Читать онлайн книгу «Как стать богом» автора Михаил Востриков

Как стать богом
Михаил Востриков
Хромые прозревают, слепые начинают ходить, а бессильные, вдруг, становятся богами! А потому что Добро всегда побеждает Зло! Ну или почти всегда…Перед Вами мой глубокий ребут известного романа С.Витицкого "Бессильные мира сего" – второго и последнего в жизни самостоятельного романа Бориса Стругацкого под этим псевдонимом. Неутихающий шквал критики в адрес данного произведения великого писателя – страшный, неуютный и бессмысленный мир, мрак, грязь словесная и житейская, мат-перемат, упадничество, депрессивность, безысходность, занудность, отсутствие внятного сюжета, микросюжетики и "лишние герои", длинные предложения и скобки в каждом абзаце, полнейшая безнадёга и "брошенный" финал… мною учтён и любовно, с сохранением всего что только можно было сохранить…, устранён! Не современное фэнтази получилось конечно… Впрочем читайте!

Михаил Востриков
Как стать богом

Пролог
«В скучных разговорах о людях прошлого сокрыты тайны их великих свершений»
(Цунэтомо Ямамото,
«Хагакурэ» – «Сокрытое в листве»)

Действие книги происходит в России в городе Санкт-Петербурге в середине «лихих» 90-х годов XX столетия. СССР больше нет, а прекрасной России ещё нет. Унылое безвременье! Безверие! Серое и статичное перепутье!
***
Его зовут Стэн Аркадьевич Агре, он же «Сэнсей», он же «Сынуля».
Он некогда пациент секретной лаборатории НКВД, испытуемый на бессмертие для Сталина. С тех пор «живёт вечно». Обладает уникальной способностью видеть в мальчиках их главные таланты. Он способен этот талант не только выявить, но и научить мальчика им пользоваться.
Очень редко ему встречаются т.н. «драбанты», мальчики не просто с талантами, а со сверхспособностями. Их развитие он контролирует лично. Они составляют его ближний круг.
Вот они:
Вадим Данилович Христофоров, он же «Резалтинг Форс». Умеет видеть будущее и изменять его по своему разумению. Умением не пользуется. Работает звёздным астрономом.
Юрий Георгиевич Костомаров, он же «Полиграф». Умеет на 100% определять ложь. Подрабатывает в мелком сыскном агентстве живым детектором лжи.
Роберт Валентинович Пачулин, он же «Винчестер», он же «Боб», «Робби», «Робин». Обладает абсолютной памятью. Работает личным секретарём Сэнсея. Но в основном исполняет обязанности его няньки и кухарки. Возможно осведомитель ФСБ.
Тенгиз, он же «Психократ». Абсолютный гипнотизёр. Лечит случайных наркоманов и алкоголиков, в связи с чем сделался мизантропом.
Андрей Юрьевич Белюнин, он же «Страхоборец». Обладает сверхспособностью всегда выбирать правильную, наиболее целесообразную жизненную позицию. Лишён чувства страха.
Богдан, он же «Благоносец». Абсолютный врач. Сверхспособностью практически не пользуется. Главный бухгалтер фирмы по производству леденцов «Матушка Медоуз».
Вова, подопечный Богдана с синдромом Дауна. Абсолютный диагност. Работает в паре с Богданом.
Матвей Аронович Вул, он же «Велмат». Величайший математик, променявший научную карьеру на диссидентство.
Костя, он же «Вельзевул», «Повелитель Мух» и т.п. Умеет управлять любыми животными и насекомыми. Глава мелкой фирмы по выведению крыс и подвальных комаров.
Мариша, она же «Мать». Единственная девочка, с которой когда-то занимался Сэнсей. Идеальная мать и воспитательница дошкольников.
Так же в повествовании возникают:
Хан Автандилович Хусаинов, он же «Аятолла». Крупный криминальный авторитет, известный и уважаемый в городе человек. В прошлом ученик Сенсея, о чём прочие даже не догадываются. Он ведьмак – умеет влюблять в себя любого.
Сергей Вагель, он же «Эль-де-през», он же Щербатый. Идеальный телохранитель. Чувствует малейшую опасность. Личный охранник Аятоллы и временный глава службы безопасности Интеллигента – одного из кандидатов на пост губернатора.
Григорий Петелин, он же «Ядозуб», он же «Олгой-хорхой». Ученик-изгой. Способен убивать силой своей ненависти.
Эраст Бонифатьевич, исполнитель деликатных поручений Аятоллы. Воспитатель его сына.
И ещё:
Алексей Матвеевич Колошин, он же «Алексей Добрый» – великий целитель, он же «Лёшка-Калошка» – испытуемый той же секретной лаборатории НКВД, где в юности находился вместе с Сэнсеем. Там он получил способность исцеления, в том числе безнадёжных больных. Долгожительством не обладает. Полупарализован.
Страхагент, он же «Лахесис». Мойра мужеского пола. Бывший главврач секретной лаборатории НКВД, где проводились эксперименты над людьми. Владелец хосписа, где содержится невменяемая супруга Сэнсея – Татьяна Олеговна. Его образ, это прямая отсылка к Агасферу Лукичу Прудкову из романа АБС «Отягощённые злом, или Сорок лет спустя».
Злая девочка, она же «Вселечащее Зло». Протеже главврача Лахесиса.
***
Но куда же Сэнсей завёл своих необыкновенных учеников, каждый из которых при желании мог бы легко завоевать мир? Нищета, безденежье, безнадёга! Они, почти Боги, вынуждены перебиваться случайными заработками и работать буквально «за еду». А может быть это они сами захотели так жить и всем довольны?!
И только бандитский «наезд» на Вадима Христофорова меняет всё!
***

«Если ты хочешь, чтобы через сто лет что-то в этом мире изменилось, начинай прямо сейчас. Божьи мельницы мелют медленно»
«Сочинительство, это изобретение не существовавшего без тебя, до тебя и помимо тебя»
«Никогда не ори на начальника! Ори на подчиненных и терпеливо ожидай, пока до начальника дойдет, в чем дело и как ему поступать надлежит»
«Каждый отдельный человек умнее таракана, это верно, но каждая человеческая толпа безмерно глупее любой стаи тараканов»
«Безукоризненный, как человек коммунистического будущего или аристократического прошлого, если вам будет угодно».
«Врут все как один. Только это не имеет никакого значения, потому что никто никого все равно не слушает»
«Отличная штука, команда. Всегда есть возможность свалить вину на кого-нибудь другого».
«Все, что есть хорошего в жизни, либо аморально, либо незаконно, либо ведет к ожирению».
«После обеда сон – серебро, а до обеда – золото!»
«В малых дозах водка безвредна в произвольных количествах»
«Бороться со злом, все равно, что бороться с клопами поодиночке: противно, нетрудно и абсолютно бесполезно»
«Когда я думаю, что пиво состоит из атомов, мне не хочется его пить»
«Чувство меры сродни чувству самосохранения. Вовремя остановиться, это спасти жизнь себе и близким»

Сюжет 1. Вадим Данилович Христофоров, звёздный астроном

СЦЕНА 1/1
Сентябрь 1995 года
Кавказ.
Вадим сидит за столом в командирской палатке экспедиции лагеря звёздных астрономов и занимается вычислением средних взвешенных на логарифмической линейке. Уже есть калькуляторы, но на линейке у Вадима всё получается быстрее. Ещё два крайних ряда цифр и можно отдохнуть.
Полог откинут. Жара уже подступила. Свежий ветерок поднявшийся было с утра от реки внизу стих. День снова обещает стать томительно жарким, потным и изнуряющим. Как по заказу, небо чистое и совсем без облаков. Но Бермамыт и Кинжал у самого горизонта на востоке и на западе затянуты сизой дымкой, словно там кто-то тайно палит невидимые костры. Эльбрус страшен и странен только в дождь. А здесь на Харбасе сейчас солнечно. Всё поросло коротенькой травкой и жиденькими синими цветочками. Летают шмели, которые жадно и грубо в эти цветочки вцепляются, словно хотят их тут же изнасиловать.
Раздаётся шипенье крыльев и отчаянный крик. Проносится чья-то большая тень и под экспедиционную машину – трёхосный ГАЗ-157, в просторечие – «Колун» или «Мормон», если по иностранному, т.к. содран он с американца Marmon-Herrington, поставлявшегося в СССР по Ленд-лизу, забивается перепуганная насмерть пичужка. Это неудачная атака сокола. Не повезло сегодня хищнику!
Вадим заканчивает обработку ночных наблюдений, убирает записи и линейку в планшет и долгим взглядом смотрит на Эльбрус, призрачный, почти прозрачный на белесоватом чистом небе. Какая красота!
Но стоит Командору куда-нибудь отъехать и что-нибудь обязательно случается!
Вот и на этот раз:
СЦЕНА 1/2
Нападение
На лагерь нападают коровы.
Здоровенный бугай с громоподобным сиплым рычанием принимается тереться об антенну и моментально срывает противовес. Коровы становятся шеренгой тупо глядя на лагерь. Бугай столь величествен, что Вадим сначала было решает трусливо отлежаться в палатке, надеясь, что все как-нибудь само собою утрясется. Но бугай приглашает чесаться еще трех коров. Видимо самых любимых. И они начинают шумно мочиться у Вадима над ухом, а все стадо двигается прямо на лагерь.
Тогда Вадим судорожно заряжает ружье и идёт искать пастуха, которого разумеется нигде нет! Тогда Вадим возвращается (коровы тем временем подходят вплотную) и орёт бугаю:
«У-у-у!» – замахиваясь на него руками.
«У-у-у!» – отвечает Бугай Вадиму и делает шаг вперед.
Вадим трепеща кидается за командирскую палатку и оттуда орёт уже коровам:
– Пошли вон, туды вас и растудыть!
Коровы отшатываются.
И тут Вадима осеняет! Он берёт канат и начинает им хлопать, крутить и вопить:
– У-у-у!, – обращается он исключительно к коровам.
И те начинают отступать. Бугай заценивает деликатность Вадима и тоже небрежно удаляется, по пути заигрывая с коровами. Потом они все уходят.
Мораль:

Никогда не ори на начальника – ори на подчиненных и терпеливо ожидай, пока до начальника дойдет, в чем дело и как ему поступать надлежит… (с) С.Витицкий.

Но коровы приходят опять! И опять Вадим сражается с ними как лев – у всякой убегающей от него коровы хвост вытягивается, а кончик хвоста расслабляется и болтается свободно. Кажется, что корова насмешливо делает ему ручкой. Забавно!
В итоге Вадим разгромлен наголову! Противовес срывают дважды. Рация не работает. Два раза Вадиму удаётся опятить бугая, но в третий раз он заходит с запада, оказавшись внезапно у Вадима за спиной, и останавливается в трех шагах. Он роет копытом землю, уставляет на Вадима рога и с сипением разевает пасть. Видимо грязно ругается.
СЦЕНА 1/3
И опять Вадим сидит за столом. К ящику прислонена дубина. Рядом пирамида из булыжников. На психрометре рогатка с запасом зарядов. Он ждёт врага. Но враг от жары настолько ошалевает, что даже и не нарывается. Только остервенело чешется об триангуляционный знак третьего класса.
Вадим берёт ручку, снова смотрит долгим взглядом на Эльбрус вдохновляясь и начинает писать в тетради:

«Вот и еще неделя прошла. Неплохая была неделька – жаркая и без дождей с градом, как я и хотел. Хотя по утрам иней уже выпадает и мерзнет нос, высунутый из спальника. Время идет а записывать совсем не хочется. Сидим на Харбасе. Каждый день одно и то же. Встали, поели горохового супа и читать-перечитывать старые журналы. И конечно же споры обо всем, переходящие на личности. Потом вечер. Разжигаем примус, запаливаем свечу и шахматы, какао и снова споры обо всем, переходящие на личности».

СЦЕНА 1/4
Хм-м, пожалуйте вам! Принимайте гостей! Давно не виделись! Это оказывается Магомет из селения внизу у реки, находящегося в прямой видимости из лагеря, пожаловал. Во всей своей дикой, грязноватой, небритой, хищной красе и всегда наводящей на Вадима спасительный первобытный ужас. На этот раз он элегантно скособочившись в седле держит в левой руке оцинкованное ведро с мясом. А точнее:
– Баранина. Начальство посылает, – объясняет Магомет, останавливая лошадь и передавая ведро Вадиму.
Магомет очень довольный произведенным впечатлением блестит двумя рядами стальных зубов и говорит вслед Вадиму, двинувшему с ведром в кухонную палатку:
– Ведро верни, да?
Вадим предлагает:
– Спешься! Посидим!
– Спасибо, с утра сижу, – отвечает Магомет в своеобычной манере.
– Чайку попьем, – настаивает Вадим.
– Спасибо. Ехать надо. Начальство. Гостей ждешь? – спрашивает он вдруг.
– Гостей? Откуда здесь гости кроме тебя? Никого не жду.
– А командир где?
– В разведку поехал. На лошади. Вечером вернется.
Магомет принимает пустое ведро, подбрасывает его в руке, смотрит направо, смотрит налево, и небрежно говорит:
– Значит гостей не ждешь? – и не дожидаясь ответа трогает лошадь.
– Эй, Магомет! Когда быка от нас заберете? – громко говорит Вадим ему в спину.
Магомет садится вполоборота и говорит наставительно:
– Это дурной бык. Никому не нужен! Ты бери камень и бей его между рогами. Изо всей сил бей! Он другого ничего не понимает. Дурной бык! Бери большой камень и между рогов. Понял?
– Свежее решение, – тихо говорит Вадим уже ему в спину, – Изменим жизнь к лучшему.
Вадим любит выражаться рекламными слоганами, подбирая их к той или иной ситуации.
Магомет больше не оборачивается. Слегка покачиваясь в седле он начинает спускаться по крутому склону, почти пропасти. Без всякой дороги, по осыпи, на север, в сторону затянутой сизой дымкой каменной горы, знаменитой не только своим чарующим именем Тещины Зубы, но еще и опасным автомобильным спуском, по которому астрономы кое-как сюда и заехали на их «Мормоне» и название которого в переводе означает «Вредно Для Души».
И это правильное название для узкой бугристой дороги, когда-то раскатанной грейдером прямо из горной породы и придавленной бульдозером, чтобы не разъезжалась в стороны. Дорога эта откровенно опасна и отчаянно нуждается в ремонте. Вопрос один! А кому и для чего её ремонтировать? «Мормон» с трудом, но проходит. А лошади и пешему человеку она в принципе не нужна.
«Какое плохое мясо, – думает Вадим, – И что с ним делать прикажете? Мы на нем себе последние зубы поломаем. Э-э-э, или сделаем харчо? Ну да, харчо. Но харчо вредно. Тогда сделаем баранью похлебку! С чесноком. С макаронами. Не только вредно, но и вкусно! И как бы мне от этих дурацких коров избавится?»
Томительная жара окончательно установилась и теперь стоит вокруг. Воздух струится и дрожит над восточным склоном. Это хорошо! Делать замеры под дождём ой как тяжело!
И он видит…
СЦЕНА 1/5
…в дрожащем мареве горного воздуха как на экране телевизора бесшумно плывут пятнистые коровьи туши, рога, помахивающие хвосты, слюнявые морды. Вадим задремывая в кресле следит за ними слипающимися глазами. Ай, как хорошо! Враги ушли сами! Великое побоище на Харбасе Вадимом бесславно проиграно, но Слава Богу закончено.
Да! Иногда на него находит. Он каким-то своим зрением видит будущее. Как в телевизоре. В странном таком телевизоре. С круглым экраном. Как будто он вставлен в торец огромной газовой трубы большого диаметра и длины. Сколько раз он проверял. Это самое настоящее будущее. «Завтрашние новости», а ха-ха!
Именно та футбольная команда выигрывает именно с таким счетом. В Америке избирают именно того президента. Наверное всё это нужно использовать в целях личного обогащения. Например зайти сделать ставку на тотализаторе. Но ничего этого Вадиму не нужно! Категорически! Ему итак хорошо. Застиранная штормовка, китайские кеды, костёр, гитара, комары! Правда же хорошо?!
СЦЕНА 1/6
Вадим вдруг резко просыпается, прислушивается и с недоумением спрашивает сам у себя (громкие разговоры с самим собой в малолюдных экспедициях не считаются признаком шизофрении и даже рекомендуются как пение за рулём в дальних рейсах):
– Командор едет?! Так он же на лошади. А «Мормон» вот стоит!
Но кроме звона насекомых пока ничего не слышно.
– Не может быть, – говорит себе Вадим, – Откуда? Двух часов еще нет. Но я же слышу. Машина едет.
Вадим снова прислушивается. Кажется и в самом деле раздаются какие-то посторонние звуки. Из чистого упрямства он говорит себе:
– Да не может этого быть! Ясно же было сказано что не раньше девятнадцати, а скорее ещё позже.
И вдруг…

Сюжет 2. Эраст Бонифатьевич, деловой

СЦЕНА 2/1
Jeep Grand Cherokee
Вадим стоит посреди лагеря и сложив обе руки козырьком смотрит на дорогу. Оттуда показывается автомобильная крыша – черная, блестящая, роскошная. Совсем в этих местах неуместная: крыша большого и неприлично богатого автомобиля. Потом появляется и сам автомобиль. Черный, сверкающий на солнце, угрюмо роскошный Jeep Grand Cherokee – «сухопутный крейсер», по пояс залепленный серой подсохшей грязью. Выползает и сразу останавливается. Потом распахивает разом все четыре двери и бы нехотя извергает из себя седоков.
«Кто же это такие? – думает Вадим, – Это про них Магомет говорил что мы ждем гостей?»
СЦЕНА 2/2
Трое идут к нему, а еще двое остаются у машины. Но Вадим смотрит на того что идёт посерединке – изящный, небольшой, очень аккуратный человек. Весь в сером, элегантный, с тросточкой.
Старый знакомый! Идёт легко и споро, без всякой торопливости. Идёт заканчивать дело, начатое еще в Санкт-Петербурге и нуждающееся в быстром и эффективном завершении. Так ходят молодящиеся политические деятели перед объективами телекамер – решительно, напористо и целеустремленно. Узконосые штиблеты его аристократически сверкают на солнце совершенно неуместные здесь в мире «Мормонов», лошадей, кирзовых сапог и грязных кроссовок.
– Здравствуйте, здравствуйте, Вадим Данилович! Вот мы и снова свиделись. Что я Вам говорил?
Вадим смотрит, как он небрежно и элегантно усаживается за стол без всякого приглашения, задирает ногу на ногу, сверкает покачивающимся штиблетом, тросточкой своей лакированной сверкает – черной остроконечной указкой с шариком на ручке и острым жалом на конце.
СЦЕНА 2/3
– Поговорим?
– О чем?
– Да всё о том же. Запамятовали?
Вадим молчит.
– Напомнить?
Человек в сером похож на светского льва, ведущего необязательный разговор о погоде. Или о политике. Или о футболе.
– Это Вы что же, через всю Россию перли сюда чтобы опять говорить об этих глупостях? – спрашивает Вадим сквозь зубы.
– А я Вас сразу предупредил, что наш разговор серьезный. Вы к нему несерьезно отнеслись, но это уж Ваша проблема. Есть люди которые все это глупостью отнюдь не считают.
– Ну и напрасно. Я уже Вам всё уже совершенно ясно сказал…
СЦЕНА 2/4
– Стоп! Так у нас ничего не получится, – говорит серый человек с выраженным сожалением.
У него странное имя-отчество: Эраст Бонифатьевич. Впрочем ниоткуда не следует что его и на самом деле так зовут.
– Давайте попробуем с самого начала, – предлагает Эраст Бонифатьевич. – Вы ведь знаете кого выберут губернатором?
– Ну предположим знаю.
– Нет уж дорогой Вы мой! Знаете или нет? Ведь знаете же?!
– Знаю, – соглашается Вадим неохотно. – Генерала выберут.
– А теперь вопрос номер два: откуда Вы это знаете?
Вадим морщится.
– Ну не могу я этого Вам объяснить! Откуда Вы знаете что «Пройдет зима – настанет лето…»?
– «…Спасибо партии за это!». Неудачный пример. Это все знают.
– Ну так и это все знают. Что Генерала выберут. Вы разве сомневаетесь?
– В высшей степени!
– Ну и зря. Во второй тур выйдут Генерал и Зюзючник. Победит Генерал. Дважды два четыре!
– А я вот уверен что выберут Интеллигента и Вы тому Вадим Данилович поспособствуете.
– Не понимаю!
– Всё Вы прекрасно понимаете. Не валяйте Ваньку! Все Вам было уже сказано и совершенно определенно.
– Ничего мне не было сказано, – возражает Вадим упрямо. – Аятолла какой-то. При чем здесь аятолла? Аятолла здесь при чем?!
– Перестаньте валять Ваньку, – повторяет Эраст Бонифатьевич с напором. – Я не шучу!
СЦЕНА 2/5
Большеголовый тем временем извлекает из кармана горсть орехов и принимается их один за другим очень ловко раскусывать маленькими специальными щипчиками. Зернышки он кидает в рот не глядя, а шелуху роняет на траву. Все это получается у него совершенно автоматически. Глядит он только на Вадима. Пристально и не мигая. Но улыбаясь. Только улыбка теперь делается у него совсем бледная. Как это бывает на сильно недодержанной фотографии.
Несколько минут все молчат.
– Вы Вадим Данилович все-таки не молчите, – напоминает о себе Эраст Бонифатьевич.
Вадим разлепляет сухие губы:
– Вы что же, на самом деле верите что я могу делать будущее?
– Я не верю, – веско говорит Эраст Бонифатьевич, – Я это знаю! Мы знаем это из очень достоверных источников. Самых достоверных, Вадим Данилович!
– Бред, – повторяет Вадим. – Неужели Вы сами не понимаете, что это бред? Ну не бывает же так!
«А вдруг могу?! А вдруг бывает?! – встревоженно думает Вадим паникуя, – Погоду ведь все время нам делаю! Не предсказываю, не-е-ет. Делаю! Всю дорогу. Когда устаем наблюдать – дождь. Когда надо наблюдений побольше – вёдро! Осень на дворе, а у нас жара. Нам же наблюдения сейчас нужны и чтобы ясное небо было. Мы же не можем чтобы ни одной звезды за ночь! И коров вот прогнал! Или сами ушли?!»
– Не упирайтесь, Вадим Данилович, не надо. Все всё про Вас давно знают.
– Чего Вам от меня надо, вот я чего не понимаю, – говорит Вадим. – Кто я по Вашему, волшебник что ли?
– Не знаю, – отвечает Эраст Бонифатьевич проникновенно. – Не знаю и даже знать не хочу. Нам надо чтобы победил на губернаторских выборах человек, которого все называют почему-то Интеллигентом. А уж как Вы это сделаете нас совершенно не касается. Понятно?
– Мне понятно, что Вы с ума сошли, – говорит Вадим медленно.
Он вдруг поднимается.
– Хорошо, – говорит он, – Ладно. Сейчас. Я только принесу бумаги.
Но только он шевелится к палатке, рыжий Голем тотчас оказывается между входом в палатку и Вадимом.
– Рыжий-красный – человек опасный… – говорит ему остановленный Вадим и асимметричное лицо Голема перекашивается еще больше. Он даже кажется прищуривается от напряжения мысли.
– Ч-чиво?! – спрашивает Голем чрезвычайно агрессивно, но неожиданно высоким и сиплым голоском.
– …а рыжий-пламенный поджег дом каменный. Извини! – дополняет Вадим поспешно, – Ничего личного. Это я так, от ужаса.
– Не обращай на него внимания, Кешик, – небрежно говорит Эраст Бонифатьевич, – Это он от ужаса. Шутит. Ну что там у Вас в палатке может быть? Двустволка какая-нибудь, я полагаю? Так ее надо ведь еще выкопать из-под барахла. Потом патроны разыскать, зарядить. Смешно ей-Богу, несерьезно. Бросьте!
СЦЕНА 2/6
Эраст Бонифатьевич неопределенно хмыкает:
– Но давайте уже вернемся к нашему маленькому делу.
– Но я не знаю, что Вам еще сказать, – говорит Вадим, устало прикрывая глаза. – Вы меня не слушаете. Я Вам говорю: это невозможно. Вы мне не верите. Вы в чудеса верите, а чудес не бывает.
– А ЗНАТЬ будущее? – говорит Эраст Бонифатьевич с напором. – Знать будущее – это разве не чудо?
– Нет. Это, не чудо. Это такое умение.
– Тогда и исправлять будущее – это тоже умение.
– Да нет же! – говорит Вадим с досадой и отвращением. – Я же объяснял Вам. Это как газовая труба большого диаметра и длины: Вы смотрите в нее насквозь и видите на том конце картинку – это как бы будущее. Если бы Вы эту трубу повернули, увидели бы другую картинку. Другое будущее, понимаете? Но как ее повернуть, если она весит сто тонн, тысячу тонн? Ведь это как бы воля миллионов людей! Понимаете? «Равнодействующая миллионов воль» Это, не я сказал, это, Лев Толстой. Как прикажете эту трубу повернуть? Чем? Ху_м, простите за выражение?
– Это полностью Ваша проблема, – возражает Эраст Бонифатьевич, – Чем Вам будет удобнее, тем и поворачивайте.
– Да невозможно же это!
– А мы знаем, что возможно.
– Да, откуда Вы это взяли, Господи?!
– Из самых достоверных источников.
– Из каких еще источников?
– Сам сказал!
– Что? – не понял Вадим.
– Не «что», а «кто». Сам. Понимаете о ком я? Догадываетесь? САМ. Сам сказал. Могли бы между прочим и раньше сообразить, ей-Богу.
– Врете! – говорит Вадим поперхнувшись, – Не мог он Вам этого сказать! Он же меня инициировал. Он как отец мне! И мне он ничего про это не говорил. А Вам вдруг сказал?
– И однако же – сказал. Сами посудите: откуда еще мы могли бы такое узнать? Кому бы мы еще могли поверить? Сами подумайте?
И снова молчание.

Сюжет 3. Вторая инициация Вадима Христофорова

СЦЕНА 3/1
Пытка
– Молчите?! – восклицает Эраст Бонифатьевич, – Тогда начинаем эскалацию. Кешик будь добр!
Лысый носорог надвигается и берёт Вадима в свои объятия. Обхватывает и прижимает к складному креслу. Теперь он не может шевельнуться. Совсем. Да он и не пытается.
– Руку ему освободи, – командует Эраст Бонифатьевич. Правую! Так. И чтобы я его физиономию мог видеть, а он – мою. Хорошо. Спасибо!
– Теперь слушайте меня Вадим Данилович, – продолжает он, – Лёпа, делай раз!
Большеголовый Лёпа освобождает горсть от орешков, вытирает ладонь о штаны и приближается, небрежно брякая челюстями щипчиков. Это блестящие светлые щипчики специально для орехов. Лёпа неуловимым движением ухватывает в зубчатые выемки Вадимов мизинец и сжимает рукоятки.
– Такой мелкий и такой не-при-ят-ный, – говорит ему Вадим перехваченным голосом.
Лицо его делается серым и пот вдруг выступает по всему лбу крупными каплями.
– Не паясничать! – приказывает Эраст Бонифатьевич, – Вам очень больно, а будет еще больнее! Лёпа, делай два!
Лёпа ловко перехватывает второй палец.
– Н-ну ты! – шепчет Вадиму в ухо рыжий Кешик наваливаясь на него еще плотнее, – С-стоять!
– Всё! Хватит! – Вадим задыхается, – Хватит, я согласен!
– Нет! – возражает Эраст Бонифатьевич, – Лёпа, делай три!
СЦЕНА 3/2
Аванс
На этот раз Вадим кричит!
Эраст Бонифатьевич наблюдает за ним играя шариком на ручке черной указки. На лице его выражение брезгливого удовлетворения. Все происходит по хорошо продуманному и не однажды апробированному сценарию.
Непослушному человеку давят пальцы. Причем так, чтобы обязательно захватить основания ногтей. Человек кричит. Вероятно человек уже обмочился. Человек расплющен и сломлен. И Эраст Бонифатьеич распоряжается:
– Все! Достаточно. Лёпа, я сказал достаточно!
Вадим смотрит на посиневшие пальцы и плачет. Пальцы быстро распухают. Синее и багровое прямо на глазах превращается в аспидно-черное.
– Мне очень жаль, – произносит Эраст Бонифатьевич прежним деликатным голосом светского человека, – Однако это было необходимо. Вы никак не желали поверить насколько все это серьезно!
– Теперь следующее, – он суёт ладонь за борт пиджака и извлекает длинный белый конверт.
– Здесь деньги, – говорит он, – Пять тысяч баксов. Вам. Аванс. Можете взять.
Длинный белый конверт лежит на столе перед Вадимом и он смотрит на него стеклянными от остановившихся слез глазами. Его сотрясает крупная дрожь.
– Вы меня слышите? – спрашивает Эраст Бонифатьевич, – Эй! Отвечайте, хватит реветь!
– Слышу, – говорит Вадим, – Деньги. Пять тысяч баксов.
– Они Ваши. Аванс. Если шестнадцатого декабря победит Интеллигент, Вы получите остальное. Еще двадцать тысяч. Если же нет…
– Шестнадцатого декабря никто никого не победит, – говорит Вадим сквозь зубы, – Будет второй тур.
– Неважно, неважно, – говорит Эраст Бонифатьевич, – Мы не формалисты. И Вы прекрасно понимаете, что нам от Вас надо. Будет Интеллигент в губернаторах, будут Вам еще двадцать тысяч. Не будет Интеллигента, у Вас возникнут неприятности.
Вадим молчит прижав к груди правую больную руку. Его трясёт. Он больше не плачет.
Эраст Бонифатьевич поднимается:
– Всё! Вы предупреждены. Счетчик пошел. Начинайте работать. У Вас не так уж много времени. Всего-то пять месяцев. Даже меньше.
– Как известно, – он поучающе поднимает палец, – Даже малое усилие может сдвинуть гору, если в распоряжении имеется достаточно времени. Так что приступайте-ка прямо сейчас.
– Если нет трения, – шепчет Вадим не глядя на него.
– Что? Ах да! Конечно. Но это уже Ваши проблемы. Засим желаю здравствовать. Будьте здоровы, – он поворачивается и идёт было, но вновь останавливается:
– На случай, если Вы решите сбежать в Америку или вообще погеройствовать. У Вас есть мама и мы точно знаем что Вы её очень любите, – лицо его брезгливо корчится, – Терпеть не могу низкопробного шантажа, но ведь с Вами поганцами иначе нельзя!
Он снова было собирается уходить и снова задерживается:
– В качестве ответной любезности за аванс, – говорит он, приятно улыбаясь, – Не подскажете кого нынче поставят на ФСБ?
– Нет, – говорит Вадим. – Не подскажу.
– Почему? Обиделись? Зря. Ничего личного: бизнес и боле ничего.
– Понимаю, – говорит Вадим, глядя ему в лицо, – Ценю…
Говорить ему трудно:
– …однако любезность оказать не могу. Я знаю чего хотят миллионы, но я представления не имею чего хочет дюжина начальников.
– Ах, вот так оказывается?! Ну да. Естественно. Тогда всего наилучшего. Желаю успехов.
И он идёт прочь больше уже не оборачиваясь и помахивая черной тросточкой-указкой. Элегантный, прямой, весь в сером, уверенный, надежно защищенный и дьявольски довольный собой. Мелкий Лёпа уже поспешает следом. Не прощаясь и на ходу засовывая в карман свои ореховые щипчики.
СЮЖЕТ 3/3
Кешик
А вот Кешик задерживается. Поначалу он делает несколько шагов вдогонку начальству, но едва Эраст Бонифатьевич скрывается за кухонной палаткой, он останавливается, поворачивает к Вадиму своё рыжее лицо вдруг исказившееся как от внезапного налета зубной боли и не размахиваясь мягкой толстой лапой бьёт Вадима по щеке так, что тот моментально валится навзничь вместе с креслом и остаётся лежать с белыми закатившимися глазами. Кешик несколько секунд смотрит на него. Потом еще несколько на узкий белый конверт, оставшийся на столе без присмотра. Потом снова на Вадима.
– С-сука с-саная, – сипит он едва слышно.
Быстро засовывает конверт к себе в карман, поворачивается и тяжело бухая толстыми ногами скачет догонять своих.
Некоторое время Вадим лежит как упал, нелепо растопырив ноги. Потом в глазах его появляется смысл. Он начинает хоть как-то дышать и пытается повернуться набок, опираясь на локоть больной руки. Поворачивается. Освобождается от зацепившегося кресла. Ползёт. Встать он не может.
Вадим ползёт на локтях и коленях постанывая, задыхаясь и глядя только вперед на два ведра с нарзаном из источника, поставленные им с утра под тент хозяйственной палатки. Доползает. Кое-как садится и оскалившись погружает больную руку в ближайшее ведро. И обмякает, прислушиваясь к своей боли, к своему отчаянию, к опустошенности внутри себя. К своей бессильной ненависти слыша мрачное бархатное взрыкивание роскошного Jeep Grand Cherokee, неторопливо разворачивающегося где-то там, за палаткой.
И вдруг…
СЮЖЕТ 3/4
Ненависть
Ненависть перестаёт быть бессильной и начинает совершать активные манипуляции с Вадимом! Говорят что ненависть плохой советчик. Вот она ничего и не советует, а просто действует! Конечно все эти манипуляции совершает сам Вадим, но ему кажется, что всё это делает его ненависть.
Для начала она полностью заполняет и отгораживает сознание Вадима от всего другого кроваво-красной пеленой и заменяет собою боль и отчаяние. Практически мгновенно ненависть становится главным чувством Вадима! Затем она сворачивается. И вот Вадим уже смотрит на отъезжающий автомобиль в невесть откуда взявшуюся у него в руках трубу. И это не огромная газовая труба большого диаметра и длины. На вид это более чем скромная пластиковая дренажная труба глубокого терракотового, почти кровавого, цвета, диаметром 90 мм, длиной полтора метра и с небольшим фланцем. 10 руб. 22 коп. в любом строительном магазине.
Автомобиль начинает движение. Он уже на бугристой дороге. В дренажную трубу его отлично видно.
– Вам не туда! – говорит Вадим и слегка поворачивает трубу влево.
Поворачивать трубу легко. Прочный тонкий пластик очень лёгкий материал.
– Равнодействующая моей воли – бормочет Вадим, – Вот и вторая моя инициация. Фактическая! Спасибо Вам за неё, Эраст Бонифатьевич! Думаете за 25 тысяч баксов и пытки купили себе губернатора?! Глупцы! Привыкли у слабых отнимать безнаказанно! И даже аванс дали, который сами и скоммуниздили. Ну-ну!
Вадим продолжает:
– Пришли бы попросили. Мне же всё равно было кого там выбирают в декабре! Я за никого! Может и помог бы по дружбе с Сенсеем. Бесплатно! Если он говорит могу, значит могу! Сейчас я уже и сам это вижу! Только не знаю как. Но теперь мне уже не всё равно! Это каким же долбоящером нужно быть, чтобы ехать через всю страну запугивать и пытать бога, способного делать будущее. Вот я вам его сейчас и сделаю!
– А что Сенсей?! – продолжает рассуждать Вадим, при этом внимательно следя за автомобилем с его мучителями, – У него к нам, драбантам, потребительское отношение. Как у Демиурга, который нас для чего-то создал и забыл. Но я же не знаю точно, при каких обстоятельствах он отдал меня на растерзание и пытки этим бандитам. Пока не знаю! Но теперь я точно знаю что нужно, чтобы стать богом! Это не трудно, если имеешь инициированные Сенсеем сверхспособности, плюс три чёрных раздувшихся пальца, раздавленные щипчиками для орехов. Всего-то!
СЮЖЕТ 3/5
Автокатастрофа
И на глазах Вадима Jeep Grand Cherokee с пятью негодяями внутри резко заваливается влево и вращаясь летит по насыпи вниз. В пропасть! Под его левым передним колесом неожиданно осыпался край дорожного полотна.
– СТОП! – командует Вадим и автомобиль прекращает полет, зацепившись передним мостом за какое-то кривое дерево, неизвестно как выживающее на круче. Ствол дерева держится из последних сил удерживая на себе тяжёлый автомобиль.
– Не убивать! – командует терракотовой трубе Вадим, – Если сдохнут, кто же мне тогда заплатит за работу?! А так, месяца три-четыре в больнице. Три! Никак не меньше. С такими травмами и переломами долго лежат. Выйдут из больницы и бегом передоговариваться. Должны успеть!
И автомобиль послушно встаёт всеми колёсами на ровную намытую дождевыми потоками площадку рядом с практически вырванным с корнем деревом. Но из него никто не выходит. Снизу от селения на реке уже скачет на своём коне Магомет и бегут жители. Повезло бандитам!
Вот из автомобиля уже вытаскивают и укладывают рядом недвижные тела. Все пятеро. Кровь на разбитых лицах и затылках, неестественно торчащие вывернутые и переломанные конечности. Пополам сломанная тросточка-указка Эраста Бонифатьевича. Голем-Кешик кажется свернул себе шею. Не беда. Он платить всё равно бы не стал.
СЮЖЕТ 3/6
Командор
– Что это у нас происходит?! – слышит Вадим сзади себя встревоженный голос Командора и фырканье экспедиционной лошади.
О-о-о, уже приехал?!
Кровь отливает от головы. Красная пелена с глаз и дренажная труба из рук куда-то исчезают. Ненависть притупляется и до поры обездвиживается. Чувства возвращаются.
– Да это питерские туристы. Заблудились. Колесом край дороги зацепили, а он осыпался. Немудрено, сколько уж лет не ремонтировали.
– Я поеду помогу, – говорит Командор трогая лошадь за поводья и явно намереваясь повторить путь Магомета вниз прямо по насыпи. Он уже всё понял!
– Помоги конечно! У толстого в кармане 5 тысяч баксов. Забери! Ему они уже не нужны. Поделим. Мы их честно заработали.
И это крайнее что говорит Вадим буквально сражённый на месте внезапно пришедшей свинцовой усталостью. И ещё он видит удивлённые глаза Командора. Каждый по маленькому чайному блюдцу.
Спать!

Лирическое отступление №1. "Дед Вадима Христофорова"

Его звали Семён Иванович Шейков, «Сима», 1915 г.р.
Настоящий герой. Вся грудь в орденах и медалях! Артиллерист, зенитчик, защищал ленинградское небо в Пулково. С двумя тяжелейшими контузиями, но выжил. И он как-то под рюмку рассказал Вадиму вот такую историю про жизнь и смерть на войне. Историю, которую вряд ли когда-нибудь опубликуют:
В сентябре 41-го его 26-летнего лейтенанта и молодого коммуниста, послали с секретным пакетом из его зенитной части в Пулково в Главный штаб, что на Дворцовой площади. Ещё ходили трамваи.
И вот приехал ранним утром Сима на том трамвае на Невский проспект. Народу тьма. Хотя фрицы уже и Бадаевские склады разбомбили, да и так постреливали, но кабаки ещё работали. Ну и зашёл Сима в какой-то подвальчик. Время-то есть. Взял сто граммов водочки, то-сё А там девушка симпатичная одна сидит.
– Давай, – говорит, – солдатик за Победу!
Ну и дали они с ней! Чего уж там она ему подлила? В общем очнулся вечером лейтенант Шейков в какой-то грязной ленинградской подворотне. Без сапог, без пистолета, без документов и без секретного пакета из части.
Босиком пришел Сима на Дворцовую. Не мог иначе, коммунист же. Умирать пришёл, ясное дело. Виноват, а время военное. Докладывает! Его сразу в конвойную. Мол, сиди и жди расстрела. А по тем временам стреляли ещё не сразу, проводили что-то вроде дознания, и бумаги оформляли.
Пришёл дознаватель, пожилой майор. Пишет бумагу:
– Фамилия? Имя? Отчество? Где родился?
– Шейков Семён Иванович. Псковская область, город Новоржев, деревня Локша.
– Так ты что, Ивана Шейкова сын?! – кричит майор, – Да мы же с твоим батей всю Гражданскую прошли! Я же дядя Николай! Он же тебе про меня рассказывать должен был?!
– Рассказывал, товарищ майор, много рассказывал, – блеет Сима, – И как вы потом учительствовали вместе в Псковской губернии.
– Да как же ты так, Семён?!
Короче! Отмазал этот дядя Коля деда Симу. Другие сапоги принёс. Бумагу какую-то с печатью состряпал и пинком в часть, дальше воевать.
Судьба!
Тот дядя Коля умер в 70-х, и вся семья Вадима с тех пор ухаживает за его могилкой, молится за него. Он деда спас и стал всем родным. И Сима молился Богу причём всю жизнь. Вадим его спрашивал, мол, как так, офицер, коммунист? А дед на него посмотрел как на недоумка и сказал:
– А в окопах атеистов не было!
После войны Сима пока мог ходить, работал военруком в соседней школе и дожил до 79 лет. Когда он умер и его отпели, морщины разгладились и все увидели в гробу того самого молодого лейтенанта. А когда выносили гроб из Храма звонарь дал в колокола и стая голубей сорвалась с высокой колокольни в голубое небо. Свечкой!
Салют тебе, герой-артиллерист, спи спокойно!

Сюжет 4. Юрий Георгиевич Костомаров, полиграф

СЦЕНА 4/1
Декабрь. Второй понедельник.
Санкт-Петербург.
Ночью в городе разражается оттепель. С внезапным грохотом обрушиваются подтаявшие ледяные пробки и проваливаются в многоэтажные жестяные колодцы водосточных труб.
Всю ночь он ворочается, просыпается и снова с трудом засыпает. В результате выспаться не получается: он поднимается в чертову рань, еще семи нет, с больной головой и злой как собака. А день между прочим предстоит тяжелый: три контакта. Все время с разными объектами и один контакт вообще наружный.
СЦЕНА 4/2
Как и условлено, за пятнадцать минут до девяти он приходит на угол Малой Бассейной и Люблинской, где с незапамятных времен мелом написано «Зюганов, спаси Россию!».
Без одной минуты девять (немец паршивый педантичный) на углу образовывается Работодатель – в обширном английском плаще до пят и с титаническим зонтом тоже английского происхождения. Он занимает позицию в шаге от Юрия, грамотно расположившись к нему спиной (мокрым блестящим горбом зонта), и дожидается клиента, вернее, клиентку.
СЦЕНА 4/3
Юрий отвлекается буквально на секунду, а на Работодателя уже наседает статная, яркая особа в коричневом кожаном пальто и с красными пушистыми волосами, красиво усеянными водяной пылью. В руках у нее мощный оранжевый ридикюль и говорит она необычайно напористо и энергично. «Бой-Баба», равно как и «Конь с яйцами».
А обстоятельства дела таковы, что самого клиента сегодня ночью прихватывает радикулит. Встал он, часов в пять по малой нужде, тут его и скрючило. Да так что из сортира до дивана пришлось его на руках нести (Буквально!) и теперь он не способен передвигаться даже и на костылях. Пришлось сделать ему инъекцию диклофенака и теперь он спит. Так что не подумайте: ни о каком манкировании своими обязательствами речи не идет, а идет речь о неблагоприятном сочетании обстоятельств и о несчастном случае.
И они шепчутся задавленными голосами уже по второму кругу. Когда все это кончается, Работодатель, не скрывая огромного облегчения переводит дух и поглядев вправо-влево двигается (походкой фланера) вверх по ул. Бассейной в направлении станции метро. Выждав положенные по конспирации две минуты, Юрий двигается за ним (походкой совслужащего, опаздывающего на работу). И в подземном переходе они воссоединяются:
– А почему шепотом? – спрашивает Юрий (вспомнив старый анекдот про генеральский автомобиль на правительственной трассе).
– Пива холодного после бани хватимши, – сипло и немедленно ответствует Работодатель, вспомнив тот же самый анекдот. Представления не имею, что он ей там наплёл такого, что ее на конспирацию потянуло. А вообще странная история должен тебе признаться.
Юрий пробует обдумать происшедшее, но у него ничего интересного не получается. Он не отличается способностями к дедукции, индукции и прочей формальной логике. Он видит только суть вещей не понимая подоплеки. Он любит Жанку! Жанка любит его. Он это точно знает. Что ещё надо для счастья, какая подоплёка?
СЦЕНА 4/4
Самому Юрию проблема видится сейчас только одна и она совсем другая. Работодатель скуп как двадцать четыре Плюшкина. Заплатит он теперь за несостоявшийся сеанс или же уклонится? На вполне законных основаниях:
«За что платить, если не за что платить?»
И получается (после применения дедукции и индукции), что двадцать гринов только что накрылись медным тазом – старым, дырявым и с прозеленью. И с длинной гладкой ручкой притом. Для удобства накрывания! Он пытается вспомнить сколько у него осталось в последний раз на книжке, но вспомнить не может. Вспоминает только что немного. То ли сто черно-зеленых, а то ли двести…
И в этом есть проблема!
СЦЕНА 4/5
Чему нас учит модная наука «маркетинг»? Проблема – это то, что не решается самостоятельно ни при каких условиях. Силёнок не хватает. И нужно искать специалиста. За деньги естественно. Всё остальное – это несделанная работа.
Внимание вопрос! Сколько же ему надо сделать той работы, что бы купить Жанке модное кожаное пальто, и им вместе свою квартиру? Небольшую такую, но уютную однокомнатную квартиру? Всего-то пятнадцать тысяч баксов. Он приценивался.
Некоторое время они идут молча и попадают на автостоянку, где у Работодателя мокнет под дождем машина «Нива». Мрачная и грязная, словно тягач в разгар осеннего наступления. Они грузятся и все окна в машине тотчас запотевают до полной непрозрачности.
– Я одного не понимаю, – объявляет вдруг Работодатель, – Зачем надо так затейливо и очевидно врать?
– А кто это тебе бедненькому врет? – спрашивает Юрий, тотчас профессионально насторожившись.
– Да, бабель эта красноволосая. Какая там еще инъекция, от прострела?
– Она тебе не соврала ни слова, – говорит Юрий по возможности веско.
– То есть?
– То есть всё, что было тебе сказано, правда.
– Ручаешься?
– Ну, – говорит Юрий с напором и вворачивает, – Зря ты мне что ли деньги платишь?!
Работодатель мотает малиновым лицом:
– Нет. Уж надеюсь, что не зря. Но и удивляться тебе при этом тоже не устаю. Ей-Богу. Ладно поехали!
СЦЕНА 4/6
И они едут.
Молча доезжают до своей родной Елабужской. Молча выгружаются. Молча заходят в подъезд. Охранник делает им приветственно ручкой и они молча ему кивают. Перед дверью в офис Работодатель поправляет от руки писанную (Юрием) табличку ЧАСТНОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНСТВО «ПОИСК-СТЕЛЛС». После чего вступают в приемную.
Здесь светло и тепло. Секретарша Мириам Соломоновна говорит по телефону и увидев их делает строгие глаза и длинным черно-багровым ногтем тыкает в Работодателя.
– Да, он уже пришел, минуточку, – говорит она в трубку и прикрыв микрофон ладонью сообщает: – Это Кугушев. Очень недоволен, звонит сегодня второй раз.
Работодатель тотчас проходит к себе в кабинет, а Юрий раздевается и размещает мокрое пальто на вешалке.
– Кофе будете? – спрашивает его Мириам Соломоновна.
Она уже на подхвате – полная фигура ее выражает стремительную готовность сей же час обслужить: кофе, чай, рюмка бренди, сигаретка «Винтер», распечатать файл, найти ссылку, сгоношить бутерброд, дозвониться до ремонтной службы, вызвать ментов, сделать инъекцию, заштопать дырку в кармане, вправить вывих. Она все умеет и никогда ни от чего не отказывается.
Она клад. Ей пятьдесят шесть лет. Дети ее отираются не то в Израиле, не то в Штатах, муж пребывает в длительных бегах, она свободна и скучает.
– Спасибо, – говорит Юрий и тут же добавляет, – Спасибо, нет!
– У нас клиент сейчас, – объясняет он, хотя ничего объяснять не требуется – Мириам Соломоновна не нуждается ни в каких объяснениях. Она вполне самодостаточна – эта белая рубенсовская женщина с антрацитовыми волосами Гекаты.
– Почту разбирать будете? – спрашивает она, протягивая ему желтокожую папочку с аккуратно завязанными тесемками.
– Пожалуй, – он принимает папку; ищет, что бы такое ей гекатоволосой сказать приветливое, дружелюбное что-нибудь, теплое, и говорит (вполне по-американски), – Прекрасно смотритесь сегодня, Мириам Соломоновна!
Она улыбается блестящими губами.
– Это из-за дрянной погоды, – объясняет она. – Повышенная влажность мне идет как Вы могли уже не раз заметить.
Это неправда (он чувствует характерный «Толчок в душу». У медиков же это называется сердечная экстрасистола) и улыбка у него в ответ на ее неправду получается фальшивой. Хотя ну какое ему дело до этой маленькой, бытовой, бескорыстной, исключительно для гладкости разговора кривды?
– Пойду плодотворно трудиться, – говорит он, – Чего и Вам от души желаю.
А в кабинете Работодатель все еще разговаривает по телефону.
СЦЕНА 4/7
Юрий не слушает его, а проходит прямо к своему рабочему месту, усаживается, откладывает в сторону желтую папку с почтой и принимается настраивать аппаратуру. Включает компьютер, проверяет магнитофон, проверяет сигнальную кнопку – всё вроде бы O'Kей: магнитофон пишет и считывает, кнопка нажимается легко и бесшумно, оставляя в пальце приятное ощущение шарика от пинг-понга. Но сигнальная лампочка на столе у босса срабатывает так, что красноватый блик ее можно при специальном старании заметить на подошве.
Вообще, это неудачное решение, с сигнальной лампочкой. Клиент может заметить этот отблеск и насторожиться, или удивиться, или даже заинтересоваться, а это совершенно ни к чему. Но ничего другого они придумать не могут. Все другие способы сигнализации оказываются либо сложными, либо малонадежными, а опыт показывает, что клиенту, как правило, не до того, чтобы следить за таинственными красноватыми отблесками на загадочном малиновом лице Великого Сыщика.
– Опоздает, – говорит Юрий уверенно, – Такие всегда опаздывают.
– Откуда ты знаешь? – спрашивает Работодатель с любопытством, – Ты ж его даже и не видел еще. Слушай, может быть у тебя еще какой талант имеет быть?
Юрий ответить не успевает, потому что строго-казенный голос Мириам Соломоновны из селектора на столе объявляет:
– Павел Петрович, здесь господин Епанчин. Ему назначено на одиннадцать.
Работодатель корчит Юрию рожу, означающую что-то вроде «хрен тебе, а не талант», и бархатно произносит в микрофон:
– Просите, пожалуйста!

Сюжет 5. Тельман Иванович Епанчин, филателист

СЦЕНА 5/1
Епанчин Тельман Иванович, 68 лет, вдовец, известный филателист, старинный и заслуженный консультант компетентных органов, оказывается сереньким маленьким пыльным человечком с разрозненными золотыми зубами и быстрыми мышиными глазками на морщинистом лице Акакия Акакиевича Башмачкина.
Входит и здоровается без всякого достоинства, быстро-быстро потирая озябшие ручонки и подшмыгивая носиком. Присаживается в предложенное кресло. Скрытно но внимательно оглядывается и тотчас же затевает склоку насчет Юрия, присутствие коего кажется ему необязательным и даже излишним.
СЦЕНА 5/2
– У меня, знаете ли, дело чрезвыча-а-айно деликатное, чрезвычайно.
– Разумеется, дорогой ТЕльман Иванович! За другие мы ведь здесь и не беремся.
– ТельмАн, – поправляет его клиент, – Меня зовут ТельмАн Иванович с Вашего позволения.
– Прошу прощения. В любом случае вы можете рассчитывать на полную и абсолютную конфиденциальность.
– Да-да, это я понимаю. Фрол Кузьмич мне Вас именно так и аттестовал.
– Ну, вот видите!
– И все-таки. Здесь случай совершенно особенный. Дело это настолько щекотливое. Мне придется называть звучные имена. А немцы знаете как говорят: что знают двое, знает и свинья, хе-хе-хе, я извиняюсь. Двое!
– Совершенно с Вами согласен, уважаемый ТельмАн Иванович. И с немцами тоже согласен. Но ведь сказал же понимающий человек: «Два – любимое число алкоголика». А в Писании так и совсем жестко: где двое вас собралось, там и я среди вас. И я предупреждаю, что вся наша беседа записывается.
– Ах, вот даже как! Но в этом случае я вынужден буду…
И господин Епанчин принимается демонстративно покидать сей негостеприимный кров. Но никуда не уходит и даже спорить перестает, а только усаживается попрочнее и произносит с покорностью:
– Ну хорошо, раз иначе нельзя…
– Нельзя, Тельман Иванович! – бархатно подхватывает Работодатель, – Никак нельзя иначе. Ноблес сами понимаете оближ. Гарантии абсолютны. Здесь у нас тоже ноблес неукоснительно оближ.
СЦЕНА 5/3
Суть дела
Господин Епанчин произнесенным видимо удовлетворяется и принимается излагать:
Он владелец крупнейшей в СССР (он так и сказал – «в СССР») коллекции марок, включающей в себя выпуски всех без исключения стран мира, ограниченные одна тысяча девятьсот шестидесятым годом. Все что выпущено ДО ТОГО составляет предмет его интереса и в значительной степени в его коллекции представлено. Находится в его сокровищнице и некоторое количество «мировых раритетов», подлинных филателистических жемчужин, а правильнее сказать бриллиантов чистейшей воды и неописуемой ценности. Каждый из этих бриллиантов знаменит, известен по всему миру в количестве двух-трех, максимум десяти экземпляров, и когда – редко, крайне редко! – появляется подобный на аукционе, то уходит он к новому владельцу по цене в многие десятки и даже сотни тысяч долларов. И вот один из этих бриллиантов, самый, может быть, драгоценный, у него несколько месяцев назад пропал, а правильнее сказать, был похищен. И он догадывается, кто именно совершил это хищение. Более того, он догадывается, когда в точности это произошло и при каких конкретных обстоятельствах. Однако доказать что-либо у него возможностей нет. А есть только обоснованные подозрения и задача, которую он хотел бы перед Работодателем поставить, и которая как раз и состоит в том, чтобы в этой деликатнейшей ситуации найти хоть какой-нибудь реально приемлемый выход и по возможности восстановить попранную справедливость, а именно: защитить законное право личной собственности, пусть даже и без наказания преступника, буде таковое наказание окажется затруднительным.
Епанчин:
– Он английские колонии собирает, а я – весь мир. Так вот МОИ английские колонии лучше его в два раза и это его озлобляет. Как же так: ведь он академик, миллионер, а я кто? Да никто. А моя коллекция в два раза лучше. Он этого не способен переносить и на все готов чтобы меня опустить – не так, так иначе. Сначала слухи обо мне унизительные распространял, будто я в НКВД, в КГБ. Неважно, гнусности всякие. Интриги строил. А теперь вот пожалуйста, докатился и до уголовщины.
Он вспоминает:
Это был душный августовский вечер. Академик – грузный одышливый мужчина поминутно утирался роскошным шелковым платком. Они пили чай за обеденным столом и говорили «о редких вариантах ретуши ранних марок Маврикия». Полина Константиновна накрыла им чай и ушла до понедельника (а происходило все в пятницу, часов в восемь-девять вечера). Окна были открыты от духоты и это важное обстоятельство, потому что все началось видимо именно с предгрозового порыва ветра: ветер вдруг ворвался в комнату.
Нет, марок разумеется на чайном столе не было. Все альбомы и кляссеры оставались там, где они их рассматривали – на отдельном столике в углу, где шкафы с коллекцией. Но вот что странно: почему-то и некоторые кляссеры тоже оказались на полу, хотя до них от места чаепития было не меньше трех метров. Он не может толком объяснить как это произошло. Он и сам этого не понимает. Словно затмение какое-то с ним внезапно приключилось. Только что вот сидел он за чайным столом и ловил улетающие салфетки и вдруг без всякого перехода сидит уже на диване у дальней стены. Академик с лязгом орудует щеколдами, запирая окна, а кляссеры – лежат на полу, четыре штуки, и несколько марок в клеммташах из них выскочило и тут же рядом пребывает – на полу, рядом с журнальным столиком и под самим столиком.
Он грязный, грязный тип! У него внуки в институте уже учатся, а он все за девками гоняется, старый козел. И язык у него грязный, что ни слово – похабщина. Вдруг ни с того ни с сего сообщает мне: он у врача видите ли был, анализы какие-то делал, так у него все сперматозоиды видите ли оказались живые! А!? Какое мне дело до его сперматозоидов? Грязный он, грязный, и все мысли у него грязные. И вор.
Я вам сейчас скажу откровенно, что я сам об этом думаю: он меня чем-то отравил. Он же химик. Подсыпал мне в чай какую-то дрянь и пока я лежал в беспамятстве взял из коллекции что ему захотелось. А кляссеры на пол бросил: как будто они от ветра туда свалились. Не зря же про него ходит дурная слава, что он гипнотизер: является к человеку якобы честно купить у него коллекцию, наведет на него дурь, тот и отдает ему за бесценок. Потом спохватится бедняга, да только поздно и ничего уже никому не докажешь Тем более: академик же, лауреат!
СЦЕНА 5/4
Ложь
Юрий слушает все это почти отстраненно. Он близок к обмороку. Сердце бьётся с перебоями и уже даже не бьётся теперь, а лишь судорожно вздрагивает, как лошадиная шкура под ударами вожжей. Он отчаянно борется с наползающей дурнотой, его мучает одышка, а в голове крутится, как застрявшая пластинка, единственная фраза из какого-то романа:
«И вот тут-то я и понял, за что мне платят деньги!»
Пару раз он уже ловит на себе обеспокоенные взгляды Работодателя, но отвечает только раздраженным насупливанием бровей и злобными гримасами в смысле:
«Да пошел ты! Занимайся своим делом!».
Такой сумасшедшей концентрации лжи давно ему встречать не приходилось. А может быть и вообще никогда. Серый-пыльный Тельман Иванович врёт буквально через слово. Без всякого видимого смысла. Каждая его очередная лживость хлестает несчастного Юрия вожжой по сердечной мышце поперек обоих желудочков и по коронарным сосудам заодно. Он уже почти перестаёт улавливать смысл произносимых Тельманом Ивановичем лживых слов и молит Бога только об одном – не обвалиться бы сейчас всем телом на стол. Прямо на всю эту свою аппаратуру, а в особенности на Главную Красную Кнопку, об которую он уже указательный палец намозоливает непрерывно её нажимая.
– Вы меня спрашиваете, почему я ничего не предпринял? (Удар по коронарам: вранье – ничего подобного никто у него не спрашивал!) А что? Что мне было делать? Я еще как предпринимал! Какие только варианты не перепробовал! Лично к нему ходил. И знал же, что пустой это номер, но пошел!
«Как Вам не стыдно» – говорю (Вранье!).
«Где же ваша совесть, господин хороший?» – в лоб его спрашиваю (Вранье, ложь, ложь!).
«Ведь вы же заслуженный пожилой человек! О Боге пора уже подумать!» – говорю я (Врет, врет, серый крыс. Никуда он не ходил, никого в лоб ни о чем не спрашивал!).
– И что же он вам на это ответил? – Работодатель наконец включается, – Не возражал? Не возмущался? Не угрожал?
– Плохо вы его знаете, – говорит он наконец.
– Я его вовсе не знаю, – возражает Работодатель, – Кстати, как Вы сказали его фамилия?
– Я не хотел бы называть имен, – произносит Тельман Иванович высокомерно, – Пока мне не станет ясно, готовы ли Вы взяться за мое дело и что именно намерены предпринять.
Однако Работодателя осадить и тем более нахрапом взять невозможно. Никому еще не удавалось взять Работодателя нахрапом. И он ответствует немедленно и с неменьшим высокомерием:
– Не зная имен, – говорит он, – Я совершенно не могу объяснить Вам, что я намерен предпринять и вообще не могу даже решить, готов ли я взяться за Ваше дело.

Сюжет 6. Любовь к неуплате почтового сбора

СЦЕНА 6/1
«Британская Гвиана»
Тельман Иванович шмыгает носом и говорит жалобно:
– Я ведь с ним и сам без малого до уголовщины докатился. Вы не поверите. Серьезно ведь раздумывал подослать лихих людей, чтобы отобрали у него или хотя бы, – лицо его искажается и делается окончательно неприятным, – Хотя бы уши ему нарвали. Чайник начистили хотя бы. И главное недорого ведь. Пустяки какие-то. Пятьсот баксов.
– Кто это? Я должен знать всех, без исключения, кто в эту историю посвящен.
– Есть знакомый мент один. Ему я вообще ничего не сказал. Сказал только что надо бы одного тут проучить. Одного типа. И все!
«Это правда» – думает Юрий, вконец замученный сердечными экстрасистолами.
Работодатель выжидает, не загорелся ли красный, и продолжает:
– И в Обществе Вы никому об этом не рассказывали?
– Да. Именно так. Что я Вам и докладывал. Никто ничего не знает.
– А почему, собственно? – спрашивает Работодатель вроде бы небрежно, но так, что Тельман Иванович сразу же напрягается и даже вцепляется сизыми ручонками в подлокотники.
– Н-ну… как «почему»? А зачем?
– Я не знаю, зачем, – Работодатель пожимает плечами. – Я просто хотел бы уяснить себе. Для будущего. Как же это получается? У вас украли ценнейшую марку. Вы знаете, кто. Вы догадываетесь, каким образом. Проходит четыре месяца, и теперь оказывается: никаких серьезных мер Вы не предприняли…, никому о преступлении не сообщили…, даже в милицию не обратились. Почему?
Это интересный вопрос! И Тельман Иванович на него не отвечает. Точнее, отвечает вопросом:
– Я не понимаю, Вы беретесь за мое дело? Или нет?
– А какую, собственно, марку мы будем разыскивать?
Тельман Иванович весь морщится и моментально делается похож на старую картофелину:
– Слушайте. Вам так уж обязательно надо это знать?
– Мину-у-уточку! – произносит Работодатель бархатным голосом, – А Вы сами взялись бы разыскивать украденный предмет, не зная, что это за предмет?
– Да, да, конечно… – мямлит Тельман Иванович. Ему очень не хочется называть украденный предмет. Ему хочется как-нибудь обойтись без этого, – А разве нельзя просто указать: редкая, ценная марка? Очень редкая, очень ценная… Уникальная. А?
– Где «указать»?
– Н-ну, я не знаю… Как-нибудь так… Без названия. Описательно… Все равно же это только для специалистов. Для профессионалов, так сказать… А так – зачем…? Кому…?
Он говорит все тише и тише, а потом и вовсе замолкает.
– «Британская Гвиана»? – вдруг спрашивает, а вернее, негромко произносит Работодатель.
Тельман Иванович трепещет и сразу делается бледен.
СЦЕНА 6/2
Откуда?
Некоторое время они смотрят друг на друга не отводя взглядов.
– Да, ничего Вы не знаете! – произносит Тельман Иванович, – Слышали звон да не поняли, откуда он. Вы же про одноцентовик красный думаете. Нет батенька не туда попали! Эка хватил одноцентовик! А впрочем откуда Вам знать. В детстве небось марки собирали?
– В детстве, – признаётся Работодатель.
Называется марка «Британская Гвиана, первый номер» или «два цента на розовой бумаге». Таких марок на свете не так уж и мало, целых десять штук, но все они «гашеные», «прошедшие почту», а Тельман-Ивановичева марка «чистая», «правда, без клея» и это обстоятельство («чистота» ее, а не отсутствие клея) является решающим: мало того что она переходит в силу этого обстоятельства в категорию «уникум», так вдобавок еще никто оказывается не знает о существовании таковой. Никто в мире, ни один живой человек: она великая и сладкая тайна Тельмана Ивановича, символ его абсолютного над всеми превосходства и ось всего его существования среди людей и обстоятельств…
– А откуда она у Вас? – спрашивает Работодатель и Тельман Иванович тотчас же замолкает, словно ему перехватывают горло.
СЦЕНА 6/3
Как зовут академика
– Зачем? Ну зачем Вам это знать?! – шепчет Тельман Иванович с мукой в голосе.
И Работодатель смягчается.
– Можно ведь без деталей, – говорит он сочувствующе, – Как, что, когда – это не важно. Я хотел бы только знать, кто был последним владельцем? До Вас?
– Не знаю, – говорит (выдавливает из себя с очевидным трудом) Тельман Иванович. (– Правда, констатирует Юрий не без удивления.)
– Как так? – говорит Работодатель. Он тоже удивлен, – Как это может быть? Чтобы Вы этого не знали?
Тельман Иванович молчит.
– Ну, хорошо, – говорит Работодатель, – Ладно. Господь с Вами. Не хотите, не надо! Обойдемся. А как все-таки зовут Вашего академика? Да не упрямьтесь Вы, в самом деле! Вы ведь уже все про него рассказали: академик, химик, марки собирает, крупный спец по английским колониям. Петербуржец. Неужели Вы полагаете, что мы его теперь не вычислим? Да вычислим конечно же и только лишний шум поднимем своими расспросами. Подумайте сами: ну зачем нам с Вами лишний шум?
Тельман Иванович вдруг поднимается из кресла, наклоняется над столом Работодателя и принимается ему что-то царапать на четвертушке листка.
– Только не надо «ля-ля!». Я вам ничего не говорил! – объявляет он не без торжественности и демонстративно двигает листок Работодателю под нос. Потом возвращается в кресло, смотрит почему-то на Юрия (впервые за все это время – с вызовом смотрит, горделиво, «знай наших») и повторяет:
– Не надо «ля-ля!». Не сказано, значит не сделано!
Работодатель берёт листок, читает написанное, удовлетворенно кивает, а затем извлекает из нагрудного карманчика тускло блеснувший «Ронсон». Выщелкивает длинный синеватый огонек, подносит к нему листочек и подождав пока огонь доберется до пальцев, бросает обугленные останки в медную пепельницу.
– Только так! – произносит Работодатель строго и принимается размешивать и растаптывать пепел огрызком карандаша.
– У меня сложилось несколько противоречивое впечатление о Вашем деле, – говорит он, – Мне нужно подумать, прежде чем я приму окончательное решение.
Тельман Иванович печально кивает. Он со всем согласен. Он вообще больше не слушает, что ему говорят. И едва только Работодатель делает паузу – значительную паузу перед тем, как сформулировать самое деликатное, Тельман Иванович вдруг сообщает:
– У меня отец был филателистом…
СЦЕНА 6/4
Отец филателист
Работодатель вежливо замолкает, ожидая продолжения, но продолжения все нет и нет. Минута проходит (это очень долго!), потом идёт другая и тут Тельмана Ивановича прорывает:

Отец был филателистом. Не знаменитым каким-нибудь, нет. Денег вечно не хватало, но самоотверженным и знающим. Тельман Иванович многому у него научился и вообще пошел по стопам. Так вот отец привез из Германии в качестве трофея некоторое количество марок. Время было такое. Многие целыми чемоданами привозили и некоторые ныне замечательные коллекции начали произрастание свое именно из этих чемоданов. У отца же никаких чемоданов в помине не было. Так, несколько альбомов и обувная коробка, набитая марками разных стран и времен. И вот много лет спустя, уже отца в живых не было, уже сам Тельман Иванович выбился в люди и стал известен в кругах специалистов, попалась ему под руки эта коробка, и решил он разобраться, что там за материал и не найдется ли там что-нибудь интересненькое.
В коробке среди прочего обнаружился желтый, плотный конверт из-под фотобумаги «Кодак», а в конверте этом – несколько десятков самых разных марок, в том числе и на обрывках конвертов. Вообще говоря, «марки на вырезке» (то есть аккуратно вырезанные из конверта таким образом, чтобы остались тут же при марке почтовые штемпеля, служебные наклейки и прочая специфическая мутотень), такие марки ценятся особо, но здесь, в желтом конверте, наличествовали только какие-то драные обрывки конвертов и открыток, грязноватые, иногда даже замасленные и совершенно неколлекционные на вид.
Он собрал их в общую кучу и положил в кювету с теплой водой, чтобы отмокли от бумаги сами марки – в основном «рядовые немецкие княжества и кое-какая небезынтересная Швейцария». Каково же было его изумление, когда полчаса спустя обнаружил он в остывшей воде – среди обрывков размокшей бумаги и отклеившихся свободно плавающих рядовых марок это ослепительное чудо на розовой бумаге, Британскую эту Гвиану номер один, в великолепном состоянии, прекрасно обрезанную, «экземпляр кабинет» или даже «люкс-сьюперб», чистую, негашеную, но к сожалению без клея. Не исключено что изначально она была с клеем, как и положено быть чистой почтовой марке, да в теплой воде клей безвозвратно растворился, но возможно, что клея у нее не было никогда, как это встречается частенько у марок, выпускаемых в жарких тропических странах.
Теперь можно только гадать кто был предыдущим владельцем этого уникума. Ясно только что был это человек осторожный и предусмотрительный, равно как и человек грамотный и хорошо понимавший, какое сокровище находится у него в руках. И в ожидании нелегких времен и дурных перемен он принял надлежащие меры – не без остроумия спрятал свою драгоценность: положил на небрежный обрывок старого конверта и сверху аккуратненько наклеил какую-то обыкновеннейшую Баварию, скорее всего, двадцатых годов выпуска, чтобы размером была побольше, а привлекательностью поменьше. Простейший расчет: если кто-нибудь и покусится на коллекцию, то рядом с красивыми золочеными «альбомами Шаубек» кого заинтересует и соблазнит ботиночная коробка, набитая второстепенными марками, и тем более в этой коробке – невзрачный желтый пакет из-под фотобумаги «кодак»?

Рассказывая всю эту историю, Тельман Иванович проникновенен и откровенен настолько, насколько это вообще в силах человеческих. И вся его история правда. На редкость чистая и беспримесная правда. За одним довольно существенным исключением: не было желтого конверта в коробке из-под обуви. Не было его там. Он попал к Тельману Ивановичу каким-то другим образом. Совсем другим. И Тельман Иванович почему-то не желает рассказывать каким именно.

Лирическое отступление №2. "Отец Тельмана Ивановича Епанчина"

В большом и даже огромном кабинете (где всё огромное – кресла, электрический свет, стол, окна, занавешенные титаническими портьерами, портрет Ленина во всю стену) находятся два маленьких человечка чем-то похожие друг на друга: оба серые, с редкими серыми волосами, зачесанными назад, со щеками, навсегда изуродованными оспой.
Первый спокойно стоит у стола и лицо его неподвижно, а второй сидит у этого же стола в кресле и весь, вместе с лицом, мучительно подергивается, словно кресло обжигает ему задницу.
То ли встать ему хочется руки по швам, то ли уменьшиться до нуля, вообще исчезнуть и оказаться в другом каком-нибудь месте, и мысли его так же лихорадочно и болезненно подергиваются, как и он сам. Он разумеется вглухую молчит и вообще старается не дышать. И молчит.
Первый человек смотрит в простенок между окнами, в никуда, словно догадываяс, что посмотрев на второго человечка в кресле может нечаянно убить его этим взглядом. Потом он говорит тихо и почти неразборчиво:
– Есть мнение, что надо сделать хороший подарок нашему другу и союзнику господину Рузвельту. Мне сообщили что он филателист. Занимается филателией. Это правда товарищ Епанчин?
– Так точно, товарищ Сталин! – человечек в кресле запинается и судорожно откашливается, – Извините… И говорят, что страстный филателист!
Наступает новая долгая мучительная пауза.
– А что это означает «филателия»?
– Собирание почтовых марок, товарищ Сталин. С целью их коллекционирования, а также…
– Это я знаю. Я спрашиваю: что само это слово означает «фи-ла-те-лия»? На каком языке?
– Это греческий, товарищи Сталин. А перевод, как бы это точнее выразится. Буквально?
– Конечно. Лучше всего буквально.
– «Нелюбовь к почтовой оплате». Наверное так, будет точнее всего.
– Как Вы сказали?
– «Нелюбовь к почтовой оплате», товарищ Сталин. А еще точнее: «любовь к неуплате почтового сбора».
Стоящий человек говорит с удивлением:
– Глупость какая-то, – он молчит и добавляет, – И вообще занятие глупое. Взрослый, умный человек, политик, а занимается глупостями.
Он снова молчит.
– А может быть он никакой не умный? Может быть все только считают, что он умный, а на самом деле глупец?
И он смеётся. Тихо, весело и неожиданно, словно смеётся вдруг известный всему миру портрет. И так же неожиданно снова мрачнеет.
– А как Вы думаете, советские марки у него в коллекции есть?
– Думаю что есть, товарищ Сталин. Думаю что у него очень хорошая коллекция советских марок.
– Что, все советские марки у него есть?
– Думаю что нет, товарищ Сталин. Думаю всех советских марок ни у кого на свете нет.
– Почему?
– Существуют редкости, которых известно всего пять-шесть штук и даже меньше.
– Это хорошо. Это очень хорошо. Задача Ваша определяется. Надо собрать полную коллекцию
– Он будет в восторге, товарищ Сталин. Но это невозможно.
– Почему?
– Невозможно собрать полную коллекцию…
– Считайте что это партийное поручение, товарищ Епанчин. Надо собрать. Срок один месяц. Мы думаем этого будет достаточно. Обратитесь к товарищу Берия. Он в курсе и поможет.
– Слушаюсь, товарищ Сталин! – говорит маленький человечек Епанчин, обмирая от ужаса.
… Но независимо от этого ужаса мысль его уже работает привычно. Консульский полтинник придется отдать свой, думает он озабоченно. И ошибку цвета «70 руб» без зубцов. Где взять перевертку Леваневского с маленьким «ф»? Она есть у Гурвиц-Когана, но он ее продал. Кому? Должен знать. Знает. И скажет. Не мне скажет. Органам скажет. Товарищу Берия скажет, думает он с внезапным ожесточением, удивившим его самого: он чувствует себя сильным и большим, как это бывает с ним иногда во сне.
Вот так или примерно так проходит его единственный и последний в жизни звездный час. Так или примерно так он рассказывает об этом сыну своему – маленькому, плаксивому, капризному, но умненькому Тельману Ивановичу. Но он ничего не рассказывает о том, что переживает, пока везут его в Кремль на огромной черной машине. И как героически сражается он в огромном кабинете с приступами медвежьей болезни. И как сваливается на другой день с сердечным приступом от нервного перенапряжения.
И уж конечно ничего не рассказывает он о том, как сидя на специальной квартире четыре страшные недели лихорадочно составляет подарочную коллекцию для чертова американца из тех многих коллекций, которые приносит ему неприятный человек в штатском – иногда молчаливый, иногда почему-то болезненно разговорчивый, иногда сдержанный, а завтра вдруг развязный, вчера красивый (кровь с молоком), а сегодня никакой, но всегда крайне неприятный в общении. И глаза у него всегда волчьи, несытые, нацеленные и как бы приценивающиеся.
Есть, есть что рассказать!
Как в промерзшем насквозь, до последнего винтика, самолете летит вынутый среди ночи из постели неизвестно куда. Оказывается в Ленинград, на улицу Попова, в Музей связи, где замерзает в ледяном, промерзшем до подвала, некогда роскошном доме Государственная коллекция – бесценное филателистическое сокровище под присмотром полумертвого хранителя не похожего уже на человека, а скорее на черную мумию, запеленутую в три шубы и в извозчицкий тулуп…
Как руки у него трясутся и делается нехорошо, когда в принесенной штатским человеком очередной коллекции он узнаёт коллекцию знакомую, сто раз виденную раньше, вылизанную до блеска его завистливыми глазами. И хозяин естественно вспоминается сразу же, но не как живой человек, а как уже покойник. Хотя он догадывается конечно что никого они не убивают, а просто конфискуют для нужд государства и соответствующую расписку дают. Ну сажают в крайнем случае.
Ему не хочется об этом думать.
Как теряет он однажды сознание, когда вместо привычного волка в штатском является вдруг на спецквартиру какой-то чин в мундире и орёт с порога:
– Саботируешь, сука, в рот тебе нехороший?! Препятствуешь следствию?!
Оказывается что он в списке указал неправильно фамилию одного филателиста, «с» написал вместо «ц». Откуда же ему знать как эта сволочная фамилия пишется. В паспорт же он к нему не заглядывал. А они найти его не могут. Весь Горький перевернули, нет такого, как в землю провалился.
Слава Богу все тут же выясняется и обходится одним неистовым этим криком да небольшим расстройством желудка до конца дня. Потом все кончается.
Его вызывают, благодарят, подписку берут о неразглашении. А через несколько месяцев (война уже кончается) дают квартиру. Правда в Ленинграде, но зато хорошую, двухкомнатную, на третьем этаже (в Москве он живёт в полуподвале с окнами на общественный туалет). А еще через полгода приглашают к большому начальнику и тот с улыбкой вручает ему ордер на получение конфиската: разрешение получить конфиската в количестве «два экз.» на его собственный выбор. Как сотруднику проявившему себя («Вы же свои марки отдали, из своей коллекции, мы же знаем, не забыли…»).
На складе конфиската сонный толстомясый старшина выбрасывает перед ним на прилавок штук двадцать альбомов. Господи, это, как в прекрасном сне! Он выбирает и выбирает, листает, проглядывает, откладывает, принимает решение и тут же берёт его назад. О, сладкие муки выбора на халяву! А потом, уже решившись, уже выбрав, уже отложив, уже даже раписавшись в получении, не выдерживает, ноет, принимается просить, клянчить, канючить со слезами в голосе:
«Ну еще что-нибудь, ну вот хотя бы этот маленький кляссерчик (с подборкой «черного пенни» между прочим), малюсенький, его наверное и в описи-то нет».
И представьте себе: толстомясый оказается человеком с сердцем в груди. Кляссерчика он конечно не даёт, но выставляет на прилавок несколько картонных коробок по виду из-под обуви, и предлагает: выбирай, не жалко! И он выбирает. Чепуха там какая-то, «Altdeutschland» на маленьких вырезках с гашениями, но тоже ведь на дороге не валяются. Взял. Пусть лежат.
Этих деталей он никогда даже сыну не рассказывал. И уж конечно ни слова никому не сказал, что до конца жизни так и проработал «на них» консультантом по конфискату. И ни разу между прочим об этом не пожалел.

Сюжет 7. Малое Мотовилово, клиника

СЦЕНА 7/1
Декабрь. Санкт-Петербург
– Чаю, чаю накачаю, кофию нагрохаю, – задумчиво поёт Работодатель на некий не вполне определенный, но безусловно варварский мотивчик.
– Это ещё что такое? – спрашивает Юрий без особого интереса.
– А хрен его знает! Ситуация навеяла.
Они сидят за столиком для подписания договоров и пьют чай, поданный и сервированный Мириам Соломоновной. Юрий впрочем пьёт чай без всякого удовольствия и все время судорожно зевает. Ему не хватает кислорода после перенагрузки и хочется прикорнуть минуток на десять.
«Слечу я когда-нибудь с нарезки, – думает он обреченно, – Ну, и работку я себе подобрал, мама дорогая, заработаешь тут инфаркт».
СЦЕНА 7/2
– Я все-таки не понимаю: у тебя что-то внутри щелкает или как? – спрашивает вдруг Работодатель и смотрит пристально.
– Или как, – неприветливо отвечает Юрий.
Он выбирает себе плюшку поподжаристей, неохотно откусывает и отпивает из ложечки.
– Но все-таки, – настаивает Работодатель, – Я и сам не лаптем деланный и как-нибудь вранье от правды отличу, но не на сто же процентов.
– А я на сто. И ты мне за эту разницу деньги платишь.
– Хорошо, хорошо. Деньги. Тебе бы все о деньгах. А ты объясни. Сколько раз уже обещал. Ну вот что ты чувствуешь, когда он врет. Какое при этом у тебя ощущение? Физически.
Юрий мучительно хрустит челюстями подавляя в зародыше очередной зевок.
«Ну, как это можно объяснить, – думает он обреченно, – И в особенности здоровому человеку, у которого сердце как метроном. Никак не объяснить. Да и незачем».
– Как будто жизнь уходит через плечи! – говорит он медленно.
И тут же сам себе удивляется. Не хотел ведь говорить, а все-таки сказал. И совершенно напрасно разумеется.
– Это что – цитата? – осведомляется Работодатель.
– Нет. Это такое ощущение.
– Только не надо наводить хренотень на плетень!
– Да шел бы ты!
СЦЕНА 7/3
– Не крал у него никто этой марки, – вдруг меняет тему Работодатель.
– То есть?
Работодатель заканчивает со своим чаем, откидывается на спинку дивана, переплетает голенастые ноги диковинным джинсовым винтом и занимается «Ронсоном» с сигареткой – аккуратно закуривает, пускает два аккуратных колечка в потолок и смотрит на Юрия прищурившись:
– Ты главное не углубляйся, – советует он проникновенно, – Зачем это тебе? При твоих-то моральных принципах?
«Вот, уж, точно говорят, – думает Работодатель, – Простота хуже воровства… Чудной парень. Другой бы с этим его уменьем отличать ложь уже огромное состояние бы себе сколотил. Мне бы такое. А этот? Сколько я его знаю даже машину не купил, так и ходит пешком».
«Мои моральные принципы, – думает Юрий, – О, Боже! «Не бери чужого и не слово говори ложно». А в остальном: «перекурим – тачку смажем, тачку смажем – перекурим». Роскошная нравственная палитра, снежные вершины морали».
– Перекурим – тачку смажем, – говорит он вслух, – Тачку смажем перекурим.
– Воистину так! – восклицает Работодатель и словно спохватившись принимается затаптывать окурок в пепельнице, – Поехали! Нам еще пилить и пилить – сорок пять кэмэ по слякоти. Собирай писалку. Да пошевеливайся, я уже одет как видишь.
– Секретку или обычную? – спрашивает Юрий.
– Бери обе. На всякий случай. Обе пригодятся.
– Слушаюсь, командир, – говорит Юрий и принимается собирать регистрирующую аппаратуру.
СЦЕНА 7/4
В машине Юрий налаживается подремать. Расслабляется пристроив голову в щели между спинкой и стенкой, закрывает глаза и пытается думать о приятном. Как он идет в подвальчик «24 часа» и накупает там вкуснятинки для себя и Жанки: карбоната, семги, осетринки горячего копчения, французкий батон, маслица «фермерского», «икорки, понимаю-с». И бутылочку «Бефитера", и швепс-тоник, разумеется.
– И где это всё будет у нас происходить? – спрашивает Юрий.
– В населенном пункте Мотовилово.
– О, Мотовилово! Пуп земли русской.
– Нет, браток, – возражает Работодатель, – Пуп земли это Большое Мотовилово, а мы с тобой едем в Малое.
– А кто он такой этот твой Галошин? – спрашивает Юрий не раскрывая глаз.
– Не Галошин, – говорит Работодатель наставительно, – и не Калошин, а Колошин. От слова «колоситься». «Раннее колошение хлебов». Он секретоноситель.
– То есть?
– То есть лицо, которому известны сведения оставляющие государственную тайну.
Услышав это Юрий тревожится и раскрывает глаза:
– Еще чего нам не хватало! Зачем это тебе?
– Не боись. Все схвачено. Никто ничего. На самом деле он у нас глубокий инвалид, бесконечно от всего далекий. Так что успокойся и дрыхни дальше. Нам еще пилить и пилить, а дорога вон какая.
СЦЕНА 7/5
Дорога
Дорога каток. Машину ведёт без всякой видимой причины.
В лучах фар впереди сверкает синий указатель «М. Мотовилово, 6 км». Работодатель снижает скорость до минимума и с величайшими предосторожностями поворачивает направо (хорошо хоть не налево!), на заметенную девственным снегом дорогу с неглубокой колеей. По обеим сторонам здесь высятся восхитительно безопасные сугробы. За сугробами чернеет шатающийся под ветром кустарник, а в лучах фар нет ничего, кроме столбов крутящейся снежной крупы и серебристо-черной пустоты.

А если встретите ее на воле вы,
То не старайтеся собой увлечь
Здесь за решеткою, в темнице каменной,
Лишь я любовь ее могу сберечь.

С последними словами этой древней тоскливой песни, сочиненной знаменитым тюремным бардом еще времен Великих Посадок, подъезжают они к настежь распахнутым воротам в дощатом высоком заборе.
СЦЕНА 7/6
Малое Мотовилово
Обширный двор внутри изгороди пуст. В глубине светится разноцветными зашторенными окнами трехэтажный плоский дом с заснеженными автомобилями у подъезда. В светлом и пустоватом вестибюле висит некий незнакомый, но крепкий дух. Скорее зоологический или ботанический. А может быть просто сердечных капель в смеси с легким словно бы мерцающим запашком какого-то неопределенного говнеца.
Работодатель видимо уже бывал здесь.
За столом читает газету «КоммерсантЪ» человек в белом несвежем халате, похожий на кого угодно – на палача, на мясника, на гардеробщика, но никак не на врача и даже пожалуй не на санитара. Газету он тотчас же опускает и откладывает в сторону, а сам начинает смотреть на вошедших светлыми и редко мигающими глазами.
– Алексей Матвеевич нам назначил, – поспешно сообщает ему Работодатель с некоторой даже (как Юрию показалось) угодливостью и снова глядит на часы, – Романов Павел Петрович. Контора «Поиск-стеллс».
Плечистый доктор опускает глаза, разбрасывает толстым пальцем на столе беспорядочные бумажки и тем же пальцем ведёт сверху вниз по какому-то списку. Видимо обнаружив там царственные ФИО Работодателя, он легко поднимается и подойдя к дверям в глубине кабинетика два раза деликатно стукает костяшками пальцев по филенке. Никто и никак ему вроде бы не отвечает, но он легонько толкает дверь и делает Работодателю приглашающий жест: прошу!
СЮЖЕТ 7/7
Алексей Матвеевич
Они входят.
Войдя Юрий сразу же слепнет и покрывается нервическим потом. В помещении стоит тьма и оглушающе горячий воздух. Словно в деревенской бане по-черному. Освещена только неестественно белая постель со скомканными простынями и человек посреди этих простыней. Вернее нижняя половина человека: ноги в кальсонах, босые и словно бы неживые, словно бы брошенные кое-как кем-то посторонним.
– Чего ж ты опаздываешь, голубок? – скрипит из темноты сварливый голос, – Сказано было как? Сказано было: с четырех до пяти. А сейчас сколько?
Голос с неприятной то ли трещинкой, то ли хрипотцой. Слыша его мучительно хочется откашляться.
– Мы так с тобой не договаривались. Сейчас вот отправлю тебя в обратный зад и буду в своем праве!
Работодатель ничего на этот внезапный выговор не отвечая извлекает у себя из-за пазухи зеленый пакетик перетянутый резинкой и аккуратно кладёт его на прикроватный столик среди стаканов, бутылок, бокалов и тарелок с засохшими объедками.
– Хм…, – неприветливый человек в кальсонах немедленно смягчается.
– Ладненько, – говорит он тоном ниже, – Плюнули и забыли. Что так задержался? Дорога плохая?
– Гололед, – подхватывает Работодатель как ни в чем не бывало, – Еле добрались честное слово. Думал разобьемся.
– Не тот первый прибежит, кто быстрее бежит, – произносит хозяин постели назидательно, – А тот кто раньше выбежит! Раньше выезжать надо было, тогда бы и не опоздал. Тогда бы и меня старого человека не заставил бы нервничать.
– Виноват Алексей Матвеевич, – говорит Работодатель смиренно, – Больше не повторится.
– Уж я надеюсь! – говорит хозяин заносчиво и спрашивает с отчетливой неприязнью в голосе, – А это кто с тобой? Он с тобой я полагаю?
– Со мной, со мной, – успокаивает его Работодатель, – Эт, мой сотрудник. Юра его зовут. Он будет Вас записывать Алексей Матвеевич. Для истории.
– Ха! «Истории для истории». Отчего же. Можно и для истории, это значения не влияет.
К этому моменту Юрий уже привыкает к темноте и начинает помаленьку разбираться в обстановке. Теперь он видит что комната велика (дальняя часть ее, та, что за кроватью, совершенно скрывается во тьме). Есть поблизости слева большой овальный стол со стульями вокруг. Какие-то циклопические не то шкафы, не то буфеты вдоль стены. Толстый ковер под ногами. Черные квадраты окон плотно закупоренные мохнатыми шторами.
Юрий кланяется неловко и принимается расстегивать на себе куртку одновременно озираясь в поисках подходящего седалища. Ан, не тут-то было!
– На пол садитесь, на пол! – распоряжается хозяин, – На ковер! Ковер хороший, удобный, садись на полу. И раздеваться не велю! Нечего тут у меня блох трясти.
Совсем уже ошеломленный Юрий замирает с пальцами на последней пуговице, а Работодатель ничего: тут же, не говоря лишнего слова, скрещивает свои длинные ноги и ловко усаживается по-турецки в двух шагах от кровати ничуть не смущаясь того обстоятельства, что голова его теперь оказывается как раз на уровне хозяйских кальсон. Юрий все еще колеблется, но тут Работодатель так глядит на него (снизу вверх), что приходится немедленно опуститься на корточки, а потом и перейти в позу лотоса, преодолевая хруст в суставах и мучительные боли в нерастянутых, совсем не приспособленных к таким внезапным подвигам сухожилиях.
А странный и страшный хозяин уже говорит.

Сюжет 8. Алексей Матвеевич Колошин, целитель

СЦЕНА 8/1
Секретная лаборатория НКВД
Палата у них была огромная. Широкая и длинная. Может быть старинная казарма или царских еще времен казенная больница: высоченные сводчатые потолки, полы, выстеленные расписным кафелем, тюремного вида окна – высоко, три с лишним метра над полом и забраны двойной решеткой – одна изнутри, а другая снаружи, по ту сторону стекла.
Шестьдесят восемь койко-мест, и почти все время – полный комплект гаврилоидов в возрасте от шестнадцати до шестидесяти.
Холодно всегда было в этой палате, вечно они там все мерзли, как плешивые собаки. А им говорили: так и положено, цыц! Холодина, скучища, никакого женского персонала, санитары – сплошь мужики, солдатня, да еще и кормят впроголодь: «пятый стол», кашки-машки-какашки, а мясо вареное – по большим только праздникам: на октябрьские, да на майские, да на Новый год.
Но кровати – хорошие, с пружинными матрасами, деревянные. И чистое белье всегда, меняют два раза в неделю. Халаты теплые, фланелевые, с полосками. Кальсоны и рубахи похуже, солдатские, проштемпелеванные:
«Шестое Особое Управление ННКВ».
А что это за ННКВ неизвестно никому.
Главное от скуки все подыхают. Книжки читать – не тот контингент. Прогулок не положено. Остаётся одно: перекуривать да языки чесать.
СЮЖЕТ 8/2
Отрывочные воспоминания
– Но как тут можно было удержаться? И о чем еще людям разговаривать, кроме как о своих мучениях? Опять же, все ведь кругом свои. Какие тут могут быть к растакой матушке враги, когда я – питерский, а Вован Кривоногий – из Чкалова, а Толька Лапай – вообще даже из лагеря, сука приблатненная.
– Один был кавказец. То ли грузин, то ли осетин. Он всегда молчал, а когда обращались к нему, только буравил в ответ поганым черным взглядом, так что и не порадуешься, что затеялся с ним разговаривать. Он круглые сутки только спал да жрал. Его брали на процедуры не часто, раз, много два раза в неделю. Но уж обратно привозили на каталке, сам идти не мог, и черно-синий становился он после этих процедур, что твой удавленник. Лежит пластом (тихо, без звука, даже дыхания, бывает, не слышно) сутки, и снова – как зеленый огурец…
– И вот однажды вечером, все уже помаленьку спать укладываются, разговоры сворачивают, затихают один за другим. Он вдруг поднимается с койки, огромный, как статуя какая-нибудь, и идёт, идёт, идёт, ни на кого не глядя, к выходу, где дежурный сержант задницу свою просиживает, в носу ковыряет от скуки. Сержант этот вскидывается (тоже не цыпленок, к слову сказать, мужик ядреный, как сейчас говорят – накаченный), но он его с дороги смахивает, как хлебные крошки со скатерти смахивают, сержант этот без единого пука грохочет по кафелю по проходу между койками да так и остаётся лежать. А он, прямой, как шкаф, выходит на коридор, грохочет там что-то, верещит, будто кошку прищемили, и – все. Больше мы его не видели никогда, как не было человека. Да и был ли он человеком вообще? Не знаю, судить не берусь. То есть поначалу-то был конечно как все, но вот что они потом из него сделали? Это знаешь ли вопрос!
СЦЕНА 8/3
Костик
– Был еще такой Костик, Костя Грошаков – маленький был шмакодявчик, черненький, армянчик такой… На самом деле, никакой он не армянин, но как прилипло к нему с самого начала «Карапет» да «Аванес», так уж и не отлипло до самого конца. Так вот с ним что сделали? Он ходить перестал. То есть в туалет. Ни писать, ни по большому делу. Совсем. Месяц не ходит, второй не ходит. Все это уже замечают, ржут, жеребцы, шуточки отстегивают, а чего тут смешного? Представляешь, на подводной лодке – экипаж, которому гальюн не нужен? Или космонавты, например? Полезная вещь, и ничего смешного. Потом его от нас перевели. Почему? Куда? Зачем? Явился однажды с процедуры, собрал личные вещи и объявил:
«Прощайте, ребята, переводят меня от вас, не поминайте лихом!»
Причем веселый весь, будто орден ему дают. Да и мы надо сказать тоже не слишком огорчаемся: пахнуть от него стало нехорошо последнее время, карболовкой какой-то, химией, причем особенно сильно – к вечеру.
СЮЖЕТ 8/4
За Родину, за Сталина!
– В большинстве своем они все самые обыкновенные на обыкновенных. Ширяют их какой-нибудь дрянью по три раза в день, растягивают на станках из металлических серебристых трубок, крутят на этих станках разнообразно, пока кости из суставов не выползают. Поят микстурами, таблетки заставляют глотать по пригоршне в день. Держат – кого в полной темноте, кого, наоборот, при ярком свете, на жаре, а кого в ванной со льдом. Варят.
Бля буду, варят – вкрутую! Сам вижу: в таких специальных чанах… Мне однажды две кишки сразу засаживают – одну в глотку, другую – с нижнего конца, и так вот я и лежу врастопырку чуть ли не полдня, думаю, Богу душу отдам совсем.
Тольку Лапая кусают змеей, красной, живой, настоящей, он потом бредит всю ночь – про баб. Мы от всех этих процедур блюём, дрищем, мочой исходим, по сто раз в ночь бегаем, волдырями идём по всему телу, кто – желтеет, как при печенке, кто, наоборот, чернеет, словно последний пропойца.
Но в общем-то и целом остаёмся мы, как нас Бог создал: дураки умнее не становятся, а умные – глупее. Не меняемся мы и ничего с нами не происходит такого, о чем стоит поговорить за полбанкой вечерком. А нам и плевать! Денежки капают, каждый месяц – пять кусков на книжку, причем книжки эти – именные и всегда при нас. А время тогда какое: «Москвич», «горбатый», стоит тогда в магазине пять с половиной тысяч, свободно, а «Волга» – двенадцать. Не было тогда «Волги»? Ну значит, «Победа», какая тебе разница? Так что за такие-то денежки мы и по три кишки принять в себя готовы, и даже с благодарностью, было бы куда вставлять. Между прочим, никого из нас силком туда не затаскивали все добровольцы, все как один:
«За Родину, за Сталина!».
СЮЖЕТ 8/5
Главный
Главный у них – маленький, толстенький, розовый, чистенький такой, хорошо отмытый боровок. Волосы всегда прилизанные и словно бы мокрые, как из душа, на носу – пенсне, лапки белые, слабые, он их держит всегда одну на другой поверх брюшка, а брюшко вечно у него торчит из распахнутого халата. И усики квадратные под носом. Смешной такой, безобидный человечек. Зайчик такой. Но видит насквозь.
«Опять мастувбивовал, павшивец?!»
Тоненьким своим противным голоском и с таким к тебе отвращением, будто ты куча говна.
«Я тебя пведупвеждал или нет?! Не давать ему мяса, павшивцу, до самых октябвьских»
Не знаю, что другим, а мне он всегда говорил, когда меня наизнанку в процедурной выворачивали:
«Тевпи, казак, атаманом непвеменно будешь. Бегать будешь, как Нувми, а забивать будешь, как Бобвов».
Бобров – это понятно, экстра-форвард тогда в ЦДКА, а Нурми – бегун какой-то, по-моему, финский, а может быть, и шведский.
– А как была фамилия Тольки-Лапая? – спрашивает Работодатель Романов.
– Тольки-то? Лапая? Хрен его знает. Не помню. Может быть, Лапаев? Или Лапайский какой-нибудь.
– А за что он сидел?
– За кражу. Корысть наживы. Квартиру какую-то обнес и сразу же сел, раздолбай с Покровки, даже проспаться ему менты не дали. Пятерку отхватил, а выпустили через два года – за примерное поведение и как социально-близкого.
– Питерский?
– Ну. С Нейшлотского. Я там с ним потом бывал. Не знаю только, сохранился этот переулочек сейчас или уже нет – там большая стройка, помню, происходила – гостиницу строили, «Ленинград».
– А Главного как звали?
– Слушай, настыряга, я ж тебе уже все это объяснял.
– Ну а вдруг вспомнили. Неделя ведь прошла.
– Не могу я вспомнить того, чего не знаю и не знал никогда. Объясняю еще раз: солдатики звали его «товарищ полковник». Холуи, в глаза, – то же самое. А между собою называли его «Главный» или – «Папаша»)
СЮЖЕТ 8/6
– Точно помню, случилось это седьмого марта. Я проснулся – меня кто-то трясет за плечо. А я после вчерашнего сеанса совсем больной, ничего не соображаю и перед глазами – как тюлевая занавеска. А это меня расталкивает Толька-Лапай, очи, как плошки, не бачут ни трошки: вставай Алеха, надо когти рвать, никого уж не осталось.
«Как не осталось!?»
– А палата и в самом деле – пустая, никого нет, и койки не застелены, все брошено, как на пожаре. Я вскакиваю, а одежи-то нет! Не положено одежи. Белье да халат с тапочками. Куда в таком виде? А от нервов зуб на зуб уже не попадает. Кинулись мы с Толиком на выход – везде пусто! В операционной пусто, в перевязочных – пусто, в процедурных – пусто, в комнате отдыха пустота, на постах – никого. Выскочили в вестибюль – огромный, что твой вокзал, и опять же никого нет, только дверь выходная на сквозняке хлопает. И вот тут у меня наступает помрачение рассудка. В глазах делается темно, и я все забываю.
Помню какой-то переулок булыжный. Старые, облупленные, ободранные дома над головой. старуха какая-то чёрная на меня смотрит из подворотни. А когда полностью очухиваюсь, оказывается, что я уже на Толиковой малине, среди воров и бандитов.
Ну это уже не так интересно.
СЮЖЕТ 8/7
Странные
– Что ты! Были очень странные! Например, помню, были двое… Один мальчишка совсем, лет шестнадцати – я и сам был тогда сопляк, но он даже мне пацаном кажется, абсолютным шкетом. Звали его Денис, фамилию не помню, а вернее сказать – не знаю. Лопоухий, шея – с палец толщиной, ручки тощие, а лапы красные, как у гусака, и здоровенные. Щенок. А второго мы звали все Сынуля. Не знаю уж, чей он там был сынуля, но его сам Главный так звал:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70840105) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.