Читать онлайн книгу «За грибами в Андорру. Трилогия. Часть 2» автора Сергей Полторак

За грибами в Андорру. Трилогия. Часть 2
Сергей Николаевич Полторак
Эта приключенческая трилогия – история дружбы четырех отставных офицеров, мастеров спорта, учившихся в юности в одной спортроте военного училища. Очень разные по характерам и судьбам люди (ученый-бизнесмен, сотрудник ГРУ, ставший киллером, а также капитан ГИБДД и православный батюшка) имеют одно общее: они всегда готовы прийти друг другу на помощь.

Сергей Полторак
За грибами в Андорру. Трилогия. Часть 2


Глава 1. ПОДЕРЖАННЫЙ КЕЙС
Кто не способен выдумывать небылицы,
у того один выход – рассказывать были.
Люк де Клапье де Вовенарг

– Уважаемые дамы и господа! Продолжаем работу симпозиума. Слово для доклада имеет российский ученый и бизнесмен господин Смирнов. – Председательствующий взглянул куда-то в угол кают-компании теплохода. Из кресла, стоявшего возле иллюминатора, поднялся худощавый мужчина в очках лет пятидесяти. Он на секунду замешкался, не зная, куда девать небольшой кейс.
– Дауайте-дауайте, я подержу, – широко улыбнулся сидевший рядом толстяк, известный профессор из Глазго. Смирнов благодарно кивнул, отдал кейс и сделал несколько стремительных шагов к трибуне. Его светло-серый костюм, стоивший ненамного меньше, чем расходы на этот день проведения симпозиума специалистов в области биотехнологий, а также роскошный английский с легким шармом оксфордского произношения создавали атмосферу доброжелательности. Возможно, правда, сказывалось и то, что приближался полдень – время обеденных грез…
– Господа, – умело играя голосом, завершил свое выступление Смирнов, – перефразируя святое, пришло время не разбрасывать камни, не собирать их, а их… продавать! Я готов обсудить с коллегами по науке и бизнесу вопросы сотрудничества на взаимовыгодной основе.
Гул одобрения аудиторией этих слов совпал с полуденным выстрелом пушки на стене Петропавловской крепости. Чайки над Невой дружно вскрикнули, а участники симпозиума не менее дружно вздрогнули. Председательствующий понимающе улыбнулся:
– Это добрый знак, коллеги, и хорошее предзнаменование.
В ответ участники симпозиума вежливо зааплодировали.
Геннадий Николаевич Смирнов шагнул в сторону своего кресла и застыл от неожиданности: профессор из Глазго сидел, низко наклонив голову. На его белоснежной рубашке расплывалось пятно крови, руки бессильно обвисли.
Смирнов с изумлением увидел, что его кейса рядом с убитым не было. Он непроизвольно взглянул в сторону входной двери и увидел, как молодая женщина с кейсом в руке торопливо вышла из кают-компании. Смирнов бросился за ней, пробежал узкий коридор, прыгая через две ступеньки, выскочил на палубу. На палубе никого не было, не считая скучающего матроса из команды теплохода.
– Дружище, девицу с кейсом не видел?! – взвыл бизнесмен.
– Де-ви-цу? – протяжно зевнул тот. – С косой?
– Да не с косой, а с кейсом!
– А это что за хрень такая? – проявил жажду познания матросик.
– Ну, портфель такой плоский, – зажестикулировал Смирнов.
– А, – понятливо заулыбался флотский. – Был, точно был! Я еще подумал…
Но о чем подумал морской волк, осталось тайной, потому что в тот же момент под бортом корабля послышался рев двигателей и от него отшвартовались два скутера. Водила одного из них был в гидрокостюме, а в быстро удалявшемся силуэте другого, точнее другой, Геннадий Николаевич с тоской признал девушку. Она восседала за рулем в брючном костюме, что было совершенно нелепо. Но еще нелепей выглядел сам господин Смирнов.
Он набрал по мобильнику номер телефона начальника свой службы охраны:
– Окулист, беда: у меня на теплоходе украли кейс.
Щупленький на вид шибздик Евгений Фролов, ведавший уже почти год охраной своего бывшего однокашника по военному училищу Генки Смирнова, сидел с удочкой на ступеньках гранитного спуска к Неве прямо напротив теплохода, где проходил симпозиум. Рядом с ним лежал, задумчиво глядя на волны, бульмастиф – собака сказочной мощи и редкой красоты, выведенная, когда-то в Англии лесниками для задержания браконьеров. Казалось, пес по имени Герасим заинтересовался телефонным звонком, поскольку отвел взгляд от глади Невы и внимательно уставился на хозяина.
А это, часом, не та ли симпатичная пара синхронного плавания, которая мне только что всю рыбу тут разогнала? – флегматично поинтересовался Фрол.
– Женька, не до шуточек! У меня в кейсе документов – на полмиллиарда зеленых денег!
Если жизни излишне деловая,
Функция слабеет половая, —
без интонаций процитировал стишок Игоря Губермана руководитель охраны.
– Как говаривали гетеры в Древнем Риме, не суетись под клиентом! Ты свое уже сделал. Теперь не мешай.
– «Четвертый», парочку на мотиках видишь? – спросил через несколько секунд Фролов у кого-то по мобильному телефону.
– Так точно, – последовал дисциплинированный ответ.
– Догнать и изъять кейс. Остальное – по обстановке.
– Принято, – ответил чей-то голос так, словно речь шла о покупке буханки хлеба к обеду.
Любовавшиеся с набережной на Неву туристы увидели, как моторная лодка, скользившая неспешно по водной глади, вдруг круто развернулась, резко прибавила ход и бросилась вдогонку за водными мотоциклистами. Один из мотоциклов перевернулся. Сидевшая за рулем девушка с головой ушла под воду. Тут же с катера ей на помощь бросился человек в гидрокостюме. Катер тем временем настиг второго водного мотоциклиста и выпустил на него из какой-то здоровенной трубы нечто, оказавшееся мгновенно развернувшейся прочной сетью, захватившей мотоциклиста.
– Поймали рыбку! – восторженно прокомментировал один из гостей города.
Иностранные туристы дружно зааплодировали, словно на театральном представлении. Их восторженные лица излучали счастье постояльцев дурдома. Жители российской глубинки реагировали иначе:
– Это у них учения по поимке браконьеров проходят, – со знанием дела прокомментировал кто-то из зевак. – У нас на Каспии тоже тренируются, но не так эффективно.
– Сравнил свое Задрыпалово с Северной столицей, – у них тут плотвичка не проскочит, не то что браконьер!
– Плотвичка… А когда-то сиги по метру водились! – вступил в разговор какой-то толстяк в очках.
– Сиги?!! Ты, дядя, ничего не перепутал? Хотя, может, еще при царизме…
– Даже раньше царизма. При шведском правлении. Местные рыбаки оброк шведскому королю сигами платили, – пояснил очкарик.
– Ох, Вася, как мне в шведское рабство захотелось! – встряла в разговор похожая на воблу дама.
– Ну что ты весь день меня позоришь?! – зашипел на нее муж. Какое шведское рабство? Ты уже осрамила меня сегодня в Эрмитаже: спросила на весь зал экскурсовода, почему на китайском фарфоре пирамид с фараонами не видать.
– А что толку, что спросила? Он ведь так и не ответил! Наберут дураков в музее работать – ни черта про культуру не знают!
Пока велась эта интеллектуальная беседа, быстроходный катер исчез из поля зрения, словно его и не было никогда.

Начальник службы охраны бизнесмена и ученого-биолога с мировым именем Геннадия Николаевича Смирнова был Евгений Фролов, бывший полковник ГРУ. Никто, кроме нескольких его друзей, не знал, что после ухода в запас он, никому не нужный военный пенсионер, несколько лет проработал киллером. Слава о нем как о непревзойденном специалисте своего дела была поистине убийственной. Ограниченному кругу людей он был известен под именем Окулиста – стрелял исключительно в левый глаз и никогда не промахивался. Когда-то он был серебряным призером первенства Союза по стрельбе из пистолета, к тому же был мастером спорта по плаванью и по офицерскому многоборью. Как профессионал, прошедший школу спецназа ГРУ, свободно владел боевыми искусствами. При этом невыразительная внешность, кажущаяся щуплость и небольшой рост делали его удивительно неприметным человеком. Он был талантливым аналитиком. Когда-то за успешную разведработу в США он даже был представлен к званию Героя России, но не сложилось. А вот обида на политиков и чиновников осталась. Год назад судьба вновь свела его с Генкой Смирновыми – человеком, с которым, когда-то они дружили еще будучи курсантами военного училища. Спустя более двадцати лет повстречали они и двух других однокашников: бывшего штангиста двухметрового гиганта Олега Лосева и чемпиона училища по кроссу на пятнадцать километров Михаила Корнеева. Лось, бывший бабник и раздолбай, пройдя горячие точки, неожиданно стал батюшкой в алтайской глубинке, а Мишка, которого с училищных времен все звали Майонезом за его страсть к этому продукту, увы, дослужился лишь до капитана. Корнеев после демобилизации устроился в ГАИ и даже получил майорскую звездочку. Друзья, случайно встретившись в минувшем году, многое сделали для процветания бизнеса Генки Смирнова, которого с училищных времен звали Цубербиллером в честь автора учебника по высшей математике. Не мудрено: Цубер знал матанализ и аналитическую геометрию, казалось, лучше преподавателей. Вероятно, так оно и было: еще в школьные годы Генка Смирнов был победителем всесоюзной физико-математической олимпиады.
Цубер был заурядным гением. Не доучившись до конца в военном училище, с трудом уволившись из него, талантливо покосив под психа, он позже получил два высшего образования. Сначала окончил физмат Ленинградского университета, а вскоре там же и биофак. Отслужил срочную, поработал на Урале в НИИ, без всякого блата дорос до его директора. Развал Союза, как и для миллионов других людей, во многом стал развалом и его собственной жизни. К счастью, интеллигентская паника длилась в его душе недолго. Ему удалось спасти от разграбления свою же интеллектуальную собственность. Многие уникальные разработки, сделанные им еще в советские времена, он успел увести из-под носа американцев, шустренько приватизировавших обанкротившийся уральский институт. Прежние наработки стали, по сути, основой его бизнеса. Идеи ученого, его головокружительные доходы не давали покоя многим завистникам в России и за ее пределами. Но даже людей, ненавидевших Цубера за его удачливость, он восхищал тем, что был одаренней других. Иногда казалось, что даже если бы он вдруг захотел и придумал свою таблицу умножения, она была бы лучше той, прежней, знакомой всем с первого класса…
Год назад Смирнов щедро отблагодарил друзей своей юности за помощь: отцу Олегу пожертвовал денег на строительство храма на Алтае, Мишке Майонезу вручил миллион долларов, а Окулиста взял к себе начальником службы охраны с очень даже симпатичным окладом.
Как складывались дела у отца Олега и у Майонеза Смирнов с Фроловым точно не знали. Созванивались впопыхах несколько раз, но потом текучка взяла свое – заботы друзей как-то сами собой отошли на второй плат, если не на самый дальний.
Окулист с жадностью взялся за новую работу. Он выгнал почти всех сотрудников службы охраны своего друга, оставив на месте лишь самых честных и толковых. Работал он прекрасно. Со стороны казалось, что и не работал почти, так, указания давал какие-то. Но для несведущего человека дирижер в оркестре тоже тот еще дармоед – машет ручищами почем зря!
Вот только в личной жизни у Фролова дела обстояли неважно. Жена его давно бросила, детей не было. Живя в убогонькой однокомнатной квартирке в пригороде Питера, в Шушарах, он все свои нерастраченные чувства отдавал Герасиму – восьмидесятикилограммовому флегматичному хвостатому созданию. Гера любил хозяина тихо и беззаветно. Но при необходимости загрыз бы за него и слона. Так и шлепали по жизни два этих мужика – Герасим и Окулист – пес и отставной козы барабанщик.

Из-за гибели шотландского профессора симпозиум был сорван. Милиция, начав расследование, допросила в первую очередь Смирнова, так как взаимосвязь между гибелью иностранного ученого и пропажей кейса казалась очевидной. Беседа со следователем толку не принесла. Геннадий Николаевич уже знал, что кейс захвачен у грабителей, о чем ему сразу же доложил по телефону Окулист, но делиться со следователем этой информаций не стал: надежней с налетчиками было разобраться в своем департаменте.
Следователь допросил и дежурившего на палубе матроса. Ход допроса потряс даже видавшего всякое сотрудника правоохранительных органов. Его диалог со служивым радовал своей интеллектуальной насыщенностью:
– Вы девушку видели?
– Девушку?.. Приходилось…
– Я имею в виду не девушку вообще, а ту, что выбежала из кают-компании с кейсом!
– Нет, с кексом не видел. С портфелем была тут одна. Но без кекса.
– Хорошо, без кекса, бес секса, но с портфелем – была?
– А почему вы спросили про секс? – вдруг заинтересовался матросик.
– Я про секс не спрашивал! Я просто так пошутил!!
– А в чем шутка-то?
– Ну, рифма, стихи, понимаете?!
– Типа Пушкин? – просветлел матросик.
– Типа да.
– Была с портфелем… вроде.
– С портфелем или вроде с портфелем?
– Я больше на ноги смотрел…
– Ну и как?
– В смысле?
– Ноги как ноги, до палубы достают…
– Так чего тогда смотрел?
– Смотрел, кривые или нет…
– И что же высмотрел?
– В смысле?
– Ну, кривые там, стройные, волосатые, худые, – начал подсказывать варианты следователь.
– Да не понял я…
– То есть, как не понял? Не разобрался, что ли?
– Ага, не заценил.
– Эксперт, блин! – начал выходить из себя следователь. – Ты что, плохо видишь?
– Вижу? Нормально вижу. Но ведь в брюках же…
– Так она была в брюках?
– А разве я не сказал?..
– Хорошо. А парня на водном мотоцикле, который ее поджидал, видел?
– Да вроде.
– Так вроде или видел?
– Видел… вроде.
– Что он делал, когда ее дожидался?
– Так, ничего не делал.
– Ну, его-то внешность ты разглядел?
– А зачем мне? Я не голубой. Внешность как внешность.
– Ну, может какие-то характерные особенности: шрамы, родимые пятна.
– Шрамы? Не помню. Родинки, может, и были. Но на негре их разве различишь?
– Так парень был чернокожим?!
– Типа да. Типа, эта, афророссиянин. А разве я не сказал?
– Нет, не сказал.
– Так все люди, типа, братья…
– Типа, да, – обреченно махнул рукой следователь. – Слушай, Крузенштерн, у тебя уникальная память – ни хрена не помнишь! Как же ты на корабле-то плаваешь, ты же тормозишь?!
– Я не торможу. Просто в шторм головой о боцмана ударился. Операцию делали – профанация черепа…
– Ну, если профанация, тогда без вопросов, – резюмировал следователь.

Профессор Смирнов на вопросы следователя отвечал не толковей матроса. Тот хоть негра распознал в соучастнике преступления. А Геннадий Николаевич не видел и того.
– Вы девушку успели разглядеть? – в надежде вопрошал у него милиционер.
– Она только раз оглянулась, когда убегала, – напрягся Цубер.
– Лицо красивое, но какое-то глупое…
– Это нормально. Красивая женщина и должна быть глупой. А фигуру, формы, так сказать, не запомнили?
– Формы? По-моему, они значительно сильнее содержания, – убежденно заявил Смирнов.

…Цубербиллер покинул теплоход и, отпустив свою машину, поехал в офис вместе с Окулистом на его БМВ.
– Ну, что ты думаешь обо всем этом? – словно жалуясь спросил он друга.
– Думаю, что нынче честному человеку все труднее становиться зарабатывать нечестно.
–Это ты о ком? – театрально поднял брови Цубер.
– О тебе, конечно. Ты и ученый, и бизнесмен: прямо моральный кодекс строителя капитализма ходячий.
– Это лучше, чем лежачий, – буркнул Смирнов.
– Недолго ли! – без особого энтузиазма зевнул Окулист, – Радуйся, что пока тебя только пытались обворовать.
– Радуюсь, – вздохнул Геннадий Николаевич. – Только профессора из Шотландии жалко, хороший мужик и ученый толковый – я его давно знаю.
– Давай об этом в офисе поговорим.
Машина подъехала к симпатичному двухэтажному особняку, скромно стоявшему в глубине старого сада. Выйдя из машины, Цубер попытался вернуться к прежнему разговору ни о чем:
– Бизнес бизнесом, а идея должна быть и в нем. Идеологию не отменишь!
– Ага, – поддакнул Окулист, – в любом бизнесе идеология одна и та же. Знаешь, когда я в Штатах разведчиком работал, там была модной такая байка. Самые крутые бизнесмены собрались как-то и решили сделать бизнес еще эффективней: закупили аппаратуры с хренову тучу, компьютеры там всякие сверхмощные, программистов лучших что ни на есть пригласили – рожают новую бизнес-идеологию. Программисты неделю потели, программу составляли; компьютеры, что твои свиноматки хрюкали-скрежетали. В итоге главный компьютер выдал резюме: покупайте дешевле – продавайте дороже. Вот и вся твоя, на хрен, идеология!
– А вот и не скажи, – поморщился Цубербиллер.
– В Израиле, например, одна религиозная организация, занимающаяся вдобавок к своей деятельности еще и бизнесом, выпустила для своих членов кредитные карточки…
– И в чем же тут идейность? – хмыкнул Окулист.
– В том, что те карточки по субботам не работают – заблокированы.
– Смешно, – тоном похоронного агента согласился Окулист…
В офисе царила обычная деловая суета. Над дверями висел плакат-напоминание для сотрудников, работающих с клиентами: «Улыбайтесь – это раздражает!».
– Привет трудящимся артели «Напрасный труд»! – по-военному громогласно поздоровался Смирнов со своими подчиненными. Народ искренне заулыбался, начал вразнобой здороваться; мужчины вжимали животы, демонстрируя спортивность, женщины смотрели на Генку так, словно он был первым и последним мужчиной в их нелегкой судьбе.
– Филантроп ты, Генка, а не бизнесмен, – отреагировал на проявление этих телячьих нежностей Окулист. – Какой ты капиталист? Тебя ж никто не боится! Тебя лю-бят! Бизнесмен должен быть жестоким! Эдакая гремучая смесь Гитлера и Чингисхана.
– А кумыс пить на пару с Евой Браун не прикажешь, теоретик? – съязвил Смирнов.
– Почему бы и нет, полезно для организма, – пожал плечами Окулист.
– Ты имеешь в виду Еву Браун?
– Нет, кумыс. А Людмиле все про тебя расскажу, маньяк сексуальный, – пообещал Фролов.
– Навуходоносор, – сформулировал Смирнов.
– Чикатило, – определил Окулист.
За дружеской беседой зашли в рабочий кабинет Геннадия Николаевича. Цубер плеснул в два стакана минералки, один протянул начальнику охраны:
– Теперь давай о деле.
– О деле так о деле, – кивнул Фрол. – Самые первые выводы. Ты не вписался в чьи-то планы, в чью-то жизнь. Больше ничего сказать не могу, потому что не знаю, что лежит у тебя в твоем кейсе. Кстати, почему ты, не самый бедный человек, ходишь с таким старьем? Может, тебе новый кейс подарить?
– А, по-моему, он не так уж и плох. А новый не покупаю, потому что, как говорила когда-то бывшая мадам премьер Украины, «коштив немае».
– Денег нет? – развеселился Окулист. – Ну, ты, Цубер, и жмот! Не кивай на ту забытую мадам, она, как и ты, – прибеднялась. Брать любит, а отдавать… Знаешь, как говорит один мой знакомый, специалист в области сотовой связи, «девки настоящие любят все входящие!».
– Солдафоном ты был, солдафоном и остался, – вздохнул Смирнов. – Да просто люблю я этот кейс, на уровне рефлекса люблю. Возьму его за ручку, а он к моей ладони уже притертый такой, родной. Он ведь даже не кожаный, а все равно хороший.
– Да уж знаю, сделан из шкуры молодого дерматина! Плебействуешь, но это твое право. Ты мне лучше скажи, что в его утробушке-то лежит, а то мы никогда ни в чем не разберемся.
Геннадий Николаевич взял в руки кейс, который еще в машине передал ему Окулист.
– Надеюсь, что лежит там то, что и раньше лежало.
Он внимательно пролистал все бумаги и только после того облегченно вздохнул. Струйки пота вдруг обильно потекли по его лицу.
– Что-нибудь не так? – напрягся Окулист.
– Наоборот, все очень даже так.
– Что ж тогда взопрел, сердешный? – тоном деревенского дурачка поинтересовался Окулист.
– Увидел, что документы на месте, вот и отпустило.
– Да, с выдержкой у тебя все в порядке. До самого офиса ехал марку держал, кейс не открывал! Я даже подумал, что кроме джентельменского набора из лимона, коньяка и пачки презервативов там и нет ничего. Считай, что отделался моральной травмой средней тяжести. Ну а теперь колись: что за макулатурка в кейсе лежит?
– Понимаешь, – вдруг потупил глаза Цубербиллер, – в большом бизнесе рано или поздно наступает момент, когда бизнес сам по себе уже становится не очень интересным, хочется заняться чем-то более существенным. А более существенное по сравнению с наукой и бизнесом – это только политика.
– Понимаю, – нарочито серьезно закивал Окулист.
– Политика – это наука особой правды! Придурок ты, хоть и гений. Да когда же вы, придурки гениальные, поймете, наконец, что политика – это чушь собачья, которая и копейки не стоит! А вы, честолюбивые идиоты, на нее жизни кладете.
– Погоди, Окулист, не кипятись, выслушай. Нет ничего плохого в том, что человек с мозгами, деньгами и с совестью придет в большую политику. Плохо, когда там сидят те, кого кроме власти и денег ничего не интересует.
Фролов скорчил постную физиономию.
– Я очень даже фирштейн с яволем! Я, конечно, больше собачник, чем политик и бизнесмен, и про ротвейлера поговорю с большим удовольствием, чем про Рокфеллера. Но как собачник приведу тебе пример. Есть у меня один знакомый. Амбиции, как у тебя, хотя, конечно, попроще. Так вот, завел он как-то породистого щенка. И решил этот новоиспеченный дедушка Дуров его дрессировать на свой манер. Встанет, бывало, на карачки возле собачкиной миски и начинает гавкать: приучает, значит, цуцика к тому, чтобы тот, когда жрать захочет, голос подавал.
– И чем дело закончилось? – вдруг заинтересовался Смирнов.
– Тем, что пока хозяин раком не встанет и не погавкает, собака к миске и близко не подойдет!
– Любопытно. Но ведь это просто ошибка, изначально заложенная в эксперимент, – подумав, сказал умный Цубер.
– Так ты такую же ошибку совершаешь! Прешься к государственной миске и хочешь всю стаю построить! Порвут они тебя. И, похоже, сегодня уже слегка прихватили за зад. Объясни, зачем тебе эта дурацкая политика?!
– Хорошо, объясню, – Смирнов поправил сбившийся на бок галстук. Дело не в жажде власти. Просто наша страна продолжает совершать стратегическую ошибку: мы, как дикари из племени тумбу-юмбу, продолжаем ориентироваться на собственную дикость, то есть на дары природы. Только теперь это не какие-нибудь там кокосы или корешки в земле, а нефть, газ и прочие богатства. А акцент должен быть на создание продуктов разума, на новые технологии, на цивилизационную перспективу. Иначе по-прежнему будем, как дикари, за бусинки родиной торговать!
– Молодец, красиво свистишь! – одобрил Окулист, – Но это все лирика. А в кейсе-то что лежало? Панацея от болезней родного государства? Рецепт избавления от главных российских бед – дураков и плохих дорог?
– В какой-то мере так, – не обиделся на сарказм Цубербиллер, – В кейсе лежат подборки документов по четырем политическим сюжетам. Все они очень тесно переплетены и с экономическими делами. Главное, вероятно, в том, что в них указаны конкретные имена, факты и даны научно обоснованные предложения по реализации каждого из проектов. Или, наоборот, по противодействию реализации. В первой подборке документов речь идет об американском плане SDD – плане развала СССР, подготовленном еще в 1982 году.
– Спохватился, – позлорадствовал Фрол. – Теперь-то какая разница, что это за план, если операция уже давно закончилась?
– Фрол, не корчи из себя девушку! В наших заоблачных политических высях до сих пор сидят многие из тех, кто тогда были активными участниками того проекта. Их для пользы государства нужно как минимум отлучить от кормушки.
– А лучше – дать «мартини», – со знанием дела сказал бывший киллер.
– ?
– Винтовка была такая хорошая «Мартини-Генри» образца 1871 года. Многих излечивала от подлости.
– Кто про что, а вшивый про баню, – махнул рукой Смирнов. – Но ты не дослушал. Второй пакет документов связан судьбой российских денег во французских банках. Их там до сих пор со времен революции вертится немерено. Точнее, я померил. Получается… На годовой бюджет хватит.
– Да… – протянул Окулист, – за такие находки тебя могут так напугать, что сразу станешь лауреатом Международного памперса.
– Ну, моя роль первооткрывателя тут весьма условна. Так что, как говорят в Швеции, не надо пилить опилки! – Про эти деньги только газета «Вестник Козятинщины» не писала, остальные все писали.
–А что это за такой экзотический печатный орган? – восхитился Окулист.
– Орган как орган: районная газета города Козятина.
– Впечатляет. Знаешь, в 1918 году в Петрограде тоже вышла ничего себе газетка. Называлась «Кузькина мать». В ней даже значилось: «Орган уличного быта, заборной литературы, политурной политики, мешочной общественности и утиных сенсаций». Правда, только один всего раз и вышла – не читал никто, она и сгинула.
– Это не ее Никита Сергеевич с трибуны ООН читал? – полюбопытствовал Смирнов.
– Не ее, но стиль тот же. Есть и третий сюжет. В январе 1919 года несколько бывших германских военнопленных, находившихся в Казани, по заданию партии большевиков откомандировывались в Германию и Австро-Венгрию для разжигания, так сказать, пожара мировой революции. Спонсором проекта выступала поначалу РКП(б), но потом денежку зажала. В итоге деньги нашлись, где-то в другом месте. Один мой знакомый историк раскопал: оказывается, эти деньги дала местная революционно-исламская организация. Фантастика, но она сохранилась до сих пор!
– Ну, а четвертая тема, которая отражена в бумагах твоего драгоценного кейса?
– Тоже веселенькая. Она, скажем так, экологическая. Один житель Москвы любит по Неве на кораблике кататься, а его хотят взорвать. Если взорвут, дерьма мно-го выплеснется, по реке растечется.
– Да ты, я смотрю, такой же эколог, как старый бендеровец. Тот тоже все экологические призывы толкал: «Хлопцы, берегите леса – они нам еще пригодятся!».
– Нет, Окулист, ты не прав. Политическое руководство надо если не любить, то хотя бы уважать – оно заботится о нас, гражданах своей страны.
– Ага, тефаль, блин, а не руководство! Ты, Цубер, от своей любви к политике точно свихнулся. Вспомни, сколько талантливых мужиков – писателей, композиторов, артистов, певцов ушло в политику. Политики они никакие, так, пешки, а раньше в своем деле были – фигурами. А этот твой москвич – вообще беда! Как в Питер приедет на кораблике покататься, так весь транспорт в городе парализован. Гаишники через каждые два метра понатыканы, как поганки в лесу в грибной год. Машинам не проехать, людям дорогу не перейти. Странно, что еще прохожих на тротуарах кланяться лимузинам не заставляют. Может, все впереди? Катался бы себе этот гость по Москве-реке!
– Настоящие москвичи, Женька, говорят по «Москва-реке». Они Москву-реку не склоняют, – поделился филологическими наблюдениями Смирнов.
– Конечно, – согласился Окулист. – Зато вся страна Москву еще как склоняет!
– А ты никак Москву-матушку не любишь? – съехидничал Генка.
– Почему не люблю?! Люблю. Я там учился. И у меня там эти… ну…
– Бабы там у тебя, Окулист. Одна американка чего стоит, ты сам рассказывал.
– Какая еще американка? – немного занервничал Фролов.
– Какая! – передразнил его Геннадий Николаевич. – Та самая, которую ты со своим нью-йоркским акцентом спрашивал: «Вдую спик инглиш?». А она тебе: «Вдуйте, вдуйте, плиз, миль пардон!».
– Откуда в тебе, профессор, столько неинтеллигентности и цинизма? – удивился Фролов.
– «Вышли мы все из народа!» – весело пропел бизнесмен.
– Как вам вернуться в него?! – допел вторую строчку начальник охраны.
– Кстати, о народе! – стукнул себя по лбу Смирнов. – Ты не помнишь, какое сегодня число?
– А тебе срочно? – тоже прикинулся склеротиком Фролов. – Пятнадцатое сентября сегодня.
– Я так и думал! Слушай, Женька, я понимаю, что день сегодня тяжелый, но ты уж дальше сам как-нибудь, а? О содержимом кейса ты знаешь – есть над чем думать и в какую сторону, как говорится, идти. Ребятишек со скутеров ты допросишь, а вечерком о результатах допроса доложишь мне. А сейчас, понимаешь, мне срочно надо ехать в университет, в кассу. Я ведь там на полставки профессором работаю – сегодня с двух зарплату выдают.
Окулист изумленно посмотрел на миллионера Смирнова и тихонько присвистнул, покрутив пальцем у виска.
– Не свисти, денег не будет, – попросил Цубербиллер.
– Даже представить себе не мог, что ты такая скряга, – сдавленным голосом почти прошептал Окулист. – Генка, это же жлобство: ты пока доедешь до университета и вернешься в офис бензина потратишь на две свои зарплаты. Что за блажь?! Грузчики зарплату уже сто лет как по карточке получают, а ты… Что за блажь?!
– Да никакая не блажь, Женька, – потупил взгляд Геннадий. – Дело, конечно, не в этих копейках. Просто, понимаешь, как бы это точнее сказать… В общем, бизнес, безусловно, дело нужное. Но, ты же сам знаешь, кругом такие рожи… А я в университет приеду, встану в очередь в кассу – такие лица приятные кругом, разговоры у них интересные, лица светлые. Постою часик в очереди, откисну, на сердце легко—легко становиться. Словно душу в чистой воде прополоскал. Я без этого не смогу – одичаю. Профессора, они часто как дети – наивные и доверчивые. Именно в этом наша сила, Окулист, а не в деньгах вовсе. Знаешь, давно-давно, еще до революции, в домашнюю библиотеку Николая Николаевича Бекетова, академика, забрались воры. Когда слуга прибежал к нему и доложил об этом, ученый поправил пенсне и спросил: «И что же они читают?». Это не чудачество. Это сила духа и чистота души.
Окулист прошел в свой кабинет, встал у окна и начал размышлять о событиях дня. За окном был виден Крюков канал, колокольня Никольского собора устремляла свой взор к небу. Глядя на эту красоту, думалось легко и спокойно. Итак, что же сегодня произошло? Формально – убийство иностранного ученого и воровство ценных документов. Точнее, не так: было ограбление, сопровождавшееся убийством. Но почему убийца или убийцы дождались, когда кейс окажется в руках у шотландца? Неужто кто-то так дорожил жизнью Смирнова? Вряд ли. Что-то здесь не так. Пока ничего не понятно. Ясно только одно: организаторы похищения документов знали очень многое. Им был детально известен распорядок работы симпозиума. Возможно, они имели представление о содержимом кейса. Хотя это вовсе не обязательно. Информация о предстоявших в этот день встречах Смирнова была вполне доступной – при желании можно было прикинуть, какой примерно пакет документов окажется в кейсе. Но прикинуть это мог только тот, кто специально хотел бы это знать и кто для этого провел большую аналитическую работу. Ведь даже он, начальник охраны Смирнова, имел сначала лишь самые общие сведения.
Ясно и то, что такая аналитическая работы была бы эффективней, окажись в офисе у похитителей свой человек. Точнее, не у похитителей, а у заказчика. Самого заказчика так просто не установить. Судя по размаху операции и профессионализму исполнителей, он почти недоступен. Допрос парня и девушки с водных мотоциклов много не даст. Тут больше нужно анализировать сам стиль действий и организации операции. Вспоминая мелкие детали, бывший разведчик все больше склонялся к мысли о том, что операция похожа на действия иностранной спецслужбы. Стоп! Спецслужбы – да. Потому что профессионально, без помарок и лишних шагов. Но почему иностранной? Только потому, что среди участников похищения был темнокожий парень? Глупо. Это могла быть подстава, чтобы в случае неудачи операции повести следствие по ложному пути.
Прежде чем общаться с мотоциклистами, надо бы разобраться в куда более важных деталях. Например, хорошо бы узнать результаты предварительной экспертизы, проведенной после вскрытия бедняги из Шотландии. Конечно, скорее всего стреляла задержанная девушка. Но где гарантия, что не кто-то еще, кто находился в тот момент в кают-компании? Окулист удовлетворенно хмыкнул и достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо лист стандартной белой бумаги. На нем каллиграфическим почерком Геннадия Николаевича Смирнова была составлена схема размещения всех участников симпозиума, находившихся в кают-компании в тот злополучный момент.
Окулист с восхищением подумал о Цубере: «Он точно гениальный и очень организованный человек! К тому же с феноменальной памятью. До сих пор не понятно, когда он успел составить эту схему по памяти?». Сойдя с трапа теплохода, он молча протянул ее своему начальнику охраны, как будто всю жизнь сам занимался расследованиями убийств. Ценная бумага! Только вот никакая такая девушка на этой схеме не отмечена. Стало быть, она вошла в кают-компанию в момент выступления Цубера. В принципе, в этом не могло быть ничего подозрительного: участники симпозиума могли свободно входить и выходить, когда вздумается – обстановка на таких форумах всегда подчеркнуто демократичная.
Окулист попытался представить себе, откуда стреляли, но вскоре бросил это бесполезное занятие: без баллистической экспертизы это было почти бесполезным занятием.
Он понимал, что поскольку погиб иностранец, дело, скорее всего, передадут в ФСБ. К их экспертам не подкатишься. Тем более, что его, как бывшего грушника, там наверняка никто бы не жаловал: что делать, такова взаимная «любовь» двух дружественных ведомств – ГРУ и ФСБ. Но были и обходные пути. Не было сомнения в том, что тело шотландского бедолаги отвезли в морг Института судебной экспертизы. Однажды Окулист бывал в том почтенном учреждении. Не в морге, к счастью, а в самом институте. Тогда, года два назад, ему вдруг напомнила о себе старая рана, полученная еще в Сомали, когда до учебы в академии он служил в спецназе ГРУ. Один проворный фэбээровец успел нанести ему удар в область печени так, что произошло внутреннее кровоизлияние. В тот раз все обошлось. Удар оказался последней профессиональной удачей заокеанского коллеги. Капитан Фролов навсегда успокоил его движением большого пальца в висок. И вот, спустя много лет, «ливер» полковника запаса Фролова вспомнил веселые дни офицерской юности – закапризничал и попросился на профилактику. К счастью, в то время Окулист был влюблен в одну милую и умную филологиню, мама которой работала как раз в том самом Институте судебной экспертизы. Евгения быстренько подлечили, поставив, кстати, настолько точный диагноз, что выдержанному Фролову на мгновение показалось, что осматривавший его врач был свидетелем той давней истории.
Немного посомневавшись в правильности совершаемого поступка, Окулист позвонил своей давнишней подруге:
– Привет, Наташа. Некто Евгений, если помнишь такого.
– Тебя забудешь, так собачку твою вспомнишь, не к ночи она будет помянута, – приятным низким голосом ответила Наташа.
– Еще Зигмунд Батькович Фрейд заметил, что первый человек, который обругал противника вместо того, чтобы закатать ему в лобешник, был основателем цивилизации.
– А тебя никто и не обругал – ни по Фрейду, ни по матери.
– Кстати, о матери, – по-деловому скаламбурил Окулист. – Твоя мама не могла бы устроить мне протекцию в морге своего Института?
– Смогла бы. Но ложиться придется сегодня.
– Кому и куда ложиться? – растерялся Окулист.
– Тебе, естественно, – ты же о протекции просил.
– Черный юмор? Понимаю. Скажи честно: сколько это будет стоить?
– Нисколько. Точнее, очень дорого. Потому что нет в человеческих отношениях ничего дороже человеческих отношений.
– В тебе говорит альтруист?
– Во мне говорит человек. Есть такая вымирающая порода животных.
– Я понимаю, что тогда был неправ, – пустился в мужские рассуждения Фролов.
– Женя, не надо наступать дважды на один и тот же сельскохозяйственный инвентарь. Это больно. И винить себя не надо. Я тоже не сахар. С моим характером с тобой все равно было бы не ужиться. Я тоже люблю покомандовать. Как говаривали жители Воронежской губернии еще в девятнадцатом веке, плох тот дом, где курица не поет петухом!
– Вам, филологам, виднее, – скомпромиссничал Фрол.
– Тебе повезло: в морге Института работает патологоанатомом Вася Крестьянинов. Он тебя, кстати, знает: вы с ним когда-то служили вмести. Запиши телефон…
На встречу с Василием Фрол ехал с радостью, хотя сама обстановка предстоявшей встречи к радости не располагала. Окулист купил бутылку «Русского стандарта», постояла в раздумье возле витрин с закусками и, что-то прикинув в уме, вернулся в бакалейный отдел и купил еще одну такую же бутылку.
После взаимных похлопываний по плечам и радостных «а помнишь, а помнишь» перешли к делу. Действительно, невинно убиенный профессор уже несколько часов был клиентом этого тихого места.
– Знаешь, – размяк после второго стакана Василий, – ничего мудреного в трупике нет. Убит клиент из малокалиберного пистолета. В упор практически. Могу даже предположить, что стреляли не из пистолета, а из приспособления, замаскированного под шариковую ручку. Ты такие шпионские хреновины лучше меня должен знать. Приспособленьице пневматическое. Тихонькое такое, нежное, но убивает, как видишь. Но смущает во всем этом деле одна небольшая странность, которая к делу вроде бы и не относится. Понимаешь, профессор этот и так уже был не жилец.
– ?!!
– Да-да, не удивляйся. У него был рак головного мозга четвертной степени. Я вообще не понимаю, какого лешего он на этот междусобочик-то поперся? Ему бы с детьми-внуками тихонько прощаться да обезболивающее принимать лошадиными дозами. А он научными штучками-дрючками под занавес решил заняться! Глупо как-то получается. Нельзя так науку любить, ей-богу нельзя. Ну, упокой Господь его душу грешную, – приподнял стакан Василий.
Беседу старых боевых товарищей прервал звонок мобильного телефона Окулиста. Звонил заместитель Фролова:
– Бежала задержанная.
– Передай ей при случае мои поздравления, – с тихим гневом сказал Окулист. – Оперативные мероприятия по задержанию, надеюсь, проводятся?
– Так точно. Только…
– Что только?
– Без толку все это. Очень грамотно ушла.
– А вам только безграмотных подавай? Ну, ждите, через тридцать минут буду, – не по-доброму пообещал Окулист.
Возвращаясь в офис, Фролов по телефону доложил о случившемся Смирнову. Тот, вероятно, уже получил долгожданную профессорскую зарплату и был в прекрасном расположении духа:
– Не дрейфь, Окулист, прорвемся. Главное, документы на месте, а девица от нас никуда не денется. А если и денется, то не велика потеря: мы тебе, хе-хе, новую найдем, еще симпатичнее! Кстати, ты видел ее фотографию?
– Нет, еще не успел.
– Много потерял – премилое существо. Мне час назад твой заместитель ее фейсик на мобильный сбросил – хороша!
– Все Людмиле расскажу, – второй раз за день пообещал Окулист.
– И внешность этого Отелы тоже скинул, – не унимался Цубербиллер. – В мужской красоте я меньше понимаю, но думаю, что экземпляр тоже любопытный…
Вернувшись в офис, Окулист обнаружил у себя на столе две цветные фотографии любителей водно-мотоциклетного спорта. Девица была действительно хороша. Профессионально бывший разведчик прикинул: примерно метр семьдесят пять ростом, свежепокрашенная блондинка, стройная. Грудь, пожалуй, размера четвертого… чего ее, такую красивую, на подвиги потянуло? Сидела бы себе где-нибудь в уютном месте с хорошим человеком да лакомилась счастьем.
Чернокожий парень тоже был хорош. Спортивная фигура, умное лицо. И страха в глазах нет никакого. Что ж, надо пообщаться хоть с ним, пока тоже не сбежал. Но прежде – выслушать доклад зама. Заместитель, бывший полковник КГБ Виктор Викторович Воротилов, виновато тупил глаза:
– Понимаете, Евгений Александрович, это ненормально. Задержанная содержалась в наручниках в изолированном помещении. Перед входом дежурил Борис Курилко. Так она умудрилась наручники открыть, а Бориса вырубила как стройбатовца! А он, между прочим, в ВДВ служил, КМС по боевому самбо – ничего не понимаю!
– А что Борис сам-то говорит? – полюбопытствовал Окулист.
– Да ничего не говорит. В реанимации он, – виновато доложил зам. – Но врачи говорят, что его жизнь уже вне опасности.
– Значит, жив Курилка? – невесело пошутил начальник охраны. – Ну, и то хорошо.

Встреча Фролова с Геннадием Николаевичем Смирновым никому из них не подняла настроения. Услышав о результатах поездки Окулиста в морг Института судебной экспертизы, Цубер снял очки и как-то беспомощно, по-детски начал тереть глаза:
– Ничего не понимаю, – признался он. – У меня даже мысли не появилось, что он так тяжело болен – мы общались, шутил, говорили о перспективах сотрудничества. Его, как биолога, заинтересовала динамика развития флоры Невы, особенно то, что касалось адаптации растений, завезенных в акваторию из других регионов мира.
– А что, и такое было? – удивился Окулист.
– И было, и есть. В Неве, как и в других судоходных реках за столетия столько новых растений появилось! Даже из Африки и Америки. Представь себе, прижились и плодятся со страшной силой.
– Это очень важно, то, что ты сейчас сказал, – почему-то веско произнес Окулист. – Знаешь, Генка, у меня есть неожиданное предложение. Понимаешь, есть опасность того, что из фирмы происходит утечка информации. Возможно, это совершенно напрасные подозрения, но не хочется зря рисковать. Нам нужны надежные помощники. Те, за кого можно поручиться, как за себя.
– Ты имеешь в виду Майонеза и Лося, – догадался Цубер.
– Да, именно их я и имею ввиду. У тебя в кейсе были пакеты документов по четырем направлениям, каждое из которых тянет на правду. Проверить каждое из них по отдельности – долгая история. Дадим каждому из нас по направлению работы – и вперед, на мины, как говориться. А где надо, там и сообща подключимся.
– Ничего не имею против такого подхода. Да и пообщаться с друзьями – святое дело! – радостно согласился Смирнов.
– Тогда надо их высвистывать из их палестин, – деловито сообщил Окулист.
– Естественно, – пожал плечами Цубербиллер и начал копошиться в баре в поисках самого приличного коньяка.

Глава 2. ПОЛНЫЙ ВПЕРЕД, ИЛИ ПОЛНЫЙ ЙУЛ ЙУК

Если вы мужчина – шерше ля фам.
Если нет – не шерше!
Борис Замятин

Вторые сутки после происшествия на теплоходе глава фирмы по производству новых технологий «Биоллюстрейд» Геннадий Николаевич Смирнов и начальник охраны его персоны и всей фирмы Евгений Александрович Фролов не выходили из кабинета руководителя предприятия. Нет, они не решали деловые вопросы. Они пили водку. Почему пили водку? Потому что коньяк закончился часов десять назад.
Два старых друга, два бывших курсанта спортроты военного училища спротсмен-универсал Женька Фролов, больше уже известный как Окулист, и мастер спорта по шахматам Генка Смирнов, ученый и бизнесмен с мировым именем, на автопилоте выруливали на финишную прямую промежуточного служебного запоя.
– По долинам и по взгорьям
Шла дивизия впе-е-ред, – скверным фальцетом выводил Цубербиллер.
– Не-а! – противился Окулист. – Эту песню мы уже пили, тьфу ты, пели четыре стакана назад! Давай лучше эту, душевную, попсовенькую… Ну, которые девчонки когда-то пели… как их… «Тату»:
– Я совершаю простые движенья,
Ты продолжаешь мои продолженья.
– Здорово! Это из раздела общей физики – механика, – догадался образованный Цубер.
– Не механика, а эротика! – вступил в научную дискуссию Окулист.
– Такого раздела в механике нет, я точно знаю!
– А в сексе – есть. Там без нее никуда.
–Секс, секс, поморщился Смирнов, – кому нужны эти бессмысленные движения?!
– Как кому? – изумленно посмотрел на друга Окулист, – нам, молодежи!
– Это ты-то молодежь? Ты уже лет двадцать как стародежь! Хотя… – Цубер с отеческой заботой посмотрел на друга, – знаешь, Фрол, вот что я тебе скажу: жениться тебе надо!
– Мне?! Жениться?! Нет, я не создан для блаженства… А тебе, похоже, плохо, когда другим хорошо, да? Ты посмотри кругом: где ты видел нормальных женщин?! Повывелись как вид! Красная книга по ним изрыдалась! Мало того, что все с разросшимся мозжечком вместо мозгов, так еще и сплошные крокодильчики. На них без слез глядеть-то нельзя!
– Как учил Марсель Пруст, – веско поднял указательный палец вверх профессор, – оставим красивых женщин людям без воображения.
– Вот ты и оставлял бы! А то женился на Людмиле, по сравнению с которой мисс Вселенная – калика перехожая.
– Да, с Людмилой мне повезло, – просиял Смирнов. – Только, знаешь, что самое страшное? – С этой наукой и этим бизнесом нет у меня времени на работу души… А без души все остальное глуповато как-то…
– А ты брось науку и бизнес и, как сказал бы наш боевой товарищ отец Олег, да возрадуется душа твоя!
– Очень горячатся те, которые горячатся! – со значением произнес Цубер.– Бизнес и биология – это мои интеллектуальные и не только интеллектуальные владения. А зоопсихологи утверждают, между прочим, что самец, если его лишить владений, сходит с ума. А я самец, Фрол! Хреновый, но самец!
– Генка! – Окулист посмотрел на друга с пьяным обожанием. – Ты непревзойденный мастер формулировки! Формулировки по-военному четкой, но совершено бессмысленной. У-ва-жа-ю!
– Не надо оваций и поздних признаний, – решительно запротестовал Смирнов. – Хотя, по сути, ты, конечно, прав. Вот меня, Окулист, часто спрашивают: «Профессор, как вы достигли такого успеха?!» «Скромность, скромность и еще раз скромность», – отвечаю я.
– Похвально, – одобрил Окулист.
– Но я тебе, Фролушка, больше скажу. Был в природе еще один уникум. Ты вспомни нашего старшину Федю Безобразова. Бывало, как выйдет перед строем, оглядится поверх себя, задумается решительно и как гаркнет на всю казарму: «Проверить готовность к обеду на предмет чистки сапог!..» Поэзия! Какой там, на хрен, Маяковский? И рядом не стоял!
– А я, – поддержал устную мемуаристику Окулист, – больше его философские команды любил. Особенно когда он всех нас после увольнения строил и орал: «Командирам отделений проверить наличие отсутствия!»
– Ага, – возрадовался Смирнов. – А сержант Пастушенко в ответ подобострастно докладывал: «Среди присутствия нет ни одного отсутствия!»
– Да, высокий слог… Сейчас так не говорят…
– Не та военная порода, с болью сделал глоток из стакана Окулист.
– Дык, и армии в России больше нет. Стыдно сказать, единственное боеготовное подразделение на все Вооруженные силы – ансамбль песни и пляски имени Александрова!
– Ага, поразвалили все на свете, да еще и поем! Кстати, давай споем.
– А мы-то с тобой что развалили?
– Мы – ничего. Мы просто так споем, для души.
Друзья обнялись и затянули старинную солдатскую песню «Взвейтесь, соколы, орлами».
По щеке Геннадия Николаевича скатилась слеза размером с кабачковую семечку.
– Ты чего это, Генка? – забеспокоился Окулист.
– Все хорошо, Окулистик, – успокоил друга Смирнов. – Просто я осентименталел.
– Чего ты?! – выдохнул Евгений.
– Ну, в смысле, охренел от воспоминаний, – пояснил профессор.
– Есть от чего, – согласился начальник охраны. – Талантливые люди нас окружали. Помнишь, был подполковник топограф – мы его еще звали Миша Фвойные Леса? Он почему—то вместо «х» букву «ф» говорил.
– Фуевенько, но припоминаю, – сквозь слезы умиления по-военному пошутил Геннадий. – Он у нас два семестра читал курс «Устройство саперной лопатки». Но так и не открыл военную тайну: где хранился прилагавшийся к ней запасной шуруп.
– Слушай, – запоздало спохватился Окулист, – а который теперь час?
– До дури! – отмахнулся Цубер.
– Утра или вечера? – на всякий случай уточнил собутыльник.
– Дня, – избрал компромиссное решение мудрый Цубербиллер.
– Ты не знаешь в таком случае, почему мы сегодня столько пьем?
– Потому что йул йук, – веско заметил Смирнов.
– А-а, – с пониманием закивал Окулист. – Тогда, конечно, это целесообразно. Это объясняет абсолютно все. Тогда давай еще по одной.
– Нет, – запротестовал вдруг Геннадий. – Нам нужна ясная голова. Хоть одна на двоих, но яс-на-я.
Неожиданно дверь смирновского кабинета открылась и на пороге появилась его жена Людмила. Она была действительно ослепительно хороша: непривычное единство внешней красоты и очевидного ума подтверждало знаменитое петровское «небываемое бывает». Она внимательно посмотрела на друзей, перевела взгляд на заставленный пустыми бутылками стол и горько по-женски вздохнула:
– Привет инвалидам интеллектуального труда. Стало быть, началось в деревне утро!
– Уже утро? – хором поинтересовались собутыльники.
– Уже вечер следующего дня, – уточнила Генкина жена. – Вы бы хоть закусывали, что ли.
– Еду в пищу не употребляем! – тоном хроника заявил Цубербиллер.
– Да уж вижу – экономите на мурцовке.
– На чем, на чем? – засомневался Окулист.
– На хавчике, – перевела со старинного на современный Людмила.
Цубербиллер внимательно посмотрел на жену, перевел взгляд на Окулиста:
– Меня охватывает чувство настоящего беспокойства. Кажется, она нас ругает. Посмотри, какой у нее серьезный вид. Родная, у тебя что, совсем нет чувства юмора?
– Если с тобой связалась, значит – есть, – устало сказала жена. – Ты посмотри, на кого стал похож.
– А на кого я похож? – спросил почему-то у Окулиста Смирнов.
– Что-то среднее между Брижит Бардо и догом де Бордо, – провел экспертизу собачник со стажем.
– Это ты похвалил или поругал? – решился уточнить Цубер.
– Как говаривал старшина Безобразов, я констатирую.
– Что-то вы, мальчики, пьете вместе, а соображаете поврозь, – поделилась наблюдениями Людмила.
– Людочка, мы с Окулистом, тебе, конечно, фантастически рады, но ты скажи, почему ты сюда пришла? Сидела бы себе, как Ярославна, на заборе и, это… оплакивала бы себе кого надо и не надо…
– Во-первых, Ярославна слезьмя давилась не на заборе, а на крепостной стене. Во-вторых, у нее повод был: мужа грохнули. А ты, к счастью, жив, хотя и в усмерть пьян. А в-третьих, вы отключили все телефоны, запретили к вам кому-либо заходить. Вон твоя секретарша Сашенька в истерике бьется, говорит, что вы тут с Женькой так орете, будто вас святая инквизиция пытает. А почему орете, понять не может.
– Мы не орем. Мы, знаешь ли, поем! А если ей непонятно высокое искусство, если ей медведь на голову наступил… – начал горячиться Смирнов.
– Никто ей ни на что не наступал, – бесцеремонно оборвала мужа Людмила. – Но есть главная причина, по которой я к вам пришла. Вам не догадаться – это уже тест для детей с неторопливым развитием. Вам до него не дотянуть.
– Может, профессору Смирнову в университете зарплату повысили? – совсем не ехидно предположил проницательный Окулист.
– Зря иронизируешь, грешно. Я когда в последний раз за зарплатой в очереди стоял, – миллионер вынул из галстука заколку с массивным старинным бриллиантом и, словно дротик от популярной настольной игры, запустил ее в висевшую на стене мишень, – один коллега рассказывал…
Цубербиллер прервал повествование и придирчиво оценил результат своего броска. Бриллиантовая заколка вошла точнехонько в «яблочко». Окулист проследил за его взглядом и слегка поперхнулся, отпивая из стакана.
– Да, так вот, – меланхолично продолжил Смирнов, – коллега рассказывал, что как—то вечером после лекций возвращался домой и решил перекусить. Видит, у метро бабушка пирожки домашние продает. Горячие такие, духмяные! Он, бедолага, чуть слюной не захлебнулся. Спрашивает: «Бабуль, почем пирожки продаешь?». А она смерила его внимательным взглядом и спрашивает вдруг: «Сынок, ты часом не доцент?». Коллега засмущался, как красна девица, глаза потупил и говорит: «Вообще-то, нет. Я профессор». «Профессор?!», – ахнула бабуся. – «Ну, тогда возьми пирожок бесплатно».
– Так что, Фрол, ты над святым не насмехайся. Ты же не министр какой-то, а приличный человек.
– А ты забыл, что я не приличный человек, а вчерашний киллер, что на мне не один десяток душ? – совершенно трезвым голосом поинтересовался Окулист.
– Ну, души-то те все без исключения в аду, а не в раю. Это тоже не маловажно. А до министров тебе далеко. Вот на днях одна приличная газета сообщила: военным пенсионерам ежемесячно недоплачивают почти по пятьдесят баксов. И все об этом знают, включая генпрокуратуру. И министр этот, который ансамблем Александрова командует, тоже знает, только по фигу всем. А сколько военных пенсионеров из-за этого таблеток не доест и сдохнет, никому не ведомо. Но не сомневайся, тебе столько и за сто жизней не перестрелять! Так что это еще вопрос, кто из вас киллер, а кто нет.
– Грустно это все, но мы отвлеклись от темы, – напомнила Людмила. – Неужели два почтенных, хоть и не вполне трезвых аналитика, не догадаются, почему смиренная жена приехала в офис, посмев нарушить ваш коллоквиум?
– Клоакиум, – поправил Окулист, разглядывая гору бутылок.
– Тебе видней, – не стала спорить дама. – Ладно, ущербные, не мучайтесь. У тебя, Женя, в квартире в Шушарах сидит твой старинный друг Олег Лосев. Ругается непристойно и никак не возьмет в толк, зачем его срочно выдернули с алтайской глубинки два обормота, а сами скрылись в неизвестном направлении. Телефоны у вас отключены, а где офис находится, он не знал. Вот и рванул к тебе, Женечка, по старой памяти. Взял ключи у соседа, собаку твою выгулял.
– Ужас-то какой, – спохватился Окулист, – у меня ведь Герасим негуляный дома!
– Да ты поздно разволновался, – строго посмотрела на него Людмила. – Я еще вчера, когда узнала о том, что случилось на теплоходе, позвонила твоему соседу, Семенычу, попросила Геру не оставлять без присмотра. А вообще-то, Женя, жениться тебе надо.
– Вот и я ему про то же толкую, – обрадовался Смирнов. – А он мне плетет тут всякое. Ну дак пьяный, что с него возьмешь? Ну, скажи, Окулист, женишься или нет?
– Да пошел ты, – беззлобно отмахнулся Окулист.
– Уклончивый ответ, – оценил жест друг Цубербиллер.

В Шушары решили ехать втроем и немедленно. Окулист сел рядом с водителем и от его запойного вида не осталось и следа.
– Быстро ты приходишь в норму, – удивилась Людмила, усаживаясь рядом с мужем на заднем сиденье. – Как ты это делаешь?
– Достигается упорными тренировками, – пожал плечами Окулист.
По дороге заговорили о том, что давило на сердце и на мозги всем уже вторые сутки. – Ребята, я все понимаю, – слегка оправдываясь, начала Люда. Пережить такое – это тяжело. И профессора из Глазго жалко, и непонятного – хоть отбавляй. Да и девушка эта сбежала.
– Ты вполне владеешь ситуацией, – кивнул Окулист.
– Это нормально. Мне все рассказал твой зам. Он знает, что я в команде мужа.
– Никто и не спорит, – согласился Фролов. – А то, что мы с Генкой напились, так это, считай, плановое мероприятие. Стресс снять надо? Надо! Ситуацию прокачать следует? Да просто остро необходимо! Это ж мозговой штурм практически получается!
– Вот-вот, – поддакнула Людмила. – У нас в России во все века мозгами историю штурмовали. Столько по пьянке наворочали – никакая академия наук не разгребет.
– Теперь не разгребет, – уточнил Смирнов. Раньше-то, когда Академией наук СССР руководил покойный Мстислав Всеволодович Келдыш, с наукой в стране все в порядке было. Не зря, кстати, у него самая большая зарплата в стране была, больше, чем у Брежнева. А сейчас? Профессоров бабушки пирожками подкармливают.
– А эти политики… Они через одного сейчас доктора наук, это сейчас модно. А сами книг не читают. Спроси любого, что прочитал из последнего? Ничегошеньки не вспомнит! В лучшем случае, какую-нибудь «Занимательную урологию».
– Вот потому—то мы и в том месте, – внимательно следя за дорогой, заметил Окулист. – Помните, несколько лет назад додумались День 7 ноября назвать Днем примирения? Они бы еще день Ледового побоища назвали Днем любителей подводного плаванья.
– Ну, Цубер, ты прямо генофонд отечественной науки! – заслушался его речами Окулист.
– От генофонда слышу! – огрызнулся Смирнов.
– А я и не против, – скромно ответил Фролов. – В таком случае, скажи мне как генофонд генофонду: сейчас за встречу с отцом Олегом по рюмке примем?
– Святое дело, – без колебаний ответил Окулист.
Однако ближайшим планам друзей, похоже, предстояла небольшая отсрочка. На углу Гагарина и Кузнецовской «Мерседес» Смирнова величавым жестом остановил сержант ГАИ. Водитель «мерса» слегка приспустил стекло и в образовавшийся узкий проем просунул свои документы. Не представившись и не взяв документы, гаишник приказал:
– Выйти из машины, открыть багажник!
– Гони! – четким и спокойным голосом приказал начальник охраны.
Машина рванула с места в силищу своего стада лощадок, спрятанных под капотом. Через две-три секунды им вслед раздалась автоматная очередь. Водитель «Мерседеса» нахально подрезал шедший впереди «КАМАЗ» и тем самым прикрылся им, как броней.
– Направо, на Бассейную и резко вправо – в ворота парка Победы! – скомандовал Окулист и взглянул в зеркало заднего вида. Преследования не было. – Гони по дорожке в обратную сторону до конца, а там свернешь налево и выскочишь на Кузнецовскую. Заедешь в ближайший двор и жди меня. Я десантируюсь на повороте, – скороговоркой проинструктировал он водителя.
Послушная машина за считанные секунды неслышно пролетела до поворота аллеи и, задержавшись на мгновение, свернула влево. Окулист, приоткрыв дверь, мягко выкатился на газон и словно растворился в густых кустах сирени, примыкавших к ограде. За оградой разъяренный сержант-гаишник тряс за грудки парня в темной куртке:
– Идиот! Тебя что, никогда стрелять не учили?! С двух метров по «мерсяку» попасть не можешь, придурок!! Что теперь докладывать Бонзе?!
«Думаю, уже ничего не доложишь», – подумал Окулист и сделал два негромких выстрела из своего «стечкина». Сержант и его подельщик упали на тротуар, широко разметав руки. Из левого глаза гаишника тонкой струйкой на асфальт стекла кровь. Второй убитый лежал лицом вниз. Из-под его куртки торчал автомат Калашникова. Окулист откинул полу куртки убитого:
«Ого! Продвинутые ребята попались – штурмовой малогабаритный автомат модификации ОЦ-14-4, проще «Гроза»», – произнеслось в его сознании. –Да, коллега, не зря тебя ругал покойничек-сержант: такое оружие почти само попадает, а ты – в белый свет, как в копеечку».
Но гаишник интересовал Окулиста куда больше. Времени на досмотр его вещей не было – по трассе, пусть в это время и не очень оживленной, все время шел транспорт. Документов нет, значит, гаишник липовый. А вот мобильничек надо приватизировать.
Окулист не торопясь пошел по Кузнецовской улице в сторону Московского проспекта. Буквально через минуту из трубки сержанта-самозванца полились звуки «Лунной сонаты» Бетховена.
– Меломан был покойничек, – подумал Окулист и нажал зеленую кнопку.
– Да-а, – глуховато выдохнул он.
– Крыса, что там у тебя?! – поинтересовался начальственный тенорок.
– А? – тоном полнейшего дебила переспросил Окулист.
– Я спрашиваю, глухня, машина олигарха этого долбанного, Смирнова, проезжала?!
– Ага! – доложил понятливый Окулист.
– Что ты мне агакаешь?! Машину задержал? Обшмонал? Документы нашел?
– Не-а! – доложил туповатый абонент.
– Что не-а?! Что не-а?! Счас приеду, лично тебе чухольник начищу!
– Бонза! – пытаясь подражать голосу владельца трубки, сказал Окулист.
– Что – Бонза?! Я уже 36 лет как Бонза!
– А больше тебе никогда и не будет, – с оптимизмом комсомольца 20-х сказал Окулист и отключил связь.
«Мерседес» Смирнова стоял во дворе напротив парка. Фролов сел на свое место.
– Поехали, – коротко бросил он водителю.
– Что произошло, Женька? – спросил встревоженный бизнесмен.
– Они больше так не будут, – извинился за убиенных Окулист.
Цубербиллер посмотрел на друга, и веселая стайка мурашек пробежала по его спине.
– Ты их что, убил? – почему-то шепотом спросил он.
– Нет, я только отобрал у них значки «Ворошиловский стрелок», – так же шепотом по секрету сообщил Окулист и негромко пропел:
– Черный бумер, черный бумер,
Ты зачем так рано умер?
– Чего они хотели? Они хотели нас убить? – старательно бесстрастным голосом спросил Смирнов.
– Нет. Их интересуют по-прежнему твои документы. А от пули мы с тобой, Генка, никогда не умрем! Великие люди умирают не от пули, а от разочарования.
– Ребята, – вдруг вступила в разговор Людмила. – Вас послушаешь – тоска сплошная. Неужели в нашей жизни не бывает ничего хорошего?
– Бывает. Но реже, чем хотелось бы. Вот недавно, например, одна моя знакомая провернула удачную финансовую операцию, и ей стало хорошо.
– Я не об этом. Я о простых смертных, – возразила Людмила.
– И я о них, – кивнул Окулист. – Моя знакомая после той операции решила расширить территорию своего загородного участка. Прикупила несколько соседних фазенд с их грядками да халупами. Только одна соседка наотрез отказывалась продавать свой участок. И хоть фамилия у нее была Дуракова, оказалась далеко не дурой – выторговала за свою развалюху прекрасную квартиру в Питере.
– Ну что ж, не очень яркий, но все—таки хороший пример, – согласилась Люда.
– А это еще не история, – возразил Окулист. – Это только предыстория! Выехала эта мадам Дуракова из своей хижины и бросила там свою собаку, колли. Послонялась эта бедолага туда—сюда и приткнулась к охранникам той самой расширившейся территории, которую прикупила моя знакомая. Охранники – ребята добрые, подкармливали кобелька. Но тот хоть и ходил теперь сытый, то ли по своей старой хозяйкетосковал, то ли в какой духовной пище потребность имел… Короче, грустный был какой-то: морда симпатичная, но кислая до жути. И прозвали его за такое выражение внешности Уксусом. Они привык, отзывался.
Однажды увидела его моя знакомая. Она до всякой живности – сама не своя! Приласкала его, за ухом почесала. А тот стоит себе ласковый такой и смотрит на нее грустными-грустными глазами. А потом вдруг выкатилась из его глаз, как говориться, мужская слеза, блеснул он зубами…
– И сказал человеческим голосом: «О прекрасная Брунгильда, будь моей женой!» – продолжил за Окулиста Цубер.
– Нет, – стойко выдержал прикол Окулист. – Узнала она, что собаку назвали Уксусом, наорала на охрану и велела переименовать в более достойное имя. Легко сказать, когда он к своему имени уже привык! Велела хозяйка ежедневно хавчик ему из ресторана привозить, роскошную будку с утеплителем из финских стройматериалов по ее указанию сделали, раз в неделю – профилактический осмотр у ветеринара, кандидата наук. Теперь живет – кум королю. И зовут его теперь – Лексус.
– Прямо как из кинофильма про американскую мечту. Про собачью, – уточнила Людмила.
– Да, – согласился Окулист. – Разница лишь в том, что у американцев их мечты чаще осуществляются на экране, чем в жизни, а эта история – настоящая.
– Ты хочешь сказать, что американцы плохо живут? – с иронией спросил Смирнов.
– Нет. Материально хорошо живут. Только вместо мозгов у них часто гамбургеры и чизбургеры.
– А это не одно и то же? – поинтересовалась любознательная Людмила.
– И то, и другое дрянь, но многим нравиться. Как пиво – шампанское для бедных, так и эта жрачка – плебейское лакомство. Но мы люди не гордые, и не такое едали, помнишь, Генка?
– Еще бы. В военном училище даже байка ходила про то, что в военных подсобных хозяйствах свиней не режут, а взрывают: в миске мяса никогда не было – либо кости, либо жир.
В разговоре возникла небольшая пауза. Окулист вынул из кармана сотовый телефон и набрал несколько цифр. На том конце отозвался Сева Лёдкин – старинный приятель Окулиста, майор ФСБ, ас в сфере компьютерных технологий и обладатель уникальных баз данных.
– Привет, Селедыч! Это Фролов. – Помощь нужна. Пробей, будь другом, информацию о некоем гражданине с творческим псевдонимом Бонза, тысяча девятьсот, – Окулист на секунду задумался, – восемьдесят пятого примерно года рождения. Предположительно, мелкий криминальный делец.
– А сам уже по своим каналам посмотреть не хочешь, – хохотнул Сева. – Понимаю, не царское это дело…
– Да причем здесь…, просто дело срочное, а я в машине еду.
– Перезвоню, – по-деловому сообщил Ледкин и отключит телефон.
– Гена, – осторожно спросила Людмила, – прости за бестактность, но мне не понятно: почему ты с тем молодым человеком не побеседовал, который участвовал в похищении кейса?
– Ты хочешь спросить, не рано ли мы с твоим мужем начали водку пить? – уточнил вопрос Окулист. – Да в том—то и дело, что водку мы пили от безысходности. Понимаешь, ни черта пока понять не можем. Парень этот чернокожий просто молчит, как глухонемой. Может, он и вправду глухонемой. Я с ним и по-английски говорил, и на тех африканских диалектах, которые знаю, а он, гад, только ежится и молчит. Не бить же его в конце-то концов.
– Ну, – тщательно подбирая слова, заметила Людмила, – на гуманиста ты меньше всего похож.
– Но, надеюсь и на садиста тоже, – с надеждой в голосе парировал Окулист. – Вот Мишка Майонез приедет, – он пускай этого парня и допрашивает – у него в училище по английскому за допрос военнопленного крепкая тройка была.
Тем временем машина вкатила в Шушары, во двор, где жил Окулист. Перед подъездом за самодельным столом сидела небольшая группа сплоченных алкоголиков. Когда пассажиры «Мерседеса» выходили из машины, предводитель местного собрания Семеныч как раз произносил завершающую фразу тоста: «За наши романтические вечера, которые так спаивают коллектив!».
– Вот сейчас тебе старуха выпишет путевку на Канары, романтик ты наш, – спрогнозировал светлое будущее Окулист.
– Ой, Женечка, – просветлел лицом Семеныч. – Присоединяйся со своими милыми друзьями к нам. Выпить за дам, – он посмотрел на Людмилу и сглотнул слюну, – вообще светлое дело.
– Спасибо, сосед, но настойка боярышника для нас – слишком изысканный напиток. Да и напраздновались мы уже выше крыши. Говорят, меня дома друг ждет?
– Да! – Лицо Семеныча расплылось блином по сковородке. – Оч-чень представительный мужчина религиозного свойства.
– А про религиозность откуда знаешь? – полюбопытствовал Окулист.
– Так он, это, в рясе, – почему-то растерялся Семеныч.
Сосед Окулиста был человеком прелюбопытнейшим. Крепко пьющий, он искренне стремился к трезвому образу жизни. Лет пятнадцать он бережно собирал и складывал в своем сарае неподалеку от родной пятиэтажки бутылки и даже пузырьки из-под настойки боярышника. Однажды он их сдал и на вырученные деньги осуществил давнишнюю мечту – сделал себе съемные зубные протезы. Это было настолько грандиозным событием, что Семеныч на радостях даже решил бросить пить. Окулист горячо поддержал эту идею. Вставные челюсти и начало трезвой жизни решили, по старинному русскому обычаю, обмыть. Во время ритуала, выражавшегося в уничтожении несметного количества спиртного, Семеныч баловства ради решил своими вставными зубами попугать соседскую собаку Герасима. Гера оказался не очень адаптированным к юмору и увидев всамделишние зубы в руках Семеныча, воспринял их, как неведомого доселе противника, тут же разжевал их в порошок.
Горе Семеныча было неподдельным. Смысл прожитых лет оказался утраченным. Он ушел в небольшой запой. Выйдя из него, тут же ушел в новый, но уже сознательно, дабы скопить бутылок на новые протезы и, стало быть, на новую трезвую жизнь. Великий философский закон единства и борьбы противоположностей еще раз ярко проявил свою могучую силу.
Собутыльников у Семеныча было много, а вот друзей – только трое: Окулист, губернатор города и президент страны. С двумя последними Семеныч состоял в переписке. На 9 мая они присылали ему как ветерану войны поздравительные открытки с факсимильными подписями. Семеныч по этому поводу одевался во все чистое, выпивал бутылку самогона и приходил с открытками к Окулисту.
– Вот, – смахивая рукавом слезу, говорил он стеснительно и гордо, – Санек и Вовик чиркнули. Я же их, блин, вот такусенькими помню.
– Откуда?! – всякий раз театрально изумлялся Окулист.
– Из ихнего же детства, вот откуда, – непонятно, но проникновенно объяснял сосед. И сам он уже настолько верил в это, что, казалось, и вправду: эти высокие начальники крепко были ему обязаны еще с детства.
– Да, обязаны! – хорохорился поддатый Семеныч. – Вы нам, старикам, все до одного рожами своими сытыми обязаны!
Окулист подносил ветерану еще полстакана и тот, выпив одним крупным глотком, тут же засыпал, сидя на табуретке по стойке смирно. И, что характерно, не падал – старая солдатская закваска давала о себе знать…

Окулист по-хозяйски широко распахнул дверь, пропуская вперед Людмилу и Цубера. Все трое застыли на месте, открыв от удивления рты. Посреди комнаты в черной рясе на стуле восседала махина отца Олега с гитарой в руках. Сладостным баритоном он увлеченно выводил:
– Замечательный мужик
Меня увозит в Геленджик…

Единственным благодарным слушателем был пес Герасим. Он сидел напротив отца Олега, слегка склонив голову набок, и, казалось, внимал каждому слову. Его мощный хвост, вполне попадая в такт, выстукивал по паркету.
Батюшка, обернувшись, расплылся в улыбке. Он неспешно отставил гитару, на удивление легкой походной подошел к друзьям и церемонно обнял каждого троекратно. Людмиле вдобавок он поцеловал руку и жестом фокусника достал из ниоткуда роскошный букет белых роз.
– Я тут на твоих, Окулист, гуслях малость побаловал, – смущенно сказал он.
– С удовольствием послушали твой псалом про замечательного мужика, – развеселился Окулист. – Но главное, что ты бросил все дела и приехал к нам.
– Нет проблем! – с видом американского киногероя пожал плечами отец Олег. – Ученые выяснили, что даже Эверест ежегодно сдвигается на полсантиметра. Эверест! А я хоть и гора поменьше, – батюшка осторожно согнутой рукой потрогал потолок, – тоже сдвигаюсь. Если друзей долго не вижу.
– Спасибо тебе, Лось. Нам помощь твоя нужна. У нас тут такие дела – беда прямо, – проникновенно сказал Цубербиллер.
– Как говаривал майор Ивашидзе, начальник разведки полка спецназа, в котором я служил когда-то: «Друг познается в бидэ!»
– Немного странное представление о дружбе было у того майора, – не удержался Цубер.
– Это у тебя современно прочтение. А ты сквозь призму дружбы советских народов посмотри, – посоветовала разумная Людмила.
Отец Олег долго, не перебивая, слушал подробный рассказ Смирнова о случившемся. Слова Окулиста о событиях, произошедших по дороге в Шушары, заставили святого отца помрачнеть еще больше.
– Эх, мать-богородица! – не то помолился, не то выругался батюшка. Ситуевина! Рвутся бандюганы, как фашисты в сорок первом!
– А помните, как на первом курсе училища мы пели в хоре во время смотра художественной самодеятельности? – вдруг развеселился Смирнов.
– Пели? А чего же тут смешного? – удивилась Людмила. – Олег вот и до сих пор поет.
– Просто казус тогда вышел, – гоготнул Цубер. – Курсантский сводный хор пел:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною
С проклятою ордой.

А на фоне песни за кулисами командир взвода капитан Яковкин – голосина, как у Левитана – читал монолог. От его первых фраз зал вздрогнул – сначала от удивления, а потом от хохота. Профессионально поставленным голосом он изрек:
– 1941 год. Фашистские танки рвутся… к Байкалу!
Хор тогда рыдал от смеха громче всех, а бедного взводного чуть с должности не сняли – в политотдел вызывали для объяснений и даже в особый отдел. А он просто оговорился: хотел сказать «к Бресту», а думал в тот момент о Байкале, где раньше служил, где влюбился впервые по—настоящему. Вот и получилось…
– Кстати, о любви, – приосанился отец Олег. – Сдается мне, что надо искать сбежавшую девицу. Без нее нам полный…
– Йул йук! – хором гаркнули Цубер и Окулист.
– Мужики, а это по-каковски? – восхитился Лось.
Смирнов и Фролов удивленно переглянулись и пожали плечами.
– Темнота, хоть и служитель культа, – разочарованно произнес Окулист. – Это, дружище, по-узбекски «хода нет».
– А мы на узбекское «хода нет» ответим русским «полный вперед» – убежденно сказал отец Олег и нечаянно, пребывая в задумчивости, пальцами переломил пополам стоявший не на месте торшер.

Глава 3. ЗАВЛЕКУШЕЧКИ
Не вас целую, дивная, а страдание человеческое.
А.П. Чехов

Майор милиции Михаил Корнеев спустился по трапу вертолета, только что приземлившегося на военном аэродроме в Горелове. Командир экипажа, тучноватый капитан с загорелым лицом, по-свойски делился своей обидой:
– Так вот, представь себе, Петрович, мне, старому кэпу, командир полка, как пацану какому—то, поручает быть на общественных началах военным дознавателем. И это в наше-то капиталистическое время! И тут как раз конфликт в соседней эскадрильи: лейтенант по пьянке из-за личной неприязни своему командиру корабля в сапоги надрынькал. Неприятно, но дело-то обычное. Иду, блин, дознаваться! Непоняток – никаких. Надо только политес соблюсти. Пишу рапорт на имя командира полка по всем законам военной дипломатии: дескать, так и так, экипаж вертолета такого-то выполнял боевое задание, но по метеоусловиям совершил вынужденную посадку на аэродроме города Мухосранска, где и остался на ночевку. После ужина в летной столовой экипажем в гостинице гарнизона была выпита полученная от командира местной эскадрильи бутылка технического спирта. Ночью помощник командира корабля лейтенант Недокрылов С.Г. в темноте перепутал дверь в туалет с дверью во встроенный одежный шкаф, зашел в последний и помочился в летные сапоги майора Климентьева И.К. Майор Климентьев И.К. заметил произошедшее только утром, надев сапоги на ноги. В результате сложившейся психологической несовместимости прошу изменить состав штатного экипажа вертолета такого-то. Подпись. Дата.
– Нормально написано, – пожал плечами майор Корнеев. – Ну, не Лев Толстой, конечно, но все понятно и доступно.
– Вот именно! – горячился капитан. – А командир полка мне, знаешь, какую резолюцию на рапорте наложил?! Написал, гад: «Василий Иванович! Не надо е…ть мне мозги! Буду я еще из-за всякой х…ни изменять установочный приказ по части! Пусть Климентьев объявит Недокрылову выговор за несоблюдение субординации, наделает ему в сапоги и успокоится!».
– Да, конфликтная ситуация, – согласился Корнеев. – Ну, спасибо, что подкинул! Теперь, как говорится, прощай Финский залив, прощай остров Гогланд. Начинается новая жизнь…
– Ты, это… – капитан замялся. – Я слышал, тебя жена бросила, да еще и на бабки развела… Плюнь! Ты мужик еще не старый. На твой век креолок хватит!
– А почему креолок-то? – безразлично поинтересовался майор.
– Не хочешь креолок, пусть будут топ-модели. Главное, чтобы в сапоги нам не гадили, да и в души, конечно. Знаешь, я где-то читал, что девушки какой-то индийской касты имеют право выходить замуж только в праздничный день, который бывает раз в двенадцать лет. Так они что, хитрюги, придумали! Еще в детстве вступают, значит, в фиктивный брак с букетом цветов! Романтики хреновы! А когда он увядает, официально считаются вдовами и на них тот закон не распространяется. Так что не горюй, из любого положения есть выход.
– У нас не Индия… – вздохнул Михаил.
– А ты думаешь, у нас бардака в законах меньше?! – сплюнул капитан. – Ну, бывай здоров!
Майор Корнеев неспешно пошел в сторону железнодорожной платформы, прикидывая, как из Горелова быстрее добраться до Шушар. По дороге он купил банку светлого пива, зашел в кусты, перелил его в заранее приготовленный пластиковый стакан и сверху плюхнул изрядную долю майонеза. Такой странноватый коктейль он употреблял еще с курсантских лет, что послужило одним из поводов дать ему прозвище Мишка Майонез. Корнеев не сделал военной карьеры. Двадцать пять лет оттрубил он в должности командира взвода на острове Гогланд в шести километрах от финляндской морской границы. Там же встретил свою будущую жену Лену – дочку смотрителя местного маяка. Жили, вроде бы, неплохо. Дочку воспитывали. А в прошлом году у сослуживца по училищу Генки Смирнова, начались неприятности: не то убить его хотели, не то грабить. На выручку пришли старые друзья, бывшие курсанты Олег Лосев, ставший батюшкой, Женька Фролов, бывший, полковник ГРУ, а позже киллер, и он, Михаил, офицер, пошедший после военной службы в ГАИ. Майонезу подфартило: Смирнов, он же Цубербиллер, за проделанную работу наградил его премией – выдал, как и Олегу, целый миллион самых настоящих американских долларов. В Мишке Майонезе неожиданно проснулся предприниматель. Решил он открыть первую в России частную тюрьму. Тюрьму для богатых. Идея нехитрая: в живописном месте, на Гогланде, где несложно соблюсти меры по надежной охране бандюганов, построить комфортабельный застеночек на пять звезд со всякими там бассейнами, саунами, джакузями и прочими наворотами. Интернет, спутниковое телевидение, боулинг и прочие нужные игрушки современности стали бы непременными атрибутами томления преступивших закон. Правда, исключительно за их собственный счет. По прогнозам специалистов, вложенный в дело миллион окупился бы через пару лет. Была составлена смета предстоявших расходов – в миллион Майонез вполне укладывался. Он развернул небывалую деятельность. Пообщался с кем надо в МВД и – о российское чудо! – даже без взяток, а просто «за бутылку» решил все «оргвопросы». Как говорится, ничто не предвещало беды. Однако о том, что с Гогланда ушли военные и остров стал вполне досягаем для бизнеса, вскоре узнали и многие деловые люди. Началась драчка за лакомый кусочек, в которой Майонезу не светило ничего. Взяток он давать не умел, вылизывать начальству отдельные части организма был неспособен тоже. Пока он размышлял над тем, что что-то надо предпринять, деловые люди затеяли на острое строительство развлекательного комплекса. С размахом затеяли, со вкусом. Выращивание графов де Монтекристо пришлось отложить на неопределенный срок. Но вскоре стало ясно, что даже неопределенного срока реализации этой завирушной идеи быть не может. Дело в том, что Майонез, как человек служивый, по закону не имел права заниматься никаким бизнесом, даже тюремным. Свой злосчастный миллион долларов Майонез положил в банк на счет жены, являвшейся формально подрядчиком строительства пятизвёздочной тюрьмы. И тут-то случилось неожиданное. Ленка, его тихая и надежная Ленка, вдруг словно свихнулась. Она, заявила, что Михаил сгубил всю ее жизнь, что даже миллион американских бумажек – это жалкая подачка, не компенсирующая и малой доли того, что она вложила в своего мужа. Ленка требовала развода! Она его добилась, доказав в суде, что муж фактически уже много лет с семьей не живет. Мишка на суде держался по-офицерски достойно, то есть по-житейски глупо, что в принципе – одно и тоже. Ленка отспорила права на миллион, на дочь и на то, чтобы строить свою дальнейшую жизнь по своему разумению. Разумение, кстати, было незамысловатым: пока Майонез тянул на материке нехитрую лямку гаишника, Ленка, умело сочетая духовные, физические и финансовые интересы совей персоны, сблизилась с одним из совладельцев будущего развлекательного комплекса на Гогланде. В результате она стала компаньоном нового строительства и по совместительству женой упомянутого совладельца проекта.
Все имущество майора Корнеева, включая грамоты о его былых спортивных достижениях, уместилось в чемоданчике средних размеров, с которым, кстати сказать, он когда-то и прибыл на остров еще лейтенантом для прохождения своей героической офицерской службы. Спасибо капитану-вертолетчику, лет двадцать знавшему Майонеза, и прилетавшему раз в месяц на остров по казенной надобности. Надобность эта исчерпала себя: это был самый последний военный рейс на остров – вертолет забрал на борт семьи двух отставных прапорщиков и бывшего комвзвода Корнеева, поставив тем самым едва заметную точку в военной истории острова.
Итак, свободный от всех на свете уз Мишка Майонез переезжал на постоянное место жительства в Питер, где в принципе уже не одни год зарабатывал на проживание волшебной полосатой палочкой, а одно время и участием в боях без правил с подпольным тотализатором. Его милицейская форма лежала в чемодане, а цивильная одежда придавала ему вид командированного зоотехника из глубинки, приехавшего в Северную столицу решать свои нелепые местечковые вопросы.
Майор Корнеев старел как-то некрасиво: волосы с макушки и с того места, где раньше был чуб, словно совершая великое переселение народов, переместились в уши и в ноздри; регулярное употребление пива с майонезом лоббировало интересы жировых отложений в области нижней части груди, проще говоря, на пузе. Внешне он стал неповоротлив и медлителен. Никто и подумать не мог, что этот увалень сохранил юношескую взрывную реакцию и редкую силовую выносливость.
Майонез вошёл в вагон электрички и сел у окна неподалёку от тамбура, поскольку минут через десять уже предстояло выходить в Красном Селе. Народа было немного, оно и понятно – середина буднего дня. Через пару минут двери тамбура распахнулись и на пороге возникла взлохмаченная физиономия очередного представителя транспортной торговли:
– Уважаемые дамы и господа! – прокурено-пропитым голосом начал он свое сольное выступление. – Простите за очередное беспокойство! Позвольте вам представить вещь, необходимую в каждом доме! это уникальное электрощетка, которая позволит чистить зубы в самых недоступных местах!
Пассажиры отнеслись к коммерческому предложению безразлично. Одни тупо смотрели в окно, другие дремали, наиболее продвинутые и интеллигентные читали всякую ерунду. Был, правда, и чудак в очках с толстенькой книгой Томаса Манна в руках.
Проявляя навыки опытного психолога, торговец выбрал среди пассажиров Майонеза:
– Слышь, мужик, купи щетку, а?
– Не, – отрицательно помотал головой Мишка, – у меня нету зубов в недоступных местах.
– А ты все равно купи, тебе в твоей деревне пригодится, будешь ею дерьмо под коровьими хвостами вычищать, – вдруг начал хамить торговец.
– Дружище, ступай себе, делай свой бизнес и не мешай пассажирам. И без тебя тошнотна душе.
– На душе у тебя тошно? – дурашливо округлил глаза приставучий купец. – Может, тебя баба бросила?!
Довольный своей шуткой, продавец зубных щеток залился радостным смехом.
Мишка Майонез в сердцах выхватил у барыги сумку и выбросил ее в окно.
– Ах ты, харя деревенская! С ним шутят, а он тут еще… – продавец кинулся на Корнеева с кулаками.
Майонез, не вставая, слегка увернулся от удара, и вдруг резко и мощно нанес обидчику апперкот невероятной силы. Торгаш вылетел в тамбур, ударился всем телом о стенку и начал медленно по ней сползать. Тонкая струйка крови потекла из правого уголка его изумленно открытого рта.
– Нокаут лайт. Легкий привкус соблазна, – прокомментировал случившееся бывший участник состязаний по боям без правил и принялся с уважением рассматривать солидную обложку книги Томаса Манна сидевшего напротив соседа.

Приезд Майонеза в квартиру Окулиста почти совпал с телефонным звонком Севы Лёдкина.
– Знаешь, Евгений, – удивленно—радостно сообщил он Окулисту, – у тебя потрясающая способность вляпываться во всякое дерьмо! Этот твой Бонза – редкий экземпляр! Вообще-то он Бонзырев Виктор Александрович, предприниматель. В четырнадцать лет отбывал наказание за групповое изнасилование в колонии для несовершеннолетних. Освободился и еще два раза привлекался все по той же статье. Но тогда он стал куда опытнее – на суде адвокаты разваливали уголовные дела. Сейчас работает по прежней специальности.
– В каком это смысле? – не понял Окулист.
– Да в самом прямом. Владелец шести публичных домов и двух порнографических периодических изданий.
– Селёдыч, ты в своем уме?! Какие публичные дома, какие порножурналы?! – это же все противозаконно.
– Да… – тоскливо протянул Сева. – На месте твоего шефа бы давно выгнал тебя со службы ввиду профнепригодности. Ты что, марсианин? Тебе по службе положено знать, что в Петербурге десятки подпольных борделей и до десятка порнографических журнальчиков интимных знакомств. Естественно, у всех есть хозяева. В любую приличную тачку, проезжающую вечером по Фонтанке через Аничков мост, разносчики обязательно бесплатно пихают эту мутоту. Эти журналы знакомств есть во всех газетных киосках метро. Заметь, их туда не святым духом занесло. Прекрасное полиграфическое исполнение, а стоят – копейки! Доступность – залог успешного бизнеса, дружище.
– Но их же запросто можно взять за одно место, – удивился Окулист. – В киосках должны быть накладные, полученные при поставах этой, с позволения сказать, печатной продукции. В выходных данных должно быть указано, кто издает, какая типография печатает ту фигню…
– Нет, Евгений, я был неправ: ты не с Марса. На Марсе об этом уже все знают. Ты с Альфа Центравры какой-нибудь, честное слово! Какой идиот будет оставлять в журнальчиках свои выходные данные? А накладные, конечно, есть. Но кому в голову придет отслеживать источник поступления? За такое отслеживание и голову могут открутить.
– А где же тогда менты, фээсбэшники, налоговая, наконец?!
– Ага! Ты бы еще про Гринпис поинтересовался. Кто сунется, придурок, они же в доле. Иначе бы этот Бонза так не развивался. Но давай сейчас не будем об этом. Лучше запиши телефоны и адреса местопребывания этого донжуана…

Сразу же после телефонного звонка Севы Лёдкина раздался еще один – на этот раз в дверь. На пороге стоял майор милиции Корнеев, для друзей и боевых товарищей по военному училищу – Мишка Майонез. Друзья обнялись, Людмила чмокнула Мишку в щеку.
–Как дела, Мишенька, – улыбнулась она, – миллионерствуешь потихоньку?
Майонез принял нарочито подтянутый внешний вид и, глядя Людмиле в глаза с подобострастием кайзеровского вояки, бодро доложил:
– Май фройляйн херен! Аллес махен цузамен пиздохен шварц!
– Чего это с ним? – испугалась Людмила. – На каком это он языке?
– А чего тут не понять, – вздохнул отец Олег. – Это ж практически по-русски! Ленка его стервой оказалась. Бросила мужика, да еще и денежки прикарманила. Так, Михаил?
Майонез угрюмо кивнул.
– Да, так и сказала нежная моя: «Хрен тебе, Мишаня, по всей твоей свинячьей морде!» А я ж ее так любил! И не изменял практически…почти.
– Ну, и как же ты теперь? – с состраданием в голосе спросил Окулист. – Работаешь где или опять служишь?
– Да теперь-то что? Теперь-то какая разница?! Буду, как и раньше, трансвеститом…
Друзья удивлённо переглянулись и стеклянными глазами уставились на Майонеза. Батюшка взволнованно сглотнул слюну и выдавил осипшим голосом:
– Ты – трансвестит?!
– А то ты не знаешь, – безразличным тоном изрек Майонез. – В народе нас не любят, конечно, чуть ли не педиками считают, но работа в принципе денежная. Да и не сложная: увидел транспорт – свисти, остановился – плати…
– Так ты это про ГАИ, что ли? – взялся за сердце отец Олег.
– А про что же еще? – удивился Майонез.
Корнеев рассказал друзьям о своих мытарствах в последнее время, о продажности чиновников из местной администрации. О бывшей жене распространяться не стал:
– Бог с ней. Вот только дочку жалко.
– Не горюй, не ты у нас один такой. Вот Олега жена бросила, в Штаты укатила, так он себе такую Барби отхватил – обзавидуешься, – успокоил друга Окулист.
– Так это я ему ее сосватал, – вспомнил Майонез. – Знал бы что все так обернется, для себя бы приберег.
– Поздно спохватился, дружище, – самодовольно заулыбался отец Олег. – В нашем приходе скоро пополнение.
– И кто будет, что показало УЗИ? – полюбопытствовала Людмила.
– Это у Вас, мирян, УЗИ. А в нашей глубинке, кого Бог пошлет – все счастье! Лишь бы здоровеньким ребеночек был…
Перешли к разговорам о событиях последних суток. Слушая рассказ Цубербиллера и Окулиста, Майонез понимающе кивал головой.
– Знаете, мужики, – казарма моего взвода на Гогланде находилась в здании, где во время войны был бордель люфтваффе. Так вот, там в коридоре сохранился глазок, из которого можно было подсматривать в «кабинет». Представляете, какой-нибудь ас свою фрау, так сказать, трахин зи дойч, а кто-то на халяву этим в глазок любуется…
– Ты это к чему? – посуровел Окулист.
– А к тому, – пояснил Майонез, – что у меня есть такое ощущение, будто сейчас в России всех нас, как тех фрау, кто-то имеет, а некий оберст за всем этим внимательно в глазок наблюдает…
– Да вы, батенька, поэт, – тоном Владимира Ильича сказал Лосев.
– От такой романтики станешь! – уныло бросил Майонез.
Друзья стали прикидывать план дальнейших действий. Отец Олег вызвался посетить офис и бордели, принадлежавшие Бонзе:
– Разведаю обстановку и девицу ту пошукаю, – веско заявил он.
– Давай лучше я пробегусь по борделям – я теперь человек холостой-неженатый, а тебе себя блюсти надо для своей Барби, – убеждал он отца Олега.
– Понимаешь, Мишаня, дорогой ты мой человек, – батюшка со значением погладил свою бороду, – у тебя, увы, нет моего артистизма, и, прости за прямоту, обволакивающего шарма. Тебе больше допрос военнопленного подойдет. Кроме того, у тебя ж опыта больше!
– Жопа-то у тебя больше будет, – проворчал Майонез, но спорить не стал. – Ладно, поеду к этому Лумумбе, я с ним найду общий язык.
Мишка Майонез отказался от любезного предложения Генки Смирнова ехать на его машине:
– Спасибо, Цубер, я и на муниципальном транспорте доеду – привычнее. Да и у тебя машина должна быть под боком.
Минут через пять он уже сидел в уютном вагоне электрички. Напротив него развалился пассажир лет тридцати пяти с газетой в руках. Рядом, у окна, сидел мальчишка лет семи-восьми, постоянно донимавший его вопросами:
– Пап, а пап, а что ты читаешь?
– Газету, отстань.
– А картинки там есть?
– Есть, отстань! Смотри в окно, – не отрываясь от газеты приказал строгий отец.
За окном на поляне паслась одинокая кобыла.
– Вау, па! Прикинь, какой здоровский хос торчит! – радостно заверещало дитятько.
Отец, не отрываясь от газеты, врезал сыночку оглушительный подзатыльник.
– Я тебя, сукин сын, когда научу по-русски говорить?!
– Батя, блин, ну глянь, какая коняга! – басовито заныл сынок.
– Угу, – удовлетворительно кивнул отец, мельком взглянув в окно, вновь углубился в чтение.
Справа, через проход, сидела странная пара: седовласый мужчина в строгом костюме с бабочкой и мужик в синей спецовке. У обладателя бабочки голос был глубокий, с начесом:
– Понимаете, дорогой друг, – вышивал он золотистым тенором, – на мой творческий процесс, на поэтическое творчество, так сказать, огромное воздействие оказывает, как сказал бы Зигмунд Фрейд, процесс сублимации.
– Процесс чего? – потянулся к знаниям работяга.
– Ну, как бы Вам это объяснить попроще, – заволновался поэт. – Это, понимаете ли, некий психический процесс переключения энергии аффективных влечений на сферу культурного творчества.
– Ну, ты изложил, профессор хренов, – возмутился гегемон, – проще можно?
Сидевший рядом очкастый парень, по виду студент, неожиданно встрял в разговор.
– А че тут понимать? Тебя от жизни плющит, колбасит и торкет, так?
– Так! – согласился мужик. – Иной раз – поубивал бы всех к едрене-фене!
– Во-от! – обрадовался пониманию очкарик. – А ты вместо этого пишешь стихи – выхлоп такой у тебя.
– Да, точно! Молодец, методист, разъяснил. Только стихи-то мне – по барабану. Всякие там писюльки типа
«Сидит ворона крыше на,
Ах, какая вышина» —
это не мое. У меня братан меньший, правда, пишет за эти, за гонореи, или как их там…
– За гонорары, – мягко поправил мужчина в бабочке.
– Ну да, наверное, – не стал спорить работяга. – Так вот, творит мой братан при кладбище. Его вирши – на мраморе золотом высекают! Из последнего, помню, «На смерть банкира» называется:
– Его недавно заказали
И вот портрет его в овале!

– Много экспрессии… – потупил взгляд поэт.
– И я говорю! – обрадовался пониманию пролетарий. – До самого что ни на есть геморроя пронзает! Правда, я частушки больше люблю:

У меня разбита бровь
И синяк на роже,
Если это не любовь,
То скажите, что же?

В нагрудном кармане Майонеза заиграла мелодия «Семь Сорок». Это звонил его мобильный телефон. Сидевшая рядом смугловатая старушка с крупным крючковатым носом несколько раз перевела взгляд с Мишкиного кармана на его простецкое лицо:
– Поздравляю, молодой человек, у вас хороший вкус.
Майонез благодарно кивнул и вынул трубку из кармана. Звонил Окулист, передавший, что на Витебском вокзале Майонеза будет поджидать черная «БМВ».
– Только номер не забудь – 7-40.
– Если забуду, бабушка напомнит, – успокоил Корнеев.
– Какая еще бабушка? – недопонял Окулист.
– Да есть тут одна, ты ее не знаешь, – успокоил Майонез.
На вокзале он без труда нашел нужную машину и через несколько минут уже был в офисе.
Предупрежденный обо всем замначальника охраны, извиняющимся тоном сказал:
– Только вам придется спуститься в подвал под офисом. Там у нас прохладно, накиньте что-нибудь.
– Обойдусь, – буркнул Майонез. – Веди быстрее в застенок, гестаповец доморощенный!
В подвальном помещении, куда привели Майонеза, было действительно холодно и сыро. Под потолком мерцала лампочка ватт на сорок, включенная по случаю его прибытия. Посреди комнаты на металлическом стуле сидел хорошо скроенный чернокожий парень. Его руки были сзади схвачены наручниками. Узник с непривычки щурился на неяркий свет, стараясь разглядеть вошедшего.
Майонез по-хозяйски посмотрел по сторонам. Он уже успел пожалеть о том, что так легко согласился допрашивать этого иностранца. Мишка не обольщался по поводу своего знания английского и понимал, что выручить его в этой ситуации сможет только чудо. Чеканя каждое слово, он выдавил из себя единственное, что помнил со времен военного училища:
– Вот из ё нейм?! – строго спросил Мишка. И, вспомнив вежливую училищную англичанку, ходившую непрерывно по аудитории на выпукло-вогнутых ножках, как Буратино, деликатно добавил: —Пли-из!
На лбу чернокожего парня от волнения вздулись вены и выступила испарина. Казалось, он на мгновение задумался, стоит ли отвечать на вопросы этого сурового на вид человека, который был куда как страшнее вчерашнего худосочного очкарика, приходившего с ним беседовать.
– Май нейм из Бляхер, – после некоторого раздумья доложил узник.
Майонез внутренне сжался от злости. «Только бы сдержаться, только бы не дать волю своим чувствам и кулакам, – подумал он. – Это же надо, сколько прослужил в армии и в милиции, но никогда не слыхал, чтобы так изощренно ругались! В одном слове – сразу два матюга! Ну ладно, я тоже упертый!»
Подойдя почти в плотную к негру, Майонез поднес к его носу свой гиреподобный кулак:
– Вот из ё нейм, твою мать?! – словно строевым шагом по плацу отчеканил майор Корнеев.
– Май нейм из Михаил Бля-хер!!! – отчаянно завопил узник совести.
Майонез посмотрел на него с небывалым остервенением. В голове непривычно шевелились сразу ни то две, ни то три мысли одновременно:
«Не знаю, откуда этот гад знает мое имя, но так меня еще никто не оскорблял!»
Не сдержавшись, Майонез от всего сердца залепил бедолаге в челюсть. Тот негромко охнул и вместе со стулом перевернулся на 180 градусов, приняв где-то далеко в углу ни то позу лотоса, не то еще чего-то дикорастущего, и потерял сознание.
Майонез посмотрел по сторонам и, не найдя ничего подходящего, взял в руки висевший на стене огнетушитель, чтобы его струей привести допрашиваемого в чувство. Словно предугадывая недоброе, парень открыл мутные глаза и с ужасом посмотрел на своего мучителя. Михаил легко приподнял упорного арестанта вместе со стулом высоко над собой и ласково прошептал:
– Я тебя, сволочь, русским языком спрашиваю: вот из ё нейм?
– Ну я же сказал, – взвыл на чистейшем русском чернокожий, – что меня зовут Михаил Бляхер!
– А что же ты, гад, мне голову морочишь?!
– Так вы же по-английски спрашивали, – захныкал парень.
– По какому учили, по такому и спрашивал, – важно заметил Майонез. – Кстати, бляхер – это что?
– Бляхер – это такая фамилия!
– А… 7-40?
– А вы что, шовинист?
– Я… майор, – подумав, сообщил Майонез.
– Майор ФСБ?
– Нет, но тоже из трех букв, – подпустил туману Михаил.
– Значит, ФБР, – обреченно выдохнул парень.
– Еще хуже! – успокоил майор ГАИ.
– Будете пытать? – с ужасом покосился на огнетушитель арестованный.
– Зачем? – искренне удивился Корнеев. – Сам все расскажешь.
– А что говорить—то?
– Сначала – все про себя. А потом про то, что случилось вчера. Жратиньки небось хочешь?
– Конечно, сутки не ел…
– Вот, пообщаемся и покормлю тебя, – пообещал Майонез. – Ты какое пиво пьешь?
– Темное.
– Ну, понятное дело. Мог бы и не спрашивать. А я вот больше светлое люблю. С майонезом.
– Не, я больше с морепродуктами.
– Естественно – дитя природы.
Мишка по-хозяйски оглядел помещение и, не найдя стула, прислонился к батарее. – Значит, Бляхер, говоришь?
– Да, по матери. Я ее фамилию взял после совершеннолетия. А по отцу я Козлов.
– То есть как это – Козлов? – не понял Майонез.
– Да очень просто. В 1955 году в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, слыхали?
– Слыхал, вроде, – неуверенно согласился Михаил.
– Ну так вот, бабушка моя, Вера Михайловна Козлова, на нем переводчицей была.
– Ну?
– Ну, вот и допереводилась. Родила моего отца – Михаила Михайловича Козлова, который потом, когда вырос, женился на Инне Исааковне Бляхер.
– А что же ты фамилию бати не оставил?
– А где вы видели козлов такой масти?! Уж лучше Бляхер – почти иностранец.
– Козлы и черными бывают, – вспомнил свое деревенское детство на Брянщине Майонез. – Но это твое дело. Ты мне главное скажи: кто тебя надоумил кейс у моего друга воровать?
– А что мне оставалось? Я человек подневольный…
– Ну, ты мне тут хижину дяди Тома не изображай! Подневольный он, видите ли! Говори, зачем кейс спер, иначе вместо пива с креветками будет огнетушитель с табуретками!
– Заставили, – вдруг плаксивым голосом сказал парень. – Я после армии на бензоколонке работал. Нормально зарабатывал: чаевых было много. Водителей прикалывало, что их чернокожий обслуживает, – давали. А потом нашу заправку перекупила другая фирма, покруче. Старый штат разогнали. Я помыкался, помыкался – не то. Вдруг случайно прочитал объявление, что одной досуговой организации требуется экзотического вида сотрудник. Пришел, взяли…
– То есть ты хочешь сказать, что работаешь мальчиком по вызовам? – передернуло Михаила.
– А что делать? Жить-то охота. Образования нет. Нормальной работы тоже. Привык жить, ни в чем себе не отказывая. Да и матери с бабкой помогать надо – я у них один остался.
– Хорош помощничек, ничего не скажешь, – поморщился Майонез, – Ну, а за кейсом кто тебя снарядил?
– Да я никакого кейса и в глаза-то не видел! Клянусь пальмами своего долбаного дедушки! Меня мой бригадир проинструктировал: сказал, чтобы я Катьку Рыжую подстраховал возле теплохода, скутер ее покараулил, пока она на судне будет. Я вообще думал, она там по своему обычному профилю работает с иностранцами.
– Что значит, по-обычному? – На всякий случай уточнил Майонез.
– Куннилингус, супер-анал, а/с, о/с, з/д…
– Это ты сейчас на дедушкином языке разговаривал? – догадался майор.
– Нет, на русском.
– Слышал бы тебя твой родственник Пушкин! А бригадира твоего где искать? Как его звать-величать?
– Зовут его Пельменем. А обитает он почти всегда в гостинице, но к нему так просто не подобраться. У нас там три бригады околачиваются. Две женские и одна – мальчиковая.
– Мальчиковая! – передразнил Михаил. – Сказал бы я тебе, да плохим словам учить не хочу, итак, в разврате плаваешь по самые уши. Ладно, диктуй адрес гостиницы – съезжу, пообщаюсь с твоей мальчиковой бригадой из колхоза «Заря онанизма».

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70872731) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.