Читать онлайн книгу «История Канады» автора Коллектив авторов

История Канады
Коллектив авторов
Национальная история
В книге, написанной коллективом ведущих канадских историков, рассматривается история страны с древнейших времен до начала XXI в. Показана специфика развития аборигенных сообществ до начала контактной эпохи, вскрыты особенности колонизации территории страны французами и англичанами, прослежены основные этапы становления канадской государственности, освоения и заселения территории страны, формирования современного полиэтничного состава населения, подчеркнут мирный, эволюционный характер развития канадского общества. Книга содержит обширный и тщательно подобранный фактический материал, сочетающийся с глубоким и взвешенным анализом описываемых событий. До настоящего времени книга выдержала 25 изданий в Канаде и является одной из наиболее известных общих работ по истории этой страны.
Для специалистов и студентов различных социально-экономических и гуманитарных специальностей, а также широкого круга читателей, интересующихся канадской проблематикой, историей Франции, Англии, США и международных отношений.


История Канады

От издательства
С выходом в свет этой книги серия «Национальная история» пополнилась фундаментальным переводным изданием по истории Канады. Книга о прошлом страны – арктической соседки России – является важным дополнением серии, поскольку расширяет «американское» направление «Национальных историй», в рамках которого ранее уже вышли в свет «Народная история США» Говарда Зинна (2006), «Краткая история аргентинцев» Феликса Лу?ны (2010), «Краткая история Бразилии» Бориса Фаусту (2013), «Новая краткая история Мексики» Пабло Эскаланте Гонсальбо и др. (2018).
Как и большинство других книг серии, «канадское» издание относится к числу классических публикаций, ставших в концептуальном и фактологическом отношениях общепринятым нарративом истории Канады. Первое издание книги на английском языке вышло в свет в далеком 1987 году, и с тех пор книга неоднократно переиздавалась, дополнялась и обновлялась, не теряя популярности у читателей. Это дает право считать, что текст книги, созданный трудом ведущих канадских историков во главе с Крейгом Брауном (1935–2016), профессором истории Университета Торонто, в значительной мере отражает историческое самосознание канадцев и позволяет достаточно глубоко понять эту страну, ее прошлое и настоящее.
Представляется, что с выходом в свет на русском языке этой фундаментальной книги не только отечественные канадоведы, но и специалисты по истории Великобритании, Франции и США, исследователи, изучающие коренные народы Северной Америки, и все интересующиеся канадской историей получат возможность подробно познакомиться с собственно канадскими взглядами на различные аспекты жизни страны со времени ее основания.
Важно отметить, что в издании прослеживаются особенности традиционных укладов жизни у разнообразных коренных народов, проживавших на просторах Северной Америки – от острова Ньюфаундленд на востоке до Скалистых гор и Тихоокеанского побережья на западе, от арктических широт на севере до Великий равнин и Великих озер на юге.
Читатели узнают также о том, каким образом на протяжении всей истории Канады протекали политические, экономические и социальные процессы, как формировалась оригинальная канадская культура. Что особенно важно, книга дает возможность лучше понять, как складывались и развивались сложные, зачастую противоречивые отношения между двумя основными частями страны – Английской и Французской Канадами.
На основе разнообразного, очень интересного фактического материала книга дает представление о том, как люди самого разного этнического происхождения и вероисповедания, несмотря на возникающие подчас очень острые проблемы, постепенно научились жить в одном государстве.
Перевод книги на русский язык осуществлен издательством «Весь Мир» по юбилейному, двадцать пятому канадскому изданию (2012). Однако о событиях последнего десятилетия (вплоть до 2020 г.) в истории Канады кратко говорится в Послесловии, подготовленном научным редактором русского издания доктором исторических наук, профессором Ю.Г. Акимовым.
Следует упомянуть, что по сравнению с канадским изданием книги, носящим название «Иллюстрированная история Канады», русское издание иллюстрировано иначе. Издательство сочло необходимым сделать больший акцент на картографическом материале, а иллюстрации в книге лишь открывают ее главы. Отметим, что карты и иллюстрации подобраны специально для русского издания. Еще одной особенностью русской версии книги является то, что мы сочли возможным опустить англоязычный справочный раздел «Литература для дальнейшего изучения» (Further reading), поскольку он предназначен исключительно для канадских читателей.
Хочется надеяться, что «История Канады», предлагаемая издательством «Весь Мир», привлечет внимание широкой аудитории русскоязычных читателей, преподавателей и студентов, внесет достойный вклад в академические и прикладные изыскания российских историков, политологов, этнологов, а также станет важным событием в культурном обмене между Россией и Канадой.

Предисловие
«Иллюстрированная история Канады»[1 - В оригинале книга называется «Illustrated History of Canada». (Здесьидалеепримечания редакторов и переводчиков.)] – это книга о канадцах. Это рассказ о том, как они жили и работали, какими себя видели, что думали друг о друге. Это история того, каким образом канадцы из поколения в поколение реализовывали свои устремления сначала в рамках огромных колониальных империй, а затем как граждане суверенного государства, входящего в мировое сообщество. В этой книге шесть канадских исследователей – историков и специалистов в области исторической географии – раскрыли перед читателями свидетельства и образы нашего прошлого.
Книга начинается с красочного описания Артуром Рэем «первых канадцев» – американских индейцев и инуитов[2 - Инуиты – самоназвание коренного населения Канадского Севера (а также Аляски, Гренландии и восточной оконечности Чукотки) – монголоидов арктического типа, говорящих на языках эскимосско-алеутской семьи. Ранее их было принято называть эскимосами, но в последнее время это слово вышло из употребления, поскольку считается, что оно имеет уничижительный характер (по одной из версий, оно произошло от индейского слова или выражения, буквально означающего: тот, кто ест сырое). Подробнее о них см. главу 1.] – в тот момент, когда их мир был потревожен европейцами – рыбаками, торговцами и исследователями, которые пересекали Атлантику и продвигались по Северной Америке в поисках богатств. Это столкновение растянулось приблизительно на три столетия, с середины XVI до первых десятилетий XIX в., в течение которых европейские искатели приключений прошли от Ньюфаундленда до Тихого океана и арктических районов. Как только контакт с аборигенами был установлен, колонизаторы и поселенцы начали предпринимать попытки основать первые опорные пункты в Северной Америке. Кристофер Мур показывает, как возникли крошечные поселения в Пор-Руайяле и Квебеке, как они выросли в обширную континентальную империю, как поселенцы Новой Франции пришли к тому образу жизни, который повлиял на наше общество и на формирование нашей канадской идентичности.
В конечном итоге Великобритания взяла верх над Францией в длительном имперском соперничестве в Северной Америке. Повествование продолжает Грэм Уинн: чтобы создать устойчивые сообщества и утвердить британские институты и право на территории колоний Британской Северной Америки, британцы в 1760–1840 гг. не побоялись бросить вызов 4,8 тыс. километрам (3 тыс. милям) бурного океана. Это было время консолидации, политического союза и экспансии на Запад для установления контроля над территорией, прилегающей к Гудзонову заливу, чтобы ею не завладели американцы. В главе, написанной Питером Уэйтом и посвященной завершающим годам XIX в., рассказывается о драматических моментах создания Конфедерации, об амбициях ее создателей, а иногда об отчаянных авантюрах, в которые они пускались ради создания трансконтинентальной нации-государства.
Канадцы вступили в XX в. с большим оптимизмом. Растущая экономика трансформировала наше общество. В своем портрете Канады между 1900 и 1945 гг. Рэмси Кук обрисовывает эту трансформацию, рост городов, развитие различных отраслей промышленности, выход на передний план энергичной Западной Канады, заинтересованность в канадских людских ресурсах и богатстве во время двух мировых войн и отчаяние периода Великой депрессии. Беспрецедентное процветание, наследие экономики военного времени, о котором повествует Деcмонд Мортон, во второй половине ХХ в. стимулировало еще большие перемены в канадском обществе. Наше общество стало более сострадательным, нежели в прошлом, более подготовленным к использованию правительственных инструментов для сохранения и увеличения благосостояния собственных граждан. Оно стало более толерантным, более расположенным к приему новых иммигрантов, более понимающим и внимательным в отношении различных культур и традиций всех жителей Канады. И мы стали более уверенной в себе нацией, призванной вносить значительный вклад в международное согласие и благополучие.
Каждый из этих авторов предлагает собственный взгляд на свою тему, и читатели увидят новые подходы к нашему прошлому. В книге обсуждаются и традиционные темы, однако они будут по-новому рассмотрены и переосмыслены.
Отличительной чертой своей национальной идентичности канадцы считают мультикультурализм. Политики и авторы газетных передовиц прославляют его как гордость Канады; правительственные программы разного уровня продвигают признание различных культурных традиций, существующих в стране. Авторы этой книги напоминают нам о том, что канадская нация всегда представляла собой конгломерат множества народов. Так было задолго до того, как в середине 1500-х гг. исконные обитатели Канады столкнулись с европейцами. Сначала европейцы считали всех без разбора американских индейцев «дикарями». Однако де Шамплен, Ла Верандри, Франклин, Хёрн, Томпсон, Понд и множество других исследователей, пришедших вслед за Картье[3 - Путешественники, внесшие наиболее значительный вклад в исследование территории Канады. Подробнее о них см. главы 1–4.], вскоре обнаружили, что в действительности в Канаде проживало множество различных племен. Беотуки, микмаки, алгонкины, ирокезы, чиппева, кри, ассинибойны, бабины, квакиутль[4 - Различные индейские племена, населявшие территорию современной Канады. Подробнее о них см. главу 1.] и инуиты говорили на различных языках и диалектах, по-разному организовывали собственное общество и управление, создали непохожие друг на друга культуры и хозяйственные системы и выработали свои оригинальные способы приспособления к климату и ландшафту. В то же время и европейцы не были единым народом. Рыбаки, которые высаживались на берегах Ньюфаундленда для заготовки трески, китобои, проникавшие в Арктику, исследователи, составлявшие карты водных путей континента, были уроженцами разных стран – Португалии, Испании, Франции и Великобритании.
Меньше всего были разобщены основатели Новой Франции. В основном они исповедовали католическую веру. Пожалуй, примерно половина мужчин и почти все «дочери короля» (filles du roi)[5 - Девушки, которых французское правительство отправляло в Канаду в конце XVII в., с тем чтобы они выходили замуж за колонистов. См. главу 2.] эпохи Людовика XIV были скорее городскими жителями, нежели земледельцами. Они создали обширную империю, которая простиралась от острова Иль-Руайяль (Кейп-Бретон) до Великих озер и далее вниз по реке Миссисипи вплоть до Луизианы. Но еще важнее то, что они создали уникальное общество, отличающееся богатыми традициями, обычаями и исторической памятью; их язык стал неотъемлемой частью образа настоящего «канадца».
Британские триумфаторы 1760 г. утвердились в Новой Шотландии еще за десятилетия до того, как Джеймс Уолф победил маркиза Луи-Жозефа де Монкальма на Равнине Авраама. После заключения договора 1763 г. и Американской революции[6 - Речь идет о Войне за независимость США (1775–1783).] численность англичан в Канаде продолжала расти. Как и французы до них, многие из первых английских поселенцев были солдатами, получившими землю после окончания срока службы британской Короне в Новом Свете. Другие же, пришедшие с юга, получили в канадской мифологии прозвище «лоялисты»[7 - Имеются в виду те жители тринадцати «старых» колоний, которые не приняли Американской революции, сохранили верность британской Короне и поэтому покидали Соединенные Штаты. Подробнее см. главу 3.], хотя компетентный очевидец, губернатор Новой Шотландии Джон Парр, со скепсисом отмечал, что большинство из них были «не слишком обременены лоялизмом». Кроме того, еще одна небольшая часть поселенцев состояла из жителей Великобритании, уехавших оттуда за государственный счет после окончания Наполеоновских войн.
Земля привлекала всех этих людей, а также тысячи других шотландцев, ирландцев, англичан и валлийцев, которые впоследствии прибывали из Великобритании. Британская Северная Америка была землей возможностей, землей надежды. «Здесь ваши шансы на удачу в десять раз выше, чем в стране, где вы раньше жили», – писал один энтузиаст из числа поселенцев. Земля, хотя и не бесплатная, была дешевой, и ее было очень много, что давало надежду завести фермерское хозяйство, создать семью и достичь успеха. Большинству удавалось реализовать свои скромные ожидания в колониях Британской Северной Америки. В середине XIX в. земледельческий фронтир достиг Канадского щита[8 - Канадский щит – один из наиболее обширных выходов докембрийских формаций на земную поверхность – соответствует территории Центральной и Восточной Канады, примыкающей к Гудзонову заливу и Северному Ледовитому океану.]. Пора было двигаться дальше. Неспокойные, нуждавшиеся фермеры увидели иной мир, который можно было покорить, – Северо-Запад, практически незаселенные земли Компании Гудзонова залива (КГЗ). Как сказал Джордж Браун[9 - Браун Джордж (1818–1880) – канадский политик, один из отцов Канадской конфедерации. Подробнее о нем см. главу 4.], это была империя, которую надлежало завоевать, освоить и взять под контроль.
Заселение колоний в десятилетия, предшествовавшие образованию Конфедерации, происходило в известной степени хаотично; иногда оно поощрялось, иногда тормозилось политикой правительства Британской империи. Освоение Северо-Запада осуществлялось по-иному. Это был колоссальный проект построения нации, осуществлявшийся правительством нового доминиона. Для его реализации нужно было пообещать раздачу свободных земель на Северо-Западе, который провозглашался «Землей возможностей», «Последним лучшим Западом»[10 - «Последний лучший Запад» («The Last Best West») – так в начале ХХ в. называли канадские прерии, куда активно привлекались иммигранты. Это действительно был последний в мире обширный ареал «свободных земель», доступных для заселения и сельскохозяйственного освоения выходцами из Европы.]. Самым же главным было то, что для этого требовалось гораздо больше новых поселенцев, чем когда-либо раньше. Британские поселенцы были востребованы, американские тоже: их опыт ведения фермерского хозяйства в засушливых районах очень ценился. Это стало поворотным моментом, привнесшим в миграционную политику новую и важную инициативу. Давние сомнения по поводу того, «подходят» ли для Северо-Запада иммигранты из континентальной Европы, были отброшены. Если эти европейцы были фермерами, их переезд – в одиночку и группами – поощрялся. Мужчины, женщины и дети, которые могли перенести зиму в прериях и были готовы распахивать там целинные земли, становились исполнителями экспансионистских проектов «строителей нации». Новые иммигранты стали прибывать в невиданном ранее количестве (почти 2 млн человек между 1891 г. и Первой мировой войной (1914–1918), и более половины из них проследовали на Северо-Запад).
Первая мировая война, послевоенные иммиграционные ограничения, Великая депрессия, а затем и Вторая мировая война (1939–1945) на время замедлили наплыв иммигрантов в Канаду. Однако после 1945 г. Канада вновь превратилась в землю надежды и возможностей для людей, стремившихся обрести новую жизнь в новой стране. В 1945–1961 гг. туда прибыло 2 млн человек, а в течение следующих десяти лет – еще 1,5 млн. Раньше отношение правительства к новым иммигрантам всегда было избирательным и ограничительным. Въезду чернокожих совершенно открыто препятствовали, на иммигрантов из Азии налагались серьезные ограничения. После Второй мировой войны дискриминация по расе, цвету кожи и страны происхождения постепенно сходила на нет, и вновь прибывшие, считавшиеся ранее нежелательными, добавили новые краски в существующую палитру многонационального Канадского государства.
Канадцам также нужно было понять, каким образом сосуществовать друг с другом. Это никогда не было просто; на протяжении нашей истории приспособление сопровождалось непониманием, подозрениями, страхами и предубеждениями. Коренные жители Канады полагали, что пришедшие к ним европейцы были захватчиками. В ходе первых контактов между двумя мирами обоюдная заинтересованность в промысле пушных животных создала между ними нестабильное, но работоспособное партнерство. Тем не менее в итоге все быстро свелось к попаданию канадских индейцев в зависимость, которая ослабила их общества и окончательно разрушила традиционный уклад жизни туземцев, существовавший на протяжении столетий.
Власть французской Короны в Северной Америке пала в 1760 г. Однако франкоканадское общество продолжало существовать. Больше в силу необходимости, чем из либеральных соображений, имперское правительство в Лондоне пообещало религиозную свободу и вписало гарантии, касающиеся права использования французского языка и французского гражданского права, в Квебекский акт 1774 г. Следующие поколения британских чиновников и колонистов испытывали беспокойство по поводу отношений с франкоканадцами. Некоторые даже рассматривали дело покорения Канады британцами как незавершенное. Лорд Дарэм[11 - Высокопоставленный британский чиновник, назначенный губернатором Канады, после того как там в 1837–1838 гг. произошли антибританские выступления. Подготовил «Доклад о положении дел в Британской Северной Америке», содержащий рекомендации по поводу реорганизации управления колониями; считал, что имеющиеся проблемы связаны прежде всего с наличием в Канаде двух этнолингвистических групп, и выступал за скорейшую ассимиляцию франкоканадцев. Подробнее см. главу 3.] обнаружил «две непримиримые нации в лоне одного государства»; он советовал утвердить в канадских колониях единообразное законодательство, что, по его мнению, могло бы подавить и ассимилировать франкоканадцев и обеспечить прогресс колонии. Через поколение Джордж Браун, рассматривая Квебекские резолюции[12 - Речь идет о 72 резолюциях, которые легли в основу Акта о Британской Северной Америке; они были выработаны в 1864 г. на конференции представителей провинций Британской Северной Америки в городе Квебеке.], которые вскоре вошли в Акт о Британской Северной Америке, с гордостью заявлял своей жене, что это: «…окончательное преодоление всех злоупотреблений и несправедливостей, которыми мы недовольны! Разве это не удивительно? Французский “канадизм“ полностью исчез!» Ведо?мые дальновидными и решительными политическими лидерами франкоканадцы в собственных расчетах учитывали устремления лорда Дарэма и Дж. Брауна. Но этим дело не ограничивалось. Позиция Джона А. Макдональда[13 - МакдональдДжонАлександр (1815–1891) – один из ключевых отцов-основателей Канадской Конфедерации, первый премьер-министр Канады. Подробнее см. главу 4.], который заявлял, что если бы попытка завершить дело завоевания Канады британцами «была предпринята, она оказалась бы невозможной, а окажись она возможной, стала бы глупой и гибельной», не отражала взгляды всех его сторонников из числа рядовых англоканадских членов парламента («заднескамеечников»). Подобно Макдональду, каждому премьер-министру, начиная с сэра Уилфрида Лорье и вплоть до Жана Кретьена, пришлось понять, что любые изменения в политике, экономике, социальной сфере и культуре, призванные примирить канадцев французского и английского происхождения друг с другом, делаются весьма неохотно.
Это относилось и к приему новых иммигрантов чужим для них обществом. Франкоязычные и англоязычные канадцы в равной степени продолжительное время тревожились по поводу присутствия в своей стране слишком большого числа американцев. В 1895 г. прямодушная жена тогдашнего генерал-губернатора леди Абердин подытожила эти опасения. «С идеями из США, – заявила она, – которые американские фермеры принесли в своем культурном багаже на Северо-Запад, должно быть безжалостно покончено». Дерзкие, популистские заявления янки вызывали тревогу. Еще больше канадское общество беспокоили «иностранцы-чернорабочие», бригады которых работали на строительстве железных дорог, рабочие-иммигранты на фабриках и шахтах и поселенцы из континентальной Европы в прериях. Большинство канадцев боялись, что многообразие их языков, обычаев и традиций может привести к разрушению канадского общества. Эти люди были «чужаками на Канадской земле». Канадцы английского происхождения хотели «постепенно вбить в их головы принципы и идеалы англосаксонской цивилизации». Как полагал протестантский священник из Монреаля, «один из лучших способов “канадизации”, натурализации и превращения всех в сознательных граждан – это хорошее английское образование». Для прерий инструментом реализации этих идей стало создание единой подконтрольной властям светской системы «национальных», государственных средних школ. Однако это нарушило устоявшееся равновесие и вновь возбудило в головах франкоканадцев страхи и предубеждения. В послевоенные годы и в особенности в последние десятилетия XX в. новые страхи и предрассудки подогревались появлением новых иммигрантов из Азии и Африки, равно как и из Европы, а также ростом самосознания и стремления к самоопределению среди канадских аборигенов. Теперь же, в наши дни, мы начали осознавать, что сосуществование канадцев друг с другом представляет собой необходимый, незаметный и долгий процесс примирения.
Канадцы также должны были научиться сосуществовать с окружающей средой. Путешественники рассчитывали найти легкодоступные сокровища, а также быстрый путь к богатствам Востока. Вместо этого они обнаружили необъятный континент, дикую, порой не прощающую ошибок местность и суровый климат. В путевых журналах первопроходцев жалобы на это повторяются как отголоски эха. Подчас проблемой становилось само выживание, и вскоре европейцы осознали, что коренные жители Канады были в этом деле настоящими мастерами. Удивляясь простому внешнему виду и практичности иглу, которое построил его проводник-инуит, капитан Джон Франклин[14 - Франклин Джон (1786–1847) – исследователь Канадского Севера и Арктики. Подробнее см. главу 4.] писал, что «…это восхищение можно было бы сравнить с эмоциями, рождающимися при созерцании греческого храма, <…> и то и другое представляет собой торжество искусства и в своем роде неповторимо».
Канада не отдает своих богатств даром. Чтобы их обнаружить и извлечь, требуется смекалка и технологическая оснащенность. Наша история знает множество примеров этого: поворотный гарпун у охотников-инуитов, каноэ индейцев и вояжёров (voyaguers)[15 - Вояжёры (фр. voyaguers) – франкоканадские скупщики пушнины. Подробнее см. главы 1–2.], «йоркская» лодка торговцев Гудзонова залива, бревенчатые жилища фермеров-пионеров на Западе, плуг из закаленной стали, прорезающий почву прерий, новые сорта пшеницы, полученные нашими специалистами-агрономами, самолет «Нурдуин Норсмен»[16 - «Нурдуин Норсмен» («Noorduyn Norseman») – канадский одномоторный самолет, производившийся в 1935–1959 гг. и широко применявшийся в отдаленных труднодоступных районах.], способный совершать посадку на неподготовленную поверхность, спутниковые приборы современных геологов и рейнджеров[17 - Канадские рейнджеры – полувоенные формирования, состоящие в основном из представителей коренных народов, несущие патрульную службу в труднодоступных северных районах.]. Множество из этих механизмов, инструментов и технических приспособлений имеют канадское происхождение; остальные адаптированы к местной окружающей среде.
Ни одно технологическое новшество не оказало более значимого и долговременного воздействия на канадское общество и его экономику, чем железнодорожное строительство. На протяжении поколений огромные расстояния и зимы держали жителей Канады в отдельных изолированных друг от друга поселениях, затрудняя связь. Зимой прекращалась торговля, останавливалась работа мельниц, закрывались двери фабрик. Канадцам навязывался сезонный характер труда и быта. Начиная с 1850-х гг. железнодорожное сообщение изменило отношение жителей Канады к перспективам своей работы, а также их представления друг о друге. Когда «железный конь» пришел в город, индивидуальное восприятие пространства, времени и возможностей медленно, но неуклонно начало расширяться. Преодолевая расстояния и суровые зимы, поезда привозили товары и их потребителей на рынки, доставляли читателям газеты, книги и журналы; везли поселенцев к их фермам; проникали в глубь Канадского щита, где шла разведка новых ресурсов. Железные дороги подогревали смелые политические устремления; они строили нацию. Межколониальная железная дорога (Intercolonial Railway), идущая от Монреаля до Галифакса, стала условием возникновения Конфедерации; но только Канадская тихоокеанская дорога (КТЖД – Canadian Pacific Railway) смогла реально расширить границы доминиона «a mari usque ad mare»[18 - Букв. пер. с лат.: от моря и до моря – т.е. от Атлантического до Тихого океана – национальный девиз Канады, в 1921 г. помещенный на ее гербе. Выражение взято из Ветхого Завета [Пс. 71: 8]; для обозначения Канады первым его использовал религиозный и политический деятель Джордж Монро Грант в период строительства Канадской тихоокеанской железной дороги. Подробнее см. главу 4.].
Идея о том, что доминион может простираться от моря до моря, вырабатывалась медленно. У канадцев всегда было и есть прочное чувство самодостаточности. В 1750-х г. королевский чиновник заметил его у абитанов (habitants) Новой Франции. Он сетовал на то, что они стремятся «следовать только своей собственной воле и пристрастиям». В начале 1800-х гг. сходную картину наблюдал в ходе своего путешествия по Нью-Брансуику британский офицер, подполковник Джозеф Габбинс. Самодостаточность, безусловно, была необходимым условием выживания сообществ первопроходцев, и она порождала сильное чувство принадлежности к местному сообществу и локальной идентичности. Лорд Дарэм был чрезвычайно этим поражен, он отмечал: «Здесь множество мельчайших местных центров, чаяния и интересы <…> которых различны, а возможно, даже противоположны».
Объединение Верхней и Нижней Канады, последовавшее за докладом Дарэма, колониальное самоуправление (само по себе являющееся отражением идеи самодостаточности), введенное в Канаде и в прочих колониях в 1840–1850-х гг., и перспективы, которые открывались за счет строительства железных дорог, подготовили почву для создания Конфедерации. Союз, одобренный и политическими деятелями, и губернаторами, должен был поднять жителей Британской Северной Америки над мелкими склоками местных политиков. Конфедерация должна была стимулировать канадцев к расширению границ, реализации экспансионистских амбиций, приобретению новых земель и установлению контроля над ними. Так могла родиться «трансконтинентальная» нация.
Канадцы не особенно стремились к независимости и подражанию опыту американских колоний 1776 г.[19 - Имеется в виду принятие Декларации независимости США 4 июля 1776 г.] Скорее наоборот, целью создателей Конфедерации было достижение самодостаточности в рамках Британской империи. Это означало самоуправление с тенденцией к расширению полномочий, трансформацию имперских отношений до того состояния, которое Макдональд называл «здоровым и сердечным союзом». Однако, как выяснили Макдональд и его преемники Лорье и Борден, здесь таились и опасности. Каждый шаг сопровождался острыми спорами, а часто и глубокими разногласиями между франко- и англоканадцами. Кроме того, приходилось приносить огромные жертвы, которых никто не ожидал. Зато автономия в рамках Британской империи – Британского Содружества Наций и признание статуса нации-государства стали той наградой, которую Роберт Борден потребовал за участие Канады в Первой мировой войне.
В межвоенное время лишь немногие канадцы, такие как Джон Дафо (редактор газеты «Виннипег Фри Пресс»), доказывали, что новый статус Канады останется лишь названием, до тех пор пока канадцы не будут готовы выполнять свои обязательства в рамках Лиги Наций. Аргумент такого рода заставлял политиков нервничать. А как же тогда быть с упорядочением конституционных «красот» нашего нового статуса, отправкой канадского посланника в Вашингтон и поиском наших собственных интересов в отношениях с иностранными государствами? Не было ли этого достаточно для нашей внешней политики? Не всегда ли вопрос об обязательствах Канады за пределами ее собственных границ порождал среди канадцев больше споров, чем любая другая проблема? Если бы в Европе началась новая война, а к 1938 г. все признаки указывали, что ситуация развивается именно в этом направлении, по мнению У.Л. Маккензи Кинга[20 - Маккензи КингУильямЛайон (1874–1950) – премьер-министр Канады (1921–1926, 1930–1935, 1935–1948). Подробнее см. главу 5.], от канадцев потребовали бы без возражений сражаться на стороне Великобритании. Он был решительно настроен привести единую нацию к войне, избегая при этом разрушительных политических шагов, таких как всеобщая мобилизация, которая фактически расколола Канаду во время Первой мировой войны. В общем и целом ему это удалось.
Послевоенные дипломаты и политики еще долго мучились над вопросом, не был ли канадский изоляционизм, т.е. уклонение от ответственности в рамках международного сообщества, на руку ужасной тирании Гитлера? Многие, и среди них Лестер Пирсон[21 - Пирсон Лестер Боулс (Майк) (1897–1975) – министр иностранных дел (1948–1957) и премьер-министр Канады (1963–1969), единственный канадец – лауреат Нобелевской премии мира. Подробнее см. главу 6.], считали именно так. И если с Гитлером было покончено, то другая проблема сохранялась – Советский Союз, который вел агрессивную имперскую конкуренцию с Соединенными Штатами за Европу и остальной мир. Канада оказалась зажатой между ними. «Ветчина в советско-американском сэндвиче» – так обрисовал новые геополитические реалии советский посол в Канаде в своем выступлении в Калгари в начале 1960-х гг. Самодостаточность в международных делах стала роскошью, которую канадцы больше не могли себе позволить.
Вовлеченность в международные организации – Организацию Объединенных Наций, в Содружество (Commonwealth)[22 - Содружество, официально Содружество Наций (англ. Commonwealth of Nations) – объединение Великобритании и ряда других государств, в основном из числа ее бывших колониальных владений. Подробнее см. главу 5.] и в так называемый Третий мир; коллективная безопасность в рамках НАТО и НОРАД [23 - Командование Воздушно-космической обороны Северной Америки (англ. North America Aerospace Defence Command, NORAD) – американо-канадская оборонная структура, обеспечивающая безопасность воздушного пространства Северной Америки.] – таковы были символы канадской дипломатии в послевоенные годы. Самоуверенные дипломаты Министерства иностранных дел хвалились многочисленными успехами своей «тихой дипломатии»: признание особой роли «средних держав», в особенности Канады; впечатляющее посредничество и миротворчество в периоды международных кризисов; конструктивный вклад в программы оказания международной помощи. Канадскую дипломатию 1950–1960-х гг. отличал пьянящий оптимизм, ощущение уверенности в том, что энергичное участие в международной политике может в равной степени и утвердить, и укрепить «канадскую» идентичность граждан страны.
Эта уверенность стала рассеиваться по мере того, как XX в. клонился к закату. Все больше канадцев высказывало беспокойство по поводу зависимости от Соединенных Штатов, оставшихся после крушения своего соперника – Советского Союза – единственной мировой сверхдержавой. Эта озабоченность сильно отличалась от отношения к внешней политике в межвоенный период, когда идею минимальной ответственности Канады перед мировым сообществом разделяли и дипломаты, и политики. Теперь дело заключалось в том, чтобы наилучшим образом отстоять значимое, своеобычное присутствие Канады в международных делах. Основной вклад Канады заключался в ее участии в миротворческих операциях по всему земному шару. В начале 1990-х гг. канадские мужчины и женщины входили в состав пятнадцати различных миротворческих миссий. К концу этого десятилетия данный список пополнился другими странами, включая Косово и Индонезию. Канадцы по-прежнему считали, что они могут внести ценный вклад в уменьшение военных угроз, сглаживание огромных экономических диспропорций между странами и адаптацию к меняющейся глобальной экономике.
Спустя столетия после того, как европейцы впервые столкнулись с индейцами Канады на Атлантическом побережье, канадцы создали трансконтинентальную нацию, состоящую из представителей многих народов. Учиться сосуществовать вместе нам все еще очень трудно. Удача и упорство, находчивость и сноровка сделали нас способными превратить наши ресурсы в богатство. Медленно, но верно мы начинаем осознавать свои национальные обязательства перед собой и перед международным сообществом. Это главные вехи нашей истории и темы этой книги.
Идею написания «Иллюстрированной истории Канады» предложили Луиза Деннис и Малколм Лестер из издательства «Lester & Orpen Dennys». Они хотели создать такую книгу, текст и иллюстрации которой передали бы всю полноту нашего прошлого, разнообразие, богатство и специфичность нашей истории, а также понимание того, что значит быть канадцем. Все это мы попытались воплотить в этой книге.
С момента ее первого издания, увидевшего свет в 1987 г., издательством «Edition du Borе?al» дважды публиковались французские переводы (1988, 1990); мексиканским Фондом экономической культуры (Fondo de Cultura Econо?mica) было подготовлено издание на испанском языке (1994), а издательствами «Lester Publishing Company» (1991, 1996) и «Key Porter Books» (1997, 2000) – обновленные английские издания. По инициативе Анны Портер из «Key Porter Books» и в особенности нашего редактора Линды Прюссен мы вновь переработали «Иллюстрированную историю Канады» для этого нового издания.

    Крейг Браун Торонто Июнь 2002 г.

Глава 1
КОГДА ПОВСТРЕЧАЛИСЬ ДВА МИРА…
Артур Рэй


Рисунок, помещенный на карте Канады, 1777 г.

«Земля,состоящаяизкамней,огромныхиужасныхскал,недолжнабыла называтьсяНовойЗемлей[24 - Новой Землей (фр. Terre-Neuve) французы первоначально называли все северо-восточное побережье современной Канады; позднее это название закрепилось за островом Ньюфаундленд.]. <…> Яневиделниоднойгорстипочвы,и хотяяужевысаживался(наберег)вомногихместах<…>тамнебыло ничего, кроме мха и небольших чахлых кустарников. Я бы скорее поверил в то, что это – земля, которую Господь даровал Каину»[25 - В переводе с англ. З.М. Каневского: «…земля, которую господь предназначил Каину». См.: Бейклесс Дж. Америка глазами первооткрывателей / Ред. и предисл. И.П. Магидовича. М., 1969. С. 113.].
Таковы первые впечатления Жака Картье[26 - Картье Жак (1491–1557) – французский мореплаватель, один из первооткрывателей Северной Америки.] от Канады, и это были впечатления жестоко разочаровавшегося исследователя. Король Франциск I [27 - Франциск I (1494–1547) – король Франции с 1 января 1515 г.] поручил Жаку Картье отправиться в Новый Свет для поисков золота и путей в Азию. С такими намерениями Картье отчалил из небольшого порта Сен-Мало во Франции 20 апреля 1534 г., располагая двумя кораблями и командой в составе 61 человека. Проведя свои корабли сквозь множество грозных айсбергов у мглистого северного берега острова Ньюфаундленд, Картье в начале июня пересек пролив Белл-Айл и исследовал побережье полуострова Лабрадор в юго-западном направлении на протяжении приблизительно 200 км, или 125 миль. На берегу он повстречал несколько «диких и грубых людей», которые «были одеты в звериные шкуры», а их волосы «были завязаны на макушке в пучок, подобный собранному пучку сена, с вонзенными в середину гвоздем или чем-то подобным; в них они вплетали несколько птичьих перьев». Как не похожи были эти аборигены на процветающих азиатских торговцев или богатых золотом и серебром ацтеков, которых Картье надеялся обнаружить! Зная, в чем состояла его миссия и каковы были его ожидания, нам понятны первоначальная растерянность Картье и его негативная характеристика Канады и людей, с которыми он столкнулся. Мир аборигенов начала XVI в. был гораздо сложнее и разнообразнее, чем мог подумать Жак Картье. Мы можем только гадать о том, что же подумали о нем сами индейцы. Но мы знаем, что они любили родную землю и обладали глубинной духовной связью с ней.
Археологи полагают, что предки аборигенных народов Канады мигрировали туда из Сибири по Беринговому перешейку[28 - Берингов перешеек, или Берингия – название обширной территории между Камчаткой и Аляской, которая существовала в доисторические времена и соответственно соединяла Азию и Северную Америку; однако примерно 10–11 тыс. лет тому назад она опустилась под воду.] более 12 тыс. лет назад, в конце ледникового периода. Охотники на доисторических бизонов, карибу, лосей, мамонтов, мастодонтов и прочих крупных млекопитающих, они стремительно продвигались вперед – в среднем примерно на 80 км (50 миль) в течение одного поколения, до тех пор пока примерно 10,5 тыс. лет тому назад не заселили все пригодные для обитания пространства Северной и Южной Америки, освободившиеся от растаявших ледников. Несколько тысяч лет спустя ледники отступили настолько далеко, что некоторые из аборигенных народов смогли заселить Центральную Канаду, а также берега Гудзонова залива и залива Джеймс.
Несмотря на дошедшие до нас предания карфагенян и финикийцев, легенды об ирландском святом Брендане Мореплавателе[29 - Речь идет о БренданеКлонфертском (лат.: Brendanus Clonfertensis) (484 или 486–577 или 583), который в IX в. стал героем «Navigatio santi Brendani Abbatis» («Плавание аббата святого Брендана» – христианской легенды о плавании по океану в поисках земли обетованной, которую отождествляют с Северной Америкой. Большинство специалистов сходятся на том, что исторический Брендан, живший в V–VI вв., до Северной Америки не добрался, но позднее в IX–X вв. какие-то контакты ирландцев с Новым Светом могли иметь место.] и других путешественниках, относящиеся к периоду от Бронзового века до позднего Средневековья, контакты между Канадой и Европой, как представляется, начались около тысячи лет назад благодаря викингам. Эти скандинавы были мореплавателями и авантюристами, и в течение IX в. они быстро освоили Северную Атлантику. Скандинавские саги описывают несколько путешествий викингов в Северную Америку, после того как они обосновались в Гренландии в конце этого столетия; самые знаменитые из этих героических историй повествуют о зимовке Лейфа Эрикссона около 1000 г. в месте, которое он назвал «Винланд». Возможно, что обитатели Гренландии совершали эпизодические набеги через Девисов пролив на остров Баффинова Земля, полуостров Лабрадор и остров Ньюфаундленд, а скандинавское поселение, раскопанное на севере Ньюфаундленда, в местечке Л‘Анс-о-Медоуз, было только одним из множества пунктов, где они высаживались или зимовали. Саги и данные раскопок показывают, что скандинавы обследовали достаточно большой участок северного побережья Канады, а также то, что эпизодические контакты между ними и аборигенным населением северных районов Северной Америки сохранялись на протяжении многих лет. Однако базис для торговли или мирного товарообмена был небольшим, и аборигены эффективно обороняли свою землю от незваных гостей, до тех пор пока упадок скандинавской колонии в Гренландии в XIII в. не положил конец их вторжениям[30 - Ряд исследователей полагают, что скандинавские поселения в Гренландии существовали до конца XV в. и соответственно до этого времени могли поддерживаться их контакты с Североамериканским континентом.].
Эти контакты происходили в течение теплой климатической фазы, которая продолжалась два столетия[31 - Имеется в виду так называемый Средневековый климатический оптимум, который на самом деле продолжался более трехсот лет – с середины IX до середины XIII в.]. Очевидно, затем наметилось ухудшение климата, которое побудило скандинавов оставить этот регион. Только в 1497 г., через пять столетий после Лейфа Эрикссона, плавание Джона Кабота из английского Бристоля возобновило европейские контакты с Канадой. И опять существуют легенды и гипотезы о более ранних путешествиях, однако даже в том случае, если плавание Кабота не было первым, оно, несомненно, являлось единственным имевшим последствия. Это путешествие было частью взрывоподобной морской экспансии XV в., которая к 1520 г. принесла европейцам владения по всему миру. Кабот (урожденный Джованни Кабото), равно как и его современник Христофор Колумб, полагал, что наиболее короткий и прямой маршрут к рынкам пряностей на Дальнем Востоке можно обнаружить, если плыть в западном направлении. Получив поддержку в Англии своего плана разведки в более высоких (по сравнению с Колумбом) широтах, Кабот высадился, вероятно, на севере острова Ньюфаундленд, месяц плавал вдоль открытой им береговой линии и затем вернулся в Бристоль, где представил отчет о своем путешествии и получил за это королевскую пенсию[32 - Точное место высадки Кабота неизвестно. Не подлежит сомнению, что это была точка на Атлантическом побережье современной Канады между полуостровами Новая Шотландия и Лабрадор. Упомянутая автором северная оконечность Ньюфаундленда является наиболее распространенной, но отнюдь не единственной гипотезой.].
Разведывательная экспедиция Кабота и поиски, предпринятые Жуаном Фернандешем[33 - ФернандешЖуан (ок. 1486–1505) – португальский мореплаватель, около 1500 г. достигший южной оконечности Гренландии и, возможно, Атлантического побережья Канады. Считается, что свое название полуостров Лабрадор получил именно благодаря Фернандешу, который был «лаврадором» (lavrador), т.е. держателем небольшого поместья на Азорских островах.] (1500), братьями Корте-Реал[34 - Корте-РеалГашпар (между 1450 и 1455–1501), и Корте-РеалМигель (ок. 1450 – ок. 1502) – братья, португальские мореплаватели, в 1500–1502 гг. совершившие три путешествия к Восточному побережью Канады и исследовавшие район Ньюфаундленда и Лабрадора.] (1500), Жуаном Алварешем Фагундешем[35 - ФагундешЖуанАлвареш (1460–1526) – португальский мореплаватель. В начале 1520-х гг. совершил путешествие к островам залива Св. Лаврентия, а затем пытался основать португальскую колонию на полуострове Новая Шотландия.] (1520–1525) и Джованни да Верраццано (1524–1528)[36 - ВерраццаноДжованнида (1485–1528) – итальянский мореплаватель на французской службе, в 1524 г. «в поисках западного пути» первым проплыл вдоль Восточного побережья нынешних США от Флориды до Ньюфаундленда (известных к тому времени европейцам), доказав, что они относятся к одному и тому же континенту.], показали, что легкодоступного западного пути в Индию не существует. И все-таки Кабот после своего возвращения сообщил о богатствах иного рода – косяках трески[37 - У Восточного побережья Канады от острова Ньюфаундленд до американского штата Мэн расположена цепочка отмелей (банок), где в изобилии водится треска. Подробнее см. главу 3.]. В Европе уже присутствовал устойчивый рынок сбыта этой рыбы – европейцы из поколения в поколение ловили треску в Северном море и около Исландии. Вскоре после плавания Кабота рыбаки из Португалии, Франции и Британии начали промышлять треску на отмелях возле Ньюфаундленда и Новой Шотландии. К 1550-м гг. в добыче и торговле ньюфаундлендской треской были заняты сотни кораблей и тысячи людей, ежегодно курсировавших между европейскими портами и новыми рыбопромысловыми районами.
Одновременно с рыболовами появились и китобои, в особенности баски из Северной Испании и Юго-Западной Франции. Они приметили узкий пролив Белл-Айл, где теснота облегчала их промысел. В 1560–1570-х гг. ежегодно более тысячи человек, занимавшихся китобойным промыслом, проводили здесь лето, а иногда и зимовали. Рыбаки и китобои были в большей степени заинтересованы в освоении прибрежных канадских вод, нежели канадских земель, однако исподволь посредством контактов с аборигенным населением они наладили третий вид промысла. В Европе существовал прекрасный рынок для мехов и кож, которые рыболовы могли выторговывать у аборигенов, когда наладили с ними дружеский товарообмен. Ко второй половине XVI в. специально для этого стали организовываться экспедиции.
В 1534 г., когда Жак Картье обследовал залив Св. Лаврентия, он не только столкнулся с рыболовецкими судами и посетил бухты, уже получившие названия от баскских китобоев, но также выменивал пушнину у индейцев-микмаков в заливе Шалёр. Картье, однако, имел другие намерения. К тому времени стало ясно, что Колумб на западе обнаружил не Индию, а новый континент, который уже был назван Америкой. Все же еще существовала надежда найти путь через этот континент, но испанский опыт в Мексике и Перу определил новую цель для исследований. Ко времени Картье конкистадоры (conquistadores) завоевали Мексику ацтеков и Перу инков, захватили сокровища не менее ценные, чем богатства Дальнего Востока. Поэтому грамота короля Франции уполномочивала Картье искать «некоторые острова и страны, где, как говорят, должно быть большое количество золота и прочих богатств».
Хотя первоначальное разочарование Картье Канадой впоследствии не имело оснований, его оценка оказалась точной в одном определяющем вопросе. По сравнению с большей частью Западной Европы Канада – суровая территория. Исключая прерии и Тихоокеанское побережье, канадский климат севернее 49° с.ш. похож на европейский к северу от 60° с.ш., т.е. климат Норвегии, центральной Швеции и Финляндии. Другими словами, Канада – прежде всего северная страна. Южнее 49-й параллели, в южном Онтарио, в долине реки Св. Лаврентия и в прериях климат подобен восточной части Центральной Европы и западным районам бывшего СССР. Лишь прибрежная часть Британской Колумбии и Приморские провинции[38 - Приморскими провинциями (The Maritimes) в Канаде принято называть Ньюфаундленд и Лабрадор, Новую Шотландию, Нью-Брансуик и Остров Принца Эдуарда.], за исключением Ньюфаундленда, сравнимы в плане климатических условий с Францией и Британскими островами. Только в южной части Британской Колумбии, прериях, южном Онтарио, долине реки Св. Лаврентия и южных Приморских провинциях период вегетации растений продолжается 160 дней, достаточных для того, чтобы сделать возможным крупномасштабное сельское хозяйство. В результате бо?льшая часть сегодняшней Канады лучше подходила для жизни аборигенных охотников и рыболовов, чем для европейских фермеров-земледельцев, которые шли по следам первопроходцев.
Этот основополагающий факт канадской географии в огромной степени повлиял на направленность взаимоотношений между индейцами и незваными европейскими гостями. В отличие от тех земель, которые впоследствии стали Соединенными Штатами, только немногие области этого северного мира были пригодны для фермерства. Это означало, что конфликт между теми и другими за владение землями поначалу был существенно менее острым, чем в США, где климат и география позволяли заниматься сельским хозяйством. Это в свою очередь приводило к тому, что коренные народы вынуждали оставлять свои лучшие земли; здесь конфликт был неизбежен, поскольку пришельцы забирали их для собственного пользования. В Канаде до XIX в. европейцы по большей части были вознаграждены щедрыми рыбными промыслами, которые они нашли у Атлантического побережья, и теми богатствами, которые туземцы добывали в лесах.
Борьба за богатства лесов началась примерно через полвека после того, как Жак Картье бросил первый неодобрительный взгляд на индейцев монтанье на побережье полуострова Лабрадор. В 1588 г. два его племянника добились от короля Франции Генриха III краткосрочной монополии на торговлю с монтанье и другими индейцами. Это свидетельствовало о начале борьбы за контроль над пушной торговлей, которая продолжалась несколько веков и вскоре была включена в контекст имперского противостояния между Францией и Англией, оспаривавших контроль над северной частью континента. Эта борьба была одной из движущих сил европейского вторжения, и ее исход повлиял на состояние современной политической карты Северной Америки. Торговля мехами сама по себе разрушала индейский мир со многих сторон. Она провоцировала конфликты между группами, стремившимися взять под контроль поставку пушнины европейцам и торговые пути в глубь страны. Она приводила к распространению эпидемических болезней, заставляла мигрировать целые племена, вносила технологии Железного века в хозяйственный уклад Каменного века и втягивала индейские племена в международную рыночную систему. Эти изменения оказывали неодинаковое воздействие на различные группы канадских индейцев. Аборигенная Канада накануне контакта с европейцами была слишком богатым и сложным миром – и в географическом, и в культурном отношении. Однако приход европейцев изменил ее навсегда.

До завоевателей: внешний облик страны
Канада практически так же велика, как Европа; она занимает территорию почти в 13 раз больше, чем составленные вместе территории ее стран-основательниц Франции и Англии. Действительно, масштаб – это основополагающий факт истории Канады. Те, кто пожелал бы осваивать ресурсы этой обширной территории, и те, кто после этого захотел бы объединить ее в единое государство-нацию, должны были встретиться с необходимостью организации перевозок на дальние расстояния и систем коммуникации. С самого начала вплоть до наших дней это было самым выдающимся достижением, равно как и весьма затратным предприятием.
Обширные размеры Канады и северный климат предполагали необычайно разнообразный ландшафт. Покрытая мхом и кустарником земля, которую Жак Картье обнаружил на побережье Лабрадора, была типичной для большей части Канады севернее «линии лесов»: для продуваемой ветрами арктической тундры северного Лабрадора, полуострова Унгава, большей части Северо-Западных территорий и островов Канадского Арктического архипелага. Хотя земля на вид казалась бесплодной, она не была бедна дичью. Северный лес – там, где он встречался с тундрой, был домом, как и по сей день, для мускусных быков и когда-то многочисленных неприхотливых арктических карибу – небольших выносливых животных семейства оленевых. Стада карибу проводят лето на севере от «линии лесов» и в отличие от покрытых густой шерстью мускусных быков зимой возвращаются на юг, в леса. Наиболее важные промысловые пушные животные тундры – заяц-беляк, песец, волк и росомаха. Озерная форель, сиг, щука и арктический голец изобилуют в прибрежных реках. Прибрежные воды на севере являются местом обитания кольчатой нерпы (акиба) и морского зайца (лахтак), моржа (исключая Западную Арктику), нарвала, белухи и белого медведя.
На юг от «линии лесов» бо?льшая часть Канады восточнее озера Виннипег и долины реки Маккензи является частью Канадского щита, где тысячи лет назад огромные скалистые области были очищены от почвы массивными континентальными льдами. Между этими бесплодными регионами земля была покрыта вечнозеленым «бореальным» или северным лесом из сосны, ели и американской лиственницы. В XX в. канадская «Группа семи»[39 - Группа канадских художников-пейзажистов, существовавшая в 1920–1933 гг. Подробнее о ней см. главу 5.] пыталась передать суть этого пейзажа на холсте. У них получились романтические образы. Европейские исследователи и первые торговцы мехами видели их совершенно другими: чтобы выжить, им приходилось вступать в борьбу с этой суровой реальностью. В XIX в. великий исследователь, географ и торговец пушниной Дэвид Томпсон[40 - Томпсон Дэвид (1770–1857) – служащий Северо-Западной компании (см. ниже), путешественник и картограф. Первым из европейцев прошел реку Колумбия от истока до устья.] дал такую характеристику этим местам:

«Я называл этот район Каменистым… Здесь нет почти ничего, кроме скал с бесчисленными озерами и реками… Лето длится от пяти до шести месяцев, или точнее – это сезон охоты, с частыми заморозками и жарой, но всегда отравленный москитами и прочими летающими насекомыми <…> до такой степени, что даже пугливый лось в некоторые дни настолько измучен ими, что перестает заботиться о своей жизни, и охотники пристреливают его в таком состоянии; и тучи насекомых вокруг него настолько велики и плотны, что охотники не отваживаются подойти к убитому животному в течение нескольких минут».
В XVIII в. служащие Компании Гудзонова залива (КГЗ) рассматривали эту лесистую местность Канадского щита как «продовольственную пустыню»; они полагали, что дичи для пропитания там слишком мало, чтобы содержать цепь торговых факторий.
В сердце Канадского щита Гудзонов залив и залив Джеймс образуют одни из самых больших водных ворот в глубь Североамериканского континента. От реки Нельсон на западе до реки Руперт на юго-востоке к этим заливам примыкают обширные заболоченные пространства, простирающиеся в глубь материка на расстояние до нескольких сотен миль. В XIX в. эта кишащая насекомыми топь была прозвана торговцем КГЗ Джеймсом Харгрэйвом «землей лягушек и трясины». С этим удачным названием после 1670 г. она стала канадской базой компании на два первых столетия ее деятельности. Каким же поразительно недружелюбным местом должна была она казаться людям, прибывающим с Британских островов с их умеренным климатом Джеймс Айшем, торговец КГЗ в начале XVIII в., наглядно описывал опасности зимовки в этом районе:

«Примерно в конце августа <…> начинают устанавливаться северо-западные и северные ветры, вкупе с нестерпимо холодной погодой, густыми снегопадами и сильными метелями на протяжении восьми месяцев, <…> очень часто случается так, что зимним утром у нас могла стоять хорошая, умеренная погода, а когда приближается ночь, внезапно налетает вместе с метелью и снегом порыв ветра такой силы, что если людям случалось находиться вне поселения, будучи одетыми по теплой погоде, то они подвергали свои жизни величайшему риску – некоторые погибали от этого внезапного шторма. <…> Я узнал, что люди могли находиться на открытом пространстве не более 20 минут, после чего их лица и руки замерзали настолько, что они были принуждены идти к лекарю, чтобы излечить замерзшую конечность или же отрезать ее и т.д.».
Вокруг Гудзонова залива торговцы, равно как и индейцы, могли найти пасущихся оленей, лесных карибу и лосей, которых Дэвид Томпсон описывал как «гордость леса». Среди прочих животных, ценных как с точки зрения мяса, так и меха, следует назвать медведя, лисицу, бобра, ондатру, куницу, канадскую выдру, рысь, кролика и зайца – зверей, которые и сейчас в изобилии там встречаются. Среди множества видов рыбы встречались озерная форель, сиг, осетр и щука. Весной и осенью было много уток и гусей. В первых отчетах торговцев мехами пояснялось, что большие крупные тундровые карибу перемещались по всей низменности близ Гудзонова залива в восточном направлении вплоть до залива Джеймс. С наступлением сезона Гудзонов залив и залив Джеймс становятся местом гнездования миллионов белых (снежных) гусей и канадских казарок. Далеко в глубине материка между нижним течением реки Саскачеван и Лесным озером, находилось одно из самых больших в мире мест размножения ондатры.
Северный лес врезается в зону смешанных лиственных лесов, которые простираются вплоть до Нью-Брансуика и Новой Шотландии. Именно там росли пригодные для строительства каноэ березы, достигавшие огромных размеров – 15 см (6 дюймов) и более в диаметре – и столь ценимые аборигенами за свою кору. Здесь, особенно вдоль течения реки Рейни-Ривер вплоть до Лесного озера, произрастал дикий рис – питательный продукт как для индейцев, так и для европейцев; залив Св. Лаврентия был богат треской, макрелью, угрями, ракообразными, а также китами и тюленями.
Там, где Канадский щит соприкасается с равнинами внутренних районов Запада, расположена цепь больших озер, богатых рыбой; наиболее известными из них являются Лесное озеро, озеро Виннипег, озеро Атабаска, Большое Невольничье озеро и Большое Медвежье озеро. Равнины тянутся, начиная от границы США вплоть до дельты реки Маккензи и на запад – от Канадского щита до Скалистых гор. Эта слегка холмистая область имеет два четко выраженных уступа – один из них находится в Западной Манитобе (уступ Манитобы[41 - В США называется уступ Пембины. Это эскарп (крутой склон или отвесный обрыв, разделяющий более пологие поверхности, расположенные на разной высоте), отмечающий границу древнего ледникового озера Агассис (Агасси).]), а другой – плато Миссури в Центральном Саскачеване. Части этого региона, более всего долина реки Ред-Ривер, необычайно плоские. Действительно, эта долина является одной из самых плоских равнин Северной Америки. В прошлом там было дно древнего озера; ей присущи чрезвычайно мощные наводнения каждый раз, когда льды блокируют низовья реки Ред-Ривер во время сезона весенних паводков. Это стихийное бедствие случается часто, поскольку снега в верховьях этой бегущей на север реки тают раньше, чем в низовьях. Европейские первопоселенцы познали эту опасность на своей шкуре.
За реками Норт-Саскачеван и Саскачеван северный лес простирается вплоть до Скалистых гор и реки Юкон. В этом лесном регионе долина реки Пис-Ривер была одним из богатейших мест обитания дичи. «На обоих берегах реки, даже не видимых отсюда, – рассказывал исследователь и торговец Александр Маккензи[42 - Маккензи Александр (1764–1820) – выдающийся исследователь внутренних районов Канады, первооткрыватель реки Маккензи; первый европеец, которому удалось пересечь Североамериканский континент в умеренных широтах и выйти к Тихому океану. См. ниже.], – располагаются громадные равнины, которые изобилуют [лесными] бизонами, лосями, волками, лисами и медведями». Впечатленный пасторальными пейзажами А. Маккензи называл долину реки Пис-Ривер одной из прекраснейших местностей, которые он когда-либо видел. На юг от реки Норт-Саскачеван и Саскачеван леса постепенно уступают место открытым лугам, живописно охарактеризованным первыми торговцами мехами как «островки деревьев в море трав». Эта граница между лесами и равнинами стала известна как «парковый лес», а также – вместе с лугами, расположенными далее на юге, – как «огненный край», поскольку в прериях часто случаются пожары необъятных размеров. «Парковые леса» и прерии изобиловали дичью, особенно степными бизонами – крупнейшими наземными животными Северной Америки, достигающими в весе 900 кг (2 тыс. фунтов). Летом, во время брачного сезона, бизоны собирались на лугах, а осенью возвращались в соседние леса, спасаясь там от зимних холодов. По всем отчетам, летние стада бизонов были действительно громадны. «Никогда еще я не видел столько бизонов, – рассказывал один из обитателей прерий в июле 1865 г., столкнувшись со стадом бизонов в бассейне реки Батл в Восточной Альберте. – Леса и равнины были полны ими. В полдень мы подъехали к большой круглой равнине, возможно, миль десять в диаметре; я сидел на своем коне на вершине пригорка, обозревая эту равнину сверху, и подумал, что поместить туда еще хотя бы одного бизона невозможно. Вся прерия представляла собой одну сплошную массу (этих животных. – Ред.)…» Эффект этих огромных стад в прериях был подобен эффекту роя саранчи: после того как они проходили по лугам, позади оставалась пустая земля, а близлежащие леса превращались в утоптанную равнину.
В лесах обитали американские лоси, вапити[43 - Общее название подвидов благородного оленя, обитающего в Северной Америке.], вилорогие антилопы и чернохвостые олени. В зарослях осинника прекрасно чувствовали себя бобры, а крупные стаи волков охотились на бизоньи стада, убивая молодняк, старых и больных особей. На западе над равнинами возвышались Скалистые горы, простиравшиеся до побережья нынешней Британской Колумбии. Продвижение через эту необычайно красивую местность, соединяющую горы, плато и леса во времена путешествий на каноэ было очень опасным. Большинство рек имеет пороги, на которых вода мчится бурными потоками через узкие ущелья, такие как Хелс-Гейт[44 - Букв. пер. с англ.: Врата Ада, Адские врата.] в нижнем течении реки Фрейзер. Пеший обход этих препятствий был часто весьма рискован, а иногда невозможен. «В месте, где мы совершили нашу высадку, – писал Александр Маккензи о каньоне на реке Пис-Ривер, – река составляет не более 50 ярдов[45 - Приблизительно 46 м.] шириной и протекает между колоссальными скалами, от которых иногда отрываются громадные куски и падают с огромной высоты, дробясь на маленькие камни с острыми краями <…> у нас не было никакой альтернативы, <…> кроме прохода в горах, по которому мы перетащили каноэ, а также пожитки…»
Частично по причине своей труднодоступности Британская Колумбия обнаруживает большее географическое разнообразие, чем любой другой регион Канады. Здесь находятся и очень влажные, и очень засушливые области. Горы вдоль побережья, открытые для насыщенных влагой западных ветров, покрыты плотным густым дождевым лесом, в то время как высокие, продуваемые ветрами склоны Скалистых гор одеты вечнозелеными лесами, состоящими из ели, пихты и сосны. В противоположность этому плато с подветренной стороны береговых линий менее густо покрыты травой и полынью. Почти вся фауна, распространенная на восток от Скалистых гор, исключая степных бизонов, обнаруживается и здесь, но уникальными обитателями Британской Колумбии были и до сих пор являются горный козел, морской лев и морская выдра (калан). Киты и тюлени во множестве обитали вдоль берегов, а во время нереста каждую весну все основные прибрежные реки кишели лососем и огромными косяками тихоокеанского талеихта (эвлахона), одного из видов корюшки.
Первоначально Канадская земля и ее животный мир были в диковинку для первых европейцев. Освоение ими Канады было подобно «экскурсии», проводимой коренными жителями, которые знали свою землю как свои пять пальцев. Точно так же исконные обитатели обучали европейцев приемам использования различных пород и видов животных, рыб и растений, которые они обнаруживали на обширных землях, называемых ими Новым Светом. Пушная торговля могла быть для завоевателей первостепенной, однако не менее важны были способы и методы выживания.

Мир аборигенов: фиксируя его облик
Как и Европа, Канада представляла собой сложную культурную мозаику. Аборигены говорили на двенадцати основных языках и использовали гораздо большее число диалектов. Насчитывая, вероятно, около 300 тыс. человек, они заселяли всю территорию сегодняшней Канады, но распределены были очень неравномерно. Основная часть обитала в полупостоянных деревнях вдоль рек и заливов прибрежной Британской Колумбии, в южной части сегодняшней провинции Онтарио и в долине реки Св. Лаврентия. В других районах страны проживали небольшие группы индейцев, которые вели кочевой образ жизни.
Общества коренных жителей Канады сильно различались: для западного побережья были характерны глубоко стратифицированные общества, тогда как в северных лесах и тундре люди проживали небольшими родственными группами. Обитатели поселений Тихоокеанского побережья были прежде всего рыбаками; те из них, кто жил в южной части Онтарио и в долине реки Св. Лаврентия, сильно зависели от возделывания своих огородов для получения пропитания, которое дополнялось рыбой и охотничьей добычей, в то время как остальные группы полагались на охотничий промысел. В сущности, у всех индейцев религия подчеркивала их тесные взаимоотношения с природным миром, переплетенным со сверхъестественными силами. Большинство племен верили в Великого Духа, который предоставил им землю, и в сонм более мелких духов, помогавших, наставлявших и защищавших туземцев, хотя способы, которыми выражались эти верования и осуществлялись церемонии поклонения духам, различались в огромной степени.
Представить себе ясную картину жизни индейцев Канады накануне колониальной экспансии не просто. Индейские сообщества не имели письменности и потому не оставили нам каких-либо письменных свидетельств, на которые историки могли бы опереться. Чтобы ясно представить жизнь индейцев, нам необходимо обратиться к археологии, индейской устной традиции и документам первых европейских завоевателей, однако все эти источники предоставляют ограниченные сведения.
Весьма неполную картину общества того времени дает археология. Глиняные черепки, каменные орудия и большинство других предметов, которые извлекают из земли археологи, ничего прямо не говорят о том, как люди организовывали свою жизнь или что они думали о своем мире. Об этом мы можем лишь делать выводы, покоящиеся на сходных проявлениях наших собственных современных культурных традиций. При этом множество элементов в археологических раскопках упускается, поскольку органические останки долго не сохраняются, исключая те случаи, когда они находятся во влажных болотистых почвах, вечной мерзлоте и в засушливых районах прерий. Часто мы извлекаем очень немного сведений о жизни ранних индейских племен, кроме небольших образцов каменных орудий труда или незначительного количества керамических черепков в тех местах, где изготовлялась глиняная посуда.
Большинство индейских групп обладали хорошо разработанными устными историями, традициями и легендами, и они давали некоторые представления о жизни, существовавшей до европейского вторжения. Однако, к несчастью, многие из этих рассказов не были записаны в течение долгого времени после первой встречи с пришельцами, и – как результат, – они оказываются фрагментированными и иногда смешивают знания из обеих эпох – до и после начала контактов. Наперекор этим трудностям множество историй, традиций и легенд предлагают нам ключевые образы из системы верований, взглядов на мир и действительной жизни групп и некоторых отдельных индивидов.
Обладая такими мизерными данными, мы должны при любой возможности извлекать сведения из отчетов первых исследователей, торговцев и миссионеров. Однако и здесь мы встречаемся с трудностями, поскольку практически все записи первых встреч с местным населением велись людьми, большинство из которых в течение длительного периода находилось в разлуке со своими семьями и вдалеке от европейских женщин. Та информация, которую они записывали, и способы, с помощью которых люди объясняли увиденное, сильно зависели от сиюминутной социальной ситуации, в которой они оказывались, их культурного уровня и цели визита. Продолжительность посещения также играла решающую роль. Для того чтобы правильно понять общество туземцев, было необходимо долго жить вместе с ними. Однако у большинства первых исследователей имелся опыт только кратковременных встреч, поскольку их общение с аборигенами происходило во время поисков полезных ископаемых, новых источников пушнины и воображаемого моря на западе. Даже те, кто провел с коренными жителями много времени, обнаруживали, что существуют барьеры, которые мешают им полностью понять многие аспекты жизни индейцев, в особенности религию. «Я должен отметить, – писал Дэвид Томпсон, – что какое бы вероучение другие люди ни приписывали этим аборигенам, я всегда находил сложным понимание их действительного отношения к религиозным темам. Задавать им об этом вопросы бессмысленно: они дадут такой ответ, который позволит избежать других вопросов и вместе с тем удовлетворит вопрошающего».
Время года и место, где европейцы впервые встретили группы исконных обитателей, также оказывали сильное влияние на те представления, которые они формировали об индейском мире. Большая часть их экспедиций проходила по рекам в период между поздней весной и ранней осенью. В основном они искали водный путь в Азию или же новых торговых партнеров. По этим причинам наши первые картины внутреннего облика страны являлись в значительной степени изображением речных берегов, а наши первые карты – схемами маршрутов путешественников. Многие аборигенные народы ежегодно могли перемещаться на несколько сотен миль и, по мере того как сменялись времена года, зависели от разных источников пропитания, поэтому взгляд на них только летом или только зимой давал неполную картину. В наше время это иногда приводит к противоречивым заключениям о том, где жили многие группы аборигенов и от каких ресурсов они зависели. Дебаты по этим вопросам теперь представляют не только академический интерес; претензии, выдвигавшиеся по поводу прав аборигенов и гарантированных договорных прав, часто основывались на интерпретациях этих ранних записей.
Еще более сбивает с толку тот факт, что за пределами прибрежных регионов европейское присутствие в Северной Америке начало воздействовать на уклад жизни индейцев задолго до того, как европейцы и коренные жители в действительности встретились, в первую очередь это были последствия торговли различных индейских племен европейскими товарами между собой и распространения европейских болезней. Утверждение о том, что изменения имели место задолго до любого действительного контакта с завоевателями, означает, что многие ранние отчеты «из первых рук» не дают нам точного образа Канады аборигенных племен в своем непотревоженном виде, поскольку индейские общества уже находились в состоянии перехода. Когда в 1793 г. Александр Маккензи совершил первое путешествие через Британскую Колумбию, он встретил в верховьях реки Фрейзер туземцев, уже обладавших европейскими товарами, даже несмотря на то, что Маккензи был первым белым человеком, которого они видели.
Рисунки, картины, а позднее фотографии европейцев часто содержат важные бытовые подробности прежнего времени. Но многие из них представляют собой образы, выполненные художниками, отражавшими на картине свои собственные толкования на основе записей других исследователей. Даже в случае, если художники в реальности посещали индейские племена, на их рисунки и живописные полотна сильно влияло их собственное отношение к изображаемым объектам, их изобразительное мастерство и мода того времени. Фотографии также могли быть весьма обманчивы. Хороший пример – это работы Эдварда Кёртиса, знаменитого фотографа конца XIX – начала XX в., который намеревался запечатлеть исконную культуру индейцев, пока она не исчезла. Для достижения этого Кёртис брал с собой в полевые экспедиции коллекцию индейских артефактов и одеяний, которые использовал, чтобы выстроить многие из своих композиций. Он также «подновлял» некоторые негативы так, чтобы на отпечатках нельзя было увидеть предметы европейского происхождения. Хотя фотографии Кёртиса – признанные произведения искусства, они не являются достоверным отражением жизни туземцев.
Очевидно, что фиксация достаточно точного облика индейской Канады – непростая задача; мы должны учитывать множество видов свидетельств, добытых из многочисленных источников, относящихся к периоду времени, предшествовавшему началу контактов с европейцами и вплоть до конца первого столетия после этого.

Охотники северных лесов
Северные леса огромны. Они простираются на запад от берега полуострова Лабрадор более чем на 3 тыс. миль[46 - Около 4,8 тыс. км.], вплоть до нижнего течения рек Маккензи и Юкон. Народы, проживающие в этих северных лесах, говорили на разных диалектах двух основных языков: атапаскского (на северо-западе от реки Черчилл) и алгонкинского (к югу и востоку от этой реки). Несмотря на то что они были не в состоянии понять друг друга, племена атапасков и алгонкинов противостояли сходным вызовам окружающей природы и находили похожие решения; таким образом, многие стороны их повседневной жизни являлись сходными. Эти обитатели лесов были хорошо приспособлены к окружавшей их среде. Орудия труда, оружие, одежда и ритуальные объекты изготавливались из доступных в данной местности материалов в большей степени, нежели доставлялись издалека путем торговли. Жизнь была организована вокруг простых навыков и легко переносимых во время миграций орудий труда и инструментов. Оружие для охоты на крупную и мелкую дичь состояло из луков, стрел и копий с каменными наконечниками, ловушек, в которые попадала жертва, и силков.
Особенно эффективны были ловушки. В конце XVIII в., во время своего эпохального путешествия от реки Черчилл до реки Коппермайн, исследователь и торговец мехами Сэмюэл Хёрн[47 - Хёрн Сэмюэл (1745–1792) – английский путешественник, исследователь внутренних районов Канады. См. ниже.] описывал их использование индейцами чипевайан[48 - Чипевайан (чипевиан, чипевьян) – племя из группы дене, говорящее на одном из атапаскских языков.] для охоты на тундровых карибу[49 - Карибу – общее название дикого северного оленя в Америке; иногда их выделяют в особый подвид Rangifer tarandus caribou. Различаются более крупные – лесные и мельче – тундровые. Последние заходят в леса только зимой.]:

«Когда индейцы намереваются преградить дорогу оленям, они находят одну из троп, которую протоптало большое число оленей и которая, как видно по количеству следов, часто используется ими <…> Преграда воздвигается из прочной изгороди, состоящей из колючих кустарников <…> внутри она состояла из плотно расставленных небольших противостоящих друг другу преград в таком количестве, чтобы создать лабиринт; на каждом из ее небольших отверстий они ставили силки, сделанные из ремней оленьей кожи <…> поразительно крепкие».
Завлеченных или же загнанных в ловушку и пойманных в силки карибу после этого забивали копьями или пристреливали из луков. Хёрн добавляет, что это такой эффективный способ охоты, что группы чипевайан часто могли провести большую часть зимы только на одной или двух стоянках. Подобным же образом племена кри ловили карибу, выстраивая «оленьи» изгороди поперек оленьих троп и располагая силки в отверстиях, оставляемых в этих преградах. Мелкую дичь – зайца и кролика – добывали сходным образом, в то время как рыбу ловили с помощью крючка и удочки, водяных сачков и запруд или же заграждений, протянутых через реки.
Мужчины производили большинство видов оружия, хотя и женщины делали силки и ловушки для небольших животных. Женщины также изготовляли большую часть домашней утвари, включая каменные ножи, костяные или деревянные скребки для обработки кож и меха, каменные клейма для травления камня и дерева, костяные иглы, сосуды из дерева и коры, а у алгонкинов – керамическую посуду. Сосуды в основном были настолько низкого качества, что в них невозможно было готовить пищу на открытом огне. Большую часть еды поэтому либо варили, помещая раскаленные камни в воду, либо запекали на палках или вертелах. С очевидным интересом Сэмюэл Хёрн описывал способы приготовления пищи у чипевайан, состоявшие:

«…в основном в варке, жарке и запекании; но из всех кушаний <…> биати (как оно называется на их языке), безусловно, является самым вкусным, по крайней мере из вариаций блюд, которые могут быть приготовлены исключительно из мяса и внутренностей оленя, без каких-либо прочих ингредиентов. Это – разновидность хаггиса[50 - Шотландское национальное блюдо из бараньего рубца, начиненного потрохами и специями.], ливера в рубце, приготовленного с кровью, большим количеством нутряного сала и нежнейшим мясом вместе с сердцем и легкими, которое нарезают или – чаще всего – разрывают; всё это помещается в рубец, подвешивается над огнем и жарится. Необходимо было следить за тем, чтобы поначалу температура не была слишком высокой, поскольку в этом случае “мешочек“ мог подгореть и тогда содержимое выпадало из него…»
Женщины племен северных лесов также изготавливали одежды из шкур и меха и украшали их иглами дикобразов, шерстью американского лося, а возможно, и рисунками. Портняжное дело требовало минимального числа разрезов: стремились к сохранению естественной формы шкур; само слово «чипевайан» означает в действительности «заостренные кожи», указывая на хвосты животных, оставленные на одеяниях. Для большей части года верхняя одежда состояла из длинной рубахи или туники, которую одинаково носили мужчины и женщины, вместе с ноговицами и мокасинами. В качестве нижнего белья мужчины носили набедренные повязки, а женщины – широкие короткие штаны. Зимняя одежда включала теплую, прочную рубаху из меха бобра, которую носили меховой частью внутрь и использовали в течение двух или трех лет, пока она не изнашивалась. Вдоль долины реки Маккензи женщины обыкновенно изготавливали верхнее платье из полосок кроличьих шкурок. Для ночлега эти индейские племена использовали оленьи шкуры и шкуры американского лося, одеяла из заячьих шкурок и медвежьи шкуры. Женщины, как правило, выделывали пологи для жилища, натянутые на конический каркас из шестов, из шкур американских лосей или оленьих шкур, коры деревьев или кустарников. В одном таком жилище могло разместиться до пятнадцати человек.
Возможно, наиболее известным предметом культуры коренных народов является каноэ из коры – легкое, с небольшой осадкой и несложное в ремонте. Именно эти изделия позволили европейцам очень быстро исследовать северную часть континента, поскольку были удобны для транспортировки по пересеченной местности и для сплава по неожиданно встреченным быстринам и по рекам. Хотя у разных племенных групп имелись незначительные вариации в конструкции каноэ, традиционные индейские лодки Севера могли перевозить только двух взрослых, одного или двух детей и груз весом от 115 до 135 кг (250–300 фунтов).
Зимой снегоступы, нарты и тобогганы[51 - Тобогган – алгонкинское название бесполозных саней, состоящих из досок 3–4 м длиной и 30–40 см шириной, которые были скреплены несколькими поперечинками и ремнями из оленьей кожи. Тоббоган предназначался для перевозок грузов вручную или с помощью собак.] были совершенно необходимы для передвижения по глубокому снегу. Там, где это было возможно, люди путешествовали по льду рек с подветренной стороны береговой линии, чтобы избежать пересеченной местности и ветра. Нарты обычно тянули за собой только одна или две собаки, поскольку охотники редко были способны прокормить большее количество. Как итог – люди северных индейских племен, в особенности женщины, переносили большинство своих пожитков на собственных спинах, двигаясь от одних охотничьих угодий к другим. Такая зависимость от людских усилий и собачьих упряжек при кочевой жизни этих северных охотников означала невозможность накапливать имущество. Она также препятствовала хищническому поведению и расточительному использованию окружающей среды.
Племенные группы северных индейцев состояли из того, что антропологи называют «малыми» общинами, в которых ежедневные контакты привычно ограничены близкими родственниками. Наименьшей из них была проводящая совместно зиму племенная группа, состоявшая обычно из нескольких тесно связанных между собой семейств. Размеры такой общины контролировались двумя факторами – безопасностью и дееспособностью ее членов. Американские лоси и карибу (главная зимняя дичь) не были стадными животными и, таким образом, лучше всего их добывали охотники, действовавшие в парах или небольших отрядах. Охота и проживание в родственных группах также повышали шансы на выживание. Если мужчина – глава семьи – заболевал или умирал, голода все же можно было избежать, поскольку семью могла бы поддержать группа.
Свадьбы происходили с минимальными торжествами, и если было необходимо, брак легко расторгался. Об этой стороне жизни племени кри Дэвид Томпсон замечал:

«Для заключения брака ничего не требуется, кроме согласия сторон и родителей: богатство жениха заключается единственно в его охотничьих умениях, а приданое невесты – это хорошее здоровье и добрая воля освободить своего мужа от всех домашних хлопот. <…> Если же противостояние сторон настолько велико, что они не могут жить в мире друг с другом, они разлучаются с помощью небольшой церемонии так же, как они сошлись <…> без какого-либо пятна для их репутации…»
Аборигенные народы явно не имели таких двойных стандартов относительно брачных и добрачных интимных отношений, как те европейские мужчины, которые оставили нам свои записи. Целомудрие не считалось наивысшей добродетелью, хотя Томпсон отмечал, что «иногда оно было в высоком почете». Сэмюэл Хёрн, рассказывая о кри, замечал, что «для мужчины никакое удовлетворение не было достаточным, чтобы снискать любовь или сохранить непорочность индейской женщины, проживавшей на юге». Ремарка Хёрна изобличает его сексизм: в ней ничего не говорится о торговцах, которые часто провоцировали разврат. В действительности же, согласно записям самого Хёрна, они не чурались применения силы, чтобы добиться любовных побед. Он отмечал, что торговец КГЗ Мозес Нортон, который сам был ребенком от смешанного брака, обладал несколькими женами и коробочкой с ядом. Последняя применялась против индейских мужчин, отказывавшихся отдавать ему своих жен или дочерей.
Другим социальным обычаем аборигенов, который многие пришельцы считали постыдным, являлся обмен женами. По этому поводу Сэмюэл Хёрн проявлял больше понимания:

«Я должен признать, что один из очень распространенных обычаев среди мужчин этой местности – обмен разбитыми на ночь палатками вместе с женами друг друга. Это никогда не воспринимается как преступление; напротив, они полагали, что это один из признаков самых прочных дружеских уз между двумя семьями; и в случае смерти одного из мужчин другой считает себя обязанным поддерживать детей умершего. Те народы столь же далеки от взгляда на это как на простой ритуал, сколь большинство наших христианских крестных отцов и матерей, которые, несмотря на свои клятвы, <…> едва ли помнят потом, что они обещали, так что у северных индейцев нет случаев, когда кто-то пренебрегает обязанностью, которую он когда-то взял на себя».
Вероятно, осознавая патриархальность той эпохи, Хёрн не говорит нам, должны ли были индейские мужчины искать согласия своих жен для таких действий. Также он не предполагает возможности того, что иногда такие связи могли инициировать женщины. Это становится ясно из замечания прочих европейских очевидцев о том, что индейские женщины были непочтительны по отношению к мужчинам.
Политическая организация племени была очень подвижной. Люди имели склонность следовать за прирожденными лидерами. Обычно предводитель зимнего отряда был лучшим охотником, женатым человеком и одаренным оратором. Предводитель летнего отряда обыкновенно был наиболее уважаемой личностью среди лидеров более мелких зимних команд. В отличие от европейских политических организаций эти люди удерживали власть не только благодаря эффективному исполнению своих обязанностей, а важные экономические и политические решения принимались сообща. До тех пор пока не было достигнуто согласие, ничего не предпринималось. Вождь племени управлял посредством убеждения, а не принуждения. При контактах с внешним миром они должны были выступать от лица всего племени, а их избрание отчасти состоялось из-за их способностей как традиционных ораторов.
Одной из главных проблем для живущих в северных лесах индейских племен было периодическое сокращение количества дичи после лесных пожаров, от болезней или из-за обычных колебаний животных популяций. Обычно такие сокращения поголовья лесных животных были локальными и непродолжительными. Для того чтобы справиться с ними, аборигенные племена выработали несколько эффективных стратегий. Внутри отрядов чувство близкого родства обязывало во время нужды помогать друг другу, распределяя излишки между близкими и не получая немедленной отдачи. «Те действия, которые в цивилизованном обществе расцениваются как благотворительная помощь и душевное сострадание, – одобрительно замечал Дэвид Томпсон относительно индейцев кри, – ежедневно практикуются этими Дикарями как исполнение общих обязательств…» Поскольку дележ считался обязанностью, накопление личного богатства рассматривалось как антисоциальное действие, так что от вождей племен ожидали великой щедрости. В отличие от европейцев человек из северного племени обретал положение в обществе в большей степени за счет отдачи, чем накопления. Между племенными группами также существовал дележ. Если на территории одного из отрядов охота на американского лося или карибу терпела неудачу, соседние отряды обычно позволяли ему охотиться в своих угодьях. Иногда недостаток пищи можно было уменьшить с помощью торговли – этим особенно пользовались северные племена, жившие по соседству с землей ирокезов Южного Онтарио. В целом тем не менее племена северных лесов не втягивались в обширную межплеменную торговлю попросту потому, что в лесах не имелось для этого достаточного количества ресурсов.
На личностном уровне – посредством видений, а на коллективном – специальных празднований и ритуалов, таких как удары в барабаны, – народы северных лесов искали расположения и помощи мира духов. Томпсон, относившийся к верованиям аборигенов с большой симпатией, так описывал религиозные ритуалы кри:

«Они верят в существование Киче Киче Маниту (Великого Духа)… Он – властитель жизни. <…> Он предоставил человеческий род своему собственному попечению, но поставил все прочие живые существа под покровительство маниту (или низших ангелов), которые все подчинены ему <…> каждый из маниту имеет собственную власть и заботы: так, один заботится о бизоне, второй об олене. <…> Помня об этом, индейцы стараются не произносить и не делать ничего, что могло бы задеть их; перед убийством любого животного верящий в сверхъестественные силы охотник словом или делом каким-то образом благодарит маниту данного животного за разрешение его убить».
Религия была прежде всего личным делом; но индивидуумы, которые полагали наличие в себе особых способностей для общения с миром духов, становились шаманами. Один важный ритуальный обычай, который у алгонкинов соблюдали эти духовидцы, назывался «качающийся шатер»: при исполнении обряда шаман общался с миром духов в жилище, специально воздвигнутом для этой цели. Среди оджибве, которых Томпсон описывал как «Великих адептов религии», такие индейские духовные лидеры образовывали братство – «мидевивин» («midewiwin») или «Общество великого врачевания» («Grand Medicine Society»), – которое было в их традиционной культуре наиболее важной религиозной организацией. Священные знаки общества сохранялись на свитках из бересты, чтобы шаманы могли с ними сверяться.
Индейские племена, жившие в прибрежных районах Восточной Канады, выработали сходные формы существования. Принципиальная разница заключалась в том, что беотуки, микмаки и малеситы населяли и морское побережье, и леса в глубине континента. Именно из-за того, что летом они жили на побережье, они первыми вступили в контакт с европейскими первооткрывателями и рыболовами. Постепенно последние захватили контроль над морскими ресурсами и оттеснили аборигенные народы от участия в развивающемся коммерческом рыболовстве.

Земледельцы Севера
Повсюду коренное население существенно различалось. В Восточной Канаде преобладали две основные группы. Народы, которые говорили на ирокезских языках, обитали в той местности, которая ныне является южной частью провинции Онтарио, и по берегам реки Св. Лаврентия. Они обладали хорошо развитыми навыками ведения земледельческого хозяйства, что делало возможным проживание тысяч людей на небольших территориях и позволяло создавать сложные политические системы. Ирокезоязычные индейцы говорили на разных диалектах и образовали несколько различных и часто враждующих друг с другом племен, включая Пять племен, или Ирокезскую конфедерацию (сенека, кайюга, онейда, онондага и мохоуки), а также гуронов, эри и племя «нейтральных». Эти племена взаимодействовали друг с другом посредством родственных связей, соперничества, войн и торговли. Северные ирокезоязычные племена обменивали избыток своего зерна на продукты охоты алгонкинов. Объемы торговли были небольшими, но ее маршруты и методы были хорошо проработаны, так что индейцы обменивались товарами и информацией задолго до того, как на авансцену вышли европейцы и их продукция.
Резко отличаясь от своих алгонкиноязычных соседей с севера и востока, у которых не было постоянных поселений и которые кочевали с одного места охоты на другое, ирокезоязычные народы жили в деревнях и зависели от урожая со своих тщательно обработанных полей. Например, гуроны получали до 75% своего пропитания от земледельческого хозяйства; они ели преимущественно маис, бобы, тыкву и семена подсолнечника, дополненные рыбой, в особенности сигом, и дичью – по большей части олениной. До появления европейцев гуроны из селений Оше-лага (Хошелага) и Стадакона были самыми северными земледельцами Северной Америки, проживавшими за пределами пригодной для сельского хозяйства климатической зоны.
Ирокезоязычные деревни насчитывали до 2 тыс. человек и располагались вблизи полей. Новое место для поселения подыскивалось только с целью смены полей, в случае если вся находившаяся поблизости земля была истощена. При методе подсечно-огневого земледелия, который они использовали, это было необходимо; наилучшее описание этого метода встречается в бумагах монаха-реколлекта Габриэля Сагара:

«Расчистка земли для [гуронов] очень затруднительна, потому что у них нет подходящих орудий. [Мужчины] рубят деревья на высоте двух или трех футов[52 - 60–90 см.] от земли, затем удаляют все ветки, которые сжигают около пней тех же деревьев, для того чтобы извести их, а по прошествии времени они выкорчевывают корни. Потом женщины тщательно очищают землю между деревьями и на расстоянии пейса[53 - Один пейс равен 76,2 см, или 2,5 футам.] друг от друга выкапывают округлые ямы или углубления. В каждую из них они опускают по девять или десять зерен маиса, которые предварительно перебирали, сортировали и вымачивали в воде в течение нескольких дней; и таким образом они сохраняют до посева достаточно зерна для пропитания в течение двух или трех лет, либо из опасения, что их может постигнуть неурожай, либо же для того, чтобы продавать их другим племенам за меха и прочие предметы, в которых они нуждались; и каждый год таким образом они высеивают свою кукурузу в одни и те же углубления и лунки, которые обновляют с помощью небольшой деревянной лопатки, выполненной в виде ушка с рукояткой на конце. Остаток земли не распахивается, но только расчищается от вредоносных сорняков до такой степени, что она кажется регулярно используемой тропой – так аккуратно они выпалываются; и это заставляло меня, когда я иногда в одиночку путешествовал из одной деревни в другую, терять путь в этих кукурузных полях чаще, чем на лугах и в лесах».
Рыболовство и охота были в большей степени мужскими занятиями: рыболовство даже важнее, поскольку рыба служила основным источником белка. Для гуронов, которые занимали ту территорию, которая сегодня является северной частью графства Симко (Онтарио), важнейшей рыболовной экспедицией было плавание к заливу Джорджиан-Бей[54 - Крупнейший залив озера Гурон.] для ловли нерестящегося сига. Жители Стадаконы, проживавшие поблизости от современного города Квебек, ловили в заливе Св. Лаврентия макрель, угря и промышляли тюленей. Они отличались от прочих ирокезов более тесной связью с морем. Между сезонами посева и уборки урожая они могли отваживаться на ловлю рыбы, промысел тюленей и прочие экспедиции по добыче пропитания в таких отдаленных местах, как полуостров Гаспе и пролив Белл-Айл. В отличие от осенних рыболовецких экспедиций гуронов, где преобладали мужчины, в таких летних путешествиях могли сообща участвовать мужчины, женщины и дети.
Хотя охота давала меньше продуктов питания, чем земледелие или рыбный промысел, она была важна, поскольку шкуры и меха были необходимы для изготовления одежды. Принимая во внимание относительно замкнутую популяцию в местах расположения ирокезоязычных поселений, дичи и пушнины там было недостаточно, и поэтому в поисках добычи охотничьи отряды были вынуждены осуществлять походы на значительные расстояния. Например, охотясь на оленей осенью и в конце зимы, гуроны обычно организовывали партии из нескольких сотен человек, совершавших длительные путешествия на юг или восток от собственных домов. Имея преимущество за счет того обстоятельства, что белохвостый (виргинский) олень в это время года собирался в стада, мужчины-гуроны строили для поимки оленей V-образные изгороди высотой 2,7 м (9 футов) и длиной около полумили. Загнанные в эти ловушки олени уничтожались в огромных количествах. Во время охоты в период поздней зимы некоторое количество женщин могло сопровождать мужчин для того, чтобы помогать в разделке туш и обработке шкур. Поскольку оленина хранилась плохо, некоторое ее количество коптилось, но бо?льшая часть добытого мяса съедалась незамедлительно. Однако жир и шкуры доставлялись домой в деревни. Конечно, для лучшей сохранности съестных припасов ирокезоязычные народы придумали разные способы приготовления и хранения продовольствия. Женщины высушивали урожай с полей и хранили его на настилах или подвешивали под потолком жилищ. Рыбу сушили на солнце или коптили, а затем закладывали в емкости из древесной коры.
Возможно, наиболее примечательная разница между северными охотниками и более южными земледельцами заключалась во внешнем виде жилищ, в которых обитали ирокезоязычные племена, потому что это были народы длинных домов. Типичный дом гуронов достигал 30 м (100 футов) в длину и от 7,5 до 9 м (25–30 футов) в ширину. Он воздвигался на каркасе из жердей, вкопанных в землю по внешнему периметру, наклоненных под определенным углом и связанных вместе в центре, покрытых корой, обыкновенно корой кедра. Закрытые настилы для хранения продовольствия и дров были пристроены по одну или обе стороны длинного дома, а внутри по периметру стен была сделана приподнятая платформа. Ближе к центру полки для хранения были привязаны к большим жердям, и здесь обитатели размещали горшки, одежду и прочие пожитки. Также недалеко от центра жилища находился ряд очагов на расстоянии около 6 м (20 футов) друг от друга. В больших поселениях дома для защиты окружались частоколами.
Кроме строительства более крупных и более долговечных жилищ, чем те, которые имелись у северных охотников, ирокезоязычные племена изготавливали более удобные для торговли, войны и ловли рыбы каноэ – эти лодки могли перевозить пять или шесть человек и их имущество по суровым, глубоким водам залива Джорджиан-Бей и крупных рек. Это показывает, что племена, говорившие на ирокезских языках, в том числе гуроны, до европейского вторжения были вовлечены в регулярную торговлю со своими соседями. Для такого обмена существовал серьезный базис, поскольку у них имелись значительные излишки кукурузы, однако мех и дичь в непосредственной близости к их деревням найти было сложно. Их северные соседи высоко ценили кукурузу и, как правило, имели для обмена меха, превосходное качество которых определялось более суровым климатом северных лесов. Потому неудивительно, что ко времени появления европейцев между индейскими племенами уже велась оживленная торговля. Кукуруза, табак и плетеные изделия стабильно фигурировали среди предметов, вывозимых из Гуронии, расположенной на южных берегах залива Джорджиан-Бей; пушнина, сушеная рыба, мясо и зимняя одежда проделывали этот же путь в обратном направлении.
Гуроны были заинтересованы в развитии торговли и по другим причинам. Они собирали у себя больше имущества, чем их соседи-алгонкины, частично в результате более оседлого образа жизни. Хотя они не поощряли индивидуального накопления богатств, каждая группа родственников добивалась материального благосостояния сообща, чтобы подтвердить или улучшить свой общественный статус. Это осуществлялось посредством перераспределения богатства, полученного прежде всего путем торговли между всеми другими членами сообщества. Понятно, что такие торговые связи ревниво охранялись членами родственной группы, которые либо развивали, либо наследовали их. В целом же группа, члены которой первыми установили тот или иной торговый контакт, удерживала права на него, однако они могли сдать эти права «в аренду» или передать другим группам.
Сообщество «длинного дома» было сложным и более высокоорганизованным по сравнению с нуклеарной[55 - Нуклеарная семья состоит из родителей и зависимых от них детей.] семьей племен, говорящих на алгонкинских и атапаскских языках. В длинном доме проживала большая семья, которая состояла из женщины и ее дочерей или из группы сестер вместе с их мужьями и детьми. Родство считалось по женской линии, и вновь созданная семья обычно предпочитала остаться в доме матери.
Политическая жизнь была организована вокруг клана, который состоял из всех тех больших семей деревни, которые претендовали на то, что ведут свое происхождение от общего предка женского пола. В зависимости от размера поселения в нем могли быть представлены один или несколько родов, и каждый из них носил имя одного из племенных кланов: Медведь, Ястреб, Черепаха и т.д. В более крупных деревнях «длинные дома», принадлежащие семьям одного и того же клана, обычно стояли рядом. Даже люди, жившие в разных поселениях, но носившие одно клановое имя, признавали символическое родство друг с другом, хотя браки между членами клана воспрещались.
У каждого клана было по два руководителя – вождь мирного времени и военный вождь. Из этих двоих вождь мирного времени являлся более важным и занимался всеми проблемами обыденной жизни. Военный предводитель, или военный вождь, находился в большом почете только в периоды конфликтов. Тогда его обязанностью было собрать отряды, осуществлявшие набеги и кровную месть, которая была обычной для обитателей поселений за пределами Гуронии на юге, особенно живущим южнее озера Онтарио. Как правило, военные отряды, составленные из близких родственников павших членов рода, нападали на противостоящие поселения для того, чтобы осуществить возмездие. Конфликты бывали более или менее продолжительными, но в результате сражений погибало относительно немного людей. Вместо этого мужчин, женщин и детей брали в плен, где мужчин обычно подвергали пыткам, а женщин и детей принимали в племя, чтобы заместить выбывших соплеменников. Безусловно, до появления европейцев полного уничтожения деревень и родственных групп обычно никогда не происходило.
Повседневными делами поселения управляли деревенские советы, составленные из гражданских предводителей из различных кланов. Один из этих членов совета выступал в качестве представителя деревни, однако все упомянутые предводители обладали равным положением и не обязаны были подчиняться решениям других членов совета. Управление деревней осуществлялось на основе политики согласия; помимо членов совета его заседания посещали уважаемые за свою мудрость старейшины, принимавшие участие в обсуждениях. Члены совета исполняли общественные функции, координировали планы общинного строительства и решали споры.
Каждое поселение гуронов принадлежало к одному из пяти различных племен, составлявших Конфедерацию гуронов. Каждое племя контролировало определенную часть гуронской территории и управлялось племенным советом гражданских предводителей из деревень этой области. Как и в случае членов деревенского совета, все члены племенного совета находились в одинаковом положении, но только один выступал как представитель всей группы. Каждый из членов племенного совета обладал определенными наследственными обязанностями, например защищать торговые пути своего рода. Члены племенного совета преимущественно занимались делами нескольких поселений и межплеменными делами. Над племенными советами стояла Конфедерация, которая, очевидно, включала всех участников соответствующих племенных советов. Конфедерация гуронов стремилась сохранять дружественные отношения между пятью племенами и координировала торговые и военные вопросы. Такие дипломатические и политические сношения не могли быть простыми, но организация управления племен гуронов явно позволяла им успешно руководить делами внушительного по численности населения (около 25 тыс. человек в начале XVII в.), пока европейцы не вызвали в рядах гуронов невиданный раскол, с которыми они были не в состоянии справиться.
Жизнь гуронов была наполнена общественными и частными праздниками. Самые большие из них происходили во время ежегодного собрания совета Конфедерации и при введении в должность новых вождей. Мужчины и женщины также устраивали праздники в честь множества личных событий, а всеобщие празднования сопровождались яркими плясками, играми и пиршеством. Наиболее важная из всех церемоний гуронов – это десятидневный Праздник мертвых[56 - Праздник мертвых связан с обычаем перезахоронения умерших из индивидуальных могил в одну общую накануне перемещения поселения на новое место (обычно один раз в 10–15 лет).], отмечавшийся пышными процессиями и пирами после каждой смены местоположения деревни. Монах Сагар описал эту церемонию в мельчайших подробностях; судя по списку предметов, сложенных в общую могилу, очевидно, что влияние европейцев уже трансформировало жизнь гуронов:

«Прочие соседствующие племена извещались о празднике, чтобы те люди, которые избрали это поселение местом погребения, могли принести туда останки [своих мертвых] и прочие, кто желал прийти из уважения, могли почтить праздник своим присутствием. Для всех готовился теплый прием, а пиршество продолжалось все дни, пока длилась церемония. <…>
Могила, очень большая и глубокая, способная вместить все тела усопших, а также предметы обихода и шкуры, предназначенные мертвым, копалась за пределами поселения. Вдоль края выстраивался высокий помост, на котором располагались все мешки, содержащие кости; затем могила украшалась со всех сторон – как дно, так и стенки – новыми бобровыми шкурками и одеждами; затем они помещают в нее слой томагавков; после этого – котлы, бусы, ожерелья и браслеты вампума[57 - Вампум (от алгонк. wampumpeag) – нити с нанизанными на них раковинами, разновидность предметного письма. Были распространены среди северо-восточных индейцев Северной Америки (алгонкинов, ирокезов, гуронов и др.).], а также другие вещи, переданные близкими и друзьями усопших. Когда это заканчивается, вожди опустошают и высыпают все кости из мешков в могилу с вершины помоста поверх даров и покрывают их снова новыми кожами, затем древесной корой и после этого насыпают сверху землю и выкладывают большие куски древесины. <…> После этого они вновь продолжают празднование, покидают место захоронения один за другим и возвращаются в те места, откуда они прибыли, с великой радостью и удовлетворением, обеспечивая души своих родственников и друзей тем, что отнимает эту жизнь и дает богатство в следующей».
Сагар подчеркивает, что Праздник мертвых играл важную роль в обществе гуронов: «За счет этих церемоний и этих сборищ они создавали новые дружеские отношения и союзы между собой, говоря так: как кости их усопших родственников и друзей собирались воедино и пребывают в одном месте, так же и они сами должны были жить вместе в таком же единстве и гармонии».
Богатый мир духов проникал и в повседневную жизнь. Наиболее почитаемым в гуронском пантеоне был Небесный Дух, который управлял погодой и помогал людям, если они нуждались в этом; менее важные духи, Старцы, также обладали способностью влиять на людей. Все ирокезоязычные племена взывали к этому миру духов, чтобы они поспособствовали им в их экономических и военных устремлениях, и они были также очень заинтересованы в помощи духов при излечении от болезни. Гуроны, например, верили, что существовали три главные причины недомогания – естественные причины, колдовство и неудовлетворенные желания души человека, – и обращались к магическим лекарям и сообществам целителей, чтобы справиться с этими проблемами. С тех пор как сны стали рассматриваться как язык души, шаманы уделяли им особое внимание в процессе исцеления больных: выбирая подходящий для каждого случая ритуальный обряд, они эффективно справлялись с распространенными эмоциональными переживаниями. Церемонии врачевания часто были, в сущности, разновидностью индивидуальной и групповой психотерапии.

Равнинные охотники на бизонов
Пожалуй, ни один из аборигенных народов Канады XIX в. не захватывал воображения европейцев больше, чем вооруженные всадники – кочевники прерий и граничивших с ними лесов. Эти племена и их южные соседи на тех территориях, которые ныне принадлежат США, в недолгий период своего расцвета были внушительной военной силой, и для многих они символизировали исконных жителей Канады незапамятных времен. Однако жизнь племен Великих равнин резко отличалась от жизни аборигенных народов, обитавших в любом другом месте. Более того, лошади и ружья, которые стали неотъемлемой частью культуры равнин в XIX в., были заимствованы у европейцев. Даже сегодня трудно говорить о том, трансформировали ли фундаментально эти два европейских элемента жизнь племен Великих равнин или просто усилили их более древние традиции.
Задолго до того, как обитатели этих территорий завладели лошадьми и огнестрельным оружием, они были прекрасными охотниками и придумали множество эффективных способов для преследования бизонов – по причине почти полного отсутствия в тех местах прочей крупной дичи. Задача охотников становилась относительно простой за счет того, что каждый год бизоны собирались вместе на одних и тех же зимних и летних пастбищах и перемещались туда и обратно между ними по хорошо протоптанным тропам. Если модель поведения этих животных менялась, это обычно являлось следствием легко определяемой причины, такой как осенние пожары, уничтожившие корм на будущую зиму, или необыкновенно мягкая зимняя погода, которая побуждала стада оставаться в открытых прериях. В большинстве случаев индейцы знали об этом заранее и могли предпринять соответствующие контрмеры, для того чтобы не остаться без пропитания.
У охотников были различные стратегии для облавы на летние и зимние стада. Летом наиболее эффективной была загонная охота близ крутого обрыва. Она привлекала большие группы аборигенов, как правило, включающих женщин и детей старшего возраста, вместе старавшихся вынудить стадо броситься с обрыва; высота не должна была оказаться слишком большой, но как раз достаточной, для того чтобы животные покалечились во время падения. Загонщики распределялись вокруг места охоты в V-образном порядке. Для защиты они часто стояли за естественными или рукотворными укрытиями из кустарников или камней. Наиболее умелые охотники подбирались к стаду сзади и приводили его в движение к крутому обрыву, в то время как другие на флангах издавали достаточно сильный шум, чтобы заставлять животных двигаться вперед. Часто траву в прериях поджигали, для того чтобы направить бизонов туда, где их ждала смерть; это было одной из причин частых пожаров. Использование огня было эффективно, однако охотники не имели возможности контролировать число убитых животных и часть туш терялась.
Места для загонной охоты (известные как «бизоньи прыжки») эпохи, предшествующей контакту с европейцами, были широко разбросаны по прериям. Достоверность существования таких мест наглядно подтверждают находки археологов, которые предполагают, что они использовались на протяжении тысяч лет. Например, на раскопе в местечке Галл-Лейк в провинции Саскачеван находится слой бизоньих костей глубиной 4,5 м (15 футов).
Охотники равнин также использовали технику «окружения», которую описал в 1691 г. служащий КГЗ Генри Келси, один из первых европейцев, посетивших прерии: «Когда они замечают огромное стадо животных, мужчины окружают их <…> они загоняют их в более маленький круг, все еще удерживая животных в середине и обстреливая их, пока те не вырвутся в том или другом месте и не уйдут прочь». Эта техника, вероятно, наиболее часто использовалась в тот момент, когда отряды охотников были на пути к своим летним стоянкам или возвращались оттуда: загонная охота устраивалась в основном в тот период, когда индейские племена находились в своих больших летних стойбищах.
Зимой преимуществом для охотников становилось то обстоятельство, что стада искали убежища. В тех местах, которые часто посещались их добычей, охотники сооружали ограждения, известные как загоны (pounds). Торговец мехами А. Генри наблюдал такой загон в действии во время зимнего посещения ассинибойнов Саскачевана в 1776 г. Его записи окрашены восхищением, поскольку, как и круговая охота, такая стратегия требовала и умения, и отваги. Если стадо испугается, охотники рисковали быть растоптанными.

«Прибыв на островок [из деревьев], женщины поставили несколько палаток, в то время как предводитель направил своих охотников к его южной оконечности, где находился загон или ограждение. Изгородь была примерно четыре фута[58 - Около 1,2 м.] высотой и была сделана из крепких березовых кольев, переплетенных с более мелкими ветками той же березы. День прошел за починкой изгороди <…> к вечеру все было готово к охоте.
На рассвете несколько охотников из числа наиболее опытных были посланы завлекать животных в загон. Они были одеты в бычьи шкуры с мехом и рогами. Их лица были закрыты, а движения настолько сходны с движениями животных, что, не будь я посвящен в их тайну, то должен был бы обмануться ровно так же, как и быки… Заманивающие жертву охотники должны были прислушиваться к приближению животных и после этого изображать их рев. <…> Эти действия повторялись до тех пор, пока вожаки стада не начинали идти вслед за приманивавшими их в пределы загона, которые хотя и расходились друг от друга широко в сторону равнины, ограничивались небольшим проходом, напоминающим воронку».
Вне зависимости от способа охоты, после ее окончания руководивший ею старейшина подавал сигнал к разделу добычи. Женщины снимали шкуры, разделывали туши и готовили мясо. Летом они откладывали значительное количество мяса для последующего употребления: мясо высушивалось и растиралось в порошок; жир вытапливался и помещался в бизонью шкуру или емкость из сыромятной кожи (или парфлеш) для охлаждения; мясо в виде порошка и разогретый жир смешивались для приготовления пеммикана. Часто в качестве приправы для этой сильно концентрированной, питательной смеси использовались саскатунские ягоды[59 - Другое название – ирга канадская.].
Охотились и на другую дичь, в особенности на благородных оленей. Эти крупные животные весом до 500 кг (1,1 тыс. фунтов) обитали на поросших лесом границах лугов, и мужчины охотились на них зимой всякий раз, когда не появлялись бизоны, используя оленьи шкуры для пошива одежд. Равнинные племена, включая некоторых из ассинибойнов, кайна, кри и анишинабе (оджибве), которые недавно пришли в те края из лесов, любили мясо американского лося. Лугового волка (койота) и бобра промышляли как из-за их шкур и меха, из которых изготавливали зимнюю одежду, так и для пропитания. В сезон всегда с радостью охотились на водоплавающую птицу. Кроме охоты на крупную и мелкую дичь некоторые равнинные племена ранней весной и осенью занимались рыбной ловлей. Ассинибойны и кри, например, во время весенних разливов вылавливали большое количество осетра путем строительства запруд в самых важных для этого местах таких крупных рек, как Ред-Ривер и Ассинибойн. Исконные жители равнин, такие как черноногие, напротив, не имели пристрастия к рыбе. В действительности их неприязнь к рыбе была настолько явной, что черноногие из Южной Альберты говорили служащему КГЗ Мэтью Кокингу, что они не будут сопровождать его до Фактории Йорк на побережье Гудзонова залива, поскольку этот путь им пришлось бы проделать в каноэ и питаться по дороге рыбой.
Хотя пища индейских племен Великих равнин было очень богата белками и жирами, в ней присутствовали также овощи и фрукты, особенно дикорастущий в прериях турнепс и разнообразные ягоды, наиболее важной из которых была саскатунская ягода. Все это собиралось в больших количествах и высушивалось для последующего использования. Жившие в южной части Манитобы ассинибойны и кри посредством торговли получали еще дикий рис: земли к востоку от реки Ред-Ривер являлись северо-западной границей ареала произрастания дикого риса, поэтому ассинибойны и кри приходили в деревни обитавших в бассейне верхнего течения реки Миссури манданов за сушеной кукурузой. Манданы тоже были охотниками, но выстроили торговую империю, основанную на продаже излишков кукурузы.
Основой благосостояния равнинных племен оставались бизоны. По поводу ассинибойнов А. Генри отмечал:

«Дикий бык в одиночку снабжал их всем, к чему они привыкли. Выделанная шкура этого животного обеспечивала мягкое одеяние женщинам, а выделанная шерстью наружу служила и мужчинам. Плоть питала их; сухожилия использовались в качестве тетивы для лука; и даже желудок <…> предоставлял им такую важную утварь, как котел. <…> Его подвешивали над костром и наполняли снегом; и когда снег таял, новый добавлялся до тех пор, пока желудок не был полон водой; он закупоривался затычкой и не перевязывался шнуром. <…> Поразительное количество этих животных не допускает любые опасения относительно удовлетворения потребности».
Несмотря на то что женщины всех равнинных племен прерий были искусны в выделке и росписи бизоньих шкур, их соседи манданы, ведущие более оседлый образ жизни на расположенных южнее территориях, более всех выделялись в изобразительном искусстве и прославились своими изделиями из перьев и шерсти. Ассинибойны и равнинные кри высоко ценили изделия рукодельниц из племени манданов, так же как и ремесленные изделия, которые манданы получали от племен, живших на западе и юго-западе. Так, по хорошо налаженным торговым путям на север вместе с сушеной кукурузой плыли из деревень манданов в канадские прерии разрисованные шкуры, накидки из бизоньих шкур и украшенные перьями головные уборы. В обмен равнинные ассинибойны и кри отправляли на юг манданам шкуры без рисунка, накидки и сушеные продукты питания. Очень вероятно, что важной частью экспорта на юг была также пушнина, поскольку манданы жили за пределами области добычи высококачественных мехов.
Хотя ассинибойны и кри, пришедшие в прерии и парковые леса относительно недавно, изготавливали каноэ из коры, манданы, осевшие на лугах раньше и охотившиеся на бизонов, не занимались таким ремеслом. Вместо этого они использовали так называемые «бычьи лодки» – овальные суда из шкуры бизона, растянутой на раме из небольших деревянных шестов. «Бычьи лодки» не предназначались для плавания на большие расстояния; они изготавливались для людей, которые в основном передвигались пешком и нуждались в лодках только для переправы через реки. Во время таких пеших переходов странствовавшие по Великим равнинам люди полагались на собак как на вьючных животных. Будучи привязанной к волокуше, одна собака могла перевозить 35 кг (75 фунтов) груза – эквивалент бизоньей шкуры, предназначенной для покрытия жилища.
Общество равнинных индейцев было основано на семейных отношениях, однако практиковалась и полигамия; мужчины высокого статуса обычно имели нескольких жен, которые, как правило, приходились друг другу сестрами. Зимние деревни на равнинах обладали приблизительно такими же размерами, что и летние стоянки лесных отрядов – от 100 до 400 человек, и они размещались в убежищах, образованных рощами. Нам сегодня сложно вообразить, каково было пережить на такой стоянке зимний буран, когда и люди, и бизоны отчаивались найти убежище. Тот же А. Генри оставил нам яркое свидетельство. Расположившись на ночлег по пути к зимней деревне вождя Большая Дорога, находившейся в Центральном Саскачеване, Генри и его индейские спутники были застигнуты вьюгой:

«Буран продолжался всю ночь и часть следующего дня. Поднятые ветром тучи снега падали на нашу стоянку и почти погребли ее под собой. У меня не было никаких шансов спастись, кроме как закутаться в мою накидку из бизоньей шкуры.
Утром нас встревожило приближение стада быков, пришедших с открытого пространства, чтобы укрыться в лесу. Их число было настолько велико, что мы боялись, как бы они совершенно не растоптали стоянку; так бы и случилось, если бы не собаки, которых было почти столько же, сколько бизонов, и которым удавалось сдержать их. Индейцы убили нескольких быков, подошедших слишком близко к палаткам, однако ни костры индейцев, ни лай собак не смогли быстро повернуть их вспять. Каковы бы ни были опасности, подстерегавшие в лесу, нельзя было избавиться от страха перед бураном».
Благополучно достигнув однажды деревни, где жил вождь Большая Дорога, А. Генри обнаружил, что его хозяин щедр и гостеприимен. Купец был вовлечен в праздники и развлечения, которые были обыденной частью деревенской жизни зимой. Безусловно, он остался совершенно доволен своим посещением племени:

«…вождь приблизился к нашей палатке, ведя за собой приблизительно двадцать мужчин и столько же женщин. <…> Теперь они принесли с собой музыкальные инструменты и вскоре после своего появления принялись играть на них. Инструменты главным образом состояли из разновидности тамбурина и бутылочной тыквы, наполненной камешками, которыми несколько человек подыгрывали, одновременно встряхивая две погремушки; а остальные аккомпанировали с помощью прикрепленных к концу палки связок оленьих копыт. <…> Другой инструмент был ничем иным, как куском дерева в три фута[60 - Длиной около 1 м.] с зарубками, вырезанными по краю. Исполнитель водил палочку назад и вперед по зарубкам, выдерживая такт. Женщины пели, и сладость их голосов превосходила все, что я слышал когда-либо до того.
Увеселение продолжалось больше часа, а когда оно было закончено, начался танец. Мужчины располагались в ряд на одной стороне, а женщины – на противоположной, и каждый двигался боком, вначале вперед, а затем назад, в свой ряд. Звуки колокольчиков и других звенящих украшений, приделанных к женской одежде, позволяли им выдерживать такт. Песни и танцы продолжались, сменяя друг друга, вплоть до полуночи, когда все наши гости удалились».
Распределение обязанностей жителей деревни в зимнее время было прерогативой вождя и совета старейшин, в основном тех, кто считался наиболее способным к управлению. Как и в случае с ирокезами, решения совета обычно принимались на основе консенсуса и реализовывались путем убеждения, хотя иногда применялась и сила. В летний период ситуация была несколько иной, поскольку стоянки были часто так же велики, как и крупнейшие гуронские деревни, насчитывавшие свыше тысячи человек. Понятно, что общественный контроль и охрана деревни были тогда необходимы, особенно в то время, когда планировалась и организовывалась массовая охота на бизонов; кроме того, поселение должно было всегда быть готовым к обороне, поскольку лето было временем масштабных межплеменных конфликтов. Таким образом, племенной совет, состоящий из старейшин зимних отрядов, должен был обратиться к одному из мужских военных или охранных союзов, чтобы при необходимости обязывать членов племени к исполнению своих распоряжений.
Для мужчин и женщин союзы в равной степени были важной частью социальной жизни Великих равнин и помогали объединять воедино большие группы людей. У мужчин, которые весьма отчетливо осознавали свой общественный статус и упорно боролись за свое социальное положение, военные союзы или отряды по поддержанию порядка были четко структурированы для получения более высокого статуса. Членство в союзе было доступно только избранным, а войти в сообщество самых высокочтимых людей могли только те, кто имел наибольшие богатства и наивысший личный статус. До появления европейцев одним из наиболее значимых проявлений зажиточности была типи[61 - Переносное жилище индейцев-кочевников Великих равнин Северной Америки – коническая палатка с отверстием (для выхода дыма) наверху.], сделанная из десяти–двенадцати бизоньих шкур; самые лучшие жилища были богато украшены. Ясно, что в поиске богатства и положения мужчины были очень зависимы от своих жен, которые выполняли большую часть ручной работы. Хотя охотники убивали бизонов в огромных количествах относительно легко и поэтому припасы наиболее часто используемых видов сырья были легкодоступны, переработка этих материалов в предметы домашнего обихода была занятием иного рода. Для такой работы охотник нуждался в жене, а еще лучше не в одной, и в дочерях. Неудивительно, что усовершенствование охоты в результате обретения лошадей и оружия было тем самым фактором, который стимулировал рост количества полигамных браков и числа жен, которых мог содержать мужчина.
Сегодня мы назвали бы общество племен Великих равнин как общество мачо. Положение индивида в значительной степени покоилось на военной доблести и храбрости, продемонстрированных в отчаянных набегах. В XVIII в. знакомство с лошадью через испанцев привело к резкому росту количества племенных набегов, поскольку налеты организовывались с целью захвата ценных животных других племен; из-за расстояний, покрываемых лошадьми, и приобретения в конце XVII в. огнестрельного оружия мужская смертность заметно выросла. А уменьшение количества мужчин стало другой причиной полигамии.
Наиболее важным событием в религиозной жизни племен Великих равнин был ежегодный обряд Пляски Солнца, известный также как Пляска Жажды, поскольку его участники избегали употребления напитков. Равнинные племена почитали солнце как главное воплощение Великого Духа. Обряд, как правило, проводился в июле или августе, в зависимости от охоты на бизонов, которая специально предпринималась для того, чтобы получить необходимое продовольствие для изысканных пиршеств. Церемония продолжалась три дня; в течение этого времени участники праздника плясали, а шаманы демонстрировали свои магические навыки. Потреблялось большое количество мяса, в особенности горбов и языков бизонов. Как и ирокезский Праздник мертвых, Пляска Солнца народов Великих равнин был крупнейшим праздником обновления природы, который в зените лета собирал вместе семьи и связанные между собой зимние племенные отряды.

Рыболовы и торговцы Западного побережья
Племена Западного побережья были наиболее активными торговцами среди аборигенных народов Канады. Служащий КГЗ Уильям Браун называл одну группу – бабинов[62 - Относятся к группе индейских племен – атапасков Кордильер.] – «заядлыми торговцами рыбой». Комментарий Брауна в равной степени отражает разочарование и восхищение, которые ощущали многие коммерсанты, т.е. двойственное отношение, характеризовавшее всю торговлю европейцев с народами Западного побережья до XX в. С одной стороны, он знал, что бабины, как и их соседи, были упрямыми, искушенными и очень опытными торговцами – до такой степени, что иногда Брауну приходилось прибегать к тактике твердой руки. С другой стороны, он невольно восхищался их талантом, и его комментарий представляется скорее высказыванием одного купца по поводу других купцов.
Браун быстро понял ситуацию, когда он назвал им цену, которую он был готов заплатить за большого лосося. В ответ бабины «дали нам понять, что нам не следует рассчитывать на каких-либо крупных рыбин, так как они привыкли к тому, что люди здесь соглашались на их собственные цены». Жители прибрежных деревень все контролировали. Именно они диктовали условия, и когда европейцы появились на Западном побережье, бабины отстаивали свои традиционные торговые связи, стравливая одну группу завоевателей с другой, будь то служащие КГЗ, русские или американцы.
Нигде в Канаде ландшафты не были более разнообразными, а культура более сложной. Пищи было в изобилии. И торговля, и жизнь зависели от лосося, хотя по всему побережью водилась также морская выдра, котик, калан, кит, а также палтус. Однако в то время как все пять разновидностей лососевых водились в изобилии по нижним течениям рек, близ океанского берега, только нерка, идя на нерест, проплывала огромные расстояния от побережья к верховьям больших рек. Таким образом, если прибрежные рыболовы могли обычно выловить достаточно рыбы для собственных потребностей, то вблизи верховьев таких крупных рек, как Скина и Фрейзер, этого не происходило, потому что там улов зависел от размера косяков нерки. И такую неопределенность осложняли случайные колебания размеров рыбных косяков, часто обусловленные оползнями, уничтожавшими места рыбной ловли и изменявшими русла рек. В результате коренные жители внутренних областей должны были больше полагаться на охоту, нежели их соседи, обитавшие вдоль побережья.
Лосося ловили множеством способов. Сети и запруды были наиболее эффективны там, где установить их позволяла география местности; в более узких каньонах использовались остроги с длинными ручками и сачки. Женщины обрабатывали рыбу, сохраняя большое ее количество на зиму за счет копчения и сушки. Когда в 1793 г. Александр Маккензи пересекал континент от озера Атабаска с целью достичь Тихого океана, он был радушно принят племенем белла-кула. Он наблюдал за женщинами, приготовлявшими лосось, и отмечал, что при этом ничего не выбрасывалось:

«Я заметил четыре кучи лосося, каждая из которых состояла из 300–400 рыб. Шестнадцать женщин были заняты их очисткой и приготовлением. Сначала они отделяют голову от тушки, ее они варят; после этого разрезают тушку по позвоночнику с каждой стороны хребта, оставляя на нем одну треть тушки рыбы, и затем извлекают внутренности. Хребет поджаривается для немедленного употребления, а другие части приготовляются сходным образом, однако с бо?льшим вниманием, для последующего пропитания. В то время как они располагаются на огне, под них подставлены лотки, чтобы собрать жир. Икра также аккуратно сохраняется и является излюбленной пищей».
Более жирная рыба – нерка – была наиболее пригодна для копчения, а менее жирная – кета – для сушки. Приготовленный лосось помещался в кедровые короба и сохранялся в потайных местах, где до него не могли добраться хищники.
Эвлахон (элуахон), или «рыба-свеча»[63 - Другое название – тихоокеанский талеихт. Небольшая рыбка размером около 23 см из семейства лососевых. В сушеном виде может использоваться для освещения, так как горит длительное время без копоти.] – исключительно жирная рыба, и полученный из нее жир в равной степени использовался для употребления в пищу и освещения. Наиболее известным местом добычи эвлахона была река Насс; жители Западного побережья не только придумывали способы добычи жира из этой рыбы, они также могли настолько хорошо его упаковать, что можно его было перевозить на длительные расстояния. Результатом явилась широкая торговля жиром внутри континента по гористым, иногда опасными путям, которые получали название «смазанных жиром троп» (grease trails).
В густых дождевых прибрежных лесах обитало относительно немного дичи, но в глубине континента охота шла лучше. В районе, который граничит со средним и верхним течением реки Скина, племена гитксан (говорящие на языке цимшиан) и бабины (говорящие на языке атабаскской группы) посвящали значительное время охоте на горного козла, который ценился из-за шерсти и рогов; медведя и бобра, который был излюбленной ритуальной пищей. Племя цимшиан охотилось как на бобра, так и на лесного сурка из-за меха этих животных. Поскольку западные пределы распространения бобров ограничивались прибрежными горами, в этом районе их водилось немного, и индейцы бережно распоряжались этим драгоценным ресурсом.
Помимо рыбы и дичи, к западу от Скалистых гор росло великое множество видов ягод. Особенно популярными были черничные «пироги», и они служили одним из основных предметов торговли между племенами внутренних районов и жителями прибрежных деревень. Женщины делали начинку для пирогов, высушивая и дробя ягоды, а затем помещая их в кедровый короб и варя там с помощью раскаленных камней. Приготовленные таким образом ягоды распределялись по основе из вареного листа «скунсовой капусты»[64 - Такое название применяется к двум растениям, произрастающими в Америке: Lysichitum americanum (лизихитон американский) и Symplocarpus foetidus (симплокарпус вонючий). После варки листьев второго растения они становятся съедобными.] или листьям американской малины[65 - Имеется в виду так называемая малина великолепная (salmonberry).], разложенным на сделанной из кедра сушильной сетке. Слабый огонь горел под сеткой до тех пор, пока все ягоды не просыхали должным образом. Затем женщины закатывали ягоды в трубку, через ее центр пропускалась палочка, и сверток подвешивался в теплом месте, пока все ягоды не будут совершенно сухими. Затем рулеты приплющивались, разрезались на части и упаковывались в кедровые короба для продажи. Когда они предназначались для домашнего употребления, их оставляли целыми.
Богатая культура аборигенных народов Западного побережья во многом основывалась на прекрасно обработанной древесине кедровых деревьев. Они были искусными плотниками, и среди всех жилищ, построенных индейцами Канады, их дома из кедровых досок были наиболее прочными и долговечными. Александр Маккензи восхищался сложностью и организованностью таких домов, когда посещал деревню Нускулст (Великая Деревня) племени белла-кула. Хорошо отстроенные дома, в которых проживало по несколько семей, были похожи на «длинные дома» ирокезов:

«Деревня состоит <…> из четырех домов, поднятых на сваи, и семи жилищ, стоящих прямо на земле, помимо внушительного числа прочих построек или навесов, которые используются только как кухни и места для хранения рыбы. Первые же построены за счет забивания в землю определенного числа свай; на некоторых из них покоятся, а к прочим привязаны опоры пола (на высоте примерно двенадцати футов над уровнем почвы): их длина составляет от ста до ста двадцати футов, а толщина – около сорока футов. Вдоль центральной оси сложено три, четыре или пять очагов, выполняющих двойную задачу – обогрев и приготовление рыбы. Постройка по всей длине по обе стороны от центральной оси разделена кедровыми досками на отделения или помещения по семь футов площадью; перед ними находятся не закрепленные неподвижно лежанки около трех футов шириной, на которые обычно забираются обитатели этих укромных уголков, когда отправляются отдыхать. <…> На шестах, которые проходят вдоль балок потолка, висит зажаренная рыба; и постройка в целом хорошо обшита снаружи досками и корой, кроме нескольких дюймов конькового прогона, где открытое пространство сохраняется по обе стороны крыши, для того чтобы пропускать свет внутрь жилища и выпускать дым».
Для путешествий по морю племена прибрежной зоны строили каноэ, которые были самыми большими, наиболее искусно сделанными и богато украшенными по сравнению с каноэ всех прочих индейских племен. Александр Маккензи описывал одно увиденное им каноэ, «раскрашенное в черный цвет и декорированное белыми фигурами рыб различных видов. Верхняя кромка борта от носа до кормы была покрыта зубами каланов». Массивные кедровые деревья, свалить которые без металлических инструментов уже было достижением, затем выдалбливались и превращались в каноэ длиной от 10,5 до 21 м (35–70 футов); одни – достаточно узкие и быстрые – предназначены для войны, другие – достаточно широкие – для торговли. Груженные провизией и семью десятками человек, эти суда, способные плавать в открытом океане, могли путешествовать вдоль берега на несколько сот миль. Боевые каноэ могли достигать длины прибывавших к Западному побережью европейских кораблей. Флотилии из таких грозных лодок, набитых воинами-индейцами, были настолько пугающим зрелищем, что торговые корабли обычно бросали за борт специальные сети, мешавшие лодкам причалить к их бортам.
Мужчины и женщины носили накидки, сделанные из кож, полосок кроличьего меха или сплетенные из коры желтого кедра[66 - Также известен как аляскинский кипарис, желтый кипарис или кипарис нутка.]. Подобно своим северным соседям, тлинкиты Аляски и цимшиан ткали украшенные узорами одеяла из шерсти дикого горного козла. Однако такие одеяла имелись только у наиболее влиятельных индейцев: сложные узоры были очень трудны и требовали много времени для изготовления. По сути, они символизировали высокий статус и стали ценными предметами обихода. В дождливую погоду обитатели Западного побережья использовали сплетенные пончо и украшенные шляпы конической формы из кедровой коры. Для холодной погоды они шили рукавицы и накидки из меха калана и шкурок других пушных животных (первые европейские путешественники стремились приобрести накидки из каланьего меха, так же как и верхнюю одежду из бобра, которые носили аборигены северных лесов). Едва ли удивительно, что наиболее важным предметом домашней обстановки был украшенный короб из гнутой древесины, используемый как для хранения вещей, так и для сидения.
Так же как у ирокезов, экономическая и общественная организация жителей поселений Западного побережья была основана на родственных связях клана и рода. Однако деревни действовали независимо друг от друга; в отличие от ирокезской традиции на Западе не существовало племенных союзов. Иногда расположенные по соседству поселения работали вместе или выступали союзниками в сражении, однако эта совместная деятельность была совершенно добровольной. Так или иначе, каждая деревня включала в себя один или несколько родов, а каждый дом в ней был местом обитания рода, т.е. нескольких связанных между собой семей. На севере семьи вели родство по женской линии, на юге – по мужской; а среди индейских народов центральной части Тихоокеанского побережья – по обеим линиям. Домохозяйство удерживало права на определенные рыбные и охотничьи угодья, которые были четко очерчены, а доступ к ним зорко контролировал глава дома или рода. Отчасти по этой причине первые европейские торговцы по достижении земли племен гитксан и вет‘сувет‘ен (вицувитен) воспринимали глав отдельных домов как «зажиточных людей». В действительности же эти главы регулировали не только доступ чужаков на свои охотничьи территории, но также занятия охотой и рыбной ловлей и своих домочадцев. Торговец КГЗ Уильям Браун установил, что у бабинов распоряжением «зажиточных людей» половина взрослых мужчин была исключена из процесса установки ловушек для охоты на бобра. Таким способом природные ресурсы использовались с осторожностью.
Возможно, наиболее примечательное отличие социальной жизни племен Западного побережья от всех прочих канадских аборигенов – это их наследственная иерархия, деление на три группы. Вождями становились люди знатного происхождения; ниже их по статусу находились общинники, составлявшие основную массу населения; и на самом дне оказывались рабы, которые, как правило, были пленниками или потомками пленников. Положение в обществе определялось происхождением – за исключением рабов, попавших в такую ситуацию из-за военных неудач своего племени. Отдельные группы привилегий и обязанностей ассоциировались с наследственными титулами и статусами; они включали право использования некоторых символов в декоративном искусстве. Передача титула производилась открыто путем одной из наиболее известных социальных практик индейцев Северной Америки – потлача[67 - Потлач – празднество, связанное с раздачей имущества (а иногда и его уничтожением) для демонстрации могущества и укрепления социальных связей.]. Некоторые из этих обрядовых празднеств были исключительно увеселительными. Посредством потлача противостоящие друг другу вожди также утверждали новую общественную иерархию и обретали новые статусы. Во время церемонии потлача новый обладатель титула раздавал дары, собранные для этой цели с помощью своих родичей, всем приглашенным гостям. Принятие даров этими свидетелями церемонии было символом принятия ими нового порядка вещей, это было особенно необходимо в процессе передачи прав и обязанностей от одного поколения к другому.
Кроме того, что потлачи играли центральную роль в поддержании социального устройства, они также выполняли важную экономическую функцию. Обитатели Западного побережья страстно искали богатства, чтобы поддерживать и повышать свой социальный статус. Как и гуроны и племена Великих равнин, они использовали торговлю в качестве одного из способов разбогатеть. Имущество, как приобретенное посредством торговли, так и то, что было изготовлено местными ремесленниками, перераспределялось в общине на церемонии потлача. Иногда эти церемонии устраивались также жителями одной деревни для соседнего поселения, которое испытало какое-то экономическое бедствие, например неудачу в рыбной ловле.
В XIX в. церемонии потлача снискали дурную славу у иммигрантов из Европы, поскольку вожди индейских племен временами боролись друг с другом за общественное положение в так называемых «войнах собственности» (potlatch wars)[68 - Французский этнограф и социолог Марсель Мосс (1872–1950) указывал на то, что у индейцев тлинкитов и квакиютлей существовало выражение «война собственности». См.: МоссМ. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии / Сост., пер. с фр., предисловие, вступ. статья, коммент. А.Б. Гофмана. М., 2011. С. 241. Российский историк А.В. Гринёв отмечает, что после начала европейской колонизации появилась такая разновидность потлача, как «потлач соперничества». Подробнее см.: ГриневА.В. Индейцы тлинкиты в период Русской Америки (1741–1867 гг.). Новосибирск, 1991. С. 216–217.], где один из соперников пытался раздать или уничтожить большее количество имущества, чем его противник. Есть веские основания полагать, что после прибытия европейцев «войны собственности» стали более частыми и это явилось следствием их разрушительного воздействия на привычный уклад жизни индейцев. «Война» могла была быть вызвана тем, что деревня меняла местоположение, чтобы находиться ближе к торговой фактории, или ее причиной могла стать смертоносная эпидемия либо рост оборота европейских и американских товаров. Посредством потлача аборигенные народы пытались создать новую социальную иерархию.
Наряду с любовью к праздникам племена Тихоокеанского побережья получали огромное удовольствие от азартных игр. Действительно, у большинства индейцев Канады были свои любимые азартные игры. По свидетельству торговцев КГЗ, среди инцейцев карриер[69 - Относятся к подгруппе северных атабасков западной части субарктической зоны Америки. Разделяются на бабин (северных карриер) и карриер (южных карриер).] «наиболее распространенная игра представляет собой набор из 50 небольших, аккуратно отполированных палочек <…> размером с иглу дикобраза. Некоторое количество этих палочек имеют красные линии, прочерченные вокруг них, и первый игрок выкатывает на сухую траву такое их количество, какое сочтет нужным, а противник, проверяющий их число и наличие отметки, принимает решение о том, проигрывает или выигрывает». В ходе игры часто возникали сложности: «Они помешаны на азартных играх. Для наблюдения за тем, чтобы партии игрались честно, избираются судьи, однако игра редко завершается мирно». Ставки в виде одежды, обуви, луков и стрел и другого имущества были высоки, и поэтому игроков поддерживали большие компании.
В религиозной жизни племен Западного побережья преобладали зимние ритуалы. В самом деле, у племени квакиутль зима рассматривалась как сакральное, или «сокровенное» время года, а прочая часть года считалась «мирской». Зимние церемонии проводились многими тайными союзами (только у одних квакиутлей их было восемнадцать). Такие союзы обладали жесткой иерархией, их члены были одного пола и социального положения. Каждый союз имел мифического прародителя, и его члены строго охраняли собственные секреты. Новые члены союза, которые получали места в нем по наследству, проходили посвящение на сакральных плясках, происходивших зимой и организованных под пристальным надзором распорядителя церемоний. Посмотреть на танцоров, выступавших в искусно сделанных костюмах (включая вырезанные из дерева маски) и отличавшихся большим драматизмом и театральностью, приглашались целые деревни. Такие коллективные ритуалы отличались от личностных духовных практик большинства индейских племен других областей Канады, однако их цели были одинаковы – обеспечить защиту оберегающих духов для проходившего инициацию человека.
Помимо красочного обрядового аспекта духовной жизни, члены племен Западного побережья, аналогично аборигенным народам по всей Канаде, участвовали во множестве более простых повседневных практик и ритуалов, которые должны были демонстрировать глубокое уважение и почитание мира духов для того, чтобы обеспечить себе стабильное благосостояние. По вполне понятным причинам особенно почитался лосось. Когда Александр Маккензи посещал племена белла-кула, он не знал о многочисленных табу, которые должен был строго соблюдать. Его люди невольно нарушали некоторые из них.

«Эти люди относятся к рыбе с огромным уважением, так как это, по-видимому, их единственная пища животного происхождения. Они никогда не употребляли в пищу мяса [животных], а хозяин одной из собак, подобравшей и глодавшей косточку, которую мы оставили, колотил ее до тех пор, пока она не выплюнула ее. Когда один из моих спутников также бросил в реку оленью кость, индеец, наблюдавший за этой сценой, тотчас нырнул, достал ее обратно и, бросив ее в огонь, немедленно принялся мыть оскверненные руки».
Когда А. Маккензи захотел приобрести каноэ, чтобы продолжить свое путешествие вниз по течению реки в сторону Западного побережья, индеец племени белла-кула, к которому он обратился, долго отделывался отговорками. «Наконец я понял, что его несогласие вызывала только оленина, которую мы собирались везти в каноэ по их реке, поскольку рыба непременно учует мясо и покинет их, и тогда ему, его друзьям и родственникам придется голодать». Как только путешественник избавился от оленины, он с легкостью заполучил нужное ему каноэ.
На Западном побережье общество, культура, искусства и религиозные верования были тесно связаны. Украшения – и на дощатой обшивке носовой части каноэ, и на таких небольших предметах, как орудия труда, домашняя утварь или сосуды – служили не только эстетическим целям. Многие декоративные сюжеты представляли собой знаки «дома» или принадлежали к определенному роду, который контролировал их использование. В этом, как и во многих других характерных аспектах жизни племен Западного побережья, главный смысл заключался в обеспечении благополучия всех членов рода.

Охотники Арктики
В некотором отношении дилемма индейцев Западного побережья состояла в том, как избавиться от изобилия пищи и богатств. Инуиты арктических широт столкнулись с совершенно иной проблемой – выживанием. Из всех регионов Канады заселить Арктику аборигенам, несомненно, было труднее и сложнее всего. Ночи здесь длинны и темны, сопровождаются сильными холодами и метелями, а экосистема очень скудна и небогата.
Около 4 тыс. лет назад инуиты пришли из Сибири и заняли побережья арктических островов и материковую часть Канады к северу от границы распространения лесов. Они достигли больших успехов в изобретении способов и стратегии охоты на морских животных и тех, которые обитали в глубине континента на территории безлесной тундры, находящейся между арктической береговой линией и северной границей бореальных лесов. Прежде всего, они были охотниками на крупную дичь, хотя и дополняли свой рацион в зависимости от сезона птицей и рыбой. Наиболее часто промышляли (не считая морских млекопитающих) белого медведя, кольчатую нерпу и морского зайца-лахтака, моржа, нарвала и белуху. В тундре они охотились на тундровых карибу, медведей гризли, а в некоторых местах и на мохнатых мускусных быков. Волк, росомаха, заяц-беляк и песец обеспечивали инуитов теплыми мехами, равно как бобр и мускусная крыса дельты реки Маккензи. Они в больших количествах ловили арктического гольца, обитавшего и в пресных, и в морских водах, и озерную форель.
Чтобы кормиться в течение года добычей всех этих животных и рыб, большинство инуитов осуществляли сезонные миграции. Лето, особенно в июле и августе, было основным сезоном для китобойного промысла, в это время отряды инуитов разбивали стоянку на побережье. Осенью большинство аборигенов продвигались в глубь континента, чтобы заниматься ловлей арктического гольца – рыбы, которая обитала не в устьях рек, а выше по течению, и охотиться на карибу, имевших решающее значение для получения пропитания, костей и кож, из которых по большей части была сшита их зимняя одежда. Кожи карибу прекрасно носились зимой, поскольку шкуры этих животных были легкими, а шерстинки полыми, сберегающими тепло тела. Дошедшая до нас с тех времен настоящая парка[70 - Длинная меховая куртка с капюшоном, обычно из одного обреза шкуры оленя-карибу или волка; по типу этой куртки в наши дни изготавливаются куртки-аляски.], помогающая выжить, и по сию пору входит в экипировку полярных летчиков местной малой авиации на случай аварии или нахождения на льду. С поздней осени и ранней зимы вплоть до весны большинство инуитов жили в становищах, расположенных недалеко от прибрежной линии или прямо на морском льду. Небольшие охотничьи отряды совершали постоянные вылазки из этих поселений в поисках тюленей и моржей, а после знакомства с европейцами – к местам установки ловушек на пушных зверей. С наступлением весны и увеличением продолжительности светового дня инуиты перемещались на рыболовецкие стоянки; там они делали во льду полыньи, для того чтобы захватить весенние косяки возвращавшегося в море арктического гольца.
В изобилии располагая соответствующими материалами, инуиты были сведущи в изготовлении оружия, средств передвижения и убежищ из оленьего рога, кости, бивней, дерева, кож, меха, снега и льда. Для охоты мужчины делали несколько видов составных гарпунов (т.е. гарпунов со съемными костяными наконечниками), деревянные приспособления для метания гарпунов и копий в птиц[71 - Инуиты называли такие дощечки «атлатль», их длина составляла 40–75 см.], копья, остроги, обыкновенные и двояко изогнутые костяные луки с тетивой из сухожилий. В Западной и Центральной Арктике для изготовления лезвий ножей использовалась обнаруженная на поверхности земли чистая медь. Приспособления для рыбной ловли включали в себя костяные рыболовные крючки без зазубрин, мормышки, сети, рыболовные гребенки и копья; каменные или сплетенные из ивы запруды ставились по нижнему течению прибрежных рек, чтобы поймать арктического гольца в ловушку. Предметы, чаще употребляемые женщинами, – это улу, каменные и медные ножи с изогнутым лезвием, укрепленные рукояткой из кости или оленьего рога, скребки для обработки шкур и наборы для шитья, которые включали костяные иглы и наперстки. Орудия труда мужчин состояли из обоюдоострых кинжалов, сделанных из кости, бивней, камня и меди. Обстановка жилища включала в себя ящики, сделанные из дерева и слегка обработанного мыльного камня (стеатита), длинных, неглубоких ламп из стеатита для приготовления пищи на тюленьем жире и освещения жилища, а также инструменты для добычи огня посредством трения и сверл для изготовления орудий труда.
Одной из наиболее известных черт образа жизни инуитов были снежные дома (иглу), которые обычно использовались в центрально-восточной Арктике. Сооружались два типа иглу: с использованием ножей для резки снега, сделанных из кости или дерева, или же лопат для переворачивания снега. Небольшой домик около 1,5 м (5 футов) в высоту и 2,1 м (7 футов) в диаметре строился как временное прибежище на время зимних охотничьих экспедиций или переходов. Основное жилище для зимнего времени было значительно крупнее: 3–3,7 м в высоту (10–12 футов) и 3,7–4,5 м в диаметре (12–15 футов); такие иглу обычно занимали две или более семьи. Осмотрев небольшое иглу, построенное его проводником-инуитом Августом, исследователь Арктики капитан Джон Франклин в 1820 г. отмечал:

«Это были очень удобные постройки. <…> Чистота материалов <…> ясность их конструкции и прозрачность их стен, пропускавших очень мягкий свет, делали эти сооружения неизмеримо привлекательнее мраморных зданий; можно было бы сравнить это восхищение с эмоциями, в какой-то степени схожими с рождающимися при созерцании греческого храма. <…> и те и другие представляют собой торжество искусства и в своем роде неповторимы».
В более засушливой части территорий на Севере вокруг дельты реки Маккензи, а также на южном побережье Лабрадора обычным местом обитания семьи в зимнее время было наполовину уходящее в землю строение, представляющее собой деревянную раму, обшитую досками и покрытую обледеневшим дерном. В районе реки Маккензи в центре таких жилищ имелось открытое пространство, окруженное тремя жилыми отсеками, каждый из которых занимала отдельная семья. В теплые месяцы года отряды инуитов жили в палатках – конических или куполообразных, покрытых шкурами тюленей или карибу. Кроме таких жилищ некоторые племенные группы строили также кашим – крупные сооружения, покрытые снегом или шкурами, для проведения спортивных состязаний или обрядов.
У всех инуитов была схожая одежда (лишь с некоторыми местными особенностями). Верхняя одежда в зимнее время года представляла собой парку (как для мужчин, так и для женщин) вкупе со штанами (у мужчин) или кюлотами (у женщин), обычно сшитыми из кож карибу, и обувью с высоким до колена голенищем, сделанной из различных материалов, включая кожу тюленя, белухи, карибу. Женщины украшали одежды полосками шкур контрастных цветов, указывавшими на пол и возраст их обладательниц. Нательная одежда делалась из меховых шкурок и из такого теплого и мягкого материала, как гагачий пух. Зимой такие одеяния носились мехом внутрь; одежда для летнего периода по большей части представляла собой зимнюю нательную одежду, которую носили, вывернув мехом наружу.
Во время сезонных переходов инуиты пользовались несколькими видами средств передвижения. Для плавания по открытым водным пространствам применялось два типа судов – хорошо известный нам каяк и менее знакомый умиак. Большинство отрядов изготавливали каяки на одного человека. Деревянный каркас обтягивался кожей, чтобы охотник мог преследовать добычу вдоль кромки плавучих льдов или же поражать копьем карибу, переплывавших озера и реки. Плоскодонный умиак, также имевший обтянутый кожей деревянный каркас, мог взять на борт десять человек и до 4 т груза и предназначался для перевозки грузов и людей и охоты на крупных морских млекопитающих. Предназначенные для охоты среди плавучих льдов, такие лодки были относительно легкими и их было трудно проколоть благодаря тому, что их обтягивали прочными шкурами белухи или моржа; их можно было быстро вытащить на льдину, если судну угрожали перемещающиеся льды или раненое животное. Умиаки также использовались для перевозки стоянок инуитов, на севере Квебека собаки иногда помогали тянуть такие лодки против течения. Тогда два человека оставались на борту умиака, чтобы управлять им, а остальные гнали собачьи упряжки вдоль берега.
Зимой путешествовали преимущественно на нартах. Полозья, как правило, изготавливали из дерева, кости или оленьего рога, покрытых для облегчения движения ровным слоем грязи[72 - Возможно, речь идет о растворе полужидкой глинистой земли или торфа.] и льда; в начале дня полозья делались еще более гладкими за счет покрытия слоем свежей мочи. Тянувшие нарты собачьи упряжки были разного размера, однако большинство племенных групп не могли позволить себе содержать много голодных животных. Например, у инуитов коппер (китлинермиутов) муж и жена могли использовать только двух собак, чтобы помочь тянуть нарты. Собаки ценились также как вьючные животные: полностью нагруженная собака могла переносить от 14 до 18 кг (30–40 фунтов) и вдобавок волочить по земле жерди для установки палатки.
В некоторых отношениях инуитское общество было похоже на общество субарктических индейцев, оно основывалось на малой семье (мать, отец, дети, бабушки и дедушки). Тем не менее отдельная семья не могла быть полностью самостоятельной. По причине исключительной суровости климата и недостатка пищевых ресурсов семьи собирались в небольшие группы, чтобы облегчить совместную охоту, рыбную ловлю и сбор других продуктов питания. При охоте на тундрового карибу инуиты использовали многие из приемов атабаскских племен. Общими усилиями отряды охотников загоняли стада либо в озера и реки, где с каяков их добивали копьями, либо в тесные каменные загоны, где животных ожидали охотники с луками и стрелами. Зимой обитавшие в центральной и восточной Арктике инуиты охотились на льдинах на тюленей, используя метод «дыхательных лунок», который требовал небольшого числа охотников и собак. Собаки находили по запаху «дыхательные» лунки тюленей, многие из которых затем закупоривались, чтобы вынудить тюленей плыть к другой лунке, у которой ожидал один из охотников, стоявший на куске шкуры карибу позади преграды из снежных глыб, защищавшей его от ледяного арктического ветра. Весной тюленей выманивали на льдину охотники, ложившиеся на бок и подражавшие их движениям.
Китобойный промысел требовал совместных действий множества охотников. Больших китов били гарпунами, однако одним из наиболее ценных видов китов в Центральной и Восточной Арктике был небольшой белый кит (белуха), который появлялся у кромки морских льдов поздней весной, обычно оставаясь в неглубоких прибрежных водах заливов и устьях рек. С выгодой используя известные им повадки белухи, охотничьи отряды загоняли в ловушку и забивали копьями целые стаи этих животных. Совместные усилия требовались и для того, чтобы осенью выловить побольше арктического гольца во время осеннего хода рыбы, и большинство охотничьих групп сооружали поперек рек, впадавших в море, одно–два каменных заграждения.
В период охоты или сбора продуктов питания их участники сплачивались вокруг любого лидера, способного организовать такую деятельность лучше других. Главным исключением из подобной практики временного лидерства был глава поселения, первостепенной задачей которого была организация экипажей лодок для морского китобойного промысла. В дельте реки Маккензи эта должность переходила по наследству от отца к сыну, а в Квебеке она принадлежала людям, которые владели умиаком, были выдающимися охотниками и имели в своем роду статус, позволявший контролировать большое число родственников мужского пола. В других случаях за пределами семьи обычно не было формализованного лидерства.
В инуитском обществе мужчины устанавливали узы пожизненного товарищества. Они делили между собой ресурсы, а иногда и жен и гарантировали друг другу обоюдную поддержку и защиту. Описывая в 1821 г. свадебные обычаи инуитов-карибу западных районов Арктики, Джон Франклин отмечал: «Относительно брака эскимосы [инуиты], кажется, придерживаются восточного обычая. Как только рождается девочка, юноша, который желает заполучить ее в жены, приходит к палатке ее отца и предлагает себя в качестве будущего мужа. Если его принимают, то дается обещание, которое считается официальным обручением, а девочка отдается своему нареченному мужу по достижении положенного возраста». Помимо этих альянсов важной особенностью в целом общества инуитов был дележ; чтобы убедиться в его существовании, имелось множество формальных и строго нерегламентированных способов. Прежде всего, существовали правила распределения добычи после совместной охоты и рыбной ловли, тогда как обрядовые действия также обеспечивали раздачу членам группы скудных ресурсов.
До вторжения европейцев церемониальная жизнь инуитов была очень насыщенной, и для проведения празднеств и обрядовых процедур обычно обустраивали особые места или иглу. Самым распространенным был праздник плясок под барабан, во время которого мужчины по очереди плясали под стук большого барабана, внешне похожего на тамбурин, и пели каждый свою песню. Песни могли быть связаны с судьбой исполнителя или могли иметь сатирический характер, отчасти они служили способом выплескивания негативных эмоций. Во время этих плясок и по другим поводам инуиты принимали участие в играх и спортивных соревнованиях, от которых получали огромное удовольствие, в особенности от борьбы и кулачного боя, а также соревнований на демонстрацию силы.
Они разделяли присущую всем группам коренных народов Канады веру в то, что все предметы наделены душой или в них обитают духи. Чтобы не потревожить души пойманных животных или рыб, и до начала охоты, и после нее соблюдались ритуалы табу. В качестве посредников между общиной и миром духов выступали шаманы, однако в отличие от прочих индейских народов Канады они не были объединены в братства; кроме того, у инуитов отсутствовали хорошо разработанные религиозные церемонии, подобные Празднику мертвых, Пляске Солнца или зимним пляскам обитателей Западного побережья.
Простирающаяся от арктических широт до Западного и Восточного побережья Канада накануне начала контактов с европейцами была миром, в котором туземцы выработали тесную духовную и материальную связь с землей, конечно, сильно варьирующуюся в зависимости от географии и климата. Хотя различия в образе жизни аборигенов, обособленно живущих в самом сердце разных районов, были глубоки, в приграничных зонах эти различия становились менее четкими. Такое смешение и размывание культуры явилось результатом продолжающейся миграции племен, сезонных занятий, которые требовали от групп людей перемещений на новые места, и торговых контактов между регионами. То обстоятельство, что племена различных регионов смешивались друг с другом на границах своего обитания, очень облегчало европейцам исследование и первоначальное освоение страны. Европейцы могли легко пересекать границы обитания племен и вскоре поняли, что на любой территории могут рассчитывать на помощь туземцев, чтобы хорошо приспособиться к окружающей среде и узнать, какие богатства способна принести эта земля.

Вторжение европейцев
Разрушение исконного жизненного уклада туземцев явилось результатом европейской экспансии внутрь Североамериканского континента на четырех фронтирах, и захватчиков было много: на берегах залива Св. Лаврентия обосновались французы; по берегам Гудзонова залива и залива Джеймс – англичане; в Северной Мексике и на американском Юго-Западе – испанцы, а на Западном побережье – испанцы, англичане, русские и американцы. Каждый фронтир существенно отличался друг от друга. Тем не менее на всем континенте контакты проходили одинаковые, легко распознаваемые стадии.
На Восточном побережье первые встречи аборигенных племен с мореплавателями были эпизодическими, и устойчивые контакты начались только в самом конце XV в. после исследовательских экспедиций Джона Кабота. На берегах Гудзонова залива и залива Джеймс эти связи возникли только через 150 лет, начиная с плаваний Генри Гудзона[73 - Гудзон Генри (ок. 1550–1611) – выдающийся английский мореплаватель, исследователь Восточного и Северного побережья Североамериканского континента (некоторые открытия, в том числе реки Гудзон, совершил, находясь на службе голландской Вест-Индской компании).] в 1610 г. На Западном побережье они начались в 1774 г. – почти на три века позднее, чем на Восточном, когда испанец Хуан Хосе Перес Эрнандес[74 - Перес Эрнандес Хуан Хосе (ок. 1725–1775) – испанский мореплаватель, в 1774–1775 гг. совершил два плавания к Западному побережью Северной Америки.] направился на север от Калифорнии и достиг островов Королевы Шарлотты.
Обычно между этими первыми встречами с европейцами и началом регулярных контактов на всем побережье проходило какое-то время – едва ли более 10 лет на Западном берегу и 50 лет в районах Гудзонова залива и залива Джеймс. Как только регулярные отношения между экипажами кораблей или пришельцами, основавшими свои поселения, были установлены, европейское влияние быстро распространялось на внутренние континентальные районы. Как становится ясно из отчетов первооткрывателей, весть об их прибытии скоро разлеталась на огромные расстояния по всей территории Северной Америки. Вскоре о завоевателях узнали даже сильно удаленные от побережья племена. К примеру, когда в конце XVII в. англичане и французы впервые высадились на западном берегу Гудзонова залива, индейцы рассказали им об испанцах, которых они описывали как бородатых людей на больших каноэ, находившихся на расстоянии многомесячного перехода на юго-западе, при том что никто из этих индейцев, по всей видимости, никогда прежде не бывал в тех землях. Посредством такой информационной сети индейские племена, живущие в глубине континента, так же быстро знакомились с диковинными европейскими товарами, а для торговли на большие расстояния быстро были проложены новые маршруты. Таким образом, европейские товары распространялись из прибрежных районов в глубь континента самими индейцами задолго до появления там исследователей или торговцев.
Вскоре после плавания Джона Кабота к острову Ньюфаундленд в 1497 г. аборигенные племена на всей территории сегодняшних Приморских провинций начали вступать в контакт с европейцами значительно чаще. Многие прибрежные племена на Восточном побережье в 1500–1550 гг. должны были прийти к заключению, что прибывшие из-за моря неизвестные люди приплывали ненадолго и не представляли для них угрозы, однако страстно желали приобрести меха и могли расплатиться за них привлекательными новыми предметами: железными топорами, медными котлами, тканями и бисером. К 1550-м гг. небольшое число европейских товаров распространилось по всей территории проживания алгонкино- и ирокезоязычных племен Восточной Канады, и народы, населявшие берега озер Гурон или Мичиган, никогда в жизни не встречавшиеся с европейцами (или даже не видевшие морской воды), брали в руки приходившие с востока замечательные новинки. Первоначально эти странные предметы могли вызывать символический или сакральный интерес; бусы, медные монетки и железные изделия часто клались в захоронения на кладбищах XVI в. Однако вскоре индейские племена поняли практическую ценность железных топоров и медных котлов, а также преимущество металлических наконечников стрел и копий как во время охоты, так и в ходе межплеменных войн. В середине XVI в. их растущий интерес к этим товарам позволил европейцам занять устойчивое положение в системе местных дипломатических и торговых отношений. Во время своего знаменитого путешествия через Британскую Колумбию А. Маккензи узнал от не имевшего прямых контактов с европейцами племени секани, что «они получали изделия из металла от людей, которые населяли берега той реки и прилегающего к ней озера, в обмен на шкурки бобра и выделанные кожи американского лося[75 - Очевидно, имеются в виду река Маккензи и Большое Невольничье озеро, в тот период жители субарктических широт уже достаточно активно торговали с Северо-Западной компанией.]. Они (секани. – Ред.) рассказывали о них как о путешественниках, совершавших за одну луну[76 - Вероятно, имеется в виду синодический (лунный) месяц (29,05 солнечных суток).] переход на земли других племен, живущих в домах, с которыми они торговали для получения таких же предметов».
К несчастью для коренных народов по этим торговым маршрутам переносились также и европейские болезни; корь и оспа приносили с собой опустошение. Мы никогда не узнаем истинных потерь от этих первых эпидемий, однако во время документированных вспышек болезней (например, поразившей в 1639 г. гуронов) гибла половина населения или даже больше.
По следам индейских торговцев, распространявших товары далеко в глубь континента, туда же продвигались европейские исследователи, которых иногда сопровождали миссионеры. Поскольку, проходя по местности со своими индейскими проводниками, первые исследователи континента приобретали о ней только мимолетное впечатление и преследовали прежде всего практические цели, большая часть перемен в исконной жизни индейцев пока оставалась скрытой от взглядов незваных гостей.
Постоянные отношения между европейцами и индейскими племенами начались после появления торговых факторий, рядом с которыми затем строились и первые поселения. И вновь прибытие первых исследователей и основание первых торговых постов или миссий существенно различались по времени. Некоторые исследователи строили посты, когда путешествовали, а другие – нет; в Британской Колумбии, к примеру, поселения появились через 20 лет после первого прихода туда европейцев, а в Северном Онтарио – примерно через 80 лет.
Создание торговых факторий и религиозных миссий в том регионе, который ныне является провинцией Квебек, изменило взаимоотношения между индейскими племенами и европейцами. Это означало, что существовало намного более тесное взаимодействие между группами, приводившее не только к интенсификации экономического обмена, но и подстегивавшее стремительный рост населения смешанного происхождения и в перспективе способствовавшее возникновению отдельного народа – метисов (Mе?tis). Во многих случаях потомки смешанных браков становились новыми торговыми посредниками между европейцами и теми группами туземцев, которые продолжали сохранять некоторую физическую и культурную дистанцию от захватчиков. Дополнительной сложностью было появление миссионеров, потому что их конкретная цель заключалась в трансформации исконной индейской культуры в некий аналог христианской модели европейцев.
И все же до 1821 г. роль миссионеров была минимальна, в первую очередь по причине преобладания в деятельности европейских первопоселенцев торговой составляющей. Действительно, повсюду, кроме Новой Франции и побережья полуострова Лабрадор, миссионерские экспедиции происходили совершенно независимо от действий мехоторговцев. В основной части Центральной и Восточной Канады миссионеры появились гораздо позже уже укрепившихся там торговцев. Большинство миссионеров твердо придерживались собственных стандартов и, похоже, пытались предохранить индейские племена от самых негативных проявлений европейской культуры. Тем не менее они были убеждены, что она станет подходящей для индейцев, а их появление означало начало систематического натиска на исконную религию и верования туземцев и на многие традиционные общественные обычаи; натиска, который впоследствии, с момента, когда правительства европейских стран взяли на себя ответственность засношения с коренными племенами Америки, будет усиливаться.

Треска и меха
Таким было общее направление развития, однако отдельные события в различных частях Канады давали конкретные примеры воздействия европейцев на исконный мир индейцев.
Возможно, мы никогда не узнаем истинные масштабы и природу контактов между европейскими рыболовами и коренными жителями западного и юго-западного побережья Ньюфаундленда до 1534 г. Первый развернутый комментарий, которым мы располагаем, был написан Жаком Картье во время его первых двух путешествий в 1534 и 1535–1536 гг. После изучения побережья Лабрадора в районе пролива Белл-Айл и его знаменитого описания «земли, которую Господь даровал Каину», он проплыл на юго-запад, следуя вдоль западного побережья Ньюфаундленда, островов Мадлен и западной оконечности острова Принца Эдуарда, пока не достиг восточного берега Нью-Брансуика близ залива Мирамиши. Затем он достиг залива Шалёр, где встретился с большой группой индейцев племени микмаков. Из его описания этой встречи неясно, были ли микмаки уже вовлечены в торговлю с европейцами, однако в его журнале с уверенностью отмечено, что они этого страстно желали:

«…мы заметили две флотилии индейских каноэ <…> которые вместе насчитывали около сорока или пятидесяти лодок. Как только одна из флотилий поравнялась с нами, на берег выпрыгнуло множество индейцев, которые подняли большой шум и делали нам частые знаки сойти на берег, показывая несколько поднятых на палках меховых шкурок. Но поскольку у нас была всего одна [длинная] шлюпка, мы не стали выходить на берег, а направились к другой флотилии, которая была на воде. Тогда те, кто был [на берегу], увидев, что мы уплываем прочь, вознамерились преследовать нас на двух самых больших каноэ. К ним присоединились еще пять каноэ, пришедших со стороны моря, и все они плыли вслед за нашей длинной шлюпкой, танцуя и всячески выказывая свою радость и желание быть нашими друзьями».
Несмотря на такие дружелюбные жесты, индейцы численно намного превосходили экипажи кораблей Жака Картье. Он испугался и приказал сделать два предупредительных пушечных выстрела поверх их голов. На следующий день Картье и его люди набрались смелости и сошли на берег для встречи с микмаками. В результате началась довольно оживленная торговля:

«Как только они нас увидали, они начали убегать, делая нам знаки, что пришли вступить с нами в обмен; индейцы оставили несколько шкур небольшой ценности, в которые сами одевались. Подобным же образом и мы подавали им знаки, что не желаем причинить им никакого зла, и отправили на берег двух человек, чтобы предложить им несколько ножей и других железных предметов, а также красную шапку в качестве дара их вождю. <…> Дикари выказывали необычайный восторг от обладания этими железными вещами и прочими предметами утвари, танцуя и исполняя какие-то обряды. <…> Они променяли всё, что у них было, так что уходили восвояси совершенно голыми».
Вскоре после того как он оставил земли микмаков, Картье столкнулся с группой из трехсот индейцев из Стадаконы, стоявших лагерем на берегу полуострова Гаспе, где они занимались ловлей макрели:

«Мы дали им ножи, стеклянные бусы, гребни и прочие дешевые безделушки, при этом они бурно выражали радость. <…> Самые жалкие люди, какие только могут существовать на свете, и у всех, вместе взятых, товару за душой меньше, чем на пять су, если не считать челнов и рыболовных сетей[77 - Эта фраза дана по переводу с англ. З.М. Каневского. Цит. по: Бейклесс Дж. Указ. соч. С. 115.]. Они ходили практически нагими, не считая небольших шкурок, которыми они закрывали срамные места, и нескольких старых меховых шкур, которые они накидывали на свои плечи. <…> [Во время перемещений] у них не было иной крыши над головой, кроме собственных каноэ, которые они переворачивали вверх дном и под днищами которых спали на земле».
Когда Картье готовился отплыть домой, он провозгласил эту землю владением Франции. Его записки дают нам представление о том, как аборигенные жители реагировали на один из первых захватов земли европейцами:

«…У нас был крест тридцати футов[78 - Около 9,1 м.] в длину, который был водружен на возвышенности при входе в эту бухту [напротив Sandy Beach[79 - Песчаный берег (пер. с англ.).]] в присутствии множества индейцев [из Стадаконы]; под перекладиной этого креста мы закрепили щит с рельефным изображением лилий[80 - Французского герба.], а над ним – деревянную табличку, на которой большими готическими буквами было вырезано: “ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ ФРАНЦИИ!“ Мы ставили этот крест на возвышении в присутствии индейцев, и они видели, как его водружали и как прикрепляли к нему эту табличку со щитом. И когда он был поднят к небу, все мы, сложив руки, преклонили перед ним колени, чтобы они видели, как мы его почитаем…
Когда мы возвратились на наши корабли, вождь, одетый в старую шкуру черного медведя, подплыл вместе с тремя своими сыновьями и братом на каноэ. <…> И, указав на крест, он произнес перед нами длинную речь, изображая при помощи двух пальцев крест; а затем он обвел рукой все земли вокруг себя, как будто показывая, что вся эта область принадлежат ему и что мы не должны были ставить этот крест без его позволения».
В этом месте Жак Картье приказал своим людям схватить индейцев из Стадаконы и доставить их на борт. Им выказали разнообразные знаки расположения, а также угощали едой и напитками. «И затем мы объяснили им знаками, что крест был установлен, чтобы он служил береговым ориентиром и путевой отметкой при входе в бухту и что вскоре мы вернемся обратно…» Картье был абсолютно уверен, что индейцы Стадаконы хорошо понимали действительное значение креста; это и стало причиной совершенно фальшивого разъяснения. В действительности, он никогда более не возвращался в этот залив.
Прямо перед отплытием во Францию Картье захватил двух ирокезских юношей – сыновей вождя Доннаконы, обещая отпустить их обратно в деревню к отцу следующим летом. Он сдержал свое обещание: в 1535 г. он посетил Стадакону близ современного города Квебека и возвратил юношей их отцу. Отсюда он проследовал в глубь внутрь континента, к большому укрепленному ирокезскому поселению Ошлага (на месте современного Монреаля), чтобы найти водный проход в Тихий океан. Долина реки Св. Лаврентия и обитавшие там люди произвели на него большое впечатление. Пообщавшись – большей частью знаками – с жителями Ошлаги, Картье решил, что за крутыми порогами Монреаля реки вели в глубь этой земли к нескольким крупным озерам и даже в страну Сагеней – к месторождениям золота, серебра и меди. Надежда на то, что золото находится не так далеко к западу от Ошлаги, подвигла Жака Картье в 1541 г. на третью и самую масштабную экспедицию, целью которой было обеспечить контроль над этими заморскими землями «с помощью мирных средств или силой оружия». Однако цинга и возросшая готовность индейцев к сопротивлению незваным гостям привели в 1543 г. это рискованное предприятие к бесславному концу. В этих землях не было богатого, сложно организованного общества, которое можно было бы подчинить путем демонстрации силы, как это было во время испанского завоевания. И все же в дополнение к мехам и территориальным притязаниям поиск пути на Восток продолжал оставаться одной из движущих сил исследования континента на протяжении последующих двухсот лет.
Картье осознал, что потерпел неудачу в достижении своей главной цели, когда увидел пороги Лашин и понял, что они отмечают верхний предел навигации по реке Св. Лаврентия. Однако в ходе своих плаваний он получил обширные знания о географии приморских областей Канады, залива и долины реки Св. Лаврентия. Он отметил, что воды были полны рыбой и китами, а в районе полуострова Гаспе находились великолепные места, где произрастал строевой лес; по побережью Нью-Брансуика и в долине реки Св. Лаврентия присутствовали значительные ресурсы для ведения земледельческого хозяйства, а мехов было в изобилии. Его плавания внесли большой вклад в изучение географии и топонимики Восточной Канады; кроме того, он дал этой стране название. Ирокезы, к которым он обращался, часто использовали слово «Канада» (оказалось, что на их языке оно означало «деревня»), и через Картье это название попало к европейским картографам. До конца XVI в. мореплаватели обычно говорили о «Новой Земле»[81 - См. примеч. 1.], или Канаде, как о месте торговли и рыбной ловли.
Однако за исключением рыбной ловли и китобойного промысла время для основных вложений в освоение ресурсов Нового Света было неподходящее. Поэтому на протяжении последующих пятидесяти лет покой аборигенных племен, живших вдоль залива Св. Лаврентия, нарушался только рыбаками и китобоями, которые с радостью использовали возможность получить некоторую дополнительную выгоду от приобретения небольшого количества мехов у индейцев, посещавших побережье в летний период.
Вдоль южного побережья Новой Шотландии рыбаки в основном солили треску на кораблях, поэтому их контакты с индейцами племени микмаков – если они вообще имели место – были незначительны. Севернее способ ловли рыбы был иным. На побережье Ньюфаундленда, в частности на полуострове Авалон, в удобных заливах, в которых нередко размещались летние стоянки беотуков, были организованы места для сушки рыбы. В начале XVI в. рыболовы были не слишком заинтересованы в торговле с индейцами. Беотуки не жаловали рыболовов, поскольку те занимали привычные места их стоянок и уничтожали окрестные леса при расчистке земли и необдуманных поджогах. В свою очередь, рыболовам не нравилось, что зимой беотуки часто грабили места сушки рыбы, чтобы раздобыть гвозди и прочий металлический лом. Поэтому отношения племени беотуков с европейскими рыбаками с самого начала не задались. В ходе последующих распрей беотуки серьезно пострадали, и к началу XIX в. они оказались одной из немногих групп аборигенов Канады, которые были полностью истреблены.
Во второй половине XVI в. экономический климат в Европе изменился; новые условия привели к бурному развитию торговли мехами как главной отрасли экономики. Начиная примерно с середины столетия в Европе вошел в моду фетр, вытеснить который в середине XIX в. смогли лишь шелковые шляпы. Изготовителям таких головных уборов требовался только бобровый мех, который они состригали со шкурок, а кожу выбрасывали. Наиболее ценный и долговечный фетр производился из внутренней прослойки состриженного меха или из подшерстка. К XVI в. на территории Западной Европы бобр был практически уничтожен, однако в Северной Америке он водился в изобилии, а получить его можно было относительно дешево.
У индейцев приобретались два вида бобрового меха – бобровая рубаха, именуемая по-французски «жирный бобр», и так называемый «пергамент», или «сухой бобр». В XVI в. только русские умели удалять длинный остевой волос из «пергаментных» бобровых шкурок, чтобы затем подшерсток можно было отделить от самой шкурки. Однако пересылка «пергамента» в Россию для обработки существенно повышала стоимость изготовления фетра. В то же время бобровые рубахи были поношенными, их уже некоторое время использовали индейцы в качестве зимней одежды. В процессе носки меха ворсом внутрь, а также выскабливания и натирания меха костным мозгом животных для его смазывания и смягчения аборигенные народы изнашивали остевой волос. Тогда подшерсток легче отделялся от кожи, и это означало, что западноевропейские производители фетра могли сами обработать такой мех. В результате в XVI–XVII вв. бобровые рубахи стали более востребованными. Для индейцев это означало выгодный торговый обмен; действительно, в 1634 г. отец Поль Ле Жён, глава иезуитской миссии в Квебеке, отмечал, что индейцы монтанье полагали, что страсть европейцев к бобровым шкуркам была безрассудно расточительной:

«Дикари говорят, что этот зверь является излюбленным объектом промысла у французов, англичан и басков – одним словом, у европейцев. Я слышал, как мой [индейский] друг однажды в шутку сказал: “Бобр дает все чрезвычайно хорошо; он делает котлы, топоры, клинки, ножи, хлеб; короче говоря, он делает всё“[82 - Цит. по: Акимов Ю.Г. Северная Америка и Сибирь в конце XVI – середине XVIII в.: очерк сравнительной истории колонизаций. СПб., 2010. С. 247.]. Он посмеивался над нами, европейцами, до такой степени обожающими шкурки этих животных и соперничающими за обладание ими; мой друг однажды сказал мне, демонстрируя прекрасный нож: “У англичан совершенно нет рассудка; они отдали нам двадцать таких ножей за одну бобровую шкурку“».
При передаче этой речи отец Ле Жён, без сомнения, допустил некоторые вольности, чтобы заострить внимание на поведении европейских торговцев, однако ясно, что поначалу торговля была очень выгодна для аборигенных народов. К несчастью для них, это продолжалось недолго. К концу XVIII в. западноевропейские производители фетра узнали русский секрет, и наиболее предпочтительной разновидностью меха стал бобровый «пергамент», поскольку он был более высокого качества по сравнению с поношенной бобровой рубахой. К середине XIX в. спрос на эти рубахи очень сильно упал, так что индейским трапперам приходилось ловить больше бобров в обмен на европейские товары.
Пока этот вид торговли существовал, развитый рынок бобровых мехов имел и другие последствия. Впервые европейские коммерсанты смогли специализироваться на мехоторговле, так что к 1580-м гг. она прекратила быть в значительной степени лишь подспорьем для рыбной ловли и китобойного промысла. Такие изменения привели в движение новые экономические силы, под влиянием которых на протяжении последующих двух веков мехоторговля распространилась по всему континенту, сокрушая по пути устоявшиеся порядки индейской Канады.
Ключевая проблема всего пушного промысла изначально заключалась в высокой цене транспортировки мехов из-за огромных расстояний между Канадой и европейскими рынками. Это побуждало купцов к попыткам монополизировать торговлю, чтобы установить наиболее выгодные для себя цены и в то же время обеспечить доставку достаточного количества мехов для поддержания коммерческого успеха. В 1588 г. король Франции пожаловал первую торговую монополию в Канаде Жаку Ноэлю[83 - Он был племянником и официальным наследником бездетного Жака Картье.]. Другие французские купцы немедленно оспорили это, и Корона поспешно отобрала данную привилегию. Однако это был только первый эпизод в борьбе, длившейся на протяжении всего столетия. В лучшем случае купцам удавалось добиться монополий только на короткий промежуток времени, пока они не были успешно оспорены их соотечественниками или иностранными торговцами.
Коренные жители Канады отвечали тем же. По мере становления на их территории регулярных торговых связей торговли среди аборигенов быстро появились маклеры, или посредники. Эти предприниматели контролировали передвижение мехов и европейских товаров между торговыми факториями и индейскими племенами, жившими в отдаленных внутренних районах и поставлявшими большие объемы пушнины. Как и прочие торговцы по всему миру, посредники из среды индейцев резко поднимали цены на все предметы потребления, которыми они располагали. Они ревниво охраняли свои прибыльные торговые маршруты, предотвращая доступ к ним всех остальных туземцев, не имевших от них разрешения на проход по этим маршрутам; такое разрешение предоставлялось весьма неохотно и обычно только после уплаты очень высоких комиссионных.
И индейцы, и европейцы одинаково боролись за экономический контроль. В действительности же именно эта неустойчивость явилась одной из движущих сил расширения сферы торговли пушниной. Вновь и вновь европейцы пытались потеснить посредников в надежде на то, что сами они могли бы закупать меха гораздо дешевле, однако сталкивались с постоянными неудачами, поскольку следовавшие одна за другой группы туземцев пользовались своим временным стратегическим превосходством. Поскольку торговые пути проникали в глубь континента все дальше, перевозка и стоимость хранения постоянно росли, заставляя европейцев добывать все больше мехов. В свою очередь, торговля мехами побуждала индейцев охотиться и ставить капканы на локальные популяции зверей в таких масштабах, которые не могли сохраняться длительное время. Этот круговорот должен был подпитывать трансконтинентальную экспансию пушного промысла в 1590–1793 гг.
Первые торговые маклеры появились там, где поблизости от реки Сагеней обитали индейцы монтанье. Низовья реки представляли собой глубокий фьорд невероятной красоты, воспетой во многих преданиях; с середины XVI в. устье этой реки было важным местом китобойного промысла, потому что здесь размножались белухи и в изобилии водились киты-полосатики (финвалы), горбатые киты, черные дельфины и даже громадные голубые киты. Возможно, с того же периода на территории индейцев монтанье стала развиваться пушная торговля, и концу столетия низовья реки Сагеней стали ее главным центром, так как европейские торговые суда регулярно наведывались в эти края. Монтанье выработали к происходящему двоякое отношение: они стали добывать больше пушного зверя и расширили свои торговые связи на север и запад, от озера Сен-Жан до озера Мистассини и верховьев реки Оттава; монтанье научились получать выгоду от конкуренции за счет стравливания соперничавших друг с другом европейских купцов. На рубеже XVI–XVII вв. французы жаловались, что летом монтанье превращали торговлю в аукцион, взвинчивая цены на такую высоту, что европейцам едва удавалось получить хоть какую-то прибыль.
Отчасти по этой причине французы под предводительством исследователя и картографа Самюэля де Шамплена[84 - Шамплен (Шамплейн) Самюэль де (1574–1635) – «Отец Новой Франции», французский путешественник и географ, один из основателей Пор-Руайяля (1605) и Квебека (1608), затем фактически бессменный руководитель французской колонии в Канаде. Считается одним из национальных героев страны.] продвинулись на юго-запад до долины реки Св. Лаврентия и в 1608 г. основали укрепленный пост на месте современного города Квебек. Между путешествием Жака Картье в 1535 г. и походом С. де Шамплена в 1608 г. жители селений Стадакона и Ошлага исчезли. Историки и по сей день спорят о том, что же с ними случилось. Очевидно, что к моменту появления де Шамплена долина реки Св. Лаврентия стала безлюдной территорией, отделявшей друг от друга две враждующие индейские группы – ирокезов с территории современного штата Нью-Йорк, расположенной южнее озера Онтарио, и алгонкинов долины реки Оттава и районов к востоку от нее, а также их союзников гуронов. Принимая во внимание местную обстановку, не вызывает удивления то, что де Шамплен и его спутники вскоре оказались втянуты в конфликт. В 1609 г. он принял предложение присоединиться к отряду алгонкинов, живших в долине реки Оттава, и гуронов в их рейде на земли мохоуков, где на озере Шамплен (Шамплейн)[85 - Сейчас это озеро, названное в честь «Отца Новой Франции», находится на территории США, и поэтому его название произносится на английский манер.] была атакована их деревня. После этого насилие только росло.
Несмотря на дружественные отношения с некоторыми из алгонкинских племен на востоке, гуроны также стремились уничтожить торговую монополию двух алгонкинских племен среднего и нижнего течения реки Оттава – кичесипирини[86 - Французы называли их алюметт (alumettes).] и «маленького народа»[87 - Самоназвание этого племени – вескарини.] – и установить прямые торговые и военные связи с французами. С учетом двух этих целей гуроны пригласили С. де Шамплена посетить их страну; он согласился и в 1613 г. направился в Гуронию. Тем не менее на пути туда его отряд был остановлен кичесипирини, которые хотели сохранить свои позиции в торговой системе. Они отказали ему в праве прохода. У де Шамплена не было другого выхода, кроме как прекратить свое путешествие, хотя прежде чем удалиться, он преподнес кичесипирини дары и пообещал им помощь в борьбе с ирокезами. Такая дипломатия должна была дать ему возможность проследовать через их территорию двумя годами позднее, и в 1615 г. он наконец достиг Гуронии; его самого тепло приветствовали, но сопровождавшие Шамплена миссионеры были встречены с подозрением. Гуроны полагали, и небезосновательно, что на самом деле эти люди – торговцы, которые пришли разведывать их торговые секреты. Они беспокоились, как бы французы не узнали, кто является их торговым партнером. Поэтому поначалу позиции французских священников были очень непрочными: вплоть до 1620-х гг. они не основывали здесь постоянных миссий.
К концу 1630-х гг. Гурония заняла центральное место во французской пушной торговле и стала главным средоточием миссионерской деятельности. Однако эта территория продолжала оставаться в высшей степени политически нестабильной: к этому времени ирокезы Нью-Йорка обладали в достаточной мере европейским оружием и начали совершать все более опустошительные набеги на низовья реки Оттава и Гуронию в надежде получить доступ к меховой торговле на территориях к северу от Великих oзер. Ирокезы больше не ставили себе целью захватить немногочисленных пленников, как это было до прихода европейцев, – теперь их задачей было уничтожение противника. По мере развития этого конфликта среди гуронов началась деморализовавшая их эпидемия оспы. Миссионеры прибавляли к их проблемам искусственный внутренний раскол на обращенных в новую веру и необращенных. Как следствие, в 1649 г. Гурония была завоевана ирокезами и распалась.
После ее падения движение товаров по низовьям реки Оттава замедлилось, поскольку проходившие по этим местам партии часто подвергались нападению ирокезов. Многие из прежних торговых партнеров гуронов перемещались на запад и северо-запад, за пределы сферы досягаемости ирокезских военных отрядов. Это стало проблемой для французских торговцев, которые стремились сохранить контакты с этими группами. Так, в 1656 г. французскую экспедицию к верховьям Великих озер возглавил Медар Шуар де Грозейе. В 1659 г. к нему присоединился его шурин Пьер-Эспри Радиссон[88 - Жена де Грозейе приходилась Радиссону сводной сестрой.], и к 1663 г. они дошли до озера Верхнее и, возможно, далее до залива Джеймс. В любом случае кри, которые в то время были поставщиками пушнины для племен оттава и оджибве[89 - Самоназвание анишинабе («настоящие люди»).], разъяснили двум французам, что меха приходят к ним из страны, расположенной к северу от озера Верхнее. Индейцы также рассказывали о северном «замерзшем» море, и два торговца заключили, что это было море[90 - В XIX в. Гудзонов залив за его обширное водное зеркало также часто называли морем.], названное в честь Генри Гудзона – несчастного первооткрывателя, в 1611 г. брошенного там умирать его собственной взбунтовавшейся командой. Памятуя о растущих издержках, связанных с расширением мехоторговли на территории к северо-западу от реки Св. Лаврентия (Монреаль и Труа-Ривьер), родственники решили, что нужно попытаться основать на побережье этого северного «моря» торговую базу. Тогда можно было бы по воде добраться до самого сердца территории, наиболее богатой мехами, отказавшись от затратных наземных перевозок, и благодаря непосредственному доступу к мехам отказаться от посредничества лишних групп туземных торговцев.
Радиссону и де Грозейе не удалось заручиться поддержкой во Франции. Просто это время было неподходящим для обращения к французским властям: в 1663 г. управление делами колоний взял в свои руки новый государственный секретарь Жан-Батист Кольбер[91 - Кольбер Жан-Батист (1619–1683) – выдающий французский государственный деятель эпохи Людовика XIV, способствовал развитию промышленности, торговли, флота и колоний.], являвшийся противником экспансии на Западе Канады. Его больше интересовало развитие в колонии земледельческого хозяйства, чтобы поставить ее экономику на прочное основание. Он не хотел, чтобы местное население вместо проживания в селениях занималось торговлей или прочими авантюрами.
Однако Радиссон и де Грозейе не отступили. После неудачных попыток получить поддержку своих идей в Бостоне и во Франции они отправились в Англию. При дворе короля Карла II они удостоились благосклонного внимания со стороны немногочисленной, но влиятельной группы придворных, сильно заинтересованных в создании сбалансированной имперской экономики. В эту группу входили Энтони Купер, ставший позднее 1-м графом Шефтсбери; сэр Питер Коллетон, сэр Джордж Картерет и Джордж Монк – 1-й граф Албемарл. Это была группа предприимчивых высокопоставленных аристократов, которые в 1666 г. основали колонию Каролина, а в 1670 г. получили от короля Багамские острова. Они находились под покровительством брата короля – Якова (Джеймса), герцога Йоркского[92 - Будущий король Англии Яков II Стюарт (1685–1688).], и его энергичного двоюродного брата, принца Руперта (Рупрехта Пфальцского). После неудачной попытки отплыть в 1667 г. (благоприятная летняя погода закончилась до того, как они были готовы к отплытию), экспедиция наконец тронулась в путь 5 июня 1668 г.: в этот день корабли «Иглит» и «Нонсач» снялись с якоря на Темзе. Это были небольшие двухмачтовые корабли – кечи, грузоподъемностью менее 44 т. Их размеры составляли приблизительно 5 м (16 футов) в ширину и менее 12 м (40 футов) в длину. «Иглит» с Радиссоном на борту был вынужден повернуть назад, однако де Грозейе на «Нонсаче» достиг южного побережья залива Джеймс 29 сентября 1668 г. Здесь его команда провела зиму, весьма успешно торгуя с племенами кри. «Нонсач» вернулся с таким большим грузом великолепных зимних шкурок бобров и прочих мехов, что пресса посчитала их «некоторым возмещением за “ледяной плен”». Окрыленные успехом английские инвесторы в 1669 г. снарядили следующий корабль с Радиссоном на борту и предприняли попытку поставить торговлю на постоянную основу. В связи с этим весной 1670 г. была составлена хартия КГЗ; 2 мая 1670 г. ее подписал Карл II. Король предоставил «управляющему и Компании» монопольные торговые привилегии и право колонизировать все земли, по которым протекают реки, впадающие в Гудзонов залив. Это обширное владение (по современным географическим представлениям, оно включало Северный Квебек, Северное Онтарио, всю Манитобу, большую часть Саскачевана, Южную Альберту и часть Северо-Западных территорий) получило название Земля Руперта в честь принца Руперта; в целом оно было в 15 раз больше современного Соединенного Королевства и в пять раз больше Франции. В некотором отношении дарование хартии КГЗ было одной из величайших насмешек в истории Канады. Компания была проектом двух французов; они помогали ей в первые, решающие годы ее деятельности, однако она стала одним из наиболее успешных и в то же время самым долговечным английским предприятием в канадских колониях.
В 1671 г. новая компания начала строить торговые фактории в устьях крупных рек. В течение десяти лет форты были основаны на реках Руперт, Мус, Олбани и Хейс – именно они имели решающее влияние на торговлю. В 1650–1670 гг. группы ассинибойнов и кри, проживавшие в Восточной Манитобе, снабжали индейских торговцев из племени оттава и оджибве мехами в обмен на французские товары. Однако после основания прибрежных торговых факторий кри и ассинибойны перестали зависеть от племен-посредников и смогли торговать с англичанами напрямую. Кри и ассинибойны стали шестым поколением индейцев-поставщиков, сыгравших важную роль в насчитывавшей уже 100 лет торговле пушниной. Еще важнее то, что их стратегическое положение позволяло им самим выступать в роли купцов. Они быстро воспользовались этой возможностью, и через десять лет после основания КГЗ управляющий ее постами в Канаде Джон Никсон докладывал:

«Мне сообщили о том, что существует индейский народ, именуемый пойет [дакота / сиу], который не торговал ни с одной из христианских наций. <…> Для развития нашей торговли было бы прекрасно, если бы мы могли наладить с ними отношения. <…> Они были бы счастливы наладить с нами торговлю, но боятся проходить через соседствующих с нами индейцев из-за недостатка оружия <…> наши индейцы [ассинибойны и кри] опасаются, что они [дакота] могут нарушить их торговлю с нами, потому что хотят быть единственными посредниками между всеми чужими индейцами и нами».
Учитывая решающую роль Радиссона и де Грозейе в налаживании коммерческих связей КГЗ с индейцами, неудивительно, что множество применявшихся французами методов торговли было взято на вооружение новой компанией. Первые отчеты КГЗ полезны для понимания общего характера торговли пушниной в конце XVII–XVIII вв. Одной из ее наиболее примечательных особенностей была церемония перед совершением сделки, в ходе которой происходил обмен дарами одинаковой стоимости. Это был индейский обычай; в туземном обществе торговля между группами, не имевшими родственных связей, не начиналось до тех пор, пока предводители сторон не устанавливали или вновь не подтверждали узы дружбы. В это же время раскуривали трубки мира и произносили торжественные речи.
В первые годы существования КГЗ церемония обмена подарками занимала центральное место в отношениях компании с теми группами аборигенов, которые жили на большом удалении от прибрежных торговых факторий и приходили к ним для торговли лишь раз в году. Согласно отчетам компании, индейские торговые отряды следовали за своими предводителями, которые были одаренными ораторами, знали пути к факториям и умело торговались. Англичане называли этих людей «торговыми капитанами». Руководители менее высоко ранга именовались «лейтенантами». Перед своим появлением торговые отряды останавливались на берегу, чтобы облачиться в свои лучшие одежды. Принарядившись, они продолжали свой путь. Когда они попадали в пределы видимости форта, начальник торговой фактории (chief factor) КГЗ, известный также как «главный торговый агент», салютовал из пушки или мушкета в знак приветствия, а индейцы отвечали ему огнем из своих мушкетов.
Когда туземцы появлялись около фактории, они располагались лагерем в некотором отдалении от нее на специально расчищенном месте. В то время как разбивался лагерь, «капитан» и его «лейтенанты» следовали в форт, чтобы приветствовать главного торгового агента и его подчиненных. Эндрю Грэм, главный торговый агент Фактории Йорк в конце XVIII в., так описывал типичный визит:

«Управляющему сообщили о прибытии предводителей; он посылает одного из торговцев привести их по одному, по двое или по трое вместе с их лейтенантами, которые обычно были их старшими сыновьями или ближайшими родственниками. В комнате расставлены стулья, на столе разложены курительные трубки. Капитаны располагаются по обе стороны от Управляющего. <…> Затем тишину прерывает самый почтенный из индейцев. <…> Он рассказывает, сколько каноэ он привел, какая зима у них была в этом году, какие местные племена, которые он встречал, придут, а какие задержатся, спрашивает, как идут дела у англичан, и говорит, что он очень рад видеть их. После этого Управляющий приветствует его, говорит ему о том, что у него есть много хороших товаров и что он любит индейцев и хотел бы быть с ними любезным. К этому моменту трубка набивается вновь, и беседа становится непринужденной с участием всех присутствующих».
Во время такого обмена любезностями служащие КГЗ одаривали «торговых капитанов» и их «лейтенантов» новыми одеждами:

«Мундир из грубого сукна красного или синего цвета, на байке, с обшлагами и воротником военного образца. Жилет и бриджи из байки; все украшено широкими и узкими полосками тесьмы разного цвета; белая или клетчатая рубаха; пара вязаных чулок с шерстяными подвязками ниже колена; пара английских туфель. Шляпа украшена лентой и разноцветными перьями. Концы связанного из камвольной ткани пояса, обвязанного вокруг тульи шляпы, свисают по обеим сторонам к плечам. Шелковый носовой платок уголком заправлен в петлю с тыльной стороны тульи; вместе с этими украшениями шляпа надевается на голову капитана и довершает его наряд. Лейтенант тоже получает костюм, но более низкого качества».
Одетые в новые платья «торговые капитаны» и «лейтенанты» торжественно выходили из форта вместе с управляющим и его подчиненными; за ними служащие несли дары для остальных индейцев, по большей части еду, табак и бренди. После следующего раунда переговоров в лагере аборигенов эти дополнительные дары преподносились вождю, который распоряжался о распределении их между сопровождающими его людьми. В этот момент служащие компании удалялись, а индейцы устраивали церемонию, во время которой они употребляли большую часть того, что им преподнесли. Когда празднование завершалось, торговый отряд собирался позади «капитана» и его «лейтенантов» и следовал обратно в форт, чтобы предложить управляющему ответный дар: «капитан» собирал от каждого из спутников по одной или две шкурки и от имени пришедших дарил их управляющему. Во время преподнесения подарка «торговый капитан» произносил длинную речь, подтверждавшую дружественные отношения его племени по отношению к КГЗ. Он также пользовался удобным случаем и перечислял все сложности, которые его спутникам пришлось пережить при доставке товаров в минувшем году; он детально описывал все трудности, которые индейцы испытали за зиму, и учтиво просил, чтобы с его людьми справедливо обращались. После утвердительного ответа индейцы возвращались в свой лагерь, и все было готово к началу торговли. В случае прихода больших торговых отрядов предшествовавшие торговле формальности могли занимать несколько дней.
Такие тщательно разработанные церемонии организовывались только для индейцев из внутренних областей. Местные группы туземцев принимали не так роскошно. Эти люди, которых стали называть «ополченцами» (home guard) из-за их тесных связей с торговыми постами, часто приходили в фактории. Помимо ловли пушных зверей они снабжали форты мясом, а в летний период нанимались на сезонные подработки, помогая обслуживать посты, собирая дрова и выполняя прочую черную работу. Несмотря на запрет КГЗ, ее служащие завязывали любовные отношения с женщинами «ополченцев». В своем большинстве эти связи отнюдь не были мимолетными; это были браки, заключенные по обычаям местного населения (или, если рассматривать их с точки зрения европейцев, – внебрачное сожительство), и они включали «ополченцев» в социальную орбиту торговой фактории. В конце XVIII в. компания смирилась с неизбежным и отменила этот запрет, однако к тому времени уже существовало внушительное количество потомков от браков индейцев и европейцев, которых называли «полукровками» или «гражданами Гудзонова залива». Во французских торговых постах смешанные браки также были распространенным явлением, и отпрыски браков французов с индейскими женщинами позднее стали называться канадскими метисами.
Торговля, по сути, представляла собой бартер, единицей измерения в котором служила самая большая ценность этого времени – бобровая шкурка. Меха и товары оценивались во столько-то «выделанных бобровых шкурок». Выделанная шкурка приравнивалась по стоимости к первоклассной зимней рубахе или пергаменту из бобровой кожи. Руководство компании – «губернатор и комитет» – утверждало прейскуранты или стандарты торговли, однако служащие КГЗ отступали от официально установленных расценок исходя из местных условий. Когда они чувствовали себя хозяевами положения, торговцы требовали от индейцев за предлагаемые товары больше, чем предписывалось. И наоборот, если появлялись конкуренты, служащие факторий КГЗ иногда платили индейцам за их пушнину больше, чем требовали стандарты.
Другой значимой чертой торговли компании на начальном этапе и, несомненно, еще одним «наследием» французов было «снабжение» туземных клиентов. Снабжение касалось предоставления охотникам-индейцам кредита в виде основных товаров, количество которых зависело от местных экономических условий. Это служило нескольким целям: во-первых, охотники знали, что получат необходимые им товары, даже если на ближайшей охоте их добыча окажется скудной. Позднее, когда охотники стали больше зависеть от европейских ружей, боеприпасов, топоров, ножей, капканов и даже продуктов питания, эта проблема обострилась. Кроме того, инвестируя в будущие прибыли, европейцы делали ставку на эти доходы. Таково было основное соображение всякий раз, когда разгоралась конкуренция. Хотя соревнующиеся между собой торговцы побуждали индейских покупателей не признавать задолженности перед противоположной стороной, большинство из них на это не шли и платили своим кредиторам. Учитывая размах, которого достигла практика снабжения индейцев товарами, пушная торговля лучше всего может быть описана как обмен товарами в кредит, или как меновая торговля. Покупка мехов за наличные стала распространяться на Север только после основания Конфедерации[93 - Имеется в виду образование доминиона Канада в 1867 г.], и вплоть до Первой мировой войны бартерная торговля в кредит оставалась основной формой приобретения пушнины.

Ружья, ткани и котлы
Бухгалтерские книги торговых факторий КГЗ вопреки расхожему мнению показывают, что аборигенные народы не расставались со своими мехами легкомысленно в обмен на дешевые безделушки. Начиная с XVIII в. индейцы обменивали свою охотничью добычу на огнестрельное оружие, боеприпасы, металлические предметы, ткани, одеяла, табак и бренди – только два последних товара относились к предметам роскоши в чистом виде. Они заменяли свои традиционные технологии иноземными и очень скоро поняли, что подвергаются дискриминации как покупатели. Кроме требования добросовестной торговли у них имелись очень специфические пожелания относительно конструкции нужных им предметов: охота и ловля зверя в силки требовали легкого и прочного снаряжения. Для европейских производителей это стало серьезным импульсом, когда требовалось создавать оружие и металлические изделия разных типов. При экстремальных зимних температурах Севера любые конструктивные недочеты, дефекты литья или плохая пайка приводили к поломкам металлических изделий. В случае с огнестрельным оружием такие изъяны, к сожалению, очень часто приводили к гибели или серьезным увечьям.
Отчасти по этим причинам торговцы из числа индейцев стали ярыми критиками английских и французских товаров. Губернатор КГЗ и комитет отправляли своих людей в район Гудзонова залива, чтобы непосредственно отслеживать реакцию местных жителей на товары компании, и когда их опрашивали, туземцы охотно высказывали им множество замечаний. Индейцы также изучили такую торговую уловку, как сопоставление преимуществ товаров при их покупке. В 1728 г. управляющий Фактории Йорк Томас Макклиш с горечью писал губернатору и комитету КГЗ:

«Никогда и никто не укорял нас так в качестве нашего пороха, котлов и топоров, как все туземцы этим летом, в особенности те, кто проживал рядом с французами. <…> Туземцы стали настолько ловкими в торговле, что они более не будут вести дела так, как прежде. <…> теперь настало время принуждать туземцев к торговле (с КГЗ. – Ред.) до того, как французы заманят их в свое поселение <…> этим летом сюда приплыли сорок каноэ с индейцами; большинство из них были одеты во французское платье, купленное у французов прошлым летом. Они также привезли с собой несколько прочных французских котлов и некоторое количество французского пороха в своих рожках, [качеством] которого, сравнивая его с нашим, они нас попрекали».
Пользуясь преимуществом в условиях конкуренции между европейцами, индейские торговцы-аборигены играли решающую роль в том, что европейцам приходилось приспосабливать свои технологии к климату и окружающей среде Северной Канады. Вместе с тем еще в конце XIX в. покупатели из числа коренных жителей все еще привычно жаловались на качество продаваемых им товаров. Эти настроения прослеживаются в ироническом описании того, как торговец КГЗ Уолтер Трейл, находившийся в Манитобе в 1860-х гг., проводил длинные зимние вечера с местными обитателями:

«Было очень забавно, когда я принялся рассказывать байки в обществе нескольких пожилых индейцев. Они твердо верили, что королева Виктория отбирает для них все товары Компании и лично наблюдает за их отправкой. И они не сомневались, что все рубахи, штаны, накидки и прочие предметы одежды были сделаны ей самой. Как никудышная швея, она получила множество грубых ругательств в свой адрес. Знай она, как храбро я заступался за нее, она, без сомнения, сделала бы меня пэром».
Предметы торговли, очевидно, приносили такую же пользу женщинам, как и мужчинам, и возможно, самое глубокое влияние на их повседневную жизнь имели котлы. Впервые женщины получили долговечные переносные емкости, которые можно было использовать на открытом огне; им было незачем далее прибегать к трудоемкому процессу кипячения воды, бросая в нее раскаленные камни, а тушеные блюда и супы заняли центральное место в их рационе. Европейскую одежду в больших количествах женщины и мужчины стали приобретать сравнительно поздно, однако с самого начала они оценили одеяла, изделия из хлопковой и шерстяной пряжи. Ткань была не такой теплой, как мех, однако она высыхала быстрее, а шерсть давала тепло даже в намокшем состоянии. При изготовлении одежды из шкур, меха и ткани задачу женщин сильно упрощали металлические шильца, ножи, иглы и ножницы. Хотя покупатели из числа аборигенов тратили относительно небольшую часть своего общего дохода на европейский бисер, его дешевизна стимулировала украшение одежды вышивкой из бисера и бусин, которые со временем все более замещали на одеяниях индейцев традиционные украшения из игл дикобраза и раковин.
Без сомнения, огнестрельное оружие оказало самое сильное воздействие на жизнь обитателей лесов. Обычно они выслеживали добычу и убивали ее с небольшого расстояния при помощи луков и стрел или копий. Проблема заключалась в том, что зачастую животные умирали не сразу и могли преодолевать внушительные дистанции, прежде чем погибали от потери крови. При использовании огнестрельного оружия смерть наступала мгновенно, и охотники обнаружили, что с использованием кремневого гладкоствольного мушкета они могут действовать эффективнее, однако и мушкет проигрывал многозарядной винтовке конца XIX в.
В конце XVII – начале XVIII в. ассинибойны и кри пользовались огнестрельным оружием, которое они получали от торговцев КГЗ не только для охоты, но и для охраны Гудзонова залива и залива Джеймс от торговых отрядов конкурентов и расширения сферы своего влияния на Запад и Северо-Запад. На некоторых территориях результатом явилось масштабное кровопролитие, и оно же было одной из основных причин крупнейшего перемещения индейских племен, произошедшего в самом сердце континента непосредственно перед тем, как здесь появились европейские первопроходцы. Наиболее масштабным было перемещение индейцев чипевайан на север, «бобровых» индейцев[94 - Другие названия «тцатины», или «бобры».] и секани на запад и гровантров[95 - Другие названия: атсина (ацина), хаанинин, а‘ани, a‘анинин.] – на юг.
В первые годы бесценными быстро стали европейские топоры и ледорубы. Индейцы-трапперы использовали эти инструменты зимой, вскрывая ими замерзшие хатки бобров, и они были неотъемлемой частью охотничьего снаряжения, пока в конце XVIII в. обычным способом поимки бобров не стали капканы на стальных пружинах с приманкой внутри. После этого ценностью стали капканы и ловушки. Как мужчины, так и женщины также быстро освоили европейские ножи из металла. Одним из наиболее интересных типов ножей был «нож для каноэ», или изогнутый нож, который использовался для выделки каноэ либо для изготовления любых других предметов, где требовалось обстругать сложные деревянные детали.
Из всех товаров, которые аборигенные народы получали в ходе торговли, ни один не был более разрушительным для общественного устройства индейцев, чем алкоголь. Джеймс Айшем, который был глубоко впечатлен добротой и щедростью индейцев, которые обычно демонстрировались близким друзьям и родне, отмечал, что они часто вели себя очень агрессивно после употребления спиртных напитков:

«Эти туземцы были очень подвержены ссорам, когда они выпьют спиртное. Были известны два брата, которые, опьянев, так поссорились, что пооткусывали друг другу носы, уши и пальцы; избиения в состоянии опьянения были для них обыденными – они также становятся весьма мрачными и угрюмыми, и если когда-то один из них почувствовал по отношению к другому обиду, он никогда не показывал этого, пока ему в голову не ударял алкоголь; тогда он начинал говорить откровенно».
Безусловно, причиной такого поведения было отсутствие у коренных жителей предшествующего опыта обращения со столь мощным опьяняющим средством, как бренди или ром. Кроме того, проживая большую часть года в небольших близкородственных группах, где выживание зависело от согласованности действий и поведения, основанного на принципах сотрудничества и поддержки, они имели мало отдушин для выражения личных обид, которые неизбежно возникали. Алкоголь притуплял здравый ход мыслей и облегчал выражение таких эмоций.
К несчастью, механизм взаимодействия аборигенных племен и европейцев при торговле пушниной стимулировал распространение употребления алкоголя. Конкурировавшие между собой купцы пытались привлечь индейцев на свою сторону более щедрыми подарками. Это привело к увеличению расходов на подарки, и одним из способов их минимизировать была раздача большего количества относительно недорогого, разбавленного водой рома или бренди. Другой проблемой было то, что индейцы стремились добывать меха только в количестве, достаточном для удовлетворения их собственных сиюминутных, непосредственных нужд; также ограниченным было количество товара, которое они физически могли доставить для бартера, в особенности если торговые посты находились на значительном от них расстоянии. Так что в периоды, когда конкуренция и соответственно цена на пушнину были наиболее высокими, индейцы, естественно, ослабляли свои усилия. Поскольку алкоголь стоил недорого, его можно было употреблять на месте и к нему возникало привыкание, у европейских торговцев были очень сильные экономические мотивы для продажи и раздачи больших объемов крепких напитков. В действительности, единственным обстоятельством, которое предотвращало широкое потребление алкоголя до 1763 г., было то, что большинство индейцев посещало торговую факторию только один раз в году. В 1763–1821 гг., когда конкуренция превратилась в лихорадку, а торговые посты были построены по всей территории северных лесов, избыточное использование европейцами алкоголя в торговле приводило ко все большему падению нравов индейских племен Центральной Канады.

«Спящие у замершего моря»
Фактории КГЗ утвердили англичан на северном фланге Французской империи и стали угрозой, которую нельзя было проигнорировать. Более того, первые же торговые операции компании показали, что самая лучшая пушнина должна добываться не на юго-западе, в долине Огайо, и не в верхнем течении Миссисипи, а к северу от Великих озер. Французы ответили на продвижение англичан серией атак на Гудзоновом заливе и заливе Джеймс в 1682–1712 гг. Хотя в этих конфликтах они были успешнее англичан, сумев захватить и удержать большинство факторий КГЗ, они никогда не могли полностью сокрушить компанию. В конечном счете французские военные успехи в том и другом заливе перестали иметь какое-либо значение; Утрехтский мирный договор 1713 г. завершил собой Войну за испанское наследство, вознаградив КГЗ полным контролем над Северным побережьем, и французы были вынуждены удалиться с берегов Гудзонова залива[96 - По условиям Утрехтского мирного договора Франция ради признания династических прав внука Людовика XIV на испанскую Корону уступила Англии в Северной Америке побережье Гудзонова залива, остров Ньюфаундленд и колонию Акадия (на полуострове Новая Шотландия и прилегающей к нему территории).].
В то время как в заливе происходили морские сражения, более важным для аборигенных племен было то, что французы основали небольшие торговые посты в районе озера Верхнее и озера Нипигон в 1684 г. и на озере Рейни-Лейк – в 1688 г. Однако это была только прелюдия к масштабному сухопутному наступлению французов после 1713 г. Хотя Утрехтский мир предоставлял КГЗ торговую монополию на территориях, прилегающих к Гудзонову заливу, он оставлял внутренние области континента открытыми и для англичан, и для французов. Два народа отнеслись к этому совершенно по-разному. Вместо того чтобы нести дополнительные расходы на развитие внутриконтинентальной торговли, губернатор и комитет КГЗ решили оставить ее в руках индейских посредников. Критики, желавшие, чтобы компания предприняла активные действия против французов, саркастически называли это политикой «спящих у замершего моря». Напротив, французы начали строительство цепочки постов с целью окружить залив и отрезать английские торговые фактории от внутренних районов континента.
Французская экспансия началась под предводительством Закари Робютеля, сьёра де ля Ну, который в 1717 г. восстановил французский пост на озере Рейни-Лейк. Однако тем, кто продвинул торговлю далеко вперед, стал Пьер Готье де Варенн де Ла Верандри. В 1727 г. он разработал план, увязывавший между собой развитие внутриконтинентальной торговли и доходы, которые она могла принести, с продолжением поисков «Западного моря»[97 - Ла Верандри Пьер Готье де Варенн де (1685–1749) – франкоканадский торговец пушниной и путешественник. Он и его сыновья в 1731–1748 гг. исследовали район канадских прерий и вышли к отрогам Скалистых гор (однако «Западного моря», т.е. Тихого океана, они так и не достигли). Ими был основан ряд торговых факторий в районе озер Виннипег, Манитоба, Виннипегосис, на реках Норт-Саскачеван и Саут-Саскачеван и т.д.]. Ла Верандри надеялся, что такая стратегия может получить поддержку колониальных властей, которые были противниками экспансии, однако все еще проявляли заинтересованность к исследованию континента. Он добился успеха, но поставил себя в трудное положение. Он ожидал, что будет покрывать расходы на исследования из собственных доходов от пушной торговли; однако если он приостанавливал развитие торговли, его подвергали критике за прекращение исследований, а если ему не удавалось получить достаточную прибыль, он оказывался в трудной финансовой ситуации. Таким образом, положение Ла Верандри было не таким, как в случае с КГЗ, и в конечном итоге ему не удалось справиться со своими критиками, как это удалось руководителям компании. Несмотря на эти сложности, основав в 1732 г. пост на берегу Лесного озера, он распространил пушную торговлю на новые, ранее неизвестные территории.
Как правило, местные индейцы сопровождали Ла Верандри во время его походов:

«…человека, которого я выбрал, звали Ошага [он происходил из племени кри]; это был дикарь из моего поста, весьма преданный французам и наиболее пригодный для сопровождения отряда, с которым было не страшно, что он бросит нас в пути. Когда я предложил ему сопровождать меня на Запад к великой реке Запада, он ответил, что будет к моим услугам и тронется в путь, когда я пожелаю. Я подарил ему ожерелье, с помощью которого, по их [индейцев] словам, я завладел его волей, сказав ему, что он должен ждать того момента, когда может мне понадобиться…»
Согласно журнальным записям Ла Верандри, Ошага, известный также как Оклиагач, нарисовал для него карту, показав путь от озера Верхнее к озеру Виннипег. Современному читателю эта карта показалась бы странной; на самом же деле она логично воспроизводит маршрут для путешествия на каноэ, отображая всю необходимую информацию. Она чем-то напоминает современные схемы метро или автобусных линий. Вооружившись такой картой, проводниками и запасом географических сведений, полученных при опросе большого числа представителей других индейских племен, Ла Верандри был готов двинуться в путь для обследования тех земель, которые ныне составляют провинцию Манитоба.
К началу 1740-х гг. французские торговые посты появились в Южной Манитобе и распространились вплоть до Центрального Саскачевана (до места слияния рек Норт-Саскачеван и Саут-Саскачеван). Единственным европейцем, который посещал эти земли ранее и оставил отчет, был молодой служащий КГЗ Генри Келси. В 1690 г. «юнец Келси» (как его называли позднее), совершил путешествие до границ Восточного Саскачевана в сопровождении отряда ассинибойнов, регулярно торговавших с Факторией Йорк. Однако точный маршрут, по которому шли Келси и его отряд, до сих пор остается загадкой, поскольку, к несчастью, его записи непонятны и не раскрывают многих деталей. Таким образом, именно заметки французов начиная с записей Ла Верандри являются самыми ранними, имеющими практическую ценность описаниями жизни индейских племен внутренних областей на западе континента.
Ла Верандри и его спутники достигли северной части Великих равнин как раз перед тем, как там появились лошади. Его дневники поясняют, что благодаря межплеменным конфликтам и торговым контактам лошади распространились от испанского колониального пограничья в северо-восточном направлении вплоть до деревень манданов в верхнем течении реки Миссури, но не далее. Равнинные ассинибойны и кри, проживавшие в Юго-Восточном Саскачеване и Южной Манитобе, не располагали ими до второй половины XVIII в., когда они наконец смогли получить лошадей благодаря широкому доступу к английским и французским товарам, которые они перепродавали манданам. Двигаясь далее на запад, туда, где ныне располагается южная часть провинции Альберта, лошади добрались до западных прерий к началу XIX в.
Лошадь стала единственным и наиболее важным элементом европейской культуры, достигшим аборигенных народов прерий до наступления постконфедерационной эпохи резерваций. Первым делом она привела к отказу от традиционной охоты на бизонов в пользу стремительной погони верхом. Хотя «гнаться за бизонами» на лошади было, безусловно, менее рискованно, чем охотиться на них пешими, это все же представляло опасность. Управиться с гладкоствольным кремневым ружьем верхом на скачущей галопом в ослепляющем облаке пыли лошади посреди громадного стада бизонов было настоящим подвигом. На самом деле большинство охотников прерий продолжало уповать на копья или лук со стрелами, до тех пор пока в конце XIX в. на смену кремневым ружьям не пришли многозарядные винтовки. Используя свое традиционное вооружение, охотник верхом на лошади был способен поражать животных в таком же количестве, что и использовавшие кремневые ружья метисы, с относительной легкостью и без необходимости приобретения чего-либо другого. Поэтому европейское оружие первоначально не оказало такого большого воздействия на племена прерий, которое оно имело на их соседей из лесной полосы. Однако лошадь как первостепенный символ богатства способствовала усилению соперничества среди жителей Великих равнин. Огнестрельное оружие, боеприпасы, табак, котлы, ножи и топоры, полученные от мехоторговцев, тоже ценились высоко, однако в прериях они все же имели меньшее значение, чем в лесных районах.
С основанием Форта-а-ля-Корн (Fort а` la Corne) неподалеку от слияния двух рукавов реки Саскачеван французское продвижение на северо-запад от озера Верхнее наконец завершилось. Их мехоторговая система была напряжена до предела, и без совершенствования и реорганизации средств передвижения они едва ли могли дальше успешно расширять свое влияние. Учитывая то, что КГЗ никак не реагировала на сухопутную экспансию французов, у них не было значимых причин вкладывать дополнительные средства в экспансию, за исключением продолжения поиска «Западного моря». Равным образом и КГЗ не имела особых причин пересматривать свою политику «спящего у замершего моря». Хотя большей частью мехов очевидным образом завладевали французы, индейские торговцы все еще доставляли пушнину к торговым факториям КГЗ в достаточных объемах, для того чтобы англичане получали от торговли значительную прибыль. Единственным важным новым капиталовложением компании, сделанным в этот период, стало основание в 1717 г. форта Черчилл. Это не остановило активности французов, но помогло обойти с фланга племя кри, которые не пускали индейцев чипевайан в Факторию Йорк.
Дело заключалось в том, что, к выгоде торговцев из племен ассинибойнов и кри, англичан и французов устраивало соперничество на расстоянии. Хотя французские посты достигали самого сердца территорий кри и ассинибойнов, им недоставало транспортных возможностей, чтобы привезти достаточно товаров для удовлетворения потребностей аборигенов. Таким образом, французы стремились обменивать легкие по весу, дорогие товары на первоклассные меха, тогда как более удаленные торговые фактории КГЗ, снабжавшиеся при помощи дешевых перевозок грузов океанскими кораблями, были способны предложить индейцам более широкий набор товаров и принимать пушнину менее высокого качества. В этой ситуации ассинибойны и кри стали выступать в качестве посредников [между англичанами и другими индейцами], что дало им преимущество на конкурентном рынке.

Люди Северо-Западной компании
В конце 1750-х гг. французы оставили свои западные посты. В середине 1760-х гг., уже после завоевания Новой Франции, когда на восток [Канады] вернулась политическая стабильность, монреальские купцы получили возможность вернуться в зону прежней торговли французов на Западе и даже продвинуться за пределы ее границ. Поначалу такие торговые операции монреальцев организовывались как небольшие товарищества городских торговцев – поставщиков товаров и продавцов, которые путешествовали в глубь континента и имели дело с аборигенами. Они стали называться «зимними партнерствами».
Вначале эти новые оппоненты КГЗ столкнулись с двумя проблемами. Помимо необходимости соперничества с компанией, обладавшей более значительными финансовыми резервами, они должны были конкурировать друг с другом. Вдобавок к середине 1770-х гг. стало ясно, что наиболее богатая бобрами территория расположена в районе реки Атабаска в Северном Саскачеване и за ним. Это заставило КГЗ «пробудиться от сна» и ознаменовать начало своей экспансии в глубь континента основанием торговой фактории Кумберленд-Хаус на реке Саскачеван. В 1778 г. гордый, импульсивный и несговорчивый торговец мехами американец Питер Понд[98 - ПондПитер (1739/1740–1807) – американский и британский торговец пушниной и исследователь Центральной Канады (открыл в том числе Большое Невольничье озеро и Большое Медвежье озеро), один из основателей Северо-Западной компании.] продемонстрировал, что монреальские торговцы способны достичь этих новых земель, хотя путешествие было для него чрезвычайно трудным. Однако становилось понятно, что небольшим товариществам недостает финансовых средств, чтобы осваивать в большом масштабе новые приграничные области. Помимо прочего необузданное соперничество между ними вело к насилию и убийствам. Чтобы преодолеть эти проблемы и привнести на эти земли некоторый порядок, монреальские торговцы объединились и в 1776 г. начали создавать более крупные партнерства, наиболее известным из которых была Северо-Западная компания (СЗК). Среди первых ее руководителей были Питер Понд и его первый помощник – Александр Маккензи (позднее – сэр Александр); оба они сыграли ключевые роли в продвижении торговли пушниной в глубь континента в ходе последнего броска к Северному Ледовитому и Тихому океанам.
Тем не менее, до того как предпринять масштабное вторжение на территорию между реками Атабаска и Маккензи, «люди Северо-Запада» (как стали называть представителей СЗК)[99 - По-английски их называли Nor‘Westers.] должны были по-новому решить проблемы логистики: финансирование экспедиций было затруднено; район был слишком удален от Монреаля, чтобы его можно достичь на каноэ за одну навигацию; лето было слишком коротким, а добыча дичи – слишком непредсказуемой, чтобы позволить себе по пути тратить время на охоту и рыбную ловлю; и, наконец, небольшие, легкие каноэ индейцев лесной полосы не могли перевозить значительное количество провианта, товаров и пушнины на дальние расстояния. Люди Северо-Запада преодолевали эти трудности несколькими способами. Они разделили транспортную систему на два участка – восточный и северо-западный; для восточного участка пути использовались «каноэ предводителя»[100 - Фр. canot de ma^?tre.], или «каноэ Великих озер» – 11 м (36 футов) в длину и 2 м (6 футов) в ширину, которые могли вместить 3 т груза плюс экипаж; а для маршрута, лежащего за озером Верхнее, на котором было слишком много отмелей и стремнин для прохождения его на «каноэ предводителя», они же разработали «северное каноэ» – приблизительно 7,5 м (25 футов) в длину и около 1,2 м (4 футов) в ширину, способное перевезти до половины груза «каноэ предводителя». Таким образом, СЗК модифицировала технологии местных жителей, чтобы приспособить их к собственным нуждам. В свою очередь, на строительстве каноэ для компании стали специализироваться некоторые группы индейцев, в частности группы анишинабе, пришедшие в то время к северо-западному побережью озера Верхнее (Lakehead area). СЗК также усовершенствовала маршруты для волока, а близ поселения Су-Сент-Мари построила первый на Великих озерах канал, чтобы каноэ компании могли обходить пороги на реке Сент-Мэрис; позднее для плавания по Великим озерам стали использоваться небольшие шхуны.
Чтобы решить проблему продовольствия, СЗК, насколько было возможно, использовала местные ресурсы. В качестве дополнения к свинине и муке, которые вояжёры[101 - См. главу 2.] получали в Монреале, в Су-Сент-Мари из района, расположенного к югу от Великих озер, ввозилась и складировалась кукуруза для следующих через это поселение отрядов. В районе между северо-западным побережьем озера Верхнее и озером Виннипег вояжёры компании, в основном метисы, зависели от оджибве, снабжавших их кукурузой, диким рисом и рыбой. После прохождения низовьев реки Виннипег они обращались за пропитанием к равнинным охотникам на бизонов; прерии стали для меховой торговли на Западе великой кладовой. Идеальной пищей для вояжёров являлся пеммикан: без него пушная торговля на Западе вряд ли оказалась бы возможна. Дневной расход калорий у этих людей был огромным, а пеммикан был транспортабельным, легким, очень компактным: стандартный 40-килограммовый (90-фунтовый) мешок заменял две разделанные туши взрослых самок бизонов (почти 900 фунтов). Кроме пеммикана вояжёры полюбили такое индейское лакомство, как бизоний язык, и такие продукты прерий переправлялись в хранилища форта Ба-де-ля-Ривьер[102 - Основан в 1734 г. французами при впадении реки Ред-Ривер в озеро Виннипег. Также известен как форт Морепа? (Maurepas).] и на озере Кумберленд. Однако даже при наличии на Северо-Западе таких запасов, от 25 до почти 50% груза каноэ, покидавших Форт-Уильям[103 - Основан в 1803 г. Северо-Западной компанией в устье реки Каминистикиа в качестве перевалочного пункта по пути из района Великих озер на запад.] в 1814 г., занимала провизия.
Деятельность «людей Северо-Запада» вредила КГЗ гораздо больше, чем былая активность французов, и потому столкновение новых соперников было неизбежно. КГЗ сталкивалась со множеством сходных проблем, однако в отличие от «людей Северо-Запада» не могла использовать для перевозки своих грузов большие каноэ, поскольку, за исключением факторий Мус и Руперт-Хаус[104 - Основана в 1668 г. де Грозейе на реке Руперт и первоначально называлась Форт-Чарльз; более поздние названия – Форт-Руперт, Рупертс-Хаус, Рупертс-Ривер.], прибрежные посты находились за пределами зоны широкого распространения березы. А покупать каноэ у жителей внутренних областей было нецелесообразно. Поэтому служащие компании из форта Олбани для плавания по рекам начали строить лодки с небольшой осадкой. В XIX в. эти плавсредства стали костяком транспортной системы КГЗ; их называли «йоркскими лодками» из-за той жизненно важной роли, которую они играли в перевозке грузов по воде в Факторию Йорк – без сомнения, самый важный склад компании в Западной Канаде – и из нее.
По мере того как служащие СЗК и КГЗ закладывали основы своих континентальных империй, началась новая фаза исследований. Хотя «люди Северо-Запада» в 1760-х гг. первыми продвинулись в северном направлении до района среднего течения реки Черчилл, КГЗ осуществила первое и самое важное вторжение за пределы старого французского фронтира. В 1771 г. управляющий фортом Черчилл Мозес Нортон (тот самый Нортон, у которого было несколько жен и коробочка с ядом для слишком несговорчивых индейских мужей), наслушавшись рассказов индейцев об ископаемых богатствах, послал Сэмюэла Хёрна в труднейшую пешую экспедицию, которая завела его к реке Коппермайн – в очень суровые земли, лежавшие примерно в тысяче миль к северо-западу.
Хёрн уже предпринял две похожие экспедиции, которые преподали ему и Нортону два главных урока. Во-первых, без первоклассных проводников из числа местных жителей экспедиции были обречены на неудачу; те же, которых они выбрали для первых двух путешествий, были абсолютно неподходящими. Во-вторых, Хёрн усвоил следующее: не ты ведешь проводников по их земле; ты идешь за ними в том темпе, который они себе задают. С учетом этих уроков для своей третьей попытки достичь берегов реки Коппермайн он выбрал Матонабби, вождя чипевайан, пользовавшегося большим уважением англичан. Матонабби назвал Хёрну еще одну – третью причину, по которой тот раньше терпел неудачи:

«Он отнес наши неудачи на счет дурного поведения моих проводников. Но одним принципиальным моментом, который послужил причиной наших неурядиц, был приказ Управляющего [Нортона] не брать с собой в путешествие женщин: “Поскольку, – говорил он [Матонабби], – когда мужчины тяжело нагружены, они не могут ни охотиться, ни путешествовать на какие-либо внушительные расстояния; а если им повезет на охоте, кто понесет плоды их трудов? Женщины, – добавил он, – созданы для работы; одна женщина может нести или волочить столько же, сколько двое мужчин. Они также ставят наши палатки, шьют и чинят нашу одежду, согревают нас ночью, и, по сути, нет ничего при странствии на любое значительное расстояние или в любое время, что могло бы делаться <…> без их помощи“».
Другими словами, учитывая те роли в экономике, которые были четко разграничены по гендерному признаку в аборигенном обществе, экспедиция для выполнения своих задач нуждалась и в мужчинах и в женщинах.
Бо?льшая часть территории, которую Хёрн пересекал вместе с Матонабби, находилась в сфере торгового влияния индейцев чипевайан, доминировавших в северо-западной торговле форта Черчилл с момента его основания. Их территория граничила с владениями инуитов – инуитов карибу на юго-востоке, неподалеку от форта, и инуитов коппер (китли-нермуит) на северо-западе. Здесь находилась зона войны, между индейцами чипевайан и инуитами происходили кровавые стычки. Пощады ждать не приходилось. Хёрн был свидетелем нападения соплеменников Матонабби на стоянку спящих инуитов, во время которого были вырезаны все мужчины, женщины и дети. По-видимому, вражда между двумя этими группами коренилась в далеком прошлом, а о причинах ее можно только догадываться. КГЗ пыталась положить конец этому насилию, однако, вероятно, именно ее присутствие разжигало конфликты в некоторых областях, поскольку индейцы и инуиты пытались закрыть друг другу доступ к огнестрельному оружию и товарам.
Через семь лет после завершения экспедиции Хёрна Питер Понд расширил границы территории, охваченной торговыми факториями, до реки Атабаска, построив небольшой пост (Пондс-форт) всего в 65 км (40 милях) от озера Атабаска. В то же время в стране атапасков он узнал от племени чипевайан, что эта река питала более крупные озера и реку Невольничью (позднее названную рекой Маккензи). Затем зимой 1784/85 г. капитан Джеймс Кук[105 - Кук Джеймс (1728–1777) – английский военный моряк, мореплаватель и путешественник.] опубликовал свой отчет о плавании к тихоокеанским берегам, в котором сообщал, что существует река, текущая с северо-востока и впадающая в Тихий океан. Очевидно, Питер Понд надеялся на то, что река Невольничья, о которой ему рассказывали индейские проводники, может быть той самой рекой, о которой упомянул Дж. Кук, и что она впадает в Тихий океан, а не в Северный Ледовитый океан. Это была бы превосходная артерия для исключительно выгодной торговли пушниной, стремительно развертывавшейся на Западном побережье, и «люди Северо-Запада» желали получить к ней доступ. Кроме того, если бы был найден водный маршрут, ведущий от богатой бобрами области между реками Атабаска и Маккензи к Тихому океану, можно было бы избежать высоких издержек на транспортировку грузов из Монреаля по суше.
Понд не смог проверить свою догадку до ухода в отставку в 1789 г. Этот великий вызов принял сослуживец Питера Понда Александр Маккензи. Он называл его «самым любимым планом моего собственного честолюбия». Третьего июня 1789 г. Маккензи выступил из форта Чипевайан. Его отряд сопровождал «Английский Вождь», индеец племени чипевайан, который прежде принадлежал к отряду Матонабби. В начале июля экспедиция Маккензи достигла дельты реки, ныне носящей его имя. Здесь он нашел покинутую инуитами зимнюю стоянку. Но он обнаружил Северный Ледовитый океан, а не Тихий. Понятно, что путешественник был очень разочарован, поэтому он назвал реку, которая вывела его в Арктику, «рекой разочарования».
Несмотря на свою неудачу, Маккензи не пал духом. Осенью 1792 г. он вновь выступил из форта Чипевайан, однако на этот раз на запад, вверх по реке Пис-Ривер. Близ ее слияния с рекой Смоки-Ривер он заложил маленький торговый пост, где провел зиму, перед тем как продолжить путь. Пересеченная местность внутренних районов Британской Колумбии поначалу казалась гораздо более трудной, чем спуск по течению реки Маккензи. Рельеф был очень неровным, большинство крупных рек имело опасные быстрины, и исследователю часто приходилось принимать принципиальные решения о выборе одного из нескольких возможных маршрутов. В этом Маккензи был полностью зависим от информации своих индейских проводников, и, судя по его отчету о путешествии, проводники знали о своей важности для англичанина, дразня его этим и оспаривая его превосходство. Путевые журналы Александра Маккензи ярко показывают, как неуютно ему было в таком положении. К примеру, 23 июня 1793 г. он созвал своих проводников, чтобы решить, как лучше сделать: следовать ли по реке Фрейзер на протяжении всего пути к побережью или оставить ее и направиться на запад по реке Уэст-Род[106 - Другое название – река Дин.]:

«В самом начале этой беседы я был до крайности удивлен вопросом одного индейца. Он спросил: “Что может быть причиной того, что ты столь обстоятелен и настойчив в своих вопросах к нам относительно сведений об этой земле: разве ты, белый человек, не знаешь сам всего на свете?“ Это заявление было настолько неожиданным, что я несколько замешкался с ответом. Наконец я все же ответил, что мы, конечно же, знакомы с основами географии всех уголков мира, что я знаю, где находится море и где нахожусь я сам, но не знаю точно, какие препятствия могут помешать мне при продвижении туда, а он и его родичи должны быть хорошо знакомы с этими препятствиями, поскольку они так часто преодолевают их. Тем самым я удачно сохранил в их сознании впечатление превосходства над ними белых людей».
В итоге Маккензи предпочел западный маршрут и оставил реку Фрейзер, поскольку его проводники делали упор на опасностях последней и преуменьшали протяженность и сложности первой. Передвигаясь частично на каноэ, частично пешком, 17 июля 1793 г. они достигли реки Белла-Кула близ Френдли-Виллидж (Friendly Village).
Двухсотлетний поиск пути к Тихому океану, начатый еще Жаком Картье, был закончен. Индейцы провели пришельцев от одного берега до другого. Большинство племен гостеприимно принимали новоприбывших на своей земле; многие отпускали их в дальнейший путь с неохотой, видя удаляющиеся вместе с ними обширные экономические возможности.

На Тихоокеанском побережье
Выдающаяся экспедиция Александра Маккензи распространила континентальную меховую торговлю до Тихого океана. Служащие СЗК Саймон Фрейзер и Дэвид Томпсон вскоре последовали по его пути; они изучили две из четырех крупнейших рек, несущих свои воды к Северо-Западному побережью Тихого океана. В 1808 г. Фрейзер спустился по реке, которая теперь носит его имя, а в 1811 г. Томпсон проследовал по реке Колумбия от ее истоков до океана. Вслед за первооткрывателями раздвинулись и торговые границы: СЗК построила несколько факторий в восточной и центральной части Британской Колумбии – в районе, который позднее станет известен как Новая Каледония. Однако прибрежная торговля лежала вне пределов их досягаемости просто потому, что расстояние от Монреаля до этих районов, учитывая проблемы транспортировки и снабжения, было слишком велико. Новая Каледония оставалась западной окраиной той территории СЗК, которую компания была в состоянии эффективно осваивать, – нет необходимости упоминать о том, что КГЗ не могла получить доступ к этим землям.
Тем не менее к этому времени торговля пушниной почти десять лет устойчиво развивалась по всему побережью. Толчком к ее развитию послужил визит Джеймса Кука к народу нучанулх (нутка) на западе острова Ванкувер. Величайший путешественник своего времени, капитан Кук уже нанес на карту часть полуострова Гаспе и оказал флоту Джеймса Уолфа помощь при прохождении реки Св. Лаврентия[107 - См. главу 2.]; он участвовал в осаде Луисбура, нанес на карту опасную береговую линию Ньюфаундленда и открыл диковины южной части Тихого океана. В 1778 г. он пересек Тихий океан в поисках Северо-Западного прохода и бросил якорь в заливе Нутка (Nootka Sound). Он приобрел у народа нучанулх шкуры морской выдры (калана) за очень небольшое количество товаров и позднее с большой выгодой продал их в Китае. Слухи об этом быстро распространились, и торговцы ринулись к Западному побережью.
Прибрежная торговля в конце XVIII в. отличалась от внутриконтинентальной по некоторым основным признакам. Поначалу в нее были втянуты четыре государства: Испания, Англия, Россия и Соединенные Штаты Америки. Все, кроме испанцев, до 1827 г. вели торговлю при помощи парусных судов. После 1795 г. испанцы ушли, и главными конкурентами стали английские и американские купцы, хотя к северу от реки Скина активно действовали русские. Пока торговля по большей части ограничивалась побережьем, между торговцами и аборигенами не установилось прочных связей, а окружающая среда не страдала от истребления животных или заготовки леса.
Благодаря большим морским кораблям объем товаров, обмениваемых на побережье, был существенно больше, чем во внутренних областях на западне континента. До начала XIX в. побережье ежегодно посещало по двадцать кораблей. (Для сравнения, КГЗ и СЗК, вместе взятые, ежегодно могли организовать доставку на Северо-Запад Канады товаров в объеме, эквивалентном грузу не более чем четырех кораблей). Этим и объяснялась «золотая жила», которую получили индейцы Западного побережья, ориентированные на торговлю и осознававшие свое выгодное положение. Неудивительно, что высоко ценившиеся европейские товары, полученные в обмен на шкуры калана, развивали индейскую торговлю и обмен дарами вдоль побережья и контроль над важнейшими маршрутами давал дополнительный стимул для таких же распрей между деревнями, которые имели место во внутренних областях.
Однако бо?льшую часть продававшихся на берегу товаров составляли предметы роскоши, а не предметы первой необходимости. Это объяснялось тем, что народы Западного побережья напрямую не зависели от европейских предметов, поскольку они продолжали добывать свое пропитание – рыбу – в огромных количествах с помощью традиционных методов. По сути, они продолжали заниматься этим промыслом до тех пор, пока федеральное и провинциальное законодательство об охране природы, принятое в конце XIX – начале XX в., не отняло у них этого права. Однако у них высоко ценилось огнестрельное оружие (широко используемое в военном деле), металлические инструменты, ткани, одежда и одеяла, ставшие символом благосостояния, а также железные ожерелья и медные браслеты.
В этой обстановке острого соперничества каланы безжалостно истреблялись. К началу XIX в. их количество резко сократилось, и торговля мехами стала затухать; к концу 1820-х гг. она находилась на последней стадии упадка. Это стало серьезной проблемой для групп туземцев, живших на прибрежных островах, которые помимо мехов мало что могли предложить в обмен. Индейцы хайда с островов Королевы Шарлотты[108 - Ныне острова Хайда-Гуаи.] нашли выход, продавая европейцам свои художественные изделия. На континенте же все больше стали добывать шкурки лесных животных, в особенности бобра и куницы с ее мягким блестящим мехом. Внутриконтинентальные торговые пути вдоль главных рек приобрели большое значение и стали причиной усиления конфликтов между поселениями туземцев.

Меняющееся соотношение сил
Важной вехой в истории индейских племен стал 1821 г. К этой дате мехоторговля соединила мир аборигенов с миром европейцев по всей Канаде, исключая наиболее удаленные районы нижнего течения рек Маккензи и Юкон. В 1821 г. был положен конец безжалостному полувековому соперничеству КГЗ и СЗК благодаря объединению. Английский парламент предоставил новому концерну, по-прежнему называвшемуся Компанией Гудзонова залива, монопольный контроль над торговлей на Земле Руперта, на Северо-Западе и на Тихоокеанском побережье в уверенности, что после устранения издержек неограниченной конкуренции компания будет наилучшим образом служить интересам населения этих мест.
Действительно, конкуренция уже практически разрушила экономический уклад племен большей части субарктического пояса между рекой Черчилл и заливом Джеймс. Вот лишь один пример: КГЗ была вынуждена ввозить в долину реки Рейни-Ривер кожи из прерий, чтобы местные индейцы могли делать себе мокасины. Еще более гибельная, порочная торговля алкоголем приводила к повсеместному падению нравов. Английские политики были решительно настроены покончить с ней. Даже сами торговцы сознавали, что их борьба не могла больше продолжаться.
В то же самое время торговцы мехами столкнулись с тем обстоятельством, что единственные новые территории, доступные для освоения, – Юкон, север Британской Колумбии и Арктика – были очень далеко и путь туда был очень затратным. Пришла пора ограничить пушную торговлю до того уровня, который могла выдержать экосистема. В отсутствие твердого авторитета правительства ввести природоохранные меры можно было только посредством монополии на торговлю мехами и кожами. Монополия также была призвана снизить издержки, поскольку можно было закрыть дублирующие друг друга фактории и сократить много работников.
Хотя мотивы дарования монополии были самыми лучшими, централизованный контроль означал резкое изменение отношений между индейцами и пришельцами. То, что начиналось как взаимовыгодное сотрудничество равных, превратилось в доминирование европейцев. Исключая районы Великих озер, прерий и Западного побережья, где конкуренцию ей продолжали составлять американцы, КГЗ полностью доминировала в мехоторговле и создала такой социально-экономический порядок, при котором положение аборигенов ставилось все более и более зависимым.
Для инуитов приобретенный опыт был совершенно иным, пусть и таким же разрушительным в итоге. До 1821 г. регулярные контакты между ними и европейцами были в значительной мере ограничены побережьем полуострова Лабрадор, Гудзоновым проливом и западной частью побережья Гудзонова залива. Китобои всерьез не продвигались в западную и центральную Арктику вплоть до последних десятилетий XIX в. Однако на берегу полуострова Лабрадор инуиты установили торговые отношения с европейскими китобоями уже в начале XVIII в., а к середине столетия эта торговля была сконцентрирована вблизи залива Гамильтон. Здесь посредники-инуиты продавали китовый ус – плотные и гибкие пластины, свисавшие длинными полосками, подобными занавеске, с верхней челюсти гренландского кита, который они получали от племен, живших севернее. Однако в конце XVIII в. британские торговцы основали торговые фактории в Хопдейле, к северу от залива Гамильтон, а в 1771 г. «моравские братья», пришедшие на эту территорию, чтобы проводить миссионерскую и социальную работу, учредили миссии в местечках Нейн, Окак и Хопдейл. «Моравские братья» хотели сделать свои миссии самодостаточными и отговорить инуитов от путешествий на юг для встреч с китобоями. Чтобы достичь этих целей, они открывали торговые склады, которые вплоть до 1860-х гг. являлись для инуитов Лабрадора наиболее важным источником европейских товаров. К тому времени быстрое распространение промысла трески в регионе уничтожило монополию моравских миссий, поскольку рыбаки начали активно торговать с туземцами; алкоголь также стал здесь важным товаром, нанося инуитам ощутимый вред. А поскольку эти земли к концу XIX в. ежегодно посещало огромное число пришельцев (до 30 тыс. рыбаков), сюда были завезены заморские болезни – по общинам инуитов прокатились эпидемии кори, тифа и скарлатины. Эти болезни, а также изменение традиционного рациона, вскоре привели к резкому сокращению численности аборигенов.
В Гудзоновом проливе и вокруг Гудзонова залива инуиты появлялись только на короткое время – чтобы торговать с ежегодно приходившими туда кораблями КГЗ, груженными товарами. Более значимой была торговля, которую компания после 1717 г. вела с инуитами в форте Черчилл. Поначалу оттуда на север посылались шлюпы в поисках живущих в отдалении от западного берега Гудзонова залива инуитов – это был вынужденный шаг, поскольку индейцы чипевайан применяли вооруженную силу, чтобы помешать инуитам регулярно посещать форт Черчилл. К концу XVIII в. КГЗ добилась прочного мира между чипевайан и инуитами и сделала наконец возможным безопасное посещение форта Черчилл инуитами карибу; в результате посылать шлюпы больше не было нужды. Некоторым торговцам из числа инуитов карибу удавалось найти себе работу в форте Черчилл, где они занимались охотой на тюленей и китов для получения жира, пока в 1813 г. китобойный промысел не пришел в упадок. Этот контакт был крайне важен: огнестрельное оружие, рыболовные крючки и сети, которые инуиты приобретали у КГЗ, давали им возможность жить во внутренних районах тундровой зоны на протяжении всего года. После 1820 г. они расширили сферу своего присутствия на юг, вытеснив чипевайан, и к 1860 г. инуиты карибу стали преобладающим населением в южных районах территории, где обитали олени-карибу.
Контакты инуитов с КГЗ на восточном побережье Гудзонова залива были менее значительными. Не ранее 1750 г. компания построила маленькую факторию на южной границе земель инуитов – форт Ричмонд. Предполагалось, что она будет служить базой для разработки полезных ископаемых и развития пушной торговли, однако фактория потерпела коммерческий крах и в 1756 г. была закрыта. Деятельность КГЗ переместилась к реке Литтл-Уэйл, где компания на протяжении некоторого времени поддерживала небольшую по масштабу летнюю охоту на белуху. Однако вскоре стало очевидным, что местное инуитское население было недостаточно велико, чтобы это дело было рентабельным, и после трех лет существования новая фактория тоже закрылась. После этого компания переместилась на реку Грейт-Уэйл, где время о времени функционировал торговый пост; с 1855 г. он стал постоянным. Но китобои и рыбаки повсюду приносили с собой алкоголь и болезни, истреблявшие инуитов. Оглядываясь назад, мы ясно видим, что во время своих первых встреч с европейцами и их потомками коренные народы Канады делились с ними многими знаниями из своего повседневного жизненного опыта. В первые годы преимущество обычно было на стороне местных племен. Они численно превосходили незваных гостей, обладали человеческими ресурсами и мастерством при производстве по низкой цене нужных европейцам сырья и материалов. Туземцы полностью обеспечивали сами себя в условиях суровой северной окружающей среды.
К несчастью для индейцев, их преимущество было недолгим. Их популяция уменьшалась из-за завезенных болезней, а число пришельцев устойчиво росло за счет иммиграции и естественного прироста. И когда коренные народы стали вовлекаться в мехоторговлю, экономический уклад их жизни более не концентрировался на местных нуждах. Вместо этого их втягивали в международную товарно-рыночную систему отношений, которая создавала намного более высокий спрос на местные ресурсы, чем могли выдержать североамериканские экосистемы. Итогом этого стало их истощение. К тому же новые технологии увеличивали эффективность промысла охотников и рыбаков, начинавших ловить дичь и рыбу во все больших количествах.
По мере того как дела аборигенов ухудшались, начинала убывать их политическая сила. До окончания Войны 1812 г.[109 - Англо-американская война 1812–1815 гг.] они являлись важными военными союзниками британцев. Желание сохранить расположение индейцев заставило британское правительство выпустить в 1763 г. королевскую Прокламацию, признавшую аборигенные права и провозгласившую британскую Корону в качестве защитника этих прав. За пределами Квебека в границах 1763 г. аборигенные права могли перейти только к Короне путем публичного заключения договора; это делалось с целью защитить индейские племена от недобросовестных земельных спекулянтов и тем самым снизить до минимума риск отчуждения земель аборигенов.
После Войны 1812 г. колониальные чиновники решили, что более не нуждаются в коренных жителях в качестве союзников. Они стали интересоваться сельскохозяйственными возможностями, лесными ресурсами и запасами полезных ископаемых на индейских территориях больше, нежели благосостоянием местного населения. Главным устремлением колониальных чиновников отныне было получение доступа к богатствам этой земли с наименьшими возможными затратами и без кровопролития. На большинстве территорий Канады, охваченных договорами[110 - Имеются в виду договоры с индейскими племенами. См. главу 4.], европейцы начали наступление практически сразу же после их подписания. (Земли, не охваченные соглашениями, стали испытывать это давление совсем недавно, а на многих из этих территорий переговоры продолжаются и сегодня. Принципиальным исключением является Британская Колумбия, где в 1987 г. провинциальное правительство все еще отказывалось признавать статус аборигенов.)
Подавленные сокращением своих ресурсов и навязанным им новым образом жизни, коренные жители начали переходить от независимости через взаимозависимость в отношениях с европейскими торговцами к экономической зависимости. К 1821 г. такие изменения произошли на большей части территории Канады; относительно в стороне от них оставались только наиболее удаленные группы аборигенного населения.

Глава 2
КОЛОНИЗАЦИЯ И КОНФЛИКТ: НОВАЯ ФРАНЦИЯ И ЕЕ СОПЕРНИКИ. 1600–1760
Кристофер Мур


Гравюра, изображающая сражение между французами и англичанами на Равнине Авраама 1 сентября 1759 г. (Лондон, 1759).

Самюэль де Шамплен – основатель и руководитель Новой Франции, умер в 1635 г. в день Рождества Христова. На его похоронах могли присутствовать практически все жители колонии, так как спустя 27 лет с момента создания в ней едва ли насчитывалось три сотни переселенцев из Европы, причем многие из них прибыли незадолго до его смерти. Успехи Шамплена, достигнутые им к концу жизни, определялись не размером его все еще крошечной колонии, а самим фактом того, что ей удалось выжить.
«Поселение Квебек» со дня его основания в 1608 г. постоянно испытывало трудности: ему угрожали голод и цинга, торговые конкуренты, ненадежная поддержка со стороны Франции, враждебность многочисленных более могущественных индейских племен и нападения английских войск. Самюэль де Шамплен, разумеется, был не единственным оплотом колонии. Однако его настойчивая, последовательная защита интересов Новой Франции сыграла крайне важную роль в ее выживании. Во времена Шамплена первой трети XVII в. отношение европейцев к северо-восточным районам Северной Америки и народам, их населявшим, претерпело решительные изменения. Начиная с 1000 г. н.э. европейцы пересекали Атлантический океан, и до 1608 г. в течение столетия они достаточно регулярно посещали Канаду. Но Шамплен трансформировал кратковременные контакты в постоянное присутствие европейцев в Канаде.

Колония Самюэля де Шамплена
К 1600 г. европейцев притягивали к берегам Канады киты и треска. Мех бобра стал той приманкой, которая вынудила их задержаться на ее территории. В последние десятилетия XVI в. европейские шляпники создали новый тип головных уборов – касторовые шляпы, которые со временем стали очень популярными. Эти шляпы вне зависимости от их формы и фасона отличались прочностью, непромокаемостью и долговечностью и примерно с 1600 г. пользовались высоким спросом в течение двух с половиной столетий. Внезапно бобровые шкурки, добывавшиеся индейцами-трапперами Канады и привозившиеся в Европу торговцами, внезапно превратились из предмета роскоши в один из основных товаров на рынке. Таким образом, проявленный интерес к причудам моды европейских дворян в эпоху барокко привел к созданию огромной колониальной империи.
Французские купцы, интерес которых к Канаде как к источнику бобрового меха в данный период резко повысился, стали гораздо чаще посещать ее берега. Предпринимая попытки создать в Канаде постоянно действующие торговые фактории, они выработали принципы экономического развития поселений. Французские купцы ясно осознали, что основные издержки, связанные со стоимостью колонизации, должны покрываться за счет прибылей от торговли пушниной и, следовательно, право на нее должно стать монополией. Именно в период экспериментов с поселениями-факториями один из этих купцов, Франсуа Граве Дюпон, пригласил в Канаду человека, которому было суждено затмить здесь всех остальных французов. Речь идет о Самюэле де Шамплене – человеке незнатного рода, уроженце небольшого городка Бруаж на юго-западе Франции. По всей видимости, в то время ему было 23 года (ранее традиционно считалось, что он родился в 1567 г., но сейчас более вероятным представляется примерно 1580 г.). Вполне возможно, что Шамплен обладал определенными знаниями в области картографии и методики обследования новых земель. Однако никакой официальной должности или звания он не имел ни в 1603 г., когда сопровождал Граве Дюпона в плавании вверх по реке Св. Лаврентия до острова Монреаль, ни в 1604–1607 гг., когда в течение трех лет он был одним из жителей острова Сент-Круа и поселения Пор-Руайяль, построенного на берегу залива Фанди[111 - На месте современного города Аннаполис-Ройял, провинция Новая Шотландия.]. Со временем Шамплен постепенно добился всеобщего признания в качестве первопроходца и географа, но о его присутствии там мы знаем преимущественно по публикациям его отчетов об этих плаваниях.
В 1607 г. французские поселенцы покинули Пор-Руайяль, но Шамплен решительно выступил с инициативой, рекомендуя продолжить дело колонизации залива Св. Лаврентия; он был избран руководителем этого нового предприятия. Самюэль де Шамплен догадался, как выразился историк Ги Фрего[112 - Фрего Ги (1918–1977) – один из крупнейших канадских историков середины ХХ в., представитель так называемой Монреальской исторической школы.], что «если для основания колонии на побережье Атлантического океана было необходимо иметь целую армию колонистов, то для создания поселения в глубине (канадской. – Ред.) территории хватило бы и батальона». На алгонкинском языке слово «Квебек» означает «место сужения реки». И здесь поселенцы могли бы сохранить эффективную монополию на торговлю пушниной во внутренних районах, т.е. добиться того, чего никак не удавалось сделать в Пор-Руайяле, расположенном прямо на берегу Атлантического океана. Самюэль де Шамплен выбрал нужный момент. Заинтересованность в торговле пушниной росла, тогда как рыболовный и китобойный промыслы в заливе Св. Лаврентия переживали временные затруднения. В июле 1608 г. Шамплен с группой работников высадился у подножия мыса Диамант – высокой скалы, которая и ныне возвышается над городом Квебек. Здесь они построили комплекс укрепленных зданий, который и назвали «поселением Квебек». Из двадцати восьми человек, находившихся с Шампленом, двадцать не пережили первой же зимы. Однако те, кто выжил, пусть и обессилев от недоедания и цинги, дождались кораблей, вернувшихся из Франции весной 1609 г., учредили постоянное присутствие европейцев на Канадской земле. Название «Новая Франция» было впервые употреблено в 1524 г. Джованни да Верраццано и стало символом притязаний французской Короны на Северную Америку. Отныне Новая Франция превратилась в реальность. И в течение полутора столетий город, который разрастался вокруг «поселения Квебек», оставался в центре этой территории.
Весной 1609 г. Шамплен предпринял ряд активных дипломатических шагов и военных действий с целью превратить имевшийся в его распоряжении плацдарм в колонию. На тот момент, как и в течение последующих десятилетий, Новая Франция оставалась только торговым постом и «посольством», притулившейся на окраине населенного аборигенами континента. С самого начала 1500-х гг. индейцы привыкли к тому, что обменивали пушнину на железные топоры, медные котлы, ткани и красивые бусы, которые завозились к ним рыбаками и торговцами. Чтобы установить контроль над этой торговлей, индейские племена вели между собой кровопролитные войны, которые к 1600 г. превратили долину реки Св. Лаврентия в ничейную землю, за обладание которой яростно сражались два племенных союза. Один из этих союзов сложился вокруг Лиги пяти племен, также известной под именем Ирокезской конфедерации. Входившие в нее племена занимались сельским хозяйством и торговлей и насчитывали предположительно 30 тыс. человек. Исконной территорией ирокезов были долина реки Мохок и район озера Фингер, находящиеся сегодня на территории штата Нью-Йорк в США. Однако «сеть» менее многочисленных союзных ирокезам племен охватывала большую часть территории к югу от реки Св. Лаврентия. Сторонники другого индейского альянса населяли земли к северу от этой реки. Самой могущественной из них была Конфедерация гуронов, обосновавшаяся на территориях, расположенных на берегах Джорджиан-Бей на озере Гурон. Двадцать тысяч гуронов (или вендатов, как они сами себя называли) являлись этнически родственными ирокезам, т.е. они говорили на языке, похожем на ирокезский; их экстенсивное земледелие основывалось на выращивании кукурузы, и гуроны тоже организовывали весьма сложные политические союзы. Но Конфедерация гуронов и Ирокезская конфедерации издавна боролись друг с другом за власть и влияние. Союзниками гуронов были племена, занимавшиеся охотой и собирательством. Из этих племен французам лучше других были знакомы монтанье, проживавшие на северном побережье залива Св. Лаврентия. Поскольку сражения с Ирокезской конфедерацией почти закрыли для торговли реку Св. Лаврентия, эти северные союзники гуронов пользовались иными маршрутами для доставки пушнины на Атлантическое побережье. До прибытия Шамплена в Квебек центром торговли между туземцами и французами была деревня монтанье Тадуссак, расположенная в устье реки Сагеней.
Наличие противостоящих друг другу индейских племенных союзов означало, что стоящая перед Самюэлем де Шампленом задача установить из Квебека контроль над пушной торговлей отнюдь не ограничивалась созданием фактории и налаживанием торговых контактов. Аборигены Канады охотно встречали европейских торговцев, привозивших нужные им товары, однако поставлять эти товары могли и корабли, приплывавшие и уплывавшие каждое лето. Французам удалось создать плацдарм на реке Св. Лаврентия не потому, что индейцы были альтруистами или же оказались слишком слабыми, а потому что французы смогли убедить некоторые племена в том, что постоянное французское присутствие на континенте послужит для них самих защитой от их врагов. Хотя Шамплен уделял все внимание расширению своего поселения и его укреплению, в первые годы существования колонии ее выживание зависело от способности самого Шамплена продемонстрировать индейским союзникам свою полезность. При этом он вовсе не выбирал себе этих союзников. Французские купцы ранее предопределили этот выбор, заключив торговые соглашения с племенем монтанье. Поэтому в 1609 г. Самюэль де Шамплен продолжил оказывать помощь монтанье и дружественным им племенам из внутренних областей, начав войну против ирокезов.
Весной 1609 г. воины трех союзных племен – монтанье, проживавшие к востоку и северу от Квебека, алгонкины, обитавшие в районе реки Оттава, и гуроны, проживавшие на берегах залива Джорджиан-Бей, – объединились с французами у стен «поселения Квебек». «Они праздновали это событие в течение пяти или шести дней, – писал Шамплен, – танцуя и пируя». Предназначенные для торговли товары были обменены как дары, чтобы укрепить дружбу, но на самом деле было подтверждено наличие сугубо практического военно-политического альянса, который каждый из партнеров надеялся обратить лишь в собственную пользу. Как только пир завершился, началась военная кампания. Союзники поднялись вверх по рекам Св. Лаврентия и Ришельё до озера Шамплен, где в июле 1609 г. столкнулись с отрядом ирокезских воинов. Наличие у Шамплена европейского вооружения обеспечило союзникам подавляющее превосходство. Первым же залпом были убиты три ирокезских предводителя, и сражение быстро превратилось в разгром. Эта победа, а также наличие в Квебеке французского огнестрельного оружия стали факторами, обеспечивающими безопасную торговлю на реке Св. Лаврентия. В течение шести последующих лет Шамплену вновь пришлось участвовать в нескольких сражениях с ирокезами. Лига пяти племен никогда больше не позволяла застать себя врасплох и не терпела столь сокрушительных поражений. Однако когда голландская колония на реке Гудзон предложила ирокезам альтернативный торговый маршрут, они пошли на временное перемирие. Северному союзу достался контроль над низовьями реки Св. Лаврентия. Торговля в «поселении Квебек» стала процветать.
События 1609 г. явились началом шестилетнего периода, в течение которого постепенно шло упрочение рокового союза французов с гуронами и возрастал авторитет самого Шамплена как исследователя. Вплоть до 1609 г. гуроны никогда не встречались с французами, получая на протяжении пятидесяти, а то и более лет европейские товары через посредничество монтанье и алгонкинов. Конечно, само название «гурон» произошло от французского корня, убеждая нас, что поначалу французы считали их отсталыми дикарями. В действительности Конфедерация гуронов была самым многочисленным, богатым и могущественным племенем Северного союза. Торгуя излишками своей сельскохозяйственной продукции, гуроны накопили большие запасы пушнины. Они стали играть роль посредников между французскими купцами и охотничьими племенами, населявшими лесные районы и добывавшими бобровые шкурки. Несмотря на неудовольствие монтанье и алгонкинов, которые предпочли бы сохранять торговлю на своей собственной территории, число прямых сделок между французами и гуронами стремительно росло и между ними сложились прочные партнерские отношения.
В 1615 г. гуроны разрешили Шамплену сопровождать их отряд во время месячного перехода от острова Монреаль до реки Оттава и далее через озера Ниписсинг и Гурон к южным окраинам исконной территории их племени. Этим же летом они совершили набег на земли ирокезов, во время которого Шамплен был ранен, что вынудило его остаться на зиму с гуронами. По их рассказам, а также по его собственным путевым наблюдениям и по свидетельствам других проживавших здесь французов, в особенности Этьена Брюле, Самюэль де Шамплен составил весьма ясное представление о географии бассейна Великих озер. Если за все предыдущее столетие контактов с туземцами европейцам не удалось проникнуть в глубь континента далее того места, где сейчас расположен Монреаль, то союз с гуронами позволил Шамплену менее чем за 20 лет расширить знания европейцев о внутренних районах континента, простирающихся до озера Верхнее. Карта Самюэля де Шамплена, изданная в 1632 г. и содержащая информацию обо всех этих открытиях, является одним из шедевров канадской картографии.
«Та великая страсть, которую я всегда питал к открытию земель в Новой Франции, постоянно усиливала мою жажду путешествовать по этой земле, дабы в совершенстве узнать ее», – писал де Шамплен в предисловии к своей книге, в которой рассказывалось о годе, проведенном им среди гуронов. Тем не менее, несмотря на все свои изыскания и достижения в области картографии, он, по-видимому, совершенно не стремился обретать знания ради знаний. В отличие от многих других исследователей его труды показывают, что де Шамплен почти не интересовался жизнью туземцев, а его высказывание о гуронах как о народе «без религии или закона» – поразительно неумное для человека, который прожил с ними целый год. Вернувшись в «поселение Квебек» в начале 1616 г., Самюэль де Шамплен больше не участвовал ни в каких исследовательских экспедициях и оставил постоянные контакты с туземцами таким торговцам, как Этьен Брюле.
Брюле отправили жить с гуронами в 1610 г. взамен оставшегося с Шампленом юноши-гурона. В итоге Брюле провел остаток жизни среди индейцев. Когда он в первый раз вернулся в «поселение Квебек», мужчины были потрясены, когда узнали, что этот молодой человек, странствовавший с индейской торговой партией, питавшийся их пищей, носивший их одежду и говоривший на их языке, в действительности был французом. Конечно, Брюле всегда оставался торговцем пушниной. Кажется, в 1633 г. он был убит, когда попытался заключить торговое соглашение в ущерб интересам приютивших его гуронов. Но при этом он был гораздо лучше адаптирован к индейской жизни, чем это когда-либо удавалось Самюэль де Шамплену. В сочинениях последнего часто слышится голос человека, в буквальном смысле одержимого своей целеустремленностью, способного рассматривать все только сквозь призму практической полезности для исполнения его личных замыслов. А к 1616 г., если не раньше, важнейшим из этих прожектов стала колонизация Канады.
Самюэль де Шамплен перестал быть просто местным агентом компании, торговавшей пушниной; он порвал с торговцами, которые привели его в Канаду. Во Франции сам король стал оказывать более серьезную поддержку колонии Шамплена, и с 1612 г. он носил звание заместителя вице-короля Новой Франции[113 - В то время вице-королями формально являлись представители высшей аристократии (граф де Суассон, принц Генрих II Конде и др.), никогда не посещавшие Новую Францию.]. В плане колонизации Канады, представленном им Людовику XIII в 1618 г., Шамплен предложил собственное видение развития колонии с центром в Квебеке. Если торговцев, как французских, так и индейских, вполне удовлетворяло наличие небольшой фактории, обслуживавшей их мехоторговые сделки, то Шамплен выдвинул идею христианизации туземцев и создания настоящих городов. Он предвидел развитие не только торговли пушниной, но и рыболовства, горнорудного дела, лесозаготовок и сельского хозяйства. Он даже предсказал, что колония откроет путь за пределы района Великих озер на Восток, «где можно будет приобрести несметные богатства».
В течение первого десятилетия его существования в «поселении Квебек» проживали в основном молодые временные работники. Чтобы создать колонию, которую он описывал, де Шамплен нуждался в миссионерах и семьях поселенцев. Первые священники появились в колонии в 1615 г. В 1617 г. сюда приехали Луи Эбер, его жена Мари Ролле и трое их детей. В 1620 г. одна из их дочерей родила первого европейского ребенка, который выжил в колонии. Эбера начали называть «первым фермером Канады». И хотя это выражение звучит нелепо, поскольку в то время ирокезы выращивали здесь хорошие урожаи, постепенное появление других занятий кроме торговли мехами составляло основу планов Шамплена относительно постоянного поселения. Тем не менее к 1627 г. население Квебека не насчитывало и ста человек, из которых женщин было менее дюжины – поселение по-прежнему зависело от поставок мехов индейцами и товаров, которые привозились кораблями из Франции.
В том же 1627 г. колония могла бы получить очень значительную поддержку в связи с тем, что кардинал Ришельё – всесильный министр Людовика XIII – создал для развития Новой Франции «Компанию Ста yчастников» (КСУ – «Compagnie des Cent-Associе?s»), состоявшую из сотни купцов и аристократов[114 - Официально она называлась Компанией Новой Франции.]. Как и все предыдущие компании, которые получали монополию на торговлю пушниной за финансовую поддержку колонизации Канады, эта компания являлась частной. Однако она была гораздо богаче и пользовалась существенно бо?льшим влиянием при дворе, чем ее предшественницы, и казалась гораздо лучше приспособленной к тому, чтобы осуществить честолюбивые намерения Франции по созданию колонии. В 1628 г. КСУ отправила в Квебек 400 поселенцев. Как только корабли отплыли, началась война с Англией[115 - Имеется в виду так называемая Гугенотская война Англии и Франции 1627–1629 гг.]. Британские коммерсанты, желавшие вытеснить французских купцов из района залива и реки Св. Лаврентия, воспользовались ситуацией. Летом 1628 г. флот под командованием Дэвида Кёрка блокировал устье реки Св. Лаврентия, вынудив корабли КСУ вернуться во Францию. В 1629 г. Кёрк и его братья[116 - Вероятно, речь идет о лондонских купцах Джоне и Джеймсе Кёрк.] вновь приплыли в Канаду, чтобы захватить голодавшее «поселение Квебек» и изгнать из него Шамплена и большую часть колонистов.
К тому времени, когда Кёрки сумели захватить Квебек, англо-французская война фактически закончилась. В период оккупации англичане, казалось, испытывали трудности, не зная как поддерживать все те сложные альянсы, которые обеспечивали бесперебойную торговлю пушниной. В конце концов, в 1632 г. Франции удалось с помощью дипломатии вернуть себе Новую Францию, но колонию пришлось практически создавать заново. Через несколько лет из-за больших расходов и отсутствия доходов от мехоторговли даже богатая КСУ оказалась на грани банкротства. Однако, несмотря на все трудности, приток поселенцев не уменьшался, и население колонии в 1630-е гг. росло быстрее, чем прежде. Новая торговая фактория была организована выше по течению реки Св. Лаврентия, в расположенном у слияния трех рек Труа-Ривьере[117 - Труа-Ривьер (Trois-Riviе`res) – букв. пер. с фр. «Три реки». Это название произошло от того, что река Сен-Морис (в устье которой он находится) впадает в реку Св. Лаврентия тремя рукавами.]. В самом Квебеке были расчищены новые участки под запашку, появились первые улицы городского типа и пришлось расширять церковь. Иезуит Поль Ле Жён мог констатировать, что человеку, знавшему Квебек в 1620-е гг., в 1636 г. он показался бы «совсем другим. Он больше не казался маленьким укромным уголком на самом краю света». Когда писались эти слова, население всей Новой Франции едва насчитывало 400 человек, а Шамплен уже год как скончался.
Выдающаяся роль Самюэля де Шамплена в создании первого на Канадской земле постоянного европейского поселения часто преувеличена, чтобы сделать из него «отца-основателя» и провидца всех аспектов развития французской цивилизации в Северной Америке. Шамплен практически никогда не действовал в одиночку, поскольку приехал в Канаду при поддержке торговых компаний и оставался в ней исполнителем политики короля. К моменту его прибытия в Квебек торговцы уже создали французско-индейский альянс, который оставался критически важным для Новой Франции в течение долгого времени и после смерти Шамплена. Более того, его решимость закрепить Канаду за Францией, заселить ее и обратить в христианство противоречила интересам его индейских союзников, согласившихся терпеть его форпост в Квебеке только потому, что он защищал торговлю пушниной.
Однако Шамплен хотел создать колонию, а не торговый пост. Нахождение компромисса как с торговцами, так и с индейцами было его тактикой, но не целью. Не будучи ни купцом, ни высокородным доверенным лицом короля, Шамплен видел в создании канадской колонии свой собственный прожект и в течение двадцати семи лет продвигал его с таким упорством, которое явилось, по-видимому, решающим для ее выживания.
И мехоторговый аванпост в Квебеке так и оставался бы заложником коммерческой конъюнктуры и угрозы вооруженного нападения, то со стороны туземцев, то со стороны морских рейдеров вроде Кёрков, если бы французам не удалось создать вокруг этого аванпоста развивающуюся колонию. Настойчивые призывы Самюэля де Шамплена организовать поселение, с которыми он выступал более четверти века, сумели совершить переворот в сознании европейцев. Они заинтересовались землей и племенами Канады, что привело к замене спорадических контактов постоянным сообществом поселенцев. Если бы он не настоял на своем, пишет историк Марсель Трюдель[118 - Трюдель Марсель (1917–2011) – выдающийся канадский историк, автор серии фундаментальных работ, посвященных истории Новой Франции, представитель так называемой Лавальской исторической школы.], «не было бы никакой Новой Франции».

Миссионеры, торговцы, немногочисленные фермеры: Канада в руках «Компании Ста участников»
Самюэль де Шамплен не оставил наследника, который продолжил бы его дело. В 1610 г. он женился в Париже на двенадцатилетней Элен Булле (ему самому тогда было около тридцати). И хотя в брачном договоре специально оговаривалось, что невеста не будет жить со своим супругом до достижения ею четырнадцатилетия, таких браков в то время совершалось немало. Семейство Булле было весьма влиятельным, и с помощью женитьбы де Шамплен повышал свой статус. Однако ничто не предвещало появления крепких супружеских уз. С 1620 по 1624 г. Элен Булле находилась в Квебеке, но большую часть жизни она провела в Париже. Когда в 1632 г. Самюэль де Шамплен возвратился в Канаду, он оставил супруге всю свою собственность во Франции и никогда больше не видел ее; в конце концов, она постриглась в монахини. Не оказалось у Шамплена преемника и в Квебеке. На место умершего Шамплена король назначил профессионального военного, французского аристократа Шарля Юо де Монманьи, который 12 лет пробыл в Канаде в должности генерал-губернатора (этого звания Шамплен так и не получил, хотя оно было у всех его преемников вплоть до наших дней).
Рост колонии, начавшийся в последние годы жизни Шамплена, продолжился при Монманьи. Тем не менее Новая Франция начала отставать от других колоний, созданных к тому времени в Новом Свете. Французские и английские колонии в бассейне Карибского моря процветали благодаря производству сахара; английская колония Вирджиния открыла для себя табак, а Новая Англия развивала рыболовство и разного рода коммерческое предпринимательство. Все они привлекали тысячи переселенцев. Когда в 1663 г. истек срок мандата, выданного КСУ на управление Новой Францией, население английских колоний в Северной Америке насчитывало 100 тыс. человек, а в Новой Голландии – голландской колонии на реке Гудзон – было 10 тыс. поселенцев. В Новой Франции же едва насчитывалось 3 тыс. колонистов, и торговля пушниной, которая оставалась единственным стимулом для привлечения сюда поселенцев, в значительной степени продолжала оставаться индейским промыслом. Французские торговцы пушниной практически не нуждались в работниках-французах, чтобы вести свою предпринимательскую деятельность в Квебеке, поэтому по окончании срока своих контрактов эти люди предпочитали возвращаться во Францию, а не оседать в колонии в качестве фермеров. Мечта Самюэля де Шамплена о создании крупного разносторонне развитого сообщества, которое выросло бы вокруг «поселения Квебек», оставалась нереализованной.
КСУ стала козлом отпущения, обвинявшимся в медленном развитии Новой Франции, но компанию едва ли можно было порицать за условия, которые препятствовали массовому наплыву поселенцев. Несмотря на неудачи первых лет деятельности КСУ и продолжавшиеся затруднения в сфере торговли пушниной, компания в действительности выполняла свои обязательства относительно колонизации, обеспечивала регулярный, хотя и не большой приток переселенцев. В период их правления несколько французских семей ежегодно приобретали землю и оставались на постоянное жительство, а также создавалось все больше общественных институтов. И все же население колонии было преимущественно мужским, а главным его занятием была коммерция, уходившая своими корнями в торговый альянс с гуронами и другими индейскими союзниками.
Тем не менее кроме коммерции появился другой мотив колонизации. Среди создателей Квебека протестантов было не меньше, чем католиков, и в течение первых семи лет колония вообще обходилась без священников. Однако во Франции по мере заселения новой колонии возник ажиотаж среди католиков, стремившихся приобщить к своей вере все недавно открытые земли, в том числе и Канаду. Прибывавших в Новую Францию миссионеров первоначально не интересовали духовные потребности немногочисленных торговцев и фермеров. Их привлекала возможность обращения в католичество аборигенов Северной Америки. Первые священники, приехавшие в колонию в 1615 г., были амбициозными реколлетами. Они почти сразу отправились в «большое путешествие» («le grand voyage») на каноэ по реке Оттава на земли гуронов. Та же цель вдохновляла иезуитов, прибывших в Канаду в 1625 г. Отчеты об их миссионерской деятельности – ежегодно публикуемые «донесения (реляции) иезуитов» – вскоре стали важным инструментом популяризации колонии среди состоятельной и образованной части общества во Франции.
Религиозный импульс, а не деятельность КСУ или торговля пушниной привел в 1642 г. к основанию Монреаля. Оно стало следствием действий группы французских религиозных мистиков, охваченных идеей создать в дебрях Канады город миссионеров. Руководил ими благочестивый военный Поль де Шомде де Мезоннев, а вдохновляла их энергичная и благочестивая мирянка Жанна Манс. Они собирались обратить индейские племена в католичество, убедив их поселиться вместе с французами и фактически стать ими, одеваясь, работая и думая, как французы. Однако аборигены в большинстве своем остались равнодушными к этой идее. Несмотря на идеализм и мужество многих основателей Монреаля, в 1650-е гг. миссионерское сообщество распалось, погрязнув в долгах и разочаровавшись в результатах своей деятельности. К этому времени потребности поселенцев и коммерция стали превращаться для Монреаля в raison d‘е?tre[119 - Смысл существования (пер. с фр.).].
Иезуиты избрали иную миссионерскую стратегию. Они предпочитали сами жить среди аборигенов, изучая их языки и общественное устройство, с тем чтобы более успешно обращать их в христианство. Иезуиты отправились ко всем дружественным французам племенам, но основное внимание сконцентрировали на гуронах как на самом большом, наиболее оседлом, организованном и влиятельном племени внутри «французского альянса». В 1634 г. преподобный Жан де Бребёф привел на территорию гуронов трех миссионеров, и через несколько лет иезуитская община там состояла из самих миссионеров их помощников, слуг и солдат – всего более пятидесяти французов. В 1639 г. преподобный Жером Лальман приступил к строительству укрепленной миссии Сен-Мари неподалеку от побережья залива Джорджиан-Бей. В этой миссии имелись часовня, больница, хлева для скота, дома для французов и для обращенных ими гуронов, и эта миссия представлялась и самим иезуитам, и их помощникам частицей Европы в самом центре страны туземцев.
В Новой Франции иезуиты оказались перед исключительно серьезным вызовом. Образованные люди, знатоки теологии и других наук, они столкнулись с тяжелыми физическими трудностями жизни в дикой местности, населенной варварами. Не менее обескураживающим представлялся им и образ жизни гуронов. Система воспитания детей, вступление в брак и похоронные обряды – все традиционные обычаи гуронов – казались миссионерам либо устрашающими, либо непонятными. Не могли вдохновить их и немногочисленные успехи их деятельности, так как, несмотря на активную миссионерскую работу, начавшуюся в 1615 г., к концу 1630-х гг. фактически ни один гурон не принял христианства по своей воле. Миссионеры тем не менее старались. Для некоторых из них те усилия, которые они предпринимали, чтобы понять индейцев, не утрачивая при этом своей веры, стали их личным интеллектуальным долгом. Однако более всего их поддерживал собственный глубокий религиозный пыл. Воспринимая все как Божью волю, они стремились смиренно принимать выпадавшие им трудности и говорили друг другу, что мученичество было бы знаком благоволения Господа. Их готовность к мученическому концу – а часто и жажда его – была проявлением глубокой и искренней духовности миссионеров, но это также предопределялось реальностью их жизненной ситуации. Так же как Самюэль де Шамплен и торговцы мехами, миссионеры становились жертвами жестоких войн, опустошительных эпидемий и всего того отвратительного насилия, которое возникает при столкновении одной цивилизации с другой. Лишь немногие из миссионеров избежали такой судьбы.
Когда Жан де Бребёф, Жером Лальман и другие священники и монахи овладели языком гуронов и стали изучать их общественное устройство, они дали много ярких описаний этого племени. Однако, несмотря на то что миссионеры адаптировались ко многим сторонам жизни гуронов и приобрели глубокие познания их обычаев и верований, иезуиты оставались неспособными обратить в христианство своих хозяев, а некоторые индейцы проявляли к присутствию чужеземцев неприкрытую враждебность. Те аборигены, кто сопротивлялся иезуитам сильнее остальных, обосновывали это весомыми аргументами. Миссионеры не только стремились подорвать сами основы гуронского общества, но и сеяли смерть повсюду, где только ни появлялись. Перемещаясь с места на место, миссионеры и их помощники невольно распространяли новые болезни, к которым у аборигенов никогда не было никакого иммунитета. В 1630-х гг. оспа и корь опустошили союзные индейские племена и тысячи людей умерли. К 1640-м гг. численность гуронов, а также многих их союзников-туземцев сократилась вдвое. Несмотря на это, иезуиты продолжали жить среди гуронов, ухаживая за больными, молясь за умерших и проповедуя свое учение. Получая значительную поддержку как от французской Короны, так и от властей Новой Франции, иезуиты смогли превратить свое присутствие среди гуронов в одно из условий сохранения франко-гуронского альянса. В 1630–1640-х гг. гуроны по-прежнему накапливали шкурки бобров (в основном покупая их у других индейских племен) и доставляли их в Квебек. По мере сокращения численности гуронов эта торговля, как и основанный на ней военный союз, оставались для них столь важны, что гуроны продолжали терпеть присутствие у себя иезуитов, несмотря на враждебность, которую испытывали к ним многие аборигены.

Ирокезские войны
Война с ирокезами 1609–1615 гг., в которой довелось участвовать Самюэлю де Шамплену, закончилась вооруженным перемирием. Однако начавшиеся в 1640-е гг. новые Ирокезские войны, которые остаются в числе наиболее кровавых из тех, что вообще велись в Канаде, уничтожили альянсы между индейскими племенами, определявшие существование Новой Франции с 1608 г. Соперничество между туземными племенами имело долгую предысторию. Но создание альянсов с европейцами, появление европейских товаров и европейского огнестрельного оружия сильно повысили ставки. Отныне каждое племя видело в своих противниках угрозу собственному существованию и препятствие на пути к своему процветанию и престижу. В результате могущественная Ирокезская конфедерация – Лига пяти племен отправила своих воинов, теперь уже знакомых с европейским огнестрельным оружием, в походы, которые являлись крупными и поразительно успешными боевыми операциями. В 1645–1655 гг. ирокезы уничтожили всех своих соперников из родственных им племен. За десять лет были полностью истреблены гуроны, петуны, нейтральные[120 - Нейтральные (самоназвание чоннонтон, или шоннонтон, соседи также называли их аттауандарон) – ирокезоязычное племя, обитавшее преимущественно в южной части современной провинции Онтарио. Название «нейтральные» было дано в 1615 г. Шампленом, поскольку во время войны гуронов и ирокезов это племя заключило мир и с теми и с другими.] и эри, при том что каждое из этих племен насчитывало не менее 10 тыс. человек и представляло грозную силу во время прежних войн и стычек. В результате этих конфликтов под вопросом оказалось само существование французского сообщества в долине реки Св. Лаврентия.
В 1648 г. ирокезы захватили саму Гуронию. Под их натиском среди гуронов, уже ослабленных ужасными потерями от болезней, разгорелись внутренние противоречия. Некоторые из них видели в католицизме, миссионерах и союзе с французами единственную надежду на выживание племени, и впервые многие из них приняли крещение. Другие упрекали французов в том, что те несли ответственность за эпидемии и раздоры среди гуронов. Неспособные организовать эффективную оборону гуроны в 1648–1649 гг. были разгромлены. Преподобный Антуан Даниэль погиб во время атаки; Жан де Бребёф и племянник Жерома Лальмана Габриэль приняли ужасную смерть под пыткой, что было обычным ирокезским приемом ведения войны. Священники стяжали мученичество, которого они добивались, но самая важная миссионерская инициатива иезуитов в Канаде потерпела крах. Одна маленькая группка изгнанников основала общину гуронов-католиков в Лоретте близ Квебека. Но когда-то могучая Конфедерация гуронов прекратила свое существование, ее народ вымер, рассеялся среди союзных племен или растворился внутри победивших его ирокезских племен. Воины Лиги пяти племен начали атаковать других своих соперников. Новая Франция, где одинаково бедствовали миссионеры и коммерческие альянсы, могла быть лишь беспомощным наблюдателем уничтожения Ирокезской конфедерацией одного племени за другим. В конце концов французские колонисты напрямую ощутили мощь ирокезских сил, когда после разгрома туземных племен они напали на французов-поселенцев в долине реки Св. Лаврентия.
В 1660–1661 гг. отряды ирокезских воинов атаковали все части Новой Франции. Они осадили Монреаль, разграбили остров Орлеан, находящийся неподалеку от Квебека, и спустились вниз по реке вплоть до отдаленного поселения Тадуссак. Семьи колонистов-фермеров, напуганные отрядами воинов, готовыми устраивать засады прямо на краю их собственных полей, были вынуждены укрываться в укрепленных фортах. Все больше работников, чем когда-либо, возвращались во Францию, а торговля мехом стала занятием опасным и не слишком выгодным. Все же ирокезы, видимо, никогда не стремились к полному уничтожению Новой Франции, хотя, возможно, от их рук погибло около 200 колонистов. Ослабленные собственными потерями и желая не столько уничтожить французов, сколько сделать их более сговорчивыми, ирокезы никогда не предпринимали полномасштабного нападения на Монреаль или на любое другое поселение. Даже торговля пушниной не была полностью уничтожена. Утрата гуронами функции посредников предоставила алгонкинским племенам возможность превратиться в торговцев. Действительно, подвиг Адама Доллара Дез‘Ормо – солдата, который со всем своим отрядом погиб в 1660 г. во время безуспешной попытки напрямую захватить у ирокезов меха, показал, что сами французы были готовы отправиться на поиски пушнины[121 - Доллар Дез‘Ормо Адам (1635–1660) – колонист Новой Франции, занимавшийся торговлей пушниной. В мае 1660 г. во главе небольшого отряда из французов и союзных индейцев в течение пяти дней отбивал атаки многократно превосходящих сил ирокезов у местечка Лон-Со. Доллар и почти все его люди погибли, однако их героическое сопротивление не позволило ирокезам атаковать французские поселения. С XIX в. Доллар считается одним из национальных героев Французской Канады, хотя мотивы его действий и значимость сражения у Лон-Со до сих пор вызывают споры историков.].
Хотя ирокезы и не планировали полного разгрома колонии, они тем не менее сыграли решающую роль в истории падения КСУ. Начиная с 1628–1629 гг., когда она пострадала от братьев Кёрк, компания постоянно испытывала финансовые затруднения. В кризисный период Ирокезских войн стало очевидно, что колония не только не способна себя содержать, но даже не в силах себя защитить. В 1663 г. Людовик XIV, который формально стал королем в 1643 г., а теперь лишь в двадцатипятилетнем возрасте вышел из тени советников и начал свое единоличное правление, продлившееся до 1715 г., решил дать новый толчок развитию Новой Франции. Он распустил КСУ. Колония никогда больше не зависела от коммерческой компании, вынужденной постоянно учитывать торговый баланс прибылей и убытков. Новой Франции суждено было стать королевской колонией под прямым управлением королевских министров и самого Короля-Солнца. Основанная Самюэлем де Шампленом колония – поселение, поневоле связавшее свою судьбу с коммерческим предприятием, стало королевской провинцией Людовика XIV.

Новая Франция под управлением Короля-Солнца
В 1663–1763 гг. Новая Франция управлялась французскими королями. И Людовик XIV, и его правнук Людовик XV стремились активно формировать колониальную политику, а их морские министры (морское ведомство в то время управляло не только военно-морским флотом, но и делами колоний) регулярно уделяли пристальное внимание положению колоний. Успешные министры десятилетиями сохраняли свою должность и оставили после себя тысячи страниц докладов, предложений и запросов со своими собственноручными вердиктами: «Bon» («Хорошо»), «Non» («Нет»), «Non absulement» («Ни в коем случае»), а также с краткими директивами политического характера, которые их сотрудники затем оформляли в виде подробных инструкций. Подлинным центром управления колониями стал громадный Версальский дворец, строительство которого началось как раз в те годы, когда Новая Франция перешла под прямую юрисдикцию Короны. В самой колонии власть от имени короля осуществлялась двумя должностными лицами. Генерал-губернатор – как правило, военный знатного рода, олицетворял собой и представлял королевскую власть. Он командовал вооруженными силами колонии, управлял «внешними сношениями» с колониями Британии и с местными племенами, а также председательствовал в качестве представителя монарха на официальных и общественных мероприятиях.
Из всех занимавших кресло генерал-губернатора колонии самым выдающимся был Луи де Бюад де Фронтенак – отважный военачальник, склонный к драматическим эффектам, занимавший должность в 1672–1682 гг., а затем вновь с 1689 г. до своей смерти в 1698 г. в возрасте семидесяти шести лет. Он был вдохновенным лидером колониальных войн, но его властное правление и постоянные попытки получать доходы от торговли пушниной, чтобы расплачиваться с долгами, вызванными его экстравагантным образом жизни, отталкивали от него многих людей. Фронтенак был не единственным генерал-губернатором, которому не нравились ограничения, налагаемые на свободу его действий, так как за текущие дела королевской колонии в действительности отвечало другое официальное лицо – интендант. Этот чиновник – выходец из менее знатного, «административного» дворянства[122 - Имеется в виду дворянство мантии (noblesse de robe) – неродовитая часть дворянского сословия во Франции XVII–XVIII вв. (частично состоявшая из купивших дворянство буржуа), откуда в то время происходило большинство гражданских чиновников-управленцев. Противопоставлялось дворянству шпаги (noblesse d‘е?pе?e), из которого происходило офицерство и административная верхушка (в том числе практически все генерал-губернаторы Новой Франции).] – ведал выплатой денежного довольствия и снабжением провиантом, а также являлся главой гражданской администрации Новой Франции. Интендант отвечал за финансы, правосудие и полицию, которая выступала гарантией порядка и благополучия в колонии.
В помощь генерал-губернатору и интенданту был придан совет, так называемый Высший совет (Conciel Souverain) (позднее Верховный совет – Conceil Supе?rieur), который со временем превратился в Верховный суд колонии, опиравшийся на королевские суды первой инстанции. При королевском правительстве в колонии постепенно создавались вооруженные силы. При поддержке королевской казны институты управления Новой Франции могли выйти далеко за рамки того, что могла предложить КСУ. В штате сотрудников интенданта постепенно стали появляться клерки, судебные приставы (бальи), смотрители складов, портов и дорог. Даже Церковь ощутила на себе организационное влияние новой королевской власти. Сопротивление со стороны индейцев, фиаско миссионерской деятельности среди гуронов и растущие потребности колониального населения способствовали охлаждению страсти к миссионерству, которая была столь характерна для Церкви в первые годы колонизации. Епископ Франсуа де Лаваль, который прибыл в колонию во времена правления КСУ, не утратил своего огромного влияния, но переход управления в руки Короны в целом означал ослабление клерикального доминирования в делах Новой Франции. С другой стороны, королевская власть помогла духовенству создать новую епархию, сформировать структуру приходов и организовать систему сбора церковной десятины для обеспечения колониальных священников. С 1627 г. в Новую Францию допускались только поселенцы-католики, и хотя здесь терпимо относились к присутствию небольшого числа протестантов, протестантские бракосочетания и богослужения всегда находились под запретом.
Первым серьезным результатом введения королевского управления для населения Новой Франции стало окончание Ирокезских войн. Людовик XIV был готов защищать свою колонию и направил Кариньян-Сальерский полк, насчитывавший свыше тысячи солдат, на усиление колониальной милиции, отчаянно отражавшей нападения ирокезов. Полк прибыл в Квебек в 1665 г., имея приказ вторгнуться в ирокезские земли. И хотя войскам не удалось нанести ирокезам большого ущерба, их интервенция сыграла решающую роль. Ирокезы, уже испытывавшие большие трудности по причине колоссальных потерь из-за войн и эпидемий, заключили мир с Новой Францией и ее индейскими союзниками. Благодаря всеобщему мирному соглашению, достигнутому в 1667 г., следующие 20 лет прошли мирно. Небольшие группы индейцев из племени мохоук, принявших католичество, даже переместились к северу и основали Канаваке и другие селения этого племени рядом с Монреалем. Теперь королевская колония могла сконцентрироваться на вопросах своего собственного развития.
К концу 1660-х гг., когда французская колония в долине реки Cв. Лаврентия вновь стала расти, европейские поселения появились и в других местах современной Канады. В 1608 г. Самюэль де Шамплен отказался сделать Пор-Руайяль центром колонии, потому что установить контроль над очень протяженной и сильно изрезанной береговой линией Акадии было очень трудно. (Топоним «Акадия», очевидно, восходит к алгонкинскому корню, хотя его сходство с «Аркадией» – классическим символом сельского благоденствия – также способствовало его закреплению, тем более что Верраццано использовал его в качестве названия для части побережья Америки.) События первой половины XVII в. подтвердили прозорливость Шамплена. Хотя покинутую колонию в Пор-Руайяле вскоре вновь заняли французские торговцы пушниной и миссионеры, все усилия Жана де Бьенкура де Путренкура, Николя Дёни, Шарля де Сент-Этьена де Ля Тура и Шарля де Мену д‘Ольнэ создать здесь поселения вылились в основном в бессмысленные стычки. Еще более недолговечным оказалось английское предприятие. В 1620-х гг. сэр Уильям Александер, шотландский поэт и придворный английских королей из династии Стюартов, разработал детальные планы создания шотландской колонии к северу от Новой Англии. Из его экспедиции ровным счетом ничего не вышло, осталось только название – Новая Шотландия.
Укрепленные форты, которые все эти колонизаторы долгие годы пытались создать и удержать на территории Акадии, регулярно становились жертвами междоусобной борьбы и подвергались атакам со стороны поселенцев из Новой Англии, Вирджинии и других английских колоний, расположенных к югу. Вместе с тем, хотя невозможно было содержать в Акадии полноценную колонию, поддерживать там поселение ничто не мешало. Постепенно с 1630-х гг. небольшое сообщество французских поселенцев стало складываться вокруг торговой фактории в Пор-Руайяле на берегах залива Фанди. Местное индейское племя микмаков, быстро интегрировавшее христианство в свою культуру и сильно поредевшее от эпидемий, признало присутствие колонистов. Так появилась Акадия, ставшая в меньшей степени результатом колонизационных проектов, и в большей – усилий горстки людей (среди них были не только французы, но и шотландцы, ирландцы, баски и микмаки) найти себя в новом акадийском сообществе.
Поселенцы в Акадии столкнулись с мощными приливами в заливе Фанди, у вершины залива разница между уровнями воды могла достигать 50 футов. Поэтому они вскоре стали строить здесь дамбы, защищая ими новые плодородные земли низин приливно-отливной зоны. Первые дамбы представляли собой простые насыпи из дерна, протянувшиеся от одной возвышенности до другой, но с течением десятилетий они становились все более сложными сооружениями, защищавшими постоянно разраставшиеся угодья и отделявшими с помощью особых приспособлений дождевую воду от соленых волн приливов. Постепенно освоенные части побережья залива Фанди оказались в кольце полутораметровых (пятифутовых) поросших травой дамб, ограждавших плодородные поля, на которых акадийцы выращивали пшеницу и пасли скот. Они являлись французами по происхождению и говорили по-французски, но расположенные к югу от Акадии колонии Новой Англии были для них территориально более близкими и легкодоступными, чем Квебек. Торгуя с англичанами в мирное время и часто попадая под их контроль в военное, акадийцы стали называть своих соседей из Новой Англии «наши друзья-враги» («nos amis les ennemis»). Хотя переход Новой Франции под королевское управление со временем привел к появлению в Акадии французских губернаторов, гарнизонов и других институтов, основы ее нейтралитета были заложены уже тогда.
Еще дальше к востоку поселения стали возникать в связи с развитием рыболовного промысла на острове Ньюфаундленд. Разумеется, треску там начали ловить задолго до его заселения. Возможно, что в «туманный» XVI в. на Ньюфаундленде бывало больше рыбаков, чем в начале XVII в., когда колония Самюэля де Шамплена еще только создавалась. В течение этих двух столетий рыболовство здесь носило главным образом сезонный характер, несмотря на отдельные попытки создания постоянных поселений.
Рыболовные флотилии из Англии, Франции, Испании или Португалии приплывали на Ньюфаундленд каждую весну и уплывали осенью, увозя домой груз сушеной или засоленной рыбы. Хотя большую часть летних месяцев своей жизни они могли проводить на этом острове, большинство рыбаков никогда не оставались здесь на постоянное проживание или на зимовку. На вахтовом методе промысла настаивали и участвовавшие в финансировании трескового промысла европейские порты; они предпочитали такой способ его ведения, опасаясь, что новые колониальные рыболовные порты могут стать их конкурентами.
Треска в те годы стоила не меньше говядины, и у Европы не было возможностей доставлять ее в глубь континента. Поэтому ньюфаундлендскую треску ела только небольшая часть европейцев, хотя торговля треской всегда намного превосходила торговлю пушниной по масштабам и важности. В районах, прилегающих к проливу Ла-Манш, предпочитали «сырую», т.е. малосольную треску. Однако бо?льшая часть ньюфаундленской трески разрезалась, крепко солилась и сушилась на солнце под открытым небом, до тех пор пока не становилась совершенно твердой и сухой. Вяленая треска могла храниться месяцами или годами и именно в таком виде эта рыба из Северной Америки нашла свое место на рынках жаркого южного побережья Европы. Французские и английские рыбаки конкурировали за рынки Португалии, Испании и всего Средиземноморья.
Чтобы сушить треску, рыбаки с весны до осени занимали берега Ньюфаундленда, вытесняя индейцев племени беотуков во внутренние районы острова, где условия для жизни были крайне неблагоприятными. К концу XVI в. Испания и Португалия устранились от рыболовного промысла; конкурировать за уловы и за территорию острова Ньюфаундленд продолжили Англия и Франция, и там стали появляться немногочисленные постоянные населенные пункты. В 1610 г. Джон Гай из Бристоля привез группу колонистов в бухту Консепшн; десятилетие спустя лорд Балтимор безуспешно пытался основать поселение английских католиков в Ферриленде, на полуострове Авалон. Вскоре интерес Балтимора переместился на юг – в Чесапикский залив в Мэриленде[123 - Имеется в виду Джордж Кэлверт, 1-й барон Балтимор, сын которого Сесил Кэлверт стал основателем Мэриленда.]. Почти весь XVII в. рыболовецкие флотилии, приплывавшие из Европы, намного превосходили по численности горстку поселенцев на Ньюфаундленде.
К концу XVII в. английская часть этого острова включала в себя восточное побережье острова – от бухты Тринити и бухты Консепшн до Ферриленда и Риньюса к югу от Сент-Джонса. Здесь каждый год зимовало около тысячи человек с немногочисленными женщинами и детьми. Каждое лето к ним присоединялись тысячи рыбаков из Англии. Сент-Джонс – место встречи рыбаков с 1500-х гг. – к этому времени стал наиболее многолюдным поселением, хотя колонисты на Ньюфаундленде были разбросаны по разным отдаленным селениям, где имелась подходящая гавань и необходимое количество рыбы. Французские рыболовы, курсируя туда и обратно из баскских, бретонских или нормандских портов, каждое лето промышляли у северного побережья Ньюфаундленда. Примерно в 1660 г. на южном побережье острова была основана небольшая французская колония, названная Плезанс, где имелись губернатор, гарнизон, фортификационные сооружения и где поселилось несколько сотен человек.

Заселение Новой Франции
С установлением мира и получением постоянной поддержки со стороны Короны в конце 1660-х гг. Новая Франция начала выполнять данное Самюэлем де Шампленом и поддержанное КСУ обещание о прибавлении населения. В 1663 г. треть от 3 тыс. жителей колонии составляли дети моложе пятнадцати лет. Именно им предстояло стать родителями многих будущих колонистов Людовика XIV. Тем не менее через 50 лет 3 тыс.
поселенцев представлялись прискорбно малым базисом для создания большой королевской колонии, и монарх начал осуществление энергичного плана по вербовке людей для заселения Новой Франции.
Одним из источников пополнения рядов колонистов стал Кариньян-Сальерский полк, отправленный в 1665 г. для защиты поселенцев от ирокезов. После того как был обеспечен прочный мир, полк был расформирован и король дал ясно понять его офицерам, что хотел бы видеть в них обитателей Новой Франции. Многие из офицеров и около четырехсот рядовых согласились на это. Вскоре после этого Новая Франция обрела постоянные вооруженные силы – отдельные роты морской пехоты (Compagnies Franches de la Marine). Это были пехотные подразделения, предназначенные для службы в колонии и вербовавшиеся Морским министерством, а не французской регулярной армией. Рекрутирование людей для этих рот морской пехоты всегда проводилось во Франции, но их командиры должны были набираться из числа колониальных аристократов, т.е. из бывших офицеров Кариньян-Сальерского полка и их сыновей наряду с сыновьями наиболее успешных колонистов и небольшого числа родовитых иммигрантов.
Новая Франция также вербовала гражданских работников – до пятисот человек в отдельные годы, и в новых условиях мирной экспансии колонии значительно большее их число стало здесь задерживаться и оставаться навсегда. Для этих людей путь в Новую Францию при королевском управлении, как и при КСУ, начинался с подписания договора о найме (engagement). Этот договор обязывал ангаже (engagе?)[124 - Этот термин можно перевести как «доброволец», «волонтер», а можно как «втянутый», «ангажированный».] прослужить три года своему работодателю либо любому человеку, кому наниматель продавал свой контракт. За это ангаже обеспечивался проездом в Новую Францию, жильем, пропитанием и небольшим годовым жалованьем. Отработав три года, он имел право возвратиться во Францию, если этого хотел. Ангаже не были обязаны задерживаться в Новой Франции по окончании срока службы, меньше половины из них решали остаться.
Люди, вербовавшиеся в эти годы в Новую Францию, были в основном молодыми работниками или солдатами. Они редко брали с собой жен или детей, и лишь очень немногие индейские женщины становились женами французских колонистов и оставались с ними жить. В 1663 г. мужчин в колонии было почти в два раза больше, чем женщин. Это привело к одному из наиболее громких эпизодов в истории заселения Новой Франции, а именно к вербовке «дочерей короля». В 1663–1673 гг. около 775 женщин приняли предложение королевского правительства переехать туда. Это было прямолинейное соглашение: Корона желала, чтобы у одиноких мужчин в колонии были жены, а «дочери короля» нуждались в мужьях. С помощью королевского приданого, обычно составлявшего сумму 50 ливров, или две трети годового денежного жалованья ангаже, 90% женщин находили себе мужей, часто в течение нескольких недель после прибытия. По словам преподобной Мари Гиар де Л‘Энкарнасьон, основательницы монастыря урсулинок в городе Квебек, принимавшей и размещавшей новоприбывших иммигранток[125 - Энкарнасьон Мари Гиар де Л‘ (1599–1672) – основательница монастыря урсулинок в городе Квебек (1639), прославившаяся своим подвижничеством. Впоследствии она была причислена Католической церковью к лику святых.], женщины хорошо понимали, что самыми перспективными женихами были мужчины, уже имевшие свои фермы. Она писала: «Это было первым, о чем узнавали девушки, и это было мудро с их стороны».
Кем были эти женщины? Каждая «дочь короля» имела свою собственную биографию, но вполне типична история Николь Сольнье – восемнадцатилетней девушки из Парижа, у которой не было отца. Она прибыла в Квебек летом 1669 г., а в октябре вышла замуж за бывшего ангаже, который несколько лет тому назад осел неподалеку, на острове Орлеан. Она прожила здесь со своим постоянно растущим семейством более сорока лет. Возможно, что она, как и бо?льшая часть других женщин, стала «дочерью короля» из-за того, что осиротела или иным образом лишилась поддержки. В обществе, исповедовавшем строгие правила поведения для женщин, молодые, не имевшие покровителей девушки были беззащитны. Такая опасная ситуация сама по себе могла побуждать многих «дочерей короля» воспользоваться случаем и выйти замуж в далекой колонии при финансовой поддержке государства. В течение целого десятилетия до 130 женщин ежегодно оставляли полную рисков жизнь во Франции ради Новой Франции и замужества.
«Дочери короля» заложили будущее Новой Франции, ибо к середине 1670-х гг. число женщин в колонии выросло почти в два раза и приток финансировавшейся государством иммиграции, как мужской, так и женской, стал иссякать. К 1681 г., когда число колонистов достигло почти 10 тыс. человек, крупномасштабная иммиграция прекратилась. За исключением нескольких солдат, решавшихся осесть в колонии, небольшого числа завербованных ангаже и немногих осужденных преступников, присланных сюда из метрополии, увеличение численности населения в основном происходило теперь за счет его естественного прироста.
Эти 10 тыс. колонистов, проживавших в Новой Франции к 1681 г., стали праотцами подавляющего большинства франкофонного населения Канады. Большинство гражданских иммигрантов в основном были выходцами из западных районов Франции. Сначала по числу переселенцев лидировала Нормандия, а маленькая соседняя область Перш была главным источником просто благодаря усилиям одного–двух вербовщиков. В 1663 г. треть колонистов была кровно связана с этими двумя регионами. Однако когда Ла-Рошель заменила собой нормандский Руан в качестве главного порта для отъезжавших, количество иммигрантов с юга Франции возросло и в результате более половины от общего числа колонистов в XVII в. прибывали из мест, расположенных южнее реки Луары, которая традиционно считалась границей, отделявшей север Франции от ее юга. И северяне, и южане покидали в основном провинции, соседствовавшие с Атлантическим океаном. Исключение составляли только «дочери короля» и солдаты, многие из которых были парижанами. Наконец, половина переселенцев являлись горожанами. Города были центрами ремесел и промышленности и поэтому, хотя абсолютное большинство французского населения в то время было сельским и крестьянским, половина мужчин-иммигрантов в Новой Франции знала какое-нибудь ремесло. Более трети из них могли быть грамотными, поскольку квалификация требовала, чтобы они умели хотя бы немного читать и писать.
В целом иммигранты были бедняками (как и большинство людей того времени), но они, несомненно, не принадлежали к категории самых обездоленных слоев французского общества. По сравнению с большинством своих современников они были более квалифицированными, более грамотными и урбанизированными и, по всей вероятности, происходили из приморских провинций или городов. В Новой Франции их профессиональные навыки и грамотность вскоре будут утрачены, так как колония быстро становилась сельской и аграрной. Из смеси региональных диалектов Франции будут рождаться новое произношение и новые языковые нормы; из разнообразного наследия будут складываться новые обычаи и традиции.
Специалисты-демографы, изучающие население, обычно считают, что «естественный» прирост составляет 40 рождений в год на 1 тыс. человек и что этот показатель свидетельствует об отсутствии искусственных ограничений рождаемости. В наши дни произошло осознание того факта, что в демографии нет никаких «естественных» показателей и что все они весьма сложным образом связаны с конкретными обстоятельствами жизни данного общества. Тем не менее уровень рождаемости в Канаде колониального периода продолжает впечатлять. Практически в течение ста лет с 1663 по 1763 г., да и в дальнейшем в Новой Франции рождалось 55 и даже 65 младенцев на 1 тыс. человек. (В современной Канаде этот показатель равен примерно 15 рождениям, и даже в период беби-бума середины XX в. он никогда не превышал 30 рождений на 1 тыс. человек.) Смертность счастливым образом держалась на низком уровне – 25–30 умерших на 1 тыс. человек в год. Поэтому 10 тыс. поселенцев, имевшихся в колонии в 1681 г., замечательным образом увеличили свою численность почти без помощи новой волны иммиграции.
Оказавшись в благоприятных для здоровья условиях Нового Света и будучи избавленными от мучительной нищеты и перенаселенности Европы, колонисты жили дольше европейцев. Даже у новорожденных был более высокий процент выживаемости – возможно, три четверти из них могли достичь совершеннолетия. Высокая рождаемость, дававшая столь большой прирост населения, объясняется просто: женщины выходили замуж в юном возрасте, а, овдовев, быстро находили себе нового супруга. До 1680 г. половина девушек в Новой Франции выходили замуж, не достигнув двадцати лет. Детей они начинали рожать сразу после вступления в брак (внебрачные дети составляли менее 5%) и продолжали рожать, пока могли. В результате у ребенка в среднем было шесть или семь братьев и сестер, а более половины детей росли в семьях, где насчитывалось 10 и больше детей. Вырастая, они тоже рано женились и, как их родители, заводили большие семьи, обеспечивая рост населения. Однако такая простота обманчива. Она не дает ответа на главный вопрос. Ранние браки – вот секрет высокой рождаемости в Новой Франции, как и в большинстве других североамериканских колоний, но почему люди предпочитали рано жениться?

Семьи и земля
Ранние браки явились прямым следствием сложившегося в Новой Франции образа жизни. Вплоть до середины XVII в. существование горстки колонистов здесь зависело от ежегодного прибытия кораблей с продовольствием из Франции, но в 1650-е гг. эта зависимость от импорта съестных припасов внезапно прекратилась. По мере того как иммигранты продолжали прибывать в Новую Францию и оседать на ее земле, колония стала производить вполне достаточно продуктов питания, чтобы саму себя кормить. Цены на хлеб стали снижаться, и эта тенденция сохранялась в течение почти семидесяти пяти лет. Фермерство в Новой Франции превратилось в занятие, предназначенное для самообеспечения, а не для товарного производства. Земли было в избытке. Даже в узкой долине реки Св. Лаврентия никогда не было дефицита пригодной для ведения сельского хозяйства земли. В результате ангаже с женой, решившие остаться в Новой Франции, или их взрослые дети всегда могли получить столько земли, сколько было нужно, чтобы прокормить семью. Фактически она стала поселенцу жизненно необходимой, так как работа на ферме была невозможной без большого количества рук. Большие семьи, которые в Старом Свете часто оказывались обузой из-за дефицита земли, в Новом Свете стали благословением и ключом к успеху.
В XVII в. ангаже, решив остаться в колонии после трех лет службы по контракту, обычно собирался стать абитаном (habitant)[126 - Habitant (фр.) – поселенец. Этот термин получил широкое распространение в Новой Франции (и затем сохранился во Французской Канаде), где его стали использовать для обозначения сельского населения вместо слова «крестьянин» (фр. paysan).] – держателем семейной фермы. Он начинал свою деятельность с небольших сбережений, которые удавалось скопить за время службы по найму и получения в аренду или в условный наем участка дремучего леса площадью примерно в 60 арпанов (arpents) (1 арпан составляет чуть менее 1 акра и приблизительно равен трети 1 гектара). Первой задачей абитана было не сеять, а расчищать, просто срубать топором деревья, чтобы земля увидела солнечный свет. По мере медленной расчистки участка он должен был соорудить какое-то временное жилище и начать создавать ферму. При этом, сделав перерыв, абитан мог продолжать работать по найму или влезать в долги, но чтобы создать сто?ящую ферму, ему надо было расчищать примерно по 1 арпану в год. Он мог начать это дело в одиночку, по крайней мере в те годы, когда мужчин в колонии было больше, чем женщин, какой-то прогресс в стремлении к самодостаточности был едва ли не необходимым условием для сватовства, однако настоящая большая работа всегда требовала семейных усилий. Если абитан женился на дочери поселенца, ее семья могла оказывать ему помощь. Если у четы имелись сбережения, супруги могли купить договор об аренде у того, кто уже расчистил какой-то участок земли, поскольку такие договоры всегда имелись в наличии, так как часть абитанов переориентировались на торговлю мехами или возвращалась в города, возвращались во Францию либо просто переезжали на другое место. Как бы то ни было, расчистка земли и строительство становилось делом жизни супругов. Вот что пишет о первопроходце-абитане историк Луиза Дешен: «К моменту своей смерти, через тридцать лет после получения им земли, он имеет тридцать арпанов пахотной земли, небольшой луг, амбар, конюшню, довольно просторный дом, дорогу, проходящую прямо у порога, соседей и скамью в церкви. Его жизнь прошла в расчистке земли и строительстве». Для тех, кто это выдерживал, последние годы могли быть немного легче по мере роста производительности фермы и увеличения семейства, которое брало на себя часть забот. Этот трудный процесс – не менее героический, чем любые эпические сражения Новой Франции, – был ключевым фактором формирования постоянного населения в долине реки Св. Лаврентия.
Живя далеко от каких-либо рынков, где цены на их продукцию могли бы расти, абитаны выращивали то, в чем нуждались сами. Главным продуктом в их рационе был хлеб, и поэтому основной культурой в Новой Франции стала пшеница, хотя здесь также понемногу культивировали кукурузу, овес, ячмень и табак. На большинстве ферм имелись собственные огороды. Скота было ровно столько, сколько необходимо для семьи, и, обладая даже небольшим количеством мяса, молочной продукции и яиц, абитаны питались лучше большинства европейских крестьян или городской бедноты. Самодостаточностью определялось и то, чем фермеры пользовались и во что они одевались, – это были простые орудия и инструменты, ткани, изделия из шерсти собственных овец, белье, сделанное из собственного льна, и обувь из кожи, выделанной вручную. Поскольку работа на ферме требовала участия всех членов семьи, здесь не было особой «домашней» сферы. Женщины трудились наравне с мужчинами и, овдовев, могли брать на себя ведение хозяйства. Дети едва ли могли получать хорошее образование помимо изучения основ катехизиса (деревенская неграмотность быстро выросла до 90%) и вскоре оказывались на полях, работая вместе с родителями.
Тип стандартного фермерского дома Новой Франции сложился довольно рано. Прежде всего он отличался островерхой крышей, на которой не задерживался снег. Большинство фермерских домов строилось из дерева, методом piе`ce-sur-piе`ce, когда каркас, собранный из толстых бревен, зашивался горизонтальным брусом меньшего размера. Стены иногда штукатурились или белились, крыши домов покрывались соломой или досками. Внутри дом представлял собой одну комнату или, возможно, помещение, разделенное надвое центральным дымоходом и очагом. В XVII в. немногие дома сельских жителей имели печи и большинство пользовалось очагом как для обогрева, так и для приготовления пищи. Внутреннее убранство было спартанским: минимум мебели, в основном сделанной собственными руками, и почти без украшений. В этих комнатах и на тесном чердаке проживали большие семьи сельских тружеников Новой Франции.
Были ли абитаны хорошими фермерами? Многие иммигранты не имели фермерского жизненного опыта, а отсутствие подготовки, принадлежность к другим сферам деятельности (таким, как торговля пушниной) и изолированность от рынков сбыта, вероятно, обусловливали тягу абитанов к простым и консервативным методам ведения сельского хозяйства. Их маленькие фермы, вырубленные из окружающего леса тяжким трудом, несомненно, выглядели примитивно, хотя имеются свидетельства о внедрении севооборота и других технологий, в основном сравнимых с теми, которые применялись в любых иных местах в те времена. Ключевым фактором для земледелия абитанов была, вероятно, адаптация к местным условиям, а не навыки или их отсутствие. При избытке земли и нехватке рабочих рук не было необходимости изучать или заимствовать технологии интенсивного земледелия, применявшиеся в тех частях Европы, где сложилась прямо противоположная ситуация.

Землевладельцы и крестьяне-держатели: сеньориальный режим
Семьи, которые в 1660–1670-е гг. расчищали от леса свои участки вдоль реки Св. Лаврентия, делали это в рамках системы поземельных отношений, известной как сеньориальный режим, сформировавшей Новую Францию и до сих пор продолжающей определять ее исторический облик. Во Франции традиционный постулат «nulle terre sans seigneur» («нет земли без сеньора») восходит к Средневековью, когда феодал со своим замком и приближенными контролировал и защищал определенную территорию, а проживавшее на ней население обеспечивало его за счет своего труда. Даже когда политические и военные аспекты феодализма ушли в прошлое, общество сеньоров-землевладельцев и крестьян-держателей продолжало господствовать во Франции, как и в большей части Европы, и перенесение такого общества из метрополии в Новую Францию прошло почти без споров. Во Франции само собой разумеющимся фактом считалось, что земля колонии принадлежит королю (в любом случае из-за войны в долине реки Св. Лаврентия там осталось очень мало аборигенного населения), и создание сеньорий (seigneuries) было самым естественным способом, с помощью которого король через своих представителей мог даровать земли своим подданным.
Сеньориальный режим предусматривал два основных типа пожалований: сеньории и пожалования простолюдинам (rotures)[127 - Roture (фр.) – букв. неблагородный, недворянский, отсюда ротюрье (roturier) – простолюдин.]. Независимо от того, получал ли владелец сеньории землю непосредственно от короля или от другого сеньора, он приносил им клятву верности, но не платил ренты. Владельцы-простолюдины, напротив, считались цензитариями[128 - В XVII–XVIII вв. во Франции существовало несколько форм крестьянских держаний, но в Новой Франции наибольшее распространение получила цензива (censive).]. За землю, полученную ими от сеньора, они должны были вечно выплачивать ренту. Их держание предполагало также ряд обязательств, в частности они должны были пользоваться мельницей сеньора и отдавать ему часть выручки от сдачи участков земли в аренду. Сеньории в колонии обычно были достаточно большими для размещения десятков простолюдинов, но эти участки редко превышали размеры одной семейной фермы.
Поскольку КСУ в период своего управления Новой Францией была заинтересована в привлечении туда новых переселенцев, компания раздавала сеньории всем, кто казался способным привозить колонистов. Хирург Робер Жиффар, посетивший Новую Францию в 1620-е гг., стал одним из первых бенефициаров этой системы. В 1634 г. он получил сеньорию Бопор, примыкавшую на востоке к Квебеку. Жиффар был уроженцем городка Мортань в Перше, и именно он вместе с несколькими своими друзьями организовал там первую волну переселенческой лихорадки. Примеру Жиффара последовали немногие сеньоры, и большинство сеньорий развивались медленно, но к 1650-м гг. уже сложились три четко очерченных региона – окрестности Квебека, Монреаля и Труа-Ривьера – с активно функционировавшими сеньориями. Там уже появился столь типичный для Новой Франции ландшафт. Почти все сеньории представляли собой длинные, узкие участки, расположенные под прямым углом к речным берегам рек; находившиеся внутри сеньорий наделы тоже были длинными и узкими. Поселенцы хотели находиться как можно ближе к соседям, а доступ к реке для всех высоко ценился, так как она имела важное значение и для передвижения, и для торговли.
Сеньорами в колонии становились не только аристократы; получение сеньории не было обусловлено знатностью происхождения, а обладание ею не означало перехода в дворянское сословие. Тем не менее колониальная аристократия играла в системе землевладения решающую роль. В 1663 г. половина сеньоров были дворянами (или дворянками, так как вдовы обычно наследовали земельную собственность своих мужей), и они владели тремя четвертями всех земель, пожалованных колонистам королем. Число принадлежавших аристократам сеньорий возросло, когда офицеры Кариньян-Сальерского полка, а затем отдельных рот морской пехоты стали получать землю, что помогало привязать их к Новому Свету. Например, Пьер де Сорель прибыл в Новую Францию в качестве капитана этого полка. Чтобы защитить колонию от ирокезских набегов, рота, которой командовал де Сорель, построила близ Монреаля форт – в том самом месте, где река Ришельё впадает в реку Св. Лаврентия. Когда полк был расформирован, этот форт превратился в сеньорию де Сореля, а многие его солдаты стали его же первыми цензитариями. Для сеньориальной элиты принадлежность к военной касте представлялась естественной, так как аристократия всегда определяла себя как группу «тех, кто командует», и в качестве лидеров они рассчитывали на свои владения и на своих держателей.
«Те, кто молится», т.е. духовенство, также рассчитывали на поддержку третьего сословия – «тех, кто трудится»; в течение всей истории Новой Франции одним из крупнейших землевладельцев там была Церковь. Дарение сеньорий мужским и женским монашеским орденам было не просто жестом милосердия, так как многие из них имели деньги и навыки для развития своих владений. Вероятно, самым успешным примером такой сеньории стал остров Монреаль, где орден сульпицианцев занял место потерпевшей неудачу миссии, проповедовавшей в момент своего создания столь высокие идеалы. Богатые и имеющие нужные связи сульпицианцы назначили способных управляющих и тратили деньги на обустройство своих земель. Их усилия были вознаграждены быстрым развитием и расширением территории: они завладели большей частью острова Монреаль, который оставался в их руках и в XIX в. Не все церковные сеньории находились в собственности монашеских орденов. Епископ Франсуа де Лаваль, принявший сан дворянин, единолично являлся сеньором острова Орлеан, находившегося рядом с городом Квебек. Как и аристократия, Церковь год за годом расширяла свои земельные владения.
Малочисленность дворянства в Новой Франции в первые годы колонизации порождала в обществе социальную мобильность, предоставляя шанс стать сеньорами многим простолюдинам. Шарль Ле Муан, сын владельца постоялого двора в Дьеппе, прибыл в Новую Францию в 1641 г. в пятнадцатилетнем возрасте. Он был ангаже, служившим иезуитам в их миссии среди гуронов. Жизненный опыт, который он там приобрел, помог ему разбогатеть на торговле пушниной. Однако своей первой сеньорией Лонгёй, расположенной на противоположном от Монреаля берегу реки, он был награжден в 1650-е гг. за мужество, проявленное в Ирокезских войнах. Став позднее одним из наиболее известных людей в Монреале, Ле Муан получил от короля дворянство. Ко времени своей смерти в 1685 г. сын владельца постоялого двора именовался Шарлем Ле Муаном, сьёром де Лонгёй и Шатоге; он оставил состояние и несколько сеньорий в наследство своим четырнадцати отпрыскам, часть из которых позднее достигла еще более выдающихся успехов. Аналогичных достижений добивались и другие колонисты незнатного происхождения, прославившиеся в Ирокезских войнах или в коммерции, а приобретение сеньорий для этих людей было лишь одним из признаков своего успеха. Немногие сеньоры начинали и заканчивали свою жизнь простолюдинами. Но их земельные владения были небольшими, и с годами их число сокращалось. В целом земельная собственность, власть и социальное положение были тесно взаимосвязаны.
Теоретически сеньор был не просто собственником земли, но и правителем проживавших на ней людей. Как человек военный, он должен был организовывать оборону территории своей сеньории и руководить этой обороной. Ему следовало быть покровителем местной приходской церкви, которую, вполне возможно, он и построил. В качестве владельца земель, строителя мельницы и самого богатого человека в округе сеньор должен был являться хозяйственной властью сообщества. Внушительный господский дом сеньора должен был отражать и подтверждать социальный статус хозяина как начальника над своими людьми, помещика, вокруг которого вращалась вся жизнь в сеньории. Позднее историки, изучавшие Новую Францию, считали, что именно этот образ реально соответствовал сеньориальному режиму. И вне зависимости от конкретной оценки этого режима – как человеколюбивого, патерналистского и открытого к сотрудничеству либо как архаичного, подавляющего и угнетающего население – он воспринимался исследователями как столп всей социальной системы феодальной Новой Франции.
Пристальное изучение реального функционирования сеньориальной системы опровергло эту точку зрения. Во всяком случае, во времена, наступившие после смерти Робера Жиффара, сеньоры уяснили, что с фермеров, работающих в основном для того, чтобы прокормить свои семьи, много ренты не соберешь, поэтому они перестали заниматься привлечением цензитариев. Сеньоры не превращали свои владения в единые хозяйственные сообщества, редко проживали в сеньориях и главным образом извлекали из них скромные доходы. Фермеры-держатели часто переходили от одного сеньора к другому и проявляли мало уважения или привязанности к тем, кого они должны были рассматривать в качестве господ. Во многих отношениях типичная ферма Новой Франции и окружающие ее сельские пейзажи выглядели бы точно так же, даже если бы здесь никогда не существовало сеньориального режима.
Тем не менее основная суть этой системы – право собственности сеньоров на землю – делала сеньориальный режим важным не в качестве социальной системы, а из-за того финансового бремени, которое ложилось на плечи фермеров-арендаторов. В первые годы существования Новой Франции, когда население было малочисленным и держателей не хватало, сеньоры не могли много заработать на рентных платежах и не обращали на свои поместья особого внимания. Однако они все равно требовали выплаты ренты и исполнения других повинностей, ожидая, что с ростом населения их доходы возрастут. Доходы сеньорий редко существенно обогащали получавшие их монашеские ордена или аристократов-военных, но, несомненно, делали абитанов беднее. В Монреальской сеньории, принадлежавшей ордену сульпицианцев, от 10 до 14% годового дохода от ферм выплачивалось держателями своим землевладельцам. В низовьях реки Ришельё большинство держателей отдавало своим сеньорам половину и более полученной прибыли. Лишь малая толика этих денег возвращалась назад. Собранные деньги отправлялись во Францию в монашеские ордена или оказывались в местных городах, поддерживая там аристократический образ жизни сеньоров. Сеньоры могли находиться вдалеке от своих владений и не участвовать в их деятельности, но это не означало, что абитаны становились независимыми. Они были обязаны выплачивать не только ренту, но и церковную десятину, т.е.
/
часть всего урожая, на содержание приходского священника, служить в милиции (местном ополчении) и нести повинности в пользу Короны, работая бесплатно на строительстве дорог, фортификационных сооружений и на иных общественных работах[129 - Это была своего рода отработочная рента в пользу государства. Обычно она не превышала четырех дней в году.].

Фронтир и торговля пушниной
Когда Людовик XIV взял свои североамериканские владения под прямое королевское управление, торговля пушниной столь же остро нуждалась в восстановлении, как колония в долине реки Св. Лаврентия нуждалась в солдатах и поселенцах. В результате такого бедствия, как Ирокезские войны, сложившаяся во времена Самюэля де Шамплена торговая система, основанная на том, что гуроны и их союзники свозили свои бобровые шкурки в фактории на реке Св. Лаврентия, была уничтожена, а рост сельского хозяйства в колонии отнюдь не избавлял ее от необходимости торговать пушниной. И до тех пор пока фермерством занимались только для того, чтобы прокормиться, экспорт мехов оставался единственной статьей, оправдывавшей вложения Франции в колонию, поскольку попытки Короны развивать в Новой Франции торговлю лесом, кораблестроение и другие отрасли производства оказались неудачными и в значительной степени лишенными практического смысла.
К 1667 г. недавно установившийся всеобъемлющий мир с ирокезами казался выгодным главным образом для победоносной Лиги пяти племен. Она уже контролировала поставку пушнины на реку Гудзон, где в 1664 г. англичане сменили голландцев[130 - Имеется в виду захват англичанами голландской колонии Новые Нидерланды, расположенной в долине реки Гудзон в 1664 г. Подтвержден Бредским (1667) и Вестминстерским (1674) мирными договорами. В результате в руки англичан перешли ключевые опорные пункты голландцев: Новый Амстердам (Нью-Йорк) и форт Оранж (Олбани), а вместе с ними торговые связи с ирокезами, которые впоследствии переросли в военно-политический союз.]. Уничтожив своих соперников гуронов, ирокезы, казалось, могли контролировать внутренние районы Новой Франции, а заодно и сталкивать две европейские державы друг с другом. Только при помощи алгонкинских племен, входивших в прежний торговый союз и сумевших пережить войны, Новой Франции удалось не оказаться в зависимости от ирокезов. Эти племена, занимавшиеся охотой и собирательством, активно сражались с отрядами ирокезских воинов и не принимали предложений ирокезов о союзе. Когда гуронов вытеснили с исторической арены, несколько алгонкинских племен, прежде всего оттава и оджибве, воспользовались ситуацией и сами стали торговцами и посредниками. Они быстро доказали свою гибкость и способность адаптироваться. Французы тоже не стали бездеятельно дожидаться возобновления поставок пушнины в Монреаль. И во время войн, когда количество шкурок сокращалось, и в мирное время, когда это количество возрастало, конкуренция между монреальскими мехоторговцами всегда была жестокой. Некоторые из них начали сами продвигаться в западном направлении в поисках туземных трапперов в местах их постоянного проживания. Появилась такая категория людей, как лесные бродяги (coureurs de bois).
Это название не было хвалебным, ибо такое прозвище получили нелегальные торговцы, лесные контрабандисты. Лицензированные купцы, власти Монреаля и королевские чиновники вплоть до морского министра не желали, чтобы колонисты покидали небольшую компактную аграрную колонию в долине реки Св. Лаврентия, чтобы торговать на индейской территории. Все эти люди предпочитали, чтобы транспортировка мехов оставалась делом аборигенов и чтобы вся торговля пушниной концентрировалась в Монреале. Однако, несмотря на неоднократные запреты, молодые французы вскоре начали появляться в Верхней стране[131 - Верхней страной (Pays d‘en haut) в эпоху французского колониального господства называли территории, прилегающие к Великим озерам.] к западу и к северу от Монреаля. Со временем их число достигло тысячи. Пункты обмена французских товаров на бобровые шкуры начали перемещаться все дальше к западу от заселенной территории Новой Франции.
Колонисты вновь стали путешествовать и исследовать новые земли в масштабах, невиданных со времен Самюэля де Шамплена. Доступ в Верхнюю страну контролировался сначала гуронами, а затем ирокезами. Несколько миссионеров и торговцев сумели проникнуть туда, но никакой принципиально новой географической информации по сравнению с той, которая была известна Шамплену, они не получили. Теперь, когда все торговые альянсы оказались в стадии реорганизации, исследователи в рясах, так же как и коммерсанты, расширили зону фронтира Новой Франции. В числе первых участников этого движения на запад были Медар Шуар де Грозейе и его молодой шурин Пьер-Эспри Радиссон. В юности де Грозейе служил у иезуитов в качестве ангаже в разных миссиях у гуронов, где он овладел несколькими индейскими языками и установил связи со многими союзниками гуронов. Свою первую самостоятельную экспедицию на Запад де Грозейе предпринял в 1654 г., став таким образом одним из первых лесных бродяг. В 1659–1660-х гг. они с Радиссоном совершили долгое и успешное коммерческое путешествие к озеру Верхнему, где оба хорошо осознали, какая богатая добыча бобровых шкурок ожидает их в районе, расположенном к северу и западу от Великих озер.
Вслед за ними отправились и другие исследователи. В 1673 г. Луи Жолье и священник отец Жак Маркетт обследовали верховья реки Миссисипи. В 1679 г. Рене-Робер Кавелье де Ла Саль изучил южное побережье Великих озер и спустил на воду «Грифон» – первое парусное судно на акватории Ниагары выше водопада. Желание Ла Саля найти путь, ведущий через Северную Америку на Восток, было столь сильным, что его сеньорию и отправной пункт на острове Монреаль, где он готовился ко всем своим экспедициям, стали называть Лашин, т.е. Китай[132 - La Chine (фр.) – Китай.]. Преследуя эту цель, Ла Саль в 1682 г. спустился по реке Миссисипи до Мексиканского залива. Три года спустя, во время морского плавания к побережью упомянутого залива, этот вспыльчивый, фанатичный исследователь был убит своими собственными спутниками. Все эти путешествия, намного расширившие присутствие французов в Северной Америке, являлись официальными и были санкционированы интендантом Талоном, губернатором Фронтенаком и их преемниками. Однако осуществлялось много неофициальных экспедиций, подобных, например, рискованному предприятию двадцатилетнего малоизвестного лесного бродяги Жака де Нуайона, который в 1688 г. дошел почти до нынешней Манитобы. Многие из этих людей, как и де Нуайон, могли рано или поздно возвратиться жить в Монреаль или в сельскую местность на ферму, но некоторые всей душой принимали образ жизни аборигенов и оставались среди них.
Вне зависимости от официальности или неофициальности своего статуса все экспедиции были связаны с торговлей пушниной. Чтобы найти проводников и даже для того, чтобы пройти через земли различных племен, исследователи должны были устанавливать дипломатические отношения с туземцами, и торговля всегда играла посредническую роль при заключении соглашений. Шкурки пушных зверей, доставлявшиеся в Монреаль, становились источником финансирования новых экспедиций, даже если они и не были единственной их целью. Сам губернатор Фронтенак, постоянно опутанный долгами, был глубоко вовлечен в торговлю. Его форт Фронтенак, построенный в 1673 г. (на месте будущего города Кингстон на озере Онтарио), был не только военным постом, но и местом мехоторговли, прибыль от которой побуждала губернатора оказывать энергичную поддержку экспедициям Ла Саля. В конце XVII в. торговые фактории стали возникать на территориях вокруг Великих озер и в верховьях реки Миссисипи. Самой важной из них была фактория Мишилимакинак, расположенная в проливе[133 - Имеется в виду пролив Макино.] между озерами Мичиган и Гурон.
К 1680-м гг. лесные бродяги, индейские торговцы и исследователи способствовали тому, что в Монреаль хлынул поток шкурок. В 1681 г. королевские чиновники признали, что эти поставки существенно подорвали роль Монреаля как места, где французские и индейские торговцы обменивали бобровые шкурки на одежду, мушкеты, медные котлы и другие товары. Предложив лесным бродягам амнистию, власти ввели систему выдачи разрешений (congе?s) на торговые экспедиции. Легитимация деятельности лесных бродяг привела к появлению еще одного участника в торговле – вояжёра. Действуя на основе собственных разрешений или находясь на службе у обладавших ими монреальских купцов, вояжёры превратили торговлю на Западе в профессию. Недавно прибывшие иммигранты, разорившиеся купцы и даже фермеры-абитаны устремились на Запад, пытаясь добыть себе средства к существованию, перевозя на каноэ французские товары в район Великих озер и возвращаясь оттуда с грузом бобровых шкурок. Подобное развитие событий отнюдь не угрожало процветанию Монреаля. Именно монреальские купцы снабжали вояжёров товарами для торговли, как они снабжали и лесных бродяг, хотя и не столь открыто. Поэтому пушнина по-прежнему попадала в их руки. Город, основанный как община праведников, стал теперь местом, прочно связанным с коммерческой деятельностью.
Превращение лесных бродяг в официально признанных вояжёров не привело к исчезновению всех форм незаконной торговли пушниной. Поскольку необходимость получать разрешения ограничивала доступ к этой деятельности, некоторые торговцы начали искать альтернативные пути к рынку. Один из таких маршрутов привел их на юг, к английским купцам колонии Нью-Йорк. Торговцы в Олбани предлагали хорошие цены за бобровые шкурки, что способствовало налаживанию тайных коммерческих контактов между Монреалем, Олбани и западными торговыми факториями. Это обеспечивало вояжёрам и их индейским поставщикам выгодный сбыт в тех случаях, когда Вест-Индская компания[134 - Речь идет о Вест-Индской компании (Сompagnie des Indes Occidentales), существовавшей во Франции в 1664–1674 гг.] – работавшая по королевской лицензии торговая компания, покупавшая в Новой Франции пушнину и перевозившая ее в метрополию, – решала ограничить количество закупаемого меха или снизить цены. Нью-йоркские купцы и их союзники ирокезы должны были оставаться привлекательной альтернативой, всегда готовой бросить вызов Новой Франции как центру торговли пушниной. Но на побережье Гудзонова залива появился более мощный и сильный соперник.

Компания Гудзонова залива
Когда в 1629 г. Самюэль де Шамплен сдал Квебек братьям Кёрк, некоторые торговцы колонии без особых угрызений совести перешли на сторону англичан. Для Этьена Брюле и других та новая жизнь, которую они вели в Северной Америке, торгуя пушниной, была ценнее государственной принадлежности, и они действовали под английским контролем вплоть до того времени, когда французские власти вернулись в Квебек. Спустя полвека основы британской торговли пушниной в северных и западных регионах Канады были заложены двумя колонистами из Новой Франции, которые также решили, что логика коммерции более убедительна, чем национальные или даже семейные узы. Медар Шуар де Грозейе и Пьер-Эспри Радиссон, вернувшись в 1660 г. в Новую Францию с расположенных на северо-западе территорий, встретили, мягко говоря, не очень радушный прием. Они полагали, что меха, привезенные ими в разгар победоносного наступления ирокезов, спасли колонию от коммерческого краха, но губернатор подверг их дисциплинарному взысканию и оштрафовал за самовольное предприятие. Не лучше было принято и их предложение о фундаментальной реорганизации системы торговли пушниной.
У Новой Франции имелись серьезные причины не обрадоваться предложению Грозейе и Радиссона. Это предложение скорее отражало желание северных индейских племен кри и оджибве, стремившихся открыть торговый путь, недосягаемый для их ирокезских соперников, чем стратегический замысел европейских купцов, все чаще поглядывавших в сторону Гудзонова залива. Грозейе и Радиссон поддерживали своих индейских союзников, но власти Новой Франции осознали, что торговля, которая будет вестись в районе Гудзонова залива, в полной мере пойдет в обход Монреаля и всей Новой Франции. Уже и так взволнованные тем, что торговля пушниной уходила все дальше на Запад, колониальные власти вполне понятным образом не испытывали энтузиазма по поводу возможности потерять ее окончательно. Получив отказ в Новой Франции, Радиссон и де Грозейе в конечном итоге отправились в Англию. В то время Англия не воевала с Францией (в действительности они даже заключили союз против все еще господствовавшей на море державы – Голландии). Радиссон и де Грозейе могли считать свою инициативу чисто коммерческим предприятием, однако вскоре она превратилась в дело государственной важности. Хартия «Губернатору и компании английских купцов, торгующих в Гудзоновом заливе» («The Governor and Company of Adventurers of England Trading into Hudson‘s Bay»), дарованная королем Карлом II в 1670 г., четко обозначила притязания англичан на внутренние территории Новой Франции.
Компания Гудзонова залива (КГЗ) представляла собой то, во что могла бы превратиться Новая Франция, если бы в ней не проводилась политика заселения колонии. Как и «поселение Квебек» в первые годы своего существования, торговые фактории компании были маленькими, чисто мужскими поселениями, которые снабжались продовольствием из Европы и которые получали меха от индейских племен. Посредниками между индейскими трапперами и покупателями из КГЗ были исключительно аборигены, и вскоре каждая фактория обзавелась своим «ополчением» – аборигенами, проживающими поблизости в качестве снабженцев, охотников, проводников и временных туземных жен для сотрудников компании. Радиссон и де Грозейе были правы насчет больших коммерческих перспектив Гудзонова залива. Однако они ошибались, полагая, что Монреаль не выдержит этой конкуренции. Напротив, появление КГЗ стимулировало более активное продвижение далее на запад и на север торговых постов, расположенных в Верхней стране Новой Франции. В течение всего периода французского господства в Канаде, да и после завоевания Новой Франции англичанами Монреаль превосходил фактории, находившиеся в районе Гудзонова залива и колонии Нью-Йорк, в качестве поставщика пушнины на рынки Европы.
Соперничество двух имперских держав было выгодно и индейским племенам. Вместо того чтобы раздавать шкурки пушных зверей корыстным торговцам, мехоторговцы-аборигены сами оценивали рыночную стоимость пушнины и при любой возможности требовали более справедливых условий. Пользуясь все усиливавшейся конкуренцией между французскими и английскими купцами, туземцы могли подыгрывать то одним, то другим, преследуя свои собственные интересы. Контакты с европейцами вызвали огромные изменения в среде самих племен, но торговля пушниной по-прежнему создавала потенциал для участия туземцев в этой сфере деятельности и их влияния в ней. Хотя французы из долины реки Св. Лаврентия проникли далеко в глубь континента и даже строили там постоянные фактории, они делали это только с согласия аборигенов, которое достигалось путем важных дипломатических переговоров. Например, Луи Жолье не смог в 1673 г. достичь побережья Мексиканского залива из-за враждебности со сторон местных жителей, а успех Ла Саля, сумевшего девять лет спустя попасть на это самое побережье, был предопределен тем, что он заключил договор с тем же самым индейским племенем.

Возобновление войны
К 1680-м гг. Ирокезская конфедерация поняла, что, несмотря на все ее победы в годы войны, заключенный мир ей самой невыгоден. Французы отнюдь не попали к ней в зависимость и даже заключили новые торговые союзы, которые оставили ирокезов в стороне. Французские и английские купцы, а также все расширяющаяся сеть индейских торговцев перемещали торговлю пушниной далеко на запад континента. Ирокезы вновь начали войну. Сначала мишенью их ударов стали индейские союзники французов, но эти атаки не смогли перекрыть маршрут поставок мехов в Монреаль. Вместо этого Лига пяти племен в конце XVII в. потерпела серьезную неудачу. Она утратила контроль над южной частью побережья озера Онтарио, который ирокезы отняли у гуронов и других истребленных племен. Это произошло в результате войны, в которой друг с другом сражались только индейцы и которую европейцы почти не заметили и не сообщали о ней, но в индейской устной традиции сохранились рассказы о многих битвах, повествующие и о нападениях из засады на караваны с грузами, и о штурмах обнесенных частоколами селений. Как ирокезы, так и их северные противники могли выставлять по тысяче и более воинов. И теперь с обеих сторон использовались не только луки и томагавки, но и европейские мушкеты. Исход войны, которая велась по берегам рек и озер от селения Су-Сент-Мари и далее к югу до озера Эри, оказался очевиден: ирокезам пришлось вернуться на свои исконные земли, находившиеся южнее озера Онтарио. К 1700 г. племя миссиссога переселилось с северного берега озера Гурон на южное побережье озера Онтарио. И хотя миссиссога никогда не были столь же многочисленны, как ирокезские племена, населявшие районы к югу от Онтарио до начала Ирокезских войн середины XVII в., их претензии на южное побережье Онтарио в начале XVIII в. остались неоспоримыми.
Война вступила в новую стадию в 1689 г., когда английский король Вильгельм III Оранский и король Франции Людовик XIV объявили друг другу войну[135 - Имеется в виду вступление Англии в Войну Аугсбургской лиги (1688–1697), которую вела против Франции коалиция европейских стран.]. Получив твердую поддержку со стороны английской колонии Нью-Йорк, ирокезы стали нападать на густонаселенную центральную часть Новой Франции. 5 августа 1689 г. в Лашине – месте, откуда вояжёры оправлялись из Монреаля на запад, – французы поняли, как будет проходить эта военная кампания. Полторы тысячи ирокезских воинов на рассвете напали на Лашин, сожгли 50 из 80 домов, убили 24 человека и увели с собой около 90 пленников. Это было началом очередной кампании против земледельческих поселений Новой Франции, и в течение нескольких лет отряды ирокезских воинов убивали абитанов и их домашний скот, поджигали строения и посевы. Раз за разом их атаки заставляли колонистов прятаться в укрепленных убежищах, которые вновь стали необходимой частью каждой общины. В 1691 г. было убито свыше ста поселенцев. Во время налета на Вершер в 1692 г. возникла одна из героинь Новой Франции. Дочь местного сеньора, пятнадцатилетняя Мари-Мадлен Жарре де Вершер, вместе со своей семьей защищала укрепление, до тех пор пока не подоспела помощь из Монреаля. Так родилась легенда, которая будет сохранять образы сражающихся абитанов.
Однако в ходе этой длительной военной кампании внезапные и короткие набеги ирокезов едва ли ставили под сомнение сам факт выживания колонии. И хотя в 1690-е гг. прирост населения Новой Франции был незначительным – самым медленным за всю ее историю, колония уже имела постоянные вооруженные силы численностью в 1,4 тыс. солдат, цепь западных фортов с гарнизоном в каждом из них и тысячу колонистов, имевших опыт жизни в диком лесу. Новая Франция могла перенести боевые действия на территорию своих врагов.
Растущее мастерство и доблесть Новой Франции при ведении боев в глухомани, которые здесь называли «маленькой войной» («petite guerre»), впервые были продемонстрированы в 1686 г., когда Пьер де Труа провел отряд солдат и вояжёров из Монреаля до залива Джеймс, чтобы захватить здесь торговые форпосты КГЗ. В 1689 г. губернатор Фронтенак, стремясь поднять боевой дух бойцов и отомстить за Лашин, отправил свои войска и отряды союзных индейцев в рейд по поселениям колонии Нью-Йорк и приграничным территориям Новой Англии. Хотя их возглавляли колониальные армейские офицеры, атаки зависели от тактики индейцев. Военные отряды продвигались по лесам, часто зимой, чтобы внезапно нападать на небольшие английские форпосты и незащищенные городки. Они убивали, жгли и быстро убегали, уводя с собой пленников, прежде чем противник успевал организовать контратаку. Нападению подвергались даже поселения и военные отряды самих ирокезов.
В 1690 г. Новая Франция отразила попытку англичан захватить Квебек. Атаковать город должна была флотилия судов, посланная из Новой Англии под командованием сэра Уильяма Фипса. Однако осаждающие нашли, что укрепления Квебека слишком мощные. Вскоре они отступили, а их требования сдать город побудили губернатора Фронтенака произнести свою знаменитую фразу: «Я не заставлю вас ждать так долго. Вашему генералу ответят жерла моих пушек»[136 - Цит. по: АкимовЮ.Г. От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в 1613–1713 гг. СПб., 2002. С. 195.]. Весь последовавший период войны Новая Франция поочередно то атаковала, то защищалась, то атаковала сама, борясь за контроль над Гудзоновым заливом, нанося удары по английским колониям и совершая не слишком успешно набеги на земли ирокезов. В 1697 г. англичане и французы заключили мир[137 - Речь идет о Рисвикском мире (1697), восстановившем статус-кво в Европе и колониях.]. Вскоре возможности закончить конфликт начали искать и ирокезы. Исконные ирокезские территории никогда не подвергались серьезной атаке, но военные потери наряду с эпидемиями уменьшили численность ирокезов, так что им стало казаться, что их борьба приносила выгоду только их английским союзникам и поставщикам в колонии Нью-Йорк.
Пытаясь выбраться из этого тупика, ирокезы начали вести переговоры с французами и в 1701 г. добились решительного изменения ситуации в Северной Америке. Пять племен Ирокезской конфедерации заключили всеобъемлющий мирный договор с Новой Францией и ее индейскими союзниками и заявили, что в колониальных войнах между Англией и Францией они станут соблюдать нейтралитет. Ирокезы не были разгромлены. Фактически они бились с французами до прекращения ими боевых действий и смогли сохранять независимыми свои территории еще долгое время, после того как Новая Франция прекратила существование. Однако мирный договор означал, что никакие индейские племена впредь не смогут вновь угрожать фундаментальным интересам французской колонии[138 - Имеется в виду «Великий мир в Монреале» (1701), заключенный французами, их индейскими союзниками и ирокезами. Объективно он был выгоден всем подписавшим его сторонам, но крайне невыгоден не участвовавшим в нем англичанам, лишавшимся таким образом своих ключевых индейских союзников, которых они могли использовать в борьбе против Новой Франции.]. В течение почти всего XVII в., когда Новая Франция медленно набирала силу, а численность ее населения росла, все аборигенные сообщества несли катастрофические потери от болезней, занесенных из Европы. Большинство из этих племен сумели приспособиться и выжить, но баланс сил был нарушен. Индейцы все еще могли держать под своим контролем торговлю пушниной и все территории к северу и к западу от Монреаля, но Новая Франция, обеспечив безопасность собственных поселений, была более способной, чем когда-либо прежде, распространять свои силы и влияние на западные земли.
Примерно в это же самое время в Новой Франции началась следующая трансформация, вызванная изданным в Версале королевским декретом. Несмотря на войны, поток проходивших через Монреаль бобровых шкурок не уменьшался. Западная экспансия вояжёров оказалась чересчур успешной: полученная с их помощью пушнина прибывала во Францию в количестве, значительно превосходившем рыночный спрос. Под давлением Вест-Индской компании, которая пыталась продавать меха, Корона решила просто временно приостановить весь пушной бизнес. Разрешения больше не выдавались. Закупку шкурок следовало прекратить. Военные форпосты, находившиеся в Верхней стране, должны были закрыться.
Оказалось, однако, что осуществить столь решительное изменение в колонии невозможно. Морской министр вскоре был вынужден пойти на компромисс. Появилась своя колониальная компания, которая начала торговать бобровыми шкурками, а некоторые из западных фортов продолжали функционировать. Но проблема никуда не делась: рынок сбыта этих шкурок был перенасыщен. Впрочем, начало Войны за испанское наследство (1702), отметившее начало очередной декады военного противостояния Англии и Франции, затмило все сложности, возникшие у мехоторговцев. Для Новой Франции и особенно для ее военной аристократии, закаленной в Ирокезских войнах 1680–1690-х гг., этот крупный конфликт стал последним в цепи войн боевого XVII в. Подлинным героем этой войны стал Пьер Ле Муан д‘Ибервиль.
Он родился в Монреале в 1661 г. Он был сыном Шарля Ле Муана де Лонгёя, который сначала был ангаже, затем стал дворянином, сеньором и самым богатым колонистом. Боевое крещение д‘Ибервиль получил в 1686 г. Тогда он с отрядом Пьера де Труа, состоявшем из солдат и вояжёров, совершил изматывающий двухмесячный переход на каноэ из Монреаля до залива Джеймс, где отряд атаковал все фактории КГЗ. Почти ежегодно в течение последующих двух десятилетий д‘Ибервиль принимал участие в ожесточенных сухопутных и морских сражениях. Прежде чем умереть в 1706 г. на островах Карибского моря, он успел повоевать в районе Гудзонова залива, на границах колонии Нью-Йорк, в Акадии, на острове Ньюфаундленд и в Луизиане, сделал себе целое состояние путем грабежа и потерял в боях трех братьев. Как многие лидеры Новой Франции XVII в., д‘Ибервиль он был смелым, грубым, энергичным человеком и прожил недолгую жизнь. Его карьера вызывала в памяти жестокие времена Шамплена и Бребёфа, а его смерть совпала с концом этой эпохи. Даже в годы Войны за испанское наследство уже зарождался более мирный XVIII век.

Особое сообщество: Новая Франция XVIII века[139 - В названии параграфа (англ. Distinct Society) содержится намек на «особый» статус, который должен был получить Квебек по условиям Мич-Лейкского соглашения 1987 г. См. главу 6.]
Если карьера Пьера Ле Муана д‘Ибервиля представляла собой кульминацию героического XVII в. в Новой Франции, символом новых приоритетов XVIII в. можно считать Филиппа де Риго де Водрёя, генерал-губернатора колонии в 1703–1725 гг. По словам его биографа, Водрёй «сделал одну из самых замечательных карьер в истории Новой Франции, но <…> карьеру, полностью лишенную всякого блеска и щегольства». В период его правления Новая Франция наконец действительно дожила до тех времен, когда даже ее правители могли умерять свою воинственность в пользу иных достоинств, которые были нужнее в повседневной жизни.
Водрёй был младшим сыном в семье провинциального французского аристократа. Он прибыл в Новую Францию в 1687 г. как старший армейский офицер и быстро породнился с семейством, принадлежавшим к местной знати. Губернатором он стал вскоре после начала Войны за испанское наследство, когда династические амбиции Людовика XIV объединили против него почти все европейские державы. Новая Франция не могла избежать участия в этой войне (которая дала д‘Ибервилю и другим военным из колонии возможность совершить свои героические подвиги). Водрёй, однако, понимал, что, имея на руках недавно заключенный мир с ирокезами и трещавшую по всем швам раздутую торговлю пушниной, его колония мало что могла приобрести в Северной Америке военным путем. Чтобы поддержать союзные племена микмаков и абенаки, существованию которых стали угрожать разрастающиеся поселения Новой Англии, он санкционировал «маленькую войну» против этих поселений, но не стал трогать границы колонии Нью-Йорк, чтобы не вынуждать ирокезов нарушить нейтралитет. В районе Гудзонова залива, который в соответствии с мирным договором 1697 г. был разделен между англичанами и французами[140 - На самом деле после подписания Рисвикского мира раздела Гудзонова залива не произошло. Была создана англо-французская комиссия, которая должна была рассмотреть этот вопрос, однако ее работа была прервана из-за новой войны.], конфликтов не случалось. Боевые действия были перенесены на Атлантическое побережье: в 1706 и в 1709 гг. французы организовали карательные операции против английской части острова Ньюфаундленд, а в 1710 г. колонисты Новой Англии захватили Акадию. Британский план нападения на город Квебек провалился, когда в августе 1711 г. семь кораблей флотилии адмирала Ховендена Уокера потерпели крушение у северного побережья залива Св. Лаврентия. По случаю празднования собор Богоматери Победы (Notre-Dame de la Victoire) в Квебеке, названный так в честь обороны города в 1690 г. под командованием Фронтенака, был переименован в собор Богоматери Побед (Notre-Dame des Victoires). В 1713 г., когда ход событий в Европе привел к окончанию войны имперских держав, Водрёй был готов установить в Новой Франции мир, который продлился до 1744 г. Это был самый долгий мирный период за всю историю этой колонии. Однако даже тогда в пограничных зонах не обходилось без вооруженных столкновений.
Война за испанское наследство привела Францию к банкротству и поражению; ради мира Людовик XIV пошел на уступки в колониях. По Утрехтскому договору, подписанному в 1713 г., Франция передавала Британии всю французскую часть острова Ньюфаундленд и признала за ней права на оккупированную Акадию. Франция покинула все форты, захваченные ею на Гудзоновом заливе, признав всю акваторию залива английским владением. Франция даже признала право Британии на владение землями Ирокезской конфедерации. Эти территории не принадлежали Франции, чтобы она их уступала, а Британия – получала, но англичане заявили, что торговцы пушниной из колонии Нью-Йорк так долго находятся в состоянии союзнических или договорных отношений с ирокезами, что это служит основанием для передачи им этих земель. И Франция приняла это обоснование. Ирокезы, однако, не собирались двигаться с места из-за договора, заключенного между французами и британцами. Они остались на своей земле и даже стали сильнее. В эти годы в Ирокезскую конфедерацию вошло переселившееся с юга племя тускарора. Лига пяти племен превратилась в Лигу шести племен, каковой с тех пор и оставалась.
За потери по Утрехтскому договору Новая Франция получила некоторую компенсацию. Весь остров Ньюфаундленд отошел к Британии, но французские рыбаки (которых по-прежнему бывало здесь гораздо больше, чем местных жителей) сохранили за собой право ловить и сушить рыбу на северном берегу острова, который так и стали называть «французским берегом». Франция сохранила также острова Кейп-Бретон и Сен-Жан (в будущем остров Принца Эдуарда). Заставив Францию уступить всем требованиям относительно Гудзонова залива, договор подтвердил статус Монреаля в качестве неоспоримого центра французской торговли пушниной и усилил коммерческую конкуренцию между соперничавшими торговыми империями. Однако для колонистов Новой Франции перспектива мирной жизни явилась самым большим благом, которое дал Утрехтский договор. Размеры и роль вооруженных сил колонии не должны были уменьшаться, но в первой половине XVIII в. положение дел в северной части Северной Америки значительно больше определялось мирными отношениями, чем военными действиями.

Появление новых колоний
Решение Самюэля де Шамплена сделать центром Новой Франции долину реки Св. Лаврентия казалось правильным в течение столетия. Не считая нескольких торговых факторий на Гудзоновом заливе и слабых колоний на острове Ньюфаундленд и в Акадии, сообщество, выросшее из шампленовского «поселения Квебек», оставалось единственным европейским сообществом на севере Североамериканского континента. К 1700 г. почти 15 тыс. колонистов проживало в городах Квебек, Монреаль и Труа-Ривьер, а также на постепенно расширявшихся фермах, сформировавших почти непрерывную полосу заселенного пространства между ними. Французские торговцы и землепроходцы проплыли в западном направлении на каноэ по индейским маршрутам, достигнув Великих равнин, но за пределами узкой долины реки Св. Лаврентия на огромных северных территориях континента практически не было европейских жителей. Чуть позже другие французские поселения в разных местах Северной Америки стали «догонять» долину реки Св. Лаврентия – ту часть Новой Франции, которую в XVIII в. стали называть «Канадой». Французские территориальные притязания в Северной Америке стали быстро расти и столкнулись с постоянно расширявшимся британским присутствием во внутренних районах континента. Новая Англия, Нью-Йорк, Вирджиния и другие английские колонии продвинулись с Атлантического побережья во внутриконтинентальные области. Новая Франция тоже, по мере того как росло ее население и территориальные притязания, начала понимать, что ее отношения с другими колониями ничуть не менее важны, чем отношения с индейцами.
После 1713 г. стала возрастать численность британских поселенцев на Ньюфаундленде. Во время минувшей войны их форпосты и жизненно важные морские коммуникации, связывавшие их с Европой, находились в постоянной опасности. Исчезновение этой угрозы позволило большему количеству рыбаков проживать на острове круглый год и к середине XVIII в. на Ньюфаундленде было уже 7,5 тыс. человек, включая все увеличивавшееся число женщин и детей. Рыбаков, приплывавших сюда из Европы каждое лето, было все равно больше, но местное население начало превращаться в постоянное и жизнеспособное сообщество. Большинство обитателей Ньюфаундленда жили в рыболовецких поселках, строили свои дома вокруг множества небольших каменистых гаваней по всему восточному побережью. Климат и ландшафт делали занятие земледелием почти невозможным. Здесь даже деревья росли так медленно, что их вырубка вскоре превратила полуостров Авалон в лишенную растительности пустошь. По этой причине жители ввозили сюда большую часть продовольствия и другие необходимые им товары. К середине XVIII в. их поставку обеспечивала не столько Европа, сколько Новая Англия. Сами ньюфаундлендцы ловили семгу и более всего треску и охотились на тюленей, отправляя рыбу на кораблях в основном в страны Южной Европы и на острова Карибского моря, а не в Британию. И хотя на Ньюфаундленде не было официальных колониальных институтов, поселение Сент-Джонс превратилось в торговый порт и местом проживания некоторого количества купцов. В 1750 г. на острове жили главным образом выходцы из Западной Англии, однако туда уже начали прибывать многие ирландские католики, которые со временем сформировали ирландские традиции на Ньюфаундленде.
По Утрехтскому договору Францию заставили эвакуировать ее рыболовецкий форпост в Плезансе на южном побережье Ньюфаундленда. (Она не завладела близлежащими островами Сен-Пьер и Микелон до 1763 г., когда очередной мирный договор произвел дальнейшие изменения.) Тогда Франция обратила внимание на остров Кейп-Бретон, который был переименован в Иль-Руайяль[141 - I
le Royale (фр.) – Королевский остров.]. Чтобы превратить его в сильный центр на побережье, Франция обеспечила его полным штатом колониальной администрации и разместила там гарнизон. Столицей Иль-Руайяля стал Луисбур, заложенный на восточном берегу острова в 1713 г., а 25 лет трудов обеспечили его самыми совершенными фортификационными сооружениями во всей Новой Франции. К 1740-м гг. Луисбур стал одним из крупнейших городов Новой Франции. Из 5 тыс. жителей Иль-Руайяля 2 тыс. человек проживали за окружавшими город каменными стенами, на которых были установлены мортиры.
На Иль-Руайяле быстро развивался рыбный промысел, похожий на тот, которым занимались британские поселенцы на Ньюфаундленде. Местные рыбаки, а также те, которые ежегодно прибывал сюда из Франции, добывали до одной трети от всего объема рыбы, которую французы вылавливали в морях Нового Света. Рыбный промысел стимулировал оживленную морскую торговлю в Луисбуре, и уже через 10 лет он начал соперничать в качестве морского порта с городом Квебек. Хотя Иль-Руайяль являлся частью Новой Франции, он находился на расстоянии нескольких дней плавания от территории старой колонии, которую теперь называли Канадой, и превратился в своеобразное, сильно коммерциализованное общество. Купцы Луисбура отправляли корабли, груженные треской, в Европу и на французские острова Карибского бассейна – Сан-Доминго (Гаити) и Мартинику. Они получали оттуда сахар, кофе и ром, а текстиль, продовольствие и промышленные товары – из Франции. Часть этих товаров переправлялась в Канаду, где взамен закупался провиант, а часть – в колонии Новой Англии, где приобретались корабли, строительные материалы и домашний скот. Несмотря на усиливавшееся коммерческое соперничество между Британской и Французской империями, французская Корона нехотя соглашалась признать эту торговлю с Новой Англией – слишком выгодную, чтобы ею пренебрегать. Пользуясь аналогичным снисхождением, Луисбур торговал также с акадийцами, которые теперь жили под британским управлением на полуострове Новая Шотландия.
Хотя в 1710 г. акадийцы из французской юрисдикции попали под управление англичан, в первые десятилетия XVIII в. они наслаждались миром. Их небольшое сообщество было настолько пронизано родственными связями, что для половины браков в городке Аннаполис-Ройял (бывшем Пор-Руайяле) требовалось разрешение, чтобы выйти за обычные ограничения, касавшиеся браков между родственниками. Тем не менее население выросло с жалких 2 тыс. человек в 1700 г. до 10 тыс. человек к концу 1740-х гг. Принадлежа к пастве французских священников, акадийцы при этом были свободны от сеньориальных поборов или воинской повинности. Британские поселенцы были малочисленны, чтобы вызывать беспокойство, и акадийцы спокойно собирали хорошие урожаи с плодородной земли, защищенной ими от высоких приливов в заливе Фанди с помощью дамб. Ведя дела с обоими соперниками, но не чувствуя зависимости ни от одной из сторон, жители Акадии выработали систему сложного нейтралитета. Отделенные от других английских колоний в Северной Америке британские власти Акадии уяснили, что их подданные будут признавать законы Британии, отстояв, однако, себе право не сражаться с оружием в руках против французов. В мирное время этот компромисс, которого требовали «нейтральные французы»[142 - Нейтральные французы (The Neutral French) – английское наименование акадийцев в 1710–1750-е гг.], всем представлялся приемлемым и акадийцы, казалось, сумели благополучно жить при чужом правлении, будучи первыми жителями французского происхождения в Северной Америке, которые смогли это сделать.

В поисках Западного океана
На западных границах Новой Франции в XVII в. лесные бродяги и вояжёры продвигались на запад, заставляя губернаторов бороться за новые земли. В XVIII в. официальная имперская политика сама стимулировала создание французских форпостов в центральной части Северной Америки. В 1701 г., в период переизбытка мехов, Версаль открыто бросил вызов интересам Британии в Северной Америке, санкционировав основание селения Детруа[143 - Ныне город Детройт (США).] (от фр. dе?troit – пролив) на Великих озерах и колонии Луизиана в устье реки Миссисипи. Подразумевалось, что Новая Франция больше не будет рассматриваться как небольшое сообщество в долине реки Св. Лаврентия с определенными торговыми интересами в соседних западных областях. Теперь французская политика стала заключаться в том, что Новая Франция вкупе со своими индейскими союзниками должна была создать барьер, идущий от долины реки Св. Лаврентия к Великим озерам, а оттуда вниз по течению реки Миссисипи к Мексиканскому заливу, удерживая английские колонии на полоске прибрежной территории к востоку от Аппалачей. Одновременно на западе и на севере континента должны были строиться новые французские форты, которым следовало окружить фактории КГЗ, а возможно и протянуться до Тихого океана.
Такая политика в масштабах континента требовала возрождения торговли пушниной. Ее длительная стагнация, вызванная затовариванием и войной, не уменьшила бы запасов, накопленных в Европе, если бы не мыши и другие вредители. Хранившиеся на складах меха в конце концов оказались испорченными. Вновь появился спрос на бобровые шкурки и открылись рынки для мехов других животных. В течение XVIII в. шкуры американского лося, оленя, медведя, норки и других зверей, которые шли на изготовление верхней одежды и на отделку нарядов, стали почти столь же востребованными, как и бобровые шкурки у шляпников. Подобный рост спроса привел к тому, что торговля пушниной в Новой Франции достигла невиданных прежде размеров. Экспансия требовала появления множества постов на Западе, которые одновременно становились и военными базами, факториями, посольствами, и миссиями, работавшими среди местных племен, а также плацдармами для дальнейшего исследования новых земель. Хитроумные альянсы индейцев оставались важнейшим условием торговли, по мере того как она все дальше продвигалась на Запад. Чтобы поддержать индейских союзников Новой Франции, губернатор Водрёй уполномочил Констана Ле Маршана де Линьери, командовавшего воинскими гарнизонами на Западе, начать длительную войну против врага этих союзников – индейского племени мескати (или лисиц[144 - В русскоязычных работах иногда это племя называют фоксами (от англ. foxes).]), обитавшего к западу от озера Мичиган. Расходы королевской казны на содержание западных фортов невольно оказывали финансовую поддержку монреальской торговле пушниной, но при этом в ней усиливалось доминирование самих военных, таких как де Линьери.
Одним из самых влиятельных людей в мехоторговле был офицер Пьер Готье де Варенн де Ла Верандри. Еще командуя «северными постами» («postes du nord»), расположенными к северо-западу от озера Верхнее, Ла Верандри пришел к убеждению, что с помощью своих индейских союзников он мог бы достичь реки, текущей на запад или на юг к Тихому океану. Он и его сыновья посвятили 15 лет своей жизни достижению этой цели. С одной стороны, они боролись за то, чтобы сохранить поддержку королевских чиновников и монреальских купцов а с другой – пытались убедить враждовавшие друг с другом индейские племена разрешить им пройти на Запад. Семейству Ла Верандри не удалось попасть на берег Тихого океана (примерно в это же время русские торговцы пушниной как раз добрались до Аляски), но они пересекли равнины, оказались вблизи подножия Скалистых гор и совершили значительные географические открытия. Цепь факторий («постов»), созданных ими на берегах озер Манитобы, гарантировала, что КГЗ не сможет монополизировать торговлю пушниной на Дальнем Западе. Однако британская компания, получая, видимо, столько мехов, сколько ей было нужно, не чувствовала для себя угрозы от продвижения французов.
С появлением на западе множества факторий изменился сам метод торговли мехами. Чтобы сократить затраты на экспансию, французская Корона во все больших масштабах передавала контроль за торговлей военным. Служба на Западе открывала финансовые возможности перед честолюбивыми молодыми аристократами, желавшими служить на дальних рубежах. Теперь они могли становиться партнерами купцов и вояжёров, которые должны были выплачивать вознаграждение или долю от своих прибылей в обмен на доступ к местной торговой монополии, находившейся в руках этих военных. Эти новые договоренности подрывали независимость вояжёров, которые прежде сами занимались торговлей. Постепенно люди, перетаскивавшие по суше и переправлявшие по воде товары по все удлинявшимся маршрутам между Монреалем торговыми факториями, превращались в наемных работников, которые получали жалованье от купцов и их партнеров-военных. На главных маршрутах появились более крупные каноэ. Некоторые из них достигали в длину 10 метров (33 фута) и имели команду из восьми гребцов. К 1730-м гг. даже место гребца в каноэ оговаривалось заранее; выше других оплачивались те, кто находился на носу и на корме, как выполнявшие наиболее ответственную работу.
Каждую весну от острова Монреаль отплывали флотилии этих каноэ. Те, кто отправлялся в самые короткие путешествия – в Мишилимакинак или в Детруа, – обычно возвращались к осени. Более длительные разъезды, а это была половина всех выездов из Монреаля, требовали от людей выполнения более долговременных обязательств, поскольку они часто уезжали осенью и проводили в Верхней стране две зимы. По мере того как в 1720–1730-х гг. сфера торговли на Западе расширялась и увеличивалось количество факторий, некоторые вояжёры стали там селиться. Они привозили с собой жен или женились на местных индейских женщинах. Так, семьи появились в Детруа, в Мишилимакинаке и в верховьях реки Миссисипи – регионе, известном как Страна иллинойсов. Другие вояжёры продолжали жить в Монреале, возвращаясь раз в несколько лет на сезон–другой в свои дома, где с хозяйством должны были в одиночку управляться их жены.
В эти годы, по всей видимости, во многом сложился колоритный образ жизни вояжёров с их культом силы и выносливости и соперничеством между «северными людьми» («hommes du nord»), зимовавшими далеко на Западе и питавшимися индейской пищей и пеммиканом, и «любителями свиного сала» («mangeurs de lard»), возвращавшимися каждую осень в Монреаль, чтобы есть соленую свинину. Вояжёры воспевались в песнях и народных преданиях, таких как «Заколдованное каноэ» («La chasse-galerie»), в котором, например, дьявол предложил перенести вояжёров вместе с их каноэ домой за одну ночь. Реальность была менее романтичной. По мере того как потребность в рабочих руках росла, мехоторговцы стали нанимать жителей за пределами острова Монреаль – некогда родины большинства вояжёров. После 1730 г. половина из подписавших договоры с торговцами пушниной называла себя абитанами, т.е. фермерами. Для большинства из них походы на Запад были временным занятием ради денег, и впоследствии они намеревались оставить эту деятельность, чтобы всецело посвятить себя фермерству. Вояжёры, которые вслед за своими отцами делали на торговле карьеру, все еще встречались, но экспансия явно вовлекала в эту сферу все большее число хуже обученных и менее энергичных сельских жителей.
В эпоху вояжёров появились метисы – группа, находившаяся «между» колонистами и аборигенами. Со времени Этьена Брюле всегда находились французы, которые входили в индейские общины и заключали «местный брак» («country marriage») с туземками. По сути, такие виды партнерства были жизненно важной частью альянсов, занимавшихся торговлей. В начальный период дети от таких браков становились полноправными членами аборигенного сообщества. Затем, когда в районе Великих озер появилось множество факторий мехоторговцев, вокруг них выросли постоянные селения с полуфранцузским-полуиндейским населением (подобно тому, как полушотландские и полуиндейские деревни появились вокруг факторий КГЗ). Плодами таких семейных связей стали метисы, т.е. полукровки, чья роль в пушном промысле отличалась от ролей и французов, и индейцев. По мере того как торговля пушной уходила все дальше на Северо-Запад, метисы перемещались вместе с ней, но на равнинах они становились фермерами и охотниками на бизонов, а также торговцами и вояжёрами. Постепенно они создали свой собственный диалект – «мичиф»[145 - Во французском варианте «метшиф», или «митшиф». Слово происходит от старофранцузского mе?tif – метис.], а их традиции и идентичность стали частью смешанной культуры мира мехоторговли.

Общество XVIII века
Мир, который сохранялся между Англией и Францией вплоть до 1740-х гг., способствовал процветанию всех североамериканских владений Франции. Французские колонии на островах Карибского моря использовали быстрый рост рабского населения, чтобы производить для Европы все возрастающее количество сахара; труд рабов также способствовал скромному достатку плантаторов Луизианы – переживавшей трудности новой колонии. Хорошо чувствовали себя рыбаки с побережья Атлантики и торговцы пушниной из Канады, а расширявшаяся коммерция начинала объединять колонии. Наконец-то появился устойчивый спрос на произведенные в Новой Франции излишки пшеницы, муки, овощей и древесины, в которых нуждались рыбаки Иль-Руайяля и жители рабовладельческих плантаций на островах Карибского моря. Больше кораблей стало приплывать в Квебек и покидать его; выросло речное судоходство, поскольку колонисты стали осваивать полуостров Гаспе и северный берег залива Св. Лаврентия. Цена на выращенную абитанами пшеницу начала, наконец, подниматься, как только открылись рынки сбыта для культур натуральных хозяйств, каковыми они всегда прежде являлись.
Население долины реки Св. Лаврентия, сокращавшееся из-за эпидемий и войн, быстро возобновило рост. Оно увеличилось с 15 тыс. человек в 1700 г. до 18 тыс. человек при заключении мира в 1713 г., удвоилось к 1730-м гг., достигнув 35 тыс. жителей, и вновь почти удвоилось к 1750-м. Иммиграция по-прежнему оставалась незначительной. К середине века большинство колонистов были потомками тех, кто сам родился в Канаде. Это постоянно растущее сельское население распространялось особенно быстро на равнинных плодородных землях в окрестностях Монреаля, хотя свободных мест еще хватало даже в районе города Квебек, где до сих пор проживало больше половины всех колонистов. Рост населения в конце концов сделал сеньории значимыми, по крайней мере для некоторых их владельцев. Корона начала жаловать новые сеньории в новых районах заселения, например в таких как Бос, расположенный к югу от города Квебека. Разрешение на получение земли в этих районах было дано колонистам из плотно заселенной долины Св. Лаврентия только после того, как сеньории там оказались распределенными.
С самого начала колонизации земля в Новой Франции расчищалась и вводилась в сельскохозяйственный оборот только в соответствии с темпом роста населения. Однако в первые десятилетия XVIII в. рост продукции канадских ферм почти в два раза обгонял рост численности сельских жителей. В определенной мере это означало, что абитаны просто выращивали больше, чтобы лучше питаться и одеваться, а расширявшийся рынок для пшеницы и другой фермерской продукции, вывозившихся из города Квебека, также способствовал росту производительности. Рост урожайности вместе с началом повышения цен дали сельским жителям шанс достигнуть процветания. Если фермеры могут продавать больше, их земля начинает выше цениться и фермерство из рода занятий становится предпринимательством, то интерес со стороны сеньоров и купцов к сельской местности возродится. При переходе от натурального хозяйства к коммерческому земледелию все в Новой Франции могло бы измениться – от ландшафтов до размеров семейных ферм.
Однако в реальности никакой полномасштабной трансформации Новой Франции не произошло. Традиционные приемы земледелия менялись очень медленно, а торговля пшеницей была делом новым и рискованным. Рынок пшеницы могли обрушить плохие урожаи (в 1730–1740-е гг. случилось несколько неурожайных лет), кризис в судоходстве или катастрофы в центрах сбыта (так было в 1745 г., когда Иль-Руайяль находился в руках англичан). Даже не зная этого заранее, абитаны-фермеры предпочитали не рисковать, распродавая урожай, в который входили также съестные припасы их семей и семенной фонд. Пшеница тем не менее экспортировалась, и процветание медленно затронуло в XVIII в. также и абитанов, не приведя к фундаментальным переменам. Жители сельской местности продолжали заниматься самообеспечением, тогда как коммерция и другие разнообразные виды деятельности развивались лишь в городах Новой Франции.

Жизнь городов
Торговые центры в Новой Франции появились раньше, чем фермы, а в 1663 г., когда было введено прямое королевское управление, более трети колонистов проживало в городах. Эта доля медленно уменьшалась, но и к концу французского правления горожанами были более одной пятой колонистов Новой Франции. Население Монреаля и города Квебека росло медленнее, чем население сельской местности, но в XVIII в. они вкупе с недавно основанным Луисбуром стали крупными городами.
В последние годы правления французов не отличавшийся излишне горячей любовью к колонии маркиз де Монкальм заявил, что в городе Квебеке можно жить а` la mode de Paris[146 - По-парижски, по парижской моде (пер. с фр.).]. По его мнению, здесь, как бы то ни было, тоже было слишком много городской роскоши и беспутства. Столица колонии с населением, выросшим с примерно 2,5 тыс. человек в 1715 г. до 6 тыс. или более – в 1750-е гг., была самым импозантным и самым старым городом Новой Франции; межевые знаки, установленные Шампленом, и даже его могила уже были утрачены. По словам одного из восхищенных гостей, город Квебек «подобно горным итальянским городам» венчал собой скалу, окруженную водой, и естественные валы оставались его основной защитой, даже после того как в 1746–1749 гг. город с суши был окружен цепью бастионов. Самые большие здания в колонии стояли прямо на вершинах скал. Офицеры, надменные королевские чиновники, священники и монахини ходили пешком, ездили верхом или в экипажах между резиденцией генерал-губернатора Шато Сен-Луи, особняком интенданта, кафедральным собором, семинарией, монастырями и госпиталем Отель-Дьё. В нижней части города, где стояли на якорях корабли и швартовались баржи, у причалов и складов, принадлежавших торговому сообществу, толпились купцы, клерки и моряки, которые разгружали и складировали грузы, ввозимые в колонию, так как все они доставлялись в порт города Квебека. Солидные двух- и трехэтажные каменные здания, разделенные особенно высокими стенами, предназначенными для защиты от пожаров, тянулись вдоль забитых повозками узких улиц, по которым шествовали хорошо одетые дамы, посещавшие мастерские ремесленников, и сновали, выполняя черную работу, слуги и рабы.
Насчитывавший около 4 тыс. жителей Монреаль не мог сравниться с Квебеком ни по размеру, ни по положению. Как центр пушной торговли, Монреаль сохранял вид пограничного поселения, так как в нем часто можно было встретить группы вояжёров, индейских торговцев и воинов. Но к 1750 г. город также обрел каменные крепостные стены и значительно вырос по сравнению с той торговой факторией, какой он был первоначально. Его здания были не столь внушительны, как в столице, но более половины из них, как и в Квебеке, были не деревянными, а кирпичными. Этой тенденции в строительстве поспособствовали большие пожары, случившиеся в Монреале в 1721 и в 1734 гг. Ни тот ни другой город не имели водопровода, мощеных улиц или общественного освещения, но оба обладали явно коммерческим обликом. Тем не менее королевские предпочтения и экономические реалии гарантировали полную зависимость колонии от французской промышленности, а без производства в городах Новой Франции было не так уж много работы. Монреаль и город Квебек существовали для обслуживания торговли и управления и росли постольку, поскольку это позволяли данные виды деятельности.
Как административные центры города были населены королевскими чиновниками, офицерами и монахами разных орденов. Эта элита, доминирующая во всей колонии, была особенно заметна в городах, где их семейства могли составлять до 40% жителей. Высшие чиновники, которых было немного, прибывали из Франции, чтобы продвинуться по карьерной лестнице за счет срока службы в колониях. Образованные, успешные, имеющие нужные связи в правящих кругах в Версале, они добавляли утонченность городской жизни, особенно Квебека. Однако большая часть колониальной элиты была канадской, так как к XVIII в. уже сложилась собственно канадская аристократия.
Ее оплотом являлись вооруженные силы Новой Франции. Большинство колониальных аристократов владели фамильными сеньориями, но немногие получали с них ощутимый доход или уделяли им много времени. Напротив, они рассчитывали на вознаграждение за службу в колониальных войсках, т.е. в составе отдельных рот морской пехоты. К концу периода французского правления более двухсот человек, или служили офицерами в этих ротах, или находились в числе «ожидающих», т.е. стоявших в очереди на вакантные места офицерских сыновей, которых все прибывало. Они представляли собой все более сплоченную и связанную родственными узами элиту, представители которой шли на воинскую службу по стопам своих отцов и дядей, женились на сестрах или племянницах друг друга и видели в воинской службе на командных должностях не только средство к существованию, но и свое призвание. Служба в ротах морской пехоты не была синекурой, и даже после 1700 г., когда король прекратил жаловать дворянское звание успешным простолюдинам, аристократия Новой Франции не превратилась в простую декорацию. Местные дворяне оправдывали свои классовые привилегии самым традиционным образом – военной службой. В XVII в. они руководили кампаниями против английских колоний, факторий КГЗ и ирокезов. В XVIII в. они строили форты на границах и служили там, вели переговоры с индейцами, воевали с ними, исследовали земли на Западе и надзирали за торговлей пушниной. По приказу они преодолевали огромные расстояния между дальними форпостами Французской империи в Америке, и даже в мирное время здесь предъявлялись высокие требования к военной службе.
Вполне типичной представляется карьера Поля Марена де Ля Мальга. Сын офицера и брат торговца мехами, он получил чин прапорщика в 1722 г., когда ему было 30 лет и провел следующие 20 лет в разных фортах в районе озера Верхнего. В 1743 г. он наконец дослужился до чина лейтенанта и посетил Францию. В 1745 г. Марен де Ля Мальг командовал военной сухопутной экспедицией, направлявшейся из города Квебека в Акадию, потом отплыл на Иль-Руайяль, а на следующий год возглавил рейд на Саратогу (колония Нью-Йорк). В 1748 г. Марен де Ля Мальг вернулся на Запад, где в должности командира форта в районе залива Грин-Бей на озере Мичиган получал значительный доход от торговли пушниной. В 1753 г. он умер в возрасте 61 года, находясь на службе в долине реки Огайо. И хотя губернатор отозвался о нем как об отважном офицере, «созданном для войны», Марен де Ля Мальг так и не получил ни высокого чина, ни особых знаков отличия. И в этом он был похож на многих других своих современников. «На военной службе семья сьёра де Вилье всегда проявляла себя с лучшей стороны, – писал губернатор в некрологе по случаю смерти другого офицера. – Среди них не было никого, кто бы не погиб в битве с врагом». Ветеранов в канадском офицерском корпусе практически не было, поскольку почти все офицеры заканчивали жизнь на поле боя.
Канадская аристократия не была богатой, хотя уровень ее жизни намного превосходил возможности простых людей. К XVIII в. не многие колониальные аристократы сохраняли связи с процветающими поместьями во Франции, а канадские сеньории не часто позволяли им вести беззаботное существование. Испытывая жизненные трудности, канадские аристократы поздно женились и заводили меньше детей, и поэтому дворянство в колониях оставалось малочисленной кастой избранных. Они могли участвовать в любых коммерческих предприятиях и часто этим пользовались – либо как инвесторы, либо, как в случаях с сеньориями и командованием в торговых факториях, пытаясь обложить своего рода налогами деятельность других людей. Подобная практика распространялась даже на воинскую службу: офицеры, контролировавшие выплату денежного довольствия и выдачу провианта, часто забирали долю и себе. Тем не менее сделать крупное состояние на коммерции в Новой Франции было нелегко. Вся эта финансовая активность, вероятно, свидетельствовала не столько о коммерческих способностях колониального дворянства, сколько о поисках им прибылей, чтобы поддерживать свой образ жизни.
Офицерское жалованье и то, что можно было выжать из своего служебного положения, были для них жизненно важными факторами. При этом карьера офицеров зависела от генерал-губернатора, который как главнокомандующий оказывал им покровительство и продвигал по службе. Его власть помогла создать в городе Квебеке придворное общество, отдаленно напоминавшее гораздо более многочисленный и блестящий версальский двор. В Квебеке, как и в Монреале и в Луисбуре, хотя и с меньшим размахом, начальство колонии развлекалось на балах, званых обедах, за карточными столами, а также устраивало пышные празднества, элегантность и роскошь которых не имели ничего общего с существованием большинства колонистов. Карьера офицера могла зависеть от принадлежности к окружавшим губернатора кликам, а женщины могли играть здесь ключевую роль. Обучавшиеся в монастырских школах женщины из высшего сословия зачастую были образованны лучше мужчин. Пока их мужья и сыновья служили вдали от города Квебека, женщины, владевшие искусством с пользой вращаться в придворных кругах, могли в значительной мере способствовать преуспеянию своих семейств.
В действительности знать должна была демонстративно жить на широкую ногу. Vivre noblement[147 - Жить по-благородному (пер. с фр.).] было одной из обязанностей обладателя дворянского титула, хотя обычно для этого знатным людям приходилось залезать в долги. Дворяне должны были иметь дома лучше, чем у других, одеваться, причесываться и пудриться по последней моде, иметь многочисленных слуг и рабов, часто разъезжать по гостям и принимать их у себя. Молодые аристократы, защищенные своим статусом, могли драться на дуэлях, иметь содержанок и бесчинствовать на улицах, не особенно опасаясь наказания. Мало кто из колониальной элиты обнаруживал интеллектуальные или литературные интересы, а в поисках образования для своих детей они выбирали прежде всего изучение военного дела для сыновей и уроки хороших манер для дочерей. Всю свою жизнь тратя большие средства на внешний блеск, представители военной аристократии часто умирали в долгах, рассчитывая на королевскую пенсию для своих вдов, тогда как получение воинского звания или заключение брака с представителями купеческого сословия должны были гарантировать материальное обеспечение их детям.
Городское духовенство в известной мере также было частью колониальной аристократии. Со времени правления КСУ духовное окормление жителей Новой Франции осуществлялось монашескими орденами – иезуитов, сульпицианцев, урсулинок и др. Привлеченные в Канаду перспективами миссионерской работы, эти монашеские ордены постепенно столь глубоко укоренились в городской жизни колонии, что к началу XVIII в. 80% священников проживало в городах, хотя 70% населения обитало в сельской местности. Во многих орденах состояли образованные люди благородного происхождения. Их члены почти целиком набирались во Франции и посвящали себя молитвам, занятиям теологией и церковным службам в кафедральном соборе города Квебека и в сульпицианской церкви в Монреале.
Впрочем, для нужд всех приходов Новой Франции в Квебеке была открыта семинария, где готовилось не столь высокообразованное епархиальное духовенство. К середине XVIII в. четыре пятых всех приходских священников были подготовлены в самой Новой Франции, но их все равно не хватало, так что большинство этих священников совершали богослужения для своей паствы в нескольких приходах, отстоявших далеко друг от друга. Священнослужители, монахи и монахини разных орденов, посвящая себя благотворительности, осуществляли в колонии практически всю работу по оказании социальной помощи. Школы и больницы здесь были очень разными, от весьма рафинированных до довольно убогих. В Квебеке урсулинки содержали школу для девочек из элитных семей. Монахини из конгрегации «Сестер Монреальской Богоматери» (Notre Dame de Montrе?al), основанной Маргёрит Буржуа[148 - Буржуа Маргёрит (1620–1700) – прибыла в Монреаль из Франции в 1653 г. Помимо конгрегации Нотр-Дам-де-Монреаль основала церковь Нотр-Дам-де-Бон-Секур, ряд школ, миссий, приютов и т.п. Канонизирована Католической церковью в 1982 г.] в первые годы существования города, обучали девочек из всех слоев общества в школах, расположенных довольно далеко от Монреаля, например в Луисбуре на побережье Атлантики. Мари-Маргёрит Дюфро, вдова д‘Ювиль[149 - Лажемерэ Мари-Маргёрит Дюфро де (вдова д‘Ювиль) (1701–1771) – первая уроженка Канады, канонизированная Католической церковью в 1990 г.], в юности сама жила в бедности, хотя и была родом из старинной благородной семьи. В 1730-е гг. она основала конгрегацию «Сестер милосердия Монреаля», или «серых сестер», которые помогали бедным и обслуживали больницу и богадельню – Общий Госпиталь.
Аристократы доминировали в городах, но они также занимали центральное место в торговле и поддерживали ведущие купеческие семейства. В Монреале торговали пушниной, в Квебеке занимались импортом и экспортом, в Луисбуре – рыбным промыслом и морским фрахтом, но вне зависимости от конкретной специализации купцы представляли собой вполне определенную группу, знавшую толк в кредитных операциях, умевшую вести бухгалтерские книги и участвовавшую в переговорах по вопросам торговли. Купцы также были поставщиками: в XVIII в. они могли обеспечивать горожан Новой Франции ромом, патокой и кофе, доставлявшимся из французских владений на островах Карибского моря, роскошными тканями, одеждой, ювелирными изделиями, винами, крепкими алкогольными напитками и даже книгами и предметами искусства из метрополии, т.е. всеми теми товарами, которых почти не знали за пределами городов.
Торговые дома из французских портовых городов часто посылали в город Квебек своих сыновей или своих протеже, чтобы они занимались грузами, которые посылались сюда этими домами. Но в других городах колонии среди поселившихся там купцов было мало тех, кто приплыл из Франции, имея состояние, и их капиталы, как правило, были связанными и постоянно подвергались риску. Занятие торговлей было семейным делом. Жены мелких купцов по обыкновению помогали торговать в лавках, и даже в богатых купеческих домах вдовы могли брать дело в свои руки и управлять им годами. Образ жизни самых бедных купеческих семей превосходил жизненные стандарты большинства колонистов, и коммерсанты могли стать состоятельнее аристократов. В аристократии купцы видели клиентов и партнеров по предпринимательской деятельности и по возможным матримониальным союзам, однако буржуазные семьи, кажется, были куда менее предрасположены заниматься показухой, чем это было свойственно элите.
Численность и активность этой торговой буржуазии всегда сдерживались теми ограничениями, которые налагались на экономическую жизнь колонии. Контроль над важнейшей статьей канадского экспорта – пушниной – в конечном счете принадлежал Вест-Индской компании, чисто французской монополии, которая закупала и перевозила на кораблях ежегодную квоту мехов. С тех пор как торговые дома метрополии стали господствовать во всех трансатлантических перевозках в город Квебек и из него, лишь немногие местные агенты обрабатывали бо?льшую часть отправленных в колонию грузов. Для горожан купцы могли быть лавочниками и предлагать отдельные виды коммерческих услуг. Однако поскольку большинство колонистов было фермерами, имевшими натуральное хозяйство, возможностей диверсифицировать предпринимательскую деятельность было немного.
Наибольшими коммерческими ограничениями подвергался Монреаль. За отсутствием других видов предпринимательства, кроме мехоторговли, монреальские купеческие семейства, например Гамелены, занялись организацией партий вояжёров и расширением зоны их деятельности. Именно Гамелены финансировали бо?льшую часть экспедиций Ла Верандри на Запад и вызвали его в суд, когда тот не смог выплатить им долг. Наилучшие коммерческие возможности имелись у Луисбура. Его прибрежное положение, разнообразные торговые связи и активное участие в добыче трески позволяли городу интенсивно торговать, вести рыболовный промысел и развивать судоходство. Купцы Квебека также выиграли от развития коммерции в XVIII в. и от роста экспорта пшеницы и леса. В 1720–1740 гг. в окрестностях Квебека было построено 200 кораблей; местные предприниматели начали использовать их для доставки грузов на Иль-Руайяль и на принадлежавшие Франции острова в Карибском море. С ростом судоходства по реке и по заливу Св. Лаврентия некоторые квебекские купцы стали вкладывать средства в рыбацкие селения и мехоторговые фактории, расположенные на полуострове Гаспе и вдоль северного побережья залива Св. Лаврентия вплоть до полуострова Лабрадор. Одним из наиболее активных предпринимателей там была Мари-Анн Барбель, вдова Форнель. Родив 14 детей и овдовев в 1745 г., она превратила доли супруга в торговых и рыболовецких предприятиях на северном побережье в процветающий бизнес, а затем вложила полученную прибыль в недвижимость в Квебеке и, отойдя от дел, дожила в комфорте до девяноста лет.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70555057) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

1
В оригинале книга называется «Illustrated History of Canada». (Здесьидалеепримечания редакторов и переводчиков.)

2
Инуиты – самоназвание коренного населения Канадского Севера (а также Аляски, Гренландии и восточной оконечности Чукотки) – монголоидов арктического типа, говорящих на языках эскимосско-алеутской семьи. Ранее их было принято называть эскимосами, но в последнее время это слово вышло из употребления, поскольку считается, что оно имеет уничижительный характер (по одной из версий, оно произошло от индейского слова или выражения, буквально означающего: тот, кто ест сырое). Подробнее о них см. главу 1.

3
Путешественники, внесшие наиболее значительный вклад в исследование территории Канады. Подробнее о них см. главы 1–4.

4
Различные индейские племена, населявшие территорию современной Канады. Подробнее о них см. главу 1.

5
Девушки, которых французское правительство отправляло в Канаду в конце XVII в., с тем чтобы они выходили замуж за колонистов. См. главу 2.

6
Речь идет о Войне за независимость США (1775–1783).

7
Имеются в виду те жители тринадцати «старых» колоний, которые не приняли Американской революции, сохранили верность британской Короне и поэтому покидали Соединенные Штаты. Подробнее см. главу 3.

8
Канадский щит – один из наиболее обширных выходов докембрийских формаций на земную поверхность – соответствует территории Центральной и Восточной Канады, примыкающей к Гудзонову заливу и Северному Ледовитому океану.

9
Браун Джордж (1818–1880) – канадский политик, один из отцов Канадской конфедерации. Подробнее о нем см. главу 4.

10
«Последний лучший Запад» («The Last Best West») – так в начале ХХ в. называли канадские прерии, куда активно привлекались иммигранты. Это действительно был последний в мире обширный ареал «свободных земель», доступных для заселения и сельскохозяйственного освоения выходцами из Европы.

11
Высокопоставленный британский чиновник, назначенный губернатором Канады, после того как там в 1837–1838 гг. произошли антибританские выступления. Подготовил «Доклад о положении дел в Британской Северной Америке», содержащий рекомендации по поводу реорганизации управления колониями; считал, что имеющиеся проблемы связаны прежде всего с наличием в Канаде двух этнолингвистических групп, и выступал за скорейшую ассимиляцию франкоканадцев. Подробнее см. главу 3.

12
Речь идет о 72 резолюциях, которые легли в основу Акта о Британской Северной Америке; они были выработаны в 1864 г. на конференции представителей провинций Британской Северной Америки в городе Квебеке.

13
МакдональдДжонАлександр (1815–1891) – один из ключевых отцов-основателей Канадской Конфедерации, первый премьер-министр Канады. Подробнее см. главу 4.

14
Франклин Джон (1786–1847) – исследователь Канадского Севера и Арктики. Подробнее см. главу 4.

15
Вояжёры (фр. voyaguers) – франкоканадские скупщики пушнины. Подробнее см. главы 1–2.

16
«Нурдуин Норсмен» («Noorduyn Norseman») – канадский одномоторный самолет, производившийся в 1935–1959 гг. и широко применявшийся в отдаленных труднодоступных районах.

17
Канадские рейнджеры – полувоенные формирования, состоящие в основном из представителей коренных народов, несущие патрульную службу в труднодоступных северных районах.

18
Букв. пер. с лат.: от моря и до моря – т.е. от Атлантического до Тихого океана – национальный девиз Канады, в 1921 г. помещенный на ее гербе. Выражение взято из Ветхого Завета [Пс. 71: 8]; для обозначения Канады первым его использовал религиозный и политический деятель Джордж Монро Грант в период строительства Канадской тихоокеанской железной дороги. Подробнее см. главу 4.

19
Имеется в виду принятие Декларации независимости США 4 июля 1776 г.

20
Маккензи КингУильямЛайон (1874–1950) – премьер-министр Канады (1921–1926, 1930–1935, 1935–1948). Подробнее см. главу 5.

21
Пирсон Лестер Боулс (Майк) (1897–1975) – министр иностранных дел (1948–1957) и премьер-министр Канады (1963–1969), единственный канадец – лауреат Нобелевской премии мира. Подробнее см. главу 6.

22
Содружество, официально Содружество Наций (англ. Commonwealth of Nations) – объединение Великобритании и ряда других государств, в основном из числа ее бывших колониальных владений. Подробнее см. главу 5.

23
Командование Воздушно-космической обороны Северной Америки (англ. North America Aerospace Defence Command, NORAD) – американо-канадская оборонная структура, обеспечивающая безопасность воздушного пространства Северной Америки.

24
Новой Землей (фр. Terre-Neuve) французы первоначально называли все северо-восточное побережье современной Канады; позднее это название закрепилось за островом Ньюфаундленд.

25
В переводе с англ. З.М. Каневского: «…земля, которую господь предназначил Каину». См.: Бейклесс Дж. Америка глазами первооткрывателей / Ред. и предисл. И.П. Магидовича. М., 1969. С. 113.

26
Картье Жак (1491–1557) – французский мореплаватель, один из первооткрывателей Северной Америки.

27
Франциск I (1494–1547) – король Франции с 1 января 1515 г.

28
Берингов перешеек, или Берингия – название обширной территории между Камчаткой и Аляской, которая существовала в доисторические времена и соответственно соединяла Азию и Северную Америку; однако примерно 10–11 тыс. лет тому назад она опустилась под воду.

29
Речь идет о БренданеКлонфертском (лат.: Brendanus Clonfertensis) (484 или 486–577 или 583), который в IX в. стал героем «Navigatio santi Brendani Abbatis» («Плавание аббата святого Брендана» – христианской легенды о плавании по океану в поисках земли обетованной, которую отождествляют с Северной Америкой. Большинство специалистов сходятся на том, что исторический Брендан, живший в V–VI вв., до Северной Америки не добрался, но позднее в IX–X вв. какие-то контакты ирландцев с Новым Светом могли иметь место.

30
Ряд исследователей полагают, что скандинавские поселения в Гренландии существовали до конца XV в. и соответственно до этого времени могли поддерживаться их контакты с Североамериканским континентом.

31
Имеется в виду так называемый Средневековый климатический оптимум, который на самом деле продолжался более трехсот лет – с середины IX до середины XIII в.

32
Точное место высадки Кабота неизвестно. Не подлежит сомнению, что это была точка на Атлантическом побережье современной Канады между полуостровами Новая Шотландия и Лабрадор. Упомянутая автором северная оконечность Ньюфаундленда является наиболее распространенной, но отнюдь не единственной гипотезой.

33
ФернандешЖуан (ок. 1486–1505) – португальский мореплаватель, около 1500 г. достигший южной оконечности Гренландии и, возможно, Атлантического побережья Канады. Считается, что свое название полуостров Лабрадор получил именно благодаря Фернандешу, который был «лаврадором» (lavrador), т.е. держателем небольшого поместья на Азорских островах.

34
Корте-РеалГашпар (между 1450 и 1455–1501), и Корте-РеалМигель (ок. 1450 – ок. 1502) – братья, португальские мореплаватели, в 1500–1502 гг. совершившие три путешествия к Восточному побережью Канады и исследовавшие район Ньюфаундленда и Лабрадора.

35
ФагундешЖуанАлвареш (1460–1526) – португальский мореплаватель. В начале 1520-х гг. совершил путешествие к островам залива Св. Лаврентия, а затем пытался основать португальскую колонию на полуострове Новая Шотландия.

36
ВерраццаноДжованнида (1485–1528) – итальянский мореплаватель на французской службе, в 1524 г. «в поисках западного пути» первым проплыл вдоль Восточного побережья нынешних США от Флориды до Ньюфаундленда (известных к тому времени европейцам), доказав, что они относятся к одному и тому же континенту.

37
У Восточного побережья Канады от острова Ньюфаундленд до американского штата Мэн расположена цепочка отмелей (банок), где в изобилии водится треска. Подробнее см. главу 3.

38
Приморскими провинциями (The Maritimes) в Канаде принято называть Ньюфаундленд и Лабрадор, Новую Шотландию, Нью-Брансуик и Остров Принца Эдуарда.

39
Группа канадских художников-пейзажистов, существовавшая в 1920–1933 гг. Подробнее о ней см. главу 5.

40
Томпсон Дэвид (1770–1857) – служащий Северо-Западной компании (см. ниже), путешественник и картограф. Первым из европейцев прошел реку Колумбия от истока до устья.

41
В США называется уступ Пембины. Это эскарп (крутой склон или отвесный обрыв, разделяющий более пологие поверхности, расположенные на разной высоте), отмечающий границу древнего ледникового озера Агассис (Агасси).

42
Маккензи Александр (1764–1820) – выдающийся исследователь внутренних районов Канады, первооткрыватель реки Маккензи; первый европеец, которому удалось пересечь Североамериканский континент в умеренных широтах и выйти к Тихому океану. См. ниже.

43
Общее название подвидов благородного оленя, обитающего в Северной Америке.

44
Букв. пер. с англ.: Врата Ада, Адские врата.

45
Приблизительно 46 м.

46
Около 4,8 тыс. км.

47
Хёрн Сэмюэл (1745–1792) – английский путешественник, исследователь внутренних районов Канады. См. ниже.

48
Чипевайан (чипевиан, чипевьян) – племя из группы дене, говорящее на одном из атапаскских языков.

49
Карибу – общее название дикого северного оленя в Америке; иногда их выделяют в особый подвид Rangifer tarandus caribou. Различаются более крупные – лесные и мельче – тундровые. Последние заходят в леса только зимой.

50
Шотландское национальное блюдо из бараньего рубца, начиненного потрохами и специями.

51
Тобогган – алгонкинское название бесполозных саней, состоящих из досок 3–4 м длиной и 30–40 см шириной, которые были скреплены несколькими поперечинками и ремнями из оленьей кожи. Тоббоган предназначался для перевозок грузов вручную или с помощью собак.

52
60–90 см.

53
Один пейс равен 76,2 см, или 2,5 футам.

54
Крупнейший залив озера Гурон.

55
Нуклеарная семья состоит из родителей и зависимых от них детей.

56
Праздник мертвых связан с обычаем перезахоронения умерших из индивидуальных могил в одну общую накануне перемещения поселения на новое место (обычно один раз в 10–15 лет).

57
Вампум (от алгонк. wampumpeag) – нити с нанизанными на них раковинами, разновидность предметного письма. Были распространены среди северо-восточных индейцев Северной Америки (алгонкинов, ирокезов, гуронов и др.).

58
Около 1,2 м.

59
Другое название – ирга канадская.

60
Длиной около 1 м.

61
Переносное жилище индейцев-кочевников Великих равнин Северной Америки – коническая палатка с отверстием (для выхода дыма) наверху.

62
Относятся к группе индейских племен – атапасков Кордильер.

63
Другое название – тихоокеанский талеихт. Небольшая рыбка размером около 23 см из семейства лососевых. В сушеном виде может использоваться для освещения, так как горит длительное время без копоти.

64
Такое название применяется к двум растениям, произрастающими в Америке: Lysichitum americanum (лизихитон американский) и Symplocarpus foetidus (симплокарпус вонючий). После варки листьев второго растения они становятся съедобными.

65
Имеется в виду так называемая малина великолепная (salmonberry).

66
Также известен как аляскинский кипарис, желтый кипарис или кипарис нутка.

67
Потлач – празднество, связанное с раздачей имущества (а иногда и его уничтожением) для демонстрации могущества и укрепления социальных связей.

68
Французский этнограф и социолог Марсель Мосс (1872–1950) указывал на то, что у индейцев тлинкитов и квакиютлей существовало выражение «война собственности». См.: МоссМ. Общества. Обмен. Личность. Труды по социальной антропологии / Сост., пер. с фр., предисловие, вступ. статья, коммент. А.Б. Гофмана. М., 2011. С. 241. Российский историк А.В. Гринёв отмечает, что после начала европейской колонизации появилась такая разновидность потлача, как «потлач соперничества». Подробнее см.: ГриневА.В. Индейцы тлинкиты в период Русской Америки (1741–1867 гг.). Новосибирск, 1991. С. 216–217.

69
Относятся к подгруппе северных атабасков западной части субарктической зоны Америки. Разделяются на бабин (северных карриер) и карриер (южных карриер).

70
Длинная меховая куртка с капюшоном, обычно из одного обреза шкуры оленя-карибу или волка; по типу этой куртки в наши дни изготавливаются куртки-аляски.

71
Инуиты называли такие дощечки «атлатль», их длина составляла 40–75 см.

72
Возможно, речь идет о растворе полужидкой глинистой земли или торфа.

73
Гудзон Генри (ок. 1550–1611) – выдающийся английский мореплаватель, исследователь Восточного и Северного побережья Североамериканского континента (некоторые открытия, в том числе реки Гудзон, совершил, находясь на службе голландской Вест-Индской компании).

74
Перес Эрнандес Хуан Хосе (ок. 1725–1775) – испанский мореплаватель, в 1774–1775 гг. совершил два плавания к Западному побережью Северной Америки.

75
Очевидно, имеются в виду река Маккензи и Большое Невольничье озеро, в тот период жители субарктических широт уже достаточно активно торговали с Северо-Западной компанией.

76
Вероятно, имеется в виду синодический (лунный) месяц (29,05 солнечных суток).

77
Эта фраза дана по переводу с англ. З.М. Каневского. Цит. по: Бейклесс Дж. Указ. соч. С. 115.

78
Около 9,1 м.

79
Песчаный берег (пер. с англ.).

80
Французского герба.

81
См. примеч. 1.

82
Цит. по: Акимов Ю.Г. Северная Америка и Сибирь в конце XVI – середине XVIII в.: очерк сравнительной истории колонизаций. СПб., 2010. С. 247.

83
Он был племянником и официальным наследником бездетного Жака Картье.

84
Шамплен (Шамплейн) Самюэль де (1574–1635) – «Отец Новой Франции», французский путешественник и географ, один из основателей Пор-Руайяля (1605) и Квебека (1608), затем фактически бессменный руководитель французской колонии в Канаде. Считается одним из национальных героев страны.

85
Сейчас это озеро, названное в честь «Отца Новой Франции», находится на территории США, и поэтому его название произносится на английский манер.

86
Французы называли их алюметт (alumettes).

87
Самоназвание этого племени – вескарини.

88
Жена де Грозейе приходилась Радиссону сводной сестрой.

89
Самоназвание анишинабе («настоящие люди»).

90
В XIX в. Гудзонов залив за его обширное водное зеркало также часто называли морем.

91
Кольбер Жан-Батист (1619–1683) – выдающий французский государственный деятель эпохи Людовика XIV, способствовал развитию промышленности, торговли, флота и колоний.

92
Будущий король Англии Яков II Стюарт (1685–1688).

93
Имеется в виду образование доминиона Канада в 1867 г.

94
Другие названия «тцатины», или «бобры».

95
Другие названия: атсина (ацина), хаанинин, а‘ани, a‘анинин.

96
По условиям Утрехтского мирного договора Франция ради признания династических прав внука Людовика XIV на испанскую Корону уступила Англии в Северной Америке побережье Гудзонова залива, остров Ньюфаундленд и колонию Акадия (на полуострове Новая Шотландия и прилегающей к нему территории).

97
Ла Верандри Пьер Готье де Варенн де (1685–1749) – франкоканадский торговец пушниной и путешественник. Он и его сыновья в 1731–1748 гг. исследовали район канадских прерий и вышли к отрогам Скалистых гор (однако «Западного моря», т.е. Тихого океана, они так и не достигли). Ими был основан ряд торговых факторий в районе озер Виннипег, Манитоба, Виннипегосис, на реках Норт-Саскачеван и Саут-Саскачеван и т.д.

98
ПондПитер (1739/1740–1807) – американский и британский торговец пушниной и исследователь Центральной Канады (открыл в том числе Большое Невольничье озеро и Большое Медвежье озеро), один из основателей Северо-Западной компании.

99
По-английски их называли Nor‘Westers.

100
Фр. canot de ma^?tre.

101
См. главу 2.

102
Основан в 1734 г. французами при впадении реки Ред-Ривер в озеро Виннипег. Также известен как форт Морепа? (Maurepas).

103
Основан в 1803 г. Северо-Западной компанией в устье реки Каминистикиа в качестве перевалочного пункта по пути из района Великих озер на запад.

104
Основана в 1668 г. де Грозейе на реке Руперт и первоначально называлась Форт-Чарльз; более поздние названия – Форт-Руперт, Рупертс-Хаус, Рупертс-Ривер.

105
Кук Джеймс (1728–1777) – английский военный моряк, мореплаватель и путешественник.

106
Другое название – река Дин.

107
См. главу 2.

108
Ныне острова Хайда-Гуаи.

109
Англо-американская война 1812–1815 гг.

110
Имеются в виду договоры с индейскими племенами. См. главу 4.

111
На месте современного города Аннаполис-Ройял, провинция Новая Шотландия.

112
Фрего Ги (1918–1977) – один из крупнейших канадских историков середины ХХ в., представитель так называемой Монреальской исторической школы.

113
В то время вице-королями формально являлись представители высшей аристократии (граф де Суассон, принц Генрих II Конде и др.), никогда не посещавшие Новую Францию.

114
Официально она называлась Компанией Новой Франции.

115
Имеется в виду так называемая Гугенотская война Англии и Франции 1627–1629 гг.

116
Вероятно, речь идет о лондонских купцах Джоне и Джеймсе Кёрк.

117
Труа-Ривьер (Trois-Riviе`res) – букв. пер. с фр. «Три реки». Это название произошло от того, что река Сен-Морис (в устье которой он находится) впадает в реку Св. Лаврентия тремя рукавами.

118
Трюдель Марсель (1917–2011) – выдающийся канадский историк, автор серии фундаментальных работ, посвященных истории Новой Франции, представитель так называемой Лавальской исторической школы.

119
Смысл существования (пер. с фр.).

120
Нейтральные (самоназвание чоннонтон, или шоннонтон, соседи также называли их аттауандарон) – ирокезоязычное племя, обитавшее преимущественно в южной части современной провинции Онтарио. Название «нейтральные» было дано в 1615 г. Шампленом, поскольку во время войны гуронов и ирокезов это племя заключило мир и с теми и с другими.

121
Доллар Дез‘Ормо Адам (1635–1660) – колонист Новой Франции, занимавшийся торговлей пушниной. В мае 1660 г. во главе небольшого отряда из французов и союзных индейцев в течение пяти дней отбивал атаки многократно превосходящих сил ирокезов у местечка Лон-Со. Доллар и почти все его люди погибли, однако их героическое сопротивление не позволило ирокезам атаковать французские поселения. С XIX в. Доллар считается одним из национальных героев Французской Канады, хотя мотивы его действий и значимость сражения у Лон-Со до сих пор вызывают споры историков.

122
Имеется в виду дворянство мантии (noblesse de robe) – неродовитая часть дворянского сословия во Франции XVII–XVIII вв. (частично состоявшая из купивших дворянство буржуа), откуда в то время происходило большинство гражданских чиновников-управленцев. Противопоставлялось дворянству шпаги (noblesse d‘е?pе?e), из которого происходило офицерство и административная верхушка (в том числе практически все генерал-губернаторы Новой Франции).

123
Имеется в виду Джордж Кэлверт, 1-й барон Балтимор, сын которого Сесил Кэлверт стал основателем Мэриленда.

124
Этот термин можно перевести как «доброволец», «волонтер», а можно как «втянутый», «ангажированный».

125
Энкарнасьон Мари Гиар де Л‘ (1599–1672) – основательница монастыря урсулинок в городе Квебек (1639), прославившаяся своим подвижничеством. Впоследствии она была причислена Католической церковью к лику святых.

126
Habitant (фр.) – поселенец. Этот термин получил широкое распространение в Новой Франции (и затем сохранился во Французской Канаде), где его стали использовать для обозначения сельского населения вместо слова «крестьянин» (фр. paysan).

127
Roture (фр.) – букв. неблагородный, недворянский, отсюда ротюрье (roturier) – простолюдин.

128
В XVII–XVIII вв. во Франции существовало несколько форм крестьянских держаний, но в Новой Франции наибольшее распространение получила цензива (censive).

129
Это была своего рода отработочная рента в пользу государства. Обычно она не превышала четырех дней в году.

130
Имеется в виду захват англичанами голландской колонии Новые Нидерланды, расположенной в долине реки Гудзон в 1664 г. Подтвержден Бредским (1667) и Вестминстерским (1674) мирными договорами. В результате в руки англичан перешли ключевые опорные пункты голландцев: Новый Амстердам (Нью-Йорк) и форт Оранж (Олбани), а вместе с ними торговые связи с ирокезами, которые впоследствии переросли в военно-политический союз.

131
Верхней страной (Pays d‘en haut) в эпоху французского колониального господства называли территории, прилегающие к Великим озерам.

132
La Chine (фр.) – Китай.

133
Имеется в виду пролив Макино.

134
Речь идет о Вест-Индской компании (Сompagnie des Indes Occidentales), существовавшей во Франции в 1664–1674 гг.

135
Имеется в виду вступление Англии в Войну Аугсбургской лиги (1688–1697), которую вела против Франции коалиция европейских стран.

136
Цит. по: АкимовЮ.Г. От межколониальных конфликтов к битве империй: англо-французское соперничество в Северной Америке в 1613–1713 гг. СПб., 2002. С. 195.

137
Речь идет о Рисвикском мире (1697), восстановившем статус-кво в Европе и колониях.

138
Имеется в виду «Великий мир в Монреале» (1701), заключенный французами, их индейскими союзниками и ирокезами. Объективно он был выгоден всем подписавшим его сторонам, но крайне невыгоден не участвовавшим в нем англичанам, лишавшимся таким образом своих ключевых индейских союзников, которых они могли использовать в борьбе против Новой Франции.

139
В названии параграфа (англ. Distinct Society) содержится намек на «особый» статус, который должен был получить Квебек по условиям Мич-Лейкского соглашения 1987 г. См. главу 6.

140
На самом деле после подписания Рисвикского мира раздела Гудзонова залива не произошло. Была создана англо-французская комиссия, которая должна была рассмотреть этот вопрос, однако ее работа была прервана из-за новой войны.

141
I
le Royale (фр.) – Королевский остров.

142
Нейтральные французы (The Neutral French) – английское наименование акадийцев в 1710–1750-е гг.

143
Ныне город Детройт (США).

144
В русскоязычных работах иногда это племя называют фоксами (от англ. foxes).

145
Во французском варианте «метшиф», или «митшиф». Слово происходит от старофранцузского mе?tif – метис.

146
По-парижски, по парижской моде (пер. с фр.).

147
Жить по-благородному (пер. с фр.).

148
Буржуа Маргёрит (1620–1700) – прибыла в Монреаль из Франции в 1653 г. Помимо конгрегации Нотр-Дам-де-Монреаль основала церковь Нотр-Дам-де-Бон-Секур, ряд школ, миссий, приютов и т.п. Канонизирована Католической церковью в 1982 г.

149
Лажемерэ Мари-Маргёрит Дюфро де (вдова д‘Ювиль) (1701–1771) – первая уроженка Канады, канонизированная Католической церковью в 1990 г.