Невольник
Сапар Заман
Данный роман повествует о непростой судьбе русской диаспоры Казахстана, после распада СССР. В новом национальном государстве положение не коренных народов меняется до неузнаваемости. Несмотря на громкие деклараций в верхах о дружбе народов и стабильности, в низах процветает бытовой национализм. Став жертвой беззакония, главный герой историй, – Илья, попадает в рабство к фермеру под именем Жакып, где перед ним встают суровые испытания и вызов, – во чтобы не стало добиться свободы.
Невольник
Сапар Заман
Нет более горькой и унизительной зависимости, чем зависимость от воли человеческой, от произвола равных себе.
Николай Александрович Бердяев
Рабство – тягчайшее из всех несчастий.
© Сапар Заман, 2024
ISBN 978-5-0062-9412-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Уважаемый читатель! Начав свой путь на литературном поприще, я не избежал шаблонов, присущих многим писателям, и взял себе псевдоним – Заман, что означает в переводе с арабского «эпоха». Присвоение себе такого громкого псевдонима, наверное, связано с тем, что я собираюсь обратиться к злободневным темам того времени и той эпохи, свидетелем которых был я сам, начиная с детского возраста. А это последние тридцать восемь лет, если вести отсчет с моего десятилетия (ведь в младенчестве и раннем детстве многое из происходящего мы еще понимать не можем). Родившись в 1974 году, я принадлежу к поколению, которое прожило первый отрезок своей жизни (детство и юность) в канувшем в Лету Советском Союзе, а остальную часть живут в возникших на его бывшей территории странах. Наверное, многие слышали известное китайское проклятие: «Желаю, чтобы ты жил в эпоху перемен». Ну что ж, наверное, мне, как и многим миллионам родившихся в CCCР и воочию лицезревших его распад, «повезло» испытать все те «радости», что были уготованы нам судьбой. Поэтому если не все, то многие произведения, вышедшие из-под моего пера (то есть из-под клавиш моего компьютера), посвящены и будут посвящаться событиям, что происходили и происходят в моей родной стране – Казахстане – с восьмидесятых годов прошлого века и до наших дней.
Роман под названием «Невольник», который я предлагаю вашему вниманию, основан на многочисленных свидетельствах очевидцев и, конечно же, на событиях, которые мне довелось увидеть собственными глазами. В драматической судьбе главного героя произведения Ильи Переделкина и его близких можно проследить судьбу самой многочисленной в Казахстане русской диаспоры, которой по воле истории и наступивших в связи с этим роковых и судьбоносных перемен пришлось испытать все «прелести» новой эпохи, наступившей после распада некогда могущественной страны под названием Союз Советских Социалистических Республик.
В конце девяностых мне, тогда еще молодому парню, по роду коммерческой деятельности, а в середине нулевых – уже по служебной, часто приходилось ездить по развалившимся бывшим колхозам и совхозам, заезжать в их давно заброшенные далекие отделения в глухой степи, где теперь поселились новоявленные фермеры. И в этих фермерских хозяйствах я часто видел людей, которые гнули свои спины не по собственной воле. Их затравленный взор вызывал во мне чувство жалости к ним. И не надо было быть особенно внимательным, чтобы заметить, что все они не принадлежали к представителям коренного этноса…
Обманутые, похищенные, в редких случаях добровольно согласившиеся на рабское существование под грузом тяжелых обстоятельств, они были новой кастой тружеников, возникшей в эти новые времена, а если говорить прямо, то они были рабами и невольниками своих новоиспеченных хозяев, безжалостно эксплуатировавших их тяжелый труд.
Глава первая.
Собачья жизнь
На узкой и темной лестничной площадке между вторым и третьим этажами пятиэтажного серого дома, какие в народе называют «хрущевками», стояли двое.
– Сколько в этом подъезде? – спросил недовольно один из них – молодой мужской голос.
– С Переделкиным – шесть, – отозвался женский голос.
Подъезд, освещаемый тусклым светом полной мартовской луны, с трудом пробивающимся сквозь грязные окна, едва давал припозднившимся визитерам возможность осторожно передвигаться по лестницам, заставляя запоздалых ходоков то и дело спотыкаться о бетонные ступени. Мужчина при этом каждый раз смачно матерился.
Поднявшись на очередной этаж, поздние гости вплотную подходили к дверям и подолгу всматривались через плотную завесу темноты в номера квартир, почти касаясь их лицами. Если квартира была в списке должников перед коммунальщиками, то они стучались в нее, чтобы напомнить недовольным хозяевам о необходимости исполнения решения суда, вынесенного не в их пользу. Изредка, на их удачу, проезжающие по двору машины на короткие мгновения освещали подъезд отблесками фар и облегчали им задачу, позволяя за эти секунды ухватить цепким взглядом таблички с номерами квартир, прикрепленные на уровне лиц. Но в основном приходилось пересчитывать в уме все квартиры, начиная с первого этажа, чтобы определить нужную. Если квартира оказывалась в списке должников перед коммунальщиками, то они стучались в дверь, чтобы напомнить нерадивым хозяевам о необходимости исполнить решение суда, вынесенное не в их пользу.
Так они поднялись до третьего этажа.
– Ничего не видно, хоть глаз выколи! – всматриваясь в дверь очередной квартиры, почему-то шепотом произнес мужчина, поправив приподнятый воротник своего пальто.
Пошарив в карманах, он вытащил дешевую китайскую зажигалку, затем долго пытался ее зажечь, снова и снова крутя маленькое рифленое колесико в надежде, что в темноте вспыхнет маленький огонек и хоть на мгновение осветит мрак подъезда. Но этого так и не произошло. Чертыхнувшись, мужчина обреченно вздохнул и зачем-то положил обратно в карман бесполезную зажигалку.
– Должна быть эта. Я считала, когда шла! – громким шепотом отозвалась его спутница. – Я постучусь.
Одетая в пальто делового стиля, девушка костяшками пальцев легонько постучала в дверь. От ее слабого прикосновения деревянная дверь, издав тягостный скрип заржавевших петель, слегка приоткрылась внутрь квартиры.
– Ой, дверь не заперта… – проговорила растерянным голосом она, обращаясь к коллеге. – Я боюсь. Что будем делать? – добавила она низким шепотом, испуганно пятясь от двери.
– Что-что… Будем заходить! – раздраженно прошипел в ответ напарник.
Став между отступившей назад в темноту трусливой напарницей и слегка приоткрытой дверью, желая придать себе уверенно-официальный вид, он опустил приподнятый воротник пальто на место, поправил и подтянул слегка расслабленный узел галстука и нерешительным движением левой руки толкнул дверь.
На этот раз скрип был не такой тягостный и не бил по ушам. Дверная створка, коротко вскрикнув, поглотилась мраком квартиры. Не решаясь пройти дальше, молодой человек на мгновение встал как вкопанный на пороге, тревожно всматриваясь в темноту, и громко проговорил, скорее чтобы придать себе храбрости, нежели чтобы услышать ответ:
– Есть кто-нибудь?! Судебные исполнители!
Плотную завесу темноты прихожей и комнаты за ней, которая естественно и незаметно сливалась с чернотой подъезда, через мгновение прорезал случайный свет автомобильных фар, пробежавший по квартире через ее окно. Перед взором служивых, что встали как вкопанные около порога, на пару секунд прорисовался четкий прямоугольный контур внутренней двери, ведущий в так называемый «зал» этой малогабаритной квартиры, подсказав, куда идти, если возникнет желание отыскать ее хозяина. Но смелое желание молодого судебного пристава пройти вглубь квартиры сразу же улетучилось, как только до его слуха из глубины донеслось угрожающее рычание большой собаки, а за ним последовал глухой затяжной мужской кашель. Не желая быть покусанными, незваные гости потянули скрипучую дверь на себя, оставив только узкую щель в проеме.
– Так есть кто-нибудь в квартире?! – крикнул уже нетерпеливо молодой человек с раскосыми глазами, после чего замер, вслушиваясь во вновь наступившую тишину и надеясь на скорый ответ.
Но никакого ответа не последовало, и он с нескрываемым раздражением крикнул через щель в двери, чеканя каждое слово:
– Переделкин Илья Николаевич! Мы с территориального участка судебных исполнителей! – и снова замолчал, вслушиваясь в темноту и ожидая ответа от того, кто кашлял в квартире.
Тягостную тишину, продлившуюся на этот раз не так долго, но во мраке подъезда показавшейся вечностью, прервал прокуренный мужской голос, нехотя отозвавшийся на призыв зачастивших к нему в последнее время непрошеных визитеров:
– Тут я! Заходите! Не бойтесь! Я держу собаку.
– Здесь темно! Вы бы свет включили, что ли, – недовольно и с некоторой опаской отозвался служивый.
– Откуда ему быть, этому свету? Вы же сами пришли долги взыскивать по свету, – донеслось понуро из темноты.
Пристав, приоткрыв дверь, сделал осторожный шаг вперед. Вновь послышалось глухое рычание.
– Тихо! Сидеть! – скомандовал прокуренный, с хрипотцой голос уже увереннее, как только собака стала снова угрожающе рычать в сторону незваных гостей. Та, заскулив, замолчала.
– Я туда не пойду. Мне страшно, – шепотом проговорила девушка, нервно сжав кулачки под подбородком.
– Ладно, тогда стой здесь и жди! – ответил ей почему-то таким же приглушенным голосом коллега, как будто боялся кого-то лишний раз разбудить и побеспокоить, после чего, шагнув в прихожую, исчез за порогом погруженной во мрак квартиры.
– Можете не разуваться! – произнес с издевкой хриплый голос изнутри.
Переделкин произносил эту фразу, когда его посещали представители власти и юристы коммунальных компаний, которые вели себя по-хамски и даже ради приличия не спрашивали разрешения войти в квартиру, не сняв обуви.
«Да я и не собирался. Здесь пол, наверное, вечность назад протирали», – сказал про себя служивый, как только его нога ступила за порог.
Оказавшись в квартире, судебный исполнитель проследовал на ощупь по узкому коридору в сторону внутренней двери и через пару-тройку шагов оказался в такой же погруженной в темноту комнате, куда из-за окна с раздвинутыми шторами едва пробивалось слабое уличное освещение, не позволявшее ничего разглядеть. Хозяину квартиры пришлось с досадой привстать с теплого места, чтобы встретить нагрянувшего, как всегда, не вовремя «гостя».
В нос приставу ударил затхлый противный запах, являвший собой гремучую смесь «ароматов» дешевых сигарет, собачьей шерсти и застоявшейся протухшей еды. Наморщив нос, он несколько раз негромко, но с явным отвращением фыркнул ноздрями, желая изгнать противный запах из своих легких, что, конечно, не особенно ему помогло.
«Неужели нельзя хотя бы проветрить комнату? Невозможно всем этим дышать!» – с недовольством подумал он снова.
Чиркнула спичка, и крохотный огонек разогнал тяжелый мрак, окутавший пространство. Хозяин поднес спичку к обрубку свечи, стоящему на низком журнальном столике посередине комнаты, подсвечником для которого служила пустая консервная банка из-под кильки в томате, и поджег фитиль. Слабый свет озарил вытянутую прямоугольную комнату, к которой примыкала еще одна, смежная, дверь в которую была наглухо закрыта. Такой тип квартир народ прозвал точно и лаконично – «трамваем». Судя по беспорядку, липкому полу и затхлому воздуху, хорошей уборки квартира не видела уж очень давно.
– Переделки Илья Николаевич?! – спросил судебный исполнитель, придавая голосу официальный и властный тон.
Он смотрел сверху вниз на хозяина квартиры, сидящего на нешироком грязном диване, на спинку которого было небрежно откинуто видавшее виды одеяло, из-под которого тот, по-видимому, и выбрался, потревоженный поздними гостями.
В полумраке плохо освещенной комнаты сперва высветился силуэт, а позже и черты лица хозяина. Взлохмаченные волосы на обросшей, давно не стриженной голове, густые заросли двухнедельной щетины, мятая одежда… Весь облик этого, говоря языком юристов, ответчика вкупе с обстановкой квартиры и затхлым запашком говорил молодому чиновнику, что перед ним уставший от жизни неудачник, в силу тяжелых обстоятельств безнадежно скатившийся вниз по социальной лестнице.
– Да. Он самый, – хрипло ответил Переделкин, глядя на пристава исподлобья, кивком указав тому на табуретку, приглашая тем самым присесть.
– Судебный исполнитель Касымов, – небрежным тоном представился молодой человек, осматриваясь в полумраке комнаты по сторонам.
Должнику требовалось предъявить на подпись некоторые документы, предварительно заполнив их, а сделать это стоя вряд ли получилось бы. Поэтому он нехотя опустился на указанную табуретку, но перед этим, поморщившись, пристально всмотрелся на ее поверхность, не желая замарать чистые брюки.
Прикидывая, где можно было бы разложить бумаги, Касымов оценивающе оглядел низкий журнальный столик, на котором горела свеча. Столик имел прямоугольную вытянутую форму, как и сама комната, и со всех сторон был беспорядочно обставлен массивными грубыми табуретками, равными с ней по высоте. Было видно, что когда-то, в далеком прошлом, элегантный стол был украшением интерьера этой комнаты, и на нем, скорее всего, стояла красивая ваза, соседствуя с хрустальной пепельницей. Быть может, лежали стопкой глянцевые журналы и газеты. А теперь… Пустые бутылки из-под водки вперемежку с разноцветными жестяными банками и темными пивными бутылками заполонили всю ее некогда глянцевую, зеркальную, притягивающую взор поверхность, покрывшуюся к тому же от нескончаемых празднеств толстым слоем несмываемой грязи и копоти, не оставив и следа от ее былой привлекательности. Теснящаяся среди бутылок пепельница, которой служила такая же консервная банка, что и под горящей свечой, была заполнена горой окурков, выкуренных вплоть до фильтра. Местами на столе виднелись зачерствевшие, засохшие и оттого скрученные и одеревеневшие куски хлеба, о которые поломала бы зубы даже голодная мышь.
– Та-а-ак! На водку деньги есть, а на тепло и электричество нет, – произнес нравоучительно гость, наблюдая остатки недавнего бурного и продолжительного застолья.
– Так это не мои деньги. Это друзья, коллеги периодически навещают, – ответил на укор в свой адрес Илья.
– Так что же они не помогут с деньгами? Деньги же у них водятся, раз покупают водку, – не унимался Касымов.
– Так много ли надо, чтобы купить пару бутылок и закуски? А долги – вон они, какие стали. Проценты больше, чем сам долг. Да и у них тоже постоянной работы нет. Так, периодически подрабатывают, – вздохнул Илья.
Положив себе на колени небольшой черный портфель и открыв его, судебный исполнитель на мгновение застыл и, бросив брезгливый взгляд на поверхность грязного стола, отказался от мысли использовать его по назначению, и разложил вытащенные бумаги на поверхности портфеля. Перебирая их, он поочередно всматриваться в каждый лист, напрягая глаза, чтобы разобрать в тусклом свете текст. Придержав одну из бумаг дольше остальных, молодой человек низко наклонился над ней, поднес поближе к свече, силясь прочесть написанное, и, удостоверившись, что это то, что он искал, начал заполнять ее ручкой.
– Илья Николаевич, вам же известно, что у вас большие долги по коммунальным услугам и что по ним есть судебное решение. Мы, судебные исполнители, в целях исполнения решения суда обязаны взыскать с вас эти долги. А, как я понимаю, у вас нет постоянного источника дохода. Так? – вопрошающе посмотрел на хозяина квартиры чиновник, сухо проговорив заученные фразы, которые ему приходилось повторять ежедневно не раз и не два в своей служебной деятельности.
– Откуда ему быть-то? Работы нет уж сколько лет. А если есть работа, то не платят деньги. Обманывают или платят гроши. И что мне прикажете д-делать?! – волнуясь, вымолвил Илья Николаевич, которому на днях исполнилась сорок два, хотя выглядел он гораздо старше своего возраста.
Этот «праздничный» стол, а точнее сказать, то, что от него осталась, было свидетельством недавнего празднования его дня рождения, затянувшегося на три дня. Шел уже четвертый год, как от него уехала жена, забрав двоих детей, Дениса и Катерину, четырнадцати и десяти лет. С тех пор он жил один.
«Устала! Устала от этого безденежья и безнадеги», – вспомнил он фразу Татьяны, которую та произнесла во время одного из их последних разговоров, еще до развода.
Ей надоели постоянные длительные задержки заработной платы у Ильи на работе, а потом бесконечные увольнения в связи с сокращенных рабочих мест, которые следовали одно за другим, куда бы Илья ни устроился. Да и сама Татьяна не могла найти или удержаться на нормальной работе, перебиваясь последние годы, как и Илья, случайными и непостоянными заработками. Отсутствие каких-либо перспектив и надежд на горизонте стало причиной постоянных скандалов в семье, что, в конце концов, закончилось ее распадом, несмотря на наличие двоих несовершеннолетних детей. Эти коммунальные долги, превратившиеся ныне в большой снежный ком, начали накапливаться у Ильи далеко до того, как он разошелся с Татьяной и она с детьми съехала от него, а чуть позже и вовсе покинула страну.
– Я не уполномочен решать такие проблемы. На это есть социальные службы и бюро трудоустройства. У меня другие обязанности, – сухо ответил судебный исполнитель, возвращая Илью обратно в этот мир из его недавнего прошлого. Ему нечего было возразить черствому молодому чиновнику. Он понимал, что жаловаться и взывать к сочувствию таких людей бесполезно.
По профессии Илья был электриком. Окончив еще в советские времена ГПТУ[1 - ГПТУ – государственное профессионально-техническое училище.] по специальности «электрик-монтажник», он устроился по разнарядке в «Горэлектромонтаж» в родном Темиртау[2 - Город в Карагандинской области. Название переводится как «железная гора».]. Получал небольшую, но стабильную заработную плату, как миллионы людей той огромной страны, которой уже не существовало на карте, под названием Союз Советских Социалистических Республик. Как и многие, он жил от зарплаты до зарплаты, тратить деньги было особо не на что. Сходил в армию. Потом познакомился с Татьяной, работавшей штукатуром-маляром в «Горкомстрое». Поженились немного погодя. Жили вначале в семейном общежитии, а когда появились дети, предприятие предоставило Илье эту квартиру. Развал Советского Союза, некогда единой большой страны, начавшийся со спущенной сверху программы под громким названием «Перестройка», плавно перешел в парад независимостей, объявленных новоявленными национальными государствами – бывшими его частями. Лихие девяностые с его разрухой, анархией и кардинальной переменой всего уклада жизни, к которой привыкли люди, перечеркнули все мечты и планы на нормальное существование семьи Переделкиных. Аргументы, которые Илья постоянно приводил Татьяне, доказывая, что ныне многие в таком тяжелом положении, бедствуют, тем не менее как-то живут, что надо перетерпеть трудные времена, а потом все наладится, не возымели на нее действия. Татьяна сильно изменилась. Вымотанная долгими годами безденежья и мытарств в поисках нормальной работы, которая могла бы обеспечить им достойную жизнь, она хотела, чтобы Илья как мужчина решил все их проблемы.
– Я не знаю, что ты будешь делать: работать на трех работах, заниматься коммерцией, воровать, наконец, но ты должен содержать нас! Я устала от всего этого! Буду сидеть дома, а ты зарабатывай! – сказала она как-то в отчаянии.
Илья старался. Старался как мог. Но он был простым и честным работягой. Он мог только работать и не умел, да и не хотел, быть барыгой и торгашом. Он работал на двух работах, но в девяностые годы это не гарантировало достатка. Как только его родное предприятие объявило о сокращении штата, он одним из первых попал, как говорят, «под раздачу». Потом метался по разным организациям, устраиваясь и снова попадая то под увольнения, то под сокращения. Илья выбивался из сил, стараясь обеспечить семью. Получалось плохо. Как и у многих, за исключением некоторых редких везунчиков. И все посулы, обещания и угрозы оказались бесполезными – Татьяна твердо решила развестись с ним и уехать из страны. Ей казалось, что там, в России, им будет лучше. Найдется стабильная работа. Заработная плата, по слухам, была выше. Да и вообще на родине – на исторической родине – должно быть полегче.
По ее плану, если Илья откажется ехать вместе с ними, она была намерена в первую очередь развестись с ним здесь, а потом уже осуществить свой план по переезду на историческую родину. Так и произошло. А разрешение второго родителя, что необходимо было по закону для выезда несовершеннолетних детей за пределы страны, тогда с легкостью было обойдено за небольшую мзду.
– Давай уедем все вместе. Там начнем другую жизнь! – убеждала Татьяна мужа, надеясь, что он согласится, переборов свое упрямство.
Но Илья считал своей родиной Казахстан и никуда уезжать не хотел.
– Нет, – говорил он, – я не поеду. Ты это знаешь. Не резон мне под сорок лет начинать все заново. Да и могила родителей здесь… А ты делай что хочешь! – ответил он тогда ей, опустив руки и потеряв всякую надежду на сохранение семьи.
И Татьяна подала на развод. Дети выбрали мать и уехали вместе с ней.
Вначале они часто созванивались, потом реже, но вот уже два с половиной года как телефон у Ильи отключили за долги, и связь оборвалась. С отъездом семьи у него внутри как будто что-то сломалась. Илья сильно тосковал по детям, особенно по дочери. Стараясь заглушить душевную боль от потери любимых, стал прикладываться к бутылке и не заметил, как постепенно спился. За четыре года одинокой жизни он потерял человеческий облик. Мог неделями не выходить из квартиры и пить без остановки. Многое из домашней обстановки и утвари было продано за бесценок ради очередной дозы алкоголя, которая хотя бы ненадолго уносила его из этой жестокой действительности в мир грез, в мир его беззаботного прошлого. Квартира за эти годы превратилась в притон, а длительные кутежи нередко заканчивались драками и скандалами. Это и переполнило чашу терпения соседей, которые, в конце концов, пожаловались на него в полицию, устав от постоянного балагана в его квартире.
Состав жильцов дома за неполные десять лет после объявления страной независимости изменился кардинально. Кроме бабы Влады, одинокой пожилой затворницы, которую переселили вместе со всей семьей из Украины в середине сороковых годов, принявшей решение остаться здесь, несмотря ни на что – после того как умер ее муж и трагически погиб единственный сын, да и семьи нелюдимых Сергея и Евы Ганц, тихо проживающих на пятом этаже, которые недавно перешагнули шестидесятилетний рубеж и отказались эмигрировать вместе с детьми в Германию, из бывших соседей по подъезду не осталось никого. Все они один за другим по разным причинам покинули страну, уехав из нее навсегда…
Из-за повальной ликвидации колхозов и совхозов в соответствии с «новаторской экономической политикой», которую новая власть стала рьяно и бескомпромиссно воплощать в жизнь после получения независимости, коренное население – казахи, составлявшие семьдесят процентов сельских жителей республики, оставшись без работы и средств к существованию, потекли сперва небольшими ручейками, а потом мощными потоками в близлежащие города, что, конечно же, не могло не спровоцировать конфликты в борьбе за иссякающий в то время ресурс под названием «работа». В период развала общей страны, когда новые внешнеэкономические связи молодой республики еще не были налажены, поддерживать предприятия в рабочем состоянии через сбыт их продукции на внешнем рынке было крайне сложно, так как новая власть, как оказалось, не имела ни опыта на этом поприще, ни соответствующих кадров. Усиливающаяся борьба за рабочие места в городах все больше склоняла чашу весов в сторону местного населения, так как все ключевые должности как на производственных предприятиях, так и в государственных и силовых органах быстро переходили в руки этнических казахов и ставленников столицы, которые тоже были представителями коренной нации, а те, в свою очередь, в эти сложившиеся трудные времена принимали сторону своих соплеменников. Так началась массовое выдавливание лиц некоренной национальности из всех организаций и предприятий, начиная с правоохранительных и контролирующих органов и заканчивая самыми мелкими организациями.
Один из соседей, с которыми Илья прожил бок о бок больше пятнадцати лет, продав квартиру и покидая страну, с горечью проронил:
– Пора уезжать! По-доброму… Мы здесь больше не нужны.
Эти слова Илья запомнил навсегда.
После неоднократных жалоб соседей участковые полицейские стали постоянными гостями квартиры Ильи. Теперь дошла очередь и до судебных исполнителей.
– Почему дверь не почините? – спросил, не отрывая взгляда от бумаги, пристав.
– Починю как-нибудь. Пожаловались эти… – с нотками обиды произнес Илья, кивнув головой в сторону входной двери, скорее всего, имея в виду новых соседей.
– Менты… то есть полицейские… Я им дверь не открыл, а они ее выбили. А меня упекли в кутузку на три дня. При том что у них никаких документов не было. С тех пор вот уже несколько месяцев висит на одной петле и не закрывается.
– Вы в курсе, что ваша квартира находится под арестом? Мы можем выставить ее на продажу в счет погашения долгов, – произнес Касымов, продолжая выводить каракули на белой бумаге.
– Хм… хм…
В горле вдруг запершило, и Илья недоумевающе заморгал ресницами, глядя на пустую стену перед собой, где когда-то стояла добротная стенка польского производства.
– Нет. Не в курсе. Разве могут забрать квартиру за какие-то коммунальные долги? Погашу же я их скоро. Дайте мне только возможность на работу устроиться! – взволнованно выпалил Илья.
– А вы знаете, что ваши долги приближаются уже к тысяче долларов? Если по курсу посчитать, то это немаленькая сумма, – ответил судебный чиновник, подавая ему ручку и повернув бумаги, лежащие на портфеле, в его сторону, чтобы должник их подписал.
– Это очередное уведомление о необходимости погасить долги. С предупреждением о возможности продажи вашей квартиры через торги в целях взыскания необходимой суммы в пользу истца, – пояснил молодой человек, глядя сквозь полумрак комнаты на Илью, чеканя слова.
Их взгляды встретились. Илья уловил в блеске глаз гостя едва заметную усмешку, что насторожило его.
– Я не буду подписывать эти бумаги! Я ничего не вижу! Зрение последнее время упало. Очки надо купить. Темно! – громко и суетливо ответил он, нервно озираясь и беспомощно потирая ладонями свои колени.
– Это всего лишь уведомление! – повысил голос пристав.
– А я не хочу подписывать! Мне надо сначала их прочитать! – почти что прокричал Илья, заподозрив неладное и сопротивляясь в пределах своего разумения хитростям и козням чиновников и юристов, зачастивших к нему в последнее время с различными бумагами.
Услышав громкий и тревожный голос хозяина, зарычала Герта – немецкая овчарка коричневого окраса, которая до этого момента тихо лежала за диваном в углу комнаты, послушно следуя приказу своего хозяина и не мешая разговору.
– Давайте я завтра приду к вам в контору и там подпишу эти документы, – добавил Илья уже более спокойным и уверенным тоном, увидев на лице молодого человека смятение после рычания Герты.
Не желая возиться на ночь глядя с полупьяным должником, да еще, упаси бог, быть покусанным немецкой овчаркой, судебный исполнитель, посмотрев с раздражением на Илью, поднялся с места. Быстро запихивая бумаги обратно в портфель, он с нотками угрозы произнес:
– Не придете сами – приведет полиция! До свидания!
Дверь квартиры за поздним посетителем громко хлопнула и снова со скрипом отошла от косяка.
– Да идите вы все к черту! Достали уже! – произнес со злостью Илья, с трудом унимая в себе поднявшуюся после общения с приставом тревогу.
Своим обострившимся слухом он сопроводил незваных гостей до самого выхода из подъезда, слыша, как те спускались по лестнице и возмущенно переговаривались друг с другом на непонятном ему местном языке. Илья окончательно успокоился, лишь услышав скрежет натянувшейся стальной пружины входной двери в подъезд, за которым привычно последовал громкий раскатистый грохот по подъезду. Только после этого Илья с облегчением выдохнул и начал искать «бычок» среди остатков сигарет, что горой возвышались в переполненной консервной банке. Привстав с кровати, он наклонился над столом, выискал взглядом подходящий короткий обрубок, в котором, как ему показалось, осталась толика табака, зажал его между губ и, приблизив свое лицо к пламени горящей на столе свечи, хотел было затянуться, но покачнулся, и та чуть не обожгла ему нос, заставив резко отдернуться.
В полумраке комнаты вспыхнула ярко-красная точка, которая погасла после первой же жадной затяжки, не дав Илье насладиться дымом. «Черт! И не покуришь по-человечески», – выругался он про себя, почесав кончик носа. Илья с укором глянул на выкуренный до основания и донельзя помятый сигаретный фильтр, зажатый у него между пальцами, и с нескрываемым сожалением на лице вернул его обратно в «братскую могилу», состоящую из останков сигарет, после чего, все еще не теряя надежды, снова прошелся своим скрюченным пальцем по «трупам», надеясь найти среди этих скрученных, придавленных и скорченных «тел», выкуренных до основания, хоть одну со щепоткой табака на донышке, но, к своему великому сожалению, ничего в этой «горке» не нашел и не выкопал, что могло бы его хоть на короткий миг порадовать.
Отказавшись от внезапной мысли выйти на улицу в поздний час и выпросить у прохожих одну сигаретку, Илья устало откинулся на спинку кровати, прошелся взглядом по мрачной комнате и печально вздохнул. Даже постоянный спутник этой квартиры – мрак, разгоняемый вечерами лишь слабым светом свечи, не мог скрыть надолго поселившуюся здесь грусть и безысходность. Пожелтевшие от времени и сигаретного дыма обои, наклеенные еще во времена Союза, давно уже потеряли былой цвет и свежесть. Три перевернутых «бокала», как Илья называл разноцветную люстру, состоящую из трех плафонов – красного, желтого и зеленого цветов, что свисали из-под потолка на удлиненных проводах и имели небольшие ромбовидные «вмятины» по всей своей наружной поверхности, делающие их похожими на пчелиные соты, давно потускнели, покрывшись копотью сигаретного дыма, и приобрели безжизненный вид. Узорчатый ковер коричневого цвета на стене за диваном, все еще висевший по старой моде, что годами молчаливо впитывал в себя дым сигарет, выкуренных здесь бесчисленным количеством ходоков и гостей, имел весьма плачевный вид.
Знакомый нам журнальный столик, давно сменивший свое предназначение и ставший столом для «пиршеств», когда-то имел положенную ему «свиту» в виде двух элегантных кресел, располагавшихся по обе его стороны и придававших ему своеобразный лоск. Но оба они были проданы хозяином квартиры под тяжестью жизненных обстоятельств, что стали в последние годы его неизменными спутниками, и на смену им пришли четыре грубые табуретки, притащенные в квартиру неизвестно откуда и кем. Пустая стена напротив дивана с ковром пару лет назад была заставлена польской мебелью. Но, как и многие добротные вещи, имеющие хоть маломальскую ценность, она была продана за бесценок и ушла на пропитание хозяина квартиры. Наверное, не стоит говорить, куда делись встроенный в мебель телевизор, хрустальная посуда и прочие вещи…
Как мы уже заметили, квартиры такой планировки называли в народе «трамваями» или «вагонами», так как вторая комната примыкала к залу и не имела разделяющего их коридора, напоминая таким образом прицепленные к друг другу вагоны поезда или трамвая, тянущиеся друг за другом. Спальня была меньше по размерам, а главное, у?же. Поэтому, как бы в ней ни ставили двуспальную супружескую кровать, чтобы подойти к окну комнаты, приходилось прижиматься спиной к стене, чтобы протиснуться по оставшемуся узкому проходу в ее сторону.
Обоев хватило только на одну комнату, да и те были в свое время куплены с большим трудом: пришлось отстоять в длинной очереди несколько часов. Поэтому голые стены спальни, которые обычно были скрыты от посторонних взоров закрытой дверью, как и у многих сограждан, были просто побелены известкой. Так делали многие жители ушедшей в историю страны, славящейся тотальным дефицитом. Небольшой палас, пролежавший на полу перед кроватью целую вечность и имевший когда-то яркий пестрый окрас, теперь изрядно поблек. Тяжелый платяной шкаф, доставшийся супругам в подарок от родителей и стоявший в углу, был продан Ильей, как и польская мебель, за гроши. А люстры в спальне не было и в помине. С потолка сиротливо свисала на двухжильном проводе обычная электрическая лампочка. Зато были шторы, ярко-коричневого цвета, с непонятными узорами, свисающие с узких дощатых гардин такого же цвета, покрытых толстым слоем лака. Их смастерил на работе сам Илья, пустив в дело невостребованные доски и обрезок ненужной железной трубы небольшого диаметра, предварительно покрыв его серебрянкой, чтобы было красиво. За приоткрытыми шторами на узком подоконнике стояла деревянная фоторамка с изображением улыбающейся счастливой семьи Переделкиных. Она безмолвно смотрела на пустующую долгие годы комнату.
Спальня была гораздо чище и свежее, чем зал. Можно было даже сказать, что она была нетронута буйством нового трудного времени. Илья не пускал сюда никого и держал дверь постоянно запертой. Он не желал, чтобы чужие взоры касались этого помещения даже ненароком. Эта комната была островком воспоминаний о его прошлой счастливой жизни. О том коротком, но светлом и добром времени, которое никогда уже не вернется. Снабдив дверь висячим замком и закрыв комнату, он даже себе не позволял спать в ней, проводя долгие месяцы в зале на неудобном диване. Только изредка, когда его накрывала невыносимая тоска о минувшем, он, оставшись в одиночестве, открывал дверь и ложился в кровать, бывшую для них с Татьяной супружеским ложем, и, свернувшись калачиком, впервые за долгие месяцы засыпал безмятежным здоровым сном, впитывая запах своего далекого счастливого прошлого.
* * *
Айнаш, не так давно ставшая председателем кондоминимума собственников квартир, в который вошли два десятка домов, сразу же положила свой наметанный глаз на квартиру Ильи, выделив ее из общей массы, даже не заглядывая в документы, которые обычно давали более точные сведения о долгах владельцев перед КСК и другими коммунальными службами. Опознать квартиру людей, достигших социального дна, для нее не составляло особого труда. Простой взгляд снаружи уже мог многое сказать. Немытые годами окна, полопавшаяся краска на рамах, потемневшие, не видевшие долгое время стирки занавески, старая дощатая дверь, не соответствующая новым суровым реалиям, когда как все вокруг давно установили железные двери, защищая свое жилище от участившихся краж и грабежей, – все это были признаки того, что в квартире царят запустение и безнадега.
Покупка местного металлургического комбината иностранным инвестором, вновь наладившим работу на предприятии, включая своевременную выдачу заработной платы. Повсеместное появление частных банков и внедрение ими такого неизвестного прежде вида ссуды, как ипотека, вдохнули в город новую жизнь и, соответственно, взвинтили цены на недвижимость. Многие пустующие квартиры на окраине города, брошенные их бывшими жильцами на произвол судьбы в середине и конце девяностых, вновь стали обретать стоимость и стали быстро приватизироваться новыми хозяевами, прибывшими из сельских регионов и других частей страны. Ничего не стоившие до этого квартиры за пару лет положительных преобразований стали стремительно дорожать и к началу двухтысячных оценивались в две-три тысячи долларов, а чуть позже перевалили за отметку в несколько десятков тысяч в зависимости от расположения в городе, состояния дома и этажа, а также от размера висящих на ней долгов перед коммунальными службами.
Пустующие многоэтажные дома с зияющими темными окнами, в спешке брошенные когда-то покидающими страну своими хозяевами, с приходом на предприятие инвестора и нормализаций обстановки на нем быстрыми темпами самовольно были заселены коренными жителями страны, вынужденными в поисках работы и пропитания двинуться в города. Не удовлетворимый резкий рост на жилье и цен на него привел к появлению массы любителей поживиться на этом поприще. Одной из таких и стала председатель КСК Айнаш. Как же, иметь доступ к информации о квартирах и их жильцах – и не воспользоваться этим?! За тот короткий период, что она руководила новоиспеченной организацией, Айнаш уже успела вкусить сладких плодов своей деятельности. Все было до банальности просто: имея в руках не только информацию, но и кое-какую власть и зная о долгах владельцев квартир за тепло, водоснабжение и электричество (а, как правило, если владелец квартиры был должен какому-то коммунальному предприятию, то имел долги и перед остальными), Айнаш научилась анализировать их финансовое положение и не только. Таким образом она намечала для себя потенциальных жертв. А личное знакомство с владельцами жилья, которое она посещала под вполне благовидным предлогом, уже добавляло последние штрихи к их портрету и позволяло ей определить, кто перед ней: беззащитная жертва или человек, способный постоять за себя и за свою собственность.
После знакомства Айнаш с Ильей, поводом для которого были ее служебные обязанности председателя КСК, она, якобы желая урегулировать долги Переделкина перед кондоминимумом, начала часто посещать его квартиру. Вначале она пыталась назойливо и ненавязчиво уговорить Илью обменять его двухкомнатную квартиру на комнату в общежитии с небольшой доплатой, о чем ее как-то попросила одна старая знакомая, желавшая улучшить свои жилищные условия посредством обмена или покупки недорогой квартиры поближе к центру, конечно же, пообещав самой Айнаш щедрые комиссионные. Упрямый Илья на уговоры не поддавался и все время вежливо ей отказывал. Но Айнаш была из когорты тех людей, которые если их выкинуть из дверей, отряхнувшись, полезут обниматься к тебе через окно, не учитывая твое желание, не спрашивая у тебя разрешения, не интересуясь твоим мнением. Ее посещения становились все более частыми, а разговоры – все более настойчивыми. Она на своем ломаном русском приводила Илье уйму аргументов: про долги, про соседей, которые ненавидели его за постоянные попойки и скандалы, про уютную приватизированную комнату в общежитии, про деньги, которые ему сейчас не помешают. Все это так достало Илью, что во время очередной навязчивой агитации на тему обмена недвижимости он грубо оборвал ее на полуслове и послал куда подальше. Айнаш, затаив злобу, надолго отстала от него, что, конечно же, не означало, что она отказалась от своих планов, она просто сменила тактику. И это не предвещало Илье ничего хорошего.
– Николаевич! – услышал Илья, привычно лежащий на своем диване, знакомый голос Айнаш, доносящийся со стороны входной двери, которую он так и не удосужился починить.
Привычка подолгу проводить время на диване у него выработалась после того, как его покинула семья и он махнул рукой на свою жизнь. Возвращаясь с работы и оставаясь вечерами в тягостной тишине своей квартиры, он ужинал в зале перед телевизором. А позже и засыпал перед ним с включенным на полную громкость звуком. Это хоть немного, но уменьшало его боль одиночества. Изображения и голоса хоть и чужих, но все же людей компенсировали ему утрату семьи. Так он, пусть и на время, неосознанно заполнял зияющую пустоту своей души жизнью, льющейся из телевизора.
После того как телевизор был продан, на оставшуюся небольшую часть денег Илья успел купить хороший радиоприемник. Он и по сей день служил ему проводником в другой мир, откуда он давно выпал. Основная сумма, вырученная от продажи телевизора, как до этого и деньги за мебель и другую утварь, ушла на еду и попойку. Однако все предложения друзей-собутыльников продать радиоприемник для покупки очередной порции спиртного Илья категорически отвергал. Он знал, что когда эти горе-друзья разбредутся по домам, единственным его другом, от которого будет исходить человеческая речь, станет это электрическое устройство. Оно днем и ночью стояло перед ним на засаленном журнальном столике и без перерыва круглосуточно извергало из себя человеческую речь, песни, музыку… пока в один «прекрасный» день не умолкло, как будто обиделось за что-то на Илью. А причина молчания была банальной: просто пришла пора заменить батарейки, которые тоже стоили денег. Конечно, радиоприемник мог работать и от сети, но ввиду отсутствия электричества в квартире такой способ извлечения из него звуков был недоступен. Этот период оказался самым мучительным для Ильи. Он всеми способами старался найти деньги и купить батарейки, чтобы побыстрее подключить радиоприемник, дававший ему возможность спокойно засыпать под болтовню ведущих ночных радиопрограмм. В те дни, когда радио не работало, он позволял некоторым своим друзьям-собутыльникам оставаться ночевать у себя.
– Ау! Айнаш, заходи! – ответил Илья, уменьшая громкость приемника, который был включен на полную мощность.
Визит Айнаш вселил в него надежду, что та пришла подбросить ему какую-нибудь работенку, как это нередко бывало прежде. Он чистил снег перед подъездами зимой, скидывал его с крыш по весне, чинил кровли домов и трубы в подвалах в летнюю пору. Иногда подметал дворы, устроившись на некоторое время дворником. Но все эти трудовые порывы имели свойство быстро заканчиваться – как только Илья получал на руки деньги. Хотя и деньги-то были не сказать что большие… А Айнаш – она порой могла и водочки купить и, придя к нему с авоськой в руках, организовать прямо здесь, у него в квартире, небольшой стол. Иногда за компанию опрокидывала пару рюмок и как могла вела с ним беседу на своем ломаном русском.
Вначале, когда они познакомились, а это было года три назад, она навестила его квартиру, чтобы напомнить о накопившихся за несколько лет долгах. Слово за слово – разговорились. Из-за постоянной нехватки денег по причине такого же постоянного отсутствия работы Илья попросил Айнаш в случае необходимости подкидывать ему хоть какую-нибудь работенку по КСК и временами стал выполнять по ее поручению мелкий ремонт электричества и сантехники за символические суммы, которых ему хватало на хлеб, чай и пачку сигарет. Однако брать его в штат своего небольшого предприятия, которое только-только вставало на ноги, Айнаш боялась.
Со временем, когда градообразующее предприятие возобновило стабильную работу и у людей наконец появились деньги, что повлекло за собой погашение долгов перед кондоминимумом частью собственников квартир, Айнаш постепенно стала увеличивать как штат своего предприятия, так и количество обслуживаемых домов, которых она с жадностью набирала все больше и больше, не понимая, что тем самым умножает себе проблемы. На этой почве и возникла ситуация, которая оставила в душе Ильи неприятный осадок в отношении нее…
Осенью одного из предыдущих годов Айнаш провела инспекцию труб в подвалах домов и пришла в ужас от состояния некоторых из них. Требовалась замена труб, и делать это надо было незамедлительно, так как приближался конец сентября, а вместе с ним и отопительный сезон. Тогда-то и возник «коммерческий договор с подрядной организацией», возглавляемой Ильей, – конечно же, на словах, подкрепленный взаимными клятвами и уверениями, а также крепкими рукопожатиями. По «договору», возникшему между ними, Айнаш покупала необходимые трубы, комплектующие, недостающие инструменты, а Илья вместе со своими работниками, которых он должен был найти сам, до конца октября обязывался закончить внушительный объем работ в подвале одной из многоэтажек, за что, соответственно, Айнаш должна была ему уплатить энную сумму, которая, судя по ее размеру, оказалась хорошим стимулом как для самого Ильи, так и для пары его товарищей, слонявшихся, как и он, без дела.
Работы были выполнены в полном объеме, качественно и в срок. Но вот оплата… Кроме той суммы в размере тридцати процентов от оговоренной, что была выплачена им в виде аванса через неделю после начала работ, они так ничего и не получили. В ответ на требование рассчитаться с ними Айнаш ссылалась на отсутствие денег, переводила разговор на общие проблемы, заявляя, что ей тоже должны миллионы тенге, что большинство жильцов не вносят своевременно оплату, что надо потерпеть и подождать – и вскоре разговор переходил на повышенные тона. А скандал был выгоден Айнаш, чтобы отвести разговор от темы и отделаться от Ильи с его требованиями. Илья не понимал логику Айнаш. У нее была еще пара домов, которые нуждались в срочном ремонте, а она затеяла такое, что работать с ней после этого уже не хотелось.
Однако логика в этих действиях была, просто наивный Илья ее не видел. После того как его бригада закончила работу в одном из домов, Айнаш не стала обращаться к ним снова, а, выплатив лишь малую часть суммы, нашла другую такую же и, пообещав ей столь же хорошие деньги, подрядила на ремонт следующего дома. Стоит ли говорить, что и очередные наивные подрядчики, не удосужившиеся составить письменный договор, остались без большей части заработанного.
Впрочем, этот неприятный случай со временем был как бы забыт ущемленной стороной, так как нужда в деньгах заставляла Илью периодически наведываться к председателю КСК, засунув поглубже в карман свои обиды. А в некоторых случаях и самой Айнаш приходилось обращаться к Илье ввиду отсутствия желающих работать за те гроши, что она платила. Так и ходили они друг к другу, хотя, конечно же, Илья сильно обиделся на Айнаш за тот поступок, а она так и не возвратила ему долг, несмотря на все его просьбы и увещевания.
Этот случай окончательно подорвал веру Ильи в людей. Кто знает, может быть, если Айнаш исполнила бы свои обязательства до конца и выплатила Илье и его бригаде всю причитающуюся сумму, то его судьба повернулась бы в другую сторону. Воодушевившись проделанной работой и достойной оплатой, он продолжил бы вместе со своими друзьями эту деятельность, вышел бы из кабалы долгов и стал одним из лучших на рынке услуг по ремонту домов и квартир, ведь тогда на нем не было конкуренции. Но судьба порой подкидывает нам неприятности и испытания одно за другим, и их череду не всякому дано преодолеть…
– Заходи, присаживайся, – произнес Илья, указав плотной и коренастой Айнаш на табуретку рядом.
– Нет, я постою, – ответила она, намекая тем самым, что разговор будет коротким. – Я про мое предложение, Илья. Смотри, потом будет поздно. Комната хорошая, чистая. Без долгов и с ремонтом. Да и деньги при себе будешь иметь, – подытожила она, не отрывая острого взора своих раскосых глаз от лица Ильи.
Тот ничего не ответил. В комнате повисла тишина, слегка разбавляемая приглушенной музыкой из радиоприемника.
«Опять двадцать пять… Снова за свое взялась!» – с досадой подумал Илья, чувствуя, как в нем растет раздражение, с которым ему будет трудно совладать.
– Я же тебе уже ответил по этому поводу, – произнес он, цедя слова и направив свой взгляд на пустующую стену напротив.
– Но ты подумай хорошенько… – начало было Айнаш невозмутимым тоном, но тут Илья взорвался, словно пороховая бочка:
– Да сколько тебе, дуре, говорить?! Нет! Нет! И еще раз нет!!!
Илью понесло.
– Что ты прилипла как банный лист с этой квартирой?! Вот вам моя квартира! Шиш, а не квартира!!!
Выпалив последнюю фразу, Илья бесцеремонно выбросил в сторону Айнаш свою длинную жилистую левую руку с большим пальцем, высунутым между указательным и средним.
Айнаш, не ожидавшая от Ильи такой реакции, побагровела и, не найдя, что сказать, тоже выпалила в ответ все, что думала про него:
– Да я о тебе беспокоюсь, дурак! Алкаш несчастный! Завтра на улице окажешься! А так хоть крышу над головой будешь иметь!
Понимая, что разговор не состоится, она развернулась и, громыхая словами, вышла из квартиры, громко хлопнув за собой дверью, которая, как всегда, жалобно скрипнув, медленно отворилась.
«Алкаш! Бич! Живет в вонючей конуре и выкобенивается. Ничего, ты у меня попляшешь!» – звенели в ушах Ильи фразы, брошенные Айнаш, пока она спускалась по лестнице.
«Хм, научилась разговаривать на русском», – пришла вдруг неожиданная мысль Илье, как только Айнаш переступила порог квартиры, до того позабавившая его, что он заулыбался и выдавил из себя затяжной смешок.
Глава вторая.
БОМЖ[3 - БОМЖ – без определенного места жительства. Аббревиатура, применяемая к лицам, не имеющим в собственности жилища и регистрации.]
Айнаш чувствовала, что может заполучить эту квартиру в свою собственность, выбросив «спившегося алкоголика» на улицу. Знала, что он уязвим и слаб, и после этой очередной ссоры с новым рвением принялась за осуществление своего плана, только уже изменив подход и намереваясь на этот раз использовать силу закона, что было весьма эффективно и не требовало лишних нервов и душевных сил. Ставка была сделана на людей, у которых в руках была власть. Основательно пообщавшись с судебными исполнителями, с которыми ей приходилось часто контактировать по работе, она подговорила их, добавив к словам некоторую сумму, чтобы те, объединив все дела Ильи по коммунальным долгам в одно, выставили его квартиру на торги. В те годы такие дела рассматривались в судах пачками, так как задолженность по коммунальным платежам была обычным делом. Как правило, суды принимали сторону коммунальщиков, а проценты по возникшим долгам порой были сопоставимы с размером взыскиваемых сумм, что, конечно же, загоняло и без того еле сводивших концы с концами граждан практически в безвыходное положение.
Вот так квартира Ильи, отчасти по объективным причинам, сложившимся под тяжестью обстоятельств, навеянных временем, а отчасти по злому умыслу, попала в долговую кабалу, а позже в надлежаще оформленном виде предстала перед судом с целью отчуждения ее у собственника. Конечно же, в ускорении всех этих процессов Айнаш сыграла не последнюю роль. В квартиру Ильи все чаще стали наведываться агрессивно настроенные судебные исполнители и юристы коммунальных служб, в результате чего на его подоконнике накапливалась куча подписанных уведомлений о необходимости срочно погасить долги перед разными предприятиями и об исполнении постановления судебного пристава, основанного на решении городского суда, игнорирование которого грозило статьей уголовного кодекса.
При этом по стечению обстоятельств Илью «забыли» уведомить, как положено по закону, о предстоящем судебном заседании, на котором рассматривалась обоснованность выставления его квартиры на торги в целях удовлетворения иска ответчиков. Не узнал он и о дате и месте торгов, на которые его квартира была выставлена по цене в два раза ниже рыночной, в чем поспособствовал заинтересованный оценщик, а на самих торгах цена чудесным образом опустилась еще на двадцать пять процентов, и жилплощадь была приобретена новым владельцем за сущие копейки.
Лето для Ильи прошло спокойно. Он даже удивился той внезапной тишине, что вдруг настала из-за отсутствия привычных визитов в его квартиру всевозможных официальных лиц, пока в один из теплых солнечных дней начала сентября к нему не пожаловали особые гости…
В тот день Илья намеревался, по своему обыкновению, проспать беззаботным сном до полудня, но на пороге квартиры нежданно-негаданно нарисовались трое крепких парней, сопровождающих незнакомую ему женщину. Та сообщила, что является собственником этого жилого помещения, которое купила на аукционе, объявленном городским территориальным участком судебных исполнителей. Конечно же, Илья не знал, что этой женщиной была старая знакомая Айнаш, воспользовавшаяся наконец «счастливым» случаем приобрести квартиру за бесценок.
Пока Илья, туго соображая, читал листок бумаги, который был копией документа, выданного отделом по недвижимости департамента юстиции их города, подтверждающего право собственности на его теперь уже бывшую квартиру указанной гражданки, крепкие парни азиатской внешности стали выносить вещи Ильи на улицу, не спрашивая при этом разрешения и не обращая внимания на его возмущенные возгласы. У одного из них в руках была довольно длинная и увесистая дубинка, скорее всего, заранее приготовленная для защиты от Герты, которая бросилась, громко лая, на непрошеных гостей, когда они беспардонно ввалились в комнату, но была загнана двумя беспощадными ударами по голове в дальний угол за диваном, где, злобно рыча и оскалив зубы, спряталась.
Все протесты Ильи были проигнорированы, и крепкие парни, оторвавшись от выноса его нехитрого скарба, молча взяли бывшего владельца жилплощади с двух сторон под руки и без особого труда выволокли из квартиры, оставив его в пустующем пролете подъезда. Следом, опустив низко голову, прижав уши к макушке, спрятав хвост между ног, выскочила Герта, смотря на хозяина округлившимися глазами, не понимая, что здесь происходит. Попытка Ильи вернуться в квартиру была пресечена сильным ударом кулака в грудь, от которого он, попятившись, вывалился спиной вперед из проема двери и снова оказался в подъезде, правда, уже сидя на бетонном полу.
– В следующий раз получишь по морде, – спокойно произнес молодой парень, по-хамски улыбнувшись прямо ему в лицо.
Опустившись на скамейку возле своего сваленного в кучу обветшалого добра, Илья с трудом ворочал мозгами и никак не мог понять, как же он оказался в таком незавидном положении. Уже к вечеру новая владелица квартиры заменила старую дощатую входную дверь, обшитую дерматином, на абсолютно новую стальную с несколькими замками, на которой красовалась золотистые цифры «42».
Илья весь день просидел около своих вещей, не зная, что предпринять. В растерянности он смотрел по сторонам, вглядываясь в глаза проходивших мимо «новых» соседей по подъезду, ожидая от них то ли сочувствия, то ли участия. Он хотел, чтобы к нему подошли и спросили: «Что с вами случилось?» Но этого не произошло. В какой-то момент Илье показалось, что все это происходит не с ним, что это жуткое недоразумение или просто кошмарный сон, который должен вот-вот прекратиться, закончиться, исчезнуть…
Разболевшаяся так некстати голова раскалывалась изнутри на тысячу мелких кусочков, не давая Илье сосредоточиться и осознать ситуацию. К тому же пересохло во рту, и ему жутко хотелось пить. Но обычная вода из-под крана вдруг оказалась для него недоступна. Устав бесцельно сидеть, Илья тяжело привстал со скамейки, почесал затылок и прошелся растерянным взглядом по вещам, что были сложены у подъезда, а точнее, в стороне от него, среди деревьев, что росли между подъездами многоэтажного дома.
Первым из габаритных вещей, что были вынесены из квартиры, оказался диван, стоявший в зале. А потом уже на него и возле стали сваливать в беспорядочную кучу разную утварь и вещи с квартиры. Там скопились: старая электрическая печь с одной только работающей конфоркой, сушилка с остатками посуды, поставленная небрежно поверх нее, знакомый нам журнальный стол с табуретками, широкая двуспальная кровать, правда, уже разобранная и сложенная чуть поодаль. Широкий матрас от кровати стоял прислоненный вертикально к стволу одного из деревьев. Одежду и прочие мелкие вещи новые хозяева просто повыкидывали с балкона четвертого этажа – наверное, было лень ради них спускаться вниз. Две куртки, зимняя и осенняя, повисли на ветвях деревьев, а обувь валялась вразброс на траве и среди кустов.
Альбом, семейный альбом с фотографиями, и радиоприемник – только за ними Илья привстал с места, завидев их сразу, взял бережно в руки, вернулся обратно на скамейку и, положив дорогие ему вещи на колени, продолжал лицезреть процесс его выселения из квартиры, словно это происходило не с ним, а с героем какого-нибудь фильма, который вот-вот закончится…
Не прошло и получаса, как все пожитки Ильи оказались во дворе его дома, словно сироты, выгнанные из приюта. Герта как забежала под скамейку, так и пролежала там все это время, изредка поскуливая или рыча, когда мимо нее проходили ноги тех молодчиков, что выставили их с хозяином из квартиры.
«Надо сходить к Ганцам, – вдруг посетила Илью мысль. – Или к бабе Владе. Может, они помогут. Подскажут что-то путное. В любом случае что-то надо делать». Илья приподнялся с места, и ноги его понесли обратно в подъезд, в сторону знакомых дверей.
– Ну а что ты хотел? Все ж к этому шло… Разве ты этого не понимал? – сказала ему размеренно-спокойным старческим голосом баба Влада, жившая на первом этаже, выглядывая через приоткрытую дверь своей квартиры.
Цепочку она с петли не сняла и Илью в квартиру не пригласила. Да и ничего толкового Илья от нее не услышал, кроме того что надо сходить в полицию и написать заявление, чего он, вспоминая последнее посещение стражами порядка его квартиры с выбитой дверью, делать не хотел.
Ганцы оказались более дружелюбными, впустили Илью в квартиру и даже напоили чаем с вареньем. Глядя из окон своей кухни, с высоты пятого этажа, на выставленные из квартиры вещи соседа, старики качали головами, возмущенно цокали языками, выражая сочувствие, и как могли успокаивали Илью, не жалея для него добрых слов. Они почти в точности повторили совет бабы Влады написать заявление в полицию, разве что порекомендовали еще посетить прокуратуру города.
Приближался вечер. Илья так никуда и не пошел, ни в полицию, ни в прокуратуру, как ему советовали. Растерянность, непонимание ситуации и инертность, что была присуща ему последние годы, – все это сковывало Илью в его действиях и намерениях. Покинув квартиру стариков Ганцев, он спустился во двор и провел остаток дня перед подъездом, перекладывая свои вещи из одной кучи в другую, не понимая, что со всем этим делать и куда девать…
Илья не стал обращать внимания на то, как его соседи, с которыми он так и не познакомился, хотя многие из них уже прожили с ним в одном подъезде бок о бок не один год, проходя мимо, с любопытством бросали взгляды на происходящее и, конечно же, делали свои выводы. Никто из них не остановился, не поинтересовался, не бросил фразу: «Что случилось, сосед?» Но разве они были виноваты в том, что им не довелось ближе пообщаться с ним и стать добрыми соседями? Каждый из них жил своими проблемами, своими заботами, коих стало безмерно много в наступившие новые времена. «Рады, наверное. Дождались!» – подумал, горько усмехнувшись, Илья, конечно же, ошибаясь. Его соседям было не радостно и не грустно от того, что с ним происходило, – им просто это было безразлично. Они мало его знали, да к тому же в наступившие времена теперь каждый был сам за себя…
Уже поздним вечером, когда сумерки спустились на город и стало изрядно холодать, Илья накинул на себя осеннюю легкую джинсовую куртку и, бросив очередной тревожный взгляд на свои скученные вещи, подумал: «Неужели придется ночевать на улице?» От одной этой мысли ему стало не по себе. Только теперь, по прошествии дня, Илья стал осознавать, в каком положении он оказался, словно с его глаз и мыслей ночным холодным ветром сдуло пелену непонимания. Не зная, куда податься и что делать, шаркая тапочками, которые так и остались у него на ногах, когда его вытащили с квартиры, Илья с глубокой досадой на лице зашел в подъезд дома и, не зная, зачем и с какой целью, поднялся на свой этаж. Стоя в темноте и мертвой тиши площадки этажа, он вплотную приблизился к двери его уже бывшей квартиры и воровато прислушался к звукам и голосам, исходящим изнутри, как будто мог услышать что-то, что помогло бы ему в его положении.
Не зная зачем, поднял руку и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к стальной поверхности новой двери, и ему показалось, что холод железа, словно электрический разряд, пройдя сквозь все его тело, проник в сознание и безмолвно произнес: «Тебе сюда дороги больше нет! Не приходи!»
От накрывшей его внезапной волны отчаяния и бессилия Илья уронил руку и, трясясь в плечах, заплакал. Попятился назад, споткнулся об выступ лестницы и плюхнулся на ступень, ведущей на верхний этаж. Он зажал рот ладонью, чтобы рвавшийся из недр его души крик не выплеснулся в подъезд и не потревожил покой его обитателей, которые мирно отходили ко сну.
– О, господи! Господи! Что же это?! Что же это такое?! Не может этого быть! – повторял он громким шепотом без остановки снова и снова, одиноко сидя на лестничной площадке, покрытой мраком.
Эта холодная и суровая действительность не укладывалась в его сознании. В голове лишь пульсировала мысль: «У тебя нет дома! У тебя нет дома!» Отчаяние и дикий страх за собственное будущее овладели им и заставили завопить на весь подъезд:
– Откройте дверь!!! Я хочу зайти в свою квартиру!!! Это моя-я-я квартира!!! Моя-я-я-я!!!
Что произошло вслед за этим, Илья понял не сразу. Раскрыв глаза, он увидел перед собой покрытое мглой ночное небо. Опершись сперва на локти, а потом и на ладони, Илья с трудом оторвал спину от холодного асфальта и привел туловище в вертикальное положение. Кровь из разбитого носа перепачкала и джинсовую куртку, и футболку под ней. Голова и лицо гудели от ударов. Он попытался встать, но от сильного головокружения тут же присел обратно на асфальт, чтобы ненароком не свалиться и не повредить себе еще что-нибудь. Вторая и третья попытки закончились тем же.
«Твари. Наглые твари…» – крутилось в голове у Ильи, когда он вспоминал последние несколько минут, проведенные в подъезде.
Устав от бесполезных попыток подняться, он лег спиной на холодный асфальт, чтобы собраться с силами. Его взор, перед которым все крутилось, как в калейдоскопе, обратился вверх, на черное небо, только вместо красивых цветных узоров перед глазами водила хоровод молчаливая россыпь звезд на ночном небе.
Спустя недолгое время пронизывающий холод асфальта снова подтолкнул Илью снова попытаться встать на ноги. Не без труда перевернувшись со спины на бок, опираясь на широко расставленные руки и ноги, преодолевая головокружение и пульсирующую боль в висках, Илья с трудом приподнялся и, сделав пару нетвердых шагов, переместился на край дворовой скамейки, что находилась поблизости от него. «Наконец-то», – произнес он про себя с облегчением, усаживаясь поудобнее и не веря, что ему удалось до нее добраться.
Холод, который проник под легкую куртку и овладел его телом за то время, что он пролежал на асфальте, заставил Илью обхватить руками плечи, чтобы как-то согреть себя. Ситуация требовала быстрого решения, а решением был срочный поиск места, где можно было переночевать, не подвергаясь ночному холоду. Илье не пришлось далеко идти, да и не хотелось, тем более что в его нынешнем состоянии это вряд ли было возможно. Взгляд Ильи уперся в собственный диван, что стоял между двумя рослыми деревьями и кучи выдворенных вещей. Благо на спинке кровати все еще лежало старое одеяло.
Шатаясь из стороны в сторону, трясясь всем телом от холода, Илья пошагал в сторону дивана, который должен был спасти его в эту ночь, подарив тепло и уют, насколько это было теперь возможно, и забрался с головой под одеяло.
– Илья, Илья! – послышался знакомый хриплый голос сквозь пелену тяжелого сна.
Укутанный и ушедший с головой под одеяло, Илья, не высовываясь из своего укрытия, приоткрыл глаза и прислушался к надоедливому голосу извне, как будто звучащему из другого мира.
«Откуда они узнали, что это я? По вещам, наверное», – подумал про себя Илья, но прерывать свой сон и вставать с дивана ему не хотелось. Однако рука человека, которому принадлежал голос, стала трясти его за плечо.
– Илья, че это ты на улице лежишь?
Голос принадлежал Саньке, такому же, как и он, безработному одинокому ровеснику со схожей судьбой, который периодически захаживал к нему, чтобы, как он любил выражаться, «оприходовать на двоих».
– Че за дела? У тебя что, квартиру забрали? – спросил Саня, глядя на друга с жалостью, когда тот откинул одеяло с головы.
Илья глубоко вздохнул и спросил сиплым простуженным голосом:
– Есть попить?
– Найдется. Только дома, – ответил Саня и вытащил из кармана брюк пачку сигарет.
Илья вытянул сигарету с протянутой пачки и прикурил от спички, зажженной стоявшим рядом с Саней приятелем, с которым он не имел честь быть прежде знакомым.
– Бери радиоприемник и пошли ко мне. Обмозгуем все, – сказал Саня, показывая ему литровую пластиковую бутылку с надписью «Буратино» на этикетке, на четверть заполненную прозрачной жидкостью – скорее всего, спиртом, который они обычно употребляли, когда не хватало денег на водку. А денег всегда не хватало…
– А… вещи? – произнес растерянно Илья, пройдясь беглым взглядом по своим пожиткам, разбросанным вокруг дивана, оторвав спину и сев на край кровати.
– Зачем тебе этот хлам? Здесь и взять-то нечего. Да и куда ты все это понесешь? – сказал Саня, ошарашив Илью своим непредвзятым и точным ответом, на который нечего было возразить.
С трудом привстав с дивана, Илья оценивающе осмотрел свое имущество и убедился, что среди этих вещей действительно не осталось ничего такого, что стоило бы взять с собой. Да и куда и на чем он мог это все перевезти? Единственной ценностью, которая у него оставалась до сегодняшнего дня, была квартира, и вот он ее так глупо потерял. А это все, как точно выразился Саня, хлам. Все более или менее стоящее было давно распродано, а потом съедено и пропито… Разве что радиоприемник. И альбом. Семейный альбом в красной бархатной обложке, в котором хранились фотографии Татьяны с детьми и родителей, память о прошедших счастливых мгновениях его жизни.
«Забрать? Место ведь не займет…» – пробежала мысль в голове. «А зачем? Прошлое не вернешь…» – ответила с горечью другая. Короткий разговор Ильи с самим собой прервал возглас Сани:
– Илья! Ты идешь?!
Голос товарища заставил его оторвать взгляд от альбома и торопливо засеменить вслед за удаляющимися друзьями. Однако через несколько шагов что-то остановило Илью, он замер на месте, развернулся и, вернувшись к своим разбросанным пожиткам, поднял с земли альбом, оттряхнул его, сдул с поверхности пыль и грязь и нежно провел по его матовой поверхности ладонью.
Не отрывая наполнившегося грустью взгляда от альбома, Илья замер, не решаясь открыть его, боясь воспоминаний, которые могли больно его ранить в совсем неподходящий для этого момент. Несмотря на сопротивление здравого смысла, советовавшего не делать того, что могло причинить боль, указательный палец правой руки сам перевернул обложку и раскрыл перед ним первую страницу альбома.
Посередине первого листа, как и во многих семейных альбомах того времени, была приклеена фотография счастливой семьи Переделкиных, как бы приветствуя того, кто раскрывал альбом и смотрел на нее. На черно-белой слегка вытянутой в длину фотографии можно было увидеть самого Илью, Татьяну, их детей и родителей Ильи. Дети по тогдашней традиции расположились посередине, между горячо любимыми бабушкой и дедушкой, а они с женой стояли на весь рост за их спинами, глядя в объектив фотоаппарата глазами, полными уверенности и надежд. Все улыбались. Дети здесь были совсем малые, пять лет и один годик… Воспоминания обволокли сердце пеленой печали, заставили его в волнении забиться, погружая Илью в водоворот чувств и эмоций, с которыми он не мог совладать. Глаза наполнились слезами, и две большие капли, оторвавшись, упали на поверхность фотографии.
«Этой жизни больше нет! И она никогда не вернется!» – проговорил про себя с горечью Илья, после чего, захлопнув твердую обложку альбома обратно, наклонился и бережно положил его обратно на кучу книг, где он лежал до этого, и поспешил вслед за удаляющимися друзьями, держа в одной руке радиоприемник.
* * *
– Надо сходить к участковому и написать заявление! – громко произнес Толик, приятель Сани, с которым он только что познакомился. Толик имел проблемы со слухом и оттого разговаривал во весь голос.
– Да-да, и пусть разбираются, – пробубнил сонно Саня, растягивая слова. – Они же часто к тебе наведывались. Теперь пусть отрабатывают свои деньги. Пусть разоблачают аферистов.
– Санек дело говорит! – поддержал друга новоявленный знакомый Ильи, невесть как услышавший эти тихо произнесенные слова.
Он так же, как и Илья, расположился в одном из двух больших кресел бежевого цвета с высокой спинкой, что стояли друг против друга, разделенные журнальным столиком, один в один похожим на стол Ильи, только сохранившим свой первоначальный добротный вид и цвет.
Томно закрыв и снова открыв глаза, прятавшиеся за затемненными стеклами больших овальных очков, умник коротко добавил к сказанному:
– Опорный пункт откроется после шести. Сходи к ним, – и, намереваясь вздремнуть, начал поудобнее пристраивать в кресле свое тучное, оплывшее тело.
«Непременно пойду. Непременно», – согласился со сказанным про себя Илья, тоже поудобнее располагаясь в кресле и намереваясь вздремнуть, как и все, насколько это удастся.
Проснувшись раньше всех, Саня взглянул сперва на одного, потом на другого друга, что, расположившись по обе стороны стола, безмятежно спали в своих креслах, застыв в них, словно восковые фигуры в музее. Толик, как всегда, заснул, не сняв очки, и те, по обыкновению, сползли на его мясистый короткий нос. Илья шумно сопел, откинув голову на спинку и приоткрыв рот, а бегающие под закрытыми веками зрачки говорили о том, что ему снится какой-то беспокойный сон.
Взгляд Сани опустился к ногам Ильи, туда, где в узком проходе между креслом и диваном стоял тот самый радиоприемник, который он посоветовал другу прихватить с собой, единственная вещь, имеющая хоть какую-то ценность, из всего скарба, оставшегося валяться во дворе.
Взяв со стола наполненную до половины литровую стеклянную банку с водой, Саня жадно влил ее в себя, и пока вода большими глотками входила в него, он вспомнил, что разбавленный спирт, который они втроем употребляли до отхода ко сну в полдень, к сожалению, закончился, а желание продолжить застолье все еще присутствовало. Жесткое похмелье при отсутствии денежных средств в карманах подтолкнуло Саню, как он сам убедил себя, «взять у друга в долг», конечно, временно, его радиоприемник. Почесав голову и пройдясь рукой по небритой щеке, Саня, все еще колеблясь, потянулся к радиоприемнику, взял его в руку и повертел перед носом. Желание выпить окончательно победило, и он, стараясь не шуметь, встал с дивана и направился к выходу…
Свинцовая тяжесть, навалившаяся на Илью, не позволяла ему шелохнуться или хотя бы разлепить веки. Сквозь сон он слышал где-то вдалеке отражающиеся эхом голоса Толика и Сани, которые с каждой секундой становились все громче и ближе. Илья не мог понять, явь это или сон. Обжигающая жажда в груди и пересохший, как колодец в пустыне, рот заставили его пересилить себя и вернуться в реальность. Да и запах сигаретного дыма, пробравшись в легкие, зазывал его сделать затяжку. Еле раскрыв тяжелые веки, Илья увидел перед собой сидящих рядом друзей. Слегка наклонившись друг к другу, они громко что-то обсуждали, не обращая на него внимания.
– Ну, давай разливай! Еще по одной пропустим, – произнес заплетающимся языком Саня, после чего трижды торопливо и жадно затянулся сигаретой, что была наполовину выкурена, и на длинном выдохе выпустил из ноздрей струю дыма, повалившего оттуда, как из печной трубы, прямо на стоящий перед ними стол.
– Мне тоже налейте, – произнес полусонным голосом Илья, когда рука Толика потянулась в сторону прозрачной литровой банки со спиртом, чтобы в очередной раз разлить его по высоким граненым стаканам.
– М-м-м. Проснулся? – ленивым голосом поинтересовался Саня, слегка улыбнувшись краями губ.
Толик тоже расплылся в улыбке, заслышав голос Ильи, и плеснул в пустой стакан, стоящий перед ним, смесь воды со спиртом, которую они с Саней недавно приготовили.
– Зачем так много? Уморить меня решил? – спросил Илья, бросив взгляд на почти до краев наполненный стакан.
– Штраф-ной. Мы-то уже пропустили по одному, – растягивая слова, проговорил Толик, продолжая разливать содержимое банки себе и Сане.
На низком журнальном столике темно-бордового цвета, за которым расположилась троица, кроме полупустой пачки сигарет, трех заляпанных пальцами граненых стаканов и литровой стеклянной банки, в которой находилась спиртовая бурда, ничего не было. Наступил послеобеденный час. Лучи яркого сентябрьского солнца, падая в комнату, заливали ее своим мягким светом и теплом. Со стороны настежь открытых дверей балкона доносились радостные голоса играющей детворы.
– А вода есть? – спросил Илья, оторвав спину от кресла и слегка наклонившись вперед.
– Есть! В кране! – произнес Толик, громко засмеявшись над своей шуткой, которую никто не поддержал.
Илья с трудом привстал с кресла, опираясь руками на округлые удлиненные подлокотники. Распрямившись, почувствовал, как у него закружилась голова и потемнело перед глазами. Пытаясь не упасть, он растопырил руки в стороны и неподвижно замер на месте, дожидаясь, пока мир вкруг придет в равновесие. Потом, придя в себя, поплелся, еле волоча ноги в дырявых носках, в сторону кухни. Оглушив залпом два стакана воды из-под крана, он снова наполнил емкость водой и направился в сторону зала, держа стакан в правой руке, чтобы было чем запить спиртовую смесь, дожидавшуюся его на столе.
Подойдя к проему двери, что вела в зал, Илья случайно взглянул на свое отражение в зеркале, встроенном в вешалку для одежды, и увидел опухшее от побоев лицо, покрытое синяками и ссадинами, дававшими о себе знать ноющей болью. Еще раз с досадой пробежавшись взглядом по лицу, Илья тяжело вздохнул и прошел дальше, чтобы продолжить возобновившееся застолье.
– Ну… будем! – произнес он и в три глотка выпил полный стакан спиртового раствора, предварительно усевшись поудобней в кресле.
Огненная смесь обожгла рот, гортань и грудь, спустилась к животу и расползлась по нему горячей лавой, от которой через некоторое время настроение Ильи заметно приподнялось и появилось желание вкусить чего-нибудь съестного.
– Поесть бы чего. Картошки пожарить, может? – произнес он вслух, смотря в сторону окна.
Неожиданно, как будто вспомнив что-то важное, Илья встрепенулся, посмотрел себе под ноги и спросил у сидящих за столом товарищей ошарашенным голосом:
– А где радиоприемник?
Оглядевшись по сторонам и не обнаружив своего радиоприемника, он обошел стол, а потом осмотрел и всю комнату. Остановился и с недоверием уставился на своих друзей, которые подозрительно молчали, потупив глаза.
– Илюха, ты не обижайся… Это самое… Мы его продали… И вот… картошки немного прикупили, пачку сигарет, ну и спирта… – виноватым голосом произнес Саня.
– Сейчас картошечки нажарим, поедим, – добавил Толик, отведя взгляд в сторону.
В комнате повисла тягостная тишина. Поначалу Илья растерялся от услышанного, но его растерянность быстро сменилась злобой и яростью. Мозг просверлила мысль: «Взяли… без спроса! Украли!»
– Да вы что, гады?! Не спросив у меня?.. Оборзели совсем, что ли?! – вырвалось из него в порыве гнева.
В ярости Илья опрокинул столик со всем его содержимым. Стаканы, банки, с грохотом упав на пол, разлетелись вдребезги.
Не ожидая от него такого, Толик и Саня уставились на приятеля округлившимися глазами, замерев в тех позах, в которых застал их взрыв эмоций.
Первым пришел в себя Саня. На правах хозяина он, нахмурив брови, мотнул головой и с едва сдерживаемой злобой в голосе произнес гневную тираду в оправдание своего поступка:
– Слушай, ты… Ты что, думал, этот спирт с неба свалился?! Или эти сигареты нам мать Тереза дала?! Ну, обменяли на твой китайский радиоприемник в киоске. Ты чего выкобениваешься?! Вон, похмелился же! Лучше же стало! Я тебя по-дружески домой пригласил, а ты здесь из-за какого-то вшивого радио концерт устраиваешь!
– Надо было попросить!!! – возмущенно выкрикнул Илья, непроизвольно сжав кулаки и приготовившись к драке.
Сделав шаг в сторону перевернутого стола, он пнул его так, что тот отлетел и с грохотом врезался в отопительную батарею под окном. Раздался скрежет раздавленного стекла. Испепеляющим взглядом Илья посмотрел Сане в глаза. Не увидев в них ни сожаления, ни раскаяния, он, махнув рукой, развернулся и направился к выходу.
– Илья, ну что ты, в самом деле?! – услышал он за спиной голос Толика, раздосадованного таким поворотом дел.
Но тут же послышался приглушенный голос Сани:
– Не надо. Пусть идет. Вернется еще. Ему некуда идти.
Эти слова больно кольнули сердце Ильи. «Ему некуда идти… Мне некуда идти! Некуда!» – пульсировало в его голове, пока он спускался по лестнице, не понимая, куда и зачем идет. Пелена навернувшихся слез заволокла глаза, а к горлу подкатил знакомый горький ком отчаяния, злобы и безысходности. Пытаясь убежать от эмоций, готовых захлестнуть его с головой, Илья сначала быстро-быстро засеменил, а потом и вовсе помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки бетонных лестниц подъезда, как будто за ним гнался разъяренный зверь.
Распахнув дверь подъезда сильным толчком, Илья выскочил во двор многоэтажки и замер. Возле скамейки сидела, держа осанку, Герта, ожидавшая его с самого утра, как только он исчез за входной дверью подъезда. Завидев Илью, она сорвалась с места и, подбежав к хозяину, радостно заскулила, виляя хвостом и как бы спрашивая с укором: «Ну куда ты исчез, так надолго оставив меня?»
– Герта! Ге-е-ерта… Как дела, умничка? Голодная, наверное… А у меня нет ничего. Прости…
Он разговаривал со своей верной подругой, присев на корточки и поглаживая ей голову и шею. Герта по привычке стала обнюхивать и облизывать Илье руки в ожидании чего-нибудь съестного, но, не найдя ничего, снова жалобно заскулила и замерла на месте, позволяя соскучившемуся по ней хозяину вдоволь насладиться общением с ней.
Ноги Ильи привычно привели его в свой двор, к подъезду его бывшего дома. Вещей на прежнем месте уже не было.
«Видать, эти постарались… чтобы все, что напоминало обо мне, исчезло вместе со мной», – подумал он.
Он был прав. Новая хозяйка его квартиры, выглянув поутру из окна, обратилась к своей «группе поддержки» в лице братьев и племенников со словами:
– Перетащите куда-нибудь весь хлам этого алкаша. Выкиньте его отсюда, чтобы глаза соседям не мозолил!
Сказано – сделано. Трое молодых удалых родственников беспрекословно выполнили просьбу тети, оперативно, за каких-то пятнадцать-двадцать минут, перетащив все принадлежащие бывшему хозяину вещи к мусорным бакам, что выстроились в ряд у стен квадратного красного кирпичного строения распределительной трансформаторной подстанции. Это место находилась на самом краю двора и соседствовало с узким автомобильным заездом в квартал.
Женщина, которая купила квартиру Ильи со всеми его долгами и в весьма плачевном состоянии, имела три точки по продаже косметики на местных рынках и слыла весьма деловой и оборотистой. Сауле уже пятый год как переехала в город и проживала в приватизированной комнатенке бывшего общежития, проклиная руководство страны, которое своей так называемой шоковой экономической реформой расформировало колхоз, в котором она жила-поживала со своей семьей, а потом пустило их по миру, оставив их один на один с возникшими проблемами. Вначале всей семье, состоящей из пяти человек, переехав в город, пришлось помотаться по углам, снимая комнаты в квартирах, пока не удалось приватизировать захудалую комнатенку в бывшем государственном общежитии, принадлежавшем когда-то одному из местных образовательных институтов. Расходы на троих несовершеннолетних детей и посылки для отбывавшего срок в местах не столь отдаленных супруга, который, придя в отчаяние от того, что его коммунальное предприятие, занимающееся чистотой города, вот уже более полугода не выдавало положенную заработную плату, решил на время переквалифицироваться в «преступного элемента», дабы добыть денег на пропитание своих детей и помочь жене, которая с утра до глубокого вечера не выходила с рынка, летом в жару и зимой в стужу, пытаясь прокормить их всех. «Переквалификация» супруга, которую он предпринял в первый год приезда в город, оказалась неудачной. Горе-бандит при первом же «деле» попался и был осужден на пять лет колонии. Попытка «вынести» с металлургического комбината в составе группе лиц металлопрокат не увенчалась успехом. Из бывшего тракториста с восемнадцатилетним стажем вышел плохой вор и грабитель. И вот однажды, случайно познакомившись на одном из праздничных мероприятий с не менее активной и деловой Айнаш, которая оказалась ее дальней родственницей по роду-племени, Сауле получила шанс заиметь свою жилплощадь. Дамы быстро нашли общий язык и сдружились, и уже вскоре Айнаш при очередной встрече предложила новоявленной родственнице-подруге приобрести квартиру Ильи по цене ниже рыночной, красиво обрисовав всю картину выгодной для них обеих сделки.
Падение нравов, обусловленное гонкой за деньгами, в которую включились, за редким исключением, почти все, сделало человеческую жизнь в новом обществе бесценной – в том смысле, что она перестала что-либо стоить. Точно так же обесценилась и правившая в недавнем прошлом идеология всенародного достояния и заботы о людях, а ей на смену пришли «принципы», декларируемые новой эпохой и новым строем, где во главу угла были поставлены индивидуализм и собственничество, поданные народу под соусом демократии и свободы выбора. Государство внушало людям: «Вот вам демократия. Свобода. Делайте что можете и что хотите», – скрывая за этими красивыми словами и фразами неспособность и нежелание сделать хоть что-то для своего народа. Правительство пошло по самому простому пути, выбрав экономический метод «шоковой терапии», когда страна и население одномоментно переводились с накатанных годами рельсов государственно-плановой экономики, когда все и вся управлялось и организовывалась правительством, на якобы демократический путь, а на деле – к неконтролируемому, разнузданному и дикому капитализму, при котором каждый был сам за себя.
Новые суровые реалии выбили почву из-под ног многих семьей. Люди постепенно стали понимать, что в наступившей новой реальности хорошо будут жить те, кто имеет такие черты характера, как наглость, хваткость и предприимчивость вкупе с особыми моральными принципами, граничащими с подлостью и предательством. Умение приспосабливаться и не упускать свою выгоду стало нормой жизни, ибо выжить иначе порой было просто невозможно. Подхалимство и чинопочитание в определенных сферах и секторах деятельности должны были стать твоим вторым «я», если ты желал оказаться в когорте «своих» и «успешных». Бандиты и мошенники, коррумпированные чиновники и силовики стали жить гораздо лучше, чем те, кто трудился честно, в поте лица зарабатывая сущие гроши.
Так, постепенно, в души людей проникли культ денег, индивидуализм, граничащий с эгоизмом, черствость и беспринципность, вытеснив оттуда такие качества, как коллективизм, доброта и нравственность. Нередко можно было видеть, как смекалистые и деловитые молодые парни, вчерашние школьники, делая большие деньги на торговле и еще черт знает на чем, разъезжают на крутых иномарках, нанимая своих бывших школьных учителей к себе продавцами или завскладами, а то и простыми сторожами, чтобы те могли заработать хотя бы на хлеб – тут уж не до изысков. Новоявленные владельцы оптово-торговых предприятий, крупных магазинов, банкиры и бандиты, ворочавшие миллионами, могли позволить себе кидаться деньгами на свадьбах родственников, как бумажными фантиками, когда как многие трудяги не получали свою мизерную зарплату, живя впроголодь и в долг, сдавая ценные вещи в ломбарды или занимая деньги у разного рода ростовщиков под бешеные проценты, появившихся в эти времена как грибы после дождя. Многие, понурив голову, позорно смирились даже с тем, что их дочери и сестры стали «зарабатывать» на жизнь проституцией, без стеснения выставляя себя, как товар, напоказ, выстроившись вдоль длинных улиц и проспектов, которые ныне ассоциируются не с людьми, именами которых они были названы, а с тем, что некогда эти улицы на многие годы были облюбованы представительницами древнейшей профессии, прошедшей сквозь века и возрождающейся всякий раз, как только мораль и нравственность дают слабину в непростые времена.
Резкие изменения, произошедшие в жизни государства и общества, понуждали многих его членов нехотя и без собственного внутреннего одобрения подчиняться этим новым тенденциям и неписаным правилам ради поддержания материальной стабильности и социального статуса, а также из стремления быть «как все» или «не хуже всех». Весь груз ответственности, который некогда несло государство, в одночасье свалился на плечи самих граждан. Общество оказалось один на один с новыми правилами наступившей новой эпохи, и адаптация проходила тяжело и болезненно. Большинство не смогли остаться теми, кем они были, многие потеряли свое лицо… Людям было действительно тяжело…
До наступления в жизни Айнаш, как, впрочем, и всей страны, периода «крутых американских горок» она была скромной сельской учительницей и преподавала биологию. Новые реалии вынудили ее переехать в город вместе с семьей, заколотив двери и окна своего сельского дома, знаменуя тем самым, что их жизни здесь пришел конец. Как и многим в то время, ей с двумя детьми и супругом пришлось переехать в город и с головой броситься в дебри новой действительности, борясь за собственное выживание. Вначале они бралась за любую работу, она была посудомойщицей и поломойкой, продавцом водки в ночное время, а супруг, что проработал девять лет зоотехником в колхозе, подрабатывал тем, что стал шашлычником в кафе, сторожем на автостоянке и даже той «куклой», на которой дрессируют собак в кинологической службе местной полиций. Через пару лет мытарств, поняв, что работа за гроши не даст им перспектив, семья, набравшись смелости, начала пробовать себя в предпринимательстве. Больших барышей так называемый малый бизнес семейству не принес, давая лишь шанс оставаться худо-бедно на плаву, добавив к тому же проблемы с разного рода индивидами и персонажами, начиная от вымогателей в спортивных куртках и заканчивая официальными лицами в костюмах с галстуками, которые старались оттяпать у них свою долю деньжат.
После долгих проб и ошибок несгибаемая и упорная Айнаш случайно оказалась в сфере обслуживания многоквартирных домов, которые перешли в частную собственность и, соответственно, в управление самих граждан, которые не понимали, как эту собственность обслуживать, а зачастую и не хотели вникать в суть этого дела. На новоявленную вакантную должность председателя КСК претендентов не оказалось, и Айнаш, подбадриваемая знакомым односельчанином, работающим в акимате[4 - Акимат – мэрия.] и поспособствовавшим устройству ее на эту должность, быстро освоилась в новой профессии и почувствовала себя в ней как рыба в воде.
Простой народ еще не осознал, что ремонт крыш, подвалов и подъездов их домов уже не обязанность государства и что это бремя теперь легло на их плечи. Так и появились организации, скрывающиеся за аббревиатурой КСК, включающей непонятное иностранное слово «кондоминиум». И вот уже четыре года Айнаш возглавляла такой КСК, преодолевая все трудности и постигая премудрости этой должности, которая, на первый взгляд, сулила ей, помимо мизерной заработной платы, только головную боль с жильцами, не желавшими платить по счетам.
Впрочем, справедливости ради надо сказать, что благодаря должности председателя КСК семья Айнаш нашла кров, за аренду которого не приходилось платить, так как жилье, которое находилось в подвальном помещении одного из пятиэтажных домов, входивших в кондоминимум, прилагалось к этой должности. Вот только супруг… Не найдя для себя применения в новых реалиях, он вернулся обратно в их сельский дом и, говорят, зажил в нем с другой, зарабатывая на жизнь тем, что зимой выполнял функции истопника в местной школе, где осталась одна пятая часть из бывших учеников, а летом занимался поиском и сдачей в металлолом элементов корпусов космических кораблей, сделанных, как оказалось, из алюминия, цена и спрос на который стали расти из года в год.
Кто знает, пошла ли бы Айнаш по кривой дорожке, если бы не развод с мужем, отсутствие крыши над головой и болезнь младшей дочери, у которой после переезда в город вдруг обнаружили туберкулез. Да и старшая дочь, не поступившая, как многие ровесники, в высшее учебное заведение, ходила понурив голову, хотя и помогала матери чем могла, отложив на потом свои планы. Все это скребло сердце и угнетало Айнаш, но не позволяло отпускать руки и подталкивало к действиям ради светлого будущего собственных детей. А как это светлое будущее приближать, было не так уж важно. Новые суровые времена требовали изменений. Изменений в самой себе. Былые чуткость, доброта и человечность покинули Айнаш вместе со слезами, выплаканными ей по ночам, и с поседевшими раньше времени волосами. Поэтому то, что ценой ее благосостояния будут сломанные судьбы других людей, уже мало ее волновало. Тем более то, что эти люди не были одной с ней национальности, давало ей внутреннее оправдание и уверенность, что ее поступки оправданны и правильны. «Келимсеки[5 - Келимсек – пришлый, не местный.]… Кто они, тогда как мы, местные, страдаем на своей земле», – думала Айнаш, оправдывая свои поступки. А законы… Кто теперь живет по законам?
При переезде в город Айнаш не могла приобрести одну из тысяч покинутых людьми квартир в многоэтажках, зиявших пустыми окнами, из-за отсутствия хоть каких-нибудь средств. Хотя жилье тогда можно было приобрести почти за бесценок, за какие-то сто-двести долларов, но и такой суммой она не располагала. Тем более что, помимо приобретения, надо было отремонтировать квартиру и привести ее в порядок, а еще хоть частично погасить долг перед коммунальщиками. Поэтому выбор Айнаш был предопределен, когда она, став председателем КСК, устроилась в подвале и прожила там со своими дочерями непростые три года, пока не была приобретена первая собственная квартира, состоящая из одной комнаты.
Через время, когда Айнаш окончательно освоилась в своей должности и окрепла, наступил момент счастливого, как ей показалось, стечения обстоятельств, когда надо без промедления ловить удачу за хвост. Это был момент резкого повышения цен на недвижимость как в городе, так и во всей республике, спровоцированного приходом в страну инвестиций от иностранных компаний, а также с появлением такого финансового продукта, как ипотека, дающая людям приобрести в кредит квартиры. Времена и нравы диктовали свои законы и условия: что уж лучше съесть кого-то, нежели тебя съедят. Лучше подняться по социальной лестнице и достичь достатка, неважно, каким способом, чем жить, бедствуя, в подвале, да к тому же с двумя детьми.
Предприимчивая Айнаш, обзаведясь необходимыми знаниями, а главное – нужными связями, отработав механизм отъема квартир у нерадивых собственников, приступила к реализации своих преступных планов, что должны были привести ее к финансовому успеху. И, в конечном счете, она своего достигла, став владелицей нескольких квартир и в разы расширив свой КСК, который подмял под себя несколько кварталов города.
Лишение недвижимости по судебному иску, касающемуся личной жилплощади, отслеживалось прокуратурой и не всегда приветствовалось судьями. Но деньги… Деньги, занесенные в нужные кабинеты, заставляли их хозяев закрывать глаза на произвол и беззаконие, несмотря на клятвы, принесенные на конституции. Квартира Ильи в отработанной, как часы, «деятельности» Айнаш была третьей, но не последней. Две предшествующие жертвы тоже относились ею к категории бессильных, не знающих своих прав граждан, которые по старинке понадеялись на защиту государственных органов, предпочитавших теперь защищать интересы таких беспринципных хищников, каким была и Айнаш. Одной из пострадавших была женщина с ребенком, имеющая инвалидность, другим – одинокий старик, у которого умерла жена, а дети, переехавшие в другую страну на постоянное место жительство, не особенно интересовались судьбой своего отца.
* * *
Весь день Илья ходил вокруг своего бывшего дома. Он хотел встретиться с новой хозяйкой квартиры, поговорить с ней, сам не зная, о чем, но за весь день так и не сумел ее увидеть. Несколько раз он поднимался к квартире и безрезультатно стучал в дверь, но там, по-видимому, никого не было.
Вечером, когда стало темнеть, Илья, отойдя от дома на некоторое расстояние, долго вглядывался в окна своей бывшей квартиры, которые все еще не были завешены шторами, стараясь высмотреть там кого-нибудь. На кухне горела одинокая лампочка, освещая опустевшее помещение. Наверное, новая хозяйка расплатилась с долгами и успела подключить в квартиру электричество. Но в зале было темно: старая люстра, висевшая там, как и все вещи бывшего владельца, была отправлена в мусор. Признаков чьего-либо присутствия в квартире не наблюдалось, но почему-то свет оставили включенным. Размышляя над этим, Илья вновь поплелся к подъезду и поднялся по мрачной лестнице на свой этаж. Его, как и раньше, встретила чужая стальная дверь.
Илья не знал, что делать. Зачем он сюда пришел? Что он скажет новой владелице квартиры, если та окажется дома и откроет дверь? Вдруг ему вспомнились слова Толика о том, что участковые прибывают в опорный пункт после шести вечера. Было уже почти половина девятого. Илья обрадовался подвернувшейся кстати мысли, спустился на улицу и зашагал к опорному пункту, к местным участковым, старшего из которых он знал в лицо и даже помнил его имя и отчество. Тот раньше частенько захаживал к нему, чтобы приструнить во время его участившихся длительных и порой бурных гулянок.
Вход в местный опорный пункт полиции располагался с торца пятиэтажного здания бывшего общежития канувшего в Лету шахтопроходческого треста, которое было похоже на огромную коробку грязного серо-коричневого цвета и в полумраке позднего вечера выглядело еще грязнее и уродливее. В торец бывшего общежития, а ныне многоквартирного дома, приватизированного его жильцами, вела низкая железная лестница, сваренная из обрезков арматуры, которая упиралась в металлическую дверь, покрытую рыжими разводами ржавчины. Над входом нависал сооруженный наспех из стальных листов, выцветший от солнца и ветра козырек такого же ржаво-бурого цвета. Под козырьком одиноко горела запыленная лампа, через которую с трудом пробивался свет, едва освещая площадку размером два на два метра перед ней.
Подойдя к знакомому зданию, Илья поднялся по лестнице и положил ладонь на ручку двери, собираясь открыть ее. Бросив взгляд на информационную доску, приколоченную справа от входа, он прочитал: «Опорный пункт полиции микрорайона №5, работает ежедневно, с понедельника по воскресенье, с 18:00 до 02:00». Этот график был весьма условным, участковые появлялись здесь, по большому счету, как им вздумается, поэтому когда Илья потянул ручку двери на себя, то был приятно удивлен, когда она с легкостью открылась, даже не издав никакого лишнего неприятного звука.
«Менты на работе», – пришла ему в голову радостная мысль, от которой он неожиданно для самого себя заулыбался.
Наверное, он никогда не был так рад посещению полицейского участка, как сейчас. Теперь-то блюстители порядка – впервые в жизни – должны были ему помочь.
За железной входной дверью оказался узкий неосвещенный «предбанник», а следом за ним шел просторный коридор (в голове Ильи даже всплыло затейливое слово «фойе»), по обеим сторонам которого тянулись двери, ведущие, скорее всего, в кабинеты сотрудников, работавших здесь в вечернее время. Одна из дверей была настежь открыта.
Тишину участкового пункта вдруг нарушили жуткий треск и шипение, выплеснувшиеся в «фойе» из кабинета с открытой дверью. От испуга и неожиданности Илья вздрогнул и замер на месте, невольно вслушиваясь в доносившиеся, по-видимому, из рации донесения:
– Беркут! Беркут! Ответь Рубину! Ответь Рубину! Где вы находитесь? Направляйтесь по адресу: улица Советская, 21! Как приняли? Отправляйтесь по адресу…
Постояв с минуту, Илья постучал по деревянному косяку двери и произнес насколько мог громко, чтобы его услышали в кабинете:
– Можно?!
– Кто там?! – послышался в ответ знакомый грозный голос старшего участкового.
Илья шагнул вперед и встал в дверном проеме, не решаясь войти в кабинет:
– Это я, Марат Бейсенович! Илья… Переделкин… Советская, 15.
– А-а… Что ты здесь делаешь, Переделкин?! – спросил, удивленно вытянув лицо, старший участковый, ожидая увидеть у себя в опорном пункте кого угодно, но только не Илью.
На полицейском была форма советского образца с погонами майора. Сидя за небольшим столом, очень напоминающим школьную парту, на котором стояла пишущая машинка, он повернулся всем корпусом в сторону Ильи и, облокотившись левой рукой на край стола, жестом пригласил его присесть на стул, стоящий рядом.
Марат Бейсенович был чуть старше Переделкина. Он нес службу без особого рвения в ожидании своих сорока пяти лет, уже готовясь уйти на долгожданную пенсию. А последние три года и вовсе приходил на службу больше ради галочки, свалив всю практическую работу на плечи молодых сотрудников. По обыкновению, он пришел на работу первым, чуть пораньше, чтобы потом пораньше уйти домой и уже часам к десяти улечься рядом с женой в теплую постель.
«Какой черт этого алкаша сюда принес?! Обычно на него жаловаться приходят. А тут он сам», – подумал старший участковый.
Илья прошел в кабинет и сел на указанный полицейским стул.
– Зачем пришел? – спросил тот с безразличием на лице.
Илья, не найдя сразу, что сказать, напрягся, потом, посинев от злобы и возмущения, выпалил:
– Меня из собственной квартиры выкинули! Это какой-то беспредел! Как такое может быть, а? Бейсеныч?!
На глаза Ильи навернулись слезы, и он вопрошающе замер, с отчаянием смотря на Марата и ожидая ответа от представителя власти.
Видя состояние Ильи, старший участковый сбросил с себя равнодушие.
– Как это выкинули? Просто так?! Такого не может быть! Кто? Когда? Рассказывай по порядку, – сказал он, готовясь внимательно выслушать пришедшего.
Илья как мог изложил ему события последних двух дней.
– Где та бумага, которую они тебе дали вначале? – поинтересовался майор.
– Не знаю, куда-то подевалась! Наверное, потерял, когда с ними бодался.
– А что за бумага была? Не решение суда?
– Нет. Решение суда было раньше. Это бумага с какого-то аукциона, а еще документ из центра по регистрации этого… м-м… э-э-э… недвижимости! – еле вспомнив, произнес Илья.
– Сейчас у тебя в квартире кто-нибудь есть? Ты там был?
– Полчаса назад не было там никого. Может, теперь подошли.
– У тебя же большие долги были по теплу, воде, электричеству. Так?
– Так…
– Наверное, это все связано с твоими долгами, – подытожил свои мысли Марат Бейсеныч, задумчиво смотря в одну точку. – Ну ладно! Пиши заявление. После сходим к тебе на квартиру. Если она еще твоя, – произнес он, тяжело вздохнув.
Вытащив из кипы бумаг, лежащих на столе рядом с пишущей машинкой, чистый лист, Марат положил его вместе с авторучкой на стол и подвинул ближе к Илье.
Спустя полчаса в наступившей ранней осенней ночи перед пятиэтажным домом, задрав головы вверх, стояли двое, всматриваясь в окна одной из квартир. Это были участковый Марат и Илья, которые пытались выяснить, есть ли кто-нибудь внутри. А если кто-то есть, то зайти и узнать, что же там творится и на каких основаниях владелец выдворен из собственной квартиры. Оба окна теперь были ярко освещены, и в отсутствие занавесок комната хорошо просматривалась. Наконец в зале появился силуэт женщины, которая, уперев руки в бока, деловито оглядывала свою новую жилплощадь, планируя, по-видимому, ее будущий интерьер.
– Вон она. И ее родственнички тоже.
– Пошли, – произнес участковый, поправив фуражку на голове, и уверенно зашагал к двери подъезда.
Илья, в котором проснулась надежда восстановить справедливость, засеменил следом за ним.
– Дон-дон-дон… – раскатился громким эхом по вертикали темного подъезда уверенный стук Марата в железную дверь.
– Кто там? – послышался настороженный женский голос за дверью.
– Участковый полиции! Откройте! – произнес майор, нервно поправляя фуражку и галстук, готовясь, как обычно это бывает, к неприятному разговору на повышенных тонах.
После тройного поворота ключа в замке и скрежета большого запирающего затвора дверь открылась. Свет залил порог квартиры. Перед Маратом и Ильей стояла женщина лет сорока, которая одной рукой придерживала дверь, а другой уперлась в противоположный косяк, готовая к серьезному разговору.
– Саламатсыз, – поздаровалась она, открыв дверь, глядя только на Марата и намеренно игнорируя стоящего за ним Илью.
– Кеш жарык[6 - «Светлого вечера» (или «добрый вечер» в русском варианте).], – ответил Марат и перешел на русский: – Я ваш участковый. Ко мне поступила жалоба от гражданина Переделкина Ильи. Он утверждает, что вы вторглись в частное жилище, самовольно захватив его. Я хотел бы узнать, на каком основании вы здесь находитесь? Насколько я знаю, владельцем этой квартиры является Переделкин. По крайней мере, он им был до вчерашнего дня.
Все это Бейсеныч четко и деловито отчеканил на русском языке, хотя мог разговаривать с соплеменниками и по-казахски. Так он поступал всегда, когда дело касалась официального разговора: что-то включалась в дебрях его сознания, и он выговаривал все, что необходимо, на чистом русском, деловито и четко, без запинок.
– Не болды?![7 - «Что случилось?!»] – послышался из глубины квартиры громкий мужской голос, эхом отражаясь от пустых стен, и за спиной женщины появился силуэт рослого казаха, одетого в серую футболку и шорты.
Он вышел в узкий коридор квартиры и, привалившись плечом к стене, скрестил на груди руки, уставившись на непрошеных гостей надменным взглядом.
– Саят, принеси документы. Они на подоконнике лежат, – произнесла женщина спокойным уверенным тоном на казахском языке. – Я же дала тебе копию документа. Ты ее потерял? – обратилась она уже к Илье, бросив на него презрительный взгляд через плечо участкового.
– Не тебе! А вам! Мы с вами не знакомы! И чай вместе не пили! – вспылил Илья.
Женщина в ответ усмехнулась и, мотнув головой, произнесла на понятном только им с участковым родном языке:
– Что ты так переживаешь за пришлого? Как приехали, так и уедут. Они же бродячие собаки. Шатаются там, где сытно и есть еда.
Марат проигнорировал сказанное новой владелицей квартиры и, не поддавшись на провокацию, лишь сухо и коротко произнес, раскрыв ладонь:
– Документы на квартиру.
Не увидев и намека на поддержку со стороны представителя власти, хозяйка вновь перешла на русский язык и заговорила сухим официальным языком, с трудом подавляя раздражение:
– Мы купили эту квартиру с торгов, как положено, по закону. Вот оригиналы документов. Это мой экземпляр. А этому гражданину я давала копию.
Взяв в руки документы, Марат пробежал их все, перелистывая страницу за страницей. Наконец он вернул бумаги новой владелице квартиры и, приложив руку к фуражке, произнес:
– Все в порядке! Извините за беспокойство. Это наша работа.
– Как это? Как это все в п-порядке?! – заикаясь, произнес Илья, норовя пройти в квартиру, протиснувшись между полицейским и дверью.
Вытянув руку, Марат помешал Илье сделать это. Мужчина, стоявший позади новой хозяйки, грозно двинулся в сторону двери, чтобы в случае надобности вмешаться в конфликт.
Получив документы обратно, новая владелица квартиры, нагло улыбнувшись Илье в лицо, с грохотом захлопнула перед ним железную дверь и громко провернула ключ в замке, едва только участковый отступил назад, почти вытолкав Илью за пределы квартиры. Лязг двери еще долго звучал эхом в ушах Ильи. Он не мог поверить в происходящее.
– Что? Что случилось?! Бейсеныч, как это документы в порядке?! А я? Куда же я пойду? – спросил растерянно Илья, глядя вслед спускающемуся по лестнице участковому и растерянно разведя руками перед дверью своей бывшей квартиры.
– Бухать надо было меньше! И работать побольше! – рявкнул участковый, положив руки в карманы, что означало конец официального визита.
– Откройте! Это моя квартира! Моя!!! Моя квартира!!! – закричал истерично Илья, тарабаня в дверь кулаком, в отчаянии пытаясь чего-то добиться. – Люди-и-и! Соседи-и-и! Помогите! Это я! Илья! Ваш сосед! У меня забирают квартиру! Помогите!!!
Подъезд дома наполнился истошными воплями Ильи. Но никто не откликнулся. Никто не открыл дверь и не поинтересовался происходящим.
Участковый же, не ожидая такого поворота дел, бросился снова вверх по лестнице и, рывком оттащив худощавого Илью за руки от дверей квартиры, силой стал стаскивать его вниз, чтобы предотвратить возможный нешуточный конфликт.
Дверь квартиры распахнулась, и оттуда выглянул мужчина, который, судя по выражению его лица, готов был разорвать Илью в клочья.
– Что ты разорался, мудак?! Это больше не твоя квартира! Забудь о ней! Если еще раз постучишься в эту дверь, я тебе руки пообломаю! – прокричал он гневно, глядя на спускающегося по лестнице Илью, которого за руки тащил к выходу участковый.
Последние слова, слетевшие с уст разъяренного казаха, задели самолюбие Марата Бейсеныча, он остановился и бросил в сторону наглого мужика, позволяющего себе угрозы в присутствии представителя власти, пристальный холодный взгляд, не суливший ничего хорошего.
После того как дверь закрылась, он спустился на этаж ниже, подошел к Илье, который уселся на ступени лестницы с поникшей головой, и произнес с сочувствием, чтобы его успокоить:
– Илья, ты этим ничего не добьешься. Если хочешь получить свою квартиру обратно, тебе надо подать заявление в суд. У них на руках решение суда, итоги аукциона, справка из ЦРН. Они собственники этой квартиры по закону. Понятно, что они что-то замутили. Но здесь я бессилен. Это работа суда и прокуратуры.
После этих слов в подъезде повисла тишина. Илья замолчал, вслушиваясь в холодное безразличие подъезда, где он прожил многие-многие годы, и думая: «Даже никто дверь не приоткрыл. Не вышел в подъезд. Всем все равно. Всем наплевать». Безжизненный, потухший взгляд Ильи уперся в бетонный пол лестничного пролета, а голова поникла и опустилась между вытянутых, как грабли, рук.
– Илья, – позвал тихо Марат, с искренним сочувствием положив ладонь на его плечо, говоря тем самым, что надо покинуть подъезд.
Простояв молча несколько тягостных минут, они спустились вниз по лестнице и разошлись кто куда. Впрочем, Илье идти было некуда. К Сане? Не хотелось… Он приподнял воротник своей потрепанной джинсовой куртки черно-серого оттенка и лег на скамейку во дворе дома. Завалившись правым боком на ее жесткую поверхность, которая состояла из деревянных реек, уперся спиной в такую же спинку. Поджал поплотнее под себя ноги, положив их друг на друга, скрестил руки на груди, спрятал ладони под мышками и, поглубже втянув шею в плечи, постарался заснуть. Но сон не шел. В голову безостановочно одна за другой лезли мысли, картинки прошедшего дня и далекого прошлого. К тому же заснуть мешали шаги редких прохожих и лай собак, на которых иногда откликалась Герта, расположившаяся рядом с ним под скамьей, не говоря уж о кошачьих «серенадах», без которых не обходится ни одна ночь в городском дворе.
Наконец Илья уснул. А скорее, неожиданно провалился в бездну другого мира, выключившись, как телевизор. Тело его обмякло и вытянулось. Он попал в водоворот снов и видений…
Вот они всей семьей празднуют день рождения сына в ярко освещенном зале своей квартиры, сидя за празднично накрытым столом. Все радостно улыбаются… Провал, темнота – и снова всплывает картинка. Теперь уже фрагмент из другой его жизни, что была еще раньше, до создания семьи. Он, демобилизовавшись из армии, едет в поезде домой. На нем солдатская форма. В ушах отдается мерный стук колес, а перед глазами пробегают красивые картинки весенних степных пейзажей… Как обычно происходит во снах, радужная картинка весенней природы без какой-либо логики сменилась внезапно всплывшим грустным лицом Татьяны. Они сидят на кухне в тишине, повисшей после тяжелого прощального разговора, и, отвернувшись, не решаются посмотреть друг другу в глаза в последний раз, боясь и стыдясь показать навернувшиеся на них слезы. Это был их последний разговор…
Илью передернуло. Осенняя ночь не намерена была дать ему спокойно погрузиться в спасительный сон и забыть хоть на время кошмарную реальность. Спускаясь с темной синевы ночного неба, она снова и снова окатывала его своим холодом, заставляя все больше сжиматься, так что если бы кто-то проходил в этот момент мимо, то увидел бы вместо Ильи совершенно скукожившийся «эмбрион».
Холод добился своего, Илья проснулся от того, что его начало трясти от озноба. С трудом распрямив затекшие руки, он с их помощью оторвал спину со скамейки и, приняв вертикальное положение, в первую очередь стал отогревать ладони собственным дыханием, сложив их лодочкой около рта.
Потирая ладони друг о друга и все еще пытаясь их согреть, Илья поднял глаза к ночному небу. Длинные, растянувшиеся до горизонта темно-синие облака, подгоняемые холодным ветром, медленно плыли с севера на юг, глядя с высоты на спящий город. Они были такие тяжелые и плотные, что за ними не было видно звезд. И лишь иногда, на короткий миг, когда между сплошных слившихся между собой хмурых туч образовывалось «окно», оттуда успевала мимолетно выглянуть полная луна, как будто говоря всем, что она все еще там, на ночном небе.
Илья перевел взгляд на стоящий рядом дом, дом, который многие годы был для него родным. Покрытый мраком, без единого светящегося окна, он как будто с угрозой навис над Ильей, желая, чтобы его бывший жилец покинул это место, не признавая в нем своего. Остальные угрюмые коробки пятиэтажек с множеством телевизионных антенн, торчащих на их плоских крышах, тоже спали, погрузившись в безмолвие и тьму ночи. Холодный завораживающий ночной покой властвовал над спящим городом, и только один человек противостоял ему, выброшенный судьбой на улицу. Сковывающий холод заставил его вскочить на ноги и понес в сторону дома Александра.
«А ну его! Так и замерзнуть можно. Переночую у Саньки. Завтра решу, что делать», – сказал сам себе Илья и, быстро прокладывая дорогу по закоулкам знакомых дворов, направился в сторону дома своего старого кореша, приобняв себя руками в тщетных попытках защититься от всепроникающего ночного холода…
Илья колотил в дверь квартиры Сани уже минут десять, но никто не отзывался, за дверью не слышалось не единого звука.
«Не надо было из-за этого радиоприемника грызться, – подумал Илья с сожалением. – Стоишь теперь здесь. Мерзнешь. А мог бы на диване спать», – продолжил он свою мысль, критикуя собственный поступок.
Прижав к груди сжатые в кулаки руки и замерев на месте, он стоял у двери приятеля, прислонившись к ней плечом, все еще надеясь, что ему откроют, что пустят внутрь теплой квартиры. Но этого не произошло. Устав стоять, Илья присел на корточки, прислонившись к двери спиной и не забывая временами постукивать по ней костяшками пальцев.
Темный подъезд оказался еще холоднее, чем улица. Поняв, что дверь ему не откроют, Илья спустился вниз и вновь очутился во дворе дома. Стоя перед входом в подъезд, судорожно оглядываясь по сторонам и трясясь всем телом, он стал искать место, где можно было бы переночевать в тепле. Одна мысль быстро сменяла другую, пытаясь быстро найти выход из незавидного положения, в котором Илье не очень-то хотелось оставаться до самого утра. «Что будем делать, а?» – спросил Илья Герту безмолвно, смотря ей в глаза. Но Герта отпустила голову на передние лапы и жалобно заскулила, тоже не видя выхода из этого положения.
«Может, переночевать в подвале? Там, наверное, тепло. Отопление есть… Какое отопление? Сейчас же сентябрь! Его только в середине октября подадут», – пришла и тут же убежала от собственной бесполезности очередная мысль.
«А где же мой диван с одеялом? Вещи-то могут закинуть в мусорные баки. А диван? Вряд ли его забрали! Обычно большие вещи лежат там неделями. Наверное, и диван стоит около мусорки. Надо пойти посмотреть», – пришла в голову другая мысль, которую Илья решил проверить, не найдя ей стоящих альтернатив. Благо пятиэтажка Сани находилась в паре домов от его дома.
Как и надеялся Илья, его засаленный потрепанный диван с грязным, пропахшим дымом сигарет одеялом, накинутым на него сверху, все еще стоял около мусорных баков, одиноко притулившись у красной кирпичной стены электрической подстанции. Перетащив диван подальше от вонючих баков и наскоро встряхнув одеяло, Илья быстро залез под него, укрылся с головой и, съежившись как только мог, чтобы сохранить тепло, постарался как можно быстрее заснуть. У подножья дивана расположилась как всегда Герта, следуя все время по пятам хозяина, разве что исчезая тогда, когда приходилось искать пропитание.
Быстро не получилось, но через некоторое время усталость, мягкая поверхность дивана и толстое, хоть и грязное одеяло сделали свое дело. Илью разморило, и он погрузился в глубокий сон.
– Там кто-то лежит! Там кто-то есть! – донеслось до Ильи, все еще пребывавшего в полусне, через накинутое на голову одеяло.
Он по-прежнему лежал на своем диване под тем же одеялом, что спасло его этой ночью от осеннего холода. Накрепко слипшиеся веки не хотели размыкаться, несмотря ни на что, желая продолжить сладкий и крепкий сон, что был нарушен звонкими детскими голосами, принадлежавшими школьникам, идущим спозаранку на занятия.
Детские голоса, переходившие то в шепот, то в хихикающий смех, кружились вокруг дивана. Илья почувствовал легкий укол в колено. Это дети тыкали в него веткой, движимые любопытством и бездельем. Глубоко вздохнув и приподняв голову под одеялом, Илья открыл глаза. Еле заметный свет, пробиваясь сквозь толщу ткани, говорил, что уже давно рассвело.
Илья резко откинул одеяло, желая распугать детей. И у него это получилось. Двое пацанов лет десяти-двенадцати с испуганным криком отбежали от него, но потом остановились на расстоянии и, переведя дыхание, громко рассмеялись над своим страхом, держась за животы.
– Это же просто бомж! – произнес один из них, смотря на Илью издалека, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша.
Бросив ветку, которой они тыкали в лежащего, и потеряв к нему интерес, мальчишки пошли своей дорогой.
«Бомж. Без определенного места жительства. Это они про меня. Я – бомж. Докатился…» Эта мысль задела Илью за живое. Он почувствовал, как кольнуло в сердце.
Приподнявшись и сев на диване, Илья облокотился на колени и стал смотреть по сторонам. Солнце медленно поднималось над городом, одаряя его своим светом, но обделяя теплом, как это повторялась каждый год с наступлением осени. Вдоль домов, спеша по своим делам, торопливо шли в разные стороны люди, уже одетые по-осеннему. Редкие легковушки осторожно заезжали в широкий двор, сбавляя скорость, чтобы не попасть в одну из многочисленных ям, которым был испещрен весь асфальт неширокого проезда между домами. Большая стая разномастных бездомных собак, радостно виляющих хвостами, внезапно появилась из-за угла одной из многоэтажек и с уверенностью хозяев этих мест пересекла пустующую в утренние часы детскую площадку с древними игровыми «агрегатами» из железа, направившись в сторону мусорных баков, предвкушая, скорее всего, ставшую привычной для себя трапезу.
При виде всей этой картины просыпающегося утреннего двора Илье показалось, что он в очередной раз смотрит повторяющееся старое черно-белое кино, только без звука. Звук исчез секунду назад, когда, подняв взор, он посмотрел на солнце, яркими лучами ударившее ему прямо в глаза и ослепившее его на несколько секунд, заодно почему-то отняв слух, чему предшествовал короткий пронзительный звон в ушах.
Без беспокойства и суеты память стала вынимать из своих кладовых разные образы. Илья вспомнил, как много раз из года в год наблюдал из окна своей квартиры по утрам аналогичную картину. Тихий утренний двор, ржаво-коричневые мусорные баки у стены электроподстанции. Длинный ряд деревьев, посаженных вдоль нее и отделяющих противоположенный пятиэтажный дом от детской площадки, возле которой он сейчас сидел на своем старом диване. Бродячие собаки. Бездомный, роющийся в мусорном баке… Все это он видел много-много раз. Только он видел это из окна своей квартиры. А теперь сам стал персонажем этой печальной картины. И на него из окон безразлично смотрели другие люди, не придавая его драме особого значения.
Он опустил голову, закрыв глаза, и обхватил ее руками, изо всех сил сжимая, как будто хотел раздавить, как скорлупу ореха. В голове пульсировало: «Бомж! Бомж! Бомж!» Острая горечь волнами прошла по его телу, сжигая все изнутри. По щекам полились слезы. Проклиная судьбу, всех и вся, обхватив голову, он запустил растопыренные костлявые пальцы в свои еще больше поседевшие за эти дни волосы и застыл в таком положении, уткнув неподвижный, полный отчаяния и боли взгляд под ноги.
Через некоторое время, придя в себя, он поднял голову и обратил свой взор на солнце, которое совсем уже не грело, а просто бездушно светило…
– Давно сидишь? – послышался рядом знакомый голос Сани. Он раздался так внезапно, вырвав Илью из ступора, что тот даже вздрогнул.
– Вторые сутки… – сдавленным голосом еле выдавил из себя обессилевший Илья, которого давно уже мучил голод.
Подняв глаза и щурясь, он увидел темные силуэты Александра и Анатолия, что нависли над ним. За их головами ярко светило солнце, не давая ему как следует разглядеть приятелей.
– Пойдем. Мы рыбы наловили. Сейчас уху сварим, – произнес Саня и, не дожидаясь ответа Ильи, пошагал в сторону своего дома.
За ним молча двинулся Анатолий, лишь мотнув Илье головой, приглашая тем самым следовать за ними. В руках у обоих были бамбуковые удочки, а за спиной Толика висел армейский рюкзак.
Не зная, радоваться или печалиться появлению друзей, на которых он уже успел поставить крест, Илья устало встал с места и поплелся за ними, не видя для себя сейчас других вариантов. Оказывается, вчера, когда он безрезультатно стучался в Санину квартиру, то прося и умоляя, то барабаня в дверь и грозясь ее сломать, то требуя компенсации за свой радиоприемник, внутри никого не было, а Саня вместе с Толиком были на рыбалке, проведя эту ночь в палатке на берегу водохранилища и ловя на спиннинг карпа, у которого начался хороший клев, как обычно в начале осени. Когда Илья понял это, он и обрадовался этому обстоятельству, и одновременно ему стало стыдно перед друзьями. Слышали бы они, что он тут городил перед дверью вечером, думая, что те намеренно не открывают ему.
Весь вчерашний день Илья, подавленный и голодный, бесцельно бродил по кварталу вместе с Гертой, которая временами исчезала и появлялась вновь, ложась у его ног. Очень хотелось есть. Илья еще не мог себя пересилить и подойти к мусорным бакам, чтобы поискать там остатки съестного. Он еще не дошел до такого состояния и брезговал даже мыслью об этом. Хотя понимал: еще день-два – и ему придется питаться объедками из этих вонючих баков. Ближе к вечеру ему удалось выпросить булку хлеба и банку шпротного паштета у продавца киоска, в котором постоянно отоваривался. Ему пришлось долго убеждать его, что вернет долг через неделю, как только появятся деньги. К счастью, продавец не знал, что Илья остался без жилья и превратился в бомжа, в противном случае не согласился бы дать в долг. Небольшая булка и тонкая консервная банка исчезли за один присест, так и не удовлетворив полностью все потребности его желудка, который не видел пищи с того момента, как Илья был выброшен из квартиры.
Теперь он молча радовался возвращению своих друзей. Как оказалось, они вовсе не обиделись и не отвернулись от него, как он сам себе нафантазировал. Уха получилась отменная. Две небольшие картофелины и среднего размера луковица, залежавшаяся на дне пластмассового ведра, оказались кстати. Половина из дюжины среднего размера карпов и карасей, добытых в местном водоеме, послужили троице в тот день завтраком, обедом и ужином.
Старые знакомые Александр и Анатолий так же, как и Илья, давно превратили рыбалку из любительского увлечения в средство существования – с тех пор, как с развалом Советского Союза поочередно выпали из нормального образа жизни. Рыбачили они зимой и летом. Пойманная рыба шла на уху, котлеты, жарилась и варилась в разных вариантах. А в удачные дни, когда на спиннинг попадались особенно крупные сазаны и карпы, рыбу отправляли на продажу или меняли на что-нибудь необходимое. Торговали рыбой около центрального рынка, встав в один длинный ряд с пенсионерами, продававшими тут все и вся, начиная от выращенных на своих огородах и дачах овощей и фруктов, варений и солений и заканчивая ставшим ненужным ширпотребом вроде старых виниловых пластинок, советских фотоаппаратов и кирзовых солдатских сапог, выкладывая все это прямо на асфальт. В общем, рыбалка стала для них хорошим подспорьем, как и для многих других, кто ею увлекался и испытывал нужду в те тяжелые безденежные годы.
– Сюда бы немного крупы и побольше картошечки! – произнес Толик, довольно откинувшись на спинку кресла и потирая живот.
Лицо его раскраснелось и покрылось капельками пота после второй тарелки ухи.
– Да и водочки бы бутылочку! – добавил, мечтательно улыбнувшись, Санек, шмыгая носом, оттаявшим после горячего супа.
Только Илья молчал. Ему было не до разговоров. Его правая рука с большой ложкой быстро и методично опускалась и поднималась, опускалась и поднималась, выгребая из глубокой тарелки всю жидкость. Не удовлетворившись этим, он отложил ложку в сторону, взял тарелку двумя руками и, не поднимая опущенной головы, жадно прильнул к краю ртом, опустошив ее содержимое несколькими большими глотками.
– Тарелку не съешь! – подколол друга Саня, смотря, как тот увлекся едой.
От его слов все довольно загоготали, в том числе и сам Илья, вытирая рот краем своей грязной рубашки. Все трое, удовлетворенные, как будто закончили важное дело, откинулись на спинки кресел и дивана и замолчали.
– Ну и что ты собираешься предпринять? Говоришь, у них есть документы? Не липовые? В наше время все возможно, – наконец нарушил тишину Толик, задав один за другим несколько вопросов.
– Черт его знает. Перед моим носом помахали, а в руки не дали. Участковый читал. Говорит, все законно. Мои бумаги, сказали, по почте придут через несколько дней.
– Тебе надо в суд на них подать. А здесь без хорошего адвоката не обойтись, – многозначительно произнес Толик, глубоко вздохнув, и принялся ковыряться во рту заостренной спичкой.
Скользнув рассеянным взглядом по старому невысокому серванту на высоких ножках, стоявшему у стены сбоку от него, он добавил:
– А они хороших бабок стоят – эти хорошие адвокаты.
Упоминание о деньгах, необходимых на адвокатов, моментально убило хорошее настроение Ильи.
– Откуда же их взять, эти чертовы деньги? – спросил он.
Слова Толика повергли всех в тягостные размышления. Каждый задумался о своем наболевшем – о печальной истории своей жизни. И в комнате повисла долгая тишина.
Судьба Александра Иконникова была схожа с судьбой Ильи. С той лишь разницей, что он года полтора назад уехал в Россию вместе со всей семьей, планируя остаться там, как говорится, на ПМЖ, но потом вернулся. Один. Он нехотя рассказывал знакомым и друзьям историю своего возвращения. Было понятно, что разрыв с семьей произошел уже там. Жена и дети пожелали остаться, а он не смог адаптироваться на своей исторической родине и приехал обратно озлобленный и отчужденный.
Илья запомнил только одну фразу, которую он как-то проронил: «Нас там не любят». Он не стал тогда допытываться по поводу этого высказывания. Он знал, что со временем Саня сам расскажет, что там произошло, и тогда он узнает всю правду о той злосчастной попытке вернуться на свою большую родину.
Родители Александра, как и у Ильи, были похоронены здесь, в центральном Казахстане, на христианском кладбище на краю города. Его старшая сестра Зинаида со своей семьей жила здесь же, в Темиртау, а Артем, младший брат, тогда еще холостой, в начале девяностых переехал в Россию. Поначалу они с ним частенько созванивались, но со временем связь оборвалась. Брат перестал звонить, а по прежнему адресу отвечали, что он съехал с этой квартиры и они не знают, где он. С тех пор, вот уже шестой год, от него не было вестей.
Обеспокоенные за брата родные в прошлом году отправили Зинаиду в Москву, откуда он в последний раз выходил на связь. По приезду та написала заявление в милицию. Дала его фотографию. Побывала на квартире, в которой он последнее время обитал и откуда звонил, выяснив предварительно адрес через сотрудников «Ростелекома», дав им взятку, не дожидаясь, пока милиция начнет официальное расследование, которое, как потом оказалось, ни к чему не привело.
Все ее поиски не увенчались успехом. Квартира, которую снимал Артем, постоянно сдавалась то одним, то другим людям, в основном приезжим и полукриминальному контингенту, которым была полна российская столица в те времена. Девятиэтажный дом оказался почти на самой окраине города, а облезлая, убитая квартира напоминала скорее общежитие советских времен. Хозяйка квартиры, женщина лет шестидесяти, жившая в том же доме двумя этажами ниже в квартире какой-то родственницы, промышляла этим «бизнесом», то есть сдачей в аренду собственной жилплощади, с середины девяностых. Она долго не могла вспомнить, о ком идет речь. Потом вроде вспомнила, но ничего толкового не смогла рассказать о брате. Сказала лишь, что в то время в арендуемой у нее квартире проживали несколько парней, на вид очень похожие на бандитов, с коротко стриженными волосами, ходившие постоянно в коротких черных куртках.
– Недолго они здесь жили. С полгода, может, месяцев восемь, – сказала она сестре и закрыла на этом разговор. На этом следы брата терялись.
Несмотря на постоянное отсутствие денег и стабильной работы, Александр всегда исправно платил за телефон, зная, что сам регулярно будет звонить своей бывшей жене и детям. А они, в свою очередь – с каждым разом, конечно, все реже – звонили ему и справлялись об его делах и здоровье. Он знал, что действующий телефон дает и его брату шанс связаться с родными, сообщить о своем местонахождении, если в этом возникнет надобность… Если, конечно, он был еще жив…
Бродя в одиночестве по квартире, Александр частенько задерживал свой взор на старом, еще дисковом телефонном аппарате, который с каждым годом все реже и реже подавал свой голос, хотя когда-то, в далекие счастливые времена, то и дело разливался трезвоном по всей квартире, зазывая к себе домочадцев. Теперь он все больше молчал, смиренно и неподвижно стоя месяцами на полке возле вешалки в прихожей, словно забыв о своем хозяине. А тот, когда молча проходил мимо, шаркая ступнями, чтобы в очередной раз посетить кухню, ванную или туалет, посматривал на него в надежде, а иногда даже проверял, исправен ли он.
Порой Саня по несколько дней подряд не выходил на улицу, и тогда в квартире с утра до поздней ночи без умолку вопил телевизор, извергая из себя самые разнообразные звуки, а каналы постоянно сменяли друг друга по бесконечному кругу. И вообще вся жизнь Александра по возвращении в Казахстан после безуспешных попыток найти работу превратилась в круговорот одинаковых серых грустных дней, сливающихся в недели, месяцы, а потом и в года.
Четырехкомнатная малогабаритная квартира досталась Сане от родителей. Уезжая в Россию, он, несмотря на уговоры жены, благоразумно не стал ее продавать, объяснив, что вернуться и продать жилье они успеют всегда, когда захотят. Квартиру свою Александр держал в относительной чистоте, насколько мог себе это позволить одинокий мужчина в его положении.
Войдя в квартиру, посетитель сразу видел кухню, которая располагалась напротив входной двери. Вдоль ведущего к ней короткого коридора, наполовину выкрашенного синей краской, а наполовину побеленного известкой, включая потолок, находились ванная и туалет. С левой стороны, сразу же за дверью, имелась небольшая кладовка. Бросив взгляд направо, можно было увидеть продолжение коридора, который вел в комнаты. Комната сбоку когда-то служила спальней родителям Александра, а после и им с супругой. Помещение в конце коридора было проходным и гордо именовалось гостиной. Войдя туда, можно было увидеть в стене напротив две двери, скрывавшие две совершенно одинаковые комнатенки. Они были до того маленькими, что их неширокие двери, которые почему-то открывались внутрь, упирались в боковую стену. Эти комнаты были детскими сперва для Александра, его сестры и брата, а затем и для его детей.
В гостиной перед окном, закрывая собой длинную шестнадцатисекционную радиаторную батарею, на старой двухдверной казенной тумбе желтого цвета, принесенной откуда-то еще отцом, стоял громоздкий советский цветной телевизор серого цвета. Широкий диван с высокой спинкой бежевого окраса расположился вдоль стены между входной дверью и окном, упираясь в тумбу телевизора. Напротив дивана, в стенном проеме между детскими комнатами, притулился невысокий темно-коричневый сервант, упираясь своими круглыми, длинными, зауженными книзу ножками в дощатый пол, покрытый толстым слоем краски грязно-оранжевого цвета. С правой стороны он имел обособленную вертикальную секцию с дверцей, запирающейся с помощью увесистого серебристого ключа. В ней покойная мать Александра когда-то прятала от детей дефицитные по тем временам сладости, чтобы было что предложить гостям. Александр помнил, как они, будучи детьми, часто подходили к этой дверце и принюхивались, прильнув к замочной щели носом, желая хотя бы ощутить запахи недосягаемых конфет, мармелада и печенья. В средней и самой большой секции серванта, за двумя стеклянными дверцами, была выставлена на обозрение модная по тем временам посуда. По сей день на одной из полок стоял чудом сохранившийся любимый чайный сервиз матери, подаренный ей на пятидесятилетие коллегами. Помимо сервиза, там находились хрустальные бокалы на длинных ножках, лодочки для конфет и рюмки, позже проданные Санькой в трудный для него период.
На поверхности шкафа стояли две фотографии, черно-белая и цветная, на которых была запечатлена вся семья Иконниковых. На первой можно было увидеть отца, мать, сестру с братом и самого Александра, когда ему было одиннадцать лет. Они с Артемом, постриженные под чепчик, сидели на коленях перед родителями, а сестра Зинаида, стоя за их спинами и положив руки им на плечи, улыбалась, глядя в объектив своей милой подростковой улыбкой. Снимок был сделан в начале семидесятых и сильно контрастировал с другой фотографией, что стояла по соседству, где они втроем, повзрослевшие, уже были запечатлены без родителей, рано покинувших этот мир. Еще выше, над шкафом, были развешаны вымпелы и грамоты, ордена и медали, которыми был награжден отец Александра как передовик и ударник труда, отдавший тридцать пять лет своей жизни шахтам и шахтопроходческому тресту.
Скудный интерьер гостиной дополняли низкий журнальный столик и два кресла с бережно постеленным под ними желто-коричневым пестрым паласом, создающим уют и заполняющим пространство между диваном и сервантом. Столик был точно таким же, как и в квартире Ильи, что было неудивительно по советским временам, когда вещи не отличались разнообразием. Незаменимым украшением журнального столика многие годы были изящная чеканная бронзовая ваза с неизменными искусственными цветами и квадратная тяжелая хрустальная пепельница, которых давно уже не было на прежнем месте.
Вся бытовая техника, хотя давно наступили двухтысячные годы, была старого, советского образца. Да и ремонт в квартире не делался с той эпохи. Александру так и не представилось случая обзавестись благами нового времени из-за отсутствия стабильного дохода в первое десятилетие после получения республикой независимости. Нехватка рабочих мест была связана с политикой новых зарубежных инвесторов и руководства предприятий, которые стали производить сокращения «слишком раздутых» штатов, которые не укладывались в новые капиталистические реалии, когда максимизация прибыли была важнее судеб людей. Новая коммерческая «идеология» не совмещалась со старой социалистической, когда государственные предприятия всеми силами и средствами старались обеспечить работой многих советских граждан, зачастую в ущерб экономическим интересам предприятия.
Еще одной проблемой было то, что пришедшие к власти на всех ее уровнях представители коренного населения стали в первую очередь брать на работу своих кровных братьев – казахов, игнорируя представителей других национальностей, а зачастую и просто выдавливая их с рабочих мест, где они трудились многие годы. Стоит ли говорить, что при сокращении персонала первыми в очереди на увольнение стояли «пришлые», что весьма осложнило их материальное положение в те нелегкие времена. Это не было спланированной акцией «сверху», сыграл роль чисто человеческий фактор, который свойственен людям любых национальностей и верований, когда при трудных обстоятельствах приходится выбирать между «своими» и «чужаками», пусть они даже и были гражданами республики не в первом поколении.
Подъем национального самосознания всегда сопровождается махровым бытовым национализмом. Многие граждане, приняв это как «указание на выход», стали эмигрировать из страны. Другие колебались и выжидали. Немало было и тех, кто, постепенно найдя свое место, влился в новую эпоху и зажил по-новому. И справедливости ради нужно сказать, что верховная власть страны не пошла на поводу у оголтелых националистов с их популистскими призывами и не стала ориентировать свою внутреннюю политику на ущемление представителей других национальностей, как это делалось в некоторых странах бывшего Союза. Это, конечно же, никому не гарантировало отсутствия проблем, ведь, как всегда, верхи живут в своих реалиях, а низы – в своих. И если в высших слоях общества декларировались толерантность, дружба и терпимость, то это вовсе не означало, что все общество поддерживало подобные декларации.
Переходные времена часто проверяют человеческий характер на твердость и стойкость, что присуще, к сожалению, не всем. Александр оказался человеком более крепким. Так, например, он, в отличие от Ильи, не позволял ни себе, ни гостям курить в своей квартире или ходить по ней в уличной обуви. Он редко кому позволял оставаться у себя ночевать, кроме разве что Ильи, с которым у него сложились особые отношения, как это бывает между людьми, попавшими в схожие жизненные обстоятельства. Конечно же, и в квартире Сани случались попойки, но было в нем нечто такое, что заставляло его вовремя приходить в себя и выставлять из дома своих собутыльников, которые порой злоупотребляли его гостеприимством. Выпроводив всех, он остервенело начинал наводить чистоту: проветривать квартиру, намывать полы, протирать пыль и грязь, вынося на улицу накопившийся мусор. Только после этой процедуры, которая стала для него привычным и обязательным ритуалом, завершающим очередные посиделки и символизирующим возврат к нормальной жизни, он со спокойной душой шел в ванную и принимал душ. Следующие недели, а порой и месяцы проходили у Александра в ритме нормальной жизни, насколько может быть нормальной жизнь у безработного.
Непостоянные заработки, едва покрывающие коммунальные платежи и минимальные потребности в скудной однообразной пище, непродолжительные случайные связи с женщинами, просмотр телевизионных передач в одиночестве, особенно по вечерам, редкие разговоры по телефону с сестрой и ее мужем – такой была повседневная жизнь Александра, ставшая для него нормой. Но проходило время, и скребущее сердце одиночество, причиной которого вот уже многие годы были безденежье и отсутствие перспектив, снова овладевало им, и он снова находил своих старых друзей, которые были рады составить ему компанию, особенно если спиртного хватало на всех, и все начиналось по новому кругу…
Друзья у Сани были разными. Были такие, как Илья и Анатолий, принадлежавшие, как и он сам, к категории отвергнутых неудачников, сломленных жизнью людей, которые катились вниз по наклонной, не желая сопротивляться сильному и суровому ее течению. Были и те, кто жил более или менее полноценно, имел семью, работу и все, что нужно нормальному человеку. Это были те, кого можно назвать трудягами. В основном к их числу принадлежали бывшие коллеги Александра, которые не попали под сокращение и удержались на работе благодаря высокой квалификации – предприятие просто не могло без них обойтись – и отсутствию претензий по поводу хлынувших на их предприятия жителей аулов, не имевших ни профильного образования, ни опыта работы в соответствующей сфере.
Часто квалифицированным рабочим с большим стажем приходилось под давлением руководства уступать свои руководящие должности среднего звена молодым зеленым работникам из коренного этноса, что были родственниками или ставленниками новых руководителей. Трудяги не ушли с работы, махнув рукой, как сделал это в свое время Саня, а терпеливо сносили все то, что происходило согласно историческим закономерностям, которых они не особенно понимали и даже осуждали, но, не поддавшись чувствам и эмоциям, дожидались лучших времен. И их терпеливость принесла свои плоды теперь, когда нормальная жизнь понемногу возвращалась: пусть они и не имели золотых гор, но постоянная работа с регулярной зарплатой обеспечивала им стабильность. Были, конечно, среди них и «хитрецы», хотя и не так много, которые умели найти общий язык с кем угодно, как бы ни менялась власть. Их языком являлись лесть и хрустящие купюры. Такие заходили к новому начальству и, заискивая и виляя хвостом, всучивали бастыку[8 - Бастык – начальник.] деньжат, чтобы остаться на своих местах как ни в чем не бывало.
Трудяги иногда захаживали к своему давнему коллеге и приятелю. Войдя в его нелегкое положение и испытывая некоторую причастность к его судьбе, они считали себя обязанными поддержать Саню и появлялись на пороге его квартиры, захватив с собой пару бутылок горькой и полный пакет закусок, чтобы взбодрить и встряхнуть его, пусть и ненадолго. Или, как сам Александр иногда литературно выражался, «выгнать на время грусть из сердца». Сердобольные коллеги часто подкидывали Сане деньжат «в долг», до лучших времен, не заикаясь об их возврате даже через годы. В ходе застолья, как всегда, гости вели разговоры о жизни, обсуждали свой повседневный быт и работу, иногда жаловались на нее, рассуждали и до покраснения спорили, как и все мужики, о политике, делились новостями и слухами и не скупились на советы, по большей части никчемные. Так и шла жизнь Александра, которому пока что с трудом, но все-таки удавалось оставаться на плаву, в отличие от Ильи, его бывшего коллеги, позже ставшего другом, который умудрился попасть в такую передрягу…
– Толян, сходи к бабе Марине, продай ей оставшуюся рыбу. Не знаю, за сколько. Главное, чтобы на нормальную еду хватило, – произнес, капризно посмотрев на друга, Санек не принимающим возражений тоном.
– Ну, я постараюсь, – отозвался Толик, не испытывая особого воодушевления.
Он сразу представил, как снова будет умолять бабу Марину купить надоевшую ей рыбу, с которой приятели частенько к ней наведывались.
– А если откажется покупать? – поинтересовался он, растерянно улыбнувшись.
– Тогда… – задумчиво сказал Саня. – Тогда бартонись. Поменяй на какую-нибудь еду. Картошку, например, или крупу. А то надоела, чесслово, эта нескончаемая уха… Хочется чего-нибудь поосновательнее… Жареного!
Минут через сорок радостный Толик возник в дверях квартиры, держа в руках пакет, в котором виднелись макароны, банка тушенки и пара головок лука.
– Откуда такое богатство?! – спросил, широко улыбнувшись, Александр, не веря своим глазам.
– Откуда-откуда… От верблюда! – брякнул, улыбнувшись в ответ другу, Анатолий и принялся рассказывать историю удачной реализации их улова: – Ну кто может у нас так купить рыбу?! Конечно же, баба Марина. Выслушала меня, посмотрела молча своими синими глазами и без лишних слов всунула мне в руки пятьсот тенге… Вот и все! – отрапортовал он, высоко подняв брови над оправой очков.
– Эх, баба Марина. Добрая душа! Все выручает нас. Все понимает… – произнес, тяжело вздохнув, Александр с досадой на лице.
…От послеобеденного сна Илья пробудился последним.
– Сколько времени? – спросил он заспанным голосом, не размыкая глаз у друзей, вытащивших его из мира сновидений звуками ложек, которыми те помешивали горячий чай в кружках.
– А что, ты решил к себе наведаться? Может, тебя в гости пригласили? – подколол его, не удержавшись, острый на язык Александр.
– Хорош прикалываться! Просто хотел узнать, сколько времени. Хочу помыться и побриться, если разрешишь воспользоваться твоими принадлежностями. Нужно это… в прокуратуру и в суд завтра сходить. Заявление написать, – неуверенно пробормотал он последние слова.
– Дело говоришь. Вот это правильно! Вот это по-нашему! – взбодрился почему-то Анатолий. – А то ходил сам не свой. Надо до конца идти. Бороться. А то тебя выкинули – ты и сник, хвост поджав. Нельзя так!
Он решил то ли посоветовать, то ли взбодрить товарища колкими фразами, следуя примеру хозяина квартиры, но если Илья и мог проглотить издевку от Сани, с которым давно приятельствовал, то терпеть оскорбления от этого толстозадого Толика, с которым он был знаком лишь пару дней, не собирался.
– Забыл у тебя спросить! – злобно произнес Илья, бросив испепеляющий взгляд на товарища.
– Да что ты взбесился? Я что, я от души! Чтобы поддержать тебя, так сказать, по-свойски… Да иди ты!
Последнюю фразу Толик произнес с нотками обиды, махнув рукой в сторону Ильи.
– Пошел сам! – ответил взбудораженный Илья, который был готов вскипеть и взорваться в любую минуту, но тут в их перепалку вмешался Александр.
Он успокоил их одной заученной фразой, которую постоянно применял в таких случаях на правах хозяина квартиры.
– А ну успокоились оба!!! – гаркнул он, переводя суровый взгляд с одного на другого, после чего добавил: – Если хотите помериться силами, то идите на улицу! Сколько душе угодно деритесь и грызитесь там! А у меня дома попрошу без вольностей!
После этой тирады обе конфликтующие стороны притихли. Такие стычки периодически случались во время застолий, на которых присутствовали не всегда близкие друг другу люди, имевшие разный характер. Несдержанный на язык Анатолий частенько попадал в такие ситуации, но, поскольку он был незлобив, как правило, конфликт удавалось быстро погасить. Кстати, к себе в квартиру Толик никого не водил, так как жил вместе с одинокой матерью, которая не разрешала великовозрастному сыну приглашать друзей в гости.
– Иди помойся и побрейся. И постираться тебе надо, а то выглядишь как… не знаю кто, – произнес, искоса взглянув на Илью осуждающим взглядом, Саня, от которого тому стало не по себе.
У Александра едва не вырвалось «как бомж», но он успел прикусить язык, зная, что обидит друга этим словом, которое тем не менее в точности описывало его нынешнее положение.
– Все там, в ванной, – сказал он, тяжело вздохнув и отводя свой погрустневший взгляд в сторону окна, за которым на небосклоне все еще ярко светило западающее за горизонт осеннее солнце.
Желая то ли отвлечься от проблем, настигших товарища, то ли просто полюбоваться закатом, Александр встал с места и, подойдя к окну, стал молча наблюдать, как вечное светило, висящее прямо над крышей противоположенного дома, казалось, находится обманчиво близко, как будто можно протянуть руку и дотронуться до него. Постепенно скрываясь за корпусом пятиэтажного дома, багровое солнце продолжало неистово освещать своими лучами город, как будто хотело побольше отдать этому миру тепла и света, пока не зайдет за горизонт и не исчезнет до завтрашнего дня. Александр молча и с благодарностью принял дары небесного светила, продолжая приятно жмуриться под его лучами, бесстрастно наблюдая за его постепенным исчезновением за соседним домом, над которым оно только что сияло. Последние лучи, ярко вспыхнув за стеной резко потемневшего на его фоне здания, высветили контуры надписи на его крыше. Это был лозунг, состоявший из больших металлических букв некогда насыщенного ярко-красного цвета, которые под действием беспощадных сил природы – ветра, солнца, дождя и холода – выцвели и теперь, в новые времена и эпоху, заброшенные и забытые, покрылись грязно-рыжим налетом ржавчины, но все же, как будто вопреки всему и вся, старались исполнить свой долг перед ушедшей эпохой, глася: «Слава КПСС!»
– Закат. Так и наша жизнь закатится. Никто даже не заметит, что ты исчез, – произнес, поглаживая подбородок, Александр, все еще не отрывая взгляда от этого природного явления, которому он прежде не придавал особого значения.
– Что-то неохота спать, и телевизор надоел, – произнес с недовольным выражением лица Толик, перекинув свой взгляд на приятеля, который самозабвенно уставился в окно, надев на лицо маску грусти.
Саня не отозвался на возглас Толика. Он продолжал молча смотреть на улицу. Толик встал с дивана и направился в сторону коридора. Со стороны ванной комнаты доносился шум воды, льющейся из-под крана. Это Илья, оставив дверь открытой, набирал ванну, чтобы постирать свою изрядно перепачканную и провонявшую одежду. Погрузив снятое с себя в воду, в которой вскипала пена от стирального порошка, он стоял в одних спортивных трусах напротив небольшого квадратного зеркала и с неудовольствием разглядывал свое покрывшееся мхом лицо, на котором появлялось все больше и больше островков седой щетины. Да и окружены они были давно уже не черными, как в молодости, а серо-бурыми зарослями, поменявшими свой цвет за последние четыре года. Впалые щеки, глубоко посаженные глаза с безжизненным усталым взглядом сильно старили Илью. Не знавшие его смело бы дали ему пятьдесят с лишним, не сомневаясь в своей правоте. Правильный нос и губы, широкий лоб, скрывающийся под челкой, и довольно высокий рост – все, что осталось от его былой привлекательной внешности.
Подойдя к двери ванной, Толик бросил взгляд на тощее тело Ильи, стоявшего к нему спиной, и обратил внимание на его давно не мытые и не стриженные волосы, которые закрывали уши и бесформенно свисали вниз. Челка периодически спадала на глаза и нос, и ее постоянно приходилось поправлять, проводя рукой ото лба назад.
Почувствовав, что кто-то стоит за его спиной, Илья обернулся.
– Тебе надо бы подстричься, – произнес Толик негромко. – Давай я сделаю.
В компании Александра Толик считался парикмахером. Хотя никаких парикмахерских курсов он не заканчивал, но нужда заставила его друзей попросить их постричь, заверив, что если ничего не получится, никто обижаться не будет. У него получилось, и с тех пор Анатолий стал общественным цирюльником, который с каждым разом повышал свой профессиональный уровень, практикуясь в парикмахерском искусстве на головах друзей. С их слов, Толик стриг не только вполне сносно, но и с каждым разом все лучше и лучше. Так он понял, что имеет предрасположенность к этому ремеслу и даже подумывал закончить курсы парикмахеров, чтобы бросить малооплачиваемую профессию токаря-фрезеровщика, ставшую теперь непрестижной.
Несмотря на многословность и некоторую язвительность, Толик был добрым и отходчивым малым. Он понимал, что товарищу, учитывая обстоятельства, в какие он попал, крайне необходимо привести себя в порядок. Несмотря на случившуюся недавно перепалку, он задвинул обиду подальше и сам предложил свои услуги.
– А ты умеешь стричь? – спросил тихим просевшим голосом Илья, смотря на отражающееся в зеркале лицо Толика.
– Вроде да, – ответил тот, довольно поджав губы.
Минут через пятнадцать пол коридора, ведущего к кухне, был покрыт темно-серыми клочками волос.
– Спасибо! – произнес Илья, подняв на Толика взгляд, полный благодарности.
Тот сидел на невысокой табуретке, облокотившись на край кухонного стола и молча наблюдая, как Илья старательно подметает пол старым потрепанным веником, собирая разбросанные волосы.
– Да особо не за что! – ответил, благодушно улыбнувшись, Толик, снова и снова посматривая на голову Ильи и оценивая собственную работу.
И действительно, благодарить было особо не за что. Сбоку и на задней части головы Ильи волосы лежали не совсем ровным каскадом, а на макушке топорщились «ежиком». Изрядно укороченная челка открыла светлый лоб, сильно контрастирующий с загоревшим в течение последних двух дней лицом, которое осеннее солнце обильно поливало своими лучами. Местами среди коротких предательски торчали недобитые длинные волоски.
«Надо бы еще раз пройтись. А то как-то не так получилось, – пришла мысль Толику, не отрывавшему взгляда от „шедевра“, который он создал на голове товарища. – Ай… Скажет – постригу сверху еще раз. Нет – тогда и так сойдет. Не парикмахер же я! Все равно лучше, чем было до этого!» – подытожил он, успокаивая свою совесть.
Спустив воду после стирки, развесив одежду на балконе, Илья отправился принимать душ, считая, что купаться в ванне в чужом доме неудобно и некрасиво. «Потом уже побреюсь», – подумал он, почесав подбородок.
* * *
Без пятнадцати девять утра Илья стоял на одной из центральных улиц города, носящей имя русского писателя Некрасова, перед дверями суда, не так давно сменившего свое название с «народного» на «городской». Как, впрочем, и все остальные организации, сбросившие идеологическое прошлое в своих названиях. Так, например, милиция с легкостью превратилась в полицию, хотя по сей день ее сотрудники носили старую милицейскую форму советских времен, поменяв лишь шевроны и кокарды в фуражках на новую символику. То же самое происходило с формой и в армии.
Пока Илья ждал у дверей начала рабочего времени, мимо него один за другим прошел весь коллектив суда, за исключением его председателя, который приходил на работу к десяти часам. Ровно в девять в здание вошел молодой человек невысокого роста, крепко сбитый и плотный, с короткой стрижкой, плоским широким лицом и узкими глазами. Одет он был в деловой костюм, на котором висел бейдж c надписью «Судебный пристав». Через некоторое время молодой человек вышел на улицу и закурил, встав возле урны и временами стряхивая туда пепел.
– Уже можно заходить? – поинтересовался у него Илья.
Тот ответил не спеша, предварительно глубоко затянувшись сигаретой и выпустив дым через нос, низким грудным голосом:
– Можно! – и сразу же переспросил: – В канцелярию?
Илья ответил кивком.
– Тогда вам придется подождать еще минут пятнадцать. Потом я вас запущу к ним, – произнес он весьма вежливо, выкидывая в урну окурок, который, не попав в нее, ударился о бортик и упал на бетонную ступеньку, продолжая тлеть.
Предъявив тому самому молодому человеку сильно помятое удостоверение личности, по которому, как могло показаться, проехалась автомобильная колонна, Илья прошел в здание суда. Остановившись у окошка на первом этаже, в сторону которого указал молодой человек, Илья увидел за ним девушку европейской внешности, которая посмотрела на него усталыми глазами и задала стандартный вопрос:
– Что у вас?
– Э-э-э… У меня такое дело… У меня квартиру забрали… И мне сказали, что необходимо подать заявление в суд, чтобы… как это… снова восстановить на нее права, – ответил Илья, еле вспомнив профессиональную терминологию.
– В полицию заявление писали?
– Что-что? Не расслышал, – переспросил Илья, приблизив голову к окошку.
– Я говорю, заявление в полицию писали?! – с раздражением громче повторила девушка.
– Да. Писал. Это… они посоветовали параллельно вам написать.
– В коридоре на стенде висит образец. Там все указано. Только не надо подходить ко мне и переспрашивать, как и что писать. Для этого есть бюро юридической консультации, оно напротив нашего здания. Там могут вам помочь. Или идите к адвокатам. Они уж точно такими делами занимаются. А мы консультацию не даем. Вам понятно?
– А-а-а… Э-э-э… – произнес Илья себе под нос, желая что-то дополнительно спросить у девушки, но передумал, увидев ее каменное выражение лица, которое не сулило ничего хорошего. – Да. Понял, – коротко ответил он и в растерянности направился обратно в сторону коридора, откуда пришел.
«Сидят здесь, зады протирают. Не могут по-человечески поддержать и ответить!» – вскипело в груди у Ильи, пока он дошел до стенда, к которому были прикреплены несколько листков формата А4, отпечатанных на машинке. На одной из бумаг в левом верхнем углу крупными буквами значилось: «Форма заявления в суд», а ниже был список документов, которые требовалось прикрепить к заявлению. Список оказался довольно внушительным
«М-да! А у меня, кроме удостоверения личности, ничего и нет. Где все это откопать-то?! Там, у мусорки, думаешь, что-то осталось? А где взять документы этих… как их… ответчиков?» – разговорился сам с собой Илья, нахмурив брови.
Поняв, что самому с этим не разобраться, он, следуя совету девушки из окошка, вышел на улицу и стал осматривать дома, стоящие на противоположной стороне. На углу одного из них Илья заметил вывеску, на которой синим курсивом было написано: «Юридическая консультация. Рабочее время: с 10:00 до 18:00. Перерыв: с 13:00 до 14:00. Выходные: суббота и воскресенье».
Так как до десяти еще оставалось некоторое время, Илье пришлось дожидаться открытия консультации на покосившейся скамейке перед входом.
– Ваша ситуация очень сложная, – сразу же «обрадовал» Илью государственный адвокат юридической конторы, смотря на него поверх старых очков, дужка которых была с одной стороны сломана и перетянута обычной синей изолентой. – С ваших слов я понял, что вы стали жертвой квартирных мошенников, которые расплодились в последнее время как грибы после дождя.
И он, словно прилежный ученик, аккуратно сложил перед собой руки на столе, заваленном серыми папками с надписью «Дело». Там же стояла табличка с указанием имени и статуса юриста: «Государственный адвокат Естаев Ермек Касымович».
– Я могу для начала провести с вами предварительную консультацию по поводу того, как выстраивать линию защиты. Консультация стоит двести тенге.
– А разве государственные адвокаты не бесплатные? – спросил Илья, растерянно глядя на защитника.
– Государственные защитники бывают бесплатными только по уголовным делам. В некоторых случаях, конечно, и по гражданским, но их перечень установлен государством. Он висит у нас в коридоре, – произнес небрежным тоном адвокат, махнув рукой в сторону двери с облезлой белой краской, за которой находился указанный коридор со стендом, очень похожим на стенд в здании суда. – В данном случае вам необходимо подать исковое заявление в суд на ответчика в гражданском порядке. А возбуждать ли уголовное дело, это решит полиция. Теперь дело за вами.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Адвокат ожидал действий и, вероятно, денег от Ильи. А тот не знал, что сказать или сделать из-за отсутствия этих самых денег и слабого представления о судебных разбирательствах, поэтому просто уставился на государственного защитника и молчал, замерев на стуле, на котором сидел, будто пригвожденный к нему неведомой силой. Повисла неловкая пауза, которая стала слишком затягиваться.
– Вам повторить, что я сказал? – спросил адвокат мягким терпеливым голосом, видя неадекватное поведение клиента.
– Нет-нет! – произнес Илья, придя в себя, и замотал головой, растерянно встав со стула.
«Где же найти деньги? Где найти деньги?! Где?..» – крутилось у него в голове. Понимая, что ничего не может сделать, он вдруг почувствовал такой страх, которого прежде никогда не испытывал.
Находясь в кабинете адвоката, он вдруг со всей ясностью осознал, в какую сложную, практически безвыходную ситуацию попал. Ведь у него не было даже той ничтожной суммы, которая требовалась, чтобы получить минимальную консультацию по предстоящему делу. А с каждым последующим шагом сумма трат на адвокатов будет только расти. Да даже если он станет не покладая рук работать на двух работах с утра до вечера, и то вряд ли будет способен оплачивать юридическую помощь, включившись в гонку за квартирой. Тяжело вздохнув, Илья с опущенной головой молча направился к выходу из кабинета.
Он не заметил, как вышел из юридической конторы и все шел и шел, шел и шел по улицам города, впав в раздумья, не особенно заботясь, куда и зачем он идет. Охваченный чувством отчаяния и безысходности, от которого все внутри переворачивалось и сжималось, словно кто-то злобно и безжалостно рвал его внутренности. От возникшей боли в животе Илью скрутило так, что даже пришлось присесть на скамейку, чтобы дать ей отойти. Немного успокоившись, он впал на время в прострацию и безразличие, которое потом снова сменилось тревогой и беспокойством. Возникло навязчивое желание утопить все возникшие чувства на дне бутылки, но денег на это, к счастью, не было. Так, бесцельно побродив по городу, Илья вернулся в квартиру Александра и рассказал ему о результатах своего визита в суд.
– Иди работать. Заработай денег и найми адвокатов. Дай им аванс. Пусть начинают. А там видно будет, – посоветовал ему Саня за обедом. – Если потеряешь эту квартиру, то жилья у тебя уже больше не будет. У меня ты долго не проживешь. Ты же меня знаешь. Так что собери руки-ноги – и вперед.
Они вдвоем попили пустого чая без сахара, и после обеда Илья пошел искать работу. Из-за отсутствия денег на проезд он направился пешком за город, в сторону железнодорожного вокзала, зная по разговорам, что там всегда можно подработать грузчиком, благо деньги выдавали на руки сразу же после работы. За разгрузку одного вагона муки платили шестьсот тенге. Получив их, можно было снова пойти к консультанту и, как сказал Саня, «проработать стратегию дальнейших действий».
Добравшись до железнодорожного тупика неподалеку от вокзала, где обычно собирались грузчики, ожидая работы, Илья никого там не обнаружил.
«Видать, всех уже распределили по вагонам», – заключил он и решил пройтись вдоль товарных составов, выстроившихся один за другим в несколько рядов на железнодорожных путях.
Его прогулка не увенчалась успехом. Ни в одной из бригад свободного места не оказалось, и работники были уже не нужны.
– Приходи завтра с утра! – посоветовал ему один из грузчиков, присевший для короткого отдыха на край рельсов. – Будет несколько вагонов сахара и муки. Работы всем хватит! – добавил он, весело подмигнув ему из-под бровей, присыпанных слоем мучной пыли.
Потом он снял с головы спортивную шапку, отряхнул ее, не вставая с места, устало выдохнул и молча замер, уткнувшись взглядом в уходящие вдаль стальные полосы, тем самым давая понять, что разговор окончен.
* * *
– Если добавите еще четыреста тенге, я напечатаю вам профессионально оформленное исковое заявление, которое вы сразу же сможете отнести в канцелярию суда, приложив к нему необходимые документы, – предложил еще одну свою услугу Ермек Касымович, выписывая квитанцию Илье. – Необходимые документы у вас с собой? – добавил он, посматривая на пустые руки своего новоиспеченного клиента.
– Вот насчет этого как раз таки надо поговорить… – произнес негромко Илья, смущенно кашлянув в кулак.
– Ну, в таком случае дело усложняется, – ответил адвокат, заострив свое внимание на каком-то предмете за спиной Ильи.
Взгляд адвоката постоянно бегал. Ермек Касымович не смотрел подолгу ни на клиента, ни на что-либо еще. Он все время перекидывал свой взор с места на место, лишь ненадолго останавливаясь на чем-то одном. Это была выработанная с годами привычка, позволявшая быстро переработать информацию, сообщенную клиентом, и сопоставить ее с реальными обстоятельствами дела. Не отвлекаясь от разговора, он ненадолго вступал с ним в зрительный контакт, чтобы не потерять нить мыслей, а с другой стороны – чтобы тот понял, что разговор продолжается и адвокат заинтересован. А пока клиент смотрел на сидевшего перед ним юриста и оценивал его внешность, адвокат уже перерабатывал в своей голове хитросплетения планов и стратегий, которые намеревался подать клиенту под разными «соусами», в зависимости от толщины его кармана и осведомленности в тонкостях законодательства.
– Буду с вами откровенен. Восстановление документов требует времени, и если вы хотите ускорить процесс, то это будет стоить дополнительных денег. И я бы посоветовал вам найти требуемую сумму, иначе ваше заявление может лежать у них на полках месяцами. Они даже пальцем не пошевелят, чтобы что-то сделать.
Под местоимением «они» адвокат имел в виду чиновников центра регистрации недвижимости, слывших взяточниками и бюрократами.
– А что, если написать заявление в прокуратуру? Или она им тоже не указ? – проронил Илья, не желая лишний раз тратить деньги, которые он собирался заработать тяжким трудом.
– Ну… как бы это тоже вариант. Но нежелательный. Вы настроите их против себя. Они найдут тысячу способов, чтобы еще больше затянуть восстановление ваших документов. Так что думайте! Решайте! – произнес, внезапно оживившись, адвокат.
Он резво поднялся с места и направился к чайнику, стоявшему на подоконнике, оставив Илью наедине с невеселыми мыслями.
– Какой будет эта «требуемая сумма»? – спросил мрачным голосом Илья.
– Не знаю! Надо поговорить с людьми. Разузнать. Если вы решитесь, я займусь этим. Вот наш телефон. Позвоните, – сказал он, взглянув на большой перекидной календарь, висевший сбоку шкафа, ткнул пальцем в одну из цифр и добавил, растягивая слова: – Двад-цать чет-вер-того сен-тя-бря. Во вторник.
Взяв со стола неказистую визитку, где были указаны график работы и номер телефона конторы, он спешно всунул ее в руки Ильи и, натянув на лицо дежурную улыбку, больше похожую на оскал, уставился на клиента, говоря всем своим видом, что разговор подошел к концу.
Звук внезапно открывшейся двери заставил их обоих обернуться. В проеме нарисовалась светло-голубая прокурорская форма с двумя большими бронзовыми звездами на погонах. Внутри формы, безукоризненно сидящей на своем владельце, оказался статный мужчина с седыми волосами и усами, которому по виду можно было дать слегка за пятьдесят.
– Какие люди! Давненько вы к нам не захаживали! – подавшись в сторону гостя, заголосил лживой радостью адвокат, снова натянув на лицо широкую улыбку.
Понимая, что пора уходить, Илья, приподнялся со стула и, пробормотав тихо: «До свидания», – направился к приоткрытой двери, не услышав ничего в ответ.
* * *
– Двести долларов! Они что, с ума сошли? Откуда такие ставки?! Где я их возьму? – сокрушался Илья перед Саней, озвучивая ему сумму за восстановление домовой книги, которую потребовали через адвоката сотрудники ЦРН.
Передразнивая Ермека Касымовича, он скопировал слова, сказанные ушлым юристом при встрече:
– «Это еще по старому знакомству. А то могли и баксов триста зарядить!» Так сказал, как будто делает мне одолжение. Сто пудов даю – сто долларов в его карман упадут! – поддавшись эмоциям, не мог остановиться Илья. – Если я буду зарабатывать по шестьсот тенге в день, – произнес он, глядя куда-то в потолок квартиры и перемножая в уме цифры, – то мне придется два месяца с утра до вечера мешки таскать, что ли, чтобы накопить эти двести долларов?
– А куда деваться? Придется соглашаться. Или у тебя есть другие варианты? – тяжело, без эмоций отозвался Александр.
– Да какие уж тут варианты… Все равно они и шага не сделают, пока им деньги в руки не всунешь. А в суде заявление без документов не примут! – с раздражением произнес Илья, после чего вынул небольшую баранку из целлофановой упаковки, которую купил по дороге домой.
Чай был выпит. Вечерние кинофильмы просмотрены. Накопившиеся за четыре дня деньги жгли Илье карман.
– Может, по паре бутылок пива? – предложил он Сане.
– В конце недели. На выходных, когда решишь отдохнуть денек. Ты же знаешь, чем это у нас может закончиться… Завтра не сможешь на работу выйти, – дал совет товарищу Саня, отговаривая его таким образом от легкомысленного шага.
Рабочая неделя прошла быстро и без особых приключений. К вечеру пятницы у Ильи собралось две с половиной тысячи тенге. Пятьсот ушли на проезд, еду по вечерам и прочие мелкие расходы. К тому же Илья решил выйти на работу и в субботу, чтобы потратить заработанные в этот день деньги на хорошее застолье и отблагодарить тем самым Саню за гостеприимство. Предложение Ильи взять дневную выручку он отверг, сказав, что если Илья пожелает, то лучше пусть потратит эти деньги на продукты, чтобы было что есть на следующей неделе, не растрачивая заработанное в будни.
Но поход в магазин, конечно, не ограничился только продуктами. Субботний вечер ознаменовался пивом с копченой воблой и… плавно перетек в следующий день, уже под более крепкие напитки. К собранным двум с половиной тысячам тенге друзья не прикоснулись, на все хватило заработанных в субботу денег, но вот последствия возлияний… В общем, понедельник предстоял тяжелый.
Приняв с утра бодрящий прохладный душ, подержав голову под струей холодной воды и освежившись, насколько это возможно, чтобы прийти в себя после вчерашнего застолья, Илья выпил большую кружку крепкого чая без сахара и вышел на улицу. Сел на один из ранних автобусов и, как обычно, приехал на железнодорожный вокзал. Покрасневшие глаза и «огненное дыхание», все еще исходившее от него, заставили Илью забеспокоиться: бригадир весьма придирчиво относился к состоянию грузчиков, особенно после выходных. В надежде, что начальник не заметит его состояния, Илья даже специально прикупил мятную жевательную резинку. Но обмануть наметанный глаз и чуткий нос не получилось.
– Ты сегодня не будешь работать! Иди домой и отдыхай, – сказал бригадир, после того как, поздоровавшись с ним за руку и слегка наклонившись в его сторону, учуял исходивший от него запах.
Илья знал, что с бригадиром спорить бесполезно. Не раз был свидетелем таких разговоров, когда кто-то наивно думал, что может уговорить или переубедить его. После этой короткой фразы Илье ничего не оставалось, как развернуться, положить руки в карманы и уныло шагать обратно в сторону остановки.
Глава третья.
Рабство
Вся наша жизнь состоит из множества самых разных обстоятельств и возможностей, вероятностей и шансов, приводящих как к удаче, так и к противоположенной ей неудаче, беде и краху. В нее свою лепту вносят такие детали, окружение и среда, время и эпоха, в которой мы родились и живем. Врожденные качества и характер. Навыки и умения. И еще тысячи других мелких деталей, из которых складывается мозаика нашей судьбы.
Если бы да кабы…
Если бы Илья дождался автобуса, а не решил пройтись пешком, чтобы развеяться…
Если бы в тот злополучный день по мосту, по которому он шел, не проезжал Сарсен со своим другом…
Если бы Жакып не искал подневольных работников…
А если отмотать нить судьбы еще раньше, то если бы Илья уехал со своей семьей в Россию…
Если бы Айнаш заплатила ему за работу…
Если бы он не стал заливать свое горе и печаль, а попытался начать жизнь сначала…
Если бы… Если бы… Бесконечное «если бы».
Но только один из множества вариантов становится нашей судьбой, какая бы она ни была: страшная или красивая, легкая или тяжелая, бурная или тихая, долгая или короткая. И как бы мы себя ни тешили, предаваясь иллюзиям и самообману, что мы выбираем, куем и творим свою судьбу, потом, спустя многие годы, до нас доходит, что все, что нам довелось пережить, было предписано судьбой. Что все это было уже предначертано. Все было решено за нас… Там, где неведомые силы смотрят на нас сверху и играют в свои игры, передвигая нас, словно шахматные фигурки на черно-белой доске, решая, кем пожертвовать, а кого сохранить, кого возвысить, а кого спустить на самое дно…
– Ты видишь? – спросил, слегка приглушив звук автомагнитолы, Сарсен, держа одной рукой обод руля своей красной «Нивы».
– Что вижу? – переспросил сидевший на пассажирском сиденье рядом с ним здоровяк Аман, то смотря в боковое зеркало, то оглядываясь по сторонам.
– Посмотри в зеркало, там один бич идет, – произнес, притормаживая и прижимая машину к обочине, Сарсен.
– Никого не вижу! А-а-а… Вот этот аккулак[9 - Аккулак – буквально «белоухий», так уничижительно называют европейцев казахи.], что ли? И что? Мало ли сейчас бичей в городе? – произнес Аман, по своему обыкновению туго соображающий, наблюдая через зеркало, как по пешеходной дорожке вдоль моста одиноко шел мужчина европейской внешности и худощавого телосложения.
– Да в прошлый раз… Что, не помнишь?! Когда дома у Талгата выпивали…
– Ну? – произнес Аман, все еще не понимая, о чем речь.
– Ну, тогда Жакып сказал, что два барана даст тому, кто ему из города бомжа подгонит.
– А-а-а! Вспомнил… И что? – все еще не догоняя, замер, смотря в зеркало, тот.
– Что-что… Ну вот же он идет! То есть бежит к нам в руки! – не скрывая раздражения, выпалил Сарсен.
– И что, прямо здесь?! Днем?! – выпятив нижнюю губу и удивленно подняв брови, спросил Аман, всякого повидавший за свой короткий век. – Да я без проблем! Я двумя руками за любой кипеж, кроме голодовки. Э-хе-хе! О-хо-хо! Как я сказал, а? – спросил он, довольно рассмеявшись своей, как ему показалась, вполне остроумной шутке, которая не произвела особого впечатления на его друга.
Тогда Аман, собравшись и посерьезнев лицом, снова пристально вгляделся в зеркало машины, где все отчетливее вырисовывался силуэт ничего не подозревающего Ильи, беззаботно приближавшегося к их машине.
– Знаешь, мне, как говорится, барибир[10 - «Все равно, безразлично».], но ты-то что на двух баранов повелся? – бросил он другу в лицо, отхлебнув пива из наполовину опустошенной бутылки, и добавил: – Проси четыре барана. Он даст три. Одного мне отдашь, тогда я сейчас тебе его упакую без лишних проблем. По рукам?
Изменившись в лице, Аман превратился из упитанного добрячка, кидающегося шутками, в грозного борца, каким его помнили в бурные молодые годы, прошедшие в начале девяностых. Он протянул в сторону Сарсена правую руку с раскрытой ладонью в ожидании подтверждения сделки.
– Идет! – кивнул Сарсен, положив в мясистую ладонь Амана свою худосочную и переведя взгляд от салонного зеркала заднего вида на заднее окно машины, развернувшись всем корпусом назад.
Илья был уже шагах в десяти от машины, когда эти двое решили его судьбу, планируя выторговать за него больше четвероногих. Воровато оглянувшись по сторонам, Аман всунул недопитую бутылку пива в карман двери и произнес:
– Не выключай двигатель. Когда он приблизится, мы оба быстро выскочим из машины. Ты быстро открываешь багажник, а остальное сделаю я. Понял?
– Понял! – ответил Сарсен, с опаской вороча головой, вытянув шею, осматриваясь по сторонам. – А как же…
Договорить он не успел, Аман был уже на пешеходной дорожке и, в два больших прыжка оказавшись около ничего не подозревавшего Ильи, нанес ему хлесткий удар правым кулаком в челюсть.
От неожиданного сильного удара Илью подкосило, и он рухнул, словно подрезанное дерево, на асфальт, потеряв на короткое время сознание. Подняв безжизненную правую руку несчастного над собой, Аман просунул под нее свою бычью шею, левой ухватился за ремень штанов жертвы и, рывком подняв не такое уж тяжелое тело, быстро семеня, побежал к открытому багажнику машины, которую придерживал одной рукой удивленный Сарсен, не ожидавший такой быстрой развязки дела.
Спешно скинув тело Ильи в багажник, Аман скомандовал:
– Поехали! Быстро! – и, озираясь по сторонам, направился в сторону дверей машины.
Сарсен, хлопнув дверцей багажника, последовал примеру друга и, не отпуская одной рукой высоко поднятого воротника куртки, скрывая свое лицо, поспешил сесть за руль.
Водители редких автомобилей, проезжавших по мосту, не обращали внимания на этот инцидент. Даже если кто-то и стал свидетелем преступления, то оказался безучастным к нему и равнодушно проехал мимо, не желая связываться с возможными проблемами, а вскоре и вовсе забыв про этот случай.
– Вроде никто не заметил. А? – спросил Сарсен, с опаской осматриваясь по сторонам.
– Не бойся. Все нормально. Только надо побыстрее какое-нибудь тихое местечко найти, чтобы связать ему руки и ноги. Он сейчас в себя придет и начнет здесь рыпаться и шуметь. Так что давай!
– Вот сюда, сюда заворачивай! – произнес Аман через пару минут, указывая Сарсену на тихую безлюдную дорожку, примыкавшую сбоку к автотрассе сразу после спуска с моста и прячущуюся в густых зарослях карагача.
Илья пришел в себя от того, что его голова колотилась о боковину багажника, в котором он лежал со спутанными руками и ногами, стянутыми за спиной веревкой.
«Да что же это такое?! Что за беспредел?!» – было первой его мыслью.
Челюсть невыносима болела. Правая рука затекла и ныла, оказавшись внизу. Он с трудом выплюнул кляп, наспех засунутый ему в рот, усердно двигая челюстью и толкая его языком. Комок грязной тряпки выпал изо рта, освобождая путь воздуху.
Приподняв голову, Илья посмотрел в окно багажного отсека. Кроме пролетающих перед глазами высоких облаков на небе, ничего не было видно. Орудуя руками за спиной, ему удалось перекатиться на спину и, оттолкнувшись ногами, слегка приподняться по внутренней стенке багажника, чтобы посмотреть, где он находится. Перед взором проскользнули старые двухэтажные дома, которыми был застроен весь пригород.
Илья прислушался. До его ушей долетела чья-то речь на казахском языке. По-видимому, разговаривали двое, сидевшие в салоне автомобиля. Голоса были Илье незнакомы. Перед его глазами постепенно возникла картина произошедшего: красная машина, кажется, «Нива», бугай, который появился как черт из табакерки, и… все.
«Кто они? Зачем я им? Что вообще творится?!» – роем завертелись мысли в голове, которая и так болела от удара.
– Давай, после того, как выберемся в степь, на время развяжем его, а то еще подохнет по дороге, – сказал Сарсен другу, заботясь о своем «товаре».
– Что, совесть проснулась? Жалко стало аккулака? – проговрил Аман, криво усмехаясь.
– Нет конечно, – ответил Сарсен, харахорясь и делая вид, что ему все безразлично. – Просто деньги нужны.
Аман, знавший своего друга с детства, покачал головой и произнес с укором:
– Ты всегда любил деньги. На все готов ради них… Так, Сарсен?
Тот даже не посчитал эти ужасные, по сути, слова оскорблением, а, наоборот, принял их как комплимент, ответив на брошенную другом фразу лишь улыбкой.
– Помогите! Э-э-эй! На помощь! Помогите!!! – закричал Илья во все горло, когда машина остановилась у одного из перекрестков перед светофором.
Трепыхаясь всем телом, он старался приподняться и высунуться в окно, чтобы дать знак людям, если за машиной стоял какой-нибудь транспорт, как это обычно бывает на перекрестках. Он, как альпинист, застрявший на полпути к вершине, но не желавший спускаться вниз, застыл на месте, зацепившись за все, что мог.
– Да посмотри на него, а?! Какой прыткий! – произнес Аман, резко обернувшись назад, услышав вопли Ильи и быстро соображая, что с этим делать.
Несколько машин остановились позади них, да еще пара сбоку, со стороны водителя. Выйти при таком количестве свидетелей из автомобиля, чтобы открыть багажник и снова вырубить жертву, не привлекая к этому внимания, было невозможно. Но Аману пришла другая мысль… Приоткрыв дверь двухдверной «Нивы» со своей стороны и опустив спинку переднего сиденья вперед, он юркнул в заднюю часть машины и обрушил на Илью, который не имел возможности сопротивляться, град ударов. Но, несмотря на это, Илья продолжил орать, чтобы привлечь к себе внимание, понимая, что это его последний шанс.
– Э-э-эй! Помоги-и-ите! – сумел он приглушенно выкрикнуть, прежде чем Аман успел зажать ему рот своей широкой ладонью.
Водитель «жигулей» шестой модели, остановившегося следом за «Нивой», удивленно наблюдал за «пантомимой» в стоящей впереди машине. Он услышал приглушенные крики, но не разобрал слова. А когда в заднем стекле показалось раскрасневшееся лицо здорового бугая, выражение которого не сулило ничего хорошего тому, кто вмешается в его дела, мужчина опустил взгляд, сделав вид, что что-то ищет у себя в салоне, и принялся крутить ручку автомагнитолы, показывая тем самым, что он не собирается лезть не в свои дела.
Так и растаял последний шанс Ильи на помощь. А минут через пятнадцать ровная городская дорога сменилась ухабистым проселком, много лет не видевшим ремонта, и по тому, как они долго ехали, и по отсутствию шума других машин Илья понял, что его везут куда-то далеко от города. Кровь из рассеченной правой брови запеклась красным пятном на щеке, во рту пересохло, и хотелось пить. Возле его лица колыхалась зеленоватая жижа – Илью вырвало, когда машина съехала с асфальтированной дороги и очутилась на трясучей и пыльной грунтовке, отчего стало трудно дышать.
«Боже! Почему ты меня так наказываешь?! За что?! За что?!» – вопрошал Илья, дав волю чувствам в момент слабости, нахлынувшей на него, глядя через пыльное стекло багажника на безоблачную синеву степного неба, что равнодушно проплывало перед его глазами.
– Сарсен, останови машину, а то этот… может подохнуть. У него, наверное, руки и ноги затекли. Помрет – без баранов своих останешься! Уа-ха-хха! – расхохотался собственной шутке Аман, трясясь в плечах.
Протяжно скрипнув тормозами, «Нива» остановилась прямо посередине степной дороги. Откинувшись вверх, раскрылась дверь багажника. На пару секунд Илью ослепил яркий солнечный луч, а в нос ударил запах полыни, но тут же над ним нависли силуэты двух его похитителей.
– Он что, блеванул?! Твою мать! – выругался Сарсен, посмотрев с отвращением на Илью.
– Скажи спасибо, что еще чего похуже не сделал, – произнес Аман, подколов друга. – Ладно! Сейчас дашь ему тряпку, и он сам вытрет свое дерьмо! – успокоил он сухощавого нервного друга, который, отойдя от машины, громко втянув в себя носом свежий воздух, злобно сплюнул под ноги.
– Ребята, вы что творите? – с трудом выговорил Илья, глядя на незнакомцев снизу вверх.
Опухшая челюсть ныла и еле ворочалась, мешая говорить. Правая рука, на которой Илья все время пролежал, не имея возможности перевернуться, затекла и стала безжизненной.
Запустив руки за спину Ильи, Аман развязал тугой узел, стягивающий его конечности. Опираясь левой рукой, Илья с трудом привел себя в вертикальное положение и присел на край багажника, вывалив ноги наружу. Будто электрический ток пронзил всю правую сторону тела, и тысячи мурашек пробежали по его правой руке и ноге, возвращая в них жизнь. Он медленно сжал и разжал побагровевшую кисть, пошевелил стопой, которая продолжала зудеть, и услышал обращенные в его сторону грубые слова:
– Эй, шевелись! Что расселся, как на базаре?! Бери тряпку и вытирай свое рыгалово!
Опираясь о машину, Илья сполз на землю.
– Вы что делаете, ребята? Это же беспредел! Меня же будут искать друзья, родственники! Давайте по-хорошему! Вы меня возвращаете в город, на то место, откуда забрали, а я не буду на вас заявление писать в ментовку, – произнес он спокойным ровным голосом, насколько мог в этом состоянии.
Друзья переглянулись и улыбнулись друг другу.
– Ты что, бич, угрожать нам решил?! Да кто тебя будет искать?! По тебе же видно, что ты бичуган конченый! Алкаш! Завали свою харю и иди отлей – еще долго будем ехать, – сказал Сарсен и мотнул головой куда-то в сторону.
Злясь и краснея, Илья отошел от машины, чтобы справить нужду перед дальней дорогой, а заодно собраться с мыслями. Прихрамывая на правую ногу, он сделал пару шагов в сторону пустынной степи и дрожащими руками начал расстегивать ширинку брюк, судорожно соображая, что бы ему предпринять.
Кругом не было ни души. Во все стороны тянулась ровная безлюдная степь, где не наблюдалось никаких признаков жизни. Лишь впереди машины уходила вдаль извивающаяся как змея степная дорога, утыкаясь в конце в безбрежное синее небо без облаков. Временами безмолвие равнины прерывали редкие крики невидимых птиц и порывы слабого ветра, что теребили кончики желто-бурой степной травы, испепеленной за лето безжалостным солнцем.
«Их этим не проймешь. Может, деньги посулить? Сказать, что дома есть деньги. А потом что-нибудь придумаю, когда в город въедем…» – пришла в голову авантюрная идея, которую Илья стал сразу воплощать в жизнь, как только вернулся к машине.
– Ребята, куда вы меня везете? Меня – старого пердуна, который никому не нужен! – произнес Илья, как можно искреннее улыбаясь и разыгрывая равнодушие к себе и своей участи.
– Сколько тебе лет? – спросил Аман, затянувшись сигаретой.
– Пятьдесят два, – соврал Илья, протянув руку в сторону Амана. – Дай закурить.
Аман не шелохнулся, продолжая лениво потягивать дым из сигареты и игнорируя просьбу и протянутую руку.
– Врет. Ему максимум сорок пять. Просто от постоянной выпивки выглядит старше, – произнес на родном языке Аман, обращаясь к другу.
– Ребята, отпустите меня! Давайте поедем в город, и я откуплюсь от вас. Дома есть деньги, припрятанные на черный день. Зайдем вместе в квартиру, я вам их сам отсчитаю, – проговорил насколько мог уверенно Илья, придав себе развязанный вид.
– И сколько у тебя дома денег? – спросил, хитро ухмыляясь, Аман, в очередной раз затянувшись сигаретой и оценивающе вглядываясь в глаза Ильи.
Илья на пару секунду потерялся, отвел взгляд в сторону и выпалил первое, что пришло ему в голову:
– Пятьсот долларов… В холодильнике.
Секундное замешательство не осталось незамеченным опытным глазом Амана, который был в свое время торпедой в одной из преступных группировок города, промышлявших в лихие девяностые рэкетом, грабежами и кражами. Он знал, на что идут люди от страха, что они говорят и делают, чтобы избежать насилия и проблем. Все их повадки и чувства были доподлинно известны Аману, который своей непоколебимой жестокостью поломал немало судеб, пока их группировка не была разгромлена совместными усилиями спецслужб и полиции.
– Врешь! Не верю, – произнес он, бросив под ноги сигарету.
– Почему это вру? Не вру я! – почти закричал Илья, видя, как эти двое засобирались ехать дальше.
– Звездишь, как Троцкий! – добавил с улыбкой Сарсен, глядя на него искоса, приподняв подбородок.
– Иди сюда! Я свяжу тебе руки сзади. Если будешь вести себя тихо, дальше поедешь в салоне. Только без сюрпризов. А то все кости переломаю. Понял? – проговорил спокойным холодным тоном Аман, не желая слушать возражений.
Цепляясь за последнюю соломинку, Илья почти взмолился, проговорив:
– Да не вру я! Поехали! Увидите! Че я, пацан, что ли, чтобы вам врать, тем более в таком положении.
Не желая приближаться к Аману, который стоял с арканом в руках, чтобы снова связать ему руки, Илья застыл на месте.
– Иди сюда, я сказал! – повторил тот с угрозой в голосе, сверля пленника взглядом.
Илья понимал: что бы он ни предпринял в данный момент, все будет бесполезно. Учитывая ситуацию, любая попытка уже была обречена на провал. Но инстинкты, что правят нами, все же делают свое дело, не подчиняясь доводам рассудка. Страх потерять свободу, а возможно, и жизнь молнией пронзил сердце Ильи и сделал свое дело. Он сорвался с места и что есть силы помчался куда глаза глядят.
– Сорлы![11 - «Бедолага!»] Куда он думает убежать? Х-х-х… – выдавил из себя смешок Сарсен, провожая насмешливым взглядом убегающего в сторону бескрайней степи Ильи.
Желая поразвлечься, Сарсен и Аман не спеша направили «Ниву» за беглецом и издевательски следовали за ним по пятам, пока тот, устав от бесполезной беготни, сам не остановился, похожий на загнанного сайгака, согнувшись и жадно глотая ртом воздух. Его лицо побагровело, по вискам и лбу ползли вниз струи пота. Тяжело дыша, Илья в отчаянии выпалил:
– Господи, за что мне все это?! За что?
Красная «Нива», перегородив ему путь, остановилась, и из ее окна на Илью уставились довольные лица двух его похитителей, для которых все это было забавой и игрой. Аман кивком показал Илье в сторону заднего сиденья, говоря тем самым, что пора кончать с бесполезной беготней и садиться в машину. Тому ничего не оставалось, как повиноваться. Подойдя к автомобилю, он молча протянул Аману запястья. Бросив на Илью насмешливый взгляд, здоровяк открыл дверь, туго обвязал ему руки спереди, после чего дернул спинку сиденья, пропуская пленника в заднюю часть салона.
– Дайте попить, – попросил Илья упавшим голосом, усевшись, куда было указано.
– Обойдешься, – ответил Сарсен, нажав на педаль газа. Машина рванула с места, выкинув из-под себя веер пыльной земли.
Сидя на заднем сиденье, покачиваясь из стороны в сторону на мягких поворотах извилистой дороги, Илья внимательно смотрел по сторонам, стараясь запомнить как можно больше деталей в этой, как ему казалось, одинаковой, безжизненной, бескрайней степи. Клубы пыли, поднимаемые машиной с грунтовой дороги, степной ветер относил в сторону и бесследно растворял в необъятных просторах. Временами взор Ильи улавливал движение одиноких «бегунов» – перекати-поле, известных обитателей степей, без устали носящихся по ней по воле ветра. Местами машина, с визгом затормозив, спускалась в неглубокую впадину и пересекала мелкую речушку с каменистым дном, обросшую по берегам ветвистыми кустарниками, из которых порой выпархивали испуганные стайки маленьких птиц и бесследно исчезали в безоблачном синем небе.
К полудню Илья через лобовое окно автомобиля увидел впереди несколько низких строений, одиноко стоящих в широкой долине, сбившись в кучу. От них тянулись цепью вдаль высокие бетонные столбы с проводами, упираясь на краю долины в горизонт.
«Раз есть линия электропередачи, значит, вдоль нее имеется какое-нибудь село или колхоз», – немного приободрился Илья, обнадеженный увиденным.
Не доезжая строений, их встретили громким лаем два тобета – казахские овчарки песочного окраса – и сопроводили машину до самого двора дома. Гости остановились и, опасаясь собак, не решались выйти из машины. А те стали гордо кружить вокруг «Нивы», чувствуя свое превосходство над чужаками.
– Жатындар ей! Жат!!![12 - «Лечь! Ложись, я сказал!»] – послышался грозный голос, и из-за деревянной двери показался хозяин, на котором, несмотря на прохладный день, была всего лишь серая обветшалая футболка с растянувшимся воротом.
Это был высокий, крупного телосложения мужчина, коротко стриженный, с массивными руками и ногами, немного выпирающим из-под футболки «авторитетом», который, по его представлению, должен был иметь каждый солидный мужчина его возраста. А ему не было и сорока лет.
Только после окрика хозяина два волкодава послушно отошли в сторону от машины, пригнув свои большие головы к земле.
– Ассалаумагалейкум, Жаке! – поздоровался с хозяином Сарсен, выскакивая из машины, и, спешно захлопнув за собой дверь, направился в его сторону, подобострастно вытянув вперед две ладони, как будто обращался к чиновнику высокого ранга.
– Уагалейкумассалам! – ответил польщенный таким приветствием хозяин дома, протянув в сторону гостя широкую ладонь.
– Ассалаумагалейкум! – произнес сухим твердым голосом Аман, здороваясь с хозяином дома после Сарсена, пожав ему правую ладонь и коснувшись его локтя своей левой ладонью в знак уважения.
– Алейкум! – кратко ответил гостю хозяин.
– Как ваше состояние? Как ваши дела? Здравствуют ли дети? Скот? Все ли хорошо в хозяйстве? – начал разговор Сарсен с традиционных вопросов, которые задавались испокон веков в этих степях еще их отцами и дедами, перед тем как вступить в дальнейший, более серьезный разговор.
– Слава Аллаху! Все хорошо! Как сами поживаете? Работа? Семья? Все в порядке? – задал встречные вопросы согласно степному этикету хозяин после короткого ответа.
После традиционных кратких дежурных вопросов образовалась небольшая пауза.
– А это чей сын будет? Какого рода?[13 - Казахи делятся на роды и по традиции при знакомстве с человеком интересуются его родом.] – спросил Жакып, взглянув в сторону незнакомого ему прежде Амана.
– Познакомьтесь. Это мой одноклассник и друг Аман, – представил его Сарсен.
– Аман, – произнес тот, снова протянув руку хозяину дома.
– Жакып! – ответил хозяин, пожав ему ладонь.
– Я из рода Жаукашты. Отца звали Ертай, – ответил на вопрос Жакыпа Аман.
– Ым-м-м… Актогайский, значит, – вымолвил Жакып, зная, что основная часть рода Жаукашты проживает в этом районе их области. – Понятно-о-о… – протянул он медленно и негромко, покручивая в руке вытащенную из кармана спортивного трико сигарету и всматриваясь в молчаливо сидевшего в салоне машины Илью.
– А это кто? Что-то на казаха не похож, – спросил заинтересованно Жакып, не отрывая взгляда от салона автомобиля.
– А это добыча! То, что вы заказывали. Помните? Когда мы встретились в гостях у Талгата на обрезании его сына. Вы говорили тогда, что вам нужен работник – аккулак.
Чиркнув спичкой о коробок, Жакып не спеша подкурил сигарету и, всматриваясь в салон стоявшей поодаль «Нивы», сказал:
– Вытащи его. Дай я на него посмотрю.
– Эй, мужик! Да чтоб тебя – за весь день и имя его не спросили, – произнес, засмеявшись, Сарсен и махнул Илье рукой, подзывая его к себе.
Илья никак не отреагировал, но после повторного окрика «Эй, мужик! Иван!», сопровождаемого свистом, он понял, что обращаются к нему, и, нехотя выйдя из машины, зашагал в сторону троицы, что успела за это время усесться в ряд на нечто похожее на удлиненную скамейку, только без спинки, разместившуюся вдоль кирпичной стены дома.
– Дайте воды! – сказал Илья бескомпромиссным тоном, обращаясь к Жакыпу, дав тому понять, что, не попив воды и не сполоснув лица, он не будет ни с кем разговаривать.
– Вон, видишь флягу? Там и возьми, – проговорил Жакып, смотря на Илью, на чистом русском языке, без акцента, указывая ему головой на две фляги, стоящие друг возле друга около входных дверей дома.
Подойдя к той, что располагалась ближе, Илья взял в руку алюминиевый черпак с длинной ручкой, стоявший поверх ее крышки, и, зачерпнув из фляги воды, стал долго ее пить, не обращая внимания на ее солоноватый вкус. Напившись, снова набрал воды, потом, отойдя чуть в сторонку и наклонившись слегка вперед, начал умываться, не глядя в сторону троицы, что обсуждала его дальнейшую судьбу.
– А что с его лицом? Били, что ли? – спросил Жакып, наблюдая за Ильей.
– Ну да, пришлось. Кто добровольно пойдет в рабство, – ответил, криво улыбаясь, Сарсен.
– Почему не пойдут? Ходит же вон у меня один. Вроде не жалуется, – произнес Жакып, бросив взгляд в сторону стоявшей отдельно небольшой постройки, отдаленно похожей на жилище, добавив: – Спит, наверное… Отдыхает. Скот пригнал на водопой. Сейчас погонит обратно… А этого вы откуда привезли? Как зовут, не знаете. Чем занимался до этого, кто по профессии, тоже, наверное, не знаете? – спросил он, хитро глянув на «продавцов».
– Да зачем нам это, Жаке? – нашелся сразу же Сарсен. – Нам бы свое причитающееся получить, что вы в прошлый раз обещали… Мужик как мужик… Не старый. Не больной. Не хромой. Нормальный вроде, – добавил он, пожав плечами и посмотрев в спину моющегося Ильи.
– Не спеши! Получишь ты своих двух баранов. Дай я с ним поговорю. Разузнаю, кто он.
– Ну, началось… – запричитал Сарсен, скривив лицо. – Хотите поторговаться? Спустить цену? Если так, тогда отвезу его обратно в город. Я что, тащил его за двести километров, сжег столько бензина, чтобы за копейки отдать?
– Не скули. Получишь ты свое вознаграждение, – отрезал Жакып, не желая вступать в спор и дав Сарсену понять, что его усилия не окажутся напрасными.
Жакып был дальним родственником Сарсена по материнской линии, поэтому и позволял себе иногда такие вольности в общении с ним. Тем более он был гораздо старше. Пару лет назад, когда отмечали тридцатипятилетие Жакыпа, вся родня собралась в бывшей государственной столовой, а ныне частном кафе в райцентре. Устроили там развеселый той[14 - Празднество.], как положено в соответствии с традициями: с большим количеством мяса и, конечно же, выпивки, которая лилась рекой, с громкой музыкой и певцами, поющими под фонограмму, с дракой и мордобоем в конце празднества. А как же без них? Таким был шаблонный сценарий празднества в те времена. Тогда-то они и сблизились с Сарсеном, который благодаря ему, Жакыпу, устроился на службу…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70709164) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
ГПТУ – государственное профессионально-техническое училище.
2
Город в Карагандинской области. Название переводится как «железная гора».
3
БОМЖ – без определенного места жительства. Аббревиатура, применяемая к лицам, не имеющим в собственности жилища и регистрации.
4
Акимат – мэрия.
5
Келимсек – пришлый, не местный.
6
«Светлого вечера» (или «добрый вечер» в русском варианте).
7
«Что случилось?!»
8
Бастык – начальник.
9
Аккулак – буквально «белоухий», так уничижительно называют европейцев казахи.
10
«Все равно, безразлично».
11
«Бедолага!»
12
«Лечь! Ложись, я сказал!»
13
Казахи делятся на роды и по традиции при знакомстве с человеком интересуются его родом.
14
Празднество.