Читать онлайн книгу «Хирурги человеческих душ» автора Олег Фурашов

Хирурги человеческих душ
Олег Владимирович Фурашов
Вы уверены, что живёте свою жизнь, свою судьбу, а не навязанную вам правителями? Ещё вчера вас убеждали и требовали жить по социалистическим лекалам, а сегодня ломают под буржуазный стиль жизни. Где вы? Кто вы настоящий: вчерашний или сегодняшний?Вот так, в эпоху крутых перемен попал и герой книги Подлужный Алексей – следователь, прокурор, глава района. Но, вопреки требованиям властей, он оставался верен себе, своим идеалам, служению народу, какой бы пост он ни занимал, какое бы дело не расследовал.Однако верность долгу – вовсе не гарантия личного счастья и счастья твоих родных и близких. Так, может быть, лучше пренебречь идеалами и жить в сытости и достатке? Может, вот он твой подлинный удел? И читателя в том числе?

Олег Фурашов
Хирурги человеческих душ

Все события и действующие
лица романа выдуманы,
все совпадения случайны.
Автор
Книга первая
Человек может всё! Глава первая
1
Рыжий бродяга с пафосной фамилией Замараев-Переславский виновато вздыхал и смущённо теребил единственную пуговицу, чудом уцелевшую на его замызганном пиджаке.
– Так куда тебе предписано было следовать после освобождения из места ссылки? – раздражённо и сурово вопрошал его председатель Ленинского районного народного суда Пожарский Андрей Андреевич.
– В Красносыльск, – покорно ответствовал скиталец.
– Вот и следовал бы туда! – всё более распалялся судья. – Чего ты в областной центр попёрся?
– Дык…, – напрочь стушевался Замараев-Переславский.
– Вот тебе и «дык»! – подъел его Андрей Андреевич. – Раз родители тебя произвели в Красносыльске, знать там тебе и место.
– Дык, я же уже говорил, что родом-то из Ленинграда.
– Откуда-откуда! – патетически возопил Пожарский, не придавший внимания данному автобиографическому нюансу при установлении личности подсудимого. – Чё ты меня бабкиными сказками кормишь? – принялся он листать материалы уголовного дела. – Фу ты ну ты! А ведь взаправду! – убедившись в правоте оборванца, изумлённо уставился на него вершитель судьбы человеческой.
– Именно, – не без ностальгии выдохнул Замараев-Переславский. – Литейный проспект, 24. В одном доме с самим Осей Бродским…
– А кто это?
– Заика-то? Это пиит, высланный из СССР. Тоже сидел за тунеядство. А недавно его выдвинули на Нобелевскую премию!
– Была б моя воля, – перебил деклассированного элемента судья, – я б и тебя выслал! Приморила уже эта творческая интеллупенция.
– Высылайте, – с готовностью выдохнул рыжий. – Глядишь, и меня выдвинут на Нобелевку. Я ведь тоже натура креативная. Мы с Осей одной крови…
– Чего-чего? – выпучил глаза Пожарский.
– Рыжая лошадь ржала во ржи. Рыжий мерин над нею кружил, – вместо пояснения, продекламировал Замараев-Переславский. – И была, была та ржа, даже круче, чем маржа! Лучше буду жить в Шардже, чем в России без марже…
– Ты мне эти замашки гнилозубой интеллигенции брось! – пригрозил ему Андрей Андреевич. – Вот впаяю тебе пару годиков за бродяжничество…
Гневную тираду служителя Фемиды прервала резкая трель телефонного звонка. Председатель суда снял трубку с аппарата.
«Странно, – подумал Алексей Подлужный, сидевший в зале на лавочке для слушателей. – С чего бы это? В судебном заседании – и вдруг телефон. Странно…»
Судья принялся что-то бормотать абоненту, широко и резко раскрывая рот, но голоса его не было слышно, словно в немом кино. Телефонный же аппарат, между тем, продолжал зуммерить, не переставая, вопреки поднятой трубке…
…Алексей Подлужный с трудом разомкнул затяжелевшие ото сна веки и оторвал голову от подушки. Сообразив, что находится в помещении городской прокуратуры, он сорвал телефонную трубку с трезвонящего устройства, предусмотрительно придвинутого к дивану. Выругавшись про себя (приснится же такая дребедень!), Алексей бросил в эфир расслабленным заспанным голосом традиционную фразу: «Дежурный следователь прокуратуры Подлужный».
– Дежурный управления внутренних дел города Среднегорска майор Колотушкин, – представились ему на противоположном конце провода. – Убийство на улице Тихой: муж застал жену с любовником и порешил прелюбодея. Нам позвонил, а сам сбежал. Опергруппа за вами выехала. Прошу приготовиться.
– Понял.
– Пока группа в неполном составе, – продолжал Колотушкин. – Зашились с происшествиями по нашей, по милицейской линии. Остальные подъедут позже. На месте встретит участковый. Будьте осторожней: обманутый муж, похоже, совсем сбрендил. Всё.
– Понял, – вторично подтвердил усвоение полученной информации Алексей, прерывая разговор и готовясь к выезду.
Поскольку Подлужный, как это обычно и бывает на дежурстве, спал полуодетым, то сборы заключались в том, что он надел туфли, поверх рубашки набросил лёгкую курточку, поставил следственный чемодан к входной двери служебного помещения и присел на стул у окна, поджидая оперативную машину. Спохватившись, он бросил взгляд в изголовье дивана: там лежала «самиздатовская»
книга об опальном поэте-тунеядце Иосифе Бродском, что он читал перед сном – и брошюрка полетела в боковой карман чемодана.

Милицейский «УАЗик» въехал во двор городской прокуратуры через пару минут, и Алексей энергичным шагом последовал на улицу.
– Здравствуйте, – проговорил он, распахивая дверцу автомашины и забираясь на второй ряд сидений.
– Ночь добрая!
– Здрасьте, – поочерёдно откликнулись с передних мест пожилой водитель и оперативный сотрудник – молодой плечистый парень.
– Если её можно назвать доброй, – проворчал Подлужный, усаживаясь удобнее. – Что случилось, что нас так мало?
– Квартиру персонального пенсионера союзного значения бомбанули, так туда пол управления согнали, – пояснил шофёр, трогая «УАЗик». – Опера в мыле бегают. А дежурный судмедэксперт – в гостях, его с другого конца города везут. Как наши с кражей закончат, так тоже на убийство переключатся.
– И где же у нас место происшествия? – начал уточнять обстановку Алексей.
– Улица Тихая, двадцать восемь, – прочитал адрес «горячей точки» с блокнотного листа оперативник.
– Погодите, погодите, это где ж такая? Что-то знакомое…, – принялся анализировать информацию Подлужный.
– Да в Кировском же районе, – прояснил его затруднение водитель.
– Возле старого кладбища?! – воскликнул Алексей.
– Ну да.
– Теперь вспомнил, – констатировал следователь. – Я однажды туда выезжал – у чёрта на куличках. Мы тогда адресок чуть ли не час разыскивали. Что примечательно, там по одну сторону кладбища идёт улица Тихая, а по другую – Весёлая.
– Наверное, по которой с музыкой несут? – предположил плечистый парень.
Троица негромко рассмеялась.
– Да-а, у нас, у русских, завсегда так: печаль и радость вперемешку, – мудро подытожил шофёр. – Весело нам – пьём, грустно – пуще того пьём.
– Бывали в тех краях? – поинтересовался Алексей у оперативника.
– Нет, – признался тот. – Я вообще на труп – впервые. Я же стажёр. Только-только школу милиции закончил. Шилов. Виктор Шилов.
– Старший следователь прокуратуры Ленинского района Подлужный, – ответно отрекомендовался Алексей. – А кто сообщил об убийстве?
– Да сам рогоносец и позвонил. Он, вроде, экспедитором работает. Так, мол, и так: досрочно прибыл из командировки, а жена с хахалем «кувыркаются». Ну и пофулюганил…, – слегка поюродствовал Шилов. – Приезжайте, дескать, помогите похоронить хахалька-то. И далее в том же духе. С чёрным юморком убивец-то. И, предположительно, у него «крыша поехала».
Выслушивая более обстоятельную вводную, Алексей автоматически взглянул на электронный экран, установленный на крыше здания вычислительного центра, мимо которого они проезжали. Табло в строго чередующейся последовательности демонстрировало температуру воздуха и местное время. Электронный информатор сначала показал, что на дворе четырнадцать градусов тепла, а затем поведал о том, что идёт третий час ночи начала июня 1987 года.
Вокруг безмятежно почивали в домах горожане, погрузились в сладкий сон окрестные райцентры, деревни и сёла, спокойно отдыхал весь советский народ, и лишь правоохранительные органы, пограничники и дежурные службы Вооружённых сил великого и могучего Советского Союза зорко и бдительно несли почётную и ответственную вахту.
2
Улицу Тихую, находившуюся на окраине областного центра, нашли быстро, несмотря на кромешную тьму и некстати разразившийся, почти тропический ливень. Но вот с обнаружением искомого жилища изрядно помучились, ибо последним, из разбросанных там и сям одноэтажных деревянных хибарок, как ни странно, оказался домишко под номером двадцать семь. На нём улица Тихая, кривая и изогнутая как в средневековом татарском селении, и обрывалась. Дальше через болотистую низинку тянулась разбитая вдрызг просёлочная дорога, окружённая гигантскими и мрачными деревьями и густым кустарником. Водитель подал было автомобиль в сторону чащобы, но затем затормозил и заявил:
– Шабаш, ребята, дальше я ни тпру, ни но… Видите, как топко тут?
– Где же этот обещанный и неуловимый участковый? – намекая на анекдот про грязного, а потому никому и ненужного неуловимого ковбоя Джо, сердито отреагировал Алексей, вглядываясь в ночной мрак через стекло, заливаемое дождевыми потоками.
– Буде, подождём основную группу? – нерешительно предложил Шилов. – Или давайте свяжемся с дежурным по городу – пусть он уточнит дислокацию дома.
– Дислокацию до-о-ма, – иронично усмехнулся шофёр. – Выдумают же словечки… Да откуда ж ему знать? У них там, на карте, нарисовано рядком да гладком. Скажет: «Ищите», – вот и вся подмога.
– Вы посигнальте, – посоветовал Подлужный. – Глядишь, участковый объявится.
Водитель ритмично стал подавать отрывистые звуковые автомобильные сигналы, а также включил мощный противотуманный фароискатель и повёл лучом света по зарослям.
– Оп, хлопцы, – вскоре выкрикнул он. – Вроде, как то…
Следуя взглядом за светящейся полосой, Алексей рассмотрел в чернильной мгле в полусотне метров от них нечто похожее на строение, таившееся в куртине тополей.
– Оля-ля, – неопределённо протянул он, и, тоскливо вздохнув, наконец, определился: – Ничего не поделаешь, надо идти. Где же этот пресловутый участковый?
– Погодь, – остановил его шофёр. – На-ка вот, надень мои бахилы. – С этими словами он достал из-под сиденья резиновые сапоги.

Спотыкаясь, скользя и кляня про себя выпавшую долю, Алексей и оперативник лягушками прыгали вдоль светового коридора, образованного прожектором. Попав под дождь, они вымокли до нитки в мгновение ока. По мере продвижения Подлужный различил, что в промежутке деревьев действительно находилась лачуга, огороженная забором. Подле ворот он остановился и, впервые растревоженный нахлынувшим чувством опасности, шёпотом обратился к напарнику: «Виктор, оружие-то хоть есть?». Вместо ответа тот показал ему увесистый кулак. Удручённо помотав головой, Алексей двинулся дальше.
Ворота ограды, простимулированные пинком следователя, распахнулись с ответным многообещающим злодейским скрипом и могильным скрежетом, леденящим душу. За тополями и забором пару правоохранителей встретила влажная, непроглядная и таинственная неизвестность. Подлужный достал из следственного чемодана электрический фонарик, включил его и опасливо ступил на неверную тропу, ведущую к дому. Оперативник с судорожно зажатой в руке дубиной, подобранной у забора, озираясь, следовал за ним. «Сейчас как шандарахнет чокнутый рогоносец по башке топором – и прощай, мама! – невольно втягивая голову в плечи, думал Алексей. – Не исключено, что и участковый с раскроенным черепом где-нибудь в кустах валяется… Маньяк вершит свой дьявольский шабаш, а мы – театральный реквизит в актах его злодеяний».
Отворив наружные двери, следователь осветил сени фонариком и хрипло выдавил: «Есть тут кто?». Кладбищенское молчание встретило его жалкий выкрик, беззвучно и ехидно ощерившись: «Чё, начальник, обмарался с перепугу?! Не писайся до срока. Смертушки глупо опасаться: когда её ещё нет – бояться рано, а когда она нагрянула – уже поздно. Хе-хе-хе…»
– Есть тут кто? – вторично крикнул Алексей в непроницаемую темноту.
Не дождавшись отклика, он сделал два шага и рванул на себя входную дверь, ведущую в дом. Сначала его окатила волна спёртого, кислого, сивушного запаха, а затем, сквозь перестук стихающего ливня, донёсся непонятный шелестящий звук: словно кто шуршал бумагой или интенсивно потирал сухие ладони одна об другую.
Осторожно протянув в дверной проём руку с фонариком, Подлужный принялся водить лучом света по помещению, пытаясь обнаружить источник странного звука. Ему это быстро удалось: шуршание производила небольшая лохматая собачонка, лежавшая на полу возле печи. Она запрокинулась в углу на спину и беспрестанно сучила лапками и виляла хвостиком, точно подметала пол, на манер автомобильной щётки-стеклоочистителя.
Около дверей и в обозреваемом с места наблюдения пространстве больше никого не было видно. Тогда следователь запустил руку за косяк и начал шарить ею по внутренней стороне стены дома. Интуиция его не подвела: он нащупал коробку выключателя и нажал на тумблер…
Изрядно ослеплённые ярким электрическим светом, Алексей и Виктор, тараща глаза, продолжительное время вглядывались в глубину ближнего помещения, оказавшегося сразу и прихожей, и кухней, и гостиной. Незамысловатое убранство кухни, помимо печи, составляли стол, валявшиеся на полу стулья и табуретки, буфет и старый обшарпанный холодильник. На столе громоздилась вповалку грязная посуда с остатками пищи и две трёхлитровые банки с жидкостью мутно-жёлтого цвета на дне. Общее тошнотворное впечатление от неряшливости довершали полчища тараканов, которые дружно ринулись наутёк, нарушая относительную тишину совокупным шелестом своих лапок, по громкости не уступавших шороху, производимому собачонкой. Также обнаружилось, что запорный крючок «с мясом» выворочен из косяка и валяется у входа, а на дверях имеются острые и глубокие задиры, оставленные орудием взлома.
Рядом со столом на полу, со стороны противоположной входу, лежало опрокинутое навзничь недвижимое тело мужчины в одних трусах. Труп следователь и оперативник не сразу заметили, так как его заслоняли две табуретки. Переглянувшись, предельно мобилизованные, Подлужный с милиционером протопали дальше и в том же порядке осмотрели вторую половину дома, представлявшую собой спальню средних размеров.
Помимо бездыханного мужчины и собачонки странного поведения никого более в лачуге не было. Алексей с коллегой перевели дух, несколько расслабились и вполголоса начали обсуждать увиденное, повторно обходя дом и выявляя новые детали драмы, разыгравшейся до их прихода.
– В общих чертах картина ясна, – размышлял вслух следователь. – Хозяйка и ухажёр глушили… брагу, – и в подтверждение выдвинутой догадки, он принюхался к зловонию, распространяемому трёхлитровыми банками. – А равно, время от времени, предавались плотским утехам.
– Интим грехопадения имел место здесь, – в тон ему заговорил осмелевший стажёр, указывая на кровать со смятой постелью. – Как говорится, на кровати – кучка пепла, под кроватью – дохлый кот.
– Чего-чего? – удивлённо уставился на плечистого парня Подлужный.
– Да это загадка такая, – кратко растолковал тот. – Что это такое: на кровати – кучка пепла, под кроватью – дохлый кот?
– Ну и…?
– Полюбовники сгорели от трения, а кот сдох от зависти.
– А-а-а…, – понимающе засмеялся Алексей, и продолжил рассуждения, параллельно сопровождая их осмотром, но ничего не трогая и не изменяя обстановки. – Итак, вскрыв дверь монтировкой или… топором, прелюбодеев застиг врасплох… – -
– Секач обмишуленный… Олень рогатый… Недотёпа лопоухий…Пенёк тупорылый…, – подсказал ему Шилов.
– Несколько грубовато, но пусть будет так, – поморщившись, согласился Подлужный. – Загулявшая парочка, по-видимому, сидела за столом в неглиже и посасывала сивуху. Судя по всему, здесь местного казанову и настигла расплата, а хозяюшка успела улепетнуть, в чём мама родила, оставив на блудном ложе даже бюстгальтер и панталоны… Либо муж догнал её на улице и… Или же всё ещё носится за ней…
– Марафон под дождём, – резюмировал оперативник.
Прервав процесс логической индукции, следователь присел на корточки перед трупом и внимательно визуально его обследовал, а затем вновь перешёл к устному комментарию:
– Видимых телесных повреждений у покойного, кроме травматического воздействия на теменную часть головы – предположительно твёрдым тупым предметом с ограниченной соударяющей поверхностью, как сказали бы эксперты, я не нахожу. Скорее всего, они отсутствуют и на задней поверхности тела, коли пятна, потёки, лужицы бурого цвета, похожие на кровь, на одежде и на полу отсутствуют. Более достоверный вывод мы сделаем попозже, когда перевернём пострадавшего в присутствии понятых.
– А чего это пёсик так лапками машет, словно на гитаре наяривает? – спросил у следователя Виктор, участливо склонившись над собачонкой.
– Инфаркт, шоковое состояние, – деловито бросил Алексей.
– Скажете тоже, – недоверчиво скривился собеседник.
– У меня имел место такой случай в бытность ещё стажёром прокуратуры, – вполне серьёзно отвечал следователь, оставляя шутливо-ироничный характер диалога, вызванный предшествующим нервным напряжением. – Мы в тот раз выезжали на место происшествия с судмедэкспертом Сивковым. Правда, фабула была несколько иная: наоборот, гость убил хозяина жилища с особой жестокостью. И там не кудлатая дворняжка оказалась свидетелем демонической злобы, а прибранный аккуратненький шпиц. Впрочем, мандражировал он схоже. Я – к Сивкову: «Что это с ней?». Он мне и объяснил популярно: «Инфаркт. Друзья наши меньшие тоже ведь переживают, огорчаются, радуются…»
– Занятно… Не горюй, пёсик, – погладил плечистый парень перепуганную животину.
– Ладно, тянуть дальше некуда. Эдак мы до утра проваландаемся, – определился после непродолжительной паузы Подлужный. – Я начинаю писать протокол, а вы, Шилов, ищите понятых. Может быть и участкового встретите. Будьте поосторожнее, – завершающую фразу Алексей послал вдогонку удаляющемуся оперативнику.
– У меня же дубинка! – внешне насмешливо, но с прорезавшимся внутренним эмоциональным напряжением, парировал напутствие тот.

Едва Подлужный остался в одиночестве, как, рассеявшаяся было атмосфера страха, постепенно вновь стала сгущаться над ним. Прежде Алексей «недобрую сотню раз» выезжал «на трупы», но всегда подобное происходило в сопровождении группы вооружённых работников милиции и не при столь экстремальных обстоятельствах. Ныне же множество нюансов мешало ему сосредоточиться: то завывание ветра и перемежающийся по частоте осадков шум дождя, то ветки деревьев, стучащие в окно, то редкие, и оттого неожиданные и вызывающие непроизвольный озноб, повизгивания собачонки. Самое же неприятное заключалось в том, что его не оставляло внутреннее навязчивое предчувствие грозящей опасности.
Однажды, ещё в далёком детстве, Генка Щукин – старший дружок Алёшки Подлужного – открыл для мальца любопытное явление. Младший по заданию приятеля сидел на стуле с закрытыми глазами, а Генка в мистической тишине приближал к его носу свою руку, сжатую в кулак. И ответно в переносице у испытуемого «бесшумно заводился» неведомый приборчик. И чем более сокращалось расстояние между двумя объектами, тем настойчивее «моторчик» в Алёшкином носу «жужжал» о грозящем «таране».
– Вот так ничего себе! – восхищался мальчуган «открытием». – Здорово! Ген, а что это такое, а?
– Хороший нос за неделю кулак чует! – гоготал «экспериментатор». – Отлупят тебя, вот чего.
Аналогичным образом и сейчас в подсознании Подлужного включился такой же прогнозирующий механизм. Усилием воли следователь отогнал мрачные предчувствия, сел на табурет посередине кухни, положив на колени следственный чемодан, и начал «строчить» протокол осмотра места происшествия. Едва он перестал озираться по углам, сосредоточился, и мысли легко и свободно стали ложиться на бумагу в виде привычных формулировок, как что-то резко щёлкнуло и застрекотало у него за спиной. Подлужный чуть чемодан не выронил!
Он резко «юзанул» всем телом на табуретке, развернувшись на сто восемьдесят градусов… И понял, что это, включившись, заработал как припадочный, захлёбывающийся собственной слюной, доисторический холодильник «Саратов».
– Зар-раза! – выругался следователь, принимая прежнее положение. – Что б ты… разморозился, термос допотопный!
– Кря-кря-кря, – обиженно ответил ему холодильник.
Алексей поёрзал, собираясь с мыслями, перевернул страницу протокола и приступил к завершению неоконченного предложения об одежде, прикрывающей потерпевшего. Благо, что в данной части, особо описывать было нечего. Начертав: «…чёрные сатиновые трусы», Подлужный с тихим ужасом ощутил, что некто вкрадчиво, почти нежно касается его ноги. Медленно-медленно, как загипнотизированный, он перевёл взгляд вниз: фууу-у!.. то мало-мальски оклемавшаяся собачонка подползла к нему и несмело тронула за сапог.
– Пф-ф! – протяжно выдохнул Алексей, а затем зло и презрительно прошипел, словно чванливый польский шляхтич на зачумленного малороссийского холопа: «Пш-шла вон, ш-шалава!»
– И-и-и, – заскулив, благоразумно убрался восвояси пёсик.
Подлужный желчно фыркнул, но секундой позже, поостыв, виновато взглянул на собачонку и извиняющимся тоном произнёс: «Не сердись, Шарик… Прости, был неправ». Судя по заслезившимся страдальческим глазам собаченции, извинения были с благодарностью приняты. Доброе слово хоть кому приятно, а в трудную минуту – втрое.
Следователь поднялся с табуретки и, унимая раздражение, прогулялся по кухне, бормоча под нос: «Нервы–нервы, нервы–нервы…». Эмоционально разрядившись, он присел на корточки у изголовья трупа и всмотрелся в обширную вздувшуюся подкожную гематому в теменной области, собираясь описать её. И спохватился: орудие преступления им так и не установлено! В новой попытке обнаружения инструмента причинения вреда, Подлужный бдительно обозрел кухню, прошёлся по комнате, заглянув под кровать и в другие укромные места. Однако ничего подходящего не отыскал.
И тут его взгляд упал на встроенный в проходе между кухней и комнатой деревянный шкаф. С Шиловым они, мимоходом обходя «фатеру», упустили из виду «замаскировавшийся секретер». Этот недочёт следовало устранить.
Работник прокуратуры, надавив на рукоятку защёлки, попытался вывести из прорези, чтобы отворить створку шкафа. Но её, судя по всему, заклинило от перекоса. Пыхтя от натуги, Алексей вполголоса бубнил песенку из кинофильма «Дети капитана Гранта». И под рефрен: «Кто ищет, тот всегда найдёт!», вывел-таки запорный стерженёк защёлки из гнезда…
И тут, нежданно-негаданно, дверца шкафа сама с треском распахнулась, и оттуда на настырного малого вывалилось нечто грузное и объёмное, обволакивая его всей тёплой массой и сбивая с ног…
Нечленораздельно заорав от внезапной агрессии, Подлужный попытался оттолкнуть неопознанное месиво, одновременно стремясь отскочить в сторону. Да куда там! Запнувшись за скомканный половик, следователь запрокинулся назад вместе с леденящим душу грузом. Крепко «гвозданувшись» затылком об пол, Алексей, тем не менее, судорожно и без промедления принялся обороняться от жуткого нападения. Он бестолково и беспорядочно отталкивался и отпинывался всеми четырьмя конечностями, словно захваченная врасплох кисейная барышня от насильника.
Выкарабкиваясь из-под рухнувшей тяжести, будто в заплыве «на спине» при установлении мирового рекорда, Подлужный с изумлением распознал то, что «набросилось» на него из шкафа. Это было обнажённое и мёртвое тело женщины. Вскочив на ноги и ещё не вполне придя в себя, Алексей начал отряхиваться от пыли и мусора. Со стороны можно было подумать, что неотложное наведение лоска является делом первостепенной важности, ибо сотруднику прокуратуры предстоял немедленный приём у английской королевы.
Очухавшись от пережитого стресса, Подлужный не впервые за текущую ночь выпустил воздух изо рта так, как стравливается излишний пар из котла через клапан: «Пфф-ф-ф…». И смачно выругался: «Зар-раза! Какого хрена!». При этом он и сам не сознавал, кого имел в виду: то ли даму-оригиналку, забравшуюся в шкаф в мёртвом состоянии, то ли придурка-ревнивца, затолкавшего её туда.
Прерывисто вздохнув, он пристально и недоверчиво посмотрел на потолок: не свалится ли на него ещё и оттуда третий труп или что-нибудь похожее… Поскольку наверху, за исключением застаревшей копоти и электрической лампочки, было пусто, Алексей, нервно зевая, по обычаю, выработанному годами службы, продолжил исполнение служебных обязанностей. Самообладание вернулось к нему быстро: трупы для него были не в новинку; усопших он не боялся, ибо точно знал, что ни один мертвец ещё никогда и никого не убил. По крайней мере, с заранее возникшим умыслом…
На теле женщины имелись явные следы удушения. Данное предположение прокурорский работник логично вывел, исходя из одутловатости и багрово-синюшного цвета лица потерпевшей. Такой вывод также напрашивался из-за наличия «следов-сарделек» от пальцев, чётко проявившихся на боковых поверхностях шеи.
«Упитанная. Килограммов под восемьдесят, – про себя оценивая «вновь возникшее обстоятельство» и проявляя мужскую нетактичность, на глазок прикинул вес женщины Алексей. – Так, внесём уточнения в рабочую версию. Последовательность событий была, вероятно, следующая: облапошенный муженёк застаёт парочку, в чём мама родила; тяжёлым предметом убивает любовника; как Отелло Дездемону душит неверную и заталкивает её в шкаф; звонит в милицию. Сам скрывается в неизвестном направлении. После чего приезжает баловень Фортуны – следователь Подлужный, и сия темпераментная мадамочка западает на него. Да-а, потешненькая исторьица близ захолустного погоста между улицами Тихой и Весёлой».
Так и не разжившись предметом, которым орудовал убийца, потирая ушибленные места, Подлужный опять вынужденно «приземлился» возле трупа мужчины на табуретку, уже вызывавшую у него ассоциации с электрическим стулом, и продолжил протокольную фиксацию обстановки. Дождь к тому времени прекратился, ветер стих, и в доме воцарилась двукратно мёртвая тишина (если не принимать во внимание редкие повизгивания полуживого пёсика и подёргивания с придыханием полуобморочного «следака»).

Но, несмотря на столь благожелательные перемены, Алексея, кропавшего и кропавшего юридически значимые факты на казённую бумагу, не покидало смутное ощущение тревоги. «Интуитивный моторчик» в переносице жужжал и жужжал, набирая обороты. И как только они достигли максимума, Подлужный даже не периферийным зрение м, а каким-то шестым чувством уловил жуткую тень, взметнувшуюся над ним…
…Он стремительно вскинул голову и увидел топор, занесённый в вышину – под самый потолок. Воспринимая происходящее как в кадрах замедленной киносъёмки, следователь неимоверным усилием заставил собственное оцепеневшее от ужаса тело метнуться прочь, кубарем слетев на пол. Последней его мыслью было любимое изречение дружка детства Генки Щукина: «Хороший нос кулак за неделю чует…»
И в то же мгновение топор разяще низвергнулся с вышины… Между тем целью его острия оказался вовсе не Подлужный, а распростёртый на полу труп: то возвратившийся в дом мстительный и окончательно спятивший хозяин метил в бездыханного обидчика. Но распластать надвое голову покойника помешало то, что в последний момент злодей был сбит Виктором Шиловым, поспевшим к самому пику деяния. От толчка оперативника лезвие топора описало в пространстве кривую траекторию и по касательной лишь «чиркнуло» по темени трупа. Волосяной покров головы убитого тотчас обагрился излившейся кровью, не успевшей под кожей свернуться в тугую гематому.
Невесть откуда возникший, но как нельзя более кстати появившийся Шилов, а за ним и мужчина в форме капитана милиции, дружно навалились на ревнивца, извивавшегося угрем. Они вырвали у него топор, вывернули руки за спину и защёлкнули на них наручники. Без промедления капитан схватил с буфета длинное грязное полотенце и ловко связал им ноги задержанного. С сопротивлением буяна махом было покончено.
– Участковый инспектор милиции капитан Козырев, – часто дыша, представился сотруднику прокуратуры человек в милицейском мундире, поднявшись с пола.
– Эта… Как его… Старший следователь прокуратуры Подлужный, – назвался Алексей, тоже едва-едва успевший вскочить на ноги. – Лихо вы его!
– Работа, – скромно отозвался Козырев. И, кивнув на Шилова, дополнил: Наперёд всего нам вот кого благодарить надо.
– Да уж, – согласился Подлужный. – Спасибо, Виктор!
– Чего там, – смущённо отмахнулся тот. – Работа.
И вся троица облегчённо засмеялась, постепенно выходя из состояния нервного потрясения.
– Вы меня, небось, потеряли, – первым перестроился на производственный лад участковый. – А я рыскал – понятых искал. Все без исключения отказываются. Вот, через силу уломал, – и он дёрнул подбородком в направлении порога, где с физиономиями, перекошенными от созерцания дикого зрелища, застыли мужчина и женщина, готовые задать стрекача.
– В такое время и в таком месте понятые – вечная морока, – подтвердил истинность слов участкового Алексей, сполна хлебнувший подобного опыта, и жестом пригласил граждан: – Проходите, проходите, товарищи понятые… Будьте как дома, – не без иронии добавил он.
– Проходите, – поддержал его Козырев. – Кузьмило уже не страшен.
– Знакомый фрукт? – осведомился Подлужный у капитана, кивая на связанного.
– Встречались, – небрежно ответил участковый, вытирая пот и дождевую влагу со лба и шеи носовым платком. – Он недавно отбыл срок за жену. Дотоле микосил её капитально… Опа! А это что такое?! – заметил капитан тело женщины, лежащее в затемнённом проходе между кухней и комнатой.
– Да вот, её Кузьмило, похоже, и подкузьмил, – скаламбурил Подлужный. – Теперь уж отмикосился. Предположительно, женщина задушена. Она в шкафу…
– …теребонькалась, – подсказал ему Виктор.
– Эх, Валентина, Валентина…, – неопределённым тоном сказал капитан, обходя убитую. – Теперь уж всё…
– Эт точно! И она оттеребонькалась, и он оттеребонькался, – соглашаясь с Козыревым, кивнул Шилов на мёртвого прелюбодея. – Теперь ему хоть десять раз по башке тюкни.
– Санька Кротов, сосед ихний, – продлил краткий экскурс в историю улицы Тихой участковый, приблизившись к трупу мужчины. – Отсоседился…
Кузьмило, услышав фамилию соседа, задёргался мощной фигурой и пьяно заорал: «Изрублю его на куски, суч-чару! Мало я его товарнул, паскуду!»
– Заткнись, Кузьмило, а то я тебе портянку на рыло напялю, – сурово оборвал того капитан.
По просьбе Подлужного Козырев и оперативник утащили Кузьмило в комнату – подальше от трупов.
Пока вновь прибывшие вникали в обстановку, Алексей ознакомил понятых с их правами и обязанностями, а также вписал в протокол обстоятельства, сопутствовавшие «проявлению» на месте происшествия второго трупа, а равно появлению искомого орудия преступления – топора. Затем, так и не дождавшись запропавшего судмедэксперта, он достал из следственного чемодана тонкие резиновые перчатки, натянул их на руки и приступил к самостоятельному и более детальному обследованию тел пострадавших, начитывая текст Шилову.
– Труп Кузьмило Валентины…, – диктовал Подлужный Виктору.
– …Кузьмило Валентины…, – заносил оперативник данные в протокол.
– …Николаевны, – подсказал им отчество участковый.
Обретая душевное равновесие, нарушенное экстраординарными событиями, следователь по ходу осмотра обращал внимание понятых на отдельные детали, имеющие доказательственное значение:
– Видите, трупное окоченение отсутствует не только в конечностях, но и слабо выражено даже в жевательных мышцах лица, где оно, как правило, проявляется ранее всего. – Правдивость высказанного тезиса Алексей подтвердил наглядно, поболтав нижнюю челюсть покойницы. – Значит труп, извиняюсь за выражение, свеженький. Смерть наступила в пределах пары часов тому назад. Трупные пятна отсутствуют в верхних конечностях, но уже слабо проявились в нижних… Оно и понятно: женщина же была в шкафу в положении «стоя». Её, видимо, туда муженёк затолкал. Кровь, поэтому, книзу и стекла. Так-так. При надавливании трупные пятна бледнеют и практически сразу же восстанавливают свою окраску. Тэк-с, занесём в протокол точное время: три часа сорок девять минут…
Завершив осмотр трупа Кузьмило Валентины, Подлужный возвратился к телу Кротова, чтобы дополнительно протокольно зафиксировать уже не гематому, но свежий разруб на его темени. Следовало также осмотреть, наконец, и спину убитого. Предварительно демонстрируя понятым, что смерть мужчины тоже наступила недавно, Алексей двумя пальцами ухватился за нижнюю челюсть потерпевшего, несколько раз отвёл её книзу и поклацал ею…
Тут-то и произошло нечто совершенно невообразимое: из полости рта Кротова, который дотоле не проявлял признаков жизни, донёсся глухой стон, а затем он тихо, но внятно… матерно выругался! Сам отправившийся уж было к праотцам, Кротов бессознательно и обезличено послал того, кто не давал, и помереть-то спокойно, туда, откуда назойливый непоседа некогда появился на свет божий.
Женщина-понятая, дотоле отрешённо сидевшая на печально известном табурете, подпрыгнула, как казнимая на электрическом стуле в штате Техас, живо напомнив Алексею его самого – только получасовой давности. У второго понятого и у оперативника невольно и синхронно вырвались ответные и не менее крепкие словечки, уверившие Кротова в том, что мир неоднороден в половом отношении.
Лоб же Подлужного моментально покрыла мелкая испарина, и он потрясённо ощутил, как в области крестца зашевелился рудиментарный отросток, словно у собаки, что нутром чует: кость сама шевелиться не может! И он громадным напряжением воли удержался от того, чтобы не рвануть прочь, скуля на ходу.
Первым, проявляя недюжинную выдержку, адекватно среагировал участковый Козырев:
– Мат в общественном месте – мелкое хулиганство.
– Матерится – значит, существует, – приходя в себя, логично заключил Алексей.
Едва они успели обменяться впечатлениями, как послышалось гудение автомобильного мотора и впритирку к дому, как яичко к Христову дню, подкатил вездеход с оперативной группой, прокурором Кировского района и судебно-медицинским экспертом Сивковым. По рации, через дежурного по городу, вновь прибывшие экстренно связались со станцией «Скорой помощи» и сообщили о тяжелораненом.
3
По завершении осмотра и прибытии врачей, Кротова погрузили на носилки и дотащили до скорой. Брыкающегося Кузьмило затолкали в задний отсек милицейского «УАЗика». Завершая «весёлый вояж», работники правоохранительных органов гурьбой на двух машинах выехали в отдел внутренних дел Кировского района.
В доме, до прибытия спецтранспорта, именуемого в просторечии «труповозкой», остался наедине с телом Валентины Кузьмило и постановлением о назначении судебно-медицинской экспертизы трупа отважный участковый Козырев. Он же милосердно пообещал взять на себя хлопоты по несчастной собачонке.
В милиции Подлужный вынес постановление о возбуждении уголовного дела, заполнил протокол о задержании Кузьмило, изъял у него верхнюю одежду и обувь, а также произвёл срезы ногтей и подноготного содержимого с его рук, поскольку там могли быть микрочастицы и биологические выделения, имеющие доказательственное значение. После некоторого колебания следователь с помощью фельдшера из медицинского вытрезвителя произвёл смывы с полового члена Кузьмило. Так, для подстраховки. Мало ли что…
Допрашивать задержанного в качестве подозреваемого Алексей не стал, так как тот был изрядно пьян, о чём фельдшер составил акт. Оставив уголовное дело и вещественные доказательства в дежурной части, Подлужный с чувством честно исполненного долга отбыл в городскую прокуратуру до окончания дежурства. Ибо, вообще-то, он работал старшим следователем прокуратуры Ленинского района города Среднегорска, а в городской прокуратуре нынешней ночью просто дежурил. Такое случалось в среднем один раз в месяц.
Подлужный не принадлежал к числу экстрасенсов или ясновидящих, а потому не мог предположить, что о многострадальном Кротове, телесно претерпевшем от действий Кузьмило, ему ещё доведётся услышать.

Глава вторая

1
Дилетанты простодушно полагают, что всякий следователь, тем паче старший следователь прокуратуры, единовременно расследует одно уголовное дело; что он располагает возможностью неспешно и дотошно проанализировать обстоятельства совершённого преступления, подобно комиссару Мегрэ или сыщику Шерлоку Холмсу вкусно и со смаком раскуривая трубку; что на подхвате у него легион помощников, нетерпеливо гарцующих в сладком предвкушении указаний, с которыми до них снизойдёт главный детектив; что в комфортабельных боксах гаража, стреляя выхлопными газами, рвутся «со стремени» мощнейшие и наисовременнейшие «стальные скакуны», готовые умчаться в погоню с высочайшего соизволения Господина Следопыта.
Остыньте, наивные неофиты! Ваши умозрительные суждения верны ровно настолько же, насколько правилен тезис о том, что хвост управляет собакой. В действительности же всё обстоит далеко не так. Как и в случае со следователем Подлужным, у которого в производстве находилось сразу девять уголовных дел и три материала доследственной проверки, что по перестроечным временам
считалось запредельной нагрузкой. Именно по этой причине Алексей, имея формальное право на отгул после изматывающего ночного дежурства, из городской прокуратуры поспешил на своё постоянное место работы – в прокуратуру Ленинского района города Среднегорска, чтобы выполнить ряд следственных мероприятий, не терпящих отлагательства.
Однако, даже и в эти незатейливые планы, стоило Подлужному появиться в районной прокуратуре, легко внесла существенные коррективы молоденькая черноволосая секретарша Римма. Завидев его, она крикнула из приёмной через вестибюль: «Алексей Николаевич! Как хорошо, что вы зашли: вы шефу до зарезу нужны».
Алексей, со вздохом оставив следственный чемодан в своём кабинете, направился к прокурору района Двигубскому. Путь в приёмную лежал через вестибюль, минуя который, следователь увидел двух расфуфыренных посетительниц: дородную даму бальзаковского возраста и девицу лет двадцати, являвшуюся точной копией первой дамочки (с учётом поправки на разницу в возрасте).
– Здравствуйте, Яков Иосифович, – сказал следователь, входя в начальственные апартаменты.
– Здравствуй, Алексей, – вальяжно ответил Двигубский.
И барским движением руки указал подчинённому на место за приставным столиком, примыкавшим к обширному прокурорскому столу, заложенному папками с деловыми бумагами. В принципе, в присутствии посторонних прокурор обращался к Подлужному исключительно корректно, по имени-отчеству и на «вы», но наедине, особенно если предстоял доверительный разговор, переходил на «ты».
Мудрый еврей Двигубский проработал «в органах» почти сорок лет. За его плечами была Великая Отечественная война, тяжёлое ранение, орден, четыре медали и пять прокурорских сроков в трёх разных районах города. Он заслуженно слыл одним из опытнейших прокурорских работников и прожжённым бюрократическим волком (в положительном смысле этого словосочетания), «собаку съевшим» в аппаратных игрищах и пересидевшим многих «хозяев» из вышестоящих инстанций. Несомненно, тактическая гибкость и славное фронтовое прошлое сыграли в его жизни далеко не последнюю роль. Перечисленные «штрихи судьбы» давали Двигубскому негласное право на отчасти снисходительное обращение с подчинёнными. Да к тому же с «молодыми волчатами».
– Знаю, знаю, что ты с дежурства, – в проникновенном тоне заговорил Двигубский, – но обстоятельства вынуждают. Подольский в отпуске. Но даже будь он здесь, такую проблему я ему не решился бы доверить.
– Яков Иосифович, – укоризненно вздохнул старший следователь. – Да вы уж раз двадцать такой аргумент приводили!
Прокурор старчески пожевал губами, обдумывая дальнейший ход беседы, а затем продолжил:
– Может быть, может быть… Не заметил парочку крашеных фифочек в коридоре?
– Угу. Матрёшки из одного лукошка.
– Вот тебе и угу. Твои клиентки.
– Что опять ещё?
– Заявляют об изнасиловании работником милиции.
– Час от часу не легче!
– Некто маман Платунова с дочкой. Молодая настаивает, что в конце апреля с ней совершил половой акт некий сотрудник медвытрезвителя. Называет конкретные приметы.
– Яков Иосифович! – буквально взвился со стула под потолок Подлужный. – Вы бы поручили разобраться кому-нибудь из помощников. Их же у вас целых пять. А у меня завал! Притомили уже…
– Притомил? Вы выбирайте, товарищ Подлужный, выражения, – остепенил его шеф. – Это раз. Помощницы не потянут такой воз, это два. Тут не банальщина какая-нибудь.
– Яков Иосифович! – натуральным образом простонал подчинённый. – Вы же не хуже меня предвидите, что это будет за расследование. Жалуются на милиционера, это раз, Изнасилование, если верить тем фифочкам, имело место в апреле, а ныне уже июнь. То есть следы, как пить дать, что кот сметану слизнул, вот вам уже и два. В отделе внутренних дел на меня и без того косо смотрят с той поры, как я гаишника упёк. Уже поговаривают, что я на костях милиции себе служебную лесенку в Эдем строю. То будет три. Заковыристый казус требует, чтобы им вплотную занимались, а у меня и без него хлопот невпроворот, четыре. И наконец, вы же прекрасно осведомлены, что я не перевариваю данную категорию дел, пять…
– …И прокурора нужно слушать, шесть, – остановил его Двигубский. – Не гундось, Алексей. Эдак ты и меня сосчитаешь, что тот козлёнок из мультика, который умел считать до девяти…
– …до десяти, – хмуро поправил «знатока мультфильмов» неуступчивый критик.
– Ну, до десяти, – тактически грамотно пошёл «на уступку» шеф. – Чего ты, ровно гудок заводской? Вхожу в твоё положение и, если грамотно разрешишь эту каверзу, обещаю премию от прокурора области. Никогда тебе не льстил, но тут объективно признаю: ежели тебе сей казус окажется не «по зубам», то его вряд ли кто-либо ещё «разгрызёт». Прими и это во внимание. А также иди и прими у Риммы заявление этих кумушек. А то, может статься, и отговоришь их. Однако, чтоб грамотно и без нажима. Будто бы вызрело само собой.
– Коли так, создайте мне условия, Яков Иосифович, – строптиво упёрся Алексей.
– Говори яснее.
– Без машины мне не поспеть. Давайте вашу «Волгу». У меня пять мест запланировано объехать. И завтра – столько же.
– Ишь ты, «Волгу» ему, – барски откинулся Двигубский в кресле. – Хм… А коли не дам?
– Тогда я умываю руки, – веско заявил Подлужный. – Вот завалю дела, и пусть нас с вами казнят на пару. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!
– Ты, Подлужный, у мёртвой бабы сношать выпросишь, – с несвойственной ему скабрезностью съехидничал прокурор, вообще-то отличавшийся высокопарной словесностью. – Уговорил. Сегодня и завтра машина передаётся тебе… кгм… не насовсем, но на приоритетное обслуживание.
– Один – один! – уже посмеиваясь, подытожил переговоры Алексей, шагая на выход.
2
Выйдя в приёмную, Подлужный забрал у Риммы заявление об изнасиловании, в получении которого расписался в журнале. Затем он подошёл к чете расфранчённых посетительниц и с тщательно скрываемым раздражением отрекомендовался:
– Следователь Подлужный. Вы Платуновы?
– Да-да, – поспешно вскочила со стула мамаша.
– Да вы сидите, сидите, – невольно смягчаясь, жестом усадил её Алексей. – Мне поручено рассмотреть ваш вопрос. Но, поскольку я после ночного дежурства и даже не успел позавтракать, вам придётся с четверть часа подождать.
– Мы понимаем-понимаем! – вновь привстала Платунова-старшая.
– Я постараюсь обернуться в два счёта, – пообещал следователь.
Возвратившись в свой кабинет, Алексей положил заявление в сейф и достал из нижнего ящика письменного стола мешочки с сахаром, индийским чаем и печеньем. Затем он направился в кабинет под номером пять, где размещались помощники прокурора Авергун Мелисса Марковна и Торхова Ульяна Васильевна. Туда он заглянул с традиционным шутливым возгласом:
– Добра-здоровья, милые барышни! А не попотчуете ли чайком странника?
– Здоровы будем, Ляксей! – отрываясь от бумаг, в тон ему ответила сленгом начала двадцатого века Авергун – крупная темноволосая 35-летняя женщина с неприступным от природы выражением лица. – Почифирить
захотелось за чужой счёт? Так знай, Ляксей, ты – не медаль, и место тебе не у нас на шее! А шёл бы ты в люди… Работать!

Мелисса Марковна, зная литературное пристрастие Подлужного к тёзке и великому пролетарскому писателю Горькому, которого тот зачастую обильно цитировал, сейчас «била» гостя его же «оружием».
– Так я же не задарма, – деланно обиделся визитёр, демонстрируя прихваченные атрибуты чаепития. – Я же только за кипяточком.
– Раз так, то милости просим, – «подобрела» Торхова – ровесница Авергун, поразительно внешне похожая на соседку по кабинету.
Метко подмечено, что кресло формирует чиновника. Профессиональная деятельность накладывает «несмываемый» отпечаток на лик и личность человека. Вместе с тем и сама персона тянется к тому занятию, что соответствует её внутреннему укладу. Симбиоз, как говорится. И в конечном итоге, в профессиональной прокурорской орбите удерживаются исключительно те, кто родился с инстинктом преклонения перед порядком, установленным свыше. Регламент для них превыше всего.
Поэтому закономерно, что обличье прокурорских работников несёт на себе печать строгости, читаемую сторонним оком «за версту». На челе у служителей права словно начертано знаменитое латинское изречение: «Пусть мир летит в Тартарары, но торжествует закон».
Логично, что такой внешностью обладали и Авергун с Торховой. Да и на себе Подлужный периодически «схватывал» черты чрезмерной пунктуальности и педантичности. Однако его бунтарский дух свободомыслия неизменно брал верх, когда догмы железной дисциплины входили в противоречие с основополагающими постулатами социальной справедливости. С истинной законностью. В этом плане Алексей всегда несколько выпадал из «общей обоймы».
Вот и сейчас, присаживаясь к приставному столику, за которым традиционно протекали чаепития, больше похожие на мини-паузы для разрядки, он хитроумно осведомился:
– А вот ответьте мне, пожалуйста, милые дамы, на один вопрос, а то я недавно попал в неловкую ситуацию в приличной компании… Вот с точки зрения этикета, какой рукой правильнее размешивать чай: правой или левой?
– Да мне думается, что хоть так, хоть эдак, – пожала плечами Мелисса Марковна, включая электрический чайник.
– Не скажи, – не согласилась с ней Ульяна Васильевна. – Ведь чай к нам завезли не то из Китая, не то из Индии. А у индусов, например, левая рука считается нечистой.
– Ну, хорошо, – простодушно согласилась с ней Авергун. – Правой так правой. А что нам Ляксей скажет?
– Да уж, не томи, – поддержала подругу Торхова.
– Вообще-то, – рисуя недоумение на лице, пожал плечами Подлужный, – воспитанные люди размешивают чай не рукой, а маленькой ложечкой…
Вот так, сопровождая разговор приятельскими подначками и «шпильками», которые были приняты в их среде, троица быстро приготовила заварку и принялась пить тонизирующий напиток с печеньем и конфетами. Под охи и ахи коллег Подлужный живописал им треволнения минувшей ночи, местами кое-что преувеличивая, и уже иронизируя по поводу пережитых страхов.

Кратковременный «релакс» взбодрил Алексея. И он, ощутив прилив свежести, отправился восвояси, попутно пригласив из вестибюля мамашу с дочкой.
Усадив Платуновых в кабинете, он известил их: «Слушаю вас». Подлужному было известно не только из курса криминалистики, но и из собственного опыта, что налаживать контакт с потерпевшей стороной лучше всего с так называемого свободного рассказа.
Раскрашенные «разноцветные фифочки» зашушукались, решая, кому из них начинать. «Стартовала» мамаша:
– По какому праву недоросля забирают в вытрезвиловку, – подвывая, нудила она докучливой осенней мухой. – Я справлялася у адвоката. Несовершеннолетних ващще не должны туда забирать. А Регинку без разбора ухватили. У нас что, Кампучия? Пол Пот командовает?
Ну, выпимши была девка – нихто её за то не похвалил, так не значит, что её в тошниловку пихать надоть. Да ещё и учинили с дитём такое зверство! С девочкой незапятнанной… Я до Михал Сергеича Горбачёва дойду!
– Кгм-кгм, – кашлянул следователь, призывая тем самым Платунову-старшую «не распыляться».
– …Она ж нетронутая была-а! – в конце тирады опять взвыла фистулой рассказчица, по-матерински скорбя по нежданно-негаданно утраченной целомудренности дражайшей доченьки.
Н-да… Свободный рассказ явно не получился. И потому следователь, бешено подмываемый позывом завершить занудное нытьё несчастной мамаши мужским ехидно-неизбежным: «Аминь!», устало и с подавляемой зевотой спросил:
– Всё?
– Всё, – растерянно подтвердила родительница.
Она и сама удивилась тому, что та исступлённая материнская исповедь, которую она неимоверно долго готовилась излить, столь невероятно быстро иссякла и выплеснулась мимо. Вовсе не так, как она хотела.
Подлужный устыдился эмоционального порыва. Снимая неуместную неприязнь к размалёванным существам, он пробегал глазами по тексту заявления и корил сам себя: «Алый, ну ты чего?! Уймись. Ведёшь себя хуже чинуши. Вот сидят они, одна к одной, с одинаково выпученными остекленевшими глазами, подобно совушкам на ветке, с надеждой сопровождая каждый твой жест. Мамаша, так та вообще пялится на тебя, как на гинеколога-белошвейку, обязанного вернуть её чаду безвозвратно утерянную девственность. Люди же пожаловали с глубоко интимной и деликатнейшей бедой не куда-нибудь, а именно сюда, где им единственно в состоянии помочь».
– Давайте по-человечески познакомимся, – словно повинившись, проронил сотрудник прокуратуры. – Меня зовут Алексей Николаевич. А вас?
– Меня? – вопросительно ткнула родительница себя пальцем в грудь. – Тово… Ирина Осиповна. Фамилья – Платунова. А дочку – Регинка. Регина Андроновна. Фамилья – тож Платунова. Ага. Я работаю продавщицей. На колбасе стою. А Регинка учится в школе-магазине, тут же, при гастрономе. Ага.
– Ясно, Ирина Осиповна, – остановил её Алексей. – Давайте-ка, послушаем рассказ от первого лица. Пусть нам Регина изложит события того дня. Начинай, Регина, – ободряюще кивнул он головой.
И девушка, волнуясь и сбиваясь, начала свой рассказ:
– В тот день, 26 апреля, я с подружками Катькой… ой… с Катей и Леной пошла на Каму смотреть открытие навигации. Под вечер. Катя купила бутылку вина, и мы её распили. Я раньше вина не пробовала. Опьянела. Пошли обратно по Компросу… Ой… По Комсомольскому проспекту. Проходили мимо магазина «Аметист». Уже стемнело и огни зажглись. На витрине разные украшения красиво так… переливались. Я остановилась, и от подруг отстала. Любуюсь украшениями и пою: «Обручальное кольцо-о…». Потом – «Малиновки заслышав голосок». Вроде не так, чтоб громко. Вдруг, голос: «Слышим, слышим твой голосок». Оглянулась – милиция! Меня забрали и привезли в вытрезвитель. Там меня мужчина в белом халате посмотрел. Рядом с ним – офицер. Ну, помню, что погоны со звёздочками. Начали спрашивать: кто я да откуда. Я – ни гу-гу. Тогда меня женщина-милиционер увела в эту… в комнату к другим женщинам, которые пьяные. Раздела и положила в кровать. Сама ушла и дверь комнаты снаружи на железяку закрыла. В голове у меня шумело и кружилось. Потом стихло, и я уснула…
– Так-так, – кивнул ей Подлужный, подавая тем самым знак, что он внимает неотрывно.
– Ночью проснулась, – приободрилась Платунова-младшая. – Захотела в туалет. Так, по маленькому. Я побарабанила в двери, а женщины-то той нету. Там в дверях есть маленькое окошечко, туда мужик какой-то сунулся и спрашивает: «Чего?». Я забоялась – и прыг в кровать. Полежала. А в туалет пуще прижало. К дверям. Стучуся. Опять тот мужик: «Чего надо?». И уж на третий раз я говорю: «Чего надо, чего надо… В туалет хочу». Мужик меня в туалет и повёл. Он в форме был: в милицейских брюках и рубашке с погонами. На погонах золотистые блестящие полоски. Ну, пошли. А на мне одна простынка с постели – я в неё закуталась. Завёл меня мужик в пустой туалет. Я только оправилась, а мужик заскочил… и это сделал. А утром-то я протрезвилась. И когда офицер снова стал спрашивать, я и призналась, кто такая, назвала фамилию, школу, где учусь, и меня отвели в инспекцию по несовершеннолетним, а оттуда – домой.
И обесчещенная девушка (если верить её утверждениям) завершив откровение, потупилась
– Значит так, Регина, и вы, Ирина Осиповна, – приступил к решительным действиям Подлужный, – отныне и до окончания… действий, выполняемых мной, забудьте, что я мужчина. Я для вас – спец-гинеколог, который должен знать всю подноготную. Извините, но вы сами себя, мягко выражаясь, в такую позу поставили. Поэтому – без обиды, если что не так. Ясно?
– Ясно, – проглотила слюну мамаша.
– Да, – кивнула головой девушка.
– Ты, Регина, до того милиционера в половую связь вступала?
– Не-а, – произнесла та, заливаясь краской стыда.
– То есть, с ним – в первый раз? – конкретизировал ситуацию Алексей.
– В первый… И в последний, – помедлив, тихо добавила Платунова-младшая.
– У тебя из-за полового акта выделения из влагалища были?
– Маленько. Кровь была.
– На простыню попала?
– Не-а, он её с меня сдёрнул и бросил на столик.
– Но ты же вытиралась чем-то?
– Он мне эта… тряпку белую давал. Потом забрал её.
– А у него выделения были?
– В смысле? А, да. У него это… брызгало… мне на… попу. Он же меня спиной к себе… Сам сзади был. И он тоже… это… вытер.
– Ты не сопротивлялась ему, не кричала, не стучала в двери?
– Нет, – разом обмякла девушка.
– А што?
– Забоялась. Он пугал, что расскажет всем про меня. Бумагу напишет куда надо, что я пьяница. И в газету – тоже. А если буду молчать, то он всё прикроет. Говорил, что через такое все… бабы проходят. Месяцем раньше, месяцем позже – какая разница.
– В палате женщинам рассказывала?
– Не-а.
– А што?
– Забоялась. И стыдно было.
– И они ничего не видели и не слышали?
– Не-а. Они спали. Ажно храпели.
– Допустим. А дома? Матери-то, небось, пожаловалась?
– Не-а, – как заведённая заладила Регина.
– Тоже забоялась?! – недоверчиво воскликнул Подлужный.
– Забоялась, – прошептала девушка, закрывая лицо ладонями.
– Х-ха! – непроизвольно вырвался у Алексея неопределённый возглас. – Боялась, боялась, а через полтора месяца – вдруг пожаловалась? С какой же стати бояться перестала?
– Да она же заболела! – жалобно вскрикнула, суровая внешне мамаша. – Не подвезло ей.
– Чего-чего? – не сориентировался в её стенаниях следователь.
– Не подвезло-о! Они от школы-магазина недавно медосмотр проходили, – зло сверкая глазами, принялась растолковывать Ирина Осиповна. – И у Регинки того… гонорею нашли. А до того она терпела и ото всех скрывала.
– Эх-ма! – не сдержался Подлужный. – Хорош подарочек!
– И в диспансере ей сказали: покуда не признаешься откеля – лечить не будем, – миновав критическую точку, относительно спокойно заговорила многострадальная мамаша. – Мы сказали, а главный врач к вам и погнал.
– Сюрпризик, – почесал затылок следователь. – Что ж, давайте, так сказать, ближе к телу. У тебя, Регина, на теле повреждения имелись.
– Синяки. Тут и тут, – указала девушка на бёдра.
– Отчего?
– А он, мужик-то, шибко меня к себе тянул.
– Показывала кому-то синяки?
– У-у.
– Опять забоялась.
– Угу.
– Тьфу! – раздосадовано изобразил воздушный плевок Алексей. – Голову даю наотрез, что как только приехала из вытрезвителя домой, тщательно помылась и постирала нижнее бельё. Так?
– Угу! – почти восхищённо уставилась Регина на него, поражённая его прозорливостью.
– Угу, – передразнил её Подлужный. – Сейчас подумайте, уважаемые мои дамы, насколько блестящая, без преувеличения, перспектива перед нами открывается. Статья 117 Уголовного кодекса, устанавливающая ответственность за изнасилование, предусматривает три формы недозволенного воздействия на женщину: физическое насилие, психическое – в виде угроз, а также беспомощное состояние потерпевшей.
Свои рассуждения Подлужный сопровождал, для пущей убедительности, демонстрацией свода уголовных законов обеим замороченным кумушкам.
– Берём физическое воздействие. Доказательств на сегодня – ноль целых ноль десятых. Если нечто на теле и было, то сошло. Ну, назначу я судебно-медицинскую экспертизу. Специалисты обследуют Регину и констатируют, что спермы не обнаружено. Правда, дефлорация имела место, то бишь, целостность девственной плевы действительно нарушена. И тут же отметят, что давность упомянутого телесного повреждения – более двух недель. Конкретнее сроков они не назовут. Что нам сие даст по отношению к периоду изнасилования? Да ничего. Милиционеров-самодуров я встречал, но круглых дураков – извините. Сграбастаем мы потенциального насильника, а он нам и врежет промеж глаз: «Гражданин следователь и иже с вами! Я глубоко сожалею, что какой-то подонок испохабил милую Региночку ещё в первом классе. Ведь давность-то более двух недель. Значит, акт телесного вандализма над несчастной девочкой мог быть и в детском саду».
– Это ж… гадство! – возмутилась Платунова-старшая.
– От первой бесперспективной зацепочки мы цепляемся за вторую, – не отвлекаясь на возглас, развивал пояснения для женщин Алексей. – То бишь, ухватываемся за гонорею. Она, образно выражаясь, – гусарский насморк. В век научно-технической революции её вылечить или, на худой конец, заглушить, что высморкаться: ударный двухнедельный цикл приёма антибиотиков – и реабилитация. У Регины-то вензаболевание выявлено. Теперь прикиньте: а если у насильника его уже нет. Что это? Это гол в собственные ворота.
Подлужный замолчал, давая парочке оценить сложность ситуации. Мамаша и дочка тупо молчали. Тогда он продолжил развивать нить вполне вероятных событий:
– Я, разумеется, чуточку утрирую. Уж простите. О том сообщаю вам, так сказать, для расширения кругозора. Двигаемся дальше. Берём угрозы применения насилия. Обосновать словесные запугивания, прозвучавшие тет-а-тет, архисложно. Вернее – нереально. К тому же те угрозы были обращены в будущее и носили некий дискредитирующий характер. Снова «в молоко», как обожает говорить один мой знакомый коллега. То есть, мимо.
– Вот же… гадство! – «заклинило» Платунову-старшую.
– Остаётся уповать на беспомощное состояние потерпевшей, – с критической миной на лице посмотрел Алексей на Платунову-младшую, которую по внешнему виду прадеды оценили бы как «молодуха-кровь с молоком». – Регина несовершеннолетняя, чему я был немало удивлён, услышав о том от вас, Ирина Осиповна. Казалось бы, несовершеннолетие – стратегический козырь. Ан нет! Регина же скрыла свой возраст. Да и выглядит она, честно говоря, лет на двадцать. Рослая. Развитые формы. И тэ дэ. И тэ пэ.
– Регинке все больше дают. А ей осенью ишо только семнадцать стукнет, – пригорюнилась Платунова-старшая. – Так что?! – внезапно взъярилась она. – Из-за того поступиться, что девку опозорили? Она же баскущая у меня! Справная! Послушная! Завсегда в шесть домой приходила. Один раз, как на грех, отпросилась подольше погулять – и на тебе! А что глаза начернила да губы красит – вы не хулите. То она с меня всё слупила. С меня моду взяла. Тута я виноватая! А девкой я не поступлюся!
– Никто и не предлагает, – пристукнул кулаком по столу Подлужный. – Настаиваете на разбирательстве в уголовном порядке?
– Настаиваю.
– Быть посему, – даже повеселел следователь от наступившей определённости. – Я ведь просто делюсь с вами сомнениями. Единственный резерв – состояние опьянения и то, что Регина находилась в специальном учреждении, где полностью зависела от персонала. Акт помещения её в вытрезвитель я, положим, изыму. В нём, наверняка, значится, что у доставленной установлена, как минимум, средняя степень опьянения – иначе бы в палату её не водворили. И это предел аргументации? Да, скудновато.
– Моя Регинка не врёт! – возмутилась Платунова-старшая. – Ей что, напрочь веры нету? Милиционер, значит, не врёт, а она, выходит, врёт. Так что ли? Он – белый человек, а она – негр?
– Уймитесь, пожалуйста, уважаемая, – культурно осадил её Алексей. – Милиционера мы пока не допрашивали и он ещё ничего не сказал. Но в вытрезвителе 26 апреля ни вы не присутствовали, ни я. Что там приключилось, ведомо двоим да ещё Господу. И вот вам аналогия на эту тему. Через минуту, предположим, вы от меня удаляетесь к прокурору и говорите, что я вас обозвал всячески. И потребуете привлечь меня за оскорбление. Вас – двое, я – один. И если руководствоваться подобной логикой: кто первый напал или кого числом больше – тот и прав. Эдак любого можно запросто в тюрьму засадить.
– Окститесь! Да что вы тако говорите? – даже перекрестилась мамаша. – Ни в жисть я вам подлянку не удею.
– Да я же пример вам привёл, – заторможено смежил веки следователь, утомлённый примитивизмом её восприятия. – Вникните: ситуация такова, что мне без вашей помощи не обойтись. Вы должны мне подсказать, прежде чем я сунусь в вытрезвитель, как и в каком закуточке откопать улики против гражданина милиционера, если он, конечно, – действительно предатель трудового народа, правовой нигилист и моральный перерожденец. И у нас единственный выход – поймать его на косвенных доказательствах. Растолковываю сей тезис. Слушайте.
– Да-да! – привстала Ирина Осиповна, точно борзая в стойку перед броском на дичь.
– Так, у меня был случай, – раскрыл Подлужный журнал учёта следственных дел, мысленно возвращаясь в прошлое. – Ну вот… К примеру. Женщина обвинила мужчину в том, что тот овладел ею помимо её воли. Уличаемый отрицал факт совокупления. Оба – день, как познакомились. И при всём при том, заявительница оперирует сногсшибательными фактами. Настаивает, что у подозреваемого в нижней части живота – шрам от удаления аппендикса, а в верхней трети левого бедра – углубление с трёхкопеечную монету. Цапаем того, освидетельствуем, и что вы думаете – и шрам красуется, и след от огнестрельного ранения темнеет. Оказывается, его в юности подстрелили, когда он свинью воровал. Жалко: промахнулись малость. На пять бы сантиметров правее… И эс ист эрледигт
, – как говорят в Берлине. Будь выстрел удачнее, и насильник уже ни на кого и никогда не покусился бы. Ферштейн?
Ну, то есть, понимаете?
И Алексей выдал длительную паузу, подобно знаменитому актёру Щепкину в ожидании овации при первом появлении в спектакле перед зрителями. Или неосознанно подражая легендарному советскому футбольному форварду Всеволоду Боброву, который на длительном замахе блестяще уложил на газон знаменитого венгерского вратаря Дьюлу Грошича, а сам с мячом пешком вошёл в ворота. Однако аплодисментов не последовало: и проблеска мысли не отразилось на обильно размалёванных мордашках компаньонок по несчастью. Мать с дочерью лишь переглянулись с постными физиономиями, недоумённо пожав плечами.
– А то ещё казус выдался, – листая журнал, вдохновлялся Подлужный былыми победами, действуя по принципу «Бойцы поминают минувшие дни и битвы, где вместе рубились они».
– Жил да был некто Петрюк. Врач-терапевт, к вашему сведению. Жена у него уехала на курорт. Он обманным путём заманил к себе в жилище пациентку и трое суток держал там, на манер кавказской пленницы с вечера пятницы до утра понедельника. И страдал тот Петрюк любопытной особенностью: стоило ему совершить коитус, изъясняясь по-научному, а попросту говоря – акт совокупления, как он непременно пожирал здоровенную тарелку наваристого супа харчо. То блюдо в трансформированном виде поступало в предстательную железу, сублимировалось в зажигающий мужской субстрат, порождало либидо – и круговорот возобновлялся. За трое суток умыкнутая «кавказская пленница» сварила «две ведёрных кастрюли». Так их изящно именовал сам Петрюк. Понимаете? – изощрялся Подлужный, стремясь вызвать нужные ассоциации у Платуновых.
– И чо? – выгнулась знаком вопроса дородная мамаша.
– Зачем я ворошу это старьё? – наклонился туловищем следователь к ней. – Да затем, что стоило мне зачитать показания «кавказской пленницы» жене Петрюка, как та моментально «поплыла». И заявила: «А ведь, правда! Чё уж кривить-то… Этот проглот обожает харчо. Особливо «после того». Но при мне он больше миски за неделю не съедал, козлина безрогая!»
И Алексей чуть содрогнулся в беззвучном хохоте, соблюдая этикет и служебную честь. Мать и дочь Платуновы отреагировали на странное поведение следователя с опаской: они то косились на телефон, вспоминая номер вызова экстренной психиатрической помощи, то на плотно прикрытую дверь, готовые «задать драпа».
– Э-эх, доля наша аховая, – поскучнел сотрудник прокуратуры. – Я же не ковёрный на арене цирка, чтобы веселить вас вечер без перерыва. Я же вам излагаю для понимания. Возможно, нечто похожее возникало у Регины с мужчиной в милицейской форме, а?
– У Регины? – поражённо уставилась на ту мамаша. – Она с ним суп не ела. Точно!
– Ф-фуу, – разочарованно выдохнул Подлужный. – Поймите, непрофессионально совать свой длинный нос в милицию без чётких ориентиров. Если вы рассчитываете, что когда я нагряну туда, и милиционеры умрут от радости, то глубоко заблуждаетесь. Если двоечника уведомить об ошибке, то он сотрёт свою мазню с доски, глазом не моргнув. Выход один: устроить облаву в берлоге с рогатиной, когда медведь сладко сосёт лапу. Вникаете? Напоследок доходчиво расскажу вам неприятную бывальщинку, а вы мозгуйте.
– Да-да! – хором напряглись для мозгового штурма мать с дочкой.
– Нынче, в мае, – ретроспективно прищурился Алексей, – к нам в прокуратуру поступило «сообщение о двух ногах». Иначе говоря, пришла некая гражданка Дёмина с устным заявлением о том, что в отношении её трёхлетней дочери Кати жилец малосемейного общежития учинил развратные действия: трогал руками половые органы девочки, усаживал её к себе на колени голой попкой. Во всяком разе, именно так маме Катенька поведала. Дёмины жили на первом этаже, а жилец – позже установили, что это Василий Липин – на пятом. Вытворял Липин художества с малышкой наедине. У малышки повреждений никаких, кроме незначительного покраснения, что вполне может быть списано на обычное раздражение. Сосед же сверху категорически детский лепет Катюшки отрицал. Заявил, что её вообще не знает. Кому верить?
– Кхе-кхе, – дружно закашлялись заявительницы.
– Сыграли мы на том, – самодовольно изобразил удар кулаком Подлужный, – что семьи Дёминых и Липиных отношений не поддерживали. И предварительно здесь, в моём кабинете, бегала Катюшка и в присутствии педагога показывала: «…А вот у етой стенки у дяди Васи в комнате стоит клавать. На ей мы сидели. А вот тут у ево окоско. А у окоска стол. А на столе плитка са скавалодкой. А вот тут, в угойке, стоят удоцки…». Я же только успевал записывать её «писк» и рисовать схему с её слов. Спустя час мы у этого борова произвели осмотр, железно подтвердивший правду маленькой пискуньи. Да ещё откопали дичайшую порнографию. Короче, в дальнейшем на этого свина повылезало со всех щелей и дырок: судимости за разврат, выявились девочки постарше, которых он за конфетки водил к себе… Во как! Посему, Регина, лелею надежду, что и вы изыщите доказательственную аналогию?
– Но я же не была в квартире у милиционера, – простодушно пояснила девушка.
– Ооо! – закатил глаза к потолку Алексей, демонстрируя Всевышнему то, до чего же он измотан и обескровлен. – Кончаем эту бодягу. Переключаемся на следующий диапазон. Регина, тебе установочные данные мужчины в милицейской форме известны: имя, фамилия, звание, должность?
– Не-е-ет. На погонах у него были эти… три блестящие полоски. А по имени или по фамилии при мне его не называли.
– Точно, три полоски?
– Точно.
– А почему ты так уверена?
– А потому, что когда он… это саменькое делал, то наклонил меня вперёд. Я руками на такой… На маленький столик опиралась. А на стене же зеркало висит. Сам-то он лицом к моей шее прижался. А погоны в зеркале, когда он… это… ёрзал, было видно…
– Угу, выходит сержант. Опиши-ка его, пожалуйста: рост, телосложение, лицо, голос.
– Он такой… Не высокий и не низкий. Полноватый, животик свисает. Мордастый. Волосы тёмные, короткие. Глаза карие. Губы полные. Так-то он симпатичный…
– Гос-споди! – окрысилась на неё мамаша и отвернулась к стене.
– Так-так, – не обращая внимания на Платунову-старшую, уточнял следователь. – А голос?
– Такой низкий, хрипловатый.
– По голосу его сможешь опознать?
– Смогу. Я по голосу его не хуже запомнила, чем по лицу.
– А какую фразу он чаще всего произносил?
– Фразу? Как её… Эту: «Тише, дурёха! Стой смирно, не дёргайся, и всё будет хоккей».
– Хоккей, – раздумчивым эхом повторил Алексей. – Ты, Регина, настраивайся на то, что в ближайшем будущем тебе предстоит опознавать его сначала по голосу, а уж затем – по внешности. Уловила?
– Уловила.
– И ничего и никого не бойся. Где бы ты ни была со мной, везде я – самый главный. Заволнуешься – посмотри на меня. Уловила?
– Уловила.
– Пока ты, Регина, посиди в коридоре, а я приму заявление о совершённом преступлении по всей форме, с предупреждением об уголовной ответственности за заведомо ложный донос по статье сто восьмидесятой уголовного кодекса у твоей мамы. Также я признаю её законным представителем несовершеннолетнего, а уж потом допрошу тебя. Понятно?
– Да, – ответила девушка, вставая со стула.
Она уже взялась за дверную ручку, как вдруг Подлужный спохватился и остановил её:
– Прости, пожалуйста, Регина. Погоди. Вконец зарапортовался. Кое-что упустил. Ты утром, 27 апреля, почему дежурному по медвытрезвителю, офицеру то есть, не пожаловалась на того мордастого?
– Забоялась. А вдруг у них так принято… И ещё. Этот же, мордастый, обещал, что никто ничё не узнает.
3
Суматошные сутки истекали, когда Подлужный добрался домой – на улицу Авиастроителей. Там Алексей принял душ, поужинал, почистил зубы и упал в постель. Полуторасуточное бодрствование измотало его. Однако в тридцать один год закалённый мужской организм восстанавливается быстро. Живее, чем у проглота Петрюка. Семи часов полноценного отдыха для того, несомненно, окажется предостаточно.
И хотя тело следователя требовало срочного отключения, да вот только нервную систему и перевозбуждённый мозг сон не брал. В голове галлюцинаторно и вперемешку бродили фрагменты событий недавнего минувшего.
Ан у Подлужного имелся проверенный способ впадения в томный поток дремоты и вручения сознания во власть Морфея: нужно было думать о приятном. И он мысленно нырнул и поплыл по реке времени, возвращаясь на восемь лет назад. К тому памятному случаю, что свёл его с Татьяной Серебряковой.

Отслужив «срочную» в армии, Алексей поступил на юридический факультет Среднегорского государственного университета. По некоторым меркам – относительно поздно. Зато окунувшись в студенческую среду, он многое наверстал. Способный, непоседливый и инициативный студент развил бурную деятельность: играл за «альма матер» в футбол, участвовал во всесоюзных олимпиадах и научных конференциях, избирался от университета депутатом городского Совета народных депутатов. Депутатский статус повлёк за собой то, что его приняли в Коммунистическую партию Советского Союза.
Но было у него и ещё одно, и притом весьма нетривиальное, увлечение. Со своим новым другом и сокурсником Колей Бойцовым и другими студентами юрфака он организовал первый в истории областного центра городской студенческий философский клуб. В начинании их поддержали заведующий кафедрой философии профессор Коршунов Владимир Вячеславович и секретарь парткома университета Сочнов. В Среднегорске в ту пору не было философского факультета ни в одном из ВУЗов, и Коршунов делал всё возможное, чтобы поднять престиж философских наук. Подлужного и выбрали первым президентом философского клуба.
В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов в университете вошли в моду, помимо академических, апробированных форм обмена мнениями, и так называемые политбои. В них студенты «бились насмерть», как правило, доказывая преимущества советского образа жизни над «разными прочими шведами»
. В лидерах-полемистах числились юристы и экономисты. И в том незабываемом сентябре их ожидала «интеллектуальная сеча». К тому же на весьма необычную тему.
Так как в первом раунде «принимающей стороной» являлись «счетоводы» (как их не без иронии именовали правоведы), то и право выбора предмета спора было за ними. Но с учётом одного непременного условия: проблематика не должна была входить в программу обучения ни одной из сторон. И следует признать, что «идейный гуру» студентов-экономистов Дима Озеров остановился на весьма неожиданной теме: «Мона Лиза – непревзойдённый образец художественного творчества». А юристов об этом, в полном соответствии с правилами, известили за три дня до диспута. Так что, Подлужному «со товарищи» пришлось изрядно попотеть, чтобы подойти к поединку во всеоружии.
В тот знаменательный вечер Алексей шествовал из университетской библиотеки, где ему выдали книгу Клары Цеткин
«Воспоминания о Ленине». Оттуда он направлялся к актовому залу главного корпуса, на ходу продумывая ключевые штрихи своей речи. Но вдруг его, материалиста до мозга костей, некая иррациональная сила заставила отвлечься от дум, устремив свой взгляд вдаль. И в университетской сутолоке парень отыскал силуэт загадочной особы. Почему в тысячной толчее взор выхватил именно её, студент и сам не понимал. Однако было именно так.
Сентябрьский вечер выдался тёплым, и девушка была в платье, туфлях «на шпильках» и с элегантной дамской сумочкой. Накрапывал тёплый дождик, и потому над головой неземной недотроги какой-то парень, почтительно переступая ногами на некотором отдалении, держал зонтик. По мере приближения парочки Алексей разглядел, что дивную леди сопровождал лидер «счетоводов» Дима Озеров.
Мыслящее серое вещество Подлужного впало в кому. Его тренированное сердце футболиста на несколько мгновений замерло, а кровь прекратила свой неустанный бег. И он кратковременно застыл и онемел. И с заворожённым и весьма забавным видом стал ожидать дивную незнакомку. Увы, даже не сообразив, что надо бы хоть как-то скрыть своё состояние.
Впрочем, подобные меры предосторожности оказались излишними. «Голубки», минуя оцепенелое «изваяние», не удостоили его и толикой внимания – настолько неземного очарования прелестная синеглазая блондинка была поглощена беседой со «счетоводом». Недотрога из прекрасного потустороннего измерения, воркуя с везунчиком, прошла мимо, оставив после себя божественную ауру Хрустальной Красоты и Чистоты, а равно – странного типа, мимолётно и невзначай растерзанного и распятого ею.

Подобную сердечную рану Подлужный пережил лишь однажды – в далёком детстве. Он тогда посещал ясельную группу. На днях ему должно было исполниться три года – уже большой мальчик. И малыш решил преподнести маме сюрприз: после ужина самостоятельно одеться. Маленький джентльмен выгреб из шкафчика одежду и обувь, укрывшись в уголке за шкафами, чтобы никому не мешать. Близ него шумели нянечки, воспитательницы, малышня и родители, спешащие домой, а Алёшка никого не замечал, вкривь и вкось натягивая на себя шаровары, гольфы, ботинки. Он усердно пыхтел и опасался не поспеть с осуществлением грандиозного замысла.
Внезапно в ясельках воцарилась тишина – то пришла его мама. Ведь тогда она была заведующей детским садом. Однако, буквально тут же безмолвие было взломано людским гомоном: то его маму приветствовали родители, к ней обращались воспитательницы и нянечки, с ней делились новостями её воспитанники. Вот какая была у Алёшки мама – самая долгожданная, самая нужная и самая главная! И она тоже приветливо здоровалась с взрослыми, что-то подсказывала сотрудницам, делилась радостью с малышами. И для каждой крохи у неё находилось то, что требовалось: одному бутузу ласково пригладила волосы, второго рёву успокоила, со следующей болтушкой и лопотуньей оценила обновку. Вот только своего бесконечно преданного сына, одевшегося «сикось-накось», она не заметила и не оценила. Хоть усердно и искала глазами.
И самый любимый на свете человек удалился из раздевалки в группу без него. От чудовищной несправедливости Алёшка заплакал. Нет, он не закатил по-девчоночьи истерику. Он протиснулся ещё дальше за шкафчики и, молча, пустил скупую и сдержанную мужскую слезу. Там его, «зарёванного посиневшего тихушника», через четверть часа и обнаружили насмерть перепуганные мама и нянечки. А в Алёшкиной душе навсегда запечатлелось то, как ненароком и всерьёз способна обидеть однолюба-мужчину любимая женщина.

Вот и сейчас, много-много лет спустя, едва-едва завидев женщину своей мечты, едва-едва ощутив предчувствие Божественного Вознаграждения, Подлужный вдруг пережил Великий Облом и осознание горькой утраты ещё не обретённого… Но в состоянии потрясённого сопливого карапуза он пребывал лишь миг. Нет, Алексей был не из тех мужчин, что готовы были вот так запросто уступить суженую (в чём он уже ничуть не сомневался), какому-то там завхозу Озерову. Сердцебиение его возобновилось, навёрстывая упущенные мгновения. Последовал молниеносный спурт, и на повороте к главному корпусу романтик нагнал любезничающую парочку, лихорадочно изыскивая свой шанс. И таковой не замедлил ему представиться.
Как уже отмечалось, тем вечером накрапывал дождик. И когда мимо стихийно возникшей группы из трёх человек пронёсся какой-то разгильдяй на велосипеде, то заднее колесо его драндулета скользнуло по луже, подняв целый веер брызг. Студентка испуганно вскрикнула, а её кавалер заодно с третьим лишним (в каковых пока фигурировал Подлужный) наградили неуклюжего чурбана массой эпитетов. Впрочем, нелицеприятные определения вряд ли догнали непутёвого чудака, умчавшегося вдаль.
Само по себе маленькое происшествие не имело бы далеко идущих последствий, если бы каскад воды не обрушился на бездомного брошенного рыженького котёнка, в полной безнадёге приковылявшего неведомо откуда под куст сирени. Ему и без того не фартило в этой едва начавшейся жизни, а тут ещё и неприятный душ целиком достался ему одному. И от безысходности и отчаяния он возмущённо запищал из последних сил.
Прекрасная незнакомка отреагировала на призыв маленького существа о помощи на удивление оперативно: она тотчас остановилась, шагнула на газон и присела на корточки перед мокрым взъерошенным и не очень-то симпатичным созданием.
– Ой, кто это у нас тут так плачет?! – участливо воскликнула она мелодичным чистым сопрано, разглядывая найдёныша.
– Котяра… Беспризорный, наверное, – поглядывая на часы, безучастно проинформировал её Озеров, словно девушка без него не могла определить кто перед нею.
– Ах, ты, мой маленький бедняжка! – с непередаваемым состраданием обратилась незнакомка к котёнку, приглаживая указательным пальчиком шерстинки у него на голове и окидывая его таким нежным взглядом, что Алексей сердце отдал бы за то, чтобы оказаться на месте лохматого бедолаги. – Ты, наверное, потерялся? Замерз, да?
– Кха-кха! – громко и нетерпеливо откашлялся у спутницы за спиной Озеров.
– Дима, нужно что-то делать, – озадачила его девушка.
– А чего делать-то? – ответил ей вопросом тот. – Что ты предлагаешь?
– Я не знаю, – честно призналась недотрога.
– Танюша, мы опаздываем – смягчая свой тон, пытался вразумить её Дмитрий. – Пойдём. Нам же надо ещё тезисы выступления повторить.
– Нет, я так не могу, – выпрямляясь, уже решительно проговорила его спутница, открывая сумочку. – Сейчас я только достану платочек…
Откровенно говоря, если бы не эта самая Таня, Подлужный, подобно Озерову, скорее всего, тоже прошёл бы мимо. Но возможность стать сподвижником необыкновенной девушки, приобщиться к её бытию, всё изменила в мгновение ока…
И Алексей, опережая в переборе вариантов Озерова, а в действиях – девушку, неожиданно выдвинулся вперёд и взял из травы грязный дрожащий комочек. Окончательно завладевая инициативой, он обратился к слегка опешившим экономистам: «Привет, Дим! Здравствуйте, Таня! Давайте пока отнесём его в «дежурку». Ну, где сидят вахтёр, уборщицы. А после дебатов заберём. Идёт?»
Так они и поступили. Подлужный принёс котёнка в дежурную комнату, где на пару с Танечкой почистил и просушил его дамским платочком. При этом Алексей касался нежной атласной кожи рук девушки, вдыхал аромат её тела, общался, устанавливая социальный контакт, и…
Подлужный «не добрался» до последующих событий. В том числе до диспута между «завхозами» и «законниками»… Улыбка сладких воспоминаний ещё играла на его губах, а старший следователь прокуратуры уже спал, периодически подрыгивая ногами – то он рефлекторно разряжался от нервных перегрузок и от навязчивых образов убийцы Кузьмило, невезучего Кротова, горемычной мамаши Платуновой…

Глава третья
1
Подлужный проснулся в половине седьмого утра по звонку будильника. Он не был разбит предыдущим перенапряжением. Он был свеж и, потягиваясь в постели, быстро входил в тонус. Ощущение готовности к борьбе с новыми испытаниями подстёгивалось тем, что под утро ему приснилась Регина Платунова. И не просто так, а с той произнесённой ею в прокуратуре сакраментальной фразой, что теперь представлялась ключевой в раскрытии изнасилования. Если, конечно, девушка не лгала. Если криминал действительно имел место. Отныне в деле установления истины Алексей в гораздо меньшей мере зависел от не слишком толковых мамаши и дочки. В том числе и от того, сообщит ли ему сегодня Регина что-то толковое, либо нет.
«Ай да Алый! Ай да… сукин сын советского народа! – выражался он высоким пушкинским штилем в свой адрес. – Верной дорогой идёшь, товарищ детектив».
Отличное настроение следователя возросло, когда он после традиционных утренних процедур вышел из дома. Возле подъезда дома его «под парами» поджидал «УАЗик» вневедомственной охраны – Двигубский держал слово.
В половине восьмого Алексей подъехал к месту работы. Несмотря на неурочный час, Платунова-младшая уже сидела на лавочке близ опорного пункта охраны правопорядка, соседствовавшего с прокуратурой. Поздоровавшись с ней, Подлужный сказал:
– Вы посидите пока. Я приготовлюсь, и вас позову.
– Я посижу, посижу, – поспешно заверила его та.
Следователь отпер двери учреждения, отключил сработавшую охранную сигнализацию, прошёл в приёмную, откуда позвонил на пульт охраны. Представился и назвал пароль. Выполнив необходимые процедуры, он пригласил девушку в свой кабинет.
– Что нового, Регина? – обнадёженно обратился он к ней, едва та присела на стул.
– Я вчера всё думала-думала про ваши примеры… И всё поняла, – с затаённой гордостью произнесла девушка, отчего у непосвящённого могло сложиться впечатление, что речь пойдёт не о неких скверных вещах, а о победе пианистки на Международном конкурсе имени П.И. Чайковского. Или на Международном конкурсе артистов балета и хореографов.
– Ну-ка, ну-ка, Регина, я – весь внимание, – подвинулся к столу Алексей, готовый делать пометки.
– Когда ночью этот… водил меня в туалет…
– Давай-ка, до выяснения личности и для удобства, придумаем ему кличку, – предложил следователь. – Что тебе больше всего в нём запомнилось?
– Запомнилось? Эта…, – порозовела Регина. – Руки везде совал…
– Ну вот! Станем условно называть его… Рукоблуд.
– Ка-ак?
– Рукоблуд.
– Ага. Поняла. Ночью этот… Рукоблуд отвёл меня в туалет. В нём есть как бы прихожая и кабинка. Всего одна кабинка. В туалете чисто, пол и стенки отделаны плиткой. Около умывальника висят два чистых полотенца. Над ними – красивое овальное зеркало в пластмассовой красной рамке. Там есть окно с решёткой. У окна стоят два стула, столик, а на столике – пепельница. А утром, когда я призналась офицеру кто такая, то снова захотела… по-маленькому. Туда меня водила милиционерша. Она меня отвела в другой туалет. Он рядом с тем, с первым. Второй туалет с двумя кабинками. Он меньше первого. Там грязно. В нём пол бетонированный. Стенки крашеные: синие внизу и белёные вверху. Никаких полотенцев нет, а кран с холодной водой течёт. Да! Первый туалет закрывается на ключ. И в него других пьяных при мне не водили. А второй не запирается снаружи.
– Умничка! – щедро одарил похвалой Подлужный зардевшуюся горемыку.
– И ещё, – потупилась девушка. – Когда Руко… Рукоблуд со мной делал… ну… это, то снимал с руки часы. Наверное, чтобы не царапались или не мешались. Точно не знаю. И положил их на столик. Часы у него такие красивые, большие, на браслете. Серебристые. И когда он делал… это, то я руками ухватилась за столик, чтоб не упасть. А часы на боку стояли. И на крышке у них написано: «Дембель 1975 – 1977». А остальное так, как я вам вчера говорила.
– Здорово! – сжав правую руку в кулак, поднял большой палец руки кверху следователь. – Убедилась сама: стоит пораскинуть мозгами – и воз почти на горе. Что на горе, я, наверное, перебрал. До вершины – ой-ёй-ёй. И тем не менее, и тем не менее… Сейчас я твои показания запротоколирую. И наша дальнейшая программа такова. После допроса съездишь со своей мамой в амбулаторию живых лиц. Амбулатория – около Центрального колхозного рынка. С паспортом. Постановление на тебя уже у экспертов. Дальше. В четырнадцать ноль-ноль – к вытрезвителю. Одна. Без мамы. Я туда же подойду. Произведём осмотр. Настраивайся. И помни: не теряться и смотреть на меня.
2
Отпустив Платунову, следователь уведомил Двигубского о возбуждении уголовного дела по её заявлению. Начальнику отдела внутренних дел Буйнову о принятом решении Подлужный сообщил очно. По-военному рослый, предпенсионного возраста полковник от переживаний не полез на стенку, не застрелился и не загрыз живьём глашатая печальной вести. Он оседлал своё кресло и принялся вращаться в нём, как маленький в карусели.
– Яков Иосифович в курсе? – собравшись с мыслями, прекратил странные манёвры руководитель районной милиции.
– Обижаете, Леонид Леонидович, – подчеркнул весомость и авторитетность принятого решения следователь прокуратуры. – О возбуждении так называемых актуальных дел руководство ставим в известность в обязательном порядке.
– На милицейском горбу замыслил в райские кущи въехать, Алексей Николаевич? – «спустил собаку внутренней истерии» Буйнов.
– Я сейчас как раз в них и собираюсь въехать, – наполовину пропустил резкость мимо ушей Алексей. – То есть, прибыл для осмотра места происшествия – вытрезвителя.
– Да хоть взорви его – вытрезвитель драный, мне-то что?! – не таил негодования полковник.
– Прошу вас вместе с начальником вытрезвителя Анисиным, для всесторонности и объективности, присутствовать при следственном действии, – корректно уведомил Подлужный Буйнова о собственной позиции.
– Ну, не дай бог, оговор! – вставая, синхронно скрипнул полковник зубами, креслом и дряхлеющими костями.
– Дело возбуждено по заявлению, а не по факту и не в отношении конкретного лица, – слегка задобрил начальника милиции сотрудник прокуратуры, бросив ложку мёда в бочку с дёгтем. – Для того и следствие, чтобы непредвзято разобраться.

При осмотре вытрезвителя, помимо Регины и Буйнова с Анисиным, также присутствовали двое понятых и эскорт в виде угрюмой тишины, прерываемой вопросами следователя и сжатыми пояснениями потерпевшей. Время было дневное, и учреждение от пациентов, очень кстати, было свободно.
Подлужный морально был уже настроен на то, что тяжесть расследования сполна ляжет на него одного. Разбирательство будет протекать, условно говоря, в вязкой болотной трясине: не только без привычного оперативного сопровождения и помощи правоохранительных служб, но, напротив, при их негласном пассивном противодействии. Из-за угла не прикончат, зато при оплошности с наслаждением дадут досылающего пинка в небезызвестное чуткое место.
И наэлектризованная гнетущая атмосфера, плотно обволакивающая следователя и Регину, с первых минут подтвердила прогнозы. Впрочем, реплики девушки, почти не отрывавшей взгляда от следователя, были точны, проясняя лишь те нюансы, что относились к предмету доказывания. И наоборот, они не раскрывали того, что не полагалось слышать на данной стадии посторонним. Сведения, добытые в ходе осмотра, в главном на сто процентов совпали с показаниями Платуновой на допросе.
Наличие двух туалетов – служебного и для вытрезвляемых – из словесного утверждения превратилось хоть и не в определяющую, но всё же улику. Равно как и обычай запирать служебный клозет на замок. Ключ от последнего вешался на гвоздик с внутренней стороны стола дежурного по вытрезвителю.
Следующей «домашней заготовкой» Подлужного явилось изъятие им протокола о помещении Платуновой Регины на вытрезвление. Запись в нём о том, что доставленная отказалась назваться, была зачёркнута и дополнена поверх строк подлинными данными о ней. Из протокола вытекало, что 26 апреля 1987 года в подразделении дежурил не тот наряд, что находился на службе в текущий момент.
Протокольно обозрев акты помещённых в женскую палату и книгу дежурств за подлежащие исследованию сутки, Алексей, не мешкая, настрочил отдельное поручение на имя Буйнова, которое тому и вручил «под роспись». В документе следователь предписывал обеспечить явку в прокуратуру к 10 часам завтрашнего дня сотрудников вытрезвителя, находившихся на посту в злополучную апрельскую ночь.
Регину Подлужный до завтра отпустил, а сам оперативно допросил работников вытрезвителя, заступивших на дежурство с нынешнего утра, о режиме пользования туалетами и порядке вывода вытрезвляемых туда. Наконец, затратив ещё час, он изъял тот искомый блок бумаг, на уличающую силу которых его навела ключевая фраза Регины Платуновой.
3
Очередная насыщенная рабочая смена истекала. В завершение её Алексей на «Волге» райпрокуратуры поспел в морг перед самым закрытием данного безрадостного учреждения. Там ему нужно было получить акт судебно-медицинского вскрытия трупа потерпевшей по одному из расследуемых уголовных дел.
– Сколько зим, сколько лет?! – встретил его в вестибюле шутливым возгласом эксперт Сивков, будто и не случилось между ними вчерашней предрассветной встречи на улице Тихой в доме убийцы Кузьмило. – Каким ветром занесло?
– Хотелось бы заключение на убиенную получить, – озабоченно отозвался Подлужный.
– Как фамилия?
– Зобнина.
– Зиночка, глянь-ка заключение на Зобнину, – крикнул в окошечко кабинета секретаря Сивков.
– Кто спрашивает? – раздался голос той, что была укрыта от Алексея стеной.
– Зинаида Михайловна, это я, Подлужный, – доложил следователь, заглядывая в оконный проём.
– А-а, – узнала его секретарь. – Готово заключение, но без гистологических исследований. Будете брать?
– Буду, буду, – активно подтвердил Алексей.
Расписавшись в получении акта, Подлужный принялся укладывать его в «дипломат»
.
– Чой-то ты хмурый и неприветливый, – шутливо поддел его Сивков.
– Да дела, Антон Иванович, – посетовал следователь. – Кстати, а мою ночную крестницу не вы, часом, препарировали?
– Ту бабёнку из дома у старого кладбища?
– Угу.
– Как же, как же… И её, и второй труп.
– Па-агодите, какой второй труп? – удивился Алексей. – Вы что-то путаете. Труп там один был. Мужчину же, как его… Кротова! на «скорой» в больницу увезли.
– И ничуть я не путаю, – обиделся Сивков. – Ты меня в слабоумные не записывай. По дороге почил в бозе твой крестничек.
– Да ну!
– Вот те и ну, – поддразнил его эксперт. – Интересный случай, доложу я тебе. Крестнику твоему как по темени первый раз обухом-то вдарили, он, естественно, отключился. Внутри – закрытая черепно-мозговая травма, а снаружи – почти нетронутый черепок. Окучив его, рогоносец придушил жену и пошёл с повинной. Топор с собой прихватил – вещдок и подтверждение, так сказать, начала перевоспитания. Позвонил из телефонной будки по «ноль-два». Подождал-подождал, да и одумался: вдруг не добил этого… Кротова. Ну и двинул назад. Про то мне уже следователь Новиков, что из прокуратуры Кировского района, обсказывал.
– Виталий Семёныч?
– Он, он… А любовник тем временем лежит на полу. Валяется себе, – хохотнул Сивков. – Но временно живой. Внутри башки у него здоровенная гематома образовалась. Свеженькая, жиденькая, не оформившаяся пока. Она росла-росла и постепенно отключала центры жизнедеятельности. И благополучно преставился бы мужичок. Самокатом, так сказать. Но…
– …тут на его многострадальную голову объявился следователь Подлужный, – удачно «включился» в монолог Алексей.
– Ага! Не было бы счастья, да несчастье помогло!– на данном отрезке словесного потока Сивков в азарте аж хлопнул себя по ляжкам, присел и зашёлся в трескучем смехе. – Га-га-га! Когда кровопивец вернулся в дом и вторично рубанул гуляку «по барабану», то мозг практически не задел – его ж участковый с ног сбил.
– На пару с Шиловым, – уточнил Подлужный.
– Вот вечно ты мешаешься под ногами, – подосадовал судмедэксперт. – Короче, на черепной коробке Кротова, аккурат в теменной области, получился филигранный разруб. Своеобразная хирургическая операция высокой точности. Через разруб кровь излилась наружу. Гематома купировалась, освободила часть мозга – твой крестничек и задышал. И забормотал. И заматерился, чтоб его перевернуло да подбросило! Да всё ж таки первичное повреждение серьёзным оказалось – несовместимым с жизнью. По дороге Кротов и удалился в мир иной. Се ля ви.
4
От морга до дома Алексею пришлось добираться «на перекладных»: с пересадкой с одного автобуса на другой. И чтобы скрасить унылую поездку в пассажирской толчее, он вернулся к милой его сердцу истории знакомства с Татьяной. К тому эпизоду, когда они оставили котёнка в «дежурке», а сами поспешили на политбой. И вновь превратились из временных союзников в соперников, которые кардинально расходились в оценке творения Леонардо да Винчи, всем известного под названием «Джоконда».
Небезызвестная в университетских кругах аудитория номер восемьдесят семь главного корпуса, выполненная в виде древнегреческого амфитеатра, была забита до отказа. Лидер экономистов Дмитрий Озеров сделал зачин. Он обосновал и раскрыл посыл о том, что портрет Лизы Герардини, супруги флорентийского торговца шёлком Франческо дель Джокондо – не просто шедевр, но непревзойдённое творение на все времена. О чём тут спорить? Потому, излагая тему, Озеров был спокоен и уверен в себе – вариант-то выбран заведомо беспроигрышный. Его речь сопровождалась демонстрацией изображений на большой экран с помощью эпипроектора. И умелой ассистенткой Дмитрия в этом процессе, естественно, выступала прекрасная Татьяна.
«Создавая своё любимое творение, Леонардо да Винчи проявил все грани своего художественного таланта, – как принято «у счетоводов», зачитывал один аргумент за другим докладчик столь увесисто, будто складывал пирамиду Хеопса из блоков. – В том числе гений применил и такой художественный приём как сфумато. Сфумато – едва уловимая дымка, окутывающая лицо и фигуру, смягчающая контуры и тени. Как выражался сам художник – это «некий род тумана». Благодаря ему достигался гипнотический эффект, что делает изображение Моны Лизы почти живым, выражение её лица – неуловимым. Кажется, что знаменитая её улыбка вот-вот разомкнётся и эта красивейшая из женщин произнесёт слово. Её усмешка так приятна, что подобна ласкающей мягкости прикосновения рук! Вот, взгляните крупным планом на её черты, – выдержал паузу Озеров, пока его помощница меняла в аппарате иллюстрацию. – Видите? Мастерство Леонардо здесь достигло таких высот, что выражение лица Джоконды с разных точек – разное. Леонардо применил и такой революционный приём, как концентрический взгляд. Она всегда смотрит на зрителя, откуда бы вы ни глядели на неё. Взгляд Лизы как бы простирается за пределы картины. Убедитесь сами…»
И оратор вновь замолчал, давая возможность Татьяне продемонстрировать собравшимся портрет в разных аспектах. По залу лёгким ветерком пролетел шёпот, подтвердивший, что студенты весьма впечатлены.
«Некоторые недалёкие в искусстве люди, не разбирающиеся в художественных тонкостях, – изобразил гримасу горечи Дмитрий, – пытаются принизить величие Моны Лизы. Они прибегают к недостойным приёмчикам. Говорят, что в изображении замаскирован сам мастер. Или намекают, как выражаются на Западе, на нетрадиционные наклонности да Винчи… Ведь первым владельцем картины после смерти мастера был его любимый ученик Салаи. Или же утверждают, что всё дело в рекламе. В той детективной истории, когда в 1911 году шедевр выкрал из Лувра некто Винченцо Перуджа. А сначала и вовсе подозревали Пабло Пикассо. Его даже арестовывали. О том тогда действительно писали все газеты мира, и была шумиха. Но всё это наносное. Не имеющее прямого отношения к гениальному творению. Истина же заключается в том, что вот уже почти пятьсот лет Джоконде поклоняются миллионы людей. В Лувре, самом большом музее мира, Джоконда – самый посещаемый экспонат. В 1974 году в Японии её посмотрело полтора миллиона человек, а в Москве за два месяца – почти три миллиона! И загадка Моны Лизы, как говорят всемирно известные критики, не в том, что это загадочная женщина, это – загадочное бытие! Мона Лиза – произведение малого формата, всего семьдесят семь на пятьдесят три сантиметра, но всемирно-исторического значения. Или, как выражался великий советский историк искусства и член-корреспондент Академии художеств СССР Борис Виппер: «Джоконда – это одухотворённость, это не умирающая искра сознания»!
Произнеся финальную цитату, докладчик слегка склонил голову и перевёл дыхание, прежде чем его озадачат соперники. Лёгкая задержка оказалась кстати: раздались аплодисменты. Нельзя было утверждать, что публику проняло, но Озерову из вежливости хлопали в ладоши не только «счетоводы», но и «братья-юристы». От них не отстало и жюри, разместившееся в переднем ряду и состоявшее из профессуры и студентов нейтральных факультетов.
– Спасибо, Дмитрий, – поблагодарил Озерова ведущий диспута, преподаватель филологического факультета, профессор кафедры зарубежной литературы Эйбоженко. – У уважаемых оппонентов вопросы есть?
– Позвольте, – встал со студенческой скамьи Подлужный. – Скажите, Дмитрий, а почему вы в своём выступлении даже не упомянули про выставку «Сокровища гробницы Тутанхамона», что экспонировалась в нашей стране в 1973 году?
– А, при чём здесь… э-э-э… Тутанхамон? – как и почти весь зал, недоумевая, посмотрел на Алексея тот.
– Ну как же, ведь у вас один из главных критериев, с позволения сказать, шедевральности – массовость идолопоклонников. А Тутанхамона лицезрело около трёх миллионов советских ценителей искусства. И на «Титаник» до его крушения – тоже.
– Вопрос не по существу, – скривился экономист. – Видимо, не зря я говорил про недалёких в культуре людей…
– Спасибо, маэстро! – вежливо поклонился ему Подлужный, и уселся на своё место.
– Я попрошу спорящие стороны быть взаимно вежливыми, – вмешался в ход дискуссии Эйбоженко, уловив разноречивый шум, как на половине экономистов, так и на половине юристов. – У уважаемых оппонентов ещё есть вопросы?
– Да-да, имеются!
Это громкоголосо заявил о себе сокурсник Алексея Коля Бойцов, которого с его же собственной подачи окрестили «правнуком комбрига Котовского». Он и вправду здорово напоминал собой знаменитого революционера и российского Робин Гуда – комбрига Григория Ивановича Котовского. Крупный, ощутимо склонный к полноте, обладающий недюжинной физической силой, Бойцов от природы был наделён массивной глыбоподобной головой, которую стриг наголо. Большие оттопыренные уши и глубоко посаженные глаза придавали его лицу смешанное выражение потешности и пронизывающей проницательности. Сам же Николай, не только грезивший стать сыщиком, но и реально помогавший сотрудникам уголовного розыска, пребывал при том твёрдом убеждении, что его «мужественно-свирепый вид потрясает до микиток уркаганов
и разную блатную шелупонь»
.
И вот сейчас «правнук Котовского» лихо выдал «домашнюю заготовку» студентов-юристов:
– Разъясни мне непросвещённому, пожалуйста, маэстро Озеров, отчего так любят Мону Лизу в основном мужчины?
– Кхе-кхе, – несколько смешался тот, не улавливая подвоха. – По правде говоря, я не располагаю статистикой на этот счёт. Но если так, то, вероятно, потому, что она красивая женщина…
– Да нет, – вальяжной отмашкой остановил его Бойцов. – Мужчины всего мира, особенно женатые, обожают Мону Лизу потому, что она всегда не только улыбается, но и всегда молчит.
Шутка, что называется, прошла. Аудитория смеялась вне зависимости от болельщицких пристрастий. И на этом фоне Подлужному, которому предоставил слово для выступления Эйбоженко, легче было «поймать нужную волну».
– Перед вами тот, кто не разбирается в нюансах творчества да Винчи. И кого вышучивал маэстро Озеров, – без тени смущения заявил Алексей, умышленно выдержав паузу. – И я же имею смелость отрекомендовать себя «варваром». Я не в силах считать произведения экспрессионизма, футуризма, кубизма и прочих «измов» высшим проявлением художественного гения. Я их не понимаю. Я не испытываю от них никакой радости…
– А не много на себя берёшь?! – выкрикнул кто-то с половины экономистов под общий гул.
– Я попрошу не нарушать порядок! – грозно насупил брови профессор Эйбоженко, восстанавливая порядок.
– Между прочим, только что прозвучали не мои слова. Только что я процитировал Ленина, – «оглушил» забродившую было публику эпатирующий докладчик. – Он их высказал в беседе с Кларой Цеткин. Желающие могут убедиться в этом незамедлительно.
И Подлужный через Колю передал в жюри раскрытую в нужном месте книгу Цеткин «Воспоминания о Ленине». В зале воцарилась тишина. Спорить с вождём мирового пролетариата никто не решался. Мало того, что проделанный «интеллектуальный кульбит» утихомирил противников «законников». Он породил в слушателях эффект некритического восприятия: а что если этот шустрый малый снова примется жонглировать цитатами Владимира Ильича?
– Зато есть подлинная радость, – хитро прищурился Алексей, возобновляя пояснения. – И она у каждого исключительно своя. Это радость любви. Вообразите, что вы безумно влюбились, но вдруг появляется знаток, который день и ночь поёт вам на ухо, что есть девушка гора-а-а-здо красивее. Почему? Да потому, что она лучше накрашена, одета по последней моде, а причёска – шик. Что скажет настоящий мужчина такому эксперту? Как минимум: «Ко всем чертям с матерями катись!»
А как максимум – элементарно набьёт морду… Правда, это уже не ленинские рассуждения, а мои собственные. Вперемешку со словами Маяковского, – смущённо добавил Подлужный, завершая тезис.
…Оценив посыл, зал засмеялся и зашумел. В основе своей – благожелательно. А кто-то невидимый выкрикнул сверху:
– Понимаем, понимаем…
– Ведь восприятие прекрасного – сугубо субъективно и индивидуально, – проникновенно продолжил нить рассуждений Алексей, обводя взором университетское сообщество. – И не может быть иным. Обычному советскому любителю искусства, – жестом как бы обнял он присутствующих, – дела нет до сфумато, световоздушной перспективы, концентрического взгляда и прочих зрительных иллюзий. Художественный приём – средство донести до зрителя замысел живописца. Если картина потрясает, заставляет задуматься, будит добрые чувства, ведёт на славные поступки – жизнь искусника оправдана. Если же художественная техника выходит на первый план, то это называется формализмом в искусстве. Буржуазным эстетством, чуждым народу. Например, для нас – без всякой нудной назидательности – не является тайной за семью печатями замысел художника Верещагина в его картине «Апофеоз войны». Потому, если произведение, что называется, разжёвывают, идею растолковывают, красоту навязывают, то это либо чёткий критерий внушенности, как в случае с Джокондой, либо расчёта автора на скандальность, как в случае с «Чёрным квадратом» Малевича, либо откровенной мазни…
– Джоконда – не мазня! – перебил оратора аноним с галёрки.
– Я этого и не говорил, – жестом руки остановил Алексей Эйбоженко, готового приструнить нарушителя порядка. – Более того, в аспекте изобразительной техники я не оспариваю ни одного из тезисов маэстро Озерова. Зато с позиции восприятия, с точки зрения эмоциональной, Мона Лиза оставляет меня равнодушным. На картине я вижу невзрачную женщину не первой молодости. Мало того, деликатно выражаясь, мужеподобную даму…
И по сигналу Подлужного Коля Бойцов под неясный гул зала дал на экран крупным планом лицо Джоконды.
– Кое-кто недоволен, – сделал указующий жест докладчик в сторону анонима, – но, по крайней мере, это – проявление живых чувств. Тех самых, которых не было, когда вы взирали на картину да Винчи во время доклада Дмитрия. Ведь тогда было всё, кроме эмоций… Кроме одухотворённого восприятия… Зато теперь они есть. И далее мы покажем вам эдакое, что оно в мгновение ока заставит вас призадуматься, – самоуверенно посулил почтенному собранию дерзкий юрист.
И ещё не успело смолкнуть эхо обещания Подлужного, а заинтригованное сообщество установить мёртвую тишину, как Бойцов заложил в эпипроектор очередную иллюстрацию.
– Перед вами репродукция картины Леонардо да Винчи «Иоанн Креститель», – воистину утихомирил аудиторию Алексей. – Поразительно, насколько не только внешность этого библейского персонажа, но и выражение лица напоминает Джоконду! Не правда ли? Мало того, Иоанн, который, согласно Ветхому завету, был весьма суровым мужчиной, Леонардо здесь изобразил весьма и весьма женоподобным. Их роднит та же улыбка. Те же уголки рта. Да и концентрический взор с тающим сфумато тоже присутствуют, не так ли? Однако, наверняка, многие из присутствующих впервые видят данное произведение, ибо вокруг него не было всемирного ажиотажа. Впрочем, для вас, уважаемые ценители прекрасного, эта картина демонстрируется с иной целью. «С какой же?» – спросите вы. Прежде чем получить обоснованный ответ, давайте взглянем на ещё одно творение титана живописи.
Подлужный даже не успел повернуться в сторону своего помощника, а Николай отрепетировано успел подать на экран следующее изображение.
– Это знаменитая настенная роспись Леонардо в одном из монастырей Милана. Называется она «Тайная вечеря», – пояснил залу Алексей. – На ней изображена трапеза Иисуса Христа с апостолами. По его правую руку, согласно всем канонам, сидит Иоанн – любимый ученик Христа. Прошу не путать его с Иоанном Крестителем. Это разные персонажи. А теперь попросим дать лицо апостола крупным планом… «Ба! знакомые всё лица! И вновь мужчина в образе девицы!» – дав залу прийти в некоторое замешательство, ёрничая, воскликнул Подлужный. – Извините, уважаемые слушатели, но ваш покорный слуга сейчас невольно перевоплотился в небезызвестного Фамусова, ибо и ученик Христа тоже выглядит женственно… По крайней мере, настолько не мужественно, что многие критики принимали его за Марию Магдалену…
– Тебе дай волю, ты и Микеланджело опошлишь! – раздался возмещённый голос из рядов студентов.
Это, согласно задумке юристов, сработала «подсадная утка № 1». И пока профессор Эйбоженко стучал по столу и призывал к порядку, Коля Бойцов уже «выдал на гора», то есть, на светящееся табло, новые иллюстрации, которые он оперативно менял по ходу пояснений Алексея.
– Перед вами потолок Сикстинской капеллы в Ватикане, расписанный Микеланджело, – невозмутимо продолжил свой комментарий Подлужный. – Вот сцена изгнания Адама и Евы из рая. Вот крупный план Евы. Вы только взгляните на неё: какие у неё развитые бицепсы, атлетическое строение фигуры – слепок с Адама, да и только. А вот фрагмент Страшного суда… И здесь женщины тоже уродливо мужеподобны, мускулисты…
– Говори яснее! Что ты этим хочешь сказать? – подала голос «подсадка № 2», затесавшаяся в ряды экономистов.
– Назревший вопрос! – назидательно воздел указательный палец «ниспровергатель устоев». – Вы говорите: «Непревзойдённые исполины изобразительного искусства». Но почему тогда их, мягко выражаясь, необычные пристрастия к существам одного с ними пола, были перенесены на самое прекрасное, что есть на свете – на женщин? Профанация, да и только! Где, правда жизни, а?
И пока аудитория растерянно внимала ему, поскольку излагаемое находило очевидное подтверждение на экране, была введена в действие «заготовка № 3».
– Ну, хорошо, – раздался возглас с галёрки, – а в чём твоя правда жизни?
– Честно говоря, – признался Алексей, – в нашей команде при подготовке к сегодняшней встрече возникли разногласия по поводу двух великих полотен. Вот одно из них. Коля, будь добр, – обратился он к Бойцову.
И тот подал на экран изображение картины русского художника Александра Иванова «Явление Христа народу».
– Это творение более чем известно в Советском Союзе, – заговорил Алексей в проникновенном тоне. – Великолепная художественная техника и колорит! А сюжет какой?! Какая идея заложена! В отличие от безыдейной Моны Лизы. Ведь во всём мире униженные и оскорблённые, как сказал бы Достоевский, заждались такого героя. Даже учебник «История КПСС» признаёт, что Христос – фигура историческая. Трагическая и народная. А на мой взгляд, он – вообще первый стихийный и наивный коммунист. Где-то я его даже люблю. Как первого народного заступника. Теперь остаётся лишь добавить к Христу фигуры Ленина, Маркса, Энгельса – и реализм, та самая правда жизни – налицо. Однако, нашу команду в выборе данного полотна остановило только одно: построение коммунизма – преходящая задача. Вне всякого сомнения, что в перспективе коммунизм победит на всей планете, и тогда на первый план выйдут новые проблемы. Между тем, есть кое-что, даже более важное, чем коммунизм! Есть большие святыни!
И это громогласное и почти еретическое для советского общества заявление «горлопана-юриста» заставило онеметь даже тех, кто шептался в последних рядах. И уж точно – профессуру. И даже Эйбоженко поперхнулся собственным языком.
– …Есть непреходящая духовная ценность на все времена, – всех буквально заставил затаить дыхание Подлужный. – Сейчас мы вам покажем её художественное воплощение. Но прежде… Но прежде я просто обязан поведать вам о, казалось бы, маленьком происшествии, случившемся полчаса назад, чтобы доказать – за нашим шедевром стоит правда жизни…
И Алексей лаконично рассказал о встрече котёнка-потеряшки с его спасительницей Татьяной.
– …А увидев, с какой нежностью Таня смотрит на этого маленького оборвыша, – завершал краткое отступление от основной темы Подлужный, – я был безжалостно покорён этой чудной девушкой. И знаете почему? Да потому, что первое и главное воспоминание моего детства связано с этим: на меня так же, как Таня на котика, смотрела моя мама! Так наши мамы ласкали в младенчестве каждого из здесь присутствующих…
Алексей продолжал раскрывать свою задумку, но теперь зал не столько слушал его, сколько взирал на прехорошенькую ассистентку Димы Озерова. Татьяна, и без того не обделённая мужским обожанием, сейчас, вся пунцовая от переживаний, буквально утонула в океане внимания и любопытства сильной половины аудитории, а также в цунами женской ревности – второй части зрителей.
– …Канули в лету первобытно-общинный строй и феодализм, клонится к закату капитализм, восходит в зенит первая фаза коммунизма – социализм, – в раздумье морщил лоб Подлужный, – но… Но во все времена не было, нет и не будет выше ценности, нежели мать и дитя! Это ради них – сердцевины нашей Родины – прежде всего, вершили подвиги на полях Великой Отечественной войны наши легендарные деды и отцы-фронтовики! Это ради них, согревающих теплом и улыбками нашу Отчизну, покоряли космос Гагарин и Королёв! Это ради них – солнечным светом озаряющих душу мужчины – бились на поле спортивной брани Валерий Харламов и Лев Яшин…
И под эту исповедь, от которой всем присутствующим стало даже немного стыдно за своё мещанское прозябание на этом свете, Николай Бойцов выдал на экран самым крупным планом изображение бессмертного произведения Рафаэля – «Сикстинскую мадонну» с младенцем Иисусом на руках…
– Как сказал историк искусств Бернард Беренсон: «Главная причина славы Рафаэля – это его способность говорить со всеми обо всем на языке, понятном каждому», – проронил в тишине Подлужный. – Каж-до-му… И без всяких сфумато…
И долго безмолвствовали очарованные зрители, пока какой-то озорник с галёрки не выкрикнул: «Мадонна, слов нет, хороша! Но Танечка-то Серебрякова, пожалуй что, краше будет!»
И тут уж зал, до того не ведавший, как тактично выйти из торжественности момента, грохнул канонадой хохота… Смеялись все! Аж сам Эйбоженко ржал, как конь! И даже секретарь парткома Сочнов, призванный во всём и всегда блюсти чистоту партийной линии, втихую похрюкивал и повизгивал по-поросячьи.

По окончании дебатов Алексей в числе первых покинул аудиторию номер восемьдесят семь. Он не просто покинул, но выбежал и из неё. С его стороны то было не бегство с поля триумфа, а реализация хитроумной задумки.
Благодаря этому, когда Таня Серебрякова (как выяснилось – дочь известного университетского профессора Владимира Серебрякова) вышла из дежурной комнаты в сопровождении Озерова и с котёнком на руках, входные двери, ведущие на широкое университетское крыльцо, перед ней распахнул… Подлужный.
Близ парадного входа спасительницу с найдёнышем уже поджидало такси, которое Алексей успел взять на вокзальной площади, расположенной неподалёку.
– Прошу вас, – открыв заднюю дверь автомобиля, жестом пригласил Подлужный девушку.
– Я… Я не принимаю такие… любезности от незнакомых, – растерялась та.
– Ну, теперь-то мы уже не совсем незнакомые, – улыбнувшись, прищурил глаза хитрец. – За два часа творческой дискуссии мы стали чуть ближе…
– Напротив, мы стали ещё дальше! – недовольно поморщившись, перебила его красавица.
– Хорошо-хорошо, – поспешно согласился Алексей. – Я незамедлительно избавлю вас от своего присутствия. Но не тащить же бедного котика по городу в общественном транспорте, где сутолока, разные люди… Считайте, что моя инициатива – исключительно ради него! Поездка оплачена тоже ради него.
– Оплачена, оплачена, – подтвердил таксист, авансом получивший три рубля (по тем временам – более чем щедрый платёж).
Татьяна заколебалась, и Подлужный, воспользовавшись этим замешательством, мягко, но настойчиво усадил её с котёнком в салон. И вознамерился было разместиться на свободном месте. Но тут студентка, обретая себя, воспротивилась его планам:
– Надеюсь, вы не откажете мне в просьбе? – остановила она жестом руки расторопного и настырного малого. – Осчастливьте нас с котиком, пожалуйста, отсутствием вашего присутствия.
– Э…, – лишь на миг опешил оборотистый юрист, с ходу принимая решение и за себя, и за слегка медлительного Озерова. – Что ж, желание леди – закон вселенной. А мы с Димой доберёмся и на трамвае. Кстати, куда котик изволит его доставить?
– Он… Нам до дворца культуры Свердлова, – с неуверенными нотками в голосе протянула Серебрякова.
– Дворец культуры Свердлова! – властно распорядился Алексей в адрес таксиста, захлопывая пассажирскую дверцу.

– Дворец культуры Свердлова, – прозвучало для пассажиров объявление водителя автобуса, в котором ехал и Подлужный. – Следующая остановка – улица Чкалова.
– Опля! – отвлекаясь от дум, непроизвольно воскликнул старший следователь. – Чуть не прозевал. На следующей мне выходить.
И он сквозь скопление пассажиров стал протискиваться к выходу.
Глава четвёртая
1
Дисциплина и законопослушание – великая вещь. И пусть начальник райотдела милиции Бодров, принимая от Подлужного отдельное поручение, стенал о его нереальности, на деле же он обеспечил выполнение предписания в точности и в срок. В десять ноль-ноль следующего дня в прокуратуру прибыла вся смена, находившаяся на дежурстве в медвытрезвителе в ночь с 26 на 27 апреля. Даже уборщица.
Проанализировав состав явившихся, Подлужный оставил «на десерт» дежурного, фельдшера и техничку. В первую голову его занимали постовые, обслуживавшие палаты. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. В Среднегорске на миллион сто тысяч жителей приходилась единственная женская палата для вытрезвления, рассчитанная на четырёх пациенток. Трудно поверить, что сравнительно недавно численность «назюзюкавшихся» до непотребного состояния представительниц рода Евы, соблазнённых Зелёным Змием, можно было сосчитать на пальцах одной руки. И того сложнее было представить, что существовали двуногие скоты, жаждавшие обладать ими.
Из трёх постовых мужского пола предстояло «вычислить» для ключевой акции – опознания – «любителя лихого аттракциона» в туалете. Если он, конечно, не плод вымысла Регины Платуновой. Алексей ответственно относился к данному выбору, учитывая, что Платунова в ту ночь была пьяна и видела насильника, как сие ни парадоксально звучит, мимолётно. Неудачная попытка могла лишить её уверенности и отразиться на установлении истины. Нельзя было допустить, чтобы в органах продолжала «пастись» паршивая овца. Вместе с тем, не хотелось и противного – «натянуть» эпизод до изнасилования, если такого не было. Короче: и хочется, и колется, и мама не велит.
Один из постовых, Ронжин, отпадал сразу, поскольку по возрасту явно «перевалил» за четвёртый десяток лет. Выбирая из двоих оставшихся, сержантов милиции Волового и Малышева, соответственно тридцати одного года и двадцати семи лет, следователь предпочёл «стартовать» с более зрелого. И не потому, что Воловой проявлял признаки нервозности. Просто Малышев со своими впалыми щеками не тянул на «мордастого Рукоблуда». Подлужный также не упускал из виду и возможные годы службы Волового в армии. В мозгу следователя нескончаемо вращалась (пока что лишь воображаемая) гравировка на часах: «Дембель 1975-1977».
Завершив подготовительные процедуры, связанные с опознанием, Подлужный пригласил к себе через понятого из кабинета номер пять Платунову, заранее отправленную под присмотр к Авергун и Торховой. Регина вошла, и перед ней предстал Алексей.
– Свидетель Платунова, – внешне бесстрастно произнёс он, – вы участвуете в следственном действии, именуемом опознанием. Предупреждаю вас об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний и отказ от дачи показаний по статьям 181,182 Уголовного кодекса РСФСР. Пожалуйста, распишитесь о том в протоколе. Вот здесь. Да-да. Сбоку от вас сидят понятые. Перед собой вы видите ширму. За ней находятся трое мужчин, которые поочерёдно будут произносить одну и ту же фразу: «Помалкивай. Никто не узнает, и всё будет хоккей». Если голос кого-то из них для вас окажется знакомым, то вы скажете нам, где и когда его слышали. Если окажется, что таких голосов вы прежде не слышали, тоже сообщите нам.
Воловой по собственному желанию изрекал сакраментальную фразу последним. Регина на удивление твёрдо опознала его, пояснив, при каких обстоятельствах его слышала. Голос говорившего она идентифицировала по низкому тону и хрипотце.
Четверть часа спустя Регина повторно вошла в кабинет и столь же чётко признала Волового уже по внешности:
– Тот, что стоит у сейфа. Узнаю его по лицу. И по глазам – они у него как у хорька зыркают, вроде норовят чего отхватить. И по щекам – висят, ровно у хомячка. И ещё по… животу – он бочечкой выпирает. Это… это он меня выводил в туалет в вытрезвителе 26 апреля. И там снасильничал. Только тогда он был в милицейской форме…
– Чушь! Я протестую! – резко перебил её Воловой, до того беспрестанно скептически ухмылявшийся. – Оговор! Всё подстроено! Она мне мстит…
– Минутку, опознанный, я вам не давал слова, – попробовал оборвать его разглагольствования следователь. – Лучше назовите-ка свои фамилию, имя и отчество.
– Чушь. Это провокация, – гнул собственную линию Воловой. – Она была в стельку и ни хрена не помнит. Мстит за то, что её засадили в вытрезвиловку. Налепит тут горбатого с три короба. Срамина позорная!
– Молча-а-ать! – заорал Подлужный, хрястнув кулаком по столу, отчего опрокинутый стакан, стоявший на столе подле графина, перевернулся и встал на донышко, понятые подпрыгнули вкупе со стульями, а опознаваемые шарахнулись в стороны. – Молча-ать! Или я вас немедленно задерживаю на трое суток!
– А чего она пиз… врёт как…, – утихая, перечил Воловой, самовольно опускаясь на стул. – И вообще… Я требую занести в протокол, что она меня назвала вороватой крысой и плутоватым лисом.
– Встаньте, опознанный, – уже хладнокровно потребовал следователь. – Ваши слова, равно как и пояснения свидетеля Платуновой, будут занесены в протокол. И чтобы никаких «сильных» выражений от вас я чтобы не слышал. Итак, встаньте и назовите себя.
– …Воловой. Аркадий Николаевич Воловой, – нехотя выдавил из себя милиционер, поднимаясь со стула.
– Я правильно понял, что вы, всё-таки, сопровождали её в туалет 26 апреля, как следует из вашей оговорки?
– Да. Выводил. Галя легла поспать. Ну, постовая Галина Ефремовна Астахова. Я её подменял. Астахова меня сама попросила. Но в туалет нога моя не ступала и до… этой… я кончиком пальца не прикоснулся.
Ах, как надеялся Алексей на то, что Регина идентифицирует личность Волового, ко всему прочему, и по часам! Это стало бы мощной привязкой, не просто к контакту между вытрезвляемой и постовым, но и к особому, интимному соприкосновению между ними. Подлужный предвкушал, как он, прежде чем защёлкнутся стальные оковы на кистях Волового, снимет с одной из них наручный хронометр и, повернув его тыльной стороной к свету божьему, громогласно прочтёт: «Дембель 1975-1977». Уж тогда похотливый «Рукоблуд» сменил бы напускную кичливость на личину ничтожества, жалко лепечущего слова признания и идущего в «абсолютный расклад».
Увы, на руках опознанного часы отсутствовали. Убедиться в том было проще простого: в жаркий июньский день мужчины щеголяли в футболках и рубашках с короткими рукавами. И загорелые предплечья Волового не имели даже узкого ободка бледной кожи, что остаётся нетронутой солнцем под браслетом или ремешком. Надежда на скорую и победоносную развязку рухнула.
2
Устыдитесь те, кто подумал, что досадная неудача надломила Подлужного. Во-первых, он на Воловом до поры отнюдь не «ставил крест», как на честном человеке. Напротив, противоречие с часами зачислил ему в актив. Во-вторых, Подлужный не был бы самим собой, если бы пал духом от такой малости. Отрицательный результат – тоже результат. Блицкриг в деяниях, совершённых в условиях неочевидности – крайне редкая вещь. Наступила фаза нудного и всестороннего накапливания обвинительных улик и реабилитирующих фактов. И в последующий час производственные свершения «горели» от напора старшего следователя прокуратуры.
Перво-наперво он провёл накоротке очную ставку между Платуновой и Воловым, в процессе которой каждый из них отстаивал персональную правду или персональную ложь. И места правды и лжи пока не были окончательно «застолблены».
Отсадив милиционера в кабинет к помощникам, Алексей допросил постовую Астахову. Та подтвердила, что в ночь на 26 апреля в вытрезвитель доставляли девушку, выглядевшую взросло, которая впоследствии оказалась несовершеннолетней. Ночью она, Астахова, попросила Волового подменить её, так как накануне не выспалась – болел зуб. И тот по-товарищески услужил ей. Это было не обременительно, поскольку двери женской и мужских палат выходят в один коридор. Сама же она, в нарушение инструкции, оставила пост и прилегла вздремнуть в кресло, предназначенное для фиксации буйствующих пациентов. В нём проспала часов до шести утра.
Отпустив постовую и Платунову, Подлужный уговорил Авергун и Торхову допросить остальных сотрудников вытрезвителя, оформив необходимое отдельное поручение и снабдив помощников прокурора вопросником. Сам же следователь вломился к Двигубскому, сладко почивавшему в кресле, и «в один присест» уломал и его на санкционирование обыска в комнате общежития, где проживал Воловой. На постановлении не успели просохнуть подпись прокурора и оттиск гербовой печати, а Алексей уже мчался к общежитию на прокурорской «Волге» в компании с понятыми и Воловым.

В комнате милиционера следователь перевернул обстановку вверх дном, но наручные часы бесследно канули, словно маковое зёрнышко в чреве обжоры. Отсутствовали и препараты, предназначенные для излечения венерического заболевания.
– Вы скажите, что вам надо, – кичливо задирал нос и жеманно поджимал губы Воловой. – Я всё вам сам отдам.
– Ага, как же, – мрачно злился про себя Подлужный, – надоумь тебя, так ты и часы схрумкаешь теми «устами, что не говорят на среднегорском». И даже не подавишься.
– Может денег вам не хватает? Золота? Совести? – язвил милиционер.
Получасовые поиски не увенчались успехом. Перепачканный Подлужный – в липком поту и подкроватной пыли – принялся восстанавливать порядок. Ему по мере сил сочувственно содействовали понятые.
– Поправьте-ка постельку, гражданин следователь, – упирая на обращение «гражданин», ехидно раздавал указания Воловой. – Правее. Правее. Хоро-ош! С телевизором поаккуратнее… Та-ак. Вот так сойдёт. Вы меня унизили, гражданин следователь. Лишили меня достоинства. Даром вам не пройдёт. Я на вас огроменную «телегу» накатаю. И не Двигубскому, а в область, в Россию, в Союз.
– А-ап-апчхи! – звонко чихнул Алексей, – …на вашу жалобу, – закончил он мысль и хихикнул от того, что посредством сомнительного экспромта парировал выпад противника. – Я поступаю строго по закону. Распишитесь-ка, лучше, в обязательстве о явке к венерологу для обследования. Вам завтра надлежит побывать у него.
Подлужный умело напускал на себя уверенность. И посторонним было невдомёк, что груз забот у следователя нарастал и нарастал. Про себя же Алексей утомлённо размышлял о том, что придётся ускоренными темпами прибегнуть к реализации трудоёмкого «козыря», на который его натолкнула ключевая фраза Регины Платуновой.
3
Профессиональная деформация личности – коварная и загадочная болезнь, развивающаяся исподволь, в латентной форме. Специалист (полнота которого односторонняя и подобна флюсу, как изрёк некогда Козьма Прутков) до поры до времени и не замечает, что заболевание глубоко запустило цепкие и ползучие корни в его психику. Аномалия проявляется внезапно в форме непредсказуемых кризисных явлений: учительница словесности «западает» на одарённого девятиклассника, вступая в аморальную и почти противоестественную связь; настоящий полковник, праправнук поручика Ржевского, получив за сальность пощёчину от прекрасной дамы, впадая в армейский раж, потрясённо рычит: «Отставить!» – как если бы перед ним «тянулся во фрунт» ефрейтор; забойщик скота с 30-летним стажем, лобзая на рабочем месте блондинистую кудрявую пассию, в патологическом порыве внезапно признаёт в ней – ни много ни мало – овцу, и режет её, подвернувшимся роковым образом под руку ножом, точно таким же способом, как забивал до того тысячи глупых барашков…
Алексей Подлужный, образно выражаясь, слегка свихнулся на «криминальных достопримечательностях» Среднегорска. Если обычный житель областного центра, минуя в университетском городке памятник вождю рабочего класса В.И. Ленину и великому пролетарскому писателю А.М. Горькому, воспринимал его как художественное творение и эстетическую ценность, то Алексей волей-неволей вспоминал об изнасиловании у его подножия студентки-заочницы маньяком Киревичем, «запалившемся» через год на сорок седьмой жертве.
Для гостей города нормой являлось то, что они, созерцая дворец культуры телефонного завода, видели в нём аляповатое произведение современного зодчества. Следователь же прокуратуры Подлужный, бывая здесь, извлекал из глубин недавнего прошлого происшествие, в ходе которого работник милиции, пресекая действия хулиганов, применил огнестрельное оружие.
А мост через великую уральскую реку Каму, что представлял для водителей разновидность транспортного сооружения, у Алексея вызывал ассоциации с тем мрачным урочищем, где было совершено изуверское убийство девушки, по сию пору остававшееся нераскрытым.
Но отныне у старшего следователя прокуратуры Ленинского района к ряду «уголовных достопамятных мест» прибавился ещё и сквер перед зданием театра оперы и балета.
Вследствие того, что второй штатный следователь прокуратуры Подольский «оттягивался» где-то на юге, Подлужному приходилась дежурить по областному центру вдвое чаще. Звонок из дежурной части Среднегорского УВД, гулко раздавшийся в городской прокуратуре, разбудил Алексея в половине пятого утра.
– Обнаружен труп женщины с признаками насильственной смерти в сквере оперного театра, – деловито ввёл сотрудник милиции Подлужного в курс событий. – Машина с опергруппой за вами выехала.
– Понял. Жду, – отозвался следователь. И уже не в телефонную трубку, а для себя вслух резюмировал: – Одно утешение – свой Ленинский район. Не «на дядю» работать.
Хотя здание прокуратуры города и сквер оперного театра разделяло расстояние всего-то в три сотни метров, тем не менее, неписаные правила и практика оперативно-следственной деятельности предписывали к месту происшествия добираться на спецтранспорте. Вследствие этого Алексей дождался приезда служебного автомобиля и вместе с милицией прибыл на место.

Рассвет июньского утра оказался солнечным и безоблачным. Светило уже встало над линией горизонта, прогоняя остатки потусторонней ночной тени, под покровом которой творят мутный шабаш прихвостни Вельзевула. В театральном сквере щебетали пташки. Просыпаясь, потянулись к небу росистые лепестки роз, произраставшие на ухоженных клумбах. Упивались целительным нектаром лета завязи наливных яблочек на кудрявых яблоньках. И средь благостного животворящего великолепия райского сада ни за что не хотелось верить в оперативную информацию о том, что чья-то душа помимо собственной воли удалилась в мир иной – мир неизведанный, незнакомый и потому страшащий.
Непосредственно за стройными насаждениями зеленеющих коротко остриженных акаций, выстроившихся вдоль аллеи, на идеально ровном, почти уимблдонском изумрудном газоне навзничь лежал труп молодой женщины. На горле её, врезаясь вглубь, был туго затянут бюстгальтер, завязанный в узел на задней поверхности шеи. Разорванная безрукавная кофточка из легкой летней ткани лежала рядом с потерпевшей, равно как и ажурные белоснежные плавки. Юбочка была задрана кверху, полностью обнажая бёдра и промежность. Ноги женщины были широко разведены. Одна босоножка цеплялась только ремешком к подъёму ноги, а вторая валялась неподалёку – метрах в четырёх от тела пострадавшей.
У Подлужного выработался сугубо профессиональный, абсолютный индифферентно-бесполый подход к телам мёртвых людей. Труп, он и в Африке – труп, извините за известный цинизм. От него следователь должен, по оптимальному алгоритму, заполучить ответы на извечные вопросы: кто? за что? как и когда? Однако на сей раз Алексей не смог абстрагироваться от сексуальной принадлежности объекта. Не являясь некрофилом и не обнаруживая в себе качеств некоей развращённости, он, тем не менее, подспудно констатировал, что женщина красива и не утратила пленительности даже в состоянии вечной дрёмы. Её не слишком портила и характерная для удавленников синюшность и одутловатость лица, а также незначительно выставлявшийся из-за безукоризненно ровного ряда зубов остренький кончик язычка.
Она раскинулась на земле своим роскошным телом, разведя в стороны руки и ноги, и как бы поддразнивала и язычком, и полуоткрытым ртом, с крупными чувственными сочными губами, и игриво полуприкрытыми глазами с поволокой, обступившее её мужицкое племя: «Ну вот же я… Возьмите меня… Все сразу… Я для того и создана, чтобы вы меня любили…». Кокетливость и манкость ещё не успели покинуть её. И то, как она выставляла напоследок напоказ в публичном месте дивные женские прелести, в её исполнении отнюдь не выглядело бесстыдным. Просто истинная экстравертка демонстрировала собственное тело в порядке продолжения её откровенной душевной натуры. Про таких в народе иногда говорят: «Сама вся из себя».
Подлужный, в числе прочей челяди самцов, буквально врос в землю, точно током ударенный, испытывая странные двойственные чувства. Из состояния необъяснимого или, напротив, объяснимого ступора столпившихся, кратковременно запамятовавших о цели прибытия, вывел возглас судебно-медицинского эксперта Зильберштейна, подъехавшего позже остальных:
– О це да! Достойна кисти Мане и Моне! «Завтрак на траве»!
Я бесконечно скорблю, но, к несчастью, описывать несравненную плоть скупыми желчными выражениями придётся никчёмному дряхлому патологоанатому – то бишь вашему покорному слуге, – склонил эксперт в полупоклоне голову. – А то я семеню сюда и гадаю: «Что за вернисаж? Что за ажиотаж?»
Колдовские чары опали… Подлужный глубоко вздохнул и принял руководство на себя. Он удалил всех сотрудников милиции подальше от эпицентра происшествия, оставив одного Зильберштейна. Распорядился о подыскании понятых и охране доказательств, имевшихся на лужайке. Накоротке обсудил с начальником уголовного розыска Ленинского райотдела внутренних дел Зотовым и его заместителем Бойцовым перечень неотложных первоначальных оперативно-розыскных действий. И приступил к детальному осмотру местности и фиксации в протокол обстоятельств, относимых и допустимых к криминальному факту.
Откровенно говоря, с уликами выходило не густо: два старых замызганных окурка под кустом, пара пожелтевших билетов на спектакль «Пиковая дама» за май текущего года, смятый обрывок газеты «Гудок», – вот весь скудный «урожай», не суливший радужных перспектив. Да и та «жатва» была обнаружена на солидном удалении от усопшей обольстительницы и вряд ли касалась её. Следов обуви на газоне обнаружить не удалось. Если не считать бесформенно примятой травы. Тем не менее, дотошный прокурорский следопыт произвёл с места злодеяния выемку (дополнительно к вышеперечисленным находкам) образцов почвы, травы, веточек акаций, а сверх того – обуви и одежды убитой.
Зильберштейн, освобождая шею пострадавшей от бюстгальтера, аккуратно перерезал ножницами бретельки, не нарушая узел, так как способ его завязки имел доказательственное значение. Судебный медик, досконально осмотрев труп, предварительно подтвердил и без того очевидный факт: имело место удавление женщины; манипуляция убийцы с лифчиком – не инсценировка. Злодей удавил жертву, скорее всего сбитую наземь, находясь над ней и позади неё, а после тело перевернул. Срок наступления смерти эксперт предварительно отнёс к периоду между часом и тремя часами ночи.
Оформив протокол осмотра, Подлужный вынес постановление о производстве судебно-медицинской экспертизы трупа. В нём он, помимо традиционных вопросов об имеющихся телесных повреждениях, механизме и времени их образования, наличии алкоголя в крови, также поручил судебному медику произвести срезы ногтей, изъять подноготное содержимое и взять мазки из влагалища неизвестной.
Применение служебно-розыскной собаки по кличке Веста, тоже не ахти как пролило свет на тёмное событие: та потянула инструктора вниз от театра, а потом дворами потащила к речному вокзалу, расположенному близ Камы. Через треть часа инструктор с Вестой и сопровождавший их участковый вернулись ни с чем: собака сбилась со следа возле автомобильной дороги.
Прибывшие вскоре Двигубский и начальник милиции Бодров, оценив добытые данные, развели в стороны руками столь же растерянно, сколь обескуражено вертела хвостом Веста, опростоволосившаяся на невидимом маршруте неведомого злоумышленника. Если то, конечно, был именно его маршрут.
Н-да, скудноватыми оказались исходные данные. Неплохо жилось детективам из произведений Агаты Кристи, что изобличали убийц из известного и ограниченного круга лиц, да к тому же обитавшим в изолированном помещении. И каково же, в сравнении с ними, приходилось Подлужному, изначально в расследовании «отталкивавшемуся» от умерщвлённой женщины без документов, неведомыми путями оказавшейся в сквере мегаполиса. К тому Среднегорск ежедневно посещали до двухсот тысяч человек, мигрировавших во все четыре стороны.
Однако выявить святотатца (если он злодействовал в одиночку), осмелившегося наложить руки на столь наружно симпатичное создание, было делом мужской чести.

4
По завершении осмотра Подлужный отбыл в милицию, разместившись в кабинете начальника уголовного розыска. Там он совместно с Зотовым и Бойцовым (тем самым Колей, с которым Алексей дружил со студенческой скамьи) наскоро набросал план неотложных оперативно-следственных действий. Троица дружно сошлась в том, что «плясать» следует от потерпевшей, установив её личность. В том числе немедленно размножив её посмертные фотографии. Если она местная, то такую броскую женщину должны были знать многие. При ином варианте – уповали на областное телевидение. Естественно, наметили версии и пути их проверки по причастности к убийству лиц, ранее судимых за деяния против личности, в том числе с сексуальными отклонениями, а равно работников театра и завзятых театралов. Возлагались надежды и на подворовый обход в прилегающем к учреждению культуры микрорайоне.
Дальше дело застопорилось, поскольку предположения о случайном контакте или об убийстве знойной красотки из хулиганских побуждений, либо мужем, знакомыми, родственниками или близкими на почве личных неприязненных отношений, на сей стадии не предоставляли пищи для богатой фантазии. Зато споры вызвала выдвинутая Зотовым гипотеза о том, что преступник преследовал корыстную цель.
– Рома, какая к лешему корысть, какое ограбление?! – горячился Бойцов. – У дамочки на пальцах шикарный перстень, золотое обручальное кольцо, в ушах – серьги с камешками. Чего же злодей их не тронул?
– Видел, Коля, – спокойно реагировал начальник УгРо
. – Видел и кольца, и серёжки. Убийцу могли спугнуть, он мог не успеть довести умысел до конца. Да мало ли что… Что меня смущает, – ударил кулаком по колену Зотов, – так то, что у дамочки на шее никаких безделушек. Сама фартовая, а на шее – пусто. А это место для бабы – что иконостас для попа. А где сумочка? Без неё баба – не баба.
– Ром, – не уступал тому заместитель. – Ну не вяжется… Налётчик, на крайняк, может дать по башке. Но с какого перепугу ему такую зверскую мокруху затевать? А ты как считаешь, Алексей? – обратился Бойцов к Подлужному.
– Про безделушки и сумочку Анатолий, конечно, вопросы ставит верно, – живо отреагировал тот. – Но пока это вопросы без ответов. Меня же озадачило и другое. Злодей душил девицу, явно находясь позади неё. В пользу этого свидетельствует и узел на лифчике, и крупинки земли и сухие травинки на лбу и коленях потерпевшей… Но затем он её перевенрнул. Ведь лежала она навзничь. Зачем? И ещё. Ноги у жертвы, будто напоказ, широко разведены. И так же демонстративно плавки с кофточкой разбросаны. Такое впечатление, что неизвестный ей мстил. А мстить можно только знакомой…

Посудив и порядив, Зотов и Бойцов отбыли на ежедневное утреннее оперативное совещание в ленинскую комнату, чтобы сориентировать и задействовать личный состав милиции в работе по раскрытию убийства. Впрочем, Подлужный без «живого дела» тоже не остался, потому как появился фигурант-нефигурант, подозреваемый-неподозреваемый, да всё-таки странная личность, требовавшая за собой пристального догляда. Однако до этого Алексей предпочёл накоротке допросить дежурного по отделу внутренних дел капитана Синцова и сержанта Патракова, чтобы уж если «колоть» непонятную особу, то во всеоружии.
– …Нам позвонили из городского УВД, – солидно и размеренно рассказывал следователю Синцов, – и переключили на абонента, звонившего из телефона-автомата. Тот говорит, мол, так и так, за кустами у оперного театра задушенная тётка. Не назвал ни конкретного места, ни подробностей.
– И всё?
– Да. Повесил трубку.
– Во сколько позвонили?
– В четыре ноль девять.
– Кто звонил?
– Не представился. Я стал допытываться, а он сразу бросил трубку.
– А по возрасту? По полу? Мужчина? Женщина?
– Голос был такой… Мальчишеский. Может, подростковый. Не взрослый – тут я уверен. И выражения полудетские. Дословно не воспроизведу.
– Угу. Ваши дальнейшие действия?
– Выслали машину из вневедомственной охраны, чтобы крутанулись там: сведения-то непроверенные, мало ли что… Выехали: водитель, сержант Патраков и рядовой Кулышев. От театра по рации связались с нами. Доложили, что труп есть, вызов не ложный. Я дал им команду об охране объекта, а сам стал собирать опергруппу.

Краснощёкий, почти юный сержант милиции Патраков, в отличие от многоопытного Синцова, рапортовал Алексею о ночном выезде взбудоражено, чуть ли не взахлёб:
– Выехали мы, значит, по заданию. Втроём. В начале пятого. На улице было серенько так. Но труп махом отыскали: на газоне же белое тело выделяется капитально. От касс недалече. Сообщили в отдел. Машину за билетные кассы отогнали, заглушили и охрану места происшествия организовали. То есть, сами попрятались вокруг. Акция известная: ничё не трогать, всех пущать, ник-кого не выпущать. Короче, система ниппель. Минут десять прошло, чапает один. Сверху пилит. От гастронома. И что примечательно, конкретно зырил в сторону касс. Но на подходе к ним чё-то замялся. Скорее всего, нас углядел. Резко повернул на девяносто градусов – к гостинице. Ну, мы его и забрали. При мужике документов не оказалось. Пояснял, что следовал к сожительнице на улицу Советскую, дом двадцать. Назвался Балашовым. Сообщил номер квартиры и телефон сожительницы.
Сведения, почерпнутые из двух источников, кое-что прояснили для Подлужного, и вооружили его для разведки боем. Подлужный связался по селекторной связи с «дежуркой», распорядившись о приводе Балашова.

5

Балашовым Юрием Петровичем оказался добродушного вида невысокий толстячок средних лет, накопленная биомасса которого тряслась и дрожала сродни холодцу на блюде при виде обжоры. Солидный мужчина. В очках. Где-то, с претензией на интеллигентность. В безукоризненно отглаженном чистеньком костюмчике. В таком виде женщин не душат.
Вообще-то он вызывал доверие. Да что-то уж слишком доставленный нервничал, поминутно поглядывая через плечо – не гонится ли кто. Ко всему прочему, Балашов чуточку заикался и даже всхрапывал от волнения. Впрочем, подмеченные проявления могли быть легко объяснимы: не всякое утро забирают в милицию, да и в одном из домов на улице Советской, не исключено, его воистину поджидала фактическая жена.
– На-акануне, часов в одиннадцать ночи, я поругался с са-ажительницей Пермяковой Зоей Ивановной, – вибрирующим от волнения фальцетом рассказывал Балашов. – Она была у меня дома. Мы сошлись с ней у-уж года как три. И на-надо же – поцапались, хуже кошки с собакой. Зоя хлопнула дверью и ушла. Я рааз-нервничался. Не сплю. Хожу, курю пачками, кофе хлебаю кружками. Ча-часа в четыре у-утра – звонок. Зо-Зоя на телефоне. Говорит, что была не права. Позвала меня. Я то-тоже и-извинился. Отлегло. Заторопился туда. Живу я на у-улице Кирова. До Зои ходу – минут десять. Она на у-улице Советской обретается, дом двадцать. Через театральный сквер – кы-кратчайший путь. Там меня и за-задержали. Я дей-действительно попытался от ваших это… у-улизнуть, что ли… Хо-ховаются о-опасные фигуры по кустам. Я и по-попраздновал труса, честно говоря. А те-тело женское… ну-у, труп… я увидел, когда меня уже к машине та-тащили.
– Опишите, пожалуйста, интерьеры квартир – своей и сожительницы, – попросил Балашова следователь. – И развёрнуто обрисуйте внешний вид и автобиографические данные Пермяковой. А также, детально, её и ваши выражения в процессе телефонного диалога.
– А за-а-зачем? – удивился толстячок-бодрячок.
– Надо.
Последний аргумент почему-то моментально убедил допрашиваемого, и он с выраженным желанием, до нюансов обрисовал и убранство жилищ, и обличье некоей Зои Ивановны, и предутренний разговор.
6
Расследуя убийство, мелочиться не приходилось. Обоснованный, оправданный и законный риск постоянно присутствует в деятельности следователя. Равно как и риск расплаты за ошибки. Проверка алиби, выдвинутого толстячком, требовало времени, а потому Алексей «закрыл» его на трое суток на основании статьи 122 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.
Теперь наступил промежуточный акт «отработки» Балашова на начальной стадии расследования. Личность всякого задержанного уникальна. Однако реакция этой категории лиц на первоначальные неотложные оперативно-следственные действия оказывается весьма типичной.
Вот и у толстячка при ознакомлении с документом о задержании, округлая физиономия предсказуемо вытягивалась, приобретая сходство с мордой лошади, которой взамен обещанной торбы с овсом подсунули кубинскую сигару со смертельной каплей никотина. Ведь Балашов жаждал воли-вольной, а его толкали в тюрьму. А когда милицейский эксперт-криминалист поочерёдно вычищал подошвы туфлей подследственного, соскабливая в пакетики прилипшие частицы почвы и приставшие травинки, тот со знакомым Подлужному выражением озадаченности пялился на сие необычное действо.
И уж вовсе комический характер приобретала мизансцена, как только за дело взялся «главный экзекутор» – фельдшер Содомов, вызванный «извергом-следователем» из медицинского вытрезвителя для отбора объектов криминалистического исследования. Стоило фельдшеру приступить к срезу ногтей с пальцев рук подозреваемого и извлечению подноготного содержимого, как Балашов ожидаемо принялся корчить звероподобные гримасы ужаса, словно тренировался перед поездкой в Америку на конкурс «Самая страшная морда».
Следователь прокуратуры, взирая на происходящее из укромного уголка, хихикал подобно озорующему пацанёнку, прикрывая лицо ладонью: «Ну, полно, Алый! Не будь мальчишкой!». Его тайное веселье достигло кульминации в той фазе, когда здоровенный и свирепого вида «медбрат» Содомов, мускулистые и волосатые ручищи которого по природе своей годились скорее для того, чтобы выворачивать бивни у мамонтов, либо по-медвежьи взламывать несгораемые сейфы без «фомки»
и иных «уркаганских» приспособлений, переходил к завершающей процедуре, со стороны напоминающую изуверскую.
Содомов, донельзя оскорблённый и раздражённый поручением Подлужного, приступил к смыву на марлевый тампон биологической субстанции с причинного места «конкурсанта-мордоворота». Тут уж подозреваемым воистину овладел тихий ужас. В виду слабого понимания цели происходящей церемонии (внешне сходной с ритуальным обрезанием), но ясного осознания возможных последствий, он впал в состояние отупения и прострации. От опасения за дражайшее мужское достоинство, небрежная и презрительная манипуляция с которым медбратом грозила вылиться в членовредительство, мошонку потенциального калеки втянуло под прямую кишку. От переживаний у него спёрло дыхание в зобу, ибо любое резкое движение медбрата, не особенно миндальничавшего с испуганно съёжившимся подручным материалом, грозило невосполнимой трагической утратой.
«Бегемот, окучивающий одуванчики», – метафорически окрестил эту картину Подлужный. Он не сопереживал «пациенту Содомова»: нечего шляться, где попало, а также «конкретно зырить в сторону касс!». Старший следователь прокуратуры всего лишь добросовестно и профессионально исполнял свои обязанности. Хотя при этом его не оставляло ощущение, что к убийству в сквере оперного театра это если и имеет, то весьма отдалённое отношение. Ведь тогда он ещё не ведал: кое-что из проделанного в будущем пригодится.
Подозреваемого из «дежурки» увезли в изолятор временного содержания. С его отъездом испарился и несколько неуместный ироничный настрой насмешника. «Отрезвлению» Подлужного также поспособствовал привод в милицию лёгкой на помин Пермяковой Зои Ивановны.
7
Фактическая супруга Балашова представляла собой экспансивную и эксцентричную шатенку средних лет, которую сыщики отдела, сработав оперативно, «выцепили», как они выражались, «из-за стола прямо с бутербродом во рту».
– Вандалы, солдафоны, ваньки необразованные! – бушевала она, колыхая дебелой грудью, которую её сожитель, приходилось признать, протокольно описал весьма достоверно, и ничуть не сгустив краски. – Я вам сопли-то поотшибаю! У меня в башке всё равно сорок пять процентов – мне ничё не будет. У меня справка из психбольницы… Позавтракать девушке не дадут!
– Тс-с-с! – по-шпионски приложил палец к губам Подлужный, сбивая напор доставленной. – Коль речь идёт о расследовании убийства, допустимо пренебречь таким мизером, как утренний бутерброд.
– Ка-какого убийства?! – плюхнулась на стул Пермякова. – Что-то с Юрой? Что с Балашовым?
– Нет, с ним-то обстоит более или менее нормально, – успокоил её Алексей. – Он у нас. Отдыхает от забот. Но возникает вопрос: с какой стати вы спохватились именно его?
– Кого же мне ещё спохватываться? – переведя дух, вновь озлилась Зоя Ивановна. – Если Юра ко мне ночью пообещался, но не появился.
– Тем не менее, это не лишило вас аппетита, – съязвил Подлужный, которого нередко подводил «острый язычок».
– Причём здесь аппетит?! – исходила эмоциями и мощным темпераментом Пермякова. – Одно другому – не помеха…
– Да, да, да, Зоя Ивановна, – примирительно выставил руки вперёд следователь. – Беру свои слова обратно. Итак, обо всём по порядку.
– Ладно, по порядку, – смягчилась та. – У меня ж характер собачий. Я ж без психа разговаривать не выучилась. Отлаяла я Юру ни за что, ни про что…
Женские откровения, выуженные Подлужным от свидетельницы, вписывались в орбиту повествования Балашова. А по обстановке в их жилищах, периоду происходящего – укладывались тютелька в тютельку.
– Что ж, Зоя Ивановна, – завершая допрос, констатировал Алексей, – на данной стадии у меня к вам иных вопросов нет.
– Стало быть, вы отпустите Юру, – вскочив, кинулась его яро уговаривать пышнотелая скандалистка.
– Пока что я не отпускаю и вас, – величественным жестом повелел ей Алексей опуститься на стул. – Сейчас поедем на осмотр в вашу квартиру. Потом я проинспектирую, так сказать, жилище Балашова. А уж затем определюсь с вашим Юрием Петровичем.
8
До обеда Алексей при содействии работников уголовного розыска произвёл осмотры квартир Пермяковой и Балашова. Увы, то оказались те напрасные хлопоты, что уличающих дивидендов следопытам не принесли.
Основательно проголодавшись, Подлужный перекусил в кафе «Россиянка» и поспешил в свою резиденцию – на три часа пополудни Двигубский назначил совещание по нераскрытому убийству. Зайдя с июньского солнцепёка в прохладный вестибюль прокуратуры, Алексей обнаружил, что сюда заблаговременно прибыл не только он, но и Бойцов, державший в руках коробку с тортом.
– Коля? – удивился Подлужный. – До трёх же ещё целый час.
– Зато пробил час искупления грехов для правнука комбрига Котовского, – улыбнулся тот.

Псевдоним «правнук комбрига Котовского» Николай заслужил. От одного его взгляда у некоторой части криминальной братии начинали дрожать поджилки. А разбои и грабежи среднегорский детектив раскрывал столь же непринуждённо, как опытный дровокол на тридцатиградусном морозе вдребезги разносит чурки умелыми ударами колуна.
Жил Бойцов в двухкомнатной «хрущобе» с матерью и младшей сестрёнкой. Отец Николая семью бросил много лет назад. На подспорье со стороны головастому парнишке надеяться не приходилось, и он, мало-мальски «встав на ноги», кое-чего в жизни добился личным трудом. По демобилизации из армии пробился на рабочий факультет Среднегорского университета. Оттуда поступил на дневное отделение юридического факультета, где и познакомился с Подлужным. На протяжении пяти лет учёбы Николай, как и Алексей, подрабатывал дворником, а летом друзья в составе студенческих строительных отрядов отбывали в лесные посёлки севера Среднегорской области, возводя там новые дома и ремонтируя старые. По окончании университета Бойцов сам попросился на переднюю линию борьбы с преступностью – в уголовный розыск.
Николай являлся убеждённым сторонником социальной справедливости, коллективистской дисциплины, и за то без раздумья готов был расстаться со своей лихой стриженой головой. «Я – мент. Я – ментяра в чистом виде», – с вызовом говаривал он, совсем не усматривая в жаргонном выражении умаления достоинства ведомства внутренних дел. В середине восьмидесятых годов то было в новинку. Во всяком разе, именно от него Подлужный впервые услышал подобное определение в качестве словесного эквивалента верности милицейскому долгу.
А ещё он служил образцовым воплощением коммуникабельности – качества, для сыщика незаменимого. Он способен был «за один присест» втереться в доверие и разговорить самого нелюдимого буку, затворника и отшельника. Тут он не уступил бы самому Тилю Уленшпигелю
.
Как известно, неисправимый «балабол» Тиль непрекращающейся болтовнёй вынудил прервать обет молчания монаха, совершавшего паломничество к святым местам. И это несмотря на то, что позади у послушника осталось девять десятых из тысячекилометрового путешествия, пройденного по каноническому ритуалу задом наперёд. Но заноза Уленшпигель в два счёта допёк его так, что святоша не сдержался и, презрев клятву безмолвия, вступил с ним в перепалку, а затем и в драку. Опомнившись, монах в крайнем раздражении смачно сплюнул и, кряхтя, поплёлся обратно: по догматам религии ему предстояло начать хадж сызнова, «с нулевой отметки».
Вот каким пронырой был Уленшпигель. Коля же «махом» не только сумел бы разговорить святошу, но и завербовал бы его в общественные помощники милиции.
Отдельным категориям женщин безмерно импонировал грубоватый, сугубо милицейский юмор Бойцова. Таких он мог «уболтать и перевести в горизонтальное положение, – как каламбурил сам сыщик, – за пять минут до вылета самолёта».
Иное дело прокуратура, где работают холодноватые и чопорные должностные лица, осуществляющие высший надзор за исполнением законов. Здесь самому бы удержаться в вертикальной стойке, не помышляя о чём-либо ином. Эти «служители права» требовали особого – и в служебном, и в человеческом плане – подхода. И к коллективу прокуратуры Ленинского района Николай подбирался поэтапно. Вводил его «в сонм избранных» и приобщал к чаепитиям в кабинете номер пять Подлужный.
К дебютной совместной трапезе с помощниками прокурора Николай расстарался и «затоварился» пирожными. В ходе чайной церемонии он то и дело неустанно подкладывал лакомства Авергун и Торховой. Сам же потягивал чаёк, не сводя с дам умильного взора.
– Коля, ну так же нельзя, – укорила его Мелисса Марковна.
– Пухну с голоду, господа помощники прокурора! – опрометью вскочив со стула, склонив в почтительном полупоклоне голову и, двигая пухлыми, как у хомяка, щеками, поскоморошничал Бойцов. – Недоношенное дитя революционной эпохи. Недоедаю, недосыпаю, недопиваю… Дистрофия-с, господа помощники! Да-с… Как говорится, Винни пух с голоду.
Торхова и Авергун сначала застыли в изумлении, а потом так и покатились со смеху, обессиленно отмахиваясь от внешне сытенького, полухулиганского вида паяца. Вдохновлённый же успехом Коля с удвоенной энергией пошёл сыпать новыми шутками и прибаутками, коих хранилось в запасниках его памяти великое множество.
Мелисса Марковна и Ульяна Васильевна полюбили Николая, как обожают забавного ребёнка-переростка, не претендующего ни на что, кроме радости общения. Они прощали ему выходки, каковые никогда не дозволили бы кому-то другому. Бойцов же, коему безмерно льстило то, что его принимают неподкупные люди из надзорной инстанции как своего, при визитах пичкал женщин конфетками, поминутно вскакивал, прищёлкивая каблуками, щедро одаривал дам комплиментами и изыскивал для них неслыханные ласкательные аллегории. При расставании он церемонно целовал женщинам ручки, а Мелиссе Марковне – каждый пальчик в отдельности.
И надо же было такому приключиться, что Коля «прокололся». Неведомым шальным ветром занесло в его бесшабашную ушастую башку непонятное, но нежно звучащее для непосвящённого словечко. И однажды он им воспользовался. При прощании, лобзая пальчики «ладным чинушечкам в мундирчиках», он выплеснул с наигранно-неизбывной тоской: «До свидания, бесценные мои профурсеточки! Как перетерпеть мне предстоящую разлуку? Не перенесу!». И те откликнулись той же шутливой взаимностью.
Сколь же неистовым оказалось возмущение Авергун и Торховой, когда знакомая «филологиня» просветила их, что понятие «профурсетка» имеет сложную этимологию. Этот с позволения сказать термин заимствован от древних римлян, у коих, наряду с «лупой» (волчица), обозначал легкомысленных девушек, ловящих свой шанс. Века спустя, в Англии и Франции им обзывали тех продажных девок, что сами предлагают себя. Перекочевав в Россию, понятие осело в уголовной среде, трансформировавшись в «профуру». Короче, это слово со сложной исторической судьбой означает, ни много ни мало… дешёвую проститутку.
– Что! Дешёвая проститутка! – услышав резюме, вскричала почти целомудренная Мелисса Марковна, и упала в непродолжительный обморок.
– Ну, на худой конец – просто проститутка! – в приступе отчаяния стенала верная мужу и мало что уже соображавшая Ульяна Васильевна. – Но дешёвая! Нет, это выше моих сил! Хотя… Даже и не скажу, что лучше: дешёвая шлюха или дорогая? Миля, как ты думаешь?
– Ах, оставь меня! – оттирала виски в приступе мигрени и сценически ломала руки, целованные подлым циником, Авергун. – А что правильнее: незваный гость хуже татарина, или незваный гость – лучше татарина?
Придя в себя, бесконечно уязвлённые в собственной женской слепоте и доверчивости, помощницы прокурора бескомпромиссно постановили: «В пятый кабинет больше не ступит нога этого нахала и проходимца! Этого коварного пустобрёха!»
И напрасно лепетал, тужась им что-то втолковать, пришибленный ужасной вестью Николай, с треском выставленный за порог при очередном визите. Бесполезно он «обрывал» телефоны «раздраконенных прокурорш», стараясь разжалобить их сердца. Безуспешно выступал в роли парламентёра и Алексей, вступаясь за друга. Несчётные дипломатические усилия, направленные на улаживание межведомственного конфликта, оказались тщетны.

И вот сегодня Бойцов пожаловал с «тортом мира». От лобовых атак он решил перейти к манёврам, обзываемых «тихой сапой». Выждав, когда из кабинета помощников прокурора удалится посетитель, он просунул внутрь кабинета коробку, а дверь тотчас прикрыл, оставшись в вестибюле неопознанным. Теперь выйти наружу из кабинета номер пять было реальным лишь при условии принятия льстивого подношения.
Диалог между Авергун и Торховой, доселе обсуждавших жалобу ходатая, стих, подобно морю при полном штиле. Оттуда доносилось только внезапно участившееся дыхание женщин.
Первой не выдержала любопытная Торхова, тихонько подёргавшая дверь и осторожно заглянувшая в щёлочку притвора. Однако из залитого солнечным светом кабинета невозможно было различить, что происходит в полутёмном вестибюле. Да и Николай предусмотрительно отступил вбок.
– Брать или не брать? – принялась размышлять вслух Ульяна Васильевна.
– Бойтесь данайцев, дары приносящих! – предостерегла её Мелисса Марковна. – Щас кэ-эк шандарахнет!
Общеизвестно, что томление неизвестностью для женщины – вещь непереносимая. Торхова повторно подёргала дверную ручку, пошепталась с подругой и даже принюхалась к коробке. Тем временем проницательная Авергун позвонила по телефону Подлужному и без предисловий спросила:
– Брать или не брать?
– Я не знаю о чём речь, – прикинулся простачком Алексей, – но брать надо.
Торхова в очередной раз прикоснулась к коробке, колеблясь, переглянулась с Авергун, и, наконец, приняла «залог перемирия».
Сознавая, что промедление смерти подобно, что железо куют, пока горячо, Бойцов тотчас, со сверхсветовой скоростью просунул свой гладко выбритый «бильярдный орган мышления» в кабинет, остальное, оставив снаружи. Возник эффект, именуемый в цирковых аттракционах «говорящая голова».
Ослеплённый солнечными лучами, пытаясь из неудобного положения отыскать взглядом Торхову, испуганно ойкнувшую и отпрыгнувшую в угол, Коля непродолжительное время молчал, потешно водя выпученными глазами.
Привыкнув к свету, «голова профессора Доуэля»
, глотку которой слегка передавило дверью, принялась хрипло вещать, выкрикивая фразы, ясные исключительно осведомлённым лицам: «Повинную голову меч не сечёт! А уж если сечёт, то валяйте сразу, чтоб без мучений… Как на гильотине!»
Женщины не знали, что и делать: то ли смеяться, то ли снизойти до раскаявшегося незадачливого грешника.
– Ну что, Ульяна Васильевна, может, простим повинную голову? – отозвалась отходчивая Мелисса Марковна.
– А стоит? – засомневалась подруга.
– Дадим уж ему последний шанс, – протянула Авергун невидимую «руку помощи» Бойцову. – Вы же больше не будете, Николай?
– Н-не буду! – давясь спазмами, спешно заверила «говорящая голова».
– Слово?
– Слово, слово! – поспешно поклялся сыщик.
– Бог с вами, заходите.
Примирение состоялось. Четвёрка разместилась за столом и приступила к ритуальному чаепитию, символически даже чокнувшись чашечками.
– Вы, Коля, относительно легко отделались, – уже посмеиваясь, подвела итог размолвке Мелисса Марковна.
– В мире всё относительно, – отозвался тот. – Миг отсидки, пардон, попой на электрической плитке почудится вечностью, а ночь с очаровательной девушкой – прекрасным мигом.
– Или вот ещё на заданную тему, – развил соло друга Подлужный. – Двое рецидивистов в камере «по фене ботают»
. Один на нарах развалился, а другой в классической позе – руки за спину – из угла в угол шастает: сколько дней отсидки осталось, вычисляет. И второй спрашивает у того, что на нарах: «Слышь, Вован, я любую фигню понимаю, но что такое теория относительности, не въезжаю». «Чухан! – насмехается тот. – Это же элементарно. Сейчас, допустим, ты что делаешь?». «Как что? Хожу». «Это ты думаешь, что ходишь, а в натуре ты – сидишь».
На радостях приятели готовы были рассыпаться в байках и анекдотах до бесконечности, если бы слаженный дуэт не прервала секретарша Римма, пригласившая их на заслушивание к прокурору.
9
С работы домой Подлужный добрался поздним вечером. Несмотря на это, у него хватило сил на приличный кроссик, после которого он принял тёплую успокаивающую ванну, а также почитал в постели для нервной разрядки О`Генри. Окончательно снимая напряжение, Алексей по привычке «занырнул» в приятные годы студенческой молодости.
…В то раннее утро будильник в комнате номер тридцать девять студенческого общежития зазвенел в половине пятого. Подлужный резким, но невесомым и отработанным ударом ладошки утопил кнопку часов, прерывая лихорадящую трель – трое его компаньонов по комнате продолжали безмятежно спать. Алексей поднялся с кровати, на цыпочках пробежал по прохладному полу к окну и, ёжась, глянул за стекло. Увиденное его не обрадовало.
Ноябрь того года отличался по-женски капризной и непостоянной погодой: заморозки и снегопады перемежались оттепелями. Вот и накануне было ощутимое потепление, но текущей ночью резко похолодало, а затем на улице закрутила снежная круговерть. На дорогах намело сугробы. Ненастье означало, что студенту Подлужному следовало отбросить мечты о продолжении сна и поспешить к медсанчасти авиационного завода, где он подрабатывал дворником.
Студента зябко передёрнуло. Он протяжно зевнул. Алексей не выспался, поскольку накануне засиделся допоздна: на него снизошла муза поэтического вдохновения, и он, впервые в жизни, накропал наивные и неуклюжие любовные вирши… Впрочем, лирика даже Пушкина не освобождала от исполнения прозаических обязанностей. И потому Подлужный, покорно кряхтя, засобирался на отнюдь не романтическую работу.

Расчистку дорожек и аллеек Алексей закончил к восьми часам утра. Закинув лопату на плечо, он двинулся по заснеженной аллее к сараюшке, где складировал рабочий инструмент. Перешагивая через заносы, студент озабоченно помотал головой: участок, закреплённый за Колей Бойцовым, оставался неубранным. Тот, как обычно, проспал. Или элементарно поленился. Бойцов проживал поблизости от медсанчасти. Вполне объяснимо, что Подлужный решил забежать к другу, чтобы поддать лежебоке «стимулирующего импульса».
Поставив лопату в подсобку, Алексей отправился к приятелю. На неубранной бойцовской дорожке молодой дворник нагнал пешехода – крупную фигуру в зимней женской одежде, мимо которой он ни в какую не мог протиснуться. Его нечаянная спутница, судя по всему преклонных лет, так косолапила по узкой свеженатоптанной тропинке, окружённой глубокой снежной целиной, так размахивала руками, что обогнать её не представлялось возможным. Как минимум – до пересечения аллейки с широким тротуаром, тянувшимся вдоль трамвайной линии по улице Куйбышева.
«Угораздило же напороться на старую колымагу!» – в бессилии досадовал Подлужный. Впрочем, до «пешеходной развязки» оставалось всего ничего. Потому студент, смирившись с судьбой, покорно следовал за «произведением монументального зодчества».
Однако близ перекрёстка произошло непредвиденное. Узкая аллейка на подходе к тротуару имела уклон. Женщина попала ногами на накатанный ледяной скат, поскользнулась, упала, и её потащило вниз – прямо к трамвайной линии. Меж тем, невдалеке по рельсам, погромыхивая на стыках, на приличной скорости неслась трамвайная сцепка из двух вагонов. И по законам физики траектории движения двух тел неминуемо должны были пересечься.
Массивную мадам на спуске раскатило и завертело. Она уже не просто катилась, а неслась вниз с выпученными глазами, вздымая за собой лихую снежную пыль. По пути на тряских ухабах тётушка успевала периодически выкрикивать: «Ой, мамочки! Ой, мама! Ой, не могу!». При известной доле фантазии, можно было вообразить, что её по молодости родительница застала за чем-то непотребным и иногда нещадно поколачивала по чувствительному мягкому месту увесистым дрыном.
Женщина чуть опередила трамвай. Она мощно ударилась боком о рельс, а затем неуклюже и лихорадочно закопошилась, силясь встать на четвереньки и отползти от смертельно опасного места. Но это ей не удавалось. А сцепка, между прочим, уже накатывала на неё. Раздавался трезвон сигнального устройства. Визжали тормоза. Колёса высекали искры из рельсовой стали. И сквозь лобовое стекло вагоновожатой – смертельно перепуганной юной девчушки – доносился визг: «Ой, мамочки! Ой, мама!»
«До чего же женщины однообразно скучны», – совсем некстати обобщил Подлужный. Глубокомысленное резюме взбрело ему на ум уже на полпути к потенциальной жертве. Алексей не знал достоверно: или он один столь по-дурацки устроен, что в экстремальной ситуации размышляет о совершенной ерунде, или же все мужчины таковы… Но, как было, так было…
Студент торпедой скользнул по «катушке», затормозив о выступающий рельс. Столь же молниеносно он оттолкнулся от путей, прихватив «мадаму» за пальто. А мгновением позже трамвай уже громыхал мимо них. И тут связку из двух тел с пригорочка вновь потянуло вниз. Предотвращая сползание, Подлужный пнул по борту движущегося вагона. отчего его развернуло и голова лишь по воле случая «запоздала» к «прибытию» трамвайного колеса… Благо, то оказалось последнее колесо. А иначе пришлось бы доучиваться советскому студенту-трезвеннику без левого уха и в образе небезызвестного буржуазного алкоголика Ван Гога…
Трамвай остановился метрах в тридцати от парочки, замершей в «смертельном объятии» подобно Леониду Ильичу
Брежневу
с Эрихом Хонеккером
. Открылась передняя дверь и из проёма выпрыгнула плачущая вагоновожатая. Она подбежала к неподвижно лежащим фигурам, стала осматривать их, несмело тормошить и сквозь рыдания спрашивать: «Вы живы?! Вы живы?!» Следом за ней высыпало несколько пассажиров.
– Да всё нормально, – зашевелился Алексей, трогая себя за ухо.
– Ой, мамочки! Ой, батюшки! Ой, страхи Божьи! – загомонила и роковая тётенька, усаживаясь на ёмкий «ягодичный плацдарм». – Ой, кажись, уцелела. Ой, уберёг меня Бог и молодой человек. Ой, спасибо тебе, добрый молодец!
Убедившись в благополучном исходе, умиротворённая водитель трамвая с пассажирами последовала далее, предписанным маршрутом. Старуха же, попытавшись тронуться в путь, охнула: она ушибла ногу. Пришлось Подлужному исполнить роль спасителя до конца и сопроводить её. Он повёл новую знакомую, поддерживая её под руку.
– Ой, спасибо, добрый молодец! – нахваливала его бабулька. – Уж ты подмогни мне, пожалуйста. Самой-то мне не доковылять. Мне недалече. У меня тут младшая сестра Людмила живёт. Сама-то я в своём доме живу, на Громовском посёлке. К ней и понесло меня с утра пораньше. Заморочки семейные, о-хо-хо. Анной Михайловной меня кличут. А тебя как, молодой человек?
– Алексеем.
– Алёша, значит. Ну, вот и познакомились. Ну, вот и доковыляли.
Впереди них через рассветную дымку и снежную завесу проглянула серая громада дворца культуры имени Свердлова. Но старуха потянула Подлужного направо – к пятиэтажному жилому дому сталинской эпохи. Они вошли в подъезд, поднялись на третий этаж, и тётушка нажала кнопку квартирного звонка. Внутри квартиры послышались шаги, звякнула цепочка, и дверь распахнулась. За порогом перед ними предстала интересная белокурая дама средних лет.
– Аннушка? – удивилась и испугалась хозяйка, вместе с незнакомым ей визитёром сопровождая Анну Михайловну внутрь. – Что стряслось?!
– Людочка, я чуть не убилась, – пожаловалась той пострадавшая, при помощи Подлужного ковыляя по прихожей. – Вот, Алёшенька меня уберёг. Не он бы – лежать мне на погосте!
– Анна Михайловна? Что такое?! – появился в прихожей мужчина интеллигентного вида, в очках, приблизительно лет пятидесяти.
Старуха стала рассказывать про историю с трамваем и жаловаться на ушибы, а Подлужный, воспользовавшись этим, усадил её на стул и попытался улизнуть незамеченным. Однако «старая колымага», распознав его намерения, ухватила спасителя за рукав.
– Люда, Володя, меня же Алёшенька уберёг, – принялась она расхваливать хозяевам жилища смущённого гостя. – Добрый молодец! Выволок меня, дряхлую перешницу, прямо из-под трамвая. Людочка, непременно напои его чаем и угости чем-нибудь вкусненьким. И я его не отпущу просто так. Мой долг что-то подарить ему на добрую память.
– Да какой чай?! Что вы… Извините, мне нужно идти, – протестуя, высвобождал край одежды студент, и добился бы своего, если бы не услышал знакомый голос за спиной.
– Мама, тётя Аня, что случилось?! – взволнованно спросила невидимая владелица тёплого, ломкого и чуть охрипшего ото сна меццо-сопрано.
Подлужный оглянулся и увидел… Таню Серебрякову. Она была заспанная, неприбранная, в наспех накинутом халатике, и, тем не менее, жутко прекрасная и притягательная! Даже ещё более желанная. Вслед за ней из комнаты показался такой же сонный рыжий котёнок. Определённо, то был университетский найдёныш, только заметно подросший и округлившийся от безмятежной жизни.
Татьяна, узнав Алексея, смутилась. Автоматически плотнее запахнула ворот халатика. И умолкла, теряясь в догадках относительно происходящего. Подлужный же махом сориентировался и перестал рваться на свободу. Теперь его планы чудесным образом изменились. Он присел и стал гладить котика, а также с внезапным расположением внимать тому, как Анна Михайловна превозносила его уже и перед Татьяной, приличия ради возражая: «Да ну что вы… Да явный перебор… Вы уж чересчур…»
В итоге героя-избавителя старшие Серебряковы перепоручили Татьяне. Сами же вызвали травмированной «скорую помощь» и увели её в комнаты.
Девушка нехотя позвала Подлужного на кухню. А того и не нужно было приглашать дважды. Он ретиво скинул верхнюю одежду и последовал за ней.
Стол на кухне был накрыт: очевидно, профессор с женой завтракали перед приходом ранних гостей. Молодая хозяйка поставила тёплый чайник на газовую плиту для повторного подогрева, а затем, извинившись, удалилась в ванную. Оттуда она возвратилась свежеумытая и с наскоро, но элегантно уложенными волосами.
Татьяна сменила приборы на столе, подала Алексею свежезаваренный чай и подвинула к нему тарелку с бутербродами и вазочку с конфетами.
– А ты? – полюбопытствовал сотрапезник, делая глоток и по студенческой привычке обращаясь с ровесницей на равных.
– Спасибо, я не хочу, – с деланным равнодушием ответила девушка, не удостаивая его взглядом.
– Ну и я не буду, – решительно отставил чашечку Подлужный к центру стола. – И Анне Михайловне нажалуюсь, – шутливо дополнил он.
– К вашему сведению, – сверкнула лучезарными очами собеседница, – мной не командует даже мама. Впрочем, ладно. Просто, чтобы не огорчать тетю Аню – ей и так досталось – выполню её поручение. Да и то, отдавая должное вашему поступку. И учтите: с незнакомыми и малознакомыми людьми я на «ты» не разговариваю.
И она присоединилась к чаепитию.
– Спасибо за компанию, – поблагодарил её Алексей, придвигая чашечку обратно. – За фамильярность и амикошонство приношу свои извинения. Пользуясь случаем, также прошу у вас прощения, Татьяна, за тот политбой. И за нетактичность, когда прилюдно признался, что очарован вами. Но это было искренне.
– Извинить вас? – критически скривила губки повелительница его сердца. – Разве для вас это значимо?
– Ещё как! – горячо заверил её провинившийся. И жалостливо добавил: – Ну, пожа-а-луйста!
– Ла-а-адно, – снисходительно засмеялась компаньонка по импровизированному завтраку. – За тот проступок я вас прощаю. Но в первый и в последний раз.
– Спасибо! – воодушевился Подлужный, клятвенным рыцарским жестом прикладывая ладонь к груди. – Не думайте обо мне плохо. Просто, я вот такой недотёпа-правдоруб. Прежде я был ещё и убеждённый однолюб – любил только свою маму. Пока счастливый случай не свёл меня с милым созданием. С тем самым, что сейчас поит меня чаем…
– Ооо! – с иронией перебила его девушка. – Да вы лихо запрягаете. Здорово отрепетировано. Которая я по счёту, кому вы начитываете эту проповедь?
– Не будь я мужчиной, – явственно расстроился Алексей, – я бы сказал, что сейчас уже вы меня обидели. Зачем вы так?
– Да затем, что от вас за версту разит баловнем судьбы, – зябко поёжилась Серебрякова, вновь замыкаясь в себе.
– Баловнем судьбы? – растерялся Подлужный.
– Разве нет? – задала риторический вопрос девушка. – Сорите деньгами. Ездите на такси. Натасканный оратор. Не иначе, разболтанный любимчик состоятельных родителей.
– …Н-да, – помедлив, вымолвил гость. – Англичане говорят: «Чтобы судить о пудинге, надо его отведать». – С этими словами он взял из вазочки «трюфель», развернул обёртку, надкусил конфету и продемонстрировал Серебряковой сердцевину кондитерского изделия. – Разрешите кратко доложить о себе: Подлужный Алексей Николаевич. Шоколадной начинки нет. Из простого народа. Уроженец райцентра Ильск. Жил с отцом, матерью, братом и сестрёнкой. Когда мне стукнуло четырнадцать, случилась трагедия – погиб отец. По собственному почину поступил в ПТУ. Я же старший сын. И кто, как не я, обязан был помочь маме? А в училище бесплатно кормили и платили стипендию. Получил квалификацию «механизатор широкого профиля». Трудился трактористом на металлургическом заводе. Параллельно окончил девятый и десятый классы ШэРэЭм…
– ШэРэЭм – школа рабочей молодёжи? – уточнила Серебрякова.
– Да. Затем – два года армии, – по неуставному приложил руку «к пустой голове» Алексей. – Демобилизовался. Устроился на авиазавод. При заводе продолжил учёбу в вечерней школе, по окончании которой поступил на дневное отделение юрфака. Почти в двадцать два – в возрасте, при котором баловни судьбы становятся докторами наук. Источники доходов на такси: повышенная стипендия, летом – стройотряд, в учебное время – подработка оператором БэДэЭл при медсанчасти авиазавода.
– БэДэЭл?! – округлила глаза девушка. – Как это?
– Большая деревянная лопата, – обозначив улыбку уголками губ, расшифровал замысловатую аббревиатуру Алексей. – Так шутит мой друг – Коля Бойцов.
Их беседу прервал резкий звук электрического входного звонка.
– Я сейчас, – душевно оттаивая, уже почти заговорщицки шепнула Алексею девушка.
Она выбежала в прихожую, открыла двери и кого-то проводила в комнаты.
– Врачи приехали, – пояснила она, вернувшись в кухню. – Тётю Аню смотрят. Так на чём мы остановились?
– На операторе БэДэЭл, – хитро прищурился Подлужный. –
– Да-да, – улыбнулась Татьяна. – Позвольте поинтересоваться: если вы такой сермяжный рубаха-парень из гущи народной, то кто же вас научил так… цветисто говорить?
– Цветисто? – задумался Подлужный. – Не мне давать себе оценки. Но если есть во мне нечто хорошее – то от мамы. Моя мама, Лидия Григорьевна, из Смоленска. Родилась там незадолго до Великой Отечественной войны. Её папа и мама работали на железной дороге. С началом войны, когда фашисты подошли к городу, мамины родители занимались эвакуацией. Маленькую Лиду с бабушкой они отправили в последний момент, а сами не успели. Попали в окружение – в «Смоленский котёл». И пропали без вести. Дальнейшая их судьба не известна. А бабушка с внучкой оказались в Ильске. Через несколько лет бабушка умерла. К той поре мама подросла. Работала в детсаду нянечкой, воспитателем, а заочно училась в техникуме. Вскоре познакомилась с моим будущим отцом. Они полюбили друг друга. Мама забеременела мной. И когда была уже на восьмом месяце, отец загулял. Пришёл домой под утро. Мама – гордячка. И сгоряча в одночасье сорвалась, сама не ведая куда. Уехала из Ильска. Но какому вербовщику-рекрутёру нужна беременная? Таким образом её и занесло в Солегорский район, в самый дальний леспромхоз, в посёлок Ушкуй. Там её и приняли на работу кубовщицей…
– А что такое «кубовщица»? – вопросительно свела брови к переносице Татьяна.
– Кубо…? – замер на полуслове рассказчик. – Если попросту сказать, то истопница. Кубовщица – от слова куб. Котёл с ёмкостью в виде куба. Мама топила большую печь, от которой грелась вода в кубе, отапливались контора и небольшой гараж. Гараж предназначался для директорской легковушки. Остальная техника стояла на улице. Осенью, летом и зимой воду из радиаторов по окончании смены сливали, а наутро заливали вновь. Для шоферов, трактористов и для других производственных нужд мама и грела воду. Прямо в кубовой была отгорожена маленькая комнатушка. В ней я и родился. Маме было удобно: сын, работа, дом – всё рядом.
– Даже не верится, что такое могло быть в советское время, – поражённо покачала головой Серебрякова.
– Хм, Таня, – хмыкнул Подлужный, – не забывайте, что тогда прошло чуть больше десяти лет после войны. Отсюда становится ясным, в каких условиях проходило моё становление. Я и без того маму безоглядно бы любил, а в тайге она для меня вообще была солнышком в кромешной полярной ночи. И я, наверное, полагал наивным младенческим умишком, что мы – одни во вселенной. Целыми днями мама со мной разговаривала, пела песни, вслух читала книжки. И всю любовь она изливала на меня и только на меня. И все материнские надежды были связаны со мной. А я что-то лопотал ей в ответ. Полагаю, что у такой мамы и котёнок бы обрёл речь. Потому и заговорил я очень рано.
– И долго вы так жили?
– Почти год. Хотя в леспромхозе к ней многие набивались в мужья, несмотря на «приданое» в моём виде. Но она всех отшивала. А как-то раз в Ушкуй за пиломатериалами прибыла автоколонна из СМУ
, в котором работал отец. Один из шоферов знал маму. Вполне предсказуемо, что через три дня в посёлок заявился отец. Однако он лишь со второго захода и покаяния получил от мамы прощение и забрал нас в Ильск. Я же его не признавал много дольше. И ещё месяца три-четыре не шёл к нему на руки.
– Конечно, такую маму грех не любить, – согласилась с рассказчиком слушательница.
– Да! И ещё одну девушку! – пристально взглянул в её глаза Подлужный.
– Алексей, но ведь ты видел меня всего один раз, – проговорила девушка, неожиданно для себя самой переходя на «ты».
– Да мне хватило одного мига, – горячо возразил тот, – чтобы ты заполнила мою душу!
И в кухне вновь наступила неловкая, напряжённая тишина. Татьяна опустила голову. А разоткровенничавшийся ранний гость, сжигая все мосты и отрезая пути к отступлению, самовольно взял из нагрудного кармана профессорского пиджака, висевшего на спинке стула, авторучку, и что-то начертал на салфетке, лежавшей на столе.
В минуту справившись с задуманным, студент положил послание перед глазами девушки. И та поневоле прочла те незатейливые строки, что ночью приснились её поклоннику:

В тот миг была ты всех прекрасней!
Затмила солнце, звёзды и мечты…
Я ж был ледышкой, стал – наполнен страстью,
И эту стужу растопила ты!
«Всего лишь миг? Так странно…, – ты спросила. -
А так хотелось вечной красоты!»
«Да, только миг, но этого хватило,
Чтоб моё сердце заместила ты!
В нём кровь – само твоё дыханье,
Вот выбор мой! И Бог – не прекословь!
Мой пульс замрёт при вечном расставанье,
И коль в тебе умрёт ко мне любовь…

Татьяна подняла глаза на Алексея и, стыдливо порозовев, тотчас их опустила. А Подлужный, дрогнув, притянул к себе руку девушки. И поцеловал запястье…
На столь приятной ноте воспоминаний старший следователь прокуратуры Подлужный и уснул. И в ту ночь его уже не мучили кошмары на производственную тематику. А в сновидения к нему являлась исключительно любимая женщина.
Глава пятая
1
«Стреляют не только автоматы и пушки. Но и кое-какие иные вещи. По крайней мере, эффект от их действия подчас вполне
сопоставим с залпом батареи». Именно так подумал Подлужный, когда в пятницу в его кабинете объявился участковый инспектор лейтенант Матушкин. Именно он стал своеобразным олицетворением того, как «выстрелил» подворовый обход.
– Вот, – положил лейтенант на стол на стол тетрадный листок, заполненный текстом с неровным размашистым почерком.
– Что это? – осведомился следователь, обозревая послание.
– Данные по трупу из сквера оперного театра.
– Что, установили личность?
– Ага. Вчера вечером предъявил фотографию мужикам в седьмом квартале. Один и заявил, что, вроде как, видел эту деваху на новогоднем вечере в доме культуры телефонного завода. И если это она, то её знает сеструха жены. Так мы с этим мужиком полгорода исколесили, прежде чем сеструху жены надыбали.
– Так-так.
– Та посмотрела на фотку и аж в лице изменилась. Сказала, что это Марина из бюро международного молодёжного туризма «Спутник», что при обкоме комсомола. Сегодня с утра я сунулся с информацией в уголовку к Зотову, а тот и говорит, чтоб я отработал всё по полной, а данные ему и вам представил.
– Отработали? – улыбнулся Подлужный.
– А как же! – ответно усмехнулся Матушкин. – Мотанулся в турбюро. А они её уже потеряли. Показываю снимок – все чуть замертво не попадали. Сослуживцы характеризуют Марину как очень общительную, весёлую девушку.
– Присаживайтесь, – указал Алексей участковому на стул, а сам приступил к чтению вполголоса справочных данных:
– Алькевич Марина Германовна, 1964 года рождения, уроженка села Броды Покровского района Среднегорской области… Так, домашний адрес… Замужем. Муж – главный конструктор Среднегорского телефонного завода Алькевич Борис Семёнович…
– Муж Марины в командировке, – опережая вопрос следователя, пояснил лейтенант. – В Испании. Но в воскресенье прилетает. Домашний и служебный телефоны я указал.
– А что насчёт недоброжелателей?
– Врагов у неё не было. Категорично говорят. Да, чуть не упустил… Одна её коллега мне приватно, не для передачи, сказала, что Алькевич пользовалась спросом у мужиков. И, мол, сама Марина… Как бы покультурнее… Сама «на передок» со слабиной была. Может, и со зла наговорила. Да вряд ли: мёртвым редко мстят.
– Вы тут пишите, что мать её живёт…
– В деревне. В Бродах Покровского района. Постарался выяснить и про окружение Марины. Были у неё две близкие подруги. Там, на бумажке, я их данные зафиксировал. Значит так, – по памяти процитировал Матушкин, – та, что Пономаренко, ещё по весне уехала с мужем на Кубу работать по контракту. Вторая, Соболева – танцует в музыкальном ревю. Даже не знаю, что это такое. Она выехала на гастроли за пределы области. Вернётся недели через полторы. Её домашний телефончик я тоже черканул.
– Большущее спасибо! – искренне поблагодарил Подлужный. – Здорово выручили.
2
Последующие два выходных дня (выходных – по календарю и для счастливчиков-обывателей) формально скорее отбросили следствие назад, нежели приблизили к раскрытию тайны гибели Марины Алькевич. Подлужный освободил из-под стражи Балашова в виду истечения трёхдневного периода задержания и отсутствия улик. Алексей также произвёл опознание трупа потерпевшей, допросил её мать, коллег по работе, однако эти меры всего-навсего позволили легально закрепить ранее полученную информацию.
Вот почему в понедельник, сидя в кабинете, Подлужный и Бойцов, друг другу активно «промывали мозги», критически переосмысливая те немногие улики, что имелись в их распоряжении.
– Помнишь, Лёх, ты в сквере оперного сказал, что Алькевич мочканул её знакомец. Так я думаю: с чего устраивать судилище…
– Коль, это ж версия. Но я не исключаю, что могло быть и чисто ситуативное убийство – хулиган, маньяк… Вчера я приятельниц Марины из турбюро допрашивал, так они признались, что Марина была импульсивной и чувственной натурой. Понравился ей жеребец, припекло, невтерпёж – хвост трубой.
– Если случайный стык – делу вульвец! – блеснул Бойцов познаниями в области гинекологии и латинского языка. – Зависнет – на веки вечные.
Два друга мозговали над тупиками следствия не просто так. Они ждали наступления полудня. К этому сроку в прокуратуру должен был явиться муж погибшей, прибывший из загранкомандировки. Что-то сулила встреча с ним?

В назначенный час раздался стук в дверь и в кабинет вошёл высокий худощавый черноволосый мужчина на пятом десятке лет, назвавшийся Алькевичем Борисом Семёновичем. Лицо его было искажено гримасой глубокого страдания, равно как и согбенная фигура, выражавшая непереносимые душевные муки.
Подлужный удостоверился в личности явившегося, представил ему Николая, дав понять, что здесь собрались люди не случайные и с ними надлежит быть предельно откровенным.
– Я вчера из поездки, а тут такое… обрушилось, – начал Алькевич. – Сегодня в четыре похороны. Вынос тела. Но, вопреки всему, я счёл долгом побывать у вас.
– Борис Семёнович, коль ваш приход выпал на траурный день, давайте о вещах, не терпящих отлагательства, побеседуем сейчас, а допрос, признание вас потерпевшим и прочую процедурную дребедень перенесём назавтра, – предложил Алексей.
– Давайте.
– Вы извините, что мы без сантиментов, о прозе, так сказать…, – с неловкой усмешкой проговорил следователь.
– Спрашивайте о чём угодно, – твердеющим голосом сказал Алькевич. – Отвечу на любой ваш вопрос и выполню любую вашу просьбу, лишь бы помочь следствию.
– Вы уже побывали дома, насколько я понял, – с готовностью засидевшейся борзой, активизировался Подлужный. – Там ничего не пропало? В том числе из личных вещей Марины Германовны?
– В квартире всё цело. На своих местах. На первый взгляд. Зато исчез автомобиль.
– Это как-то связано с Мариной Германовной?
– Полагаю, что да. Она, видимо, в тот день…, в ту ночь была за рулём. Или же, по крайней мере, незадолго до того ездила на машине. Потому что гараж заперт, а автомобиля в нём нет. Ключей, которыми пользовалась Мариночка – тоже. Нет и её сумочки-визитки с водительскими правами, техническим паспортом на транспортное средство и доверенностью на управление машиной. В органы ГАИ об угоне также никто не заявлял.
– А марка вашего автомобиля? – вмешался Бойцов, привстав от нетерпения со стула.
– «Волга». ГАЗ-24.
– Не цвета морской волны?
– Да, да… А что вы хотите сказать?
– Х-ха! – исторг из себя воздух оперативник. – Приблизительно такая же найдена утром в Индустриальном районе. В лесопарке. Брошена. Без номеров. Малость покурочена. Ориентировка из Индустриального отдела поступила. Если это ваша машина, то… Нормально! Я пробью данные и, если что, вам сообщу.
– Марина Германовна сама водила автомобиль? – продолжил опрос Подлужный.
– Да, конечно, – пожал плечами Алькевич.
– Что-то ещё пропало?
– Вроде, нет. Пока не до того было. Попозже я тщательней посмотрю.
– У Марины Германовны имелись враги? Или какие-то крупные неприятности?
– Насколько я осведомлён, нет.
– А косвенным образом? Из-за вас? По служебной линии?
– Исключено. В личной жизни я человек бесконфликтный. По работе – тоже. Зарабатываю прилично. По закону. Доходы легальные. Тружусь на одного хозяина – на предприятие, на Советскую власть. Нет, не нахожу подоплёки. Я же ночь не спал – анализировал. Вы уж меня простите за непрозорливость – никаких предположений.
– Есть ещё деликатный аспект…, – замялся Алексей.
– Спрашивайте. Давайте выяснять досконально, – со скорбной готовностью отозвался Алькевич.
– Вам, Борис Семёнович, пятый десяток. Марине Германовне было двадцать три. Что ни говори, разница в возрасте почтенная. Вы часто бываете в командировках, поездках. Она предоставлена самой себе…
– Иными словами, не могло ли быть у Мариночки мужчины кроме меня? – сам сформулировал затруднительную тонкость Алькевич.
– Можно выразиться и так.
– Как бы правильно сказать, – пощипал Алькевич щетину на подбородке. – Не вправе оскорблять память о Мариночке пошлыми предположениями… Хотя я простил бы ей, что угодно. И ради возмездия убийце, я бы сподобился на полное откровение. И, тем не менее, я не располагаю хоть чем-то, что давало бы мне право заподозрить её в неверности. Опять же… Она была постоянно в гуще внимания. Она – средоточие мужских желаний. Не то, чтобы… Вы же взрослые люди и понимаете, что истина открыта одному Богу…, – и Алькевич вымученно и жалко скривил губы.
– Борис Семёнович, у меня к вам будет одна просьба, – сказал Подлужный, вставая из-за стола и тем самым давая знать, что аудиенция близится к концу.
– Да-да! – сходу отреагировал тот, также поднимаясь на ноги.
– У меня заведено правило: по неочевидным убийствам надлежит понять характеры и жертвы, и преступника. Зачастую данная мера что-то даёт. Поэтому, сколь ни покажется вам это необычным, мне не мешало бы побывать у вас дома, посмотреть комнату Марины Германовны, её вещи. Составить о ней более полное представление, одним словом.
– Принято. Ноу проблем, – заверил его Алькевич. – Как только вымучаю траурные… Эти… И милости прошу. Я на вас выйду.
3
Пока Бойцов устанавливал личность угонщиков и принадлежность «Волги», обнаруженной в лесопарковой зоне Индустриального района, а Алькевич занимался похоронными делами, у Подлужного возник вынужденный простой по факту нераскрытого убийства. Зато он выкроил «энную» часть времени на расшифровку «криптограммы» «Воловой-Платунова». Ключевая фраза девушки: «Забоялась. Может у них так принято», – навела следователя на идею, реализация которой сулила раскрыть новые горизонты.
Алексей скептически относился к версии, что в вытрезвителе сформировалось преступное сообщество «любителей клубнички» – не то учреждение. Это не деньги «нашару тырить». А вот у Волового действительно могло быть «так принято».
Вместе с тем, исполнение изобличающего замысла требовало адских затрат: равносильных труду старателя на истощённом золотоносном прииске. Вступала в действие испытанная следовательская мудрость: «Шире берёшь – глубже копнёшь». И к определению объёмов «изысканий» Алексей и приступил.
Целый день он усердно, подобно суслику в целинной залежи, копался в кипе документов, изъятых в медвытрезвителе. То были журналы дежурств и протоколы о помещении граждан на вытрезвление. Коли специфическое учреждение для сержанта Волового стало местом службы с 11 августа 1981 года, значит, установленная дата и являлась той точкой отсчёта, с которой предстояло подвергнуть ревизии часть его автобиографии. Своеобразие поступков следователя, отчасти, в том и заключается, что он бесцеремонно «шляндает» в казённых ботинках по публичным событиям минувшего, которые некто почитал за сугубо приватные проделки.
Документальная выборка и элементарный арифметический подсчёт принесли Подлужному промежуточный итог: за почти шесть лет, что Воловой отслужил в вытрезвителе, в сутки его дежурств была доставлена 381 женщина. Алексей даже застонал, оценив предстоящий «фронт терзаний».
«Триста восемьдесят одна! – «прорыдал» он. – Шьорт побэри! «Полный вульвец!», – сказал бы Коля. Впрочем, Регину можно вычесть. Уже легче! Н-да… И каждую фемину, склонную расслабиться за рюмочкой, предстоит вызвать повесткой, с каждой побеседовать, к каждой подобрать «ключик» – особенно к тем, что со смазливыми мордашками и стройными ножками. А может, наоборот, страшненьких, но морально неустойчивых? Хотя, какая выдержанная дама загремит в вытрезвитель? Э-эх, настраивайся, Алый, на тяжкий труд, ибо справедливость стоит того, – в предвкушении постижения истины (тождественного оргазму «залетевшей нимфетки» от наконец-то наступившей после месячной задержки менструации) потёр руки Алексей. – Ну, Двигубский, старичок-еловичок, подкинул же ты мне дельце!»

И Подлужный дерзко приступил к ломке привычных установок и психологических стереотипов у прокурора района и у его старшего помощника по общему надзору Вересаевой Эллы Павловны. Хотя изменить устоявшиеся взгляды шефа, разменявшего седьмой десяток лет, и его сподвижницы, основательно удалившейся от бальзаковского возраста, представлялось вещью почти бесперспективной. Или равнозначной тому, чтобы «без пяти минут двенадцать» совратить издыхающую старую деву, гордящуюся непорочностью и безгрешным уделом своим, а потому морально готовую предстать пред неподкупными очами апостола Петра, перед тем как тот допустит её в сады Эдемские.
Но вопреки несбыточным запросам, Алексей долго и непреклонно терзал Двигубского и Вересаеву, выпрашивая себе на подмогу девчонок-практиканток.
– Без тылового обеспечения, если хотите, назовём это так, я завалю не только дело Волового, но и другие. Сроки следствия придётся продлять не только в области, но и в прокуратуре России. Вы же знаете мою загруженность.
– Девочки направлены на практику по общему надзору, – возражала Вересаева. – Они же после третьего курса. Причём здесь уголовщина?
– Да притом, – наседал Подлужный, – что не вы, уважаемая Элла Павловна, поедете продлять сроки следствия в прокуратуру России из-за допущенной злостной волокиты, а я. И не с вас за то снимут стружку… с одного щекотливого места, а с меня и с Якова Иосифовича.
– Хо-хо, – задумчиво потрогал при этих словах мясистый кончик носа, а заодно и кое-что ещё, Двигубский.
– И потом, – не желала слушать аргументы следователя старший помощник, одна девочка, Юля Камушкина – дочка начальника городского управления образования.
– Да начхать! – горячился Алексей. – Подумаешь, начальник управления! Кстати, и Воловому начхать, что папаша Камушкиной – начальник. Но Воловой с ней по одной земле ходит. И фиг его знает, какой он завтра фортель выкинет. И не на нашей ли с вами совести окажется следующая его жертва?! И не напорется ли на него Юля в тёмном углу, раз ему в вытрезвителе хвост прищемили.
– Нет, Подлужный, я ошибался, – сцепив руки и обхватив ими затылок, проронил Двигубский. – Ты не то что у мёртвой бабы выпросишь, а и у восковой фигуры в музее мадам Тюссо взаимности добьёшься. Шут с тобой! Решено: Элла Павловна, с завтрашнего дня с утра и до обеда практикантки шустрят под началом Алексея Николаевича, а после обеда – на общий надзор. И так – до скончания века…

Славная штука – прессинг следователя: отныне студентки-третьекурсницы юрфака Юлия Камушкина и Александра Зимина заполняли повестки «дамам-выпивохам», лично разносили их по ближним адресам, а по дальним отправляли почтой. Наиболее занятной и захватывающей функцией в будущем должно было стать их участие в качестве понятых. Они призваны были присутствовать при опознании бывшими вытрезвляемыми Волового по фотографии.
Для того Подлужный изготовил фототаблицу, на которую наклеил, помимо главной, ещё четыре фотографии, сохранившиеся от старых уголовных дел. Естественно, Алексей подобрал изображения под стать Воловому – подходящих по возрасту, таких же мордастых и темноволосых граждан. К таблице он присовокупил соответствующую справку. Вкупе с Воловым в фототаблице и в справке фигурировали:
– под № 1 – Фалалеев П.В., приговорённый Среднегорским областным судом в 1986 году за взяточничество и хищение социалистической собственности в особо крупных размерах к исключительной мере наказания – расстрелу (уголовное дело № 1286);
– под номерами 2 и 3 – Пятых А.А. и Седов Т.В., осуждённые Среднегорским областным судом в 1986 году за умышленное убийство двух и более человек, из корыстных побуждений, по предварительному сговору группой лиц, к исключительной мере наказания – расстрелу (уголовное дело № 1539);
– под № 5 – Корнев Р.О., осуждённый Среднегорским областным судом в 1987 году за посягательство на жизнь работника милиции к 10 годам лишения свободы (уголовное дело № 109).
Теперь задержка заключалось в малом – в явке бывших вытрезвляемых. Отсчёт пошёл.
4
Алькевич уладил похоронные хлопоты за пару дней, после чего известил Подлужного о готовности принять его дома. И вскоре Алексей уже входил в подъезд дома номер 24, расположенного на улице Швецова. Данное строение в среде обывателей снискало себе славу «блатного», поскольку в нём проживали руководящие работники инстанций регионального уровня, а также известные в областном центре и за его пределами творческие личности и прочие знаменитости.
Очутившись в апартаментах Алькевича, гость был немало озадачен её габаритами: ему и в голову прийти не могло, что в пяти просторных комнатах могли проживать два человека. Даже квартира профессора Серебрякова в сравнении с этими хоромами выглядела скромно. Хозяин в качестве импровизированного гида провёл Алексея по жилищу, давая на ходу необходимые ремарки.
– Прежде я жил в двухкомнатной кооперативной квартире, а папа и мама – они были известными нейрохирургами – на Комсомольском проспекте в трёхкомнатной. Мы съехались, совершив аж тройной обмен. Вскоре папы с мамой не стало. Так я стал владельцем этого жилища. Предысторию я вам излагаю как работнику органов, чтобы вы не сомневались: всё по закону, никаких спекуляций.
– Обижаете, Борис Семёнович, – деланно поджал губы следователь, внимательно рассматривая убранство интерьера. – Тем паче, у вас я совсем с другими намерениями.
– Да я безо всякой «задней» мысли, – спохватился «экскурсовод». – Просто домоуправ как-то побывала тут, так выплеснула не очень здоровые эмоции. Вот комната Мариночки. Мы с ней спали порознь. Разумеется… кха… я имею в виду чисто физиологическую функцию: чисто сон. Так нам было удобнее.
Визитёр, не скрывая любопытства, озирал место обитания погибшей, запечатлевая значимые для него детали: дорогую старинную мебель, шикарную импортную музыкальную аппаратуру, цветные плакаты на стенах с изображениями западных поп-звёзд, множество ювелирных изделий на трельяже и в шкатулке из резного камня, которая при открывании крышки играла менуэт.
– Из украшений Марины Германовны ничего не пропало? – осведомился Подлужный.
– Как будто всё на месте, – прерывисто вздохнул Алькевич. – Кроме Марины… Но не твёрдо. Меня эта блестящая мишура как-то не затрагивала.
– Угу. Щепетильный момент, Борис Семёнович. Скажите, пожалуйста, что вас по-настоящему связывало с Мариной Германовной? Если изволите, платформа для создания семьи.
– В последние дни я изрядно переворошил себя, – знакомо стал пощипывать щетину на подбородке Алькевич. – Что-то переосмыслил. По натуре я человек не очень общительный… Да что там – замкнутый! Родители, учёба, работа – вот исчерпывающий круг моих интересов. По молодости был женат – четыре месяца. Неудачно. Обжёгся. Повторного желания связать себя с какой-либо особой, не возникало. Оставшись один, затосковал: не уродился же я нелюдимом – доля нелёгкая в него превратила. Напротив, каждый возникает на свете Божьем для любви, да не каждому дано обрести родственную душу. Я уж было укрепился во мнении, что бобылём и умру, да вдруг провидение свело с Мариной. Она со всеми легко сходилась, безоблачно жила. И меня запросто влюбила в себя. Выбор был за ней, на что я и не надеялся. Не отрицаю, что свою роль для неё сыграло и то, что я состоятельный, обходительный, но без претензий. Перефразируя слова из песни: просто встретились одиночество с общительностью.
Но, как Господь мне её даровал, так и востребовал обратно.
– Угу, – протянул Подлужный. – Извините, а это что такое?
– Это фотоальбомы, – пояснил Алькевич, разбирая стопки предметов на письменном столе. – Мариночка ужасно любила путешествовать. Работая в турбюро, она систематически выезжала по путёвкам в страны соцлагеря. Смотрите, вот здесь мы на Кубе. Тут она одна в Болгарии, Золотые Пески. Это мы в Югославии. Любляна, Белград… Марина мечтала хоть краешком ока взглянуть на Запад. Туда сложно с путёвками. Но нынче, в августе, нам открывалась перспектива в Австрию, да…
– У Марины Германовны, случайно, не сохранилась какая-то переписка или что-либо подобное? – с вящей надеждой поинтересовался гость.
– Что вы! Чего нет, того нет. Мариночка не переваривала эпистолярный жанр. А если писала… Прости меня моя милая! – при этих словах вдовец религиозно поднял глаза к потолку. – …То с детскими ошибками. Для неё писанина была хуже горькой редьки.
– На нет – и суда нет, – сожалеюще подытожил Алексей. – Спасибо вам большое за любезно предоставленную возможность. Давайте я вас заодно допрошу и признаю потерпевшим.
Строго говоря, посещение квартиры Алькевича ни на йоту не подвинуло Подлужного по узенькой тропинке, тянувшейся к пересечению с маршрутом убийцы. И всё же, некий прок был: следователь ещё прочнее уверился в том, что жила Марина с размахом. «Плюс» от знакомства с антуражем погибшей состоял и в том, что Алексей забрал несколько прижизненных фотографий жертвы по просьбе Бойцова – для решения оперативных задач.
«Молодая, темпераментная, избалованная, взбалмошная девчонка, – рассуждал он, держа обратный путь в прокуратуру. – Кровь кипит. Ну и напоролась на инкогнито. Привлекательного инкогнито. С маниакальными наклонностями».
5
Бойцов тоже не терял времени даром. Он нащупывал подступы к убийце с другого конца: уцепившись за версию об угнанном автомобиле. Жаль, что «Волга», обнаруженная в лесопарке Индустриального района, не принадлежала Алькевичу, как на то надеялся разыскник.
Искомую же машину нашли лишь через неделю в пригороде Среднегорска, в кустах, близ реки Камы. Осмотр её позволил предположить, что данный угон, как и серия предшествующих и последующих аналогичных деяний по городу, был совершён одной и той же преступной группировкой. За то свидетельствовал «унифицированный» почерк угонщиков: острым предметом, вероятно отвёрткой, вскрывалась форточка на дверце водителя, что позволяло взломщикам проникнуть внутрь. Следующей фазой действий расхитителей было соединение напрямую проводов в замке зажигания. Затем машина отгонялась в укромное местечко, где её частично разукомплектовывали: извлекалась автомагнитола, снимались колёса и некоторые другие дефицитные детали и агрегаты. В довершение на капоте «внагляк» выцарапывалась насмешливая «фига»: дескать, ищите ветра в поле.
Специфика варианта с угоном «Волги» Алькевича состояла в том, что магнитола и колёса традиционно отсутствовали, а вот форточка на дверце и замок зажигания оказались без повреждений. Зато «фигура из трёх пальцев» на капоте наличествовала, но носила незаконченный вид и была лишена налёта стильного лихачества и «уркаганского» вызова.
– Шантрапа орудует, мелюзга пузатая, – нервно почёсывая затылок, сетовал Бойцов в процессе опознания автомобиля Алькевичем. – Стекло и замок зажигания не тронуты. Вывод: сопляки завладели ключами Марины! То бишь, вступали с ней в контакт напрямую. За ними одиннадцать угонов. Салажня перебрала критическую массу. Вульвец! Я буду не я, если мы их на днях не сфотографируем. Лично откатаю их шаловливые пальчики, как сейчас снимает их отпечатки с машины наш криминалист Дима.
– Думаете, и убийца Мариночки среди этих? – спросил его Борис Семёнович.
– Расчитываю, – поиграл мускулами на руках Николай. – Пошёл гон!
Дела об угонах с «ироничной фигой» объединили в одно производство. Николай подключился к сыщикам из других райотделов и из городского управления милиции. Он сосредоточился на решающем направлении, потому что практическое решение поставленной задачи теоретически выводило на убийц.
Бойцовское предсказание сбылось вскоре, когда сбытчика краденого взяли с поличным на вещевом рынке – один из потерпевших, фланировавший в паре с оперативником, опознал свою магнитолу. От сбытчика цепочка потянулась дальше и вытянула из мрака неизвестности остальных. Удача позволила параллельно раскрыть, помимо угонов, и вереницу квартирных краж. Для Николая же то был «довесок» – он жаждал возмездия убийцам.
Едва «зацепили» угонщиков «Волги» Алькевича, сыщик привёз одного из них в прокуратуру. И, подражая революционному горлопану-главарю Владимиру Маяковскому, пробасил Подлужному: «Ваше слово, товарищ маузер
, то есть, товарищ следователь. Злодей для допроса доставлен».
6
Таким извилистым путём под перекрёстный допрос Алексея и Николая попал организатор дерзких угонов. Им оказался (сыщик и тут угадал) семнадцатилетний «пэтэушник» Борис Молоканов.
– …Тачку мы заарканили около магазина «Речник», – перепугано шмыгая носом, гундосил паренёк, реагируя на многозначительные намёки Бойцова о том, что шкет со своими подельниками вляпался в «мокрое дело».
– «Речник», что возле речного вокзала? – уточнил Алексей.
– Ага. Она стояла, вроде как, на отшибе, в темноте. Обычно же машины гуртом ставят, да и под фонари, чтоб на свету. А тут хозяин её наоборот – подальше, на отшиб загнал, в темноту. Нам-то и с руки: незаметно, что хошь выделывай. Втихаря.
– Ну и что же вы выделывали?
– Как обычно: Женька с Пашкой на стрёме торчали, а я отвёрткой хотел форточку это… выломать. Подхожу с шофёрской стороны – глядь, а дверка-то и не прикрыта. И прям в дверке, из замка, ключи вставленные торчат. Ни ху… Эта… Ни шиша себе, думаю! Ажник как-то не по себе стало. Оглянулся: может словить нас хотят. Ну, вроде как, на наживку чтоб клюнули. Да нет. Кругом тихочко, спокойничко. Влез в тачку, ключ в гнездо жажигания вставляю – подходит. Ну, думаю, распи… Это… Лопух или пьяный так оставил. Пацанам свистнул. Они подошли, садиться стали. Женька – впереди, на пассажирское сиденье. Тока он в какую-то лужу на асфальте вляпался, а кругом же сухо. Шары разули – кровь! Я и говорю: «Дёргаем отсель!». Тачку завели и рванули к Каме.
– Значит, вы никого возле угнанной машины не трогали и не видели? – недоверчиво перебил его Подлужный.
– Чтоб я сдох! Распилите меня напополам, если пиз… Эта… Если вру! Никого: ни в тачке, ни около. Вот кровь была, так я и не отпираюсь – была. Не-е-е. Мокруха – не наш профиль.
– Дальше, – скептически выпятив нижнюю губу, подстегнул его Алексей.
– Рванули в Закамск. Мы с Женькой – на «Волге», Пашка следом за нами на своих «Жигулях» – ему отец даёт покататься. Около Камы выбрали спуск посуше, загнали тачку в кусты и распатронили. Сняли колеса, автомагнитолу и кинули их к Пашке – его тачка стояла около шоссе. На обочине. Чтоб на берегу не наследить.
– Документы, ценные вещи в «Волге» были?
– Ага. В бардачке – техпаспорт и доверенность, а в сумочке… Ну, такая маленькая, бабская, на водительском сиденье лежала… В ней – паспорт, права и сотни две «рыжиков»… ну, рублей. Да ещё бабская ерунда: помада, духи там…
– На кого были документы?
– На бабу. Фамилию не запомнил. Торопно всё делали. Запалиться боялись. Я почуял, что тута не всё чисто.
– Куда краденое дели?
– Деньги меж собой поделили. Магнитолу и колёса, как обычно, Рябикову загнали. Ну, сбытчику. За сотню. Он жлоб страшный. За копейку папу родного на запчасти разукомплектует. Документы порвали – и в Каму. Ключи от тачки – туда же.
– Во сколько вы у «Речника» были?
– Где-то около часа ночи. Мы же годим, чтобы питухи в ресторане набрались до отвала. Чтоб остались самые косые.
– Кукиш на капоте «Волги» рисовали?
– Это я Пашку настропалил. Ну, вроде как, фирменный знак. Как в киношке про банду «Чёрная кошка». А когда он начал на «Волге» рисовать, я его оборвал. «Кончай, – говорю, – придурок! Видал же, кровь у тачки была. Мало ли что». Пашке хоть и восемнадцать уже, и ростом – коломенская верста, а ума – кот наплакал.
– Случаем, в милицию вы не звонили?
– В милицию? Мы чё, дураки ли чё ли?!
– Да я не машину имею в виду. Может позже, под утро, про мёртвую женщину сообщили?
– Не видали мы никакой женщины. Чтоб я сдох!
От подельников Молоканова, Пашки с Женькой, Подлужный и Бойцов выудили идентичную информацию. Пашка, помимо прочего, на следственном эксперименте нарисовал «фирменный знак» шайки – «дулю», как он выражался.

– Ну что, Ляксей, – размышлял Николай, почти по-хозяйски расхаживая по кабинету Подлужного по завершении допросов. – Гладко чешут языками стервецы. Видать, не врут.
– У них совпадение показаний, как на волчьей тропинке – идут след в след, – согласился Подлужный. – Так не сговоришься. Придётся, пока, их данные брать за основу.
– Именно, пока, – обронил Бойцов. – Ничего, Борька с корешами от нас никуда не денется: за угоны на параше им всё одно чалиться немерено придётся. План по удобрениям выполнять.
– Значит, Николя, начнём сужать район поисков? – вопросительно взглянул следователь на сыщика.
– Именно, – по-деловому откликнулся тот. – Щас дую до Зотова. Занарядим на завтра на повторный подворовой обход оперов, участковых и прочих. Одначе сектор поисков сфокусируем: строго от оперного театра – к Речному вокзалу. А магазином «Речник» и прилегающими злачными учреждениями я займусь лично. Неужто, проморгали в первый раз? Путаная канитель получается.
– Я тоже конструкцию пытаюсь выстроить, а она рассыпается, точно пересохший детский кулич из песка, – посетовал Алексей. – Лужа крови на набережной, но труп – двумя кварталами выше. Да и у Марины – никаких открытых ран. Следы волочения трупа у театра отсутствуют. И, наконец, на кой ляд убийце тащить мёртвое тело от набережной к центру? Да при всём при том бросить машину, что под рукой была… Мистика!
– Найдём разгадку этой шарады – раскроем преступление, – устало потягиваясь, простонал Бойцов.
– Завтра с утра и попробуем, – тоже разминая тело, затёкшее от долгого сидения, резюмировал Подлужный. – Я займусь проверкой показаний шпаны на месте угона, а ты – по своей линии.
7
Следователь, расследуя уголовное дело, обязан действовать, неукоснительно соблюдая положения уголовно-процессуального кодекса. Правовые условности, в которых спрессован тысячелетний опыт, наделяют добытые сведения неопровержимостью и доказательственным значением. И они же замедляют темпы расследования. Компенсируют же законные, но черепашьи методы следствия – приданные ему оперативные службы. Поэтому, когда Подлужный закончил проверку показаний корпорации «Молоканов и К» на месте угона «Волги», солнце висело в зените.
– Есть достижения? – поинтересовался Бойцов, подходя к нему от речного вокзала.
– Какое там, – отмахнулся Алексей. – Проверил. Парни не лгут. От лужи крови сохранились лишь воспоминания. Ещё бы, почти две недели минуло. А у тебя что?
– Мал золотник, да дорог! – горделиво приосанился громоздкий Николай. – Нарыл кой-чего. Жуй, буржуй, рябчика под ананасом: Марина в ночь, когда её убили, была в ресторане Речного вокзала! И не одна – с мужиком.
– …?! – немом удивлении едва не задохнулся Подлужный.
– Что, проняло?! – сиял лицом сыщик, точно начищенная бляха на солдатском ремне. – Сунул в рыло администратору ресторана портретик Марины, так его сразу проняло. Администратор и официанта вспомнил, который эту парочку обслуживал. Только сейчас этот буржуинский подавальщик блюд дома – спал после очередной смены. Ну да я его встряхнул: созвонился, обрисовал картину. Короче, этот клерк ждёт нас. Едем?
– Он ещё смеет спрашивать! – картинно вознегодовал Алексей. – Летим на всех парах!

На «Москвиче» уголовного розыска они за пять минут добрались до нужного адреса. Дверь им открыл высокий плечистый бугай, оказавшийся тем самым официантом.
– Андрей? Фирстов? – завязал разговор сыщик.
– Он самый, – подтвердил парень.
– Это я звонил от директора ресторана. Зам начальника уголовки Бойцов. Со мной приехал старший следователь прокуратуры Подлужный Алексей Николаевич.
Хозяин квартиры молча посмотрел на служебное удостоверение Николая, посторонился, впуская визитёров внутрь, а затем жестами пригласил пройти из прихожей в комнату и расположиться на диване. «Ему бы Магнитку строить или БАМ, – неприязненно подумал Подлужный, присаживаясь, – а он в ресторанчике чашечки с кофе подносит».
– Расскажи-ка, Андрей, Алексею Николаевичу про ту ночь, – откидываясь на спинку дивана, распорядился Николай.
– Мне почему та ночь запала…, – начал Фирстов, доставая сигарету из пачки. – Курить можно?
– Курите, – разрешил ему Алексей. – Вы же дома.
– Да, я же дома, – ухмыльнулся парень. – Та ночь записалась у меня по двум причинам. Смена с воскресенья на понедельник, раз. А понедельник у нас выходной. И из-за самой Марины, два. Знойная женщина, как говаривал Остап Бендер. Она не то чтобы завсегдатай, но бывала у нас. С клиентами из обкома комсомола. Таких мы знаем в лицо. Они и место себе облюбовали у нас – в уголке, за пальмами. Там удобно: тебя не заметно, кому не положено.
– Так-так, – словесно простимулировал его Подлужный.
– Марина была не одна, – глубоко затянулся табачным дымом официант. – С мужиком. Я их туда, за пальмами, и пристроил. Они приехали довольно поздно. Около одиннадцати. Заказали сухое красное вино, водку, мясо, салаты. Да! попозже мужик заказал коньяку. Сидели, разговаривали, смеялись. Пару раз станцевали. Стали такие… Расторможенные. Потом, ни с того ни с сего, заспешили, резко засобирались и ушли. Пожалуй, всё.
– Всё-оо, – нараспев, повторил за ним Алексей. – Мужчина вам знаком?
– Нет, увидел впервые.
– Опишите его, пожалуйста.
– Ну, такой… кудлатый, что ли. У него богатая седая шевелюра. Не совсем седая, а с проседью, вьющаяся. Затем, борода, усы… Борода – та же самая шевелюра, но только на подбородке. Да! Вы знаете, на кого он похож? На Будулая! Здорово на него смахивает. Ну, на того, что из многосерийного фильма про цыгана-кузнеца. В нём ещё Клара Лучко и этот… как его… Михай Волонтир играют. Только этот бородач интереснее, представительнее будет. И гораздо крупнее – полтора Будулая. С меня, где-то.
– А возраст?
– Далеко не молод. За пятьдесят.
– Во что был одет?
– Вы знаете, у меня сложилось впечатление, что он такой… богемный, что ли. Из прежних, что сходят с арены. Одет был вольно. Сейчас так не одеваются. Та-ак… Светлые широкие брюки. Светлая рубашка – в стиле шестидесятых. И на шее повязан лёгкий платок.
– Вы не могли бы определить характер взаимоотношений между ним и Мариной?
– Простите, не врубился, – растерялся Фирстов. – Чего вы спросили?
– Характер общения, – растолковал ему Подлужный, – Как держались друг с другом: как отец с дочерью, или как руководитель с подчинённой?
– Скажете тоже! – широко улыбнулся Фирстов. – Как отец с дочерью… Ха-ха! Шутите? Ближе к тому, как любовники. Да что там – ближе. Натуральные любовники. Хотя меня… Может, то и лишнее… Меня аж покоробило, что Марина якшается с таким… прадедом. Нас, молодых, нету, что ли? Хотя я всякое повидал, но она же – особый случай.
– С чего вы взяли, что между ними интимные отношения?
– С чего? Да с того, что исходно они уселись не по противоположные стороны столика, а рядышком. Прижимались, целовались, он её лапал. Даа-а, он её ещё называл «Мери» или «Мари». Как-то так.
– А она его?
– Затрудняюсь. Мне на него внимание жаль было тратить.
– Отчего же?
– Ну, замшелый пень с красоткой. Чё-то меня заело.
– Сколько этот самый Полтора Будулая выпил?
– Бутылку водки и бутылку коньяка. Коньяка на донышке оставалось. Когда они уходили, то Марина этого… кудлатого поддерживала.
– Марина тоже захмелела?
– Нет. Если чуть-чуть. Пьяной я её никогда не видел. Что – нет, то – нет. Два бокала вина она выпила. Женщины быстрее нашего брата пьянеют, но Марина же была крупная.
– Во сколько они ушли?
– Где-то после двенадцати.
– Погодите, рестораны же закрываются в двадцать три часа, ну, в двенадцать ночи, – засомневался Подлужный.
– Теоретически – да, – спохватываясь, прикусил губу свидетель. – Фактически – не всегда. У нас, например, если публика почтенная, вечер проходит без буйных кутежей, принято припозднится. Да и выгодно: ночью ретивое играет. Заказывают много, а пьют-едят – мало. Оркестрантам дикие башли бросают. Нам – чаевые. Короче, полный жор. Через то и терпим. Париж стоит мессы.
– Вы вначале обмолвились, что Марина с кавалером внезапно заторопились, – воспроизвёл ход допроса следователь.
– Да что там заторопились – сбежали, – серьёзно сдвинул брови к переносице Фирстов. – Будто испугались кого. Может, так и было. Марина ещё поминала какое-то имя…
– Имя! А конкретнее?
– …Н-нет. Не припомню.
– А если поднапрячься?
– Подна-пря-а-чься… Нет, не припомню, – посетовал официант. – Вертится на языке, а на ум нейдёт.
– Что если Марина поругалась с кавалером, потому и ушла? – отработал «скользкий» момент Подлужный.
– Исключено, – подумав, отрицательно замотал головой свидетель. – У них полюбовно катилось. Что сыр по масличку. И потом, она же его усердно так поддерживала, когда они уходили.
– Значит, всё-таки парочка испугалась человека с каким-то именем? Мужским?
– Да. Во всяком разе, у меня такое мнение сложилось. И я бы уточнил: она испугалась. И не настаивал бы, что Марина испугалась именно человека, чьё имя она назвала. Просто оно звучало в момент их ухода. А вот кого-то или чего-то она точно испугалась.
– И последнее, – приступил к завершающей фазе предварительной беседы Алексей. – Во что была одета Марина, какие украшения были на ней.
– Марина есть Марина, – вздохнул Фирстов. – Забываешься, и глазеешь на неё, а не то, что на ней. С моей стороны это… кгм… дисквал. Что же на ней было? – задумался он. – На ней было что-то такое ажурное, красивое, как и она сама. Что-то типа лёгкой блузки, недлинной юбочки… Естественно, золото, украшения. А где что – не скажу. Не заострялся на том.
– Жаль, – недовольно констатировал следователь. – Жаль.
Подлужный запротоколировал показания официанта и повернулся к Бойцову:
– Товарищ старший лейтенант, у меня всё. Не мешало бы нам с духом Полутора Будулаев спиритический сеанс организовать. Вызвать, что называется, его к жизни.
– Значитца так, – встрепенулся «товарищ старший лейтенант», подражая любимому киногерою Глебу Жеглову, – в три часа, Андрей, жду тебя в кабинете номер двести шесть Ленинского райотдела. Рисовать умеешь?
– В школе пятёрки получал. И по черчению – тоже.
– Молоток! – одобрил Бойцов. – Лично малевать не сподобишься, а вот нашему художнику составить субъективный словесный портрет ты подмогни. До кучи и фоторобот состряпаем.
8
Возвращаясь на «Москвиче» в прокуратуру, Подлужный делился с приятелем мыслями, теснившимися в мозговых извилинах:
– Николя, а не порешило ли то самое лицо, чьё имя звучало, того самого кудлатого? Отправил к праотцам его, а вслед за ним – и её. А? Опять же, куда испарился кудлатый? У Камы его не обнаружили. Час от часу не легче! Надо бы заново по нашим традиционным местам променад совершить. Как считаешь?
– Заколебала эта Мэри-Марина! – ругнулся в сердцах Николай. – Лады, прошвырнёмся и по моргам, и по больницам ещё разик. На утопленниках акцентик сделаем – может Будулая этого в Каму сбросили. Хотя, если бы он в секционной
почивал, то у меня в тыкве отложилось бы. Приметный больно. Лады, напечём рисованные портреты и отправимся ментовской капеллой в третий поход по милым моей печёнке переулочкам, по знакомым «княжны Мери», мать её ити! Блин блином покрывают.
– И парочку экземпляров портретов, Коля, будь добр, мне тисни, – походатайствовал Алексей. – Я их Алькевичу предъявлю.

К вечеру так называемый субъективный рисованный портрет любовника Марины Подлужный заполучил. Однако, когда он, сгорая от нетерпения, позвонил в управление телефонного завода, из приёмной ему сообщили, что Алькевич недавно убыл в командировку.
9
«Всё же связь – величайшее достижение цивилизации, – думал Подлужный, вращая диск телефона. – Звонок – и ты на другом конце города, звонок – и ты в другой области, звонок – и ты в Москве». За прошедший и текущий день он, благодаря телефону, получил массу полезной информации. О том судите сами.
Так, накануне на Алексея по телефону вышел официант Фирстов.
– Алексей Николаевич, – не без самодовольства звучал его голос в эфире, – вы просили меня, если что, сообщить имя того мужика, коего поминала Марина. Вчера проблеск был. Иду, а навстречу строем солдаты. И по башке как ударило: она ж говорила «Арми».
– Арми? – на всякий случай переспросил тот.
– Да, Арми.
– Здорово! – просиял следователь. – Вы нас выручаете. И не ошиблись? Не перепутали? Именно Арми?
– Да, да, – настаивал абонент.
– Правильно говорят, что слово к делу не пришьёшь, – посетовал Подлужный. – Вы уж не сердитесь, спасибо за ценные сведения, но вам придётся подъехать ко мне для допроса. К двенадцати я освобожусь. Вы располагаете временем?
Вчера же, после дополнительного допроса официанта, Алексей набрал номер телефона Бойцова. Услышав отклик друга, он не только известил Николая о сюрпризе, но и озадачил его: возможна ли выборка в областном адресном бюро на мужчин по имени Арми.

Сегодня же, с утра пораньше, следователь пытался застать дома, и тоже посредством телефонного вызова, бывшую подружку Марины Алькевич – некую «Соболеву О.». Именно так последняя была обозначена в справке, составленной для него участковым Матушкиным. Упомянутая Соболева О. (вероятно, Ольга или Оксана) пропадала где-то на гастролях со своим музыкальным ревю и, очевидно, отнюдь не скучала по Среднегорску. Алексей располагал правом на такой вывод, ибо то была его «надцатая» попытка дозвониться до неё. Предыдущие оказывались безуспешными.
Однако нынче упорному служаке повезло. На настойчивом и нетактичном (если не сказать наглом) семнадцатом зуммере кто-то снял трубку, но тишина на противоположном конце провода не прервалась позывными респондента.
– Алло, алло! – напористо «включился» Подлужный.
– …Кто посмел в такую рань разбудить маленькую сладенькую девочку? – после долгой паузы, наконец-то раздался недовольный и капризный, размягчённый и сонный молодой женский голос.
Говор незнакомки обладал удивительным свойством: хотя обладательница его была вроде бы рассержена и не расположена к любезностям, ещё не ведала, кто ею интересуется и о чём предстоит вести речь, а между тем напевное наречие её, как бы существуя независимо от хозяйки, уже кокетничало, нечто обещало, на что-то дарило надежду. Таинственные придыхания, обертоны и интонации априори располагали к интимной доверительной беседе. А теплота и невесомая хрипотца их фона живописно воссоздали в воображении Алексея картину того, как истомлённая долгой ночной негой юная прелестница потягивается в постели и свободной рукой гладит тугую, налитую желаниями грудь.
Организм Алексея, обременённый длительным сексуальным воздержанием, на неясные подсознательные позывы самки с той стороны (вряд ли предназначенные для него), мгновенно отреагировал мощными выбросами тестостерона в бурный кровяной поток и инстинктивной животной похотью. Тело мужчины напряглось до кончиков волос, кои в отведённых местах по-звериному вздыбились. И он ощутил себя электрокипятильником, включённым в сеть, но не погружённым в воду.
Однако мышление Подлужного, обладая автономным управлением от соматических органов, по инерции продолжало работать в служебном режиме. Потому на прозвучавшую женскую реплику сотрудник надзорного органа ответил буднично, не теряя рассудка и юмора.
– Здравствуй, мой маленький друг, – сострил он голосом диктора-сказочника Николая Литвинова
. – Тебя побеспокоил нехороший, с большими-пребольшими и острыми-преострыми зубами дяденька-следователь из прокуратуры, у которой избушка стоит на опушке.
– Севка, ты, что ли, треплешься? – рассмеялась невидимая, но возбуждающая и чувственно ощутимая особа. – Чего тебя на тюремные басни потянуло? Не приспело ещё, как будто.
– Простите, – спохватившись, «отключил электрокипятильник» и сменил фамильярный тон на официальный Алексей, осознав, что двусмысленный диалог заходит чересчур далеко и в неподобающее русло. – Вас беспокоит старший следователь прокуратуры Ленинского района Подлужный. Мне нужна гражданка Соболева.
– Севка, кончай дурачиться, – теперь по-настоящему сердилась женщина.
– Извините, но с вами действительно разговаривает следователь прокуратуры Подлужный Алексей Николаевич, – экстренно выправлял ситуацию озадаченный чиновник.
– Послушайте, что за идиотские шуточки?! – обиделась собеседница. – Я немедленно бросаю трубку. Или нет, лучше в милицию позвоню, чтоб не хулиганили.
– В моём производстве находится уголовное дело, возбуждённое по факту убийства Алькевич Марины Германовны, – теперь подражая роботу, с металлическими нотами в голосе «восстанавливал» служебный статус следователь. – Не отнимая у вас права на контакты с органами внутренних дел, уверяю вас, что то – пустая трата времени. Там вам скажут обо мне, то же самое.
Оцепенелое безмолвие охватило телефонный эфир. «Никак уснула!» – забеспокоился Алексей, выждав достаточный период.
– Алло-о? – дал он знать о себе.
– Вы… на самом деле следователь? – окончательно переходя от сонного состояния к режиму бодрствования, осведомилась незнакомка.
– Вне всякого сомнения. Простите, я разговариваю с Соболевой?
– Да. Тысячу извинений, а зачем я вам нужна, Алексей… э-э-э…
– …Николаевич.
– …Алексей Николаевич?
– По имеющимся у меня предварительным сведениям, вы являлись близкой подругой покойной. И мне было бы небезынтересно, с сугубо профессиональной точки зрения, пообщаться с вами относительно неё. Сегодня четверг. Я вас приглашаю к себе на понедельник. К девяти часам… утра, естественно.
– Ой, понедельник день тяжёлый. Да к тому же утром… Знаете что, Алексей Николаевич, у меня к вам встречное предложение: через неделю я выхожу на работу… Пока я в постгастрольных каникулах. А как выйду, вы бы меня там навестили, я имею в виду ресторан «Кама», и мы бы мило побеседовали. О`кей?
– Вновь я посетил?!
– с язвительной иронией, в отличие от пушкинской элегичности, вырвалось у Подлужного восклицание, проперчённое исконно прокурорским гонором. – Прошу прощения, но складывается впечатление, что вы не в полной мере отдаёте себе отчёт в том, что такое прокуратура и с кем вы разговариваете. Это к нам ходят все, а не наоборот. Это мы выдвигаем предложения, от которых невозможно отказаться. И, наконец, это мы задаём вопросы, которые невозможно отклонить.
– Неужели и для девушки не может быть сделано исключение? – обворожительно заворковала Соболева, входя в тонус и вновь обретая самою себя. – Я была бы вам бесконечно признательна и… Я не забываю джентльменских поступков галантных мужчин. Вникните в моё положение: я в краткосрочной… э-э-э… оттяжке, в разобранном, как говорится, состоянии. Мне нужно привести себя в порядок…
– …Принять вэнну, выпить чашечку кофэ, – с прононсом съехидничал отнюдь не галантный чиновник. – Я и без того отвожу вам пятницу и два выходных дня для рекреационных процедур – вагон времени. Для вас я вообще иду на грандиозные уступки. Столь титанические жертвы и снисхождения оказывал только Антоний Клеопатре. Ладно, ради вас переношу время аудиенции на пятнадцать ноль-ноль. Всё!
– А если я не приду?
– Тогда я закажу для вас милицейское такси с минимумом комфорта и в удобный для меня и в нежданный для вас час. И потом, стыдно торговаться, когда речь идёт о вашей подруге.
– Разве что ради Мариночки, – вздохнула Соболева.
Переговоры с артисткой следователь завершил в интонации, близкой к ультимативной.
10
Едва Подлужный положил телефонную трубку, как к нему в кабинет, предварительно вежливо постучавшись, зашёл Алькевич, возвратившийся из поездки. Он явился в знакомый кабинет, предупреждённый коллегами о том, что по нему «соскучились» в прокуратуре.
– Здравствуйте, Борис Семёнович, – радушно встретил его следователь.
– Здрасьте, – отозвался тот. – Только приехал – и сразу к вам.
– Борис Семёнович, позвольте небольшую вводную, – настроил Подлужный посетителя на деловой лад, одновременно указав ему взглядом на стул перед собой. – В ночь гибели Марины Германовны, её видели… кгм… в ресторане речного вокзала с неким мужчиной почтенного, применим такую формулировку, возраста. На основе показаний свидетеля составлен рисованный портрет этого человека. Взгляните, пожалуйста, не знаком ли он вам? – протянул следователь изображение визитёру.
Алькевич придирчиво, поочерёдно то, снимая, то надевая очки с толстенными стёклами, буквально изъелозил рисунок вдоль и поперёк, то удаляя его, то близоруко приближая к самому носу. И даже заглянул на оборотную сторону листа.
– Алексей Николаевич, – наконец заговорил он. – Мне стыдно за рассеянность, но я никак не припомню, где встречался с этим человеком. Несомненно, вижу я его не впервые. Или не его? Или же он похож на кого-то? Где же я с ним сталкивался? Или не с ним?… – колебался Алькевич. – Чёрт его разберёт! Можно, Алексей Николаевич, я это… заберу?
– Разумеется. Громадная просьба, Борис Семёнович: напрягите свою память. Вы бы нам очень услужили!
– Что вы, Алексей Николаевич! Какая услуга? Это я, фрукт рассеянный… Буду тужиться. Извините, это он? Убийца?
– Маловероятно. На настоящей стадии могу сказать вам, Борис Семёнович, что для следствия он – архиважная персона.
Подлужного ужасно подмывало попытать главного конструктора про «Арми», однако он одёрнул себя, решив не оперировать непроверенными сведениями.
– Алексей Николаевич, – уже откланявшись, в томлении затоптался Алькевич у порога. – Не примите за назойливость, однако, ежели вам понадобиться в интересах следствия что-то от меня, например, автомашина для поездки… Или ещё что-то… Звоните. Сделаю всё, что в моих силах. Пренепременно.
– Благодарю, Борис Семёнович, – учтиво раскланялся с ним Подлужный, вспоминая сцену взаимного сюсюканья между Чичиковым и Маниловым. – Обязательно воспользуюсь при случае.

Не успели стихнуть шаги Алькевича, а телефон Подлужного вновь затрезвонил, исправно исполняя роль прилежного информатора. Звонил Бойцов:
– Ляксей! Ну, задал ты мне головоломку, чёрт тебя дери! – часто дышал тот в трубку загнанным псом. – Я поднял на ноги всю уголовку, всё адресное бюро и весь пединститут в придачу…
– А пединститут-то зачем?
– Щас вникнешь. Короче, не подфартило нам с бюро: перебирать карточки – три миллиона штук. Электронную программу они только внедряют, да и та по именам выборку не делает. ЭВМ – мать их в доску и через плечо! Короче, садись рядком и слушай ладком. По порядку. Я – к филологам. Пединститутские мне справку дали. Щас я тебе зачитаю. Значитца так… Ага, вот… «Существует несколько вариантов значений имени Арми. Первое. Образовано от древне-латинского «армо» и переводится на русский язык как «оборонительное оружие, щит». Уменьшительно-ласкательная форма женского имени Армина. Мужская форма имени – Арминиус. Второе. Одно из самых древних кавказских имен, история появления которого тесно связана с племенем арийцев – воинствующих кочевников, а также древних персидских племён. Буквальный перевод – «дух ариев». Имя Арми может быть как уменьшительно-ласкательным и производным от женского армянского имени Армавени – «цветущая», так и ласкательным от мужского армянского имени Армен, Арменак – «армянский мужчина», «житель Армении». Всё.
– Так-так, – вымолвил следователь, осмысливая информацию. – Принимаем во внимание все варианты. Однако, представляется мне, женские варианты, ха-ха, отпадают.
– Ха-ха, – согласилс Николай.
– Насчёт древних римлян или их потомков, которых ветром истории занесло в Среднегорск, я, откровенно говоря, сильно сомневаюсь.
– Хо-хо! – подтвердил его скепсис Бойцов.
– Реальная трактовка – армянский мужчина.
– Хе-хе, в корень зришь, Ляксей, – одобрил ход его мыслей разыскник.
– Армена Джигарханяна
мы тоже сходу отбросим. Не так ли?
– Шу-утник. Хотя, честно говоря, он мне тоже в первую очередь на ум пришёл.
– Ну, и Арменака Алачачяна
заодно реабилитируем.
– А эт-то ещё кто такой?
– Ко-оля, – укоризненно протянул приятель. – Это же известный баскетболист, играл за сборную СССР и ЦСКА.
– Шу-утник, – сконфузился тот.
– Ч-чёрт! – внезапно чертыхнулся Подлужный. – Коль, ты не мог мне звякнуть чуть пораньше?
– А что такое?
– Да у меня недавно Алькевич был. Не успел его относительно Арми, Арменака попытать.
– Не журись, Ляксей. Никуда он от тебя не денется. А я покеда со своей стороны сведу оперативные контакты кое с кем из армянской… Как это…
– Из армянской диаспоры?
– Во-во, из армянской диаспоры. Есть с кем почирикать. В том числе про Джигарханяна и про этого…
– …Алачачяна.
11
Впервые за последние дни Подлужный возвращался со службы относительно рано: в девятом часу вечера. Сидя в трамвае, он смотрел на проплывающий за окном городской пейзаж и констатировал: июньский летний вечер выдался на славу – гулять да гулять! Как вон те паренёк с девчушкой, неспешно бредущие по тротуару. Да только не с кем следователю было любоваться ясным закатом. Дома его никто не ждал. И ему опять растравили душу события того ноябрьского утра, когда Анна Михайловна привела его в квартиру Серебряковых.
Именно после той знаменательной встречи Алексей ощутил, что у Татьяны к нему возникла некоторая симпатия. И энергичный Подлужный тотчас удесятерил натиск, чтобы превратить её душевную теплоту в нечто большее. Однако отныне он не ломился напролом. Постигая нрав дочки профессора Серебрякова, он скоро догадался, что приступом дорогое ему создание не возьмёшь.
Немудрено, что несколько прямолинейный студент сменил тактику. Отныне он словно невзначай встречался с Татьяной то возле её дома, откуда она спешила на занятия, то в трамвае, то в учебном корпусе.
Поначалу его огорчало, что девушка, как правило, была вместе с Дмитрием Озеровым. Но вскоре, к огромной радости, он подметил, что красавица всё чаще стала попадаться ему без неизменного провожатого. На приветствия Подлужного она отвечала уже не только кивком, но и улыбкой. А когда Алексей, словно невзначай, чуть преграждал ей путь, останавливалась, чтобы переброситься парой-тройкой традиционных для случайных встреч фраз.
Их сближение ускорил приход весны. Именно в ту пору любимая согласилась на свидание с ним. И понадобился ещё месяц, прежде чем случился их первый поцелуй. Зато потом – как прорвало. Алексей и Татьяна встречались каждый день, бродили по Среднегорску, при каждом удобном случае целовались до опьянения, а Подлужный не уставал дарить новые и новые слова признания. Вскоре влюблённые уже строили совместные планы на будущее, мечтали о свадьбе и о семье.
– Алёшенька, – прижимаясь к плечу суженого, заглядывала в его глаза красавица, – почему ты выбрал именно меня?
– Здесь слова излишни и бессильны, – отвечал ей он. – Ты, Танюша, – дивный случай. Уникальное творение природы! Закономерный результат счастливой игры обстоятельств – как наша неповторимая одуховторённая Земля среди мириад холодных миров во вселенной.
– Шедевр? – посмеивалась девушка, мысленно возвращаясь к известным дебатам в аудитории номер восемьдесят семь. – И в кого ты таким выдумщиком уродился?
– От мамы, – серьёзно отвечал Подлужный. – Если есть во мне что-то позитивное – от неё. Она – очень творческий человек. Неизменно в поиске. И меня тому же с детства учила. Вот лишь один пример. Когда мне не было ещё и пяти, мама перешла из детсада в дом культуры металлургов. Её пригласили руководить художественной самодеятельностью. И меня, практически карапуза, она эпизодически подключала к концертной деятельности. Вообрази, я в заполненном взрослыми зале читал стихи.
– Да-а. Какие же? – замедляя шаги, заинтересованно осведомилась Татьяна.
– Мама и тут проявила нестандартный подход, – с задором начал вспоминать Алексей. – Она стихотворение Сергея Михалкова «В музее Ленина» переделала так, что я его читал от первого лица – словно участник Великой Октябрьской социалистической революции. Представляешь?
– Представляю, – невольно улыбнулась девушка, вообразив малявку в образе бородатого коммунара с маузером.
– Выглядело это примерно так, – останавливаясь на тротуаре (благо, что поблизости прохожих не наблюдалось), в ребячьей манере принялся декламировать Алексей:

Я помню город Петроград
В семнадцатом году:
Бежит матрос, бежит солдат,
Стреляют на ходу.
Рабочий тащит пулемёт,
Сейчас мы вступим в бой.
Висит плакат: «Долой господ!
Помещиков долой!»

– Лихо! – уже смеялась Татьяна.
– Ну и далее по тексту, – на пару с ней хохотал и Алексей. – При этом мама не уставала мне внушать: «Аленький, без фантазии, которая к месту, искусство превращается в скуку».
– Она тебя звала Аленьким? – отклонилась от заданной темы Серебрякова.
– А? Да, звала – смутился молодой мужчина. – Она и сейчас в узком кругу меня так называет из-за здорового румянца на лице. Конечно, звучит… как-то сентиментально и слюняво для парня. Но это же мама… Впрочем, подростком я прочитал повесть Юрия Коваля «Пограничный пёс Алый», который защищает наши рубежи от лазутчиков, и стал себя называть просто Алым.
– Я тоже читала эту книжку, – улыбнулась его любимая. – У тебя хороший вкус!
– Так вот, про фантазию в искусстве, – возвратился к лейтмотиву Подлужный. – Однажды в Ильск с гастролями приехала цирковая труппа. За два выходных она дала четыре представления. Во втором отделении с силовыми номерами выступал сибирский богатырь Анатолий Беспятых. Он одной рукой поднимал над головой в перевёрнутом виде специально изготовленную четырёхпудовую гирю, на основании которой стояла акробатка – его дочка Лора. А в завершающем номере поднимал при помощи шеи и зубов гриф, на который были нанизаны гири общим весом под шестьсот килограммов. Перед этим такую массу даже оторвать от пола не могли шестеро мужиков, вызванных из зала.
– А он поднимал при помощи шеи и зубов!? – как всякая женщина, поразилась Татьяна.
– Работает становая сила, – снисходительно пояснил Алексей. – Но моя мама и здесь проявила выдумку. Она уговорила силача разыгрывать в финале сценку, используя трюк с ещё большей гирей, нежели та, на которой он поднимал дочку Лору. Мама с одной местной умелицей изготовила огроменную гирю, но из папье-маше
. И её выставляли на край сцены перед началом второго отделения. И когда выступление Беспятых под овации зрителей близилось к концу, богатырь картинно спохватывался, что забыл о своём коронном номере. Он подходил к этой самой гире, решительно хватался за неё, дёргал, что было сил, но… даже не мог сдвинуть с места. Тогда Беспятых потрясённо вытирал потный лоб и качал головой, всем видом показывая залу, насколько тяжела ноша. И тут, – хмыкнул Подлужный, – наступал мой звёздный час! Я выскакивал из-за кулис и, пока богатырь апеллировал к аудитории, тырил у него гирю из-под носа…
– Алё-шенька…, – сквозь смех, с трудом спрашивала его девушка. – Так, прав-да, было? Ты не привираешь?
– Вот те крест! – истово изображал крёстное знамение материалист Подлужный. – Так и было. Это был мой триумф. И три представления прошли как по маслу. А на четвёртый раз я и решил проявить творческий подход, которому меня учила мама. Надо отметить, что на последнее выступление Беспятых заявился один толстый дядька. Он уселся в первом ряду и на протяжении всего второго отделения всем своим видом демонстрировал, что Беспятых – мошенник. Что дело нечисто: невозможно то, что делает этот необычайный человек. Наступает апофеоз. Завершающий номер. А противный маловер под занавес в очередной раз начинает гримасничать. И тут я, выхватив гирю из-под Беспятых, не тащу её за кулисы, а… неожиданно бросаю в толстого кривляку!
– Ой! – от неожиданного финала вскрикнула Серебрякова.
– Вот и тот дядька тоже сказал: «Ой!», – озорно хихикнул рассказчик. – Точнее, завопил не своим голосом. А видела бы ты, что творилось в зале! Кстати, на сиденье дядьки потом обнаружили большое мокрое пятно…
И Алексей с Татьяной долго хохотали.

Успокоившись, девушка снова взяла избранника под руку и, поймав ритм его шагов, нерешительно спросила:
– А вот, Алёшенька, я никогда тебя об этом не спрашивала…
– Не спрашивала, так спроси, – подбодрил тот любимую. – Что ещё за сантименты?
– А вот твой папа… Он какой был? На него ты чем похож?
– На него…, – задумался Подлужный. – Он был человек слова. Очень решительный и упорный. В том числе в последние минуты жизни. Я могу прямо сейчас поведать горький факт нашей семейной биографии, но… это омрачит твоё такое безоблачное настроение.
– О чём ты говоришь, милый, – уже не имела права отступить Татьяна. – Разве может сравниться с этим моё настроение.
– Что ж. Изволь. Только настройся на минорный лад. Грустная история, в которой точку поставила именно прокуратура.
– Да-да, – от волнения вцепилась в Подлужного Серебрякова.
– Я тогда учился в восьмом классе, – в повествовательной интонации заговорил Алексей, и голос его зазвучал глухо, – а батя работал главным инженером СМУ. Он выбился из самых низов, из простой рабочей семьи. Был справедливым и горой стоял за работяг…

В сентябре той приснопамятной осени Николай Андреевич Подлужный поехал в пригородный совхоз «Ильский». В совхозе их организация строила животноводческий комплекс. Он проезжал на «УАЗике» мимо молочно-товарной фермы, когда наперерез машине, практически под колёса, бросился какой-то бесшабашный мальчишка. Водитель чудом затормозил в последний момент.
– Какого рожна! Придурок! – заорал он на сорванца, открывая дверцу автомобиля, и осёкся.
Лицо мальчишки заливали слёзы, и тот что-то неразборчиво кричал, показывая руками в сторону фермы. Подлужный догадался, что там случилось нечто чрезвычайное. Встреча не к добру. Главный инженер выпрыгнул из машины, схватил мальчишку за плечи, встряхнул, приводя того в чувство, и строго и внятно потребовал:
– Прекрати реветь и говори толком.
– Там… папка… дя… дядя Вася… дядя Жо… Жора поды… подыхают! – истерически вопил мальчик, размазывая на перепачканной мордашке вместе со слезами грязь, слюни и сопли.
– Вперёд! – приказал пацанёнку Николай Андреевич.
Полуминута бега напрямки, через канавы и колдобины, в течение которого сбивчивые фразы мальчишки и беглый взгляд на место несчастного случая прояснили картину для Подлужного. В обеденный перерыв трое совхозных скотников распили пару бутылок водки, прежде чем приступить к чистке навозонакопителя, представлявшего собой подземный бункер для сбора нечистот с фермы. Логика действий – типично российская. Спускаясь в технологическую яму, они не открыли отдушины, не побеспокоились о приточной вентиляции и не надели специальные респираторы. Едва отбросив крышку люка, первый из них, не дав накопителю выстояться, тут же с пьяной бравадой и мужицким нахрапом полез вниз. Удушливая волна в мгновение ока оглушила его, окончательно задурила мозг и сбила с ног. Мужик свалился в густое месиво и пьяно захрипел и заорал, взывая к помощи. Собутыльники дружно бросились вызволять компаньона из беды, но их постигла та же участь. Благо, что со скотниками оказался, по малолетству пока не пьющий, сынишка одного из них. Он-то и остановил «УАЗик».
Подлужный беспомощно озирался, стоя подле люка. На помощь позвать было некого: доярки ушли на обед и объявятся только к вечерней дойке, бежать или ехать за строителями на другой край комплекса слишком долго – достанешь трупы. Если и без того уже не поздно. Открыть отдушины и проветрить накопитель – потеря времени. Специальный же респиратор возит при себе лишь изощрённо-расчётливый провидец. И потому главный инженер даже застонал от злости и обиды. Неимоверно тянуло зареветь под стать мальчонке, и неимоверно не хотелось лезть в зловонную яму. Да к тому же во вполне приличном рабочем костюме. Приходилось рассчитывать исключительно на себя. И на странное везение: вдруг спасать уже некого. В том и предстояло убедиться.
Николай Андреевич, стиснув зубы, сбросил наземь пиджак и схватил с земли верёвку с петлей на конце. При помощи таких нехитрых приспособлений скотники паковали в небольшие тюки сено и солому из стогов и носили на ферму. Затем он начал спускаться в накопитель по металлической сварной лестнице, пачкая рубашку и брюки.
– Не ной, – прикрикнул он на пацанёнка, выставляясь из люка по пояс. – Я тебе брошу конец верёвки, а ты мне поможешь тянуть. Понял?
– Ага, – разом перестал мальчишка плакать.
Николай Андреевич жадно и ненасытно в последний раз хватанул грудью порцию чистого воздуха и нырнул в адскую камеру. У открытого люка воздух слегка выстоялся, но чуть дальше в нос ему ударили миазмы. Сразу закружилась голова. Под горло подкатил тошнотворный ком. «Чужие испражнения всегда не столь благовонны, сколь свои», – подумалось ему. Странно, но в критические мгновения его охватывал зуд афористического мышления. Впрочем, дальше ему было уже не до философствования. Дальше он действовал подобно роботу. Нащупав возле лестницы, в навозной мякоти тело ближнего скотника, Подлужный с силой надавил тому на живот. Мужик что-то невнятно замычал. «Живой», – абсолютно без эмоций констатировал Николай Андреевич. Он протянул верёвку у того под мышками, продёрнул конец её через петлю и выбросил свободный фал через люк наверх, подав сигнал пацанёнку: «Тащи!»
Двойной тягой они живо подтянули скотника к основанию лестницы, зато с подъёмом тела пришлось повозиться. Когда ноги мужика исчезли из проёма, освободив место для голубого неба, Подлужного самого качало, словно пьяного. До него донеслись с воли причитания пацанёнка:
– Папка! Папка!
– Верёвку кидай, сопляк! – свирепея, на остатках мужества заорал главный инженер, сипя и с присвистом хватая грудью вонь, к которой возле лестницы примешивалась толика кислорода. – Верёвку!
Второй скотник дался тяжелее первого: силы у Подлужного истекали, да и внутри его мутило сильнее, чем перебродившее дерьмо. К тому же мужика на выходе из лаза неловко перегнули, и пьяницу стошнило – часть рвотных тягучих масс пролилась прямо на Николая Андреевича. Тогда и он тоже не стерпел: его следом за мужиком вывернуло наизнанку. От приступа рвоты главный инженер окончательно ослабел, и коленки у него задрожали, как на виброустановке. Перед глазами поплыли мушки. Глотку забила слизь. Сердце замирало и делало длительные перебои в своём безостановочном беге.
О последнего скотника Подлужный в темноте запнулся, и упал на него мертвец мертвецом. Он кое-как сел прямо на мужика и поёрзал у того на животе. Скотник молчал. Он не мычал, не всхрапывал, не дышал. Даже в желудке у него не булькало. «Может, готов?» – безразлично предположил Николай Андреевич. Но совесть не позволила ему бросить то ли живое тело, то ли покойника. Он полубессознательно обвязал скотника, ползая по нему, подал конец верёвки мальчишке, который, смелея, уже свешивался через люк в бункер, и они долго-долго и страшно натужно, на предельном напряжении потянули последнюю ношу. Мужик оказался грузным – один как двое первых.
Голова скотника уже показалась наружу, когда не выдержала и лопнула видавшая виды верёвка, перетёршаяся об острый край люка. Тело мужика рухнуло вниз, сбило главного инженера и погребло его под собой. Правда, Подлужный уже не узнал, что виноватой оказалась верёвка. Он погрешил на мальца. «Что же ты, сопляк, не удержал!» – сердито попенял тому Николай Андреевич про себя, теряя сознание…
Когда час спустя, теперь при строгом соблюдении всех правил техники безопасности, работники совхоза извлекли из бункера тела третьего скотника и Подлужного, те были уже мертвы. Первые же двое остались живы. Такая вот самоотверженная, но где-то нелепая и оттого какая-то негероическая смерть. А может быть, и глубоко закономерная. Ведь в Расее-матушке подвижничество зачастую соседствует, перемешивается, а то и рождается благодаря человеческой глупости и пакости.

Закончив изложение драматического события с объяснимыми вариациями, Алексей Подлужный замолчал, переживая былое. Наконец он «вернулся» в настоящее и взглянул на Татьяну. У той лицо пожелтело, и на нём запечатлелась гримаса страдания.
– У меня голова заболела, – прошептала она, прижимая пальцы к вискам. – Зачем ты мне это рассказал? Я не имею в виду твоего отца, – спохватилась она, опасаясь быть неправильно понятой. – Он у тебя настоящий мужчина. Зачем эти жуткие подробности? Некрасивые подробности. Они унижают… И потом, ты, кажется, упустил первоначальную цель рассказа. Причём здесь прокуратура?
– Ничуть не бывало, – возразил ей Алексей. – Притом. Похоронив отца, мы с мамой стали искать правду. Но отовсюду нам отвечали, что пьяный скотник погиб по собственной безалаберности, а за батю нам назначили пенсию по случаю потери кормильца. Мол, чего вам ещё-то надо? И правды мы добились не в ЦК КПСС, откуда обращения отсылались по инстанции, а в генпрокуратуре. Их задело, что какой-то салажонок бьётся за честь отца. И они взял мою жалобу под контроль. Тогда-то главного инженера совхоза и заведующую фермой и отдали под суд. Хотя и дали условные сроки.
– Как всё это ужасно! – прошептала Серебрякова.
– С каждой нашей встречей, Танюша, ты всё яснее понимаешь, – продолжал монолог Подлужный с некой затаённой болью и странной гордостью, – что я не аристократ. Не чистоплюй. Не лощёный денди в лайковых перчаточках. Что я – плоть от плоти простого народа. И, прости за высокие слова, своё служение вижу именно в наведении справедливости. Справедливости по закону. Потому я обязательно стану прокурором. Само собой, начну с прокурора района. Но добьюсь того, что стану генеральным прокурором СССР. Не для себя. Для страны.
– Алёшенька, – спрятала от него своё лицо в ладонях девушка. – Ты хочешь быть прокурором, возиться с трупами, со всякой гадостью, с мерзостью… Ничего себе стезя – с уголовниками якшаться. Я боюсь, что из-за этого даже… могу тебя разлюбить.
– Что ж, – непривычно жёстко и резко отчеканил тот. – Твоё право. Причаливать к берегу надо осознанно. Сейчас ты знаешь, в чём я вижу своё призвание. И тебе следует либо принять меня вместе с ним, либо отбросить и то, и другое.
То была их первая размолвка за последние месяцы безоблачного счастья. И они полчаса тяжко брели, не разговаривая. Однако затем Татьяна взяла Алексея за руку, поцеловала его и сказала:
– Да будет так. Я согласна быть женой прокурора. И генерального прокурора – тоже.
– Ура-а-а! – заорал во всю мочь Подлужный, приводя в невменяемое состояние стайку непуганых ополоумевших старушек, чинно сидевших на лавочке.
Он схватил любимую в охапку, стал её целовать и кружить на руках. И они, беззаботно смеясь, вновь отправились гулять по бульвару.

«Интересно было бы узнать, что-то сейчас поделывает профессорская дочка Танечка Серебрякова», – отвлекаясь от реминисценции солидной давности, с ностальгией подумал Подлужный, прижимаясь носом к трамвайному окну.
Глава шестая
1
Подлужный заблуждался, оптимистично ожидая нескончаемого потока откровения и стремления к мщению от женщин, некогда водворённых в вытрезвитель. Не тут-то было.
Во-первых, большинство из них, ни за какие коврижки, не желало возвращаться к позорной странице автобиографии, рискуя превратить её из приватной истории, в достояние общественности. Находились и такие «экземпляры», которых приходилось неоднократно вызывать письменно, а затем и устно – по телефону, угрожая приводом. Но и явившись по вызову, немалая часть из них мялась, порывалась открыться, даже пыталась выведать у следователя детали про «смазливого милиционера», и… удалялась неисповеданной, зато сохраняя в неприкосновенности изнанку души.
Во-вторых, далеко не каждая из несчастных воистину совершала «моцион до клозета», в процессе которого «почётный эскорт» им составлял Воловой.
В-третьих, по-видимому, далеко не всегда обстоятельства дежурства складывались благоприятно для похотливого сержанта.
И, наконец (да простится столь пенитенциарное сравнение), исследуемый контингент составляли также те, кто не в состоянии были заинтриговать даже распутного «стража публичной трезвости».
«Мы вскрыли Клондайк литературных типажей! – восклицал Подлужный, обращаясь на досуге к практиканткам Юлии и Александре по поводу последней категории вытрезвленных фемин. – Мы с вами, славные мои помощницы, лицезрели падших и разложившихся алкоголичек, достойных пера Максима Горького, дабы он начертал часть вторую человеческой драмы под заглавием «На дне». Перед нами фланировали порочные и испорченные натуры, сгорающие от ненасытной страсти к зелёному змию и к другим… нехорошим излишествам. Чаю, что они вполне бы вдохновили Александра Ивановича Куприна на написание «Ямы» на современный лад, Ги де Мопассана – на новеллу про «Пышку», а графа Льва Николаевича Толстого – на новую версию о Катюше Масловой. Века минули, а в человеческой сути мало что меняется…».
Практикантки, внимая куратору, заполняли очередные повестки и с иронией хихикали. И было от чего. Ведь высокопарные сентенции Алексея прикрывали разочарование и проистекали от того, что опыт общения с «вытрезвленными особами» до поры не приносил практической отдачи.
И всё же… И всё же… И всё же на «номере» восемьдесят седьмом, под которым числилась фрезеровщица мотовозоремонтного завода Скокова Надежда Ивановна, произошёл прорыв.

– Какой я свидетель? Ничего я не видела, ничего не знаю и ничего знать не хочу! Что за уголовное дело? – шумно возмущалась Скокова, размахивая повесткой и розовея грубоватым, моложавым и аляповато подкрашенным лицом.
– Присядьте, Надежда Ивановна, – вкрадчиво пригласил её к приставному столику Подлужный, моментально разобравшись, что за вызывающе громогласной маской кроется, напротив, весьма стеснительная натура. – И тише, пожалуйста. Мы же не в заводском цехе. Шум станков нам не мешает. Я слышу вас, вы слышите меня.
– Ладно, – приутихла Скокова. – Присяду.
И она заняла место на стуле перед прокурорским работником, без конца одёргивая и поправляя на себе юбку.
– Надежда Ивановна, – делая значительное выражение лица, разворачивал нить беседы следователь, – вы ещё не ведаете, что нам предстоит обсудить, а заранее отнекиваетесь. В повестке же я не имел права писать о том, что составляет тайну следствия. Разговор у нас должен состояться доверительный. Во всяком случае, мне бы того хотелось. Речь пойдёт об эпизоде, не слишком для вас приятном. Потому заблаговременно предупреждаю, что нас в нём в первую голову, именно в первую голову, интересуете не вы, а иная личность. Иная личность. Сейчас, надеюсь, вы догадаетесь, куда я клоню. Скажите, пожалуйста, 2 февраля 1986 года вы попадали в медицинский вытрезвитель Ленинского райотдела?
– Попадала! Ну и что, – нахмурившись, с прежним вызовом ответила фрезеровщица. – Я за то уже отхватила, что мне причиталось.
– Вот именно, Надежда Ивановна. Вот именно. Вы-то отхватили, а кое-кто до сей поры не отхватил, – сделал многозначительный упор на окончании предложения Подлужный. – Я, разумеется, сознаю, Надежда Ивановна: для того, кто впервые угодил в вытрезвитель, обстановка вообще нова и непривычна. И всё же, при пребывании в нём, не показалось ли вам нечто, ну явно выходящим за рамки установленного порядка?
– На что вы намекаете? – вытянулась на стуле Скокова.
– Допустим, при помещении вас в палату, при раздевании, при отправлении естественных надобностей, при составлении акта, при выписке, вас ничто не удивило? Или, более того, не оскорбило?
– В уборной, что ли?
– Может статься и в уборной. Вам виднее. Я же лишён права наводить вас на ответ… На подсказку…
– Ой! – забеспокоилась фрезеровщица. – Вам шепни, а вы – по секрету всему свету. А то засмеёте меня: «Мастерица же ты насчёт подзагнуть, Скокова! Ври, да не завирайся». Или запишите чего не так.
– Наде-е-ежда Ивановна! – с укоризной произнёс Подлужный. – Пока я вообще не пишу. И протокол не достал. Да и тайны хранить, я не только научен, но и обязан – по долгу службы. Коль наш задушевный диалог дойдёт до записи, то непременно с вашего согласия. И ведомо про него будет лишь избранным: тем, кто имеет доступ к материалам по уголовно-процессуальному закону. А то, может статься, вам в вытрезвителе столь по нраву пришлось, что и предмета для претензий нет?
– Ааа! – преодолела колебания Скокова, будто саблей рубанув воздух ребром ладони. – Только раз бывает в жизни счастье! Девка я незамужняя, семерых детишек по лавкам нетути. Я вам обскажу, а вы, покуда, не пишите.
– Слушаю и повинуюсь, – на полном серьёзе воспринял её пожелание следователь, и убрал авторучку в выдвижной ящик своего большущего старорежимного канцелярского стола.
– Второго февраля у Ленки Ознобихиной мы отмечали день рождения, – в напряжённом воспоминании закатила глаза под самый лоб рассказчица. – Мы в её комнате, в общаге, посидели, выпили. Всё путём. Нас, девок, шестеро набралось, а парней – двое. Один – Ленкин, второй – Машкин… Неважно. Короче, пошли мы с Валькой Пахтусовой обратно вдвоём. Уже часов одиннадцать было – ночи, естественно. Мы автобус ждали-ждали, да и ломанули пёхом. Прёмся, хохочем, толкаемся, балуемся. И налетели на старушляндию одну. Она, должно, от царя Гороха уцелела. Налетели, значит, ненароком мы, а старушляндия пала. Свалилась, вскочила, да как подняла хай – во всю ивановскую! Нам с Валькой на головы, откуда ни возьмись, доблестные… милиционеры попадали, ровно десантники с неба. И упекли нас в вытрезвиловку. Там то да сё… Это неважно. Ночью я продыбалась с бодуна, да вдобавок мочевой пузырь арбузом раздулся. Тронь – лопнет ровно воздушный шарик. Я – к дверям, а там… хи-хи… мильтон «на часах» дежурит. Я ж голышом, в простынку укуталась, что та индианка в сари. Прошусь: мол, до ветру хочу. Он приветливый такой: «Завсегда… Пожалте…». Заводит меня в уборную, а дверь за нами на ключик – чик!
Дальнейшее изложение событий Скоковой, с незначительными отклонениями, повторяло историю Регины Платуновой.

– Я вас правильно понял, – уже занося показания свидетеля в протокол и получив на то «высочайшее соизволение» фрезеровщицы, уточнял следователь, – вы позволили постовому совершить половой акт при том условии, что он избавит вас от отправления письма из вытрезвителя на вашу работу?
– Да. Так-то я не хотела. А он пообещал. Сулил, что я только заплачу деньги за ночёвку.
– И бумага на завод не поступила?
– Нет. Я ждала. Боялась, до родимчика: вдруг поступит казённый конвертик. Или он заразный какой…, который сексуально озабоченный. Нет, пронесло. Вы, наверное, считаете, что я вру? Письма же на работу нет. И ему я сама… того… дала.
– Почему же, – на минуту приостановил фиксацию показаний Алексей, разминая затёкшую руку. – Не вы первая, к сожалению, сообщаете мне такие детали, что их самый отчаянный лгунишка не выдумает. И потом, отрицательный результат – тоже результат. Осмотрим журнал исходящей корреспонденции. Предположим, письмо значится отправленным на мотовозоремонтный завод. Берём журнал входящей корреспонденции на вашем предприятии и выявляем, что депеша не поступала. Результат? Ещё какой! Вы мне, пожалуйста, вот что поясните: при половом акте… или до него… постовой часы с руки не снимал?
– …Н-нет, не снимал. Мне как-то не до часов было, врать не стану. «Под градусом» ведь была. Да и полтора года уже прошло. Что осело внутри, то и сказала.
– Надежда Ивановна, а подружку вашу милиционер в туалет не водил?
– Нет. Она до утра продрыхала. Это я, сдуру, пива у Ленки налакалась. А Вальке-то, как нас выпустили, я про «кувырок» в уборной сказывала.
– Тэк-с! – удовлетворённо отметил последнюю реплику Подлужный. – По всему выходит, что лежит вашей подружке дорога в казённый дом – то есть к нам.
– Дык она и так на завтра к вам повестку получила.

Закрепив показания Скоковой, следователь пригласил к себе Юлию Камушкину и Александру Зимину, трудившихся в кабинете старшего помощника прокурора Вересаевой, для участия в качестве понятых при опознании «сексуально озабоченного» по фотографии. Взглянув на фототаблицу, фрезеровщица практически без раздумья ткнула указательным пальцем на объект под номером четыре:
– Вот он, сладострастный! Сопел и дрожал, ровно припадочный или под электротоком. Аж спину обслюнявил… Ф-фу!
– Попрошу вас, гражданка Скокова, – официально обратился к ней Подлужный, – конкретизировать, по каким признакам вы опознали лицо, выводившее вас в туалет, а также прочитать на обороте фототаблицы, кто значится под номером четыре…
Юлька и Сашка с обожанием таращили глазёнки на наставника, взирая на то, как их каторжный труд воплощается в доказательства, изобличающие ненасытного туалетомана. Алексей же священнодействовал над бумагами подобно древнеримскому авгуру, закладывая основу для грядущего праведного возмездия.
– Нуте-с, – выполнив намеченное, потёр он руки, будто в студёный январский денёк. – Готовьтесь, Надежда Ивановна, к очному опознанию гражданина Волового. Эдак недельки через полторы.
2
День оказывался удачным. После обеда поступил ответ из военкомата на запрос Подлужного о годах воинской службы Волового. Письмом был официально подтверждён факт пребывания подозреваемого в армии в 1973 – 1975 годах.
А ближе к окончанию рабочей смены Римма вызвала Подлужного из кабинета Авергун и Торховой, где тот проходил «малый курс релаксации» от нервных перегрузок, к телефону в приёмной:
– Алексей Николаевич! Из Москвы звонит женщина, москвичка, которую вы вызывали повесткой.
То оказался «реестровый номер 131» – Брунова Жанна Матвеевна, кою доставляли в вытрезвитель в августе 1986 года.
– Товарищ Подлужный! – сердилась она. – Это что за вызов вы мне прислали? По какому-то уголовному делу? По факту, как вы пишите, водворения меня в вытрезвитель. Это как понимать? Это что, эпоха ежовщины воскрешается? С каких это пор за нелепое попадание в скотские условия дела заводятся?
– Угомонитесь, пожалуйста, уважаемая…
– Жанна Матвеевна.
– …Жанна Матвеевна. В корреспонденции я не вправе был поминать открытым текстом про деликатные вещи, не подлежащие огласке. Расследование проводится не в отношении вас, а по заявлению одной гражданки о нарушении её законных прав сотрудником спецучреждения. Детальнее в телефонной беседе я высказываться не вправе. Могу лишь пояснить, что при проверке следственным путём утверждение той гражданки об ущемлении её женского достоинства, используя выспренный литературный слог, нашло подтверждение. Выползают, художественно выражаясь, интересные факты. Поэтому я и направил повестку вам. Жду вас. Потолкуем мы приватно. Конфиденциальность гарантируется не только мною, но и законом.
– Да у меня ваш раздолбаный Среднегорск на зубах оскомину набил! Приезжала подругу юности навестить, а попала, фиг знает куда! И вы хотите, чтоб после такой чёрной неблагодарности я в вашу «дыру» снова сунулась?
– Если вы полагаете, уважаемая Жанна Матвеевна, что своим посещением осчастливите Среднегорск, то глубоко заблуждаетесь, – весьма резко оборвал её эскападу следователь, разобиженный за «малую родину». – Закавыки в вашем отказе нет. Коли вас без особых удобств и комфорта вытрезвили, и тем ваше пребывание и ограничилось, моя любознательность вознаграждена сполна. Я оформлю наш любезный диалог справочкой, подошью её куда надо – и полный ажур. И Среднегорск переживёт ваш несостоявшийся повторный визит.
– То-то и оно, что не ограничилось вытрезвлением! – возмутились на той стороне эфира. – Иначе бы я…
– Любопытно. Вам оказали дополнительные услуги? – осторожно намекнул Подлужный.
– Не столько мне, сколько я…Прогулка «до унитаза».
– То есть, что-то связанное с желудочно-кишечным трактом?
– Трактом! – хмыкнула «продвинутая» столичная барышня. – Трактом, да не тем. По тому тракту «членовозы» возвратно-поступательные рейсы совершают.
– Ну и?
– Что, «ну и?»… Справил, подлюка, свою надобность. Совершил бесплатно полноценный «рейс». Поклялся, что будет шито-крыто, а моему начальству приходит почтой кляуза. А я же специалист научно-исследовательского института. Закрытого. «Ящик». Допетрили?
– Допетрил, – с деланным сочувствием отозвался абонент, смекнув, что речь идёт о заведении оборонного значения.
– Скажите, товарищ Подлужный, если я к вам приеду, мне проезд оплатят?
– Гарантирую, – заверил её Алексей. – Я вам гарантирую и то, что если вы посетите нашу негостеприимную «дыру», то третий вызов вам обеспечен – в судебное заседание в качестве потерпевшей. И ваш третий приезд станет «третьим звонком» для беспардонного пошляка – это мягко говоря, и для зарвавшегося козла неохолощённого – это уже грубо выражаясь.
В отношении развратника из вытрезвителя Подлужный впервые применил столь категоричную формулировку. И объяснимо. В следователе в этой фазе расследования вызрела убеждённость в том, что у Волового с Региной Платуновой «было».

Ещё через день «всплыла» следующая жертва Волового – няня из детских яслей Анюткина Люсьена Савиковна – «номер 221». Заполучив от неё, уже начинающие приедаться нюансы, Подлужный в глубине сознания разразился едкой филиппикой: «Ну что, херр милиционерр! Время доказательства собирать – время доказательствами оскоплять. К искреннему сожалению советских тружениц, я не располагаю законным правом кастрировать вас. Потому оставайтесь при своём блудливом органе. Однако вырезать часть вашей прогнившей, разложившейся, аморальной душонки, ампутировать у неё антисоциалистические установки – моя святая обязанность!»
3
Отпустив нянечку Анюткину, довольный Подлужный принялся мерять следственное помещение шагами. Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет старческой шаркающей походкой пожаловал сам Двигубский…
Боже правый! Узкий мирок прокуратуры Ленинского района не располагал летописными анналами или изустными преданиями о том, чтобы шеф снисходил до посещения резиденции подчинённых. А тут он вдруг почтил присутствием того, кто не преклонялся пред его авторитетом.
Подлужный, узрев руководителя, отнюдь не испытал тот подъём чувств, что посетил великого русского художника Иванова при завершении шедевра «Явление Христа народу». Тем не менее, он в знак приветствия чуть преклонил голову и уважительно кашлянул. Затем они синхронно присели: Двигубский – на стул у приставного стола, следователь – на своё служебное место. Старик помял свой породистый нос большим и указательным пальцами правой руки и с доверительными интонациями в голосе заговорил:
– Есть такое понятие, Алексей: резерв замещения руководящих кадров. В курсе? – осведомился важный визитёр.
– Наслышан краем уха, – как воробей, склонил голову набок следователь. – Вы же осенью предупреждали, что предложение насчёт меня в облпрокуратуру направили.
– Ну, то-то, – пожевав губами, продолжил разговор шеф. – Ты вот, быть может, ругаешься про себя: «У, Двигубский, старый хитрый еврей, только и умеет, что выговорами грозить…»
– Ничего такого я не думал! – с искренним возмущением перебил его Подлужный. – Я пролетарский интернационалист. Для меня любой человеколюбивый и трудолюбивый еврей – русский. А любой русский, если он против социальной справедливости – равнозначен негодяю!
– Ну, будет-будет, – примирительно промолвил Двигубский.
– И если отец у меня пополам белорус с украинцем, а мама – русская, то я кто?! – продолжал бушевать Алексей.
– Признаю, был неправ, – оборонительно вытянул ладони перед собой руки Яков Иосифович.
– Да я просто советский человек, понимаете? – медленно остывал Подлужный. – А хочу быть настоящим советским человеком. Например, как Алексей Мересьев.

– Всё-всё-всё, Алексей, но пока не Мересьев, – извинительно тронул его за запястье шеф. – Хочешь быть настоящим советским человеком – будь им. Но и настоящим прокурором тебе стать тоже неплохо. Как считаешь?
– Кгм-кгм, – стихая, вместо ответа кашлянул тот.
– Так вот, – продолжил Двигубский, – я действительно выдвинул тебя в качестве кандидата на самостоятельную работу. И настал для тебя черёд делать судьбоносный выбор.
«Самостоятельной работой» в их ведомстве, осуществлявшем высший надзор за соблюдением законности, именовалась деятельность собственно прокуроров городов и районов и, разумеется, первых руководителей более высокого ранга. Потому Подлужный, оценив услышанное, насторожённо произнёс:
– А конкретнее?!
– Конкретнее тебя Потыквеоком просветит. Естественно, не сразу Москву предложат, – иронично хмыкнул Яков Иосифович. – Поначалу на периферию… Дуй. Потыквеоком ждёт.

Человек с чудной фамилией Потыквеоком в прокуратуре области занимал должность начальника отдела кадров. Недовольные им сотрудники, намекая на его необычно звучащее родовое обозначение, втихую и не без ехидства обзывали его «Попопеглазом». «Дразнилка» родилась не только из созвучия и фонетического подражания. Она объяснялась также тем, что Потыквеоком был слегка косоглаз. Одни его дефект считали врождённым. Другие же объясняли это тем, что главный кадровик, якобы, выуживая дискредитирующую информацию о подчинённых, обожал подглядывать через замочную скважину или подслушивать через неплотно затворённую дверь. И однажды ему не повезло… Третьи же изъян объясняли тем, что Потыквеоком, вербуя на должность, отводил в сторону обманчивый взгляд и, подобно свахе, утаивал негативные моменты. «За кривую невесту сватает!» – не без основания острили насмешники.
Вот почему следователь, собираясь в вышестоящую инстанцию, конечно же, принимал во внимание все три версии. Но не они главенствовали. Если без утайки, то у Алексея не раз и не два возникали мысли о том, насколько захватывающая и разносторонняя работа у прокурора. Подлужный нет-нет, да и воображал, как он, подобно соколу-сапсану парит в заоблачной вышине над поднадзорной территорией, выискивая нарушителей закона: «Ага! Попались вампиры на теле трудового народа!». И вот уже неподкупный законник в крутом пике камнем срывается вниз – и от «паразитов-наездников» летят клочки по закоулочкам!
Чертовски заманчиво быть независимым от разных тяпкиных-ляпкиных, сообразуя собственные поступки исключительно с социалистической законностью и внутренним совестливым убеждением!
4
Подлужный шагал бок о бок с Потыквеокомом Вадимом Даниловичем по длинному коридору третьего этажа учреждения к кабинету прокурора области. Из предварительного собеседования с начальником отдела кадров Алексей почерпнул, что ему предложат возглавить одну из районных прокуратур, расположенных в глубинке региона. Более подробно на интригующую тему Потыквеоком распространяться не стал, ограничившись ссылкой на то, что конкретику Подлужный узнает у Купцова – сиречь у главного законника области.
Не мудрено, что приёмную следователь миновал в несколько отрешённом состоянии. Из-за этого он и секретарше босса Августе Васильевне кивнул головой запоздало, уже скрываясь за двойными дверями прокурорского кабинета.
– Здравствуйте, Константин Ефимович! – заявил о себе Подлужный, переступая порог.
– Здравствуйте! Проходите, проходите, – радушно встретил входящих Купцов, жестом приглашая их располагаться перед своим столом.
Ненадолго воцарилось тишина, поставившая Алексея в неловкое положение, ибо Купцов оценивающе вперил в него свой взор. От безысходности следователь принялся изучать узоры на паркетном полу. Наконец прокурор области прервал тишину, с располагающей доброй улыбкой начав переговоры:
– Ну что, Алексей Николаевич, рассказывайте, как вы дошли до жизни такой?
– До какой такой? – неуклюже переспросил тот.
– До такой, что старшие авторитетные товарищи рекомендуют вас на самостоятельную работу. Вам сколько лет?
– В июле тридцать один исполнится.
– Тем более. Пора уже, – рассудил Купцов. – Возьмите Гайдара
: в шестнадцать лет уже командовал полком…
– Он был командиром 4 роты 303 полка 37 Кубанской дивизии, – недипломатично поправил его кандидат в прокуроры.
– Да? Может быть, – чуть сморщился, глава надзорного ведомства, не приученный к тому, что подчинённые его поправляют. – Не в этом суть… Вы женаты, имеете сына. Правильно?
– В январе второй родился, – с исконно мужской гордостью вновь «подправил» его Подлужный.
– …Во как! Молодец! – не сразу похвалил его прокурор, укоризненным поднятием бровей «пришпилив» к стулу Потыквеокома. – Двое сыновей – это отлично. Наша кадровая служба, понимаешь ли, и не поспевает за взятыми вами темпами. Демографическую политику партии вы интерпретируете верно.
Молодой папаша польщенно усмехнулся, а Потыквеоком столь ожесточённо заёрзал на сиденье, что создавалось впечатление, будто блохи остервенелой саранчой напали на его интимные места. Левое око кадровика «закосило» под самую глазницу. И он, должно быть, яро посетовал на то, что обмишулился, прозевав пик мужской активности молодого сотрудника.
– Так что, Алексей Николаевич, думаете по поводу самостоятельной работы? – не прекращал расспросов Купцов.
– Хотелось бы попробовать, – не скрыл пристрастия Подлужный.
– Намерены предложить вам пост прокурора Красносыльского района, – как бы невзначай проронил Купцов, и испытующе посмотрел на него.
– Ого! – вырвалось у Алексея. – Это же… Это же, Константин Ефимович, на самом севере области!
– Ну и что? Все мы с северов начинали. Я сам там пять лет отбухал. Замечательный край! Охота, рыбалка, ягоды, грибы… В Красносыльск несколько раз в день летают самолёты АН-2. Можно и железной дорогой до Солегорска, а оттуда – автобусом. В городе двадцать две тысячи жителей, а в целом по району – тридцать три. В райцентре функционирует крупный целлюлозно-бумажный завод. Прииск «Сылкаалмаз» добывает самые красивые в мире алмазы. Говорят, что премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер мечтала приобрести колье из них.
– В принципе я – за, – осторожно протянул Подлужный. – Я морально уже и жену готовил. Правда, не так далеко…
– Мы же вас не с сегодня на завтра назначаем. Пока представление уйдёт в прокуратуру России, пока там его рассмотрят, вызовут вас на смотрины – пара месяцев пройдёт. Кстати, как у вас в Среднегорске с жильём?
– Живу с семьёй в однокомнатной квартире.
– Тем более, – козырнул Купцов. – А в Красносыльске вас будет ждать трёхкомнатная полногабаритная благоустроенная квартира. Как только нынешний прокурор Красносыльска Смыслов по новому месту службы обоснуется, семью заберёт – въезжайте на здоровье. Ну и не навечно же мы вас туда отправляем. Оправдаете доверие – будем ждать с повышением обратно.
– Хорошо. Я согласен, – определился Алексей.
– Вот и договорились, – шлёпнул Купцов ладонью по столу, «закругляя» беседу.
В это время через отнюдь не узкие двери прокурорского кабинета внутрь с натугой протиснулась тучная фигура Сясина Ладомира Семёновича – заместителя Купцова по следствию.
– О! Помешал, Константин Ефимович? – «застрял» в дверях зам.
– Проходи, проходи, Ладомир Семёнович, – пригласил его тот. – Вот, агитируем молодые кадры на прокурорскую стезю. Полагаю, знакомы?
– Доводилось сталкиваться, мля-мля – прошлёпал толстыми, вывернутыми наружу губами Сясин, пристраиваясь к столу. – А не рановато ли ему, Константин Ефимович?
– А что такое? – нахмурился Купцов. – Профессиональные показатели отличные. Аморальных отклонений не отмечено.
– В этом плане – полный ажур. Беспокоит другое. Как бы помягче выразиться… Некоторая гражданская незрелость, что ли. Не возражаете, если я его кой о чём спрошу?
– Попробуйте, – развёл руки Купцов.
– Скажите, молодой человек, – повернулся Сясин к Алексею. – Как вы понимаете, в чём заключается главная роль прокуратуры? Если не по-книжному. Без общих фраз об осуществлении высшего надзора за законностью.
– …Если в двух словах, – не сразу начал отвечать экзаменуемый по политграмоте, для которого подобный поворот событий оказался неожиданным, – свою задачу вижу в том, чтобы удалять скверну, мешающую развитию советского общества. Вот Микеланджело Буонарроти на вопрос о том, как он делает свои скульптуры, ответил: «Я беру камень и отсекаю всё лишнее». Аналогично и мы призваны очищать, фигурально выражаясь, сорняки из нашего социалистического бытия. И тем расчищать дорогу для передового сознания, произрастающего из здоровой природы человека. Вот, например, Сталин называл советских писателей инженерами человеческих душ.
А мы – хирурги человеческих душ. Ибо наш черёд, в основе своей, настаёт, когда болезнь уже пустила корни вглубь души оступившегося.
– Хо… Оригинально! – не сдержал удивления Сясин. – Однако и тут вы, молодой человек, проявили незрелость. Вы сказали, что новое само растёт из природы человека. Классовая ошибка! Сам собой растёт только чертополох. Коммунистическую идеологию надобно насаждать. Нужна воспитательная функция партии. И через нас, прокуроров, – в том числе. Что я не из пальца это высосал, расскажу про опыт, который недавно провели в детских садах. Мля-мля, – вновь запричмокивал губами и зашевелил сарделькообразными пальцами Сясин. – Решили проверить, как будут общаться меж собой малыши без присмотра воспитателей. Мы же считаем, что дети сами по себе – воплощение доброты. Что же вышло на практике? Возобладали агрессивные наклонности и эгоизм. Верх взял тот, кто сильнее, более приспособленный. Они-то и отбирали у слабых игрушки, вкусную пищу и прочее. Возник капитализм в миниатюре!
– Этот феномен выявлен не недавно, – невозмутимо внёс коррективы в нравоучение Сясина Подлужный. – Это подметил замечательный польский педагог Януш Корчак ещё в тридцатые годы. По этому поводу и его знаменитая цитата: «Всё, что достигнуто дрессировкой, нажимом, насилием, – непрочно, неверно и ненадёжно»
. А истоки и основа всего положительного – в нашей любви к ближним. Тут я полностью солидарен с Христом. И чувство это из самой природы человеческой рождается. От неё все добрые всходы. Зато я в корне против того, что, будто бы, из советских людей сам по себе растёт только чертополох. Это уже не марксизм. Это уже махровая поповщина. Прямо по Библии: человек изначально грешен…
– Кхе… Не надо схоластического теоретизирования, – недовольный тем, что его перебили, да ещё втягивают в сложную философскую ахинею, резко возразил Сясин. – А у меня – конкретика. Наша партия делами и историческими свершениями доказала свою правоту. А вы пыжитесь, подрывая её авторитет! Это же он, Константин Ефимович, – апеллировал Сясин уже к прокурору области, – направил информацию в обком на секретаря по идеологии Башмачникова. До сих пор не расхлебались…
– Вот где собака зарыта! – не слишком церемонился в подборе слов вспыльчивый Подлужный. – А чего ж ваш Башмачников в обход законной очереди приобрёл финский гарнитур в Гормебельхозторге, а?! Вот такие, как он, и отсекают в людях истинно вечное. И подрывают веру в социализм…
– Довольно, товарищи! – в весьма резкой форме оборвал пикирующиеся стороны глава надзорной инстанции. – Подлужный, вы всё-таки выбирайте эти… метафоры поприличнее. И на два тона ниже.
– Я согласен, – кивнул Алексей. – Тогда и другим на два тона ниже.
– По данному случаю, Ладомир Семёнович, я, пожалуй, с тобой не вполне соглашусь, – деликатно остудил Купцов и пыл заместителя, при этом строго погрозив пальцем Подлужному. – То, что дипломатичности нашему следователю явно не хватило, спору нет. Так ведь и Башмачников, чего уж греха таить – в кабинете сейчас все свои – выглядел в той истории неблестяще.
– Между прочим, Константин Ефимович, – вновь не сдержался Алексей, – на следующей неделе я иду в обком на заседание партийной комиссии. Там будет рассматриваться моя информация по этому случаю.
– Даже так? – прикусил губу Купцов.
– Буквально перед выходом к вам мне оттуда позвонили.
– Что ж, попрошу вас, Алексей Николаевич, о результатах незамедлительно доложить Двигубскому, а уж он пусть выйдет на меня.
– Есть! – по-военному ответил Подлужный.
Стало тихо. Купцов налил в стакан воды из графина и промочил горло. Затем вполне миролюбиво и спокойно подытожил: «Вам, Вадим Данилович и Алексей Николаевич, спасибо и до свидания. А вас, Ладомир Семёнович, я попрошу остаться. – И оценив «хвост» произнесённой фразы, прокурор ухмыльнулся и закончил: – Н-да… Довели. Из-за вас заговорил по образу и подобию группенфюрера Мюллера».

5
Едва Алексей и Потыквеоком покинули кабинет, как прокурор области не преминул упрекнуть своего заместителя:
– Ну, чего ты, Ладомир Семёнович, начинаешь? Ведь хорошо сидели.
– Да этот Подлужный, Константин Ефимович, заколебал уже! – оставил всякую дипломатию тот. – Молодой да ранний. Без году неделя в органах, а уже на партию замахнулся.
– Вы Башмачникова-то с партией не путайте, – выдал резонный совет Купцов. – Я его как облупленного знаю. Тоже из молодых да ранних – ещё и сорока не стукнуло. Прямого производства не нюхал. Блатник. Типичный выходец из комсомольских функционеров. Ему бы образцом для подражания быть, а он сам нарушению законов потворствует.
– Так этот салага от Башмачникова на партию, на социализм перекинется, – гнул свою линию Сясин.
– Проблемы социалистического строительства, вы не хуже меня знаете, – отмахнулся Купцов. – Я сейчас – о другом. Честно признаюсь: ярым борцом с привилегиями для партаппарата никогда не был. Духом слаб, чего уж там… Но себе нарушать закон никогда не позволял. Потому принципиальность этого выскочки, как вы соизволили выразиться, мне симпатична.
– Константин Ефимович, – подобно борову, роющему яму, закрутил головой Сясин, – рано или поздно этот… вас напрямую подставит. Гарантирую! – угрожающе завершил он тираду.
– Я вам, Ладомир Семёнович, первому скажу, – неожиданно привнёс новую струю в переговоры руководитель. – На последнем собеседовании в Москве мне прямым текстом сказали: на второй срок не назначат. Староват уже. Пора на заслуженный отдых.
– Опля! – непроизвольно вырвался у Сясина почти восторженный возглас.
– А новые времена требуют свежих кадров, – мимолётно скривившись от прорвавшейся искренности собеседника, продолжал размышления вслух Купцов. – Я и подумал: быть может, такие вот подлужные – и есть та поросль, что принесёт пользу стране. Свершат то, что я должен был сделать, да не сделал.
– Заблуждаетесь, Константин Ефимович! – понятно от чего воспрянул духом Сясин. – Дурь он принесёт!
– А вот у меня иная точка зрения, – проронил прокурор области.
Ему не нравился характер обмена мнениями. Потому он сознательно ещё раз сменил тематику:
– Кстати, Ладомир Семёнович, наслышан я, что у Обиходова шикарные загородные апартаменты. Не приходилось мне там бывать. А ты что скажешь?
– Мля-мля, – от неожиданности едва не подавился слюнями тот.
Купцов же неожиданно по-мальчишески подмигнул заместителю. Константин Ефимович прекрасно знал, о чём спрашивал. И на чём можно было подловить Сясина. От уловки руководителя тот буквально осел, как снег на апрельском солнце. И не найдясь, что ответить, ушёл, сославшись на неотложные дела.
О том, что так выбило Сясина из колеи, повествование впереди.
6
Время для позднего вечернего кросса всё же выкроилось. Истекал четверг. И Подлужный, совершая пробежку по лесополосе вдоль железной дороги, предвкушал завтрашнюю встречу с женой и детьми в загородном доме. На «партийно-профессорской» даче, принадлежащей профессору Серебрякову и его супруге – заведующей орготделом горкома партии Людмиле Михайловне. Ведь Алексей был счастливо женат на их дочери Татьяне, подарившей ему двух сыновей: старшего – Сергуньку, и младшего – Мишутку.
Любящий отец и муж изголодался по общению с мальчишками и по женской ласке. И поначалу его мысли беспорядочно перепрыгивали с одного объекта любви на другой, но затем всё же сосредоточились на маленьких существах. Тем более, что у Подлужного были замечательные сыновья.
Сергунька в семье Подлужных появился семь лет тому назад. И оказался необычайно одарённым – в плане интеллектуальных задатков. Уже в полгода первенец начал говорить. Причём «стартовал» он отнюдь не с общепринятого «мама». В связи с этой «неувязочкой» Алексей в дружеской компании любовно подшучивал над Татьяной:
– Представьте себе моё полуобморочное состояние, – иронизировал он в окружении близких людей, – когда вместо долгожданных «папа» или «мама», я услышал многозначительное «дя-дя»! С тех пор меня не покидают сомнения, – сценически талантливо сетовал «непутёвый» папаша под тихий понимающий смех родни.
– С твоим апломбом капелька сомнения не повредит, – парировала его шутку с гордостью и безгрешностью молодой матери Татьяна.
– Моя дочь выше подозрений!
– горделиво изрекала известный и несколько подправленный афоризм тёща Людмила Михайловна.
– Чей бы бычок ни прыгал, а телёночек-то наш! – нежно целуя внука, категорично «прекращала прения» мама Алексея под дружный и теперь согласованный хохот собравшихся.
Ещё не достигнув и годовалого возраста, Сергунька уже говорил осознанными краткими предложениями. Иногда, заигравшись, он нечаянно мочился в штанишки и тогда бодро «докладывал» матери: «Моки штуки!». Это означало, что штанишки мокрые и их надо бы сменить. Если же такая младенческая промашка случалась с малышом в присутствии отца, то бутуз начинал слезливо кукситься, ибо папаша воспитывал его построже.
– Ай-яй-яй! – стыдил сынишку Алексей. – Нехорошо. И не плач – ты же мужчина!
– Я и пачу, амо пачеца! – катилась безгрешная слезинка по пухлой щёчке малыша. – И пачу, амо пачеца!
На взрослый язык это переводилось так: «Я не плачу, само плачется!». При этом досадовал Сергунька на собственную слабость, а не на отца. Папу, вопреки взыскательности последнего, он обожал.
По мере взросления, детский пытливый умишко Сергуньки постоянно и неустанно постигал мир. Однажды на прогулке Подлужный катил коляску, в которой сидел сынишка, вдоль длинного забора. Татьяна шагала рядом с ними и прислушивалась к диалогу двух любимых мужчин.
– Папа, ето сто? – любознательно осведомлялся мальчик, показывая пухленьким указательным пальчиком на мелькающие штакетины.
– Забор, – был по-мужски лаконичен отец.
– А ето? – не оставлял его в покое малыш, глядя на «хоровод» штакетин.
– И это забор, – делился опытом наставник.
– А ето? – дивился нескончаемому потоку ограждения Сергунька.
– То-же за-бор, – интонационно внушал наследнику Подлужный.
Наконец изгородь оборвалась. Вплотную к ней, точно принимая своеобразную эстафету, стояли рядком мужики, уже «сообразившие на троих».
– И ето забол! – реабилитируясь перед папой, глубокомысленно обобщил Сергунька, тыча пальчиком в направлении выпивох.
Услышав его умозаключение, всегда выдержанная Татьяна засмеялась, подобно невоспитанной девчонке, забыв прикрыть ладошкой рот. Подлужный также расхохотался.
– Умница ты моя! – вытирая слёзы, набежавшие на глаза, расцеловала мама в щёчки сынишку. – Уж они-то однозначно – забор. Шпалы дубовые.
– Кон-конкретность дет-детского сознания, – сквозь смех, с научных позиций разъяснял Алексей жене логический феномен мышления малыша.
– И ето забол! И ето забол! И ето забол! – довольный произведённым эффектом, уже балуясь, показывал маленький шалун на спешащих мимо них прохожих.
На третьем году жизни сына Подлужный подарил ему кубики с картинками, на которых были нарисованы буквы, иллюстрированные соответствующими предметами. Трёх уроков хватило с лихвой, чтобы Сергунька овладел азбукой. Тогда Алексей к кубикам добавил книжку «Весёлая азбука». Тех же трёх сеансов чтения оказалось достаточным, чтобы Сергунька запомнил наизусть незатейливые стишки.
После этого участие отца в этом процессе оказалось излишним. «Бэ, – поочерёдно тыкал пальчиком смышлёный малыш в стилизованные изображения букв, стараясь внятно выговаривая каждое слово. – Беге-мот лазинул лот, бул-ку плосит беге-мот. Цэ. Цапля ва-азная, носаа-тая, це-лый день стоит как статуя. О. Ослик был узасно зол. Он узнал, сто он осёл».
Вскоре шустрый мальчонка уже читал. Как-то раз на прогулке старшей ясельной группы он, глядя на вывеску, важно произнёс: «Пла-дук-ты – Пладукты». Изумлённая воспитательница Вера Ивановна, вопреки поговорке, не приняла глас младенца за истину: ребёнок элементарно запомнил общеизвестное слово. По той же причине не убедили её и оглашённый воспитанником в ходе дальнейшего променада аншлаг на «Доме быта».
Объяснимый скептицизм опытного педработника оказался подорванным при посещении бассейна-лягушатника. Потому что там маленький грамотей углядел и громогласно, на свой лад прочитал надпись с обратной стороны запасных стеклянных дверей: «дохы в зоп». Введённая в кратковременное замешательство, Вера Ивановна заглянула на лицевую сторону двери и потрясённо прочитала: «Пож. выход». Лишь это нестандартное доказательство сломило её предубеждение. Подобное не отрепетируешь.
– Дохы в зоп! – хохотала воспитатель, рассказывая о дневном «происшествии» Алексею и Татьяне, забиравшим сына из яслей. – Надо же! Сколько живу, а эдакого дива ни один оголец не преподносил. А ведь ему ещё и трёх нет.
– Это ещё что, – невозмутимо ответил Подлужный. – Мы однажды проходили мимо «Трикотажоптторга». Так Серёжа, знаете, как прочитал? «Три Кота Зоп Торг». Я, само собой, принялся допытываться: откуда в его лексиконе взялось уличное слово «Зоп». А он мне так снисходительно и растолковал: «Да у нас Вася Кыцкин всегда так говолит».
– Ха-ха… Угу, – смущённо оглядевшись по сторонам, сквозь смех призналась Вера Ивановна. – Есть у нас в группе… Вася…
В четыре года отец обучил Сергуньку игре в шахматы, а в пять лет тот «негостеприимно» обыграл Колю Бойцова, заглянувшего к Подлужным «на огонёк». Николай счёл проигрыш за случайность и целиком отнёс его на недооценку партнёра. После фиаско сыщика и во второй партии, сыгранной им уже всерьёз, на Николая было смотреть и смешно, и жалко. Он имел столь обескураженный вид, как если бы в магазине самым бесцеремонным образом обвесили и обсчитали инспектора ОБХСС.


Другим рос младший сын Подлужных – Мишутка. Хотя говорить о нём одновременно и проще, и сложнее: семь месяцев – чересчур малый срок даже для самых предварительных выводов и суждений. Меж тем самобытность мальца уже угадывалась. Наперекор инструкции-наставлению, которой после рождения младенца снабдила Татьяну участковый врач-педиатр, Подлужный-младший начал «держать головку» немедленно после рожденияна, а не на второй месяц, как то предписывали незыблемые медицинские каноны. В четыре месяца он начал самостоятельно садиться. Ползать он не то что недолюбливал, а презирал это недостойное человека занятие. Потому малыш дерзко «перепрыгнул» через «черепаший» этап и в полгода уже вставал и дерзко вышагивал по детской кроватке, цепко хватаясь за обрешётку и перильца.
В ту пору ему досаждали режущиеся зубки. Однако Мишутка неохотно прикусывал ими пластмассовые игрушки и специально купленное резиновое кольцо. Зато, поднявшись в кроватке, с удовольствием мусолил деревянные поручни, напоминая уморительного и симпатичного бобрёнка.
Контрольную группу сверстников по физическим показателям Мишутка опережал на полтора-два месяца. «Весь в деда», – говорила про него мама Алексея. Во всём же прочем он рос обычным мальчиком, если не считать его повышенной двигательной активности. В отличие от усидчивого Сергуньки, с которым в младенчестве Подлужные горя не ведали, младшенький не давал родителям и секунды покоя. Он вечно к чему-то тянулся, куда-то лез, чего-то требовал. Но при всём при том был чрезвычайно общительным и обаятельным ребёнком. Обожал, чтобы папа водил его на ножках, хватаясь за отцовский палец.
Такими вот разными, но одинаково любимыми сыновьями вознаградила жена Подлужного. И не мудрено, что он по ним жутко соскучился. Что касается мужской жажды Алексея по Татьяне, то эта тема настолько очевидна, что не нуждается в раскрытии.
7
Подлужный и Бойцов сидели рядышком за столом в кабинете следователя и изучали свежий совместный обзор областного УВД и облпрокуратуры за второй квартал текущего года о нераскрытых убийствах и лицах, пропавших без вести. Первый раздел документа они одолели без сучка без задоринки за четверть часа. Однако в конце второго, когда Николай уже «отвалился» на спинку стула, Алексей вскрикнул так, точно ему шило вонзили в известное место.
– Ты чего?! – сценично всполошился сыщик. – Аль блохи завелись?
– Николя-а-а! – игнорируя дурашливый тон приятеля, задохнулся от пронзительной догадки Алексей. – Читай! Вот тут. Видишь? Пропал некто Бухвостов Лев Александрович, 1937 года рождения.
– И чего?
– А то, что живёт он… Вернее, числится проживающим в квартире шестьдесят три дома двадцать четыре по улице Швецова.
– Ну?
– Баранки гну! Там же живёт и Алькевич Борис Семёнович. В квартире шестьдесят один. То есть, судя по нумерации, жильё Алькевича располагается этажом выше. Стало быть, это третий и четвёртый этажи. Занятное совпадение?
– Более чем, – сморщил лоб Николай, прокручивая в уме варианты. – Ну-кась, пробью я через УВД, кто по Бухвостову заяву накатал?
И сыщик принялся вращать диск телефона. Через пять минут он уже знал, что заявление подал некто Ситов Жан Леопольдович, член Союза художников СССР. Потому разыскник помчался его допрашивать.
– Ну, чё, Ляксей, – выдал Бойцов от выхода, – что там вякал твой Платон? Ищу человека?
– Не Платон, а Диоген
, – проронил ему вслед Подлужный.
Но сыщик его уже не слышал. Алексея это не очень расстроило. Он тоже спешил. К Двигубскому – за санкцией на производство обыска в квартире Бухвостова.
8
Подлужный, Бойцов, девушки-практикантки и управдом со слесарем, вскрывшим входную дверь квартиры Бухвостова, ступая, словно по тонкому льду бездонного водоёма, гуськом «просочились» внутрь. На вошедших пахнуло запахом нежилого. Просторное бухвостовское «бунгало», переоборудованное из трёхкомнатной в двухкомнатную квартиру с кухней, представляло собой типичную неухоженную и заброшенную холостяцкую «берлогу». Это ощущение усиливали сопутствующий запах табака, не выветривший до сих пор, бутылки из-под спиртного, а также полное отсутствие хозяина. Зато нетривиальным для советского человека оказалось наличие взамен гостиной большой мастерской, уставленной мольбертами с подрамниками.
– Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – шепнул Николай Алексею, едва заглянув в мастерскую. – Марина!
И впрямь! С листов ватмана, картона и холстов на самозваных гостей завлекающе взирала Марина Алькевич! Десятки Марин! В виде первичных эфемерных набросков, как пробы пера; затем – в форме эскизов, более глубоких зарисовок и этюдов, раскрывающих общий замысел художника; и наконец – воплотившихся в нескольких законченных миниатюрах.
В углу, тыльной стороной к посетителям, размещался холст внушительных размеров. Обогнув мольберт, Подлужный вздрогнул, потому что с полотна на него маняще смотрела концентрическим взглядом… живая Марина! Вернее, почти как живая.
Мастер изобразил её обнажённой и во весь рост. Молодая женщина, правда, прикрывала грудь и лобок руками, но даже на картине она эту тягостную обязанность исполнила не так, как прячут перси и прочие прелести красавицы, застигнутые в будуаре врасплох. Отнюдь… Пальцы она развела столь ловко, что были видны спелые соски её сладких грудей, а из-под лобкового пушка вишнёво темнело то, на что располагал правом избранный счастливчик. Она как бы выплёскивала наружу броской фактурой собственные сетования: «Так и быть, я прикроюсь, коль этого требуют законы жанра. Раз так предписывают правила приличия. Но право же, куда как замечательнее и приятнее восхищаться мной и хотеть меня без глупых помех. И не только восхищаться, но и прикасаться, ощущать и даже… Впрочем, дальнейшее будет зависеть от вашей подлинно мужской устремлённости! А ещё в большей степени – от моего желания. Дерзайте, завоёвывайте меня…»
– Ништяк! Я балдю! – шепнул Подлужному Бойцов. – У меня ажник червячок заегозился. И из-под спуда наружу запросился.
– Коля! – измеряв пошляка тяжёлым взором, каким оценивает утончённый рафинированный эстет вульгарного плебея-гедониста, укоризненно покачал головой Алексей.
В спальне Бухвостова участники осмотра натолкнулись и на иные признаки того, что Марина Алькевич являлась не только музой и вдохновением, но и частым отдохновением живописца: недокуренные сигареты в пепельнице со следами губной помады на мундштуках, женские плавочки и мужские трусы, а равно простыни в специфических пятнах. Наличествовали и некоторые иные предметы, стыдливо повествовавшие опытному глазу о том, какие сексуально-эротические смерчи проносились над сим прозаическим одром, сметая воображаемый балдахин…
И это – после впечатляющего образа на холсте. Впрочем, безобразие есть необходимый и обязательный фон красоты. Равно как, увы и ах! копание в грязном белье – тот будничный атрибут следопыта-законника, что порой позволяет людское бытие сделать чуточку чище.
Впрочем, действительно сногсшибательная вещичка ждала следователя на нижней полке тумбочки. Под спудом старых газет покоился дневник Бухвостова. Он представлял собой замызганную общую тетрадь в клеёнчатом переплёте.
Завершая обыск, Подлужный, вопреки своим художественным вкусам, изъял «общим чохом» картины и наброски, сигареты и простыни, окурки и тюбик губной помады, бутылки из-под алкоголя и стаканы, а также несколько фотографий хозяина квартиры и «зеркало его души» – записи.
9
Вернувшись в прокуратуру, Подлужный не только по долгу службы ознакомился с письменными откровениями художника.
Начальные пятьдесят-шестьдесят страниц, прибегая к гегельянско-ленинской терминологии, являлись унылым образчиком рефлексии запаршивевшего интеллигентика, скулившего о невостребованности его бессмертной души в той косной и душной юдоли печали, что именуется Советским Союзом. А равно поносившего «поганку-жену, променявшую его на любовницу» (именно так в тексте). Эту часть гадких излияний нытика детектив пролистал махом. Но далее за вязью букв проступило откровение, «клеившееся», как сказал бы Коля Бойцов, с задачами, вставшими во весь рост перед следствием.

«7 мая. Я не располагаю и одним шансом из миллиона на то, что эта Богиня, сошедшая с небес, хотя бы произнесённым с отвращением «Фу!» или с презрением «Фи!», вдруг обнаружит ничтожность моего существования, – черкал Бухвостов. – Куда нам! Она постоянно окружена блестящей золотой коммунистической молодёжью, угодливыми кавалерами на авто, стелющимися перед Нею на асфальт. Что Ей до непризнанного гения на шестом десятке лет, у коего паблисити и просперити – в прошлом? Непостижимо, но я даже не представляю, как мог прошляпить Её феноменальный восход над чахлым среднегорским ландшафтом! Что ж, беспробудные загулы с Жаном не могли не сказаться. Но… Но… Она есть – и дегтярная чернь моей планиды позади. Настала новая эра! Тьфу-тьфу!
11 мая. Пятый день не пью. Послал Жана и его выпивон на фаллос с забубённым наконечником. Перманентно мечтаю лишь о Ней. Был поглощён грёзами ваяния Её божественного облика. Поначалу терзания меня грызли, угнетали и ломали глубоко внутри. Сегодня, хуже прободной язвы, искания прорвались наружу. У меня всегда так: хожу вроде беременной бабы, мающейся от токсикоза, водянки и хотенчиков, а в итоге – рожаю образы со смертельной натугой, с блёвом, с кровью и дефекацией – вдрызг до потолка… Благодарю тебя, Господи! Проявились первые наброски. Эдак я умел творить в безвозвратной молодости. И пусть в те годы техника живописи, что там! – была не та, зато пихала неистощимая прорва энергии, напора, интродукции, уверенности в себе. Подобного прорыва вулканической мощи не ощущал в себе с той поры. И вот, попёрло!
14 мая. Медвяную Музу, мучительницу и душегубку мою Всевышний сподобился окрестить Мариной. Случайно услышал, что Её так назвал недоделанный очкастый олух царя небесного – её супруг. Утешаюсь тем, что Богиням издревле прислуживают клиторальные ничтожества. Плачу и скрежещу зубами от зависти и пьянею от благодати, что Марина есть. Хотя бы в моей душе. Звуки её имени льются на меня радужной музыкой с Поднебесья. Пою про себя: «Мари-и-и-ина!» – и хмелею, хмелею, хмелею…
20 мая. Столкнулся с моей Богиней на лестничной площадке. Она поднималась к себе, а я спускался. Марина обронила какой-то пакет. Поднял его и протянул Ей, отворачивая свою помятую харю со зловонными остатками годичного перегара. Она поблагодарила. В ответ невпопад ляпнул несусветное: «На здоровье!» Выбора нет: осталось утопиться в унитазе.
27 мая. В трезвянке 21 день. Углубился в творчество по шляпку гвоздя. Весь в мыле.
1 июня. Да здравствует Всемирный День защиты детей!!! На площадке между домом и школой педагоги организовали открытый конкурс на лучший рисунок на асфальте. Напросился в участники. Лохматый и бородатый мастодонт смотрелся пикантно среди ребятни. Меня не желали принимать. Подфартило: узнала молоденькая учителка. Заистерила: «Девочки, да перед нами же сам Лев Эдуардович!». Нет, не истёрся в памяти народной Бухвостов!
Выложился истовее биндюжника за бочонок рому – мелками набросал обезумевшую от любви смеющуюся молодую мамашу, поднявшую над собой голышку-малыша и целующую его в писюльку. Это мой конёк – студенческая дипломная работа. Вокруг собралась толпа. Спорили до хрипоты. Кому-то понравилось (таких большинство), кто-то ханжески изображал шок от неприкрытости материнских чувств. Фарисеи галдели: мол, достаточно лобзания в пупок. Опять, что и три десятка лет назад, камнем преткновения стала святая младенческая писюлька! У нас и в эдакой невинности умудрятся узреть эпатажность. Мне вручили поощрительный приз. И на том спасибо. Да ведь смысл не в лауреатстве, а в том, что среди знатоков и зевак замешалась Она! Очень может статься, что оценила. Для кого и рисовал!? Верую, верую, верую…
3 июня. Всё-таки Всемирный Закон Подлости существует, мать его ити! Пересёк он дорожку моей Фортуне. Утром, часов в десять, раздался звонок. Всклокоченный, с воспалёнными от бессонной ночи глазами (разумеется, живописал Её) и нечищеной волчьей пастью разверз дверь. За порогом – Богиня! С утюгом в руках. Я сомлел пострелёнком, тырящим клубнику. Марина спросила, не разбираюсь ли я в утюгах. Не смог сказать ни да, ни нет. Прошли на кухню. Сел чинить утюг. Марине оттуда открылся уголок мастерской и этюды с Нею. Она, слова не молвив, как сомнамбула прошла туда. Долго бродила. Вернулась на кухню. Я, изувеченный тем, что моя тайна разверзлась, дебильно начал мямлить про спираль накаливания. Она не проронила ни звука. Ушла.
4 июня. Гибну в одиночестве. Чуть не сдох от тоски. Выл бездомным, брошенным, никому не нужным псом. Карандаши и кисти валились из рук. Я – старый хрен на задворках Вселенной.
5 июня. Пролилась благодать Божия! Больного ипохондрика посетила Она! Принесла новую спираль. Она и утюг… Ооо!
Пока чинил, Марина крадучись юркнула в мастерскую. Погодил. Приблизился к Ней. Пояснил, что писал по впечатлениям. Если бы вживую, то эффект превзошёл бы самые смелые ожидания. Она сама предложила приходить и позировать.
6 июня. Рисую… Нет, пишу… Нет, живописую Небесноподобную! Марина держится свободно и раскованно. Для Богини – на удивление игриво и живо. С удовольствием позирует, а я с наслаждением ваяю Её на холсте. Иногда Она, с разрешения, смотрит на рождение нетленки. Схожу с ума, ощущая Её дыхание. Боюсь сглазить, но мнится, что от поклонения чародейству мастера, у Неё проявляются элементы обожания самого маэстро. Сквозь мои морщины и седину Она начинает зрить нечто иное.
По окончании сеанса, разрядки ради, устно посвятил Марину в начала искусства раскрашивания лица и тела. Рассказал Ей, что за рубежом культивируются особые художественные направления: фейс-арт и боди-арт. Заинтриговал. Марина попросила поэкспериментировать. Подлинный художник не может не быть стилистом: за пятнадцать минут сотворил из Её прехорошенького личика и водопада волос умилительную египетскую кошечку с усиками, распахнутыми в испуге раскосыми глазищами и вздыбленной от ужаса «шерстью» из локонов. Посмотревшись в зеркало, Она хохотала до слёз. На пару с Ней и я. В порыве Марина чмокнула меня в щёку. С грустью сообщила, что завтра не придёт.
8 июня. Предыдущие сутки ползли склизкою улиткой. Зато сегодня за долготерпение был вознаграждён по-царски: явилась Она. Во время сеанса Марина спросила про мою поездку во Францию. Наивное дитя! Она полагала, что мои контакты с западным миром ограничились тем вояжем. Поведал ей, что ещё несколько лет назад объехал полмира. Повествовал про Японию, Индию, Египет… Внимала, затаив дыхание. Пришлось показать свои свидетельства, дипломы, награды. Была потрясена, что перед ней член Международной федерации художников, работы которого экспонировались в музеях Лондона, Лахти, Осаки; в частных собраниях доктора Хопгартена из Австрии, коллекциях Ашкенази и Шварцмана – в Штатах, Пахтингера – в Париже, Лукеша – в Монако и прочая, прочая, прочая. Узнав, что за пристрастие к андеграунду я исключён из Союза художников СССР и стал невыездным, сочувственно провела своей атласной лапанькой по моей колючей бороде. Пожалела. Рассказал ей, что живу на остатках валютных поступлений от зарубежных выставок и подвизаясь на подпольных частных заказах.
9 июня. Я – в шоке! Впрочем, обо всём – сверху вниз. Осторожно включил тему про фейс- и боди-арт. Вызвался стилизовать Её личико уже под прекрасную эллинку. Она не противилась. Расписал Марину под спартанскую царицу. Оценила: ну кто ещё, кроме меня, в состоянии подарить ей обличья, одно оригинальнее другого, и все в равной мере принадлежащие Ей?!
Импровизируя, намекнул, что если продолжить вариации на эллинскую тему и стилизовать Её стан под смоковницу, это был бы восхитительный изыск. Согласилась на пробу. Оголилась до талии, остальное прикрыв простынью. Трепетной десницей расписал её под пальму, а груди – под спелые упруго торчащие гроздья плодов, покрытых капельками влаги. Дитя Неба непередаваемо чувственна. Чутко выгибала свой стан от мягких прикосновений. Зеркальное отражение позволило ей оценить результат.
Развивая успех, с робкой надеждой спросил у неё, нельзя ли творцу шедевра испробовать «на вкус» лакомый кусочек плода. Марина промолчала. Лишь томно прикрыла веками свои величественные золотисто-карие очи. Я, червь ничтожный, щадяще прикоснулся губами к соску и бережно втянул в себя. Отпустил. Снова втянул. Отпустил. И так несколько раз. И всё глубже и глубже. До прекращения дыхания и остановки сердца. Прильнул ко второму соску и, облизывая и нежно покусывая его, с наслаждением проделал тот же сладкий ритуал. Прошептал Марине откровение Георга Гроддека
про то, что при кормлении грудью мать становится «мужчиной дающим», а мальчик – «женщиной получающей». Что подчас женщины жаждут пережить ощущения мужчины в сексе. А мои фантазии – и есть способ отфакать самца. Марина бурно дышала, не открывая глаз.
Взмолился перед нею, встав на колени, что желал бы краешком глаза взглянуть на то место, откуда произрастает стан сей волшебной пальмы. Марина начала медленно приспускать накидку, а я следовал за нею, покрывая поцелуями пупок, едва заметно выпуклый страстный животик, нежно пушащийся лобок…
Дальше не выдержал и грубовато, брутально (на порыве эмоций) овладел Ею…
Она осталась у меня до утра – её клиторальный тюхтя-размазня в командировке. За ночь вознесён на Небо и выжат как лимон.
10 июня. Меня поражают сексуальные фантазии Марины. Видимо, она без меры их вынужденно сдерживала в себе с детских лет, с юности. И они копились, копились… Дерьмовая советская действительность и закомплексованные советские мужики и в интиме удовлетворить нормальные женские запросы не в состоянии.
По требованию Марины разукрасил её под Русалку, себя – под Посейдона. В увертюре совокупления она вдруг вспомнила, что в одном фильме рыбы-самцы покрывают молокой икру, которую мечут самки. Заявила, что она большая лосось и хочет, чтобы я покрыл её, выпустив «молоку» ей на живот. Я возбудился, как вихрь в калифорнийской пустыне, и всаживал фаллическое орудие, словно гарпун. Сделал поллюцию вокруг её пупка. «Этого» изверглось, будто из вулкана Этна.
Через полчаса Марина вообразила себя шотландской колли, а меня – пуделем Артемоном, улизнувшим от Мальвины. Сначала мне было смешно. Однако, она втравила меня в процесс ухаживания, подобный тому, когда домогаются сук кобели, заставляя выкусывать несуществующих блох и вскакивать сзади… Она ловко выскальзывала из-под меня, а потом внезапно бесстыже развалилась и принялась подставлять медоточивые пахучие угодья с железами внутренней секреции, которые я вылизывал… И вскоре от вожделения мой язык вывалился до пола. А она извивалась подо мной гибким тугим телом и, подвывая, стонала: «Вылижи меня, вылижи…» И я лизал её, а она истекала спелым и ненасытным соком экстаза, как та есенинская сука…
11 июня. Мари (так она просит себя называть) до безумия увлечена ролевыми играми. Сегодня она поочерёдно перевоплощалась то в римскую Матрону-кобылицу, то в целомудренную Дездемону, то в нетронутую семилетнюю девочку, а я, соответственно, – то в Жеребца Калигулы, то в Кассио (вопреки классическому сценарию всё же наставившему рога мавру), то в Старого Развратника. Теперь не столько я малюю Мари, сколько она меня.
Кой чёрт люди толмят о разделяющей разнице в возрасте? Чушь собачья! Мы переливаем содержимое друг в друга, аналогично двум сообщающимся сосудам. Предел гедонизма!
Подарил Мари фамильную вещицу, сохранившуюся от покойной бабушки – золотую цепочку с кулоном в виде фигурки Тельца. Знаковое совпадение: ведь Мари родилась под этим созвездием. Для супруги, с коей промытарился четверть века, поскупился, а для моей Миленькой Маленькой Девочки – нет.
12 июня. Кажется, функционально я переоценил себя. Даже мой безотказный лошадиный организм начинает делать сбои. Уже и ВТС
не помогает. Стрелка близится к лимиту исчерпания. Моментами ловлю себя на том, что кровь порвёт сосуды в мозгу или откажет сердце. И пускай отказывает. Да я моей Девочке отдамся даже под страхом аннигиляции! Я не ропщу и согласен на самоподрыв. Умереть, так от смертного удовольствия.
Любому мужчине неизбежно встречается роковая женщина. Лучше Мари для такой летальной миссии – не придумаешь. Девочка моя! Ты украсила мой закат и вправе распоряжаться мной!
13 июня. Отчаянная, ослепляющая, душераздирающая боль! Тринадцатое – проклятое Провидением число. Я – бык, пронзённый шпагой тореадора. И это вовсе не аллегория, и не роль из сексуальных игр. Это правда, с которой невозможно смириться. Сегодня, когда мы баловались в постели, какой-то хрен начал названивать в квартиру Мари. С полсотни раз. Ему, понятное дело, никто не открывал – малахольный-то тюха-митюха в командировке. А потом хрен начал дубасить в дверь со всей дури. Реакция Мари была странной: она испугалась, не вышла к нему сама и меня удержала. Когда через полчаса придурок протопал по лестнице, Мари выглянула в окно и, ойкнув, отпрянула. Я глянул во двор и увидел какого-то молодого кавказца. Он шарил наглыми глазами по окнам дома. На мои расспросы Мари путанно и сбивчиво начала объяснять, что это их семейный приятель Арми. Он, мол, приглядывает за ней по поручению мужа. Её очевидные ложь и замешательство резали глаза. Понадобилось неистовое домогательство, чтобы подвигнуть Мари на исповедь. Наконец она покаялась: грешна, однажды факнулась с ним (мямля клиторальный был в долгом отъезде). И он ей не нужен, но дикарь её преследует.
На что я надеялся? Чего хотел? Изначально Марина воспринималась мной жизнеутверждающим ликующим потоком, струящимся с небес. Всё упрямее в этот водопад вплетаются креповые, траурные тона.
В молодости я своим талантом покорял женщин, врываясь в их души, пронзая их интимное ядро. Далее уже ничего не стоило, походя брать их тела и взламывать их «лохматые сейфы». Цинично? Да! Подло? Да! Мерзко? Да! Но так было. С ними. Нынче – со мной. Увы, чую, что начинаю приедаться Марине. Грядёт час, когда она…
14 июня. Сегодня у нас с рандеву по злачному ночному Среднегорску на комиссионные, что капнули из Лахти на мой счёт. Марина хохочет и уверяет меня, что я отстал от жизни: в городе, якобы, можно найти всё, что есть в Лас-Вегасе. Она тащит меня в какой-то злачный уголок. Уже слышу её звонок. Допишу позже…».

«Уже не допишешь, господин Бухвостов, – вздохнул Подлужный, завершив чтение дневника. – Такова жизнь. И смерть. Стоп, Алый! Забудь эти экзистенциальные штучки. Не до них. Тэк-с, ты же подчеркнул некоторые места в откровениях этого антисоветского дегенерата. Где они?»
И следователь принялся перелистывать записи в обратном порядке, отыскивая собственные пометки, аккуратно сделанные на полях карандашом.
«Ага! – через минуту пробормотал Подлужный. – Вот: «…семейный приятель Арми… Я глянул во двор и увидел какого-то молодого кавказца… Подарил Мари фамильную вещицу… золотая цепочка с кулоном в виде фигурки Тельца».
И Подлужный, не мешкая, набрал номер телефона Бойцова. Тот взял трубку где-то на десятом-одиннадцатом зуммере аппарата.
– Ты чего, Ляксей, всегда такой настойчивый? – сходу догадался Николай, даже не дождавшись отзыва инициатора разговора.
– Смотри, какой проницательный, – не поскупился на комплимент абонент.
– А то! – хмыкнул оперативник. – Хотя, невелика заслуга. Кроме тебя все остальные знают, что больше четырёх вибраций по телефону это…
– Моветон, – подсказал следователь. – Так ведь есть веская причина.
– Говори.
– Коль, помнишь, Зотов подметил, что на шее у Марины Алькевич не было никаких украшений?
– Ну?
– Зачитываю выдержку из дневника Бухвостова. Он, к твоему сведению, называл Марину «Мари». Слушай: «Подарил Мари фамильную вещицу, сохранившуюся от покойной бабушки – золотую цепочку с кулоном в виде фигурки Тельца».
– Всё?
– Не всё. Я по этому поводу ещё раз проведу осмотр в квартире Алькевичей и допрошу друга Бухвостова – Ситова. Попрошу его сделать зарисовочку, если он видел эту фиговинку. Он же художник. А ты…
– …А угро пошукает по местам скупок, озадачит, кого надо, – опередил его Бойцов. – Теперь всё?
– Теперь всё.
Теперь, в самом деле, было всё. Ибо заканчивались изматывающие по накалу две недели в вершающая их пятница. И Подлужный помчался на вокзал Среднегорск II, чтобы оттуда электричкой отправиться на «партийно-профессорскую» дачу. Туда он вёз не только своё сердце и гостинцы, но и ошеломляющее сообщение о том, что скоро станет прокурором.
Глава седьмая
1
Наконец и долгожданная встреча с семьёй! Как на месте молодого папаши-следователя, поступили бы обычные мужчины? Да всецело отдались бы беспечной двухдневной передышке: играли бы с ребятнёй, тискали жену, парились в баньке, рыбачили на утренней зорьке, резались в шахматы с тестем, хвалили за уху и знатную закусь тёщу…
В общем, вкусили бы толику безудержного наслаждения от радостного жизненного пирога. А перед отъездом тактически грамотный глава молодой семьи, в минуты интимного расслабления, проинформировал бы жену, а уж потом и родню о том, что на горизонте замаячили весомые перемены: переезд и деятельность на ответственном государственном посту. С последующим карьерным ростом! И тут же ублажил бы их, растолковав, что на данный момент – это перспективное… предложение. Но его надо бы обсудить всерьёз. И мнение супруги (а как вы думали!), чуть ли не решающее. И формулировочки выбрал бы помягче, поуважительней, поделикатнее.
Выдал бы по всем правилам семейной науки расчётливый мужчина залп свежих сведений «под занавес» – и в кусты, то есть – в город на предстоящую рабочую пятидневку. Пока-а бы в течение неё жена, тесть и тёща перемывали косточки отсутствующему кандидату в прокуроры, острота момента и спала бы.

Подлужный же, ввалившись через калитку в безмятежный идиллический деревенский уголок, как за ним и водится, с ходу всё испортил. Поцеловав жену, прижав к себе Сергуньку, взяв на руки Мишутку, он всех взбаламутил, выложив огорошивающую весть. Алексей беспечно и безапелляционно, как о деле давно решённом, заявил, что он со своим милым семейным выводком в ближайшем будущем переберётся на один прокурорский срок в Красносыльск.
– …Что? Красно-ссы-ыльск! – аж взвыла тёща Людмила Михайловна. – Да это ж дыра! – И как бы подтверждая сказанное, она, теряя светский лоск, под халатом в области поясницы поправила нижнее бельё. – Там только волкам жить, да оленям с вогулами. И туда Сергуньку и Мишутку? Не пущу!
– Да ты что?! – встала «на дыбы» и Татьяна, широко раскрыв, и без того огромные, чудесные синие-пресиние глаза. – Мог бы уж и шире тельняшку рвануть: «На Колыму!». Ты там, в городе, видимо, на жаре перегрелся?
– Красносыльск – практически край света, – отступил от «китайского нейтралитета»
даже тесть Владимир Арсентьевич. – За ним уже республика Коми и Северный Ледовитый океан.
– Да вы не представляете, что это за сказочный край! – принялся расписывать северные красоты Алексей, заочно ознакомившийся с ними по книге «Среднегорская область». – Река Сылка, горы, грибы, ягоды, чистый воздух… Да что там воздух – озон! Олени…, – осёкся он, поймав гневный взор молодой супруги, и продолжал уже с меньшей патетикой. – Олени тоже есть. На самом севере района. Район же гигантский – половина Швейцарии. А квартира – трёхкомнатная, полногабаритная, в центре города.
– Ну и езжай в эту… тмутаракань, юный натуралист! – отбрила его жёнушка, измерив уничижающим взором. – Вечно ты, то в чёртову прокуратуру вступишь, то ещё куда-нибудь. Папа же хотел взять тебя к себе. Или мама бы пристроила. Так нет же, понесло по буеракам лазать да через трупы скакать.
– Приискали бы тёплое креслице, – степенно поддержал дочь отец. – Уж для зятька расстарался бы.
Профессор Серебряков за последний год резко продвинулся. Пошёл «в гору». Университетская кафедра экономики и планирования, которую он прежде возглавлял, в предыдущее десятилетие регулярно выполняла заказы областного исполнительного комитета по проблемам хозрасчёта, помогала верстать проекты регионального бюджета. С приходом к власти Горбачёва и с началом перестройки в стране, роль и значение академических институтов и научных проработок возросли. И нынешней весной Владимира Арсентьевича пригласили на постоянную работу в облисполком. Там он занял должность заместителя начальника планово-экономического управления. Входя в фавор, Серебряков мало-помалу менялся и психологически: стал резче в суждениях, независимее в поступках. Порой он пробовал подмять и Людмилу Михайловну, прежде безраздельно властвовавшую в семье.
Ссоры между молодыми иногда возникали и раньше, разрешаясь полюбовно. И всегда протекали наедине. Сегодня же Татьяна отступила от неписаного правила, высказав попрёки мужу прилюдно. Тот сдержался и не вступил в перебранку, сообразив, что сам спровоцировал конфликт. С кривой усмешкой он передал Мишутку тёще, силой подхватил упирающуюся Татьяну на руки и понёс её в избу-пятистенку, на ходу бросив: «Милые бранятся, только тешатся. Сами разберёмся».
В доме он усадил Татьяну на их кровать и без тени сомнений попытался поставить её на подобающую ступеньку – на уровень гордой, самостоятельной, но любящей, а потому послушной в стратегических вопросах супруги:
– Дорогуша, – сердито сузил глаза Подлужный, – то, что ты меня отчитала во всеуслышание, я переживу. Но ведь то, что рано или поздно я стану прокурором – не новость. Чего ж ты взбрыкнула?
– Ты выбирай выражения, милёночек! – отодвинувшись, тоном выше ответила ему жена. – Не на конюшне. И не запряг. Да, я знала, за кого пошла, но мы же не договаривались про этот… задрипанный Красносыльск.
– Я же тебе рассказывал, что молодых прокуроров поднабраться опыта отправляют на периферию, – пытаясь снизить эмоциональный накал, смягчал урезонивающую дидактическую интонацию Алексей. – Ну, ты, наверное, забыла, милая девочка моя. – И с этими словами он попытался обнять и поцеловать Татьяну.
– Говорить-то говорил, но не про такую тмутаракань, – раздражённо отстранилась жена, дёрнув плечом. – Надо же, что удумал – Красносыльск! Уму непостижимо!
– Танюша, не навек же мы туда. Прокурорский срок – пять лет. Там я себя зарекомендую, и въеду в Среднегорск на квадриге, запряжённой четвёркой белоснежных аргамаков, – старался муж пленить жену блестящими планами.
– Пять лет. Зато, каких пять лет! Мы ухлопаем лучшие молодые годы на эту глухомань, – вовсе не собиралась поддаваться та. – Сергуньке нужно учиться. Мы с мамой специализированную школу уже присмотрели. У него же способности. Об этом ты подумал? Здесь я выйду из отпуска, и меня ждёт должность начальника планово-экономического сектора на передовом предприятии. А там? Об этом ты подумал?
– Танюша! – с мужской нежностью и нетерпением погладил Подлужный супругу-недотрогу. – Разве принципиально где, главное, чтобы мы были вместе: ты, я и наши детишки. Я так по тебе соскучился, а ты глупые сцены устраиваешь. Давай лучше поцелуемся, – с бурно забившимся сердцем, потянул он любимую к себе.
– Да отстань ты от меня! – неприязненно отбросила его руки жена, вскакивая с кровати. – Целуйся со своим прокурорским мундиром! Он тебе дороже нас!
И жена непреклонной походкой вышла из дома.
2
Наступила глубокая ночь. В старинной деревенской избе, доставшейся Серебряковой Людмиле Михайловне по наследству от родителей, наступил обманчивый покой. Мнимым он был потому, что в спальне злобной раненой мегерой билась в кровати тёща.
Очередной выверт зятя взбесил её. Подлужного она «на дух не переносила», потому что тот «вечно что-нибудь да отчебучит». А нынче «этот дундук из Ильска» и вовсе замахнулся на самое святое. На то, что Людмиле Михайловне не свалилось с неба, а далось хождениями по мукам. Что она строила, холила и лелеяла долгие годы.
Будущая мама Татьяны, а некогда молоденькая деревенская девушка Лодыгина Людмила Михайловна, в середине пятидесятых годов века двадцатого перебралась в Среднегорск, завербовавшись, как тогда говорили, на авиационный завод. В те времена председатели колхозов неохотно отпускали работников. И трудоустройство на оборонное предприятие было одним из способов уехать в город.
Впрочем, для Людмилы и помимо вербовки основания к послаблению имелись более чем веские. Ведь её отец Михаил Лодыгин в Гражданскую войну воевал на стороне красных, являлся активным участником коллективизации, работал председателем сельсовета. В сорок втором, несмотря на бронь, ушёл добровольцем на фронт. Ушёл вслед за двумя сыновьями, павшими под Сталинградом смертью храбрых. Вернулся инвалидом – на одной ноге. И вновь возглавил сельсовет. Для наследников таких героев Советская власть добра не жалела.
На заводе Людмилу увлекла кипучая молодёжная работа. И она пошла сначала комсомольской, а затем и партийной стезёй. В конце пятидесятых годов на районной партконференции Лодыгина познакомилась с перспективным научным работником Владимиром Арсентьевичем Серебряковым. Тот обращал на себя внимание какой-то сановной статью, умением ненавязчиво и в то же время элегантно ухаживать.
Вечером, по окончании мероприятия, Серебряков любезно предложил Людмиле подвезти её до дому в собственном новеньком «Москвиче». Планировавшаяся краткая поездка обернулась романтическим полномасштабным вечерним круизом по городу с ужином в ресторане – по советским меркам той поры научный работник был весьма и весьма состоятелен.
Серебряков не имел родственников. «Круглый сирота, – неловко улыбаясь, пояснял он. – Родители трагически погибли, когда я был совсем маленьким». Профессор особо не распространялся о себе.
Зато явью была однокомнатная квартира, которую занимал Владимир Арсентьевич. Людмила же имела комнату в коммунальном жилье. И когда она поженились, у них возник вариант с обменом жилья, в результате которого молодожёны обзавелись солидной «двушкой». Впоследствии они и ещё «расширились».
Созданная семья оказалась прочной, и в ней в начале шестидесятых родилась девочка, окрещённая Татьяной. Вот так, «по камешку» собирала своё семейное счастье Людмила Михайловна. А одним из «кирпичиков» в возводимое Серебряковой здание должен был стать «понятный, послушный, весь свой соседский паренёк Димочка Озеров». Тем более что отец потенциального жениха был заместителем директора авиазавода.
И всё было бы отлично, если бы не «понесло в гололёд» всегда такую рассудительную и уравновешенную Татьяну, «подавшую заявку» на Подлужного.
– Танька, да ты обалдела! – в одночасье улетучились с её вышколенной мамаши хорошие манеры. – А как же Димочка? – стенала она, сдавливая пальцами виски. – Да ты спятила!
– Ничего не спятила, – сердито парировала материнский выпад дочь. – Дима – моя ошибка.
– Ошибка! Чем же ты раньше думала?! – взвыла рассерженная родительница. – Жжж… Мягким местом?
– Раньше я, дорогая мамочка, – в тон ей, не без желчи отвечала Татьяна, – знала про любовь из кино да из книг. Да глядела на вас с папочкой и Димой. Вот и думала, что любовь, как тихая вода под лежачий камень… А она-то, оказывается, как вспышка солнца!
Так в хитроумно расставленную Людмилой Михайловной ловушку на крупное, но выдрессированное и безобидное животное в виде Димы Озерова нежданно-негаданно угодил дикий рысёнок: и не выгонишь запросто, и пристрелить закон не позволяет. А надо бы – ибо, того и гляди, хищник самою загрызёт.
И ведь как в воду глядела Людмила Михайловна. Хоть Серебряковы тогда и уступили дочери, выдав её за Подлужного. Хоть и выделили молодым лучшую комнату в профессорской квартире. Только семейная идиллия длилась недолго. Очень скоро Алексей всем «показал когти и зубы».

В тот день в гости к Серебряковым пожаловали родственники Людмилы Михайловны – её средняя сестра Ирина Михайловна Оборотова с мужем, сыном и снохой. Хозяева, молодожёны и визитёры уселись за экспромтом накрытым столом на просторной кухне. Получилось четыре супружеских четы.
Сын Ирины Михайловны – Анатолий Оборотов – чрезвычайно тучный для двадцатисемилетнего возраста мужчина, вскоре завладел вниманием застолья. Он принялся похваляться на тему о том, как ему удалось заполучить румынское красное вино «Рымникское», от дегустации которого хозяйка пришла в восторг.
– Тёть Люд, щас ежели не подсуетишься, то и дефицит – мимо кассы, – фанфаронисто распространялся Анатолий, наполняя бокалы дам и тесня посуду на столе выпирающим животом. – А у меня, где надо – схвачено. Само собой – не за так. Ты – мне, я – тебе. Без фарцы ж
никуда. Щас же хорошее детское питание рвут из рук. Оно ж за счёт госдотаций дешевле воздуха. Через тройной обмен винишко и достал. Чистенько. Комар носу не подточит. Хочешь жить – умей вертеться. Верно, тёть Люд?
– Д-да, – буркнула та, недовольная собственной оплошностью, спровоцировавшей племянника на глупую хмельную откровенность.
Она даже губу прикусила, поскольку возглавляла орготдел горкома партии. Той самой партии, что впервые в истории человечества провозгласила: доминионы (союзные республики) должны прогрессировать быстрее метрополии (Россия). Той самой партии, что пренебрегала ситуацией, при которой рынок товаров народного потребления окраин превосходил предложение ширпотреба трудящимся в имперском центре. Той самой партии, что усердно развивала в Российской Федерации преимущественно тяжёлую, среднюю промышленность да военно-промышленный комплекс в ущерб продукции повседневного спроса.
Ответственный партработник уже была и не рада нечаянно возникшему обмену мнениями на щепетильную тематику. Разговор принял неожиданный и не для всех желательный оборот. Неформальное застольное общение прервалось. Пересуды стихли. Недолгую тишину нарушали лишь покашливания и глухой перестук вилок о посуду. Пока с отповедью не высунулся Подлужный.
Вместо того чтобы «проглотить» неуместную полупьяную болтовню, он отреагировал не по ситуации остро. Не для свойской компании. Алексей с негодованием заявил:
– Мы с Таней эту… пить не будем!
– Эт-то… почему же? – не сразу и с гонорком осведомился Анатолий, уже переключившийся на пельмени и бросая их в свою безразмерную утробу не пережёвывая. Так гигантский удав заглатывает лягушек.
– Да потому, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся.
– Алёша, – стыдливо покраснела Татьяна, которая была беременна Сергунькой, а потому питиё и в мыслях не держала. – Ты за меня, пожалуйста, не решай. Я сама найдусь, что сказать и как поступить.
– И ещё, милый зятёк, – подала сердитый голос тёща, – выбирай, пожалуйста, выражения. Вокруг – дорогие нам с тобой люди.
– Я называю вещи своими именами, – пожал плечами Подлужный. – Спекуляция – она и есть спекуляция.
– Не спекуляция, а фарцовка, – перестал глотать пельмени Оборотов. – Весь цивилизованный мир этим занимается и живёт припеваючи. А разлюбезный развитой социализм даже туалетную бумагу в дефицит превратил. Так теперь что? Из-за некоторых недоумков мы как папуасы без подтирки будем жить? Пейте «Рымникское», господа-товарищи, – символически обвёл он поднятым бокалом застолье. – Пейте и в ус не дуйте. И ты, Танечка, – ободряюще ухмыльнулся он невольной компаньонке.
– А я сказал, что мы в спекулянтском пойле не нуждаемся! – повысил голос Алексей. – И ты ни мне, ни моей жене не указ.
– Да ты кто такой? – выпучил хваткий ловкач на Подлужного наглые глаза. – Танечкой даже Людмила Михайловна не помыкает…
– Я её муж, – заиграл желваками на скулах Алексей. – А муж и жена – одна сторона.
И под всеобщее оцепенение он эффектно вылил вино из налитых для молодой пары фужеров в раковину. Ей-богу, городничий из гоголевского «Ревизора» со всей кликой выглядел менее оторопело, нежели разговевшиеся было свояки.
– А, я понял, – проняло Оборотова, который только-только познакомился с Подлужным. – Ты же этот… юристик недоделанный! Павлик Морозов! Ну, беги, беги, закладывай нас с тётей Людой лягавым! Продавай за тридцать серебряников!
На кухню повторно наползла предгрозовая атмосфера тишины. Алексей встал, скрипнув стулом, и вслух размеренно сосчитал до трёх. Тем самым он демонстрировал, что контролирует себя и пребывает в здравом памяти и рассудке. Закончив счёт, Подлужный элегантным жестом изобразил, что он поправляет узел воображаемого галстука у себя на шее. «Подтянув галстук», он хладнокровно закатил увесистую оплеуху мордастому Оборотову, прервав чавканье проныры.
– Ах, ты, падла! – давясь не дожеванным пельменем, уже не выбирал парламентских выражений тот, вскакивая и сгребая животом посуду. – Ща я тебе скулу-то набок сверну, охвосток поросячий!
– Да я тебе вперёд сверну, спекулянт недобитый! – в пику тому выкрикнул «незаконченный юристик».
Перегнувшись через стол, они ухватили за грудки друг дружку. Теперь уже заохала, заахала и запричитала вся родня, растаскивая драчунов. Всей гурьбой они кое-как разняли задир.
– Я ничуть Анатолия не одобряю, – поправляя на себе платье, тяжело дыша, проговорила хозяйка. – Только мордобоя в нашем доме испокон веков не было. И не будет. Я попрошу тебя, Алексей, извиниться за своё поведение.
– Так оно, – в унисон ей откликнулся Владимир Арсентьевич, изменяя традиционному нейтралитету. – Ты… играй-играй, а рукам воли не давай.
– Постыдился бы! Ещё в университете учится! Юристы – они все такие! С ними связываться, что плевать против ветра!
Это сплочённо поддержали хозяев жилища гости в лице Ирины Михайловны, а также её мужа и снохи.
– Кха, кха…, – откашлялся Анатолий, выжидающе оправляя разорванную рубаху.
– Я? Извиняться перед этим… типом?! – возмутился Подлужный. – Да ни за что! Сам напросился. Перед остальными я извиняюсь за… склоку. А перед ним – ни за что! И потом, пощёчина – не мордобой, а мера нравственной и социальной защиты от… негодяев.
– В нашем доме я драчунов не потерплю! – была непреклонна Людмила Михайловна. – Попрошу извиниться перед Анатолием.
– Покрываете спекулянта, тёть Люд? – ехидно подражая Оборотову, осклабился зять. – Вы – коммунист или забронзовевшая партийная бонза? Молчите? Что ж, коль на то пошло, мы вас избавим от своего присутствия. У меня, кстати, есть на примете приличная комната.
И в наведённом им подавленном безмолвии Подлужный отправился в комнату молодых. Паковать вещички.
Людмила же Михайловна, под влиянием момента, сгоряча попробовала было прозондировать вопрос о разводе молодых. Однако от дочери она получила такой яростный отпор, что сочла за лучшее прикусить язычок.

И вот нынче зятёк, не впервой, «принялся за старое». «Как слон в посудной лавке, – ворочалась в кровати Людмила Михайловна. – Не-е-ет, надобно слить его, как дерьмо с унитаза!»
3

Не спалось не только Людмиле Михайловне. На ритмично тикающие часы-ходики, отмерявшие третий час ночи, уж в который раз нервно посматривала её дочь.
«Если вам не спится, попробуйте посчитать до трёх. Максимум – до полчетвёртого», – невольно пришла старая шутка в голову Татьяне, которая так и не сомкнула глаз. Неподалёку мерно сопел носиком Сергунька. Он устроился с отцом на узкой кровати. Сынишка безмятежно закинул руки и ноги на папу. Вот в такой позе его и сморил сон.
Алексей, допоздна игравший с детишками, тоже давно погрузился в мир сновидений. Дыхание его было неслышным. Хотя бы малейшее движение тела невозможно было уловить глазом. Посторонний мог подумать, что он впал в анабиоз. Здоровый мужской организм запросто обеспечивал жизненно-важную функцию.
Младшенького Татьяна уложила с собой на широкую кровать. Хотя он тоже просился к папе с братишкой. Сейчас у Мишутки наступила быстрая фаза сна, ибо наблюдалось едва уловимое движение век и мелко-мелко подёргивались ножки.
А вот сама молодая мама, вопреки разнообразным ухищрениям, не могла расслабиться – настолько её расстроил семейный конфликт. Она в сотый раз укрыла одеяльцем беспокойного сынишку. И, вероятно, в такую же по счёту попытку, наконец, погрузилась в историю своей любви к Алексею, которая рождалась ох как противоречиво.

Мужчины и женщины – два различных мира. В том числе и в
сфере психологии. Так, для сильного пола (творчески интерпретируя Канта) прекрасные создания значимы в качестве «вещи в себе». Они дорожат ими за лицо, фигуру, голос, улыбку, смех, нежную натуру. То есть, за фактуру и её наполнение. Упрощённо говоря. «За собственно аргумент», – подвели бы итог трезвомыслящие физики в отличие от лириков.
Что до самих фемин, то для них кавалер, в конце концов, это «вещь для меня». Они выбирают их за то, в чём они проявляются – за комплименты, цветы, дары, профессиональные достижения, феноменальные результаты, успех и общественное признание. «За функцию, которую производит аргумент», – прозаично подытожили бы неромантичные математики. И кому же ещё знать, как не прекрасным созданиям, что большу-у-ущий аргумент – отнюдь не стопроцентная гарантия искомого ими результата.
В стадии дикости человечества – это могучий вождь племени, сокрушающий хребет саблезубому тигру и приносящий в большую родовую семью сладкое мясо антилопы. В средневековье – благородный рыцарь, повергающий ниц турнирных соперников ради права преподнесения розы прекрасной даме. В эпоху первоначального накопления капитала – буржуа с туго набитой мошной, благодаря которой легковесные вертихвостки наделяются чудодейственной способностью приобретать все блага мира. В эру социализма… Ох уж этот социализм, что до века двадцатого существовал исключительно в воззрениях утопистов Мора, Оуэна и классиков марксизма-ленинизма. Социализм, воплощение которого, до Советского Союза, никто в объективной реальности не лицезрел и не ведал «с чем его едят»…
Так уж выпало, что Татьяна Подлужная родилась при экспериментальном социализме советского типа. Семейный быт, окружение семьи Серебряковых, а также нравы, господствовавшие в недрах провинциального советского общества семидесятых годов, выработали в воззрениях профессорской дочки эталон настоящего мужчины. Согласно её представлениям новый человек – это обязательно преуспевающий интеллектуал (как её папа), но, вместе с тем, и высокодуховный борец за счастье всех людей на Земле. Обобщённо говоря, это был своеобразный симбиоз новоявленных Павки Корчагина и Юрия Гагарина, Фиделя Кастро и Че Гевары, Женьки Столетова
и Юрия Антонова, но «подредактированный» реалиями потребления хлеба насущного в условиях советской действительности.
И в этом плане Татьяне как будто повезло, поскольку всё детство и юность её неизменно сопровождал надёжный друг – Дима Озеров. К двадцати годам он превратился в высокого и красивого парня, по которому вздыхали десятки сокурсниц экономического факультета. Вот только искры, дерзновенности в нём не хватало.
…А тут объявился несносный ниспровергатель авторитетов Подлужный. Профессорскую дочку он впечатлил. Но не обаял. Тяготение Подлужного было столь же противоречивым, как и два полюса магнита. Будучи невысоким, он умел неподражаемо и захватывающе уводить слушателей в «заоблачные выси». Настораживающая оригинальность и непривычность суждений уживалась в нём с неожиданно добрыми и бескорыстными поступками. Даже его ясно-зелёные глаза, непривычно контрастируя, горели на фоне румяно-смуглых щёк и тёмных волос. Соответственно этому Татьяну натура Алексея одновременно привлекала и отталкивала. Импонировала и раздражала. Интриговала и внушала опасность.
Именно такие несовместимые чувства разом овладели профессорской дочкой, когда она впервые увидела Подлужного на трибуне. «Да-а, этот парень – не натасканная циркачом Дуровым болонка, как прочие, – подумалось ей. – Это дерзкий котище, который гуляет сам по себе. Одарённый. Прости, милый папочка, но мозгами даже ты до него… Конечно, пока это диковатое животное, но потенциал-то у него огромный. Жаль, что моментами отдаёт провинциализмом и неотёсанностью. Однако ж, при цивильной светской женщине он вполне может стать, что называется, «комильфо»
.
В результате Татьяна отдалась новому чувству, выйдя замуж за Подлужного. И привела избранника из студенческого общежития в профессорскую квартиру в «одних трусах» (как иронизировал Алексей). И принялась «ковать железо, пока горячо», ваяя из молодого мужа светского человека. И тот во многом двигался ей навстречу.
Идиллия длилась недолго – до оплеухи, которую Подлужный «навесил» спекулянту Оборотову. И тотчас хотел увести молодую жену «на свободу». Однако Татьяна оказалась практичнее его.

На следующий день после семейного скандала она отправилась к тётке Анне, которая души не чаяла в племяннице и питала глубокую симпатию к Подлужному. Анна Михайловна жила одиноко в собственном доме, который построила вместе с мужем в начале шестидесятых годов на территории частного жилого массива. Муж у Анны Михайловны умер. Детьми судьба её тоже обделила. Зато по живому семейному общению она истосковалась.
Выслушав Татьяну, тётка, известная своей прямотой, коротко резюмировала по поводу Оборотова: «Деляга и рвач. Поделом ему Алёша навесил! Тут и думать нечего: перебирайтесь ко мне и живите, как у себя дома».
Молодожёны дружно прожили с Анной Михайловной два года. Там у них родился и первенец Сергунька. Но в дальнейшем дом тётки Анны попал под снос: на месте частного жилого сектора стали строить высотные здания. На четверых им предложили хорошую трёхкомнатную квартиру. Да вот же незадача: Подлужный, вечно рвавшийся к независимости, «через колено» уломал-таки жену и тётушку «на разъезд». В итоге Анна Михайловна и молодые получили по однокомнатной квартире.
И вот, минули годы, а муженёк ничуть не изменился. Он снова принялся «крушить налево и направо». А ведь если бы Татьяна сразу поставила его на место, то и нового «ультиматума Подлужного» не случилось бы. Вот почему текущей беспокойной ночью она решила не уступать зарвавшемуся Алексею. Единственное, молодая мама терзалась в выборе «средств отрезвления», которым стойко препятствовали «два главных обстоятельства её жизни». Каждое из этих «обстоятельств» сейчас сопело носиками-курносиками в постели. И каждое из них было выше жизни Татьяны.
4
На диванчике маялся бессонницей и профессор Серебряков. Семейная перепалка с затем взбудоражила и Владимира Арсентьевича. В Алексее его до болезненности притягивали как раз те черты характера, что одновременно вызывали и острое неприятие: независимость и смелость в делах и поступках, которые тот доводил до конца. Иначе говоря, привлекало как раз то, чего остро недоставало самому тестю. Болезненность же восприятия этих качеств Подлужного профессором объяснялась тем, что в нём-то самом судьба вытравила их практически невосстановимо. Насовсем. Да и откуда же было им взяться, при его-то детстве? А выдались оно, ой каким жёстким.
Серебряков Владимир Арсентьевич отнюдь не получил свою звучную фамилию от рождения. Её для себя он придумал сам. В одиннадцатилетнем возрасте. Не без помощи одного доброхота. А до того он был Вовой Анненским.
Родители мальчика происходили из боковых ветвей двух знатных дворянских родов. Отец Вовы Анненского Советскую власть признал, и уже в середине двадцатых годов занял довольно важный хозяйственный пост в Среднегорске, куда был откомандирован из Москвы на укрепление экономических кадров. Да так и осел с женой и народившимся сыном на Урале. В 1937 году Анненский-старший был репрессирован за то, что прежде в экономической науке и в хозяйственной практике придерживался взглядов Бухарина
– видного большевистского вождя. Если Бухарина расстреляли, то незнакомый с ним лично Анненский получил десять лет лагерей, где заболел и умер. Жена экономиста Анненского не перенесла потрясений и ненадолго пережила его.
Малолетний Вова Анненский стал круглым сиротой. В 1938 году он был «определён» в детский дом. Надобно отметить, что чекисты, вольно или невольно причастные к его судьбе, не забыли о нём самом. К нему был прикреплён некто Рунов, который стал опекать мальчишку – самобытная советская практика той годины. Наставник-чекист и надоумил подопечного официально отречься от ошибок отца и сменить «компрометирующую фамилию». Во имя светлого будущего. Тогда гибко мыслящий Вова Анненский и перевоплотился во Владимира Серебрякова. Всё тот же влиятельный опекун помог ему впоследствии поступить в институт, а затем – в аспирантуру. По иронии судьбы коронной темой экономических исследований Серебрякова стал социалистический хозрасчёт – то, на чём, в частности, и «погорел» его отец. Потому-то «битый временем и обученный старшими товарищами» Владимир Серебряков впоследствии никогда не лез в ересь и свято придерживался официальных догматов советской экономической науки. Хотя далеко не все из них разделял. Во многом благодаря тактической выдержке и благоприобретённой опаске он выбился в люди и пробился в среднегорскую интеллектуальную элиту.
О подоплёке родословной мужа даже до Людмилы Михайловны докатились основательно переиначенные сведения. Что до Татьяны, то правда о происхождении отца и вовсе была преподнесена в виде подлакированной легенды.
Таков был Вова Анненский – он же Владимир Арсентьевич Серебряков. И в свете изложенного становится понятным, почему тесть исподтишка отчасти завидовал своему зятю, а отчасти терпел, «блюдя китайский нейтралитет». До поры до времени.
Глава шестая
1
Редкий случай: Подлужный прибыл в прокуратуру после свидания с женой не преисполненным энергии и готовностью свернуть горы, а вялым и разбитым. За выходные Татьяна так и не поддалась на попытки мужа к сближению. Столь непримиримой Подлужный её прежде не знал. Вот при таком разладе и наступил понедельник. Впрочем, с утра произошло событие, взбодрившее следователя.
«Скажи мне кто твоя подруга, и я скажу, как выглядишь ты», – перефразировал на собственный лад знаменитый афоризм Подлужный, когда в его резиденции, с опозданием на добрую четверть часа, появилась «гражданка Соболева О.». Она не представилась следователю, однако обыденная формальность в данном случае представлялась совершенно излишней.
Алексей с первого шага гостьи распознал кто перед ним, поскольку та и чертами лица, и высоким ростом, и стройной фигурой, и даже смуглой кожей чрезвычайно напоминала… Марину Алькевич! Первоначально даже возникло впечатление, что та воскресла и заявилась в надзорный орган чрезвычайно возмущённая волокитой по уголовному делу и тем, что её убийство до сих пор не раскрыто. Различие заключалось лишь в том, что «Соболева О.» оказалась более миловидной и изящной. Тогда как привлекательность Марины Алькевич была грубоватой и хипповой.
Итак, визитёрша ворвалась в кабинет стремительной, деловой и вместе с тем элегантной походкой, подобно порыву атомного вихря. Алексею даже померещилось, что дверь кабинета сама, по личному почину, лакейски распахнулась перед ней, а надменная красотка всего-то пренебрежительно одарила её обратным воздушным посылом, вернув в исходное положение. Прелестница без приглашения, которое было бы оскорбительно-неуместным в данном случае, присела за приставным столиком, бросив на него модную дамскую сумочку. Точёные длинные ноги в летних туфельках она изящно выказала из-под столика так удачно, что хозяин кабинета – этот грубый и невоспитанный мужлан – при желании (которое просто не смело, не возникнуть) мог украдкой созерцать их от щиколоток до колен.
На соблазнительнице был лёгкий кремового цвета костюм, в первом приближении создававший обманчивое впечатление строгой одежды, но при всём при том на юбочке имелся лукавый разрез, который ненавязчиво подсказывал, что выше коленей модели есть что-то ещё и, несомненно, весьма заманчивое. И от этого «чего-то ещё» у среднестатистического мужчины бурно активизировалась эротическая фантазия, возникала буйная сердечная аритмия, перебои с дыханием и предстартовая сухость во рту.
Кофточка гостьи сообразно остальному облику обзавелась таким декольте, что сильный пол, запуская под него свои липко-лапающие взгляды типа «ход конём», наталкивался на загорелую крутизну верхней трети грудей, наносящую гораздо более хлёсткий удар, нежели новые ворота по рогам барана. А за упругим началом холмиков жадно ищущий взор напарывался, словно сапёр на минном поле, на узенькую незагорелую полоску бугристой поверхности, дразняще выступающую из-под обреза лифчика… И открывались безграничные дали для додумывания и домысливания медоточивого мужского «хэппи-энда», в которых купалось, захлёбывалось и тонуло одурманенное сознание самца.
Даже столь непринуждённой «артподготовки» бывало предостаточно, чтобы повергнуть ниц и экстренно отправить самого законченного и неисправимого импотента в областную психиатрическую больницу с диагнозом: тяжёлая контузия от разрыва сексуальной бомбы.
Общеизвестно, что женскую красоту надобно воспринимать обязательно лично и непосредственно. Всякие посредники, будь то даже великие фотографы, художники, режиссёры и писатели, неизбежно уродуют и искажают её, преломляя через призму собственного мировосприятия. Потому достаточным будет отметить, что явление «воскресшего двойника» подействовало на Алексея в той же степени оглушающе, что и стакан чистого спирта, принятого на голодный желудок по окончании великого поста. И если бы не наследственная стойкость и не прокурорская закалка, следователь сполз бы со стула подобно старичку-паралитику…
Алексей крупно вздрогнул, сбрасывая охватившее его наваждение. Давненько ему не доводилось впадать в почти маниакальный транс.
– День добрый, …мадемуазель Соболева, – бросив взгляд на «незакольцованный» безымянный палец гостьи, просипел он и откашлялся.
– Здравствуйте, господин следователь, – свысока «отсалютовала» надменная особа, и в её поведении, наряду с многообещающей «подачей сексапильного материала», без труда читалась не то чтобы неприязнь, а обида за утренний разговор минувшего четверга. – Вам, никак, только что привиделось нечто? – добавила она насмешливо и проницательно.
– В известной мере, – не стал её опровергать Подлужный. – Заранее прошу прощения, если что не так… Но внешне… у вас большое сходство с Мариной Алькевич.
– Да. Вам не привиделось, – с печалью вздохнула эффектная посетительница. – Нас с нею даже принимали за сестёр. Хотя мы с ней подруги… Были…
– И как подруга вы, разумеется, были посвящены в её жизнь.
– Алексей Николаевич, из нашего с вами телефонного разговора я назубок усвоила, что вопросы здесь задаёте вы, и, тем не менее… Каким боком я прикосновенна к трагическому событию – гибели Мариночки?
Осведомляясь, на сей счёт, Соболева с артистической ловкостью, как в западных фильмах, достала из сумочки зажигалку и пачку импортных тонких и длинных сигарет. В её самоуверенной манере держаться проскальзывало что-то нездешнее, несреднегорское, незахолустное, несоветское… Голливудское, что ли?

Из глубин подсознания Подлужного внезапно всплыл анекдот про то, как в ресторане клиент просит официанта:
– Дорогуша, пожалуйста, жареную картошечку. И… пикантная тонкость: с одной стороны она должна быть недожаренной, с другой – пережаренной, с первой – недосоленной, со второй – пересоленной. И когда будешь подавать, будь любезен, швырни блюдо со словами: «Жри, скотина!»
– Кха-кха, – вместо подтверждения обалдело закашлялся гарсон, но заказ исполнил с блеском.
При щедром расчёте официант, не выдержав, осведомился о подоплёке экстраординарного заказа:
– Экскьюз ми, почему так?
– Видишь ли, дорогой мой, – пояснил благодарный клиент, – второй месяц не вылезаю из командировок, а подчас так хочется почувствовать себя, как дома.

Иначе говоря, иногда не столь важно «что» подано, сколько «как». Так и Соболева умела «подать себя». Впрочем, с обратным знаком в сравнении со странным посетителем ресторана – словно дорогое и редкое произведение искусства кокетства и обольщения. Красивая, и (объективно) вместе с тем не исключительная женщина, она искусно преподносила собственную самость, как бы немо изъясняясь: «Вам крупно повезло! Цените выпавший шанс и миг общения со мной! Кто знает, для вас столь редкостная удача, возможно, не повторится уже ни-ког-да».
Она обильно источала флюиды мессианского превосходства, точно фактом своего присутствия уже одаряла благодатью приближённых к ней. В ней было то, что отсутствовало в советских женщинах (хотя внешний шик и блеск зачастую скрывают внутреннюю нищету). И молоденькая дамочка Соболева пыталась встать с мужчиной Подлужным (старше её на десятилетие) «на одну ногу». Как равная с равным.
Увидев, что девушка готовится закурить, Алексей собрал воедино тот оставшийся за минуты контакта с нею остаток прокурорской спеси, которой он обладал, чтобы невозмутимо предупредить её: «Сожалею, у нас к тому же и не курят». При этом его физиономия сама собой едва не приобрела угодливого выражения.
– Ах! Простите, бога ради…, – воскликнула милашка с секундной заминкой.
– …маленькую девочку, – оправляясь от психологического нокдауна и вновь становясь самим собой, подсказал ей Подлужный, вспомнив телефонное недоразумение между ними.
– …маленькую девочку, – посмеиваясь, закончила предложение собеседница, убирая сигареты. – Я совсем упустила из виду, что нахожусь в этом… В монастыре правосудия.
– Пред вами отнюдь не игумен и тем паче не евнух, – игриво погрозил ей пальцем следователь, втайне радуясь, что обольстительница находится в пределах досягаемости и без позы и сопротивления идёт на примирение.
– Ах, так! Значит, у вас нет… м-м-м… церковных запретов? Так откройтесь же, как вы узнали про меня?
– Всё элементарно, Ватсон, – церемонно скрестил руки на груди Подлужный. – Прокуратура знает всё.
– И имя убийцы Марины? – погрустнела Соболева. – Он арестован?
– Сожалею. Устанавливаем, – мгновенно помрачнел сотрудник прокуратуры. – Полагаю, что изобличение – дело считанных… дней. При условии сотрудничества с нами граждан. В том числе и вас.
– Увы. Мне нечем вас обнадёжить, – с печальной тенью на лице пояснила артистка. – О похоронах узнала на гастролях. Помянула Мариночку. Была в жутком сплине. Думайте, что хотите, но бутылку шампанского осушила на мах. Его принято пить на торжество, а я – на тризну. Кроме него я вообще ничего не пью. Если только с напёрсток хорошего коньячку. Вернулась в Среднегорск. Разузнала про Маришу. Съездила на могилку. Опять приложилась. Утром – в разобранном состоянии. А тут вы позвонили… Увы, но для меня варварская расправа с Мариночкой – тёмный лес.
– Расскажите что-то значимое о ней, – попросил Алексей. – Чтобы я составил более глубокое представление о вашей подруге. Кстати, как вас по имени-отчеству?
– Прокуратура же знает всё! – просветлев обликом и отвлекаясь от траурного прошлого, озорно подловила его на промахе и «взяла с поличным» Соболева. – Продемонстрируйте свои способности.
– Ларчик открывается методом логической дедукции, – не оплошал Подлужный. – Затруднение лишь в том, что человечество не придумало достойного обозначения для той кудесницы, что нарисовалась передо мной.
– Боже! Сколько пафоса! – поощрительно воскликнула Соболева. – Но я позволяю вам поизощряться, на сей счёт. Нуте-с?
– «Соболева О.», – задумчиво протянул Подлужный, принимая игру. – Быть может, Орнелла?
– тонко польстил он.
– Нет, – азартно улыбнулась проказница. – Но мне приятно.
– Мерилин? Клеопатра? Нефертити? Жозефина? – ненавязчиво курил фимиам Алексей.
– Нет! – уже смеялась Соболева. – Мне нравится ход ваших мыслей, однако, где же здесь буква «О»? И потом: почему сплошь чужестранные имена?
– Да потому, что неподражаемо прекрасное всегда нам кажется не от мира сего! – был в ударе компаньон по развлечению.
– О! – только и сумела произнести девушка.
– Тогда, быть может, Ладэнэлла? – выдавал экспромт за экспромтом «на флирт-марше» Подлужный.
– Ладэнэлла? Хм, впервые слышу, – игриво отвела книзу танцовщица нижнюю губку, выказывая каёмку розовой слизистой оболочки. – Что оно значит?
– Нефертити, в переводе с древнеегипетского, звучит, как «Красавица пришла!» – загораясь от вдохновения, фантазировал её визави. – Ладэнэлла же на языке пришельцев из Антимира с далёкой планеты Ипсилон значит: «Дьявольская искусительница пожаловала!»
– Но почему же «дьявольская»? – пуще прежнего надула губку артистка.
– Откровенно? – пронзил её взором Алексей.
– Откровенно!– с вызовом ответила та, и в ожидании подалась к нему грудью, отчего незагорелая полоска упругих холмиков отодвинула рубеж лифчика до опасной черты.
– Потому что вкусить искусительницу, ни за какие коврижки нельзя, но черто-о-овски хочется! – проглотил слюну вожделения мужчина.
– О! – вторично не сумела подобрать эпитета молодая женщина для выражения чувств.
– И вообразите, – импровизировал Подлужный, – что вы первая девушка Земли, что удостоилась этого титула от инопланетян: Ладэнэлла! И сверх того представьте, что имя это не я, простой смертный, произнёс, а излил в виде сердечной лирической мелодии какой-нибудь знаменитый ипсилонец, равный Валерию Ободзинскому.
И он поёт на наречии иного мира: «Льёт ли тёплый дождь, падает ли снег, у подъезда Ладэнэллы я всегда стою стою…».
Впечатляет?
– Не без того! – смятенно призналась сиюминутная муза фантазёра.
И она непроизвольно уронила руки на колени. И в ней мимолётно, из-под напускного лоска и блеска, проглянула диковатая голенастая девчушка, которая, подцепив из античной амфоры на кончик указательного пальца дразняще-пахнущую янтарную массу неизвестной природы, не знает, что делать с нею дальше: то ли попробовать яство, вдруг то – олимпийский нектар, то ли смахнуть прочь – от яда и греха подальше.
– Хорошо, – решился новоявленный оракул, уловив колебания девушки и привнося в диалог ещё одну интимную струнку. – Сейчас я попытаюсь отгадать ваше подлинное имя. Попадаю в «яблочко» – вы мне позволяете некую вольность. Стреляю в «молоко» – вы вольны, как птица в полёте. Свободны упорхнуть на все четыре стороны. Идёт?
– Пропадать, так с песней и… с ипсилонцем! – рисково бросила чертовка, и тёмно-карие бархатистые очи её заблестели. – Идёт!
– Слово? – обжёг напоследок девушку предостерегающим взглядом «магистр оккультных наук».
– Слово! – подобно озорующему сорванцу, выпалила та.
– Окса-а-на! – вставая и для пущей убедительности вздымая кверху руки, магически провозгласил Алексей, словно первоалхимик, синтезировавший из вакуума драгоценный металл.
– Ха! Понятно. Да вам было известно, как меня зовут, – отнюдь не разочарованно констатировала та, что оказалась всё же Оксаной.
И она заинтересованно повела глазами, словно «встречным курсом» провоцировала: «Ну! Вы угадали. Ну, делайте же, делайте же вашу обещанную вольность! Вы меня заинтриговали».
Подлужный «испепелил» Оксану долгим пожирающим плотоядным взглядом. Танцовщица, авантюрно принимая дуэль, состроила нарочито наивную гримаску и не отвела насмешливых обольстительных очей, из глубины которых прорывались на поверхность протуберанцы порочного интереса, нетерпения и… затаённого страха: «Чем чёрт не шутит?! Кто предугадает, на что горазды эти неиспробованные прокуроры? А что, если у них это в порядке вещей?»
Но тут же её броская фактура, независимая поза и флиртующе выказанные и уже дразняще чуть разведённые стройные балетные ноги откровенно и завлекающе взывали: «И что ты со мной сделаешь? Тут, в учреждении. В скопище кабинетов. Где кругом люди. В конторе, что символизирует пуританскую мораль и строгость. Да ничего!»

Подлужный по-настоящему любил свою жену. Татьяна вызывала у него развёрнутый спектр нежности: в любовной прелюдии хотелось защитить её от невзгод, манило припасть к её рукам, прижаться к ней щекой, осыпать её беглыми поцелуями сверху донизу, признательно прикоснуться к её полураскрытым губам… И слиться с нею… И постигать её с безукоризненным и отменным мужским достоинством всю жизнь, как бы подчёркивая тем самым ту великую меру счастья, что выпала на долю её избранника. И эта признательность неизменно и незримо присутствовала в любовной увертюре, достигала максимума при апофеозе ласк и неугасимо светилась и за пределами интимной близости.
А вот расположившаяся перед Подлужным дьявольская чаровница, возбуждала в нём противоположные по форме проявления звериные желания, пробуждала дикие природные силы. И Алексей внутренне подался им навстречу. Почти довершили погром его моральных устоев обстоятельства известного воздержания. Он был утомлён подобно тому стрелку из лука, что удерживает контрольный палец со стрелой на туго натянутой тетиве день, неделю, другую… Силы иссякают. Решимость не беспредельна. Воля не безгранична. Тем более что самому железному мужчине ничто человеческое не чуждо. Да ещё коли подле тебя сладкая «девка-чернавка», от которой бьёт возбуждающим током и демоническими поползновениями утоления страсти.
И Алексею захотелось, страшно захотелось смести одним движением с допотопного канцелярского стола – к едреней фене и к ядрёной бабушке – многочисленные никчёмные документы, уголовные дела и прочую следственную кабалистику; завалить на освободившуюся услужливую широкую плоскость эту манкую чертовку; задрав юбку и оголив запретную зону, запустить туда, в сладкую порочную черноту промежности, вздрагивающую от предвкушений мужскую длань, чтобы вволю облапить податливую тёплую женскую плоть. Задыхаясь, навалиться всем телом на искусительницу, прильнуть с хищной похотью, чтоб косточки захрустели, и погрузиться, вгнездиться, вляпаться, вмандячиться в неё по самые уши.
И тягать, тягать, тягать на себя порочное создание, по-звериному рыча и скуля. И блудить, блудить, блудить в нём окаянными причинными местами и помыслами. Да так! чтоб хрястнулся и рассыпался в щепки от неимоверного перенапряжения добротный канцелярский стол; чтоб гвозданулась с потолка на пол, спятившая от невиданного зрелища, люстра; чтоб лопнула от натуги и рассыпалась мириадами звёздочек сладострастной мучительной боли и наслаждения становая мужская жила; и чтоб разлилась истома в темноте плотно сжатых век и стоне стиснутых и искусанных в кровь губ!
И здесь же, «не отходя от кассы», переблеваться вдрызг, выворачиваясь наизнанку от охватившего мерзопакостного состояния грехопадения и пачкая подлую морду в гнусной тягучей жиже. И опрометью бежать отсюда прочь, чтобы не возвращаться к грязному позорному ложу уже никогда и ни за что…

Но искомая финальная фаза ещё не была пережита. А потому Подлужный, не сводя взора с гипнотизируемого объекта, копируя знаменитого танцора Вацлава Нижинского, мягким прыжком барса преодолел расстояние, отделяющее его от входа, и запер дверь. Затем последовало большое жете
в противоположном направлении – и он уверенным движением перекрыл портьерой оконный проём. Кабинет накрыл полумрак. Ещё два вкрадчивых кошачьих шага «на пуантах», и Алексей замер за спиной Оксаны.
Он приобнял девушку за плечи и медленно наклонился к плавному загорелому изгибу шеи, обдавая его неровным палящим дыханием. Даже в полутьме Подлужный различил морозную чувственную волну мурашек, бегущую по телу отчаянной гостьи. Тогда он прошептал в самое её ушко: «Это я тебя потревожил, моя маленькая девочка! Но я заглажу свою вину и всё сделаю очень-очень нежно и ласково, желанная моя Дьявольская искусительница…»
И теряя голову, Алексей прихватил губами шелковистую мочку уха девушки и потянулся, заскользил рукой вниз – к узенькой незагорелой полоске бугристой поверхности…
Неизвестно, куда и сколь далеко занёс бы волнующий смерч эмоций забывшуюся парочку, если бы не нелепая случайность. Последняя, впрочем, есть форма, как мы знаем, проявления необходимости. И по её велению в переломное мгновение щёлкнул аппарат внутренней связи, и раздались громкие позывные.
Алексей и Оксана разом крупно вздрогнули. Девушка, молча, отстранилась. Подлужный выпрямился и выдохнул воздух. Мистический дурман страсти и очарования бесследно рассеялся и в их головах, и в служебном помещении.
2
Раздражённо фыркнув, Подлужный нервно восстановил первоначальную обстановку, уселся на привычное место и, нажав на тумблер переговорного устройства, проговорил:
– Да, Яков Иосифович.
– Алексей, зайди ко мне, – начальственно распорядился Двигубский.
– Яков Иосифович, у меня следственное действие.
– Э-э-э… Алексей Николаевич, вопрос срочный!
– Яков Иосифович, у меня крайне важное следственное действие! – даже и не думая уступать, с нажимом ответил Подлужный.
– Что? Такое уж важное? – растерянно спросил прокурор.
– Безусловно, – упёрся Подлужный подобно древнерусскому воину Боброку супротив несметных полчищ Мамая на Куликовом поле. – Вы же меня знаете, Яков Иосифович. Из ряда вон выходящий случай.
– Э-э-э… Хорошо, как закончите, зайдите.
– Понял, – отключил связь Алексей.
Соболева внимала переговорам, подняв тонкие воронёные брови аж до середины лба.
– Прокурор? – осведомилась интриганка.
– Он самый.
– Как вы его!
– Хм… Сам напросился! – в лихом запале хмыкнул следователь.
– А что за исключительный случай? – увлечённо продолжила расспросы Оксана.
– Ваш приход. Хотелось продлить общение с вами, – был по-мужски прямолинеен Алексей.
– Если в той же… мизансцене, что до звонка, – игриво потупилась Оксана. – То я не готова. По крайней мере…, – обвела она взглядом кабинет.
– Что ж. Тогда давайте продолжим знакомство в форме беседы, – смягчая силовой напор, предложил Подлужный. – Вы же так и не поведали мне о Марине.
– Давайте, – согласилась Соболева. – Тем более что последние дни я много вспоминала о ней. Итак… Мы вместе пошли в спецшколу, потом – в хореографическое училище. С малых лет танцевали в кордебалете в отдельных спектаклях. Позднее нас зачислили в балетную труппу театра. Но дальше застопорилось: нам с Маринкой не нравились ограничения классического танца. Да к тому же мы с ней очень крупные девушки, быстро под сто восемьдесят вымахали. Ну, ещё кое какая ерунда приключилась… Маришке, к тому же, вечные проблемы с весом досаждали. А балетные мальчики в училище… Им только дюймовочкам поддержки делать. Да собственные ляжки поглаживать. Одно слово – инфанты. А можно и покрепче сказать… Сами, несомненно, слышали?
– Слышал. В одном анекдоте.
– В каком?
– Да один балетный инфант прибегает с улицы и жалуется матери: «Ма-ам, а мальчики во дворе меня дразнят педиком?». Она ему свирепо: «А ты им морды набей, сынок!». Он, возмущённо: «Ну что ты, мамочка, ведь они же все такие хорошенькие!»
И впервые Алексей и Оксана дружно смеялись до слёз. И прониклись простой взаимной человеческой симпатией без претензии на что-либо.
– Если честно, – успокоившись, продолжила повествование девушка, – нам с Маришкой поднадоела эта сказочная лирика. Ведь классический танец – вымирающее искусство для эстетов. Нам же по духу современные ритмы. Авангард. Не Павлова с Улановой, а хотя бы Айседора Дункан. Или Алисия Алонсо. Короче говоря, документики забрали – и сделали альма-матер ручкой. На пару с подружкой поступили в институт культуры, на вечернее отделение. Кормить нас было некому: у Маринки в городе двоюродная тётка-скряга, а родня – в деревне; мои предки разошлись, немного погодя я и от маман потихоньку откололась. Уже четыре года – в свободном плавании. Мариша махом пристроилась при обкоме комсомола – в турбюро. Побывала в Болгарии, Югославии, на Кубе… А я тем временем моталась по разным творческим коллективам при дворцах культуры, при политехе. В Среднегорске же с нетрадиционным искусством – полная лажа. Повезло, что пробился такой творческий человек, как Стерлигов. Он и организовал музыкальное ревю. Всё второе отделение – танцы, варьете. Мы же не только по ресторанам чесать горазды. Нас и творческие люди заметили. Приглашают и на фестивали, и на конкурсы в различные города.
– Из-за варьете и ваша дружба с Мариной прервалась?
– Не вполне. Я не теряла с ней эпизодических контактов до тех пор, пока она не выскочила замуж за этого… за Алькевича. За это чудо в перьях и в пенсне. Как она за ним с тоски не удавилась, я поражаюсь. Впрочем, быт он ей обеспечил.
– Поправьте меня, Оксана, если я заблуждаюсь, но у меня сформировалось весьма стойкое и, не исключено, превратное предубеждение, что Марина была …кгм… доступна для мужчин.
– Обет супружеской верности на Библии она, конечно, прибабахнутому своему не давала. М-да… Но впечатление о её распущенности – в значительной мере внешнее. Просто она была заводная, экстравагантная. И первому встречному ковбою не отдалась бы. Исключено. Лишь тому – кто её чем-то поразил. Да и свои романы Марина хранила за семью печатями. Так что, наперёд скажу: свечку у постели я не держала. Никого «на мушке» не держу.
– Вам ни о чём не говорит имя Арми, Арменак?
– Арми, Арменак? Нет, ноль ассоциаций.
– Усвоил. А не знаком ли вам этот мужчина?
И Подлужный предъявил Соболевой фотографии, на которых был запечатлён Бухвостов.
– Впервые вижу, – без намёка на колебание ответила та, возвращая карточки.
– Угу. Возможно, у вас сохранились записки, письма Марины, общие фотографии?
– Записок и писем нет. Маринка писала, как курица лапой, – не в смысле почерка, а в смысле стиля. И ненавидела это занятие. А общие снимки, слайды есть. Дома, разумеется. Так вы же про них меня не предупредили.
– И намёка нет на то, чтобы винить вас в этом, Оксана. Но вы же можете подсказать, есть ли на тех снимках мужчины с кавказской, с армянской внешностью?
– С кавказской… Так вот сходу и не отвечу. Нужно пересмотреть.
– Вы посмотрите, пожалуйста, и если что – позвоните. Принимается?
– Приниматься-то принимается. Но если я что-то найду на слайде, то не потащусь же с диаскопом
к вам!
– Зачем же? Звонок, и я к вам подъеду. На прокурорской «Волге». Но без конвоя, – в типично прокурорской манере съюморил Алексей. – А с большой-большой признательностью за помощь в расследовании. Ведь в этом деле мы с вами союзники, не так ли?
– Хм-м, – засомневалась Оксана, через косой прищур, изучая прокурорского работника. – А вы там меня не загипнотизируете? А то я была как в наркотическом сне от ваших батри, жете и соте…
– А-а-а! Вы про прыжки косолапой обезьяны! – расхохотался Подлужный, вспоминая собственные вкрадчивые скачки по кабинету. – Что вы, Оксана. Сугубо официальный визит. И потом, если на фото вы не обнаружите субъектов, интересующих следствие, то и звонка с вашей стороны не последует. Не так ли?
– Если говорить вашими словами: я всё усвоила, – поднялась Соболева. – Всего доброго, – нейтрально попрощалась она.
– Всего доброго, – кивнул Алексей ей вслед.
3
Сопроводив взглядом через окно Соболеву, которая красиво дефилировала по улице изящным и по-женски коротким «шагом от бедра», следователь прокуратуры неожиданно для себя запел: «Ненадёжная ты, как лёд весной…
М-да…».
Впрочем, уже через пару минут он настроился на производственную волну и приступил к свежему обзору, распространённому областным УВД и облпрокуратурой. И вскоре Подлужный поневоле выдал типично русское восклицание: «Ё-кэ-лэ-мэ-нэ!». Именно так он среагировал на любопытное место в разделе нераскрытых убийств, ибо там приводилось описание обгоревшего трупа мужчины. Длина тела погибшего равнялась 195 сантиметрам.
«Случаем, не Бухвостов ли то обнаружился? – предположил Алексей, мысленно воспроизводя заявление Ситова о пропаже друга. – В принципе, заявленным параметрам соответствует. Ну-ка, ну-ка…». И следователь повторно принялся выборочно читать заинтересовавшее его сообщение: «28 июня 1987 года в Юго-Камском районе… На опушке лесного массива в пятидесяти метрах от просёлочной дороги на кострище обнаружен обгоревший труп мужчины… Произведён гипсовый слепок с дефекта протектора (рваное выкрошивание, выработка) шины правого переднего колеса легкового автомобиля, имеющего индивидуально-определённые признаки… Произведено фотографирование… С места происшествия изъято: обгоревшие туфли мужские, цветной шёлковый лоскут, оплавленные наручные часы, образцы почвы, издающие запах легковоспламеняющейся жидкости… Согласно заключению судебно-медицинской экспертизы смерть мужчины, личность которого не установлена, предположительно наступила от ножевого ранения в область сердца. Телесные повреждения, причинённые огнём, носят посмертный характер… Убийство не раскрыто…».
Подлужный откинулся на спинку стула, сопоставляя иные детали: Марина Алькевич была убита в ночь с 14 на 15 июля; труп нашли грибники 28 июня; сейчас – начало июля. То есть, труп высоченного мужчины вполне мог оказаться Бухвостовым. Значит, надлежало истребовать для изучения уголовное дело о нераскрытом убийстве в Юго-Камском районе. Возникшим соображением Алексей вознамерился было поделиться с Боцовым по телефону, однако…
Однако уголовный розыск опередил следствие: на столе сотрудника прокуратуры зазуммерил аппарат связи. То, разумеется, звонил Николай.
– Хэллоу, Алый, – излучал самодовольство разыскник.
– Привет, товарищ заместитель начальника уголовного розыска, – с невольной улыбкой отвечал тот. – Наперёд скажу, что ты не просто так звякнул. Порадовать хочешь?
– А то! Не забыл наш разговор про армянскую диаспору?
– Ещё бы…
– Значитца так, Разговор секретный и остаётся между нами.
– Вник.
– Ты знаешь, кто главный по армянской общине в нашей области?
– Шарль Азнавур?

– Всё шуткуешь. Так вот, смотрящим не смотрящим
, но старшим у них поставлен Назарян Норайр Хачатурович. Директор «Аметиста».
– Так-так…
– Если бы я сам к нему припёрся, то он бы меня вежливо принял, но по результату – отправил бы куда подальше. Тут уровень нужен. Предположим, положенец
со всем расположением побакланит с небезызвестным Вовой Казымовым. А почему? Да потому, что Вова, будучи зам начальника областного УгРо, за низовую информацию по какому-нибудь глухому делу может кое-что оформить как явку с повинной, а то и прикрыть какую-нибудь кражонку…
– Коль, да я немного ориентируюсь в этом, – нетерпеливо прервал Бойцова Подлужный.
– Лёша, я к тому, чтобы ты чуял, на какие верхи мы выходим, – важно поправил его разыскник. – Так вот, сходил я на поклон к Казымову. Вова и подъехал на кривой козе к Назаряну. Тот в дебюте и расшаркался, и креслице ему подвинул, и коньячку плеснул… Но как услышал про Арми-Арменака – разом в лице изменился и стопку выронил. О как! И ушёл в отказ. Вчистую: дескать, слыхом не слыхивал и дело с концом.
– Ну и…
– Тут уже Казымова заело. Да и по мандражу директора допёр, что тот не токмо знает Арми-Арменака, но и очень-очень знает. Словом, обложили мы Норайра Хачатуровича. И вызнали его ближайшее окружение. Короче, калякай установочные данные на Арми-Арменака…
– Да ну! – усомнился следователь.
– Калякай-калякай, – снисходительным волшебником усмехнулся Николай. – Сукиасян Арменак Саркисович…
– Как-как?
– Су-ки-а-сян, – со смешком и по слогам продиктовал фамилию Бойцов. – Это совсем не то, что ты подумал… «Сукиасян» в переводе значит «безмолвник». О как! Посему, чую, намаемся мы с ним. Ну да ладно, калякай дальше: 1959 года рождения, уроженец города Арташат Армянской ССР, в настоящее время прописан: Среднегорск, Прикамская, дом 23, квартира 44, работает в отделе снабжения Среднегорского телефонного завода, служебный телефон…
– Коля! – вновь возбуждённо прервал диктующего Алексей. – Опять «телефонка»! Там же Алькевич работает. Не исключено, что он знает этого Сукиасяна?
– Я точно так же, как и ты, – в присущем ему духе, скабрезничал Бойцов, – в этом направлении член к носу приложил.
– Та-ак. Когда будем брать за вымя, как выражается внук Котовского, возможно, совсем нам уже не товарища Сукиасяна?
– Погодь малость, Ляксей, – притормозил азарт соратника разыскник. – Я уже прозондировал такую акцию. Должен тебя огорчить: в настоящее время совсем нам не товарищ Арменак находится в отпуске с выездом на историческую родину.
– Д-да, – будто запнувшись и упав через порог, среагировал Подлужный. – Ч-чёрт! Жаль. И когда он будет?
– В запасе у него неделя. А когда вернётся – неведомо. Но я по своим каналам отслеживаю.
– Что ж, – на ходу корректировал планы следователь. – В таком разе, Коля, давай раздобудем фотку Сукиасяна в паспортном столе или в отделе кадров завода, да и предъявим для опознания Алькевичу. Заодно изучим личное дело заподозренного. Идёт?
– По времени сориентируй.
– Знаешь, на четырнадцать тридцать меня пригласили в обком на заседание парткомиссии по Башмачникову. А к шестнадцати я вполне поспел бы на «телефонку», если бы ты там кадровиков организовал. Как?
– Опять на УгРо выезжаешь, дорогой товарищ следопыт, – проворчал Бойцов. – Шут с тобой. Принимается.
4

Алексей прибыл в обком. В приёмной он представился женщине-секретарю, регистрировавшей приглашённых.
– Приняла, – ответила ему та, делая отметку в списке. – Придётся подождать назначенного срока. Присаживайтесь.
– Нет, – отказался Алексей от перспективы томления в душном помещении, – я лучше в коридоре подожду.
– Хорошо, – сказала секретарь. – Только не уходите далеко.
Подлужный вышел в коридор, подыскивая местечко, где можно было бы пристроиться. Не успел он определиться, как сбоку прозвучал знакомый баритон: «Николаич, двигай сюда».
Голос доносился из угла, отгороженного переносным щитом, на который ежедневно вывешивались свежие номера газет «Правда» и «Известия». Следователь заглянул за импровизированную ширму и увидел старшего прокурора-криминалиста облпрокуратуры Тиссена Александра Рейнгардовича, привставшего со сколоченных в ряд стульев.
Тиссен был высок, подтянут, худощав и носил чёрную, как смоль, аккуратно подстриженную бороду типа «барбудос»
. Последний атрибут внешности, вне всякого сомнения, должен был подсказать постороннему о духовном родстве бородача с Фиделем Кастро и Че Геварой. А его чёрного цвета с антрацитовым отливом глаза выказывали сильный характер и взрывной темперамент.
«В упряжке» с криминалистом Подлужный прежде работал по ряду уголовных дел. И Тиссен зарекомендовал себя грамотным и компетентным специалистом, оказавшим помощь в раскрытии преступлений.
– Здорово, Николаич, – приветственно дёрнул революционным атрибутом тот, усаживаясь обратно. – Приземляйся.
– Здорово, Рейнгардович, – в тон ему откликнулся Подлужный. – Ты, никак, вместе с товарищами Фиделем и Че укрылся за баррикадой? – шутливо указал он на переносной щит.
– Да как сказать…, – неопределённо проворчал криминалист.
Обычно энергичный, жёсткий и прямой в суждениях Тиссен сегодня выглядел апатичным. Лицо его было помятым, а взгляд не традиционно пронизывающим, а утомлённым и отчасти даже затравленным.
– Что-то случилось? – участливо поинтересовался Алексей.
– А, – нервно хоть и дрыгнул тот ногой, но было видно, что замкнутость ему невтерпёж, что он должен кому-то излить душу.
– И всё же? – сочувственно переспросил Подлужный.
– Понять-то ты меня, конечно, поймёшь, – медленно и с паузами заговорил Тиссен, набирая разгон подобно заезженной колымаге на ухабистом просёлке. – Да горю не поможешь, потому как семейные передряги – потёмки. Видишь ли, я кантуюсь в коммуналке на двух хозяев. Занимаю комнату, куда вселил ещё и любимую бабу. Гальку. Беременная она от меня. Да плюсом ко всему у неё шестилетний сын Женька от первого брака. Галькин-то бывший – уркаган. По второй ходке впаяли ему пять лет. Вот тут я Галюню и подхватил. Она брак с уркаганом расторгла. Поначалу жили, душа в душу. Но однажды поругались. И она брякнула, что как мужик я её не устраиваю. Мол, у бывшего-то её причиндал в два раза больше. И она от него балдела как вокзальная шалава.
– Да уж, – глупо промямлил Подлужный, будто передразнивая Кису Воробьянинова.

– А по весне этот хрен условно-досрочно освободился, – не особо вслушивался в ответные реплики собеседника Тиссен. – Почти сразу завалился к нам – мол, с Женькой повидаться. Весь в наколках. Зэчара прожжённый с жеребячьей елдой на полметра. Ну, дал им полчаса – к сыну же пришёл. Но не дотерпел – вытурил его нахрен реально-досрочно. А с полмесяца тому назад неожиданно заскочил домой перекусить. Глядь, а этот корнеплод на кухне чай пьёт! Это ладно ещё. Так ведь наш кот, который чужих на нюх не переносит, возле него трётся! Да ещё мурлычит. Тут я и смекнул: что-то здесь нечисто. Неспроста зачастил этот хренодёр. К Гальке опять подкатывает. А?
– М-да, – через силу выдавил из себя Алексей.
Стыдно сказать, но Подлужный даже мелко и эгоистично возликовал про себя: ему-то подобные семейные «заморочки» и не снились. Тиссен меж тем продолжал изливать то, что у него наболело.
– Опять же сосед заколебал – Генка, пьянчуга. Так хренодёр повадился с ним водяру глушить. Я его пару раз выбрасывал, а он на меня – «телегу», что я закон нарушаю. Что он к Генке ходит. Вот я ответно и накатал заявление в обком: мол, помогите коммунисту, работнику прокуратуры с отдельным жильём. Сегодня слушали меня в отделе административных органов. Обещали помочь.
– Н-да…, – не зная, что сказать, протянул Алексей.
Он и предположить не мог, что у благополучного снаружи, неизменно бравого, подтянутого, с полувоенной выправкой прокурора-криминалиста такая «петля на шее». А вот, поди ж ты, приоткроется человек, и…

Разговор коллег был прерван появлением в коридоре двух новых действующих лиц мужского пола. Последние столкнулись там случайно, следуя в разных направлениях. Из-за щита им не было видно сотрудников прокуратуры, и потому диалог, состоявшийся между ними, протекал вполне откровенно.
– Привет, Юрий Игоревич, – сказал первый из мужчин, пожимая второму руку. – Куда спешим?
– Привет, Виктор Геннадьевич, – ответил второй. – Да вот, спешу с совещания на совещание: из областного суда – к себе. Наверное, это меня Маяковский имел в виду, когда писал про прозаседавшихся. А вы как?
– С корабля – на бал. Только что из Москвы.
– Как там столица?
– Плохо, Юрик, плохо.
– Что так?
– Всё начинает шататься. Знающие люди предрекают, что развалит Горбачёв всё на свете. И я склоняюсь к тому же. Конечно, не сразу: через годик-другой. Ан пути эвакуации надо готовить загодя.
– Да ну?
– Именно, Юрик, именно. Бежать надо отсюда. Бежа-ать. Пора подыскивать норку понадёжнее. И не мешкать с этим. Я сам наметился в облисполком. Так сказать, на хозяйственное поприще. Политика меняется, партии приходят и уходят, а хозяйство надо вести при любом режиме.
– Озадачил ты меня, Витёк. Хотя я тоже почуял, что в нашей стране ветер перемен начинает гулять сам по себе. Завихрение…
– …переходящее в стихийное бедствие, – ловко подхватил единомышленник. – А посему не зевай. Рыба ищет, где глубже, а…
– …человек, где лучше, – в тон ему ответил собеседник. – Да я тоже подумываю: не вернуться ли обратно – в прокуратуру?
– Подумай, старик, подумай. Ну, ладно, извини, спешу.
– Спасибо, Витя, за подсказку. Удачи!
– И тебе, Юрик, тем же самым по тому же месту!

Мужчины разошлись, а сотрудники прокуратуры остались, точно их кто пригвоздил к сиденьям. О личности одного из партаппаратчиков – того, что звали Юрием Игоревичем – Подлужный догадался сам. Так как тот скрылся в кабинете, на дверях которого висела табличка «Заведующий отделом административных органов Лубов Юрий Игоревич». О втором Алексей справился у Тиссена:
– Кто это с Лубовым толковал?
– Монастырский. Возглавляет промышленный отдел обкома. Бывший первый секретарь Углеуральского горкома партии. Начинал шахтёром.
– Интересно, кем же он закончит? Вот такие монастырские и подведут нас под монастырь, – зло схохмил Подлужный. – И это – руководящие органы компартии! Крысы бегут с корабля.
– А, – крякнув, отмахнулся Тиссен. – Шут с ней, с большой политикой. Мне бы личную жизнь устроить!
– В это время в коридор выглянула секретарь парткомиссии и выкрикнула: «Подлужный Алексей Николаевич!»
5
В кабинете, помимо женщины-секретаря, присутствовало четыре члена парткомиссии. Председательствующий огласил информацию Подлужного о том, что при расследовании уголовного дела о злоупотреблениях и нарушениях правил торговли в Среднегорском гормебельхозторге был выявлен факт продажи вне очереди дефицитного финского гарнитура семье секретаря обкома партии по идеологии Башмачникову.
– Вопросы к следователю прокуратуры имеются? – спросил председательствующий, завершив чтение.
– Я так и не понял, причём тут товарищ Башмачников? – осведомился один из членов комиссии.
– В информации чётко сказано, – пожал плечами Алексей, – что при обыске в магазине была обнаружена записка заведующего отделом Гормебельхозторга Кулькова, адресованная завмагу, где предписывалось: немедленно отпустить гарнитур жене Башмачникова. Подчёркиваю: не гражданке Башмачниковой, а жене Башмачникова. То есть, при исполнении сделки решающую роль сыграло должностное положение секретаря обкома. В реестре сделок купли-продажи между строк задним числом была втиснута подложная запись о постановке в очередь Башмачниковой. Платёжные документы налицо. Факт отпуска товара Башмачниковой с доставкой по домашнему адресу так же установлен. И она это признала. А Кульков при допросе признал, что записка была написана им по устному указанию кого-то из руководителей Гормебельхозторга. Кем именно, он не помнит.
– Неубедительно, – покачал головой председательствующий.
– Домыслы… Предположения, – присоединились к его мнению ещё два члена комиссии.
– Факты говорят сами за себя, – не согласился с ними Подлужный. – Сам секретарь обкома от явки для допроса в качестве свидетеля уклонился. Моё постановление о его приводе облпрокуратура, к сожалению, отменила. Сделано это было, что само по себе характерно, по жалобе самого Башмачникова, в которой он всё свалил на жену. Но гарнитур возвратить отказался.
– Безобразие! – неожиданно возмутился один из членов парткомиссии – старичок с орденской колодкой на пиджаке.
– Что вы имеете в виду, Иван Васильевич? – почтительно спросил его председательствующий.
– Да то! – сердито ответил ему ветеран. – Почему здесь нет самого Башмачникова?
– …, – после многозначительной молчаливой паузы развёл руки председательствующий.
– А вы, молодой человек, – не унимался старичок, обращаясь к Алексею, – почему… как это… не арестовали жену Башмачникова?
– Уголовной ответственности, Иван Васильевич, в данном случае подлежат исключительно должностные лица торговых организаций, – вежливо растолковал тому Подлужный. – Покупатели, в соответствии со статьёй сто пятьдесят шестой со значком пять Уголовного кодекса РСФСР, освобождены от такой участи. Они не субъекты уголовной ответственности.
– А директора Гормебельхозторга вы загребли?
– Увы, Иван Васильевич! – брезгливо «стряхнул» с ладоней невидимые «бациллы криминала» сотрудник прокуратуры, невольно заимствуя терминологический стиль у собеседника. – Директор торга в документах «не наследил» и не засветился. А «на разделочный стол», как говорят в небезызвестных кругах, попала рыбёшка помельче: продавец да тот же Кульков.
– Безобразие! За что воевали? – не успокаивался старичок. – Я требую вызвать на комиссию самого Башмачникова!
– Я полностью с вами согласен, Иван Васильевич! – радостно подхватил его пыл приглашённый, вообще-то не имевший права такой инициативы, но мигом смекнувший, на кого ему следует опираться. – Иначе ведь что получается? Партия требует от трудящихся сознательности и законопослушания, а секретарь обкома остаётся безнаказанным. Расхождение слова и дела. Говорим одно – делаем другое.
– Дожили! – вскочил разгорячённый ветеран, вставая рядом с Подлужным. – Да я в 1920 году был делегатом Третьего съезда комсомола. Перед нами Ленин выступал. Потом объявили перерыв. Ленин спустился с трибуны и разговаривал с нами. Я стоял вот так от него, – чуть вытянул руку от себя Иван Васильевич. – И один паренёк спросил его про новое общество. А Владимир Ильич и сказал, что мы – первая в мире страна, где нет эксплуатации человека человеком. Что у нас, кто лучше работает – тот лучше и живёт. А кто не может работать, тому поможем. А кто не хочет – того посадим! Поняли?!
– Конечно, поняли, Иван Васильевич, – даже притянул за плечи старичка Алексей. – Жаль, перед нынешней молодёжью Ленин не выступал. Зато, когда я был студентом, перед нами выступал дважды герой Советского Союза, лётчик Михаил Петрович Одинцов. Так он говорил, что у нас к основным благам обеспечен равный и бесплатный доступ: образование, медицина, жильё. Что к 2000 году каждая семья бесплатно получит отдельную квартиру. А там, где такой обеспеченности нет, социальная справедливость проявляется в очерёдности. И на тебе – главный идеолог – врун.
– Башмачникова – сюда! – вновь гневно потребовал ветеран.
Свою эскападу Иван Васильевич даже сопроводил жестом, каким пойманную тифозную вошь прижимают ногтем к столу. И… символически раздавил её.
В такой обстановке члены парткомиссии не рискнули спорить с парой грозных союзников, внезапно обретших друг друга. Они приняли решение заслушать Башмачникова. Подлужного же председательствующий поблагодарил за бдительность. И отпустил с видимым облегчением.
6
Бойцов встретил Подлужного возле здания заводоуправления. Николай имел весьма довольный вид. И не без оснований.
– В кадрах нас ждут, – известил он друга. – Ещё я пообщался с одним знакомцем, а уж он свёл меня с непосредственным начальником Сукиасяна. Короче, тот сразу позвонит мне, как только узнает точный срок возвращения Арми.
– Отлично, – оценил известие следователь, получая разовый пропуск. – Ну, что, двинули?
– И ещё, – уже на ходу вполголоса излагал новости оперативник. – У Арми есть «Жигули» седьмой модели и гараж возле дома.
– Любопытно-любопытно, – вспомнив обзор о нераскрытых убийствах, отозвался Алексей.
В этом месте диалога наступила пауза, поскольку сотрудники правоохранительных органов предъявляли пропуска и служебные
удостоверения ведомственной охране, проходя через турникет.
– Лёх, а давай устроим шмон в хате и гараже Арми, – охваченный зудом нетерпения, предложил Николай, едва они прошли через проходные. – Этого халдея надо брать, имея козыри на руках. А?
– Да ты что! – охладил его пыл Подлужный. – А в суде он заявит, что все улики мы подбросили. Не-ет, в таком деле вещдоки надо изымать при нём. К тому же, Коля, утром я прочитал свежий обзор УВД и облпрокуратуры…
И Алексей поведал приятелю про кострище близ Юго-Камска. Выслушав доводы, Бойцов согласился, что если подтвердится версия об обнаружении трупа Бухвостова, то, располагая гипсовым слепком дефекта, они будут знать не только, что именно искать, но и иметь те самые козыри на руках.

В отделе кадров Подлужному и Бойцову хватило пятнадцати минут, чтобы ознакомиться с личным делом Сукиасяна. Акция оказалась небесполезной, ибо детективы обзавелись фотографией Арми-Арменака. Кроме того, изучая приказы по личному составу, касавшиеся заинтересовавшего их лица, Бойцов обратил внимание на небезынтересный нюанс. Арми-Арменак в день убийства Марины Алькевич в экстренном порядке оформил отгулы на пять дней, мотивируя это смертью родственника в Армении.
– Тем самым этот подонок страховался, – шептал сыщик следователю. – Знает, падла, что большинство неочевидных убийств раскрываются в первые три – пять дней.
– Не исключено, – листая документы, лишь отчасти признавал его возможную правоту Подлужный. – Но маловероятно. Ты посмотри, как регулярно он брал отгулы и прежде. Причём, отлучался исключительно на свою историческую родину. К тому же, создаётся впечатление, делал это по надуманным предлогам. Впрочем… Быть может, я и не прав. Это же Армения. Но всё же… Вот, смотри. Свадьба двоюродного брата. Вот, болезнь родного дяди. И тэ дэ, и тэ пэ… Тебе это ничего не напоминает?
– Да нет, – строго соблюдая правила русской логики, отвечал Николай. – Хотя… Постой! Этот же… Как его… Он ещё автомобили угонял и перепродавал!
– Юрий Деточкин
, – посмеиваясь, подтвердил правильность его догадки Алексей. – Действительно, выглядит странно.
В тот миг следователь с оперативником и представить не могли, насколько близки они были от разгадки изнаночной стороны жизни Сукиасяна. Причём, отнюдь не связанной с убийством Марины Алькевич. Да вот только сделать им это оказалось «не по зубам». В силу действия целого ряда объективных причин. Потому к секрету они подобрались вплотную, но раскрыть его, пока им было не дано.
Переворошив личное дело Сукиасяна, Подлужный с Бойцовым поднялись на третий этаж заводоуправления, где находился кабинет главного конструктора Алькевича. Там Алексей и договорился с Борисом Семёновичем о незамедлительном проведении опознания сомнительной личности по фотографии. Благо, «Волга» Алькевича была «под рукой».
7
В прокуратуре Алексей в присутствии Николая, Юлия Камушкиной и Саши Зиминой в установленном законом порядке предъявил Алькевичу для опознания подготовленную таблицу с пятью фотоснимками:
– Известен ли вам кто-либо из этих мужчин?
– Известен. – После некоторого раздумья, указал тот на изображение Сукиасяна. – Этот. Под номером два.
– Кто это? Откуда вы его знаете? – хищно раздул ноздри следователь, принимая стойку лайки перед белкой, загнанной на кедр.
– Это… Фамилии его не помню. Имени – тоже, – от натуги даже побагровев, признался опознающий. – Трудимся на «телефонке». Он из отдела сбыта. А как зовут его, извините, не скажу. Его кличут как-то… необычно. Запамятовал. Извините.
– По каким признакам вы его опознали?
– Ну… По лицу. По чертам лица. По глазам. По носу. Да! Ещё… Он восточный человек. Точнее, южанин.
– Понятая Камушкина, – подняв брови, обратился Подлужный к Юлии.
– За номером два обозначена фотография с изображением Сукиасяна Арменака Саркисовича, – перевернув фототаблицу, прочитала надпись девушка.

Завершив опознание, Подлужный, отпустив практиканток, приступил к допросу Алькевича.
– …Опознанного мной по фотографии молодого человека я знаю в качестве работника службы сбыта телефонного завода, – повторился при допросе Борис Семёнович. – По работе я с ним тесно не контактирую, поэтому его имени и фамилии не помню. На опознании я узнал, что это Арменак Сукиасян.
– Вы имели с ним личные контакты? – приступил Подлужный к уточняющим вопросам.
– Не имел. Даже не здоровался. Вслух. Проходя мимо, просто кивали друг другу.
– Марина Германовна с ним была знакома?
– Однозначно не скажу, но, скорее всего, нет.
– А не встречалась ли она с ним случайно где-то?
– Кто ж его знает…, – начал было Алькевич, и внезапно осёкся. – Погодите, погодите! – вдруг вскрикнул он и даже схватил Алексея за руку, хотя тот сбегать не намеревался. – Однажды они точно встречались!
– Где же и когда? – оживился и следователь, освобождаясь от захвата, так как свидетель ему мешал писать.
– Да на новогоднем балу, который проводился во дворце культуры «телефонки». Он состоялся… Он состоялся вечером 30 декабря прошлого года. Там были накрыты столики, танцы. Всего было человек сто пятьдесят. Наших, заводских. И этот молодой человек пригласил Мариночку на танец. Да! И ещё. Он заказал в её честь оркестру песню. Там была организована небольшая эстрада.
– А что Марина Германовна?
– Мариночка… А что она? – вспоминая, потёр лоб Алькевич. – Да она не принимала его всерьёз. Смеялась. Да мы все смеялись. Предновогоднее же настроение. И я не придал тому никакого значения. Но Марина не была с ним знакома.
– Почему вы так считаете?
– Почему? – вновь принялся тереть лоб свидетель. – Да потому, что она смеялась и спрашивала: «Кто это такой шкодный? Откуда он свалился?». У неё было такое любимое словечко – «шкодный».
– Что-то ещё?
– Да нет.
– И это всё?
– И э-то всё, – раздумчиво проговорил Борис Семёнович. – Что, Алексей Николаевич… Он?!
– Давайте не будем спешить с выводами. И ещё просьба: если случайно столкнётесь с ним прежде нас, никаких действий не предпринимать, никакого интереса к нему не выказывать.
8
У Подлужного был день рождения. День рождения был у него, но он ехал в электричке на дачу, заваленный подарками для своих самых любимых существ, по которым жутко истосковался. Мишутке он вёз яблоки, груши и заводную машинку, Сергуньке – книжку про Хосе Рауля Капабланку
и обожаемые им фисташки, Татьяне (в надежде на примирение) – набор конфет «Грильяж в шоколаде» и растворимый кофе, для тестя – бутылку коньяка «Белый аист», тёще – шоколадку «Сказки Пушкина».
Алексею в поисках гостинцев пришлось обойти массу обычных и кооперативных магазинов, а также побывать на колхозном рынке. Недальновидная экономическая политика Горбачёва влекла за собой диспропорции между спросом на товары и их предложением. Так, зарплаты советских людей росли, а порядок в части сбыта ширпотреба всё больше начинал «хромать». Перекосы в сфере распределения ярче всего проявлялись в том, товары, пользующиеся наибольшим спросом и подлежащие реализации в магазинах по устанавливаемым государством ценам, подпольно перетекали в кооперативы. А там продавались втридорога, принося барыши «теневым дельцам».
Источники бюджетных поступлений сокращались. Ведь генсек умудрился даже спиртные напитки превратить в дефицит. Непродуманные меры в борьбе с пьянством и алкоголизмом повлекли массовую вырубку виноградников, яблоневых и иных садов, что поставляли плодово-ягодное сырьё для выработки вин. Вдобавок запретительные действия (свойственные Советской власти) в виде сохранения монополии на водку и отпуска её исключительно в специализированных пунктах, наряду с ограничением часов и дней их продажи, вызвали гигантские очереди. Из-за чего подчас случались и драки…
Таким вот образом внешне благие намерения превратить советский народ в сообщество трезвенников, постепенно мостили дорогу в… постылое бытие.
В процессе «охоты» на угощение для тестя «уважаемый зятёк» поневоле вспомнил популярную карикатуру тех лет: на совещании работников торговли бутылка водки «Столичная», выступая с трибуны, безапелляционно заявляет о том, что даст прибыль в триста процентов. И сидящие в первом ряду торгаши, переглядываясь, соглашаются: «Эта не подведёт!». И вот такой пассаж…
В конце концов, Алексей с переплатой приобрёл коньяк в кооперативном магазине. Отоваривание было успешно завершено. И Подлужный поспешил на железнодорожный вокзал.
9
У Алексея дрогнуло сердце, когда Сергунька, завидев его, ликующе закричал: «Мама! Мишук! Папа приехал!». Старший сынишка, подбежав к отцу, обнял его и преданным кутёнком уткнулся ему в живот. А за ним, неумело косолапя, уже спешил Мишутка. Он тоже помнил про батьку, и, не совсем твёрдо ступая по травянистому косогору, уверенно выговаривал: «Па-па! Па-па!»
Остальные встретили его сдержанно. Впрочем, ужин был организован по высшему разряду. Да и подарок был подобающий: хорошая импортная электробритва. Чтобы «достать»
такую, надо было постараться. Вот только сближения с Татьяной не произошло: когда муж попытался завести разговор на тему грядущего назначения, она отчуждённо отстранилась.
Ан нет худа без добра. За выходные Алексей сполна отвёл душу в развлечениях с сыновьями. Его младшенький физически развивался на удивление быстро. Его больше привлекали динамичные забавы. С ним уже можно было делать зарядку, играть в догонялки, строить и ломать башню из кубиков. А от купания в старой ванне на улице он пришёл в восторг.
В противовес Мишутке старший был интеллектуалом. У него была непреходящая стратсть: шахматы. За два дня Алексей сыграл с ним три партии (один выигрыш, одно поражение и одна ничья). Два единомышленника также успели разобрать сицилианскую защиту и защиту Каро-Кан.
И всё же, стоило Подлужному услышать голос Татьяны, увы, чаще всего обращённый не к нему, как сердце его начинало бешено колотиться, а в низу живота вскипала сладкая истома. И тогда Алексей, балуясь с малышнёй, от неудовлетворённости и нерастраченных мужских сил с размаху бросался на траву и катился вниз по склону. Сергунька и Мишутка, глядя на него, впадали в веселый азарт. Им нравилось удивительное развлечение. Старший сынишка вслед за ним тоже кубарем валился на лужайку. И даже младший, копируя их, с заливистым смехом пытался переваливаться с боку на бок. Подлужного от сыновьего подражания чуть отпускало, и он принимался вместе с ними задорно хохотать.
Сергунька с Мишуткой подползали к нему, обхватывали его ручонками, тормошили и, небось, думали: ну до чего же у них славный и смешной папка; ах, если бы он был с ними всегда – как мама, бабушка и дедушка. Как бы было замечательно!
В такие моменты даже на лицах Людмилы Михайловны и Владимира Арсентьевича, когда зять на них не смотрел, расцветали растроганные улыбки.
Но пора забав миновала. Пришла пора расставания. И тогда Подлужный признался себе, что его задор неполноценный; отчасти напускной и деланный. Так – смех сквозь невидимую миру мужскую тоску. В город он возвращался крайне разочарованный.
Глава седьмая
1
В прокуратуре Ленинского района появился обещанный Двигубским следователь, принятый на третью вакантную должность. В понедельник на оперативке прокурор представил нового сотрудника – невзрачного вида мужчину преклонных лет с болезненным выражением лица.
– Энгмар Иванович Козлов, – сказал Двигубский. – Будет работать у нас следователем.
– Энгмар Иванович, – фыркнул про себя Подлужный. – Ещё оригинальнее: Вильгельм Карлович Простоквашин.
Помимо двух вводных фраз, шеф ни слога не прибавил к характеристике новичка. Хотя, по заведённому обычаю, раньше довольно подробно представлял вновь прибывших коллег, рассказывая об их профессиональном пути и семейном положении.
По окончании совещания Алексей по традиции заглянул к Авергун и Торховой на чаепитие.
– Заметили, какую исчерпывающую информацию Яков Иосифович выдал про новобранца? – поделился он собственным наблюдением.
– Чего зря распространяться, если всё известно? – вопросом на вопрос отреагировала Торхова.
– Не понял? – изобразил Подлужный удивление на своём лице.
– Единственно вы, Алексей Николаевич, – в тон подруге продолжила Ульяна Васильевна. – В своём детективном рвении уединились, как на необитаемом острове.
– Козлов был ответственным партработником в Свердловске, – принялась растолковывать следователю Авергун. – Но недавно его сместили за идейные просчёты. И вам стыдно не знать при тёще, работающей в горкоме.
– Да тёща – на даче, – растолковал Алексей. – Ни одна сорока весточку на хвосте не принесёт.
– Та весточка «со щетиной», – скаламбурила Торхова. – Если не «с бородой». После смещения Козлов уже в больнице успел полежать – сердце у него больное. А в Среднегорск он вернулся, как говорится, доживать свой век. Он же родом отсюда. Здесь по молодости и начинал в органах прокуратуры.
– А за что его турнули? – полюбопытствовал Подлужный.
– Подрыв партийной дисциплины, – как-то уклончиво проговорила Авергун.

Тем же утром Подлужный познакомился с новеньким поближе. Сначала Алексей передал ему два уголовных дела. Чуть позже они «на пару» засобирались в СИЗО № 1
, поскольку Двигубский на «Волге» отбывал в попутном направлении, и следователи «прицепились к паровозу».
Устроившись в автомобиле вместе с рыжебородым водителем Анатолием Изотовым, с лёгкой руки Алексея обозначенного «позывным» Барбаросса, Козлов с Подлужным стали поджидать шефа. Тот что-то запаздывал.
– Энгмар Иванович, – от нечего делать, поинтересовался Алексей. – Прошу прощения, если не секрет, откуда у вас столь непривычно звучащее для уха советского человека имя? Не французских ли вы кровей, часом?
– Тогда уж, скорее, немецко-иудейских. Если судить только по имени, – скупо обозначил уголками губ улыбку Козлов. – Хотя по происхождению я русский. А имя Энгмар происходит от начальных букв двух фамилий классиков марксизма-ленинизма – Энгельса и Маркса. Первый, как известно, был немцем, второй – этническим евреем. В двадцатые-тридцатые годы у нас же господствовало поветрие: новорождённых обозначали по-революционному. Марлен – от Маркса и Ленина. Рождались и Баррикады с Революциями… Так что, перед вами – жертва тех перегибов. Я-то ещё что. Бывали истории и позабористее…
– Например? – оживился Подлужный, обожавший заковыристые случаи.
– Я тогда был мальчишкой и вместе с родителями обитал в деревне Увалы, – повернулся рассказчик к нему всем лицом. – А с нами соседствовал дядя Федя Селиванов. Так его, видать по пьяной лавочке, вообще угораздило своего первенца окрестить от словосочетания «Поздравляю с Первым мая!». Сын-то его аккурат в праздник трудящихся уродился. Ан тут ещё одна хреновина примешалась. Вы же наслышаны, как в наших деревнях слово «поздравляю» говорят: про-здрав-ляю. Вот хмельной да расхристанный председатель сельсовета и записал в метрики: «Проздрасперм»…
– Га-га-га! – перебивая рассказчика, загоготал Алексей на пару с Анатолием-Барбароссой.
– Но эта история имела и вторую серию, – иронично покрутил головой Козлов. – Некто вумный и шибко грамотный раскрыл глазёнки дяде Феде насчёт того, что имечко его наследничка – с двусмысленным душком. Тут-то в забубённую головушку Селиванова запало и более страшное соображение: а не причастен ли, часом, каким-то боком али другим местом, к происхождению его дражайшего сыночка сосед слева Вася Прозоров?! Что-то уж больно имя несчастного Проздрасперма подозрительно звучит! Чуть ли не семя, так сказать, от Прозорова. Да ещё когда Вася начинает ласково кликать Фединого сыночка: «Проздраспермик!»…
Новый взрыв хохота был прерван появлением Двигубского.
– Что за Содом и Гоморра? – поинтересовался прокурор, усаживаясь на переднее пассажирское сиденье.
– Да так, – смахивая накатившую слезинку, ответил Подлужный, – поучительный урок из истории нашей страны.
2
Когда дотошно и щепетильно готовишься к долгожданному событию, то протекает оно пресно и скучновато. Приблизительно так же безвкусно вкушает хозяйка многочисленные праздничные яства, над приготовлением которых она прилежно корпела с утра до вечера: чувство смака пропадает, а «сливки снимают» орущие и галдящие «свеженькие» гости. Потому и апофеоз поединка Подлужного с Воловым не разразился очищающим смерчем, а на поверхности явления протекал ровно, обыденно и без потрясений.
Милиционер появился в прокуратуре, как ему и было предписано, после обеденного перерыва.
– Здравствуйте, товарищ Подлужный, – протиснулся он в кабинет.
– Здравствуйте, гражданин Воловой, – официально ответил ему следователь. – Проходите, присаживайтесь.
– Ого! – наигранно крякнул тот. – Уже «гражданин». Уже «присаживайтесь». Не на дальнюю ли дорожку?
– Защитника себе наняли? – игнорируя последние реплики, осведомился прокурорский работник.
– Да. Нанял. Королькова. Из «золотой пятёрки», – козырнул милиционер. – К шестнадцати ноль-ноль он будет. Как вы и велели. Обвинение мне предъявите? – щегольнул он прозорливостью.
– Почему вы так думаете? – лениво поднял кверху правую бровь Алексей.
– Просчитали с дядей. Дядя у меня судьёй работал в Кирове, – не без апломба провёл «разведку боем» подозреваемый. – Созвонились. Потолковали. Раз следствие затребовало адвоката, вестимо – к обвинению подкатило. Я обсказал, что и как. Он меня успокоил: дохлый номер. Всё шито белыми нитками. Дело рассыпется, как спички из коробка. Зряшная ваша затея, Алексей Николаевич. Покеда, поди, не поздно шарабан назад развернуть, а?
– К шарабану мы с вами вернёмся в шестнадцать ноль-ноль, – веско и загадочно вымолвил Подлужный. – Начнём, пожалуй.
Он по телефону пригласил из опорного пункта охраны правопорядка, располагавшегося через стену от прокуратуры, понятых, а также лиц, участвующих наряду с Воловым, в качестве опознаваемых. Разъяснил участникам следственного действия смысл и порядок опознания. После чего в кабинете появилась фрезеровщица Скокова. Женщина, предупрежденная об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний, уверенно и без колебаний опознала того, кто устроил ей «дефиле через туалет».
На сей раз постовой уже не устраивал бурных сцен протеста, как в случае с Региной Платуновой, но и куража не утратил. Он заученно твердил, что Скокова его оговаривает, мстя в его лице всей доблестной милиции за доставление в медицинский вытрезвитель. Впрочем, последующая очная ставка, на которой Скокова с гадливостью поведала «об интиме в отхожем месте», несколько сбила с Волового показной шик.
Идентификация милиционера в качестве насильника москвичкой Бруновой привела его в состояние задумчивости, а уличающая аудиенция с воспитательницей детсада Анюткиной и вовсе заставила прикрыть рот.
Три опознания и три очных ставки с теми, кого Воловой давно «похоронил» в толще минувших дней, деморализовали его до степени отупения. И потому адвокат Корольков, появившийся в прокуратуре к назначенному сроку, приводил подзащитного к нужной кондиции в течение изрядного времени, шепчась с ним в вестибюле.
Предъявление Воловому так называемого дежурного обвинения в совершении изнасилований и злоупотреблении служебным положением уложилось в четверть часа. Тот вместе с Корольковым прочитал постановление, сделал отметку в документе об ознакомлении (с оговоркой о категорическом несогласии), но от дачи показаний отказался. Следователь, вовсе не удивлённый подобной позицией, попросил «процессуальных союзников» подождать решения их участи в коридоре, а сам направил свои стопы к прокурору.
3
В кабинете шефа Алексей с порога провозгласил, потрясая уголовным делом:
– Яков Иосифович! Я – за санкцией на арест Волового. Пора делать вещи, если прибегнуть к фразеологизму славного товарища Бойцова.
– Арест, говоришь? – нахмурил по-старчески кустистые брови Двигубский, протягивая руку за следственным досье. – Ты же намечал провести опознания?
– Так точно, – жизнерадостно поддакнул подчинённый. – Уже провёл. Все три потерпевшие опознали Волового и уличили его на очных ставках. Прочие материалы расследования вы читали.
– И эта… москвичка?
– О! Она – кровожаднее остальных вместе взятых.
– Поглядим, – принялся листать следственные материалы Двигубский.
– Да! К предыдущим наработкам я накопал небезынтересные нюансы, – бойко вещал Подлужный, пока прокурор знакомился со свежими протоколами. – Установлено, что Воловой нередко предлагал услуги по отправлению писем из вытрезвителя по месту работы вытрезвляемых. Мол, ему по пути, и он конверты бросит в почтовый ящик. Произвели выборку в журнале: ряд писем значатся отправленными, а в организации не поступали. И именно в отношении женщин, и именно из смен обвиняемого.
– Под стражу, под стра-а-жу, – нараспев заговорил шеф, прекратив листать следственное досье, и по привычке глядя за окно. – Вот назначат тебя прокурором, Алексей, и ты поймёшь мои колебания. Ведь что такое прокурорская стезя? Опаснее, чем брести по лезвию бритвы. Не арестуешь – плохо одному, но хорошо другому. Арестуешь – наоборот. И заметь, защищая права одного, обязательно обидишь другого. О-бя-за-тель-но! По закону, а обидишь. И исключений из сего правила нет. И, не приведи Господь, ошибёшься! Если секретарь райкома не за то агитирует, не так пропагандирует, то проявится на свет его «клякса» лет эдак через… надцать. Когда «Иных уж нет, а те далече»
. У нас же иначе: арестовал – сразу поднимается писк и хай, во все концы порхают жалобы, проверяют вышестоящие инстанции, следуют оргвыводы. Лизоблюд и самодур-партработник в состоянии блестящую карьеру сделать, а идиот-прокурор себе шею свихнёт на первой же санкции. И никакой папа с «мохнатой лапой» не выручит.
– У нас не тот случай. Да и прокурор со следователем – ребята не промах, – удачно подкинул шефу комплимент Алексей.
– Дожил, – деланно насупился Двигубский, – уже подчинённые стимулирующие вливания производят. Ладно, убедил, уговорщик чёртов. Где там постановление?
Санкционировав арест, Двигубский возвратил дело Подлужному:
– Постарайся дожать его на признание.
– Постараюсь.
– А что… Женщин, которых в вытрезвитель доставляли, успели всех отработать?
– На две трети. Но брать похотливого фрукта надобно немедля, Яков Иосифович. Чтобы полку пострадавших не прибыло.

Проследовав к себе походкой победителя, следователь позвал обвиняемого и защитника. Без комментария вручив Воловому для ознакомления документ о заключении под стражу, Подлужный исподлобья следил за его реакцией. Милиционер, не веря глазам своим, трижды перечитал текст, изложенный на казённом бланке, и въедливо изучил подпись прокурора и оттиск печати. Руки его заметно дрожали. Затем с постановлением ознакомился защитник. Парочка переглянулась меж собой, и Корольков отвёл глаза.
Воловой перевёл навыкате расположенные, по-женски миндалевидные глаза на следователя и глухо прохрипел:
– Недооценил я вас. Недооценил…
– Эх, Воловой, Воловой…, – с укоризной изрёк Подлужный. – Да разве ж дело во мне? Знаете, что мне пояснила Регина Платунова: она посчитала, что в вашем заведении это в порядке вещей. Понимаете? Сегодня, по вашей милости, у молодой девушки вытравлена вера в милицию. Завтра, из-за следователя Подлужного, – в прокуратуру. Послезавтра, благодаря подлости секретаря обкома, – в партию. А там и до отрицания фундаментальных советских ценностей – последний шаг. И посему я с чистой совестью пытаюсь ампутировать раковую опухоль из вашей души. И посему я с чистой совестью внесу посильную лепту в ваше пенитенциарное перевоспитание, выражаясь высоким штилем.
Ни слова не вымолвил Воловой в ответ. И даже потуги на раскаяние не прочёл «хирург» на его физиономии. В ожесточении прикусив губу, Алексей набрал номер телефона дежурного по райотделу внутренних дел:
– Здравствуйте. Звонит старший следователь прокуратуры Подлужный. Двигубский санкционировал арест сержанта милиции Волового. Попрошу срочно направить ко мне конвой.
4
Среда текущей рабочей недели оказалась весьма и весьма продуктивной. Поутру Подлужный, прихватив с собою Ситова Жана Леопольдовича, на «Волге», великодушно «пожертвованной» следствию Двигубским, умчался в Юго-Камск. Цель поездки заключалась в ознакомлении с материалами уголовного дела, возбуждённого по факту обнаружения в лесу обгоревшего трупа с признаками насильственной смерти.
В прокуратуре районного городка местный следователь Зырянов предъявил Ситову для опознания вещественные доказательства, изъятые с места происшествия. Художник в обгоревшем шёлковом лоскуте, изъятом из кострища в лесу, опознал остаток от шейного платка, носимого Бухвостовым. Аналогичным образом он опознал и туфли друга.
Данные судебно-медицинской экспертизы о причине смерти потерпевшего (скончался до кремации от острой кровопотери, вызванной, предположительно, ножевым ранением в область сердца) и его росте убеждали в том, что в лесном массиве предпринималась попытка полного сожжения тела Бухвостова. Потому Зырянов в ответ на запрос, заранее подписанный Двигубским, вынес постановление о направлении уголовного дела в прокуратуру Ленинского района для присоединения его к делу по факту убийства Марины Алькевич.
Принимая материалы, Алексей ознакомился с протоколом осмотра места происшествия. В документе, помимо прочего, имелись данные о ширине следа шин автомобиля, а также и описание повреждения, оставленного протектором правого переднего колеса: эллипс, большая ось которого равнялась 23 миллиметрам, а малая – четырнадцати. След овального дефекта на почве был зафиксирован не только посредством гипсового слепка, но и фотоснимком с приложением масштабной линейки. Наконец, присутствовала фотография колеи, образованная правым передним колесом. К сожалению, замер расстояния между двумя ближайшими отпечатками овального дефекта на земле, образованными одним оборотом колеса, не был выполнен. Однако, этот огрех, при наличии масштаба, был вполне устраним.

«Из дальних странствий возвратясь»
, Подлужный в своём кабинете более детально вник в содержание судебно-медицинского заключения трупа, сличив группу крови с данными экспертизы биологических выделений, обнаруженных на простыни и мужских трусах, изъятых в квартире Бухвостова. Их антигены также совпадали. Сомнений в том, что неподалёку от Юго-Камска было обнаружено тело именно Бухвостова, не оставалось.
С удовлетворением констатировав, что он находится на правильном пути, следователь вспомнил о Ситове, который терпеливо ожидал своей участи, сидя в фойе прокуратуры. Алексей пригласил Жана Леопольдовича и стал выпытывать у него информацию о бухвостовской цепочке с кулоном в виде тельца.
– А как же! Видел я эту вещицу, – порадовал его художник. – Был у Лёвы такой семейный раритет. А могу я полюбопытствовать: чего у органов такой интерес?
– Ищем эту вещицу, – уклончиво ответил следователь. – Жан Леопольдович, не могли бы вы нарисовать её по памяти?
– Отчего ж, – согласился тот. – Я ж специализируюсь на книжной графике. Набросаем. Найдутся карандаши? Бумага?
– Да бога ради, – улыбнулся Алексей, подавая писчий лист и простой карандаш.
– Э, – в свою очередь ухмыльнулся художник. – А вам нужна плоскостная композиция или изображение близкое к оригиналу? Объёмное? В цвете?
– Конечно, второе.
– Тогда надобно жёлтый карандаш… Оранжевый и красный… И ещё коричневый. На всякий случай. Тут пропорции важны. Оттенки придётся ловить…
Через полчаса (с учётом поиска цветных карандашей) в распоряжении Алексея появился рисунок ювелирной подвески с фигуркой золотого бычка.
– Дарю! – залихватски, с законной профессиональной гордостью подвинул живописец своё творение.
– Погодите, – остановил его Подлужный в некотором смущении. – Извините, что я вас эксплуатирую, но мы же с вами делаем одно общее дело, только различными методами. Не так ли?
– Не уловил, – признался Ситов.
– Раскрываем убийство Льва Александровича. Потому, во-первых, мы оприходуем, так сказать, ваш экземпляр протокольно. Под номером один. А во-вторых, я бы попросил вас ещё немного потрудиться. И набросать, как вы говорите, ещё пару изображений тельца, но уже отличающихся от первого. Тогда возможно будет предъявить их для опознания… некоторым лицам. Поможете?
5
«Выкачав» всё, что возможно, из Ситова, следователь созвонился с начальником Среднегорской НИЛСЭ
Калачёвым Владимиром Алексеевичем. Тот прежде возглавлял отдел криминалистики в облпрокуратуре, немало помогал Подлужному по уголовным делам, и между ними сохранились хорошие отношения. Алексей в двух словах изложил ему проблемные моменты по вещественным доказательствам, изъятым из кострища, и попросился на консультацию. Калачёв согласился, но, с учётом рабочей загруженности персонала, назначил встречу на вечер.
Затем Подлужный помчался в турбюро «Спутник». Девушки из агентства подтвердили, что Марина Алькевич в последний свой рабочий день (пятница, 12 июня) фланировала по учреждению с обновкой – цепочкой с кулоном в виде фигурки тельца. Вещица не могла, не запомнится. О ней в кулуарах бюро перешёптывались. Но никто из сотрудниц и предположить не мог, что эффектное украшение как-то связано с убийством. При идентификации бухвостовского сувенира они уверенно указали на рисунок, помеченный номером один.
«А кольцо-то вокруг Сукиасяна, как будто, постепенно замыкается, – рассуждал про себя Алексей, с разбега прыгая в трамвай, который должен был доставить его на улицу Крестьянскую, где находилась НИЛСЭ. – Пока все улики косвенные. Но они системно дополняют друг друга. Случайно так много совпадений не бывает».

Подлужный уважал компетентных людей. Именно таковым оказался эксперт Чулков Пётр Сергеевич, которого Калачёв пригласил к себе, по прибытии Алексея в лабораторию. Специалист сходу вник в существо вопросов, поставленных следователем в постановлении о назначении автотехнической экспертизы.
Ознакомившись с материалами уголовного дела в части, касающейся автомобильных следов, оставленных близ кострища, осмотрев гипсовый слепок, он за пару минут вычислил расстояние между двумя овальными оттисками. Полученные данные позволили ему определить длину окружности и диаметр колеса. Поскольку ширина протектора уже была известна, установленные параметры сделали возможной рабочую экспертную оценку, применимую в оперативном плане.
– Выводы, естественно, сугубо предварительные, – оторвавшись от бумаг, взглянул Чулков на Подлужного и Калачёва. – И подлежат обсуждению только между нами.
– Конечно-конечно, – понимающе отозвался Алексей.
– Получается, – откинулся специалист на спинку стула, – что перед нами шина модели ИН-251.
– Почему?
– Да потому, что у неё ширина профиля увеличена до 175 миллиметров, а высота боковины, наоборот, уменьшена до 70 процентов по отношению к ширине. Это первая в нашем автопроме низкопрофильная шина. Радиус диска колеса под неё – 13 дюймов. Всё совпадает. Также принимаем во внимание, что эта резина получилась нежнее других моделей. Она плохо держит удары. Ей наиболее присуще образование дефектов, зеркальный пример которого мы видим на слепке.
– И это всё?
– Отнюдь. Рисунок протектора тоже специфический. То, что мы видим на фото с места происшествия – соответствует этой модели.
– И эти шины используются…
– Если брать заводскую комплектацию, то исключительно на марке ВАЗ-2107 «Жигули».
– И в этой части заключение будет категоричным?
– Если при исследовании не вскроется что-либо непредвиденное, да.
– А вот скажите, пожалуйста, Пётр Сергеевич, если я вам представлю искомую шину, то есть, ту самую шину, – сделал упор на трёх последних словах следователь, – то насколько категоричным будет ваш вывод?
– Вывода не будет, – усмехнулся эксперт.
– То есть?! – оторопел Подлужный.
– Вывода не будет, потому что исследование по дефекту относится к предмету криминалистической экспертизы. Это – в областное УВД.
– Трасология?

– Скорее всего. Но, предполагаю, что и они не представят однозначного заключения.
– Почему вы так думаете?
– Первое. Параметры повреждения нерепрезентативны. То есть, описаны недостаточно подробно и точно. Второе. Размеры дефекта могут меняться в зависимости от давления в шинах. Пусть и незначительно, но это влияет на категоричность вывода. И третье. Если шина после криминала эксплуатировалась…
– Жаль, – посетовал Алексей. – А по срокам, насколько быстро вы сможете оформить заключение?
– Само по себе исследование не сложное, – ответил Бураков. – Беда в том, что у меня на исполнении сейчас масса экспертиз. И по всем – сроки. Посему, раньше, чем недельки через три, не обещаю. Ну, если очень надо – через две.
– Очень надо, – жалобно попросил следователь.
– Договорились, – обозначил улыбку уголками губ специалист.
6
В четверг поутру в кабинет к Подлужному заглянул следователь Козлов. Энгмар Иванович, дисквалифицировавшийся на партийной работе как юрист, решил посоветоваться по одному из криминальных эпизодов. Алексей высказал своё мнение, которое Козлов внимательно выслушал. Однако удаляться к себе он не спешил.
– Слухом земля полнится, Алексей Николаевич, что вы собрались на самостоятельную работу? – осведомился коллега.
– Последнее слово за прокуратурой республики, – разъяснил ситуацию Подлужный. – Что до меня, то я принципиальное согласие дал.
– В Красносыльск?
– Да.
– Поднабраться опыта?
– И построить уголок законности и социальной справедливости.
– Хм-м, парадиз в отдельно взятом регионе, – скептически хмыкнул Козлов. – Утопично. И не жутковато вам: из областного центра – и в глубинку.
– Не пожизненно же туда еду.
– Как сказать. Я чего разговор завёл. Мелисса Марковна просветила меня, что у вас конфликт с обкомом партии и кое с кем из облпрокуратуры. Не скажется? Зашлют к чёрту на кулички, да и сгноить могут, как Скалозуб Молчалина в Твери.
– Да-а…, – пренебрежительно отмахнулся Алексей. – Настоящий советский человек, если он на своём месте, может всё. Разумеется, в пределах существующих исторических обстоятельств.
– По молодости я был таким же, как вы, – покачал головой Козлов. – Время меня поправило.
– Вы имеете в виду вашу карьеру в Свердловске? – поймал его на слове Подлужный.
– И это тоже, – заблестел глазами собеседник, и было видно, что он таки горит желанием обсудить эту тему. – Слышали, есть такой двухместный велосипед: тандем называется? На нём два велосипедиста. Один спереди сидит, второй – сзади. Рулит, разумеется, первый, а педали крутят оба. Так вот, нынешний Советский Союз – тандем особого рода. На нём передний только рулит, то – компартия. Задний только педали крутит, то – народ, серая безликая масса. Вот так. Как считаете, это нормально?
– Не вполне, – развеселился Алексей, которому нравились яркие аллегории. – Это похоже на анекдот, где одноглазый, но безрукий, с двуруким, но слепым, поплыли через реку на лодке к девочкам. И на стремнине слепец так неуклюже дёрнул веслом, что выбил напарнику единственное око. Тот, лишившись последнего и самого дорогого, в отчаянии вскрикнул: «Капец, приплыли!». А загребной не вник в чём дело и обрадовано заорал: «Здравствуйте, девочки!»
– Вот-вот, – подхватил Козлов, и на его болезненном лице даже заиграл румянец, кратко согнав мертвенную бледность – И я о том же. Компартия всё больше отрывается от масс и становится заскорузлой кастой. Но вдвое страшней то, что ныне она уже и сама не знает, что со страной творит. Вот я и выступил на пленуме обкома наперекор линии Горбачёва-Лигачёва
.
– Не понял?! – поразился Подлужный, всё внимательнее вглядываясь в собеседника. – Так вы что? Против Горбачёва?
– Да мне на Горбачёва начхать и подтереться! – всё больше розовел лицом Козлов. – Я поперёк его политической линии. Вот ты, Алексей Николаевич, скажи мне, дураку, чего хочет Горбачёв? Куда ведёт его перестройка?
– …По пути строительства коммунистического общества, – после заминки ответил Подлужный.
– Хым! Ну, на словах – так, – хмыкнул оппонент. – А на деле? Видим ли мы чётко путь к цели? Тебе ясна концепция Горбачёва?
– Концепция? – не впервые задумался Алексей над этой стороной деятельности генсека. – Тут я с вами вполне солидарен: внятного плана, доктрины от него советский народ пока не слышал.
– И не услышит! – воскликнул Энгмар Иванович. – «Углубить, начать, принять», – передразнил он Горбачёва. – А чего стоят его вечные обращения к массам? Мол, давайте вместе бороться с бюрократами, которые нам мешают: вы – снизу, мы – сверху.
– А что тут неправильного? – не согласился Подлужный. – Да если б не перестройка, меня б в обкоме, про который вы помянули, на днях, пожалуй, сожрали бы.
– Да разве ж я об этом? – всплеснув руками, перебил его Козлов. – Я о том, что в такой гигантской стране как Советский Союз реформы следует проводить по пунктам. При строжайшей дисциплине. Посте-пеенно начинать реформы с экономики, с базиса, а надстройку менять очень осторожно. Иначе общество станет неуправляемым. А Горбачёв это делает хаотично.
– Например.
– Да взять те же кооперативы! Допустим, в Свердловске пышным цветом расцвели кафешки. Причём, их обновление поручили райкомам ВЛКСМ.
Кафешки пользуются популярностью. Но где они берут продукцию: мясо, напитки и прочее? Сами производят? Напрямую с производителем работают? Если бы так! Пользуясь связями, они по дешёвке скупают их на базах, а барыши делят с подельниками. Стало быть, коренные-то перемены – не в производстве, а в надстройке. По сути это – настоящий НЭП
. А блатные комсомольцы – нэпманы
.
– А вы как предложили?
– Да сельское хозяйство развивать, а торгашей – зажать: чтоб ни вздохнули, ни пёрнули.
– Ага, наслышаны мы про закручивание гаек, – саркастически ухмыльнулся Подлужный. – Не-ет, надо было дать дотации тем же колхозам и совхозам, которые то же самое мясо и производят. Да позволить им завести фирменные магазины, столовки и кафешки, где реализовывалась бы произведенная ими продукция. Но по обоснованным регулируемым ценам, раз они льготы от государства получили. Тогда бы и мяса стало в достатке, и люди были довольны. Но я согласен с тем, что этого не бывает без государственного учёта и контроля. Без дисциплины.
– Вот-вот! – обрадовался Энгмар Иванович. – И во всём у Горбача так: внешне идея благая, а реализация – одно зло. Допустим, Герберт Уэллс
называл Ленина кремлёвским мечтателем. Но ведь мечты Владимира Ильича почти сбылись. А нынешний бестолковый кремлёвский утопист – это… Это…
– Советский Манилов, – посмеиваясь, подсказал Подлужный.
– Именно! – чуть не вырвал клок волос на голове Козлов. – Манилов, чтоб он сдох!
– Ну, уж… Тут вы явно перебрали, – оскорбился за лидера Страны Советов Алексей. – Критиковать его надо. Да ведь без него мы бы совсем зачахли в застое.
– Молитесь на него! – всё больше входил в раж недавний партийный функционер. – Он вас и ввергнет в геенну огненную!
– Энгмар Иванович, – постепенно начинал выходить из себя и его молодой оппонент, – да вы сам-то – коммунист или богомолец юродивый? Скажете тоже: в геенне огненной… Вы по существу говорите: если не Горбачёв, то кто?
– Кто? – будто лбом о стенку ударился тот. – Кто-кто…
– Сейчас много слухов о Ельцине
ходит, – осторожно намекнул Алексей. – Борется с привилегиями. В Москве снял несколько секретарей райкомов…
– Ельцин? Бориска! Да ты что! – подобно пушкинской старухе у разбитого корыта заверещал Козлов. – Не приведи господь! Я в Свердловске под ним десять лет ходил. В шестьдесят восьмом его взяли в Свердловский обком – в строительстве он соображал, с этим не поспоришь. Но вскоре заметили, что тем, кто выше, он подмахнёт, а кто ниже – унизит. И тогда Яков Петрович…
– А кто это?
– Яков Петрович? Да Рябов – в ту пору первый секретарь Свердловского обкома. Предшественник Ельцина. Так вот он сказывал, что ради карьеры Бориска через мать родную переступит. Ему безразлично, в каком котле вариться, лишь бы на первых ролях. Для него самоцель – прогромыхать во всю ивановскую! Он… Он…
– …советский Герострат, – с всё возрастающим скепсисом, но навёл собеседника на нужную мысль Подлужный.
– О! – согласился Козлов. – Я его также обзываю. Только матом.
– А не со зла, – критически ухмыльнулся Алексей.
– Не смешно, – горестно сморщился Энгмар Иванович. – Впору плакать. Вот с того же Рябова Москва сколько раз требовала: снеси подобру-поздорову дом Ипатьева… Ну, тот, в котором царскую семью расстреляли. Ан Рябов считал, что это памятник истории. И говорил, мол, некоторые воют: «В нём же не токмо царя расстреляли, но и детей невинных. Жалко». Конечно, жалко. А тыщи простых людей, которых самодержец сгноил, не жалко?! Рябов считал, что советские люди должны помнить историю нашей Родины без всяких прикрас. И чтоб знали: доведёшь народ, предашь его – он тебе отомстит.
– И что, ослушался Рябов?
– То-то и оно-то! Зато как в Свердловске посадили Бориску на царство, что удеял он перво-наперво? Да снёс дом Ипатьева! И ежели непутёвый рохля Горбач даст ему волю в Москве, то он и Горбача с Кремлём снесёт…
– Ох, как вы про них, – подобно снайперу прищурился Подлужный, поскольку ему порядком поднадоела заунывная проповедь. – И тот вам не люб, и этот – негож. А не в том ли причина недовольства, что вас самого, уж извините, попросили?
– И вы туда же, – бледнея, с кривой миной на лице, ответил Козлов. – Видите, чем у нас чревато инакомыслие и искренность? Начинают переходить на личности.
– Да я не про ваше инакомыслие, – вспылил Алексей. – Я могу быть не согласен с вашим мнением, но я всецело за ваше право высказывать его.
Только при одном непременном условии: любая позиция должна быть обоснованной и конструктивной. У вас же голая критика, не подкреплённая дельными предложениями.
– Почему, не подкреплённая? – возразил бывший партаппаратчик. – Новый Сталин нужен!
– Х-хо! – неприязненно хохотнул Подлужный. – Сталин если и нужен был, то в военное время. А в мирное время он к чему? Вы извините меня, но сдаётся мне, что вас правильно попросили.
Козлов, заполучивший бессердечную безжалостную отповедь взамен ожидаемого сочувствия, беспомощно молчал. Ему стало плохо. Лицо его посинело. Дыхание участилось, перешло в поверхностное, натужно-прерывистое, сипящее. Он ухватился за грудь и стал сползать со стула на пол.
– Энгмар Иванович, что с вами?! – опомнившись, всполошился Алексей.
Он бросился к сердечнику Козлову, усадил его на стул, расстегнул ворот рубашки, распахнул форточку и налил больному из графина в гранёный стакан воду.
– Ни-чё… Ни-чё…, – мелко суча ватными от слабости ногами, с одышкой выговорил тот непослушным, заплетающимся языком. – Чи-час… таб-летку… под… язык… Полег-шает…
7
Энгмару Ивановичу, и правда, полегчало. Приступ длился недолго и завершился без каких-либо серьёзных последствий. Алексей хотел было вызвать скорую, сообщить прокурору, но Козлов настоятельно попросил его не придавать это событие огласке и, отсидевшись, самостоятельно и довольно бодро ушёл в свой кабинет.
Оставшись один, Подлужный сам себя основательно отругал. Ему было очень неприятно, что всё так обернулось. Что он проявил несдержанность. Тем более, что во многом опальный партийный функционер был прав. Впрочем, доля следователя такова, что подолгу зацикливаться на промахах не позволяет само бытие. И несвойственное Алексею самоедство вскоре было прервано непредвиденным явлением.
«Нам не дано предугадать, чем наш поступок обернётся…»
, – растерянно размышлял Подлужный, когда к нему в кабинет вкрадчиво просочилась моложавая симпатичная дама, отрекомендовавшаяся женой Волового. Она так и представилась: «Прихваткина Нелли Анатольевна – жена Волового Аркадия Николаевича». Вот чем неожиданно обернулся арест милиционера-негодяя.
– Позвольте, – удостоверившись в личности посетительницы, усомнился в достоверности её слов следователь. – Воловой со своей женой находится в разводе. Я с ней знаком в рамках расследуемого уголовного дела.
– Так оно, – показала в кокетливой улыбке ровные зубки Прихваткина. – мы с Аркашей муж и жена не по документам, а по жизни. Давненько супружничаем.
И словоохотливая гостья принялась вещать о том, что она тоже в разводе, что её бывший законный муж спился и опустился до скотского состояния. «Он бич – бывший интеллигентный человек», – продемонстрировала посетительница знание местечкового жаргона. Из рассказа Прихваткиной следовало, что с Воловым они сошлись более года назад. Жили, душа в душу. Оттого для неё арест Аркаши стал ударом нечеловеческой силы.
Прихваткина представляла собой миниатюрную женщину с весьма своеобразными, даже по среднегорским меркам, манерами. В первые пять минут она доверилась Подлужному, выложив подоплёку того, как сблизилась с Воловым. Вовсе не невежда, а так – женщина, страдающая редким недержанием речи. Вероятно, её мама, если прибегнуть к образным сравнениям Коли Бойцова, вынашивая плод, не брезговала селёдочкой с молочком.
– Чем могу быть полезен? – остановил Подлужный «словесный фонтан» визитёрши, как выразился бы на его месте Козьма Прутков.
– Допросите меня, – походатайствовала Прихваткина.
– Не вижу смысла, – дёрнул плечом Подлужный. – То, что я от вас услышал, ценности для следствия не представляет. А сожительница, как принято говорить в таких случаях, фигура не процессуальная.
– Допросите меня, – не отставала женщина. – Я навела справки у знающих людей. Они говорят, что у вас хватка бульдожья: «Пока не пережуёт – жернова не раскроет». А мне уж тридцать четыре. Навряд ли Аркашу я дождусь. Но воздать последний долг, что ли, я обязана. Меня научили, что если допросят, то вызовут в суд. Хоть там с Аркашей свижусь.
– Помилуйте, – отбиваясь от её натиска, следователь даже отодвинулся вместе со стулом, – откуда мне знать, кем вы доводитесь Воловому. Он о вас ни слова не обронил.
– Да у меня с собой фотки, – полезла Нелли Анатольевна в дамскую сумочку, извлекая оттуда иллюстративные свидетельства близости с милицейским ловеласом. – Глядите, здесь мы с ним на пляже, здесь возле поликлиники. Я же старшей медсестрой работаю. Там мы с Аркашей и сошлись. А вот тут мы с ним мою самодельную вишнёвую настоечку пробуем. Она у меня шикарно получается. Я могла бы и вас угостить. Не хотите отведать?
И прилипчивая особа, пересев поближе, словно ненароком стала касаться руки Алексея, бросала многозначительные взгляды. «Я, кгм, недурён собой, – мысленно иронизировал тот, – но не до той же степени, чтобы зрелая мадам с первых секунд, очертя голову, стала, чуть ли не подол задирать».
И двойственность, ложность поведения навязчивой мадам «пробили» в мозгу Подлужного искру. Высекли небезынтересную идею.
– Ладно, – с внешней неохотой, будто бы уступая, достал Алексей из ящика стола протокол. – Допрошу. Но, на пол листа.
– Конечно-конечно, – обрадовалась медсестра.
Замысел Прихваткиной приобрёл ещё более зримые очертания при расставании. Оттого и интрига закручивалась круче.
– Так как насчёт настоечки? – встав со стула, словно невзначай поправила грудь Нелли Анатольевна. – Не хотите откушать?
– Даже и не знаю…, – осенённый эвристической идеей, артистично разыграл колебание следователь.
– Право слово, – удвоила нажим на «ломаку» Прихваткина, дав оценку непоследовательности его позы. – Ни к чему не обязывающее посещение.
– Тысячи забот-хлопот, – искусно кочевряжился Алексей. – Даже не знаю, как и быть-то?
– Уж часик-то завсегда можно выкроить, – ворковала подружка Волового.
– Так и быть, Нелли Анатольевна, – промокая платком пот на лбу, выступивший от несвойственной лицемерной роли, снизошёл следователь, – телефончик ваш я в протокольчик занёс. Я вам позвоню, и мы условимся. Вот так, ничего?
– Ничего, – опустила ресницы скромница. – Ну, я пошла?
– Давайте, до встречи, напутствовал её Подлужный.

Их более чем странное рандеву завершилось кстати, поскольку в дверях Прихваткину едва не сбил Бойцов, ломившийся в кабинет, как к себе домой.
– Кто такая? Почему не знаю? – оборачиваясь в сторону фойе, спросил Николай. – Так-то ничё-ё-о себе…
– Свидетель, – не счёл нужным особо распространяться его друг, поскольку дело Волового было «табу» для всех милицейских без исключения.
– Я что заскочил-то, Ляксей, – усаживаясь перед ним на стул, приступил к пояснению разыскник. – Завтра прилетает наш дорогой совсем нам не товарищ Сукиасян. Трэба его оприходовать по всем законам гостеприимства.
– Ч-чёрт! – выругался Подлужный. – Не ко времени несёт его нелёгкая.
– Чего ты? – удивился Бойцов. – Я не мог дождаться встречи с ним. Аж подпрыгивал от нетерпения! А ты, чую, не рад?
– Понимаешь, Коль, опять придётся все выходные напролёт в городе торчать.
– А-а-а, – понимающе протянул Николай. – Срывается поездка к Танечке.
– И к сынишкам, – грустно уточнил Алексей. – Ладно. Скулёж – в сторону. Давай конкретизируем план действий.
8
В Среднегорск Арменак Сукиасян прибыл авиарейсом из Москвы. Едва ступив на землю необетованную, долгожданный путник был встречен с почестями, которые премьер-министр Израиля желал бы воздать председателю исполкома Организации освобождения Палестины (и наоборот): непосредственно у трапа самолёта Коля Бойцов со своими «гвардейцами» взял его «под ручки». И уже через полчаса путешественник предстал пред ясными очами Подлужного. Вместе с паспортом и модным чемоданчиком.
Следователь препарировал задержанного взглядом: выше среднего роста, стройный, симпатичный молодой человек, чем-то похожий на знаменитого тяжелоатлета, двукратного олимпийского чемпиона Юрика Варданяна. И мускулы у него также вились мощными жгутами на неприкрытых одеждой предплечьях. Да и через тонкую летнюю рубашку с короткими рукавами рельефно выпирали бицепсы, трицепсы, дельтовидные и широчайшие группы мышц.
Пока красавчик с Кавказа совершал служебный вояж на малую родину, Бойцов оперативными методами навёл справки про него. В Среднегорск Сукиасян перебрался после службы в армии. К дяде – директору группы ювелирных магазинов «Аметист» Назаряну. Устроился на телефонный завод. Параллельно учился в политехническом институте. По производственной линии характеризовался положительно. Отстаивал честь предприятия в соревнованиях по тяжёлой атлетике. Холост. Обычная трудовая биография. Где-то даже импонирующая Подлужному. Сходу такого «кадра», если заимствовать словечко из лексикона Бойцова, не заподозришь в чём-либо предосудительном. Внешне на привлекательного инкогнито он, быть может, тянул (решать милым дамам), а на маниакального субъекта – нет. Вот только «расклад улик» пока был против него.
Впрочем, Алексей не относился к физиономистам, в отличие от сыщика, который «влёт» раскусил Сукиасяна.
– Он, – шепнул Николай другу, усадив доставленного. – В машине я его аккуратненько пощупал за вымя. О-он, шакал безродный, хоть и понты бросает.
– Вы следователь?! – с типично кавказским темпераментом осведомился заподозренный, поправляя одежду и оттирая затёкшие запястья. – Что за обращение? Схватили, как пацана. Намёки странные…
– Успокойтесь, гражданин Сукиасян, – раскрывая паспорт доставленного, суровым пресекающим жестом остановил его возбуждённые излияния Алексей. – Скажите-ка, пожалуйста, вы ведь по национальности армянин?
– Армянин. Ну? – насторожённо ответил Сукиасян.
– Вы владеете русским языком? В услугах переводчика нуждаетесь?
– Переводчик? – задумался тот.
Вчера, при подготовке к знаковому рандеву, Подлужный и Бойцов в отделе снабжения «телефонки» дополнительно отработали вопрос о владении подозреваемым русским языком. Арменак на нём свободно общался с коллегами, самостоятельно вёл деловую переписку, готовил проекты договоров.
– Да какой, к чёрту, переводчик! – не выдержал Николай, до того порывавшийся вставить пару «тёпленьких» фраз в диалог. – В машине на чистом русском так базарил, что другой русский… похабник позавидует!
– Переводичик? Канэчна! – внезапно с подчёркнутым гортанным выговором и вызовом заявил Сукиасян, дерзко глядя на Бойцова. – Канэчна нужидаюс. Кинулысь, четыверо на адынаго. Адын на адын, я бы тебе паказаль! И сейчас бы показал, так двое со стволами в коридоре караулят.
Завершающая угроза прозвучала из уст задержанного неожиданно правильно и чисто. Подобно каллиграфически начертанной фразе.
– Товарищ Бойцов, гражданин Сукиасян! – строго остановил Подлужный раскипятившихся. – …А вы, гражданин Сукиасян, оказывается, взрывной. А я предполагал, что вы тихий. А вы взрывной. И при таком взрыве мно-о-о-гое натворить можете…
– К-хе, – резко утихомирившись, скромно кашлянул Арменак.
Подспудный смысл, таившийся в резюме Подлужного, мигом укротил вспыльчивого южанина. Он подействовал эффективнее наручников и смирительной рубашки. Оценив этот посыл, Арменак в последующем держал себя крайне осмотрительно и выдержанно. Видимо, есть вещи, охлаждающие самый дикий темперамент.
– Так вам нужен переводчик?
– Нет. Не надо.
– Что ж, отметим это в протоколе, – уже с лёгкой манерной ленцой проговорил следователь, – Объявляю вам, что вы будете допрошены в качестве подозреваемого в убийстве гражданки Алькевич Марины Германовны в ночь с 14 на 15 июня.
– Алькевич? – лицо Сукиасяна покрылось красными пятнами.
– Хм, ещё скажи, что не знаешь такую, – хмыкнул Бойцов.
– Алькевич, – повторил Арменак, глядя исключительно на Алексея. – Неважно. Но если я подозреваемый, то… то давайте мне этого… адвоката.
– В соответствии со статьями 46, 47 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР защитник допускается к участию в деле с момента задержания или предъявления обвинения соответствующему лицу, – раскрыл следователь кодекс в нужном месте и положил его перед подозреваемым. – Пока ни того, ни другого в отношении вас нет.
– Тогда я не скажу ни-че-го, – с суровым видом заявил Сукиасян.
– Отказываетесь от дачи показаний?
– Без защитника отказываюсь.
– Так и запишем, – внешне уравновешенно резюмировал следователь, оформляя отказ.
Про себя же Подлужный подумал, что фамилия Сукиасяну досталась не просто так. С этим замкнутым «безмолвником» придётся основательно помучаться.
9
Дальнейший алгоритм детективных действий Подлужного и Бойцова был выверен, как ходы Михаила Таля в шахматной партии 1965 года против Бента Ларсена.

К назначенному сроку в прокуратуру прибыл официант Фирстов, который на опознании без колебаний указал на Сукиасяна. Причём тут же пояснил, что опознанный посещал ресторан в ночь с 14 на 15 июня. И пока Алексей с индифферентным видом заносил полученные данные в протокол, Николай с плохо скрываемым ликованием корчил рожи Арменаку.
На последовавшей очной ставке, где солировал свидетель, а подозреваемый по-прежнему отмалчивался, Фирстов и вовсе припомнил столик, за которым разместился Сукиасян. И уточнил, что тот сидел метрах в пятнадцати наискосок от столика Марины Алькевич. К сожалению, официант не привёл ни единого подтверждения контакта Марины с оппонентом. Арменак же, не «под протокол» буркнул, что для русских все армяне на одно лицо.
Вскоре Фирстова сменил Алькевич. Опознание им Сукиасяна не понадобилось, ибо формально они были знакомы по работе. Зато на очной ставке «рассеянный с улицы Бассейной» поднапрягся и припомнил дополнительную деталь новогоднего праздника во дворце культуры. Раздухарившись, Борис Семёнович теперь напористо настаивал, что Арменак не только пригласил его покойную жену на танец и заказал в её честь песню, но и прислал бутылку шампанского их столу. Помимо этого Алькевич назвал фамилии сослуживцев, которые, вне всякого сомнения, подтвердят эти факты.

Затем последовал обыск квартиры Сукиасяна, где были изъяты водительское удостоверение подозреваемого, а также техпаспорт на автомобиль марки ВАЗ-2107 «Жигули». Не лишним оказалось и обнаружение под кроватью чемодана, в котором был припрятан нож с фронтальным выбросом клинка. По внешним признакам нож вполне тянул на холодное оружие: по твёрдости и длине клинка, по ширине его обушка, а равно по заточенному лезвию и наличию гарды.

И пусть собственно хранение холодного оружия закон не относил к уголовно-наказуемым деяниям, нож Подлужный всё же изъял. Он не упустил из вида (пусть и вероятностный) вывод судебно-медицинского эксперта о том, что смерть Бухвостова наступила от ножевого ранения в область сердца.
В жилище были добыты косвенные и, откровенно говоря, весьма хлипкие доказательства причастности Сукиасяна к убийству в сквере оперного театра. Потому на обыск в гараже Алексей возлагал особые надежды. И они оправдались в полной мере – в той степени, на которую только было способно «стойло железного коня» Арменака. В данном прибежище был обнаружен «немой свидетель», безжалостно выдавший хозяина – правое переднее колесо автомашины, на покрышке которого «злорадно скалилось» повреждение в форме эллипса.
К производству замеров дефекта следователь привлёк понятых самым непосредственным образом. В этом таился особый расчёт: доводы надлежало получить из незаинтересованного и беспристрастного источника на глазах у подозреваемого. И когда протокольно были зафиксированы длина и ширина изъяна, составившие искомые 23 и 14 миллиметров, Подлужным овладела лёгкая эйфория от предчувствия, пусть и тактической, но победы. Правое переднее колесо было изъято целиком для производства экспертизы. Алексей с Николаем резонно сочли, что если покрышку снять с обода, то размеры овала могут измениться.
Явно не в пользу Сукиасяна сыграло и то, что материал обивки задних сидений был новый, сиял чистотой и отличался по цвету и текстуре от передних. Задние половые коврики тоже были новыми и отличались от фирменных.
Наводило на размышление и то, что передняя часть салона и багажник были пыльными и засаленными. Доказательственная база нередко собирается по крохам. Потому и данные побочные обстоятельства Алексей подробно описал.
10
В райотделе внутренних дел, уже на ночь глядя, Подлужный оформил протокол задержания Сукиасяна в соответствии со статьёй 122 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, то есть, в качестве подозреваемого в совершении преступления. Эта мера позволяла следствию работать с Сукиасяном в условиях изоляции от общества в течение трёх суток. По окончании этого срока надлежало либо освободить задержанного, либо предъявить ему обвинение с участием защитника и получить санкцию на арест у прокурора.
Отправляя задержанного из дежурной части в ИВС уже в наручниках, Алексей, словно невзначай, так сказать «на дорожку», неожиданно осведомился:
– Вот не подскажете мне, Арменак Саркисович, что это вы в последнее время зачастили в Ереван? Пять раз за полгода? Какие вы там проблемы решаете?
– Ере-ван? – от растерянности споткнулся на ровном месте тот.
– Да, в Ереван? – подхватил его под руки Подлужный на пару с Бойцовым.
– А что?! – зло ощерился Сукиасян. – Теперь армянин и в Армению не имеет права съездить?
– Да бога ради, – с деланным сочувствием успокоил его следователь. – Но пять раз за полгода…
– Слышь, ты! Тебе какого хе… надо?! – переходя на ты, вспылил Арменак.
– Ну-ка! Сбавил обороты! – утихомирил гордеца Николай. – Чего ты грубишь?
– Коля, ну зачем же ты его обрываешь? – внезапно укорил друга Алексей. – Дай человеку высказаться сполна.
– Нечего мне говорить, – спохватываясь под вопрошающим взглядом следователя, расслабил жгуты мускулов горячий южный человек. – На родину ездил. Соскучился, да.
Впоследствии Алексей неоднократно выпытывал у Сукиасяна причину частых отлучек в Ереван. И всякий раз тот терялся, явно не зная как себя вести в этой ситуации. И каким образом раз и навсегда отбрыкаться от назойливого следователя.
Глава восьмая
1
Утро понедельника Подлужный встретил в дурном настроении: выходные он и Бойцов «кололи» задержанного, стремясь его вызвать на откровенность, но упрямый молчун окончательно замкнулся, будто и впрямь оглох и онемел. Сверхзадача заключалась в том, чтобы разговорить Арменака. Причём разговорить так, чтобы от его откровения появился неведомый доселе нюанс, привязывающий темпераментного южанина к трупам. Чтобы он стал первоисточником. Чтобы он сам подарил эту «изюминку» следствию. Увы и ах, но поставленная сверхзадача не была решена.
Так как экспертизы по следам протектора в лучшем случае могли появиться к концу недели, Алексею приходилось уповать на то, что Двигубский санкционирует арест Сукиасяна в качестве подозреваемого сроком на десять суток до предъявления обвинения. Это позволяла сделать статья 90 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР. Однако даже и эти хлипкие расчёты следователя прокуратуры были опрокинуты новой непредвиденной силой.

Без четверти девять Подлужный подошёл к прокуратуре. Возле крыльца учреждения он увидел прокурорский автомобиль, стоявший «под парами». В «Волге» сидел сам шеф с водителем. Двигубский жестом пригласил подчиненного на заднее сиденье.
– Здравствуйте, Яков Иосифович! Привет, Толя! – пропыхтел Алексей, бросая «дипломат» на сиденье и протискиваясь через дверной проём. – Как удачно, Яков Иосифович, что я вас застал. В пятницу я задержал по сто двадцать второй фигуранта по убийству Марины Алькевич…
– Дело у тебя с собой? – сердито перебил его прокурор.
– С собой.
– Тогда закрывай дверь, мистер Подлужный, и поехали. Будет тебе и фигурант, будет тебе и белка, будет тебе и свисток. Выкладывай, кого ты там закрыл?
Шеф подал сигнал шофёру и «Волга» тронулась в путь. Сбитый с толку, Алексей в нескольких предложениях набросал абрис «театра следственных действий» и осведомился, нелепо усмехаясь:
– Яков Иосифович, а что за гонка по вертикали?
– На твоём месте, Подлужный, я бы стёр ухмылку-то, – посоветовал начальник. – И курс мы держим в облпрокуратуру. К Сясину. Он сегодня ни свет ни заря, в семь часов утра лично… Штукенция небывалая! Так вот, лично объявился в ИВС с начальником отдела по надзору за местами лишения свободы Штаповым. Нарисовался, кстати сказать, по жалобе твоего фигуранта. Как его… Сусаяна?
– Сукиасяна.
– Во-во. Проверил законность и обоснованность его задержания и оттуда позвонил мне. Устроил разнос. Распекал за то, что я устранился от прокурорского надзора за законностью следствия по делу. А также ядом исходил, что ты со своим раздолбаем Бойцовым за выходные Сусяну глаз сомкнуть не дал. И на «очко» сходить не давал. Вы что, Алексей Николаевич, со своим дружком вытворяете?
– Да вы дайте слово сказать, Яков Иосифович! – вспылил Алексей. – Мало ли что фигурант натрепал. Навешал «лапши» на уши Сясину. А тот тоже хорош: развесил «локаторы»…
– Вот что, Подлужный, – жёстко оборвал его Двигубский, – вы говорите, да не заговаривайтесь. Выбирайте выражения. Заместитель прокурора области – это вам не фунт изюму! Дебатировать я не намерен. У вас покуда нос не дорос, поучать. Попробуйте потягаться с Сясиным. Там и оценим вашу прыть. Да и я хорош, старый пень, доверился молодому да раннему…

В приёмной Сясина Двигубский и Подлужный проторчали битый час – столь тщательно надзирающий начальник изучал привезённое ими дело. По истечении томительного отрезка времени от Сясина вышел Штапов. Критически хмыкнув в адрес Алексея: «Деятель!», начальник отдела с какой-то бумагой направился к выходу. Затем к Сясину пригласили «проштрафившихся».
– Утро доброе, Яков Иосифович! Здравствуйте, Подлужный, – встретил их царственным возгласом заместитель прокурора области по следствию, колыхнувшись тушей в кресле. – Присядьте. Пока…, – вельможно повёл он по-женски пухлой рукой в направлении стульев на ковре перед собой. – Турусы на колёсах я с вами разводить, не склонен. Потому коротко и по существу. Дельце я внимательно изучил. Доказательств вины Сукиасяна в нём нет. Так, досужие домыслы и догадки…
– Как это?! – возмутился Алексей, непочтительно перебив руководителя высокого ранга.
– Да так! – повысил голос Сясин. – Помолчите, Подлужный. Здесь вам не ИВС. И перед вами не блатная шпана, а первый зам прокурора области. Теперь, касаемо доказательной базы. Щас от неё камня на камне не останется. Первый ваш довод. Редкое имя. Какой-то Арми, от которого гасилась потерпевшая, мог быть приезжим. Либо это вообще не имя, а прозвище совершенно постороннего человека. Второй довод. Эпизод в ресторане. Заметьте, официант не берётся судить, кто напугал убиенную. А помимо Сукиасяна в ресторане сто пьяных мазуриков колобродило. Третий довод. Дневник запойного художника? Ну, если мы в основу обвинения положим то, что он видел какого-то молодого кавказца, то нас самих за национализм в каталажку надо бросить. К тому же все… кхе… двусмысленные и неоднозначные доказательства подмачивает то, что эта… Алькевич с половиной города таскалась. Нож в квартире и «Жигули» в гараже? Это, что называется, вокруг да около. Всё.
– Нет, не всё, – пронзая взором надзирающего прокурора, угрюмо возразил Подлужный. – Есть ещё колесо и след от автомобиля.
– А где экспертные заключения по ним? – ехидно осклабился Сясин.
– Будут.
– Вот когда будут, тогда и поговорим. И потом: ублюдочный художник и гулящая девка – два разных трупа. Два разных эпизода.
– С чего это? – подскочил на стуле Алексей. – А дневник? А то, что Фирстов их видел вместе перед убийством? А опознание изображений знака зодиака девушками из турбюро? Это что?
– Это? Это недожаренное блюдо, хе-хе… Вами недожаренное, Подлужный. Такие вот пирожки с котятами, – плотоядно потёр ладони Сясин, точно ему ко второму завтраку на жаркое подали свежеприготовленного подчинённого.
– Вульгарщина какая-то, – не оценил остроумия вышестоящего руководителя Подлужный.
– Хватит, товарищ следователь, – прервал его Сясин, подтянув узел галстука на своей жирной шее (что Алексей завершил бы с куда большей ретивостью). – Не намерен с вами турусы на колёсах разводить. Можете жаловаться. А пока забирайте дело и экземпляр моего постановления об освобождении Сукиасяна из-под стражи. Первый экземпляр Штапов уже увёз в изолятор. А вас, Яков Иосифович, я попрошу усилить надзор за законностью действий в лице данного самоуверенного товарища. Иначе подыщем под названную прокурорскую функцию кого порасторопнее.
Подлужному до сих пор не доводилось слышать, чтобы в подобном непочтительном тоне с Двигубским кто-либо разговаривал. И Алексей, забирая дело, даже застыл у большого канцелярского стола.
Двигубский по-старчески замедленно поднялся со стула и с достоинством, помяв мясистый кончик родовитого носа, ответил:
– Не зарывайтесь, Ладомир Семёнович. Не вы назначали, не вам и решать. Вы ещё у мамки сиську учились сосать, когда я первую санкцию подписывал. Не зарывайтесь…
И Яков Иосифович без разрешения пошёл прочь, на ходу, по-дворянски учтиво кивнув Сясину головой, как бы произнося: «Честь имею!»
Эх! Двигубский совсем упустил из виду, что перед ним восседал отнюдь не настоящий потомственный русский или советский офицер, готовый наперёд простых солдат, когда надо, сложить голову за Россию-матушку.
Подлужный же , крайне недовольный и исходом совещания, а равно обидевшийся за шефа, выходя, тоже не преминул подъесть Сясина:
– Пирожки с котятами, говоришь? Х-хэ, ну и вкусы здесь!
2
Сясин Ладомир Семёнович действительно не происходил из семьи настоящего потомственного русского или советского офицера. Отнюдь. Он родился всего-навсего в семье торговых работников. Зато, каких торговых работников!
Папа Ладика некогда был директором Гастронома № 1 Среднегорского горпродторга. Оттого, при централизованном распределении в Советском Союзе материальных благ, в доме Сясиных не переводились очень качественные и очень дешёвые, а потому и дефицитные, продукты питания. И множились тёплые, почти родственные отношения с нужными людьми из высших эшелонов власти.
Мама Ладика была третьим лицом в Среднегорском горпромторге. Потому у Сясиных, словно по мановению волшебной палочки, будто из небытия возникали и множились крайне востребованные и при всём при том недорогие промышленные изделия. Немудрено, что жёны важных людей «сверху» почитали маму Ладика больше, чем архангела Сачиила
или звёзд экрана и эстрады.
Поток этого благолепия чудесным образом проливался и на самого Ладика. Его обожали взрослые дяди и тёти в ясельках и в детском саду, в школе и в международном пионерском лагере «Артек». Да и в Среднегорском университете с пониманием отнеслись к тому, что Ладик мечтает поступить на юридический факультет. В общем, казалось, что солнце светит баловню судьбы исключительно в попутную сторону. Ан нет. Была у него давняя, так и не исполнившаяся, мечта.
В любого человека в той или иной мере Господь вложил ощущение прекрасного. А уж как сумеет распорядиться эстетическими чувствами и представлениями каждый из нас – зависит от конкретной личности, условий его бытия и воспитания. Внешне невзрачный (и где-то даже безобразный) заместитель прокурора области Сясин Ладомир Семёнович с молочных зубов безумно любил балет. Обожал его. Поклонялся ему. Мальчишкой он даже пытался поступить в хореографическое училище, вопреки уговорам сконфуженных родителей. Туда его и хотели бы принять (горпродторг и горпромторг на дороге не валяются), но…, несмотря на всё расположение, вынуждены были отказать. Ибо уродился Ладик неуклюжим и нестройным, ширококостным и толстым. Да ещё и медведь ему на ухо наступил.
Однако детское разочарование не перекинулось обидой отторжения с конкретных людей на само божество – на балет. Ладик с прежней страстью старался не пропустить ни одного балетного спектакля в Среднегорском театре оперы и балета. Он знал наперечёт всех артистов танцевальной труппы, а от ведущих танцовщиц заполучил программки с автографами. И пускай его никто не принимал всерьёз, Ладик, уже учась на юриста, добился того, что его стали выпускать на сцену в массовках. И он, млея от восторга, истуканом застывал на самом заднем плане – за кордебалетом, в заданной позиции в бутафорском костюме какого-нибудь испанского гранда позади корифеек, статистов и декораций.
В балете Ладика пленяла сказочность и пуще всего, конечно же, балерины. Ведь они были такие прекрасные, тонкие, воздушные и невесомые, в отличие от него. Приобщаться к их творчеству, дышать с ними одним воздухом, видеть вблизи их упругие тела-струнки, слышать их волнующий смех, иногда касаться их ажурных пачек – разве ж это не награда?
На большее Сясин и не рассчитывал. С его типажом смешно было надеяться на большее. Для него дорога к сердцам полубогинь раз и навсегда была заказана. Самая захудалая (из сонма худобы, да простится подобное святотатство!) из них коли и обращала внимание на неказистого упитанного обожателя, то со снисходительной усмешкой или с неприятием, граничащим с брезгливостью. И внутри невзрачного балетомана возникал антагонизм, дикое напряжение и неудовлетворённость из-за сумасшедшего влечения к небесноподобным грациям и обречённой невозможностью обладания ими. Так что ж тогда оставалось Ладику? Обмараться и не жить, что ли?
Люди давно познали, что пути Господни неисповедимы. Пути дьявольские – тем паче. И сатанинские происки предоставили Ладику шанс, чтобы причаститься к внутреннему миру дивных созданий. Чёрт явился к нему в образе артиста театра Кирилла Юдова. Кирилл не блистал талантом, исполняя партии второго плана, но был чрезвычайно хорош собой. Он пользовался успехом у женщин. О, если бы тем история и ограничивалась… Имея стройные ноги, Юдов не знал отбоя и от части мужской труппы. Потому иногда балетные девушки не без язвительности вопрошали: «Кирилл, как вы относитесь к педерастам?». «Да никак не отношусь, – ничуть не смущаясь, с хихиканьем отвечал стройный, как кипарис, Юдов. – Просто отношусь, и всё!».
Попросту говоря, в храме Терпсихоры его звали казановой, «гомиком» и «двусторонним козлом», а сложно изъясняясь, он принадлежал к бисексуалам. Сложно потому, что в семидесятые годы двадцатого столетия и слова-то такого – бисексуал – даже в продвинутых творческих коллективах провинций Советского Союза слыхом не слыхивали.
Зато почти всем было известно, что артист средней руки (к коим принадлежал и развращённый повеса) беден, как церковная мышь. Наслышан о том был и Сясин, у коего деньжата водились. И глубоко символично, что две крайности и две нужды – сугубо платоническая и сугубо материальная – однажды сошлись.
Началось всё с того, что Сясин и Юдов, пребывая в подпитии, «ударили по рукам» из-за Галочки Севидовой – молоденькой выпускницы хореографического училища, только-только зачисленной в штат театра. На кону фигурировала бутылка пятизвёздочного коньяка, стоимостью шестнадцать рублей двенадцать копеек. Названной суммой Ладик и рисковал, ставя на то, что Галочка непорочна и неприступна. Ту же меру ответственности (о морали речи не шло) принял на себя и «двусторонний козёл», утверждая, что ему достаточно недели и для растления девушки, и для проверки её целомудренности.
Вскоре, по окончании премьеры спектакля «Лебединое озеро», фракция танцоров, не относящаяся к артистической элите, в неформальной обстановке отмечала начало сезона. В спичах и тостах преуспел Юдов, льстиво прославляя Севидову, дебютировавшую в знаменитом «Танце маленьких лебедей», и предрекая ей неминуемый всесоюзный фурор. Вечеринка близилась к высшей точке, когда голенастый и шустрозадый «балерун» неприметно вручил Сясину ключ от мастерской бутафоров и шепнул, чтобы тот спрятался там за ширмой, а ключ оставил в скважине замка с внутренней стороны.
Ладомир хоть и выполнил распоряжение повесы в точности, продолжал ублажать себя скепсисом в осуществимости подленькой затеи. Минут через десять его неверие сменилось насторожённостью, так как из коридора, ведущего к бутафорской, донеслись шаги. А затем сомнения были и вовсе развеяны, поскольку в тёмную тесную захламлённую мастерскую Юдов втащил за руку Севидову.
– Киря, зачем ты меня сюда привёл? – возмущалась девушка нетвёрдым от выпитого сопрано.
– Чтобы сказать тебе, что ты – чудо! – дрожащим козлиным хмельным тенорком проблеял тот, включая настольную лампу и запирая дверь за собой. – И чтобы насладиться самой красивой мадемуазелью храма Мельпомены.
– А меня ты спросил? – довольно грубо возразила ему Галочка.
И Сясин, сидя на полу за ширмой, пафосно вообразил, что сейчас недоразумение разъяснится: Галочка закатит хор-рошую пощёчину нахалу и выскочит наружу. Ан не тут-то было. Юдов схватил со стола перочинный ножичек, которым и лилипута не напугаешь, вложил его в ладонь Севидовой и с дешёвой патетикой воскликнул:
– Лучше пронзи кинжалом моё сердце, но не разбивай его холодным отказом!
– Кирилл, ты чего?! – испуганно отбросила Галочка ножичек от себя.
– Ну что ж, мне только остаётся самому лишить себя жизни! – присел коварный обольститель на корточки и начал шарить в полумраке руками по полу в поисках смехотворного орудия самоубийства.
– Нет! – вскрикнула его пассия, тоже опускаясь на пол и ухватываясь за юдовские запястья.
– Галочка! – полупридушенным от вожделения шёпотом проговорил обманщик-сердцеед. – Неужели я тебе немножко не дорог? А знала бы ты, как ты мне дорога! Ты меня просто потрясла в сегодняшнем спектакле! Так не начинала сама Уланова! И не случайно, что тебя и зовут так же, как её…
И Юдов, обхватив глупышку за плечи, потянул её к себе. Спьяну он не удержался в полуприседе и свалился на пол, Севидова смаху упала на него. Ганимедоподобный пошляк принялся знойно целовать девушку и лазить по ней руками.
– Киря!… Кирилл!… Кирюша!…, – тоже перешла та на жаркий захлёбывающийся шёпот. – Не надо, Кирюшенька!… Не надо, ласковый мой!
– Давай…, Галочка! Нам вместе… надо! – с прерывающимся придыханием уговаривал её Юдов. – Я же так люблю тебя! Одну и навсегда!
И они, лёжа на полу, начали говорить друг дружке какие-то глупости несусветные. И глупости «двустороннего козла» непостижимым образом оказывались сильнее глупостей «маленького лебедя». И сопротивление Галочки всё слабело и слабело. И вот конечности похотливого сатира уже беспрепятственно тискали маленькие груди Галочки, ползли по её животу и бёдрам, и, наконец, проникли под подол её длинной юбки и затрепетали там, под последней вуалью, в запретном лоне. И Галочка также затрепетала и прильнула телом к Юдову. Пронырливый ухарь-эротоман с головой нырнул под юбку, в промежность балеринки, растаявшей в истоме от бурных ласк, и после непродолжительных и уже слаженных совместных усилий стянул с неё плавочки, отбросив их в сторону.
Девичьи трусики прилетели прямо на нос Ладомиру, который, распластавшись на полу, из-под нижнего проёма ширмы следил за происходящим с неестественно вытаращенными глазёнками и побагровевшей прыщеватой юношеской физиономией. Если в увертюре лакомой эротической схватки Сясин хотел, чтобы Галочка дала Кире сокрушительный отпор, то впоследствии, поэтапно, процесс интимного сближения увлёк и его, превратив из стороннего наблюдателя в третьего сопереживателя. Ведь тесная каморка поневоле сблизила их всех. Разведённые порознь аккуратные чистенькие ступни Галочкиных ног, с которых слетели босоножки, в нетерпении сучили буквально в полуметре от студента. От них исходил кисловато-приятный запах. А интимную часть тела балеринки Ладомир видел так, как не мог видеть и Юдов. И Сясину тоже становилось хорошо. Всё лучше и лучше. Он мысленно поменялся местами с Кирей и непрерывно погружался и погружался в пучину сладострастья, как бы преследуя по пятам остервеневшую парочку, захваченную половодьем желаний. И когда плавки прилетели ему в морду, его отнюдь не стошнило. Напротив, Сясин прижался к ним и начал впитывать сохранившееся девичье тепло и вдыхать аромат девичьего тела и микроскопических женских выделений.
Меж тем Кирилл и Галочка от лобзаний и поверхностных ласк переключились на сугубо интимный контакт: девушка впустила «двустороннего козла» внутрь себя. Они уже обнялись и прильнули друг к другу так, словно их сплющил могучий пресс. Они уже не просто стонали от того, что сцепились гениталиями, что обвалялись один в другом, а по-звериному хрипели, сливаясь в соитии. Они уже тряслись, точно припадочные, а темп фрикций Галочкиного «наездника» нарастал и нарастал.
И в такт им студент за ширмой задрыгался и заизвивался тараканом на иголке, по-поросячьи тихонько похрюкивая и повизгивая. Так что, когда в телесном экстазе Юдов дико заорал: «Оба-на! Оба-на!», а Галочка нечленораздельно замычала, Сясин кляпом засунул себе в рот её плавки. Им тоже овладел оргазм. И он, финально курлыкнув, «отдал концы», затихнув в изнеможении. И Ладик подумал, что он умер…

С того акта душевного стриптиза Сясин повадился тайно сопровождать Юдова в любовных похождениях. Но исключительно с женщинами. Кирилл драл с него «за погляд» три шкуры, неуклонно поднимая «таксу». Порой Сясин робко заикался о дороговизне услуг, на что бисексуал резонно возражал, говоря, что продаёт душу дьяволу. «Ты, Ссьяськин, – дразнился он, – из меня жизненные соки тянешь. Мы как на троих покувыркаемся, у меня потом недельное недомогание. Будто я донор, а ты у меня литра три спермы отсосал. Среднегорский дракула из крысиной норы!».
«Погляд» захватил Ладомира настолько, что он ни о чём ином мыслить не мог. Ради неординарного хобби он жертвовал практически самым дорогим – питанием. Он аж похудел на тридцать котлет, отдавая Юдову семейные субсидии, что папочка и мамочка отпускали дорогому сыночку на обеды и карманные расходы. Странное увлечение и «проба на зуб» аксессуаров нижнего белья вполне заменяли ему реальное обладание женщиной. В наши дни сексопатологи и психиатры поставили бы Сясину врачебный диагноз: вуайеризм и фетишизм. Но в дни давно минувшие Юдова и Сясина вовсе не заботила медицинская подоплёка редкого явления – они просто получали каждый своё.
3
Шли годы. Ладомир Сясин повзрослел. Он окончил университет и за полтора десятка лет продвинулся по юридической стезе от помощника прокурора районного звена до заместителя прокурора области по следствию. На первых порах лепту в его разительных успехах внесли папочка и мамочка. И всё же – зачем гневить Провидение? – карьера Ладомира Семёновича немалым образом задалась благодаря его изворотливому и хитрому складу ума, железной усидчивости и отменному трудолюбию. Он умел организовать собственный труд и работу подчинённых. Юридических ошибок Сясин почти не допускал. Стратегически-политических – тем более. Он с полунамёка и с полутона голоса вышестоящего руководителя улавливал требуемое, ибо доброе расположение начальника способно сгладить недочёт. С боссами Сясин был лакейски угодлив и до тошноты медоточив. Зато в общении с зависимыми от него по службе – рвал и метал. Это про таких говорят, что расстояние от слона до моськи равняется одному переходу до начальственного кабинета.
Заняв высокий пост, Сясин (положение обязывало) обручился . Женился он на той самой Галочке Севидовой, которая до него перебрала дюжину мужиков. Балерина Севидова превзошла категорию «корифеек»
, но в число первых танцовщиц не выбилась. Сойдясь с Сясиным, Галочка (к тому времени уже Галина Ефремовна) и вовсе оставила сценическую деятельность. С собой она привела и дочку, зачатую, если верить завистникам, всё от того же Юдова. Так Сясин стал отцом.
Семья для Ладомира Семёновича составляла важный довесок к службе и оригинальному балетному хобби. Однако и старых связей он не только не утратил, а упрочил и расширил их. По уик-эндам, как и в молодости, прокурор продолжал встречаться с Юдовым. Последний, уже в ранге администратора театра, исправно поставлял сексапильных девочек в стихийно возникшую и замкнутую кастовую компанию, не без натяжки обозванную её завсегдатаями «Масонская ложа имени Восьмого марта и Двадцать третьего февраля».
В данное сообщество по интересам, помимо самого прокурора, на основах конфиденциальности были вхожи: директор горпродторга Айрапетян, заместитель директора по бытовым вопросам одного из оборонных заводов Обиходов, секретарь областного комитета партии Башмачников, а также ещё некоторые дельцы. Предпосылка их консолидации была понятна без пояснений: «одна, но пламенная страсть» – тяга к Телу Их Женского Высочества. Впрочем, на подобной почве не то что добровольно, но и охотно могла сплотиться энная часть продажного квазимужского сообщества – хоть профсоюз извращенцев создавай. Посему, кроме сексуального желания, как общей предпосылки для проникновения в ложу, требовался конкретный козырь – функциональная незаменимость. Так, Айрапетян олицетворял собой спецраспределитель продуктовых товаров для властных инстанций, а равно обеспечивал пикантные мероприятия «восьмимартовцев» бесплатным и высококалорийным «продпайком джентльмена». Обиходов предоставлял для увеселений загородные ведомственные апартаменты. Юдов и вовсе поставлял «творческий живой товар», наглядно подтверждавший, что грация – это красота в движении. Ну… В том самом движении… И, наконец, Башмачников и Сясин составляли партийно-правовое прикрытие.
Хотя, приключись огласка, самое бронебойное прикрытие не спасло бы. Излишне говорить, что ложа действовала в условиях строжайшей конспирации, ибо «восьмимартовцы» сознавали, что пуританская советская мораль их авангардное движение за свободу нравов без раздумий квалифицирует в качестве разврата. И за эротические лукулловские оргии, выплыви правда наружу, не то что по головкам не погладят (извините за двусмысленность выражения), а исключат из партии и снимут с занимаемых должностей. Ан, охота – пуще неволи, и «оргазменные масоны» не прерывали неформальных контактов.
С учётом неизбежного предисловия, вряд ли у кого-то вызовет недоумение тот факт, что отношения в «братстве фривольных каменщиков» носили союзнически-лояльный характер. И «не порадеть родному человечку» считалось дурным тоном. И вовсе не по той причине, что каждый из них сидел у другого «на крючке», а из благодарности за содействие в доставленном удовольствии. У областного бомонда общества развитого социализма как-то не принято было шантажировать, заводить компромат, подлавливать на чисто половой невоздержанности персон из своего круга.
С «маленькими просьбами» обращались и к Сясину. Было бы упрощением и искажением истины представить его поведение таким образом, что Ладомир Семёнович «радел» налево и направо, невзирая на обстоятельства. Отнюдь. Он был расчётлив и осторожен. И шёл навстречу исключительно в так называемых пограничных ситуациях, то есть тогда, когда тяжба сторон с точки зрения закона носила очень запутанный, неясный характер, с приблизительно равными шансами на успех. Вот тут-то Сясин нахраписто наваливался, давил прокурорским авторитетом, просчётами и ошибками оппонентов, и не терпел фиаско.
Сясин в меньшей степени зависел от иных «восьмимартовцев» и по той причине, что в прямой контакт с юдовскими девицами он по старинке не входил. А «за погляд денег не берут» – сей завет царствовал ещё на Руси-матушке. Ну что ему за это предъявишь? Ведь его проделки имели такую невесомую, неосязаемую и эфемерную природу. Единственное, с Левоном Айрапетяном он дополнительно «покорешился» на редком увлечении – на коллекционировании старинного холодного оружия. Однако его хобби носило легальный характер: коллекция была зарегистрирована, поставлена на учёт в органах внутренних дел, хранилась в отдельной комнате и «под сигнализацией». Покупки новых экземпляров, которые Ладомир Семёнович периодически выклянчивал у Левона, официально оформлялись. Правда, не все. Да и не столько уступал их Айрапетян за символическую цену, сколько презентовал Сясину. Ан кто ж осмелится тревожить заместителя прокурора области по таким пустякам?
4

В один из выходных к Сясину с ненавязчивым ходатайством обратился вышеупомянутый Айрапетян. Ведь дружеский долг дружеским платежом красен. Разговор состоялся как раз после «погляда». За бокалом классного армянского коньяка.
– Дарагой Ладамир Семёнович! – с выраженным кавказским акцентом обратился к нему директор горпродторга, размагниченный недавней близостью с женщиной. – Пазвол абреминит тибя ма-а-алиньким биспакойством.
– Левон, дорогой, я к твоим услугам, – в тон коммерсанту ответствовал Сясин, размягчённый «поглядом», и сохраняя, тем не менее, люфт для возможного дипломатического манёвра. – Говори. Что в моей власти – сделаю.
– Эсть у миня зимляк. Норик Назарян. Хароший мужик. Очен! Дирэктор магазинаф «Аметист». Мине памагал. Жене Башмачникаву памагал. Тибе, дарагой, знаю, ни памагал. Нэт.
– Пока нет.
– Паможет, дарагой! Как сваим мами-папи паможет тибе.
– Угу. И что же?
– Эсть у Норика пилмяник – Арминак Сукиасян. Ми его Арик завём. Хароший парен. Папал биду. Палюбил красивую дэвушка Маринэ. Силна палюбил. Ана жинатый. И какой-та нигадяй, панимаэшь, убил ыё. Задушыл. Ариставали Арика. А он ни при дилах. Путаница палучилас.
– Угу. Убийство – штука серьёзная.
– Канэчна сирьёзная.
– А кто его арестовал?
– Падручный у Двигубскый. Якав Иосыфавич хароший чилавек. Ниплахой. Но, панимаэшь, дела видёт маладой следавател. Малчишка. Ат ниво и Якав Иосыфавич заплутал.
– Убийство – штука серьёзная, – озабоченно нахмурился Сясин. – Попусту обещаниями кормить тебя, Левон, не собираюсь. Как приеду в Среднегорск, сразу озадачу кого надо. Да, а кто следователь?
– Какой-та Падлужный-Мадлужный, панимаэшь. Малчишка.
– Ааа…, – протянул Сясин. – Обязательно займусь.

Ладомир Семёнович давно «точил зуб» на Подлужного. Ещё до провокации с Женей Башмачниковым. Раздражал его «малчишка» независимостью суждений, пронафталиненной идейностью, отсутствием должного поклонения перед старшими по должности. Да удобного случая, чтобы «обломать когти» настырному следователишке, никак не предоставлялось. Противостояние Подлужного и Сукиасяна подбросило Сясину как раз ту, обожаемую им «пограничную оказию», на которой можно было широко развернуться и дать острастку дерзкому выскочке. Бесспорно, возникал и известный риск. Минимальный. Но уж он-то, Ладомир Семёнович, с его-то положением и опытом, обойдёт рифы. «Я тебя урою, недоносок, – зловеще шипел Сясин в тиши служебных апартаментов. – Ты предоставь мне незначительный повод, а в вескую причину я его сам раздую. Ты только подари мне ничтожный шанс. Ма-а-а-сенькую-примасенькую зацепку. И я заживо похороню твои прокурорские амбиции. Ишь, в Красносыльск он намылился! Голь перекатная!»
И тут Ладика осенило почти как Пушкина, когда тот писал «Евгения Онегина». Сясин вскочил из высокого чиновничьего кресла и пробормотал: «Как там говорил товарищ Сталин? «Нет человека – нет проблемы».
Вот-вот. Этого выскочку надо подловить! Нет людей без человеческой гнилятинки. Надо только хорошенько покопаться. И пускай-ка, покопаются те, кому я помог. Долг платежом красен!»
5
Дождливым днём хоронили Энгмара Ивановича Козлова. Он умер от сердечного приступа. Подлужный поспел к выносу тела покойного из дома: под гробом уже протягивали полотенца. В душной квартире тошнотворно пахло не то пирожками, не то ещё чем-то печёным. Помимо родных, близких и знакомых умершего присутствовали немногочисленные представители прокуратуры и партийных органов. В числе последних присутствовал и посланец из Свердловского обкома партии. Когда он появился, родные Козлова зашушукались.
Посланец пристроил венок к гробу, постоял возле покойного, преклонив голову, а потом положил сторублёвую ассигнацию на поднос. Его жест внезапно вызвал истерику у жены Козлова. Она свалилась с табурета на пол, стала бить кулаками по крашеным доскам и причитать, с ненавистью ведьмы вздымая голову в чёрном платке в направлении приезжего: «Это вы! Это вы его убили! Вы! Вы!»
Подлужный, замерший в общей массе незамеченным и никому не нужным незнакомцем, оробело попятился: «А ведь я тоже… как бы, того… приложился, как говорится…»
Вдову бережно подняли родные и увели в дальнюю комнату, утешая её.
Отдав последний долг, Подлужный вышел на улицу с мерзким настроением. Накрапывал мелкий дождик, и ему померещилось, что на лицо упали брызги крови. Словно на палача, махнувшего топором.
Алексей, конечно же, искренне сожалел о случившемся. И всё же, по большому счёту, глубокой скорби он в себе не обнаруживал. Закономерный финал. Произошло то, что и должно было произойти. Как это определяли классики русской литературы: лишний человек? Да, Энгмар Иванович оказался лишним человеком, не принявшим перемен. Именно так. А Подлужный перемены принял, при всей их неоднозначности.
Козлов как личность скончался. Осталась преклонных лет вдова, взрослые дети. Пожалуй, кроме них Козлов, со своим идейным наследием, никому и не был нужен.
На кладбище Алексей не смог поехать: в прокуратуре его заждались неотложные дела.
6
«После радости – неприятности, по теории вероятности», – так пелось в небезызвестной песенке
. У Подлужного получилось наоборот. И прежде всего потому, что он не ждал у моря погоды, а свершениями рушил препятствия и возвращал рабочий настрой.
Едва отойдя от похорон и встряски у Сясина, Алексей, упрямо сжав губы, на пару с Бойцовым экстренно отвёз материалы уголовного дела (в том числе и немаленькое колесо) в отношении Сукиасяна на экспертизы. А когда друзья вернулись в следовательский кабинет и расположились «на перекус», раздался знаковый телефонный звонок, что поднял ещё выше градус их настроения. Впрочем, обо всём по порядку.
Друзья, балуясь чайком с бутербродами, обсудили Сясина, которого Николай категорически заклеймил как «продажную шкуру мирового империализма и местного мафиози». Причём оперативник не ограничился абстрактными прописными сентенциями, а пообещал свои красочные эпитеты с сегодня на завтра подкрепить злободневными фактами.
– «По низам»
мне надуло информашку, – прибег Бойцов к типично сыщицкой терминологии, – что Сясин – засланный казачок. По ту сторону баррикад подшабашивает.
– Чепуха! – не поверил ему Алексей. – Были бы экспертные заключения по автомобилю и покрышке, так никуда бы и эта «продажная шкура» не делась…
– Не надо попой тарахтеть, дитятко! – снисходительно прервал его Николай. – Покеда, не буду тебе башку морочить обещаниями, но Сясин – засланный казачок. Погоди маненько.
– Погожу, – кротко ублажил его Подлужный, не желая затевать сомнительную пикировку.
А Бойцов, стравив негодование от поступка Сясина, перескочил с официоза на более приятную тему. Потянувшись всем телом до хруста хрясточков, он поведал приятелю «о восточных сладостях и интимных пряностях» минувшей воскресной ночи, проведённой с Людочкой Черныш из бюро судебных экспертиз. Подлужный в ответ лишь проглотил завистливую слюну. И нежданно-негаданно разоткровенничался, ибо прежде в таких вещах был субъектом крайне замкнутым.
– Между нами, Николя, – порозовел он от смущения. – У меня какие-то паранормальные видения. То ли из-за того, что свою Татьяну давно не навещал. То ли ещё что… Короче, приснилась мне Марина Алькевич. Уму непостижимо. Приходит живая. Ничего себе так – как на одном прижизненном снимке. И я… это… кгм… хочу с ней сблизиться. И она, как будто бы, не против. А в решающий момент просыпаюсь. Представляешь?
– Хошь, так сблизься! В чём проблемы? Га-га-га! – по-жеребячьи заржал Бойцов. – Я не вник: или ты меня тоже приглашаешь? Вдвоём-то сподручнее! Га-га-га! Одному-то страшновато на призрака! Га-га-га! На покойничка… Га-га-га!
– Я тебе как другу, а ты…, – обиделся Алексей.
– А то давай к Людочке Черныш сгуляем на пару, а? Га-га-га! – не унимался Николай. – Она – баба с понятием…
Скабрезно разинутый рот сыщика «заткнул» раздавшийся телефонный звонок. Подлужный взял трубку, и теперь уже его рот растянула довольная улыбка – звонила Оксана Соболева.
– Здравствуйте, – сдерживая порыв телячьего восторга, степенно отвечал ей Алексей, умышленно не раскрывая личность абонента и плотнее прижимая трубку к уху.
– Алексей Николаевич, – бархатисто звучал голос, даривший надежду. – Вы проявляли желание взглянуть на фотографии Мариночки. Оно у вас не пропало?
– Напротив, возросло.
– Вы так… скованно отвечаете. У вас посетители?
– Ваша проницательность просто потрясает меня. Хотел бы я иметь такого помощника.
– Вы, как обычно, в своём репертуаре, – подытожила Соболева, и в её интонации прорезался холодок. – Даже не знаешь, что с вами и делать. Так и быть, я выполню долг перед Мариночкой. И готова вас принять. Завтра. В четырнадцать часов. Мой адрес и телефон у вас есть.
– А попозже нельзя? Скажем, вечером.
– Исключено. Каждый вечер в ресторане представления.
– Принимается! – поспешно прокричал Алексей. – Буду непременно! Прошу прощения за медвежью галантность. Обстоятельства…
– Сочтёмся, – неуловимо потеплел отклик танцовщицы. – Всего доброго.
– До свидания!
Подлужный ласково положил трубку на телефонный аппарат, нежно погладил её и в возбуждении совершил резвый променад по кабинету, игнорируя присутствие Бойцова.
– Кто звонил? – сыщицкой интуицией прочувствовав неладное, осведомился Николай, точно перед ним дефилировал «на цирлах» не товарищ по борьбе с криминалитетом, а Арменак Сукиасян.
– А! Профурсетка одна! Плохая женщина. Титикака! Как любит выражаться милицейская ищейка господин Бойцов, – беззаботно рассмеялся Подлужный, потрепав за щёку разыскника и от избытка эмоций погладив его по голове: – Ух ты, Котовский мой плешивенький!
– Нну-ну, – затрудняясь в оценке происходящего, протянул Николай. – Бутербродов больше нет? Тогда я пошёл.
– Давай, Коля. Пока, – отнюдь не задерживал его соратник.
И озадаченный Бойцов, не находя повода для задержки, вышел из кабинета.

До сих пор Алексей принадлежал к числу верных мужей. Более того, кроме Татьяны, как мужчина, он не был близок ни с одной другой женщиной. Ни душой, ни телом.
По общему правилу, блуд в сознании человека предваряет адюльтер телесный. В этом смысле Подлужный умудрился допустить двойное грехопадение. Если Марина Алькевич в обольстительных позах являлась в его сны без всякого ведома и спроса, то Оксану Соболеву на уровне «подкорки» он сам допустил в свой внутренний мир.
И если духовная «начинка» Соболевой была terra incognita
, но не чересчур занимала Алексея, то непознанное телесное естество танцовщицы не только рисовалось ему устроенным по неземным законам (не как у простых смертных), но и волновало его. Доходило до абсурда. Ситуативно ему мнилось даже то, что у объекта его искушения анатомия и физиология… Как бы вернее это передать… Метафизическая. Сверхъестественная.
Да и на ощупь у примы варьете всё должно было быть иначе. А уж расположение особо пикантного органа (без вопросов и, вне всякого сомнения!) – нетривиальное. И до одури хотелось версию проверить. «Отработать экспериментальным методом», – как сострил бы Коля Бойцов. Короче, дьявольский астрал и мистика.
Заочно «познав» манкость и прелести Марины Алькевич, отчасти спятивший человекообразный самец «задним местом» предощущал, а корой головного мозга и постигал, что в Соболевой вряд ли таится святая наивность и лучезарная чистота. Предпочтительнее, что там угнездилась своеобразная грязевая ванна, которая, наряду с «ревматическим облегчением» и примочками от содомского геморройного нароста, принесёт и некие нежелательные побочные эффекты. Однако, поди ж ты! Проецировал кобель не радужную перспективу пачкотни и, меж тем, нестерпимо жаждал со всего маху – мордой вперёд – плюхнуться в мутную лужу страстей.
На любого нормального, но неискушённого в эротике мужчину (безо всяких исключений и оговорок) периодически подобная зараза накатывает. И ненормальные от них разнятся тем, что у них не только не возникает иммунитета на нравственную пакость, но и развивается хроническая патологическая тяга барахтаться в дерьме снова и снова.
И Подлужный, с фанатическим блеском в глазах, желал отведать, хоть на зубок, невиданного яства. Жаждал, чтоб пролилась на него манна небесная взаимностью артистки. И вот обозначилась оттуда встречная повадка («потаска» – на языке собаководов). И вот пресловутая похотливая и заманчивая потаска высунула-таки из конурки свою коварную смазливую мордашку. И задрав заднюю ножку, показала… Н-да…
7
Меж тем до рандеву с танцовщицей предстояло перетерпеть целые сутки. Выручило то, что Подлужному предстояло немедленное и весьма и весьма захватывающее мероприятие. Он держал курс к жилью Колотовкиной, накануне по телефону извещённой о его визите. К той самой Колотовкиной, которая, являясь фактической женой Волового, из кожи лезла вон, чтобы залучить Подлужного в свой альков. И недомолвками обещала ему многое. Очень многое!
На звонок дверь квартиры распахнула сама хозяйка. Она немедля водрузила заготовленную улыбку на свои полные и разлапистые, как у Софи Лорен, губы, которыми вполне можно было облобызать взасос средних размеров тыкву.
– Ой, прошу вас, Алексей Николаевич! Такому гостю завсегда рады! – распевно промурлыкала она с напускным гостеприимством.
Притворная мимика на лице Колотовкиной, обозначающая радушие и приветливость, равно как и лицемерные жесты, приглашающие внутрь, живо потухли, едва она разглядела за Алексеем участкового инспектора милиции и практиканток Юлию и Александру.
– Старший следователь прокуратуры Подлужный, – официально и педантично отрапортовал Алексей, переступая порог и тотчас расставляя по местам акценты во взаимоотношениях с сожительницей Волового. – Прибыл для производства обыска. Ознакомьтесь с постановлением, санкционированным прокурором.
– О-обыск? Ка-кой обыск? – потерянно лепетала хозяйка, машинально принимая от него для ознакомления процессуальный документ. – Зачем?
И когда до Колотовкиной дошло, что происходит, она непроизвольно и в напрасных стараниях попыталась прикрыть своим телом от посторонних накрытый в комнате стол. Ведь на нём предательски теснились приборы на две персоны, салатики и котлетки, фруктики и конфетки. И венец всего – наливочка в графинчике, возле которой, заждавшись, игриво красовались две стопочки…

В течение всего периода пребывания в квартире Колотовкиной Подлужный ощущал непривычный дискомфорт. Его неотступно грызло ощущение собственной нечистоплотности. Безусловно, пассия Волового – та ещё фурия. Тёртый калач. Хищница и акула, заманивавшая его в западню и вынашивавшая, изъясняясь дипломатическим языком, далеко идущие планы по дискредитации следствия. И всё-таки, несмотря ни на что, не стоило женщину обманывать столь мелочно. Уж коль вершить обыск, так безо всяких сальных экивоков, заигрываний и смутных обещаний. Но Алексей элементарно опасался, что Колотовкина, получив отказ на приглашение, что-нибудь заподозрит и уничтожит вещдоки.
Как назло, за час возни в жилище старшей медсестры поликлиники «накопать» хотя бы никчёмную безделушку, оправдывающую обыск и бестактный поступок, Подлужному не удавалось. Ведь следователь возлагал надежды на то, что изымет шприцы, ампулы, упаковки из-под трихопола, бицеллина, пеницеллина и прочую медицинскую атрибутику, посредством которой в домашних условиях лечат или заглушают венерические заболевания. Заболевания Волового. Напрасные иллюзии.
Меж тем Колотовкина, придя в себя, теперь вслух грозилась отомстить обманщику обращениями к Горбачёву, генеральному прокурору и даже в ООН. Алексей, слушая её, сохранял напускную невозмутимость, хотя про себя бичевал собственную самонадеянность и предвкушал, как завтра Сясин будет вытирать об него, словно об харю замордованного Ваньки Жукова, жалобу Колотовкиной. В дополнение к обращениям в надзорные органы Волового и Сукиасяна.
В состоянии «безнадёги» и из чистой настырности, Подлужный напоследок механически рылся в резной деревянной шкатулке, заполненной брошками, булавками, прочей бижутерией и всякими бумажками. Самокритично хмыкнув, утомлённый следователь поставил ларчик на трельяж и раскрыл рот, чтобы с хлыстовским садомазохизмом объявить провальный следственный акт завершённым.
…И в сей переломный миг, нежданно-негаданно, шестое чувство из спуда подсознания пришпорило его своеобразным сторожевым флажком памяти в телесную мякоть коры полушарий головного мозга. Под возобновившиеся проклятия Колотовкиной, Алексей, повторно схватив шкатулку, махом вывалил из неё ворох содержимого на стол. Он заново принялся перебирать бумажные листочки. Предпоследняя из них оказалась той, о которой ему и сигнализировал «внутренний голос».
Это была квитанция из мастерской дома быта «Алмаз». И когда Подлужный развернул её полностью и вчитался, проступило следующее. Согласно бланку, в июне Колотовкина сдала в ремонт… часы. Вроде бы, пустяк. Кто из нас не сдавал часы в починку? Так-то оно так. Да только марка хронометра оказалась уж больно интригующей: часы «Командирские». Не пристало женщине пользоваться таковыми.
– Скажите, пожалуйста, – обратился следователь к хозяйке дома, – что это за квитанция?
Колотовкина прекратив стенания, ненавидяще взглянула на него, взяла квиточек, прочла, недоумённо фыркнула и будто выплюнула в направлении изощрявшегося в любопытстве субъекта:
– Чё ещё-то надо? Ну, сдала часы в починку. Или прокуроры теперь и за это садят?
– Часы ваши?
– Вам-то какая разница?
– Повторяю вопрос: часы ваши?
– Часы, часы… Допустим, Аркадия часы. И чо?!
– Я изымаю документ, – во всеуслышание объявил Подлужный.

Едва Алексей, Юлия и Александра разместились в «Волге», Подлужный напористо распорядился в адрес водителя: «Толя! Гони на всех парах в дом быта «Алмаз».
Секундная стрелка недавно отремонтированных часов «Командирские», только-только «отправилась в дальний путь», а «реактивный» Подлужный уже произвёл их выемку у часовых дел мастера. А ещё через четверть часа они очутились на столе у Двигубского.
– Оля-ля! – торжествующе провозгласил следователь, врываясь к опешившему шефу. – Яков Иосифович! Пред вами дембельский аккорд – теперь уж на сто процентов бывшего – сержанта милиции Волового. Огласите-ка, пожалуйста, гравировочку на обороте.
– Гравировочку… На обороте…, – растерянно помял пальцами мясистый кончик носа тот, свободной рукой переворачивая вещественное доказательство. И вслух прочитал надпись на крышке часов: «Дембель 1975 – 1977».
8

Всё-таки прокурорских работников к отчаянным бестиям не отнесёшь. Если и не трусоваты они, то уж перестраховщики – однозначно. Ничего не попишешь: работа такая.
Вот и Алексей, отправляясь на нелегальное свидание, не обзавёлся традиционным подношением для дамы в виде роскошного букета орхидей «Пурпурная луна» (чересчур заметные; выдают) и шикарного французского шампанского Veuve Clicquot Ponsardin
(где ж его сыщешь-то в СССР?). Помимо этого Подлужный логично рассудил, что гарантиями взаимности со стороны мадемуазель Соболевой он не располагает. А ведь крайне неловко было бы оказаться в позиции отвергнутого бонвивана.
Зато конспиративно притаившаяся у него в «дипломате» коробка дорогих шоколадных конфет «Силь ву пле»
– было самое то. Если что, чаепитие окажется приемлемым для любого случая. В общем, следует отметить, что страсть страстью, но головы следователь не терял, как и любой mas ordinarius
.

Соболева встретила Подлужного в длиннополом платье, выдержанном в кремовых тонах (видимо, данному колеру она отдавала предпочтение). Строгость одеяния была обманчивой. Она дезориентировала и вводила в замешательство кавалера относительно стиля дальнейшего поведения, приемлемости тех или иных манер и уместности перехода к романтическому церемониалу. Неопределённость возникала по той причине, что внешняя неприступность наряда сочеталась с тем, что длинный и смелый нижний разрез на платье заканчивался гора-а-а-здо выше общепринятого предела. Да и кисейность ткани провоцировала мужчину на импульсивные поступки.
Алексей по-офицерски энергично слегка склонил голову и попытался вручить девушке коробку с конфетами, сопроводив свои действия тривиальной фразой: «За продолжение знакомства». Однако Оксана не приняла подарок запросто. Отступив назад, она капризно выпятила нижнюю губку и напевно произнесла: «А комплимееенты?»
Реакция кавалера на замечание была безотлагательной. Подлужный, преклонив колено, вскинул голову, параллельно протягивая презент хозяйке, и тут… И тут его взгляд ненароком скользнул за чуточку распахнувшиеся полы одеяния кокетки, приоткрывших дивные виды…
О, неизбалованные советские мужчины! Сколь ничтожно мало требовалось, чтобы вы, по одному лишь деспотически-произвольному мановению пальчика дамы и в зависимости от её «взбрыка», преображались то в чопорных «сундуков», то в холодных истуканов, то в истинных джентльменов, а то и в законченных денди и волокит.
В те годы ажиотажным спросом у телезрителей пользовался «убойный» музыкальный видеоклип, где звезда эстрады София Ротару исполняла песню «Машина «Ретро»: о детстве, убегающем от неё за горизонт. При этом певица восседала за архаичной швейной машинкой, символизировавшей допотопный драндулет, и хорошенькой ножкой нажимала на педаль ремённого привода.
Квинтэссенция всесоюзного мужского возбуждения заключалась в том, что оператор неоднократно брал крупным планом икры Ротару. И это значило так много! И пусть в автора безнаказанно бросит камень тот из застойных времён, кто посмеет заявить: «И всего-то?! В чём же интрига?»
В Советском Союзе много чего не доставало. Однако избыточная неискоренимая мужская вера в то, что советская Фемина – трансцендентное создание, способное ниспослать запороговое наслаждение – была! Но идеализация, почитание и преклонение перед Женщиной – были! Равно как и восторженные, фантастические, иррациональные, непостижимые верования в… Стоп, почему же непостижимые? Истинно мужские. Да и было во что, вернее – в кого верить! В советскую женщину!

…Итак, наш герой несколько смутился. Между тем Соболева, не меняя своей позы, свысока взирала на него смеющимися бархатисто-карими глазами. Впрочем, и растерянность Алексея длилась не более секунды.
– Силь ву пле, – слегка охрипшим голосом проговорил он, вручая сладости. – Иначе говоря: если вам нравится. Тогда – продолжение следует. Тогда вы позволите насладиться взглядом ваших шоколадных глаз, вашей смугло-шоколадной кожей, шоколадным ароматом вашего дивного тела. Вам – идеальному воплощению мужской мечты!
– Шарман! – искренне одобрила Соболева, принимая дар и милостиво протягивая для поцелуя руку, а спустя мгновение – щёчку.
Большего Оксана не позволила, уклонившись от напрашивающихся ласк. Она проводила Подлужного в гостиную, где усадила его на диван, конфеты положила на журнальный столик, а сама удалилась на кухню, чтобы заварить чай. В её отсутствие Алексей по профессиональной привычке окинул цепким взглядом небольшую уютную однокомнатную квартирку и даже скрытно глянул в окно.
– Не скучаем? – появилась хозяйка, поставив на столике салатник с ягодами и раскладывая десертные тарелки с ложками. – Меня сегодня угостили лесной клубникой. Чувствуете, какой аромат? В самый раз созрела.
– Как тот колосок? – задал вопрос с подвохом Подлужный.
– Какой колосок? – не поняла его Соболева.
– Да-а-а один непутёвый муж забыл об исполнении супружеского долга. Жена в постели недоумённо трогает его за плечо: «Паш, а как же внимание?» Тот сквозь дрёму бормочет: «Да у меня «колосок» ещё не созрел». Следующей ночью «колосок» опять не созрел. Лишь на третьи сутки Паша сам соизволил потревожить супругу. «Ну чего тебе?!» – раздражённо дёргает плечом та. «Так «колосок» же созрел!» – радостно извещает её муж. «Ну, вот ещё, буду я из-за одного колоска целый комбайн заводить!»
Двусмысленная история слушательницей была благосклонно принята. Алексей с прошлой встречи подметил, что танцовщица отнюдь не чурается некоторой сальности, если это сочетается с ситуацией.
– Мы… Мы… будем… лакомиться… клубничкой? – сквозь смех осведомилась Оксана.
– Клубничкой? Лакомиться? Ещё бы! – с лукавинкой поддержал её Подлужный.
– Да ну вас, Алексей Николаевич, – шаловливо ударила его по запястью хозяйка. – Давайте, угощайтесь, и мы займёмся тем, ради чего вы и пришли?
– О, если вам известны мои истинные намерения, то давайте прямо сейчас! – поддержал её гость.
Оксана, всё ещё посмеиваясь и аккуратно смахивая слезинки с ресниц, достала из шкафа альбом и присела рядом с Подлужным. Под шуточки Алексея и поглощение клубники, она переворачивала листы и давала комментарии к фотографиям. Внимая ей, Подлужный не столько изучал изображения, которые интереса для следствия не представляли, сколько косился на смуглые стройные ноги соседки, как бы ненароком касался запястья молодой женщины, вдыхал запах её тела, излучающего энергию вольного ветра.
– Я за чаем, – перевернув последнюю страницу, вставая, пояснила Соболева.
– Вам помочь?
– Нет-нет, я сама, – ответила девушка, скрываясь на кухне.
Возвратилась она с подносом, на котором стояли наполненные ароматным напитком чайные чашки, а также блюдце с лимоном, нарезанным тонкими кружочками. Причём тут же выяснилось, что цитрус и конфеты «Силь ву пле» предназначались не только для чаепития: хозяйка выставила из шкафа на столик два бокала и початую бутылку коньяка. По поводу крепкого напитка Оксана кратко пояснила: «С подружкой баловались». Это было многообещающе.
После чайной церемонии, дополненной дегустацией коньяка и музыкой группы «АББА», обозрение второго альбома протекало в ещё более сокровенной атмосфере. Компаньоны по захватывающей авантюре незаметно сближались. Алексей первым прижался к плотному и горячему бедру Оксаны, а та ответно прильнула к его предплечью. И биотоки побежали от неё к нему, а от него – к ней. Возник эффект приятного обмена эротической энергией.
И под влиянием этого состояния Подлужный поцеловал уголок губ красотки. А ещё через пару фотографий – прильнул к её губам. А ещё через несколько снимков, касание губ сменил продолжительный чувственный поцелуй. И мужчина с девушкой уже бурно и глубоко дышали под перестук двух сердец.
Возбуждение усилилось кратно, когда Соболева перевернула очередной лист альбома, и взору Подлужного открылось фото партнёрши в младенческом возрасте. Здесь ей было семь-восемь месяцев от роду, и она была голышом.
– Ой, это не то! – смутилась повзрослевшая хозяйка, пытаясь перелистнуть изображение.
– Нет-нет, – прихватил её руку захмелевший во всех отношениях гость. – Это по теме нашей беседы.
– Тогда смотрите без меня, – игриво прикрыла глаза Оксана.
Бессовестно и пошло, но Подлужный совсем не со светлым чувством, сродни отцовскому, разглядывал изображение симпатичного пухленького пупсика, спустя годы обернувшегося блистательной женщиной. Различив на снимке тёмную точку на ножке малышки, Алексей принял её за пылинку и попытался сдуть. Но из его затеи ничего не получилось.
– Это же не сдуешь… Это у меня родинка, – фыркнула Соболева, уткнув смуглое лицо в ладони.
– Родинка? – одурачено покраснел Подлужный. И совсем уж глупо «отморозил»: – Кгм… Она и сейчас там?
– А куда ж ей деться? – уже смеялась собеседница. – Какой вы шкодный!
– Не верю! – убедительнее Станиславского заявил скептик, опускаясь перед девушкой на колени. – Милая Оксаночка, позвольте мне убедиться. Ну, пожалуйста!
– Право, вы меня вгоняете в краску, – пикирующим воркующим контральто «выстрелила» танцовщица. – Не знаю, как и быть… Разве что на ощупь? Если нежно провести пальчиком… там, то её можно отыскать.
– Я очень нежно! – перехваченным баритоном молил Алексей, целуя бедро проказницы через платье.
– Нет-нет, не так… Закройте глаза… Я буду сдерживать, – подправила его стремление сладкая мучительница, и, обхватив его руку своими ладонями, медленно ввела её под подол. – Тише… Чуть-чуть левее… Повыше… Стоп! Дальше нельзя! Вот же она, чувствуете?
– Д-да! – судорожно прохрипел Подлужный, осознав, что под платьем, кроме самой обольстительницы, больше ничего нет.
Он, преодолевая сопротивление, просунул руку дальше, и властно повалил Оксану на диван, беспорядочно целуя девичьи губы, глаза, щёки, нос…
– Алёша… Алёшенька… Я ещё не готова…, – шептала та ему, впервые называя Подлужного просто по имени. – Надо привыкнуть… Узнать друг друга…
Отчего-то женские увещевания прозвучали нетвёрдо, тщетно и запоздало. Теперь Алексея нельзя было остановить, точно гарпун, сорвавшийся к цели.
– Искусительница моя желанная! – простонал он, по-мужицки грубо отводя её руку, задирая подол платья и покрывая запретные места поцелуями.
«Статья сто семнадцатая часть первая…»
, – мелькнул в его мозгу угасающей искрой здравый проблеск разума.
9
О, эта первая близость с танцовщицей! В тот день Алексей пробыл у неё почти до захода солнца. Услышав по радио сигналы точного времени, Оксана охнула и начала выпроваживать его.
– В половине десятого за мной приходит машина, – накидывая халатик, щебетала она. – В одиннадцать у меня выход к публике.
– Так в запасе вагон времени, – рассудил Подлужный, натягивая брюки.
– Ну что ты, Алёша, – низким грудным голосом ворковала девушка. – Мне же нужно загримироваться, войти в образ. Я тебе завтра утром позвоню, и мы встретимся. К сожалению, ночами я хронически занята… В хорошем смысле этого слова! – игриво погрозила она ему пальчиком. – О`кей?
– Давай я к тебе с утра и загляну, – попробовал Подлужный установить свои правила «игры».
– Нет-нет, что ты! – запротестовала Соболева. – Глупыш! Я же – творческая личность. Представитель богемы. Шоу заканчивается поздно. Затем у нас аристократический ужин. Дома я оказываюсь в два, а то и в три ночи. А… поздним утром – релакс. Разминка, туалет, макияж. Нет-нет, жди моего звонка.

С тем Подлужный и отбыл восвояси с дебютного свидания с любовницей. Проснувшись и воспроизведя в уме бурные (до экзальтации и порнографического шока) постельные сцены минувшего рандеву, Алексей первоначально испытал отталкивающее тошнотворное чувство. Он ощутил себя небезызвестным непорочным пай-мальчиком, который нечаянно застал всегда таких строгих родителей в спальне в ужасно непотребной позе. «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу?!» – ошеломлённо подумало закомплексованное дитя. Равным образом и наш невыспавшийся герой склонился было к тому, что пережитым накануне и стоит ограничиться: на связи с артисткой надо ставить крест.
Однако уже к обеду пошленькая интрижка с танцовщицей рисовалась ему захватывающим любовным романом. Когда же в час пополудни примадонна от варьете позвонила ему и назначила интимную аудиенцию, он от избытка чувств едва не облобызал телефонную трубку.
И последовала насыщенная эротикой и сексом встреча. А за ней – новая. А далее – следующая. В делах альковно-будуарных его пассия была неподражаема и неутомима – Бухвостов с Мариной вторично почили бы от зависти. Да и бухвостовский дневник стыдливо выцвел бы из-за скудости собственного однообразия.
Подчас артистка сама овладевала им, «отлавливая» управляемую мужскую поллюцию…
– Саночка, откуда ты силы черпаешь для выступлений после таких «ралли по сильно пересечённой местности»? – не то в шутку, не то всерьёз поражался новоиспечённый любовник.
– Ах, ты мой баловник, – стимулируя его неприкрытыми плотскими призывами, хихикала та, – Ты разве не догадываешься, что всякая твоя… как это ты называешь… поллюция не отнимает у меня силы, а наоборот – заводит. Стимулирует. Но ровно на один танец. А за представление у меня семь выходов. Так что, мой славный мальчишка, сейчас ты только-только перевалил экватор. Давай, старайся…
И танцовщица заливалась приглушённым бархатистым смехом.
От ненасытных любовных утех примы неофит плотских игрищ, к моменту очередного расставания, превращался в обескровленного фантома. Тогда он «на полусогнутых» воровато пробирался в августовских сумерках в ванную комнату, чтобы смыть с себя следы забав, груз приторного измождения и кое-что ещё. А приняв душ, он взирал на себя в зеркало и, причёсываясь, едва слышно и грустно резюмировал:
– Синенький.
– Что-что? – спросила его однажды Оксана, подкравшаяся сзади.
– Кгм-кгм… Синенький, – стеснительно пояснил Алексей, застигнутый врасплох.
– Синенький? Это как? – прихватывая его за интимное место, не унималась расшалившаяся танцовщица.
– Видишь ли, – сконфуженно кривился взрослый мужик, пойманный с поличным, – меня мама с детских лет зовёт Аленьким. Из-за румянца на лице. И вот… Аленький стал Синеньким…
– Ах, ты, мой бедненький Синенький! – до слёз хохотала девушка. – Пойдем скорее. Я тебя покормлю, и ты снова станешь Аленьким.
– Честно говоря… ням-ням… Саночка…, – жадно поглощая на кухне бутерброд, давал чистосердечное признание следователь, – Я сейчас в состоянии… ням-ням…. небезызвестного пограничного пса Алого… У которого язык – на плече.
– Кушай-кушай, мой славный пёсик, – прижималась к нему танцовщица ладным крупным телом. – Ты знаешь, Алёшенька, я такая развратная… Ужасно! С симпатичным пёсиком я была бы не прочь… переспать… Мы как-то с Маринкой насмотрелись порно… Подпольных киношек всяких разных. И захотелось нам поэкспериментировать. Ну, в общем, лесбийской любовью заняться. Да не успели. Судьба-мерзавка развела. Иногда я про то вспоминала. А тут ты подвернулся: с мордашкой, как у девочки, а всё остальное – как у мальчика. Я и заполучила оба удовольствия в одном конверте, как говорят на Западе…

Но всё когда-нибудь кончается. Преисполненные похотливого гедонизма игрища вместо новизны ощущений стали приносить мерзостное послевкусие. У изменника-мужа непрерывно нарастало чувство вины. Ведь, говоря начистоту, от благоверной своей Танечки Подлужному не перепадало той неизведанной припёки распущенности, что обломилась ему от чужого каравая. Вкусив же до изжоги «подгоревшей корочки», он распознал подлинную цену давно некусаного духмяного свежего хлебушка.
И нахлынувшие сравнения вдруг глубоко поразили гуляку тем, насколько его жена, оказывается, рафинирована, утончённа и по-женски благородна. Его Танечка оставалась по-девичьи чистой даже в наиболее восхитительные мгновения их близости. Грубой самкой от неё и в помине не пахло.
Впрочем, Соболева, по-видимому, испытывала аналогичные чувства, только с противоположным знаком. В Подлужном ей не хватало раскованности, безбрежной импровизации. Артистку начинало раздражать его стремление к порядку. Склонность поступать по правилам. Всё-таки он был с чужого поля ягодой.
Взаимное намерение покончить с «бесовским шабашем» (с одной стороны) и «доставучей заданностью» (с другой) исполнилось почти само собой. Как ни странно, в известной степени помогла этому СЭС.
Эпидемиологи за нарушения санитарных правил на время закрыли ресторан «Кама», в котором проходили представления варьете. Вследствие этого ночь с четверга на пятницу оказалась в полном распоряжении Подлужного и Соболевой.
Вот тогда-то, в финале «ночного марафона», во время одной из сексуальных мизансцен, и случился провал: Алексей в порыве страсти назвал Оксану именем жены. Так выяснилось, что страсть – это необязательно любовь. Впрочем, во взаимоотношениях «двух полюсов» это изначально подразумевалось. Но оговорка помогла прояснить обстановку. Вследствие чего ранним-ранним утром Алексей оказался на улице. Можно сказать, выброшенным псом. Непограничным псом Синим. Животная связь прервалась.

Глава девятая
1
Бессонная ночь на пятницу сказывалась. Даже вопреки тому, что Подлужного напоили кофе Авергун с Торховой. И в настоящий момент следователь, сидя в своей резиденции, зевал до судороги в скулах. Сие неэстетичное занятие прервал Бойцов, как обычно ворвавшись, а, не войдя в кабинет, как все приличные люди.
– Ёпс тудей! – вместо приветствия выкрикнул он. – Милиция бодрствует, а прокуратура, как обычно, в зевоте глотку дерёт.
– Здо-о-рово, Коля, – закрывая рот, с трудом выговорил Алексей. – Садись, давай.
– Я-то сяду, – ответил тот, занимая стул. – А вот ты у меня сейчас встанешь.
– С чего бы это? – напрягся Подлужный, до сих пор не вполне адекватно воспринимая происходящее.
– Да с того бы, – пообещал оперативник. – Щас ты у меня не токмо встанешь, но и воскреснешь из летаргического сна!
И Бойцов не без аффектации выложил из своей потрёпанной папки на приставной столик какую-то вещичку. Алексей, вопреки прогнозу друга, всем телом потянулся в его сторону, но «пятой точки» от сиденья не оторвал. И разглядел золотую цепочку с кулончиком. Тут уж Подлужный и впрямь «воскрес», стремглав бросившись к столику. Он бережно-бережно взял цепочку двумя пальцами и поднял её, разглядывая литую фигурку, стилизованную под быка.
– Неужели та самая? – затаив дыхание, прошептал он. – С этим, как его…
– …С тельцом, – самодовольно подсказал Николай, подкрутив воображаемые гусарские усы. – Так точно, товарищ юрист второго класса. Бухвостовская. Завещанная. Подареная Марине.
– Где откопал?
– Не откопал, а изъял в установленном законом порядке, – нахально поправил следователя «опер», ведая о страсти того к словесно отточенным формулировкам. – Учитесь грамотно излагать свои скудные мыслишки, товарищ юрист второго класса. В ломбарде, в Индустриальном районе надыбал.
– Ты, Коля, молодчик! – благодарно похвалил его Подлужный.
– Сами знаем, – приосанился Бойцов. – Названного правнука Григория Ивановича Котовского в уголовке не зазря держат. Да ты приглядись, цепочка-то порвана была. На ней у одного из звеньев грубая спайка. Сорвали её с шеи Марины.
– И кто же сдал это… сокровище в ломбард?
– Некто Шмаков, – достал из папки квитанцию и протокол выемки разыскник.
– Шмаков Антон Сергеевич, – зачитал нужное место из документа Алексей. – Улица Карла Маркса… Коля, это ж совсем рядом!
– Погнали? – ничуть не сомневаясь в том, какое решение будет принято, для проформы спросил тот.
– Спрашиваешь! – воскликнул следователь прокуратуры, а про себя неожиданно подумал: «Ч-чёрт! Начинается гон. Выходные пропали. И поездка на дачу. Н-да. А может… Оксана позвонит…»
2
Без малого час Бойцов и Подлужный «кололи и мытарили» студента политехнического института 18-летнего ярко выраженного шатена Антона Шмакова. Тот перепугался, истекал потом, судорожно глотал слюну, но разоблачению не поддавался.
«Да ты пей, пей, Тоша, – с коварной услужливостью и замаскированной подковыркой уговаривал его сыщик. – Выпей! Зараз полегчает». И на протяжении всей беседы Николай, разнюхав слабость «рыжика», подливал и подливал ему водички в стакан. Таких водохлёбов «опер» на профессиональном арго обзывал «живописцами».
Студент глотал стакан за стаканом, гримасами, недоговорённостями и обмолвками выдавал в себе вруна, но на откровенность не отваживался. Он учащённо, как паровоз, дышал, пыхтел, кряхтел, чихал, сопел, обильно потел, почти опорожнил двухлитровый графин, однако упрямо твердил одно и то же: находка попалась ему под ноги на камском пляже.
– Почему ты запомнил, что именно 14 июня ты нашёл цепочку? – домучивал его следователь.
– Глотни, Тоша, глотни, – провокаторски вылил Николай остатки воды из графина в гранёный стакан.
– Блюм-блюм-блюм-блюм, – окончательно упиваясь, взахлёб вылакал жидкость водохлёб.
– Ну? – поторопил его Алексей.
– Мы на пляже купались с парнями. Перед моим днём рожденья. Вы же проверяли по паспорту, – сопливым носом указал Антон на удостоверение его личности, лежавшее на столе.
– Положим, что так, – утомлённо соглашался Подлужный. – Если у тебя столь чётко запечатлелся тот день, то ты тем паче лжёшь нам. Возьми же ты в толк, дурья голова, мы установили, что до вечера 14 июня цепочка однозначно находилась на шее её законной обладательницы. На женщине. А в ночь с 14 на 15 июня потерпевшую нашли мёртвую и без цепочки. Следовательно, ты или убийца, или лгун. Выбирай одно из двух.
– У Камы нашё-ол, – кисло сморщился Шмаков.
– Цепочка была порвана, – психологически «добивал» его следователь, тыча дамским украшением. – А нарушенное звёнышко ты запаял. Ведь так? Будешь запираться, мы снова поедем к тебе домой. Родители-то с работы уже пришли?
– Пы-пришли, – больше прежнего испугался студент.
– То-то же! И при них произведём обыск. И найдём паяльник. Найдём?
– На-найдёте.
– То-то же! И найдём припой с канифолью. Найдём?
– На-найдёте.
– То-то же! Проведём экспертизу и докажем стопроцентное совпадение.
– Отпустите меня в туалет, – плаксиво заныл «живописец». – Мине живот вспучило. Вы полчаса назад обещали сводить, а сами держите и держите.
– Ты у меня щас вообще умочишься здесь! И на дерьмо изойдёшь! – свирепо вращая глазами, зашипел Бойцов, которому безмерно надоели «интеллигентские штучки» Подлужного. – Щас как жиману на твой «арбуз», сразу в штанах шлюзы ниагарские разверзнутся. Чего выпялился! У, рожа протокольная! Как таких только в политех берут? Не-е, не зря зубоскалят: «Не могу смотреть без смеха на студента политеха!»
Угроза впечатлила. Шатен инстинктивно, из чувства самосохранения, скрестил кисти рук в районе ширинки и весь подобрался. Он ошалело захлопал рыжими ресницами и пересел на соседний стул – поближе к следователю, ища у того спасения.
– Погоди, Коля, – остановил Алексей друга, который скалил зубы и протягивал ручищи к оторопевшему юноше. – Я ему фототаблицу покажу. Напоследок по-доброму с ним попробую. Ну, а не возымеет – он твой.
Следователь открыл сейф, извлёк оттуда первый том уголовного дела и подсел с ним к парню:
– Разуй глаза, Шмаков, что творилось на рассвете 15 июня в сквере оперного театра, близ которого ты, кстати, проживаешь. Я нарушаю служебную дисциплину, но ты меня утомил. Перед тобой снимки потерпевшей. Внимай: здесь у неё кольцо на безымянном пальце, тут – перстень, в ушах – серёжки, а на шее – пусто. Цепочку сорвал убийца. На последнего, пока, тянешь ты. Я на тебя не собираюсь орать, топать ногами, брызгать слюной. Взамен я тебе даю честное слово и три секунды на размышление, что если не скажешь правду – отправлю в каталажку к чёртовой матери.
Округлившиеся глазёнки Шмакова метались от фотографии к фотографии. Его проняло. Наконец он «созрел»:
– Пустите меня в уборную. Я это… брызну, и вам правду скажу.
– Ещё чего! – скривился Подлужный. – Ты всю правду в унитаз и выбрызгаешь. Нет уж, глаголь немедля, а я записывать стану.
– Товарищ следователь! – взмолился студент. – Давайте я вам признаюсь. Эта, устно. Что и как. А запишите вы после туалета.
– Разумный компромисс, – просветлел лицом Алексей. – Слушаем тебя.
– Пятнадцатого июня ко мне пришли Гришка и Лёнька, – синхронно скал ногами и тискал руками прорешку на брюках и «имущество» под ними Шмаков, словно тесто месил. – Ну, соседские парни. Фокины. Лёнька учится в пэтэу, а Гришка – в седьмом классе. Они братья. У них предки в отпуск уехали. Пацаны одни остались. Утром они пораньше пошли рыбалить на Каму. И у реки нашли вот это самое, – кивнул он на цепочку. – Так мне пацаны сказали. В ломбарде без паспорта не принимают. Они ко мне и причалили. Я их спросил про цепочку. Они говорили, что она неворованная. Я им не верил. Тогда они мне сказали, что рядом с цепочкой и авторучку нашли. Я их спрашиваю: «Где авторучка?». Фокины мне показали. Я авторучку забрал себе, чтоб это… алиби было, если что вдруг…
– Где авторучка? – осведомился Подлужный так же, как некогда сам Шмаков у братьев Фокиных.
– Вота, – отстегнув клапан, достал Антон из нагрудного кармана рубашки блестящую шариковую самописку.
Николай и Алексей дружно принялись изучать новое вещественное доказательство. То явно было изделие иностранного производства. Авторучка состояла из трёх основных частей. Верх и низ разъёмного корпуса были исполнены из легкого металлического сплава, а средняя часть – из полого оргстекла. Внутри стеклянной детали плавно передвигался, в зависимости от наклона авторучки, парусник.
– А вещица-то приметная, – заключил Подлужный. – Гляди: «made in Spain». Сделано в Испании, – перевёл он надпись с иностранного.
– Не то слово! – поддержал друга Бойцов. – Фирма`, – сделал он ударение на последнем слоге. – Эдакая фигня на дороге не заваляется…
– О! Кораблик-то с названием, – прервал приятеля Алексей. –  Видишь: «La Ni?a»
… Хороша детка.
Обмен мнениями прервало натужное кряхтение и выстраданный стон мученика, от которого приятели отвлеклись.
– А, Антон, – вспомнил про него Алексей. – Ты ещё живой? И сухой? Так, говоришь, за двести рублей цепочку заложили?
– Ыгы! Уйя-а-а! – утвердительно дёрнулся тот на стуле.
От натуги физиономия у него приобрела свекольный цвет, а до предела раздувшиеся щёки наподобие индикатора отражали степень внутреннего давления на противоположном конце пищевого тракта. И герметичность с той стороны явно близилась к последнему издыханию.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/oleg-vladimirovich-furashov/hirurgi-chelovecheskih-dush-70964704/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.