Читать онлайн книгу «Многовластие» автора Виталий Иванов

Многовластие
Виталий Дмитриевич Иванов
Отречение Николая II привело к появлению всевозможных органов в России, соперничающих за власть друг с другом. Молодой инженер Алексей со своими друзьями страстно хочет навести порядок в стране. Он участвует в разгроме июльского вооруженного восстания, в деятельности Совета, в Московском государственном совещании, помогает генералу Корнилову, терпит неудачи, но продолжает борьбу. Книга полезна старшеклассникам, студентам, учителям и всем, кто интересуется историей.

Виталий Иванов
Многовластие

© Иванов В. Д., 2024
* * *

Часть первая. Стихия разрушения

Глава первая. Защиты нет
Андрей стоял у окна заводской конторы и задумчиво глядел на серые корпуса построенного когда-то под его руководством предприятия. Сколько раз он просыпался по ночам, хватал карандаш и вносил изменения в проект. Старался, чтобы его завод приносил радость внутренним устройством и внешним видом. Чтобы работники гордились тем, что работают именно на этом предприятии. И чтобы получался доход. Себе и стране. За годы войны кирпич потерял свой нарядный вид. Во дворе образовалось немало выбоин, местами блестели водой лужи. Всюду требовался ремонт, а средств не было.
Возле открытых ворот цеха стояли и сидели на деревянных ящиках рабочие. Неторопливо курили, переговаривались, поглядывая на мастера Ефремова. Хороший специалист, этот мастер, но и он боится сказать рабочим, что пора к станкам. Поэтому ходит вокруг, своим видом напоминая, что пора кончать перекур.
Как быть? Мучил вопрос. Металла в обрез. Последней партии хватит на неделю работы. А правительственный заказ большой. И с углем проблемы.
Мысли прервал телефонный звонок. Он снял трубку.
Андрей Петрович, добрый день! Узнал? Захарыч звонит.
– Привет, привет! Какие новости?
– Хотел узнать, какие у тебя дела. Достают меня чиновники от власти. Это давай, то поставляй. Я бы и рад, да где взять! А у тебя что?
– Нечем порадовать. Поставщики не выполняют договоров. То у них персонал бастует, то дороги не справляются с грузами. Да и наши рабочие все норовят урвать побольше, а сделать поменьше.
– У меня не лучше. Хоть закрывайся. Профсоюз наседает, требует снижения норм и новых расценок. Грозит: на тачке вывезем!
– Что думаешь делать? – прозвучало в трубке. – Раньше была власть, к которой можно было пойти за помощью. К кому теперь?
– Защиты нет никакой, Захарыч, с тобой согласен. Посуди сам, куда обращаться? В правительство? Бесполезно. Оно всего лишь власть на одну треть. Другую треть представляют Советы. При этом сами они себя властью не называют. Третья составляющая – это анархическая стихия, которая властвует по настроению и часто не подвластна ни кому. В последнее время эту треть все более стараются подчинить анархисты и большевики. Не к ним же приходить с протянутой рукой!
– Я тоже не знаю, что делать. Раньше у нас была хотя бы экономическая власть. Не хочешь работать, так иди на улицу, держать не будем. Теперь вопросами увольнения распоряжаются всякие комитеты да профсоюзы. Какой-нибудь «пролетающий пролетарий» открыто готовит забастовку, а ты его не тронь, уважай. Поэтому случаи вывоза на грязной тачке руководителя предприятия становятся все более частыми.
– Давай думать, как этого избежать.
– Может быть, лучше тачку приготовить? Такую, чтобы чистую и с удобствами. Покатаемся с ветерком!
– За что я тебя люблю, Захарыч, так это за юмор. Но печальные мысли не дают покоя. Идет отчаянная война. Она требует полнейшей собранности, дисциплины, организованности. Противник отлично отмобилизовал свои силы. А что у нас? Десятки тысяч расхристанных солдат бродят по улицам столицы. Повсюду ничем не занятый народ. Забастовки считают не десятками, тысячами! И забастовщики еще хотят жить лучше! А цены не случайно растут опережающими темпами, работники сами к тому руку прикладывают.
– Всё они понимают, я думаю. Но себя тешат ложью, что во всем собственники и директора виноваты. Прости, дорогой. Ко мне пришли. Дело, говорят, срочное. Потом поговорим.
Андрей повесил трубку. Был уже конец трудового дня. Протяжно прогудел заводской гудок. Рабочие толпами выходили через проходную. Нужно сделать вечерний обход и тогда покидать завод.

Глава вторая. Новожженовы
Вечером Андрей направился к дому Новожженовых. Двухэтажный дом покрытый свежей штукатуркой, подчеркивал состоятельность семьи. Здесь всегда можно было остаться на ночлег. Тем более, что трамваи ходили теперь не регулярно. Извозчика тоже не всегда возьмешь.
Андрей поднялся на второй этаж. Новожженовы занимали три просторные комнаты, кроме того, у них была большая кухня. Правда, все отапливалось дровами, но это было нормальным для Петербурга.
Верочка, прислуга в накрахмаленном розовом фартуке, еще сохранившийся осколок прошлого благополучия в семье, сервировала стол. В голове у Андрея гудело. Крутились обрывки разговоров и споров. Сказывалась обстановка неуверенности в завтрашнем дне. Вспоминалось посещение Таврического дворца, куда он был приглашен как один из руководителей предприятия, связанного с оборонкой. Как-то так получается, что заседания у них начинаются во второй половине дня. А иногда, наоборот, с утра. Режим дня путается. Надоело смотреть на эти не выспавшиеся лица. Усталость накапливается.
После приветствий разговор в очередной раз зашел о положении на фронте. Сын хозяина, Новожженов Алексей, который тоже был на заседании в Таврическом дворце, говорил с обидой в голосе.
– Ты смотрел военную хронику, что показывали в Таврическом? – обратился он к Андрею. – Вот на что я обратил внимание. Наши войска приближались к линии фронта, бежали в атаку, а что у них было на головах? Верно, фуражки. Головы не защищены от шрапнели. На другой стороне окопов немцы. Они в касках. Металлических, глубоких. Получается, что их начальство печется о головах подчиненных. А ведь огромное количество смертельных ранений именно в голову. Голова, как ни старайся, находится выше всего над землей.
– Да, я заметил. Наши ребята, часто совсем еще дети, вынуждены подставлять свои головы под пули. О чем думают доблестные генералы! Почему не заказывают каски на наших заводах? Их изготовить совсем не дорого. Это же штамповка. Французы уже два года назад стали изготовлять шлемы из металла. Вслед за ними – англичане и немцы. А мы снова в хвосте. Что скажешь, производственник? – Алексей посмотрел в сторону внимательно слушавшего Андрея.
– Я читал, наше высшее руководство притормозило обеспечение шлемами военнослужащих. Мол, не пристало русским орлам бояться вражеской шрапнели! Кроме того, когда нам работать, о касках думать, если то митинг, то демонстрация, то забастовка! Эх, посмотрели бы вы, во что цеха превратились! – грустно ответил Андрей, вспоминая, что происходило сегодня на заводе.
– Жертв много на этой войне. Миллионы. И как безопасно приблизиться к вражеским окопам, если все пространство простреливается пулеметами. Трудно добраться даже до колючей проволоки. – Алексей дирижировал себе руками. – Представьте себя в наступлении.
– Понимаю, о чем говоришь, – подхватил Андрей. – Здесь должно быть место для «железного коня». Я говорю о танках. В них наше будущее. Танк может прорваться к вражеским окопам. И колючку преодолеть. А главное, жизнь солдата сохранить. Вот чем бы надо заниматься нам.
– И только на гусеничной основе, – продолжал Алексей. – Колесные в условиях нашего климата и нашего бездорожья – пустая трата сил. Вот наши союзники, англичане и французы, времени даром не теряют. Мастерят гигантские машины.
– Да, – поддержал Андрей, – английский танк «Большой Вилли» наделал страху. Видели его в кинохронике. Чудовище, а не машина! Бежали от него даже бывалые прусские вояки. Далеко бежали. Но потом остановились. Оказалось, страшна машина, но человек страшнее.
– Может, возьмемся за ум и создадим своего «Большого Росса»? У нас металла и угля намного больше, чем у французов и англичан. И таланты есть.
– Но дури больше всего. Вот когда от нее избавимся, все получится.
Друзья продолжили рассуждения, разговор затянулся до полуночи. Впрочем, они и сами не вполне верили в достижимость того, о чем говорили.

Глава третья. В очереди
Пасмурное летнее утро. Вдоль тротуара перед входом в булочную выстроились в ряд множество женщин. Некоторые с детьми, иногда очень малого возраста. Они уныло заглядывают в лица матерей и бабушек, как бы спрашивая, ну когда уже? Попадаются и мужчины, в основном пожилые. Бледные от недосыпа лица. Разговор довольно нервный. Каждый поглядывает на входную дверь. Все знают, тем, кто стоит первым в очереди, что-то перепадет. Зевота одолевает.
– Кажется, мне что-нибудь достанется. Особенно трудно с четырех до пяти утра. Холодно ночью. Глаза прикрою, бегут какие-то образы. Оказывается, спала. Да что это за сон! Мы же не отдыхаем. Все урывками. Кто дремлет, кто сидя покачивается. Некоторые уходят домой поспать пару часов, пока такие как я сторожили очередь. Когда же они ее откроют! – глядя на дверь, говорила молодая женщина. – Мой вчера ушел на работу голодный. Пустого чайку попил, и все. Будет сегодня товар, или нет?
– Тебе хорошо, у тебя муж на физической работе. Положено усиленное питание. А мы, вот, преподаватели. У нас считается работа интеллигентная, значит нам и норма уменьшенная. А есть хочется, как и всем, – вмешалась ее соседка.
– Говорят, вчера давали по два фунта в руки.
– Давали, да не всем. Кто в хвосте оказался, ничего не досталось. У меня талоны на дополнительное питание пропадают.
Все поглядывали на часы. Когда стрелки часов на руке одной из покупательниц приблизились к заветной шестерке, люди зашевелились. Отовсюду в сторону двери стала проталкиваться закоченевшая толпа.
– Я за вами занимала, – громко напоминала одна.
– Как же помню. Проходите. Но что это вас так много! Занимала одна, а пришел целый табор – возмутилась держательница очереди.
– Чем больше рук, тем больше получишь. Это все мои. Вот дочь, а вот племянник.
Неожиданно маленький хвост, как еще по старинке называли очередь, зашевелился, задвигался, перерос в бурную реку. Передние оказались далеко от входа. С трудом открылась дверь булочной. В нее устремились десятки людей. От этого уличная часть очереди почему-то не стала меньше. Народ все подходил и подходил. Скоро лавка наполнилась до краев. Суровый продавец в белом халате, опасливо поглядывая на толпу, гасил талоны и отвешивал муку, часто отрываясь, чтобы потребовать тишины.
– Мука только ржаная, – говорил он. – Белой не будет.
– Ее уже давно нет, – переговаривались в очереди. – Когда это закончится! Пишут, что в Сибири телеги смазывают сливочным маслом, его некуда девать. А до нас ничего не доходит.
– Война виновата. Заканчивать ее надо. Слыхал, что немцы мир предлагали, а наши даже ухом не повели. До победного конца! Вот он конец, совсем приблизился. Только не победный, говорил мужской мудрый голос.
– При царе, при Николашке ели пряники-барашки… – ответил заводной женский.
– А как стал новый режим, все голодные лежим, – с невеселой улыбкой закончили хором недавно появившуюся частушку.
– Теперь все хотят войну поскорее остановить. Только закончить чем? Отдать немцам все, что они завоевали: Украину, Прибалтику, Польшу и все, что еще попросят? Они свои силы с нашего фронта перебросят на Запад. Разгромят французов и англичан, а потом снова на нас накинутся. Или как? – задавала вопросы без ответов учительница.

Глава четвертая. Что сказать юношам?
Преподавать военные науки, кажется, не так и сложно. Это не в поле, в палатке. Но вырастить хороших офицеров, не то, что сложно, это сверхзадача. – Размышлял Василий Кириллович, преподаватель общественных дисциплин Кадетского корпуса. – Условия воспитания резко изменились в последние годы. Вроде бы, нет ничего проще. Идет война. Стране нужны хорошие специалисты, знатоки военного дела. Нужны закаленные физически и не сдающиеся в ответственных ситуациях командиры. Однако в последние дни власть становится все более партийной.
Социалисты гнут свою линию. Для них главное – не победа в войне. Они принялись за утверждение новой официальной идеологии, определявшей систему идеалов и ценностей, к которым следовало стремиться всем, в том числе и реформируемым кадетским корпусам. С этого времени основное содержание деятельности военно-учебных заведений должен был определять лозунг «Свобода, Равенство и Братство».
Вспомнилось недавнее посещение Одесского кадетского корпуса. В этот город по делам службы он был направлен. Перед выстроенными на плацу учащимися выступил, как обычно, с пламенной речью Александр Керенский, объезжавший фронт.
– Кадеты, вы живете в счастливое время. Вы готовитесь стать гражданами свободной России. В новой свободной России должны быть забыты личные интересы. На первом месте – долг. И в настоящее время долг этот повелительно требует отдать Родине все. Вы должны сделать это не ради карьеры, а ради стремления к идее; эта идея – свобода, равенство и братство.
Хороший лозунг. Разве можно сказать что-то против. Но это очень общие слова, – размышлял преподаватель. – Потому эта речь не сильно тронула студентов. Много дежурного, штампованного. Да и кто такой этот Керенский? Все знали, что к армии он не имел никакого отношения. Присяжный поверенный.
Им хотелось другого. Все помнили «Инструкцию для кадет кадетского корпуса», с которой они знакомились при поступлении в это учебное заведение. Написана она была так, что трогала души студентов. В ней были слова: «Кадет воспитывается для того, чтобы из него вышел прямой, твердый и честный слуга, преданный своему Государю и Отечеству». Конечно, теперь государя нет. Его заменило туманное Временное правительство. Текст измененной Инструкции доведен до сведения воспитанников, но что-то выхолощено из нее.
А не спросить ли совета у жены Веры. В трудную минуту обратиться к ней бывает очень полезно. Бог дал ей светлую голову.
– Вера, – позвал он ее. – Мне нужно сказать несколько слов воспитанникам. Завтра на линейке. А слов хороших не нахожу. Может, ты подскажешь?
Вера отложила тарелки на кухне и подошла к труженику пера.
– Вася, я всегда говорю, скажи то, что сказал бы своему сыну, будь он рядом. Напомни им о высоком призвании военного в трудный для страны час.
– Спасибо. Я думал в том же плане. Есть слова прекрасные из сочинения одного из наших воспитанников. Вот послушай: «В каждый миг, и офицер, и солдат должны быть готовы отдать жизнь за других, за Родину. Постоянная, чуждая всяких колебаний готовность к самопожертвованию придает военному сословию возвышенный, героический характер. И этот героизм налагает неизгладимый отпечаток на всю наружность военного».
– Хорошие слова. Ничего лишнего. Все нужное. Вот их и зачитай, – сказала Вера, возвращаясь к своим обычным занятиям на кухне. – Бегут воспитанники? Знаю, бегут. Но не от трудностей учебы. На фронт.
Василий Кириллович согласно кивнул головой. Вера знает, что уже трое воспитанников его Кадетского корпуса бежали на фронт. Так бывало во все трудные для страны моменты. Да и их сын, которым он так гордится, тоже сейчас на фронте.
Подходящие слова найдены. Можно отдохнуть. В душе боролись два противоположных чувства: презрение к оставляющим фронт, бегущим при виде врага дезертирам, и гордость за тех, кто тайком уходил из семей и училищ на фронт.

Глава пятая. Говорильня
Теперь в Таврическом дворце не так многолюдно, как в первые дни революции, но все равно зал наполнен до отказа. Алексей протиснулся мимо стоящих в проходе депутатов, чтобы пробраться к сцене. Заседание еще не открылось. Он поздоровался со знакомыми депутатами – переговаривавшимися между собою.
– Привет, Алекс! Ты здесь редкий депутат, кто в гражданской одежде!
– Я всегда в гражданской. Ты о чем?
– Посмотри в зал. Сплошь наряды защитного цвета. Ни о чем не говорит?
– Да я уже привык. Петроградский гарнизон. Что же в этом?
– Мы здесь как раз об этом говорили. Где же демократия? Ощущение, что город состоит из военнослужащих. Но ведь это не так. Не скажешь, как выборы в Советы проходят? Как выдаются мандаты?
– Известно, как. По делегату от каждой роты, а у рабочих по одному – от каждой тысячи.
– Вот и получилось. В роте от сорока пяти до трехсот шестидесяти человек. Можно округлить до сотни. Значит, военных делегатов будет в десять раз больше гражданских. Полная диспропорция. Где же демократия? Или рабочий в десять раз хуже новобранца? Кроме того, большинство военнослужащих гарнизона совсем не из Питера.
Вопрос озадачил Максима.
– Я как-то об этом не подумал.
– Не только ты. Но это только во-первых. Есть и второе. Кто эти солдаты? Они что, прославились на фронте? Или они хорошо знают проблемы столицы? Скорее, наоборот. В основном, они из провинции. Из-за острого недостатка кадров с ними почти не занимаются военным делом. Если их встретит взвод солдат с фронта, они побросают оружие и побегут в подворотни. Это же сырой материал!
– Знаю. Их и на фронт не отошлешь. Им домой хочется. Да и большевики в их среде хорошо приживаются.
– С этим что-то делать надо. До добра такая политика нас не доведет.
Алексей понял, что этот вопрос нужно додумать, доделать. Но зал зашевелился, началось движение в Президиуме. Максим прошел на свое место. Началось пленарное заседание. Депутатов – море. Всего 2800 человек. Правда, не всегда все на местах. Огромная текучесть. Всех нужно накормить, всем дать возможность где-то разместиться, на что-то жить. Довольные лица показывают, что здесь им лучше, чем на фронте, в казарме, или у станка.
Мысли не давали Алексею спокойной жизни. Его волновало такое положение. Ну, о чем идет бесконечный разговор в этом зале? Одни выступающие говорят о доверии Временному правительству, другие – о недоверии. Одни без конца повторяют «Власть советам!», другие твердят, что брать всю власть Советам преждевременно. В таком огромном по численности совещании все равно никогда и не до чего не договоришься.
И все ли слушают ораторов? Алексей обвел глазами зал. Большая часть слушателей была увлечена разговорами друг с другом. Многие оглядывались по сторонам, кого-то искали в зале, читали принесенные тексты, а то и газеты. Лишь изредка они бывали привлечены каким-то ярким выступлением. А что объединяет практически всех? И он понял: безответственность. Они никак не отвечают за принимаемые резолюции и постановления.
И все-таки, вопрос о формировании Советов следует поднять. Иначе он так и останется «большой говорильней», как его часто за глаза называют.

Глава шестая. Познакомились
Объявили длительный перерыв. Коридоры наполнились шумной толпой. Полы были не мытыми, одежда многих выглядела вконец запущенной. Курили папиросы, плевали на пол. Некогда изящные помещения выглядели теперь замаранными. Солдаты и младшие офицеры, потеряли свою былую подтянутость и дисциплинированность. Пуговицы расстегнуты, одежда мятая, давно не стиранная.
В буфете наливали чай, давали бутерброды. Алексей отстоял свою очередь, получил стакан чаю и стал искать место присесть. Только за одним столом оказался свободный стул. Там сидели скромного вида девушки в форменных одеждах, видимо, работавшие в Таврическом.
– Прошу прощения, дамы, – смущенно сказал он, присаживаясь на свободный стул, – я вам не помешаю?
– Вовсе нет, – ответила одна из работниц, – в этом муравейнике большая удача место отыскать.
– Удивляюсь, – вновь заговорил он, – во всем зале хорошо хоть одну даму увидишь, а тут сразу четверо.
– Не знаете, где искать. Вы пониже трибуны посмотрите. Еще больше женщин увидите. Кто ваши речи записывает, кто исправляет ошибки и на машинке перепечатывает? – спросила старшая из женщин со строгим лицом в очках. – Догадались? Без нас вы уйдете в темноту забытости. А с нами будете жить вечность.
– Если мыши вашу писанину не изгрызут, – задумчиво сказал Алексей.
Среди четверых одна была необыкновенно мила. Алексей заметил, что ее глаза остановились на нем, что-то шевельнулось в ее красивых зрачках. Может быть, она обратила на него внимание. Преодолевая смущение, он обратился к ней лично:
– Барышня, мы с вами случайно не знакомы? Вас зовут Дашей? – сказал он наугад, но никто этого не заметил.
Девушка засмеялась.
– Какая же я Даша! Даша – это вот. Она указала на другую улыбающуюся женщину. А меня Еленой зовут.
– Я, наверное, перепутал. Елена… Кстати, меня зовут Алексеем.
– Приятно познакомиться. Вы депутат? – спросила она, произнося это слово с пафосом.
– Да, вот, делегировали, – заскромничал он, – хотя я ничем не выдающийся
Девушки допили чай, засобирались. Их ждала работа.
– Лена, не спеши, мы тебя подождем, – говорили они, намеками показывая на Алексея, явно хотевшего продолжить разговор с молодой стенографисткой.
– Жаль, Лена, что вы спешите. Мне очень хочется с вами поговорить. Можно вас проводить после окончания работы?
– Неожиданно, – сказала она. – Впрочем, я не возражаю. Подходите туда, – она показала на нишу коридора. – Я здесь обычно прохожу, когда иду домой. – Лена поспешила вслед ушедшим сотрудницам. – Возможно, вам придется некоторое время подождать.
– Ничего, не спешите, я подожду, – радостно сказал он. Он ощутил внутреннее тепло, исходившее от слов стенографистки.
Алексей в этот день был очень рассеян. Чем-то запала в душу эта девушка. Хотелось встретиться. А до конца заседания еще надо было дождаться.

Глава седьмая. Митинг
Красные флаги трепал балтийский ветер. Много небольших флажков колыхалось в руках собравшихся. Сделанные из некачественной материи, они часто выглядели обтрепанными и мятыми в результате трех месяцев эксплуатации. Сами питерцы иногда называли их «красными тряпками». В разговорах между собой выражали желание заменить их приличными государственными флагами. Но пока обходились тем, что было.
Большинство митингующих составляли рабочие завода. Это было видно по скромной одежде людей. Были кое-кто и из конторских работников. В сторонке стояли три милиционера из недавно созданных Временным правительством новых органов. Они были приглашены по просьбе администрации. Их расслабленные позы говорили о нежелании мешать происходящему.
Андрей Петрович вместе с двумя управляющими устроился на некотором удалении от сцены, чтобы не привлекать внимания. Ему хотелось услышать, о чем говорят и что слушают работники его предприятия. Ораторы, как один, были знакомы Андрею.
Ведущий собрания Пятков, контролер. Его давно уже не видели в заводском отделе. Он теперь ответственный общественный работник. Надо бы прижать его, но Советы таких поощряют. Пятков вышел к краю импровизированной трибуны и сказал:
– Прозвучало несколько выступлений. Все товарищи говорили о недовольстве заработной платой.
– И продолжительностью рабочего дня, – добавили с места.
– И отношением начальства к работникам.
– Требованиями к нормам выработки!
Пятков выслушал все реплики и сказал:
– Мы не выслушали представителей администрации. У нас присутствует управляющий предприятия господин Расков Андрей Петрович. Что скажете по поводу высказанного недовольства? – обратился он к директору.
Андрей Петрович задумчиво поднялся на трибуну. С видом мученика посмотрел по сторонам. Что сказать? Правду?
– Что я могу возразить? Разве вы не знаете, что уже три года продолжается война. Это самая тяжелая и кровопролитная война в нашей истории.
– Развязали войну такие же, как вы, капиталисты! А теперь на войну все списываете! – послышался голос снизу.
– Не мы начали эту войну, нам ее объявила Германия, – парировал управляющий. – Борьба с центральными державами потребовала огромных сил и средств. Ваши дети и братья поливают кровью русскую землю. Мы уже дважды повышали заработную плату. Сейчас доходы едва покрывают затраты на производство товара. Рабочий день мы также сократили. Еще одно повышение, и нам придется закрывать завод.
– Война идет, люди гибнут, а вы барыши считаете. И все песни поете жалостливые! Как мы должны выживать, если цены растут ежедневно! Нам детей кормить нужно! – послышались голоса.
– Да что его слушать! Глуши моторы! Бастуем! Найдут деньги! – закричали в толпе. Самые нетерпеливые побежали к цехам, чтобы останавливать работу.
Пять человек заколебались, они не спешили расходиться. Один из рабочих по фамилии Воробьев сказал нерешительно, обращаясь к оставшимся:
– На фронте нет рабочих смен. Воины работают круглосуточно. И платят солдатам копейки. Каково им в окопах сейчас без наших снарядов. А мы все шкурничаем!
– Газету не читал? – обратился к Воробьеву партийный организатор. – Это война не наша. Она империалистическая. Пусть буржуи-империалисты воюют. Не отрывайся от массы!
Он повел Воробьева в сторону цеха. За ними потянулись остальные. Управляющие еще некоторое время оставались на месте. Загудел продолжительный гудок. Началась очередная забастовка.

Глава восьмая. Почти свидание
Алексей ходил по коридору, когда приблизилась Лена.
– Я вас дожидался, – сказал он. – Можно вас проводить?
Лена замедлила шаг. Она была стройна и элегантна. Теплое чувство вновь колыхнулось в груди Алексея. Скромная одежда не могли скрыть обаяния молодости.
– Я согласна. Но дел у меня много. Дома мама больная. Продукты нужно купить, а это большая проблема.
– Дел у всех сейчас много. Справимся.
Они шли по улице. Говорили обо всем, о чем молодые люди говорить могут целыми вечерами. Он узнал, что Лена обучалась на курсах стенографисток, что ее отец давно умер от туберкулеза, что мать продолжает работать медсестрой, но делать ей это все труднее, потому что она сама много болеет. Особенно трудно было зимой этого года. Дров практически не было. Вся семья, в том числе и Лена, разбирали на улицах все, что считалось ничейным, и что могло гореть. Но стены промерзли так, что по углам не таяли сосульки. Сейчас удалось запасти в сарае немного дров, но нужно будет еще где-то достать. Раньше привозили по железной дороге. А сейчас с этим проблемы. Все для фронта.
По дороге Лена и Алексей потолкались у лавки, постояли в очереди. Лена, быстро доверившись новому другу, рассказывала ему питерские истории.
– 23 февраля установилась прекрасная погода. Солнышко. Днем было, говорили, 8 градусов тепла. Да еще отмечали День женщин-работниц. Все высыпали на улицу из промороженных жилищ. Я со своими подругами тоже пошла на демонстрацию. Как-то так получилось, что к нам стали присоединяться все новые и новые отряды.
– И получилось, что вы захватили столицу. Вы же революцию совершили! С вас спрос повышенный, – иронизировал Алексей.
– Во всех бедах России обвиняли тогда царя и его свиту. Надеялись, что после его свержения начнется новая жизнь, – говорила она.
– Надеялись. И сейчас по-прежнему дожидаемся. Но что-то надежда начала слабеть, не так ли? – отвечал он.
– Теперь часто говорят, что революцию не доделали. Еще одно усилие – и заживем счастливо.
Алексей посмотрел на Лену иронично, но ничего не сказал. Он тоже поделился рассказом о себе.
– Мне, наверное, повезло больше, чем тебе по рождению. Оба родителя живы. Правда, отец, который заметно старше матери, сейчас на пенсии, а когда-то был известным судьей. Мы с семьей живем в центре Петрограда. До последнего времени я работал на военном предприятии мастером. Хотя ни в каких партиях не состоял, за какие-то заслуги меня выдвинули в депутаты Петросовета. Думаю, случайно туда попал. Там все меньшевики да эсеры дела вершат. В последнее время большевиков становится все больше.
– Мы о положении в Петросовете много знаем, работа у нас такая, – сказала его подруга.
До того дома, где жила Лена, оказалось километра два. Все время приходилось проталкиваться через толпы людей, стоящих в очередях. У одной торговой точки произошло нечто странное. Группа людей, стоящих в очереди, забеспокоилась. Несколько человек вырвались из магазина и побежали по тротуару. Вслед за ними весь хвост устремился вслед за бегущими. Неслись, догоняя и опережая друг друга.
– Хлеб в лавке закончился, – уверенно сказал Алексей. – Побежали занимать очередь в другом месте. Только ждут ли их там?
Этот вид спорта стал привычным в военное время. В мирные дни очередей не знали. Поначалу называли их «хвостами».
Когда пространство возле лавки опустело, все увидели немолодого человека у стены. Он уплетал только что полученный хлеб так аппетитно, что у зрителей сжимались желудки. Было понятно: много дней не ел. Лена и Алексей отвели глаза.
– Сколько теперь таких голодных! – сказала Лена. – И чем им помочь, не знаю.
Алексей поддержал свою спутницу грустным вздохом. Они свернули в проулок, так было короче. Через несколько шагов стали доноситься звуки, вызвавшие у них тревогу. В глубине проходного двора происходила какая-то возня, сопровождавшаяся стуком и лязгом.
– Я догадываюсь, что это за шум, – сказал Алексей. – Взламывают квартиру.
Через несколько шагов из подворотни показались несколько бегущих парней. Они тащили плохо упакованные мешки. Вдогонку им слышался крик женщины, похожий на плач:
– Бандиты! Грабители! Как мне жить дальше, все унесли!
Толпа грабителей уже скрылась в другой подворотне. Алексей бросился вслед, но их не было видно.
– Куда ты! – вскричала Елена. Но он и сам остановился в нерешительности. – Нужно сообщить в полицию! – Впрочем, что я говорю, – поправилась она. – В милицию. Только есть ли она?
Причитающую женщину окружили и увели обратно ее соседи. Кто-то побежал в бывший полицейский участок сообщить о случившемся, поискать помощи. Участие Алексея не требовалось.
– Не думаю, что они найдут хоть одного милиционера. Полицию разогнали еще в марте месяце. А «Народная милиция» все формируется. Да и кого в нее берут на работу! Это же не профессионалы, а так… – он беспомощно махнул рукой.
– Мы с мамой каждую ночь переживаем, часто не спим. То выстрелы, то грохот ломаемых дверей. Им нетрудно сломать замок в нашей двери. Грабят повсюду.
– Кстати, не вы ли выпускали уголовников на свободу, когда ходили на революционные демонстрации? – язвительно поддел свою спутницу Алексей. – Теперь терпите.
– Мы, и я в том числе, не хотели освобождать криминал. Только политических. А как уж получилось, что отпустили всех, сама не пойму.
В подтверждение их разговора послышались отдельные выстрелы где-то далеко от них. А потом на еще большем расстоянии громыхнул взрыв.
Алексей прислушался к отдаленным крикам встревоженных людей.
– Снова что-то взорвалось. Эти взрывы чуть не каждый день. И все на военных заводах и складах.
– Говорят, что без немцев не обходится. Диверсанты. Или наши их помощники. Порядка нигде нет в стране.
За разговорами добрались до двухэтажного дома, в котором жила Лена с матерью.

Глава девятая. Фабзавком
После неожиданного перерыва заводской сходки, называемой теперь митингом, Андрей нерешительно спустился с импровизированной трибуны. Люди отходили и подходили. Главный бухгалтер, Петрович, сочувственно сказал:
– Эти рабочие, как ртуть, то собираются, то разбегаются. Они и себе, наверное, не могут объяснить, чего хотят.
– Зато мы понимаем, что за их бездельничество кому-то расплачиваться придется. Где прибыль, с которой им платить зарплату?
– Могу только сказать, что прибыли мало, а убытков много. Производительность труда по сравнению с довоенным уровнем упала на сорок пять процентов. Если выплатим по среднему заработку за время забастовки, как они того требуют, то не расплатимся за металл и уголь. А в кредит нам никто не даст.
К проходной подъехал автомобиль. Подошел одетый в черный костюм человек с портфелем.
– Забастовка, говорите, Андрей Петрович? Нам в Исполнительный комитет уже сообщили. Бастовать нельзя. Война-с. Зовут меня Лисянский Евгений Борисович. Собирайте профком.
– Его и собирать не надо. Вот они, – ответил Андрей, показывая на шатающихся недалеко людей.
Подошли несколько человек. Профсоюзные лидеры, заводилы стачек. Решили собраться в зале заводоуправления. Набралось много людей. В президиуме, помимо руководителей, сидели шесть человек: по три от бастующих и три от Совета, приехавшие вместе с Лисянским. Шла бурная дискуссия. На нападки забастовщиков отвечали руководители предприятия.
– Сразу скажу, что Петросовет в данный момент не заинтересован в забастовках, потому что они способствуют снижению обороноспособности страны. В то же время, справедливые требования бастующих должны быть удовлетворены.
– Работать на условиях нынешней оплаты труда мы отказываемся, – говорил представитель рабочих.
– Так увольняйтесь! Мы не можем вам платить больше того, что установили после трехкратного повышения ставок, – отвечал управляющий. – Вы в законах экономики что-нибудь понимаете? Нам придется предприятие остановить.
– Так вы нас увольняете? Локаут? – с вызовом спросил председатель стачкома. Он был одним из тех, кто сидел в Президиуме.
– Я этого не сказал, – парировал Андрей.
Другой член Президиума, Уличанский Борис, с перекошенным от злобы лицом, обратился к залу:
– О чем буржуи говорят! У них средств нет! А дети в заграничные платья одеты. И обедают, наши буржуи, в ресторане, небось. На нами заработанные деньги.
– В ресторанах во время войны кушают не такие, как мы, – буркнул Андрей, но его не слушали.
– Все у них есть, – кричали из зала. – Прибедняются!
– А что скажет Примирительная камера, или как ее там? – послышался громкий голос из зала. Об этих органах новой власти было известно на заводе.
Евгений Борисович встал из-за стола.
– Да, именно так, Примирительная камера. Ввиду сложности положения, примирительная камера решила передать завод под совместное управление фабзавкома и заводоуправления. Сколько можно бастовать! Вы, господин Управляющий, должны представить завкому все документы по предприятию. Бухгалтерские книги, договоры, ведомости. Познакомить с поставщиками и так далее.
– Получается, я себе уже не хозяин.
– Если и дальше не будет порядка в управлении предприятием, будем лишать права собственности. Такое уже не редко встречается у нас. Революционная власть не будет церемониться!
Евгений Борисович обратился к залу:
– Надеюсь, все удовлетворены. – Зал ответил неопределенным гудением. – Тогда хватит митинговать, приступайте к работе.
– А как же наши требования?
– Фабзавком разберется с делами и в ближайшие дни доложит вам. Согласны?
Вновь неопределенность прозвучала в ответ.

Глава десятая. Социализм в моде
Андрей появился у Новожженовых в обычный час – около семи вечера. Хозяин дома Виктор Андреевич, пожилой человек, бывший судья, крепкий на вид, был всегда рад хорошим знакомым, как и его жена, Надежда, и их служанка Вера. Трудные времена накладывали отпечаток на гостеприимство. Не стало прежних застолий. В лучшем случае перебивались чаем с сухарями да деревенскими запасами грибов и варенья. Но радушие дома привлекало старых посетителей. Гостям здесь были всегда рады. Андрей после событий на вверенном ему заводе едва видел, куда шел. Ноги, как обычно, привели его в дом его приятеля Алексея.
В просторной комнате расположилось уже несколько человек. Он поздоровался с хозяевами, а затем обошел присутствующих и каждому протянул руку.
– Не видно жизнерадостности на твоем лице, – посочувствовал ему после приветствия гость семьи Уфимцев Сергей. – Что-то случилось?
– Произошло самое наихудшее, – с тоской проговорил Андрей.
– Неужели завод взорвался? – пошутил Николай Измайлов. – Худшего не бывает.
– Ничего вы не знаете, – вмешался Новиков Евгений. – Я уже в курсе. Завод цел. Но поменял хозяина. Так, Андрей?
Все с сочувствием посмотрели на бывшего управляющего.
– Неужели это так? – спросила Антонина Новожженова. – Вы же ночей не спали с этим заводом. Все таланты и деньги в него вложили. Кто же теперь хозяйничает там?
– Считайте, что никто. Не всем знакомо такое название: фабзавком. Вот он в лице его председателя и есть хозяин
– А вы кто? Такого не может быть, чтобы запросто, без решения суда лишать собственности, – решила Антонина.
– Сейчас другие времена и другие обстоятельства, – сказал Новиков. – Теперь в моде социализм. А что это такое? Социализм – значит общественная собственность. Общественное считается выше единоличного.
– Хотелось бы узнать, чем общественное выше! – поднял голос Николай. – Как я понимаю, общество состоит из индивидуумов. Это как моя рубашка из нитей. Конечно, нити еще не рубашка. Но и рубашка – это не только нити. Чем же одно выше другого? – Ничем!
– Я теперь наемный работник на бывшем моем предприятии. Правда, окончательное решение еще не принято, но думаю, до этого вердикта не много осталось. Все к тому идет. Не понравлюсь – рассчитают.
Сергей сидел в задумчивости во время разговора. Он поднял голову и сказал:
– Человека лишили собственности. Как бы мы реагировали, если бы нас лишили своего дома? Без всякой компенсации. Без суда и следствия. Мы бы сказали – это грабеж. И боролись бы за свою собственность. Что вы скажете, как бывший судья, Виктор Андреевич?
– Вполне с вами согласен. Это преступление. Но времена другие и законы другие. Куда обращаться за поддержкой и помощью? Старого суда нет, новый еще не создан. Теперь собственник предприятия называется капиталист, значит враг народа, кровопивец.
– По Марксу капитализм – прошлая эпоха человечества. На смену ему придет коммунизм, а социализм – его первый этап, – снова вставил Новиков.
– Я бы вот так не спешил заглядывать в будущее, когда мы не вполне можем разобраться в прошлом и настоящем. А если никакого коммунизма не наступит? А мы уже наделаем неисправимых ошибок. По Марксу мой сын капиталист. Но чем рабочий лучше капиталиста?
Новиков заерзал на своем месте:
– Я ничего не имею против Андрея. По сравнению с ним те рабочие, которых я знаю, менее образованы, менее культурны, начитаны и многое другое. Но интересы общественных классов различаются. У них разные общественные интересы.
– Получается, что интерес предпринимателя получить прибыль и интерес рабочего продать свою рабочую силу, чтобы получить прибыль, чем-то различаются? – Уфимцев продолжил возбужденно. – Я разницы не вижу. А вот забастовка на военном заводе в дни, когда враг наступает и захватывает одну территорию за другой, говорит о многом. Сказать, что в этот момент рабочие правы, язык не поворачивается.
– Шкурники – эти забастовщики, – сделал вывод Николай. – Только слышал я, что к стачке обстоятельства вынуждают. Вечером выйдешь в город, а в магазинах шаром покати. Что было, все расхватали. Голодным не будешь. Вот и едут рабочие по деревням. К вечеру с продуктами возвращаются. Эту истину мне один профсоюзный босс открыл. Стало понятно, почему так много краткосрочных забастовок.
Эта новость не сильно успокоила Андрея.
– Если бы только короткими были забастовки! – со вздохом сказал он.
– Жаль, что все так складывается, – сочувственно сказал Николай, обращаясь к Андрею. – Помочь тебе мы сейчас не можем. Да и не все потеряно. А таких, как ты, все больше и больше. Некоторые продают, что могут, и выезжают за границу. Чаще всего через Финляндию.
– Я к таким не отношусь, – сказал Андрей. Пока потерплю. Но смотреть, как разрушают то, что создавалось годами, невыносимо. – Он огляделся по сторонам: – А где Алеша? Что-то я его не вижу.
– Скорее всего, до самой ночи его не увидим. У него девушка появилась. Подожди, все расскажет.
Это была хорошая новость. Андрей давно хотел, чтобы его друг нашел себе вторую половину. Грустно только, что сейчас его рядом нет.

Глава одиннадцатая. Знакомство с семьей
У подъезда своего давно не ремонтированного трехэтажного дома Елена остановилась. Ей очень не хотелось расставаться со своим новым знакомым. Он был ей весьма по душе.
– Алеша, если не возражаешь, я познакомлю тебя со своей мамой. Мы живем не богато, но опрятно, как говорят.
– Стоит ли обращать внимание на бытовые мелочи! Скоро все так жить будем, а то и хуже. Буду рад заглянуть в гости. Подожди только чуть-чуть. Надо же что-то захватить.
Он быстро отошел в сторону, где раньше был магазин соков, и через несколько минут возвратился с покупкой.
– Вот, – показал он, бутылку спиртного купил тайком. Сухой закон, но все знают, где достать. Чем мы хуже!
Прийти в гости со своей бутылкой – это теперь лучший подарок. Они поднялись на третий этаж. Дверь открыла приятная на вид женщина. Лицо ее засияло улыбкой.
– Я переживала. На улицах опасно. Да ты не одна! – она многозначительно посмотрела на ухажера. – Скорее знакомь со своим провожатым.
– Это Алексей, депутат Горсовета и мой хороший знакомый.
– Значит, работаете в одном месте. Очень рада. Меня Настей можете называть. Анастасия Михайловна. Проходите в комнату, не стесняйтесь. У нас скромно, но жить можно.
– Как твое здоровье, мама, – заботливо спросила Лена, подойдя к ней.
– Приняла таблетки, все-таки в медучреждении работаю, и теперь чувствую себя здоровой. Да что со мной будет! – похвасталась она.
Алексей прошел мимо кухни с печью, от которой шло тепло. Многие готовили на плите и летом. Помыли руки холодной водой из-под крана. Затем прошли в довольно большую комнату, оклеенную обоями. Посередине стоял полукруглый стол. За ним сидели двое мужчин.
– Знакомьтесь, – представила Анастасия. – Это Алексей, друг нашей Леночки. О себе он сам расскажет. А я пойду что-нибудь приготовлю.
– Юра, – скромно представился довольно молодой человек за столом. – Все мы родня. Я двоюродный брат Лены
– А меня Игорем зовут, – представился другой мужчина среднего возраста. – Муж сестры Анастасии. – Частенько здесь бываем в гостях. Очень гостеприимная наша хозяйка.
Пришла Настя. На стол поставили кастрюлю. Запахло вареной картошкой. Под веселый одобрительный гул Алексей поставил на стол купленную из-под полы бутылку.
– Сказать по правде, не знаю, можно ли верить тому, что на этикетках пишут. А написано, что сорок градусов. Попробуем. Продавец клялся, что не подведет. Революционный напиток.
– Дело привычное. Самопал. Так называют у нас это изделие. Кстати, революционное правительство не отменило закон о запрете алкогольной продукции, принятый в четырнадцатом году Николаем Вторым. Так он и действует до сих пор, – сказал Юра.
– Я так думаю, что потому никто не защищает арестованного Николая, что именно он протолкнул этот закон. – Высказал свою мысль Игорь. – Не подпиши он этот закон, до сих пор бы руководил государством. Как пролетарию без выпивки! Такого в России не бывало.
Все посмотрели на Игоря с недоверием, но спорить не стали.
– Да, что это за способ отучения от пьянства с помощью государственного насилия! Насилие рождает сопротивление, и только, – добавил Юрий. – Вы согласны, Алексей?
– Я нашел себе единомышленников. Вообще-то я считаю спиртное злом. Но ведь это личное дело человека, – ответил Алексей. – И никакие государственные чиновники не могут за него решать, – ответил он.
– Алексей, – вмешалась Лена. – Главный государственный чиновник, как ты выразился, царь Николай, не запретил выпивать. Он запретил производить и продавать спиртное. Это не одно и то же.
– Для точности добавлю, – сказал дипломатично Алексей, – было запрещено появляться в нетрезвом виде в обществе. В любом случае, в душе я сочувствую трезвенникам. Хотелось бы соответствовать идеалу, но это очень трудно осуществить.
– Тогда за трезвость! – кто-то предложил тост.
На столе к этому времени были уже соленые огурцы и квашеная капуста. Разлили содержимое бутылки. Разнесся запах откровенного самогона. Все выпили и закусили.
– Славно! Сделано в соседнем сарае, – сделал иронический вывод Юрий. – Научился наш великий народ. А вот государство страдает. Налогов не получает. А без налогов – вечный кризис.

Глава двенадцатая. Мешочницы
Разговор за столом стал более оживленным. И скоро перекинулся на самую злободневную тему. Вопрос о продовольствии волновал практически каждого. Особенно Анастасию, чувствовавшую себя ответственной за питание своего семейства.
– Много говорят о революции, – перевела она разговор, – но как бы все не закончилось голодом. У нас в доме почти нет запасов. Разве что огурцы и капуста еще имеются. Покупать все труднее, хвосты длине и длиннее. Вчера больше двух часов простояла, чтобы кое-что купить. А сколько скандалов, крику, даже мордобоя. Кто посильней да похитрей, старается себе забрать, а другого оттолкнуть.
– В очередях всегда так, – сказал, обобщая, Юрий. – Нужно что-то придумывать. Говорят, что в южных губерниях зерна скопилось очень много, а вывозить нет возможности из-за разрухи на транспорте. А еще осложняет положение хлебная монополия, которая устанавливает твердые цены на хлеб. Заинтересованность крестьян везти товар на рынок снижается. Установлена, кстати, Временным правительством.
– Хлебная монополия была поддержана Петросоветом, – добавил Игорь. – Так ли это? – обратился он к Алексею.
– Совершенно так, – ответил Алексей, не ожидавший вопроса. – Кстати, она впервые была введена в Германии еще в январе пятнадцатого года и действует неплохо. Благодаря ей цены на хлеб становятся доступными для низших слоев. Кстати, голода у немцев нет.
– То у немцев. У них дисциплина в крови, – вздохнул Игорь.
– Ну и пусть у них дисциплина. Зато у нас мешочники! – засмеялась всеми поддержанная Анастасия. – Что я вам скажу, вы и не поверите. На этой неделе поеду и я за мукой.
– Да ну! – изумился Юрий
– С сестрами из госпиталя. Нас отпускает начальство. Уже и справки выписали, как особо нуждающимся. С печатями.
– С твоим-то здоровьем! – возмутилась ее дочь.
– Ничего, сейчас лето. Все заживет.
– Ехать куда, знаете? – спросил Игорь.
– Знаем. Один выздоровевший солдат сопровождать будет.
– Тогда за успешное путешествие! Пусть будет одной мешочницей больше! – поднял бокал Юрий. Все присоединились к нему.
– Хорошо, что справки выписали. Хотелось бы знать, что в такой бумаге написано!
– Если бы вы прочитали, то расхохотались. Пришла заведующая отделением и спросила, какую бумагу мы хотим. Сказали, что сами точно не знаем, но приходилось видеть. Тогда диктуйте, сказала она. Мы и продиктовали. Якобы у нас семьи, дети, не можем получить достаточного количества продуктов в торговой сети.
– Плаксивая, какая-то бумага, – сказал Игорь.
– Мне приходилось слышать, что женщин-мешочниц теперь называют плакальщицами. – вставил свое слово Юрий. – Потому что как только призовут их к ответу, они начинают слезами давить на милиционеров. Мол, несчастные мы, еды у нас нет, войдите в наше положение и так далее. Глядишь, и отпустят несчастную. А вот если справка есть, то другое дело.
Алексей задумался. Ему и в голову не приходило, что выживать можно и таким путем.
– Я как-то восхищаюсь вами, – казал он, обращаясь к Анастасии. – Отправляться в дальний путь женщинам, практически одним, в военное время.
– Понимаю вас, – перебила его Настя. – Конечно, мужчинам сподручнее. Но у них пока есть работа, пусть работают, зарабатывают, делают нужное для фронта. А нам проще, нас заменить могут.
Расстались добрыми друзьями.

Глава тринадцатая. Инспекционная поездка
На другой день после вполне удачного выступления Василия Кирилловича на построении студентов его вызвали к начальнику училища Константину Иосифовичу. Тот сидел в кабинете, как обычно, в военной форме генерала. На немолодом лице можно было прочитать много пережитого. Давно уже начальство кадетских училищ не знало возвышено-веселых улыбок. Реальность доставляла немало мрачных переживаний.
– Здравствуйте! Добро пожаловать, Василий Кириллович, – с неподдельной теплотой обратился к нему руководитель.
Василий немного замешкался, не зная как ответить лучше, официально, или по дружески, затем сказал просто:
– Всегда рад вас видеть, Константин Иосифович!
– Присаживайтесь, – без околичностей приступил к делу руководитель. – Думаю, вы не будете возражать, если мы вас отправим в инспекционную поездку. На фронт.
– Что вы, дело привычное, – поддержал его Василий Кириллович, понимая, что лукавит, что дело это совсем непривычное.
– Да, да. Поглядите, как устроились наши выпускники. Какие у них отношения с подчиненными и с начальством. Не притесняют ли их.
– И оформить отчет, если я вас правильно понял.
– Совершенно верно. И особо обратите внимание на ошибки, которые мы допускаем в образовательной и воспитательной работе. Потом обсудим, коллективно сделаем выводы, что и как исправлять.
– Хорошо. Куда думаете направить?
– Думаю, догадались: на Юго-Западный фронт. Судя по активности военного министра, там ожидается большое наступление. Бумаги и документы уже подготовлены.
Василий Кириллович поднялся:
– Слушаюсь, Константин Иосифович!
– Этого я от вас и ожидал. Желаю успешной поездки. И берегите себя! Время сейчас опасное. Офицеров не уважают.
Константин Иосифович поднялся с места, подошел к педагогу и горячо пожал его руку.

Глава четырнадцатая. В поезде
Место, куда командировали Василия Кирилловича, находилось далеко от столицы. Ехать пришлось поездом. Составы ходили с большими опозданиями. К этому надо было привыкать. Время военное. На перегонах во время мучительных стоянок мимо проезжали встречные поезда. Как не похожи они были на милые вагончики довоенного времени! Дезертиры, ярко выделялись своим разнузданным видом на фоне обремененных заботами пассажиров. В жаркую погоду они высовывались из открытых окон вагонов. Сновали на полустанках, пробегали вдоль поезда во время стоянки на вокзалах. В их облике можно было прочитать противоположные эмоции. С одной стороны – это вера во вседозволенность, наглая смелость. С другой – глубокий внутренний страх. Словно предполагали, что в другой обстановке, при другой власти они были бы преступниками. Всякий раз при виде этих опустившихся людей внутри преподавателя вспыхивал протест: такого не должно быть! Однако, было. И деваться от этого было некуда.
И еще можно было увидеть, как двигались по железнодорожным путям к фронту платформы, груженые военной техникой. Наступления требовали от России союзники. В случае отказа Россию могли лишить экономической и военной помощи. Наступление было необходимо и России, чтобы изгнать противника с захваченных территорий. Когда пассажирский состав пропускал вперед себя груженые пушками поезда, сердце согревалось радостью. Россия в короткий срок смогла удвоить военное производство. Но и этого было недостаточно.
Соседом по купе оказался пожилой капитан с умным, просветленным лицом. Он достал из портфеля бутылку крепкого напитка, похожего на коньяк. Василий Кириллович организовал закуску. Во взаимных разговорах они коротали дорогу. Капитан Денисенко был в курсе ситуации в армии, потому что служил при штабе Юго-Западной армии.
– Все-таки наша армия в последние два года получает много хорошего оружия, – говорил Василий Кириллович. – Трудно сопоставить с 1914 годом.
Капитан сделал небольшую паузу знающего человека и ответил:
– Но все ли орудия и все ли снаряды изготовляется? Плохо с тяжелым вооружением. И со снарядами для них. Армия обеспечена ими только на одну десятую. Этих орудий катастрофически не хватает. Вы знаете, что русской тяжелой артиллерии разрешается вести огонь только непосредственно перед началом какой-либо операции?
– Неужели? – удивился Василий Кириллович
– Революция подлила масла в огонь. Вот пример. Обуховский завод имел заказ на сорок восемь гаубиц. А поставил на фронт только двенадцать. Это то самое предприятие, которое так охотно бастует после Февральской революции и сокращает продолжительность рабочего дня.
– Знаем, знаем. Обуховцы и раньше имели высокие зарплаты и хорошие условия проживания. Мы удивлялись, почему именно они бастуют.
– Кстати, союзники тоже не всегда выполняют обещания. Собирались поставить триста пятьдесят тяжелых орудий. Прислали половину. До фронта добрались шестьдесят восемь из них. Причем сорок процентов присланного – это сто двадцати миллиметровые орудия образца семьдесят восьмого года, устаревшие. Личный состав отказывается брать их на вооружение.
– А ведь нехватка орудий и снарядов – это напрасная гибель солдат. Вот почему наша армия несет такие большие потери в этой войне.
– Слава богу, что эти орудия наше командование отказалось брать. Англичане прислали двенадцать пушек. Но все это слезы.
– С тяжелым вооружением проблемы. Думаю, не лучше и с грузовиками, легковыми машинами. А что касается морального духа войск. В Питере я нагляделся на праздношатающийся народ. Говорят, в войсках больше порядка.
– Скоро все увидите своими глазами. В прошлом ведь что связывало военнослужащих? – спросил капитан и сам же ответил на вопрос: – во-первых, моральный дух. Солдат шел в атаку на пулеметы за веру, царя и отечество. И что теперь? Верующих все меньше. Многие, особенно социалисты, вообще считают церковь врагом человечества. О царе молчим. Его больше нет. Присягу приносят какому-то аморфному Временному правительству. Можно ли доверять такому! И мы-то, офицеры, не знаем. Что говорить о полуграмотном солдате. Дошло до того, что пошатнулось представление об отечестве. Украинцы заявляют об автономии. Нас этими словами не обманешь. Мы понимаем, что они, как поляки, финны и другие нации вдруг загорелись желанием независимости. Тогда за какое отечество воевать?!
– Сам думаю, да и от других приходилось слышать, что потеря духовной твердости связана с распространением материализма. Материалистическое мышление связано с обожествлением выгоды. Такое торгашеское представление о ценностях.
– Все связано воедино. Отдавать жизнь за Родину невыгодно, ведь жизнь бесценна.
Кажется поезд, наконец, подошел к станции назначения. Поблагодарив друг друга за содержательную беседу, попутчики пошли к выходу.

Глава пятнадцатая. Всероссийский съезд
В числе работников, обслуживающих важные мероприятия, Лена была направлена на Всероссийский съезд Советов. Начальство устраивала скорость ее работы и аккуратность записей. Заседания, как правило, начинались в середине или во второй половине дня, поздно и заканчивались. Почти не оставалось времени для встреч с Алексеем, но зато ее рассказы о выступлениях и столкновениях в зале заседания были интересны, как никогда. Алексей, до сих пор не определившийся с выбором политической партии, к которой хотелось бы примкнуть, с огромным вниманием слушал рассказы Лены. Он задавал много вопросов, его интересовали позиции партий и отдельных лидеров. Это повысило интерес и самой Лены к происходящему.
Алексея не направили на съезд, хотя ему было интересно поучаствовать. Заседания проходили в здании Первого кадетского корпуса. Когда-то это был дворец Александра Меньшикова, сподвижника и друга Петра Первого. Строгое и изящное здание на берегу Невы. В этом году занятия здесь не проводились. Многочисленные делегаты уместились в просторном помещении актового зала.
Елена была очень сильно занята стенографированием и расшифровкой выступлений, но зная интересы своего нового друга, она старалась углубиться в атмосферу происходящего, а потом рассказывала Алексею.
Они сидели за столом на кухне у Лены. Перед ними стояли чашки с чаем.
– Всего по списку было тысяча девяносто делегатов. Конечно, больше всего представителей Питера. Всё мужчины, мужчины. Бороды да усы. Случаются и бритые лица. Политика, считается, это дело сильного пола, – рассказывала Лена.
– По составу все больше эсеры да меньшевики, – предположил Алексей.
– Конечно. Их большинство. Только единства у них нет, вот что я заметила. Все разбиты на большие и малые группы.
– Это в их обычаях, – со знанием дела сказал Алексей. – Вечная борьба всех со всеми и постоянное несогласие. Когда-нибудь это скажется. Их противники большевики живут одной сплоченной группой. У них партийная дисциплина. Поэтому они в будущем имеют много шансов на власть. Видимо, копья ломаются вокруг вопроса о той самой власти.
– Естественно. Одни заявляют, что нынешний состав коалиционного правительства хорош, другие, наоборот, что нужно удалить министров-капиталистов, как они их называют.
– А этим «капиталистам» и возразить нечего, потому что их представителей на социалистическом съезде быть не должно, – иронизировал Алексей. – Этого следовало ожидать. Тем более, что леваки твердят одно: власть Советам.
– Что бы ты сказал по этому вопросу, если не секрет?
– Сказал бы, что этот вопрос должен решаться жителями, голосованием, выборами. Для кого власть? – Для всех нас. Мы и должны решать, кто нами управлять должен.
Разговор продолжался. Лена проявляла все больше интереса к теме.

Глава шестнадцатая. Натуральный обмен
Три женщины и один мужчина в длинной солдатской шинели с трудом протиснулись в здание вокзала Настя едва узнавала своих попутчиков. За спиной у каждой женщины было по мешку, наполненному всевозможными товарами, предназначенными для обмена. Это были женские и мужские одежды, юбки, кофты, пиджаки, головные уборы, обувь, украшения. Многие были совершенно новые. Взятые из своих гардеробов и собранные по родственникам. Были также и деньги, надежно упрятанные под одеждами. Большая часть этих денег была взята в долг. Их приходилось защищать и надежно хранить в дороге. Билеты были приобретены в общий вагон, без мест.
Вокзал времен войны выглядел совсем не таким, как в мирное время. Не только места ожидания в зале, но и каждое свободное пространство, было занято людьми, ожидавшими отправления. Множество вещей и людей, на них устроившихся, портили уютный вид здания. Проходили строем солдаты. Звучали команды. Сновали ребятишки.
Неожиданно все зашевелились. Стали слышны голоса:
– На Нижний Новгород – третья платформа.
Туда устремился поток людей и вещей.
– Похоже, это наш, – сказал солдат Савелий и стал подниматься.
– Что ж на составе ничего не написано? – спросила Настя.
– А вот, кажется, вешают табличку, – откликнулся Савелий.
Поезд состоял не из пассажирских, а закрытых товарных вагонов. К ним и устремилась толпа. По неудобным ступеням пролезли в вагон. Мест для сидения просто не было. Когда заходили, вагон уже был почти полон. Каждый выбирал себе хоть небольшой кусочек пространства. Но толпа прибывала и прибывала. Слышны была перебранка, выкрики, детский плач. Наконец, поезд тронулся. Началось долгое путешествие, полное мучений. Состав изредка останавливался в лесу. Все высаживались из вагонов, чтобы справить свои потребности. Потом снова дорога. На станциях бегали за кипятком. Спали вповалку. Некоторым удалось устроиться поудобнее. Настя доверчиво положила голову на плечо Савелия. Ели то, что захватили с собой сухомяткой. Но главное – ехали. И это успокаивало.
Сколько времени продолжался путь, не удавалось сосчитать. Но явно больше суток. Тело болело от жестких досок. Одежда была прокопчена дымом паровоза, голова гудела от бесконечных гудков и лязганья колес. После высадки на перрон всех мотало вправо и влево. Но нужно было делать то, за чем приехали.
Во всю длину железнодорожного вокзала на площади стояли деревенские мужики и бабы. Рядом с ними можно было увидеть мешки, вероятно, с мукой. К торговцам устремилось большинство приехавших мешочников. Они обступали их, разговаривали, шептались. Продавцы часто и воровато оглядывались на милиционеров. Те не спешили прервать торговый процесс, вероятно, соблюдали секретный уговор.
Настя со своими спутниками тоже двинулась поближе к продавцам. Один из них на минуту освободился.
– Что продаешь? – спросил Савелий.
– А что нужно? – грубовато, привычной скороговоркой переспросил одетый в деревенскую мятую одежду продавец.
– Нам бы мучицы. Ржаной да пшеничной.
– Эк вас много! – Обвел глазами всех четверых продавец. – Хорошо. Митя, – обратился он к незамеченному ранее покупателями помощнику. – Проводи.
Они прошли во двор дома, недалеко от вокзала. Митя подвел их к груженой подводе, постоянно оглядываясь по сторонам.
– Платить чем будете?
– Товаром за товар, – отвечали столичные, выкладывая на телегу привезенные вещи.
Хозяин подводы внимательно проверял привезенные наряды. Называл цену. Потом быстро убирал под брезент. Женщины вздыхали с облегчением. Затем началась процедура наполнения мешков долгожданной мукой. Конечно, брали втридорога. Но на душе было светло. Целый месяц, а то и более, будет чем кормить семью.
Савелий не утерпел, и пока шло взвешивание товара, спросил продавца у подводы:
– Скажи, мил человек, это же неудобно так ездить да продавать во дворах. Почему бы не сдать на месте урожай кооперативным или государственным заготовителям? Большая потеря дохода, или что, я не пойму?
– Крестьянин приостановился, внимательно посмотрел на Савелия и с осуждением сказал:
– Это вы у себя в городах напридумывали. Раньше мы никуда не ездили, делали, как ты сказал. А теперь «хлебная монополия». А у этих закупщиков то подвод нет, то мешков, то платить нечем. Да и каждый обмануть старается. Зерно под открытым небом гниет. Вы там в городах в огромных очередях купить ничего не можете. Я же знаю. У меня в Москве брат живет и так же страдает.
От этих слов все четверо почувствовали себя если не виноватыми, то причастными к ошибкам реформаторов. Но длилось это недолго. Перевешанные через плечо мешками, довольные и счастливые они пошли в сторону вокзала.
– Здесь я с вами распрощаюсь, – сказал Савелий. – Мне отсюда до дома недалеко. Будьте внимательнее. Особенно ночью. Спасибо за лечение и уход.
Женщины в ответ поблагодарили солдата. Договорились, что они будут переписываться. Он скоро исчез в толпе, а они остались дожидаться обратного поезда.
Неожиданно около них остановились два милиционера.
– И что везете? Кажется, это запрещенный товар? – спросил один суровым голосом
– Что, что, – поесть везем. Голодно у нас.
– Запрещено. Документы есть?
– Конечно. Вот справки нам данные. – они стали быстро доставать приготовленные бумаги.
Милиционеры внимательно изучали документы. Очень тщательно проверяли текст и подписи, смотрели на свет.
– Печати, кажется, настоящие. Ладно, проходите. Но никакой спекуляции чтобы не было!
Женщины осторожно подмигнули одна другой. Они уже слышали, что в провинции есть особое уважение к печатям. С этим у них все в норме.
Представители порядка неохотно отошли в сторону, туда, где кучковалась другая группа женщин. Справок у тех не было, но мешки и пакеты были в большом количестве. До Насти донеслось причитание обиженных путешественниц.
– Что вы! Разве не видите, что мы солдатки! Совсем не много везем.
– Конечно, солдатки! Тут чуть не все солдатки. Пройдемте в отделение, – с напускной деловитостью говорил милиционер. При этом рука одной из женщин скользнула в его карман. В нем исчезла известная в данных краях сумма откупа. Лицо служивого заметно подобрело, он вместе с напарником пошел, удовлетворенно, дальше.
Насте вспомнилось общее название мешочниц «плакальщицы». Говорили, что почти все они называют себя солдатскими женами, солдатками.

Глава семнадцатая. Случай в дороге
Когда подали состав и стали загружаться внутрь, Настя поняла, что путь обратно будет вдвойне труднее пути туда. Мешки с мукой и другими продуктами грузили и заталкивали. Они вырастали в огромные кучи, на которых и между которыми теснились люди. Когда вагон наполнился до краев, более молодые мужчины стали подниматься по скобам снаружи на крыши вагонов. А толпа напирала. Скоро не то, что лежать, даже стоять приходилось на одной ноге. Вдоль состава ходили железнодорожники, проклиная мешочников, заталкивая их внутрь и с трудом задвигая двери.
И все-таки отправление состоялось. Снова короткие перебежки. Сон с прерыванием. Что-то похожее на бред. Внутри начался отсчет времени и остановок. Ленивые разговоры, обычные для дальней дороги. Все перезнакомились, поделились своими бедами и проблемами.
По стенам теплушки поползли струйки воды.
– Кажется, дождь начался, – сказал кто-то. И добавил после того, как внимательно вгляделся в щель между досками вагона: – Настоящий летний дождь.
– Девочки, – встрепенулась одна из путешественниц, – как же те, кто на крыше? Замерзнут, промокнут.
– Мы им сейчас не поможем, только пожалеть их остается.
На ближайшей остановке промерзшие и промокшие «крышники» стали спускаться вниз. Смотреть на них было больно. Несмотря на тесноту, их стали звать в вагоны.
– Давайте сюда, мужики!
– Да у вас и так человек на человеке.
– В тесноте, да не в обиде
Некоторые дрожали всем телом, еще хуже, по их мнению, было то что не все смогли защитить от дождя драгоценные покупки.
– После громких объявлений поезд дал рывок, чтобы набрать скорость. И тут же страшный женский крик перекрыл все другие звуки.
– Стойте! Остановите поезд! Человек на рельсах! – кричали во много голосов. К ним добавлялся нечеловеческий визг пострадавшей.
Кто-то рванул стоп-кран. Люди выпрыгивали из вагонов. В одном месте извиваясь, стонала женщина. Несколько ее подруг делали перевязку. Кровь пропитала место, где лежала пострадавшая. Подбежал кто-то похожий на врача.
– Ногу отрезало, – с ужасом в голосе шептали задним рядам пассажиров передние. – Упала. Ехала на площадке вместе с мешками. Поезд дернул – не устояла.
Сознание, видимо, вернулось к пострадавшей.
– Ногу мою! Принесите мою ногу! – заговорила она
– Зачем тебе ногу? – не понимали окружающие
Все-таки, кто-то поднес к лежащей окровавленную ногу. Женщина стала конвульсивными движениями что-то искать на ней.
– Деньги тут у меня. Привязаны в чулке. Общие деньги. Ох! – она снова потеряла сознание. Все чувствовали себя подавленными. Не нога, а эти деньги были у нее на первом месте.
При свете фонаря женщину унесли куда-то в сторону первого вагона. Стон пострадавшей стоял в ушах пассажиров до самого Петрограда.

Глава восемнадцатая. В войсковых частях
В Ставке уже знали о направлении Василия Кирилловича в те части, где проходили службу воспитанники училища. Здесь с пониманием отнеслись к его миссии. Автомашины ему не дали, сказав, что идет подготовка к наступлению, каждая машине на счету. И действительно, дороги за Могилевом были наполнены движением транспорта. Везли боеприпасы. На грузовых автомобилях проезжали военнослужащие. В легковых спешили по делам офицеры. Много было и повозок. Одну из таких выделили Василию Кирилловичу. Он был доволен: у повозки был крытый верх на случай непогоды. Возницей был немолодой солдат Ермолай. Они сразу нашли общий язык. Василию хотелось много узнать о местных порядках.
Они направлялись на позиции Юго-Западного фронта, которому предстояло участвовать в операции, которую уже называли «наступлением Керенского».
Дорога была дальняя и тряская. Их постоянно обгоняли, скрипя тормозами, автомобили. Лесные запахи были так очаровательны, что будоражили мозг. То были ароматы сосны, то неуловимые запахи березы, а то и полевых цветов. Они взывали к жизни и беззвучно сопротивлялись настроениям войны.
Всюду попадались отряды солдат. Бросалось в глаза, что двигались они как-то подчеркнуто вразвалку. Иногда свысока поглядывали на встречавшихся им на пути офицеров. Почти никто не отдавал чести при встрече. Несколько раз педагогу казалось, что он слышал ядовитые замечания себе в спину. Если бы он не жил в Петрограде, он бы возмутился. Но он привык к подобному поведению нижних чинов. Когда он сказал об этом ефрейтору Ермолаю, тот ответил:
– Все переменилось, когда в начале марта из столицы прислали Приказ номер один. Что тогда началось! Солдаты стали говорить, что они теперь главные. Офицеров – в расход! Стали создавать солдатские комитеты. Я многих своих сослуживцев тогда перестал узнавать, словно их подменили. Спали, сколько хотели. Койки перестали заправлять. Лошади стояли нечищеные и некормленые.
– А сам-то как? Тоже разленился?
– Я не так воспитан. Отец мне с детства вложил уважение к старшим по званию. Даром, что обычный крестьянин. Он дело понимал. Его в деревне все уважали. Здоровались по-особому. Думаю, и до сих пор уважают. Я, конечно, тоже вздохнул с облегчением. Но не опускался. Знаю, что это ненадолго. Все встанет на свои места. Не для того Россию столетиями создавали да укрепляли, чтобы все немцу отдать. Порядок на фронте – первое дело. Иначе – крах.
Дорога прошла в разговорах. Прибыли в штаб дивизии, который располагался в добротном белорусском доме. Принял сам начальник штаба. Он посмотрел бумаги Василия Кирилловича и, не выпуская папиросы изо рта, уточнил имя и отчество, заглядывая в справку. Потом сказал заботливо:
– Вижу, что не обедали. Сходите на кухню, а я за это время подберу вам необходимые бумаги.
Он распорядился, и Василий Кириллович с большой радостью поел горячей офицерской пищи. Когда он вновь предстал перед полковником Вербицким, тот осторожно спросил:
– Как там, в Питере, все бунтуют тыловые крысы? К нам бы их! А то набрали себе отсрочек!
– Бунтуют, – согласился Василий Кириллович. – И не столько рабочие и интеллигенция, сколько военные. Мобилизованные. В основном, старших возрастов. Нагнали их полный Петроград. Учить ни чему не учат, кадров не хватает, все на передовой. А они и рады. Разбаловались. На фронт ни ногой.
– Разложил ваш Питер всю армию. Была бы моя воля, я бы им показал!
– Сила то у них немалая. Вот первый пулеметный полк. Одиннадцать тысяч человек, сотни пулеметов. И все это без дела, когда этой техники на фронте не хватает.
– Вижу, мы с вами имеем много общего во взглядах. Но не мы решаем. Я послал за несколькими прапорщиками, вашими выпускниками, сейчас подойдут. Побеседуете. Ведь это одна из ваших задач, как я понимаю?

Глава девятнадцатая. Без аннексий и контрибуций
Теперь Алексей не только слушал рассказы своей возлюбленной подруги Лены, но и читал отчеты о Съезде Советов, напечатанные в разных газетах. Отношение к войне было одним из главных вопросов Съезда. Дома в кругу своих друзей Алексей все чаще вступал в политические разговоры, иногда переходившие в споры. Оказалось, что даже те, кто раньше не интересовался политикой, теперь следили за всеми событиями.
– Читал отчет о Съезде Советов? – обратился он к собеседникам, когда в очередной раз они собрались в его гостеприимном доме. – У меня ощущение такое, что лидеры политических партий изощрялись в выдвижении оригинальных взглядов на характер данной войны. Много протестов против захватнического характера этого мирового конфликта. Меньшевики и эсеры выдвинули лозунг «мир без аннексий и контрибуций». Большевики тоже его поддерживают.
– Что же в том плохого? – спросил Володя Пронин. – Это же новое слово в международной политике. Все грезят захватами, а наши социалисты говорят о справедливости.
– Они же понимают, что такой мир практически невозможен, потому что Центральные державы успели захватить огромные территории России. Просто так они их не отдадут. Зачем тогда цепляться за такой призрачный мир? Скажем, наше неустойчивое правительство согласно будет не претендовать на проливы Босфор и Дарданеллы в Турции, как того хотели Милюков и Гучков, отчего эти два министра уже ушли в отставку. А вот согласится ли Германия вернуть Польшу, захваченную часть Прибалтики и другие земли России? Это еще вопрос.
– Я тоже задумывался над этим, – сказал Андрей. Он теперь раньше возвращался с работы и охотно говорил по разным темам. – Те, кто говорит об отказе от аннексий, лукавят. По большому счету не только Германии и Австрии нужно отказаться от завоеваний, сделанных в этой войне. Но и всем сильным странам вспомнить историю. Разве та же Польша не была когда-то аннексирована Александром I? То же касается Прибалтийских стран, насильно присоединенных Петром. Австрия должна предоставить независимость многим стремящимся отделиться от нее государствам. И так далее до бесконечности. Разве воюющие страны готовы пойти на это?
– И не следует забывать, – продолжал Алексей, – кто является зачинщиком. Россия не нападала в этой войне на Германию. Благодаря вторжению Германии в Россию погибло около миллиона наших соотечественников. Разрушены города и села. Множество искалеченных людей, а так же оставшиеся без кормильцев семьи погибших, должны получать пособия от государства. Виновники – германцы – должны возместить нанесенный ею ущерб. Это и входит в понятие контрибуции. Иначе агрессор не будет никак наказан. Разве это справедливо!
– Да и где взять огромные средства на восстановление разрушенного, на выплаты пострадавшим! – поддержал эти слова Андрей. – Если заплатят агрессоры, так может быть, неповадно будет в другой раз нападать.
– Я с вами не вполне согласен, – глубокомысленно сказал Владимир. – Николай Второй можно сказать, провоцировал войну, проводя мобилизацию, несмотря на протест Вильгельма. Конечно, мобилизация – не объявление войны, но имеет к ней отношение.
– Ну, если на то пошло, то стоит вспомнить, что писала пресса в те дни накануне войны. Газеты были полны негодующими выступлениями против притеснения сербов австрийцами. Писали о необходимости нам, русским, встать на защиту братьев сербов. Разве не так?
– Скажу вам, – поддержал Алексей. – Царя в войну втягивали. А какие демонстрации проходили! Мы сами там бывали, помните? Портреты царя в руках. На колени вставали. Было же такое! А теперь участники этих демонстраций говорят о вине царя и России в начале этой войны.
– Вы эти мысли не выражали в Петросовете? – спросил Владимир. – Интересно, каково отношение депутатов к этому вопросу?
– Еще как выражал! – ответил Алексей. – Выступал, доказывал, убеждал. Да все бесполезно. Шумели, окрикивали и даже грозились лишить права на трибуну. Это я с вами могу говорить как со своими людьми. А там меня не понимают.

Глава двадцатая. Политические споры
Виктор Андреевич, смирно сидевший в своем потрепанном кресле в глубине комнаты, вступил в разговор:
– А меня при знакомстве с материалами съезда более всего заинтересовало выступление знаменитого Ленина. Что он говорит: причиной этой войны являются эгоистические интересы мирового капитала, интересы буржуазии, делающей на войне деньги. Поэтому большевики выступают за войну против капиталистов всех стран. Это я своими словами, как понял прочитанное. Получается, крайние социалисты не видят того, что в продолжение мировой войны заинтересована не только милитаристическая буржуазия, но и представители других слоев населения. Может быть, даже всех классов. Те же рабочие стран германского блока мечтают чем-то разжиться за счет дележа Английской и Русской империй. В конце концов, не всегда же оставаться малооплачиваемым грузчиком, к примеру. Можно будет отправиться в колонию, командовать темнокожими.
– И все же, можно согласиться с тем, что капиталисты наращивают капиталы в годы войны, производя оружие и обмундирование? – спросил Володя.
– Да, это особенно меня касается, – с сарказмом согласился Андрей, имея в виду свое отстранение от управления предприятием. – Говорим о сверхприбылях. Не забудьте, в годы войны их все равно поглощает разными способами государство. А сколько близких людей погибает на фронте. Или становятся калеками, бесправными пленниками. Мало тех, кого осчастливила война. Много тех, кого она сделала несчастными, в том числе среди так называемых капиталистов. Сколько предприятий разоряется, закрывается. Тысячи!
– Хорошее рассуждение, – сказал Виктор Андреевич. – Что вы на это скажете? – посмотрел он в сторону Владимира.
– Отчасти вы правы. От затяжной войны страдают все. Но кому-то улыбается удача, он богатеет. Ведь практически вся военная продукция является срочной, более дорогой. Обильные доходы позволяют найти способ отмазаться от службы на передовой, ответил тот.
– В таком случае нужно винить государство в том, что не поставило всех в примерно равные условия, – продолжил Андрей. – Но говорить, что войны служат интересам капиталистов, в целом не верно. Мирная жизнь еще больше обогащает удачливых предпринимателей. Как вы считаете, Виктор Андреевич?
– Меня выводит из себя восприятие общества, как арены классовой борьбы. Марксизм так воздействовал на умы интеллигенции, что все теперь только и видят бесконечные примеры этой борьбы. Никто не говорит о классовом мире, классовом сотрудничестве. Буржуа помогает пролетарию, дает ему работу для самовыражения и зарплату для поддержания существования. Разве это преступление? Случается, договор между буржуа и рабочим нарушается. Тогда борьба. Но не для уничтожения одним классом другого, а для восстановления справедливости.
– Я вас поддерживаю! – радостно воскликнул Андрей. – К тому же, классовую борьбу по-разному воспринимают разные политические силы. Если присмотреться к выступлениям на съезде, борьбу многие понимают как войну. Один класс должен уничтожить другой. Зачем? Ведь он приносит много пользы обществу. К тому же, они – люди. Где же гуманизм? Этот класс – творец. Конечно, общественные организации и суды должны останавливать тех, кто нарушает правила взаимоотношений как с одной, так и другой стороны.
– Так в идеале, – сказал Владимир. – В реальности сила экономически господствующего класса намного превосходит силу класса эксплуатируемого. Как говорится, плетью обуха не перешибешь. Это приводит к использованию последним особых методов борьбы, таких, например, как забастовка. А иногда – восстание.
– Когда я пыталась распределить всех своих знакомых по классам, – сказала Антонина, – просто измучалась. Думаю, и другим это не легко дается. Просто только с заводскими рабочими. Тут все ясно. А куда девать домохозяйку, Дусю, которая нам по утрам приносит молоко коровы? Живет в городе, имеет корову, огород. Уж не буржуйка ли она? А миллионы крестьян? А Ванечку – изобретателя, нашего соседа, который все самолеты собирает. Получается, что две трети нашего населения не вписываются в классовую схему.
– Есть еще студенты, школьники, писатели и артисты, композиторы, учителя и воспитатели. Море таких, кого не втиснуть ни в какой класс, – продолжил развивать мысль Виктор Андреевич.
– Определить классовую принадлежность несложно, – высказал свое суждение Владимир. – Нужно выяснить, кому служит человек. Вот солдат. Он защищает интересы государства. А государство служит буржуазии. Значит и он на службе у буржуазии.
Рассуждение заставило Андрея громко рассмеяться:
– О чем мы говорим. Попробуйте сказать нашим солдатам Павловцам, или пулеметчикам, что они слуги буржуазии. Ноги не успеете унести! Они же на стороне революции. Все больше к большевикам склоняются, – сказал Андрей. – Вы согласны?
– В этом вы правы, – неуверенно ответил Владимир. – Когда они перешли на сторону восставших, на сторону народа, то перестали служить интересам помещиков и капиталистов.
– Получается, что по своему желанию человек может менять классовую сущность? А завтра он снова пойдет воевать за буржуазию? И что значит на сторону «народа»? Среди этого народа есть и рабочие, и предприниматели, и крестьяне. – Виктор Андреевич показывал, что данный вопрос долго обдумывался им.
– Слушаю я вас, – снова со своими сомнениями вступила в разговор Антонина, – и все больше убеждаюсь, что классовая теория очень уж расплывчата, неточна. Возьмите даже рабочих. Одни на станках работают, или что-то крутят, собирают – здесь понятно. Люди физического труда. А на заводе есть еще бригадиры, нормировщики, контролеры, кладовщики и так далее. А кто на своих машинах и подводах развозит продукцию потребителям? В общем, ясно, что ничего не понятно. Давайте чай пить! Мужчины могут и по рюмочке, пока есть.

Глава двадцать первая. Настораживающая правда
Как и обещал полковник Вербицкий, через час стали подтягиваться начинающие офицеры. Всех их Василий Кириллович еще помнил в лицо. И не мог никого с уверенностью назвать. Так переменились они. Они приходили радостные от того, что предстоит встреча с милым прошлым, с одним из их преподавателей. Все по-военному отдавали честь, преподаватель приглашал рассаживаться. Для них выделили отдельную комнату. Когда все были в сборе, Василий Кириллович встал, одернул френч и сказал:
– Дорогие выпускники! Меня отправило к вам на передовую руководство училища, чтобы узнать из первых рук, как и что. Мы надеемся, что эта информация поможет нам в деле воспитания последующих выпусков. – Он остановился, достал из-под стола большой мешок и поставил его на стол. – Не мог я просто так приехать. Привез каждому пакет от родных и друзей.
– Вы прямо, как Дед Мороз, – сказал один из прапорщиков.
– Всем хочется побыть добрым дедушкой, – отозвался Василий Кириллович. – Подходите, не стесняйтесь, ищите свои посылки.
Офицеры стали на миг похожи на детей, которые заждались подарков. Они быстро разобрали пакеты. Увидев, что их бывший препод не возражает, стали вскрывать упаковки, погружались в чтение писем. Слезы блестели на некоторых лицах. А другие не могли скрыть счастливых улыбок. Василий Кириллович не торопился. Он ждал, пока все молодые люди окунутся в другой, милый сердцу, мир. Через некоторое время он снова обратился к молодым офицерам.
– Я был рад узнать, что все вы живы и здоровы. Никто, слава богу, не погиб. Хотя мне доложили о ранении прапорщика Светлова. Как ваше здоровье сейчас? – спросил он у высокого и серьезного молодого человека.
– Не стоит внимания, господин преподаватель, – зашили, зажило. Отремонтировали неплохо.
– Поздравляю. Очень рад за вас. Руководство дивизии хорошо отзывается о вашей службе. А теперь к делу. Мы обучали вас сравнительно недолгое время. Многому за такой отрезок времени не научишь. Хотелось бы от вас услышать, о том, преподавание каких предметов нужно усилить. Строевую подготовку тоже не забываем.
Офицеры по очереди приглашались высказать свои претензии и замечания. Их оказалось немало. Иногда Виктор Кириллович делал записи в свою записную книжку. Разговор был полезным, получалась нужная информация, но хмурость глаз и какая-то недосказанность замечалась во всем. На это не мог не обратить внимания и педагог.
– Что-то вы не договариваете, как я вижу, – сказал он наконец. – Что не так? Вроде бы все хорошо. Численность войск превосходит противника. Оружия практически в достатке. Питание худо-бедно получается. Вы, как старший по возрасту, – обратился он к прапорщику Авдееву, может, объясните нам, что не складывается?
– Нет уверенности в победе, – сказал он со вздохом. – С таким солдатом много не навоюешь.
Вздох разочарования вырвался из груди и других участников разговора. Их взгляды были потуплены.
– Почему? Объясните.
– Дисциплины нет. Свободу, принесенную революцией, солдаты поняли как анархию. Ходят с гармошкой вдоль окопов. Дезертиров не счесть. И скажу вам правду, мы опасаемся за собственные жизни. Не раз я слышал в мой адрес угрозы. Правда, грозили шепотом, как говорится, из-за угла, типа «в наши дела не лезь, а то в атаку пойдем, получишь пулю в затылок».
– Угрозы бывают и открытые. Еще до нашего назначения в моем полку штабс-капитана расстреляли. Не ужился с солдатами. Собрание обвинило в неуважении к нижним чинам и еще черт знает в чем. Вот так и живем…
То, о чем не раз слышал Василий Кириллович, предстало здесь, на передовой в острой форме. Он отвел глаза и тихо сказал.
– К сожалению, вылечить эту болезнь, как вы понимаете, наше училище не может. Мы с вами должны постараться переломить психологию трусости и предательства. Иначе нас ничто хорошее не ждет.
Василий Кириллович пожелал ребятам успехов в их нелегкой работе. Но темные мысли все более охватывали его.

Глава двадцать вторая. Главноуговаривающий
Василию Кирилловичу хотелось самому побывать на передовой, посмотреть своих орлов в деле. Он снова обратился к полковнику Вербицкому и получил разрешение. Вскоре возница доставил его в расположение части.
Вдалеке изредка погромыхивало. Слышались и пушечные выстрелы в ответ. Он выпрыгнул из повозки, разминая ноги. Обращало на себя внимание активное движение вокруг. Подходили и подъезжали офицеры всех званий. Нестройно маршировали отряды солдат, выстраиваясь по краям просторной поляны. Все что-то говорили один другому. Когда Василий Кириллович подошел поближе к группе офицеров, то услышал, что получено сообщение о прибытии самого военного и морского министра Керенского. Он много слышал о неуемной энергии министра. Знал и о том, что начало наступления откладывали, потому что Керенский объехал еще не все полки. И вот им повезло. Василий будет свидетелем одного из выступлений знаменитого революционера.
Суета продолжалась боле часа. Помимо военных появилось много людей в гражданской одежде. Откуда-то приехали ярко одетые барышни. Настроение у всех было возвышенное. По восклицаниям и фразам можно было понять, что к Керенскому было особое отношение. Все хотели его увидеть и услышать его слова. В руках некоторых женщин были букеты цветов, приготовленные, вероятно, для вручения главному оратору России.
И вот появился Министр. Несколько машин подкатили к собравшимся. В одной из них находился он. В военизированном френче с многочисленными пуговицами. С характерной прической ежиком, которая как бы удлиняла лицо. В ботинках и солдатских обмотках, что выглядело весьма демократично.
Он вышел из машины. По рядам войск прокатилось раскатистое ура. Начальник дивизии генерал-майор отрапортовал министру. Керенский осмотрел выстроившихся солдат и офицеров. Видя, что воины находятся далеко от него и не смогут его услышать, Александр Федорович сказал несколько слов офицерам, те бросились к солдатам, и скоро образовался довольно тесный круг. Передние ряды присели, задние придвинулись вплотную, теперь всем стало видно и слышно знаменитого оратора. Чтобы удобнее было говорить, Керенский вошел в машину с открытым верхом и встал на сиденье. Теперь он возвышался над всеми.
Не все слова долетали до Василия Кирилловича. Но даже то, что он слышал, впечатляло. Министр говорил о предстоящем наступлении.
– Три месяца прошло с тех пор, как родилась русская свобода. Я пришел к вам не для того, чтобы вас приветствовать. Наше приветствие было уже давно послано вам в окопы. Ваши боли и ваши страдания явились одним из мотивов всей революции. Мы не могли больше стерпеть той безумной и небрежной расточительности, с которой проливалась ваша кровь старой властью. И вот вам, представителям фронта, должен сказать: мое сердце и душа сейчас испытывают восторг. Вы, свободные люди свободной страны, скоро пойдете в решительный бой с умелым неприятелем.
Премьер вдохновлялся собственным слогом. И слушатели испытывали ощущения полета. Им льстило то, что с ними запросто разговаривает самый высокий в стране начальник. Поворачиваясь направо и налево, Керенский продолжал:
– К сожалению, не все у нас хорошо. Большая часть вины за это лежит на старом режиме. Столетия рабства не только развратили власть и создали из старой власти шайку предателей, но и уничтожили в самом народе сознание ответственности за свою судьбу, за судьбу страны. В настоящее время положение русского государства сложно и трудно. Процесс перехода от рабства к свободе не может протекать в форме парада, как это бывало раньше.
У Василия Кирилловича возникло ощущение, что он в театре. Артистичность выступления была на уровне лучших актеров. Оратор выражал уверенность в силе духа российского солдата. С презрением говорил о дезертирстве.
– К нашему стыду мы знаем об отдельных позорных случаях братания на фронте, – тут он повернулся к генералу Розуванову. – Господин генерал, примите необходимые меры, чтобы прекратить эти позорные случаи на вашем участке фронта.
Генерал, получивший неожиданное замечание, подтянулся и щелкнул каблуками. Слушатели принимали переливы речи военного министра восторженно. В сторону министра полетели букеты цветов. Керенский выбрался из машины и пошел вдоль солдатского круга. Всюду ему протягивали руки, и он пожимал их по пути.
Обойдя солдат и отдав честь офицерскому составу, он все в том же темпе вскочил в машину. Вереница автомобилей двинулась в обратном направлении.
Василий Кириллович нашел в толпе хорошо знакомого полковника Вербицкого.
– Как вам выступление? – спросил он его.
Вербицкий отвел педагога в сторону. Поглядев по сторонам, чтобы другие не слышали, сказал:
– Знаете, как называют у нас военного министра? Не знаете? Главноуговаривающий.
– Почему так? – не понял Василий Кириллович. – Ведь говорил с жаром, с пафосом. Убеждал.
– Дела нужны. Законы, приказы, назначения. А тут слова и больше ничего. Солдаты уже завтра его речи забудут.

Глава двадцать третья. Многовластие или безвластие?
Алексей решил познакомить родителей со своей подругой Леной.
– Мне нужно хорошо одеться, – сказала Елена после того, как Алексей предложил ей пойти в дом его родителей. – Они могут не принять меня, простушку.
– Во-первых, они всегда были очень демократичны. Во-вторых, какая же ты простушка! Современная, образованная, да еще и очаровательная женщина. В-третьих, одета ты хорошо, мне очень нравится.
Он притянул ее к себе, и они поцеловались легким касанием губ.
И все же ему пришлось порядочно подождать, пока она заканчивала макияж. Потом они отправились к Новожженовым. Друзья Слава, Андрей и Володя уже находились там. Появление Алексея вдвоем с девушкой было встречено возгласами удивления и радости со стороны друзей. Он подвел Лену к отцу и матери:
– Папа и мама, хочу вас познакомить. Моя подруга Елена.
– Нам Алеша уже не раз о тебе говорил. Вот вы какая! – воскликнула Антонина Васильевна, невольно любуясь красотой молодости. – Проходите, будьте как дома.
Алексей подвел Лену к каждому из присутствующих, познакомил со всеми.
– Я, наверное, не ошибусь, если скажу, что все разговоры наших друзей так или иначе касаются политики, – сказал он Елене, усаживая ее поудобнее, чтобы она могла все слышать и видеть.
– Вероятно, моя судьба такая, – сказала она. – На работе – политика, мой друг, – она посмотрела на Алексея, – политик. Ну, значит, и в гостях – политика.
– Такова жизнь, ребята, – вздохнул Виктор Андреевич, – мы с вами живем в такое время, когда о политике говорят и спорят все в России. Даже совершенно неграмотные. Бывают такие времена. Ведь политика – это, прежде всего, власть. А она у нас такая, что никто не может определить, есть она, или нет ее. При царе пять месяцев назад она была плохая, но была. А вот что сейчас, и что нас ждет в будущем?
– Самый интересный вопрос, что у нас сейчас: безвластие, или многовластие? – спросил Андрей, поставив на некоторое время в затруднительное положение присутствовавших.
– Двоевластие – это точно, – убежденно сказал Вячеслав. – Об этом все открыто говорят и пишут. Временный комитет Государственной думы, создавший Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов, создавший Исполком Совета.
– Не забудем, что Государственную думу никто не отменял. Есть Советы, которые не признают над собой никакой власти, например, Кронштадский. Казаки выходят из повиновения. Есть еще комитеты. Появились национальные правительства, например в Финляндии. Все это растаскивание власти я бы назвал многовластием, – сказал Володя
– У семи нянек дитя без глазу. Так и у нас. Многовластие – это обратная сторона безвластия, – сделал окончательный вывод Алексей. – Боюсь, что безвластие нам обернется горем, не иначе.
Виктор Андреевич, который слегка задумчиво следил за дискуссией, решил, что настало его время включиться в разговор.
– Безвластие – это анархия. Из исторических аналогий мы знаем, что вслед за анархией идет диктатура. Откуда она может прийти?
Елена была удивлена такими откровенными разговорами и политической грамотностью собравшихся молодых людей. Заметив ее некоторую растерянность, отец обратился к ней:
– А как ты считаешь, Лена, все ли хорошо в нашей стране с властью?
– Не смешите меня, – отозвалась она, – весь рабочий день я стенографирую представителей то одного властного органа, то другого. По моим наблюдениям властей слишком много, чтобы в стране был порядок.
– А что пишут в газетах! – Виктор Андреевич помахал в воздухе несколькими только что просмотренными газетами. – Буквально вопль: власти, власти! Анархия ведет к беспределу, к грабежам и насилию, поражениям на фронтах. Народ страдает от безвластия или многовластия, что почти одно и то же.

Глава двадцать четвертая. Конфликт внутри «демоса»
Первый Съезд Советов продолжал свою затяжную трехнедельную деятельность. Было ощущение, что страна спешила выговориться. Все говорят, переговаривают, спорят. Между прочим, за это удовольствие деньги получают. Так размышлял Алексей. Он тоже не бесплатно заседал в своем Совете.
Насколько он помнил, борьба бесправной части населения с «хозяевами жизни» шла с давних времен. Взять, например, Древнюю Грецию. Там шла долгая тяжба между демосом и аристократами. Инициатором выступал неполноправный народ, который назывался демосом… Борьба переходила в настоящие бои. И она завершилась мировым соглашением. Была создана республика. Демос не стал поголовно богатым, но он получил равные с аристократами политические права.
Наш «демос» тоже очень активен сейчас. Он организуется в различные политические партии и союзы. Чего они хотят? Хотят они, чтобы в стране установились порядки, характерные для развитых капиталистических стран, таких, как Франция, например. Поэтому они готовы допустить к власти не только себя, но еще некоторых центристов, таких как кадеты. А народной властью они считают Советы рабочих и крестьянских депутатов. Эти Советы должны оказывать давление на буржуазное правительство для того, чтобы оно проводило нужную им, то есть народу, политику.
Здесь уже было царство нелепицы. Правительство лишалось самостоятельности, и должно было плясать под дудку Совета, который никак не отвечал за свои действия ни перед правительством, ни перед народом. Да и Совет не был единым.
Большевики, входившие в Совет, вели политику, отличную от меньшевиков и эсеров. Они считали, что свержение царской власти – это только начало революции. Власть должна перейти к Совету, народному органу, а не к буржуазному правительству. Совет через голосование рабочих вскоре станет большевистским. Следующим этапом будет установление диктатуры пролетариата, то есть партии большевиков и их союзников. Начнется создание общества, предсказанного Марксом. Без частной собственности. Сначала это будет социализм, то есть строй с пережитками капитализма, а потом и коммунизм, общество с полным имущественным равенством, совершенно лишенным частной собственности.
Стало очевидным, что в Совете сложилось противостояние большевиков, отрицавших частную собственность, и других социалистов, которые не отрицали частную собственность в той или иной форме. По этой установке меньшевики, эсеры, другие социалистические партии были едины со всеми другими «буржуазными» партиями.
Такая картина постепенно вырисовалась в голове Алексея. Вся эта кухня работала у него на виду. Но не все повара понимали, какое блюдо они готовят на завтрашний день российскому народу.

Глава двадцать пятая. Наступать будем?
Делегаты съезда едва успевали выслушать одного оратора и частично согласиться с ним, как на трибуну поднимался другой, высказывал противоположное мнение и заставлял частично согласиться с его логикой. Сегодня говорили о войне. Речь шла о необходимости проведения наступления Российской армии.
– Все дело в целях войны, – говорил меньшевик Мартов. – Наши предложения об их пересмотре не учитываются союзниками. Давайте тогда разорвем отношения с союзниками и будем вести войну самостоятельно.
Он еще много говорил, особенно ударяя на предложение добиваться перемирия на всех фронтах. Вслед за ним на трибуну поднялся большевик Каменев.
– Мы за революционную войну против всемирного империализма, – говорил он.
Следом выступал пламенный говорун, примкнувший к большевикам, Троцкий:
– Армию должны спаять идеи, – говорил он. – Сейчас мы ценим не бессознательный героизм, а героизм, который проходит через каждое индивидуальное сознание. Революция, которая сейчас у нас, направлена против частной собственности.
Мечта о ликвидации частной собственности присутствовала у всех марксистов. Но для большинства – это была отдаленная цель. И только крайние социалисты считали, что эта революция посвящена именно тому, о чем говорил сейчас Троцкий. На сцену вышел один из лидеров меньшевиков, Дан.
– Мы выступаем против сепаратного мира. Если мы заключим мир с Германией, то наши нынешние империалистические союзники Англия, Франция и Япония могут обрушиться на нас и захватить огромные территории. Мы также не можем выйти из договоров с союзниками и воевать независимо от них. У нас не хватит средств и современных вооружений для этого. Остается последнее: воевать, как прежде, до достижения мира.
Следующим оратором был вождь большевиков Ленин. Его ортодоксальность была известна всем. Содержание его речи было примерно такое:
– Для нас, большевиков, не главное, будет наступление на фронте, или нет. Мы выступаем за борьбу пролетариата всех стран против своей национальной империалистической буржуазии. И неважно, империалисты каких стран это будут: Германии, Англии, или Японии. Чтобы за нами пошли пролетарские массы других стран, мы должны отказаться от своей империалистической политики. Каждой нации должно быть предоставлено право на самоопределение вплоть до отделения и образования собственного государства. Тогда Россия станет содружеством наций.
Позиция была отличной от тех, что высказывались представителями других социалистических групп. Журналисты в зале записывали в свои блокноты наблюдения о работе съезда. Двое сидевших рядом репортеров оторвались от записей.
– Как вы считаете, – сказал один другому, – насколько реалистична политика большевистской партии по вопросу о войне?
– Я не могу представить большевика министром обороны. Какие приказы он отдавал бы армии, если он равнодушен к событиям на фронте. Стал бы разглагольствовать о мировой революции?
– Легко говорить о праве наций на самоопределение, когда не входишь во властные структуры. Распустить Россию, не равно создать союз народов. Кто знает, а не обернется ли это войной всех против всех. Роспуск многонационального государства тонкое дело, требующее сильной власти, хорошей армии и мудрых руководителей.
– Не следует забывать, что Россию тысячелетие по кусочкам собирали. Просто так отдать! Что патриоты скажут?

Глава двадцать шестая. На демонстрацию!
Небольшое производственное помещение завода было использовано для проведения партийного собрания социал-демократической ячейки. Присутствовало девять человек. Стол накрыт красной скатертью. За ним занял место Борис Уличанский, Глава ячейки. Рядом, с листами бумаги для ведения протокола устроилась секретарь собрания Гаврилова Надежда, единственная женщина в их небольшой организации. Она неравнодушно поглядывала на Уличанского.
– Товарищи, – начал он очень серьезным тоном. – На нашем собрании присутствуют девять человек. Двое отсутствуют по уважительным причинам. Какие будут предложения?
– Начать собрание, – предложил один из рабочих.
– Все согласны? Принято. – привычной скороговоркой сказал Борис. – Прошу выслушать предложение по повестке дня. Итак, первое. Заслушать информацию о работе фабрично-заводского комитета. Докладчик: заместитель председателя партийной ячейки товарищ Смирнов. Второе. Обсуждение рекомендаций вышестоящих партийных органов об участии организации нашего завода в готовящейся массовой демонстрации. И третье. Разное. Какие будут предложения?
– Принять за основу, – сказал кто-то.
Быстро проголосовали.
– Слово предоставляется председателю фабзавкома товарищу Смирнову Леониду Ильичу.
Леонид встал, прошел к председательскому месту.
– Товарищи партийцы, – начал он. – Вы понимаете, дело новое, необычное. И очень много непонятного.
– Не спеши, разбирайся, – сказали с места. – Поможем.
– Все так, – продолжил Леонид, – но с заказами по объективным причинам нам никак не справиться. Думали, виноваты капиталисты – собственники. А оказалось, что главные причины не в них, а в поставщиках. Да и производительность невысока. Рабочие в основном низкой квалификации. Молодые ребята. По большей части из деревень. Им учиться, да опыта набираться. Много девушек. Им работа на технике тяжела. Но делать нечего: здоровые, да опытные на фронте нужны. Зарплату выплатим, обещаю, но на прибавки пока можно не рассчитывать.
– Спасибо и на том, – сказал Борис. – Вопросы есть к докладчику? Нет. Принять к сведению. Переходим ко второму пункту. Речь пойдет о том, какими действиями наша партийная ячейка отзовется на проходящий в столице всероссийский съезд Советов. Центральный Комитет организует вооруженную демонстрацию.
– С какой целью? – спросил Смирнов. – В поддержку решений съезда? Это можно.
– Вы не совсем верно рассуждаете. Дело в том, что на съезде есть как наши единомышленники, так и наши противники, меньшевики, эсеры и прочие. Задача в том, чтобы оказать давление на них. Нужно показать силу рабочего класса и солдатской массы. Поэтому демонстрацию решено проводить под нашими партийными лозунгами: «Вся власть Советам!», «Долой министров-капиталистов!» и другими. Вы их хорошо знаете.
Гаврилова подняла голову и жестко сказала:
– Тогда наши недоброжелатели притихнут. А наши товарищи осмелеют.
– Представим, что силу мы показали. Зачем? – послышался голос с места. Допустим, они нас зауважают больше, чем сейчас. Для чего это?
– Ты правильно подметил, товарищ Горячев, – откликнулся Борис. – Они не просто должны нас «зауважать», они должны нас испугаться. И при удачном стечении обстоятельств, Советы должны скинуть власть буржуйского Временного Правительства. А так как авангардом Совета являются левые социал-демократы, то наша партия в скором времени возьмет власть в свои руки.
– Тогда мы все присоединяемся к высказанному предложению, – сказал за всех товарищ Смирнов.
– Но не забывайте, – предупредил Уличанский. – это строго между нами! Ясно? Задача сегодняшнего дня: составить списки участников предстоящей забастовки и демонстрации. Произвести инвентаризацию красных знамен, флагов и транспарантов. Чего не хватает, заказать нашим художникам. Победа наша близка. Давайте споем наш Интернационал.
Все встали и запели «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов»…

Глава двадцать седьмая. Выживание
От дома до пустырей оказалось десять минут хода. Поля, местами поросшие кустами, примыкали к городу. Для молодых Елены и Алексея путь показался совсем коротким. Тониной бабушке такое расстояние казалось солидным. Повязанная платочком, как делали крестьянки, она раскраснелась и слегка задыхалась. Все трое были вооружены лопатами, граблями, и другими предметами, необходимыми для огородных работ.
– Ну, вот, бабушка, мы почти пришли, – радостно сказала Елена.
Здесь начинались разделенные межами участки питерцев. Алексей посмотрел на скромный участок, принадлежавший семье Анисимовых.
– Вряд ли эти поля обрабатывались раньше, – сделал вывод он. – Земля вокруг неровная, есть кусты и даже деревца.
– Да, конечно же, – подтвердила бабушка Прасковья. – Здесь был пустырь. Ничейный, как бы. Вот проклятая война заставила нас отдавать последние силы на эти земельные работы. А тут мне бог вас послал, – она с нежностью посмотрела на молодых.
– Посмотрите! – радостно вскрикнула Лена. – Лучок, такой нежный и зеленый. А это – петрушка. Огурчики дают цветы. Скоро плоды появятся. И свекла, капуста. Какая ты у нас умница, – говорила она бабушке.
– Вот поработаем, домой принесем. Все будут рады. Раньше все покупали. А теперь цены выросли не меньше, чем в четыре раза. Никаких денег не хватит. Продукты все дороже и дороже с каждым днем. А тут у нас картошечка. Подрастает. Только бы не своровали.
– Такое бывает? – спросил Алексей.
– Теперь часто, – нахмурилась Прасковья. – Как пошли эти дезертиры с фронта после революции. У них ничего святого нет. Если не украдут, то испортят без жалости.
– Что же, никакой управы на них нет?
– А какая управа? Вот, нанимаем сторожей, а кто может, сам сторожит. По очереди. Только силы – то у них мало. Помолимся, может нас эта напасть стороной обойдет. Ой, огурчики засохли. Они поливку любят. Алеша, – обратилась она к молодому человеку, – ты бы сбегал к пруду с ведрами, а мы с Леной прополкой займемся. Вы не возражаете?
– Конечно!
Они дружно взялись за работу.

Глава двадцать восьмая. Дача Дурново
На заседании Петросовета, где присутствовал Алексей, распространилось сообщение, что в Петрограде активизировались анархо-коммунисты. Они, не желая отставать от большевиков, которые самозахватом расположились во дворце известной балерины Кшесинской, проникли в пустующую дачу Дурново, бывшего царского министра, и сделали особняк своим штабом.
Двухэтажное здание с десятком коринфских колонн посередине было построено со вкусом. К нему прилегал обширный ухоженный сад, которым привыкли пользоваться жившие поблизости рабочие выборгской стороны. Анархисты захватили и типографию газеты «Русская воля». Один из них, обильно заросший густой бородой, собрав вокруг себя отстраненных от работы типографам, внушал им:
– Граждане, старый режим запятнал себя преступлением и предательством. Если мы хотим, чтобы свобода, завоеванная народом, не была изгажена лжецами и тюремщиками, мы должны ликвидировать старый режим, иначе он опять поднимет свою голову. Газета «Русская воля» под контролем Протопопова сознательно сеет смуту и междоусобицы. Мы, рабочие и солдаты, хотим возвратить народу его достояние и потому конфискуем типографию для нужд анархизма. Предательская газета не будет существовать.
Рабочие молча слушали воззвание, не проявляя никаких эмоций, кроме досады. При внимательном взгляде можно было обнаружить и некоторую долю сочувствия анархистам в глазах некоторых, особенно молодых, рабочих. В действиях людей под черным знаменем была доля романтики.
– Мы, что же, отстраняемся от работы? Или должны будем работать на вас? – задал вопрос бывалый печатник.
– Будете работать на свободный народ – был ответ, мало прояснивший ситуацию.
– А платить нам тоже народ будет?
– Все будет, как было до того, – ответил анархист.
И хотя в словах захватчика не было уверенности, рабочие, кряхтя, пошли к своим рабочим местам.
Сообщение о захватах привело в возбуждение участников совещания. Когда-то они с трудом сдержали себя, узнав о захвате большевиками дворца Кшесинской. Но не хотели терпеть того же от анархистов, о которых ходили самые неблагоприятные слухи. Ленинцы были им значительно ближе, чем бакунисты и воспитанники Кропоткина. От Петросовета была послана делегация наблюдателей, одним из членов которой был назначен Алексей.
С ведома Правительства и Исполкома Петросовета к типографии прибыли войска Петроградского гарнизона во главе с Половцовым. Прежде всего, воинский отряд был направлен к зданию захваченной газеты. Алексей видел, с какой легкостью казаки Половцова очистили редакцию «Русской воли». К зданию типографии прибыло немало народа. Здесь можно было увидеть людей разного возраста и социального положения. Когда анархисты были выведены из помещения с помощью вооруженной силы, публика встретила Половцова и его бойцов как славных победителей. Дамы махали им платками, из толпы доносились приветственные возгласы.
Теперь встал вопрос об освобождении самой дачи Дурново. Однако возникли сложности. Оказалось, что деятельность анархистов уже коснулась соседних рабочих кварталов. Рабочие возражали против возможного изгнания, а тем более ареста видных анархистов. Он угрожали правительству большой забастовкой. И это была не шуточная угроза. Забастовали четыре завода. А на другой день бастовало уже 28 предприятий. Правительство выжидало. Захватчики заявили, что в случае атаки будут отбиваться с оружием в руках. Большевики оказывали поддержку анархистам.
Министру юстиции Перверзеву поступала информация о складах оружия и боеприпасах на даче. Говорили, что там скрываются беглые преступники. Вопрос был передан на рассмотрение съезда Советов. Один за другим выступали социалисты. Делегаты от социал-демократов заявляли, что они по разным причинам против штурма дачи Дурново. Недаром анархисты называли себя анархо-коммунистами. Для оценки состояния захваченной дачи Исполком направил туда прокурора Бессарабова.
Алексей оказался вблизи дачи с небольшой группой представителей Совета и Исполкома. Опасаясь выстрелов из особняка, они вместе с прокурором Бессарабовым подошли к дверям особняка. Им открыли двери вооруженные пистолетами и винтовками люди в темном.
– Кто такие и зачем пожаловали? – спросили их на проходной.
– Я прокурор Бессарабов. Вот требование Исполкома, – протянул он бумагу с печатями. – Это решение осмотреть состояние дачи ее законных владельцев. Распорядитесь провести нас по помещениям дворца.
Бумага была принята. Вскоре явился представитель штаба анархистов.
– Можем пропустить только одного человека. Пусть это будете вы, товарищ прокурор.
– Эти люди – представители Советов. Они со мной, – прокурор указал на группу людей, среди которых был Алексей.
– Кроме вас никого не пропустим, – жестко ответил анархист.
Прокурор вынужден был согласиться после некоторой попытки доказать свое.
Прошло добрых полчаса, когда двери открылись, из них вышел Бессарабов. Он имел растерянный вид.
– Ну, что там? – спрашивали его нахлынувшие корреспонденты и депутаты. – Полный разгром? Склады бомб? Уголовники?
– Прокурор оглядел толпу и уверенно сказал:
– Не поверите, все в отличном порядке. Мебель цела, паркет не испорчен. В помещениях чисто.
– Невероятно. Так уж ничего и не испорчено? – слышались возгласы удивления.
– Ну, разве что вся дорогая мебель собрана в большом зале. Других нарушений я не заметил.
После этого посещения Правительство отложило выселение анархистов.

Глава двадцать девятая. Братание
В этот день, довольный встречей с самим главой Правительства, Василий Кириллович остался с ночевкой на передовой. Повезло с погодой. Было тепло и сухо. Настоящее лето. Ряды траншей и ходов сообщения протянулись на десятки километров, так что терялись за горизонтом. Хорошо были видны ряды колючей проволоки, разделявшие своих и чужих. Василий Кириллович рассматривал укрепленные стволами деревьев защитные сооружения передовой. Прапорщик Авдеев согласился быть его провожатым в окопной жизни. Всё осмотрев, они вошли в блиндаж, где из земли и досок были созданы столы и нары.
– Здесь даже уютно, – сказал Василий Кириллович, указывая на накрытые деревянными досками земляные скамейки и лежанки. За столом сидели молодые офицеры, обсуждая какие-то вопросы. Они замолчали, когда вошли посторонние.
– Познакомьтесь, Василий Кириллович. Это мои боевые друзья Виктор, Степан и Руслан, – представил Авдеев своего преподавателя сидевшим за столом. – Это мой наставник и воспитатель из военного училища Василий Кириллович, – с гордостью сказал офицерам прапорщик.
Все привстали, приветствуя капитана.
– Помогаете друг другу? – участливо спросил Василий.
– По-другому тут нельзя, – был ответ
– А как отношения с личным составом?
В ответ было неловкое молчание. Никто не брался отвечать. Наконец, один из офицеров сказал:
– Сейчас солнце сядет, и все увидите.
Летний вечер наступал медленно и лениво. Почти не было характерной для передовой ленивой перестрелки. Солдаты неторопливо передвигались по ходам сообщения. Несмотря на то, что многие не отдавали чести офицерам, ходили с расстегнутыми до нельзя пуговицами, да еще и ленивой походкой, замечания со стороны офицеров они получали редко.
Сумерки дали о себе знать, прежде всего, переливами гармошки. Гармонист совсем недалеко играл завлекательно, игриво. Это была какая-то озорная песня. Вскоре послышались и низкие звуки подпевавших солдат. Было понятно, что песни звучат назло начальству, назло надоевшему военному порядку.
Василий Кириллович прошел вдоль наполненной рядовыми траншеи. Через некоторое время музыка утихла. Послышался шепот:
– Идут. Мимо нас идут!
Несколько солдат в сопровождении офицера прошли мимо Василия. У него дух захватило: на них была немецкая форма! Четверо высоких немцев в начищенных сапогах и с ними унтер-офицер прошли вперед. Никто их не задержал. Наоборот. Раздался одобрительный шепот. Все двинулись вслед за ними. Они остановились в самом широком месте. Собралось много солдат. Тут был и тот с гармошкой. Немцы были без оружия. Один из них говорил на ломаном русском языке.
– Привьет, камрад. Мы можем быть мало час.
– Гуд, гуд! – закивали русские солдаты. – Братание. Мы и вы браться, – сказал один, слегка обнимая ближайшего немца. – Не стреляем! Два часа не стреляем.
Старший немец закивал, понимая:
– Не стрельят! Два час. Мы вам принести подарок. Давай, Шульц!
Шульц поставил ранец на доску. Под радостный шепот солдат извлек одну за другой несколько бутылок немецкой водки. Солдаты доставали кружки и протягивали в сторону немца.
– И мне шпанса! Наши генералы зажимают спиртное. Молодец немец. Зер гуд. Давайте выпьем за дружбу. Ты солдат и я солдат. Мы не хотим воевать друг с другом. У тебя дома фрау и у меня тоже. Меня понимаешь?
Голоса становились пьяными. Говорили, что придется, в том числе и то, что военнослужащие не имели права произносить вслух. Наконец, приняв в качестве ответного подарка сало и домашнюю колбасу, немцы отправились в обратный путь. Снова заиграла гармошка. Василий Кириллович чувствовал себя предателем: он не остановил это братание. И никто не остановил, хотя почти все знали, как следовало поступить.

Глава тридцатая. Перед боем
Все дни, пока Василий находился на передовой, он наблюдал не утихающие хлопоты. Подвозили оружие и боеприпасы. Перегруппировывались войска. Несколько раз проходили заседания войсковых комитетов. Решали вопросы, связанные с отношением к наступлению. И происходило все это не случайно. Достаточно было читать газетные отчеты о работе Всероссийского съезда Советов. Там на съезде было достаточно выступлений, в которых этот вопрос обсуждался. Говорили, что успех русских войск усилит власть Правительства, которое, как ни крути, буржуазное. Значит, успешное наступление – это плохо.
Василий с отвращением наблюдал эту подозрительную активность комитетов. Не понимал, как солдаты, защищающие свою Родину, могут рассуждать: нужно бороться с противником, или нет?
Керенский почти не сомневался в успехе. На юго-западном фронте удалось создать численное превосходство наших войск. Против примерно одного миллиона русских штыков и сабель Австро-Венгрия выставила менее трехсот тысяч. Больше, чем у противника было орудий, пулеметов и аэропланов. Такое превосходство крайне редко удается создать на фронте.
Приказ о наступлении был получен войсками Юго-Западного фронта восемнадцатого июня. Как стало впоследствии известно Василию, германо-австрийское командование получило данные о предстоящем русском наступлении. Об этом сообщали многочисленные немецкие шпионы, почти свободно работавшие в объятой революцией стране. О том же говорили перебежчики, а так же разведчики, которых предприимчивые немцы отправляли на так называемые «братания». Для парирования предполагаемого русского удара на угрожаемых участках были сосредоточены контрударные группы, в которые были выделены восемь дивизий. Для усиления австрийских войск направлялись немецкие дивизии. Так что неожиданного удара уже никак не могло быть.
За два дня до наступления артиллерия Юго-Западного фронта открыла огонь по позициям австро-германских войск. Это случилось неожиданно для Василия. Он как раз собрался уезжать домой. Снаряды посыпались на позиции неприятеля непрерывным потоком. Австрийская артиллерия отвечала более слабым огнем, что подавало надежды на успех предстоящих боев.
События на передовой нарушили планы Василия. Все внимание офицеров было направлено на предстоящие передвижения войск. Отъезд откладывался.
В день наступления армия была поднята рано. Офицеры проверяли линии окопов. Солдаты заняли позиции, готовясь к предстоящему рывку. Однако как раз перед началом наступления артиллерия противника нанесла неожиданный удар по пристрелянным накануне позициям. Огонь не прекращался три часа подряд. Потери были большие. Полевые госпитали наполнились ранеными. Снаряды разрывались и в непосредственной близости к Василию. Комья сырой земли сыпались на его одежду.
Стало ясно, что противник извещен о времени начала операции. Офицеры гадали, будет ли отменен приказ о наступлении. Настроение в войсках, и без того не высокое, опускалось еще ниже.

Глава тридцать первая. Вперед!
Приказ был отдан. Российская артиллерия начала артподготовку. Со значительным опозданием вдоль распаханных снарядами траншей раздались крики офицеров. Понимая, что сейчас не время ехать назад, что его возраст накладывает определенные требования, Василий попросил разрешения приписать его на время в медицинскую роту. Возражений не было. В задачи роты входило оказание первой медицинской помощи, сортировка раненых и тому подобное.
Волны атаки покатились вперед. Грохот взрывов вражеских снарядов постепенно становился все более отдаленным. Зато росло напряжение работы медицинского персонала. Скоро Василий стал забывать, где он находится. Потерялся счет минутам и часам. Перетаскивал носилки. Перевязывал раны. Накладывал бинты. Приходилось и относить трупы. Все, как на войне.
Бросалось в глаза большое количество ранений в голову. Чаще всего они приводили к смерти. Василий сказал об этом работавшему рядом врачу, но как обычно, получил ответ:
– Что мы можем поделать? Вы в Питере ближе к начальству будете. Вот и обратитесь, куда следует, по поводу защиты солдатских голов.
Прапорщик Авдеев с немалым трудом построил свой взвод и назвал предстоящую задачу. Он все время чувствовал недостаток жизненного опыта, понимал, что младшие чины это видят и чувствуют. Но для себя он взял за правило бороться с темными мыслями, отбрасывать прочь неуверенность. И если Родина по каким-то причинам доверила ему командную должность, то нужно это доверие оправдать. В том, что будет трудно, он не сомневался.
– Приготовились! – крикнул он. – Вперед! В атаку!
Как и положено, он первым поднялся на склон траншеи. Это оказалось не легко. Было ощущение, что липкая ткань обволакивает тело и не дает подняться во весь рост. Пришлось преодолевать ее сопротивление. Сначала испугался, что остался один, что его не поддержали. О таких случаях нередко рассказывали офицеры. Это стало обычным явлением после Февральской революции и последующего разложения войск.
Но теплое чувство скоро согрело его. В атаку поднимались целыми десятками его подчиненные. Они бежали вперед, обгоняя его, держа наперевес винтовки.
– Ура-а-а! – катилось в сторону австрийских позиций.
Он обернулся назад. В траншее никого не осталось. Это была первая робкая удача. Что будет дальше? По пути вперед, то здесь, то там падали на землю атакующие. Уцелевшие после артиллерийского обстрела вражеские пулеметы, косили наступавших. Бойцы залегали, переводили дыхание и вновь бросались в атаку.
Тяжелее всего было преодолеть проволочные заграждения. С русской стороны они были только для видимости. Всего один ряд созданных впопыхах заграждений. Зато неприятель настроил местами по пять рядов. Добротно. На крепких опорах. Нет у нашего человека основательности. Да и колючая проволока в дефиците. Но и нет худа без добра. Меньше хлопот со своей колючкой.
Русские снаряды местами сделали разрывы в рядах колючей проволоки. Там где их не было, подползавшие саперы резали проволоку ножницами. Этот короткий миг задержки перед колючкой ловили австрийские пулеметчики. Ряды убитых указывали места проволочных заграждений.
Авдеев в этот раз видел, что несмотря на потери, дело у его роты шло успешно. Удалось преодолеть ряды заграждений. Первые бойцы с ходу врывались во вражеские траншеи. Он был с ними! Видел, как выпрыгивают наверх, убегая, солдаты в австрийской военной форме. Те, кто не успели, поднимали руки, сдаваясь в плен.
К нему подбежал рядовой, кажется, его фамилия была Федотов.
– Господин прапорщик, посмотрите только, как эти немцы все обустроили! – в его голосе было непритворное изумление.
Авдеев побежал вслед за солдатом. Только теперь он огляделся по сторонам. Места пребывания солдат и офицеров были отделаны крепкими досками. Их явно доставили сюда с лесопилки. Они плотно прилегали одна к другой. Над траншеей с русской стороны была закреплена с наклоном сетка для защиты от гранат. Под ногами было твердое сухое дерево.
Зашли в блиндаж. Его стены были выполнены из железобетона, отделанного досками. Помещение оборудовано так, словно здесь управлялась опытная хозяйка. Уютная чистота. На полочке стоит недопитая бутылка немецкого шпанса и несколько рюмочек. В углу совсем домашний патефон. Но больше всего поразило то, что стены поклеены хорошими обоями, а на потолке – электрическая лампочка с плафоном. Немцы только что спешно покинули помещение.
Рассказы о подобных окопах можно было иногда услышать, но мало кто в России им верил.
– Чудесно! – сказал он. – Такого я нигде не видел.
– А что у нас, – сказал Федотов, – топкая грязь, да неухоженность. Вот у кого учиться надо. Здесь и вшей, наверное, нет. Нас они заедают.
– Век живи, век учись. Немцы, они от природы вояки, ответил Авдеев. – Нам бороться надо с тифозной вошью, – сделал он окончательный вывод, – уютом и чистотой.
И сказано это было не только окружающим, но и себе.

Глава тридцать вторая. Июньская демонстрация
На проходившем в Петрограде Съезде Советов было принято решение отменить назначенную Большевиками на десятое июня демонстрацию в поддержку решений съезда. Социал-демократы из заводской партийной ячейки были крайне раздосадованы отменой демонстрации. Секретарю партячейки Уличанскому стоило немалого труда убедить своих партийцев в вынужденном характере откладывания начала шествия.
– Товарищи, – говорил он партийцам, когда те собрались обсудить эту новость, – вы должны понять, что это ультимативное требование к нашей партии Съезда Советов.
– Чем же объяснили делегаты свое требование?
– Тем, что это может привести к вооруженным столкновениям с нашими противниками. В результате погибнет дело революции.
– Мы же готовились. И морально, и технически.
– Ничего, – успокаивал Председатель. – Принято решение провести демонстрацию под лозунгами самого Съезда восемнадцатого июня в воскресенье.
Такое перемещение даты вызвало положительный отклик. Рабочие привыкли проводить время на улицах, участвовать в демонстрациях и различных акциях в этом бурном году.
– В выходной очень удобно. Не надо останавливать производство, – говорили партийцы. – Только что с лозунгами?
– Не волнуйтесь, лозунги оставим старые. Пусть вразрез с другими социалистами. Но за нами решающая сила!
С утра Невский был заполнен людьми. По призыву социалистических партий на предприятиях, во дворах казарм, а иногда в переулках и тупиках, группами собирались участники демонстраций. Они разворачивали свои, заранее принесенные активистами знамена и транспаранты, и колоннами вливались в общий поток. Крупные предприятия и партии часто шли под музыку своих духовых оркестров.
Шествие открывали видные представители Съезда Советов. Шли колонны меньшевиков, эсеров. Ярко выделялись своей организованностью заводские колонны, руководимые большей частью большевиками. Особенно выделялись одетые в белые халаты женщины, медперсонал больниц и госпиталей. Задорные революционные песни летали над площадями, создавая особое, восторженное настроение. На время забывались пустые прилавки, полупустые желудки, недовольные домашней скудостью дети.
Виктор Андреевич, не причислявший себя ни к каким партиям, вышел на Невский вместе со своей женой Антониной Ивановной, чтобы посмотреть на шествие. Он часто наклонялся к жене, высказывая свои соображения.
– Я вижу сплошь транспаранты большевистской фракции Совета, – говорил он. – Вот опять: «Долой десять министров-капиталистов!», «Власть Совету рабочих и солдатских депутатов!», «Долой империалистическую войну!», и другие.
– А я вижу, что в демонстрации принимают участие и средние слои населения. Может быть, их не много, но они есть, – заметила Антонина. – Ну, а этих ребят узнаешь?
Она радостно замахала Алексею и Елене. Те, увидев родителей Алексея, запрыгали в ответ, замахали руками, заулыбались.
– Ой, привет! И вы вышли на улицу. Мы скоро придем, – донеслось до них.
Среди манифестантов, проходивших по булыжной мостовой под палящим июньским солнцем, можно было заметить людей в модных котелках и шляпах. Ораторы выкрикивали лозунги, а толпа их повторяла. Гулкое эхо носилось по проспекту. Особенно громко выкрикивал «кричалки» Уличанский Борис, бодро шагавший впереди одной из заводских колонн.
– А вот и наши знакомые, как же без них, – безрадостно сказал Виктор Андреевич.
– Ты о ком?
– О солдатах. Эти горе-вояки на каждом шествии первые. В то время, когда другие на фронте гибнут, эти по мостовым расшаркиваются.
Мимо проходили одетые в потертую военную форму солдаты Петроградского гарнизона. Шли толпой, не соблюдая строя.
– А это кто? – с удивлением воскликнула Антонина, указывая на людей, гордо идущих под черным знаменем.
– Наверняка подумала, что это пираты, – пошутил Виктор Андреевич. – Это подоспели господа анархисты. Развелось их немало. А как лихо вышагивают! Простые путешествия по проспектам не для них. Думаю, не ошибусь, если они еще какую-нибудь шутку не выкинут сегодня.

Глава тридцать третья. «Кресты»
К ним приближалась колонна под черным знаменем. «Против любой власти!» было написано на баннере, который несли два молодых человека. «Власть рождает паразитов», написано на другом. От демонстрантов веяло, как показалось Виктору, религиозной одухотворенностью. Все политические силы бьются за власть, а эти – против любой власти. Необычно как-то.
– Долой суды, долой тюрьмы, долой полицию! – скандировала анархическая группа. – Смерть буржуазии!
От этих возгласов мурашки пробегали по телу непосвященных. Как же так: без суда, без полиции и прочего. Все долой?
– Хорошо, что их пропорционально мало, – сказал Виктор Андреевич грустно.
– Но их количество и влияние быстро растут, как и большевиков, – в тон ему ответила Антонина, провожая глазами немногочисленную колонну.
Часть анархистов – демонстрантов, человек семьдесят, отделилась от основной колонны и двинулась в направлении Финляндского вокзала. Толпа была возбуждена. В ней чувствовалось присутствие уголовного элемента. Эти нахлобученные фуражки, взгляды исподлобья, крепкие выражения, несдержанность.
Первые демонстранты подошли к тюрьме «Кресты». Ее название было связано с четырьмя четырехэтажными зданиями, построенными в виде двух крестов. Все здесь, в том числе высокая стена, пятикупольный храм, административные и хозяйственные постройки было сложено из красного кирпича. Качественно, как умели делать в восемнадцатом веке при Екатерине Великой. Тюрьма охотно принимала как политических заключенных, так и уголовников. Все они размещались в уютных, светлых камерах с деревянными полами. Каждая камера имела просторное зарешеченное окно. Политические из этой тюрьмы, бывало, становились даже министрами. Так что охрана с ними была осторожна.
Заметно выросшая толпа анархистов вела себя шумно под окнами здания администрации. В конце концов, делегация была допущена в кабинет начальника тюрьмы.
– Вот список наших товарищей, – заявил один из демонстрантов. – Их семь человек. Они невиновны, и мы требуем их освобождения. Немедленно! Иначе мы не ручаемся за последствия.
Под окнами толпа ревела, напирая.
– Открывай! А то двери выломаем!
«Сейчас бы солдат, – думал начальник. – Да где их взять! И вояки сейчас ненадежные. А, будь, что будет! Недолго и жизни лишиться». Он подозвал своего помощника.
– Вот список. Семь человек. Освободить.
Делегация в сопровождении охранников двинулась в здание. Они были встречены оглушительным шумом. Заключенные били мисками и кружками о двери, раскачивали их и скандировали:
– Свободу! Открывай! Долой!
Были слышны и другие крики. Когда перед первым освобожденным открылась наружная дверь, толпа ворвалась внутрь и растеклась по коридорам. Появились перепуганные охранники с ключами. Все вместе, и заключенные, и анархисты, и пришедшие с ними уголовники отпускали на свободу узников. К концу дня выяснилось, что были освобождены шесть или семь анархистов и четыреста уголовников. «Кресты» ненадолго опустели.

Глава тридцать четвертая. Штурм дачи
Выход на свободу сразу четырехсот заключенных должен был создать крайнюю напряженность в городской жизни. Старая полиция, знавшая многих нарушителей закона в лицо, была разогнана. Новая не имела ни знаний, ни опыта. Поговаривали, что в создаваемую милицию записывались все больше карьеристы, да люди с темным прошлым. Анархисты же не избегали общения с преступными элементами. Пошли разговоры, что многие беглецы из «Крестов» нашли прибежище на даче Дурново. Алексей, как участник рейда по освобождению газеты «Русская Воля», чувствовал потребность быть на месте событий, чтобы при необходимости сделать сообщение в Совете.
Он знал, что Керенский, находившийся на фронте, где началось наступление, телеграфировал командующему войсками Петроградского военного округа Половцову о необходимости борьбы с анархистами. Того же требовал и министр юстиции Переверзев. Приказ о захвате дачи отдал заместитель Керенского Якубович.
Заботой Половцова было найти верные воинские части. Войска были ненадежны. На совещании с командирами желание пойти с Половцовым выразили роты Преображенского и Измайловского полков. Всегда готовы были казаки. Но они просили командующего не выставлять их напоказ, потому что на них давно точат зубы Советы. Половцову нужно еще было получить одобрение этого Совета. Он знал, что это будет очень сложно, может быть, невозможно добиться. Потому пошел на хитрость. Он договорился, притом устно, только с небольшой частью лидеров Совета.
Алексей был у Литейного моста в три часа ночи. Скоро туда же туда прибыл Половцов с войсками и министр Переверзев. Все спешили. Опасались, что настанет утро, и неизвестно, как поведут себя рабочие Выборгской стороны, где тон задают большевики. Договорились, что пехота будет штурмовать, а казаки нести дозорную и караульную служу.
Бесшумно сняли часового. При подходе к зданию в парке подняли десяток спавших бомжей. Солдаты окружили дом. Броневик занял позицию на набережной. Половцов с Переверзевым подошли к входу в здание. Навстречу вышел высокий статный человек в матросской куртке. Лицо казалось интеллигентным. Это был Железняков.
– Временное правительство просит вас освободить здание, вами незаконно захваченное. Вот ордер, – Переверзев протянул анархисту бумагу.
Изучив ордер, Железняков потянул его назад.
– Здание было пустующим к моменту реквизиции. Теперь оно принадлежит трудовому народу, и мы его не отдадим.
– По нашим данным вы укрываете бежавших из Крестов заключенных. Прежде всего, нас интересуют рецидивист Еремеев и немецкий шпион Мюллер.
– Еремеев вчера покинул здание. Он ушел к большевикам во дворец Кшесинской. Мюллер никакой не шпион. Он здесь, но мы его не отдадим!
– В случае неподчинения, мы возьмем дом штурмом.
– Вы, товарищ министр, войдете в дом только через наши трупы. Мы будем биться насмерть до последнего патрона!
При этих словах Железняков вбежал в дом. Послышался стук молотков. Это двери заколачивали гвоздями.
Переговорщики слегка отступили. Обещания анархистов могли быть значимыми. Все опасались, что в доме находится арсенал оружия. Нельзя было терять время. Половцов махнул рукой. Послышался звон разбитого стекла. Сбоку, недалеко от входа в разбитое окно запрыгнули несколько офицеров.
Ожидавшихся выстрелов не последовало. Защитники растерялись, отхлынули внутрь. Однако напуганные солдаты стояли, как вкопанные, пока их не устыдили офицеры. Тогда воины устремились в дверь и в окна с противоположной стороны здания. Алексей с ними. Неожиданно под ноги полетели гранаты, которые называли бомбами. Они покатились по полу. Взрыв даже одной привел бы к страшным результатам. Увидя их, солдаты устремились прочь из здания, вмиг очистив пространство. Но ни одна не взорвалась. Один из солдат, осмелев, осмотрел бомбу и сказал:
– Господа-товарищи, они предохранители не вынули!
– Может, испугались, а может, и не знали, что надо, специалисты хреновы, – рассмеялся другой солдат.
– В любом случае, и им, и нам повезло, – сказал Алексей, устремляясь в следующий зал.
Солдаты небольшими группами выводили арестованных. Все вглядывались в их лица. Один из офицеров, повернувшись к Алексею сказал негромко:
– Ну и лица! Таких и в ночлежках не встретишь!
– Особенно анархи женского пола! – откликнулся Алексей. – Просто красавицы!
Оба усмехнулись, видя людей в грязных, рваных шинелях, с испитыми лицами, немытыми и давно нечесаными бородами. Полтора десятка женщин можно было с трудом отличить от лиц мужского пола.
– А вот на того матроса прошу обратить внимание, – сказал офицер. Его многие знают.
– Кто же это?
– Матрос Железняков. Свои его обычно зовут Железняк.
Облик этого анархиста с высоко поднятой головой надолго впечатался в память Алексею.
Между тем, обещанной борьбы насмерть не последовало. Все комнаты были очищены. Закрытой оставалась последняя. Оттуда раздался одиночный выстрел. Солдаты взяли ружья на изготовку. Выдавленная дверь раскрылась. На полу лежало окровавленное и неподвижное тело анархиста. На оголенных участках рук и шеи различались следы татуировки, какую делали обычно уголовники.
– Кто-нибудь стрелял? – спросил Половцов, глядя на подошедших преображенцев.
Они переглянулись. Все дали отрицательный ответ
– Не истратили ни одного патрона, господин генерал. Можете проверить.
– Значит, самоубийство. Это кто? – спросил он одного из задержанных.
– Асин, – ответил тот и неожиданно, вырываясь из рук конвоиров, стал кричать в сторону Половцова: – Он не самоубийца! Это вы его застрелили! Вы!
– Отведите арестованных в Таврический дворец. На съезд Советов. Пусть ими полюбуются, – спокойно отдал приказ Половцов. – Охранять здание поручаю отряду семеновцев.
Столица успешно прекратила деятельность гнезда анархистов. Правда, утором к освобожденной даче стали приходить рабочие соседних заводов. Большевистские лидеры требовали от семеновцев ответа, кричали, что так не оставят, грозили забастовкой. Посланного с объяснениями корнета толпа вытащила из машины и избила до полусмерти. Подобравшие его прохожие отвезли в госпиталь. Половцов приказал солдатам покинуть дачу.
Всего было арестовано пятьдесят девять человек. Некоторые из них только накануне бежали из «Крестов». Половцову и Переверзеву пришлось оправдываться за свои действия перед съездом Советов. Сработала фотография убитого Асина. По характерной татуировке удалось выяснить, что Асин был известный вор-рецидивист, записавшийся в анархисты.
Матросы – кронштадцы устроили помпезные похороны уголовнику Асину. Много черных и алых знамен, оркестр. Над могилой красовался баннер со словами «Смерть палачам Половцову и Переверзеву». Несколько раз матросы врывались в приемную Переверзева, заплевывая ее шелухой от семечек. «Убьем, убьем, убьем!», – звучало на весь этаж. Защищать было некому. На убийство все же не решились.

Глава тридцать пятая. Малодушие
К радости россиян начало июньского наступления было успешным. Мощная артподготовка и перевес в численности личного состава привели к оставлению австрийцами передовых линий окопов. Русские потери были минимальны. Зато количество военнопленных, колоннами отправляемых на Восток, было очень значительным. За несколько дней войска прошли до тридцати километров в сторону юго-запада и освободили немало населенных пунктов.
На помощь австрийцам подходили немецкие войска. В тех местах, где немцы занимали оборону, резко возрастало сопротивление наступлению. Местами германцы начинали переходить в контрнаступления, иногда возвращали назад только что завоеванные русскими населенные пункты.
Во время одной из пауз между боями к Авдееву, расположившемуся среди небольшой рощи, подошел унтер-офицер Афанасьев.
– Господин прапорщик, разрешите обратиться. В голосе его была тревога.
– Говори, что случилось. Можно без формальностей.
– Обязан вам сообщить, что в полку зреет заговор.
– Какой еще заговор! Все было хорошо.
– Я присутствовал при разговоре нескольких рядовых нашей роты. Говорили, почему мы наступаем, когда третья пехотная дивизия не тронулась с места. Сидит себе в окопах. Солдатским харчем обжирается и никаких потерь не несет.
– Я знаю, что они отстали от нашего прорыва, но мне никто не говорил, что они отказались идти дальше. Так, что еще говорили солдаты?
– Еще говорили, что нам нужно созвать комитет. И хватит воевать! Мол, навоевались.
Не успел унтер договорить, как вдоль позиций покатилось раскатисто:
– Члены Полкового комитета, на совещание!
Мимо прошли несколько человек. Теперь от их решения зависели дальнейшие приказы командования.
– К сожалению, вы, унтер-офицер, были правы, – сказал Авдеев, обращаясь к младшему по званию на «вы», как положено по уставу, – мы докатились!
Спустя некоторое время Авдеев увидел, как ни на кого не обращая внимания, солдаты стали собирать оружие, вещи, выбираться из земляных укреплений и двигаться в обратном наступлению направлении, ни на кого не обращая внимания. Он побежал, чтобы обогнать идущих.
– Стойте! Вы куда? Приказа к отступлению не было!
Ничто не помогало. Все обходили его. Отодвигали его в сторону руками, если не удавалось обойти. На угрозу пистолетом показывали на ствол винтовки, недвусмысленно угрожая.
– Отойди прапор, – услышал он, – пристрелю!
К нему подошел прапорщик Измайлов, оказавшийся рядом. Он был слегка навеселе.
– Еще не слышал? Конец нашему наступлению. Комитет решил.
– Какого черта он решил! На виду у неприятеля! Нас даже в известность не поставил. Сволочи! У меня нет слов.
– Давай! – он достал припасенную наполовину выпитую бутылку, и налил вина в кружку, которая оказалась при нем. – Так будет легче. Вино хорошее, не думай. От немца досталось.
Авдеев выпил. Почти сразу отлегло.
– Куда эта толпа движется? – спросил он, хотя понимал, что его приятель не знает ответа.
– Я так думаю, они хотят отсидеться в немецких окопах, которые мы оставили позади. По крайней мере, так думают те, кто их ведет.
– Они же не думают. Скотские чувства руководят ими! Как животные. Страх, усталость, желание выжить любой ценой.
– Вот последнее им скорее всего не удастся.
Прибежал вестовой.
– Вам приказ от начальника дивизии. Позиций не оставлять, приготовиться к отражению атаки австрийских войск.
– С кем держать оборону? Рядовые бежали.
– Приказ держать оборону с наличными силами.
Измайлов ушел. Авдеев огляделся. То здесь, то там из окопов виднелись головы офицеров и нижних чинов.
– Не меня ищете? – вдруг прозвучал полный доброты голос унтера Измайлова. – Я здесь, с вами. А вот посмотрите еще, кто с нами! – и он показал стоящего за его спиной рядового Федотова.
Видя простого солдата, Авдеев даже растерялся
– Вы почему не ушли со своими? – спросил он его.
– Не свои они мне, господин прапорщик, – ответил Федотов. – Трусы. Малодушничают. Погибнем вместе, если по-другому нельзя.
Теплые чувства охватили офицера. Не все еще пропало.

Глава тридцать шестая. Бой
Оставшееся до сражения время использовали для того, чтобы поднести снаряды. Заряженные ружья из тех, что оставили отступающие, разложили так, чтобы можно было вести непрерывную стрельбу. Рядом уложили гранаты. Провели небольшое совещание. Решили, если удастся, продержаться до сумерек, а уж тогда отступать. Если не удастся, погибнуть героями. Решение было единогласным. Других предложений не было. Расходились мрачные. Никто не ожидал такого.
Германцы перегруппировались к вечеру. Начался интенсивный артиллерийский огонь. Снаряды давали то перелет, то недолет. Наконец, они стали ложиться в цель. Наша артиллерия отвечала слабым огнем. При этом прислуга перебегала от одного орудия к другому, чтобы противник не догадался о малочисленности защитников. Через некоторое время вперед двинулась вражеская пехота.
«Хорошо, что противник не поднял в воздух самолеты, – думал Авдеев. – Видимо, низкой облачности испугался. Они бы сразу увидели наши безлюдные траншеи».
Наконец, показались пехотинцы. Не раздумывая, как было условлено, Авдеев залег за пулемет. Ему помогал верный Федотов.
– Противник заходит справа! – указывал он, ловко расправляя пулеметную ленту. – Отползают! У вас хорошо получается, – хвалил он. – А теперь глядите туда!
Авдеев ловко управлялся с пулеметом. Хорошо научили в Питере. Слышны были и другие «Максимы». Изредка щелкали винтовочные выстрелы. Когда вблизи разорвался снаряд, прапорщик и рядовой вжались в дно окопа, понимая, что их засекли. Через некоторое время, когда огонь был перенесен на другой участок, они снова оказались у пулемета.
Неожиданно немецкие выстрелы стихли, наступила непривычная тишина.
– Я так думаю, – засмеялся Федотов, – немцу ужин привезли. Сейчас отдохнет…
– Отползаем! Послышался приказ. Орудия вывести из строя!
Остатки отряда поползли назад. Авдеев с Измайловым тащили за собой громоздкий пулемет. Когда от немецких позиций их стали отделять стволы деревьев, бежали в полный рост. Трудно было сказать, сколько пробежали они, пока не собрались вместе. Смеркалось. Отдохнули, перекусили, собрав у кого что было. Посчитали потери. Почти половина остались лежать в тех окопах.
– Скажите, – шепотом спрашивал Авдеев, – кто-нибудь видел прапорщика Измайлова?
– Погиб твой товарищ, – сказал грустно поручик. – У меня на глазах. Умер, как настоящему герою положено. Вот, и документы его я прихватил. Он достал содержимое кармана. Все сняли головные уборы.

Глава тридцать седьмая. Подведение итогов
Очередное партийное собрание на заводе проводилось спустя день после демонстрации. Чувствовалось возбуждение, бродившее в душах партийцев.
– На мой взгляд, – сказал секретарь партячейки Борис Уличанский, – наша партия осуществила задуманное. Мы были застрельщиками этого движения. Именно мы вывели на улицы тысячи рабочих и солдат. Под сотнями красных знамен. Наши лозунги и транспаранты безусловно господствовали. Буржуазное правительство было бессильно.
Не только правительство впало в растерянность, – продолжил он, – то же можно сказать и о руководстве Советов. Мы изначально выставляем лозунг «Вся власть Советам!». И на этой демонстрации этот лозунг был главным. Но каким Советам можем мы доверить самое ценное для революционера, власть? Советы поддерживают коалиционное правительство, эту смесь министров-социалистов с министрами-капиталистами. Первый съезд Советов испугался намеченной нами на десятое июня демонстрации. Опасаясь возможных конфликтов, к которым мы не были пока подготовлены, мы согласились перенести намеченную демонстрацию на 18 июня. И не ошиблись.
– Наша взяла! – сказал кто-то с места. – Никто решительно противостоять нам не может.
– Так и дальше держать!
– Еще напор, и нам перейдет вся власть!
– А как власть возьмем, так начнем осуществлять планы великого Карла Маркса, – размечталась Надежда Гаврилова, – осуществлять мировую революцию. Мы этим буржуям еще накостыляем!
– Всё вы правильно понимаете, – резюмировал Уличанский. – И наша задача продолжить борьбу. Политическая обстановка складывается в нашу пользу. Правительство в очередной раз не может найти в себе согласия. Теперь из-за украинских событий. Я просил дать справку по национальным отношениям Петрова Евгения.
Евгений прошел к столу. Все знали его как человека, глубоко интересующегося международной политикой и национальными отношениями.
– Товарищи, – сказал он. – По поручению Бюро я внимательно следил за событиями в стране. Они очень непростые. Особенно активизировались националисты на всем пространстве бывшей Российской империи. Это не случайно. С одой стороны, национальности, жившие под прессом самодержавия, стали добиваться большей самостоятельности под влиянием идей Февральской революции. С другой стороны, Все национальности почувствовали слабость власти Временного правительства. Финляндия переходит от требований автономии к требованию независимости. И Правительство колеблется. Польский вопрос так же может быть решен положительно. Тем более, что Польша нами фактически потеряна, она оккупирована войсками Германии.
Но более всего нас интересует Украинский вопрос, – продолжил Петров. – Власть созданной там буржуазной Центральной рады усиливается. На днях Крестьянский и Воинский съезды Украины поддержали самочинное введение автономии. Десятого июня на Всеукраинском войсковом съезде Винниченко зачитал Универсал к Украинскому народу. Он требует широкой автономии. Но мы знаем, что автономия обычно превращается в промежуточный этап на пути к независимости.
– Не можем мы потерять Украину! Так вся страна распадется, – вырвалось у кого-то с места.
– Вот-вот, продолжил Евгений. – Именно так рассуждают во Временном правительстве. И в нем наступил кризис. Те, кто пытается сдержать Украину, и те, кто потворствует движению к самостоятельности, они непримиримы. Правительство заколебалось. Кадеты, не согласные на автономию, готовятся выйти в отставку.
– Этим ослаблением правительства мы не имеем права не воспользоваться, – прервал докладчика Уличанский. – Мы должны на этот раз организовать не простую демонстрацию, а вооруженную. Это и есть наша задача. Нужно поднять солдат запасных полков Петрограда. В первую очередь, Первый пулеметный полк. Он колеблется. Агитаторы от нашей партии там уже действуют. А в этом полку одиннадцать тысяч солдат. Сила! Каждый партиец нашей ячейки получит индивидуальное поручение.

Глава тридцать восьмая. Лирика воды
Лена и Алексей встречались все чаще и чаще. Их тянуло друг к другу. Оказалось, что политика только предлог, чтобы найти друг друга. Июнь близился к завершению. Алексей пришел к своей девушке через день после демонстрации. Природа награждала людей своим блаженным видом за все неприятности от жизни в обществе. Ясное небо, проблески водной глади на горизонте. Цветущая зелень. Грохот войны не доходил сюда. И особый летний душистый воздух. Она дожидалась его на улице перед домом.
Лена была в легком открытом платье. Алексей в широких тонких брюках и светлой рубашке, закатанной до локтя.
– У меня есть заманчивое предложение, – сказал он, подходя и беря ее за руку. – Возьмем лодку на прокат. Когда еще будет такая возможность!
Лена сияла. Предложение было ей очень приятно. Хотя и дел было много.
– Я сейчас спрошу у мамы. Думаю, она согласится.
Она сбегала домой и почти сразу вернулась.
– Ну как? Разрешила?
– Сказала, что с Алешей хоть на подводную лодку. Полюбила она тебя.
– Тогда бежим. Прокат еще работает.
Через некоторое время они, уместившись в лодке и заплатив вперед на два часа, были на середине реки. Гладь воды была ослепительна. Алексей сидел на веслах, Лена расположилась на корме. Говорить можно было о чем угодно. Они доверяли друг другу и были одни.
– Как тебе такая прогулка, – спросил Алексей
– Очаровательно, – сказала она. – Не хочется думать ни о чем плохом. Хочется петь. Но я не буду, потому что время не для пения. Война. Похоронки приходят. Женщины так терзаются!
– Ты мне все больше нравишься, – сказал он негромко. – Душа у тебя чистая. А у меня не все ладится, – перевел он разговор на другую тему. И по лицу пробежала тень грусти.
– Что-то не так? – забеспокоилась она.
– Придется мне покидать Петросовет. Чужим становлюсь. Поднял на заседании вопрос о порядке формирования Совета. Сказал, что мы – всего лишь общественная организация, а значит, не имеем права на власть. Что мы – пятое колесо в системе управления. И как общественная организация мы имеем право только высказывать свое мнение, но не править. Руководить – дело правительства. Мы и не парламент, потому что представляем небольшую часть всего населения страны. Мы только создаем помехи для власти, отчего страдает вся страна.
– С тобой не согласились депутаты?
– Не то слово! Обрушились водопадом. Стыдили, устрашали. И я понял, что при перевыборах меня вытеснят.
– Не переживай! – она ласково коснулась его руки. – Будешь, как прежде, работать на заводе.
– Там, на заводе, я приносил реальную пользу. А здесь – бедлам! Бестолковая говорильня. Место, чтобы отлынивать от физической работы и от армии.
– Леша, я тебя поддерживаю. Кто-кто, а я вижу каждый день, как огромное количество крепких мужчин штаны протирают! Тебе в их рядах тесно. Но ты можешь перейти в редакцию какой-нибудь газеты. Я читала несколько твоих статей. Хорошо получается.
– Это лишь дополнительное занятие, подспорье. Меня держат как нештатного корреспондента. Не основная работа. Я хочу проситься на фронт. Там мое настоящее место.
Лицо Лены погасло. Боль и страх на время охватили ее. Но скоро эти ощущения прошли.
– Мне очень жаль будет расставаться с тобою, если ты примешь такое решение. Но я все понимаю. Твое сердце просится туда, где решается судьба моего народа. И я не буду отговаривать тебя.
Они улыбались друг другу. Лодка еще долго делала круги по зеркалу воды.

Часть вторая. Тревожный июль

Глава первая. Пулеметчики
Планам Алексея покинуть Петроградский совет пока не суждено было сбыться. Штурм дачи Дурново имел продолжение.
Керенский, находившийся в тот момент на фронте, где разворачивалось наступление, потребовал от Половцова, чтобы тот прислал ему часть пулеметов с прислугой из Первого пулеметного полка.
Об этих пулеметчиках хорошо знал весь Петроград. До Февральских событий огромный полк, численностью девятнадцать тысяч человек, размещался вблизи Петрограда в Ораниенбауме. После февральского восстания пулеметчики узнали, что по соглашению Петросовета с Временным правительством те воинские части, которые размещены в Петрограде, не будут выводиться на фронт. Солдатская секция Петросовета вскоре отменила такое соглашение. Но три из четырех батальонов полка уже самоуправно прибыли в Петроград. Здесь их оказалось одиннадцать тысяч.
Исполнительный комитет Совета поблагодарил полк за намерение защищать революцию, но предписал вернуться в Ораниенбаум. Тем более, что полк пока никак не проявлял активности в политических событиях. Зато такие разлагавшиеся войска были лакомой пищей для ортодоксальных марксистов. Большевики нашли ему место. Полк был размещен на Выборгской стороне в Народном доме. Только один батальон возвратился в Ораниенбаум.
Политическое пробуждение полка, главной опоры большевиков в Питере, было связано с именем прапорщика Якова Адамовича Семашко. Этот офицер принадлежал к сто семьдесят седьмлму пехотному полку. После прохождения военных курсов его направили на фронт. Вместо этого он скрылся в Первом пулеметном полку, где не был единственным пришлым со стороны офицером. Семашко вошел в состав военной секции большевиков. Одновременно он бывал на даче Дурново, вел дружбу с анархистами, освобождал заключенных в Крестах. Хороший говорун, он пришелся по душе солдатам. Но был арестован как дезертир.
И тут произошло неожиданное. Сто пятьдесят солдат шестнадцатой роты пулеметного полка пришли на гауптвахту и заставили освободить Семашко. Его кандидатура была выставлена на пост командира полка. И хотя голосование не удалось, Семашко стал неформальным лидером Первого пулеметного. А девятая рота избрала его своим командиром. Он был в полку единственным офицером-большевиком.

Глава вторая. Нет раскассированию!
Наступление на фронте выдыхалось. Командующему Петроградским гарнизоном Половцову пришло распоряжение прислать на фронт триста пулеметов. Генерал ломал голову, как уговорить солдат выполнить приказ военного руководителя. Больше всего они, шкурники, боятся отправки на фронт.
Половцов решил лично убедить несколько рот. Явившись в одну из них, он произнес речь, и был удивлен, когда рота, не без колебаний, конечно, дала добро. В другой роте тоже повезло. Но тут спохватились большевики. Они потребовали общего собрания. На нем один за другим выступали ораторы, да так долго, что большинство слушателей разошлись по местам. Оставшиеся до конца партийцы, проголосовали против.
Половцов понял их прием. Ему удалось еще раз личным участием убедить солдат разрешить отправку на фронт трехсот пулеметов и маршевой роты. Однако ему было заявлено, что больше ни одного пулемета и ни одного солдата!
Оставлять в городе такое количество вооруженных и враждебно к власти настроенных солдат было нелепо. Все ожидали решения правительства о раскассировании полка. Об этом уже несколько раз говорилось в залах заседаний Петроградского совета. Решали вопрос, кого отправить в пулеметный полк, чтобы убедить его подчиняться Временному правительству.
– Я согласен отправиться туда, – сказал Алексей, поднявшись с места. – Я убежден, что первая и главная задача нашей власти, в том числе и Советов сегодня – это усиление фронта, в том числе и за счет отправки туда пополнений.
Депутаты согласились, и Алексей вскоре выступал на очередном митинге Первого пулеметного полка, коих было очень много.
В душном зале, по меткому выражению, яблоку не было места упасть. Пулеметчики курили. На полу было много мусора. Солдаты сидели и стояли. Несмотря на легкий гул, все слышали ораторов. Ведущий объявил очередного выступающего. Им оказался Алексей.
– Меня направил к вам Петроградский совет. – Начал, волнуясь, Алексей. Это было одно из первых его выступлений перед такой публикой. – Предыдущие ораторы говорили необходимости вооруженной демонстрации. Звали вас выйти на нее. Все ли знают, что вооруженная демонстрация – это мятеж?! Тем более, во время войны, когда немецкие войска в пятистах километрах от нас. Если Правительство сильное, оно обязано расстрелять вас с помощью регулярных войск.
– Какое оно сильное? Сказал! – послышалось из зала.
– Потому и выступаете, что слабое! А не понимаете, что сила правительства зависит и от вашей поддержки. Газеты читаете? Сколько таких же, как вы, солдат гибнет сейчас на фронте!? За то, чтобы вы отсиживались в тепле, в столице? Совет принял решение всячески способствовать действиям нашей армии.
– Пусть Совет и воюет, а то отсиживается, дураков ищет!
Послышался свист и шум. Алексея оттеснили от председательского стола. На его место встал Семашко.
– Я еще раз повторяю: не допустим раздробления наших рядов. Никакой отправки на фронт. А если попытаются нас раскассировать, то мы можем и раскассировать Временное правительство. У нас сил хватит?
– Хватит! – пронеслось по залу.
– А про этого оратора я скажу, что он подкупленный агент буржуазии!
– Ты сам подкупленный! – успел крикнуть в ответ Алексей, но его оттесняли все дальше от стола президиума.
– Слово просит руководитель военной организации большевиков товарищ Подвойский, – неожиданно сказал Семашко.
– Пусть говорит! – выкрикнули из зала.
– Я, товарищи солдаты, высоко ценю ваш порыв к выступлению. Да, да! Но не сейчас. На данный момент большевистская организация считает выступление преждевременным. Не все еще к нему готовы. Мы можем потерпеть тяжелое поражение, если выступим рано. Сохраняйте ваши силы.
Выступили еще несколько ораторов. Им удалось охладить пыл разбушевавшихся солдат. Была принята соответствующая резолюция с указанием на преждевременность вооруженного выступления.

Глава третья. Планы контрразведки
Начальник контрразведки Никитин оглядел участников совещания, которое он проводил первого июля. Среди восьми сотрудников были его помощники Александров, Коропачинский, Антара и другие.
– Господа, – сказал он с некоторой торжественностью. – Доказательств в получении денег и связей большевиков с немцами достаточно. В результате кропотливой работы всех наших сотрудников собраны материалы на двадцать восемь большевистских Главарей, начиная с Ленина. Но наших сил не хватит, чтобы взять их одновременно. Предлагаю начать с окраин, с Торнео и Белоострова.
Собравшиеся приняли такое предложение с удовлетворением.
– Сколько времени потребуется на проведение всей операции? – спросил Александров.
– Аресты в самом Петрограде начнем на седьмой день. Более быстро мы действовать не можем. Что там говорить, мы не можем сегодня даже войти на третий этаж нашего учреждения, потому что там окопалась большевистская организация. Слишком много у них защитников. В том числе Советы.
Вскоре в здании контрразведки появился генерал Половцов.
– Ну как дела, Борис Владимирович? – спросил он у Никитина.
– Пришлось отменить производство по девятистам тринадцати делам о шпионаже, чтобы сосредоточиться на большевиках. Могу вас обрадовать, ордера на аресты двадцати восьми уже выписаны. В том числе на Ленина и Троцкого.
– Достаточно ли на всех доказательств?
– Более, чем достаточно, уверяю вас.
Половцов обрадовано пожал руку контрразведчику и поспешил в Таврический дворец, а Никитин почувствовал, что допустил ошибку. Не следовало сообщать эти сведения никому из представителей власти. Там все взаимосвязано. Особенно у социалистов! Но может быть, как-то образуется?
Ленин, решил дать себе небольшой отдых и отбыл из столицы накануне событий. Он говорил, что время для захвата власти еще не настало. Даже если удастся взять ее в столице, провинция большевиков не поддержит. Однако ситуация вдруг резко изменилась. Уже второго июля Ленин взялся составлять план восстания.
Так как участники митинга в Первом пулеметном полку согласились не выступать, Алексей с чувством выполненной задачи отправился в Совет. Между тем, митинг во втором пулеметном продолжал бурлить. На трибуне появился анархист Блейхман, призывавший солдат к выходу на улицу. Затем Семашко, словно он получил новые распоряжения из ЦК большевиков, стал тоже призывать к выступлению.
Вечером третьего июля были разосланы солдаты по городу для захвата грузовиков и легковых автомашин. Владельцев под страхом смерти заставляли оставлять машины. В них битком помещались вооруженные солдаты. Машины бесцельно носились по улицам, угрожая прохожим и создавая напряженную обстановку.
Алексей, выступая в рабочей группе Совета, обрисовал ситуацию в пулеметном полку.
– По полученным только что сведениям, – говорил он, – пулеметный полк все-таки вышел на улицу с оружием в руках. Мы должны определиться с позицией Советов. Главным лозунгом идущих за большевиками и анархистами пулеметчиков является «Вся власть Советам!» Получается, они хотят помочь нам встать у власти. Но нам никто не мешает это сделать без них!
– Совет – это сборная солянка, – сказал один из большевиков с места. – Кому-то не мешает, а кому-то надо помочь!
В зале раздались возгласы в поддержку и против сказанного. Шум усилился. После нескольких попыток водворить тишину председательствующий Анисимов предложил перенести заседание на завтра.
Против выступили большевики. Каменев предложил избрать комиссию из 25 человек и оставить ее в зале для дальнейшей работы, а остальных депутатов отправить в районы, чтобы ввести движение в организованное русло. Троцкий заявил, что во всем виновато правительство. Это оно своей неправильной политикой довело людей до восстания. Когда решили приступить к голосованию, меньшевики, эсеры и некоторые другие депутаты покинули заседание в знак несогласия.
Алексей выходил из зала. С трибуны за спиной слышался голос анархиста Блейхмана.
– Место Временному правительству в Петропавловской крепости! Немедленно реквизировать все заводы и фабрики! Вся власть Советам!
Группа депутатов, человек двести, не согласная, как с большевиками, так и с их противниками, стала искать зал, чтобы обсудить меры защиты против разбушевавшихся солдат. Толпы их, пока разрозненные, подступали к Таврическому дворцу.

Глава четвертая. Ночь без сна
К десяти вечера в Штабе округа Никитин и Половцов начали подсчитывать силы сторон. Приходили и уходили сотрудники, представители власти, генералы.
– По поступающим к нам данным, – говорил Половцов, – картина складывается такая. Гренадерский, Финляндский и Павловский полки выйдут к Таврическому дворцу с оружием. Вся Вторая гвардейская и Первый запасной, а так же Первый пулеметный полк – тоже.
– Не забудем и Второй пулеметный. Ох, уж эти пулеметчики! – добавил Никитин. – Сегодня мы за наш успех считаем, если какая-то часть просто не выйдет.
– Первая гвардейская пехотная дивизия. Обещали не выходить. Из артиллерии не примет участия только Запасная артиллерия Гвардейской конной в Павловске. Юнкера заблокированы в училищах без артиллерии и лошадей, которых забрали команды солдат, стоящих при училищах.
– Чертовщина! – выругался Никитин. – Похоже у командующего округом только горстка казаков.
– Броневики формально подчиняются Совету. Но похоже, что они сами по себе. За нас из кавалерии Первый Донской казачий полк, до известной степени, Четвертый Донской и два эскадрона Запасного кавалерийского полка. При этом казаки просили без поддержки пехоты их не выводить. А вас, – он обратился непосредственно к Никитину, – я попрошу отбыть в Таврический.
Никитин удивленно повел глазами:
– С Советами я никогда не дружил. Слишком много в Таврическом материала для контрразведки!
– Надеюсь, вам удастся там найти людей для обороны. А я останусь в Штабе с верными людьми. Посылать их в бой не буду до последнего. Будем поддерживать постоянную телефонную связь. Желаю вам удачи!
– Мне нужно иметь бригаду для защиты, – сказал на прощание Никитин.
– Чего уж, проси дивизию, – усмехнулся Половцов.
Они крепко пожали друг другу руки. Половцов ушел. Было около двенадцати часов ночи. Ему пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы войти в Таврический. Огромный дворец был полон людьми. Здесь было много газетных репортеров и советских работников. Первым делом Никитин изучил многочисленные входы, где следовало разместить охрану. В одном из залов выступали большевики. Их можно было узнать по характерному повторяющемуся выкрику: «Вся власть советам!»
В другом зале собрались те, кто готов был искать способы мирного разрешения ситуации. Их было человек двести. Выделялись эсеры Гоц и Анисимов. Председательствовал Чхеидзе. Обсуждали вопрос, как привлечь к себе солдат. На предложение отправиться в полки и убедить солдат не выступать откликнулись тридцать девять человек. Никитин попросил слова.
– Если вы все тридцать девять отправитесь в разные полки, то не сумеете привести ни одного человека. Опытные агитаторы вам завалят все дело. Нужно всем отправиться в один полк. Там вы поддержите один другого и сможете привести хотя бы две – три тысячи надежных солдат. Этого будет достаточно.
Предложение понравилось. Чхеидзе и Церетели во главе тридцати девяти тотчас решили отправиться в Измайловский полк. Было около шести утра.
Никитин более всего переживал сейчас о судьбе папок с делами на большевиков. Он понимал, что Управление контрразведки сегодня подвергнется разгрому. Он положил в портфель самые ценные, по его мнению, папки и направился в Генеральный штаб.
– Передаю вам на хранение шесть самых важных папок, – сказал он Балабину. – Здесь будет сохраннее.
Балабин убрал папки. Подошедшего Половцова Никитин познакомил с резюме по связям большевиков с немцами. Начальник Генерального штаба привел Никитину в помощь целую команду офицеров, которым Никитин тотчас нашел применение.
Возвращаясь в Таврический, снова пришлось протискиваться через толпу солдат первого пулеметного со своими пулеметами и прапорщиком Семашко. Поступила информация, что из Кронштадта в 8 часов утра вышли транспорты с двумя миноносцами. Десант общим числом пять-шесть тысяч во главе с большевиками Раскольниковым и Рошалем. День предстоял жаркий.

Глава пятая. Рабочие
Второго июля анархисты решили призвать Петроградские заводы к вооруженной демонстрации. В цеха прибыли их представители. Они были встречены партийцами во главе с Уличанским.
– Мы, вооруженные матросы Кронштадта, решили выступать, – сказал Блейхман, обращаясь к Уличанскому.
– Не рано? Провинция еще не созрела для вооруженного восстания.
– Считаем, что самое время. Хотим, чтобы рабочие вашего завода поддержали нас.
– Этот вопрос уже обсуждался в ЦК. Было вынесено решение о преждевременности таких действий.
– Мы не имеем отношения к решениям вашей партии. Собирайте рабочих. Будем решать.
– Хорошо. Послушаем, что пролетариат скажет.
По цехам разбежались партийцы и сочувствующие. Привычный к митингам народ быстро стал собираться во дворе. Выступили агитаторы от матросов. Не успели они сойти с трибуны, как нагрянули на грузовике солдаты Второго пулеметного полка.
– Наш полк, опору революции, буржуи, засевшие в Правительстве, хотят раскассировать и отправить на фронт, – кричал прапорщик Семашко. – Мы не позволим это сделать. А вы нам поможете. Наше горе-Правительство организовало безобразное наступление на фронте. Только что мы получили сведения. Солдаты бегут! Это притом, что наша армия имеет численный перевес. Давно надо кончать эту войну, выгодную только толстосумам всего мира! Четверо министров-капиталистов позорно покинули правительство. И теперь снова нам готовят коалиционное правительство с министрами-капиталистами.
Толпа, только что молчавшая и переваривавшая сказанное, закричала:
– Долой министров – капиталистов! Вся власть Советам! Идем к Таврическому дворцу!
На импровизированной трибуне уже был Уличанский.
– Наша большевистская партия призывает вас быть дисциплинированными, не стрелять. А еще лучше, совсем не заряжать винтовки.
– У нас мало, кто с оружием, – сказали из рядов рабочих. – А если в нас стрелять начнут?
– Рабочая милиция с оружием будет сопровождать и охранять ваши ряды. Оружие только для самообороны.
– У нас оружия достаточно, – усмехнулся один из пулеметчиков. – Не волнуйтесь!
Анархисты и пулеметчики быстро погрузились в машины и отъехали каждый в свою сторону.
Отряды рабочих, во главе с большевиками и анархистами, выступили в одиннадцать часов вечера в сторону Таврического дворца. По пути следования они соединились с отрядами Путиловского и других заводов. Образовалась большая колонна общей численностью до тридцати тысяч человек. Большинство рабочих не стали получать выдаваемого на заводах оружия. Винтовки были только у милиционеров. Они шли по бокам колонны, охватывая ее.
Около Таврического стояла огромная толпа.
В 22 часа 3 июля вооруженный полк под командой унтер-офицера Жилина пошел в сторону Таврического дворца. Этот полк квартировал на Кирочной улице. Представители полка прошли ко входу, где были встречены исполкомовцами.
– Полк взволнован слухами о готовящейся коалиции Центрального Исполнительного комитета Петросовета с буржуазией. Пулеметчики с такой позицией не согласны, довольно они натерпелись! Вся власть советам! – громко, на всю площадь, заявил пулеметчик.
Представители Совета не были удивлены. Этот лозунг многократно повторялся сейчас. Замечательный лозунг, учитывая, что идут штурмовать Исполком советов рабочих крестьянских и солдатских депутатов, то есть эту самую “власть советов”. Уговаривать солдат остыть пошли Войтинский и Чхеидзе. Кроме пулеметчиков, Таврический окружила толпа солдат из других полков. Они вообще ничего не желали слушать.
Неожиданно подошли броневики, за кого они были, неизвестно. Они за все время не выстрелили ни разу, но присутствие бронированных машин несколько охладило митингующих.
Новые демонстранты нашли себе место. К ним подошли организаторы шествия. Предложили избрать делегацию в десять человек, чтобы направить ее во ВЦИК. Делегация прошла в Таврический дворец и огласила заявление.
– Мы, рабочие Петроградских заводов, требуем, чтобы ВЦИК сформировал Правительство из одних только социалистов, полностью подчиненное Совету, – таким было требование демонстрантов, осадивших здание Петроградского Совета.
От имени ВЦИК заявление принял Чхеидзе. Он сказал, что обращение будет обязательно рассмотрено, и посоветовал рабочим отправляться по домам.
В двенадцать ночи у типографии «Нового времени» в Эртелевском переулке остановился грузовик. Из него высыпали матросы и сняли на землю два пулемета.
– Ставьте по краям переулка, – послышался приказ.
Пулеметы расставили, как приказано. По два матроса залегли рядом с каждым.
– Смотрите за улицей, пока мы печатаем.
Несколько человек прошли в здание типографии. Когда в прицеле мелькнул человек, пулеметчик без предупреждения открыл огонь. Потом стреляли еще несколько раз, пока не появились большевики с пачками листовок.
Позже выяснилось, что были убиты дворник, две женщины и ранено несколько прохожих.

Глава шестая. Бесчинства
В квартире Новожженовых вечером третьего числа оставались только родители. Сын Алексей не приходил из Таврического. Он был занят своими делами в связи с надвигавшимся восстанием.
– Виктор, – сказала Антонина, глядя в окно. – Посмотри, противоположная сторона улицы потемнела. Вероятно, освещение выключили.
– Ничего удивительного, – ответил муж, подходя к окну. – У них на электростанции то забастовка, то провокация, то поломка. Будем радоваться, что у нас есть электричество.
При этих словах лампочка мигнула два раза и погасла.
– Ну, вот, – горестно вздохнула Антонина. Снова в первобытность. – Она с трудом нашла в темноте спички и зажгла керосиновую лампу.
– Большую часть жизни прожили без электричества, – махнул рукой Виктор Андреевич. – Как-нибудь и дальше обойдемся. А что с телефоном? – Он снял трубку. – Тишина. Кажется, и он не работает. Когда это все кончится?
Со стороны Невского послышались звуки выстрелов.
– Виктор, у нас Алеша где-то там, – всплеснула руками Антонина.
– Не волнуйся, Тоня, они депутаты, у них власть и охрана, – успокаивал он, но в голосе не было уверенности.
Тревожность в доме усиливалась. Виктор чувствовал, что что-то не так. И вот. Послышался какой-то резкий хлопок с улицы. Это с грохотом была раскрыта уличная дверь. Раздались звуки солдатских сапог на лестнице. Антонина инстинктивно прижалась к Виктору.
– Мне страшно! А вдруг они ворвутся к нам!
Тут дверь комнаты заходила ходунов от ударов кулаками и ногами. Сквозь дверь кричали:
– Открывай!
– Кто там? – довольно жалобно спросила Тоня. – Что вам нужно?
– Патруль, – требовательно ответили из-за двери. – Открывай, а то ломать будем!
– Что делать, – прошептала она Виктору, – открывать?
– Открывай, конечно. Что мы, у кого-то что-то украли!
Он стоял рядом с нею. Дверь отрылась, и не спрашивая разрешения, в комнату, светя фонариками, ввалились сразу три солдата. Их вид даже в темноте вызывал омерзение. Нечищеные сапоги, гимнастерки со следами пятен, пьяные лица.
– Там табличка на двери, – сказал один. – Судья. Приятно познакомиться. Один такой навесил мне срок. Не ты ли это будешь? – надвигаясь на Виктора, стал спрашивать рядовой.
Не дойдя Виктора, он остановился, и стало понятно, что бывший зэк не чувствует уверенности в своих силах. Это позволило хозяевам перейти в наступление.
– Вы, нетрезвые, врываетесь в квартиру законопослушных граждан, называете себя патрулями. Выходите, пока не вызвали настоящий патруль! – громко отчитала Антонина, понимая, что все зависит от вооруженных пришельцев, и никакой патруль им не поможет.
Пришельцы готовы были пойти на мировую.
– Сейчас обыщем покои буржуев. Найдем, что вы прячете! – Один из солдат отправился в спальню, светя фонариком.
– Где ваш ордер на обыск? – спросил Виктор как можно строже.
– Вась, какой им орден нужен, – спросил один солдат другого, явно не зная, что такое ордер. Василий пожал плечами. Он тоже не знал.
– Что здесь проживает бывший судья, вы знаете. А то, что здесь живет депутат Петроградского совета, этого не знаете?! – наступала Антонина.
– Какой еще депутат? – спросил тот, что потрезвее.
– Наш сын, Новожженов Алексей. Не знаете такого? А еще требуете: власть Советам!
– Откуда ж мы знали? – сказал Вася.
Разбойники переглянулись. Смелость хозяйки подействовала.
– Ладно, – нагло обратился третий к хозяевам. – Золотишко прячете? – Он решил изменить подход, не желая развивать эту историю. – Давайте. А не то у нас оружие есть.
– Пошли отсюда, – сказал Василий. – Видишь, какое-начальство.
Он потянул наглеца за рукав.
– Скажите, сколько нужно на выпивку, может, поможем, – понимающе предложил Виктор.
– Обрадованный военный, замявшись, с просьбой в голосе сказал:
– Пять рублей. Ей-богу, хватит.
Виктор отсчитал, добавил еще рубль и протянул солдату.
– Премного благодарствуем, – заговорили солдаты, быстро покидая квартиру. На их лицах сияла радость.
Когда их шаги стихли, Виктор облегченно вздохнул и сказал:
– Нам с тобой несказанно повезло, Тоня. Они могли сделать все, что хотели. Я много слышал об их бесчинствах в соседних кварталах. Ты у меня оказалась смелая и находчивая.
Он положи ладонь на плечо жены. Руки у Антонины тряслись. Это только казалось, что она такая смелая.
– Я, Виктор, больше тебя испугалась. Только виду не показала, – сказала она, успокаиваясь. – Ох, ну и порядки! Так и убьют, не дорого возьмут.
– Кажется, сегодня все обошлось. А не пора ли нам поужинать? – сказал он, чтобы снять напряжение и отвлечься от неприятностей. Накрывать некому?
– Да, Верочка сказала, что они с семьей куда-то уезжают, попросила расчет.
– Ну, и хорошо. Будем все делать сами.
Антонина достала где-то спрятанную симпатичную коньячную бутылку.
– Давай по пятьдесят грамм за избавление, – сказала она.
– И за Лешу, чтобы все у него обошлось, – добавил Виктор Андреевич.

Глава седьмая. Утро нового дня
Находившиеся внутри дворца защитники Совета оставались в явном меньшинстве к утру четвертого июля. Несколько десятков добровольцев залегли цепью с тыльной стороны Таврического. На других дверях стояли немногочисленные часовые.
Первым из Ораниенбаума прибыл Второй пулеметный полк с несколькими десятками пулеметов. К одиннадцати часам они уже разместились под окнами. Стали слышны выстрелы на Невском проспекте. От шальных пуль упали несколько человек. Смятение и паника охватила людей. Часовые в страхе разбежались, и долгое время дворец оставался открытым.
В одиннадцать на набережную высадились матросы Кронштадта во главе с большевиками Рошалем и Раскольниковым. Нестройными рядами они двинулись к особняку Кшесинской, открывая по дороге беспорядочную стрельбу. Большевики, как никто другой, уделяли огромное внимание агитации. Балкон дома балерины использовался как трибуна в течение многих дней. Перед матросами выступили Свердлов и Луначарский.
– Наше, так называемое Временное правительство, продолжает империалистическую войну. Оно не идет на мирные переговоры и не ищет путей к миру. Наша партия предупреждала о недопустимости нового наступления на фронте. Теперь мы пожинаем результаты. Власть должна принадлежать новой форме организации трудящихся – Советам. И вы должны об этом сегодня твердо заявить.
Послышалось недружное:
– Пусть Ленин выступит! Хотим Ленина послушать.
В доме Кшесинской Рошаль уговаривал Ленина.
– Владимир, то есть, Николай Петрович, – поправился он, назвав его конспиративной кличкой, – моряки кронштадцы пришли. Слушать хотят только вас.
– У меня недомогание. Простудился немного.
– Вы хотя бы покажитесь перед ними. Что же, мы зря плыли? Сила большая.
– Сколько привели?
– Не менее шести тысяч.
– Тогда выступлю.
Он вышел на балкон после Луначарского.
– Здравствуйте моряки, наша опора и надежда! – Начал он привычным голосом оратора. Снизу ответил нестройный гул матросов. – Вы видите, что идеи большевиков воплощаются в жизнь. Мы говорили о неминуемой потере эсерами и меньшевиками доверия масс. Мы говорили также о необходимости ликвидации антинародного буржуазного Временного правительства. Нам не нужны министры-капиталисты и прислуживающие им социалисты. Ничего хорошего это правительство не принесет рабочим и солдатам. Только войну, разруху и голод. Нужно добиваться осуществления лозунга «Вся власть Советам». Но и с нынешними Советами надо быть более осмотрительными. Нужно в ближайшее время провести перевыборы в Совет, чтобы убрать из него соглашателей. Мы уверены, что у вас сегодня хватит сил для этого. Идите к Таврическому дворцу и добивайтесь осуществления нашей общей цели. Соблюдайте дисциплину и организованность, не поддавайтесь на провокации.
Ильич выставил вперед руку. Толпа ответила гулом голосов и двинулась в сторону Таврического дворца.

Глава восьмая. Напряжение растет
После полудня часть моряков Кронштадта заняла Петропавловскую крепость. Остальные подошли к дворцу. То там, то здесь вспыхивала перестрелка. Она продолжалась около часа. После кронштадцев большевики привели одиннадцать тысяч рабочих Путиловского завода. Подошли рабочие с Выборгской стороны. Здесь же были военнослужащие из Гренадерского и других полков. Были и зеваки.
Оборону здания выдерживали несколько десятков членов Воинской секции Совета. Из толпы, вплотную подходившей к дворцу, изредка вырывались отдельные банды. Они проникали в здание и устремлялись туда, где стояли автомашины. Садились за руль и пытались угнать технику. Защитники всякий раз отбивали машины, вытаскивали самозваных шоферов и выталкивали их обратно в толпу. Из тех, кто оборонял здание, особенно выделялись Новожженов Алексей и член Исполкома Совета Сомов. Невысокий и коренастый, он всюду успевал. Выпроваживал налетчиков он не иначе, как в шею, вызывая улыбки зрителей.
Защитники Таврического с каждой отбитой атакой все более наполнялись уверенностью в своих силах.
– Товарищ Никитин, – обращались они к начальнику контрразведки входившим у них в употребление новым словом, – когда в контратаку пойдем!
– Дайте мне хоть одну полную команду! – отвечал он. – Нас пока мало.
Неожиданно около часу дня он увидел тех, кого еще ночью отправил за подкреплением к казакам. Это были Гоц и Анисимов.
– Вы что до сих пор здесь делаете! – набросился он на них. – Мы ждем, что вы приведете казаков.
– Мы очень извиняемся! Задержались на интересном заседании Совета. Но мы сейчас же отправляемся. Будьте уверены!
Никитин так и не увидел их ни сегодня, ни завтра.
А в это время по Невскому шел целый полк с развевающимися знаменами. Его вели большевики. К удивлению наблюдателей он держал строй. Последнее время такое редко можно было видеть. В большом почете была расхлябанность. Защитники Таврического уже было подумали, что идет им помощь. Но скоро поняли, что ошиблись. Это был Первый запасной полк.
Вскоре к дверям пробились три представителя полкового комитета. Мрачно озираясь, они явно высматривали, что творится внутри дворца. Никитин вышел вперед и спросил:
– С чем пришли?
Прапорщик Сахаров мрачно ответил:
– Революция углубляется…
Чего он хотел добиться этой загадочной фразой, никто не понял. В тоне сказанного явно слышалась угроза.
Делегация была решительно вытеснена за двери. Однако плотность солдат и рабочих на площади все увеличивалась.
По городу с утра разъезжали бронеавтомобили, из которых стреляли неизвестно по кому. Большевики поставили пулеметы на перекрестках так, чтобы держать под контролем главные артерии. Особенно по Литейному и Невскому проспектам и Садовой улице. Штаб округа был, таким образом, отрезан от Таврического дворца.
Сам дворец подвергался все более частым нападениям извне. Один случай наблюдали многие невольные зрители, в том числе и Алексей. Одна из групп матросов и солдат ворвалась в помещение.
– Где этот негодяй Переверзев?! Держи его, хватай! – угрожающе кричали нападающие, одетые в матросские и солдатские одежды, с виду более похожие на уголовников-рецидивистов, чем на защитников Отечества. – Вот он! – один указал на министра земледелия социалиста Чернова, явно принимая того за министра Переверзева.
Понятно, что матросы хотели отомстить Переверзеву за разгром анархистов на даче Дурново. Чернов вырывался. Он получил тумаков, костюм был изорван. Вождь эсеров был не на шутку испуган. У него дрожали руки, смертельная бледность покрыла его перекошенное лицо, седеющие волосы были растрепаны
– Я Чернов, министр земледелия, эсер! Я разработал программу социализации земель в России, по которой крестьяне получат землю помещиков! – кричал он, вырываясь.
– Где же эта земля?! Выдавайте немедленно! – кричали из толпы.
Неизвестный рабочий, поднеся к его лицу увесистый кулак, орал:
– Ну, бери власть, коли дают!
Через толпу в сторону Чернова неожиданно стал пробиваться Троцкий. Когда ему это удалось, он высокопарно обратился к захватчикам:
– Вы, матросы Балтийского флота, краса и гордость нашей революции! Неужели у вас поднимется рука на вашего социалистического министра, так много делающего для отстаивания интересов народа!
Троцкого знали все, в том числе и по его выступлениям в Кронштадте. Толпа, тянувшая упирающегося Чернова к машине, приостановилась. Воспользовавшись этим, Троцкий, ухватив за рукав помятого министра, увлек его в здание. Инцидент на время был исчерпан.
Но во дворец проникало все больше людей с улицы. Неожиданно послышалось новое требование:
– Перебить всех буржуев! К стенке депутатов-социалистов! Церетели! Где Церетели?
Один из солдат пробился в зал, где находились депутаты. Размахивая ружьем и кулаками:
– Мы требуем выдачи Церетели! Если он сам не выйдет, то мы войдем и выведем его отсюда.
Солдата с трудом вывели из зала. Никитин знал, что известный меньшевик, министр почт и телеграфов, находится в здании. Выдать его повстанцам с криминальным душком было бы слишком. Нужно срочно что-то предпринимать.

Глава девятая. Отступление
Василий Кириллович отступал вместе с обозом раненых. Медицинская часть вынужденно перебазировалась вглубь Российской территории, чтобы не оказаться в руках неприятеля. Следовало добраться до ближайшей железнодорожной станции. Передвижение сопровождалось большими трудностями. Солдаты, предназначенные для переноса раненых, куда-то исчезали. Их явно не хватало. Часто носилки перетаскивали врачи и женщины-санитарки, которым это было не под силу. Все, без чего можно было обойтись, бросали.
Измученные и выбившиеся из сил, наконец добрались до санитарного поезда, в который спешно грузились. Василий Кириллович, получив благодарность от главного врача, спешил домой, на работу. Наступление на фронте для него окончилось.
Прапорщик Авдеев с неизменным солдатом Федотовым Лёвой и попутчиками – офицерами долго пробирался на Восток, то обгоняя, то догоняя позорно бежавшие войска. Постоянно сзади слышались звуки выстрелов вражеских винтовок и пулеметов. Всюду Авдеев расспрашивал солдат, какого полка они будут. Не все отвечали, косясь на офицерские погоны, но, в конце концов, становилось понятно, что его подчиненные где-то недалеко.
– Догоню, заставлю остановиться! – говорил он попутчикам.
Но пока догнать не получалось. От бессилия начал впадать в депрессию. Хотелось пустить себе пулю в лоб. Не видеть! Не знать! Вместо зарослей кустарника начались возделанные поля. Виднелись села Белоруссии. Живописные, хотя и не богатые, они поднимали дух.
– Господин прапорщик, – сказал Федотов. – интересная мысль пришла мне в голову.
– Что за мысль, выкладывай. Выкладывайте, поправился он, помня изменения Устава.
– Сколько солдат убегать не будет, голод заставит его искать пропитание. Полевые кухни потерялись. Значит…
– Понял! Будет заниматься мародерством и грабежом. Отличная мысль! Пойдем, проверим.
Они завернули в ближайший хутор. Картина, которую они увидели, поразила своей отвратительностью. С десяток солдат сидели на улице за столом, уставленным угощениями. Посередине стояла полупустая бутыль с самогоном. Лица солдат были перекошены от спиртного. На столе валялись куски недоеденного сала, хлеба и других продуктов. Пожилые хозяин и хозяйка стояли на коленях тут же, недалеко от стола. Из глаз хозяйки блестели слезы. Мародеры, видимо, требовали деньги с них.
Бешенство появилось в глазах у Авдеева. Он выхватил пистолет, взвел курок и закричал:
– Всем встать! Руки вверх!
Застигнутые врасплох, лишенные оружия, все десять опешили и подняли руки. Некоторые дожевывали пищу, другие глотали не пережёванное. Федотов наставил на них ружье.
– Встаньте, – приказал Авдеев хозяевам. – Что эти мародеры с вас требовали?
– Деньги. Мы отдали, что было. Не знаем, как дальше жить. А они еще хотят, – говорила женщина. Мужу было не до слов, он переживал позор стояния на коленях.
– Мародерство и вымогательство при особо тяжких обстоятельствах. Самовольное оставление позиций. И еще десяток обвинений. Хватит, чтобы расстрелять на месте, – говорил он дезертирам.
– Мы все вернем, – сказал старший, – можно руки опустить?
Не дожидаясь разрешения, он стал доставать из кармана измятые деньги и протягивать их хозяевам.
– Все вернули?
– Кажется, все. Да, точно, все. Спасибо вам, господин офицер!
– Что делать с вами? – задумчиво спросил, не ожидая ответа, Авдеев
Задержанные переглядывались. Они понимали, что единственное преимущество этого офицера в том, что он при оружии, а они – нет. Как обычно, нужно сначала применить уговоры.
– Мы просто отступаем. И есть хочется. А тут эти буржуи.
– Какие это буржуи! Крестьяне, как и ваши родители. Вы опозорили все русское воинство. Быстро построились и пошли впереди меня!
– Вещмешки разрешите забрать?
– Забирайте.
Пока они копались, Авдеев шепнул Леве:
– Попугаем, но отпустим. Стреляем поверх голов.
Они вывели солдат в поле. Высокие растения почти скрывали их. Когда прошли несколько шагов, Авдеев сделал вид, что поскользнулся. Последний солдат, дожидавшийся такой заминки, тотчас крикнул:
– Бежим врассыпную!
Солдаты побежали, прячась за деревьями и растениями. Авдеев выстрелил поверх голов. Второй выстрел был из ружья тоже слегка выше бегущих, так что пуля отбила щепки у дерева. Беглецов уже не было видно.
Авдеев мрачно сказал:
– Что мы еще могли сделать? Нас только двое. Может, побоятся разорять других крестьян. Хотя бы первое время.
Федотов только вздохнул:
– В какие дни мы живем! А что творится на других хуторах! Прапорщик теперь знал это по своему опыту. Помочь не мог.

Глава десятая. Казаки
Никитин подошел к телефону прямой связи с Главным штабом.
– Генерал Балабин слушает, – Прозвучал голос в трубке. Балабин на данный момент замещал Половцова.
– Теперь, Федор Иванович, требуют выдачи Церетели, – сказал Никитин, – Помочь ему ничем не могу. Не можете ли вы нас поддержать?
– Но ты же знаешь, Борис, у нас тоже ничего нет, кроме четырех сотен казаков.
– Я ничего тебе не говорил, когда таскали Чернова. Но Церетели выдать не можем. Он единственный имеет на Совет сдерживающее влияние. Четырех сотен достаточно. Вышли половину. Только прикажи пустить в ход оружие. Но дойти – во что бы то ни стало. Поверь, дойдут!
– Хорошо. Подожди немного. – В голосе слышалось сомнение.
Звонок раздался через четверть часа. Никитин ждал у телефона. Раздался уже уверенный голос Балабина:
– Отправляем сотню казаков во главе с полковником конноартиллерийского полка Ребиндером и два орудия. Им приказано подъехать к толпе, сняться с передков, предложить разойтись, а если не разойдутся, открыть огонь. Удовлетворен?
– Вполне. Жду результатов.
«Вероятно, Советы проклянут за орудийный огонь по толпе. Но сами же просят сейчас «открыть боевые действия», – думал Никитин.
Казаки Первого Донского полка шли на рысях с Дворцовой площади по набережной и по Шпалерной в сторону Таврического дворца. Когда проходили один из перекрестков, неожиданно застрочил пулемет, установленный на баррикадах, устроенных матросами Финляндского полка на Литейном мосту. Пулями сразило одного за другим пятерых казаков. Остальные устремились искать спасения в складках местности. Из укрытий они видели, как под выстрелами падают кони. Они большие, и не могут найти укрытия, как люди. Некоторые лежа загребали копытами. Другие пытались ползти на здоровых ногах. Всего было убито двадцать девять лошадей.
Как только замолкли выстрелы, наблюдавшие расстрел санитары выехали на автомобилях спасать раненых. Они поместили их в фургоны. Но тут, ревевшая от бешенства толпа, окружила машины, остановила их. Отталкивая санитаров, солдаты и матросы стали вытаскивать раненых на мостовую. Их добивали прикладами, кололи штыками, разрывали на части. Вместе с казаками был растерзан и раненый солдат-пехотинец, оказавшийся в фургоне.
Между тем, оставшиеся казаки, быстро собравшись в колонну, понеслись, не останавливаясь, чтобы выполнить боевую задачу. Они вклинились в окружавшую Таврический плотную толпу. Солдаты и матросы инстинктивно раздались в стороны.
Спешившись, казаки стали снимать орудия с передков. Одно орудие было тут же окружено примкнувшими к повстанцам солдатами Первого Запасного полка. Но вторая пушка успешно проскочила Литейный проспект. Он была снята с передков и приведена в боевое положение. Командовал орудием пошедший волонтером с отрядом штабс-капитан Цагурия. Он оказался один возле пушки. Коренной ездовой Пискунов только что был убит выстрелом в спину. Он схватил то, что попалось под руку. Это была граната. Быстро прицелившись, он произвел выстрел. Снаряд разорвался у Петропавловской крепости.
К Цагурии подбежали свои: подъесаул Гвардейского запасного батальона Филимонов и вахмистр. Второй выстрел разогнал митинг у Михайловского артиллерийского училища.
Третья граната разорвалась возле окруженной солдатами первой пушки. Полегло сразу восемь человек. Остальные без памяти помчались прочь от орудия.
Один из снарядов заставил дрожать дом Кшесинской. Там как раз в это время было объявлено новое правительство Ленина и Рошаля.
Этих трех выстрелов оказалось достаточно, чтобы заставить бежать мятежников.
– Бегите, бегите, – говорил им вслед Цагурия с характерным кавказским акцентом. – Если б вы знали, что против вас была всего лишь кучка казаков!

Глава одиннадцатая. Дальше молчать нельзя
Вячеслав Курганов и Владимир Пронин пришли на собрание небольшой группы молодых людей, так или иначе знакомых друг другу по совместной деятельности. В основном, это были служащие невысокого ранга. Афанасий Милов работал в железнодорожном обществе, Савва Михельсон был скромным счетоводом в заводоуправлении, Николай Почайкин был бригадиром монтажников, Володя Пронин занимался метеонаблюдениями, а Вячеслав Курганов преподавал физику в институте рядом. Кроме того, он проявлял большой интерес к политике и часто помещал свои статьи в умеренных газетах.
Все уместились в одной комнате просторной квартиры, принадлежавшей Курганову.
– Здравствуйте, друзья, – начал Вячеслав на правах хозяина помещения. – Рад приветствовать вас в это тяжелое время. Не скрою, для меня, как и для вас, очень непросто разобраться в том, что происходит в стране и мире в настоящее время. А значит, и найти свое место здесь и сейчас. Я просил, чтобы каждый из вас сделал небольшое сообщение по ситуации в стране. И мы попробуем сделать выводы.
Стояла напряженная тишина. Каждый готовил свое слово. Первым захотел высказаться сам Вячеслав.
– Мы устроились здесь, в уютном помещении, а на Петроградских улицах идет стрельба. Это уже гражданская война подкатывает. Предлагаю говорить начистоту. Нам не удастся отсидеться без участия в активных действиях.
Я решился сделать обзор политической ситуации в стране, – продолжил он. – В частности, сказать, что представляют собой вооруженные силы, сосредоточенные в районе Петрограда. Разделим население России условно на группы. Самыми активными в последнее время стали матросы, особенно Балтийского флота. Это наиболее бездельничающая часть армии. Запертые в Финском заливе, они не участвуют в боевых действиях. Идут за анархистами и большевиками. Но, во-первых, их немного. Я имею в виду, численно. А во-вторых, они слабы, как воины. Отсутствует дисциплина. Поголовное пьянство. Многие используют наркотические вещества. Есть сведения, что наркоту присылают из Германии.
Далее, Запасные войска, квартирующие в Петрограде. Это действительно реальная сила. До трехсот тысяч человек. Они фактически сделали революцию. В последнее время идут за большевиками. Те всячески потворствуют им. Но среди этих солдат нет полного единства. Некоторые готовы пойти за Советами, часть – за анархистами. Они представляют большую массу, но имеют ряд слабостей. Как воины, они не проходят надлежащей подготовки. Все больше слоняются по улицам, подрабатывают носильщиками да грузчиками. Ни дисциплины, ни навыков. Одна мечта – не попасть на фронт, и вернуться в свою деревню. Покричать, да навалом взять, это они могут.
– Спасибо за краткие и емкие характеристики, – сказал, подбадривая улыбкой приятеля, Николай Почайкин. – Давайте дадим отдышаться докладчику. Кто не согласен? Вижу, все согласны в той или иной степени. Теперь о рабочем классе. Если я правильно понял, говорить будет Савва.
Несмотря на то, что они были в дружеской компании, сегодня все вели себя не как на обычной вечеринке, а значительно более официально, потому что чувствовали ответственность за свои слова.
– Предметом моего наблюдения, – сказал Савва, – был рабочий класс. Поведение этого класса становится все более активным в плане политическом. Положение рабочих в годы войны чрезвычайно тяжелое. Фронту требуется все больше оружия и боеприпасов. Их создают на заводах. Рабочие смены до последнего времени были продолжительными, организм рабочего не успевал отдохнуть. Так было до введения восьмичасового рабочего дня на большинстве Петроградских заводов. То есть, до Февраля.
– В начале нынешнего года положение стало меняться, продолжил Савва. – Нарушились поставки угля, нефти и стали в Петроград. Рабочие являются на завод, а цеха стоят. Значительная часть рабочего времени уходила на общение и ожидание. Нарушилось снабжение городов продовольствием. Часть времени нужно было потратить на очереди и на поездки в деревни для приобретения продуктов. На заводах появились большевистские агитаторы. Пролетариату обещали счастливое будущее в коммуне.
Еще раньше усилиями всех социалистов внушалось рабочим, да и всему населению, мысль о строгом делении общества на классы. Классы как бы были помечены знаками «хороший» и «плохой». Рабочие – хорошие, капиталисты – плохие. Причем, настолько плохие, что заслуживают ликвидации. Все привыкли так мыслить. Даже я у себя замечаю подобный образ мышления. Пришло к нам это в связи с широким распространением марксизма в России. Конечно, многие рабочие поверили в свое историческое превосходство над другими классами. И это способствовало началу забастовок, демонстраций, восстаний. Рабочих много. Это по большей части трудолюбивые, довольно грамотные мужчины, умеющие, по крайней мере, читать и писать. И у них есть время общаться. Прекрасный горючий материал для пропагандистского воздействия.
Нам интересно найти сильные и слабые стороны рабочего класса, продолжал Савва Михельсон. Сильная сторона в том, что этот класс создает материальные ценности. Отказ от работы, забастовка означает коллапс экономики. Кроме того, рабочие, особенно если получают оружие, превращаются в боеспособную армию. Но есть и слабые стороны. Рабочих можно дезорганизовать. По природе они являются исполнителями. Они могут выполнять чужую волю, если вождь или партия находят взаимопонимание с ними. Поэтому важно, кто эту силу ведет. Во-вторых, пролетариат неоднороден. Есть высококвалифицированные рабочие с высокими заработками, есть работники временно находящиеся в составе рабочего класса. Значительную массу рабочих составляют крайне малограмотные неудачники по жизни. Для них характерны пьянство, конфликтность, приводы в полицейские участки. В-третьих, бастуют тогда, когда им создают такую возможность работодатели. Например, бригадная и повременная система оплаты труда способствуют забастовкам.
– Спасибо за подробную информацию, – сказал на правах ведущего Курбатов. – Как здорово, что мы можем свободно говорить. Возможно, у вас есть вопросы или замечания по сказанному.
– Мы здесь для того, чтобы выбрать правильное направление для приложения усилий. Для этого нам нужно понять, что для России полезно, а что нет. Хотелось бы выяснить, что хорошее, или что плохое несет нашей стране сегодняшнее выступление матросов, солдат и рабочих?
– Думаю, приведенной информации недостаточно для практических выводов. Мы еще не обсудили позиции анархистов, а их число быстро растет. Но, кажется, наступило позднее время, а мы все работаем. Нужно и отдохнуть. Так что продолжим через день, если не возражаете.
Никто не возражал. Но до анархистов дело так и не дошло. Головы были полны размышлениями. Нужно все переварить.

Глава двенадцатая. Большой муравейник
Друзья не стали дожидаться назначенного срока. Они были в сборе уже на следующий день. Каждый горел нетерпением продолжить живую беседу.
– Как вы помните, – сказал после приветствий и обмена мнениями по текущему моменту Слава Курганов, – я обещал дать высказаться по очень важной теме Афанасию Милову. Афоня, о чем ты приготовил сообщение?
– Мои мнения о марксизме. Можете соглашаться, а можете – нет. Труды Маркса объемны и тяжеловесны. Все не осилил. Пришлось обратиться к критическим работам. Маркс заметил закономерность. Угнетенный в предыдущие эпохи класс со временем, совершив переворот, становится господствующим. Так класс банкиров и предпринимателей, то есть капиталистов, свергнув власть дворянства в результате буржуазных революций, превратился в господствующий. Свободное предпринимательство на базе частной собственности стало основой экономической и политической жизни западных стран, а с некоторых пор, и России. У нас это называется капитализмом.
Капитализм имеет преимущества в том, что создает развитую и высококачественную индустрию, ускоряет общественный прогресс. Но он порождает нищету рядом с богатством, ненависть между классами, восстания и революции, войны за передел собственности. Выход есть, говорит Маркс. Нужно новому классу, пролетариату, свергнуть власть капитала и ликвидировать частую собственность. Собственность станет общей, богатство и бедность исчезнут. Экономика будет развиваться по единому плану. Почему в этом заинтересован пролетариат? Потому что он получит отсутствие эксплуатации и экономическое равенство. Кроме того, будет надолго установлена диктатура этого самого пролетариата, то есть единоличная власть одного класса. Мало того, последователи Маркса, например, всем известный Ленин, считают, что как раз сейчас наступило время тотального кризиса капитализма. Он превратился в империализм – последнюю стадию капитализма.
– Но это еще нужно доказать! – вставил внимательно слушающий Милов.
– Тут каждую мелочь следует доказать, – ответил Афанасий. Черт, как известно, кроется в деталях. А вот доказательства нас не удовлетворяют. Например, признаком последней стадии называется монополизм. Скажу сразу, что монополии, если они антинародны, государство имеет право распустить, запретить, разукрупнить. По крайней мере, в развитых странах. Была бы добрая воля парламента, и вообще, законодателя. Так же, как имущественное неравенство. Его можно уменьшить за счет государственной помощи бедным, обучению не квалифицированных работников. Много способов уменьшения разницы в доходах. Другой признак: раздел мира метрополиями. Он связан с техническими возможностями и национальными противоречиями. К такому разделу страны стремились всегда. Нет прямой связи с капитализмом. Скорее, такой раздел связан с национальными отношениями, которые марксизм вообще недооценивает.
– Значит, теория Маркса не вполне научна?
– С моей точки зрения это так. Что предлагается человечеству? Образно говоря, создать муравьиное, но человеческое сообщество. Общая собственность. Каждый выполняет свою функцию. Один рабочий, другой крестьянин, инженер и так далее. Общие жилища.
– Общие жёны…
– Об этом не говорится в теории, но не удивлюсь, – улыбнулся Афанасий. – Все обмениваются продуктами труда через склады. Денег нет. Чиновников, полиции, армии нет.
– Фантастика! – Воскликнул Почайкин. – Преступники разгуливают на свободе, потому что нет полиции? Денег нет, все бесплатно. Бери, сколько хочешь.
– Все не так просто. Сначала должен быть переходный период, социализм. В это время создаются элементы коммунизма, происходит воспитание нового человека. А когда все готово, общество становится коммунистическим. И это уже навсегда. Другой общественно-экономической формации, как это называется в марксизме, уже не будет.
– За последних две тысячи лет природа человека почти не изменилась. Как же это коммунистам удастся? – с недоверием сказал Почайкин.
– Таких недоказуемых положений в марксизме очень много. Я обратил внимание на то, что в таком обществе не будет конкуренции. А она, как известно, двигатель прогресса в современном обществе. И в бесклассовом обществе возможна соревновательная деятельность, но ее стимулы намного слабее, чем сила конкуренции.
– И еще, – добавил он. – Говорили тут о муравейнике. Обратим внимание, что выживаемость муравьев очень высокая. Они расселились по всему земному шару. Их количество исчисляется миллиардами, а может, триллионами. Стимулами существования у муравьев являются инстинкты. А что будет стимулом трудовой деятельности человеческих существ, если не будет денег и конкуренции? Попробую ответить на этот вопрос. Стимулом будет насилие, принуждение. Появятся карательные органы, обеспечивающие коммунистический принцип «кто не работает, да не ест». У людей нет муравьиных инстинктов. Люди больше любят отдыхать, чем работать.
– Тогда положение об отмирании армии и полиции становится фикцией, – воскликнул Почайкин.
– Подведем итоги, – сказал Володя. – Мы услышали уже три сообщения, позволяющие нам прояснить картину происходящего. Мы видим, что наиболее агрессивно действуют матросы Балтийского флота и солдаты Петроградского гарнизона, а также рабочие Петроградских заводов, направляемые большевистской партией. Их активность подогревается верой в возможность создания мифического коммунистического рая. Где же наше место? Быть на баррикадах? Но для этого надо уверовать в марксизм. Кроме того, мы не совсем подходим по своей классовой принадлежности. А может быть, по другую сторону баррикад? Вижу по вам, что материала недостаточно, чтобы сделать окончательные выводы. Впереди у нас будут еще сообщения.

Глава тринадцатая. Немецкие агенты
Три пушечных выстрела вселили немалый страх в ряды демонстрантов. Но их не слышали и не видели матросы и солдаты, напиравшие на Таврический дворец. Нужно было ввести в действие еще какое-то мощное средство. И этим оружием оказалось слово.
Было уже около пяти вечера. Натиск на Таврический все не уменьшался. Переверзев, находившийся недалеко от Никитина, вдруг спросил:
– Борис Владимирович, не будете ли возражать, если часть материалов ваших расследований об измене большевиков будет опубликована? Отправить в печать хотя бы то, о чем вы сегодня докладывали Половцову. Рабочие и солдаты поймут, кто ими руководит.
После недолгого колебания Никитин ответил:
– Абсолютно верно. Считаю опубликование своевременным. Эти материалы могут играть решающую роль в прекращении мятежа.
– Но подписывать вашим именем нельзя. Такое управление, какое возглавляете вы, не пользуется сейчас доверием в массах. Можно опубликовать от имени журналистов, например, Алексинского, депутата Первой думы, и старого шлиссельбуржца Панкратова. Они согласятся. Как вы думаете, создаст эта публикация благоприятную обстановку для ареста большевиков?
– Безусловно. Но дело срочное. Можно позвать моих людей и сразу приступить к арестам.
Неизвестно по какой причине, но в это время начали стрелять по дворцу. Огонь был открыт из задних рядов. Солдатам показалось, что к дворцу на его защиту шли Литовский и 176-й полки. Выстрелами они решили предотвратить помощь. Беспорядочная стрельба длилась не более получаса. В первых рядах стали падать раненые. Их несли во дворец. Началась паника. Кто был ближе к дворцу, устремились в него.
Зазвонил телефон. Никитин снял трубку:
– Якубович у телефона. Скажите, какое у вас положение?
В это время зазвучали выстрелы с улицы.
– Что у вас происходит? Кто стреляет?
Никитин не успел ответить. Раздался звон стекол выламываемого окна. В помещение влезали солдаты с винтовками. Среди них несколько матросов. Никитин подумал, что идут его брать. Но у пришельцев был помятый вид. Они влезали и спрыгивали на пол, пока их не стало человек тридцать. На лицах был страх. Уж не испугались ли они выстрелов сзади?
– Вы что же так поздно! – отругал их Никитин, делая вид, что принимает их за своих. – Мы вас ждем с утра. Кто же будет защищать верховную власть!?
Солдаты выражали послушание.
– Вот что, вы двое, – указал он на солдат, – защищайте окно, не допускайте более никого, а то нас всех передавят. Остальные пойдемте со мной.
Застигнутые врасплох солдаты и матросы предпочли подчиниться. Он расставил их на боевые места. Выстрелы неожиданно смолкли. В окно было видно, как разбегались в разные стороны группы людей. Среди них замешались и те, кто стрелял. Небо тоже подыграло защитникам. Начался дождь, настоящий ливень. Все искали укрытие от дождя.
Члены Воинской секции Совета собирались в зале. Настроение у них было подавленное. По-прежнему, у них не было защиты. Они понимали, что случайно получили передышку.
Между тем, по приглашению службы контрразведки в Генеральный штаб были приглашены представители нескольких полков гарнизона. Прибыло большое количество журналистов. Перед собравшимися выступил Алексинский.
– Мы имеем достоверные сведения, а также соответствующие документы о сотрудничестве большевиков с Германским генштабом. – В зале наступила гнетущая тишина. – Прежде всего, это показания прапорщика Ермоленко. Находясь в немецком плену, он согласился сотрудничать с германской разведкой. Ему было поручено агитировать за немедленное заключение мира с Германией. После переброски его через линию фронта он сообщил российскому командованию о своем задании. Он сказал, что такая же задаче была поручена немцами большевику Ленину.
Позже были обнаружены документы о получении большевиками от немцев крупных денежных сумм, – продолжил Алексинский. Деньги поступали по двум каналам. Первый – через немецкого банкира и социалиста Парвуса или Гольфанда. Другой – через швейцарского социалиста Карла Моора. В Стокгольме большевики имеют своих доверенных лиц. Роль посредников в переводах денежных средств принадлежит Якову Фюрстенбергу, другая фамилия Ганецкий, а также присяжному поверенному Козловскому и родственнице Ганецкого Суменсон.
Репортеры записывали все в свои блокноты, временами уточняя фамилии и цифры.
– Вы дадите нам возможность ознакомиться с документами? – спросил один из них.
– Безусловно. Хочу сказать, что это только часть тех материалов, которыми мы располагаем. Следствие продолжается.
Присутствовавший в зале Алексей был потрясен услышанным. Он поспешил назад в Таврический. Здесь уже получили разоблачительные материалы. Многие были шокированы. Но в целом, на лицах присутствующих заиграли улыбки. Было получено мощное оружие против большевиков.
В перерыве Алексей поделился своими мыслями с Еленой, которая почти не отлучалась из Таврического дворца.
– Теперь мне понятно, как небольшая партия в кратчайшие сроки превратилась в одну из сильнейших, – задумчиво сказал он.
– Конечно, – поддержала она его, – на выпуск огромного количества газет и журналов, печатание листовок, содержание партийного аппарата, многочисленных партийных помещений нужны большие деньги.
Между тем, приходили сведения о столкновениях на улицах. Огонь открывался отдельными шайками по толпе и прохожим. Стреляли у Николаевского вокзала, на углу Литейного и Невского. На Обводном канале и Литейном проспекте стрельба не прекращалась весь вечер. На Воскресенской набережной большевики дважды обстреляли Управление контрразведки. Кронштадские анархисты с чёрными значками стреляли из пулемета, установленного на автомобиле. Говорили, им померещились вдали казаки. Много было убитых и раненых. Все безвинно пострадавшие.
Правительственных войск нигде не было видно. Только Первый Донской казачий полк вышел на улицу. Из него иногда выезжали отдельные отряды. В один их них на углу Невского и Маховой была брошена бомба. Убито и ранено шесть человек и двадцать лошадей.
Большевики были фактическими хозяевами улиц в этот день. И что же? Партийное руководство явно не имело плана. С утра и до вечера носились по городу машины, наполненные вооруженными людьми. Куда? Зачем? Это было бестолковое броуновское движение. Огромные массы матросов, солдат и рабочих простояли на улицах и у Таврического дворца. Они не выставили ясной программы. День завершался.

Глава четырнадцатая. «Буржуины»
В эти тревожные дни Андрей все больше стал общаться с представителями деловых кругов Петербурга. Темой для разговоров была, конечно, экономика. Андрей любил свое дело, активно включился в программы правительства по милитаризации. Осваивал новое производство. Проводил в цехах целые дни, а иногда и ночи. Но вот теперь, когда его практически отстранили от своего дела, появилось больше времени для общения. В доме на Садовой он встречался со своим приятелем Никитой.
– Ну, садись, Андрюша, пообщаемся, – пригласил друга в кресло Никита. – Как жизнь в новом ранге? На тачке не вывозили?
– Пока бог миловал. Работаю по мере сил. Фабзавкомовцы взялись хозяйничать.
– И как, получается у них?
– Завод последние дни доживает. Каждый тянет к себе. Живут одним днем. О производстве не думают. Одни громкие слова.
– Чем хуже дела в стране, тем больше красивых слов.
– Мы оказались между двух огней. При царской власти мы, предприниматели, не имели равных прав с дворянами. Ничем не лучше теперь. Мы являемся гонимыми со стороны крепнущих социалистов.
– Признайся, положение при царизме было более благоприятным.
– Наш бизнес держится на базе частной собственности. Социалисты, особенно коммунисты, стоят за запрет её. Мало того, для них предприниматель, буржуй, враг номер один.
– И вот мы между двух огней. Причем второй огнь жарче. В нем и сгореть можно. – Никита разлил в бокалы легкое вино. – У меня почти такое же положение, как у тебя. Но у меня пока в моем подчинении бухгалтерия. Поэтому перечисляю некоторые суммы на поддержку Союзу офицеров и Торгово-промышленной партии.
– Как я понимаю, слой предпринимателей в нашей стране очень тонкий. Отстали мы от Запада по темпам развития. Разрушить предпринимательство не составляет труда. Разрушение уже началось. Мы встретили Февральскую революцию с восторгом. Надеялись на благоприятные изменения. Но реформы пошли не творческим, а разрушительным путем.
– Теперь в головы обывателей вдалбливается мысль, что мы – враги человечества. Какие же мы враги, если в отсталой России создали промышленность. За годы войны производство вооружений мы увеличили в два с половиной раза.
– Рабочие, которые выступают против буржуазии, всего лишь исполнители. А мы – творческая созидающая сила.
– Полностью согласен с тобой. А теперь хвост виляет собакой. И чтобы остаться живым, нужно думать о том, как пережить окаянные дни.
Выпив легкого вина, друзья на некоторое время погрузились в молчание. Пьяные крики и стрельба доносились с улицы.

Глава пятнадцатая. Сила слова
Журналисты поспешили в свои редакции. Новость была срочная и ошеломляющая. Однако, никто не известил о ней министров Некрасова и Терещенко. Как только они узнали о поступке Переверзева, они буквально подняли бурю. Терещенко не находил себе места.
– Как так! Дело находится в состоянии разработки! Преждевременное опубликование части документов вспугнет преступников. Почему он не посоветовался со мной!
Его возмущению не было предела. Некрасов соглашался с ним.
– К тому же, говорил он, ожидается приезд Ганецкого в Петроград. Тут бы мы его и накрыли вместе со своими помощниками.
– Я придумал, – сказал Терещенко. На публикацию нужно время. Следует в течение ночи обзвонить, а если нужно, объехать редакции тех газет, представители которых были сегодня в Таврическом.
– Здесь нужно найти авторитетного человека. Нас могут не послушаться. Что, если вы это возьмете на себя? – обратился Некрасов к Председателю правительства скромному князю Львову.
– Действительно, это выход, – ответил Львов, придвигаясь к телефону.
Вскоре стало слышно, как князь доверительно общается с редакторами. Прошло немало времени в эту бессонную ночь.
– Ну как? – спросил Терещенко усталого Львова.
– Все согласились не печатать. Только одна вредная газетка запротестовала. Редактор Уманский.
– Как же, знаем такого! Газета называется «Живое слово». И запретить не можем. Свобода печати!
Переверзев стоял перед Львовым с бумагой в руке.
– Прошу подписать мое прошение об отставке. Знаю, многие в правительстве недовольны моей работой.
– Что же, задерживать не буду. Куда собираетесь после работы в министерстве?
– На фронт. Надеюсь там принести пользу Родине.
– Что же, спасибо за службу! Сами видите, время такое. Приходится принимать отставку ночью и без должного уважения.
Никитин перестал отвечать на телефонные звонки. К ночи преступность в городе многократно возросла. Но выслушивать все равно приходилось.
– Таврический? – взволнованный голос в трубке. – Я звоню из Гостиного двора.
– Да. Что у вас?
– Ради бога! Грабители выломали замок. Выносят товары. Помогите!
– Вы в милицию звонили?
– Всюду звонили. Никакого ответа. Хоть вы чем-нибудь помогите.
– Сейчас попробую. Он положил телефон и тут же, сняв трубку, обратился к оператору:
– Барышня, соедините меня с отделением милиции.
Через некоторое время он услышал ответ телефонной барышни:
– По заказанному вами телефону не отвечают.
– Черт! Выразился Никитин и положил трубку.
Обращался дважды в штаб. Потом снова в отделение милиции. Нигде не могли помочь. Раздавались новые вызовы. Сообщали о грабежах, звонили с Апраксина рынка, из банков. Женщины просили защитить их от насильников.
– Что я могу сделать в этом бардаке! – воскликнул генерал, перестал отвечать и, ничего не говоря, клал трубку.
Хотя газеты еще молчали, слухи о большевиках разнеслись по улицам. Цигурия ворвался в Таврический дворец с перебитым пулями эфесом шашки и закричал:
– Мы спасены! У Временного правительства есть точные данные об измене большевиков. К нам на помощь идут войска!
Весть разлеталась по дворцу. Люди бросались друг другу в объятия. Алексей наблюдал комичную картину. Депутат Соколов с повязкой на голове, избитый недавно юнкерами за большевистскую агитацию, бегал в сопровождении товарища Нахамкеса от телефона к телефону, пытаясь кого-то вызвать, и в панике восклицая:
– Неужели Переверзев позволит дискредитировать целую политическую партию!?
Около девяти вечера прибыли по собственной инициативе на защиту дворца солдаты Гвардейского саперного дивизиона. Потом прибыл Измайловский полк. Члены Совета встречали подходящих торжественными речами, примерно так:
– Временное правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам!
– Ура!!! – кричали войска, – Обещаем впредь поддерживать государственную власть.

Глава шестнадцатая. Распутье
– Выстрелы, кажется, затихают, – сказал Почайкин, подходя к окну. – Можно створки открыть. Душно. – Он запустил аромат июльского вечера в дом.
– В такой вечер гулять бы с любимой, – размечтался Милов. – А мы все сидим, решаем.
– Не до гулянок сейчас, – грустно сказал Пронин. – Нужно сначала определиться, с кем мы. Я приготовил сообщение в продолжение вчерашнего разговора. Попробуйте выслушать и сказать свое мнение.
Друзья сосредоточились.
– Как и договаривались, я сделал обзор партий и их программ. Очень кратко. Прежде всего, часть партий приказала долго жить после Февраля. Правые почти не показываются наружу. Они поддерживали самодержавный строй, монархию. В результате революции они фактически были запрещены. И если существуют, то полулегально. Это не значит, что в обществе нет уважение к монархии. Многие тайком ее ждут. Но правление Николая Второго было настолько неудачным, что сама монархия была дискредитирована. Согласны со мной?
– Боюсь, что Советы и революционные организации в момент свернут шею всякому открытому монархисту, – сказал Почайкин.
– И это тоже причина, – продолжил Пронин. – То же касается бывшей крупной партии правого центра «Союз семнадцатого октября». Впрочем, ее распад начался задолго до Февраля. Эта партия была нацелена на парламентскую деятельность, но парламента у нас фактически давно уже нет. Активно участвуют в политике только осколки этой партии, такие как Гучков и Родзянко. Что касается левого центра, «Конституционно-демократической партии», то она благополучно существует, хотя и подвергается атакам социалистов. Ее бессменный лидер Милюков известен как историк и организатор.
Партия ставит целью утвердить либеральные ценности, такие как свобода слова и собраний, свобода предпринимательской деятельности, демократичный способ формирования власти. В последнее время выступает за республиканский строй, даже за справедливое наделение крестьян землей на основе частной собственности. Представители партии постоянно включаются в состав Правительства. Кадеты считают необходимым для России продолжить участие в мировой войне.
– Прошу прощения, – вставил Афанасий Милов. – У меня заготовлены замечания по поводу понимания слова «демократия» разными политическими группами. Когда Вячеслав завершит свое выступление, я попрошу слова.
– Прекрасно, – продолжил Пронин. – Теперь мой взгляд на партию эсеров. Она стремится соединить народнические идеи с марксистскими. Объявить социализацию земли, сделать ее, как воздух, общественной собственностью – давнишняя мечта большинства небогатых крестьян. Их противники заявляют о прекращении в таком случае заботы о земле, об ее улучшении, прекращении конкуренции в деревне. Кроме того, нынешние собственники, столетиями заботившиеся о земле, боятся ее потерять. Неизвестно, за что выскажется большинство населения, это должно решить Учредительное собрание.
– Большевики на этом и ловят эсеров. Они уверены, что крестьяне хотят социализации и собираются осуществить ее немедленно в результате захвата власти, – добавил внимательно слушавший Милов.
– Старая привычка всех революционеров считать, что их мнение – мнение народа. Эсеры считают, что власть должна принадлежать всем «трудящимся», говоря иначе, социалистам. Но в переходный период, они считают, она должна принадлежать умеренной буржуазии под контролем социалистических Советов. В этом их расхождение с кадетами и большевиками. В отношении войны их взгляды окончательно не сформированы. Значительная часть относит себя к оборонцам. Категорически против захватнических целей, никаких аннексий и контрибуций. В партии идет непрерывное размежевание, появляются новые группировки. Это ослабляет ее.
– Самая активная, даже агрессивная партия на данный момент – большевистская. Она устроена как боевая организация со строгой иерархией и дисциплиной. Состоит из последователей Маркса, но сильно искажающих его учение, как мы знаем.
– Извини, я перебью тебя. – Прервал его Михельсон. – Нужно обязательно сказать несколько слов о меньшевиках.
– Это правильное замечание, продолжил Милов. – Как раз меньшевиков и следует считать принципиальными марксистами, следующими духу и букве учения. Большевики склонны приспосабливать марксизм к потребностям политической борьбы. Надо сказать, что большевики и меньшевики сначала были одной партией, и сегодня делают попытки вернуться к объединению. Но безуспешно. Партия большевиков, я продолжу, имеет целью установить диктатуру пролетариата. Власть должна принадлежать пролетариату, что подразумевает диктатуру большевистской партии. Привилегированным слоем населения должны стать рабочие. Буржуазия, дворянство и духовенство – должны быть ликвидированы. Интеллигенция должна служить интересам пролетариата. Власть они готовы как получить, так и захватить. Партия имеет свою Боевую организацию, активно работает на заводах и в казармах. Главными козырями большевиков является то, что они готовы немедленно провозгласить мир с Центральными державами, социализацию земли и переход фабрик в руки рабочих.
– Еще роспуск армии и замену ее всеобщим вооружением народа, что явная фантастика.
– Прямой безденежный товарообмен. Наслышаны.
– Да, немало фантастики у идеологов этой партии, – продолжил Пронин. – И она хочет навязать свою политику измученному войной народу. Не спрашивая разрешения у этого народа. Плохо то, что такая политика приведет Россию к первобытному строю. Разорит предприятия, разрушит банковскую систему и разорвет связи с развитыми странами. Эта партия единственная из всех призывает радикально изменить национальную политику. Всем народам России она готова предоставить право на самоопределение вплоть до отделения.
– То, что складывалось тысячелетиями, нельзя разрезать одним декретом, – философски заметил Савва. – Каждое вновь появившееся государство потребует предельно больших границ. Начнется дележ общей собственности. Споры из-за государственных языков, месторождений, транспортных путей. Боже ты мой! Это междоусобная война на десятилетия с привлечением других стран мира.
– Конечно, это не государственный подход. Но время вновь нас ограничивает. Есть предложение обдумать каждому и продолжить в другой раз.
Стали расставаться. Шли группками, так как было очень небезопасно.

Глава семнадцатая. Аресты
Петроград было не узнать. Большевики перестали быть кумирами. Появилось много желающих оказать помощь контрразведчикам, хотя за несколько часов до этого от них шарахались в стороны. Троцкий в доме на Садовой говорил в трубку:
– Все кончено! Мы совершенно уничтожены!
Автомобили с солдатами разъезжали по городу, накрывая боевые отделы большевиков. Их было около тридцати. Удалось арестовать несколько человек. Конфисковывалось оружие, взрывчатка, пропагандистская литература. Ящики с документами переправлялись в Штаб округа. Самую большую работу проводили дружина «Георгиевского союза», инвалиды и юнкера.
Юнкера ворвались в здание редакции большевистской газеты «Правда». Все происходило с шумом и треском. Печатники разбежались. Юнкера крушили мебель и перегородки, разбрасывали шрифты.
– Вот и свежие номера этой прогерманской газетенки! – кричал обнаруживший их лихой юнкер.
– В реку их, понесли, ребята!
Газеты и попавшаяся под руку печатная продукция разрывались, скидывались в Мойку, с ожесточением растаптывались.
Юнкера не заметили, как с их приближением из здания редакции выскользнул мужчина и быстрым шагом, почти бегом устремился прочь. Это был главный среди большевиков, Ленин. Он скрылся, никем не замеченный.
Генерал Никитин подъехал к зданию контрразведки. Он знал, что это ведомство ненавистно организаторам восстания более всего. Все окна и рамы выбиты. Тротуар белый от разбросанных листов, вырванных из досье на преступников. Мебель переломана. На втором этаже окна кабинета начальника пробиты пулями. Сотрудников и охраны не было. Они разбежались, опасаясь расправы толпы.
Генерал послал своего сотрудника Коропчинского в Павловск арестовать Суменсон. При этом солдаты, под наблюдение которых он ее оставил, устали ждать, изрядно избили ее и доставили в штаб к Половцову. На допросе она полностью подтвердила информацию о переводе денег. Нужен был главный свидетель – Ленин. Выяснилось, что он один из первых покинул дом Кшесинской, как только понял, что восстание проиграно. Пятнадцать Преображенцев во главе с товарищем прокурора приехали к нему на квартиру на улице Широкой. Встретила жена Ленина Крупская. Она устроила крикливую сцену:
– Нет товарища Ленина дома. Что вы тут выискиваете! Уходите!
– Вы знаете, где ваш муж? Куда он ушел?
– Жандармы! Ничего я не знаю и не обязана знать! Вынюхивают!
Несмотря на крики, квартира была тщательно обыскана. Ничего существенного не удалось найти. И не удивительно, они попали к настоящим конспираторам. Как потом выяснилось, Ленин перебирался с одной подпольной квартиры на другую, сменив пятнадцать мест.
Козловский был взят у себя на квартире. При нем было несколько коллег, но уличающих документов найдено не было. Никитин знал, что Козловский также снимает комнату в доме «сенатора» Соколова. Туда он направил Коропчинского.
– Возьмите с собой юриста и поезжайте вдвоем без караула, наставлял он Коропчинского.
– Понимаю, – сказал тот. – Ох, и раздухарится: обыск у депутата Совета! Ничего, мы все сделаем как надо!
Несмотря на вежливо проведенные действия, Соколов на каждом углу доказывал, что к нему ворвалась банда и грозилась его убить.
В приемной Главнокомандующего было все время людно и шумно. Высокий штабс-капитан Гвардейской конной напирал на Гоца:
– Нужно разорить главное гнездо мятежников, дом Кшесинской. Если вы этого не сделаете, я приведу два орудия и прикажу всадить две гранаты в этот гадюшник!
Половцов снарядил два грузовика с волонтерами для захвата дома Кшесинской и Петропавловской крепости. С ними поехал и усталый Алексей. В покинутом в панике доме балерины захватили шесть пулеметов и горы литературы. Петропавловские сторонники большевиков тотчас сдали оружие.

Глава восемнадцатая. Отчаяние
Борис Уличанский не вошел, а влетел в кабинет. Следом за ним спешила Надежда.
– Не надо так бежать, Борис, – говорила она, едва успевая за ним.
– Боюсь, как бы ни все потеряно, – в расстройстве проговорил он. Нужно уничтожить документы, какие у нас есть.
– Оформлением наших документов занимаюсь я на правах секретаря.
– Согласен. Садимся и перебираем все. Что опасно хранить, сжигаем.
– Что именно нужно уничтожить?
– Все указания на восстание. Если этим будет заниматься следствие, все должно выглядеть как стихийная мирная демонстрация. Никакого оружия. Никаких намеков на захват власти.
Работа закипела. Документов было немного, но все требовали просмотра и внимательного обзора. Собрав все в большой пакет, Уличанский отправился в цех, где стояли огромные печи, предназначенные для обжига металла. Некоторые излучали жар. Убедившись, что никого из рабочих рядом нет, Борис бросил в одну из них свой пакет. Пачка документов занялась огнем, и стала быстро исчезать в раскаленном чреве. Борис вздохнул с глубоким облегчением.
Теперь нужно было подготовить товарищей. Они стали приходить к назначенному часу. Лица обескураженные, лишенные прежней одухотворенности.
– Я вас собрал, чтобы обсудить наше положение. Оно не простое. Считаем наш разговор частной беседой, а не партсобранием. Вижу, что имеете ко мне вопросы. Что у вас, Анатолий Иванович, – обратился он к возбужденному партийцу.
– Скажу прямо, я этого не ожидал. Мы действительно служим немецкому Генеральному штабу, как об этом говорят теперь на улицах? Наши вожди предатели!
– Ну, Анатолий Иванович! – осуждающе ответил Уличанский. Вы говорите таким тоном, словно поверили всем этим контрреволюционным сплетням! Согласно нашей информации слухи о сотрудничестве с немцами – это провокация.
– Не знаешь, кому верить. Допустим, вопрос о сотрудничестве с немцами отбросим как провокационный. Но получение крупных сумм от германского правительства вполне доказано документально. Так ли это? Или «деньги не пахнут»?
– Начнем с того, что у нас мало достоверной информации. Во-вторых, от кого обвинения исходят? Они вброшены службой контрразведки с разрешения министра Переверзева, который на данный момент уже не министр. В-третьих, кем эти материалы опубликованы? Только одной бульварной газетенкой «Живое слово», доверие к которой весьма невелико. Надеюсь, она доживает последние дни. Хотя в ее подзаголовке есть слова «Газета внепартийных социалистов», социалистической ее не назовешь. Типичная буржуазная мерзость! Другие издания никаких разоблачений пока не опубликовали.
– Но идут аресты. Как нам правильно организовать свою деятельность? Не пора ли распуститься? – спросил Николай Иванович.
– Об этом мы еще поговорим. Думаю, что как на поле боя после неудачной атаки нам нужно залечь на дно. Не афишировать свою принадлежность к партии большевиков. Помалкивать о попытке восстания. Вести себя, как говорится, вежливо.
– По моим подсчетам четверо наших не пришли на совещание, – сказал Игорь Игнатьевич. – Передавали, что они решили больше не участвовать в партийной работе.
– Мы в свою партию никого не затаскиваем силой. Будем разбираться. Если что – скатертью дорога! – опережая Уличанского, сказала резко Надежда.
Завершая собрание, Уличанский напутствовал участников:
– Короче, помним. Сегодня не наша взяла. Оружие – под особый контроль. Опасные документы уничтожить. И ждать дальнейших распоряжений.
Оставшись вдвоем с Надеждой, он неожиданно спросил:
– Ты знаешь, что означает партийная дисциплина?
– Как не знать! Но почему ты спрашиваешь?
– Я ухожу в подполье на несколько дней. Дома ночевать не буду. Есть явочная квартира. Перекантуюсь, пока не уляжется кутерьма. Будешь со мной на связи. Как меня следует теперь называть и где меня искать, сейчас выучим. Но не забывай, что все это ты обязана хранить в тайне. Поняла?
– Конечно, поняла. Партийная дисциплина. Я одна буду на связи?
– Для связи с партийной ячейкой только одна. Тебе доверяю больше всех.
Надежда была горда таким доверием и сказала себе, что не разочарует Уличанского.

Глава девятнадцатая. Пора сделать выбор
Следующая встреча друзей состоялась уже через несколько часов. Было очевидно, что всем хотелось как можно скорее продолжить взаимный обмен мнениями. Уж очень актуальными были темы. Безусловно, разладившийся быт, трудности выживания, выросшая преступность – создавали поводы для таких разговоров. Но друзьям хотелось прежде всего решить вопросы, ставшие вдруг для них центральными. Поэтому кое-как дождавшись окончания рабочего дня и пообедав, они уже сидели в креслах и на стульях, страстно желая продолжить начатую беседу.
– Так вот, я продолжаю, – сказал Пронин, косясь в блокнот со сделанными накануне записями. Я давал краткую характеристику партии большевиков. Это в определенном смысле боевая организация, готовая в любой момент захватить тем или иным способом власть и начать создание коммунистического общества. В этом обществе все обязаны будут трудиться, не будет капиталистов, помещиков, богатых и бедных, войн, угнетения и т. д. Будет всеобщее счастье.
– Все народы хотят счастья. – Глубокомысленно вставил Почайкин, видимо, много думавший над этим вопросом. – Но идеального общества никогда не будет, как бы того не хотелось. За каждое из названных благ надо долго бороться. Иногда столетиями. А тут как-то все на блюдечке. Только дайте нам власть.
– С вашего позволения я продолжу, – сказал Пронин. – Особый интерес представляет позиция большевиков по вопросу о войне. Ленин выдвинул оригинальный способ выхода из ситуации. Он утверждает, что войну ведут капиталисты разных стран из своих эгоистических интересов. Предлагает поднять пролетариат на революцию во всех воюющих странах. Заменить войну империалистическую на войну гражданскую. Настоящие пролетарские революции произойдут в самых развитых странах, где много пролетариата. Особые надежды на революцию в Германии. Революция в России, если случится, станет спичкой, которая зажжет Германию. В результате установится справедливый общественный строй, война прекратится сама собой, установится братство народов, потому что пролетариям война не нужна.
– Простите, что перебиваю, – не вытерпел Курганов, – войны ведутся с тех пор, как появилось общество. В первобытном мире капиталисты были? Спросить бы коммунистов. А вот войны были: за пастбища, за пещеры, за места под солнцем.
Всем хотелось вставить свое возражение.
– А с чего это большевики решили, что в Германии вот-вот начнется та самая социалистическая революция? А если не начнется? А если начнется и плохо кончится? – удивился Милов.
– Еще наивнее ждать революцию сегодня в Великобритании, а тем более, в Соединенных Штатах. Ну, фантазеры!
– Понимаю вас, – продолжил Пронин, – делаем вывод, что большевики далеки от реальной политики. Но им верят.
– С голодухи поверишь. Думаю, ухудшающееся экономическое положение в воюющих странах способствует вере в скорый приход коммунизма. Войны с их тяготами всегда усиливали веру. На фронте, да и в тылу все много молятся. А какой социальный состав партии большевиков?
– Точных данных у меня нет. Знаю только, что во всех советских партиях большую часть составляют выходцы из дворян и интеллигенции. Много инородцев. Рабочих и крестьян мало, хотя и руководство и старается их привлечь, так сказать, для оправдания своего существования. Материал для обдумывания есть, завершил свой доклад Пронин.
– Вы обо мне не забыли, – напомнил о своей заготовке Николай Почайкин.
– Давай, давай, Николай, – подбодрили его товарищи.
– У меня вопрос о демократии. Слово это такое затасканное, что поначалу кажется вполне наивным говорить о нем. Но если копнуть глубже, мы увидим, что разные люди по-разному понимают это слово.
Власть демоса, то есть незнатного и свободного народа, вот что подразумевали под этим выражением в Греции. А знать, она разве не участвовала в народных собраниях, не участвовала в принятии решений? Участвовала, очень активно. Так вот демократией называли власть народа, как бедного, так и богатого. Власть высших чиновников при демократии выборная. Выборы открытые, прозрачные. Народ имеет возможность выразить свою волю на представительных собраниях.
Возьмем современные, так называемые, капиталистические страны. Политическую систему самых передовых из них, таких как Англия, Франция, США считают демократической. Есть выборность высших чиновников. Выборные парламенты. Политические свободы. Все, конечно, понимают, что такая демократия имеет много несовершенств. Но она, хоть и в ограниченном виде, присутствует.
Что у нас? Если вы заметили, демократическими называют только левые организации и партии. Центристские и правые партии и организации называют «буржуазией», даже если они никакого отношения к предпринимательству не имеют. К так называемей «буржуазии» отношение крайне нетерпимое. Властью хочет владеть только «демократия». Она в данный момент лучше организована, вооружена и агрессивна. Но она не представляет интересы всего населения.
– Заставляешь ты нас задуматься, – сказал Милов. – Какая это, к черту, демократия, если о свободных выборах власти после Февральской революции даже не говорили.
– Кажется, Учредительное собрание будет избрано демократическим путем, – робко сказал Пронин
– На него вся надежда. А пока…, – Почайкин разочарованно вздохнул.
– Не пора ли нам перейти к выработке какого-то решения? – спросил Милов
– Думаю, что рано, – ответил Курбатов. – А как вы думаете? – обратился он к участникам. – Все его поддержали. – Материала для решения не достаточно. Да и свободного времени. Меня жена уже запилила, не знаю, как с этим у вас. Поэтому предлагаю еще один раз разойтись. Тем более, что нужно обсудить и особенности июльского восстания большевиков, а на это нужно время.
Они распрощались, хотя многое еще хотелось сказать и сделать.

Глава двадцатая. Савелий
Путешествие в поезде за мукой Насте вспоминалось часто. Но более всего ей хотелось вновь увидеть солдата по имени Савелий. Как у него сложилось? Побывал ли он дома и вернется ли в строй? Сейчас дезертиров больше чем солдат. Не захочет, так и не явится на службу. Такие мысли набегали и быстро исчезали.
Но вот принесли почту. Разбирая ее, Настя нашла конверт на ее имя от Савелия. Она, как и большинство женщин, очень любила получать письма. Распечатала конверт. Савелий, хотя и не без ошибок, «не шибко грамотный», писал Анастасии, что сейчас отдыхает дома.
– В семье непорядок, потому остановился у матери. Короткий отпуск для выздоровления скоро закончится. Уже собираюсь назад на службу. Здесь с селе не буду оставаться, хотя родители уговаривают. Написал, что не может забыть Анастасию, скучает по «своей санитарке».
– Скучаю я по тебе. Все вспоминаю госпиталь. Там все были ко мне так добры. Не сможешь ли ты встретить меня на вокзале? Хочется увидеться, поговорить.
Он указал номер поезда и время прибытия.
В назначенный час Настя пришла на вокзал. Поезда страшно опаздывали, пришлось долго ждать прибытия. Однажды, выйдя из душного зала ожидания, она увидела подходивший к перрону поезд. Никаких объявлений сделано не было. Но это оказался тот самый поезд, которого она ждала. Если бы не вышла подышать, то вряд ли бы состоялась ее встреча с Савелием.
Вагоны были полны. Посыпались, как горох, мешочники обоих полов. Наконец, показался Савелий. В руках у него были огромные старинные чемоданы и сумка на шее.
– Как добрался, воин? – насмешливо спросила она.
Он неловко обнял ее и скромно приложился губами к ее щеке.
– Лучше не рассказывать, – сказал он. – Поездов мало, проводники сажают с билетами и без них. У меня место сидячее, но скажу, что и на мне сидели. Да я привычный. Главное, что доехал. И еще главное, – он озорно взглянул на Настю, – что меня ты встретила.
– Что-то ты много вещей захватил. А я не позаботилась взять с собой кого-нибудь из мужчин, чтобы донести. Давай хоть сумку возьму.
– Тяжёлая, – он с недоверием передал сумку Насте. – Но полезная. В ней то, за чем ты на товарнике ездила. Мука. И в чемоданах есть кое-что ценное. Куда поедем? У меня на извозчика деньги есть.
– Поедем уж ко мне. Не в гостиницу же!
Они погрузились в карету, немного поторговались с извозчиком, и скоро были дома. Настя накрыла на стол. Савелий открыл чемодан и сумку. В них было то, что стало так дорого в больших городах: мука, крупа, большой кусок мяса и даже мед.
– Теперь выживем, – сказала радостно Настя. – Сейчас все расфасуем, мясо засолим. Ты это все мне привез?
– Тебе, родимая. Как-то получилось, что домой приехал, и вроде как тебя с собой привез. Все про тебя только и думал.
– А как же твоя Зина в деревне?
– Понял я, что она не моя. И не ждала она меня особо. Есть у нее… Да, что говорить! Если ты меня примешь, никуда не уйду!
– А поцеловать!
Они несколько раз поцеловались.
– Ты моя самая сладкая.
Настя ощутила теплую радость. Так остро ее не хватало в последние годы.

Глава двадцать первая. Корнилов
Прапорщик Авдеев вместе со своим верным Федотовым прошли еще некоторое расстояние.
– Господин прапорщик, я слышал выстрелы. Пулемет, – солдат приостановился и прислушался.
Авдеев, погруженный в мысли, не слышал ничего. Но когда услышал слова, то тоже остановился. Были явно слышны звуки стрельбы.
– Там должны быть наши позиции. Идем в том направлении, – принял решение он.
Вдруг, словно из-под земли, перед ними выросли капитан и сержант.
– Стой! Кто идет? – прозвучало грозно. – Документы.
Авдеев увидел замаскированный окоп, направленный в их сторону пулемет и грозные лица солдат, притаившихся в окопе.
Авдеев рассказал кратко свою историю. Федотов подтвердил. Младший унтер за походным столиком все записал.
– Сказать можно все, что угодно. Проверять будем, – недоверчиво сказал капитан.
Писарь отлистал несколько страниц и сказал:
– Разрешите обратиться, господин капитан. Слова прапорщика Авдеева дважды подтверждаются. Мы задержали сегодня с утра двух других офицеров. Они называли фамилии Авдеева и Федотова.
Капитан вспомнил:
– Да, да, были. Ваши товарищи. Хорошо, подтвердили. Возьмите свои документы.
– Может, знаете, где мои беглые подчиненные?
– Вас туда проводят. Там не все, но значительную часть собрали.
– Как вам это удалось, если не секрет?
– Приказ Корнилова. Открывать огонь по бегущим, в том числе, из пулеметов и орудий.
– Поддерживаю, – сказал Авдеев. Но такой приказ не пройдет через комитет.
– Митинговщина запрещена. Ситуация не позволяет.
– Давно бы так, – сказал с облегчением Авдеев.
Ефрейтор проводил Авдеева на позиции, где окапывались войска. В конечном итоге его возвратили в свою роту.
– Вот и ваш командир, – сказал, представляя роте прапорщика, штабс-капитан. – Как в глаза ему смотреть будете, герои!
Солдаты действительно стояли понуро, никто не смел взглянуть в глаза офицеру. Молчание продолжалось несколько секунд. Наконец, самый смелый сказал:
– Простите нас, господин прапорщик, видно черт попутал.
– Что встали, – грубо одернул их штабс-капитан. – За работу! Скоро фриц в гости заявится.
Закипела обычная военная суета. Федотов был произведен в ефрейторы. Армия почувствовала твердую руку Корнилова. Солдаты реже митинговали. За оставление позиций жестко наказывали. Примолкли нытики. Окопавшиеся русские войска остановили катившийся на восток немецкий вал. Но Авдеев чувствовал, что это не навсегда. Глухие реплики солдат, ропот недовольства строгостью начальства и поступавшие из столицы сведения не давали уверенности в завтрашнем дне.

Глава двадцать вторая. Колебания
Алексей наблюдал, как для борьбы с мятежниками подходили новые войска, присылаемые Керенским. На Дворцовой площади к прибывшим войскам обратился Чернов:
– Мы надеемся, – сказал он, – что никто больше не посмеет действовать против воли большинства революционной демократии.
Однако мятежники не сразу сложили оружие. Подошли Самокатный батальон, бригада пехоты и кавалерийская дивизия с дивизионами артиллерии. В городе были еще слышны винтовочные, и даже пулеметные, выстрелы. При вступлении в Петроград сто семьдесят седьмого Изборского полка его головную роту матросы обстреляли с крыш домов на Невском из пулеметов. Погибли или были ранены 18 человек.
Керенский отсутствовал в столице, пока шло восстание. В армии ему показали немецкий еженедельник «Товарищ» на русском языке, предназначавшийся для российских военнослужащих. Из текста Керенский сделал вывод, что о выступлении в Петрограде немцы знали заранее. Он поспешил домой. Но когда в Полоцке он сел в вагон, недалеко взорвалась бомба. Сам военный министр не пострадал, но настроение было испорчено.
Он прибыл с фронта шестого числа к вечеру. Выступая перед скоплением публики из окна Генерального штаба, он заявил:
– Революционная власть не допустит, чтобы какая-либо группировка выступала против завоеваний народа с оружием в руках. Большевиков и анархистов мы будем преследовать не только за связь с немецким командованием, но и за покушение на существующий строй, на завоевания революции!
Пока он выступал, офицеры снизу держали его за ноги.
– Обещаем, обещаем, обещаем обещать… – передразнил кто-то рядом. И Алексей внутренним чувством согласился с этим. Уже все знали, насколько не последователен министр-председатель.
Борис Никитин собрал совещание в штабе. Присутствовали Якубович, Балабин, Туманов и Барановский.
– В выступлении участвовало много большевиков. Но не все имели равное влияние на события. И не всех мы можем сейчас привлечь к ответственности. Я попрошу вас сказать свое мнение о том, кого следует изолировать в первую очередь. Пусть каждый составит свой список, а потом мы сведем к единому знаменателю.
Все получили листы бумаги. Прошло несколько минут. Никитин собрал листки и долго читал каждый. В конечном итоге он поднял голову и сказал:
– Вот что у нас получилось. Шестнадцать фамилий. Ленин и Троцкий у всех на устах. Задача не из легких. Эти ребята знают толк в конспирации.
– И крепкие гнезда свили по всей России, в том числе и столице, – поддержал Якубович. – Нужно применить все наше искусство.
На этом разошлись. Вскоре появились сведения о местонахождении Троцкого. Немедленно были выписаны ордера на аресты его и Нахамкеса. Никитин отправился сообщить об этом Половцову. В зале, где он его нашел, было немало людей. Едва только они отошли в сторонку и заговорили о задержании, как возле них оказался Чернов.
– Как, вы арестовываете Троцкого? – удивленно спросил он, вероятно, подслушав разговор.
В планы Никитина не входило оповещать социалистов о своих планах. Он сказал:
– Нет, мы просто разговариваем о влиятельных большевиках, – ответил он с нарочито равнодушным видом.
Однако провести Чернова не удалось. Тот сделал вид, что не придал значения услышанному, повертелся в зале минут пять и исчез.
Ночью Никитина разбудил звонок. Звонили из Совета.
– Мы узнали о попытке арестовать Троцкого с Нахамкесом и отослали им на защиту три броневика.
Сообщение было похоже на издевательское.
– Что вы от меня хотите, – спросил Никитин, с трудом сдерживаясь.
– Какую помощь вы можете оказать?
– Какая нужна помощь, если отправлено три бронемашины?
– Опять банда! – прошептал он и раздраженно положил трубку.
В пять утра вернулся Соколов, посланный для ареста Троцкого.
– Где арестованные? – спросил Никитин, глядя на мрачного подчиненного.
– Я вошел в дом, где живет Троцкий, и встретил Чернова. Он велел передать, что Керенский и Временное правительство отменили арест Нахамкеса и Троцкого.
– Люди сбились с ног в поисках преступников. Нашли. А тут им по рукам! Хорошо, – обратился он к Соколову. – Идите отдыхать.
Сдерживая внутреннюю дрожь, Никитин, не спавший четвертую ночь подряд, пришел в кабинет к Половцову. Тот только что устроился вздремнуть на маленьком диване. Никитин разбудил его словами:
– Прошу сейчас же меня уволить в отставку. Я больше служить не могу и не хочу!
Половцов не мог сразу уловить суть дела.
– Подожди. Подожди. Да ты объясни сначала, в чем дело.
Никитин рассказал историю с неудачным арестом Троцкого.
– Вот как! – воскликнул главнокомандующий. – Что я могу сделать, если это приказ министра! – Поезжайте к генерал-прокурору и обжалуйте это распоряжение. Более того, я вам скажу. Все знают, что в город вошли правительственные войска. Ими командует прапорщик Мазуренко. А кому он подчиняется?
– Вам, конечно. Кому же еще? – уверенно сказал генерал.
– Не угадали. Не мне, не правительству. Совету!
– Снова банда!
– Что вы сказали? – не понял Половцов.
– Так я называю тот бардак, что у нас творится. Войска должны подчиняться правительству, иначе они – бандитские формирования.
– Скажу вам по секрету. Когда Керенский прибыл с фронта, я сразу пошел к нему с вашим списком большевиков, организаторов июльского мятежа. Он список взял, сказал, что передаст дело на решение Совета. Через двадцать минут возвращается: «Правительство одобряет предложенную вами меру. Можете приступить к арестам». В два часа после обеда Главный штаб получил сообщение министра юстиции, что правительство отказалось от намерения арестовать лидеров большевиков. Что вы прикажете сделать мне? Тоже просить отставки? Впрочем, я об этом уже подумываю.

Глава двадцать третья. Что же мы совершили?
Когда группа Курганова снова была в сборе, всем не терпелось поделиться впечатлениями о прошедшем июньском, как стали говорить, выступлении военных и рабочих под руководством большевиков.
– В прошлом я особо не интересовался политикой, – сказал Савва Михельсон. – Математикой – да, финансами – тоже. Но жизнь буквально втягивает в нее, не дает дремать. На работе только и разговоров про нее. И особенно много говорят о только что прошедших событиях. Мы были, сами того не желая, на волоске он нового мироустройства. Я говорю о приходе к власти тех самых большевиков. Вы согласны?
– К сожалению, это наша русская традиция до известного предела покоряться дурной власти, а потом громыхнуть пушками, сломать эту власть и подчиниться новой, которая не многим лучше, – вздохнул Афанасий Милов.
– Из таких рассуждений вытекает горькая истина. Революция иногда похожа на контрреволюцию. Поди, отличи их друг от друга, – вступил в разговор Вячеслав Курганов. – Как раз об этом и хорошо бы поговорить. Все мы хотим не противодействовать прогрессу, но способствовать ему. Давайте различим, что прогрессивно, а что реакционное. Тогда поймем, в каком направлении идти.
– Хорошо, давайте я попробую ставить проблемы, и из них мы будем искать правильные выводы, – сказал Пронин. Вот первая проблема твердой власти. Свергнутая царская власть худо-бедно объединяла классы и нации России. Согласны? Сохранялось единоначалие и подчиненность, какая-то властная вертикаль. Что же теперь?
– А теперь классы пришли к открытому конфликту. Национальный вопрос тоже крайне обострился, – ответил Курганов.
– А что нас ждет в случае захвата власти большевиками?
– Гражданская война между классами и национальный «развод», едва ли осуществимый мирным путем. Да еще поражение от германцев. А как следствие выхода из Антанты, еще и вражда с противниками Германии. Проще говоря, война всех со всеми, – сделал вывод Вячеслав.
Остальные, даже вышедшая послушать его жена, кивали в подтверждение головами.
– Кроме того, – продолжал ставить проблемы Пронин. – У нас было какое-то разделение властей. Была выборная Государственная дума с законодательными функциями. Был более-менее независимый суд.
– А теперь есть формируемое по случайному подбору кандидатов Правительство и безвластные Советы, Думы, комитеты. Нет реального разделения властей и принципа выборности, – подхватил Милов. – Есть надежда на Учредительное собрание. Но это кот в мешке. А если у власти окажутся большевики! Они вообще не признают разделения властей. Говорят о диктатуре пролетариата. Но как она будет выглядеть? Скорее всего, все виды власти сосредоточатся в руках большевистского диктатора. Мы снова получим монархию, только более авторитарную.
– Посмотрим теперь на гражданские свободы. При царе эти свободы были, хотя в несколько ограниченных пределах. Вы согласны с этим?
– Свобод было так много, что некоторые страны могли позавидовать нам, – пробормотал вслух Михельсон. – Сейчас на словах их не меньше. Но что фактически? Всякие выступления правых и даже центристов преследуются. Сессии Думы не проводятся. Газеты, которые считают контрреволюционными, закрываются. Свобода только для социалистов.
– А если власть захватят большевики? – продолжил Милов. Они пылают ненавистью к буржуазным, как они говорят, свободам и к независимым средствам информации. И запретят последнее. Свобода будет только для сторонников большевистской диктатуры.
– Что можно сказать про экономические свободы? – не унимался Пронин. – Никто не станет отрицать, что при царе они были. Некоторые стеснения для предпринимательства существовали, это так. Но что теперь?
– Свобод экономической деятельности уже сейчас все меньше и меньше. Закрываются многие предприятия, изгоняются собственники. Крестьянам запрещают продавать продовольствие по свободным ценам. Введена продразверстка. Мы понимаем, что многое связано с военным положением. Но не все. А если большевики придут? Они запретят предпринимательскую деятельность вообще! Об экономической свободе придется совершенно забыть.
– Мы с вами очень глубоко копнули, – сказал Вячеслав. От того, что мы услышали здесь, у меня волосы встали дыбом. Получается, моя страна и мы вместе с нею совершает не революцию, а ее противоположность, контрреволюцию!
– Не хочется верить, но получается так, – подтвердил Михельсон. – Я сегодня спать не буду.
– Давайте это обдумаем не сейчас, – сказал, как бы подводя итог, Вячеслав. – Надо поразмышлять наедине. Сегодня мы, как и в прошлый раз, не успели обсудить последние события в Петрограде. Но вопросы мы решали такие важные, что давайте, не будем сожалеть. Да и поздно уже.
Они в задумчивости стали расходиться.

Глава двадцать четвертая. Явиться в суд?
Ошеломившая обывателя новость о получении большевиками немецких денег и работе на Германию, была напечатана сначала в газете «Живое слово», а затем в других изданиях. Обвинение лидеров большевиков было настолько чудовищным, что требовало судебного разбирательства.
Однако Ленин не собирался в суд. Он поменял несколько подпольных адресов, долго не задерживаясь на оном месте.
– Почему Ленин не является в суд, чтобы доказать свою невиновность, – спрашивала Надежда своего друга и партийного начальника Бориса Уличанского, когда они встретились в условленном месте в парке.
– Подождем немного. Может быть, это связано с интересами дела, – ответил тот не уверенно. – Вот Троцкий. Его долго не арестовывают, а он рвется доказать свою непричастность к немецким деньгам. Может, и Ленин скоро об этом заявит.
– Может, он просто трусит? Или обвинения в самую точку?
– Никогда не говори так об этом человеке. Не знаю, что и думать. Товарищи советовали ему явиться, тем более, что смертной казни у нас сейчас нет. Самое страшное, что его может ожидать – это тюрьма.
– Много заявлений на выход из партии. Как бы она не прекратила свое существование.
– Знаю. Будем надеяться и верить, что все получится.
Ленин скрывался в эти дни в семье рабочего Сергея Аллилуева. Четырехкомнатная квартира хорошей планировки с лифтом, высокими потолками, располагалась на шестом этаже в рабочем квартале. Здесь были водогрей, просторная ванная, сушилка для полотенец и паровое отопление. Люстра, правда, с керосиновой лампой. Камин. Электрическое освещение еще не добралось до этих кварталов. Готовить приходилось на дровах. Но ведь и Зимний дворец отапливался дровами. Неплохо для рабочей семьи! Внизу швейцар. Главным преимуществом квартиры был черный ход, так нужный конспираторам. Добродушный хозяин квартиры, хотя и отошел от партийной деятельности, никому не отказывал в ночлеге.
Здесь Ленин провел три дня, не выходя из дома. Ордер на его арест, а также на Зиновьева и Каменева был выписан прокурорским надзором шестого июля. Седьмого на квартиру к Аллилуевым собрались некоторые сотрудники Ленина. В гостиной были Крупская, Ногин, Зиновьев, Орджоникидзе, Сталин, Аллилуев. Должны были решить вопрос о явке Ленина в суд.
– Я думаю, – сказал Ногин, когда приступили к обсуждению вопроса, – явиться в суд добровольно было бы правильным решением. И вот почему. Очень многие коммунисты сомневаются в правильности обвинений в адрес партии. Говорят, скорее всего, обвинения несостоятельны. Значит, нужно явиться в суд и доказать ложность обвинений. Превратиться из обвиняемых в обвинителей. Партия от этого только выиграет. Стоит дать бой буржуазным клеветникам!
– Я против, – сказал Сталин. – Юнкера до тюрьмы не доведут, убьют по дороге. Нельзя на суд идти. Нужно переждать в подполье.
Крупская и Зиновьев сразу поддержали. Другие тоже согласились.
– Придется помочь, – сказал Сергей Аллилуев. – Дело привычное. Устроим. У моего товарища, рабочего Емельянова есть дача в поселке Разлив недалеко от финской границы. Он человек надежный, укроет.
Все закивали головами.
Через день из дома через черный ход вышли трое. Вслед за Сергеем Аллилуевым шел, ни на кого не глядя, невысокий человек в рыжем пальто до пят, в кепке, без привычных бороды и усов. Это был Ленин. Зиновьев был наряжен в серое пальто – клеш и кепку пестрого рисунка. Все походили на финнов или немцев в одеждах, пожертвованных Сергеем. Зиновьев сбрил свою курчавую шевелюру.
Все благополучно добрались до Приморского вокзала, и вскоре расположились на втором этаже дачи Емельянова.
– Владимир, скажи, зачем таким рабочим как Емельянов, революция, – подтолкнул плечом Ильича Зиновьев, указывая на дачу. – Все у них есть, и хорошая квартира, и дача, и приличная зарплата.
– Революция преследует не только материальные интересы, – отделался коротким ответом его попутчик.
Через некоторое время конспираторы решили, что в доме долго им оставаться нельзя и отправились как бы на сенокос. Жить пришлось в шалаше, где с ума сводили комары, особенно по ночам.

Глава двадцать пятая. Возвращение
Василий Кириллович пришел в себя только, когда поезд прошел половину пути. Он ехал в обратном направлении с фронта на Петроград. И непрерывно спал. Он так устал, пока находился в армии, что не сразу понимал, что происходит. Ехать приходилось, не считаясь с положением и рангом. Вагоны были полны людьми, в основном, солдатами, которые не сильно скрывали, что являются дезертирами. Запахи немытых тел, грубые слова, окрики, неуважение к возрасту и званию. Все это ушло на второй план. Главное, было место, где сидеть, небольшой узелок с продуктами, чай на некоторых остановках и движение. В открытые окна вагона врывались струи теплого июньского воздуха.
Удалось добраться до училища почти без приключений. В голове все еще стучали рельсовые стыки. Под ногами была не вполне мостовая, а что-то напоминающее шатающийся пол вагона. Василий часто ловил себя на мысли, что он старается поймать равновесие, словно мостовая колышется. С трудом отгонял эти ощущения – воспоминания.
Василий Кириллович снова стоял перед начальником училища Константином Иосифовичем.
– Прочитал ваш отчет и сопроводительные документы. Молодец. Мы не ошиблись в вас, посылая на передовую. Так вы еще отличились в полевом госпитале. Прочитал отзыв о вашей работе там. Поздравляю. Садитесь.
– Покорно благодарю. Наблюдал все своими глазами. Получил хороший опыт.
– Более подробно расскажете позже на совещании преподавателей. У меня сейчас вопрос к вам особенный. Как вы думаете, войну выиграем, или нужно срочно заключать позорный мир?
– Однозначного ответа дать не могу. Солдаты разложены. Офицеры дезорганизованы, многие разагитированы или напуганы. Боевой дух не на высоте. В то же время, здравый смысл еще не потерян. Есть некоторое понимание того, что нужно защищать Родину. Отсюда я делаю вывод, что все зависит от командования. Если во главе армии, а еще лучше, во главе России, окажется трезвомыслящий, здравый патриот, обладающий боевыми качествами, он сумеет мобилизовать лучшие силы в армии и в тылу, и поведет их к победе в войне. Если такого не случится, нужно искать сепаратного мира.
– Из ваших слов понятно, что нам нужен Наполеон.
– Где его взять! Достаточно своего хорошего генерала. На фронте все говорят о Корнилове. Настоящий боевой офицер, требующий дисциплины, патриот.
– Да, о нем много пишут. Ему удалось остановить бегущую солдатскую массу и стабилизировать линию обороны.
– Но дезертиров огромное количество. Я ехал в поезде с такими. Это же головорезы! И одного генерала для борьбы с ними мало.
Начальник горестно кивнул головой, во всем соглашаясь. Но перевел разговор.
– Пока вы воевали, мы тоже не сидели без дела. Наши юнкера были блокированы на территории училища большевизированными солдатами. Но к вечеру пятого числа мы смогли вырваться и принять участие в разгоне большевистского мятежа. Сейчас охраняем вокзалы и другие важные объекты. Включайтесь в работу! Через несколько дней мы примем участие в торжественных похоронах погибших в борьбе с мятежниками воинов.
Они расстались друзьями. У Константина Иосифовича заметно поднялось настроение от общения с таким человеком, Он крепко пожал руку Василию Кирилловичу.

Глава двадцать шестая. Нужно действовать!
Собравшиеся вместе кургановцы готовы были и дальше проводить свою мыслительную работу. Сила свободного мнения придавала им вдохновение.
– Сознаюсь, – сказал Курганов, – с трудом дождался нашей встречи.
– Тоже могу сказать о себе, – поддержал Володя. – Совместно, как оказалось, легче приходить к важным выводам.
Остальные подтвердили, что и им не терпелось приступить к работе.
– Единственное, – сказал Савва Михельсон, – все это бурное время мы проводим в уединении, когда наше присутствие было бы полезно на улицах, на митингах, в массах.
– Не всем это подходит, – вступил в разговор Афанасий Милов. – Кому-то уютнее за письменным столом. На улицы такого не вытянешь.
– Безусловно, индивидуальные качества следует учитывать, – сказал Николай Почайкин. – Давайте же перейдем к теме наших предыдущих дискуссий. Хотелось бы послушать, какие выводы следует сделать из сделанных сообщений.
Вячеслав Курганов, кажется, только и ждал, когда будут сказаны эти слова.
– Если мы хотим попасть в мейнстрим политики, мы должны выбрать путь прогресса, как договорились. – Начал он. – Мы должны способствовать свободе. В широком смысле. Свободе слова, организаций, свободе передвижения, свободе выбора, религиозной свободе и всего такого.
– Думаю, неплохо бы вспомнить, что неограниченная свобода ведет к анархии, – возразил Почайкин.
– Поэтому свобода должна опираться на законодательство, – развил мысль Курганов.
– Возникает вопрос о происхождении законов, – перехватил разговор Михельсон. – На мой взгляд, хорош тот закон, который принят народными представителями на основании свободных выборов.
– Как же быть с декретами, которые выпекаются, словно блины, революционными правительствами? – задумался Милов. – Их что, нарушать нужно?
– Думаю, их следует терпеть, как временные установления, добиваясь скорейшего утверждения народным представительством, – вставил свое слово Пронин.
Все единодушно поддержали.
– Боюсь, мы забыли очень важное условие. Для формирования представительного законодательного органа нужно всеобщее избирательное право. В нашей стране его никогда не бывало, как, впрочем, и в большинстве стран мира, – продолжил Курганов. – Власть, формирующая законодательство, всегда кого – то боится, то крестьян, то молодежи, то рабочих. Старается ограничить участие этих слоев населения в выборах. А еще способствует неправильному подсчету голосов.
– Со всеми этими нарушениями следует бороться любыми допустимыми способами, – сказал жестко Почайкин. – И что же у нас вышло в итоге? Если не ошибаюсь, наши мысли соответствуют современным либеральным взглядам.
– Получается, что мы на стороне тех, против кого направлена агитация социалистов, – удивленно пробормотал Милов. – Это надо как следует доказать. Давайте не будем выносить окончательного решения. До следующей встречи.
Сошлись на том, что следует продолжить обсуждение. Что-то было не так, или не совсем так.

Глава двадцать седьмая. Похороны
Анастасия внутренне была счастлива. Когда после долгого рабочего дня домой возвратилась дочь Елена, она, как обычно, накрыла на стол. Пригласила Савелия. Тот был одет в солдатскую форму, на груди светилась начищенная до блеска медаль «За храбрость».
– Леночка, дорогая, – ласково сказала Наталья, обращаясь к дочери. – Хочу представить тебе Савелия, нашего гостя. Он лечился после ранения в нашем госпитале. – А медаль откуда? – она удивленно взглянула на суженого, только теперь заметив награду.
Савелий привстал и неловко протянул руку Елене.
– Очень рад познакомиться. Какая взрослая и красивая! Вся в маму. Медаль я получил не случайно. В рукопашном бою заработал. Только что начистил, потому она так блестит.
– Еще я хочу сказать, – застеснялась Анастасия, – мы с Савелием полюбились друг другу и думаем зарегистрировать брак. Если ты, конечно, не возражаешь.
Елена на мгновение смутилась. Она и не знала, что у матери есть своя личная жизнь.
– Что ты, – сказала она, – если у вас все по любви, то я ни в коем случае возражать не буду. Я уже вполне взрослая. И комната у меня своя есть.
– Ну и прекрасно! Сказала мама. Наливай, Савелий. Это знакомство следует обмыть.
Савелий, кряхтя от скромности, стал разливать горячительное по рюмкам.
– Савелий, – спросила Лена, – вы, как я понимаю, на службе. Вы в армию не пойдете?
– Рад бы не пойти. Но служба требует. Завтра отправлюсь получать направление.
На другой день Савелий отправился в сборный пункт и получил направление в полк, совсем не далеко от Петрограда. Все этому порадовались: он мог чаще появляться в доме Анастасии.
Между тем, в Петрограде был назначен день торжественных похорон жертв большевистского мятежа. В этот день хоронили казаков.
С прибытием войск Петроград начал оживать. В город через вокзалы с казачьими патрулями без перебоев пошел хлеб. С улиц исчезли пьяные и наркоманы. Открылись вновь магазины и кафе. Задымили заводы.
Жители Петрограда стояли плотными рядами вдоль всего Невского до самой Лавры. Выстроились в почетном карауле войска. Один из отрядов юнкеров привел Василий Кириллович. Среди гражданских лиц была и Настя. Ей хотелось увидеть среди солдат, на противоположной стороне своего Савелия. Но как она не крутилась, не смогла разглядеть его в однородной массе.
Керенский, объявленный диктатором, решил устроить пышные похороны казакам. Один из казаческих офицеров полушепотом говорил другому, показывая на главу правительства:
– Где он был, когда мы здесь погибали? Прибыл шестого числа, к шапочному разбору.
– Мне кажется, он нас, казаков, боится пуще немцев.
– Глаза замазывает богатыми похоронами, – согласился тот. – И думает, как бы нас подальше отправить. Вон пятую Кубанскую казачью дивизию провезли мимо Петрограда в Териоки. Мне друг рассказал.
– Никто не верит такой власти. Она нас всегда готова предать.
Рядом с Настей во всем осведомленные женщины рассказывали стоящим рядом соседям:
– Хотели наших героев похоронить вместе с жертвами революции. А казачий начальник сказал, что не согласятся казаки лежать рядом с теми, кто их расстреливал. И добились своего. Им дали отдельное место.
– Вон те люди, – говорила другая. – Это вдовы и дети убитых. Они приехали из своих станиц. Добрые горожане встречали их на вокзале и размещали в самых лучших гостиницах. Я тоже в этом принимала участие, – с гордостью добавила она.
– Семерых отпевали в Исаакиевском соборе, – продолжала первая. – Мне повезло, нас туда пустили. Многие прихожане остались в храме на всю ночь. Тела лежали в белых открытых гробах. Утром около десяти часов в соборе появился Керенский. Он был бледный, как полотно, и очень напряженный. Шептались, что нелегко ему давалось формирование нового состава правительства. Были представители Англии, Франции и Америки. Зазвонили все колокола на городских церквях. Пришли представители высшего духовенства и члены Синода. Это было очень торжественно. Казаки внесли венок с надписью «Верно выполнившим свой долг и павшим от рук немецких агентов». Были и другие венки.
– Вам повезло все увидеть. Эти герои заслужили такого почета.
– А когда объединенный хор Казанского и Исаакиевского соборов начал пение, все встали на колени. Отпевание длилось три часа. Затем гробы вынесли на площадь. Она была полна войсками. Были казаки, полки Петроградского гарнизона. Несколько военных оркестров и отряд трубачей. Многие смахивали слезы.
– Я знаю, что многие граждане сдавали деньги на похороны.
– Это я точно знаю. Читала в газете. В пользу семей погибших собрали восемьсот тысяч рублей. По десять тысяч вручили каждой семье.
– Неплохо, – согласилась Настя. – Но ведь собрали большую сумму.
– Остальные средства составили Фонд. Из него дети убитых должны будут получать образование. А еще будет построена часовня в Александро-Невской лавре. Впрочем, добавила она, многих казаков уже похоронили в других местах.
Керенский произнес прочувствованную речь. Как обычно, грозил врагам революции и обещал не допустить повторения июльских событий. Но были в речи и тревожные слова:
– От лица Правительства говорю вам, что Россия переживает драматический момент. Она ближе к гибели, чем когда-либо в своей истории. Перед телами погибших я призываю вас поклясться, что вместе с нами вы приложите все силы, чтобы спасти государство и свободу.
Подняв правую руку, Керенский первым прокричал:
– Клянусь!
Наступила короткая тишина, затем тысячи рук взметнулись вверх, и толпа громогласным эхом отозвалась:
– Клянемся!
Те, кто находился возле Керенского, подняли премьера на плечи и понесли к автомобилю.
Звонили колокола Исаакия. Оркестр играл псалом. Процессию возглавляли трубачи. За ними следовал эскадрон казаков с пиками, священнослужители, несшие высокие кресты, хоругви и курящиеся кадила. Гробы поместили на пушечные лафеты, запряженные лошадьми. За каждым из первых шести лафетов скакала лошадь без всадника. За последним лафетом ехал в седле мальчик лет десяти в темно-синей с малиновой отделкой форме донских казаков. Малолетний сын одного из казаков был зачислен в полк на место погибшего отца. Замыкали процессию правительственные служащие, многочисленные делегации и шеренги воинских частей. За все время оркестр ни разу не исполнил «Марсельезу», столь популярную у революционеров.
Хоронили казаков в Александро-Невской лавре. Один за другим опускались гробы в могилы. Музыка заглушала всхлипывания близких.
Всего в июльских событиях погибло пятьдесят шесть человек, более шестисот получили ранения.

Глава двадцать восьмая. Непоследовательность
Капитан Никитин почти не спал уже шестую ночь подряд. Сознание было замутненным. Иногда все происходящее проваливалось куда-то в бездну. Добровольные помощники все приводили и приводили подозрительных граждан. Тюрьмы скоро были переполнены. Обоснованность арестов определяли шесть гражданских и шесть военных комиссий. Каждая комиссия получила свой стол в просторном зале.
Словно для того, чтобы познакомиться с работой комиссий в штаб стал наведываться министр труда социалист Скобелев. Его присутствие здесь вызывало подозрения. Однажды Скобелев подошел к Никитину, отвел его в сторону и сказал:
– Есть у меня к вам небольшая просьба. Надеюсь, что вы мне не откажете.
– Что за просьба и как она касается моей службы?
– Не могли бы вы, пользуясь вашим положением, закрыть «Маленькую газету» Суворина. Думаю, вы согласитесь со мной, что это весьма контрреволюционное издание.
Никитин вспомнил. На страницах этой газеты частенько в весьма остроумной форме иносказательно высмеивалась деятельность правительственных чиновников. Доставалось и министру труда. Не раз читатели откровенно хохотали при чтении материалов.
– Знаю, некоторым эта газета портит жизнь, – сказал Никитин. – Но я совершенно не вижу повода закрыть эту газету. Критика необходима. К тому же закрытие изданий не входит в мою компетенцию.
Не получив удовлетворения, Скобелев ушел. А через несколько дней газета была все-таки закрыта. По приказу прокурора. Видимо, социалисты нашли к нему дорогу.
Правительство стало действовать решительнее. В ночном заседании с шестого на седьмое июля звучали предложения:
– Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти, установленной народом, арестовывать и привлекать к судебной ответственности, как виновных в измене Родине.
Многие предложения получали силу закона.
Некоторые войска, начавшие восстание, отправлялись на фронт. Первый пулеметный полк явился с повинной, выстроившись у Александровской колонны. Но пришел не весь полк, остальные разбежались и попрятались, прихватив три десятка пулеметов. Прокурор Судебной палаты выдвинул против большевиков обвинение по трем статьям. Большое раздражение органов вызывал Троцкий. Он рассылал иронические письма, спрашивая, когда же его арестуют?
– Я же был с ними. Я же был здесь, – заявлял он, – Почему вы меня не арестуете? Через несколько дней правоохранителям удалось-таки добиться ареста второго человека в большевистской партии.
Большую проблему судебным органам создавал также Нахамкес. Овший Моисеевич имел еще одну фамилию Стеклов, под которой был широко известен в России. По сведениям контрразведки он прибыл из Германии в Россию в начале войны. Никитин явился к Балабину с докладом.
– Это не тот ли Нахамкес – Стеклов, который в свое время так активно уничтожал полицию? – спросил Балабин, припоминая.
– Тот самый. А еще это соавтор знаменитого Приказа номер один, который способствовал развалу нашей армии к радости немцев.
– Какие-то новые обвинения?
– На митингах призывал к убийству лиц, выступающих за продолжение войны с Германией. Призывал к террору. В частности, к убийству Керенского.
– Тогда это не мой вопрос, обратитесь к Козьмину.
Было известно, что Козьмин эсер и выполняет в первую очередь задания партии. Но и он, поняв суть дела, воскликнул:
– Не может быть! Как? Меньшевик Нахамкес перешел к большевикам?
Материалами заинтересовались Якубович, Барановский и другие руководители. К Керенскому приставили специальную охрану. Была создана комиссия, в которую включили опытных рабочих Путиловского завода. Комиссия должна была контролировать производство и хранение оружия и взрывчатки на заводах, чтобы они не попали в руки террористов.
Контрразведчики отыскали Нахамкеса и попытались его арестовать.
– Покажите ордер на арест, – законно потребовал тот. И тут же возразил. – Не вижу даты. Где дата? – Сотрудники замялись. Как потом выяснилось, даты специально не ставились заранее, так как неизвестно, когда удастся найти подозреваемого. – Документ недействителен, – сказал Овший. – подчиняться не буду.
Пришлось срочно изготовлять новый ордер. Нахамкес был задержан. Но тут появился Председатель Совета Чхеидзе вместе с членами Президиума. После долгих дискуссий заместитель прокурора Судебной палаты освободил революционера. Через некоторое время пришло распоряжение министерства больше арестов не производить. Право на аресты сохранилось только за прокурором Палаты.

Глава двадцать девятая. Сохранить оружие
Уличанский Борис появился неожиданно перед дожидавшейся его Надеждой. Торопливо поцеловал ее в щеку.
– Извини, спешу. Много дел. Оповести, прежде всего, Леонида Смирнова, пусть соберет актив. Срочно. Прямо сегодня. Нужно провести совещание.
– Какое совещание? Мы же практически на нелегальном положении. Ладно. Куда явиться?
– Вот бумажка. На ней написан адрес и как добраться. Как сама изучишь, уничтожь. Поняла?
– Как не понять, дело привычное! Не беспокойся. Сейчас же начну действовать.
– Ну, до вечера. Духом окрепнем в борьбе, как поется в песне! Пока!
Он исчез. Надежда выполнила задание. Вечером активисты собрались на указанной в бумаге квартире. Открылась дверь. Вошел Борис. Крепко пожал руки всем семерым активистам.
– Товарищи, сегодня без лишних слов. Вы уже, скорее всего, заметили, что контрреволюционная власть всерьез занялась разоружением пролетариата. В прямом смысле. То есть изъятием оружия, накопленного на тайных складах нашей партии.
– Конечно, заметили. Повсюду носятся грузовики, вычищают запасы, – с горечью сказал Леонид.
– Так вот. Нам это оружие необходимо для дальнейшей борьбы. Центральный комитет партии принимает меры для сохранения оружия и боеприпасов. Действовать нужно по плану. Во-первых, каждый партиец тайно уносит домой столько ружей, пистолетов и боеприпасов, сколько он сможет, не вызвав подозрений у вражеских элементов, милиционеров и сторожей. У многих есть сараи, дачи, деревенские дома и другие места, где можно оружие спрятать. Не мне вас учить. И требование к активу: вести строгий учет всего.
– Понятно. Сделаем. А что второе?
– Второе – это активная пропаганда. Мы должны использовать все возможные средства, чтобы убедить общественность, Советы и Правительство, что оружие, в первую очередь на заводах, необходимо для защиты Петрограда от возможного нападения немцев. Нужно тренировать владению оружием Красную гвардию.
– Все мы понимаем, что не только против немцев нужна Красная гвардия, – двусмысленно добавила Надежда. Все понимающе закивали.
– И третье, – продолжил Борис. – Вы все обратили внимание, что в последние дни возвысились и приобрели опасную активность два правых «орла» Половцов и Никитин. Службисты эти разные по званию и по положению, но для нашей партии достаточно опасные. Именно они занимаются арестами большевиков. Развивают некое «Дело Ленина». Так вот, нужно создать невыносимые условия для их деятельности.
– У них появилось большое число помощников – волонтеров. Ликвидировать их непростая задача, – сказал кто-то.
– Думаю, можно создать невыносимые условия для их работы. У нас много союзников среди умеренных социалистов. Организовать критику их деятельности. Опротестовывать аресты. Давить на нарушение демократии, на контрреволюционные методы. Должно получиться. Сами уйдут. А теперь поспешим, надо все успеть.
На другой день с утра в сторону мест проживания двигалось много повозок, на которых рабочие и служащие вывозили с заводов странные упаковки, похожие на рыболовные снасти. Никому не приходило в голову проверить содержимое вывозимого.

Глава тридцатая. Никитин
За то время, когда Алексей находился в здании Таврического дворца, он заметно сблизился с Никитиным. Алексею понравилась решительность и бескомпромиссность капитана, его увлеченность делом защиты России. Несколько раз Алексей предлагал свои услуги начальнику контрразведки, и каждый раз хорошо выполнял задания. Добровольные помощники Никитина раскрыли сразу несколько складов с оружием, хранимым большевиками. На ликвидацию таких складов не раз выезжал и Алексей.
Самым трудным делом была ликвидация складов оружия на крупных заводах. Одним из таковых был Сестрорецкий завод. Алексей отправился туда с группой солдат и офицеров. Несмотря на трудности, чинимые комитетами, удалось захватить тысячу двести винтовок, несколько сотен бомб и другого вооружения. И это был успех. Но все больше появлялось недовольных такими захватами среди социалистов.
Половцов говорил Никитину:
– Больше всего оружия находится на Путиловском заводе. Мало того, здесь вооружение выпускается. Кузница оружия, так сказать. Необходимо этот смертельно опасный товар взять под контроль. Что вы по этому поводу скажете?
– Я только за. Но на этом заводе сильна большевистская организация. Сильны социалисты вообще. В первую очередь, нам следует вывести с территории завода тринадцать бронеавтомашин. Я уже сделал некоторые распоряжения в этом отношении.
– Мы правильно понимаем друг друга. Думаю, что и Палата нас поддержит.
– Я вас не поддержу! – воскликнул неожиданно подошедший Балабин. – Здравствуйте. Вы уж извините, услышал, о чем вы беседуете, и не утерпел, подошёл, так сказать, без приглашения.
– В чем же дело, – возмутился Никитин. – Нам это было непросто. Нужно найти надежных людей, договориться, обеспечить техническое сопровождение и так далее.
– Знаю, знаю, – остановил его Балабин. – Военный министр приказал прекратить захваты складов на заводах. Вот, почитайте приказ.
Никитин взял в руки бумагу и, не веря своим глазам, прочитал вслух:
– … Сознание у них так развилось, что большевики сами добровольно сдадут оружие. Достаточно обратиться к ним с соответствующим воззванием.
Насупила продолжительная пауза. В тишине было видно, как изгибаются губы капитана в презрительной усмешке.
– И вы верите, что сознание развилось? И что оружие понесут добровольно!
– Сказать по честному, я так не думаю. Но попробовать нужно, если того желает начальство, – ответил смущенно Балабин.
– Ничего из этой затеи не выйдет, – ответил Половцов. – Но приказы не обсуждают.
– Разбить город на районы, определить, где будут находиться пункты приема оружия, а также составить воззвание к населению поручается вам, капитан Никитин.
– Если и это приказ, то будет исполнено! – сказал капитан голосом, в котором звучала ужасная тоска.
Составить таблицу приемных пунктов вооружения и сочинить Воззвание не составило труда. Вскоре распечатанные листы были наклеены на стенах домов. К составленным документам капитан приложил записку от себя лично: «Прошу меня уволить по болезни в отставку». Подобный рапорт подал и Балабин.
Желающих расстаться с винтовками и гранатами, как и предполагали Никитин и Половцов, практически не было. Через несколько дней работы пунктов выяснилось, что откликнулись на Воззвание только несколько законопослушных граждан. Они сдали несколько охотничьих ружей, пистолетов и сабель времен русско-турецкой войны.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70856011) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.