Читать онлайн книгу «Сборник рассказов о судьбах» автора Вадим Сазонов

Сборник рассказов о судьбах
Вадим Сазонов
Существует ли судьба? Вольны ли мы в выборе в различных жизненных ситуациях или обречены двигаться по заранее предопределенному пути?

Сборник рассказов о судьбах

Вадим Сазонов

© Вадим Сазонов, 2024

ISBN 978-5-0064-2965-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тот, кого ты ищешь
Если ты ищешь, чтобы воздать благодарность, того, кто принес тебе счастье и покой, если ты ищешь, чтобы плюнуть в глаза, того, кто обрек тебя на несчастье, отчаяние и разочарование – подойди к зеркалу и вглядись в лицо того, кого ты ищешь.

Свободное такси
Был дождливый октябрьский вечер.
Он стоял на ветру, пытаясь укрыться от хлесткого дождя поднятым воротником. Торопился на день рождения к приятелю, предстояла отличная пьянка.
Первым остановилось такси, на заднем сиденье которого сидела женщина. Следом ехало пустое такси. Решив, что терять время на то, чтобы сначала довезти попутчицу, даже если это окажется дешевле, не стоит, и махнул первому водителю рукой, мол, езжай.
Он так никогда и не узнает, что, если бы он сел в первое такси, то выяснилось бы, что водитель словоохотливый и уже ведет разговор с пассажиркой, что он бы и сам втянулся в разговор, повернувшись к ней с переднего сиденья, что вышел бы вместе с ней, что через год у них родился бы первый ребенок, что всего у них было бы трое детей, что после положенного количества лет появились бы внуки, что умерли бы они в отведенный судьбой срок, что их могилы были бы всегда ухожены и убраны, а память о них жила бы.
Но он сел в свободное такси.
Жизнь металась между случайными связями и приятелями. Умер он в отведенный одиночеством и водкой срок. Через пару месяцев никто его уже не вспоминал, а могила поросла сорняками.

Шанс
Глава 1
Несмотря на моросящий дождь и прохладу, в воздухе уже чувствовалось дыхание весны. На оголенных отступающими остатками слежавшихся сугробов островках земли робко пробивался зеленеющий оттенок несмелых травинок, на вознесенных к небу ветвях куста около больничного крыльца набухли уже готовые вот-вот лопнуть почки.
Я посмотрел на небо, кое-где серые тучи прохудились, их истонченное полотно там и сям приобретало светлый, золотистый оттенок, солнце требовало свидания с землей.
– Ты уж не забывай, заглядывай, – голос бабы Клавы отвлек меня от созерцания природы.
– Обязательно, – я обернулся.
Она стояла в дверях больницы, накинув на голову пуховой платок, придерживая его концы под подбородком. Поверх белого халата был надет видавший виды ватник защитного цвета.
– С Богом, крестник! – она тепло улыбнулась, взяла меня под локоть и слегка подтолкнула к ступеням, – Иди, Лешка вон ждет уже.
– До свидания.
Я неспеша спустился по скрипучим деревянным ступеням и зашагал к полицейскому УАЗику, у открытой дверцы которого покуривал Алексей.
– Собрался? Готов? – спросил он.
– Мне и собирать-то нечего, – улыбнулся я в ответ. – Готов.
– Садись.
Когда автомобиль, надрывно взревев, начал, раскачиваясь и дергаясь, преодолевать рытвины и лужи больничного двора, я обернулся на черневшее сырой, некрашеной, местами прогнившей вагонкой двухэтажное здание районной больницы, где прошли последние месяца полтора моей жизни.
«Моей ли?» – промелькнула мысль.
От кочегарки – пристройки красного кирпича, возле которой возвышалась куча угля – за машиной засеменил Петрович.
– Погоди, – попросил я.
Алексей притормозил, я вылез.
Петрович обнял меня за плечи:
– Давай, Ванька, не пропадай, а то зазнаешься там на новом-то месте. Целый начальник теперь будешь, – он похлопал меня по спине, отпустил, отступил. – Бывай.
– Пока, Петрович, не на край света еду, – засмеялся я, – на соседнюю улицу.
Забравшись в машину, помахал ему и всему больничному двору сквозь забрызганное грязью окно дверцы.
Начиналась новая жизнь.
Точнее началась она более месяца назад, когда, видимо, закончилась предыдущая.
Некоторые подробности этого перехода из одной в другую я знал только с чужих слов.
Меня, чудом не замерзшего насмерть, нашли в бескрайнем поле под насыпью железной дороги местные мужики, которых туда что-то случайно занесло.
Как говорил Вениамин Сергеевич – местный главный, а по сути, единственный врач – я представлял собой весьма печальное зрелище: тяжелейшая черепно-мозговая травма, нанесенная, как записано в протоколе, «тяжелым, тупым предметом», множественные ссадины и синяки, полученные при падении с поезда, все это изуродованное тело было прикрыто только рубашкой и брюками, будто я вышел на прогулку в летний, знойный день, а не в холодную мартовскую ночь.
– Счастливчик вы, милостивый государь, – говорил Сергеевич, поправляя очки, сломанная дужка которых была прихвачена изолентой. – Вы просто морж, я бы сказал. Несколько часов на морозе и без последствий. Я уж не говорю о том, что вы умудрились выдержать такой удар…
– Не выдержал, как видите.
– Я о физических последствиях, милый мой, о физических. Что касается памяти, то тут уж как будет Всевышнему угодно, может скоро вернется, а может и вообще…
Так я – искалеченный, без одежды, без документов, а главное без каких-либо даже туманных воспоминаний о своем прошлом – попал в этот райцентр, который, как позже выяснил можно было неспешным шагом пересечь менее чем за час.
Кто я?
Откуда я?
Эти вопросы не имели ответов.
Когда мне разрешили вставать, я спустился на первый этаж, где в конце коридора была умывальня – комната с несколькими железными раковинами, давно требующими покраски, и ржавыми кранами, из которых с большим трудом сочилась ледяная вода. Над одной из раковин висело маленькое мутное зеркало, в которое я и вглядывался, пытаясь оживить в мозгу хоть какие-то ассоциации, глядя на покрытое щетиной лицо, на мешки под глазами, ввалившиеся щеки, бритый череп, еще обмотанный бинтом, с любопытством постороннего заглядывая в глубину серых глаз.
Попыткой ответа на эти же вопросы был озабочен и местный участковый – капитан Алексей Еремин – энергичный, похоже никогда не унывающий парень лет тридцати пяти.
– Я ездил в область, ничего. Отпечатки ваши по нашим базам не проходят.
– Даже не знаю, плохо это или хорошо, – усмехнулся я в ответ.
– Проводницы не заявляли, что кто-то из пассажиров пропал. Никаких брошенных вещей или документов они не обнаруживали. И нет никаких заяв по поводу, чтобы кто-то пропал. Там только несколько девиц.
– Нет, даже при своем беспамятстве могу уверенно утверждать, что девицей я никогда не был!
– Тебе… Вам смешно…
– Не напрягайся, если привык говори «ты».
– У нас так уж тут принято, но вы… Вы не местный и вы же мне в отцы годитесь.
– Откуда знаешь? Может мне двадцать лет, никто ж не знает. А может я тебе в деды или прадеды гожусь, может мне сто пятьдесят лет. Может меня уже давно занесли в книгу рекордов Гиннеса. Там не проверял? Нет там моего фото?
– Вам бы все смеяться, а я серьезно. Сергеевич говорит, тебе… вам лет шестьдесят. Да и так видно, хотя такой – подтянутый. Что мне с вами делать?
– Ничего не делай. Все что надо со мной уже сделали.
– Документы-то надо какие-то, а то как? Как без документов? Это не положено, невозможно.
Еще из местных я общался с бабой Клавой, которая работала в больнице и медсестрой, и уборщицей.
Я, как и все, называл ее именно бабой Клавой, хотя, судя по всему, она, если и была меня старше, то не на много.
Пока я был лежачим, то не проходило и часа, чтобы она не заглядывала ко мне, проверяла не надо ли чего. Она же и кормила меня, пока я еще был совсем слаб, она же и обмывала меня, меняла белье, кряхтя придвигая к моей соседнюю кровать, помогая мне на нее перебраться, она же мне и имя придумала.
– Негоже как-то без имени-то, вон и всякая шавка кличку имеет. Надо и тебе наречь как-то. Думаю, Иван будет правильнее всего.
– Почему?
– Потому как имя это такое без всяких принадлежностей.
– Как это?
– Оно такое равное. Были и цари Иваны, были и простые Иваны.
– А что? Верно говорит, – поддержал Клаву Петрович.
Он тоже стал завсегдатаем моей палаты. Скучно ему было, жил при больнице после того, как по пьянке спалил свой дом. В кочегарке, где и работал, выгородил себе угол, поставил топчан, переехал, как он это называл. Других постоянных пациентов в больнице не было, не лежалось им здесь, чуть полегче и перебирались домой. А если кто и задерживался, то к нему родные ходили.
А я – целый аттракцион – человек без памяти, без прошлого, чистый лист для фантазий Петровича.
– Давай будем логически рассуждать, – начинал он каждый вечер, садясь на табуретку рядом с моей кроватью и дыша на меня тяжелым перегаром. – Памяти у тебя нет, но надо мыслить. Мозги-то есть. Вот я мыслю, что смотри: руки у тебя чистые, ногти ровные. Значит ты не уголь грузил. Может ты как-то с этим, с искусством был связан. Ну-ка напой чего-нибудь.
– Что?
– Ну, не знаю. Что-нибудь такое известное. Давай «Катюшу».
Я попытался петь.
– Нет! Нет! – замахал руками Петрович. – Не трави душу, не погань хорошую песню. Ладно, музыканта из тебя не получилось.
В следующий вечер он, таинственно оглядываясь, вытащил из-за пазухи чью-то медицинскую карту:
– Ну-ка почитай тут всякие умные названия. Может ты доктором был.
Видимо, вид у меня был достаточно тупой, когда я пытался правильно произносить термины, которые мне ни о чем не говорили.
– Да, опять промашка вышла. Не катит, – тяжело вздохнул Петрович. – Завтра попрошу у бабы Клавы, чтобы она от внука своего краски принесла. Может ты художник на худой конец.
Как-то он притащил калькулятор.
– Думаю, ты какой-то ученый. Давай умножай тысяча двести тридцать девять на шестьсот сорок пять, – пряча от меня экран калькулятора, он с нетерпением ждал ответа.
– Не знаю.
– Так, ученый тоже не вышел. Замучил ты меня вконец! Совсем ничего что ли не помнишь? Учился чему? Может работа какая помнится? Ну нельзя же так!
Как-то раз, когда я уже стал выходить на улицу, Петрович затащил меня к себе в кочегарку, за выгородку. Усадил на какой-то ящик и торжественно вытащил из-под топчана бутылку водки.
– Знаешь, что это?
– Знаю, – рассмеялся я.
– Вот, хоть какой-то просвет. Любишь?
– Не помню.
– Сейчас поставим опыт, – он налил мне в чайную чашку, – пробуй.
Я выпил, поморщился.
– Хороша? – с любопытством спросил Петрович.
– Нет. Я уверен, что я ее не любил. Не понравилось.
– Ну вот! – разочарование было искренним и нескрываемым.
Формулировку «я уверен» я изобрел для себя, когда понял, что не могу использовать слова «я помню».
Например, я был уверен, хотя и не помнил их, что у меня были родители и именно с ними я провел свое детство.
В это я окончательно поверил, когда во сне мне стали являться очень неясные, без определенных черт силуэты, скорее тени, от которых исходило такое тепло и нежность, что я просыпался со слезами на глазах, еще не проснувшись понимая, что это только сон, но наполненный такими чувствами, что отчаянно хотелось, забыв обо всех законах мироздания, оказаться там, в далеком, вычеркнутом кем-то из моей памяти детстве. Никаких сомнений, я был уверен на все сто процентов, что оно у меня было абсолютно счастливым!
Странно, но во снах мне никогда не являлось никаких намеков на более поздний возраст, как будто даже подсознание не имело доступа к тем кладовым, где хранилась память обо всем, что следовало за детством.
Поделился этим открытием с Петровичем.
– Дык у тебя просто появился новый шанс, – обрадовался он.
– Какой?
– Считай, Ванька, у тебя ныне шанс начать жизнь сызнова. Типа, ничего, кроме детства, нет. Как новый человек родился. Вот она какая мысль-то! Ничто не тянет в сторону, все в новинку. Строй из себя, что захочешь. Во как!
Странная потеря памяти у меня образовалась. Я прекрасно помнил, что сейчас две тысячи девятнадцатый год, помнил много исторических фактов, помнил, что происходило в стране и мире в последнее время, помнил какие-то анекдоты, помнил какие-то фильмы, но вот когда, где и с кем я их смотрел было для меня полной тайной. Получалось я помнил декорации своей жизни, но не помнил ее.
Но вот у тела память, похоже, не пропала.
Сначала поймал себя на том, что когда на ужин давали кашу с сосиской, то рука непроизвольно искала нож, который в больнице никогда и не водился.
Как-то, бродя по двору, увидел перекладину, прибитую к двум растущим рядом деревьям.
Воровато оглядевшись, помня слова Сергеевича: «никаких физических нагрузок, милостивый государь. Пока, пока никаких», подошел, подпрыгнул, ухватился за перекладину и, ощутив приятное напряжение мышц, подтянулся один раз, второй… Через пару дней тело само уже вспомнило, видимо, привычный по прошлым годам комплекс упражнений, который я теперь стал повторять ежедневно, чувствуя, что уставшая от бездействия мускулатура возвращается к привычной жизни.
Не бросал меня и участковый, частенько заходил с отчетами:
– Тут мимо нас во все концы поезда проходят. Так что я в области договорился, там по нашей системе разослали про тебя информацию, может где-то тебя ищут.
Через несколько дней:
– Тебя уже скоро выписывать можно, Сергеевич сказал. А тут у нас в школе место завхоза пустует, я поговорил с директрисой, она может тебя взять. Вот только с документами кранты. Пока будет выписывать зарплату на своего зама, а отдавать тебе. Потом уже, когда документы появятся, она тебе оформит, все чин-чинарем будет.
– Откуда же документам взяться?
– Я в области почти договорился. Тебе справку оформят пока, будто утеря паспорта.
– На какое же имя.
– Ну имя-то тебе баба Клава дала, а уж фамилию и отчество я придумал.
– Какие?
– А ты угадай? – Алексей заливисто засмеялся. – Иванов Иван Иванович. Как тебе?
– Подойдет. Спасибо.
– Там при школе есть комната, даже с сортиром. Но ремонт надо делать, там окна вставить, еще кое-что. Пока, когда выпишут и ремонт идет, у меня поживешь.
– Удобно ли?
– Ерунда! Жена ушла, один живу, а дом у меня хороший, будет у тебя своя комната.
– Спасибо тебе, Алексей, даже не знаю, как отблагодарить.
– Ерунда! Я же здесь закон, а я думаю, что закон нужен, чтобы хорошим людям помогать. Мужик ты, видать, хороший. У нас тут все одно мужиков не хватает, вот я и борюсь за пополнение.
– Куда же они делись?
– Спиваются. Бабы-то дольше живут. Вот так скоро одни и останутся.
Мне нельзя было пожаловаться на отсутствие внимания.
Ежедневный обход – Вениамин Сергеевич обязательно присядет рядом с моей кроватью, уделит минут десять для неспешной беседы, ободряющих слов о силе моего здоровья.
Почти ежечасный визит бабы Клавы – не надо ли чего?
Как-то раз задремал днем, проснулся от того, что кто-то по голове гладит. Глаза открывать не стал, сквозь почти сомкнутые веки увидел Клаву, сидит, гладит меня и что-то бормочет. Так и не признался, что проснулся, пока она не ушла.
Вечером сказал Петровичу:
– Какая у вас баба Клава заботливая, везет вашим пациентам.
– Баба Клава – чудо! Думаешь, это только Сергеевич тебе вытащил. Не-а, я-то видел, когда ты еще в бессознанке лежал, она приходила, возле тебя сидела, молилась.
После этого разговора я стал сильно робеть в присутствии бабы Клавы, будто чувствовал перед ней какую-то вину. Даже не знаю, откуда это чувство возникло, будто напроказивший малец, про проказы которого родители не знают, хвалят его, а он-то вину чувствует, но не признается.
Всякий раз теперь, встречаясь с ней глазами, ощущал, что где-то в глубине рождаются какие-то важные слова, которые я не мог для себя сформулировать, но обязательно хотел их произнести, если бы знал, как они звучат и что они значат.
За пару дней до моей выписки баба Клава сказала:
– Уж очень ты, Ванечка, на моего Мишеньку похож. На мужа моего. Пять лет назад его схоронила, не хватает, ох как не хватает мне его! – слеза скользнула по ее щеке.

УАЗик остановился у невысокого забора, через который доверчиво свешивались ветви яблони.
– Приехали, – Алексей первым вылез из машины, – возьми там на заднем сиденье тюк. Это тебе Клава собрала кое-какую одежду. Пижаму-то, халат и телогрейку надо назад будет в больницу сдать.
В небольшом деревянном домике, спрятавшемся в гуще яблоневого сада, Алексей показал мне мою комнату.
– Пока располагайся, а я сейчас. Сегодня мой день с сыном сидеть, съезжу привезу. И нам веселее будет, он парень общительный.
Вернулись они уже через полчаса.
Сын Алексея – Колька – оказался пареньком лет пяти, веселым, курносым, с таким же, как у отца, непослушным чубом, который у участкового никак не хотел прятаться под форменной фуражкой.
Пока хозяин ушел на кухню, готовить ужин, мальчишка с любопытством присматривался ко мне.
– А ты кто? – наконец не сдержался он.
– Не знаю, – честно ответил я.
– А кто знает?
– Никто.
– Да ну!
– Точно. Что будем делать?
– Мне папа читает вечером. А ты умеешь читать?
– Умею.
– Почитай.
Я подошел к книжной полке прибитой возле двери комнаты, просмотрел корешки: «Повесть о настоящем человеке», школьный сборник произведений Гоголя, Толстого, «Как закалялась сталь», еще что-то, и вдруг в моем сознании появились слова, которые я и начал произносить вслух:
«– Том!
Ответа нет.
– Том!
Ответа нет.
– Удивительно, куда мог деваться этот мальчишка! Том, где ты?
Ответа нет.
Тетя Полли спустила очки на нос и оглядела комнату поверх очков, затем подняла их на лоб и оглядела комнату из-под очков. Она очень редко, почти никогда не глядела сквозь очки на такую мелочь, как мальчишка; это были парадные очки, ее гордость, приобретенные для красоты, а не для пользы, и что-нибудь разглядеть сквозь них ей было так же трудно, как сквозь пару печных заслонок. На минуту она растерялась, потом сказала – не очень громко, но так, что мебель в комнате могла ее слышать:
– Ну погоди, дай только до тебя добраться…»
– Что это? – удивленно спросил Колька.
– Это Приключения Тома Сойера. Эта книга, которую я очень любил в детстве. Мне ее читали мои родители, я в этом уверен.
– И ты так здорово помнишь? – в голосе ребенка звучало сомнение.
Я был уверен, что мне ее читали родители, я не помнил, как они это делали, но с удивлением обнаружил, что помню текст дословно, будто мозг перекрыв путь к кладовым, где хранилась информация обо мне, открыл путь к дальним подвалам, где чудом сохранились чужие тексты, навсегда связанные с теми невозвратными годами.
Я продолжал читать, глядя в грязные обои чужого дома.

Глава 2
В этот день Алексей отвез меня в областной центр, где надо было сфотографироваться для документов, посетить паспортную службу и еще какие-то учреждения.
– Алексей, не заморачивайся, я на автобусе поеду.
– Ерунда! Мне тоже надо в область, отчеты отвезти. Так что все нормально. А уж назад, как повезет.
Закончив все дела, я прогулялся по центральной улице, зашел в книжный, купил томик Марка Твена, пусть и Алексей почитает Кольке про приключения Тома и Гекельберри Финна.
На автовокзале выяснил, что нужный мне рейсовый отправляется через два часа, решил размяться и пошел пешком, рассчитывая сесть на автобус уже на выходе из города.
Подходя к остановке, услышал скрип тормозов, рядом остановился полицейский УАЗик:
– Эй, турист, не желаете прокатиться? – Алексей, как всегда, сиял улыбкой.
– Не откажусь.
Когда уже выехали из города нас со свистом обогнал огромный черный Мерседес.
– Во, Свиридов на фазенду покатил, – кивнул ему вслед участковый.
– Кто это?
– Хозяин города. Раньше был так – мелкий бандишка. А теперь крутой стал, бизнесмен. Поговаривают, отжимает он наш областной комбинат у питерских хозяев. И не боится же – хозяева-то люди ой какие серьезные. Хотя нет, боится, как началась эта эпопея с комбинатом, пересел на этот бронированный Мерс, да и с охраной стал ездить. Раньше-то в демократа играл, сам за рулем ездил на обычной Бехе. Зато благодаря ему сейчас опять время сэкономим.
– Это как?
– Он тут отремонтировал дорогу к своей фазенде. По ней можно срезать путь, автобус-то по шоссе идет, кругалем, а мы напрямки через лес, мы по ней и сюда ехали.
– И он терпит, что мимо него ездят?
– А мимо него никто особо и не ездит, не любят, да мне-то плевать.
За пригородными полями, когда въехали в лес, Алексей свернул с трассы на грунтовку.
Я листал книгу, проверяя свою избирательную память, когда за одним из поворотов машина резко затормозила.
Поднял голову.
Посреди дороги валялся труп огромного пса, мерседес с покореженным передним бампером развернуло или от удара, или от резкого торможения, задние колеса завязли в придорожной грязи. Водитель, опустив стекло, газовал и покрикивал здоровенному блондину, который пытался, уперевшись руками в багажник тяжелого седана, вытолкать его на дорогу. Высокий худощавый мужчина в длинном кожаном плаще нетерпеливо прохаживался в стороне по обочине.
– Эх, бандиты, а водить-то не умеют, – Алексей выскочил из УАЗика, подошел к Мерседесу. – Эй, мужики, у меня трос есть. Есть за что цепляться-то?
Блондин вылез из грязи, стряхивая ее с ботинок, сильно топая по полотну дороги:
– Есть, тащи.
Алексей направился к своей машине и крикнул мне:
– Иван, вылезай, поможешь.
Я послушно открыл дверцу и вышел наружу. Встретился взглядами с блондином, в глазах которого мелькнуло неподдельное изумление, а в следующую секунду он уже направлял на меня пистолет.
Еще даже не успев осознать, что происходит, я понял, что присел, одновременно пытаясь отступить назад, за дверцу. Пуля со звоном ударила в капот УАЗика.
– Что за херня! – заорал Алексей, вытаскивая из кобуры свой пистолет, пока он передергивал, блондин успел еще раз выстрелить, пуля пробила стекло дверцы.
Участковый стрелял почти не целясь, пуля попала блондину в грудь, бандит шагнул назад и упал. В тот же момент, не вылезая из автомобиля, к перестрелке присоединился водитель. Алексей со стоном, выронив пистолет, сполз спиной по крылу своей машины, зажал рану рукой, привалившись спиной к колесу.
Моя рука действовала автоматически, казалось не руководимая сознанием, и как только я обхватил рукоять полицейского ПМ-а, с моей памяти слетел занавес, память вернулась вся и сразу, как происходит, когда просыпаешься – помнишь все: с малолетства до вчерашнего вечера, ты это не вспоминаешь, просто ты абсолютно точно знаешь, что все это помнишь. А первая мысль, которая приходит в голову, когда уходит сон – это мысль о главном на сегодня.
Так произошло и со мной, я не сомневался, что до мелочей помню свою жизнь, и поэтому абсолютно точно знаю, что для меня главное на сегодня.
Сначала я выстелил в лоб водителю, потом вернулся к главному на сегодня, забытому на полтора месяца сна.
Спокойно направил ствол пистолета на Свиридова, который растеряно пятился от меня. Прицелился, стрелял в голову, хотя вряд ли он ездит на дачу в бронежилете, но лучше было не рисковать, слишком высоки ставки.
Встал.
Алексей продолжал стонать.
Я подошел к блондину – теперь я точно помнил, что это именно он вышел за мной из вагона-ресторана в том поезде, который вез меня сюда, он шел за мной по вагонам, это он ударил меня в тамбуре – наклонился, взял его пистолет.
Сюжет, который я сейчас разыграю, в секунды сложился в голове
– А ты живучий оказался, – сквозь зубной скрип процедил блондин.
– Ты вряд ли таким окажешься, – равнодушно ответил я, прилег рядом с бандитом и из его пистолета выстрелил в Алексея, нет я его еще не убил, по моему сценарию, рана должна была позволить ему прожить еще минуту-две.
Поднялся, вернулся к участковому, присел рядом с ним, и из его пистолета добил блондина.
Думаю, что местным экспертам я нарисовал достаточно ясную и достоверную картину с правильными траекториями пуль.
Обошел УАЗик, достал из-под водительского сидения тряпку, протер пистолет бандита, вернулся к Мерседесу, вложил оружие в руку блондина, потому ту же операцию провел и около Алексея. Тот уже и не дышал.
Огляделся, вроде, все сделано.
Плохо, что в первый раз в жизни оставляю ментам свои отпечатки и фото, но зато они безымянны, да и никто не видел, что я садился в машину к участковому, это я точно помнил.
Вернулся к блондину, похлопал его по карманам, достал, обмотав руку тряпкой, телефон, набрал питерский номер, тот, который всегда был у нас на крайний случай. Когда пошли гудки, нажал единицу, дождался ответа и сказал:
– Привет. Это я.
– Вадя, ты! Какого черта! Где ты…
– Помолчи. У меня были проблемы. Но не сейчас. Заказ выполнен, даже лучше, чем ожидалось, с нами не свяжут.
– Ты всегда был лучшим! Я же говорил: профессионал. Пытались уже организовать повторную операцию, но где такого спеца, как ты, найти!
– Потом. У меня нет документов и денег. Пришли кого-нибудь за мной. Этот номер забудь. Я сейчас доберусь до областного центра, куплю телефон, сообщу номер. Жду. И еще главное – у нас протекает, крыса завелась. Меня здесь ждали. Они знали кого ждать. Встретили еще на подъезде.
– Разберемся, Вадим.
– Все, отбой. До связи.
Я стер из списка вызовов только что набранный номер, убрал телефон в карман блондина. Даже если менты пробьют биллинг, они выяснят, что звонили на некий незарегистрированный номер, который находился в огромной промзоне Питера. Мы использовали этот номер, как коммутатор, отследить реального абонента будет очень нелегко, да и кому это понадобится, картина случившегося слишком очевидна.
Подошел к телу Свиридова. Также с помощью тряпки вытащил его лопатник, отсчитал несколько купюр, остальное положил на место.
Еще раз огляделся, спрятал тряпку в карман и пошел через лес в сторону города.

Город двух вокзалов
1.
Впервые о Городе двух вокзалов я услышал много десятилетий назад от своего прадеда.
Да, именно, тогда.
Но вот что удивительно, вспомнил об этом только теперь, точнее, вчера вечером, когда, засыпая, очень отчетливо обнаружил себя в этом Городе. От неожиданности, вернее, от яркости картинки сразу проснулся, открыл глаза, увидел все тот же подсвеченный пробивавшимся сквозь жалюзи окон светом уличных фонарей потолок больничной палаты, услышал похрапывание знаменитого соседа и отчетливо представил тот давний-давний день, когда меня – маленького мальчишку – привели в клинику Академии наук.
Прадед дожил до очень почтенного возраста, был деятелен почти до конца, но больничной койки не избежал, как и я теперь.
Когда меня родители подвели к нему, он лежал с закрытыми глазами, потом вздрогнул и сначала повернул голову в мою сторону, и только тогда уже поднял веки:
– Ой, какой у меня сегодня гость! – голос у него немного дребезжал. – Здравствуй, мой родной! Как твои дела?
– Хорошо, – я был растерян и немного напуган незнакомой обстановкой, непривычной слабостью голоса прадеда. – Ты спал?
– Нет. Я был в Городе двух вокзалов.
– Где это?
– Когда-нибудь узнаешь. Главное, чтобы очень-очень нескоро.
– А это красивый город?
– Он у каждого свой… Но для каждого прекрасен и неповторим, точнее, должен быть для каждого таким, иначе…
Этот эпизод из далекого детства почти стерся из памяти, я никогда не воскрешал его в своих воспоминаниях, но вчера, стоя на центральной площади Города двух вокзалов, отчетливо вспомнил слова своего предка.

2.
Мою утреннюю дрему нарушила медсестра:
– К вам сын пришел.
Я открыл глаза, увидел за ее спиной Егора в накинутом на плечи белом халате:
– Здравствуй.
– Здравствуй, папа. Как ты?
– Спасибо. Все хорошо.
– Я вот тут фруктов принес.
– Спасибо. Положи на тумбочку. Рад тебя видеть.
Он неопределенно пожал плечами. Спросил:
– Тебе надо что-нибудь?
– Нет. Как мама?
– Спасибо, нормально.
Он явно маялся, стоя здесь.
– Ты иди, – сказал я, – торопишься, наверное.
– Да, еще на работу надо.
– Пока.
– До свиданья, – он развернулся, обошел соседнюю кровать и скрылся за дверью.
– Сын? – спросил Николай, мой сосед по палате.
– Да.
– Что-то вас несильно часто навещают. У вас только сын?
– Нет, есть еще и внуки. Взрослые. Со дня на день правнуки пойдут. Но я – фигура самодостаточная, – усмехнулся я.
К соседу поток посетителей был неиссякаем. Он несколько лет назад являлся одной из звезд бесконечных сериалов про милицию или полицию, короче, про ментов. Многих из тех, кого я привык видеть на экране, имел возможность теперь лицезреть вживую. Не радовал меня их вид, на экране все было намного краше, да и речь их по сценариям была намного приятнее и правильнее, чем естественная, им самим свойственная.
Я закрыл глаза, отключился, перестал быть здесь…

3.
На центральной площади Города двух вокзалов было многолюдно, все куда-то спешили, казалось, только я растерянно стою в этой снующей толпе, озираюсь, пытаюсь понять, зачем, почему я здесь?
Оба вокзала своими фасадами выходили на площадь.
Понимал, не знаю, как, но отчетливо понимал, мне надо пойти к одному из них. Но как выбрать? Что выбрать? И надо ли выбирать? Может, лучше просто дождаться, когда медсестра разбудит меня, заберет отсюда…
Почувствовал легкое прикосновение к плечу, обернулся.
Предо мной стоял молодой человек в незнакомой униформе и фуражке, на кокарде которой я разглядел два скрещенных молотка.
– Вадим? – голос у незнакомца был тихий, но отчетливо слышимый в окружающем гудении и шуме.
– Да.
– Я за вами, нам туда, – он указал на один из вокзалов, – наш поезд скоро отходит.
Он мягко взял меня под руку и увлек за собой, умело лавируя между людьми.
Зал вокзала был высок и монументален, пройдя через него, вышли к платформам, их было не счесть, у каждой мерцали электронные табло с расписанием прибытия и отбытия.
Мой провожатый уверенно направился к одному из перронов, помог мне подняться в вагон, где уже сидели несколько десятков пассажиров разного возраста.
Поезд вздрогнул и тронулся.
За окном потянулись современные городские районы, но постепенно в их облике что-то стало меняться, нерезко, но заметно.
На первой станции сошли несколько молодых людей.
– Нам долго? – спросил я.
– Не очень. Поезд быстрый, – ответил мужчина в униформе.
– Как вас зовут?
– Я просто сопровождающий. Я назначен ответственным за ваше пребывание здесь. Имя не имеет значения. Зовите меня, как хотите, например, Иван.
Я опять посмотрел в окно. Все изменилось. Исчезли небоскребы, да и просто высокие дома, архитектура стала более однообразной, все больше напоминавшей то, к чему я привык в молодости, да и машины на улицах явно тянули на звание – ретро.
Количество пассажиров с каждой остановкой уменьшалось.
Вскоре в вагоне остались только я с Иваном и еще несколько человек на вид старше меня.
– Нам пора, – провожатый встал, – следующая станция ваша. Дальше нельзя.
– Почему? – удивился я.
– Таков порядок. Дальше вам никак, поезд не тронется, пока вы не выйдете. Извините, порядок.
Я послушно прошел в тамбур, а когда со вздохом открылись двери, ступил на платформу.
Дыхание перехватило, Боже мой!
Вдаль от станции уходила улица моего детства: мокрый после дождя асфальт, на тротуаре расчерчены «классики», вот и продуктовый магазин номер три, за ним бочка с квасом – крупные красные буквы, липы шуршали листвой, медленно полз львовский автобус, где-то репродуктор объявлял, что с нами опять программа «В рабочий полдень», потом голос Трошина пел о Подмосковных вечерах…
Я стоял не в силах сделать шаг, чувствуя, что по щекам сбегают слезы.
В сознание ворвался вкрадчивый голос Ивана:
– Для каждого возраста своя конечная станция, нельзя уехать за пределы собственных воспоминаний. Таков порядок. Я вас оставлю, вы можете идти, можете делать, что хотите. Если понадобится, я вас найду.
– Почему понадобится? – я обернулся к нему, стерев ладонью непрошенные слезы.
– К вам могут приехать. Могут приехать те, кто не имеет возможности добраться до этой станции, чьи воспоминания не распространяются на этот период времени. Нам придется вернуться на какое-то время… расстояние назад, в сторону вокзала. Чтобы вы могли встретиться.
– Понятно, – хотя мне было совершенно не понятно.
Он ушел, а я, аккуратно ставя ноги на стертые, сбитые ступени старой лестницы, спустился с платформы.
– Вадик! Ты?
Обернулся.
Ко мне шел старый мужчина в соломенной шляпе, тяжело опираясь на трость.
– Не узнаешь?
– Нет, – честно признался я.
Он рассмеялся:
– Так и знал, – взял трость подмышку, порылся в кармане пиджака, вытащил сложенную фотографию, расправил ее и ткнул пальцем в верхний левый угол, – смотри, теперь узнаешь.
Опустив глаза, увидел снимок нашего шестого «а», палец мужчины указывал на веселую физиономию Федьки Осипова.
– Федор? – я оторвал взгляд от фотографии и посмотрел в морщинистое улыбающееся лицо собеседника.
– Ага! Поди, изменился немного? Ха! Поэтому и таскаю с собой фото. А то встретишь кого из наших, долго объяснять, кто я есть. Ты давно сюда наведываешься?
– Первый раз.
– Понятно. Не пугайся. Все мы изменились. Ты тоже не… Короче тоже изменился. Я тебя больше по общему облику узнал, да и по шраму, – он кивнул на след моих подвигов юности, так и оставшийся на лбу на всю жизнь. – Какие планы?
– Никаких, – честно ответил я.
– Понятно. Ладно, поброди, осмотрись, обвыкни. Если что, меня можно на школьном стадионе найти, люблю там сидеть. Помнишь же?
– Что? – я никак не мог сосредоточиться, до конца поверить в то, что происходило.
– Ну ты даешь! Не помнишь? Я же был баскетбольной звездой нашей школы!
– Точно! Я и забыл. И как?
– Что?
– Чего добился?
Он поморщился, тяжело вздохнул, опять оперся на трость, опустил лицо, спрятав его под полями шляпы:
– Ничего. Так просто сижу там. Все, пошел. Бывай! Заходи, – и он, сильно хромая, ушел во двор седьмого дома – самая короткая дорога к школе.
А я побрел по улице, всматриваясь в лица редких прохожих, но никого не узнавая, хотя может и знавал когда-то.
Заглянул в продуктовый, не смог себе отказать, попросил булочку в виде сердечка за двенадцать копеек, по привычке полез в карман, но продавщица рассмеялась:
– Не надо. Ешьте на здоровье.
Бабка в белом халате у бочки протянула мне маленькую кружку, ту, что за три копейки.
Я сделал глоток и чуть не закричал от восторга – вкус детства, он ни с чем не сравним!
– Вадик?
Сухая, сгорбленная женщина с аккуратно подстриженными и уложенными седыми волосами стояла напротив меня:
– Не узнаешь?
– Марина? – мелькнуло неожиданное озарение.
– Да.
Я поставил кружку на черное металлическое крыло над большим колесом бочки, туда же положил булочку, сделал нерешительный шаг вперед:
– Как? Ты здесь?
– Ты же тоже здесь. Почему удивляешься? Мы все возвращаемся в Город двух вокзалов, возвращаемся в надежде…
– Но ты же тогда уехала. Совсем уехала…
– Да, так я и сейчас там живу.
– С Серегой?
– Да, мы там, на Дальнем востоке так и остались. Прижились. Как ты?
– Хорошо.
– Дети? Внуки?
– Да. Сын, два внука, уже большие. А ты… а вы?
– Не сложилось. Одни.
Она уже несколько раз будто пыталась шагнуть ко мне, но получались только неуверенные движения, наконец решилась, шагнула и обняла, припала щекой к моей груди, мои руки сами, без команды, обняли ее, прижали, задрожали…

Я не знаю, сколько времени мы так простояли, чувствуя друг друга, как тогда…
… – Вадик, что ты так губы сжимаешь, когда целуешься? – смеялась Марина.
– А как?
– Глупый!
Я обнимал ее, прижимая к себе…

– Пойдем, – Марина взяла меня за руку, – я уже не наделась. Столько времени тебя тут ждала.
– Я первый раз здесь.
– Вижу. Вижу, что еще не обвыкся. Я уже давно сюда приезжаю. Уже даже без провожатого отпускают. Обвыклась. Я уже полгода в реанимации. Все боялась, что тебя не дождусь, или что опоздала.
– Куда опоздала?
– Сюда. Вдруг ты уже…, уже не придешь.
– Я Федора встретил, он тоже здесь, – зачем-то объяснил я.
– Я знаю, видела. Был еще Толик, но уже нет, мы его на второй вокзал проводили.
– Зачем?
– Так сложилось. Сердце у него остановилось. Это еще месяц назад было. Ну идем же, что ты так медленно?
– Куда мы?
– Ко мне.
Вот и ее дом, почти в притирку к спортзалу школы. Ничего не изменилось, та же скрипучая, расхлябанная дверь парадной, та же обтянутая металлической сеткой шахта лифта, та же синяя с желтыми цифрами бирка с номером на квартире тридцать пятой…
Марина провела меня в свою комнату, указала на кровать:
– Ляг.
Я послушался, аккуратно, чтобы не вызывать боли в спине лег поверх покрывала, она легла рядом, положила мне руку на грудь, прижалась, уткнувшись лицом в шею:
– Все, свершилось. Мы здесь, мы одни. Теперь уже ничто не важно…
– Но…
– Молчи, просто лежи и молчи. Ты мой, только мой. Ты не понимаешь. Это мечта, она сбывается…
– Ты мне тогда ничего не позволяла…
– Какой ты тупой! Как и все вы! Ты не поймешь! Никакой оргазм не сравнится с этим… С этим, как помнишь, в детстве говорили, с кайфом! Нет ничего прекраснее просто чувствовать тебя рядом, просто чувствовать, просто… Я так и любила тебя всю жизнь. Теперь об этом можно просто сказать. Я так мечтала об этом моменте, хотя, конечно, мечтала, чтобы он случился не в Городе двух вокзалов. Но хотя бы так…
– Ты же сама Серегу выбрала.
– Я отдала долг. Я всю жизнь об этом думаю. Он пожертвовал собой ради меня, нас, он сломал себе жизнь… Я была обязана… Но я верю, что там… в вечности никто нас с тобой не разлучит.
Я лежал и молчал, хотя хотелось во всю мощь заорать: «Это я сломал ему жизнь! Я сломал ему жизнь, чтобы остаться с тобой! А в результате сломал наши жизни!»
Вспомнились слова прадеда о Городе: «…для каждого прекрасен и неповторим, точнее, должен быть для каждого таким, иначе…». Очень похоже, что в моем случае оказалось «иначе», хотя нет, чувствовать Марину рядом, обнимать ее, как тогда – это прекрасно и неповторимо…

…Серега появился в нашей школе уже в выпускном классе, их семья переехала из другого города. Он сразу же свел с ума всех девчонок – высокий спортсмен с великолепной фигурой, красивым лицом, чем-то похож на Алена Делона, по которому в те годы все одноклассницы сходили с ума.
Но он выбрал только Марину, явно начал за ней ухаживать.
Мой мир пошатнулся, я испугался так сильно, что ночами не спал.
В те времена еще не мог представить своей дальнейшей жизни без нее. Я и теперь не представляю, просто уже прожил ее.
Тогда я стал мнительным, постоянно казалось, что Марина отвечает взаимностью неожиданно появившемуся сопернику, хотя сейчас, оглядываясь назад, понимаю – все это только мои фантазии были.
Но в то время я был готов на все, чтобы отстоять свою любовь…
Случай подвернулся неожиданно.
Наша школа находилась на стыке интересов двух, как это теперь называется, хулиганских группировок, носивших названия в честь улиц, на которых они главенствовали – Шателеновских и Пархоменских. Большинство последних учились в нашей школе, поэтому мы больше опасались встреч с жителями улицы Шателена.
Одна из таких встреч состоялась, когда я, Марина, Сергей и еще несколько наших одноклассников и одноклассниц возвращались поздно вечером из кинотеатра, куда удалось попасть на поздний сеанс фестивальных французских фильмов.
Драка была неминуема, сомнений не было. Кое-кто из наших будто растворились в темноте, сбежав не стесняясь. Первым бой принял Серега, вмешался и я, крикнув Федьке, чтобы уводил девчонок.
Тогда я и заработал свой шрам на лбу.
Но шрам – это шуточки, а вот дело могло закончиться для нас совсем плохо, Шателеновские были в подпитии, настроены серьезно.
Ситуация переломилась, когда Серегу сбили с ног, и под руку ему попался длинный кусок арматуры, которым он и вырубил главаря нападавших, сломав тем самым боевой настрой двух других, бросился даже их преследовать, а я остался один на один с лежавшим противником, с ужасом глядя на него, понимая, что он уже не живой.
Дальше все произошло, кажется, без вмешательства моего сознания.
Отчетливо вспомнил, как, глядя вслед Сереге, увидел, что тот, не догнав преследуемых, широко размахнулся и закинул арматурину в густой кустарник, а сам убежал в сторону дома.
Долго я в темноте шарил в кустах, пока не нашел то, что искал. Натянул на ладонь рукав куртки, схватил металлический прут, вернулся и бросил орудие убийства рядом с бездыханным телом недавнего противника.
На суде Сергей про меня не упомянул, сказал, что все тогда, кроме него, сбежали.
Марина уехала за ним…

…В дверь позвонили.
– Лежи, я открою, – Марина встала и вышла, вскоре вернулась, – Это к тебе.
Вышел в прихожую и увидел Ивана:
– Вадим, к вам приехали. Придется вернуться на пару десятилетий к вокзалу…

4.
Пока мы ехали я поинтересовался:
– А что происходит с теми районами, в которые уже некому вернуться, куда уже никому не полагается попасть?
– Все просто, они исчезают за невостребованностью. Город двух вокзалов постоянно как бы расползается, стирает невостребованные районы-времена, их замещают более поздние и так постоянно. Как в жизни. Все естественно.
На платформе в районе города времен, когда я окончил Университет меня поджидал Егор.
– Здравствуй.
– Здравствуй, папа. Вот, ты хотел встретиться.
– Я?
– Да. Так сказали. Нет? Тогда я пойду.
– Подожди. Что ты все время торопишься. Здесь-то нет спеха.
– Ты что-то хотел?
Я помолчал, внимательно глядя ему в глаза, потом решился, что ж стесняться – это же Город двух вокзалов:
– Я тебя чем-то обидел?
– Нет. С чего ты взял?
– Ты со мной, как со случайным прохожим.
– А ты не случайный?
– Ты о чем?
– О жизни вашей с мамой. Ты же ее никогда не любил. Разве нет?
– Мы хорошо прожили почти всю жизнь…
– Хорошо – это не ответ. Хорошо живут с соседями. Хорошо – с коллегами. Хорошо… Ну не знаю. Ты как будто не понимаешь, о чем я.
– Но…
– Не надо, я же живой человек. Я прожил с вами, я же видел. Давай по-честному, напрямую?
– Давай.
– Мама любила… любит тебя, это видно невооруженным взглядом. А ты? Знаешь, что я думаю, ты позволял себя любить. Нет, никаких претензий. Ты честно исполнял роль мужа и отца. Я про то, что ты нас содержал, выполнял свои обязанности, но… Знаешь, ты никогда не любил меня, потому что не любил женщину, которая меня родила. Есть мужчины, которые любят детей, как продолжение любимых женщин. Я же стал тем, чем тебя привязали к этому дому. Надолго… Но я же вижу, как ты расцвел, если можно так сказать, когда ушел… Как я тянулся к тебе, но не было ответного тепла, души не было. Формально у меня нет к тебе претензий, я благодарен тебе за обеспеченность, за образование, за поездки на море, за все, кроме того, что ты так и не смог мне дать… А именно это наиболее важно. Но это мое личное мнение. Я не обижен на тебя, я просто всегда был лишен… Не знаю, смог ли объяснить. Ты же за этим меня сюда вызвал. Ну все, мне пора, да и у тебя, наверное, есть более важные дела, ты же хочешь в чем-то разобраться раз забрался в Город двух вокзалов. Телефон мой есть. Если что-то понадобится, звони, я не откажу тебе в каких-то делах, помощи, как и ты не отказывал мне. Но не больше, ты так приучил. Пока.
Он вошел в вагон поезда, направлявшегося в сторону вокзала.

5.
Я вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха, тяжело опустился на скамейку.
Подскочил Иван:
– Пора.
Он почти втащил меня в очередной поезд.
На вокзале появились еще пара человек в униформе, перевели меня через центральную площадь во второй вокзал, где была всего одна платформа и одно табло, только с информацией об отправлении.
Они не сели со мной в поезд.
Я ехал в вагоне один, довольно быстро за окнами исчез город, все вокруг заполнила темнота, приближалась пустота, но сознание успело нашептать: «Не будет никакой вечности, не будет там Марины, Егора, друзей…, ничего не будет, все надо было успевать здесь, ты упустил свой шанс, который был дан однажды. Единожды!…»

Сказка о покидающих Берег
Удивительно красивые места создает порой природа.
Есть такое, очень мной любимое, и в этой небольшой, небогатой европейской стране, которой повезло расположиться так, что по утрам, щурясь от восходящего солнца, она любуется раскинувшимся у ее юго-восточных границ морем.
На западной оконечности ее побережье гористое, отчаянно срывающееся почти отвесными скалами в набегающие волны.
Но здесь, в том уголке, где я так люблю проводить свой отпуск, горы отступили вглубь берега, образовав на протяжении пары десятков километров изумительный песчаный пляж, отделяющий от воды небольшую уютную долину, переходящую в пологие взбирающиеся вверх предгорья.
Сочетание зелени горных лесов, выгоревшего на солнце почти до полной белизны песка и морской лазури, в штиль украшенной легкой зеленоватой подсветкой – что может быть прекраснее?!
Смотришь на эту красоту, отвлекаясь от внесенных в нее современностью изменений, и веришь, что есть у природы врожденное чувство прекрасного.

Глава 1. История Берега
Никто не знает, когда здесь появились первые поселенцы, но точно известно, что к середине девятнадцатого века поселок уже насчитывал около сотни домов.
Жили люди, практически, натуральным хозяйством, потому что с ближайшим Городом, находящимся севернее, за перевалом, тогда их соединяла лишь узкая горная тропа.
Кормили обитателей берега в те времена только море, леса гор, поля долины и виноградники предгорий. Но все же необходимый инвентарь, кое-какую домашнюю утварь и прочее приходилось возить из Города, выменивая на городском рынке все необходимое на свежую рыбу и вино.
Для этого были приспособлены специальные узкие повозки, которые протискивались по тропе, изнуряя запряженную лошадь и помогающих ей людей – нескольких наиболее сильных представителей мужской части прибрежных жителей.
В те годы можно было по пальцам перечесть счастливцев, которые видели Город и знали, что за перевалом тоже существует жизнь, для остальных же вся Вселенная сводилась к приморской долине, а население мира для них составляли только члены их семьи и семей соседей. Тогда эта прибрежная кромка земли называлась просто Берег, при этом сие название было принято как среди жителей самого Берега, так и среди обитателей Города.
Лишь во второй половине двадцатого века к слову «Берег» официально добавилось прилагательное «Золотой», тогда-то среди местных жителей и зародилась мода покидать Берег. Окончательный исход завершался уже, можно сказать, на моих глазах в начале века двадцать первого, что я и решился описать во второй главе этого текста.
Изучая историю своего любимого уголка Европы, я пришел к выводу (на его правильность не претендую), что начало его, так сказать, разгерметизации положил в одна тысяча восемьсот семьдесят четвертом году священник – Отец Филипп – присланный после смерти Отца Николаса на Берег из самой столицы. В те годы Церковь страны только-только обрела свою юрисдикцию, оставаясь в канонической зависимости Константинопольского Патриарха.
Святой Отец спустился в поселение с горной тропы в сопровождении нескольких человек, как носильщиков, тащивших на плечах и носилках имущество нового служителя местной церкви, так и двух старших братьев нового ответственного за души жителей Берега.
Братья к церкви отношения не имели – средний был профессором в столичном университете, старший представителем зарождавшегося тогда в стране класса предпринимателей. Они финансировали, говоря современным языком, переезд младшего на другой край страны, вдаль от столицы, куда он был сослан за «неблагонадежность» и своенравность.
Большую часть имущества Филиппа, перетащенного по горной тропе через перевал, составляла библиотека художественной литературы.
Братья, пробыв несколько дней, помогли обустроиться священнику в маленьком домике, притулившемся за задней стеной деревянного здания церкви, а носильщики оборудовали в храме множество полок, заполнив их книгами.
Перед отъездом один из братьев сказал Филиппу:
– Я вернусь. Ты пробовал их вино?
– Да.
– Ты понимаешь, что это за товар? Нужна дорога, я заполню этим вином Город и не только его.
Дорога должна была соединить Берег со всем миром, но прежде, чем до нее дошло дело, Филипп начал это объединение, открыв в церкви класс для местных детей. Те с изумлением стали понимать, что предметы, людей, приключения, саму жизнь можно спрятать на листах бумаги, нанеся на них определенные значки, а научившись распознавать эти значки можно оказаться в любой точке мира, не покидая комнаты. На других уроках узнавали, что иные значки могут помочь заранее понять, сколько надо срубить деревьев, чтобы построить новый дом.
Взрослых же священник увлек идеей возвести каменный храм.
Не только церковь, но и все дома в поселении Берега были деревянными, поэтому каменщиков среди местных жителей не было.
Строили храм исходя из своих взглядов на архитектуру, своего умения, точнее его отсутствия, и того, что удалось Филиппу вычитать в книгах. Использовали валуны с берега и предгорий. Сооружение несколько раз рушилось, разваливалось, поэтому при каждой следующей попытке принимались строить здание меньшего размера.
В конце концов удалось создать что-то устойчивое – сооружение в виде небольшой круглой башни с одним помещением внутри площадью не более тридцати квадратных метров. Стены получились не вертикальные, в середине диаметр больше, чем внизу и наверху. Крышу сделали деревянную в виде конуса, на макушку водрузили крест. Если смотреть на здание со стороны, то за счет выпирающих округлых боков валунов оно напоминало гроздь винограда с черенком в виде креста. На мой взгляд, по всем инженерным законам этот шедевр не должен был выдержать и первого порыва ветра, но, дело в том, что, потеряв из своих стен несколько камней и покрывшись мхом, оно стоит в глубине долины и сегодня, только креста нет и крыша, прогнив, провалилась.
Вот такой памятник Филиппу остался на Берегу.
Но он внес свое слово не только в местную архитектуру, но и в традиции.
Одна из таких – отсутствие имен у местных жителей. Нет, не поймите меня неправильно, у каждого жителя было имя, данное при крещении и записанное в церковной книге, позднее имена стали вносить и в государственный реестр. Но ими никто не пользовался.
А началось все с первых книг, которые Филипп давал читать детям, уча их грамоте. Книги были в основном приключенческими, что ж удивляться, что дети стали играть в индейцев, пиратов, рыцарей и прочих героев литературных произведений. Играя же, они присваивали друг другу соответствующие прозвища, которые приживались, дети взрослели, продолжая называть друг друга как и в детстве, это становилось привычкой, а данные родителями имена постепенно стирались из памяти.
У тех детей, что учились у Филиппа, рождались свои, которые читали те же книги, потому что никто не пополнял библиотеку даже после смерти священника, и играли в те же игры, придумывая друг другу новые прозвища, и так из поколения в поколение.
Конечно, если спросить какую-нибудь мать, как зовут ее сына или дочь, она, напрягая память, вспомнит имя, которое придумывала еще до рождения ребенка, но первой реакцией у нее будет – озвучить прозвище своего отпрыска.
Так Филипп расширял кругозор местного населения, формировал их мировоззрение, представление об устройстве мира, не вывозя за пределы приморской долины.
Но и старший брат священника не отказался от своей идеи вывести Берег в свет, вернее объединить их, чтобы заработать на прекрасном местном вине.
Несколько раз он появлялся на Берегу, беседовал с местными жителями, объясняя им преимущества свободной торговли перед натуральным хозяйством, привлекал к беседам и Филиппа, брал с собой местных виноделов с образцами напитка в Город, знакомил с владельцами ресторанов, купцами, демонстрировал какие блага можно приобрести на деньги, вырученные от продажи вина, сначала долго объясняя суть денег.
Наконец в мозгу жителей Берега что-то сдвинулось, они решились, и началось строительство дороги с двух сторон – со стороны города строителями на деньги брата Филиппа, со стороны Берега руками местных жителей.
Стартовала эта великая стройка в одна тысяча восемьсот восемьдесят первом.
Строительство сводилось к вырубке леса, корчеванию пней, подсыпке, мощению горными камнями – лишь бы могла проехать полноценная телега, а в сезон дождей полотно не смывало бы.

Через восемь лет дорога была построена и Берег перестал быть, что называется, островом, полностью примкнул ко всей стране.
Это событие было омрачено смертью брата Филиппа, которого по настоянию священника похоронили у того места, где дорога, спускаясь с гор, приводила к границе виноградников и поселения.
Отмечу, что Филипп пережил брата всего на пять лет, после него на Берегу было еще несколько священников, но память народа сохранила только его имя. Вот как странно организована память поколений – они помнят только того, кто начал процесс их уничтожения.
Тем временем, потекли по новому пути полноценные телеги с бочками вина и ящиками со свежей рыбой с Берега в Город, началось налаживание торговых отношений прибрежных семей с владельцами ресторанов, у некоторых жителей Берега появились рыночные перекупщики, готовые сами приезжать за продукцией.
Тогда на Берег пришла и мода на черепичные крыши, которые местные жители видели в Городе. Это было дорого и требовало перестройки стропильной системы, чтобы она выдерживала тяжелый настил из обожженной глины. Кто же тогда мог подумать, как трагически эта мода может отразиться на ком-то из их потомков.
На Берегу начался процесс материального расслоения – кто-то удачно торговал и имел возможность позволить себе крышу из красной черепицы, кто-то не был так трудолюбив и удачлив. К началу одна тысяча девятисотых крыша дома на Берегу стала внешним атрибутом, символизирующим материальное положение хозяев дома.
Первая война двадцатого века почти не коснулась ни Города, ни Берега, она отгремела далеко, докатившись до южного края страны лишь гробами с останками ее жителей, отдавших свои жизни за чьи-то интересы где-то там за сотни, а то и тысячи километров.
Конец войны ознаменовался тем, что на Берег впервые приехал автомобиль, купленный владельцем одного из ресторанов. Смешивая морской воздух с вонью выхлопных газов, он подъехал к одному из домов с черепичной крышей, в кузов загрузили бочки, хотя члены семьи винодела опасались приближаться к ревущему чудовищу. По традиции не все жители Берега ездили в Город, как и раньше, когда повозку сопровождали самые сильные мужчины, теперь на несколько дворов был один-два представителя, отвечающие за перевозку и продажу вина и рыбы, поэтому для остальных то, что для горожан уже стало обыденным, являлось чем-то сверхъестественным. Честно говоря, только после второй войны Берег потерял свою отгороженность от мира в полной мере.
Вторая война для Города и Берега тоже началась тихо, просто в какой-то момент улицы, магазины, рестораны Города заполнили солдаты и офицеры в чужой, непривычной форме, зазвучал на улицах чужой язык, на административных зданиях появились чужие флаги с, как говорили жители Берега, сломанными крестами.
На Берегу спрашивали тех, кто регулярно ездил в Город:
– Опять война?
– Вроде, нет. Кто-то говорит, оккупация, кто-то – союзники. Не поймешь.
Это «не поймешь» докатилось до Берега в виде двух мотоциклов с пулеметами на колясках, спустившихся с дороги через перевал. Солдаты в пилотках с незнакомыми кокардами, лопоча на незнакомом языке, толкая двери стволами автоматов, улыбаясь заглянули в несколько домов, пытались что-то спросить, но, видя изумленные взгляды ничего не понимающих местных жителей, забрали пару бутылей вина и укатили.
Вторая война начала заканчиваться лет через пять.
Заканчивалась она тяжело, канонада была слышна даже на Берегу, Городу досталось – его осаждали почти месяц, потом несколько дней уличных боев, а потом флаги со сломанными крестами сменились красными флагами, сменился и язык солдат, заполонивших Город, он стал более понятен, хотя остался чужим.
– Конец войне? – спрашивали на Берегу у тех, кто ездил в Город.
– Не поймешь. Кто-то говорит, освободители, кто-то – оккупация.
Эта оккупация или освобождение затянулись на долгие почти пятьдесят лет. Нет, чужие солдаты ушли через год, но власть и жизнь изменились основательно.
Рестораны стали отказываться покупать вино и рыбу, теперь они получали все это по какой-то разнарядке от самого государства, магазины тоже закрыли двери перед рыбаками и виноделами Берега – государственная монополия.
Но вскоре жизнь начала налаживаться, в магазинах продуктов не хватало, горожане потянулись на рынок, куда и перенаправили свою продукцию жители Берега.
На Берегу закрыли церковь. Новые правители не хотели делить свою власть с Богом.
Каменный храм просто заколотили, а в деревянной церкви, после снятия креста, посадили местную администрацию. Там же выделили комнату и для участкового полицейского, которого поначалу присылали из Города, а в семидесятых появился и местный, после окончания курсов, да и прозвище у него было подходящее – Шериф, имени никто по традиции не помнил. Вот и засветился в глобальной истории один из героев второй главы про частные жизни.
А в конце пятидесятых Берег посетила вереница больших черных автомобилей, на которых приехали люди в черных и серых костюмах, белых рубашках и галстуках. Они ходили по берегу моря, размахивали руками, долго что-то обсуждали, а через месяц или два в газетах написали, что страна начинает строить детский курорт под названием «Золотой Берег».
Через пару лет горы затянул запах асфальта и гудрона, дорогу расширили и заасфальтировали. Из Города на Берег стал ходить два раза в день рейсовый автобус, дома, которые были ближе всего к воде снесли, предоставив хозяевам квартиры в городе – переселение сопровождалось криками, плачем, сердечными приступами, но для страны прошло тихо, кроме соседей о проблемах никто не узнал.
Поселок сотрясался от вбивания свай, на Берегу возник городок строителей, а через три года уже не каждый житель мог видеть море из своего дома – перспективу загораживали высотные корпуса детского курорта.
Появились рабочие места, куда потянулись местные жители, сменив рисковый рыбный промысел и нелегкий винодельный, зависящий, в том числе, и от погоды, на гарантированные зарплаты уборщиц, сторожей, администраторов, водителей, дворников, воспитателей и тому подобное. Увидев, что можно работать всего восемь часов в день, дети Берега уже не хотели наследовать родительские дела, пытались при первой же возможности уехать в Город, куда теперь вела асфальтовая трасса, а билет на автобус стоил копейки. Берег абсорбировался страной, окончательно потерял свою самобытность.
Начался исход.
А конец двадцатого века отметился очередным кардинальным изменением жизни Берега, как всегда глобальным, перспективным, обещающим светлое будущее для будущих поколений, но, как обычно, проехавшим тяжелым катком по поколению нынешнему.
Опустел «Золотой Берег», никто больше не привозил детей на курорт, никто не поддерживал жизнь здравницы страны – выбитые окна, ветер, блуждающий по коридорам, опустение…
Бросились жители Берега к старым, былым, надежным занятиям, но где там, за несколько десятилетий потеряны навыки, рыбацкие баркасы прохудились, рецепты вин утеряны, связи нарушены…
Но вот опять очередной просвет в конце туннеля, свет, зажженный мировым опытом, вековыми традициями чужих стран – пришли новые собственники, полились на Берег инвестиции. Что-то перестроили, что-то снесли, на месте старых корпусов засверкали всемирно известными названиями новые здания отелей, новая волна сноса старых домов – от поселка Берега осталась одна, точнее, половина улицы, самая дальняя от моря, примыкавшая к предгорьям и почти вытоптанным виноградникам.
Возрождение не принесло спасения – теперь другой стандарт – не нужны местные уборщицы и администраторы, приехала молодежь, владеющая несколькими языками, компьютером, умеющая носить галстуки. Да и не нужны они круглый год, только на сезон, а сезон на Берегу с апреля до октября, остальная часть года – холодно и пусто.
Потянулись с Берега и люди среднего возраста, кто куда – у кого-то дети в Городе или дальше осели, кто-то просто в никуда от безысходности, но были и те, кто оставался, оставался навсегда.

Глава 2. Жители Берега
Декабрь выдался довольно теплым, но ветреным.
Завывало так, что и не уснуть, или это уже просто возраст не позволяет? Кто его знает.
Поворочавшись еще часок в постели, Капитан вылез все же из-под одеяла, накинул пальто и вышел на крыльцо. На улице еще было темно, звезд не видно, небо затянуто тучами.
Дом Капитана располагался на возвышенности, с которой можно было в просвет между двумя высотными корпусами отелей увидеть море, но сейчас только темень вокруг. Закрывшись от ветра поднятым воротником, мужчина медленно спустился с крыльца, аккуратно придерживаясь за перила, шаркая, пошел за дом. За долгие десятилетия, прожитые здесь, каждая кочка, каждая неровность были хорошо знакомы, можно было идти хоть с закрытыми глазами, поэтому фонариком Капитан не пользовался.
Со скрипом открыл дверь погреба, вошел, спускаться вниз не стал, полки со всем необходимым находились здесь, наверху, при входе. Нащупал бутылку, аккуратно снял с полки, убрал в карман пальто – руки уже порой начинали подводить, и было жалко, если бутылка выскользнет из пальцев и разобьется.
Вернулся в дом, зажег свет, откупорил бутылку, налил в стакан вино, сел в кресло под лампой, закутал колени пледом, надел очки и взял со стола книгу с потрепанными пожелтевшими страницами – одна из тех, что удалось спасти из библиотеки Филиппа, когда сносили деревянное здание администрации. Тех времен, когда там была церковь, Капитан не помнил, он был еще ребенком в годы кардинальных послевоенных перемен.
Потягивая вино, он в который уже раз перечитывал знакомый с детства текст, иногда не вникая в его смысл, уносясь мысленно в далекие годы молодости, будто перечитывал свою жизнь.
Когда с рассветом пришло и чувство голода, Капитан оделся и пошел в сторону отелей. Он обычно завтракал с Шерифом, которому свезло попасть на довольствие к новым хозяевам Берега.
Шериф прослужил в полиции с начала семидесятых до закрытия детского курорта в начале девяностых. В самом конце двадцатого века перебрался в Город к своему внуку после того, как дом пенсионера выкупили девелоперы, строившие новый корпус отеля. Но городская жизнь не пришлась ему по вкусу, тяготила, тянуло назад, куда Шериф и вернулся в первые годы нового тысячелетия.
Дело в том, что внук его оказался удачливым бизнесменом – организовал охранную структуру, в конце девяностых выиграл конкурс и теперь отвечал за безопасность на Берегу. Вот в свою компанию он и «нанял» деда, в обязанности которого теперь входил контроль за пустыми отелями в период «мертвого» сезона. Все понимали, что должность эта в большей степени являлась благотворительной – что было ждать от старика, да и какая опасность могла угрожать запертым корпусам на пустынном побережье? В зимние месяцы население Берега составляли несколько местных жителей, ветер и дождь. Здания гостиниц запирались, ставились на сигнализацию, пульты которой находились в Городе, раз в неделю патрульная машина охранной фирмы приезжала на Берег, совершался внешний осмотр зданий, а заодно доставлялись продукты Шерифу, который жил в отдельном домике, где в летние месяцы располагалась дежурная часть.
Вместе с патрульной машиной по понедельникам приезжал и маленький пикап из одного из городских супермаркетов с продуктами для нескольких постоянных жителей Берега.
Капитан никогда не покупал продукты у водителя пикапа, в последние годы стал жутко бережливым, складывал свою скудную пенсию в деревянную шкатулку, спрятанную в кухонном шкафу. Никогда он не слыл скрягой, характер изменился в старости. Ему в последние годы становилось порой страшно, страшно от одиночества – он никогда не был женат, не было детей и внуков, кто ж позаботится, если что? Что такое это самое «что», Капитан для себя не формулировал, не пытался осознать, но постоянно твердил: «Как же, если что?»
Каждый месяц, убирая очередные купюры в шкатулку, пересчитывал накопленное, шепча: «Должно хватить, если что.»
«Шерифу все равно все достается бесплатно», – оправдывал себя Капитан, бредя каждое утро на завтрак в дежурную часть, а частенько и на обед или ужин, если не удавалось напроситься в гости к кому-нибудь еще.
Свое у него было только вино, старый виноградник не позволял умереть старику от жажды.
– Ночью было ветрено, – неторопливо сказал Капитан, поднося ко рту кусок хлеба с сыром.
– Да, – согласился Шериф, – ночью был шторм, но сейчас все успокоилось.
– А в Городе часто бывает шторм? Ты же там жил. Знаешь.
– Нет, не часто. Горы. Там меньше ветров.
– Это хорошо.
– Что хорошо?
– Хорошо в Городе, потому что там мало ветров.
– Ну, не знаю. Мне здесь лучше.
– Что же там плохого? У твоего внука же большой дом.
– Да, большой. Три этажа. Я тебе сто раз рассказывал уже.
– Все равно интересно, как там?
– Там синтетика, – это слово когда-то еще в юности прилипло к языку Шерифа, и он всю жизнь употреблял его и к месту, и не к месту.
– Сейчас море холодное, а ты говорил, у внука бассейн.
– Да, большой во дворе. С подогревом. Можно круглый год плавать. Правнуки любят барахтаться.
– Хорошо.
– Да, это хорошо. Но я каждое утро выходил там во двор, смотрел на бассейн, на улицы, на клумбы и стриженные газоны…, – Шериф помолчал. – Смотрел, понимал, синтетика все это. Хотелось видеть море, горы, что-то настоящее. Загибался я там от тоски…
– Я наелся. Спасибо. Сегодня пятница, помнишь?
– Помню, приду.
– Я вчера встретил Принцессу, обещала прийти.
– Артур заходил, тоже помнит. А Дудка никогда не забудет, куда ему без слушателей.
Они вышли из домика и, не сговариваясь, пошли на пляж, сели на песок и молча замерли, вдыхая соленый воздух, глядя на усмирившееся к утру море, отражающее иногда пробивающееся сквозь тучи солнечные лучи.
– Я иногда в Городе садился, закрывал глаза и видел все это, – сделал широкий жест Шериф. – Разве может что-то сравниться…?
– Я с тобой согласен.
– Пойдем, Капитан, мне на обход пора.
Они с трудом поднялись с мокрого песка, отряхнулись и пошли мимо отелей, вдаль от берега, туда, где в предгорьях остались последние деревянные дома.
Шериф старался делать свой обход не реже раза в пару дней, шел от дома к дому, стучался, входил, перекидывался парой слов с хозяевами, если предлагали, не отказывался от чашки кофе или стакана вина, тогда задерживался подольше.
В прошлом месяце при таком обходе нашел Торговца. Того смерть посетила, видимо, ночью, лежал старик в постели, лицо спокойное, глаза закрыты.
Шериф вызвал патрульную машину, чтобы ребята помогли выкопать новую могилу для Торговца. На похороны собрались почти все, у кого еще были силы дойти до кладбища, расположенного за виноградниками недалеко от каменного храма. Народу было много, человек пятнадцать.
В прошлую зиму патрульную машину Шериф вызывал пять раз, в этом году пока только дважды, для Торговца, а второй раз для Блада, который тоже покинул Берег, разбившись о камни при падении с трапа.
День Капитан провел, сидя на крыльце на грубой, сколоченной еще его отцом скамье, подставляя морщинистое лицо вышедшему из-за разбежавшихся туч солнцу. Сидел и улыбался. Почему улыбался? Он и сам не мог объяснить, вдруг поняв, что улыбается. Редко в последнее время такое с ним случалось. Просто улыбался солнцу и легкому ветерку с моря.
Когда стало смеркаться, Капитан сходил в погреб, осмотрел полки – запас бутылок выглядел солидно, взял одну из них, спрятал в карман пальто, секунду посомневавшись, взял вторую.
Неспешно отправился в путь к Крайней Скале, так испокон века называли обломок скалы, которая каким-то чудом или природой была отделена от гор и одиноко торчала недалеко от моря. Почти вплотную к ней был пристроен один из шикарных отелей, окна номеров которого смотрели на море, а к горам был обращен зал ресторана на третьем этаже и широкий балкон, тянувшийся вдоль зала, одним краем почти касаясь скалы.
У подножья уже почти все собрались: Принцесса, державшая в руках корзинку с продуктами, Дудка и Артур.
Вскоре за Капитаном к ним присоединился и Шериф.
Началось восхождение, тропа была крутая, мужчины тянули и подталкивали необъятную Принцессу, самой бы ей в жизни было не забраться по скользким камням.
Наконец они оказались наверху, среди невысоких сосен и кустов, которыми поросла скала. Из-под одного из кустов Шериф и Капитан вытянули две широкие, длинные доски, крепко сколоченные друг с другом поперечными брусками. Сооружение это они называли трапом.
Вытягивая трап из-под куста, они направляли один из его концов к бетонным перилам ресторанного балкона, пока доски надежно не облокотились на прочный парапет. Для верности Шериф попытался покачать переправу – все надежно, не шелохнется.
Первым перешел на балкон Дудка, бережно неся футляр с инструментом.
Второй, как обычно, в путь отправилась Принцесса, передав корзину в руки Капитану. Она, расставив руки в стороны, не отрывала ступни от досок, очень осторожно продвигая ноги одну за другой, будто скользя по трапу. На балконе ей помог Дудка, подав женщине обе руки, придерживал ее, пока она спускалась по импровизированной лестнице: высокий ящик, стул, ящик поменьше, маленькая низкая лавочка.
Когда Принцесса ступила на пол, дело пошло быстрее, остальные мужчины один за другим добрались до балкона.
Вот так еще в ноябре шел с ними и Блад, но на полпути он вдруг ойкнул, схватился за грудь, пошатнулся и, заваливаясь вперед, сорвался, упал на острые камни у подножья скалы в нескольких метрах внизу. Так сложившаяся компания потеряла одного из своих членов, который покинул Берег.
Гурьбой прошли по балкону к одной из стеклянных дверей ресторана, вошли в зал.
Эти еженедельные сборища были возможны благодаря Шерифу, который каждый год, следуя за группой охранников, запирающих отели до следующего сезона, незаметно отмыкал замок на этой двери. Сигнализации в ресторане не было – что там красть? Стулья, столы и стандартную скучную посуду?
Теперь уже и не вспомнить, кому впервые пришла мысль, что на балкон можно забраться со скалы. Но про дверь точно придумал Шериф, знакомый с системой охраны. Так компания и получила в свое полное распоряжение зал ресторана на каждую зиму. Сборища проводились раз в неделю, по пятницам, участники называли это мероприятие балом, хотя и не танцевали, но уж очень это слово нравилось Принцессе.
На ощупь найдя выключатели, Шериф зажег яркий свет, Дудка крутился у музыкального центра, и вскоре тихо зазвучал джаз, Принцесса выставляла из корзинки на стол, покрытый белоснежной скатертью, тарелки с хлебом, овощами и своей фирменной брынзой – только она умела добавлять туда при приготовлении какие-то секретные травки, создавая ни с чем несравнимый вкус, Капитан открывал бутылки, Артур с Шерифом таскали из шкафа в глубине зала бокалы и приборы.
Когда расселись, Дудка спросил:
– Ну, какие будут идеи по повестке дня?
Так уж повелось, что каждый раз, оказываясь здесь, они придумывали повод, по которому собрались. Это было все, что угодно: дни рождения тех, кто родился летом, какое-нибудь событие у детей или внуков одного из участников и тому подобное.
– Может, помянем Блада? – спросил Артур.
– Нет, – возразил Шериф, – мы уже дважды или трижды этот повод использовали. Надо что-то другое.
– Новый год? – спросила Принцесса.
– До него еще две недели, – вздохнул Шериф, – а прошлый мы в прошлую зиму пять раз отмечали. Давайте, напрягайтесь. Что-нибудь оригинальное.
– Я знаю, – поднял руку Дудка, – я сегодня читал одну из книг Филиппа, не помню название, но там была свадьба. Давайте свадьбу справим.
– Чью? – удивился Капитан.
– Твою.
– Мою? Но у меня не было никогда свадьбы.
– Вот и справим в первый раз.
– А с кем? – Капитан с изумлением смотрел на товарища.
– Как с кем? Конечно, с Принцессой. Мы же лет пятьдесят назад готовились погулять на вашей свадьбе, но вы нас обманули. Вот теперь исправим…
– Но…, – попыталась возразить Принцесса.
– Мне идея нравится, – перебил ее Шериф, – это реально хороший повод, все остальное синтетика, а это настоящее. Мы же, действительно, тогда готовились, а ты выбрала другого.
– Я? – Принцесса почти вскрикнула. – Это он меня бросил.
Капитан молчал. Он все помнил. Да, так уж сложилось, он с ума сходил пятьдесят лет назад по Принцессе, но он не мог решиться сделать предложение. Он свято верил, что, дав однажды клятву верности, ты никогда не имеешь права ее переступить. Но как быть, если вдруг разлюбишь или влюбишься в другую, как это случилось с его отцом. Отец, возя рыбу в Город, встретил там женщину, которая увлекла его так, что он не мог уже жить без нее, все бросил, уехал жить за перевал. Капитан помнил, каким ударом это стало для мамы, она угасла, потеряла всякий интерес к жизни, сникла, увяла, протянула всего года три. Он никогда не женится – решение пришло тогда, и он его не нарушил, не готов он был стать потенциальной опасностью для любимой женщины. Отдалился, отгородился от Принцессы, рвал себе душу, наблюдая за тем, как начались ее отношения с Индейцем, которые и закончились свадьбой.
Овдовела Принцесса в начале девяностых, когда баркас Индейца разбился о прибрежные скалы в сильный шторм, утащив на дно мужа и единственного сына несчастной женщины.
Капитан молча смотрел на старое лицо своей юношеской любви, на ее огрубевшие узловатые руки, положенные на белую скатерть по обе стороны тарелки, прислушивался к себе, нет, ничего внутри не напоминало о давних чувствах. Равнодушие? Нет, скорее привычка последних лет видеть в ней не женщину, а товарища, соседку, скорее, даже друга.
– Ну, Капитан, решайся, – подбадривал его Шериф, – не разрушай хорошую идею, свадьбы у нас еще ни разу не было.
Принцесса усмехнулась:
– Капитан, а может, попробуем такой повод? Станем мужем и женой на один вечер?
– Не робей, мужик, – поддержал ее Дудка.
– Давайте, – пожал плечами Капитан.
Все засуетились, начали раскладывать еду по тарелкам, разливать вино.
Шериф встал и торжественно произнес:
– Согласен ли ты, Капитан, взять в жены Принцессу?
– Да, – пожал плечами тот.
– Клянешься ли ты в горе и радости быть рядом с ней, быть ее поддержкой и защитой до последней точки? Что там еще говорят?
– Клянусь.
– Согласна ли ты, Принцесса, взять в мужья Капитана?
– Согласна.
– Тогда именем Берега объявляю вас мужем и женой! Муж поцелуй жену для подтверждения ваших намерений.
Капитан встал, обошел стол, наклонился, обнял необъятное тело Принцессы, вытянул шею, еле дотянулся своими губами до ее.
Остальные тоже встали и выпили.
– Дудка, сыграй танец для жениха и невесты, – крикнул Артур.
Дудка открыл футляр, достал саксофон, протер его, потом прошел через зал, выключил проигрыватель, распрямился и начал играть свою любимую композицию «Summertime».
Когда-то много лет назад отец взял Дудку, который тогда еще не был Дудкой, в Город. Там, разгрузив рыбу на рынке, они зашли в кафе, чтобы перекусить. В глубине зала на маленькой сцене сидел мужчина и играл на саксофоне. Услышав музыку, Дудка замер, потеряв дар речи, и так и просидел все время, не отрывая взгляда от музыканта, пока отец обедал. На обратном пути мальчик не говорил ни слова, не стал он говорить и дома, он перестал воспринимать мир, он слушал музыку, которая звучала внутри него. Только недели через две, он открыл рот и обратился к перепуганным родителям: «Отвезите меня опять туда.»
В этот раз из Города они вернулись с новеньким саксофоном и самоучителем игры на нем, на оплату приобретения ушли все деньги, вырученные от продажи рыбы и вина.
После этого любая свободная минута использовалась мальчишкой на освоение инструмента и обучение извлекать из него те звуки, которые однажды заворожили ребенка.
С того года он обрел свое истинное имя – Дудка.
Принцесса с трудом выбралась из кресла, положила руки на плечи Капитана, тот положил свои на ее бока. Так они потоптались несколько минут, потом опять сели за стол на свои места.
Бал продолжался.
– Артур, – Капитан неспешно потягивал вино из своего бокала, – сегодня вспоминали с Шерифом, как он жил в Городе. Ты же тоже там несколько лет прожил?
– Что спрашиваешь? Сколько можно об одном и том же?
– А о чем еще? Все уже обсуждали.
Артур тяжело вздохнул:
– Да. Я там пять лет прожил у сына, когда сильно заболел.
– А потом? – не унимался Капитан.
– Потому вернулся. Когда выздоровел.
– Почему?
– А что мне там делать? Там все для молодежи, там все другое, а я здесь прирос. Куда ж от корней.
– А я никогда с Берега не уезжал, – задумчиво сказал Капитан. – Поэтому и спрашиваю, хочу понять, смогу ли жить в другом месте?
– А ты попробуй, – предложил Шериф.
Дудка тихо наигрывал, стоя в дальнем конце зала. Он уже был далеко, там, где рождается музыка, как обычно, выпал из общей компании.
– Поздно уже пробовать. Вот, Шериф, как ты думаешь, если Дудку увезти в Город и дать ему инструмент, он поймет, что уже не на Берегу?
– Не знаю. Может, и не поймет. Я так думаю, он себе еще один Берег нашел. Видишь, бродит по нему один без нас. Для него все остальное просто синтетика.
– Думаешь, для него музыка – это Берег?
– Думаю, да.
– Выходит, у него два Берега.
– Выходит.
– Повезло.
Сидели долго, беседуя на темы, которые уже давно знали наизусть, но внимательно вслушивались в слова, будто слыша их в первый раз или пытаясь найти в них ранее не уловленный смысл. Им было хорошо друг с другом, гораздо лучше, чем по отдельности. Компания позволяла твердо стоять на Берегу, верить, что еще не пришло время его покидать.
Уже в ночи они, спрятав трап в кустах до следующей пятницы, разбрелись по своим домам, двери в которых никогда не запирались, чтобы, если что…
Капитан проснулся, с удивлением отметив, что солнце уже встало – давно так крепко и спокойно не спал, да и настроение было какое-то приподнятое, волнительное, старик не узнавал себя.
К Шерифу не пошел, а сразу отправился к Принцессе:
– Привет. Чем помочь?
Принцесса имела большое хозяйство: единственная на Берегу держала коз, возделывала внушительный огород, да и виноградник у нее был самый богатый. Капитан всегда удивлялся, как это она при своей комплекции и неповоротливости все успевает?
Большое хозяйство ей досталось в наследство от Индейца, который был, пожалуй, самым зажиточным жителем тогда еще большого поселка. Крыша их дома была самой большой, на ее устройство ушло вдвое больше черепицы, чем можно было предположить.
– Чего вдруг? – удивленно посмотрела женщина на возникшего в дверях Капитана.
– Помочь хочу. Мы же теперь муж и жена, как бы.
– Как бы? Это точно. Шутка все это было.
– Нет. Я не так думаю. Я же клятву дал. Клятвы нельзя в шутку давать, я в этом уверен, я это знаю.
– Что ж ты раньше-то ее боялся дать? – она с нескрываемым любопытством смотрела на него.
– Хочешь правду?
– Давай, – она присела за стол. – Садись, муженек. Поведай.
– Я честно скажу, боялся я, что не выдержу, не сдержу клятву. Жизнь-то тогда вся впереди была, можно ли было так надолго зарекаться. Нельзя клятву нарушить, а как же быть, если припрет. Вот о чем я тогда думал.
– Дурак ты был, вот что я тебе скажу. А теперь не боишься?
– Теперь уже и не успеть, чтобы нарушить, – старик часто заморгал, не выдержал пристального взгляда Принцессы.
– Дурак ты, хотя тебе можно и спасибо сказать.
– За что?
– С Индейцем у нас очень страстная любовь вышла. Кто ж знал? Но так вышло. Как бы с тобой получилось, теперь никто не узнает, а как с ним получилось, я знаю. Это было прекрасно, думала, так и не бывает. Так что твоя трусость мне счастье принесла. Вот как!
Помолчали.
– Ладно, что о былом, – вздохнула женщина, – ты ж, поди, голодный, как всегда. Садись, сейчас завтракать будем, а потом пойдем, надо сарай поправить, раз уж вызвался.
Все выходные они работали в сарае, укрепляли прогнившие стены.
В понедельник утром Капитан первым делом, когда вылез из постели, прошел на кухню, достал деревянную шкатулку, вытащил деньги, спрятал в карман и заспешил к Принцессе.
– Сегодня пикап приедет. Давай список, что купить надо?
– Ладно, пиши.
Закончив диктовать, она протянула ему кошелек.
– Не надо, у меня есть, – Капитан направился к двери, провожаемый изумленным взглядом Принцессы.
Таща назад тяжелые пакеты с продуктами, он еще с крыльца услышал стоны и причитания, бросил пакеты, рванулся в дом.
Принцесса лежала на полу у подножья лестницы, ведущей на чердак, из-под задранной юбки торчала опухшая, посиневшая нога.
– Что? – выдохнул Капитан, падая на колени рядом с женщиной, приподнял ее голову. – Что с тобой?
Сквозь стоны она ответила срывающимся на всхлипы голосом:
– Соскользнула… Хотела стропила править… Сорвалась… Нога…
Капитан попытался ее сдвинуть с места, подтащить к постели, но понял, что сил не хватит:
– Полежи, я сейчас, – выскочил из дома, поспешно, задыхаясь, заковылял в сторону дежурной части.
Вдвоем с Шерифом им с грехом пополам удалось затащить Принцессу на кровать. Притащили кусок доски, тряпками и ремнями прикрутили ее к сломанной ноге.
– В Город надо, в больницу, – безапелляционно заявил Шериф, – сейчас патрульную вызову.
– Нет, нет, я сам, я должен сам, – шептал Капитан.
– Что сам?
– Я сам отвезу, так быстрее будет. А то пока они сюда, потом назад, я в один конец быстрее. Я же сколько шофером на «Золотом» отработал, я мигом. У тебя же была машина. Где она?
– Там, – Шериф махнул рукой в сторону окна, – на парковке у дальнего отеля.
У него был старый, ржавый FIAT. Еще в восьмидесятые ему за отличную службу предоставили право купить машину вне очереди. Долгие годы автомобиль был гордостью Шерифа – материальным символом его нужности и признанности. Но прошло время, внук требовал, чтобы машину убирали на дальнюю площадку – не смущать отдыхающих, не вписывалась она в современный облик Берега.
– На ходу?
– Да, но бензин на донышке.
– У Индейца в сарае горючка есть, еще от баркаса.
– Так дизель же был у него.
– Там два бака, я видел вчера. На одном написано – дизель, на другом – бензин. Беги за машиной, а я сейчас наберу, приготовлю. Быстрее, видишь, мучается бедная.
Шериф ушел, а Капитан, пометавшись по дому в поисках тары, выбежал на улицу, потом в сарай. Там нашел и ведро, и старый шланг. Набрал бензина, вернулся в дом, поставив ведро у дверей.
– Как ты? – наклонился над Принцессой.
– Больно. Ты бы забрался наверх… Там я начала… Ослабила стропилину, боюсь сорвется… Она справа, увидишь. Закрепи, а то не ровен час…
– Сейчас, сейчас, не волнуйся.
Капитан забрался по лестнице на чердак, с первого взгляда определил, о чем говорила Принцесса, заторопился, нога соскользнула с балки перекрытие, и вся тяжесть тела старика пришлась на старую доску потолка.
Доска протяжно взвизгнула, срываясь с крепивших ее гвоздей, полетел вниз в комнату, одним концом опрокинула ведро, вторым влетела в камин, подняв облако искр, разбрасывая раскаленные угольки.
Огонь радостно накинулся на дверь и стены, по занавескам устремился к потолку.
Когда Капитан скатился по лестнице вниз, горели уже потолок и три стены, огонь подбирался к четвертой – той, где было окно.
– В окно, окно… – задыхаясь шептал старик, пытаясь стащить Принцессу с кровати, но привязанная к ноге доска прочно застряла между прутьями спинки кровати.
– Уходи, Капитан, я в окно не пролезу, да и не стащишь ты меня, – ее голос звучал спокойно и уверенно. – Уходи, успеешь.
– Нет. Сейчас доску отвяжу, подожди.
– Уходи, – она отталкивала от себя мужчину. – Уходи. Это все.
Капитан прекрасно понимал, она права. Ему не стащить ее тело с кровати, не затащить на подоконник, путь к двери загораживала плотная пелена огня, дышать становилось все тяжелее.
Прекратив борьбу, мужчина лег рядом с женщиной, обнял:
– Закрой глаза. Я рядом. Закрой, не смотри на огонь, он не успеет, сначала упадет крыша.
– Уходи, – шептала она.
– Нет. Я дал клятву, у меня нет времени ее нарушить. Я рядом. Закрой глаза. Не бойся, я рядом.
Капитан оказался прав, прежде чем огонь добрался до двух стариков, рухнула тяжелая черепичная крыша – символ достатка и благополучия, и в этот день еще две человеческие души покинули Берег.

Не торопитесь скрещивать пальцы
1.
Кем я являюсь, точнее сказать, чем я отличаюсь от подавляющего большинства людей, я узнал, когда мне уже исполнился двадцать один год и я учился на третьем курсе университета.
Произошло это сентябрьским воскресным вечером на веранде бабушкиной дачи в Комарово.
Бабушка – это чудесный человек, который воспитал и вырастил меня, родителей я почти не помнил, они погибли, когда мне было три года.
Самый мой родной человек в тот вечер была очень сосредоточена, серьезна, непривычно немногословна, делала долгие паузы между фразами, а порой и их частями, обдумывая, подбирая каждое произнесенное слово, внимательно следя за моей реакцией.
Начала она издалека, рассуждая, что все люди разные, наделены непохожими, а порой и несравнимыми способностями, что нельзя всех причесать под одну гребенку, что человечество – это не какая-то масса, а множество неповторимых индивидуальностей…
– Ба, к чему ты эту лекцию затеяла? – наконец не выдержал я.
И тут она решительно перешла к методу «шоковой терапии»:
– Я ведьма, – ответила тихо, мягко, но очень уверенно.
Шока не получилось, я не сдержался и хохотнул, глядя в знакомое, добродушное лицо, испещренное мелкими морщинками. Но лицо это оставалось совершенно серьезным, бабушка выжидала, давая мне возможность повеселиться, но постепенно понять, что со мной не шутят.
– Ты, Вадик, должен был родиться девочкой, – продолжила она, когда даже улыбка сползла с моего лица, – но родился ты. И ты получил в наследство наш дар… Дар общения со Вселенной. Дар требовать и добиваться от нее исполнения своих желаний. Не знаю, есть ли разница реализации этого дара у женщин и мужчин… Ты первый в нашем роду мужчина наделенный… – она замолчала, вглядываясь в мое лицо, на котором, видимо, начали проступать признаки шока, я просто верил ей, а это меня пугало.
Она поведала мне историю нашей семьи, где обозначенный дар передавался через поколения от девочки к девочке, но что-то сломалось в этой строгой последовательности, тянувшейся сквозь века, и очередная девочка родилась мальчиком.
– Не смотри на меня с изумлением, – бабушка погладила меня по щеке, – внешне это никак не проявляется. Я не летаю в ступе, – улыбнулась она, – да и даром этим стараюсь пользоваться очень-очень редко. Так по мелочам. Ты, наверное, проголодался, заморила тебя своими рассказами и откровениями? Хочешь беляшей?
– Да.
Она скрестила указательные пальцы, и на столе появилась тарелка ароматных беляшей, над которыми поднимался пар.
Если бы я не присутствовал множество раз при приготовлении бабушкой ее знаменитых блюд, сейчас имел все основания усомниться в реальности ее кулинарных способностей.
Жуя, я озвучил неожиданно явившуюся мысль:
– Почему ты не спасла родителей?
Бабушка тяжело вздохнула, встала, подошла ко мне, обняла за плечи, прижала мою голову к своей груди:
– Они были на другом конце света, в круизе. И узнала я о случившемся слишком поздно. Я же не ясновидящая… Вселенная не спорит со Смертью, которая уже вступила в свои права. Было поздно.
Когда я уже собрался уходить, бабушка предупредила:
– Когда меня не станет…
– Ба…
– Не перебивай. Когда меня не станет, ты всегда сможешь найти ответы на свои вопросы каждый вечер во дворе дома пятьдесят семь по Гороховой. Там будет Вера Николаевна. Она всегда там по вечерам, чтобы отвечать на наши вопросы, объяснять… И еще… Я считаю тебя абсолютно взрослым и разумным человеком. Не злоупотребляй даром, которым обладаешь, а теперь еще и про который знаешь. Будь осторожен.

2.
Я на удивление спокойно себя чувствовал, обретя новое о себе знание.
На обратном пути из Комарово, сидя в электричке, я продумывал завтрашний день, вспоминал, все ли задания выполнил, готов ли к зачету, мне казалось, что про возможность общения со Вселенной я даже не вспоминал, но…
Но оказавшись один в своей квартире испытал нетерпение. Конечно, хотелось попробовать. Торопливо оглядывался, ища применение таинственному дару.
Нашел! Раковина была завалена грязной посудой.
Я скрестил указательные пальцы, одно мгновение, и раковина поразила своей пустотой, сушилка же в шкафу над ней заполнилась.
Подошел, вытащил одну из тарелок, провел по ней пальцем, та ответила скрипом абсолютной чистоты. Все было выполнено идеально!
Я не испытал головокружения от обретенных возможностей, даже удивился своему спокойному, «взрослому» отношению к их появлению, видимо, бабушкины наставления не прошли даром.
Я продолжал с тем же упорством, что и раньше учиться, благо не видел своего будущего вне программирования, оно увлекало, дарило радость чувствовать себя на многое способным, волнение от перспектив посвятить жизнь любимому делу.
Были, конечно, в расписании предметы, которые не имели непосредственного отношения к выбранной профессии, которые вызывали скуку и ощущение потери времени. Поэтому на некоторых экзаменах, вытянув билет и сев за стол готовиться к ответу, я тайком скрещивал пальцы, и пустой лист сразу же заполнялся записанным моим почерком идеальным и полным ответом на вопросы билета.
Порой вечером, распахивая дверцу холодильника и поражаясь его пустотой, скрещивал пальцы и набивал желудок вкуснейшей пиццей.
Но это бывало очень редко и никак не отражалось на моей жизни, это было как-то несерьезно.
Бабушка слегла и попала в больницу, когда я уже учился на последнем курсе.
– Но почему? Почему ты ничего не делаешь? – спрашивал я, в смятении глядя на ее бледное лицо с ввалившимися щеками и потускневшими глазами.
– Милый мой, это естественный путь. Старость ничто не может победить. Вселенная способна предотвратить случайную смерть, может прервать смертельную болезнь, но не может остановить наступление старости, естественный ход умирания. Этот путь создан самой Вселенной, это ее закон. Нельзя нарушать закон. И это нормально, я прожила долгую жизнь, и вот передо мной сидит ее результат, я им очень довольна! – она улыбнулась, гладя мою руку.
После паузы бабушка продолжила:
– Наше право общаться со Вселенной дает нам много возможностей, которых у других нет. Но всегда помни, только ты сам можешь построить свою жизнь. Только твои решения… Вселенная не примет за тебя твои решения… Она может только помочь тебе их реализовать и то – не всегда. Точнее не всегда так, как тебе бы хотелось… Или казалось, что ты так хочешь. Она существует по своим правилам и законам. Только человек способен определить свою жизнь. Подчинить ее себе.
Бабушки не стало через два месяца.
Я тяжело переживал утрату. Я остался один, продолжая мысленно с ней общаться, мне не хватало ее. Частенько ловил себя по воскресеньям на том, что в задумчивости начинаю собираться к ней на дачу. Иногда не противился этой привычке, ехал, бродил по опустевшему дому, где каждый предмет был пропитан ее духом.

3.
Мои потери в год окончания университета пополнились еще и трагической смертью Эдика – моего закадычного друга.
Мы с ним решили отметить защиту диплома поездкой на море.
Он взял у родителей машину, и мы укатили сначала в Анапу, планируя позже перебраться в Сочи, перед выездом в который мы поссорились, разругались из-за какой-то ерунды, и я заявил, что остаюсь в Анапе.
Эдик уехал один и на серпантине на перевале не справился с управлением на скользкой после ливня дороге, сорвался в пропасть.
Прощание, похороны омрачили мое вступление в трудовую жизнь в компании, где мы должны были работать вместе.
А через месяц меня начали преследовать еженощные кошмары – мне снилось, что я и Эдик летим в машине в пропасть… Я не высыпался, начались проблемы на работе, я не успевал выполнять задания, не мог сосредоточиться.
Вот тогда я и решился поехать на Гороховую пятьдесят семь.
В вечерних сумерках, под моросящим дождем я вошел в большой двор дома с ротондой. Да, это был двор дома Евментьева. На одной из лавочек сидела старушка, оперев обе руки на ручку трости, лицо ее прикрывала темная вуаль.
– Здравствуй, Вадим, – сказала она, развеяв мои сомнения, она ли мне нужна.
– Добрый вечер.
– Что тебя интересует?
– Мой сон. Что это? Почему я снюсь себе в машине Эдика. Это мой друг, который…
– Я знаю. Не надо лишних слов. Что ж, мы ожидали чего-то подобного, когда дар достался мужчине.
– Что вы ожидали?
– Некоторые сбои. Ты не должен был ничего помнить, но, полагаю, мозг у представителей разных полов несколько по-разному устроен. Все должно было быть стерто.
– Что стерто? Я ничего не понимаю.
– Ты скрестил пальцы, когда летел в машине. Ты успел это инстинктивно сделать, тебе хватило времени. Вселенная отозвалась и исправила. Ты жив. Но ты не должен был ничего помнить.
– Но меня не было в машине. Мы поссорились, и Эдик уехал один.
– Нет. В первоначальном варианте вы не ссорились и уехали вместе. Потом машина сорвалась, и ты скрестил пальцы. Ты успел в последний момент, еще бы секунда, и было бы поздно. Вселенной нужно минимум две секунды на реакцию и принятие решения.
– Вы хотите сказать?..
– Да. Ты сделал это инстинктивно, не было времени на раздумья. Ты все сделал правильно, но ты не должен был помнить первый вариант развития событий, когда Вселенная приняла решение применить второй.
Я долго молчал, потом выдавил из себя очевидный вопрос, хотя, с одной стороны, предвидел ответ, а со второй, его опасался:
– Почему только я? Почему не вместе с Эдиком?
– Это была естественная реакция твоей психики в экстремальной, не дающий время на раздумья ситуации. Запрос был на спасение тебя. Так устроен человек, тут ничего не поделаешь…
Я отвернулся, и вышел из двора, не в силах произнести ни слова.

4.
С тех пор у меня появилась привычка в сложных ситуациях засовывать руки в карманы.
Я больше не питался пиццей. Если холодильник оказывался пуст, то шел в магазин.
Я перестал менять телевизионные программы, чтобы посмотреть любимый фильм.
Я никогда не приближал одну руку к другой, если битва за разработку правильного, оптимального алгоритма, казалось, никогда не будет выиграна. Я побеждал сам.
Даже когда я шел на первое свидание с Лизой, и меня окатила грязью из лужи проезжавшая рядом машина, я не скрестил пальцы, чтобы вычистить костюм, предстал перед своей любовью в несчастном, забрызганном виде.
Я приучил себя к тому, что мои руки не должны соприкасаться.
К моменту нашей с Лизой свадьбы я уже был ведущим программистом компании, руководителем проекта, карьера удавалась на славу.
Дочку мы назвали Анной – в честь моей бабушки, которую Лиза, к сожалению, знала только благодаря моим рассказам.
Для меня началась новая, неведомая ранее жизнь, она вся крутилась вокруг маленького создания, ставшего для меня центром мироздания.
Все рухнуло, когда Анне исполнилось три года.
Врачи твердили, что дело не в деньгах и не в их мастерстве и талантах, что ничто не способно остановить угасание…
Лиза стояла в коридоре, напротив двери в палату, уперев лоб в холодное стекло окна, закрыв глаза, не реагируя на мои слова и попытки обнять ее. Я зажмурился и решительно шагнул в палату, склонился над кроваткой, где спала опутанная проводами и трубками крохотная Анна и скрестил пальцы…

5.
Я проснулся рано, еще до будильника, сегодня был ответственный день – мы сдавали крупный проект заказчику, нужно было подготовиться, собраться с мыслями.
Все прошло успешно, потом я был вызван в кабинет Генерального, было обещано повышение. День прошел прекрасно! Я был очень доволен, но все портило, что мой коллега, с которым мы вместе работали над проектом три дня назад загремел в больницу с сильнейшим воспалением легких.
Меня распирало от желания поделиться с ним радостью, успехом, это была наша совместная победа.
Я шел к его палате по больничному коридору и вдруг, как в стену уперся, увидев у окна одиноко стоявшую женщину, которая уперлась лбом в холодное стекло окна и закрыла глаза, по щеке ее бежала слеза.
Я ощутил дрожь в ногах, дыхание сбилось, сглотнув комок в горле, я положил руку на плечо женщине.
Та встрепенулась, обернулась, посмотрела на меня, всхлипнула, прошептала:
– Ничего. Спасибо, – и ушла по коридору мимо меня.
На непослушных ногах я зашел в палату, напротив которой еще секунду назад стояла Лиза.
Анна лежала в кровати опутанная проводами и трубками. Она спала. В глазах потемнело, я схватился рукой за косяк двери, ноги стали подгибаться, но, стиснув кулаки, я поборол слабость, вышел в коридор и почти бегом бросился к выходу.
Такси поймал почти сразу и уже через двадцать минут входил во двор дома с ротондой.
Вера Николаевна была на своем посту на лавочке, скрывая лицо под вуалью.
– Вадим, вы опять ко мне?
– Да. Я требую объяснения.
– Я вам все в прошлый раз объяснила. Опять эти проблемы с стиранием воспоминаний!
– В этот раз было не так. Я четко формулировал, что я требую, что я хочу!
– Вадим, Вселенная не человек, он живет по своим законам, она действует по своим правилам. Она прежде всего заботится о тех, кому дала дар общения с ней. Она решила вашу проблему, оградила вас от волнений и переживаний по поводу того, что вам не подвластно.
– Но это подвластно ей! Смерть еще не вступила в свои права, и не пришла старость, как неизбежный финал жизни! Я требовал другого!
– Вселенная, если есть выбор, выбирает то, что для нее проще. Это естественно. Что же делать с этой проблемой организации мужской памяти. Что-то надо подправлять.
– У нее, говорите, был выбор! Я лишу ее этого выбора, ей со мной не справиться! – я выскочил из двора, такси, как договаривались, ждало у ворот.
В больнице я бегом поднялся на второй этаж, пробежал по коридору и тихонько заглянул в палату.
Лиза сидела у кровати Анны, держа дочь за руку.
Я смотрел на них, все больше убеждаясь в правильности своего решения, как человека ответственного не только за свою жизнь. Все уже было решено и продумано.
Покинув больницу, я поехал домой, там поднялся на последний этаж, вышел на общий балкон, перелез через перила и шагнул вниз. Пальцы я скрестил, когда до асфальта двора оставалось несколько метров, я не оставил Вселенной двух секунд и права выбора.

Боюсь, что и ты обретешь лицо
1.
Мою кошку звали Муркой, она прожила больше десяти лет, но и теперь не оставила меня.
Когда я вернулся в квартиру, разулся, отмыл в ванной лопату и вошел в комнату, Мурка сидела на подоконнике, обернув свои лапы хвостом, смотрела вниз на дерево, под которым несколько минут назад я зарыл ее тело, завернутое в полиэтиленовый пакет с логотипом магазина «Пятерочка».
– Удивительное все же создание – твоя кошка, Вадик.
Я обернулся, мама сидела за столом и смотрела на Мурку.
– Да, – согласился я, – хотя все говорили, что кошка – это животное, которое гуляет само по себе. Говорили, вот собака – другое дело. Она все делает ради хозяина, а кошка ради себя. Но Мурка была удивительным существом. Мне казалось, что она чувствовала мое настроение и поддерживала. Сколько от нее тепла было во всех смыслах.
Кошка, будто почувствовав, что говорят о ней, беззвучно спрыгнула на пол, подошла ко мне, потерлась о ноги.
Я это видел, но не чувствовал, я же себе полностью отдавал отчет в том, что происходит.
– Она останется навсегда, ты к ней привязался, – сказала мама, поманила Мурку, протянув руку. – Тебе никогда не придется разговаривать самому с собой.
Легко оттолкнувшись от пола, кошка вспрыгнула на мамины колени.
– Конечно, я же не этот…, – ответил я.
Мама прекрасно знала всю мою историю, она не сомневалась, что я не сумасшедший, который может разговаривать сам с собой, как дворник Миша в том далеком теперь детстве.
2.
Все детские воспоминания связаны с детским домом, в который я попал из Дома малютки, куда меня передали из роддома после отказа от меня моей мамы.
Про этот отказ я узнал намного позже, когда уже подрос.
Тогда же у меня был единственный закадычный друг – Сашка, мы были неразлучны с малолетства, сколько себя помню. Он так и остался на всю жизнь единственным моим другом, других не появилось, не нашлись.
Но разлучили нас очень рано, нам было лет по девять-десять, сейчас уже точно и не вспомнить.
А началось все с фильма «Достояние Республики», который мы в тот год впервые увидели по телевизору.
Как нас вдохновил герой этой истории – Кешка. Мы просто бредили мечтой стать беспризорниками, отправиться в путь, чтобы встретить таких же интересных людей, пройти такие же испытания и приключения, чтобы попасть туда, «где тепло, где яблоки».
Сбежали мы летом.
Отошли от детдома, наверное, на пару километров и попали на территорию какого-то заброшенного завода. Там и наткнулись на жуткого вида мужика:
– Ну-ка что там у вас в котомках? – его огромная ужасающая фигура неумолимо надвигалась.
Мы бросились врассыпную.
Я мчался по каким-то огромным ангарам, перебирался через насыпи и железнодорожные пути, потом залетел в кирпичное здание, где, поскользнувшись на мокрой доске, сорвался в люк. Не разбился чудом, упал на гору картонных коробок.
Замер.
Прислушался.
Вокруг тишина.
Выждал.
Погони нет.
Встал и начал в полной темноте ощупывать стены. Никакой лестницы, никаких выступов, только где-то очень высоко маленькое светлое пятно открытого люка.
Я крикнул.
Эхо, отразившись от стен, заметалось по подземелью, еще больше напугав меня.
Я сел на коробки и расплакался.
Вскоре стемнело и за отверстием люка.
Я уже не плакал, я сидел и боялся. Я боялся одиночества и неизвестности. Мне хотелось с кем-нибудь поговорить, неважно с кем, пусть даже с тем страшным мужиком, что хотел напасть на нас. Но никого не было.
Потом раздались шорохи чьих-то лапок у противоположенной стены.
– Эй, кто там? – крикнул я, как мне казалось, грозным голосом.
Шорохи стихли.
– Эй! – повторил я, голос сорвался, выдав мой страх.
Тишина.
Тогда я и вспомнил нашего дворника Мишу – старика, который работал в детском доме. Мы частенько подкрадывались по вечерам к дворницкой каморке и слушали, как Миша разговаривает сам с собой. Он не просто говорил, он спорил, он ругался, было ощущение, что он не один, но мы видели в окно, что никого, кроме Миши, в каморке нет.
Наблюдать это было жутко.
Тогда, под окном каморки, я и услышал впервые от мальчишек слово – «сумасшедший».
Сейчас, в подземелье, мне очень хотелось нарушить тишину своего заточения, было острое желание слышать хотя бы свой голос.
Но, все же, больше окружающей тишины я боялся, что стану сумасшедшим, то есть человеком, который разговаривает сам с собой.
И тогда случилось чудо.
Я не знаю, как я об этом догадался, откуда пришла эта идея, но я отчетливо в одно мгновение понял – что надо делать. Я напряг воображение и уже через пару секунд видел сидевших передо мной двух мальчишек.
– Привет, – тихо прошептал я.
– Привет, – ответил один из них. – Давно здесь?
– Не знаю.
– У меня есть спички, – вмешался второй, порылся в куче картонных коробок, извлек оттуда скомканный лист упаковочной бумаги и поджег его.
Стало светлее, стали понятны размеры нашего узилища, я увидел, что сидим мы на горе старых смятых коробок из-под обуви.
Страх ушел, растворился в звуке голосов моих собеседников.
Мы много и долго разговаривали.
Я придумывал им их жизни, а они мне их рассказывали.
Я очень отчетливо понимал, что никаких мальчишек нет, что они плод моей фантазии, но я теперь был абсолютно уверен, что разговариваю не сам с собой, чтобы просто нарушать пугающую тишину и стать сумасшедшим, а веду беседу с двумя людьми.
Иногда я проваливался в сон. Надолго? Я не знаю.
В какой-то момент мне привиделось, не знаю, во сне или бреду, который порой накрывал меня, что я сижу в каморке у дворника Миши, он меня спрашивает, где я, я что-то отвечаю, объясняю. При этом я сижу к нему спиной, а мне на голову накинуто то-ли одеяло, то-ли какое-то покрывало.
Нашли меня через три дня.
Два месяца я провел в больнице, когда выписали, то поместили в другой детдом.
Нас с Сашкой разлучили.
Он нашел меня лет через десять, когда вернулся из армии, а я уже учился в институте. Наша дружба продолжается по сей день, хотя живет теперь Сашка далеко, где-то на Байкале.
Я ни с кем из новых знакомых в новом детдоме не сходился. Когда становилось одиноко, уходил в какое-нибудь пустое помещение или на улицу и придумывал себе собеседников. Многие из придуманных мной приятелей становились постоянными, мне нравились их образы, я оставлял их надолго, некоторые быстро исчезали и больше не приходили. Но я помнил про каждого из них, какую я им придумал судьбу. Мне было интересно с ними.
Когда я учился в восьмом классе, появилась мама.
Это случилось неожиданно. Я был в физкультурном зале, сидел в полумраке и разговаривал с двумя мальчишками, которых придумал еще там, в подвале заброшенного завода. Мы были увлечены спором о новом фильме, но вдруг за моей спиной раздался шорох, который услышал только я.
Обернулся.
Фигура стояла ко мне спиной и была бесформенной, как будто, накрытая одеялом или широкой накидкой, нельзя было определить очертания фигуры, волосы тоже были скрыты. Но я сразу понял, что это моя мама.
Я повернулся к приятелям и понял, что они фигуру не видят, ее вижу только я.
– Ты же знаешь, кто я? – спросила мама.
– Да.
Приятели вышли, подчинившись команде моего воображения, оставив нас наедине.
– Я долго не решалась прийти.
– Мама, я рад, что ты пришла. Я не сомневался, что ты придешь, – эта мысль мне тогда впервые пришла в голову, но я почему-то сразу поверил в то, что был в этом уверен всегда.
В первый раз она пробыла недолго. Я успел рассказать про Сашку и наш побег.
Мама ни разу не повернулась ко мне.
Потом она стала появляться регулярно, всегда в накидке, всегда спиной ко мне.
Однажды я попытался, резко встав, обойти ее, но она отвернулась, мне только показалось, что вместо лица мелькнуло какое-то белесое пятно, видимо, это были отсветы фонарей за окном.
– Никогда не делай так, это недопустимо, – попросила она.
Я не стал спорить и никогда больше не пытался увидеть ее лицо.
Через несколько месяцев ко мне пришел еще один человек в накидке, лица которого я не мог увидеть. Потом еще и еще.
Эти люди знакомились со мной, что-то спрашивали, что-то от меня про меня узнавали и исчезали, но некоторые приходили по несколько раз. Но они всегда приходили по одному, не было ни разу, чтобы время их визитов пересеклось, даже при маме они не являлись.
Анализируя это, я пришел к выводу, что они отличаются от тех, кого я придумывал. У меня была уверенность, что они не плод моей фантазии, что они существуют в реальной жизни. Я их в ней никогда не видел, как, например, маму, поэтому я не могу представить их лица или фигуры, но они появляются зачем-то рядом со мной.
Зачем? Я не знал.
Я точно знал, зачем появляется мама.
Она часто мне помогала советом или просто сочувствием и пониманием. Это было очень важно для меня.
Учился я хорошо, легко поступил после десятого класса в институт.
Потом появился Сашка, который долго меня разыскивал. Как я был рад! Это был один из самых счастливых дней в моей жизни. Мы чуть не сутки просидели в моей маленькой квартире, которую мне предоставило государство на совершеннолетие. Мы говорили без умолка, мы рассказывали друг другу наши жизни. Та детская дружба, то единение наших душ, казалось, вспыхнули с новой силой.
А через несколько месяцев Сашка завербовался в какую-то экспедицию, чтобы подзаработать, уехал, как говорил, на несколько месяцев, а оказалось – навсегда.
В институте я влюбился, да так, что даже забросил общение с придуманными товарищами. Теперь приходили только люди без лиц и, конечно, мама, потому что их появлением я так и не научился управлять.
Мое счастье длилось два года, а потом семья моей любви эмигрировала в Израиль, и моя жизнь погрузилась во мрак, будто соскользнула с доски в люк.
В тот период меня спасала мама, она даже позволила мне несколько раз припасть к ее спине. В эти моменты боль моя душевная отступала.
А потом я научился представлять образ Сашки и общаться с ним.
К тому времени круг моего вечернего общения распадался на три уровня: выдуманные мной образы, люди без лиц и Сашка. Я думаю, если бы у меня еще были друзья, то я бы научился и их вызывать для общения. Но тех знакомых, которые были у меня в реальном мире, я не хотел вызывать по вечерам, мне хватало с ними дневных разговоров.
Я понимал, что это совсем разные уровни, потому что они никогда не реагировали на появление друг друга, они существовали, как будто, в разных измерениях, пространствах, мирах. Только я мог видеть одновременно выдуманные образы и фигуру без лица или Сашку они же вели себя так, что было ясно – они не знают о присутствии друг друга.
Вскоре Сашка начал появляться вместе с женщиной без лица.
Я позвонил ему, он похвастался, что женился, жену зовут Зоя, и ждут они пополнения семейства. Я был очень рад за него, за них.
И вот через четыре месяца я впервые увидел, как бесформенный силуэт обретает лицо.
Это было вечером у меня дома. Я сидел на диване, напротив меня у стола Сашка и его жена в накидке спиной ко мне. Мы о чем-то увлеченно разговаривали, сейчас и не вспомнить, о чем, вдруг, уронив накидку, ко мне повернулась Зоя.
Мне она сразу понравилась, молодец Сашка – отличный вкус.
На следующий день я позвонил другу, находясь под впечатлением очарования его супруги.
– Вадик, Зоя вчера умерла при родах.
Я онемел. Я был в шоке, я не находил слов, чтобы поддержать друга, да и какие слова тут могут помочь.
Но выводы я стал пытаться делать после того, как еще одна фигура в накидке обрела лицо.
Эта фигура появлялась несколько раз. Звали ее Нина. Мы о чем-то беседовали, она узнала, где я живу, а следующим вечером обратилась с просьбой:
– Вадим, это здорово, что мы живем в одном городе. Я уверена, я надеюсь, что ты сможешь мне помочь.
– Ты о чем? – удивился я.
Раньше фигуры появлялись просто для разговоров, они никогда не ссылались на факты из реальной жизни, тем более не обращались с просьбами.
– Я лежу в больнице на Вавиловых в коме. Уже давно. Запиши мой адрес. Я тебя умоляю, поезжай туда, уговори мужа и свекровь привезти ко мне Сереженьку, это мой сыночек. Они не привозят, боятся, что он увидит меня в таком состоянии и испугается. Но уже очень мало времени осталось. Попроси, чтобы привезли, чтобы он коснулся моей руки. Просто коснулся. Ты сможешь?
– Да, – я даже не задумался перед ответом, я был в полной растерянности от такого смешения мира фантазии и реальности. Если сказать честно, я не очень верил в происходящее, но поехал.
По дороге пытался придумать, что я скажу людям, живущим по записанному на обрывке бумаги адресу, если они там есть, и имя Нины для них что-то означает.
Имя Нины для них означало очень многое.
Я пытался придумать, на мой взгляд, правдоподобную историю, что Нина пришла ненадолго в себя и просила привезти сына, чтобы он прикоснулся к ее руке. Но свекровь сразу бросилась звонить в больницу, моя ложь вскрылась, мне пришлось бежать, провожаемому криками:
– Как вы могли! Как вам не стыдно! Что ж вы за люди-то такие….
На следующий вечер Нина вошла в мою комнату без накидки, с обретенным, истощенным, бледным лицом, в глазах стояла беспросветная тоска.
– Спасибо, Вадим, за попытку.
– Прости, я как-то все это неуклюже сделал. Я еще попробую, что-нибудь попытаюсь придумать…
– Не надо. Теперь-то уже поздно. Еще раз спасибо, прощай.
Именно в этот момент я понял значение появления лица у фигур в накидках.
Потом была еще одна фигура – Софья Павловна, ей надо было, чтобы я срочно приехал и позвонил к соседям, там у некой Верочки есть ключ от квартиры фигуры, нужно спешить, срочно…
Я сорвался в ночь, разбудил Верочку – сухонькую миниатюрную старушку, мы ворвались в соседнюю квартиру, где в комнате на полу лежала Софья Павловна, беспомощно и беззвучно шевеля губами.
Она еще несколько вечеров ко мне заходила в накидке, не поворачиваясь, хотя я уже видел ее лицо в реальном мире, но, видимо, по закону существования фигур я не мог его видеть при встрече вне реального мира. Она бесконечно благодарила за отзывчивость, а через неделю пришла с обретенным лицом проститься, глядя на меня прищуриваясь, напрягая зрение.
Теперь я точно знал, что означает для фигур обретение лица.
Лицо мамы я увидел впервые, когда уже третий год работал после окончания института.
Я много раз пытался мысленно представить его, рисовал свой портрет самого моего близкого человека. Мне оно представлялось молодым, счастливым. Будучи уверен, что похож на нее, добавлял в этот портрет какие-то свои черты.
Но я оказался далек от истины.
Измученное, испещренное морщинами, заляпанное пигментными пятнами рано постаревшее лицо, казалось, не имело с моим ничего общего. Неужели я больше похож на отца? Кто он?
Я никогда за долгие годы нашего общения не решился задать маме этот вопрос. Где-то в глубине меня находился тормоз, который не позволял задать ей этот вопрос и вопрос, почему она от меня отказалась. Больше всего на свете я боялся обидеть ее, оттолкнуть от себя, остаться без ее поддержки.
И вот, увидев мамино лицо, я осознал, что остался в этом мире сиротой, что теперь уже никогда этот расплывчатый силуэт в бесформенной накидке не превратится в настоящего человека, к которому я смогу припасть, обнять, ощутить биение родного сердца.
– Мама, ты теперь исчезнешь? – сглотнул я возникший в горле комок.
– Второй раз я не смогу тебя оставить, – вздохнула она.
Фигуры в накидках продолжали появляться, но, как я понял в последнее время, ни у одной из них не рождалось надежды, что именно я смогу им помочь. Может, они были из других городов, или я им не внушал доверия.
Неизменными оставались придуманные мной образы. После того, как у мамы появилось лицо, она научилась их видеть, начала принимать участие в наших беседах.
Однажды спросила:
– А ты не хочешь записать их жизни?
– Зачем?
– Не знаю, зачем-то записывают придуманные жизни. Людям нравится читать про придуманное.
– Мама, я не писатель, я программист. Лучше я буду заниматься тем, что умею.
– Как хочешь. Что нового у Сашки?
– Живет там на Байкале. Надеюсь, когда-нибудь к нему добраться. Говорят, там красиво.
Но Сашка приехал раньше. У него случилась командировка в Питер.
Мы сидели с ним вокруг бутылки конька у меня на кухне, вспоминали детство.
Мама тоже была за столом, но Сашка ее, естественно, не видел. Понимая это, она в разговор не вмешивалась, молчала. Образ Мурки иногда появлялся у ног, но не часто, она знала, что сейчас мне и так хорошо, я не один, я общаюсь.
Разговор прыгал с одного на другое, не имел строгой последовательности, вот всплыло воспоминание о детском доме, о каких-то товарищах из того времени, вспомнилась каморка дворника Миши.
– Кстати, Вадик, а ты знаешь, что это он тебя нашел? – спросил Сашка.
– Нет. Откуда? Меня же потом в другое место отправили.
– А, ну да. Я и забыл. Меня-то тогда сразу поймали, а ты пропал. Там целая операция по поиску была, с ментами, с объявлениями по столбам и стенам. Поднимали народ, прочесывали все вокруг, но все напрасно. А на третий день Миша пришел к директору дома и сказал, что знает, где ты. Ему не поверили, а он говорит, что ты сам ему об этом рассказал. Ну, сумасшедший, все же знали, но проверили на всякий случай, а ты там и оказался.
В моей голове очень отчетливо всплыла картинка того видения, которое я увидел в детстве, сидя в подвале: я в каморке у Миши, стою спиной к нему, на меня наброшена накидка, а дворник меня допрашивает, где меня искать?
3.
Эта фигура настойчиво появлялась уже пятый день подряд.
Звали ее Катей. Ей двадцать восемь, на семь лет младше меня, она парализована, это все, что я про нее узнал за время наших бесед, а она все вокруг да около, но все же на пятый вечер впрямую спросила мой адрес.
Я ответил.
– Я так и знала, – с облегчением прошептала она.
– Ты о чем?
– У нас общий балкон, только бетонной перегородкой разделен.
– И что? – я напрягся, неужели опять я вскоре увижу очередное лицо.
– Квартира наша на меня записана.
– Чья ваша?
– Я с отчимом живу, мама умерла. Он хочет меня со света сжить, я слышала, сегодня меня должны похитить и требовать выкуп. Это он придумал. Они на кухне договаривались. Я слышала. Я же ничего не могу, я только в кресле могу ездить, но он меня, когда уходит, пересаживает на диван. Я сама в кресло не могу, я и до двери не могу.
– Так выкуп-то зачем?
– Они должны меня убить, даже если полиция выкуп предложит. Вадим, я сейчас одна дома, перелезь, пересади меня в кресло на колесах, вывези. Отчим не скоро должен вернуться. Вадим!
Я выскочил на балкон.
Окно в ее квартире пришлось разбить табуреткой, что стояла около маленького столика на их балконе.
Я уже подкатывал ее к выходу, когда дверь распахнулась.
Их было трое, я не успел их рассмотреть, сильный удар пришелся мне в лоб. Били, похоже, чем-то тяжелым.
Я провалился в темноту, из которой выскальзывал ненадолго несколько раз.
Вот я слышу звук сирены скорой.
Вот меня катят на каталке по длинному больничному коридору, перед глазами мелькают потолочные светильники, кто-то что-то кричит.
А передо мной расплывчатая фигура в накидке, и я отчетливо понимаю, что это я и есть, накидка начинает спадать, а фигура очень медленно поворачиваться ко мне лицом.
– Нет! – кричу, как мне кажется, я. – Нет! Я боюсь, что и ты обретешь лицо! Нет! Я хочу жить!

Карты были раскинуты
Глава 1
Более идиотскую ситуацию было сложно себе представить.
И надо же было именно мне в нее попасть!
Все, что происходило, имело большой шанс окончательно сломать мои планы на сегодняшний очень важный день и ставило под угрозу завтрашний, а значит могло лишить меня весьма приличных денег, а главное – подорвать ко мне доверие, что неминуемо привело бы к уже совсем плохим последствиям.
Я сидел на грязном полу, прислонившись спиной к обшитой гипроком перегородке, провожая взглядом ноги одного из грабителей, который неспешными шагами, топая грязными ботинками, мерил ширину операционного зала.
Я уже давно знал, что от левой до правой стены, как, впрочем, и в обратную сторону ровно четырнадцать шагов.
Маленький зал, маленькое банковское отделение, куда меня сегодня нелегкая занесла, как порядочного гражданина, оплатить коммунальные услуги и получить мизерную пенсию, рассматриваемую мною, как плевок, которым государство рассчитывалось со мной за счастье родиться на его территории.
Чувствовал спиной, дрожь гипрока перегородки – сидевшую рядом женщину трясло, как в ознобе. Ее трясло с того момента, как нас, семерых заложников – трех посетителей и четырех операционисток, сюда усадили, водя перед глазами стволами автоматов и предлагая вести себя спокойно, тогда, мол, все будет хорошо.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70935106) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.