Читать онлайн книгу «Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина» автора Радионова Татьяна
Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина
Радионова Татьяна
Это история о писателе Аркадии Серошейкине, который одержим идеей создать свой великий текст и войти в историю литературы. Он приходит к умозаключению, что это возможно, если написанное будет пережито им самим и в итоге сходит с ума.
Радионова Татьяна
Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина
Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина
А ведь все так неплохо начиналось: был незабываемый сентябрьский день, по-настоящему бабьелетний, с золотыми листьями, легким дуновением ветра и летящей паутиной, желающей пристать к чему ни попадя на своем пути. Тот день, когда ощущается единение движения природы и суетливого города, что даже шипованные каштаны вот-вот норовят осчастливить прохожих шишкой на голове.
Среди спешащих и праздно прогуливающихся пешеходов обращал на себя внимание худощавый человек в легком коричневом плаще, внимательно смотря себе под ноги, медленно мотая головой, будто что-то ищет или читает прямо на плиточном тротуаре. Это Аркадий Аркадьевич Серошейкин, неблестящий писатель, в определенных кругах прослывший графоманом, и, наверное, просто хороший человек. В его характере было одно примечательное качество, он очень любил размышлять: размышлять о смысле жизни, о своем предназначении и предназначении всякого человека, всякой божьей твари на земле, устроении самой Земли, других планет, космоса, начале и конечности бытия, об относительности многих понятий и, конечно же, о роли писателя и писательстве в целом. Так он любил размышлять, что порой простые вещи перерастали в важные философские вопросы. Сейчас же мысли были сосредоточены вокруг значимого явления в его жизни:
«Неужели на этот раз получилось? Неужели действительно стоящая вещь? А сколько было душевных метаний, переживаний о себе, как несостоявшемся писателе, сколько попыток найти тот самый сюжет, сколько бессонных ночей и мечтаний о написанном тексте, который не оставит равнодушными умы и сердца читателей. Неужели, это правда и все происходит со мной? Да нет, я и сам осознаю, что, может, прежние тексты не совсем хороши. Я, как здравомыслящий человек, понимаю их несовершенство. Может быть, дело в искусственности, выдуманности текста? Этот-то я писал про себя, про то, что я чувствую. Может, в прежних рассказах не было нужных нот эмоций? А если призвание писателя в том, чтобы говорить только правду и ничего, кроме правды, только им пережитой? Может, писатель – он как полиграф»…
В этот момент крупный каштан сорвался с ветки и упал рядом с Серошейкиным. Аркадий спокойно остановился, посмотрел наверх, на землю, снова вверх, словно вымерял расстояние между кроной дерева и точкой падения каштана. Поднял его, повертел в руке. Вдруг Серошейкина осенило. Какая-то легкость ощутилась в теле и мгновенно подступила комом к горлу. Грудь начало сдавливать от волнения, сердце забилось быстрее, казалось, оно отбивает ритмы в голове. Захотелось закричать: «Ответ найден»! Чувство беспокойства стало сменяться радостью, сразу отразившейся на лице, которое без тени лукавства всегда выдавало любую эмоцию, испытываемую Аркадием. В эту минуту ему захотелось как можно быстрее оказаться дома, чтобы поделиться своим открытием с женой Лидой, и, без рассказа Серошейкина, замученной уроками и подготовкой к ЕГЭ по истории, но преданной идеям мужа молодой женщине, наивно верившей в писательский талант Аркадия.
Серошейкин, не выпуская свой счастливый каштан из рук, быстро преодолел расстояние до ближайшей автобусной остановки и уселся в полупустом салоне у окна. Атакованный мыслями, он будто захлебывался в них, думал обо всем на свете и ни о чем одновременно. Он пытался уцепиться хоть за какую-нибудь вещь и начать размышлять над ней, но каждая идея раздваивалась и уводила мыслителя в лабиринты теорий.
Люди, дома, дома, люди сменяли друг друга в автобусном иллюминаторе.
«У каждого человека свое предназначение, свой путь, уготованный неизвестными силами. Как бы человек не пытался, а все равно выше головы не прыгнешь. Все эти хитросплетения жизни и собственный выбор – всего лишь видимость. Уж если суждено человеку скатится до самого дна своего существования, так тому и быть. И, наоборот. Ведь недаром говорится, что рожденный ползать – летать не может. Однако кто там решает, какая участь у тебя здесь, на земле, будет – неизвестно».
Аркадий рассуждал и о быстротечности времени. Вспоминал детство, где так долго тянулся день и были явно ощутимы утро, обед и вечер, а теперь эти границы смазались:
«Если и впрямь Земля стала вращаться быстрее? А, может, мы сами ускоряем ход времени: машины, самолеты, интернет… Пытаясь обхитрить время, человечество загоняет себя в ловушку. Если изничтожить все блага цивилизации, отказаться от них навсегда, сможет ли время восстановить свой прежний ход? Все, конец. Моя остановка».
По дороге домой Аркадия сопровождало прекрасное сентябрьское небо. Он смотрел на него и будто шел только с ним вдвоем, как с давним другом. С самого детства Серошейкин был поражен его величием. Летом Аркадий часто забирался на крышу старого сарая и подолгу смотрел ввысь, рассматривая причудливые пуховые фигуры. Он представлял, как возьмет длинную-предлинную лестницу, приставит ее к облаку и нырнет в пушистую мякоть белоснежной перины, перебирая руками кусочки нежной ваты. Особенно нравились ему те дни, когда большие облака плыли необычайно низко, казалось, что еще совсем немного и небесный корабль опустится на землю.
«Неповторимое и неизменное чистое небо. На земле все меняется, а ты такое же, как тогда, когда увидел тебя впервые в детстве со своими сказками из белых облаков», – провозглашал Аркадий, открывая входную дверь, не замечая того, что, выйдя из автобуса, размышляет вслух.
Отсутствие Лиды дома избавило Серошейкина от собственного монолога. Он вспомнил, что сегодня четверг, а значит, Лида проводит дополнительные занятия после уроков и ее не будет еще как минимум часа два. Как же хотелось рассказать о случившемся, о том, что его роман попал в шорт-лист «Интерпрозы», о заветных словах редактора, что это «стоящая вещь», о «правде», которая открылась ему. Но чувство голода прервало высокие думы Серошейкина и он решил пойти поесть.
Пока Аркадий шарил в холодильнике, заглядывая в кастрюли и мисочки, почему-то подумалось, что они уже давно не замыкают входную дверь дома, поскольку замок постоянно заедает и стоит большого труда его открыть:
«Уж лучше оставить открытым дом, чем и вовсе в него не попасть. Но, с другой стороны, воров вроде бы нет. Да уж если кто решит залезть, так и замкнутая дверь не помеха. Да и что здесь воровать? – Аркадий окинул взглядом стареющую кухню. Правда, воровать было нечего. – Для собственного существования мне бы хватило и облезлой комнаты. Но Лида, которая любит, так верит в меня и никогда не попрекает за тот же сломанный замок, не просит лишнего. Разве она не достойна лучшего?»
От этих мыслей в груди Серошейкина разлилось нежное чувство благодарности к жене. Ему захотелось сделать что-то хорошее для нее, совершить какой-то высокий поступок, но что именно, Аркадий не знал.
Определившись с выбором между борщом и котлетами, Аркадий остановился на первом и на втором. Он выбрал из кастрюли три котлеты, положил на тарелку с кусочками вчерашнего хлеба, отмерил себе норму холодного борща и открыл свой старенький ноутбук, который давно жил на кухне. Серошейкин уже не представлял свою трапезу без чтения с экрана монитора. Это было больше, чем ритуал или традиция, это была острая необходимость. Читал он всякое: публицистику, критические отзывы преимущественно на свои произведения, классику, современную прозу – все, что могло уместиться в емкое слово «литература». Серошейкин словно питался этими текстами и можно было подумать, что еда без чтения уже не насыщала его.
Прихлебывая полной ложкой борщ и закусывая бутербродом с котлетой, он поглощал по очереди одну за другой рецензии на свое последние произведение. Некая К. К. отмечала резкий скачок роста качества текста. Другие говорили о невероятном эмоциональном напряжении при чтении рассказа, а кто-то и вовсе утверждал, что это произведение написано явно не Серошейкиным – уж слишком отличалась манера письма от других его рассказов. Часы отмеряли время. Аркадий въедливо, по многу раз перечитывал каждое слово своих критиков, находя в сказанном подтверждение своей новоиспеченной теории, и довольная улыбка расползалась по его лицу. Все это подстегивало Серошейкина к новым писательским изысканиям. Хотелось написать что-то большее, значительнее. Окрыленный успехом, он начинал и бросал записывать свои мысли, возвращался к прочитанным комментариям, будто там было зашифровано послание, которое он никак не мог отгадать. За этим делом он просидел до вечера, до тех пор, пока Лида не вернулась с работы.
Появление жены сопровождалось взрывом восторга Аркадия. Словно ребенок, он вскочил с табурета и подлетел к ней: «Лидочка, ты не представляешь, я все понял! Теперь я знаю. Мне сказали, что хорошо!»
Со стороны казалось, будто Аркадий уговаривал Лиду пойти на что-то страшное, тряся ее за локоть. Она стояла с сумкой на плече и пакетом в руках, а Серошейкин все лепетал, не давая вымолвить жене слово, про каштан, про предназначение, про «правду». Лида устало улыбалась и слушала, пытаясь понять суть рассказа.
К слову сказать, судьба Лиды была испорчена ее наивностью и патриархальным воспитанием. Она свято верила в семью, в свое предназначение, как хранительницы очага и верной спутницы для мужа до гробовой доски. Она верила, что любовь важнее всего на свете, никогда не думала о богатстве, потому что не в деньгах счастье. С такими взглядами Лиде в самый раз родиться бы лет двести назад, а в современном мире многие в ее адрес говорили: «Простушка».
Еще будучи студенткой, Лиду пленила магнетическая внешность молодого человека с филологического факультета Аркадия Серошейкина. Всякий раз, когда Лида случайно встречала его, она испытывала неловкость, краснела, тем самым выдавая свой интерес к его персоне. Первое, что поразило ее во внешности Аркадия – это улыбка. Лида, впервые увидевшая ее на лице Серошейкина, была потрясена метаморфозой, которая произошла с его губами. Небольшие изломанные черточки разъезжались в длинные изогнутые линии, обнажая ровный ряд зубов, выдавая окружающим две очаровательные ямочки на его щеках. Рот становился огромным, как у Чеширского кота. Лида так и стала его называть про себя – «Чеширский кот». К этому прозвищу невероятно подходил сизый цвет волос Аркадия, но для Лиды эти ранние проблески седины предавали его внешности еще большую загадочность.
Место знакомства Лиды и Аркадия было самое банальное и самое очевидное для них – библиотека. В тот день они оказались рядом друг с другом в книжной очереди. Серошейкину принесли несколько необходимых книг и он уже доставал формуляры, ставя дату и подпись. Но уважаемая библиотекарь затребовала студенческий билет. Аркадий запустил руку в боковой кармашек портфеля, билета там не оказалось. Потом Аркадий стал шерстить в других отделах между тонкими брошюрами и тетрадями. Билет не находился. Может быть, еще одно мгновение, и Серошейкин его нашел бы, но Лида опередила событие, предложив взять книги на свой номер. Обернувшись на робкий женский голос, Аркадий увидел знакомое пунцовое лицо: «Спасибо!», – произнес он, улыбаясь. Она так близко видела его глаза. Изумлял их необъяснимый цвет, ни голубой, ни зеленый, может быть, его можно было назвать цветом морской волны, но очень темный, с янтарными пятнышками на радужной оболочке. Аркадий улыбался, а Лиде казалось, что сам Серошейкин исчез, растворился в воздухе и нет больше ничего кроме впивающихся в нее глаз и размашистой улыбки.
Тогда, на третьем курсе, они часто гуляли по зеленым городским паркам и скверам. Аркадий много философствовал, делился с Лидой идеей будущих произведений и она увязла в его размышлениях над смыслом бытия с неиссякаемой тоской о прошлом. С этого времени она уже представить не могла иного исхода, кроме того, как только быть с любимым вместе навсегда.
Теперь же в душе Лиды жила мечта о ребенке. Она часто представляла, как будет читать малышу книжки, как научит его любоваться красотой самых обыденных и удивительных вещей: капельками росы на утренней траве, пением птиц, радуге и всему тому, чем окружает природа человека, как вместе они будут ездить на карусели, смеяться, есть мороженое и сладкую вату. Лида так явно представляла свои мечты, что, когда возвращалась в реальность, в душе возникало ощущение утраты. В такие моменты наступало чувство острого одиночества и тоски. Ей хотелось скорее выйти на воздух и дышать, дышать полной грудью, чтобы заполнять образовавшуюся пустоту. Лида никогда не заводила разговор о ребенке с Аркадием. Быть может, потому, что жалела мужа и не хотела отвлекать его мысли, а может, потому, что ждала этого разговора от него самого.
Выплеснув на Лиду весь поток несвязной информации о сегодняшнем дне, Аркадий наконец-то выдохся и добавил спокойно: «Я смогу хорошо писать только тогда, когда сам испытаю то, о чем пишу. Это моя правда, а писатель должен говорить только правду».
Он растерянно, с недоумением, будто оторвал приклеившиеся ладони от локтя жены, медленно опустил руки и добавил: «Как же я раньше не понимал! Вот от чего не получалось. Я был недостоин, я не осознавал сути предназначения. Лида, ты понимаешь?»
– Понимаю, – ответила Лида.
На самом деле она не знала, понимает или нет, но Лида верила в его талант, в его ум и никогда не думала даже на мгновение о его безумстве.
Аркадий продолжал:
– Мне нужно вдохновение, мне нужны эмоции, мне надо что-то сделать, – он резко погрустнел, на лице показалась гримаса печали, – дело обстоятельное, надо подумать.
Вновь сел за стол перед открытым ноутбуком, но уже не читал, а смотрел в окно, опершись подбородком на свою ладонь. Лиде хотелось подбодрить, поддержать мужа. Она стала говорить о том, что все у него получится, что он человек с тонкой духовной организацией и вдохновение не заставит себя ждать. Но Серошейкин не слышал слов, как будто вокруг него образовалось защитное поле, которое отражало всяческий звук, доносящийся извне.
За окном увядали виноградные листья. Они напомнили о скоротечности времени. Аркадию стало страшно от того, что он не успеет написать свой главный текст. Ему не хотелось уходить их жизни простым сочинителем, он желал стать частью истории, искренне веря в свое предназначение.
Пока Серошейкин копался в своих воспоминаниях, пытаясь найти нечто, что могло дать жизнь его рассказу, Лида, переодевшись, готовила ужин, бросая в бурлящую воду любимое блюдо всех времен и народов – пельмени. Аркадий, со свойственной особенностью хаотичности мыслей, никак не мог сосредоточиться. От воспоминаний о своем детстве, когда он лазил по чердакам, отыскивая интересные, как казалось ему, предметы, ловил бабочек и пчел, рассматривал их под лупой, он переходил к размышлениям о бытии:
«Ведь человек любопытен, как животное. Те же инстинкты и, впрочем, потребности те же. Только нам еще и мнение окружающих важно. Вот кот, он ведь выполняет свое предназначение – ловит мышек и всякие там непотребства творит. И его не интересует, плохо он делает или хорошо. Никто не скажет про него из других кошек и котов, что такой-сякой живет не так, как надо. Да и вообще в жизни все относительно: «как надо» или «как не надо». Где критерии? Что было нельзя пятьдесят лет назад, сейчас – можно. Значит, кто-то устанавливает границы не только социальные, но и временные…
Да, погода хороша. Второе лето. Все-таки осень – прекрасное время года.
«Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
Ну о чем, о чем написать?»
Голова шла кругом. Аркадий перебивал сам себя, что-то пытался печатать, тут же удалял, набирал текст, стирал, вновь смотрел в окно. В такие моменты для него ничего не существовало, был только тот мир образов, которые приходили в голову и Серошейкин блуждал среди них.
От размышлений становилось жарко, хотелось пить. Аркадий поплелся за чашкой к деревянному шкафу, который всякий раз оповещал протяжным скрипом жильцов дома о том, что из него что-то брали. Наливая воду из кувшина, Серошейкин вспомнил мягкий сладковатый вкус воды, которую пил давным-давно у своей бабушки из ребристой алюминиевой кружки с эбонитовой ручкой. Почему-то именно в ней вода обретала тот самый вкус. Серошейкину тотчас захотелось написать об этом. Не сделав и глотка, он вернулся за стол. Едва вдохновение воплотилось в пару строк, как на ум пришел рассказ о шраме, который оставила та же самая кружка на губе его матери. Аркадий убрал руки с клавиатуры замечая, стоящую рядом тарелку с ароматным кушаньем. Он поднял голову, произнося с явной озадаченностью: «А может, мне руку сломать, а Лид?»
В этот момент Лида не знала, смеяться или плакать над этими словами. Что это, шутка или умопомрачение? Она стояла с растерянным и недоуменным видом, медленно вытирая полотенцем блюдце.
Продолжая свою тираду, Серошейкин вновь пошел к шкафу, достал с верхней полки стеклянную бутылочку уксусной эссенции: «По-моему, неплохой рассказик получится. Напишу, как все в больнице устроено, как отношение, как врачи. Только правду, ведь неправду нельзя. Напишу, каково это – с одной-то рукой жить».
Уксусная приправа к пельменям – семейная гастрономическая традиция, перекочевавшая от матери к Аркадию. Поскольку уксуса дома не было, Аркадий решил развести эссенцию. Машинально, не замечая своих действий, он уверенным движением налил кислоту в злосчастную кружку и жадно отпил из нее. Холод и жар мгновенно охватили Аркадия. Едкий кислый запах ударил в нос, во рту пересохло, ощутился зловредный вкус уксуса. Горло запершило, захотелось кашлять, Аркадий почувствовал нарастающую тошноту. Рефлекторно он схватился за крышку обеденного стола, наклоняясь всем телом вперед, высунул порыхлевший язык и часто задышал.
Ошарашенная сценой, происходившей у нее на глазах, Лида сделала то, что первым пришло на ум. Схватила стакан, наполнив его до краев водой из-под крана, с возгласом: «Пей!», – всучила в руки Аркадия. Он жадно опустошил его, поперхнувшись, закашлялся. В этот момент Лида лихорадочно гуглила первую помощь при отравлении уксусной кислотой, наткнувшись на то, что необходимо выпить масло. Быстрыми движениями она выдернула липкую бутылку растительного масла из шкафа и впихнула ее горлышко в рот Аркадия. Ничего не понимая, но не сопротивляясь, он сделал несколько глотков. В горле закололо. Лида вызвала скорую.
Все время ожидания Аркадий сидел возле кухонного стола, скрючившись на стуле, обхватив живот руками, меняя положение лишь на время для того, чтобы заливать очередной порцией воды пульсирующий пожар, разгоревшийся внутри. Воображение Серошейкина рисовало кровоточащие раны пищевода. Серошейкину было немного жаль себя. В тоже время в нем зарождался живой интерес к дальнейшему развитию действий, он ощущал себя героем, что смог пережить такое.
Рядом с ним на полу на коленях сидела Лида. Она с сострадательной заботой заглядывала ему в лицо и спрашивала: «Зачем? Зачем ты сделал это?» Но он молчал. Возможно, она подумала, что Аркадий нарочно выпил этот яд. Серошейкин сам не мог понять, как это произошло. Но в хитросплетениях своих мыслей он нашел подсказку:
«Неизвестно смог бы я сломать руку или нет, а отравиться – смог. Значит, так и должно быть. Я на верном пути, если сама судьба толкает меня на это».
Приехала скорая. Лида выпорхнула на встречу долгожданных спасителей. Несколько секунд замешательства при виде молодого худенького человека в бордовой медицинской робе с короткой прической пышных волос, ничего не изменили в ходе событий. Лида завела его в дом, в двух словах объяснив происшествие. Молодой человек привычно-ритмичными действиями поставил на стол пластиковый оранжевый чемодан с фельдшерской укладкой, открыл, достал из него какую-то амбарную тетрадь и что-то черканул в ней. Лида с недоверием смотрела на юного медика, а на языке повис вопрос: «Кто он такой, неужели студент?». Не сумев преодолеть неловкость формулировки, так ничего и не спросила.
– Болит сильно? – спросил молодой человек Аркадия.
– Ну так. Болит, – выдавил из себя Серошейкин.
Молодой человек молча повертел какие-то ампулы в алхимическом чемодане, закрыл его и больше ничего не спрашивал.
– Надо промывать. Пойдемте в ванную, – сухо произнес он.
Аркадий не хотел идти, он вообще не хотел двигаться. Да еще это чувство неловкости, даже легкого страха от того, что столь неприятную процедуру будет проводить незнакомец, но мужественно сказал жене: «Лида не ходи, не надо». Аркадий и медик с чемоданчиком скрылись за дверью ванной комнаты.
Пока Серошейкин стоял, после промывания, склонившись над раковиной, жало иглы бесцеремонно вонзилось в его ягодицу. Он вздрогнул от неожиданного действия.
– Я же говорил вам, постойте пару минут спокойно, – пробормотал молодой человек.
– Разве… Разве говорили? – тихо прошипел Аркадий.
– Это обезболивающее. Будет легче.
Действительно, довольно скоро Серошейкин стал чувствовать, как постепенно жар уходит из его тела и удивился своему скорому выздоровлению. Теперь Серошейкин сидел, откинувшись на спинку стула, переводя дыхание, словно после долгого бега, разбросав руки в разные стороны.
Молодой медик сидел рядом, списывая данные паспорта Аркадия к себе в журнал. Лида в волнительном ожидании стояла между ними, смотря то на пишущую руку, то на мужа.
«Распишитесь здесь, – ткнул ручкой в графу молодой человек и добавил, – надо ехать в больницу. Поедете?»
– А что, есть выбор? – поинтересовалась Лида, удивленная вопросом.
Молодой человек, видимо, хотел показаться остроумным и ответил, что выбор есть всегда. Но тут же понял, что фраза абсолютно не к месту. Исправляя себя, добавил: «В вашем случае выбора нет».
Измотанный Аркадий недобро взглянул на него.
– То есть, вам надо ехать, – окончательно определился медик.
В машине скорой трясло. Молодой человек ехал на своем месте – затертом кресле у окошка кабины шофера, где уже давно отсутствовала половинка стекла, что, впрочем, было даже на руку бригаде, когда уставшие от рутины медики могли поговорить с веселым водителем, и молодой человек тоже разговаривал с ним.
Изнеможенный событиями сегодняшнего дня, Аркадий лежал на узкой каталке, прикрыв глаза, ощущая сквозь одежду холод ее железных поручней, который сейчас был ему приятен. Лида сидела рядом на клеенчатой лавке, рассматривая Аркадия как редкостный экспонат. От незнания, куда девать руки, Серошейкин сложил их на животе одна на другую. На Лиду эта поза навела тревожные мысли. Она испугалась, что однажды увидит мужа мертвым. Всех болтало в разные стороны. Эта тряска была лучшей колыбельной для Аркадия. Словно на качелях его уносило в сон и возвращало в действительность осеннего вечера, где приглушенная анестезией боль, муторным посасыванием в груди, давала о себе знать.
Путь их был недолгим. Вскоре дверь старого санитарного шаттла открылась, бледная темнота тускнеющего вечера позвала путников на улицу. Возле громадных корпусов больницы было тихо и безлюдно, отчего трое путников выглядели первопроходцами. Молодой человек повел Аркадия и Лиду в приемную мимо главного здания с большими бежевыми колоннами, а Лиде померещилось, что она уменьшилась в размере, стала совсем крошечной. Обогнув здание, они попали в небольшой, слабо освещенный холл и прямиком двинулись в кабинет дежурного врача, минуя болтавшую по телефону постовую медсестру. Молодой человек открыл дверь, оттуда вырвался резкий запах, по которому можно было отгадать ужин обитателя – колбасу и кофе.
– Вот, к вам желающие, – играючи сказал он и пропал.
Врачебная трапеза прервалась. Потревоженный в неподходящий момент доктор, не спеша стал вытирать крупные некрасивые пальцы бумажной салфеткой, спрашивая флегматичным тоном: «Что случилось?» Лида, ожидавшая этого вопроса, как по команде стала рассказывать о происшествии, не упуская деталей. Выслушав историю и наконец-то закончив свою процедуру, с той же интонацией доктор добавил: «Что ж вы, милочка, за мужем-то не следите, если он у вас всякую гадость пьет».
Лида растерялась от странного замечания и, кажется, покраснела, но ничего не сказала. Аркадий тоже молчал. Теперь, предавшись высшей силе рокового случая, Серошейкин ждал, чем этот случай для него обернется.
– Глотать больно? – доктор встал и приблизился к больному.
Аркадий кивнул головой.
– А говорить?
В этот момент пострадавший сам смотрел на него с таким врачебным любопытством, отчего доктор подумал: «Этот человек с причудами». А чудаков он повидал на своем медицинском веку много.
– Сейчас поставим капельницу, утром сделаем фиброгастроскопию. Ну, а там по результатам посмотрим, – проинструктировал доктор и громко выкрикнул, – Ира-а!
Через пару минут в кабинете появилась молодая медсестра маленького роста, полного телосложения. Доктор дал распоряжение по поводу новоиспеченного пациента. Все, что говорил он медсестре, содержало большое количество названий лекарств и медицинских терминов. Аркадию они слышались абракадаброй, волшебными заклинаниями, которые произносились для того, чтобы исцелять больных. А сам доктор представился факиром, хотя внешностью был больше похож на Карабаса-Барабаса, только без бороды.
Лида и Аркадий следовали по коридору за утиной походкой медсестры, которая завела их в унылую палату с раздражающе гудящей лампой, молча указала на койку у окна и тут же ушла, оставив ненадолго недоумевающую пару. К приятному удивлению поступившего, палата оказалась полупустой. Один из ее насельников спал, накрывшись с головой одеялом. Второй, лежа на боку и подперев рукой голову, смотрел в телефон, который мерцающим подмигиванием подсвечивал сосредоточенное лицо. Ира вернулась с аляпистым комплектом постельного белья под мышкой и железным штативом в руках. Белье медсестра вручила Лиде, чтобы она застелила постель и снова исчезла. Лида развернула выцветшую простынь, накрыла ею жесткий матрас. Аркадий старался помочь и неумело надевал наволочку. Оба молчали. Справившись с заданием, они сели на кровать. В их позах обозначилась робость, будто они впервые были рядом друг с другом, как на первом свидании. Лида сжала руку Аркадия и посмотрела на мужа. Ее серые глаза улыбались, а рот поджал пухлую нижнюю губу, отчего лицо обрело выражение, которое говорило, что все будет хорошо и вместе они справятся. Серошейкин ответил мягкой улыбкой согласия. Дальше Лида продолжала словесно объяснять, какие вещи собрала в сумку. Он благодарно улыбался, нежно поцеловав Лиду в нос. Совсем скоро вернулась медсестра с небольшой пластиковой корзинкой, в которой лежали медикаменты и мягкие пакеты с прозрачной жидкостью.
– Сначала укол, – скомандовала медсестра.
Серошейкин растянулся на кровати и второй раз за вечер ощутил жалящий укус шприца. Теперь на очереди была рука. Толстой занозой игла вошла в вену. Аркадий наблюдал как капельки бесцветной жидкости срываются в пропасть тоненькой трубочки.
– Лид, ты езжай домой, – выдавил из себя Серошейкин, удивляясь неожиданной трудности произношения, словно неведомый предмет, застрявший глубоко в горле, мешал разговаривать. – Ты же устала после работы. Да и я устал, может, усну.
Только после слов Аркадия Лида заметила свою измотанность. Ей захотелось уже никуда не ехать, а лечь здесь, рядом и уснуть. На секунду Лида поверила в возможность остаться в палате на ночь и огляделась. Вокруг оставалось два пустых места. Однако эта мысль показалась ей глупостью.
– Хорошо, я поеду. Но завтра? Завтра не знаю, смогу ли приехать, ведь я буду на работе до вечера.
– Не переживай, – Серошейкин моргнул обоими глазами. Чеширская улыбка мимолетно расплылась на его лице.
Лида коротко поцеловала Аркадия со словами: «Поправляйся».
Совсем скоро Аркадий почувствовал, как тяжелыми объятиями тело охватывает сон, а сознание, необремененное физической оболочкой, стремиться в неизвестность.
Его увозила эскалаторная дорога вдоль узкой улицы. По обе стороны непрерывной стеной тянулись красивые здания с лепными фигурами и вензелями на фасадах. Он любовался этим архитектурным пейзажем. Постепенно движение нарастало, Аркадия несло все быстрее и быстрее. Дома сливались в единое темное пятно. Серошейкин наблюдал за своим недолгим стремительным полетом со стороны, но потом вдруг оказался на кухне с растущим посередине зеленым каштаном, усеянным белыми соцветиями. Их благоухание заполняло собой все пространство.
Под арками раскидистых ветвей самое вкусное чаепитие с нежными лепестками цветов каштана, которые Аркадий срывал и опускал в чашку. Ее тепло обжигающе согревало руки. На улице вьюжила зима, в окне были видны холмистые сугробы. Там, среди них, стояла Лида и ее пшеничные волосы теперь стали белыми как снег. Она безмолвно открывала рот, но потом из него вырвался крик мужского голоса: «Сестра, капельница!»
Еще не успев понять, в чем дело, Серошейкин увидел над собой знакомое лицо медсестры. Ее руки уже вынимали толстую иголку. Ира напомнила, чтобы завтра Аркадий ничего не пил и тем более не ел пред ФГС, на что он понимающе покивал. Вырванный из сна, Аркадий хотел, как можно быстрее вернуться обратно и поддался этому желанию. Но грезилось ему уже что-то другое.
По обыкновению, Серошейкин проснулся, когда солнце еще дремало и на улице было сумеречно. Он искренне радовался, что его сопалатники еще спят, а значит, не придется ни с кем разговаривать, потому что всякий раз, когда Аркадию приходилось с кем-то общаться, он испытывал волнение и неловкость, как будто был в чем-то виноват перед собеседником и всеми силами стремился избегать этого чувства.
С детства он вел жизнь рака-отшельника, понимая, что не вписывается ни в какие компании, поэтому проводил большинство времени в одиночестве, часами пропадая на чердаке с какой-нибудь книгой по истории, похищенной на время с маминой полки. Если выбранный источник знаний оказывался неинтересным, то Аркадий незамедлительно закрывал учебник и отправлялся на поиски, и изучение чердачных раритетов, которых здесь было предостаточно. За этими занятиями Серошейкин проводил три сезона в году и лишь зимой сидел безвылазно в доме, скучая по своей крыше.
Конечно, в его жизни случались знакомства, которые перерастали в подобие дружбы, но длились недолго и заканчивались одинаково. Для Серошейкина это обстоятельство было необъяснимым, почти мистическим. Всем хорошим приятельским отношениям Аркадия судьба готовила роковой исход. Так случилось с его однокашником, единственным человеком, с которым Серошейкин чувствовал себя непринужденно и спокойно. Несмотря на разницу взглядов, образа жизни, общие темы, схожее чувство юмора делали каждого интересным собеседником друг для друга. Их общение продолжилось и после окончания университета, которое заключалось главным образом в периодических посиделках в гараже друга, где у того была мастерская по изготовлению рыболовных приманок.
Однажды, набрав знакомый телефонный номер, Аркадий непривычно услышал женский голос: «Абонент вне зоны доступа». Через пару дней он повторил звонок, так на протяжении месяцев в трубке талдычили только одну фразу. Электронная почта молчаливо оправдывалась краткой формулировкой: «Письмо отправлено», а соцсети не выдавали ни одного похожего на искомого человека. Серошейкину даже стали сниться навязчивые сны, в которых он встречал однокурсника и расспрашивал его о делах, но больше рассказывал сам о том, что он стал сниться ему. Тот в ответ непринужденно пожимал плечами, мол, не виноват, жизнь такая.
«Может быть, он переехал в другой город или даже заграницу?» Такое предположение казались самым логичным объяснением для Аркадия. Вопреки предположениям, развязка загадочного исчезновения оказалась драматичной и до отвращения банальной. Аркадий услышал ее случайно на остановке из уст незнакомца, который рассказывал коллеге по работе о соседе, имя и фамилия которого были хорошо знакомы Серошейкину. В тот день Аркадий прибывал в волнительном состоянии, предвкушая грядущий скандал на заседании кафедры по случаю его просьбы о смене научного руководителя. Это было еще одно фиаско дружеских отношений, студента и преподавателя, которые закончились неожиданно резко, как и не начавшаяся карьера научного сотрудника Серошейкина.
Стоя среди горстки людей, ожидающих автобуса, Серошейкин в онемении ловил каждое слово истории о пешеходе, которого сбила машина на повороте. Аркадий хорошо знал тот роковой поворот дороги. Все, кто жил в районе, частенько пользовались им, сокращая путь. Это было опасно, но значительно экономило время. Спешная невнимательность стоила жизни человека, которым оказался его друг. Нужно было всего лишь несколько секунд, чтобы водитель грузовика заметил, что человек и машина стали смертельно близки. Через несколько часов мужчина скончался в реанимации с простой формулировкой: «Полученные телесные повреждения оказались несовместимыми с жизнью». Аркадий слушал, не веря в то, что человек может уйти из жизни в момент своего цветения вот так, легко, переходя дорогу. Возможно, он даже улыбался, предвкушая удачный день. Но в то же время Серошейкин почувствовал некое облегчение от того, что нашел разгадку своего ребуса.
На следующий день Лида застала Аркадия, идущего по коридору в сопровождении медсестры. Они направлялись в другой корпус для того, чтобы узнать главную интригу – насколько плохо обстоят дела внутри Серошейкина после выпитой уксусной кислоты. Вспоминая вчерашнее промывание с удушливым зондом, Аркадию не очень хотелось иметь дело с трубками и тем более глотать их, но выхода не было. Процедура была крайне неприятна. Пока черный шланг пробирался к желудку, изо рта Серошейкина непрерывно текла слюна и вырывались рыкающие звуки. Аркадию казалось, что он задыхается и это последний час его жизни, но это был не конец, через четыре минуты все закончилось. Врач молчаливо написала что-то в карточке, вручил медсестре, и, Аркадий, подхватив с собой, сидящую в коридоре Лиду, направился обратно в отделение. Лида с беспокойным любопытством расспрашивала о результатах, но Серошейкин сам не знал диагноза. Оставалось ждать вердикта доктора, к которому они направились, не заходя в палату. К удивлению нетерпеливых посетителей, доктор был на месте. Посмотрев заключение, с пустяшной интонацией и ноткой разочарования заявил: «Повезло. Легко отделались. Всего лишь небольшой ожог верхнего отдела пищевода. Полежите у нас до конца недельки, подлечитесь и домой. И, конечно же, строгая диета три месяца».
Доктор стал что-то искать на столе, перебирая завалы папок, вытащил листок с памяткой о диете, которой должен теперь придерживаться пострадавший и вручил бумажку Аркадию.
От поставленного диагноза Лиде стало спокойней, а Серошейкин укрепился в идеи о том, что привело его в эту больницу проведение. Для Аркадия все стало очевидным. То, что он испытывал в эти минуты, было похоже на прозрение. Это был его инсайт. Окрыленный состоянием, Серошейкин хотел, как можно скорее записать мысли, хлынувшие потоком. Он понимал, что рожденные в голове, даже самые гениальные идеи могут умереть, если не увековечить их на бумаге. Поэтому он с явным нежеланием слушать дальнейший рассказ врача, буркнул: «Хорошо». Быстрым движением взял Лиду под локоть, развернул к выходу и решительным шагом вывел из кабинета.
– Ты же помнишь, что я тебе вчера говорил о моем писательском пути. Ну, о том, что мне все надо самому прочувствовать. Видишь, мы здесь. Это не случайно, – Аркадий вел не успевшую опомниться Лиду по коридору и рассказывал негромким голосом на ухо, как будто открывал ей большую тайну, – значит, из этого я смогу вынести что-то очень важное.
– Из отравления? – по-детски спросила Лида.
– Не обязательно, но из своего прибивание здесь – точно.
Они вошли в палату, оба соседа были на месте. Лида поздоровалась, ей ответили.
Подойдя к кровати, Аркадий достал из-под подушки изношенный молескин в твердом коричневом переплете, в котором всегда жил какой-нибудь инструмент для письма и каракули побежали по странице. Лида, хорошо знавшая это состояние, догадалась, что Аркадий уходил в страну воображений, был уже не с ней.
– Может, тебе что-нибудь нужно купить?
Ответа от Аркадия не последовало, а на страничках блокнота одно за другим выскакивали слова.
– Я тогда пойду?
Аркадий не отвечал.
Лида аккуратно приблизилась к его колючей щеке, осторожно поцеловала.
– Хорошо, – буркнул Серошейкин, не отрываясь от записи.
«Вокруг нас есть знаки, которые помогают, указывают человеку на правильный путь в достижении своего предназначения – это дар, дар человеку, чтобы найти наиболее короткий путь к счастью. Но счастье есть не только радость, это понятие абстрактно-индивидуальное, ибо человек может быть счастлив и в страдании, находя в нем упоение, не подозревая, что уже не может жить иначе. Однако истинная цель счастья – исполнить свое предназначение, выполнение своей миссии на Земле. Все исходит из относительности явлений и понимания бытия, в соизмеримости многого и малого для конкретного человека. Предназначение заложено в нашей личности и обусловлено генетически, «генетическим кодом», то есть подсознательное стремление к своему предназначению – есть счастье для человека, может и не осознанное».
Аркадий писал сбиваясь, не успевая следовать за мыслями, не дописывал предложения, уже начиная другое.
Избавившись от своих рассуждений, Серешейкин захлопнул книжку, поместив ее в низенькую тумбу у кровати.
– Ты что мемуары пишешь? – иронично проговорил знакомый голос из сна.
– Почти, – не желая вступать в беседу и еще больше не желая выдавать причину своего прибытия, Аркадий стал натягивать на углы неказистого матраса измятую простынь.
– Серьезно, писатель? – удивленно произнес все тот же голос.
– Да, – подавляя ком в болящем горле, спокойным голосом отрезал Аркадий, переминая подушку и придавая ей более пышную форму.
– Надо же, я живых писателей ни разу не видел.
Серошейкина в душе позабавило это замечание, он обернулся с легкой улыбкой насмешки и любопытства, чтобы посмотреть на говорящего, скрутил «рулетиком» одеяло.
– И какая же фамилия у тебя?
– Серошейкин.
– Наверное, ты для детей пишешь? Я не слышал.
– Нет, не для детей.
Серошейкин подумал о том, что как важно иметь правильную фамилию для писателя. Первым на ум пришел Антон Павлович Чехов. Губы Серошейкина еле слышно повторили имярек: «Антон Павлович…Чехов. Даже во рту приятно звучит. Может, мне сменить фамилию на какого-нибудь Фениксова. Аркадий Аркадиевич Фениксов. Нет, не очень на слух. Зато критики обязательно напишут: “Возрождение Фениксова на литературном поприще обернулось очередным шедевром”», – представленное потешило Серошейкина. Он даже сел на кровать, чтобы лучше рассмотреть предмет своего хорошего настроения.
Это был молодой парень лет двадцати. Он полулежал на кровати, держа в руках ядовито-зеленый чехол, в который был одет планшет.
– А что ты пишешь? – не унимаясь, продолжал сыпать вопросы сопалатник.
– Прозу. Обычно рассказы, но иногда из них вырастают романы.
Глаза Серошейкина инстинктивно впивались в интервьюера, рассматривая выступающий вперед подбородок, крючковатый нос и копну темных волос, торчащих в разные стороны. Этот въедливый взгляд немного смутил собеседника. Молодой человек на несколько секунд отвел глаза в сторону, а потом вновь вернул взгляд на писателя. Аркадий все также пристально смотрел и молодой человек отшутился:
– Нет, я не подхожу на роль главного персонажа.
Аркадий промолчал, странно улыбнувшись. Молодой человек подумал:
«Правду говорят, все писатели с прибабахом», – его взгляд вновь соскользнул со смотрящего Серошейкина в виртуальную реальность.
Гармонию созерцания Серошейкина нарушила вошедшая девушка, которая оказалась гостьей юноши. Обрадованный ее приходом, он быстрыми движением развернулся, поставив босые ноги на пол, но тут же схватился за живот и съежился от боли. Девушка подпорхнула к нему, осторожно дотронувшись плеча, и, наклоняясь к его лицу, стала о чем-то спрашивать. Ей отвечала кислая гримаса боли. Через несколько минут парень убрал руки с живота и вновь заулыбался, желая удостоверить гостью, что все у него хорошо. Девушка поставила шуршащий пакет с продуктами на квадратную крышку тумбы, поглядывая на бесстеснительно наблюдающего за происходящим действием Серошейкина. Молодой человек тоже посмотрел на него и что-то ей сказал веселое, отчего девушка улыбнулась. Оба вышли из палаты. За это короткое время Аркадий подметил, что его персонажи при общей непохожести имеют много сходных черт в лице. Ему стало любопытно, кто они друг другу. Но, к сожалению, этого узнать он не мог, потому что оба ушли, и Аркадий отпустил вслед за ними мысли об этой парочке. Серошейкин встал, посмотрел в окно. На безоблачно-голубом фоне колыхались ветки золотых платанов, сквозь них были видны железные трапеции крыш больничных корпусов. Аркадий проплывал взглядом по этому пейзажу. Изношенный вид кровли выдавал постройку прошлого века. Аркадий задумался: «Ведь действительно, больницу восстановили в пятидесятых на руинах бывшей городской лечебницы, построенной в 1910 году по завещанию тяжело больной вдовы. Даже война не помешала исполниться этому предписанию. Да, чему быть, того не миновать».
Серошейкина внезапно переполнило сильное желание рассмотреть нутро больницы, затем сменилось тягостной тоской от невозможности сделать это. Но мысль о том, что соседнему зданию была отведена роль поликлиники, спасительно обрадовала Аркадия. В отличие от закрытых отделений, туда мог попасть каждый, в том числе и он. Серошейкин решил незамедлительно отправиться в амбулаторию и пошагал мимо лежащего больного, лицо которого заслоняла развернутая книга сканвордов. Аркадию еще не удалось увидеть внешность соседа, потому что его голова все время была под прикрытием. Однако одну особенность Аркадий узрел сразу – необычной формы туловище, которое все время пряталось под одеялом, но странные пропорции оно скрыть не могло.
В отделении ощущался сильный запах лекарств, на площадке он смешивался с запахом столовской еды и нечистотами, образовывая противный едкий аромат, который знаком всякому человеку, побывавшему хоть раз в больнице. Аркадий спускался вниз по серым ступенькам с массивными крашеными периллами. Ему были приятны и удивительны своей сохранностью остатки прошлой культуры. Он представлял, что выйдет сейчас во двор, очутившись во времени – ровеснике этих самых перил.
Оказавшись на первом этаже, Серошейкин услышал знакомый грохающий звук. На самом деле Аркадий бывал здесь и не раз, только когда еще был маленьким. Бабушка брала его с собой на дежурство, «на сутки». Аркадий практически ничего не помнил, многое изменилось с тех пор, но больничные лифты с маленькими круглыми окошками и оглушительно-громко открывающимися дверьми, на которых он «катался» вместе с санитарками, запомнились ему навсегда.
Теплая осенняя погода располагала к прогулкам, поэтому народа было много. Все наслаждались последними отголосками лета, медленно прохаживались, хрустя опавшими листьям. Аркадий тоже совершил моцион вокруг лазарета, рассматривая ансамбль зданий. Снаружи, где больница была доступна всеобщему взору, она выделялась недавно выкрашенными светло-золотистыми стенами, белыми пластиковыми рамами больших окон. Однако со стороны двора строение выглядело иначе. Стены были давно не тронуты краской, местами и вовсе крошились. С оконных деревянных рам слетала мелкой чешуйкой голубая краска, успешно приземляясь на головы ковыляющих больных. Серошейкину показалось, что здание застряло между прошлым и будущим. Оказалось, что внутри поликлинического корпуса дело обстояло также. На первом этаже располагалась одетая в белоснежный кафель урбанистическая регистратура. В прозрачных кабинках за большими плоскими мониторами сидели барышни в светлых костюмах с именными бейджами, записывая толпы страждущих на прием к врачу. Над головами посетителей мигало табло с расписанием работы докторов и слепящая зеленым светом бегущая строка, которая разъясняла все виды платных услуг. Но чем выше поднимался Аркадий, тем сильнее менялась обстановка. Краски тускнели, а больничный интерьер становился скромнее. На третьем этаже Аркадий попал в блеклый зал ожидания. Здесь было не так много людей. Одни стояли маленькими кучками перед высокими, некогда белыми, а теперь пожелтевшими дверьми, нервно ожидая своей очереди. Другие сидели по периметру площадки на затертых черных кушетках, свесив голову над светящимися экранами телефонов. Атмосферу заброшенности дополнял облезлый куст китайской розы, на котором был заметен слой пыли и листья казались такого же грязно-серого цвета, как и дощечки изношенного паркета. Аркадий расположился у полуоткрытого окна, наблюдая за окружающими. Ему казалось, что время здесь застыло, ностальгия стала подкатываться щемящей тоской к сердцу, а разум наполняться воспоминаниями из детства.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/radionova-tatyana/udivitelnye-metamorfozy-bytiya-arkadiya-serosheykina-70963069/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Радионова Татьяна
Это история о писателе Аркадии Серошейкине, который одержим идеей создать свой великий текст и войти в историю литературы. Он приходит к умозаключению, что это возможно, если написанное будет пережито им самим и в итоге сходит с ума.
Радионова Татьяна
Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина
Удивительные метаморфозы бытия Аркадия Серошейкина
А ведь все так неплохо начиналось: был незабываемый сентябрьский день, по-настоящему бабьелетний, с золотыми листьями, легким дуновением ветра и летящей паутиной, желающей пристать к чему ни попадя на своем пути. Тот день, когда ощущается единение движения природы и суетливого города, что даже шипованные каштаны вот-вот норовят осчастливить прохожих шишкой на голове.
Среди спешащих и праздно прогуливающихся пешеходов обращал на себя внимание худощавый человек в легком коричневом плаще, внимательно смотря себе под ноги, медленно мотая головой, будто что-то ищет или читает прямо на плиточном тротуаре. Это Аркадий Аркадьевич Серошейкин, неблестящий писатель, в определенных кругах прослывший графоманом, и, наверное, просто хороший человек. В его характере было одно примечательное качество, он очень любил размышлять: размышлять о смысле жизни, о своем предназначении и предназначении всякого человека, всякой божьей твари на земле, устроении самой Земли, других планет, космоса, начале и конечности бытия, об относительности многих понятий и, конечно же, о роли писателя и писательстве в целом. Так он любил размышлять, что порой простые вещи перерастали в важные философские вопросы. Сейчас же мысли были сосредоточены вокруг значимого явления в его жизни:
«Неужели на этот раз получилось? Неужели действительно стоящая вещь? А сколько было душевных метаний, переживаний о себе, как несостоявшемся писателе, сколько попыток найти тот самый сюжет, сколько бессонных ночей и мечтаний о написанном тексте, который не оставит равнодушными умы и сердца читателей. Неужели, это правда и все происходит со мной? Да нет, я и сам осознаю, что, может, прежние тексты не совсем хороши. Я, как здравомыслящий человек, понимаю их несовершенство. Может быть, дело в искусственности, выдуманности текста? Этот-то я писал про себя, про то, что я чувствую. Может, в прежних рассказах не было нужных нот эмоций? А если призвание писателя в том, чтобы говорить только правду и ничего, кроме правды, только им пережитой? Может, писатель – он как полиграф»…
В этот момент крупный каштан сорвался с ветки и упал рядом с Серошейкиным. Аркадий спокойно остановился, посмотрел наверх, на землю, снова вверх, словно вымерял расстояние между кроной дерева и точкой падения каштана. Поднял его, повертел в руке. Вдруг Серошейкина осенило. Какая-то легкость ощутилась в теле и мгновенно подступила комом к горлу. Грудь начало сдавливать от волнения, сердце забилось быстрее, казалось, оно отбивает ритмы в голове. Захотелось закричать: «Ответ найден»! Чувство беспокойства стало сменяться радостью, сразу отразившейся на лице, которое без тени лукавства всегда выдавало любую эмоцию, испытываемую Аркадием. В эту минуту ему захотелось как можно быстрее оказаться дома, чтобы поделиться своим открытием с женой Лидой, и, без рассказа Серошейкина, замученной уроками и подготовкой к ЕГЭ по истории, но преданной идеям мужа молодой женщине, наивно верившей в писательский талант Аркадия.
Серошейкин, не выпуская свой счастливый каштан из рук, быстро преодолел расстояние до ближайшей автобусной остановки и уселся в полупустом салоне у окна. Атакованный мыслями, он будто захлебывался в них, думал обо всем на свете и ни о чем одновременно. Он пытался уцепиться хоть за какую-нибудь вещь и начать размышлять над ней, но каждая идея раздваивалась и уводила мыслителя в лабиринты теорий.
Люди, дома, дома, люди сменяли друг друга в автобусном иллюминаторе.
«У каждого человека свое предназначение, свой путь, уготованный неизвестными силами. Как бы человек не пытался, а все равно выше головы не прыгнешь. Все эти хитросплетения жизни и собственный выбор – всего лишь видимость. Уж если суждено человеку скатится до самого дна своего существования, так тому и быть. И, наоборот. Ведь недаром говорится, что рожденный ползать – летать не может. Однако кто там решает, какая участь у тебя здесь, на земле, будет – неизвестно».
Аркадий рассуждал и о быстротечности времени. Вспоминал детство, где так долго тянулся день и были явно ощутимы утро, обед и вечер, а теперь эти границы смазались:
«Если и впрямь Земля стала вращаться быстрее? А, может, мы сами ускоряем ход времени: машины, самолеты, интернет… Пытаясь обхитрить время, человечество загоняет себя в ловушку. Если изничтожить все блага цивилизации, отказаться от них навсегда, сможет ли время восстановить свой прежний ход? Все, конец. Моя остановка».
По дороге домой Аркадия сопровождало прекрасное сентябрьское небо. Он смотрел на него и будто шел только с ним вдвоем, как с давним другом. С самого детства Серошейкин был поражен его величием. Летом Аркадий часто забирался на крышу старого сарая и подолгу смотрел ввысь, рассматривая причудливые пуховые фигуры. Он представлял, как возьмет длинную-предлинную лестницу, приставит ее к облаку и нырнет в пушистую мякоть белоснежной перины, перебирая руками кусочки нежной ваты. Особенно нравились ему те дни, когда большие облака плыли необычайно низко, казалось, что еще совсем немного и небесный корабль опустится на землю.
«Неповторимое и неизменное чистое небо. На земле все меняется, а ты такое же, как тогда, когда увидел тебя впервые в детстве со своими сказками из белых облаков», – провозглашал Аркадий, открывая входную дверь, не замечая того, что, выйдя из автобуса, размышляет вслух.
Отсутствие Лиды дома избавило Серошейкина от собственного монолога. Он вспомнил, что сегодня четверг, а значит, Лида проводит дополнительные занятия после уроков и ее не будет еще как минимум часа два. Как же хотелось рассказать о случившемся, о том, что его роман попал в шорт-лист «Интерпрозы», о заветных словах редактора, что это «стоящая вещь», о «правде», которая открылась ему. Но чувство голода прервало высокие думы Серошейкина и он решил пойти поесть.
Пока Аркадий шарил в холодильнике, заглядывая в кастрюли и мисочки, почему-то подумалось, что они уже давно не замыкают входную дверь дома, поскольку замок постоянно заедает и стоит большого труда его открыть:
«Уж лучше оставить открытым дом, чем и вовсе в него не попасть. Но, с другой стороны, воров вроде бы нет. Да уж если кто решит залезть, так и замкнутая дверь не помеха. Да и что здесь воровать? – Аркадий окинул взглядом стареющую кухню. Правда, воровать было нечего. – Для собственного существования мне бы хватило и облезлой комнаты. Но Лида, которая любит, так верит в меня и никогда не попрекает за тот же сломанный замок, не просит лишнего. Разве она не достойна лучшего?»
От этих мыслей в груди Серошейкина разлилось нежное чувство благодарности к жене. Ему захотелось сделать что-то хорошее для нее, совершить какой-то высокий поступок, но что именно, Аркадий не знал.
Определившись с выбором между борщом и котлетами, Аркадий остановился на первом и на втором. Он выбрал из кастрюли три котлеты, положил на тарелку с кусочками вчерашнего хлеба, отмерил себе норму холодного борща и открыл свой старенький ноутбук, который давно жил на кухне. Серошейкин уже не представлял свою трапезу без чтения с экрана монитора. Это было больше, чем ритуал или традиция, это была острая необходимость. Читал он всякое: публицистику, критические отзывы преимущественно на свои произведения, классику, современную прозу – все, что могло уместиться в емкое слово «литература». Серошейкин словно питался этими текстами и можно было подумать, что еда без чтения уже не насыщала его.
Прихлебывая полной ложкой борщ и закусывая бутербродом с котлетой, он поглощал по очереди одну за другой рецензии на свое последние произведение. Некая К. К. отмечала резкий скачок роста качества текста. Другие говорили о невероятном эмоциональном напряжении при чтении рассказа, а кто-то и вовсе утверждал, что это произведение написано явно не Серошейкиным – уж слишком отличалась манера письма от других его рассказов. Часы отмеряли время. Аркадий въедливо, по многу раз перечитывал каждое слово своих критиков, находя в сказанном подтверждение своей новоиспеченной теории, и довольная улыбка расползалась по его лицу. Все это подстегивало Серошейкина к новым писательским изысканиям. Хотелось написать что-то большее, значительнее. Окрыленный успехом, он начинал и бросал записывать свои мысли, возвращался к прочитанным комментариям, будто там было зашифровано послание, которое он никак не мог отгадать. За этим делом он просидел до вечера, до тех пор, пока Лида не вернулась с работы.
Появление жены сопровождалось взрывом восторга Аркадия. Словно ребенок, он вскочил с табурета и подлетел к ней: «Лидочка, ты не представляешь, я все понял! Теперь я знаю. Мне сказали, что хорошо!»
Со стороны казалось, будто Аркадий уговаривал Лиду пойти на что-то страшное, тряся ее за локоть. Она стояла с сумкой на плече и пакетом в руках, а Серошейкин все лепетал, не давая вымолвить жене слово, про каштан, про предназначение, про «правду». Лида устало улыбалась и слушала, пытаясь понять суть рассказа.
К слову сказать, судьба Лиды была испорчена ее наивностью и патриархальным воспитанием. Она свято верила в семью, в свое предназначение, как хранительницы очага и верной спутницы для мужа до гробовой доски. Она верила, что любовь важнее всего на свете, никогда не думала о богатстве, потому что не в деньгах счастье. С такими взглядами Лиде в самый раз родиться бы лет двести назад, а в современном мире многие в ее адрес говорили: «Простушка».
Еще будучи студенткой, Лиду пленила магнетическая внешность молодого человека с филологического факультета Аркадия Серошейкина. Всякий раз, когда Лида случайно встречала его, она испытывала неловкость, краснела, тем самым выдавая свой интерес к его персоне. Первое, что поразило ее во внешности Аркадия – это улыбка. Лида, впервые увидевшая ее на лице Серошейкина, была потрясена метаморфозой, которая произошла с его губами. Небольшие изломанные черточки разъезжались в длинные изогнутые линии, обнажая ровный ряд зубов, выдавая окружающим две очаровательные ямочки на его щеках. Рот становился огромным, как у Чеширского кота. Лида так и стала его называть про себя – «Чеширский кот». К этому прозвищу невероятно подходил сизый цвет волос Аркадия, но для Лиды эти ранние проблески седины предавали его внешности еще большую загадочность.
Место знакомства Лиды и Аркадия было самое банальное и самое очевидное для них – библиотека. В тот день они оказались рядом друг с другом в книжной очереди. Серошейкину принесли несколько необходимых книг и он уже доставал формуляры, ставя дату и подпись. Но уважаемая библиотекарь затребовала студенческий билет. Аркадий запустил руку в боковой кармашек портфеля, билета там не оказалось. Потом Аркадий стал шерстить в других отделах между тонкими брошюрами и тетрадями. Билет не находился. Может быть, еще одно мгновение, и Серошейкин его нашел бы, но Лида опередила событие, предложив взять книги на свой номер. Обернувшись на робкий женский голос, Аркадий увидел знакомое пунцовое лицо: «Спасибо!», – произнес он, улыбаясь. Она так близко видела его глаза. Изумлял их необъяснимый цвет, ни голубой, ни зеленый, может быть, его можно было назвать цветом морской волны, но очень темный, с янтарными пятнышками на радужной оболочке. Аркадий улыбался, а Лиде казалось, что сам Серошейкин исчез, растворился в воздухе и нет больше ничего кроме впивающихся в нее глаз и размашистой улыбки.
Тогда, на третьем курсе, они часто гуляли по зеленым городским паркам и скверам. Аркадий много философствовал, делился с Лидой идеей будущих произведений и она увязла в его размышлениях над смыслом бытия с неиссякаемой тоской о прошлом. С этого времени она уже представить не могла иного исхода, кроме того, как только быть с любимым вместе навсегда.
Теперь же в душе Лиды жила мечта о ребенке. Она часто представляла, как будет читать малышу книжки, как научит его любоваться красотой самых обыденных и удивительных вещей: капельками росы на утренней траве, пением птиц, радуге и всему тому, чем окружает природа человека, как вместе они будут ездить на карусели, смеяться, есть мороженое и сладкую вату. Лида так явно представляла свои мечты, что, когда возвращалась в реальность, в душе возникало ощущение утраты. В такие моменты наступало чувство острого одиночества и тоски. Ей хотелось скорее выйти на воздух и дышать, дышать полной грудью, чтобы заполнять образовавшуюся пустоту. Лида никогда не заводила разговор о ребенке с Аркадием. Быть может, потому, что жалела мужа и не хотела отвлекать его мысли, а может, потому, что ждала этого разговора от него самого.
Выплеснув на Лиду весь поток несвязной информации о сегодняшнем дне, Аркадий наконец-то выдохся и добавил спокойно: «Я смогу хорошо писать только тогда, когда сам испытаю то, о чем пишу. Это моя правда, а писатель должен говорить только правду».
Он растерянно, с недоумением, будто оторвал приклеившиеся ладони от локтя жены, медленно опустил руки и добавил: «Как же я раньше не понимал! Вот от чего не получалось. Я был недостоин, я не осознавал сути предназначения. Лида, ты понимаешь?»
– Понимаю, – ответила Лида.
На самом деле она не знала, понимает или нет, но Лида верила в его талант, в его ум и никогда не думала даже на мгновение о его безумстве.
Аркадий продолжал:
– Мне нужно вдохновение, мне нужны эмоции, мне надо что-то сделать, – он резко погрустнел, на лице показалась гримаса печали, – дело обстоятельное, надо подумать.
Вновь сел за стол перед открытым ноутбуком, но уже не читал, а смотрел в окно, опершись подбородком на свою ладонь. Лиде хотелось подбодрить, поддержать мужа. Она стала говорить о том, что все у него получится, что он человек с тонкой духовной организацией и вдохновение не заставит себя ждать. Но Серошейкин не слышал слов, как будто вокруг него образовалось защитное поле, которое отражало всяческий звук, доносящийся извне.
За окном увядали виноградные листья. Они напомнили о скоротечности времени. Аркадию стало страшно от того, что он не успеет написать свой главный текст. Ему не хотелось уходить их жизни простым сочинителем, он желал стать частью истории, искренне веря в свое предназначение.
Пока Серошейкин копался в своих воспоминаниях, пытаясь найти нечто, что могло дать жизнь его рассказу, Лида, переодевшись, готовила ужин, бросая в бурлящую воду любимое блюдо всех времен и народов – пельмени. Аркадий, со свойственной особенностью хаотичности мыслей, никак не мог сосредоточиться. От воспоминаний о своем детстве, когда он лазил по чердакам, отыскивая интересные, как казалось ему, предметы, ловил бабочек и пчел, рассматривал их под лупой, он переходил к размышлениям о бытии:
«Ведь человек любопытен, как животное. Те же инстинкты и, впрочем, потребности те же. Только нам еще и мнение окружающих важно. Вот кот, он ведь выполняет свое предназначение – ловит мышек и всякие там непотребства творит. И его не интересует, плохо он делает или хорошо. Никто не скажет про него из других кошек и котов, что такой-сякой живет не так, как надо. Да и вообще в жизни все относительно: «как надо» или «как не надо». Где критерии? Что было нельзя пятьдесят лет назад, сейчас – можно. Значит, кто-то устанавливает границы не только социальные, но и временные…
Да, погода хороша. Второе лето. Все-таки осень – прекрасное время года.
«Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…
Ну о чем, о чем написать?»
Голова шла кругом. Аркадий перебивал сам себя, что-то пытался печатать, тут же удалял, набирал текст, стирал, вновь смотрел в окно. В такие моменты для него ничего не существовало, был только тот мир образов, которые приходили в голову и Серошейкин блуждал среди них.
От размышлений становилось жарко, хотелось пить. Аркадий поплелся за чашкой к деревянному шкафу, который всякий раз оповещал протяжным скрипом жильцов дома о том, что из него что-то брали. Наливая воду из кувшина, Серошейкин вспомнил мягкий сладковатый вкус воды, которую пил давным-давно у своей бабушки из ребристой алюминиевой кружки с эбонитовой ручкой. Почему-то именно в ней вода обретала тот самый вкус. Серошейкину тотчас захотелось написать об этом. Не сделав и глотка, он вернулся за стол. Едва вдохновение воплотилось в пару строк, как на ум пришел рассказ о шраме, который оставила та же самая кружка на губе его матери. Аркадий убрал руки с клавиатуры замечая, стоящую рядом тарелку с ароматным кушаньем. Он поднял голову, произнося с явной озадаченностью: «А может, мне руку сломать, а Лид?»
В этот момент Лида не знала, смеяться или плакать над этими словами. Что это, шутка или умопомрачение? Она стояла с растерянным и недоуменным видом, медленно вытирая полотенцем блюдце.
Продолжая свою тираду, Серошейкин вновь пошел к шкафу, достал с верхней полки стеклянную бутылочку уксусной эссенции: «По-моему, неплохой рассказик получится. Напишу, как все в больнице устроено, как отношение, как врачи. Только правду, ведь неправду нельзя. Напишу, каково это – с одной-то рукой жить».
Уксусная приправа к пельменям – семейная гастрономическая традиция, перекочевавшая от матери к Аркадию. Поскольку уксуса дома не было, Аркадий решил развести эссенцию. Машинально, не замечая своих действий, он уверенным движением налил кислоту в злосчастную кружку и жадно отпил из нее. Холод и жар мгновенно охватили Аркадия. Едкий кислый запах ударил в нос, во рту пересохло, ощутился зловредный вкус уксуса. Горло запершило, захотелось кашлять, Аркадий почувствовал нарастающую тошноту. Рефлекторно он схватился за крышку обеденного стола, наклоняясь всем телом вперед, высунул порыхлевший язык и часто задышал.
Ошарашенная сценой, происходившей у нее на глазах, Лида сделала то, что первым пришло на ум. Схватила стакан, наполнив его до краев водой из-под крана, с возгласом: «Пей!», – всучила в руки Аркадия. Он жадно опустошил его, поперхнувшись, закашлялся. В этот момент Лида лихорадочно гуглила первую помощь при отравлении уксусной кислотой, наткнувшись на то, что необходимо выпить масло. Быстрыми движениями она выдернула липкую бутылку растительного масла из шкафа и впихнула ее горлышко в рот Аркадия. Ничего не понимая, но не сопротивляясь, он сделал несколько глотков. В горле закололо. Лида вызвала скорую.
Все время ожидания Аркадий сидел возле кухонного стола, скрючившись на стуле, обхватив живот руками, меняя положение лишь на время для того, чтобы заливать очередной порцией воды пульсирующий пожар, разгоревшийся внутри. Воображение Серошейкина рисовало кровоточащие раны пищевода. Серошейкину было немного жаль себя. В тоже время в нем зарождался живой интерес к дальнейшему развитию действий, он ощущал себя героем, что смог пережить такое.
Рядом с ним на полу на коленях сидела Лида. Она с сострадательной заботой заглядывала ему в лицо и спрашивала: «Зачем? Зачем ты сделал это?» Но он молчал. Возможно, она подумала, что Аркадий нарочно выпил этот яд. Серошейкин сам не мог понять, как это произошло. Но в хитросплетениях своих мыслей он нашел подсказку:
«Неизвестно смог бы я сломать руку или нет, а отравиться – смог. Значит, так и должно быть. Я на верном пути, если сама судьба толкает меня на это».
Приехала скорая. Лида выпорхнула на встречу долгожданных спасителей. Несколько секунд замешательства при виде молодого худенького человека в бордовой медицинской робе с короткой прической пышных волос, ничего не изменили в ходе событий. Лида завела его в дом, в двух словах объяснив происшествие. Молодой человек привычно-ритмичными действиями поставил на стол пластиковый оранжевый чемодан с фельдшерской укладкой, открыл, достал из него какую-то амбарную тетрадь и что-то черканул в ней. Лида с недоверием смотрела на юного медика, а на языке повис вопрос: «Кто он такой, неужели студент?». Не сумев преодолеть неловкость формулировки, так ничего и не спросила.
– Болит сильно? – спросил молодой человек Аркадия.
– Ну так. Болит, – выдавил из себя Серошейкин.
Молодой человек молча повертел какие-то ампулы в алхимическом чемодане, закрыл его и больше ничего не спрашивал.
– Надо промывать. Пойдемте в ванную, – сухо произнес он.
Аркадий не хотел идти, он вообще не хотел двигаться. Да еще это чувство неловкости, даже легкого страха от того, что столь неприятную процедуру будет проводить незнакомец, но мужественно сказал жене: «Лида не ходи, не надо». Аркадий и медик с чемоданчиком скрылись за дверью ванной комнаты.
Пока Серошейкин стоял, после промывания, склонившись над раковиной, жало иглы бесцеремонно вонзилось в его ягодицу. Он вздрогнул от неожиданного действия.
– Я же говорил вам, постойте пару минут спокойно, – пробормотал молодой человек.
– Разве… Разве говорили? – тихо прошипел Аркадий.
– Это обезболивающее. Будет легче.
Действительно, довольно скоро Серошейкин стал чувствовать, как постепенно жар уходит из его тела и удивился своему скорому выздоровлению. Теперь Серошейкин сидел, откинувшись на спинку стула, переводя дыхание, словно после долгого бега, разбросав руки в разные стороны.
Молодой медик сидел рядом, списывая данные паспорта Аркадия к себе в журнал. Лида в волнительном ожидании стояла между ними, смотря то на пишущую руку, то на мужа.
«Распишитесь здесь, – ткнул ручкой в графу молодой человек и добавил, – надо ехать в больницу. Поедете?»
– А что, есть выбор? – поинтересовалась Лида, удивленная вопросом.
Молодой человек, видимо, хотел показаться остроумным и ответил, что выбор есть всегда. Но тут же понял, что фраза абсолютно не к месту. Исправляя себя, добавил: «В вашем случае выбора нет».
Измотанный Аркадий недобро взглянул на него.
– То есть, вам надо ехать, – окончательно определился медик.
В машине скорой трясло. Молодой человек ехал на своем месте – затертом кресле у окошка кабины шофера, где уже давно отсутствовала половинка стекла, что, впрочем, было даже на руку бригаде, когда уставшие от рутины медики могли поговорить с веселым водителем, и молодой человек тоже разговаривал с ним.
Изнеможенный событиями сегодняшнего дня, Аркадий лежал на узкой каталке, прикрыв глаза, ощущая сквозь одежду холод ее железных поручней, который сейчас был ему приятен. Лида сидела рядом на клеенчатой лавке, рассматривая Аркадия как редкостный экспонат. От незнания, куда девать руки, Серошейкин сложил их на животе одна на другую. На Лиду эта поза навела тревожные мысли. Она испугалась, что однажды увидит мужа мертвым. Всех болтало в разные стороны. Эта тряска была лучшей колыбельной для Аркадия. Словно на качелях его уносило в сон и возвращало в действительность осеннего вечера, где приглушенная анестезией боль, муторным посасыванием в груди, давала о себе знать.
Путь их был недолгим. Вскоре дверь старого санитарного шаттла открылась, бледная темнота тускнеющего вечера позвала путников на улицу. Возле громадных корпусов больницы было тихо и безлюдно, отчего трое путников выглядели первопроходцами. Молодой человек повел Аркадия и Лиду в приемную мимо главного здания с большими бежевыми колоннами, а Лиде померещилось, что она уменьшилась в размере, стала совсем крошечной. Обогнув здание, они попали в небольшой, слабо освещенный холл и прямиком двинулись в кабинет дежурного врача, минуя болтавшую по телефону постовую медсестру. Молодой человек открыл дверь, оттуда вырвался резкий запах, по которому можно было отгадать ужин обитателя – колбасу и кофе.
– Вот, к вам желающие, – играючи сказал он и пропал.
Врачебная трапеза прервалась. Потревоженный в неподходящий момент доктор, не спеша стал вытирать крупные некрасивые пальцы бумажной салфеткой, спрашивая флегматичным тоном: «Что случилось?» Лида, ожидавшая этого вопроса, как по команде стала рассказывать о происшествии, не упуская деталей. Выслушав историю и наконец-то закончив свою процедуру, с той же интонацией доктор добавил: «Что ж вы, милочка, за мужем-то не следите, если он у вас всякую гадость пьет».
Лида растерялась от странного замечания и, кажется, покраснела, но ничего не сказала. Аркадий тоже молчал. Теперь, предавшись высшей силе рокового случая, Серошейкин ждал, чем этот случай для него обернется.
– Глотать больно? – доктор встал и приблизился к больному.
Аркадий кивнул головой.
– А говорить?
В этот момент пострадавший сам смотрел на него с таким врачебным любопытством, отчего доктор подумал: «Этот человек с причудами». А чудаков он повидал на своем медицинском веку много.
– Сейчас поставим капельницу, утром сделаем фиброгастроскопию. Ну, а там по результатам посмотрим, – проинструктировал доктор и громко выкрикнул, – Ира-а!
Через пару минут в кабинете появилась молодая медсестра маленького роста, полного телосложения. Доктор дал распоряжение по поводу новоиспеченного пациента. Все, что говорил он медсестре, содержало большое количество названий лекарств и медицинских терминов. Аркадию они слышались абракадаброй, волшебными заклинаниями, которые произносились для того, чтобы исцелять больных. А сам доктор представился факиром, хотя внешностью был больше похож на Карабаса-Барабаса, только без бороды.
Лида и Аркадий следовали по коридору за утиной походкой медсестры, которая завела их в унылую палату с раздражающе гудящей лампой, молча указала на койку у окна и тут же ушла, оставив ненадолго недоумевающую пару. К приятному удивлению поступившего, палата оказалась полупустой. Один из ее насельников спал, накрывшись с головой одеялом. Второй, лежа на боку и подперев рукой голову, смотрел в телефон, который мерцающим подмигиванием подсвечивал сосредоточенное лицо. Ира вернулась с аляпистым комплектом постельного белья под мышкой и железным штативом в руках. Белье медсестра вручила Лиде, чтобы она застелила постель и снова исчезла. Лида развернула выцветшую простынь, накрыла ею жесткий матрас. Аркадий старался помочь и неумело надевал наволочку. Оба молчали. Справившись с заданием, они сели на кровать. В их позах обозначилась робость, будто они впервые были рядом друг с другом, как на первом свидании. Лида сжала руку Аркадия и посмотрела на мужа. Ее серые глаза улыбались, а рот поджал пухлую нижнюю губу, отчего лицо обрело выражение, которое говорило, что все будет хорошо и вместе они справятся. Серошейкин ответил мягкой улыбкой согласия. Дальше Лида продолжала словесно объяснять, какие вещи собрала в сумку. Он благодарно улыбался, нежно поцеловав Лиду в нос. Совсем скоро вернулась медсестра с небольшой пластиковой корзинкой, в которой лежали медикаменты и мягкие пакеты с прозрачной жидкостью.
– Сначала укол, – скомандовала медсестра.
Серошейкин растянулся на кровати и второй раз за вечер ощутил жалящий укус шприца. Теперь на очереди была рука. Толстой занозой игла вошла в вену. Аркадий наблюдал как капельки бесцветной жидкости срываются в пропасть тоненькой трубочки.
– Лид, ты езжай домой, – выдавил из себя Серошейкин, удивляясь неожиданной трудности произношения, словно неведомый предмет, застрявший глубоко в горле, мешал разговаривать. – Ты же устала после работы. Да и я устал, может, усну.
Только после слов Аркадия Лида заметила свою измотанность. Ей захотелось уже никуда не ехать, а лечь здесь, рядом и уснуть. На секунду Лида поверила в возможность остаться в палате на ночь и огляделась. Вокруг оставалось два пустых места. Однако эта мысль показалась ей глупостью.
– Хорошо, я поеду. Но завтра? Завтра не знаю, смогу ли приехать, ведь я буду на работе до вечера.
– Не переживай, – Серошейкин моргнул обоими глазами. Чеширская улыбка мимолетно расплылась на его лице.
Лида коротко поцеловала Аркадия со словами: «Поправляйся».
Совсем скоро Аркадий почувствовал, как тяжелыми объятиями тело охватывает сон, а сознание, необремененное физической оболочкой, стремиться в неизвестность.
Его увозила эскалаторная дорога вдоль узкой улицы. По обе стороны непрерывной стеной тянулись красивые здания с лепными фигурами и вензелями на фасадах. Он любовался этим архитектурным пейзажем. Постепенно движение нарастало, Аркадия несло все быстрее и быстрее. Дома сливались в единое темное пятно. Серошейкин наблюдал за своим недолгим стремительным полетом со стороны, но потом вдруг оказался на кухне с растущим посередине зеленым каштаном, усеянным белыми соцветиями. Их благоухание заполняло собой все пространство.
Под арками раскидистых ветвей самое вкусное чаепитие с нежными лепестками цветов каштана, которые Аркадий срывал и опускал в чашку. Ее тепло обжигающе согревало руки. На улице вьюжила зима, в окне были видны холмистые сугробы. Там, среди них, стояла Лида и ее пшеничные волосы теперь стали белыми как снег. Она безмолвно открывала рот, но потом из него вырвался крик мужского голоса: «Сестра, капельница!»
Еще не успев понять, в чем дело, Серошейкин увидел над собой знакомое лицо медсестры. Ее руки уже вынимали толстую иголку. Ира напомнила, чтобы завтра Аркадий ничего не пил и тем более не ел пред ФГС, на что он понимающе покивал. Вырванный из сна, Аркадий хотел, как можно быстрее вернуться обратно и поддался этому желанию. Но грезилось ему уже что-то другое.
По обыкновению, Серошейкин проснулся, когда солнце еще дремало и на улице было сумеречно. Он искренне радовался, что его сопалатники еще спят, а значит, не придется ни с кем разговаривать, потому что всякий раз, когда Аркадию приходилось с кем-то общаться, он испытывал волнение и неловкость, как будто был в чем-то виноват перед собеседником и всеми силами стремился избегать этого чувства.
С детства он вел жизнь рака-отшельника, понимая, что не вписывается ни в какие компании, поэтому проводил большинство времени в одиночестве, часами пропадая на чердаке с какой-нибудь книгой по истории, похищенной на время с маминой полки. Если выбранный источник знаний оказывался неинтересным, то Аркадий незамедлительно закрывал учебник и отправлялся на поиски, и изучение чердачных раритетов, которых здесь было предостаточно. За этими занятиями Серошейкин проводил три сезона в году и лишь зимой сидел безвылазно в доме, скучая по своей крыше.
Конечно, в его жизни случались знакомства, которые перерастали в подобие дружбы, но длились недолго и заканчивались одинаково. Для Серошейкина это обстоятельство было необъяснимым, почти мистическим. Всем хорошим приятельским отношениям Аркадия судьба готовила роковой исход. Так случилось с его однокашником, единственным человеком, с которым Серошейкин чувствовал себя непринужденно и спокойно. Несмотря на разницу взглядов, образа жизни, общие темы, схожее чувство юмора делали каждого интересным собеседником друг для друга. Их общение продолжилось и после окончания университета, которое заключалось главным образом в периодических посиделках в гараже друга, где у того была мастерская по изготовлению рыболовных приманок.
Однажды, набрав знакомый телефонный номер, Аркадий непривычно услышал женский голос: «Абонент вне зоны доступа». Через пару дней он повторил звонок, так на протяжении месяцев в трубке талдычили только одну фразу. Электронная почта молчаливо оправдывалась краткой формулировкой: «Письмо отправлено», а соцсети не выдавали ни одного похожего на искомого человека. Серошейкину даже стали сниться навязчивые сны, в которых он встречал однокурсника и расспрашивал его о делах, но больше рассказывал сам о том, что он стал сниться ему. Тот в ответ непринужденно пожимал плечами, мол, не виноват, жизнь такая.
«Может быть, он переехал в другой город или даже заграницу?» Такое предположение казались самым логичным объяснением для Аркадия. Вопреки предположениям, развязка загадочного исчезновения оказалась драматичной и до отвращения банальной. Аркадий услышал ее случайно на остановке из уст незнакомца, который рассказывал коллеге по работе о соседе, имя и фамилия которого были хорошо знакомы Серошейкину. В тот день Аркадий прибывал в волнительном состоянии, предвкушая грядущий скандал на заседании кафедры по случаю его просьбы о смене научного руководителя. Это было еще одно фиаско дружеских отношений, студента и преподавателя, которые закончились неожиданно резко, как и не начавшаяся карьера научного сотрудника Серошейкина.
Стоя среди горстки людей, ожидающих автобуса, Серошейкин в онемении ловил каждое слово истории о пешеходе, которого сбила машина на повороте. Аркадий хорошо знал тот роковой поворот дороги. Все, кто жил в районе, частенько пользовались им, сокращая путь. Это было опасно, но значительно экономило время. Спешная невнимательность стоила жизни человека, которым оказался его друг. Нужно было всего лишь несколько секунд, чтобы водитель грузовика заметил, что человек и машина стали смертельно близки. Через несколько часов мужчина скончался в реанимации с простой формулировкой: «Полученные телесные повреждения оказались несовместимыми с жизнью». Аркадий слушал, не веря в то, что человек может уйти из жизни в момент своего цветения вот так, легко, переходя дорогу. Возможно, он даже улыбался, предвкушая удачный день. Но в то же время Серошейкин почувствовал некое облегчение от того, что нашел разгадку своего ребуса.
На следующий день Лида застала Аркадия, идущего по коридору в сопровождении медсестры. Они направлялись в другой корпус для того, чтобы узнать главную интригу – насколько плохо обстоят дела внутри Серошейкина после выпитой уксусной кислоты. Вспоминая вчерашнее промывание с удушливым зондом, Аркадию не очень хотелось иметь дело с трубками и тем более глотать их, но выхода не было. Процедура была крайне неприятна. Пока черный шланг пробирался к желудку, изо рта Серошейкина непрерывно текла слюна и вырывались рыкающие звуки. Аркадию казалось, что он задыхается и это последний час его жизни, но это был не конец, через четыре минуты все закончилось. Врач молчаливо написала что-то в карточке, вручил медсестре, и, Аркадий, подхватив с собой, сидящую в коридоре Лиду, направился обратно в отделение. Лида с беспокойным любопытством расспрашивала о результатах, но Серошейкин сам не знал диагноза. Оставалось ждать вердикта доктора, к которому они направились, не заходя в палату. К удивлению нетерпеливых посетителей, доктор был на месте. Посмотрев заключение, с пустяшной интонацией и ноткой разочарования заявил: «Повезло. Легко отделались. Всего лишь небольшой ожог верхнего отдела пищевода. Полежите у нас до конца недельки, подлечитесь и домой. И, конечно же, строгая диета три месяца».
Доктор стал что-то искать на столе, перебирая завалы папок, вытащил листок с памяткой о диете, которой должен теперь придерживаться пострадавший и вручил бумажку Аркадию.
От поставленного диагноза Лиде стало спокойней, а Серошейкин укрепился в идеи о том, что привело его в эту больницу проведение. Для Аркадия все стало очевидным. То, что он испытывал в эти минуты, было похоже на прозрение. Это был его инсайт. Окрыленный состоянием, Серошейкин хотел, как можно скорее записать мысли, хлынувшие потоком. Он понимал, что рожденные в голове, даже самые гениальные идеи могут умереть, если не увековечить их на бумаге. Поэтому он с явным нежеланием слушать дальнейший рассказ врача, буркнул: «Хорошо». Быстрым движением взял Лиду под локоть, развернул к выходу и решительным шагом вывел из кабинета.
– Ты же помнишь, что я тебе вчера говорил о моем писательском пути. Ну, о том, что мне все надо самому прочувствовать. Видишь, мы здесь. Это не случайно, – Аркадий вел не успевшую опомниться Лиду по коридору и рассказывал негромким голосом на ухо, как будто открывал ей большую тайну, – значит, из этого я смогу вынести что-то очень важное.
– Из отравления? – по-детски спросила Лида.
– Не обязательно, но из своего прибивание здесь – точно.
Они вошли в палату, оба соседа были на месте. Лида поздоровалась, ей ответили.
Подойдя к кровати, Аркадий достал из-под подушки изношенный молескин в твердом коричневом переплете, в котором всегда жил какой-нибудь инструмент для письма и каракули побежали по странице. Лида, хорошо знавшая это состояние, догадалась, что Аркадий уходил в страну воображений, был уже не с ней.
– Может, тебе что-нибудь нужно купить?
Ответа от Аркадия не последовало, а на страничках блокнота одно за другим выскакивали слова.
– Я тогда пойду?
Аркадий не отвечал.
Лида аккуратно приблизилась к его колючей щеке, осторожно поцеловала.
– Хорошо, – буркнул Серошейкин, не отрываясь от записи.
«Вокруг нас есть знаки, которые помогают, указывают человеку на правильный путь в достижении своего предназначения – это дар, дар человеку, чтобы найти наиболее короткий путь к счастью. Но счастье есть не только радость, это понятие абстрактно-индивидуальное, ибо человек может быть счастлив и в страдании, находя в нем упоение, не подозревая, что уже не может жить иначе. Однако истинная цель счастья – исполнить свое предназначение, выполнение своей миссии на Земле. Все исходит из относительности явлений и понимания бытия, в соизмеримости многого и малого для конкретного человека. Предназначение заложено в нашей личности и обусловлено генетически, «генетическим кодом», то есть подсознательное стремление к своему предназначению – есть счастье для человека, может и не осознанное».
Аркадий писал сбиваясь, не успевая следовать за мыслями, не дописывал предложения, уже начиная другое.
Избавившись от своих рассуждений, Серешейкин захлопнул книжку, поместив ее в низенькую тумбу у кровати.
– Ты что мемуары пишешь? – иронично проговорил знакомый голос из сна.
– Почти, – не желая вступать в беседу и еще больше не желая выдавать причину своего прибытия, Аркадий стал натягивать на углы неказистого матраса измятую простынь.
– Серьезно, писатель? – удивленно произнес все тот же голос.
– Да, – подавляя ком в болящем горле, спокойным голосом отрезал Аркадий, переминая подушку и придавая ей более пышную форму.
– Надо же, я живых писателей ни разу не видел.
Серошейкина в душе позабавило это замечание, он обернулся с легкой улыбкой насмешки и любопытства, чтобы посмотреть на говорящего, скрутил «рулетиком» одеяло.
– И какая же фамилия у тебя?
– Серошейкин.
– Наверное, ты для детей пишешь? Я не слышал.
– Нет, не для детей.
Серошейкин подумал о том, что как важно иметь правильную фамилию для писателя. Первым на ум пришел Антон Павлович Чехов. Губы Серошейкина еле слышно повторили имярек: «Антон Павлович…Чехов. Даже во рту приятно звучит. Может, мне сменить фамилию на какого-нибудь Фениксова. Аркадий Аркадиевич Фениксов. Нет, не очень на слух. Зато критики обязательно напишут: “Возрождение Фениксова на литературном поприще обернулось очередным шедевром”», – представленное потешило Серошейкина. Он даже сел на кровать, чтобы лучше рассмотреть предмет своего хорошего настроения.
Это был молодой парень лет двадцати. Он полулежал на кровати, держа в руках ядовито-зеленый чехол, в который был одет планшет.
– А что ты пишешь? – не унимаясь, продолжал сыпать вопросы сопалатник.
– Прозу. Обычно рассказы, но иногда из них вырастают романы.
Глаза Серошейкина инстинктивно впивались в интервьюера, рассматривая выступающий вперед подбородок, крючковатый нос и копну темных волос, торчащих в разные стороны. Этот въедливый взгляд немного смутил собеседника. Молодой человек на несколько секунд отвел глаза в сторону, а потом вновь вернул взгляд на писателя. Аркадий все также пристально смотрел и молодой человек отшутился:
– Нет, я не подхожу на роль главного персонажа.
Аркадий промолчал, странно улыбнувшись. Молодой человек подумал:
«Правду говорят, все писатели с прибабахом», – его взгляд вновь соскользнул со смотрящего Серошейкина в виртуальную реальность.
Гармонию созерцания Серошейкина нарушила вошедшая девушка, которая оказалась гостьей юноши. Обрадованный ее приходом, он быстрыми движением развернулся, поставив босые ноги на пол, но тут же схватился за живот и съежился от боли. Девушка подпорхнула к нему, осторожно дотронувшись плеча, и, наклоняясь к его лицу, стала о чем-то спрашивать. Ей отвечала кислая гримаса боли. Через несколько минут парень убрал руки с живота и вновь заулыбался, желая удостоверить гостью, что все у него хорошо. Девушка поставила шуршащий пакет с продуктами на квадратную крышку тумбы, поглядывая на бесстеснительно наблюдающего за происходящим действием Серошейкина. Молодой человек тоже посмотрел на него и что-то ей сказал веселое, отчего девушка улыбнулась. Оба вышли из палаты. За это короткое время Аркадий подметил, что его персонажи при общей непохожести имеют много сходных черт в лице. Ему стало любопытно, кто они друг другу. Но, к сожалению, этого узнать он не мог, потому что оба ушли, и Аркадий отпустил вслед за ними мысли об этой парочке. Серошейкин встал, посмотрел в окно. На безоблачно-голубом фоне колыхались ветки золотых платанов, сквозь них были видны железные трапеции крыш больничных корпусов. Аркадий проплывал взглядом по этому пейзажу. Изношенный вид кровли выдавал постройку прошлого века. Аркадий задумался: «Ведь действительно, больницу восстановили в пятидесятых на руинах бывшей городской лечебницы, построенной в 1910 году по завещанию тяжело больной вдовы. Даже война не помешала исполниться этому предписанию. Да, чему быть, того не миновать».
Серошейкина внезапно переполнило сильное желание рассмотреть нутро больницы, затем сменилось тягостной тоской от невозможности сделать это. Но мысль о том, что соседнему зданию была отведена роль поликлиники, спасительно обрадовала Аркадия. В отличие от закрытых отделений, туда мог попасть каждый, в том числе и он. Серошейкин решил незамедлительно отправиться в амбулаторию и пошагал мимо лежащего больного, лицо которого заслоняла развернутая книга сканвордов. Аркадию еще не удалось увидеть внешность соседа, потому что его голова все время была под прикрытием. Однако одну особенность Аркадий узрел сразу – необычной формы туловище, которое все время пряталось под одеялом, но странные пропорции оно скрыть не могло.
В отделении ощущался сильный запах лекарств, на площадке он смешивался с запахом столовской еды и нечистотами, образовывая противный едкий аромат, который знаком всякому человеку, побывавшему хоть раз в больнице. Аркадий спускался вниз по серым ступенькам с массивными крашеными периллами. Ему были приятны и удивительны своей сохранностью остатки прошлой культуры. Он представлял, что выйдет сейчас во двор, очутившись во времени – ровеснике этих самых перил.
Оказавшись на первом этаже, Серошейкин услышал знакомый грохающий звук. На самом деле Аркадий бывал здесь и не раз, только когда еще был маленьким. Бабушка брала его с собой на дежурство, «на сутки». Аркадий практически ничего не помнил, многое изменилось с тех пор, но больничные лифты с маленькими круглыми окошками и оглушительно-громко открывающимися дверьми, на которых он «катался» вместе с санитарками, запомнились ему навсегда.
Теплая осенняя погода располагала к прогулкам, поэтому народа было много. Все наслаждались последними отголосками лета, медленно прохаживались, хрустя опавшими листьям. Аркадий тоже совершил моцион вокруг лазарета, рассматривая ансамбль зданий. Снаружи, где больница была доступна всеобщему взору, она выделялась недавно выкрашенными светло-золотистыми стенами, белыми пластиковыми рамами больших окон. Однако со стороны двора строение выглядело иначе. Стены были давно не тронуты краской, местами и вовсе крошились. С оконных деревянных рам слетала мелкой чешуйкой голубая краска, успешно приземляясь на головы ковыляющих больных. Серошейкину показалось, что здание застряло между прошлым и будущим. Оказалось, что внутри поликлинического корпуса дело обстояло также. На первом этаже располагалась одетая в белоснежный кафель урбанистическая регистратура. В прозрачных кабинках за большими плоскими мониторами сидели барышни в светлых костюмах с именными бейджами, записывая толпы страждущих на прием к врачу. Над головами посетителей мигало табло с расписанием работы докторов и слепящая зеленым светом бегущая строка, которая разъясняла все виды платных услуг. Но чем выше поднимался Аркадий, тем сильнее менялась обстановка. Краски тускнели, а больничный интерьер становился скромнее. На третьем этаже Аркадий попал в блеклый зал ожидания. Здесь было не так много людей. Одни стояли маленькими кучками перед высокими, некогда белыми, а теперь пожелтевшими дверьми, нервно ожидая своей очереди. Другие сидели по периметру площадки на затертых черных кушетках, свесив голову над светящимися экранами телефонов. Атмосферу заброшенности дополнял облезлый куст китайской розы, на котором был заметен слой пыли и листья казались такого же грязно-серого цвета, как и дощечки изношенного паркета. Аркадий расположился у полуоткрытого окна, наблюдая за окружающими. Ему казалось, что время здесь застыло, ностальгия стала подкатываться щемящей тоской к сердцу, а разум наполняться воспоминаниями из детства.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/radionova-tatyana/udivitelnye-metamorfozy-bytiya-arkadiya-serosheykina-70963069/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.