких кружков и секций, разгрузить какие-то коробки… В общем, до вечера нам так и не удалось нигде спрятаться. За нами все время следила то сама наша вожатая, то длинный сутулый тип в полосатой футболке. Вожатый то ли восьмого, то ли девятого отряда.
А торт оказался самодельным. Из уложенного слоями печенья, промазанного кремом из сгущенки и сливочного масла. У вожатых сегодня был особенный день – завтра приезжают пионеры, значит сегодня надо отпраздновать последний свободный вечер. Нам выдали по куску торта и выпроводили из клуба. Мол, пионеров эта вечеринка не касается, маленькие еще.
Мы доплелись до своего медпункта и остановились на крыльце. Дрищ, толстячок и Ниночка тоже остановились и топтались рядом с нами. Им тоже выдали по куску торта, заврнутому в газету. Было видно, что им вроде как не терпится побыстрее вкусняху сожрать, но еще больше хочется тереться рядом с нами. Как же, чуть ли не единственная возможность чем-то заниматься со старшаками, даже если эти старшаки просто пинают балду и травят байки.
– Ну чего встали? – Марчуков дернул подбородком. – Хиляйте давайте по кроваткам, вам спать давно пора!
Спорить наши «младшие товарищи» не рискнули. Только тощий дрищ, которому было уже тринадцать, просто из-за своей общей «ботанистости» он выглядел совсем еще младшеклассником, что-то пробурчал себе под нос о том, что «где хочу, там и стою…»
– Айда позырим, что там у вожатых творится? – громким шепотом предложил Марчуков. Глаза его азартно заблестели.
– А торт? – спросил я, критично оглядывая липко-сладко-жирный кусочек.
– По дороге съедим… – Марчуков махнул рукой. – Или нет! Айда сначала в столовку, попросим у поварих чаю. Или может еще компот от ужина остался. А потом – к вожатым!
Пока мы уговаривали поварих налить поделиться с нами чаем, а потом торопливо запихивали к себя смесь курабье, сгущенки и масла, вожатые из клуба уже куда-то делись. Только Марина Климовна перебирала что-то разложенное на столе и записывала в тетрадку.
– Может, они спать ушли? – пожал плечами Мамонов. – Поздравили друг друга с новой сменой, тортика поели и баиньки.
– Нет, не может быть! – уверенно заявил Марчуков. – Я их штучки знаю! Сказали старшухе, что спать пошли, а сами где-то тайно собрались!
– Наверное где-то там, где остальные взрослые живут, – Мамонов кивнул в сторону жилых домиков.
– Не, если они там будут шуметь, то их Марина Климовна накроет, – Марчуков помотал головой. – Или Надежда Юрьевна.
– Так она еще из города не вернулась, – сказал Мамонов.
– Ну там все равно соседи, – Марчуков почесал в затылке. – Они засели в каком-то отряде, это точно! Какой у нас самый дальний?
– Четвертый, – Мамонов пожал плечами. – Ну и наш бывший еще.
– Во, спорим, что они в нашем? – Марчуков сорвался с места и поскакал по самой привычной дорожке.
– Ты же собрался тайно наблюдать, а топаешь, как слон, – заржал я.
– А, точно! – он замер, согнулся крючком и пошел дальше карикатурным шагом настоящего шпиона. Кривлялся, понятное дело. Все-таки, последний вечер свободы. Уже завтра в это время нам будет положено лежать в своих кроватях и хотя бы делать вид, что спим.
Не угадали. Ни с бывшим нашим, ни с четвертым. Вожатые нашлись в бывшем седьмом отряде. И мы бы даже могли их не заметить, но когда мы понуро плелись мимо, уже почти признав, что приключение не получилось, с окна палаты седьмого корпуса упало закрывающее свет одеяло, и кто-то из парней взялся торопливо прилаживать его обратно.
– Давайте смотреть по очереди, – шепотом предложил Марчуков, когда мы подкрались к окну и устроились под ним на корточках. – Чур я первый!
Он полез на приступочку, а мы с Мамоновым остались сидеть на корточках. Слышно все и отсюда было хорошо – стены тонкие, форточка открыта, а одеяло – крайне сомнительная звукоизоляция.
– Кружки подставляй!
– А если Климовна зайдет?
– Скажем, что чай пьем! Вот смотри на цвет? Кто скажет, что это не чай, пусть первым бросит в меня подушкой! Эй-эй, я ценный ресурс, у меня бутылка!
– Трепло…
– Еленочка, а тебе лучше не пить, у тебя тяжелый день завтра.
– Ой, не напоминай… А может можно этого лося куда-нибудь в другое место деть?
– Не лося, а Сохатого, понимать надо. Да ты не боись, он только с виду страшный. Ты его колбасой дрессируй.
– Ой, опять ты шутишь… Слушайте, ну нечестно же присылать взрослого в детский лагерь, а? А он и правда хулиган?
– Да никакой он не хулиган, просто у него лицо такое.
– Ага, но кобасу любит, страсть.
Все громко заржали. Потом раздался звон кружек. И все ненадолго замолчали.
– Твоя очередь, – Марчуков спустился и пихнул меня в бок локтем. Я тихонько забрался на приступочку и приник глазом к щели между рамой и одеялом. Ничего необычного не увидел. Вожатые раздвинули кровати, освободив немного свободного места. Вместо стола использовали несколько тумбочек. На тарелках – какая-то закуска, было не видно, что именно. И кружки. Бутылок на виду нет. Конспирация!
– Боюсь ужасно…
– А тебе-то чего бояться? Ты третий год вожатствуешь!
– И каждый раз все равно как первый. Каждый раз боюсь.
– Думаешь, в этот раз пионеры тебя точно зажарят на костре и сожрут?
– Ой, ну ты скажешь…
– Да я серьезно вообще-то! Мне раз сон приснился, как я приехал в лагерь, захожу в отряд, а там стол, на столе блюдо, полное всяких дефицитных деликатесов… А в центре место пустое. И вокруг сидят дети в галстуках. В руках вилки. И смотрят так кровожадно. И кивают на пустое место на блюде. Давай, мол, ложись, жрать уже хотим.
Все засмеялись.
– Да тихо вы! Давайте кружки!

Мы топтались в стороне от ворот, ожидая прибытия автобусов. Уже вот-вот должны были подъехать, радио «Маяк» как раз пропиликало через матюгальник свое полуденное «Не слышны в саду даже шорохи». Во всяком случае, у меня эти позывные именно с этой песней ассоциировались всегда.
Я вздохнул и подумал, что уже с минуты на минуту опять начнется пионерская муштра, речевки и хождения строем. За первую смену я к этому, конечно же, привык. Но все равно продолжал иногда ловить ощущение, что я шпион и вообще обманщик. И галстук с первого раза завязать не смог даже.
– Ага, едут! Едут! – заорал Марчуков и начал подскакивать на месте от нетерпения.
– Олежа, ты же тут из-за брательника остался, а сам он где? – спросил я.
– Приедет сегодня, его надо было к врачу сводить, вот родители его и забирали, – ответил Марчуков.
– А какой сегодня день недели, кстати? – я наморщил лоб. – А то я запутался что-то.
– Четверг вроде, – Мамонов пожал плечами. – А какая разница?
– Да никакой… Так, просто…
Двери автобусов с шипением открылись, и поляна перед воротами моментально заполнилась детьми разного роста и возраста. Сразу стало шумно и тесно. И лица, как у меня всегда бывает в таких случаях, слились в цветной калейдоскоп без возможности выделить какое-то одно.
Я выцепил взглядом группу самых высоких детей, наверняка это наши и есть. Они сбились в кружок вокруг Елены Евгеньевны. Картина была та же самая, что и у нас. Девчонки смотрелись уже практически взрослыми тетями, у всех уже были на месте все полагающиеся женщинам выпуклости. Ну, кроме тех, у кого их и через несколько лет не появится. А вот парни делились на два типа – высокие и тоже почти взрослые на вид и пацаны обычные, практически дети еще. Ну, такой уж возраст – четырнадцать лет. Переходный во всех смыслах.
– А где Бодя? – Марчуков вытянул шею.
– Вон тот, в синем костюме «Динамо», – кивнул Мамонов. – Ничего себе, он жирный стал!
– Ладно, потопали к нашим уже, – Марчуков направился к кучке вновь прибывших пионеров.
– …сейчас мы с вами пойдем в наш отряд, разместимся, познакомимся, а потом пойдем обедать, – излагала план действий Елена Евгеньевна. – А где Артур Георгиевич?
– У него что-то случилось, но он обещал до обеда приехать своим ходом, – объяснила рослая рыжая девушка, лицо которой было покрыто россыпью веснушек от лба до подбородка. – Сказал, чтобы мы вели себя хорошо и вас не обижали, Елена Евгеньевна.
– Ну что ж, тогда пойдемте в отряд без него, – вожатая махнула всем рукой, указывая направление, и наш новый отряд нестройной колонной потянулся вглубь лагеря. Только теперь мы были не вторым отрядом, как в прошлую смену, а первым. Спортсменов почему-то лишили статуса отряда. Может быть, потому что они в середине смены уезжают, а может Надежда Юрьевна поссорилась с их заносчивым тренером. Я пару раз видел, как они на повышенных оборотах разговаривают.
– Бодя – это вот этот? – спросил я, ткнул пальцем в самую жирную спину. Парень был не очень высоким, но в ширину явно удался. На коротко стриженом затылке – белая кепочка, вроде тех, которые любят носить на курорте.
– Ага, он, – кивнул Мамонов.
– Нам что-то надо про него знать важное? – спросил я.
– Ну… – Мамонов задумался. – Это сложно объяснить. Он такой… скользкий тип очень. Ты его, главное, не называй в лицо Бодя. Так-то он Борис.
– Ну вы чего плететесь-то? – возмутился Марчуков. – Там без нас все хорошие места займут!
– А почему Сохатый? – спросил я. – Прозвище?
– Фамилия такая, – Мамонов хохотнул.
Мне показалось, что эта версия отряда как-то спокойнее что ли. По палатам расселились безо всякой беготни, шума и воплей. В этот раз мы оказались не в первой палате, а во второй. Просто чтобы не оказаться в одной палате с Бодей. Дело даже не в его пока что не проявившихся личностных качествах, а в том, что он храпит, как трактор. Во всяком случае, так шепнул Мамонов. Так что мы устроились всей троицей возле окна.
Среди девчонок я обратил внимания на троих – та рыжая с веснушками, которая объясняла Елене Евгеньевне про Чемодакова. Явная заводила, уверенная, взгляд открытый. Активистка, не иначе. Невысокая черненькая девица со злым лицом маленькой собачонки. Одета в черное. Выделяется на фоне остальных. И худая девушка, похожая на самку богомола. Ярких красавиц, вроде Шарабариной, среди девчонок не было. Хорошеньких хватало, но выделялись на общем фоне вот эти три.
А среди парней… Честно говоря, на Бодю я бы сам не обратил внимания. Ну, толстый. Но ведет себя пока что скромно, не шумит, не качает права, никуда не лезет. Я думал, что приедет очередной хамоватый альфач, который будет нагибать всех, до кого дотянется. Но нет. Пока ничего такого.
Гораздо больше внимания привлекала парочка явно спевшихся приятелей – длинного и тощего и невысокого и коренастого. Я пока не мог определиться, на кого они больше похожи – на «тупого и еще тупее» или на Джея и молчаливого Боба.
– А вот и наш Чемоданов, – прошептал Марчуков, плюхнувшись рядом со мной на диванчик. – И у него здоровенный чемодан!
– А? – встрепенулся я и повернулся в сторону вновь прибывшего.

Глава 3, в которой нам показали рыбов, случился тайный сговор и странная попытка захвата власти
О, а этого парня я знал! Только без фамилии. Он был странным другом нашей семьи в начале девяностых. Черноволосый, с дурацкими усиками и хитрым прищуром. Когда он приходил в гости, мама всегда закатывала глаза и шептала что-то неразборчивое. Он был громкий, много хвастался, какой он всамделишный «новый русский», и как они с «братвой» бодро бабки рубят. И даже пиджак малиновый где-то достал. Мама говорила, что заказал у знакомой портнихи, чтобы было точь в точь как Версаче. Вот только с мобилой не срослось, ее за почти бесплатно добыть не получалось. Так что он ходил с пейджером и не уставал все время качать головой и охать, как же ему неудобно без своей моторолы, которая как раз в ремонте.
Вроде бы, он и правда пытался крутить какой-то бизнес, но он в этом смысле был каким-то патологическим неудачником. Нашел партию китайских кроссовок по «вкусной» цене, закупил, а пока товар ехал, точно такие же кроссовки начали продавать во всех ларьках по цене в полтора раза дешевле его закупочной. И так было во всем.
Единственное, что про него можно было сказать точно – он был совершенно неунывающим. Даже когда его «братва» сунула его зимой в холодный гараж за вовремя не отданные деньги, ухитрился оттуда вылезти, сбежать и затеять очередное провальное дело.
А потом он удачно женился и с горизонта нашей семьи пропал. Что ему делать, такому успешному и богатому с ними, нищебродами?
– Надеюсь, обед я не пропустил? – Артур Георгиевич поставил свой чемодан на пол и широко улыбнулся. – Ну как, вы уже устроились? А Елена Евгеньевна из вас кто?
– Вы Артур Георгиевич? – спросила вожатая, стоя в дверях палаты девчонок.
– Он самый и есть! – он снова улыбнулся во все пятьдесят зубов. – Прошу любить и не жаловаться. А вас бы я ни за что от пионерки не отличил, Елена Евгеньевна! Это вы так молодо выглядите или пионерки у нас в отряде слишком взрослые?
Он пробежал взглядом по тем девчонкам, которые были на веранде. Плотоядненько так. И я сразу понял, кого ещё он мне напоминает. Панкратова-Черного на минималках. Никогда не понимал, почему он в старых фильмах постоянно играл бабников и любимцев женщин. Он же мерзкий, неужели женщинам и правда такие нравятся?
– Обед скоро будет, – ответила рыжая-конопатая.
А я вдруг понял, чем эта смена отличается от прошлой. В прошлый раз почти все были друг с другом знакомы. А сейчас каждый был как будто сам по себе. Не было сложившихся отношений. Если бы им было лет по семь-восемь, то они бы ещё в автобусе перезнакомились и подружились. Но подростки пока ещё продолжали друг к другу приглядываться. Так что вели себя тихо, как будто каждый считал себя засланным шпионом в стане врага и старался раньше времени не высовываться.
– Это отличная новость, Лиля, – сказал Артур Георгиевич. – Ну что, кто-нибудь проводит меня в мои апартаменты, или мне на пороге до ужина стоять?
– Давайте я покажу вам вашу комнату, – сказала Елена Евгеньевна и повела нового воспитателя устраиваться.
– Какой-то он странный, – пробормотал Марчуков. – Нам какого-то артиста что ли в воспитатели прислали?
– Он в институте культуры учился, – сказал я.
– А ты его что, знаешь? – Марчуков повернул ко мне голову, перестав медитировать на коридор, в котором скрылись Артур Георгиевич и Елена Евгеньевна.
– У него на лбу написано, – выкрутился я. – Да не знаю я его! Просто подумал, что он должно быть из кулька… В смысле, института культуры. Какой-нибудь конферансье или, там… актер.
– Мальчики, а почему я вас в автобусе не видела? – перед нами остановилась пухленькая девушка в желтом ситцевом сарафане в мелкий цветочек.
– А мы в багажном отделении ехали! – заявил Марчуков. – Мы особо секретные агенты, поэтому нас из города вывозили тайно!
– Что, правда? – по ее лицу было понятно, что она не очень-то верит.
– Конечно, правда! – заверил я. – Мы только выглядим так молодо, а на самом деле нам уже по сорок лет. И нас отправили сюда выслеживать шпиона. Только тссс! Никому ни слова!
– Ой… – девушка отступила на шаг.
– Ты что, поверила? – я рассмеялся. – Да выдумываем мы! Просто мы с первой смены остались. Меня зовут Кирилл, а этого рыжего – Олег. А тебя?
– Я Оля, – сказала она и улыбнулась. На круглых щеках появились ямочки. – Я по дороге всех конфетами угощала, а вам, получается, не досталось. Это несправедливо! Вы какие конфеты больше любите, шоколадные, батончики или карамельки?

Четверг – рыбный день. По этому поводу сегодня в столовой нас кормили жареным хеком с сероватым пресным рисом на гарнир. И ухой из консервы. Тоже с рисом. Ненавижу рыбные дни. Это же надо так стремно готовить рыбу, что она становится практически несъедобной, а? Этим жареным хеком можно крыс травить же. Стрихнин какой-то… Может, поварам свою помощь предложить в рыбный день? Даже моих невеликих кулинарных талантов будет достаточно, чтобы соорудить из того же набора продуктов что-то более съедобное…
– Кирилл, когда пойдем в корпус, приотстань чуть-чуть, мне надо с тобой поговорить, – сказала мне на ухо Елена Евгеньевна. Я немного удивился, но, разумеется, согласно кивнул.
И вернулся к недоеденному хеку. Тушка несчастной рыбы была, судя по всему, обваляна в смеси соли и муки, а потом шмякнута в масло. И досушена до состояния «хлопья слипшейся ваты». Еще и на третье у нас сегодня был не компот, а мутный кисель из непонятно чего. Вода с крахмалом, подкрашенная свеклой? Я с отвращением запихал в рот кусок рыбы и стал жевать. А с киселем хотелось сделать что-нибудь… Что-нибудь… Я вспомнил, как когда-то в школе, когда мы учились классе в шестом, кажется, на уроке физики нам рассказали про атмосферное давление и показали фокус со стаканом и бумажкой. Это когда прикладываешь к наполненному стакану лист бумаги, переворачиваешь, убираешь руку, а вода не выливается. И вот после этого самого урока физики наш класс пришел в столовую, а там нам налили кисель. Вот в точности такой же, только, кажется, еще противнее. И подавали нам этот кисель уже четвертый день подряд. У нас даже появилась версия, что поварихи просто сливают его из оставленных на столах полных стаканах обратно в чан, на следующий день подогревают, разливают обратно по стаканам и – профит! – напиток подан, пейте, дорогие школьники, не обляпайтесь.
Не помню, кому в голову пришла светлая идея применить только что полученные знания на практике, но отнеслись мы к этому со всем энтузиазмом. Зашуршали тетрадками, вырвали листики. А дальше – как нам физик показал. Прикладываешь листочек, переворачиваешь… Только мы опыт чуть-чуть доработали. Ставишь стакан на стол дном вверх, а потом выдергиваешь листочек. Хоба!
Ох нам и влетело потом! Директриса на нас так орала, что штукатурка с потолка сыпалась. Да что там, ее голос, кажется, голубей на лету сшибал. Но мы ни о чем не жалели. Потому что треклятый кисель нам давать перестали. Вернули приторный чай, жидкое какао и напиток, который в меню называли кофе, вот только варили его явно из чего-то другого.
Я покосился на полный стакан киселя. Интересно, тут где-нибудь есть бумажка?… Хотя нет, тут не та ситуация. Убирают со столов дежурный отряд. А сегодня, в виде исключения, все сами справляются. Так что если я покажу этот фокус, то мне же самому придется потом решать другую задачку по физике – как этот самый стакан со стола поднять с минимальными потерями для своего достоинства.
Ладно, фиг с ним. Воды из фонтанчика попью. Я затолкал в рот еще один кусок жареного хека и принялся жевать.
В общем, из столовой я выскочил как из пыточной камеры. В смысле – вылетел на всей возможной скорости и в первых рядах. И поскакал к фонтанчику с водой, чтобы запить, наконец, все это безобразие, которое пришлось жрать всухомятку. Ну, потому что терпимый по вкусу суп я съел первым. На первое же…
– Кирилл, я за тобой наблюдала в прошлую смену, – сказала Елена Евгеньевна, когда я наконец отлип от булькающей струйки воды и отдышался. Вот блин, а я ведь чуть не забыл про разговор! – Ты очень одаренный юноша, но очень пассивно себя ведешь. Я понимаю, что тогда ты попал в уже сложившийся коллектив, и тебе было трудно. Но сейчас, я надеюсь, ты займешь более активную позицию.
– Я тоже об этом думал, Елена Евгеньевна, – соврал я. Ни черта я не думал, конечно. То есть, у меня было несколько идей на тему «как бы поинтереснее потратить время в лагере», но все они имели мало общего с активной жизненной позицией настоящего пионера.
– Может быть, ты предложишь свою кандидатуру на пост председателя совета отряда? – Елена Евгеньевна склонила голову на бок и с прищуром посмотрела на меня.
Я представил себе, как стою перед строем и командую всем строиться и равняться, потом как я бегу на линейке к дежурному вожатому и рапортую о том, что отряд, которому мы пока не придумали название и девиз, на утреннюю линейку построен в полном составе. Потряс головой.
– Не-не-не, Елена Евгеньевна, давайте без командования, – я засмеялся. – Давайте я лучше в совете дружины пойду заседать. Или буду редактором стенгазеты, например.
– О, стенгазета! – вожатая оживилась. – А ты умеешь рисовать?
Я прикинул… В детстве я закончил художку. К урокам относился наплевательски, как к унылой нагрузке, но кое-какие азы мне все-таки вбили. Интересно, сумею ли я применить эти навыки в теле Кирилла Крамского? На всякий случай, решил не рисковать.
– Я пишу, Елена Евгеньевна, – сказал я. – Вообще-то я писатель. В прошлой школе занимался в кружке юных журналистов. Так что…
– О, так это прекрасно! – вожатая хлопнула в ладоши. – Что же ты раньше молчал? В прошлой редколлегии не было настоящих профессионалов, вот газета и вышла всего два раза за смену. Значит, я могу на тебя рассчитывать?
– Конечно, Елена Евгеньевна! – я энергично кивнул, всем своим видом показывая энтузиазм.
Мы церемонно пожали друг другу руки, потом смеясь отсалютовали по-пионерски и побежали догонять ушедший вперед отряд.
– О чем вы там таком секретничали, – спросил Марчуков, когда я с ним поравнялся.
– Обсуждали тайный план по захвату мира, конечно, – серьезно проговорил я. Помолчал секунду и спросил. – Слушай, Олежа, а ты рисовать умеешь?
– Ну это смотря что! – Марчуков гордо задрал подбородок. – Вот если надо, например, Джоконду какую-нибудь нарисовать, то не смогу. А если на заборе что-нибудь… А что?
– Да так, есть одна идейка…
Я посмотрел на топающий как попало отряд. Да уж, второй отряд два точка ноль никакого пионерского рвения не проявлял. Шагали кто в лес, кто по дрова, девчонки вообще крутились стайкой вокруг Артура Георгиевича. А он им что-то рассказывал, размахивая руками. Иногда приобнимая кого-то, иногда как бы невзначай касаясь… Мне стало даже наблюдать противно. Фу, ну вот зачем они вокруг него толпятся-то? Неужели этот усатик с масляным взглядом реально им нравится?!
Вторым «центром притяжения» оказался Бодя Сохатый. Правда, рядом с ним тусовались в основном не девчонки, а парни. Мне было не видно, что там у них происходит, но, похоже, он что-то такое крутил в руках, а пацаны вытягивали шеи, чтобы получше это «нечто» рассмотреть. Говорил он негромко, так что слышно мне ничего не было.
Даже любопытно стало, чем таким занимается этот Бодя, что его как-то отдельно выделяют. И даже Елена Евгеньевна переживала, что он в ее отряде. И все остальные ей сочувствовали… И Мамонов как-то напрягся. А на вид – обычный толстяк. Ведет себя тихо, права не качает, превосходящим возрастом никак не бравирует. Вон, вполне дружелюбно что-то объясняет явному ботану на вид. И что-то даже ему дал такое… Мелкое, вроде брелока. Ботан аж засиял от радости.
Хм.
Так, надо, кстати, не забывать, что его зовут Борис, а не Бодя. Чтобы случайно его так не назвать в разговоре.

Как и в прошлый раз, вместо тихого часа сегодня было общее собрание на веранде, на котором нам предстояло друг с другом познакомиться, придумать название отряда и его девиз, выбрать всякий пионерский истеблишмент и все такое.
Все расселись по диванчикам и стульям и замолкли. Никто не торопился брать на себя ответственность и проявлять активность и захватывать власть. Мамонов сел, привычным образом развалившись и пожевывал принесенную с улицы травинку.
Не знаю уж, чему учат вожатых, но кажется в ситуации «все засунули языки в задницу» у них есть инструкция дать всем какое-нибудь очень простое указание. Во всяком случае, Елена Евгеньевна так и поступила, когда поняла, что призывы самим выдвигать свои кандидатуры, не работают, предложила каждому встать и рассказать о себе.
– Давайте начнем вот с этого края, – она ткнула в противоположный край веранды.
Ну да, ну да.
– Меня зовут Аня Семенова, я учусь в сороковой школе, мне нравится чтение и вышивание крестиком…
– Меня зовут Иван Оленев, я люблю выпиливать лобзиком…
– Я учусь в двенадцатой школе, у меня есть собака, кошка и два попугая…
– А зовут тебя как?
– Что? А, да. Меня зовут Андрей Иванов.
Я посмотрел на Артура Георгиевича, который как-то не проявлял рвения, чтобы помочь вожатой расшевелить собравшуюся в нашем отряде пассивную публику. Он сидел между двух девчонок – белокожей блондинкой с белыми бровями и бледно-голубыми глазами и азиатского вида брюнеткой с волосами, собранными в высокий хвост на макушке. И что-то им иногда шептал такое, что они глупо хихикали. И хлопал их по голым коленкам.
Я отвернулся, чтобы не смотреть на него. Надо же, а ведь этот хрен мне даже нравился, когда мне было лет десять-одиннадцать…
В этот момент поднялась одна из тех девочек, на которых я обратил внимание с самого начала. Маленькая, мрачная и в черном. Если бы дело происходило в моем времени, то я бы сказал, что она готка. Правда, тут никаких черных чулков сеточкой и пышных платьев из тронутых тленом кружев не было. Просто футболка была черной. И длинные шорты тоже черные.
– Здравствуйте, меня зовут Анастасия, и я хочу быть председателем совета отряда, – сказала она монотонным голосом. Глядя на нее я сразу подумал про Друпи. Ей не хватало только таблички «Ай эм хэппи» для полноты сходства.
– Почему ты считаешь, что справишься с этой должностью? – тут же оживившись, спросила Елена Евгеньевна.
– Я так поняла, что тут больше никто не хочет, – все тем же монотонным голосом проговорила девочка. – Но выбирать все равно придется, потому что по правилам у отряда должен быть председатель. Давайте им буду я.
– Ты понимаешь, что это большая ответственность, Настя? – вожатая беспомощно посмотрела в сторону Артура Георгиевича, но тот был занят шушуканьем с девчонками.
– Понимаю, – с тем же отсутствующим выражением в голосе сказала девочка. – И, кстати, у меня есть просьба не называть меня Настей. По свидетельству о рождении меня зовут Анастасия, и я хочу чтобы именно так меня все и называли.
– Хорошо, Анастасия, – Елена Евгеньевна кивнула. – Сейчас мы дослушаем остальных ребят и вернемся к посту председателя… Кто следующий?
Следующим встал какой-то пацан с очередным рассказом о том, в какой он школе учится и какие модели клеит. А я смотрел на девочку в черном. И правда ведь интересный персонаж… Это был бы очень прикольный председатель. На фоне бодро рапортующих звонкими голосами других-прочих это ее заунывно-замогильная манера говорить точно обратила бы на себя внимание.
Через еще двоих ничем не примечательных парней свою жирную тушу поднял наш самый старший член отряда. Интересненько, интересненько…
– Меня зовут Бодис Сохатый, – негромко сказал он.

Глава 4, о важности названия, общей волны и знания иностранных языков
– …и я надеюсь, что мы все с вами станем лучшими ддузьями и отличными товадищами, – закончил свою речь Бодя Сохатый и сел на место.
Кто-то тихо хихикнул. Потом с другой стороны раздался задушенный такой смешок. Маленькие глазки-локаторы Боди метнулись за звуками. Мне на миг показалось, что в голове этого жирного уже не пионера спрятан компьютер, в базу данных которого он тщательно занес тех, кто сейчас потешался над его выступлением.
– Здравствуйте, меня зовут Лиля Кравцова… – очередь дошла до ответственной рыжей девочки. Собственно, по результату нашего заседания, именно ее и выбрали председателем. А членом совета дружины – Анастасию. Отряд бы, наверное, не решился, но Елена Евгеньевна поддержала кандидатуру. Блин, а забавный троллинг! Теперь мне захотелось тоже поучаствовать в совете дружины, чтобы посмотреть, как эта друппи-пионерка будет выбешивать там всех, начиная от весьма эмоциональной и экспрессивной Марины Климовны и заканчивая всякими активистами с ясными глазами. Надо будет воспользоваться привилегией прессы и обязательно туда сходить. Правда, не припомню в первой смене, чтобы пресса здесь имела хоть какое-то значение. Ну да, газеты кто-то рисовал, вывешивал на отрядные стенды. Но общелагерной стенгазеты не было, только доска объявлений. В голове зашевелилась парочка озорных идей. Я скосил взгляд на скучающего Марчукова. Надо Олежке рассказать, думаю, ему тоже понравится…
И пока я думал о своем, отряд уже проголосовал за название и девиз. Предложила Лиля, все остальные просто согласились. По мне так дурацкое, но возгудать и предлагать что-то свое мне было лень, так что я тоже поднял руку, и большинством голосом было принято, что наш отряд называется «Сигнал». А девиз, соответственно: «Дайте сигнал, и мы придем, друзьям поможем везде и во всем!»
Над логикой девиза я старался не задумываться. Ну да, отряд называется «Сигнал», но мы вроде как его не подаем, а ждем, когда кто-то подаст. Чтобы явиться, как служба поддержки и помощи для друзей. Хм… А ведь еще слово «сигнал» означало, например, донос. А еще была такая штука – сигнал из милиции. Бумажка, которая доставлялась на место работы, если человек попадался на каком-нибудь мелком хулиганстве. Или не мелком. Или не хулиганстве. Я когда копался в документах, видел такую. На бланке было красным напечатано слово «СИГНАЛ», потом вписано имя-фамилия отца от руки, а потом напечатано, что он, мол, не помню точно, какого именно числа, находился в общественном месте в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство. Печать, подпись, все серьезно. Я тогда насел на отца и потребовал, чтобы он мне рассказал, каким образом он это самое достоинство оскорблял. А он смутился и поведал, что он когда учился в политехническом, устроился еще и на работу на полставки. И они с друзьями-студентами пошли как-то покутить. Купили бутылочку ркацители, распили ее в общественном саду тихо и в целом мирно. Но не позвали какого-то злопамятного типа, которой записался в народную дружину и пришел делать им внушение. Его подняли на смех, тогда он привел милиционера. Тоже без чувства юмора. Ну и на следующий день такие вот «сигналы» получили все пятеро участников «дебоша». А мой отец – дважды. И на работе, и в политехе. Декан устроил студентам выволочку и подшил сигналы к личным делам, а вот начальник автобусного депо, где мой отец работал, оказался мужиком мировым и понимающим, поржал и отдал бумажку отцу на память. Вот так она и сохранилась в документах. Гордиться, вроде как, нечем, а выкинуть жалко.
Так что слово «Сигнал» у меня вызывало крайне противоречивые ассоциации. С другой стороны, так даже прикольнее. В прошлый раз название было красивым, и девиз метафорическим, но вот эмоций никаких на эту тему не было. А сейчас вот я сижу и мысленно хихикаю. Историю вспомнил, опять же…
Собрание закончилось, все встали со своих мест и принялись как-то кучковаться. Анастасия неспешным шагом подошла к рыжей Лиле, законно избранному председателю совета отряда и протянула руку.
– Поздравляю, – сказала она все тем же монотонным голосом Друпи. – Я за тебя очень рада.
Понять по ее речи, правда она рада за Лилю или это такой сарказм, было решительно невозможно.
– Ай это хэппи, – пробормотал я. – Ну натурально же похожа на Друпи!
– На какого еще Друпи? – спросил Марчуков.
– Эээ… – замялся я. Вот блин, это же Советский Союз, я уже как-то так привык к своим приятелям, что как-то даже забыл, что у нас немного разный культурный контекст. – Ну это такой американский мультик… Про собачку.
– Ты что, смотришь американские мультфильмы? – глаза Марчукова засветились неподдельным интересом.
– Я сам не видел, – начал выкручиваться я. – Мне один мальчик рассказывал.
Блин-блин-блин… Кажется, в восьмидесятом году мультики про Друпи уже были. Вот только как я, советский подросток, мог про них узнать? Какая-то же связь с внешним миром у СССР все-таки была? Саманта Смит приезжала же… Хотя нет, она гостила в Артеке при Андропове, я читал. А сейчас у нас с трибуны шевелит бровями четырежды герой Советского Союза Леонид Ильич. Значит, визит американской девочки еще только предстоит… Что-то такое мне отец рассказывал… Про письма за границу. А, точно!
– Я просто переписываюсь с одним американским мальчиком, – уверенно сказал я. – Через клуб интернациональной дружбы. И он мне описывал мультик про собачку, которая говорит вот в точности как наша Анастасия. И открытку присылал еще.
Я схватил со стола листок бумаги и карандаш и попытался изобразить собачку с брылями и табличкой «I am happy!». Получилось даже вполне похоже. Ну что ж, значит мы с Кириллом рисовать все-таки мало-мало умеем…
– А я думал, что переписываться можно только с болгарами или, там, чехословаками… – Марчуков выхватил у меня листочек и внимательно рассмотрел рисунок.
– Ну там разные адреса бывают, – я пожал плечами. – Американцев мало, но они тоже бывают.
– Зыкински, – восхищенно резюмировал Марчуков. – Надо тоже зайти в кид, может мне тоже повезет. Я оставлю себе рисунок?
– Оставляй, конечно, – ответил я и мысленно выдохнул. Вроде выкрутился.

В общем-то, если видел одну торжественную линейку, то видел их все. Все в парадной пионерской форме, правда, со скидкой на пионерлагерь. Юбки и шорты у некоторых пионеров были не стандартного образца, а просто какие придется – в клеточку, в полосочку. Ну, разве что н в цветочек. Я надеялся, что суровая Анастасия появится на построении в черной рубашке и монотонным голосом будет качать права на самоопределение, но нет. Время таких протестов придет чуть позже. Наша темноволосая Друпи была одета как и все другие прочие – в белую рубашку с оранжевой нашивкой с красной звездой с костром, на груди пламенел галстук, а на темных чуть вьющихся волосах – пилотка. Юбка правда, не синяя, а черная. Но к таким мелочам в лагере не придирались. Все-таки лето, время расслабиться и получать удовольствие.
Галстук я теперь завязывал технично и автоматически, даже если меня среди ночи поднять и забыть разбудить, то все равно узел получится какой надо. Рубашку только где-то измазал, не заметил пятно в прошлый раз. Надевал ее за смену всего трижды, наверное, на закрывающей линейке о флагшток шерканулся. Надо бы постирать…
Приветственную речь Надежды Юрьевны я слушал вполуха. Кажется, за первую смену у меня в мозгах начал работать советский адблок, который автоматически превращал торжественные речи в белый шум. Но в отличие от первой смены, тут физрук не просто помахал приветственно рукой и встал на свое место, а вышел после нее на трибуну и откашлялся.
– Физкульт-привет всем, ребята! – сказал он, и я даже присмотрелся к нему чуть внимательнее. Это был невысокий пожилой дядька с наметившимся пузиком, предательски обтянутым синим спортивным костюмом с белыми лампасами. На шее болтается свисток, а в руках зачем-то футбольный мяч. – У нас с вами особенная смена! Она совпадает с великим событием для всей нашей страны – Олимпийскими играми в Москве. А это значит, что нам с вами надо не ударить в грязь лицом и провести здесь свои спортивные игры. В поддержку, так сказать, нашим спортсменам, которые будут защищать честь Советского Союза. Мы же с вами не ударим в грязь лицом?
– Да! – не очень стройным хором отозвалась построенная дружина. А я про себя подумал, что вопрос построен по-дурацки. Какого ответа ждал наш физрук, интересно? «Да, не ударим» или «Нет, не ударим!»?
Оратор из него был так себе, но к сожалению, он подготовил длинную речь о важной роли спорта в жизни каждого советского человека. И затянул ее минут на пять, не меньше. Потом он посмотрел на барабанщиков, махнул им рукой, и тут же рассыпалась тревожная барабанная дробь, под которую на центральную дорожку линейки вступили четверо вожатых. Они шагали медленно и торжественно, растянув за углы белое знамя с пятью разноцветными олимпийскими кольцами.
Внесли и вынесли, поднимать пока что не стали.
Потом заиграл гимн СССР, и я уже привычно вскинул руку в пионерском салюте.
Пока играла песня о том, как партия Ленина, сила народная, нас к торжеству коммунизма ведет, я незаметно рассматривал своих новых соотрядников. Каждый явно думал о чем-то своем, не выказывая ни позой, ни выражением лица пионерского энтузиазма и рвения. В первую смену ребята в самом начале были прямо-таки настоящие орлята, в глазах и сердцах – пламя мировой революции, и все такое. Правда, к концу смены я уже как-то или перестал это замечать, или энтузиазм и права чуть поугас… А сейчас не было никого, кто бы проявил рвение хотя бы ради показухи. Когда заиграл второй куплет, у многих на лицах появилась досада. Блин, это значит гимн будет целиком, и придется держать салют гораздо дольше…
Ну да, на утренних линейках гимн СССР играл в урезанном варианте, но это-то торжественное открытие, несолидно слушать только один куплет. Но рука от неудобного положения затекала, конечно, и ужасно хотелось поставить локоть на плечо рядом стоящего товарища. Мне не повезло, рядом со мной стоял Марчуков, а он ниже меня почти на голову. Так что пришлось держать, что уж…

Сначала я хотел улизнуть с собрания креативной команды, в которую, разумеется, опять затесался Марчуков. Просто пойти прогуляться по лагерю, поглазеть на остальные отряды, может быть, дойти до заброшенного корпуса и глянуть, не остался ли на вторую смену Игорь. А то я что-то давно его не видел… Но потом вспомнил, что я теперь представитель прессы, и мне надо бы держать руку на пульсе у дел своего отряда. Так что я взял тетрадку с сочинениями Кирилла Крамского про бравого космического капитана Зорина и тихонько устроился в уголке веранды, чтобы понаблюдать за тем, как рождается представление нашего отряда на открытии смены.
– …слушайте, ну зачем мы будем кривляться как клоуны? – вещала сутулая девочка с длинной русой косой. – Мы же не первоклашки вообще! Давайте просто выйдем все вместе, скажем наши название и девиз и споем хором песню.
– А какую песню ты предлагаешь? – ясные глаза Лили доброжелательно смотрели на девочку-душнилу, как ее зовут, я, конечно же, не запомнил.
– Раз мы называемся «Сигнал», значит и песня должна быть про сигнал, – уверенно заявила она и пропела. – Это навсегда, ребята, верить в то, что сердцу свято…
– Фу, это вообще тупая идея! – взвился Марчуков.
– Тебе что, песня «Сигнальщики-горнисты» кажется тупой? – девочка с косой перестала петь и уставилась на Марчукова хмурым взглядом из-под низких бровей.
– Нет, песня мне тупой не кажется, а вот ты – кажешься! – набычился он. – Это же представление! Оно веселое должно быть!
– Да ты сам тупой! – взвилась она и даже выпрямилась. – Предложи тогда что-нибудь свое!
– А и предложу! – Марчуков вскочил.
– Ну вот и предложи!
– Ребята, не надо ссориться, – примирительно сказала Лиля. – Мы с вами обсудим все идеи. Олег, у тебя тоже есть какая-нибудь идея?
– А то! – Марчуков стукнул себя кулаком в грудь. – Мы, такие, будто бы на космическом корабле. А капитан, ну то есть, капитанша, в смысле, ты, сидит за пультом. А на голове – космический шлем. И тут такое… Пи-пи-пи! Сигнал же! Это летающая тарелка терпит крушение. И надо срочно спасать зелененьких человечков, у которых… Тут должна быть песня, где зовут на помощь или что-то такое…
– Спасите, спасите, спасите, разбитое сердце мое, – пропел белобрысый парень в клетчатой рубашке.
– А сердце-то тут при чем? – спросила девочка с косой. – Если дело в космосе происходит…
– Он может вышел в открытый космос, а его тарелка – фьюить! – и улетела!
– А как он тогда сигнал передает?
– А у него передатчик в скафандре! А тут наш корабль, который этот сигнал ловит и отправляется на поиски! У нас же девиз, что мы придем и поможем везде и во всем.
– И как мы это все объясним?
– А давайте они все будут как будто на иностранном языке говорить, а я буду как будто переводить и озвучивать, – раздался монотонный голос Друпи-Анастасии.
Все замолчали. Марчуков бросил на меня короткий взгляд, потом воззрился на Анастасию. Которая уже снова переоделась в черное.
– А как мы будем говорить на иностранном? – опять начала душнить девочка с косой.
– Тысы просостосо тусупасаяса, – проговорила Друпи. В смысле Анастасия.
– Чего? – лицо девочки с косой вытянулось.
– Яса тесебяса посонясаласа, – сказала Лиля и подмигнула Друпи. Та медленно кивнула.
А вот мне было ничего не понятно. На каком языке они вообще разговаривают?
– Мне нравится, – сказала Лиля. – Давайте дальше придумывать!
В общем, творческий процесс сдвинулся с места. На роль «зеленького человечка» утвердили Марчукова. Капитаном звездолета «Сигнал», ясное дело, была Лиля. Штурманом – белобрысый. И еще двое – ничем не примечательные парень и девушка – обычные космонавты.
Сюжет в результате получился такой. Звездолет летит, ловит сигнал бедствия и спешит на помощь. Вылавливает из открытого космоса инопланетянина, который жалуется, что его тарелка улетела в неизвестном направлении, а там было что-то очень-очень важное.
Космонавты снова возвращаются за пульт, чтобы поймать сигнал от тарелки и отследить ее в космосе. Оказалось, что ее каким-то космическим ветром занесло в пояс астероидов, пришлось героически преодолевать опасности и ее оттуда вытаскивать.
А потом оказалось, что этот инопланетянин – посланник с далекой планеты, а в тарелке он вез подарки для жителей Земли.
Мораль – всегда надо помогать попавшим в беду!
– Осон посопасал в беседусу! – с серьезным выражением лица говорила Лиля. – Насадосо сросочносо высысласать есемусу посодмосогусу!
– Там космический пришелец, – монотонным голосом «переводила» Друпи. – Если мы ничего не сделаем, то он скоро превратится в космический мусор.
А что, это реально смотрелось и звучало довольно смешно! Я посмотрел на Друпи-Анастасию внимательнее. Похоже, мозги у этой девочки есть, не зря я на нее с самого начала обратил внимание.
Только, блин, что это все-таки за язык? Какой-то тайный шифр? Но вроде эти девчонки не были знакомы до лагеря. Я прислушался внимательно к тому, как они говорили. А, кажется, до меня начало доходить, как они это делают…
– Пдивет, – диван подо мной содрогнулся, потому что рядом приземлился объемистый зад Боди Сохатого. Настроен толстяк был явно дружелюбно, улыбался, из-за чего его глаза практически полностью скрывались за круглыми щеками. – Хочешь посмотдеть что-то интедесное, нда?

Глава 5, про разные манипулятивных техники, хотя хотелось бы про спорт
– Я услышал, что ты педеписываешься в амедиканцем, так интедесно, – сказал толстяк. А у меня дядя двоюдодный живет в Ленингдаде, и много даз был в Финляндии. Слышал пдо такую стдану?
– Конечно, – кивнул я. Хм, любопытно. Даже не знал, что питерцы еще в СССР много катались через границу. Или у него какой-то особенный дядя? – Он у тебя дипломат?
– Да не… – Бодя помотал головой. – Водитель гдузовика. Тоже много дассказывал интедесного. Знаешь, там оказывается, все школьники должны носить на одежде такие штуки, котодые в темноте светятся.
– С фосфором? – спросил я. Нда, когда разговариваешь с человеком с дефектом речи, приходится делать над собой немаленькое такое усилие, чтобы тоже не начать заменять «р» на «д». И ведь даже не специально чтобы передразнить, а как-то автоматически.
– Не… – он снова мотнул головой. Его круглые щеки затряслись. – Такие… Ддугие совсем. Счас покажу!
Он скособочился и полез в карман широких штанов. Потом рука вынырнула из кармана, зацепил несколько круглых поблескивающих штук. Светоотражатели, ну конечно. Забавные такие, на цепочках из шариков. На кругляшиках диаметром сантиметров семь – забавные картинки. На одном смеющаяся черепаха, похожая на ту, которая «я на солнышке лежу, я на солнышко гляжу…» На другой – какое-то насекомое. Наверное, муравей, но это не точно. Тоже мультяшный такой. На третьей – медвежонок.
– Здорово, – сказал я. Потом подумал, что проявил какой-то недостаточный интерес для неизбалованного всякими такими штуками подростка. – А как они светятся?
– Как катафоты на велосипеде, только ядче, – с охотой ответил Сохатый и сунул мне в руку один из отражателей. С черепахой. – В Финляндии ленты еще такие же на одежду нашивают, и бывают еще такие же штуки, только в фодме фигудок дазных. Возьми себе, у меня еще много!
– Ух ты! Спасибо! – сказал я, но подумал, что слегка переигрываю теперь. Интересно, что этот тип затеял? Его так все опасались, а он пока что ведет себя тихо и вполне дружелюбно. – Блин, а у меня ничего такого нету в ответ подарить…
– Да ничего, – он хлопнул меня по плечу. Рука была тяжелой, я даже слегка пригнулся. – Потом сочтемся, если будет надо. Тебе ндавится с чедепахой? Или медведя лучше дать?
– Да, черепаха в самый раз, – кивнул я. – Спасибо!
– Ладно, бывай, – сказал Бодя, оперся рукой на спинку дивана и тяжело поднялся. – Ты же Кидилл, да?
– Ага, – кивнул я. Он тоже кивнул и заковылял в сторону двери своей палаты. Интересно, а как он на зарядку вообще ходит с таким весом? Или может у него медотвод?
Он уже давно скрылся в своей палате, той, в которой я жил в прошлый раз, оттуда раздался жалобный визг сетки, на которую его туша обрушилась. А я все смотрел в ту сторону. Хмурился. Вообще-то, я обещал себе, что займусь собой. Побегаю по утрам, позанимаюсь спортом чуть более активно. А то моя физическая форма, точнее, конечно же, форма Кирилла, оставляет желать лучшего. Нет, он вполне бодр, у него отличный аппетит, и засыпает он, не успев донести голову до подушки. Но вот когда приходится пробежаться чуть больше, чем несколько шагов, дыхалка начинает давать о себе знать. В походе мне было так фигово, что я как-то даже перестал чувствовать разницу между оставленным сорокалетним телом и молодым парнем. Причем никакой принципиальной невозможности заниматься я не ощущал. Ну, кроме того случая, когда у меня хлынула носом кровь и я сознание потерял. Больным я себя не чувствовал. А вот дрищом – да. И с этим надо срочно что-то делать. Прямо вот завтра с самого утра.

– Кирюха, просыпайся! – Марчуков тряс меня за плечо. – На зарядку опоздаешь!
Как всегда бывает, как только решительно даешь себе обещание начать новую жизнь и вести здоровый образ жизни, проснуться утром этой самой «новой жизни» бывает труднее, чем какому-нибудь вампиру встать из гроба. Горн я, разумеется, не услышал, а первым порывом в ответ на тормошения Марчукова было пробормотать что-нибудь вроде «ещё пять минуточек» и натянуть на голову одеяло. Ну или сказать, что я заболел и покашлять для достоверности.
Ничего этого я делать не стал, конечно. Обреченно спустил ноги с кровати и принялся нашаривать под кроватью кеды.
Новый физрук перед тем, как начать зарядку, решил для начала разразиться мотивирующей речью. Минут пять он нам затирал о важности физической культуры в жизни каждого советского человека, а мы стояли и скучали, переминаясь с ноги на ногу.
Потом зарядка всё-таки началась.
Нда, по сравнению с занятиями моей мамы, это был прямо-таки расслабон из расслабонов. Руки в стороны, руки вперёд, три-четыре. И никаких репрессий за отлынивание и болтовню. Он просто прохаживался туда-сюда, даже не показывая, что именно нужно делать. Лицо самодовольное, пузико обтянуто олимпийкой, руки за спиной. В общем, являл собой идеальную иллюстрацию к фразеологическому обороту «ходить гоголем». Во всяком случае, я как-то так это себе и представлял.
Закончилась зарядка гораздо быстрее, чем я рассчитывал. То ли потому что большую часть отведенного на нее времени мы стояли и слушали чрезвычайно важную речь, а может она просто была слишком легкой.
Мой внутренний лентяй тут же возрадовался и устремился обратно к корпусу. Ну, там, чистить зубы, умываться, заправлять постель и шагать на завтрак. Ну а что? Я честно пытался начать новую жизнь, но тут такой физрук не очень, а у меня – жесткое расписание, шаг влево, шаг вправо считаются побегом, все дела. Одернул себя когда уже почти ушел со стадиона. Вернулся, нагнал тренера.
– Геннадий Борисович! – сказал я, обогнав гордо шагающего в сторону столовой физрука. – Я бы хотел заниматься спортом сверх зарядки.
– Ммм, ты спортсмен? – физрук с сомнением окинул меня взглядом с ног до головы. – Хочешь участвовать в Олимпиаде?
– Не уверен, – сказал я. – Я никогда всерьез не занимался. Просто хочу стать крепче, сильнее и все такое.
– Похвально, похвально, – покровительственно произнес он и похлопал меня по плечу. – Молодой человек, весь древний смысл олимпиады как раз в том, чтобы состязались на ней не профессиональные спортсмены, а обычные люди. Так что на вашем месте я бы непременно участвовал.
– Ну раз вы так считаете… – Я пожал плечами.
– Разумеется, я считаю! – он снова хлопнул меня по плечу. – Приходите после завтрака на стадион, посмотрим на вашу физическую форму.

Ха-ха, что вы знаете об унижении! Оказывается,я тоже не так много знал о нем раньше. В общем, я как-то запинал своего внутреннего лентяя, который после завтрака хотел собирать бумажки вокруг корпуса, искать желающих работать в редколлегии, да даже репетировать номер сегодня на вечер! А чуть позже оказалось, что это был не то, чтобы лентяй, а скорее интуиция…
Желающих заниматься спортом было не так уж и мало, даже если не считать тех пацанов, которые просто взяли мяч и пошли на поле гонять в футбол.
– Ну что ж, давай проверим, к какому виду спорта у тебя талант… – физрук сфокусировал на мне взгляд.
– Кирилл, – подсказал я, когда понял, что он мучительно пытается вспомнить мое имя, которое я назвал минуту назад.
– Кирилл, да, – Геннадий Борисович важно кивнул. – Давай начнем с бега. Ребята, кто хочет с Кириллом наперегонки?
– Я! – с готовностью вскочил невысокий белобрысый пацан года на два меня помладше.
– Хорошо, Сережа, – сказал физрук. – Давайте начнем со стометровки.
Дорожка стадиона была выложена квадратными резиновыми плитами. Кое-где в стыках пробивалась травка. Мы остановились у широкой белой полосы с буквами СТАРТ, а физрук потопал дальше. Хм, а что метров – это оказывается не так уж и мало! Почему-то в школе эта дистанция казалась мне короче… Или там были тридцать?
– На старт, – прокричал физрук. – Внимание! Марш!
Я побежал вперёд, что было сил. Вот только Сережа обошел меня, как будто я так и остался стоять на месте. Ну, преувеличиваю, конечно, но он реально бежал настолько быстрее, что ежу было понятно, что я обогнать его у меня не получится.
– Сережа – тринадцать с половиной секунд, Кирилл – двадцать одна, – подытожил физрук и насмешливо посмотрел на меня. – Даже на бронзовый значок для девчонок не заработал.
Столпившиеся рядом пацаны и девчонки заржали. Довольно зло. Я пожал плечами. Ну, так-то я без него понимал, что моя физическая форма скорее отсутствует.
– Есть шанс, что твои таланты…ээээ, – физрук пошевелил бровями и посмотрел на меня.
– Кирилл, – подсказал я.
– Да, – покивал он. – Что твои таланты в чем-то другом. Как насчёт… – взгляд физрука упал на турник. – Как насчёт подтягивания?
Я снова пожал плечами.
– Давайте, ребята, каждый покажет, сколько раз он может подтянуться! – физрук устремился к турнику, приглашающе махая всем рукой. Хохот после моего поражения в беге привлек к нашей компании любителей физкультуры ещё и тех, кто гонял мяч.
Кто-то подтянулся десяток раз и ловко спрыгнул. По нему было видно, что он может и ещё десяток. Кто-то пять, кто-то семь, кто-то четыре. Потом очередь дошла до меня.
Я подпрыгнул, чтобы ухватиться за перекладину. Пальцы скользнули по мокрому уже от предыдущих подтягивающихся металлу, и я упал обратно на землю. Не удержал равновесие и растянулся в пыльной прогалине под турником. Все, разумеется, заржали.
Так, ладно. В общем-то, мне было пофиг на этих ребят и девчонок. Я сюда пришел с определенной целью – понять, что я в принципе могу. Осознать границы своей тренированности.
Я поднялся. Потер ладони о шорты. Подпрыгнул ещё раз.
Получилось удачнее – за перекладину я уцепился.
Я напряг мышцы, но получилось только чуть-чуть согнуть руки в локтях. Ну же, Кирилл! Даже я в свои сорок с хвостиком до сих пор могу подтянуться хотя бы раза три!
Ни фига. Слабых силенок Кирилла не хватило на то, чтобы поднять его подросшее тело, как я ни пытался.
Снова сорвался, но на этот раз хотя бы устоял на ногах.
Такое себе…
– Нда, молодой человек… – насмешливо проговорил физрук.
– Слабак! – сказал пацан лет десяти, который подтягивался передо мной. Семь раз подтянулся.
– Как сосиска болтался! – засмеялась крепкая девчонка с короткой стрижкой. Она тоже подтягивалась. Пять раз.
– Сосиска! – заржали все остальные.
Я смотрел на их лица. Двойственное было ощущение сейчас. Как будто разделившееся. Вот прямо сейчас я очень четко ощущал разницу между своей реакцией и реакцией Кирилла Крамского. У Кирилла полыхали уши и щеки. Он хотел спрятать взгляд, а ещё лучше – провалиться сквозь землю. А я разозлился. Но не из-за того, что этот пузатый хрен в спортивном костюм конкретно меня унизил. Сколько вообще на саму ситуацию. Пришел парень с желанием заняться спортом. По нему видно, что никакой он не спортсмен ни разу. Нафига было устраивать тут шоу и топтаться по его самооценке? И как он в принципе после этого должен идти спортом заниматься? Или я просто прибыл из слишком рафинированного двадцать первого века? Где все стали слишком нежными фиалками и снежинками?
Нет, нафиг. По самодовольной роже Говнадия Борисовича вижу, что ему нравится, что надо мной смеются. Он тоже смеялся. И отпустил пару едких комментариев насчёт изнеженности современной молодежи. Как этого козла вообще пустили работать с детьми?
Впрочем, не мое дело… Хорошо было бы устроит этому коду какие-нибудь неприятности, но я сначала хотел закончить то, зачем пришел – потестировать свои физические границы. И для этого мне, на самом деле, физрук-то как раз не нужен. Но теперь уж позориться, так до конца.
– Что там дальше по программе? – спросил я. Физрук перестал смеяться и удивлённо посмотрел на меня.
– Как насчёт прыжков в длину? – сказал он.
– Огонь идея, – хмыкнул я. – С места или с разбега?
В длину я прыгнул на два с половиной метра. Для прыжков в высоту не было снаряда. Отжаться у меня получилось целых пять раз.
Каждый мой результат вызывал волны хохота и насмешек. Но я забил на это, ясен перец. Я уже закусился довести дело до конца, так что не обращал внимания ни красные уши, ни на все более изощренные подколы физрука. Пацаны и девчонки потеряли бы интерес к издевкам, уже после того, как я сам предложил отжиматься. А вот физрука это только разозлило. Видимо, по его сценарию я должен был признать себя чмом после перекладины и тихонечко уйти, оставив занятия спортом для тех, кто лучше подготовлен.
– Дааа, Кирилл, похоже, упражнения на брусьях лучше даже не пытаться, – физрук погладил себя по животу. – Должно быть, у тебя с математикой все хорошо. Или, там, с пением. Если хорошо поискать, говорят, в любом можно отыскать талант!
Публика послушно ржала. А я прислушивался к своему самочувствию. Вроде все было в порядке. Чувствовал я себя не круто, прямо скажем. От напряжения иногда темнело в глазах, от бега я задыхался и кололо в боку, но каких-то грозных симптомов я не ощущал. Не знаю, что там у меня был за диагноз, но умеренные физические нагрузки он вполне позволял.
Мысленно усмехнулся сам про себя. Похоже, у матери Кирилла тревожность за сына повышенная. И постоянное освобождение от физкультуры. И теперь он слабак. Ну и я вместе с ним тоже.
– Геннадий Борисович, так я и пришел к вам, чтобы заниматься и подтянуть физкультуру, – спокойно сказал я. – Вы инструктор по физической культуре в нашем лагере. Вот я к вам и обратился.
– В школе надо было физкультурой заниматься, – презрительно-насмешливо проговорил Геннадий Борисович. – Или ты думаешь, что я за одну смену в лагере должен из задохлика олимпийского чемпиона сделать?
– Почему именно чемпиона? – я пожал плечами. – Просто подтянуть физузу. Это же всегда лучше с инструктором делать, самостоятельно можно и травмы всякие заработать.
– Послушай…эээ.. Кирилл, – физрук сжал губы в ниточку, на скулах заиграли желваки. – Для таких как ты достаточно утренней зарядки. Прилежно делай упражнения, и все у тебя будет. До олимпиады ты, конечно, свою, как ты выразился «физуху» не подтянешь, чтобы это сделать, нужен волшебник, а не инструктор. А волшебников у нас в лагере нет, насколько мне известно. Хотя мы будем готовиться к состязаниям олимпиады, можешь приходить тоже. Хоть ребят повеселишь, верно, ребята?
Ребята с готовностью засмеялись.
– Сосиска! – вспомнил кто-то из мелких и спортивных.
– Понял – отстал, – сказал я и пожал плечами.
Я отошел к пустой трибуне и присел на край скамейки. Ее явно не так давно покрасили, похоже, между сменами, пока мы матрасы носили. Прямо поверх прошлой облупившейся краски. Подновили цвет, так сказать. Наверное, на олимпиаду в лагерь приедут какие-нибудь официальные лица. Или родители. Надо же придать стадиону праздничный вид…
Физрук и ребята снова откочевали к размеченной стометровке и принялись соревноваться в беге.
Приходить сюда после завтрака, чтобы соревноваться в беге, прыжках и всяком прочем с остальными – такой себе вариант. К состязаниям я, прямо скажем, не готов.
Блин, вот сейчас эмоции Кирилла прямо-таки мешали мне обдумывать план. Его прямо-таки распирало от желания прямо сейчас бежать тренироваться до самого вечера, но доказать толстопузому физруку, что я могу победить на олимпиаде!
Я от этих мыслей только поморщился. С одной стороны, подростки очень быстро тренируются. И если действительно упереться рогом, то не исключено, что к концу смены я…
Да не, ерунда, так только в кино бывает.
Да и вообще у меня так-то не было цели доказать что-то этому Говнадию Борисовичу…
– Козел он, правда же? – раздался рядом со мной знакомый девичий голос.

Глава 6, в которой появляются старые и новые знакомые
– Цицерона? Ты откуда здесь взялась? – я что-то так удивился, что даже не вспомнил, что ее зовут Аня.
– Вообще-то я говорила, что остаюсь на второй сезон, – криво усмехнулась она. – Но ты, видимо, был увлечен какими-то другими мыслями.
– Ну… эээ… может быть, – я почесал в затылке. – А почему я тебя в отряде не видел? Ты же в первом по возрасту должна быть…
– Я во втором, – Чичерина села на скамейку рядом со мной. – Приехала сегодня утром, на первой электричке. Сказали, что в первом мест нет, отправили во второй. Кстати, там почти всем по четырнадцать тоже.
– Давно ты… наблюдаешь? – спросил я, мотнув головой в сторону физрука, командующего бегом наперегонки.
– Где-то с отжиманий, – меланхолично ответила Цицерона. – Я сначала хотела подойти к физруку, но теперь что-то не хочу…
– А тебе зачем? – спросил я.
– Затем же, зачем и тебе, – огрызнулась Цицерона. – Позаниматься просто хотела. Для себя.
– И что, перехотела? – я криво усмехнулся.
– А ты отлично держался, – серьезно сказала она. – Я бы, наверное, не выдержала… Слушай, а давай вместе заниматься? Только я вдруг поняла, что стесняюсь вот так. Я серьезно, не смейся… Я когда начинаю бегать, все начинают ржать и пальцем в мою сторону тыкать.
– А почему… – начал я вопрос, но потом сообразил. У худенькой и высокой Цицероны весьма внушительный бюст. Когда она бегает, это стопудово привлекает довольно много внимания. – А, понял… И что теперь? После отбоя нам заниматься никто не даст.
– Зато до подъема можно, – Цицерона посмотрела на меня. – Ну, ты как?
– Ха-ха, – грустно усмехнулся я. – Я даже горн утром не слышу, просыпаюсь, только когда меня Марчуков трясет.
– У меня есть будильник, – сказала она. – Могу заходить за тобой и трясти тебя вместо Марчукова. Согласен? Да не смотри ты так странно, просто вдвоем не так страшно. Ну и я посмотрела на твои успехи, вряд ли ты будешь ржать над моими.
– Заметано, – я протянул ей руку, и она с готовностью сжала мою ладонь. – Давай только Елену Евгеньевну предупредим, что будем вставать раньше, ага?

Пока меня не было, мои соотрядники развернули довольно бурную деятельность. К доске объявлений была уже пришпилена полоса бумаги с нарисованным и раскрашенным словом «СИГНАЛ». А рядом с торцовой стеной корпуса это же слово было выложено из шишек и камешков. На веранде репетировали сценку на вечер. И сооружали из картона, фольги, лоскутков, веток и прочих подручных материалов костюмы космонавтов и инопланетянина и какие-то прочие очень нужные для выступления декорации. Все были при деле, только Мамонов сидел как всегда в сторонке в вальяжной позе и пожвывал травинку. Не уверен, что он хорошо подходит для редакции газеты, но с кого-то все равно придется начинать, а он как раз ничем не занят, и знаю я его уже давно.
– Слушай, Илюха, – я присел рядом с ним. – Мне тут поручили стенгазету вести в эту смену. Давай ты тоже будешь в редколлегии?
– Я в газете? – Мамонов даже выпрямил спину и перешел из положения полулежа в положение сидя. – Ну давай. Только у меня по русскому трояк, на меня уже все рукой махнули. И рисовать я не умею.
– Будешь креативить помогать? – я подмигнул.
– Что делать? – не понял Мамонов.
– Это от английского to creative, – объяснил я. – Творить, значит. Заниматься созидательным творчеством. Ну, типа вместе думать, предлагать идеи и обсуждать.
– А, ну это я могу, – Мамонов покивал головой. – А еще здесь фотокружок ведет мой сосед по лестничной клетке. Нужен фотограф?
– О, круто! – я хлопнул себя по коленкам. – А тут разве есть фотокружок? Я вроде смотрел, чем можно заняться, фотографии с списке не было.
– А это секретный кружок, – Мамонов хохотнул. – Он когда первый раз приехал, два года назад, и объявил, что , мол, можно всем желающим, там столько народу набежало, что получилась одна сплошная ерунда. Фотоаппарат моментально сломали, во время проявки пленок и печати фото туда сюда бегали, запороли кучу кадров… Ни то, ни се. В общем, он потом решил, что кружок этот всех желающих не выдержит. И теперь берет туда только по рекомендации и то не всегда.
– И как Надежда Юрьевна на такое согласилась? – я хмыкнул. – Это же какая-то шпионская конспирация просто. Разве не должно быть все всем доступно?
– А он технику всю свою привозит, – сказал Мамонов. – Но все равно не знаю, как там они договорились. Но кружок секретный. Хочешь, сходим поговорит к Илюхе.
– К Илюхе?
– Ну да, он мой тезка, – Мамонов покивал. – На самом деле, Илья Сергеевич, конечно. Он уже взрослый. Даже можно сказать, пожилой. Но он такой мировой мужик. И всегда просит называть его на ты и по имени.

Илья Сергеевич был личностью занимательной, конечно. Во всяком случае, если судить по рассказу Мамонова. Пока мы шли к зданию, где у нас в лагере располагались все кружки – длинное, одноэтажное, составленное из отдельных блоков с разными входами. Рядом с дверью, над которой красовалась табличка «Рукоделие» толпились только девчонки. Ну да, логично. Это же про всякое вязание, вышивание, шитье из лоскутков и прочее макраме. Парням в такое ходить нельзя, засмеют. Кружок чеканки пользовался успехом среди пионеров обоих полов. В драматический кружок дверь была закрыта. Наверное, пока не приехал преподаватель. Или он просто в другое время работает. Авиамодельный, кружок рисования, мягкая игрушка… Где-то народу было больше, где-то меньше. Но аншлаг понятен – первый день же. Пионеры исследуют, так сказать, доступное пространство.
Вот только Илья Сергеевич расположился не в основном помещении для кружков, а в небольшой сторожке ближе к забору. Я вообще думал, что это какая-то заброшенная постройка, потому что окна снаружи закрыты ставнями и еще и забиты крест накрест для верности.
Так вот. Илья Сергеевич. Как меня предупредил Мамонов, он человек многих талантов, в школе вообще был вундеркиндом, закончил с золотой медалью, ему пророчили большое научное будущее. Наукой он вроде занимался, но в какой-то момент не то разругался с руководством НИИ, не то что-то случилось по партийной линии, но, в общем, блистательная карьера Ильи Сергеевича закончилась. Он устроился работать в дом пионеров и ведет там два кружка – по фотографии и радиолюбительский. Ну и в лагерь вот еще приезжает летом.
– Дверь не открывать! Идет печать фотографий! – раздался голос сразу же, как только мы постучали.
– Илюха, это я, – сказал Мамонов.
– А, сейчас! – с той стороны раздались шаги, дверь приоткрылась и наружу высунулась светловолосая голова. В больших роговых очках. Илья Сергеевич подозрительно посмотрел по сторонам, потом обвел меня взглядом с ног до головы. Потом дверь полностью открылась. Руководитель фотокружка выглядел именно так, как я его себе и представлял. Как гайдаевский Шурик. Издалека его можно было даже принять за студента. Но вблизи было понятно, что это взрослый дядька. Просто он был того типа, который до старости смотрится старшеклассником.
– Заходите! – скомандовал он, пропустил нас внутрь, еще раз высунулся за дверь, подозрительно осмотрелся, и только потом ее захлопнул.
Внутри горел яркий свет, и явно никакой печатью фотографий в данный момент и не пахло. Громоздкий, похожий на космический корабль, фотоувеличитель стоял на столе, придвинутом к стене. На полках были расставлены пластмассовые кюветы разных размеров, стояли всякие скляночки и коробочки. Две круглых черных банки для проявки пленок, несколько пухлых фотоальбомов и картонных коробок.
– Кто-то разболтал про фотокружок, – Илья Сергеевич прошелся по своему невеликому «царству» заложив руки за пояс. – Ко мне ломился сегодня чуть ли не целый отряд разом. – Чаю хотите? У меня печенье есть.
– Давай, – сказал Мамонов, усаживась на один из стульев. Я вежливо примостился на втором и стал наблюдать, как бывший научный сотрудник готовит чай. Тоже в чем-то было предсказуемо. Он снял противно лязгнувшую крышку с коричневой эмалированой кастрюли, зачерпнул из нее ковшиком воды и наполнил литровую стеклянную банку. Потом сунул в нее кипятильник и воткнул вилку в розетку. На металлических завитках чуда советской техники тут же вспухли пузырьки воздуха. Илья Сергеевич пошарил на полке и добыл потертую жестяную банку. Черную, в желтых завитках. На передней стороне – расписной слон с всадником. На тронутой ржавчиной крышке крупными буквами было написано «чай индийский». И буквами помельче – черный байховый«.
Я улыбнулся. Вспомнил, что у мамы была такая же банка. Она ее берегла как зеницу ока. Насыпала туда чай из других пачек, но эту не выбрасывала. И слон уже почти стерся. И крышка стала отваливаться. Но мама все равно держалась за эту жестяную банку. И как я ни пытался ее выпросить, всегда получал категорический отказ.
Вода в банке закипела. «Шурик», в смысле, Илья Сергеевич, выключил кипятильник из розетки, потом достал его из банки и положил на тарелку. Такую же, как в столовой. Зашипел, когда брызнул себе кипятком на руку. Всыпал в воду на глазок черного крошева. Вода стала окрашиваться в коричневый.
– С чем пожаловали? – спросил он, прихватив горячую банку через полу собственной футболки.
– Кирюха у нас редактор стенгазеты, – сказал Мамонов. – Вот, пришли к тебе спросить, нет ли на примере толкового фотографа.
– О, газета… Газета – это хорошо, – чай полился в стаканы. Вместе с чаинками. Ситечка в хозяйстве у Ильи Сергеевича не водилось. Потом он поставил на стол миску с печеньем. Миска была эмалированная, металлическая. Снаружи коричневая, изнутри белая. Ну, то есть, она когда-то была белой, сейчас эмаль уже пожелтела и кое-где откололась. Печеньки были квадратными, и на каждой написано «к кофе».
– Есть у меня на примете один паренек, – Илья Сергеевич с грохотом придвинул к столу еще один стул и сел. – Он у меня в прошлом году занимался, в этом тоже будет. У него даже собственный фотоаппарат есть, родители купили.
– А мне мать отказывается покупать фотоаппарат, – хмыкнул Мамонов и потянулся за печеньем. – А сахар есть?
– О, точно, чуть не забыл! – Илья Сергеевич вскочил и снова полез куда-то за коробки. Извлек оттуда белую в красный горох сахарницу. – Так вот, парень отличный, только стеснительный очень. Вы же его не обидите?
– Обижать фотографа – это себе дороже, – я ухмыльнулся. – Потом на фотографиях будешь с козлиной мордой получаться.
– Молодец, что понимаешь! – Илья Сергеевич снял с сахарницы крышку и кинул себе в чай три кубика сахара. Кубики были непривычные. Очень плотно спрессованные, квадратные. Я, было, потянулся тоже, а потом передумал. Мне и так здесь все напитки кажутся чересчур сладкими, чуть ли не в первый раз появилась возможность попить чай без сахара. Так что я сменил курс и схватил печенье.
– Тогда я ему скажу, и он сам тебя найдет, – Илья Сергеевич кивнул. – Ты же в первом отряде, да?
– Да, пусть спросит Кирилла Крамского, – ответил я.
Мамонов и Илья Сергеевич принялись обсуждать каких-то общих знакомых, а я еще раз осмотрелся по сторонам. На самом деле, было интересно. Все вертикальные поверхности были заклеены черно-белыми фотографиями разного размера. В основном это были портреты мальчишек и девчонок. Довольно талантливые, на мой вкус. Смеющаяся девчонка с двумя хвостиками, в волосах – солнечные лучи. Надувшийся пацан в рваной и грязной футболке, на щеке – царапина. Жадно раскрытые клювы птенцов в дупле. Компания детей, вбегающая в воду в тучах брызг. Двое подростков, склонившихся над столом с почти готовым макетом самолета.... На одной из фоток была Вера. Моя мама была неожиданно одета в платье, смеялась и сжимала в руках букет полевых цветов.
– Эй, Кирилл, ты заснул? – громко окликнул меня Илья Сергеевич.
– Ой, я засмотрелся просто, – я тряхнул головой. – Можете повторить вопрос?
– Да какой еще вопрос, вам там горн на обед играет! – засмеялся Илья Сергеевич.

К столовой мы пришли раньше, чем наш отряд и остались их ждать на крыльце.
– Он когда-то за моей мамой ухаживал, – проговорил Мамонов, глядя в сторону. – Подарки дарил всякие. Велосипед мне на день рождения подарил. Мне тогда лет десять было. И я пытался маму уговорить, чтобы она за него замуж вышла. А она мне надавала подзатыльников и сказала, чтобы я в дела взрослых не лез.
– А ты? – спросил я.
– Ну я и не лез больше, – ухмыльнулся Мамонов. – Подумал, что так даже лучше. Так я у него прятался, когда мама была не в духе, а если бы они вместе жить начали, то куда бы я тогда бегал?
Первый отряд приплелся к столовой самым последним. Мы пристроились в хвост колонны, прокричали вместе со всеми:
– Раз, два! – Мы не ели!
Три, четыре – Есть хотим!
Открывайте шире двери,
А то повара съедим!
Руки? – Чистые.
Лицо? – Умыто.
Всем, всем – Приятного аппетита!
Пробираться к своему столу пришлось через битком набитую столовую, кое-где даже протискиваться. Малышня из десятого отряда устроил потасовку, несколько тарелок с супом разбилось. Шумиха, в общем.
Я плюхнулся на свой стул, схватил кусок хлеба и ложку. Куриный суп-лапша на первое, гуляш и пюрешка на второе. И компот. Почти идеальный обед.
– Кирка, ты куда пропал?! – рядом со мной уселся раскрасневшийся Марчуков. – Ты же репетицию пропустил!
– На стадионе был, – я зачерпнул ложкой суп. – Потом мы с Мамоновым ходили про фотографа для газеты договариваться.
– О! – Марчуков заерзал на стуле так, что металлические ножки застучали об пол. – А возьмешь меня в редколлегию, а? Я же год назад мечтал после школы пойти в газету работать, даже письмо писал в «Пионерскую правду»! И его там напечатали!
– Я сам хотел предложить, только ты был занят со сценкой, – сказал я.
– Видел уже Цицерону? – Марчуков отхватил зубами сразу половину куска хлеба и принялся энергично жевать. – Она фо фтором отфяде, пфедставляеф?
Я молча покивал, чтобы не говорить с набитым ртом. Только сейчас понял, что страшно проголодался после всех своих спортивных подвигов.
– А еще знаешь что… – Марчуков внезапно замер и сделал страшные глаза. Потом склонился ко мне ближе и зашептал на ухо. – Помнишь того… этого… на реке… У которого еще глаза разные?

Глава 7, про страшные истории, как инструмент влияния
– Ну, – сказал я.
– Я его видел! – драматическим шепотом прошипел мне в самое ухо Марчуков.
– Так мы же все его видели, – я пожал плечами и потянулся ещё за куском хлеба. Секунду подумал и взял два.
– Да нет, ты не понял! – Марчуков закатил глаза. – Я его в лагере видел. За столовой. После завтрака. Ему тетя Таня еды вынесла и ещё пакет какой-то с собой дала.
– Ну пожалела мужика, – я пожал плечами. – Он же сказал, что заблудился. Голодный, наверное, вот она и накормила, сердобольная тётенька.
– Вот ты непонятливый! – Марчуков бросил ложку на стол. Та глухо лязгнула. Лёгкий алюминий на полноценный грохот и звон не способен. – Мы его когда ещё видели! А он до сих пор тут трется. Если нашелся, то чего домой не идет?
Я задумался. С одной стороны, тревожности приятеля насчёт этого типа я вообще не разделял. С другой – в чем-то он был прав. Этот тракторист или кто он там бродит вокруг лагеря уже третий день.
– Я нутром чую, что дело пахнет керосином, – снова зашептал Марчуков.
– А может у тетя Тани спросим, кто это такой? – предложил я.
– Ага, так она и ответила! – фыркнул Марчуков. – Я у нее как-то хлебушка попросил, так она в меня луковицей швырнула. Это тетя Света добрая, а тетя Таня – настоящая фашистка!
– А вдруг это ее жених? – предположил я, размышляя о том, что обед был какой-то скудный… Ну, то есть, он был вроде какой обычно, вот только я бы съел ещё столько же.
– Да ну, какой жених, она же старая! – скривился Марчуков.
– Так и этот мужик вроде не юноша бледный со взором горящим, – хохотнул я. – Случшай, если ты так переживаешь, пойдем к Надежде Юрьевне и все ей расскажем. Она вызовет участкового, и он уже пусть с этим хреном разбирается.
– Нет, надо не так! – заговорщически зашептал Марчуков. – Что мы скажем директорше? Бе-ме, трется кто-то неизвестно где. Фу, как малышня какая.
– И что ты предлагаешь? – спросил я.
– Давай его выследим сначала! – выпалил Марчуков. – Найдем, где у него тут лежка.
– А если пока мы искать будем, он кого-то придушит? – я сделал страшные глаза. – А у тебя концерт сегодня. А потом нам надо газету делать. Когда следить-то будем?
– Ночью! – Марчуков важно поднял палец. – Ночью мы ничем не заняты, – потом выражение его лица стало умоляющим. – Киря, ну пожалуйста, давай выследим, а? Мне одному страшно!
– Ну давай, – вздохнул я. А про себя подумал, что сначала всё-таки спрошу у тети Тани. Как только соображу, которая из них Таня…

– Так, ребята, – Елена Евгеньевна остановилась на пороге нашей палаты и сделала строгое лицо. – Я понимаю, что вы уже взрослые, и заставлять вас спать в тихий час прямо-таки неприлично. Так что давайте с вами договоримся вот о чем… Во время тихого часа вы можете делать все, что хотите, только не выходя из корпуса. Ну и не шумим, конечно.
– Уоооо, Елена Евгеньевна, – проныл полноватый парень, стриженный «под горшок» с кровати возле самой двери. – Ну я понимаю, в детском саду тихий час, но здесь-то школьники. Зачем это вообще придумано? Ведь первоклашки дома уже тоже днем не спят!
– Когда ты подрастешь, ты еще позавидуешь самому себе сейчас, Семен, – рассмеялась Елена Евгеньевна. Больше она не была той затравленной девочкой, которой я увидел ее впервые. Первая смена ее закалила. Теперь она выглядела уверенной в себе, отвечала быстро, держалась гордо.
– И что нам теперь, просто лежать? – спросил «горшковолосый» Семен.
– Разрешаю лежать сложно! – командным тоном заявила вожатая. – Можно представлять себя античными философами и размышлять о смысле жизни. Можно читать книжки. Можно рассказывать истории.
– О, так истории можно? – круглое лицо Семена расплылось в улыбке. – Это же прекрасно, как я сразу не подумал!
– Больше вопросов нет? – Елена Евгеньевна еще раз обвела взглядом всех нас. Вопросов не было. Она кивнула, развернулась и прикрыла дверь.
– Вы слышали когда-нибудь про коврового душителя? – спросил Семен, как только она вышла.
– Неа, – за всех ответил чернявый парень с кровати по соседству с моей. Он лежал прямо на покрывале, а перед ним лежала какая-то книга.
– Между прочим, нам бы звеньевого выбрать, – как бы в воздух проговорил Марчуков.
– Ой, да это все скучища, – Семен скривился и махнул рукой. – Так вот. У нас на свалку выкинули ковер. Свернули в рулон и поставили рядом с мусорным баком. Ну, мусоровоз, такой, приехал, и собрались мужики этот ковер вывезти. А баба Миля такая: «Ой, сынки, погодите, не увозите, дайте посмотрю, может на дачу пойдет мне…» А они такие: «Фу, баба Миля, а вдруг там клопы? Зачем тебе на даче клопы нужны?» В общем, уговорили, и она отстала. Ковер закинули в машину и увезли.
Мои однопалатники молча внимали. Марчуков недовольно ерзал, сетка его кровати иногда натужно поскрипывала. Рассказывал этот Семен на самом деле неплохо. С выражением.
– Так вот… – он обвел всех взглядом. – Через неделю в тот же день на помойку выкинули еще один ковер. И та же история – приезжают мусорщики, а баба Миля им такая: «Ой, вот же удача! Мне как раз ковер нужен, а тут выбросили!» И тут мусорщики такие: «Ой, нет, баба Миля, это из туберкулезной больницы ковер, не надо его тебе!» И не дали. Опять увезли ковер.
Семен выдержал паузу. Лицо его стало довольным, как будто у собаки-улыбаки. Как они там? Акита-ину? Правда, кажется, такой породы в СССР не знали. Самой популярной сейчас следи пацанов был эрдель. Ну как же. Фильм «Приключения электроника» вышел совсем недавно, поголовье Рэсси в Советском Союзе увеличилось…
– На третий раз баба Миля вышла из дома пораньше, – продолжил свой рассказ Семен. – Стало ей интересно, кто это у нас ковры выкидывает.
– А откуда она узнала, что снова выкинут? – спросил Марчуков.
– Так две недели подряд в один и тот же день выкидывали же! – объяснил Семен. – Значит и в этот раз тоже выкинут. Метод дедукции! – он постучал согнутым пальцем себя по лбу. – Рассказывать дальше?
–Ага, – покивали однопалатники.
– Ерунда какая-то… – едва слышно пробурчал Мачуков.
– В общем, она засела в кустах и сидит там, – удовлетворенный всеобщим одобрением продолжил Семен. – Час сидит, два сидит. Ковра нет. А она рано вышла, еще даже пяти утра не было. И вот уже люди на работу пошли. И тут видит, крадется какой-то мужик в капюшоне. А на плече – ковер. Тяжелый, сразу видно, он едва справляется. Подошел он к помойке, а тут баба Миля такая: «Ага! Ну-ка посмотрим, кто тут у нас ковры выбрасывает!» А этот, в капюшоне, ковер бросил и бежать. Но она его успела своей клюкой по голове стукнуть. Прямо в лоб! Он закачался, но все равно убежал. Все-таки, бабушка! Сильно бить не умеет.
– Раз он уже убегал, то как она ему прямо в лоб попала? – язвительно спросил Марчуков.
– Так клюка же кривая! – Семен согнул руку, показывая крючок. – Она его со спины стукнула, а попала, получается в лоб. Вот этим вот крюком. Понимать надо!
– И как это она так попала? – Марчуков передразнил движение Семена, свернув руку в крюк. Потом заложил ее за шею и постучал себе по лбу. – Ерунда какая-то!
– Ну и не буду дальше рассказывать, раз ерунда! – Семен демонстративно скрестил руки на груди и надулся.
– Марчуков, ну чего ты привязался? Тебя надо тоже по голове стукнуть? – недовольно проговорил чернявый с книжкой. – Сеня, давай уже продолжай!
– Чего это меня по голове надо стукать? – обиделся Марчуков.
– А чтобы другим удовольствие не портил, – хмыкнул чернявый. – Всем остальным вот интересно. Да, парни?
Сопалатники одобрябще пробурчали что-то похожее на согласие.
– Сеня, ну что ты как этот самый? – нетерпеливо проговорил очень загорелый пацан с выгоревшими на солнце волосами. Видимо, весь июнь провел где-то в Крыму.
– Ну ладно, я добрый сегодня, – самодовольно сказал Семен и снова стал похож на собаку-улыбаку. – В общем, он убежал, а баба Миля подошла к ковру и дернула его за край. Ковер развернулся, а там – ТРУП! Молодая девушка, комсомолка. Даже значок есть! На нашу вожатку похожа. Баба Миля подняла крик, вызвали участкового, а тут мусоровоз подъезжает. А там только один мужик, второго нет. Ну, того, который все время бабе Миле рассказывал, что ковер нельзя трогать. А тут уже милиция с собакой, весь двор собрался. И баба Миля такая «А где же это твой напарник?» Ну мужик и отвечает, что тот заболел, мол, голова у него болит что-то«.
«В самом названии истории содержался спойлер, – подумал я. – Главное теперь не показать Марчукову, что мне интересно, а то смертельно обидится же!»
Семён выдержал драматическую паузу и победно посмотрел на всех. Все молча ждали. Никто уже не читал и не занимался ничем другим, всем хотелось услышать и так уже понятный финал.
– И тогда он говорит: «А я и знать не знаю, где он живёт, это надо у начальства спрашивать». Пошли к начальству. А там такой мужик сидит противный, хотел вообще на порог не пустить, милиционерам даже пришлось удостоверения предъявлять. Его спрашивают: «Где живёт вот этот мусорщик, который ковры забирал?» А он такой: «Надо в журнале посмотреть, у меня там все записано!» Открывают журнал, а страница вырвана!" Начальник такой начинает причитать: «Ах он нехороший такой человек, испортил мне журнал!» А баба Миля такая: «А вы обыщите тут все, что-то он не договаривает! Нутром чую!»
– Можно подумать, бабку кто-то на допрос взял… – прошептал Марчуков. Но перебивать рассказчика больше не стал.
– А начальник такой: «Вы не имеете права! Я буду жаловаться!» А милиция такая бах-бах его мордой об стол! И пошли обыскивать. Доходят до одной закрытой двери. Давай, говорят, ключ быстро! А начальник не дал, конечно! Кричал, что всех их засудит только. Ну они тогда начали дверь эту железную ломать. А таааам....
Семён снова замолчал. Лицо его стало настолько самодовольным, что он явно должен был скоро засветиться как прожектор.
– Ну, что там? – нетерпеливо выкрикнул чернявый.
– А там темно! – продолжил Семен. Они тогда принесли лампу, но собака туда идти отказалась. Там был спуск вниз, они спустились, а там ещё одна дверь! Они ее снова сломали и оказались в хранилище всяких ценностей. Золото, платина, валюта, и все такое. Ну они этого начальника сразу повязали и в тюрьму. И собрались уезжать.
– Эй, а как же труп?! – завопили сразу несколько пацанов.
– Воот! – Семён многозначительно поднял палец. – Им баба Миля это же самое прокричала. Ну, они, такие, вспомнили и давай дальше обшаривать. Нашли в мусорке вырванную страницу. А там – имя и адрес того, второго мужика, который на работу не вышел. Ну, они туда поехали, стучат в дверь. А он открывает, такой, в домашнем халате, голова перемотана полотенцем до самых глаз. Мол, температура у меня, мокрое полотенце только спасает. И тут баба Миля, такая: «А ну-ка покажи лоб!» А этот мусорщик такой: «Ой, нет, я если со лба полотенце уберу, то сразу сознание потеряю!» Милиционеры такие: «А ты быстренько!» Тогда, значит, мужик этот полотенце поднял и – оуэ… – на пол хлопнулся. А милиция скорую вызвала и пошла квартиру осматривать. А там… – Семён снова сделал драматическую паузу, но быстро продолжил. – А там куча ковров, а три ковра на полу лежат, и в каждый завернуто по девушке. Ну, милиция и баба Миля давай ковры раскручивать. А девушки там ещё живые, только без сознания. На них водой побрызгали, они пришли в себя и говорят, что тот мужик – маньяк. Заманил их к себе домой, коллекцию ковров посмотреть. А потом в чай что-то подмешивал и заворачивал в ковры. И каждый день затягивал все туже. И когда одна девушка умирала, он ее уносил вместе с ковром на помойку.
– А его так и бросили там в прихожей лежать? – спросил чернявый.
– Они тоже про это вспомнили и побежали туда, – ответил Семён. – А там врачи скорой в дверь заходят, а мужика того нет. Он прикинулся, что сознание потерял и сбежал. И его до сих пор не нашли! Так что теперь он где-то бродит и ищет новые ковры и новых жертв! И может быть он даже где-то здесь и только и ждет, чтобы схватить кого-то из нас!
– Свистишь, – лениво сказал Мамонов. – Об этом бы в газетах написали.
– А вот и не свищу! – Семен даже привстал с кровати. – Баба Миля – это подруга моей бабушки, я ее лично знаю и сам слышал, как она эту историю рассказывала!
– Ну тогда конечно, тогда никаких сомнений быть не может, – Мамонов ухмыльнулся. Марчуков заржал. А я подумал, что эффект от истории был бы лучше, если бы этот Семен немного потерпел и рассказал бы ее после отбоя. В темноте байки про маньяков как-то весомее звучат что ли, чем посреди тихого часа, когда лучи солнца пробиваются сквозь сосновые лапы и рисуют яркие узоры на морщинистой коре.
Семен обиженно замолк и отвернулся к стене. Его сосед взялся что-то шепотом ему втолоквывать. Очевидно, что-то о том, чтобы он не слушал всяких дураков, отличная история. Ну или выспрашивать подробности про этого маньяка, чтобы случайно не пойти за незнакомым дядькой смотреть коллекцию ковров.

– Вон те точно приехали из Москвы, – Мамонов кивнул на шумную компашку ребят, сидящих на камчатке.
– Ага, – кивнул я, болтая ногами. Сами мы заняли место на подоконнике. Хе-хе, вьетнамские флэшбэки. Видимо заранее подготовили себе путь к отступлению на случай, если кто-то еще припас серные шашки.
К середине я заскучал от номеров художественной самодеятельности и подумал, что наша сценка будет очень даже ничего на общем фоне.
К моему удивлению, Марчуков на сцене внезапно засмущался. Его инопланетянин сбивался на этом странном наречии, которое я вроде бы начал даже понимать, как образуется, но на слух воспринимал все равно пока что плоховато.
Но все наше шоу вытянул флегматичный голос Друпи-Анастасии. Зал покатывался со смеху от ее перевода. Особенно громко ржали те, кто понимал, о чем говорят космонавты и инопланетный пришелец.
– Какая она… необычная, – сказал Марчуков, когда представление закончилось, и на сцену снова вышла Марина Климовна.
– Старшая пионервожатая? – спросил я и посмотрел на сцену. Она была одета в красное платье в белый горох, на фоне которого красного галстука было не видно, а ее и так внушительная фигура стала еще шире.
– Да не, – отмахнулся Марчуков. – Наш переводчик.
Щеки его порозовели. Ах вот в чем дело! Я косо глянул на своего рыжего приятеля. Похоже, что он наконец-то начал обращать внимание на девушек. Точнее, на конкретно одну девушку. Ну что ж, она и правда довольно забавная, что уж. Я даже ее сразу запомнил, в отличие от всех остальных.
– Прикольная, ага, – ухмыльнулся я, – Смеялись все так, что чуть потолок не обвалился. Пригласи ее танцевать сегодня.
– О, точно, сегодня же еще танцы! – Марчуков повеселел еще больше.
– Ты давай не хлопай ушами, а то вокруг нее уже смотри сколько народу увивается, – Мамонов незаметно подмигнул мне.
– Может ей цветы подарить? – задумчиво проговорил Марчуков. – А то она сегодня звезда, а никто не додумался.
– Идея – огонь, – кивнул я. – Все девушки любят цветы.
– Я счас, – Марчуков соскочил с подоконника и стал пробираться к выходу. Марина Климовна, как раз вещавшая со сцены о том, что если кто-то говорит, что ему скучно, то это значит, что он сам скучный и просто не ждет, чтобы его развлекли. И чтобы мы все не были как этот гипотетический Вася, а вели активную и интересную жизнь, чтобы на скуку просто не осталось времени. Она проводила выскочившего за дверь зала Марчукова цепким взглядом, но с речи своей на сбилась.
Тут кто-то ткнул меня в бок.
– Чего тебе? – нахмурившись, спросил я.
– Мне сказали, что это ты Крамской, – сказал незнакомый долговязый парень с узким лошадиным лицом.

Глава 8, про профпригодность, пионерское вуду и танцы
Незнакомого парня звали Алик. Именно так он представился, хотя имя это не сочеталось с его унылой протокольной физиономией от слова «совсем». Он был длинный, выше даже Мамонова, худой и сутулый. Одет в брюки типа школьных, которые болтались на нем мешком и держались только на туго затянутом ремне. Полосатая футболка, тоже не особенно подходящая по размеру, заправлена в брюки. На ногах – изрядно стоптанные сандалии на босу ногу. На боку у него в черном кожаном чехлу болтался фотоаппарат «Зенит».
– Я сегодня еще поснимаю на танцах, а завтра проявлю пленку, – сказал он. – И фотокарточки напечатаю, а вы там сами выбирайте, которые вам нужны.
– Договорились, – сказал я.
– А когда у вас заседание редколлегии? И где? – спросил Алик.
– Эээ… – я посмотрел на Мамонова. Хм, а я ведь даже не подумал что-то, когда его устроить. – Завтра после завтрака сможешь? Илюха, где можно устроить заседание? На веранде как-то не очень, там же остальные ребята будут…
– Можно в библиотеке, там обычно никого нет, – пожал плечами Мамонов.
– О, в библиотеке, отлично! – я посмотрел на Алика. Тот оттопырил губу и кивнул. – Тогда до завтра, ага?
– Только я не сразу приду, а только когда пленка проявится, – сказал Алик, развернулся и походкой уставшего Буратино двинулся к выходу из клуба, где уже собралась небольшая куча-мала из желающих выйти.
– Он бы мог составить отличную пару с нашей Друпи, в смысле, Анастасией, – ухмыльнулся я.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71035315) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.