Берегите душу города
Рина Маринкина
Вроде бы детство – самая лучшая и безмятежная пора, живи себе и радуйся. Вот только двенадцатилетнему Костику совсем не до веселья. После аварии в Научном Центре он потерял память, родители то ли погибли, то ли пропали без вести, его родной город Кольцовск оказался заблокированным для въезда и выезда, и в нём назревает гуманитарная катастрофа. А тут ещё странные розовые цветочки, которые разрослись по всему городу, угрожают катастрофой экологической. Взрослые, как всегда, теряются и не понимают, что делать. И только дети не сидят на месте, пытаясь разобраться в произошедшем и помочь городу… Это повесть о дружбе и взаимопомощи, о человечности, о вечном противостоянии добра и зла, и о том, что в любом пространстве добро неизменно победит, что бы не происходило.
Рина Маринкина
Берегите душу города
Часть 1. ИНТЕРНАТ
Глава 1. Инцидент в лифте
Ухо горело. Костику пришлось крепко зажмуриться, чтобы удержать предательски выползающую слезинку. Реветь перед этой грымзой он не собирался. Не дождётся.
– Нахал бессовестный, – сердито приговаривала Елизавета Андреевна. – В интернате о нём заботятся, кормят, поят, одевают, знания дают. А он…, – и она снова дёрнула Костика за ухо, да так, что ему пришлось вцепиться в собственную губу, лишь бы не вскрикнуть. – Бестолочь неблагодарная… Как будто Святославу Семёновичу заняться больше нечем, только ваши стычки разбирать. Он тебя жалеет, заботится, а ты… В карцер тебя надо. Нахал бессовестный.
Костику так и хотелось съязвить, что она повторяется, но тогда стокилограммовая русичка запросто дёрнет ещё разок, и посильнее, ухо-то может и не выдержать. Пришлось промолчать.
Путь до кабинета директора интерната был неблизкий: спуститься по лестнице с третьего этажа, накинуть куртку, дошагать до соседнего здания, потом подняться на второй и пройти до конца коридора. Все ученики прекрасно знали, что Елизавета любила всхлипывания, мольбу и причитания, тогда она обязательно проявляла снисходительность и перехватывала нашкодившего ученика за руку. Но Костик реветь и молить о пощаде не собирался, а уж обещать, что больше так не будет, и вовсе не мог, поэтому терпел. А на счёт Святослава Семёновича – может он его и жалел, но сейчас в кабинете даже и внимания не обратит на малиновое распухшее ухо. Он вообще в последнее время ходит задумчивый и погруженный в собственные мысли, ничего вокруг не замечает.
Пока русичка, а по совместительству воспитатель среднего звена, чинно отбивала ритм квадратными каблучищами по асфальтовой дорожке и тащила Костика за собой, он вспоминал события последнего часа. И не только. Он уже всю голову сломал, пытаясь сообразить, чем же так насолил Илье Клюеву или попросту Жмоту, что тот просто жить не даёт спокойно. Возможно их взаимоотношения испортились ещё в прошлом, но воспоминания Костика ограничивались лишь событиями последних восьми месяцев, остальное затерялось где-то в отдалённых глубинах памяти. Доктор назвал это явление посттравматической амнезией, которая была связана с аварией в Научном Центре и с гибелью родителей. В последнее время Костика не отпускали бесплодные попытки откопать в голове хоть какие-то намёки на произошедшее. Но в том-то и дело, что бесплодные.
Вот и сейчас мысли попытались переметнуться в эту область, но тут перед внутренним взором нарисовалось лицо Жмота в тот самый момент, когда кровь тонкой струйкой побежала у него из носа. И Костик улыбнулся. Нагловатый и самодовольный Жмот вмиг превратился в растерянного и напуганного мальчишку. Дылда-девятиклассник, почти дядя с тонкой тёмной полоской усиков над верхней губой, скривив рот, разглядывал алые пятна на ладони и на полу, готовый вот-вот разреветься прямо на глазах у своих дружков. Ему повезло, что вовремя появилась Елизавета Андреевна, раскудахталась как наседка и спасла от позора. Вообще-то, в какой-то момент, Костика даже пробило на жалость, но если бы потребовалось врезать ещё раз, он бы врезал.
В школьные будни Жмот доставал Костика на переменах. Закидывал тетради на шкаф, ставил подножки, надевал на голову мокрую меловую тряпку, по осени даже лягушек не поленился наловить и напихать в портфель. Одноклассники иногда за Костика заступались, но как-то вяло, никому не хотелось связываться с противным Жмотом. Первый раз они сцепились ещё в октябре, тогда Жмот назвал Костиного отца чокнутым учёным. В тот раз их быстро растащили ребята. Следующая драка случилась на новогоднем утреннике, когда Костик получил подарок якобы от родителей, которые на тот момент уже четыре месяца считались погибшими. Тут их уже разнимали воспитатели. Вот только Святослав Семёнович оба раза наказывал одного Жмота, наверно именно в этом проявлялась его жалость к Костику.
Сегодняшний инцидент случился во время дежурства. Про сложные взаимоотношения Костика, а также ещё семерых ребят, осиротевших после аварии в Научном Центре, знали все учителя и воспитатели. Поэтому их старались ставить дежурить либо с одноклассниками, либо друг с другом. Но в этот раз кто-то что-то напутал, и когда Костик подошёл к спальному корпусу, его поджидал неприятный сюрприз.
– Вот это встреча! – расплылся в приторной улыбке Жмот.
– Илюх, – встал между ними один из его дружков, Иванов вроде. – Давай просто отдежурим. Если тебе надо в карцер, то потом сцепитесь.
– А с чего это ты взял, что я с ним махаться собираюсь? Я так. Шутю. – И Жмот снова изобразил мерзкую улыбочку.
Четверым дежурным предстояло вымыть полы в коридорах и спальнях и заменить постельное бельё у среднего звена. Работы на пару часов, но только не в такой компании. Костик вздохнул и шагнул к комнате с инвентарём.
Пока складывали всё необходимое в тележку, Жмот не переставал лыбиться. Костик каждой клеточкой чувствовал, что добром это совместное дежурство не закончится, но продолжал молча и методично работать, стараясь не обращать внимания на эту мерзкую противную рожу. И думал, как у такого замечательного человека, каким был по отзывам и взрослых, и детей отец Клюева, начальника жилищно-коммунального хозяйства Кольцовска, мог вырасти такой сыночек. Клюев-старший делал для города всё мыслимое и немыслимое, стараясь создать для жителей благоустроенную чистую и комфортную городскую среду. Клюев-младший же не просто так получил кличку Жмот: он никогда ни с кем ничем не делился, никому не помогал, про него шутили, что зимой снега не выпросишь. А он лишь ухмылялся, и говорил, что снега может папаша отсыпать, всё равно после уборки девать некуда.
– Блин, лучше бы папаня какую-нибудь дворничиху сюда отправил, – с отвращением пробурчал Жмот, поднимая из ведра серую измочаленную тряпку двумя пальцами. – Чё это мы должны грязь месить руками?
– Семёныч считает, что труд делает из нас человеков, – развёл руками второй дружок Жмота, Караваев.
– Вот пускай Семёныч берёт эту рвань и сам полы надраивает.
Жмот швырнул тряпку обратно в ведро и врезал по нему со всей силы ногой. Звонко загрохотав, ведро свалилось на бок и покатилось прямо к Костику. Он молча поднял его, уложил обратно выпавшую тряпку и поставил в тележку.
– Вот из кого выйдет замечательная уборщица, вон какой аккуратненький и с тележечкой. Аж стошнит щас. Пойдёшь к моему папаше урны трясти, а, Мирских?
– Отвяжись, – коротко бросил Костик и покатил тележку к лифту.
Лифт. Это было одно из любимых мест Костика в интернате. Жаль только не всегда получалось пробраться сюда, чтобы покататься: решётчатые двери в коридоре открывали в основном для дежурных, чтобы не таскать инвентарь и комплекты постельного белья по лестнице. Но когда Костик попадал-таки в лифт, он испытывал прилив небывалой радости и на некоторое время становился абсолютно свободным от грустных мыслей и житейских проблем. Он закрывал глаза и ждал, когда лифт тронется, чтобы успеть поймать мгновение невесомости, а после услышать размеренный гул и почувствовать лёгкую вибрацию пола. В такие моменты иногда представлялось, будто лифт не остановится на третьем этаже, а уползёт сквозь пространства к неведомым мирам.
Такие мысли приходили в другие дни, но не сегодня. Костик толкал тележку, прислушиваясь к перешёптыванию и хихиканью троицы, и спиной чувствовал сверлящий взгляд Жмота. Но обернуться не решался. Возле самых дверей лифта в спину что-то прилетело и с мелким стуком осыпалось на пол, ребята заржали. Костик и на это никак не отреагировал. В лифте он чуть отвернулся, облокотившись плечом о стенку, дождался пока двери со стуком соприкоснутся и закроются, а потом привычно зажмурился, дожидаясь толчка и невесомости. Но тут словно гром среди ясного неба, раздался наигранно-плаксивый голос Жмота:
– Мирских, ну ты смотри в штанишки не наделай. Лифт-то надёжный, не пострянет.
И заржал. Жмотовские дружки тоже заржали. Костик вдруг представил, что пытается вот этим объяснить про невесомость, про полёт к неизвестным мирам, про секунды счастья. Представил, и со вздохом произнёс:
– Идиот…
– А чего это ты старшим-то дерзишь? А, Мирских? Может по роже хочешь? – глаза Жмота хищно сузились.
Костик старался выглядеть расслабленным, но внутри у него будто натянулась стальная пружина.
– А сам не хочешь?
В этот миг лифт мягко затормозил и раскрыл двери. Не дожидаясь, пока Жмот ответит на вопрос, Костик выкатил тележку и быстро зашагал по коридору третьего этажа.
– Нарываешься, Мирских? – крикнул вслед Жмот.
– Сам первый начал, – не поворачиваясь ответил Костик, вытащил из тележки комплект белья для своей спальни и скрылся за дверью.
В каждой спальной комнате ночевали по девять-десять ребят из одного класса. И только мальчишки, осиротевшие после аварии, жили вместе, так распорядился Святослав Семёнович. До нового года ученики могли уходить домой каждые выходные, но многих постоянно отлавливали полицейские в районе сектора, где произошла авария. Тогда директор распорядился отпускать из интерната только на каникулы, и чуть ли не под расписку от родителей, что будут неделю сидеть в квартире или гулять в сопровождении одного из взрослых. А Костик, и семь его сотоварищей, не покидали территорию интерната с самого начала учебного года, жили здесь на постоянной основе, ведь детского дома в Кольцовске попросту не существовало.
Костик научился менять постельное бельё аккуратно и быстро: ловко заворачивал простынь под матрац, надевал наволочку, придерживая за уголки и выворачивая её прямо на подушку, вставлял одеяло в четыре уголка и встряхивал, мигом расправляя его в пододеяльнике. Буквально за пятнадцать минут он застелил восемь кроватей, а грязное бельё собрал в большой чёрный пакет.
Когда он вышел в коридор, то из соседней спальни пятиклассников вылетела наволочка и, врезавшись в стену, сползла на пол. На ней отчётливо выделялся грязный след кроссовочной подошвы. И кто только мог догадаться доверить этим чудилам заправлять кровати. Они там, судя по грохоту и скрипу, одновременно орудовали швабрами, скакали по кроватям и дрались подушками. Неудивительно, если они чистыми пододеяльниками по мокрым лужам проедутся, не себе же меняют. Точно идиоты. Костик вздохнул, налил во второе ведро воды в умывальнике и начисто вымыл пол. Потом взял ещё комплект белья и пошёл в следующую спальню.
А потом в следующую.
Всё это время Жмот с дружками веселились у пятиклассников. Когда Костик, закончив дежурство практически в одиночку, вернулся с пустым ведром к тележке, Жмот неожиданно вырулил из его спальни с таким видом, будто сотворил самую великую пакость на свете. Внутри у Костика мигом забурлила злость, он с грохотом поставил ведро на пол и буквально влетел в комнату, едва не сбив Жмота с ног. Из коридора тут же послышалось конское ржание. А Костик, сжимая кулаки, смотрел на кучу грязного промокшего белья, сваленного на его кровать, и на чёрный грязный кроссовочный след на подушке.
Мигом злость достигла точки кипения, превратившись в ярость. Молнией вылетев в коридор, Костик с ходу врезал Жмоту по носу. Клюев сжал кулаки, приготовившись дать сдачи, но неожиданно замер – на белоснежный носок его кроссовка приземлилась алая капля, за ней ещё одна, и ещё. Он поднял голову, и подставляя ладонь под нос, растерянно заморгал.
– Мирских, ты совсем что ли рехнулся! – прогремел от лестничной клетки голос Елизаветы Андреевны. – Вам не надоело ещё, а?
Тут она заметила кровь и понеслось:
– Клюев, ну как же так… Хороший ты мой… Больно?
Тот неопределённо мотнул головой. А Елизавета уже принялась командовать дальше:
– Караваев, срочно веди его в медпункт, пусть полотенце к носу прижмёт, а то перемажет здесь всё. Иванов, убрать всё быстро до конца! А ты, Мирских, со мной к директору, может хоть в этот раз тебя в карцер посадят, а то совсем от рук отбился!
Тут она мёртвой хваткой вцепилась в ухо Костика и потащила его в кабинет Святослава Семёновича.
Глава 2. Неожиданная новость
Директор интерната всех встречал ободряющей улыбкой. Он всегда улыбался ровно до того момента, пока не выяснялись истинные причины хулиганской выходки ученика. Тогда лицо директора приобретало строгость, во взгляде появлялось осуждение и порицание, он снимал очки и некоторое время молчал, будто собираясь с мыслями.
Но сегодня с порога затараторила Елизавета Андреевна, не выпуская Костиково ухо:
– Святослав Семёнович, да сколько можно! Мирских совсем от рук отбился. Как петух на Клюева налетел и разбил ему нос. До крови, между прочим. А если отец его узнает, это же прямо позорище! А…
– Я всё понял, Елизавета Андреевна, – выставив вперёд ладонь, прервал её директор. – Отпустите уже ухо и идите, мы разберёмся.
– Святослав Семёнович, хватит его жалеть… – Снова начала воспитательница, нехотя отпуская Костика.
Директор поднялся, опёрся ладонями о край стола, и тихо, но настойчиво повторил:
– Я вас услышал, Елизавета Андреевна, ступайте.
Она недовольно хмыкнула, и вышла, громко хлопнув дверью.
– Значит опять, – печально вздохнул директор.
Костик едва заметно кивнул. На самом деле ему было немного стыдно, потому что в последнюю их встречу, после новогоднего утренника, Костик пообещал больше не драться с Клюевым. И теперь выходило, что слово не сдержал.
Директор как обычно снял очки и задумался. Костик молча ждал, стоя посреди кабинета и разглядывая носки своих кроссовок. Вот интересно, думал он, в обычной жизни обувь и не очень-то интересует, но стоит лишь чего-нибудь натворить, и любые башмаки сразу становятся объектом внимательного изучения, как будто пристальный взгляд может активизировать в них какую-то защитно-спасительную функцию от наказания. У его кроссовок носки давно ободрались и затёрлись, но это и неудивительно, ведь он носил их в качестве сменной обуви с сентября месяца, а иногда зимой и по снегу добегал от спального корпуса до учебного. Но новых Костик не хотел, привык к этим, да и функцию талисмана они исправно выполняли, защищая его от карцера.
За окном слышались весёлые голоса мальчишек и звонкие удары ног по тугому мячу: после уроков младшеклассники гурьбой носились по стадиону. За зиму и холодный март они насиделись в душных помещениях, и теперь всё свободное время проводили во дворе интерната. Костик бы тоже с удовольствием пошёл на улицу. Носиться он не любил, зато ему очень нравилось сидеть на лавочке под старой липой, читать книжку или просто думать.
– Садись, поговорим, – наконец произнёс Святослав Семёнович и Костик даже вздрогнул от неожиданности, настолько погрузился в размышления.
Он послушно сел, но взгляда от кроссовок не оторвал.
– Костя, просто скажи: за что ты ударил Клюева? Давай только без дежурной фразы «я не ябеда». Понимаю, у вас там свои неписанные законы, и в целом я их принимаю, потому что так всегда было заведено, да и сам я не сразу взрослым родился. Знаю, что зачинщик он, в этом у меня сомнений нет. Хоть ты и не помнишь ничего, но ты всегда был честным, справедливым и совершенно спокойным мальчишкой. Что-что, а характер не поменяешь. Я просто хочу услышать правду от тебя, потому что Клюев всё переврёт как обычно.
Костик шмыгнул носом. Эту фразу он произносил и после «чокнутого учёного», и после новогоднего подарка. Но там ребята всё рассказали, а некоторые учителя потом начали шептаться за спиной: ах, бедный мальчик, и так без родителей остался, а ещё провалы в памяти, травля в школе, как же ему тяжело, ах, ах! И не только про него шептали, но и про его товарищей, правда у них с памятью всё было в порядке. Только им на эту жалость было по фигу, а Костика тошнило, что с неё проку, одно нытьё. Да и сидела в нём какая-то упрямая уверенность, что надо самому разбираться с проблемами, ведь дальше в жизни их никто за него решать не станет.
– Ну чего ты молчишь? – спросил Святослав Семёнович. – Ведь и так ясно: раз ты ударил Клюева, значит между вами произошла ссора. На него многие зуб точат, но ведь не каждый с кулаками кидается и нос разбивает. Просто назови предмет ссоры, можно без подробностей.
– Можете меня в карцер, – тихо проговорил Костик.
– Да не хочу я тебя сажать в карцер, – Святослав Семёнович резко поднялся, проскрежетав стулом по полу. – У меня и без тебя очередь из страждущих поразмышлять над собственным поведением. Жаль они только этого не делают. Я бы вообще карцеры отменил, будь моя воля, ни при царе Горохе живём, но не я это придумал. Только ты пойми, я разобраться хочу, чего вы с Клюевым поделить не можете. Вы же предыдущие пять лет жили спокойно, а тут как с цепи сорвались оба.
«Сам бы хотел понять», – пронеслось в голове у Костика, но он промолчал.
Святослав Семёнович подошёл к окну. Прямо рядом с рамой стукнул о стенку мяч и отскочил обратно, сопровождаемый ахнувшим хором голосов. Директор погрозил кулаком в окно. На стадионе заливисто расхохотались, и игра продолжилась.
На улицу захотелось ещё сильнее, подальше от всех, посидеть в одиночестве и совершить очередную попытку расшевелить свою память.
– Грязной кроссовкой на подушку наступил, – выдавил из себя Костик хриплым шёпотом. – На чистую.
– Вот как, – повернулся Святослав Семёнович. – Это вполне в духе Клюева. Я даже предполагаю, что во время дежурства не только твоей подушке досталось, и вообще не только подушке.
Костик передёрнул плечами.
– Клюев в этом году вообще переходит рамки дозволенного. Если уж совсем честно, я бы в твоём возрасте за такое тоже врезал. Но это строго между нами.
Костик улыбнулся и кивнул. Святослав Семёнович тоже улыбнулся и вернулся за стол.
– Вообще за подобное деяние мне следует Клюева привлечь к ответственности. Как считаешь? – Спросил он уже серьёзно.
Костик почесал пальцем кончик носа и помотал головой.
– За мою подушку с него и носа хватит, – произнёс он вслух, а про себя добавил: «И того позорного вида, когда реветь собирался.»
– Справедливо, – кивнул директор. – Но за порчу казённого имущества наказать всё же придётся, и кто только догадался его на дежурство по спальням поставить? Придётся тоже выговор выписать.
Костик снова пожал плечами, ему хотелось поскорее уйти.
– Послушай, – Святослав Семёнович снова снял очки и потёр переносицу. – Я просто ещё раз спрошу. Не удалось ничего вспомнить? Может какое-то наиболее яркое событие из жизни?
Директор водрузил очки обратно и внимательно посмотрел на воспитанника.
– Неа, – коротко ответил Костик.
Он всеми силами пытался вспомнить хоть что-то, но перед внутренним взором мелькали лишь отдельные образы: яркие вспышки света, смутные очертания зданий, непроходимые заросли то ли крапивы, то ли какого-то колючего кустарника. И ещё почти каждую ночь во сне он падал в бесконечную чёрную бездну. Поначалу эти сны пугали. Костик просыпался, вскакивал и шарил вокруг руками, пытаясь убедиться, что пол, стены и кровать находятся на своих местах. Позже страх пропал: дна-то он всё равно ни разу не достиг, и пришло какое-то чувство умиротворения что ли. Теперь такие сны, наоборот, дарили чувство спокойствия.
– Ох, Костя, как бы мы хотели разобраться, что же на самом деле произошло в Научном Центре, – Святослав Семёнович принялся барабанить кончиками пальцев по столу. – Что за авария? Что стало её причиной? Почему вы ничего не помните со Светой Наумовой столько времени? Как вы вообще на улице оказались ночью, ещё до начала пожара в доме?
– Не знаю, – снова вздохнул Костик. – Одни обрывки в голове, но никакой аварии я не помню. И Свету не помню. А может нам с ней встретиться? Может это поможет?
– Я думал об этом, но доктор не разрешает. У Светы всё сложнее, чем у тебя. Ты хотя бы как-то с мальчишками контактируешь, а у неё и с этим трудности. Плачет и плачет, а почему – не может объяснить.
– Переживает, наверно, из-за родителей, – предположил Костик, и в груди кольнула противная иголочка. – Об этом же ей известно.
– Это само собой, не каждый же день родители пропадают в неизвестном направлении. Но всё-таки там дело даже не в этом…, – тут Святослав Семёнович запнулся, потому что Костик смотрел на него громадными удивлёнными глазищами. – Что такое?
– А разве родители… не погибли? – голос у Костика дрогнул.
– Ну у нас нет никаких доказательств, что кто-то погиб. Центр, он же… Подожди… – Тут Святослав Семёнович запнулся. – А тебе что сказали?
– Я не помню, но понял, что Центр взорвался. А после взрыва же никто не выживает… почти.
– Кто сказал, что взорвался?
– Не помню, может мальчишки, может в больнице ещё, – ответил Костик почти шёпотом.
Внутри как будто лопнула натянутая струна, и Костик вдруг разом обмяк на стуле, пытаясь уложить услышанное в голове. С одной стороны, появилась надежда, но что она давала, если уже восемь месяцев прошло, а новостей никаких до сих пор не появилось.
– А у меня ты не мог спросить? – Святослав Семёнович налил в стакан воды и выпил залпом. – Я же ещё в тот день, когда тебя привезли, сказал: будут вопросы или сомнения какие-то, вспомнишь что-то, сразу бегом ко мне. Как же я сплетни-то не люблю. Костя, не было никакого взрыва. Вспышка была, грохот какой-то слышали, пожар случился. А Центр… попросту исчез, испарился, будто никогда и не стояло посреди сектора пятиэтажное здание.
– Как это – исчез? – удивился Костик.
– Ох, Костя… Кольцовск – это город с такой историей, что голову сломать можно. Я бы сам кое-что хотел знать, на многие вопросы хотел бы ответы получить, во многом разобраться, вот только…, – Святослав Семёнович выставил вперёд ладони. – В общем, есть у нас тут о чём поразмышлять, не буду тебя этим грузить. А ребята вообще в курсе произошедшего или тоже какими-нибудь догадками живут?
Костик снова пожал плечами, тему родителей и аварии старались не поднимать. А ребята в комнате уже всё раньше обсудили, ведь он-то появился в интернате только в середине сентября. И когда ребята поняли, что Костик ничего не помнит, то приставать с расспросами сразу перестали.
– Костя, я понимаю, что тебе непросто. Нам всем сейчас нелегко. Но несмотря ни на что я всегда готов поддержать и помочь. Ты приходи, спрашивай, если что, а особенно, если что-то вспомнишь. Ладно, иди, буду думать как с Клюевым быть.
Костик быстро кивнул и, попрощавшись, вышел.
Он неторопливо шагал по коридору и разглядывал высоченные липы за окнами, покрывшиеся тонкой сеточкой нежно-зелёных листиков. Шагал и думал. Вот сейчас Святослав Семёнович сказал, что он может приходить и спрашивать обо всём. Но ведь ещё тогда, в середине сентября, когда из больницы его привезли в интернат, он несколько раз пытался это сделать. Он очень хотел расспросить про Научный Центр, про профессию родителей, он желал попасть в квартиру и забрать личные вещи (это уж позже выяснилось про пожар). Костику очень хотелось хотя бы в сопровождении взрослых съездить в тот сектор, увидеть его своими глазами и попытаться что-нибудь вспомнить. Святослав Семёнович ответил тогда, что идёт расследование и как только появится информация, он сразу же сообщит. Только время шло, а с места в расследовании как будто ничего и не сдвинулось. А тут ещё оказывается, что Кольцовск с какой-то непонятной историей, и Центр исчез. Разве такое бывает?
За углом школы младшие ребята всё с тем же задорным смехом гоняли по стадиону мяч. В четыре у них будет встреча с родителями в актовом зале. Они поговорят, посмеются, пообнимаются, от души налопаются сладостей. А через два месяца начнутся летние каникулы, тогда всех отправят по домам, и многие станут ходить в парк, кататься на каруселях, есть мороженое и сладкую вату. Жизнь войдёт в прежнее русло, и, скорее всего, даже интернет со связью починят. Вот только где же он проведёт это лето? А если родители пропали без вести, есть ли хоть крохотный шанс, что к тому времени их найдут? И если не найдут, то когда их станут считать погибшими?
Глава 3. Гуманитарная катастрофа
Костик качнул головой, отгоняя грустные мысли – вроде добрую новость узнал, а легче ну ни капельки не стало. По ступенькам он сбежал вприпрыжку, выскочил на крыльцо и… зажмурился от яркого света. Постоял минуту, другую и едва открыл глаза, как в зоне видимости мелькнул большущий тёмный шар. Резко выбросив руки, Костик успел перехватить футбольный мяч прямо перед самым носом. Покрутив его в руках, Костик усмехнулся: вот бы сейчас ему тоже нос расквасили, прилетела бы ответочка судьбы бумерангом.
И тут же рядом раздражённо-насмешливый голос произнёс:
– О, Мирских. Что ж ты такое Семёнычу докладываешь, что всё время мимо карцера? – Жмот театрально сложил ладони вместе, возвёл глаза к небесам и страдальчески скривил рот. – Поделись, а? А то как что, так я первый в очереди.
На пальцах правой руки у него поблёскивала серебристая цепочка с крупными, около сантиметра, звеньями, и вдоль костяшек пальцев от неё образовались довольно заметные розоватые бороздки. Жмот поймал взгляд Костика и ухмыльнулся:
– Ништяковая штука. Кастет в этом тухлом городишке вряд ли раздобудешь, а это – вещь, и вроде как украшеньице.
И Жмот принялся перекидывать цепочку, не переставая лыбиться. Из-за угла появились неизменные жмотовские дружки, с ними ещё два пацана из его класса и Антон Зацепин по кличке Янус.
Антон сам по себе был парень хороший. Невысокий, коренастый, довольно симпатичный, всегда аккуратный и подтянутый в беленькой отглаженной рубашке и чёрных брюках. Если встретиться с ним один на один, можно было о книгах поговорить, о фильмах, и ещё о рыбалке – это дело он очень любил и больше всего горевал об удочках и поплавках, когда ребятам ограничили выход с территории интерната. Но если Антон пересекался с кем-то из школьного хулиганья, он тут же подхватывал их манеру поведения: ссутуливал плечи и запихивал руки в карманы, неряшливо выпускал один край рубахи поверх брюк, начинал смотреть исподлобья, подзуживать, обзываться. Правда, если вдруг назревала драка, то Антон мигом исчезал, ну или стоял в сторонке будто ни при делах.
Таким Антон был с самых младших классов. А кличка появилась после пятого, когда учитель истории рассказывал про древнеримских богов, и упомянул двуликого Януса, одно лицо которого смотрело в прошлое, а другое в будущее. После падения римской империи этот бог превратился в символ двуличности и лицемерия. Вот тут-то ребята и признали в Янусе Зацепина. Прозвище ему очень даже нравилось, ведь дали его в честь божества и неважно в каком контексте.
Вот и сейчас Антон выглянул из-за спины Жмота, взлохматил себе волосы пятернёй, и, не глядя Костику в глаза, спросил:
– Мирских, а ты чего это руки распускаешь? За такое Илюха имеет право требовать сатисфакции. Да, Илюх?
Жмот усмехнулся, поскрёб макушку и сплюнул в траву. Видать слова такого он не знал, а спрашивать при ребятах было несолидно.
– Пошли-ка, Мирских, за котельную, – хищно прищурившись и намотав цепочку на кулак, проговорил Жмот. – Поговорим малость.
И почему-то именно в этот момент Костик заметил, как забавно распух у Клюева нос: справа он выглядел вполне по-человечески, а слева немного превратился в розовую картофелину. Костику стало смешно, и он, не сдержавшись, фыркнул.
– Хихикаешь? Ну-ну… – Жмот поднял кулак с намотанной цепочкой и надавил им в раскрытую ладонь. – Думаешь шучу? Да мне пофиг, что я в карцер пойду. Кровь за кровь.
Костик не шевелился, но мысли в его в голове крутились вихрем в попытке придумать план собственного спасения. Идти к котельной с подобной компанией было смерти подобно, ни в какую честную драку Костик не верил. Да и о какой честности могла идти речь, когда Жмот продолжал демонстрировать цепочку, а его дружки противно ухмылялись.
Неожиданно Жмот гаркнул так, что все вздрогнули:
– Ну-ка, брысь отсюда, мелюзга! Не фига уши греть!
Оглянувшись, Костик обнаружил позади себя целую ватагу ребят со стадиона. А он уже и позабыл про прилетевший мяч, хотя всё ещё держал его в руках.
– Я чё, непонятно говорю?!.. – Жмот сделал выпад вперёд, но никто из младших не среагировал, только заперешёптывались с волнением.
Тут Костик почувствовал тёплую ладошку, ухватившую его за локоть. Это был Ромка Морозов из второго класса, маленький, белобрысый, в тёмно-синем спортивном костюме с алыми полосками. Он глядел своими огромными васильковыми глазищами на Костика, в которых застыл немой вопрос. Костик наклонил голову:
– Чего тебе, Ром?
– Они что ли бить тебя собираются? – прошептал Ромка и скосил глаза на Жмота.
– Типа того, – с полуулыбкой ответил Костик.
– Тогда мы, это, постоим тут рядом, ага?
И Ромка пододвинулся ближе.
– Гляньте-ка, Мирских себе защитников завёл! – Жмот даже хрюкнул от смеха. – Ну ладно, Костенька, поняньчись пока с малышами. Но учти, мы не прощаемся.
Он снова сплюнул в траву, и, резко развернувшись на пятке, пошёл в сторону котельной, где старшие обычно устраивали перекуры. Остальные ребята, будто царская свита, потопали следом.
Костик облегчённо выдохнул, бросил мяч об землю и, поймав, вернул Ромке со словами:
– Спасибо, выручили.
– А чего ты им сделал-то? – спросил Ромка, прижав мяч к груди.
– Да он этому Клюеву утром нос разбил до крови, он у медсестры сидел и ревел, как маленький, говорил, что крови боится, – тут же отозвался рыжий мальчуган. – Я тоже там был, занозу вытаскивал.
И он продемонстрировал заклеенный пластырем указательный палец.
– Ну тогда всё ясно, – кивнул Ромка. – Такой если ревел, и кто-то видел, значит опозорился. Точно отомстит. – Потом посмотрел на Костика и проговорил самым серьёзным тоном. – Мы за тобой приглядывать будем, если что, помощь позовём.
– Ладно, – улыбнулся Костик, ему захотелось взъерошить белобрысые волосы, но он постеснялся.
Звонкая малышня наперегонки рванула обратно на стадион. Впереди, подняв мяч над головой, нёсся Ромка, выкрикивая футбольную кричалку. Костик вспомнил его ладошку на своей руке и на душе стало чуточку теплее: пусть маленький, зато вон какой смелый.
Не хотелось снова нарваться на жмотовскую компанию, да и вообще хотелось побыть одному, поэтому Костик вместо старой липы отправился в спальный корпус. В комнате царили тишина и прохлада, приятно пахло свежим бельём, сквозь приоткрытое окно тихонько шуршали листочками липы. Костик уселся на кровать и провёл рукой по белому шероховатому абсолютно сухому пододеяльнику. Тогда он вытянул подушку из-под одеяла. На первый взгляд наволочка тоже была абсолютно чистой, но едва Костик перевернул подушку, как его взору предстал грязно-серый след. Мало того, на простыне в изголовье лежал сложенный вдвое мятый тетрадный листок в клеточку. Костик брезгливо, двумя пальцами, развернул его и прочитал три слова, выведенные кривыми печатными буквами красным фломастером: «Кровь за кровь».
Безо всяких эмоций разорвав записку, Костик открыл окно пошире и швырнул туда горсть мелких кусочков, которые тут же словно превратились в белых мотыльков и подхваченные ветром понеслись по территории двора. Только один кусочек с кроваво-алой полоской от буквы покружившись влетел обратно в окно. Костик сжал его в кулаке, перевернул подушку чистой стороной вверх, и, свернувшись калачиком, мгновенно уснул.
Разбудили его вернувшиеся после обеда мальчишки. Они наперебой затараторили:
– Костик, чего обедать не пришёл? Сегодня на полдник только стакан кефира обещали, с чего-то вдруг решили хлеб экономить.
– А правда, что ты Жмотяре нос разбил?
– В карцер не собираются сажать?
Костик резко сел и испуганно огляделся. В комнате царили шум и гам, мальчишки переодевались с спортивную одежду, чтобы погонять мяч на улице. На соседней с Костиковой кровати сидели трое: широкоплечий темноглазый Артём Головин, отличник и лицо школы (так о нём говорили учителя); пухленький очкарик с писклявым голосом Вася Мартынов, которого очень любили дразнить старшеклассники, но ему было на это категорически наплевать (по его словам); круглый двоечник Сашка Меньшов, добряк и балагур, которого очень любили младшеклассники (это было истинной правдой). Меньшов действительно с удовольствием играл во всякие малышковые игры, катал на себе мальчишек, разруливал споры, мирил поссорившихся и вообще старался проводить с мелкими как можно больше времени. Эту тягу к общению с малышнёй он объяснял мечтами о братике или сестрёнке, которые при нынешнем стечении обстоятельств могли уже и не исполниться.
– Чего вы со Жмотярой не поделили? Расскажи, а? – попросил Вася. – Прямо хочется подробностей. Я тоже мечтаю ему врезать, но он что-то ко мне не пристаёт.
– Только самую малость обидно пародирует, – писклявым голосом, похожим на Васин, ответил Меньшов и ткнул себя пальцем в переносицу.
Это было любимое движение Мартынова, когда он начинал от волнения поправлять очки. Отвечая у доски, он мог тыкнуть себе в дужку раз пятнадцать.
Мальчишки засмеялись, а Мартынов показал Меньшову язык и ткнул пальцем в переносицу. Тогда все просто покатились со смеху, и Мартынов в том числе.
– Правильно, Василий. Над своими недостатками надо уметь поржать, – похлопал его по плечу подошедший десятиклассник Ким.
Его полное имя звучало как Кимио дель Яро. Но для ребят он был просто Ким. Высокий, смуглый парень с прокачанными мускулами и чуть раскосыми карими глазами.
Когда отсмеялись, Костик перевернул подушку:
– Вот.
– Ну гад, – ухмыльнулся Ким. – Надеюсь теперь до Семёныча дойдёт, что этого придурка пора от дежурств отстранить. А то он сегодня подушку топчет, а завтра в тарелку с супом плюнет.
– А послезавтра в компот нас… Ой, ну чего ты… – Меньшов едва уклонился от ладони Кима, целящейся ему по губам. – Пошутить же хотел.
– Меру всему надо знать.
– А чего такого? – надул губы Меньшов.
– А ничего, от некоторых твоих шуточек противно делается, – ответил Ким. – Я б сам навалял этому Клюеву, но он ко мне не лезет, гад, боится. Шушукается только постоянно про родаков наших, что они виноваты в этой странной аварии, и ему теперь жить в Кольцовске тошно, компьютер-то без интернета – просто железяка. – Он повернулся к Костику. – Слушай, он из-за этого к тебе цепляется наверно? Вы же раньше вообще никак не пересекались?
– Если б я знал, – усмехнулся Костик.
– Д-д-да к-конечно из-за э-этого, – махнул рукой Ярослав Зуб, он и раньше заикался, но после аварии часто вообще не мог договорить фразу. – О-он считает, что К-К-Костиков отец б-б-больше всех в-виноват. П-потому что главным б-был в Центре.
– Эх, вот бы в двенадцатый залезть, хоть посмотреть, что там от Центра осталось, интересно же, – потёр ладонями Меньшов.
– Ага, – кивнул Ким. – С интерната не выпускают, а кого выпускали, так они сразу сказали, что сектор закрыт и полиция дежурит. Через забор этот пятиметровый тоже не перемахнуть.
– И молчат, – добавил Головин. – Сколько не спрашивали – информации нет. Вот и думай, блин, продолжать надеяться или нет.
– К-конечно п-п-п-продолжать! – Зуб даже вскочил. – Т-ты что?!..
– Да я уже ничего, – Головин махнул рукой и улёгся на свою кровать. – Я к бабушке хочу, но и туда не отпускают почему-то. Хоть позвонить бы ей, так связи нет.
– Слушайте, – решился спросить Костик. – А вам сразу сказали, что родители вроде как пропали?
– Ох, оп-опять эта т-тема, – нервно вздохнул Зуб, вытащил полотенце из тумбочки и вышел.
– Сказали-то так, – ответил Ким. – Но прозвучало это с небольшой вероятностью надежды. Поэтому каждый для себя своё решил. Кто-то верит и надеется, а кто-то…
Он махнул рукой.
– Семёныч сегодня сказал, что никакого взрыва не было, а Центр, ну вроде как исчез, – задумчиво проговорил Костик. – Странно…
– Кольцовск вообще странный. – Усмехнулся Ким и уселся рядом с Костиком. – Мне тут неожиданно в голову мысль пришла пару недель назад, прямо вот на ровном месте тюкнула в голову, что я аж подзавис. Вот смотрите, живём мы, не тужим в Кольцовске, и забор нас этот не смущает, и секторы эти странные, и возможность въехать и выехать по календарю не напрягает. А вот на фига это всё?
– Что? – почти хором спросили мальчишки.
– Ну забор этот зачем? Стоят другие города безо всяких заборов, люди туда-сюда въезжают и выезжают когда захотят, и ничего, живут. Кто вообще город так спроектировал? Центр этот чем занимался? Почему связь и интернет восемь месяцев не могут починить? Никто больше о таком не думал?
Ким оглядел мальчишек.
– Ну как забор зачем…, – задумчиво проговорил Мартынов и ткнул в дужку очков указательным пальцем.
– А правда, на фига он нужен? Как будто на тюрьму похоже. – Головин даже сел. – Вот ведь, Ким, и правда раньше про такое не думалось. Может забор, чтобы осаду выдержать? Так вроде на дворе не средневековье. Кто на нас нападёт-то? И почему именно на Кольцовск?
– А может мы типа военный городок? – предположил Меньшов. – Блин, Ким, зачем ты сказал, теперь всякая фигня в голову лезет. Может мы в эксперименте каком участвуем? Может память нашу изучают? Или способности? Или может нас облучают, чтобы мы думали только про то, что им надо?
– Кому – им? – с интересом спросил Ким.
– Ну этим… экспериментаторам? Или военным? А может инопланетянам? – принялся перечислять Меньшов.
Ким с улыбкой покачал головой.
– А может тут в Центре конструировали машину времени? – вытаращив глаза от волнения, предположил Меньшов. – И мы в прошлое провалились? Или может в будущее? И нас не выпускают, чтоб делов не наворотили? Чтобы не было этого, как его, эффекта бабушки на штанге.
Мальчишки захохотали.
– Может бабочки? – Сквозь смех спросил Костик.
– Да какая разница, – отмахнулся Меньшов.
– Интересные у тебя мысли, жаль что фантастические, – отсмеявшись, проговорил Ким. – Меня вот другое беспокоит, говорят, что за это время ни одного транспортного средства в город не пришло. Ну ладно, в связи с аварией и расследованием отсюда не выпускают, а оттуда-то как? Ведь должны там продукты привезти, из прокуратуры кто-то должен приехать или ещё откуда-то для расследования? А никого нет.
– Эх, расспросить бы кого, – вздохнул Головин. – А Семёныч только одно бубнит – пока что никакой информации нет, будет – сообщу обязательно. Наверно родители больше знали про город, только теперь не спросишь.
– Костик, а тебе ничего так и не удалось вспомнить? – спросил Ким.
– Неа, – помотал головой Костик и вздохнул.
После его возвращения из больницы мальчишки задавали этот вопрос чуть ли не каждый день. Выдвигали всякие гипотезы по восстановлению памяти, сошлись на том, что неплохо бы гипноз попробовать. Костик спрашивал об этом у Святослава Семёновича, но тот сказал, что такого специалиста в Кольцовске нет, а из другого города вызвать пока сложно. В общем, надеялись все, и доктора кольцовской больницы в том числе, что память восстановится сама через какое-то время.
Сейчас Костик вспомнил, как его тогда, в сентябре, первыми обступили Головин, Мартынов и Сашка Меньшов. Они хорошо знали Костика, потому что с первого класса учились вместе с ним. А вот Костик будто видел их впервые.
– А ты совсем-совсем ничего не помнишь? Даже как меня очкариком во втором классе дразнил? И как мы с тобой пирожок в столовке не поделили? – Спросил тогда Вася, искренне удивляясь.
– Не помню, – покачал головой Костик. – Ты извини, если что, но я правда, ничего и никого не помню.
– А сколько будет шесть-ю-три? – поинтересовался Головин.
– Это помню, восемнадцать, – ответил Костик, и, предупреждая подобные вопросы, добавил: – И что Москву основал князь Долгорукий в 1147 году, помню, и правила написания окончаний -ек и -ик помню, про это и в мультике было. – Костик ещё подумал. – И историю про кота Матроскина. И даже, кажется, помню, кто такие Человек-Паук и Гарри Поттер.
– Вот, блин, чудно, – улыбнулся Меньшов. – Тут помню, тут не помню. Даже удобненько иногда, особенно когда не выучил.
– А что вообще случилось? – спросил тогда Костик. – Ну там, в Центре? В больнице сказали – авария.
– Сами не в курсе, – ответил Головин. – Мы отсюда слышали гул, как будто ракета с космодрома стартует. Где-то около двух ночи. А потом вспышка фиолетовая и тишина.
Костик прикрыл глаза, пытаясь дать зацепки памяти: гул, вспышка, ночь. Но ответом была пустота.
– Ты давай, вспоминай, говорят ты на улице был, может что-то видел, – попросили тогда мальчишки.
С тех пор прошло уже восемь месяцев, но память по-прежнему молчала. Костик потряс головой, возвращаясь в день сегодняшний.
– Чёрт возьми, жили мы в Каменограде, не тужили, – с грустной усмешкой произнёс Ким. – Пусть холодно было и темно полгода, зато все вместе. Зачем отец на эту работу согласился? Теперь ни родителей, ни бабке с дедом позвонить. Полный вакуум.
– А где это? Каменоград? – Спросил Вася.
Ким не успел ответить, потому что дверь со стуком распахнулась.
– Так! Это что тут за сборище такое, а?! – пророкотал, отдаваясь в коридоре эхом, голос Елизаветы Андреевны. – Это кто разрешил на кроватях днём валяться, а? Мирских, а ты значит не в карцере? Опять Святослав Семёнович тебя пожалел, всё тебе с рук спускает! Ну-ка марш все на полдник, а потом на улицу!
У Костика всё сжалось внутри от этой фразы, уж лучше бы его и правда в карцер посадили, хоть на сколько, лишь бы только про жалость не слышать. Очень хотелось огрызнуться на замечание, но ухо напомнило о себе тупой болью. Поэтому Костик молча встал и вслед за ребятами отправился в столовую.
На полдник впервые вместо кефира выдали по стакану компота и одному печенью.
Но это было ещё не самым печальным: на ужин положили урезанную в половину котлету, будто тефтельку из супа выловили. Макарон тоже насыпали чуть меньше, и без подливки. И только чай, а точнее тёмно-коричневое варево с приторным вкусом и запахом дубовой коры, в этот вечер остался неизменным.
Когда ребята уже доедали, в столовую вошёл Святослав Семёнович. Он прошёл к раздаточной, снял очки и потёр переносицу.
– Что-то случилось, – прошептал Меньшов.
– Ребята, – вернув очки на место, проговорил директор, – вы наверно заметили, что порция еды стала чуть меньше. Дело в том, что город сейчас не может принять машины с продовольствием, мы используем складские ресурсы. И вот сегодня выяснилось, что неправильно подсчитали их количество. В общем, придётся нам подзатянуть пояса, в пользу интерната для девочек. Ведь мы же с вами мужчины? Как только проблема с доставкой решится, всё станет по-прежнему.
Ребята загалдели, поднялся шум, многие повскакивали со своих мест и окружили Святослава Семёновича. Но он, как всегда, отделался общими фразами и в конце добавил: как только будет информация, обязательно сообщу. И ушёл.
Головин поставил пустой стакан на стол и со вздохом произнёс:
– Вот это да… Кажется мы стоим на пороге гуманитарной катастрофы.
Глава 4. Слухами земля полнится
Ближе к ночи Ким ушёл к старшим ребятам на второй этаж, запихнув куртку под одеяло на случай воспитательской проверки. Мальчишки улеглись и принялись обсуждать возникшую проблему с едой. А Костик, положив руку под голову, прислушивался к бурчанию в пустом животе, обычно он забирал с собой вечернее печенье и тихонько грыз его после отбоя, чтобы лучше засыпалось и думалось. Сегодня приходилось размышлять на пустой желудок.
За стеной, стуча каблуками, ходила Елизавета Андреевна, иногда она замирала и становилось тихо. Костику представлялось, как она стоит у окна и задумчиво вглядывается в темноту. Может тоже переживает по поводу проблем с питанием, а может придумывает очередную тему сочинения, позаковыристее, чтобы никто из учеников не смог объяснить, почему главный герой не носил зимой подштанников, и что этим хотел сказать автор.
Вообще Елизавета Андреевна была неплохим учителем. Объясняла толково, двоек просто так не ставила и давала переписать особенно безграмотную работу. Но орала почём зря. Так могла гаркнуть на уроке, что вздрагивали учителя в соседних кабинетах. Ну и воспитателем она была таким же, горластым. Елизавета не плодила фаворитов, ни искала аутсайдеров, одним словом: таскала за уши всех одинаково. В общем, пятым, шестым и седьмым классам с ней не очень повезло. Сменяла Елизавету химичка Стелла Артуровна. Учителем она была средненьким, предмет свой любила, но объясняла так пространно и муторно, что мальчишки на задних партах иногда засыпали. Зато она терпеть не могла ора и криков, считала это совершенно непедагогичным и даже к отъявленным хулиганам старалась найти подход. На этой почве у Елизаветы со Стеллой часто возникали конфликты и в вопросах педагогики, и в воспитании. И особенно в воспитании, потому что химичка во время своих дежурств разрешала мальчишкам побалагурить от души после ужина, в пределах разумного, разумеется, чего Елизавета категорически не поддерживала.
У младших и старших была совершенно другая история. С малышами возились две молоденькие девочки, только недавно закончившие педагогический ВУЗ. Они дежурили по очереди, играли с ребятами, устраивали конкурсы со всякими призами и успокаивали тех, кто скучал ночами по родителям. За старшими, десятыми и одиннадцатыми, приглядывала старенькая сухонькая Лидия Захаровна, добрейшей души бабулька. Над ней сами старшеклассники взяли шефство и не позволяли никому её обижать, а она приносила им твёрдые «стеклянные» сушки с маком и устраивала вечерние чаепития. Лидия Захаровна жила в интернате и категорически отвергала необходимость её подменять. Поэтому лишь иногда, по причине плохого самочувствия старушки, к ребятам приходил учитель истории.
Повезло и восьмым с девятыми, за ними присматривали музыкант Семён Аркадьевич и учитель рисования Римос Бенедиктович. Один шумный и весёлый, другой молчаливый и задумчивый. Они частенько дежурили вместе и после отбоя любили играть в шахматы, к ребятам без серьёзных причин не заглядывали, нотаций не читали и не орали.
Поразмышляв о воспитателях, Костик попытался представить, как наверно здорово уходить из интерната домой на каникулы. Сейчас в его памяти существовали лишь больничная палата и территория интерната, он не помнил ни секторов Кольцовска, ни собственного дома, ни своей комнаты. Но это даже было не самым страшным, хуже, что он никак не мог вспомнить лица родителей.
Когда Костик очнулся в палате, то первым делом увидел плафон с жёлтой лампочкой, который тихонько раскачивался в такт со шторой, прикрывающей открытое настежь окно. Справа виднелся письменный стол с задвинутым под него стулом. Слева возвышалась металлическая стойка с прикреплённым вверх тормашками коричневым стеклянным пузырьком, от которого вниз тянулась длинная прозрачная трубка. Проследовав по ней взглядом, Костик обнаружил, что трубка заканчивается в сгибе его локтя, а удерживает её приклеенный крест-накрест лейкопластырь. Возле стойки в кресле дремала пожилая женщина в белом халате, седые пряди её волос выбились из-под зубастой заколки, а с коленей свисал раскрытый журнал, готовый вот-вот съехать на пол.
Оглядев окружающую обстановку ещё раз в обратном порядке, Костик крепко зажмурился и стал вспоминать, какие события предшествовали его попаданию в больницу. Но сколько не напрягал память, извлечь из неё ничего не получалось. Тогда он пошёл от простого к сложному, вспомнил, что его имя Константин Мирских, что ему двенадцать лет и день рождения у него пятнадцатого января, что он перешёл в шестой класс и жил… И всё. Сколько Костик не старался, больше ничего не вспоминалось: ни название города, в котором жил, ни адреса, ни событий прежней жизни, ни людей, с которыми был знаком.
От волнения он дёрнулся, кровать тихонько скрипнула и разбудила дремавшую в кресле женщину.
– Ой, хороший мой, очнулся наконец! – обрадованно воскликнула она и мигом вскочила, едва успев подхватить журнал. – Сейчас, сейчас Виктора Егоровича позову, подожди.
Она мельком взглянула на пузырёк с лекарством и выбежала из палаты.
Стало тихо. И страшно. До Костика вдруг в полной мере дошло, что он совершенно не представляет, какое время года за окном, что стряслось и сколько он тут находится? Есть ли у него родные? А вдруг он их увидит и не вспомнит?
В ушах зазвенело до головокружения, к горлу подступил противный тошный комок. Кое-как собравшись с силами, Костик попытался привстать на кровати и выглянуть в окно. Но тут дверь резко распахнулась, и в палату шагнул высокий усатый мужчина в белом брючном костюме и колпаке.
– Так, молодой человек, уже проявляем интерес к окружающему. Отлично! Как самочувствие?
Костик снова привалился к подушке и пожал плечами.
– Ничего не болит?
– Голова немного кружится.
– Ну это нормально, сотрясение всё-таки, – кивнул доктор. – Алла Вячеславовна, убирайте капельницу, а мы пока побеседуем. Я же по глазам вижу, что у молодого человека много вопросов. Хотя нет, давай я начну. Скажи-ка, как тебя зовут.
– Костя.
– Так. А лет тебе сколько, Костя?
– Двенадцать.
– Хорошо. А маму с папой как зовут?
Тут Костик отвернулся, с одной стороны этот вопрос прояснил наличие родных, а с другой…
– Не помню.
– Угу. А что ты ещё не помнишь?
– Ничего не помню, – это уже полушёпотом.
– Совсем ничего?
– Совсем.
– А шесть-ю-семь сколько?
– Сорок два, – моментально ответил Костик.
– Отлично! А «Му-му» кто написал?
– Тургенев, – скривился Костик.
Он терпеть не мог это произведение, так и не сумел прочитать, как Герасим топил собаку. И кто только его в школьную программу засунул?
– Ладно, допустим, – кивнул Виктор Егорович. – Теперь твоя очередь спрашивать.
Костик на секунду закрыл глаза, вспоминая недавно сформулированные вопросы.
– Где я и как здесь оказался?
– Сейчас ты в кольцовской городской больнице. Произошла авария на территории Научного Центра. В твоём доме случился пожар. Тебя нашли на улице, недалеко от дома без сознания.
– А день сейчас какой?
– Сегодня тридцатое августа две тысячи пятого года.
– А родители мои где?
Тут Виктор Егорович с медсестрой переглянулись. Она покачала головой и вздохнула.
– Костя, никто пока не знает, что с твоими родителями. Там сейчас территория оцеплена, работают пожарные, полиция. Мало пока информации.
Костик прикусил губу побольнее. Просто чтобы не зареветь.
Наверно в этот самый миг он для себя и решил, что родители скорее всего погибли. Может быть, при выписке доктор и говорил что-то о пропаже без вести, может и Святослав Семёнович повторял то же самое, но авария, пожар и полиция соединились в самую страшную картину.
Виктор Егорович предлагал задавать ещё вопросы, но Костик устал и поинтересовался только, когда его выпишут. Вообще-то захотелось спросить «куда», но язык не повернулся.
Выписали его через две недели и привезли на машине скорой помощи в интернат…
– Костян, хорош вздыхать, – пробубнил сонным голосом Головин. – Так жрать охота, что уснуть не могу. И ты ещё.
В темноте кто-то застучал пальцами по тумбочке, потом вспыхнул экран мобильника, который теперь и годился разве что на роль часов да будильника. Вася что-то тихо пробубнил, но слово жрать там тоже присутствовало.
– А Ким вернулся? – спросил Головин.
– Нету ещё нашего Кимушки, – ответил Сашка Меньшов. – Отдыхают наверно, расслабляются, в картишки режутся.
– Ага, и сушки грызут. Блин, есть охота, что сил нет, хоть бы карамелечку какую. Костян, у тебя там печенька не завалялась случайно? – Жалостливо спросил Головин.
– Не, веером же не дали ничего, – тут же отозвался Костик, радуясь темноте, потому что щёки его заалели: он был уверен, что жуёт после отбоя совершенно бесшумно.
– Обидно, мне родаки деньжат оставили на всякий случай. А тут ни буфета, ни автоматов. Хоть монеты глотай. – С обидой в голосе прошептал Меньшов. – И в магаз никто не отпустит. Хоть через забор лезь.
– Ага, чтобы потом трое суток в карцере? Иди, лезь. – Ответил Мартынов.
В этот самый миг дверь тихонько приоткрылась, и в спальню прошмыгнул высокий силуэт.
– Во, Кимушка нагулялся. – Громко прошептал Головин. – Сушек не принёс случайно?
– Не, новостей принёс. А вы чего не спите?
– Да в животах бурлит так, будто трактор под окнами заводят, – пожаловался Головин. – Даже карамелечки не принёс?
– Нет, Лидия Захаровна сказала, что продуктов в магазинах поуменьшилось. Сегодня гоняли чай с рафинадом.
– А Семёныч сказал, что только нам еды убавили в пользу девок, а оказывается и в магазине дефицит, – усмехнулся Головин. – Опять очередная тайна…
– Давайте в круг, коль не спите, расскажу, что в народе говорят, – предложил Ким и прошёл к окну.
Пружины заскрипели, мальчишки, кутаясь в одеяла, побрели ближе к Киму. Костик и Вася спали возле окна, и им пришлось только развернуться на сто восемьдесят градусов. Когда все расселись, Ким привалился к тёплой батарее и принялся шёпотом рассказывать:
– Значит так, откуда это всё – не знаю, сарафанное радио принесло. Часть звучит как полный бред. Но после исчезновения Центра, уже и непонятно, где правда. Так вот Центр реально исчез, ни кирпичика вокруг не осталось, только шахта глубоченная. Дом сгорел только тот, что напротив Центра стоял, полностью. Остальные вроде целы, но оттуда всех расселили.
– Домик…, – шмыгнул носом Меньшов. – И мой комп… И штанцы моднявые…
– Нашёл из-за чего переживать.
Меньшов только вздохнул, а Ким продолжил:
– Говорят вокруг Кольцовска тьма военных, вроде как даже технику какую-то подогнали. На КПП никого не пускают, ни в город, ни из города выехать не дают. Связь и интернет вроде давно уж починили, но подключать не собираются, чтобы информация не утекла. Машины с продуктами, шмотьём всяким, лекарствами разворачивают на полдороге, поэтому ситуация с питанием будет только ухудшаться. Ну про родаков ничего. Вроде они какие-то испытания проводили, возможно с ядерной энергией. В общем, фиг знает, может Центр попросту аннигилировал, тогда вряд ли стоит на что-то надеяться. Вот как-то так.
– Я так и знал, – прошептал Головин. – Я так и говорил.
– Ой, не ной, – зашипел Меньшов. – Хватит раньше времени, нету тела, нету дела.
– А при аннигиляции его не будет, – язвительно ответил Головин.
– Помрём с голоду, – резюмировал Мартынов.
– Или друг друга жрать начнём, как ганнибаллы, – поддакнул Меньшов.
– Точно, Лекторы. Безграмотный ты, Санёк, до жути. – Усмехнулся Ким.
– Уж какой есть, – огрызнулся Меньшов.
– Да хватит вам, – выругался шёпотом Головин. – А чего военных-то понагнали? Какая-то угроза от нас исходит? Может мы уже все заразные или как?
– А может в зомбаков превратимся? – С воодушевлением подхватил Меньшов. – Прям вижу афишу «Зомбаки из Кольцовска».
– Сашенька, шёл бы ты… спать. – Сердито прошептал Ким. – Шутки шутками, но нельзя отбрасывать вероятность, что в Научном Центре произошла утечка. А уж чего – фиг знает, в наше время с чем только не работают.
– Слушайте, а пойдёмте завтра к Семёнычу. Он же говорил не стесняться, спрашивать. – Безо всякой иронии и смеха предложил Меньшов. – Вот как Ким сказал, так и расскажем. Что мол ходят такие слухи, и непонятно, чему верить, а чему нет. Восемь месяцев прошло, хорош уже гадать-то.
– Идея, – согласился Ким. – Удивительно, Саня, ведь можешь ты иногда в дело.
– А то. Я по-всякому могу. Помирать-то неохота.
За стеной послышался стук каблуков.
– Всё, отбой. А то Елизавета сейчас нам тёмную устроит.
Все мигом оказались в кроватях. Когда Елизавета Андреевна распахнула дверь, в спальне царила гробовая тишина. Воспитательница подождала пару минут и ушла.
А Костик вглядывался в тёмное небо за окном. Раз один единственный дом сгорел, значит как раз его. Только вот он не помнил, был ли у него комп или модные штаны, или может ещё что-то, по чему бы следовало горевать. Сколько ещё надо ждать, чтобы отступила эта дурацкая амнезия? А может он таким и останется навсегда? А если родители всё-таки погибли, то может оно и к лучшему?
Под утро приснился сон. В этот раз Костик летел не в бездну, он падал в шахту лифта. Наверху, в ровном прямоугольнике, переливались радужным разноцветьем звёзды. Яркие мерцающие точки вычерчивали контур поезда, который бегал по кругу в Кольцовске. Костик с детсадовских времён любил этот поезд. Едва это воспоминание явилось на свет, Костик достиг дна и с громким всплеском нырнул. Нос, рот, уши мигом наполнились ледяной водой, от страха он принялся барахтаться что есть мочи и проснулся.
Ребята уже одевались.
– Когда пойдём к Семёнычу? – спросил Меньшов по дороге в умывалку.
– Да сразу после завтрака, чего тянуть-то, – отозвался Ким. – Слышите, ребята? Все собираемся у лестницы и идём!
Только всё пошло не по плану.
В столовой царили небывалый шум и суета. На столе, недалеко от раздаточной, стоял Скелет в окружении дежурных, работников столовой и неизменной поварихи тёти Любы. Он бил ложкой по дну тарелки, призывая к тишине, но мальчишки не переставали галдеть, тыкали пальцем и смеялись.
Скелет учился в восьмом классе и являлся лидером по времени, проведённому в карцере. Только он не дрался, не обзывался, не хулиганил, не задевал младших. Скелет воровал. Но не всё подряд, а исключительно еду. Если у ученика из прикроватной тумбочки, из портфеля, а иногда даже из кармана, исчезало что-то съестное, то безо всяких расследований было ясно – это Скелет.
Кличку свою он получил не просто так, а за внешний вид. Ростом Скелет был длиннющий, под метр восемьдесят, и очень худой, просто кожа да кости. Громадные серые глазища на узком лице, тонкий нос и бледные, почти бескровные губы, делали его похожим на инопланетянина. Кроме того, волосы у Скелета росли реденько-реденько, и как бы его не стригли, всё равно неизменно проглядывал лысый череп. При этом лопал Скелет за троих, а то и за пятерых. Легко мог отобрать у младшеклассника порцию и проглотить её, практически не жуя, за две секунды. Никто не любил сидеть с ним за столом, потому что он мигом съедал своё и начинал клянчить добавку. Говорили, что у Скелета какое-то генетическое заболевание, связанное с обменом веществ, еда у него не усваивалась надлежащим образом, и он постоянно испытывал голод.
Тётя Люба его жалела и частенько накладывала ему в два, а то и в три раза больше положенного. Святослав Семёнович пытался ругать её за это до того момента, пока однажды сам не стал свидетелем, как Скелет схватил с пола упавшую у кого-то котлету и проглотил её.
Сейчас Скелет топал по столу ногами и орал:
– Вы что, одурели совсем! Полный беспредел! Почему нам суют жидкую кашу на воде, поросячьи помои. Да вы их сами жрите! Привезите нормальной еды! Хлеба! Молока! Мяса хочу! Вы что, голодом уморить нас хотите?! Не выйдет! Включите интернет, я жаловаться буду! Имею право!..
Ну и дальше по кругу он повторял одно и то же.
Скелет орал, в столовой становилось всё многолюднее и многолюднее. По графику сначала ели младшие, потом с пятого по восьмой классы, ну и завершали старшие. Судя по всему, Скелет пришёл вместе с младшими, поэтому ещё никто и не успел позавтракать. Многие из толпы подстёгивали, выкрикивая: «Правильно говоришь, Скелет!» и «Жги, Скелет!» За спиной у тёти Любы стоял Жмот со своими дружками. Они тоже горланили в поддержку и возможно даже недеялись забраться на стол и поорать вместе со Скелетом, но их не пускали.
Неожиданно над головами разнёсся громкий баритон Святослава Семёновича:
– Это что тут происходит?! Это что за митинг?
Вмиг голоса смолкли, даже Скелет оборвал свою речь на полуслове.
– Я спрашиваю, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?! – последние три слова директор произнёс раздельно.
Из-за его спины выглядывали растерянные и напуганные Стелла Артуровна и учительница младших классов. Святослав Семёнович уже прокладывал себе дорогу сквозь толпу мальчишек и на ходу продолжал громко и требовательно вопрошать:
– Скворцов, ты чего вытворяешь? Тебя на постоянное жительство что ли в карцер отправить? Ну-ка быстро слезай со стола!
– Святослав Семёныч, это беспредел, – завёл свою шарманку по новой Скелет, но в голосе его поубавилось уверенности. – У меня проблемы с питанием, я кушать хорошо должен. Иначе помру. Святослав Семёнович, ну они же баланду с утра раздают, а не кашу. Нам ещё колючки только не хватает на заборе и будем как конкретные зеки! Почему мы с девками должны делиться, чем они лучше нас?
– Ты мне поговори тут! Не с девками, а с девочками! Слезай давай, хватит клоуничать!
Пробираясь между старшеклассников, Святослав Семёнович что-то шепнул Киму. Тот молча кивнул, махнул кому-то из ребят, и они пошли следом.
И тут Жмот прорвался сквозь дежурных и всё-таки запрыгнул на стол. Но самое интересное произошло дальше – вслед за Жмотом к митингующим присоединился Янус, из толпы послышались смешки и возгласы удивления.
– Во Янус даёт! Как это он так страх потерял? – Удивлённо проговорил Меньшов.
А Костику вспомнилось, как Янусу пару месяцев назад впервые грозил карцер. Он тогда не успел ретироваться вовремя и оказался в кабинете директора вместе с зачинщиками драки. А Святослав Семёнович иногда недолго разбирался. Карцеров на территории интерната насчитывалось три, вот троих самых активных туда обычно и помещали. Янус тогда шёл с таким видом, будто ему светило тюремное заключение до конца жизни. Он плакал, причитал, делал вид, что у него подкашиваются ноги, даже сознание пытался терять. Когда и это не помогло, стал выдирать на себе волосы клоками. Святослав Семёнович тогда сжалился и отпустил его. И Янус сразу успокоился, заулыбался, ушёл насвистывая, но примыкать к хулиганским компаниям не перестал и через две недели всё же попал в карцер. Себе он ничего плохого тогда не сделал, но разломал тумбочку и порвал в клочья постельное бельё.
Теперь Скелет, Жмот и Янус орали со стола втроём. Выкрикивали всё то же: про беспредел, поросячью еду и «сами это кушайте». Но Янус, как человек начитанный, завёл пластинку ещё и про ущемление прав ребёнка, про неадекватность реакции взрослых и про нарушение конституции.
Святослав Семёнович покачал головой и махнул старшим ребятам. В тот же миг они окружили горланящую троицу и стащили на пол. Пока их вели сквозь толпу, они не унимались.
– Мы для них скот, вот и кормят как свиней! Баланду только зекам дают! Вот за кого они нас считают! – Орал Скелет.
– Беспредел! Машины за городом разворачивают! Жрачки больше не будет! И телефоны не включают, чтоб мы молча тут сдохли! Чтоб никто не узнал! – Вторил ему Жмот.
– Отпустите! Я вообще ни при чём! Я просто голодный! Нельзя меня в карцер, я там с собой что-нибудь сделаю! – слезливо выкрикивал Янус, вяло переставляя ноги. Но его крепко держали под локти два десятиклассника и не давали упасть или вырваться.
Едва их увели, сразу воцарилась тишина. Воспитатели быстро принялись рассаживать сразу всех собравшихся, до начала уроков оставалось каких-то пятнадцать минут. Тётя Люба с помощниками скрылись за кухонной дверью, оттуда тут же послышались грохот кастрюль и звон тарелок. У раздаточной уже ожидали восемь мальчишек с красными повязками на рукавах. Обычно дежурили вчетвером, но сегодня ситуация была из ряда вон. И за столы пришлось усесться так, чтобы вместились ещё по два лишних человека.
Через пару минут окошко раздаточной открылось, и тётя Люба принялась разливать по тарелкам кашу. Сначала кормили малышей, и едва у них на столах появились первые порции и звякнули ложки, сразу раздались гудящие звуки недовольства. Костик даже привстал, пытаясь разглядеть, что там такое в тарелках.
– Когда же уже принесут-то, – прошептал Мартынов, тыкая пальцем в дужку очков, – интересно же.
Наконец-то подошла очередь шестиклассников. И когда перед Костиком появилась тарелка, он тоже недовольно скривился и прошептал:
– Ууууу, и правда жижа.
Обычно геркулесовая каша выглядела как кремовая густая молочная масса с изюмом или курагой, с кусочком подтаявшего сливочного масла сверху. Сейчас это больше походило на молочный суп, довольно жиденький, с парой плавающих изюминок. По размеру порция была такая же, но с виду…
– А ведь прав Скелет, баланда и есть, – усмехнулся Мартынов.
Он зачерпнул полную ложку «каши», приподнял её над тарелкой и стал медленно выливать, разбрызгивая по сторонам белёсые капли.
– И п-пол к-кусочка х-хлеба всего…, – вздохнул следом Зуб.
Принялись есть. Без аппетита, без удовольствия, просто после полуголодного ужина очень хотелось кушать. Оказалось, что хотя бы сахара и соли в кашу положили сколько надо, поэтому было более-менее съедобно.
Зато компот из сухофруктов оказался просто замечательным. Может не таким ярким по вкусу как раньше, но всё же вполне приличным. И с компотом выдали по две круглые галеты. Это сразу подняло настроение, снова послышались шутки, смех, напряжение начало потихоньку спадать.
Когда выходили из столовой, туда как раз возвращались старшеклассники, отводившие протестующих. В дверях Ким спросил у Костика:
– Ну как, всё совсем плохо?
– Да ничего, голодновато, но съедобно, – улыбнулся Костик.
– Передай пацанам, что наш поход пока отменяется, Семёныч теперь не в духе.
Костик кивнул и пошёл на ненавистный урок истории.
Глава 5. История с историком
Старшеклассники в учителе истории Степане Игоревиче души не чаяли. Когда он подменял Лидию Захаровну, на втором этаже спального корпуса становилось шумно и весело. Собирались в фойе, пели песни под гитару, травили байки и слушали рассказы историка. Он много где побывал, участвовал в археологических раскопках, нырял в подводный город, летал на воздушных шарах и дельтапланах. А ещё он очень любил военную тему, мог часами вести разговоры о великих битвах, о знаменитых полководцах, о вооружении разных стран. В общем, рассказчиком был отменным.
На уроках Степана Игоревича всегда царила дружелюбная атмосфера, он необидно подшучивал над двоечниками, особо говорливых останавливал каким-нибудь забавным замечанием и всегда смеялся над шутками Меньшова вместе с остальными. После уроков труда к нему часто прибегали ученики разных классов, хвалились вырезанными из дерева мечами и пистолетами. Многие ребята, а среди них и Зацепин, любили поучаствовать в его внеурочных дискуссиях. Спорили громко, эмоционально, но без злости и обид.
По словам мальчишек, в пятом классе у Костика не было проблем с историком, отвечал он всегда на твёрдую пятёрку, частенько тянул руку на уроках. А после аварии Степан Игоревич буквально невзлюбил Костика: спрашивал больше положенного, занижал оценки и неустанно повторял, что амнезия – не повод плохо учить предмет. А Костик учил, и отвечал нормально, он вообще любил историю, любил читать. Но каждый его ответ историк считал неполным, находил такие каверзные вопросы, ответов на которые не было ни в параграфе, ни в библиотечных энциклопедиях. Ребята не понимали подобного отношения, пытались гадать, чем же Костик мог так насолить педагогу, но он не знал ответа и на этот вопрос.
До сегодняшнего дня.
Шагая по лестнице, Костик вдруг понял, что и тут дело, скорее всего, в родителях. Степан Игоревич сменил много мест работы, он говорил, что не любит сидеть на месте, ему нужно путешествовать, видеть новые лица, заводить новые знакомства, и для этого нет ничего лучше, чем каждые два-три года переходить из школы в школу. А теперь выходило, что он застрял в Кольцовске. Если за забором военные, и если действительно последствия аварии каким-то образом угрожают остальным жителям страны, то возможно ему придётся просидеть здесь ещё очень и очень долго. А может они тут даже навсегда останутся, кто знает? Только при чём здесь опять Костик, ведь не он же руководил Центром, а отец? Почему все хотят переложить ответственность на него? Ну с мальчишками ещё понятно, они всегда и во всём желают отыскать крайнего, но Степан Игоревич-то взрослый человек.
В классе царили шум и суета: обсуждали акт протеста в столовой. Костик прошёл к своей парте возле окна, подпёр голову ладонью и приготовился отстрадать следующие сорок пять минут. На лужайке возле интерната уже вовсю зеленела травка, а самое удивительное, что среди нежной зелени кое-где проглядывали абсолютно круглые розовые бутончики. Насколько Костик помнил, первыми должны были расцвести мать-и-мачеха и одуванчики. А названия розовых цветов он вспомнить вообще не мог, хотя школьные знания из его головы никуда не исчезали.
– Что, Мирских, мечтаем? – неожиданно раздался возле самого уха голос Степана Игоревича. – Ну хорошо хоть не спим, это было бы обиднее.
Мальчишки засмеялись и принялись рассаживаться по своим местам.
– А чего это мы такие весёлые? – Спросил историк, вытягивая стул из-под стола. – Надеюсь никто из вас в этом шоу не участвовал? А то вон Зацепин меня сильно разочаровал, не ожидал от него такой дурости.
– Что вы, Степан Игоревич, как можно, – Меньшов встал и картинно прижал руки к груди. – Мы же культурные люди. Если надо заварушку устроить, мы всё мирно и тихо сделаем, что комар рыла не подточит.
– Носа, – поправил Мартынов.
– Да какая разница, – отмахнулся Меньшов и сел. – Мы же не идиоты, чтобы в карцере сидеть.
Степан Игоревич усмехнулся и открыл журнал. Мальчишки мигом притихли, и, уставившись в парты, скрестили пальцы. Но историк неожиданно произнёс:
– Не время сейчас для беспорядков. В Кольцовске вообще дела не очень, так что по возможности оставьте свои выходки на более спокойные времена.
– А что случилось? – спросил Головин. – Может хоть вы нам расскажете? Ведь то, что от нас скрывают всё, точно на пользу не идёт.
– Ага, рождаются всякие бредовые идеи, – подхватил Меньшов.
– Ну-ка, ну-ка, какие например? – Степан Игоревич явно заинтересовался, даже журнал закрыл.
– Нууу, – протянул Головин, – говорят, что от Научного Центра не осталось ни кирпичика, что он как будто испарился. И теперь неясно, может там ядерную энергию изучали, чего-нибудь наизобретали. И мы все скоро того. – Он указал большим пальцем в потолок.
– А ещё говорят, что вокруг Кольцовска куча военных с танками и собаками, злющие и агрессивные, – подхватил Мартынов.
– А ещё есть версия, что в центре вирусы всякие изучали, микробы там, и создали биологическое оружие просто аховое, и мы возможно в зомби превратимся, – вставил свои личные пять копеек Меньшов и улыбнулся.
Многие в классе посмотрели на них как на сумасшедших, даже пальцем у виска покрутили для наглядности.
– Вы откуда это взяли? – спросил Игорь Кислицын. – Это же точно бред.
Следом посыпались вопросы от других ребят:
– А может вам всё-таки известно, чем там ваши родаки занимались, а?
– Эй, Мирских, а ты точно ничего не вспомнил?
– А нас когда-нибудь выпустят из Кольцовска?
– А какова вероятность, что мы тут все помрём от неизвестной болезни?
В классе поднялся гомон, но Степан Игоревич не торопился его прекращать. Он внимательно вслушивался в завязавшийся между ребятами спор, и в какой-то миг его губы растянулись в такой улыбочке, будто он был крайне доволен происходящим. Но тут историк встретился взглядом с Костиком, и тут же вернул серьёзное выражение лица. Он резко ударил ладонью по столу, и в классе воцарилась тишина.
– Степан Игоревич, ну хоть вы скажите, что-то из этого правда? Ведь вам наверняка известно больше? – Решился нарушить тишину Головин.
– Кое-что из этого вполне может быть правдой, – кивнул историк. – Вся беда в том, что кольцовские власти не очень-то стремятся делиться информацией с жителями. Ссылаются на закрытый городок, на секретность Научного Центра и всё такое. Вы и сами наверно знаете, что въехать и выехать из города можно только с разрешения властей, они тут командуют. Что происходило в Центре – тайна, покрытая мраком. Вот вы, Меньшов, Головин, Мартынов – вы же не знаете, чем ваши родители занимались?
Мальчишки покачали головами.
– Если честно, я против такой политики. Я всегда был за свободу слова. Поэтому считаю, что подобное отношение к собственным жителям порождает недоверие, появление вот таких вот бредовых идей и распространение слухов, которые вы тут озвучили, ничем не подкреплённых, но и не опровергнутых. Горожане попросту перестанут доверять друг другу, так и до междуусобицы дело дойдёт.
– Ну это вы уж загнули, – недоверчиво произнёс Мартынов.
– Ну как ты знаешь из истории, поводом для войны может стать даже пустяк. Так что…, – Степан Игоревич развёл руками.
– Так что из этого правда-то? – снова спросил Головин.
– Вся беда в том, что я, как и вы все, тоже из гражданского населения, поэтому знаю не больше вашего. Могу сказать только, что никакие слухи не рождаются на пустом месте.
– Значит и правда интернет и связь не восстанавливают, чтобы никто никуда не смог обратиться?
– Возможно.
– А мы можем что-то сделать? – спросил Головин.
Степан Игоревич как-то нервно усмехнулся.
– Давайте-ка пока займёмся историей, учёбу ещё никто не отменил, – он снова раскрыл журнал и прошёлся карандашом по ряду фамилий. – Итак, Мирских, надеюсь сегодня ты готов исправить оценку?
– Не готов, – не поворачивая головы от окна ответил Костик.
Он каждой клеточкой чувствовал, что историк сильно раздражён и ему надо на ком-то отыграться. А самый лучший способ – вызвать его к доске, засыпать каверзными вопросами и прийти к выводу, что он лентяй и неуч, неспособный разобраться в теме чуть глубже положенного.
– Я что-то не понял, Мирских, это что за неуважение такое? Тебя что, вставать не научили, когда с учителем разговариваешь? – Степан Игоревич говорил негромко, но в голосе его звенели стальные нотки. – Тебе не кажется, Мирских, что ты совсем обнаглел? Ходишь тут, больным прикидываешься, драки затеваешь, строишь из себя обиженного жизнью. Хорошенько так на жалость давишь, что даже в карцер не сажают, в отличии от остальных.
Костик, громыхнув стулом, резко вскочил, собрав на себе недоумённые взгляды одноклассников. А в нём снова клокотала ярость, как и в день дежурства. На него слово «жалость» действовало уже как красная тряпка на быка, и больше всего хотелось пойти прямо сейчас к директору и попросить запереть его в этом дурацком карцере на неделю, да хоть на месяц, на год, лишь бы не видеть этих рож: ни Жмота, ни ребят, обвиняющих его родителей в аварии, ни историка.
Он уже открыл было рот, собираясь высказать всё, что терзало его тринадцатилетнюю душу, но вспомнил обещание, данное Святославу Семёновичу. Это, конечно, не драка, но всё же. Костик дёрнул портфель с крючка, и, оставив учебник истории лежать раскрытым на парте, направился к выходу.
– Мирских, ну-ка вернись на место! – крикнул вслед Степан Игоревич. – Я тебя не отпускал! Тебе с оценками проблем мало?
– Да идите вы…, – тихо проговорил Костик и аккуратно прикрыл за собой дверь.
На улице царила прохлада: солнце скрылось за дымчатой пеленой, подул приятный ветерок. Тихонько прошмыгнув к торцу школьного корпуса, Костик уселся на ступеньку запасного выхода – здесь его никто не смог бы увидеть в окно. Возле крыльца рос одинокий розовый цветочек. Костик попытался сорвать его, но стебель ни в какую не поддавался, только чуть растягивался, словно цветок рос на резиновом шнурке. Тогда Костик провёл пальцем по бутону, тот оказался гладким и прохладным наощупь, будто металлический шарик от подшипника. Несмотря на то что цветок ещё не распустился, он уже испускал сладковатый, похожий на ванильный, аромат.
Вдруг в спину ткнулось что-то мягкое, заставив Костика ойкнуть и вскочить. Позади него на крыльце, обернув хвостом лапы, сидела дымчато-серая кошка с ярко-оранжевыми глазами. Она совершенно не отреагировала на его испуг, подошла и принялась тереться о ноги, звонко мурлыча. Костик уселся обратно на ступеньку и принялся гладить кошку, приговаривая:
– Откуда же ты взялась? Сроду в Кольцовске про бродячих животных никто не говорил. Какая ты красивая, пушистая, мягкая!..
Кошка спустилась с крыльца, понюхала бутон и чихнула. А потом повалилась на траву и принялась перекатываться с боку на бок, потягивая передними лапами.
– Кыса, – продолжал приговаривать Костик, почёсывая кошку за ухом. – Ты такая хорошая. Интересно как тебя зовут? Мурка? Маркиза? Василиса? Или нет, постой, – в висок будто кольнуло острой иголочкой, – Марта, тебя зовут Марта.
Кошка мявкнула, едва Костик произнёс это имя. Встала, стряхнула налипшие травинки и деловито зашагала в сторону прачечной, – там сбоку имелся довольно широкий лаз, ведущий в подвал, скорее всего там кошка и пряталась.
– Марта, постой! Не уходи! – крикнул ей вслед Костик.
Но кошка лишь повернула голову, снова мявкнула, а потом вприпрыжку ускакала через лужайку.
– Марта, кошка Марта. – Снова повторил Костик.
Но кроме имени ничего на ум не приходило, зато жутко разболелась голова и захотелось спать. Прогулять уроки и не получить нагоняя можно было лишь одним способом – пойти в медпункт за справкой.
Глава 6. Подслушанный разговор
В приёмной медпункта царила прохлада: часть здания, в котором он располагался, всегда находилась в тени громадных лип. Даже несмотря на едва проклюнувшиеся нежно-зелёные листочки, перепутанные толстые и тонкие ветви не пропускали солнечного света к кирпичной стене.
Костик робко постучал в дверь с нарисованным красным крестом.
– Войдите! – тут же раздался голос медсестры.
Едва он переступил порог, как она вскочила из-за стола:
– Мирских, что случилось? Ты бледный такой. Живот болит? Тошнит?
– Голова очень сильно болит, честное слово, – почти шёпотом ответил Костик.
– Да я верю, верю. Ну-ка садись, померь температуру. Диана Матвеевна в аптеку уехала за лекарствами, но мы с тобой сейчас что-нибудь придумаем. – Медсестра протянула градусник и указала Костику на кушетку.
Он сел и привалился к прохладной плиточной стене спиной, жалея, что не может прижаться к ней ещё и лбом. Прикрыв глаза, Костик снова мысленно произнёс кличку кошки. Он представил, какая у неё мягкая шёрстка, как звонко она мурлычет, как величественно тянется и выпускает коготки. Он точно гладил эту кошку раньше, и не один раз. Вот только когда и где? От напряжения в виски снова воткнулись колючие иголочки, и Костик непроизвольно застонал.
– Может нам с тобой скорую вызвать? – тут же послышался взволнованный голос медсестры. – Ты вообще как спишь по ночам? Кошмары не мучают?
– Вчера плохо спал, уснуть долго не мог, – ответил Костик, не открывая глаз. – Давайте не будем скорую, я правда спать очень хочу.
– Давай-ка градусник.
Костик вытащил термометр и протянул медсестре.
– Ничего себе, – с удивлением произнесла она. – Тридцать пять и шесть. У тебя явно упадок сил.
Она подошла к шкафчику, вытащила из банки белую круглую таблетку и протянула Костику со стаканом воды.
– Вот, это от головной боли. Сейчас я тебе напишу записку, ты отоспись сначала, а потом отнесёшь Святославу Семёновичу. Хорошо?
Костик кивнул.
– Но если вдруг почувствуешь себя хоть немного хуже, пришли кого-нибудь из ребят. Скоро Диана Матвеевна вернётся, она тебя посмотрит. Ладно?
Костик кивнул ещё раз.
До спального корпуса он еле-еле добрёл. Хотел воспользоваться лифтом, но на решётке висел замок, видимо дежурные уже помыли полы и ушли. До самого третьего этажа Костика не покидало ощущение, будто к его лодыжкам привязали гантели. Но мимо комнаты воспитателей всё равно пришлось идти на цыпочках: там кто-то тихонько разговаривал. Прислушавшись как следует, Костик узнал голоса Стеллы и Елизаветы. Это было очень-очень странно: во-первых, они вообще между собой дружбы не водили, а во-вторых, в это время они должны были находиться на уроках. К сожалению, ни одного слова Костик разобрать не смог, поэтому тихонько прокрался в спальную комнату, аккуратно прикрыл дверь и, скинув кроссовки, калачиком свернулся поверх одеяла.
Почти сразу его окружил привычный мрак бездны, обещающий долгий полёт, спокойный и умиротворяющий. Но в этот раз падение прервала вынырнувшая из ниоткуда дымчатая кошка. Она уселась прямо в воздухе, обвив передние лапы длинным пушистым хвостом, кончик которого едва заметно подрагивал, и уставилась на Костика оранжевым немигающим взглядом.
– Марта, – беззвучно позвал он.
Кошка прямо в полёте поднялась на все четыре лапы, потянулась и сладко зевнула, продемонстрировав четыре острых клыка. А потом резко подобралась и сиганула вверх. Задними лапами она будто сдвинула часть пространства и в вышине переливчато замигали тысячи звёзд. Костик продолжал лететь, а ярких точек становилось всё больше и больше, слева они мерцали на светлом поясе Млечного пути, справа раскручивались спиралью, прямо над головой сияла самая громадная звезда. Может быть Полярная?
Миг, и вот уже Костик на земле. Прямо перед ним двухэтажный дом с голубыми стенами, в некоторых окнах горит свет. Вправо и влево убегает среди высоких лип дорожка, выложенная квадратами серой плитки. А позади… Костик развернулся на сто восемьдесят градусов и оцепенел. В бесконечную высь поднималась фантастическая великанская мерцающая конструкция. Переливаясь, она то походила на округлый стеклянный небоскрёб, состоящий из миллиардов прямоугольных окон, то на ажурно-кружевную башню, сквозь которую просвечивали всё те же звёзды. Внизу конструкция незначительно расширялась, как Останкинская телебашня, и в этом основании чернела высоченная дверь. А самое интересное, что Костик одновременно не мог охватить взглядом всю эту громаду, но при этом чётко различал тонкий спицеобразный шпиль, пронзающий космические дали.
Об ногу потёрлась Марта, но Костик не обратил на неё внимания. Он с восторгом разглядывал исполинскую башню, ощущая себя рядом с ней крошечным муравьём, а может даже пылинкой. Где-то позади башни воздух клубился туманными сгустками, будто облака опустились до самой земли. В воздухе улавливалось не то гудение, не то жужжание, переходящее в шелест, прерываемый тонким свистом на грани слышимости.
Башня завораживала, но на душе у Костика отчего-то было тревожно.
Вдруг небо затянулось чёрными вихрящимися тучами, они беспрестанно скручивались, сплетались друг с другом, постепенно скрывая верхнюю часть башни. Костик оглянулся на дом – свет в окнах потух и потянуло гарью. Откуда-то с небес зазвучала скрежещущая музыка, будто завели древнюю, потерявшую часть зубцов музыкальную шкатулку, и она теперь теряла ноты и невероятно фальшивила. А следом небо озарила настолько яркая алая вспышка, что Костик вскрикнул и присел на корточки, вскинув над головой руки. Шкатулка вдруг запнулась, под ногами содрогнулась земля, всё это сопровождалось звоном разлетающегося вдребезги стекла. В небе показалось громадное здание, оно летело в сторону башни прямо над Костиком. Он следил за ним взглядом, надеясь всей душой, что оно промчится мимо. Но здание зависло точно над его головой, а потом со свистом ухнуло вниз…
Костик проснулся. Он сидел на кровати, вцепившись руками в пододеяльник до такой степени, что побелели костяшки пальцев. Сердце бешено колотилось, а футболка промокла от пота. Часы на стене показывали без пятнадцати два, до обеда оставалось совсем ничего. Костик уже свесил ноги с кровати, как вдруг висок пронзила новая игла боли: двухэтажка с голубыми стенами из сна ему хорошо знакома, он прожил в ней всю свою сознательную жизнь. А башня… Такое ощущение, что он видел её и раньше, но где? Может в каком-нибудь фильме? Или читал про неё в фантастической книжке? Костик помотал головой, стараясь прогнать возвращающуюся боль. Следовало поскорее отнести записку Святославу Семёновичу, пока учителя не сообщили о его прогулах, но прежде Костик всё-таки решил пообедать.
Едва он подсел к ребятам, они затараторили:
– Ты где был-то? – спросил Головин. – Ты же никогда сроду не прогуливал?
– А чего психанул? Уж привык бы давно к дурости Игоревича, – махнул рукой Меньшов.
– Зачем он вообще этот разговор завёл, если сам же ещё и недоволен остался. – Недоумённо проговорил Головин. – Орал потом полурока, что мы сплетни разносим, и что ведём себя как детсадовцы.
– А вот ещё, – перебил его Мартынов. – Костик, он сказал, что ты амнезию возможно себе придумал, чтобы правду никому о случившемся не рассказывать.
– Как же они все надоели, – устало вздохнул Костик. – Ребята, честное слово, ничего я не помню. У меня уже вообще такое ощущение, будто я эту аварию устроил.
– О, а может это ты ночью на красную кнопку нажал, а потом тебя взрывной волной на улицу и выкинуло, – у Меньшова даже глаза загорелись.
– Сань, иди ты… сценарий про зомбаков пиши, – вступился Головин. – Правда, надоели уже на наших наезжать, и на нас в том числе.
– Всё, понял, – вытянул ладони Меньшов. – Тогда про Януса…
В этот момент дежурные принесли первое, и Меньшов притих. Вермишелевый суп был в два раза жиже обычного, но кусочки курицы в нём плавали, и уже это вселяло надежду на какую-никакую сытость.
– Чего там с Янусом? – спросил Костик.
– Он чуть не отправился к богам Олимпуса, – хихикнул Меньшов.
– Олимпа, неуч, – ткнул его в бок Мартынов.
– Да пофиг, – двинул ему обратно локтем Меньшов. – Короче, разворотил наш Янус карцер снова.
– Кровать сломал на этот раз? – улыбнулся Костик.
– Бери выше, – усмехнулся Меньшов. – Фаянсовый клозет разбил и ногу порезал. Говорят, так визжал от вида кровушки, что чуть дежурная воспиталка от разрыва сердца не померла.
– Зато теперь он в медпункте отдыхает, – усмехнулся Головин. – А суп-то недосоленный.
Принесли второе: картофельное пюре с очень жидкой подливкой и четвертинкой свежего огурца.
– А вот и суп с картошкой, – подвинул Головину поближе тарелку Меньшов. – Кушай, а то ты ноешь уже как Скелет.
– Да блин, этим хоть родители что-то приносят, – Меньшов мотнул головой на остальных ребят. – А нам вот только это. Мы даже не знаем, сколько там продуктов у тёти Любы.
– Ну пойдём, спросим, – предложил Меньшов, запихивая в рот половину порции картошки. – За спвос денег не бевут.
Пока ребята обсуждали запасы школьной столовой, Костик быстро выпил компот и поднялся из-за стола.
– Ты куда опять? – спросил Мартынов.
Костик достал из кармана записку и помахал ею в воздухе:
– Отдать надо Семёнычу, уроки-то прогуляны.
– Слушай, спроси, с едой совсем беда что ли? – Попросил Головин.
Костик кивнул и торопливо вышел из столовой.
На втором этаже было тихо. Но уже с лестничной клетки Костик услышал, что в кабинете у Святослава Семёновича кто-то есть. Обычно директор плотно закрывал дверь, когда у него проходило совещание, но сегодня она оказалась приоткрыта. Костик давно знал, которые из досок на полу предательски скрипят, поэтому на носочках пошёл по коридору, обходя опасные места. Из кабинета кроме голоса Святослава Семёновича доносился ещё один знакомый мужской и совершенно незнакомый женский.
– У нас всего два свидетеля, которые могли хоть что-то видеть, и оба ничегошеньки не помнят, – грустно произнесла женщина. – Виктор, может есть какой-то способ?
– Эллочка, ну что я могу сделать, у меня и специалистов-то необходимых нет, – произнёс смутно знакомый мужской голос, – да и мало ли чего произойдёт. Если помните, мы связаны обещанием с их родителями вмешиваться только в особых, угрожающих жизни случаях. А сейчас кроме памяти у них проблем со здоровьем нет. Вот когда были, я продержал их в больнице сколько положено.
Костик в этот момент быстро прошмыгнул мимо приоткрытой двери и замер с другой её стороны, прижавшись спиной и затылком к стене. Услышав последнюю реплику, он вспомнил, кому принадлежит голос – главврачу Виктору Егоровичу.
– Слушайте, я вот всё думаю и думаю, ведь мы с ними работаем больше двадцати лет, вместе здесь в Кольцовске начинали, – снова заговорила женщина по имени Элла. – Они же не имели права проводить здесь никаких экспериментов. Мирских, конечно, был любителем этого дела…
Тут Костик напрягся, но женщину перебил Святослав Семёнович:
– Элла, не болтай глупостей. Вот кто-то подобное ляпнул однажды и пошли слухи, а Косте здесь проходу не дают. К остальным, правда, тоже цепляются, но ему больше всех достаётся. И Мирских, и Наумовы, все четверо были людьми ответственными и порядочными. Центр всегда находился в надёжных руках. И то, что произошло той ночью – это чрезвычайное происшествие. Я полностью уверен, что в их планах подобного не было.
В этот момент Костик испытал благодарность к директору и дал себе самое честнейшее слово, что больше ни в одну драку не полезет. Ну по крайней мере очень-очень постарается.
– В планах-то может и не было, – согласилась Элла, – только вот случилось. И ладно бы только Центр исчез, с этим они там разбираются, я уверена. Только платформа-то почему не довернулась? Хоть в одном городе подобное случалось?
– Насколько известно – нет, – ответил Виктор Егорович. – А спросить мы теперь не можем, связь оборвана.
– А если нам послать кого-нибудь туда? – спросила Элла.
– А что толку? – раздражённо ответил Святослав Семёнович. – Ну выйдут они к Ольску к примеру. И что дальше? Была бы возможность, тут уже давно была бы группа.
– Да, ты прав, – согласилась Элла.
– Элла, а что там с Комовым?
– Как сквозь землю провалился.
– Есть вероятность, что так оно и есть, – усмехнулся Виктор Егорович. – А сидеть он там сможет, ох, как долго.
– Мне покоя мысль не даёт, что мы до такого дотянули, склады пустеют, народ тревожится, даже мальчишки вон что-то чуют и буянят, – печально проговорил Святослав Семёнович.
– Слава, я тебя понимаю, – ответил ему Виктор Егорович, – только действовали мы по уставу. Мы не могли иначе.
– Слав, я тут с Витей согласна, мы же не могли предположить, что это на восемь месяцев растянется, – добавила Элла. – Ведь не экстрасенсы же мы, в самом деле, чтобы будущее знать.
– На восемь ли? – спросил Святослав Семёнович и в кабинете воцарилось молчание.
Костик приложил пальцы к вискам и попытался собрать воедино услышанную информацию. В голове снова закололи иголочки. Что такое платформа? Почему они как будто бы знают о месте нахождения родителей, но их убеждают, что те числятся пропавшими без вести? Что же всё-таки произошло той ночью? И самое главное – где находятся эти «там» и «туда»?
Коридор вдруг качнулся и поехал вправо, Костику пришлось крепко зажмуриться. Самого его разрывало от двух желаний сразу – сесть на корточки, сжать голову и хоть пару минут ни о чём не думать, разогнать эти жуткие иголки, или ворваться в кабинет и потребовать наконец объяснений, потому что эти трое точно знают гораздо больше. Подумав ещё минуту, Костик склонился ко второму варианту, ну и пусть накажут за подслушивание, может в карцер наконец посадят на радость всем, лишь бы ответили на вопросы.
Едва Костик собрал смелость в кулак и решился войти, как вдруг дверь в кабинет истории распахнулась и оттуда вышел Янус, прихрамывая на перебинтованную ногу. Он сразу же заметил Костика, побледнел и собрался что-то сказать, но, оглянувшись назад, передумал. В руке Янус сжимал бумажный кулёк, который вдруг судорожно принялся запихивать в карман брюк. И только он справился с этим делом, как настежь отворилась дверь директорского кабинета, скрыв Костика от посторонних глаз.
– Зацепин, ты что здесь делаешь? Ты почему не в медпункте?
– Я… я это…, – принялся заикаться Янус. – Я вот тут к Степану Игоревичу. Мне надо было… эту… историю.
– Степан Игоревич в кабинете?
– Ну да… То есть… Ну он как бы…
– Что ж ты мямля-то такой, а на трибуну со всеми полез, – сердито выругался Святослав Семёнович и крикнул своим собеседникам: – Я сейчас вернусь!
Директор закрыл дверь, заставив сердце Костика провалиться в пятки, и не оборачиваясь пошёл к кабинету истории. Янус сначала весь сжался, а потом вдруг резко дёрнулся в сторону и грохнулся на пол, споткнувшись на развязанный шнурок.
– Антон, у тебя всё в порядке? – послышался голос историка из кабинета.
– А говоришь его нет. Ох, Зацепин, доиграешься ты. – И Святослав Семёнович вошёл, громко хлопнув дверью.
Янус махнул рукой и указал на лестничную клетку. Костику не хотелось уходить, но теперь директор его точно увидит, когда пойдёт обратно. Можно, конечно, сделать вид, что он только что принёс записку, но Янус махал и сигнализировал всё настойчивее. Тихо выругавшись, Костик пошёл за ним к лестнице, снова осторожно обходя скрипучие доски.
Возле кабинета истории он услышал фразу Святослава Семёновича:
– Степан Игоревич, я уже понял, что в душе вы тоже ещё мальчишка, поэтому вам с ними так и весело. Но в первую-то очередь вы всё-таки педагог, а такое себе позволяете…
Интересно, не про его ли скандал на уроке шла речь?
Когда Костик спустился вниз, Янус нервно пританцовывал на крыльце. У него жутко дрожали руки, просто ходуном ходили, и лицо всё ещё оставалось мертвенно-бледным.
– Антох, с тобой точно всё в порядке? – Решил спросить Костик.
– Слышь, Костян, – почему-то прошептал Янус. – Давай так. Ты меня у историка не видал, а я тебя в упор не видел у директорской двери. Идёт?
Костик почесал нос. Вообще-то, ему скрывать было нечего, он с запиской шёл. Поэтому он сначала спросил:
– А что в кульке-то?
Глаза у Януса забегали в разные стороны почти как у хамелеона, а верхняя губа задёргалась.
– Никому не скажешь?
Костик замотал головой и провёл большим пальцем вдоль шеи – это было в интернате чем-то вроде клятвы, гарантирующей молчание. Тогда Янус вытащил кулёк и аккуратно развернул, при этом из кармана у него высунулся уголок тысячной купюры, но Костик сделал вид, что не заметил.
– Это семена!.. – заговорщицким тоном прошептал он.
– А тебе зачем? – удивился Костик. – У вас вроде и дачи нет.
– Не знаю, захотелось… Для мамки… А то она болеет.
– А где растить будешь?
– В ящике, на балконе, – Янус улыбнулся бледными губами, у Костика от этого почему-то по спине пробежал холодок. – Только не говори никому.
– Спёр что ли? – спросил тогда Костик.
– Нет, – замотал головой Янус, – Степан Игоревич дал, сказал красивые, маме точно понравятся.
– А у него-то откуда семена?
– Он тоже любит их сажать, хобби у него такое. Только не говори никому, он так просил. – Жалобно повторил Янус. – Короче, не видели мы друг друга, идёт?
– Лады, – пожал плечами Костик.
Янус будто только этого и ждал, быстро развернулся и поковылял куда-то за хозяйственные постройки. Наверно пошёл прятать кулёк, чтобы мальчишки не смеялись. Костик покрутил пальцем у виска и зашагал к лавочке под старой липой, собираясь вернуться с запиской чуть позже.
Глава 7. Марта
Лавочка приятно прогрелась, даже несмотря на спрятавшееся в облаках солнце. Мимо с громким жужжанием пронёсся пушистый шмель, и Костик испуганно отшатнулся. Заулыбался довольный теплом и набирающей силу зеленью. Буквально неделю назад на липах во дворе набухли почки, а уже сегодня множество молоденьких светло-зелёных листочков легонько шелестели на ветру, всем своим видом показывая, что лето совсем-совсем близко. На лужайке ярко выделялись несколько десятков розовых цветочных шариков, ещё утром их было раза в два меньше, видимо и они радовались теплу.
За воротами загудел поезд, останавливаясь возле интерната. Поезд в Колцовске был особенный, с виду он больше походил на рельсовый автобус, голубой, изящный, с белой полосой вдоль окошек, но бегал он по токопроводу как электричка, и давал переливчатый звонок совсем как трамвай. Жители называли его просто – поезд. Кабины машиниста находились у него с обеих сторон, и он мог ездить по кольцу и в одну, и в другую сторону, поэтому по чётным дням поезд ходил по часовой стрелке, а по нечётным – против.
За всё это время Костик видел поезд только зимой, сквозь голые ветви кустарника. А уже сейчас, в апреле, рельсы и остановка скрылись от ребячьих глаз за зелёной изгородью. Костик был уверен, что катался по кольцу много-много раз, но вот как выглядит вагон изнутри, вспомнить не мог. Интересно, а что ему нравилось больше всего? Сидеть в вагоне и смотреть, как мимо проплывают дома и деревья? Или слушать стук колёс и ощущать движение, как с ним происходит в лифте? А может Святослав Семёнович отпустит его разок прокатиться? Вспомнив про директора, Костик переключился на подслушанный разговор. Что же за странные вещи они обсуждали? Как бы узнать больше? Возможно, стоит всё-таки вернуться и войти в кабинет, тем более и повод с запиской всё ещё есть. И едва пришла эта мысль, как сзади кто-то спросил:
– А что ты тут делаешь?
Костик даже подпрыгнул, едва не свалившись с лавочки. Позади него откуда-то появился Ромка с бумажным пакетом в руке, от которого просто невероятно вкусно пахло копчёной рыбкой.
– Ой, прости. Кажется, я тебя напугал. – Виновато улыбнулся Ромка.
– Да ничего, я просто задумался.
– Пошли со мной?
– Куда?
– Вон, к прачечной. Там откуда-то кошка взялась, она в подвале сидит. Хотел вот, – и Ромка помахал вкусно пахнущим пакетом, – шпротинкой её угостить. Мамка принесла. Сказала, что закупилась консервами сколько могла. Как думаешь, кошка станет есть?
– Думаю станет, – улыбнулся Костик, а в голове промелькнуло: «Я бы не раздумывая слопал».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70497166) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.