Читать онлайн книгу «Примадонны Ренессанса» автора Ева Арк

Примадонны Ренессанса
Ева Арк
Сёстры Изабелла и Беатриче д’Эсте вкладывали страсть во всё, что делали. Без боязни взваливали на свои плечи бремя власти и часто справлялись с этим делом не хуже мужчин. Занимались коллекционированием произведений искусства и покровительствовали деятелям Возрождения, соперничая друг с другом. Недаром Изабеллу д’Эсте прозвали «Примадонной Ренессанса». А если бы судьба даровала Беатриче чуть больше времени – она наверняка не уступила бы в славе старшей сестре. У них было много секретов, в том числе и любовных. Но главный – секрет их успеха.

Ева Арк
Примадонны Ренессанса

Глава 1
Происхождение
Замок Эсте в Италии был основной резиденцией средневековых и ренессансных правителей Феррары. При взгляде на это массивное оборонительное сооружение с четырьмя угловыми башнями можно представить себе, как процессия нарядных дам и кавалеров выезжает из ворот, чтобы поохотиться или как на площади перед замком происходит рыцарский турнир. А прекрасная дева в башне вышивает или поёт под звуки лютни. Наверняка этим занимались и две сестры, Изабелла и Беатриче д’Эсте, будущие «примадонны Ренессанса». Страсть к изящным искусствам они, без сомнения, унаследовали от своих родителей.
В эпоху Возрождения (по-итальянски Ренессанса) мнение о человеке составлялось, в первую очередь, по тому, кто были его предки.
– Род Эсте ведёт своё происхождение от самого императора Карла Великого! – утверждали поэты феррарского двора.
– Чушь! Вероятно всего, Эсте были потомками каролингских наместников в Италии! – возражают современные историки. – Сначала они довольствовались титулами маркграфов и только в середине ХV века стали герцогами!
Неудивительно, что Эсте сверху вниз смотрели на другие правящие фамилии Италии: Медичи, Сфорца, Гонзага и т. п., потомков обычных торговцев или кондотьеров (предводителей наёмных отрядов), и считали себе равными разве что представителей Арагонской династии, правивших в Неаполе. Именно там, при дворе короля Альфонсо V, получил образование Эрколе I д'Эсте, отец Изабеллы и Беатриче, который в 1471 стал герцогом Феррары после смерти сводного брата Борсо. Он был самым известным и любимым народом из всех Эсте. За тридцать четыре года его правления в Ферраре герцогство поднялось на первое место среди всех государств Северной Италии. И в следующие столетия народ вспоминал дни герцога Эрколе I как золотой век Феррары. Прозванный за свой авторитарный характер «Северным ветром» и «Алмазом», он создал в Ферраре лучшую в Европе музыкальную капеллу и первый светский театр. Однако унаследовал власть поздно, в сорок лет, и женился только через два года на Элеоноре Арагонской, внучке Альфонса V.
– Наверно, из-за того, что она была принцессой? – спросите вы.
– Скорее, из-за её большого приданого, – ответил бы практичный Эрколе I, – а также потому, что она происходит из рода, где женщины славятся плодовитостью.
Выехав из Неаполя к своему жениху, принцесса по пути заехала в Рим, где папа Сикст IV предоставил ей роскошные апартаменты. А ещё в её честь был устроен банкет, который длился шесть часов: и это была бесконечная череда блюд, сопровождаемых музыкой, танцами и поэзией.
– Хорошо ли Вас приняли в Ватикане, дочь моя? – беспокоился неаполитанский король.
– Очень хорошо, Ваше Величество! Даже мой ночной горшок был сделан из позолоченного серебра! Странно только, что сокровища Церкви используются в таких целях! – удивлялась Элеонора.
Наконец, ярким июньским утром двадцатидвухлетняя принцесса въехала в Феррару в платье, сверкающем драгоценностями, с великолепным балдахином над головой и золотой короной на распущенных волосах. Приветственные латинские речи, оркестровая музыка и театральные представления, которыми уже тогда славилась Феррара, встречали свадебную процессию на каждом шагу. Дома были увешаны гобеленами и золотыми тканями, вдоль широких улиц виднелись аллеи цветущих кустарников, и звонкие крики приветствовали прибытие прекрасной принцессы, поселившейся вместе с мужем в ренессансном дворце (не путать с замком Эсте). Унаследовав Феррару, Эрколе I уже через неделю начал реконструкцию и перестройку жилища своих предков, дабы оно соответствовало королевскому рангу его будущей супруги, и в северном крыле разместил новые апартаменты – для себя и будущей герцогини.
Очарование и доброта Элеоноры вскоре покорили сердца её подданных. С самого начала она вместе с мужем охотно занималась меценатством и нашла родственную душу в золовке, Бьянке, «Деве Эсте», чья латинская и греческая проза вызывала восхищение у всех современников. Сама герцогиня хорошо играла на арфе, имела небольшую библиотеку и коллекционировала полотна знаменитых художников. Она не только покровительствовала деятелям искусства, но и уделяла много времени развитию ремёсел.
– А что, если пригласить в Феррару ткачей из Милана и Флоренции, мессир? – как-то предложила мужу Элеонора. – И искусных вышивальщиц из Испании. Я слышала, они славятся своим мастерством.
Голубые глаза Эрколе блеснули:
– Пожалуй, мадонна. Шпалеры (ковры) стоят очень дорого. А если мастера поселятся здесь, то нам их труд обойдётся дешевле.
Элеонора вникала во все тонкости ремесла, лично подбирая материал, цвета и рисунки для тканей, которые шли на украшение дворцовых покоев. Что же касается её семейной жизни, то она поладила со своим супругом, несмотря на холодность его характера, а также коварство и беспринципность в политике. К тому же, Эрколе, как и она сама, отличался набожностью. Герцог слушал мессу каждый день или даже несколько раз в день, и в Страстный четверг кормил сотни бедняков в большом зале замка, а затем омывал ноги гостей (подражая Христу) и раздавал им одежду и деньги. Вместе с Элеонорой он также покровительствовал монахиням и основал несколько женских монастырей.
– Три страсти, – утверждал феррарский хронист, – правили сердцем герцога: любовь к строительству, театру и путешествиям.
При нём Феррара стала одним из лучших городов Италии со своими широкими улицами и просторными площадями, благородными статуями и внушительными памятниками. В начале своего правления Эрколе I даже отправился во Флоренцию, чтобы позаимствовать трактат Альберти об архитектуре у тамошнего правителя Лоренцо Медичи, и осуществил свои усовершенствования на основе принципов, отстаиваемых архитектором эпохи Возрождения. Вследствие чего в Ферраре возникали новые церкви и дворцы, к древнему Ломбардскому собору была пристроена высокая колокольня и установлена конная статуя маркиза Никколо III д‘Эсте, отца Эрколе, а бронзовая статуя его брата, Борсо д‘Эсте, первого герцога Феррары, украсила площадь перед замком, возведённым в конце ХIV века. Он был соединён подземным переходом со старым дворцом на Соборной площади, который когда-то посещали Джотто и Петрарка.
Именно там 8 мая 1474 года появилась на свет Изабелла д‘Эсте, первый ребёнок герцогской четы, а 29 июня 1475 года – Беатриче д‘Эсте. Кроме того, у Изабеллы и Беатриче было четверо родных братьев, а также сводные брат и сестра, внебрачные дети Эрколе I.
Если Изабелла сразу стала любимицей семьи, то о том, как было воспринято появление второго ребёнка, мы узнаём из феррарской хроники: «В этот день у герцога Эрколе родилась дочь, получившая имя Беатриче… И не было радости, потому что все хотели мальчика».
– Снова девочка, – нахмурился герцог, узнав пол новорожденного ребёнка. – Неужели Феррару, куда я столько вложил, унаследует мой брат или, хуже того, племянник?
Элеонора тоже огорчилась:
– Кому нужна ещё одна девочка? Уже третья, если считать с внебрачной дочерью герцога!
– У отца хоть было полно бастардов, которые управляли Феррарой…
– Если я не рожу сына, Эрколе, пожалуй, снова заведёт себе любовницу!
– Кстати, а донна Изабелла Ардуэн из свиты герцогини очень даже недурна…
Только 21 июля 1476 года Элеонора, наконец, родила сына, которого уже в мае 1477 года обручили с Анной Сфорца, маленькой дочерью герцога Милана. Восторгу феррарцев не было предела. Звонили в колокола, лавки закрыли на целых три дня, а ребёнка крестили с большой помпой в часовне Весковадо, недалеко от Дуомо (Собора). Младенец получил имя Альфонсо в честь своего деда, великого короля Неаполя, и, по словам хрониста, был устроен «прекрасный праздник» на вилле Скифанойя за городом. В украшенном фресками зале этого любимого Эсте летнего дворца был дан концерт с участием ста трубачей, волынщиков и тамбуринистов, а также был приготовлен роскошный банкет по моде того времени с огромным количеством конфет, изображавших дам и кавалеров, животных, деревья и замки. Причём все они были из позолоченного и цветного сахара и, как рассказывал всё тот же хронист, были унесены или съедены людьми, как только открылись двери. Но несколько дней спустя, когда Эрколе был в отъезде, внезапно вспыхнуло восстание, тайно спланированное племянником герцога, Никколо д'Эсте.
– Разве это справедливо, что дядя отнял у меня власть? – возмущался Никколо. – Это я должен был править Феррарой после смерти моего отца, герцога Лионело! Вот захвачу герцогиню с детьми – и Эрколе сам мне всё отдаст!
Но, к счастью, его попытка потерпела неудачу благодаря мужеству и присутствию духа Элеоноры. Дворец уже был окружён вооруженными людьми, когда шум достиг ушей герцогини, которая, вскочив с постели, с маленьким сыном на руках, двумя дочерями и несколькими верными слугами бежала по подземной галерее в замок.
– Да как этот негодяй посмел поднять руку на меня, дочь короля, и на моих детей! – ругалась Элеонора. – Впрочем, неудивительно, ведь этот Никколо – сын бастарда! Ну, ничего, Эрколе ему покажет!
Едва она покинула свою комнату, как заговорщики ворвались внутрь и разграбили дворец, убивая всех, кто пытался оказать сопротивление. Жители Феррары, однако, были верны своим любимым герцогу и герцогине. После нескольких дней тревожного ожидания Эрколе вернулся, подавил беспорядки и восстановил порядок в городе. В тот вечер он появился на балконе замка и обнял свою жену и детей под крики и аплодисменты всего города. На следующий день вся герцогская семья отправилась во главе торжественной процессии в собор и там публично поблагодарила за своё чудесное избавление. За этим последовали ужасные репрессии, и Никколо д’Эсте с двумя сотнями своих сторонников был казнён.
– Позвольте мне, мессир, обосноваться с детьми в замке! – попросила мужа после бунта Элеонора.
– Вы ведь говорили, мадонна, что Вам нравится наш дворец.
– Да, но за мощными замковыми стенами мне будет гораздо спокойнее!
– Там же нет никаких удобств!
«Зато здесь рядом кухня, амбар и свинарник», – подумала Элеонора. Вслух же она сказала:
– Зато у Вас есть талант архитектора, а у меня – собственные средства!
Вероятно, доводы жены показались Эрколе убедительными, потому что уже в феврале 1477 года хронист написал: «Начались работы в Кастельвеккио: укрепляют арматурой и делают комнаты для мадонны герцогини, которая не может жить как мужчины». Постепенно старый замок оброс окнами, лоджиями, балкончиками и садами. Над всем западным двором был создан подвесной сад. Второй сад разбили с северной стороны замка – за крепостным рвом – павильон с колоннами и фонтаном, с лоджиями и перголами, увитыми цветами, с клумбами, кустарниками и фруктовыми деревьями.
– Маленький рай на земле! – восхищались гости.
– Вавилонские сады!
– Божественное место!
В апартаментах герцогини был большой зал, комната в башне Маркезана, гардеробная с потолком, расписанным «под античность», две комнаты с растительными узорами, комната с печью и комнаты для придворных дам. Через несколько лет во время ремонта были указаны также «спальня госпожи», салон для дам, комната рядом с личной часовней герцогини. На стене спальни были изображены огромные колонны и фреска с видом Неаполя – «вид с натуры, на переднем плане синее море, с кораблями и галерами», а на берегу видны все важные здания города. Вид Неаполя в спальне герцогини имел символический смысл – связь с предками, другие изображения этого города находились в комнатах её детей. Постепенно замок, построенный на границе города, стал его центром. И, в конце концов, туда перебрались все члены семейства Эсте.
1 июня 1477 года Элеонора с дочерями, трёхлетней Изабеллой и двухлетней Беатриче, приехала в Неаполь. Визит был приурочен к свадьбе её отца короля Ферранте I с Хуаной Арагонской, испанской принцессой. Поражённый красотой маленькой Изабеллы её дядя принц Федерико заявил:
– Я с удовольствием бы женился на моей старшей племяннице, если бы не наше близкое родство!
– А вот мы на месте Вашего Высочества выбрали бы нашу младшую внучку! – возразил ему король.
Поймав удивлённый взгляд сына, Ферранте I пояснил:
– Потому что она больше похожа на Вашу сестру!
19 сентября Элеонора родила в Неаполе второго сына, которого назвали в честь деда Ферранте. Но уже в ноябре ей пришлось вернуться в Феррару, так как Эрколе был назначен генерал-капитаном Флоренции. Она забрала с собой старшую дочь Изабеллу, оставив новорожденного и Беатриче на попечение деда. Девочка прожила в Неаполе восемь лет, её воспитанием занимались няня по имени Серена и Ипполита Мария Сфорца, герцогиня Калабрийская, очень образованная женщина, которая была женой старшего сына Ферранте I. Беатриче и её младший брат дружили с детьми Ипполиты – Фердинандом, Педро и Изабеллой. Пока её старшая сестра корпела в Ферраре над книгами, Беатриче носилась верхом по дороге между замками Кастель Капуано, где жила с кузенами, и Кастель Нуово, резиденцией королевской четы.
– Вы, наверно, скучаете, кузина, по своей семье и по Ферраре? – сочувственно спрашивала её Изабелла Арагонская, тёзка родной сестры Беатриче.
– Не-ка! – отвечала Беатриче, с хрустом разгрызая яблоко. – Мне и здесь хорошо!
Официально усыновлённая своим дедом, девочка подписывалась как «донна Беатрис де Арагон» и болтала на смеси каталонского, кастильского и итальянского языков. Кроме того, по воле Ферранте I, она одевалась по испанской моде и носила причёску «коаццоне» в виде «косы», обвивая волосы бусами и лентами или завернув в ткань. Феррарский посол сообщил в 1479 году её матери Элеоноре, что король вернёт ей сына, теперь, когда он подрос, но не Беатриче.
– Почему? – удивились герцогиня. – Что король, наш отец, будет делать с этой невзрачной девчонкой?
– Его Величество хочет выдать её замуж и оставить при себе.
В свой черёд, граф Диомеда Карафа, придворный Ферранте I, характеризовал герцогу Эрколе его младшую дочь так:
– О ней я предсказываю, что она будет женщиной великого духа и способной командовать.
В ответ отец Беатриче пожал плечами:
– Главное, чтобы она родила своему мужу наследника! Такого же очаровательного и здорового карапуза, как Джулио, которого подарила мне донна Изабелла Ардуэн!
Конечно, девочка была слишком мала, чтобы понимать происходящее при дворах короля Неаполя и его сына, герцога Калабрийского, имевших славу покровителей наук и искусств, но, в то же время, правителей коварных и жестоких. За тридцать лет своего правления Ферранте I добился процветания Неаполя. С помощью дипломатии и династических браков король установил тесные отношения со многими итальянскими и иностранными государями, что принесло ему славу и прозвище «Судьи Италии». Кроме того, он покровительствовал многим художникам и гуманистам Ренессанса, а также возвёл в Неаполе величественные здания, которые до сих пор украшают этот город. Вместе с тем почти всю свою жизнь Ферранте вынужден был воевать с многочисленными завоевателями, посягавшими на его прекрасное королевство, а также усмирять мятежных баронов. Враги недаром считали его страшным человеком. Когда папский церемониймейстер Якоб Буркхардт прибыл на коронацию Ферранте I, тот спросил:
– Вы знаете, епископ, что может доставить нам наибольшее удовольствие?
– Нет, Ваше Величество.
– Нам нравится, когда наши враги сидят рядом с нами…
– … в замковой тюрьме? – догадался умный немец.
– Да, если живые. А если мёртвые – то в подземелье, забальзамированные и одетые в костюмы, которые носили при жизни.
– Хотите взглянуть на мою «комнату мумий»? – вкрадчиво добавил король.
Самой же безобидной чертой деда Изабеллы и Беатриче была патологическая страсть к молодым женщинам, так, помимо двух законных жён, он имел кучу любовниц и внебрачных детей. Вообще, король обожал окружать себя ребятишками и даже брал на воспитание детей казнённых им врагов. Эта своеобразная утончённая и драматичная атмосфера Неаполя должна была оставить отпечаток на личности Беатриче. Тем временем её старшая сестра Изабелла в Ферраре уже в четыре года приступила к учёбе. Узнав об этом из письма жены, Эрколе I очень этому порадовался и запретил наказывать малышку, в случае, если она вдруг плохо выучит урок.
– Запрещаю её бить даже Вам, мадонна! – подумав, дописал герцог.
Прочитав письмо мужа, Элеонора улыбнулась:
– Даже если бы моя дорогая и милая дочь не была лучше других, у меня всё равно бы на неё не поднялась рука! Ведь она такая хорошенькая: вся в герцога! Не то, что Беатриче, которая вылитый король, мой отец!
Представив себе приземистого Ферранте I с короткой шеей и круглыми щеками, герцогиня невольно вздохнула.
Всё, что делала Изабелла, было сделано хорошо. Её быстрота в обучении, великолепная память и прилежание служили любимой темой бесед при феррарском дворе, в то время как о младшей дочери Эрколе, даже после возвращения Беатриче в Феррару, современники упоминали очень редко вплоть до её замужества.

Глава 2
Свадьба Изабеллы
В июне 1477 года, всего через несколько дней после того, как Элеонора и её дочери покинули Феррару, туда прибыл Лодовико Сфорца, герцог Бари, которого Эрколе I любезно принял на вилле Скифанойя. Оказалось, что Лодовико, за смуглый цвет лица прозванный «Моро» («Мавр»), был изгнан из Милана вдовствующей герцогиней Бонной, регентшей при своём несовершеннолетнем сыне герцоге Джангалеаццо Сфорца. Правда, историк Паоло Джовио уверял:
– И вовсе сеньор Лодовико не смуглый! А его прозвище подразумевает шелковичное дерево – самое мудрое из деревьев, поскольку оно покрывается листвой последним, но плодоносит первым.
– Мессир Паоло совершенно прав! – согласился с ним Моро. – Потому что настоящий государь выделяется среди прочих не своей внешностью, а прозорливостью и мудростью!
Спустя два года Лодовико отправился в Неаполь, где, без сомнения, видел Беатриче, но вскоре вернулся в Милан, заставив Бонну передать ему регентство над племянником. Придя к власти, Моро в сентябре 1480 года попросил руку старшей дочери герцога Феррары. Однако Эрколе I уже пообещал выдать шестилетнюю Изабеллу за Франческо Гонзага, наследника маркиза Мантуи. Мантуанский посланник, который был отправлен в Феррару в начале апреля 1480 году для согласования условий брачного контракта, был поражён талантами не по годам развитой юной невесты:
– Мадонна Изабелла не только прекрасно станцевала перед нами, но и проявила в разговоре необыкновенный ум и грацию!
– Главное – чтобы поскорее родила Франческо здорового наследника! – прочитав его донесение, отрезал маркиз.
– Вы же знаете, мессир, что наша старшая дочь – слишком хрупкая и болезненная девочка, поэтому я настаиваю, чтобы её брак был заключён только спустя десять лет после помолвки! – в свой черёд, твёрдо заявила мужу Элеонора.
– Ладно, я поговорю с маркизом, – покладисто согласился Эрколе. – Вот только что ответить Моро?
– Попробуйте предложить ему в качестве невесты Беатриче!
– Я буду счастлив, сеньор, жениться как на старшей, так и на младшей Вашей дочери! – любезно заверил Моро будущего тестя.
Ему действительно было всё равно: дело было не в невесте, а в укреплении союза между Эсте и Сфорца. К тому же, брак с Беатриче был даже более выгоден. Ведь она воспитывалась при дворе Ферранте I и была его любимой внучкой, следовательно, герцог Бари мог рассчитывать не только на союз с Феррарой, но и с Неаполем. Узнав об этом, король согласился на помолвку шестилетней Беатриче с двадцатидевятилетним Лодовико Сфорца.
Следующей весной маркиз Мантуи привёз своего старшего сына Франческо в Феррару на праздник Святого Георгия познакомиться с невестой и её семьей. Мантуанский хронист рассказывает, как по этому случаю маркиз и его свита из шестисот человек отправились вниз по реке По на четырёх буцентаврах (барках), как герцог Эрколе, желая оказать честь своим гостям, кормил всю компанию бараниной, телятиной и прочими подобными деликатесами в течение четырёх дней, которые они провели в Ферраре, и как знаменитые берберийские лошади Гонзага выиграли скачки, позволив ему с триумфом вернуться с рулоном золотой парчи в качестве приза в Мантую.
Маркиз поддержал Эрколе в 1482 году, когда из-за спора о контроле над соляными промыслами венецианцы и папа напили на Феррару. Пока герцог лежал больной и обездвиженный, армия противника разорила окрестности города и нанесла значительный урон имуществу семьи Эсте. Тем временем в самой Ферраре начались чума и голод. В этот критический момент Элеонора ещё раз продемонстрировала своё мужество и присутствие духа. Отправив своих детей в Модену и созвав магистратов, она обратилась к ним с речью с лоджии в саду и призвала их:
– Будьте верными своим сеньорам из дома Эсте!
Горожане, растроганные мужеством Элеоноры, в один голос в ответ начали скандировать девиз Эрколе:
– Алмаз! Алмаз!
И поклялись умереть за своего герцога. К счастью, союзники поспешили на помощь осаждённому городу. 22 мая 1483 года маленькая Изабелла собственноручно написала жениху из Модены:
– Хотя, когда Ваши письма и подарки дошли до меня, я была не совсем здорова, их прибытие заставило меня внезапно почувствовать себя лучше. Но как только я услышала, что из-за моей болезни Ваше Высочество подумывает приехать в Модену и повидаться со мной, я почти пожелала себе снова заболеть, чтобы иметь удовольствие видеть Вас.
Год спустя, когда закончилась война, умер маркиз Мантуи, и Изабелла выразила соболезнования Франческо по поводу смерти отца, умоляя его вытереть слёзы и утешиться ради неё.
Правда, в 1484 году её тётка Беатриче Арагонская, королева Венгрии, заявила Элеоноре:
– Что там маркиз, сестрица! Ваша старшая дочь заслуживает того, чтобы стать королевой!
– Полностью согласна с Вашим Величеством! Но, увы, ни один король пока не попросил руки Изабеллы!
– А у меня есть один на примете: Его Величество Владислав II, король Чехии. Если хотите – я выступлю свахой!
– А как же жених Изабеллы?
– Ему можно предложить руку Вашей младшей дочери, а для герцога Бари – подыскать какую-нибудь знатную неаполитанку.
– Боюсь, Ваше Величество, такой «обмен» невозможен, потому что маркиз успел влюбиться в Изабеллу, а судьба Беатриче – в руках короля, нашего отца. Хотя…
– Что «хотя»?
– Можно договориться о тайной помолвке Беатриче с Владиславом на случай, если Моро передумает и захочет найти жену, более соответствующую его возрасту.
– Неплохой план, сестрица! Только, боюсь, король Чехии не согласится!
Бонифаций III, маркиз Монферрата, тоже намекнул Эрколе I через своего посла, что непрочь жениться на его младшей дочери. Но его предложение в Ферраре всерьёз не рассматривалось то ли из-за слишком большой разницы в возрасте между Беатриче и предполагаемым женихом (пятьдесят один год), то ли потому, что последний передумал и решил подыскать себе жену детородного возраста.
Из-за того, что миланцы были очень плохого мнения о неаполитанцах, Моро в 1485 году обратился к Эрколе:
– Я думаю, что моей невесте следует вернуться в Феррару, дабы она могла получить образование при дворе, более подходящем для её будущей роли. К тому же, мне так будет легче навещать мадонну Беатриче.
Однако Ферранте I наотрез отказался отпустить внучку:
– По некоторым уважительным и житейским причинам ей лучше остаться в Неаполе!
– Не могло бы Ваше Величество изложить эти причины? – попросил Эрколе.
– Во-первых, Беатриче всего десять лет и она слишком молода для замужества, а, во-вторых, мы привязались к ней, как к своей родной дочери.
– Если Вы согласитесь на нашу просьбу, то мы дадим ей приданое! – добавил король, хорошо зная зятя.
Но тут Ферранте просчитался: несмотря на его решительные протесты, после нескольких месяцев переговоров королю всё-таки пришлось расстаться с Беатриче. Сразу после отъезда своей внучки он с горечью написал Элеоноре:
– Бог знает, как сильно мы горевали из-за особой любви, которую мы питали к её достоинствам… так, видя её в своём доме, нам казалось, что это ты!
Сначала родители Беатриче хотели сыграть её свадьбу весной 1488 года, но Лодовико дал понять своему будущему тестю, что он слишком занят государственными делами, да и невеста ещё чересчур молода. Дата была перенесена на февраль 1490 года, когда должна была состояться двойная свадьба Изабеллы и Беатриче. А пока девушки продолжили своё образование.
– Надеюсь, Вы не будете возражать, мадонна, если вместе с Изабеллой и Беатриче будем обучаться моя дочь Лукреция? – заискивающим тоном попросил Эрколе. – Ведь она родилась ещё до нашего брака, когда я был холостым мужчиной!
– Хорошо, мессир, – покладисто ответила герцогиня.
– Вы – самая великодушная женщина в Италии! И даже, я бы сказал, во всём мире, если только согласитесь, чтобы Джулио тоже воспитывался вместе с нашими четырьмя мальчиками…
– Вы имеете в виду сына, которого родила Вам моя дама, донна Изабелла Ардуэн?
Герцог униженно кивнул.
– Но если Ваши бастарды будут жить с нашими детьми, придётся расширить детскую. А со временем им понадобятся также собственные покои…
– Я всё понял, мадонна! Пристроим ещё несколько комнат к замку! За мой счёт!
– Только смотрите не пожалейте о своей доброте, мессир: все эти бастарды слишком непокорны и честолюбивы!
Изабелла, Беатриче и их старшая сводная сестра Лукреция изучали античную историю и литературу под руководством Баттисты Гуарино, сына веронского гуманиста, обучавшего их также латыни. Ещё они читали провансальскую поэзию и переводы испанских романов, которые брали в библиотеке Элеоноры Арагонской. Но больше всего среди итальянских дам были популярны французские романы о подвигах Роланда и других паладинов двора Карла Великого. А ещё, склоняясь над пяльцами для вышивания вместе с герцогиней, девушки внимали рассказам придворного пиита Маттео Боярдо о приключениях рыцаря Ринальдо из Монтальбано. Только в очень редких случаях юным принцессам Эсте разрешалось оставить свои занятия, чтобы блеснуть своими талантами на придворных праздниках, поплавать по реке в герцогском буцентавре под звуки скрипок или принять участие в охоте. Среди трёх сестёр Эсте Изабелла выделялась не только своими способностями, но и красотой. Нежный цвет её лица, остроумие и любезные манеры очаровывали всех гостей Феррары. Кроме того, у неё был прекрасный голос.
– Я больше всего люблю слушать музыку, изучать географические карты и заниматься астрологией! – говорила Изабелла д’Эсте.
– А я – играть в мячик и ловить рыбу! – вторила ей Беатриче.
– А я – слушать ваше пение! – Лукреция с улыбкой протянула лютню Беатриче.
Взяв инструмент, та заиграла прелюдию, а Изабелла, положив руку на плечо младшей сестры, запела.
Позднее самые выдающиеся поэты эпохи Возрождения, такие, как Пьетро Бембо и Никколо да Корреджо, Джироламо Касио и Антонио Тебальдео, гордились тем, что она исполняла песни на их стихи.
Принцы и послы, посещавшие феррарский двор, в своих письмах не скупились на похвалы старшей дочери Эрколе I. К четырнадцати годам Изабелла превратилась в настоящую красавицу. Она унаследовала правильные черты лица своего отца, а также его светлые волосы и белую кожу. Зато своими чёрными сверкающими глазами будущая маркиза была обязана матери, и, при среднем росте, отличалась гордой осанкой и величественной грацией. Можно с уверенностью сказать, что Элеонора Арагонская, получающая удовольствие от бесед с учёными монахинями и часто посещавшая женские монастыри, не пренебрегала также религиозным образованием своих дочерей. Имея перед глазами пример матери, сёстры Эсте приобрели тонкий художественный вкус, выделявший их среди принцесс своего времени. И твёрдо придерживались идеалов чистоты и целомудрия, усвоенных в детстве, на протяжении всей своей жизни. Или, по крайней мере, тщательно скрывали свои романы.
Темноволосая и коренастая, как мать, Беатриче умела играть на лютне, виоле и клавикордах. Но больше всего любила охоту и другие занятия, требующие физической выносливости и ловкости. И быстро перенимала всё новое. Поэтому только на первый взгляд у них с Изабеллой не было ничего общего. Природный ум, практичность и азарт, а ещё страстная любовь к жизни были чертами характера обеих сестёр. Они были очень привязаны друг к другу, несмотря на некоторое соперничество. После возвращения в Феррару Беатриче стали именовать герцогиней Бари. Однако на том её преимущество перед старшей сестрой и закончилось. На любимую внучку Ферранте I ни родители, ни придворные не обращали внимания, а если и обращали, то затем, чтобы пожурить за лень и отставание в учёбе.
– Когда же, наконец, дочь моя, ты избавишься от своего жуткого говора! – пеняла Беатриче мать. – И почему ты не разрешила служанке причесать себя так, как Изабеллу? А что за ужасное платье на тебе?
В ответ Беатриче исподлобья посмотрела на мать прозрачными карими глазами:
– Но Его Величеству, моему деду, нравился этот наряд…
– И это неудивительно! Ведь так одевалась моя матушка, донна Изабелла Кьярамонте! Но сейчас ведь совершенно другая мода!
Однако младшая дочь герцога лишь молча сопела.
– Нет, она просто дикарка! Бери пример со своей сестры!
В отличие от Моро, Франческо Гонзага, который был на семь лет старше Изабеллы, показал себя более пылким женихом. Он часто обменивался письмами со своей юной невестой и посылал Изабелле подарки и стихи, написанные в её честь мантуанскими поэтами. А герцогине Элеоноре преподнёс «Мадонну» кисти знаменитого мастера Андреа Мантеньи, придворного художника Гонзага. Молодой маркиз любил флиртовать с женщинами и знал, как их очаровать. Вот уже год, как он был капитаном на службе у Миланского герцога, а потом возглавил отряды Венеции, стяжав со временем себе славу «лучшего рыцаря Италии».
– У сеньора Франческо очень бравый вид! – похвалила жениха сестры Лукреция, которая была на три года старше Изабеллы.
– Да, он очень сильный! – с гордостью подтвердила та. – Настоящий мужчина! И очень приятный в общении!
Беатриче же скривила губы:
– Он похож на карлика: такой же пучеглазый и курносый!
– Зато сеньор Франческо постоянно меня навещает и дарит подарки, а герцог Бари – к нам носа не кажет! – отрезала Изабелла.
Стиснув зубы, Беатриче изо всех сил старалась не заплакать. В то время как Лукреция мудро заметила:
– Главное, чтобы жених стал хорошим мужем!
Осенью того же года Элеонора Арагонская со старшей дочерью совершила короткий визит в Мантую, где Изабелла впервые познакомилась с сестрой Франческо II, Елизаветой Гонзага, будущей герцогиней Урбино, которая стала её самой близкой подругой. Первой в 1487 году вышла замуж Лукреция д‘Эсте за Аннибале Бентивольо, правителя Болоньи. Свадьбу пышно отпраздновали в доме жениха. Причём среди гостей были отец невесты Эрколе I д’Эсте, Франческо Гонзага и представители самых могущественных властителей Италии, от короля Неаполя до папы римского, от герцога Милана до послов Венецианской республики, от герцога Калабрии до герцога Урбино, сеньоров Римини, Пезаро и Камерино. Но когда в начале 1490 года наступил черёд законных дочерей герцога, Лодовико Сфорца вдруг снова попросил Эрколе:
– Ваша Милость! Давайте перенесём свадьбу на лето!
– Но почему, сеньор? – поинтересовался герцог.
– У меня остаётся очень мало свободного времени из-за государственных дел! Может, к маю разгребусь…
– А вот я, монсеньор, из любви к мадонне Изабелле не желаю ждать ни одной лишней минутки! – заявил Франческо Гонзага.
Как в Мантуе, так и в Ферраре была проведена большая подготовка к предстоящим свадебным торжествам. В течение всего года художники, резчики по дереву и ювелиры занимались подготовкой приданого Изабеллы под бдительным присмотром её матери. В начале 1489 года придворный художник Эрколе Роберти был отправлен в Венецию, чтобы купить сусальное золото и ультрамарин для украшения свадебных сундуков. По возвращении он расписал «тринадцать кассони» и разработал проект брачного ложа, а также великолепной кареты и позолоченного буцентавра, которые герцог подарил своей дочери. Гобелены и портьеры для её комнат были изготовлены в Венеции, печати, пуговицы и серебряные шкатулки – выгравированы художниками Феррары, а переносной серебряный алтарь, богато украшенный чеканкой, и конторка заказаны у искусного миланского ювелира. Пояс для невесты, отделанный золотом и серебром, также был изготовлен там, и стоил 600 дукатов.
11 февраля 1490 года в Ферраре состоялась свадьба пятнадцатилетней Изабеллы, которая принесла в приданое своему мужу 25 000 золотых дукатов, а также украшения и посуду, в том числе, столовое серебро. Перед великолепным банкетом, последовавшим за свадебной церемонией, она проехала по главным улицам Феррары в карете, украшенной драгоценными камнями и золотом, с герцогом Урбино по правую руку и послом Неаполя – по левую. Свадебный пир состоялся в Большом зале дворца, стены которого были увешаны аррарскими шпалерами, привезёнными герцогиней Элеонорой из Неаполя (в том числе, там был «Визит царицы Савской к Соломону»), и шестью фламандскими коврами, изготовленными вручную из золота, серебра и цветных шелков. Сервиз, использовавшийся на свадьбе Изабеллы, изготовили в Венеции по эскизам Козимо Тура. Хрустальные кувшины и блюда из золота и эмали украшали грифоны, сатиры и дельфины, а ручки золотых чаш и рогов изобилия с фруктами – ангелы или орлы дома Эсте. Двести пятьдесят маленьких флажков с гербами хозяев и Гонзага увенчали пирамиды из цветного сахара, которые были триумфом искусства кондитеров.
12 февраля Изабелла отправилась в Мантую вверх по реке По в буцентавре, подаренном отцом, куда загрузили сундуки с её приданым, а также картины Эрколе ди Роберти. За баркой невесты плыли четыре галеры и пятьдесят лодок. Родители Изабеллы и трое братьев: Альфонсо, Ферранте и Ипполито, будущий кардинал д'Эсте, с большой свитой сопровождали её до ворот Мантуи, куда она въехала 15 февраля всё в той же карете. По бокам ехали жених и герцог Урбино, а затем следовали послы Франции, Неаполя, Милана, Венеции, Флоренции, Генуи, Пизы и других государств Италии. Жители Мантуи с энтузиазмом приветствовали юную невесту, и, по слухам, в тот день в городе собралось до 17 000 зрителей. Улицы были увешаны парчой и цветочными гирляндами, а хор детей в белых одеждах встретил Изабеллу песнями и декламациями у ворот. На площадях были также организованы театрализованные представления и музыкальные развлечения. В какой-то момент дочь Эрколе приветствовали семь планет и девять рангов ангельских орденов, а белокурый мальчик с ангельскими крыльями прочитал сочинённую по случаю эпиталаму у подножия парадной лестницы замка. Там Елизавета Гонзага приняла невесту, и знатные гости сели за стол в парадных залах, в то время как огромная толпа, собравшаяся на площади снаружи, пировала за счёт трактирщиков и пила вино, текущее из фонтанов. Двадцатитрёхлетний маркиз, по обычаю того времени, позаимствовал у всех своих друзей и родственников золотую и серебряную утварь, ковры и драпировки, в том числе знаменитые гобелены с изображением эпизодов Троянской войны, которые были главным украшением урбинского дворца его сестры.
Увы, первая брачная ночь оказалась травмирующей для новобрачной.
– Мадонна Изабелла слишком хрупкая и нежная! – сплетничали кумушки.
– А сеньор Франческо такой горячий и нетерпеливый!
К счастью, молодой организм взял своё и Изабелла быстро поправилась. Праздники прошли блестяще, толпы, собравшиеся на улицах Мантуи, были огромными, так как юность и красота новобрачной вызвали у горожан большой энтузиазм. Единственным их недостатком было отсутствие Андреа Мантеньи, которого папа задержал в Риме, несмотря на настоятельную просьбу маркиза о том, чтобы его придворный художник вернулся вовремя и организовал свадебные торжества. Молодые поселились в замке Кастелло ди Сан-Джорджо, своими средневековыми башнями напоминавшем резиденцию Эсте.
Вскоре Изабелла получила сообщение из дома:
– Ваш старый наставник проливает слёзы из-за расставания со своей любимой ученицей и потерянно бродит по замку, вспоминая каждое Ваше слово и движение, а герцогиня в течение нескольких недель не могла войти в комнату своей дорогой дочери, чтобы не видеть её пустоты и заброшенности…
Однако Изабелла уже поддалась чарам маленькой, но уютной Мантуи, выглядевшей достаточно скромно по сравнению с великолепной Феррарой. Всего через месяц после приезда она ответила отцу:
– Я уже так полюбила этот город, что не могу не заботиться об уважении горожан и их интересах!
Впрочем, она не забывала и о своих родственниках и каждую неделю писала своей матери в Феррару, а когда Беатриче вышла замуж, то ей и Лодовико Сфорца в Милан, Елизавете Гонзага в Урбино и часто переписывалась со своей сводной сестрой Лукрецией Бентивольо и её мужем, а также со своими собственными братьями. Старший из них, Альфонсо д'Эсте, был глубоко привязан к Изабелле, которая разделяла его литературные и художественные вкусы. Однажды осенью 1490 года, нанеся визит сестре в Мантуе, он восторженно поведал ей о турнире в Болонье, на котором его шурин Аннибале Бентивольо предстал в образе Фортуны, а граф Никколо Рангоне – в образе Мудрости. Вдобавок этих принцев сопровождали пажи во французских, немецких, венгерских и мавританских костюмах. Продекламировав аллегорические стихи, они затем «преломили копьё», как тогда говорили.
– Я не могу передать Вам, – захлёбываясь, рассказывал юноша, – как галантно держался мессир Аннибале, но мне стало жаль графа Никколо, когда его лошадь споткнулась и упала!
Мысли же Изабеллы в первые месяцы замужества занимал выбор новых нарядов, драгоценностей и мехов. Она постоянно общалась с торговцами и ювелирами, с вышивальщицами и гравёрами по драгоценным камням. Бесчисленными были её заказы на кольца, печати, бриллиантовые розетки и стрелы, рубины, изумруды и эмали, которые она отправляла своим агентам в Феррару и Венецию. Сегодня юная маркиза заказывает крестик с бриллиантами и жемчугом в подарок своей любимой фрейлине Элеоноре Бронине, а на следующий день посылает в Геную за кораллами и бирюзой. Как только она слышит, что у её отца появились чётки из чёрных янтарных бусин и золотых роз с эмалью, то просит феррарского ювелира без промедления изготовить ей такие же, а когда её сестра Беатриче надевает пояс с драгоценными камнями, привезённый из Франции, Изабелла просит его для образца, чтобы сделать копию.
Вот характерный образец поручений, которые она давала своим слугам:
– Я посылаю тебе сто дукатов, и хочу, чтобы ты понял, что не должен возвращать мне деньги, если они останутся после покупки вещей, которые мне нужны, но должен потратить их на покупку какой-нибудь золотой цепочки или чего-нибудь ещё нового и модного.
Однако нехватка денег часто мешала исполнению её желаний, потому что у маленькой Мантуи и доходы были невелики. Несмотря на это, Изабелла иногда тратила больше, чем могла себе позволить, и была должна большие суммы венецианским банкирам, которые обычно ссужали деньгами как её, так и Франческо. Иногда она была вынуждена также закладывать свои драгоценности и даже наряды, чтобы помочь мужу в его делах. Мантуанский агент однажды написал ей из Венеции:
– Умоляю, мадонна, вышлите мне без промедления немного денег, поскольку за мной гоняются все городские торговцы, в то время как мне нечем им заплатить, кроме добрых слов!
Тем не менее, Изабелла не была мотовкой и, хотя иногда могла впасть в крайность, чаще проявляла себя во всём как рачительная хозяйка.
– Мы скорее умрём, чем нарушим наше слово! – был девиз маркизы.
В её жизни большое место занимали не только драгоценности и платья.
– Мы хотим, чтобы Вы попросили у всех книготорговцев Венеции список всех итальянских книг в прозе или стихах, – писала она всё тому же агенту, – содержащих истории сражений и басни о героях современности и древности, особенно те, которые касаются паладинов Франции, и прислали их нам как можно скорее.
Но, как ни дороги были сердцу Изабеллы средневековые романы, классические авторы были ещё дороже. Даже в те первые дни в её библиотеке было собрано большое количество латинских авторов, включая произведения Вергилия и Горация, а также пьесы Сенеки, Плавта и других. Обладая истинным духом библиофила, Изабелла любила пополнять свою библиотеку редкими произведениями, даже когда не могла их прочесть, и особенно гордилась греческим «Евстафием», который написал папа Климент VII. Но первой книгой, приобретённой ею после переезда в Мантую, была иллюстрированная Библия. Даже в юном возрасте маркиза любила читать Отцов церкви и слушать проповеди. Самые красноречивые монахи того времени входили в число её друзей и корреспондентов. Но особенно она любила доминиканскую монахиню Осанну деи Андреази, родственницу Гонзага, к чьим молитвам обращалась во время войны и чумы.
Каким бы широким и разнообразным ни был интерес Изабеллы ко всем видам литературы, изучение поэзии оставалось её любимым занятием. Она была столь же неутомима в своих попытках заполучить произведения живых бардов, как и произведения мёртвых. В частности, Антонио Тебальдео, молодой поэт, который пользовался прекрасной репутацией при дворах Феррары и Болоньи, постоянно посылал ей свои стихи, хотя ненасытная маркиза всегда просила добавки.
– Разыщи мессира Тебальдео, – приказывала она Джакомо Тротти, посланнику своего отца в Милане, – и попроси его прислать двадцать или двадцать пять самых прекрасных сонетов, которые доставили бы нам наибольшее удовольствие.
Иногда она сама пыталась выразить свои мысли в стихах, и хотя тот же Тебальдео пророчествовал, что она далеко пойдёт в этом направлении и добьётся чудес в поэзии, Изабелла, однако, упорно отказывалась публиковать свои произведения, приговаривая:
– Эти стихи скорее принесут нам насмешки, чем славу!
Но среди всех придворных поэтов её круга тем, кем она восхищалась больше всего, был её родственник Никколо да Корреджо. С самого раннего детства она помнила его как самого красивого и галантного кавалера при феррарском дворе, отличавшегося особой доблестью на войне и турнирах и редким поэтическим даром. Никколо вырос в семье своего дяди Эрколе и присутствовал на свадьбе сначала Изабеллы, а потом – Беатриче После того, как его мать вышла замуж за сводного брата Моро Тристана Сфорца, он поселиться в Милане, где играл ведущую роль при дворе Беатриче. Но в душе по-прежнему оставался глубоко предан Изабелле, называя себя в письмах к ней преданным рабом, а её – «единственной мадонной» и «моей знаменитой Изабеллой». И в один памятный день, когда во дворце Моро в Виджевано разгорелась дискуссия о выдающихся женщинах того времени, Никколо да Корреджо даже отважился назвать маркизу первой дамой мира.
Через несколько месяцев после замужества Изабеллы отец разрешил своему любимому музыканту, констанцскому органисту Джованни Мартини, посетить Мантую и дать ей уроки пения. После своего возвращения в Феррару этот священник послал своей ученице сборник песен, умоляя её запомнить его наставления и практиковать их ежедневно. В то же время герцог Эрколе прислал Изабелле свою собственную книгу песен, чтобы она могла переписать свои любимые мелодии, умоляя дочь не хранить её слишком долго, а вернуть как можно скорее.
Уже в апреле 1490 года маркиза вместе с супругом приехала в Феррару на свадьбу сестры, которая должна была состояться в мае, а в июле их брат Альфонсо должен был жениться на Анне Сфорца, племяннице герцога Бари. Однако оказалось, что Моро в очередной раз отложил свою свадьбу на июль, чтобы обвенчаться одновременно с племянницей. 10 мая статьи брачного контракта были окончательно составлены и подписаны в Кастелло Феррары. Лодовико должен был получить 40 000 золотых дукатов в качестве приданого за Беатриче (на 15 000 больше, чем маркиз Мантуи за Изабеллой). Вернувшись в июле, молодая маркиза узнала, что её будущий зять снова попросил об отсрочке, приведя в замешательство Эрколе I:
– Я уже сомневаюсь в желании Сфорца жениться на Беатриче!
– Зато в качестве извинения за постоянные отсрочки она получила в подарок от жениха великолепное ожерелье! – заметила Элеонора.
Беатриче же с гордостью продемонстрировала сестре крупный жемчуг, оправленный в золотые цветы, с подвеской из рубинов, жемчуга и изумрудов.
– Если исходить из стоимости подарка, Моро обязательно женится! – успокоила отца Изабелла.
В ответ герцог вздохнул:
– Наш посланник при миланском дворе, Джакомо Тротти, уверяет, что причина всех этих отсрочек – некая Чечилия Галерани, которую Моро поселил в своём замке…
– Мессир! – герцогиня бросила укоризненный взгляд на мужа.
– Отец прав, матушка! – нервно возразила маркиза. – Беатриче должна знать правду, чтобы для неё это не стало неприятным сюрпризом, как для меня! Я слишком поздно узнала про любовницу маркиза, Теодору Суарди, которая родила ему троих детей и с которой он, к стыду моему, до сих пор частенько появляется на публике! Не говоря уже о других девицах, которых, правда, Франческо впоследствии выдаёт замуж!
Эрколе, шокированный словами дочери, отвёл глаза, его супруга тоже потерянно молчала, не зная, как утешить свою любимицу. Беатриче же нахмурилась:
– И Вы всё это терпите, сестрица?
– А что ещё мне остаётся делать?
– Я бы ни за что не стала терпеть такое от мужа!
– Ну, признаться, иногда и моему терпению приходит конец! Когда я заметила, что одна из моих девушек строит глазки Франческо, то сразу схватила ножницы и пригрозила ей: «Ва мо! (А ну-ка!) Будешь ещё нимфой крутиться рядом с хозяином?!»
– Нужно было порезать ей лицо! – кровожадно заметила Беатриче.
– Я всего лишь обкромсала ей волосы!
– О, Боже, уймите же Ваших дочерей, мессир! – воскликнула Элеонора.
Герцог открыл было рот, однако младшая дочь его опередила:
– Вот увидите: я добьюсь того, что Моро выгонит эту Галлерани из Милана и будет любить только меня!
Отец Чечилии Галлерани не был дворянином, но занимал несколько должностей при миланском дворе, в том числе, посла во Флоренции. Однако он рано умер и его вдова с детьми (у Чечилии было шесть братьев) оказалась в стеснённых обстоятельствах. Поэтому она не препятствовала сближению четырнадцатилетней Чечилии с регентом Милана, хорошо знавшим семью Галлерани. Лодовико, любивший красивых женщин, очень привязался к своей новой пассии, которая свободно говорила на латыни, прекрасно пела, музицировала и писала стихи на нескольких языках. Вскоре после прибытия в Милан Леонардо да Винчи Сфорца заказал ему портрет своей юной любовницы, свидетельствующий об её необыкновенном очаровании («Дама с горностаем»). В течение нескольких лет она занимала покои в Миланском замке и родила сына, Леоне, которого Лодовико любил так сильно, что его придворные не осмелились сообщить ему печальную новость, когда ребенок внезапно умер в 1487 году. Поговаривали даже, что герцог Бари намеревался сделать Чечилию своей законной женой. Какое-то время казалось, что разрыв между Сфорца и Эсте неизбежен. Однако союз с Феррарой имел слишком большое значение для Милана и Лодовико решил пожертвовать своей любовью ради государственных интересов. Наконец, в августе мать сообщила Изабелле добрые вести:
– Ваша сестра уедет в Милан в конце года и герцог Бари выразил надежду, что мы с Вами, маркиза, будет сопровождать её!
– С радостью, матушка!
Приняв это приглашение, Изабелла в третий раз за короткое время посетила Феррару, чтобы помочь сестре подготовиться к свадьбе, а затем поспешила назад в Мантую. Там она намеревалась приобрести лошадей, одежду, драгоценности и столовое серебро для своего путешествия.
– Чтобы произвести в Милане впечатление, я намерена взять с собой свиту числом более ста человек, включая девяносто лошадей и трубачей! – объявила она мужу.
– Но где мы найдём столько денег, мадонна?
– Не хотите же Вы, чтобы Вашу жену приняли за нищенку! К тому же, нам не придётся тратиться на Вашу свиту!
– Да, венецианцы не одобряют сближения Феррары и Милана. А так как я состою у них на службе, мне лучше остаться дома…
– Ничего, я обо всём Вам подробно напишу!
Однако впоследствии маркиза сократила число своих сопровождающих до пятидесяти человек и тридцати лошадей по просьбе Лодовико, который умолял её взять с собой как можно меньше слуг из-за большого количества гостей, которые ожидались в Милане. Франческо Гонзага, естественно, был тоже приглашён, но, как союзник венецианцев, счёл за лучшее не появляться на свадьбе. Поэтому Изабелла решила присоединиться к своей матери и сестре в их путешествии вверх по реке в Павию, а затем в Милан.

Глава 3 Свадьба Беатриче
К несчастью, зима в тот год выдалась на редкость суровой. Река По замёрзла, и лёд на реке не таял до первой недели февраля, в то время как снег шёл до 12 марта. Кортеж отправился в путь 29 декабря 1490 года. Вместе с Беатриче ехал её брат Альфонсо, который должен был привезти обратно в Феррару свою невесту Анну Сфорца, сестру герцога Миланского. Мужчины ехали на санях, женщины – на деревенских повозках, пока не добрались до судоходной части реки. Здесь их ожидали баржи, присланные из Павии. Причём флот, который доставил Беатриче и её эскорт из Неаполя в Ливорно, чудом избежал кораблекрушения у берегов Тосканы. Многочисленные неудобства, а также сильный холод и голод, которые пережили дамы Эсте в течение пяти дней, проведённых ими на борту этих судов, наглядно описаны в письме, адресованном мужу Изабеллы её фрейлиной. По словам последней, бедной маркизе было так плохо, что она молила:
– О, Творец, забери меня к себе! Я больше не в силах терпеть этот адский холод!
Наконец, флотилия потрёпанных кораблей, сопровождающих позолоченную барку Феррары, вошла в реку Тичино и встала на якорь в доке Павии. Молодые женщины, совершенно забыв о лишениях, голоде и болезнях, стояли сейчас в самых лучших своих нарядах, устремив любопытные взгляды на кавалеров, столпившихся на берегу. Самой жизнерадостной была пятнадцатилетняя невеста Беатриче д'Эсте. Их встретил Лодовико со своей миланской свитой и проводил в замок. Там он устроил для гостей небольшую экскурсию по комнатам, показав собранные им сокровища, в том числе, знаменитую библиотеку, бывшую гордостью Сфорца, и оружейную палату. А ещё там были замечательные часы из меди и латуни с колёсиками и гирями, которые не только звонили в колокола, но также показывали движение солнца, Луны и планет по системе Птолемея и т.п. Все эти редкие вещи были по достоинству оценены Элеонорой Арагонской, взращённой выпускниками Академии, основанной её отцом, королём Неаполя, и не менее образованной Изабеллой, проявлявшей неподдельный интерес к новинкам во всех отраслях знаний. Между тем герцог Бари, показал себя гостеприимным хозяином, непринуждённо беседуя с маркизой на любые темы и радуя её подчёркнутым вниманием и вежливостью.
– Сеньор Лодовико оказал мне высокую честь и обласкал меня, – хвасталась Изабелла в письме к мужу.
– Как я заметил, Ваша Светлость, герцог Бари получает неподдельное удовольствие от общества Ваших прекрасных дочерей! – в свой черёд, доносил Эрколе проницательный феррарский посол.
Беатриче, казалось, с самого начала привязалась к Лодовико. Хотя тому исполнилось уже тридцать восемь лет, он считался красивым мужчиной из-за высокого роста, выразительного лица и мягких манер. Во вторник 17 января 1491 года в старинной часовне Висконти замка Кастелло в Павии Беатриче обвенчалась с Моро в присутствии небольшого, но блестящего общества. Маркиза вместе с матерью отвела сестру к алтарю в сопровождении их брата Альфонсо, дяди Сигизмондо д’Эсте и приехавших с ними придворных. Ходили слухи, что в толпе, собравшейся во дворе замка, видели также Франческо Гонзага. Лодовико спросил на банкете у Изабеллы:
– Это правда, что маркиз, Ваш муж, всё-таки почтил нас своим присутствием, мадонна?
На что удивлённая маркиза ответила:
– Простите, Ваша Светлость, но мне об этом ничего неизвестно…
После первой брачной ночи Беатриче её мать с огорчением сообщила мужу:
– Желаемый исход дела не последовал.
Но Эрколе призвал свою супругу не беспокоиться по этому поводу. Возможно, Лодовико пока воздержался от консумации брака из-за искренней любви к своей невесте и нежелания её огорчать, приняв во внимание её невинность и робость.
– Нет никаких сомнений, – добавил Эрколе, – в том, что он ждёт указания Амброджио да Розате (астролог Моро).
На следующий день после венчания Сфорца сам, без жены, отправился в Милан, чтобы сделать последние приготовления. Принцессы Эсте были очень довольны тем, что Моро оставил в их распоряжении не только все сокровища замка, но и графа Галеаццо ди Сансеверино, своего зятя, который развлекал дам, пока его тесть отсутствовал.
– Мессир Галеаццо – самый красивый и галантный из всех миланских кавалеров! – заметила сестре Изабелла.
– Да, после герцога Бари, – согласилась с ней Беатриче.
Во время верховой прогулки по прекрасному парку Павии между Изабеллой и Беатриче с одной стороны и Галеаццо с другой разгорелся жаркий спор по поводу достоинств знаменитых героев рыцарских романов. На протяжении всех праздничных дней они не могли договориться, кому следует отдать пальму первенства.
– Без сомнения, Роланд – рыцарь всех времён и народов! – заявил граф Сансеверино.
– Нет, сеньор, мы с сестрой считаем, что Ринальдо – самый лучший из всех! – с улыбкой возразила Изабелла.
– Нет, Роланд!
– Ринальдо!
Звонко выкрикивая со всем задором юности: «Роланд!» или «Ринальдо!», молодые люди веселились от души. В конце концов, то ли Галеаццо проявил большую настойчивость, то ли его противницы оказались столь тактичными, но им пришлось объявить о своём поражении. Однако Изабелла быстро вернулась к своей прежней любви и по возвращении в Мантую продолжила дискуссию в письме. Возможно, для неё это был лишь удобный повод попросить у Маттео Боярдо рукопись следующих частей его поэмы о приключениях рыцаря Ринальдо. За подобными развлечениями в Павии неделя пролетела незаметно и пора было отправляться в Милан, где в присутствии молодого герцога Джангалеаццо, племянника Моро, и его супруги должны были состояться официальные торжества. В предвкушении грандиозных празднеств жизнерадостная Изабелла в послании к своему шурину Джованни Гонзага, перечислив все предстоящие турниры, банкеты, балы и театральные представления в Милане, поддразнила его:
– Мы желаем Вам всего хорошего, но опасаемся, что наши пожелания принесут Вам мало пользы, и уверены, что от моего письма у Вас потекут слюнки.
В воскресенье утром 22 января 1491 года новобрачная со своей свитой въехала в столицу герцогства. Ещё при подъезде к городу её встретила кузина и подруга детства Изабелла Арагонская, герцогиня Милана. У городских ворот Беатриче приветствовали оба герцога: Джангалеаццо и Людовико Сфорца в костюме из золотой парчи. Их эскорт состоял из знатнейших дворян, соперничавших друг с другом в богатстве своих нарядов, в то время как сорок шесть пар трубачей издавали ликующие звуки, приводившие в восторг окружающих. Феррарских дам и, особенно, невесту радостно приветствовала толпа людей. Дома, ещё не покрашенные снаружи, были завешаны дорогой парчой и увиты зелёными ветками. Самое примечательное зрелище являл собой смотр достижений оружейников: вдоль каждой стороны улиц были выстроены в ряд манекены, полностью облачённые (как и их кони) в самые лучшие доспехи, которые выглядели так реалистично, что казались живыми. А в замке Элеонору Арагонскую и её дочерей тепло приветствовали Бонна Савойская, мать герцога Джангалеаццо, всегда мечтавшая породниться с Эсте, и её старшая дочь Бьянка Мария Сфорца. На следующий день в часовне Миланского замка произошло венчание её младшей дочери Анны Сфорца с Альфонсо, братом Изабеллы и Беатриче. Богатство, продемонстрированное Лодовико во время брачных торжеств, произвело большое впечатление на мать и сестру Беатриче.
– Я чувствую себя в Милане бедной родственницей! – призналась Элеонора старшей дочери.
– А каково мне, матушка? Как я слышала, доходы Миланского герцогства, которым управляет муж Беатриче, в три раза превосходят доходы Мантуи!
Герцогиня вздохнула:
– Утешьтесь, дочь моя! Я уверена, что благодаря своей красоте и уму Вы вскоре прославитесь на весь мир!
– Если только моя сестра не затмит меня своим богатством, которое люди ставят превыше всех талантов!
Кульминационным событием празднеств стали маскарад и грандиозный трёхдневный турнир или «джостра». Чтобы придать событию больше блеска, рыцари вышли на ристалище целыми компаниями, одетые в причудливые костюмы с эмблемами по моде того времени. Отряд из Болоньи, ведомый Аннибале Бентивольо, мужем Лукреции д’Эсте, въехал на ристалище в триумфальной колеснице, запряжённой оленями и единорогом – животными, символизирующими династию Эсте. Гаспарре ди Сансеверино (Фракасса), брат Галеаццо, явился с двенадцатью миланскими рыцарями, переодетыми в мавританские костюмы из чёрной и золотой ткани. На их щитах была изображена эмблема – голова мавра. Воины из отряда Галеаццо ди Сансеверино вначале замаскировались под дикарей, но, оказавшись напротив герцогов и их герцогинь, сбросили свои костюмы, придуманные Леонардо да Винчи, и явились в блистательных доспехах. Затем огромный мавр выступил вперед и продекламировал поздравительную речь в стихах в честь Беатриче. Однако наибольшее удивление зрителей вызвало внезапное появление на ристалище мужа Изабеллы.
– Странно, что герцог Бари не пожелал преломить копьё в честь Вас, дочь моя, как это сделал маркиз ради Вашей сестры, – не без иронии заметила по этому поводу Элеонора младшей дочери.
– Сеньор Лодовико сказал, что предпочитает побеждать с помощью своего ума, а не физической силы, – безмятежно откликнулась Беатриче.
– Поэтому ради меня сегодня будет сражаться граф ди Сансеверино! – добавила она секунду спустя.
– А почему не граф Каяццо? Ведь он – самый старших из четырёх братьев Сансеверино!
– Потому что мессир Галеаццо всегда побеждает на турнирах!
– Ну, это мы ещё посмотрим! Мне кажется, победителем будет сеньор Франческо!
Среди участников, отличившихся во время турнира, хронист упомянул маркиза Мантуи и молодого Аннибале Бентивольо. А также маркиза Джироламо Станга и Никколо да Корреджо, близких друзей Изабеллы и Беатриче. Все четверо братьев Сансеверино тоже сражались с присущим им мастерством и доблестью, но главный приз турнира – отрез золотой парчи, взял Галеаццо, доказав, что ему нет равных как в куртуазных упражнениях, так и в рыцарских. Как только Моро узнал маркиза Мантуи, он послал ему приглашение:
– Мы настоятельно просим Вас, сеньор, занять почётное место в нашей свите!
– Я не в силах отказать Вам в столь вежливой просьбе, мессир! – Франческо Гонзага присоединился к своей жене и сел с остальными своими родственниками на семейный банкет, который состоялся в тот же день в замке Кастелло Сфорческо.
1 февраля 1491 года герцогиня Элеонора отправилась домой со своим сыном, новоиспечённой невесткой и старшей дочерью в сопровождении почётного эскорта из двухсот миланских дворян. По пути в Павию они посетили знаменитый монастырь Чертозу, приору которого Лодовико заранее отправил с курьером письмо, дабы тот оказал подобающий приём герцогине Феррары и её сопровождающим. Регент Милана был исключительно любезен с родственниками своей юной жены и, особенно, с Изабеллой.
– Не знаю, как благодарить Вашу Светлости за то, что Вы наладили почтовую связь между Миланом и Мантуей, чтобы облегчить мне общение с сестрой! – написала зятю Изабелла.
– Я ещё решил регулярно каждую неделю отправлять к Вам, мадонна, личного курьера, чтобы не дать Вам повода не отвечать на мои письма! – галантно ответил Моро.
С собой в Милан Беатриче привезла собственный бюст работы Кристофоро Романо. Чтобы изваять его, скульптор по приказу Лодовико специально приехал незадолго до свадьбы в Феррару. Этот подарок Моро невесте был предметом особой зависти её сестры. Восхитительно переданы несколько неправильные черты лица пятнадцатилетней девушки, округлость её щек, пухлые губы и острый носик. Но какая же сила характера скрывалась за этим мягким, детским лицом! С момента прибытия Беатриче к миланскому двору она покорила все сердца не столько своей красотой, сколько живостью и приподнятым настроением, звонким смехом, искренней радостью и острым наслаждением жизнью. Правда, в первые месяцы в её семейной жизни было не всё гладко. Если маркиз Мантуи в первую брачную ночь, буквально, изнасиловал свою жену, то младшая дочь Эрколе I зубами и ногтями защищала свою невинность. Узнав правду, герцог Феррары встревожился и приказал своему послу:
– Передайте герцогу Бари, что я настаиваю на немедленной консумации его брака с моей младшей дочерью! А то, чего доброго, Беатриче могут отослать из Милана!
– Я думаю, Ваша Светлость, что Моро не спешит с этим из-за известной Вам особы, которая продолжает занимать покои в замке Сфорца и, вдобавок, снова беременна, – сообщил своему господину Джакомо Тротти.
Потерпев неудачу в первую брачную ночь, герцог Бари решил постепенно соблазнить свою юную супругу, сочетая ласки и поцелуи с ежедневными очень дорогими подарками. В письме от 6 февраля Тротти уверял родителей Беатриче:
– Сеньор Людовико думает лишь о том, как угодить своей жене и развлечь её. Каждый день он говорит о том, как любит её.
Но Чечилия Галлерани по-прежнему оставалась опасной соперницей. Когда 14 февраля посол явился в замок, Лодовико сообщил ему «на ухо»:
– Я иду поразвлечься к сеньорите Чечилии и герцогиня, моя жена, не возражает против этого!
Тем не менее, сама Беатриче думала иначе. Так ничего и не добившись от неё, Моро в середине февраля сообщил об этом феррарскому послу. Тротти попытался было пристыдить Беатриче, но без особого успеха, и, в свой черёд, пожаловался герцогу Эрколе на его дочь-дикарку. Однако даже вмешательство отца ничего не изменило. Возможно, поведение Беатриче объяснялось тем, что она знала о любовнице мужа. В девичестве её, похоже, так больно ранила участь вечной «тени» сестры, что она больше не желала терпеть никакую конкуренцию.
– Это подарок Вам, мадонна! – Моро указал на роскошное платье из золотой ткани, которое внесли его слуги. – Мы желаем, чтобы Вы его немедленно надели!
– Не хочу, мессир! – Беатриче надула губы.
– Почему? – удивился герцог. – Оно Вам не понравилось?
– Потому что на днях я видела точно такое же платье на сеньорите Чечилии!
– И вообще, – тут же добавила юная герцогиня. – Если Вы не выдадите её замуж или не отправите в монастырь, то лучше не ложитесь со мной в кровать!
Только спустя два месяца после венчания юная герцогиня отдалась мужу. А Моро, в свой черёд, в письме к Тротти от 21 марта 1491 года сообщил:
– Мы больше не думаем о сеньорите Чечилии, а только о герцогине, нашей супруге, и получаем от неё большое удовольствие за её обычаи и хорошие манеры.
Двадцать седьмого марта Тротти снова порадовал Эрколе:
– Сеньор Людовико совершенно предан своей супруге. Он в полном восторге от очаровательных манер и весёлого нрава мадонны Беатриче.
После родов любовница Моро согласилась выйти замуж за графа Лодовико Бергамини. Она получила роскошное приданое, а также Палаццо дель Верме на площади Дуомо в Милане. Лодовико, вероятно, сдержал слово и более не возобновлял связи с Чечилией Галлерани, но всегда с уважением относился к её мужу и признал Чезаре, новорожденного сына любовницы, своим.

Глава 4
Начало семейной жизни
Став женой одного из самых могущественных властителей Италии, Беатриче получила, практически, неограниченную свободу, которой у неё не было даже в Неаполе. Но всё же главное богатство, которое она обрела после переезда в Милан, это была любовь супруга. Правда, нельзя сказать, что при этом Моро не замечал других женщин.
– Сердечно полюбив Вас, – написал он Изабелле д’Эсте через две недели после её отъезда, – я обрёл в Вашем лице дорогую сестру, поэтому ничто не может доставить мне большего удовольствия, чем письма из Ваших рук.
– Все эти любезности невольно наводят на мысль, что Моро испытывает к Вам отнюдь не братские чувства! – перехватив письмо, угрюмо заявил Франческо Гонзага жене.
– В отличие от Вас, я всегда сохраняла верность в браке! – холодно отрезала Изабелла.
Столь пылко обожаемая до замужества своим женихом, сестра Беатриче не могла похвастаться семейным счастьем: Франческо и Изабелла быстро охладели друг к другу. Не ограничиваясь женой и своими любовницами, маркиз также не брезговал и мальчиками. Хотя содомитов в те времена приговаривали к сожжению на костре, такие влиятельные лица, как Франческо Гонзага, могли легко откупиться. Даже не испытывая страсти к супругу, Изабелла с раздражением относилась к его многочисленным интрижкам. Впрочем, Франческо отдавал должное талантам жены и в первые годы брака даже гордился ею. Что же касается Изабеллы, то поначалу она тоже была привязана к мужу и скучала, когда тот отсутствовал. Проводя много времени в военных походах, Гонзага оставлял маркизат в ведение Изабеллы, и та укрепляла положение Мантуи, верная своему правилу любой ценой поддерживать мир.
Вот с кем у неё точно завязалась крепкая дружба, так это с Галеаццо ди Сансеверино, её другим миланским корреспондентом. В своём послании от 11 февраля 1491 года тот заверил маркизу, что между её сестрой и Лодовико установились прекрасные отношения:
– Между ними такая большая любовь, что я не думаю, что два человека могут любить друг друга сильнее.
Приближённые дамы Беатриче писали в том же тоне. Полиссена д'Эсте, родственница Беатриче, которая присматривала за ней по просьбе герцогини Элеоноры, сообщила Изабелле:
– У меня есть приятные новости для Вас, мадонна, герцогиня Бари окружена вниманием и совершенно счастлива. Её супруг заботится о ней, устраивает празднества в её честь и угождает ей всеми возможными способами. Мне известно, что он испытывает к ней сердечную любовь и благожелательность; дай Бог, чтобы это продолжалось долго.
В свой черёд, Лодовико отзывался о Беатриче:
– Она мне дороже, чем свет солнца.
Однако, как известно, юная герцогиня Бари не всегда была «милой».
– Я не смог бы рассказать Вам и об одной тысячной доле проказ, в которых принимают участие герцогиня Милана и моя жена, – писал Моро своей свояченице. – В деревне они участвуют в скачках и галопом носятся за придворными дамами, стараясь выбить их из седла. А сейчас, когда мы вернулись в Милан, они изобрели новый вид развлечений. Вчера в дождливую погоду, надев плащи и повязав голову платками, вышли на улицу вместе с пятью или шестью другими дамами и отправились закупать провизию. Но так как здесь не принято, чтобы женщины ходили с покрытой головой, то простолюдинки начали над ними смеяться и делать грубые замечания, отчего жена моя вспыхнула и ответила им в таком же тоне. Дело зашло так далеко, что чуть не закончилось потасовкой. В конце концов, они явились домой, забрызганные грязью с ног до головы. То ещё зрелище!
27 апреля Тротти сообщил, что две герцогини играли друг с другом в кулачный бой («a la braze»):
– И супруга герцога Бари повергла свою соперницу!
В этом состязании, к сожалению, было слишком много символического. Беатриче, бойкий, взбалмошный и избалованный пятнадцатилетний ребенок, вовсе не была склонна проявлять такт по отношению к своей кузине. Вполне можно доверять рассказам о том, что на придворных церемониях она выставляла кузину на посмешище. (Судя по всему, Беатриче брала пример с Моро, который вёл себя подобным же образом по отношению к своему племяннику Джангалеаццо). Тротти записал 12 мая 1491 года высказывание герцогини Милана по этому поводу:
– Я хотела бы, чтобы со мной обращались точно так же, как с герцогиней Бари, и была бы довольна, если бы сеньор Людовико вёл себя так, словно у него две жены или две дочери, и не делал между нами различия. Я не желаю иметь ни на грош больше, чем герцогиня Бари, которой сеньор Людовико подарил множество драгоценностей из своей сокровищницы.
(Моро владел знаменитыми драгоценностями, среди которых был красный корунд Спино стоимостью 25 тысяч дукатов, большой рубин весом в 22 карата и жемчужина в 29 карат, также оцениваемая в 25 тысяч дукатов).
Что же касается родной сестры, то привязанность Беатриче к Изабелле, казалось, в разлуке ещё больше усилилась. Маркиза послала ей описание свадьбы их брата и Анны Сфорца, которая сопровождалась большими торжествами, включавшими в себя постановку двух комедий Плавта, чем славилась Феррара. Беатриче отвечала сестре:
– Письмо Вашей Милости позволило мне ощутить своё присутствие на этом празднике.
Она была настолько уверена в привязанности к ней своей сестры, что могла также написать:
– Я твёрдо знаю, что Вы очень скучаете по мне и что моё отсутствие лишило вас немалой доли радости от той свадьбы. Не буду отрицать, что теперь, когда я разлучена с Вашей Милостью, я не так сильно переживаю разлуку со своей любимейшей сестрой, как Ваша Милость всегда тоскует без меня; но и я чувствую, что лучшая часть меня самой оказалась вдали от меня.
Судя по корреспонденции герцогини Бари, она с нетерпением ждала новой встречи с сестрой, нетерпением, которое, по-видимому, разделяли также Моро и Галеаццо Сансеверино. Сама Изабелла тоже горела страстным желанием присоединиться к своим миланским родственникам, но не могла это сделать из-за отсутствия мужа, который в мае отправился на свадьбу своего брата Джованни Гонзага, а затем – к сестре в Урбино. Вообще, маркиз считал:
– При миланском дворе во время свадебных торжеств было совершено слишком много безумств!
А, может, он не отпускал жену в Милан из-за ревности к Моро. После же возвращения в Мантую Франческо заболел и поправился только в конце августа. Узнав об этом, Элеонора Арагонская, которую беспокоило отсутствие детей у старшей дочери, советовала ей:
– Ухаживайте за мужем во время болезни, чтобы больше сблизиться с ним!
Из чего можно сделать вывод, что Изабелла этим пренебрегала (а, возможно, и супружеским долгом?). Маркиза была вынуждена с большой неохотой отклонить настойчивые приглашения Лодовико также из-за того, что в казне Мантуи было мало средств, а поездка в Милан требовала больших расходов. Поэтому она удовлетворилась поездкой осенью в Феррару, отложив до следующей весны встречу с герцогом и герцогиней Бари, к большому разочарованию последних. Лодовико даже написал Изабелле:
– Я решил отложить турнир в честь рождения сына у герцога Джангалеаццо до Вашего приезда.
Таким образом, неожиданным следствием брака Беатриче стала сердечная привязанность, завязавшаяся между Моро и Изабеллой д'Эсте, которая по своему характеру гораздо лучше соответствовала роли его спутницы и доверенного лица, чем её сестра. Тротти пишет, что за все те тринадцать лет, которые он провёл в Милане, он ещё никогда не видел, чтобы Сфорца так чествовали своего гостя. Когда Изабелла останавливалась в Милане, Людовико почти не отходил от нее, заставляя послов и весь двор следовать за ней по пятам и уступая ей дорогу, к всеобщему изумлению, «и часто Его Милость ездил вместе с ней по садам в карете».
– Изабелла была более утончённая, лучше образованна, более глубокомысленна, нежели её сестра, – считал Ипполито Малагуцци-Валери, итальянский историк ХIХ века, – и маркизе было суждено внести больший личный вклад в итальянскую политику.
Однако другие исследователи возражают:
– Беатриче от матери унаследовала сообразительность, мужество и присутствие духа, а от отца – дипломатические способности и некоторую эластичность в вопросах совести.
При миланском дворе любили розыгрыши, но некоторые шутки Беатриче были в духе её деда Ферранте I, любившего показывать гостям комнату с мумиями своих врагов. Так, семидесятилетний Джакомо Тротти несколько раз обнаруживал в своём доме «большое количество лис, волков и диких кошек», которых приобрёл для своего зверинца Лодовико и которых в жилище посла запускали по приказу Беатриче. Но это было ещё только начало. Поскольку феррарец был довольно скуп, герцогиня Бари однажды украла у него два золотых дуката, шёлковую шляпу и новый плащ. Правда, деньги потом она отдала племяннице Тротти. Такие грубые шутки, скорее всего, были своего рода личной местью послу, который постоянно информировал герцога Эрколе об «альковных» делах его дочери. И всё же розыгрыши Беатриче имели предел и она никогда не опускалась до цинизма своего деда.
Герцогиня Бари не в меньшей степени интересовалась литературой и искусством, чем её старшая сестра. И во времена опасности она брала на себя лидерство и оказывала, вероятно, немалое влияние на государственные дела в Милане. Франческо Муралти, итальянский хронист ХV века, описывал Беатриче в своих «Анналах» как «юную, красивую лицом и смуглую, любящую придумывать новые костюмы и проводить день и ночь в песнях, танцах и всевозможных удовольствиях». Зачастую она диктовала моду того времени, и следуя её примеру, многие итальянские аристократки, даже за пределами миланского двора, начали носить прическу «коаццоне». Благодаря переписке вездесущего Тротти и письмам самой Беатриче к сестре и мужу, сохранилось множество описаний её модных нарядов. Абсолютной новинкой были, например, платья в полоску и идея использовать вместо пояса шнурок из крупного жемчуга, подчёркивающий талию. С детства привыкнув носить жемчуг, она постоянно использовала его, как в виде ожерелья, так и для украшения причёски и одежды. Ещё Беатриче предпочитала глубокие вырезы квадратной формы и ткани, украшенные эмблемами Сфорца и Эсте, воспроизводившиеся в виде узлов на шнурах платья (идея Леонардо да Винчи). Иногда она носила шляпы, украшенные перьями сороки, и туфли на высокой платформе, чтобы уменьшить разницу в росте со своим мужем.
Изабелле не давал покоя бюст Беатриче работы скульптора Романо, и 22 июня 1491 года на своей любимой вилле Порто она написала сестре:
– Умоляю, попросите герцога Бари позволить этому превосходному мастеру, Джану Кристофоро, который вырезал портрет Вашего Высочества из мрамора, приехать в Мантую на несколько дней и оказать мне такую же услугу.
Вскоре маркиза получила от сестры ответ:
– Сеньор Лодовико с радостью выполнит просьбу Вашей Милости.
Однако Романо, несмотря на всю настойчивость Изабеллы, которой «нравилось, когда её желания исполнялись немедленно», прибыл ней только спустя шесть лет. Впрочем, это ничуть не обескуражило маркизу, которая продолжала на протяжении всего этого времени осаждать зятя подобными просьбами. Здесь во всей красе проявилась её страсть коллекционера, ради которой Изабелла, забыв о собственной гордости, могла годами клянчить понравившуюся ей вещицу или льстить тому, кто мог обеспечить ей раритет, которого она так страстно добивалась. Впрочем, если Моро не желал уступать своей очаровательной свояченице своих лучших мастеров, то в других просьбах он отказывал ей редко. Его курьеры постоянно привозили в Мантую подарки: дичь и оленину, отборные овощи и фрукты, артишоки и трюфеля, яблоки, груши и персики. Взамен Изабелла посылала ему знаменитую рыбу (лосося и форель) с озера Гарда, считавшуюся деликатесом, которую герцог Бари любил видеть у себя на столе во время Великого поста. В тот год после их первой встречи переписка между двумя дворами была особенно оживлённой, и Лодовико жаловался на то, что свояченица иногда не сразу отвечала на его письма:
– Конечно, моя привязанность к Вашему Высочеству гораздо больше, чем Ваша ко мне!
Однако Изабелле было некогда. Вернувшись в Мантую, она с удвоенным рвением принялась за обустройство собственных покоев в Сан-Джорждо. С того времени, как десять лет назад умерла мать маркиза, Маргарита Баварская, никто не пытался сделать более уютным мрачный старый замок. Поэтому Изабелла страстно желала привнести туда немного изящества и красоты по примеру своей матери. Апартаменты, которые она занимала большую часть своей супружеской жизни, находились в башне рядом с так называемой Брачной комнатой, украшенной фресками Андреа Мантеньи. Из её покоев открывался вид на воды озера и длинный мост Сан-Джорджо, а лестница в углу вела в апартаменты её мужа на первом этаже. Судя по сохранившимся деталям, позолоте и ультрамарине на сводчатом потолке и эмблемам Гонзага, вырезанным на фризе из искусно инкрустированного дерева, особенной роскошной была личная студия (кабинет) Изабеллы. Там она вместе с Елизаветой Гонзага проводила свои самые счастливые дни, окружённая книгами и картинами, камеями и музыкальными инструментами, которые любила. К студии примыкала Гротта, комната для других коллекций, где были представлены античные медали и монеты, резные камни и скульптура.
В свой первый приезд в Мантую Изабелла привезла с собой целую группу художников, но большинство из них вскоре вернулись в Феррару, а Эрколе Роберти так сильно страдал от морской болезни во время путешествия и так был измотан своими трудами перед её свадьбой, что внезапно уехал, даже не попрощавшись. Поэтому маркиза доверила оформление своей студии мантуанскому живописцу Луке Лиомбени, которому написала из Феррары 6 ноября 1491 года:
– Поскольку мы узнали на собственном опыте, что ты работаешь очень медленно, то напоминаем, что если наша студия не будет закончена к нашему возвращению, мы намерены поместить тебя в темницу Кастелло. И это, уверяем тебя, не шутка с нашей стороны!
В ответ перепуганный художник принёс своей госпоже самые смиренные извинения.
Что же касается Андреа Мантеньи, вернувшегося из Рима в сентябре 1491 года, то весь следующий год тот посвятил росписям в апартаментах маркиза, решившего по примеру жены благоустроить собственные помещения. Указом от февраля 1492 года Франческо пожаловал художнику участок земли «в награду за замечательные работы, написанные им ранее в часовне и зале нашего замка, и за изображение триумфов Цезаря, которые он теперь создаёт для нас и которые, кажется, почти живут и дышат». К концу годы «триумфы» были окончательно завершены, и Андреа, наконец, смог выполнить поручение Изабеллы. Это был её собственный портрет, который она хотела отправить Изабелле дель Бальцо, дочери младшей сестры Франческо Гонзага, которая, по-видимому, была одной из её близких подруг. Но когда две недели спустя портрет был закончен, он не удовлетворил Изабеллу.
– Мы очень раздосадованы, – пишет она 20 апреля подруге, – что не можем отправить Вам наш портрет, потому что художник сделал его так плохо, что он нисколько не похож на нас. Но мы послали за иностранным художником, у которого репутация превосходного портретиста, и как только картина будет готова, мы отправим её Вашему Высочеству.
Иностранным мастером был Джованни Санти, отец Рафаэля, которого, очевидно, рекомендовала Изабелле её золовка, герцогиня Урбино. Елизавета отправила его без промедления, и тем летом он провёл некоторое время в Мантуе, создавая серию семейных портретов – вероятно, для украшения какой-нибудь виллы Гонзага – и заодно начал писать портрет Изабеллы. К несчастью, прежде чем работа была закончена, он заболел лихорадкой и был вынужден вернуться домой. Прошло несколько месяцев, прежде чем Изабелла смогла сообщить своей подруге, что портрет готов и будет отправлен ей прямо из Урбино. Изабелла дель Бальцо, к которой маркиза была так нежно привязана, стала второй женой её дяди Федерико, последнего короля из дома Арагона, который когда-то хотел жениться на собственной племяннице. После того как этот монарх умер во Франции, его вдова вернулась в Италию со своими дочерями и закончила свои дни в Ферраре при дворе Альфонсо, брата Изабеллы.
В начале декабря 1491 года маркиз Мантуи, не поставив в известность ни жену, всё ещё находившуюся в Ферраре, ни её родственников, неожиданно прибыл в Милан, где провёл неделю в замке Сфорца с герцогом и герцогиней Бари. Вряд ли те обрадовались компании солдафона с грубыми манерами, каковым являлся Франческо II, тем не менее, маркиз встретил у них тёплый приём.
– Я очень доволен оказанными мне почестями и вниманием, – сообщил он Изабелле.
Со своей стороны, скрыв обиду, та заявила:
– Я была рада услышать о том гостеприимстве, которое оказали Вам при миланском дворе, и Ваши письма доставили мне столько удовольствия, как если бы я поехала с Вами.
Показав Франческо все сокровища замка, Моро отправил его домой, нагруженного подарками. И даже пообещал прислать в Мантую пару молодых львов, которых доставляли в его зверинец из Африки. (В благодарность маркиз отправил к нему своего певца Нарциссо, чей голос доставил Лодовико, если верить его письму, ни с чем не сравнимое удовольствие). Впрочем, Изабелла сама была не прочь поживиться за счёт своих богатых родственников.
За короткое время Моро удалось покорить сердце Беатриче своей щедростью и терпением настолько, что уже через три месяца после свадьбы она написала своему отцу:
– Я не знаю, как благодарить Вашу Светлость за то, что Вы устроили мой брак с этим прославленным сеньором, моим супругом.
Однако регент Милана был слишком занят государственными делами и не мог постоянно сопровождать свою жену:
– Герцогиня, моя супруга, развила в себе настоящую страсть к верховой езде и всегда либо ездит верхом, либо охотится.
Поэтому развлекать Беатриче Моро поручил своему зятю графу Галеаццо ди Сансеверино, генерал-капитану миланского войска, отличавшемуся высоким ростом и огромной силой. Кастильоне, итальянский писатель того времени, называл его идеальным придворным и утверждал, что именно Галеаццо вдохновил Микеланджело на создание «Давида». Он всегда забирал главный приз на каждом рыцарском турнире, и к этому своему мастерству присоединил любовь к искусству и наукам. В письмах графа к Изабелле д'Эсте содержатся живые отчеты об экспедициях, которые он предпринимал в компании Беатриче в первые несколько месяцев её замужней жизни.
– Сегодня утром, в пятницу, – написал Галеаццо 11 февраля 1491 года, – я отправился в десять часов вместе с герцогиней и всеми её дамами верхом на лошадях в Кузаго, и, чтобы позволить Вашему Высочеству полностью насладиться нашими удовольствиями, я должен сказать Вам, что прежде всего мне пришлось ехать в карете с герцогиней и Диодой (шутом Беатриче), и пока мы ехали, мы спели более двадцати пяти песен в аранжировке для трёх голосов. То есть, Диода исполнял партию тенора, а герцогиня – сопрано, в то время как я пел то басом, то сопрано, и выкидывал столько глупых трюков, что я действительно думаю, что могу претендовать на звание большего дурака, чем Диода!
Достигнув Кузаго, они забросили огромную сеть в воду и выловили множество щук, миног и другой рыбы, из которой устроили себе королевский пир. Затем Беатриче и Галеаццо снова пели и играли в мяч, дабы ускорить пищеварение. На следующий день они обследовали замок, на который Людовико истратил много денег. Этим замком герцог так гордился, словно бы он достался ему от отца. Они сочли его и в самом деле великолепным, а его высеченный из мрамора вход был достоин самой Чертозы. Затем они снова попытали счастья с сетями в другом месте. Они вытащили из воды тысячу форелей, выбрасывая обратно тех из них, которых не желали сохранить для подарков и для себя. Затем они вновь оседлали коней, и Галеаццо пустил соколов, вернувшихся с несколькими речными птицами. Наконец, они устроили охоту на оленей, убив двух, и вдобавок пару оленят. В Милан они вернулись на закате. Лодовико проявил большой интерес к их приключениям, гораздо больший, замечает (и, по-видимому, справедливо) Сансеверино, чем если бы он сам в них участвовал.
– Я разбил свои сапоги и в клочья изорвал одежду, но полагаю, что это был счастливый день для сеньоры Беатриче и что сеньор Лодовико подарит ей замок Кузаго, – отчитался Галеаццо перед Изабеллой д’Эсте.
(И оказался настоящим пророком).
– Мне иногда кажется, что этот мессир Галеаццо – герцог Миланский, потому что он может делать то, что хочет, и получает всё, что попросит и пожелает, – в свой черёд, доложил Джакомо Тротти герцогу Феррары.
Осыпав Галеаццо почестями и наградами, Моро в качестве последней и высшей чести даровал ему руку своей внебрачной дочери Бьянки Джованны Сфорца. Однако, на мой взгляд, Моро зря так доверял этому красавчику, с которым Беатриче целыми днями носилась верхом по охотничьему парку в Павии. Хотя внешне это были классические отношения между дамой и рыцарем, и сам Галеаццо всегда заявлял о своём вечном и абсолютном служении Беатриче, между тем он пользовался привилегией свободного доступа в герцогские апартаменты и однажды упомянул в письме к маркизе:
– Войдя в личную гардеробную герцогини, я обнаружил, что дамы всё ещё раздеты и заняты укладкой волос…
Впрочем, Беатриче подружилась не только с графом, но и с его юной женой, которую сразу полюбила:
– Я хочу видеть Вас рядом с собой при каждом удобном случае!
Но так как Бьянке Джованне было всего девять лет, графу Сансеверино пришлось ждать ещё пять лет, прежде чем он забрал юную супругу в свой дом. После женитьбы он принял фамилию Сфорца-Висконти, и Лодовико относился к нему как к члену своей семьи.
Итак, пока герцог Бари занимался государственными делами, герцогиня играла в мяч или охотилась с Галеаццо ди Сансеверино. Тем не менее, в лице Беатриче Моро обрёл жену, чьё происхождение и образование позволяло разделять его вкусы и предпочтения. Личный секретарь герцогини Бари, писатель, известный в культурных кругах Мантуи и Урбино как «элегантный Кальмета», свидетельствовал:
– Её двор состоял из талантливых и выдающихся людей, большинство из которых были поэтами и музыкантами. В часы досуга она обычно нанимала некоего Антонио Грифо, известного ученика и комментатора Данте, чтобы он читал ей вслух «Божественную комедию» или произведения других итальянских поэтов. И для Лодовико Сфорца было немалым облегчением, когда он мог отвлечься от государственных забот и дел, прийти и послушать эти чтения в комнатах своей жены. И среди знаменитых людей, чьё присутствие украшало двор герцогини, были три высокородных кавалера, известных… прежде всего своими поэтическими способностями – Никколо да Корреджо, Гаспаре Висконти и Антонио ди Кампо Фрегозо, а также многие другие, одним из которых был я, Винченцо Кальмета.
Обсуждение достоинств Данте или Петрарки продолжалось в течение многих недель в прекрасных садах Виджевано или в парке Павии, где герцогиня и её дамы проводили долгие летние дни. Ещё Моро и его жена так страстно любили музыку, что ежедневно в залах их дворца звучали прекрасные мелодии, вдобавок, придворные певцы сопровождали Беатриче повсюду, в том числе, и во время охоты.
Чтобы угодить Беатриче, любившей проводить время на природе, Лодовико Сфорца, едва наступила весна, отправился со всем двором в свою загородную резиденцию Вилла-Нова в долине Тичино между Миланом и Павией. Уже 18 марта 1491 года Беатриче собственноручно написала оттуда сестре:
– Сейчас я здесь, на Вилла-Нова, где красота сельской местности и благоухающая сладость воздуха заставляют меня думать, что мы уже в мае месяце, такой теплой и великолепной погодой мы наслаждаемся! Каждый день мы выезжаем на прогулку с собаками и соколами, и мы с мужем никогда не возвращаемся домой, не получив огромного удовольствия от охоты на цапель и других водоплавающих птиц.
Ну, и как же без её верного рыцаря:
– Каждый день мессир Галеаццо и я, с одним или двумя другими придворными, развлекаемся, устраивая танцы после обеда, и мы часто говорим о Вашем Высочестве и жалеем, что Вас здесь нет.
С восторгом описывая в своём письме окрестности Вилла-Нова, славящегося своими перепелами, Беатриче также не забыла упомянуть, что специально для неё целое поле там отведено под выращивание чеснока, чтобы она могла вдоволь им наесться, ведь она его так любит. Но главной целью поездки герцогской четы был Виджевано, любимый курорт Моро (где он родился), ядром которого стал замок Сфорца-Висконти, одно из самых больших фортификационных сооружений в Европе того времени. Известно, что над его проектом работал знаменитый архитектор Донато Браманте, а за строительными работами следил Леонардо да Винчи. Перед замком была разбита красивая большая площадь, возведены новые дома, вымощены улицы, восстановлены античные здания, отремонтирована и украшена старая церковь. К замку примыкал огороженный охотничий парк с дикими зверями. Кроме того, было построено множество каналов для орошения окрестных садов и полей. Так что, по словам современника:
– Пустыня радовалась и цвела, как роза!
В непосредственной же близости от Виджевано Моро основал образцовую ферму, где выращивал шелковицу (для сбора коконов тутового шелкопряда и производства шёлка) и виноград, а также завёз из Лангедока огромные стада овец и других домашних животных, наладив, таким образом, производство молока, масла и знаменитого миланского сыра. Если герцог каждую свободную минуту в Виджевано использовал для надзора над своим обширным хозяйством, то герцогиня развлекалась и, конечно, охотилась. Её бесстрашие вызывало у супруга величайшее восхищение. Так, в письме от 8 июля он рассказал свояченице, как Беатриче едва спаслась от разъярённого оленя, забодавшего её лошадь, и когда сопровождающие бросились к ней на помощь, она только рассмеялась. Точно так же в следующем году, будучи беременной своим старшим сыном, Беатриче бросилась в атаку на дикого кабана.
– Моя жена, – свидетельствовал Моро, – внезапно столкнулась лицом к лицу с этим разъярённым зверем и сама нанесла ему первую рану, после чего мессер Галеаццо и я последовали её примеру.
Беатриче, как и её супруг, полюбила Виджевано, придав ему престиж не только сельской (хозяйственной), но и благородной (галантной) резиденции.
В одном из писем к Изабелле Моро рассказал о своей поездке с женой в Павию, когда Беатриче с кузиной Изабеллой Арагонской, герцогиней Милана, отправилась помолиться в монастырь Чертозу. Вечером Лодовико поехал их встречать и, к своему удивлению, увидел их в турецких костюмах:
– Маскарад этот затеяла моя жена, всю одежду она сшила за одну ночь! Когда они уселись вчера за работу, герцогиня не могла скрыть удивления, увидев мою жену, энергично работающую иголкой. Ну, прямо как какая-нибудь старушка. И жена сказала ей: «Чтобы я ни делала, я делаю это с полной отдачей, и не важно, какая цель при этом стоит – развлечение или что-то серьёзное. Работа должна быть выполнена хорошо».
Этому девизу сёстры д’Эсте были верны всю свою жизнь: всё, что они ни делали, было сделано хорошо.

Глава 5
Соперницы
Уже в январе 1492 года Людовико продемонстрировал своё намерение сделать жену регентом государства на время своего отсутствия, и каждый день в её комнате проводился совет и зачитывались акты правительства. Хотя сама герцогиня Бари в политику не вмешивалась, но часто давала мужу, несмотря на свой возраст, очень мудрые советы. Безусловно, благодаря своему высокому положению и богатству Беатриче затмила не только старшую сестру, но и кузину. Положение герцогини Милана становилось все более и более унизительным, как и её супруга Джангалеаццо. Франческо Гонзага, который весьма неодобрительно следил за безумствами миланского двора, с возмущением описывал один случай:
– Герцога Милана забыли после охоты, и никто не обратил ни малейшего внимания на его отсутствие, словно бы его вовсе не существовало!
Тротти также сообщал о том, как герцоги со своими герцогинями отправились на майскую охоту, в соответствии с ломбардским обычаем, первого мая 1492 года, в сопровождении своих сокольничих и значительной свиты, в составе которой находился и он сам. На Беатриче д’Эсте и Изабелле Арагонской были шляпки во французском стиле, усыпанные драгоценными камнями.
– Но жемчужины у герцогини Бари были значительно крупнее и лучше, чем у герцогини Милана! – заметил посол.
В то время как Беатриче охотилась, а её сестра вместе с Елизаветой Гонзага распевала сонеты Петрарки и поэмы Вергилия под аккомпанемент лютни или играла в свою любимую карточную игру скартино, 15 марта 1492 года Колумб высадился в Палосе, возвращаясь из своего первого путешествия, и рассказал поражённым испанцам о новых островах, которые открыл за морями. Вскоре новость дошла до маленькой сине-золотой студии с видом на мантуанские озёра. 22 апреля Лука Фанчелли, старый архитектор, который провёл свои последние сорок лет на службе у Гонзага, написал из Флоренции своему господину:
–Ваше Высочество, возможно, слышали, что мы получили здесь письма, в которых говорится, что король Испании отправил за моря несколько кораблей, которые на 95 день плавания, продолжительностью тридцать шесть дней, открыли острова, и среди прочих один очень большой, лежащий к востоку, с широкими реками и высокими горами, и очень плодородной почвой, населённый красивыми мужчинами и женщинами, которые ходят голыми или носят только повязки вокруг талии. Эта страна изобилует золотом, а люди очень вежливы и бережно относятся к своей собственности, и здесь растёт множество пальм более чем шести различных видов, а также несколько удивительно красивых деревьев. И реки там полны золота, и меди много, но нет железа, и много других чудес.
Можно представить себе, как, затаив дыхание, жена и сестра Франческо Гонзага слушали рассказы об удивительном путешествии Колумба.
Между тем в «состязании Венеры и Минервы» (Изабеллы д’Эсте и её сестры), как изящно выражались тогдашние придворные поэты, Минерва шаг за шагом брала верх. Скромная казна Мантуи не позволяла маркизе полностью удовлетворить свою страсть к коллекционированию и роскошным нарядам. Напрасно Изабелла д’Эсте пыталась переманить к себе на службу знаменитых культурных творцов, работавших в Милане. Потому она была рада принять всё в том же 1492 году настойчивое приглашение Моро навестить их с женой. Ведь в гостях её ожидали великолепные празднества и дорогие подарки. Ещё в начале июля она получила личное приглашение от Лодовико.
– Но, – как сообщила Изабелла мужу, находившемуся в Венеции, – для меня было совершенно невозможно немедленно отправиться в путь!
– Интересно, почему? Ты ведь так стремилась в Милан! – не поверил маркиз.
– Во-первых, половина наших домочадцев и слуг слегли от эпидемии лихорадки, охватившей Мантую. А, во-вторых, мне необходимо было подготовиться, дабы достойно предстать перед миланским двором.
– Конечно, если ты этого хочешь, то я отправлюсь в одной рубашке, – иронически добавила Изабелла.
– Моро был бы в полном восторге!
Готовясь к долгожданному визиту, Изабелла спешно закупала драгоценности, чтобы не ударить в грязь лицом. Десятого августа маркиза двинулась в путь и 15 августа, наконец, достигла Павии, где у ворот её встретили верхом Беатриче и герцогиня Милана. Вместе с ними маркиза въехала в город, где её ждали объятия свояка и герцога Джангалеаццо. Затем в сопровождении трубачей и всадников все вместе они отправились в замок. В тот же вечер Изабелла отужинала наедине с сестрой, и часы пролетели в восхитительном общении. Но это было ещё не всё.
– Сегодня, – написала Изабелла мужу, – сеньор Лодовико показал мне сокровище, которое Ваше Высочество видели, когда были здесь в последний раз, но к которому недавно добавились два больших сундука, полных дукатов, и еще один, полный золотых слитков около двух с половиной фунтов дукатов. Молю Бога, чтобы мы, которые так любят тратить деньги, обладали таким количеством!
– Аминь! – угрюмо сказал, прочитав письмо жены, маркиз.
Предвкушая предстоящие удовольствия, Изабелла лишь сожалела (или делала вид) о том, что Франческо не мог сопровождать её. Одним из развлечений, в которых она принимала участие, была охота на оленя в парке, который Лодовико обустроил и заселил дичью. Он простирался от его образцовой фермы Ла Сфорцеска до самой реки Тичино. Об этой охоте маркиза поведала мужу в письме от 22 августа 1492 года:
– Сегодня была охота где-то в двух милях отсюда в самом прекрасном, как я полагаю, месте, созданном Природой для такого зрелища. Животные находились в лесистой долине вблизи Тичино; часть из них была заперта в клетках, привезённых сюда исходя из количества голов дичи. Когда их погнали камнями, они должны были переплыть приток Тичино и взбираться на холм, на котором мы, дамы, расположились на платформе. Остальные были в укрытиях, сделанных из зелёной ткани и веток. За каждым движением животных можно было наблюдать из долины или из леса, вплоть до откоса, от которого простиралось прекрасное поле. Когда животные достигли его, спустили собак, и мы следили за их погоней, насколько хватало глаз. Внизу мы увидели, как несколько оленей переплывают реку, но только один из них взобрался на холм, и они убежали так далеко, что мы не смогли проследить, как их убили. Их преследовали и ранили дон Альфонсо и мессир Галеаццо. Затем появилась самка со своим оленёнком. На них не стали спускать собак. Было множество кабанов и оленят, но один кабан и один олень поднялись на холм и были убиты прямо перед нами. Оленёнка закололи в честь моего знамени. Последней выбежала лисица. Ее удивительные прыжки развлекли нашу компанию, но она оказалась недостаточно хитра, чтобы убежать, и под общий смех последовала за остальными.
Однако спустя неделю Изабелла написала мужу:
– Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я видела Ваше Высочество, и, несмотря на то, что здесь так приятно и восхитительно, я начинаю немного уставать…
– Интересно, с чего это Вы, мадонна, так быстро заскучали? – заподозрил неладное маркиз.
Действительно, что же так могло утомить энергичную маркизу? После череды праздников и охотничьих вечеринок Лодовико и Беатриче 15 сентября отвезли своих гостей в Милан, где их ожидали новые развлечения, в том числе, театральные представления, которые устраивались во многих знатных домах. Кроме того, Изабелла часто прогуливалась с зятем и сестрой по парку и по садам замка Сфорца среди роз и фонтанов, любуясь парой прекрасных лебедей, плавающих в канале, которых доставили из Мантуи всё с того же озера Гарда. При этом Изабелла неустанно повторяла в своих письмах:
– Сеньор Лодовико, как всегда, выказал себя гостеприимным и щедрым хозяином и неустанно заботится о моих развлечениях и удовольствиях.
На тот момент Беатриче уже была в положении. К сожалению, она не подозревала, что в период её беременности муж был особенно склонен к супружеской измене. В то же время, зависть к младшей сестре вполне могла толкнуть самолюбивую Изабеллу в объятия свояка. Правда, после женитьбы Лодовико стал в этом вопросе крайне осторожен, да и маркиза умела хранить свои секреты. В последующих его посланиях к Изабелле полно странных намёков:
– Я очень полюбил нашу церковь и монастырь Чертоза, которые ты видела, когда была в Павии…
В то же время Изабелла отправила из Милана письмо матери:
– Иногда в разгар самой прекрасной охоты я с болью вспоминаю, как давно Вас не видела, и как далеко я от Феррары, и эта мысль бросает тень на самое яркое солнце и самые весёлые развлечения.
– Счастье иметь такую дочь! – умилилась после прочтения письма Элеонора.
Однако не угрызения ли совести подвигли Изабеллу на эти меланхолические строки? Ведь Элеонора Арагонская, женщина с безупречной репутацией, наверняка бы осудила свою дочь, если бы узнала об её измене мужу. Что же касается Моро, то ввиду отсутствия любовницы и беременности жены этот ловелас вполне мог пустить в ход все свои чары, чтобы соблазнить прелестную свояченицу. Перед отъездом он сделал Изабелле великолепный подарок: пятнадцать ярдов ткани, вышитой золотом и серебром.
– Эта парча, – радостно написала она Франческо, – стоит по меньшей мере сорок дукатов за ярд!
И без промедления послала за портным, дабы он скроил платье, которое она бы могла надеть хоть один раз, прежде чем уедет из Милана.
«Интересное положение» не позволило Беатриче сопровождать свою сестру в Геную, куда в конце сентября Изабелла отправилась из Милана. Маркиза давно мечтала побывать в этом городе, где её ждал торжественный приём. Затем она намеревалась вернуться домой, но, получив известие о болезни Беатриче, поспешила обратно в Милан и не покидала её, пока та не выздоровела. Возможно, она испытывала что-то вроде угрызений совести. Лодовико же, как преданный и внимательный муж, вместе с Галеаццо ди Сансеверино развлекал Беатриче остроумными диалогами и розыгрышами. Уже в Мантуе Изабелла узнала, что её сестра 25 января 1493 года в четыре часа дня родила в Миланском замке первенца Эрколе (будущего герцога Милана), впоследствии переименованного в Массимильяно в честь императора, женившегося на сестре Моро. Элеонора Арагонская, присутствовавшая при родах младшей дочери, лично сообщила об этом счастливом событии Изабелле, которая незамедлительно отправила в Милан с поздравлениями специального посланника. В свой черёд, молодая мать с восторгом в каждом послании к сестре не забывала упомянуть о своём сыне:
– Я не могу передать Вам, как хорошо выглядит Эрколе и каким большим и пухленьким он стал в последнее время. Каждый раз, когда я вижу его после нескольких дней отсутствия, то поражаюсь, насколько он вырос и стал лучше, и я часто желаю, чтобы Вы были здесь, чтобы увидеть его, поскольку я совершенно уверена, что Вы никогда не сможете перестать гладить и целовать его!
Маркиза отвечала:
– Я очень хотела бы увидеть этого прекрасного мальчика. И не только увидеть, но и подержать его на руках и насладиться его обществом по-своему!
Что она ещё могла написать Беатриче, которая даже в рождении наследника опередила её? На все упрёки матери и мужа Изабелла кратко отвечала:
– Беатриче не лучше меня, но гораздо крупнее.
Если со своими братьями Беатриче всегда поддерживала прекрасные отношения, особенно с Ферранте, с которым выросла в Неаполе, и с Альфонсо, который несколько раз приезжал навестить её в Милане, то с Изабеллой отношения были более сложными. Потому что, хотя сёстры испытывали искреннюю привязанность друг к другу, маркиза со дня свадьбы Беатриче начала питать смешанные чувства к ней не только из-за её удачного брака и огромного богатства, но и, прежде всего, из-за рождения здорового сына, в то время как сама она годами тщетно пыталась произвести на свет наследника своему мужу.
– Радость сеньора Лодовико по поводу рождения его первенца не поддается никакому описанию! – сообщил Джакомо Тротти своему господину, герцогу Эрколе.
Сам же Моро не без тонкой иронии заметил иностранным послам:
– У нас двойная причина для радости!
Он имел в виду, что на той же неделе Изабелла Арагонская родила дочь.
Но именно рождение сына Беатриче было встречено всеобщим ликованием. Шесть дней звонили колокола, проходили торжественные процессии, во всех церквях и аббатствах Милана возносились благодарственные молитвы. Заключённые за долги были освобождены, и появление новорожденного было отпраздновано с такими почестями, как если бы его отец был правящим герцогом. Некоторые придворные даже начали шептаться:
– А ведь рождение Франческо Марии, маленького графа Павии, два года назад было отпраздновано с гораздо меньшей помпой!
Расточительность герцога и герцогини Бари по этому случаю не знала никаких пределов. Покои Беатриче располагались в крепости Роккетта миланского замка, в левом крыле нижнего этажа. Они были очень малы, но вследствие этого хорошо протапливались. Из-за сквозняков в просторных помещениях замка стены в комнате младенца были обшиты деревом. Колыбель была покрыта позолотой; балдахин из голубого шелка украшала золотая бахрома; покрывало, разумеется, также было из золотой ткани. Сообщив все эти подробности Изабелле, известной своим умением подбирать способных осведомителей, Теодора, фрейлина Элеоноры Арагонской затем пожаловалась:
– Дабы услужить Вам, Светлейшая сеньора, мне приходится проводить целые дни в комнатах герцогини Бари, которые напоминают мрачную обитель великого дьявола!
Был вызван архитектор Браманте, который должен был придумать некую приличествующую случаю фантазию (декорации) для сценического представления. В течение следующих двух недель от магистратов Милана и главных городов герцогства, а также от высокопоставленных придворных поступали дорогие подарки для молодой герцогини и её новорожденного ребенка, выставленные в зале, примыкающем к покоям Беатриче. Дверцы полок вдоль стен были распахнуты, и великолепная золотая и серебряная посуда, массивные кувшины, чаши, вазы и блюда, которые в них находились, были расставлены ярусами на подставке, защищённой железными прутьями и охраняемой двумя латниками в герцогских ливреях. В воскресенье, 4 февраля, послы, советники, судьи и судебные чиновники, а также многие знатные миланские дамы были приглашены поздравить герцогиню Бари. Дворецкий встретил их у дверей Роккетты, оказав каждому из них почести, подобающие его рангу, и проводил их в зал. Оттуда слуги, одетые в серебряную парчу, провели их через анфиладу комнат, украшенных позолоченными колоннами и завешенных белыми дамасскими занавесками, богато расшитыми фигурами всадников и другими украшениями с эмблемой Сфорца, в покои герцогини.
– Действительно, подсчитано, – писала восхищённая Теодора, – что гобелены и драпировки здесь стоят 70 000 дукатов.
Два пажа охраняли двери, а внутри, возле камина, герцогиня Элеонора сидела у постели своей дочери в сопровождении двух или трёх дам. Собственная кушетка Беатриче была великолепно украшена драпировками цвета шелковицы с золотом и малиновым балдахином с именами Лодовико и его жены из массивного золота, с красными и белыми розетками и бахромой из золотых шаров.
– Всё, – восклицала фрейлина, – «белло» и «галанте», не передать словами!
Отдав дань уважения знаменитой матери, гости прошли в комнату новорожденного. Здесь стены были увешаны парчой цветов Сфорца, красной, белой и синей, и гобеленами, расшитыми всевозможными зверями и птицами и фантастическими узорами. После того, как гости мельком увидели спящего младенца, за которым присматривали фрейлины Беатриче, их провели в зал аудиенций Лодовико, где он принимал послов и главных советников, и через смежную комнату его любимого астролога Амброджо да Розате («Без которого здесь ничего нельзя сделать», – заметила Теодора) посетители вернулись в вестибюль.
24 февраля герцогиня Бари вместе с кузиной Изабеллой Арагонской отправилась в Санта Мария делле Грацие, домовую церковь Сфорца, дабы прослушать благодарственную мессу. После торжественного «Те Деум» и других песнопений, очень красиво исполненных хором герцогской капеллы, вся компания посетила дом графа делла Торре, который развлекал герцогов и герцогинь, послов и советников, а также всех главных придворных и дам на великолепном банкете. На следующий день герцогини и их дамы были приглашены на пир, устроенный матерью Никколо да Корреджо, и появились в новых нарядах и ещё более великолепных драгоценностях. В пятницу хозяева и гости отправились на охоту в парк, и в течение дня были убиты три оленя. Беатриче появилась в костюме для верховой езды из розовой ткани, с большим драгоценным камнем вместо пера на шёлковой шляпе и верхом на вороном коне. В субботу в доме Гаспаре ди Пустерла был дан праздник. Беатриче выглядела особенно очаровательно с рубиновым пером в волосах и малиновым атласным платьем, расшитым узором из узлов, циркулей и множества лент, «по её любимой моде» (добавляет Теодора). В тот же день весь двор присутствовал на торжественной мессе в церкви Санта Мария делле Грацие, и последнее развлечение было дано, на этот раз, самой герцогиней Беатриче в Роккетте.
После нескольких дней празднеств Лодовико повёз свою жену, тёщу, герцогиню Миланскую и других гостей в Виджевано, чтобы немного отдохнуть и подышать деревенским воздухом. На вилле Элеонора Арагонская насчитала в гардеробе младшей дочери восемьдесят четыре наряда. Дороговизна материалов и богатая сложная вышивка, покрывавшая атлас и парчу, заставили герцогиню Феррарскую написать в письме Изабелле:
– Я чувствовала себя так, словно находилась в ризнице!
После осмотра всех этих прекрасных платьев Элеонору отвели в другие комнаты, где супруга Моро, по моде знатных дам того времени, собирала свои любимые книги и предметы искусства. В одном шкафу было полно муранского стекла изящной формы и цвета, фарфоровой посуды и майолики из Фаэнцы или Губбио. В другом были изделия из слоновой кости, кристаллов и эмали. Третий был заполнен духами и моющими средствами. Кроме того, в отдельном шкафу хранилось охотничье снаряжение, собачьи ошейники, сумки, фляжки, рожки, ножи и колпаки для соколов.
– Действительно, – приписала всё в том же письме фрейлина Элеоноры, – их было достаточно, чтобы заполнить многие лавки!
Изабелла Арагонская поначалу охотно участвовала во всех придворных развлечениях вместе с Беатриче, а последняя, по свидетельствам современников, очень любила её сына, Франческо Марию Сфорца. Иногда придворные дамы спрашивали герцогиню Бари:
– А не хотите ли Вы, Ваша Светлость, завести собственного сына?
– Нет, мне и одного ребёнка достаточно! – отмахивалась от них Беатриче.
Ситуация в корне изменилась, когда у герцога и герцогини Бари появился наследник. Чрезмерные почести, оказанные ребёнку и его матери по этому случаю, вызвали раздражение у герцогини Милана и привели к ожесточённому соперничеству между ней и Беатриче. Герцог Джангалеаццо, погрязший в праздных удовольствиях и разврате, давно перестал проявлять какой-либо интерес к управлению государством. Все современники признавали его совершенно непригодным к этому, но только не жена. На людях она сдерживала свой гнев и вместе со своей кузиной принимала участие в празднествах и других официальных церемониях, но, оставшись в одиночестве, Изабелла Арагонская заливалась горючими слезами.
Именно к этому времени миланский хронист относит письмо, которое она написала своему отцу Альфонсо. Он даже приводит текст этого послания, в котором герцогиня Миланская жалуется на Лодовико, забравшему, по её словам, всю власть, и вынуждающего их с супругом вести жизнь не государей, а частных лиц вдали от Милана, в Павии, не имея ни друзей, ни денег. В конце письма Изабелла заявила:
– Если Вы не поможете мне, я готова лишить себя жизни!
– Умоляю, Ваше Величество, помогите моей дочери! – попросил Альфонсо своего отца.
– Как, сын мой? Ведь я люблю обеих внучек!
«Но Беатриче больше!» – подумал про себя «любитель мумий».
До сих пор Ферранте I поддерживал тёплые отношения с Лодовико, чьи притязания на регентство он поддержал первым, и чей брак с Беатриче стал новым связующим звеном между Арагонским домом и домом Сфорца. Однако он всё же направил в Милан своих послов, перед которыми Моро разразился гневной речью:
– Я знаю, что мадонна Изабелла хотела бы лишить меня власти и убить, и править самой, но ни герцог Милана, ни его подданные не позволят ей этого! Я обвиняю её в гордыне, жестокости и злобной зависти! Герцогиня Милана не способна ладить ни со мной, ни со своим мужем, ни со слугами, и всегда залезает в долги!
Таким образом, послы ни с чем уехали назад в Неаполь. Лодовико, однако, был слишком проницателен, чтобы не видеть угрожавшей ему опасности от родственников Изабеллы Арагонской.
Вернувшись из Венеции в апреле, Франческо Гонзага привёз своей жене приглашение от дожа посетить праздник Вознесения Господня в этом городе и стать свидетелем ежегодной церемонии обручения Венеции с морем. Изабелла с радостью приняла это предложение, но вскоре узнала от Моро:
– Я пообещал в мае привезти герцогиню, свою жену, и ребёнка в Феррару, а затем отправить её вместе с матерью в Венецию, дабы поддержать дружбу со своими союзниками.
– Кстати, а Мантуя ведь находится недалеко от Феррары? – намекнул затем Лодовико.
Маркиза тотчас всполошилась и без промедления написала мужу, чтобы узнать его мнение по этому вопросу. По-видимому, она надеялась, что тот вежливо откажет в визите свояку. Ещё больше, чем встречи с Моро, она страшилась предстать перед дожем и венецианским сенатом одновременно с сестрой, будучи не в состоянии соперничать с её роскошными одеяниями и многочисленной блестящей свитой.
– Ничто в мире, – уверяла она Франческо, – не заставит меня отправиться в Венецию одновременно с моей сестрой-герцогиней!
К счастью, то ли по политическим соображениям, то ли из-за своего обычного внимания к советам астролога, Лодовико отложил свой визит в Феррару до середины мая и сам написал вежливое письмо Изабелле, выражая сожаление, что не сможет посетить Мантую. Таким образом, счастливо избавившись от своих страхов, маркиза 4 мая отправилась на барке в Феррару. По прибытии она отправила нежную записку своей золовке Елизавете:
– Когда я оказалась одна на барке, без твоей милой компании, я почувствовала себя такой одинокой, что едва понимала, чего хочу и где нахожусь. К тому же, ветер и прилив всю дорогу были против нас, и я часто мечтала оказаться снова в твоей комнате, играя в скартино!
В тот же день Елизавета Гонзага ответила ей:
– Погода была такой плохой с тех пор, как ты уехала, что я вообще не выходила из комнаты, и теперь чувствую себя только наполовину счастливой, потому что лишена очаровательной беседы с тобой, сестра
Удвоив в Ферраре численность своей свиты за счёт людей своего деверя Сигизмондо Гонзага, папского протонотария, и напрягая все силы, чтобы не создавать слишком заметного контраста с будущим царственным великолепием Беатриче, маркиза 13 мая достигла Кьоджи. Здесь её поселили во дворце подесты и развлекали за счёт Синьории (венецианского правительства). После ужина три итальянских патриция, присутствовавших на её свадьбе, подошли к ней, чтобы поприветствовать от имени дожа и сопроводить во дворец близ Сан-Тровазо, занимаемый её мужем в качестве капитана войск Республики.
Рано утром следующего дня Изабелла вошла в Венецианский порт и была принята в Санта-Кроче дожем и Синьорией вместе с послами Неаполя, Милана и Феррары. Последовавшую за этим сцену лучше всего описать её собственными словами из письма к мужу:
– Здесь я вышла на берег и, встретив дожа и послов, выходящих из церкви, поцеловала руку Его Светлости и обменялась вежливыми приветствиями, после чего он повёл меня к своему буцентавру, который был загружен кавалерами и дамами. Последних было девяносто три, все богато одетые и сверкающие драгоценностями, и я уверена, что ни у одной из них не было при себе украшений стоимостью менее 6000 дукатов. Я сидела справа от дожа, и так, разговаривая о многом, мы плыли вверх по Гранд-каналу под звуки колоколов, труб и пушек, сопровождаемые такой толпой лодок и людей, что невозможно было сосчитать их. Я не могу передать тебе, мой дорогой господин, какое любезное внимание и великая честь оказаны мне здесь. Сами камни Венеции, кажется, радуются моему приезду, и всё из-за любви, которую они питают к Вашему Превосходительству. Не только мои собственные расходы, но и расходы всей моей свиты щедро покрываются, и двум дворянам поручено обеспечивать нас. Завтра дож и Синьория должны дать мне аудиенцию, и я отвечу так, как Вы пожелали, в меру своих возможностей. Я не буду описывать красоты этого места, поскольку Вы бывали здесь так часто, и скажу только, что мне, как и Вам, он кажется самым прекрасным городом, который я когда-либо видела.
На следующий день сорок дворян сопроводили маркизу в зал дель Куэджио, и дож, взяв её за руку, усадил справа от себя, в то время как Сигизмондо Гонзага сел слева от него. Затем, встав и с очаровательной грацией поклонившись дожу, Изабелла выразила свою радость по поводу того, что ей было позволено заверить его в своём почтении и преданности, как и прославленную Синьорию, под сенью которой её муж хотел жить и умереть, и попросила взять маркиза, его состояние и себя саму под их защиту. Дож ответил любезными словами и пригласил её посетить вечерню в соборе Сан-Марко.
– Я знаю, – писала она Франческо, – что завтрашняя церемония будет не менее утомительной, но я перенесу её с радостью ради того, чтобы увидеть множество прекрасных вещей и оказать честь Вашему Превосходительству.
Само празднество (символическое обручение Венеции с морем) и последовавший за ним государственный банкет оказались ещё более утомительными, чем ожидала Изабелла.
– Сжальтесь надо мной, – написала она в тот же вечер, – потому что я никогда так не уставала и не скучала, как сейчас, из-за всех этих церемоний. Мне кажется, пройдёт тысяча лет, прежде чем я смогу вернуться в Мантую! Ибо, хотя Венеция – славный город, и у неё нет соперников, мне вполне достаточно увидеть её один раз.
Однако заключительные дни её визита прошли более приятно. Она посетила Катерину Корнаро, королеву Кипра, в её прекрасном доме в Мурано, присутствовала на заседании Большого совета и ходила в церковь Сан-Заккария послушать пение монахинь. Следующий день маркиза провела с дядей своего мужа, герцогом Баварским, который гостил в Венеции и проявил к ней самую сердечную привязанность, а также посетила герцогский дворец и увидела благородные фрески Джованни Беллини и братьев Джентиле. По этому случаю она, вероятно, познакомилась с самими художниками, чья сестра Никколосия была женой Андреа Мантенья, и увидела замечательный портрет султана Магомета II, недавно привезённый из Константинополя. В то же время Изабелла выразила большое желание иметь портрет дожа Агостино Барбариго, над которым работал Джентиле, но так и не получила его из-за того, что эта работа была обещана племяннику дожа.
Зато маркиза добилась другого. Франческо намеревался просить дожа увеличить плату за его «кондотту» (службу). Благодаря красноречию, деловой хватке и дипломатической ловкости Изабеллы, ему удалось получить от венецианцев 4 000 дукатов, то есть, вдвое больше, чем предполагалось изначально.
20 мая Изабелла покинула Венецию и провела ночь в Падуе. Произнеся там свои обеты в знаменитой базилике, она отправилась в Виченцу и Верону, где её тоже приняли с большим почётом. Тем временем Елизавета Гонзага с нетерпением ждала её возвращения и писала ей письма, говоря, как сильно она скучает по её милому обществу, и умоляя её поскорее вернуться. Франческо же руководил работами на своей любимой вилле Мармироло и наносил сестре лишь краткие визиты, так что герцогиня Урбино с радостью откликнулась на приглашение Изабеллы встретиться с ней в Порту, недалеко от Мантуи.
– Там, – писала Изабелла, – мы сможем вместе насладиться чистым деревенским воздухом и рассказать друг другу всё, что с нами произошло с тех пор, как мы расстались.
Две принцессы провели следующие шесть недель на этой вилле, которую маркиз недавно подарил своей жене, и которую ей предстояло перестроить в последующие годы. Они читали и пели вместе в террасных садах на Минчо, а опытный виолончелист, которого прислал из Милана Моро, долгими летними вечерами исполнял им изысканные серенады. Изабелле было очень приятно услышать от своего мужа, вернувшегося в Венецию, о прекрасном впечатлении, которое она произвела на дожа и сенаторов. Куда бы он ни пошёл, везде слышал восхваления её прелестей и о том, с каким бесконечным тактом она вела себя на приёме у дожа. Сам маркиз не слишком высоко ценил её мудрость и благоразумие, и всё, о чём он просил, – это чтобы его жена тщательно заботилась о своём здоровье. Привязанность Франческо к жене, очевидно, усилилась не только из-за благодарности за её добрые услуги в Венеции, но и из-за надежд на наследника. В общем, Изабелла блаженствовала в ожидании сына и даже слухи о триумфе Беатриче в Венеции не могли вывести её из равновесия.
Следует заметить, что, Эрколе I ещё до замужества Беатриче уговаривал своего будущего зятя, чтобы тот провозгласил себя герцогом Милана. Однако Моро удовольствовался званием регента при своём слабовольном племяннике. Тем более, что тот любил своего дядю и всецело доверял ему. Что же касается Беатриче, то в этом вопросе она поддерживала своего отца и не случайно после появления на свет маленького Эрколе сказала:
– Я родила сына не только своему мужу, но и своему отцу!
По мере того, как между Моро и неаполитанской королевской семьёй росло отчуждение, регент стремился укрепить союз с Францией. Молодой французский король Карл VIII лелеял тайные мечты о завоеваниях и уже обратил завистливые взоры на Неаполитанское королевство по праву наследника Анжуйского дома, когда-то владевшего Неаполем. На всякий случай, Сфорца также решил тайно создать Лигу (Союз) с Венецией (а ещё с римским папой и Мантуей), и с этой целью отправил туда свою жену, так как его личное присутствие в этом городе могло вызвать подозрения у короля Франции и Максимилиана Габсбурга, будущего императора, чьей благосклонностью он дорожил. Впервые Беатриче была вовлечена в большую политику. Чтобы поездка имела вид визита с целью приятного времяпровождения, она отправилась в Венецию вместе с матерью, братом и его женой. Однако при этом герцогиня Бари везла секретное послание мужа, датируемое 10 мая 1493 годом, и, кроме родственников, её сопровождали опытные в дипломатических делах советники.
18 мая Лодовико и Беатриче со своим маленьким сыном прибыли в Феррару. Они провели ночь в палаццо Тротти, в пригороде, и на следующее утро въехали в город по мосту Кастель-Тилде. Добравшись до кафедрального собора, супруги посетили мессу и сделали пожертвование у алтаря. Площадь была украшена зелёными ветвями и яркими драпировками, и толпы людей заполонили улицы, крича:
– Моро! Моро!
Навстречу гостям выехали старший брат Беатриче Альфонсо д‘Эсте и его супруга Анна Сфорца с весёлой компанией феррарских дворян и дам. Лодовико был полон решимости ослепить мир своим великолепием, поэтому наряды и драгоценности Беатриче поразили жителей Феррары. За герцогской четой следовали десять повозок и пятьдесят мулов, нагруженных багажом. Чтобы не отстать от своей невестки, Анна Сфорца появилась в тёмно-сером атласном платье, украшенном массивными золотыми буквами, и позаимствовала для этого случая у своей свекрови лучший жемчуг.
– Поэтому, – сообщал Проспери, секретарь герцога Феррары, Изабелле, – её драгоценности казались почти такими же красивыми, как у герцогини Бари.
О том, что соперничество в одежде и драгоценностях было не только между принцессами, но и между миланскими и феррарскими дамами из их свиты, поведала маркизе всё та же неутомимая Теодора. Каждая из фрейлин Беатриче носила длинные золотые цепочки стоимостью по двести дукатов за штуку, а дамам по случаю поездки в Венецию были предоставлены ещё парчовые платья их госпожи. Услышав об этом, феррарские дамы стали умолять Элеонору подарить им похожие ожерелья и не успокоились, пока не получили цепочки стоимостью в двести двадцать дукатов за штуку. Затем, выяснив, что у некоторых миланских дам есть жемчужные чётки, подаренные Беатриче, её мать приобрела для своих приближённых ещё более красивый жемчуг. Когда Лодовико увидел это, он подошёл к Беатриче и сказал:
– Жена, я хочу, чтобы жемчужные четки носили все твои дамы!
И сразу же заказал ещё более дорогостоящие жемчужины. Впрочем, Теодора тут же радостно успокоила маркизу:
– Наши дамы всё равно будут лучше выглядеть в Венеции, поскольку госпожа подарила нам свои подвески, приготовила накидки из зелёного сатина с полосками из чёрного бархата и захватила с собой некоторое количество драгоценностей!
Однако на следующий день Проспери погасил радость Изабеллы:
– Только что прибыл знаменитый ювелир Карадоссо с большим количеством рубинов и бриллиантов, которые мессир Лодовико купил за две тысячи дукатов и собственноручно нанизал на нити для фрейлин своей жены.
В общем, Элеонора Арагонская, как и другие, проиграла своей младшей дочери на этой «ярмарке тщеславия».
Герцог Эрколе целую неделю устраивал блестящие торжества в честь своего зятя. На площади перед замком Кастелло состоялся великолепный турнир.
– Мессир Галеаццо выступал на ристалище, – пишет старый хронист Феррары, – со всей присущей ему храбростью и выиграл приз у своего брата графа Кайаццо, Никколо да Корреджо, Эрмеса Сфорца и всех других соперников. После этого, взяв в руки массивное копьё, он напал на дворянина из Мирандолы, сломал его копьё и сбросил его с седла, так что и лошадь, и человек перевернулись вместе. А Лодовико в утешение послал сто дукатов этому воину. На следующий день во дворе замка состоялось состязание между мантуанцем и миланцем, в котором победил последний, и Лодовико подарил ему атласный жилет с золотой бахромой и юбку из серебряной ткани, а маркиз Мантуанский и другие тоже получили прекрасные подарки. Затем начались скачки, которые выиграл Альфонсо д’Эсте, а в конце знаменитые берберийские лошади Франческо Гонзага показали великолепную дрессировку.
Днём в садах также был устроен прекрасный праздник, где присутствовал весь двор, а по вечерам давались театральные представления, которые так понравились Лодовико, что он объявил:
– По возвращении я обязательно создам театр в Милане!
– Среди произведений, представленных в этот раз, была комедия, сюжет которой был направлен против Моро, но, похоже, он не обиделся, – отметил Проспери,
Пребывая в самом прекрасном настроении, Лодовико, по своему обыкновению, был вежлив и приветлив со всеми, и явно гордился своей женой и ребёнком. Он восхищался дворцами и садами Феррары и с большим интересом изучал последние усовершенствования герцога Эрколе. Ширина и чистота улиц особенно поразили его, и он решил последовать примеру своего тестя и убрать кузницы и лавки, загораживавшие дорогу и мешавшие движению транспорта на улицах Милана. Но из всех достопримечательностей, которые он видел в Ферраре, больше всего ему понравилась прекрасная вилла в Бельригуардо. В субботу, 25 мая, после отъезда Беатриче Эрколе I пригласил своего зятя и миланскую знать провести день в своей любимой загородной резиденции и устроил банкет в знаменитых террасных садах на берегу реки По.
В это время Беатриче со свитой около 1 200 человек отправилась в плавание сначала по реке По, а затем по опасному бурному морю, что вызвало страх у многих сопровождавших её лиц, но не у самой герцогини Бари, которой нравилось издеваться над трусами. Утром 27 мая флот достиг форта Маламокко и там путешественников приветствовала делегация венецианских патрициев. Затем Беатриче высадилась на острове Сан-Клементе, где её лично ждал дож. Он убедил её сесть на Бучинторо (галеру дожа), который направился к Большому каналу.
– Никогда, – писал миланский посол, – дворянина или даму не принимали с большей радостью и не развлекали так великолепно, как герцогиню.
Спустя семь дней празднеств и развлечений Беатриче с матерью была приглашена на заседание Совета Магджиора и на роскошный завтрак во дворце Дожей, посетила Арсенал, остров Мурано, базилику Святого Марка и Сокровищницу. Таким образом, делегация дважды была весьма пышно принята Синьорией и дожем Барбариго. А затем герцогиня Бари послала мужу письмо с отчётом:
– В центре зала мы увидели дожа. Он спустился из своих комнат, чтобы приветствовать нас, и препроводил к помосту, где все мы сели в обычном порядке, и началось тайное голосование: нужно было выбрать два комитета. Когда с этим было покончено, матушка поблагодарила принца за оказанные нам почести и ушла. Когда она закончила говорить, я сделала то же самое. Затем, следуя инструкциям, которые ты мне дал в письме, сказала, что с дочерним смирением подчинюсь всем приказам дожа.
В этот первый свой визит герцогиня Бари также подчеркнула отличные отношения Милана с Францией и Германией и раскрыла содержание депеши миланского посланника о планах Карла VIII заручиться поддержкой членов Лиги в войне против Неаполя. В завершение Беатриче попросила от имени мужа совета у Синьории, что Лодовико должен ответить французскому королю, но получила уклончивый ответ, что необходимо посоветоваться с папой римским как главой Лиги.
На второй встрече с дожем, состоявшейся 1 июня, Беатриче, следуя советам мужа, подчеркнула его всемогущество как миланского регента, имеющего в своём распоряжении все сокровища и замки Ломбардии. Судя по тайным отчётам венецианского правительства, дож счёл, что герцогиня хотела выяснить: поддержит ли Республика притязания Лодовико на Миланское герцогство. Однако она получила от Барбариго лишь заверения в дружбе. Несмотря на великолепный приём, оказанный ей дожем и Синьорией, Беатриче не достигла ощутимых результатов в политическом плане. Тем не менее, её очарование произвело глубокое впечатление на венецианцев, которые восхищались её мудростью и красноречием и не жалели усилий и средств, чтобы доставить ей удовольствие.
В письмах к мужу Беатриче также описывала свои впечатления от осмотра городских достопримечательностей:
– Мы высадились на Риальто и отправились пешком по улицам, которые называются «merceria», где увидели магазины, торгующие специями, шелками и другими товарами. Всего много, качество отличное, и содержится всё в полном порядке. Товары разнообразные. Мы постоянно останавливались, чтобы посмотреть то на одно, то на другое, и даже расстроились, когда подошли к пьяцце Сан-Марко. Здесь с лоджии, напротив церкви, зазвучали наши трубы.
Другую экскурсию она описала так:
– Когда мы шли из одного магазина в другой, все поворачивались, чтобы посмотреть на драгоценные камни, нашитые на мою бархатную шляпу, и на жилет с вышитыми на нём башнями Генуи, а особенно на большой бриллиант на моей груди. И я слышала, как люди говорили один другому: «Вон идёт жена сеньора Лодовико. Посмотрите, какие красивые у неё драгоценности! Что за чудные рубины и бриллианты!»
В свой черёд, Франческо Гонзага, задержавшийся в Венеции и детально информировавший жену о каждом шаге Беатриче и её спутниц, подтвердил:
– Я не буду пытаться описывать платья и украшения, которые носили эти герцогини и мадонна Анна, это совершенно не по моей части, и скажу только, что все трое выглядели великолепно.
– Её драгоценности действительно были чудом для всего города. Но я не ошибусь, если скажу, что лучшим украшением из всех является она сама – моя дорогая и самая превосходная Мадонна, чьи грациозные и очаровательные манеры приводили всех жителей Венеции в восторг. Так что Ваше Высочество вполне может считать себя тем, кем он есть – самым счастливым принцем во всём мире, – подвёл итог секретарь Беатриче в письме к Моро.
Маркиза, всё ещё отдыхавшая на вилле Порто, жадно проглатывала письма Франческо о визите сестры в Венецию. После чего с деланным безразличием сообщила матери:
– Для меня все эти церемонии кажутся очень похожими по своей природе, и все они одинаково утомительны и однообразны.
В июле Изабелла снова неохотно простилась с золовкой, чтобы навестить Элеонору, здоровье которой вызывало беспокойство у всей семьи, и провела месяц в Ферраре. Это был последний раз, когда она видела свою мать.
А Беатриче была в восторге от приёма, оказанного ей в Венеции. Особенно ей понравился бал, который напоследок был дан в её честь Катариной Корнаро, королевой Кипра, на её вилле в Мурано. Перед танцами состоялось обычное представление по мотивам античной мифологии. Затем последовал банкет, на котором были поданы сахарные фигуры основных участников Лиги. Потом снова показали мифологические инсценировки и аллегории. При этом неугомонной молодой герцогине доставляло огромное удовольствие подшучивать над изнемогавшим от усталости и скуки епископом Комо.
– Как долго ещё будет продолжаться этот бал? – время от времени спрашивал бедный старик.
На что Беатриче радостно отвечала:
– Впереди ещё много представлений и всё закончится только к утру!
– Его стоны и причитания, – призналась она позже мужу, – доставили мне большее удовольствие, чем сам праздник!
По её возвращении из Венеции герцогский двор переехал на лето в Павию. В августе туда же прибыл герцог Феррары, привезя с собой некоторых из своих актёров, которые играли только комедии. Как обычно, у Изабеллы д'Эсте был свой информатор, который сообщал ей обо всём, что там происходило. На этот раз им был её племянник Никколо да Корреджо.
– Каждый вечер, – писал он, – проводится за игрой в карты.
Беатриче очень нравилась эта игра, и ей удавалось выигрывать приличные суммы, такие же, как некогда во время ее плавания на буцентавре в Венецию. Герцогиня Милана не принимала участия в этих забавах, за исключением комедийных представлений. А Моро более чем когда-либо был нежен со своей женой, постоянно целовал и ласкал её. Все ожидали начала охотничьего сезона и Изабелла Арагонская досаждала Лодовико замечаниями типа:
– Охота на кабана в Неаполе гораздо лучше, чем в Милане!
Эти развлечения неожиданно были прерваны известием о серьёзной болезни герцогини Элеоноры, матери Беатриче, скончавшейся в Ферраре 11 октября. После чего герцогиня Бари облачилась в траур и заперлась в своих покоях. Смерть этой добродетельной и достойной восхищения женщины была глубоко оплакана как членами её ближайшего окружения, так и подданными, которые любили её за доброе сердце. Надгробные речи в её честь были произнесены как в Мантуе, так и в Милане, а молодой поэт Ариосто произнёс над могилой герцогини панегирик в стихах. Юная Беатриче, которая совсем недавно была с матерью в Венеции, плакала горькими слезами и на протяжении нескольких недель не хотела покидать свои покои. От Изабеллы же, после трёх лет брака ожидающей рождения первого ребёнка, в течение десяти дней скрывали смерть матери. Вскоре маркиза начала беспокоиться и спрашивать:
– Почему нет писем из Феррары?
Однако печальная весть дошла до неё из Милана, как написала одна из её фрейлин отсутствующему маркизу:
– То ли по простой неосторожности, то ли по какому-то злому умыслу, мы не можем выяснить.
Изабелла, тем не менее, проявила свою обычную осмотрительность и самообладание. После первого приступа горя она стойко перенесла свою потерю и нашла отвлечение в том, чтобы погрузить себя, свои покои и своих домочадцев в траур. В своём стремлении выглядеть элегантно даже в горе, она обратилась с просьбой к сестре:
– Пришлите мне из Милана несколько белых газовых вуалей, поскольку в Мантуе я не смогла найти ничего по своему вкусу.
И одновременно попросила одного из своих друзей при миланском дворе
– Сообщите мне мельчайшие подробности о цвете и материале траура, который носит герцогиня Бари!
На что её миланский корреспондент отвечал:
– Хотя мне не удалось увидеть герцогиню Бари, поскольку она всё ещё находится в своей комнате, тем не менее, чтобы удовлетворить Ваше Высочество, я навёл справки о том, какой траур она носит. Её Высочество одета в платье из чёрной ткани с рукавами из той же ткани и очень длинную мантию, также из чёрной ткани, а на голове у неё чёрная шёлковая шапочка с муслиновой вуалью, которая не серая и не жёлтая, а чисто белая. Она почти никогда не выходит из своей комнаты, и сеньор Лодовико проводит большую часть своего времени с ней, и они вдвоём вместе с мессиром Галеаццо едят в её покоях.
Две недели спустя Беатриче очнулась от своего горя, чтобы помочь своему мужу в подготовке к свадьбе его племянницы Бьянки Марии Сфорца с будущим императором Максимилианом I. Перед отъездом жены в Венецию Лодовико отправил к последнему доверенного человека. Во-первых, посланник должен был предложить ему руку Бьянки Марии Сфорца, племянницы Моро, с огромным приданым в 400 000 дукатов. Во-вторых, попросить Максимилиана о возобновлении инвеституры (формального акта) на управление Миланом, ранее предоставленной герцогам Висконти, но так и не полученной тремя герцогами из дома Сфорца.
Соответственно, 12 ноября Беатриче написала сестре, прося разрешения использовать модель новой каморы (верхнего платья), предложенной Никколо да Корреджо.
– Я не могу вспомнить, реализовали ли Вы, Ваше Высочество, идею того узора из переплетённых шнуров, который мессир Никколо да Корреджо предложил Вам, когда мы были вместе в последний раз. Если Вы ещё не заказали наряд по этому рисунку, я подумываю о том, чтобы его изобретение было воплощено в золоте на каморе из пурпурного бархата, которую надену в день свадьбы мадонны Бьянки, поскольку мой муж желает, чтобы весь двор отложил траур и появился в цветных нарядах. В таком случае я не могу удержаться от того, чтобы не надеть яркие цвета, хотя тяжёлая утрата, которую мы понесли в связи со смертью нашей дорогой матери, погасила во мне интерес к новым изобретениям. Но поскольку это необходимо, я решила надеть эту модель, если Ваше Высочество ещё не воспользовались ею, и умоляю отправить курьера сразу, без задержки, чтобы сразу сообщить мне.
Курьер привёз известие из Мантуи, что маркиза еще не воспользовалась изобретением Никколо:
– Прошу Ваше Высочество чувствовать себя свободной в принятии этого решения и удовлетворить свой аппетит.
(Похожий узор можно видеть на рукавах платья Бьянки Джованны Сфорца, юной дочери Моро, изображённой на рисунке Леонардо да Винчи. Эта «фантазия да Винчи», как называют узор в своих письмах сёстры Эсте, украшает также потолок зала в Миланском замке и своды ризницы в церкви Санта Мария делле Грацие).
7 ноября Лодовико с племянником, герцогом Миланским, встретил возле Восточных ворот императорских послов, Гаспара Мельхиора, епископа Бриксена, и Жана Бонтемпса, и торжественно проводил в их комнаты в Кастелло. Здесь немцев осыпали дарами и развлекали в течение следующих трёх недель. Церемония бракосочетания была отложена на неделю, чтобы дать время для прибытия специальных посланников, которых в последний момент решил отправить французский король Карл VIII, чтобы отдать дань уважения своим союзникам. «Венчание по доверенности» Бьянки Марии с Максимилианом состоялось на праздник Андрея Первозванного, 30 ноября 1493 года, в Миланском соборе. Уличное убранство по этому случаю превзошло всё, что можно было увидеть раньше; двери и окна были увиты плющом, лавровыми и миртовыми ветвями, а стены увешаны гобеленами и парчой, на которых были вышиты гербы различных королевских домов, связанных с семьёй Сфорца. Но самой великолепной была триумфальная арка, возведённая на площади перед замком и, по приказу Лодовико, увенчанная моделью конной статуи его отца, Франческо Сфорца, работы Леонардо да Винчи. На невесте, ехавшей с герцогиней Милана и Беатриче в карете, был наряд из малинового атласа, расшитого золотой нитью и усыпанного драгоценными камнями. Но герцогиня Бари не пожелала уступить ей в роскоши, надев платье из пурпурного бархата с узором из звеньев золотой, зелёной и белой эмали (по рисунку Никколо да Корреджо), обшитое золотой тесьмой, и с поясом из крупного жемчуга с красивым рубином вместо застёжки.
Придворный поэт Такконе красноречиво описывал великолепие процессии, возглавляемой Галеаццо ди Сансеверино, генерал-капитаном миланского войска, и красоту невесты, чью высокую и стройную фигуру выгодно подчеркивал её великолепный наряд и длинные светлые волосы, ниспадающие на плечи. Он нарисовал также чудесную сцену внутри Кафедрального собора, где достопочтенный архиепископ Милана отслужил мессу в присутствии самого блестящего собрания, которое когда-либо видели в его стенах, а выстрелы из пушек и звон колоколов ознаменовали тот момент, когда епископ Бриксен возложил корону на голову невесты. И, как истинный придворный, Такконе ухитрился свести всё к одному:
– Декорации, музыка и процессия – это дело рук великого Моро, прославившего Милан!
Сохранилось также описание императорской свадьбы в письме Беатриче, которое она отправила своей сестре из Виджевано 29 декабря. Маркиза, состояние здоровья которой не позволило ей присутствовать на важном событии, попросила её прислать полный отчет о церемонии, но из-за празднеств, последовавших за свадьбой, и поездки придворных до Комо с императорской невестой, прошёл целый месяц, прежде чем Беатриче смогла выполнить своё обещание.
В Комо Бьянка Мария села на богато украшенную баржу и отправилась к своему жениху в Германию, где состоялось повторное венчание.
– Брак был, наконец, по-настоящему заключён к смущению всех наших врагов, – торжествующе написал миланский посол своему господину.
31 декабря 1493 года Беатриче в самых нежных выражениях поздравила сестру с рождением дочери, которую назвали Элеонорой, и подписалась: «Та, кто желает видеть Ваше Высочество».
Тем не менее, разочарование маркизы от того, что она не родила сына, было настолько велико, что вскоре после родов она встала с постели и вытащила новорожденную из драгоценной колыбели, присланной из Феррары, со словами:
– В ней может лежать только будущий властитель Мантуи!
А назавтра в первый день Нового 1494 года Изабелла написала сестре:
– Вы, наверное, слышали, что у меня родилась дочь и что и у неё, и у меня всё хорошо, хотя мне жаль, что это не сын. Но поскольку такова воля Божья, она будет дорога мне.
– Имя и благословенная память моей матери будут жить снова, – такими словами затем сообщила она радостную весть своей тётке, королеве Венгрии.
Тем не менее, Элеонору маркиза терпеть не могла, вероятно, потому, что видела в ней соперницу. Наперекор жене, Франческо полюбил дочь, как и золовка Изабеллы, бездетная Елизавета Гонзага, которая всегда проявляла заботу о маленькой племяннице.
Елизавету уговорили остаться с маркизой на время её родов, и она вернулась в Урбино только 20 января вместе со своим мужем герцогом Гвидобальдо, который приехал провести Рождество в Мантуе. Изабелла оплакивала отъезд подруги, которая в тот же день прислала ей записочку:
– Как не хватает мне нашей милой и любящей беседы!
– Кажется достаточно странным остаться без тебя, – ответила ей маркиза, – пока я в постели, но будет намного хуже, когда я покину её, потому что нет никого, кого я люблю так, как тебя, за исключением моей единственной сестры, герцогини Бари.
Однако выздоровление Изабеллы шло быстрыми темпами. Неделю спустя она проехала верхом по городу, к радости всех жителей, и на следующий день отправилась произносить свои обеты в церкви Санта Мария делле Грацие (не путать с миланской), любимом святилище Гонзага, на другой стороне озёр, в пяти милях от Мантуи. А в начале февраля маркиза уже наслаждалась охотничьими вечеринками и театральными постановками в Мармироло, великолепном загородном доме, перестроенном и украшенном Франческо Гонзага.
Как только карнавальные праздники подошли к концу и её маленькая дочь была крещена, Изабелла решила отправиться в паломничество в Лорето, чтобы выполнить обет, который она дала Богоматери перед рождением своего ребёнка. Маркиза пустилась в путь 10 марта, взяв с собой украшения из чеканного золота, выполненные искусным мантуанским ювелиром. Её первоначальным намерением было провести Страстную неделю в Урбино со своей золовкой, но герцогиня упросила её отложить свой визит до Пасхи, поскольку ей было трудно достать достаточное количество рыбы, чтобы накормить большое количество гостей. Итак, проведя несколько дней в Ферраре и ночь в Равенне, где Изабелла посетила древние церкви и восхитилась мозаиками, она отправилась через Пезаро и Анкону в Лорето. Сюда маркиза прибыла в среду на Страстной неделе и исповедовалась. В письме своему мужу из Равенны она сообщила, что намеревается провести Пасху в Губбио, а затем посвятить один день Ассизи, а другой – Перудже. Но когда Изабелла добралась до Губбио, то обнаружила, что Елизавета Гонзага и её муж ждут её там, и была вынуждена провести с ними десять дней, и еще две недели в Урбино. Оттуда она приехала в Ассизи, где увидела фрески Джотто и принесла свои обеты у гробницы святого Франциска, и в Камерино, где её кузены Варано оказали ей тёплый приём и с радостью задержали бы её подольше. Но ей не терпелось вернуться в Губбио, и она была также поражена красотой этого места, как и великолепием герцогского дворца, где родился Гвидобальдо Монтефельтро, муж Елизаветы Гонзага.
– Этот дворец, – писала Изабелла 30 марта своему мужу, – великолепно обставлен, помимо того, что является благородным зданием, и расположен так удачно, что я не думаю, что когда-либо видела место, которое понравилось бы мне больше. Он стоит на возвышенности с видом на город, и располагает восхитительным садом с фонтаном в центре.
. – Этот дворец, – продолжала она, – гораздо прекраснее, чем я ожидала. Здесь очень богатая обстановка со шпалерами, портьерами и серебряной посудой, и я должна сказать Вам, что во всех комнатах, которые я занимала в разных домах герцога, портьеры никогда не перемещались с одного места в другое; с первого момента моего прибытия в Губбио и до сих пор меня окружают всё большей роскошью: я не могла бы удостоиться большей чести, если бы была невестой! Я неоднократно умоляла своих хозяев сократить эти расходы и относиться ко мне более фамильярно, но они не стали меня слушать. Это, без сомнения, заслуга герцога, который самый великодушный из людей. Сейчас у него прекрасный двор, он живёт в королевском великолепии и управляет государством с великой мудростью и гуманностью, к удовлетворению всех своих подданных.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70924576) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.