Магия и кровь
Лизель Самбери
Popcorn Books. Магия на крови
В мире будущего правят наука и технологии. Всесильная корпорация «Ньюген» за разумную сумму поменяет вам цвет волос, улучшит зрение, избавит от аллергии – и окажет другие генетические услуги, включая поиск идеального партнера.
Но даже в этом мире есть место магии. Вайя Томас много лет ждала испытания, которое позволит ей стать колдуньей. Никто из родных и вообразить не мог, что она потерпит неудачу. Но предки дали Вайе второй шанс. И теперь она должна отнять жизнь у своей первой любви, иначе магии лишится все семейство Томас.
Вот только Вайя никогда не влюблялась. А программа «Ньюгена» считает, что больше всего ей подходит Люк – заносчивый воспитанник главы корпорации и его вероятный наследник. Вайя не представляет, как проникнуться чувствами к парню, который не желает иметь с ней ничего общего. А если у нее получится – как убить человека, которого любишь?
Лизель Самбери
Магия и кровь
Тебе, чернокожая девушка, где бы ты ни жила: имей в виду, что ты можешь быть не только рабыней, не только нравоучительным примером для кого-то другого. Ты достойна того, чтобы быть волшебницей и укрощать драконов, достойна того, чтобы влюбиться в вампира или повести своих друзей на битву со злодеем. Ты не только чья-то лучшая подружка, не только повод посмеяться, чтобы разрядить обстановку. Ты и есть главная героиня.
Liselle Sambury
BLOOD LIKE MAGIC
Перевод с английского Анастасии Бродоцкой
BLOOD LIKE MAGIC By Liselle Sambury
Эта книга является художественным произведением. Любые отсылки к историческим событиям, реальным людям или местам используются в рамках художественного вымысла. Другие имена, герои, места и события являются плодом авторского воображения, и любое совпадение с реальными событиями, местами или людьми, ныне живущими или умершими, случайно.
© Анастасия Бродоцкая, перевод на русский язык, 2023
© Издание на русском языке, оформление. Popcorn Books, 2024
Text © 2021 by Liselle Sambury
Jacket illustration © 2021 by Thea Harvey
Jacket design by Rebecca Syracuse © 2021 by Simon & Schuster, Inc.
От автора
Действие романа перенесено в будущее, но в нем говорится и о прошлом и на него повлияли многие острые темы нашего настоящего. Эти темы при всей своей важности могут быть слишком болезненными, поэтому мне необходимо предупредить вас о них, прежде чем вы приступите к чтению.
Предупреждение: в романе есть сцены порки в контексте рабства, говорится о полицейском насилии и применении оружия, есть персонаж, страдающий расстройством пищевого поведения, и обсуждается эта тема, есть кровавые сцены, говорится о смерти, злоупотреблении запрещенными веществами и нездоровой зависимости, упоминается пренебрежение родительскими обязанностями.
Глава первая
Когда нежишься в ванне с кровью, в этом есть что-то такое, отчего хочется не вылезать оттуда, пока пальцы не сморщатся так, что кожа все косточки облепит.
Я высовываю ноги, от них по густой рубиновой жидкости идет мелкая рябь. Продолговатые капли медленно стекают с рук и громко шлепаются в ванну, словно пряное тесто с ложки.
– Прости, что прерываю твою оду ванне, но тебе пора вылезать.
Это моя двоюродная сестра Кейс – стоит, прислонясь плечом к косяку двери. Унитаз у нас так близко к ванне, что приходится ставить ногу на приступку перед ней, когда писаешь.
Кейс шумно фыркает и скрещивает руки на груди. На ней жемчужно-голубой махровый халат с вышитой буквой К – Кейша. Наша старшая двоюродная сестра Алекс в прошлое Рождество подарила такие халаты всем домашним. На моем, канареечно-желтом, вышита буква В – Вайя.
– Не называй меня Кейша, даже про себя. – Кейс прочитала эту мысль легко и просто, словно сливки сняла.
«Извини».
Дар чтения мыслей пробудился у Кейс год назад, но я до их пор иногда забываю о нем.
Бабушка постоянно твердила, что все ее знакомые Кейши плохие. Назло бабушке тетя Мейз назвала этим именем обеих своих двойняшек. Кейс требует, чтобы ее называли именно так, будто чемоданчик, – а не Кейш или Киши, что было бы естественнее и напоминало бы на вкус восхитительный пирог с яйцом и шпинатом. Думаю, для Кейс это лишний способ отличаться от сестры, с которой она на ножах с самого рождения, во многом из-за общего имени.
Кейс задирает подбородок.
– Кейша противная и только и думает, что о своей ленте, лайках и сайтах знакомств. Вот почему мы с ней на ножах. Эти ее фотки с откляченной задницей – будто мечтает подцепить богатенького папика! Ради чего? Чтобы кто-нибудь незнакомый поставил ей пять звезд?
А мне нравится лента Кейши. Кейша делает так, что наша жизнь на отшибе выглядит даже гламурной, а ее откровенные фотографии мне кажутся мятежно-феминистическими. Ну да, сплошные сиськи и попа, но ведь она ими и правда гордится!
Кейс разматывает тюрбан, и по ее плечам рассыпаются пружинистые кудряшки. Корни черные, оттенок 1B, а концы блондинистые, оттенок 14/88A. Я купила ей этот набор для наращивания в интернете на день рождения. Называется «Иоланда». Для поддельных волос смотрится очень даже натурально.
Кейс открывает рот.
«Прости-прости, они не поддельные. Настоящие, просто не твои».
Когда у тебя постоянно кто-то торчит в голове, это то еще мучение. Но я уже привыкла. Иногда так даже легче, потому что у меня есть лучшая подруга, которая всегда утешит, и ей не нужно объяснять, из-за чего мне тошно. А иногда – тяжелее, например, если мне тошно из-за того, что я в жизни не буду такой же умной, сильной и талантливой, как Кейс, и приходится смотреть, как дергается ее лицо, потому что она пытается притвориться, будто не слышала, о чем я думаю.
Я нажимаю кнопку на пульте управления ванной. Пульт вделан в белый кафель и красиво изогнут (спасибо, дядя Катиус). Загорается неоново-зеленым кнопка «пар», и из встроенных инжекторов в кровавую ванну подается тепло. Когда меня обдает жаром, я даже ежусь от удовольствия.
Каждая лишняя минута здесь – это минута, которую мне не надо проводить на первом этаже. Надо наслаждаться моментом, а не бояться того, что будет потом.
Губы Кейс кривятся:
– Еще скажи, что ты включила подогрев!
«Ладно, не скажу».
Я подтягиваю коленки к груди и обхватываю их руками.
– Почему я должна вылезать?
Кейс сползает по косяку и садится на пол, привалившись спиной к двери.
– Я уже час назад проверила, как там твоя стряпня в духовке, потому что ты мне написала, а я исполнила твое распоряжение. Все уже тогда было готово. Мы проголодались, а бабушка запрещает прикасаться к угощению, пока ты не спустишься. У нас вообще-то праздник по случаю твоей Первой Крови.
Не знаю, как относятся к пубертату обычные девочки, возможно, они не в восторге, но в сообществе колдунов это важное событие. Мне исполнилось четырнадцать, потом пятнадцать, но ничего не происходило, и я огорчалась, но ведь, как говорится, не все ягодки созревают рано – и даже не все ягодки среди поздних созревают рано, если учесть, что месячные у колдуний обычно начинаются позже обычного. Но мне всегда казалось, что уж в шестнадцать-то все случится. С самого дня рождения, а он был недели две назад, я изнывала от ожидания – и вот несколько часов назад настал долгожданный миг.
Мы с мамой и бабушкой паковали косметику в гостиной. Сначала у меня неприятно повлажнели трусы. Признаться, такое иногда случается. За две недели я извелась от ложных тревог, поэтому не собиралась делать поспешных выводов. Пока ощущение не усилилось настолько, что я решила, будто я, шестнадцатилетняя девочка с нормально функционирующим мочевым пузырем, взяла и описалась. Сейчас я понимаю, что от одной этой мысли мне стало до того стыдно, что я рада, что не сказала этого вслух. И вдвойне рада, что Кейс куда-то отлучилась и не слышала меня. Но когда я встала, чтобы пойти в туалет и проверить, что произошло, из-под моих свободных пижамных шортов выползла капелька крови.
Иногда события, которые переворачивают твою жизнь, с физической точки зрения сущие пустяки, зато с психологической таят в себе просто колоссальные перемены. Вот как эта темно-красная капля, которая стекала по моей голой ноге.
Я завопила от восторга.
Мама завопила от гордости.
Бабушка завопила, чтобы я отошла с ковра, а то за- ляпаю.
Я взяла у мамы прокладку, чтобы временно исправить положение, и заметалась по кухне – мне надо было поскорее приготовить ужин по случаю грядущего Призвания. Прошло больше часа, прежде чем я поставила все в духовку и наконец-то улеглась в ванну отпраздновать это событие по-настоящему. Затем я еще пару часов просто не шевелилась.
Первая Кровь в моем случае – это не просто типичное для колдунов катастрофическое перепроизводство телесных жидкостей, вызванное совершенно необъяснимым сочетанием генетической предрасположенности, гормонов и магии, символизирующее кровь наших предков. Это еще и первый шаг на Пути Взросления, первое из препятствий, которые надо преодолеть, чтобы стать колдуньей.
Что, конечно, восхитительно, если забыть, что я могу оказаться пустоцветом и вообще не унаследовать колдовских способностей. Пока что Первая Кровь – единственное яркое пятно при таких унылых перспективах. И каламбур тут нарочно.
Чем сильнее напирает Кейс, тем больше мне хочется остаться в ванне. Стоит мне выйти, и начнется Путь Взросления. Тут уж назад дороги не будет, не отвертишься.
– Я голая! – скулю я.
– Надо же! А я и не заметила.
Иногда Кейс ведет себя как настоящая вредина. Нет, не так. Кейс и есть настоящая вредина. Чем ты ближе к ней, тем хуже тебе приходится. Я знаю ее с рождения, поэтому любви и желчи мне достается поровну.
Уверена, все дело в том, что роды принимал дядя Ваку, а у него мощная отрицательная энергетика. И не потому, что он наркоман и сидит на мод-эйче. Просто он козел. Может, дело в том, что он в семье старший. Но, строго говоря, он принимал роды у всех наших мам. Чудо, что у такого, как он, настолько преданная и заботливая дочь, как наша двоюродная сестра Алекс. Если бы, когда дядя Ваку появился на свет, умели делать нормальный генетический скрининг, сразу стало бы ясно, что он подвержен нездоровым зависимостям и не умеет себя контролировать. Запретить ему работать врачом никто бы не смог, да и нельзя так поступать – в смысле, сразу бы заговорили про права человека, и крыть было бы нечем, – но ради его же безопасности ему должны были раз и навсегда закрыть доступ к наркотическим веществам.
Правда, такие подробные медицинские обследования нашей семье не по карману. Так что дядя Ваку мог узнать это о себе только при поступлении на работу. Даже если бы тогда уже были такие технологии, ему не сообщили бы результаты скрининга. Генетической информации выдают ровно столько, сколько нужно, чтобы ты не помер. А зачем говорить больше, если «Ньюген» может содрать с тебя за премиум-анализ кругленькую сумму?
Я погружаюсь в ванну поглубже, чтобы было видно только глаза – темные, почти черные. Кровь обволакивает губы, словно наш фирменный бальзам для губ марки «Томас».
Смотрю на кислое лицо Кейс и говорю:
– А помнишь, когда-то «Ньюген» был жалким стартапом, куда обращались белые, чтобы узнать, сколько на свете разновидностей белой кожи?
Она ехидно улыбается и задирает подбородок к потолку.
– Я на шесть процентов британка, на два ирландка и на девяносто два канадка.
Я хмыкаю.
– Такой скрининг предлагают по доступным ценам, – рекламным голосом провозглашает Кейс.
Доступные цены – это ежемесячный ипотечный взнос за шикарный кондоминиум в центре. И это самые основные данные ДНК. А от того, сколько просят за генноинженерные манипуляции, у меня даже живот сводит.
– Она что, еще в ванне? – пронзительно кричит мама из коридора.
Да чтоб меня хакнуло!
Мама рывком распахивает дверь и вламывается в ванную, словно не замечая Кейс. Темные волосы у нее заплетены в косички и просвечивают из-под нейлоновой сеточки телесного цвета – не эбеново-черного, как наши тела, а светло-бежевого, почти розового. Сеточки для волос нашего цвета в принципе существуют, но почему-то их никогда не выдают в качестве бесплатного образца.
Уединиться мне здесь явно не дадут. Если верить бабушке, наши предки всегда рядом и слушают нас. В смысле, в моем семействе издревле принято совать нос не в свое дело. Трудно представить, что Мама Оримо, которая погибла, когда помогала своим собратьям-рабам сбежать из-под палящего солнца на тростниковых плантациях Луизианы в прохладную и свободную провинцию Онтарио, решит посвятить загробную жизнь тому, чтобы шпионить за нами. Наша семья ведет тайную жизнь среди людей, которые верят только в то, что можно доказать генетически, а остальное для них просто не существует, особенно магия. Если бы Маме Оримо пришлось за нами наблюдать, она умерла бы еще раз – со скуки.
Моя мама затягивает завязки своей салатовой ночнушки и смотрит на меня сверху вниз с бледной улыбкой.
– Поздравляю с праздником Первой Крови. Это прекрасный момент в твоей жизни. Ты становишься начинающей колдуньей. Но я не я буду, если разрешу тебе весь вечер отмокать в крови.
– Так это же вроде полагается, – возражаю я.
Ритуал Первой Крови для девушки предполагает возможность долго-долго нежиться в ванне, причем от крови кожа почему-то становится мягкая-мягкая, а потом вся семья собирается на торжественный ужин в твою честь. Словно дополнительный день рождения.
У мальчиков все далеко не так увлекательно. Когда я спросила папу, как все прошло у него, он только поморщился, будто вспоминал какой-то досадный случай. У будущих колдунов, как и у колдуний, организм вдруг вырабатывает необъяснимо много крови. Но поскольку это не месячные, кровь течет отовсюду: из глаз, из носа, изо рта, и, как он выразился, из «интимных частей». Папа тогда просто смыл ее в душе и не стал ничего отмечать, как и большинство мальчишек.
Смыл в душе! Как будто это ничего не значит!
А вот девочки всегда устраивают какой-нибудь праздник, кому что нравится.
– Да, ванна – часть ритуала. – Мама подбоченивается. – И нет, тебе нельзя лежать в ней вечно. Пора вылезать и готовиться к завтрашнему дню.
Сердце у меня екает, я покрепче обхватываю коленки, вся скукоживаюсь, будто это поможет мне укрыться от маминого взгляда. Первая Кровь – это лишь первый шаг по Пути Взросления колдуньи. А завтра меня ждет Призвание. Передо мной предстанет кто-то из предков и даст задание, которое я должна выполнить, чтобы обрести колдовские способности и получить свой дар. Пролить немного крови и наслать пустяковые чары может любая колдунья. Дар – совсем другое дело. Он у каждого свой и определяется тем, как меняется твой генетический код, когда проходишь Призвание.
Мама грозно щурится:
– Второй раз просить не буду. Вылезай из ванны.
Она не повышает голоса, но маленьким канцелярским ножиком режет себе подушечку большого пальца, роняет каплю крови из пореза и наскоро насылает чары. Кровь, в которой я сижу, мгновенно становится ледяной. Жидкость в ванне густеет и сворачивается, да так, что жареная картошка с домашним карри, которую я ела на ланч, просится наружу.
Мама указывает на ванну и крутит указательным пальцем. В ответ жидкость в ванне повторяет ее движение, и ноги мне щекочут сгустки размером с теннисный мяч. Живот сводит, меня мутит, я отчаянно зажимаю ладонью рот.
Мама резко выбрасывает вперед руку, и кровь вместе со сгустками мощным водоворотом уходит в слив. От маминых чар все волоски у меня на теле искрят, будто наэлектризованные.
После чего я остаюсь сидеть в пустой ванне, и внутри у меня все так иссохло, что, наверное, и месячных больше никогда не будет.
Кейс смотрит на меня и кривится.
Мама часто, с трудом дышит, у нее вздымается грудь. Только она способна выйти за пределы своего колдовского диапазона ради чистой театральности.
Кейс хватает мое полотенце с хромированной вешалки на двери и швыряет мне. Правда, я и так сухая – мамины чары стерли с моего тела всю кровь.
Я встаю и заворачиваюсь в полотенце, а мама тычет в меня пальцем:
– Опомнись! Это тебе не праздник в честь первых месячных! Это начало Пути Взросления. У тебя завтра вечером обряд Усиления, тебя ждет Призвание! Соберись!
Мама говорит ровно то, о чем я пытаюсь не думать. Теперь, когда у меня уже была Первая Кровь, предки теоретически могут Призвать меня в любой момент, когда им заблагорассудится, – хоть в туалете, пока я, так сказать, осуществляю ежедневные поставки, хоть в разгар приготовления обеда, – и заставить выполнять задание, по результатам которого они решат, достойна ли я того, чтобы благословить меня волшебным даром.
Именно поэтому завтра все придут на церемонию Усиления. Она должна сделать так, чтобы Призвание произошло, когда мы захотим. Тогда у меня сложатся наилучшие условия для выполнения задания и будет больше шансов пройти испытание. Кроме того, если со мной будет вся моя семья, я смогу отчасти перенять колдовские способности родственников и получу более мощный дар. Если мы этого не сделаем, Призвание все равно состоится, но благодаря церемонии мне не придется смотреть в глаза предку и выполнять задание – и одновременно тянуться за туалетной бумагой или заниматься чем-нибудь другим, не менее дурацким.
Обычно предки не Призывают в тот же день, когда у тебя была Первая Кровь, но так или иначе обратный отсчет пошел. Через двадцать четыре часа я буду точно знать, стану ли я колдуньей… или нет.
Как жаль, что нельзя лечь обратно в тепленькую ванну!
– В теплую кровь! Даже если Призвание происходит у тебя в голове, все равно стоит приложить усилия и сделать все как положено! – заявляет Кейс.
Я же вроде говорила, что она вредина. Говорила?
Когда я останавливаюсь перед зеркалом, оно сначала мигает и только потом включается – это старая модель, мама купила его на распродаже. Кожа у меня обрела гладкость, положенную после ванны с кровью, но все равно сухая. Я капаю на ладонь «Увлажняющую сыворотку для лица и тела все-в-одном» марки «Томас» и втираю в кожу – она у меня цвета темного орехового дерева.
На отражающей поверхности зеркала включаются последние посты из моей ленты – это я взломала домашнюю сеть и подключила свой чип. Уведомление: я получила новый отзыв. Нажимаю и вижу маленькое фото какого-то дяденьки, папиного ровесника, и отзыв, который он написал, увидев меня на трамвайной остановке возле дома:
«Четыре звезды от Бернара Холбрука. Красивая девушка. Пусть чаще улыбается».
Мама тычет пальцем в его аватарку. От этого на зеркале появляется пятно.
– На него надо жалобу подать! Из него уже песок сыплется, а туда же – отзывы писать! Извращенец!
Она выбирает кнопку «Пожаловаться» рядом с аватаркой. Глазами пожирает фото – скорее всего, ищет колдовскую метку, знаменитый значок в виде точки в овале, обведенном кружком, который наши прячут на фото в своих онлайн-профилях, в резюме, на вывесках и так далее, чтобы мы могли узнать своих.
У Бернара на странице такой метки нет.
Мама скрещивает руки на груди и трясет головой, глядя в зеркало, будто хочет, чтобы оно донесло до Бернара, как ей противно. Потом ерошит мне волосы.
– Я понимаю, ты боишься, тебе вообще с трудом даются важные решения, но завтра у тебя Призвание, и никто не спрашивает, готова ты или нет. Нужно, чтобы ты его прошла. И я знаю, что у тебя все получится. Просто тебе надо…
Постараться? Подготовиться? Прыгнуть выше головы?..
– Одевайся, – командует мама, решив не договаривать. – Я достала из духовки все, что ты приготовила. Прошу к столу.
– Спасибо. – Я еле выговариваю это слово, но мама терпеть не может, когда запинаются, поэтому я повторяю твердым голосом: – Спасибо.
Мама переводит взгляд на Кейс.
– Пожалуйста, помоги ей выбрать белое платье для ужина. Катиус обожает все эти финтифлюшки с намеком на девственность, а если он не почувствует, что его мнение принимают в расчет, его будет завтра не заманить на церемонию Усиления.
Кейс лукаво усмехается:
– Конечно, тетушка.
Мама выходит, а я втираю в волосы несмываемый кондиционер, после чего достаю из-под раковины баночку кокосового масла и зачерпываю оттуда белую массу. Она тает от тепла моих рук, и я, потерев ладони друг о друга, густо мажу им кожу под кудрями, сухую, как песок.
Обычно, когда я мою голову, я проделываю целый ритуал с масками, травяными шампунями, несмываемыми кондиционерами, маслом для кудрей «Томас», гелями и холодными плойками, но я провалялась в ванне слишком долго, и теперь мне некогда. Придется пока довольствоваться пусть и увлажненными, но не очень четкими локонами. Когда умеешь колдовать, можно управляться с волосами в четыре раза быстрее, и все кругом так и делают. Мы с Иден – единственные в доме, кому это не по силам. Пока мы не пройдем Призвание.
Я криво усмехаюсь:
– Ну что, теперь надо найти белое платьице, которое пройдет дядюшкин контроль.
Точнее, это Кейс должна помочь мне выбрать платье, ведь, по маминым словам, мне с трудом даются важные решения, к которым, очевидно, относятся и самые судьбоносные – выбор наряда, например.
– Она не хотела тебя обидеть, – говорит Кейс. – Ты же знаешь: что бы ты ни надела, папе не понравится. Так что такое решение трудно далось бы кому угодно.
Дядюшка вечно меня шпыняет, но на церемонии должны присутствовать все до единого. Больше крови – больше колдовской силы, и все надеются, что у меня будет мощный дар. Взрослые применяют свои дары, чтобы повысить доходы, и благодаря тому, что у нас общий кошелек, мы и живем в этом доме все вместе. Когда бабушка с дедушкой были молодые и бедные, они набрали кредитов под залог дома, чтобы содержать семью. С годами проценты нарастали, платить приходилось все больше, и в результате дом, который теоретически был у нас в собственности, стал требовать таких расходов, словно мы еще не рассчитались с ипотекой за него.
Торонто – дорогой город, и мы еле-еле сводим концы с концами, хотя другие семьи колдунов живут припеваючи. Наша домашняя косметика нравится тем, кто предпочитает немодифицированные средства, но в целом косметика из модифицированного сырья гораздо популярнее, а мы не можем себе позволить модифицированные ингредиенты, это уж к гадалке не ходи. В том-то и загвоздка с ГМО?сырьем. На самом деле оно не хуже и не лучше обычного, но иногда стоит совсем дешево, гораздо дешевле не-модов, а иногда просто жутко дорогущее, так что о нем и мечтать нечего. А значит, большинство наших покупателей – либо колдуны, либо узкий круг неволшебных семейств, которые знают, что мы и вправду обладаем колдовскими способностями, а наша косметика лучше всех, пусть и без ГМО.
Были бы у нас деньги, настоящие деньги, мы бы вращались в одних кругах с теми, кто набирает стажеров для эксклюзивных проектов, куда со стороны не попасть, и могли бы позволить себе дорогие университеты, где учатся или богатенькие наследники, или целевики, за которых платят корпорации. При этом обязательное среднее образование у нас, конечно, есть. Аттестаты начальной школы мы получили у Йохана – его школа для колдунов имеет государственную лицензию и может выдавать документы. Потом получили аттестаты о базовом среднем образовании – это было вообще проще простого, мы управились за два года, половина уроков онлайн, половина очные. Я уже давно все закончила.
Только одна из нас решила учиться дальше, и это Кейс – да и она это делает исключительно из духа противоречия, чтобы ее не заставляли зарабатывать на жизнь своим даром. Она до сих пор ходит в школу, чтобы сдать экзамены повышенной сложности. Правда, заниматься ей надо в основном онлайн, но иногда и очно. Кейс движет то же упрямство, из-за которого она наотрез отказывается не только применять, но даже развивать свой мощный дар, который помог бы ей многого достичь в жизни.
От этой моей мысли она злобно щерится.
– Для человека, который учится из чистой вредности, ты достигла потрясающих успехов! Ни у кого из нас в жизни не было таких оценок!
Это я серьезно. Кейс берет каждый год по полтора десятка курсов и по всем получает «отлично». Иногда я думаю, что у нее есть какая-то очень важная цель, но она притворяется, будто все это на сто процентов делается назло родственникам.
– Это не вредность, это протест против семейных установок, согласно которым твоя ценность сводится к дару. – Кейс прикусывает губу. – Только какой смысл протестовать, если я все равно не смогу получить нормальное образование? У меня нет ни связей, чтобы вписаться в проекты, где можно получить направление в университет, ни денег, чтобы заплатить за обучение самой.
Она повторяет слово в слово все то, что говорят ее родители и остальные взрослые. Красивый школьный аттестат – это неплохо, но, если ты не можешь попасть на стажировку в хорошую фирму, вероятность получить высокооплачиваемую работу резко падает. Не говоря уже о том, что вероятность поступить в университет практически нулевая. Мы никогда не сможем себе этого позволить. Надо, чтобы Кейс нашла фирму, готовую оплатить обучение.
Всем нам до официальной стажировки было как до небес, поэтому мы о таком даже не задумывались. Вот почему мы полагаемся на волшебство. Но Кейс – это совсем другой случай.
– Пробьешься. – Я в целом поддерживаю Кейс, хотя никак не могу взять в толк, почему обладательница такого дара, как у нее, не желает им пользоваться. – В Сети полно ресурсов, где объясняют, как найти стажировку. Давай помогу. – Я листаю ленту, настраиваю себе уведомления с сайтов корпораций, где бывают отличные вакансии.
Кейс только поднимает брови:
– А почему ты для себя этого не делаешь?
– Чего?
– Не ищешь курсы и стажировки. Не подстилаешь соломки. Перестань так волноваться из-за своего дара, займись тем, что можешь сама решать.
– Потому что я просто фантастически умею принимать важные решения!
Вообще-то мама права. Ради семьи я сделаю все что угодно, но с рождения не умею ничего решать, когда речь идет обо мне самой.
– Вайя!
– Что ты мне предлагаешь? Пройти конкурс сто человек на место, чтобы получить стажировку с минимальной зарплатой, которая мне ничего не даст? В хорошую фирму меня в жизни не возьмут.
Не понимаю, зачем она вешает мне лапшу на уши. Если ты недостаточно хороша, чтобы попасть в большую корпорацию, нечего и время тратить.
Мощный дар – вот моя единственная надежда. Это особая приправа, при помощи которой мы, колдуны, превращаем картошку в изысканное пюре. А про мой сейчас и говорить нечего – все вилами на воде писано.
Я искоса бросаю взгляд на Кейс:
– Что, возразить нечего?
Она сердито скрещивает руки на груди:
– Если надо себя накрутить, ты и без меня отлично справишься. Все будет нормально с твоим Призванием, получишь отличный дар, вот увидишь.
«Сомневаюсь».
Я смотрю на себя в зеркало, накручиваю выбившуюся кудряшку на палец, чтобы получилась упругая пружинка.
Когда я расспрашивала двоюродных сестер, какие задания давали им предки во время Призвания, все говорили разное. Кейша рассказывала, что Папа Ульве привел к ней из загробного мира двух прабабок, похожих друг на друга как две капли воды, – Сару и Сью. Он заставил ее смотреть на них пять минут. Они постоянно менялись местами, так что Кейша закрыла глаза, а потом он спросил у нее, которая из них Сью. Интуиция у Кейши просто фантастическая, это даже бесит, поэтому она справилась с заданием без труда. И в результате получила соответствующий дар – колдовскую интуицию, потрясающе точную и иногда крайне неприятную.
Когда Алекс проходила Призвание, Мама Дейрдре выложила перед ней полтора десятка платьев и потребовала, чтобы Алекс выбрала ей самое подходящее. Алекс – что типично для нее – решила, что все они недостойны Мамы Дейрдре, и сшила для нее новый наряд, который, естественно, привел Маму Дейрдре в восторг.
Мама Нора завалила Кейс воспоминаниями десяти предков вперемешку и приказала выбрать единственное ложное – или навсегда оказаться запертой в их разуме, пока ее тело не умрет. Призвание Кейс прошло не по правилам, вообще-то ставки не должны быть такими высокими. Значит, Призвание непредсказуемо – вот ужас-то!
В этом и беда с Призванием: все зависит от того, кто из предков тебе явится. Тот, кто Призовет меня, не просто даст мне задание, но еще и решит, каким даром меня наделить на церемонии окончания Пути Взросления, когда я исполню требуемое. Кто-то из предков выберет меня по их загадочной системе, хотя иногда говорят, что предки выбирают тех, кто на них похож, или тех, кому готовы так или иначе помочь. Что бы они там ни решили, мне придется выполнить какое-то задание, и действие будет разворачиваться у меня в голове. Иногда переход от реальной жизни к Призванию проходит так гладко, что колдуны даже не замечают этого. Не знаю, лучше так для меня или хуже. С одной стороны, не придется сильно задумываться, с другой – этак можно завалить испытание безо всяких усилий.
Неважно, кто из предков мне достанется, неважно, как он распорядится моим Призванием, – это должен быть простой выбор из двух вариантов. Приму верное решение – получу колдовские способности, ошибусь – не быть мне колдуньей.
А вдруг мне достанется предок, который не подчиняется правилам, – как Мама Нора в случае с Кейс? Такой, который решит поднять ставки. Считается, что предки дают нам задания, чтобы сделать нас лучше, но, по-моему, иногда они просто издеваются.
Скучно им, наверное, там, в загробном мире.
– Вот бы мне повезло и меня Призвала Мама Лиззи, – говорю я.
Мама Лиззи держала пекарню в Алабаме и собрала соседок, чтобы кормить участников марша борцов за избирательные права, которые шли из Сельмы в Монтгомери. Ее Призвания обычно сводятся к тому, что надо несколько часов что-то печь, а потом решить, кому раздать эти пироги и булки, – естественно, нуждающимся. Настолько простое задание, что его невозможно провалить.
Кейс мотает головой:
– У Мамы Лиззи самые простые Призвания в мире. Нет, она тебе не нужна. Чем сложнее Призвание, тем лучше дар.
– По-моему, это россказни.
– Ты что!
Я поджимаю губы и поправляю полотенце.
– Пошли искать подходящее платье, которое дядюшка не одобрит.
Итак, Первая Кровь у меня официально позади. Назад пути нет. Вот уже без малого сто лет никто в нашей семье не проваливал Призвание. Чтобы у человека с фамилией Томас не было колдовских способностей – подобного днем с огнем не сыщешь.
С другой стороны, предки, наверное, в жизни не видели такой растяпы и недотепы, как я.
Глава вторая
Все так же завернувшись в полотенце, я иду в свою комнату по дубовому полу. Половицы у нас – ровесницы дома. Моя несколько раз прапрабабка настаивала, чтобы мы их сохранили. Звали ее Мама Бесс, хотя звание Мамы она получила только посмертно. Она была рабыней в этом доме, когда на тогдашней Орлеанской территории в 1811 году началось знаменитое восстание рабов – крупнейшее в истории Соединенных Штатов. Кроме того, она была одной из тех, кто организовал загадочное исчезновение дома из Луизианы. После этого землю на том месте, где он стоял, считали одновременно и благословенной, и проклятой.
Чтобы перетащить дом с новоорлеанских болот на участок у озера Онтарио в Торонто, где мы теперь живем, потребовались совместные усилия двадцати пяти наших предков. Только в те времена эти места назывались Верхней Канадой. Возглавила эту компанию предков Мама Бесс, которая считала, что ведет их в землю обетованную. Однако, когда они добрались до цели, оказалось, что и там повсюду рабы – в домах, на фермах, в лавках. Их привезли сюда хозяева вместе с теми, кому было позволено называть себя свободными. Мама Бесс умела читать и писать, и первая же запись в ее дневнике гласила: «Стало лучше, но еще не хорошо».
Это была не та свобода, которой жаждала семья, но наша сила все равно освободила нас.
Кровь и целеустремленность.
Два простых ингредиента, из которых состоит волшебство.
Вот бы и мое Призвание было таким же простым.
Кейс следует за мной по прямому коридору, куда выходят наши комнаты – самой Кейс, Кейши, моего папы и его новой жены Прии, моей сводной сестры Иден и моя.
Я понимаю, это дико, если твои родители в разводе и продолжают жить под одной крышей, но, когда у тебя такой огромный дом, как наш, было бы неблагородно кого-то выгонять. Да и вообще мы считали, что чем больше нас, тем лучше: помимо долгов, которые наделали бабушка с дедушкой, на нас висели еще налоги, коммунальные услуги и общие расходы на содержание дома.
Чтобы избежать конфликтов, мне отвели комнату между Кейс и Кейшей. Комната Кейши ближе всего к ванной, откуда мы только что вышли, потому что в свое время Кейша закатила грандиозную истерику по этому поводу, никто не хотел с этим разбираться, и она получила что хотела.
Комнаты мамы и бабушки – в другом коридоре, через два поворота. Поскольку бабушка у нас матриарх, ей положена личная ванная, куда больше никому нельзя заходить. Комнаты Алекс и тети Мейз на первом этаже, и у них есть общая ванная плюс еще одна, гостевая, рядом с кухней. Дядюшка живет в пристроечке на заднем дворе, поскольку тетя Мейз выселила его туда лет пять назад.
Бабушка твердит, что они поженились слишком рано. Им было восемнадцать, когда родились двойняшки.
– Оба младшенькие в семье, вот и решили доказать, что уже большие, – частенько ворчит бабушка.
На это тетушка обычно огрызается – мол, бабушке тоже было восемнадцать, когда она родила дядю Ваку. Как правило, это приводит к тому, что бабушка подробно излагает, почему они с дедушкой к этому возрасту были гораздо более взрослыми, независимыми и ответственными, чем тетя Мейз и дядя Катиус. А потом начинается скандал.
Я оборачиваюсь к Кейс:
– Если хочешь, иди вниз. Не обязательно мне помогать.
– Охота мне торчать внизу со всеми – там только о еде и думают! Да ну!
Кейс говорит, что чем эмоциональнее мысль, тем она громче, и в конце концов назойливое жужжание голосов превращается у нее в голове в оглушительный гвалт – кто кого перекричит. Если бы она не отказывалась упражняться, то наловчилась бы отсекать ненужные. А так, чтобы подавить фоновый шум, она сосредотачивается на том, что я думаю.
Конечно, я не была в восторге от того, что Кейс решила прятаться у меня в голове, хотя могла просто научиться контролировать свой дар, но теперь я, кажется, привыкла. Иногда я даже забываю, что она слышит мои мысли, но быстро вспоминаю об этом, когда она заговаривает о чем-то, во что я не планировала никого посвящать.
Я шаркаю в свою комнату, прямиком к шкафу. Двери-экраны подсвечиваются, я барабаню по ним пальцами – выбираю белье. Пока я его натягиваю, Кейс перетряхивает мой гардероб.
– Как ты думаешь, какой у меня будет дар? Если будет, конечно. – Мысли у меня так и вертятся вокруг Призвания – примерно как родственники вертятся вокруг меня, когда я пеку брауни и говорю, что попробовать можно будет только через десять минут, когда они остынут. – Я как могла секвенировала свою ДНК и сравнила с другими загруженными. Пишут, что у меня способности к садоводству.
– Будет у тебя дар! А садоводством ты в жизни не занималась. Такие услуги предлагают всякие халтурщики, а не нормальные генетические фирмы. И вообще, после Призвания твои гены изменятся. Сейчас нет никакого смысла гадать.
– Не все обретают дар, – бормочу я. – Некоторые не проходят Призвание.
Последней из Томасов, оставшейся без дара, была Уимберли, которая, уже судя по имечку, была просто рождена для того, чтобы прошляпить все на свете. Задание она получила от Мамы Джовы. Уимберли должна была пройти по узкому мосту над глубоким ущельем. Таких заданий вообще не должно быть. Никакого выбора из двух вариантов – только действие, причем страшное. Уимберли отказалась. В нашем цифровом семейном альманахе, куда мы вносим все исторические документы, хранится листок из ее дневника, где написано: «Потому что никакая магия не стоит моей жизни», – хотя все остальные утверждали, что она просто струсила.
Ее выставили из фамильного гнезда, и она просто исчезла – больше о ней никто не слышал.
– Выкинь эту галиматью из головы. Никто тебя из дома не выгонит, даже если провалишь испытание! – Кейс стонет с досады. – А ты его не провалишь!
Все кругом притворяются, будто не допускают даже мысли о том, что меня постигнет неудача, но я-то знаю, что все может быть. Может быть, я никогда не стану колдуньей, не получу ни магических способностей, ни дара. И сгину на свалке истории, превращусь в сноску в семейном альманахе.
Я хватаюсь за живот и морщусь.
Кейс прищуривается, глядя на экран на дверце шкафа, и нажимает на нее пальцем сильнее, чем нужно. Показывает на платье, похожее на трубку без бретелек:
– Это не твое. Ты такое не носишь.
– Кейша дала.
Кейс громко фыркает и продолжает перебирать платья.
Иногда я забываю, что Кейс и ее сестра двойняшки, настолько они отдельно воспринимаются. Они не просто разные по характеру, но еще и никогда не проводят время вместе, кроме тех случаев, когда мы собираемся всей семьей. Скорее уж мы с Кейс похожи на близняшек.
– Погоди-погоди! – Я останавливаю Кейс, которая хочет смахнуть влево белое хлопчатобумажное платьице с узором из голубых морских коньков. – Я его люблю! Хотя нет, оно же не чисто белое…
Кейс снова стонет:
– Вайя, прекрати!
– Дядюшка рассердится. Давай еще посмотрим.
– Нет.
Она выбирает платье, выхватывает его из выдвижного ящика внизу шкафа и протягивает мне.
– Иногда надо просто выбрать что-то и на этом остановиться. А ты так боишься ошибиться, что предпочитаешь вообще ничего не делать.
– Прости, что я такая растяпа и вечно бездельничаю, – огрызаюсь я.
– Я не это имела в виду. – Кейс устало протирает глаза. – Давай, надевай платье, и дело с концом. Тебе же оно нравится, правда?
Я беру платье. Его сшила мне Алекс. Это ее подарок.
Алекс может посмотреть на кусок ткани и сразу увидеть, как его идеально раскроить, швы у нее всегда безупречные, и это дается ей безо всяких усилий. Конечно, таким даром могут обладать и обычные люди, не волшебники, но Алекс просто гений.
– Дядюшке не понравится…
– Вот и отлично!
Иногда мне становится жалко дядю Катиуса, когда Кейс такое говорит, но вообще-то он сам виноват. Постоянно учит своих дочек жить. Причем жить только так, как он считает нужным.
Я натягиваю платье через голову, Кейс застегивает молнию на спине. Оглядывает меня с ног до головы.
– Вполне.
Я отодвигаю ее, чтобы посмотреться в зеркало. Платье подчеркивает талию, но юбка у него пышная, А?силуэта, что просто фантастически украшает мою фигуру с широкими, как у всех Томасов, бедрами и большой попой. И длина в самый раз – не слишком длинное, не слишком короткое. Когда в тебе всего полтора метра росту, с длиной легко ошибиться. Алекс сшила красивое платье, а на мне оно еще и шикарно смотрится.
– Ну что, ужин? – спрашиваю я Кейс.
– Да! Наконец-то!
Теперь мы сядем за стол всей семьей, и мои родные, несомненно, весь ужин будут обсуждать мое Призвание. А можно было бы поговорить о чем-нибудь другом, например, куда Кейс устроиться на стажировку.
– Даже не думай переводить стрелки на меня, – говорит она.
– Это гораздо более увлекательная тема.
– Моя стажировка никого не заинтересует сильнее, чем твое Призвание. Если бы бабушка могла колдовством заставить меня зарабатывать деньги своим даром, вместо того чтобы идти учиться, она бы так и поступила. Да ее от одного упоминания о стажировке удар хватит!
У Кейс вся кожа вокруг глаз натягивается. Интересно, от этого у нее потом будут морщинки или наоборот.
– Она считает, ты сама себе портишь жизнь. – Я пожимаю плечами. – В компании, которые достойно платят стажерам, всегда огромный конкурс, и только у них хватит денег, чтобы отправить тебя в университет.
– Как это бодрит.
Я поворачиваюсь к Кейс, но она смотрит в сторону.
– Я помогу тебе что-нибудь найти. Ты невероятная, ты сможешь сделать то, что всем нам не под силу. Ты и без волшебства всего достигнешь.
– От такого отношения мне становится тревожно за нашу семью. И за общину.
Тут я не понимаю Кейс и даже не пытаюсь.
Едва мы спускаемся на первый этаж, до нас доносится пряный аромат моей стряпни. Сегодня мой праздник Первой Крови, и тем не менее готовила тоже я. Хотя, честно говоря, на другое я бы и не согласилась.
Внизу лестницы я замечаю лист бумаги на полу у входной двери, будто кто-то подсунул его туда, проходя мимо. Я приседаю, беру его и переворачиваю. С него мне улыбается девушка – темнокожая, кареглазая, с роскошной сиреневой шевелюрой.
Лорен.
У меня сразу перехватывает горло, даже не сглотнуть. Когда я думаю о Лорен, то представляю себе длинные упругие локоны, заливистый смех, от которого теплеет на сердце, и неописуемое ощущение, что тебе вот-вот устроят приключения. Я вечно пытаюсь все спланировать, мучаюсь с тем, что делать и куда пойти, а Лорен живет безо всяких карт и гуляет сама по себе. Она такая с детства. Ее мама, бедняжка, постоянно прибегала к нам с вопросом, где она, и Лорен никогда не оказывалась там, где мы с ней только что играли, – вечно болталась на другом конце квартала и занималась предки знают чем.
Кажется, всего неделю назад мы праздновали успешное окончание ее Пути Взросления, хотя на самом деле прошло гораздо больше времени. Это было крупное торжество, поскольку Лорен должна стать следующим матриархом своей семьи. Правда, бабушка не одобряла, что мы с Кейс туда пошли. В отличие от нас Картеры – семья, где практикуют нечистую магию. Наше волшебство происходит только из нашей собственной крови. А нечистая магия черпает силу из боли и страданий других. Для этого нужно красть людей среди ночи, резать их и питать свои колдовские способности их кровью, а потом стирать им память, залечивать раны и выбрасывать несчастных на улицу, будто ты не провел последние несколько часов, слушая их вопли.
Родители Лорен никогда ее к такому не привлекали, но однажды она призналась мне, что иногда слышит крики и радуется, что они не из тех семейств, где людей действительно убивают, как принято, например, у Дэвисов.
И она даже гордится тем, что для каждого темного обряда нужна благая цель. Типа, все делается ради высшего блага – так она говорит. Вот, скажем, один раз ее родители совершили обряд, чтобы нескольких приемных детей поместили в хорошие семьи, забрав из тех, где над ними измывались.
О магической отдаче Лорен говорить не любит. Между тем колдуны прибегают к темной магии главным образом ради отдачи. Да, для всех ритуалов нужна «чистая», благая цель, но у темных ритуалов есть еще и удобная побочка: они усиливают колдовские способности и силу, да так, как это и не снилось тем, кто практикует только чистую магию. Темные колдуны тоже должны проливать кровь каждый раз, когда им надо наслать чары, – это мы все делаем, – но потолок возможностей у них гораздо выше. Даже когда они якобы занимаются чистым волшебством, то есть пользуются только своей кровью, они все равно черпают колдовскую силу из боли.
Лорен еще не приходилось самой участвовать в темных обрядах, но когда-нибудь придется. Она по-прежнему моя подруга. Я не могу отнести всех темных магов к одной категории. Лорен не какое-нибудь бессердечное чудовище. На празднике Взросления она была просто девушкой, которая радовалась, что стала колдуньей. Она сияла от счастья и гордости.
– Я сделаю такое, что меня никогда не забудут, – шепнула она мне, захмелев от шампанского – ее родители разрешили нам распить бутылку.
Лорен хочет, чтобы ее помнили. Хочет сыграть важную роль. Хочет, чтобы в семействе Картеров ее имя передавали из поколения в поколение.
Теперь ее нет. Наутро после праздника она вышла из дома – и вот уже месяц как не возвращается. И на сей раз ее не могут найти.
Кейс пихает меня плечом, стараясь не смотреть в улыбающееся лицо Лорен.
– Пошли. Пора садиться за стол.
Голос у нее тихий и ровный.
Я сую лист бумаги в карман и следом за ней иду в кухню. Мама сидит на деревянной табуретке у кухонного стола с ламинированной столешницей. Мы, дети, хотели стол с тачскрином. Бабушка пресекла эту идею на корню – рявкнула:
– Вам что, везде нужны эти треклятые тачскрины? У вас телефоны есть!
По пути из ванной, где мы с ней разговаривали, в кухню мама успела надеть черный парик в виде стрижки-боб. Я практически уверена, что этот фасон называется «Ева».
Я кладу листок на стол лицом вверх.
– Кто-то подсунул нам под дверь.
При этом я нацеливаю мысли на маму, словно она Кейс, – мне надо заставить ее действовать.
Мама поднимает глаза от телефона – она листала ленту – и тяжело вздыхает.
– Мы знаем, что она пропала. Картеры знают, что мы знаем. Не понимаю, зачем они суют нам объявления – только впустую тратят бумагу и время.
– Наверное, надеются на нашу помощь.
Мамин дар – считывать информацию с неодушевленных предметов. Ей достаточно одного прикосновения, чтобы узнать историю украшений или одежды – да, в общем-то, всего на свете. Выражение ее лица говорит мне, что вызываться помогать она не собирается.
Одно дело – искать пропавшую девушку, и совсем другое – помогать семье, где практикуют нечистую магию.
Чтоб меня хакнуло! Можно подумать, мы сами такие уж чистенькие. До того как матриархом стала бабушка, Томасы вполне себе практиковали нечистое колдовство, а теперь мы притворяемся, что это ниже нашего достоинства.
Вот она, колдовская политика в действии. Я кусаю губы. Вот что, оказывается, мешает маме помочь Лорен.
Но сегодня у меня нет сил напирать – не тот день. Я гляжу на арку, ведущую в столовую, потом обратно на маму.
– Все уже ждут?
– Ага. Бабушка послала меня помочь вам притащить все на стол. Эта чертова штуковина два раза отключалась. – Мама кивает на духовку.
Да провались оно. Наша допотопная духовка в последнее время завела привычку самопроизвольно отключаться, а денег на ремонт у нас сейчас нет. И не будет в ближайшее время. Тетя Мейз предлагала поколдовать, но, когда она в прошлый раз пыталась починить микроволновку, ее дар – она у нас укротительница огня – ни с того ни с сего проявился, и микроволновка вспыхнула и сгорела дотла. Тетя Мейз, по-моему, хуже всех на свете подходит на роль человека, способного спонтанно зажигать огонь, но тот предок, который ее Призвал, очевидно, считал иначе.
Чтобы отремонтировать нашу духовку, нужно обладать либо особым даром чинить электронику, либо широченным диапазоном колдовских способностей, а за этот диапазон пришлось бы платить тем, чем в нашей семье поступаться не готовы, – так называемой чистотой. Можно попробовать колдовать одновременно, но, зная нашу семейку, могу предположить, что мы просто разнесем всю кухню.
Я снова киваю в сторону арки:
– Бабушка в хорошем настроении?
Мама смеется:
– Какое там! Злющая как я не знаю кто, но поест – подобреет.
Неплохо. Когда я нагружу бабушкину тарелку ее любимой едой, она смягчится и, наверное, не станет читать мне нотации и разглагольствовать о моем Призвании. Я предвкушала Первую Кровь несколько лет – и благодаря этому заранее составила меню сегодняшнего праздничного ужина. Обычно на то, чтобы решить, что приготовить на ужин, у меня уходит… больше времени. Столько, что об этом даже думать не хочется, поскольку поневоле вспоминаются мамины слова про то, что мне «с трудом даются важные решения».
Если я и правда сумею улучшить бабушке настроение, возможно, она намекнет, кто из предков мне достанется. Матриархи обладают властью разговаривать и советоваться с предками, хотя это не обязательно означает, что матриарх скажет, кто меня Призовет. Но что-то она наверняка знает. Все мои двоюродные по крайней мере пытались лестью и уговорами выведать у нее хоть что-то, и я не стану исключением.
Зачем наделять матриархов особой силой, если нельзя пустить эту силу на помощь семье? Вообще-то матриархи не просто способны общаться с предками. Они могут временно расширять колдовской диапазон членов семьи, особенно когда нужно наслать какие-нибудь сложные чары, для которых требуются совместные усилия. А могут, наоборот, подавлять чужую магию, хотя, насколько мне известно, бабушка никогда этим не пользовалась, даже с дядей Ваку. Душевное состояние матриарха влияет на чужие чары: например, в день смерти дедушки, стоило взрослым что-то наколдовать, и в воздухе разливался аромат гвоздики и муската – его любимый дезодорант.
Я собираю два подноса – один для Кейс, другой для мамы, – а последние два несу сама. Мы входим в столовую через арку.
Потолок в столовой высокий-высокий, а за огромными окнами в плантаторском стиле раскинулось озеро Онтарио. Набережная проходит как раз у нас за домом и тянется через весь город до самого Ист-Энда. Вид на миллион долларов. Когда мы говорим, в каком районе живем, все, наверное, думают, будто мы купаемся в деньгах. Нам никогда не удавалось оправдать эти ожидания.
В 2030 году наш район Этобико переименовали в Исторический Лонг-Бранч. Он состоит из рядов разношерстных домиков, типовых малоэтажных кондоминиумов и главной улицы с ресторанами, барами и пекарнями, и все это выстроено в последние тридцать лет. Что в этом такого исторического, знают только городские планировщики.
Стол посреди столовой – из цельной древесины, не ГМО, и за ним можно усадить не меньше двенадцати человек, так что нам хватило бы места еще на одного гостя, если бы мы захотели его пригласить.
Бабушка барабанит пальцами по столу.
– Уж и не чаяли.
Что поделаешь, бабушка есть бабушка.
У матриарха нашей семьи тоже, конечно, есть дар, но она никому из нас не говорит какой. Даже мама и тетя Мейз не знают. Бабушкины волосы заплетены в аккуратные афрокосички – этой прической она щеголяет, сколько я себя помню. И одета она так же, как всегда одевается дома, – в красный махровый халат поверх простых штанов с футболкой.
Мы ставим на стол угощение. Лоснящиеся тушеные говяжьи хвосты – мясо так и отваливается от косточек и тонет в коричневом соусе. Пелау – нарядное блюдо из риса с мясом и овощами, до того рассыпчатое, что видно не только кусочки мяса и каяновые бобы, но и каждый кубик тыквы и цукини. Запеканка из макарон с сыром: снаружи – с хрустящей сырной корочкой, внутри – упругая и влажная. А посреди всего этого великолепия – большое блюдо сдобного хлеба с цукатами. При виде него бабушка выпрямилась на стуле, чтобы лучше видеть.
Да, в кулинарии я просто королева.
– И скромная такая, – бормочет Кейс.
Если предки дадут мне задание составить идеальное меню для семейного ужина, я, пожалуй, пройду испытание.
Бабушка шлепает дядю Катиуса по спине:
– Положи-ка мне макаронной запеканки.
Он сидит от нее по правую руку, как обычно. Поскольку он мужчина, матриархом ему никогда не стать, но вьется он вокруг бабушки так, словно у него есть шанс.
Дядюшка берет тарелку, тянется через стол и кладет бабушке хорошую порцию. Запеканка не рассыпается, а держится красивым куском – я знаю, что бабушка так любит. Одновременно дядюшка окидывает меня быстрым взглядом с головы до ног. Брови у него словно две косматые гусеницы, лысая голова блестит в свете люстры.
– Опять ты слишком много наготовила. Все испортится.
Ему лишь бы придраться!
Какой у него дар, мы, дети, тоже не знаем, но иногда я думаю, что это просто дар всех бесить. Если я готовлю тринидадские блюда, он обязательно укажет, что нам нужно есть больше африканской еды из уважения к своим корням. Если я готовлю что-то канадское, я отрицаю свою культуру. Что бы я ни делала, что бы ни делал кто угодно, за исключением бабушки, в этом обязательно найдутся недочеты, на которые он сможет указать.
Нечего и говорить, что я про наши так называемые африканские корни почти ничего не знаю. Предки бабушки и дедушки оказались в плену и были проданы в рабство – бабушкины, Томасы, попали в Америку, а дедушкины, Харрисы, в Тринидад. Бабушкины предки перевезли наш дом из Штатов в Канаду, а дедушкины эмигрировали туда же с острова. В конце концов они все поселились в Торонто.
Мы знаем, из каких именно мест в Африке их привезли, только благодаря тому, что общаемся с предками. Знать, откуда ты произошел, – привилегия, доступная далеко не всем потомкам черных рабов даже при нынешних достижениях генетики.
В результате наша семья стала отождествлять себя с тринидадской культурой, дедушкиным наследием, но бабушкины предки все-таки были могущественнее как колдуны, а это в итоге главное. Потому-то мы и Томасы, а не Харрисы. Сильное имя выгоднее носить.
Кейс плюхается на стул рядом с Алекс. Я сажусь напротив – то есть рядом с Кейшей.
– А что ты салат не приготовила?
Кейша даже не смотрит на меня. Ее длинные черные волосы переброшены через плечо, и вид у нее домашний, несмотря на блестящее платье с пайетками.
Да уж, размечталась я насчет идеального меню для семейного ужина.
– Бабушка не любит салат.
Я думала, что сказала это шепотом, но с другого конца стола доносится бабушкино ворчание:
– Салата хоть ведро съешь – и все равно через десять минут будешь голодная! Надо есть настоящую еду!
Думаю, ни от кого не укрылось, какой многозначительный взгляд она при этом бросила на папу с Прией.
Папа ерзает на стуле и наклоняет голову, чтобы короткие дреды упали на глаза. Он молчит. Только ворошит вилкой шпинат с нутом и соевой фетой на тарелке.
Прия точно так же склоняется над своей тарелкой, но подбородок у нее выпячивается, и я понимаю, что ей эта шпилька тоже не по нраву. Длинные волосы Прии заплетены в косу, которая доходит у нее до самых щиколоток. Прия готовит им с папой отдельно, потому что они веганы.
– Не поделитесь своим салатом с Кейшей? У вас его хватит? – спрашиваю я Прию.
– Полным-полно, – кивает она.
Я с облегчением откидываюсь на спинку стула и машу Кейше:
– Угощайся. Проблема решена.
Она оживляется и шагает в кухню – искать то, что они не доели.
Я смотрю на Прию с благодарностью, а она улыбается в ответ. Даже странно думать, что их с папой я знаю как пару почти столько же, сколько маму с папой. Может, они с Прией даже больше подходят друг другу. У них и дары похожие – связанные с прикосновением. Папе достаточно всего-навсего прикоснуться к тебе, и все мышцы сразу расслабляются, а тревоги развеиваются. А Прия умеет измерять романтическую совместимость. Взаимно дополняющие дары – не обязательно гарантия счастливой семейной жизни, но у папы с Прией не бывает таких ссор, как когда-то с мамой, так что, возможно, это что-нибудь да значит.
Тем временем маленькая Иден ждет, когда мама положит ей кусочек говяжьего хвоста на горку пелау. Я нарочно выбрала не просто бабушкины любимые блюда, но и те, которые Иден тоже любит. Не могу не баловать свою сестричку. Волосы у нее острижены в каре до подбородка и такие прямые, что их можно расчесывать частым гребнем: гены Прии оказались сильнее папиных и не позволили им создать ни единого завитка. Зато Иден унаследовала от папы цвет кожи – более светлый, чем у всех нас, с теплым золотым отливом.
Вообще-то мама не выносит папу и злится на него из-за Прии, но обожает Иден. Ее все обожают. Это самая очаровательная шестилетняя девчушка на свете.
Иден улыбается мне:
– Спасибо за ужин!
Не только очаровательная, но еще и воспитанная.
– На здоровье!
– Ты довольно долго пробыла наверху, когда праздновала Первую Кровь, – говорит дядюшка. – Надеюсь, ты не забыла уделить время и подготовке к Призванию.
Да, кто, как не он, должен затеять этот разговор. Я прикусила язык – иначе, чего доброго, не сдержалась бы и рявкнула: «Мы вообще-то и сейчас празднуем мою Первую Кровь!»
Я пинаю под столом Алекс и пытаюсь внушить ей, чтобы помогла мне свернуть обсуждение.
– Алекс, а расскажи, как у тебя прошел праздник Первой Крови! Дядюшки тогда не было, наверняка ему интересно будет послушать.
Алекс поднимает голову, смотрит на меня с набитым ртом и поднимает изящно выщипанную бровь. Сколько себя помню, никогда не видела Алекс без накладных ресниц, теней и помады с блестками. Она всегда подбирает косметику так, чтобы подчеркнуть глубокий коричневый оттенок кожи. Яркий макияж в сочетании с тем, что она такая крупная, всегда привлекает к ней много внимания. Она не просто крупная в смысле полная. Она еще и высокая. И к тому же носит очень короткую стрижку. Алекс всегда выглядит потрясающе, знает это и гордится этим.
Алекс глотает, но вилку не кладет.
– Не сомневаюсь, тетушка тогда посвятила дядюшку в курс дела.
Когда у Алекс была Первая Кровь, она еще не сказала нам, что совершает переход. Мы с ней собирались вместе в магазин, и вдруг она замерла посреди коридора, и из глаз и ушей у нее потекли багровые ручейки. Секунду мы так и стояли в коридоре и таращились друг на друга. Поскольку Алекс из нас самая старшая, она была первой из двоюродных, чью Первую Кровь я видела.
Потом Алекс сказала:
– Кажется, мне нужна ванна. Не просто душ.
Я оставила ее ждать, а сама помчалась созывать всех женщин в доме. Мы с тетей Мейз, мамой, бабушкой, Кейшей и Кейс собрали все свечки, ароматические масла и благовония, какие только смогли найти, и притащили в ванную. Кейша даже бросила на дно горсть блесток.
Когда Алекс забралась туда наконец, весь пол в коридоре был скользкий от крови, зато она лежала в ванне, сверкавшей, как ее ресницы, и вся сияла, а мы стояли вокруг. Мы не стали спрашивать, почему она так захотела, и нам ни к чему было это знать. Алекс была счастлива, а больше нас ничего не заботило. Именно тогда она попросила, чтобы мы называли ее «она».
Я говорю:
– Неужели ты не хочешь рассказать еще раз? Ты всегда говоришь, что это одно из твоих любимых воспоминаний.
А я буду крайне признательна, если внимание переключится с меня на кого-то другого.
– Так и есть, просто… – Алекс обводит собравшихся пальцем с наманикюренным ногтем. – Просто, когда вам рассказывают то, что вы уже слышали, вы слушаете до безобразия плохо. Перебиваете, норовите добавить что-то, чего на самом деле не было, спорите, кто что говорил, кто что делал… Да ну нафиг. Только зря стараться.
– Мне кажется, дядюшке будет приятно выслушать твою версию событий.
Я делаю Алекс страшные глаза, чтобы она наконец поняла намек.
– Мы говорим об одном и том же дядюшке?
Дядя Катиус сердито скрещивает руки:
– Если мы не будем говорить о Призвании, это не озна- чает, что оно не состоится. Ты – это решения, которые ты принимаешь. А решить, как пройти испытание, гораздо важнее, чем решить, что приготовить на ужин.
Я пропускаю его слова мимо ушей и повышаю голос:
– А давайте все женщины поделятся своими воспоминаниями о Первой Крови в честь моего перехода на новый этап! – Я обвожу взглядом стол в поисках той, которая подхватит нить разговора. – Бабушка!
– Если ты думаешь, будто мне охота сидеть тут и рассказывать, как у меня из интимных частей вылилось три литра крови, подумай еще разок! – Она доедает ломтик хлеба с цукатами – манерно отламывает по кусочку, жует и глотает – и сердито смотрит на меня. – Твое Призвание – это твои трудности, тебе их и преодолевать. Можешь постараться и подготовиться, можешь о нем не думать. Оно все равно состоится завтра. – Она встает из-за стола и отряхивает крошки со штанов. – В хлеб можно было положить больше кокоса.
Пока она не ушла, я выпаливаю:
– Кто-то сунул нам под дверь объявление, что Лорен пропала!
Если бабушка скажет, что мы поможем в поисках, никто не отвертится. Она матриарх.
– Найдут они девочку. – Бабушкин голос звучит резко и отрывисто.
Плечи у меня поникают. Могла бы и сама догадаться. В конце концов, Лорен из семьи, где практикуют нечистую магию, и при этом не из Дэвисов, с которыми нас связывают более прочные узы. Когда-то дядя Катиус был Дэвис, так что они нам свойственники. А с Картерами мы, если захотим, можем порвать все отношения.
Бабушка говорит, что темная магия дает больше силы, но платить за нее нужно столько, что она не желает нам такой участи. Когда она, только что коронованный матриарх, объявила об этом своим родным, они просто уехали. Перебрались куда-то то ли в Квебек, то ли в Новую Шотландию. Бабушка о них никогда не рассказывает. Это часть тех жертв, которые ей пришлось принести.
Понятие чистоты не предполагает, что одни семьи лучше, а другие хуже. Чистые, нечистые – мы все из одной общины. Но потом что-то изменилось и чистые стали водиться с чистыми, а нечистые – с нечистыми. И мы выбрали свою сторону.
Я еще помню, как община чернокожих колдунов держалась очень сплоченно. Те дни в моем детстве, когда то, чистый ты или нечистый, похоже, было не так уж и важно. Важным это сделала бабушка. Когда я была маленькой, я называла маму Лорен тетушкой, а теперь, кажется, вообще никого не интересует, как у них дела, поскольку мы собираемся вместе только на Карибану – ежегодный карибский карнавал – да иногда встречаемся у кого-то на барбекю, а в остальном каждый старается держаться своих.
Я облизываю губы и говорю:
– Я считаю, им надо помочь.
– Им есть кому помочь. Называется «полиция Торонто». – Бабушка сжимает губы в ниточку. – Раньше они не нуждались в нашей помощи и теперь тоже не нуждаются.
Мне бы остановиться. Мне бы оставить эту тему.
– А вдруг у Йохана на этот раз не получится?
Бабушка мотает головой и отворачивается.
– Если он не сумеет, тогда мы – тем более. Хватит думать о пропавших девчонках, сосредоточься на Призвании.
С этими словами она уходит. Дядюшка встает со стула и следует за ней.
Мама тяжело опирается локтями о стол. Я искоса гляжу на папу. Он старательно смотрит в тарелку.
Кейс натянуто улыбается мне:
– Было очень вкусно.
И все сидящие за столом начинают хором нахваливать мою еду.
Я стискиваю вилку, потом разжимаю пальцы. Перед глазами всплывает сообщение с экрана телефона: микрочип, вживленный у меня за ухом, воздействует на зрительные нервы, так что я вижу проекцию. Уведомление с сайта со стажировками, на который я подписалась перед ужином. Завтра утром будет встреча в администрации «Ньюгена» с вопросами и ответами по их программе.
Я тут же хватаю телефон и записываю нас с Кейс. Через несколько секунд свободных мест уже не остается. Хорошо, что это произошло сегодня. Когда я поднимаю глаза, Кейс щурится на меня.
– Мы идем, – говорю я.
– Ладно… – выдавливает она.
Я годами заставляю ее куда-то ходить, правда, в основном в новые рестораны, так что она привыкла соглашаться с моими сумасбродными идеями.
Я засовываю в рот слишком большой кусок запеканки и откидываюсь на спинку стула. Проблему Кейс мы, похоже, уже начали решать, а о моей такого не скажешь. Или о том, что случилось с Лорен.
У нас с бабушкой разные точки зрения на пропавших девочек, но насчет моего Призвания она совершенно права. За всеми этими разговорами я не сумела даже приблизиться к тому, чтобы выведать у нее, кто из предков мне достанется. И даже если я не хочу об этом думать, завтра, как только начнется церемония Усиления, мой предок получит сигнал и меня Призовут.
Выхода нет. Надо быть готовой ко всему.
Я не Лорен. Не хочу, чтобы меня запомнили. Не собираюсь становиться великой. Я это знаю.
Я мечтаю о ничем не примечательной тихой жизни, которая меня устроит.
Ведь если меня запомнят, то только как единственную из семейства Томасов за сто лет, которая умудрилась завалить Призвание.
Глава третья
В десять тридцать мы с Кейс садимся на поезд на вокзале Юнион-стейшн, ввинтившись в утреннюю толпу. Поезда фирменной бело-зеленой раскраски подорожали с тех пор, как стали скоростными, зато в них не витает удушливый запах пота, в отличие от более популярной торонтской подземки, ехать в которой нам еще предстоит. Поскольку нам меньше восемнадцати, общественный транспорт Торонто – метро, автобусы и трамваи – для нас бесплатный, но именно поэтому там больше народу и ходит он медленнее платных электричек.
Я спускаюсь по серым бетонным ступеням, Кейс держится рядом. На нее налетает женщина в лиловом спортивном костюме, поспешно извиняется и бежит дальше.
– Нет, ты видела?! – ворчит Кейс.
– Она сказала: «Простите».
– Сказала, но без должного чувства.
Кейс терпеть не может торчать взаперти, но и от прогулок по центру города не в восторге.
Мы проходим мимо тумбы с бумажными объявлениями, и я замедляю шаг. Среди них – портрет Лорен с крошечным колдовским символом в углу. По тому, как он привлекает внимание Кейс, я догадываюсь, что на него, вероятно, наложены чары, чтобы его замечали другие колдуны. На взгляд обычного человека это было то же самое статичное фото, которое подсунули нам под дверь вчера, и на мой взгляд тоже, потому что я еще не колдунья. Голосок в голове шепчет, что я ей, возможно, так и не стану, и мне нечего возразить.
Лорен пропала месяц назад.
Я постоянно об этом забываю – словно прогоняю воспоминание. Хватаю телефон, чтобы написать ей, забыв, что она мне не ответит. Иду по улице и думаю, не заскочить ли в гости к Картерам, забыв, что ее там нет. Смотрю ее страничку, чтобы узнать, что у нее новенького, забыв, что она больше ничего не постит.
Каждый раз, когда я об этом вспоминаю, возникает ощущение, что до меня так и не дошла реальность происходящего. Да, Лорен пропала – но временно или навсегда?
Кейс тычет в меня ногтем.
– Скоро объявится.
– А вдруг с ней что-то случилось?
– Наверное, сбежала с кем-то. Не в первый раз, и вообще она от природы непоседа.
Однажды Лорен села на поезд и укатила в Монреаль с каким-то парнем, никого не предупредив. Через три дня она прислала мне видеосообщение – пожаловалась, что парень оказался так себе и она остановилась у подруги.
Тогда мы узнали, где она и что с ней, через три дня, но теперь прошло тридцать.
Я пытаюсь удержать и закрепить в голове, что сказала Кейс, но ничего не могу поделать с холодком, бегущим по спине. Надо сосредоточиться на том, чтобы пробраться сквозь толпу в подземку.
От этого возникает ощущение нормальности. Как будто дома меня не ждет испытание, которое означает, что моя колдовская жизнь оборвется, не начавшись. Если я пройду его, если обрету сильный дар, возможно, у меня появится способ помочь Лорен. Правда, мысль о том, что я помогу Лорен, ощущается как последний слой глазури на двадцатиэтажном торте – столько сил, как мне сейчас кажется, уйдет у меня на Призвание.
Нам удается влезть в переполненный вагон. Почти все пассажиры полусонные – рано встали, издалека ехали, – а ведь они еще даже не пришли на работу. Несмотря на кондиционеры, гоняющие воздух по вагонам, в нос ударяет запах немытого тела. Я изо всех сил отворачиваюсь от мужчины, который держится за поручень под потолком – его подмышка у меня как раз на уровне глаз.
– Ну что, какой у тебя план? – спрашиваю я Кейс.
– Я вообще-то у тебя хотела спросить.
Она с кислым лицом прислоняется к дверям, к которым прислоняться не положено.
Я сильнее вцепляюсь в поручень. О каком плане может идти речь, когда у меня сегодня Призвание? Что бы там ни говорили взрослые, подготовиться к нему я не смогу. Ни тебе упражнений, ни пробных заданий.
Кейс стонет:
– Да нет же. Я имела в виду, что это ты нашла мне стажировку и это ты утверждаешь, что она идеальная. Вот я и решила, что у тебя есть какой-то план.
«Ой».
– Вот и «ой».
Я наклоняюсь к ней поближе:
– Точно. План. «Ньюген» в своей ленте постоянно рассказывает, что ищет новые точки зрения – как было с той фотомоделью, которой дали стажировку, потому что она придумала, как сделать роботов «Ньюсап» эстетичнее.
– Ты о тех «Ньюсапах», которых отозвали и сняли с производства?
– О них, но это же другой вопрос…
Кейс кривится:
– Если другой вопрос – это вопрос о том, как робот задушил владельца, когда поправлял ему подушку перед сном, то это довольно-таки существенно.
– Да я не про это! Я про то, что курсы по политологии, на которые ты сейчас ходишь, позволяют тебе смотреть на все с новой, неожиданной точки зрения.
Кейс нахватала себе миллион курсов без разбору назло домашним, а я заставила ее выбрать те, которые ей и правда нравились и при этом могли принести пользу и после школы. Она согласилась только потому, что это делало ее протест нагляднее. По-моему, она просто сама не знает, чего хочет. У Кейс есть честолюбие, но ей не хватает целеустремленности и сосредоточенности.
Почему-то она никак не отзывается на эти мысли, хотя точно их слышит. Я наклоняюсь ближе:
– Я задам вопрос, который повернет обсуждение в твою пользу, а ты ответишь, проявив политическую гениальность.
– И никого-никого не насторожит, что мы сидим рядом?
Я мотаю головой:
– Ты войдешь первая, а я потом, через некоторое время, и сядем в разных концах зала.
– Хорошо.
Кейс медленно выдыхает.
Я тереблю край рубашки.
– И тебе стоит послушать мысли ведущего для надежности…
– Во-первых, ни за что, – говорит Кейс. – Во-вторых, в битком набитом зале? Да мне бы сосредоточиться, чтобы выдать ответ!
«И то верно». Кейс так ненавидит город именно за то, что здесь столько народу. Она привыкла читать мои мысли. Пытаться перескочить в другой мозг – значит столкнуться с незнакомым сознанием, а когда кругом столько громких голосов, Кейс просто не сможет понять, который ей нужен.
Иногда я начинаю сомневаться, из-за чего она наотрез отказывается совершенствовать свой дар – из чувства протеста или просто потому, что терпеть не может талант, которым наделили ее предки.
На эту мысль Кейс тоже не отвечает.
– О чем ты меня спросишь?
– Мне нельзя говорить! Нужно, чтобы ответ пришел тебе в голову сам. Иначе будет заметно, что мы все отрепетировали.
«Поезд прибывает на станцию Осгуд. Станция Осгуд».
Двери открываются, мы с Кейс выходим из вагона и поднимаемся по лестнице вверх, где нас встречают острый запах канализации и магазины, нарочно оформленные под старину. Вывески плоские и неподвижные, в отличие от более распространенных цифровых, с бегущими строками, – то ли дань традициям, то ли попытка угнаться за модой на винтаж. Поди разбери.
– Вонища! – стонет Кейс.
Я ускоряю шаг в сторону Куин-стрит.
– Это только здесь. За квартал отсюда запаха совсем не чувствуется из-за фургончиков с хот-догами.
Мы проходим мимо бездомного – он сидит, поджав ноги, перед ним засаленный валидатор для пожертвований. На картонке написано, что он просит денег на еду, а в уголке – крошечный рисунок: два концентрических кружка и эллипс посередине. Колдун. Я неловко вытаскиваю телефон и прикладываю к валидатору. Кейс делает то же самое.
Мы не богатеи, совсем нет, но вполне обеспечены. Настолько, что мамы дают нам каждую неделю немного денег на карманные расходы. Бездомный говорит нам вслед спасибо. У него есть дар или он провалил Призвание? Я знаю, что Кейс и остальные родственники все-таки не выгонят меня из дома, если я не пройду испытание, но и такое бывает. Иногда люди уходят сами, устав жить в окружении волшебства, к которому они непричастны. Иногда целые семьи утрачивают репутацию, потому что колдуны-неудачники – это позор. Их перестают уважать, они теряют клиентов, и жизнь идет под откос.
Но с Томасами такого не произойдет. Я не допущу.
Всю дорогу до «Ньюгена» я тереблю ремешок сумки, так и сяк переплетаю пальцы полоской дешевой ГМО?кожи.
Главное здание «Ньюгена» расположено рядом с арт-галереей «Онтарио», где раньше была академия художеств. Ее закрыли после реформы образования в тридцать первом году вместе со всеми остальными учебными заведениями, кроме тех, где учили науке и технике. Кто-то подсчитал, что в остальных областях невозможно найти работу с настолько высокой зарплатой, чтобы оправдать расходы на университет.
Мама тогда была еще старшеклассницей. Она говорила, что частное предпринимательство – это просто здорово. Будешь сама себе хозяйкой, и за обучение платить не надо. Именно поэтому бабушка и основала нашу семейную косметическую фирму. Даже в ее времена учиться было накладно. Да и дядя Ваку уже родился. Когда мама выросла и могла бы пойти в университет, это было уже невозможно – туда брали только очень богатых или тех, за кого платила фирма, а в ее детстве это было редкостью. Я один раз спросила маму, как тогда обстояли дела со стипендиями, и она только руками развела.
Только когда Кейс начала искать, где учиться, я поняла, что все эти стипендии – это просто издевательство какое-то. Большинство возмещает не больше пяти процентов платы за год, прямо аттракцион неслыханной щедрости. Неудивительно, что нормальные люди бросают учиться после старшей школы.
Когда Кейс объявила, что намерена учиться в школе по усиленной программе, не ограничиваясь минимальным набором курсов, тетя Мейз посмотрела на нее поверх планшета и отчеканила:
– Университет – для богатых или талантливых. Либо у тебя есть деньги, либо кто-то решает, что на тебя стоит их потратить. Конечно, ты можешь оказаться талантливой, мечтать не вредно, но в наши дни талантливых связывают по рукам и ногам контрактами, по которым ты лет пять должна будешь безвылазно проработать в какой-то компании, надеясь, что привилегии это оправдают. – Бабушка, сидевшая рядом с ней, одобрительно хмыкнула, а тетушка усмехнулась. – Ты еще не знаешь, как устроен реальный мир, вот я и пытаюсь тебе объяснить. Хочешь учиться – учись. Но талант не гарантирует выживания. Прошли те времена.
Кейс рядом со мной шумно выдыхает и ерзает.
Моя двоюродная сестра и вправду талантливая. Уж я-то знаю. И что бы ей ни говорили ее мама и остальные взрослые, речь тут идет явно не о выживании. Кейс может добиться чего хочет.
Здание «Ньюгена» видно издалека – это гигантский висящий в воздухе белый амфитеатр, который опирается на мощные металлические колонны, установленные под углом. Оно такое высокое, что можно пройти четыре-пять кварталов, а оно по-прежнему будет маячить вдали, и отблески солнца на металле придают ему грозный и величественный вид.
– Не зевай. У нас минуты две осталось. – Кейс тащит меня вперед.
– Иди первая, чтобы никто не понял, что мы вместе. – Я подталкиваю ее к дверям, и она с театральным вздохом исчезает за ними.
Я проверяю банковское приложение в телефоне и вижу, что у меня списали два доллара, которые я пожертвовала тому бездомному. Ради его безопасности имя и фамилия не указаны – только значится «благотворительность».
А жаль.
Мы твердим, что мы сплоченная община, но лично я в этом сомневаюсь.
Перед глазами вспыхивает уведомление: собрание уже начинается.
Да чтоб меня хакнуло!
Я врываюсь в здание – и меня окатывает волна прохладного, но не холодного кондиционированного воздуха. Вестибюль весь белый-белый, с яркими серебряными акцентами и стенами под мрамор.
Кругом голографические стрелки, указывающие, где будет собрание, и таймеры с обратным отсчетом до его начала. У меня осталось ровно пять секунд.
Я разгоняюсь на своих коротких ножках до предельной скорости, которую допускают приличия, и устремляюсь по коридору, не сводя глаз с таймера. Сумка на боку так и подпрыгивает.
На таймере загораются четыре нуля, и сердце у меня екает.
В конце коридора маячит открытая дверь в зал, где проходит собрание. Чьи-то пальцы берутся за ее край с явным намерением закрыть.
Тут я забываю о хороших манерах и мчусь туда со всех ног. Сейчас не до элегантной быстрой ходьбы. Я все-таки успеваю подбежать к двери и толкаю створку ладонью, не давая тому, кто внутри, ее закрыть.
С той стороны давят сильнее, сопротивляются, но я сую ногу в щель и просачиваюсь в зал, стараясь не пыхтеть слишком громко.
Когда я оказываюсь внутри, парень, который хотел закрыть дверь, наконец-то может завершить начатое без помех.
Я смотрю ему в лицо – и замираю, чтобы посмотреть еще.
Он прекрасен. Будто его нарочно таким сделали.
Волосы у него выкрашены в синий и серый – точь-в-точь тучи над штормовым морем – и убраны под белую шапку-бини. Левое ухо украшает кафф в виде витого провода – модная дань ретротехнологиям. Парень скрещивает руки – теплого орехового цвета – на узкой груди, где на белом халате красуется эмблема «Ньюгена», спираль ДНК, и белый значок с именем и фамилией «Люк Родригес», а ниже мелкими буквами «стажер, он/его». Из-под манжеты выглядывает временная татуировка – буквы АТГЦ, складывающиеся в какой-то рисунок, который мне не разглядеть.
– Заходи! Или ты просто поглазеть пришла? – Голос его звучит резко и грубо.
Красавец, конечно, но все-таки козел.
Зрители приглушенно хихикают. Я поднимаюсь по ступеням к свободному месту в дальнем углу. По пути я задеваю широкими бедрами ряды столов, промежутки между которыми совсем узкие – только-только стулья влезают. Я вечно наталкиваюсь на предметы, даже когда уверена, что обхожу их с запасом. Когда мне было четырнадцать и я вдруг обнаружила, что у меня появились бедра, я этого ужасно стеснялась. Вечно шептала: «Извините», вжимала голову в плечи, и щеки у меня полыхали. Пока однажды это не увидела мама. Она сказала:
– Никогда не стесняйся того, что занимаешь какое-то пространство своим телом. Общество всегда будет требовать, чтобы ты стала меньше и вписалась в его дурацкие рамки. У тебя наши, томасовские, бедра и попа, вот и отлично – сможешь занять больше места.
С этими словами она, сверкнув глазами, задела бедром стеллаж, который опасно пошатнулся, и улыбнулась мне.
Мое тело никогда не было маленьким, если не считать роста, и вряд ли будет. Мамины слова заставили меня почувствовать, что мне не обязательно жить так, словно это плохо. Алекс вот совершенно не стесняется своих размеров. Бабушка тоже. И мама. Значит, и я не должна. Я по-прежнему извиняюсь, когда на что-то налетаю, потому что я родилась и выросла в Канаде и физически не могу ничего с этим поделать, но меня это больше не огорчает.
Я сажусь и оглядываю зал. Он устроен как университетские аудитории, которые я видела в Сети. Ряды удобных стульев с маленькими столиками-тачскринами, которые подключаются к телефону, так что даже не нужно носить с собой планшет из аудитории в аудиторию.
Смотрю на других зрителей – у всех волосы и глаза ярких неестественных цветов, но можно подумать, будто они такими и родились. Подобные искусственные изменения называются «геномоды», их научились делать совсем недавно. Они могут касаться не только внешности. Нужно сказать, что разрешено не все, есть ограничения. «Ньюген» не замечен в том, чтобы придавать людям черты животных, и вообще не занимается всякими странностями. Самое большее, что здесь себе позволяют, это глаза и волосы диковинных цветов. Большинство людей решаются на небольшие внутренние геномоды – например, избавляются от риска болезней или перепадов настроения.
На той неделе мы с Кейс видели на улице девушку с кошачьими ушками. Такие геномоды предлагают только отбитые на всю голову нелегалы. Правительство не может оштрафовать ту девушку за то, что у нее такие уши, но тех, кто предоставил ей эти услуги, обязано преследовать, только их поди поймай. Правда, среди зрителей, похоже, ни у кого не хватило бы наглости и отваги на подобные геномоды – только на высококлассные, марки «Ньюген». У этих людей есть связи, которых нет у нас с Кейс, а ведь ей придется с ними конкурировать.
На сцену выходят три человека – все примерно наши с Кейс ровесники. Люк, тот красавчик-козел, девушка-азиатка с короткой темной стрижкой и легким загаром и мальчик с темной, как у Алекс, кожей и квадратной челюстью – он прямо тонет в огромном, не по размеру белом халате. Я сижу слишком далеко и не вижу, какие у них местоимения на значках, но надеюсь, что Люк их представит, чтобы я могла вежливо задавать вопросы. Иначе мне надо будет искать их страницы и проверять местоимения, чтобы не ошибиться. Обычно мне, как и большинству, именно так и приходится поступать при общении с незнакомыми людьми.
Я оглядываю зал в поисках Кейс и вижу ее в первом ряду – спина прямая, глаза устремлены вперед. Все, кто надо, ее заметят, и я уверена, что она сумеет показать, какая она талантливая. Еще до Взросления все знали, что у нее будет мощный дар. Точно предсказать можно только по ДНК, но от Кейс еще и исходило такое ощущение.
Не то что от меня.
Люк выходит вперед и поправляет беспроводной микрофон у лица.
– Добро пожаловать на ознакомительное собрание по вопросам стажировки в «Ньюгене». Вы получите возможность больше узнать о том, какие перспективы открываются в нашей компании перед стажерами, и задать интересующие вас вопросы, чтобы определить, что подходит именно вам. – Он показывает на стоящих позади коллег. – Меня зовут Люк, я предпочитаю «он-его». А это Джасмин, «она-ее», и Джурас, «он-его». Все мы проходим стажировку в «Ньюгене» уже три года.
У меня от изумления глаза на лоб лезут. Три года?! На вид он не старше меня. Обычно в стажеры берут лет в семнадцать-восемнадцать, не раньше, разве что ты какой-нибудь гений.
– Дадим вам две минуты, чтобы задать вопрос через тачпад, а потом постараемся ответить на все.
Я набираю первый разумный социально-политический вопрос, который приходит мне в голову, и отправляю его. Возможно, вопросы они потом перемешивают и скорость роли не играет, но все равно я успела одной из первых – так, на всякий случай.
Пока остальные вбивают свои вопросы, я украдкой гляжу на парня с сине-серыми волосами. Беру телефон, навожу на него, увеличиваю изображение, чтобы рассмотреть лицо. Искусственный интеллект принимается сравнивать его с базами данных по подходящим страницам и через несколько секунд выдает результат.
Люк Родригес, он/его, возраст – 16 лет, рейтинг – две звезды.
Две звезды?! Он что, маньяк-убийца? Ну если в его профиле написано, что ему шестнадцать, это подтверждает, что он стажируется в «Ньюгене» с тринадцати, а тогда не исключено, что он и правда маньяк. Высокий интеллект часто соседствует с преступными наклонностями.
Я открываю вкладку с рейтингом и читаю комментарии.
«Даже не пытается сблизиться с людьми. Думает, он лучше нас, потому что его спонсирует Джастин Трембли. Пытаться понять, что он за человек, – пустая трата времени. Если он станет директором после Джастина, я больше НИКОГДА не буду пользоваться товарами и услугами “Ньюгена”!» – Дориан Муниц.
Чего-чего?! Я просматриваю ленту Люка дальше. Ни единого упоминания о том, что его спонсирует Джастин Трембли – а он не кто-нибудь, а гендиректор всей хакнутой компании «Ньюген»! А казалось бы, такие вещи стоит писать в своем профиле!
Я возвращаюсь к отзывам и читаю следующий.
«Я спросила его, что он думает о политике борьбы с мисгендерингом в “Ньюгене”. А он и говорит: “Я тебе что, лента? Посмотри обновления на официальном сайте”. Хам! Чтоб его хакнуло!» – Келайя Морган.
Тогда я просматриваю все оценки в поисках хоть одной положительной и нахожу парочку в самом конце – от Джасмин и Джураса, двух других стажеров на сцене. Они поставили ему по пять звезд, но от комментариев воздержались.
Каждый дурак знает, что высокая оценка без отзыва ставится из жалости.
Все прочие расщедрились либо на одну звезду (если откровенно ненавидели Люка), либо на две (если он им не нравился, но они считали, что ставить человеку одну звезду все-таки нельзя, если он и в самом деле не маньяк). По крайней мере, я всегда ставлю оценки именно так.
В своем профиле он указал только возраст, местоимения и то, что он стажер в «Ньюгене». Помимо этого, у него почти не было постов – разве что репосты новостей с официального сайта «Ньюгена» и еще два поста с гей-парада, который прошел месяц назад, с упоминанием, что он поддерживает LGBTQIA+ в научно-технических кругах. Люк немного писал о том, что он трансперсона, и о том, что для него означает работать в науке.
Если он стажер в «Ньюгене», скорее всего, у него была возможность при желании сделать себе ВКЛ/ВЫКЛ. Такое удается не всем. Алекс говорила об этом с бабушкой, когда начала переход. Есть особый ген, который можно включить (ВКЛ) или выключить (ВЫКЛ), чтобы добиться физических изменений в соответствии с выбранным гендером, для которых раньше требовалась хирургическая операция. Эту процедуру и называют ВКЛ/ВЫКЛ. Однако, как и все другие услуги «Ньюгена», обходится она недешево.
Бабушка записала Алекс в очередь на государственную субсидию, которая покрывала бы эту процедуру, но на ожидание уйдет несколько лет, как и на любую другую генную терапию по программе обязательного медицинского страхования в штате Онтарио. А если у тебя есть деньги, можно сделать ВКЛ/ВЫКЛ хоть сразу, как только тебе стукнет шестнадцать – это минимальный возраст для нее, – и завершить полный медицинский переход к семнадцати. Иначе придется сидеть на гормонах, которые покрывает страховка. Все, кто хочет пройти ВКЛ/ВЫКЛ, все равно сначала сидят на гормонах, по крайней мере до шестнадцати, а там либо очередь подойдет, либо удастся скопить денег, чтобы пройти процедуру досрочно.
Но таким, как Люк, – крестным сынкам самого Джастина Трембли – никогда не приходится ждать в очереди.
В отзывах Люка называли зазнайкой, но, когда у тебя такой покровитель, это непросто. Богачи ездят в так называемые отсталые страны, выбирают там одаренных детей и растят из них будущих глав компаний. А если ребенок не оправдывает ожиданий, его мигом отправляют обратно. У нас по соседству был такой мальчик – Эдди. Покровитель привез его из Гватемалы, чтобы сделать из него музыканта-инфлюенсера, но Эдди так и не сумел добиться высокого рейтинга. Через два года он исчез.
Люк хлопает в ладоши:
– Послушаем первый вопрос.
Мы смотрим на гигантский экран на стене за ними. На нем появляется слайд: «Если человек специализируется не в научно-технической сфере, может ли он считаться ценным приобретением для компании и получить стажировку?».
Я была бы счастлива, что мой вопрос появился первым, если бы его не сопровождало огромное фото, где я прижимаюсь щекой к щеке Иден. Зал взрывается от хохота, я вжимаюсь в сиденье.
Хакни мою ленту! Наверное, тачскрины на столах собирают данные с телефонов.
Люк смотрит на меня в упор и улыбается.
В норме, когда тебе улыбаются, это приятно.
От его оскала мне хочется сползти на пол и свернуться в клубочек под стулом.
– У нашего собрания есть одно особое правило: тот, кто задал вопрос, должен предложить ответ, прежде чем мы выскажем официальную версию. – В голосе Люка слышны ликующие нотки, будто он сообщил, что сейчас закажет всем пиццу, а не преподнес мне сюрприз, от которого у меня все нервы узлом завязались.
Он у меня получит рейтинг, дайте только срок. Я напишу: «Когда унижаешь окружающих, не обязательно так радоваться. Две звезды».
Люк переводит взгляд на экран:
– Ну что, Вайя Томас, найдет ли себе место в нашей компании человек, который не специализируется на науке и технике?
Я украдкой смотрю на другой конец зала и вижу, что Кейс прикусила губу. Вообще-то это должен был быть ее звездный час.
– Мне кажется, в вашей компании слишком высока концентрация специалистов по науке и технике. Бывают и другие таланты, и они тоже могут внести свой вклад в ее работу.
«Подними руку и добавь что-нибудь!» Я нацеливаю эту мысль в сторону Кейс, уповая на то, что она меня услышит.
Люк подходит к экрану и выводит на него мою ленту. Сплошные фото еды.
– По-видимому, вы очень интересуетесь кулинарией и много знаете о ней. Никакой специализации по школьным предметам у вас нет. Поскольку ваша специализация, похоже, сводится к увлечению рецептами, как это поможет нашей компании?
Никак. Если бы я была среди тех, кто хочет попасть сюда на стажировку, я бы заготовила какой-нибудь обтекаемый ответ. Но я пришла ради Кейс. Умение готовить не станет основой моей карьеры. Все решит мой дар. Именно поэтому я не выбирала себе никакую специализацию. Как ее выбрать, когда ничего не знаешь заранее? Если, конечно, я пройду Призвание и получу хоть какой-то дар. А если нет – что мне тогда останется?
Мне здесь не место, и такое ощущение, что Люк это чует. Унюхал сразу, как только я вошла. И теперь набросился на меня, разинув пасть, полную острых зубов.
Я нервно сгладываю:
– Возможно, никак.
– Вы не согласны с собственным утверждением? – Люк поднимает брови в клоунской гримасе изумления.
– Нет, просто я не считаю, что кулинария вам подходит.
– Тогда зачем вы здесь? Заняли чужое место на собрании для тех, кто всерьез рассматривает «Ньюген» и хочет обеспечить будущее нашей компании?
Ноздри у меня раздуваются, и по всему телу разливается непрошеный жар.
– А зачем вы тратите время на этот допрос? – громко и четко произносит Кейс с переднего ряда. Она смотрит на Люка прищурясь. – Давайте я отвечу.
Я выпрямляюсь на стуле. Кейс все-таки получила возможность произвести впечатление. Я представляла себе это иначе, но все равно вышло хорошо.
– Кулинария – искусство, которое принесет компании огромную пользу, поскольку человек, стремящийся порадовать других через гастрономический опыт, обладает эмпатией в большей степени, чем специалист по науке и технике, которому интереснее унижать кого-то одного, чем просвещать целый зал. – Договорив, Кейс резко втягивает воздух сквозь сжатые зубы.
Да чтоб меня хакнуло. В зале становится так тихо, что слышно легкое жужжание микрофона Люка.
Кейс отрывает попу от сиденья и явно собирается уходить.
«Стой!»
Она ловит мою мысль и косится на меня, от удивления разинув рот.
«Если мы уйдем, значит, он победил. Сядь!»
Кейс громко кряхтит и пристраивает попу обратно на стул.
Мне даже с заднего ряда видно, как Люк сжимает и разжимает кулаки.
Прощай, стажировка.
Джурас откашливается и включает микрофон:
– Перейдем к следующему вопросу.
Пока он выбирает, кому ответить, на экране показывают видео с ярко-красной пометкой «ПРЯМОЙ ЭФИР» в углу.
Генеральный директор «Ньюгена» Джастин Трембли собственной персоной сидит за столом, сделанным, похоже, из натурального, немодифицированного дерева. И не из какого-нибудь простецкого, не то что наш обеденный стол, а из новенького, отполированного – сразу видно, что это дерево вырастили и срубили лично для Джастина. Пышные светлые волосы безупречно лежат на косой пробор, и, хотя Джастин – мамин ровесник, чувствуется, что он полон сил, словно ему слегка за двадцать, а не тридцать пять. И конечно, все видят его фирменные темно-красные бионические линзы – проект, который он затеял смеха ради. Сегодня они стоят столько же, сколько роскошный электрический кабриолет, потому что собирают данные о ком и о чем угодно в одно мгновение, причем даже такие данные, которые обычно можно получить только за несколько часов, в том числе генетическую информацию, если человек ее случайно или нарочно слил в Сеть. А уж если генетические данные хранятся в «Ньюгене», Джастин, как генеральный директор, может раздобыть их в долю секунды – и для этого ему достаточно одного взгляда.
Компанию «Ньюген» основал отец Джастина, но тогда она славилась исключительно генетическими программами, позволяющими узнать твое происхождение. Ну, типа, когда трешь ватной палочкой щеку изнутри и посылаешь на анализ. Отец Джастина интересовался прошлым, историей. А Джастин дал фирме мощный толчок в будущее, поскольку стал заниматься генетическими манипуляциями и превратил маленький канадский стартап в корпорацию мирового уровня с оборотом в миллиарды долларов. Джастин Трембли зарабатывает за час столько, сколько вся моя семья за год.
Джастин поднимает руки ладонями к экрану:
– У нас для вас сюрприз! Добро пожаловать на наш прямой эфир. Мы в «Ньюгене» верим в то, что генетика – мощная сила, с помощью которой мы сможем влиять на будущее. А будущее уже здесь. Я счастлив представить наш последний проект – «Ньюген-пара». Это программа, позволяющая на основании генетических данных оценивать совместимость между людьми – и между друзьями, и между влюбленными. Отныне вы точно будете знать, с кем вы лучше всего совместимы в любой жизненной ситуации.
По залу проносится шепоток. Чтоб меня хакнуло! Это же круто! Даже если ты секвенировал свою ДНК, у тебя нет доступа к данным других людей и ты не можешь узнать, что творится у них в геномах. У «Ньюгена» вроде бы тоже нет такого доступа. Предполагается, что фирма получает данные только от своих клиентов. Но даже если у тебя есть все нужные сведения, откуда ты знаешь, какие гены указывают на совместимость между людьми? Другие фирмы уже пытались это делать, обычно на основе сомнительных научных данных. Однако другие фирмы – это не «Ньюген».
– Мы сумели договориться с правительствами нескольких стран, чтобы создать алгоритм, который позволяет вычислять совместимость, не давая нам доступа к вашим персональным генетическим данным.
Я мысленно кричу Кейс: «Ты это слышала?!»
Она не реагирует – смотрит на экран как завороженная.
– Это будет платная программа, но сейчас мы на этапе испытаний и предлагаем вам бесплатную бета-версию. Участники получат доступ к своим данным по совместимости и денежное вознаграждение за разрешение носить при себе трекер. – Джастин оглядывает зал так, словно видит не только собственный экран, но и всех нас и как мы сидим с разинутыми ртами. – Приглашения на бета-программы разосланы только что, поэтому проверьте ленты – вдруг вас отобрали.
Он говорит в монитор еще что-то, но я не могу ничего расслышать – в зале поднялся шум, все шарят по карманам и сумкам, чтобы посмотреть на телефоны.
Я потрясенно смотрю на свой. На экране белая рамочка с логотипом «Ньюгена», а в ней надпись:
«Поздравляем! Вы отобраны в команду бета-пользователей программы “Ньюген-пара”. Ознакомьтесь с Пользовательским соглашением и нажмите “Принять”, если согласны участвовать. Лицам моложе 16 лет потребуется разрешение от родителей. Чтобы получить полное вознаграждение за участие – 200 долларов, – вам нужно будет посетить офис компании “Ньюген”, когда мы получим партию трекеров, и носить трекер при себе до завершения испытаний».
Я не трачу времени на чтение Соглашения и жму на кнопку «Принять». Программа шлет маме запрос на разрешение, и мама почти сразу соглашается, поскольку привыкла постоянно давать мне разрешения на использование разных приложений. Под моей фотографией в профиле две кнопки – для платонических и для романтических отношений. Я нажимаю романтическую кнопку и выбираю регион – Торонто. И тут же вспоминаю Лорен, которая вечно твердила мне, что пора «начать играть в брачные игры», но поди найди для этого время между занятиями в школе и помощью взрослым в нашем семейном косметическом бизнесе. Да и сейчас я думаю о Призвании и о том, чтобы помочь Кейс, а не о том, чтобы бегать за парнями. Романтические отношения никогда не были для меня главным в жизни, но даже мне интересно найти себе идеальную генетическую пару.
Экран на секунду мутнеет, загружая информацию, а потом на нем возникает фото парня с серо-синими волосами и серыми глазами, с которым у меня, оказывается, совместимость в девяносто два процента.
Люк.
Не может такого быть.
Я расширяю регион до Онтарио. Страница перезагружается, и на самом верху – кто бы мог подумать! – опять Люк со своими девяносто двумя процентами.
Расширяю до Канады. До Северной Америки. До всего мира.
И каждый раз получаю его.
Я сползаю на сиденье и отключаю экран. Отваживаюсь покоситься на Люка.
Он стоит, скрестив руки на груди, и свирепо смотрит в зал.
Плевать он хотел и на новую программу, и на нашу с ним совместимость, если он вообще знает о ней, а скорее всего, не знает, потому что не смотрит на телефон.
Это не программа, а полный отстой. Чтоб ее хакнуло – и его заодно.
«Кейс! Пошли отсюда».
Люк умудрился погубить самое чудесное научно-техническое достижение десятилетия, даже пальцем не пошевелив. Зачем заставлять себя оставаться здесь, когда он все равно уже победил?
И мы уходим, не прощаясь.
Глава четвертая
По моему настоянию мы с Кейс едем домой из «Ньюгена» на трамвае, хотя это дольше, чем на платной электричке. Дело в том, что домой я особенно не рвусь. Однако поездка, обычно такая долгая, пролетает быстрее Призвания Папы Далтона, которое, если верить нашему семейному альманаху, заняло рекордные десять секунд. Тогда он, естественно, еще не стал Папой с большой буквы, поскольку был жив и вообще. Он был в библиотеке и принял Папу Йевея за обычного посетителя, а когда тот посоветовал книгу, взял ее в руки не раздумывая. Как потом выяснилось, его задача состояла в том, чтобы прочитать название – заковыристое иностранное слово, которое он произнес правильно по чистой случайности. Так он ни о чем и не догадался, пока Папа Йевей не явился ему и не объявил, какой у него дар.
В целом все истории про Папу Далтона – это рассказы про какое-то сказочное везение, так что даже не верится. Через некоторое время у него на работе кто-то делал какой-то доклад и сослался на эту книгу, а название произнес неправильно. Папа Далтон поправил его, и тут оказалось, что его начальник – большой поклонник этой книги, и осведомленность Папы Далтона произвела на него сильное впечатление. С тех пор Папу постоянно продвигали по службе, и в итоге он оказался на какой-то неимоверно высокой должности с фантастической зарплатой. Все знают, что задание всегда для чего-то нужно, даже самое странное и дурацкое. В общем, вечером, когда я наряжаюсь в комнате Алекс, я предпочитаю думать про Папу Далтона, а не про свое собственное При- звание.
Да про что угодно – хоть про совместимость с этим хакнутым козлом Люком, – лишь бы не про испытание.
Стены у Алекс – просто калейдоскоп: сплошные вырезки из старых журналов мод и ее собственные эскизы, которые она успела воплотить в жизнь, на пожелтелой биоразлагаемой бумаге. Обычно на ее столе аккуратно разложены готовые выкройки, но сегодня там словно произошел взрыв на складе сверкающих тканей и ниток.
– Ну и бардак у тебя, – говорю я.
Алекс хватает Призвальное платье и напяливает его мне на голову.
– Спасибо тебе, Вайя, приятно слышать слова благодарности и похвалы за то, что я старалась и шила тебе платье не покладая рук!
– Ты чего? – Я высовываю голову из ворота и сдуваю волосы с глаз.
Алекс морщится, разглаживает белую материю с вытканным узором, расправляет мягкие оборки вокруг выреза на спинке. Я бы и не подумала, что мне пойдет облегающее платье почти в пол, но ее творение обтекает мои изгибы, словно теплая глазурь из белого шоколада.
– Да этот модный показ, куда я записалась, – представляешь, его перенесли на месяц раньше. Мне нужно дошить всю хакнутую коллекцию за две недели!
– Наверняка у тебя уже есть прекрасный план. – Я любуюсь на себя в экране-зеркале на дверце шкафа.
Алекс застегивает на мне пояс, расшитый золотыми бусами, и внимательно оглядывает меня с головы до ног. Прямые швы. Элегантный фасон. Безупречная посадка. Алекс и в детстве обалденно шила, а уж когда получила дар, талант перерос в гениальность. Ее модели – продолжение ее самой. И когда она шьет для тебя платье, в ткани и нитях остается ее любовь к тебе.
– Правда ведь? – напираю я.
– У меня всего две руки, а помимо коллекции, мне еще нужно расшить бисером и пайетками целую гору костюмов для Карибаны. Йохан в этом году хочет провести примерку заранее: в прошлом году у многих настолько изменились фигуры, что пришлось в последний момент перешивать кучу костюмов.
Карнавал «Карибана» проходит в Торонто в первую субботу августа. Это праздник карибской культуры, но в нем участвуют и другие черные колдовские семьи, не имеющие к ней отношения, так что получается, что Карибана объединяет нас всех, независимо от предков и корней.
Поскольку Алекс умела шить и до обретения дара, она давно помогает Дэвисам – родственникам дяди Катиуса, а через него и Кейс с Кейшей – с подготовкой карнавальных костюмов.
Дэвисы – единственная семья, практикующая нечистое волшебство, с которой мы общаемся постоянно. Дело в том, что с технической точки зрения они нам родня, в отличие от Картеров, семьи Лорен. Однако Дэвисы – опять же в отличие от Картеров – принадлежат к тем немногим семьям, которые регулярно оставляют после себя трупы. По меньшей мере раз в два года. Это и делает их одной из самых могущественных черных колдовских семей не только в нашей провинции, но и в стране.
Если бы пропал кто-то из Дэвисов, мы бы на уши встали, лишь бы помочь им. Семья – это главное. Но раз пропала Лорен, с которой у нас нет кровных связей, все махнули на нее рукой. Хотя она в жизни и мухи не обидела.
Не обидела – но могла бы, шепчет тоненький голосок у меня на задворках сознания. Рано или поздно она нашла бы на улице ни в чем не повинного человека, которого никто не хватится, и мучила бы его, чтобы получить колдовскую силу.
Я отгоняю эту мысль и сосредотачиваюсь на Алекс.
– Давай помогу тебе с карнавальными костюмами, а ты займись коллекцией.
Алекс опускает глаза:
– Тебе не обязательно.
– У меня нет особых дел – только помогаю бабушке рассылать заказы, как обычно.
– Был бы дар, а дела найдутся. Смотря какой он будет, конечно, но, если им можно зарабатывать деньги, у тебя и минуты свободной не останется.
– Если пройду испытание.
– Деточка, тебе бы к психологу пойти, самооценку подправить. Смешно слушать. – Алекс хватает меня за плечи и разворачивает к двери. – Я все понимаю, это непросто, всем нам трудно принимать важные решения, но Призвание – это же не выбор специализации в школе. Магия у тебя в крови. Доверься интуиции.
Алекс всегда была самой доброй из всех моих двоюродных. Она ни за что не скажет «тебе трудно принимать важные решения». Однако у меня в ушах гремят даже те слова, которых она не произносила.
Мое Призвание – это не выбор, что съесть на ужин, какое платье надеть и какие предметы изучать в школе. Это единственное решение в моей жизни, от которого и в самом деле что-то зависит. И никто, кроме меня, не рассматривает вероятность, что я потерплю поражение.
Я оборачиваюсь через плечо и смотрю на Алекс.
– Я тебе помогу. Ты же не пожалела времени на то, чтобы сшить мне платье. Считай, что мы квиты.
Она бледно улыбается в ответ.
Все готово. Я одета, семья собралась внизу.
Пора.
Мы вместе выходим из комнаты Алекс и спускаемся по лестнице – я спотыкаюсь на каждой ступеньке, а Алекс шагает твердо и уверенно. Я так вцепляюсь в перила, что косточки хрустят. Мне надо пройти испытание. Я не могу стать первой почти за сто лет, кому это не удалось. Я не могу не стать колдуньей.
Внизу нас ждет папа, он держит за руку мою сестренку. Я невольно вспоминаю тот день, когда он так же держал за руку меня. Мне тогда было столько же лет, сколько Иден сейчас, и мои пальчики были такими же маленькими, как у нее, и тонули в большой папиной ладони. В другой руке он держал чемодан, а я рыдала взахлеб и умоляла его не уходить.
«Ты хочешь уйти со мной, Вайя?»
– Пойдем! – Иден явно не понимает, почему мы стоим.
Я нагибаюсь к ней:
– Конечно.
Протягиваю руку – и Иден разжимает пальцы, отпускает папу и сует свою ладошку в мою. Когда она была совсем маленькая, она держалась крохотными пальчиками за мой палец и улыбалась мне беззубой улыбкой. Я и не знала, что могу полюбить человека с первого взгляда, но с ней так и вышло.
Мы вчетвером идем в столовую – мы с Иден, а следом папа и Алекс. Я держусь на ногах только благодаря тому, что слежу, чтобы моя рука раскачивалась вместе с рукой сестренки.
– Призвание на самом деле совсем не такое страшное, – шепчет папа у меня за спиной. – Очень часто верное решение самое очевидное. Доверься себе, и у тебя все получится.
Мне приходится напрягаться, чтобы расслышать его. Такое ощущение, что за то время, которое он прожил без нас до встречи с Прией, у него пропал голос. Когда я была маленькая, он умел говорить громко. Они с мамой кричали друг на друга в спальне, пока я сидела в гостиной с двоюродными сестрами и притворялась, будто ничего не слышу.
– Угу, – с трудом выдавливаю я, просто чтобы что-то ответить. Меня так и подмывает заорать: «Да, я знаю, я не умею принимать решения, так что хватит постоянно напоминать, достали уже!»
За такие фразочки мама лишила бы меня карманных денег, поэтому лучше прикусить язык.
Мы входим в столовую. Все уже расселись. Дядюшка сурово кивает мне. Я уверена, что это платье, на сто процентов белое, он все-таки одобряет.
– Что-то ты долго, – капризно тянет Кейша.
– Прошу прощения.
Я бы хотела промолчать, но, если не отвечать Кейше на каждую реплику, она тычет в тебя ногтями. Больно. Я падаю на стул возле нее и стараюсь не жалеть, что Иден выпустила мою руку.
Кейс сидит напротив и решает какие-то задачки в планшете. Обычно она старается заниматься где-нибудь не дома, ищет себе тихую гавань, чтобы избежать неодобрения взрослых. Однако на церемонию Усиления она все-таки пришла, как и все остальные мои родственники. Ладно, хотя стажировка в «Ньюгене» нам теперь не светит, я найду ей что-нибудь другое, ничем не хуже.
Увидев меня, Кейс убирает планшет и улыбается.
Вообще-то Кейс не из улыбчивых. Значит, считает, что все будет просто ужасно. Я нервно скрещиваю ноги под столом, потом снова ставлю ровно.
Здесь все, кроме Прии. Кровь есть кровь, а с Прией мы не родственники. Дядюшка с нами в родстве не только по браку, но и потому, что у нас давние кровные связи с Дэвисами – побочный эффект поиска женихов и невест в замкнутой общине. Если у тебя сильный дар, твои дети тоже будут обладать сильным даром, даже если ты родишь их от человека, не наделенного колдовскими способностями. Однако слабый дар порождает слабых колдунов, пока волшебство не истощается совсем. Если хочешь сохранить свою наследственность, выбирай тех, у кого есть сила. А Иден – особый случай. Брать детей на церемонию Усиления не принято, но на наших ей всегда рады. Почему – никто не распространяется. Я не видела папу несколько лет, пока он ледяной январской ночью не объявился у нашей задней двери с незнакомой беременной женщиной и не потребовал бабушку. Когда я в первый раз увидела Прию, между ног у нее ручьем текла кровь, так что на деревянном полу мигом набежала лужа. Мне было десять.
Папе требовался дядя Ваку и его дар благополучно принимать роды, но к этому времени дядя был настолько глубоко под мод-эйчем, что толку от него ждать не приходилось.
Не знаю, что сделала бабушка. Однако с тех пор она настаивала, чтобы Иден присутствовала на всех наших церемониях Взросления, хотя, строго говоря, по крови она только моя родственница.
Бабушка качает головой:
– Ты опоздала на собственную церемонию Усиления!
– Извини, провозились с платьем.
А еще я сюда не особенно стремилась.
Папа кладет руки перед собой на стол, сцепляет пальцы.
– Теперь Вайя здесь.
– Это неуважение! – сердится бабушка.
Я съеживаюсь и повторяю:
– Извини.
Уголок ее губ чуть-чуть поднимается, взгляд смягчается. Я же знаю, я любимая внучка. Мы с бабушкой постоянно вместе: я помогаю ей паковать заказы, а она мне – пробовать новые рецепты. Кроме меня, на звание любимицы может претендовать разве что Иден. Но ведь бабушка – мамина мама, так что вряд ли она захочет показать, как сильно любит ребенка, который родился у папы от другой женщины.
Я хватаюсь за край стола и гляжу в прорезанные в дереве канавки. Посреди стола красуется колдовской знак, у которого даже эллипс посередине такой большой, что туда можно сесть.
Ну все. Начинается.
– Теперь уже вот-вот. Давай, садись в середину.
Алекс машет мне. Я тут же пересматриваю свои представления о ней как о самой доброй из моих двоюродных.
Кейша перебрасывает волосы через плечо.
– Да, пожалуйста. Не тяни кота за хвост.
Вот так вот родственники меня поддерживают. Я подбираю подол, лезу на стол, царапая коленки, и подползаю к середине.
– Нам видно твои трусики! – восклицает Иден в полном ужасе.
– Предки, дайте мне сил! – стонет бабушка.
Я гляжу на Алекс и моргаю.
– Полупрозрачные ткани сейчас в моде, и почти ничего не видно, – говорит она.
Кейс сгибается пополам от хохота:
– Почти ничего? Да я все кружавчики разглядела!
Я подбираю ноги, чтобы попа не торчала так высоко в воздух, но так ползти по столу получается медленнее.
Кейша прикрывает глаза ладонями и качает головой:
– Ты всех смущаешь.
Ее дар чувствовать чужое неудобство – сущее наказание не только для нее самой, но и для всех нас. Понимать, почему, собственно, человеку неудобно, не в ее власти, но она до чертиков любопытна и к тому же у нее очень хорошо с интуицией, поэтому, как правило, она в конце концов правильно догадывается – после чего предпочитает оповестить об этом всех и каждого. Один раз она за семейным ужином почувствовала растерянность собственной мамы и громко спросила, не бросил ли ее любовник. Так и оказалось. Тетя Мейз на месяц лишила Кейшу премиум-тарифа в телефоне, и та в отместку изводила ее нытьем, пока месяц не кончился.
Иногда я жалею, что у нее такой дар – мало того что бесполезный, так еще и противный. Я понимаю, она его не выбирала, но черт возьми!
– Еще одну церемонию Усиления я просто не переживу! – Тетя Мейз роняет голову на руки. – В этом доме слишком много детишек. Вот стану матриархом, и мы будем просто ждать Призвания, и все – когда будет, тогда и будет. Если в это время будешь сидеть на горшке и какать – что поделаешь!
– Когда это ты станешь матриархом? – поднимает брови мама. – С чего вдруг?
– Будете и дальше меня злить – никто из вас матриархом не станет! – рявкает бабушка, и обе умолкают, но смотрят друг на друга исподлобья.
– Прошу прощения, – мямлю я, добравшись до середины круга, и усаживаюсь, подобрав ноги. Вроде бы получается приличная поза.
– Молодец, Ви! – Папины руки так стиснуты, что костяшки начинают белеть.
Я выдавливаю улыбку. Не люблю, когда меня называют Ви.
Бабушка обжигает папу взглядом:
– Ни к чему хвалить ребенка за то, что он уселся на стол. Вот почему в наши дни многие дети слишком уверены в себе. Ты бы ее еще за каждый вздох нахваливал! Правда, ты не все их видел.
– Я хочу, чтобы Вайя чувствовала себя спокойнее.
– Когда у тебя Призвание, вряд ли можно относиться к этому спокойно, Уильям!
Дядюшка согласно кивает, и бабушка с благодарностью улыбается ему.
Кейс не сводит с меня глаз. Не сомневаюсь, она сейчас мысленно костерит своего папу на чем свет стоит.
Иногда я задумываюсь, почему он женился на тете Мейз – потому что любил ее или потому что отчаянно хотел тоже стать одним из Томасов. Мама говорила, что он подлизывался к бабушке, еще когда ухаживал за тетей. Вечно рассказывал бабушке, как он восхищается, что она обратила свою семью в чистую магию. С Дэвисами дядюшка никогда не ладил – и сейчас не ладит. Синдром среднего ребенка, как пробормотала однажды мама, когда думала, что ее никто не слышит. Но бабушка обращается с ним как с сыном, которого у нее никогда не было. Точнее, как с таким сыном, каким она всегда хотела видеть дядю Ваку.
Бабушка берет узелок из черной ткани, развязывает его и достает осколок сланца с острым краем. Передает узелок вокруг стола, и каждый берет себе по кусочку сланца. Эти камни заточены нашими предками и содержат их волшебство. Когда проходишь испытание, тебе тоже положено заточить камень и вырезать на нем свой дар, и все они хранятся у матриарха для таких церемоний.
Кейс достает из свертка свой камень с еле заметной ухмылкой. Кейс – очевидная претендентка на роль матриарха после мамы и тети Мейз, которые из-за этого постоянно собачатся. Пока что ее дар обладает самым сильным потенциалом среди всех моих двоюродных, а может, и во всем нашем поколении. Так что ей хватит и силы, и ответственности, чтобы принять этот титул, – только она этого не хочет.
Бабушка, как и все матриархи, должна регулярно совещаться с предками по поводу того, кто из членов семьи лучше всего подходит на роль следующего матриарха, – на случай, если с ней что-то случится до того, как она сможет назначить себе преемницу. Тогда предки скажут, кого она хотела бы видеть на своем посту, и родственникам не придется устраивать скандал. Я на сто процентов уверена, что мое имя фигурировать не будет никогда – я и себя-то не могу подтолкнуть в нужном направлении, что уж говорить о целой семье.
Кейс бросает на меня яростный взгляд, губы у нее сердито поджаты.
– Некоторые мысли – сугубо личные, – говорю я. Хотя это не тот случай, когда я жалею, что она слышит, о чем я думаю. Сейчас я не могу позволить себе роскошь волноваться из-за чего-то помимо Призвания.
– Умничка, – говорит тетя Мейз. – Не пускай ее гулять по своему сознанию. Этот треклятый дар нужен Кейс, только чтобы нарушать чужие границы.
Кейс скрещивает руки на груди и резко цыкает зубом, дернув щекой, – этот карибский жест в переводе означает «чтоб тебя хакнуло».
Зря это она.
Тетушка буквально взрывается. Я не шучу. Все ее тело вспыхивает огнем, языки пламени лижут стол, я в ужасе съеживаюсь.
– Не смей хамить мне, Кейша! – Она тычет раскаленным докрасна пальцем в сторону Кейс на другом конце стола.
Кейша стонет:
– Мама, перестань!
Дядюшка хватается за голову. Не понимаю, почему он надеется, что церемония пройдет как по маслу, если знает, что наши семейные отношения далеко от совершенства.
– Прояви уважение! – кричит тетушка.
Кейс опускает руки – это дается ей с видимым усилием. Как-то раз она сказала мне, что мысли ее мамы горячие и жгутся, когда их читаешь.
– Извини, – сдавленным голосом произносит она.
Тетушка меряет ее взглядом. Они так похожи – они с Кейс. Будто смотришь в лицо прошлому и будущему. Тетушка шумно выдыхает, пламя гаснет, и она с громким кряхтением плюхается обратно на стул, все еще бурля от гнева.
– Ну, выяснили отношения? – шипит бабушка.
Тетушка даже не притворяется, будто ей стыдно и неловко. Честно говоря, я не помню, чтобы она когда-то перед кем-то извинялась. Для Канады это прямо-таки достижение.
Я гляжу на Кейс в поисках ответа.
– Некоторые мысли – сугубо личные, – произносит она одними губами.
«Справедливо».
Дядюшка отнимает руки от лица:
– Давайте продолжим!
Бабушка откашливается:
– Кровь призывает кровь. Я не буду тратить слов, главное – целеустремленность.
Иден смотрит на папу, сжимая камень в пальцах. Он берет ее руки в свои и помогает процарапать подушечку большого пальца. Я нервно сглатываю, глядя, как по щекам у Иден текут слезы. Она тихонько всхлипывает – верный знак, что она вот-вот разрыдается. Никому не хочется на это смотреть, но бабушка требует, чтобы она участвовала в ритуале.
Папа сильнее сжимает ее руки, и тут проявляется его дар – плечи у Иден опускаются, грудь перестает вздыматься. Боль не прошла, но Иден достаточно успокоилась, чтобы не ощущать ее так остро. Мама ненавидит папин дар. К концу их отношений она запрещала ему прикасаться к ней, потому что, по его словам, он управлял ее эмоциями. Однако сейчас Иден это нужно.
Я запрещаю себе думать, сколько раз мне самой пригодилась бы такая же папина помощь. Сколько раз его не было рядом и он мне не помогал.
Иден шесть лет. Мне – шестнадцать. Мне не положено нуждаться в такой поддержке.
Мама перехватывает мой взгляд. В ее глазах нет ни мягкости, ни твердости, но она здесь, рядом со мной, как всегда.
Все разом режут себе кончики пальцев и капают кровью в канавки на столе. Кровь течет ко мне – волшебный обряд притягивает ее.
Кровь Иден сливается с кровью Кейши, кровь Кейши – с кровью Кейс и кровью Алекс, и вот к ней примешивается тетушкина и дядюшкина, мамина и папина, бабушкина. Ручеек переливается за край стола и стекает в рюмку для яиц, стоящую на полу. В ней нет ничего церемониального, мы купили ее в «Пасифик-молле» – гигантском азиатском торговом центре в часе езды к востоку от центра, – но свое дело она делает.
Бабушка поднимает рюмку и с суровым видом вручает мне. Когда рюмка наклоняется, по краешку, покрытому фальшивой позолотой, бегут искры от лампочек в люстре.
Я беру рюмку дрожащей рукой. Кровь внутри темная и чуть-чуть отблескивает. Совсем как ванна в честь Первой Крови, только без характерного запаха. Когда в школе на уроках физиологии и гигиены рассказывают про месячные, всегда забывают упомянуть эту мелочь – что менструальная кровь еще и пахнет.
Кейс запрокидывает голову и закатывает глаза, и я понимаю, что она все-таки слышит мои мысли. Не может удержаться. Или предпочитает не удерживаться.
Я тоже откидываю голову назад и, глядя прямо вверх, раздвигаю веки на правом глазу левой рукой и наливаю туда крови из рюмки. Кровь попадает в глаз, и я силой воли запрещаю себе моргать. Раскрываю левый глаз на добрый дюйм и выливаю в него остаток крови. Когда я зажмуриваю оба глаза, густая жидкость вытекает оттуда и каплями катится по щекам.
Вокруг раздается шорох, и мне не надо подсматривать, чтобы знать, что родственники берутся за руки.
Колдуны – если они настоящие – не нуждаются ни в латыни, ни в волшебных палочках.
Кровь и целеустремленность. Больше ничего.
Я вдавливаю ладони в стол, прощупываю кончиками пальцев шершавую древесину и прорезанные в ней канавки, а потом зажмуриваюсь еще сильнее и настраиваюсь на цель. Моя цель – пройти испытание. Единственное препятствие, которое мне нужно преодолеть, чтобы стать колдуньей.
Кругом нарастает волшебство, густо пахнущее нашей общей кровью и духотой знойного летнего вечера.
Тут-то до меня и доносится плач.
Точнее, рыдания.
Я с трудом разлепляю веки – и вот она передо мной.
Мама Джова стоит спиной ко мне, волосы приглажены, но не полностью – волнистые локоны стянуты в узел низко на шее, там, где начинаются раны. Ее исхлестанная плетьми спина сочится кровью даже после смерти.
Чтоб меня хакнуло.
Только ее мне не хватало.
Я видела ее на Карибане, в тот единственный день в году, когда предки членов общины черных колдунов Торонто решают явить себя. Некоторые из них в призрачном обличье пляшут на улице и празднуют вместе со своими живыми потомками. Однако Мама Джова не из таких. Она шествует плавно и размеренно и рыдает с таким яростным выражением лица, словно продумывает вендетту на похоронах, а не воздает дань уважения нашей общей культуре на веселом карнавале.
А еще она печально знаменита сложными заданиями на Призваниях – меняет правила, как ей заблагорассудится. Последняя колдунья из нашей семьи, не прошедшая испытание, бедняжка Уимберли, без малого сто лет назад потерпела неудачу именно потому, что ее Призвала Мама Джова.
А теперь Мама Джова явилась за мной.
Ее вопли вдруг обрываются, будто у видео отключили звук. Она поворачивает голову с неторопливой точностью хищника, словно сова, нацеливающаяся на добычу. Ее пронзительный взгляд встречается с моим – и меня обдает жаром сильнее, чем от тетушкиного пламени. Слезы оставили в ее коже глубокие борозды.
Глаза у меня закатываются, и все кругом чернеет.
Глава пятая
Когда я снова разлепляю глаза, оказывается, что я лежу в каком-то сарайчике. Кругом столько сена, что я не знаю, как еще это назвать. Места тут немногим больше, чем у меня в постели… Да, понимаю, это высказывание, достойное дочки богатого папочки, а я не такая. В общем, места тут и правда очень мало.
Я с трудом приподнимаюсь и поворачиваюсь. На полу, на небрежно брошенном колючем одеяле, лежит девушка – немногим старше меня. Я подбираюсь поближе.
В ее лице есть что-то знакомое. Я внимательно рассматриваю ее: смоляная чернота волос, теплый темно-ореховый оттенок кожи, очертания щек. Но что-то здесь не то. Щеки у нее пухлые, что говорит о юности и красоте. А я видела их только запавшими.
– Мама Джова? – шепчу я.
Дверь в сарай распахивается, и Мама Джова рывком садится.
В сарай врываются двое мужчин и хватают ее за локти.
– Вы что? Что происходит? – отчаянно кричит она с тяжелым новоорлеанским акцентом, который я узнаю только по архивным аудиозаписям в нашем альманахе, оставшимся от родственников, которые вернулись в те края. Как говорит сама Мама Джова, я слышу впервые. Раньше я слышала только как она плачет.
Голос у нее так дрожит, что у меня самой по всему телу пробегают ледяные мурашки. Я пытаюсь схватить Маму Джову, как-то помочь ей, что-то сделать, но пальцы проходят сквозь ее руку.
Те двое волокут ее наружу, я бегу следом.
Вокруг нас одни черные. Одни тащат большие связки зелено-коричневых стеблей сахарного тростника и грузят их в телеги, другие тянут эти телеги.
Маму Джову волокут дальше, я спотыкаюсь, падаю. Вокруг нас все косятся на нее и отворачиваются. Не отвлекаются от работы.
Те двое ставят Маму Джову к дереву и раздевают догола. Я смотрю, как они срывают лохмотья с ее извивающегося тела, и от ужаса крепко обхватываю руками живот. Каждый лоскуток – словно хрупкое стекло, которое с размаху швыряют на землю, и оно разбивается вдребезги, и вот уже не остается ничего, кроме мелких осколков.
Грубой разлохмаченной веревкой они привязывают ей руки к дереву, прижимают лицом к коре. Теперь Мама Джова визжит в полный голос, так громко, что барабанные перепонки у меня вот-вот лопнут, но никто ничего не делает, никто не облегчает ее страданий.
Я открываю рот, чтобы закричать, позвать на помощь, но не могу издать ни звука.
Сзади раздаются вопли и ругань: двое других мужчин волокут парнишку, на вид ровесника Мамы Джовы. Моего ровесника. Он бьется, словно дикий жеребенок, но им удается удерживать его.
Его темная кожа блестит на солнце, лицо покрыто сверкающими бусинами пота.
Когда их с Мамой Джовой глаза встречаются, крики на миг стихают, а потом начинаются снова, только громче. Глаза парнишки, черные, как уголь, полны тоски.
Те люди раздевают и его и привязывают к тому же дереву, разбив ему нос о ствол в процессе. Руки у них с Мамой Джовой так близко, что едва не соприкасаются, но, как ни стараются они дотянуться друг до друга, мозолистые пальцы не сходятся всего на волосок.
В горле у меня так сухо, что даже больно.
– Предлагаю вам сделку.
Человек, который подходит к ним, не из тех, кто тащил Маму Джову и паренька. Он здесь главный.
Я живу в 2049 году.
Никто никогда не унижал меня.
По крайней мере, в лицо.
Никто никогда не стыдил меня за то, что я черная.
Но когда появляется белый человек с плетью, я падаю на колени.
Первый удар такой быстрый, что Мама Джова всхлипывает, уткнувшись в кору дерева, а я даже ничего не успеваю заметить. Плеть все свистит. Удар за ударом. Мальчика они не касаются. Но в глазах его такая мука, когда он на это смотрит, как будто касаются, и еще как. Губы его шепчут молитву.
Потом белый человек опускает плеть, и я вскрикиваю.
Неужели все?
– Мы не закончили. Кто-то из вас вор. – Он подходит к Маме Джове и наклоняется к ее лицу. – Пища – это привилегия. Работа в доме – тоже. И твоя жизнь.
Последнее слово он произносит с таким нажимом, что на щеку Маме Джове летит капля слюны.
Я хочу опустить глаза и смотреть в землю, пока это не кончится. Но не могу отвести глаз. Ощущение такое, что, если я не буду смотреть, как моих предков унижают и бьют, это будет предательством. У меня есть возможность отвести глаза, а у Мамы Джовы ее не было.
Человек с плетью показывает на парнишку.
– Никому из вас не обязательно умирать сегодня. Кого-то ждет порка – это да. Но вы оба можете остаться в живых. Признайтесь. Скажите, кто из вас вор. Я точно знаю, что это один из вас.
Мама Джова плачет в кору, но ничего не говорит. Руки у меня сжимаются в кулаки.
Человек с плетью выпрямляется.
– Дело твое.
Плеть свистит, капли крови разлетаются от спины Мамы Джовы, словно сверкающий сироп.
Я считаю. Десять ударов.
Пятнадцать.
Двадцать.
Паренька по-прежнему не трогают. Он плачет горше Мамы Джовы.
На тридцатом ударе глаза у нее гаснут. Что-то сломалось внутри, словно свежий стебелек.
Человек опускает плеть и наклоняется к Маме Джове близко-близко:
– Выбирай, девочка. Скажи мне правду.
Глаза у мальчика становятся круглые, умоляющие. Словно он просит ее о чем-то, только я не понимаю о чем. Чтобы она обвинила его? Чтобы призналась сама?
Мама Джова молчит. Только смотрит перед собой.
– Ладно, как хочешь.
Хозяин поворачивается к стоящему рядом человеку, тот дает ему ружье. Длинное, начищенное, аж на солнце сверкает. Хозяин отступает на шаг и пускает пулю в голову парнишке. Выстрел гремит у меня в ушах, звон стоит очень долго. Спасибо. Не слышно, как я реву.
Одно дело – читать, что случилось с Мамой Джовой, в нашем альманахе или слышать о ней от бабушки. Я знаю, что она была рабыней и погибла на сахарной плантации. Что призрак Мамы Джовы не носит одежды и вся спина у него в рубцах от ударов в память о ее мучительной смерти.
Но видеть все своими глазами – это совсем другое.
Надсмотрщики собираются уходить, но один задерживается. Прищуривается, глядя на лоб мальчика, на пулевое отверстие, из которого между открытых глаз течет струйка крови.
– Это еще что…
Сначала ничего не происходит. Все мы просто смотрим.
В следующий миг изо лба у мальчика вырывается что-то красное, твердое, острое и пронзает этого человека. Протыкает череп насквозь – в том самом месте, куда мальчику попала пуля. Человек валится на землю.
Остальные принимаются кричать – а из тел Мамы Джовы и мальчика вырываются алые хлысты. Кровь из его лба, кровь из ее спины взмывает в воздух, застывает, превращается в багровые пули, которые прошивают тела этих мужчин, словно бумагу.
Это прекращается, только когда все они до единого лежат мертвые.
Мама Джова прижимается к дереву, тяжело дыша, все ее тело содрогается. Ее пухлые руки и ноги стали тощими, хрупкими, круглые щеки ввалились. Теперь она выглядит совсем как та Мама Джова, которую я видела и только что в нашей столовой, и каждый год до этого на Карибане.
У каждого колдуна есть свой предел, свой диапазон. Чтобы выйти за него, нужно колоссальное усилие, и обходится это дорого. А для такого мощного колдовства, когда превращаешь кровь в физическое оружие, – я и не знала, что такое возможно, – похоже, нужно заплатить больше, чем за обычные чары. Однако Мама Джова, по-видимому, согласна с такой ценой.
Какая-то черная женщина бросает стебель сахарного тростника и делает неловкий шаг в сторону Мамы Джовы – руки у нее трясутся, она неуверенно замирает.
– Уходите. – Голос у Мамы Джовы сиплый, она едва выговаривает слова. – Бросьте меня. Я все равно умру. Уходите.
Женщина смотрит на нее долго-долго, заглядывает в гла- за, а потом поворачивается и убегает. Остальные рабы следуют за ней, побросав тростник. Они бегут со всех ног. Но не все. Некоторые застывают столбом, не в силах двинуться с места.
Все это время Мама Джова стоит, привязанная к дереву. Я просидела здесь не больше нескольких минут, но ощущение такое, словно время поставили на быструю перемотку. Люди мелькают вокруг Мамы Джовы с непостижимой скоростью, а она все стоит, притиснутая к стволу, пока наконец свет в ее глазах не гаснет окончательно.
– Я годами сопротивлялась тому, что считала единственно правильным образом жизни для колдунов, – говорит Мама Джова у меня за спиной.
Я разворачиваюсь и смотрю на нее. В горле стоит комок. Я по-прежнему на коленях, ноги у меня так ослабели, что я не могла бы стоять. Мама Джова, нагая, тоненькая, сейчас точно такая же, как только что была там, у дерева. Девочка, моя ровесница, просто кажется старше из-за титула Мамы. Строго говоря, она и правда старше. С тех пор, как ей было шестнадцать, прошло почти двести лет.
– Я вижу, тебе тоже с этим трудно. Чистое-нечистое, верное-неверное. – Она оглядывает себя. – Я считала, лучше не принимать ничью сторону, лучше держаться подальше. И какое-то время у меня это получалось. Я даже влюбилась. – В глазах у нее скапливаются слезы. – Если бы я сказала хозяину, что это Дэвид крал еду, он убил бы его. Или нет? Я не знала. А если бы я сказала, что это я, я бы погибла? Или хозяин убил бы Дэвида, чтобы сделать больно мне? Или мы оба остались бы в живых? Следовало ли мне задействовать магию, чтобы спасти нас? Что я могла сделать? – Она умолкает, переводит дух. – Ты же знаешь, что такое магия, правда?
В горле у меня так сухо, что мне приходится проглотить слюну, чтобы оно увлажнилось и я могла заговорить. Это что, и есть испытание – ответить на этот вопрос?
«Я знаю?»
– Кровь! И… и целеустремленность.
– Да, – говорит она, и голос у нее низкий и мелодичный. – Все действительно очень просто. А я столько времени потратила на то, чтобы ничего не решать, как раз тогда, когда было так важно проявить решительность. Я все время разбрасывалась и не могла сосредоточиться на чем-то одном. А он из-за этого погиб.
Я бросаю взгляд на того паренька, Дэвида, который теперь безжизненно уткнулся лицом в ствол.
– А я это поняла, только когда он был уже мертв.
– Какой ужас.
– Да. – Губы Мамы Джовы чуть изгибаются, будто она вот-вот улыбнется, но она не улыбается. – Ты согласна выполнить мое задание?
Вот он, момент, когда я или пройду испытание, или нет. Именно к нему я шла все шестнадцать лет своей жизни.
И все идет не по плану.
Мне полагается выбрать один из двух вариантов. Мама Джова должна сказать мне оба, а я должна выбрать. Таковы правила – но сейчас они нарушены, как и во время Призвания Кейс. Мама Джова никогда не задает на Призвании простые задачи.
– Какое? – выдавливаю я, запинаясь. – Что я должна выбрать?
Мне отчаянно хочется получить подсказку.
Губы Мамы Джовы сжимаются в нитку.
– Что это за задание, ты узнаешь, только когда согласишься. Откажешься – и все Томасы после тебя утратят свое наследие и никогда не смогут колдовать. Предки перестанут Призывать их. Согласишься и не пройдешь испытание – и все до единого колдуны, связанные сейчас кровными узами с семьей Томасов, мгновенно утратят магические способности.
Если бы я успела встать, я бы упала обратно на колени.
Нет! Так не должно быть! Когда проваливаешь Призвание, это ты лишаешься возможности творить волшебство, это ты не становишься колдуньей! Никого из твоих родных это не касается. Она просит больше, чем я могу дать.
Я мотаю головой:
– Я не могу принимать таких решений.
Как можно этого требовать? Одно дело – когда я сама принимаю решение, от которого зависит моя жизнь. Но здесь ставки гораздо выше!
Губы Мамы Джовы кривятся:
– Таким я хочу видеть твое Призвание. То есть я Призываю тебя, задаю вопрос, ты отвечаешь. Каков твой ответ?
Я закрываю глаза руками. Что за задание она мне даст? Если я соглашусь его выполнить и не справлюсь, из-за меня все потеряют магические способности. Дары взрослых нужны нам, чтобы зарабатывать на хлеб. Колдовство – единственное, что может нас прокормить. Даже наши косметические товары и те производятся с участием бабушкиных чар, хотя никто из нас не знает, что это за чары.
Мы потеряем все.
Больше нигде мы не сможем позволить себе такой большой дом, чтобы жить всем вместе. Мы и этот-то едва умудряемся содержать, но все равно получается дешевле, чем покупать другое жилье, нечего даже и пытаться. Ни у кого нет ни образования, чтобы на него опереться, ни денег, чтобы получить его. Начинать с самого низа, с низкооплачиваемых или бесплатных стажировок, вообще не вариант. К тому времени, когда хоть кто-то начнет получать достойные деньги, мы увязнем в долгах.
Папа и Прия съедут и заберут Иден. Он опять исчезнет, а я потеряю сестру. А Алекс вообще некуда деться. Не может же она жить со своим отцом, сидящим на мод-эйче. Тетя с дядей разругаются из-за права опеки над моими двоюродными сестрами. Я больше не буду просыпаться по утрам в доме, где живут все мои родные. Мы с мамой и бабушкой будем ютиться в какой-нибудь квартирке, отчаянно пытаясь сохранить все, что у нас осталось.
– Мама Джова, прошу тебя. – Мне самой противно слышать, какой жалобный у меня сейчас голос. – Позволь мне поговорить об этом с родными. Я не могу принимать таких решений без них.
Это не то что выбирать стажировку для Кейс. Нельзя мне решать, какая судьба ждет всех нас.
Мама Джова отворачивается и смотрит на Дэвида. Руки у нее висят по швам и сжаты в кулаки.
– Я Призвала тебя, а ты не желаешь отвечать. Сегодня ты здесь не научилась ровным счетом ничему. Потому-то ты и не прошла испытание.
Не прошла?!
Не прошла!
Только не это!
Я с трудом поднимаюсь на ноги и тянусь к ней. По пути глаза у меня закатываются, и я падаю.
* * *
Я прихожу в себя. Мои пальцы судорожно вцепились в резьбу на столе.
Я не прошла испытание.
Все кругом ерзают, переговариваются, кричат, но я не разбираю слов. Глаза зажмурены: как будто если я их не открою, то и не увижу, чт? натворила.
Я бью ладонями по столу, царапаю дерево.
Теперь все Томасы после меня не смогут проходить Путь Взросления. Мой провал привел к тому, что волшебства у нас больше не будет.
Я не могу этого допустить.
Мне нужна вторая попытка, чтобы все исправить. Неудача не рассматривается.
– С какой стати тебе положена вторая попытка? Призвание у всех бывает только один раз.
Я резко открываю глаза. Во главе стола стоит Мама Джова. В ее неторопливых словах не звучит угрозы, она не злорадствует – просто констатирует факт. Проводит по столу острым ногтем, и от этого скрипа у меня закладывает уши.
Если бы у меня была еще одна попытка, я бы изо всех сил постаралась пройти испытание. Да, я оплошала, но я могу лучше.
Просто мне нужен второй шанс.
«Прошу тебя!»
Веки у меня дрожат, в голове все заволакивает густым туманом. Мозг словно воздушный шар – все надувается, надувается, вот-вот лопнет. В горле жжет, я не могу сглотнуть. Глотаю воздух, сую пальцы в горло, чтобы вытащить то, что там застряло. Но там ничего нет, мне не за что ухватиться.
«Что со мной?!»
Давление в голове становится невыносимым, в глазах чернеет, я жду, когда череп взорвется.
Вместо этого меня сильно бьют в живот. И еще раз.
И еще.
И еще.
Я кашляю, изо рта что-то вылетает. Теперь, когда горло внезапно прочистилось, я жадно глотаю воздух, с губ у меня течет пена, словно у больного зверя, – только бы в легкие хлынул ласковый поток кислорода. Отдышавшись, я обвисаю в чьих-то руках. Поворачиваю голову – это Кейс.
Лицо у нее бледное, тошнотворного линялого оттенка, словно шелуха от арахиса.
Кроме нашего с ней тяжелого дыхания, в комнате не слышно ни звука.
Дядюшка ударяет по столу:
– Кейс, ты просто молодец!
– В смысле? Что спасла младшую сестренку от смерти? – огрызается Кейс.
– Ты всего на год меня старше, – еле выговариваю я. Голос у меня сиплый, словно шершавый.
Кто-то обхватывает меня поперек туловища, снимает со стола и берет на руки.
Дядюшка?!
На миг – всего на один-единственный миг – мне кажется, что это папа. И я ругаю себя за это.
Как бы я ни дулась на дядю, он бывает рядом в нужный момент гораздо чаще папы.
По щекам у меня текут слезы, из груди вырываются рыдания. Мама мигом оказывается возле меня, гладит по голове, шепчет что-то, но я не могу ничего разобрать из-за собственных всхлипов.
– Простите меня!
Я все погубила.
Шуршат по полу стулья, все родственники собираются вокруг нас с дядей. Я прячу лицо у него на плече, чтобы не видеть жалости на лицах. Дядюшка пахнет душистой травой, которая растет на заднем дворе.
Я навлекла на нас проклятие.
Это будет последнее поколение колдунов. Вся история нашей семьи, богатая, красочная, на этом иссякнет.
– Если бы мне дали вторую попытку, я бы сумела, сумела… – рыдаю я.
– Хватит плакать, – приказывает бабушка.
– Пусть плачет сколько хочет! – рявкает в ответ мама.
– Я ей говорю, что не надо плакать, потому что у нее нет причин! Еще не конец!
Поперхнувшись слюной, я добрую минуту откашливаюсь и пытаюсь отдышаться.
– Что?!
Бабушка держит в руках мятую бумажку. Я не понимаю, какое отношение это имеет ко мне.
– Она застряла у тебя в горле. Ты ее выплюнула, – поясняет Кейс.
Дрожащими пальцами я беру бумажку из бабушкиных рук. Вся семья наклоняется надо мной, чтобы лучше видеть. Папе приходится взять Иден на руки, чтобы ей тоже было видно.
Тетушка невесело смеется:
– Да чтоб меня хакнуло. Похоже, Мама Джова тебя любит.
Я трясу головой. Ерунда какая-то. Мама Джова ненавидит меня. Я не стала делать выбор.
И тем не менее – вот оно, черным по белому.
Даже столь предосудительная черта характера, как упрямство, иногда вызывает восхищение. Ты хочешь попытаться еще раз? Пожалуйста. Можешь ответить на мой Призыв до завтрашнего заката.
Больше не подводи меня.
Мама Джова
Глава шестая
Бабушка буравит взглядом беднягу в подземке, пока он не уступает ей место. Солнечно улыбнувшись ему, она усаживается. Электрички в Чайнатаун не ходят, поэтому мы едем обычным транспортом.
Ну и неделька выдалась. Сначала меня унизил парень, с которым я идеально совместима генетически, а потом я провалила единственное испытание в жизни, которое нельзя было провалить. Не говоря уже о том, что Призвание мне выпало рекордно трудное – такого раньше ни с кем не случалось. Выплакавшись, я рассказала родным, что случилось, и оказалось, что даже бабушка не слышала, чтобы у Призвания были настолько катастрофические последствия, как те, которые предложила Мама Джова.
Бумажка, вылетевшая у меня изо рта, оттягивает карман, словно булыжник.
Итак, есть три варианта. Первый – я соглашаюсь выполнить неизвестное задание Мамы Джовы и добиваюсь успеха, все сохраняют магические способности, и они и дальше передаются в нашем роду из поколения в поколение. Второй – я отказываюсь, и тогда не только я не стану колдуньей – это не удастся больше никому из Томасов. Третий – я соглашаюсь выполнить ее загадочное задание, снова терплю неудачу, и тогда колдовских способностей лишатся не только будущие поколения, но и все в моей семье. Избегнут этой участи только трое в нашем доме – папа, Прия и Иден, потому что они не Томасы. Мама с папой, конечно, объединили свою кровь в ходе особого обряда, когда поженились, – так положено всем колдунам, – однако развод магическим образом разорвал эти узы. Тетушка и дядюшка не стали официально разрывать кровную связь, когда расстались, а Мама Джова особо оговорилась, что магические способности потеряют все, кто «сейчас» состоит с нами в кровном родстве, так что, даже если они решат разорвать узы прямо сегодня, дядюшке это не поможет.
Чтобы этого избежать, есть только один выход: положить все, что есть, на разделочную доску и уповать на то, что нож у меня не соскочит, иначе все мы останемся истекать кровью прямо на столе.
Когда бабушка потребовала, чтобы я с утра поехала с ней в город продать кое-что из наших товаров, я была просто счастлива, что смогу отвлечься. Все лучше, чем целый день сидеть дома и только и думать, что о задании Мамы Джовы.
Я сжимаю в руках большую сумку с косметикой «Томас» и украдкой пододвигаюсь поближе к бабушке и подальше от напирающей толпы пассажиров.
Бабушка ерзает на сиденье:
– Уже штук двадцать новых линий проложили, а сиденья такие же неудобные, как в моей молодости.
И правда, красная тряпичная обивка на жестких пластиковых сиденьях все та же – и на ней никогда не было удобно сидеть. Особенно если у тебя фирменная томасовская попа.
«Поезд прибывает на станцию Батхерст. Станция Батхерст».
От запаха пота в вагоне не продохнешь. Как бы мне сейчас хотелось очутиться в полупустой электричке, где ничем не пахнет и сиденья удобные и мягкие.
– Что решила? – спрашивает бабушка.
Я опускаю глаза в пол, смотрю на свой педикюр. Его мне сделала Кейша. Ярко-желтые ногти, разрисованные облачками.
– А ты что думаешь? Как мне поступить?
– Это мое Призвание или твое?
– Что бы я ни сделала, это повлияет на всех нас. Мне нельзя принимать такие решения в одиночку.
– Можно и нужно! – сердито отвечает бабушка.
Я смотрю на нее сверху вниз, и дама на соседнем сиденье делает круглые глаза и отворачивается. Отлично. Мы устроили скандал в общественном месте. Стоит черным повысить голос на секунду – и кое-кто ведет себя так, будто вот-вот начнется внутрирасовое насилие.
Никто никогда не сравнивал свой загар с моей кожей, чтобы узнать, кто темнее, никто не трогал мои волосы, но все-таки постоянно замечаешь мелкие бессознательные реакции, которые никто не может подавить у себя даже через сотни лет. Чуть более пристальный взгляд, когда я вхожу в магазин. Легкое удивление, когда кто-то узнаёт, где я живу. Что у нас есть дом. И эти мелочи все копятся и копятся. Такое бывает не очень часто, но каждый раз больно ранит. Как будто чем лучше становится жизнь, тем сильнее всем хочется притворяться, будто вообще ничего не происходит. Но ведь происходит! Даже если сейчас это сущие пустяки по сравнению с тем, что было когда-то, все равно очевидно, что расизм еще тлеет. Его идеи складывались столетиями – и, по-видимому, нужно не меньше времени, чтобы они отмерли.
Я стараюсь говорить потише, надеясь, что бабушка все равно поймет:
– У тебя наверняка есть свое мнение.
– Мнение! – Бабушка то ли не улавливает моих ментальных сигналов, то ли нарочно их игнорирует. – Это же… – Она трясет головой. – Кто-то из предков решил лишить нас магии, это просто ни в какие ворота не лезет. Но у Призвания есть нерушимый закон – решать тебе и только тебе. Так что я не собираюсь делиться с тобой своим… мнением.
Вообще-то я подозреваю, что она знает единственно верный ответ. Предки говорят с ней. Неужели Мама Джова ничего ей не сказала? Однако с виду бабушка растеряна не меньше меня.
Потом бабушка опускает плечи и смотрит мне прямо в глаза.
– Это тебе по силам. Ты из Томасов. Страдай, но живи.
Я поджимаю пальцы ног в босоножках. Жаль, что я не верю в себя так, как верит в меня бабушка.
«Поезд прибывает на станцию Спедайна. Станция Спедайна».
Я делаю движение к двери, но бабушка остается сидеть.
– Бабушка, вставай!
– Тут что, нужно выходить со скоростью света? Мы куда-то спешим?
Двери раздвигаются, толпа несет меня наружу. На перроне я топчусь с ноги на ногу и жду бабушку. Она, шаркая, выходит из вагона, как раз когда двери уже закрываются.
– Зря их сделали такими быстрыми, – говорит она и фыркает.
Вместе со всеми мы проходим мимо рекламных щитов на английском и китайском, которые наперебой пытаются привлечь наше внимание яркими вспышками. На одном красуется полуголый мужчина на лошади. Он вдруг кричит бабушке:
– Привет, Ава!
Бабушка резко останавливается. Я хватаю ее за руку и тащу дальше.
– Не смотри на него. Нам надо идти. Мы на лестнице!
Бабушка моргает и выдергивает руку.
– Это же противозаконно! У рекламы теперь есть доступ к нашим именам!
– Все зависит от настроек ленты! Отключи, и реклама не сможет читать твой профиль.
– Как?
– Я тебе потом покажу.
– Не надо, сама загуглю.
Я с трудом сдерживаю стон:
– Зачем? Попроси ИИ?помощника в телефоне.
– Я всю жизнь гуглю!
Лестница выводит нас к трамваю, элегантному, блестящему, красно-белому. Он ждет, когда в него набьется побольше потных тел. Мы забираемся внутрь и даже умудряемся сесть недалеко от дверей.
Бабушка достает телефон и начинает что-то листать. Я нагибаюсь посмотреть, что она делает, но у нее включена оптическая защита экрана.
По ее лицу расплывается улыбка:
– Не видно? Ага, ага! А знаешь, как я выяснила?
– Погуглила?
– Вот именно!
Я не стала говорить, что ИИ?помощник настроил бы ей эту опцию в две секунды.
Наверное, бабушка просто пишет Вонгам, что мы скоро приедем.
Большинство клиентов покупают наши товары в Сети, и моя задача – паковать заказы, чтобы дядюшка организовал беспилотную доставку. Однако некоторые колдовские семейства предпочитают, чтобы бабушка привозила все сама.
Я уже и не помню, сколько раз ездила в Чайнатаун с бабушкой, но сегодня особенно рада, что она попросила меня помочь. Не просто потому, что хотела отвлечься, но и потому, что у Вонгов есть связи в университетских библиотеках, а это может вывести на стажировку для Кейс. Уж лучше, чем возвращаться в «Ньюген» после общения с Люком. Наверняка он уже сбегал к своему драгоценному покровителю и внес нас в черный список.
Трамвай катит себе вперед, мы выезжаем из туннеля на поверхность. Стеклянные здания Университета Торонто знакомы мне так же хорошо, как и мигающие неоновые вывески и гиперреалистичные голограммы, которые машут тебе рукой, когда ты проходишь мимо. Величественные ультрасовременные корпуса нависают над городом, а возле них слоняются студенты, окутанные ароматным дымом вейпов, и видно, какие они беззаботные, – ведь их будущее определено. Кейс достойна быть одной из них.
Бабушка показывает на яркую вывеску с рекламой виртуальных квестов:
– Раньше тут было кафе, где подавали замороженный йогурт.
– Тебя послушать, так в твоей юности кафе с замороженным йогуртом были вообще везде!
Дома бабушка шикнула бы на меня за нахальство. Бабушка, с которой я езжу в Чайнатаун, совсем другая. Она смеется.
Я и сама невольно улыбаюсь. И мне удается даже забыть о нашем недавнем разговоре про мое Призвание.
«Остановка Дандас-стрит – запад».
На углу западного конца Дандас-стрит и Спедайна-авеню сразу бросается в глаза великанский торговый центр «Дрэгон-сити», который сплошь состоит из зеленого стекла и толпы народу. Я выскакиваю из трамвая и жду бабушку. Она снова выходит, только когда двери уже закрываются, да еще и бормочет: «Спасибо».
Я с трудом сдерживаю смех. Мама ведет себя точно так же, когда выходит из трамвая или автобуса.
– Ты же знаешь, что они автоматические! Водителя нет, благодарить некого.
Бабушка пожимает плечами:
– Привычка.
До чего же это по-канадски – благодарить компьютер за то, что высадил тебя. Даже зубы сводит.
Мы переходим улицу и двигаемся к овощной лавке – их здесь десятки. Аромат свежих овощей и фруктов смешивается с запахом гнилых. Над входом в нужную лавку висит голографическая вывеска с китайскими иероглифами, а ниже написано «Продукты» с красным росчерком в конце. В верхнем правом углу – совсем маленькая, легко не заметить – виднеется позолоченная колдовская метка.
Снаружи громоздятся ящики с розовато-лиловой питайей, стебли сахарного тростника по метру длиной, банки, до краев полные специй цвета шоколада, сепии и ржавчины, и горы авокадо размером с два моих кулака.
Окна – везде, где их не загораживают горы овощей и фруктов, – залеплены объявлениями с фотографией пропавшей Лорен. У меня внутри все сжимается. Можно было бы спросить бабушку еще раз, почему мы не участвуем в ее поисках, но я молчу. Хватит ей драм из-за моего Призвания. Не собираюсь подливать масла в огонь спорами о помощи нечистой семье, когда бабушка уже ясно дала понять, каково ее мнение. У нас на изготовление пяти таких объявлений уйдет столько колдовских сил, что хватило бы на целый день. Но для нечистых колдунов вроде Картеров это пара пустяков.
Бабушка продает нечистым семьям наши товары, ходит к ним на барбекю и вместе пляшет на Карибане, но никаких одолжений им не делает. Если, конечно, они не как дядюшка и не готовы перейти в чистые. Или если это не Дэвисы – с ними у нас столько родственных связей, что им просто нельзя не помогать, и личное желание или нежелание бабушки тут не учитывается. Хотя Дэвисы всю жизнь были так могущественны, что не нуждались в этом.
Бабушка протискивается через толпу покупателей, которые складывают фрукты и овощи в сумки. Я следую за ней и невольно заглядываюсь на картонную коробку без маркировки, полную розовых личи. Так и съела бы!
– Вайя!
– Иду-иду. – Я отрываю взгляд от личи и догоняю бабушку.
Внутри лавки экзотических плодов даже больше, чем снаружи. Причем там их еще и чуть ли не ежеминутно спрыскивают водой из специальных оросителей. На полках полным-полно импортных лакомств, чьи красочные этикетки так и зовут меня, заманивают обещаниями: шоколад со вкусом красных бобов, зеленые яблочные чипсы и еще что-то в радужной обертке – вот это я точно съем.
Бабушка деловито кивает женщине восточноазиатской внешности за прилавком:
– Я писала вам двадцать минут назад.
Женщина заправляет за ухо подкрашенную медно-рыжим прядь и показывает на холодильники с напитками вдоль задней стены:
– Она вас ждет.
– Спасибо, – говорю я за бабушку, которая не говорит ничего, а просто прямиком шагает к двери, еле заметной между холодильниками и витриной с морковкой.
На двери нарисована колдовская метка – белоснежной краской на молочно-белом фоне.
Бабушка толкает дверь, я вхожу следом за ней. Дверь за нами захлопывается.
Комната за ней – какой-то гибрид ретробара и библиотеки. Полки от пола до потолка, уставленные толстыми томами в кожаных обложках цвета драгоценных камней – рубинов и изумрудов. Негромкий джаз мурлычет из колонок и заполняет комнату, а на его фоне слышны приглушенные голоса. В баре собралась большая компания – все колдуны, в основном из китайских семей, в основном Вонги. На ковре посреди комнаты золотом по алому выткан иероглиф – их фамилия. В воздухе витает дым из кальянов, насыщенный запахом благовоний, и у меня щиплет в носу.
За ограждениями из толстых витых шнуров устроены места для важных посетителей, и там в мягком кресле, обитом кожей – наверняка натуральной, не ГМО – и бархатом густо-бордового цвета, восседает Роуэн Вонг. Элегантно подстриженные темные волосы обрамляют круглое лицо с нежным персиковым румянцем, густые ресницы приглушают блеск серых, как пепел, глаз. На ней темно- серый брючный костюм, идеально сидящий на ее крутобедрой фигуре, и изящные черные туфли на шпильках.
Ей всего двадцать пять, а она уже матриарх колдовского семейства с такой же древней родословной, что и наша. За Роуэн проголосовали все до единого совершеннолетние носители ее крови, живущие и практикующие в Канаде. Так выбирают матриарха далеко не все колдовские семейства – но так принято у Вонгов. Подозреваю, отчасти тут дело в ее даре – сладкоречии. Она побуждает своими словами на такое, на что обычные люди никого не смогли бы уговорить. Их не просто принимают во внимание – им преданно следуют. Люди рассказывают Роуэн такое, в чем никому другому не признались бы. В целом колдуны печально знамениты своей любовью посплетничать, но Роуэн – одна из немногих, кому известны настоящие тайны. Важное качество для сильного лидера.
Роуэн тут же бросает взгляд на сумку у меня в руке:
– Что вы мне принесли?
Мы с бабушкой плюхаемся на диван напротив Роуэн. Я водружаю сумку на стол и достаю оттуда наши средства марки «Томас» – кондиционер для волос «Крем-шелк», пудру-основу для макияжа «Непроницаемый матовый», ночной и дневной крем «Долой морщинки» и флакончик без наклейки, при виде которого – вот честное слово! – Роуэн вздрагивает.
Ее сливочно-гладкая мягкая кожа – не результат процедур из каталога «Ньюгена», не шедевр классической пластической хирургии. Так бывает, если строго следуешь инструкциям по применению нашей косметики.
У чистых семейств не такой широкий колдовской диапазон, как у нечистых, и они не могут исцелить застарелое акне одним заклинанием. Тут им на помощь приходят наши товары. Косметика делает то, чего не могут колдуны, не поступаясь чистотой, а процент успеха у нас выше, чем у всего, что способны изготовить не-колдуны.
Роуэн протягивает руку с длинными заостренными ногтями и берет флакон без этикетки. Поднимает к глазам, чуть встряхивает, и ярко-розовая жидкость плещется внутри.
– Одна капля на кончик языка раз в неделю. – Бабушка тоже не сводит глаз с флакона. – Не больше и не меньше.
Этот эликсир она делает лично для Роуэн. Я понятия не имею, что бабушка туда кладет, но у нее всегда есть немного в запасе и она регулярно его варит. Именно она добавляет частичку волшебства во все наши продукты. Один раз я спросила маму, какой у бабушки дар. Она поморщилась и бросила в ответ:
– А я откуда знаю? Мне она тоже не рассказывает.
Никто из нас до сих пор не знает, что умеет делать бабушка. Даже Кейс. Она говорит, что разум нашей бабули как кирпичная стена. Твердая и неподатливая. Бабушка с дядюшкой из той разновидности колдунов, которые прячут свои дары. Они проходят Путь в одиночку и узнают, в чем их сила, без свидетелей.
Раньше мы прятали дары, чтобы уберечься от тех, кто мог нас убить или как-то навредить нам, воспользовавшись этим знанием. Когда мы решили объединиться в сообщество, это означало, что мы будем защищать друг друга, поэтому необходимость таиться отчасти отпала. Точнее, так предполагалось. Не все семьи согласились стать такими открытыми, как мы. Все знают, у кого из Томасов какой дар, – кроме даров бабушки и дядюшки. Семья собирается на церемонию в полном составе, и, когда предок объявляет, каким даром наделяет тебя, это происходит при свидетелях.
Для того-то и придумали ритуал Передачи. Предки могли бы наделить тебя даром, как только ты пройдешь Призвание, но они этого не делают. Они ждут ритуала Передачи, когда вся семья собирается вокруг и благословляет тебя. Так мы собирались ради Алекс, Кейс и Кейши, и это показывало, что мы верим в их силу точно так же, как и Призвавшие их предки.
И тем не менее, хотя никто не знает, какой у бабушки дар, она расширила наше сообщество и вовлекла в него чистые семейства за пределами общины чернокожих колдунов, а значит, у нас появились связи и с людьми вроде Вонгов, Мартинесов и Джаясурья, родственников Прии. И это тоже хорошо, поскольку в общине чернокожих колдунов сейчас наметился раскол, которого, похоже, нет в остальных колдовских общинах, принадлежащих к другим расам и культурам. Причем не просто раскол между чистыми и нечистыми семействами. Кейша со свойственной ей бестактностью говорит об этом вслух, но взрослые только отмахиваются. Раньше такого не было. Я даже не понимаю, почему все так сильно изменилось с тех пор, как я была маленькая.
Бабушка откашливается и смотрит на Роуэн круглыми глазами – это ее характерная гримаса «А деньги где?».
Матриарх Вонгов коротко кивает, все так же глядя на флакон:
– Как вы умудряетесь изготавливать такое и сохранять чистоту, для меня загадка.
Бабушка недовольно кривит губы:
– Вы во мне сомневаетесь?
– Нет. Нечистые колдуны пахнут по-особенному – пеплом своих жертв, чьи трупы они сжигают. Даже те, кто никого не убивает. Я просто выражаю удивление. – Она ставит флакон на стол и поднимается с места. – Минуту. Я схожу за деньгами. В последнее время я стараюсь платить защищенной картой, а не телефоном. Папина паранойя догнала и меня. Он требует, чтобы я держала карту под замком.
Мы смотрим ей вслед, а она открывает дверь в соседнюю комнату и исчезает.
Женщина у бара лениво машет бабушке. Я узнаю ее – это одна из тетушек Роуэн, только я не помню, как ее зовут.
Бабушка досадливо хмыкает:
– Надо пойти поздороваться. Скажи Роуэн, что я сейчас вернусь. Если она спешит, можешь сама принять платеж.
Не дожидаясь ответа, она спешит к барной стойке и сыплет сердечными приветствиями, которые у нее припасены для потенциальных клиентов. Вскоре возвращается Роуэн – она явно приободрилась. Увидев, что бабушка у стойки, она улыбается:
– Вижу, твою бабушку поймала моя тетя.
– Похоже на то.
Я старательно выпрямляюсь и смотрю ей в глаза, радуясь, что бабушка занята.
– Я хотела спросить – начинается сезон стажировок, вы случайно не в курсе, нет ли вакансий в библиотеке? Моя двоюродная сестра… Вы ее знаете, Кейс… Она как раз заканчивает очередные курсы. У нее уже двадцать один балл или около того, а к концу года будет двадцать восемь. Она могла бы стать отличным кандидатом.
Я запрещаю себе проверять, не смотрит ли на нас бабушка. Она терпеть не может, когда мы просим кого-то об одолжении. А я считаю, что в этом нет ничего плохого, раз уж мы все – одна дружная семья чистых колдунов!
Роуэн откидывается на спинку кресла и потирает подбородок.
– Это дочка Мейз? Которая супермодель или которая вечно с планшетом в руках?
– С планшетом. Она все время занимается. – Я киваю с серьезным видом, как будто этот жест заставит Роуэн пойти нам навстречу.
– Двадцать восемь баллов – это великолепно, на восемнадцать больше минимума и на пятнадцать больше, чем у моего младшего брата.
Она морщит нос. Я ее понимаю. Явэнь не то чтобы славится прилежанием – скорее любовью выкладывать в Сеть селфи на фоне спортивных тачек.
– Я пошлю тебе несколько ссылок. Мой дядя – председатель совета по стажировкам при Университете Торонто, он будет рад набрать стажеров из чистых семейств.
Она протягивает мне телефон, я прикасаюсь к нему своим, чтобы передать контактную информацию. Потом я убираю руку и напрягаю пальцы, чтобы не тряслись. Это победа – пусть и маленькая, но необходимая при нынешнем положении дел.
В глубине души я надеюсь, что неудачный эпизод с Люком не лишил Кейс шансов в «Ньюгене», но поди знай. А тут надежный запасной вариант.
– Спасибо, вы мне очень помогли.
Роуэн машет рукой.
– Главное – стоять горой друг за друга. Мы приехали сюда в поисках лучшей жизни. Когда все время приходится прятаться, может стать очень одиноко, так что лучше держаться вместе.
Похоже, этот ее бар тоже способ собрать всех вместе. Когда мы учились в общинной школе, Йохан рассказывал, что колдуны эмигрировали в Канаду либо потому, что на родине их преследовали, либо потому, что здесь было больше перспектив. Это должно было бы нас объединять, и многие общины и правда держатся вместе, однако в нашей царит разлад. Нам бы не помешал такой бар.
Должно быть, сожаление читается у меня на лице, потому что взгляд Роуэн смягчается.
– Трудно наладить отношения в общине, чтобы все шло гладко. Вопросы чистоты и даров и без того приводят к расслоению, не хватало еще и дополнительных драм.
Это говорит не Роуэн-матриарх, а та, другая Роуэн. Та, которая все знает. Та, которая преподносит тебе жалкие крохи, а потом делает так, что ты умоляешь о добавке.
Она знает какую-то тайну, и ее так и подмывает ее выболтать.
Нет, я в эту ловушку не попадусь.
– По-моему, о драме нет и речи, просто мы иногда не можем договориться.
В смысле, бабушка с Йоханом вечно бодаются, но в целом мы как-то ладим.
– Конечно, ты права. – На лице Роуэн расцветает широкая, умиротворяющая улыбка. Так улыбаются ребенку, который еще многого не понимает.
О каких таких драмах она говорит? Ладно, мне лучше об этом не думать, у меня и без того хлопот полон рот – одно Призвание чего стоит. Так что нечего слушать сплетни Роуэн Вонг. И все же… Ее сплетни – это не досужие домыслы, это всегда факты.
– Что-то случилось?
– Ну, мне бы не хотелось распространять слухи…
Я силой воли заставляю себя не закатывать глаза.
– Еще бы.
– Очень обидно, что три ваших матриарха так старались, чтобы создать общину, а потом произошел весь этот кошмар. Нельзя безоглядно всем доверять, особенно людям со стороны. – Роуэн машет кому-то у меня за спиной. – А вот и твоя бабушка.
Да чтоб меня хакнуло. Вот почему никогда нельзя вестись на слова Роуэн. Она закинет тебе в голову наживку, а потом выдернет, и тебе придется мучиться и из кожи вон лезть, лишь бы выжать из нее еще хоть словечко.
О чем это она? Какие три матриарха? Это она про сообщество чернокожих колдунов? Наверняка. Она же сказала «ваши». Но у нас пять матриархов, а не три – Томас, Дэвис, Джеймс, Картер и Бейли. Может быть, она имеет в виду трех сильнейших? Тогда, конечно, в самом верху списка стоят Эйприл-Мэй, матриарх Дэвисов, и бабушка, а остальные, так сказать, всегда держались на заднем плане. Может, Роуэн говорит о Картерах и их матриархе? Но в какой такой драме они участвовали все втроем?
Матриархи наделены огромной властью. Если они возьмутся за дело всерьез, им вполне по силам создать раскол между семьями, который я замечаю. Но я никогда ни о чем таком не слышала, и вообще, по-моему, такого не скроешь, даже если взрослым зачем-то понадобится изображать, будто в нашей общине никто ни на кого не держит зла.
И это я еще не учитываю неведомых предателей со стороны, о которых упоминает Роуэн.
Бабушка усаживается и смотрит сначала на меня, а потом на матриарха Вонгов. Роуэн вся сияет – сплошная невинность. Я никак не могу изогнуть губы так, чтобы сложилось впечатление, будто все нормально.
– Что говорит моя тетушка? – спрашивает Роуэн.
Бабушка и бровью не ведет.
– У нее все прекрасно. Я попрошу Вайю завезти ей кое-какие эликсиры, когда они будут готовы.
– Надеюсь, не мой особый.
– Мне бы и в голову не пришло. Это эксклюзивный товар, только для вас.
Роуэн протягивает ей защищенную карту, а бабушка достает телефон, чтобы принять платеж.
Сумму я не вижу, но знаю, что денег нам хватит, чтобы заплатить за воду, свет и газ за целый месяц. А когда у тебя в доме живет больше десяти человек и все пользуются всевозможной электроникой, набегает будь здоров.
Я так рада, что нашла Кейс стажировку, но теперь эта радость померкла из-за слов Роуэн и из-за денег, которые мы от нее получили. Словно мне показывают, чт? мы потеряем, если наше волшебство исчезнет. Если я провалю Призвание. Бабушка привезла меня сюда не для того, чтобы отвлечь. Она привезла меня сюда, чтобы я стала свидетельницей этой сделки.
Мне придется рискнуть, чтобы поток нашего волшебства не иссяк.
А может, бабушка хочет сказать мне, что я не должна рисковать, ведь если я потерплю неудачу, мы потеряем все.
Резкое «дзинь» – сигнал, что деньги успешно переведены, – звенит в моих ушах еще долго после того, как мы уходим из лавки.
И сколько я ни твержу себе, что не надо обращать внимания на слова Роуэн, я не могу перестать думать о том, кто же такие «три ваших матриарха» и что это за предательство, которое раскололо нашу общину.
Глава седьмая
Мы с бабушкой возвращаемся домой и входим в дверь в тот самый момент, когда мама спешит вниз по лестнице. Лестница у нас в доме построена под таким углом, что почему-то, когда по ней спускаешься или поднимаешься, это выглядит царственно и театрально. Как в сетевых сериалах из тех, которые особенно любят мама с бабушкой и тетушкой. Иногда я думаю, что мама только поэтому иногда спешит по лестнице вниз. Ради театральности.
– Где вы так долго пропадали?
Мамины косички затейливо убраны наверх. Утром такого не было. Я показываю на прическу:
– Ты ходила в парикмахерскую?
– Прелесть, правда? – Мама принимает эффектную позу, чтобы похвастаться тем, как красиво белоснежные и темные шнуры вплетены в косички не толще моего мизинца. – Мне нужно было новое видео для ленты, вот я и провела мастер-класс по бокс-брейдам.
Если не надо снимать видео, мама может немного поколдовать и за час соорудить себе прическу, на которую нужно часов шесть. Обычно она и правда колдует, а потом редактирует видео, чтобы казалось, будто это ускоренная съемка.
Мама говорила мне, что в школе она хотела стать парикмахером, но, когда получила свой дар – чтение предметов, – поняла, что если будет им пользоваться, то обойдется без стажировки, на которую был большой конкурс, а зарплату в итоге обещали маленькую. Теперь ее основной доход – помощь частным сыщикам. В отличие от полиции, у них нет доступа к генетическим данным, поэтому они вынуждены опираться на обоснованные догадки – а мама вполне может их предоставить, если получит нужный предмет. О том, что мама умеет колдовать, никто из клиентов не подозревает. Все они убеждены, что она просто классный криминалист.
Если я потерплю неудачу, она это потеряет. Единственной ложкой меда в этой бочке дегтя станет для нее возможность заняться тем, о чем она всегда мечтала. Она потерпит финансовый крах, зато обретет свободу.
Я кошусь на бабушку, радуясь, что у нее нет дара Кейс. Вряд ли она оценила бы такие мысли по достоинству.
Бабушка цыкает на маму зубом – типично тринидадская гримаса.
– Лучше бы потратила это время на сеанс ясновидения.
– И потратила бы, но клиент отменил заказ! – огрызается мама.
– Вы с Мейз вечно скандалите из-за того, кто займет мое место, а я так и не дождалась ни от одной из вас ответственного отношения к делу.
Я переминаюсь с ноги на ногу. Когда мама с тетушкой начинают спорить, кто из них будет матриархом, это просто позорище. Иногда я опасаюсь, что та, которой не достанется титула, так разозлится, что попросту съедет от нас.
– Правда?! – Мама ахает. – Я тебе постоянно помогаю с работой. И все равно тебе придется выбрать одну из нас, больше-то некого! Девочки еще маленькие, и вообще никто из них и не хочет быть матриархом!
– Вайя? – окликает меня Прия, и мы все оборачиваемся.
Она стоит на пороге дома в длинном лоскутном сарафане. Моя мачеха любит шить сама, но предпочитает не покупать ничего нового, поэтому берет у Алекс остатки от ее творений и мастерит из них одежду. Моя двоюродная сестра-модельер называет ее стиль «ретро-бохо-шик».
Из-за юбки Прии выглядывает Иден, зажав в зубах пакетик с соком. Она вытаскивает его изо рта, чтобы завопить:
– Мы идем в парк!
– Круто! – пищу я радостным голосом, который у меня получается только тогда, когда я общаюсь с сестренкой.
Прия смотрит в глаза сначала бабушке, потом маме и бледно улыбается. Я первая не стану притворяться, будто в том, что ты живешь в одном доме с новой женой своего бывшего мужа, нет ничего странного. Мама то осыпает Прию комплиментами за то, насколько сильно папа изменился в лучшую сторону за время жизни с ней, то ворчит, что эти перемены не произошли с ним раньше. И если мама ссорится с Прией из-за чего-то, то только потому, что на самом деле злится на папу.
– Пойдем с нами, Вайя, – приглашает Прия. Хотя тон у нее такой, что это скорее приказ, а не приглашение.
– Прямо сейчас? – вмешивается мама, не дав мне ответить.
Улыбка Прии становится еще напряженнее.
– По-моему, сейчас самый удачный момент.
– Тогда и я с вами пойду! Я просто не вижу ло…
– По-моему, будет лучше, если мы пойдем втроем.
Мама резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на бабушку, и выражение ее лица мгновенно меняется – только что было веселое и довольное, а теперь поджатые губы и пронзительный взгляд.
– Э?э… – Я обвожу взглядом трех старших родственниц, которые стоят на пороге и глядят друг на друга гораздо выразительнее, чем нужно при обсуждении прогулки в парк.
– Иди, – говорит бабушка мне. А маме она говорит: – Ты вроде хотела заняться прической?
Мама смотрит на меня тяжелым взглядом и коротко вздыхает:
– Да. Тогда я сама все сделаю.
Только прическа у нее уже готова, потому я не понимаю, что еще она собирается делать. Между тем мама тоже выдавливает улыбку – в мой адрес:
– Поговорим, когда вернешься, у меня для тебя сюрприз.
Я настораживаюсь:
– Что?
– Я же говорю – сюрприз!
Мама на прощание еще раз смотрит на Прию, ноздри у нее раздуваются.
– Ну пока.
С этими словами она шагает через переднюю к коридору, который ведет в комнату тетушки. Бабушка шаркает к себе наверх, ни слова не сказав ни мне, ни Прии.
Мачеха берет сестренку за руку и улыбается мне – мы остались втроем.
– Пойдем?
– Конечно.
Едва перевалило за полдень. Строго говоря, на то, чтобы принять решение, у меня осталась большая часть дня. Правда, я, кажется, знаю, как быть, не больше, чем утром.
Денек сегодня ясный, солнце сияет по-прежнему ярко и весело, не обращая ни малейшего внимания на судьбоносность предстоящего мне выбора. Мы шагаем по улице – до парка Мари Кертис нам рукой подать, всего квартал.
Иден все это время то хлюпает соком из пакетика, то болтает про последнюю серию своего любимого сетевого сериала «Путешествие Зубастика». Это интерактивный мультфильм в дополненной реальности, где рассказывается про жизнь акулы и дети узнаю?т о глубоководной флоре и фауне и всем таком. Последняя серия была, похоже, драматичная, там акула попала в подводный туннель, и Иден с восторгом описывает ее приключения, бурно жестикулируя.
Прия слушает дочкину болтовню, кивает и задает вопросы, уворачивается от ее машущих рук и одновременно поправляет на ней панамку и мажет ей лицо дополнительным слоем крема от солнца.
Чтобы избежать ужасов защиты от ультрафиолета, Иден перебегает ко мне и хватает меня за руку. Ее коричневая мордашка вся в подсыхающих белых разводах. Прия смотрит на нас со странным выражением – то ли с улыбкой, то ли с болезненной гримасой.
Мы с Прией всегда ладили. Нет, по магазинам мы вместе не ходим, но иногда делим кухню: я делаю что-то для всей семьи, а Прия стряпает что-нибудь веганское для своей маленькой фракции. По большим праздникам, например на ужине в честь моей Первой Крови, она даже разрешает Иден поесть что-нибудь, что я приготовила. Я тешу себя мыслью, что у нас хорошие, спокойные отношения. Легкие.
Сегодня все иначе. Прия дергается и таращится на меня гораздо больше обычного. Я заражаюсь ее нервозностью. Надеюсь, это не какое-нибудь придурочное упражнение для укрепления семейных уз. Если бы на ее месте был кто-то другой, я бы решила, что все из-за Призвания, но на Прие оно никак не скажется.
Мы приходим в парк, спускаемся по асфальтированной тропинке, которая ведет с тротуара на главную пешеходную и велосипедную дорожку. Дальше расстилается стриженая зеленая лужайка, которая начинается на каменистом берегу озера и тянется на северо-запад в сторону парка, где ее пересекают разные тропинки и дорожки. Мы с родными ходим сюда с самого моего детства. Я плескалась в здешних лягушатниках с двоюродными сестрами и объезжала весь парк на велосипеде – тетушка властно катила во главе процессии, а бабушка с дедушкой сидели за столом для пикника и ждали, когда мы вернемся.
Все мои детские воспоминания связаны с дедушкой. Мой тихий дед, обладавший запасом сладостей в карманах и волшебной способностью смягчать бабушкино ворчание. Он один действовал на меня так, как все наши поездки в Чайнатаун. Он умер, когда мне было семь, но я до сих пор часто думаю о том времени и прямо вижу его усыпанное родинками лицо с волевым подбородком и щербатую улыбку.
Иден в последний раз громко булькает соком и оглядывается вокруг – ее глазенки высматривают урну.
Я протягиваю руку:
– Я выброшу. Беги играй.
– Спасибо! – Она сует мне пустой пакетик и с широкой улыбкой мчится на гигантскую детскую площадку, где ее ждет подружка – я несколько раз видела, как они играли вместе. Вся эта огромная конструкция из горок, лесенок и интерактивных экранов кишмя кишит детишками, которые возятся и верещат.
– Прогуляемся? – спрашивает Прия с той же вымученной улыбкой.
– Давай.
Если мама брала меня в парк, она никогда не ходила одна. Обязательно тащила за собой тетушку или бабушку, и они сидели за столом для пикника и что-нибудь ели, а мы с двоюродными носились вокруг сами по себе. А это иногда приводило к тому, что в результате какой-нибудь неудачной игры Кейша и Кейс затевали ссору, а мы с Алекс занимались своими делами.
Но Прия не любит сидеть без дела. Даже если мы приходим в парк всей семьей, она всегда наматывает круги вокруг детской площадки – у нее прямо все чешется при мысли о том, чтобы часами торчать на одном месте, и она страстно любит кипучую деятельность. Иногда я даже присоединяюсь к ней, потому что так наедаюсь всем, что мы приносим с собой, что меня просто стошнит, если я не разомнусь.
Я не знаю, что сказать. Обычно мы болтаем о том, как дела у Иден. У нас есть и другая общая тема – папа, но тут я совсем теряюсь.
– Напомни, как зовут подружку Иден?
– Лола.
– Точно.
Прогулка продолжается в неловком молчании. Полная противоположность нашей обычной уютной болтовне ни о чем.
Иден с визгом улепетывает от подружки – они затеяли игру в догонялки. Детство у нее безоблачно счастливое. Наверное, потому, что она единственный ребенок. Мы с двоюродными росли вместе и носились, вопили, играли и ссорились прямо-таки круглосуточно и с самого рождения. Когда появилась Иден, мы были уже почти подростки, вот и обращаемся с ней так, будто она наша общая балованная младшая сестренка. Нет, мы и правда очень любим ее. Возможно, именно поэтому она такая невообразимо милая и воспитанная. А может, все дело в том, что ее растят папа с его новым негромким голосом и Прия с ее непоколебимым, на мой взгляд, спокойствием. А у мамы с тетушкой дзен так себе, если вдуматься.
– А ты знаешь, что у меня есть старшая сестра? – спрашивает Прия, не сводя глаз с Иден.
Я мотаю головой:
– Нет.
Я вообще мало что знаю о семье Джаясурья, кроме того, что их предки когда-то эмигрировали в Канаду из Шри-Ланки. По-моему, Прия принадлежит то ли к треть- ему, то ли к четвертому поколению. И еще я знаю, что они практиковали чистое волшебство всегда, начиная с их первого предка, наделенного колдовскими способностями.
– Раньше мы были ближе друг другу. Все делали вместе. – И снова бледная улыбка, чуть-чуть окрашенная болью. – Одинаково заплетали друг другу косы, постили видео, где снималась одна, а озвучивала ее другая. Прия и Рани – всегда готовы посмешить.
Трудно понять, зачем она мне это рассказывает – то ли просто чтобы поддержать разговор, то ли это входит в придурочное упражнение для укрепления семейных уз.
– Она не прошла Призвание, – говорит Прия. – А я через год прошла.
Я едва не останавливаюсь, но мачеха идет себе дальше, поэтому я переставляю ноги. Так вот оно что! Она решила утешить меня на случай, если я провалюсь?
– Она… а как?..
Прия пожимает плечами:
– Рани никогда ничего не рассказывала, хотя родители постоянно расспрашивали ее. Все разговоры сводились к тому, как так вышло, что она провалилась. Что она делала? Кто ее Призвал? Что произошло? Только и делали, что ломали себе голову, как бы это исправить. Моя тетушка – наш матриарх, но и она ничем не могла помочь.
В горле у меня становится сухо. Мне и самой хочется засыпать Прию вопросами, но я боюсь. Никто не любит обсуждать родственников, которые не выполнили своих задач. Неудача словно стирает человека. Как не было. А вспоминать его – только заново позориться.
– Рани решила отправиться в кругосветное путешествие, – продолжает Прия. – Честно говоря, я ей завидовала. Она перестала во всем слушаться родителей, а в ленте у нее были такие классные фотки – столько приключений! Когда мне было восемнадцать, представился случай поехать на Шри-Ланку – поволонтерить немножко, а заодно раскопать семейную историю. Ради этого мы встретились снова.
Иден с размаху падает на землю, и мы с Прией бросаемся к ней. Подружка подбегает помочь, обе смеются и снова принимаются носиться – а мы вздыхаем с облегчением.
– Я совершила ошибку – сказала ей, как завидую всему, что она делает, – продолжает Прия. – Ее новой жизни.
Я сглатываю – и глотать мне больно.
– Она страшно разозлилась. Завидую? Чему тут завидовать? Родители с ней не разговаривают, даже смотреть на нее не хотят. Никто из наших не может общаться с ней без жалости. Она не видит предков на праздниках, они не желают ей являться. Раньше у нее не было колдовских способностей, но был потенциал. Теперь у нее ни того ни другого, так что даже предки не хотят иметь с ней дела. Она уехала не развлекаться, сказала она, – она пыталась найти себе место под солнцем.
Прия останавливается, ноги у нее тонут в жесткой траве.
– С тех пор сестра со мной не разговаривает. И заблокировала в Сети. Всю нашу семью заблокировала. Она даже не знает, как зовут Иден. – На последней фразе ее голос прерывается. – Я ее понимаю: считать себя членом семьи – значит постоянно помнить обо всем, чего она лишена. Ей больше нет места среди нас, это для нее мучительно, и все же она старается, чтобы ее лента в Сети создавала впечатление, будто у нее все прекрасно, поскольку жалость – это еще хуже.
На глаза у нее наворачиваются слезы, она переводит дух. Иден, словно почувствовав, что мама расстроена, замирает и смотрит на нее. Прия выдавливает улыбку.
– Как тебе там, веселишься? – кричит она. Ну то есть насколько Прия способна кричать. Даже на улице она разговаривает так, как мама дома, когда старается потише.
Иден прищуривается в нашу сторону, а потом, просияв, кричит: «Ага!», поворачивается и вслед за Лолой устремляется вверх по веревочной лазалке.
– Я хочу быть хорошей матерью. Очень хочу. – Прия поворачивается ко мне. – Именно поэтому, когда роды у меня пошли не по плану и Уилл предложил поехать к твоей бабушке, а не в больницу, я сразу согласилась – мы оба понимали, что так будет лучше всего. И именно поэтому, когда бабушка сказала, что ей нужно привязать моего ребенка к дому, чтобы Иден тоже стала Томас, – тогда наследие этих стен признает ее и защитит, – я сказала «да».
– Что?! – само собой вырывается у меня. Мой голос звучит слабо и неуверенно.
Мы, дети, никогда не понимали, как именно бабушка помогла тогда Прии, но строили свои догадки. Исходили мы из того, что она применила какие-то особые способности матриарха, чтобы спасти Иден. Но чтобы привязать ее к дому, сделать одной из Томасов?!
Иден тоже Томас!
Но… но тогда, если я не соглашусь выполнить задание, колдовских способностей лишусь не только я, но и Иден.
– Я не понимаю…
Прия одергивает сарафан, словно он вдруг перестал сидеть на ней.
– Мы с Уиллом принесли присягу Аве как нашему матриарху и передали ей контроль над нашими волшебными способностями, отказавшись ото всех преимуществ, которые дают ее кровь и имя. Потому что я всегда делаю все, что можно, чтобы быть хорошей матерью и обеспечить моей дочери ту жизнь, которой она достойна.
Папа с Прией присягнули бабушке. Я не знала не только всей правды об Иден, но и этого тоже. При желании бабушка может заимствовать их магию или подавлять ее, как и у всех нас, но при этом они не могут пользоваться силой нашей фамилии, а наши предки не будут признавать их как носителей крови Томасов. Рабство в обмен на помощь. Бабушка, возможно, сделала это только потому, что ей нужно было позаимствовать их магию, чтобы хватило диапазона на помощь Иден. Тогда Алекс, Кейс и Кейша еще не были колдуньями. В распоряжении бабушки не было достаточно волшебства. Папу она недолюбливала, так что наверняка не стала бы без крайней необходимости привязывать его к себе и к нашей семье.
Мама Джова говорила, что магию утратят все до единого колдуны, связанные с Томасами кровными узами. Это значит, что если я соглашусь выполнить задание и не справлюсь, если мы лишимся колдовских способностей, то присяга бабушке оставит без магии и папу с Прией.
– Значит, поэтому Иден присутствует на всех наших церемониях Усиления?
Для маленького ребенка это мучительная процедура, но бабушка всегда требует, чтобы она там была.
– Да. Ава сказала, что участие укрепит ее связи с домом и предками, если она будет постоянно вносить вклад в их кровь и они будут видеть ее более или менее регулярно.
Прия нервно сглатывает и продолжает даже тише обычного:
– Ты знаешь, что придает такую силу жилищу твоих предков?
Я мотаю головой. Мне никогда не приходило в голову, что наш дом – это не просто наш дом.
– Крепкие кости. Вот почему и в волшебных, и в неволшебных мирах говорят о силе родных стен. Крепкие стены держатся на крепких костях. А стены твоего дома черпают силу в магии всех ныне живущих Томасов. Пока в этом доме живет хотя бы один колдун твоей крови, сила этих стен будет оберегать всякого, кто призовет ее. Именно благодаря этому моя дочь еще жива.
– Значит, тогда у Иден все будет хорошо?
Мы никуда не собираемся переезжать. Если нам удастся регулярно выплачивать взносы по кредитам, дом останется у нас и все будет хорошо.
Прия неприятно смеется.
– Колдун, Вайя. Колдун.
Тут до меня все доходит – доходит эта резкая, жестокая и чуть ли не смешная мысль, ведь она так очевидна. Да, конечно. Как будто стоящий передо мной выбор и без того не был таким трудным.
Пока в нашем доме живет хотя бы один колдун моей крови.
Если я возьмусь за задание Мамы Джовы и не выполню его, каждый, кто связан с нашей семьей сейчас или будет связан потом, утратит колдовские способности. Не останется Томасов-колдунов, чтобы питать стены нашего дома. В костях, на которых держатся стены, иссякнет волшебство.
И не останется ничего, что заставляло бы биться сердце моей сестренки.
– По-моему… мне надо сесть.
Я плюхаюсь на траву, устраиваюсь и тупо смотрю в никуда.
Прия садится рядом и берет мои вялые руки в свои.
– Мы решили, что будет лучше, если тебе станет известно все, что может повлиять на твое решение.
– Ясно.
Теперь понятно, почему мама с бабушкой вели себя так странно, когда Прия позвала меня в парк. Вероятно, мама хотела пойти поддержать меня, когда мне на голову выльют ушат холодной воды, но бабушка ее не пустила. Это мое задание, но мои действия означают жизнь или смерть для моей сестры, для дочки Прии – а пока мы не отправились на эту прогулку, я была уверена, что уж Иден-то ничего не угрожает.
– Я хочу быть хорошей матерью, но даже я не знаю, как лучше. – Прия кусает губу. – Если ты откажешься выполнять задание, Иден будет жить, пока в доме останется хоть кто-то твоей крови. Мы с Уиллом, конечно, будем рядом и поможем, чем сможем. Но потом… Какая у нее будет жизнь? Как у моей сестры? С неотступным чувством, что она нигде не своя, что она чего-то лишена? Потерянная, озлобленная, она будет зависеть ото всех вас и не сможет уйти, чтобы жить как ей хочется. И умрет, когда умрет последний из вас. А если у нее будет шанс стать колдуньей, если она пройдет Призвание, она станет одной из Томасов с магией в крови. Настоящей самостоятельной колдуньей, которая подарит жизнь дому, который дарит жизнь ей самой, пока она остается в его стенах. Она сможет жить нормально и полноценно. А волшебство… Это совсем не просто сила. В нем заключена вся моя суть, все, что я есть и чем я буду. Возможность знать своих предков так близко, как мы, – это привилегия, это счастье, и одна мысль о том, что Иден будет этого лишена…
Я понимаю, о чем она говорит. Я и сама думала обо всем этом, когда размышляла, чт? я потеряю, если не пройду Призвание. Как я буду чувствовать себя среди родных, которые не смогут заполнить ту пустоту, которая образуется во мне, если у меня не будет магии, – даже если будут во всем меня поддерживать. И даже если я извернусь и найду способ жить без колдовских способностей, я навсегда останусь на периферии сообщества, в котором родилась и выросла.
А Иден – она еще маленькая и сама не знает, чего хочет, не понимает, чего может лишиться. Однако я легко могу себе представить, что она предпочтет остаться в живых, а не наоборот.
– Если я провалюсь…
– Я все понимаю, – шепчет Прия и сильнее сжимает мои руки. – Я верю в тебя. Честно. Я убеждена, что предки стараются сделать нашу жизнь лучше, помочь нам. Может быть, Мама Джова на самом деле не имеет всего этого в виду. Может быть, она просто хочет, чтобы ты приняла решение, доверилась ей. Может быть, задание именно в этом.
Она снова глубоко вздыхает.
– Так или иначе, решать тебе. Я пообещала Уиллу, твоей маме и твоей бабушке, что не попытаюсь подсказывать тебе, как быть. Но я хочу, чтобы ты дала мне слово. Я прошу тебя только об одном: если ты возьмешься за это задание, брось на него все силы. Я понимаю, тебе вообще трудно принимать решения. Тебе любой выбор дается мучительно. Но если ты примешь решение, сделай все, что только потребуется, чтобы добиться успеха, поскольку твой провал обойдется нам слишком дорого. На этот раз нельзя дать слабину.
До чего же меня достало, что все напоминают мне, какая я размазня!
Мои пальцы трясутся в руках Прии. Пустой пакетик от сока, который я еще не выбросила, зажат между нашими ладонями. Даже Прия, которая знает меня всего несколько лет, и та уже прекрасно осведомлена, как трудно мне принимать решения. Так прекрасно осведомлена, что боится, что я из-за этого все испорчу. Боится, что это помешает мне сохранить жизнь сестренки.
– Дай мне честное слово! – кричит она, глядя мне в глаза и дрожа всем телом. – Дай мне честное слово, что, если ты решишь взяться за задание, если решишь, что попробуешь обеспечить нам будущее, в котором все мы останемся колдунами, – дай слово, что у тебя получится! Тут нельзя просто попытаться. Надо, чтобы ты это сделала!
– Честное слово, – говорю я, и мои руки в ее ладонях влажнеют от пота.
Я даю ей это обещание по-настоящему.
Если я решусь взяться за задание, я сделаю все, лишь бы добиться успеха. Ведь Прия совершенно права: раз речь идет о жизни Иден, я не имею права рисковать.
Однако на самом деле я и сейчас не знаю, действительно ли мне стоит соглашаться выполнять это задание.
А теперь мне не просто трудно принять решение.
Это стало невозможно.
Глава восьмая
Я закрылась у себя в комнате и упала на кровать. Большая удача, что я никого не встретила, пока тащилась вверх по лестнице, – у меня едва хватило сил, чтобы попрощаться с Иден, которая явно не могла взять в толк, почему в парке мне понравилось меньше, чем ей, и от этого смешно хмурила брови.
Солнце уже клонится к закату, в мое окно прокрадывается темнота. Время на исходе. Как будто мне к рукам и ногам привязали десятитонные гири и они тянут вниз и не дают подняться с желтого покрывала с узором из бананов. Где-то в шкафу у меня висит платье из такой же материи.
Я листаю ленту в телефоне и запускаю проекцию телешоу на потолке. Это комедия, в которой каждые двадцать минут героям надо принять решение, и ты выбираешь, что они будут делать дальше. Я тычу в экран большим пальцем, и главный герой бросает подружку ради прекрасной перуанки.
Родственники неправы на мой счет, я способна принимать решения. Вот такие, например, даются мне проще простого. Они ничего не значат.
А бывают решения, которые даются совсем иначе. Это как месить липкое тесто. Кусочек приклеивается к пальцам, на него налипает еще, и вот уже все руки у тебя в тесте. Чем старательнее месишь, тем больше липнет, и каждый слой – назойливая мысль, которая только подтверждает, что ничего у меня не выйдет. Можно просто добавить в тесто муки, и все будет отлично, но и это как-то неправильно. Вдруг я добавлю слишком много и получится сухо. Вот я попадаю в порочный круг – бесконечно пытаюсь месить липкое тесто, пока кто-нибудь не приходит и не забирает его у меня или я не порчу все от излишнего усердия.
На этот раз так нельзя. На этот раз тесто у меня должно получиться безупречным.
Мама открывает дверь без стука, входит, садится в ногах кровати и бросает мне что-то.
– Сюрприз!
На грудь мне плюхается пластиковый пакетик, и я не сразу понимаю, что это мое любимое лакомство – сахарное, коричневое, хрусткое печенье курма.
Я сажусь и разрываю пакетик, будто умираю с голоду. Сладкий брусочек тает во рту.
Мама смотрит на меня и стискивает пальцы на коленях.
– Прия мне все рассказала, – говорю я.
Мама тяжко вздыхает.
– Угадай, откуда у меня курма.
– Купила на Международном рынке, куда, очевидно, ходила без меня.
Мама знает, что я обожаю рынок больше всего на свете. Но сейчас от разговоров о нем мне не становится легче.
– Мама, Прия мне рассказала про Иден.
– Меня угостила Джесса – ну, ты ее знаешь, та, у которой двое детей во Французской школе Торонто, она еще все время покупает у нас маски для лица.
– Это та, которая не затыкаясь хвастается, что у нее дети учатся во Французской школе Торонто?
Мама усмехается:
– Она самая. Она сегодня побывала на рынке и подарила мне пакетик курмы, когда я завезла ей запас масок на месяц.
– А. Спасибо. И ей передай спасибо.
Теперь мне стыдно, что я недолюбливала Джессу. Я сую в рот второе печенье и жую. Сладость растекается по языку, успокаивает, как может успокаивать только еда.
– Мама…
Она вытягивает печенье из моего пакетика и начинает его сосать. Отвратительно. Так курму не едят.
– Мама!
– Я знаю! – огрызается она и с шумом всасывает печенье целиком.
– Как ты считаешь, что мне делать?
Мама закрывает глаза ладонями и надавливает. Такое у нас с ней не в первый раз. Точно так же мы сидели на этой кровати, когда она пыталась окольными путями подготовить меня к известию, что папа уходит от нас.
– Я не могу принять это решение за тебя.
Я опускаю голову, плечи сутулятся сами собой. Мне всегда было проще, когда за меня решали другие. Я могла уклониться от трудного выбора безо всяких усилий. Но это решение мне не по силам, а помощи ждать не от кого.
– Откуда я знаю, как поступить?
– Это твое задание. Бери и делай.
– Ой, правда? И все? – Я фыркаю.
– Не хами! – Мама грозно прищуривается. – Я хочу сказать, поступай, как по-твоему будет лучше.
– Я не знаю, как по-моему будет лучше.
– Все сводится к тому, чтобы выбрать между тем, чтобы сдаться, и тем, чтобы хотя бы попытаться что-то сделать.
Я мотаю головой и невесело смеюсь:
– Ничего подобного. Это выбор между тем, умрет Иден или останется в живых.
– Нет! – резко возражает мама. – Это только если ты планируешь потерпеть неудачу. А я предпочитаю верить, что мы живем в том мире, где ты проходишь испытание. Это в твоих силах.
– Нет, мы живем в мире, где я уже один раз провалилась!
Мама берет еще печенье и вертит в пальцах.
– Ты правда думаешь, что тебе лучше не делать ничего?
Я умоляла дать мне вторую попытку, я обещала Маме Джове, что добьюсь успеха, если только мне дадут возможность. Но теперь я сама не знаю. Тогда все было иначе. Никому не грозила смерть. Может, и лучше, если я ничего не буду делать. Если Иден останется дома, она умрет вместе с последним из Томасов. Мы с двоюродными сестрами старше ее всего лет на десять-тринадцать. Она вполне может прожить полноценную жизнь.
Только без волшебства.
Наш семейный девиз – страдать, но оставаться в живых. Что лучше – остаться в живых, но страдать без предков и волшебства, или вообще лишиться жизни? При таком раскладе выбор очевиден. Но мама права. Так будет, только если я провалюсь. Если я выполню задание, у нас будет все и сразу. Стоит ли магия такого риска?
Я стискиваю кулаки на одеяле.
– Моя неудача обойдется нам слишком дорого.
Мама цыкает зубом и встает.
– Соберись с мыслями! Прекрати говорить так, будто все пропало. Подумай и скажи мне, хочешь ли ты еще что-то обсудить, прежде чем принимать решение.
Она шагает к двери, распахивает ее – и с изумленным возгласом отскакивает обратно.
В коридоре столпились Кейс, Кейша и Алекс. Я инстинктивно прячу пакетик с курмой под подушку. Глаза Алекс при виде этого сощуриваются. Она в нашей семье главная любительница поесть, не считая меня.
Мама всплескивает руками и выходит, а все они вваливаются ко мне. Только тогда я замечаю, что вместе с ними в комнату проскальзывает Иден.
Кейша запрыгивает ко мне на кровать, следом забирается Иден и втискивается между нами. Панамка слетает с нее, волосы примяты.
Алекс сует руку под подушку и достает оттуда мой пакетик курмы.
– Не трогай! – верещу я.
Алекс берет одно печенье и сует в рот, потом бросает пакетик Кейше, а та дает печенье Иден, берет себе и перекидывает пакетик сестре. Кейс забирает свою долю, и пакетик пустеет.
Мне хочется плакать.
Кейс плюхается на постель и с хрустом жует курму.
– Я тебе потом еще пакетик принесу.
«Уж не забудь».
– Я, кажется, нашла тебе стажировку. Через Вонгов.
Я бы могла сказать что-то более подходящее к ситуации, но все остальное говорить неприятно. Это единственное хорошее за весь день.
– Я не намерена помогать тебе уклоняться от разговоров о Призвании. Я слышу, как ты маешься, даже из своей комнаты.
– Потому что ты постоянно меня слушаешь, – говорю я довольно грубо, хотя обижать ее не собиралась.
– А еще потому, что мысли у тебя очень эмоциональные. Громкие! – огрызается Кейс.
Иден рассматривает мою голову так, словно мысли оттуда излучаются и их можно разглядеть.
– Если бы ты хоть чуточку потренировалась, тебе бы не пришлось их слушать! – Я скрещиваю руки на груди. – Приятно, наверное, пройти Призвание и получить сильный дар, а потом, чтоб меня хакнуло, просто плюнуть на него, потому что тебе так хочется! Приятно, наверное, думать, будто ты слишком хороша для волшебства, которого некоторые из нас, может быть, вообще не получат!
– Не ори на меня только потому, что не знаешь, что делать, – ровным обжигающим голосом советует мне Кейс.
Только договорив, я замечаю, как тяжело я дышу, и прямо вижу, как ярость, стоящая за моими словами, пронизывает воздух, словно запах переперченного карри. Я гляжу вниз, себе на колени, мне не хочется поднимать глаза и смотреть на сестер. На тех, кому я навсегда испорчу жизнь, если у меня ничего не получится.
Кейша тычет в меня острым ногтем.
– Тебе стыдно.
Я морщусь и подавляю порыв наорать и на нее. Она единственная, кому будет лучше, если я возьмусь выполнять задание Мамы Джовы и не справлюсь.
– И вовсе я не думаю, будто слишком хороша для волшебства, – бурчит Кейс.
Кейша хмыкает, брови Алекс стремительно ползут вверх.
– Нет, не думаю! – Кейс мотает головой так, что кудри разлетаются. – Я люблю волшебство. Правда. Мне очень нравится, что я могу поддерживать связь с предками. Мне нравится колдовать ради забавы. Нравится жить в волшебной общине, даже в такой дурацкой, как наша. Мне бы в голову не пришло отказаться от волшебства, если бы в этом не было необходимости. – Она смотрит на меня. – Я просто не хочу, чтобы волшебство меня полностью определяло. Бабушка и остальные взрослые ведут себя так, словно колдовские дары и способности – это главное в том, чтобы быть колдуньей. Я протестую не потому, что не люблю магию. Я хочу доказать, что это не единственное, что я могу делать хорошо. Мы, колдуны, способны добиться гораздо большего, надо только постараться. Мы способны изменить мир к лучшему.
Я трусиха и вслух извиняться побоялась, поэтому бормочу «Прости, Кейс» мысленно. Она моя лучшая подруга, а я даже не понимала, как она относится к волшебству. Просто заводилась с пол-оборота и считала, что Кейс воспринимает как данность то, без чего нам с Иден, возможно, придется жить всю жизнь.
– Что мне делать? – спрашиваю я, наверное, в сотый раз за день.
Кейша открывает рот, но Кейс не дает ей и слова сказать:
– Нет. Тебе самой решать.
– Нам волшебство не нужно, – заявляет Кейша, не обращая внимания на сестру. – Дары, которые мы передаем из поколения в поколения, какие-то хилые, да и наши чары на крови так себе, похвастаться нечем. На кону кое-что посерьезнее. – Она многозначительно смотрит на Иден. Должно быть, Кейс посвятила их в мои мысли и теперь им все известно. – Зачем тащить это за собой в следующие поколения? К чему рисковать?
В каком-то смысле Кейше легко говорить, что нам не нужна магия. Дар у нее не самый полезный, хотя он и наделил ее хоть какой-то способностью к состраданию. Ее интересует только праздничная сторона жизни: бесконечные свидания, фотосессии в Сети, тусовки с подружками. Полная противоположность честолюбивой сестре. Но она говорит дело. Стоит ли рисковать ради того, чтобы волшебство продолжалось?
Кейс смотрит на нее волком.
– Дело не в том, классный у тебя дар или нет. Волшебство в нашей семье передается из поколения в поколение столетиями. Благодаря ему мы здесь. Когда наши предки умирали от голода и жажды на судах, перевозивших рабов, волшебство в нашей крови помогало им выжить.
– Ага. И все равно они были рабами. – Кейша отвечает сестре таким же угрюмым взглядом. – Назови хотя бы одно свойство магии, ради которого стоит рискнуть… стоит рискнуть сама знаешь чем.
– Сама-знаешь-чем – это что? – вмешивается Иден, переводя взгляд с одной из двойняшек на другую.
– Вырастешь – узнаешь, – отвечает Кейша.
Иден дуется.
– Ты рассуждаешь о риске так, будто не веришь в Вайю! – Кейс поворачивается ко мне. – И ты могла бы для разнообразия больше верить в себя! Мы все прошли Призвание, все до единой, и ты тоже можешь! Чтобы пройти Призвание, надо просто доверять и себе, и предкам!
– А как же Призвание Папы Далтона? – Алекс откидывается на мои подушки. – Он даже не знал, что это оно. Просто взял книгу.
– Вот именно! Ему и раздумывать не пришлось. Вот так и надо верить в себя и в предков – настолько автоматически. – Кейс показывает на Алекс. – Откуда ты знала, что во время своего Призвания делаешь правильный выбор?
Алекс пожимает плечами:
– Да просто догадалась…
– Вот именно! Вайя, ты напрасно все усложняешь. Задания предков иногда кажутся невыполнимыми, но на самом деле так никогда не бывает. Это задание, которое предок составляет лично для тебя, поскольку убежден, что оно тебе по силам.
Я притягиваю коленки к груди. Мне понятно, что имеет в виду Кейс. Это перекликается с тем, что говорила Прия: может быть, на самом деле моя задача – просто довериться Маме Джове и согласиться сделать, что она велит. Но мне также понятно, что имеет в виду Кейша. Да, у нас есть колдовские способности, но они не то чтобы решают все наши проблемы. У нас есть дом, но мы постоянно балансируем на грани того, что его у нас отнимут за долги. И зачем рисковать всем только ради того, чтобы и дальше передавать волшебство потомкам? Считается, что Томасы – могущественное семейство, но с тех пор как мы перешли на чистую магию, дела у нас все хуже и хуже. Если я откажусь от задания, наше будущее навсегда изменится, но следующему поколению это, вероятно, пойдет только на пользу.
– Может, проголосуем?
– Нет! – сердится Кейс. – Ты должна сама решить. Это твое Призвание.
На меня снова обрушивается непосильное бремя. Вот бы забраться под одеяло и исчезнуть! Никаких Призваний, никаких заданий. Никакой Мамы Джовы. Только бесконечные слои мягкого уютного белья.
Когда я была маленькой, то смотрела в будущее с надеждой. Но подрастеряла ее, когда не получилось удержать папу. У меня было такое ощущение, что есть какой-то третий вариант – не только бросить маму и уйти с ним, не только отпустить его и остаться с ней. Я должна была доказать ему, что быть со мной для него важнее, чем все то, что он надеялся обрести, покинув нас. А я не смогла. Ничего не cмогла придумать и просто промол- чала.
Когда он вернулся со своей новой семьей, я поняла, что он уходил не для того, чтобы найти себя и вернуться ко мне. Он уходил, чтобы начать все заново без меня.
Так в моей жизни и появился ком липкого теста.
Иден хватает меня за локоть обеими руками:
– Папа говорит, попытка не пытка, а кто не рискует, тот не пьет шампанское.
Едва не расхохотавшись, я притягиваю ее к себе и утыкаюсь лицом ей в шею. Дождалась-таки отеческих наставлений, только не от отца, а от младшей сестры. Что бы подумали мама с папой, если бы узнали, что делятся со мной одними и теми же крупицами мудрости?
Я смотрю на Алекс, которая вычищает невидимые крошки курмы из-под ногтей:
– А ты что скажешь?
Кейс громко фыркает.
Алекс тяжело вздыхает:
– Скажу, что Кейс очень правильно говорит про историю с Папой Далтоном. Я поддержу любое твое решение, но не стану притворяться, будто мой дар для меня ничего не значит. – Она пожимает плечами и виновато косится на Кейс. – Простите, но все вы – мои родные, моя семья. Будущие поколения как-нибудь сами разберутся. Я бы оставила все как есть. В этом нет риска.
Кейша смотрит мне в глаза прищурясь:
– Видишь? Если ты ничего не станешь делать, мы сохраним свою силу. Все те, кто дорожит своим даром. Я знаю, история и предки – все это важно, но это ведь просто история. А мы живем сейчас. Папа остается в этом доме только потому, что питает отчаянную надежду чему-то научиться у бабушки и донести это до предков. От того, что он здесь, мама на стенку лезет, но она остается здесь, потому что хочет стать матриархом, а она и так довольно вспыльчивая, так что все вместе, прямо скажем, перебор. Будущее без магии означало бы, что им больше не придется приковывать себя к этому дому.
Меня словно током ударяет.
– Ты хочешь расколоть наш дом?
– Между прочим, мой папа тебе даже не нравится.
Я лихорадочно подыскиваю оправдание и не нахожу. Я не то чтобы обожаю дядюшку, но при мысли, что мы больше не будем жить вместе, у меня возникает такое ощущение, будто я дышу через соломинку в герметичную коробку.
– Мы одна семья. Мы должны жить вместе.
От меня не скрывается, что Кейс неловко ерзает на кровати.
Может, в ее представления о будущем не входит жизнь в доме наших предков? Может, она хочет бросить нас? Бросить меня?!
Кейша всплескивает руками.
– Это даже не главное! – Ее взгляд буквально обжигает. – Ты же знаешь себя, Вайя. Как ты сама думаешь, ты способна выполнить задание, которое даст тебе Мама Джова? Я знаю, Кейс хочет, чтобы ты верила в себя. Но сможешь ли ты поверить?
Ее слова – словно петля, стягивающаяся у меня на шее. Ожидание боли. В них заключена истина, и она жалит меня. Если я не справилась со стандартным Призванием, которое благополучно прошли все мои родственники, разве я смогу выполнить неизвестное за- дание?
Кейс спрыгивает с кровати и машет рукой:
– Нафиг! Все высказались? Тогда пошли. Вайе надо все обдумать.
Иден гладит меня по руке. Я в своем репертуаре. Взрослая девица, которую утешает первоклашка.
– Я думаю, ты пройдешь, – заговорщически шепчет Иден мне в ухо. Наша маленькая тайна.
В глазах у меня щиплет, я резко втягиваю воздух, чтобы удержать слезы.
Сестры вереницей выходят за дверь, кроме Кейс, которая останавливается на пороге.
– Ты не считаешь, что нам надо жить вместе?
Я невольно шиплю, словно масло на сковороде.
– Спасибо, что спросила Роуэн про стажировку. – Кейс барабанит пальцами по косяку. – Я знаю, ты всегда делаешь то, что нужно для семьи. Откуда-то знаешь, чт? для нас лучше всего. Но Призвание касается только тебя. – Она немного подается ко мне. – Сделай одолжение, думай об этом задании так, будто можешь его выполнить. И если ты не можешь даже на миг поверить, что у тебя все получится, – откажись. Только дай себе возможность усомниться, прежде чем принимать решение.
Она закрывает за собой дверь, не дожидаясь моего согласия, и я слушаю, как удаляются ее шаги.
Кейс неправа. Если бы задание касалось только меня, оно не затрагивало бы остальных.
С кем я только сегодня ни советовалась, но именно ее слова оказались для меня самыми важными. Моя двоюродная сестра с рождения знала меня лучше всех – еще до того, как проникла ко мне в голову.
Я выполняю ее просьбу и думаю о задании Мамы Джовы так, словно в состоянии его выполнить.
Когда Уимберли много-много лет назад не сумела пройти Призвание, наша семья была совсем другой. Те Томасы ставили могущество и выживание выше всего остального. Они были колдунами, которые ради магии пускали кровь другим и бешено дрались за то, чтобы оставаться на вершине. Бабушка это пресекла. Она рискнула нашим положением и создала таких Томасов, которые не стремились причинять боль ни в чем не повинным жертвам, и до сих пор умудряется поддерживать нашу репутацию. У меня никогда не было много друзей, только Лорен. Однако семья была всегда.
Просто Вайя не могла бы справиться с заданием. Она не спасла бы Иден и не уберегла бы семейное волшебство.
Но Вайя Томас, окруженная родными, – в нее я верю. У нее есть все возможности добиться желанного идеального результата. И спасти жизнь сестре, и дать ей шанс стать колдуньей. Сделать так, чтобы и в жилах грядущих поколений текла кровь, полная волшебной силы. Сделать так, чтобы они до самой смерти могли общаться с предками. А может быть, даже стали колдунами, о которых мечтает Кейс, – теми, кто изменит мир к лучшему.
Страдай, но живи.
Я попросила Маму дать мне вторую попытку, и она пошла мне навстречу. Нет, я не упущу такой возможности.
Я слезаю с постели и роюсь в тумбочке, нахожу там ножнички, которыми обрезаю себе кутикулу, когда мы с Кейшей устраиваем вечера маникюра-педикюра.
Сдерживаю вскрик, когда втыкаю острый кончик в подушечку большого пальца, нажимаю на кожу, чтобы выдавить каплю крови.
Никто и ничто не заставляет меня это делать. Нет никакой сверхъестественной силы, которая вынуждает меня взяться за задание.
Просто это должна быть я. Это мне принимать решение.
Я встаю посередине комнаты, и моя кровь капает на деревянный пол.
Кровь. И целеустремленность.
Голос мой звучит совсем не твердо. Словно шепот – такой же робкий и хрупкий, как моя решимость.
– Мама Джова…
В комнату врывается жар – совсем как новоорлеанское солнце в том воспоминании, которое показала мне Мама Джова. Пот стекает у меня сзади по шее, тонкой пленкой покрывает лоб.
Моя прародительница возникает из клубов дыма, которые заволокли спальню, словно в танце: руки воздеты над головой, талия изогнута. Завитки черного ветра проникают ко мне в ноздри и заполняют их резким уксусным запахом гниющего сахарного тростника.
Йохан рассказывал нам на уроках, что рабы жгли сахарный тростник, чтобы истребить вредителей, которые могли погубить урожай. Одновременно они сжигали и своих покойников – ради экономии времени. Для оставшихся растений все это было на пользу, их после этого становилось легче собирать и таскать. А тела выбрасывали вместе с ненужными обугленными листьями и мертвыми жучками.
Мама Джова опускает руки и пристально смотрит на меня.
Мне неловко смотреть на ее наготу, но я не отворачиваюсь.
– Э?э… Здравствуй.
Она закатывает глаза.
Так себе начало беседы. Я сплетаю пальцы.
– Я решила, что выполню твое задание.
Мне отчаянно хочется взять свои слова назад, и та крошечная частичка моей души, которая верит в успех, отбивается от сомнений, которых гораздо больше.
Мама Джова не кивает. Не шевелится. Ничем не показывает, что она меня слышит и ей не все равно.
Спустя некоторое время она протягивает мне руку.
Я смотрю на эту руку. Да, я плохо умею принимать решения, но, если у меня есть малейшая возможность добиться успеха, спасти магию и спасти Иден, я ей воспользуюсь. А успех мне очень нужен – я не хочу потерять сестренку.
Я тоже протягиваю руку и стискиваю ладонь Мамы Джовы.
Ее губы складываются в бледную улыбку, от которой меня пробирает дрожь. Она поднимает большой палец, его подушечка сама собой трескается, и Мама Джова стискивает в ответ мою руку – так, что наши кровоточащие пальцы соприкасаются.
Я смотрю ей в глаза. Там что-то теплится. Не удовлетворение, не грусть. Что-то.
– Вот твое задание. Найди свою первую любовь и отними жизнь у этого человека.
Голос Мамы Джовы пуст, как глаза ее возлюбленного, когда он мертвый стоял у дерева.
– Срок – до Карибаны, когда твои предки снова явят себя. Предвкушаю твой успех. Помни, я избрала тебя не просто так.
Она исчезает, а я стою посреди комнаты, и из пальца у меня сочится кровь. Капельки падают на пол – да так громко, что по комнате гуляет эхо.
Отнять жизнь.
Погубить. Ликвидировать. Уничтожить.
Все это красивые слова, которые обозначают одно: я должна убить свою первую любовь.
Мы стали чистыми колдунами еще до моего рождения, еще до рождения мамы. Мы дали клятву не проливать ради колдовства ничьей крови, кроме своей. Никому из нас и в голову бы не пришло причинить кому-то вред ради колдовской силы. А теперь мне надо поступить прямо противоположным образом.
До Карибаны всего месяц.
Тридцать дней на то, чтобы влюбиться и стать убий- цей.
Мама Джова покинула меня, не оставив ничего, кроме этого задания и приставучего запаха дыма.
Никаких объяснений, никаких обоснований и оправданий. Мы наделены привилегией общаться с предками, но они словно привидения в кино: никогда не дают четких указаний, как именно им угодить.
Какой-то бред.
Не может быть, чтобы Мама Джова всерьез считала, будто, если она прикажет мне отнять чью-то жизнь, это принесет пользу мне или моей семье. А если она говорит, что выбрала меня не просто так, что мне толку? Неужели она думает, что я похожа на киллера?
В дверь стучат, и это выводит меня из транса. Моя мама не ждет, когда я отвечу, а просто врывается в комнату, а следом за ней втискиваются все остальные. Наверняка их колдовские силы уже подсказали им, чт? я сделала.
Мама сжимает меня в объятиях, Иден присоединяется к ней. Папа топчется рядом и в конце концов треплет меня по плечу. Бабушка подходит поближе, руки у нее скрещены на груди.
– Ну?
– Я согласилась выполнить задание.
Я не узнаю собственный голос, он какой-то слишком мягкий и одновременно слишком тоненький. Вижу, как бабушкины плечи еле заметно опускаются. А у Прии, наоборот, плечи напрягаются и поднимаются вверх.
– Она хочет, чтобы я убила свою первую любовь.
Все, кроме Кейс, потрясенно замирают. А она не могла и нескольких секунд потерпеть и все прочитала у меня в голове. В ответ она только поджимает губы, правда, слишком резко. Думаю, не такого задания она ждала, когда уговаривала меня верить в себя.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70674799) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.