Читать онлайн книгу «Уважаемый господин дурак» автора Сюсаку Эндо

Уважаемый господин дурак
Сюсаку Эндо
Loft. Сила духа Сюсаку Эндо
Ироническая история признанного классика литературы Сюсаку Эндо о том, как непросто иностранцу существовать в японском обществе. Столкновение Запада и Востока, христианского и мирского и другие вечные темы, затрагивающие самые тонкие струны души читателей по сей день.
По-детски наивный Гастон приплывает в Японию. Его встречают Такамори и Томоэ, ожидания которых не совпадают с реальностью – они хотели увидеть потомка Наполеона, а не похожего на лошадь иностранца. Но благодаря способности Гастона быть верным себе и проявлять лучшие душевные качества их жизни меняются навсегда.

Сюсаку Эндо
Уважаемый господин дурак

Shusaku Endo
Wonderful Fool (Obakasan)
Copyright © 1959, The Heirs of Shusaku Endo. All rights reserved
© Тумахович Ф., перевод на русский язык, примечания, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.
* * *

Сюсаку Эндо – японский писатель, лауреат многочисленных национальных премий и автор романов «Молчание», «Самурай», «Скандал» и др.

* * *

«Я постарался сделать надпись для этой обложки немного детской».
    Максим Сазонов, японист, каллиграф,
    автор книги «Японская каллиграфия. Куда ведет путь письма?»

Потомок Наполеона
Стояло воскресное утро в конце марта, когда уже появились первые цветы сливы и набухшие белые почки магнолии вот-вот должны были раскрыться. Такамори лежал в постели, свернувшись улиткой, и наслаждался теплом. Снизу донесся пронзительный голос его сестры Томоэ:
– Если будешь спать дальше, заплесневеешь. Уже десять часов.
– Встаю, встаю, – высунув голову из-под одеяла, грустно ответил Такамори.
– Ты это уже говорил полчаса назад.
– Я одеваюсь.
Это, конечно, была неправда, ибо Такамори по опыту знал: у него есть еще несколько минут, пока сестра поднимется по лестнице и станет сдергивать с него одеяло.
Каждое воскресное утро он подвергался трем ее налетам. В первый раз она кричала ему раздирающим слух голосом с первого этажа. Не в состоянии в полусне разобрать слова, он отделывался простым мычанием или другими нечленораздельными звуками. После чего она обычно пыталась испугать его – как сейчас, изображая громкие шаги по лестнице. Но и теперь можно было не бояться. Он всякий раз отвечал, что одевается.
– Иди и посмотри, – кричал он вызывающе. – Но предупреждаю, что я еще совершенно голый, если ты не имеешь ничего против…
После этого Такамори считал себя в безопасности, с наслаждением вытягивал руки и ноги и доставал из-под подушки сигарету.
Подобное расслабленное лежание в постели, возможное только по воскресеньям, давало большой заряд энергии таким, как он, кто всю неделю работал. Такамори шесть дней трудился в банке, в районе Отэмати, и мечтал хотя бы по воскресеньям насладиться роскошью сна. Если б не надоедливая сестра… Говорят о мужьях-подкаблучниках, но быть под каблуком у собственной сестры – такого, наверное, еще не бывало. Такамори пока не представлял, каких напастей ему ждать от будущей жены, но уже знал, что такое деспотизм реально существующей сестры.
Когда женатые сослуживцы в банке на обеденном перерыве делились с ним, как они боятся своих жен, Такамори часто не понимал, соответствуют ли эти преувеличенные откровения действительности. Может, мужчины исстари задабривают своих жен такой стратегией? Во-первых, какой бы строгой ни была жена, в глубине сердца у нее всегда найдется нежность для мужа, и она в конце концов помирится с ним. А вот с сестрой все иначе.
* * *
Такамори пришлось смириться, что с раннего детства сестра взяла на себя роль наставника и критика брата, а когда ей исполнилось четырнадцать, она стала просто невыносимой. Не пропускала ни одного его промаха или ошибки и грозила:
– Я все папе расскажу!
Ее большие черные глаза блестели от возбуждения, когда она обнаруживала, что он не делает домашнее задание, а сбежал играть с соседскими мальчишками. Это она поймала его, когда он забрался на крышу дома, чтобы выкурить свою первую сигарету. Даже угроза физической расправы не могла ее удержать. Даже ребенком она никогда не плакала – что бы он с нею ни делал. Ее обычный припев был: «Я все папе расскажу!» И когда отец возвращался домой, она эту угрозу выполняла, раздувая происшедшее до немыслимых пропорций. А расплачиваться за все приходилось Такамори.
Если же он пытался подластиться к ней, было еще хуже. Женщины, похоже, от рождения владеют искусством использовать в своих интересах мужчин, которые к ним хорошо относятся. Во всяком случае, с этой женщиной – и Такамори испытал это на себе – нельзя было обращаться нежно.
* * *
Серьезной проблемой для Такамори было его имя. Его дед, ученый каллиграф, родился и вырос в Кагосиме. И решил, что его первый внук должен стать великим человеком – подобно самому знаменитому уроженцу Кагосимы Такамори Сайго[1 - Такамори Сайго (1828–1877) – японский военачальник и политический деятель, убежденный консерватор. Противник сёгуната Токугава и «вестернизации» Японии, сторонник войны с Кореей. Символ поистине самурайской верности принципам. (Здесь и далее прим. переводчика без указаний.)]. А потому настоял, чтобы младенцу дали это имя. Но ведь само имя еще не делает личность, а в Такамори не было и следа широкой натуры его тезки. Томоэ, напротив, была волевой, предприимчивой и не любила проигрывать. Иными словами, была воспитана как современная японская девушка.
Внешний вид своей сестры Такамори оценивал как «выше среднего». Когда она не ругалась и не куксилась, в ней даже было что-то приятное – но не в классическом смысле. Она совсем не походила на японских барышень, у которых на глазах слезы выступали от взгляда на звезды.
Она не испускала вздохи при виде фиалок. Конечно, Томоэ не всегда была такой, как сейчас. Еще малюткой она, бывало, тянула нежные маленькие ручки цвета осенних листьев клена к Такамори, который был на шесть лет старше, и топала за ним на своих неокрепших ножках: ей хотелось только одного – быть рядом с ним. И вдруг в какой-то момент превратилась в надоеду, на брата стала посматривать свысока. Томоэ доходила даже до такой дерзости, что заявляла:
– Неужели все мужчины в мире такие слюнтяи, как ты? В таком случае я никогда не выйду замуж.
Такамори в конце концов усвоил, что на подобные высказывания лучше не отвечать. Несомненно, сестра превосходила его в трезвости ума и практической энергии. Уже в университете она смотрела в будущее расчетливо: почти единственная из всех студенток с энергией и прилежанием изучала итальянский язык, а также машинопись и стенографию. И когда окончила университет, оказалось, что девушек, знающих французский и английский, – пруд пруди, а вот с итальянским, как она и предвидела, все обстоит иначе. Ее стратегия великолепно оправдала себя, когда ее взяли на работу в итальянскую торговую компанию с зарплатой не хуже мужской. Фактически она зарабатывала больше брата, так что даже в экономическом положении он ей проигрывал.
Девушки в возрасте Томоэ обычно заняты поисками подходящего мужа. Мечтают иметь любимого человека, машину и совершить кругосветное путешествие. Томоэ же была реалисткой – ни звезды, ни фиалки не отвлекали ее от амбициозных планов, и к мужчинам она проявляла мало интереса. Если все мужчины так же ненадежны и непрактичны, как ее брат-мечтатель, она не желает выходить замуж – по крайней мере пока. Томоэ не делала из этого секрета и свысока смотрела как на сослуживцев, так и на друзей Такамори, которые к нему приходили. Конечно, в глубине души она, видимо, лелеяла некий образ сильного и галантного мужчины, который появится однажды, но не была сентиментальной настолько, чтобы делиться такими мечтами со своим братом.
Машина ее не интересовала, да и вообще тратила сестра мало, предпочитая вкладывать деньги и наблюдать, как они удваиваются и утраиваются. Если в прошлом девушки хранили свои лишние деньги в копилках или – в лучшем случае – в сберегательных банках, теперь они предпочитали с удовольствием играть на бирже и сбережения свои увеличивать. Каждое утро, сидя напротив Такамори за завтраком, она просматривала в газетах не светские хроники и рекламу новых фильмов, а курс акций.
Наблюдая за ней, Такамори думал: она уже составила себе приличное состояние, – и чувствовал при этом не только зависть, но и отвращение. «Какой же мужчина ей нужен? Хотел бы я увидеть выражение его лица».
Но, к счастью, у нас полно старинных поговорок, которые возвышают мужчин и принижают женщин. «Дочерей и карликов трудно выращивать». «Маленькие воробьи, как вам понять больших гусей?» Пока Томоэ не отрывалась от газеты, Такамори пытался вспомнить эти известные афоризмы и его раздражение понемногу проходило. Но факт оставался фактом: возникала неприятная ситуация, когда большой гусь должен просить взаймы у маленького воробья.
– В конце концов, мы ведь одной крови, – униженно просил он. (Ни на миг не забывая, что сестра на шесть лет младше его.)
– Я не признаю никаких родственных обязательств! – отвечала она резко. – Разве я не дала тебе недавно взаймы тысячу иен? Не получишь больше ни одной иены.
После взаимных препирательств она все-таки уступала – но отнюдь не из красивой сестринской любви.
– Хорошо, только я буду брать с тебя десять процентов в неделю.
– Но это безжалостно.
– Что тут безжалостного? Если тебя не устраивает, можешь просить где-нибудь еще.
– Нет, вы только представьте: брать проценты с собственного брата!.. – возмущался Такамори. – Почему бы тебе не стать больше похожей на женщину, – иногда говорил он ей с досадой. – Так ты и мужа себе не найдешь.
– Ты считаешь? Ну это мы еще посмотрим.
– Успокойся на минутку и послушай…
Был такой итальянский фильм под названием «Дорога», который Томоэ несомненно видела. Вряд ли найдется фильм поучительнее, думал Такамори. Женщина по имени Джельсомина была страстно влюблена в мужчину, которого звали Дзампано. Он постоянно бил ее, издевался над ней, но она всегда оставалась с ним рядом. В конце концов он бросил ее в безлюдном месте в горах – зимой, когда солнце уже склонялось к закату. Джельсомина была совершенно не приспособлена к жизни, не способна оценить плюсы или минусы чего бы то ни было. С точки зрения современной японской девушки, что может быть смехотворнее? Но в итоге мучительные страдания превратили ее в святую мадонну. Если женские чувства и превосходят мужские, то это проявляется именно в таких судьбах. Такамори рассчитывал, что сюжет фильма тронет Томоэ до слез.
– Послушай, – серьезно продолжал он. – В жизни иногда терпишь убытки, делаешь бесполезные шаги…
Он бросил быстрый взгляд на ее лицо – посмотреть, как она воспринимает его мудрые замечания, – но увидел, что сестра веселится:
– Это все глупости. Ты действительно очень старомоден. Вам, мужчинам, очень удобно так думать.
И когда она высмеяла женскую психологию Джельсомины, носик ее вздернулся вверх чуть повыше, чем обычно, и победно сморщился.
Что-то было не так с ее носом, когда она его вздергивала вверх подобным образом. Сама она, видимо, думала, что похожа на Софию Лорен, но Такамори этого не замечал. Еще девочкой Томоэ часто морщила нос, когда строила рожи брату. Сейчас подобных вульгарных жестов она уже себе не позволяла, но вздернутый нос все равно говорил о высокомерной самонадеянности – по отношению к мужчинам, обществу и к жизни в целом.
Ее нос когда-нибудь сломается, думал Такамори. Ему хотелось хорошенько ущипнуть сестру, но он знал: только попробуй он, и Томоэ вцепится в него с удвоенной и утроенной силой.
По этой вот причине Такамори в то воскресное утро, зарывшись в одеяло, как улитка в свою раковину, отвечал на пронзительные крики сестры так, словно сидел на дне пустого колодца.
Прозвучал отбой тревоги, Такамори выкурил одну за другой две сигареты и, уже заканчивая вторую, услышал громкие шаги внизу.
В этот раз атака была настоящая. Он быстро затушил сигарету и потянулся за нижним бельем. Но Томоэ вела себя довольно странно: не кричала, только медленно поднималась по лестнице. Такамори стал поспешно натягивать через голову рубашку, но не успел. Дверь в его комнату внезапно распахнулась, впустив яркие лучи утреннего солнца. В дверях, скрестив на груди руки, в безукоризненно белом свитере стояла Томоэ и пронзительным взглядом смотрела на брата.
– Милорд, поздравляю с помолвкой, – произнося эту нелепицу, сестра наблюдала, как Такамори пытается с трудом застегнуть рубашку, но не может найти пуговицы. – Ты надеваешь ее на левую сторону, дурачок, – Томоэ саркастически улыбнулась его тщетным усилиям. – Ты надел ее на левую сторону, – повторила она, – и нет ничего странного, что не можешь найти пуговицы.
Ему стало неловко – он старался смотреть в окно, чтобы избежать ее взгляда.
– Такамори.
– Да.
– Ты собираешься жениться?
Сидя на кровати, скрестив ноги, Такамори повернулся и уставился на нее. В ее черных глазах и самонадеянно вздернутом носике он увидел, что сестра насмехается над ним. Кажется.
– Кто такая Харуко Хона?
– Харуко? Не имею ни малейшего понятия…
– Ты говоришь мне правду? – В ее голосе слышалось подозрение. Скорчив кислую мину, Томоэ пристально наблюдала за его лицом.
Но Такамори действительно не мог вспомнить этого имени. Среди его знакомых девушек и близких подружек определенно не было никакой Харуко Хона, и он не мог себе представить, чтобы кто-нибудь мог позвонить ему в это воскресное утро.
– Ты хочешь сказать, что я имею какое-то отношение к этой Харуко Хона?
– Я, конечно, не знаю, но… – Сестра засмеялась. – Но тебе только что пришло толстое письмо от Харуко из Сингапура.
– Из Сингапура? – От удивления Такамори разинул рот. Он даже подумал, не помешалась ли сестра – например, от падения курса ее акций на бирже. Такамори никогда не был в Сингапуре и даже в грезах не имел никаких отношений с девушкой в такой далекой стране.
– Покажи.
– Ты что, рассчитываешь получить его даром? Я дам его тебе в обмен на деньги, которые ты мне должен с прошлого месяца.
– Прекрати эти шуточки! Я в самом деле не знаю никакой такой девушки.
Даже Томоэ по его лицу поняла, что он говорит правду, хоть и продолжала смотреть на него с подозрением.
Наконец она достала из-под свитера толстый конверт, на котором действительно стоял почтовый штемпель Сингапура. Адрес был напечатан латиницей, имя – тоже: Такамори Хигаки. На обратной стороне конверта иероглифами значился отправитель: Харуко Хона, а за именем в скобках стояли еще два иероглифа, которые было невозможно разобрать. Такамори пришел в полное замешательство.
– Что за отвратительные каракули, – воскликнул он, глядя на иероглифы обратного адреса.
Каллиграфия действительно ужасающая. Было бы приятно, подумал он, получить от девушки прелестно написанное письмо, пусть даже адресованное ему по ошибке, но такой почерк – он не подпадал ни под одну известную школу каллиграфии. Что означает этот непонятный текст? Написан так плохо, что даже приготовишка бы лучше справился. – Должно быть, это чья-то шутка, но для первоапрельского розыгрыша рановато.
– Во всяком случае, открой и посмотри, что там написано.
С таким напутствием сестры он начал разрывать конверт.
– Секундочку! – В памяти у него вдруг всплыл недавно прочитанный детектив, в котором брошенная, как щенок, девушка решила отомстить своему любовнику. Для этого намазала изнутри конверт сильнодействующим ядом, распространенным на Малайском полуострове, с тем чтобы яд попал на пальцы бывшего любовника, когда он будет его открывать.
– Томоэ, а Сингапур – на Малайском полуострове?
– Естественно.
– Яд, – тихо сказал Такамори. – Послушай, открой лучше ты.
– Почему это?
– Почему, почему! Потому что я об этой Харуко не имею ни малейшего понятия, а ты делаешь какие-то безосновательные намеки, – сердито сказал Такамори.
– Если ты уверен, я распечатаю прямо тут.
Любопытство, свойственное женщинам, овладело ею, и пальчики с красным маникюром уже тянулись за конвертом.
– Читай вслух. Мне нечего бояться. Девушки сегодня слишком подозрительны и ревнивы.
Такамори смотрел, как Томоэ умело открывает конверт и вынимает письмо, написанное на тонкой прозрачной бумаге и сложенное в четыре раза. Снедаемый любопытством, он заглянул через плечо сестры. Текст письма походил на ряд маленьких черепашек, выстроившихся под полуденным солнцем. Иероглифы были настолько маленькими и стояли так близко друг к другу, что требовалось увеличительное стекло.
– «Дорогой Такамори, я, наконец, нашла пах…» Что это? – воскликнула Томоэ, покраснев.
Количество китайских иероглифов в японском употреблении резко сократилось, и молодые японцы часто ошибаются в написании, заменяя один иероглиф другим с тем же произношением или опуская их совсем. Такамори и Томоэ, дед которых был ученым каллиграфом, исключением тут не были, иероглифику знали плохо, но даже их поразило количество ошибок в письме этой Харуко. Если бы она только опускала иероглифы или заменяла их – это еще куда ни шло. Но в некоторых местах, даже там, где брат с сестрой разбирали написанное, смысл оставался настолько непонятным, что все их усилия скорее напоминали попытки археолога прочитать античные письмена.
– Сдаюсь, – наконец заявила Томоэ.
Такамори взял у нее письмо и продолжал расшифровку: ему было очень любопытно.
– А, я понял.
– Что ты понял?
– Это не «пах». Она хотела сказать «время» и ошиблась. «Я наконец нашла время».
Такамори сидел, скрестив ноги, на кровати и изучал письмо. Тихое воскресное утро. Их дом находился в жилом квартале Кедо в районе Сэтагая, довольно далеко от центра. Каждую весну птицы возвращались в их сад, и сейчас из окна второго этажа можно было слышать их пение. В доме стояла полная тишина, только из кухни голос служанки Матян доносился. Томоэ внимательно следила за лицом брата в потоках света – и вдруг увидела, что он пришел в сильное волнение.
– Что случилось?
Такамори оторвался от письма и громко сказал:
– Боже мой! Это ужасно! Этот парень из Франции едет сюда.
– Что?
– Точно тебе говорю. И это еще не все. Он потомок Наполеона.
Сидевшая на крыше дома маленькая птичка с громким чириканьем улетела. Голос Матян умолк.
– О чем ты говоришь?
– Без шуток. Он действительно приезжает. Уже отплыл из Сингапура и должен прибыть в Йокогаму через двадцать дней!
– О чем ты все-таки говоришь?
– Ты должна помнить… Восемь лет назад я переписывался с несколькими ребятами…
Томоэ смутно помнила, как брат еще в школе писал письма иностранным школьникам, надеясь таким образом выучить немного английский и одновременно – пополнить коллекцию заграничных марок.
– Но кто эта Хона Харуко?
– Это не Хона Харуко. Вот, погляди. – Такамори показал ей последнюю строчку кошмарных на вид иероглифов – черепашек на марше. – «Мое имя, написанное по-японски, становится Гасутон Хонахаруко».
Томоэ быстро сообразила, что одна лишняя черта в слове «писать» превратила его в иероглиф, означающий «полдень», но она не смогла сразу прочитать «Гасутон» – настолько невероятные иероглифы были подобраны для этого имени.
– Гастон Бонапарт. Его фамилия Бонапарт, а имя Гастон. Вероятно, он считает, что мужские имена тоже должны заканчиваться на «ко», – проворчал Такамори, еще не остыв из-за наглости сестры. – Он пишет, что два года изучал японский язык в институте восточных языков в Париже. Зачем же его сюда потянуло? Хотя припоминаю: когда мы переписывались восемь лет назад, ему Япония уже была очень интересна. Его дядя жил некоторое время в Кобэ и после возвращения во Францию, похоже, заразил племянника желанием увидеть Японию.
– Он приезжает как турист? Или это деловая поездка?
– Он об этом ничего не пишет, и я не знаю, зачем он едет. – Такамори взглянул на Томоэ и с деланой серьезностью предположил: – Вероятно, приезжает искать себе жену. Помнишь, несколько лет назад пожилой южноамериканский миллионер приезжал для того же самого? Томоэ, не упусти свой шанс!
– Не будь таким вульгарным.
– Но он потомок великого героя, Наполеона. Помню, мне еще показалось странным, что у него такая фамилия, и когда я спросил его, он подтвердил родство.
– А кто вообще был Наполеон? Родоначальник фашистов, что ли?
– Но что мы будем с ним делать?
– Во всяком случае, надо посоветоваться с мамой. Ты хоть и старший брат, но не можешь взять на себя ответственность и принять в дом совершенно незнакомого человека, к тому же иностранца…
Потомок Наполеона приезжает в Японию! И он намерен остановиться в их доме! В то воскресное утро известие раскатилось как гром среди ясного неба, нарушая спокойствие в семье Хигаки.
Томоэ сбежала по лестнице – ее шаги прозвучали автоматной очередью. Брат, поспешно накинув домашний халат, последовал за ней.
– Мама, у нас важная новость!
В комнате, выходящей в сад, их мать – Сидзу – тщательно полировала стол из черного дерева, который при жизни так любил ее муж.
– Что же случилось? – спросила она, глядя поверх очков на Такамори.
Несмотря на телосложение и возраст, под таким взглядом тот чувствовал себя мальчишкой. Прошло уже шесть лет с тех пор, как от кровоизлияния в мозг умер ее муж – врач и профессор медицинского института. Томоэ еще училась в средней школе, а Такамори оканчивал университет, где более или менее успешно продержался четыре года. Но и теперь, как прежде, Сидзу ежедневно сама убирала кабинет их отца, вытирала пыль с книг и полировала стол из черного дерева. Эту работу она отказывалась доверить служанке и даже Томоэ.
Такамори возбужденно рассказал матери о письме из Сингапура.
– Если ты спросишь мое мнение, мама, я считаю, что мы должны хорошо принять его. Он же мой старый друг по переписке. К тому же надеется на меня. Надо бы дать ему возможность посмотреть, как живет японская семья. Он будет есть вместе с нами маринованную редиску и суп мисо. Я уверен, что все будет хорошо.
– Но это все так неожиданно.
– Но, мама, даже охотник не убивает перепуганную птицу, которая ищет у него спасения, – стоял на своем Такамори, вспомнив старую поговорку, хотя к сложившейся ситуации ее можно было применить с очень большой натяжкой.
– С перепуганной птицей – это все хорошо, но как мы сможем о нем позаботиться? Во-первых, как насчет туалета? У нас же нет туалета западного типа, а иностранцам японские не нравятся.
Обычно Сидзу уступала сыну и дочери почти во всем, но сейчас, когда речь зашла о проживании незнакомого иностранного гостя в их доме, она, как и следовало ожидать, уперлась.
– Кроме того, – добавила она, – с девушкой в возрасте Томоэ в доме…
– Мама, я могу за него поручиться. В конце концов, он ведь потомок Наполеона. На такую, как Томоэ, он и не посмотрит…
При этих словах Такамори невольно прикрыл рот ладонью.

Приезд Героя
На рабочем месте – в торговой фирме «Дисанто», что находилась в здании «Маруноути» напротив Токийского вокзала, – Томоэ никак не могла сосредоточиться. Обычно она печатала со скоростью семьдесят слов в минуту, но сегодня производительность упала до сорока-пятидесяти.
– Синьорина Хигаки, что-нибудь случилось? – заботливо осведомился ее начальник, господин Дисанто, заметив, как несколько раз она рассеянно посмотрела в окно. – Вы чувствуете себя хорошо?
– Все в порядке, – заверила его она и вновь застучала по клавишам. Но мысли ее все время возвращались ко вчерашним событиям.
Через три недели молодой француз прибудет в Йокогаму. Основное бремя подготовки к его приезду ляжет на маму, но и ей придется участвовать. Такамори, как и следовало ожидать, занял совершенно безответственную позицию, заявив, что гость вместе со всей семьей может есть маринованную редиску и суп мисо. От него никакого толку. «Так что все придется делать мне», – думала она.
Поведение брата ее расстраивало, а еще она злилась и на себя – из-за того, что дала себя уговорить и пригласить в дом иностранца, которого они даже никогда не видели.
– Осако-сан, – Томоэ обратилась к молодому человеку, который работал вместе с нею, – я хотела бы вас кое о чем спросить.
– Слушаю вас?
Такухико Осако подошел к ее столу, прикрывая рот носовым платком. Он поступил в эту фирму двумя годами раньше Томоэ и был известен как внук барона Осако, принадлежавшего к довоенной аристократии. Он был тонок, как угорь, носил очки без оправы и настолько следил за своей внешностью, что Томоэ хотелось, чтобы ее брат взял у него несколько уроков по этой части. Всякий раз, когда она передавала ему отпечатанные документы, он принимал их с женственной вежливостью, которая распространялась и на выбор слов. В душе Томоэ презирала его, но это не мешало ей иногда ходить с ним на танцы: он был признанным мастером.
– Осако-сан, вы, как внук бывшего аристократа, должны это знать…
– Аристократа? Нет, вовсе нет. – Он говорил почти женским голосом. – А в чем дело?
– Жив ли сегодня кто-нибудь из потомков Наполеона?
– Думаю, кто-нибудь должен быть.
– Интересно, чем они занимаются, чтобы зарабатывать себе на жизнь?
– Не имею ни малейшего понятия. Томоэ-сан, но почему этот неожиданный интерес к Наполеону?
– Да так, ничего особенного.
Она закрыла глаза и попробовала вспомнить портрет Наполеона в своем учебнике по истории. Белый жилет, одна рука засунута в вырез. Так же ли выглядит их будущий гость? – размышляла она. Говорят, Наполеон был коротышкой и уродом…
* * *
В поддень просторные лужайки перед императорским дворцом быстро заполнялись служащими банков и фирм, расположенных в районе Маруноути. Обеденный перерыв каждый использовал по-своему. Некоторые просто лежали на уже зазеленевшей траве и перекидывались отдельными фразами. Другие играли в волейбол, и каждый удар по мячу сопровождался их веселыми голосами, а другие наблюдали за их игрой. На краю рва, окружающего императорский дворец, под большой ивой с набухшими почками юноша и девушка смотрели на воду и следили за грациозными движениями плавающих лебедей.
– Это было потрясающе! «Лайонз» действительно имели полное преимущество. Сначала прорвался Киносита. Питчер запаниковал, и не успел он успокоиться, а Вада и Аоки сделали свое дело… Эй, ты меня слушаешь?
С большим возбуждением сослуживец Такамори Иидзима рассказывал ему о бейсбольном матче между «Джайантс» и «Лайонз», который в воскресенье видел на стадионе Коракуэн. Но Такамори, который лежал рядом с ним, уставившись взглядом в чистое голубое небо, слушал вполуха.
– Что случилось? Ты не заболел?
– Нет, все в порядке.
– Ты, надеюсь, не собираешься покинуть наш клуб холостяков и жениться?
– Нет, ничего подобного.
Обхватив руками колени, Иидзима, прищурившись от яркого солнца, смотрел на девушек, игравших в волейбол. Каждый год, когда наступала весна, для Такамори и его друзей девушки выглядели все привлекательнее. Погода становилась теплее, и они приходили на работу без пальто, а затем и без костюмов, в платьях с короткими рукавами. Они походили на только что распустившиеся цветы. Обычно Такамори и Иидзима, его друг с университетских времен, проводили обеденный перерыв, уставившись на тот или другой такой цветок. Однако сегодня все было иначе.
В кармане Такамори лежал листок с генеалогическим древом Наполеона, которое он потихоньку скопировал в рабочее время из биографического словаря в библиотеке банка. Мать и отец Наполеона имели кучу детей. У Наполеона был старший брат Жозеф, три младших брата и три младших сестры: всего восемь детей. Помимо Жозефа и Наполеона, имелись Люсьен, Луи, Жером, а также Эльза, Полина и Каролина. От кого же произошел Гастон Бонапарт, который приезжает через три недели? Прямой ли он потомок Наполеона или отпрыск одного из братьев? Узнать об этом невозможно.
* * *
– Иностранец? Не может быть!
Сесукэ, продавец рыбы, стоял у дверей кухни, постукивая по занемевшей шее ладонью. Рядом расположился кусок картона с названиями всех рыб, которые у него сегодня продавались.
– Что же ты будешь делать? Если он иностранец, ты не сможешь разговаривать с ним по-японски. Думаю, тебе придется выучить несколько английских слов.
– О чем ты говоришь? Я достаточно знаю английский, чтобы понимать его.
И, чтобы продемонстрировать свое неудовольствие, Матян загремела посудой.
– Во всяком случае, что сегодня будешь заказывать?
– А что у тебя есть?
– Как насчет свежей савара[2 - Японская королевская макрель. – Прим. ред.]?
– А сколько?
– Сорок иен один кусок.
– Дорого.
Матян подошла к кухонной двери, уперев руки в бедра, и сурово посмотрела на Сесукэ.
– У нас будет гость-иностранец, и, я полагаю, мы будем заказывать больше мяса. Поэтому будь-ка к нам повнимательней и обслуживай нас хорошо.
– Это что, угроза? – Сесукэ развязал полотенце на голове и вытер потное лицо. – Ты трудный покупатель.
– Это же естественно, разве нет? Неужели ты не знаешь, что иностранцы не едят ничего, кроме мяса?
– Хорошо, твоя взяла. Я продам ее тебе за тридцать пять иен. – Он послюнил карандаш и записал заказ в книгу. – Как это получилось, что иностранец будет жить у вас?
– Разве я тебе не говорила? Он старый друг Такамори.
– Ах вот что? Тогда, наверное, правильно, что он остановится у вас. Между прочим, один иностранец снимает комнату в доме господина Мори – знаешь, около полицейской будки? Преподает английский или что-то в этом роде.
– У нас совсем другого рода гость, – громко заявила Матян. – Наш – потомок Наполеона, так что не сравнивай его с каким-то простым иностранцем, который живет у Мори.
– Наполеона?
– Что, ты даже не знаешь, кто такой Наполеон? Какой невежда!
– Ты не хотела бы пойти со мной в кино в воскресенье?
– Нет. Я ни с кем никуда не пойду, пока не буду готова выйти замуж. Если ты закончил свои дела, можешь отсюда убираться.
* * *
Наконец пришел тот апрельский день, когда Гастон должен был прибыть в Йокогаму.
– Наконец-то! – даже Сидзу громко произнесла это накануне его приезда. Прозвучало так, будто домой из далекой поездки возвращается ее родной ребенок. А все потому, что последнюю неделю она только и готовилась к приему гостя: чинила стеганое одеяло, покупала новые простыни, придумывала подходящее меню.
– Томоэ, ты купила новые наволочки на подушки?
– Да, но, мама, я не думаю, что мы должны заходить так далеко. Во-первых, у нас нет ни малейшего представления, зачем он приезжает в Японию. Даже если он когда-то и переписывался с Такамори, от нас не требуется поселить его у себя на все время, пока он в Японии. Я думаю, это плохая привычка японцев – доходить до таких крайностей в приеме иностранцев.
– Возможно, ты и права, но он проделал такой длинный путь…
– Хотела бы я знать, какой он, этот Гастон.
Выключив радио, по которому играла американская музыка, Томоэ пыталась – как это она часто делала последние три недели – представить себе, как он выглядит. И никак не могла создать удовлетворительный образ. Втайне от матери и брата она побывала в книжном магазине Марудзэн в Нихонбаси – хотела найти фотографии Наполеона – но в тех нескольких книгах о нем, что там продавались, он изображался высокомерным маленьким человеком, похожим скорее на хищную птицу из зоопарка в Уэно. «Совсем несимпатичный», – решила она и ушла из магазина, так ничего и не купив.
Просматривая журналы о кино, Томоэ наткнулась на фотографии Шарля Боне и Даниэля Гелина, игравших Наполеона, однако не посмела и надеяться, что Гастон будет таким же красивым, как Гелин. Девушка попробовала склеить в уме коллаж из французского романтического актера и хищной птицы, но так и не добилась никакого цельного образа.
* * *
– Как ты думаешь, что могло случиться с Такамори? – с беспокойством спросила Сидзу, глядя на стенные часы. Уже одиннадцать, а Такамори до сих пор не было дома. Вероятно, как обычно, засиделся в баре со своими друзьями по работе.
– Абсолютно никакого чувства ответственности… Гость его приезжает завтра, а его самого еще дома нет!
– Он должен об этом помнить.
– Конечно, помнит. Сегодня он собирался сходить в пароходную компанию за разрешением войти на судно. Встречающим в порту обычно не разрешают подниматься на борт, но, если им хочется, надо получать разрешение.
– Я надеюсь, завтра будет хорошая погода.
– По радио передавали, что завтра будет славный день.
Такамори вернулся далеко за полночь.
– Пароход прибывает в шесть утра. Что мы будем делать, если ты не в силах будешь встать? – съязвила Томоэ. Но Такамори, как всегда, беспечно стоял возле умывальника и полоскал рот так, что бульканье разносилось по всему дому.
Наконец он ответил:
– Не волнуйся. Им предстоит пройти таможенную и карантинную инспекцию, и они сойдут на берег не раньше десяти часов. Спешить некуда.
«Типичная безответственность», – подумала Томоэ.
* * *
И вот – день прибытия, воскресенье. Сидзу и Томоэ проснулись, едва забрезжил серый рассвет и начали щебетать воробьи на крыше.
Пароход «Вьетнам» по расписанию должен был войти в порт в шесть часов, но, как сказал Такамори, до десяти он еще будет проходить таможню и карантинные власти. Но он в подобных делах был всегда настолько легкомысленным, что домашние не знали, насколько вообще можно полагаться на его суждения. По крайней мере, сейчас он еще крепко спал.
Семь часов. Томоэ не могла больше сдерживаться – поднялась на второй этаж и с большим трудом растолкала брата. Протирая глаза, он потянулся за сигаретой, но Томоэ успела схватить его, как кошку, за воротник и успешно стащила вниз.
– Во сколько, ты думаешь, Гастон будет у нас дома?
Матери Такамори не ответил. Он быстро глотал завтрак и старался не зевать при этом.
– Послушай, Томоэ, – выпалил он внезапно, – ты ведь оплатишь дорогу до Йокогамы?
Восемь часов. Томоэ переоделась в голубой костюм из джерси в узкую белую полоску и белую шляпку.
– Ты выглядишь очень мило. – Лесть Такамори была прозрачно направлена на то, чтобы заставить сестру заплатить за проезд до Йокогамы.
Томоэ приготовила ему рубашку, вручила галстук, засунула его в костюм и практически вытолкала из дома. Было уже половина девятого.
Из своего района они на автобусе доехали до железнодорожной станции Сибуя, откуда на поезде за сорок минут – до станции Йокогама.
Томоэ с беспокойством поглядывала на часы.
– Успеем ли? Когда прибудем на место, будет уже половина одиннадцатого.
Когда поезд приближался к Йокогаме, вдалеке завиднелись гавань и корабли. Под чистым небом море переливалось голубизной.
– Какой из этих кораблей, ты думаешь, наш?
– Отсюда его не видно. Иностранные суда причаливают к Американскому пирсу.
– А сколько уйдет, чтобы доехать от станции до пирса?
– Дай подумать. Около получаса на автобусе, наверное. Они ходят ужасно медленно. Денег у меня нет, поэтому я не возражаю, если мы пойдем пешком.
Как раз сегодня Томоэ меньше всего хотелось ссориться с братом. Хоть и без особого желания, она остановила такси около станции. Усаживаясь, Такамори заметил:
– Все же такси – самый удобный транспорт, не правда ли?
Чем ближе к порту, тем сильнее ощущался соленый ветер с моря. Такси повернуло у недавно выстроенного торгового центра и направилось к Американскому пирсу, где причаливают иностранные суда.
– Ужас! Пассажиры уже сошли на берег, – воскликнула Томоэ, выпрыгнув из такси. Но оказалось, зеленый корабль, который Томоэ приняла за «Вьетнам», был голландским танкером «Джепсен-Маркс», а за ним под погрузкой стоял восьми- или девятитонный японский сухогруз «Сантосу-мару» с флагом Страны восходящего солнца, лениво болтающимся на флагштоке. Других судов здесь не было.
– Ты уверен, что это тот пирс?
– Определенно. Именно это мне вчера сказали в компании.
Томоэ была в Йокогаме два или три раза, когда провожала университетских друзей в Америку на учебу, и пароходы всегда отходили от этого пирса, поэтому здесь ошибки быть не должно. Тем не менее Томоэ волновалась.
– Но здесь нет «Вьетнама».
– Посмотри туда! – Такамори показал на самый дальний конец причала. Сорок-пятьдесят мужчин и женщин стояли там и смотрели в сторону моря. Ветер доносил звуки оркестра. Для уверенности Томоэ спросила носильщика:
– «Вьетнам» должен причалить там?
– Да, мисс.
– Но он, кажется, опаздывает?
– Похоже, карантинная инспекция затянулась.
Чем ближе они подходили к толпе встречающих, тем громче становились звуки духового оркестра, и вскоре они уже могли рассмотреть, что музыканты – полицейские в синей форме, украшенной белыми галунами. Они стояли в две колоны и играли марш «Полковник Боги».
– Ну и толпа! – Похоже, даже Такамори удивился.
Затем в группе встречающих что-то привлекло его внимание.
– Томоэ, погляди… вон там!
Молодая девушка с букетом цветов – судя по всему, актриса, очень модно одетая – позировала группе фотографов. Ее окружали четверо или пятеро молодых людей, которые, похоже, были газетными репортерами.
– Ты не думаешь, что они пришли встречать Гастона?
– Не будь идиотом.
Тем не менее даже сердце Томоэ забилось чаще.
– А почему бы нет? Во всяком случае, он ведь потомок Наполеона. И ничего бы странного не было, если б газетные репортеры и духовой оркестр пришли встречать его.
Маловероятно, подумала Томоэ, хотя что-то в этом есть. Уже в миллионный раз она спрашивала себя, как выглядит их гость.
Неожиданно из-за дальнего волнореза раздался корабельный гудок, который напоминал зевок гиганта.
– Он приближается!
Свежевыкрашенное белое французское пассажирское судно «Вьетнам» водоизмещением 15 000 тонн, ведомое двумя лоцманскими катерами, медленно входило в порт. Чайки грациозно парили в воздухе над трубами корабля, почти не махая своими белыми крыльями. После перерыва оркестр заиграл «Полковника Боги» еще громче.
Уже можно было разобрать лица пассажиров, толпившихся у лееров палубного ограждения, – они напоминали крохотных птиц. В углу сбились в кучку несколько монахинь – они тоже смотрели на пристань, а из одного иллюминатора прямо над ватерлинией высунул голову рыжий матрос. На всех лицах читалась радость.
Корабль причалил, и все встречающие пришли в движение, замахали руками. Только чайки грустно кричали, продолжая свой танец над лоцманскими катерами, которые уже не были нужны.
– Хэко-тян! Посмотри сюда! – пронзительно закричала вдруг стайка молодых девушек рядом с Такамори.
Газетные репортеры со своими фотоаппаратами бросились на борт судна. Только тогда до Такамори дошло: на этом корабле в Японию вместе с мужем возвращалась кинозвезда Хиэко Такаминэ, которую ее многочисленные поклонники фамильярно называли Хэко-тян. Сама Хиэко Такаминэ стояла у поручней в средней части судна, очаровательно улыбаясь и помахивая изредка рукой.
– Это же Хиэко. Хэко-тян на палубе! – воскликнул Такамори, слегка толкнув сестру.
Томоэ отвернулась и ничего не ответила. Значит, все эти люди, включая газетных репортеров и актрису с букетом цветов, пришли встречать не Гастона, а кинозвезду. Она, конечно, понимала, что зря надеется, но удержаться от некоторого разочарования все же не могла.
– Хотела бы я знать, где Гастон.
– Мы даже не знаем, как он выглядит, – ответил Такамори, не сводя глаз с актрисы.
Как только большой грузовик с краном установил трап, все встречающие бросились к нему. Пассажиры со своим багажом в руках готовились сойти на берег. Пробравшись сквозь толпу, Такамори и Томоэ сумели занять место у нижнего конца трапа.
Первым появился больной пассажир, которого осторожно несли на носилках в сопровождении двух медицинских сестер. За ним спустился высокий пожилой иностранец с румянцем на лице, который кому-то махал руками. Учитывая его возраст, брат и сестра решили, что это не может быть Гастон. Следующим был японский студент в новеньком костюме, сразу попавший в объятия родственников, которые увели его наслаждаться семейным воссоединением. Затем спустились католические монашки, пожилой японец, иностранная семейная пара… и так продолжалось около двадцати минут. Такамори и Томоэ все больше падали духом. Газетные репортеры и актриса с букетом цветов поднялись на борт встречать Хиэко и ее мужа. Остальные пассажиры, похоже, уже сошли на берег, и нигде не было видно молодого иностранца, которого можно было бы принять за Гастона.
Полицейский оркестр зачехлил инструменты и уехал. Встречающие и встречаемые тоже исчезли с их рукопожатиями и объятиями. Пристань опустела. Только одинокая чайка, грустно крича, летала над волнами.
– Давай поднимемся на борт и поищем его, – предложила Томоэ.
– Ну что ж, давай. – Даже Такамори приуныл. – Мы же не могли его пропустить?
Они поднялись по трапу, показали вахтенному полученное в компании разрешение и ступили на борт судна. Внутри корабль походил на гостиницу: сверкающие люстры на потолке, цветная мозаика на стенах. Иностранные пассажиры и члены экипажа в темно-синей форме свободно беседовали на французском. Ковер на полу был таким толстым, что Томоэ чувствовала, как в нем утопают ее высокие каблуки.
– Томоэ, – сказал Такамори, смахивая выступивший на лбу пот, – я должен сходить в туалет. Боюсь, меня хватит ненадолго.
– Перестань… Самое подходящее место выбрал.
Мало того что они не могут найти Гастона, Такамори еще и ведет себя как ребенок. Томоэ смело подошла к информационной стойке салона и обратилась к пожилому клерку с лицом актера Луи Жуве из последнего французского фильма.
– Parla lei Italiano? – спросила она.
– Si, si, signorina.
Клерк озарил ее теплой улыбкой и слегка поклонился, чем еще больше напомнил Луи Жуве.
– Не были бы вы настолько любезны проверить для меня список пассажиров. Я разыскиваю Гастона Бонапарта.
– Aspetta, signorina.
– Tante grazie.
Обернувшись, она увидела: Такамори, несомненно, приведенный в замешательство смелостью сестры, рассматривает фрески на стене. Клерку потребовалось довольно много времени для изучения всего списка. Наконец он закрыл папку и с несколько саркастической улыбкой поднял четыре пальца:
– Quarta classe.
Четвертый класс. Томоэ и Такамори никогда не плавали на иностранных судах и даже не знали, что такой класс существует.
– А это где?
Клерк подозвал стоявшего в углу голубоглазого матроса и что-то прошептал ему, не сводя взгляда с Томоэ и ее брата, на что матрос тоже иронически пожал плечами и повел их по длинному коридору, от которого отходили каюты первого класса, на широкую палубу, где под ослепительным солнцем кран вынимал ящики с грузом из сетки и укладывал их друг на друга.
– Вот сюда! – Матрос указал на отверстие около их ног – люк в трюм корабля. Отвесная металлическая лестница вела вниз и исчезала в темноте.
Томоэ открыла от удивления рот. Так вот что такое четвертый класс!
– Гастон Бонапарт! – сев на корточки, крикнул матрос в трюм. Неожиданно снизу, будто она ожидала вызова, высунулась голова, но принадлежала она не Гастону Бонапарту, а корабельному коку. Это был очень толстый человек с белым передником на талии и большим ножом для резки мяса; живот у него выпирал наружу, он постоянно чесал свой приплюснутый нос – красный, вероятно, от большого количества выпитого вина. Он посмотрел на Томоэ и Такамори и, покачав головой, спросил:
– Vous cherchez Gaston, n’est-ce pas?
– Да, да.
Такамори не понимал ни слова по-французски, но, услышав имя Гастона, ответил «да». Похоже, кок предлагал им спуститься по металлической лестнице в трюм.
– Ты пойдешь вниз? – спросила Томоэ. Несмотря на все свое мужество, она вдруг струхнула. Даже через это отверстие Томоэ чувствовала исходивший из жаркого душного трюма запах масла и краски, смешанный со зловонием, напоминающим свинарники и коровники. Видя их колебания, кок опять что-то быстро сказал по-французски.
– Да, да, – сказал Такамори и, схватившись за поручни, начал спускаться.
Французские пассажирские суда, в отличие от японских, не имеют третьего класса, но зато существует много уровней первого класса: каюты там выглядят как роскошные номера в гостиницах. Во втором классе, который также называют туристским, два или три пассажира размешаются в одной каюте, и стоимость проезда от Йокогамы до Марселя составляет чуть больше 150 000 иен. Но большинство не знает, что во Францию можно попасть и за 50 000 иен, если стать пассажиром четвертого класса в трюме корабля. Здесь, естественно, отсутствует какое бы то ни было обслуживание и пассажиры питаются самостоятельно. Ряды брезентовых коек устанавливают в трюме там, где место не заставлено грузами. Обычно здесь можно встретить полуголых китайских чернорабочих – они садятся в Сингапуре или Гонконге и отправляются в другие части света. Пассажиры здесь меняются постоянно: почти в каждом порту одни сходят на берег, а их места заполняются другими.
Такамори и Томоэ, конечно, не знали всего этого, когда очутились в вонючем чреве корабля.
– Такамори, что это за зловоние!
– Хотел бы я знать, откуда оно.
Хотя была еще середина дня, трюм был темный, и в нем стояла мертвая тишина. Висевшие здесь и там голые маленькие электрические лампочки мало что освещали во тьме. В углу под единственным иллюминатором стояло несколько парусиновых коек. На одной печально сидел очень высокий мужчина с вещевым мешком на коленях.
– Гастон Бонапарт? – крикнул Такамори издали.
Мужчина подскочил. Во весь рост он был огромен, как борец сумо.
– Oui… да, да, да, – ответил он.
У Томоэ перехватило дыхание.
– Конь!.. – Это слово невольно застряло у нее в горле.
Его силуэт четко вырисовывался в луче света из иллюминатора, и казалось, что мужчина дрожит от радости.
Он протянул руку Такамори. Его лицо было настолько загорелым, что человека вполне можно было принять за жителя Востока. И оно было очень длинным – действительно лошадиное! Да и не только лицо. И нос тоже был длинным, а когда, засмеявшись от радости, он открыл огромный рот, обнажив десны, сходство с конем только усилилось.
Несмотря на весь свой цинизм, Томоэ была молодая, романтично настроенная особа; втайне она создала для себя идеальный образ молодого француза, которому придется некоторое время прожить у них в доме. Какая малость, казалось бы: пусть этот потомок Наполеона если и не копия Шарля Бойе, то будет, по крайней мере, элегантным молодым человеком с довольно приятной внешностью, пусть он будет излучать мужской шарм. Но по всем пунктам Гастону можно было поставить только ноль.
Он имел лицо идиота, на котором не было даже следов интеллекта. Если и сравнивать его с кем-либо из иностранных кинозвезд, в голову могло прийти только лицо комика Фернанделя. Томоэ никак не могла найти в нем хоть что-нибудь, от чего ее сердце забилось бы учащенно.
– Это моя сестра, – представил ее Такамори, который, судя по всему, тоже пребывал в некотором шоке.
– Вы понимаете мой японский язык? – с видимым беспокойством спросил Гастон.
– Да, конечно, понимаем.
Гастон неуклюже схватил руку Томоэ своей похожей на копыто ладонью и стал с силой трясти ее. Это неловкое рукопожатие еще больше напомнило ей о лошади. Она с трудом сдержалась, чтобы горько не рассмеяться, когда у нее внезапно мелькнула мысль: «Нас обманули. Нас роскошно провели!»
Конец иллюзиям, разочарование, огорчение и множество подобных чувств овладели ею. Розовые мечты, которым она втайне предавалась последние три недели, потерпели крах. Ее лицо подергивалось от обиды и гнева. Во всем виноват Такамори, абсолютно во всем…
«Что за дураки мы, японцы! Специально приехать в Йокогаму, чтобы встретить бродягу, похожего на лошадь. Более того, мы даже согласились пригласить его в свой дом. Посмотрите, как он одет. Его брюки – не только с дырками на коленях, что еще можно объяснить долгим плаваньем, но они к тому же еще и непомерно коротки».
– Что же нам делать? – спросила Томоэ брата шепотом так, чтобы Гастон не расслышал. Будь ее воля, она бы как можно скорее вообще от него избавилась.
– Разве ты не знаешь? Сначала нужно пройти таможню, затем найти такси. Надеюсь, ты заплатишь, – с улыбкой ответил Такамори. Томоэ очень хотелось поддать брату под зад.
– Гастон.
– Да?
– А ты понимаешь мой японский?
– Да. Да.
– Тогда пошли отсюда. Где твой багаж?
Гастон показал на вещевой мешок, лежавший на кровати.
– И это все?
Гастон кивнул.
В трюме пахло не только краской и маслом – его воздух был пропитан каким-то еще более отвратительным запахом, и Томоэ была вынуждена приложить к носу платок. Обернувшись, она увидела гальюн с широко распахнутыми дверями – оттуда и исходило это зловоние. Несколько лет назад в фильме под названием «Корабль рабов» она видела, как двести или триста африканских рабов приковали друг к другу цепями и бросили в такой же трюм.
– Гастон-сан, вам понравилось путешествие?
Гастон с первого раза не понял Такамори, но, когда тот повторил вопрос медленнее, уловил его смысл.
– Да, все было великолепно.
Они начали подниматься по лестнице – осторожно, чтобы не оступиться. Привыкший к трапам Гастон показывал проворство сродни обезьяньему и ловко перемещал длинные ноги по ступенькам. Достигнув первым палубы, он, вытянув свое длинное лицо, смотрел на поднимавшихся брата и сестру.
– Красиво! – воскликнул он, видимо имея в виду, что Томоэ – красавица, и фамильярно протянул ей руку. У Томоэ этот жест вызвал только раздражение, но она не могла полностью игнорировать его и передала свою сумочку.
Гастон радостно улыбнулся, широко открыв большой рот, похожий на пасть крокодила.
На палубе яркое солнце ослепило их, привыкших к темноте трюма. Толстый кок и матрос, показавший им дорогу вниз, стояли тут же, скрестив на груди руки. Увидев Гастона рядом с Томоэ, они присвистнули и по-французски отпустили какую-то шуточку. Гастон в ответ только засмеялся во всю пасть.
Даже не зная языка, Томоэ хорошо могла себе представить, что они сказали, и это еще раз убедило ее, что их гость не имеет никакого понятия о хороших манерах. С презрительным видом она устремила взгляд на голубое море, показав, что для нее не существует ни Гастона, ни этих остряков.
Пристань уже опустела под лучами солнца. Пассажиры и встречающие давно покинули ее. Когда компания сошла с трапа, Гастон вытащил из кармана карту Токио и сказал:
– Пожалуйста, покажите мне хорошую гостиницу.
– Гостиницу?
– Да, гостиницу… отель.
– Гастон, вы остановитесь у нас, – объявил Такамори.
Гастон сначала не понял, и до него смысл сказанного дошел только после того, как Такамори повторил еще раз. Его длинное лицо сморщилось, как будто он собрался заплакать, и, протянув руку, он сказал:
– Спасибо… Вы очень любезны.

Загадка
Прошла неделя с тех пор, как мужчина странного вида свалился как снег на голову в дом Такамори и Томоэ. Все это время домочадцы, за исключением Такамори, невольно бросали неприязненные взоры в направлении той комнаты, которую отвели Гастону. Что же касается Томоэ, ее маленький носик периодически зеленел от гнева и она с ненавистью поглядывала на брата. И в этом не было ничего удивительного: попробуйте поставить на ее место себя.
В тот день, покинув корабль, когда Томоэ, вынужденная раскошелиться на такси, усадила в машину Такамори и этого иностранного бродягу, Гастон – совершенно как трехлетний ребенок – прильнул к окну и с восторгом рассматривал улицы Йокогамы, продуваемые весенним ветром.
– Гастон-сан, это улица Исэсаките, а это – городской муниципалитет.
Хотя Такамори и пытался рассказывать о местах, мимо которых они проезжали, Гастон никак не реагировал и самозабвенно прижимал лицо к окну. Только время от времени, открывая похожий на крокодилью пасть рот, он издавал свой идиотский смешок. Хотя можно было ожидать, что, оказавшись в Японии после стольких лет мечтаний о ней, он будет очарован всем необычным, что увидит на улицах Йокогамы, Томоэ его поведение было неприятно. Длинная лошадиная физиономия Гастона периодически расплывалась в слабоумной улыбке и поворачивалась к Томоэ как бы за подтверждением увиденного.
– Ребенок-сан.
Действительно, это были дети, которые на тротуаре играли в бой на самурайских мечах.
– Собака-сан.
Делая поворот под мостом на улицу Сакурагите, такси вспугнуло бездомную собаку, которая мочилась у фонарного столба. Томоэ ничего не оставалось – только кивнуть в знак согласия.
– Собака-сан опасно.
– Да, собака-сан опасно. – Незаметно для себя Томоэ тоже заговорила на странном японском языке.
Гастон, видимо, очень любил собак и поэтому проводил псину долгим взглядом, пока та не перебежала через дорогу.
Если бы все было только так, то еще ничего. Когда они доехали да станции Сакурагите, было уже за полдень, и Такамори сказал:
– Томоэ, может, зайдем куда-нибудь перекусить? Хорошо бы суси. Это ведь лучшая японская еда.
Такамори предложил это, сделав вид, что свободно распоряжается кошельком своей сестры. Похоже, отлично поняв его японский, Гастон радостно закивал головой.
В ресторане суси трое заняли места и сразу оказались в центре внимания как обслуги, так и посетителей. Томоэ всем своим видом показывала, что не имеет никакого отношения к спутникам, и сидела отвернувшись. Слушая объяснения Такамори, Гастон из вещевого мешка, лежащего у него на коленях, неожиданно достал что-то белое и длинное с привязанными шнурками.
– Это… – торжественно заявил он, – подарил мне японский матрос по имени Танака-сан в Марселе.
И у всех на виду Гастон неторопливо завязал шнурки вокруг шеи и простодушно рассмеялся.
– Вот я и прикрепил японскую салфетку…
За исключением Томоэ и Такамори, весь ресторан разразился гомерическим хохотом: то, что повязал на шею Гастон, было отнюдь не салфеткой, а фундоси – узкой набедренной повязкой для мужчин.
Когда в электричке по дороге в Сибуя Такамори с горькой усмешкой спросил у Гастона, откуда у него эта повязка, тот рассказал, что за день до посадки на «Вьетнам» он обнаружил на том же причале пришвартованный японский сухогруз. Сердце Гастона тут же учащенно забилось, и он немедленно отправился на экскурсию. Молодой матрос по имени Танака-сан любезно согласился показать ему корабль, а затем в своей каюте угостил маринованными сливами, сушеными водорослями и японским печеньем. Увидев висевшую на иллюминаторе длинную белую тряпку со шнурками с обеих сторон, любопытный Гастон спросил, что это такое. Молодой искренний матрос, как и следовало ожидать, не смог открыть ему истину и был вынужден сказать:
– Это… японская салфетка.
Можно сказать, что японское фундоси и европейская салфетка внешне с большой натяжкой похожи друг на друга. Но желая оставить себе какую-то память о посещении японского судна, Гастон предложил поменять «салфетку» на свой галстук. Танака-сан был вынужден пойти на эту сделку.
Учитывая обстоятельства, в действиях Гастона не было ничего плохого: он искренне поверил объяснению Танака-сан и в японском ресторане, несомненно, хотел лишь простодушно показать Томоэ и Такамори всю радость своего приезда в Японию. Однако Томоэ, покраснев, не вынесла такого вульгарного поступка в переполненном ресторане.
«Хоть он иностранец, – думала она, – но дурак, дурак. Ну, действительно, не дурак ли он?»
Весь обратный путь в электричке и в автобусе она не проронила ни слова и сидела, демонстративно отвернувшись не только от Гастона, но и от своего брата.
– Ну, довольно, успокойся. Сейчас уже ничего не поделаешь. Он ведь впервые в Японии, – пытался заступиться за Гастона стоявший рядом Такамори, но Томоэ не отвечала. – Даже ты, Томоэ, поехав впервые за границу, можешь совершить подобные промахи.
Но она, крепко сжав губы, не проронила ни слова. И только виновник всего этого, Гастон, положив на колени вещевой мешок, продолжал с восторгом наблюдать за видами города, пролетавшими за окном.
* * *
Наконец они прибыли домой.
Поручив дальнейшую заботу о госте маме Сидзу и Матян, которые сразу не смогли избавиться от первого шока при виде его, Томоэ бросилась в свою комнату и заперлась. На столе валялся раскрытый журнал о кино. С его страницы раздражающе смотрело меланхоличное лицо актера Даниэля Гелина в роли Наполеона.
– Вот твоя комната… – послышался из коридора голос Такамори. – Чувствуй здесь себя как в своем доме.
* * *
Полагая, что Гастон после длительного путешествия устал и захочет немного подремать, хозяева разложили на полу в его комнате японский матрас и оставили гостя в покое. В три часа дня, когда гнев Томоэ немного поубавился, она спустилась на кухню, чтобы попросить Матян приготовить чай и пирожное для гостя.
– Томоэ-сан, а наш гость действительно родственник Наполеона?
– Похоже, что это так. А почему ты спрашиваешь?
– Он только что ушел из дома в ночной пижаме.
Когда полчаса назад Матян убиралась у входа в дом, неожиданно появился Гастон, который вроде как должен был спать, и принялся искать свои ботинки. Поверх ночной пижамы на нем было надето летнее кимоно, которое дал ему Такамори. Матян принесла его поношенные башмаки, требовавшие срочного ремонта. Он быстро обулся и вышел из дома.
– О нет. Что он еще выкинет… Почему ты его не остановила?
Уловив упрек в голосе Томоэ, Матян насупилась:
– Откуда я могла знать? Я думала, он собирается только походить по саду.
Кимоно и ботинки! Ну и комбинация! Как будет неудобно, если его в таком виде увидят соседи. И вместе с тем – откуда Гастон мог знать, что японцы никогда не носят ботинки с кимоно?
– Схожу поищу его. Позови Такамори.
Такамори дремал у себя на втором этаже.
– Что случилось?
– И он еще спрашивает, что случилось, когда сам пригласил этого идиота в наш дом!
Узнав, что произошло, Такамори разразился хохотом:
– О, это просто великолепно!
Томоэ бросилась на улицу, но Гастона нигде не было видно. Если он забредет в торговые ряды около станции, думала она, там повторится сцена в ресторане суси, и они станут посмешищем для всех соседей. Как будто ей и без того забот с Такамори не хватает, так сейчас этот слабоумный из-за границы свалился им на голову, и с ним, похоже, будет даже больше проблем, чем с ее братом.
Она остановилась у группы маленьких сопливых мальчишек, игравших на улице, и спросила, не видели ли они иностранца.
– А, американец в кимоно?
– Он не американец. Но все равно. Куда он пошел?
И тут она увидела Гастона – тот не спеша шел ей навстречу. Невероятно смешно – огромный борец сумо, завернутый в слишком маленькое кимоно, в этих ужасных башмаках. За ним ковыляла грязная и худая бездомная собака. Гастон увидел Томоэ, и на его лошадином лице появилась уже знакомая идиотская улыбка.
– Бедная собака-сан. Совсем голодная. Вы не дадите ей что-нибудь поесть?
«Какое нахальство», – подумала Томоэ.
* * *
Вечером по случаю приезда Гастона устроили торжественный ужин. Стол был уставлен разнообразными редкими блюдами. Почетный гость переоделся в свою старую одежду, в которой он был на корабле, и сидел теперь в неудобной позе на своей подушке. Колени торчали впереди. Такамори пытался заставить его сесть, скрестив ноги, но они у него были слишком длинными для такой позы.
Увидев перед собой столько необычных блюд, Гастон, как ребенок, захлопал в ладоши и, показывая на них, начал считать:
– Один, два, три, четыре, много, много блюд!
Видя его искреннее восхищение, Томоэ чуть не забыла о своей к нему неприязни.
– Гастон-сан, вы впервые едите японскую еду?
– Однажды в Париже я пробовал японские блюда.
В Париже есть японский ресторан, которым владеет японец, женившийся на француженке. Гастон был в нем однажды со своими друзьями.
– Что вы изволили там кушать? – спросила Сидзу, с опаской глядя на Такамори и предчувствуя, что Гастон может не понять ее японский язык.
– Мама, не употребляй такие трудные слова. – Сидзу выбрала самую вежливую форму глагола «кушать». – Если ты будешь говорить простым языком и делать паузу между фразами, он тебя поймет.
Совет Такамори распространялся на всех присутствующих.
– Гастон-сан, с этого момента мы будем звать тебя просто Гас. Гастон слишком сложно.
– Да, я понял.
– Гас, что ты ел в японском ресторане?
– Сукеякы.
– Не сукеякы. Правильно сказать сукияки[3 - Тонко порезанные кусочки мяса, поджаренные на сковороде в специальном соусе с овощами.].
Уже некоторое время Матян стояла в углу, не в состоянии отвести взгляд от Гастона. Томоэ пыталась ей сигнализировать, чтобы она прекратила пялиться на гостя, но Матян зрелище заворожило настолько, что она забыла обслуживать сидевших за столом.
Гастон действительно представлял собой достойное зрелище. Его палочки неуклюже опускались на кусочек еды в одном из стоявших перед ним блюд, захватывали его и осторожно несли в направлении рта. Затем лошадиное лицо встречало палочки на полпути, рот распахивался и – хлоп! – еда исчезала в нем. Таким образом поглощались кусочки сырой рыбы, шпинат и все остальное. Почти как гиппопотам, которого Томоэ видела однажды в диснеевском фильме.
– Гас, ты потомок Наполеона, не так ли? – наконец отважился спросить Такамори.
– Да, моим предком был Наполеон.
Ветвь Гастона происходила от ребенка, родившегося от Наполеона у знаменитой Марии Валевской.
«Правда ли это?» – думала Томоэ, наблюдая за Гастоном. Это лошадиное лицо и застольные манеры бегемота! Трудно поверить, что Гастон мог своим предком иметь этого знаменитого героя, который преодолел Альпы и захватил Италию. Внезапно ей пришло в голову подозрение: а не мошенник ли он?
Томоэ ничего не знала о законах наследственности Менделя и Лысенко, но ей казалось странным, что первый и последний представитель родословной линии могут во всех отношениях настолько отличаться друг от друга.
Известно, что император Наполеон был невысокого роста и имел маленькое лицо. Вместе с тем он обладал острым соколиным взглядом и имел хитрые, как у лисы, губы. А посмотреть на Гастона – лицо и тело призрака, а манеры совершенно несовместимы с родом Наполеона. В нем было так же трудно отыскать какие-нибудь следы Наполеона, как рыбу на дереве. Если бы мир не изменился со времен Наполеона, его сегодняшний потомок назывался бы граф Гастон де Бонапарт. Томоэ пыталась представить его себе в Версальском дворце с его сверкающими люстрами, – вот он почтительно целует руки элегантно одетым благородным девицам и танцует с ними в бальном зале.
Какой абсурд! Даже представить, как обладатель этой лошадиной физиономии кружится в грациозном вальсе, – значит разрушить все романтические мечты и ожидания. Подозрения вновь вернулись к Томоэ. А что, если, скрываясь за этим идиотским внешним видом, он что-то против них замышляет? Она украдкой взглянула на него. Гастон перестал есть и рассеянно смотрел в окно.
– Гастон-сан, вы не хотите что-нибудь еще поесть?
Он не ответил.
– Гастон-сан.
В этот раз он повернулся к Томоэ и печально улыбнулся.
– Что случилось, Гас? – с беспокойством спросил Такамори, поставив бутылку виски, из которой наливал себе вторую порцию.
– Собака-сан, – ответил Гастон, показав на свою тарелку, – хочет кушать.
– Собака-сан?
Томоэ сразу поняла, что имел в виду Гастон, когда вспомнила его фигуру в кимоно и старых ботинках, за которой плелась истощенная и грязная псина.
– Ах да. Та бездомная собака.
Эта собака всегда бродила в окрестностях. Иногда она даже пробиралась на кухню и опрокидывала мусорное ведро, вызывая гнев Матян.
Гастон поднялся и открыл окно, через которое стало слышно, как собака кашляет на улице. Видимо, как и люди, она страдала от астмы. Гастон взял остатки еды со своей тарелки и бросил их собаке. Томоэ и Матян с отвращением отвернулись.
– С сегодняшнего дня эта собака-сан ваш друг. Как и я ваш друг, – заявил Гастон, глядя на всех со счастливой улыбкой на лице.
Вечером, когда Гастон ушел в свою комнату, Томоэ устало вздохнула. Она чувствовала себя совершенно измотанной – как физически, так и морально.
– Теперь ты, надеюсь, удовлетворен, пригласив этого дурака в наш дом, – сказала она Такамори с возмущением.
Тот покачал головой:
– Еще рано говорить, дурак он или нет. Он еще может удивить тебя.
– Если он не дурак, то мошенник, который постарается доставить нам неприятности.
Такамори, чувствуя свою ответственность за приезд Гастона в их дом, красноречиво защищал его, но так и не смог убедить сестру. Она была готова согласиться, что лошадиное лицо и медлительность в движениях Гастон получил от бога – тут уж ничего не поделаешь. Но, слушая его и наблюдая за его поступками, она была вынуждена признать: его умственное развитие соответствует уровню маленького ребенка. Гастон ни в малейшей степени не походил на сообразительного, находчивого и остроумного молодого француза, к образу которого Томоэ привыкла по книгам и кинофильмам.
– Это можно назвать инфантильностью. И подобное случается не только во Франции. Ты посмотри на наших самозваных интеллигентов и деятелей культуры, а таких в Японии великое множество, – убежденно заявил Такамори.
– Что бы ты ни говорил, всему есть предел. Подумать только – выйти на улицу в кимоно и ботинках… Это же полное отсутствие здравого смысла, даже если он не знает наших японских обычаев.
– В этом все и дело. Он может оказаться глубоким, как океан, и его не интересуют все эти мелочи. Во всяком случае, Томоэ, ты никогда не могла различить достоинств в мужчине. Даже в том, что касается меня, ты никогда не была в состоянии понять, что я самый достойный мужчина среди мужчин.
Достойный мужчина среди мужчин? И таким может считаться Такамори, который готов проспать все утро и постоянно выпрашивает у сестры карманные деньги?
Если он хочет узнать мнение другого человека о Гастоне, думала Томоэ, пусть послушает звон посуды на кухне. Матян вымещала свое плохое настроение на посуде, чтобы та знала, как она себя чувствует.
– Я не представляю, как родственники Наполеона могут гордиться своим происхождением, имея в семье такого типа. Они должны были полностью потерять свое лицо. Зачем он вообще приехал в Японию? – сердито спросила Томоэ.
– Я спрашивал его, но не получил удовлетворительного ответа. Он все-таки загадка, не так ли?
* * *
На следующее утро Такамори и Томоэ нужно было на работу.
– Гас, какие у тебя планы на сегодня? Не хотел бы ты посмотреть Токио?
Гастон дошел вместе с ними до станции Киодо, держа в руках туристическую карту Токио, на которой Такамори тщательно пометил наиболее интересные достопримечательности. Они все вместе сошли с поезда на станции Токио.
– Гас, после того как осмотришь здания парламента и разных министерств, иди к Токийской башне. Знаешь, она даже выше Эйфелевой.
– О, выше, чем Эйфелева башня?
С любопытством озираясь, Гастон исчез в утренней толпе.
– Посмотри на него, – сказал Такамори, глядя ему вслед. – Он в состоянии сам ориентироваться на улицах Токио. И он совершенно не глуп.
– Я беспокоюсь, все ли будет с ним хорошо.
– Конечно, ничего с ним не произойдет.
Но когда Такамори и Томоэ вернулись вечером домой и спросили Гастона, который пришел незадолго до них, что он сумел посмотреть за день, выяснилось, что он ничего не видел. Маршрут, который с таким старанием наметил на карте Такамори: здание парламента, министерства, Токийская башня и даже театр Нитигэки, – был полностью проигнорирован.
– Что же вы тогда видели, Гастон-сан?
– Храм, – он слабо и печально улыбнулся. – Я видел много, много детей и голубей.
Как выяснилось, он прошел, не останавливаясь, через квартал Маруноути и мимо улицы Гиндза[4 - Самый известный торговый квартал в Токио. – Прим. ред.] и зашел на территорию храма, где и провел целый день, наблюдая за детьми и голубями. Зачем же он тогда пересек океан и приехал в Японию? Нет, этот человек действительно загадка.
* * *
Затем произошел инцидент, который дал им некоторое представление о характере Гастона. В воскресенье Такамори предложил показать ему ночной Токио.
– Куда ты его поведешь? На Гиндзу? – спросила Томоэ.
– Нет, не на Гиндзу. Я покажу ему изнанку Токио, которую даже ты, Томоэ, не знаешь, – смеясь, ответил Такамори. – Мы пойдем вдвоем, Гас.
Но затем, вспомнив о предстоящих расходах, Такамори быстро изменил мнение и пригласил Томоэ пойти с ними.
– Я подумал, Томоэ, что для расширения твоего кругозора было бы полезно пойти с нами, – резонно сказал он.
– Ты что, собираешься показать Гастону темные стороны Японии?
– Не говори глупости. Можешь пойти с нами и сама все увидеть, если, конечно, пожелаешь.
После ужина они вышли из дома и на поезде доехали до Синдзюку[5 - Синдзюку – один из наиболее крупных развлекательных районов Токио, знаменитый ночными клубами, барами и заведениями сомнительного свойства.]. На Гастоне был все тот же костюм на несколько размеров меньше, но лицо его светилось радостью.
Такамори хвастался, что он так хорошо знаком с этим районом, что знает даже все крысиные норы.
– Крысиные норы – бог с ними, но не показывай ему мест, позорных для всей страны.
– Могла бы мне этого и не говорить.
Но не успели они выйти со станции Синдзюку и двинуться по улице, как случилось то, чего больше всего боялась Томоэ.
Возбужденный Гастон постоянно вертел головой, реагируя на все вокруг: на огни маленьких баров, вытянувшихся вдоль улицы, как спичечные коробки, на соблазнительный запах шашлычков из куриного мяса, на голоса зазывал, приглашающих зайти в их заведения, на звуки стукающихся шариков в залах игральных автоматов.
– Такамори-сан, я поражен всем этим.
– Я уверен, что тебе понравится. Гас, может, зайдем куда-нибудь выпить?
При этих словах Томоэ потянула брата за рукав и неодобрительно покачала головой. Пока она с ним спорила, к Гастону, держа руки в карманах куртки, подошел молодой человек и с хитрой улыбкой начал фамильярно нашептывать ему что-то на ухо. Томоэ повернулась и увидела его, но не смогла понять, что ему нужно. В тот же момент Такамори тоже увидел эту сцену и сразу позвал:
– Гас, Гас.
– Одну минуту, – ответил Гастон и продолжал, улыбаясь, разговаривать с молодым человеком, державшим руки в карманах.
– Этот парень хочет показать мне несколько красивых фотографий Японии.
– Не обращай внимания, Гас. Пошли дальше, – и Такамори потянул его за руку. – Не дай себя обмануть.
Только после быстрого объяснения Такамори Томоэ поняла, что парень пытался продать Гастону непристойные фотографии. Гастон никак не мог взять в толк, в чем дело, но Такамори и Томоэ потащили его за собой. Не успели они пройти и несколько шагов, как парень догнал их и поравнялся с Такамори.
– Ты чего лезешь? Дай мне поговорить с этим человеком, – угрожающе сказал он, продолжая держать руки в карманах. Хоть характер у Томоэ и был сильный, в такие моменты она все же предпочитала искать защиты у брата, а потому спряталась за его спиной, крепко вцепившись в его плащ.
– Не пытайтесь убежать, – продолжал приставать к ним парень.
– Мы и не убегаем, – сказал Такамори внезапно севшим голосом, закрывая собой Томоэ, – но знаешь ли ты, кто этот иностранец?
– Чего?
– Взгляни получше. Ты его не помнишь? Ты не видел его фотографии в газетах?.. Ну что, так и не узнаешь его? Это чемпион Бразилии по боксу господин Гастон. На следующей неделе он выйдет на ринг против Енэкура. Мы с этой девушкой – журналисты газеты «Дейли геральд».
И Такамори позвал Гастона, который в тот момент заглядывал в салон игральных автоматов, не имея ни малейшего понятия о драме, которая разворачивается вокруг его личности.
– Господин Гастон, пожалуйста.
– Да. Да.
– Пожалуйста, господин Гастон.
– Да. Да.
– Нокаутируйте этого типа. – Такамори говорил на английском, которого ни Гастон, ни этот парень не понимали. Некоторое время парень постоял в нерешительности, глядя на Такамори и Томоэ, но, когда Гастон, наконец, сумел оторвать себя от салона игральных автоматов и направился к нему, он сделал несколько шагов назад и исчез в ближайшем темном переулке.
Когда все закончилось, Томоэ бросило в дрожь. Сердце ее готово было выскочить из груди.
– Такамори! – Тот как раз вытирал со лба пот. – Мы должны как можно скорее уйти отсюда.
И они быстро пошли, таща за собой Гастона, при виде которого лица подвыпивших встречных прохожих изумленно вытягивались. Томоэ продолжала дрожать, даже когда они дошли до перекрестка перед залом Мусасино.
– Ты действительно вытащил нас из этой неприятной истории.
Такамори, видя, что его акции выросли в глазах сестры, начал хвастаться:
– Да я мог бы расправиться и с десятью такими.
– Давай остановимся и отдохнем где-нибудь. Сердце никак не уймется.
Они как раз стояли перед кафе «Куйен», откуда доносились звуки французского шансона. Это кафе было известно тем, что в нем создали псевдофранцузскую атмосферу – этакий «кусочек Парижа».
– Я уверена, что вам это понравится, Гастон-сан.
– Это ужасное заведение, – запротестовал Такамори, глядя на кафе с отвращением. – Здесь собираются студенты и прочие, кто помешан на французской культуре. Меня даже тошнит от этого.
Но коль скоро вблизи не наблюдалось другого подходящего места, они все же вошли внутрь. В кафе было темно, как в аквариуме, поскольку даже днем толстые шторы закрывали окна и тусклый свет ламп на золоченых стенах придавал лицам посетителей желтый цвет рыб за стеклом.
Оглядевшись, Такамори подумал, что даже независимо от освещения в лицах присутствующих было что-то рыбье. Например, глаза вон того богемного вида молодого человека со сросшимися бровями – казалось, он поглощен решением глубокой философской проблемы, – были в точности такими же, как у серой кефали. И вон та девушка, с восхищением внимающая слащавой мелодии шансона, похожа на рыбу оризия, а средних лет мужчина, который тихо беседует с ней, выглядит так же отталкивающе, как и сайда.
Такамори никогда не понимал, чем могли нравиться подобные кафе. Он не принадлежал к тем, кто глубоко вздыхает над чашкой крепкого кофе, слушая шансон о «душе поэта».
«Куйен» притягивал особую породу молодых японцев, которые увлекались всем французским. Как молодые «русские», одетые так же, как, по их представлениям, одеваются русские рабочие, собирались в определенных барах, где пели русские народные песни, – так и эти франкофилы в беретах и с французской книгой под мышкой стекались в кафе, подобные «Куйен», чтобы вздыхать под звуки французского шансона.
Что касается Такамори, он вообще не знал, как вести себя в подобных местах, и чувствовал бы себя значительно свободнее в каком-нибудь соседнем баре. Но коль скоро Томоэ оплачивает счет и они к тому же только что пережили неприятное приключение, ему ничего не оставалось делать, как последовать за ней и Гастоном в это кафе.
Едва они уселись, за соседним столиком Томоэ увидела своего сослуживца Осако и окликнула его. Заметно удивившись встрече в подобном месте, Осако поставил на стол чашечку чая, которую элегантно держал в руке, и подошел к их столу. Он был хлыщевато одет и еще больше, чем обычно, походил на угря.
– Такамори, я хотела бы представить тебе Осако-сан, который работает у нас на фирме. Он внук барона Осако.
– Ах вот как – значит, вы и есть Такамори-сан. Томоэ мне много о вас рассказывала, – отозвался внук барона почти женственным голосом.
– А это… – Томоэ какой-то миг помедлила, – Гастон Бонапарт. Он приехал из Франции и остановился у нас.
При слове «Франция» лицо Осако мгновенно напряглось – да и не только у него. Сидевшие за соседними столиками тоже повернулись и устремили на них взгляды.
– Вы не будете столь любезны, чтобы разрешить мне присоединиться к вам?
– Пожалуйста, – с раздражением ответил Такамори: он уже понял, что почти все посетители кафе с интересом за ними наблюдают.
Без дальнейших церемоний Осако пододвинул свое кресло к их столику и сразу вступил в беседу с Гастоном.
– Для меня большая честь иметь возможность поговорить с настоящим французом.
– Да, да, – Гастон протянул большую руку и поздоровался с Осако.
– Каждый, кто приходит в это кафе, – большой любитель французского искусства.
Как раз в этот момент Такамори случайно взглянул на входную дверь и увидел за нею парня в куртке, который хотел продать Гастону непристойные фотографии. И в этот раз он был не один. Рядом с ним с ноги на ногу переминался мужчина крепкого телосложения в ярком спортивном костюме. По внешнему виду он вполне мог сойти за бывшего боксера. Периодически они прижимались лицами к стеклянной двери, чтоб получше разглядеть столик Такамори. В панике Такамори стал искать глазами другой выход из кафе и, не найдя его, понял, что им еще придется встретиться с этими бандитами.
– Вам понравился Токио? Очень грязный город, не так ли? А вот Париж – великолепный город… Мировой центр искусств… каштаны и Сена. Токио – такое ужасное место, его даже нельзя сравнивать с Парижем, верно?
Обращаясь к Гастону и Томоэ, Осако продолжал высказываться о Токио и Японии в подобном тоне. Презрение к стране, в которой родились, и к городу, в котором жили, было одной из характерных черт франкофилов. Гастон смотрел на Осако, широко раскрыв глаза, и по выражению его лица невозможно было сказать, понимает ли он, о чем речь. Но даже недалекий в таких делах Такамори понял, что Осако фактически адресовал свои слова не Гастону, а Томоэ.
– Кроме того, японцы сегодня, как обезьяны, во всем подражают американской культуре… Гастон-сан, вы понимаете японское выражение «подражать как обезьяна»?
– Обезьяна? – сонно переспросил Гастон.
Каждый раз, когда Такамори в баре или кафе натыкался на кого-либо, похожего на Осако, он старался как можно скорее покинуть это место – и не потому, что не был согласен с тем, что проповедовали эти люди. Прежде всего, он сознавал свою слабость в абстрактных дискуссиях, но в данном случае он не мог примириться с презрением к родине, которое выказывал Осако. А уйти нельзя, ибо типы у дверей следили за ними и определенно их поджидали.
– Подражать, как обезьяна! – громко заговорил Осако, даже не подозревая, что происходит в голове Такамори. – Томоэ-сан, вы не знаете, как будет по-французски «обезьяна»?
– Не имею понятия.
– Обезьяна… то есть «монки». – Осако повернулся к Гастону и изобразил обезьяну.
– А, обезьяна! – обрадовался Гастон. – Значит, вы обезьяна?
Томоэ не могла удержаться и прыснула. Раздраженный Осако принялся энергично помешивать ложечкой чай и больше не проронил ни слова.
Вероятно, Гастон почувствовал, что чем-то обидел своего собеседника, и с печалью на лице повернулся к Такамори. Смущенная Томоэ предложила уйти и, не ожидая ответа, взяла свою сумочку и встала.
– Я тоже ухожу, – сказал Осако.
Такамори вновь посмотрел на дверь, и человек в куртке, перехватив его взгляд, быстро отошел в сторону.
Осако и Томоэ, не подозревая об опасности, стояли рядом у стола, а Такамори пытался скрыться за спиной Гастона.
– Томоэ-сан, разрешите мне заплатить, – предложил Осако.
– Разумеется, нет.
Они оба потянулись за счетом. Такамори было безразлично, кто из них будет платить, поскольку это не касалось его собственного кошелька. Гораздо больше его интересовало, что ожидает их за дверью. Пока там никого не было видно.
– Томоэ, подожди секунду, – Такамори остановил сестру, когда она уже двинулась было к выходу: он испугался, что на нее неожиданно могут напасть.
– В чем дело? – Ее вопрос прозвучал несколько напыщенно – вероятно, из-за присутствия Осако.
– Я кое-что должен сказать тебе.
Томоэ посмотрела на него с подозрением, пропустив вперед Осако и Гастона.
– После вас, мосье. – С улыбкой Осако открыл дверь, фамильярно взяв Гастона под руку.
– Что случилось? – Томоэ взглянула на Такамори.
– Подожди здесь секунду.
– Зачем?
Предчувствие не обмануло Такамори. Как только Осако и Гастон вышли на улицу, к ним с двух сторон вплотную подошли два поджидавших типа.
– О, это тот человек! – воскликнула Томоэ, вцепившись в руку брата.
– Вот именно!
– И что нам делать?
Второй человек, в спортивном костюме – видимо, старший, – повернулся и уставился на Такамори и Томоэ. Осако, побледнев от страха, тоже смотрел на них. Тип в куртке что-то прошептал ему, и Осако послушно пошел вместе с ним, испуганно оглядываясь на Такамори и Томоэ. Дружелюбно улыбаясь, Гастон последовал за ними.
– Я позвоню в полицию, – сказала Томоэ.
– Бесполезно. Мы не знаем, куда они их ведут.
После некоторого молчания ее лицо побелело от гнева и носик задергался. Такамори прекрасно знал, что в таком состоянии никакая опасность ее не остановит.
– Я иду с ними, – решительно сказала она. – Пошли. Мы не позволим им от нас так просто отделаться. – Когда Такамори сразу не ответил, она добавила: – Ты что, боишься? Трус!
– Хорошо, пойдем. – Даже Такамори, который, во всяком случае, был мужчиной, не хотел, чтобы сестра считала его трусом. К тому же их было трое против двоих врагов. Но какая будет польза от этого неженки Осако? Однако есть еще Гастон. Может, когда он поймет, в чем дело, окажется на высоте.
Двое бандитов с ухмылкой наблюдали за их приближением.
– Эй, послушайте… Прекратите эти глупости.
Проявленная хотя бы только на словах смелость Такамори воодушевила Осако, и он закричал своим пронзительным женственным голосом:
– Не трогайте нас… Не трогайте!
Внезапно откуда-то появились еще два бандита и встали по обе стороны Такамори и Томоэ. Один, с полуоткрытым ртом, выглядел как идиот – он вертел в руках какую-то игрушку.
Проходившие мимо люди и понятия не имели, в какое положение они попали. Недалеко располагались целые кварталы дешевых баров – известное логово этих гангстеров. За станцией Синдзюку имелось темное пространство, где проходившие поезда заглушали все звуки и стоял спертый запах застоявшейся мочи. Такамори понял, что именно туда их и хотят завести.
Внезапно Томоэ резко остановилась и закричала двум студентам:
– Пожалуйста, помогите нам! Эти типы к нам пристают!
Студенты в замешательстве посмотрели на нее, затем оно сменилось испугом – человек в спортивном костюме, явный главарь этой банды, с угрожающим видом направился к ним.
– Извините, ребята, – тихо сказал он, криво улыбаясь. – Моя подруга слишком много выпила.
Студенты же так перепугались, что встали как вкопанные, не в состоянии сдвинуться с места. Тем же тихим голосом, но более резким тоном бандит посоветовал им идти дальше по своим делам.
На помощь молодых интеллектуалов в подобных случаях рассчитывать бесполезно. Студенты быстро сообразили, что им невыгодно вмешиваться в эту историю, и с окаменевшими от страха лицами быстро ретировались. Даже бывший боксер не выдержал и процедил им вслед:
– Трусливые ублюдки…
Улучив момент, когда бандиты потеряли бдительность, Осако вдруг бросился наутек, издавая на бегу пронзительные звуки, подобные скрежету металла. Охранявший его парень в куртке попытался его схватить, но Осако уже набрал фору и мчался как стрела, сталкиваясь с людьми и сбивая с ног девушек, пока не исчез в толпе.
Прохожие на улице наконец поняли, что происходит. Они на мгновение останавливались, но затем двигались дальше – как и студенты, не пошевелив пальцем, чтобы помочь Такамори и компании.
– Гас, Томоэ, быстро! – закричал Такамори, кинувшись всем телом на идиота с игрушкой, который охранял Томоэ, схватил ее за руку и побежал. Они скоро смешались с толпой, и Томоэ почувствовала, что сейчас упадет в обморок. Она не помнила, что происходило следующие несколько минут, но, когда пришла в себя, увидела, что Гастона с ними нет. Она все еще держалась за руку Такамори, но сейчас они уже были на главной улице, ярко освещенной неоновыми огнями.
Томоэ остановилась передохнуть, опершись на фонарный столб. Вся кровь отхлынула от ее лица, и она тяжело дышала. Напротив станции Синдзюку стояла полицейская будка, и Такамори, таща за руку сестру, которая по-прежнему не могла произнести ни слова, бросился к ней. Не тратя времени на объяснения, он обратился к полицейскому:
– Пожалуйста, пойдемте с нами. К нашему другу из-за границы пристают хулиганы.
– Где? – безразлично осведомился полицейский. Для него это было обычное явление.
Однако что же происходило тем временем с нашим Гастоном? Когда он увидел убегающего с пронзительным криком Осако и услышал, как Такамори зовет его и Томоэ, а затем они убежали, он, кажется, наконец понял, в какую попал переделку. Подобно роботу, он неуклюже начал двигаться к толпе японцев, которые с безопасного расстояния с любопытством и страхом в глазах наблюдали за происходящим.
– Эй, подожди! – закричал ему вслед идиот с игрушкой. – Так ты фотографии покупать будешь?
Гастон ничего не ответил.
– Ты купишь эти фотографии или нет?
Гастон остановился и с улыбкой на длинном лице покачал головой:
– Мои друзья…
– Да плевать мне на твоих друзей. Я с тобой разговариваю. Ты что, совсем того?
Главарь банды медленно подошел к нему, и толпа зевак подалась назад. Он медленно осмотрел Гастона с головы до пят своими водянистыми глазами и с суровой миной повернулся к своим приспешникам.
– Что за дурацкие выдумки? Какой это боксер? Взгляните на его руки. С такими руками он никогда не был даже близко от ринга. Хорошо, Нисино, займись им.
Нисино был тот тип, который первым подошел к Гастону и его спутникам. У гангстеров имелась своя шкала ценностей. Например, считалось более почетным помериться силами со знаменитым боксером, чем надрать задницу простому студенту. Авторитет Нисино в банде, несомненно, возрастет, если он одолеет этого огромного типа с телом коровы. К тому же он иностранец, а это дополнительный плюс.
– Вы, чертовы американцы! Разгуливаете с важным видом по всей Японии, как будто это ваша страна!
Нисино вынул из карманов перебинтованные руки и принял стойку карате.
– До свидания всем, – доброжелательно прокричал Гастон с улыбкой, которая, похоже, так и не сходила с его лица. – До свидания.
Неожиданно Нисино, как боевой петух, взлетел в воздух и нанес Гастону удар руками и ногами по телу и коленям. С громким воплем большое тело Гастона сложилось пополам.
– Oh, non, non… Tu m’as fait mal.
– Ух ты, сволочь!
От сильной боли Гастон, казалось, забыл весь свой японский. Он стоял, согнувшись и завывая от боли. Нисино еще и еще раз ударил его ногой. Толпа наблюдала необычный спектакль со смешанными чувствами. Гастону она глубоко сочувствовала – но одновременно испытывала трепетное удовольствие, подобное тому, какое много лет назад испытали японцы, когда маленький японский профессиональный борец Рикидодзан нанес поражение значительно более крупным американцам, братьям Шарп. Нечего говорить о том, что никто даже не пытался помочь иностранцу.
Вскоре Гастон медленно поднял руку и посмотрел в лицо Нисино. Окружающие почувствовали, что иностранец, наконец, разозлился.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70769590) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Такамори Сайго (1828–1877) – японский военачальник и политический деятель, убежденный консерватор. Противник сёгуната Токугава и «вестернизации» Японии, сторонник войны с Кореей. Символ поистине самурайской верности принципам. (Здесь и далее прим. переводчика без указаний.)

2
Японская королевская макрель. – Прим. ред.

3
Тонко порезанные кусочки мяса, поджаренные на сковороде в специальном соусе с овощами.

4
Самый известный торговый квартал в Токио. – Прим. ред.

5
Синдзюку – один из наиболее крупных развлекательных районов Токио, знаменитый ночными клубами, барами и заведениями сомнительного свойства.