Читать онлайн книгу «Лекарство от одиночества» автора Анель Сар

Лекарство от одиночества
Анель Сар
Можно ли лечить одиночество? У него мириады симптомов, видов и подвидов, форм и цветов. Но связывает все одиночества всегда одно – они боятся друг друга. Любой неизвестный звук, неосторожный акт, неясный взгляд, и одиночество уже в глухих далях и темных глубинах. И, кажется, уже ничто не поможет. Но герои рассказов каждый день ищут лекарство, которое даст им исцеление. Как у них получается?

Анель Сар
Лекарство от одиночества

ОТВЕТЬ, ЕСЛИ ТЫ ТАМ
«Язык влюбленного – немой, глазам видно, душе известно».
Казахская пословица.

– Не видели мои штаны?
Нельзя сказать, что Алихан заносчив и безапелляционен. Однако многие, впервые встретившись с ним, будут вынуждены не согласиться. «Грубиян и хам» – под таким лозунгом его встречало общество, стоило тому вынужденно прыгнуть в его самую толщу. Он был всего лишь в силу избалованности резок, в силу остроты ума способен задеть за живое и время от времени рассчитывал на всеобщее превосходство.
Алихан не имел привычки жаловаться или мазать диалог жирным слоем скрытого недовольства. Он выражался прямо, порой даже слишком. И если бы не глубокие познания в искусстве и культуре, он бы с лёгкостью прослыл местным дурачком, говорящим всё, что взбредет на ум. Алихан просто устал и, если так можно выразиться, запутался в собственном предназначении.
Лёжа на застеленном диване одного из приятелей после ночи в кругу выпивки, Алихан лениво размышлял: чем убить себя завтра, не так мучительно, но достаточно эффектно. Несомненно, помирать он не собирался, но каждому человеку так или иначе на ум приходят такие мысли. Варьируется лишь частота и степень изощренности этих самых мыслей.
– Видели мои штаны или нет, черт возьми? Не могли же они исчезнуть. – Каир демонстрировал всем свои серые безликие боксеры. Бывает и так: белье с лейблами и кружевами имеет явственный характер, а такие, как у Каира – из дешевого материала, неприятного серого цвета да ещё и с катышками на ягодицах имели с ним чертовски мало общего. Вид у их обладателя был как у сурового бродяги… которого, к тому же, долго морили голодом. – Или они уже на ком-то из вас?
На друзей участники сегодняшней утренней сказки тянули со значительными оговорками, так… собутыльники. В компании их было четверо, иногда пятеро парней (количество зависело от дня недели, сезона и миграции тюленей в Южном океане). Особых чувств ни к кому из них Алихан не питал. За исключением Каира – тот всё же вызывал легкое раздражение.
– Возле русалки, – ответил тому студент по имени Султан, обычно не переносивший расспросов и пустых обвинений.
Магистр фармацевтики, не планировавший использовать полученные знания, и чьё имя всегда казалось Алихану нелепым (Абинас), закинув одну ногу на другую, терроризировал сотовый.
– Вчера мне написала старая подруга, – торжественно поставил он всех в известность. – Хотите посмотреть? Зачётная.
Сотовый начал свое путешествие по рукам и дошел до Алихана с явным опозданием.
– Красивая… – заметил он. – Для тебя, пожалуй, даже слишком.
– Да ну тебя. – Абинас с нескрываемой обидой забрал телефон обратно и прислонил его к груди.
Алихан поднялся с постели – квартира самая обыкновенная, как сотни других таких же в недорогом Сарыаркинском районе. Там, где Каир отыскал свои джинсы, стояли ваза с каланхоэ и статуэтка, названная Султаном русалкой.
– Это не русалка, – Алихан вяло повертел её в руках, но говорил громко, чтобы Султан мог его слышать. – А Венера с картины Боттичелли.
– И зачем мне эта информация? – спросил тот.
– Для общей культурной осведомленности.
– Это мне все равно ничего не дает.
– Ну и оставайся балбесом. – Алихан вернул Венеру на полку, оделся и, не попрощавшись (как, впрочем, и всегда) вышел из дому.
От собутыльников до собственной квартиры на Туране идти было несколько кварталов. Погода стояла самая что ни на есть августовская – незамысловатая и ненавязчивая, такая сразу вылетит из головы. После полпути слабость в ногах стала непреодолимой, а тело мертвым грузом потянуло к земле. Если бы не скамейка, он бы упал прямиком на асфальт и лежал бы под ногами прохожих в позе эмбриона.
Алихан сидел на скамье напротив парковки гипермаркета Магнум и лениво следил за входящими и выходящими. Он любил наблюдать за людьми, любил их рассматривать, любил о них узнавать, но самих людей он не любил. Ещё ни разу за свою, может, и недолгую жизнь он не встречал человека, ради которого мог бы согласиться на всё.
Красивая девушка (одна из выходящих) привлекла внимание Алихана. От ушей до внешнего кармана легких светлых бриджей тянулись старые проводные наушники, а в руках, прижимая ту к туловищу, она несла упаковку с питьевым йогуртом. На бумаге был нарисован персик и олицетворявшие (по задумке) витамины шарики и кубики. Обычно люди покупают так воду, содовую или сок, но никак не упаковку йогурта. Как так выходило, что Алихана всегда окружали чудаковатые люди, и среди них он всегда оставался самым простым и обыкновенным?
Когда девушка скрылась из виду за поворотом, Алихан поднялся со скамьи и по пути домой только и думал, что о йогурте.
* * *
К нынешнему времени зарплата и растраты Алихана вошли в определённый баланс, и получалось так, что чуть больше половины уходило на квартиру, а оставшаяся часть требовала его крутиться, но и крутился-то он c завидной невозмутимостью. По утрам он завтракал строго, но сытно, до обеда работал, обедал у соседки, а ужинал в основном лапшой и закусками к пиву.
Соседку звали Далида – высокая, притягательная девушка, близившаяся к третьему десятку. Для особого эффекта ей не хватало какого-нибудь конкретного стиля в одежде – одевалась она просто и однозначно, потому не сразу цепляла взгляд. Но уж если цепляла, то запоминалась надолго. Работала Далида администратором в роскошном французском ресторане и каждый вечер приносила домой пиршество, которое сама и за десяток присестов не осилила бы.
Алихан делал немногое – так, помогал в быту по мелочи, но того было достаточно, чтобы претендовать на стейк из сибаса или телячью отбивную. Более того, такие прагматичные программисты без определенного места работы, как Алихан, повсеместно ценятся на вес золота.
Войдя за Далидой на кухню, он тут же рухнул за стол вязким куском глины. Она сочувственно посмотрела на него и продолжила раскладывать по тарелкам содержимое фольгированной упаковки.
– Ты совсем подавленный, – произнесла она, стоило им приступить к еде. – Прям сам не свой в последнее время.
Он посмотрел на себя в перевернутом отражении столовых приборов – тоже недурен собой, немного поправился, конечно, но всё же крупность придавала его облику неоспоримой брутальности.
– Я сам не свой с самого переезда сюда, – сказал он. – С того момента, как со всеми вами познакомился.
– Да, кстати, об этом… – Далида даже не думала придавать значение сказанному. – Та девушка с панковской стрижкой всё спрашивает о тебе: «Как у Алихана дела? Какой у Алихана любимый праздник? Под какую музыку тебе…» Нет, она-то каждый раз произносит твое имя, но я от него устала. Так вот, почем я знаю, под какую музыку тебе приятнее всего засыпать? Не стоило тебе давать ей столько надежды.
Аппетит как рукой сняло, а Алихан даже и половины не съел. Такие разговоры он за столом не любил. Временные увлечения (в число которых вошла панк-рокерша с фестиваля камерной музыки) только отчетливее напоминали об отсутствии «Того самого» человека в его жизни. Поэтому он бросил: «Люди сами выбирают надеяться» и нехотя продолжил есть.
Алихан привык отрезать ненужные и отягчающие его память воспоминания. Он даже представлял, как берет в руки увесистые золотые ножницы с венскими вензелями и, разместив те на ладони, поднимает их вверх и вниз, как бы измеряя вес. Затем вытягивает свои воспоминания в виде пленки киноаппарата, и – хрыщ, избавляется от ненужных фрагментов. А ненужные фрагменты падают и тонут в серо-бледной жидкости сознания. Так он распрощался с родными, отчим домом, одноклассниками и сокурсниками. Туда же панковскую стрижку.
– Давай посмотрим, что у тебя по натальной карте, а то вдруг… ну, знаешь, смерть. Подготовиться надо, – предложила Далида.
Алихан пожал плечами:
– Может пригодиться.
Пока он убирал со стола, Далида принесла из спальни планшет, карты и свечи (их они, тем не менее, никогда не зажигали) и расставила предметы вокруг девайса так, чтобы подчеркнуть нашедший гротеск. Она вошла на специализированный сайт и гулкими ударами внесла в определенную таблицу его имя, фамилию и полную дату рождения. С минуту они сидели молча.
– Здесь значится, что ты должен быть защитой и опорой! – грозно произнесла Далида интонацией Дельфийского оракула. – И здесь тоже. Ты когда-нибудь был защитой и опорой для другого человека?
Алихан всерьез задумался и ответил:
– Не припоминаю.
– А это неприемлемо! – она ударила кулаком по столу, полностью войдя в роль. Карты подпрыгнули, а свечи покатились в разные стороны и попадали на пол. – Абсолютно неприемлемо! Если и дальше не будешь следовать своим кармическим указаниям, тебя настигнет кара небесная.
– Я не уверен, что сайты в интернете на подобное способны.
Далида подняла с пола свечи и негласно завершила сеанс. Вместе с захлопнутой крышкой планшета она смахнула все проблемы Алихана прочь.
– Я так устала от своих коллег. – Далида принялась собираться на работу – сняла с плечиков в шифоньере жакетку и внимательно её осмотрела. – Они жалуются на лишний вес, как школьницы. Не знаю, я так далека от таких переживаний. Может, я это уже в себе проработала?
– Тебе легко говорить. – Алихан заметил одну свечу, партизански прятавшуюся за ножкой стула и вынул её обратно из укрытия. – Все люди неидеальны. Твои недостатки не настолько очевидны и поэтому не вызывают конфликта с окружающими. Тебе просто не приходилось испытывать на себе, каково это, когда другие относятся к тебе с пренебрежением из-за внешнего вида.
– Ты меня сейчас и оскорбил, и сделал комплимент. Какие у тебя планы на вечер? Занят?
– Буду смотреть футбол в Голпасе.
– Ты ведь ненавидишь фубол.
– Как и Голпасе. Не вижу проблемы. Я, жареные крылышки и пиво – формула защиты от любой кары.
– Понятно. Кстати, Алихан, тут такое дело… – начала Далида чуть замявшись. После такой фразы ничего хорошего ждать не стоило. – Мне надо в театр напротив Пирамиды.
Начальство купило билет, но я никак не могу пойти. У меня наметилось свидание. А пойти нужно, сделать фото и вообще… Протокол, понимаешь? – Алихан кивнул. – Они выступают с Гамлетом. Неоригинально, конечно. Сам ты, наверное, сотню раз его видел, но все же…
– Я готов пойти только если выступает труппа из Ла Скала.
– Пожалуйста, ты меня очень выручишь.
Алихан задумался так же сильно, как если бы выбирал, отрезать правую или левую руку после проигранного спора. Далида прихватила Алихана за локоть:
– Я принесу тебе панакоту.
* * *
Алихан отутюжил лучшую рубашку своего гардероба и направился в театр у дворца Независимости. Он давно не был на спектаклях и потому успел отвыкнуть от светской жизни. Допивая охлажденный Рислинг, он наблюдал за людьми, разгуливавшими по фойе: очень неброские люди, скромно одетые и до ужасного тихие. Конечно, в театрах принято переговариваться негромко, но здесь стояла некоторая… другая тишина. Казалось, стань все эти люди статуями, ничего не изменится.
Гамлет оказался на жестовом языке, реплики озвучивал диктор. Такое прочтение Шекспира Алихан видел впервые, но постановку сложно было назвать гениальной. Алихан сделал несколько фотографий, выслал их Далиде и уже собирался было уходить, как на сцену под волнующий топот обуви на мягкой подошве вышла Офелия. Самая, впрочем, обыкновенная Офелия-азиатка, но чем-то Алихана зацепившая. Странно, каким образом героиня из английской истории могла казаться ему столь… родной? Что-то смутно знакомое витало вокруг облика той, и лишь после нескольких значительных усердий памяти Алихан узнал в ней сегодняшнюю девушку с персиковым йогуртом. Наушники, вероятно, были не более, чем способом абстрагироваться, таким же, как иголки для уязвимого ежа.
Когда Офелия кончала жизнь самоубийством, Алихана прошиб холодный пот, а затем его словно бы окунули в кипяток и, не дав возможности опомниться, вынули наружу. Игра актрисы – совершенно незамысловатая – пронизывала настолько, что Алихан растерялся. Офелия смотрела прямиком ему в глаза и шептала нечто слишком тихое, даже для шёпота. Слишком тихое, чтобы зритель мог услышать её в беззвучии зала. Губы придавали форму словам, которые, увы, не достигали разума, как не достигает цели пущенный по обрезанному на конце проводу ток. Алихан безотрывно наблюдал за обречённой сценой и всё не мог понять: это актриса не в силах произнести ни слова или это он сам беспросветно глух к этому миру?
Зал зарукоплескал, никто не свистел и не кричал «Браво», но от хлопков зал содрогался. И энергия ударов ладоней друг об друга разносилась бешеным вихрем, накрывая сцену.
Интересно, а нуждалась ли Офелия в защите и опоре?
Девушку с йогуртом звали Ясмин. По крайней мере, так представляла ее брошюра. Алихан прошел за кулисы и по указателям направился в женскую гримерную. Дважды постучав и получив разрешение войти, он отворил дверь и, приковав к себе всеобщее внимание, чуть ли не прокричал:
– Я хотел бы познакомиться с Ясмин!
В гримерной стоял отчетливый запах ацетона и лака для волос. Некто, сушивший феном волосы в глубине сумрачной комнаты выключил его, и наступила тишина. Вокруг зеркал выстроились лампочки, как в документальных фильмах о Мулен Руж, освещая груду использованных влажных салфеток на туалетных столиках. Смотрели актрисы так, словно прикидывали: издевался над ними Алихан или нет.
– Орать необязательно, – сказала сидевшая перед зеркалом женщина.
Алихан смутился и извинился, направив взгляд в потолок. Ясмин подозвали (Алихан смутился ещё больше) и бегло объяснили причину прибытия чужака на жестовом языке. Впрочем, с тем же успехом у нее в этот момент могли спрашивать, какой йогурт менее калорийный: с персиком или с клубникой.
Ясмин серьезно кивнула, указала Алихану на себя – обвела указательным пальцем остатки грима, затем на невидимые часы на запястье, затем на самого Алихана и в конце на дверь. Эдакий язык жестов для плебеев. Он понял: его просят подождать и послушно вышел.
Добрые минут двадцать Алихан ждал в коридоре, мимо проносились рабочие. Когда Ясмин окончила, наступила половина восьмого. «Я хотел бы с вами познакомиться. Для меня это очень важно?» – быстро набрал в «Заметках» сотового он и показал вышедшей, но, не получив ответа, допечатал: «Я угощаю».
* * *
Какое-то время они бездвижно смотрели друг другу в глаза, сидя в кафетерии для персонала театра на цокольном этаже. Людей почти не было, за исключением нескольких женщин преклонного возраста в самом конце зала. По стенам, выложенным декоративным камнем ползли имитации виноградных лоз. Лоск и люкс в одном флаконе.
Ясмин вытащила из портфеля толстый блокнот в плотном кожаном переплете и открыла его на середине. Мелькнула вырванная из контекста фраза: «Ты не видишь…» и тут же утонула под листами. За корешок тянулась лента, ко второму краю которой была привязана ручка. Она взяла эту ручку и царапающими движениями нанесла на бумагу надпись. Блокнот перевернулся к Алихану.
«Так, в чем цель?» – было написано чуть ниже правого верхнего угла.
Алихан указал на блокнот и, получив разрешение, подтянул его к себе. Несколько секунд ручка не могла прикоснуться к бумаге. Он понимал, что если сейчас напишет хоть букву, то пути назад уже не будет. Старушки, громыхая стульями и чайными ложками в кружках, вышли из кафетерия. Ясмин терпеливо ждала.
«Просто познакомиться», – наконец написал Алихан и, критично рассмотрев фразу, как биолог рассматривает строение клетки в микроскоп, продолжил. – «Не могу точно сказать. Но очень захотелось понять».
Ясмин снова вернула себе блокнот, оценочно прошлась по собеседнику взглядом, покачала головой и написала:
«Странным тебя назвать мало».
Почерк у Ясмин был аккуратным, даже каллиграфическим.
«И не говори» – написал Алихан. Какое-то время он смотрел на эту фразу и явный её абсурд и, немного подумав, добавил: «Если тебе некомфортно или неудобно, то я пойму».
В свою очередь, Ясмин была меньше всего похожа на человека, которому неудобно. Помимо привлекательности у нее была как минимум ещё одна сильная сторона – отсутствие панковской стрижки. Да и в целом выглядела она очень опрятно.
«Как звать-то?».
Алихан ответил и дописал:
«Ты разговариваешь? Не посчитай мой вопрос бестактным. Насколько я знаю, исключительно немыми люди бывают уж очень редко и зачастую из-за нарушений слуха. Но большинство слабослышащих если и не умеют четко говорить, то хотя бы немного выражаться».
Ясмин читала с неким напряжением. На середине ее грудь еле заметно пробил смешок. Закончив, она прочла написанное Алиханом заново и, виртуозно прокрутив ручку в пальцах, перевернула страницу:
«Умею».
Она пристально посмотрела на него, тот кивнул – не пытать же девушку, в конце концов – и продолжил:
«Почему бы нам не перейти в социальную сеть?».
«Потому что в социальной сети я – некая идеалистическая версия меня. Постепенно люди, переписывающиеся со мной, забывают, что в жизни я не такая забавная и активная, как в сети. Переписываться я могу только с близкими».
Алихан сложил пальцы в известный знак «Ок», и улыбка на его лице при этом могла с высокой вероятностью назваться дурацкой, но точно искренней.
* * *
С Ясмин они встретились ещё через два дня – Алихан ждал ее после репетиции. Они поздоровались, пожав друг другу руки, и направились в сторону городской площади. Время от времени Алихан поглядывал на Ясмин, как бы проверяя: не смущена ли та их безмолвием, но, спохватываясь и подмечая спокойное выражение лица, тут же сам проникался безмятежностью и шел дальше. Пройдя до самого конца района, они зашли в небольшое кафе. Стоило им разместиться у окна, Ясмин достала блокнот:
«Со мной сложно гулять: я не могу находиться в людных местах, где высока вероятность просто стать палтусом в общем косяке. Не могу ходить в кино или на концерты. Точнее, могу, но буду просто глупо моргать и делать вид, что получаю удовольствие».
Пока Алихан читал, Ясмин разместила голову на тыльной стороне ладоней и спокойно разглядывала ряд декоративных панелей над столиком. В ней не было ни грамма смущения за свою инаковость. Было сразу видно: ее растили в любви и заботе. Она была олицетворением превосходства без необходимости утверждать и доказывать то. Это и привлекало.
«Ничего страшного, я сам не особо люблю всё это. Мы можем с тобой ходить в галереи или просто прогуливаться по парку. А почему палтус в общем косяке?»
«Потому что все люди плывут в одном направлении, они все так или иначе чувствуют друг друга», – объяснила она. – «А я – нет, ни туда ни сюда. Поэтому я всегда ношу наушники, когда остаюсь одна в общественном месте».
Алихан подумал, что Ясмин слишком идеализировала общество, но писать этого не стал. Для того, чтобы записать свою мысль необходимо было обдумать её по несколько раз и правильно передать. Он оглянулся: кафе было небольшим – рассчитано от силы на десять-пятнадцать человек. В углу стояло старое механическое пианино. Клавиши впадали и вздымались сами по себе, а из недр каркаса выходила музыка.
«Какая музыка сейчас играет?» – спросила Ясмин.
«Классическая. Соната, увертюра или ноктюрн. Не знаю».
«Классика, я так понимаю, не твоё», – заметила она.
«Я не очень в ней разбираюсь. Да, не отрицаю ее величия и значимости. И, может, в другой вселенной я бы с радостью увлекался классикой, но мне кажется, что все композиции однотипны и мало чем друг от друга отличаются. Есть отдельные, которые трудно не узнать, но это в целом, наверное, не мое».
Казалось, читая написанное им, Ясмин даже в некоторой степени расслабилась.
«А мне всегда было интересно, чем они все друг от друга отличаются: классика, рок, джаз, кантри», – она вздохнула и постучала ручкой по бумаге. Под ней оставались темно-синие точки. – «И почему все презирают поп».
«Презирать-то презирают, зато бабки нехилые».
Алихан передал блокнот и продолжил смотреть на мир так, словно не слышал звуков, но, несомненно, у него это выходило без выразительных затруднений. Представить пустоту намного легче, чем создать мир с нуля. К столику подошел официант. Ясмин, казалось, только открыла было рот, чтобы произнести свой заказ, но вместо этого, будто передумав, пальцем указала в меню на что-то в разделе авторских чаев.
«Значит, случайный человек удостоен твоей речи, а я всё ещё нет?» – Алихан не знал, с какой интонацией Ясмин могла прочесть этот его резкий на первый взгляд вопрос и потому улыбнулся.
«Случайные люди на то в нашей жизни и случайные».
Красивая фраза. По крайней мере, так показалось Алихану. Или это просто он слишком идеализировал Ясмин.
«Мне интересно», – вывел он уже у самого конца листа. – «Каким образом формируется мысль у слабослышащего человека?».
«Если ты не знаешь, жестовой язык состоит из простых слов без излишних окончаний. Условно: я, ты, сидеть, кафе. В своей жизни я слышала очень мало. В начальных классах мне на голову надевали наушники и пускали звуки такой мощи, чтобы достучаться до меня было возможным. Поэтому я представляю, каким может быть мир вокруг совсем немного, но много читаю и потому уже привыкла. Конечно, не знаю, что тебе это даст, но строю я в голове цепь только мыслеобразами».
«Например?».
«Чаще всего это просто картинки. Я знаю, как слова пишутся и что они значат. Могу вспомнить, как произносятся буквы, но могу произносить их неверно или не полностью. Это как когда ты учишь новый язык и помнишь, как слово пишется и переводится, а произносишь его зачастую неправильно».
«Какие книги ты читаешь?» – спросил Алихан, пользуясь случаем. – «Я видел у тебя «Голливуд» Буковски».
И на удивление Алихана их вкусы совпадали: Чарльз Буковски, Кристофер Бакли, Харпер Ли, Адам Дуглас, Филлип Дик, Джек Керуак. Брэдбери, Сэлинджер и Фицджеральд в их понимании были переоценены.
Ясмин жила с родителями в Кокшетау. Затем переселилась к двоюродной сестре, чтобы готовиться к поступлению в университет. После окончания школы она ещё несколько лет не могла определиться с высшим образованием и только недавно решила, что, вероятно, пока к нему не готова. Работала она в государственном обществе слабослышащих – занималась письмами и документами. Благо, Ясмин бегло читала и грамотно излагала мысли, поэтому работа спорилась.
Они встречались ещё несколько раз, но при этом к блокноту почти не прикасались. Так лето медленно переползло в осень. Посетив выставку современных казахстанских художников и купив на выходе два стакана обжаренной кукурузы, они шли вдоль аллеи на водно-зеленом бульваре.
Чувствуя тепло кукурузы сквозь бумажный стакан, Алихан размышлял над тем, что, пожалуй, никогда и никого не подпускал так близко, как Ясмин. И его сразу же покробило, что и с ней ведь когда-нибудь наступит пора прощаться. Алихан уже даже взглянул на свои воображаемые ножницы и представил, как отрезает ими кадры с воспоминаниями о Ясмин. Боль от такого исхода проткнула его грудную клетку. Он принялся судорожно копошиться в серой непроглядной массе и мысленно просить… нет, молить Ясмин о возвращении: «Ответь, если ты там. Ответь…» Разумом Алихан понимал, что она на это не способна, но в глубине души надеялся. И только он уже потерял всякую надежду, как Ясмин тут же протянула свою пластиковую ложку к его стаканчику и ловким движением зачерпнула горсть кукурузы. Алихан отошел от оцепенения – Ясмин ему ответила.
Он был готов отдать ей всю кукурузу мира, если так будет угодно.
Возвращаясь домой, Алихан думал только о кукурузе.
* * *
В первые выходные сентября Алихан присутствовал на репетиции Ясмин. Художники-сценографы то заносили, то выносили декорации, как бы не совсем довольные их присутствием. Пока актеры прерывались, чтобы как следует поспорить, а сценографы с шумом закатывали и выкатывали фасад европейской булочной, Алихан терпеливо наблюдал за ними из полумрака зала. Ясмин в споры не вступала – сидела с краю, прижав к себе колени и всматривалась в дискуссию с абсолютно бесстрастным выражением лица.
По окончании Ясмин спустилась и, вытащив блокнот из сумки, присела рядом.
«Угадал, какую мы ставим постановку?» – спросила она.
«Пигмалион?».
«А что такое эффект Пигмалиона, ты знаешь?».
Алихан знал, но вопреки тому ответил:
«Просвети».
«Эффект, когда ты безотчетно идеализируешь объект», – написала она и непривычно лукаво улыбнулась. – «Пигмалион, ты не голоден?».
Алихан не сопротивлялся ни секунды. Они вышли из театра и направились в ближайший лаундж.
Внутри было людно. Не успели они как следует расположиться и начать диалог о недавно прочитанном Ясмин «Удушье», как над блокнотом нависла тень – столь же неприятная, как и её хозяин. Рядом появилась вторая, и их обладатели, Каир и Абинас, радостно поздоровались с Алиханом. Он так и не встречал их с того самого утра, но и не замечал, чтобы до слез соскучился или, по меньшей мере, испытал недостаток в общении. Судя по всему, штаны Каир всё же нашел.
– Можно мы к вам? – спросил он.
Алихан оглянулся: больше свободных мест не было. Он мысленно опустил голову и несколько раз резко ударил ею об стол – с такой экспрессией, что даже столовые приборы бы дергались в ужасе. Но, конечно, он не стал наносить себе увечий, а Ясмин давать повод (очередной) усомниться в своей вменяемости. И прогонять собутыльников тоже было нельзя. Патовая ситуация.
– Слушай, Алихан, я тут в одну тему вписался, – начал Абинас после нарочито небрежного кивка того, к кому он обращался. – Думал, может, ты объяснишь мне с точки зрения программы и логики: «Шляпа» или нет.
Каир вызывающе высасывал из несчастной коричневой бутылки остатки пива, как вампиры высасывают последние капли крови из своих жертв. Вставать и уходить Алихан посчитал глупым. Потом ещё и объясняй Ясмин, что это не оттого, что он смущался ее компании. Она же пожала плечами, дескать, давай посидим посмотрим. Наверное, дошло до Алихана, ей тоже было интересно: что из себя представляет окружение человека, столь филигранно вписавшегося в ее повседневность.
Алихан представил Ясмин. Парни по очереди назвали свои имена, она кивала каждому так же естественно, как делала всё остальное, и лишь легким движением руки убрала блокнот обратно в сумочку.
После разрешения проблемы Абинаса повисло долгое и тягостное молчание. Люди вокруг галдели, стараясь друг друга перекричать. Каир сверлил полупьяным взглядом Ясмин.
– Как воды в рот набрала, – произнёс он с подозрением.
Алихан мысленно ещё раз хорошенько приложился к столу:
– Она слабослышащая.
– Прям совсем? Даже если я громко скажу слово «залупа», она его не услышит?
– Вряд ли, – покачал головой тот, – но ты озвучишь наконец свою заветную мечту.
Ясмин держалась гордо, никак не выказывая своего смятения. Однако оно, без сомнений, имелось, ведь выражение лица, с каким Каир говорил не напоминало добродетель или ликование. Да и вряд ли с такой явной издевкой можно говорить о погоде или вкусе пива. Алихан рассмотрел своих собутыльников – они явно не нуждались в защите и опоре, а в хомуте и хлысте. Золотые ножницы принялись кроить пленку.
– А что? Отличный вариант, – продолжал Каир. – И мозги выносить не будет.
Алихан положил правую руку на плечо Каира, как взрослый мужчина положил бы руку на плечо своего лодыря-племянника и посмотрел так, что стало очевидно: ещё одна шутка в сторону Ясмин может стоить тому челюсти – бессловесно и при этом крайне красноречиво.
– Мы уходим. – Алихан подал руку Ясмин и помог той встать вслед за собой.
Окна ночного города снисходительно смотрели на них свысока, машины проезжали с ненавязчивым звуком. Вжих – туда, вжух – обратно. Прошел легкий прохладный дождь, и улица пропахла его запахом. Ясмин шла спешно, и Алихан не успел заметить, как та привела его к себе.
Квартира оказалась просторной и светлой: две спальни, кухня с фасадами лилового оттенка и даже небольшая гостиная. «Сестра уехала» – набрала Ясмин в «Заметках», прошла в ванную, помыла руки и, перейдя на кухню, поставила кипятиться чайник. Алихан разместился за кухонным столом и не без напряжения следил за хозяйкой. Она достала две керамические чашки и разлила по ним зеленый чай.
Она сел напротив Алихана и целые несколько минут своеобразно прятала от того взгляд, как человек, который не может решиться на серьезный поступок. Хотя, Алихану так могло лишь казаться. Его на мгновение посетила шальная мысль: вечер с высокой на то вероятностью мог закончиться в стиле бульварного романа. Картина постепенно принимала очертания. Ясмин привлекала Алихана своей утонченной внутренней организацией, образом мысли и открытостью. Обыкновенный открытый человек его бы не зацепил, но Ясмин была открыта в качестве протеста. И это то, что идеально подходило Алихану по характеру. В некотором смысле иного финала быть не могло, но он даже не слышал речи Ясмин, и оттого близость казалась ему неправильной. Будто он написал код программы, но один неверный инициал не позволяет той запуститься.
В гостиной раздался глухой удар, который раздаётся, когда набитый песком мешок падает на землю, и на кухню вошел крупный хмурый кот. Животное ловко запрыгнуло на колени Ясмин и, нисколько не смущенный нависшим между ней и Алиханом напряжением, свернулся клубочком. Из приоткрытого окна доносились вжихи и вжухи, последние капли дождя плюхались на асфальт. Ясмин этого, разумеется, не слышала.
Алихан наконец решился спросить, со сколькими людьми Ясмин встречалась. Та, не колеблясь, показала три пальца и, дотянувшись до своего сотового, набрала:
«Но я никогда не воспринимала интриги с ними всерьез».
Алихан задумался: как так вышло, что из всех людей он на свете он начал встречаться именно со слабослышащей.
«А они слышали, как ты разговариваешь?».
Ясмин кивнула, и Алихан откинулся на спинку стула.
– Я пойду, – произнёс он по привычке, а затем напечатал то же самое в сотовом, показал Ясмин, встал и направился к выходу. Он вёл себя на редкость иррационально, но этот неверный код нужно было во что бы то ни стало исправить. Она проследовала за ним к двери, и они попрощались.
* * *
Вернувшись к себе, Алихан завернулся в одеяло, как нашинкованные овощи в рисовую бумагу, и не мог побороть внезапную бессонницу. Должно быть, и завернулся он в одеяло только оттого, что был готов лезть на стену. Он с педантичностью коллекционера одну за другой прокручивал каждую с Ясмин встречу. В конце концов, он и не заметил, как всего за один лунный цикл его покинули беспочвенные мысли о самоистязаниях, как к ногам вернулась бодрость и поверхности не молили его прилечь. А Ясмин… Ясмин стала ежедневным компаньоном его мыслей. И самая главная из них – как она на самом деле к нему относится.
И только ему показалось, что он прикоснулся к ответу, как тот неуловимо ускользал и таял во мраке. Что если это нежелание Ясмин полностью открыться было не проверкой, а однобоким нежеланием? Что если и у Ясмин тоже имелись ножницы?
Нет! Так никуда не годится.
Алихан первым делом написал Ясмин с просьбой встреться с ним в пятницу после работы и открыл дактильную азбуку. Если он разбирался в языке программирования, выучить жесты не должно было быть проблемой.
* * *
В пятницу капли пота, будто на какой-нибудь молодежный фестиваль, собирались у Алихана на спине и под мышками. Бумага, в которую был завернут букет (то ли сиреневой, то ли лиловой – один черт разберет) маттиолы, всё сжималась и разжималась у него в ладони. Ожидая Ясмин у подъезда, он впервые за долгое время испытал казавшуюся позабытой нервозность.
Под мелодичный писк двери вышла Ясмин и тут же приметила неладное. Она смотрела на Алихана, словно выискивала симптомы какой-нибудь серьезной болезни. Но, заметив цветы, переменилась в лице. То ли плакать собралась, то ли смеяться. За всё это время, что они провели вместе, Алихан так и не застал ее смеющейся – наверное, та напросто избегала случая. Однако Ясмин не сделала ни того, ни другого, приняла букет и мягко улыбнулась.
Алихан поднял ладони на уровень лица и продемонстрировал Ясмин все свои десять пальцев и их потрясающую физиологию в буквах:
«Давай сходим на квиз?».
Ясмин от удивления склонила голову набок. Может, Алихан всё перепутал и показал несусветную чушь? На секунду стало так тихо, что можно было услышать, как в букете распускаются бутоны. Ясмин тоже подняла свободную ладонь и резво ответила, но, осознав, что он не понял и половины, повторила реплику в разы медленнее:
«На квиз? С тобой? А меня не засмеют?».
* * *
Заведение, в котором проходила викторина, было битком забито любителями интеллектуальной конкуренции. Контингент (почти всегда без исключений) – связавшие себя узами брака мужчины и женщины за тридцать, чей мозг равносильно работал и в аврал, и в выходной. Они готовы бороться даже за приз в размере тридцатипроцентной скидки на посещение следующей игры.
Администратор провел их, Алихана и прижимавшую к себе букет Ясмин к столику на двоих. Алихан поставил свой стул рядом с Ясминовым так, чтобы они сидели рядом друг с другом. Перед началом игры в центр зала вышел ведущий, ознакомил гостей с правилами и перевел всеобщее внимание на размещенные по залу мониторы. Приложение запустили, и наперебой поднялись задорные выкрики: "Ал?а!" и "За победой".
Заполняя бланк, Ясмин ответила на первые два вопроса, но откровенно застряла на третьем: «Как называется ведущий цирка?». Алихан бережно вынул из её хватки ручку, как хирург вынимает осколки из раны, и внёс «Шпрехшталмейстер».
Все последующие вопросы, как лошади на скачках, неслись один за другим. Но к удивлению Ясмин Алихан с ловкостью жокея записывал ответы. На экране всплыло «Каким словом называли в древние времена водяные часы?», а в пустом бланке уже оказалось «Клепсидра». На столе появились бокал с пивом, коктейль с ромом, кальмары в кляре и ваза с водой для букета. Ясмин не без изумления следила за ним. Наверное, со стороны Алихан выглядел как робот, который упаковывает товары на заводе.
Когда третий раунд подходил к концу, а Алихан автоматически генерировал ответы, он задумался о том, что собирался без дрожи в сердце вступить в неизвестный доселе мир Ясмин и стать его частью. Частью, что уже невозможно будет выдернуть обратно. Голова его была холодна, как застывшая зимой река, а сердце пылало, как лесной пожар.
«Как ты смог ответить на все вопросы?» – спросила она, когда заполненный бланк уже унесли.
«Я программировал им этот квиз» – со слегка виноватой улыбкой прожестикулировал Алихан. Как хорошо, что никто не мог их понять.
Вдруг Ясмин громко рассмеялась и в порыве смеха произнесла:
– А я-то подумала.
Прозвучало это подстать Ясмин – необычно, как будто с акцентом, но она не смутилась, лишь сильнее рассмеявшись. И тут Алихан абсолютно ясно осознал, чьей именно опорой и защитой он должен быть.

ЩЕНЯЧИЙ ВЗГЛЯД
Диана, молодая работница городской библиотеки, влюбилась стихийно, буйно, безудержно в возрасте двадцати семи лет. До этого она никогда не испытывала подобных чувств, даже особых половых влечений. Несомненно, она вступала в контакты самого разного характера, и не единожды, но исключительно ради интереса: чтобы узнать, посмотреть, что же прячется за ширмой тайн и перешёптываний, но всегда уходила разочарованной. С парнями ей везло так же часто, как сменялись сезоны в году (грех было жаловаться). В основном, они всегда были чуть старше и нередко уже состояли в отношениях. Она понимала: это всё не для неё. Романтическая натура в ней медленно заворачивалась в полупрозрачный кокон из нереализовавшихся желаний и внутренних страстей и медленно гасла в памяти, как ненужные номера телефонов и малозначительные даты.
У Дианы была лишь одна взаимная и пылкая страсть с чтением. Особенно любимы были Хемингуэй и Маркес. Пока искра, скромно зовущаяся любовью, не загорелась где-то в глубине.
Она влюбилась в возрасте двадцати семи лет, но все, как и стоило того ожидать с личностями наподобие Дианы, было далеко непросто, ведь влюбилась она в мужчину на двенадцать лет старше и к тому же в женатого.
Кирилла Диана встретила многим позже.
Эта история имела бы право стать отдельным романом, располагай я информацией, но, увы, знаю не больше вашего. Есть лишь совсем немногое, что я понял из их разговоров.
Карим был эталоном мужской зрелости, нашедшей олицетворение в волевых чертах лица и непоколебимом стане, но Диану, разумеется, привлекло не это. Карим излучал энергию покровительства, мудрости и всего того, что Диана не замечала в своих сверстниках, но очень искала. И лишь когда Карим самостоятельно разбудил в ней жителя внутреннего кокона, тот наконец сорвался, как срывается с борта самолёта парашютист в глубину синевы.
И улыбался он некой… завершённой улыбкой, прежде не виданной Дианой ни у кого больше. Познакомились они на свадьбе старшей сестры. Диана без зазрения совести опустошала фуршет, и кто-то это (то ли дядюшка, то ли тетушка, я так и не понял) подметил. Карим, ждавший на то возможности, встрял в диалог:
– Вы знали, что Хемингуэй украл из бара писсуар?
Безусловно, Диана знала, но никто никогда не говорил со столь нескрываемым интересом о том, что так интересно было ей. Просто, легко и с этой завершённой улыбкой на лице. Диане думалось, что она впервые в жизни дышит и чувствует вкусы – вот на что это было похоже. С того момента Диана знала точно: она влюблена, как школьницы влюбляются в своих кумиров, а писатели – в своих самых чувственных и тонких героинь. Она влюблена навсегда. Это любовь особая: непоколебимая. Только она не знала еще того, что я готов вам поведать.
Диана была готова любить так, что хоть на край света с пригоршней монет в кармане, упаковкой жвачки и пластырей; чтобы без имени и прошлого. Но Карим не собирался уходить к любовнице. И тогда пришлось уйти Диане. Разумеется, она могла жить на содержании. Могла, но не стала. Мысль, что она ушла оттуда, где ее просили остаться, от того, с кем она бы и сама хотела прожить всю свою жизнь, напоминала о себе с блестящим превосходством, и вот сегодня отчего-то сильнее обычного.
Диана Кирилла не то, что не любила, нет. Так сказать будет неправильно. Кирилл был чуток, аккуратен, хоть и прямолинеен, он напоминал собой Карима: своей манерой держаться в обществе, зажимать карандаш, пока составляет чертежи, и считаться с приоритетами Дианы, но он им не был. И стоило ей это вспомнить, как она закрывалась в своей рванном коконе и не желала выходить обратно.
– Доброе утро, – поприветствовал её Кирилл на кухне, словно они давно не виделись. Иногда это было даже мило. – Ты сегодня рано.
– Не спалось, – та быстро расправилась с чаем и уже безразлично раскачивалась на деревянном стуле.
– Знаешь, я перед сном прочёл интересную штуку, – как ни в чем не бывало продолжил Кирилл. – Ты можешь почувствовать на языке все, о чем подумаешь. Вот представь какой по фактуре ворс ковра на языке, – он заметно поводил языком во рту. – Это очень странно… или разбитое стекло. Мозг человека может представить, как облизывает все, что угодно в этом мире. Удивительно.
Кирилл к тому же в свою очередь был человеком свободным и своевольным, именно это его отличало от Карима – он жил вдали от семьи, пил каждую субботу в пабе «Бочка» светлое разливное с чесночными брускеттами и особо не заводил друзей, а если и заводил, то оставался недоверчив. Он часто крутил интрижки в школе, и с чем большим провалом заканчивалась предыдущая, с тем большим запалом он начинал последующую и еще чаще получал отказы. Он умел драться – отец учил по-пьяни, и иногда ему приходилось решать конфликты кулаками. Диана лишь водила из стороны в сторону головой, вытирая кровь с рассеченных губ и бровей.
– Есть будешь? – спросил Кирилл, подавляя зевок.
– Не голодна.
Они познакомились в библиотеке – это именно то, что с превосходством описывает эти отношения: умеренные, книжные, с тихими, словно девичий шёпот перед сном, сносками в конце каждой страницы. Кирилл был парнем простым и всё дальше к недосягаемому взрослению упрощался всё отчётливее. В Диану, как ему казалось, невозможно было не влюбиться. Все так или иначе расплывались в стеснительной улыбке при виде детского почти лица молодой библиотекарши. Она могла часами пить чай, заглатывая одну за другой книгу, а затем ещё несколько часов слушать радиоспектакли на си-ди дисках старого проигрывателя (такие сейчас даже в магазинах поддержанной техники не сыщешь), и Кириллу захотелось быть частью этой жизни. Очень. В его мировоззрении одним движением к общей картине подобрался подходящий пазл. Раз – и изображение стало все более ясным. Теперь он был тем, кто готов любить лишь со жвачкой в кармане, но этого, как оказалось, было недостаточно. Он понимал и признавал, что Диана любит и, вероятно, будет любить другого, но несомненно был готов стараться.
– Какие планы на сегодня? – спросил он. Диана подавленно откинулась на спинку стула, продолжая опускать в и вынимать из кипятка пакетик зелёного чая с дробленой клубникой. Планов на выходные у неё не было практически никогда, за исключением предложенных Кириллом. Как сегодня. – Давай съездим в “Думан-лэнд”.
– Мне кажется, что я зависла.
Кирилл начал чувствовать, что их отношения в самом деле начали зависать, но инструкцию по этому случаю Кириллу так и не выдали. Он искал ее в квартире, на работе, в библиотеке, где работала Диана, в вылазках на “Думан-лэнд” – зоне отдыха в пятнадцати километрах от города, но ничего не находил.
– В каком смысле зависла? – уточнил он, заливая кипяток в чашку.
– Не знаю. – Чашка Дианы с изображением Муми-Троллей на ней поднялась ко рту, но так и не удостоенная касания пухлых губ, вернулась на стол. – Зависла, и все.
– Как Винда, что ли? – Кирилл не был рассержен, но что-то неладное в его тоне, определенно, было. – Ещё меньше конкретики можно?
У них было несколько их мест, которые так приятно было посещать весной, но стоял январь, все запорошило снегом, и гулять желания не было. Уже как два месяца они сожительствовали, чтобы выжать последнее из своих отношений, как мокрое белье после стирки. Вот можно было подумать: каждый из них прошёл путь познания как себя, так и своих возможностей, но что-то по-прежнему было не так, некоторые пазы всё никак не сходились.
Диана посмотрела на меня, виновато размешивая чай.
Я появился в их жизни в иное подобное утро, когда им захотелось новых, можно сказать… острых, ощущений. Мое появление должно было дать им возможность осознать значимость в жизни друг друга. Они были со мной обходительны, никогда не грубили, первая ночь прошла гладко. Тогда у меня были явные проблемы с жильем, и, не размазывая тему по углам, мы съехались. Диана нередко застывала на мне своими спрятанными за припухшие веки глазами и произносила так, чтобы слышал Кирилл:
– Вы только посмотрите на этот взгляд.
– Смотрю, – вторил тот.
Я знал, какой он оказывает эффект. Все же, мне посчастливилось уродиться симпатичным малым, и нередко это спасало мне жизнь.
Диана и Кирилл нравились мне в одинаковой степени. Сложно сказать, с кем я был духовно ближе. Иногда, стоило проснуться во мне небывалой энергии, как мы разгуливали часами с Дианой по местному променаду. Я слушал её нескончаемые тирады, которые сразу же забывались, а она, нисколько этим не обеспокоенная, шагала себе дальше. Но когда нападала усталость, самое время было провести вечер с Кириллом – посмотреть в их компании «Молот и наковальню», выпить, и ни о чем не волноваться. Иногда закрадывалась занимательная мысль: может, мы с Дианой биполярники, что удобно разместились на Кирилловой шее? Впрочем, его родители были уверены в этом на все сто.
– Я думаю взять паузу, – Диана внимательно поглядела в свою кружку.
Кирилл, собиравшийся вот-вот повернуться к столу, тут же застыл и лишь спустя пару секунд осознал, насколько была горячей кружка в его ладони. Он поставил ту на стол и ухватился за ручку, словно за перекладину в автобусе при крутом повороте.
– Когда люди берут паузу, они никогда друг к другу не возвращаются, – он все же нашёл в себе силы и опустился напротив. – Прикрытие для тех, кто хочет расстаться, но боится сказать это вслух.
Диана говорила тихо, так бывало всегда, когда она замыкалась в себе:
– Мне нечего бояться.
– Ещё бы, я же всегда с тобой, – произнёс Кирилл.
– Дело не в этом… – Диана задумалась. – Я не хочу расставаться.
Кирилл кивнул:
– В чем дело ты, естественно, не скажешь.
Кухня, как и вся квартира, была небольшая – каких то пятнадцать квадратных метров, туго забитых вырванными из разных эпох и миров принадлежностями: немецкий чайник, привезённый в качестве подарка родственниками Дианы лет восемь назад, алюминиевые кастрюли мамы Кирилла, тостер и микроволновка из магазина поддержанной техники, соковыжималка, украденная из общежития и набор кружек, оставленных друзьями после отъезда.
– Я и сама не совсем понимаю.
– Ты же не вернёшься к нему? – спросил Кирилл с нескрываемой тревогой.
– Нет, – ответила она, как отвечают люди, сидящие на диете, на вопрос, будут ли они заказывать десерт.
– Уверена?
Ложка звонко билась о внутренние стенки чашки, что она там размешивала было совсем неясно – зелёный чай, в котором сахар растворился ещё раньше, чем попытки Кирилла завести приличный разговор.
– Не уверена.
Кирилл знал, что Диана была слишком горда, чтобы вернуться туда, откуда ушла без ссор и скандалов (так хотя бы было бы на что сослаться). Через ссору были бы выдвинуты обвинения, заинтриговали бы собой признания, далее прощения, примирения и слезоточивый финал. Но это была совсем другая ситуация, и вернуться Диана не могла. Уже никогда. Ссоры и скандалы, надо полагать, бывают чертовски полезны.
– Сколько продлится эта пауза? – Кирилл зачерпнул сахар, но передумал. – Неделю, две?
– К чему создавать временные рамки и границы? Это бессмысленно, – Диана поморщилась от излишней театральщины, но, раз начала, стоило продолжить. – Лишает иллюзии вечности.
– Любишь ты такое… – Кирилл посмотрел в окно, выискивая в нем подходящее слово, – хитровыеденное. Может, сразу до конца моих дней? – Диана покачала головой на этот провокационный вопрос, и тот сразу же утонул в глотке чая. – И что ты собираешься делать?
– Поживу с сестрой или переберусь в библиотеку. Там не так плохо спится по ночам…
– Как здесь, – закончил за неё он. – Ну, супер, б*я.
– Не матерись, пожалуйста.
– Прошу прощения, ваше превосходительство Мария-Антуанетта, – буркнул Кирилл.
– Вообще-то «Ваше величество».
Тихо бились две чайные ложки о керамические стенки увесистых чашек, размешивая то, что в том не нуждалось.
* * *
Весь оставшийся день Кирилл смотрел, как Диана собирает чемоданы: пропала из стаканчика над раковиной вторая зубная щётка, исчез набор для ухода за кожей, шкаф опустел на две третьих, громко и отчетливо стеганула молния на сумке, а за ней следующая – на дутиковой бордовой куртке, и тихо затворилась дверь. Кирилл точно знал: хуже чувства он ещё не испытывал. Это как в момент потерять вкус к жизни.
– Вот и съездили в “Думан-лэнд”, – лишь вымолвил он и отошёл от двери.
Поначалу он держался бодрячком. Была в его натуре эта непоколебимость держаться на плаву. Когда он учился в университете, то имел стойкое убеждение, что поступит заграницу, по этой же причине он нередко отказывался от совместных вылазок с сокурсниками. Но заграницы не случилось, и Кирилл безжалостно выпал из общей цепи, наблюдая за тем, как университетские знакомые по окончании учёбы время от времени виделись, строили новые знакомства, укрепляли старые, жили. А его, как оказалось, никто уже и не помнил.
Тягостные мысли напали на девятый день, и виной тому послужил несчастный торшер у дивана. Точнее, начал торшер, а закончил разговор с сестрой Дианы, убедившей его, что она к ней не приходила. Ей Кирилл имел привычку верить… даже больше, чем Диане и в какой-то степени себе самому.
– Не звонила. Думаю, она в библиотеке. К родителям вряд ли поедет, – произнесла она в трубку спокойным, уютным даже тоном – это у них было семейное. – Все будет в порядке. Уверена, ей просто нужно время наедине с собой.
«Пожалуй» – лишь произнёс он.
Кирилл всегда сходил с ума от уютного тона Дианы… Когда слышишь её такой тон, все беды вдруг становятся незначительны, а переживания стихают, как моря в штиль. Он особенно явственно пускал по коже мурашки в полумраке гостиной в свете одного лишь торшера с бисерным плетением на канделябре (достался Кириллу от бабушки). И стоит на него взглянуть, как что-то наивно-детское, беззаботное всплывало в памяти. Но когда смотришь слишком долго, это нежное тускнеет и исчезает. Самое лучшее – это его неожиданность и недолговечность, чтобы не привыкать и ждать каждый раз с особым нетерпением.
На торшер смотреть больше не хотелось.
Спустя неделю он начал напиваться не только в пабе и не возвращался ровно, как штык, до трёх часов (дисциплина во всех проявлениях) – было понятно по яркому чесночному зловонию. Однако позже он начал пить и в квартире, и не только по субботам. Мне время от времени приходилось приводить его в чувство на манер, которым обладал.
Со стороны Кирилл выглядел откровенно жалко. Мне всегда было интересно, отчего люди завидуют тем, кто состоит в отношениях. Жизнь с этими двумя заставила меня задуматься. Для каждого отдельного человека его вторая половинка, для которой он прикрывает ладонью край стола, лучшая и неповторимая, и зависть вызывают обычно не их взаимоотношения, а само чувство единства, восхищения и желание закрыть для кого-то острый угол.
Автоответчик в его телефоне грубо кромсал Кирилла своим существованием, а характерный писк, после которого он должен был как верный пёс оставить голосовое сообщение, и Диана его никогда не прослушать, так и оставался неодарённый вниманием.
Звучал писк, Кирилл молчал.
На следующий день мы прогуливались вдоль старой, не особо популярной среди туристов улицы. Шаги – быстрые, словно имеющие цель, резко оборвались у входа в библиотеку. Вспомнив, что цели и в помине не было, Кирилл тут же миновал ворота и растворился за дверьми.
Я не стал входить за ним следом, никогда не испытывал тёплых чувств к испустившим дух рядам пожелтевших книг и какому-то особому холоду, как бывает холодно в земляной яме. Диана с Кириллом же, наоборот, крайне любили именно это место. Точнее, особенно любила Диана, а Кириллу она просто нравилась и нравилась лишь оттого, что в ней Диану и встретил.
Однажды все-таки я заглянул к ней на работу. Скромный уголок библиотекаря уступал даже кассовой стойке в минимаркете: на небольшом столе размещался стационарный компьютер, проводивший на пенсию не одно поколение местных служащих, ряд записных журналов и три непохожих один на другой органайзеров. Стоит полагать, так было задумано. Да и органайзеры эти были единственным примером разнообразия и оригинальности во всей библиотеке.
– Он брал какие-то пособия по архитектуре… – рассказывала мне тогда Диана после утреннего обхода. – По-моему, копию трактата Витрувия. Тогда мне было особенно грустно, ну… знаешь, осень, слякоть, да и столько лет было привычным отправляться на учебу, а мне идти уже давно некуда, кроме как день ото дня приходить сюда и читать. Читать-то я люблю, но нужно какое-то разнообразие… – на секунду образовалась библиотечная тишина. – Да, разнообразие нужно всем, – повторила она на выдохе, пока я смотрел на органайзеры. – А тут он. Обычно в библиотеку ходят старички, дети и девушки-карандашики. Они… они сами как карандаши: юбка-карандаш, на шее металические украшения, как крепление для ластика, а на голове – дулька вот совсем как сам ластик. Впечатление они создают такое же как и канцелярская принадлежность. Скука, в общем.
Я не мерзляк, но холод пробирал до костей и ощутимо те взбалтывал. Одним словом – дубак. Зубы стучали, как кубики льда в дробилке. Снег спускался с неба. Люди смотрели на меня с подозрением, но тут же вышел Кирилл, и они попрятали в облака пара свои заинтригованные взгляды.
– Ее там нет. Сказали, взяла отпуск. Даже отпуск оформила, вы только подумайте, – бурчал он, быстро зашагав в сторону дома.
Я чувствовал себя, по меньшей мере, их семейным психологом. Наверное, отчасти так оно и было. Кирилл выглядел немного иначе, словно пока он был в библиотеке, а я ждал его у входа, его там попросту подменили. Что-то изменилось, и это было ясно даже клубам пара, поднимавшемся к небу.
* * *
В этот вечер Кирилл не пил – работа не позволяла. На полу, на рабочем столе и даже на кухонных столешницах распластались чертежи. Любил он так – по-старинке – чтобы бумага шуршала и карандаш скрипел. Странно, что этих чертежей не было на люстре и у двери в уборную. Полнейший беспорядок, который мог быть убран лишь Дианой, и хаос радостно господствовал над всей квартире. Медленно дымился кофе, по семнадцатому каналу крутили «Я вешу триста килограммов», А Кирилл тяжело вздыхал – было видно по глазам – он думает о чем угодно, но только не о работе.
– Вот послушай… В чем смысл всего? – обратился он ко мне. Пришлось вслушаться и воссоздать вид полной вовлечённости. – Хотя, нет, – он снял очки, которые использовал для работы. – Такой вопрос не пойдёт. Что такого я ей не давал, что давал он? Да, я не богат, но извините меня, я расту. Ну, в метафорическом смысле… или метафоры – это другое? К тому же, я выше и лицо у меня привлекательней. Вот как так выходит, что обворожительные люди влюбляются, как полоумные, в дурнушек и… дуралеев? Дурнов? – он серьезно задумался, словно сейчас выявление мужского рода у слова «Дурнушка» было самым важным в его жизни. – Да, может, я не настолько умён. Точнее, я умён там, где надо и когда надо. Разве этого не достаточно? – Я кивнул. – Что-то мне хреново и ещё более хреново, что хреново именно без нее. – Действительно, Кирилл был выдающимся романтиком. Чертежи были забыты. Да и черт с ними, когда на сердце рана. Дома строятся без устали и на одном лишь Кирилле не держатся. – Помню, как возвращался со стажировки в эту библиотеку только для того, чтобы её увидеть. Просыпался с мыслью: поскорее бы наступил вечер и я отправился туда, наблюдать за тем, как она пишет в журнал и стучит по громким клавишам клавиатуры. Втрескаться в библиотекаршу… Уму не постижимо. Вдруг она там… с этим мудилой? – Я не мог сказать точно и потому молчал. – Сидят, цитируют эти никому ненужные цитаты Брэдбери и лыбятся друг другу… Бр-р! Да чего она только бегает от меня?! Если что-то не по душе было, так сразу высказывалась, а тут… – он взглянул на свои чертежи. – Поехали, – и сорвался, будто по команде.
Зашуршали бумаги, а я отчего-то весь задергался в предвкушении. Стоит признать, сидеть в этой кислой атмосфере мне не особо нравилось.
В один миг мы спустились во двор. Даже не помню, закрыл ли он за собой дверь, но такие как Кирилл, как правило, закрывают и даже дважды проверяют насколько прочно.
Он залез в свой Фольксваген пассат, я забрался на пассажирское кресло. Ключ поворачивался, но некто, сидящий под капотом, всё никак не изъявлял желания от души порычать.
– Да что за нахер? – приглушенно раздалось в ворот дубленки.
Кирилл ударился лбом о верхнюю дугу руля, даже не единожды, а так, чтобы точно закрепить свой провал сотрясением мозга. Не долго думая, он открыл дверь, убедился, что я уже стою подле, хлопнул ею и снова включил сигнализацию. Предательская машина пикнула, как тот самый автоответчик, отчего Кирилл засквернословил ещё сильнее, и мы понеслись бегом. Насколько я понял, путь мы держали в сторону дома друзей Дианы.
В третьем подъезде небольшого жилого комплекса в двух кварталах от квартиры Кирилла мы наткнулись на сломанный лифт. Казалось, все предметы в этом мире сговорились против нас.
– Да вы издеваетесь? – спросил он, беспокойно тыча в кнопку вызова, но ему никто не ответил. Справедливости ради, если бы кто-то и издевался, он бы вряд ли в том признался.
Оставалась лестница. Мы преодолели один этаж, затем второй. На третьем Кирилл отдышался – сказывались субботние вечера в пабе. Он даже принялся что-то проговаривать себе под нос о необходимости спорта и здорового сна в своей жизни, но это было настолько же бессмысленно, насколько рыбе пришлось бы причитать о необходимости фитнеса и детокс диеты в своём рационе.
На четвёртом этаже он застыл телом, голова же крутилась из стороны в сторону на предмет подходящей двери. Надо полагать, вспоминал в сорок пятой квартире живут несчастные или же в сорок шестой. Выбор пал на сорок шестую.
Диана могла прийти лишь сюда: в квартиру приятельницы со студенческих лет, как они звали ее, Марии-Антуанетты, и её жениха. Кирилл особо не любил ни Наримана, ни его невесту, но выбора у него не оставалось.
– Диана у вас? – тут же спросил он у открывшего дверь Наримана, тот даже сделал шаг назад от неожиданности. Мария-Антуанетта испуганно выглядывала из кухни. На них были парные халаты.
– Что? Нет, её тут нет, – хозяин квартиры погладил халат, как гладят длинношёрстных питомцев. Безупречный актер. У него неизменно идеально получалось строить из себя идиота. Наверное, это талант.
Если Дианы здесь не окажется, то она там, с ним, с Каримом, а хуже этой мысли уже ничего не оставалось. Нариман выжидающе смотрел на Кирилла, тот – в ответ. Они прожигали друг друга взглядами, как участники дуэли перед получением револьверов. Напряжение накалялось, и тут… Тут я заметил шарф Дианы, робко выдававший свою хозяйку (тоже, как пить дать, ждал примирения) и бросился к нему.
– Я знаю, что она здесь, – выпалил Кирилл, заметив мой манёвр, и крикнул уже куда-то вглубь квартиры. – Диана!
– Слушай, Киря, давай успокоимся для начала, – подала голос Мария-Антуанетта, как ее звали на самом деле я не помнил. – Ты не соизволишь выпить с нами чаю? – Ей не хватало разве что родинки над губой и полного вшей накрахмаленного парика на голове. Что Нариман нашёл в ней было непонятно.
Диана вышла. Я прикинул, о чем она думала, когда услышала знакомый голос. Тоже, наверное, об их первой встрече в библиотеке. Заметив невысокую фигуру в приглушённом свете коридора, Кирилл тут же обратился к ней, словно заранее прокручивал в голове необходимую фразу:
– Мы вроде договаривались, что не будем относиться друг к другу, как к надоедливым соседям. Ты захотела время для себя – пожалуйста, – он развёл руками, они коснулись стен и вернулись обратно. Со стороны это выглядело так, словно он пытался измерить ширину прохода. – Но к чему всё вот это?
Скрестив руки на груди, Диана стояла возле высокого стебля авокадо. Вместе они смотрелись неплохо, но уж точно не лучше, чем ряд органайзеров на её столе. Интересно, тот компьютер и Диану отправит на заслуженный отдых? Всё же, все вещи в этом мире: и одушевлённые, и не очень, находятся в постоянной гонке – вечный круг автодрома – одни выходят в лидеры, другие заметно отстают, но никто не касается заветной финишной прямой. Никогда. Ее, как правило, и нет.
– Что «это»? – Диана приподняла бровь, это, несомненно, придавало ее обычно бледному мягкому лицу суровый, фактурный вид.
– Ныканье по квартирам, отключённый телефон. Мы ведь всего лишь взяли тайм-аут, а не завершили матч. Почему я… – Кирилл снова заглотнул воздух, как прохладительный напиток в сорокоградусную жару. – Почему, в самом деле, ты думаешь, что я должен носиться по всему городу, чтобы просто узнать, что у тебя все в порядке? Наверное, сидишь тут снова и думаешь…
– Думаю что? – она расцепила руки и вскинула ими вверх. – Какая я бедная и несчастная? Что в этом мире меня никто не понимает? – Ее вопросы не заканчивались. Я впервые её видел в таком гневе. Накипело, видимо.
– Никто, кроме твоего Хемингуэя разве что. – Вот теперь Кирилл был действительно раздражён. Зол даже. – Эгоистка ты чертова, вот кто! – Мария-Антуанетта громко ахнула. При одном взгляде на неё казалось, что она вот-вот выдаст что-то дикое. «Следите за языком, молодые люди», например… Нариман и его невеста переглянулись, затем посмотрели на меня. Образовавшаяся на секунду тишина тут же треснула под Кирилловым: – Ты думаешь только о себе. Да даже не о себе, а о несправедливости, которая на тебя свалилась!
– Вот значит как? – голос Дианы звучал так, словно её обвиняли во всех смертных грехах. – Все это время ты думал, что я сижу и лелею себя, как второсортный лирицист из романов нулевых? Так, что-ли? Сейчас соберусь и открою свой литературный клуб.
– А это не так по-твоему? Просыпаешься – нет настроения, весь день ходишь из угла в угол, как пришибленная. Засыпаешь – тоже кислая.
Диана громко и возмущенно затянула в легкие воздух, тот засвистел.
– Неотесанное, грубое бревно! – гаркнула она, избивая Кирилла каждым словом. – Ненавижу!
Я видел как Кирилл тычет то себе в грудь, то в сторону Дианы, прорисовывая нить и связывая их своим указательным пальцем; как вторая вытирает неустанно мокнущие глаза и то и дело уворачивается от обвинений. Они слишком часто сглаживали углы. Если быть с ними знакомым, а я как раз был, то можно подумать: они все это время двигались к конфликту, способному разрубить этот тугой узел.
– Ты ненавидишь не меня, а себя! – его интонация плясала и рвалась в стороны. – Кого не бросали, кому только не повезло в любви? Об меня знаешь сколько раз ноги вытирали? Ничего же. Я себя не предаю… и тебя тоже.
– Меня не бросали! У нас просто…
– Да бросили тебя, Диана, очнись ты уже! Бросили!
Вот и всё. Он сказал то, что не мог сказать долгие два года. Оно вырвалось само, не желая больше сидеть в заточении.
– У нас просто не сложилось, были обстоятельства, – повторила она, но уже на автомате. Было очевидно – она не верит в это. Больше не верит. Но Кириллу по-прежнему больно это слышать.
– Какие обстоятельства, Диана? Любви их просто не видит, – он помедлил, здесь это было необходимо. Каждая пауза имела своё значение. – Любовь – это несмотря ни на что, любовь – это через всё, что угодно.
Мой мальчик. Мне всегда нравилось, как люди умеют удивлять. Это поражает: вот вроде повидал уже многое, познал, привык, но неизменно найдётся тот, кто выкинет самый доселе необычный номер. Вот такие люди – полны самых разных сюрпризов. По природе своей ведь до очевидного простые существа: складывают пакеты в пакет, высовывают одну ногу из-под одеяла, отторгают развитый маркетинг, а потом строят палатки у дверей «Яблочного» завода.
Воспользовавшись случаем, Нариман выглянул из кухни – его голова висела в проеме. Жуткое зрелище. Жутким оно было ещё оттого, что эта голова заговорила:
– Я всё понимаю, правда, но и вы нас поймите.
Тоже мне друг.
* * *
Стоял стойкий запах зимнего вечера. Стремительно моросил снег, но от этого будто даже становилось теплее. Так бывает после зимних праздников. Какое-то время мы шли молча, ловя шапками и плечами комья снежинок, но позже Диана замедлилась, а затем и вовсе остановился у замерзшего пруда. По нему вдалеке бегали краснопузые снегири.
– Ты серьезно так думал все это время? – спросила она у пруда, но ответил Кирилл.
– Абсолютно.
Диана в этой дутиковой куртке была похожа на пухлый японский десерт, а Кирилл в своей светлой дубленке больше смахивал на большую ложку к нему. Наверное, такие аналогии всплывали в голове из-за подступающего голода.
– Если тебе холодно, – он посмотрел в сторону дома – идти было прилично, – можем зайти в кофейню или заказать такси.
Диана повторно завязала на шее шарф, холод ее, казалось, совсем не беспокоил:
– С машиной что?
– Хана машине… – произнёс Кирилл, но тут же одумался и тряхнул головой. – То есть, как жаль, что аккумулятор оказался разряжен.
– М-да, жаль, – сказала Диана расстроенно. – Но мне и так хорошо. Давай пройдемся, а если замёрзнем, закажем такси.
– Я прочёл Хемингуэя твоего… Этот рассказ распиаренный: трагедия в четырёх словах. Конечно, я прочёл не только это. Как же там было, – Кирилл щёлкнул пальцами в воздухе, это тоже своего рода слово-паразит. Точнее даже – щелчок-паразит. – «Продаются детские ботиночки. Неношеные». Вдруг их просто не стали носить. Лишняя драма, – возмутился он. – Обычно когда такие вещи пишутся, ты думаешь: должен же быть смысл и додумываешь его уже из необходимости, но тут дело только в точке зрения.
Кирилл улыбнулся. Читать Хемингуэя ему было к лицу.
– Лишняя, – согласилась Диана с лёгкостью. Она была сама на себя не похожа и на Кирилла смотрела как-то иначе. – Наверное, иногда люди просто хотят немного выбить себя из равновесия. Знаешь, после твоей реплики меня поразила мысль. – на Диану падал отчётливый столб света, в нем же искрились снежинки. Так каждое сказанное ей слово несло свой особый, сакральный смысл. – «Жаль, мне больше не пятнадцать». Представляю, какой эффект она смогла оказать на меня тогда: и трепет, и взмокшие ладони. Кто знает, может, у меня бы даже отнялся дар речи. Но никто тогда мне такого не говорил. Лишь потом я поняла, что дело не в твоих словах, а в том, что они действительно заставили меня вспомнить себя очень раннюю.
– Давай съездим в музей Хемингуэя на Кубу? – спросил Кирилл.
– Не хочу на Кубу, да и к Хемингуэю тоже, он слишком часто искал любви, но отказывался от неё, стоило ее поднести.
Кириллу ведь необязательно быть похожим на Карима. Карим – призрак прошлого, чему-то Диану да научивший, как минимум тому, что сердце ещё не зачерствело и ещё способно нежно трепетать; что романтик в ней ещё имеет право стать счастливым. Кирилл – это Кирилл. Неотесанный, но неотразимый. Родной. Выбравший её, Диану с непростым характером, среди миллиардов.
Так мы и стояли втроем: Диана, Кирилл да я, их верный пёс, который, к тому же, уже изрядно проголодался. Только… ни в коем случае нельзя признаваться, что я их понимаю, а то ещё, того глядишь, заставят постоянно их мирить и успокаивать.

ЧУЖОЕ УТРО
Амаль долгое время не могла признаться себе, что использовала его. Одно неуместное, лишённое фантазии оправдание вставало за другим, яро пытаясь доказать презумпцию ее невиновности.
Сидя теперь за рулём своего автомобиля, с бьющими по лобовому стеклу каплями дождя и бегающими по нему же дворниками Амаль наконец поняла: виновата.
Подсудимая вышла из дома в семь тридцать утра и направилась на работу. Она слушала ту же музыку, что и обычно, жевала тот же круассан с слабокопченным лососем и каперсами. День, определенно, не блистал своей оригинальностью, (чему девушка даже успела огорчиться, с досадой переключая истасканные треки) за исключением одного «но». Мимо, недолго задержавшись на соседней полосе дороги, диктуемый красным сигналом светофора, остановился … Амир. Все в той же своей маленькой нескладной синей машине, на вид напоминающей игрушечную, с прыгающим под зеркалом заднего вида Лунтиком, и всё в той же толстовке цвета какао сорта Тринитарио. Амир всегда говорил, что какао давно и с заметной удачей проявило себя в ингибировании раковых клеток, а Амаль была уверена лишь в том, что оно устраняет запоры. Окна были закрыты, но даже отсюда, из салона своего подаренного родителями новенького авто, она слышала излюбленные Амиром утренние новости: где-то что-то кого-то в множестве интерпретаций на бесконечной, уже до жути приевшейся пластинке, и поняла, что собственная игравшая до этого перекрестка музыка застыла. Амир бросил озадаченный взгляд на панель управления, брови потянулись друг к дружке. Музыка Амаль… она, судя по всему, по привычке подключившись к чужой системе, заиграла в чужом автомобиле, сопровождая чужое раннее утро. Заднее тонированное окно синей машины вдруг опустилось, и Амаль увидела девушку с ребенком на руках. Она что-то сказала Амиру, и они оба засмеялись. Игрушечный автомобиль, не обращая внимания на аномалию, тронулся с места.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70795471) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.