Спокойная ночь
Андрей Гупало
В советское время в Уральских горах появился закрытый город – Солнечногорск. Здесь проводили секретный эксперимент – ЭДЕМ, цель которого – построить образцовое коммунистическое общество. Когда эксперимент близился к завершению, СССР рухнул, а люди, работавшие над ним, исчезли. Спустя тридцать лет об эксперименте узнает внук одного из его руководителей – Антон Громов. Талантливый юноша создает команду единомышленников и начинает борьбу с коррумпированной городской властью и несправедливостью. На помощь Антону приходит неизвестный: посредством игры Варкрафт он передает ему компроматом на местных чиновников. Одновременно старый профессор приоткрывает ему тайну проекта ЭДЕМ. С этого момента начинается череда загадочных и опасных событий, смысл которых станет понятен Антону только на пороге Нового мира.
Андрей Гупало
Спокойная ночь
Глава 1
Лязгнула железная дверь и из складского помещения вышла женщина в форме сержанта полиции, крепко сбитая и вызывающе накрашенная. Волосы у нее были неестественно рыжие, губы фиолетовые, а брови с ресницами как у шахтера, только что вернувшегося из забоя. В одной руке она держала серый полипропиленовый мешок, обмотанный скотчем по горловине, в другой – связку ключей, отвратительно гремевших при каждом движении ее квадратного тела.
Женщина посмотрела на Антона исподлобья и, сорвав бумажную печать со скотчем, грубо вывалила содержимое мешка на видавший виды деревянный стол, густо измазанный ядовито-желтой краской. Вещей оказалось немного: десятый айфон, пауэрбанк, чехол с беспроводными наушниками, томик Хемингуэя и ключи от квартиры с желтым брелоком-смайликом. Глядя на Антона в упор, женщина демонстративно подняла мешок ещё выше и тряхнула его изо всей силы. Красный икеевский рюкзак накрыл собой горку предметов и по комнате тут же распространился тошнотворный запах протухшего мяса.
– Ой! А у тебя тут продукты были? – ехидно улыбнулась Медуза Горгона (такое прозвище дал ей Антон).
– Не "у тебя", а "у вас"… Бутерброд был, с котлетой, который вы у меня в Маке изо рта вырвали.
– Ишь ты, какие мы обидчивые.
– Что вы, я просто констатирую факт. Когда я обижусь, вы об этом узнаете, – спокойно ответил Антон, складывая вещи в рюкзак.
– Если все на месте, распишись здесь, – холодно приказала она и ткнула мясистым пальцем в лежавший на столе раскрытый журнал.
Антон черканул подпись рядом с фамилией Громов и, закинув рюкзак на плечо, направился к выходу.
– Бутерброд забыл, – ядовито заметила Горгона.
Антон повернулся и, широко улыбнувшись, произнес: – А это вам, угощайтесь!
Дверь с табличкой "Склад для хранения изъятых вещей" захлопнулась не сразу, успев пропустить через себя порцию отборной матерной брани.
– Ну ты, Громов, даешь! – весело воскликнул ожидавший подопечного в коридоре коренастый охранник. – Уже и Паучиху достал! Такими темпами ты скоро снова на свою шконку вернешься.
– Постараюсь вас больше не беспокоить, – в том же шутливо-вежливом тоне ответил Антон, и они двинулись по узкому коридору к решетчатой перегородке с дверями на огромном замке. За ними виднелся «аквариум» – застекленная со всех сторон комната дежурного по части. Здесь Антону дали подписать еще какую-то бумагу и, пожелав «больше не попадаться на глаза», выпустили через турникет. Миновав толпу угрюмо слонявшихся по предбаннику жителей Средней Азии, бывший арестант толкнул тяжелую металлическую дверь и вышел на залитую холодным ноябрьским солнцем улицу.
Первые несколько минут Антон жмурился и моргал, привыкая к дневному свету и открытому пространству. Он и не знал, какое это блаженство – смотреть на залитое ласковым солнечным светом бездонно-синее небо в оправе поседевших от снега Уральских гор. А воздух? Как сладко дышится на свободе! Совсем не так, как в спертой атмосфере шестиместной камеры, пропитанной кислым запахом десятка потных человеческих тел, дешевого табака и «параши», наспех обшитой гипсокартоном; не свяжись Антон с правозащитниками по заныканному кем-то из арестантов смартфону, так бы и ходили сидельцы по нужде по старинке – при всем народе.
Едва закрылась дверь за последним правозащитником, как начался капитальный шмон – искали виновника “наезда” и “орудие преступления”. Антон прятаться не стал – взял вину на себя и попросил объяснить, какую статью закона он нарушил на этот раз. Вместо ответа он получил изрядную порцию “законных” тюремных пакостей: начальство СИЗО запретило ему все свидания и звонки на волю, а охранники регулярно превращали его постель в гору истоптанных тряпок. Медуза Горгона оказалась вишенкой на этом тортике изощренной мести…
«Похоже, к свободе, как и к тюрьме, нужно привыкать», – с блаженной улыбкой констатировал Антон и почти пожалел, что не удастся обдумать эту мысль как следует, так как дверь спецприемника со скрежетом отворилась, и оттуда вывалилась толпа мигрантов, громко поносивших на фарси порядки «этой дикой страны».
– Антоха-а-а! – крикнул кто-то издалека и Антон, оглянувшись, увидел метрах в пятидесяти от себя белобрысую голову Глеба, стоявшего на парковке и махавшего ему рукой.
– Дружище, – обрадовался Антон и быстрым шагом направился к затесавшейся среди иномарок бежевой Ладе-Калина.
Друзья обнялись, и Глеб спросил:
– Куда?
– В Мак, – коротко скомандовал Антон и, бросив вонючий рюкзак в багажник машины, упал на заднее место.
– Ты че, Антох? Садись вперед!
– Спасибо, я здесь посижу: после Мака душ надо принять и постираться.
– Ну ты зэка конкретный, – уважительно покачал головой Глеб. – Думаешь в Маке так воняет, что тебя никто не заметит?
– Я быстро… Надо забрать кое-что.
– Как скажешь… А-а-а, чтоб тебя, – ругнулся Глеб, пытаясь завести машину, заглохшую после первого же зажигания. Раза с третьего Лада громко чихнула, дернулась и покатилась под горку к выезду на центральный проспект.
День был рабочий, машин и людей на городских улицах попадалось немного. Продавцы магазинчиков, расположенных на первых этажах сталинских трехэтажек и пятиэтажных хрущевок, уныло курили у дверей своих заведений. Древние бабульки, с клюками, а те, что помоложе – с палками для скандинавской ходьбы, слонялись по пятерочкам и магнитам в поисках скидок на продукты. Даже дорожники, латающие ямы на перекрестках, своей медлительностью и цветом одежды отлично вписывались в унылый пейзаж осеннего города. Будничную серость немного скрашивали ребятишки, весело роившиеся в школьных дворах и стайками перебегающие улицу на светофорах.
Совершенно неуместными на этом фоне выглядели жизнерадостные лица кандидатов в мэры города, смотревшие на прохожих и водителей с каждого рекламного баннера: в белоснежных рубашках и ярких галстуках, с идеальными прическами и пышущими здоровьем лицами, они больше напоминали звезд экрана или заморских проповедников.
– Понавешали, гады, таблоидов, – зло выругался Глеб, – не проехать, не пройти. Всюду эти похабные рожи.
– Ты лучше на дорогу смотри, – спокойно сказал Антон. И, помолчав, добавил задумчиво: – Недолго им осталось.
– Ну конечно! Куда они денутся? Вон какие хоромы себе в заповеднике отгрохали, – кивнул Глеб в сторону белеющих на другом берегу озера двух– и трехэтажных коттеджей. – Думаешь они просто так их тебе отдадут? Ага, жди!
– Нужны они мне, – усмехнулся Антон.
– А я бы взял. А что? В качестве компенсации за кровопролитную борьбу с антинародным режимом.
– Ну да, – угрюмо подтвердил Антон, – а потом сам этим режимом и станешь.
– Дилемма, блин, – прошипел Глеб, стиснув зубы. И громко, словно на митинге, выкрикнул: – Тогда ваше слово, товарищ Молотов! Гори оно все синим пламенем!
Притормозив на оживленном перекрестке, Глеб навалился грудью на руль и задрал голову вверх, туда, где высился очередной рекламный щит.
– О, Антоха, смотри – Бивень! – радостно произнес он и весело заржал. Антон не стал выглядывать из машины, но на лице его заиграла довольная улыбка. Ведь это ему удалось взломать сервер рекламной компании и поменять надпись на электронном предвыборном плакате мэра. В течение трех часов каждые три минуты на огромном экране, стоявшем на главном перекрестке города, выскакивала его сальная физиономия и вместо слов: «Хочешь жить лучше? Выбирай № 3 – Иван Абрамов», появлялся слегка подправленный слоган: «Хочу жить лучше!» и дальше по тексту.
Пока до администрации дошла информация о взломе, плакат в редакции Антона успело посмотреть полгорода. Другая половина узнала о выходке таинственных хакеров от друзей и родственников. Веселье было всенародное.
Мэр рвал и метал: он звонил во все службы, требуя немедленно найти и покарать “святотатцев”. Сделать это было нелегко: посланные по следу цифровики обнаружили, что взлом произошел из… Аргентины. Как не пытались выяснить, что за мачо такой пытался «помешать честным выборам» в Солнечногорске, ничего не получалось.
Однако вечером силовики, до смерти распугав посетителей и персонал, ворвались в кафе «Вкусно – и точка» и положили Антона, мирно сидевшего за дальним столиком, «мордой в пол». Ему инкриминировалось «вмешательство в работу органов власти и покушение на информационную безопасность государственных структур». И хотя никаких доказательств не нашли, власти надавили на судей и те впаяли Антону десять суток административного ареста, которые вместе с пятью сутками следствия составили первую в его жизни пятнашку…
Когда оставался один поворот до кафе, Антон попросил друга остановиться.
– Сиди здесь, и не высовывайся. Я буквально на пять минут.
– Так я тоже голодный, – недовольно буркнул Глеб.
– Сиди здесь, – твердым голосом повторил Антон и, хлопнув дверью авто, направился к бывшему Макдональдсу, стоявшему на городской набережной.
Во «Вкусно – и точка» как всегда крутился разношерстный народ: по большей части молодежь – школьники и студенты. Антон, заказав чая, пропетлял между стойками и креслами и, присев за самый дальний столик, стал медленно отхлебывать из стаканчика. Стараясь не делать резких движений, левой рукой нащупал на внутренней поверхности крышки стола бугорок, аккуратно сковырнул его и сунул в карман брюк.
Посидев пару минут, Антон встал и вышел из кафе, задержавшись у ящика для мусора дольше обычного. Ближе к вечеру в помещении подсобки разгорелся страшный скандал: главный менеджер орал и брызгал слюной на подчиненных, потому что они, «раздолбаи этакие», не заметили, что нарисованный на мусорном контейнере человечек под слоганом: «Спасибо! Мир стал чище», бросает в урну не упаковку от бургера, а предвыборный флаер с физиономией мэра.
Глава 2
– Привез, тёть Нин! Встречайте сидельца, – крикнул Глеб, занося в квартиру пакеты с купленными по дороге продуктами.
Из крохотной хрущевской кухоньки вышла стройная, не старая еще, но уже наполовину седая женщина. На осунувшемся бледном лице особенно выделялись большие карие глаза, с выражением тихой скорби, которую не могли скрыть даже слезы радости. Тонкие руки, казалось, парили в воздухе, будто все эти дни она только и делала, что обнимала сидевшего в полицейских застенках сына.
Антон, виновато топтавшийся на пороге, шагнул в объятия матери и приник щекой к ее плечу.
– Все в порядке, мам, не плачь, пожалуйста. Видишь же – живой и здоровый.
– Антошенька, сынок, – шептала она, гладя сына по волосам, а слезы текли ручьем.
– Я пойду, теть Нин, – смутился Глеб. – Мне еще курсовую писать.
– Никуда ты не пойдешь, – строго сказала Нина Федоровна, вытирая фартуком глаза и стягивая с сына куртку. – Марш в ванную, умываться. Пельмени я для кого готовила?
– Мам, ну что ты, я сам, – отстранился Антон от матери, взявшейся расстегивать его рубашку, пока Глеб намыливал руки.
– Сам, Антошенька, сам, – с умилением вздохнула мать, продолжая касаться плеч, рук, головы сына, будто хотела убедиться, что перед ней не привидение.
– Ну мам, – недовольно буркнул Антон, когда уже стоял в ванной в одних трусах, а мать все глядела на него, держа в руках его грязную одежду.
– Боже мой, как ты похудел… Они тебя били? – вдруг прошептала она сдавленным голосом, увидев синие полосы на запястьях сына.
– Да нет, это… так… До свадьбы заживет, – неуклюже попытался успокоить мать Антон и поспешил захлопнуть дверь, чтобы не видеть ее слез.
Он долго стоял под горячим душем. А потом, намылив тело, так усердно орудовал мочалкой, будто хотел вместе с тюремной грязью содрать с себя кожу. Глеб в это время налегал на угощение, не забывая нахваливать хозяйку и развлекая ее историями из студенческой жизни. Нина Федоровна смотрела на него как на родного и совершенно невпопад приговаривала: «Слава Богу, Глебушка! Слава Богу!».
Закончив с душем, Антон закутался в старый махровый халат с большущей дырой под мышкой, уложил расческой слегка подросшую челку набок и босиком (какое счастье!) прошлепал на кухню, пропахшую пельменным духом и специями, которые Глеб обильно подсыпал себе в тарелку.
– Ешь, сынок, – мать заботливо пододвинула Антону дымящуюся горку пельменей.
– Ну куда мне столько, лопну ведь!
– А Вы, теть Нин, отойдите, а то забрызгает, – хохотнул Глеб, уплетая за обе щеки вторую порцию.
– Ешь! – сделала мать строгое лицо, будто опять перед ней капризный мальчик Антошка, не желающий есть «самую вкусную на свете» манную кашу.
– Антох, не переживай! Если что, я помогу! – шутливо подмигнул Глеб.
– Ну уж нет, сам справлюсь, – сдался Антон и принялся за пельмени.
Конечно же он проголодался: свой завтрак он отдал сокамерникам (скоро на волю!), а обед провел в коридоре начальника СИЗО, ожидая, когда будут готовы бумаги на освобождение. Стакан чая в Маке погоды не сделал: обманутый желудок только недовольно заурчал.
Но едва Антон переступил порог дома и попал в объятия матери, он тут же забыл обо всем на свете. Он вдруг кожей ощутил, что счастье и дом – понятия равнозначные. И он наслаждался этим чувством, как птица, парящая в небе или рыба, плещущаяся в воде. А тут еще и пельмени. И это после пятнадцати дней унылого тюремного рациона, где переваренная перловка с недожаренным рыбным фаршем – обычное блюдо у арестантов.
Уплетая пельмени, Антон то и дело благодарно погладывал на мать, не сводившую с него глаз. Он был единственным ее ребенком. И если бы не вера в Бога, то она жила бы только ради него. После того, как муж бросил ее с маленьким сыном, она поставила на себе крест, как на женщине, и больше не посмотрела ни на одного мужчину, хотя в молодые годы была хороша собой.
Отца Антон не знал – тот никогда не появлялся в их жизни, да и мать о нем не вспоминала. Только бабушка иной раз ворчала, выговаривая дочери:
– Могла бы и потерпеть, мужики они все такие: нагуляются и снова под женину юбку просятся. Как сына без отца-то растить?
Но Антон из-за своей безотцовщины не особо переживал. Если в других разрушенных семьях матери вынуждены были рассказывать детям басни про папу летчика или капитана, то место отца в сердце Антона занимал его дед – полковник Громов.
Нет, своего деда Антон тоже никогда не видел: он пропал без вести, когда матери было всего десять лет. Но зато от него остались фотографии, которые они с мамой часто пересматривали долгими зимними вечерами.
– А где это дедушка? – спрашивал Антошка мать, тыкая ручонкой в черно-белое фото, на котором группа бравых молодых военных с автоматами и со звездами на широкополых панамах стояла на фоне БМП.
– Это Кандагар, Антош.
– Кандагар, это Россия?
– Нет, сынок, это такая страна далеко на юге, Афганистан называется. Дедушка там… людей защищал.
– От пиратов?
– От бандитов – их душманами называли.
– Они что, людей душили?
– Не выдумывай, никого они не душили! – старалась не травмировать детскую психику мать.
– А дедушка их всех поймал? – не унимался Антон.
– Почти, – грустно вздыхала она. – Ну все, хватит. Молиться и спать.
– Вот вырасту, тоже душманов буду ловить, – поглаживал Антошка спрятанный под подушкой игрушечный пистолет, засыпая.
Когда Антон подрос и стал «отбиваться от рук», проказничая и увиливая от уроков и домашних дел, он всегда слышал от матери: «Дедушка так никогда бы не сделал» или «Дедушке это точно не понравилось бы». Иногда в воспитательный процесс встревала бабушка: «Вот вернется дедушка, он тебя уму-разуму-то научит». После этих странных слов мать всегда ссорилась с бабушкой и долгое время не водила к ней внука.
Со временем Антону стало казаться, что дед вышел из дома совсем недавно, и что не сегодня-завтра он непременно вернется. Антон даже представлял, как однажды утром дедушка войдет в дом, поставит в угол свой автомат, снимет панаму, широко, как на той фотографии, улыбнется и скажет: «Ну, Антон, как ты тут без меня? Не шалил, матери с бабушкой помогал?» Картина эта представлялась Антону так ярко, что он падал лицом в подушку и заливался горючими слезами, причитая: «Дедушка, где же ты был? Я так долго тебя ждал, так долго!»
Но проходило время, а дед все не возвращался. Годам к двенадцати Антон уже знал, что, скорее всего, он никогда не вернется. И когда они с мамой собирались в церковь, ему было больно слышать, как бабушка строго выговаривает матери: «И не вздумай там свечку за упокой отцу поставить». Мать только тяжело вздыхала, но, приходя в храм, долго молилась у большого Распятия.
Чтобы не выбирать ничью сторону, Антон повесил над столом большое фото деда. Он стоял на нем в полевой форме на фоне раскидистых пальм, улыбаясь своей широкой открытой улыбкой. Позади виднелось озеро, на берегу которого паслись диплодоки, а в небе можно было заметить птиц, похожих на птерозавров. «Это дедушка в какой-то южной стране на аттракционе. Кажется, «Эдем» называется», – вспоминал Антон слова матери, слышанные им в детстве. «Где бы ты ни был, дед, тебе там хорошо», – думал он, глядя на снимок. И ему казалось, что дедушка в ответ весело подмигивает.
Когда пришла пора получать паспорт, Антон не сомневаясь выбрал девичью фамилию матери. Бабушка, хоть и не одобряла дочь за развод, была довольна.
– Ну вот, – с облегчением вздыхала она, – Громовых на свете больше стало. И добавляла строго: – Смотри, не подведи фамилию-то!
И Антон не подводил: поступив в институт, сразу стал неформальным лидером группы хакеров, боровшихся с «прогнившим режимом». Атмосфера в институте была либеральной: большинство преподавателей принадлежало к поколению девяностых, а из старой профессуры осталось всего трое. Только что прошли президентские выборы в стране, и лекции то и дело превращались в сидячие митинги, на которых преподаватели и студенты костерили власть в хвост и в гриву, за “репрессии” в отношении оппозиции.
Антон с друзьями занимались тем, что выискивали компромат на местных чиновников и распространяли его в сети. Сделать это было нетрудно: то и дело кто-нибудь из сотрудников администрации города попадался на взятках. Прокуратура открывала дела, но редко кто из мздоимцев получал реальные сроки. Ходили слухи, что все в городе: и полиция, и прокуратура находятся под контролем мэра. По мнению кружковцев, он и был головой спрута, душившего в своих "нежных” объятиях весь город. История с предвыборным баннером мэра стала их крайней акцией, расплачиваться за которую пришлось Антону.
Нина Федоровна знала о настроениях сына. Не раз они спорили о том, как нужно относиться к власти, а иногда дело доходило до ссоры.
– Ты прочитай Библию, что там сказано: всякая власть от Бога, Антоша!
– Ну кончено! Даже такая, которая ворует и насилует?
– Как ты можешь такое говорить! Кто ворует? Кто насилует?
– Посмотри на Пирамиду, – злился Антон, показывая пальцем в ту сторону, где высился элитный квартал, состоящий из роскошных особняков, соревнующихся друг с другом в высоте и причудливости архитектурных форм. – Они это что, на честно заработанные построили?
– Может и заработали, откуда ты знаешь?
– Что?! – еще больше кипятился Антон. – Ну, мама… Я тебя не понимаю: как можно закрывать глаза на откровенное зло? Разве этому учит Церковь?
Нина Федоровна, обескураженная таким приёмом, терялась и не знала, что ответить.
– Я не богослов, Антош. Об этом тебе лучше у отца Петра спросить.
Антон раздраженно махал рукой: поступив в институт, он стал реже ходить в храм и почти перестал видеться с духовником. Да и что мог сказать ему священник, регулярно попадающий в объектив камеры вместе с мэром? Антон не говорил этого вслух, боясь обидеть мать, считавшей отца Петра святым человеком.
Мать всегда заканчивала спор строгим предупреждением:
– Помяни мое слово: эти мысли до добра тебя не доведут.
И теперь, когда Антон попал за решетку, она была совсем не рада своему предвидению. Эти пятнадцать дней, проведенные без него, Нина Федоровна горячо молилась и обивала пороги спецприемника в надежде хотя бы глазком увидеть свою кровиночку. Но слышала в ответ только одно: “Свидания и передачи Громову запрещены”. Вспоминая это мучительное время и глядя на покрытые синяками запястья сына, она поневоле начинала роптать и даже гневаться на тех, кто был виновником его и ее страданий.
– Если бы дедушка был жив, они бы не посмели… – тихо, но решительно вымолвила она.
– Что ты, мама? – улыбнулся Антон. – Как ты себе это представляешь? На танке, что ли, приехал бы внука вызволять?
– Класс! – восторженно отреагировал Глеб на картинку, нарисованную Антоном. – Люк так это открывается и оттуда чел с мегафоном: “Эй, там, на киче! Громова с вещами на выход!”
– Не знаю, Антош. Но он бы этого не допустил, – вздохнула мать. – Может, добавки?
– Нет! – дружно вскрикнули друзья и все от души расхохотались.
Напряжение, висевшее в воздухе все это время, растворилось, как пар от пельменей. Глеб тут же засобирался:
– Отдыхай, Антоха! Завтра в институте потараторим.
Провожая друга, Антон остановил его в дверях и сказал вполголоса:
– У нас стукач.
– Ты чё, Антох, быть не может! – удивился Глеб.
– Кто-то же меня сдал.
– И кто это?
– Не знаю. Но надо быть осторожней.
– Ладно, не кипишись, разберемся, – друг хлопнул Антона по плечу и поскакал вниз по лестнице.
Только захлопнулась дверь, как Антон закричал:
– Мама, брюки!
– Так я ж в стирку…
– Что ты наделала! – простонал Антон и кинулся в ванную.
– Да ты не переживай, я еще не включала, – успокоила его мать. – Что там у тебя?
– Фу-у-у, слава Богу! – выдохнул он, вытаскивая из стиральной машины брюки. – Так, ничего… Прости…
Драгоценный “бугорок” был на месте. Антон зажал его в кулак и прошел в комнату мимо удивленной и напуганной матери. Закрыв дверь, не раздеваясь упал на кровать и долго лежал, глядя в потолок, крепко сжимая руку. Постепенно «бугорок» размяк, как пластилин, и Антон, с большой осторожностью разделив его пополам, достал из него миниатюрную карту памяти. Очистив её от остатков жвачки, достал со стоящего рядом стола адаптер, вставил в него карту и положил обратно. «Потом, все потом», – сказал он себе и провалился в глубокий исцеляющий сон.
Во сне он видел своих знакомых по СИЗО, стоявших посреди камеры с каменными лицами и аплодирующих пляшущей танец живота Медузе Горгоне. Пошло улыбаясь и подмигивая, она манила Антона к себе.
Глава 3
– Антон, блин, ты где? Уже первая пара закончилась, парни тебя ищут. Диспетчер с факультета приходила, тоже тебя спрашивает. Прикинь, Светка с физмата всем болтает, что тебя отчислили. Я ей чуть дреды не оборвала! Не захотела пачкаться – она их с Турции, наверное, не расплетала, дрянь такая… Антон, ты че, спишь что ли? Руки в ноги и вперёд!
Возбуждённый девичий голос звенел в трубке, а Антон все никак на мог прийти в себя: он проспал вечер, ночь и целое утро! Солнце нашло щелку между штор и светило прямо в глаза. Антон щурился спросонок и потирал затекшую руку, поставив мобильник на громкую связь.
– Ноги в руки, – хриплым голосом поправил он Жанну.
– А? что?! Ты слышишь, что я тебе говорю? Мухой в институт, а то сейчас сама приду тебя будить.
– Да понял я, понял… Чаю только попью…
– Ну ты и лентяй, – засмеялась Жанна. – Все, мне некогда, я на историю побежала. Ай кисс ю, лавли! Бай-бай!
– Бегу, солнце, бегу! – с нежностью посмотрел Антон в сторону замолчавшего телефона и блаженно потянулся во весь рост, не вставая с кровати.
Свобода, которая еще вчера утром казалась недосягаемым призраком, свалилась на него всеми своими прелестями: Антон мог просто лежать вот так весь день, выбираясь из постели лишь затем, чтобы перекусить, мог сколько угодно сидеть в интернете, или же дочитать, наконец, Хэмингуэя, послушать Пинк Флойд или просто пойти побродить по парку, сочиняя никому не нужные стихи. Но нет же! Надо идти в институт на кафедру, объяснять декану: студент Громов свой срок отмотал и готов снова зубрить теорию информационных полей и совершенствовать практику компьютерной безопасности.
А тут еще Жанна со своим "ай кисс ю, лавли". Пора уже привыкнуть к этим ее американским штучкам. Это там, на западе, где она проучилась пять лет, в норме такое обращение. У нас такими словами не разбрасываются. Когда Антон впервые услышал их от Жанны, его словно огнем обдало. Он долго пребывал в состоянии легкой эйфории, но лишь до тех пор, пока не услышал ее нежное "лавли" в адрес других парней. Розовый туман моментально рассеялся, и Антон даже разозлился на себя, дав слово, что больше никогда не попадется на этот крючок. Но едва только Жанна улыбалась ему, как все повторялось снова: пожар, туман, разочарование. И как этому противостоять, было совершенно непонятно.
Вот и сейчас, едва в трубке раздался бархатный голос Жанны, как сердце в груди снова сладко екнуло. Антон даже представил, как бы он поступил, если бы это был не простой дружеский треп, а искреннее выражение чувств. Наверное, подарил бы ей цветы, пригласил в ресторан, а там за столиком с шампанским, под лёгкую фортепианную музыку, сказал бы все, что давно хотел, но не решался…
Антон слегка поморщился: вставать всё-таки придётся – биологический будильник действует похлеще полицейской дубинки.
Мать давно встала, и что-то стряпала на кухне, откуда доносился ароматный запах.
– Доброе утро, мам, – махнул Антон рукой, открывая дверь туалета.
– Проснулся, соня? Давай завтракать, я тебе картошку разогрела вчерашнюю с нагетсами, будешь?
– С удовольствием! Голодный, как волк!
Антон уже собирался закрыть дверь, но остановился и с удивлением спросил:
– Постой, а ты чего это не на работе? Выходной или отгул взяла?
Мать немного помедлила и ответила коротко:
– В отпуск ушла.
– Погоди, у тебя же, вроде, недавно был?
– Внеочередной. За свой счет.
– Из-за меня, что ли? – нахмурился Антон.
– Да нет, просто решила отдохнуть.
– А, понятно, – кивнул Антон. Мать не любила жаловаться и он не стал доставать ее лишними расспросами. Если что-то серьезное, она обязательно с ним поделится.
Поплескав в лицо холодной водой и от души пошоркав зубной щеткой во рту, Антон взял в руки бритву. Но, присмотревшись к легкой, почти невидимой, щетине на подбородке, отложил станок в сторону и подмигнул отражению в зеркале:
– Буэнос диас, амиго! Жизнь продолжается!
Парень в зеркале выглядел слегка помятым, но в целом довольно неплохо. Небольшая щетина придавала ему какой-то романтический флер. “Пусть думают, что я прямо из камеры к ним пожаловал. Посмотрю на их лица, – усмехнулся Антон, пытаясь справиться с непослушным ежиком на макушке. – А вот жирок нарастить, да в качалку на тренажеры походить, не мешает. А то на кощея стал похож".
– Жанна звонила, говорит, меня в институте потеряли, – поделился Антон с матерью, отправляя в рот вилку за вилкой дымящиеся дольки картофеля с луком.
– Не спеши, подавишься! Никуда твой институт от тебя не убежит.
– А почему мой? – возразил Антон, запивая завтрак горячим чаем. – Он и твой тоже.
Мать вздохнула и, собрав посуду, отвернулась к раковине. Антон опять почудилось неладное. Но разбираться было некогда.
– Спасибо, мам! – он торопливо поцеловал мать в плечо. – Я побежал!
– Беги, торопыжка, – улыбнулась мать счастливой улыбкой. – Брюки только надень, джинсы еще не высохли.
– Да ты что, мам?! – крикнул Антон, высунувшись из дверей спальни. – Я в них как клоун!
– Ничего не клоун, очень даже элегантные, – возразила мать, подавая ему отглаженные классические брюки от пары, купленной сыну на выпускной. Антон недовольно хмыкнул, и нехотя натянул «пижонский наряд».
– Не, с курткой не пойдет, – скуксился он, увидев свое отражение в зеркале, – пальто надену.
Серое пальто было старомодное, но не ношеное, и прекрасно подходило к брюкам. "Еще очки от солнца, и – вылитый мафиози", – усмехнулся Антон, поправляя черный в золотых узорах кримпленовый шарф.
– Пока, мам! Я, скорее всего, до вечера, – крикнул Антон убегая.
Выйдя из подъезда он по привычке обернулся, и помахал рукой в сторону кухонного окна на втором этаже: мать всегда крестила его на дорожку.
Институт встретил Антона броуновским движением: одни из студентов только пришли на пары, другие – уходили, третьи кучковались у кофе-автомата и подоконников, шумно переговариваясь или прильнув к экранам смартфонов. Уже в фойе Антон стал ловить на себе насмешливые взгляды, а кто-то из первокурсников даже пробормотал уважительно: "Здравствуйте", проходя мимо. "Что и требовалось доказать", – иронично отметил Антон и стал искать в толпе знакомые лица.
– Антон? – раздался за спиной удивленный голос.
Он обернулся и увидел смеющееся лицо Глеба. Тот манерно развел руки в стороны и пробасил:
– Антон Па-а-алыч, какими судьба-а-ами?
– Хорош прикалываться. Матушка шмотки вчера постирала, не высохли еще.
– Да ладно, классный прикид, че комплексуешь. Смотри, как девчонки на тебя смотрят.
– Ну ты и гад, – смущённо улыбнулся Антон. – Ты лучше скажи, Жанну видел? Звоню ей, а она трубку не берет.
– Видел, видел, – здесь где-то ошивается. А с пацанами че, не хочешь повидаться?
– Хочу, конечно. Только… надо дело одно уладить: Жанна говорит, меня на кафедре спрашивали. Может даже отчислили уже.
– Да ну нафиг, врет она все!
– Она ни при чем… В общем, разобраться надо.
– Давай, разбирайся, вечером где-нибудь встретимся. Я парней соберу – можно в Маке. Посидим, покалякаем о делах наших скорбных, – заговорщически прищурился Глеб с распальцовкой.
– Добрый день, молодые люди! – поприветствовал друзей лысоватый мужчина с пухлыми губами и небольшим брюшком под растопыренными фалдами клетчатого пиджака.
– Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич.
– Громов, вас не было на последних лекциях…
– Дмитрий Сергеевич, я не мог…
– Я в курсе твоих приключений Громов, и рад что ты познакомился с нашей пенитенциарной системой.
– Это почему? – шутливо нахмурился Глеб.
– Плохо, Громов, очень плохо. Ты прекрасно разбираешься в теории логики, а вот практика у тебя хромает.
Профессор слегка наклонил голову и понизив тон, произнес:
– Что говорит блаженный Августин о государстве? "При отсутствии справедливости, государство не более, чем шайка разбойников".
Друзья, переглянувшись, улыбнулись и согласно закивали.
– Кровь из носу, но три теста ты должен мне сдать, – вызывающе громко произнес профессор, заметив идущую по коридору женщину в черном – заместителя ректора по учебной части. – И не позже вторника, Громов, на позже!
Уходя, добавил тихо, сквозь зубы, поднеся сжатый кулак к груди:
– Но пасаран!
– Венсеремос, – по-боевому ответил Антон.
– Классный мужик этот Дмитрий Сергеевич! – выдохнул Глеб, провожая глазами профессора. – Наш человек.
– Наш, да не наш, – усмехнулся Антон. – Рассуждает о практике, а сам десять лет не вылезал из своего кабинета.
– Ну, не всем же везет, как тебе, – съязвил Глеб. – Кстати, как Нина Федоровна себя чувствует?
– Нормально. Хочешь заглянуть на пельмени? – поддел друга Антон. Но шутка почему-то Глебу не зашла. Он тревожно огляделся по сторонам и спросил:
– А разве она тебе ничего не говорила?
– О чем?
– Не знаю, правда или нет, – нерешительно начал Глеб, – но я слышал – библиотеку хотят то ли сократить, то ли вообще закрыть. Ну и, сам понимаешь: Нина Федоровна может остаться без работы.
– Библиотеку? В институте? Закрыть?!
– Я не знаю, может брешут. Спроси у матери, она-то точно в курсе.
Антон был в шоке: три плохие новости одна за другой и чуть ли не в один час. Совпадения, конечно, случаются. Но столько дерьма в первый же день свободной жизни – это слишком! Что-то тут явно не так.
– Встреча отменяется, – нахмурился Антон. – Общаемся только в сети. Минимум – ноль! – личных контактов.
– А че за измена? Точно-то еще ничего не известно.
– Вот когда уточню, тогда и встретимся. Я сам всех найду. Так и передай.
– Лады, – сказал, как отрезал Глеб и, хлопнув Антона по плечу, растворился в толпе.
Вот этим своим «лады» Глеб Антону и нравился. Он не задавал лишних вопросов, не спорил, как некоторые, не искал причин откосить от работы. Он просто делал то, что требовалось. Да, в мозговых штурмах от него было мало проку. Но зато в практической стороне ему не было равных. Антон мог пригнать свою “Ладу” к подъезду хоть в три часа ночи и ехать хоть к черту на кулички, достать новую видеокарту и починить битый айфон, организовать пикник и разрулить с преподами вопросы по долгам – все это не составляло для него труда. И даже после самой тяжелой работы и бессонных ночей ни одного недовольного слова или жалобы.
На кафедре было темно. Здесь всегда, даже летом, окна закрывали плотные коричневые шторы, создававшие густой полумрак. Входя, Антон успел заметить диспетчера – тетушку предпенсионного возраста в брючном костюме, возившуюся с бумагами в углу возле старого принтера. Но едва двери захлопнулись, ему показалось, что даже солнце за окном и то погасло.
– Громов? – прозвучал в образовавшейся тишине низкий женский с хрипотцой голос, так что Антон вздрогнул от неожиданности.
– Громов… – робко ответил он, пытаясь разглядеть в сумраке фигуру диспетчера. Но она настолько слилась со шторами и принтером, что отличить их было невозможно.
Из темного угла снова прозвучало:
– Антон?
– Антон… – ответил он нерешительно и в кабинете снова повисла тишина, едва нарушаемая голосами, доносящимися из коридора.
“Тоннель”, – почему-то подумалось Антону. – “Там, наверное, такой же мрак. Хотя, кто его знает, может еще хуже”.
Принтер вдруг замигал зеленым глазом и зажужжал, выплевывая бумагу. Едва заметный силуэт отделился от машины и поплыл над длинным рядом столов. Приблизившись, диспетчер протянула Антону пачку еще теплых листов бумаги и ровным, лишенным эмоций, голосом произнесла:
– Это материалы для сессии: контрольные, билеты, тесты. Нужно сдать все до тридцать первого декабря. Желательно, в печатном виде. Все понятно?
Антон молча кивнул, хотя не был уверен, что его заметят. “Мавр сделал свое дело…”, – вспомнил он строчку из Шекспира, глядя, как тень удаляется в другой конец комнаты.
– А можно вопрос? – набравшись смелости, обратился Антон к диспетчеру. – Откуда вы узнали, что я приду?
– Дмитрий Сергеевич сказал, а что?
“Ну кончено!, – хлопнул он себя по лбу. – Профессор все-таки прав: практики мне не хватает”. У Антона отлегло: значит не отчислили. Уже неплохо. Может и с библиотекой всего лишь слухи.
– Вас не отчислили только благодаря Олегу Парфентьевичу, – будто прочитав его мысли, ответила диспетчер. – Кстати, он просил вас зайти.
– Кто, ректор? – зачем-то переспросил Антон и, не дожидаясь ответа, выскочил в коридор как был – с кипой бумаг в руках.
Администрация находилась на последнем, третьем этаже и здесь было не так шумно и многолюдно, как этажом ниже. Антон постучал в дверь приемной и, отворив богатую красного дерева дверь с элегантной золотой ручкой, вошел в устланную мягкими ковровыми дорожками просторную и светлую комнату. Сидевшая перед монитором полноватая блондинка в розовой кофточке с глубоким декольте встретила Антона вопросительным взглядом.
– Олег Парфентьевич у себя? – обратился Антон к секретарше.
Легкая усмешка пробежала по ее накрашенным губам.
– А вы по какому вопросу?
Антон почему-то смутился и стал запинаться:
– А он… а меня пригласили… Вот.
“Что со мной такое? – ругнул он себя. – Как первоклассник, честное слово”. И видя, как усмешка на лице секретарши становится все заметнее, выпалил:
– Я Громов, Антон. Мне на кафедре сказали, что…
– Громов? – переспросила секретарша, не дав ему закончить, и заглядывая в раскрытый ежедневник. – Проходите, Олег Парфентьевич ожидает.
– Спасибо! – облегченно выдохнул он и постучал в дверь с надписью: “Ректор института Олег Парфентьевич Огрызко”.
– Входите, ему там не слышно. – мило улыбнулась секретарша и принялась что-то отстукивать на клавиатуре.
Антон понимающе кивнул и вошел в кабинет ректора.
За просторным черным столом, заваленным папками, книгами и распечатками, сидел ректор. Из груды бумаг торчали солидных размеров моноблок, письменный прибор из малахита и гипсовый бюст Эйнштейна, на лысине которого покоилась левая рука хозяина кабинета. В правой он держал трубку проводного телефона и кого-то внимательно слушал. Деревянное, с кожаными вставками, кресло, спинку которого венчала резьба в виде двух переплетающихся хвостами ящериц, напоминало трон средневекового деспота. Сам ректор выглядел невзрачно: с жидкими, пепельного цвета, волосами на маленькой голове и одутловатым лицом, он напоминал придворного пажа, решившего в отсутствие господина примерить на себя роль властелина.
Не обращая внимания на посетителя, ректор продолжал напряженно слушать своего невидимого визави. “Да… Нет… Хорошо… Понял”, – коротко отвечал он, смешно выпячивая нижнюю губу, как бы вставленную в две глубокие складки на гладко выбритом двойном подбородке. Ожидая окончания разговора, Антон переминался с ноги на ногу, разглядывая стены кабинета, увешанные различными дипломами и сертификатами. Взгляд его остановился на иконе Святителя Николая, висевшей в одном ряду с портретами молодого президента и мэра. «Вот так иконостас! – усмехнулся Антон. – Только нимбов не хватает».
Наконец ректор ехидно, прикусив зубами язык, захихикал, и радостно произнес: “Хорошо, хорошо, сделаем непременно!”. Положив трубку, он некоторое время довольно улыбался, пялясь на телефон и облизывая толстые губы. Потом, словно приходя в себя, стал озираться вокруг и, наконец, заметил посетителя.
– Вам что, молодой человек? – строго спросил он.
– Я Громов.
– Громов? И..?
– Мне сказали, что вы меня вызывали.
– Это какая-то ошибка. Я вас не вызывал.
– Ладно. Тогда я пойду?
– Да, идите, – снисходительно произнес ректор и устало откинулся на спинку стула.
Антон уже собирался закрывать за собой дверь, как из кабинета вдруг донеслось:
– Постойте, Громов, вернитесь! Вспомнил, – ударив по столу ладонью, с улыбкой воскликнул ректор, когда Антон снова оказался на пороге, – вы с факультета информационной безопасности, Громов Антон.
Он поднялся из-за стола и, застегнув верхнюю пуговицу коричневого твидового пиджака, направился к Антону. Остановившись в двух шагах, он сцепил руки перед собой и стоял, оценивающе глядя на собеседника снизу вверх.
– Да, действительно, я просил вас зайти по поводу… по поводу… – ректор запнулся и, подняв в недоумении брови, посмотрел в сторону. – Ну да ладно, думаю, вы все сами поймете.
– Что именно?
Ректор аккуратно взял Антона под руку и повел к столу.
– Видите ли, Громов. Наш институт – старейшее учебное заведение такого типа на Южном Урале. Вот уже двадцать лет мы выпускаем высококлассных специалистов по информационной безопасности. Кроме того, мы обучаем специалистов физико-технического профиля, продолжая тем самым традиции образования, заложенные в наш институт отцами-основателями.
Остановившись у окна, ректор внимательно посмотрел на Антона:
– Вам, наверное, известно, что в следующем году институт отмечает свое семидесятилетие? Так вот, – продолжил он, прогуливая Антона по кабинету, – эта дата обязывает нас встретить юбилей подобающим образом. А для этого нам нужны что?
– Деньги? – усмехнувшись, спросил Антон.
– Напрасно вы смеетесь, Громов, – артистически нахмурился ректор. – Деньги в наше время – залог устойчивого развития любого предприятия, даже такого как наше. И я не боюсь говорить это открыто! Вы, наверное, знаете, – ректор доверительно положил руку Антону на плечо, – что точные науки – не мой профиль. Однако не кому-нибудь, а именно мне, доктору политологии, было доверено вывести наш институт на мировой уровень. Высокие рейтинги – вот та цель, которая стоит сегодня перед нами. И я, как опытный капитан, обязан сплотить преподавательский коллектив и администрацию в единую команду ради достижения этой цели.
Последнюю фразу ректор произнес, высоко подняв подбородок и устремив взгляд в расстилающуюся за окном даль. Видно было, что мысли его сейчас где-то там, в прекрасном будущем, где бюст Олега Парфентьевича Огрызко красуется на входе в институт. Антона терпеть не мог неуместного пафоса и ему захотелось поскорее уйти, оставив ректора наедине с его умопомрачительными проектами.
– Ну а я-то тут при чем? – нарушил он затянувшуюся паузу.
– Что? … Ах, да. Вы, Громов… Вы действительно ни при чем. Я только хотел сообщить вам, что, несмотря на ваше поведение…
– А что с ним не так?
Ректор снисходительно улыбнулся:
– Не надо, Громов! Вы, ведь, не будете отрицать, что некоторое время провели в местах не столь отдаленных?
– Всего-то пятнадцать суток незаконного ареста.
– Законно или незаконно – это суд решает. У нас правовое государство.
– Ну да, – ухмыльнулся Антон, – только в судах царит бесправие.
– Давайте прекратим этот спор, он ни к чему. Вообще-то, я не за этим вас позвал. Я хотел вам сказать, что, несмотря на некоторое давление со стороны общества, так сказать, мы решили дать вам возможность закончить институт.
– Спасибо, – стараясь скрыть иронию, Антон слегка поклонился.
– Не благодарите: вы – один из лучших наших учеников, а таким богатством не разбрасываются.
– Рейтинги, – понимающе кивнул Антон.
– А что тут плохого? Да – рейтинги. Вы, так сказать, наша визитная карточка, наш пропуск в высшую лигу. Однако, – продолжил ректор, потирая руки, – перед нами были поставлены некоторые условия, которые, я думаю, нет смысла озвучивать… Вы же не откажетесь от политических акций?
Он бросил на Антона испытующий взгляд, но, не дождавшись ответа, с воодушевлением продолжил:
– Я так и знал! А значит остается один вариант. Видите ли, мы давно планировали открыть собственный программно-вычислительный кластер. Но нам не хватало площадей и, что самое важное, – финансирования. Вы ведь не против, чтобы институт развивался?
– Нет, конечно.
– Вот и прекрасно. Рад сообщить, что уже во втором полугодии у нас появятся такие вычислительные мощности, которые и не снились другим провинциальным вузам!
– Здорово, – согласился Антон.
– Еще как здорово, Громов! – широко улыбнулся ректор. Но тут же, глубоко вздохнув, принял озабоченный вид: – Но, есть одна проблема: мы вынуждены закрыть нашу библиотеку, – у нас нет лишних помещений.
– Значит, это правда?
– Вы уже слышали? – удивился ректор. – Что ж, тогда нам не о чем больше говорить.
– Подождите, но библиотеку нельзя закрыть, – вспыхнул Антон, – в ней хранятся уникальные книги. Некоторые из них написаны профессорами института. Компьютер никогда не заменит книги. Да и как вы себе это представляете: институт и без библиотеки?
– Вот-вот, то же самое я слышал от преподавателей. Но вопрос решен – мы должны идти в ногу со временем, иначе…
– Рейтинги, – язвительно закончил фразу Антон.
Ректор с любопытством посмотрел на Антона:
– Мне говорили, что вы умный человек. А вы не в состоянии сложить два и два.
– Невелика задачка, – повысил голос Антон. – Вам приказали закрыть библиотеку, чтобы моя мать лишилась работы.
Ректор медленно опустился в кресло и, сложив руки на груди, зло посмотрел на Антона:
– Не смею задерживать!
Не попрощавшись, Антон вышел из кабинета, хлопнув дверью так, что чашка в руках секретарши дрогнула и кофе пролилось прямо на глубокое декольте, заставив бедняжку вскрикнуть от неожиданности. Вне себя от ярости, он схватил пальто и покинул приемную.
То, что касалось его, Антон готов был принять со стоическим спокойствием: ну, выгонят из института, что такого? Все, что могла дать ему программа, он уже знал, и только тянул время, чтобы получить диплом и уйти в свободный полет. Но вымещать обиду на матери вместо сына, это было за гранью. «Нет, никакие они не воры. Подонки, у которых нет ничего святого», – думал Антон, широкими шагами пересекая коридор. В голове у него крутились самые невероятные планы: от дискредитации научной степени ректора, до обнуления счетов мэра. Причем действовать он был готов здесь и сейчас.
Антон уже вытащил из кармана смартфон и открыл поисковик, как вдруг увидел Жанну: она стояла среди подруг в боковой рекреации. Как всегда, раскованная и – красивая: с перламутром прямых каштановых волос, едва касающихся плеч, в черной толстовке с мордашкой Микки Мауса на слегка выступающем бюсте, со стройными, плотно облегающими джинсовой тканью, ногами, обутыми в черные полусапожки со множеством блестящих металлических заклепок и цепочек. Но, как ни хотелось Антону услышать ее радостное «Хай, лавли!», видеть ее сейчас было ему тяжело. Злость на тех, кто обидел мать, заслоняла собой все, распространяясь даже на нее, дочь первого зама мэра. Дальше – больше. Мелькнула мысль: а что, если это действительно она сдала его копам?
Сидя в камере, Антон не раз думал об этом, но всякий раз отгонял от себя эти мысли. Жанна нравилась ему не только как девчонка, но и как друг. Несмотря на статус, она была проста и доступна в общении. Но, самое главное, она была предана идее: видя несправедливость, она была готова идти на баррикады, даже если по другую сторону окажется ее родной отец.
А еще она могла расшевелить парней, когда они вдруг начинали ссориться или тянуть резину. Тогда она придумывала им разные обидные клички: Соломон, неуклюжий очкарик с черными кудряшками волос и широкими бедрами, был у нее братцем Кроликом; двойняшки Николай и Борис, высокие светловолосые атлеты, будто сошедшие со страниц журнала «Советский спорт», – Чипом и Дейлом; а круглолицый увалень Глеб – Винни Пухом. Она не раз принимала участие в их акциях, но тогда все проходило без последствий. Сейчас же, после разговора с ректором, в душе Антона все перевернулось: все его подозрения вдруг повылазили наружу, как змеи из нор, и он готов был сказать ей в глаза все, что думает.
– Громов, привет! – радостно крикнула Жанна, увидев, как Антона, замерев у входа на лестничную площадку, уставился на нее. Попрощавшись с подругами, она быстро направилась к нему своей модельной походкой.
– Ну что, проснулся? – весело спросила она, не обращая внимания на его хмурый вид.
– Как видишь, – стараясь быть спокойным, ответил Антон.
– Классно выглядишь, – окинув взглядом костюм друга, усмехнулась Жанна. – На кафедре был? Что сказали?
– Ничего, – посмотрел Антон в сторону.
– Эй, ты чего – встревожилась Жанна. – Тебя что, правда выгнали?
– Хуже.
– В смысле?
– Они закрыли библиотеку.
– Не поняла, – пожала плечами Жанна.
– Библиотеку в институте закрыли… закрывают, сотрудников увольняют.
– Хреново, блин… А ты при чем?
Антон испытующе посмотрел на Жанну, но не заметив на лице ни тени лукавства, грустно ответил:
– Мать там работает, пятнадцать лет стажа.
– Точно, – виновато заморгала Жанна. – И кто этот кринж выдумал, ректор?
– Говорит, что мэр: будто бы тот денег ему дал на вычислительный центр. Врет, конечно! Надавили на него: закроешь библиотеку – будет тебе центр. Он и рад стараться.
Жанна глубоко вздохнула и уставилась на Антона с состраданием.
– Пойдем к Чехову, посидим, кофе попьем.
Антон не возражал, и они стали спускаться по лестнице: недалеко от входа в институт стояла небольшая кофейня "Кофе и книги", которую студенты почему-то прозвали "Чехов".
– Га…ы, б…, – жестко выругалась Жанна сквозь зубы, когда они расположились на барных стульях прямо у окна кофейни.
– Не надо. Ты же знаешь, я не люблю.
– Прости, Антон, но… я их так ненавижу.
– Знаешь, что сказал Хемингуэй о ненависти? Борясь со злом, не увлекайся, чтобы самому не стать злом.
– Ага, "не увлекайся". Легко сказать! У самого-то как, получается?
– Не очень, – признался Антон. – Я даже отца твоего стал подозревать.
– Ты че? – возмутилась Жанна. – Он бы никогда такого не сделал.
– "Какого" не сделал, Жанна? – вспыхнул Антон. – Он что, из какого-то другого теста? Да он работает в администрации, постоянно с мэром тусуется, везде у него на побегушках, и "он бы не сделал"? Такой же, как и они, – вынес Антон приговор и уставился в окно.
Жанна хоть и была с отцом не в ладах, но ее задело. Она зло посмотрела на Антона и выругалась:
– Хемингуэй хренов. Что ты знаешь о моем отце?
– Ничего, – ровно произнёс Антон, – как и о тебе.
– Ты что, и меня в чем-то подозреваешь? – резко покраснев, усмехнулась Жанна.
Антон молча смотрел пред собой, не желая продолжать разговор и чувствуя, как между ним и Жанной вырастает стена отчуждения.
– Пошел ты, – презрительно кинула она и, резко запахнув дубленку с меховым воротником, выскочила на обледеневшую улицу.
Мимо окна, где сидел Антон, она прошла с гордо поднятой головой и сложенными на груди руками. "Красивая", – вздохнул Антон с сожалением. Может он был и не прав, но ему казалось, что боль за судьбу родного человека давала ему право на жестокость. Даже по отношению к друзьям.
Антон вдруг вспомнил утренний разговор с матерью, сквозившую в ее словах недосказанность, и подумал, что ей сейчас, наверное, очень больно. Он выбежал из кофейни, застегивая на ходу пальто, и заскочил в маршрутку, ехавшую в их район.
Глава 4
Прошедшую ночь Нина практически не сомкнула глаз. Несколько раз заглядывала она в комнату сына, но видя, как крепко он спит, осторожно прикрывала дверь и уходила на цыпочках к себе. Только сейчас, проводив сына в институт, она дала себе немного отдохнуть. Открыв книгу, прочла пару строк, но поняла, что мысли заняты совсем другим, и отложила чтение в сторону.
Сердце слегка покалывало. Нина протянула руку к бутыльку с валерьянкой, но передумала. Это была уже не та боль, что мучила ее в прошедшие дни. От той боли не помогали никакие лекарства, хотя она и пила их, чтобы уснуть. Сейчас сердце не скакало, как загнанный в угол зверек, а билось ровно и тихо, согретое теплом материнского счастья.
Как она перенесла эти бесконечно долгие пятнадцать дней, ведомо только Богу. И это несмотря на то, что боль расставаний и потерь была знакома ей с детства. Когда Нине было десять лет, она лишилась отца, которого горячо и нежно любила. Кадровый военный, он редко бывал дома. Но когда приезжал из очередной командировки, то брал Ниночку с собой, и они ехали в лес или на озеро. Среди коренастых сосен и кряжистых берез они собирали грибы, а если было тепло – купались и загорали, играя в мяч на теплом прибрежном песке. Бывало отец сажал ее в свой уазик и вёз за город на дамбу, куда обычно никого не пускали: дорога, проходящая по ней, вела на секретный объект, охраняемый военными, который все в городе почему-то называли “тоннель”.
Полковник Громов души не чаял в своей шустрой дочурке, но никогда ни словом не обмолвился о работе. И Нина знала – так надо, ведь это – страшная тайна, а тайну надо хранить. И когда отцовский уазик приближался к посту, стоявшему у въезда на дамбу, и на дорогу выбегали солдаты с автоматами, чтобы открыть шлагбаум, у Ниночки дух захватывало. Ведь она переступала порог, за который не пускают никого и никогда. Но только не ее отца. Увидев полковника Громова, солдаты вытягивались в струнку и брали под козырек. В этот момент отец казался Нине самым могущественным человеком на земле, который к тому же самый красивый, самый добрый, и вообще – самый, самый, самый!
Посередине дамбы они останавливались, и отец вел Нину к парапету, настолько широкому, что по нему свободно можно было гулять, не боясь упасть с высоты в бурлящую далеко внизу воду. Положив крепкую руку на плечо дочери, отец начинал рассказывать о том, как в эти глухие заповедные места совсем недавно, каких-нибудь сорок лет назад, пришли люди. Сначала они построили дамбу, и тогда среди гор появилось озеро. Люди назвали озеро “Черное”. Почему? Так им захотелось. И когда озеро наполнилось до краев, на западном его берегу люди стали строить дома, школы, больницы, театры. Так появился Солнечногорск – самый лучший город на свете…
Эти воспоминания были очень дороги для Нины, потому что только они согревали ее сердце, когда отца не стало. Она хорошо запомнила тот день, когда к ним в дом пришли двое военных и сообщили, что полковник Громов пропал без вести в ходе секретной операции. И хотя на дворе стояла поздняя весна и светило солнце, Нине тогда показалось, что свет за окном погас и в дверь повеяло холодом из тоннеля, где вместе с другими людьми пропал ее отец.
В том же году, в конце лета, куда-то исчезла и ее страна. Нине тогда шел десятый год, и ей казалось, что эти события – смерть отца и крах СССР – как-то взаимосвязаны. Поэтому, в ее детской головке родилась странная идея: она решила, что не будет снимать октябрятскую звездочку, как это сделали все одноклассники, до тех пор, пока всё не станет по-прежнему: и портрет дедушки Ленина снова в школе повесят, и отец из тоннеля вернется живой. Целый год она мужественно терпела насмешки сверстников, дразнивших ее коммунякой, и выговоры учителей, пытавшихся объяснить ребенку, что маленький кудрявый мальчик на ее значке вовсе не такой добрый, как о нем говорили, и что вообще он для людей ничего хорошего не сделал. Нина слушала, насупившись, эти речи, а затем, хитро прищурившись, спрашивала: "А зачем тогда ему памятник на площади поставили?" Учителя в ответ только разводили руками, а Нина так и продолжала гордо носить свою звездочку.
Когда начались летние каникулы, Нина спрятала значок в коробочку, где хранились ее детские сокровища: ракушки, камушки, которые они с отцом находили на пляже, и прочие девчоночьи безделушки. В августе, собираясь в школу, Нина заглянула в свою сокровищницу, но звёздочки там уже не было. После многих слез, долгих поисков, и даже обвинений в воровстве, Нина в конце концов согласилась с матерью, что звездочка теперь там, где ей и полагается быть – на небе.
Мать сильно переживала свое неофициальное вдовство: ни справки о смерти мужа, ни могилы, на которую можно было бы пролить слезу, но видя, как страдает дочь, старалась держаться. Она понимала, какая правда обычно скрывается за словами "пропал без вести", однако слабая надежда, что муж жив и скоро вернется, жила в ее сердце. Как-то Ниночка, затосковав по отцу, спросила у матери:
– Мама, а где сейчас папа?
– Папа в Эдеме, доченька, – ответила она и, помолчав немного, добавила: – Он обязательно вернется.
На все расспросы дочери, что это за Эдем такой, и когда это будет, мать только вздыхала и тихо плакала, отвернувшись к окну.
Прошли годы, Нина повзрослела, закончила институт, а мать по-прежнему, вспоминая отца, повторяла эти странные слова: "Эдем… Он вернется. Он обещал". Нина уже знала, что Эдем – это рай, и пыталась ей возражать, объясняя, что из рая не возвращаются, в рай уходят, но мать говорила ей строго: "Ты ничего не понимаешь".
Счастье улыбнулось Нине только однажды. Да и то – лишь поманило. В институте у нее появился друг-однокурсник – статный брюнет с острыми чертами лица и обаятельной улыбкой. Парень недавно приехал из Казахстана, и, не имея жилья, скитался по чужим квартирам. Но эти трудности не мешали ему слыть душой компании: его баритон, когда он пел под гитару, чем-то напоминал Нине отцовский голос и она не заметила, как влюбилась. Зато заметил он и стал ухаживать за Ниной, да так романтично, что через несколько месяцев они поженились. Молодожены поселились в квартире доставшейся Нине от бабушки. Скоро родился Антон и молодой отец, чтобы написать диплом, стал уединяться в институтской библиотеке. Возвращался поздно, а иногда даже оставался ночевать. Супруга не обижалась, хотя ей и приходилось нелегко. Иногда, чтобы отдохнуть, Нина брала Антона и уезжала к тетке. А потом случилось то, что разрушило ее счастье, которое оказалось не прочнее песочного замка.
Это произошло в тот день, когда она с семимесячным Антоном приехала домой из деревни и, открыв дверь, увидела в своей постели чужую женщину. Муж с потерянным лицом лихорадочно одевался, а она, без стеснения сбросив с себя одеяло, подошла, колыхая пышными формами, к Нине, держащей на руках Антона, и с наглой усмешкой на пухлых губах заглянула ему в лицо.
– А малец ничего, на тебя похож. Только худой чё-то. Наш-то, чать, посправней будет, – ударила она себя ладонью по голому животу и, захохотав, продефилировала в ванную.
Пока пышнотелая плескалась в душе и шумела феном, Нина наскоро собрала вещи, взяла документы, фотоальбом и ушла к матери. Последний раз она видела мужа в суде, когда рассматривалось ее заявление о разводе. Это было через месяц после той сцены, и она уже не испытывала к нему ни злости, ни обиды.
Одно только преследовало ее неотступно – странное чувство стыда, будто это она изменила мужу, а не он ей. Ощущение телесной нечистоты было столь сильным, что она могла часами, обхватив колени руками, сидеть под душем. Но ничего не помогало.
Именно тогда она, совершенно измученная и потерянная, впервые пришла в церковь. Остановившись посреди пустого храма, Нина посмотрела по сторонам и, встретившись глазами с иконой Спасителя, неожиданно для себя, заплакала. Горячие слезы текли по щекам, и ей казалось, что она стоит под теплым летним дождем, омывающим ее от невидимой грязи, облегчающим боль и тяжесть, столько дней мучившими ее сердце.
На следующий день Нина крестилась сама, а через месяц крестила сына: пришлось долго уговаривать мать – жену советского офицера и стихийную атеистку. Та опасалась, что дочь на почве переживаний, вызванных разводом, попадет в какую-нибудь секту, да еще и внука за собой утащит. Но, увидев крестик на его розовеньком пузике, просияла и даже пустила слезу: "У деда тоже такой был".
В храме молодую мамашу со смышленым карапузом приняли и полюбили. Нина бралась за любую работу: мыла полы, чистила подсвечники, протирала иконы, украшала их цветами на праздники, так что настоятель всегда оставался ей доволен. Узнав о том, что Нина по профессии библиотекарь и работает в местном институте, отец Петр предложил ей заняться организацией приходской библиотеки. Нина с радостью согласилась и ревностно принялась выполнять свое новое послушание.
Бабушка, вынужденная возиться с Антошкой по вечерам, услыхав это новое для нее слово – “послушание”, вознегодовала:
– Что это еще за средневековье! Ты что, в монашки собралась? А сына куда денешь? Или тоже с собой – в монастырь?
– Мама, не говори глупостей! Ни в какой монастырь я не собираюсь. Попросили в храме сделать библиотеку, почему не помочь?
– Так и скажи, – бурчала мать. – А то – “послуша-а-ание”… Деньги-то тебе там платят?
– Мама!, – обиженно восклицала Нина и хлопнув дверью бежала на остановку.
Мать продолжала ворчать даже когда Антон вырос и поступил в институт: ей все казалось, что это церковь мешает дочери наладить личную жизнь. "Не дура, не уродина – чего пустышкой ходить? Давно бы уже нашла себе мужика, да родила, пока можешь". Нина стоически переносила эти нападки, возражая: "Есть мужчина в семье, чего еще нужно?" Мать только качала головой: совсем спятила дочь от своей религии.
Так может и жила бы Нина – ни счастья тебе, ни горя особенного. Но наступил злосчастный 2019. Хоть и с запозданием – через год после начала, пандемия добралась и сюда, в некогда закрытый от случайных людей, город. Первыми жертвами вируса стали старики. Больницы, все эти годы получавшие крохи из бюджета, не справлялись с потоком заболевших, и многие не успевали даже пройти КТ, как было уже поздно.
– Квартиру мою не продавай, – Федя вернется, где жить будет? – наказывала мать Нине, незадолго до того, как ее увезли в реанимацию.
– Ну что ты, мама, ты поправишься, ты обязательно поправишься. Я сегодня в храм схожу, помолюсь за тебя.
– Сходи, доча, сходи. Я-то, видишь, уже никак… Да и не умею я. Сама знаешь, нас в детстве другому учили… Ты ко мне приходи на могилку иногда, рассказывай, как ты, как Антошка. А то скучно мне одной там лежать… Умереть не страшно. Страшно, когда ждать некого. Я вот ждала Федюшку, тем и жила… Я и там его буду ждать…
Нина обливалась слезами, целуя морщинистые руки матери, моля Бога и всех святых о чуде. Но чуда не произошло: утром ей позвонили из больницы и сообщили скорбную весть. Несколько месяцев Нина не могла оправиться от потери. Ей казалось, что это она виновата в смерти матери, что не уберегла: вовремя не увезла на томографию, давала не те лекарства. Даже слова духовника о том, что жизнь и смерть человека в руках Божиих, не помогали.
Облегчение наступило весной, на Радоницу, когда Нина по завету матери после молитвы присела на скамеечку у могилы и стала рассказывать, что на работе у нее все нормально, что Антону за хорошую учебу стипендию повысили, а соседи с собакой, что мешала ей спать по ночам, в Германию уехали. Долго говорила Нина и про то, и про это, пока не остановилась и, пересиливая комок в горле, вымолвила:
– Плохо мне без тебя, мама, очень плохо…
Она закрыла лицо руками и замерла, горестно склонясь над могилой. Вдруг будто легкий ветерок коснулся ее головы, и волна нежности и тепла, словно материнская шаль в детстве, опустилась на согнутые горем плечи. Сердце затрепетало от нечаянной радости, и Нина, улыбнувшись сквозь слезы, прошептала:
– Ты в раю мамочка, ты в раю!
“Не болтай глупостей", – едва ли не услышала Нина сердитый голос матери и поспешила ответить:
– Хорошо, мамочка, больше не буду.
С той поры ей стало легче нести бремя сиротства. Всякий раз, когда сердце теснили мрачные мысли, она вспоминала тот день и говорила матери, как живой: "Больше не буду, мамочка, больше не буду".
Новость о том, что библиотека закрывается, а сотрудников отправляют в отпуск с последующим увольнением, не сильно огорчила ее: уже давно она считала своей главной работой храм, где было и легче и интересней. Зарплата, конечно, была символическая, но за работу свечницей доплачивали, так что ей вполне хватало на коммуналку и продукты.
Нина решила, что скажет сыну об увольнении, когда закончится ее вынужденный отпуск. "Бог даст, не пропадём, – бодрилась она. – Главное, чтобы Антоша институт закончил". Но, вспоминая дни его заключения, она уже ни в чем не была уверена. Ведь все может повториться, если сын не одумается…
Нина открыла глаза и села на кровати. Легкий ноябрьский снег кружил за окном, поблескивая в лучах заходящего солнца. От теснившихся в голове мыслей, сердце снова охватила тревога, и Нина накапала себе валерьянки. "Надо бы попросить отца Петра, пусть поговорит с Антоном", – подумала она и стала быстро собираться в церковь.
Глава 5
Когда Антон вернулся домой, матери уже не было. На кухонном столе, на кастрюле с борщом, лежала записка: «Я на службе. Завтра Казанская, не забыл? Если не приду, не беспокойся, переночую в храме. Жду тебя на Литургии!» У Антона отлегло от сердца: всякий раз, когда случались неприятности, мать шла в церковь и возвращалась умиротворенной. Почему так происходит, Антон не знал, просто, принимал как факт.
Лет десять-пятнадцать назад церковь и для него была вторым домом, и все, что там происходило казалось ему вполне естественным. Маленький Антошка не спрашивал, зачем «целовать Боженьку» – Он был таким же реальным и родным, как и дедушка, чьи фотографии показывала ему мать. Не капризничал, когда в воскресенье утром они с матерью, несмотря на протесты бабушки, не завтракали – «отец Петр не причастит». Его не нужно было заставлять идти на исповедь – он сам спешил к батюшке, чтобы попросить прощения за свои детские шалости. Где теперь все это?..
Соорудив себе пару бутербродов с сыром, Антон налил большую желтую кружку кофе, зашел в комнату и, включив компьютер, поудобней устроился в кресле. Мысль о том, что отношения с Жанной безнадежно испорчены, ныла в душе, как заноза. Но горячее желание отомстить за мать подобно торнадо втягивало в себя все остальные чувства, придавая еще большую силу его решимости ринуться в бой. “Чудовище запустило свои грязные щупальца слишком далеко”, – повертел Антон головой, как заправский боксер на ринге. – “Надо бы их укоротить”.
– Разрешите начать операцию, товарищ полковник! – с боевым задором обратился он к черно-белой фотографии деда, висевшей у него над столом. И, смешно нахмурив брови, пробасил по-командирски: – Начинайте, рядовой Громов!
Выдохнув, словно перед погружением в воду, Антон включил автономный режим работы ПК и значок связи с интернетом исчез с экрана. Затем подсоединил к USB-порту удлинитель с флешкой и с довольной улыбкой приподнял кружку с дымящимся кофе:
– Да здравствует разгильдяйство работников Мака!
Если бы уборка совершалась более тщательно, флешка давно бы уже валялась среди груды упаковочного мусора где-нибудь на городской свалке. Но лучше уж там, чем на столе у начальника СИЗО: если мэр смог запугать судей, и они упекли за решетку невиновного, что бы он сделал, узнав, что у Антона в руках есть компромат на него? А он бы обязательно узнал, будьте уверены!
А ведь был момент, когда Антон мог отказаться от этой информации. Не послушай он тогда Йорика, хранителя Кладбища Павших Героев, не надо было бы сейчас прятаться и подозревать всех подряд. Но любопытство взяло верх над страхом: он все же пришел на безымянную виртуальную могилу и забрал посылку от анонимуса.
Тот все рассчитал правильно: Йорик не только хранитель кладбища (одного из многих во вселенной Варкрафт), он еще и церемониймейстер. По просьбе хозяина склепа, Йорик созывает на траурные мероприятия игроков. Не желая светиться, анонимус воспользовался этой опцией и прислал Антону оригинальное приглашение на поминки: “Обломаем бивни кабану”. Антон сразу понял, о ком идет речь: вся молодежь, а не только друзья, называли мэра города не иначе, как Бивень. Может быть потому, что его заплывшее жиром лицо с ежиком коротко подстриженных рыжеватых волос напоминало морду лесного хряка. А может из-за его привычки переть напролом, едва почувствует запах денег.
Как и предполагал Антон, кроме него на поминки никто не пришел. Он беспрепятственно проник в небольшой, прекрасно оформленный виртуальный склеп (его IP-адрес стал пропуском в приватную зону) и увидел на пустом гробовом камне мерцающие голубым светом английские слова: Boar Hunting. Антон немного помедлил: а вдруг это за ним идет охота и ссылка не что иное, как приманка цифровиков мэра? Стоит открыть файл и в память компьютера ринутся трояны с такой информацией, за которую Антон по УК РФ получит уже не пятнадцать суток, а вполне реальный срок.
Но ведь и он не лыком шит! Антон кликнул по ссылке, и архив с информацией загрузился прямо на флешку – миниатюрную карту памяти. Ссылка тут же исчезла, а Антон, погасив компьютер, сунул флешку в носок и быстро покинул дом. Добравшись пешком до Мака, он взял себе чаю с хот-догом, и уже собирался ознакомиться с содержимым посылки, как началось то самое маски-шоу, в котором ему досталась главная роль. Все, что ему оставалось, это засунуть флеш-карту в жвачку и прилепить ее снизу к крышке стола. Так она и провисела никем не тронутая, ожидая владельца…
Друг всех хакеров и анонимов – браузер Тор, завелся с пол-оборота, и Антон, кликнул на иконку внешнего накопителя. На белоснежное поле экрана высыпало множество желтых барашков – папок с документами. Их названия, состоявшие из бессмысленного сочетания латинских букв и цифр, ничего не значили и он открыл первую попавшуюся. Сотня или больше отсканированных документов выстроились перед ним в ряды.
Открыв первый файл, Антон едва не поперхнулся от смеха: в шапке договора о ремонте дорожного полотна пригородной эстакады, фирма-подрядчик значилась как дорожное ремонтно-дорожное предприятие «Путина».
– Еще никогда Штирлиц не был так близок к провалу, – веселился Антон, глядя на этот образчик «творчества» креативщиков мэра.
На что они, интересно, рассчитывали? Что никто никогда эти документы читать не станет? А если проверяющие нагрянут, то от одного названия фирмы отшатнутся, как черт от ладана? «Нет, что-то тут не так», – прищуривал он глаза, всматриваясь в текст документа. Скоро до него дошло: фирма называлась «Путина». Еще лучше! Дать дорожной фирме название рыбацкого промысла! Они что, совсем тупые?
– Нет, не тупые, – холодно ответил он самому себе. – Это всех остальных они за дураков держат.
Открывая один файл за другим, Антон щелкал мышкой с такой силой, будто давил надоедливых блох. Простое, казалось бы, дело – дать название подставной фирме. Но и здесь – столько цинизма, столько самолюбования! «Рыбаки хреновы!», – злился Антон. – «Ловят рыбку в мутной воде, и плевать хотели на народ».
Буквально все: сам договор, проект работ, сметная документация были составлены без сучка и задоринки, – не придерешься. Везде стояли необходимые подписи и печати, придававшие вид законности этой бумажке. Но не веселья же ради анонимус присылал ее Антону! Понятно, что зацепка где-то здесь и Антон продолжал напряженно всматриваться в имена, контуры печатей, цифры.
Около часа ушло на изучение содержимого папки, но ничего противозаконного обнаружить так и не удалось. Антон оторвался от монитора и с задумчивым видом повертелся на кресле из стороны в сторону. Столько информации, а результат – нулевой. Кого в прокуратуре заинтересует название фирмы? Скорее всего, ее давно и в помине нет. Бабло – распилили, предприятие – обанкротили, директор (наверняка какой-нибудь местный бомж) – на кладбище. Ищи ветра в поле!
Уже ни на что не надеясь, Антон устало кликнул последний, не просмотренный, файл, и радостно вскрикнул:
– Ого! Вот ты где! Жи-и-ирненький попался.
Под договором о строительстве нескольких километров дорожного полотна бесстыдно, как кустодиевская Венера, развалилась девятизначная итоговая сумма: 573 468 325 рублей 30 копеек.
– За такие деньги дорогу вокруг экватора в асфальт закатать можно! – возмущенно закричал Антона.
Он вспомнил, как долго шел ремонт развязки на въезде в город, и как водители ругали дорожников-таджиков, из-за того, что приходилось несколько километров гнать машины по едва прикрытой щебнем времянке. И как потом сам Бивень в окружении своих дармоедов напыщенно отчитывался на камеру о работе своей администрации, благодаря которой "улучшилась логистика региона", а город получил новое "технологически продвинутое" дорожное полотно.
«Вот так улов! Лямов на пятьсот, не меньше», – облизал Антон пересохшие от волнения губы. Он потер лоб, пытаясь прикинуть, какая выйдет сумма, если в остальных папках – плюс-минус – такие же схемы. От результата подсчетов волосы зашевелились на голове. "Это как?.. Это зачем столько?" – недоумевал Антон. Он, конечно, и раньше знал, что в администрации вор на воре. Но чтобы такое!..
Антон долго сидел, словно контуженный, не понимая, как быть дальше: опубликовать информацию в интернете или отнести в прокуратуру? Вариант с публикацией тут же отпал. Если сливать в сеть, то на местном уровне информацию быстро “затрут” разными “разоблачениями” люди мэра. С первого дня своей кипучей деятельности он завел себе целую свору карманных журналистов. Скрываясь под вывеской демократических СМИ, эти пираньи вгрызались в каждого, кто сомневался в чистоте репутации мэра и законности действий его администрации.
Нет, надо, чтобы о махинациях Абрамова узнали на самом верху. Тогда эффект будет совсем другой. Но как? Может отдать ее столичной оппозиции, пусть через свои каналы распространят? Они ребята лихие – на САМОГО бочку катят. “Нет, им нельзя”, – недовольно поморщился Антон. – “Тогда точно не поверят, скажут: очередная заказуха на честного человека. Бивень от этого только выиграет”.
Остается прокуратура – эти по долгу службы обязаны организовать проверку. Тут уже никакие связи не помогут… Или помогут? Так-то прокуратура работает, аж шум стоит! Бубновский, главный прокурор города, – дядька серьезный. С мэром на брудершафт не пил, как здешнее полицейское начальство, воров и взяточников ловит штук по пять "за отчетный период". Пару-тройку даже посадили. Ненадолго, правда, – года на два. А кто-то вообще условным сроком отделался.
"М-да," – нервно побарабанил Антон пальцами по столу, – "вариант не из лучших. Но другого-то нет! Может чисто на контрасте сработает? На фоне всех остальных взяточников мэр будет выглядеть, как крыса среди блох. Главное, чтобы дело пошло в оборот, а там – завертятся жернова правосудия, не остановишь!”
– С тебя и начнем. Что еще нужно для удачной охоты! – усмехнулся Антон, глядя, как прочие желтые барашки в страхе жмутся друг к другу. – Вас мы оставим на потом, когда запахнет жареным.
Правда, загнать такого лютого зверя, как Бивень, да еще самому в живых остаться – задачка не из непростых. Но вполне решимая. У Антона тут же созрел план: отправить с “левых” адресов на электронку прокуратуры отдельные файлы, с просьбой “обратить внимание на расхищение бюджетных средств посредством отмывания денег”. А потом сделать “контрольный выстрел” – подкинуть полную распечатку договора в ящик доверия. Надо только найти надежное место – опытные ищейки принтер по почерку вычислят. “Есть такое местечко”, – ухмыльнулся Антон.
Азарт охотника овладел им и весь процесс представился ему в красках: вот он незаметно оставляет в приемной пакет с компроматом; документы попадают на стол прокурора, и он возбуждает дело о хищении “в особо крупных”; пока идет следствие, мэр что-то невнятное бубнит с экрана о клевете – и вуаля! Бивень в аквариуме для подсудимых пускает слюни по сальному подбородку: "Простите люди добрые! Не хотел я, бес попутал!" И едет Иван Абрамов не круизным лайнером на пляжи Майами, а спецвагоном по этапу – в солнечный Магадан!
Картина получилась такой яркой, что Антон даже рассмеялся и хищно потер руки, словно ему подали на блюде дымящийся кровавый ростбиф. Дело казалось решенным, хотя еще ничего не начиналось и не было ясно, как отреагируют в прокуратуре. "Эффект будет в любом случае", – убеждал себя Антон. – “Пусть не такой, как хочется, но все же”.
Конечно, всякое может быть. Какие коленца выкидывает судебная система, он знал на собственном горьком опыте. Ну так что же? Ни одна система не свободна от ошибок и сбоев. Программисты Билла Гейтса с конца прошлого века свой продукт прокачивают: совершенствуют, исправляют ошибки, улучшают безопасность. Но как только появляется новая версия винды, какой-нибудь хакер из Тамбова взламывает ее на раз, и пиратские копии моментально расходятся по рукам.
Что говорить о прокуратуре, где вместо цифр и знаков – живые люди! Кончено, они должны – и даже обязаны! – действовать по закону. Но, то ли закон несовершенен (и тогда нужно переписывать исходный код), то ли исполнители тупо игнорируют программные требования. И тут уже ничего не поделаешь: другой ОС у нас для вас нет. Сбросить бы все к заводским настройкам и начать все заново…
– Вот и проверим, ху из ху, – подвел Антон итог своим рассуждениям и подумал, что было бы неплохо распотрошить еще одного “барашка”. В папке оказалась документация об открытии частного охранного предприятия СФИНКС.
– Интересно, интересно, что за зверь такой, – с любопытством всматривался Антон в учредительные документы конторы с экзотическим названием. – Ага, я так и думал – аббревиатура.
Чуть ниже по тексту давалась расшифровка: СФИНКС – Служба Финансовой Инспекции Народного Контроля Солнечногорска. Скорее всего, и здесь креативщики Бивня поработали. А они просто так потеть не будут. Значит, у мэра есть интерес к этой фирме. А может быть он сам ее и организовал?
– Точно! – хлопнул Антон ладошкой по голой коленке.
Он вдруг вспомнил о глухих черных фургонах Мерседес Бенц, что изредка появлялись на улицах города без опознавательных знаков. Все, что на них было, это стандартный номер региона и изображение лежащего пса с крыльями на дверях кабины.
В городе об этих фургонах ходили недобрые слухи. Стоило только одному из них появиться рядом с каким-нибудь частным предприятием или магазином, как дела у хозяев шли насмарку: аренда земли и зданий взлетала до космических высот, а самих бизнесменов начинали “кошмарить” всевозможные проверяющие. Продолжалось это до тех пор, пока предприятие не разорялось или не переходило в собственность к другим владельцам.
Это были темные личности, о которых в городе никто ничего не знал. Обычно их видели только в момент передачи дел, после чего они навсегда исчезали. А бизнес продолжал работу с новым управляющим и под новой вывеской. Злые языки видели в этом мохнатую руку мэра, который без зазрения совести топил конкурентов ради процветания своей бизнес-империи.
Повод для этого был: каждая собака в городе знала, что Ваня Бивень в девяностые в городе ларьки крышевал, и даже отсидел пару лет за какую-то мелочевку. Но теперь, когда бандит с улицы Трубников перебрался в кресло мэра, доказать факт рэкета было практически невозможно.
– За охранным предприятием спрятался, гнида! – зло щурился Антон, изучая лицензию СФИНКСа.
Вдруг взгляд его наткнулся на заковыристую, похожую на кобру в боевой позиции, подпись, стоявшую по соседству с большой гербовой печатью.
– Оп–пань-ки! – выкатил Антон глаза. – Вот это номер.
Под лицензией на охранную и детективную деятельность стоял автограф главного прокурора города. А значит, он прекрасно осведомлен, кто и зачем открыл ЧОП с одиозным названием. “Ну и что? – упрекнул себя Антон за излишнюю подозрительность. – Должен ведь кто-то их контролировать”. Но ничего не вышло: сомнения полезли изо всех щелей, как зрители на выступление популярного комика. Антону усмехнулся: надо же быть таким наивным!
Скорее всего, Бубновский сам на крючке у Бивня и просто закрывает глаза на его аферы. Не бескорыстно, конечно! Чтобы поймать такую рыбу, крючок должен быть из чистого золота, да еще и обильно приправлен бриллиантами. “А у Бивня, с его кормушкой, этого добра, как грязи”, – недовольно поморщился Антон и устало откинулся на спинку кресла. Разработанный им план дал трещину и вот-вот должен был развалиться.
Если прокурор в доле, то документы моментально окажутся на столе мэра. Тут же ищейки Бивня начнут рыскать по городу в поисках наглеца, осмелившегося бросить вызов хозяину. А о том, что будет с тем, кого они найдут, Антон боялся даже подумать.
Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Антон отвернулся от монитора и посмотрел в давно погасшее окно. В густых осенних сумерках ветер раскачивал голые ветви растущих у дома деревьев, из-за чего окна квартир в соседних пятиэтажках перемигивались словно праздничные гирлянды на елке. «Праздник. Казанская. Мама сейчас на службе», – отвлеченно подумал Антон. Но этого хватило, чтобы прогнать уныние, которое железным обручем сдавило плечи.
Каким-то другим, нездешним миром представился ему храм, где совершалась сейчас праздничная служба. С хоров лилось пение в честь “Заступницы усердной”, а люди с благоговением целовали икону и, скрестив руки на груди, подходили к священнику на помазание. Чинно и почти бесшумно сотни людей осеняли себя крестным знамением, а в тишине звучал высокий голос чтеца, произносящего нараспев тропари праздничного канона.
“Странно, – подумал Антон, – четыреста лет прошло, а дела давно минувших дней, преданья старины глубокой нам ближе, чем то, что происходит здесь и сейчас. Хотя, ситуация реально не лучше: воры рвутся к власти, семибанкирщина страну деребанит, а царь…” Антон представил президента в виде царя, сидящим на троне со скипетром и державой в руках и засмеялся:
– Какой он царь! Так, царек: сегодня – есть, завтра – ёк.
“Где все эти Минины и Пожарские? Одни памятники остались. Завтра, небось, коллеги Абрамова цветочки им понесут, мол, спите спокойно, не мутите народ”, – с горькой иронией заключил Антон. Открыв из любопытства еще две-три папки из середины списка и не найдя ничего интересного, он погасил монитор и отправился на кухню. Надо было срочно заесть кофейную горечь: и без нее на душе тошно.
Пока разогревался борщ, Антон взял в руки старенький пульт и включил кухонный телевизор. На экране замелькали кадры местных новостей. Он уже хотел переключить канал, но остановился: круглолицый, с плешью во всю голову и пальцами, точно сосиски, журналист со слащавой улыбкой на лице сообщал, что “обвинения администрации в нецелевом использовании средств – грязные слухи”. В доказательство невиновности мэра и его команды, он показывал рукой на новый корпус инфекционной больницы за своей спиной, где заканчивались отделочные работы.
За комментариями журналист обратился к стоявшему рядом первому заместителю мэра – отцу Жанны. Плотного телосложения гладко выбритый шатен, с недовольной миной на лице, рассказал, как много средств было потрачено из городского бюджета на строительство “важного объекта”, и сколько дней и ночей не ел и не спал Иван Захарович, чтобы наконец это “медучреждение с передовыми технологиями стало доступно каждому жителю города”.
– Где вы раньше были, работнички, – горько улыбнулся Антон.
Год прошел с тех пор, как схлынула волна эпидемии, забрав с собой сотни человеческих душ. Среди них и бабушка Антона.
Он сидел на лекции, когда раздался звонок и мать, еле сдерживая слезы, прошептала в трубку: “Бабушка умерла”. Антон подскочил и, ничего не объяснив преподавателю, кинулся на остановку. Маршрутку трясло на ухабах, водитель что-то кричал по-узбекски в гарнитуру, мужики на заднем сиденье сыпали нецензурной бранью, а Антон сидел и ничего не слышал. Слова матери словно колокол звенели у него в ушах. Он не хотел им верить и даже считал их какой-то ошибкой. Ему казалось, что сейчас он припадет к окошку приемной и спросит, как всегда: “Громову из 213-й скоро выпишут?” А медсестра ему ответит: “Все вопросы к лечащему врачу”, и заберет передачу. Потом он вернется домой и скажет матери: “Все в порядке, мама, бабушке уже лучше”…
Антон очнулся только перед дверями больницы. Зачем он здесь? Мать же сказала – бабушки больше нет. Скорее всего, тело уже в морге. Он увидит ее в последний раз, когда бабушку привезут в храм.
Ему приходилось видеть, как совершается отпевание в церкви. Гроб заносят и ставят посреди храма, вокруг со свечами в руках становятся родственники и близкие, а священник начинает покачивать кадилом и петь печальные песни о скоротечности жизни и неизбежности смерти, то и дело повторяя: “Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего”. Ребенком он понимал эти слова так, будто Иисус берет душу умершего на руки и укачивает, словно мать убаюкивает младенца. Поэтому он не боялся похороны. “Смерть – это всего лишь краткий сон перед пробуждением к Вечной жизни”, – так говорил отец Петр на проповеди, и Антон, конечно, верил ему тогда. Но сейчас…
Сейчас, когда черная тень смерти только промелькнула перед ним, он уже ни в чем не был уверен. На отпевании Антон не произнес ни одного слова и не пролил ни одной слезы. Он стоял у гроба опустошенный и даже слезы матери казались ему неуместными в этот момент, а молитва священника – ничего не значащей формальностью. Это было первое испытание его веры в доброго Бога, Который зачем-то взял и забрал у него любимого человека. Да, бабушка не ходила в церковь. Но разве за это наказывают? И почему платой за это “преступление” должны быть страдания близких, его – Антона – страдания?..
“Она бы жила, если бы вы обратились раньше”, – запомнил Антон слова врача, когда они забирали из больницы вещи бабушки и справку о смерти. Но раньше не получилось: томограф был один на весь город, да еще и периодически выходил из строя. Новый купить власти не удосужились – они тратили деньги на все, кроме здравоохранения. А теперь, когда эпидемия закончилась, нашлись средства и на томограф, и на строительство инфекционной больницы…
Антон уже собирался налить борща, как вдруг бросил тарелку и словно ошпаренный кинулся в свою комнату. Оттолкнув кресло в сторону, включил монитор и, зависнув над клавиатурой, стал лихорадочно перебирать документы в папках.
– Где-то я это видел, – приговаривал он, щелкая мышкой со скоростью радиста, выбивающего азбуку Морзе.
Кадрами из клипа мелькали перед глазами шапки договоров, постановлений, приказов, смет, бухгалтерии, но все было не то. Он открывал файлы до тех пор, пока не прочитал в заголовке одного из документов: «Постановление бюджетной комиссии администрации г. Солнечногорска о выделении средств на строительство инфекционной больницы». Только тогда он опустился в кресло и буквально впился глазами в текст.
В документе сухим канцелярским языком говорилось, что средства, предназначенные на строительство новой клиники, решением комиссии перенаправлялись на строительство торгово-развлекательного центра «Нефертити» с целью «улучшения культурно-досугового кластера г. Солнечногорска». Объяснялось это «невостребованностью населением медицинских услуг в должном объеме». В правом верхнем углу, прямо под шапкой документа, стояла дата: 25 апреля 2020 года.
Антон словно пьяный отшатнулся от монитора. Подойдя к окну, он прикоснулся лбом к холодному стеклу и уставился в темноту. В висках стучало, было трудно дышать. Беспорядочный узор из светящихся окон соседнего дома выстроился в цифру 2020. Двойки напоминали скорбящих ангелов на могиле усопшего, нули – пустоту, оставшуюся в сердцах живых.
Задыхаясь от подступившего к горлу кома, Антон прохрипел:
– Сволочи…
Ровно через полгода, двадцать пятого ноября, умерла бабушка. Она могла бы жить, если бы не похоть Бивня, пустившего деньги выделенные под строительство новой клиники на очередной “базар” для своей любовницы. В администрации она занимала должность старшего специалиста по связям с общественностью, но об их с мэром “служебных отношениях” знала даже его собственная жена.
Знали и о позорном происхождении ее прозвища. Как-то Абрамов на очередном “банно-прачечном” мероприятии заприметил жгучую украинскую дивчину с невероятным бюстом и ляпнул во все свое пьяное горло: “Не хе…а себе тити!” Так гуцульская Оксана превратилась в египетскую Нефертити. Правда вместо “ф” в приватных разговорах о ней фигурировала совсем другая буква.
Но дивчина особо не переживала! Ведь она стала неразлучной спутницей мэра, и теперь у нее разве что короны Российской империи не было. Пользуясь положением, любовница выжимала из папика все соки. И как только в бюджете появились “шальные” деньги, она не упустила свой шанс. Спустя несколько месяцев, когда счет умерших стариков шел уже на сотни, мэр с похабной улыбкой представлял ее журналистам, как “талантливого администратора, которому не стыдно поручить новый центр культурного досуга населения”.
– Сволочи, – с холодной ненавистью повторил Антон, – я вам этого никогда не прощу.
Он схватил смартфон, полистал поисковик и сделал дозвон.
– Здравствуйте! Это “Перчик”? Самую большую пиццу, пожалуйста… Как, говорите, название?.. Замечательно! А можно скорее?.. Хорошо, через полчаса буду.
Антон выключил комп, сунул флешку с удлинителем в рюкзак и, быстро одевшись, вышел из дома. Минут через двадцать он уже сидел в пиццерии неподалеку от института и жевал пирожок с яблоками – до борща дело так и не дошло. Заплатив за пиццу, Антон подошел к столику с шумной компанией, встал чуть поодаль и позвонил на проходную института. Когда трубку подняли, он пробасил по-шаляпински:
– Федор… или как тебя?.. Ах да, Иван! Слушай, Иван, пиццу для ректора не приносили?.. Странно, я заказывал… Ну ты, если что, отправь ее к нам, хорошо?.. Вот и славненько!
Пяти минут хватило, чтобы дойти до института и постучаться в застекленные парадные двери. Пожилой охранник впустил Антона и строго отчитал:
– Ты где, парень, ходишь? Тебя уже заждались. Мигом наверх в триста тринадцатый!
Антон буркнул в ответ: “Простите” и, не снимая капюшона, помчался вприпрыжку по отполированному мрамору лестницы. Хотя можно было и не скрываться: все знали, что видеозапись с камер слежения отключалась, как только двери в институте закрывались на замок.
В рекреации третьего этажа, Антон замедлил шаг, прислушиваясь к раздающимся будто из-под воды звукам голосов и джазовой музыки. По мере приближения к ректорской, звуки становились все громче и Антон даже сумел различить мелодию. Это была “Let my people go” от самого короля джаза, – его хриплый баритон не спутаешь ни с кем. Антон усмехнулся: впервые в этих стенах он услышал библейскую историю, да и то – в исполнении Армстронга.
Не останавливаясь, он открыл дверь в приемную ректора и остановился на пороге со словами: “Пиццу заказывали?” В пустой приемной горел свет и еле слышно жужжали системники. Шум беседы, женский смех и музыка доносились из-за дверей кабинета ректора.
– Это я хорошо зашел! – обрадовался Антон и кинулся к столу с монитором.
Положив упаковку с пиццей на соседний стол, он “разбудил” комп и вставил флешку в USB-порт на передней панели.
– Йес! – воскликнул он, увидев на экране монитора рабочий стол секретаря.
Еще одной проблемой меньше: не надо взламывать пароль входа.
– Я бы на вашем месте так не рисковал, – позлорадствовал Антон, устраиваясь поудобнее в кресле.
И минуты не прошло, как новенький лазерный принтер принялся деловито отсчитывать печатные листы, не догадываясь, на кого он сейчас работает. Вдруг шум из кабинета ректора сделался громче и Антон ужом соскользнул на пол, спрятавшись под широкую белую столешницу.
– Вольдемар, как вам не стыдно! Вы пользуетесь моей слабостью! – кокетливо прозвучал молодой женский голос. Щелкнула зажигалка, и по кабинету разлился приторно-сладкий аромат дамских сигарет.
“Секретарша…” – похолодело у Антона внутри и он, закусив нижнюю губу, взмолился: “Только не сюда, только не на рабочее место!”
– Что вы, Вер Пална! – возразил мужской баритон, похожий на доктора Ливси. – Вы прекрасно выглядите и ни капельки… э-м…
– Что “ни капельки”? Вы хотите сказать, что я пьяна?!
– Нет, что вы! Вы… Вы прекрасны, Вер Пална! Говорю вам, как специалист по истории искусства.
“Искусствовед?! Этот точно не из наших”, – помотал головой Антон.
– Ах, бросьте, Вольдемар!
– Нет-нет, я заявляю со всей ответственностью: если бы Рембрандт имел возможность выбирать, то Данаю он рисовал бы именно с вас!
– Это такая толстушка с ангелом?
– Вер Пална, это не ангел. Это – Эрот.
– Фу-у-у! Разве можно такие пошлости говорить при девушке? – манерно произнесла собеседница.
– Но… Эрот – это же греческий бог любви.
– А вы что, в любви мне признаетесь?
– Что вы, Вер Пална, я вовсе…
– Ну вот, – вздохнула женщина, – так все хорошо начиналось. Какие же вы все скучные – мужчины. Про Эрота говорить умеете. А про любовь… Что-то меня тошнит…
– Это потому что вы не за-а-а… ничего не едите, Вер Пална. О! Смотрите! Пицца! Еще горячая! Хотите кусочек?
– Давайте… Теперь точно буду, как Даная, – засмеялась женщина.
– Вер Пална, я готов быть вашим Рембрандтом!
– Пошля-а-а-ак!
– Господа – пицца! – театрально воскликнул баритон, дверь кабинета захлопнулась и звуки праздника снова ушли под воду.
Антон вынырнул из-под стола, выхватил из принтера пачку распечатанных листов и сунул в рюкзак. Он уже хотел покинуть кабинет, как вдруг остановился, парой кликов создал на рабочем столе новую папку, дал ей название: Boar Hunting, и закинул в нее несколько файлов с флешки.
Когда толпа подвыпивших педагогов высыпала из кабинета ректора, Антон был уже по дороге в городскую прокуратуру.
Через полчаса уборщица вынесла из приёмной несколько пакетов с пустыми бутылками и помятыми тетрапаками из-под сока. Под мышкой у нее торчала плоская картонная коробка, на которой яркими разноцветными буквами было написано: “Сюрприз!”
Глава 6
Церковь стояла на краю города. В хорошую погоду ее купола играли яркими бликами в лучах солнца, точно елочные игрушки. Вокруг росли голубые ели, а стройную свечу колокольни можно было увидеть и услышать из любой точки города. Даже заводские трубы, выпускающие в небо клубы серого дыма, не могли испортить образовавшийся с появлением храма живописный пейзаж.
Антон услышал благовест, едва вышел из дома. В морозном воздухе пасмурного ноябрьского утра он разносился, как заводской гудок, размеченный ударами кузнечного пресса. “Опоздал”, – отметил про себя и, затянув поплотнее шарф, двинулся на остановку. Город словно вымер: редкие пешеходы никуда не спешили, а машин было так мало, что и те, казалось, скоро закончатся и дороги совершенно опустеют. Только маршрутчики не переставали охотиться за случайными пассажирами, чтобы собрать хоть какую-то копеечку для многочисленной родни из Зарафшана.
– Переводом можно? – спросил он у водителя, вскочив на подножку маршрутки. Тот кивнул в ответ, и Антон занял свободное место в конце салона.
Расплатившись за поездку, спрятал смартфон и стал смотреть на проносящиеся мимо виды. За окном мелькали серые здания, витрины еще не открытых магазинчиков, голые силуэты изуродованных коммунальщиками тополей, придорожные столбы освещения, афишные тумбы и щиты с промокшей бахромой объявлений и рекламных листовок. И всюду грязь вперемешку с островками обледенелого снега и россыпью опавших, давно потерявших цвет листьев.
На главной площади рабочие обустраивали сцену для митинга и концерта. Если бы не они, о празднике напоминали бы только редкие флаги у парадных дверей госучреждений да придорожные баннеры в центре города. На одном из них взявшись за руки улыбались друг другу толстощекий башкир в малахае и русская девушка в кокошнике.
“Хочешь испортить праздник – доверь дело профессионалам”, – усмехнулся Антон и снова погрузился в свои мысли. События минувшего дня не выходили у него из головы. Разговор с ректором, ссора с Жанной, знакомство с содержимым посылки, операция с распечаткой, поездка в прокуратуру – всего этого могло бы хватить на неделю, а то и на месяц обычной жизни. Но кто-то скомкал ленту событий и умудрился запихнуть их в двенадцатичасовой отрезок времени. “Это что, такая компенсация за вынужденное безделье в СИЗО? Ну что ж, окей!”, – согласился он с неизбежным.
Хотя, кто заставлял его гнать лошадей? Не сам ли он спровоцировал Жанну, решил не откладывать с местью Бивню, устроил стендап с пиццей и крался к ящику доверия, как заправский стукач? Нет, тут все логично. По-другому и быть не могло. “Ты не ты, когда хочется свининки”, – ехидно прищурился Антон.
За окном промелькнули последние здания городской застройки, и маршрутка притормозила у новенькой, еще не испохабленной вандалами, остановки. По свежеуложенному асфальту быстро дошел до храма и, отворив двери, вошел внутрь.
Храм встретил светом и благоговейной тишиной. Людей на службе было много, но свободного места хватало. Молодой, коротко стриженный, диакон, стоя перед аналоем с Евангелием, читал нараспев каноническую историю о Марфе и Марии. Антон знал ее чуть не наизусть – она звучала в церкви каждый богородичный праздник.
Речь шла о двух сестрах, которые постоянно ссорились, когда Христос гостил у них в доме. Мария, под предлогом беседы с Учителем, отлынивала от домашней работы, а Марфа жаловалась на нее Иисусу и просила повлиять на сестру. Но в результате Марию хвалили, а Марфа нарывалась на выговор.
“За что, спрашивается?”, – возмущался Антон. – “Если все будут только сидеть и слушать, кто будет готовить обед?”. Нет, он, конечно, знал, про то, что не хлебом единым и все такое прочее. Но все равно. Как-то обидно было за Марфу: целый день у печи пропадала, и даже спасибо никто не сказал…
Он поискал глазами мать и нашел ее на обычном месте – она любила молиться у большой старой иконы Покрова. В церкви она преображалась: морщинки на лбу исчезали, уголки губ взлетали вверх, и она снова выглядела молодой и беззаботной. Вот и сейчас издалека она напоминала стройную юную девушку, одетую не по возрасту – в длинную бежевую юбку и старую цветную кофту. Только голубой платок, скрывающий седину в длинных, по-девичьи, волосах, подходил к утонченным чертам ее бледного лица.
“Мам, тебе надо покраситься”, – приставал Антон к матери, глядя, как она даже дома прячет волосы под косынку. – “Зачем, сынок?” – улыбалась она. – “Перед кем мне красоваться?” “Ну… хотя бы ради себя”, – не отставал он. “Красятся, Антош, не ради себя, а ради других. Тот, кто по-настоящему любит, не отвернется, даже когда я стану лысой и беззубой”. Антону становилось больно от этих слов и он, надув губы, прижимался к материнскому плечу: “Не говори так. Ты всегда будешь красивая и молодая!”
“Ага! Будешь тут, с таким сыном”, – злился он на себя, вспоминая, как не раз доводил мать до слез своим упрямством и невниманием. Но тяжелее всего дались ей последние две недели. “Если бы не предатель, – пытался он найти себе оправдание, – не было бы этих пятнадцати суток. Не было бы ни слез, ни бессонных ночей, ни седых волос”…
– Сынок, а сынок, возьми свечку на здравия! – раздался сзади скрипучий старушечий голос.
Антон растерянно огляделся вокруг и только посмотрев вниз заметил у себя за спиной древнюю бабульку в сером драповом пальто и платке с поблекшими от времени цветастыми узорами. Оперевшись на клюшку и склонив голову набок, она смотрела на него мутными, но живыми, смеющимися глазами, протягивая дрожащей рукой большую восковую свечу.
– Спасибо, бабушка, не нужно. Со мной все в порядке, – стараясь быть вежливым, ответил он и отвернулся от непрошенной благодетельницы.
– Так, милок, то ж не тебе, – укорила его старушка. – Я же, вишь, до подсвешника-то не достаю уже. А ты вона какой – ба-а-альшо-о-ой!
Краска ударила ему в лицо: надо же быть таким самовлюбленным болваном!
– Простите, бабушка, – извинился Антон и с готовностью подставил локоть: – Скажите, куда, я вам помогу.
– А туды, сынок, к Юрию на лошадке, – ухватилась за него старушка, и они медленно двинулись по храму.
– Это к Георгию Победоносцу, что ли?
– К нему, родимай, к нему… Пущай мужа мово, Юрия, от беды убережет. Он у мене тож победоно-о-осец.
Антон недоверчиво улыбнулся:
– Это как?
– А так, – в голосе у старушки прозвучали строгие нотки. – В сорок пятом он с товарищами Берлин брал. Весточка от него в июне пришла, мол, жди Клава, скоро буду. А потом все…
– И что с ним случилось? – поинтересовался Антон, не дождавшись продолжения истории.
– С Юрой-то? Да кто ж знат. В справке написали: “Пропал без вести”. А коль без вести, стало быть живой. Так ведь? – вопросительно посмотрела она на помощника.
– Не знаю, бабушка, – соврал он.
– Вот и я не знаю, касатик. Потому и молюсь – о здравии раба Божия воина Юрия. Глядишь, да вернется, кормилец… Ох, годы, годы! Много вас, да нести тяжко, – вздохнула старушка и, держась за Антона, медленно опустилась на скамейку.
– Ну всё, здеся посижу. Помолюсь за Юру, за детишков наших, – на последних словах голос у нее дрогнул и слезы ручьем потекли из глаз.
Антон шмыгнул носом: старушка напомнила ему родную бабушку. Та тоже всю жизнь ждала мужа, да так и не дождалась…
Он осторожно вынул из рук старушки свечу, зажег и поставил на подсвечник у «Юрия на лошадке». Огонек разгорелся не сразу: сначала робко, потом сильнее, пока не превратился в дрожащий красный цветок. Прозрачные восковые капли покатились по изгибу свечи, застывая причудливыми ручейками на ее тонком теле.
Некоторое время он стоял и завороженно смотрел, как пламя свечей переливается в стекле киоты. Но вдруг взгляд его остановился на иконе. Сюжет был ему хорошо знаком. Вот на вздыбленном белом коне кучерявый юноша в латах. В правой руке – копье, острие пронзает голову извивающегося на земле небольшого дракона. Но сейчас его внимание привлекло лицо всадника. Оно выражало задумчивое спокойствие. И это в самый разгар битвы, в момент смерти заклятого врага, когда полагается быть победному кличу и торжествующему взгляду!
“Прекрасная иллюстрация к Хемингуэю”, – подумалось ему. – “Красиво, конечно, но… нереально”. Он даже покачал головой в знак несогласия с художником. По себе знал: борясь со злом нельзя не заразиться его энергией. “По-другому никак. Только гнев, жажда мести дают силу и волю к борьбе. Без них – в порошок сотрут, в лагерную пыль! А здесь что? Царская охота, какая-то. Шашлычка из дракончика не желаете?” Антон улыбнулся собственной шутке и, еще раз взглянув на лицо юноши, вынес вердикт: “Икону надо переписать, однозначно”.
– Правда, похож на дедушку? – прозвучал за спиной родной голос.
Глядя на отражение в стекле киоты, Антон возразил:
– Да? Я что-то не замечал.
– Потому что не теми глазами смотришь, – рука матери нежно легла на его плечо.
– Привет мам, – улыбнулся он и они расцеловались. – А что, служба уже закончилась?
– Ты разве не знаешь? Отец Петр еще не проповедовал.
– Точно… Да я что-то задумался…
– А-а. Я думала ты молишься, – мать заботливо поправила выбившийся из-под шарфа ворот его рубашки.
Антон слегка поежился, но сопротивляться не стал: она всегда так делала, когда он был маленьким. Сейчас это выглядело немного странным, по крайней мере, для него.
– Я тогда пойду?
– Куда? – вскинула мать испуганные глаза.
– Да никуда. Погуляю возле храма, тебя подожду.
– Но ты же не услышишь проповедь. И потом… – она запнулась и отвела взгляд в сторону. – Отец Петр хотел с тобой поговорить.
– Понятно, – недовольно произнес Антон. – А можно я только проповедь послушаю?
– Нет, – решительно ответила мать. – Ты встретишься с отцом Петром, я настаиваю.
– Хорошо, хорошо… Только ради тебя.
– Иди гуляй, если хочешь. Я тебя позову, – перешла мать на шепот.
В это время царские врата отворились и на солее появились диакон с большой позолоченной чашей руках и статный, наполовину седой, священник, оба в голубых облачениях. Народ потянулся к ним словно железная стружка к магниту. И только Антон поспешил выйти из храма. Спустившись с паперти, он стал бродить вокруг, разглядывая подросшие ели и любуясь окружающими видами.
На вершинах гор, ощетинившихся зеленью хвойного леса, уже давно лежал снег. Те, что подальше, прятались в холодной дымке, выглядывая из-за склонов близлежащих гор. Силтау среди них смотрелась настоящим исполином, занимая чуть не половину пейзажа. Ее западный склон спускался к восточному берегу покрытого льдом озера, отделяя город, расположенный на южном берегу, от высящейся на севере верхней дамбы. Храм помещался у подножия горы, между лесом и озером, и так возвышался над городом, что не нужно было взбираться на колокольню, чтобы увидеть его большую часть. Панораму несколько портили заводские трубы, день и ночь пускающие по ветру клубы серо-зеленого дыма. Косматые зимние тучи медленно ползли по небу, норовя напороться на пик Силтау, царивший над этой холодной красотой.
Тишину осеннего дня взорвал перезвон колоколов, возвестивший об окончании праздничной службы. Народ повалил из храма: одни обступали приготовленные прямо на улице столы с праздничным угощением, другие – спешили на остановку, где их поджидали маршрутки. “Храм построили, дорогу проложили, а на автобус денег пожалели”, – поворчал Антон на городскую администрацию.
Дверь храма отворилась и на пороге появилась мать, закутанная в теплую бабушкину шаль.
– Антош, заходи! Батюшка ждет!
Он взбежал по ступенькам и юркнул в теплый притвор, едва не столкнувшись лбом с настоятелем.
– Антон! – радостно воскликнул отец Петр и обнял его, как родного. – Сколько лет, сколько зим!
– Здравствуйте, батюшка, – засмущался Антон, глядя, как мать знаками намекает, чтобы взял благословение.
– Какой высо-о-окий! Скоро меня догонишь! – расхохотался отец Петр и еще раз прижал к своей груди. – Ну что, пойдемте в мою хибарку чаю попьем?
Отец Петр открыл одну из дверей притвора и стал быстро подниматься по крутой железной лестнице, ведущий на второй ярус колокольни. “А ведь ему в прошлом году семьдесят стукнуло!”
– Нина! – крикнул отец Петр сверху. – Принеси нам чего-нибудь к чаю! Идем-идем, – улыбнулся он идущему за ним Антону. – Сейчас мама нам свежих пирогов принесет, отобедаем – по-царски!
“Хибарка” отца Петра, устроенная на втором ярусе колокольни, представляла собой комнату три на четыре метра. Напротив единственного арочного окна, расположенного по центру западной стены колокольни, стоял большой деревянный стол, больше похожий на деревянный верстак. Словно модели небоскребов, по краям его возвышались стопки книг и журналов. Между ними темнел силуэт ноутбука, в мощном дизайне которого угадывалась военная версия Эльбруса. Всю южную стену и часть восточной занимали книжные полки, возле которых ютился топчан, застеленный лоскутным одеялом. Прямо у дверей на стене висели лыжи и прочая походная амуниция. Справа от окна на стене помещалась небольшая икона Богородицы, а перед ней мерцала лампадка и стоял аналой с раскрытой книгой.
– Заходи, не стесняйся, – пригласил отец Петр застрявшего на пороге Антона. – Сейчас мы здесь порядок наведем и чаевничать станем.
Священник раздвигал стопки книг на столе, освобождая место для чаепития.
– Одежду там вешай, – показал он в сторону стены с амуницией, – здесь жарко.
В комнате действительно было жарко, хотя ни батареи, ни обогревателя видно не было.
– Теплые полы – удобная штука, – пояснил отец Петр, заметив неподдельный интерес в глазах гостя.
Антон бросил рюкзак на табуретку и пристроил одежку между горными ботинками и большим мотком веревки.
– Все еще водите ребятишек в горы? – спросил он, разглядывая необычную для кабинета священника обстановку.
– А как же! Помнится, и ты пару раз ходил с нами на Силтау.
– Было дело. Я тогда ногу подвернул, и вы меня на себе пять километров тащили. Спасибо.
– Да ну, что ты! – засмеялся отец Петр. – Своих не бросаем! Ты тогда легкий был, как овечка. Сейчас бы я тебя не утащил! Как нога, кстати?
– Нормально, – Антон присел на краешек табуретки у входа.
– Да что ты, как бедный родственник, честное слово? – развел руки священник. – Садись к столу!.. Давай, пока чайник греется, я тебе одну штуку покажу.
Отец Петр достал с полки большой альбом и положил на стол. На обложке золотыми буквами было написано: “Проект храмового комплекса Преподобного Серафима Саровского г. Солнечногорска”.
– Можно? – робко спросил Антон.
– Открывай, открывай! Смотри!
На первой странице помещался общий план архитектурного комплекса, расположенного вокруг здания нынешнего храма. Из всех построек он узнал только одно – одноэтажный домик воскресной школы и трапезной. Остальная территория много лет пустовала: на строительство и обустройство ландшафта денег у прихода не хватало. Теперь, похоже, средства нашлись.
– Вот здесь у нас будет гимназия с полным циклом обучения, – ткнул отец Петр пальцем в трехэтажное здание, склонившись над альбомом с другой стороны стола. – Здесь – крестильная. А вот здесь – трапезная. Между ними – детская площадка для малышей и прогулочная зона со скамейками и прудом. Лебедей хочу завести… Ну, или уток, – всё живность. А ребятишкам радость.
– А это что такое?
– Это? Скалодром под открытым небом, – с гордостью произнес отец Петр. – Тяжело в ученье – легко в бою! Так ведь? Зато уже никого на себе пять километров тащить не придется, – засмеялся священник и похлопал Антона по плечу.
– Да, классно! Только кто в вашей гимназии учиться будет? На край города не наездишься.
– Вопрос уже решен! Администрация выделяет целый автобус, он в полном нашем распоряжении.
Антон помрачнел.
– На строительство тоже они деньги выделяют?
– Ну, не только они… – смутился священник и нырнул под стол. Тотчас оттуда раздались шуршание пакетов, звон посуды и донесся голос отца Петра: – Без них мы бы точно не справились.
– Понятно, – вяло отреагировал Антон и, перевернув пару страниц, захлопнул альбом.
– Ты какой любишь: черный или зеленый?
– Все равно, – буркнул Антон, с любопытством разглядывая корешки книг в библиотеке.
Здесь в одном ряду с Иоанном Златоустом и Игнатием Брянчаниновым стояли книги по специальным вопросам квантовой физики и математики. Кое-где в названиях мелькали иероглифы и арабская вязь.
– Может быть кофе?
– Может быть…
На краю стола стали появляться разномастные кружки, упаковки с чаем, рафинад, жестянка с Арабикой. Наконец, показался сам отец Петр.
– А я, брат, зеленый люблю, – с довольной улыбкой заявил он. – В молодости весь Индокитай объездил, вот и пристрастился.
– А вы в курсе, батюшка, куда уходят деньги из городского бюджета? – продолжая скользить взглядом по книжным рядам, спросил Антон.
– Ну… – опешил отец Петр от такой прямолинейности. – Откуда ж мне знать. Я же не счетная палата.
– Хорошо, – повернулся он и посмотрел священнику прямо в глаза. – А хотели бы вы знать, на какие такие “дела” уходят бюджетные деньги?
– Если честно – нет, – спокойно ответил священник, разливая кипяток по кружкам.
– То есть, вам безразлично, с кем иметь дело: честный это человек или вор?
Отец Петр вздохнул и задумчиво поболтал ложечкой в стакане с чаем.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Мол, нечистые деньги на святое дело брать нехорошо. Правильно?
– А разве не так?
– Все так. Но… во-первых, не пойман – не вор…
– Прекрасно! Если вор не пойман, то с ним, значит, можно за одним столом сидеть, по имени-отчеству величать, а помрет – и торжественное отпевание устроить.
– …а во-вторых, – пропустив мимо ушей саркастическую тираду, продолжил отец Петр, – чистых денег, как и чистых людей, в природе не существует. Ты сам знаешь, как строился храм: врачам и учителям постоянно задерживали зарплату, а бизнес вообще закошмарили “добровольными пожертвованиями”. Что, скажи, было делать? Отказаться от помощи и остаться со старушками и малыми детьми в сыром подвале? Мы бы до сих пор оттуда не выбрались. А теперь все они здесь: и учителя, и врачи, и бизнесмены. А что говорят, знаешь? “Мы тоже храм строили”. Так-то.
– Абрамов – вор, – недовольно буркнул Антон, – и вам об этом известно.
Отец Петр вздохнул и посмотрел в окно: на церковном дворе у столов с самоварами и пирогами толпился народ.
– Видишь этих людей? О каждом из них я знаю много такого, от чего им самим сегодня ужасно стыдно.
– Абрамову не стыдно.
– Люди меняются, Антон.
– Но не всегда в лучшую сторону.
– Это так, – согласно покачал головой священник и улыбнулся. – Вот я, например, с каждым годом все хуже и хуже, и ничего не могу с этим поделать.
– Речь не о вас, батюшка, – поморщился Антон.
– Понимаю, понимаю, – нахмурился священник. – Но… я бы на твоем месте…
– Что бы вы сделали на моем месте?
– Ну, во-первых, не стал был шутить над мэром – это ничего не даст.
– А кто вам сказал, что я шутил над мэром? – голос у Антона дрогнул.
– А-а-а… разве не ты испортил предвыборный плакат?
Антон в упор смотрел на собеседника, ожидая ответа, а сердце у него стучало все сильнее.
– Ну… хорошо. Иван Захарович сам сказал. Видишь ли… Он попросил меня с тобой поговорить…
– “Иван Захарович”.... “Попросил”… – зло ухмыльнулся Антон. – Не ожидал от вас, батюшка… Мало того, что вы его грязные делишки авторитетом Церкви покрываете, вы еще и своих прихожан ему на съедение отдаете.
– Что ты такое говоришь! У меня и в мыслях не было… – растерянно пожал плечами священник.
– А за мать он тоже у вас попросил?
– Ты о чем?
– А вы разве не знаете?
– Нет.
– Ну, если и правда не знаете, спросите сами, за что ее с работы уволили.
– Как… уволили?
Искреннее удивление отобразилось на лице отца Петра, но для Антона разговор был уже закончен. Решительным шагом он пересек комнату, схватил в охапку рюкзак и одежду и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Словно эхо от выстрела раздалось под каменными сводами колокольни и Антон осознал – прошлого больше нет. Там, в прошлом, осталась его наивная детская вера в Бога, в мудрость отца Петра и доброту окружающих людей. Лет десять ушло на то, чтобы туман рассеялся, и он, наконец, увидел голую правду жизни.
Оказывается, люди в церкви ничем не отличаются от неверующих. У них те же страсти, те же стремления, те же соблазны. Только все это прикрыто лицемерными разговорами о покаянии и любви, верой в чудесное свойство обрядов и “благотворительностью”. Неверующие честнее. Они хотя бы не лгут сами себе, не корчат из себя праведников и не читают моралей. Они творят зло и особо этого не скрывают. За них это делают такие, как отец Петр, готовые оправдать и простить самую гнусную гадость, самого отпетого злодея.
Спускаясь по гулким ступеням железной лестницы, он ощущал необыкновенную легкость в мыслях и чувствах. Будто тяжелая, непомерная ноша вдруг свалилась с его плеч, и он готов был взлететь выше деревьев, выше домов. Даже выше этой колокольни, где, словно паук в банке, сидит и плетет паутину лжи старик в рясе…
Внизу ему встретилась мать, – она держала в руках поднос с пирогами.
– Антон? Ты куда раздетый?
– Домой, мама, – с легкой улыбкой ответил он, натягивая куртку. – Если хочешь, оставайся. А я пойду.
– Ты поговорил с батюшкой?
– Да.
– И что?
– Ничего.
– Как, ничего?
– Так, ничего… Ничего нового он мне не сказал. Просто… показал проект гимназии и… крестильной. В общем… мне понравилось.
– И больше вы ни о чем не говорили?
– Нет, – соврал Антон.
Он не хотел, да и не мог объяснить матери своих чувств. А если бы и нашел подходящие слова, то наверняка причинил бы ей боль. Пусть все остается, как есть. В конце концов, люди не виноваты, что у них такие пастыри. Даже Иисус предупреждал: “Что они говорят, делайте, по делам же их не поступайте”.
– Я скоро приду, Антош, и мы вместе пообедаем, хорошо?
– Не торопись, мам. Хочу прогуляться по городу – праздник ведь.
– Шапку надень! – услышал он перед тем, как двери храма закрылись у него за спиной.
Остановившись на паперти, огляделся. К полудню одеяло облаков превратилось в тонкую перистую паутину, и уже не могло скрыть пронзительную синеву неба. В ярких лучах осеннего солнца город белел стенами зданий и поблескивал стеклами окон. На тонкой ледяной глади озера чернели редкие силуэты отчаянных любителей рыбной ловли. Воздух был свеж и прозрачен, и Антон, зажмурившись, вдохнул его полной грудью.
Нацепив наушники и натянув шапку поглубже, он включил плеер и рванул на остановку. “It's My Life!”, – зажигал молодой Бон Джови, а Антон несся по асфальту дороги так, словно маршрутка, ожидавшая его на стоянке, была последней.
Гуляния на главной площади были в самом разгаре. Народ толпился у сцены и бродил между пестрых лотков с яствами и поделками. Хор пожилых тётушек в русских сарафанах в сопровождении толстого гармониста в белой косоворотке с надрывом пел что-то про озера синие и ромашки. По бокам от сцены колыхались триколоры и флаги правящей партии.
Антон вышел из маршрутки и стал лениво скитаться между лотками, пока не наткнулся на застекленный киоск с выпечкой. Горячая сосиска в тесте со стаканом чая на морозном воздухе оказались весьма кстати. Перекусив, подошел к предвыборной палатке мэра, взял пару буклетов и, отойдя в сторонку, тщательно вытер ими жирные пальцы.
Побродив еще немного в толпе, он уже собирался уходить, как вдруг внимание его привлек похожий на вигвам шатер из оленьих шкур. Легкий дымок, время от времени появлявшийся над шатром, выдавал присутствие человека. Яркая рекламная надпись, расположенная рядом с диковинным сооружением, сообщала: “Этноинсталяция “Чум шамана”. Традиции и обычаи коренных жителей Северного Урала. В программе: знакомство с живым шаманом и его жилищем; участие в обряде камлания; снятие темной энергии, заговоры на здоровье и предсказание будущего. Цена – договорная”.
“Любопытненько”, – подумал Антон и осмотрелся по сторонам. Праздный люд слонялся вокруг да около, но к вигваму никто подходить не спешил. “Ну и правильно: кому нужен ряженый мужик с бубном?” – губы скривились в скептической усмешке. – “Однако… чем он хуже тех казаков с игрушечными шашками? Этот, пожалуй, даже позанятнее будет”. Наклонив голову пониже, он откинул полог из оленей шкуры и нырнул в сумрак шатра.
Внутри оказалось неожиданно просторно. На невысоком каменном очаге, стоявшем посередине, горел огонь. В подвешенном над ним железном котле булькало какое-то варево, распространяя терпкий горьковатый запах. На ребрах деревянного каркаса висели предметы кочевого быта, пучки сухих трав и рога оленя. На соседней от входа стороне Антон заметил большую зловещую маску, помещавшуюся посреди двух бубнов. Прямо под нею на небольшом возвышении, покрытом медвежьей шкурой, сидел коротко стриженный мужичок в шубе из разноцветного меха, и грел босые ноги у очага. Рядом стояли расшитые северными узорами белые унты.
– Ладно, Степан, я тебе потом позвоню – у меня тут клиент, – сказал он кому-то в старенький айфон и поспешил спрятать его, как только на пороге появился посетитель.
“Я так и думал, – улыбнулся Антон, увидев, как мужичок спешно натягивает унты, подпоясывается и поправляет шубу, принимая вид “настоящего” шамана. – Впрочем, все честно. Написано же – этноинсталляция”.
– Здравствуйте! – поприветствовал Антон хозяина.
– Гавари защем пришёль, маленький челявек – резко и сердито отреагировал шаман, зачем-то коверкая язык.
– Я, собственно, так… ради интереса…
– “Так” – нельзя. Ты что, не читал, что написано?
– Читал, но… – Антону уже становилось скучно. Не просить же, в самом деле, господина-артиста снять с него порчу. Но и уходить сразу не хотелось – снаружи было скучнее. Решил импровизировать: – У вас там написано, что вы предсказываете будущее. А мне нужно знать прошлое.
– Сядь, – коротко скомандовал шаман, указав на невысокую скамью возле очага.
Антон скинул рюкзак у порога и с готовностью подсел к огню.
– Какое прошлое хочет знать маленький человек? – спросил шаман, понизив голос и прищурив и без того узкие глаза.
“Реальный квест! – возбудился Антон. – Надо включаться в игру”.
– Прошлое мое туманно, старик, – загадочно произнес он, сделав безумные глаза.
– Смеяться не надо, – с холодным спокойствием произнес шаман. – Говори, что нужно или уходи.
– Ну ладно, ладно, извините, – попытался Антон замять неудавшийся розыгрыш. – Вы что, и правда… шаман?
– Я – шаман. Сын шамана, внук и правнук шамана. А ты пришел смеяться, маленький человек. Нельзя так.
– Ну хорошо, допустим, я вам верю…
– Э-э-э! Шаману вера не нужна. У шамана сила есть. Хочешь узнать – спроси. Только даром говорить не буду. Деньги давай!
– Я заплачу… А сколько надо?
– Сколько духи попросят! – широко улыбнулся шаман, обнажив желтые кривые зубы, и вынул из-за пазухи короткую костяную трубку. Набив ее сухой травой из расшитого северными узорами мешочка, достал из огня тлеющую головешку и прикурил.
Антон наблюдал за действиями шамана, словно хотел запомнить каждую деталь этой диковинной процедуры. “Эх, жаль фоткать нельзя! А может попросить потом, после сеанса?”
– Если что, я не курю, – предупредил он и с опаской подумал: “Лишь бы не спайс – терпеть не могу!”.
Шаман не ответил. Закрыв глаза, он отодвинулся подальше от огня и, скрестив ноги, стал пускать клубы густого белого дыма. Антон все никак не мог уловить запах: проплывая над очагом, дым устремлялся вверх в потоке горячего воздуха и выходил наружу через небольшое отверстие, устроенное в конусе чума.
– Спрашивай, маленький человек, – не открывая глаз и не выпуская трубку изо рта, произнес шаман монотонно и прилег, опершись на локоть.
“Вот же засада! Что я ему скажу?” – растерялся Антон. Но, помолчав немного, выговорил, медленно подбирая слова:
– Месяц назад мы с друзьями… повеселились, так сказать. Об этом узнал один… большой человек… И… меня посадили на пятнадцать суток. Вопрос: кто меня предал?
“По логике, сейчас должны начаться танцы с бубном, горловое пение, катание по земле, конвульсии”, – рассуждал он, поглядывая на шамана и висевшую над ним зловещую маску.
– Эй, вы меня слышите? – повысил голос Антон, заметив, что шаман никак на него не реагирует. Он даже слегка приподнялся, чтобы лучше разглядеть хозяина чума. Но тот продолжал лежать с закрытыми глазами и если бы не дым, по временам испускаемый трубкой, можно было бы принять его за спящего.
Вдруг шаман, словно механическая кукла, поднялся и сел ровно, положив смуглые морщинистые руки на колени. Антон инстинктивно отшатнулся, увидев, как тот уставился на него белыми, как молоко глазами: “Бли-и-ин… Как это у них получается?”
– Предал тебя тот, кто рядом с тобой – произнес шаман глухим утробным голосом, едва шевеля губами.
“Тоже мне новость”, – подумал Антон, но вслух не сказал: пусть уже заканчивает свои фокусы.
– И знаешь его, и не знаешь его.
“Ага, вот и антимонии подкатили. А есть что поконкретнее?”.
Руки у шамана задрожали, а лицо неестественно искривилось.
– Во чреве горы поймешь… – изрек шаман в нижнем регистре, и тут же истерически завизжал фальцетом: – Ему нельзя, он должен уйти, должен уйти!
Мороз пробежал по коже. Этого в его сценарии не было.
– Успокойтесь, уважаемый, я уже ухожу, – вскочил он на ноги, схватил рюкзак, но замер, услышав утробное: – Ее не вини, вступающий в битву…
Антон смотрел на шамана открыв рот, не в силах двинуться с места. На последних словах он ясно ощутил присутствие в чуме кого-то третьего. И этот третий знал то, что не было известно не только шаману, но даже самым близким его друзья.
Некоторое время шаман сидел опустив голову и покачиваясь словно пьяный. Потом поднял глаза – они приняли обычный вид – и протянул дрожащую руку:
– Давай деньги, маленький человек.
– Да, сейчас, – торопливо захлопал по карманам Антон. – А… переводом можно… или по карте?
– Нет! – резко вскрикнул шаман. – Дать должен ты!
“Никакого сервиса”, – нервно шарил Антон по карманам рюкзака. – “А еще духи называются”. Вдруг осенило: полез за шиворот, стянул с себя крестик и протянул шаману:
– Вот, возьмите, он серебряный.
Глаза у шамана округлились и он, замахав руками, закричал не своим голосом:
– Нет, нет! Забери это! Уходи, уходи!
Антон сунул крестик в карман куртки и вывалился из чума на улицу. Некоторое время стоял, глубоко дыша. Немного успокоившись, огляделся.
– Что за… хрень?! – сорвалось с языка.
Смеркалось. На городской площади не было ни души. Ветер гнал по асфальту обрывки цветной бумаги и помятую пластиковую посуду. Только несколько рабочих возились у сцены, заканчивая разбирать конструкцию.
“Сколько же я там просидел? Пол дня? А может сутки?!” Он выхватил смартфон и включил экран. “Фу-у-х! Слава богу!” На экране светились цифры календаря и время: 4 ноября, 20.13. “Это все спайс. Наверняка, что-нибудь подмешивает. А я ему уже почти поверил”, – злился Антон и на себя, и на шамана, шагая на остановку. Нужно было срочно бежать домой, мать его уже потеряла.
Сидя в маршрутке, он пытался объяснить себе все, что увидел и услышал в чуме, но ничего не выходило.
Почему? Как?! Откуда фокусник, играющий роль шамана может знать, как его имя переводится с греческого? Они ведь даже не знакомились. Может в состоянии транса сболтнул? Кто знает, что он там курит? Но ведь не было же ничего: ни эйфории, ни тумана, ни спутанности сознания! Наоборот, все виделось четко и последовательно, хоть кино снимай. Фокус со временем тоже не ахти какое чудо: за игрой в сети еще не то бывает.
А Жанна? Откуда он знает про нее, про их ссору? О ком, если не о Жанне, эти слова: “Не вини ее”? Нет, для фокусов это уже слишком. Да и потом – он ведь сам задал вопрос, за язык его никто не тянул. И ему ответили. Что еще нужно?! А это значит, шаман – настоящий!
Этот вывод оглушил Антона. Он еще никогда не сталкивался с мистикой. Слышать – слышал. Но чтобы вот так, лицом к лицу…
Хорошо, допустим, информация заслуживает доверия, что из этого следует? А то, что он зря обидел Жанну. Не она сдала его Бивню. А кто тогда? “И знаешь его, и не знаешь его”. То есть, кто-то из их круга, а значит догадка была верной. Но кто это может быть? “Во чреве горы узнаешь”. Бред какой-то! Или иносказание такое, типа, когда рак на горе свистнет?
“Ладно, что есть, то есть. С Жанной надо помириться. А с предателем разберемся – война гниду покажет”. А то, что война начнется, и очень скоро, он ни капельки не сомневался.
Глава 7
Ноябрь прошел незаметно. Антон вел обычную жизнь: писал контрольные, ходил в институт, штурмовал эльфийские замки. С друзьями общался мало, только на ходу, при встрече. Помириться с Жанной не получилось: попытка заговорить с ней у Чехова закончилась таким скандалом, что Антон неделю ходил, как помоями облитый. Соло, бывший свидетелем эксцесса, даже позавидовал: “Я, конечно, не знаток Фрейда, но, похоже, ты ей нравишься”. О том, что все изменилось, и он уже не будет прежним, напоминали только грузчики, таскавшие книги из библиотеки.
Библиотеку закрывали в невероятной спешке: целый месяц с полок хранилищ и кабинетов выгребали тома книг и на такелажных тележках свозили все на задний двор, складируя сначала в хозблоке, а потом, когда не хватило места, прямо на улице под жестяным навесом. Уложенные стопками друг на друга, разной величины и цвета, эти сокровища знаний напоминали поленницу дров, приготовленную к растопке на зиму. Чтобы не смущать излишне чувствительную публику, книги прикрыли брезентом, закрепив его по верху обломками кирпичей.
Когда с книгами было покончено, наступил черед стеллажей. С ними вообще не церемонились – выносили во двор и сваливали в кучу. Потом подъезжала бортовая газелька и грузчики, ловко орудуя топорами и монтировкой, доверху забрасывали ее деревянными обломками – в целом виде книжные полки в кузов не помещались. Вынесли даже отреставрированную недавно старую деревянную дверь, заменив ее на убожество из белого пластика. Брошенная в кузов поверх груды обломков, она напоминала крышку гроба увозимого на кладбище покойника. Скоро от богатейшей институтской библиотеки осталась только россыпь из щепок на снегу да обрывки страниц, носимые ветром вместе с окурками и пачками от сигарет по подворотням.
На сотрудниц библиотеки было больно смотреть: вынужденные участвовать в разорении своего гнезда, бедные женщины громко протестовали, видя, как редкие тома, десятилетия хранившиеся под грифом “На руки не выдавать!”, с верхних полок летят прямо на пол. С обезумевшими от ужаса глазами, они бежали за тележками, предохраняя книги от падения. Им было сказано, что весь библиотечный фонд перевезут в специально приготовленное здание, которое администрация города обещала построить в следующем году.
Потом, когда все закончилось, можно было иногда увидеть, как одинокая женская фигура, словно вдова на кладбище, бродит у занесённой снегом брезентовой могилы, заботливо поправляя свалившийся местами брезент и перекладывая кирпичи с места на место.
Как ни пытался Антон отстраниться от происходящего, разорение библиотеки стало для него настоящей пыткой. Ему все время казалось, что он видит на лицах рабочих злорадную усмешку, получай, мол, это тебе за мэра. Иногда даже появлялась шальная мысль о явке с повинной, только бы прекратить это безумие, вернуть все, как было. Но было поздно: принеси он хоть тысячу извинений, Абрамов не остановится. Единственное, что утешало, это то, что мать всего этого не видела…
Торжественное открытие информационно-вычислительного центра – ИВЦ – было назначено на День конституции. О том, что институт в этот день посетит мэр, сообщали и афиши, развешанные на каждом углу, и представители ректора, посещавшие лекции, чтобы еще раз напомнить студентам и преподавателям об их “долге”. “Конечно! Разве Бивень упустит такой шанс – попиариться на науке, да еще перед выборами?” – злился Антон. – “Ничего, пусть куражится. Поперек горла встанет ему эта библиотека”.
Ему грезилось, что там, в прокурорских кабинетах, уже изучили дело шайки Абрамова и осталось только найти статью потяжелее, чтобы взять ОПГ “Бивень-&-Компани” в полном составе и отправить куда-нибудь подальше за Уральский хребет. Но проходили дни и недели, а мэр продолжал ухмыляться с телеэкрана, рассказывая сказки о том, как беззаветно он любит родной край и его жителей. У Антона сами собой сжимались кулаки, но он говорил себе: “Жди, Громов, жди”, продолжая делать вид, что ему безразлична вся эта суета. Помещение библиотеки тем временем стало походить на огромный системный блок, внутри которого словно фиксики сновали фигуры наладчиков в синих комбинезонах.
Наконец час Х настал.
В надраенном до блеска фойе института, одетые как на выпускной, собрались студенты и преподаватели. Посередине, на узорном прямоугольнике ковролина, у стоек с микрофонами, покачиваясь с пятки на носок, стоял мэр. На лице его играла довольная улыбка. За ним выстроились в ряд заместители и секретари, среди которых блистала соперница Данаи. Макияжа на ней было чуть больше обычного, а ее декольте казалось ушло в свободное падение. Стоявший рядом моложавый заместитель ректора с гусарскими усиками, хитро щурясь, что-то нашептывал ей на ухо, отчего секретарша то и дело заходилась беззвучным смехом, стыдливо прикрывая рот перламутровыми стрелками маникюра.
Программу озвучили заранее: после приветственных речей и поздравлений высокие гости должны проследовать в помещение ИВЦ и ознакомиться с его работой. Затем студенты и преподаватели могли быть свободны, а гости оставались для участия в круглом столе, посвященном “вопросам сотрудничества института и городской администрации”.
“Бивень заказал фуршет, не иначе”, – ухмылялся Антон, глядя, как двери в студенческое кафе поминутно хлопают, впуская и выпуская щеголеватых парней в костюмах официантов. Все дышало атмосферой наступающего праздника: словно шампанское томился он под фольгой ожиданий, готовый вырваться наружу яркими брызгами счастья. Не хватало только виновника торжества.
Прошло полчаса сверх назначенного времени – мэр не появлялся. Ректор тревожно поглядывал на часы, секретари повисли на телефонах, а студенты вопреки запрету полезли в чаты. Вдруг грянула бравурная музыка и массовка пришла в движение – едут! Ректор даже встал на цыпочки, чтобы разглядеть сквозь панорамные окна тамбура знакомую фигуру. Оператор местного телеканала подбежал к дверям и прильнул глазом к камере, боясь пропустить момент появления важной персоны.
Наконец двери отворились. Толпа дружно ахнула и сдала назад. Антон из задних рядов попытался рассмотреть происходящее и увидел справа и слева от входа две фигуры в штурмовой экипировке, черных балаклавах и с автоматами в руках. “Ничего себе поворот!”. Навстречу им вышел охранник и трясущейся рукой потянулся к кобуре. В этот момент дверь еще раз открылась и на пороге появился человек в форменной куртке с погонами. Вместе с ним вошли еще два автоматчика и двое в штатском. Охранник быстро ретировался, а человек в погонах подошел к окаменевшему ректору и, развернув гербовые корочки, представился:
– Старший следователь городской прокуратуры Ринат Давлетханович Галимзянов. Олег Парфентьевич Огрызко?
– Да, это я. А что случилось?
– Сейчас все объясню. Попрошу остаться системного администратора и… – следователь заглянул в небольшой клочок бумаги, – Веру Павловну Кравец. Остальные могут быть свободны. – Повернувшись к сопровождающим, скомандовал: – Двое с Башировым налево, остальные с Петровым на третий этаж.
– Простите, но у нас торжественное открытие… И Иван Захарович… – промямлил ректор.
– Все свободны! – громко, во всеуслышание произнес следователь и, взяв ректора под руку, пошел с ним в сторону кафешки по приготовленной специально для мэра ковровой дорожке.
Перешептываясь и бросая друг на друга испуганные взгляды студенты и преподаватели ринулись к гардеробу. Антон уже натягивал куртку, но остановился, увидев секретаршу. Держась за голову и покачиваясь словно пьяная, она брела по коридору в сторону запасного выхода. Антон догнал ее и окликнул:
– Вам помочь?
– Что? – отпрянула она в испуге. Глаза у нее были залиты слезами, тушь с ресниц черными ручьями стекала по щекам, губы дрожали.
– Вам помочь? – повторил Антон.
– Я не виновата… Что я такого сделала? – прошептала она, глядя ему в глаза, и, закрыв лицо ладонями, зарыдала.
Ноги у женщины подкосились и Антон едва успел удержать ее от падения. Так они стояли несколько минут: секретарша рыдала на груди у Антона, а он, обняв ее за трясущиеся плечи, молча кусал губы.
До него уже начинала доходить суть происходящего: прокуратура заинтересовалась документами и ищейки пошли по следу. Только не по следу Бивня, а по его, Антона, следу. А значит его опасения оказались верны: щупальца спрута дотянулись до горла Фемиды. Два чувства теснились сейчас в его сердце: обида – наказать Абрамова не удалось, и стыд – он подставил невинного человека. Сливаясь в единое целое они рождали растущее, как ядерный гриб, отчаяние.
“Это уже конец или только его начало?”
– Вера Павловна? – раздался в тишине опустевшего коридора спокойный мужской голос.
Секретарша оторвала заплаканное лицо от груди Антона и, громко шмыгнув носом, кивнула в ответ. Антон обернулся и увидел штатского из команды следователя.
– Давайте поднимемся в ваш кабинет, – мужчина был предельно вежлив, – мне нужно задать вам парочку вопросов.
– П-п-парочку вопросов?
– Вы не волнуйтесь, мы вас не задержим.
– Спасибо, юноша! И… простите, я вас, кажется, замарала, – виновато улыбнулась она и пошла вслед за штатским по коридору.
Антон покидал институт под пристальным взглядом охранника. У входа стояли люксовый уазик следователя и омоновский Урал, в зарешеченные окна которого можно было разглядеть еще несколько человек в балаклавах и черные дула калашникова. “Они что, собирались нас штурмом брать?” – усмехнулся про себя Антон и быстрым шагом миновал импровизированный блокпост.
О случившемся он рассказал матери за ужином, и даже нашел в себе силы подшутить над ректором.
– У людей проблемы, а тебе смешно, – упрекнула мать.
– Сами виноваты. Не трогали бы библиотеку, ничего бы и не было.
– Да, библиотеку жалко, – вздохнула она, покачав головой.
Спал Антон плохо. До трех часов ночи ворочался с боку на бок и то и дело включал смартфон, чтобы узнать время. Обессилев в борьбе с бессонницей, сел на кровати и закутался в одеяло. Ветер за окном закручивал снежные вихри и в его порывах Антону слышался издевательский хохот Бивня.
Где он сейчас? На очередном кутеже в сауне пользует проституток или спит безмятежным сном в своем дворце под охраной своры верных псов? В любом случае, ему сейчас лучше, чем остальным. Его не мучают вопросы, которые не дают спать простым смертным. И, самое главное, совесть его не мучит. У него просто нет такой функции.
– Власть – это зло, – прошептал Антон, глядя, как кривые тени от веток деревьев испуганно мечутся в квадрате ночного окна.
На большее его не хватило. Он просидел около часа, путаясь в мыслях и образах, пытаясь увидеть хоть какой-то просвет в этом мраке. Но становилось только хуже: чувства одиночества и безысходности нарастали и он снова ощутил себя маленьким беззащитным ребенком. Только в этот раз нельзя было убежать к маме под одеяло. Да и чудовища уже не те – от них теперь даже мама не защитит. Он сам должен встать на ее защиту.
Но как?…
Где взять силы?…
Кто поможет?…
Ответов не было. Туман застилал глаза. Голова отяжелела. Антон упал на подушку и накрылся с головой одеялом.
– Громов, Громов, проснись! Тебя спрашивают! – шипел кто-то на ухо, грубо толкая его в спину.
Антон оторвал голову от рюкзака, разлепил затекшие глаза и растерянно повертел головой по сторонам. Послышались девчоночьи смешки и гогот парней. Он сидел на задних рядах в аудитории, а у доски стояли и смотрели на него в упор преподаватель и заместитель ректора по учебной части. Кто-то из девчонок сунул зеркальце под нос и Антон увидел у себя на лбу здоровенную букву Z. “Блин, вот так косяк! Сколько же я спал?” – попытался он стереть отпечаток, оставшийся на лбу от бляхи на рюкзаке.
Он вспомнил, как утром на автопилоте добирался до института, умывался по пути снегом, а потом обжигался горячим кофе в фойе. Но все бесполезно. Как только прозвучал голос лектора, голова сама упала на рюкзак и он провалился в сон.
– Громов, не могли бы вы поторопиться? У нас тут лекция, знаете ли, – поддел преподаватель.
– Извините, – буркнул Антон и, выбравшись из-за парты, вышел из аудитории вслед за женщиной в черном.
Он шел за ней, глядя на идеально черный прямоугольник ее костюма, смущенно прикрывая лоб рукой. Прямая, как струна, в огромных очках на узком бесстрастном лице она напоминала робота из “Отроков во вселенной”. “Может задать ей загадку и она расплавится?” Нет, эта не расплавится. Она же – железная!
Когда поднялись на третий этаж и пошли в сторону приемной, у Антона засосало под ложечкой. Возникло стойкое ощущение, что ведут на расстрел. Может быть сама “железная” и пустит ему пулю в лоб. А когда его безжизненное тело рухнет на пол или выпадет в окно, она спрячет теплый ствол в элегантную портупею под юбкой, сядет за пишущую машинку (здесь обязательно должна быть пишущая машинка, механическая, и непременно с английским шрифтом!) и напечатает отчет о выполненном задании.
Интересно, какая будет формулировка? “Оскорбил его величество Ивана ибн Схарию из рода Абрама”. Круто, но маловероятно, – это еще надо доказать. А если: “Получил доступ к информации, составляющей государственную тайну”. Тоже неплохо. Только кто же не знает, что Бивень – вор? Нет, скорее всего будет нечто вроде: “Спал во время лекции”.
– Входите, – холодно произнесла роботесса, когда Антон остановился у открытой двери приемной.
“Нет, всё-таки надо было загадать ей загадку”.
В приемной все было по-прежнему. Мягкая синева зимнего дня брезжила за окном, а здесь горел яркий неоновый свет. Вчерашняя знакомая Антона сидела на своём месте и никак не отреагировала на посетителя. На ней была совсем другая, строгая одежда серых тонов, без декольте и коротких рукавов. Если бы не трехцветная брошка на золотой цепочке, висевшая на груди, ее вполне можно было бы принять за машинистку из полицейского участка.
“Однако!”, – подивился Антон такой метаморфозе. У входа в кабинет ректора, положив ногу на ногу, скучал вежливый в штатском. Он кинул на Антона ничего не значащий взгляд и снова принялся изучать настенный календарь, висевший над столом секретарши. Антон поглядывал то на штатского, то на секретаршу, но они его, казалось, не замечали.
Несколько минут тягостного ожидания, отмеренных стуком настенных часов, показались длиннее прошедшей ночи. Наконец за дверями ректорской послышалась мышиная возня, фигурная позолоченная ручка нырнула вниз и в приёмной появился ректор. Он испуганно посмотрел на Антона и, слегка отступив в сторону, сделал элегантный жест:
– Прошу!
Из открытых дверей ректорской потянуло холодом и чем-то затхлым, и Антон в очередной раз пожалел, что пошел за женщиной в черном. Но делать было нечего и с обреченностью смертника он переступил порог, оставив ректора за дверями. В кабинете было тихо и пусто, окна – наглухо зашторены. Антон в недоумении почесал голову, пытаясь понять, зачем он здесь.
– Здравствуйте, Громов, – раздался вдруг низкий мужской голос и Антон заметил очертания человеческой фигуры в дальнем углу кабинета. Определить внешний вид говорящего не было никакой возможности: розоватый сигаретный туман достигая узкой полоски дневного света, проникавшего в щель между двух бархатных штор, превращался в подобие тюли между Антоном и его загадочным визави.
Антон уже хотел ответить на приветствие, но осекся. “Никогда не разговаривайте с неизвестными”, – всплыла в голове цитата из классика и он молча посмотрел на притаившееся в дымном сумраке привидение.
– Не хотите говорить? – догадался неизвестный. – Что ж, тем лучше. Мне нужно, чтобы вы выслушали меня и сделали выводы. Правильные выводы, Громов.
“Интере-е-есно”.
– Вчера в вашем институте должно было состояться открытие информационно-вычислительного центра. Событие не рядовое: планировалось, что его посетят мэр города и представители губернатора… Да что я вам рассказываю. Все, и вы в том числе, видели что произошло. А вот почему произошло, думаю, знают немногие. В том числе и вы, не правда ли? По глазам вижу, что знаете…
“ Тоже мне, Полиграф Полиграфыч нашелся”.
– Отдаю должное вашей изобретательности, Громов: как только новая сеть была протестирована, тут же папка с известным вам названием появилась на каждом внутреннем мониторе.
“Кто бы мог подумать?”
– Мы ее, конечно, изъяли, так что оригинал теперь только у вас. И, поверьте, мы его обязательно найдем.
“Ну-ну, давай, копай. Только не надорвись”.
– Так что, юноша, план ваш не удался. Как только первоисточник заражения был определен, вы сразу попали под подозрение. Кто же поверит, что какая-то там крашеная кукла, – неизвестный усмехнулся, – будет заниматься… такими делами?
Ну да ладно… Мне, знаете, что интересно? Зачем вам это? Кому и что вы хотите доказать? Хотите почувствовать себя Джеймс Бондом – включайте компьютер и вперед! Столько возможностей у вашего поколения! Мне, честно говоря, даже завидно – хоть целые вселенные создавай. Нет, вам мало, вам реальность подавай, адреналин! Но в реальности все намного сложнее, молодой человек. Здесь у игроков не десять, а только одна жизнь. И выйти из игры по собственному желанию невозможно…
Хорошо. Допустим, вы согласны на такие условия. Но чем вы собираетесь воевать? Как обороняться? Ваше положение заведомо проигрышное: вы можете только гадать о действиях противника, в то время как он видит вас насквозь. Я уже не говорю о средствах – у него их гора-а-аздо больше. И это не лазерные мечи или, как их там… бластеры. Со всем уважением к памяти вашего покойного деда, но вы – не он!
“Боитесь, суки, что дед вас с того света достанет?”.
– Впрочем, дело ваше. Хотите бодаться с дубом – пожалуйста! Только потом не жалуйтесь на головную боль. Мне важно другое. Вы должны понять, что своими акциями вы ставите под удар государственный строй в стране, а с этим шутить нельзя.
“Чья бы корова мычала”.
– В общем так, Громов. Предлагаю перестать играть в казаки-разбойники и отдать имеющуюся у вас информацию. Вместе с источником, разумеется. Адрес вам известен. Можете сделать это как в прошлый раз, анонимно, и мы поймем, что вы вышли из игры. Хорошо? Взамен обещаем, что вас никто не тронет. Вы сможете спокойно продолжать учиться в институте, общаться с друзьями, с любимой девушкой.
“Сейчас заплачу, блин!”
– Ну что, договорились? Вижу, что вы согласны. Даю вам две недели, а там – в новый год с чистой совестью! – захохотал неизвестный и густые клубы дыма скрыли его фигуру.
У Антона запершило в горле и он закашлялся. Когда дым рассеялся, неизвестного уже не было. “Странно, куда он девался? Выход-то у меня за спиной”, – повертел он головой. Дверь тут же отворилась и вошел ректор. Порывистым шагом он пересек комнату, раздвинул шторы и открыл настежь окно. Антон поморщился от яркого дневного света и спросил:
– А это кто был?
Ректор резко обернулся и удивленно посмотрел на него:
– Вы это о ком?
– Ну, тот человек, с которым я сейчас разговаривал.
– Здесь никого не было, – испуганно ответил ректор, прошел на свое место и сел в кресло. Вид у него был потерянный.
– Понятно, – усмехнулся Антон.
Он уже хотел покинуть кабинет, но ректор его остановил:
– Постойте, мне нужно вам сказать кое-что!
Антон повернулся и с любопытством посмотрел на ректора.
– У вас… у вас… – он делал вид, что ищет какую-то бумагу, – у вашего курса сессия начинается двадцать первого декабря.
– Да вы что?! – воскликнул Антон с деланным удивлением.
– Да, именно это я и хотел вам сказать. А теперь идите, Громов.
– Благодарю покорно! Я теперь всем расскажу!
Ректор поднял на Антона страдальческий взгляд.
– Да, я обязательно расскажу, что сессия у нашего курса двадцать первого декабря.
– Спасибо, – ректор обмяк и снова принялся ворошить бумаги на столе.
Глава 8
В кармане куртки завибрировал смартфон, отвлекая его от тяжёлых мыслей.
– Жанна, – улыбнулся Антон и нажал кнопку соединения.
– Признайся, Громов, это ты назло мне замутил с секретаршей?
– Не понял…
– Хорош прикидываться! Я все видела.
– Что… видела?
– Как вы с секретаршей обжимаетесь! – орала в трубку Жанна. – И не надо из меня дуру делать, понял?!
– Ладно, ладно, не кипятись. Я все объясню…
– А куда ты денешься? Сегодня в “Калигуле” в десять. И попробуй только не приди, я тебе ночью вместо Фредди Крюгера заявлюсь! Все, бай-бай, детка!
Словно ангел-хранитель распростер над ним свои крылья – так подействовал на Антона неожиданный звонок Жанны. Целый месяц он добивался разговора с ней и все бесполезно. И вот сейчас, когда казалось земля уходит из-под ног, она вдруг явилась, наорала и от этого крика стало тепло на душе.
После “разговора” с неизвестным он чувствовал себя совершенно опустошенным. Будто сотня дементоров накинулась на него и высосала всю до капельки жизненную энергию. Нет, он не испугался, хотя было отчего. Просто, ему теперь ничего не хотелось. Любая мысль о сопротивлении казалась бессмысленной. Неизвестный прав: кто он и что он такое, чтобы вступать на путь борьбы с беззаконием? Он не полиция, не прокуратора. Ему никто не давал полномочий и даже никто не просил этого делать. Наоборот, все: и мать, и отец Петр, и даже неизвестный в кабинете ректора, – убеждают прекратить борьбу, не губить ни себя, ни своих близких.
Насчет средств и тактики можно было бы поспорить: если бы враги не испугались, не стали бы портить людям праздник, сделали бы все по-тихому. Надо было устраивать маскарад с огнестрелом, доводить бедную женщину до истерики, чтобы потом разводить пальцы веером! Так что врешь, мистер Икс. Страшно вам стало. А можно сделать еще страшнее.
Только какой в этом смысл? Бабушку и сотни умерших стариков уже не воскресишь. Украденные Бивнем деньги – не вернешь, – он уже давно по заграничным офшорам все рассовал. Остается одно – жажда отмщения, всеохватывающая и слепая. Не накажешь злодея – перестанешь уважать себя. Хотя… Кто сказал, что месть, это единственное, ради чего стоит жить? Теперь, когда Жанна оттаяла, все может быть по-другому. Лишь бы это было правдой!
Антон шел по зимнему городу, а в душе у него пели птицы и звенели ручьи. Даже ледяной ветер, дующий со стороны Силтау, казалось, нес с собой ароматы с цветущих где-то далеко лугов и полей. Давно забытое чувство росло и ширилось, как пожар в джунглях. И потушить его теперь могло только одно – томное “лавли” Жанны и ее горячее дыхание у его щеки.
Антон терпеть не мог “Калигулу”. Мало того, что название ночного клуба напоминало ему что-то мерзкое и липкое, там еще и тусовалась “золотая” молодежь города. В другой раз он бы ни за что не пошел в эту клоаку, да и Жанна бы не позвала. Но сейчас он не в том положении: это он добивался встречи, и это ему надо было просить прощения.
– Куда на ночь глядя? – встревожилась мать, увидев, как сын наводит марафет.
– Ребята на вечеринку позвали, новогоднюю,– соврал Антон, – посидим у елочки, чаю попьем.
– Какие ребята? Глеб, что ли?
– Может и Глеб будет, не знаю… Если задержусь, обязательно позвоню.
Мать неодобрительно покачала головой, но, скрепя сердце, отпустила.
Посетителей “Калигулы” встречал всадник в царском венце и золотых доспехах, управляющий римской колесницей. “Veni, vidi, dance!”, – поочерёдно зажигались над дверями слова рекламы, высвечивая дремучую глупость провинциальной элиты. Антон в нерешительности потоптался на пороге и нажал кнопку вызова. Высокий лысый качок при галстуке, наблюдавший за Антоном через стеклянную дверь, пренебрежительно склонил голову набок.
– Доброй ночи, путник! Ты решил заглянуть на огонек? Скажи, что ты любишь больше всего? – промурлыкал нежный девичий голос.
– Бешбармак, – ухмыльнулся Антон.
– О-о-о, – жалобно протянул голос, – я вижу ты устал, путник. Даю тебе еще один шанс: посмотри наверх, и ты найдешь нужное слово.
Антон бросил недовольный взгляд на вывеску и сморщившись, признес:
– Данс, дансин, танцы, танцевать…
– Да! – радостно воскликнул автоответчик. – Входи, друзья ждут тебя!
– Дурилка картонная, – выругался Антон, когда двери открылись, и по ушам и в грудь ударил низкочастотный бит.
Охранник, сцепив руки спереди и покачиваясь из стороны в сторону на широко расставленных ногах, посмотрел на гостя оценивающим взглядом и кивнул на большой плакат:
– Ознакомьтесь с правилами клуба, пожалуйста.
– Что-то не так с одеждой?
– Читать умеешь?
“Да, фейс-контроль мне не пройти. Переходим к плану Б”.
– Меня, вообще-то, пригласили.
Охранник не шелохнулся, только чуть больше склонил голову набок. Антон спешно принялся вызванивать Жанну. “Ну же, где ты там? Возьми трубку, пожалуйста!”, – раздраженно прислушивался он к гудкам, набирая ещё и ещё, но Жанна не отвечала. И когда терпение было на пределе, откуда-то сверху вдруг раздался знакомый голос:
– Это ко мне, пропусти!
Антон поднял голову и увидел в конце высокого лестничного марша Жанну. Одетая в черное бархатное мини-платье со стразами, она стояла на верхней площадке посреди двух римских колонн, прекрасная и недоступная, как богиня Юнона.
– В этом? – презрительно кивнул охранник в сторону Антона. – Не по правилам.
– Хочешь, завтра новые напишу? И тебя, фэйс, там уже не будет, – скуксила губки Жанна.
– Проходи, – недовольно буркнул лысый в галстуке и отступил в сторону.
Антон сдал вещи в гардероб и легко взбежал по мраморным ступеням, отражаясь в больших настенных зеркалах.
– Хай, лавли, – прикоснулась она губами к его щеке и у Антона внутри вспыхнул небольшой термоядерный реактор.
– Привет, – улыбнулся он смущенно. – Ты меня прости. Тогда, у Чехова, я был не прав.
– Ой, да ладно, проехали! Пошли в зал, почилим, – она схватила его за руку и повела за собой.
Они долго шли по глухому узкому коридору, на черных стенах которого застыли красные силуэты изогнутых человеческих тел, встречая одиноких клаберов с блуждающим взглядом и целующиеся парочки. Звук становился громче, появились средние и высокие частоты, от дыма курительных смесей свербило в носу.
– Сначала в бар – я угощаю! – крикнула на ухо Жанна, когда они оказались в зале.
Обогнув толпу танцующих, они забрались на высокие стулья у барной стойки.
– Дайкири, плиз, – улыбнулась Жанна брюнету в белой рубашке с золотыми запонками и цветастой жилетке.
– Что будет джентельмен, – приветливо улыбнулся бармен.
– Что-нибудь полегче, – сконфузился Антон.
– Хорошо. Меджик для вас.
Пока бармен готовил коктейли Антон растерянно поглядывал вокруг: он никогда не был на подобных тусовках и совершенно не представлял, как себя вести. У стены на широких и мягких кожаных диванах сидели и полулежали гламурного вида парни и девушки. Они лениво болтали, что-то потягивая из бокалов, а столы возле них пестрели разноцветными бутылками. Кто-то, пряча в кулаке вейпы, пускал облака дыма под ноги танцующим и он быстро растворялся в пронизанном разноцветными огнями полкумраке танцпола.
– Давай за мир, – приподняла Жанна фужер с колечком лимона, и Антон с готовностью подставил свой бокал: – За мир.
– Че ты такой напряженный, Антон? – Жанна улыбнулась и толкнула друга в плечо.
– Да че-то… шумно как-то. Толпа эта.
– Че сразу “толпа”? Привык сычом сидеть за своим компом. Надо жить, Громов, понимаешь? Жить! А ты все от людей прячешься.
– Ни от кого я не прячусь…
– Ну конечно! Когда последний раз с парнями собирались?
Антон недовольно закатил глаза.
– То-то! Ты, Громов, интроверт. Но ничего – это лечится.
Антон усмехнулся и махнул головой в сторону танцующих:
– А это – оздоровительные процедуры?
– И целительный бальзам, – Жанна рассмеялась и отпила из фужера. – Расслабься! Здесь никому до тебя нет дела. Сюда приходят покайфовать, поболтать с друзьями. Проблемы оставляют там, за дверью. Здесь – полный релакс и движуха. Ну же, давай! – плечи у нее озорно заходили под звуки очередного трека. – И не надо так бычиться, будь проще! Здесь тоже… нормальные чуваки.
– Нормальные чуваки?! Эти мажоры? – скривил губы Антон.
– Ну и что, что мажоры. Они что, не люди? – недовольно посмотрела Жанна. – Просто им не повезло с предками: они с них пылинки сдувают, исполняют любые желания. А это стремно, по себе знаю. Становишься рыхлый, как медуза: ни желаний, ни цели, – тоска.
– Поэтому они здесь?
– Ты тоже здесь.
– Я пришел извиниться…
– Ну все, хорош! – вспылила Жанна. – Какой же ты зануда, Громов. Можно хотя бы несколько минут не копаться в себе и в других? Сиди, соси свой мэджик, слушай музыку.
– Ладно, прости, – недовольно поморщился Антон. – Просто день был напряжный.
– В таком случае, могу предложить текилу Бланка – недавно завезли, – встрял в разговор бармен.
– А давай, – оттолкнул Антон пустой бокал из-под коктейля.
– Ты же не пьешь, – широко раскрыла глаза Жанна. – Тогда и мне за компанию.
Прозрачный напиток обжег горло и грудь, пахнуло легким дымком. Через пару минут краски стали сочнее, звуки – мелодичнее. Но главное – Жанна! Она вся светилась, точно от крема Азазелло!
Антону всегда нравилось смотреть на нее исподтишка, но теперь от нее нельзя было глаз оторвать. В этом платье со стразами она словно сошла с обложки глянцевого журнала и теперь сидела перед Антоном раскованная и – пленительная!
Жар мексиканских прерий закипел в жилах и Антон, по-ковбойски соскочив со стула, подал руку даме:
– Вашу руку, сеньорита!
– О, мой кабальеро! – лукаво прищурилась Жанна и грациозно последовала за партнером.
Море из звука и света захлестнуло их своими волнами и они растворились в нем, как соль растворяется в воде. Множество рук, лиц, глаз мелькали перед Антоном, но он видел только ее – Жанну. Она двигалась совершенно свободно и естественно, словно танец – ее стихия, ее природа и модус вивенди.
До этого дня Антон думал, что не умеет танцевать. Это был один из его комплексов, и он даже слегка гордился им. Но сейчас, глядя на Жанну, он чувствовал, как ее энергия переливается в его тело и душу, и он также легко и свободно двигается в ритме музыки, как все эти юноши и девушки, с которыми они теперь – единое целое.
– А говорил, что не танцуешь, – весело кричала ему на ухо Жанна и Антон начинал выделывать такие па, о которых в мире танца понятия не имели. Жанна покатывалась со смеху и пыталась подражать партнеру, но у нее не получалось – девчонка!
Постепенно возле Антона образовалось свободное место. Кое-кто даже показывал пальцем и кивал головой в сторону новоявленного короля танцпола. Растворившись в танцевальном экстазе, Антон ничего и никого не замечал, пока не увидел как к Жанне подошел высокий парень в модном прикиде, что-то сказал ей на ухо и, бросив на Антона презрительный взгляд, захохотал во все горло. Жанна зло посмотрела на весельчака и влепила ему наотмашь. Парень ошалело покрутил головой и, ринувшись, навис над обидчицей, грозя ударом. Его тут же схватили за руки, но он вырвался и, покрутив пальцем у виска, скрылся в толпе.
Все произошло так быстро, что Антон не успел понять, что происходит. Он стоял и с удивлением смотрел на разгневанную Жанну и на окружающих. Та же презрительная усмешка читалась в глазах разодетых в модные шмотки завсегдатаев клуба, среди которых Антону с его сермяжным прикидом не место.
Вмиг очарование момента покинуло его и вернулся прежний Антон – с трезвым и злым взглядом на жизнь. Да, они такие же, как и все, люди из плоти и крови. Но какой-то демон внушил им, что они – лучше, красивее, умнее. Потому что – богаче.
Жгучий стыд овладел им: как можно было купиться на эту приманку красивой беззаботной жизни? Забыть все зло, на котором эта жизнь строится? Сколько потрачено сил на борьбу с этим злом? А ведь он в отличие от всей этой гламурной тусовки родился не в особняках и в роскоши не купался.
Антон думал об этом, выходя из зала. Он пил свой позор, как горькое лекарство от помешательства, в которое его ввергли излишняя доверчивость и текила. Жанна все это время была рядом: они вместе покинули зал, вместе оделись и вышли из клуба. Следуя за Антоном, она не проронила ни слова. Только оказавшись на морозе и вызвав такси, она подошла к Антону и угрюмо посмотрела ему в глаза:
– Прости. Это я виновата, что затащила тебя сюда. Я – дура, а они, – Жанна с ненавистью ткнула пальцем в светящуюся колесницу, – уроды! Знать их больше не хочу.
– Ты ни при чем, – попытался успокоить ее Антон, – я сам виноват: нечего было раскисать. Хлебнул текилы – и слюнки потекли. Идиот!
Жанна благодарно прильнула к его плечу и прошептала:
– Спасибо.
В такси они ехали молча: Жанна дремала на плече у Антона, а он, несмотря на близость любимой, все размышлял о превратностях судьбы, в одночасье превратившей его в посмешище.
Прощаясь у подъезда – Жанна давно жила одна, снимая квартиру в центре города – , Антон еще раз услышал: “Спасибо!” и почувствовал нежное прикосновение ее горячих губ. Он вздохнул: по опыту знал – продолжения не будет. Но сейчас Жанна смотрела на него совсем по-другому, и даже не сказала своего обычного “лавли”.
– Может зайдешь? Посидим, чаю попьем.
От неожиданности Антон онемел, а потом проблеял несуразное:
– Я… это… а не поздно уже?
“Дубина стоеросовая! Ничего не поздно, соглашайся скорей!” – кричал внутренний голос.
– Как хочешь, – с налетом огорчения вздохнула Жанна и поправила ему шарф. – Спокойной ночи, танцор диско! – улыбнулась и стала подниматься по ступенькам парадной.
“Сейчас или никогда!” – панически завопил внутренний голос и Антон, сделав усилие, робко произнес:
– Ну, если только одну чашечку?
Жанна отворила дверь подъезда с ласковой усмешкой:
– Заходи, герой!
Глава 9
Зимнее солнце уже давно проникло в комнату и кралось по складкам одеяла, по разбросанным на полу вещам, предательски отражаясь в стеклянной поверхности стола, в стоящих на нем бокалах и пустой бутылке из-под шампанского.
Антон смотрел на обнаженные плечи Жанны, на каштановые волны ее распущенных волос, чувствуя, как рядом бьется ее сердце, и не мог поверить своему счастью. Несколько лет он штурмовал эту вершину, и, не достигнув желаемого, отступал посрамленный. Теперь то, о чем он даже мечтать не смел – она, близкая и недоступная, сильная и беззащитная лежит рядом с ним в первозданном виде, тихонько посапывая. Думать ни о чем не хотелось, только смотреть на плавные изгибы ее тела, слышать ее дыхание, боясь спугнуть ее сон…
Скоро солнце добралось до его лица и он, как ни морщился и ни жмурил глаза, не удержался и громко чихнул.
– Будьте здоровы, – прозвучал спокойный мужской баритон и Антон с ужасом увидел стоящего в дверях комнаты отца Жанны.
Вскочив с кровати, Антон кинулся одеваться.
– Как ты сюда вошел? – недовольно пробурчала осипшим со сна голосом Жанна, натягивая на себя одеяло.
– Ты забыла, кто снял тебе эту квартиру? – невозмутимо ответил отец.
– Я не знала про второй ключ… Отвернись! – резко крикнула, потянувшись за халатом. – Так нечестно! Ты врываешься в мою личную жизнь, я тебе этого не разрешала!
– Личная жизнь? А-а-а! – насмешливо протянул он. – Ну хорошо, не буду вам мешать, – сейчас уйду. – И, обратившись к Антону, судорожно натягивающему ботинки в прихожей, спросил: – Можно тебя? На пять минут буквально.
– Куда?! – высунулась из-за дверей спальни взлохмаченная голова Жанны.
– Никуда, – легко улыбнулся отец. – Посидим в машине, побеседуем. Можно?
– Только попробуй его хоть пальцем тронуть! Понял?! А ты, – Жанна бросила сердитый взгляд на Антона, – чтобы вернулся!
– Да никуда он не денется – вернется. Правда, Антон? – отец по-дружески похлопал его по плечу. – Кстати, это тебе на твою л-л-личную жизнь, – положил он с десяток оранжевых купюр на полочку перед зеркалом.
Жанна недовольно фыркнула и скрылась из виду.
– Никакой благодарности, – вздохнул отец и вышел на лестничную площадку. Антон нехотя поплелся следом.
У подъезда стоял черный Ленд Крузер из парка администрации. Водитель выскочил из машины, открыл задние двери и замер в ожидании начальника. Тот кивнул Антону: “Садись”, а сам открыл переднюю дверь и опустился на пассажирское сиденье.
– Витя, ты погуляй минут пять, хорошо? – попросил он водителя. – У меня тут разговор конфиденциальный. – На последнем слове перевел взгляд на Антона, застывшего в нерешительности у открытых дверей, и произнес приказным тоном: – Садись, чего встал?
Антон забрался на заднее сиденье, больше похожее на мягкий кожаный диван, и дверь за ним захлопнулась. Он с сожалением посмотрел на водителя, оставшегося на морозе в черной тройке с одной лишь вязаной шапкой на голове.
– Ничего, он привычный, – угадал мысли Антона отец Жанны, глядя в зеркало заднего вида. – Надеюсь, разговор у нас будет короткий.
– Не знаю, – смущенно пожал плечами Антон. – Смотря о чем говорить будем.
– А ты не догадываешься?
– Если вы о Жанне, то зря беспокоитесь – она себя в обиду не даст.
– А ты?
– Что – я?
– Ты же не хочешь сделать ей больно?
– Нет, конечно.
– Поэтому я и хотел тебя попросить: оставь ее в покое.
– С какой стати? – Антон недовольно посмотрел на отражавшиеся в зеркале глаза собеседника. – Жанна мне нравится, да и я…
– Видишь ли, – перебил отец Жанны, – Вы ещё молоды, у вас все впереди. Калечить себе жизнь случайными связями сейчас, на самом старте, – зачем?
– А кто вам сказал, что наша связь случайная?
– Чутье отца и жизненный опыт, сынок. Понимаю, что для тебя это ничего не значат. Но подожди, придет время и ты поймешь.
“Ну вот, началась педагогика”, – Антон недовольно отвернулся и посмотрел в окно на курившего у подъезда водителя.
– Не знаю, что вы там себе думаете, Жанну я не оставлю, – сердито пробурчал он.
– Этого я и боялся, – в голосе отца Жанны прозвучали железные нотки.
“Вот так заканчиваются все разговоры по душам”, – поежился Антон. – “Сейчас начнется второй сет – наехать и запугать”.
– Понимаешь, – понизив тон и нудно растягивая слова, заговорил отец Жанны, – ты встал на очень опасную тропу. Последствия твоей борьбы с властью могут быть очень печальными. И мне бы не хотелось, чтобы вместе с тобой пострадала моя дочь. Она у меня одна, Громов.
– Это все?
– Все.
– Ну, тогда слушайте, – Антон наклонился вперед, и положил сцепленные в ладонях руки на колени. – Я не знаю, что вы называете опасным путём, но наша… моя оппозиционная деятельность не выходит за рамки закона. Я понимаю, – вам хочется, чтобы нас… таких как я не было. Тогда вам никто не будет мешать наслаждаться жизнью. Так, вы, кажется, это называете? Но дело в том, что пока вы наслаждаетесь, остальные считают копейки до зарплаты, кушают на праздник макароны и не знают, в чем вести ребенка в школу. А потом, – горло у него перехватило, – потом они умирают в старых больницах из-за того, что вам хочется сладко есть и мягко спать. И вы думаете, что так будет продолжаться вечно? Ошибаетесь. За вами придут. Если не люди в прокурорских погонах, то костлявая старуха с косой. И от нее вы уже не откупитесь ни новыми храмами, ни дешевыми подачками!
Почти выкрикнув последние слова, Антон резко откинулся на спинку сиденья и зло уставился в зеркало. Отец Жанны сидел, прикрыв глаза рукой. Около минуты в салоне царило тяжелое молчание. Потом прозвучали слова, от которых Антон опешил:
– Ты думаешь, мне нравится весь этот бардак? Или я не хочу, чтобы все было по справедливости? Ошибаешься, Антон. Только, что ты или я можем сделать? Ты посмотри вокруг: мы живем в такой стране, где во главе угла – капитал. Ни за чем так не гонятся олигархи и правительство, как за деньгами. На людей им наплевать! Если бы они могли, то с радостью обменяли бы миллионы населения на миллионы баксов. Они даже знают, где обменный пункт находится.
Но разве только они хотят богатства? Спроси у последнего работяги с завода, у уборщицы или учительницы… да, учительницы и доктора: хотите быть богатыми? Ты даже “да” в ответ не услышишь! “А что для этого нужно?” – вот о чем они тебя спросят. И на согласятся на все условия: рабочий вынесет с завода всё до последнего винтика, учительница, которая читает детям морали, пойдет на панель, а доктор сделает укол богатенькому Буратино, чтобы его детки могли поделить наследство. И все почему? Деньги, Антон! Все! Любят! Деньги! – отчеканил он последние три слова. – Даже те, кто на каждом углу кричат о любви к Родине, тоже беззаветно любят деньги. Просто они придумали, способ конвертации одной любви в другую. И так везде, Антон. Буквально везде!
Отец Жанны бурно жестикулировал и сардонически смеялся.
– Ну хорошо! Представь, что вам удалось сделать революцию. Вы пересажали олигархов, разогнали коррумпированное правительство, и поставили править страной новых людей. Но вот беда: люди у вас новые, а желания у них – те же самые: деньги, богатство, роскошь! Каждый, кто получит доступ к казне будет воровать так же, как воровали до него и сто, и триста, и тысячу лет назад. И вот ради таких людей ты собираешься идти на баррикады?
Отец Жанны повернулся к собеседнику с горькой улыбкой. Антон сидел мрачнее тучи. Таких откровений от первого заместителя мэра он никак не ожидал. Он слушал и понимал, что тот говорит правду. Но согласиться с этой правдой не мог и не хотел. Вопрос, заданный ему, повис в воздухе, как звук незавершенного аккорда. И нужно было завершить его – дать верный ответ.
– Даже если вы правы, – потупив глаза, тихо произнес Антон, – я не откажусь от борьбы. Правда на моей стороне, и больше мне ничего не нужно.
Собеседник, скривив недовольно губы, отвернулся и в салоне вновь воцарилось молчание.
– Скажи честно, – прозвучал его грустный голос, – ты любишь мою дочь?
Вопрос застал Антона врасплох. Он и самому себе ещё на него не ответил. Месяц назад Жанна была для него – как и он для нее – врагом. И пусть все разъяснилось, вчера на танцполе все едва не повторилось. То, что произошло между ними этой ночью, это любовь или прелюдия к ней? Но она же не требовала от него признаний, когда снимала с себя платье и расстёгивала его рубашку. Почему сейчас он должен говорить об этом с ее отцом?
– Ну вот, видишь, – усмехнулся отец Жанны, не дождавшись ответа, – я же говорил – обыкновенная интрижка. Спасибо, хоть врать не стал. Витя, – крикнул он, приспустив стекло дверцы, – поехали!
Антон, не попрощавшись, выбрался из машины и угрюмо побрел к подъезду. Разговор оставил у него странное чувство раздвоенности. Говоря о справедливости, он был прав и неправ одновременно. Разве справедливость не высшая ценность жизни, ради которой можно пожертвовать всем? Очевидно, что так. С другой стороны, что такое справедливость без людей, без их отношений друг к другу? Абстрактный принцип, который, как выяснилось, особо никому не нужен. А если так, стоит ли попусту ломать копья, сражаясь с ветряными мельницами?
И он хорош! Твердит о справедливости, а у самого рыльце в пушку. Зачем надо было ложиться в постель с девушкой, если не уверен в своих чувствах?
– Что он тебе сказал? – встретила его Жанна на пороге.
Антон посмотрел на ее страдальчески изогнутые брови и растерялся. Уйти сейчас, было бы предательством. Остаться – подлостью. Не раздеваясь, он опустился на табурет и со всей ясностью осознал неизбежность выбора. Прекратить борьбу с Бивнем – немыслимо. Вовлекать в эту войну Жанну тоже нельзя: она с детства жила без матери, а теперь лишится ещё и отца.
Жанна сама вывела его из ступора. Она начала раздевать его, снимая шапку, развязывая шарф, расстегивая куртку. И только когда опустилась на колени и схватилась за его мокрые от снега ботинки, Антон встрепенулся:
– Ты зачем это? Я сам!
Жанна поднялась и серьезно посмотрела ему в глаза:
– Сам, так сам. А то раскис, как размазня… Еще раз спрашиваю: о чем вы там говорили?
– Кофе нальешь? – улыбнулся Антон.
– Сначала расскажи, – Жанна надула губы.
“Это у них от Евы”, – вздохнул он, и вкратце пересказал содержание разговора, умолчав лишь о последних словах отца.
– Они не посмеют, – обняла его Жанна. – Я им тебя не отдам.
– Пойдешь за мной на каторгу, как жена декабриста? – попытался Антон пошутить.
Жанна отстранилась и серьезно посмотрела ему в глаза.
– Если надо, поеду, не сомневайся, – ответила решительно и снова привлекла к себе.
Сердце захлестнуло теплой волной и Антон второй раз за утро оказался на вершине счастья. Даже говорить ничего не хотелось, а только вдыхать душистый аромат ее распущенных волос. И как он мог сомневаться? Почему раньше не сказал ей самые главные слова? Может быть сейчас? Да, сейчас! Именно сейчас это и должно произойти.
Смартфон тревожно завибрировал, и Антон с досадой полез в карман.
– Антон, где ты пропал? – рыдала мать в трубку. – У нас кто-то был, все вверх дном! Приезжай скорее!
– Черт! – вырвалось у него.
Жанна испуганно встрепенулась:
– Что случилось?
– Кто-то взломал квартиру. Бежать надо.
Он быстро поцеловал Жанну и выскочил из квартиры.
– Я позвоню! – крикнул Антон на бегу, успев заметить тревожный взгляд Жанны, провожавшей его у открытых дверей.
– Мама, открой! Это я, Антон! – колотил он кулаком в дверь, не сумев открыть ее своим ключом.
У матери было слабое сердце, и если что-нибудь случилось… Всю дорогу он отгонял от себя эти мысли, но сейчас не сдержался и сорвался на крик:
– Мама, ты слышишь меня?! Мама, открой, пожалуйста!
Наконец замок щёлкнул и дверь медленно отворилась. Антон облегченно выдохнул и шагнул через порог.
– Прости, мам, я испугался, – думал, вдруг ты… А что с замком?
– Где ты был? – спросила мать тихо, глядя на него грустными глазами, красными от недавних слёз.
– Они что-нибудь украли? – постарался он уйти от ответа.
– Вроде бы, нет, все на месте. Только бабушкин сервиз зачем-то разбили на мелкие кусочки да вещи раскидали.
Антон мрачно посмотрел по сторонам и стал раздеваться.
– Где ты был, сынок? – не отставала мать.
– Я же предупреждал, мам, – вынужденный врать, Антон раздражался, – что я на вечеринке с друзьями…
– Глеб звонил, – прервала мать, – говорил, не может до тебя дозвониться.
Он одел довольную улыбку на лицо, повернулся и поцеловал мать в щечку:
– А Глеба с нами не было.
“И это чистая правда”, – дополнил про себя.
– Давай помогу убраться.
– Я уже прибралась. Проверь у себя, всё на месте?
Антон шагнул в распахнутую дверь спальни. Системный блок стоял посреди комнаты со снятой стенкой. На передней панели зияли два черных прямоугольника. “Понятно, чья тут собака порылась”, – недовольно поморщился он, осматривая рабочее место. – “Закон о неприкосновенности жилища только для вас насписан, кто бы сомневался”.
– Ну что, Антош? – заглянула мать через плечо.
– Всё в порядке, мам, не беспокойся. Компьютер маленько “подчистили”, а так…
– Ну и слава богу. Кушать будешь?
– Давай, – кинул он еще один взгляд на распотрошенный системник, и бодро зашагал на кухню.
“Сто процентов, это люди Бивня. Полиция на такой зашквар не пойдет – вскрывать жилье без санкции. С бумажкой они бы не прятались, устроили бы тут представление с понятыми. Только кто ж им даст эту бумажку? На каком основании? Вот и послал Бивень своих “фараонов”. Сам отморозок и помощнички такие же: домушники да щипачи”.
– И когда это произошло?
– Часа полтора назад. Буквально на полчаса в магазин отлучилась. Прихожу, а тут… Ужас какой-то!
“Ага, знали, что времени мало, спешили. Диски забрали и смотали удочки. А бардак устроили, чтобы на воров стрелки перевести. Хоть бы стащили что-нибудь для вида, идиоты”.
Он уже доедал свою гречку с килькой в томате, когда в дверь позвонили.
– Кто это? – встрепенулся Антон.
– Милиция, наверное, – тревожно ответила мать, вытирая руки о фартук.
– Ты вызвала полицаев? Зачем?! – округлил он глаза.
Мать с недоумением посмотрела на сына и вышла в прихожую. “Здравствуйте! Лейтенант Трошев, 15-й участок. Что у вас случилось?” – прозвучал негромкий мужской тенорок.
“Толку от них, как от козла молока”, – злился Антон, намывая тарелку. – “Надо проследить, а то еще чего-нибудь утащат”.
В прихожей, листая ленту новостей в смартфоне, скучал молодой сержант. Антон заглянул в зал. За столом в форменной куртке и ботинках сидел коренастый лейтенант и заполнял бланк допроса потерпевшего. Мать сидела напротив, смиренно склонив голову набок, и, сложив руки на коленях, рассказывала подробности происшествия. Лейтенант пару раз глянул исподлобья и у Антона похолодело внутри. Сразу вспомнились мытарства в СИЗО, когда его по нескольку часов мариновали в допросной, пытаясь вытянуть из него “добровольное признание”.
– А это кто? – почувствовав недобрый взгляд, выпрямился лейтенант и пристально посмотрел на Антона.
– Сын, – испуганно ответила мать.
Несколько секунд полицейский сверлил его взглядом, но Антон и не думал прятать глаза. В этот момент в его голове разыгралась эпическая сцена из американского вестерна.
Лейтенант, в форме шерифа, стоял посреди пыльной улицы заштатного городка, держа руку на потертой кобуре пистолета. По его небритому лицу катились крупные капли пота. Антон в ковбойском прикиде черного цвета с длиннющей бахромой на рукавах, холодно улыбаясь, стоял напротив, поглаживая теплую рукоятку кольта. Солнце палило нещадно. Лошади на привязи нервно переступали копытами. Толпа забулдыг высыпала на веранду перед салуном и лениво ожидала развязки.
“Хороший день для смерти, шериф!” – весело крикнул Антон.
“Прекрасный, Тонни! Твои дружки заждались тебя в преисподней”, – процедил лейтенант сквозь зубы, презрительно сплюнув в сторону.
“Что ж, передай им бутылочку виски от меня!”.
Это было последнее, что услышал шериф, перед тем как упасть навзничь в горячую пыль с небольшой дыркой во лбу…
Злая усмешка пробежала по лицу полицейского и он снова склонился над листом бумаги. Попросив поставить подпись под протоколом, спросил:
– Итак, Нина Федоровна, что у вас пропало?
– Да, как будто ничего, – удивленно ответила мать.
– Зачем тогда вызывали полицию? – недовольно скривил он губы.
– Пропало, пропало, – неожиданно подключился Антон.
– Что именно?
– Совесть… да, совесть у взломщиков пропала. Это, знаете ли, большая редкость в наше время. Видимо ее и искали.
– И что, нашли? – приподнял бровь полицейский.
– Вряд ли: подобное познаётся подобным, товарищ лейтенант.
– Антон! – мать испуганно всплеснула руками.
– Весельчак? – вскинул брови полицейский. – Ну-ну.
– Может оформить его как подозреваемого, товарищ лейтенант? – возбудился сержант.
– Ага, так и напишите: злоумышленник проник в собственную квартиру и подло ничего не украл, – поддержал инициативу Антон.
Мать ахнула и прикрыла рот рукой. Лейтенант лениво зевнул и постучал ручкой по столу. Видимо, лишние проблемы ему сегодня были ни к чему.
– Можем оформить, как проникновение в чужое жилище, – предложил он матери. Она кивнула, словно глухонемая.
Антон, мысленно пронзив сержанта лазерным мечом в самое сердце, перешагнул через его труп и с гордо поднятой головой проследовал в свою комнату. Затворив дверь, он аккуратно достал с полки старинный том “Войны и мира”.
“Где ж вас таких понабрали?”, – переключился он на ищеек Бивня, вынимая запасной жесткий диск из тайника. – “Чекисты бы в момент откопали, а эти…. Книжки надо читать, дегенераты”.
Похищенных дисков, конечно, жалко. Взломать пароль у них, скорее всего, ума хватит. Вот только что они там найдут? Надо быть последним идиотом, чтобы документы с компроматом хранить на компьютере. Да и в тайнике ничего бы не нашли. То, что нужно Абрамову, давно в глубинах даркнета, куда его шавки только за порнухой лазят.
Пока обновлялось программное обеспечение, Антон прислушивался к голосам за стеной – присутствие стражей порядка напрягало. За окном быстро темнело. Проводив взглядом полицейский уазик, он уже собирался задернуть шторы, как вдруг заметил в глубине двора силуэт фургона. Сняв со стены дедовский военный бинокль, навел на автомобиль и ахнул: на двери кабины белел профиль крылатой собаки. Антон задумчиво пожевал губы: похоже, незваные гости все еще здесь.
Вдруг осенило: внешнее наблюдение! “Ну надо же – какая честь! Интересно, видео пишут или звук?” – строил он догадки, осматривая комнату и шаря руками везде, где только мог дотянуться. Внезапно остановился и, широко улыбнувшись, подскочил к столу. С полчаса что-то набирал в Ворде, задумчиво хмуря брови и ехидно хихикая себе под нос. Наконец торжественно крикнул: “Готово!” и выбежал из комнаты.
– Мам, ты должна это слышать! – заглянул на кухню Антон.
Мать посмотрела хмуро и продолжила греметь посудой у раковины.
– Ну, прости, мам, не хотел, – стал он ласкаться. – Просто, они вели себя, как…
– Так нельзя, сын! Они представители власти и пришли нам помочь. А ты – хамишь. Хоть бы мать пожалел, честное слово.
– Ладно, ладно, сказал же – не-бу-ду. Всё! – и поцеловал мать в плечо. – А теперь пойдем, я тебе прочту кое-что.
Прием подействовал безотказно: какая же мать устоит перед таким обращением?
– Садись и слушай! – произнес Антон возбужденно, усадив ее в компьютерное кресло.
Она уже оттаяла и с интересом наблюдала за странными приготовлениями. Антон достал из шкафа детские гусли, одел халат и, подпоясавшись длинным шарфом, расположился на кровати. Постучав пальцем по невидимому микрофону, громко произнес:
– Раз, раз… раз, два, три – проверка связи. Как слышно? Прием-м-м!
Затем, артистически нахмурив брови, посмотрел в монитор и, усиленно окая, затянул искусственным басом:
– А послушайте-ка, люди добрые, сказ об Иване-свет-Абрамове князе Солнцеграда, лиходее изящнейшем!
Ой ты гой еси, русский человек,
Ты послушай быль небывалую.
На дворе уже двадцать первый век,
Только жизнь все как прежде не жалует.
Порешил народ во князья позвать
Не простого, а честного самого,
Чтоб ни дать ему, а дадут – не брать!
Ну и выбрал Ивана Абрамова.
Мать тихонько прыснула в кулак и неодобрительно покачала головой. Антон же, манерно откашлявшись, ударил в гусли и загудел еще сильнее:
Что тут, брат, почалось – ни пером писать,
Ни словами без мата не высказать!
Нервно курит кальян вся Мамаева рать,
Супротив того мэра с юристами.
Вот уж год минул, как у власти князь,
Погоди, народ, все изменится!
Токмо всё кругом непролазна грязь –
Обещал, подлец, а не женится!
Мать сидела красная, еле сдерживая смех, а Антон продолжал терзать расстроенные гусли:
Год второй прошел, князя грусть взяла –
Опустела казна государева.
Кинул клич в народ: не попомню зла,
Кто коня или дом мне пожалует.
И понес народ злато-серебро,
Поминая Мамая с татарами,
Во палаты его, да во мэровы.
Кто же хочет знакомиться с нарами?
Тут уже мать не выдержала и засмеялась в голос, замахав на артиста руками. Но слушать не перестала. Антон же, войдя в образ, старался изо всех сил:
Вот купец несёт небольшой процент –
Половину всего лишь от прибыли.
Хочешь строить дом – ты его клиент:
Заплати, чтоб соперники выбыли.
Ну а коли смерд ко двору придет,
Да попросит грош на лечение,
От ворот ему будет поворот –
Объяснят ему пункт назначения.
Так и жил бы Иван, аки в масле сыр,
Да народ почал ерепениться,
Мол, в бюджете-то слишком много дыр.
Во острог его – вся безделица!
Но хитер Иван да не лыком шит:
Где сияет на улице мэрия,
Стелет он асфальт да кусты садит,
Грех на душу приняв лицемерия.
– Ну все, сынок, хватит уже, – хмурилась мать сквозь улыбку, вытирая уголки глаз, – нехорошо осуждать.
– Ты скажи, тебе понравилось? – Антон отложил гусли и скинул халат.
– С художественной точки зрения неплохо…
– А вообще?
– Ты же знаешь, у меня совсем другое отношение к власти.
– Но разве это неправда?
– Хватит, не будем спорить. А то опять поссоримся.
– Люблю тебя, – с нежностью обнял он мать.
Закрыв за ней дверь, он подскочил к окну и выглянул во двор. Фургона уже не было. Сработало! “Беру свои слова обратно: не такие уж вы и тупицы”.
– Благодарю за службу, ушлепки! – отдал он “честь” сбежавшим ищейкам мэра и довольный своей выдумкой плюхнулся на кровать. – Мы их сделали, дед! – подмигнул он фото на стене и заметил, что нижний уголок картонной рамки слегка отошел от обоев.
Подойдя, попытался прижать его большим пальцем, но уголок спружинил. Антон снял фото и развернул обратной стороной к себе. Прямо посередине поблескивала небольшая металлическая таблетка.
– Подонки, – холодно произнес Антон и, сковырнув жучка с бумажной поверхности, выкинул в форточку.
Глава 10
В конференц-зале старейшей городской газеты “Горняцкая правда” царила атмосфера нервного ожидания. Вот-вот должна была начаться пресс-конференция новоизбранного городского главы и люди с фото– и видеокамерами старались протиснуться поближе к сцене, где на длинном столе сотрудники службы протокола поправляли таблички с обозначением имени и должности выступающих, выстраивая микрофоны с логотипами СМИ соответственно табели о рангах. На белом фоне пресс волла под гербами Российской Федерации и города в шахматном порядке шла повторяющаяся надпись: “Выборы главы города Солнечногорска 2023”.
Все места в зале были заняты. Сидящие держали на коленях раскрытые ноутбуки, пялились в смартфоны и планшеты, перекидывались репликами, как старые знакомые. Кто-то дремал, утомленный суетой выборного дня и долгим сидением, у некоторых в руках белели бумажные стаканчики с кофе. Зал гудел, словно трансформатор, в недрах которого копилась энергия, готовая выплеснуться наружу вспышками фотокамер, каверзными вопросами и выкриками с мест.
Наконец на сцене появился статный седой мужчина и, склонившись над одним из микрофонов, хорошо поставленным голосом объявил:
– Дамы и господа! Мы начинаем пресс-конференцию избранного главы города Ивана Захаровича Абрамова. Встречайте!
Под звуки жидких аплодисментов и громкий шёпот на сцену вышел мэр со своей командой. Лица у всех были сосредоточены как на поминках. Они заняли свои места за столом, и седой мужчина продолжил:
– Итак, разрешите предоставить слово победителю этих выборов. Прошу вас, Иван Захарович!
Мэр придвинул к себе микрофон и устало пробормотал:
– Думаю, лучше дать слово главе моего предвыборного штаба.
Он оттолкнул от себя микрофон и развалился на стуле, изредка метая взгляды в толпу, словно выискивая для себя жертву.
– Благодарю вас, Иван Захарович, – уверенно подхватил глава предвыборного штаба, он же первый заместитель мэра. – Вначале несколько слов о том, как прошли выборы.
Далее последовала официальная часть, в которой глава штаба поблагодарил “наших дорогих избирателей” и журналистское сообщество за “объективное освещение выборного процесса”. Упомянул он и соперников по предвыборной гонке, один из которых, “к сожалению”, за несколько дней до голосования снял свою кандидатуру, а другой вряд ли мог“ достойно представлять интересы жителей города”. Положительным моментом прошедших выборов выступающий назвал “открытый демократический процесс голосования”, а к отрицательным отнес “грязную пиар кампанию” против достойного кандидата, которая развернулась в сети за несколько недель до выборов.
– Впрочем, злоумышленники не достигли своей цели, и Иван Захарович Абрамов избран новым главой нашего славного города, – с натянутой улыбкой подытожил спикер.
– Благодарим главу предвыборного штаба. А теперь ваши вопросы, господа, – пригласил ведущий.
Ручки и блокноты взлетели над головами присутствующих, и мэр пристально посмотрел в сторону ведущего. Тот, сделав вид, что не заметил, поискал кого-то глазами и показал рукой в сторону низенького толстяка средних лет:
– “Первый городской” – ваш вопрос новому главе города.
– Спасибо, – чертом из табакерки вскочил толстяк и затараторил скороговоркой: – Иван Захарович, вы в четвертый раз становитесь мэром Солнечногорска. Скажите, вы не устали нести тяжелое бремя власти? Благодарю вас.
– Честно сказать, я не завидую тому, кто завидует мне – грустно пошутил мэр, вызвав пару смешков в зале. – Вы верно заметили: власть – это бремя, которое под силу не каждому. Уже пятнадцать лет я отдаю все свои силы и время на благо любимого города, и не прошу ничего, кроме одного: не мешайте. Не мешайте мне работать, и следующие пять лет все у нас будет хорошо.
– Следующий вопрос – “Уральские зори”, пожалуйста, – показал ведущий на худенькую девушку в больших очках.
Журналистка медленно поднялась, растерянно посмотрела вокруг и тоненьким голоском пропищала:
– От имени коллектива нашей газеты разрешите выразить вам, Иван Захарович… то есть, поблагодарить вас… простите – поздравить вас с избранием на пост главы города.
– А вопрос? – попытался ведущий оживить впавшую в ступор говорящую куклу.
– Какой вопрос? – испугалась она.
– Действительно, какой может быть вопрос в двенадцать ночи. Все устали, всем пора отдыхать… – попробовал разрядить обстановку глава штаба и толпа зашевелилась.
– Позвольте мне! – раздался крик из задних рядов.
Ведущий недовольно посмотрел на высокого парня в свитере, потом переглянулся с мэром, и заметил:
– Вообще-то по правилам конференции слово для вопроса предоставляет ведущий. Но… если избранный глава не против?
Мэр легонько кивнул и слегка потянул за узел галстука, спасаясь от духоты.
– Интернет-издание “Сокол”. Скажите, с чем вы связываете низкую явку избирателей на пункты голосования и как можно говорить о победе, если за вас проголосовали одиннадцать процентов избирателей? Благодарю за ответ.
Мэр брезгливо поморщился и, ухватившись пальцами за край стола, словно желая опрокинуть его на зрителей, наклонился к микрофону:
– Это я вас должен спросить, уважаемые представители свободных СМИ: как так получилось, что вы встали на сторону интернет-проходимцев, обнародовав непроверенную и недостоверную информацию? Все, что вы опубликовали в последние две недели – грязная ложь и провокация! Какие такие оффшорные счета, что за недвижимость за границей? А крышевание бизнеса и даже собственная полиция – из какого пальца вы все это высосали? Свобода слова – это не значит, пишу, что хочу. Свобода слова – это ответственность перед государством, перед людьми. Это моральная ответственность, наконец. А иногда и уголовная. И если вы, четвертая власть, ведете себя безотвественно, то как люди будут знать, где правда, а где ложь? И вы еще спрашиваете, откуда эти одиннадцать процентов?!
Зал затих. Журналисты прятали глаза, операторы и фотографы опустили камеры. Претензии мэра нависли над присутствующими точно грозовые тучи, готовые разразиться смертоносными молниями. Он еще раз обвел всех гневным взглядом и с тихой издевкой обратился к молодому журналисту:
– Я ответил на твой вопрос?
Тот только молча кивнул и с потерянным видом сел на место, совершенно превратившись в пигмея.
– Вот и прекрасно! – возбудился ведущий. – И если вопросов больше нет – а их нет, как я вижу – , то разрешите объявить нашу пресс-конференцию закрытой. Благодарю за продуктивную работу, дорогие коллеги! До новых встреч!
Антон закрыл ютубовский ролик с пресс-конференцией мэра, снял наушники и с довольной улыбкой побарабанил указательными пальцами по крышке кафешного столика. Все получилось как нельзя лучше. Файлы с компроматом в преддверии выборов разошлись, как горячие пирожки. Получив их по засекреченному каналу, парни сделали все, как надо без лишних слов: через vpn-протокол они открыли почтовые адреса на имена несуществующих пользователей и стали забрасывать информацию в различные областные СМИ.
Первыми на клубничку клюнули начинающие интернет-издательства, еще не успевшие попасть в поле зрения абрамовского секьюрити. Эстафету подхватили соперники мэра по предвыборной гонке. Не удержался и принял участие в травле раненного зверя даже подставной кандидат, который должен был забрать голоса у конкурентов, а в нужный момент сойти с дистанции. Почувствовав сладкий запах власти, он превратился в Юпитера, метающего молнии в змей коррупции и кумовства, свивших гнездо в городской администрации. Но не рассчитал силы: Бивень сделал ему такое предложение, после которого он вновь стал смирной овечкой, призвав своих сторонников отдать голоса за “кристально чистого” человека. Однако, это не спасло имидж мэра. Как и череда статей, призванных опровергнуть “наглую ложь и клевету”: по закону пиар-технологий, с каждой новой статьей его информационный двойник становился все уродливее.
Антон не сомневался, что Бивень и на этот раз выйдет сухим из воды (при таких-то связях!), и что горло перегрызет конкурентам, но не отдаст вожделенное кресло. Все так и вышло. Но эти публикации кровь ему изрядно попортили, и завалили рейтинг поддержки до смехотворных одиннадцати процентов.
“Барабанные палочки!” – выкрикивала бабушка, когда доставала из матерчатого мешочка для игры в лото бочонок с двумя единичками, и маленький Антошка заливался смехом. “Быть тебе отставной козы барабанщиком”, – злорадствовал Антон, вспоминая хмурую физиономию мэра.
– Здорово, Антоха! – появился неожиданно Глеб и, протянув руку для приветствия, упал на соседнее кресло. – Ну что, – улыбнулся он во весь рот, – доволен?
– Ты о чем? – приподнял бровь Антон.
– А то ты не знаешь?
– Ты про наши встречи с Жанной?
– Причем тут Жанна?
– А что “причем”?
Глеб с удивлением посмотрел на Антона и стал загибать пальцы:
– Мы получили инфу. Открыли левые адреса. Скинули всё в прессу. Бивень в ауте, а мы в шоколаде, – закончил он, осклабившись, и откинулся на спинку кресла.
– Класс. И что дальше?
– Вот ты и скажи, что дальше. Ты же все это спланировал.
– Ты гонишь, что ли?! – сделал Антон недовольную мину. – Вас оппозиция развела, как лохов, чтобы вашими руками конкурента замочить, а вы и рады стараться.
– Так это не ты? – лицо у Глеба вытянулось.
– Если бы это сделал я, Глеб, Бивень давно бы на помойке рыдал.
– Бли-и-ин! – отвел он в сторону потерянный взгляд.
– Я же сказал: я сам вас найду, когда будет надо, сидите тихо и не отсвечивайте. Нет, вы кинулись в драку, а меня и спросить забыли!
– Прости, – понурил голову Глеб. – Это я виноват. Это я сказал ребятам, что письма пришли от тебя.
– В этой игре ставка – жизнь, Глеб. Надо быть очень осторожным, когда принимаешь такие решения. А лучше всего, советоваться с друзьями…
Некоторое время они сидели, глядя в разные стороны.
– Ладно, хорош смурять! – первым прервал молчание Антон. – В конце концов вы это сделали, и сделали неплохо. Бивню точно понравилось! – он хлопнул друга по плечу и засмеялся.
Глеб сдержанно улыбнулся.
– Пойду я, Антох. Буду нужен – звони, – поднялся он и закинул рюкзак на плечо.
– Ты в институт? Я с тобой. У меня зачет по теории информации.
Друзья встали из-за стола и вышли из Мака. “Прости, брат, – думал Антон по пути, с тоской поглядывая на друга. – Так надо. Нужно найти предателя, иначе нам крышка. Я обязательно все расскажу. Но только не сейчас, потом”.
У дверей института они расстались, и только тогда Антону полегчало. Странно, но врать Глебу оказалось тяжелее, чем матери. Может быть, потому что Глеб был больше других предан делу и брался за любую работу, лишь бы быть полезным. Да и вообще, Антон всегда считал его своим другом. А от друзей ничего не скрывают.
“Сволочь я последняя!” – третировал себя Антон, поднимаясь на третий этаж северного корпуса. В тишине пустого коридора, залетая в распахнутые двери пустых кабинетов, раздавались только гул его шагов и ровный женский речитатив. “Лекция? В дни зачета? И охота им перед Новым годом нагружаться?”
Нужный Антону кабинет находился в самом конце корпуса. Еще издали увидев закрытую дверь, ему вдруг захотелось, чтобы за ней никого не оказалось. Нет, к зачету он готов. Но если бы он мог сделать это вместе со всеми, а не в качестве исключения. Персональный зачет – та еще лотерея: тебе или поставят галочку за красивые глазки, или наоборот, начнут по всей программе гонять.”Эх, кабы не эти пятнадцать суток!”, – вздохнул Антон, и осторожно потянул дверь на себя.
Преподаватель оказался на месте. Это был профессор Плетнев – один из трех старейших сотрудников института. По словам матери, он и дедушка Антона в девяностые работали над одним проектом. Но после трагедии в тоннеле профессор надолго пропал из города. Вернувшись, устроился в институт, но никаких должностей не занимал, занимаясь преподаванием и научной деятельностью. Пару раз Антон порывался поговорить с ним, но профессор был все время занят и беседовал со студентами только во время лекций.
Антон всегда удивлялся несоответствию возраста и внешнего вида профессора. Ему было под восемьдесят, но выглядел он значительно моложе. Это был мужчина с пышным венком черных с легкой проседью волос, обрамляющих большую гладкую лысину, и столь же густыми усами. Клетчатый пиджак был ему великоват, но вместе с коричневым вязанным джемпером и черными, идеально отглаженными брюками выглядел довольно гармонично. Он был лишен тех “излишеств”, которые свойственны мужчинам в его возрасте, и если бы не глубокие морщины на его лице, ему вполне можно было бы дать лет сорок.
Профессор сидел на кафедре за столом, поставив ноги под стулом в позу стартующего бегуна, и что-то записывал в большую тетрадь.
– Здравствуйте, Казимир Васильевич! Громов Антон. У меня зачет… индивидуальный.
Профессор, не разгибаясь, повернул голову и внимательно посмотрел на Антона сквозь призму очков с невероятно толстыми стеклами:
– Громов? Проходите, садитесь.
Антон прошел на первый ряд и сел прямо напротив профессора. Тот, вернувшись к своему занятию, спокойно произнес:
– Я вас слушаю.
“Вот как! Даже билетов не понадобилось”, – огорчился Антон и недовольно буркнул:
– А че говорить-то?
– Вы же что-то учили? Вот и расскажите мне, что вас больше всего заинтересовало.
Не мудрствуя лукаво, Антон принялся излагать основные понятия, рассказывая о разнице между сообщением, знаком, сигналом и словом, а профессор все продолжал писать в свою тетрадь, лишь иногда поднимая взгляд, чтобы еще раз посмотреть на экзаменуемого. И только когда речь зашла о семантическом подходе, он оторвался от своей работы и прислушался.
– Как вы считаете: семантический подход употребим при изучении психологических феноменов? – прервал он свободный полет испытуемого.
– Ну… – потерялся Антон, – если считать психологию гуманитарной наукой…
– Ха… Ха-ха… Ха-ха-ха…! – вдруг рассмеялся профессор. – Как вы точно заметили: “если считать психологию наукой”. Ха-ха-ха… Это вы верно сказали…
Профессор смеялся с таким молодым задором, так заразительно, что Антона самого стало пробивать на смех. Но тот быстро успокоился и, произнеся: “М-да”, водрузил на место снятые во время неожиданного приступа смеха очки.
– Хорошо, Громов. Давайте вашу зачетку.
Антон поднялся на кафедру и протянул профессору синие корочки. Тот положил их на лист бумаги, которым была прикрыта раскрытая тетрадь. Оставшиеся видимыми края пестрели какими-то формулами, значение которых было трудно понять. “Все это время он производил какие-то расчеты? Как такое возможно?!”, – удивился Антон.
Профессор зачем-то пролистал зачетку, внимательно рассматривая каждую страницу и бормоча себе под нос: “Недурно, недурно…”
– Казимир Васильевич, а… можно спросить? – робко спросил Антон.
– Да, слушаю, – не отвлекаясь от заполнения зачетки, ответил профессор.
– Вы знали моего деда, полковника Громова?
– Имел честь. А что?
– Что сказал бы дедушка, если бы узнал, во что превратится наша страна?
Профессор поднял на Антона удивленные глаза, потом перевел взгляд на пустую аудиторию и, словно обращаясь к невидимым зрителям, произнес:
– Если бы полковник не пропал без вести, всего этого могло бы не быть. Была бы совершенно другая страна и… другая жизнь.
– Как в Эдеме?
Профессор схватился левой рукой за спинку стула и развернулся к Атону всем корпусом. Его увеличенные линзами глаза стали еще больше, а рот был слегка приоткрыт.
– Что вы имеете в виду? – произнес он настороженно.
– Так, ничего, – смутился Антон. – Просто бабушка почему-то говорила, что дедушка в Эдеме, и что он обязательно вернется.
– Бабушка говорила? – поднял брови профессор и, усмехнувшись, покачал головой. – Бабушка говорила… М-да… Знаете, юноша, чем бабушкины россказни слушать, вы бы лучше серьезнее относились к учебе. – Он быстрым росчерком заполнил графу в зачетке и протянул ее Антону: – До встречи в Новом году, Громов.
– Спасибо, профессор. До свиданья, – буркнул Антон и с корочками в руках вышел из аудитории.
Тишину коридора по-прежнему нарушал только одинокий голос неизвестного лектора. Подойдя к окну, Антон бросил рюкзак на подоконник, чтобы спрятать зачетку. Долги закрыты и об учебе можно было забыть на ближайшие десять дней. Он развернул корочки, чтобы еще раз посмотреть на оценки. Небольшой кусочек бумаги соскользнул с последней заполненной страницы и мотыльком полетел вниз. Антон поймал его на лету и поднес к глазам, чтобы прочитать единственную написанную от руки строчку. Почерк был мелкий и неразборчивый, но Антону все же удалось различить два слова и цифру между ними: “парк 18.00 сенбернар”. Он с недоумением посмотрел на дверь кабинета, где проходил зачет, и, скомкав листочек, спрятал его в нагрудный карман куртки.
Вечер обещал быть интересным.
Глава 11
– Кто такой, этот профессор Плетнев? – наводил Антон справки у матери, сидя дома за ужином.
– Лично мы не знакомы, – пожимала она плечами, – а все, что знаю, я тебе уже рассказала. Лет десять назад работала у нас одна старушка, его ровесница. Вот она знала его хорошо. Но никогда ничего о нем не говорила. Вела себя странно: как его увидит, глаза вытаращит от страха и бежит в бытовку прячется, пока он не уйдет. Её спрашивали: зачем она это делает? Но она только трясла головой и говорила шепотом: «Вы не знаете, что это за человек!» Мы пытались добиться подробностей, но она замыкалась и потом дня три ни с кем не разговаривала. В конце концов, махнули рукой: может у старичков личные счеты? А она так и продолжала бегать от него. Девочки из-за этого прозвали профессора Каменным гостем.
– Странно, мне он показался очень даже симпатичным. А семья у него есть?
– Девочки что-то сплетничали, но я так и не поняла: то ли жена его бросила через год после свадьбы, то ли он ее. Но детей у него нет, только собака.
– Сенбернар?
– А ты откуда знаешь? – удивилась мать.
– Да так, предположил. Собаки ведь должны быть похожи на своих хозяев.
– И правда, – улыбнулась мать, – есть у них что-то общее. Такая большущая, лохматая псина, – подойти страшно.
– Неужели он ничего не рассказывал о дедушке?
– Со мной он не делился, а бабушка его видеть не хотела.
– Почему?
– Когда папа был жив, он чуть ли не каждый день звонил или приезжал, я это хорошо помню. А когда случилась авария… или что там…, он ни одно траурное мероприятие не посетил. Может это ее и обидело.
Видя, как Антон собирается уходить, мать встревожилась:
– Ты же не на всю ночь?
– Нет, – успокоил он ее, – пойду погуляю в парке, – погода хорошая.
– Недолго! – строго напутствовала она, и долго держала дверь открытой, глядя сыну вслед.
Городской парк находился в паре кварталов от дома и представлял собой редкий хвойный лес с заблудившимися между соснами семьями березок, раскидистыми рябинами и кустами боярышника. Парком этот лес делали выложенные фигурной плиткой пешеходные дорожки, фонари и скамейки, стоящие через каждые пятьдесят метров. Кое-где были устроены площадки для фитнеса и детских игр, пустовавшие в зимнее время.
Антон любил гулять здесь осенью, когда парк пустел и на его дорожках можно было встретить только одиноких бегунов, пенсионеров со шведскими палками да собачников, выгуливающих своих питомцев. Тогда в ясный солнечный день, достаточно было посмотреть сквозь золото листьев в прозрачное синее небо, как появлялось вдохновение, и в голове рождались стихи. У него их была целая тетрадь. Но об этой слабости Антона знала одна только мать.
На ледовом городке, разбитом на площади у входа в парк, под присмотром взрослых резвились ребятишки. Елка в этом году удалась: высокая и густая, она светилась огнями гирлянд, отражавшихся в огромных зеркальных шарах, создавая неповторимую предновогоднюю атмосферу.
Миновав шумную площадь, Антон вошел в парк и остановился. Часы показывали восемнадцать ноль ноль. Но как найти профессора если вокруг лес, едва освещаемый редкими фонарями и ниточками гирлянд? Ходить и вглядываться в силуэты прохожих – не вариант. Так можно бродить до самой полночи и все без толку.
Вдруг вдалеке раздался густой и низкий собачий лай. «Сенбернар!» – мелькнула догадка и он пошел в ту сторону, откуда прилетел звук. Лай то и дело повторялся и Антону не составило труда найти его источник: здоровенного, размером с небольшого медведя, белого, с рыжими пятнами, пса. Он бегал по небольшой, освещенной светом фонаря, площадке, шурша по снегу широкими лапами и прядая от радости обвислыми ушами. Профессор стоял с краю и бросал вдаль небольшое резиновое кольцо. Пес с радостью кидался за ним и через несколько секунд возвращал хозяину, довольно виляя мохнатым хвостом.
– Добрый вечер, профессор! – крикнул Антон еще издалека.
– А, Громов? – ответил он, словно не ждал увидеть здесь своего ученика. – Ты здесь один гуляешь?
Антон огляделся: вокруг действительно никого не было.
– Один, как видите.
– Это хорошо, – помолчав немного, ответил Плетнев.
В это время пес подбежал к Антону и стал принюхиваться к его куртке.
– Что у вас там, смартфон?
– Д-д-да… – поежился от страха Антон, когда пес ткнулся мягкой мордой прямо ему в живот.
– Выключите его и положите в рюкзак. Рюкзак повесьте на ветку и идите сюда.
Сделав, как сказано, Антон в сопровождении собаки подошел к профессору.
– Вот и прекрасно. Гуляй! – скомандовал он псине, и та стала слоняться вокруг поляны, по временам останавливаясь, чтобы принюхаться и облаять кого-то в темноте.
Плетнев пригласил Антона присесть, и они устроились на скамейке, вполоборота друг к другу.
– Я не буду говорить много, только самую суть, – прозвучало, как вступление к очередной лекции. – Ты только слушай и запоминай. Впрочем, и забудешь – ничего страшного. Потом я отвечу на твои вопросы, и мы больше никогда не встретимся и не будем говорить ни на эту, ни на какую-либо другую тему. Мы встретились случайно, во время прогулки в парке. И наш разговор – если тебя кто-нибудь спросит, – внушительно произнес он, – касался зачета, который ты хотел бы пересдать… Тебе все понятно? – устремил профессор испытующий взгляд на Антона.
– Да, – кивнул он спокойно, в то время как внутри все больше и больше разгорался огонь любопытства.
– Хорошо… Сегодня ты спросил меня о своем дедушке, и я ответил. Так вот: другая страна и другая жизнь, это отнюдь не поэтическая метафора, а геополитическая реальность, которую мы потеряли, и которая существует независимо от того, верят в нее или нет. Существует она и здесь и не здесь одновременно, до нее всего несколько шагов и ее не достичь, двигаясь со скоростью света. Это трудно объяснить, но для перехода в эту реальность нужны не столько продвинутые технологии, сколько психосоматическая перенастройка человеческой природы. Именно к такому итогу пришел исследовательский проект, который существовал на последнем этапе существование Советского Союза. Мы назвали его ЭДЕМ: Эксперимент по Достройке Единого Мира.
– А бабушка знала, что ее муж участник эксперимента? – перебил Антон.
– Я же просил, выслушать до конца… Да, близкие знали, что их родные работают на закрытом объекте, но не более. О целях эксперимента знали только несколько человек, в том числе и твой дед.
Проект строго секретный. Занялись им еще в середине 60-х годов, после того, как стало понятно со всей очевидностью, что построение коммунистического общества в стране пробуксовывает. Исходя из главного методологического принципа марксизма: критерий истины – практика, советские ученые поставили перед собой задачу: создать в относительно небольшой замкнутой локации самодостаточный социум, основанный на высших достижениях социалистического общества и советской науки. Именно для этого, собственно, и был построен наш город.
Огражденные от тлетворного влияния извне, жители передового советского общества должны были достичь наивысшей точки развития не через сто или тысячу лет, а в течении максимум полувека. Положительный опыт предполагалось распространить по всей стране, а в идеале, и по всей планете.
– Мировая революция? – усмехнулся Антон.
Профессор вздохнул и недовольно покачал головой. Антону стало неловко, и он виновато буркнул:
– Извините, сорвалось…
Профессор невозмутимо продолжил:
– Какое-то время все шло по плану: лучшие ученые углублялись в изучение законов природы, в общественной жизни царили взаимопомощь и доброжелательность. Данные показывали, что мы шли к цели с опережением графика. Но тут случился сбой во внешнем контуре. В стране, при всей внешней мощи госаппарата и передовой науке, возник дефицит доверия к власти. И не только у рядовых граждан, но и в аппарате управления.
Внешне все оставалось по-прежнему: провозглашались те же коммунистические лозунги, но на бытовом уровне распространился культ эгоизма и потребления. Понятно, что долго так продолжаться не могло: общество без идеальной цели, превращается в безвольное стадо. Обвал мог случиться в любой момент. И тогда…
Пес вдруг громко залаял и кинулся к скамейке. Широко расставив передние лапы, он встал рядом с хозяином, грохоча басом в темноту парковой аллеи. Внезапно из нее вышли двое: высокая девушка в белой шубе, с длинными черными волосами и азиатским разрезом глаз, и огромных размеров немецкий дог: его благородная морда доставала до плеча хозяйки. Прогулочным шагом они прошли мимо беседующих, и черное, как смоль, чудовище при этом не издало ни одного звука. Антон, сидевший лицом к этой паре, поразился необыкновенной красоте девушки, бросившей на него мимолетный взгляд.
Среди утонченных черт ее лица особенно выделялись глаза: почти лишенные цвета, они были похожи на покрытые льдом озера. Движения ее были легки и в то же время полны достоинства и какого-то великосветского изящества.
– Проект официально не закрывали, – слова профессора вырвали его из плена минутного очарования, когда девушка и дог растворились в морозном сумраке парка. – Они просто прекратили финансирование. Но эксперимент вошел в заключительную фазу и мог свободно обходиться без внешней поддержки. Нужно было только время. Совсем немного времени, – задумчиво произнес профессор и замолчал, устремив взгляд в пустоту.
Антон не выдержал затянувшейся паузы, поднялся и с горькой иронией высказал:
– Благодарю, профессор, за интересный рассказ, но… историю СССР я сдал еще на втором курсе. Остальное мне известно от родных: что-то у вас пошло не так и все погибли. Из-за суперсекретности проекта бедная женщина всю жизнь ждала, что ее муж вернется живым из “рая”. А ведь вы могли бы сами ей все это рассказать. Но, к сожалению, поздно, – ее уже нет в живых. За сим, разрешите откланяться, – кивнул он по-офицерски и направился через поляну.
– Погодите, Громов, – недовольным тоном остановил его профессор. – Неужели вам не хочется знать, где сейчас полковник Громов?
Вопрос прозвучал так странно, что Антон остановился и, повернувшись, с удивлением посмотрел на профессора:
– А где сейчас мой дедушка?
Профессор не ответил, намекая, что для продолжения разговора он должен вернуться на место.
– Терпение, друг мой, главная христианская добродетель, – назидательно произнес профессор, дождавшись, когда собеседник снова сел на скамейку.
– Кшанти-парамита, – улыбнулся Антон.
– И буддийская тоже, – подтвердил профессор.
– Только цели у них разные.
– Да, именно так… Вот и у нас с новой элитой цели были разные. Демократическая Россия, – произнес он с усмешкой, – строилась на полном отрицании всего, чего мы достигли. Идеалы, которые воплотились в ЭДЕМе, ее не интересовали. Их объявили химерой, над ними смеялись, а за верность им подвергали остракизму. Мы готовились к худшему, но… нам как будто дали еще один шанс. Еще в семидесятых в недрах Силтау наши ученые обнаружили временно-пространственную аномалию. Ее нашли… вернее, узнали о ее существовании, когда стали пропадать спелеологи, отправлявшиеся на исследование большой и, как выяснилось, очень глубокой пещеры. После очередного исчезновения, туда отправили автоматическую исследовательскую станцию – АИС, и она, пока шел сигнал, передавала странные вещи. Оказалось, что время внутри пещеры течет по-другому. Иногда возникает впечатление, что его там просто нет! А всего за пару минут передвижения, аппарат преодолевал тысячи километров! К сожалению, связь скоро прервалась, и пришлось отправлять другой аппарат. Но и его постигала та же участь. В конце концов, руководство приняло решение законсервировать аномальную зону.
Профессор замолчал и посмотрел на часы. Он достал из внутреннего кармана пузырек, вытряс на ладонь таблетку и положил на язык. Потом вынул из сумки маленькую бутылочку минералки и сделал пару глотков. Вытерев носовым платком губы, продолжил:
– И вот, когда решение о закрытии проекта практически было принято, приходит этот старик, – будто растерявшись, покрутил в воздухе руками профессор, – и говорит, что знает, как проникнуть в пещеру, и что пройдя через нее можно, будто бы, попасть на Новую землю… Да-да, именно так он ее и назвал – Новая земля. Сначала его за сумасшедшего приняли. Но потом кто-то пошутил: «А давайте его вместо «лунохода» (так у нас АИС называли) в пещеру запустим. Вернется – значит на врет». Начальство, кончено, отказалось: использовать психбольных в качестве подопытных – аморально. Но тут твой дед предложил: давайте, говорит, я с ним пойду. Если что, считайте меня героем, товарищи. В общем… все оказалось так, как сказал старик: на том конце тоннеля полковник Громов действительно нашел Новый мир. Географически – это та же земля, но, как будто миллион лет назад, в девственном состоянии природы! Единственные разумные обитатели этого мира – небольшое племя, которое наши этнографы идентифицировали, как чудь белоглазая. Сильный и красивый народ, обладающий невероятными магическими способностями. Они не строят домов, а живут в огромных пещерных комплексах, занимаясь собирательством и охотой. Из древних мифов было известно, что чудь, спасаясь от русской колонизации, «ушла под землю» со всеми своими богатствами. Ученые истолковали это как метафору, мол, пришли русские и всех истребили. Оказалось, что это ошибка! – радостно хлопнул он себя ладонями по коленям. – Используя аномалию в горе Силтау они перешли в тот мир, о котором мы понятия не имели! – воскликнул профессор так громко, что испугался звука собственного голоса. Настороженно оглядевшись, он вкрадчиво продолжил: – Было принято решение о перенесении на территорию Нового мира ЭДЕМа. Не города, конечно, но главных подразделений, которые могли бы в короткий срок наладить жизнь колонистов. Силовой блок доверили полковнику Громову, твоему деду.
Антона будто пригвоздили к скамейке. Он не мог пошевелиться, внимая словам профессора. Как яркие ракеты, они врезались в стройное здание его мировоззрения, образуя бреши, сквозь которые проступали контуры никому неведомого Нового мира профессора Плетнева.
Профессор достал початую бутылочку минералки и, жадно осушив ее, выбросил в урну.
– Все происходило в обстановке повышенной секретности. Даже в правительстве никто ничего не знал. Его уже захватили новые люди, которые потом объявили себя демократами и раскромсали страну. У нас было всего пару лет, но за это время удалось сделать многое. Мы сделали бы еще больше, если бы не договор с чудью: согласно ему, наша деятельность ограничивалась территорией колонии и близлежащих земель. И потом… мы так и не узнали, как действует переход. Для каждой миссии нужен был проводник из чудинов. Все, что мы успели, это создать колонию и наладить связь между мирами. Это было необходимо, чтобы предотвратить проникновение в Новый мир тлетворного влияния нашего мира. Мы надеялись, что, пресытившись “благами” капитализма, люди вновь обратятся к созидательной модели общества. Тогда ЭДЕМ вернется и возглавит процесс обновления человечества.
Профессор замолчал и сделал несколько глубоких вдохов, оперевшись руками на скамейку.
– Вам плохо? – встрепенулся Антон.
Профессор сделал знак рукой, что все в порядке. Когда же вновь заговорил, то голос уже звучал тихо с болезненной вибрацией.
– Для контроля за ситуацией был создан спецотряд. Его члены связаны клятвой: хранить тайну Силтау и наблюдать за состоянием общества. Они не знают друг другу и общаются с помощью сложной системы паролей. В случае эпохальных перемен они должны послать сообщение в Новый мир. Это – числовой код, который можно ввести только один раз. Если допустить ошибку, то переход будет заблокирован на ближайшие сто лет. Непосредственный доступ к ключу имели только четыре человека. К сожалению, трое из них недавно погибли при загадочных обстоятельствах. О четвертом ничего неизвестно. Может случиться так, что и его не станет, и тогда связь с ЭДЕМом будет утрачена навсегда.
Профессор замолчал, прислонился спиной к скамейке и стал смотреть на пса, резвящегося у кромки поляны. Антону вдруг стало не по себе: а что если все рассказанное профессором – бред сумасшедшего? Может у несчастного приступ паранойи (вон и таблетки глотает), а он сидит тут, развесив уши, и наблюдает за тем, как человек тихо сходит с ума. И не только наблюдает, но и провоцирует помешательство своим присутствием?
– Простите, профессор, – сказал он как можно доброжелательнее, – уже поздно. Хотите, я вас домой провожу?
– Зачем? – поднял профессор недоумевающий взгляд.
«Ну точно – паранойя!» – испугался Антон.
– Вам, наверно, таблетки надо принять, вот я и решил…
– Слушайте, Громов, со мной все в порядке. И в вашей помощи я не нуждаюсь.
Профессор резко встал и свистнул собаку. Та подбежала и стала крутиться у его ног.
– Прощайте, Громов! Надеюсь, вы поняли, в чем суть теории информации? Да – и помните о нашем уговоре.
Через минуту профессор и сенбернар скрылись в темноте зимнего парка. Антон тоже поплелся на выход, переживая, что ничем не может помочь. Все это выглядело очень странно: человек преподает в институте, ведет обычную бытовую жизнь, и никто, – ни коллеги, ни друзья (если они у него есть, конечно) не знают о его болезни! Если это так, то профессор, скорее всего, повторит судьбу Джона Нэша, и его таки упекут в психушку. Вот только Нобелевка ему не светит: Нэш свою теорию игр защитил в двадцать один год, а о трудах профессор Плетнева никто ничего не слыхал.
Уже на подходе к дому, в переулке между садиком и магазином Антон наткнулся на компанию гопников. Парни кучковались у дороги, прихлебывая бутылочное пиво и смоля сигареты. Один из них поднялся с корточек и встал посреди тротуара. Антон взял левее, но наткнулся на подставленное плечо.
– Опа! Ты че, дятел, борзой, да? – злорадно возмутился гопник.
Антону стало не по себе: ладно гаджеты заберут, могут ведь еще и покалечить. Парень стоял, спрятав одну руку в карман короткой куртки, а другой поднося ко рту тлеющий окурок. Ухмыляясь, он пускал дым прямо в лицо Антону. «Главное не вступать в разговор, может и обойдется», – думал тот, стараясь не вдыхать табачного угара.
– Да не. Он не борзой, а отмороженный, – раздалось у него за спиной, и компания дружно заржала.
Так, бежать теперь не удастся. Похоже, придется вступать в переговоры.
– Ребят, зачем создавать проблемы. Давайте спокойно разойдемся…
– Я ж говорил – борзой! – весело крикнул заводила и толкнул Антона ладонью в грудь.
Антон попытался удержать равновесие, но, наткнувшись на подставленную кем-то ногу, грохнулся на спину под дикий хохот окруживших его гопников. Заводила опустился на корточки и стряхнув пепел в лицо Антону, угрожающе произнес:
– Проблемы людям создаешь ты, дятел. А потому, придется провести с тобой воспитательную беседу.
Град ударов посыпался на Антона со всех сторон, и он сжался в комок, стараясь защитить лицо и живот. Били молча, без суеты, словно пинали мяч. Антон тоже молчал, сцепив зубы от боли и крепко зажмурив глаза. Главное уберечь лицо, чтобы мать ничего не узнала…
Вдруг раздался чей-то испуганный крик и удары резко прекратились. Антон лежал на снегу, схватившись за голову, и слышал, как хулиганы разбегаются в стороны. Кто-то взял его за руку и слегка потянул вверх. Он открыл глаза (слава богу – целые!) и увидел перед собой девушку из парка. Ни страха, ни сожаления, ни какой-либо другой эмоции не было на ее лице, только холодная красота. Она помогла Антону подняться на ноги (они страшно ныли от ударов), и даже стряхнула снег с его куртки. Справа, со стороны палисадника, послышалось утробное урчание. Антон оглянулся и замер от ужаса: четвероногое чудище, поставив передние лапы на грудь главарю гопников, разинуло клыкастую пасть, готоаясь вцепиться мертвой хваткой в живую человеческую плоть.
– За?рок, хоро ин! – крикнула девушка на незнакомом языке и пес, подчиняясь воле хозяйки, убрал лапы со своей жертвы.
Парень, трясясь всем телом, встал на четвереньки, потом выпрямился во весь рост и медленно пошел, настороженно оглядываясь на пса. В какой-то момент он сорвался и побежал так быстро, что скоро его спина мелькала уже в конце квартала. Чудище не пошевелилось.
– Спасибо большое, – поблагодарил Антон свою спасительницу.
Она не ответила, а только внимательно посмотрела ему в глаза и приложила холодные длинные пальцы к его лбу. “Следи за собой, будь осторожен”, – явственно услышал Антон ее голос у себя в голове, хотя она даже не раскрыла рта. Девушка изобразила (именно изобразила!) легким движением губ улыбку и, сделав пару шагов назад, развернулась и грациозно зашагала в сторону парка. Дог ступал рядом, поигрывая мощными мускулами и выпуская облачка пара из смертоносной пасти.
Антон проводил взглядом своих загадочных спасителей и, поморщившись от боли, медленно похромал к дому.
Глава 12
Несколько дней Антон отлеживался дома, скрывая от матери следы побоев: он надевал пижаму с длинными рукавами и носки, чтобы не было видно синяков на руках и ногах. На вопрос: чего это он прихрамывает, отвечал небрежно: “Шел через каток в парке – поскользнулся”. Запираясь же в спальне, Антон кряхтел и стонал, как старый дед, радуясь тому, что удалось сохранить от ударов лицо. Может просто не целились? Иначе убили бы такой-то толпой.
Он уже понял, что напали на него люди мэра: бандит, он и в кресле мэра бандит. А вот кем была прекрасная незнакомка с телепатическими способностями, и почему за вечер они повстречались дважды, было загадкой. По сравнению с ней, даже беседа с профессором отходила на второй план.
Но скоро синяки ныть перестали и содержание беседы стало всплывать в памяти все чаще. Антон даже записал, все, что смог запомнить из услышанного в парке, и попытался осмыслить логически.
Нарисованная профессором картина оказалась на редкость стройной. Единственное неправдоподобное место в ней – пресловутая пространственно-временная аномалия. Это уже из области фантастики, пусть и научной. “Наверное, бред ученого именно так и должен выглядеть”, – горько усмехался Антон. Ему было жаль старичка, ведь его одержимость выросла из трагедии целой страны, которую он, по-видимому, воспринял слишком близко к сердцу.
Между тем, наступал Новый год, и можно было встретиться с парнями не навлекая лишних подозрений: то, что слежка за ним продолжается Антон не сомневался. Договорились собраться у Глеба. Жанна уже приходила, нарядила елку и принесла посуду. Ким и Буран приволокли аппаратуру для вечеринки в стиле 80-х. Соло, как всегда, просил, чтобы без него не начинали.
Накануне праздника мать хлопотала на кухне – оттуда еще с вечера тридцатого тянулись разные вкусные запахи.
– Мам, можно я возьму пирог с капустой? Хочу ребят у елочки угостить.
– Бери, конечно, чего спрашиваешь! Новый год с ними справлять будешь или домой придешь? – в голосе матери прозвучали нотки надежда.
– И с ними, и с тобой, – хитро прищурился Антон.
– Это как?
– Страна у нас большая, – развел он широко руки, – Нового года на всех хватит!
– Понятно. Ну, смотри, жду тебя к двенадцати по-московскому. Где на этот раз собираетесь?
– У Глеба. У него машина сломалась, а трястись в старом пазике до своей деревни не хочет. Так что, придётся ему довольствоваться нашей компанией.
– Надеюсь, на этот раз Глеб тебя не потеряет? – легкая ирония промелькнула в вопросе матери.
Антон сконфузился: неужели все женщины телепатки? Или это только мать так умеет – читать мысли детей по одному выражению лица?
– Не потеряет, – произнес он через губу, воспользовавшись лучшим способом защиты – нападением. – Если, конечно сам не потеряется где-нибудь.
Договорились собраться в десять и Антон сидел в зале и не торопясь чинил старую гирлянду. Но уже в шесть раздался звонок и Соло прогундосил в трубку:
– Тут такое дело: Дед Мороз со Снегурочкой приходили, подарки оставили. Надо решать, что с ними делать.
Таким голосом Соло мог просто поздороваться, и Антон бы уже понял, что случилось что-то неладное. А тут еще какие-то подарки от Деда Мороза. Если это не традиционный еврейский юмор, то дело вообще дрянь, и надо спешить. Антон моментально оделся, схватил пирог и выбежал на улицу.
Через полчаса он уже названивал в дверь съемной квартиры Глеба. Дверь открыл Ким и это тоже не предвещало ничего хорошего.
– Что случилось? – с порога спросил Антон.
– Дед Мороз приходил… – улыбнулся Ким так, словно только что получил подарок за прочитанный под елочкой стишок.
– Ну все, хватит шуток, – рассердился Антон, – я серьезно.
– И я серьезно, – обиделся Ким. – Проходи, сам все увидишь.
В старой однушке было не по праздничному тихо и темно. Голая елка со одной звездой макушке стояла в углу, прислоненная к стене. Игрушки и пластинки с кассетами валялись на полу, некоторые в раскрошенном виде.
Антон нашел Глеба сидящим на диване: откинувшись на спинку, он подставлял лицо медицинским процедурам Жанны, вскрикивая по временам от прикосновений смоченного в воде бинта. Выглядел он ужасно: глаза заплыли от синяков, нос скривился, губы распухли, будто латексные, на лбу кровоподтеки.
Несколько секунд Антон не мог ничего сказать, – он стоял посреди комнаты и внутри у него все сжималось от каждого прикосновения к ранам друга. Ким и Буран деловито приводили в порядок комнату, вздыхая над грудой радиодеталей, в которую превратилась их дискотека. Соло держал в руках большую чашку с розоватой водой, пытаясь руководить процессом “реанимации”, но встречал со стороны Жанны только неприличные английские глаголы.
– Кто? – наконец-то смог произнести Антон.
– Кто-кто! Конь в пальто! – неожиданно вспылила Жанна. – сказали же тебе: Дед Мороз!
Антон вопросительно посмотрел на Соло.
– А шо ты так удивляешься? – переходил Соломон на одесский говор, когда задавал вопросы. – Очень даже популярный тренд: одеваться на преступление, как на маскарад. Никому ведь и в голову не придёт, что Дед Мороз и Снегурочка – профессиональные костоломы. Вот и Глеб не думал, что окажется в мешке у Деда Мороза, а посох будет использован вместо биты.
– Это правда? – округлил глаза Антон.
– Афда, – кивнул Глеб и тихо простонал.
– Жаль, что мы дедушку не застали, – сокрушенно вздохнул Буран, пытаясь соединить две половинки японского кассетника. – Мы бы объяснили, что так делать нельзя.
– Что им было нужно? – спросил Антон.
Глеб показал измазанным в крови указательным пальцем на Антона и с трудом произнес:
– Эфо фепе пофаек.
– Сиди и не шевелись, – прикрикнула на него Жанна, – я еще не закончила! А ты что, не видишь, – накинулась она на Соло, – воду надо поменять!
Тот медленно встал с табурета и, высоко держа чашку с кровавой водой, проследовал в ванную.
Антон положил пакет с пирогом на стол и присел на край кресла. Он старался не смотреть на изуродованное лицо друга, но не слышать его стонов не мог. Кто и зачем “послал” ему этот “подарок” было понятно без лишних слов. Избиение Глеба – дело рук абрамовских молодчиков. Встретив неожиданный отпор в переулке, они решили отыграться на нем. Почему именно Глеб, тоже ясно: простой деревенский парень, живет один, не спортсмен и не сын главврача городской больницы.
“Вот тебе и барабанные палочки, – хмурился Антон. – Сам дал их в руки Бивню, а он – своим бандосам. А те уже сделали из Глеба барабан”.
– До Нового года осталось четыре часа, товарищи, – сообщил Соло голосом телевизионного диктора, появившись в дверях комнаты со свежей порцией теплой воды.
Все посмотрели на него удивленно, а Жанна, ухмыльнувшись, покачала головой:
– Ну ты и… даун!
– А шо тут такого? – обиделся Соло, – я просто констатирую факт.
Глеб вдруг затрясся и стал издавать хриплые гортанные звуки. Жанна испуганно склонилась над пациентом:
– Глеб, Глебушка, милый, тебе плохо, да?
Глеб помотал головой и развел руки:
– Ш нофым хохом!
Сначала прыснул Ким, легкий на юмор, за ним – задумчивый Буран. Даже Антон изобразил горькую усмешку.
– Дураки, – страдальчески улыбнулась Жанна и посмотрела на Соло, – ему же больно!
– А я тут при чем? – пожал он плечами.
– Это моя вина, парни, – неожиданно выдал Антон. – Если бы не контры с властями, этого бы не случилось.
– А про нас ты забыл? – посмотрел удивлённо Соло. – Мы же всё вместе делали.
– Да, Антон, – согласился Ким. – Ты, конечно, у нас сэнсэй, но… Мы – команда. А в команде каждый отвечает за всех.
– Один за всех, и все за одного! – помахал декоративной планкой от усилителя Буран.
– Все так, парни, – угрюмо согласился Антон. – Но больше так рисковать нельзя. Бивень готов на всё, и, боюсь, на этом не остановится.
– И что ты предлагаешь? – поставил Соло чашку с водой на пол и, нахмурившись, сложил руки на груди.
– Финита ля комедия, братцы. Надо кончать эту возню. Вы же видите – ничего нельзя изменить. Система – железобетонная, с места не сдвинешь. Встанешь у нее на пути – в порошок сотрет.
– Погоди, погоди, – удивленно спохватился Ким, – ты нам что, предлагаешь… сдаться?
– Я предлагаю просто жить нормальной жизнью, как все, – выдавил из себя Антон и обвел взглядом друзей.
– А других вариантов нет? – Соло всегда ставил под сомнение слова Антона.
– Есть: – улыбнулся Антон. – слинять за бугор и оттуда вести борьбу с режимом.
– Класс, – злобно прошипела Жанна. – Я в этот гадюшник больше ни ногой.
– Постой, – встревожился Ким еще больше, – ты это серьезно?
– Вполне. Можно спокойно жить и учиться в Европе (там куча грантов для иностранных студентов), а Бивня мочить дистанционно. Там он нас не достанет… Что вы так на меня смотрите? Разве сейчас мы не тем же занимаемся?
– А почему сразу в Европу? – оживился Соло. – Есть и другие места…
– Израиль, например, – вставил Ким.
– Да, Израиль… И не надо делать улыбку. Там море, тепло и много наших.
– Ваших везде много, – буркнула Жанна.
– Как? – растерялся Соло. – Шо значит “ваших”?… А-а! Если хочешь знать, там и нашим и вашим живется неплохо.
– Всё, хорош уже! – прикрикнул Антон. – Не хотите – не надо. Я один уеду.
Жанна изменилась в лице и опустила руки:
– Как, один?… А как же мы?
– Я же сказал: кто хочет – едет со мной. Кто не хочет – остаётся в этом… – не закончил он, брезгливо поморщившись.
– Ну, знаешь… – покачал головой Ким. – Вольному воля, конечно… – Он встал и обратился к Глебу: – Мы после Нового года заскочем, заберём музыку, хорошо?
Тот сделал жест, что не против. Ким стал собираться, а Буран так и стоял держа в руках половинки кассетника, словно ребенок сломанную игрушку. Антон, все еще хмурясь, предложил:
– Давай починю.
– Спасибо! – обрадовался молчун Буран. – Я только в пакет сложу.
– Я, пожалуй, тоже пойду, – засуетился Соло, – а то Новый год на носу.
– Проводишь меня? – схватила Жанна его за руку.
Соло вопросительно посмотрел на Антона, рассеянно вертевшего в руках динамик от колонки, и улыбнулся:
– Со всем нашим удовольствием!
Жанна кинулась на кухню и стала греметь посудой.
– Оставляю вам “цезаря” и устриц, – донеслось с кухни, – пельмени сварите сами, – они в холодильнике. Посуду забрала, – появилась Жанна в дверях одетая, с коробкой в руках.
– Тебе помочь? – показалась из-за ее спины голова Соло в шапке-ушанке.
– Еще спрашиваешь, – сердито буркнула Жанна и всучила коробку незадачливому кавалеру. – Ну все, Глеб, поправляйся. Завтра зайдём, проведаем тебя, правда, Соломон?
– Так разве ж я против? – послышалось из коридора. – Жанночка, ну мы идем или нет? Такси ждет!
Жанна недовольно цыкнула, а потом жалобно посмотрела на Глеба и послала воздушный поцелуй:
– Всё, бай-бай, лавли. Хэппи нью еар!
Она вела себя так, будто Антона в этот момент в комнате не было. Ким и Буран тоже ушли не попрощавшись. И только Соло потряс на прощание пятерней с идиотской улыбкой на лице. Глеб, наверное, тоже ушел бы, если бы мог.
– Прости, брат, – угрюмо буркнул Антон, – испортил тебе праздник…
Тот промычал что-то невнятное, махнув отрицательно рукой.
– Испортил, испортил, – продолжал винить себя Антон, – и не только праздник, – с грустью посмотрел он на изуродованное лицо друга. – Не думал, что они на такое решатся. Слава Богу, живой…
Глеб тяжело вздохнул и попросил жестом попить. Антон уже зашел на кухню, но услышал возмущенное мычание: Глеб настойчиво тыкал пальцем в сторону окна. За шторой на подоконнике оказались бутылка шампанского и коробка конфет.
– Сладкоежка! – улыбнулся Антон, знакомый с пристрастиями друга. – Шампанского налью, а вот как закусывать будешь?
Мучительный вопль раздался из уст страдальца.
– Ну ладно, ладно, – успокоил его Антон, – что-нибудь придумаем.
Пробка выстрелила, врезавшись в облупленный потолок, и пенистая струя брызнула по чайным бокалам.
– Главное – содержание, форма – вторична, – изрек по случаю Антон и подал шампанское другу.
– Афай, ш нофым хохом, – приподнял бокал Глеб и поднес к распухшим губам.
Слезы текли по синим мешкам под глазами, смешиваясь на подбородке с шипящими струйками шампанского, льющимися мимо изувеченного рта. Мыча от боли и кашляя, он все же осилил свою порцию и умоляюще посмотрел на друга.
Осушив бокал парой глотков, Антон протянул бедолаге салфетку:
– Держи, мазохист.
Конфеты и вправду оказались шоколадные: не превращались в бесформенный кусок пластилина, когда дробишь их ножом на разделочной доске.
– За папу, – пытался шутить Антон, поднося ко рту Глеба шоколадную стружку, – за маму… Ну как, вкусно?
Тот поднял вверх большой палец правой руки.
Несколько минут просидели молча. Антон не знал, чем ещё утешить друга, а заводить разговор – доставлять ему лишнее мучение. Скоро за окном загремели одиночные взрывы салюта, возвещая о приближении Нового года.
– Ладно, брат, пойду я. Мама ждет. Справишься тут без меня?
– Ифи, ифи, я ф фоятке.
Глеб с трудом поднялся с дивана и, прихрамывая, проводил друга до двери.
– Там на столе пирог с капустой, – с виноватой миной произнес Антон, – мама испекла. Как полегчает, поешь.
– Ахиво, – поблагодарил Глеб, и дверь за Антоном захлопнулась.
“Ну зачем, зачем, зачем!”, – грыз себя Антон, бредя по оживленным улицам предновогоднего города с обломками старого кассетника в пакете. Зачем надо было болтать о какой-то Европе? Неужели нельзя было просто сказать: “Я устал от бессмысленной борьбы и вечного страха. Я не могу больше засыпать в ожидании бед, и просыпаться, с предчувствием плохих новостей. Мне больно видеть, как страдают те, кто рядом со мной. А еще больнее – знать, что эти страдания напрасны. Давайте перестанем строить из себя героев, и честно скажем: нам не под силу изменить этот мир”? Нет, это же невозможно! Ведь тогда ты станешь трусом в глазах товарищей, предателем общего дела, осквернителем высокой идеи. Поэтому и слетело с языка это безумное предложение – бежать из страны, как-будто это не трусость и не предательство в одном флаконе! Боялся потерять друзей, и на тебе – сделал все наоборот.
Десятки ракет со свистом и грохотом взмыли вверх. Они взрывались в ночном небе огненными разноцветными шарами и, озаряя город веселым светом, возвещали о наступлении Нового года. Отовсюду неслись восторженные крики, детский смех и пение, как-будто стрелки часов, замерев на мгновение на цифре двенадцать, превратились в волшебные палочки и произвели на свет какое-то небывалое чудо или открыли новую эпоху, не больше, не меньше.
“А ведь это и вправду чудо”, – думал Антон, задрав голову к небу, и любуясь всполохами рукотворного сияния. – “Ждать от обычного физического явления чего-то нового и непременно хорошего – само по себе чудо. Видимо, человек так устроен, что без веры в лучшее ему не прожить. Несмотря ни на что, мы всегда будем верить в победу добра над злом, правды над ложью, света над тьмой. И даже если ничего из этого не произойдет, через год люди снова выйдут на улицу и будут ждать с замиранием сердца это мгновение, и верить, что теперь-то уж точно жизнь изменится к лучшему”.
Антону вдруг стало ужасно плохо от этих мыслей. Он не просто лишил самых близких ему людей светлого и доброго праздника. Он украл у них надежду, растоптал слабые ростки веры в их сердцах, цинично предложив бросить все и бежать, сравнив свою страну с дерьмом.
Домой он пришёл совершенно разбитым.
– Ну как, – встретила его улыбкой мать, – отпраздновали Новый год?
– Да… шампанского выпили, – промямлил Антон стягивая ботинки.
– А я стол накрыла, через час будем вместе с Москвой встречать. Может пригласишь Глеба? Чего ему одному под ёлочкой-то скучать?
Слова матери резанули ему по сердцу.
– Он не придёт, устал очень… и я тоже, – натужно улыбнулся Антон и поплелся с пакетом в комнату.
– Постой, ты случайно не болен? – встревожилась мать и приложила руку ко лбу сына. – Вроде бы, нет… Ладно, ступай, отдохни. Я пока семгу из духовки достану, а там и за стол сядем.
“Такого Нового года у меня еще не было”, – размышлял Антон, уплетая мамину семгу и запивая крымским рислингом. – “Лучшего друга подставил. Товарищи – отвернулись. Девушка – бросила. И главное, что сам во всем виноват!” Мать с тревогой поглядывала на сына, но с расспросами не приставала: мало ли что случается у молодых? Захочет – сам все расскажет и совета попросит, как не раз бывало.
Только когда куранты пробили двенадцать по Москве, и, напуганная выстрелом шампанского, мать весело рассмеялась, у Антона отлегло: в конце концов и у него есть право на чудо. Главное – не терять надежды.
Глава 13
Зимние каникулы – одно из самых прекрасных времен года! Можно спать хоть до обеда, а потом гулять, где вздумается: бродить по утопающим в снегу улицам города и аллеям парка, кататься на лыжах или коньках, смотреть сериал или устроить с друзьями вечеринку в Маке. И зависать там допоздна, слушая плоские шутки Соло, влажные мечты Глеба о Мерседесе и безобидные приколы Жанны над братьями. И никаких тебе секций, семинаров, зачетов, – свобода!
Так происходило много лет и казалось, что эта новогодняя традиция никогда не изменится. Но на этот раз все было по-другому. Единственное, что осталось от праздничного прейскуранта – возможность спать, сколько влезет. И Антон использовал эту возможность на полную катушку.
Мама, хлопотавшая с утра на кухне, уже заглядывала в комнату со своей обычной шуткой: “Вставай, засоня, на пожарника ты уже сдал!” Но Антон все никак не мог оторваться от подушки. Свет нового дня не сулил ничего, кроме унылого сидения дома и похода в магазин. Гулять не хотелось: смотреть на то, как повсюду веселятся дружные компании, слышать шутки и смех, видеть радостные лица, было выше его сил. Но и торчать дома у телевизора и в десятый раз смотреть, как “Иван Васильевич меняет профессию”, доедая вчерашнюю сельдь под шубой, вариант не из лучших. Эх, вернуть бы все обратно, чтобы не было тех глупых слов, и все оставалось по прежнему! Но, увы! Еще никому не удавалось повернуть колесницу Хроноса вспять.
Запах ухи с семгой, приправленной душистым черным перцем и укропом проник сквозь щель под дверью и защекотал ноздри. Антон попытался спрятаться под одеялом, но желудок, получив ароматный сигнал, обиженно заурчал. Досадуя на свою слабость, Антон встал с кровати, накинул халат и отправился совершать утренний туалет.
– А помолиться? – напомнила мать, видя, как сын, выйдя из ванной, устраивается на диване перед праздничным столом. “Угу”, – промычал Антон, уже успевший отправить в рот ложку горячей ухи, и перекрестился.
Два часа длилось праздничное застолье. Прикончив две порции ухи, Антон принялся за новогодние салаты и завершил обед душистым чаем с липовым цветом и нежными блинчиками с красной икрой. Мать со счастливой улыбкой смотрела на сына: давно они не праздновали Новый год вместе. Обычно Антон, напившись чаю. или так, голодом, убегал к друзьям и пропадал с ними допоздна. Но сейчас он никуда не спешил и материнское чувство подсказывало, что это неспроста.
– Ты куда-нибудь идешь? – осторожно поинтересовалась она.
– Мне бы сейчас на исповедь, похлопал Антон себя по животу, – ибо объядохся, обпихся и без ума смеяхся.
– А может и правда, сходишь? – вспыхнул огонек надежды в глазах матери. – Скоро пост закончится, а там – Рождество. Давай прямо завтра и пойдем.
Антон уже пожалел, что помянул всуе церковное таинство, и, сделав виноватую мину, промямлил:
– Давай потом, а? Я отоспаться хочу, да и… не готов я еще.
– Потом, так потом, – смиренно вздохнула мать и, чтобы не портить праздничное настроение, улыбнулась: – Может еще блинчиков с чаем?
– Ма-а-м! – возмутился Антон и принялся выбираться из-за стола.
Он уже знал, как скоротать эти долгие зимние дни, когда реальная жизнь превратилась для него в подобие клетки. Выход из нее всегда под рукой, стоит только нажать кнопку “старт” на передней панели компьютера. Там, и глубинах интернета скрыты такие миры, которые и не снились большинству живущих.
Уже давным-давно, на заре отрочества, Антон выбрал для себя вселенную Варкрафт и, поселившись в стране пандаренов под именем Меркатора, прошел ее вдоль и поперёк верхом на драконьей черепахе, участвуя в эпохальных боях с Ордой и восходя по лестнице геймерской славы.
С поступлением в институт, он почти забросил свое детское увлечение. Но сейчас, оказавшись в плену вынужденного бездействия, вдруг услышал голос, доносящийся из сетевых глубин: “Вернись, Меркатор! Ты нужен нам! Азерот в опасности!”
Последний раз Антон заходил в игру накануне ареста. Именно тогда анонимус передал ему посылку, содержание которой утопило рейтинг Бивня на жалкие одиннадцать процентов. Правда и Бивень в долгу не остался: прислал такой подарочек, что полетели клочки по закоулочкам.
И сейчас, открывая новый сеанс, Антон в глубине души надеялся, что анонимус объявится и хотя бы спасибо скажет. Ведь одно дело делали, начиная “Охоту на кабана”. Если, конечно, квест не предполагал конкретного результата – в виде Бивня на скамье подсудимых, например. Но на то она и реальность – здесь сколько игроков, столько и сценариев. Можно только предполагать оптимальный результат, а каким он будет, зависит от тысячи неизвестных обстоятельств.
То ли дело Варкрафт! Здесь все сценарии расписаны создателями и они же следят за тем, чтобы все шло по правилам. Хочешь добиться силы, богатства, славы – соблюдай их, и все получишь в свое время. Потому и тянется сюда народ, чтобы сбежать от обычной жизни, где все с ног на голову перевернуто…
Наконец “старичок” разогрелся до нужной кондиции и на мониторе появился медвежонок в кимоно.
– Нихао! – улыбнулся ему Антон и отправил аватара в комнату с бамбуковыми стенами.
Там, в ожидании хозяина. хранились добытые в многочисленных сражениях доспехи и оружие храброго пандарена. Когда церемония облачения завершилась, Меркатор вышел из дома и оседлал драконью черепаху, ожидавшую его на зеленой лужайке недалеко от крыльца.
– Ну что ж, вперед, на поиски новых приключений! – пришпорил Антон своего необычного скакуна и помчался по каменистой дороге.
Прежде чем отправляться в путешествие по Азероту, всякому, кто следовал кодексу пандаренов – тушуй, следовало посетить Штормград и засвидетельствовать свое почтение Аисе Воспевающей Облака – духовному лидеру расы.
Аиса приняла его благосклонно, и пожелала новых побед в поединках, “дабы могущество расы пандаренов известно было во всем Азероте”.
В первую очередь Антон отправился на Кладбище Павших Героев, где встретился с Йориком. Хранитель кладбища был как всегда молчалив, и только отрицательно покачал головой в ответ на вопрос Меркатора: не было ли ему письма или посылки?
“Рано или поздно, я узнаю, кто ты, и ради чего так рисковал”, – подумал Антон об анонимусе, и с чистой совестью направил свою черепаху в сторону Златоземья. В этом городе сходились все пути Азерота и именно там собирались самые отважные воины, жаждущие славы, денег и могущества. Их можно было получить, участвуя в поединке с равным или более сильным соперником. Там все решали не богатство и раса, но сила, ловкость и отвага. А решения судей были справедливыми и не подлежали сомнению.
В таверне “Огненный лев” как всегда толпился народ. За столом у окна кучка гномов распевала песни, прославляющие непревзойденную мудрость и отвагу “жителей гор и подземелий”. Антон улыбнулся: коротышки пытались спровоцировать случайных гостей на драку, запрещённую в этом месте, и получить награду за свою хитрость. У столика поближе двое воинов из расы людей выясняли отношения. Эти уже готовы были сразиться и им осталось только выбрать время и место для поединка. Другие столики занимали представители прочих рас – любители позвенеть мечами где-нибудь на лужайке Нефритового леса.
Пандарен Меркатор присел за свободный столик и заказал кружку эля – только так все будут знать, что ты не случайный прохожий, а настоящий джентельмен удачи. Напитка хватает ровно на пятнадцать минут. Если за это время не найдешь себе партнера для поединка, придется покупать еще одну кружку. И так до тех пор, пока не опустеет кошелек. Пандарен Меркатор был небогат, но обычно выпивал не больше двух кружек, как его уже вызывали на дуэль: кому же не хочется помериться силами с представителем таинственной расы и, в случае победы, раструбить об этом по всему Азероту? Правда, случаев таких Азерот не припомнит.
Вот и на этот раз, едва Меркатор пригубил эль, как у стола появилась стройная девушка с белыми волосами и светящимися глазами. Антон сразу признал в ней мага из расы ночных эльфов.
“Ты хочешь биться с воином?” – набрал он на клавиатуре, с удивлением глядя на ее неприспособленные для ближнего боя матерчатые доспехи.
“Помощь твоя нужна мне”, – появился ответ эльфийки в диалоговом окне.
“Вот так поворот”, – подумал Антон и вслух добавил:
– Что, интересно, нужно этой… Райде.
Имя эльфийки, светившееся над ее головой, показалось ему знакомым, но надо было продолжать разговор.
“Я готов помочь тебе, дочь Элуны, если цель твоя благородна и в кошельке звенит золото”.
“Поможешь вернуть замок – заплачу, сколько попросишь”.
“Так, так, так! – азартно повертел мышкой Антон. – Прогоню банду оккупантов, получу кучу золотых и справлю себе новые доспехи!”
“5000 зл”, – набрал он молниеносно.
“Согласна”, – ответила эльфийка не торгуясь, вышла из таверны и оседлала своего саблезуба.
Меркатор вышел следом, запрыгнул на черепаху, и они помчались в сторону Полуденных Гор.
Антону любил путешествовать по Азероту и смотреть на причудливый мир, придуманный создателями игры, любуясь закатами над Южным морем или диковинными разумными растениями в зарослях Нефритового леса. Но, глядя на мелькающие по пути перелески, деревни и руины древних крепостей, Антон не узнавал местности. Это был какой-то совершенно неизвестный маршрут. “Когда это они успели новое дополнение выпустить?”, – недоумевал он, следуя за несущимся стрелой саблезубом с прекрасной всадницей на спине.
Скоро на горизонте появился горный хребет, над которым нависли грозовые тучи. Миновав болотистую пустошь, кишащую уродливыми тварями, похожими на крыс и пауков одновременно, и прихлопнув по пути несколько из них, Меркатор со своей загадочной спутницей остановились на вершине невысокого холма.
Перед ними открылся прекрасный вид: в окружении заросших диким лесом гор, одна из которых была выше прочих, колыхались воды небольшого озера. К высокой горе вела дорога: проходя через величественную плотину, она заканчивалась огороженной каменным забором площадкой, примыкающей к огромным кованым вратам, устроенным в склоне горы. По бокам от врат возвышались исполинские статуи эльфов, опирающихся на обнаженные мечи.
У Антона появилось смутное ощущение дежавю: локация показалась ему знакомой, но где и когда он ее видел, припомнить не мог.
“Это – Великие Врата, и открыть их можно только изнутри, – начала излагать эльфийка вводную часть для прохождения квеста. – Внутри горы – подземный замок, а в нем – Алтарь Вечности. Мой народ жил в этом мире многие тысячи лун, пока сюда не пришли люди. С помощью техномагии они завоевали нашу страну, заставив нас переселиться в Инамир”.
“Первый раз слышу. Это что, новая версия Азерота?”
“Инамир – другая земля. Алтарь Вечности открывает вход”.
“А можно попроще? – Антону наскучил пафосный стиль незнакомки. – Кто-то захватил портал перехода и теперь ты не можешь перейти на другой уровень игры. Так?”
Эльфийка только поклонилась в ответ.
“Другое дело! – изобразил пандарен несколько ударов по воображаемому сопернику. – Давай, показывай, кто вас обидел?”.
“Следуй за мной, Меркатор”, – сверкнула глазами девушка-эльф и помчалась вниз по склону холма.
На берегу Райда соскочила со своего саблезуба, простерла посох на воды озера, и оно стало мелеть на глазах. Скоро лишь тоненький ручеёк напоминал о том, что недавно здесь плескались волны. Обезвоженная дамба стала похожа на колонны парадного входа в один из дворцов Азерота. Миновав их, спутники обнаружили в основании горы небольшой грот: находившийся под толщей воды, он бы невидим до тех пор, пока озеро не обмелело.
“Тайный вход в замок”, – подумал Антон и не ошибся.
Преодолев сложную систему туннелей, колодцев и комнат, пандарен и эльфийка попали в огромный зал, напоминающий дворец гномов. Мощные готические колонны поддерживали купол, а посередине возвышался украшенный геометрической резьбой каменный алтарь. Над четырьмя его углами взметнулись золотые змеиные головы: пасти у них были зловеще разинуты, зубы сверкали клинками, глаза горели холодным адским светом. Поверхность переливалась бирюзовым цветом, исходящим от девяти кристаллов, каждый из которых имел свой символ. Причудливо изогнутые, они казались загадочными лишь на первый взгляд: Антон без труда узнал в них римские цифры, расположенные в обычном порядке – от одного до девяти.
“Это и есть Алтарь Вечности?” – спросил Антон и его спутница кивнула в ответ.
“Странный квест, – удивился Антон, – прошли весь замок и не одного препятствия”.
“Ну, и где твой обидчик?” – поинтересовался Меркатор, обходя зал и пытаясь обнаружить скрытую западню.
“Должен быть здесь”, – эльфийка, по-видимому, сама была в недоумении.
“Похоже, здесь нет никого и ты можешь свободно перейти на новый уровень”, – приблизился пандарен к алтарю, но тут же был отброшен в конец зала мощным ударом топора: свирепый таурен с головой быка будто из-под земли вырос и сразу кинулся в бой.
– Ух ты! – воскликнул Антон с охотничьим азартом. – Какой экземпляр! Элитный моб, не иначе. Ну что ж, Меркатор, давай надерем задницу этому… Яг-Морту.
Пандарен вынул бамбуковый меч, встал в боевую стойку и послал вызов сопернику:
“Невежливо в чужом доме махать топором, так ведь можно и мебель поцарапать”.
Он, кончено, рисовался: обычно безличные персонажи не вступают в диалог с игроками.
“Это мой дом! – неожиданно огрызнулся таурен. – Зря ты привел сюда эту эльфийку. Прогони ее и поговорим, как подобает воинам ”.
– Стало быть, ты реальный игрок! – обрадовался Антон. – Тем лучше – сразимся на равных.
Пандарен совершил боевой танец и, оттолкнувшись от уступа в скале, обрушил град ударов на рогатое чудовище. Соперник оказался на редкость искусным бойцом: он умело уворачивался от бамбукового меча и если пропускал удар, то моментально отвечал взмахом топора, отгоняя пандарена и нанося ему порой значительный урон. Но громила, конечно, не мог сравниться с мастером кунг-фу в скорости и технике боя, и постепенно чаша весов стала клониться в сторону Меркатора.
Девушка-эльф вела себя странно – она наблюдала за схваткой со стороны. Обладая способностью повелевать стихиями воды и огня, она могла присоединиться к сражению, но почему-то не спешила этого делать. Антон пару раз посылал ей сигнал, но, видя ее безразличие, сосредоточился на поединке: это ему обещана награда, и он должен заслужить ее в честном бою.
Когда победа была близка, случилось непредвиденное: таурен обрушил на пандарена энергетический столп и обездвижил его на несколько секунд. Подскочив, он стал наносить удары топором по скованному сопернику, так что Антон запаниковал:
– Эй, эй, эй! Ты что творишь?!
Жизненные силы Меркатора таяли на глазах. Еще мгновенье, и храбрый пандарен “навеки” отправится в сумеречную зону.
– Чего стоишь?! – крикнул он так, словно фигурка эльфийки на экране могла услышать его. – Помогай!
Дверь отворилась и в комнату заглянуло встревоженное лицо матери:
– В чем дело, Антош? Тебе плохо?
– Закрой дверь, мам, не мешай! – стиснув зубы от досады, бросил Антон, и дверь моментально захлопнулась.
“Неужели это конец?” – подумал он, обреченно наблюдая за убийством своего аватара. Но в этот момент его спутница “проснулась” и отправила в разбушевавшегося таурена струю парализующей энергии. “Да!” – дико возопил Антон и снова ринулся в бой. Эльфийская хитрость действовала недолго, но ее хватило, чтобы пандарен очухался и нанес врагу ряд сокрушительных ударов. Таурен свалился на спину и, успев сказать: “Спокойная ночь, Меркатор!”, испустил дух.
– Фу-у-ух! – Антон вытер горячий пот со лба. – Это было нечто. Еще немного и десять лет игры эльфийской козе под хвост. И за это я получу жалкие пять тысяч? Ну уж нет!
Недолго думая, Антон отправил в чат новое предложение:
“Не нужно золота, дочь Элуны. Я вернул тебе Алтарь Вечности, за это ты возьмешь меня в свой мир”.
“Будь по твоему, – согласилась эльфийка и поднялась по мощным каменным ступеням к алтарю. – Введи числовой ключ”.
“Я не знаю никакого числового ключа”.
“Найди его, тогда и поговорим”.
“Что, еще один квест? – Антон не любил, когда его водили за нос. – Нет уж, с меня хватит. Плати, давай, и расходимся”.
Эльфийка приблизилась к пандарену, махнула рукой и выбежала прочь. В тот же момент раздался звон монет и на счет Меркатора упало пять тысяч золотых.
– Класс! – азартно потер руками Антон. – А то шутки шутить вздумала.
Перед тем, как покинуть замок, он еще раз осмотрел Алтарь Вечности и пожалел, что не смог им воспользоваться. Если верить эльфийке, с его помощью можно было попасть на новый уровень, по сравнению с чем пять тысяч – жалкая подачка.
Остановившись над останками поверженного соперника, Меркатор торжественно произнес: “Покойся с миром, доблестный таурен! Умереть с мечом в руках – высшая награда для воина!”
С вершины холма, где ждала его драконья черепаха, Антон еще раз посмотрел на пейзаж и улыбнулся: так вот, где он видел эту локацию! Если вместо руин на том берегу озера построить город, получится Солнечногорск с окрестностями. “Бывают же такие совпадения!” – усмехнулся он и окончил сеанс игры.
Остаток дня прошел в поисках имени, которым назвала себя эльфийка. Интернет не помог: Яндекс выдал только артистический псевдоним какого-то певца да статью об оленьей упряжке в словаре Даля. Тогда настал черед домашней библиотеки.
– Райда, Райда, – бубнил Антон себе под нос, сидя на полу и перелистывая страницу за страницей. – Где-то же я тебя встречал… Мам! – крикнул, отправляя очередной том на полку. – Ты не помнишь, откуда это имя – Райда?
– Чего это тебя на фольклор потянуло? – появилась мать в дверях зала со стопкой тарелок в руках. – Это ж из книги “Заволоцкая чудь”. Она раньше дедушке принадлежала. Когда ты в садик ходил, я тебе из нее разные истории читала.
– И где она?
– Не помню… Кажется, я ее в институтскую библиотеку отнесла, – пожала плечами мать. – Она ж старинная, девятнадцатый век. Хотя… посмотри на антресоли, могла и туда засунуть.
Забравшись на табуретку, Антон с энтузиазмом принялся за “раскопки”.
– Сколько же здесь макулатуры! – изумлялся он, спуская вниз стопки журналов и книг в старых обложках.
– Но-но! – сердилась мать. – Там раритетные издания. Просто на полках места не хватило.
– Ну да, одно собрание сочинений Ленина чего стоит, – иронизировал сын.
– Ты Ленина не трожь, ищи давай. А я, что помню, тебе расскажу.
В древности по всему нашему северу и Уралу жил таинственный народ – чудь белоглазая. Слово “чудо”, “чудной”, кстати, отсюда пошло. Говорят, красивые были люди, вот русские на них и чудились, то есть, удивлялись их красоте. Солнца они видели мало, поэтому зрачки у них со временем стали бесцветные – почти белые. Отсюда и пошло название – чудь белоглазая. Они не пахали, не сеяли, а жили охотой, рыбалкой и собирательством. Как и все язычники, верили чудины в силы природы и поклонялись им под видом идолов деревянных и каменных. Отсюда – шаманизм, волхование, и прочие суеверия. Государства, понятное дело, у них не было, а каждое племя управлялось родовой знатью – старшинами. Райда, про которую ты спрашиваешь, как раз и была дочерью такого старшины. Красавица – неописуемая! Да только беда с ней приключилась: накануне свадьбы пропала девица, потерялась. Ходили по горам и лесам, искали, кликали, да так и не нашли. Стало быть, Яг-Морт ее прибрал – старухи сплетничали…
– Кто?! – Антон чуть не свалился с табурета.
– Яг-Морт, говорю ж тебе. Это такое чудище-великан неизвестного роду-племени. Жил этот Яг-Морт где-то в лесах и промышлял разбоем и воровством. А колдун был такой, что все чудинские колдуны ему в подметки не годились. Страдали от него ужасно, а сделать ничего не могли: шибко лютый был. Такого страху нагнал, что матери им своих детей пугать стали. И когда Райда пропала, все сразу поняли: это его рук дело. Приуныл народ, да только жених Райды с товарищами не смирились. Организовали они охоту на чудище и, после многих трудов, поймали и убили злодея. Райду, к сожалению, спасти не удалось: ее высохший труп нашли на горе костей в пещере людоеда.
– Ниче себе, сказочка, – нервно хихикнул Антон. – И я этот хоррор в детстве слушал?
– Нет, конечно, – улыбнулась мать. – В моем варианте жених Райду спасал и жили они долго и счастливо.
– Нашел! – радостно вскрикнул он, забравшись в антресоль с головой. – Это ж надо было, в самый дальний угол завалилась. Старинный переплет прекрасно сохранился и Антон, сдув с него пыль, прочел:
– Ефименко П. С. Год издания – тысяча восемьсот шестьдесят девятый… Смотри, здесь на форзаце даже экслибрис есть… “Библиотека Плетнева К. В.”
– Ой, мамочки! – мать испуганно прикрыла рот рукой.
– Это что же, нашего профессора Плетнева? – изумился Антон. – Ну и ладно. Он про нее забыл давно.
– Ты что, Антош? – возмутилась мать. – Может он потому к нам и не приходил, что мы книжку ему не отдали.
– Ну, конечно!
– Ты отнесешь ее немедленно, слышишь?
– Дай хоть почитаю, – недовольно буркнул Антон и присел на заваленный “макулатурой” диван.
“Ну и дела!, – размышлял он, перелистывая пожелтевшие от времени страницы. – Это что за мода пошла у геймеров: брать никнеймы из древних мифов? А эти так вообще из одной тусовки – Райда и Яг-Морт. Замутили, понимаешь, ролевую игру. Только концовочка прямо как в маминой сказке вышла, с хэппи эндом”.
На полторы сотни страниц текста в дореволюционной орфографии ушло не более часа. Кроме истории Райды и Яг-Морта, ничего интересного в книге не нашлось. Вместе с книгой мать положила в пакет подписанную новогоднюю открытку, пачку чая и баночку меда.
Провожая сына, наказывала:
– Передай привет Казимиру Васильевичу и скажи: мама очень сожалеет, что так получилось. Да, и пригласи его в гости! – услышал Антон уже на лестнице. – Может он нам что новое про дедушку расскажет.
Глава 14
Через полчаса Антон уже шагал по улице Сосновской между длинным рядом утопающих в снегу двухэтажных домов и хвойным лесом. Дворянское гнездо – так в народе называли этот район на краю города – построили в начале пятидесятых для советской номенклатуры. Двух– и трехэтажки в стиле сталинского ампира давно уже перестали быть элитными, но жилье здесь по-прежнему ценилось: некоторые дома стояли прямо на территории городского парка.
“Где-то здесь должен быть поворот налево, – вспоминал он нарисованный матерью маршрут, вглядываясь в редкие просветы между деревьями. Поворот действительно скоро появился. Но нужно было пройти еще метров пятьдесят, прежде чем открылся вид на трехэтажный дом с бутафорскими вазонами на крыше. Он стоял значительно выше дороги и было непонятно, откуда исходили блики света, бегущие по фасаду.
Первое, что увидел Антон, как только преодолел подъем, была полицейская машина с работающими мигалками и два человека в форме с автоматами наперевес. “Это еще что?”, – насторожился он и невольно замедлил шаг.
У второго подъезда, в пространстве, огороженном сигнальными лентами, два человека в штатском что-то измеряли рулеткой, а один, присев на корточки, осматривал лежащее на снегу тело. Неподалеку стояли черный Ленд Крузер (“Наверняка Бивень с барского плеча пожертвовал”) и карета скорой помощи. Двое медиков у открытых передних дверей тойоты о чем-то беседовали с водителем.
“Убийство, – похолодело у Антона внутри, – в первый день Нового года… Вот куда приводят пустые надежды… Эх, люди, люди, что же вы такое творите!” – вздохнул он и направился к первому подъезду, где на крыльце телепался мордатый мужик в дубленке на голый торс, охраняемый упитанной краснощекой дамочкой в норковой шубе с игрушечной короной в волосах.
– А что здесь случилось? – поинтересовался Антон у смолившего цигарку мужика.
– А мы почем знаем? – злобно рыкнула “охранница”. – Человека застрелили, не видишь, что ли?
– Шо ты брэшешь? – выпустил облако дыма мужик, слегка пошатнувшись. – Ножом его пырнули. Следак так и записал: многочисленные колотые раны в области шеи.
Антон сочувственно покачал головой, и помолчал для порядка немного. Однако, не торчать же здесь до полуночи!
– А долго они там будут, не знаете? Мне во второй подъезд попасть надо, – поинтересовался он.
– Часы тры, нэ меньше, – прищурился мужик с видом знатока. – А тоби хто трэба?
– Я к профессору Плетневу в тринадцатую…
Женщина громко всхлипнула и закусила кулак.
– Так это… нема твоего прохфэссора, вон он лежит, – угрюмо махнул мужик цигаркой в сторону трупа.
– Как? – Антон от неожиданности поперхнулся воздухом. – А… вы откуда знаете, что это он?
– Откуда, откуда, – от верблюда! – вернулась краснощекая в свое естественное состояние. – Соседи мы евоные. Мы его и нашли, когда собака во дворе завыла…
– Та нэ брешы ты! – осерчал мужик. – Хиба ж так собаки воют? Ни, це якась нежить…
– Э, э, – тоже мне, Гоголь нашелся! – усмехнулась женщина.
– О, точно! – округлил мужик глаза и важно поднял кверху руку с цигаркой: – Це Вий из лису вийшов. Тому шо Рожество скоро, вот он и лютуэ.
– Дур-р-р-ак! – двинула краснощекая спутника по широкому плечу. – Иди домой, не морочь людям голову!
Мужик еще пару раз затянулся и, бросив окурок в палисадник, посмотрел на Антона с сочувствием:
– Пишлы, помянем твоего прохфэссора.
– Что?… – ответил Антон рассеянно. – А, нет, спасибо… Мне идти надо.
– Ну как знаешь… Заходи, если что.
Парочка удалилась, а Антон на ватных ногах спустился по ступенькам и приблизился к ленточке.
Человек в домашнем халате и тапочках на босу ногу лежал на снегу, широко раскинув руки. Лицо и грудь прикрывала клеенка, а из-под нее выглядывало темное пятно с неровными краями. «Кровь, – поежился Антон и недоверчиво покачал головой. – Нет, не может быть, это не профессор. Мало ли, что после пол-литра привидится? Вон, уже и Вий у него из леса выскочил. Просто пьяная драка».
– Эй, гражданин, туда нельзя! – махнул издалека рукой полицейский. – Работает следствие.
Антон кивнул в знак согласия, но все же обратился к людям за ленточкой:
– Простите, мне бы в тринадцатую квартиру попасть, к профессору Плетневу!
– А вы, собственно, кто, родственник? – спросил один из них.
– Нет, я его студент.
Оперативник оценивающе посмотрел на Антона, подошел вплотную и, глядя в глаза, отчеканил:
– С какой целью пришли, и почему так поздно?
– Книжку хотел отдать, – Антон уже понял, что «Гоголь» сказал правду. – И… мама мед передала… вот, – залез он в пакет и вытащил завернутую в целлофан баночку.
Тот посмотрел на мед, потом еще раз на Антона и холодно произнес:
– Мед ему теперь не нужен. Идите домой, юноша.
Отойдя в сторону, громко крикнул:
– Сидоров, помоги уже наконец медикам! Долго они там будут возиться? – Потом развернулся в сторону Антона и крикнул командным голосом: – Как зовут?
– Громов… Антон…
– Сейчас выпишу повестку, завтра придешь для дачи свидетельских показаний по адресу…
Он не успел договорить, как раздался душераздирающий вопль: это полицейские пытались вытащить из кабины тойоты водителя, схватив его за ноги. Вцепившись в руль мертвой хваткой, мужчина отчаянно сопротивлялся и кричал, как подстреленный бабуин. Его тянули с такой силой, что бедняга повис в воздухе словно футбольный вратарь в прыжке. Один из медиков изловчился и всадил несчастному шприц в область бедра. Тот взвыл оборотнем, вырвался из рук полицейских и, сиганув на заднее сиденье, забился в угол.
– Пипец, – сплюнул сквозь зубы оперативник. – Устроили цирк с конями… Ну что там, доктор?
– Надо подождать. Минут через пять укол подействует.
– Хорошо… У вас есть ручка? Я свою где-то выронил.
Он подошел к Ленд Крузеру, положил папку на капот и, достав из нее небольшой листок бумаги, стал что-то писать. Через минуту вернулся и протянул листок Антону:
– Покажешь дежурному, он тебя направит в кабинет. Время в повестке указано. Свободен.
Оперативник отошел, а Антон продолжал с интересом разглядывать иномарку: только сейчас он заметил на капоте и дверях автомобиля рваные отверстия в форме нескольких параллельных полос.
“Это что здесь за битва произошла? Профессор нечаянно повредил машину, а шофер его за это убил? Бред! Так жестянку разворотить можно только болгаркой. Да и убивать из-за служебной машины, не слишком ли?”, – строил он догадки.
– Сидоров, давайте, тащите его в скорую! – скомандовал опер.
Полицейские подошли к машине, открыли задние двери и выволокли водителя из машины. Тот уже не сопротивлялся, а только тихонечко подвывал, как маленький ребенок после затяжной истерики.
– Он меня найдет, – всхлипывал несчастный, спотыкаясь на каждом шагу, – спрячьте меня… прошу вас, спрячьте…
Прежде чем подняться в салон скорой помощи, он оглянулся и лицо его на мгновение исказила гримаса смертельного ужаса. “Витя!?”, – чуть было не крикнул Антон в голос, узнав в нем личного шофера отца Жанны.
Подобно молнии, в голове у него мелькнула страшная догадка.
Бивню зачем-то понадобился профессор, и они послали к нему гонца – шофера Витю, чтобы сделать выгодное предложение. Дело заведомо безнадежное – все равно, что святого Антония искушать. Только вот профессор не святой Антоний и предложение о дружбе с теневым капиталом воспринял, как личное оскорбление. Что и объяснил посыльному, расписавшись для наглядности на машине чем-то внушительным. Тут, то ли Витя сорвался (не учли эксцесс исполнителя), то ли так и было задумано, – в общем, убили профессора на пороге дома в самом расцвете творческих сил. Только вот беда: свистнула у Вити фляга от пролитой невинной кровушки. И теперь мерещится несчастному, будто профессор за ним гонится и хочет отомстить…
Узнав о смерти Плетнева и выслушав доводы сына, мать пришла в ужас.
– Зачем он им? Он же бессребреник, ему кроме науки ничего не нужно.
– Ты же знаешь, у Абрамова талант: он что угодно в твердую валюту конвертирует.
– Я не верю. Этого не может быть, – глаза матери увлажнились и она истово перекрестилась перед иконой. – Царство ему Небесное!
На следующий день Антон посетил районный отдел полиции. Поход туда стал настоящей пыткой: пришлось снова увидеть коридоры, по которым его водили на допросы накануне суда. Нахлынули неприятные воспоминания и только усилием воли он прогнал от себя страх, охвативший его дверей кабинета следователя.
Ничего нового “свидетель” Громов сообщить не мог, а потому беседа их была чистой формальностью. Не слишком доверяя полиции, Антон долго изучал протокол допроса, перед тем, как поставить подпись. И только когда за спиной хлопнула дверь участка, расслабился.
“Что это, синдром заключенного? – попытался он оценить свои чувства по пути домой. – Но откуда он взялся? Неужели пятнадцати суток в СИЗО хватило, чтобы волосы на загривке вставали дыбом от одного взгляда на полицейского? Если так, то чем мы отличаемся от собачек Павлова, пускающих слюну при виде сахарной косточки? Нет, должно быть в этом что-то более основательное, чем рефлекс”.
Ответ пришел неожиданно, когда от нечего делать Антон копался с отверткой в кассетнике Кима и Бурана. Вся правоохранительная система и каждый ее винтик существуют в парадигме “свой-чужой”. Свои для нее только люди в погонах, все прочие – чужие по определению. Даже если ты ни разу не попал в ее поле зрения, ты все равно – чужой. И ты это чувствуешь кожей. Вернее, тебе дают это понять при каждой возможности, пусть даже ты ни в чем не виноват.
Система холодна и безжалостна, как машина, и кристально чиста в своем изначальном коде. Ей безразлично, кто перед ней – преступник или добропорядочный гражданин. В каждом, если понадобится, она отыщет изъян. Ибо несть человек, иже жив будет и не согрешит. И хотя служители ее тоже из плоти и крови, одевая погоны, они уже не люди, а почти полубоги – Аватары Высшей Справедливости.
Поэтому, так холодно внутри от встречи с ними. В их словах слышится не голос человека, но металлический лязг затвора: это система взяла тебя на прицел, и она не задумываясь спустит курок, как только представится случай.
Профессора Плетнева похоронили тихо, без лишнего шума и помпезных речей. Близких у него не было, друзей – тоже. Руководство института не захотело расставаться со средиземноморским загаром в дни каникул. Но, как только все вернулись из отпусков, в институте устроили что-то вроде траурного митинга.
Митинг проходил в актовом зале. На сцене соорудили задрапированный черной тканью постамент, установив на него большую фотографию покойного, украшенную траурной лентой. Основание постамента утопало в цветах, а по бокам стояли венки “от руководства института”, “коллег по работе” и “благодарных учеников”.
Зал был полон: первые ряды занимали преподаватели и работники администрация, за ними сидели и стояли студенты. Слушая заупокойный речи, произносимые в микрофон со сцены, откровенно скучали и посматривали на двери только первокурсники, не успевшие познакомиться с профессором. Остальные вели себя на редкость сдержанно: ни один рингтон не нарушил скорбную тишину зала, и только реквием Моцарта тихо плыл над головами собравшихся, напоминая о важности момента.
Странное дело, думал про себя Антон: при жизни человека было не слышно, не видно. Наград особых не получал, юбилеев не закатывал. Жил себе тихо, незаметно, честно трудился, статейки в журналы пописывал. Да, имел звание старейшего преподавателя института. Но это, скорее, не заслуга, а выслуга. Умри человек своей смертью, никто бы и не заметил: фото в траурной рамочке да пара гвоздик в холле института – вот и все почести.
А тут – целый траурный митинг, хвалебные речи, народу – уйма! Потому что убили, изверги, и с особой жестокостью. А такое не со всяким случается. Такую смерть еще заслужить надо. “Неужели и это сойдет Абрамову с рук? – возмущался Антон, сидя на заднем ряду, и сам себе отвечал: – Сойдет, еще как сойдет! Руки-то не его, а Витины, с него и спрос. Только Витя теперь вряд ли что расскажет”.
Ровно в этот момент в зал вошла представительная делегация, от вида которой у Антона учащенно забилось сердце. Он сразу узнал в них чиновников городской администрации. Три лощеных туза, светившие золотыми ролексами, деловито проследовали к сцене и разместились на свободных местах в первом ряду. Главное место, прямо напротив портрета профессора, досталось отцу Жанны.
“Это невероятно! – скрипел зубами Антон. – Цинизм девяносто первого уровня: преступники на поминках жертвы!”
Церемониймейстер подбежал к чиновникам и, наклонившись подобострастно, о чем-то спросил. Потом важно подошела к микрофону и, играя низкими тонами, торжественно объявил:
– Слово предоставляется заместителю главы города Леониду Степановичу Майер.
Чиновник поднялся на сцену и положил букет роз перед портретом покойного. Постояв несколько секунд молча, слегка поклонился и подошел к микрофону.
– От имени главы города Ивана Захаровича Абрамова, сотрудников городской администрации и себя лично разрешите выразить соболезнование в связи с трагической гибелью старейшего сотрудника института профессора Казимира Васильевича Плетнева.
Профессор Плетнев – человек выдающийся, но удивительно скромный. В девяностые годы он мог возглавить институт, но отказался от должности ректора и посвятил свою жизнь педагогической деятельности, открыв двери в мир науки для многих из находящихся здесь.
Мне тоже посчастливилось быть в числе его учеников. И я со всей ответственностью заявляю: сегодня наша наука и страна понесли невосполнимую потерю.
Чиновник замолчал на несколько секунд и, повернувшись к портрету, пафосно произнес:
– Спи спокойно, дорогой товарищ! Мы завершим дело, начатое тобою. Чего бы нам это не стоило.
Он спустился со сцены и, сопровождаемый спутниками, быстро покинул зал.
Слегка опешивший от необычной концовки траурной речи, Антон поднялся и вышел следом.
Слова “дорогой товарищ”, “закончим дело”, прозвучали так, будто враги воткнули иглы в портрет убитого профессора. И ни голос не дрогнул, ни щеки не покраснели у негодяя. Да, видно сильно он насолил этим выродкам, что они даже смертью его не удовлетворились!
Антон настиг делегацию в фойе, где охрана помогала чиновникам одеваться.
– Прекрасная речь! – почти крикнул он в лицо отцу Жанны и тут же отлетел в сторону, нарвавшись на кулак охранника. – Ученик на поминках учителя, – продолжал иронизировать Антон, держа дистанцию, – это делает вам честь. Только завершить его дело у вас не получится. И знаете почему? Вы его предали!
Телохранитель вопросительно посмотрел на хозяина, ожидая команды на силовое решение проблемы. Но тот, молча выслушав хулигана, направился к выходу. Едва дверь распахнулась, как на все фойе прозвучало:
– А где Витя? Почему вы его с собой не взяли? Он бы наверняка оценил ваше красноречие!
Отец Жанны на мгновение замер в открытых дверях. “Ну же, повернись, чудила, скажи хоть что-нибудь!” – сжал зубы Антон. Но тот не удостоил его даже взглядом: стеклянная дверь захлопнулась и делегация покинула институт.
“Беги, беги, жалуйся своему хозяину, трусливый шакал!” – торжествовал Антон, провожая взглядом чиновничий кортеж.
В пылу схватки он не заметил, что у его одиночной акции появились заинтересованные зрители: митинг закончился и студенты начали разбредаться по кабинетам. Одни смотрели с усмешкой, другие настороженно: не каждый день увидишь, как хлипкий безумец с палкой на танк бросается.
– Здорово, Антон! – прозвучал веселый голос Кима.
– Привет! – прогудел свысока Буран.
– О, ребята, и вам не хворать! – пожал он руки братьям. – Ну че, как вам панихида?
– Жалко профессора, классный был мужик, – ответил Ким.
– Не то слово! – возразил Антон. – Я бы сказал, блаженный. Эти твари, – кивнул он в сторону дверей, – ему в подметки не годятся.
– Круто ты его приземлил.
– А нечего хорошему человеку в товарищи набиваться. Придумали тоже: “мы закончим твое дело”! Тамбовский волк вам товарищ.
– А кто такой Витя?
Антон с опаской посмотрел по сторонам и, понизив голос, произнес:
– Витя знает, кто убил профессора. Сейчас он на Кузнецова – крыша поехала. Но если заговорит, кранты Бивню и всей его команде.
– Нифига себе!… А это точно?
– Точнее некуда.
– Капе-е-ец! – Ким запустил пятерню себе в волосы. – Слушай, Антох ты же, вроде, валить собирался. Передумал, что ли?
– Пока не знаю, – скривился Антон – признаваться в том, что сказал глупость, сейчас ему не хотелось. – Надо закончить кое-какие дела, а там видно будет.
Братья радостно переглянулись.
– Если что, говори, мы поможем!
– Лады!
“Ну вот, стоило стать самим собой, как дела пошли на лад”, – думал он, по дороге в библиотеку: надо было сдать книги, оставшиеся от прошлого семестра.
Настоящей дружбе никакие трудности не страшны. Ее может разрушить только предательство. А предатель это тот, кто предал в первую очередь самого себя, свою веру, свои принципы. Но Антон их не предавал, он только хотел обезопасить друзей от нападок Бивня, избавить от необходимости жертвовать собой.
Какой же он был дурак! Друг, потому и друг, что всегда готов идти с тобой и в огонь и в воду, без упреков и сожалений. Как Глеб, например. Отхватил по полной, но даже слова не высказал, и еще и шутить умудрялся.
“Но ведь кто-то же его сдал”, – мысль о предателе заставила Антона собраться: сантименты расхолаживают, делают доверчивым, а значит – слепым. Десятикратная осторожность – вот что сейчас нужно. А чтобы не повторилось, как с Глебом, действовать в одиночку, вызывая огонь на себя.
Двери информационно-вычислительного центра распахнулись перед самым носом Антона: некто со стопкой книг, закрывающих лицо до переносицы, с трудом протискивался в узкий дверной проем. По печальным глазам в круглой оправе и кудрявой шевелюре Антон узнал в книгоноше Соло.
– Ну ты нагрузился! – улыбнулся он.
– Антон, постой, ты мне нужен, – просипел Соло, пристраивая стопку книг на подоконник.
– Ну уж нет, брат, я за тебя эту гору не потащу.
– Спасибо, конечно, что согласился помочь, но я по другому поводу…
– Погоди, – остановил его Антон, – а разве в библиотеке книги еще дают? Насколько знаю, здесь только должники тусуются.
– Соломон Гольдман точно не в их числе, – поправил Соло сползшие на переносицу очки указательным пальцем, – Ему должны, да, и это нормально. Вот ты, например…
– Не понял?!
– Шо ты делаешь брови? Вообще, я собирался поговорить с тобой с глазу на глаз. Можешь пригласить меня на чай? – заговорщически произнес Соло, наклонившись к уху Антона.
– Приходи, конечно, о чем речь!
– Вот и хорошо. Завтра в два самовар должен пыхтеть, ну и все, как полагается.
– Ну, конечно! – Антону находил забавной эту напускную самоуверенность друга. – Только ты мне не ответил: книги еще выдают?
– Если хорошо попросить, – Соло кряхтя взвалил стопку разноцветных томов себе на грудь, – тебе и папирус Тутанхамона выдадут. – До встречи! – крикнул он на ходу не оборачиваясь.
Посмотрев с улыбкой, как Соло с грузом семенит по коридору (“Ничего, ничего, для фигуры полезно!”), мастерски лавируя между встречными, Антон зашел в помещение ИВЦ.
Здесь, за рядами компьютерных столов и черными прямоугольниками мониторов, в дальнем левом углу белела пластиковая дверь с табличкой “Книгохранилище”. Когда закрывалась библиотека, много книг оставалось на руках, и теперь, после сессии, студенты приносили их сюда, в этот книжный хоспис. Чтобы система сработала не только на прием, но и на выдачу, нужно было иметь талант Соломона Гольдмана.
– Можно? – заглянул Антон за белые двери и увидел небольшую комнату со стеллажами полными книг.
Между ними и дверью находился небольшой прилавок – кафедра выдачи. Из-за него медленно, словно гриб-сморчок из-под земли, появилась голова миниатюрной старушки в старомодном жакете и идеально белой кофточке. Полуприкрытые глаза на сморщенном лице смотрели на посетителя мутным взглядом, приоткрытая нижняя губа обнажала коралловой белизны зубные протезы.
“Миссис Хадсон, собственной персоной, – оценил Антон экзотический типаж. – Сейчас возьмет свое пенсне и с апломбом эдак: ват ду ю нид, сэ-э-эр?”
– Я книги хочу сдать! Можно? – спросил он, как можно громче, чтобы старушка расслышала.
– Кладите сюда, – проблеяла старушка, указав рукой на прилавок.
Глядя на то, как размеренно и скрупулезно “миссис Хадсон” вносит в реестр возвращенных книг три сборника статей по теории информации и худосочный томик “Модели социальных процессов”, Антон перебрал все сюжеты из русского Холмса, а заодно припомнил собаку Баскервилей, которую не так давно ему довелось увидеть вживую.
– У вас есть еще что-нибудь? – флегматично поинтересовалась старушка спустя двадцать минут.
Антон задумчиво посмотрел в сторону и отрицательно мотнул головой.
– Если найдете, постарайтесь не задерживать – нас скоро закрывают.
– Хорошо, – кивнул он и, повернувшись, сделал шаг к двери.
– Вы забыли! – неожиданно высоко прозвучал голос книгохранительницы.
Антон повернулся и с недоумением посмотрел на старушку.
– Вы забыли вот это, – показала она рукой на пластиковую коробочку синего цвета, лежащую на прилавке.
Антон приблизился и взял коробочку в руки. Это была аудиокассета фирмы Basf с надписью на корешке: “Кино 1989. Последний герой”. Губы у него искривились в усмешке:
– Простите, но вы, кажется, веком ошиблись. Сейчас такое не слушают.
– Что вы говорите? – на лице у “миссис Хадсон” отразилось неподдельное удивление. – И, тем не менее, она ваша, – уверенно произнесла она и, шаркая лакированными туфлями, скрылась за стеллажами.
Антон еще раз повертел кассету в руках и вспомнил про Соло: “Забыл на радостях, книголюб. Надо бы вернуть”. Но, сунув кассету в рюкзак, хитро улыбнулся: магнитофон Бурана он починил, а вот проверить в работе до сих пор не мог – нечем. Теперь есть что засунуть в пасть этому трансформеру. А Соло подождет: нечего было варежку разевать.
– Спасибо! – крикнул он в сторону скрывшейся за стеллажами старушки и вышел в просторный и светлый зал ИВЦ.
“Да, как летит время! – размышлял он, проходя мимо жужжащих ульями серверов. – Скажи кто-нибудь нашим предкам в девяностые, что вся коллекция их пластинок и кассет в будущем поместиться на устройстве размером с ладонь, они бы не поверили. Может и с библиотеками также? Наши внуки будут смеяться над нами, когда увидят книги на пыльных полках дедушкиной библиотеки: благодаря чипу в голове им будут доступны все сокровища мировой литературы в мгновение ока! Только захотят ли они их “читать”, вот в чем вопрос?”
Эти и другие мысли возникали в его голове, но ярче всех горел задорный огонек победы, которую он одержал сегодня над прихвостнями мэра. Эта победа вернула ему доверие братьев – Кима и Бурана, в которых он теперь, как и в Глебе, нисколько не сомневался. Осталось разобраться, что за птица – Соло, и папку с делом предателя можно будет отправить в архив.
Вот завтра, наконец, все и выяснится.
Глава 15
Когда в один из дней Антон вывалил на кровать содержимое пакета, принесенного от Глеба в новогоднюю ночь, то не мог поверить, что из этого хлама может получиться японский двухкассетник. Груда радио-механических обломков была похожа на что угодно: остатки робота из вселенной Джорджа Лукаса, на сломанную шпионскую радиостанцию, – но только не на магнитофон.
“Натуральный стимпанк, – возмущался он. – Как ЭТО могло издавать звуки?”
Но чувство вины за испорченный праздник, заставило собраться, и Антон принялся за работу.
“У самурая нет цели, только путь”, – мужественно хмурил он брови, делая из материнского платка повязку, чтобы не поджечь паяльником волосы.
На его счастье, электроника практически не пострадала. Припаять оторванные провода в нужное место – дело нехитрое. А вот наладить механику оказалось труднее: пришлось даже выписывать запчасти через китайский маркетплейс.
Спустя месяц упорного труда на столе у Антона красовался Sharp GF-800, мечта всех советских мальчишек и предмет обожания Кима и Бурана, купивших его у Соло за баснословные тридцать косарей.
– Даже не просите! – отреагировал тогда продавец на предложение снизить цену. – Вы же видите – вещь практически новая!
На вопрос, а почему на задней стенке написано “1983”, Соло без тени смущения отвечал:
– На пирамиде Хеопса вообще ничего не написано, а она до сих работает, я сам видел.
“Не проще было на эти деньги домашний комп прокачать? Столько места в квартире занимает, да и мороки с ним”, – размышлял Антон, стоя перед восстановленным магнитофоном в позе задумчивого художника.
С виду аппарат выглядел как новый, все функции работали исправно. Но, чтобы проверить его в деле, не хватало сущего пустяка – компакт-кассеты. Недостающее звено Антон нашел в комнате матери на полочке с духовной литературой. Это была кассета с записью жития преподобного Амвросия Оптинского, и ее механический тамагочи бессовестно зажевал на первой минуте протяжки.
“Чтоб ты подавился!” – сердился незадачливый испытатель.
Кассета восстановлению не подлежала: старая пленка не выдерживала склейки и рвалась даже от ручной перемотки. Вечером Антон попросил прощения у матери, но та не обиделась – житие святого она давно знала наизусть.
И вот теперь судьба, приняв обличие старушки из библиотеки, дала ему еще один шанс. Вернувшись домой, Антон не раздеваясь прошел в комнату, вставил кассету в магнитофон и, строго предупредил:
– Даже не думай! Отправишься на помойку.
Он нажал на клавишу “старт” и несколько секунд сидел, затаив дыхание, глядя, как два белых колесика с шипами плавно вертятся, а тонкая коричневая пленка наматывается на приемную катушку.
– Ну вот, так-то лучше! – расплылся Антон в улыбке и пошел раздеваться.
Он возился в коридоре, а музыка все не играла.
“Что-то с кассетой или я чего напортачил?”
Антон подошел к устройству и стал орудовать ползунками и жать кнопки на передней панели. Колонки в ответ на эти манипуляции потрескивали и продолжали издавать тихое шипение.
Решив, что никто не будет писать на пустой кассете название альбома и группы, Антон забил в поисковик вопрос: “Почему на работающем магнитофоне нет звука?” Бесчисленное количество ответов повергло его в уныние: неужели все, что ему удалось, это собрать устройство для перемотки?
Он смотрел на немеющие колонки и сцена радостной встречи с братьями в его воображении опадала фрагментами пазлов. Виноватым Антон себя не чувствовал: он сделал все и даже больше, чтобы реанимировать этот раритет. А он теперь стоит и тупо мотает пленку… Нет, не пленку, а нервы своему спасителю!
Удар по корпусу мог стать последним в жизни старого магнитофона, но произошло обратное: “Перемен, требуют наши сердца!” – заорали динамики на полную катушку голосом Цоя.
– Ого! – восторженно крикнул Антон и кинулся к регуляторам громкости.
Музыку он любил, но только не Кино. Все эти граффити “Цой жив!”, время от времени появляющиеся на стенах домов, вопли: “Группа крови на рукаве!”, несущиеся летом из каждой подворотни, раздражали его. А песня, которую оппозиция зачем-то сделала своим гимном, вообще казалась ему профанацией революционной идеи: сидят мужики на кухне, бамбук курят, а сами палец о палец ударить не хотят. Но сейчас она пришлась, как нельзя кстати, и Антон с удовольствием подпевал: “Перемен требуют наши сердца-а-а!”
Матери дома не было и Антон, сделав звук громче, отправился на кухню. Пока варился свежемолотый кофе, из комнаты доносились аккорды веселой песни о грустной судьбе последнего героя, а за ней – о пассажирах троллейбуса, идущего на восток, а по факту – в неизвестность.
“Не так уж и прост этот Цой, – прислушивался Антон к словам композиций. – Наверняка в текстах есть скрытый смысл”.
Он убедился в этом, когда услышал безукоризненную с точки зрения смысла и формы строчку: “Где бы ты ни был, чтоб ты ни делал, между землей и небом – война!”
“А это вообще – классика! Всего несколько слов, а в них – вся суть жизни”.
Какофония и тревожные нотки в музыке гармонично сочетались с текстом, и Антон даже слегка приуныл, когда песня закончилась и магнитофон замолчал.
– И это все? – обиженно скривил он губы, остановившись в дверях комнаты с кружкой горячего американо в руках.
На другой стороне кассеты он нашел сделанную ручкой надпись: “продолжение”, и, перевернув, вставил ее во второй карман. Техника работала идеально.
Вторая сторона началась с лирики: у героя песни есть крыша над головой, здоровье, а все ему не так – хандра, одним словом. Так себе тема, но под горячий кофе очень даже ничего.
А вот баллада про ночь зацепила с первых аккордов. И вроде образы те же, что в прошлых песнях: город, ночь, огни, – но есть и нечто новое: таинственные всадники, покидающие спящий город. Им как будто душно в его сонной атмосфере, и они отправляются в путь. Куда? Неважно. Спасение – в движении.
Когда заиграла сольная партия, у Антона сладко заныло сердце. Он увидел себя среди этих всадников, гордо летящих по городским улицам на вороных конях в неизвестность, в тайну, которую можно разгадывать вечно…
Внезапно запись оборвалась и из колонок послышались звуки чьих-то голосов, сопровождаемые шуршанием и постукиванием по микрофону.
“Ну вот, – недовольно поморщился Антон, – Такую тему испортили”.
Он уже хотел нажать клавишу “стоп” на передней панели, как мужской голос на записи скомандовал громким шепотом: “Читайте!” Женский голос, откашлявшись, продекламировал с выражением:
Искали они, но найти не могли
В прошлом и настоящем.
И знаю я доброе слово земли –
Ищущий, да обрящет!
Последнюю строчку женщина зачем-то произнесла трижды и немного пафосно.
“Это что еще за поэтический кружок?” – уставился Антон на магнитофон, ожидая продолжения. Но колонки только тихо шипели, а пленка продолжала наматываться на катушку.
“Конец фильма!”, – вздохнул он и отмотал назад, чтобы еще раз прослушать странное четверостишие. – Чьи это строчки? – изучал Антон подкассетник в поисках подсказки. – Акмеисты? Вряд ли, у тех конкретика в образах на первом месте, а здесь… Точно – имажинисты! Вот кто без метафор жить не может!”
После ужина он еще раз поставил полюбившуюся композицию и пожалел, что с магнитофоном придется расстаться. За время ремонта “железяка” органично вписалась в интерьер его комнаты. Да и музыка на ней звучала как-то по-особенному, будто обычная двухмерная картинка превратилась в 3D-формат.
Звонить Киму Антон не стал – поздно, но скинул сообщение в телеге: “Шарп готов, забирайте”. Ответ пришел скоро: “Антоха, привет! Спасибо большое, Борис в восторге! Приедем с турнира, забежим”.
Антон просиял: братья снова на соревнованиях по баскетболу, а значит две или три недели магнитофон в его полном распоряжении. Осталось только где-то найти кассеты.
Соло, обещавший прийти на следующий день, так и не появился. У кого-то семь пятниц на неделе, а у Соломона Гольдмана семь суббот, – шутили друзья. Вот и на этот раз он виновато гнусавил в трубку: “Старик, извини, меня в ешиву на неделю посылают. Но мы обязательно поговорим, попозже!”
“Без проблем!” – отвечал Антон, но внутренне пожалел, что встреча не состоялась: подозрения относительно Соло не давали ему покоя.
Одно хорошо – появилось время заняться своими делами. Сначала сходил на барахолку и прикупил старых кассет с записями. Потом, включив концерт Пикника, засел за диплом – до защиты оставалось три месяца, а у него еще половина работы в черновиках.
Когда есть интересная работа, да еще классная музыка, время летит незаметно. В марте диплом был дописан, а кассеты прокручены по несколько раз. Мать, хотя и дразнила сына старьевщиком, сама иногда просила включить ей что-нибудь из девяностых. Но кроме Ласкового мая Антон ничего предложить не мог.
В праздник всех женщин он решил сделать маме приятное и отправился на поиски подходящего “контента”. Антиквары ухмылялись, глядя, как юноша в беспроводных наушниках придирчиво рассматривает помутневшие от времени пластиковые коробочки с фотографиями давно сошедших со сцены групп и певцов. К обеду коллекция Антона пополнилась альбомами Альянса, Браво и А-Студио.
Купив любимые мамины белые гвоздики, он уже собирался уходить с рынка, как вдруг остановился у лотка с игрушками. Его внимание привлек набор фигурок из Варкрафта. Антон поискал глазами своего аватара, но пандарена в этой пестрой толпе не нашлось. А вот фигурка таурена благодаря внушительным размерам и раскраске так и бросалась в глаза. Она напомнила ему монстра, которого он победил в замке Райды.
“Знатная была битва! – любовался Антон амуницией и оружием игрушечного чудовища. – Только накачанные бицепсы и рост не помогут, если тебе встретился мастер кунг фу. Прости, забыл попрощаться. Спокойная ночь, Яг-Морт!”.
Антон усмехнулся: тогда эти странные слова он принял как своеобразное Ave, Caesar, morituri te salutant! Но, по-видимому, пользователь, скрывающийся под экзотическим ником, тоже слушает Цоя…
Внезапно на его мысленном горизонте замаячил сигнальный огонек.
“Да нет, ерунда!” – отмахнулся он от навязчивой мысли о неслучайности совпадения. Но огонек не исчезал и становился все ярче, пока наконец не превратился в мощный столп света, высветивший в лабиринте случайных с виду событий чей-то хитроумный замысел.
Вот Антон побеждает в битве за магический пульт таурена, и тот произносит странную фразу: “Спокойная ночь, Меркатор!” Проходит месяц, и кто-то (ну не старушка же, она только посредник!) передает ему послание, “привязанное” к песне Цоя, где звучат те же слова. Зачем? Явно, не для того, чтобы подвигнуть к изучению поэзии Серебряного века. В строчках четверостишия таинственный незнакомец зашифровал послание…
– Че встал! – буркнула недовольно кругленькая продавщица с кончиком носа в виде помидора черри. – Не будешь брать, отойди, не мешай торговле.
– Т-ссс! – поднес Антон указательный палец к губам, и, чуть подавшись вперед, вполголоса произнес: – Никому не говорите, что пандарен Меркатор был здесь.
– Э, пацан, уйди, не нарывайся! – рыкнула продавщица.
– Во славу Альянса! – хитро подмигнул он ей и бодрым шагом направился к выходу.
– Псих! – прозвучало вслед, но Антону было уже не до нее.
Сомнений быть не могло: в послании зашифрован код для магического пульта, открывающий новый, и, судя по степени секретности, элитный вариант игры. Если только это не кассета Соло, и он не морочит ему голову, скрываясь под ником Яг-Морт. Хакер он посредственный, а вот шифровальщик, каких поискать.
Несколько раз в соревнованиях по киберспорту Соло проигрывал Антону по баллам и оставался вторым. И вот теперь, видимо, решил взять реванш. Но так, чтобы в случае чего не обделаться.
“Хочешь потягаться со мной, сопляк? – заводился Антон, не замечая, как перебегает на красный свет светофора. – Дерьмо твоя ловушка. Взломаю в два счета и все узнают: Антон Громов – лучший!”
Конечно, первый вариант предпочтительнее: старый дизайн игры наскучил, хочется уже чего-нибудь свежего, нетронутого Орками Скверны. Но даже если это подстава от конкурента, отстоять звание лучшего геймера Светлогорска – дело чести.
– Ты сегодня не первый, – загадочно улыбнулась мать, когда Антон с порога чмокнул ее в щечку и вручил гвоздики. Стол был накрыт на три персоны, а посередине стояли торт и ваза с букетом алых роз.
– У нас гости? – удивился он и бросил подозрительный взгляд на мужскую куртку, висевшую в коридоре.
– Назвался твоим лучшим другом, – мать понизила голос. – Такой галантный молодой человек: поздравил с восьмым марта, цветы подарил. Давид, зовут, кажется… Кого-то он мне напоминает.
– Понятно! – расслабился Антон. – И где этот Голиаф?
– Почему Голиаф?
– Но и не Давид.
– А кто же?
– Соломон Гольдман, сын главврача городской больницы. Твоего одноклассника, если не ошибаюсь.
– Как, это сын Ёси?!
– Сын Иосифа, сын Давида, сын Авраама, ну и прочее по списку.
Мать прыснула в ладошку:
– Точно, Соломон! А я его Давидом… Он тебя в комнате дожидается.
– Мама, я же говорил! – прошипел Антон сквозь зубы.
– Он сам попросил. Не могла же я отказать твоему лучшему другу?
– “Лучший друг”, “лучший друг”, – ворчал Антон, раздеваясь, – это еще проверить надо.
Неожиданно из-за дверей донеслись звуки монетного станка и хорошо знакомый басовый риф флойдов.
– Шолом, дружище! – непринужденно поздоровался Антон, войдя в комнату.
Соло, развалившийся на старом кресле, не вставая, протянул руку:
– И вам того же! Не думал, что у тебя получится его починить.
– Тебе какая разница, все равно не твой? – поддел Антон, садясь у стола.
– Ну, это легко исправить, – запрыгали в круглой оправе очков густые ресницы. – Но я не буду.
– Да ты что? Бери, потом дороже продашь!
– Шутить изволишь? Ну-ну, – насупился Соло и нажал кнопку “стоп” на магнитофоне. – А я, между прочим, по делу пришел.
– Ладно, извини, – виновато улыбнулся Антон. – Выкладывай, что там у тебя.
Соло поднялся с кресла, выглянул зачем-то за дверь, и, затворив ее, повернулся к Антону. Лицо у него выражало крайнюю степень озабоченности: брови нахмурены, губы плотно сомкнуты, глаза устремлены на собеседника.
– Антон, – выпалил он, – я должен сделать тебе предложение…
– Учитывая какой сегодня день, звучит несколько странно, – усмехнулся Антон.
– Ну да, – поморщился Соло, – глупо вышло… Давай так: у меня к тебе деловое предложение. Ты ведь еще не передумал ехать в Европу? И, наверное, ты думал о том, кто возглавит команду после… на время твоего отсутствия. Так вот. Полагаю, ты согласишься, что во главе нашего дела должен стоять человек неординарно мыслящий, имеющий организаторские навыки, и, самое главное, лидерские качества.
– Ну, допустим. Что из этого?
– Я просто хочу сказать, что такой человек есть.
– И этот человек – ты, – не смог Антон скрыть ироничной улыбки.
– Благодарю, конечно, за высокую оценку моих способностей, но, думаю, ты и сам понимаешь, что лучшей кандидатуры не найти.
Антон замолчал. Он никогда не претендовал на какое-то особое место в кругу друзей. Просто, у него лучше получается генерировать идеи и планировать акции, как у Глеба – заниматься материальным обеспечением, а у Соло – делать многоуровневые расчеты. Каждый выполнял свою часть работы, и только все вместе они добивались результата.
Предложение Соло не вносило ничего нового в эту схему: все (кроме Антона) оставались на своих местах. Просто горизонтальная конструкция превращалась в вертикаль, на вершине которой помещался один человек.
Согласятся с этим парни? Вряд ли. Скорее всего, пошлют Соло куда подальше и разбегутся. Но для Соло это неважно. Власть нужна ему не ради дела. Он просто хочет преодолеть комплекс вечно второго. А этот комплекс намного тяжелее комплекса неудачника.
Неудачник знает – до Олимпа ему не добраться, а потому спокойно копает грядки где-нибудь на равнине. А этот лезет в гору, все силы на это тратит. И когда остается один только шаг до вершины, вместо него на нее восходит другой.
Вот и раздирают бедолагу страсти: жить внизу – гордость не позволяет, а наверху – занято. А промежуточный вариант его не устроит: это как есть недопеченный пирог или смотреть недописанную картину.
– Я не против, – подвел Антон итог своим размышлениям. – Только не думаю, что у тебя получится.
– Ты не переживай, – успокоил его Соло, – все будет в лучшем виде! Главное – база, документы. Передай их мне, а мы уже решим, что со всем этим делать.
– Ты о чем? Я тебя не понимаю.
– Документы – компромат на Абрамова. Глеб сказал, что у тебя много чего есть, разве не так?
“Вот ты и раскрылся, казачок засланный”, – посмотрел Антон на Соло в упор, пытаясь заметить хоть каплю краски на его лице.
Но тот вел себя вполне естественно: искренне заинтересованный взгляд, глаза не бегают.
“Ну мастер! С такими талантами полиграф обмануть, как два пальца…”
– Наврал тебе Глеб, – Антон старался не выдать своих чувств. – Нет у меня ничего, и не было.
– А как же…
– А вот так. Если ты про вашу последнюю аферу, то я тут ни при чем. Оппозиция поймала вас на живца, а вы и купились.
– Странно, – нахмурился Соло. – А бабахнуло славно.
– Что есть, то есть.
Дверь отворилась и на пороге комнаты появилась мама. На ней было шелковое голубое платье с широкими рукавами по локоть, волосы плетеным венком обрамляли голову, в ушах поблескивали золотые серьги в виде гроздьев винограда, а высокую бледную шею украшало изумительной красоты коралловое колье.
– Мальчики, все готово. Прошу к столу! – произнесла она с улыбкой, слегка прикоснувшись к прическе.
Первым отреагировал Соло: он сложил руки в замок на груди, словно оперный певец, и, широко улыбаясь, сладкоречиво произнес:
– Вы меня извините, но я должен это сказать: вы, Нина Федоровна, – эталон женской красоты! Мои розы недостаточно хороши, чтобы подчеркнуть ваше великолепие!
– И правда мама, – очнулся пораженный Антон, первый раз увидевший мать в этом наряде, – тебе так идет это… всё.
– Благодарю за комплимент, молодые люди! Вы сделали мне приятно, и я не могла оставить без ответа ваши старания. Мойте руки – голубцы остывают.
За столом Соло рассыпал похвалы кулинарному искусству хозяйки, умело переплетая их с историями из жизни своей многочисленной родни. Оказывается, тетя Соня из Хайфы готовит точно такие голубцы “с ниточкой”, только кошерные. А вот жена дяди Бори из Тель-Авива непременно должна взять рецепт еврейской закуски у Нины Федоровны.
Узнав, что голубцы “тоже из говядины”, он “не смог отказаться” от добавки и клялся, что сегодня ему “таки приснится домик тети Сони на берегу Средиземного моря”. Потом долго рассказывал о каторжном труде своего “дорогого папы, Иосифа Марковича” в должности главврача городской больницы и о непревзойденном терпении мамы, Сары Михайловны.
Соло так искренне нахваливал мамину кухню и с такой теплотой отзывался о своих родных, что казалось, нет человека на свете более открытого и доброго, чем Соломон Гольдман. Глядя, как мама смеется над шутками гостя, Антон тоже улыбался, но больше для вида.
“Видимо в этом и состоит ремесло предателя, – думал он про себя, – не просто втереться в доверие, но стать своим в доску. Чтобы никто и подумать не мог, что враг сидит рядом, пьет чай и травит анекдоты. Иуда Искариот, со своей примитивной жадностью, ребенок, по сравнению с такими мастерами”.
– Антон, ты чего такой грустный? – уловила мать настроение сына.
– Я бы тоже грустил, Нина Федоровна, если бы мне пришлось покидать родину, – разоткровенничался Соло, примериваясь к третьему куску киевского торта.
Словно кадры из фильма Тарантино промелькнули у Антона перед глазами: мощным апперкотом он засадил болтуну в измазанную кремом челюсть и тот, подлетев на полметра вверх, ударился спиной об стену и стек на пол бесформенной массой.
– Как, покидать родину? Зачем..? – опешила мать.
– Э-э-э, – заблеял Соло, наткнувшись на испепеляющий взгляд Антона. – Это такой… еврейский юмор, Нина Федоровна, – заюлил он ужом на сковородке. – Так говорят евреи, которые живут не в Израиле, но очень бы хотели там жить.
– Какая интересная шутка, – мать натянуто улыбнулась.
Соло облегченно вздохнул, рассеянно повертел блюдечко с тортом, и вдруг ляпнул ни с того ни с сего:
– А все-таки жаль Казимира Васильевича, замечательный был ученый… Я вам скажу одну вещь, но это строго между нами…
Мать с Антоном молча переглянулись и внимательно посмотрели на Соло. Нахмурив брови, он чуть наклонился над столом и произнес тоном заговорщика:
– Его не зарезали. Профессору перегрызла горло какая-то тварь.
Соло откинулся на спинку стула и выдержал драматическую паузу. Не дождавшись горестных вздохов, обмороков и упавших стульев, продолжил:
– Судмедэксперт – практикант из области – не выдумал ничего лучше, как подтвердить версию следствия о ножевых ранениях. Ему не сообщили, что его клиент обязательно попадет в руки доктора Гертнера, а уж у него-то ошибки быть не может.
Он снова замолчал, но, не дождавшись реакции, удивленно воскликнул:
– Как, вы не знаете, кто такой Гертнер? Это же лучший патологоанатом в России! Мне папа сказал, а он врать не будет. Доктор имел заслуженную славу уже в те времена, когда родители сегодняшних “специалистов” ходили по-маленькому в штанишки. Он давно на пенсии, но к нему иногда обращаются за помощью. Так вот: ему пяти минут хватило, чтобы определить: такие повреждения холодное оружие оставить не может.
Соло тревожно посмотрел по сторонам и поманил рукой слушателей.
– У твари три ряда зубов, – загробным голосом сообщил он, когда Антон с матерью придвинулись ближе, – и каждый зуб размером с нож мясника. Когда челюсти сомкнулись, голова профессора оторвалась от позвоночника и его настигла мгновенная смерть!
Соло деловито облокотился левой рукой на спинку стула и, склонив голову набок, принялся жулькать правой ладонью бумажную салфетку. Антон скептически усмехнулся:
– Ну, конечно! Граждане, осторожно: в уральских лесах завелась ходячая акула.
– Ты не веришь доктору Гертнеру?!
– Я не верю в сказки, Соло.
– Антон, зачем ты так? – упрекнула мать, хотя и сама смотрела недоверчиво.
– Мама, таких животных в природе не существует! – доверчивость матери возмущала его больше, чем откровенное вранье Соло.
– Может доктор просто ошибся, не три ряда, а один, – попыталась она спасти положение.
– Доктор Гертнер ошибиться не может, Нина Федоровна…
– Да, мама! Шо ты такое говоришь? Это же доктор Гертнер! – энергично жестикулируя, передразнил Антон.
Соло зарделся от возмущения, но отвечать не стал. Он сидел, насупившись и смотрел на пустую коробку из-под торта.
Антону стало не по себе: ну, врун, ну и что? Зачем так обижать человека?
– Прости, – виновато забегал он глазами, – не хотел… Только… не верю я в эти байки.
– Ною тоже не верили, и чем все закончилось? – грустно произнес Соло и встал из-за стола. – Благодарю, Нина Федоровна, за теплый прием, за угощение…
– Что ты, Соломон, это тебе спасибо! Торт, эти цветы, поздравления, – я тронута…
– Нет-нет-нет, не стоит благодарности! Мама моего лучшего друга – моя мама.
– Передавай привет папе! Мы уже лет десять не виделись, – провожала она его, стоя в дверях зала.
Пока Соло одевался в коридоре, Антон вынес из комнаты кассету с песнями Цоя.
– Сюрприз! – хитро подмигнул он. – Мне понравилось. Еще бы послушал, если ты не против.
Соло нахмурился:
– Шо такое? Подарок? Мне? Опять эти твои намеки?
– Да, нет, ты че… – сконфузился Антон. – Это разве… не твое?
Соло взял кассету в руки, придирчиво осмотрел со всех сторон и вернул Антону.
– Спасибо. Так меня еще никто не оскорблял. Ну, Алан Парсонс, ну, Пинк Флойд, на худой конец. Но чтобы я слушал Цоя?
– Да нет, ты вспомни: траурный митинг, ты еще книги брал в книгохранилище, а после тебя я нашел там вот это.
Соло только устало вздохнул и, развернувшись, вышел за дверь.
– Нина Федоровна, мое почтение! – помахал он рукой с лестничной площадки и, приставив указательный палец к груди Антона, внушительно произнес: – Вы еще услышите имя Соломона Гольдмана, я вам это обещаю. Но не факт, что в тот день Соломон Гольдман услышит вас. Держи краба! – подставил он руку для прощания.
Пожимая пухлую ладонь Соло, Антон едва удержался от вопроса: друг, зачем ты это сделал? Но тут же устыдился своей самонадеянности: чтобы сказать такое, одних подозрений мало, нужны железобетонные доказательства. А их у него нет. По крайней мере, пока.
Проводив Соло, Антон прошел в комнату, встал лицом к окну и несколько раз выполнил упражнение ногарэ, произнося на каждом выдохе: “Ос!” Закрыв глаза, он усилием воли привел мысли в порядок и сказал самому себе: “Кодекс самурая гласит: будь хладнокровным и зорким – летящая стрела укажет, где скрывается враг”.
Глава 16
“Перед тем, как приступать к взлому сверхсекретного сообщения противника, убедитесь, что у вас в руках не обрывок старой газеты”, – любил повторять преподаватель основ криптографии студентам, когда те не замечали, что тестовая шифрограмма состоит из числа Пи.
Чтобы не искать смысла, там, где его нет, Антон для начала решил пошарить в интернете.
“Если это Серебряный век, то там давно уже все оцифровано и выложено с комментариями”, – рассуждал он, перематывая запись на нужный момент. Женский голос вновь продекламировал таинственные строки и Антон набрал в редакторе первую половину четверостишия:
Искали они, но найти не могли
В прошлом и настоящем…
Отмотав пленку назад, он нажал кнопку пуск и приготовился набирать вторую часть. Едва прозвучали последние аккорды цоевской баллады и начался стих, как из колонок раздалось невнятное бормотание и запись прервалась.
“Зажевал-таки, скотина!” – выругался Антон.
Вынув кассету из приемника, он стал потихоньку вытягивать узкую полоску магнитной ленты из механизма протяжки. Первые результаты не радовали – большая часть аварийной ленты напоминала помятый кусок серпантина. А когда под конец пленку заклинило и Антон потянул чуть сильнее, она легко порвалась, оставив на резиновом валике клочок размером в несколько сантиметров.
“Пусть хоть пара слов останется, все лучше, чем ничего”, – успокаивал себя Антон, склеивая скотчем оборванные концы. Но все было напрасно: сделав пару оборотов, техника встала, игнорируя нажатие любых клавиш и умеренное рукоприкладство. Стало понятно: кассета ни при чём, все дело в железе.
– Что я теперь твоим хозяевам скажу? – посмотрел он с упреком на останки последнего самурая аналоговой эпохи. – Извините, парни, но ваш японский друг сделал сеппуку!
Снова погружаться в рутину ремонта не было ни малейшего желания. Да и зачем, если есть более простое решение.
Вытащив штепсель из розетки, Антон уселся за компьютер: для поиска в интернете первых двух строчек более, чем достаточно. Он скопировал набранный текст, вставил в адресную строку браузера и нажал клавишу ввода.
– Опаньки… – растерянно уставился Антон в появившийся на экране набор совершенно бессмысленных ссылок.
Попробовал сократить запрос (“Ну уж теперь-то не спрячешься!”), но снова безрезультатно.
– Да как так?! – простёр он руки к монитору.
Новые варианты запросов не помогли – каждый раз вместо ссылки на стихотворение какого-нибудь Саши Черного поисковик выдавал издевательское: “не найдено”.
“Или это очень редкое произведение”, – теребил Антон кончик носа, – “или… самопал. Тогда вообще без разницы, главное расшифровать послание. Только бы память не подвела!”
Погасив монитор, он принялся нервно расхаживать по комнате взад и вперед, бормоча под нос первые две строчки четверостишия. Последняя строчка выскочила сразу: расхожее евангельское выражение “Ищущий да обрящет” женщина прочитала трижды. А вот от третьей остались только обрывки.
“Что-то там про “доброе слово” говорилось, – кусал он от напряжения сжатые в кулак пальцы правой руки. – “Доброе слово” чего или кого? Нужна рифма к слову “смогли”… Может, “вдали”, “в пыли”? Но это предложный падеж… А что если там глагол?… Блин, как все не вовремя!”
– Убить тебя мало! – замахнулся он на магнитофон, но остановился и, выдохнув: “Ос-с-с”, медленно опустил руку до пояса.
“Дух самурая невозмутим, как море у подножия Фудзи в солнечный день”, – сочинил он правило для собственного бусидо и его тут же озарило: надо определить место этой пары в строке, тогда будет легче искать остальные слова.
Одиннадцать слогов – классический амфибрахий с ударением на второй слог. Значит словосочетание “доброе слово” должно находиться где-то посередине. Антон встал посреди комнаты и, раскачиваясь в темпе вальса, попробовал совместить с ритмической конструкцией строки запомнившиеся слова:
– Та-доб-ро-е-сло-во-та-та-ра-та-та… Нет, не то… Та-та-ра-та-доб-ро-е-сло-во… земли, – взмахнул он рукой и застыл, прислушиваясь к всплывшей из глубин подсознания рифме. – Точно! “Доброе слово земли”!
Он подскочил к столу, включил монитор и набрал найденную фразу в редакторе. Осталось вспомнить одно, максимум два слова и – готово! Антон замер перед экраном, скользя глазами по четверостишию.
“Третья строчка звучит, как оппозиция к первой, это я помню. А если так, то вместо “они” должно быть “мы”. Дальше: “они” искали что? “Слово”, конечно. Значит “ему” известно “слово”, а “им” – нет. Так, так… Может быть “известно нам”?
– “Известно нам доброе слово земли”, – произнес Антон нараспев.
По смыслу и размеру подходит. Но зачем эта аллитерация: “известно нам”? Никакого благозвучия, – язык сломаешь. И почему обязательно в третьем лице? Логичнее писать от первого: не “нам”, а “мне”. Он посмотрел на новый вариант и поморщился – коряво. Проще сказать “я знаю”. Только вот куда лишний слог девать?
– Лишний слог, лишний слог, – продекламировал он, – если это… не предлог. Или местоимение? – Антон принялся перебирать варианты: – “Я знаю про…” Нет, не пойдет… “Я знаю то… там”… Нет, нет, нет… “Я знаю и…”
Союз прозвучал неплохо, но чтобы оппозиция выглядела гармонично, Антон поменял его местами с местоимением.
– Точно! Именно так и должно быть: “Искали они” – “И знаю я”.
Он встал в полный рост, набрал полную грудь воздуха и, задрав руку вверх, прогремел:
Искали они, но найти не могли
В прошлом и настоящем.
И знаю я доброе слово земли.
Ищущий да обрящет!
– Ура, товарищи! – крикнул он восторженно и подмигнул магнитофону: – Что, съел, япошка?
Голова кружилась от напряжения, но его так и подзуживало засесть за расшифровку сообщения. Усилием воли Антон заставил себя выключить комп и выйти на улицу, чтобы немного проветриться.
Март выкатил из-за Уральских гор огненный диск и тот пылал на небе, заливая город морем радостного света. Но снег под ногами еще скрипел, и мальчишки во дворе вовсю продолжали кататься с горы, образовавшейся после расчистки улицы на месте детской площадки.
Прогуливаясь по двору, Антон с интересом наблюдал за возней ребятишек.
Вот какой-то резвый бутуз вскарабкался на самый верх и стал строить друзьям рожицы, обзывая их трусами и слабаками. Те попытались согнать его с горы снежками, а когда не получилось, взяли ее штурмом.
Не успел задавака скатиться вниз, как за его место развернулась отчаянная борьба. Мальчишки толкались и кричали, хватая друг друга за одежду и срывая шапки, пока наконец на вершине не остался один из них. Этот тоже принялся смеяться над друзьями, хотя еще недавно стоял вместе с ними внизу.
“Прекрасная метафора политической борьбы в России: – усмехнулся Антон, – залезть наверх, чтобы удобнее было плевать на тех, кто ниже”.
Только один из этой шумной компании не участвовал в игре: он где-то раздобыл палку и орудуя ею, как лопатой, делал с одной стороны горы подкоп. Получалось что-то вроде грота, внутри которого паренек выточил сиденье и, судя по всему, собирался соорудить стол. Пару раз он приглашал друзей присоединиться к его работе, но те, увлеченные борьбой, не обращали на него внимания.
“Каждый выбирает собственный способ самоутверждения: пока одни толкаются локтями у властной кормушки, другие обустраивают этот мир”.
Мальчишка так увлёкся своим занятием, что не заметил, как Антон приблизился и присел рядом на корточки. Стол из снега уже был закончен и расчерчен по верху на девять частей. Отламывая щепочки от палки, паренек выкладывал внутри нарисованных квадратов цифры от одного до девяти.
– Привет! – улыбнулся Антон мальчонке.
– Здрасьте! – буркнул тот, не оставляя своего занятия.
– Классная у тебя квартирка, – решил подмазаться, Антон.
– Это не квартирка, – деловито ответил мальчик.
– А что?
– Тоннель, не видишь, что ли?
– А, понятно. И куда ведёт твой тоннель?
– Это не мой тоннель, а всехний.
– Хорошо, пусть будет всехний. Так куда же он все-таки ведёт?
– Куда тебе нужно, туда и ведёт.
– Как это?
Мальчишка простонал, задрав голову вверх:
– Я же говорю: куда тебе нужно!
– Ладно. А как узнать, куда тебе нужно?
– Это очень просто, – заиграли в глазах у мальчишки лучики смеха. – То, что ты хочешь, то тебе и нужно.
Паренёк выложил из веточек девятку и отряхнул рукавички.
– Готово!
– А это у тебя что, компьютер?
– Не-е-е! Это замок, электрический.
– Понял – код надо набирать.
Мальчишка кивнул утвердительно.
– Ты уже придумал какое-нибудь число?
– Угу.
– Скажешь?
Мальчишка отрицательно повертел головой.
– Правильно! Никому не давай ключи от своего мира. А можно я свой код придумаю?
– Можно. Только осторожно: одна ошибка и – буф-ф-ф! – нарисовал он руками круг в воздухе и выбрался из своего "тоннеля". – Пацаны, подождите, я с вами! – заорал он в сторону уходящей компании мальчишек и побежал за ними.
– А "буф", это что? – крикнул вдогонку Антон.
– Взорвётся! – прозвенел издалека голос мальчишки и вся компания скрылась за углом соседней пятиэтажки.
"Вот еще одна жертва Эксперимента", – думал про себя Антон. Видимо кто-то из родных пропал в тоннеле, а парня теперь кормят баснями про неведомые миры. А может и сам все выдумал: фантазия в этом возрасте – хоть отбавляй.
А как на вопросы отвечал! Просто, не задумываясь, но в самую точку. Не знаешь, как определиться с целью, чтобы не распылять силы по пустякам, – спроси себя, чего ты хочешь больше всего. Самые фантастические желания исполняются, если захотеть очень сильно, по-настоящему.
О беседе со смышленным пареньком Антон вспоминал сидя на кухне с кружкой горячего кофе, прислонившись спиной к стене с отоплением. Очищать ум от мысленного “шума” прогулками на свежем воздухе и философией он привык уже давно. Иногда даже жалел, что не имеет собственного дома на берегу озера, где можно было, расположившись посреди сада камней, предаваться созерцанию красот природы и вечных истин.
“Земли в России столько – каждому на дом с садиком хватит. А из-за жадности богатеньких приходится народу ютиться в этих клетушках”, – терял он душевное равновесие, протискиваясь сквозь слегка приоткрытую дверь спальни с тарелкой бутербродов и чашкой свежего кофе в руках.
Усевшись за стол, Антон положил перед собой новый перекидной блокнот и достал шариковую ручку. На первом листе он старательно вывел строчки четверостишия и с удовлетворением отметил, что писать он еще не разучился.
Работа по восстановлению третьей строки показала, что именно в ней спрятан код для магического пульта. Остальные три слишком просты по смыслу и объединены логической связью – все они призывают читателя искать нечто. А где это нечто? В третьей строке, конечно же!
И это очевидно: она как бы выпадает из логики остальных строк, да и внутренний смысл уловить трудно. А это – верный признак шифрограммы.
Решение нестандартное: обычно приходится иметь дело с цифрами, которые с помощью ключа нужно преобразовать в текст. Здесь же все наоборот: в роли шифра выступают литеры, скрывающие некое число.
Принцип Керкгоффа гласит: “Система должна быть проста в использовании, и понятна без умственного напряжения или соблюдения большого количества правил”.
Для начала Антон определил количество цифр в коде. Если разделить строку на простейшие грамматические единицы, то получится шестизначное число. С учетом отсутствия нуля на магическом пульте, это 262 144 варианта!
“У мальчишки тоже нуля не было, – усмехнулся он занятному совпадению и начал с самого простого – подсчета букв в словах. – Чем ближе спрячешь, тем трудней найти”. Получилось 141 645.
“Стоило огород городить, поэмы сочинять, чтобы взять и положить код под самым носом: нате, ешьте, пожалуйста! – скептически кривил он губы, глядя на шестизначное число. – Должны быть еще варианты, иначе – детский лепет”.
Антон снова пробежал взглядом по строчкам и остановился на последней.
“Зачем три раза ее повторять? По смыслу итак понятно, что и где искать. Да и зачем, если можно было ограничиться шестью словами”, – задумался он.
– Ищущий да обрящет, – произнес он вслух трижды.
Уловить, в чем смысл повтора не получалось. Антон открыл Библейскую Симфонию и стал искать ссылку на знакомые с детства слова. Слово “ищущий” Антон нашел в Нагорной проповеди у Матфея. Но в русском переводе после него стояло “находит”.
“Понятно: четвертую строчку из славянской Библии взяли”, – сделал он вывод.
А что если отправитель сообщения предлагает перевести шифрограмму на церковнославянский? “И вемъ азъ доброе слово земли”. Разница, правда, небольшая: только единичка в третьей позиции меняется на тройку – 143 645.
“Ну уж нет! Если бы все числа поменялись, тогда другое дело. Да и не нравятся мне эти четверки посередине. Любое совпадение в коде – подсказка для врага”, – забраковал Антон новый вариант.
В прихожей щелкнул дверной замок и в комнату заглянула мать:
– Привет, Антош! Я по дороге теста купила. Хочешь, пирожков на ужин напеку?
– Спрашиваешь! – облизнулся Антон. – Целый день на бутербродах сижу.
– А в кастрюлю заглянуть тяжело? – мать всплеснула руками. – Я же тебе суп куриный приготовила!
Антон виновато улыбнулся, но объяснять матери, что ему сегодня не до супа, не стал.
Первый шаг на пути к расшифровке сообщения был сделан, но дальше дело не клеилось. Нужны были другие, нестандартные варианты и Антон перебирал в памяти все, что знал о славянском языке из курса церковно-приходской школы.
Решение пришло неожиданно и Антон даже рассмеялся – таким простым оно ему показалось.
Еще древние греки для написания чисел употребляли буквы алфавита. Кирилл и Мефодий позаимствовали эту систему при создании славянской азбуки. Об этом Антону напомнила литера “и”, стоявшая в начале строки. Она обозначала цифру восемь и ее легко было перепутать с буквой “н” – пятьдесят. Дело, вроде, пустячное. Но когда речь шла, скажем, о поклонах на всенощном бдении, то такая ошибка могла дорого обойтись нерадивому переводчику.
Перевести строчку на язык чисел для Антона не составило труда: и (иже) – 8, в (веди) – 2, а (азъ) – 1, д (добро) – 4, с (слово) – 200, з (земля) – 7.
Однако, результат разрушал всю систему, которая до сих пор казалась вполне логичной: одно слово – одна цифра. Да и нулей в коде быть не могло – пульт в замке Райды состоял только из натуральных чисел.
“Так все хорошо начиналось!” – бросил ручку Антон и, закинув руки за голову, развалился в кресле.
Вариантов больше не оставалось. Что еще можно выудить из строчки, где среди слов-цифр затесалось слово-число? Может быть, сократить нули и оставить двойку? Но тогда возникает та же проблема: за счет совпадения знаков, да еще и в симметричной позиции, облегчается вскрытие кода врагом. Опять же, нарушается принцип Керкгоффа.
“Может перевод не точен?”, – размышлял Антон, внимательно вглядываясь в стихотворную строчку. Ну как еще можно перевести слово “слово”? Оно и в русском, и в славянском звучит одинаково.
– На кухню не ходи, я там надымила, – зашла мать в комнату с тарелкой ароматных пирожков с картошкой.
Антон выхватил самый румяный и, потянув носом, зажмурился от удовольствия:
– Дас ист фантастиш!
Мать поставила тарелку на стол и заглянула в исчерканный словами и цифрами блокнот:
– К госам готовишься? Это правильно, времени мало осталось.
– Да нет, мам! Так, от нечего делать шараду одну разгадываю, – откусывал он, обжигаясь, небольшие кусочки от источающего горячий луковый дух пирожка. – У-м-м, блаженство! Кстати, ты не знаешь, как со славянского на русский переводится “слово”?
– Какое именно?
– Да нет же! – засмеялся Антон. – Короче, нужно в славянском найти синоним к слову “слово”.
– А, понятно… – мать задумалась на минутку. – Ну, не знаю… Может быть “глагол”?
– Мама! – восторженно пробубнил Антон с набитым ртом, благодарно прислонившись головой к ее цветастому фартуку.
– Ты жуй давай, а то подавишься. Сейчас чаю принесу, – ласково взъерошила она сыну волосы и вышла из комнаты.
“Глагол” в церковнославянском обозначает цифру три и теперь загадочная строчка принимала вид числового шестизначного кода – 821 437. Антон был уверен в результате на сто процентов. Он наскоро вытер жирные руки платком и крупным почерком вывел посреди чистого листа найденное число.
“Хотели посмеяться над Антоном Громовым? Не выйдет! Сейчас я вам покажу, на что способен пандарен Меркатор!”
Пока заводился компьютер, он еще раз пробежал глазами по своим записям, сравнивая варианты расшифровок. Только последний удовлетворял всем требованиям и, старательно выведенный на белом листе бумаге, смотрелся, как железобетонная конструкция, возвышающаяся посреди непостоянной водной стихии.
Из полученных сведений вырисовывался портрет отправителя секретного сообщения. Очевидно, что незнакомец достаточно хорошо знает церковнославянский. А еще ему известно, что Антон владеет грамматикой языка. Значит, они знакомы лично. Но это точно не Соло: бедняга по уши погружен в премудрости Талмуда, а все, что связано с “назорейской ересью” для учеников ешивы под большим запретом.
Но это и не женщина, надиктовавшая текст на магнитофон. Вероятнее всего – мужчина, голос которого слышен на записи. Точно определить возраст трудно, но тембр и интонация выдают в нем человека немолодого.
“Взрослые люди, а компьютерными играми балуются”, – усмехнулся Антон.
Единственным, кто соответствовал составленному портрету, был, как ни странно, отец Петр. Сразу почему-то вспомнился ноутбук на столе в келье священника.
“И зачем ему это? – гадал Антон. – Чтобы вернуть заблудшую овечку? Ну, это вряд ли, я на такое не куплюсь”.
Когда интерфейс игры появился на экране, Антон усадил своего аватара на драконью черепаху и помчался по знакомому маршруту. Вот они миновали Нефритовый лес и на горизонте замаячила горная гряда. Проскочив на скорости гнилые болота, Антон взлетел на пригорок и остановился в недоумении.
Там, где в прошлый раз плескались воды озера и возвышалась громада горного замка, широко раскинулась каменистая пустошь. Редкие мелкие заросли покачивались на ветру, а высоко в небе парили грифы, высматривая добычу.
В информационном окне появилось описание местности: “Поле Креагунт – место последней битвы объединенных сил Орды и Альянса”.
“Ну вот, опоздал!”, – нервно расчесал Антон волосы пятерней.
Он смотрел на разбросанные повсюду камни, пытаясь угадать в них детали орнамента Алтаря Вечности. Но от прежней локации не осталось и следа.
“Да, знатное было побоище! Только победитель остался ни с чем: одна ошибка и – буф-ф-ф! как у того пацана”.
Антон вырубил комп, завалился на кровать и простонал:
– Тупица, блин! Доходит, как до жирафа!
“Надо будет расспросить библиотекаршу, – думал он, уткнувшись в подушку, – может вспомнит, старая, кто ей кассету принес”.
Ночью ему приснилась битва на поле Креагунт: повсюду мелькали мечи людей, летали стрелы эльфов, сверкали стальные бумеранги пандаренов, звучали хриплые вопли умирающих и торжествующие крики победителей. Антон видел себя Меркатором, отбивающим яростные атаки Яг-Морта. Они сражались над пропастью, в глубине которой текла огнедышащая лава.
В какой-то момент Меркатор оказался на краю скалы, и таурен взмахнул обоюдоострой секирой, чтобы опустить ее на голову противника. Но пандарен высоко подпрыгнул, и Яг-Морт, увлекаемый силой собственного удара, с ревом устремился в пучину огня.
“Молодец! – услышал Антон знакомый голос и, обернувшись, увидел эльфийку Райду. – Путь свободен”, – произнесла она с холодной улыбкой и вонзила ему в грудь сверкающий меч.
Кровь хлынула горлом и он, оступившись, полетел со скалы в огненную реку. Вмиг кошмар рассеялся и Антон обнаружил, что лежит на краю кровати, мучимый позывами рвоты.
“Сухомятка”, – мелькнуло в мутной от сна голове и он кинулся в туалет, заметив по пути нетронутую кружку чая, оставленную матерью на столе.