История одного Карфагена
Иван Александрович Окатьев
Наверное, мало кто слышал про римского полководца Марка Порция Катона Цензора, который при этом, если верить Плутарху, каждое выступление в сенате заканчивал фразой, ставшей крылатым выражением: «Карфаген должен быть разрушен». С этих слов Энтони Эшли Купер начал третью англо-голландскую войну, с неё началась Первая Мировая война.Интересно, что Карфаген, в общем то, никому и ничего должен не был, особенно собственное разрушение: уничтожило его, в конце концов, воздействие внешних сил, а не внутренних. Поэтому, когда говорят, что какое-то событие должно разрешится само собой, гораздо уместнее было бы на место Карфагена подставить Советский Союз – государство, которое одним своим существованием обрекало себя на неминуемую гибель. Конечно, прожило оно, вопреки тяжелейшим наследственным патологиям, полноценную человеческую жизнь – 74 года. Но точно ли это было жизнью, а не выживанием?..
Иван Окатьев
История одного Карфагена
Революция 1917
Начало
Свободен лишь тот, кто может позволить себе не лгать.
Альбер Камю
18-го февраля 1917-го года в Петрограде забастовал огромный Путиловский завод. Участие в этом поначалу приняли не все рабочие, далее – всё больше, а вскоре забастовка перекинулась на другие предприятия. Интересно, что это не вызвало особой тревоги, несмотря на то, что с начала Первой Мировой войны в 14-м году демонстрации резко пошли на спад, а теперь начинались с новой силой, хотя и не в довоенных грандиозных размерах.
Во всяком случаи, через четыре дня, 22-го февраля, когда Николай II, будучи верховным главнокомандующим, решил отправится к войскам в ставку, которая находилась в Могилёве, он спросил министра внутренних дел о недовольствах, на что получилось невнятный ответ: «Всё, вроде бы, спокойно». Было ли это желанием успокоить царя, или эти люди действительно так считали – судить трудно. Я склоняюсь к тому, что министр действительно верил в возможность быстрого наведения порядка. Разумеется, никто не ожидал того, что произошло далее.
23-го февраля по старому стилю, по-новому – 8-го марта, отмечался Международный день трудящихся женщин, и в рабочих кварталах начались демонстрации, соединившиеся с отсутствием хлеба в магазинах бедных районов. Всех очень волновал вопрос о новых продовольственных поставках в Петроград, на фоне чего формировались очень разные предположения, но ясности не было. Женщины часами стояли в очередях, и когда начальники говорили, что хлеб есть, они, в общем-то, были правы: он был, но другой вопрос в том, что цена на него была чудовищно высока.
Далее, стали говорить, что хлеба привезли достаточно, но весь раскупили – люди делали запасы. Утешение было достаточно спорным. Начали возникать версии о том, что кто-то специально задерживал перевозки хлеба, и 23-го февраля начались демонстрации с лозунгом «Хлеба! Хлеба!». К этому очень быстро присоединились «Долой войну!» и «Долой самодержавие!», что было печальной иронией: по-настоящему, самодержавия уже не было, потому что с 1906-го года в России была законодательная дума и парламент, который обладал большими правами, пусть и не такими, как, например, в Великобритании. При этом существовали политические свободы, что уже явно подчёркивало отсутствие самодержавия. Позже политологи назовут такой строй «дуалистической монархией» – власть монарха очень велика, но всё-таки есть какой-то представительный орган. Однако, участники демонстраций не вникали в эти тонкости и шли под лозунгом «Долой самодержавие!».
За несколько следующих дней значительно выросло количество забастовщиков, на улицы вышло всё больше людей, и обстановка с каждый днём всё более накалялась. 25-го февраля город был полностью охвачен забастовками и демонстрациями. Интересно, что только в этот момент разные политические партии решили поддержать недовольных – до этого они просто смотрели на происходящее с некоторым удивлением.
Николай II, который волей судеб оказался далеко от столицы, понял всё не сразу, и только вечером 25-го февраля сообразил, что дела плохи. В 1915-м году, когда император снял с поста верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и поставил на его место себя, очень многие стали возражать и говорить, что с этого момента он понесёт личную ответственность за все поражения русской армии. Тем не менее, Николай II говорил, что в тяжёлые моменты хочет быть со своим воинством, – это понятно и достойно некоторого уважения, но сегодня мы понимаем, что решение было очень непрактичным, потому что царю приходилось разрываться между государственными и военными делами.
В результате, в феврале 17-го года столица была охвачена волнениями, а император находился за много километров от неё и совершенно не понимает ситуации. Отреагировал он только вечером 25-го февраля, прислав командующему петроградским военным округом – генералу Хабалову – телеграмму:
Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжёлое время войны с Германией и Австрией.
Иными словами, Николай приказал немедленно разгромить и разогнать выступающих.
По этому поводу было сказано и написано очень много противоречивого. Барон Будберг, оказавшийся в эмиграции, с большим сожалением написал:
Да, решительный начальник, батальон верных солдат, быстрота действий, и судьба России – да и всего мира – была бы иной.
Александр Исаевич Солженицын в разных произведениях представлял царя как несчастного мученика, который ни в коем случаи не хотел проливать кровь, вспоминая 9-е января 1905-го года, в результате чего и проявил такую слабость. Тем не менее, телеграмма Николая II показывает, что идеи у него были совершенно другие.
Меня поразил Александр Савич, который в размышлениях над февральской революцией с явной скорбью восклицал о том, что не только царь не разогнал протестующих, но и никто другой не бросился к нему на помощь. Иными словами, и Николай не обратился к войскам или жандармерии, и желающих помогать ему не было. Историк заключил: «Не было в нашей стране благословенного Алькасара!». Алькасар – это замок в испанском городе Толедо, в котором находился штаб военных во время Гражданской войны: франкисты, то есть мятежники, в нём укрепились, а республиканцы довольно легкомысленно его осаждали. В результате, когда подошли основные войска мятежников, республиканцы и представители народного фронта были изгнаны или убиты, а сторонники Франко в Алькасаре были освобождены.
Таким образом, Савич хотел сказать, что, если бы демонстрации вовремя разогнали, то не было бы всех последующих ужасов. Странно, что человек, сражавшийся против фашизма, поставил в пример франкистов…
Вечером 25-го февраля царь приказал разогнать демонстрации. Солдат приказом вывели на улицу, однако вышли очень немногое, потому что им совершенно не хотелось разгонять эти толпы. Есть мнение о том, что многих солдат совсем недавно призвали, вот-вот собирались отправить на фронт, но им не хотелось продолжения войны, в результате чего они сочувствовали выступающим на улицах. Тем не менее, солдаты вышли, где-то произошли столкновения и раздавались выстрелы, были убитые и раненные. 26-го февраля появились первые сообщения о том, что солдаты отказывались стрелять в толпу, а когда армия перестаёт поддерживать режим и переходит на сторону народа – это главный залог победы любой революции.
В этот же день, 26-го февраля, председатель государственной думы – октябрист Михаил Родзянко – отправил императору следующую телеграмму:
Всеподданнейше доношу Вашему величеству, что народные волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основы их – недостаток печёного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику, но главным образом – полное недоверие к власти, неспособной вывести страну из тяжёлого положения. На этой почве, несомненно, разовьются события, сдержать которые можно временно ценою пролития крови мирных граждан, но которых при повторении сдержать будет невозможно. Движение может переброситься на железные дороги, и жизнь страны замрёт в самую тяжёлую минуту. Заводы, работающие на оборону в Петрограде, останавливаются за недостатком топлива и сырого материала, рабочие остаются без дела, и голодная безработная толпа вступает на путь анархии, стихийной и неудержимой.
Железнодорожное сообщение по всей России в полном расстройстве. На юге из 63 доменных печей работает только 28, ввиду отсутствия подвоза топлива и необходимого сырья. На Урале из 92 доменных печей остановилось 44, и производство чугуна, уменьшаясь изо дня в день, грозит крупным сокращением производства снарядов. Население, опасаясь неумелых распоряжений властей, не везёт зерновых продуктов на рынок, останавливая этим мельницы, и угроза недостатка муки встаёт во весь рост перед армией и населением. Правительственная власть находится в полном параличе и совершенно бессильна восстановить нарушенный порядок.
Государь, спасите Россию, ей грозит унижение и позор. Война при таких условиях не может быть победоносно окончена, так как брожение распространилось уже на армию и грозит развиться, если безначалию и беспорядку власти не будет положен решительный конец. Государь, безотлагательно призовите лицо, которому может верить вся страна, и поручите ему составить правительство, которому будет доверять всё население. За таким правительством пойдет вся Россия, одушевившись вновь верою в себя и своих руководителей. В этот небывалый по ужасающим последствиям и страшный час иного выхода нет, и медлить невозможно.
Председатель Государственной думы Михаил Родзянко.
В этой телеграмме есть совершенно конкретная просьба – создать новое правительство, которому сможет доверять вся страна. Уже с осени 15-го года, после страшного летнего кризиса, Россия потерпела страшные поражения на фронте, потеряла огромные территории и большое количество людей. Параллельно с этим начался кризис снабжения: армию, не говоря уже о тыле, не могли обеспечить продовольствием, оружием и снарядами. В этот момент политического и военного кризиса 15-го года царь стал главнокомандующим, были приняты многие экономические решения, а оппозиция всё время требовала в думе создания ответственного министерства или министерства народного доверия, несмотря на то, что снимал и назначал министров всё равно царь, советуясь только с царицей и Распутиным, что вызывало огромные возмущения.
В 17-м году Родзянко своим письмом просил императора создать такое министерство, о котором говорили ещё два года назад, увеличив тем самым влияние думы и уменьшив своё. Конечно, из сегодняшнего дня кажется, что это было бы вполне естественным шагом: уже существовала дума и были разные политический партии – следовало пойти дальше по пути превращения в цивилизованную конституционную монархию. Однако, для Николая II это было совершенно неприемлемо. Воспитывал его всё-таки Константин Победоносцев, закладывая ему мысль о том, что самодержавие – это естественный для России строй. Николай считал, что не может растратить наследство, которое он получил от отца и должен будет передать сыну. Поэтому, получив вопль отчаяния от председателя Госдумы, он не пошёл на встречу. К тому же, император никогда не любил Родзянко, потому что тот в своё время выступал против Распутина. Прочитав его письмо, он сказал барона Фредериксу:
Опять этот толстяк Родзянко мне написал всякий вздор, на который я ему даже отвечать не буду.
27-е февраля оказалось переломным моментом, потому что практически весь петроградский гарнизон перешёл на сторону восставших. Генерал Хабалов до последнего пытался что-то сделать, но, когда понял, что осталась какая-то горстка солдат, а вся крепость занята восставшими, он просто распустил остаток гарнизона, осознав всю бессмысленность происходящего.
В этот день в разных частях Петрограда происходили разные события. С одной стороны, в Мариинском дворце собралось правительство, которое в ходе бурных обсуждений отправило царю телеграмму, умоляя его создать ответственное министерство. Никакой реакции, конечно же, не было.
Параллельно с этим сразу несколько событий происходили в Таврическом дворце, где заседала Государственная дума. Николай II приказал распустить эту самую думу, и она распустилась, предварительно избрав из своего состава временный комитет, на основании которого в будущем будет создано временное правительство. Сюда вошли, в первую очередь, кадеты, октябристы и ещё несколько депутатов. После этого временный комитет заявил, что берёт всю ответственность на себя, и взял власть в свои руки.
В это же время в другом помещении дворца левые партии – меньшевики и эсеры – объявили о начале выборов в Петроградский совет – выборный орган, который государством никогда не признавался, но существовал с 1905-го года. Параллельно с хаотичными и бурными выборами эти же партии создали исполнительный комитет Совета, в который вошли уже не только меньшевики и эсеры, но и большевики, которых, конечно, было значительно меньше.
Так, в Таврическом дворце собрались Временный комитет Государственной думы и исполком Совета. Американский историк Ричард Пайпс написал об этом следующее:
Пленарные заседания Совета, первое из которых состоялось 28 февраля, напоминали гигантский сельский сход, как будто заводы и казармы выслали сюда своих большаков. Не было ни распорядка дня, ни процедуры принятия решений: в открытой дискуссии, в которой мог принять участие всякий, кто пожелает, вырабатывалось единодушное решение. Как и сельский сход, Совет на этой стадии напоминал косяк рыб, способный мгновенно изменить направление, повинуясь невидимой команде.
И далее:
Если не считать его интеллигентных ораторов, Совет представлял собой вполне сельское учреждение, втиснутое в самый космополитичный город империи.
Действительно, это военное время. Многие рабочие и солдаты – это вчерашние крестьяне, а рядом с ними – левые интеллигенты, заседающие в исполкоме Совета. Очень интересное и странное сочетание.
В то же время Таврический дворец захлестнула толпа демонстрантов. Ситуация очень быстро стала хаотичной и анархической: толпы солдат, рабочих и вообще непонятно кого постоянно появлялись, вследствие чего заседания проходили под огромным давлением народной стихии, которая сама не понимала, чего хочет. В такой ситуации и члены Временного комитета, и исполком Совета должны были принимать какие-то решения.
В Могилёве в это же время Николай II пригласил к себе генерала Николая Иванова, в преданности которого он был уверен, и поручил ему взять войска и отправится в Петроград. В этом точно не видно мучений совести – только желание навести порядок. Иванов собрал войска, создал отряд из восьмисот Георгиевских кавалеров и отправился в сторону Петрограда.
Ночью на 28-е февраля Временный комитет Государственной думы заявил, что взял власть в свои руки, – так начал формироваться состав Временного правительства. Одним из первых его решений стало назначение харизматичного и очень популярного генерала Лавра Корнилова, который ещё сыграет свою роль в 17-м году, на пост командующего Петроградским военным округом.
На следующий день Николай, осознав всё происходящее, решил поехать в Царское Село. До конца не понятно, чем было вызвано такое решение: сильными переживаниями за семью или желанием оказаться поближе к Петрограду. Самое интересное в том, что незадолго до этого ему предлагали привезти семью в Могилёв, но он отказался, потому что не хотел, чтобы больных корью детей лишний раз как-то тревожили.
В начале марта сформировалось первое Временное правительство, большинство в котором было у либеральных партий – кадетов и октябристов. Несмотря на это, каким-то чудом в него вошёл один социалист – Александр Фёдорович Керенский, которому тоже предстояло большое будущее и ужасный крах.
Николай II отправился в Петроград, но вскоре ему сообщили, что большая часть дороги перекрыта. Сообщение, как выяснилось позже, было ошибочным, но император приказал поехать в объезд. Так, он доехал до Пскова, и на станции «Дно» его поезд остановился.
Между тем, генерал Иванов уже добрался до Царского Села и остановился близ него, чтобы выяснить, что происходило в городе. Конечно, происходил там полный хаос: кто-то ходил под красными знамёнами, кто-то нападал на офицеров, а целые полки маршировали к Таврическому дворцу, чтобы заявить, что принимают власть нового правительства. Генерал Деникин, один из лидеров белого движения, уже в эмиграции вспоминал:
Войска вышли на улицу без офицеров, слились с толпой и восприняли ее психологию. Наряду с частями, смешавшимися с вооруженной толпой и громившими все, что слишком резко напоминало старую власть, наряду с отрядами, оставшимися ей верными и оказавшими сопротивление, к Таврическому дворцу стали подходить войсковые части с командирами и офицерами, с музыкой и знаменами, и по всем правилам старого ритуала приветствовали новую власть в лице председателя Государственной Думы Родзянко.
Позже, когда сам Родзянко оказался в эмиграции, большая часть людей обвиняла его в том, что именно он погубил Россию и Государя. Умер же он через несколько дней после нападения на него группы белых офицеров, которая жестоко избила председателя Госдумы как человека, погубившего Россию, несмотря на то, что было всё-таки хорошо видно, как он пытался остановить кризис и направить его в более цивилизованное русло, чтобы сохранить пусть преобразованную и ограниченную, но монархию. Однако, воспринимали его совершенно по-другому.
Так, генерал Иванов наблюдал за происходящим и понял, что не хочет вмешиваться, хотя многие его открыто подталкивали к столкновению. Через много лет знаменитый националист, очень яркий журналист и писатель Василий Шульгин, широко известный до революции, написал в своих воспоминаниях:
С первого же мгновения этого потопа отвращение залило мою душу, и с тех пор оно не оставляло меня во всю деятельность «великой» русской революции.
Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водоворота бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько их ни было – у всех было одно лицо – животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное…
Боже, как это было гадко!.. Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскующее, бессильное и поэтому еще более злобное бешенство…
Пулеметов!
Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя…
Увы – этот зверь был… его величество русский народ.
Примечательно, что в эти самые дни Шульгин вёл себя совершенно по-другому – он был одним из тех депутатов, которые отправились к Николаю II, чтобы потребовать его отречения. Не совсем понятно, как этот факт сочетается с желанием расстрелять «дикий русский народ».
В это же время поезд Николая остановился под Псковом. Здесь появилось новое лицо – генерал Рузский, которого в будущем многие будут обвинять и клеймить. С одной стороны, есть воспоминания о том, как он вежливо и аккуратно беседовал с царём, а с другой – как он чуть ли не за руки хватал императора, требуя его незамедлительного отречения. Понятно только то, что на Николая в это время оказывалось колоссальное давление.
Интересно, что в это же время Николай II отправил запросы ко всем командующим фронтами с вопросом о том, как ему поступить. От всех командующих, включая князя Николая Николаевича, он получил совет об отречении. Это говорит о том, что, во-первых, они понимали главную суть вопроса: царь спрашивал, поддержат ли они его в борьбе против восставших. Во-вторых, несмотря на личные убеждению, каждому командиру было понятно, что большая часть солдат уже ненадёжна. Это же понял и генерал Иванов, который отвёл своих солдат и не стал пытаться подавить революцию кровью. При этом мы знаем, что ещё в 15-м и 16-м годах родственники царя, великие князья, обращались в нему всё с той же просьбой о создании Ответственного министерства, чтобы сохранить его власть, пусть и идя на уступки. Однако, ничего такого тогда не произошло.
В это время все князья, Государственная дума и князь Рузский предполагали, что царь отречётся в пользу своего сына – царевича Алексея. Сначала Николай так и поступил, но затем понял, что, если власть формально перейдёт сыну, то его сразу же заберут. Конечно, император не хотел оставлять в полной хаоса стране своего долгожданного сына, тяжелобольного мальчика с гемофилией, которому, как предполагалось тогдашней медициной, и жить-то оставалось всего несколько лет.
Так, когда к Николаю прибыли два депутата Государственной думы – националист Шульгин и октябрист Гучков, – они с потрясением услышали, что царь готов подписать отречение, но только за себя и за сына, в пользу брата – великого князя Михаила. Исходя из этого, можно сколько угодно говорить о том, что Николай поставил свои личные интересы выше интересов отечества, однако, нельзя забывать, что он был отцом больного ребёнка и очень его любил.
После этого были долгие рассуждения о том, что царь не имел права отрекаться за своего несовершеннолетнего сына. Но, по-настоящему, он и отрекаться за себя не имел никакого права – это процедура была не прописана ни в каких законах. Всё происходило вне рамок юридического поля. Тем не менее, Николай II отрёкся за себя и за сына в пользу Михаила Александровича Романова.
Окружение царя была шокировано тем, что Шульгин и Гучков прибыли небритыми, взъерошенными и в какой-то грязной одежде. Кто-то из окружения даже подошёл к Гучкову и сказал: «Этот пиджачок-то мы вам припомним!». Всё это было вызвано тем, что в их внешнем виде увидели осознанное неуважение к царю. Однако, Гучков и Шульгин, прибывшие из обезумившего Петрограда, даже не задумывались об этом. Всё это показывает разный взгляд на происходящее тех, кто прибыл из новой жизни Петрограда, и тех, кто всё ещё живёт старыми представлениями о дворцовом этикете, который рушится и исчезает на глазах.
2-го марта Гучков и Шульгин получили отречение царя, вернулись в Петроград, и всем сразу стало понятно, что произошло что-то не то. Гучков зачитал отречение перед народом и воскликнул: «Да здравствует государь Михаил Александрович!». Понятно, что после этого его чуть не линчевали: толпа кинулась на него, обвиняя в предательстве, и даже попыталась арестовать. Спас Гучкова только Родзянко, который был очень больших размеров: он буквально вырвал его, загородил и вывел. Из этого всем сразу же стало ясно, что Михаила Александровича никто не примет.
Так, представители Временного правительства пришли к Михаилу Роману и сообщили ему эту неожиданную новость. Разумеется, для великого князя это было невероятным шоком, потому что уже несколько лет Николай с ним абсолютно не считался из-за того, что Михаил женился за границей на разведённой женщине. В течение нескольких часов, все, кроме Милюкова и Гучкова, отговаривали Михаила Александровича от принятия этого предложения. Он, совершенно ничего не понимающий, вышел с Родзянко в другую комнату, и спросил: «Если я приму это предложение, сможет ли Временное правительство обеспечить мне безопасность?». Далее, получив отрицательный ответ, Михаил сказал, что не будет принимать власть.
Следом Керенский начал кричать о своём потрясении благородством Михаила Александровича, и начинались масштабные перемены. При этом Россия ещё не стала республикой, и до 1-го сентября её политический строй был не определён: предполагалось, что вскоре соберётся Учредительное собрание, которое и определит форму правления. Во всяком случаи, 3-го марта Михаил Александрович отрёкся от престола, и династия Романовых прекратила своё существование.
Уже 8-го марта в Царское Село явился новый командующий Петроградским военным округом генерал Корнилов, и арестовал царицу. С одной стороны, кто-то вспоминал, что вёл он себя совершенно по-хамски, но с другой – есть версия о том, что этот арест должен был спасти её и других родственников царя от самосуда.
На следующий день приехал Николай, которого объявили, как «полковника Романова» (можно вспомнить, как Людовика XVI во время Французской революции стали называть «гражданином Луи Капетом»). Так, полковник Романов соединился со своей семьёй, и они остались пленниками в Царском Селе.
Вскоре после этих событий старый, нищий и голодный философ Василий Розанов в Сергиевом Посаде в своей последней книге «Апокалипсис нашего времени» написал такие слова:
Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три. Даже «Новое Время» нельзя было закрыть так скоро, как закрылась Русь. Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была – эпоха, «два или три века». Здесь – три дня, кажется даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом – буквально ничего.
Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 «и такой серьезный», Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой.
И что ему царь сделал, этому «серьезному мужичку».
Вот и Достоевский…
Вот тебе и Толстой, и Алпатыч, и «Война и мир».
Конечно, Розанов всегда был очень желчным, недобрым и нервным, а уж в этот момент его действительно постигло полное ощущение конца света.
Позже, через много лет, во вступлении к «Другим берегам» Владимир Набоков также написал страшные слова:
А может быть, Россия и правда кончилась в 1917 году? Кончились же когда-то Афины и Рим.
Это те слова, которым верить абсолютно не хочется. Тем не менее, Розанов поставил тот вопрос, который действительно волновал и поражал всех как тогда, так и сейчас: за две недели рухнула власть, которая держалась несколько веков и казалась всем абсолютно устойчивой, укоренившейся и определённой древнейшими традициями. До сих пор это вызывает множество споров историков.
В чём они заключаются?
С одной стороны, февральские события очень часто воспринимались, как неожиданное пробуждение стихии: хлеб, голод, «бабий бунт», присоединение солдат и рабочих, параллельная война – и всё, – выброс хаоса. Это хорошо видно во многих воспоминаниях о происходящем. Например, Жорж Морис Палеолог писал:
Около пяти часов, один высокопоставленный сановник, К., сообщает мне, что комитет Думы старается образовать Временное Правительство, но что председатель Думы Родзянко, Гучков, Шульгин и Маклаков совершенно огорошены анархическими действиями армии.
– Не так, – добавляет мой информатор, – представляли они себе Революцию; они надеялись руководить ею, сдержать армию. Теперь войска не признают никаких начальников и распространяют террор по всему городу.
Писали об этом многие, при том, что доводов в пользу этой версии есть очень много. Так, экономика с 16-го года постепенно налаживалась, заводы в том же Петрограде наладили собственную выпечку хлеба и так далее. Да и вообще, по утверждению многих историков, никакого голода не было, потому что был и хлеб, и карточки.
Конечно, это не был голод, сопоставимый с голодом эпохи коллективизации, когда миллионы просто умерли из-за того, что было нечего есть. Однако, люди в 17-м году не знали, что будет дальше, и меряли по своим меркам. Сравнивая с довоенной жизнью, они видели, насколько всё стало плохо. И хлеб можно было достать, но стоя много часов на морозе в огромной очереди, и то не всегда.
При этом дело не только в хлебе, но и в войне, которая унесла миллионы жизней, и люди стали забывать, для чего она вообще нужна. К тому же, царь был страшно непопулярен, как и царица, и Распутин. Последнего особенно не любили: сделал он очень много дурного, но слухи, которые про него ходили, преувеличивали всё это во много раз. Даже его убийство, вызвавшее восторг у многих, осталось безнаказанным: царь не решился наказать тех, кого чествовала вся страна.
Один из самых главных исторических источников – доносы, которые, конечно, очень субъективны, но при этом хорошо показывают ситуацию в стране. Так, учёные, изучив доносы последних лет существования монархии, выяснили, что огромные их количества были на тех, кто оскорблял царя и царицу. Главные претензии исходили из сибирских сёл. Например: крестьянин напился и стал кричать «Царь дурак!». Конечно, Николай II не был гигантом мысли, но интересно, каким образом это доходило до крестьян в глубинке?..
Во времена войны стали появляться слухи о том, что у царицы во дворце стоял телефон, по которому она напрямую связывалась с немцами и выдавала им военные тайны. Основано это было на том, что Александра Фёдоровна была немецкой принцессой, хотя детство её прошло в Англии у бабушки – королевы Виктории. С Николаем они переписывались на английском, но при этом она приняла православие и ощущала себя полностью русским человеком. Однако, объяснять это людям, которые верили в то, что из дворца можно говорить по телефону с Германией, было бесполезно. Конечно, такие слухи показывают полную непопулярность царской семьи.
Также и то, сколько людей требовали создания Ответственного министерства – депутаты, великие князья, военные, революционеры – показывает, насколько это правительство было чуждо остальным людям.
Всё это даёт возможность предположить, что недовольство бесконечно нарастало, появилась искра, и всё началось. Иными словами, происходило всё не в два-три дня, как пишет Розанов, и взрыв возник не на пустом месте, а на фоне глубокого, постоянно нараставшего недовольства.
С другой стороны, на это можно очень многое возразить. Во-первых, можно сказать, что после 1905-го года было достигнуто уже очень многое: появилась Госдума, политические партии и свобода. Конечно, можно добавить, что первую и вторую Думы распускали, а свободы ограничивали. Но при этом они всё-таки были! Кроме того, шло бурное экономическое развитие, и положение, скажем, тех же самых рабочих улучшалось. Шло очень быстрое развитие крестьянства: многие воспользовались столыпинским предложением, вышли из общины, ушли на рынок и стали настоящими хозяевами.
Историк Михаил Абрамович Давыдов, занимающийся историей экономического развития России 20-го века, в одной из работ обратил внимание на то, какое огромное количество сберегательных книжек было у крестьян к началу войны. Получалось, что крестьянин – это уже не какой-то неграмотный и ничего не понимающий человек, бредущий за сохой, а предприниматель со своими накоплениями. На это можно возразить, что у кого-то были накопления, а кто-то оставался в общине, страдал от малоземелья и с ненавистью смотрел на помещиков. Да, это тоже было.
Есть много научных исследование (но и ненаучных дурацких рассуждений) о том, что революция была подготовлена и существовал чей-то заговор. Если откинуть идеи о масонстве и немецко-британской разведке, многие обвинения шли в адрес революционеров, которые, разумеется, были заинтересованы в революции. Но, с другой стороны, только 25-го числа партии опомнились и стали участвовать в том, что происходило.
Некоторые историки считают, что существовал заговор среди военных. Недавно появились публикации историк Сергея Куликова, который считает, что существовал продуманный и разветвлённый заговор, во главе которого стоял Александр Иванович Гучков, лидер октябристов, который принимал отречение у Николая II. Вообще, Гучков был очень интересным человеком, и, наверное, когда-нибудь найдётся новый Дюма, который напишет его биографию. Так, Гучков был из богатой купеческой семьи. Его отец-старообрядец отбил свою будущую жену у её мужа во Франции и привёз в Россию. Он получил блистательное образование на историко-филологическом факультете МГУ, а затем – во многих заграничных университетах, где так и не доучился, потому что в России в 92-м году начался голод, и он бросился на родину, чтобы помогать голодающим. По приезде, Гучков начал активно участвовать в земской жизни и заниматься благотворительностью. Кроме того, его носило по всему миру, и он оказывался на Тибете, на турецких землях, заселённых армянами, в Китае, где участвовал в походе русской армии в 1900-м году для спасения русский дипломатов от китайских повстанцев, участвовал в англо-бурской войне (на стороне буров), и так далее. Есть версия, о том, что он преувеличивал свои приключения в целях рекламы – может быть и так, но, во всяком случаи, выглядит всё это невероятно.
Вскоре началась революция 1905-го, в ходе которой Гучков выдвигался во все Думы, начиная с самой первой, но попал только в третью. В это время он уже возглавлял Союз 17-го октября – партию правых либералов, поддерживающую монархию. Далее, как говорил сам Гучков, в 15-м году произошёл перелом: он был травмирован и отступлением русской армии, и поведением власти. С этого момента началось его отторжение не от монархии, но от царя.
При этом существует версия о том, что ещё в 16-м году он начал готовить заговор. Вот, что пишет Куликов:
Уже 8 марта 1917 г. А.И.Гучков объявил: «Не людьми этот переворот сделан и, поэтому, не людьми может он быть разрушен».
И далее:
В сентябре 1916 года, с одобрения лидеров думской оппозиции, Гучков приступил к технической подготовке государственного переворота, имевшего официальной целью заменить Николая II на наследника-цесаревича Алексея Николаевича, а регентом сделать его дядю, великого князя Михаила Александровича. Гучков образовал и возглавил пятерку, в которую кроме него вошли его ближайшие сотрудники по ЦВПК – товарищ (заместитель) председателя Думы Николай Некрасов, Терещенко, а также менее известные деятели – князь Дмитрий Вяземский и Дмитрий Коссиковский, поддерживавшие связи с военными кругами.
Согласно этой версии, рабочая группа ЦВПК сыграла важнейшую роль в подготовке революции, поддерживала связи с генералами и военными, в результате чего те смогли надавить на Николая.
Таким образом, мнения абсолютно расходятся. Кто-то считает, что это абсолютная стихия, а кто-то – что заговор Гучкова, революционеров или каких-нибудь иностранных разведок. Сейчас судить уже очень тяжело. Мне близка позиция историка Бориса Колоницкого, который считает, что произошло сочетание: были люди, которые хотели повлиять и добиться отречения, но одновременно произошёл стихийный взрыв, и на волю вышли те силы, с которыми никто не сумел совладать.
Думаю, этот вопрос довольно существенен, потому что это не просто исторические споры, а, по сути дела, споры о судьбе нашей страны и о её характере. Что произошло: злой умысел некоторой группы людей, стихийное действо дремавших в народе сил или же что-то подготовленное длительным ходом развития? В зависимости от того, к какой идеи мы примыкаем, у нас формирует свой взгляд на развитие страны и на то, каким образом в ней стоит жить: бояться и ужасаться народа, который показывает своё лицо, или считать его народом, вставшим за свои права? Думаю, что это не только исторический, но и философский вопрос, очень важный для всех нас.
Продолжение
2-го марта 1917-го года на станции «Дно» Николай II подписал отречение от престола, 3-го марта отрёкся Михаил, и правление Романовых прекратилось. Возник вакуум власти.
С одной стороны, Петроград был в эйфории: кто-то был в ужасе, но большая часть людей была осчастливлена. На улицах начались демонстрации под красными знамёнами, объятия, поцелуи и песни – одним словом, наступила самая свободная эпоха в истории нашей страны, но, к сожалению, очень короткая.
В это же время рухнула власть, существовавшая много веков, и было непонятно, чем её заменить. Конечно, множество людей рассуждало о появление демократической республики или конституционной монархии. Главная идея была в свержении царя, а остальное, как думали многие, решится по ходу. Однако, по ходу ничего не решилось.
28-го февраля Временный комитет взял власть в свои руки, и сформировалось правительство, во главе которого встал беспартийный толстовец князь Георгий Львов, в результате чего первым решение нового правительства стала отмена смертной казни. Министром юстиции был назначен Керенский, бывший член исполкома Совета, который воспринимал себя выходцем из народа, следящим за всеми этими либералами.
Параллельно с этим в полках Петроградского гарнизона шли выборы в Петроградский совет. При этом из левых партий был создан исполком Совета, которому и отводилась главная роль.
Большевики в это время были раскиданы по ссылкам, тюрьмам и эмиграциям. Влияние их было очень мало, потому что они представлялись крайне радикальной группировкой, желающей создать общественное хозяйство. Кроме того, большевики шокировали всех своей позицией во время войны. Как только она началась, Ленин написал текст «Война и российская социал-демократия», в котором он начал с того, что эта война империалистическая и захватническая. Конечно, были социалисты и пацифисты, которые думали примерно также, но к началу войны они оказались в явном меньшинстве.
Помимо этого, Ленин выдвинул предложение желать поражения собственному правительству и бороться за переход империалистической войны в гражданскую. Это было очень необычно, особенно в обстановке повсеместного патриотического угара.
При этом, если Ленина спросили, то он бы уточнил, что российский пролетариат должен желать поражения российскому правительства, германский – германскому, французский – французскому, и так далее. После этого, по его замыслу, должна произойти мировая революция, и всё станет отлично.
В любом случаи, это звучало жутковато. Ленин был интернирован австрийскими властями как российский гражданин, но его выцарапали, и он переехал в Швейцарию, не отступив от свои целей. Несколько раз Владимир Ильич пытался созвать съезд представителей разных левых партий, что ему так и не удалось. Тем не менее, он всё-таки провёл две конференции, на которых пробивал свои мысли, но всё равно оставался в меньшинстве. После этого Ильич мог только сидеть в швейцарских кафе и ждать, что будет дальше. При этом, всё казалось настолько тихим, что Ленин в свои 47 лет написал:
Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодежь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции.
Важнейшие люди в России 17-го года – это меньшевики, тоже следующие идеям марксизма, но не настолько радикальные, как Ленин. При этом важным вопросом, разделяющим меньшевиков и большевиков, был план дальнейших действий. Ленин считал, что нужно свергнуть царя, совершив буржуазно-демократическую революцию, а затем сразу же начать бороться за социалистическую революцию. Меньшевики же, начиная с патриарха русского марксизма Плеханова и друга Ленина Юлия Мартова, считали, что социализм невозможно построить в стране, в которой так мало рабочих и нет никаких традиций политической борьбы или демократических процедур. Поэтому, с точки зрения меньшевиков, надо было свергнуть царя, соединившись с либералами, и установить демократическую республику.
Конечно, Ленин не хотел объединяться с буржуазными партиями: он хотел, чтобы за ним шли только самые преданные, и пусть их было бы мало. Тем не менее, в начале 17-го года его мнение никого не интересовало.
В Петрограде все важные решения в это время принимало Временное правительство, на которое всё время давил Совет. Оно, конечно, вполне обошлось бы без него, однако он уже был создан и не спрашивал ни у кого разрешения. Так выглядел дефицит власти, который заполняли все, кто мог. В конце концов, Милюков, будучи министром иностранных дел Временного правительство, на вопрос о том, кто их выбрал, ответил: «Нас выбрала русская революция».
Временное правительство хорошо ощущало, что оно всё-таки временное и не имеет никакой легитимности. Несмотря на это, они вышли из Думы, которая была избрана, поэтому хотя бы на чуть-чуть могли ощущать себя народными избранниками, но, конечно, не настолько, чтобы решать принципиально важные вопросы. Но перед Россией в это время стояли серьёзные проблемы.
Во-первых, всех волновал вопрос о власти. С одной стороны, он уже был решён – царя-батюшку свергли, ввели политическую свободу и амнистию. Однако, это ещё не всё. Начались беспрерывные митинги, демонстрации, и стало не понятно, какой государственный строй нужно ставить. Если свергли царя, то нужно ли было отказываться от монархии? Всё-таки и Милюков, и Гучков хотели сохранить ограниченную конституционную монархию. Совет же при этом хотел установить демократическую республику. И кто это будет решать? Должно было быть учредительное собрание, где собрались бы представители всего народа и решили этот вопрос. Однако, с его созданием Временное правительство слишком сильно затянуло, что и стало его главной ошибкой.
Параллельно с этим возник вопрос о земле. Крестьяне, освобождённые по реформе 1861-го года получили определённое количество земли, но не в частную собственность: земля передавалась крестьянским общинам. Предполагалось, что это более привычная для крестьян форма землепользования, и так будет проще их контролировать. Эти общины делили землю в соответствии со своими представлениями о справедливости, что нравилось как революционерам, которые считали, что крестьяне – это стихийные социалисты, так и правительству, которое видело в крестьянах, любящих с какого-то момента царя, основу власти. Делили землю либо по едокам, либо по количеству свободных рук. Понятно, что со временем происходил передел, когда кто-то умирал или уезжал, что казалось вполне справедливым, но сильно усложняло ведение сельского хозяйства, потому что крестьяне не воспринимали эти кусочки, как свои: через несколько лет они вполне могли перейти какому-нибудь соседу, и вкладываться в неё не было никакого стимула.
Так, крестьяне получили землю в соответствии с количеством людей и хозяйств в общине. Однако, прошло двадцать лет, и количество крестьян в деревнях резко возросло. Если бы не было общины, то начались бы естественные эмиграции: кто-нибудь разорился, продал свою землю более удачливому соседу и нанялся к нему батраков или уехал в город. Так в любой деревне всегда сохранялось бы достаточное количество людей для того, чтобы обрабатывать землю.
Однако, просто так уйти из общины было нельзя. Для того, чтобы крестьянину уехать в город, община должна была дать разрешение, что происходило далеко не всегда. К тому же, крестьяне были связаны по рукам и ногам выкупными платежами, которые они выплачивали в течение многих лет и никак не могли рассчитаться за полученную землю.
Таким образом, к концу 19-го века произошло аграрное перенаселение. В деревне становилось всё больше людей, а площадь земли оставалась прежней, поэтому приходилось делить участки на более мелкие части. При этом, конечно, можно было арендовать землю у помещиков, которые взвинчивали цены до невероятных высот, но такой возможности не было почти ни у кого.
Когда историки говорят, что в 17-м году крестьяне бросились грабить и сжигать помещичьи усадьбы, и это было следствием многовековой ненависти и воспоминаний о крепостном праве, может быть и так. Но мне кажется, что ситуация предыдущих десятилетий, когда все видели, сколько земли у помещиков и насколько она дорогая, больше всего накалила страсти в деревне.
После революции 1905-го года этот вопрос попытался решить Пётр Аркадиевич Столыпин. Он провёл аграрную реформу, разрешил выход из общины, чем и воспользовалась часть крестьян и что стало основной работящего русского крестьянства, ощутившего прелести свободного труда. Однако, большое количество крестьян не захотело этого делать и по-прежнему страдало от безземелья. При том помещичья земля всё равно волновала даже тех крестьян, у которых было не мало и своей. Это стало видно весной 17-го года, потому что крестьяне рассчитывали на новую власть и брали свою свободу. В результате, начались волнения и столкновения – необходимо было решать аграрный вопрос, для которого тоже требовалось созвать Учредительное собрание.
В это же время начался развал империи. Конечно, к этому всё шло, и смешно говорить, что началось это с революции. Национальное самосознание усиливалось в течение всего 19-го века, и мысль о том, что каждый народ имеет право на своё национальное государство, всё сильнее захватывала умы. (Сегодня, конечно, очень сомнительным представляется существование страны одного народа.) В империи создавались разные национальные партии и движения, несмотря на то, что при Александре III всё это очень сильно ограничивалось, проводилась политика русификации и навязывалось православие. Всё это сводилось к тому, что люди из еврейских местечек, Царства Польского, Кавказских регионов и прочих национальных мест активно стремились к революции.
Уже в марте Временное правительство признало конституцию Финляндии, которая и до этого жила на особых правах, поэтому это было не так болезненно. В апреле была признана автономия Эстонии, что было уже неожиданно, потому что ещё при Петре I Эстляндия была присоединена. И в это же время была признана независимость Польши, что не привело ни к каким принципиальным последствиям, потому что польские земли, входившие до этого в состав Российской Империи, были заняты немцами: признавай или не признавай, ничего особо не менялось. Однако, про всё это слышали другие народы, снова начинались волнения, и опять возникал вопрос о том, насколько Временное правительство имеет право раздавать каждому народу по кусочку земли
Ещё один важный вопрос, возникший в это время, – что делать дальше? Обычно, любое правительство, которое приходит к власти в бурной обстановке, заявляет о том, что берёт на себя обязательства прошлого правительства. К тому же, в 15-м году немецкая армия совершила невероятный прорыв на российском фронте и заняла огромные территории Российской Империи. Исходя из этого, просто так выйти из войны уже было нельзя, несмотря на то, что немцы были бы очень рады заключению перемирия с Временным правительством: это дало бы им возможность перебросить все силы на Западный фронт и попытаться добиться какого-нибудь перелома там. Однако, у России были обязательства перед союзниками, да и часть её территорий, к тому же, была занята. Конечно, Временное правительство очень сильно хотело закончить войну, но сделать это на своих условиях.
Таким образом, это привело к тому, что 18-го апреля 17-го года Милюков, как министр иностранных дел, отправил союзникам ноту, в которой сообщил, что Временное правительство будет выполнять все обязательства, ранее взятые на себя, то есть будет продолжать воевать. Как только об этом стало известно, в Петрограде начались протесты и демонстрации с требованием отставки Временного правительства, в результате чего Милюкову и Гучкову пришлось. Далее начался торг с Петроградским Советом, и в начале мая было создано новое правительство, коалиционное, в которое ввели шесть министров социалистов. Так, оно стало либерально-социалистическим.
В этой ситуации, когда каждый вопрос с каждым днём становился всё более острым, наконец была создана комиссия, которая начала подготавливать создание Учредительного собрания.
Между тем, в Швейцарии взволнованные эмигранты жаждали вернуться в Россию и думали, как это сделать. С одной стороны, можно было доплыть через море, но вначале его надо было найти – в Швейцарии с морями сложновато. С другой стороны, можно было поехать через Францию, но пропустили бы их или нет? Тогда возникла неожиданная мысль – проехать через Германию, которая воюет с Россией. Казалось, что это невозможно: граждан враждебной державы интернировали, потому что ехали они явно не просто так – кто сунется во время войны во вражескую страну? Однако, германское правительство пришло к выводу о том, что возвращение этих людей на родину сыграет ему только на руку, в результате чего им разрешили проехать через Германию. Тот факт, что Ленин и другие революционеры пробрались через враждебное государство в пломбированном вагоне, было одним из доводов людей, которые обвиняли их в шпионаже с июля 17-го года (в качестве второго довода приводились сомнительные документы, согласно которым Ленин получал деньги от немецкого генштаба).
Конечно, Ленин не был шпион. Однако в том, что деньги он действительно брал, сегодня нет никаких сомнений – всё уже доказано и опубликовано. Но брал он их не для того, чтобы служить немецкому генштабу, а для того, чтобы ускорить ход революции, которая, по мнению Германии, была ей на пользу.
3-го апреля Ленин приехал в Петроград. Это событие, я думаю, не соответствовало всем картинам и восторженным описаниям: вряд Ленин в этот момент рассказывал что-то огромной толпе со своего броневичка. Кто-то его встречал, но сомневаюсь, что это были толпы – никто толком ещё не знал про него. Однако, с этого момента началась удивительная история о том, как малоизвестный политик, все последние годы проведший в эмиграции, за пол год встал во главе государства. Что же произошло?
Во-первых, Ленин всегда хорошо ориентировался в ситуации, и понимал, что нужно делать, чтобы прийти к власти. В данном случаи он немедленно составил программу «О задачах пролетариата в грядущей революции», которую чуть позже назвали «Апрельскими тезисами». Эту программу он рассказал братьям по партии, большинство из которых в этот момент разевало рот и не понимало, как можно такое предлагать. Вскоре Ленин убедил их в необходимости этих действий, и продолжил развивать свои идеи в народе.
«Апрельские тезисы» – это действительно интересно продуманный текст, потому что Ленин очень точно понял главную болевую точку: то, что казалось смешным в 14-м году – призывы к окончанию войны – в 17-м ложилось прекрасно. Поэтому первый тезис – это требование немедленного выхода из войны.
К этому моменту Временное правительство существовало уже месяц, за который произошли существенные изменения в армии. Петроградский Совет, который если и мог на что-то указывать, то только в своём городе, издал знаменитый «Приказ №1», изменивший в армии практически всё. Во-первых, он разрешил создание выборных солдатских комитетов. Во-вторых, обращаясь к гарнизону, Совет заявил, что какие-либо приказания Временного правительства могут выполнятся им только в том случаи, если они одобрены Советом. В-третьих, всё оружие Петроградского гарнизона было переведено под контроль Совета.
Сразу после этого примеру Петроградского Совета последовали другие города, и солдатские комитеты возникли даже во фронтовых частях, а офицеры начали терять свою власть.
Параллельно с этим, Гучков, пока ещё был министром, отменил титулование (ваше превосходительство, выше благородие и т.д.), а Керенский в мае разрешил партийную борьбу внутри армии.
В этой ситуации, когда солдатские комитеты начали решать всё больше и больше, Ленин выдвинул свой лозунг об окончании войны, который понравился всем. Интересно, что очень много сказано о том, как разлагалась российская армия в 17-м году: какой удар нанёс им «Приказ №1», солдатские комитеты, исчезновение дисциплины и субординации. При этом понятно, что все воюющие страны находились на пределе возможностей, а у немцев, французов и англичан вообще за плечами к этому времени были два диких сражения 16-го года – Верден и Сомма, где полегли сотни тысяч человек. Кроме того, в апреле 17-го года, когда французское правительство запланировало новое наступление, которое основывалось на стратегии «вперёд любой ценой», начались солдатские бунты – целые дивизии отказывались идти в наступление. Тогда на эти территории перебросили популярнейшего генерала, «Верденского льва» – Филиппа Петена, который в это время ещё не был маршал и коллаборационист – чуть позже он пошёл на сговор с фашистами, но это произошло через много лет. В 17-м же году он был невероятно популярным генералом, известным своим бережливым отношением к солдатам: Петен всегда вызывал насмешки других командиров тем, что мог остановить успешное наступление, если считал, что будет слишком много жертв.
Так, Петена перебросили к бунтующим, он наказал зачинщиков, после чего убедил солдат своим авторитетом в необходимости продолжения наступления. Кроме того, Петен улучшил условия солдат, в частности, он резко увеличил количество отпусков, которые давали солдатам в военных частях, и порекомендовал командирам отправить в отпуск тех, кто участвовал в выступлениях. Всё это подействовало, и солдаты пошли в бой.
Но в России такое было, к сожалению, невозможно. Почему? С одной стороны, можно сказать, что старая власть рухнула, а новая не пользовалась таким влиянием. Но, с другой стороны, ведь были генералы, которые пользовались уважением у солдат.
В конце июня, когда всё-таки началось провальное наступление на российском фронте, была одна армия – генерала Корнилова, – которая могла наступать, невзирая на нежелание солдат, но такого, как во Франции, не было и подавно. Что же это за жизнь такая, когда надо брать пример с будущего коллаборациониста и главы вишистского правительства во Время Второй Мировой войны?..
Чего ещё хотел Ленин в «Апрельских тезисах»? Понятно, что ему надо было свергнуть Временное правительство. При этом он понимал, что вряд ли это получится. Когда 18-го апреля после ноты Милюкова начались демонстрации в Петрограде с требованием его ухода, почти никто не требовал отставки Временного правительства, потому что оно пользовалось уважением. Тогда Ленин разработал хитрый план. Он видел, что людей, поддерживающих его, всё больше, но при этом у них не было большинства в Советах – везде главенствовали меньшевики и эсеры, а влияния на Временное правительство у них и не было и подавно. Говорить в такой момент о мирном захвате власти было довольно смешно. Однако, Ленин решил сагитировать членов Совета разговорами о войне, о будущей власти Советам без всяких парламентов и дум. Когда же у большевиков оказалось большинство, то Советы перестали поддерживать Временное правительство, и оно пало.
Ещё в апреле это казалось смешным, но прошло немного времени, и оказалось, что Совет может влиять на состав Правительства. Далее, прошла ещё пара месяцев, и осенью Временное правительство пало, лишившись поддержки самых главных Советов – Московского и Петроградского. Таким образом, Ленин продумал очень хитрый план, хотя в моменты своего зарождения он казался глупым и невозможным.
Далее май и половина июня прошли более-менее спокойно. При этом самые главные вопросы, разрешения которых ждали с конца февраля, до сих пор остались нерешёнными – Учредительное собрание созвано не было, и власть оставалась неопределённой. Князь Львов, в соответствии с толстовскими взглядами, старался передать на места всё большую автономию. Так, Временное правительство быстро распустило полицию, заменив её выборной милицией, упразднило посты губернаторов и передала власть земствам (т.е. народу). Если бы Временное правительство продержалось дольше, то это привело бы к прекрасным последствиям для нашей страны, однако оно, к сожалению, не продержалось. Крестьяне волновались за землю – её никто не делил. Народы волновались за национализацию, и особенную опасность для центральной власти начала представлять Украина. Особых военных действий не было, но царило напряжение, и миллионы людей по-прежнему сидели в окопах.
В начале июня собрался съезд Советов – к этому моменту они существовали буквально по всей стране. Состав съезда показывал всё то же распределение сил: большинство – у меньшевиков и эсеров (умеренных социалистов, готовых на контакт с властями), а меньшинство – у большевиков (хотя их было значительно больше, чем раньше). На этом съезде известный меньшевик Ираклий Церетели отчитывался о произошедшем и говорил о необходимости поддержки Советами Временного правительства, потому что нет ни одной партии, которая могла бы взять на себя ответственность в стране. После этих слов Владимир Ильич закричал из зала, что такая партия есть, вышел на трибуну и заявил о том, что большевики готовы взять власть и ответственность. Конечно, после этого все посмеялись: очень легко, находясь в оппозиции, говорить, что мы всё можем и готовы чуть ли не горы свернуть. Тем не менее, Ленин удачно воспользовался возможностью развить свои идеи, их услышали и разнесли по всей стране.
В это же время, пока проходил съезд Советов, стала видна расстановка сил. Большевики хотели провести демонстрацию против Временного правительство, но съезд отказался, поскольку собирался провести свою антивоенную демонстрацию, мирную по отношению к властям. Прошла эта демонстрация 18-го июня, но огромное количество людей пришло на неё с лозунгом «Долой Временной правительство!».
Далее разразился кризис, очень характерный для нашей истории. 2-го июля Временное правительство голосами левых членов одобрило решение об автономии Украины. Кадеты, в чьей программе всегда было сохранение империи, но хорошая национальная политика (культурная автономия, образование на родном языке и т.д.), просто вышли из правительства. Керенский, который к этому моменту стал главой правительства, оказался на пустом месте – правительства больше не было. При этом в эти же дни разворачивались трагические события на фронте, потому что с конца июня было решено всё-таки попытаться провести наступление. Керенский приложил невероятные усилия для того, чтобы наступление увенчалось успехом: он приезжал в часть, которая отказывалась наступать, и произносил там речь, после чего солдаты, в слезах пожимая ему руку, уверенно шли в атаку. Несмотря на это, наступление шло очень плохо и в конце концов захлебнулось, после чего немцы перешли в контрнаступление и совершили прорыв. Так, правительственный кризис внутри страны шёл параллельно с наступлением немцев на фронте.
В этот же момент начались новые волнения в Петрограде. 3-го июля солдаты нескольких полков, в которых были очень сильны большевистские идеи, начали громить город, что продолжалось в течение двух с половиной дней. После этого многие вспоминали, что все действия этих солдат были спровоцированы большевиками. Конечно, они участвовали в этом, но похоже на то, что ЦК большевиков не был к этому готов – они не организовывали июльский мятеж. В какой-то момент большевики, конечно, думали о том, чтобы воспользоваться этим для захвата власти, но потом поняли, что это нереально, и Ленин призвал всех к умиротворению, чем удивил многих. Однако, напор солдат не снижался, и Временному правительству пришлось силой разгонять демонстрантов. 5-го июля установился порядок.
После этого были опубликованы сведения о сотрудничестве Ленина с немецкой разведкой, был издан приказ о его аресте, и Ленину пришлось бежать в Разлив. Так, ситуация совершенно изменилась – большевики пусть и не были поставлены вне закона, но стало понятно, что они не вписываются в схему, в которой уже есть правительство с поддержкой левых сил. В этот момент все окончательно поняли, что большевики – это радикалы, которые действительно хотят захватить власть.
С этого начался переломный момент в истории 17-го года.
Финал
Когда приходится говорить о второй половине 17-го года, всегда возникает один и тот же вопрос – как это могло произойти? Такой контраст между первыми месяцами после февраля и концом летом и осенью создаёт впечатление, будто между этими периодами пролегают века. Тем не менее, это один и тот же год и одни и те же люди.
Весной, после свержения монархии, улицы Москвы и Петрограда были заполнены ликующими людьми, которые верили в начало новой жизни. Интересно, что с особым подъёмом прошло празднование пасхи, потому что в этих условиях пасхальная радость пересекалась с ощущением того, что Россия воскресла и ступила на совершенно новый путь. Верили в это не только благодушные интеллигенты, гулявшие с красными бантами по Невскому проспекту, но и крестьяне, и солдаты на фронте. Это ощущение было характерно для многих.
Однако, всеобщее счастье вскоре было испорчено. С одной стороны, было ощущение, что испортили его большевики, которые приехали в пломбированном вагоне из Швейцарии, получили немецкие деньги и начали свою разлагающую пропаганду, которая совершила удивительную вещь. В начале 17-го года большевистская партия была маргинальной, малочисленной и неизвестной. Особого влияния, что бы не пытались показать советские историки, она не имела. Но уже в октябре партия большевиков стала одной из самых влиятельных – очень хорошо сыграла, в первую очередь, антивоенная пропаганда.
Переломным моментов 17-го года стало начало июля. Пасхальное настроение к этому моменту уже поблёкло. В армии всё было очень неспокойно: солдаты не хотели воевать и не слушались офицеров. «Декларация прав солдата», данная им военным министром Керенским в мае 17-го года, предоставила огромные права военным, в частности, право на создание политических организаций в армии, что до этого было исключено. Так, в армии началась агитация всех существовавших политических партий, солдатские комитет стали обсуждать самые разные вопросы, в том числе необходимость наступления, и власть их росла с каждым днём.
Между тем, Россия всё ещё вела тяжёлую войну, и большая часть её территорий была занята австрийскими и немецкими войсками. В этих условиях многие командиры считали, что успешное наступление поправит ситуацию, поэтому с мая начинали к нему готовиться. Военный министр Александр Фёдорович Керенский пользовался в это время невероятной популярностью. До 17-го года он был довольно успешным адвокатом левых взглядов, который на судах, по воспоминаниям современников, работал только с политическими арестантами, защищая не столько людей, сколько их идеи. Позже, те, кто видели его в 17-м году, говорили, что Керенский – лучший оратор из всех, кого они когда-либо слышали. Интересно, что до 17-го года он высказывался по самым разным поводам, в том числе выступал против нарушения юстиции в Деле Бейлиса, за что был осуждён на восемь месяцев за слишком резкие высказывания, однако так и не отбыл наказание, потому что был депутатом Государственной думы и имел неприкосновенность.
В Думе Керенский вёл себя подчёркнуто лево и баллотировался от фракции трудовиков, которая была ближе всего к эсерам (к ним он примкнул только перед самой революцией). Далее Керенский стал единственным левым во Временном правительстве, занял пост министра юстиции, а после апреля – пост военного министра.
Конечно, Керенский, как и большинство министров, был уверен в том, что наступление приведёт армию в порядок. На это возлагались примерно такие же надежды, как и на русско-японскую войну, когда министр внутренних дел Вячеслав Плеве сказал: «Чтобы остановить революцию нам нужна маленькая победоносная война». Точно так же и в 17-м году, только с одним отличием: хотели остановить не саму революцию, а её радикализацию.
Так, наступление было назначено на середину июня. Главный удар должен был наносить Юго-Западный фронт, хорошо проявивший себя в 16-м году во время Брусиловского прорыва. Алексей Брусилов уже не был его командующим – в мае его сделали Верховным главнокомандующим армии.
У России было явное преимущество как в людях, так и в артиллерии. При этом и немцы, и австрийцы понимали, где будет происходить наступление – там, где произносил свои речи Керенский.
В первый день русская армия наступала довольно успешно. Это привело к невероятному ликованию – 19-го июня все жители Петрограда выбегали на улицы под восторженные крики, чуть ли не рыдая от радости. Складывалось полное ощущение грядущего успеха.
Ещё в марте Виктор Чернов, лидер партии эсеров, сказал пророческие слова: «Или революционное движение съест войну, или война съест революцию». Так, после первого дня казалось, что война будет выиграна, а далее, как сказал Керенский, «российская революция потрясёт мир своим великодушием».
Однако, ликование длилось ещё несколько дней в тылу, после чего резко прекратилось. На фронте же уже через день стало ясно, что всё идёт совершенно не по плану. Часть Юго-Западного фронта хорошо двигалась вперёд, а остальные части были совершенно разложены. Другие фронта не поддержали атаку, и немцы очень быстро перешли в контрнаступление. Конечно, немецкая армия тоже была пропитана революционными идеями и находилась в изнеможении. Братания, столь возмущавшие командование, происходили регулярно. Тем не менее, немецкий орднунг сыграл свою роль: приказали наступать – значит надо идти наступать. Так, уже к началу июля русская армия не просто отступала, а откатывалась. Кроме того, убегая, солдаты повсеместно грабили дома и местных жителей, хватали всё, что можно было унести. Одним словом, происходило нечто совершенно дикое.
Один из участников этого трагического наступления вспоминал следующее:
По улицам метались обозные солдаты и интендантские чиновники, пытаясь запрягать подводы и нагружать их всяким добром: сапогами, шинелями, банками с консервами и так далее. Не успевала такая подвода тронуться с места, как на нее налетала кучка бежавших с фронта, скидывала весь груз и, неистово нахлестывая лошадей, уносилась в тыл. Ругань и крик стояли в воздухе. Бежавшие все прибывали и прибывали. Кое-где уже пылало пламя. Но вот над деревней появились два немецких аэроплана и начали обстреливать деревню пулеметным огнем. Суматоха поднялась страшная. Теперь уже просто выпрягали лошадей из подвод и удирали верхом. Кто не успевал захватить лошадей, скидывал сапоги, если они еще у него были, и бросался бежать босиком.
Таким образом, армию поглотил хаос – удержать её было невозможно.
В это же время разразился кризис в тылу. 2-го июля кадеты заявили о несогласии с решением Украинской Центральной Рады на предоставление автономии Украине и вышли из правительства. Керенский в это время стал министром-председателем, но председательствовать было почти не над чем.
3-го июля солдаты начали выбегать на улицы Петрограда с требованием о немедленном окончании войны, но продлилось всё это не долго: к 5-му июля спокойствие было восстановлено.
Параллельно с этим, началась антибольшевистская кампания. 5-го июля был издан указ об аресте Ленина, Троцкого и других видных большевиков. Троцкого арестовали, но вскоре выпустили, а Ленин с Григорием Зиновьевым бежали из Петрограда, скрывались в Разливе в доме у Емельянова, семья которого была расстреляна в сталинское время, но сам Николай Александрович, глава семейства, всё-таки выжил, и уже в 50-е годы вспоминал о том, как Владимир Ильич в 17-м году скрывался в его доме. Осенью же, когда обстановка раскалилась до предела, Ленин переехал в Финляндию и скрылся на некоторое время.
Между тем, в центре произошёл крах всех надежд: провалилось наступление, начался правительственный кризис и проводились бесконечные выступления левых солдат и матросов в городах. Последняя надежда оставалась на Керенского.
27-го июня, ещё до главного кризиса, молодой поэт и юнкер Леонид Каннегисер, который после установления советской власти застрелил руководителя Петроградского ЧК Моисея Урицкого, после чего был подвергнут страшным допросам и расстрелу, написал следующее стихотворение, в духе своего восторженного и декадентского представления о мире:
На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине, —
Донцы-казаки. Пред полками —
Кере?нский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
Сердца из огня и железа,
А дух – зеленеющий дуб,
И песня-орёл, Марсельеза,
Летит из серебряных труб.
На битву! – и бесы отпрянут,
И сквозь потемневшую твердь
Архангелы с завистью глянут
На нашу весёлую смерть.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать —
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню – Россия, Свобода,
Керенский на белом коне.
Интересно, что думал Каннегисер чуть позже, в 18-м году.
В июле все поняли, что было необходимо срочно навести порядок. Керенский, конечно, уже вёл переговоры, но только к концу июля ему удалось сформировать коалиционной правительство с либеральными и левыми министрами, которое пользовалось хоть какой-то поддержкой Совета.
Ленин после июньских событий заклеймил Петроградский Совет как предателей и временно снял лозунг «Вся власть Советам!». В конце июня большевики собрали 6-й съезд, на котором решили взять курс на вооружённое восстание.
Главной июльской проблемой всё ещё оставался беспорядок на фронте, в результате чего ненадолго взошла звезда Лавра Корнилова, вызывающего сегодня самые разные оценки и предположения, очень яркого и талантливого. Он был сыном казака унтер-офицера, о чём сам сказал: «Я сын крестьянина-казака!». Это очень важно, потому что Корнилова всегда считали супермонархистом, который чуть ли не царя пытался вернуть на трон. Чего действительно хотел Корнилов – настоящая загадка. Во всяком случаи, понятно, что он, как офицер, не имел особенно сложившихся политических взглядов, потому что армия традиционно вне политики. Обычно считается, что он был достаточно либеральных взглядов, хотя человек, который был с ним в плену в 15-м году, говорил, что он, читая газету, постоянно приговаривал: «Всех этих Гучковых и Милюковых я бы перевешал». Наверное, это говорит о том, что каких-то особенно чётких взглядов у него не было.
О том, насколько Корнилов талантлив, говорит его блистательный карьерный путь. Не имея никаких связей, он прекрасно закончил Омское военное училище, получив возможность выбрать любое другое место для продолжения учёбы. После этого Корнилов поступил в Михайловское артиллерийское училище в Петербурге и снова закончил его с отличием – везде, где учился, он проявлял невероятные таланты. Родился Корнилов в Усть-Каменогорске, мать его была казашкой, за счёт чего он знал много восточных языков. Далее, блистательно закончив Академию генштаба, он мог выбрать любое место службы и попросился в Туркистан. После этого Корнилов совершал невероятные авантюры: например, переодевшись в восточную одежду, он отправился на территорию Афганистана, чтобы провести рекогносцировку вражеской крепости. Так, он путешествовал по Персии, выполнял разведывательные миссии в Китае – одним словом, к началу Первой Мировой войны Корнилов был восточным разведчиком с невероятным опытом. При этом, с одной стороны, к 17-му году его очень ценили, но, с другой – он уже начинал вызывать раздражение начальства полным отсутствием дисциплины.
Во время Первой Мировой войны Корнилов оказался на Юго-Западном фронте под командованием генерала Брусилова, которому он совершенно не нравился. Свои воспоминания тот писал уже в советское время, на что нужно делать отдельные поправки, однако высказывался о Корнилове очень двусмысленны, скорее в негативную стороны. Так, Брусилов писал:
Странное дело, генерал Корнилов свою дивизию никогда не жалел: во всех боях, в которых она участвовала под его начальством, она несла ужасающие потери, а между тем офицеры и солдаты его любили и ему верили. Правда, он и себя не жалел, лично был храбр и лез вперед очертя голову.
Это очень интересное описание, которое говорит многое и о Брусилове, и о Корнилове, и о его подчинённых: ни он не ценил жизни солдат, ни они их особо не ценили. Во всяком случаи, на войне Корнилов проявил настоящую храбрость: в 15-м году он попал в плен к австрийцам, после чего был вознесён как герой. Одним из последних решений Николая II стало назначение Корнилова командующим Петроградским военным гарнизоном.
В 17-м году Корнилов принял революцию и стал ходить с красным бантом на груди. Сохранив свой пост, он стал одним из тех, кто сообщил царице о её аресте, а затем вступил в конфликт с Петроградским Советом: он хотел вывести из Петрограда наиболее распропагандированные полки и отправить их на фронт, вернув в город тех, кто вызывал большее доверие. Конечно, Совет ему отказал, после чего Корнилов заявил о своём уходе с поста и стал командующим 18-й армией Юго-Западного фронта, одной из тех, что хорошо двигались во время наступления: Корнилов, несмотря на проблемы, навёл свой порядок.
Далее, 8-го июля его назначили командующим всего Юго-Западного фронта, после чего он сразу же предъявил ультиматум правительству. Вот, что Корнилов писал 11-го июля в центр:
Армия обезумевших тёмных людей, не ограждающихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства бежит… Это бедствие может быть прекращено, и этот стыд или будет снят революционным Правительством, или, если оно не сумеет того сделать, неизбежным ходом истории будут выдвинуты другие люди. Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого – от первого дня существования доныне – проходит в беззаветном служении Родине, заявляю, что Отечество гибнет, и потому, хотя и неспрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранения и спасения армии для реорганизации на началах строгой дисциплины.
Последняя фраза подразумевала, в первую очередь, введение военно-полевых судов, которые могли бы выносить смертные приговоры за дезертирство и призывы к окончанию войны. Далее он писал:
ДОВОЛЬНО! Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать её по действительному назначению для защиты Родины и Свободы – то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия Главнокомандующего.
После этого, не дожидаясь разрешения из центра, Корнилов приказал казнить без суда дезертиров и мародёров и создать заградотряды. Интересный вопрос, ответа на который мы никогда не узнаем, заключается в том, что было бы, если б Корнилов пришёл к власти: стал бы он спасителем России, уничтожив большевиков и проведя демократические выборы, или он эволюционировал бы в какого-нибудь диктатора? В конце концов, в армии Муссолини тоже были батальоны, которые шли под чёрным флагом и украшали себя черепом с костями.
Вскоре после этого Керенский всё-таки позволил ввести военно-полевые суды, обойдя вопрос о смертной казне, которая была разрешена негласно.
С конца июля до конца августа начался роковой для России месяц. Авторитет Керенского пошатнулся, а Корнилова – взлетел. В результате этого, командующий Юго-Западным фронтом продолжил выдвигать условия правительству, требуя введение военно-полевых судов уже и в тыловых полках. Так, когда страна погрузилась в хаос, Корнилов стал проповедником твёрдой дисциплины. Понятно, что у него появились влиятельные связи, в том числе и с банкиром Путиловым, которые были готовы поддержать его финансово за установление порядка. В то же время вокруг Корнилова было большое количество левых, включая Бориса Савинкова, роль которого в дальнейших событиях будет довольно велика (Савинков был уполномоченным Временного правительства и много времени проводил в ставке при главнокомандующем). Вершиной августа стала просьба Корнилова ослабить власть Советов и солдатских комитетов, которые не давали возможности нормально командовать армией.
Керенский оказался в очень сложном положении: эсер не мог просто так избавиться от Совета, где сидели его люди. (Здесь же встаёт вопрос о том, почему Временное правительство не стало активно преследовать Ленина. Ответ просто – социалисты не могли бить по своим, хоть и немного отличающимся).
Далее Керенский сделал то, что всегда делает власть, загнанная в тупик: он обратился к обществу. 12-го августа в Москве собралось Государственное совещание всех представителей общества, на котором говорилось о необходимости «смыкания» всех слоёв перед готовящейся угрозой. Понятно, что таким образом Керенский хотел получить кредит доверия общества, однако его план сорвал Корнилов, которого начали встречать бурными овациями ещё на вокзале. На самом же мероприятии Корнилов начал свою речь со следующих слов:
С глубокой скорбью я вынужден заявить, что у меня нет уверенности, что русская армия без колебаний исполнит свой долг перед Родиной.
Далее, эти же мысли выразил и генерал Каледин, собрав кучу оваций с обеих сторон.
Таким образом, единственное, чего добился Керенский, – стало хорошо видно, как разошлись пути тех, кто, вроде бы, поддерживал революцию.
К началу 20-х чисел августа обстановка была накалена практически до предела. 21-го августа немцы взяли Ригу, а от неё до Петрограда было не так уж и далеко. В этой ситуации появился ещё один интересный человек – Владимир Львов. Он пришёл к выводу о необходимости спасения Керенского, которого хотели свергнуть, поехал в ставку к Корнилову, выдав себя за представителя главы Временного правительства, и начал проводить с ним переговоры в духе: возьмите власть и спасите Александра Фёдоровича. Корнилов, который в это поверил, попросил привести к нему Савинкова и Керенского, чтобы он смог обеспечить их безопасность. Однако, Львов заподозрил его в лукавстве и стремглав отправился в Петроград, наведя там страшный шорох на Керенского, заявив, что Корнилов отправил ему невероятный ультиматум.
Тем временив Корнилов отправил к Петрограду войска во главе с очень жёстким генералом Александром Крымовым, дав ему в придачу ужасающую кавказскую дивизию, никак не связанную с Петроградским гарнизоном. Керенский, не понимавший, что происходит, начал телеграфировать Корнилову с вопросом о том, подтверждает ли он слова Львова. Тот, не удостоверившись, какие именно слова, подтвердил. Получилось так, что ни один из них не знал сути беседы, потому что Львов в разных местах говорил разные вещи. В итоге, Керенский, закончив разговор с Корниловым на довольно мягких нотах, пришёл к выводу о том, что тот хочет его арестовать, и тут же снял его с поста главнокомандующего.
После этого на Керенского началось огромное давление: генералы, военные, кадеты, самые разные политики – все говорили о том, что с Корниловым необходимо договорится. Однако, глава правительства никого не слушал. Произошло это из-за Львова или из-за того, что Керенский уже видел конкурента в главнокомандующем, – не ясно. Во всяком случаи, он отказался идти на переговоры, а Крымов всё ближе подходил к Петрограду.
Далее, Керенский обратился к исполкому Совета, который немедленно создал революционные комитеты, созывавшие рабочих и добровольцев на защиту Петрограда. Кроме того, в войска Крымова были отправлены агитаторы и целая мусульманская делегация, во главе с внуком Имама Шамиля.
Предполагалось, что войска Крымова на подходе будут поддержаны восставшими офицерами, для чего Путилов и другие должны были дать очень много денег. Однако, никакого восстания не произошло и войска остановились. Крымов пришёл к Керенскому, и они о чём-то очень долго разговаривали. После этого Александр Крымов вышел и застрелился.
Узнав о результатах военного похода, Корнилов, не призывая больше никаких войск, сдался и был помещён под арест вместе со своим окружением. В тюрьме он пробыл до ноября, после чего бежал с приходом к власти большевиков.
Позиция Керенского при этом совершенно не улучшилась. Он не пошёл на союз с Корниловым против левых (и дело не только в его «чистоте», но и в том, что ему, как социалисту, было трудно сговориться с генералом). При этом борьба с главнокомандующим радикализировало все левые силы, в результате чего всё больше людей в Советах начинали склоняться к большевикам. Так, Керенский оказался между двух стульев: для левых он был слишком мягок (и замазан непонятными переговорами с Корниловым), а для правых он был слишком левый. Конечно, Керенский ещё пытался трепыхаться: 1-го сентября он объявил Россию республикой (до этого строй не был определён). Ещё одной его странной попыткой обращения к обществу было сентябрьское Демократическое совещание, где собрались только левые, которые долго решали, как быть: поддержать Временное правительство или нет. А если поддержать – могут в нём остаться кадеты? А если не поддержать – кто будет править?
На фоне всех этих дискуссий появилась идея создания однородного социалистического правительства, то есть из разных левых партий. Так, 20-го сентября было решено собрать предпарламент, 7-го октября он начал заседать, однако ничего не решалось – он выступал исключительно совещательным органом.
Стоит заметить, что это уже октябрь. Большевики к этому времени почти подготовили переворот, создали военно-революционный комитет и разослали своих агитаторов во все точки России. При этом они хотели собрать 2-й съезд Советов (первый был в июне, и из него сформировался исполком с большинством – у меньшевиков и эсеров).
К 25-му октября все делегаты 2-го съезда уже были в Петрограде и большинство в этот раз было у большевиков, хотя были и другие социалистические группировки. За предыдущие дни был полностью подготовлен план восстания и создан комитет, во главе которого встал Троцкий (когда его объявили «врагом народа», было сказано, что во главе стоял Владимир Антонов-Овсеенко, но когда и того расстреляли в 38-м году, все почести достались товарищу Сталину). Несмотря на то, что всё уже было подготовлено, среди большевиков тоже ходили предложения о создании однородного социалистического правительство – за это выступал Каменев, который был председателем этого съезда.
Но, несмотря на все дискуссии, крейсер «Аврора» уже вошёл в Неву, дал холостой выстрел по Зимнему дворцу, и отряды красной гвардии пошли в атаку. Конечно, они не трясли решётку с двухглавым орлом, как это показал Эйзенштейн, но всё-таки дворец был взял, а Временное правительство – арестовано. После этого военно-революционный комитет передал власть съезду Советов. Самое интересное в том, что в этот момент создание коалиционного правительства (социалистического) ещё было возможным, но меньшевики и эсеры ушли, поскольку несколько их министров были арестовано в составе Временного правительства. Так, на съезде остались только большевики и фракция левых эсеров (последние искренне верили в возможность договориться с большевиками).
В итоге, революция произошла, несмотря на то, что очень немногие верили в какие-то изменения после очередного переворота. Керенский, конечно, не бежал в женском платье, но ушёл из Зимнего дворца в надежде найти какие-то новые отряды, что ему, конечно, не удалось. Обычные же люди к этому моменту ещё не заметили никаких особенных изменений, который были, конечно же, впереди
Гражданская война
Начало
Удивительным образом в исторической энциклопедии, изданной в советское время, нет статьи «Гражданская война». Вернее, там есть такой заголовок, однако он отсылает к другой многосторонней статье – «Иностранная интервенция и Гражданская война», где «иностранная интервенция» стоит на первом места, а «Гражданская война» на втором. Казалось бы, разница не велика, но, на самом деле, она принципиальна.
В советское время не было вопросов о том, когда началась и закончилась Гражданская война. Сегодня же учёные ломают копья об эту дилему и выдвигают совершенно разные версии. Так, в Советском Союзе было принято считать, что началась она весной 18-го года, потому что в это время на территории России появились первые иностранные войска: с большим трудом их можно было назвать реальной интервенцией, но всё-таки на Севере появились англичане и французы (в районе Мурманска) и американцы с японцами – на Дальнем Востоке. Всё, что было до этого – не в счёт.
Конечно, идея понятна: если бы не пришли иностранные капиталисты, то и Гражданской войны бы не было. На эту же теорию работало и то, что Ленин назвал «триумфальным шествием советской власти», то есть установление советской власти в первые месяцы после октябрьского вооружённого восстания. Понятно, что 25-го и 26-го октября большевики захватили власть в Петрограде, что было очень важно. Однако, Петроград – это ещё не вся страна. Многие жители столицы к этому моменту уже устали от постоянных политических конфликтов, формирования новых правительств, коалиций и борьбы одних против других. По воспоминаниям хорошо видно ход мыслей большинства людей: одни левые сменили других, но всё ещё поменяется десять раз.
Далее довольно быстро, в течение нескольких недель, большевики получили власть на большей части территории России. Во всяком случаи, на тех территориях, которые не были заняты немецкими войсками. Где-то это происходило вооружённым путём, но легко (как в Москве), а где-то – довольно мирно. Во многих городских Советах большинство уже было у большевиков, поэтому они быстренько взяли власть в свои руки. Сильных и жестоких сражений было действительно мало, поэтому легко было представить первые месяцы, как быстрое установление советской власти: кто-то посопротивлялся, но всё равно красные победили. Исходя из этого, получается, что если бы не капиталисты, то никакой войны не было бы и в помине.
Тем не менее, сегодня уже понятно, что эта идеализирующая концепция устарела, хотя поддержка большевиков была действительно большой. Многие историки исходят из того, что Гражданская война началась уже в октябре 17-го года. Возбудила её, конечно, не иностранные капиталисты, – началась она из-за того, что не все принимали позицию большевиков. Исходя из этого, можно по-разному определять ход тех исторических событий.
Не так давно британский историк Джонатан Смил выпустил книгу с очень характерным названием «Гражданские войны в России». То, что мы называем одной войной, он представил страшной мозаикой, набором из разных войн. С датировкой у него тоже сложилась интересная ситуация: 1916—1926 – он выделяет на это всё целое десятилетие. Кроме того, Смил считает, что первым признаком начала войны, было восстание, которое сегодня осталось забытым и незамеченным – Среднеазиатское восстание 1916-го года, поводом для которого стало распоряжение о призыве в тыловые отряды мусульманских жителей, которые не подвергались призыву. Разумеется, восстание жестоко подавляли, но и восставшие вели себя не менее жестоко, в частности, по отношению к русским поселенцам. Всё это привело к разгрому больших территорий.
Далее Смил ставит известное нам событие в очень широкий контекст. Он пишет:
Конфликты включали в себя не только русских, но и нерусское большинство в разных частях бывшей Российской Империи, и народы соседей Российской Империи – Финляндию, Польшу, Румынию, Иран, Афганистан…
После этого Смил пишет о неоднородности этих Гражданских войн и о том, что невозможно свести их только к борьбе красных и белых, левых и правых, потому что большевики, социалисты и анархисты тоже боролись между собой, как, например, и белые офицеры с правыми либералами. Так, Смил пишет:
Это были войны, в которых русские сражались против русских, русские сражались против нерусских, нерусские сражались против нерусских, республиканцы сражались против монархистов, социалисты сражались против социалистов, христиане – против мусульман, города – против деревни, семья – против семьи, брат – против брата. А ещё это было война человека против природы, так как хамелеоны умерли от холода, города и болезней, в частности, от пандемии тифа и испанки.
Получается, война была всех против всех. Такой страшный и непривычный, производящий особенное впечатление взгляд.
Понятно, что сопротивление началось сразу же, как только большевики пришли к власти. Мы знаем, что Керенский ещё до захвата Зимнего дворца уехал из Петрограда, после чего распространилась безумная байка о том, что он убегал в женском платье. На самом деле, Керенский уехал на машине в Псков в надежде получить военную поддержку, которую так и не нашёл. Единственные силы, которые были готовы ему помочь, – это казаки под руководством атамана Краснова. Однако, тот совсем не хотел ему помогать: для Краснова Керенский представлялся таким же бунтарём, как и Ленин – большой разницы он не видел. Кроме того, под командованием Краснова находились те войска, которые в конце августа шли на Петроград под командованием Крымова по приказанию Корнилова. Тем не менее, в последние числа октября Краснов всё-таки повёл небольшую группу солдат на Петроград, рассчитывая на то, что какая-то, пусть и небольшая часть гарнизона, перейдёт на его сторону. Теоретически это было возможно: далеко не все солдаты были страшно убеждёнными большевиками – распропагандированные люди могли легко качнуться и в другую сторону.
Сразу же после прихода большевиков к власти в Петрограде был создан Комитет спасения Родины и революции, то есть ещё одна сила, которая никак не соотносилась с Керенским и казаками Краснова, но была ещё очередной дробной силой в борьбе с большевиками. Тем не менее, войска казаков дошли сначала до Гатчины, а затем – до Царского Села, где они и остановились. Предполагалось, что 30-го октября будет поднято восстание тем самым комитетом (в частности – юнкерами), а Краснов в это же время ударит снаружи. Однако, из-за сложного стечения обстоятельств, юнкера выступили на день раньше, что испортило очень многое: Краснов пытался наступить 29-го, но у него это не получилось.
В это же время вмешалась ещё одна сила: на политическую арену вышел ВИКЖЕЛЬ – Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза. Железнодорожники – это рабочая, политически образованная элита, достаточно левая, но не пробольшевистская. В этот момент представители ВИКЖЕЛи явились к большевикам с требованием создать однородное социалистическое правительство, возглавлять которое будет Виктор Чернов – глава партии эсеров. Конечно, для Ленина выпустить уже полученную власть было совсем неприемлемым вариантом, но Каменев и Рыков начали переговоры, почти договорившись о создании этого правительства. Однако, восстание было подавлена до активных действий Краснова, а 30-го октября его войска были разбиты. После этого все соглашения были разорваны и правительство сформировалось 2-ым съездом Советов (нескольким первым членам этого совнаркома (Луначарскому, Ленину, Нагину) повезло умереть от болезни до того, как некто Иосиф Джугашвили, тоже уже входивший в совнарком, расстрелял всех оставшихся в 30-е годы).
Краснов был отбит и к нему на переговоры отправили бойкого и красноречивого комиссара Дыбенко, который, по одной из версий, предложил казакам обменять Ленина на Керенского. Краснов, согласно самой распространённой версии, был готов отдать бывшего председателя Временного правительства, но тот решил не дожидаться приговора и бежал. На этом политическая жизнь Керенского закончилась.
Чуть позже Краснов попал в плен. Там он дал слово не сражаться против большевиков и был отпущен на Дон, где было главное сосредоточение белых сил. Конечно, у него не было и мысли о том, что слово, данное этим омерзительным людям, стоит сдержать, в результате чего он продолжил борьбу. Кроме того, через несколько месяцев Краснов заручился поддержкой немецких сил для борьбы с большевизмом, что для, например, Деникина или других белых офицеров было невозможным и преступным – иногда белые были готовы идти на уступки, но не так, как Краснов.
В конце концов, он, как и все офицеры, уехал в эмиграцию, и перед ним встал типичный вопрос для белых командующих – поддержать ли Гитлера? Поскольку в идеях Краснова было много пересечений с идеями фашизма, в том числе в антисемитизме, он пошёл на сотрудничество и стал создавать казачьи отряды, сражающиеся в составе фашистской армии. Жизнь Краснова закончилась в январе 47-го: советские войска захватили его в плен и немедленно казнили.
Осенью же 17-го года он, как и многие другие недовольные политикой большевиков, начал пробираться на Дон. Сюда же стягивались оставшиеся обломки российской армии, прежде всего – офицеры, которые не могли принять произошедшее: для всех командующих предательством представлялся «Декрет о мире» от 26-го октября, в котором большевики призвали правительство заключить мир без аннексий и контрибуций, то есть вернуть все захваченные земли и не заставлять никого ничего выплачивать. Было совершенно ясно, что Англия и Франция не согласятся на такое, хотя бы потому, что главной целью Франции было возвращение Эльзаса и Лотарингии, которые были захвачены Германией после Франко-прусской войны в 1871-м году.
Российская армия буквально таяла на глазах. Мало того, что никто уже давно не хотел воевать, так ещё и вышел новый декрет о земле – все солдаты спешили домой на новую делёжку земли. Большевики пытались ввести процесс развала в какие-то рамки, что давалось им с большим трудом. Большинство офицеров, разумеется, не были готовы это принимать, но были и некоторые, как генерал Брусилов, которые исходили из того, что армия служит не партии и идеям, а власти: правят большевики, значит, мы будет им служить.
В то же время многие всё равно не хотели следовать большевистским идеям. Керенский уже исчез в неизвестном направлении, и генерал Николай Духонин объявил себя главнокомандующим. Он понимал, что это смертельная должность, но вряд ли ожидал, что всё произойдёт настолько быстро. В конце октября Духонин получил приказания из Петрограда о немедленном заключении мира и начале переговоров с немецким командованием, однако отказался выполнять приказы большевиков и тут же был смещён прапорщиком Крыленко. После этого солдаты буквально растерзали Духонина, и 3-го декабря 17-го года он был убит.
При этом, незадолго то смещения, Духонин, понимая, что дело пахнет жареным, отдал приказ об освобождении генералов и офицеров, которые находились в тюрьме в Быхове, рядом с Могилёвым, – тех, кто участвовал в выступлениях Корнилова. Сначала их держали в Могилёве, там, где находилась Ставка. При этом было огромное количество сочувствующих им, и корниловские войска, которые каждый день проходили парадом перед той гостиницей, в которой под арестом сидели эти генералы. С другой стороны, среди солдат было много тех, кто хотел поскорее «разобраться» с корниловцами. Когда же они сидели в Быхове, то вполне могли бежать, однако хотели, чтобы их предали суду, чтобы объяснить свои желания и стремления. Суд состояться не успел: приказ Духонина вышел раньше. После этого генералы и офицеры ушли с преданным текинским полком в сторону Дона, что стало для них тяжелейшим походом. Вот, что вспоминал про эти события Деникин:
Вспомнил почему-то виденную мною раз сквозь приотворенную дверь купе сцену. В проходе, набитом серыми шинелями, высокий, худой, в бедном потертом пальто человек, очевидно много часов переносивший пытку стояния, нестерпимую духоту и главное всевозможные издевательства своих спутников, истерически кричал:
– Проклятые! Ведь я молился на солдата… А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!.. Странно – его оставили в покое.
Такими путями разные военные прорывались именно на Дон, потому что все казачьи территории не признали власть большевиков и сразу же отказались иметь с ними дело. При этом их положение было шатким и непонятным. Атаман Дутов, возглавлявший Оренбургское казачье войско, которое перекрывало дорогу с Сибири в Туркистан, с большим трудом вырвался со своих территорий, где большевики очень быстро установили свою власть.
На Дону также была странная и непонятная ситуация. Атаманом войска Донского был избран генерал Каледин, который совершенно не верил в успехи противостояния большевикам, но не мог отказаться. Ему приходилось лавировать между белыми офицерами, приходившими сюда всеми тропами, и казаками, которые, с одной стороны, не хотели принимать большевиков, но, с другой – им нравился декрет о мире. В то же время здесь, как и везде к концу осени 17-го года, было полно левых агитаторов, и Каледин очень боялся нарушить хрупкое равновесие.
Вскоре на Дон прибыл генерал Алексеев, который ещё в октябре, до прихода большевиков к власти, видел разложение армии, и хотел создать новое войско на руинах старого. Алексеев пытался создать армию из тех, кто был готов подчиняться дисциплине и не признавал большевиков. В первую очередь, это были офицеры, разбросанные по тем местам, где их застал приход большевиков к власти. Деникин в своих воспоминаниях недоумевал, почему Алексеев не издал приказ: он считал, что по приказу явилось бы очень много офицеров. Однако, это большой вопрос.
Во всяком случаи, Алексеев добрался до Дона и был встречен Калединым, который сразу же попросил его «не раздувать новые страсти»: с одной стороны, он выражал Алексееву свою симпатию, а с другой – никакой особой помощи так ему и не оказал. Деникин написал об этом следующее:
Было трогательно видеть, и многим, быть может, казалось несколько смешным, как бывший верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей.
Далее на Дон прибыл Корнилов, что вызвало восторг у многих, но не у Алексеева. Чуть позже, когда начала формироваться добровольческая армия, у них были ужасные отношения: каждый претендовал на своё главенство. В конце концов, они распределили между собой разные сферы влияния, но это, конечно, не улучшило ситуации – они почти не разговаривали друг с другом, а только переписывались, проживая при этом в одной гостинице. Кроме того, ходили слухи о том, что какие-то офицеры Алексеева хотели убить Корнилова, что, конечно, было полной ерундой, но совершенно не способствовало единению.
Так, кто-то пришёл на Дон, кто-то – нет. При этом воцарилось полное ощущение того, что собравшихся никто не поддержит. Очень многим на Дону стало казаться, что советская власть действительно «шествует триумфально»: левых агитаторов становилось всё больше, а красные силы уже приближались к Дону. Всё выглядело настолько безуспешно, что Каледин снял с себя звание атамана в январе 18-го года, а в феврале – застрелился.
В конец концов, казаки, носители бесшабашной вольницы, тоже не поддерживали белых, – интересно, какие странные перемены происходили с их взглядами. С конца 18-го века казаки стали одной из главных опор власти, а к началу 20-го их железно воспринимали как крайних монархистов: все территории казаков по началу не признали большевиков. Однако, через некоторое время казаки начали активно реагировать на большевистскую агитацию, хорошо принимая красных. А далее, в течение нескольких месяцев, произошли резкие перемены: когда большевистские отряды пришли на Дон, крестьяне, из которых преимущественно и состояли отряды, были потрясены тем, как выглядели казачьи хаты и сколько у них земель, начав воспринимать казаков, как буржуев, и открыто бросая им перчатку войны. Это привело к тому, что казаки начали всё больше поддерживать белых офицеров и генералов. Однако, это произошло через несколько лет.
Изначально добровольческая армия состояла из офицеров и юнкеров – солдат почти не было. Кроме того, собралось большое количество бывших депутатов, журналистов и интеллигентов, убегающих от власти, – обоз был огромный, а боеспособность очень мала.
В какой-то момент, когда белые осознали невозможность удержания Дона, они решили уйти к Екатеринодару, который считался оплотом противостояния большевикам. В феврале 18-го года плохо экипированная и вооружённая добровольческая армия по снегу и льду начинала двигаться от Ростова-на-Дону к Екатеринодару, предполагая, что там их ждут. Когда же они пришли, то их надежды не оправдались: неприятие местными жителями обрекло пришедших на голод и холод, а также нанесло сильнейший моральный удар. Корниловские отряды в это время складывали песни, конечно, не очень поэтические, но со следующим смыслом:
На Родину нашу нам нету дороги,
Народ наш на нас же восстал,
Для нас он воздвиг погребальные дроги,
И грязью нас всех закидал.
Всё это вызывало и отчаяние, и озлобление, за счёт которых любые гражданские войны зачастую оказываются более жестокими, чем войны между государствами. Конечно, и в ту, и в другую сторону можно найти исключения, но очевидно, что во время войны между государствами всё-таки соблюдаются некоторые правила (например, мирных жителей зачастую не обстреливают), а в гражданскую войну исчезает абсолютно всё – от чести до милосердия.
В Гражданскую войну было очень много жестокости – как от красных, так и от белых. Проявилось это ещё в первые месяцы, когда не брали пленных, бросали раненных и пытали тех, кто был на противоположной стороне (не только солдат, но и обычных людей). Когда корниловцы шли от Ростова к Екатеринодару, они очень часто бросали раненных где-нибудь в поле, а те, кого оставляли в госпиталях, обычно застреливались, поскольку понимали, что вскоре их поймают и будут пытать большевики. Деникин написал про это следующее:
Много уже написано, еще больше напишут о духовном облике Добровольческой армии. Те, кто видел в ней осиянный страданием и мученичеством подвиг – правы. И те, кто видел грязь, пятнавшую чистое знамя, во многих случаях искренни. Весь вопрос в правильном синтезе ряда сложных явлений в жизни армии – явлений, рожденных войной и революцией.
Разумеется, про Красную армию можно сказать то же самое: там было ещё больше фанатиков, готовых воевать за идею, и, как следствие, больше жестокости и озверения.
Приблизившись к Екатеринодару, добровольческая армия увидела, что он занят красными. Это стало страшным ударом. Корнилов, несмотря на протесты других генералов, отвёл армию южнее Екатеринодара, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Тут к ним присоединились другие белые отряды, пришедшие с фронта, после чего они все вместе пошли на штурм.
Корнилов, как командующий, расположился на возвышенности около фермы, которая достаточно легко простреливалась. Начались бои за Екатеринодар с попеременным успехом: белые то прорывались в город, то их вытесняли обратно. Внезапно произошло непредвиденное: один снаряд, пробив стену дома, в котором располагался временный штаб белых, попал в Корнилова, и тот, получив тяжелейшие раны, умер на месте.
После этого, когда добровольческая армия отошла от Екатеринодара, эти территории заняли красные и, увидев только что закопанную могилу Корнилова, совершили ужасные надругательства над телом, что, к сожалению, было вполне понятно и типично. Белые же, во главе которых встал Деникин, отошли от Екатеринодара, пошли в сторону Кубани, но после – вернулись на Дон. Там добровольческую армию встретила уже хоть какая-то поддержка населения, потому что оно совсем недавно повидало большевиков.
В это же время большевики окончательно укрепились в Петрограде, Москве и почти на всей центральной полосе. После убийства Духонина, они взяли под контроль армию, пусть и разваливающуюся. Следом активно начались реформы сразу по нескольким линиям. Во-первых, большевики понимали необходимость окончания войны и заключили перемирие, что осчастливило Германию и Австро-Венгрию: для них это стало прекрасным шансом перебросить войска во Францию. Так, начались переговоры в Брест-Литовске.
Вместе с этим начались расхождения в партии большевиков. Ещё до революции возникал вопрос о том, как всё-таки строить коммунизм, если к власти должны пройти рабочие, которых было не так уж и много, – основную массу составляли крестьяне, но для них это мелкая буржуазия. Кроме того, большая часть рабочих – это те же крестьяне: 9 месяцев на заводе, а 3 – в поле. Конечно, это не тот марксовский пролетариат, которому было нечего терять кроме цепей. При этом Ленин говорил что-то в духе «начнём, а там – посмотрим» и искренне верил в помощь рабочих всего мира. Неслучайно Маркс в своём манифесте написал «Пролетарии всех стран соединяйтесь!». Исходя их этого, русских коммунистов должны были поддержать пролетарии других государств, особенно воюющих: они ведь тоже в отчаянии и ужасе, особенно в Германии, где были невероятно сильны левые партии и революционные движения. Большевики верили, что там тоже произойдёт революция и война закончиться – недаром они обращались к правительствам и народам всех стран. Однако, несмотря на их многократные обращения, революции так и не произошло.
Тем не менее, Ленин понимал, насколько необходимо завершить войну. Но разве можно было заключать мир с капиталистами: германское империалистическое правительство вывело бы войска с фронта и отправило бы их на подавление рабочего движения. Однако, для Ленина власть была важнее любых немецких товарищей. При этом его ближайший соратник Бухарин, очень популярный внутри партии, говорил о том, что войну необходимо продолжить, потому что «нельзя заключать соглашения с капиталистами». Он уверял Ленина в том, что в Германии вскоре сама собой начнётся революционная война, и рабочие всех стран поддержат не только российских коммунистов, но и всё большевистское течение. Кроме того, Бухарин предлагал уйти в подполье в ответ на тезисы о разваливающейся армии: пусть на какое-то время большевики лишатся власти, но рано или поздно в Германии всё-таки будет революция. Конечно, это не тот разговор, который был доступен Ленину: потерять власть он никак не мог.
В то же время Троцкий предложил компромиссный вариант: он сказал, что необходимо распустить армию, тем самым показав всему миру, что все большевики за «мир». Вдобавок он предложил не подписывать мир с Германией, но призвать немецких солдат не воевать, на что, по его убеждению, они немедленно отреагируют и войны не будет. Если подумать, это не такая уж плохая мысль. Однако, в его варианте всё равно предполагалось, что немецкие рабочие восстанут.
Так, на фоне споров, которые разрывали ЦК и совнарком, Троцкий приехал в Брест и всеми силами пытался затянуть переговоры. Конечно, немцы понимали, что русские уже совершенно не могли воевать, и выступили с позиции силы. Кроме того, как только пошатнулась власть в центре, империя тут же начала сыпаться: стали появляться независимые государства в Прибалтике, а Центральная Рада сама начала переговоры с Германией. Понятно, что большевики постоянно говорили о свободе самоопределения нации и возможности выхода из Империи, но этого им очень не хотелось. Про контрибуции и массы других уступок, которые требовала Германия, мы уже не говорим.
Таким образом, Троцкий тянул до конца, но, когда ему поставили ультиматум, он пообещал распустить армию и закончить на этом войну. При этом немцы видели, что обращался он во всех своих речах, в первую очередь, к немецким рабочим, предлагая им тоже не воевать. После этого немецкое наступление продолжилось, и стало понятно, что идея Троцкого не сработала: немецкие солдаты совершенно не хотели воевать, но всё-таки пошли. Вскоре все поняли, что германская армия вот-вот займёт Петроград, в результате чего пришлось согласиться на более тяжёлые условия и отдать куда больше территорий. Так, 3-го марта был подписан Брестский мирный договор, что вызвало огромное возмущение народа. Несмотря на это, война закончилась, и большевики удержались у власти почти на всей территории бывшей Российской Империи.
Далее Ленин собирался строить коммунизм, как пелось в «Интернационале»:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
Мы наш, мы новый мир построим —
Кто был ничем, тот станет всем.
«Весь мир насилья мы разрушим» означало разрушение госаппарата, всех органов, угнетающих народ, и вообще государства. Кроме того, предполагалось создать народные выборные органы, заменить армию всеобщим вооружением, упразднить частную собственность и пойти к счастливому будущему. Конечно, ещё Маркс понимал, что не все будут приветствовать такие изменения, в результате чего не очень подробно и как-то между делом упомянул об установлении диктатуры пролетариата, то есть того, за что большевики ухватились очень сильно. Получалось, что в будущем не будет государства, установится народная власть, упраздняться все различия и классы, наступит всеобщее процветание, – но всего этого необходимо было достигать с помощью диктатуры пролетариата, которую Владимир Ильич определял диктатурой меньшинства в интересах большинства.
Иными словами, уже в начале 18-го года остро встал вопрос разрушения государства. Временное правительство было уже свергнуто, все старые госучреждения упразднены и созданы народные комиссариаты, которые должны были осуществлять народную власть. Но где были эти кухарки, которым обещали управление страной? Почему-то их не было, и во все новые организации приглашались старые чиновники на условиях поддержки власти большевиков. Таким образом, сохранялись наркоматы, но где-то предполагалось, что появится народная власть – «Власть Советам!». И действительно, вся власть была сосредоточены в руках съезда Советов.
Всё бы ничего, но появился первый камень преткновения – люди вспомнили, что ещё Временное правительство обещало сформировать Учредительное собрание, которое должно было решить вопрос о том, какой будет строй. Конечно, большевики уже определили строй – республика Советов. Но как быть с собранием?
В марте 17-го года Временное правительство, многократно подчеркнув свою временность, обещало созвать Учредительное собрание, которое решит все важные вопросы. После этого началось ужасное затягивание: комиссия по подготовке созыва Учредилки начала работать только в конце мая, хотя должна было – с середины марта. После этого собралось около восьмидесяти умных политиков и юристов, которые смогли выпустить «Положение о выборах» только к концу августа. Всеобщее избирательное права, никакого имущественного, национального, полового и религиозного ценза – всё это замечательно, но уже крайне необходимо было провести сами выборы. В результате, они были назначены на 12-е ноября, то есть уже после прихода к власти большевиков, которые к этому моменту успели закрыть почти все оппозиционные газеты, издать «Декрет о печати» и так далее. Несмотря на это, выборы дали явное большинство эсеров: около 350 эсеров, примерно в два раза меньше большевиков (с учётом того, что они всячески давили и мухлевали), немного меньшевиков, кадетов и прочих социалистов разных мастей.
28-го ноября должно было произойти первое заседание Учредительного собрания. Оно, конечно, собралось, но было тут же разогнано, после чего большевики немедленно издали декрет, запрещавший партию кадетов, а 7-го декабря группа пьяных матросов пришла в больницу, где лежали многие представители этой партии, и убила Андрея Шингарёва и Фёдора Кокошкина, двух самых видных кадетов.
Ещё раз Учредительное собрание собралось только 5-го января 18-го года. На нём депутатам предложили утвердить всё то, что сделали большевики (национализацию земли и банков, введение рабочего контроля на предприятиях, декрет о мире и т.д.), но они почему-то отказались. После этого оттуда ушли разгневанные большевики и ещё некоторые социалисты – остались только эсеры. Утром следующего дня анархист Анатолий Железняков сказал знаменитую фразу «караул устал», что многим показалось смешным, и больше эсеры не собирались. Кроме того, 7-го января в Петрограде прошла демонстрация в поддержку Учредительного собрания, но в результате была жестоко разогнана с большими жертвами.
Понятно, что после этого установилась власть Советов – это вполне соответствовало большевистским идеям, потому что государство должно было постепенно уходить, а госорганы – размываться. Однако, буквально в первые же месяцы эта идея стала отодвигаться: в январе собрался 3-й съезд Советов, после него – внеочередной брестский, летом – 5-й, а дальше эта система стала сходить на «нет». При этом вопрос даже не в частоте их съездов, а в функциях. Понятно, что Советы не могли решать все вопросы, собираясь крайне редко, поэтому они оставляли исполнительный комитет – ВЦИК, который должен был работать между съездами (такой законодательный орган). Однако, не стоит забывать, что большевики были против разделения власти, в результате чего было решено, что в чрезвычайных случаях совнарком может издавать указы, не ожидая одобрения ВЦИКа. Так, исполнительная власть очень быстро начала издавать свои декреты и упразднилось разделение властей, может быть, не самый главный, но очень важный критерий свободы.
Судебную власть также не обделили упразднением. Все старые судебные органы были распущены, и сразу появились Революционные трибуналы, которые судили, исходя из революционного сознания, а не из закона.
Ещё в декабре 17-го года была создана Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Мы знаем, насколько велики были её полномочия и какие ужасные вещи творили чекисты с горячим сердцем и холодной головой, в числе которых было очень много молодых людей, которые прошли через войну, помешавшую формированию их нравственных чувств, и были ею травмированы. В будущем из этого вылез весь красный террор.
Таким образом, государство должно было раствориться и уступить место власти Советов, но возникли наркоматы, совнарком и ЧК. Параллельно с вроде бы народной властью Советов сформировалась очень жёсткая государственная система, отправившая на помойку всю народную власть.
Не осталась незамеченной и армия: постоянно говорилось о том, что она – сила, с помощью которой самодержавие угнетало народ. При этом уже с 17-го года, с возникновение солдатских комитетов, стала формироваться «другая» армия. Она обещала быть добровольной, рабоче-крестьянской, с выборными командирами. Однако, история вокруг Брестского мира показала, что добровольцев, мягко говоря, немного, а выборные командиры – это вообще непонятно кто, потому что никакого авторитета и власти они не имели. В результате, уже с лета началась мобилизация (как и у белых). Следом упразднили и выборность командиров, когда стало ясно, что армия из-за них более походила на какое-то вооружённое формирование (особенно, с Котовским на Южном фронте).
В этой ситуации Троцкий, который был наркомом военных и морских дел и председателем реввоенсовета, показал свои организаторские способности. В частности, он понял, что без офицеров ничего не получится. Так, оказалось, что большинство старых офицеров было готово пойти на службу к красным. Конечно, это вызвало негодование многих большевиков, в результате чего ко многим офицерам приставили комиссаров, которые определяли политику партии. Кроме того, их стали называть «военспецами», упразднив погоны и старые звания. Таким образом, спустя пару месяцев идея замены армии всеобщим вооружением народа лопнула.
Параллельно с этим набирали ход и экономические изменения. Важнейшей вещью, обеспечившей победу большевиков, стал «Декрет о земле», который объявил национализацию и передачу крестьянским общинам всей земли. Как ни странно, это абсолютно не входило в программу большевиков, а было вытащено из идей эсеров – у них это называлось «социализацией земли». Получилось, что Ленин творчески заимствовал план, увидев, насколько крестьяне этого хотят. Разумеется, после этого радостные крестьяне пошли грабить помещичьи усадьбы, а солдаты побежали с фронта на делёжку земли.
Уже к весне выяснилось, что, во-первых, в крестьянских Советах председательствовали те, кого больше всего уважают, то есть самые богатые. Во-вторых, когда Украина с её богатыми землями оказалась занята немцами, возник вопрос о том, кто будет кормить города. От крестьян требовали, чтобы они привозили и сдавали по установленным государством ценам зерно, чего им совершенно не хотелось. В результате, весной 18-го года была введена продовольственная диктатура: согласно постановлению, крестьяне были обязаны сдавать урожай, за что, вроде бы, можно было получить какие-то промышленные товары. По началу эта система действительно работала, но вскоре оказалось, что, во-первых, промышленность останавливалась из-за национализации предприятий, а, во-вторых, Советы делили эти промышленные товары поровну. Получалось, что бедняк с мизерным урожаем получал столько же, сколько и реально впахивающий крестьянин. Тогда большевики впервые поняли, насколько удобно стравливать разные деревенские группы между собой.
Летом 18-го года, когда Гражданская война уже захватила всё, в деревнях начали создаваться комитеты бедноты, которые должны были помогать продотрядам, приходящим в деревню, забирать хлеб у крестьян.
К осени во многих местах реальную власть в деревне вместо Советов получили Комбеды, которые провели перевыборы в Советы, в результате чего в них оказалось очень много большевиков – интересно, как быстро крестьянам полюбились те, кто ещё вчера отбирал хлеб.
Что касается промышленности – здесь тоже шла, как говорил Ленин, «красноармейская атака на капитал». Банки национализировали очень быстро, государственный сектор перешёл в руки новой власти, а для основной промышленности ввели рабочий контроль, то есть специальные комиссии, которые должны были контролировать деятельность предпринимателя, игнорируя всякую коммерческую тайну. Тот, кто противился этому, сразу же терял своё предприятие, а тот, кто не противился, тоже потерял предприятие, но через несколько месяцев. К лету 18-го года почти все крупные предприятия были национализировано, но ещё оставалась крохотная частная промышленность.
Логичным завершением этих первым месяцев стало принятие новой конституции летом 18-го года, по которой были чётко разделены люди, имеющие политические права (рабочие, крестьяне), и люди, лишённые этого права (представители эксплуататорских классов), то есть люди второго сорта, которые не могли поступать в ВУЗы, получать карточки и т. д. При этом не равны были и представители первой группы: один голос рабочего – это пять голосов крестьян.
Такие интересные вещи произошли всего лишь за полгода после прихода большевиков к власти. Вряд ли стоит удивляться тому, что к лету 18-го года Гражданская война уже полыхала, и вызвала это далеко не иностранная интервенция.
1918
К весне 18-го года большевики вполне могли быть довольны своими результатами: власть захватили, все попытки отобрать её подавили, решили вопрос о войне, начали создавать новую армию и так далее. Что касается сопротивления – оно начало формироваться на юге в виде добровольческой армии – Корнилов умер, а его место занял менее харизматичный Деникин. Конечно, недовольные были представлены не только белыми – их было много, но все они казались раздробленными. К весне возникло множество разных организаций, объявивших себя правительством. Такие появились в Омске, Уфе, а самое громкое было в Самаре – Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). Если очень сильно упростить, то можно сказать так: из-за того, что многие члены Учредительного собрания после его разгона большевиками отправились в Поволжье, то на Востоке, Урале и Сибири было ощущение, что главенствуют левые силы – эсеры, меньшевики и остальные братья-социалисты, с которыми большевики не собирались делиться властью. На Юге оказалось больше центристских и правых убеждений: кадеты, октябристы и монархисты. Таким образов, состав оппозиции Юга и Востока отличался.
Николай II вместе с семьёй ещё летом 17-го года был отправлен в Тобольск, а весной 18-го большевики перевели его в Екатеринбург. Не совсем понятно, почему это произошло. Есть версия о том, что уже весной появилась идея уничтожить царскую семью по дороге из Тобольска, но что-то пошло не так. Конечно, это слухи, но, во всяком случаи, они оказались в Екатеринбурге, куда менее дружелюбно настроенным к ним. Остальные члены императорской фамилии были то в Перми, то в Алапаевске, то в Сибири. Вот такая расстановка сил.
В марте, как любят говорить, началась интервенция – солдаты Антанты высадились в Мурманске, а через некоторое время американские и японские войска высадились во Владивостоке. Конечно, во-первых, у них не было сил для того, чтобы открывать тут ещё один фронт, а, во-вторых, это было абсолютно не за чем: симпатия Антанты была явно устремлена к белым, но этого совершенно не хватало для развязывания новой войны. На самом деле, все войска высаживались исключительно для того, чтобы охранять те припасы, которые Антанта отправила Российской Империи ещё в годы союзничества – никаких военных действий здесь не происходило.
Весной 18-го года появилась ещё одна неожиданная сила – отряды чехословаков (белочехов, как любили говорить в СССР). Как это получилось? Никакой Чехословакии на тот момент не было, а Чехия и Словакия входили в состав Австро-Венгерской Империи. Это привело к тому, что огромное количество жителей этих земель были призваны в армию и сражались в Первую Мировую войну против России. Изначально, уже в 14-м году, были чехи и словаки, которые избежали призыва в армию, и ушли добровольцами в российскую армию, но таких было совсем немного.
За годы войны на территории России оказалось множество пленных чехов и словаков, из которых начали формировать чехословацкие подразделения, чтобы они сражались против австрийцев за будущую свободную Чехословакию. В результате, после революции, из-за того, что с австрийцами сражался преимущественно Юго-Западный фронт на территории Украины, чехословацкие подразделения оказались зажаты между разными силами – между Центральной Радой, Петлюрой и большевиками, – каждая из которых пыталась перетянуть их на свою сторону. Множество коммунистических агитаторов призывало их записываться в Красную армию и устанавливать во всём мире советскую власть. Конечно, покупались на это немногие – мы знаем, что среди чехов, перешедших к большевикам, был Ярослав Гашек – будущий создатель солдата Швейка, но они явно не были в большинстве.
Чехословакия оказалась в сложном положении, потому что её командование совершенно не симпатизировало большевикам и даже старалось соблюдать нейтралитет, участвуя в боях на Украине. Их лидеры, в частности, будущий первый президент Чехословакии Томаш Масарик, стали разрабатывать план, согласно которому чехословацкий легион должен был перейти под командование Франции и сражаться уже на её территории против Австро-Венгрии. Однако, ситуация осложнялась тем, что Россия подписала мир с Германией и Австро-Венгрией и встал вопрос, как поступать с их гражданами, которые хотели сражаться против сил Тройственного союза. Так, на этой почве было множество разговор и компромиссов, в результате которых весной 18-го года решение было принято. К этому моменту, за счёт военнопленных, чехословацкий легион насчитывал около тридцати тысяч человек – это довольно увесистая сила, при чём большинство из них – военные, вооружённые и прошедшие войну. В итоге было решено, что их отправят по Транссибу во Владивосток, а оттуда они доберутся до Франции морем.
Вскоре их погрузили в эшелоны и постепенно (куда медленнее, чем договаривались) начали отправлять в сторону Владивостока. При этом в советском правительстве разные силы вмешивались в этот вопрос: Ленин был готов к их уходу, но Троцкий, который активно занимался формированием армии, счёл это неправильным и предложил уговорить их остаться здесь, чтобы они сражались на стороне советской власти (только не понятно, против кого. Наверное – против белых).
Продвижение чехословаков на Восток действительно шло очень мучительно. Во-первых, от них требовали сдачи оружия, несмотря на то, что по изначальному уговору выпустить их должны были вооружёнными. В этот момент большевистское правительство не полностью контролировало все возникшие Советы, и по мере того, как эшелоны шли на Восток, их останавливали в разных местах и требовали сдать оружие, в котором нуждались все. На этом фоне были переговоры, стычки, но оружие они отдавали всегда, только чтобы пропустили. При этом к компромиссам чехословаков призывало их командование, но сами легионеры понимали, что без оружия с ними могли сделать всё, что угодно, из-за чего очень неохотно выполняли требования Советов. Так, происходили стачки в Омске, Челябинске, а большой кусок легиона всё ещё стоял в Пензе. Однако, после того, как пришла официальная большевистская телеграмма, в которой говорилось о том, что оружие необходимо забрать, но их – отпустить, начались настоящие бои, а главной проблемой легиона оставалась его раздробленность.
После 25-го мая чехословацкие войска стали стержнем, к которому присоединились разные многочисленные группировки, отряды и армии. Чехословаки стали центром объединения для всех, кому приходилось сражаться с большевиками. Возглавлял всё это Комуч, большинство в котором составляли эсеры, и началась настоящая Гражданская война в Сибири, на Урале и в Поволжье, где белые войска добились очень больших успехов. Они довольно быстро продвигались по Волге и занимали множество крупных городов, в числе которых были Самара и Казань с огромной частью российского золотого запаса. Так, возникла очень сильная антибольшевистская сила, не сравнимая с походами добровольческой армии на Юге.
В это время большевики создали Восточный фронт, командующим которого был назначен эсер Михаил Муравьёв, находившийся к этому моменту по локоть в крови: до этого он воевал на территории Украины, где практически из пушек палил по жилым домам Киева, чтобы искоренить там всё белое движение.
Одновременно с этим появилась ещё одна серьезная угроза – нарастающие недовольства крестьянства. Их первое ликование насчёт полученной земли довольно быстро приутихло, потому что большевики начали требовать еженедельные поставки, запретили свободную торговлю и ввели твёрдые цены. Уже весной 18-го года в разных частях страны Советы крестьянских депутатов требовали дать возможность свободно торговать хлебом, что оставалось для крестьян очень важным. Большевики вполне могли пойти на эту уступку, хотя она противоречила их идеям, но проблема заключалась в том, что, когда речь шла о свободной торговле, никто не собирался поставлять хлеб за свободные цены куда-то в центр – все хотели заниматься этим в своей губернии, никуда не выезжая. Таким образом, кормить армию стало некому, в результате чего была введена продовольственная диктатура.
К лету недовольства крестьянства выросло до невероятных размеров, и к этому прибавился ещё один фактор. Когда большевики захватили власть, то она была передана 2-му съезду Советов, где были представители разных партий, которые вскоре ушли, и большевики создали коалицию с единственной фракцией – левых эсеров. По началу эта группировка была возмущена Брестским миром, а затем – политикой по отношению к крестьянству: с одной стороны, они увидели, что большевики украли их идею, а с другой – что на крестьян стало оказываться сильнейшее давление. Всё это привело к тому, что 6-го июля 18-го года два эсера – Яков Блюмкин и Николай Андреев – явились в германское посольство и попросили встречу с послом Мирбахом, которого тут же и расстреляли, разбросали бомбы, выпрыгнули в окно и уехали на заранее приготовленном автомобиле.
В это же время в Большом театре прошёл 5-й съезд Советов, который должен был утвердить новую Конституцию и все большевистские достижения. Большинство было у большевиков, но эсеры были представлены не менее авторитетно – они занимали 350 мест, в результате чего открыто и без стеснений критиковали проводимую в деревне политику. Однако, прямо во время заседания пришло сообщение о смерти Мирбаха и о том, что виновные укрылись у чекистов. Сразу после этого Дзержинский отправился к Блюмкину и Андрееву, чтобы привести их к порядку, однако те взяли его в заложники. Начался мятеж левых эсеров.
Конечно, мятеж получился очень странный. Сначала всех эсеров с 5-го съезда не выпустили из здания театра, тем самым изолировав от остальных. Затем те эсеровские чекисты, которые оказались окружены в особняке ЧК, узнав о том, что партия была блокирована в театре, продолжали бездействовать, а отряд латышских стрелков вместе с командиров Вацетисом всё приближался к особняку. В конце концов, артиллерия нанесла несколько точных ударов, и восстание было подавлено.
После этих событий интересным образом сложилась дальнейшая судьба Блюмкина. Понятно, что Германия требовала наказания для убийц, и начался формальный поиск. Полежав немного в больнице, раненный Блюмкин бежал и ушёл в подполье. При этом всем было более-менее известно его местоположение, но никто особо за ним не охотился. Вскоре после этого он вернулся на должность сотрудника ЧК и стал активно общаться с интеллигенцией: он познакомился с Есениным, а Мандельштам вообще вырывал из его рук ордер на арест собственного друга, который Блюмкин предварительно показал ему, чтобы предупредить.
В 20-е годы Блюмкин ушёл в разведку, где совершил многие, ещё недостаточно изученные подвиги в Иране, Палестине, Стамбуле и других местах, куда его посылали как человека, знающего множество восточных языков. При этом он был троцкистом, за что его и приговорили к расстрелу в 29-м году. Согласно некоторым слухам, даже в последние минуты жизни он кричал «Да здравствует Троцкий!», что, конечно, никак не подтверждено. Но всё это было в далёком от 18-го года будущем.
6-го июля погиб Мирбах. В Москве возникло и тут же было подавлено восстание. В последующие дни произошло сразу несколько событий. Во-первых, тот самый Михаил Муравьёв, который возглавлял красный Восточный фронт, попытался развернуть свою армию против большевиков и начал призывать людей к возобновлению войны с немцами. Конечно, попытка не удалась, его убили (хотя была версия, что он покончил с собой), Восточный фронт удержали и назначили командующим Вацетиса.
В это же время произошла целая полоса восстаний в Поволжских городах, которая была подготовлена подпольной организацией «Союз защиты Родины и свободы», созданной Борисом Савинковым – одним из лидеров эсеровской партии. Восстания произошли в самых разных городах, а самым сильным из них было июльское восстание в Ярославле, где восставшие смогли захватить власть на несколько дней. Началось всё с того, что они захватили и убили комиссара и руководителя Ярославского Совета (при этом полковник Перхуров, руководитель восставших, говорил, что никаких самосудов быть не должно). Далее восставшие надеялись на поддержку стран Антанты, которой, разумеется, не было. Но, в конце концов, и сама организация восстания была довольно легкомысленной: представителей советской власти восставшие арестовали и посадили на баржу посреди Волги, предупредив, что будут стрелять по тем, кто попытается бежать. При этом не был учтён тот факт, что сидящие на барже могли спокойной снятся с якоря и уплыть, что, собственно, и произошло. К этому времени большевики успели подогнать к Ярославлю армию и артиллерию, в результате чего за пару часов город был практически сметён с лица Земли. Вот, что вспоминал про эти события один из современников:
Цветущего, красивого города не существует нет почти ни одного дома, не пострадавшего от обстрела большинство их разбито, разрушено или выгорело; выгорели и разрушены целые кварталы и представляют из себя груды развалин. На этом пепелище одиноко бродят повылезшие из подвалов обыватели и из груды мусора вытаскивают каким-то чудом уцелевшие домашние вещи.
Таким образом, Ярославль, как и многие другие города, оказался разрушен, после чего в нём началась вспышка тифа, унёсшая огромное количество жизней.
В конце концов, все восстания были подавлены, но Савинков просто так не успокоился. Он продолжил свою борьбу и уехал за границу, где начал создавать новые подпольные организации. Далее, в результате операции «Трест», его заманили в Советский Союз, где благополучно арестовали, а 7-го мая 25-го года он покончил с собой в тюрьме, выбросившись из окна пятого этаже (в его камере не было оконной решётки).
Между тем Гражданская война продолжалась. Летом 18-го года белым удалось значительно продвинуться на Востоке, но пройти дальше Поволжья они не смогли из-за разных причин. Во-первых, эсеровский Комуч столкнулся с теми же проблемами, что и большевики. С одной стороны, самарское правительство сразу же заявило, что частной собственности на землю не будет, но с другой – здесь была народная армия и местные помещики, которые всячески пытались вернуть свою землю. В результате этого, крестьяне начали колебаться между заявлениями Комуча и реальностью. А после этого вновь возникло два вопроса – о хлебе и формировании армии, что привело к введению твёрдых цен, реквизиции хлеба и маломальской мобилизации. Таким образом, стёрлась грань различия между большевиками и Комучем, популярность которого резко упала.
В эти же страшные летние месяцы произошла трагедия царской семьи, которая оказалась в Екатеринбурге. Из их свиты к этому моменту остались только доктор Боткин, лакей, горничная, повар и поварёнок, которого отпустили в последний момент, но всё равно расстреляли через некоторое время.
В ночь с 16-го июля в Ипатьевском доме царскую семью спустили в подвал, Яков Юровский зачитал им приговор, после чего раздались выстрелы. Сразу погибли далеко не все – руки у стрелявших всё-таки дрожали: от платьев девочек-княжон, в которые было зашито множество бриллиантов, долгое время отскакивали пули, в результате чего их приходилось добивать штыками. Далее тела вывезли и закопали. Интересно, что расстрельщики после убийства пытались обокрасть тела, но Юровский пресёк эти попытки.
На следующий день в Алапаевске была расстелена большая группа великих князей, и в течение следующих недель были уничтожены все Романовы, попавшие в руки к большевикам.
Что касается расстрела царской семьи – вокруг него постоянно клубятся разные истории и предположения, начиная с безумной идеи о том, что княжна Анастасия спаслась. Так, в Европе в течение разных лет появлялось огромное количество самозванок, которые, разумеется, не имели ничего общего с настоящей Анастасией, к сожалению, расстрелянной в Екатеринбурге вместе со всей семьёй.
Огромные усилия были брошены на то, чтобы выяснить, кто отдал приказ о расстреле: был ли это приказ Ленина, или это было решением Уральского Совета, или так захотел Яков Свердлов? Это интересный вопрос для историков, который уже в Советском Союзе 60-х годов стал принимать антисемитский характер, когда главными виноватыми пытались выставить то Юровского, то Свердлова. Я думаю, разговоры о том, что царя-батюшку пристукнули евреи совершенно бессмысленный, потому что, скажем, красноармейцы, охранявшие Ипатьевский дом, были вполне русскими и ни в каких масонских ложах не состояли. При этом, каково бы не было окончательное решение историков, ответственность с Центра за это оно всё равно не снимет: даже если они не отдавали такой приказ, то всё равно привели страну к Гражданской войне и, в общем, сделали то, что сделали.
Через несколько дней после расстрела Романовых белые вошли в Екатеринбург, но Красная армия вскоре выдавила их из Поволжья и Урала, всё дальше в Сибирь. Между тем, в ходе всех этих боёв казанский золотой запас всё-таки пропал, а куда – непонятно: в будущем его будут находить по частям в самых интересных местах. Историк Олег Будницкий раскрутил всю эту историю в подробностях, из чего стало понятно, что большая часть запаса была вывезена в эмиграцию, а то, что пропало, не имело никакого отношения к чехам – украли вполне русские люди и разнесли по России-матушке.
В то же время левая социалистическая позиция, группировавшаяся вокруг Комитета Учредительного собрания, начала вызывать отторжение у офицеров, монархистов и представителей более правых партий. Люди перестали отличать их от большевиков, и таким образом левые силы оказались обречены. В сентябре в Уфе была создана директория, куда вошли абсолютно разные представители фракций (от правых до монархистов и Комуча), для борьбы с большевиками. Однако, сама неоднородность этого коллектива уже обрекала его на поражение, что вскоре привело к перевороту, в результате которого власть перешла к Колчаку в ноябре 18-го года.
Так, страшное лето 18-го года началось реками крови и ими же закончилось.
Белое движение
Не сметь срывать с меня гвардейские погоны, Не сметь касаться лапой русских орденов. Оставьте институткам этот бред ваш революционный
И отпустите к матерям мальчишек-юнкеров.
Земля вас не возьмёт и море вас не примет
Да, можно научиться убивать врагов
Но верьте мне, тысячелетие отринет
Тех, кто решился разменять его на год.
– А. Я. Розенбаум «Романс Колчака».
На самом деле, изначально белую оппозицию было трудно назвать движением. В конце 17-го года это были разрозненные силы: все недовольные ушли из центра и стали пробираться туда, где власть большевиков слаба или уже свергнута. Первая большая концентрация белых сил появилась на Юге, где формировалась добровольческая армия под руководством генерала Алексеева и Корнилова, совершившая ужасный Ледяной поход, который стал частью легенды белого движения и эмиграции. В марте 18-го года Корнилов погиб от мистического выстрела, и белое движение потеряло очень харизматичного и популярного вождя, место которого занял Антон Иванович Деникин. С него и стоит начать.
Деникин – это человек, который волей судеб оказался одним из лидеров белого движения, хотя не был к этому предназначен. Судя по всему, он был довольно симпатичным человеком: многие оставили о нём хорошие и даже восторженные отзывы. Но сама личность Деникины вызывала подозрительно мало споров, в отличие, например, от Колчака, где до сегодняшнего дня пылают страсти историков. Так, Деникин, судя по всему, в большинстве случаев вызывал симпатию и уважение – все подчёркивали его честность с детства и до последних лет. При этом он был воспитанным, спокойным и выдержанным, что было очень важно в безумной обстановке Гражданской войны.
Родился Деникин 16-го декабря 1872-го года в семье военного: его отец дослужился до майора при том, что изначально был крепостным крестьянином, которого забрали в армию ещё до отмены крепостного права. Но армия была тогда хорошим социальным лифтом, несмотря на то, что в советское время любили подчёркивать её дворянство и служение самодержавию.
Деникин был порядочным и честным человеком. Есть множество отзывов, как бы его хвалящих, при том, что в каждом из них есть какое-то мысленное «но». Вот, что писал про него один современник:
Деникин – слабовольный, но, безусловно, прямой и честный человек.
А вот мнение современного историка:
Деникин при всех своих недостатках, в нетерпимой обстановке гражданской войны оставался нормальным, честным человеком.
Наверное, это довольно сильный комплимент, потому что оставаться нормальным и честным человеком в обстановке Гражданской войны было очень сложно, с какой бы стороны ты не сражался.
Вот ещё один отзыв, довольно ехидный и злобноватый, несмотря на дружелюбную форму, который оставил адвокат Александр Масленников:
Чудесный, должно быть, человек. Вот такому бы быть главою государства, ну, конечно, с тем, чтобы при нем состоял премьер-министр, хоть сукин сын, да умный.
Деникин действительно звёзд с неба не хватал, а брал, скорее, прилежанием. Учился он в юнкерском училище, после которого поступил в академию Генштаба, откуда его отчислили из-за несданного экзамена по военной истории. После этого он собрался с силами и снова поступил, сдав все необходимые экзамены. Учёба в академии шла не очень гладко, сопровождаясь множественными конфликтами: довольно часто, с его точки зрения, нечестно оценивали результат – как его, так и чужой. Он часто писал жалобы, подавал прошения на имя Государя, но ни к чему хорошему это не приводило, хотя позже оказалось, что он был прав.
После академии Деникин отправился служить, стремительно поднимаясь по карьерной лестнице. Когда началась Русско-японская война он, как и многие офицеры, попросился на фронт, после чего его начали опрашивать. Кроме всего прочего, спросили, знает ли он английский, на что Деникин ответил: «Не знаю, но драться буду не хуже тех, кто знает». После этого его взяли, и по дороге в Харбин он познакомился с казачьи офицером Петром Красновым, с которым они стали антагонистами вплоть до эмиграции.
Русско-японскую войну Деникин закончил полковником и продолжил служить. Неожиданно оказалось, что он обладал маломальскими литературными способностями, вследствие чего начал писать множественные статьи и очерки, более-менее художественные и посвящённые военному быту.
Перед Первой Мировой войной он дослужился до генерала, находясь в Киевском военном округе. Далее, в начале войны ему поручали разные организационные вопросы, что, конечно, страшно не нравилось Деникину – он рвался в военные части, и осенью был переведёт в Юго-Западный фронт, который сражался на территории Галиции против Австрии. Осенью же русские войска под руководством Брусилова победили в Галицийской битве, значительно отбросил австрийцев. После этого Деникин вместе с фронтом прошёл все многочисленные испытания, которые ему выпали, и к 17-му году стал прошедшим через многое боевым генералом, пусть и не самым видным.
Революцию Деникин встретил на румынском фронте, будучи командующим корпусом. Когда же революция произошла, он был начальником штаба при главнокомандующем генерале Алексееве и таким образом оказался в ставке в Могилёве. Прошло немного времени, и Временное правительство назначило главнокомандующим генерала Брусилова, под командованием которого Деникин много воевал, при том, что отношения их не сложились с самого начала. В результате этого Деникин снова попросился в боевые войска, и его сделали командующим Юго-Западным фронтом. После этого он уехал в Минск и сразу же вступил в конфронтацию с солдатскими комитетами, права которых не хотел признавать. Вскоре, в противовес этим комитетам офицеры создали свой союз в учредительном собрании, на съезде которого Деникин выступил со следующими словами:
Но глядим в будущее с тревогой и недоумением. Ибо нет свободы в революционном застенке! Нет правды в подделке народного голоса! Нет равенства в травле классов!
Другую же свою речь он закончил словами «берегите офицеров», что было вполне резонно, потому что их отношения с солдатами становились всё более напряжёнными.
Фронтовые отношения Деникина с солдатскими комитетами дошли до того, что Брусилову приходилось лично приезжать на фронт и извиняться за Деникина перед солдатами.
Тем временем ситуация обострилась и Временное правительство начало готовить наступление, в надежде на то, что благодаря ему получится быстро закончить войну. Проводил это наступление как раз фронт Деникина, и увенчалось оно страшными поражениями. Тем не менее, Деникин всеми силами пытался наладить порядок на фронте железной рукой, которой, в общем, не обладал, в отличие от того же Корнилова. При этом Деникин ввёл военные суды, создал заградотряды и проводил расстрелы дезертиров.
В конце августа было выступления Корнилова, о чём Деникин, судя по всему, изначально не знал. Конечно, он высказался в его поддержку и был вскоре арестован, после провала корниловского наступления.
По началу Деникин находился в тюрьме в Бердичеве, где ситуация была крайне сложной, потому что все тамошние солдаты были возмущены предательством генералов, которые, по их мнению, хотели задушить революцию. После этого его перевели в Быхов, где находились Корнилов и другие руководители неудавшегося переворота. Вскоре после его перевода группа солдат решила устроить самосуд над предателями, но их спас штабс-капитан Виктор Бетлинг, который убедил солдат в том, что действовать надо согласно закону. Чуть позже этот капитан примкнул к белому движению, но умер от тифа в 19-м году.
К началу ноября власть почти полностью захватили большевики, которые требовали от генерала Духонина немедленного заключения мира. Но, как мы знаем, генерал отказался, после чего его практически линчевали. Однако, в последние дни Духонин, чувствуя надвигающуюся угрозу, отдал приказ об освобождении быховских заключённых, которые не хотели бежать самостоятельно, чтобы соблюсти законность. Так, получив приказ о своём освобождении, они покинули тюрьму и разными путями стали пробираться на Дон, где уже явно концентрировались белые силы. По приезде всех в назначенное место, возглавили белое движение три человека: атмана Каледин и два генерала – Корнилов и Алексеев.
После смерти Корнилова в апреле 18-го года Деникин, как его заместитель, стал командующим добровольческой армией, несмотря на то, что куда более популярные генералы Алексеев и Марков также выдвигались на эту должность. Это стало переломным моментов в жизни Деникина, потому что всю свою жизнь он был на вторых ролях, а теперь должен был стать не только командующим, но и политиком. Интересно, что до назначения его на этот пост, он, в отличие от других офицеров, имел свои политические взгляды, при чём довольно либеральные: он, может быть, не мог принять заигрывания Брусилова с Временным правительством, однако ещё до революции говорил о неэффективности существующей власти и необходимости перемен.
С конца марта 18-го года Деникин был вынужден решать кучу проблем: плохое снабжение армии, отсутствие денег, голод, нехватка людей и так далее. Кроме того, новый пост обязывал его начать принимать какие-либо политические решения, в результате чего он начал формулировать свои идеи, в числе которых были: единая и неделимая Россия, борьба с большевизмом до конца и святое право собственности в условиях народоправства. Из этого вышло сразу несколько проблем.
Из принципа «единая и неделимая Россия» исходили очень многие политики, включая саму власть. При этом в это время империя рушилась, а он находился на Юге, неподалёку от уже отделяющейся Украины во главе с Петлюрой и Кубани, где тоже возникали вопросы казачьего самоуправления. Однако, Деникин – защитник империи в том виде, в котором она была до революции, – не понимал, что вернуться к этому невозможно.
С борьбой против большевизма всё понятно, но что значит «сохранение священного права собственности»? Значит ли это, что он хотел сохранить собственность помещиков, которую отняли большевики? Или хотел сохранить землю, которой теперь владеют крестьяне? Скорее всего первое. При этом здесь звучало слово «народоправство», то есть демократия. Так, Деникин столкнулся с ещё одной проблемой: в белом движении было очень много монархистов, которые хотели вернуть царскую власть. Кроме того, бороться с большевизмом, вроде бы, хорошо, но надо будет снова созывать Учредительное собрание, в котором явное большинство всегда было у левых. Далеко не все идущие за Деникиным этого хотели.
3-го марта 1918-го года был заключён Брестский мир, который Деникин не был готов принять ни при каких условиях: соглашение с главными противниками последних лет было для него неприемлемым. При этом прямо около добровольческой армии действовала и донская под руководством Краснова, для которого вопрос об отношении к немцам был сразу же решён: он объединялся со всеми, кто был против большевиков, в результате чего согласился получить от немцев деньги и вооружение, которые тоже были открыты к сотрудничеству против красных, несмотря на недавно подписанный мир. Исходя из этого, по началу Деникин совершенно не хотел договариваться с Красновым, но чуть позже, стиснув зубы, он пошёл на это, чтобы укрепить собственные силы. В будущем Краснов будет вспоминать, как правильный Деникин не хотел общаться с немцами, но всё-таки брал из его рук их оружие и «не морщился».
Ещё одной проблемой стали офицеры царской армии, которые на какое-то время оказывались на службе у красных, а потом пытались перебежать к белым, испытывавшим ужасную нехватку людей. Конечно, Деникин возмущался и не хотел брать тех, кто хотя бы несколько недель служил большевикам. Когда ему предложили их взять, он заявил: «Служба большевикам – это преступные деяния, предусмотренные уголовным законодательствам „подлежит полевому суду“». Так, Деникин не был готов идти на уступки и отходить от своих убеждений.
Главная проблема всего белого движения заключалась в его неоднородности, при том, что умение договариваться в нашей стране отсутствовало с самого её создания. Среди белых были и либералы, и монархисты, и крайне правые. Получалось так, что на любую фразу Деникина или Колчака находились несогласные, с которыми надо было как-то договариваться. Получалось это далеко не всегда.
Деникин ставил своей важнейшей задачей отмену всего того, что Временное правительство сделало для разложения армии. Так, в добровольческой армии не было никаких солдатских комитетов, выборности командиров и права на собрания и митинги. При этом Деникин не очень удачно пытался лавировать. Например, он вернул прежние уставы царской армии, но приказал офицерам обращаться к солдатам на «вы», а солдатам к офицерам – по чинам, но не становясь по стойке «смирно». Кроме того, солдаты должны были соблюдать дисциплину, но им разрешалось публично курить и посещать увеселительные заведения. Таким образом, он пытался вернуться к старым порядкам, немного их смягчив, что получалось со скрипом – и в мелочах, и в крупных вещах.
Ещё одной проблемой белого движения была нехватка людей, в связи с чем во многих местах Деникин развернул вербовочные пункты. Так, армия постепенно разрасталась и превращалась в маломальскую боевую силу.
Между тем, время шло, но за 18-й год ничего принципиального на Южном фронте достигнуто не было. Краснов пытался взять Царицын, что ему не удалось, а главные события разворачивались на Востоке, где восстали чехословаки и существовал Комуч с директорией.
Важные перемены произошли только к концу 18-го года – и на Юге, и на Востоке.
В октябре на Юге умер генерал Алексеев, с которым Деникин был обязан считаться, после чего власть главнокомандующего усилилась. В то же время Деникин всё-таки объединился с Красновым и стал командующим всех вооружённых сил Юга России, что ещё больше увеличило его политическое значение.
В то же время закончилась Первая Мировая война и у стран Антанты развязались руки, в результате чего они стали поддерживать Деникина, посылая ему войска и вооружение. Однако, из этой поддержки ничего не вышло, потому что солдаты не хотели сражаться после заключения перемирия, а революционные агитаторы пользовались большим успехом. Вскоре Антанта полностью отказалась от ведения каких-либо боевых действий на территории России, но продолжила финансовую поддержку белого движения, которое с 19-го года стало готовить мощное наступление.
Параллельно с этим многое изменилось и на Востоке. Осенью 18-го года поднялась звезда адмирала Колчака, который вызывал прямо противоположные от Деникина оценки, что, в общем, понятно: в советское время был выстроен очень тёмный образ колчаковщины с какими-то невероятными зверствами. При этом в эмиграции его описывали в абсолютно восторженных тонах как великого рыцаря белого движения, отдавшего жизнь за великое будущее России. Например, человек, учившийся вместе с ним в морском корпусе, писал следующее:
Моя конторка в нескольких шагах от Колчака. Я смотрю на него и думаю: «Где я видел раньше подобное лицо аскета, с горбатым носом и горящими пламенем фанатизма глазами?» И вдруг вспомнил: это было на картине, где был изображен Савонарола, произносящий на площади одну из своих знаменитых речей.
Считается ли комплиментом сравнение с фанатиком 15-го века? На общем контексте этих воспоминаний, где он рассказывает, как огромно было влияние Колчака на всех курсантов, совершенно ясно, что да.
Ещё один человек из его молодости написал:
«Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».
Однако, всё это только одна крайность. А вот, что писал белый генерал Будберг, служивший вместе с Колчаком:
Обыкновенный тип адмирала, очень взбалмошный и не привыкший сдерживаться, узкий моряк, наполненный морскими традициями и предрассудками, абсолютно незнакомый с военным делом и с администрацией; положительные качества – искренность, идейность борьбы за Россию, кристальная честность, ненависть к беззаконию – все это очень мало для возглавления верховной власти в такое время.
Так, Будберг поймал главную вещь: у Колчака было много недостатков в характере, но помимо этого он просто был не готов к тому, что выпало на его долю. В другой работе Будберг добавил:
Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств, вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования, не понимающий совершенно обстановки и не способный в ней разобраться, далекий от того, что вокруг него и его именем совершается.
Как такой неоднозначный человек оказался лидером белого движения и верховным правителем России?
Колчак родился 16-го ноября 1874-го года в семье военного и получил прекрасное образование. Трудно сказать, насколько справедливы разговоры о том, что гардемарин Колчак значил больше, чем любой воспитатель, но, во всяком случаи, он действительно пользовался авторитетом и уважением. Закончив Морской кадетский корпус, он начал служить на фронте и заниматься гидрологией и исследованием океана, мечтая попасть в полярную экспедиции. В начале 20-го века он принял участие в экспедиции барона Толля, цель которой заключалась в поиске загадочной и несуществующей земли Санникова, которую когда-то видел на Севере промышленник Яков Санников, добывавший пушнину. Эта экспедиция закончилась трагически: в какой-то момент Толль с частью команды отделился от остальных, но так и не вернулся. После этого Колчак сообщил о произошедшем в Петербург, а затем вернулся на Север и всего с несколькими людьми на вельботе отправился искать Толля. Так, он добрался до острова, от которого барон с отрядом отплывал, и нашёл документы, согласно которым в этот момент у них всё ещё было в порядке. А дальше – непонятно: либо они утонули, либо замёрзли или умерли от голода. Никаких следов дальнейшей судьбы группы Толля Колчак не нашёл.
Уже во время этой экспедиции проявились те качества Колчака, которые будут отмечать на всех этапах его карьеры, – нервность и раздражительность, которые мешали всем, и особенно – ему самому. Вот, что писал Толль до своего отделения от экспедиции:
Наш гидрограф Колчак прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции. В выдержке, необходимой в условиях полярного плавания, в терпении не ощущалось пока недостатка, по крайней мере у меня и у Коломейцева. Меньшим запасом терпения обладает гидрограф: он находит местность отвратительной, считает, что она не сулит ничего интересного и не имеет полярной специфики; такую местность он мог бы найти и в окрестностях Петербурга.
И далее:
Беседую и забавляюсь горячими спорами между Матисеном и Колчаком; они неизменно придерживаются противоположных мнений, но благодаря добродушию Матисена остаются в дружбе, несмотря на частое раздражение гидрографа.
А этот самый Матисен написал такой шутливый стишок:
Как много в море альбатросов, —
Колчак по морде бьёт матросов.
Действительно, Колчак довольно часто распускал руки, что, конечно, бывало и у других, но всё равно оставалось не очень хорошей чертой. Трудно представить, чтобы, например, Деникин позволял себя такое.
Конечно, участие в такой провальной экспедиции – это довольно сильный удар по карьере, при том, что Колчак вёл себя более чем достойно – совершил переход на вельботе и искал Толля. Тем не менее, он всё равно был замаран неуспехом экспедиции, как и остальные её участники – тот же Матисен так и не смог построить никакой карьеры. Однако, судьба Колчака сложилась более удачным образом.
В 1904-м году началась Русско-японская война, и Колчак попросился на флот. Разумеется, его взяли, и он отправился в Порт-Артур, где занимался минированием моря. Особых успехов в ходе этой войны Колчак не добился, как, в общем, и вся русская армия. При этом во время войны усилился его ревматизм, приобретённый в ходе полярной экспедиции, и к окончанию войны Колчак уже еле-еле ходил. Когда же Порт-Артур был сдан, будущий адмирал попал в плен, где его, на первый взгляд очень больного человека, положили в госпиталь, а затем отпустили.
В годы между Русско-японской и Первой Мировой войнами Колчак служил при морском Генштабе, создавая многомасштабные планы и подготавливая флот к войне. Вот, что вспоминал про него в эти годы Сергей Тимирёв, который служил вместе с ним в Порт-Артуре и у которого Колчак сумел «отбить» жену:
А. В. Колчак, обладавший изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций, – не признавал никакого начальника, кроме Эссена, которому он всегда непосредственно докладывал. На этой почве у Колчака с Кербером всегда выходили конфликты, причём Эссен, уважавший и ценивший их, пожалуй, одинаково, совершенно неожиданно оказывался в роли примирителя обоих своих горячих и неуступчивых помощников.
И ещё одно воспоминаний, но уже от человека, который служил красным:
Колчак А. В., – писал Сакович, – с задатками военного человека, но… и в этом «но» все: он прежде всего не оператор, не творец военной идеи, а только честный начальник-исполнитель. Колчак потому прежде всего не оператор, что он абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого, что он слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов.
В начале Первой Мировой войны Колчак служил в Балтийском флоте, также занимаясь минированием моря, чтобы защитить Петроград от потенциального нападения. Несмотря на то, что это было очень полезным делом, отсутствие активных действий угнетало Колчака, и он хотел участвовать в настоящих боевых сражениях. Его желание было, наверное, даже сильней, чем у Деникина, который тоже рвался на фронт, потому что Колчак обожал войну: в своих воспоминаниях он писал о том, что начало войны было лучшим моментом в его жизни. В голове Колчака укрепилось представление о какой-то возвышенной, прекрасной и рыцарской войне, которой он вроде бы как занимался.
В 16-м году Колчак стал контр-адмиралом, а спустя немного времени его уже назначили командующим Черноморским флотом. Интересно, каким образом он, человек, который провёл все лишь парочку не самых удачных операций, совершил такой карьерный скачок – никаких особых связей у него не было. Непонятно. Но, во всяком случаи, к началу революции он занял невероятно важный и высокий пост, на котором дела его шли совершенно не блистательно.
Главной его мечтой в этот период была высадка в Босфоре и Дарданеллах. Надеялся на это Колчак ещё до революции, а попытался осуществить уже в 17-м году, однако этой операции так и не произошло, что стало для Колчака большим крахом.
Ещё один удар по его карьере был нанесён в октябре 16-го года, когда на Чёрном море произошёл страшный пожар на одном из кораблей, в результате которого погибло огромное количество людей – большая часть экипажа. Конечно, лично Колчак был в этом не виноват, но он – командующий. После этого его должны были не только снять, но и открыть против него дело. Однако, ничего из этого не произошло, а сам Колчак после этого события впал в совершеннейшую ярость и, подозревая кого-то в шпионаже, приказал немедленно выслать из Севастополя всех людей, которые непосредственно не связаны с флотом – за две недели должны были выслать около двенадцати тысяч человек. Конечно, приказ не был выполнен, но это всё равно говорит о том, как он быстро принимал подчас очень необдуманные решения.
Далее произошла революция, и Колчаку пришлось искать себе место в новой жизни. Интересно, что он не посылал телеграммы Николаю II в ответ на его письма, разосланные всем командующим, с вопросом о том, стоит ли ему отрекаться. Чуть позже белые офицеры назовут это «грехом февраля», то есть предательством Государя – по не совсем понятным причинам Колчак не поддержал императора и, судя по всему, был не против его ухода.
Вскоре на Черноморском флоте, как и везде, начались революционные перемены – менялась армия, а вместе с ней и сам Колчак. Во-первых, случилось то, что Солженицын в «Красном колесе» назвал «Севастопольским чудом» – Колчак в течение нескольких месяцев не позволял по-настоящему распространиться революционным настроениям в армии. Понятно, что они всё равно распространялись, но на Черноморском флоте, в отличие от Балтийского, несколько месяцев сохранялся порядок, при том, что там тоже возникали комитеты, проводились митинги и даже было перезахоронение расстрелянного лейтенанта Шмидта. Было всё, но при этом здесь было спокойно благодаря Колчаку. Этот человек, нервный и раздражительный, как-то собрался и стал более сдержанным и продуманным. Кроме того, с этого момента, Колчак, который до этого совершенно не занимался политикой, начал превращаться в полноценное политическое лицо. Так, например, когда приезжал Керенский и произносил речь о правах солдат, Колчак в это же время произносил речь о положении офицеров и их правах. Таким образом, он чётко показывал себя, с одной стороны, как командующего, который поддерживает Временное правительство, а с другой – как человека, сохраняющего порядок.
Здесь же, на Черноморском флоте в 17-м году, произошла знаменитая история, когда революционные матросы потребовали, чтобы офицеры сдали личное оружие, после чего Колчак вышел на палубу корабля и, заявив о том, что у него есть Георгиевский кортик, сказал: «Не вы мне дали это оружие, и не вам его получить!», – и выбросил это наградное оружие в море. Таким образом, он показал себя человеком, который противостоит хаосу.
Несмотря на то, что в это время Колчак приобрёл большое политическое значение, понимал в политике он очень немногое. Есть прекрасное воспоминание Георгия Валентиновича Плеханова, первого русского марксиста и известного социал-демократа, к которому Колчак приехал в 17-м году во время поездки в Петроград. Вот, что написал по этому поводу Плеханов:
Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп. В первые же дни революции стал на ее сторону и сумел сохранить порядок в Черноморском флоте и поладить с матросами. Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному и вдруг говорит: – Счел долгом представиться Вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров… Это я-то социалист-революционер? Я попробовал внести поправку… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил: – …Представителю социалистов-революционеров. Я – моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница – не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они – патриоты. Социал-демократы же не любят Отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…
Я впал в полное недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я – не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Сказал, что принадлежу именно к не любимой им социал-демократии и, несмотря на это, – не жид, а русский дворянин и очень люблю Отечество! Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну это не важно, – и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике…
Понятно, что с каждым месяцем Колчаку было всё труднее находится на Черноморском флоте, и непонятно, как бы сложилась дальше его судьба, если бы он не получил предложение от американских морских офицеров, которые находились в это время в России, поехать в Америку. Не совсем понятно, почему они этого хотели, но Колчак объяснял, что ему там предложили готовить всё ту же высадку в Дарданеллах. Поэтому в середине 17-го года он отправился в Америку, в результате чего все бурные события второй половины 17-го года прошли мимо него.
Приехав в Америку, Колчак выяснил, что никакую операцию никто готовить не собирался. Между тем, ему приходили постоянные сообщения о революции в России и приходе большевиков к власти, в результате чего он решил начать переговоры с англичанами, чтобы те взяли его на службу. Там его приняли, и был почти готов план о перебрасывании Колчака на Месопотамский фронт (не понятно, что там должен был делать адмирал), однако он не состоялся. После этого Колчак приехал в Харбин, который к этому моменту стал центром сбора антибольшевистских сил, уехал оттуда в результате многочисленных столкновений с другими генералами и отправился в Японию, где сблизился с главными милитаристами. Так, он совершенно не мыслил себя вне войны и писал своей возлюбленной письмо с примерно следующим содержанием:
В основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти.
Таким образом, его милитаризм во многом напоминал итальянский фашизм. Я бы не удивился, если бы Колчак, оставшись в живых, эволюционировал в сторону взглядов Муссолини.
После этого он решил пробраться в Россию, на Юг, туда, где формировалась добровольческая армия. Однако, разные люди убедили его попробовать действовать не там, а в Сибири, где шли куда более бурные события. Так, летом 18-го года на Востоке главными двигателями белого движения были левые – эсеры, которые так нравились Колчаку, и меньшевики. По началу он стал сотрудничать с ними (с Комучем). Затем осенью в Уфе была создана директория, и Колчак стал её военным министром, но уже осенью 18-го года появилось ощущение, что диктатура просто носилась в воздухе: красные наступали, белые отступали, и всё больше претензий появлялось к этим левым, которые, по всей видимости, уже второй раз могли проиграть большевикам. Таким образом, среди военных, не разделявших левые взгляды, возникла мысль о необходимости переворота.
Так, в ноябре 18-го года в Омске произошёл переворот, и Колчака почти единогласно избрали диктатором. Он стал Верховным правителем, однако встал вопрос о том, кто же всё-таки главнее: Колчак или Деникин. Конечно, второй признал адмирала главным, хотя похоже на то, что это не вызывало у него особого восторга. Но другого выхода не было.
В 19-м году Колчак начал наступление из Сибири. В начале оно шло довольно успешно, но уже к лету 19-го года стало понятно, что оно захлебнулась, по массе причин. Во-первых, это наступление было не очень хорошо организованно. Во-вторых, Колчак, какими бы не были его заслуги в освоении Севера, совершенно не умел командовать сухопутными войсками.
Несколько месяцев Колчак был тяжело болен и активно путешествовал между Омском и линией фронта. При этом Колчак совершенно не контролировал ситуацию и не понимал, что делать. Кроме того, он ничего не предпринимал, и скорее всего не хотел что-либо делать, с воровством и жестокостью, царившими в его армии. Очень хотелось бы сказать, что про белый террор в советское время наврали всё до последнего слова, но, к сожалению, это не так – он был действительно ужасным.
Во второй половине 19-го года Красная армия практически в сухую громила колчаковцев, а их Верховный правитель стал совершенно непопулярен. Невероятно неэффективное управление Колчака изначально основывалось на жестокости и подавлении: у него просто не было других вариантов, чтобы удержаться. При этом, чем сильнее были поражения на фронте, тем ожесточённой становилась атмосфера в тылу: порки, расстрелы и аресты буквально процветали. К концу 19-го года белая армия превратилась в хаотическую и раздробленную массу, в результате чего в конце декабря поезд Колчака задержали по дороге в Иркутск, и он попал в плен к чехословакам, для которых стал козырем и главным шансом вырваться из того ужаса, в котором они оказались.
В то же время в Иркутске произошёл переворот: левые партии, которые были в подполье при Колчаке, взяли город и власть в свои руки, создав политцентр. Колчака параллельно с этим пытались вывести из страны чехословаки при поддержке Антанты (все разговоры о том, что его предали союзники за какое-то большевистское золото не стоят и выеденного гроша). Охраняло его около шестисот человек, которым предложили остаться или уйти, и почти все выбрали второе – с Колчаком осталось только около шестидесяти офицеров.
Далее, генерал Морис Жанен, представитель французского командование, и чехословацкая верхушка всеми силами пытались вывезти Колчака, но на каждой станции к поезду подходили вооружённые люди, которые требовали выдать его и казнить – уровень ненависти к нему зашкаливал. Таким образом, они поняли, что прорываться будет бесполезно, в результате чего решили передать Колчака политцентру в Иркутске. Так, он оказался в руках большевиков. Интересно, что войска Каппеля чуть позже шли к Иркутску, чтобы вызволить бывшего Верховного правителя, но в какой-то момент по невыясненным причинам просто развернулись и ушли в сторону Монголии.
В результате, 7-го февраля 1920-го года Колчак и его министр Пепеляев были расстреляны. Однако, война после этого не закончилась.
На Юге в течение 19-го года тоже происходили очень интересные вещи. В начале года Деникин готовил добровольческую и донскую армии, собираясь двигаться на Север. При этом к этому времени ситуация довольно сильно поменялась, потому что большевики уже перестали нравиться: 19-го год – это время, когда начала проводиться политика военного коммунизма, в результате чего множество крестьян и приличная часть Красной армии перешли на сторону белых.
Наконец, вскоре началось масштабнейшее наступление Деникина. Двигаясь на Север, белые заняли часть Украины и взяли Царицын, после чего возник вопрос о том, куда же идти дальше. Царицын находился на Волге, и таким образом войска Деникина постепенно сдвигались в сторону Колчака (это середина 19-го года), который хоть и терпел поражения, но всё-таки появилась возможность объединиться. Однако, этого не случилось по ряду причин. Во-первых, и Деникин, и Колчак хотели быть главными: Колчак заявил, что править будет тот, кто первым дойдёт до Москвы, после чего Деникин издал директиву, приказав войскам двигаться в её сторону.
В этот же момент проявилось напряжение в отношениях Деникина с генералом Врангелем. С одной стороны, это было личным вопросом, потому что Деникину с его простым происхождением и неярким характером был противопоставлен барон и потомок датских дворян. С другой стороны, Врангель счёл «Московскую директиву» совершенно возмутительной, авантюристической и неправильной. Конечно, история показала, что он оказался прав, потому что армия Деникина так и не подошла к Москве – их отбросила Первая конная армия РККА под командованием Ворошилова, Будённого и Шаденко. Таким образом, их противостояния постепенно дестабилизировали всё белое движение.
Кроме того, деникинская армия столкнулась с теми же проблемами, что и колчаковская. Во-первых, крестьяне начали призадумываться, потому что Деникин постепенно менял свою аграрную программу: он постоянно обещал некоторые уступки, которые, однако, были слишком малы. Помимо этого, Деникин совершенно не контролировал свою армию: многие помещики просто шли с его армией через Юг и возвращались в свои дома, чего крестьяне никак не могли перенести. Последней же каплей стало введение Деникиным смертной казни и контрразведки. Таким образом, здесь тоже начался белый террор и популярность белых провалилась. В конце концов, генерал Мамонтов совершил крупный рейд, нанеся огромный урон большевикам, после чего выяснилось, что призыв в Красную армию только улучшился.
Осенью 19-го года началось тотальное отступление белых. Почти в каждом тылу офицеры начали восставать, требуя отставки Деникина и назначения Врангеля. При этом Деникин никак не мог найти поддержку ни у более левых, ни у правых, ни у Петлюры – никто не был готов помочь человеку, по прежнему державшемуся за идею единой и неделимой России. В конце концов, под давлением обстоятельств и окружения, Деникин передал командование Врангелю и навсегда покинул Россию. Его будущая жизнь была довольно бедным и скромным доживанием, длившимся примерно четверть века. Во время Второй Мировой войны он жил на юге Франции под пристальным надзором гестапо, отказавшись, в отличие от Краснова, сотрудничать с фашистами, а затем переехал в Америку, где работал над своими книгами и 8-го августа 47-го года умер от сердечного приступа.
В России белая армия осталась под командованием Врангеля, который в 20-м году приложил огромные усилия для того, чтобы исправить ситуацию. Сегодня трудно сказать, изменилось ли что-нибудь, если бы он пришёл раньше, но, во всяком случаи, Врангель был лучшим правителем и командующим чем Деникин или Колчак хотя бы потому, что пытался идти на компромиссы: он обещал крестьянам землю, договаривался с разными сепаратистскими движениями, с Петлюрой и представителями казачьих движений. Однако, в 20-м году было уже поздно: когда большевики прорвали оборону Крыма, белое движение на Юге потерпело окончательный крах, а в течение следующего месяца оно было полностью уничтожено на всей территории нового государства.
Владимир Ильич Ленин
Когда я представил, что начну рассказ о Ленине со слов «Владимир Ильич Ульянов родился 10-го апреля (22-го – по новому стилю) 1870-го года в городе Симбирсе (ныне Ульяновске)», меня охватила жуткая тоска, и вскоре я понял, что как-то это неправильно. Конечно, можно по-разному относится к Ленину, но отрицать его огромную роль в мировой истории просто бессмысленно. К тому же, пришла пора взглянуть на биографию Владимира Ильича с точки зрения не биографических фактов, которые сегодня находятся в два клика, а с точки зрения восприятия Ленина другими людьми, которое менялось если не с каждым месяцем, то уж точно с каждым годом. Это интересный исторический факт, заслуживающий внимательного рассмотрения.
Начать стоит с Симбирска 70-х годов, когда там жила семья Ульяновых. Детство Ленина – это одна из самых мифологизированных частей его жизни, практически превращённая в сказки. Наверное, так случилось из-за того, что всем детям в советское время рассказывали про всевозможные похождения юного Володи, в результате чего всё покрылось толстым слоем лака и сиропа, прокопаться через который очень непросто.
Родился будущий революционер в семье педагога и инспектора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова. Интересно, что в советское время гораздо больше говорили про мать Ленина – Марию Александровну, – чем про его отца, что, в общем, понятно: она прожила гораздо дольше отца, который умер в 86-м году, и сыграла очень большую роль в жизни Владимира Ульянова. Так, всегда стройная женщина с ровной спиной и красивой копной аккуратно уложенных волос, – это как раз образ матери Ленина из всех советских книг.
Из этих же литературных достопримечательностей советской эпохи мы знаем множество историй про юного Володю о том, как он блестяще учился в гимназии, равнялся на старшего брата, заступался за слабых и так далее. Довольно грустно, что в основе этого лежат «Рассказы о Ленине» Михаила Зощенко. Есть разные версии о том, почему автор внезапно выпустил такую книгу, но его стремление понятно – Зощенко хотел создать идеальную картину, взяв вполне реальные факты и чуть-чуть их подкорректировав. Вспомним, например, рассказ «Серенький козлик»:
Когда Ленин был маленький, он почти ничего не боялся.
Он смело входил в темную комнату. Не плакал, когда рассказывали страшные сказки. И вообще он почти никогда не плакал.
А его младший брат Митя тоже был очень хороший и добрый мальчик. Но только он был очень уж жалостливый.
(…)
В общем, у Мити всегда дрожал голосок и дергались губенки, когда он вместе с детьми пел эту песню («Жил был у бабушки…").
А когда Митя доходил до грустных слов: «Напали на козлика серые волки», ? он всякий раз заливался в три ручья.
И вот однажды дети собрались у рояля и запели эту песню.
Они благополучно спели две строчки. Но когда дошли до грустного места о том, как козлик пошел в лес, Митя начал всхлипывать.
Маленький Володя, увидев это, обернулся к Мите, сделал страшное лицо и нарочно ужасным и громким голосом запел:
На-па-а-ли на-а коз-ли-ка серые вол-ки…
Тут Митя, конечно, не выдержал и зарыдал еще больше.
Старшая сестра сделала брату замечание ? зачем он дразнит Митю.
И на это маленький Володя ответил:
? А зачем он боится? Я не хочу, чтобы он плакал и боялся. Дети должны быть храбрыми.
Митя сказал:
? Тогда я не буду больше бояться.
(…)
? Вот теперь молодец!.
Из этого рассказа, в первую очередь, можно подчеркнуть какие-то невероятные зверства семьи Ульяновых: зачем было постоянно петь эту песню, если все знали, что она доводит Митю до слёз?
Почему-то читая это, мне становится очень жалко Михаила Михайловича, который всё это как-то и зачем-то писал.
Если внимательно изучить воспоминания, то становится понятно, что маленький Володя действительно довольно часто доводил маленького брата. С одной стороны, из этого делаются какие-то далеко идущие выводы о жестокости Ленина в течение всей его жизни, а с другой – это вполне нормально: многие дети вредничают и доводят других. Интересно, что Зощенко попытался повернуть историю, компрометирующую маленького Ленина, в его пользу. Кроме того, эти рассказы читали многие поколения, впитывая такое поведение как образец, что не может не огорчать.
Ещё один образ, раздутый советской пропагандой для природнения детей к революционеру, – это образ дедушки-Ленина: ребёнок должен был чувствовать, что это родной человек, который будет о нём заботиться. Такое ощущение, что он, с одной стороны, великий, а с другой – такой же, как мы, очень сильно эксплуатировалось и постоянно культивировалось. Были, например, такие стихи:
Когда был Ленин маленький,
С кудрявой головой,
Он тоже бегал в валенках
По горке ледяной.
Приписывается это Агнии Барто, но действительно ли это написала она – непонятно. И в качестве чего это было написано: самостоятельного стихотворения или как пародия на Маргариту Ивенсен? Вот несколько строчек из её стихотворения:
Когда был Ленин маленький,
Похож он был на нас,
Зимой носил он валенки,
И шарф носил, и варежки.
Как мы, шалить умел он,
Как мы, он петь любил,
Правдивым был и смелым
Таким наш Ленин был.
Такая слащавость, вокруг кого бы она не строилась, очень сильно портит восприятие, потому что в какой-то момент от этого начинает тошнить, даже если рассказывают о самом прекрасном. А Ленин, к тому же, далеко не самый прекрасный.
Следующий шаг в биографии революционера – это его прекрасная учёба в гимназии, которая показала выдающийся ум и всё остальное. При этом сегодня из разных воспоминаний выплывают разные подробности учёбы, согласно которым всё шло не так гладко. Например, многие вспоминали, что у молодого Ленина не было друзей: вроде бы, его все уважали, но близко с ним никто не общался. Это очень интересно, потому что, оглядывая всю биографию Ленина от начала и до конца, вообще трудно сказать, что хоть когда-нибудь он с кем-нибудь дружил. Иногда говорилось, что с Мартовым и Зиновьевым Владимир Ильич был наиболее близок, но не похоже, чтобы он изливал им душу (вопрос даже насчёт Крупской и Арманд).
Страшной трагедией для семьи стало участие Александра Ульянова в 87-м году в организации продолжателей «Народной воли» и в неудачной попытке покушения на Александра III. В результате этого старший брат Ленина был арестован и повешен 20-го мая 1887-го года. Тем не менее, даже эта трагедия породила огромное количество мифов, циничных анекдотов, и приобрела такой же мифологический характер, как и прочие факты биографии. Через много-много лет эту историю преобразовал Фазиль Искандер в романе «Сандро из Чегема», где выяснилось, что у чегемцев был свой миф о Ленине:
Чегемцы про него говорили, что он хотел хорошего, но не успел. Чего именно хорошего, они не уточняли. Иногда, стыдясь суесловного употребления его имени и отчасти кодируя его от злого любопытства темных сил природы, они не называли его, а говорили: Тот, кто Хотел Хорошего, но не Успел.
По представлению чегемцев, над которыми в мое время молодежь втихомолку посмеивалась, Ленин был величайшим абреком всех времен и народов. Он стал абреком после того, как его старшего брата, тоже великого абрека, поймали и повесили по приказу царя.
Его старший брат не собирался становиться абреком. Он собирался стать учителем, как и его отец. Но судьбе было угодно другое. Оказывается, в Петербурге в те времена, как и в Абхазии, тоже бывали всенародные скачки. И вот старший брат Ленина, увлеченный скачками, не заметил, что слишком высовывается из толпы и мешает царю Николаю проехать к своему почетному месту, чтобы любоваться скачками.
Брат Ленина не хотел оскорбить царя, но так получилось. Люди царя не подоспели вовремя, чтобы очистить дорогу перед царской лошадью, а царь на то и царь, чтобы, не останавливаясь, ехать к своему почетному месту. И когда царь Николай, одетый в белую черкеску и сидя на белой лошади, доехал до брата Ленина, а тот, увлеченный скачущими всадниками, его не заметил, царь при всем народе стеганул его камчой, сплетенной из львиной шкуры, и поехал дальше.
С этого все началось. Оказывается, род Ленина был очень гордым родом, хотя люди этого рода всегда бывали учителями или метили в учителя.
…
Но мы отвлеклись. А между тем царь Николай стеганул брата Ленина, совершенно не подозревая, какие грандиозные исторические события повлечет за собой эта мгновенная вспышка царского гнева.
Брат Ленина ушел в абреки, взяв с собой двух-трех надежных товарищей, с тем чтобы кровью царя смыть нанесенное ему на людях оскорбление. Но жандармы его поймали и повесили вместе с его товарищами.
И тогда Ленин еще мальчиком дал клятву отомстить за кровь брата. Конечно, если бы царь Николай был таким же, как Большеусый, он тут же уничтожил бы весь род Ленина, чтобы некому было мстить. Но царь Николай был довольно добрый и слишком доверчивый царь. Он не думал, что род учителей может оказаться таким гордым. И тут он дал промашку.
Ленин ушел в абреки, двадцать лет скрывался в сибирских лесах, и жандармы всей России ничего с ним не могли поделать. Наконец он подстерег царя, убил его и перевернул его власть. По другой версии он его только ранил, а Большеусый позже его прикончил. Но так или иначе, царь уже не в силах был удержать власть, и Ленин ее перевернул.
Этот миф Искандера, на самом деле, отражает очень многие представления. Так, разговоры о том, что Ленин пошёл в революцию из-за мести, велись в самые разные времена. Что касается абреков и 20 лет в сибирских лесах – это понятно, но если перечитать кусок, то можно заметить, как реальная история мягко перетекает в миф, что с Лениным происходит на каждом шагу.
После окончания гимназии Владимир Ульянов поступил в Казанский университет, но очень быстро оттуда ушёл, поскольку принимал участие в студенческих волнениях и был в числе тех, кто после препирания с начальством ушёл, швырнув свой билет на выходе в лицо какого-то преподавателя. После этого он, разумеется, был исключён и отправлен в поместье «Кокушкино», принадлежавшее родственникам его матери (её отцу – Александру Дмитриевичу Бланку). Обычно эту историю старались замалчивать, потому что она не вписывалась в главный канон: надо было объяснять, откуда у родственников Ленина было какое-то поместье – фраза о том, что его отец был учителем (пусть и начальником всех учителей) звучала куда лучше. Точно так же никогда не привлекали внимания к факту о том, что директором гимназии, где учился Володя Ульянов, был отец Керенского.
Некоторое время после этого Ленин провёл в «Кокушкино», а затем его мать купила деревню Алакаевку, где они пытались заниматься сельским хозяйством, но не очень успешно. Всё это время Владимир много читал и в 91-м году экстерном сдал экзамены в Петербургский университет и стал адвокатом, занимаясь всякими мелкими делами (в отличие от того же сына директора гимназии, который стал модным адвокатом по политическим делам).
С этого же времени будущего революционера начала интересовать политика, заниматься которой в 90-е годы было практически невозможно. Это время – конец правления Александра III и начало правления Николая II. По большому счёту, это всё ещё время после убийства Александра II народовольцами, в результате чего атмосфера стояла жуткая: за любое действие, чуть-чуть направленное против власти, вполне можно было попасть в тюрьму или даже на каторгу. У большинства людей, которые ещё в 80-е бурно жили общественной жизнью, появилось несколько путей: продолжить подпольную борьбу с очень большим риском, отказаться от всего и начать жить своей жизнью, перейти к малым делам (например, пойти в земства), или всё-таки пытаться что-то делать (но как?). Проблема заключалась в том, что среди молодёжи были очень сильны социалистические идеи, и Ленин не хотел ограничиваться спокойной работой в земстве или либеральными мечтаниями. При этом социализм – это огромное течение с множеством идеологов и разных направлений. Вставал вопрос: что делать? Конечно, в предыдущем поколении подавляющее большинство исповедовало крестьянский социализм (народничество), то есть веру в то, что народ совершит революцию, если его поведут за собой интеллигенты. Однако, Ленин решил не надеяться на народ и обратиться к учению, которое только начинало распространятся, – марксизму.
Понятно, почему это течение было чуждо предыдущему поколению. Как мы знаем, Маркс считал главным революционным классом рабочих, но какой пролетариат в России в 60-е годы? В 80-е их число увеличивалось, но всё ещё странно было думать, что революцию совершат рабочие. А вот в 90-е начали появляться социалисты, начиная с Георгия Валентиновича Плеханова, которые стали обращать внимание на перемены, произошедшие в стране: разрастание городов, развитие промышленности и появление маломальского рабочего класса. В сочетании с тем, что крестьяне не оправдали ожиданий, многие социалисты, включая Ленина, перешли на сторону марксизма.
Ленин довольно быстро стал убеждённым врагом народников, и уже в 90-е годы он начал спорить с ними в работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов», где проявилась одна из главных черт Ленина, которая будет преследовать его на протяжении всей жизни, – ужасное хамство: он совершенно не стеснялся в выражениях и называл народников всеми возможными для публикации словами. Вот, что он писал:
Не долго сможет продержаться примирительное, трусливое, сентиментально-мечтательное народничество.
…
Прежде чем перейти к этой ребячьей идее…
…
Это самое главное и самое безобразное искажение теории Маркса.
…
Какого сорта и качества это ломание г. Михайловского…
…
Как только наш субъективный философ попробовал перейти от фраз к конкретным фактическим указаниям, так и сел в лужу.
Исходя из этого, возникает ощущение, что на фейсбуке Владимир Ильич чувствовал бы себя вполне неплохо, потому что подобную полемику ведут и до сегодняшнего дня, что трудно назвать особенностью соцсетей – дело в чём-то другом.
Так, Ленин спорил с народниками, исповедуя марксизм, и в соответствии со своими новыми идеями он, вместе с рядом единомышленников, в 1895-м году создал подпольную организацию с очень значимым названием «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Интересно, что под союзом понималось не собрание рабочих, а именно «Союз борьбы за…», то есть какое-то объединение революционеров, которые будут бороться за рабочий класс.
Обычно, во всех советских курсах истории партии говорилось, что это первая организация, объединившая марксизм с рабочим движением. Что имелось в виду? К этому времени существовали разнообразные марксистские кружки и организации в разных городах России, которые, в основном, сидели, читали «Капитал» и размышляли, а параллельно с этим разрасталось рабочее движение со своими экономическими требованиями. Так, члены Союза начали агитировать рабочий класс в надежде привить ему политическое мышление и поднять на борьбу. Иными словами, они хотели объединить марксистскую теорию и рабочую практику.
Однако, неожиданным образом вылезло предыдущее поколение, от которого Ленин всю свою жизнь старательно отмежёвывался, потому что, по сути дела, они занимались тем же, что и народники, только по отношению к рабочим.
В течение всей жизни у Ленина появлялась мысль о том, что рабочий класс сам не справится. Скорее всего, он опирался на Маркса, который говорил: «Партия – это авангард рабочего класса». Так, Ленин хотел их научить и повести за собой, не думаю о том, что рабочие могли сами чего-то хотеть. Интересно, что в это же время в Англии начали образовываться профсоюзы, и там рабочие начинали действовать самостоятельно.
Под конец 90-х Союз ограничивался только листовками, но несмотря на страшные усилия по конспирации, его членов всё-таки арестовали, посадили и выслали – Ленина отправили в Шушенское, ещё одно мифологическое место. Здесь он женился на Крупской и написал книгу «Развитие капитализма», в которой доказал, что капитализм в России существует. Это стало очень важным шагом, потому что народники всю свою деятельность строили на мысли об отсутствии капитализма в России. Для них этот явный недостаток полуфеодальной страны 19-го века – это отставание, в результате которого не было угнетения рабочих, и была возможность прихода к социализму, минуя мучительный период капитализм.
Однако, Ленин сказал, что капитализм в России развивается. Конечно, он был прав, потому что 90-е годы – это золотое десятилетие промышленности, с бурным развитием заводов, фабрик, шахт, железных дорог и ростом рабочего класса. Но вот проблема, которая будет существовать вплоть до последних дней жизни Ленина – рабочих всё равно недостаточно. Неужели революцию будет делать рабочий класс всего из нескольких районов? Кроме того, что он вообще из себя представляет? Даже в Москве и Петербурге, не говоря уже о более мелких городах, очень многие работали на заводе только зимой, а летом уходили в деревню к семье, чтобы заниматься там сельским хозяйством. И кто они после этого по сути: рабочие или крестьяне? От этого очень сильно зависит человеческая психология и их действия во время революции.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70700257) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.