Читать онлайн книгу «Три войны» автора Владимир Киреев

Три войны
Владимир Васильевич Киреев
Новый исторический роман Владимира Киреева посвящен истории сибирской деревни, сложным драматическим событиям первой половины 20 века. В центре повествования – судьба сибирского крестьянина – переселенца Василия Комлева. Который попадает в жесткий водоворот событий первой мировой войны и первых десятилетий Советской власти. Человека пытающегося найти свое место в новой, не во всем понятной ему жизни. Начавшаяся Великая Отечественная война, вновь призвала его на службу. Характеры героев и их отношение к окружающему миру, позволяют глубже понять то историческое время, в котором им пришлось жить, работать, растить и воспитывать детей.

Владимир Киреев
Три войны

Глава 1
1
Новобранцев с окрестных деревень собирали у волостной управы в селе Алчедат. Василий Комлев в старых сапогах, холщовых штанах и рубахе, поверх которой был надет серый зипун, подпоясанный кушаком, стоял в толпе таких же молодых ребят.
В начале века вместе с родителями маленький Вася из Черниговской губернии приехал в Сибирь. Семьи переселенцев обосновались в необжитом месте среди дремучей тайги. Сначала жили в землянках, потом построили дома. На сельском сходе решили назвать деревню Черемушка, потому что вокруг, вновь отстроенных домов, поднялись высокие, раскидистые кусты черемухи. У его отца Юды и матери Марфы здесь в Сибири родились еще два сына Егор и Тарас.
Шло время и вот грянула мировая война. Василий, как молодой парень, достигший возраста воинской повинности, уездным воинским начальником был определен на службу в 147 пехотный Самарский полк.
Несмотря на то, что в стране был сухой закон, добрая часть новобранцев была навеселе.
Двое из таких подошли к хлипкому пареньку, в сером картузе, что стоял рядом с Василием и стали требовать с него самогонку. Тот, схватив крепко свой мешок затянутый веревкой, не отдавал его обидчикам, но видя, что двоих ему не одолеть, отпустил мешок и бросился на одного, вцепившись обеими руками в горло и они, кувыркаясь, покатились по земле.
Второй, поднял мешок с земли и попытался развязать его.
Василий, не желая оставаться безучастным, повернувшись к нему возмутился:
– Да вы что творите, двое на одного?
– Что ты там протявкал? – ехидно ухмыльнулся тот, поднимая горящий злобой взгляд на внезапно появившегося заступника. – А ну повтори!
Василий не колеблясь ни секунды, с размаху ударил его кулаком в грудь. Не удержав равновесия, противник тяжело ухнул и упал, мешок, выскользнув из рук, брякнулся о землю. Но парень видимо, разлеживаться не собирался, сразу же спохватился и стал подниматься.
Василий, сделав шаг навстречу, замахнулся, чтобы ударить его еще раз.
– Хорош паря, я все понял, – скорчившись от боли, простонал тот,
– Что ты понял? – задохнулся от ярости Василий. – Вон сразу протрезвел сволочь бесстыжая.
– Ты глянь, – раздался чей-то тихий голос. – У него кулаки, как у моего коня копыта.
Василий подошел к барахтающимся на земле новобранцам. Те пыхтели и сопели, вцепившись руками друг в друга. Схватив обоих за шивороты и напрягшись всем телом, словно оловянных солдатиков, поставил их перед собой.
– Он меня чуть не удавил, – жалобно захрипел, высокий худой парень, повернув красное от напряжения лицо к Василию.
– Ты вроде бы давеча орлом тут летал, а теперича как жаба квакаешь. – продолжая крепко держать его рукой за шиворот, злобно проговорил Василий.
Тот что-то забурчал в ответ, но в это мгновение хлипкий паренек подпрыгнул и со всего маху ударил его кулаком в челюсть. У обидчика закатились глаза. подкосились ноги.
Василий почувствовал, как напряглась его рука, от веса повисшего тела.
– А ну-ка брысь отсюда, – грозно рявкнул он на хлипкого паренька. –Раньше надо было бить, когда не привязанный стоял.
– Что у вас тут? – вдруг раздался позади громкий голос.
К ним подошел унтер.
Высокий парень мгновенно пришел в себя.
Василий разжал пальцы и опустил руку.
– Господин офицер, – спокойно ответил ему Василий. – Вы не гневайтесь на нас, мы тута меж собой разговор ведем.
– Ну, ну, – покачал головой унтер, бросив взгляд на второго дебошира, стоящего чуть в стороне, державшегося руками за грудь. – Скоро отправку объявлю, так что будьте готовы.
– Пошли вон! – зло прошипел Василий в сторону обидчиков, когда унтер ушел в управу.
Те, поняв с кем связались, подобрали валявшиеся на земле свои картузы и молча отошли в сторону.
– Спасибочки, что в обиду меня не дал,– отряхивая от пыли свой мешок, поблагодарил Василия хлипкий паренек.
– Да будя тебе, – улыбнулся Василий. – Как зовут-то?
– Иван Елагин.
– Ты откель будешь?
– С Николаевки.
Если Василий был чуть выше среднего роста и кряжистый, с темно-русыми волосами, то Иван был хлипким на вид, на полголовы ниже его ростом и худее, лицо было усыпано мелкими веснушками, голова наголо обрита.
– Эти упыри, тоже с твоего села?
– Нет, они с Усманки.
– Слышал, что там много разбойного люда живет, мало кто из проезжих ночевать там остается, а вот встретиться впервые довелось.
Василий внимательно оглядел собеседника:
– Что-то ты не похож сам на себя, на вид доходяга, а на деле рысь. Весь легкий, как на пружинах, в горло вцепился, так насилу оторвал. Чуть не удавил человека.
– Иван усмехнулся:
– Ага нашли дурака, кому понравиться, когда тебя грабить начинают. Мы Эрзяне испокон веков никогда и никому не уступаем, бьемся до последнего издыхания. Хоть у меня там одни сухари и самогона нет никакого, но в обиду себя не дам.
– Эть какой живчик, – подумал про себя Василий, а вслух сказал:
– Молодец паря! Ты что мордвин?
– Да!
– Сразу видно не дегтем мазанный.
Иван заискивающим взглядом посмотрел на своего спасителя и, хитро сощурив глаза предложил:
–Дорога дальняя у нас, давай будем друг друга держаться.
– Об чем разговор, ежели ты предлагаешь, то я не против, – улыбнулся Василий.
– Всем грузиться на подводы! – раздался издалека зычный голос унтера.
Народ загудел, зашумел, зарыдали женщины и караван тронулся в сторону города.
Новобранцев повезли в Мариинск, но и там они задержались не на долго. Проводы были торжественные. На станционной площади играл духовой оркестр.
Сначала выступил с речью Земский начальник Метляев. Высокий, худощавый господин, в темно-синем френче, призвал новобранцев разбить на голову кайзеровские войска и с победой вернуться домой.
– За веру, царя и Отечество! – Закончил он свое выступление. Снял фуражку, перекрестился и вытер платком вспотевшую лысину. Мобилизованные оголив головы, в разнобой прокричали ура!
После него выступил уездный воинский начальник. Пожилой мужик, с пышными седыми усами и армейской фуражкой на голове,
– Вы идете на славный подвиг! – кричал он. – Не посрамите нашу сибирскую землю, побейте германцев. – Потом стал говорить о долге перед царем и Отечеством, о чести мундира.
– Чё-то я Вася не понимаю, о чем это он толмачит? – пожимая своими худыми плечами, пробурчал Иван.
– Я то же не пойму об чем разговор. Эть он нам олухам специально так балакает, чтобы у нас мозги набекрень свернулись и мы свое Отечество любили, а если надо, то без всякого сожаления и жизнь отдали бы за него.
В воздухе повисла тишина, новобранцы закрутили головами в ожидании дальнейших событий.
– По вагонам! – громко скомандовал поручик в зеленом кителе с золотыми погонами, ответственный за отправку и доставку пополнения в войска. Мобилизованные в спешке стали занимать места в вагонах-теплушках.
По прибытию во Львов, молодых солдат помыли в бане, переодели в новую форму. Василий стоял обутый в яловые сапоги, в галифе, гимнастерка была перетянута широким солдатским ремнем, на голове зеленая фуражка с кокардой.
– Ой Вася, в таком наряде и жениться можно, – засмеялся Иван, оглядывая земляка.
– А почему бы и нет, – ответил Василий. – Мы с тобой в деревне акромя холщевья ничего и не видели, а здесь все на модный манер сшито.
– Жалко в такой одеже в окопную грязь идти, но придется.
– Нам надо теперича о себе заботиться, а не форму беречь, – деловито сказал Василий и сунул привезенную из дома деревянную ложку за голенище.
– Ох ты ухарь какой, недурно придумал, – с нескрываемым удивлением заметил Иван, и сделал то же самое.
Молодое пополнение стали готовить к принятию присяги. Для начала взвод занимался строевой подготовкой. Через несколько дней Василий уже стрелял из трехлинейки по мишени. В один из воскресных дней, здесь же на площади, распределившись по ротам и взводам, молодые солдаты читали воинскую клятву на верность царю и Отечеству. После принятия присяги, погрузились в вагоны, доехали до польского города Жешув, а затем, свернув шинели в скатки, надев вещмешки и закинув винтовки через плечо, походным маршем отправились к линии фронта. Где-то далеко впереди слышалась артиллерийская стрельба.
На позиции, из армейской палатки к новобранцам вышел высокого роста полковник, в кителе сине-зеленого цвета, в фуражке с кокардой и белым околышем, блестящих золотых погонах, с шашкой на боку, в окружении других офицеров в гимнастерках защитного цвета.
Фамилии его Василий не разобрал, потому что Иван стоящий рядом сильно закашлялся, а только услышал, как тот громким командным голосом объявил, что служить они будут в 147-м пехотном Самарском полку, под его командованием. Его пухлые губы дергались под длинным носом, глаза настороженно оглядывали новое пополнение. Немного помолчав, он добавил, что наш полк входит в состав 37 пехотной дивизии, 8-й армии генерала Корнилова.
Василия с Иваном отправили служить в первый батальон, командиром которого был подполковник Кузнецов. Длинноногий командир батальона направил земляков в 1-ю роту. Высокий, безусый, с черными густыми волосами, подпоручик Гужев, глядя на новое пополнение, радостно потирал руки. Усталые, воспалённые глаза с интересом, разглядывали стоящих перед ним солдат.
– Сибиряки прибыли, – откровенно радовался он. – Теперь немчуре, проклятой хана, придет.
– Зря радуетесь, – возразил ему командир взвода унтер-офицер Лунев. – Который раз пытаемся Краков взять и все безуспешно.
– Оставить панические настроения! – оборвал его подпоручик, – забирайте новобранцев и готовьте их к боевым действиям.
Освоившись в блиндаже, земляки выбрались наружу.
– Хорошее местечко, – поделился своими мыслями Василий, оглядывая позицию.
– Видать далеко немчура отсюда? – надвинув фуражку на лоб, с неподдельным интересом вглядывался вдаль Иван.
– Завтра появятся как черти из табакерки! – ухмыльнулся солдат с невозмутимым серым лицом в старой потрепанной шинели, замусоленной глиной с бурыми пятнами крови. – Вон за тем проселком стоят.
Он поднялся над бруствером и показал испачканным костровой сажей указательным пальцем в сторону вражеских окопов. Василий бросил взгляд на его взлохмаченную голову, обветренное заросшее щетиной лицо. Это был простой деревенский парень с винтовкой в руках, которую держал как лопату. Да и коробящая шинель как-то неловко сидела на нем.
– Тебя как зовут-то? – спросил Василий.
– Федор, с Тамбова я.
– А мы Сибиряки.
– О! как! – с восхищением оглядывал он новых солдат.
– Сибиряками мы недавно стали лет десять, а родом мы отсюда, с Черниговской губернии, – обрадовавшись новому знакомому, весело заговорил Василий.
– Переселенцы значить?
– Так оно и есть. Не думал, что обратно возвернуться придется, от германца Россею защищать.
А кто супротив нас стоит? – поинтересовался Иван.
– Я и сам не пойму, – Федор недовольно повел бровью, – не то румыны, не то австрийцы. Бес их знает, одним словом – немчура проклятая. Но настырные, каждый день лезут.
Темно-зеленые силуэты появились на следующее утро. Нестройной жиденькой цепью двинулись в сторону окопов. Следом показались главные силы неприятеля и вслед за впереди идущими пошли на приступ. Немцы шли уверенно, смело. Подпоручик Гужев, не отрывал взгляд от бинокля, он видел, как цепь противника быстро накатывалась на его роту. Офицер спокойно смотрел на наступающих.
Рота замерла в ожидании приказаний командира. Некоторые солдаты со страхом переглядывались, почему он не приказывает стрелять. Цепь наступающих приближалась.
Василий, опершись локтями о бруствер, прижался щекой к гладкому прикладу винтовки и положил указательный палец на спусковой крючок. Одна пуля, зловеще прошуршала совсем близко от левой щеки. Ему показалось, что кто-то горячо дыхнул ему в лицо. Он вздрогнул. Через мушку прицела было видно, как люди в зеленых мундирах и касках прицеливаются и пускают в него пулю за пулей. Василий невольно втянул голову в плечи.
"Стреляют. В меня стреляют, – думал Василий, и почему-то это ему
казалось очень странным. – Ведь они такие же люди. Ну вот совсем как мы.
Лунев не выдержал и на своих кривых ногах подбежал к Гужеву.
– Господин подпоручик разрешите открыть огонь. Противник совсем рядом!
Подпоручик, бледный, с губами искусанными до крови, снял фуражку, поправил черные волосы, огляделся вокруг, посмотрел на наступающих, еще раз оценил обстановку, окрестил себя знамением и скомандовал:
– Рота! Огонь!
Унтер-офицер побежал к своему взводу, на ходу крикнул: Взвод. Пли!!!
Взвод огрызнулся дружным винтовочным огнем.
Сбоку застрочили пулеметы. Подпоручик Гужев выбрал удачный момент и наступающие попали под жестокий фланговый огонь его роты. Противник сразу же понес урон. Как ни гнулись наступающие к земле, как ни старались слиться с землей и травой, но под градом летящих пуль они падали на землю, поливая ее своей кровью. Цепи их заметно начали редеть, и видя это оставшиеся в живых солдаты повернули вспять.
Василию показалось, что воздух стал душным и тяжелым. Его наполнил гул летящих снарядов. Это из-за перелеска начала бить немецкая артиллерия. Взрывы взметали землю перед окопами и позади их. Но вскоре артиллеристы пристрелялись, и снаряды полетели прямо в окопы. Сразу же истошно закричали раненые. Ужасающий вой снарядов и взрывы, сеяли страх среди обороняющихся солдат. Василий, упав на дно окопа. Он нутром чувствовал, как над головой рвалась шрапнель и ее осколки, ослабев, сыпались вокруг. Круглый кусок горячего свинца упал на его голову. Он вскрикнул, испуганные глаза, широко раскрылись. У него зазвенело в ушах, лязгнули зубы, на лбу выступил пот и по щекам потекли слезы.
Рядом схватившись за голову, запричитал Иван:
– Братцы, больно! Ай-яй-яй!
– Матушка, Богородица пресвятая, спаси и помилуй, – зашептал Василий.
Дрожащей рукой, достал из под гимнастерки нательный крестик, который при крещении надел ему священник в Николаевской церкви и поцеловал его.
Подняв голову увидел напротив себя Федора. Тот, как бывалый в боях и видевший всякое, поддержал товарища, спокойным и уверенным взглядом. Поднявшись на ноги, и отряхнув рукой шинель сказал:
– Ну, вот и с крещением, поднимайтесь братцы!
– А тебе что не страшно?– вытаращив глаза, спросил Василий.
– А я уже устал страшиться, да бояться. Не переживайте, со всеми такое бывает, – успокаивал он новеньких.
– Всем на бруствер! – вдруг закричал подпоручик Гужев. – Рота… пли!
Василий прильнул к брустверу окопа. Он не мог взять верного прицела, никак не мог успокоить нервную дрожь в руках, холодный пот капал на рукава гимнастерки. Его глаза, тревожно, выглядывали силуэты противника, которые бежали, прижавшись к земле, перепрыгивали через воронки от взорвавшихся снарядов, ждали удара пули.
Василий глубоко вздохнул и с шумом выдохнул, поймав на мушку движущуюся цель выстрелил. Оторвав взгляд от прицела, увидел, как бежавший солдат, как ни в чем не бывало, продолжал бежать в его сторону. Василий выстрелил еще раз, солдат дернулся и упал.
Сквозь грохот выстрелов, Василий услышал рядом душераздирающий крик. Высокий, курносый солдат, бросив винтовку, схватился руками за лицо и упал навзничь на дно окопа, вытянулся, сквозь заскорузлые пальцы потекла алая кровь. Из нутра вырвался стон. К нему подбежал санитар.
Наступающие цепи залегли и повернули обратно, отползая меж бугорков и рытвин.
– Фсё, отбили! – воскликнул обрадованный Иван, клацая затвором трехлинейки.
– Не торопись радоваться, – отозвался Федор. – Сейчас похмелье будет.
Через минуту после его слов снова стала бить батарея. С жутким воем, вселяющим страх, полетели на оборонявшихся снаряды со шрапнелью. Они рвались в воздухе и на земле, засыпая окопы, разлетались сотнями осколков, рвали в клочья людей. Василий вновь упал на дно окопа. Он лежал крепко стиснув зубы, широко раскрыв глаза. При каждом разрыве снаряда его тело вздрагивало, трепетало и дрожало мелкой нервной дрожью. Ему так не хотелось умирать.
После обстрела, вновь началась атака. Лунев подбежал к пулемету, оттянул от него бездыханное тело пулеметчика и умелыми движениями стал спокойно истреблять наступающие вражеские цепи.
Солдаты с обеих сторон дрались со злобным упорством. Энергичный, горячий натиск немцев вызвал ответный сплоченный отпор русских.
– Ни черта, им нас не одолеть! – воскликнул Гужев, обращаясь к командиру взвода. – На сибиряков напоролись.
– Ваша правда! – радостно блеснул глазами Лунев. – Вон орлы какие. Его взгляд остановился на Василии и рядом стоящем Иване.
Бой длился весь день. Выстрелы стали затихать, только к вечеру.
– Молодцы! Удержали позиции, – хвалил подчиненных командир батальона Кузнецов, раненный осколком снаряда, в голову.
– Этот успех большой ценой достался, – глухо отозвался Гужев. – Уж больно большие потери. У меня взводного убили.
– Кого?
– Унтер-офицера Лунева.
– Жалко, хороший вояка был.
– Лучший взводный, почти год с ним отвоевали.
Комбат, бросил взгляд в сторону передовой, завернул крутым матом в адрес кайзеровцев и зло сплюнул на землю:
– Сейчас помощи у командира полка буду просить.
– Ха! Вы думаете помогут? – оживился Гужев. – Который день полковая батарея молчит, снарядов нет, интенданты говорят, и не будет.
– Эх, – заскрипел зубами Кузнецов. – Если бы артилерия работала, мы бы показали этим сукиным детям, где раки зимуют.
С наступлением темноты, подполковник Кузнецов, с посыльным отправил депешу командиру полка. В которой писал, что большое количество пехоты накапливается в лощине, напротив 1-й и 2-й рот положение батальона скверное. Немцы беспрестанно обстреливают батальон снарядами. Без пополнения личного состава и поддержки нашей артиллерии батальон очередного натиска не выдержит. Необходимо принять серьезные меры.
За ночь, в батальоне ничего не изменилось и на следующее утро, кайзеровцы вновь начали наступление.
Вновь, тяжелым воем завыли над головой снаряды. Громкие разрывы сотрясали воздух. Окопы заваливало землей.
Василий представлял, что все они делают какую-то огромную и важную работу, трудятся в поте лица, как весной на пашне, летом на покосе или осенью при молотьбе . Он понимал, что так и должно быть, что нужно именно так работать, чтобы в деревне не умереть с голоду, а здесь на войне спасти себя от неминуемой смерти.
В какое-то мгновение он увидел, как Федор уронил голову на бок, изо рта у него полилась кровавая пена. И в тот же миг, взрывная волна, бросила на него тело, обливая Василия теплой кровью. Он оттолкнул убитого и, увидел распоротый бок шинели Федора, в котором зияла дыра с вывалившимися внутренностями.
Тут же оживилась немецкая пехота. По позициям ударили пулеметы, и неприятель с новой силой бросился вперед.
От взорвавшегося рядом снаряда, Василий, на какое-то время потерял сознание, а когда очнулся, то не мог понять, откуда вдруг за его спиной оказались кайзеровские солдаты.
2
Построенные в колонну пленные двинулись на Запад, в сторону Германии. Конвойные торопились отойти быстрее от линии фронта, а то, не ровен час, отобьют пленных. Земляки шли рядом, блуждая уставшими взглядами по полям, изрытыми глубокими воронками от снарядов.
Вначале Василий не мог сообразить, что с ним? От контузии болела голова, мутилось сознание. Лишь сейчас, он понял, что с ними случилась трагедия. В душу закралась тревога, что же будет дальше?
– Ой, ёй, ёй, Вася, как же так случилось? – прокручивая в голове происходящие события, сокрушался Иван.
– Что тут гуторить? – хмурясь ответил Василий.. – Пересилила нас немчура проклятая. Ничего теперича уж не поделаешь. Только мы с тобой сейчас живые идем здесь, а наш ротный Гужев с пробитой головой в окопе лежит. Я на него чуть не наступил, когда нас кайзеровцы вытуривали оттуда. Да и нашего брата, много погибло.
Василий то и дело хватался двумя руками за голову. Ему так хотелось упасть на траву и забыть обо всем на свете. Лежать, раскинувши руки и подставив лицо теплым лучам утреннего солнца. Но он отгонял от себя эти нелепые мысли и упрямо шел, глядя как сапоги впереди идущих солдат поднимают серую пыль дороги.
– Шибко болит?– с состраданием спросил Иван.
– Разламывается, будто дрыном кто оглоушил. На душе так противно и мерзко, чую, что скоро сдохну.
– Чего ты Вася скис? А ну давай быстрее очухивайся, как я один тута выживу, вся надёжа на тебя, ты мне теперь как родной,
К полудню подошли к небольшой деревеньке. Возле журавля конвоиры разрешили попить воды. Студеная вода Василию обожгла пустой желудок и взбодрила кровь в жилах. Головная боль постепенно стихала. Нестерпимо хотелось есть. На крыльце, возле каждого домика стояли женщины и дети, с состраданием глядели на проходящих солдат, для которых война уже закончилась. К пленным никто не подходил, никто краюшки не бросил, только молча, смотрели на проходящую колонну.
Василий почувствовал, как Иван ткнул его своим худым кулаком в бок.
– У меня тута два сухарика есть, может, подкрепимся?
– Ого! – обрадовался Василий. – Откель такое богатство?
– Так уж вышло, – невозмутимо шагая вперед, тихо промолвил Иван.– Это еще те домашние сухарики, что усманские упыри отобрать хотели.
– Эть, самогонка им нужна была, а не сухарики.
Василий, ощущая во рту терпкий привкус ржи, такой до боли знакомый с детства, про себя подумал: «Надо же, не утаил, со мной поделился, – значить настоящий земляк. За такого держаться надо».
На железнодорожной станции, пленные какое-то время стояли, ожидая своей участи. Перед посадкой в вагоны, немецкие солдаты стали их бесцеремонно грабить. У Василия забрали новую шинель, сорвали с груди серебряный нательный крест
Кайзеровец, пристально посмотрел на его большие, растоптанные сапоги и удивленно покачал головой:
– Лос, лос, – и толкнул его в сторону вагона, где стояли уже обобранные солдаты.
Ивану повезло меньше, с него сняли сапоги и также отобрали крест.
– Эть какие паскуды, – возмущался Василий. – На святое замахнулись.
– Че- то я Вася не пойму, зачем католикам православный крест? – чуть не плача, жалобно проговорил Иван.
– Будя, будя…– обнял его Василий, слегка похлопывая по спине, – ты ж понимаешь, что это для наживы, вера тут ни при чем.
– А с тебя почему сапоги не стянули?
– Да кому нужна обувка такого размера, да еще и растоптанная.
Один из кайзеровцев подошел к толпе пленных и громко крикнул, -Лос! – показывая рукой на открытые двери вагона. Пленные, по трапу, вереницей, медленно пошли внутрь.
– Мы что, здесь поедем? – закашлялся Иван и с ужасом опустил глаза вниз. Дощатого пола не было видно, на нем толстым слоем лежал коровий навоз.
– Видать давеча в нем перевозили скотину и за все время ни разу не чистили, – оглядывая грязные вонючие стены, зло сказал Василий и стиснул зубы.– Совсем опаскудились, за людей нас не считают.
Василий посмотрел на лицо земляка. Тот скривился в ухмылке. Бросив взгляд на его босые ноги, стал успокаивать:
– Обожди маленько, сейчас поедем и я помогу тебе с обмотками.
А люди в вагон все прибывали и прибывали.
– Куда вы столько народу грузите? – Возмущенно закричал Василий, обращаясь к охранникам. Те, ничего не понимая, продолжали свое дело. Народ все прибывал и прибывал.
– Совсем озверели! – закричал стоящий рядом седой унтер-офицер, – почти восемь десятков человек загрузил. В этой тесноте не только лечь, даже сесть невозможно.
– Куда ты ложиться собрался? – усмехнулся Иван. – Тута весь пол в навозе.
Дверь вагона с грохотом закрылась, лязгнули железные засовы. Стало нестерпимо душно. Единственное вентиляционное окно не справлялось с таким количеством людей.
Вагон дернулся и плавно пошел по рельсам. Пленные стояли, поддерживая друг друга.
– Теперича я тебе с обмотками не смогу помочь, – виновато сказал Василий.– Ты видишь сколько народу натолкали, не пошевелиться.
– А я уже тута согрелся, навоз он теплый.
– В этом вагоне и скотины, наверное, сроду столько не возили, сколько людей сейчас везут, вновь стал возмущался унтер-офицер.
– А для них мы кто? – Севшим голосом прохрипел худой высокий солдат с бледным лицом. – И есть скотина.
Жара от скопившихся людей стояла нестерпимая. Василию казалось, что поезд идет очень медленно, стараясь привыкнуть к обстановке, он старался заставить себя реже дышать, едкий вонючий запах заполнял легкие и сжимал их, хотелось пить. Голова начинала кружиться, мысли путаться. Перед глазами поплыла родная деревня с цветущей черемухой, мать с отцом сидят в избе за столом, пьют чай из самовара. Никогда еще в жизни ему не приходилось бывать в такой обстановке. Он всегда любил свежий воздух и до первых заморозков спал на сеновале. И хотя Василий с детства убирал в хлеву навоз за коровами, чистил стайку у свиней, ухаживал за лошадьми, ему человеку привычному к этим запахам, поначалу даже показавшимися родными, становилось плохо, спертый воздух дурманил сознание.
Вдруг народ загалдел. Василий очнулся, тряхнул головой пытаясь сбросить дремоту.
– Что стряслось? – хриплым голосом спросил он.
– Кто-то в беспамятство упал – слабым голосом проговорил Иван. И спустив штаны стал мочиться на пол, виновато глядя на Василия. Навоз от теплой мочи разжижился, и смрад от него стал еще сильнее.
– Братцы до ветру хочется, аж сил нет. – Взмолился невысокий, с впалыми щеками солдат. – Что делать братцы.
– А фуражку зачем тебе батюшка царь выдал? – Ухмыльнулся унтер-офицер. – Вот в нее и давай.
– Чё-то я не пойму, откуда из тебя лезет, ведь два дня не жравши, – возмутился Иван.
Едкий запах человеческого нутра расползался по вагону. Все молчали, понимая, что завтра они сами могут оказаться в таком положении.
– Братцы всё! – с облегчением выдохнул солдат. – Выкиньте фуражку в окошко.
Ночью жара спала, стало прохладнее, ноги затекали от неподвижности и становились ватными. Через несколько часов вагон затрясся и остановился. Открылись двери, пленным приказали выходить на построение. Три человека не выдержали нечеловеческих условий и остались лежать на полу в навозе.
Лагерь военнопленных разместился в больших бараках, опутанных колючей проволокой. Зеленой травы на территории не было, а только черная, вытоптанная обувками пленных земля.
Холодное и вонючее утро в бараке. Василий с трудом поднял с нар голову. Полчища вшей покрыли все тело, ползали по щекам и лбу. Пока обитатели барака спали, он снял нательную рубаху, тряхнул ее и на пол полетели гнусные твари. Снял гимнастерку, вывернул на изнанку рубаху, вычистил все швы и рукава, снял кальсоны и повторил все сначала. Уже одеваясь, услышал зычный звон молотка о рельсу. Это подъем. Зашумел, заволновался десятками охрипших голосов барак, пленные вышли на построение.
Не успели похлебать баланды, как зарычали конвоиры:
– Лос,лос, шнель, шнель, – беря на изготовку винтовки.
Партиями по тридцать человек уводили пленных на песчаный карьер. К карьеру подходили рельсы, на которых стояли открытые платформы. В них тачками возили песок, доверху нагружая платформы. Вечером паровоз увозил их, а взамен пригонял пустые.
После работы, возле кухни выстраивалась очередь за получением хлеба, к этому времени готова была баланда. Повар быстро нырял черпаком в котел и выливал содержимое в подставленные котелки. У первых одна вода, но и это хорошо, ибо у последних либо густо, либо пусто. Коли промедлишь в очереди, то и не хватит баланды, с пустым брюхом спать будешь. Вот и торопится Василий в очереди, дабы похлебать хот какой-то теплой жижи, заедая черствым хлебом. Да и силы на завтрашний день накопить надо, тачки возить, не языком болтать. Никогда еще в жизни не доводилось ему есть такую баланду. Дома собаке бы даже не налил такого, а тут самому приходится хлебать, да еще и в очереди стоять.
Душно в бараке. Тяжело дышат спертым воздухом пленные, глотки пересохли от нехватки воды. Вдруг заболел Иван, началась дизентерия. Он совсем ослаб, перестал есть хлеб и баланду. У него уже накопилось несколько паек черствого хлеба, аккуратно сложенные под бушлатом, служившим подушкой.
Василий обеспокоенно спросил земляка:
– Брюхо болит?
На него смотрели серые бессмысленные не моргающие глаза, рот полуоткрыт, белые губы растрескались до крови. Конопушки на его худом и бледном лице стали более выразительными.
– Не чую ничего, – прошептал Иван, скребя ногтями, ежик рыжих волос. – Тошно мне и кусок в глотку не лезет.
– Надо хоть червячка заморить, а то сдохнешь! – стал убеждать его Василий. – Ведь завтра с утра батрачить надо идти.
Он сунул руку под бушлат, достал кусок хлеба, стряхнул пальцами вшей, подул на него ртом, с шумом выгоняя из себя воздух, протянул Ивану. Весь оставшийся вечер он тщательно следил, чтобы земляк пережевывал ссохшийся хлеб.
Работали пленные двенадцать часов в сутки, без перерыва на отдых. За каждый отработанный день им платили символическое жалование по 20 копеек.
Усталый и обессиленный Иван, выронил на землю лопату и с трудом опустился на камень.
Тут же к нему подошел конвоир и с силой ударил палкой по спине. Иван застонал, но не смог подняться. Тогда конвоир ударил его еще несколько раз. Бросив палку, снял со спины винтовку и передернул затвор. Видевший это Василий, подбежал к Ивану и схватив его за гимнастерку, поднял с камня и делая примирительные знаки рукой конвоиру, поднял с земли лопату и повел пленного ближе к платформе.
– Эть, еще немного и отмучился бы грешный, – приводил его в чувство Василий.
– Васька…– нараспев протянул Иван. – Фатит, я больше не выдюжу.
– Не базлай окаянный, хочешь сдохнуть тут в немчуре?
– А я уже и сдохнуть согласный, – не сопротивлялся Иван, еле шевеля языком.
– А давно ли гуторил, что ты Эрзянин, так чего ж раскис, нюни распустил, воюй за свою жизнь.
Иван тяжело вздохнул, поднял глаза и посмотрел в лицо Василию. Он хотел что-то ответить, но молча потянул на себя черенок лопаты и пошел копать песок.
Несмотря на то, что на фронтах шли затяжные бои, почтовое сообщение работало бесперебойно с той и другой стороны. Василий с Иваном написали письма домой, из которых родные узнали об их нелегкой судьбе. Вскоре обрадовались ответным письмам.
Дрожащими пальцами Василий развернул серый листок бумаги. Письмо, которое получил, было орошено слезами матери, так что на нем остались пятна. Мать благодарила Бога и радовалась, что сын жив. Она писала, что жизнь в Черемушке идет своим чередом, лошадей изъяли на войну, поля пахать и обрабатывать не на чем. Отец с младшими братьями – Егором и Тарасом управляются по хозяйству. Хлеба сеять стали меньше и тот заставляют продавать в волостное управление.
У Василия пересохло горло, тоска разрывала грудь. Воспоминания прошлой жизни разгорелись в его воображении. Перед глазами поплыла его деревня, дом, густые деревья за поскотиной, посреди улицы утопающей в белоснежных кустах цветущей черемухи в луже стоят телята, лежат свиньи. Откуда – то доносится наигрыш гармони и веселая песня. «Сколько работы сделали бы мы с отцом, если бы не война. Вдвоем оно всегда сподручнее лес пилить и пни корчевать. И пашни больше напахали и хлеба посеяли и скотины развели». Но его мысли и сердце, недолго задержались на этих воспоминаниях. С прежней силой барачная жизнь накрыла его с головой.
Через некоторое время, Иван пришел в себя. В один из вечеров, перед самым отбоем, Василий придирчиво посмотрел на своего друга:
– Смотрю ты уже одыбал и здоровье как у коня. Может, сорвемся до дому?
– Вася, а как мы без припасов в такой дальний путь двинемся?– забеспокоился Иван.
– Была бы вода, а харчи за всегда отыщем, рассудил Василий.– Сейчас урожайная пора, яблоки, груши в садах поспели, не пропадем.
– Ну тогда лады.
Темной ночью они пролезли под колючей проволокой и незаметно от охранников ушли из лагеря. Всю ночь крадучись шли через какой-то лес, но потом остановились в нерешительности, перед ними была широкая река.
– Куды дальше? – тревожно спросил Иван.
– Как гуторит мой тятя, утро вечера мудренее, а покуда давай подремлем.
Беглецы повалились от усталости на землю и вскоре заснули. Проснувшись, увидели на том берегу дома, сплошь покрытые соломой. Вдоль них двигалась повозка. Оглядевшись, заметили на этом берегу выше по течению, на скошенной поляне, среди копен сена одинокий хутор. Решили подойти и разжиться чем-нибудь съестным, но наткнулись на военных и были схвачены.
Разгулялись сапоги по двум скрюченным телам. Били военные спокойно, расчетливо и методично. По животу, по голове, по груди.
Василий упал вниз лицом, закрыл голову ладонями и завыл от взыгравшейся злобы, боли и бессилия. Захрипел, застонал и вскоре затих. Их привели в лагерь. Здесь экзекуция повторилась. Конвоиры сначала натравили на них собак, потом били сапогами, прилюдно, чтобы другим неповадно было.
Очнулся Василий от того, что кто-то облил его холодной водой и взяв за руки, волоком потащил по земле. Тяжело громыхнули железные двери, брякнул засов, стихли шаги. Стало темно и холодно.
Одним не заплывшим глазом Василий взглянул на синюшное лицо Ивана, который часто моргая, смотрел на него, вероятно соображая, где они? Потом тихо прохрипел:
– Мы что, в могиле?
– Да нет, покуда в карцере, – Еле ворочал разбухшим языком Василий. Плечо нестерпимо ныло от тупых ударов кованых сапог, изо рта текла кровь вперемежку со слюной.
– Ай-я-яй, я уже в мечтах дома был, – тяжело вздохнув, осипшим голосом простонал Иван.
– Видно грешны мы с тобой, сколько человеческих душ загубили? Вот нас Бог и наказал.
– Об чем ты говоришь? Ведь это война, мы во врагов стреляли. Если бы мы их не убивали, они бы нас убили.
– А для Бога мы все одинаковы, что кайзеровцы, что русские – все люди, все живые, – Василий от напряжения тяжело задышал. – Нам как-то надо выжить, обязательно выжить. Он протянул земляку руку. Иван крепко сжал ее своей жилистой кистью.
– Теперича надо вставать Ваня, земля холодная, не дай Бог захвораем, совсем пропадем.
Два дня их не беспокоили, а на третий конвойный принес баланды и хлеба. Через десять дней карцерное заключение закончилось.
Опять потекли монотонные лагерные дни. Стихла боль от неудавшегося побега, но в душе гнездились отчаяние и злоба на неоправданные надежды, а тоска по дому была все сильнее и сильнее.
Наступила очередная весна, на одном из построений Василия, Ивана и еще десяток человек фельдфебель выкрикнул из строя. Отвели к коменданту лагеря, который объявил им, что они направляются на работу в частное помещичье хозяйство.
Голое, вытоптанное коровами поле тянулось вдоль дроги. В дали, возле леса виднелась черная полоска вспаханной земли. Не высокий круглолицый немец одетый в военную форму, подвел их к плугу, лежащему возле вспаханного поля. К которому были привязаны сыромятные вожжи.
Иван, дернув Василия за рукав и заглядывая ему в лицо, испуганно спросил:
– Я тута не понял, на нас что, вместо скотины пахать будут?
– Сам не видишь что ли? – раздражаясь, ответил Василий.– А не один ли хрен, что песок на платформу грузить, что плуг таскать, у них все равно для нас другой работы нету.
И уже через несколько минут, оба сослуживца и вместе с ними еще десять человек крепко сжимая в руках сыромятные ремни перекинутые через плечи тащили плуг вместо рабочего скота. Целыми днями они пахали пашню, а шедший за плугом немец подгонял их бичом. Что бы пленные не убежали, на ночлег их приводили в лагерь.
Сидя в темном полумраке лагерного барака, изнемогая от усталости, Иван чуть не плача жалобился другу: – Моченьки нет у меня больше Вася, таскать по полю эту железяку. Как со скотиной с нами обходятся, а жратва скудная – одна баланда. Мы что трехжильные?
– Верно ты гуторишь, мы с тятей на пахоте своего коня и то жалели. Три борозды пройдем и роздых ему давали. А тут без продыху день напролет горбатишься.
– А что им, этим подлюгам, жалко нас что ли? Сдохну я, так им в радость. Все одним русским солдатом меньше будет.
– Но ты паря не раскисай, – одёрнул его Василий. – Выдюжи. Как у нас в деревне гуторят, на терпении и мир божий держится. Знаешь, как мне хочется домой вернуться? По улице своей пройти, отца и мать увидеть. Вот поэтому и не ною, а терплю, сжимаю зубы от злости и унижения, но терплю.
– Я тоже хочу домой. Все сны в последнее время только о доме, – нисколько не стесняясь сослуживца, захлюпал носом Иван.
– Значиться так, когда на войну уходили, мы с тобой с чистыми помыслами, за веру, царя и Отечество воевать хотели, за други своя живот положить. А оно вон как случилось? Повоевать толком не успели и в плен попали. Не этого я хотел.
– Ой, ей, ей Вася, – замахал руками Иван. – А кто ж этого хотел? Даже в самом страшном сне не могло мне присниться, что такая жисть у меня будет. Иногда думаю что лучше бы было? Такая жисть или пуля в лоб в окопе от кайзеровца?
– Не гневи Бога Ваня, он нам жизнь подарил, а многие наши товарищи уже давно землю парят.
Вскоре из газет узнали, что в России царь от престола отрекся, потом революция свершилась.
В связи с новыми событиями, в лагере начались побеги и охрана перестала искать беглецов. Глядя на это, Василий с Иваном решились снова бежать. Раздобыли мешок, в него уложили котелок, чтобы в пути кипятка согреть. Стали экономить хлеб, складывая его туда же.
И однажды ночью, они крадучись стали пробираться из барака к колючей проволоке ограждения. Проползли под ней, по набитой дорожке предыдущими беглецами и медленно стали продвигаться к лесу. Им казалось, что они ушли не замеченные, но не тут -то было. На самом краю леса часовой с вышки открыл по ним стрельбу.
Лавируя между деревьев и заслоняясь руками от хлеставших по лицу веток, бежали они без оглядки. Василий отчетливо слышал, что стрельба позади них была все глуше и глуше и вскоре затихла.
Шли уже несколько часов, в основном лесом, озираясь проходили поляны. Деревни и усадьбы обходили стороной. Выбившись из сил, упали на траву. На опушке леса стоял сарай, в нем редко кудахтали куры. Василий осторожно открыл дверь и зашел внутрь. Своим крестьянским чутьем он пытался понять, где искать гнезда? В деревянной отгородке в утоптанной соломе нащупал три яйца, чуть дальше еще два. Куры стали беспокоиться, и кудахтать, очнувшийся от сна петух вдруг громко закукарекал. Василий не стал больше беспокоить взволновавшийся курятник и быстро вышел на улицу, заперев на засов дверь. Поднявшись по лестнице наверх, и устроившись на соломе, мужики с наслаждением пили сырые яйца.
– Таких вкусных, я сроду не ел, – с явным удовольствием облизывал губы Иван.
– Вкус дома. У меня тятя всегда яйца сырые любил, а я вот нет. Капризничал. Сейчас бы еще десяток выпил, да нету.
Они зарылись в овсяную солому и заснули.
Василий проснулся от какого-то шума. Солнце поднималось над горизонтом, освещая верхушки раскидистых деревьев. Иван лежал на спине и тяжело дышал. Осторожно тронул его за плечо и приставил палец к губам.
– Тссс…
– Что такое? – спросил глазами напарник.
– Там кто-то ходит.
Василий осторожно подполз к краю настила и увидел внизу двух подростков. Один набирал в мешки сено, другой собирал в курятнике яйца. Краем глаза Василий пытался разглядеть через открытую дверь, где там еще находились куриные гнезда. И вдруг Иван сильно закашлялся. Один из подростков в серой рубахе и сапогах бросил взгляд вверх и испуганно крикнул.
Василий понял, что он спрашивал кто здесь?
Подростки, увидев чужих людей, не сговариваясь, выбежали из сарая и побежали в сторону дома.
– Ванька, бежим! – крикнул Василий. – Иначе нам крышка.
Быстро спустившись вниз по лестнице, они пулей выскочили из сарая и бросились к лесу. Уже у первых деревьев, оглянувшись, Василий увидел, как размахивая шашкой, за ними на лошади мчался всадник, а следом бежали мужики. У одного он приметил винтовку, а больше разглядывать, не было времени. Они побежали вглубь леса, пытаясь найти там спасение. Выбившись из сил и тяжело дыша, Василий вновь оглянулся:
– Вроде никого нет.
– Ежели бы не вчерашние яйца, – прохрипел Иван, – никуда бы мы не убежали.
Но вскоре им опять послышался треск кустарников, и донеслись крики преследователей.
– А где же всадник? – растерянно спросил Иван. – Неужели нам удалось запутать свой след в лесу.
– Тогда пошли скорей! – скомандовал Василий, и они быстрым шагом двинулись дальше.
– Глянь болото, – растеряно выдохнул Иван. – Я вижу кочки.
– Давай к болотине,– сказал Василий. – Это же наше спасение.
– Зачем в топь – то лезть, опасно же?!
– Рискнем, авось повезет, иначе нам от них не оторваться. Силы не те.
Василий быстро отыскал глазами подходящую палку и повернувшись к Ивану, сказал:
– Вот и сляга нашлась, – иди за мной след в след.
Под ногами зашевелилась земля. По зыбкому дерну шли на авось.
– Теперича бы не провалиться! – стучала одна мысль в голове Василия и он пытался продвигаться вблизи редких кустов.
Оглянувшись, вновь увидел силуэты людей.
– Ложись! – прохрипел он и упал в сырой мох. – А вот и всадник объявился.
Верховой в черной куртке на сером коне двигался по закрайку леса вдоль болота отдаляясь от беглецов.
– Обманули-таки мы его. Слава Богу, пронесло, – прошептал Иван, стряхивая мох с головы. – Надо бы вставать, а то дюже мох сырой и холодный.
– Покуда лежи! Еще не время. Видишь людей?
– Где?
– Прямо в нашу сторону смотрят
– Неужто выследили? – ужаснулся Иван.
На краю болота внимательно вглядываясь вдаль, стояли два парня.
В одном из них Василий узнал подростка в серой рубахе и сапогах.
– Во курвы, принесла же вас нелегкая, – пробормотал в отчаянии он.
– Ты глянь, как по сторонам-то зыркают, – тревожно прошептал Иван. – Значить потеряли нас.
Немного постояв, подростки пошли в их сторону.
– А что Васюха одолеем мы их если на нас попрут?
– Не знаю, но у нас другого выходу нет. От них не убежишь. Да и они уже совсем рядом. Слухай, что я тебе скажу. Я на себя беру того, что повыше, а ты бросайся на того в серой рубахе.
– А что я с ним делать буду?
– А что хошь, хоть зубами в горло цепляйся, а одолей. Как в Алчедате тогда. Если бы я не вмешался, удавил бы парня.
Вдруг они услышали громкий крик, вдали показался всадник.
– Опять этого черти принесли, ходит зараза кругами, – отчаянно прохрипел Иван. – Хана нам Васюха.
Василий от бессилия и злобы закрыл глаза и опустил лицо в сырой, холодный мох: «Неужели это всё? Опять лагерь, бесконечные побои, травля собаками и ужасный мрак карцера». Он стал про себя читать Отче наш. Читал и читал, тяжело вдыхая сырую прелость мха.
Всадник еще раз, громко окрикнул парней и махнул им рукой, чтобы шли к нему. Те, повернувшись, быстрыми шагами двинулись в его сторону.
– Ой Вася, только до дому доберусь, в церкви свечку поставлю и неделю молится буду Николаю Угоднику. – Радостно с облегчением, выдохнул Иван.
– Василий поднял голову и увидел удаляющихся от них людей:
– Слава тебе господи, ушли.
3
После этого случая, друзья стали осторожными, шли только ночью, а днем забирались в густые заросли кустов, таясь от людей. Две недели шли они по чужой земле. И вот на пути им встретился очередной хутор. Усадьба мирно засыпала, в тусклых окнах отсвечивался свет от керосиновых ламп. Рядом с усадьбой стоял колодец. Во дворе лежали коровы и мирно жевали жвачку. Недалеко от них за плетнем стояли лошади.
– Догоняй, тихо проговорил Василий и поманил напарника к себе.
– Фсё, Вася, фатит, я больше не могу, – взмолился Иван, вытирая пот с лица.
Иван замолчал, опершись рукой на слягу и тяжело дышал.
– Судя по всему, – рассудил Василий, – это усадьба помещика. Вона сколько скотины во дворе.
– Может хлеба попросим? – севшим голосом предложил Иван. За время побега, он сильно исхудал и обессилил. Вот и сейчас ему было безразлично, кто живет в этом доме, только бы не военные. Все его мечты были о еде.
Рядом с большим домом, стоял дом поменьше, с соломенной крышей и двумя окнами. На окнах висели серые занавески.
Василий постучал в окно.
Изнутри донесся женский голос.
– Пани, – негромко, стараясь не спугнуть, произнес Василий, – вы по русски гуторите ?
В доме заскрипели половицы, занавеска раздернулась и в окне появилась женщина с распущенными волосами. В отблеске лунного света стало видно, что это молодая девушка с румяным лицом, но заспанными глазами.
– Ви звитки? – (вы откуда?) – испуганно спросила она.
– Мы из плена убежали, – тихо произнес Василий, не отрывая глаз от незнакомки, – вы русский понимаете?
– Разумем трохэ,
– Ради Христа, дайте нам малость хлеба.
– Я тут не господиня, я роблю у пана. Вин живе в том доме. – Она указала рукой на соседний большой дом.– Зачекайте до рассвета, я вам винесу хлиба. Можете в лесу почекати, а можете он тому сарае прилечь.
– Военные на хуторе есть? – дрожащим голосом спросил Иван.
– Не, немая. Идите, а то ще кто побачит вас.
Беглецы отошли к сараю. Василий глядел на Ивана, на его избитые в кровь ноги. Внутренним чутьем он понимал, что дальше его товарищь идти не сможет. Да и сам он тоже был на пределе человеческих сил. Беглецы забрались в солому, уютной и мягкой показалась им эта постель. Только ныло уставшее от бесконечной ходьбы избитое, истерзанное тело.
Проснулись от громкого и требовательного крика: «вставак, виходжи!»
Василий вскочил по привычке, вспоминая лагерное утро. Но это был не лагерный барак, а сеновал. Солнце поднялось высоко, внизу ходили куры, индюки, мычали коровы. Против них стояли три здоровых мужика, двое с вилами и один с винтовкой. Рядом стояла белокурая девица. В ней он узнал ночную незнакомку в окне.
– Хто таки? – громко спросил невысокий мужик в белой рубахе, темных шароварах и начищенных до блеска сапогах
Наверное, хозяин, – подумал Василий. Его так вымотала дорога, что от усталости, навалившейся на него, он был готов ко всему.
Местный помещик выслушал беглецов и узнав откуда они, с любопытством спросил:
– Так ви з Сибиру?
Василий согласно кивнул головой.
– А мати у тебе е?
– Мать есть и тятя есть, ждут когда с войны вернусь.
– Це там у холодному краю?
– Да в холодном краю.
– Чув я про вашу Сибир, – с пониманием сказал хозяин, – тильки ви зараз туди не пройдете. Там попереди войска стоят, вас сразу схватят, дивись чего и расстреляють. И прощай мати тогда.
– А вас що туди сослали? – спросил мужик с винтовкой.
– Нет мы сами поехали, – глухо проговорил Василий. – Земли вольной захотели, вот по переселению и поехали.
– Ну и як дали вам землю?
–– Сколько могли распахать, столько и брали, – отозвался стоящий рядом Иван.– Земли у нас хорошие, хлеб богато родит. Лесу много, пушнина есть, золото в таежных ручьях найти можно. Надо только работать, не лениться.
– Та ну, – криво усмехнулся мужик, опершись на вилы.
– Вот тебе! – Иван осенил себя знамением.
– Вам до дому без моей допомоги не добраться, – сказал хозяин, – работать вмиете?
– Об чем гуторить, в деревне родились и выросли, – почувствовав доброе расположение к ним, захорохорился Василий.
– Тоди оставайтесь, с хозяйством мени допоможете, а там видно буде, – рассудил хозяин, – тим более твой товариш не ходок вже.
Во дворе поставили стул, Агнешка. так звали девушку принесла ножницы и зеркало.
Василий поглядел на себя и ужаснулся:
– Как же ты нас не испугалась таких заросших и страшных?
Агнешка засмеялась, а хозяин сказал:
– Я скильки бачил беглых людей ни один красиво не виглядев. Ну а вас привидем в нормальний вигляд, – немного помолчав, продолжил. – Звуть меня Кшиштов Полюська.
Пока беглецы стриглись, вокруг них бегал мальчик. Из-под синего картуза, выбивались пряди светлых кудрявых волос.
Неожиданно он подбежал к Василию и глядя прямо в глаза, спросил:
– Ти разбийник?
На что Агнешка с иронией ответила:
– Разбийник.
– Мальчик с испуганными глазами отбежал в сторону.
– Эть что за хлопец? – полюбопытствовал осмелевший Василий.
– Ежи, – панський синок.
– Наследник растет?
– Ну так.
Закончив стрижку, Агнешка уперла руки в бока и приободряюще сказала:
– Ну що красавцы, теперь йдите геть пид тот навис – бриться, мыться. Там вода в корити налита.
– А с этим что делать? – Василий показал на свои лохмотья.
– Я принесу вам новий одяг, а цю спалите.
В конюшне была небольшая кладовка без печки, там их и поселили.
Василий огляделся, в грязной, необжитой каморке, худо освещенной сальным огарком, на столе стояла деревянная чаша, глиняный горшок. На земляном полу в углу возле стены, на кирпиче стояла мышеловка, рядом стеклянная бутылка, закрытая пробкой, сделанной из газеты.
– А це вам лижка, – засмеялся худой, высокий работник в высоких ботинках и бросил на пол охапку ржаной соломы.
– А что? – обрадовался Иван. – Вольготно пристроились. – Даже на душе радостно стало, не то что давеча было.
Гречневая каша с молоком и краюха ржаного хлеба, показались Василию необыкновенно вкусными. После еды почувствовал себя лучше. Повеселел и Иван, он не знал, как благодарить добросердечную Агнешу.
– Послушай красавица! – улыбнувшись спросил Василий, нисколько не пытаясь обидеть девушку. – А ты зачем про нас хозяину сказала? Ведь обещала молчать.
От неожиданности, она оторопела, молча сполоснула в рукомойнике руки, вытерла их о полотенце, поправила рукой косу. И подперев руками свои худые бока, взглянула прямо в глаза Василию:
– Та вас же дурней пожалела. Ну принесла б я вам хлиба, а дальше що? Куди вы пишли? А так пан у нас добрий, хлопцив на хуторе не осталось, кого на вийну забрали, кого вбили, работать не кому стало. У пана ще поля не прибрани стоят.
4
Всю осень работали в полях, убирались в коровнике. Пан не обижал кормил хорошо, но и работой загружал вволю.
Где-то за сотни верст, отгороженных дремучими лесами и топями непроходимых болот, была их страна. Новая страна, уже с другими порядками и законами.
Работа спорилась в руках сибиряков, Василий даже соскучился по ней. После вывозки тачек с песком и жидкой баланды, жизнь на хуторе казалась вполне благополучной. Убрали рожь, овес. Отремонтировали к зиме сарай.
Вечером, развалившись на солому в углу кладовой, Иван Елагин глядя сытыми глазами в потолок, сказал:
– А что Вася, уж шипко хорошо тута, не то что в лагере. Уходить даже не хочется.
Василий, снимая сапоги уничтожающе глянул на него:
– Тьфу на тебя, совсем сдурел! Мне тоже по нраву панские харчи, так что теперича на кусок хлеба Родину променять? Не позорь Эрзянский род.
– Да я так, к слову, пошутил, – пытался оправдаться Иван.
– Домой надо пробираться, к отцу, к матери, братья меня ждут. Чем быстрее, тем лучше. А ты тут шутки шутить вздумал.
– Меня тоже ждут, – пытался оправдаться Иван, – на войну уходил младшему брату Степке год был, теперь уже большой, наверное.
Стало припекать солнце, готовились к посевной. Ремонтировали плуги, телеги. Во двор вышел хозяин, с газетой в руке и громко стал читать: «3 березня 1918 року в мисти Брест-Литовск представниками радянской России и Нимеччини, подписан сепаратний мирний договир. Пидписанний мирний договир забеспечил виход РСФСР из Першой мировой войни».
Хозяин перекрестился и тихо сказал:
– Ну ось и до миру дожили.
– Слава тебе господи! – перекрестился Василий. – Теперича и домой возвернуться надежда появилась.
После заключения мира в хутор стали возвращаться демобилизованные солдаты. В работниках теперь особой нужды не было.
Вечерами Василий садился у плетня рядом с лошадьми и в сумерках холодного вечера над усадьбой разносилось:
Ой, при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
И дальше уже двумя голосами вместе с Иваном:
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
Эй, ты, гуляй, гуляй, мой конь,
Пока не споймаю,
Как споймаю, зануздаю
Шёлковой уздою.
– А я Вася до тебя таких песен сроду не пел, – тоскливо сказал Иван. – У нас в селе другие песни поют.
– Эть какие же?
– Вирев молян, чувто керян, сока теян, – бодро затянул Иван. – Сока теян, пакся сокан, кансть мон видян.
Он замолчал и опустив голову задумчиво смотрел на пожухлую траву.
– Я не могу сообразить, о чем ты поешь? – серьезно без усмешки сказал Василий.
– А что тут понимать, все просто:
Пойду в лес, дерево срублю, соху сделаю,

Соху сделаю, поле вспашу, семена я посею…
– Хорошая песня, – согласился Василий.
– А отчего так Вася получается, – выразил недовольство Иван. – Я понимаю, о чем твоя песня, а ты мою уразуметь не можешь?
– Так я ее в первый раз слышу, я ведь родился и вырос на Черниговщине,
откель я мордовские песни знать могу?
– А мой дед из Пензенской губернии, задолго до вас в Сибирь пришел. Еще
чугунки тогда не было, на лошадях добирался. Вот с тех пор мы и живем в
Николаевке.
Что-то перевернулось в душе хозяина, жалко стало ему сибиряков из далекого снежного края. Однажды вечером он объявил им, что завтра они вместе с ним поедут в городскую комендатуру.
– Я там вже був и с комендантом договорился, сказав, що ви росийские полонени и согласно укладенного мира между Россией и Нимеччиною вас необходимо видправити в Россию или як у вас там тепер – РСФСР.
Василию не верилось, что пришел конец их мытарствам на чужбине и они смогут уехать домой.
Хозяин курил трубку и наслаждаясь табаком продолжал:
– Я сказав, що ви робили у мене все время. Вин допоможе оформити вам необходими документи.
Утром Кшиштов надел праздничный костюм, велел прислуге собрать котомку с продуктами, своим работникам в дорогу. Прощаясь с Агнешкой, Василий не скрывая радости, пожал ей руку. Она в ответ, скромно улыбнулась и опустила свои большие глаза в землю. Они с Иваном сели в тарантас и вместе с хозяином поехали в комендатуру. Всю дорогу до города, перед ним стояли грустные глаза Агнешки. Ему даже показалось, что она была не очень-то рада, что они уехали с хутора.
Его мысли перебил Иван, толкнув локтем в бок:
– Я на такой телеге первый раз в жизни еду. Плавно, как на лодке по воде, а на нашей пока из дома до поля доедешь, все кишки растрясешь.
– А ты что, когда усаживались, не чухнул, что она на рессорах? Такие телеги у нас зовут тарантасами. Я в Мариинске видел такую.
– Об чем ты говоришь, я ничего не соображаю в этом деле.
– Значиться так, если Бог даст, доберусь до Черемушки, такой тарантас себе сделаю и тебя даже прокачу.
– Фсё Вася договорились, – засмеялся Иван, – царапая пальцами лысую голову.
В комендатуре им выписали документы и отправили в пункт сбора пленных.
И через несколько дней, они уже ехали в поезде в новую Россию и не переставали, удивляться поступку Кшиштова – этого благородного человека.
В дороге узнали из газет, что в Германии произошла революция, в стране началась полнейшая анархия, германский император Вильгельм убит.
5
Дорога в Сибирь лежала через Москву. Сибиряки были наслышаны о столице, но наяву в ней ни разу не были. По приезду в Столицу, пленных направили в центральную коллегию по делам пленных и беженцев. Заполнили регистрационные карточки, получили денежное пособие. Комиссар, так называли человека в кожаной куртке и кожаной фуражке, над козырьком которой блестела красная звездочка, предложил Ивану лечь на несколько дней в распределительный госпиталь в Замосквореченском районе.
– Нет. Нет, – запротестовал тот. – Как же я без Васи, он домой поедет, а я тута отлеживаться буду?
– Таааак, и откуда же вы такие будете? – поинтересовался комиссар.– Внимательно оглядывая их.
– Томская губерния, Мариинский уезд, – отрапортовал Василий.
Комиссар задумался:
– Вы домой, наверное, еще не скоро попадете, – и поднявшись со стула вышел.
Василий пожал плечами, не понимая происходящего. Комиссар тут же вернулся и пояснил:
– Новониколаевск освободили от колчаковских войск, наша доблестная 5-я армия подходит к Красноярску. Так что ближайшим эшелоном отправим вас домой, ждите.
Выйдя из учреждения, они пошли по городским улицам, в надежде что-нибудь купить на гостинцы родным. В стране шла гражданская война, в Москве было много военных, с непонятными знаками различия. Улицы были завалены снегом, дворники подметали дворы, и больше ни до чего им не было дела. По Тверской, минуя сугробы грязного снега, степенно цокая копытами проезжали повозки с извозчиками. Им даже повезло увидеть диковину – легковой автомобиль, проезжавший мимо. Стоял февраль, морозы спали, но дули холодные ветра. Все население города страдало от голода и холода.
Продукты в магазинах отпускались по карточкам и то только тем, кто работал на предприятиях и в учреждениях. Один из солдат посоветовал сходить на «черный рынок», который располагался неподалеку и там купить подарки домочадцам.
– Эть там, наверное, все в три дорого? – спросил Василий.
– Конечно, не дешево.
– Тута мы все свои деньги спустим, – заволновался Иван. – Милостыню бы просить не пришлось в дороге?
Раздосадованный Василий, потрепав Ивана по плечу, сказал:
– Нас уже ничем не испугаешь, мы ко всему привычные, но как ты гуторишь, чтобы не просить ради Христа, лучше пошли брат в барак, там хоть обедом накормят и спать есть где.
Долго ли ехали, коротко-ли, но все таки друзья-сослуживцы добрались до Мариинска в марте 1919 года. Над зданием вокзала развивался красный флаг.
Спросили у дежурного милиционера, как добраться до уездного исполнительного комитета.
– Вон идите по улице и там по правой стороне увидите красный флаг, так туда и заходите, – добродушно разъяснил он.
– Слышь Вася, – усмехнулся Иван, когда отошли от милиционера, – везде красные флаги. Уезжали на войну, царская власть была, а приехали, наша власть – крестьянская.
– Не крестьянская, а диктатуры пролетариата, – возразил тот.
– С чего ты взял?
– Так в газете было написано.
По городу сновали извозчики, многие дома были забиты досками. Грязный снег вперемежку с лошадиным пометом лежал на обочинах.
В комитете зарегистрировали теперь уже бывших военнопленных. Комиссар с худым и бледным лицом в выцветшем френче, поздравил их с возвращением на Родину и объявил, что с губернии поступило распоряжение об оказании содействия военнопленным по доставке до дома. Он надрывно откашлялся в кулак и продолжил:
– Согласно этому распоряжению, за счет военного ведомства вас бесплатно доставят до Верх-Чебулы. А там вам дадут подводу и доставят до места, только за отдельную плату.
На подводе ямщик предложил им переобуться в валенки и выдал каждому по шубе и по доброму улыбнувшись, сказал:
– Так новые порядки обязывают перевозить бывших пленных.
– Это с какой стати? – насторожился Иван.
– Что бы от холода вас сберечь.
– Вот видишь брат, – заулыбался Василий, надевая шубу. – Дожили, что и к нам человеческую заботу, проявлять стали.
– Теперь хорошо заживем Вася, не зря столько лет страдали. С добром нас родная земля встречает.
– Хватит лясы точить, – заворчал недовольно ямщик. – Ехать надо, дорога дальняя еще наговоритесь.
Когда добрались до села Верх-Чебулы и распрощались с ямщиком, Иван воспротивился своему товарищу:
– Че-то я Вася не хочу брать подводу, на кой деньги – то зазря спускать, пошли домой пешком.
В ответ Василий засмеялся и, стараясь не обидеть его, согласился:
– Теперича торопиться некуда. Война для нас закончилась. Нам что привыкать, пешем-то? Пошли! Тем более у нас с тобой остался один солдатский переход и мы дома.
– Да Вася, я столько лет на лагерных нарах мечтал пройти по этой дороге к своей Николаевке. И вот моя мечта наконец-то сбылась, да и твоя тоже.
Дойдя до Усманки, остановились на перекрестке дорог, обняли друг друга.
– Вот и фсё Вася, – почти пять лет бок о бок прожили вместе, в печали и заботах.
– Слава Богу, хоть живыми вернулись, – радостно ответил ему Василий, похлопывая сослуживца нежно по плечу. – Увидимся еще.
И повернувшись, быстрым шагом пошел в гору в сторону Черемушки.
Вскоре показалась деревня. Вдоль речки, словно приземистые грибные шляпки, тянулись крытые тесом дома. Трудно досталась эта деревня тем, кто сейчас жил в ней. Кто строил ее почти два десятка лет. Еще мальчишкой, пришел он сюда с отцом и матерью в бескрайние просторы тайги Кузнецкого Алатау. Он шел по улице и все примечал, все вглядывался в каждый дом и все еще не верил, что идет по своей деревне. Ему казалось, что он вечность не был здесь. Прошел мимо двух смолистых бревенчатых домов, с широкими окнами, стоящих в окружении молодых елей. Они стояли особенно и солидно. Улица немного повернула влево и он увидел свой дом. Сердце трепетно забилось в груди. Боже мой, сколько минуло лет. Он стоял перед окнами, перед калиткой. Он представил, как сейчас выбежит мать и с криками «Сынок!», заплачет и сквозь слезы запричитает: – Где ж ты так долго был, я тебя заждалась.
Дома его встретили отец и братья. Много слез радости было, редкий солдат возвращался в деревню живым. И только мать не дождалась сына, умерла прошлой весной от сердечного приступа.

Глава 2
1
Василий проснулся рано, еще только чуть забрезжил рассвет. Наверное, проснулся оттого, что скорее хотелось начать ту жизнь, которой он жил раньше до войны, где все было понятно и ничто не могло изменить привычного размеренного ритма крестьянской жизни, с которого начинался обычный рабочий день.
Надев шинель и шапку, обув отцовские калоши спустился с крыльца на землю. В ограде мирно спали овцы, за стенами курятника запел петух. Василий несколько раз глубоко вздохнул сырого морозного воздуха, пахнущего весной, которая уже наступала зиме на хвост. Опершись руками на верхнюю жердину изгороди, он неотрывно смотрел на темнеющий лес за речкой, на облака, освещаемые лучами восходящего солнца.
– Кому это тут не спится? – послышался хриплый голос отца.
Василий вздрогнул, встряхнув головой, как бы освобождая ее от прошлых воспоминаний:
– Много раз, там в Германии, перед глазами всплывала эта картина! Прошло столько лет, а ничего не изменилось – та же речка, лес, облака.
– А чему тут меняться-то, – проворчал Юда, – если бы не империалистическая и не гражданская, мы бы как в раю жили. Он внимательно посмотрел в глаза сыну, – а ты вижу паря приустал-то от чужбины. Долгонько не был дома, вишь как возмужал да и вона проседь появилась. Видно хватил горюшка с лихвой?
– Да уж, не сладкая жизнь на войне была, – усмехнулся Василий. – А в плену – так и вспоминать не охота. Только немного радости и было, когда у пана Кшиштофа батрачили.
– А что это за пан?
– Как – нибудь потом расскажу, – отмахнулся Василий и глядя в даль на темно-зеленые горы продолжил, – я вот, что думаю тятя, чтобы после всех унижений и передряг, всего прожитого, душу в порядок привести и успокоиться – надобно в церкву сходить.
– Правильно гуторишь сынку, – поддержал его Юда, – ничто акромя церкви не может дать успокоение душе. Сходи в Николаевку, помолись, свечи зажги.
Деревня начала оживать: где-то в конце улицы ударил кнут пастуха, затявкали собаки, заговорили соседские женщины, управляясь с хозяйством.
Василий вышел за ворота, мимо проходил высокий мужик.
– Васька, ты? – громко крикнул он.
– Я! – отозвался Василий, узнав своего друга детства Гришку Лосева.
Был он невысокого роста, худощавый, с кучерявой головой и козлиной бородкой.
Василий, не сводил доброго взгляда с друга.
– Ну дай хоть поглядеть на тебя, – с улыбкой проговорил Гришка.
– Я тоже давно горел желанием тебя увидеть, – да только не могу еще очухаться после плена.
Мимо промчался всадник.
– Кто это?
– Виталька Грязнов, дурью мается, – усмехнулся Гришка. – нет чтобы в поле себя показать, так он по деревне гарцует. Молодой еще.
А между тем всадник развернулся и подъехал к ним.
–Здорово были, – обратился к Василию молодой, плечистый парень. – Давно мы с тобой не виделись, годков пять, однако.
– Здорово, коль не шутишь, – ответил ему Василий. – Точно пять, когда я на войну уходил, ты еще под стол пешком ходил.
– Ха – ха, – усмехнулся Грязнов. – Небось соскучился по дому?
– Да уж конечно, как не скучать. Столько лет мечтал, что когда-нибудь снова увижу свою деревню и вот сбылось.
–Ладно, некогда мне тут с вами лясы точить, – отрезал Грязнов и ударил каблуками коня в бока.
–Какой-то чумной он, – глядя ему в след, недовольно проговорил Григорий. – Ну да ладно, собирайся, в субботу вечером в Алексеевку на вечерку пойдем, там девки веселые собираются, не дадут тебе заскучать!
– Так там и парни добрые есть, не ровен час и шею намылят.
– Да вроде бы как-то они к нам по-доброму относятся. Я там уже с Клавой подружился.
На том друзья и разошлись.
– За водой надо на колодец сходить, – подумал Василий, взяв ведра и коромысло, вышел со двора.
По дороге, он встретил своего соседа Митьку Корбана. На войну уходил, он совсем пацаном был, а теперь уже жених: низкорослый, кряжистый, с округлым лицом.
– Что отвоевался? – прищурил свои соловьи глазки Митька.
– Как видишь, – усмехнулся Василий. – А ты что- то с утра навеселе.
– А что мне горевать, вить я жизни радуюсь, – с иронией ответил Митька.– Если что заходи, потолкуем о том, о сем.
– Спасибо что пригласил, но мне сейчас не до этого. – и повесив ведра на коромысло, двинулся в сторону дома.
Вечером в гости пришел, веселый, слегка подпитый Степка Богомолов. Василий даже не успел опомниться, как он сгреб его в объятия.
– Молодец! Орел! – улыбаясь приговаривал он. – У нас теперича власть рабочих и крестьян, вместе будем новую жизнь налаживать.
– Силен брат, – одобрительно покачал головой Василий. – Конечно вместе, куда я от родной деревни пойду.
Степан прищурил глаза и с хитрицой посмотрел на собеседника:
– Я же Васька, едрена вошь, обвенчался.
– С кем?
– С Зинкой Барсуковой.
– Так я ее вроде любил? – засмеялся Василий.
– Ну, ты любил, а я женился. Сколько тебя можно было ждать.
– А Ефимка брат ее как поживает?
– Разбогател чертяга, ёшь твою. Теперь к нему на сивой кобыле не подъедешь. Все с Ванькой Копыловым якшаются, выгоду во всем поиметь хотят. Даже на Ольгинку ходили, на ручьях золото мыли. Ты когда по улице шел, видал, какие избы себе отгрохали? Не избы – а хоромы, окна большие, не чета нам.
– Разбогатели говоришь?– задумался Василий, – кому что Бог дал. Я тоже хочу разбогатеть. Дом хочу новый построить, хозяйством обзавестись, да чтоб лошадей с десяток было, земли распахать – десятин пять.
– Правильно кумекаешь, – поддержал его Степан, – видать сильно ты в плену по крестьянской работе соскучился.
– Об чем ты гуторишь, я перед тем как домой вернуться, у пана в хозяйстве горбатился, а в лагере, пока не сбежал, за место лошади плуг таскал. Так что скучать особо некогда было.
Ранним воскресным утром Василий отправился в Николаевку, чтобы успеть к началу утренней литургии. Он хорошо помнил это село. До войны он не часто, но бывал с родителями на службе в церкви Святителя и Чудотворца Николая. И теперь, идя по селу, с удовлетворением отмечал про себя, что несказанно рад снова оказаться под сводами родного храма. Пришел рано, еще оставалось немного времени.
По многочисленным рассказам Ивана, он знал, что тот живет, где-то тут, недалеко. Навстречу по улице мужик гнал корову.
Василий поздоровался и спросил:
– А скажи-ка мне сердешный, где тут Иван Елагин проживает?
– Это тот который с войны недавно вернулся?
– Он самый.
– Так вон он на лавочке сидит, – мужик показал пальцем вдаль.
– Благодарствую! – довольно ответил Василий и направился дальше по улице.
– Здорово живешь! – радостно поприветствовал Василий, своего друга, присаживаясь рядом на лавочку.
– Вася ты! – в удивлении раскрыл рот Иван. – Какими судьбами?
– Я Ваня в церкву пришел, а тут смотрю, ты, сидишь. Вот и решил к тебе заглянуть.
– А я вот с самой зари сижу, фсё надышаться родным воздухом не могу.
– В церковь со мной пойдешь?
– Седня не собирался.
– И до этого не ходил?
– Нет, – понуро опустил голову Иван.
– Эть ты какой? А должок кто отдавать будет?
– Какой должок?
– Что паря забыл, как в болоте клялся: до дому доберусь, в церкви свечку поставлю и неделю молится, буду Николаю Угоднику.
Засмущался Иван, раскраснелся и спохватившись запричитал, – Ой, ёй,ёй, Вася, совсем забыл. Пошли в церкву все свои грехи вымаливать буду.
– То-то, – одобрительно похлопал друга по плечу Василий.
Стоя на службе, он обратил внимание на высокого мужчину. Рядом с ним чуть пониже ростом и худее стояла женщина.
«По всей видимости, всей семьей пришли», – подумал он.
Возле них стояла девушка совсем молодая, невысокого роста, с русой косой и долговязый юноша. Василий остановил себя на мысли, что его стал пробивать легкий озноб. Он не мог оторвать взгляд от этой девушки. И с неприкрытым интересом смотрел на нее. Та не обращая ни на кого внимания, внимательно слушала батюшку и крестилась.
Но, видимо почувствовав на себе пронизывающий взгляд, обернулась, их взгляды встретились. Василий, тот час же опустил глаза в пол, а девушка повернулась опять к алтарю и больше не оборачивалась.
Лишь под вечер вернулся Василий в деревню.
– Как сынку в церкву сходил? – радостно встретил его отец.
– Оттаял душой и осветлился, – также радостно ответил Василий. – Хочешь верь тятя, хочешь не верь, а как заново народился.
– Ну и добре, пошли вечерять будем.
2
Всю осень и зиму семейство занималось хозяйственными делами: строили новый амбар, готовили дрова, шили сбрую для лошадей. А как пришла весна, после Светлого праздника Пасхи, повадился Василий с дружком Гришкой на вечерки в соседнюю деревню ходить. Там в Алексеевке, на берегу речки вечерами собиралась молодежь. Пели песни под гармошку, плясали. И вдруг он увидел ее, ту девушку, что была в церкви. Ее звали Ирина. Каждый раз после гулянья, стал Василий провожать ее до дому, а та и не была против. Сначала рассказывал ей о войне и о том, как жилось в плену, но видя, что эти разговоры не по душе девушке, сменил тему и стал вести разговоры о добрых лесных духах, что помогают крестьянам в поле.
– Леший, – говорил он, – это защитник леса, он всегда по доброму относится к людям. Охраняет скотину, которая пасется в лесу.
– Чаго ты болтаешь, я слыхала, что они злые, – возразила та.
– Ежели леший причиняет вред, то люди сами виноваты в этом. Тогда он является в образе медведя или волка. Гуторят, что давеча их охотники много в нашей тайге видели.
– Да ну тебя к лешему. Болтаешь абы чаго, – рассердилась девушка.
– Нельзя так гуторить, иначе он заберет меня к себе, – засмеялся Василий.
– А я не отдам, – глядя на него в упор, серьезно сказала Ирина.
У Василия по телу пробежала приятная дрожь.
– Давай зайдем ко мне, – засмеялась она, обнажив свои белые зубки.
– Зачем? – соображая, что ответить, замялся Василий, – чой то не ловко.
– Тятя велел, посмотреть на тебя хочет.
– Ну коли так, пошли, – робко согласился он.
В доме их ждали. Павел Ермолаевич, приготовившись к разговору, уже сидел за столом.

– Гостечки, дорогие, проходите в переднюю, – радостно улыбаясь, пригласила Ирина Романовна.
У нее на сковороде скворчали драники, в запарнике томился чай. Отойдя в сторонку, посмотрела на дочкиного ухажера. Тот был в белой вышитой косоворотке, в черном костюме.  Брюки были заправлены в новые сапоги. Не торопясь, у порога, сняли обувь, присели за стол.

Павел тоже внимательно рассматривал Василия.  Завел разговор о родителях, о хозяйстве, об урожае, а сам все чаще окидывал взглядом молодую пару и для себя сделал вывод, что они подходят друг другу. Может оттого, что их лица светились от счастья, и в глазах горела взаимная любовь.
– Ладно, чаго это мы все вокруг да около ходим, дело не говорим, –добродушно проговорил отец, – какие планы у вас?
– Я жениться хочу на Ирине, – смело выпалил новоявленный жених.
Его серо-зеленые, живые, глаза смотрели прямо на Павла.
Ирина из-под бровей удивленно посмотрела на него, и приятная краснота охватила ее щеки. Выдавая свое волнение, она стянула на плечи светлую косынку, чтобы на голове был виден заколотый гребень. Ее длинная, темная коса свисала ниже пояса, а хвост с вплетенной синей лентой лежал на лавке.
– А чаго это вы торопитесь жениться?  Походили бы ещё на посиделки, погуляли бы годок – другой?

– Павел Ермолаевич, покуда мы гулять будем, вы Ирину за кого-нибудь другого  замуж отдадите.  Да и время сейчас лихое. Я уже не молодой, почти год как с войны вернулся, мне в дом хозяйка нужна.
А жить – то где будете?

– Пока поживем в родительском доме.  Он у нас хоть и не большой, но теплый и уютный.
Павел усмехнулся:
– Продналог полностью сдали?  Осталось хоть что-нибудь?

Василий нахмурил брови:
– Продналог сдали, но с трудом наскребли хлеба.   Озимые посеяли, но овса и ячменя на весну в обрез, правда, что греха таить, сена скотине заготовили, еще на одну зиму хватит.
Ирина с любопытством поглядывала на молодого человека, который сейчас держал серьезный экзамен, и он, замечая ее взгляд, сам немного смущался

– Сейчас все так живут, – покачав головой, согласился Павел. – За время войны от работы не отвык?

– Нет! Я же с отцом с детства работал.  Всё знакомо.  Да и братья выросли, добрые помощники в хозяйстве стали. Матушка только вот умерла, пока на войне был, похоронить не удалось.
Павел перекрестился, – Царство небесное, – Испытывающим взглядом окинул жениха – Обижать дочку не будешь?

– Да-а, её обидишь?! – усмехнулся Василий.

– Ирина, а ты чаго молчишь?  У Васи работы ничуть не меньше, чем у нас.

– Не боюсь я работы, я тоже не белоручка какая.

– Ну что ж, жена, твоя дочь – тебе и слово. – Павел повернул голову в сторону печи, где возилась Ирина Романовна.

– Доча, мы тебя не неволим,  – мать спешно вытерла руки о полотенце, вскинула на молодых свои зеленые глаза, и улыбнулась. Лицо ее раскраснелось от жара печи:
– Сама выбрала себе жениха, вам и жить. Только людей не смешите. Где и поругаетесь, так дома и наедине. На люди ничаго не выносите. – И вновь повернулась к печи.

– Ну и славно, – одобрительно завершил разговор отец. – Засылай, Василий сватов.
Мать украдкой вытерла слёзы, а Ирина и Василий сияли, как два новых самовара.
Пили чай заправленный молоком, ели драники со сметаной и говорили о разном.
Провожая жениха Ирина задержалась на крыльце в его объятиях.
– А я –то как погляжу, ты гуторишь как тятя с мамой, – по доброму засмеялся Василий. – Все каго, да чаго.
– А ты что лучше меня? – обиженно ответила Ирина, глядя из под пряди густых волос. – То теперича, то давича. За собой не замечаешь, а к другим придираешься.
– Да ты не серчай, я ж не со зла, ты еще моего дружка Степку Богомолова не встречала. Он без едрена вошь и разговора не ведет.
– У каждого есть свои причуды, я уже привыкла к твоему гуторю.
Мне тоже по сердцу твоё : каго да чаго.
– Ну ладно беги, – строго сказала Ирина, а то тебе еще до дому топать и топать.
По характеру Василий был заводной, вспыльчивый, но зато и отходил быстро. Ирина знала об этой его черте, а потому согласилась выйти замуж в свои неполные восемнадцать лет. Свадьбу сыграли на Петров день в этом же году.
Придя в новый дом молодая хозяйка начала наводить свои порядки. Лишь только мужики уехали в поле и они со свекром остались одни, она перво-наперво сняла с окон грязные посеревшие от пыли занавески. Вынесла их на улицу и замочила в деревянном корыте. Старательно помыла окна, косарем проскоблила дочиста полы в избе и вымыла их. Юда сидел во дворе, как неприкаянный и подслеповато щурясь настороженно глядел в ее сторону. Иногда невестка останавливалась, выпрямляла спину и смахивала ладонью пот со лба.
Юда боялся даже пошевелиться, чтобы не спугнуть увлекшуюся работой невестку, а только внимательно наблюдал за ней.
« Эть надо же», – думал он, – За весь день ни присела, ни разу не отдохнула, а все копошится в доме, все по своему перестраивает».
В своих думах он не заметил, как на крыльцо вышла Ирина и подперев руку в бок, громко сказала ему:
– Надо бы печь растопить, щей хоть сварить, а то мужики с поля голодные приедут. Где у вас тут дрова?
– Щас, щас, – засуетился свекр и кряхтя поднялся с лавки. – Я дочка сам растоплю печь ты не сомлевайся, щас все сделаю. Хромая, утинной походкой он направился к поленнице. На крыльце держа в руках дрова, тщательно вытирал подошву сапог о мокрую, аккуратно постеленную дерюжную тряпку.
В печи весело заиграли языки пламени разгорающегося огня и Юда отошел от нее, уступая место новой хозяйке.
Он вышел во двор. Солнце еще висело над хребтами гор, но день уже уходил на закат.
К воротам шумно подъехала телега, это сыновья вернулись с поля. Войдя во двор Василий был приятно удивлен увидев сверкающие радужным светом окна. В голове отчего-то поплыла любимая песня:
Ой при лужку, при лужке,
При широком поле,
При знакомом табуне
Конь гулял на воле.
Молодая жена босиком, в сарафане подвязанном опояской полоскала в корыте занавески.
– Ишь егоза, не присела даже на минутку, все робит и робит, не покладая рук, – сияющими от радости глазами, боязливо оглядываясь на невестку, заговорческим голосом сказал Юда, подойдя к сыновьям. И повернув голову к старшему удовлетворенно сказал:
– Не прогадал ты сынку, работящую женку себе выбрал.
– Огонь девка, – съязвил младший Тарас. – С такой горя знать не будешь. Я однако тоже в Алексеевку свататься пойду.
– Вона как! С чего это вдруг? – недовольно спросил отец.
– Да девки там больно работящие, – засмеялся Тарас. – Неужели сам не видишь?
– Молодец невестка, – похвалил ее и Егор. – Как наша мамка померла, так больше никто в этом доме и не убирался.
– Чаго языки чешете? – обернувшись прикрикнула на них Ирина. – Идите в дом, щи в печи, хлеб на столе. Я сейчас дополощу и приду.
– Пошли, – тихо сказал отец, чтобы не обидеть невестку.
– Давно я такой чистоты в нашем доме не видел, – обрадовался Тарас. – С такой хозяйкой не пропадем.
– Вот это да, – с удовлетворением оглядывался вокруг Егор. – Нам бы еще стены побелить и тогда как во дворце будет.
– Побелит, – с нескрываемой гордостью сказал Василий, – только срок ей дайте. Она все умеет делать.
– Чуете сынки, как пахнет в доме сыростью и свежестью, – задумчиво проговорил Юда. – Эть так раньше пахло в нашем доме, когда мать ваша убиралась.
И зажили молодые одним хозяйством с семьей Комлевых в Черемушке. Кроме комнаты в которой стояла большая печь, в доме была еще одна комната, в которой жил средний брат Егор. Его больше увлекало скорняжье ремесло. Он обзавелся швейной машиной и другим инструментом. Купил в городе колодки ходовых размеров. Наващивал воском дратву. Днем работал с братом и отцом в поле, а вечерами, в своей комнате, шил сапоги, шубы. Сапоги у него получались не только красивыми снаружи, но и удобными. Потому что кожу для обуви он выделывал тщательно и на совесть. Без работы его односельчане не оставляли. То к школе надо ребятишек обуть, то к свадьбе обновку справить, а то и просто – оборвались одежки и надобно новые сшить.
Появилась у него в жизни и любовь. Ее звали Полина, она была одной из дочерей односельчанина Ивана Грибкова. Они были почти одного возраста.
Каждый раз при виде ее он чувствовал в груди необъяснимое волнение и сердце начинало учащенно стучать.
Как-то раз, они встретились у колодца. Егор стал услужливо крутить ворот и набрал ей полные ведра воды. Полина повесив ведра на коромысло, учтиво поблагодарила его и пошла. На какое-то время Егор застыл, молча смотря ей в след, но потом, придя в себя, продолжил набирать воду.
В следующий же субботний вечер он приоделся в новые штаны, рубаху, начистил дегтем кожаные сапоги, которые сам сшил и отправился на вечерку. Со своими деревенскими сверстниками он особо не дружил, сторонился их, а тут ноги сами понесли его туда. Там, у моста через Инюшу собиралась деревенская молодежь. Полину он увидел сразу, подошел к ней, поздоровался.
Осторожно взял за локоть и потянул в сторону. Та недоуменно глядя на него, подчинилась.
– Скажу Полина, нравишься ты мне шипко, – его голос предательски дрожал. – Только скажи мне, ты согласна со мной встречаться?
Полина сначала растерялась, но быстро пришла в себя и тихо засмеялась:
– Чудной ты какой-то, не сплясал ни разу, цветочка не подарил, а разговоры разговариваешь.
Он достал из кармана самородок и протянул ей.
– Зачем? – отпрянула она.
– Подарок, ты же просила.
– Нет, не надо мне такого дорогого подарка, – засмеялась она, – убери обратно.
– Тогда, пойдем, вдоль речки погуляем, – хитро прищурившись, предложил Егор.
– А пошли, – согласилась она.
3
С первыми морозами и снегом из тайги выходили разбогатевшие, но обносившиеся за лето старатели.
Однажды, возле своего дома Ирина увидела двух грязных бродяг. Она сначала испугалась их вида, но взяв себя в руки, постаралась не выдать тревоги.
Это были невысокого роста, худые, бородатые мужики. Один лысый и без переднего зуба, а второй с черными как смоль волосами. Из под этих густых волос, на нее глядели жгучие карие глаза.
– Вам чаго? – строго спросила она.
– Нам бы Егора увидеть, – вежливо сказал щербатый старатель.
Ирина насторожилась:
– Зачем он вам.
– Нас Ванька Копылов прислал.
– Погодь маленько, сейчас позову.
– Шуруйте под навес, – распорядился вышедший на крыльцо Егор, как будто знал их сто лет.– Я сейчас приду.
Вскоре он вышел из дома с овчинными полушубками, холщевой одеждой и новыми сапогами.
Сняв с себя грязную одежду, старатели с нескрываемой радостью примерили новое холщовое белье, обули сапоги, проворно влезли в полушубки. Щербатый старатель сверху нахлобучил на лысину заячью шапку.
– Ну вот, удовлетворенно проговорил Егор, – сразу преобразились в богатых и уважаемых людей.
– Пока еще рано, – засмеялся кареглазый. – сейчас у Ваньки в баньке помоемся, пострижемся, побреемся и тогда будет полный порядок.
– Неча тут лясы точить, – оглядывась по сторонам, бесцеремонно оборвал его Егор. – Давайте расчет и чешите отсюда.
– Сколько? – спросил щербатый.
Егор тихо шепнул ему на ухо.
– Да ты что дядя, белены объелся что-ли? – возмущенно проговорил щербатый.
– Так что значить не сговорились?
Они отошли в сторону, и немного поговорив, между собой, повернулись к Егору.
– Ты нам выбора не оставляешь, – раздосадовано прошипел щербатый. – В мороз-то мы в этих лохмотьях не сдюжим.
– Ну сбавь хоть немного, – попросил его кареглазый.
– А ты думаешь, мне за так отдают овчину, за красивые глаза, – занервничал Егор.– А сил сколько и времени надо потратить, чтобы шкуры эти выделать.
Так что сбросить цену не получилось и через некоторое время, недовольно сопя, старатели вытаскивали из тайников в своих лохмотьях самородки.
– Сюда клади! – скомандовал Егор и расстелил на чурке серую тряпку.
Когда расчет был закончен, довольный от удачной сделки Егор проводил их за ворота.
– Вот скупердяй какой!– ворчал щербатый, обращаясь к напарнику. – Ванька и то щедрее нас встретил.
– Дюже жадный скорняк, – согласился кареглазый.
Вернувшись домой, он уединился в своей комнате и продолжил скорняжью работу.
Поздним вечером, когда все домочадцы разошлись по своим делам, Ирина поинтересовалась у мужа:
– Брат радостью с тобой-то хоть поделился?
– Давеча хвалился, – проговорил Василий, подшивая валенки.– Выгодно старателям свой товар сбагрил.
– А тебе и отцу отвалил что-нибудь?
– Ага, дождешься.
– Все в кубышку сложил, – усмехнулась Ирина.
– А ты откель знаешь? – насторожился муж.
– Грешна я Василь, не удержалась и подглядела за ним. Интересно мне стало, человек с нами живет, ест, пьет, а денюжки себе складывает.
– Да мне как-то начхать, куда он что складывает, – пожал плечами Василий. – Брат ведь.
– Да мне тоже, только как–то не по христиански.
Но каким бы ни было житье в доме Комлевых, а Ирина скучала по своей Алексеевке, часто вспоминала мать, отца, младших братьев и сестрицу. Нет-нет, да и прокатится по румяной щеке молодухи непрошеная слезинка. И вот завела она привычку раз в неделю прибегать по завьюженной дороге в родную хату. На ногу она с детства была легка, и четыре версты пролетала на одном дыхании. И хотя родителям было радостно видеть дочь живой и здоровой, мать все же выговаривала Ирине:
– Доча, теперь твой дом не здесь, ты – мужнина жена, давай-ка привыкай на новом месте, а к нам сюда не части, не то люди невесть что подумают.
– Да тоскливо мне там, матушка.
– Ничаго, придет весна, работой и тебя не обойдут.
– Ну а как там, в новом-то дому? Не обижают? – перебив ее, включился в разговор отец, Павел.
– Живу, тятя, приспосабливаюсь. Люди они неплохие. Егор живет в отдельной комнате, а мы с родителем и младшим Тарасом в общей.
– А чаго так? – озаботился отец.
– Думаю, это не надолго, Василь обещал новый дом построить. Я теперь с него не слезу, пока он не исполнит свое обещание.
– Вот-вот. Так и веди себя. Только на рожон не лезь, но и себя при случае в обиду не давай. Старайся, чтоб всяк тебя уважал, а муж – любил, тогда и станет тебе новая семья родной. А то ведь всяко бывает…
– Ты это о чем, тятя? – недоуменно спросила дочка.
– Боюсь, не стали бы донимать тебя, – Павел вообще-то не любил длинных разговоров, но с приходом дочки весь преображался. В глазах сияла отцовская радость и гордость за дочь, она становилась взрослой рассудительной женщиной.
Мать суетилась вокруг самовара, стараясь угостить Иринушку чем-нибудь вкусненьким.
Но Ирина не засиживалась долго за столом. Ей хотелось повозиться с младшенькими: потискать брата Ивана, который вытянулся и стал уже настоящим «мужичком», приласкать Марусю, посмотреть на младшенького Егорку, который угомонился незадолго до ее прихода и старательно посапывал в обе норки. Глядя на то, как Ирина за занавесочной милуется с малышами, Ирина Романовна вздохнула, вытерла руки тряпицей и прослезилась:
– Скоро, видать, дочка, и тебе предстоит мамой стать…
Так оно и вышло – уже через год в дом Комлевых пришла радость -Ирина родила сына.
– Как мальчонку величать будете? – поинтересовался свекр Юда, когда сели обедать.
– Павлом назову, в честь деда, – нарочито громко ответила Ирина.
Василий бросил косой взгляд на жену, но ничего не сказал, только продолжал хлебать щи, как буд-то его это не интересует.
– Значиться Павликом, – засияло радостью лицо деда, – Это доброе имя. Теперича, как хочешь так и называй дитя, а в мое-то время, матушка с тятей пошли в церкву дитя крестить, так батюшка меня Юдой нарек. Хотя в нашем роду таких имен сроду не бывало.
Теперь Ирине уже было не до того, чтобы бегать в родительскую хату. Надо было и за малышом ухаживать, и по дому возиться, и в поле помогать, и ходить под гору на речку – полоскать белье в студеной речной воде, а потом тащить мокрые и тяжелые пеленки, рубахи и портки назад.
Вскоре она почувствовала, что вновь затяжелела.
– Ну вот мужинек, – нарочито серьезным голосом обратилась она к мужу, – новость у меня для тебя.
– Какая? – насторожился Василий.
– Скоро еще на одного комленка в нашей семье больше будет- с хитрецой глянула на него жена.
– Вона как!– обрадовался Василий, – добрая новость. Он подошел к жене, обнял ее и нежно поцеловал.
В феврале Ирина родила девочку.
– Доброе знамение! – радовался Юда, – после сыночка и дочка. Слава тебе господи!
– Теперь твоя очередь дочке имя давать, – ласково проговорила жена.
– Ух ты, сколько чести, – засмеялся Василий.– а сама чего не дашь ей имя. Давеча первенцу – то быстро сообразила.
– Ну не Ириной же называть, как у нас в семье. Тятя крикнет меня, а маманя уже к нему идет, или наоборот маманю кликнет, а я бегу.
–Так, Так, – озадачился Василий, почесывая затылок, – мне Агнешка по нраву.
– Я тебе сейчас этим половником по голове дам, чтобы мозги твои на место встали.– нахмурилась жена.
Василий растерянно посмотрел на нее:
– Ну, давай тогда Ниной назовем.
– Вот это другое дело, а то выдумал Агнешка, чтобы вся деревня смеялась. Все никак свою жизнь в плену забыть не можешь.
– Я бы с удовольствием, да не получается. Как там интересно мой товарищ Ваня Елагин поживает?
Он не надолго задумался, но сам себе и ответил:
– Как, как? Работает, наверное, как и я. Семья, дети, заботы о хлебе насущном. Не до него мне, как впрочем и ему до меня. Вот так нас жизнь и закрутила.
С рождением дочери, еще больше работы легло на плечи Ирины. Загрубели и обветрили девичьи руки, степенной стала когда-то летящая походка. Но невозможно прожить жизнь ничего не теряя – взамен молодости и красоты жизнь дала ей потомство, любовь мужа, уважение соседей, а это само по себе уже не мало. Не все конечно, было и безоблачным в судьбе Ирины Павловны, но она не жаловалась, другие жили так же, таков был уклад.
По весне, в Черемушку пришла Ирина Романовна, с сыном Иваном и дочкой Марией навестить молодых. Принесла внучатам полное лукошко гостинцев: пирогов с ягодами и грибами.
– А Егорку что не взяли? – удивленно спросил Василий.
– Мал он еще по дорогам ходить, – ответила ему Ирина Романовна. – С отцом дома остался. И повернувшись к Ирине строго спросила:
– Чаго ж ты дочка не крестишь Ниночку?
– Да все время никак выбрать не можем, – зарумянившаяся от тепла печи и забот, пыталась оправдаться Ирина.
– Негоже ребенку нехристем расти, давайте в церкву собирайтесь.
Ирина обрадовалась такой материнской опеке, и с легкостью согласилась:
– Давайте в субботу и поедем.
– Я чаго думаю. – Оглядывая комнату слеповатыми глазами, тихо проговорила Ирина Романовна, – крестным Тараса попросим быть, а крестной можно Зину Богомолову.
– Тетка Ира, – тряхнув кудлатой головой, поднялся с табуретки радостный Тарас. – Я согласный.
– Вот и славно, – перекрестилась Ирина Романовна.

Глава 3
1
Шло время, вскоре, все окрестные деревни стали подчиняться Усманскому сельскому совету.
Председателем его назначили Семена Чумакова, а помощником поставили Антона Волынкина.
Народ тогда от этого решения на верхах, ничего хорошего не ждал и произошедшие перемены, всерьез не принял.
Семен, хоть и знал грамоту, а полученной должности вначале тяготился, но потом привык, а ведь другого выхода у него не было. Когда началась мировая война, уездным воинским начальником он был определен на службу. После ранения в плечо, был комиссован. Вернулся в село, женился на местной чалдонке. Подрастал его сын, следом дочка. К крестьянскому труду семья была непривычная. Со временем свое хозяйство приходило в запустение. Он понимал, что займешься чужим делом, свое потеряешь. Но работа в сельсовете стала прельщать его, власть над людьми все более затягивала. Обязанностей было много, но главной задачей было – сбор налогов с крестьян, живущих на закрепленной территории.
Мир для Антона Волынкина был устроен по-своему. Его семья жила в Усманке, здесь же он пошел в школу. Он верил, что мировая революция свершиться если не завтра, то послезавтра уж точно. От прошлого в памяти осталось лишь мать с отцом горбатившиеся от зари до зари на своем участке, чтобы прокормить детей.
А еще в память врезался один случай. Как-то раз поехали они с отцом на базар и там он увидел страшные вещи. Белогвардейцы расстреливали на станционной площади красноармейцев, а потом на подводах свозили к пожарной каланче и складывали на мерзлый снег рядами. Он видел их винтовки, саблю офицера, слышал оглушительные залпы и падающих людей. И это все он видел своими глазами, а ведь он был всего лишь мальчишкой. После этого он несколько дней ходил сам не свой. В его душе зарождалось желание отомстить белым за погибших красноармейцев.
Антону было 17 лет, когда он в Верх-Чебуле на митинге произнес речь в поддержку 10-й годовщины пролетарской революции. Уже тогда приметил мальчишку уполномоченный Геннадий Гребнев и предложил избрать секретарем Усманской комсомольской организации.
Незаметно для себя и для других он вырос до такого уровня, что его стали замечать. Знали его в райцентре в исполнительном комитете. На заседании парткома назначили его в состав сельского совета в Усманке.
Рядом с ним всегда был его закадычный друг Петька Кобылкин, который также стремился привести крестьян своего села к светлому будущему, сделать их счастливыми.
Они оба были еще мальчишками, но в то же время, много важных дел в судьбе страны и людей делали эти вихрастые, с веснушками на лице ребята, пытаясь быстрее стать взрослыми.
Собравшись в сельсовете, много курили, почти не разговаривали. Ждали приезда уполномоченного. Вскоре по крыльцу застучали сапоги и, в открытую дверь ввалился Гребнев.
– Геннадий Петрович, – какие новости? – услужливо спросил Чумаков, – когда тот уселся за стол.
– Плохие, – отмахнулся уполномоченный. – В стране голод. Особенно страдают Поволжье, Казахстан, Урал. Совет народных комиссаров принял решение об изъятии хлеба у зажиточных крестьян в пользу голодающих .
– И что же нам теперь делать? – сдавленным голосом спросил Волынкин.
Уполномоченный какое-то время смотрел на него, видимо соображая, насколько глуп был сидящий перед ним человек. Потом медленно, чтобы всем стало понятно, заговорил:
– К чему я этот разговор завел? Знаю, что у вас в деревнях много зажиточных крестьян прячут хлеб и наша с вами задача изъять его в пользу голодающего населения. Ясно я говорю?
– Правильно говорите Геннадий Петрович, – согласился Чумаков.– Есть у нас такие, кто втихаря хлеб по амбарам, да тайникам схоронил.
Надо для этой экспроприации представителей из бедных крестьян подключить и тогда на законных основаниях этот продотряд может изымать хлеб у богатеев.
– У меня есть такие люди! – вскочил Антон. – мой товарищ – Петр Кобылкин, а в Черемушке – Клим Тугушкин. Он батрачит у местного богатея и знает, где тот хлеб прячет.
– Что тут говорить, разжирели за время НЭПа, – нахмурился Чумаков.– Теперь пришла пора делиться со своими же братьями крестьянами.
– Говоришь в Черемушке крестьяне жируют? – уполномоченный с удивлением посмотрел на Волынкина, – тогда поедем завтра туда.
2
Клим Тугушкин, укрывшись дерюгой, коротал ночь. В своих снах часто видел отца с матерью, которых потерял, когда ему было 12 лет. Родственников у него тоже не было. На лето мать отдавала его на воспитание Марфе Комлевой, а сами с мужем уходили со знакомыми старателями в тайгу. Однажды они не вернулись, ни поздней осенью, ни зимой. Комлев Юда поведал ему страшную тайну, что его родители сгинули в тайге на золотоносных ручьях.
С малых лет он батрачил у местного богатея Ефима Барсукова. Долговязый и худой, Клим не отличался особой силой и старанием и нередко вызывал нарекания у хозяина.
В дверь тихо постучали. Прислушался. Стук повторился. Отбросил дерюгу. Прошлепал босыми ногами в сени, открыл дверь. На крыльце стояли двое.
– Здорово! – громко сказал Антон. – Спишь что ли?
– Уже нет, – усмехнулся в ответ Клим.
– Тогда в избу пускай, – нетерпеливо попросил Петька.
Вошли в дом.
– Садитесь, – засуетился хозяин, показывая на лавки возле стола. – Чай поставить?
– Дело у нас к тебе есть, – начал Антон. – Надо у твоего разжиревшего мироеда зерно экспроприировать.
– Чего? – не сразу сообразил Клим, надевая штаны. – У какого мироеда?
– У которого ты батрачишь,– пояснил ему Петька.
– У Барсука?
– У него.
– Давно пора, – обрадовался Клим. – Жду не дождусь этого момента. Пошли!
– Погоди не торопись, – осадил его Волынкин. – Сейчас наше начальство подъедет и пойдем. Ты тут насчет чая намекал.
Клим развел огонь в печке, поставил чугунок с водой. Положил на стол три куска хлеба и луковицу.
– А у нас тут вчера собрание было, – продолжал Волынкин, вальяжно рассевшись возле стола. – По поводу изъятия хлеба у богатеев. Так я уполномоченному прямо и сказал: дескать есть у меня друг в Черемушке – это ты, который с превеликим удовольствием поможет нам потрясти местных богатеев.
У Клима от таких слов аж уши загорелись, кровь в голове за пульсировала, почему-то не стало хватать воздуха:
– А ежели дали бы мне какую-нибудь должность и наган, я бы еще кроме Барсука и Копылова и других куркулей на чистую воду вывел.
– И как бы ты это сделал? – недоуменно спросил Петька.
– Как, как, по дворам бы пошел, все амбары перевернул с ног на голову,
С улицы послышался громкий топот скачущих лошадей.
– Ну вот и попили чаю, – с досадой сказал Петька, вглядываясь в окно. – Начальство прибыло.
Через несколько минут, представители власти, ввалились дом к Ефиму Барсукову. Несмотря на начавшийся жаркий день, в черной папахе и кожаной куртке с кобурой на боку, уполномоченный Гребнев, резко и отрывисто скомандовал Волынкину и Чумакову:
– Дом обыскать. Лошадей и хлеб изъять. Оружие, что на глаза попадется, тоже забрать, от греха подальше. И не забудьте на все реквизированное имущество и хлеб, по всем революционным законам, выдать им соответствующие бумаги.
– А что тут обыскивать, я знаю, где хлеб спрятан, – услужливо глядя в глаза Гребневу, предложил Тугушкин.
Ефим стоял как белая стена. Медленно опустившись на табуретку, хотел что-то возразить, но не смог, был сильно испуган.
– Пригрел змею на груди, ишь какие прыткие, да честные, – придя в себя, покачал головой Ефим.– Не думал я Клим, что ты такой падкий до чужого добра. Сам – то работать не особо стараешься.
– Да ты и расчетом не балуешь, – упрекнул его Клим. – Ломоть хлеба творогом намажешь, сверху сахаром посыплешь, вот и весь расчет.
– Когда-то ты и этому ох как рад был.
– Не скрою, радовался, пока не наелся. А домой я что принесу? Половину ломтя хлеба, что не доел?
Ефим отвернулся от него и перевел взгляд на Гребнева:
– Вы хоть пару лошадей оставьте, а то работать на полях нечем будет.
– Не мели ерунду, мы забираем только излишки. – Заявил ему Гребнев. – А всю скотину твою тебе оставим, паши землю, сей, убирай, на следующий год надо же за хлебом к кому-то идти.
– Из амбаров тоже все не выгребайте, – поникнув головой, пробормотал Ефим. – Ведь яровое зерно там и едовое то же.
– Вот видишь, – перебил его Гребнев. – Кабы ты втихаря не прятал хлеб по тайникам, а отдал бы голодающему пролетариату, не было бы никакого разговору сейчас.
– Ничего я не успел спрятать, олух царя небесного, – тяжело вздохнув, корил себя Ефим, поднимаясь с табуретки. – Знал бы где упасть, так соломки бы постелил.
– Да ты не переживай, сейчас с тобой разберемся и к дружку твоему Копылову пойдем, – грозно бросил ему в лицо Чумаков.– Я думаю, у него тоже есть чем поживиться.
Иван Копылов спокойно встретил подъехавший продотряд. Он спустился с крыльца, открыл калитку.
Гребнев зачитал ему постановление на изъятие продовольствия в пользу голодающего населения. Рядом стояли Чумаков и Волынкин. За ними две подводы, одна наполовину груженая рогожными мешками с конфискованным зерном, которой управлял Петька Кобылкин, а на второй сидел с гордым видом Клим Тугушкин.
– Ишь чего удумали? – начал злиться Иван. – Вы его сеяли, убирали, может семь потов проливали, покамест в поле горбатились? Пришли на готовенькое. Сами вон чистые, холеные, в кожу одеты и плуга наверное сроду в руках не держали?
– Не твоего ума дело! – Обрезал уполномоченный. – Ты лучше хлеб вытаскивай из амбара.
– Вот чего я вам скажу. Мне потом и кровью достался этот хлеб, а вы меня грабить пришли?
–Я покажу тебе грабить! – Нервным голосом заклокотал Гребнев, блеснув злыми глазами. – Мы задание Совета народных комиссаров выполняем об изъятии хлеба у зажиточных крестьян в пользу голодающих.
– С чего это ты взял, что я зажиточный?
– Я же знаю, что у тебя полный амбар хлеба, – выпалил ему прямо в лицо Клим Тугушкин.
– А ты паршивец, чего хайло разинул? – Копылов от злости сжал кулаки и пошел на обидчика. – Я тебе скотина тупорылая сейчас всю харю разобью.
– Ну ты еще поговори! – Уполномоченный схватился за наган. – Озверели тут, без догляда.
Он косо оглядел Ивана с ног до головы, н брезгливо сказал:
Ты не думай, что тебе с рук все сойдет, имей ввиду, скоро советская власть и до тебя доберется кулацкая морда.
И только сейчас до Ивана дошло, что с голыми руками против них не попрешь, а только голову потеряешь. Он тяжело выдохнул воздух из груди, заскорузлой ладонью стер с лица соленый пот:
– Ну берите, раз пришли. Повернувшись, он опустил голову и понуро пошел во двор.
Клим Тугушкин сразу же направился к амбару и вместе с Петькой и Антоном стали затаривать мешки зерном.
Когда подвода была загружена, с огорода к амбару подошла не высокая женщина в сером холщевом платье и сапогах. Следом за ней, немного отстав шел высокий крепкого телосложения парень.
– Это кто такая? – недовольно спросил Чумаков, повернувшись к хозяину.
– Жинка моя – Аннушка, – равнодушно ответил Иван и присел на завалинку. – А то, мой старшой сынок Витька.
Увидев пустые засеки, женщина всплеснула руками и запричитала:
– Ах вы ироды окаянные! Пошто бога гневите! Все забрали, ничего не оставили.
– Там люди с голоду пухнут, – возразил ей Чумаков, а вы тут хлебом объедаетесь. Вот и поделились немножко с голодающими.
– Да пусть они передохнут! Нам-то што? Мы свою жизнь горбом своим заработали! – она протянула ладони к лицу председателя сельсовета. – Вот этими руками сами зробили, ни у кого помощи не просили.
– Да брось ты убиваться, – отрешенно сказал ей Иван. – Все равно они не отступятся.
– А кладовая у тебя где? – поинтересовался Гребнев.
– Там, – не поднимаясь с завалинки также равнодушно махнул рукой в сторону кладовки Иван.
– Пойдем, поглядим, чего у тебя там есть. Гребнев сделал несколько шагов, но на пути у него стоял высокий, здоровяк Витька. Их взгляды встретились. Сколько таких презрительных и ненавидящих глаз довелось видеть уполномоченному. К этому он уже привык. Тем более недоросль сделал шаг назад, освобождая путь представителю законной власти.
Уже по темноте возвращались активисты домой. Усталые, но счастливые. День не прошел зря, две подводы хлеба изъяли в Черемушке.
Остановились перекусить под раскидистой сосной. Антон достал реквизированную бутылку водки, Петька расстелил газету, порезал хлеб, сало.
Антон, откупоривая сургуч с горлышка с удовлетворением в голосе сказал:
– Все подчистили у Барсука, и хлеб и соль и мыло, а у Копылова даже салом разжились. Они и рыпнуться не посмели.
– Так что ты хочешь, – возразил Петька. – Люди напуганы, с самой мировой, как начали изымать все съестное, так и до сих пор продолжается. Ты видел, с какой злостью они на нас глядели.
– Известное дело, кому хочется отдавать свое кровное. Ну да ладно Петруха бери, давай чокнемся.
– Да мы и так уже чокнулись. У своих хлеб отбираем.
– Свои да не свои. Они богатеи, а мы с тобой пролетарии. Как бы там не было, а жизнь идет своим чередом. Хоть немного продовольствия для голодающих рабочих – добыли. Теперь вот с чувством исполненного долга, сидим, выпиваем. – Рассуждал Антон, прожевывая тугое сало.
– А этот Клим, толковый парень. – Тряхнул кудрями Петька и прищурив глаза, посмотрел на собеседника.. – Отчаянный, не боится, что прирезать могут свои деревенские.
– Я так думаю, что он выслужиться хочет перед Гребневым. Вот и старается.
Перекусив, поехали дальше. Всю дорогу они шутили. Антон рассказывал разные байки, а Петька слушал его и весело смеялся
– Тятя надо излишки хлеба сдать, – наполовину в шутку, наполовину всерьез, сказал захмелевший Антон отцу, придя домой.
– Чего-о-о? Ты что перепил или белены объелся? – вскипел тот. – Все лето и осень на поле не появлялся, все политикой занимался, откуда у нас излишки.
– Надо тятя сдать, люди на Урале и в Поволжье голодают, а я ведь актив партийного бюро с меня пример крестьяне должны брать. Я ведь за идею борюсь с богачами. – невозмутимо ответил сын.
– Кому она нужна твоя идея?
– Нам молодым нужна. Мы воспитаем новое поколение, они будут работать и в труде поймут нашу идею.
– Я хоть и не силен в грамоте, но сейчас-то акромя идеи, еще и пить и жрать всем надо, – распылялся отец.
Он смотрел на своего сына, которого любил, на которого возлагал свои надежды и который сейчас был далеко от забот родного дома. Он подошел к окну, ткнул кулаком в оконную раму и кивнул на амбар:
– Бери!
У Антона ушло внутреннее напряжение и лицо его расплылось в улыбке:
– Ы-х, получилось!
Он встал, подошел к отцу, чтобы пожать руку, но наткнулся на колючий взгляд. Отец заскрипел зубами:
– Ты что в небесах летаешь, опустись на землю нашу грешную. Посмотри, как стали жить крестьяне в наших деревнях? Одна нищета вокруг. Вы что творите?
– Ничего ты в нашем деле не понимаешь, – отмахнулся от него сын и пошел спать.
На следующий день Антон с Петькой и еще двумя комсомольцами, набрали несколько мешков зерна и сгрузили их на подводу.
– Ты зачем все выгребаешь? – заворчал на него Кобылкин. – Тяте и себе на жизнь оставь.
– Не горюй! Хватит нам, не пропадем. Хотя не сомневаюсь, может, где еще и припрятал.
Петька от растерянности разинул рот:
– Так это ж батька твой.
Отец даже не вышел из дома. Проходя мимо окна, Антон увидел его бледное лицо, и сердце отчего-то защемило в груди.

3
Выполняя решения Совета Народных комиссаров, стали Гребнев с Чумаковым организовывать в Черемушке коммуну. Когда Василий поделился с женой «своими размышлениями: «А не вступить ли нам в коммуну». Ирина запротестовала. Против коммуны она высказалась однозначно, сжав сухие губы: «Сегодня у них куры общие, завтра – ложки, послезавтра – жены… Нет уж! Будем жить единолично»
Председателем коммуны выбрали Ивана Грибкова. В семье у него было трое детей – сын и две дочери. Хозяйство свое он вел аккуратно. Имел две лошади, две коровы, пашня у него была удобрена навозом. Хлеб и картошка всегда были в закромах.
Первое время коммунары жили единой дружной семьёй. Сообща обрабатывали поля. Во всём был достаток. Урожай собрали хороший.            Коммуна жила по принципу «работать по способности – получать по потребности».
Зерно, мука, молоко и мясо, расходовались не только на питание коммунаров, но и на покупку лошадей, одежды и обуви, так как НЭП отменили, а государственной торговли еще не создали. Поэтому все товары покупались в обмен на продукты.
Как-то придя на ферму, председатель в недоумении посмотрел на пустые подойники.
– А где молоко? – спросил Иван доярок.
– Так коровы сегодня какие-то беспокойные, только и брыкают ногами, все молоко расплескали, – не моргнув глазом, ответила Зинаида Корбан.
– А вчерашний надой где и сливки с него? – грозно спросил председатель. – Получается сливочки себе забрали, а остальным снятое молоко достанется – так что ли?
Доярки понимая, что председателя на мякине не проведешь, молча опустили головы.
– Виноватых накажу, – разнервничался Грибков и вышел на улицу.
Приобретение одежды и обуви было поручено Митьке Корбану. Ему отпускали определённое количество муки, гороха и других продуктов и он ездил по деревням, меняя продукты на одежду.
Предчувствуя неладное, в таком «развитии» коммуны, председатель решил собрать коллектив.
– Хозяйство коммуны не развивается, а с каждым месяцем уменьшается, – разочарованно доложил Иван. – Старые запасы заканчиваются, а новых не прибывает.
Зашумели, загалдели собравшиеся.
– А откуда же им взяться? – возмутилась Зинаида Богомолова, тыкая пальцем в Корбана. – Сколько ему хлеба и масла отдали, – А он три холстины привез в коммуну и все. Это разве по-хозяйски?
– Так он все наши продукты на самогонку променял, – вспылил Григорий Лосев, его жидкая бороденка затряслась от негодования. – Как доверили ему это дело, так он каждый день не просыхает.
Чем дальше разгорались страсти на собрании, тем краснее становилось лицо Митьки.
– Вот сволочи, никакого доверия человеку нет, – нервно стал оправдываться Митька. – Вить кто как не я о коммуне печется.
– Знаю я твои заботы! – не унимался Григорий. – Сало со склада – себе тащишь, дрова – себе. Все себе! Вся твоя забота – чтобы тебе больше перепадало. Сам воруешь и других к этому подстрекаешь.
Митька, словно оглушенный, молча слушал кричащего перед ним коммунара.
Дождавшись, когда Григорий выплеснул свои эмоции и замолчал, Митька тихо спросил:
– Кого это я к воровству подговаривал?
– Так меня, – ответил ему Степан. – Небось, едрена вошь забыл, как по мешку муки уговаривал взять, пока с мельницы ее везли. Мол, все равно никто не узнает.
– Нет, ты у меня однако сегодня выпросишь, – вспылил Григорий и хотел ударить Корбана кулаком в лицо, но Грибков схватил его за рукав и оттянул в сторону.
– Глупые вы люди, – тихо сказала Зинаида Корбан. – Да разве ж он себе? Детей надо растить, а для детей все можно. Вся моя жизнь для них.
Она встала и вышла из помещения.
– Во как! – опешил Григорий.
– Я тута тебя не понял, – поднялся Степан Богомолов, обращаясь к Грибкову. – Когда мы согласие давали жить одним человеческим коллективом, думали все по справедливости будет, а оно вон как, едрена вошь вышло. Мы со своим семейством выходим из коммуны.
– Я тоже, – поддержал его Лосев.
Начался такой гомон, что успокоить всех уже не было возможности. Со всех сторон только и слышалось:
– Тогда и мы выходим и мы, и мы.
Расстроенный произошедшим на собрании и осознавая, что коммуне пришел крах, Иван с горя запил. Он ни как не мог понять: «Ну как же так вышло, вроде бы старался, сил не жалел! Из своего хозяйства тянул на коммуну. Семена ржи отдал последние, лошадь работала в коммуне без передыху. Что произошло с людьми, с крестьянами? Вроде бы хорошая задумка – сообща работать, но не могут люди забыть о себе и тянут в свой дом все что можно и нельзя. Работают сообща, а мысли у каждого о себе, о своей семье».
Вскорости, в деревню приехал уполномоченный Гребнев и арестовал Ивана.
Василий, стоял в толпе односельчан и в душе у него, как и у остальных было ощущение безнадежности и непоправимости случившегося.
– Спутала, связала его по рукам и ногам жизнь, – жалеюще, проговорил Василий и повернувшись к Степану продолжил, – Попал, как кур во щип.
– А неча было браться ему за эту работу, – махнул рукой Богомолов, глядя на бывшего председателя.– Что-то не правильное было в этой коммуне, а что не могу понять.
Посадил Гребнев Ивана Грибкова на телегу и повез в райцентр. А возле осиротевшего дома, провожая заплаканными глазами удаляющуюся подводу, стояли, жена Лидия, старшая дочь Полина, сын Сергей и маленькая Светлана.
– Ни за что пострадал сердешный? – говорили меж собой крестьяне.
Вскоре стало известно, что Ивана объявили «Врагом народа» и осудили за развал коммуны. Дали ему, даже не десять, а аж одиннадцать лет лагерей. С тех пор его след затерялся в Колымских просторах.

4 
Хозяйство у Комлевых было не столько большим, сколько ладным и крепким. На скотном дворе мычала корова с бычком, возле них лежали овцы. В стайке чухались боров со свинкой. Куры вольно гребли землю во дворе.  Жили в основном на средства от продажи мяса, молока, шерсти и яиц, что оставались от сдачи натурального налога на животноводческую продукцию.
Младший отпрыск Комлевых, Тарас, пошел, как и старший брат Василий, свататься в соседнюю деревню Алексеевку, к Василисе. Она была из зажиточной семьи. Ее отец Федор был экономным и прижимистым крестьянином, берег каждую копеечку. Работал сам от зари до зари и приучал их с братом Данилой к труду.
Невысокая, хрупкая девушка, с красивыми раскосыми глазами, с ее губ никогда не сходила улыбка. Светло-русые волосы всегда тщательно заплетала в тугую косу. В роскошном цветном сарафане, сшитым городскими мастерами, она не могла не понравиться Тарасу. Но и Тарас был не промах. Здоровый, высокого роста с кучерявой шевелюрой, широкой грудью и большими кулаками, был грозой местных хулиганов. Все знали, если на вечерке гуляет Комлев Тарас, то можно быть спокойными – драки не будет.
После свадьбы, Тарас отделился от родителя, обзавелся хозяйством, конечно, не без помощи тестя. Все у них с Василисой ладно складывалось, но с постройкой дома затягивалось. Несмотря на то, что работал сам себя не щадя, он не справлялся и упросил братьев помочь. Те не отказались и покрыли крышу драньем, вставили окна, настелили полы. И вскоре молодая семья поселилась в новом доме.
После чего, он стал редко заглядывать в родительский дом. Наведывался только тогда, когда ему нужна была помощь.
Не все устраивало в этой жизни и Ирину.
– Василь, а чаго мы свой дом не строим? – раздраженно спросила она мужа, оставшись наедине.– Который год живем в одной избе с твоим отцом, только дерюжная занавеска разделяет наши топчаны. Егор и то в отдельной комнатке живет хотя и холостой, а мы? Ты же после свадьбы обещал свой дом построить.
– Правильно гуторишь мать. Добрые намерения у меня были на нашу дальнейшую жизнь. Богатой тебя хотел сделать, – тяжело вздохнув, ответил Василий и почесав затылок отвернулся, чтобы не видеть наполненные слезами, разочарованные глаза жены.
– Эть как вышло, я ж не виноват, что налоги растут как тесто на дрожжах и съедают почти все наши доходы. А Егор, он же до полуночи строчит на своей машинке, шуму от него много, как ему без отдельной комнаты? Потерпи еще немного, скоро весна, авось все наладится, и мы заживем, как следует.
– Так ты брата попроси, пусть поможет, – не унималась жена. – На ноги встанем, отдадим. А так, что эти золотые безделушки без толку лежат?
Василий недовольно поморщился: – Тошно мне што-то просить, – хуже всего, чувствуешь себя как на паперти.
– Смотри, какие мы гордые, – уперев руки в бока, стала корить мужа Ирина. – Он ведь родной брат тебе.
– Да какая разница, у кого просить?– заключил Василий.– На душе все одно.

Весенние полевые работы прошли в обычных заботах.
Они вместе с отцом и Егором целыми днями пропадали в поле.
Как-то вечером пришел Тарас.
– И с чем ты седни пожаловал? – удивленно встретил его отец. – Ты ж за просто так к нам теперича не приходишь.
– Тятя у меня семенного зерна не хватает деляну засеять.
– Воно как! – удивился Юда.
Егор с удивлением приподнял брови и ухмыльнувшись спросил:
– Так что ж ты у тестя не попросишь?
– А вы мне что чужие? – Нервно бросил ему Тарас.
– Да ты не психуй, – успокоил его Василий. – Садись вон за стол, да обскажи все как есть.
Плохо одному в поле корпеть, все соседи заканчивают работу и домой, а я все рвусь, стараюсь, а все не так, все не получается. Рожь не посеял, под картошку поле не вспахал.
– Поди нахватал земли, и надрываешься теперь, – съехидничал Егор.
– Ну есть такое, – тяжело засопел Тарас. – У меня же семья.
Юда нервно почесал пятерней бороду:
– Да, сынок, у тебя теперича своя семья и свой надел, который ты обрабатываешь сам, без отца и братьев. Так и обрабатывай столько, на сколько силёнок хватает.
– Что советуешь тятя, бросить все?
Василий посмотрел на него с удивлением и подумал: «Какой настырный», а вслух сказал:
– Об чем разговор, поможем мы тебе брат.
– Когда? – засветились надеждой глаза у Тараса.
– Значится так, через пару дней придем вместе с Егором, на своих быках поле вспашем и хлеб посеем.
Егор бросил недовольный взгляд на старшего брата, но перечить не стал.
– Вот это по нашему, по христиански! – хрипло проговорил довольный Юда. – Давайте вечерять будем.
Ирина прильнула к окну:
– Каго там черти принесли, Митька, что ли пришел?
Василий поднялся, распрямил спину:
– Пойду, узнаю, что ему надо?
– Ты что грязный такой?– возмутился он, увидев Корбана возле калитки.
На нем была застиранная до дыр рубаха, на ногах старые, разбитые сапоги.  Хороший был добрый мужик, но любил выпить. Когда у соседей родилась дочь Степанида, то Василий был крестным у неё.
Зинаида недовольно ворчала, пытаясь перевоспитать мужа, но безуспешно, а когда вошли в коммуну, совсем от рук отбился. Дожили до того, что у Зинаиды даже юбки не было. Одевала она один фартук спереди, а другой одевала сзади – получалась юбка с двумя разрезами. И когда она ходила к колодцу за водой, то это становилось предметом насмешек соседской детворы.
– Слышь кум, – простонал он, обращаясь к Василию, – выручи, дай в долг зерна , время пришло сеять – а нечего. Если не поможешь, осенью с голоду сдохнем. Прошу ради Христа, кум, дай!
Василия аж перекосило, он отпрянул от собеседника, – с какого рожна, я должен с тобою хлебом делиться? Посевную уже половина деревни закончила, а ты только собираешься? Тебе начхать, что мы от зари до зари работаем, а ты все ждешь манну небесную, надеешься когда все само сделается. Твое поле травой заросло, вот поэтому и живешь впроголодь.
– Вить разве тебе понять меня?– с досадой ответил Митька. – У тебя вон брат старателям по осени сапоги, да одежу поменяет на золотой песок, нахапает деньжат и в ус не дуете.
– Не базлай! – вскипел Василий. – Что тебе Егор? Он сам по себе живет, а я так же как и ты крестьянством занимаюсь.
Замолчали оба, глядя в землю. Митька жалобно протянул:
– Кум, етит твою, не дай пропасть, выручи.
– Куда деваться, – расстроено ответил Василий. – Ладно, чеши домой, а я покумекаю, как тебе помочь.
Украдкой от отца и брата, Василий собрал что было по амбару. Утром загрузил на телегу пять пудов пшеницы и поехал к Корбану.
– Эть не чужой ты все-таки мне, – присаживаясь рядом на скамейку жалеючи проговорил Василий. – да и дочка Нина со Степанидой подружки.
Митька, от неожиданности открыл рот и потерял дар речи – на телеге лежали мешки полные зерна. С не скрываемой радостью произнес:
– Етит твою! Вот кум, спасибо. Всю жизнь тебе благодарен буду. Обязательно осенью верну.
Довольно облизываясь, он обошел вокруг телеги. В то же время, глядя на мешки, он шарил блуждающим взглядом по сторонам, не дай Бог кто увидит.
А Василий подумал про себя: « Ежели отец с братом узнают – то за самовольство голову мне оторвут».
Между тем, шло время. Вот уже и посевная прошла, лето, убрали урожай. Василий особо и не верил, что он вернет долг, но как-то на берегу реки он встретил Корбана. Тот брел вдоль берега. Шагал вяло, расслабленно, поматывая головой, как уставшая лошадь. Тоскливо и жалобно он поглядел на Василия.
А тот в свою очередь напомнил ему про долг.
– Кум, – прошептал Митька, улыбаясь жалкой улыбкой. – Ругаешься, правильно! Вить с похмелья я, болею! Прости! Ты знаешь братка, зерна у меня нет и долг вернуть я не смогу.
– Это почему, – напрягся Василий.– Ты же обещание давал.
– Вить нет у меня ничего, но ты не переживай, долг, он как веревка, тянется и тянется. На следующий год отдам.
Посмотрел Василий на руки, и склоненные плечи Митьки и про себя подумал:
– Прав ты – пропащий человек! Так и надо меня дурака учить. Жалею всех, а кто меня пожалеет? А вслух сказал, – так вот, сдается мне, что ты мил человек, долг не вернешь, поэтому хочу потребовать от тебя, в счет этого выделать овчинные шкуры. Ты же в этом деле соображение имеешь?
– Об чем разговор. Знаешь Вася, я хоть и люблю выпить, но шкуры я на совесть делаю, можешь не сумлеваться. Ты завтра с утра завези мне их, все сделаю по высшему разряду.
– Добре, – согласно кивнул головой Василий и пошел в сторону дома.
Он не понимал, почему Корбан все время завидует ему. А чему завидовал, он понять не мог. Они оба, как и все деревенские мужики, работали в поле, на собственных подворьях. Правда, Корбан – то не очень землей занимался, все пчелами, да шкуры выделывал, иногда любил выпить.
Утром, подьехав к усадьбе Корбана, он долго стучал в воротину.
– Кого там черти принесли? – раздался сонный голос хозяина.
– Ты что вчерась с перепою забыл об чем договаривались?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70928266) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.