Юми
Алёша
Мир рухнул: Давление разрывает объекты и тела, приводит к массовым головным болям и помутнениям рассудка, к коллективным психозам. Выжившие объединяются в группировки, дабы противостоять немногочисленным, но сильным бандам, а также каннибалам, мародерам и прочим отбросам оставшегося социума. Нет связи, электричества, еда и вода – редкость. Но, несмотря ни на что, жизнь продолжается и светлые силы медленной уверенной поступью идут к победе над силами темными.Читайте: будет весело и страшно! Книга содержит нецензурную брань.
Юми
Алёша
«Становясь самим собой, мир ускользает от нас…»
Альбер Камю.
© Алёша, 2023
ISBN 978-5-0062-0007-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 0. Столица нашей Родины. Выход
– Мальчик, милый мой мальчик…
Комендант Кремля полковник Виктор Хлебников прильнул к монитору. Камера приблизила немолодую белокурую женщину в жалких лохмотьях, робко мнущуюся у входа в Исторический музей. Трещина на старой камере мешала разглядеть ее лицо.
– Изображение четче. И усильте, наконец, звук!
– Сынок, – женщина вытянула вперед руки, ее голос утонул в каком-то странном гуле, будто рядом с Красной площадью играл водопад или шумел улей, то приближая, то удаляя пчелиный рой.
Камера продолжала блуждать между женщиной и воротами в музей, на колоннаде которого какой-то умник выцарапал острием ножа – World of Thanks. Спасибо из прошлого. И никаких танков! Никаких танков… Игра слов, не более того.
Полковник напряг скулы и прошипел:
– Кто выпустил эту чертову бабу?
– Она сказала, что там ее сын… Сказала, что остановит их, – ответил кто-то из солдат.
– Дебилы, – процедил сквозь зубы комендант. – Покажите площадь!
Камера дернулась, нервно уткнулась в булыжник, затем медленно повернулась к залитому солнцем и не по-военному сверкающему куполами Блаженному.
– Ё! – выдохнул Хлебников; у музея, прямо напротив женщины, стояли человекоподобные исполины, их было семеро, все без одежды, без оружия, без намека на дружелюбие, а со стороны Васильевского спуска к ним двигалась живая серая масса. – Юми…
Когда первые серые чудовища поравнялись с теми, что стояли у музея, женщина истошно завопила и бросилась вперед, навстречу сыну. Споткнулась, упала, поднялась на колени. От толпы отделилась гигантская фигура и подошла к женщине. Та обхватила грязные волосатые ноги монстра, из глаз ее хлынули слезы.
– Мальчик, маленький мой, родненький, – причитала женщина, облизывая шерсть и обнимая ноги того, кто когда-то назывался ее сыном. – Ромочка, прости меня, прости…
– Рэм! – прогремело чудовище и оттолкнуло женщину.
– Рэм! – понеслось по площади, утопая за Васильевским спуском в Москва-реке; сотни глоток выкрикивали имя своего вождя, заставляя, казалось, содрогаться вековые стены Кремля.
«Ромул, Рэм… Гребаный Древний Рим»… Не отрывая взгляда от черно-белого старого монитора, Виктор Хлебников нащупал на столе граненый стакан, чуть не опрокинув, залпом опустошил его и прошептал:
– Конец бабе.
Рэм, будто услышав слова коменданта, медленно выкрутил косматую голову навстречу камере, обнажив тошнотворную пасть. И… зловеще улыбнулся. Нет, полковнику это только показалось: чудовища не улыбаются!
– Ближе, еще ближе, – завороженно повторил Хлебников; наконец, не выдержал и заорал что есть мочи:
– Ближе, сука!!!
Но камера не послушалась военного, «отъехав» и снова сосредоточившись на общем плане. Женщина продолжала исступленно целовать грязные ноги Рэма. Тот некоторое время молча и безучастно смотрел на нее сверху вниз, потом что-то пробурчал («Мама», – показалось коменданту) и рывком поднял ее за волосы так, что их взгляды пересеклись. Свободной рукой сын разорвал на женщине одежды и провел когтями между ее худых грудей, оставив на теле глубокие царапины, тут же наполнившиеся густой кровью. Мать пронзительно закричала, а Рэм продолжал медленно царапать податливую плоть, держа женщину вытянутой рукой прямо перед собой. Его движения участились, он вошел в первобытный азарт, разрывая кожу и проникая все глубже и глубже, к самому сердцу. Вскоре в его руке висели ошметки человеческого тела на тонких костях, и лишь перекошенное лицо с застывшим безумным взглядом, не тронутое когтями, напоминало о том, что каких-то пять минут назад это была немолодая белокурая женщина, зовущая у Исторического музея своего потерянного сына.
– Мальчик, милый мой мальчик…
* * *
Иван Хорунжий молча стоял возле большой настенной карты Москвы и вглядывался в названия улиц. Каждый переулок, каждая строка названия на карте была для генерал-майора родной. Он смотрел на красные кольца, которые рисовал после донесений, и видел, как они, эти кольца, сжимаясь, приближаются к последнему убежищу столицы. Или еще не последнему?
За дверью кабинета с пожелтевшей табличкой «Командующий Сопротивлением» послышались торопливые шаги.
– Товарищ генерал, разрешите обратиться? – без стука ворвался в кабинет взволнованный капитан Чижов.
– Валяй.
Капитан нервно вытер рукавом капельки пота со лба:
– Товарищ генерал, наши докладывают о падении еще двух постов.
– Плохо… Назови номера постов, – Хорунжий снова повернулся к карте и взял красный маркер.
– Нет номеров, – опустив глаза, ответил капитан. – Я не знаю.
– Как не знаешь? – генерал повысил голос. – Ты что, семь раз до этого знал, а сейчас забыл?
Казалось, слова командующего врезаются не только в слух стоящего перед ним капитана, но и, проникая сквозь бетон, распространяются дальше, вглубь земли, за пределы бункера.
– Я имел в виду, что сейчас это не имеет значения, – промямлил Чижов. – Там уезжать собираются все. Там решили…
– Уезжать!? Бежать собрались? – холодным голосом прошептал Хорунжий. – Ты хоть понимаешь, что несешь, Чиж сраный!? Хорошо, пошли, посмотрим, что там решили.
Генерал решительно обошел капитана и двинулся по коридору в помещение дежурного первым. Войдя в дежурку, он увидел странную картину: два десятка офицеров выстроились в одну шеренгу, держа в руках вещмешки. Оставшиеся будто под действием гипноза собирали свой скарб, не обращая никакого внимания на разрывающуюся от криков рацию. Странный черный предмет с циферблатом по центру собрал возле себя нескольких человек, которые, казалось, окаменели. Замерев на расстоянии не более метра от него, они пристально всматривались в завораживающее мерцание куба, постепенно сжимая кольцо над ним. Один из лейтенантов, стоящий недалеко от двери, при виде генерала выпрямился и сделал шаг вперед. Остальным вроде и не было никакого дела до вошедшего главнокомандующего.
– Дежурного ко мне! – заорал Хорунжий.
Из толпы неохотно вышел подтянутый майор:
– Генерал, надо уходить, они скоро будут здесь…
Хорунжий, не дав ему договорить, резко выхватил из нагрудного кармана пистолет Макарова и выстрелил майору в грудь. Тот упал. Сделав несколько тяжелых вздохов, он закрыл глаза, и, распластанный в луже крови, затих. В дежурке воцарилась мертвая тишина, а стоящие напротив генерала офицеры потупили взгляды. Военные вокруг куба словно ожили и, встряхнув с себя остатки оцепенения, с опаской смотрели на генерала. Хорунжий оскалился:
– Отошли все от прибора!
Он убрал пистолет и, немного успокоившись, продолжил:
– Если хотите сохранить разум, отойдите от куба. Или хотя бы накройте его…
Военные стали медленно отходить от странного прибора с циферблатом и выстраиваться в шеренгу.
– Где помощник дежурного? – спросил генерал.
– Лейтенант Алексей Древесный! – отрапортовал молодой высокий офицер, делая шаг вперед.
– Отлично! С этого момента и до моего приказа вы начальник дежурного штаба. К кубу допускать только смотрового и только в момент синхронизации, если, конечно, до этого дойдет.
– Есть! – лейтенант отдал честь, повернулся и, положив правую руку на кобуру, направился к рации. Выйдя на центр дежурки, генерал снова заговорил:
– Наши братья умирали, защищая Москву. Они отдают сейчас жизни, в том числе и за нас с вами. Поэтому мы не имеем права на бегство. Это подло и трусливо! Мы должны сдержать юми любой ценой.
– А как же бэтеры? – робко спросил один из офицеров. – Они же уедут сейчас без нас…
Хорунжий нахмурился. Он не умел лгать, но в последнее время все чаще и чаще ему приходилось делать это. Сегодня выбора не было – только правда, мать ее. Генерал поднял указательный палец вверх и начал:
– Да, уедут, и это немаловажная часть большого плана, целью которого является поиск лучших земель для проживания. Москву все сложнее и сложнее отстаивать – живоглоты плодятся как котята, юми наступают, какие еще твари свалятся на нашу голову – одному богу известно. Бэтеры идут на Воронеж, другая экспедиция пойдет на Коломну водой, потом по Оке – к Дону, и снова – Воронеж. Вы видели ту квадратную чертовщину, другая часть ее находится там, в Черноземье. Она нужна нам, как воздух, как кислород!.. Да, возможно они доберутся куда надо и найдут второй куб, но дорога их будет трудна и опасна, им будет куда сложнее, чем нам. Их дорога лежит вдоль Москва-реки, а там сейчас жарко, как никогда. Надеюсь, понятно? – генерал посмотрел вокруг себя.
Не дождавшись ответа, он продолжил:
– Тогда по местам. И уберите это подальше, – Хорунжий кивнул на лежащего в крови дежурного. – Древесный, как там обстановка?
– Товарищ генерал, девятый и тридцать второй посты молчат. Связь потеряна около часа назад, последнее известие от них было невнятным, одни крики… Остальные отбиваются, но сколько еще смогут продержаться, непонятно. С двадцать четвертым постом проблемы, пулеметчик наших положил…
– Что? – нахмурился командующий. – Ты яснее излагай.
– Товарищ генерал-майор, просто мы вчера отправили им 30-миллиметровый пулемет на турели и пятнадцать ящиков патронов с ним. Все было хорошо, пока юми не пошли стеной на этот пулемет. Шли, говорят, два с лишним часа, не останавливаясь, уже мертвые, с выпущенными кишками шли вперед, пока могли. Полный вездец!
– И что дальше?
– Дальше все просто – пулеметчик умом двинулся и наших стал косить почем зря.
– Лейтенант… Пост отстояли или нет?
– Отстояли. Только там всего семеро вроде, и патронов часа на три боя всего.
На столе дежурного зазвонила «связь». Лейтенант подошел к столу и, наклонившись к аппарату, провел указательным пальцем по передней панели. Через мгновенье на дисплее зажглась красная надпись parazIT, а комната наполнилась шумом улицы, криками и эхом далеких выстрелов. Выстрелы и крики продолжались не больше минуты, потом стихли.
– Двадцать седьмой, ответь Дунаю. Двадцать седьмой, доложи обстановку, – пулеметом застрочил лейтенант.
В аппарате что-то щелкнуло, и грубый пропитой голос ответил:
– Двадцать седьмой Дунаю, слышу отлично.
– Двадцать седьмой, доложи обстановку!
– У нас семнадцать бойцов, патронов на два часа боя, но… Мы связались не поэтому. У нас тут юми встали.
– Что значит «встали»? Поясни, двадцать седьмой.
– Юми остановились метров за шестьдесят от нас. Они стоят как неживые, словно их что-то держит и не пускает к нам. Что делать?
Хорунжий выхватил трубку у Древесного.
– Ничего не делать, наблюдать, – заорал он. – Если что, сразу стрелять! И немедленно доложите!
– Есть! – ответили на той стороне.
В течение ближайших минут такие же известия пришли еще от одиннадцати действующих постов. А когда звонки прекратились и в помещении воцарилась тишина, лейтенант задал вопрос, который мучил всех присутствующих в подземном штабе.
– Товарищ генерал, что могло остановить тварей, которых даже пули не останавливают?
– Не знаю, – честно ответил генерал и, опустив руку в нагрудный карман кителя, достал портсигар. – Может, бог из машины…
«То ли еще будет!» – с грустью подумал он и нервно закурил.
В это время куб, стоящий за спинами офицеров, перестал мерцать умиротворенным зеленым светом и, покрывшись холодным инеем, стал однотонно-черным.
* * *
Звуки… Звуки? Звуки!
Лежа на спине, Закурдаев положил грязную ладонь на глаза, прикрывшись от безжалостно-палящего солнца, и задумался. Плеск воды о плот, поскрипывание крепко сжатых бревен и пенопласта да ранний Velvet Underground в шальной голове. И… все! Ни дуновения ветра, ни стонов кровососов, ни писка, ни смеха. Рай на земле, да и только! Рай ада. Позади Большой Каменный мост, слева, наверное, уже руины Воспитательного Дома, Котельническая набережная, справа – чудом уцелевшие стены Кремля. Интересно, что там за ними? Какие твари на этот раз примеряют шапку Мономаха и бьют в Царь-колокол? Впереди перекошенный шпиль Универа, а чуть ближе – Храм Христа-Спасителя.
«Интересно получается – в столице полжизни, а у Храма не бывал никогда»…
Закурдай приоткрыл глаза, покосился налево-направо: ничего, кроме серых облупленных стен набережной. Кое-где – граффити из прошлого.
Звуки. Их отсутствие немного напрягало бывшего банкира Закурдаева, но в большей степени радовало. За последние три дня он убил семерых – это больше, чем за последние двадцать лет, куда больше. И куда проще, чем «заказывать» конкурента. Закурдай вспомнил, что сегодня – 19 июля, день Москвы-реки, большой когда-то праздник. Символично, что именно в этот день он, бывший столичный банкир Павел Иванович Закурдаев, инвестор Воронежской областной типографии и Нижегородского яхт-клуба, владелец еще кучи всякого хлама по всей стране, гроза «хамовнических» и «люберецких», покидает опостылевшую столицу. На самодельном плоту, со скарбом и обрезом, в сапогах, стянутых с какого-то военного, упавшего с крыши торгового центра «Атриум», в его же зеленой кепке, в джинсах, снятых с манекена в ГУМе, плывет он по течению вон из проклятой Москвы, к лучшим другим берегам.
На секунду Закурдаеву показалось, что справа на набережной что-то рыкнуло. Показалось! Затем и слева что-то как будто щелкнуло, еще раз, уже громче. Зашипело, зашуршало, но не громко. Справа будто мотор завелся – но какие здесь моторы?! Здесь, в логове апокалипсиса, столице России?!
Закурдаев присел, присмотрелся; слепящее солнце и высокие берега набережной не давали ему рассмотреть, что там за движение вдоль кремлевской стены. Вот уже и напротив стены звуки усилились – будто тысячи тихих веников метут по разрушенному асфальту. Нет, уже не тихих, уже не веников, уже…
Справа к одному мотору присоединились звуки других двигателей, лязг заполнил весь мозг и… Все стихло! Закурдаев поднялся, схватил обрез и, ничего не понимая, заорал что есть мочи:
– Суки, где вы? Я слышу вас!
Ему почудились голоса, затем слева что-то грохнуло и последнее, что в своей замечательной жизни увидел бывший банкир Закурдаев, был огромный серый камень, летящий прямо в него с Котельнической набережной.
* * *
Алексей Древесный молча смотрел в потолок БТР. В боевой машине вместе с ним находились шестеро бойцов, не считая водителя. Лейтенант никак не мог взять в толк, почему после смерти своего командира, которого так ненавидел, он, получив его пост, сам от него отказался. Не мог понять он и командующего: как на такое важное задание старшим отправили его!? Он ведь мог послать в Воронеж кого угодно, после расстрела дежурного любой бы поехал, а назначили его, да еще и взрывчатку на руку прицепили…
Алексей потер левую руку возле запястья. Подрывной комплекс «барракуда» плотно облегал левое предплечье лейтенанта. 800 граммов адской взрывчатки, расположенной внутри хитрого устройства. Бомба, которой лейтенант мог управлять при помощи своих биоэлектрических импульсов. Оружие, которое в случае смерти «носителя», взорвет целый квартал.
– Товарищ лейтенант, не жмет игрушка? – как будто читая мысли Древесного, спросил один из бойцов.
Лейтенант поднял вверх голову и увидел детское выражение лица младшего сержанта, находящегося в кресле боевого автоматического модуля.
– Забыл представиться, сержант Олег Конев.
– Древесный, Алексей Древесный, – спокойно ответил лейтенант.
– Я про эту штуку поинтересоваться хотел. Она вас не раздражает? Не трет там чего? А то мало ли… Вдруг бабахнет!
– Да нет, не трет она, а в чем вопрос, сержант?
– Давно интересуюсь нашим оружием… Вот, думал, что «барракуда» не выжила после Давления, а это ведь одно из лучших изобретений двадцатых годов! Командира в плен взять нельзя. Живым, по крайней мере. Соответственно, и к врагу она попасть не сможет… Хотя, нашим врагам она зачем!?
– К чему клонишь, сержант?
– Я просто интересуюсь, может, вам нехорошо оттого, что она у вас на руке? Она же реагирует на ваше самочувствие, любая нервотрепка – вы взорветесь, и мы взлетим!
– Понятно, – лейтенант ухмыльнулся, – в общем, как бы она не решила, что я переживаю или пытают меня… И не взорвала нас вместе с двумя десятками домов вокруг из-за пустяка.
– Примерно так, – ответил сержант.
– Расслабься, все хорошо. У меня нервы – камень!
Лейтенант вытянул вперед левую руку. Композитный корпус поменял цвет с темно-коричневого на черный. Затем «барракуда» замерла.
– Это еще и рация, солдат. Хорошая рация. На световых батареях, – он опустил руку. – Вот приедем в Воронеж, синхронизируем ту квадратную чертовщину, тогда, может, и домой вернемся… Только почему-то нам дали цистерну солярки только в один конец. И не объяснили, как синхронизировать. Типа, на месте разберетесь!
Древесный посмотрел на сержанта, тот отвернулся.
– А может, Они, – сержант таинственно указал пальцем в небо, – ждут, когда мы найдем и синхронизируем куб, выполним приказ Родины, так сказать, а дальше возьмут и запустят «барракуду», только нас и видели!
– Не дури, сержант! Мы ж свои, нас-то зачем? Своих не бросают!
– Да уж, знаем, проходили как-то…
БТР резко дернулся и остановился.
– Что случилось? – чертыхнулся Древесный.
– Товарищ лейтенант, взгляните на тот берег, – Конев щелкнул несколько раз по кнопкам пульта управления и постучал по дисплею костяшками пальцев.
Картинка стала четче: на том берегу Москвы-реки шевелилась серая масса, как будто там текла другая, еще более полноводная река. Эта река вскоре застыла, превратившись в неподвижную глыбу.
– Увеличь берег, – произнес лейтенант.
Оператор снова щелкнул по клавишам, берег приблизился. Военные увидели сотню исполинов, которые что-то рассматривали в воде.
– Увеличь, – снова отдал приказ лейтенант и через мгновенье заметил плот на Москве-реке. – Увеличь это!
Картинка стала отчетливей: на плоту, прикрыв глаза ладонью, лежал мужик в джинсах, рядом – обрез и рюкзак.
– Не пойму, к какому берегу он ближе, путешественник чертов!
– Он к нам ближе, – заговорил один из бойцов.
– Посередке он, – прокряхтел водитель бэтера.
– Дай общий план, – отдал команду лейтенант. – И скинь вид Хлебникову.
Оператор щелкнул пультом и на картинке снова появились юми. Огромные, косматые, с острыми когтями, они стояли без движения. И как будто смотрели сквозь броню в самые души людей.
– Они что, видят нас? – спросил кто-то.
– Скорее чувствуют, что мы здесь.
– Механик, у нас маскировка в порядке? – уточнил лейтенант.
– Так точно, все хорошо… Главное, не волнуйтесь, – механик покосился на «барракуду».
– Суки, где вы? Я слышу вас! – донесся истошный крик откуда-то с Москвы-реки.
– Мужик на плоту орет, – пояснил Конев. – Какая нелегкая его занесла туда!?
Гиганты зашевелились, к краю набережной шагнул один из исполинов, нагнулся, а еще через секунду огромный камень весом килограмм в двести взмыл в воздух. Он пролетел метров тридцать и попал точно в плот. Мужик издал отчаянный стон и исчез под водой, а обломки пенопласта и бревен продолжили свой путь дальше по течению.
Алексей Древесный снял фуражку, обернулся на пеших военных и замерших вдоль кремлевской стены БТР, тихо прошептал «Аминь» и снова всмотрелся в противоположный берег. Юми, тот самый, что утопил плот минуту назад, так же невозмутимо стоял впереди всех и зловеще разглядывал отряд Древесного.
«Какая на хер разница, чего они ждут», – подумал лейтенант и скомандовал:
– Огонь!
…Когда пулеметы покосили последних юми на том берегу, когда их поджаренное вонючее мясо заслонило грязный асфальт, Древесный залез в бэтер с надписью МОСКВА на борту и, не медля ни секунды, связался с комендантом Кремля Хлебниковым:
– Витя, ты видел это?
– Да, сегодня я видел много странного и страшного, – «связь» кряхтела и скрипела, но слова коменданта звучали отчетливо. – Давай, лейтенант, двигайся, не время обсуждать все это. Как-нибудь встретимся и поговорим, вспомним за кружкой пива про этот ад где-нибудь в новой «Камчатке». Или в «Жигулях»… С богом!
Древесный высунулся из машины и махнул рукой:
– Поехали!
– Куда, товарищ лейтенант?
– На Воронеж, мать вашу!
Глава 1. Без документов и кожи
Лучник тяжело дышал. В его сознании вновь и вновь вспыхивала картина: громадное убегающее чудовище юми с мальчиком на руках, живые шахматы, стонущий Стадион, Гамлет, Алина, мертвый звонарь, снова лохматая спина юми с Антоном на могучих плечах, вскинутый арбалет и застывшая в нем стрела… Лучник не успел за ними, просто не успел. И не выпустил стрелу, боясь попасть в сына. И теперь дико устал. Опустошенность накрыла его с головой.
Серый разрушенный Воронеж, памятник Черняховскому и безлюдная площадь заброшенного железнодорожного вокзала с разветвленными улицами будто издевались над грязным, промокшим и обессилевшим человеком с арбалетом в грязных руках, продолжали играть с ним в прятки, скрывая самое дорогое, что у него осталось, – его сына Антона.
Или уже Аттона?
Человек смахнул капли дождя со лба.
– Герман, меня зовут Герман…
Он сел на мокрый деревянный поддон и стал равнодушно наблюдать за приближающимися к нему людьми. Он даже не помнил, как оказался здесь, на вокзале. Люди приближались. Да не все ли равно, кто они, когда мир снова рушится? Все равно. Группа, состоящая из динамовских пауков и воинов, остатков валькирий и каких-то незнакомцев в лохмотьях, двигалась прямо к нему. Последними шли Гера и Хава. Та самая Гера…
И тот самый «квадратный», как окрестил его Герман при первой встрече на Ликерке. Серийный маньяк, уважающий оружие, любящий выпить, читающий Библию и Стивена Кинга, презирающий рабство, ненавидящий северян и Завала, гребаный сукин сын! С татуировкой на лбу 1+1=1. Ставший лучшим другом за такой короткий срок. Очень короткий срок…
И Гера… Но Лучник им даже не улыбнулся.
От процессии отделился человек с повязкой на глазу.
– Ну что, утомился? – спросил Каган, лидер динамовцев. – Я тебя понимаю, Тарталья, очень хорошо понимаю.
Лучник не ответил.
– Да ты не серчай… Знаю я про твою беду, Хава сказывал, успели мы познакомиться с твоим другом непутевым, – произнес Каган, кивая на «квадратного». – Дайте бедолаге попить что ли, не в себе он…
Дождавшись, когда Лучник опорожнит бутыль с мутной жидкостью, Каган подсел к нему на грязный поддон.
– Тебе надо уходить, Герман. Всем нам надо уходить… Орги ликерошные считают, что ты вместе с семилукскими ходоками пытался переворот устроить на Играх, скорее всего, приговор тебе подписан. Думают, что ты человек Хозяина, видели, как ты что-то сказал ему. Убьют ведь!
Лучник нехотя повернулся к Кагану.
– Да какой он Хозяин? Шурин он мне, актер бывший, роли вторые играл, а то и третьи. Брат жены моей покойной, только вот как звать запамятовал. Влад, точно Влад! Он и Хозяин, не лепится как-то…
– То-то и оно, что Хозяин! – Каган переглянулся с Хавой. – Давление, оно, брат, знаешь что с людьми делает… Не успеешь глазом моргнуть, как друг врагом обернется, сын – зверем, а дочь – убийцей.
Лучник вспомнил Элен-Элениум, убившую свою мать на Ликерке. Каган продолжил:
– Знаешь, как все со стороны выглядело? Так я тебе расскажу. Представь себе: Игры, Стадион, шахматы эти, и вдруг – ходоки приносят мертвого звонаря, начинается хаос, пальба, кровь. И скачок Давления! Ты на ногах, бодр и подтянут, даже воодушевлен, но вместо того, чтобы спасать Птицелова ликерошного и других оргов, бросаешься к умирающему Хозяину, обнимаешь его, шепчешь что-то… А потом предательски бежишь хрен знает куда, оставив друзей на Стадионе дохнуть да объясняться за тебя.
Лучник сморщил лоб, теребя в кармане медальон, снятый с шурина. Или с семилукского деспота?
– Я сына догнать хотел. Всего лишь. Сына, понимаешь, Каган?
– Да все я понимаю, только в толк не возьму, что теперь будет.
– Я хотел догнать сына, – повторил Лучник.
– Нельзя тебе в центре оставаться, пойдем к нам, на Динамо. Опасно тут чертовски – живоглоты буйствуют повсюду. Кстати, если б не Хава, и я бы поверил в твое предательство. Твой большой друг рассказал, чем вы занимались последние сутки, так что, я верю тебе. А вот орги не поверили и выгнали Хаву с Ликерки, без права вернуться назад… Я правильно излагаю?
– Да, все именно так, – подтвердил Хава и подсел к Лучнику. – Сначала убить хотели по закону военного времени, потом отпустили на все четыре стороны. Времени мало у них на раздумья было. Помнишь, я рассказывал тебе свою историю? Даже тогда мне верили, приютили, помощником начальника охраны сделали. А тут… Впрочем, изгнание с Ликерки можно считать условным, я даже не знаю, устояла она в этом хаосе.
Хава развел руками.
– Кстати, – добавил он. – Там еще Чернову кто-то настучал, что ты типа его друга грохнул по дороге, который сопровождал тебя до Ликерки.
– Штурмана? – опешил Лучник. – Ну, люди…
Каган понимающе сплюнул и дал команду трогаться. С Лучником остались Хава и Гера, девушка с каштановыми волосами, роскошной грудью и хитрой лисьей улыбкой. Гера достала кусок материи и, побрызгав на него водой, принялась вытирать лицо Лучника, но тот отстранился.
Бронзовый Черняховский печально глядел на полуразрушенный железнодорожный вокзал с уцелевшими буквами ВО по самому центру крыши, на которую присела полудохлая стайка ворон. У центрального входа на боку лежал «Икарус», рядом громоздились выцветшие легковушки с побитыми стеклами, из одной из них свисал труп. На грязном пикапе кто-то оставил надпись: «Петя, иду в Сомово, твоя Лена». Под ногами все было усыпано истлевшей одеждой, сапогами и обглоданными костями. Лучник пнул череп и прошептал:
– Господи, чем же все кончится?
Гера тронула его за плечо:
– Пора, нам пора. Здесь опасно.
Группу Кагана удалось нагнать на повороте от улицы Мира к проспекту Революции. В проемах меж развалин было видно то самое здание, с которого Лучник пытался убить звонаря, где под воздействием мощного энергетического удара потерял память, откуда его забрали Алина, Сова и Рыжь, три девчонки-валькирии. Железнодорожная управа с оторванным исковерканным шпилем остро врезалась в память Лучника как начало начал, как стартовая площадка его новой жизни, ибо что было до этого, он практически не помнил. Лишь Антон, его сын, мальчик с губами цвета индиго да еще пара-тройка несвязных воспоминаний: Нововоронеж, Красные Октябри, Кочегар, звонари, ВАСО, «Мелодия»…
– Что с Алиной? – спросил Лучник Хаву, убедившись, что Гера не слышит их.
– Я не знаю, друг. На Стадионе ее крепко ранили, валькирии унесли ее в подсобные помещения, дальше – Давление, хаос, бойня… Думаю, что под трибунами куда больше шансов выжить в такой драчке, чем наверху. Ты же сам видел, что началось… Наверное, на Ликерке она сейчас, выходят ее!
Лучник задумался, уставившись в спину шагающей впереди Гере. Попытался вспомнить жену, но тщетно. Да, видимо, многочисленные женщины – лишь повод поверить, что ты еще кому-то дорог, кому-то нужен, что кто-то думает о тебе и считает часы, минуты до долгожданной встречи. Самообман! И Гера, и медсестра из «Мелодии» Мария, и девочка-убийца Элен с Ликерки, все прочие – это только самообман! Алину, спасшую ему жизнь, Лучник не ставил в этот ряд, но так и не мог понять, почему. Впрочем, он старался особенно и не задумываться по этому поводу – судьба сама расставит все по своим местам. И он был уверен, что Алина жива, и встреча с ней не за горами. А значит, ее загадка будет решена однажды. Обязательно выяснится, что их связывает незримой, но прочной нитью.
Громкий крик Кагана привел в чувство замешкавшего Лучника. Он увидел, что идущие впереди динамовские воины на повороте к проспекту резко рванули назад.
– Что там еще? – крикнул Хава.
– Живоглоты! – завопил Каган. – Много живоглотов! Уходим!
Динамовцы бросились прочь. Их догоняли другие люди, повернувшие с некогда главной улицы Воронежа, – семилукские ходоки вперемешку с валькириями и ликеровскими. Людей становилось все больше и больше. Руки Лучника быстро нащупали несколько стрел, и арбалет оказался в полной боевой готовности. Верный точный Nikon!
– Бесполезно, – Гера замотала головой. – Оружие не поможет. Бежим!
Она исчезла в толпе, оставив Лучника и Хаву. Крики становились все громче и громче, гул нарастал, превращаясь в страшный грохочущий смех, и вскоре друзьям предстала ужасающая картина. Сотни, тысячи живоглотов, словно полноводная река, заполонили собой весь главный проспект Воронежа. От страшной реки потек ручеек по улице Мира – прямо на отступавших Лучника и Хаву. Двигаясь на четвереньках, люди-нелюди, заразившиеся Хохочущей смертью, вирусом Куру, походили на уродливых чупокабр, заливающихся истеричным смехом. Неведомая сила, собравшая здесь живых зомби, устроила смертельную ловушку для тех несчастных, что попадались им на пути. Стоны и крики, кровь и слезы сопровождали течение этой страшной реки.
Несколько десятков до смерти перепуганных людей отчаянно бежали от стремительной толпы живоглотов, и Лучник с Хавой были среди отстающих. Они мчались без оглядки, отчетливо слыша за своими спинами жуткий смех. Человекоподобные создания, стирая колени до костей, исступленно преследовали свою добычу. Гримасы тонули в слюне, которая не капала – лилась на землю при каждом припадке смеха. Впереди были крупные особи, недавно зараженные вирусом. Вирус не смог лишить их рассудка окончательно, но подчинив себе их волю, заставлял жить только для одного. Жить, чтобы Жрать!
– Я больше не могу, – прохрипел Хава, цепляясь за друга.
– Давай, давай, не останавливайся, – Лучник подхватил его под локоть. – Подведет тебя твоя комплекция!
В этот момент он уловил чей-то силуэт в проеме окна – четвертый этаж, выбитые стекла, свисающий краешек ковра. Человек показался в окне на доли секунды и исчез, будто его и не было.
«Джумла!» – пронеслось в голове Лучника.
Хава, тяжело дыша, перешел на шаг. Лучник, понимая, что эти твари скоро настигнут их, снова достал стрелы и арбалет. Хава стоял рядом, согнувшись пополам. До тварей оставалось совсем ничего. И в это самое время раздался выстрел. В небо поднялась зеленая осветительная ракета. Повисла. Живоглоты остановились как по команде, замерли. Задрав отвратительные головы вверх, они смотрели на огонек, то здесь, то там гортанно похихикивая.
– Уходим, – воспользовавшись паузой, Лучник потащил друга в переулок, где совсем недавно скрылись последние динамовцы.
Свернув в подъезд невысокого дома и прикрыв за собой металлическую дверь, друзья постарались перевести дух. Лучник приложил указательный палец к губам, начал прислушиваться. Затем тихо спросил:
– Ты как?
– Да в норме я, не переживай.
– Хава, а что за хрень у тебя под ногами? – удивился Лучник.
Хава поднял руку, на которую опирался, и начал разглядывать белые крупинки, прилипшие к большой ладони.
– Блин, белый порошок какой-то. По запаху вроде отбеливатель, были такие на Ликерке. Не кокаин же…
Снаружи раздался громкий идиотский смех. Живоглоты, будто ведомые незримым путеводителем, подтягивались к двери, за которой прятались Лучник и Хава. Наконец один из живоглотов, самый крупный, растолкав оставшихся, опустился на четвереньки и, шмыгнув носом, принялся истошно хохотать. Что это означало, было понятно одному лишь дьяволу, но твари, выгнув спины, стали медленно отползать от дома. Вскоре переулок был пуст.
– Ушли, – прошептал Лучник.
– Ты таких здоровых зомбиков видел раньше? – поинтересовался Хава.
– Да я не специалист по ним. Мои живоглоты были гораздо меньше, ниже, да как-то боялись меня что ли…
– Да ладно! – явно с издевкой проговорил Хава. – Боялись! Ты, главное, не скажи никому об этом. Живоглоты – это безмозглые твари, у которых вирус поразил центральную нервную систему. И как они без мозгов могут тебя бояться? Чем им тебя боятся, если мозгов нет?
– Да не знаю я, но они боялись… И этот… Он же только что своим смехом сигнал им подал какой-то… Ладно, давай лучше до Динамо доберемся, там и поговорим.
– Хорошо, – усмехнулся окончательно пришедший в себя Хава и распахнул дверь. – Никого. Вперед!
Снова очутившись на проспекте Революции, пробежав мимо разрушенной Железнодорожной поликлиники, вдоль бетонного забора, через покосившийся виадук, они остановились напротив школы. Лучник, будто почувствовал какую-то невидимую угрозу, подал знак не двигаться. Так бывало с ним уже не раз. Некоторые из таких моментов ушли вместе с памятью. Но и те, которые он помнил, твердили ему сейчас только об одном: их что-то или кто-то преследует! И даже если он никого не видит и не слышит, ЭТО рядом и оно смертельно опасно.
– Хава, нам нужно найти другой путь и очень срочно!
– Блин… До Динамо всего пара километров под горочку…
– Мне кажется, это Эд преследует меня. Что же я сделал тебе, Эд?
– Что? Ад?
– Не бери в голову.
– Как скажешь.
Лучник решительно схватил Хаву и потащил мимо бывшего автоцентра в сторону покореженного девятиэтажного здания.
– Нам сюда, – Лучник махнул рукой в сторону заваленного центрального входа и ржавой лестницы для пожарной эвакуации.
– Туда-сюда. Одни проблемы.
– Лезь, говорю, времени мало.
– Ну ладно, лезу уже.
Металлическая ржавая лестница с одним поручнем вела на широкую площадку третьего этажа. Поднявшись на нее и осмотрев печальные окрестности, Лучник с Хавой продолжили подниматься вверх. Даже стены здесь гнали их прочь: «Вон из нашего дома!», «Смерть ждет тебя выше»… На последнем этаже они увидели люк, к которому были приставлены стол и шкаф. Поддерживаемый руками Хавы, Лучник осторожно поднялся по импровизированной лестнице и заглянул в проем люка.
– Ну что там? – еле слышно спросил Хава.
– Навес какой-то, труп на мешках, – Лучник ловко подтянулся и оказался на крыше, помог подняться Хаве. – Дальше вон еще трупы.
Обойдя площадку, они приблизились к первому мертвому солдату. На мешках, набитых песком, под брезентовым навесом в позиции «лежа с упором на локтях» застыл обгоревший боец. Военная форма напоминала ту, что носили солдаты Чернова, генерала Че с «Мелодии». Мертвец крепко сжимал в руках винтовку, рядом валялась рация с надписью parazIT, один бок которой сильно оплавился.
– Давненько не видел такого! – восхищенно протянул Хава, обшарив карманы бойца и поднимая настоящую военную рацию. – Всем скарбам скарб! Труп-то, кстати, свежий совсем. Это что ж получается, пока мы Игры смотрели, Чернов здесь караул зачем-то поставил. А «паразита» этого ща попробуем реанимировать, знакомое что-то. Ты осмотрись пока, вдруг еще что интересного найдешь.
Лучник направился к другим трупам, а Хава присел на корточки и со знанием дела принялся нажимать кнопки рации. Рация зачихала, закряхтела, но ничего более выдать не могла.
– Ладненько, сейчас запись еще проверим. Да с собой ее прихватим, пригодится авось.
Хава вновь нажал какие-то кнопки и из динамиков «паразита» послышалась нервная человеческая речь. Записанные помехи не давали разобрать все слова, но суть была понятна. Хава перемотал запись назад и позвал Лучника.
– Делаю громче! Слушаем?
Лучник кивнул и присел рядом.
– Чччч… Чернов, мать твою! Хорунжий на связи. Ччччч… Мать твою! Воронеж, ответь, это Москва, Москва… Лейтенант, ты пишешь? Хорошо. Внимание, всем постам Дона. Если кто меня слышит, передайте сообщение генералу Чернову. Мы вычислили субмарину, она в ваших водах, в реке. Как попала туда, не знаем. Направил к тебе своих с техникой. Как синхронизировать, будут разбираться на месте. Твоя задача – до нашего прибытия извлечь подлодку из вашего болота. Как хочешь это делай, но что б была в целости и сохранности. Не вскрывать. Будут выходить – брать всех живыми. Внутри ничего не трогать, ничего!!! Понял меня, мать твою? Ччччч… Лейтенант, туши эту херь. Повторять запись каждый час!
Послышались щелчки и запись оборвалась.
Хава еще раз включил запись.
– Ну, внятно все вроде, – задумчиво произнес Хава и вопросительно взглянул на Лучника. – О чем это вообще? Может, москвичи?
– Одни вопросы. Без ответов. Как же задолбало все!
Хава окинул задумчивым взглядом обгоревших солдат.
– Я прошарил всех – нет никаких бумаг, без документов и кожи все, оружие без патронов, все постреляли, – Лучник напрягся. – Мне Дульсинея в Ликерке вашей о какой-то лодке говорила. И о часах, которые должен Антон остановить. Может, об этой субмарине речь? Тогда что за тайна в ней? Что за синхронизация? Чернов ничего не рассказывал.
– Ну, если это военная тайна, то от Че ничего не добьемся. Хотя попробовать можно… Как раз про Штурмана расскажешь… Если генерал жив еще, конечно.
Хава поднялся и подошел к самому краю крыши. Река была как на ладони, но воды ее несли только грязные льдины вперемешку с илом и травой. К нему подошел Лучник.
– Нет никакой лодки, – задумчиво сказал Хава и продолжил. – В двадцатые годы, когда человечество еще окончательно не свихнулось от скачков Давления, мы считали, что катаклизмы, которые уже тогда начали потихоньку проявляться, – это разработка наших врагов. Ну, типа, Хаарп на Аляске. Объединились тогда ряд мелких государств в крупный военный союз. Учения совместные и все такое… Привлекли мы тогда одну крупную корпорацию для обеспечения этого союза новыми военными технологиями, связанными с развертыванием различных сил на территории противника. Основной фишкой этой технологии было то, что мы могли людей перебрасывать на разные расстояния вместе с небольшой техникой, припасами, рацией или еще чем… Не знаю, правда ли это, но поговаривали о телепортации и еще какой-то чертовщине. Конечно, нельзя этому верить, но мы ведь и в Давление тогда не верили. И я бы долго ржал, если б мне про живоглотов и звонарей кто рассказал! О многом я слыхал, об одних и тех же вещах разные люди по-разному рассказывали, как будто мы на разных планетах живем. Странно все, ты не поверишь, расскажу ща историю одну…
– Хава, я тебе все больше удивляюсь, – вскинул брови Лучник. – Ты кем был все-таки в прошлой жизни? До тюрьмы и Ликерки?
– Не парься, не буду тебя расстраивать, маньяком я был. Так вот…
– Погоди, а откуда ты все это знаешь? В интернете начитался двадцать лет назад, когда он еще работал?
– Ты не издевайся, – возмутился Хава, – это корешок мне один в тюряге рассказал, у нас там много люда всякого попадало интересного, но этот был совсем особенным. Пацан с Машмета… Его так и звали – Пацан с Машмета!
– И что в нем такого было?
– А особенное в нем было то, что он работал инженером в этой корпорации и рассказывал, что они там изобретали. Если честно, бред нес полнейший, небылицы… Вся тюряга над ним ржала, пока некоторые из нас не получили подтверждения этим небылицам с воли. А корпорация так и называлась, как рация эта.
Оба обернулись и посмотрели на рацию, в углу которой поблескивало название: parazIT.
– И тогда вы начали прислушиваться к его бреду? – Лучник взглянул на друга.
– Прислушивались мы к нему и раньше, рассказчиком он был хорошим, ну а когда начали появляться различные штуковины с технологиями, о которых он говорил, мы начали ему верить. А еще он сказывал, что когда увольнялся, ему как и многим другим память обнулили, чтобы коммерческие тайны свои защитить.
Лучник расхохотался.
– А мне звонарь память обнулил? Как же он все эти хитрые штуковины вспомнил? Тоже интернет?
– Хватит! – начал заводиться Хава. – Хватит ржать. Самое странное то, что об этих технологиях он нам рассказывал лет за пять до их появления. Лет за пять до появления паразита этого!!! Представляешь!? За пять лет, как появилась первая статья об этой гребаной корпорации… А вспомнил, когда его чуть током не убило. Однажды попросили его как человека с высшим образованием бульбулятор сделать, кипятильник по-нашему, а он из проводов «косичку» сплел и в розетку сунул. Думали, убило его, а он выжил, и память после этого стала к нему возвращаться. Вот ты не веришь мне, а сам память потерял как? – оживившись, спросил Хава.
– Ты же знаешь, я звонаря завалить хотел.
– А зачем – не помнишь. И потом, звонаря убить нереально, но я же тебе верю!
– Пример не к месту совсем.
– Почему не к месту, обоснуй? – не унимался Хава.
– Сейчас обосную, только ты не перебивай, а то мы никогда с этой крыши не уйдем. Хорошо?
– Обещаю, – согласился Хава.
– Во-первых, звонаря убить можно, помнишь, как ходоки его на Стадион приволокли?
– Это был не звонарь, а ряженый труп, – парировал Хава.
– Хава, обещал же не перебивать…
– Имею право перебить, потому что тебя тогда не было на Стадионе, а охрана оргов осматривала этого клоуна. Не звонаря, а жмурика. Я это видел собственными глазами.
Лучник несогласно тряхнул головой и продолжил, сбившись с мысли:
– Во-вторых, я сам не помню ничего про звонаря. О том, что случилось тогда, мне рассказали другие люди. И память вернулась обрывками, я как не помнил ничего, так и сейчас не помню.
– Ладно, – Хава сделал успокаивающий жест, – с другой стороны зайду. Как, скажи мне, у этого солдатика тело сгорело, а камуфляж и ботинки – нет?
Лучник склонился к мертвецу и вновь стал осматривать его. Сняв каску, он повернулся к Хаве и со знанием дела ответил:
– Его убила молния. Вот, посмотри, – он протянул каску другу.
– А форма его? Так она с пропиткой не горит, не тонет, не плавится, ее надо с солдата снять и забрать себе. Помародерствуем, ничего страшного. Кстати, как ты объяснишь, что винтовку и форму никто не забрал?
– Да легко. Видишь сколько вокруг пустых гильз, всех, кто к нему пытался подойти, он отстреливал, а остальные просто не лезли к этой башне. Боялись. Хава, а к чему ты об этом вашем пацане с Машмета рассказал?
– Переброска! Та корпорация работала над телепортацией, будто готовилась к этому Давлению. Может, она и Давление вызвала, и подлодку сюда закинула?
Лучник вновь взглянул на водохранилище. Хава похлопал его по плечу и пропел:
Я пью до дна за тех, кто в море,
За тех, кого любит волна,
За тех, кому повезет…
– Помнишь такую? То ли Макаревич, то ли Кутиков пел. А то ли вместе. Хорошая песня… Нам повезет, Лучник, найдем мы твоего сына, и лодку вытащим, и часы остановим, а там гори все синим пламенем!
– Путиков, – мрачно ответил Герман.
– Что? – не понял Хава.
– Путиков это пел, я вспомнил.
– Да какой Путиков!? – смачно заржал Хава. – Это президент у нас был такой – ПУТИН! А певец Кутиков.
– Президент Кутин, а певец Путиков, – отмахнулся Лучник.
– Герман, да где ты видел президента Кутина? Говорю тебе – Путин, точно тебе говорю. Пути-нути, лапти гнути!
И заржал еще сильнее. Лучник сделал вид, что обиделся.
– Ладно, пойдем отсюда, хватит на сегодня приключений, – сказал Лучник и начал спускаться.
Хава засунул рацию в вещмешок и последовал за другом. На восьмом этаже они обнаружили других мертвых военных. Проверили огнестрел – патроны тоже все были израсходованы, а значит, и ни к чему теперь эти железки, ставшие игрушками.
– Потом надо будет вернуться сюда. С пауками, – шепнул Хава. – Получше прошариться.
– Хорошо, как-нибудь вернемся. А лучше Кагану наводку дадим. Мне Антона найти надо, живого или мертвого.
– Герман, я с тобой, куда б ты ни пошел. И черт с ней, этой Ликеркой, опостылела уже… Кстати, я давно уже уйти оттуда хотел. В Хреновое за Бобров. Тянет меня туда.
– А там-то что?
– Говорят, там коневоды мирную жизнь настраивают. И никого вокруг – мир да покой. А я лошадей страсть как люблю! Но не судьба мне видно в Хреновое, тебя вот встретил, – Хава вздохнул. – Ладно, пойдем уже сына твоего спасать.
Лучник крепко пожал могучую ладонь Хавы. Спустившись вниз, товарищи очутились на маленькой уютной улочке. Одноэтажные дома напоминали небольшие музеи-мавзолеи, стены которых были сделаны из пластика и мрамора. В далекие двадцатые эта технология считалась очень дорогой. И воспользоваться таким строением могли только весьма преуспевающие граждане Воронежа. Эти дома могли выдержать взрыв противотанкового фугаса, а преобразователи солнечной энергии делали проживание полностью автономным. И сегодня лишь слегка эти чудо-строения были потрепаны временем.
– Обязательно вернемся. Может, жить здесь когда-нибудь будем, семьями дружить…
Вскоре Лучник и Хава оказались на разбитой в хлам улице. Дома здесь были куда проще! Построенные из обычного кирпича, они представляли унылую картину. Люди, жившие, вернее, выживавшие здесь до организации динамовской локации Смерти.net и центральной Ликерки, пытаясь согреться холодными зимами, сжигали все, что могли. Некоторые хибары были заколочены железными щитами, а заборы окутаны колючей проволокой. В воздухе парил сладковато-тошнотворный трупный запах, хотя трупов видно не было. За исключением лишь одного, висевшего на металлической трубе вверх ногами скелета. С табличкой «На Динамо меня не ждали». Рядом красовалась другая надпись: «Прохода нет. Здравствуй, погибель».
Хава остановился.
– Герман, скелет-то пластиковый, не настоящий. Там проволока внутри.
– Был бы настоящим, его б свиньям Каган скормил, – хмыкнул Лучник.
– Они что, свиней человечиной кормят? – не понял Хава.
– Да всем они их кормят, – Лучник улыбнулся, – кого поймают, тем и кормят. Люди ведь это самые страшные животные! Между прочим, динамовские свиньи предпочитают упитанных, лысых, квадратных и татуированных. Ладно, шучу я, если скормят кого по приказу Кагана, так это буду скорее я, чем ты.
Впереди показались динамовские дозорные… Лучник вспомнил, как его уже принимали недавно в этой доброй локации, как пауки-верхолазы показывали с Чертова колеса разрушенный Воронеж. Как дед Мухомор угощал крепким напитком со странным названием «Ленинский дубняк», во хмелю рассказывая о других выживших в Черноземье. Как енота Сеню подарили и с ясновидящей свели, лекарем Эльзой, с которой, несомненно, что-то связывало его в далеком прошлом. В прошлом, которого он не помнит…
Как метким выстрелом спас он Геру от пришлого сарацина, как мыла она его в забавной маленькой баньке… Даже запах того душистого мыла вспомнил Лучник, и тем более запах самой Геры, мягкой, влажной и податливой.
Проблемы сами собой замкнулись в секретных тайниках мозга, и Лучник радостно шагнул вперед, даже не представляя, что за испытания ждут его в парке культуры и отдыха имени Кагановича.
– Кстати, Хава, а ты помнишь, как умирал Хозяин?
– Да, надеюсь, в аду черти его уже шпилят в задницу обугленным поленом.
– Хава, он был родным братом моей покойной жены, – Лучник протянул другу медальон, снятый на Стадионе с Хозяина. – Я никогда не мог бы представить, что он может стать таким чудовищем. Он был хорошим человеком…
Хава равнодушно взглянул на странный медальон в руках Лучника и отвернулся.
– Да!? А я вот не слыхал еще о втором таком извращенце! Это был самый мерзкий, самый отвратительный, самый грязный и страшный уродец на всем белом свете. Забудь его, Герман. Аминь!
Глава 2. Повесть о настоящем человечке
– Не плачь, Саймон! Гарфункель вон не плачет больше, и ты не плачь, – маленький толстый человечек в темно-зеленой толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD заботливо погладил небритого верзилу по щеке, отсел от него поближе к костру и с упоением вгрызся в ляжку-жаренку. – Благодать… Я те щас такую историйку расскажу, что и сам заплачу. Хочешь?
– Да, – неуверенно ответил тот, которого Хозяин назвал Саймоном.
– А ты, Коля, что молчишь? Тоже, небось, чего-нибудь слезливого хочешь?
– Хо, – раздалось из темноты. – Майя хо.
– Вот и молодец! Мои рассказы, брат, вмиг из тебя человека сделают. Уже сдвиги есть! – Хозяин расхохотался, отщипнул от громадной ляжки добрый кусок, смачно рыгнул и продолжил. – Вечер-то какой чудный! Располагает к сентиментам. В общем, это случилось еще до Воронежа, до цирка, до знакомства с моим разлюбезным двойником-актером, до Семилук, я тогда о зверье только мечтал…
Сзади кто-то невразумительно хмыкнул. Хозяин потянулся за бейсбольной битой, с которой не расставался едва не с Первого Давления. Обернулся.
– Коля, накажу! – он еще раз облизнул кость и воткнул ее в сухую землю рядом со своим сапогом. – Ты меня знаешь.
В беззлобном, но строгом голоске Хозяина сквозили отеческие нотки, что-то безумно-ласковое так и пыталось вырваться из волосатой груди вчерашнего семилукского изверга, чья нелепая внешность, порой милая до отвращения, никак не вязалась с его природным даром управлять и властвовать. В нем уживались жестокость и нежность, ум и наитие блондинки. Его ненавидели и боготворили одновременно. Недаром, однажды провожая на закате ненавистными взглядами два силуэта, покидающие в обнимку горящие Семилуки, благодарные рабы и их мучители, рабыни и их насильники – вместе, спустя месяц после ухода маленького пухлого Хозяина и огромного атлантоподобного Калигулы (по-нашему, Коли) снесли с холма на Огибени стелу и воздвигли на ее месте удивительный памятник. Символ совместимости несовместимого. В назидание потомкам и на устрашение всем, кто приближается к Семилукам со стороны враждебного Воронежа. Жаль, что Хозяин этого не видел, он бы оценил…
Каменные мужчины, уходящие вдаль, несли в своих руках каждый свое, один – каменную бейсбольную биту, второй – каменную бутылку с каменным спиртом внутри. Да, каменные мужчины уходили в обнимку, и ничего зазорного жители Семилук в этом не видели. С одной лишь оказией, которую не удалось скрыть местному скульптору: в силу разного роста Калигула обнимал Хозяина за голову, а Хозяин Калигулу – за каменную попу. Впрочем, попробуйте сделать памятник сами, и вы поймете, как это трудно, когда дело касается настоящих мужчин…
– Так вот, – продолжил Хозяин свою историю, – это случилось еще до Воронежа, я служил в Питере, в стройбате. Ну, понимаете, устав, деды, каша да хлеб, лопата – друг солдата. Днем рыл Новый Грибоедовский канал, по ночам дрочил и дневалил, а по выходным по Питеру рассекал, девок выглядывал. Долго не везло, а потом друзья научили: ты, мол, в гражданку оденься, по-другому относиться будут. Купил я костюмчик черный, спрятал в камере хранения на Витебском вокзале, и как в увольнение – так сразу туда да по злачным местам, переодевшись.
Хозяин отложил биту, хлебнул остывшего соснового чайку и потянулся за второй ляжкой, верзила напротив всхлипнул. Коля не издал ни звука.
– Да подожди ты хлюпать, Саймон. Все еще впереди. Как говорили в Воронеже на выборах в восемнадцатом году, «Плачь, не плачь – все равно придет Палач!» Шутка… Может, ты жрать хочешь опять? – Хозяин протянул слегка подгоревшую на костре ляжку.
Тот, которого Хозяин назвал Саймоном, сжался и затих.
– Если не хочешь, я продолжу… Так вот, однажды случилось чудо. До дембеля мне оставалось всего пару-тройку месяцев, и на набережной Невы я встретил Ее. Мою Лену. Не правда ли, именно эстетика Питера – «На Неве я встретил Лену». Моя река рек! В общем, ее звали Еленой Васильевной Карамзеной, через «е». Маленькая черная кошечка, ангельское личико, пушок на щечках, аппетитная попка (Хозяин чавкнул), доброе сердце и громадная душа. Она работала, по ее словам, буфетчицей в интернет-кафе Fobos на Будапештской, иногда ездила на маминой «Матильде» и папа у нее был Запрещенным космонавтом. Признаюсь, запамятовал, что это такое, но умер он, когда ей было два годика… Кажется, просто улетел в космос и не вернулся. Это почти все, что я узнал о ней за три дня наших встреч на три месяца. Первая встреча закончилась бурным сексом в какой-то питерской подворотне. Это был божественный секс. На мне сидел настоящий ангел в черном пальто, задыхающийся от страсти, выворачивающий меня наизнанку и делавший меня зверем…
При этих словах Коля, прячущийся за спиной Хозяина, по-кошачьи замурлыкал и утробно пробурчал что-то невнятное. Ночной рассказчик улыбнулся и продолжил:
– В общем, моя маленькая девочка залила своей волшебной влагой всю подворотню, немного подпортила мой костюм и потом долго повторяла на каком-то монгольском языке «янем-йебу», «янем-йебу», валяясь в грязном углу на битом пивном стекле и семечной шелухе, истошно утираясь между ног своим черным пальто. Потом она, не приводя себя в порядок, с белыми пятнами на черной одежде прыгнула в красную «Матильду» и умчалась прочь, а я решил, что больше ее не увижу. Никогда. Это потом я понял, что она говорила. Убей меня… Вот что она просила тогда.
Верзила Саймон снова заплакал. Тихонечко, заунывно. Коля завыл. Хозяину показалось, что где-то вдали в деревне залаяли на луну собаки, услышав его спутников, но он отогнал от себя эту нездоровую мысль. Вскоре и Коля с Саймоном замолчали. Ни шороха, ни птичьего пения, ни стрекота цикад, ни дуновенья ветра. Тиха воронежская ночь! И Хозяин перешел ко второй главе.
– Я ошибся, думая, что она меня возненавидела. Вторая встреча состоялась на КПП, прямо на КПП, при моих офицерах и сослуживцах. Я стоял в нелепой грязной форме на плацу, а она, черноволосая маленькая красавица неслась ко мне навстречу с протянутыми руками. Я думал – я опозорен, но она сшибла меня с ног, и, свалившись прямо на меня, тяжело дыша и осыпая мою небритую физиономию поцелуями, выпалила: «Я люблю тебя, солдат! Люблю». Представляете, она пробилась сквозь охрану, увидев меня сквозь решетку ворот! Потом мы долго разговаривали с ней, она рассказала, как искала меня, как ей было плохо, как она сходила с ума, ссорилась с мамой, что у нее такого никогда не было, и за месяц поисков она прожила Совсем Другую Жизнь… На вопрос, как же ей удалось найти меня, она ответила загадкой, примерно так: «Просто однажды ты стал мне сниться. На каком-то холме среди руин, в роскошном халате и с битой в руках, мне приснилась вывеска „Воронежский цирк“ с плакатом „Роскошь. Наслаждение. Смерть“. Ты в какой-то машине мчишься от страшной бури, ты рисуешь картины – только почему-то кровью, ты кормишь льва из рук, медведь держит тебя на своих лапах, слон катает тебя на своем горбу, ты убиваешь, тебя убивают… Ты снился мне каждую ночь». Так она сказала и погрустнела. Я проводил ее до ворот и больше не видел. Мою милую девочку, реку рек… Вернее, была еще третья встреча.
Хозяин помолчал недолго.
– Третья встреча была на кладбище. И это была самая страшная ночь в моей никчемной жизни… Незадолго до той ночи я разыскал ее мать, спросил, где Лена. Старая женщина долго буравила меня своим полоумным взглядом, а потом проскрипела: «Мою дочь изнасиловали и убили почти три месяца назад, молодой человек». Сначала я не поверил ей, думал, что это какая-то нелепая шутка, ведь мы же виделись совсем недавно. Потом спросил, не рассказывала ли дочь что-то обо мне, на что получил отрицательный ответ и какой-то дикий смешок. Я ушел. Я решился на преступление, я подговорил своего армейского товарища и… Однажды лунной ночью, вооружившись стройбатовским арсеналом, мы отодвинули могильную плиту, на которой значилось «Е. В. Карамзена, покойся с миром». Через «е». Мы разрыли могилу и извлекли гроб. Тяжелый дубовый гроб. Мы вскрыли его и пришли в ужас: Лена лежала как живая, все тот же пушок на щеках, ни запахов, ни плесени, ни пыли, ни тем более следов разложения. Она лежала в том же самом пальто, в котором я увидел ее впервые, и на черном пальто были белые пятна спермы. Я потерял сознание… Да, лишь потом, трясясь от страха, я обратил внимание на дату ее смерти, и она совпадала с днем нашей первой встречи…
Хозяин замолчал, а тот, которого называли Саймоном, исступленно зарыдал.
– Саймон, это всего лишь жизнь, просто блядская жизнь, не надо так убиваться. Я вот любил ее неземной любовью, и то вот не плачу. И тогда не плакал. А ты, как дитя малое… Кстати, ты следующий.
Саймон взвыл еще пуще. Но маленький круглый человечек в толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD поднялся, отошел от костра, над которым висел поджаренный Гарфункель, друг и соратник Саймона, пописал в темную лесную мглу, подсел к тому, кого он называл Колей, погладил его по косматому загривку, обнял его могучие плечи и положил свою голову на его запачканные землей колени.
– Знаешь, иногда ты пахнешь Леной… Когда она впервые раздвинула предо мной свои ноги в черных колготках, я с упоением вдыхал ее божественные ароматы, долго вдыхал, оттягивая волшебный миг соития. Ну, ты понимаешь меня, Коля, понимаешь. Я предавался воспоминаниям о ней не год и не два, пока не встретил тебя. Хотя… Была еще Соня, но ее историю я расскажу как-нибудь в другой раз. Она была, а ты есть. И теперь эти запахи ожили, я просто тону в этой радости.
Юми по имени Калигула по-кошачьи замурлыкал.
– Моя тонкая сущность и нежнейшая душа заставляют меня поверить в то, что наконец-то я живу полной жизнью, настоящей, не иллюзорной, как в Семилуках… Слушай, Коля, а давай еще выпьем. Хороша моя настоечка, не подвела огибень-трава!
Хозяин потянулся за бутылью, плеснул вонючую жидкость в два стакана и один протянул Калигуле. Чудовище глотком опорожнило емкость и удовлетворенно крякнуло.
– Вот и пришла твоя очередь, Саймон, – Хозяин спокойно подошел к костру, достал спрятанный в голенище охотничий нож, вытер его о край зеленой толстовки, взглядом оценил вес и рост верзилы Саймона, привязанного к дереву, разорвал на нем рубаху, потянулся за соусом и облил им подрагивающий живот.
Саймон затрясся всем телом.
– Мне не нужны от тебя душещипательные истории, Саймон, у меня их вагон. Просто – ты следующий… Кстати, в детстве я очень любил одну песенку. Она называлась «Миссис Робинсон», а пели ее Саймон и Гарфункель, как значилось на советских пластинках. Саймон и Гарфункель, парни из рабочих кварталов. Все время им не везло: то «Оскар» они проспали из-за чрезмерного увлечения алкоголем, наркотиками и женщинами, то фирма грамзаписи «Мелодия» выпустит мою любимую «Миссис», а в исполнителях значится какой-то «Zе Битлз». Много чего несправедливого с ними было, однако ж до ста лет дожили, первое Давление их убило… К чему это я? Ах да, иногда несправедливость способствует долголетию, но не в вашем случае. Не плачь, Саймон, просто – ты следующий.
Хозяин обернулся на тлеющего Гарфункеля, над которым склонился Коля, вгрызающийся в остатки человеческого мяса, вновь облил соусом живот Саймона и с размаху вонзил в него охотничий нож. Саймон дико завыл, юми по имени Калигула подхватил его нечеловеческий крик, выплевывая непрожеванного Гарфункеля.
– Да, кстати, – чавкая живым мясом Саймона, подытожил Хозяин, – я вспомнил название того фильма, за который певцы не получили «Оскара». Он назывался «Выпускник», а главную роль в нем играл Дастин Хофман. Случай вроде ерундовый, но характерный…
– Ошо! – хрипло выдохнул юми.
– Ошо, очень ошо, – подтвердил Хозяин. – Был такой гигант мысли, вроде тебя, Коля. Идем, здесь нам больше не рады.
Хозяин брезгливо взглянул на остатки Саймона, вытер рукавом кровь с подбородка и губ и засеменил по ночной тропе, интуитивно угадывая ее направление и границы.
– Не отставать! – скомандовал он.
Так они миновали лесную чащобу и вышли к опушке. Домов здесь не наблюдалось. Не пахло человеком – может, люди нутром чуяли приближение неведомой силы и бежали, бежали, бежали подальше от Хозяина и чудовища. От двух чудовищ.
– А ведь это не я тебя веду, а ты меня, – проговорил круглый человечек, осматривая полянку на возвышенности. – Ты знаешь, куда идти. Как верная собака дом чувствуешь! А мне все равно уже, лишь бы приютиться где в спокойном месте – на всю оставшуюся жизнь. Что б кактусы были, цветы всякие. Я знаешь как, брат, рисовать люблю!? И природу понимаю, и красоту… Мы б с тобой так зажили!
Юми с пониманием кивнул.
Солнце мучительно поднялось из-за горизонта, освещая поляну и опушку леса. Продолжая болтать без умолку, Хозяин не сводил глаз с притаившейся в густом кустарнике хижины, рядом с которой стоял колодец. Стены хижины были из бревен, а крышей служили перетянутые меж собой ветки, на которых небрежно громоздились капот и дверцы от автомобилей. Единственное окно было заколочено досками. Над входом – надпись: «За сибя не рукаюсь» А рядом какой-то иероглиф.
– Это он хотел сказать, Коля, что не ручается за себя! Неграмотный деревенщина…
Хозяин пронзительно, не боясь быть услышанным, хихикнул.
– Мы тоже за себя не рукаемся, – и еще громче. – Отворяй!
Он подергал дверь – та не поддалась. Отошел в раздумьях, играя битой.
Мимо него бешеной кометой пронеслось согнутое пополам косматое тело и глухо врезалось в дверь, вместе с ней проваливаясь в помещение.
– Ты ж убьешься! – заорал Хозяин и бросился за ним.
Его тревога была искренней и необъяснимой. Он даже не осмотревшись, присел на полу рядом с юми и обхватил его голову своими пухлыми грязными ручонками. С Калигулой-Колей все было в порядке, но Хозяин продолжал осматривать его гриву, шею, плечи.
– Не ударился? – наконец, спросил он, наигравшись в папу-доктора.
– Нет, – отчетливо ответило чудовище, поднимаясь с пыльного пола.
Пришло время оглядеться: в полумраке хижины, в самом углу, валялся старый матрас, весь в пятнах и дырах, рядом стояла разбитая керосинка, а на стене висел портрет Мао Цзедуна в треснувшей пластиковой рамке.
– Я сразу его узнал, у меня такой же в цирке висел! – радостно сообщил Хозяин, трогая картинку. – Орошенная водой орхидея…
Вдруг он заметил выцарапанный на стене, рядом с портретом китайского вождя, иероглиф. Еще, еще один, еще и еще. Их здесь было превеликое множество. Хозяин поднял бумажку, валявшуюся под кроватью, – она тоже была от головы до хвоста испещрена иероглифами. Вслед за своим «опекуном» ходил юми, ковыряя длинными твердыми ногтями странные символы на дереве.
Маленький круглый человечек в толстовке и шортах озадаченно присел на матрас.
– Кто здесь хозяин? – негромко спросил он и сам себе ответил. – Я здесь Хозяин!
Тот, кто здесь жил, ничего больше не оставил о себе, никаких посланий и подарков. Китаец, одно слово! «Русский бы так не поступил, – обиженно думал Хозяин. – Русский всегда заботится о ближнем, даже если это таракан какой. Русский бы понятную записку написал, уходя. Или фотографию свою к керосинке приставил, чтоб потомки порадовались. А на обратной стороне карточки написал бы, мол, так и так, звать меня Петром Иосифовичем, уроженец Оскола, ушел, мол, в магазин за поллитрой в тридцать девятом, так до сих пор и не вернулся. Пользуйтесь!» Во как…
– Сумасшедший китаец наш, – подытожил Хозяин. – Деменция, слабоумие, то есть! Она сейчас буйствует везде, жизнь гонит сначала из города, потом из таких вот мест… Я, брат, об этом столько начитался-наслышался, что диссертацию смогу защитить.
Юми и Хозяин поменялись местами. Калигула вальяжно, подражая своему другу-господину, разлегся на матрасе и продолжал внимательно его слушать, не по-звериному фыркая иногда и будто понимая что-то в его речи…
– Давление рулит всеми болезнями, Коля. И Прионовым бешенством, от которого пошли живоглоты, и инфарктами с инсультами, и «короной», и Куру. А дистония, сердечная недостаточность, гипертония, тахикардия и пиелонефрит – это безжалостные пешки в страшной армии Давления. Взять хотя бы ту же головную боль (он вспомнил, что давно забыл про нее, с тех самых пор, как вышел из гребаных Семилук), она же не просто так, она тоже либо причина, либо следствие Давления.
Он вздохнул, потер виски и продолжил, расхаживая по хижине китайца.
– Когда шандарахнуло Первое Давление, ваших уже нарожалось много. Никто не знал, что с вами делать. Пытались лечить – бесполезно, убивать – негуманно, так вы и выросли на погибель нашу! Имя вам – легион. А Давление быстренько отправило на тот свет добрую половину человечества, а то и больше! На нас проклятием обрушились тайфуны и бури, стирая с лица земли целые города и страны, а что осталось после бурь, мы порушили сами…
Хозяин вспомнил, как он, молодой повар из Воронежского цирка, со страшной головной болью и тяжеленной спортивной сумкой прыгал в грузовик, идущий в Семилуки. Вон из Воронежа, прочь от Давления, начавшегося хаоса, убийц, насильников и мародеров! Вспомнил, как встретил своего будущего друга и первого помощника Саида, принадлежавшего к касте сарацинов.
В машине было еще семеро: три хулигана-подростка, черноволосый мальчик-юми, две женщины с сумками и небритый кавказец в защитной плащ-палатке. На его вопрос, как звать юми, мальчик отрешенно ответил: «Гена».
За бортом грузовика бушевал ветер, в ускользающем Воронеже начинался дождь, дно кузова было устлано газетами. Подростки предложили маленькому толстому человеку отдать им сумку.
– А сам за борт выпрыгивай! – сказал один из них, самый наглый.
Маленький человек задрожал, подозрительно затряслась и сумка. Самый наглый поднялся и больно ударил маленького человека по лицу. Его друзья достали ножи. Грузовик качнуло, люди посыпались. Маленький человек, упав на газеты, ощутил на себе тяжесть. Открыл глаза, увидел кровь. В руке кавказца блеснул короткий меч, два обезглавленных подростка продолжали сидеть на своих местах, раскачиваясь телами в такт грузовику. Все было залито кровью. Женщины верещали от ужаса, а юми тупо улыбался. Главный обидчик, пронзенный мечом в самое сердце, лежал у левого бортика, его отсеченные ноги – у правого.
– Меня зовут Саид, – представился сарацин, вытирая газетой изогнутый меч.
Он покачал головой, взял одну ногу убитого им подростка и придвинул поближе к спортивной сумке Adidas. Из нее тут же появились взъерошенные львятки – два маленьких клубочка с рыжими спинками и крысиными хвостиками. Они быстро поглотили человеческое мясо и удовлетворенно замурлыкали…
– Саид, добрый друг мой Саид, где ты сейчас?
Хозяин вспомнил про Семилуки. Пиры, пытки, жертвоприношения, рабы, огибень-трава и женщины, женщины, женщины, женщины… Он представил своего помощника по кличке Лось, простого парня, бывшего когда-то рядовым ментом-алкоголиком, верного, преданного Лося. Вспомнил его стоящим у бездыханного окровавленного голого тела своей жены, отдавшей богу душу во дворе Хозяина, свисающей с гамака лицом вниз. Бита Хозяина валялась прямо под гамаком – в луже блевотины, перемешанной с кровью. Лось плакал, не сводя глаз с биты. Плакал, боясь смотреть на мертвую и не зная, что делать. Хозяин подошел к нему, обнял за плечи и заплакал вместе с ним, тараторя как нашкодивший младенец:
– Это не я, не я, не я…
Лось тоже обнял его и, продолжая рыдать, почему-то погладил по голове.
– Это не я! – заорал Хозяин.
Калигула вздрогнул, одним прыжком оказался прямо перед Хозяином и принялся трясти его за плечи. Тот безумным взором окинул хижину китайца и начал потихоньку приходить в себя, уже совсем тихо повторяя: «Не я».
Вскоре замолчал, силясь окончательно выплыть из нахлынувших на него воспоминаний. Последнее было о его одноруком слуге МихМихе и собственном двойнике, который тогда, до Давления, был неплохим актером. Наконец, Хозяин окончательно очнулся.
– Нам пора уходить отсюда, – он с силой ударил битой по керосиновой лампе, – нас ждет Русский лес.
– Ес! – обрадовалось чудовище.
Человек и юми обнялись и невпопад затянули старую песенку:
Ах, до чего порой обидно, что хозяина не видно,
Вверх и в темноту уходит нить.
А юми так ему послушны, и мы верим простодушно
В то, что юми может говорить.
Глава 3. Динамо. Смерти.net
Все на Динамо вроде как было по-прежнему: железнодорожные вагончики для жилья и обороны, Зеленый театр для торжеств и поминок, Чертово колесо для пауков, этих соловьев-разбойников локации, зорко следящих сверху за всяким чужим движением, Комната смеха для хворых и раненых, которых лекарь по имени Эльза ставила на ноги. Даже банька, где Лучника когда-то неистово обхаживала фаворитка Кагана… Все как всегда, да не все.
С первых же секунд пребывания в знакомой и дружелюбной некогда локации Лучник почувствовал отчуждение. Встретили их с Хавой без всякого радушия. Несколько раз, поймав на себе косой взгляд, Хава начинал огрызаться. Но его коронное «Чего уставился?» не оказывало на динамовских воинов никакого впечатления, разве что ухмылку и пренебрежение: мол, к предателям у нас тут отношение понятное! Даже динамовский ходячий раритет дед Мухомор старался не вступать в открытые разговоры с Лучником и его «квадратным» и татуированным с головы до ног спутником. 1+1=1.
Так продолжалось два дня. Гера, и та старалась не показываться на глаза Лучнику, а Каган не подходил к ним, занимаясь вопросами обороны лагеря. Наконец, вечером третьего дня он пригласил их к себе. Но до встречи было еще далеко, и чем ближе был назначенный час, тем тревожней и суетливей становился Хава. Лучник грелся у костра на невысоком холме, подкидывая в огонь сухую травку и поглядывая на своего друга.
– Сказать что-то хочешь?
Хаву как прорвало:
– Да, давно хочу! Жопой чувствую, нужно срочно уходить отсюда, прирежут нас и свиньям скормят. Может, даже сегодня ночью. Не верю я этому Кагану, что-то в нем скользкое такое…
– Нет, Хава. Интуиция подсказывает мне, что все будет хорошо. Дождемся разговора с Каганом, а там решим, когда уходить.
– Точно тебе говорю, порешить нас хотят! – Хава поднял с земли старый грязный ключ и начал вертеть его в руке. – Кончат.
Вдруг неподалеку нарисовался дед Мухомор. Все это время он тоже обходил друзей стороной, и Лучнику было невдомек, как старику удалось выбраться со Стадиона целым и невредимым.
Как бы невзначай Мухомор сделал знак Лучнику. Тот поднялся.
– Пойду, переговорю с ним.
– Иди, переговори, – Хава недоверчиво покосился на деда и швырнул ключ в костер. – Придешь, а меня и нет уже!
Он облокотился на кучу автомобильных покрышек и для успокоения в очередной раз принялся наблюдать за происходящим вокруг.
С холма Хаве было неплохо видно, как устроена локация, бывший парк культуры и отдыха имени Кагановича. В вагончиках, некогда служивших аттракционами, жили люди. Здесь же, рядом, расположились довольно крупный свинарник и многочисленные курятники. Чуть дальше, в самой низине, тянулись бесконечные грядки, грядки, грядки. На грядках этих, согнувшись в три погибели, работали худые женщины. «Не то, что Гера!», – подумал Хава, представляя роскошные формы фаворитки Кагана и подруги Германа.
Огороды и живность явно не спасали местных от голода. Не худоба тех женщин привела к такому выводу Хаву: он вспомнил, что приготовление пищи происходило у всех на глазах, и не дай бог «повар» что-то стащит или сожрет. Смерть ему! Зачастую куриный суп, который варили здесь, собирал почти всех жителей локации. Совместный прием пищи стал для динамовцев своеобразным ритуалом. Он сопровождался некими записями на меловой доске: сколько в супе овощей, будет ли сегодня мясо или только куриные головы и самое главное – сколько человек сегодня едят. Да-да, именно количество и имена тех, кому будет дарован завтрак, обед, ужин… Не то что на Ликерке!
Несколько записей сопровождал восклицательный знак, гласивший о том, что с охоты, на которую регулярно уходили по трое человек, вернулись не с пустыми руками. В самом верху была сделана запись трехмесячной давности: «Паук-2. Лучший охотник года (косуля не менее 45 кг). Кушаем и радуемся!»
К доске подходили люди, действительно радовались не в пример Хаве, присаживались за стол: значит, порции сегодня будут большими, а динамовцев, скорее всего, меньше обычного. Хаву с Лучником ни разу за два дня не пригласили к общему столу. Но пожрать им немного давали. Глотая слюну, Хава увидел, как на холм проворно взбирается его товарищ.
– Ну что там Мухомор говорит?
– Да не очень дела! Прав ты, не рады нам здесь.
– Во-во, наконец-то до тебя дошло. Валить надо, предатель ты для них!
Лучник тяжело вздохнул.
– Если бы… Но дело не во мне. Дело в тебе! Прознали, гады, что ты сидел, даже прознали, за что… Маньяк ты для них, Хава, маньяк! Бабы вон шепчутся, мужики предлагают выгнать.
– Выгнать? Да убить они меня предлагают. И в свинарку. Им же свиней кормить нужно, так что выгонять никого не будут… Нужно срочно уходить, только идти нам некуда, да и без оружия – смерть. Только лук твой. Что будем делать?
– Оружие у Кагана просить, он даст! А ты, маньячина, на виду все время будь, так спокойнее.
– Да я теперь и спать с тобой рядом буду! – заржал Хава. – Если, конечно, ты не против.
– Ну, слушай, ты не перегибай. Планы у меня другие были.
– Вижу-вижу, как ты на Геру эту смотришь. Только не дают тебе с ней встретиться из-за меня, маньяка! А если и дадут, вернешься – меня уже и нет…
– Мне поговорить с ней надо срочно, втолковать ей, что она должна бабам внушить: не маньяк ты никакой! Раньше надо было сделать. И с мужиками потолковать. Гребаный Мухомор, что ж раньше не сказал!?
– И какие предъявишь аргументы?
Лучник задумался… По Воронежу слухи о маньяке ходили давно, все знали, что он работает в охране Ликерки, но не все были в этом уверены. Некоторые встречали Хаву лично и с пеной у рта доказывали слушателям, что побывали в руках у настоящего демона, которому на лицо еще в тюрьме нанесли странную татуировку 1+1=1. Рассказы эти расползались по локациям, обрастая еще большими небылицами, и в своих конечных версиях становились жуткими и невыносимыми для психики. Якобы Хава ел женщин, а перед этим насиловал всех. Женщин этих «поставлял» ему сынишка Лешка, внушая доверие прохожим жертвам. Потом маньяка посадили, Лешку убили при невыясненных обстоятельствах, маньяк сбежал при первом Давлении. С Ликерки выгнали, и теперь он здесь, на Динамо, собственной персоной!
– Здорово, Герман, – послышалось снизу холма.
Друзья обернулись. Метрах в пяти стоял старый знакомый Лучника Газ, облокотившийся о какую-то палку.
– Привет, Газ. Подойдешь?
– Я тут с тобой поговорить хотел с глазу на глаз, если ты не против, – Газ покосился на Хаву.
– Мне от моего товарища скрывать нечего, поэтому если вопрос стоящий, давай выкладывай.
– Ну, нечего так нечего, я просто узнать хотел, вы к нам надолго? Транзитом или как? – переминаясь с ноги на ногу, спросил динамовец.
– Скорее, транзитом, а ты чего странный такой? – Лучник подошел ближе и протянул руку Газу.
– Я? Нормальный я, все как обычно, – Газ хотел было подать руку в ответ, но увидел, как вооруженные копьями и мечами динамовцы бегут в их сторону. – Опоздал, кажись.
– Самосуд? – усмехнулся Хава, подняв увесистую головешку, служившую кочергой. – Ну, попробуйте!
– На вагон! – крикнул Лучник и подтолкнул Хаву к ближайшему вагончику, опередил его и первым взобрался на крышу, закинув туда же свой рюкзак. Помог залезть Хаве и быстро достал свой Nikon.
Газ отступил, воины остановились у вагона и начали разговор.
– Лучник, мы не хотим тебя убивать, нам нужна это жирная харя, – сказал старший динамовец; другой боец, дерганный, с рыжей бородой, то и дело перехватывал цевье копья и со злобой смотрел на Хаву. Лучник не помнил этого бойца.
– Бросишь копье – умрешь, – хладнокровно сказал Лучник незнакомцу и натянул стрелу, в упор глядя на нервного.
Динамовцы растерялись, попятились назад, и лишь человек с копьем остался на своем месте. Казалось, он целиком поглощен игрой под названием «Убей Квадратного»: только он и Хава на расстоянии броска! Ну, еще этот Лучник.
– Герман, ты не узнаешь меня? – проговорил мужик, стоявший слева от нервного. – Это я, Сиплый.
– Я тебя помню, – ответил Герман, не спуская глаз с рыжебородого копьеметателя. – А этого рыжика нет.
– Герман, у нашего брата твой татуированный друг жену сожрал, тогда, давно совсем, – Сиплый оттолкнул нервного парня. – И как нам с этим мириться?
– Никого он не жрал, – ответил Герман, показав на Хаву. – Пусть сам расскажет.
– Пусть расскажет! – загудел у вагона неизвестно откуда взявшийся Каган, за его спиной стояла лекарь Эльза, вся укутанная не по сезону в какие-то лохмотья. – Я же просил всех не трогать гостей. Что, не выдержали?
Люди опустили оружие, рыжебородый вонзил копье в землю.
– Хава, ну что ты нам скажешь? – спросил Каган, трижды постучав ладонью по металлической обшивке вагона.
– Я никого не жрал! – рявкнул Хава. – Каган, ну ты же мне веришь!
– Я-то верю. А вот наш брат Димыч считает, что это не так, – Каган кивнул на нервного рыжебородого мужика. – Он думает, что ты вместе со своим отпрыском его любимую жену отправил к праотцам. Так что давай, дружище, раскладывай по полкам, что и как было, если хочешь живым с этого вагона слезть. Я сегодня вечером именно эту тему и хотел обсудить с вами. Ну, не до вечера теперь.
Рыжебородый человек с копьем вышел вперед.
– Я Дмитрий Сергеевич Кретов, а жену мою звали Елена Кретова, первая твоя жертва…
– Я понял, – сказал Хава, – я видел тебя на процессе… По версии следствия, я твою Елену с помощью Лешки моего заманил в съемную квартиру, так было дело?
Хава пристально сверху смотрел на Димыча.
– Ну, допустим…
– А помнишь свидетеля, которого не стали вовремя допрашивать? Он ведь многое мог рассказать! Но не успел. Увы, его быстренько отправили на тот свет.
– Дружки твои и отправили. И кто же он? – снова заговорил Димыч.
– Хозяйка квартиры, которую я снимал… Квартирка трехкомнатная была, я с зарплаты грузчика потянуть ее не мог, вот и снимал часть. Жили в квартире с хозяйкой вместе. Как ты думаешь – двадцать одну женщину изнасиловать, расчленить, и все это незаметно от хозяйки, можно такое провернуть?
– Так почему ее сразу в суд-то не вызвали? – не унимался Димыч.
– Вот это правильный вопрос… Я ее последний раз видел, когда меня задерживали, и на первых слушаниях требовал, чтобы ее вызвали, ты должен это помнить. Я три заседания очень активно себя вел, пока мой сын Лешка не пропал. После его исчезновения я думал, что его украли, чтобы я вину на себя взял, что я, собственно, и сделал, только напрасно. Убили они моего Лешку.
– Кто они-то? – вклинился Каган.
– Это все зять прокурора проворачивал. Я узнал о том, что такие сволочи живут на земле, так же, Димыч, как и ты, когда потерял свою любовь, жену и смысл своей жизни. Настей звали мою жену. И это она была его первой жертвой, а не Елена.
– Как же ты узнал это? – спросил один из динамовцев.
– Непросто было. Сначала, когда моя Настенька пропала, я начал ее искать по своему району, объявления развешивал, c людьми говорил, да только все это без толку было. А потом вдруг постарался вспомнить все, что мне рассказали в первые три дня. Я тогда все в блокнот записывал. Ну и вспомнил, что у нас один товарищ бэху черную на трассе с толкача заводил. С блатными номерами бэха была, любили они тогда выделиться. Вот он меня и надоумил с гайцами поговорить да камеры посмотреть, кто вообще из района нашего в этот день выезжал.
– Посмотрел? – не терпелось услышать динамовцам, которых все прибывало и прибывало.
– Да не было на них ничего, записи для прокурорской проверки изъяли, а приезжали на изъятие на той самой бэхе. Вот я и решил тогда затеять переезд в Воронеж, слежку за тем уродом устроить. И сына-мальца с собой взял. Я тогда не знал, что он их еще и маринует, видимо, коллекционировал он их, вернее, руки с обручальными кольцами. Мы их нашли в своей квартире, когда с Лешкой из магазина вернулись. «Папа! – орал мой Лешка как резанный, – там рука с маминым кольцом в банке!» Подбросил он мне эти руки, паскуда. Опомниться я не успел, а на пороге уже ОМОН. И хозяйка квартиры сгинула скоро…
– Ну а дальше, дальше-то что? – не унимался народ, минут двадцать назад собиравшийся убить Хаву, а теперь сочувствующий ему.
– Не поверите, – ухмыльнулся Хава, – Герман не даст соврать! Я нашел этого ублюдка, зятя тогдашнего прокурора, на Стадионе во время недавних Игр.
– Убил? – мужские и женские голоса слились в один.
– Я не успел, – с сожалением ответил Хава, и слезы покатились по его щекам.
Он прикрыл глаза большой ладонью, сделал глубокий вдох и продолжил.
– Давление убило его. Когда я полз к нему по трибуне, я видел, как ужас овладел им. Я для него был СТРАШНЕЕ самого Давления! Но я не успел. Когда дополз до него, его оранжевая футболка была вся пропитана кровью, а сосуды в глазах полопались. На его лице застыл ужас, ужас от мысли, что я доползу… А я не дополз, не дополз!
Хава начал барабанить руками по вагонной трубе. Он уже не скрывал слез, не прятал своего горя за вызывающе-дикой внешностью, он стучал и стучал. А динамовцы, затаив дыхание, смотрели, как Димыч, рядовой локации Дмитрий Сергеевич Кретов, вскарабкался на вагон и решительно подошел к Хаве.
– Прости, брат. Прости, – рыжебородый приобнял Хаву и зарыдал вместе с ним. – Я верю тебе, брат!
Димыч крепко пожал руку Хавы, спрыгнул с вагона и быстро пошел прочь.
Лучник тоже спрыгнул, помог спуститься Хаве. К «квадратному», как в немом замедленном кино, по очереди подходили динамовцы и жали руку. Последним был Каган. Он уткнулся своим лбом прямо в татуировку 1+1=1 на лбу Хавы и тихо произнес:
– Хороший сюжет для плохого фильма ужасов.
Хава улыбнулся сквозь слезы:
– Брось, это мелодрама.
– Футурама, тля! – заорал Каган и громко расхохотался, тряся Хаву. Тот тоже заржал. Смех заразил и Лучника, динамовцы стали оборачиваться.
– Футурама, – Каган подавил в себе последний смешок, поправил повязку на глазу и пустился вслед своим товарищам. – Тарталья, не забудь через часок ко мне заскочить на огонек.
Лучник кивнул и повернулся к Хаве:
– Такие подробности ты мне не рассказывал.
– Ты просто забыл. С твоей-то памятью…
– Вообще, это хорошо, что всем рассказал.
– Что в этом хорошего? – Хава покачал головой.
– Во-первых, ты жив и тебя не отдадут свиньям, во-вторых, мне не придется спать с тобой сегодня! Ладно, шучу. Пойдем к источнику, водички попьем. Да посмотрим спокойно, что тут и как. Надеюсь, все уже знают, что ты в порядке… И я еще тебя с Мухомором познакомить хотел. Поближе, так сказать. Ты даже не представляешь, какой он чай вкусный готовит. А главное – из чего…
– Из поганок, небось, каких-нибудь? Да нахрена он мне сдался!? – сказал Хава, вытирая рукавом слезы, и затянул свою любимую песню:
Любит наш народ всякое говно,
Всякое говно любит наш народ!
* * *
Так Лучник и Хава обрели понимание и покой в лагере Смерти.net. Их даже стали приглашать на обеды и ужины. Каган показал охранные посты, и когда Хава, будучи большим спецом в этой области, высказывал предложения, динамовский лидер активно к ним прислушивался. Через некоторое время он даже рассказал Хаве, как в столь неприспособленном месте смогла устоять локация.
Выяснилось, что Динамо представляет собой огромную, хорошо оборудованную ловушку. Видя угрозу, пауки с многочисленных постов при помощи знаков предупреждают локацию о ее приближении. Дальше все происходит как в театре. Люди прячутся у подножья горы в старом, замаскированном бомбоубежище. Динамовские воины выходят через специальный тоннель наверх, к заброшенной казарме, и ждут сигнала от паука, находящегося на Чертовом колесе. Паук привлекает к себе внимание пришедших, с помощью рупора, а то и так, заводит с ними разговор, и несколько раз просит их покинуть это место.
На самом деле он тянет время. И, находясь наверху, ждет удобного момента для подачи сигнала. Сигналом для атаки в локации служит гудок горна. После гудка одновременно с разных сторон появляются лучники. Взяв в кольцо пришлых, методично их истребляют. Так немногочисленная локация устояла от нескольких набегов северян, а в былые времена, когда еще были целы мосты, от отроженских и придаченских. Левобережье отступило, мосты разрушили бури и торнадо, которых в последнее время стало совсем мало, а о стойкости Динамо по Черноземью стали ходить легенды, одна другой краше…
– Бывало и не так, как нам хотелось бы, – заканчивал свой рассказ Каган, вспоминая недавний внезапный приход сарацина во время Давления и мысленно преклоняя голову перед погибшим Бивнем, своим другом и соратником.
На четвертый день пребывания на Динамо Хаву повели к провидице и лекарю Эльзе. Она, лучший в мире детектор лжи, полиграф в ветхой юбке, подтвердила все сказанное им с крыши вагона.
С этого эпизода на холме Димыч стал одним из лучших друзей Хавы, а многие одинокие женщины ждали Хаву тихими летними вечерами возле своих вагончиков. И только Лучник с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее.
– Герман, что с тобой? – не выдержал однажды Хава. – Что тебя угнетает? Вроде, хорошо все. И Гера, вроде, старается каждую ночь. И кормят нас тут хоть и не как в Ликерке, но все же регулярно. Что тебе не дает покоя?
– Сын, – ответил Лучник. – Завтра же иду на поиски. Хватит здесь торчать!
– Я с тобой, но… Может, до конца месяца дотерпим?
– Нет. Не уговаривай. И еще – я один за Антоном иду!
– Вот так-так! – удивился Хава. – Жить, значит, надоело. Одному никак нельзя, я с тобой. Но давай договоримся, сперва по Березовой роще пошаримся, оружие там, огнестрел какой, еще что, а потом – в путь… Мне Мухомор недавно рассказывал…
– Да иди ты со своим дедом! – отмахнулся Лучник. – Не до него мне. Я б остался до конца месяца, но чувствую – Антон, если жив еще, может скоро зверем станет. Тогда и не поговорим по-людски…
– Хорошо, хорошо, я сам сына потерял и тебя отлично понимаю. Пошли-ка все-таки к Мухомору, услышишь кое-что любопытное, а там – утро вечера мудренее.
Во флигеле у Зеленого театра было прохладно. Словно сказочный герой, одетый в морской бушлат с золотыми пуговицами, дед Мухомор заварил свой знаменитый еловый чай, и все пространство наполнилось сказочным ароматом.
– Сейчас, ребятки, я вас своим супчиком фирменным угощу – из мухоморов. Да вы проходите, садитесь, сейчас еще минутку, и суп будет на столе, семь-восемь.
Вскоре он появился с большой дымящейся ароматами кастрюлей.
– Я знаю, кормят у нас регулярно, но не сытно, все голодные как собаки друг на друга смотрят. А то, что под ногами само, так сказать, растет, готовить не умеем или боимся. Но я умею, семь-восемь.
– Дед, это ж белые? – оторопел Хава, держа ложку перед носом.
– Да, белые, не мухоморы!
– Их же сейчас днем с огнем не сыщешь! – снова изумился Хава, отправляя ложку ароматного супа в рот.
– Я места знаю… Ну, а теперь выкладывайте, зачем пожаловали?
– Дед, нам оружие нужно огнестрельное, – проговорил Хава, кивая на Германа. – За сыном его идти пора. К юми.
– К юми? Не к добру это, – перекрестился неверующий Мухомор. – И оружие не к добру! Последний раз, когда меня спрашивали про оружие, локация потеряла двенадцать человек. Ушли они, миленькие, по адресочку, сказанному мной. И не вернулись. После мы косточки их обглоданные собирали, а те, кто приходил с их стороны, небылицы рассказывали про стрелка, живущего в высотке.
– Что за небылицы? – спросил Хава. – Ты в прошлый раз так и не рассказал мне про стрелка того, супа объевшись.
– Завелся однажды на «березке» стрелок, который чудище человечинкой подкармливал. Потому и не ходит туда никто, проклятыми те места считаются.
– Какое, нахрен, чудище? – поперхнулся Хава. – Юми?
– Не юми. Какое-такое не знаю, семь-восемь, но воет оно ночью страшно, и вой этот будто из-под земли идет откуда-то.
– А что за адресок? – перебил его Лучник. – Мы все равно пойдем. Ты ведь знаешь, надо нам. Каган оружие не даст, сам сказал.
– Адресок? Берёзова ща, – расхохотался дед. – Ладно, дорогу нарисую. Только с той поры, как чудище это выть начало, к нам никто из северян больше не приходил, а дорога, сам знаешь, тут прямая, не заплутаешь.
– Любопытно, оружия там много? – поинтересовался Хава.
– Много, – ответил Мухомор, выводя на мятом клочке бумаги непонятную кривую. – Там друг мой жил, семь-восемь-семь, главный охотовед области. Эх, великий был человек. И оружия у него много было – целая оружейная комната, только попасть в нее сложно, в решетках вся она. Да и послушали бы вы меня, старого человека: не нужно оно вам, это оружие. Чудище там, точно говорю! Я один раз пошел за грибочками, а тут смотрю, в луже след крупный такой и сильно на собаку похож, только след огромный.
Дед показал размер лапы, разведя в стороны кисти костлявых рук.
– Я больше туда ни ногой. Грибы там или нет, мне все равно. Да и вы не ходите. Поднимитесь наверх до окраины «березки» – сами его услышите, это чудище.
Лучник взял листок бумаги, пристально посмотрел на деда и, подмигнув Хаве, сказал:
– Спасибо тебе дед за все, пойдем мы.
– И вам спасибо.
Мухомор немного задержался во флигеле, натянул на голову вязаную шапочку a-la Боб Марли и вышел на улицу. Спустившись вниз по ступеням Зеленого театра, друзья остановились у бывшего фонтана, превращенного в клумбу, обернулись и увидели деда, с грустью глядящего им вслед. Но не услышали, что шептали его губы… Семь-восемь.
Глава 4. Русский лес
Когда горел Стадион, люди, приходя в себя после скачка, начинали хвататься за ножи и убивать друг друга. И превращались в животных…
Когда по проспекту Революции уже текла большая река зараженных смеющихся тварей, а Ликерка опустошалась хлынувшими туда мародерами из других локаций…
Когда Красные Октябри с нескрываемой тревогой наблюдали с Левобережья пожар в центральной части Воронежа и не понимали, что же там происходит…
Когда звонарям удалось остановить живоглотов на подступах к «Работнице», а под бронзовым генералом Черняховским, героем Великой Войны, сидел обессилевший, измученный, измазанный грязью человек с прислоненным к подножию памятника арбалетом…
Когда Хозяин доедал Саймона и Гарфункеля…
…В лес вошли двое.
Подросток обернулся и, будто прощаясь, еще раз взглянул на враждебный и совсем чужой город. Бывший город. Или пригород Воронежа, кому как нравится. Город-пригород, который так и не сберегли, и едва ли теперь удастся…
Искореженные бурями здания СХИ, изогнутые трубы, покосившиеся, а чаще – сметенные ветром крыши Долины Нищих, больше напоминали картинку из старой потрепанной книги с пожелтевшими трухлявыми страницами. Никак не город, мнимая неподвижность которого скрывала хаос, творящийся на улицах и площадях стародавней столицы Черноземья.
Дождь уже кончился. Со стороны Стадиона перестало тянуть гарью. Антон потрогал амулет, висящий на его шее в память о покойной матери: голова о трех рогах, пустые глазницы, странная маска под головой, какая-то стрелка. Что бы это значило!? Маленькая кнопка, щелк – и амулет открылся: портрет прекрасной женщины с белоснежной накидкой на хрупких плечах.
– Мама…
Юми рыкнул на Антона, тот осторожно взглянул на своего страшного спутника. Спартак принюхивался. Из тысячи запахов, сводивших его с ума после Живых шахмат на Стадионе, он безошибочно смог выхватить один, самый главный запах. Это было тогда. Вот и сейчас Спартак учуял Его. Чудовище пробурчало что-то нечленораздельное, шмыгая носом. Громче, еще громче, отчетливее, и Антон сумел разобрать: «Джумла». Мальчик вспомнил Стадион, неистовство Спартака, вспомнил крики толпы, человека в черных очках, притягивающего к себе магнитом. Вспомнил, как юми начал перекрикивать зрителей, крепко сжав кулаки:
– Джумла! – громогласно орал юми. – Джумла!
Раскатистый голос его становился все страшнее:
– Джу-у-у-умла! Джумла!
Трибуны подхватили его крик, и Стадион стал сотрясаться от рева тысячи глоток, Южная трибуна треснула, но выдержала. Спартака успокоили спиртом. Юми залпом выпил принесенный ему ковш, утер голой рукой губы цвета индиго и успокоился на некоторое время. Затем был бой. Полуобнаженные валькирии в крови, мертвые «пауки», стрела в мускулистом плече юми и его взгляд, буравящий одну точку под Восточной трибуной. Спартак пристально, по-человечески, вглядывался в оконный проем под Востоком, откуда точно таким же взглядом из-за решетки смотрел на него двенадцатилетний мальчик. Мальчик смотрел и понимал, что мир для него становится чужим. А то чудовище на поле – его единственная родная душа, которая, может, об этом даже и не догадывается. Мальчик смотрел, и было ему невдомек, что означает этот упорный звериный взгляд. Он не понимал, почему начинал звереть сам… Это все, что Антон, стремительно превращающийся в Аттона, мог видеть из зарешеченного оконного проема под трибуной огромного воронежского Стадиона…
Спартак в несколько прыжков достиг Восточной трибуны, вырвал решетки и извлек из проема подростка с фиолетовыми губами, закинул на плечи и… побежал. Мимо корчащихся в муках от грянувшего Давления бойцов Семилук, Мелодии и Ликерки, динамовцев, валькирий, болельщиков. Последнее, что запомнил Антон, были безумные глаза отца, целящегося в юми из арбалета. Но отец так и не выстрелил…
Антон снова взглянул на Спартака и понял, что лишь сейчас ему представилась возможность рассмотреть спутника: голое мускулистое тело, поросшее густой темной шерстью и испещренное многочисленными шрамами, набедренная повязка, раненое плечо с запекшейся кровью, громадные ступни с грязными ногтями и… звериное лицо, неподдающееся описанию. Проблески мысли появлялись на этом лице лишь тогда, когда Спартак к чему-то прислушивался или принюхивался. Вот и сейчас юми пристально глядел вдаль, а губы его шептали загадочное «Джумла». На секунду мальчику показалось, что за ними кто-то наблюдает издали, с той стороны, откуда только что несло гарью, с окраины Воронежа, но ощущение быстро испарилось.
– И что дальше? – спросил Антон. – Куда мы идем?
– Серва, – хмыкнуло чудовище и указало рукой в лес.
– Я не понимаю тебя… Мы идем в лес?
Спартак кивнул и, больно сжав локоть Антона, потащил его в зеленую чащу. Тот огрызнулся и тут же получил внушительный тумак. Вскоре юми отпустил мальчика и, то и дело оглядываясь, пошел впереди. Молча они миновали сосновую тропу, усыпанную сухими шишками, и вышли к воде. Великолепный вид с холма отвлек мальчика от тоскливых мыслей, но чем ближе к реке они подходили, тем тяжелее становился воздух. Вонь становилась невыносимой, а вода не просто нехорошо пахла, она смердела всеми оттенками тлена и разложения. Да и вовсе это была не вода – зеленая ужасающая жижа, пузырящаяся у берега и, плавно подрагивая, текущая ближе к середине. Вдали, на другом берегу, все заросло зеленью, кое-где из зеленой гущи торчали немногочисленные столбы и несколько мертвых многоэтажек, расположившихся совсем далеко, в самом сердце Левобережной сельвы, которую выжившие называли Собачьими джунглями.
Юми подошел к коряге, торчащей из песка, поковырялся под ней и с радостным возгласом что-то поднял с земли. Любопытство подтолкнуло Антона к дикому спутнику, он подошел и тут же отпрянул от Спартака – с его могучей ладони свисали два жирных червяка, которых юми немедленно отправил в рот.
Спартак еще поковырялся под корягой и достал еще трех червяков, протянул их мальчику.
– Куса, куса вяка!
У Аттона заурчало в желудке, он хотел было сказать «нет», но к своему же изумлению быстро подцепил жирных отвратительных червяков с ладони юми и отправил их в рот.
– Ошо, – удовлетворенно произнес юми.
– Ошо, – повторил мальчик.
Вкус оказался настолько сносным, а голод таким непобедимым, что Антон кинулся к коряге и принялся ковырять пальцами в сыром песке. К нему подошел Спартак, тронул за плечо и указал на кору дерева. Кивнул. Мальчик оторвал кусок коры и к превеликой радости увидел целую дюжину червей, копошившихся в разлагающейся древесине. Половину он съел сам, а половиной поделился с дикарем.
– Спагтак, – прокартавил тот, ткнув пальцем себя в могучую грудь, и тут же поправился:
– Спартак.
– Антон, – спокойно и дружелюбно ответил мальчик, указывая на себя.
– Аттон, – закивал юми, – Аттон!
– Ну, Аттон так Аттон, – кивнул мальчик. – Пусть будет по-твоему, как меня только не называли…
Юми довольно хмыкнул и распрямился во весь свой исполинский рост. Откуда-то из лесной чащи закуковала птица. Спартак напрягся, прислушиваясь. Присел. Потом резко вскочил и бросился к деревьям, подальше от берега. Убегая, он махнул рукой мальчишке, тот побежал за ним. У самой опушки на склоне холма юми остановился, снова присел, вслушиваясь в звуки. Но звуков больше не было. Антон, ровным счетом ничего не понимая, вопросительно посмотрел на гиганта, тот знакомым кивком успокоил его и поднял увесистую палку, валявшуюся под ногами. Лес впервые за все время, проведенное в пути, показался мальчику чужим и враждебным. Солнце за деревьями клонилось к закату, и ночь ничего, кроме тревоги, не предвещала. Антон посмотрел по сторонам, и ему опять показалось, что кто-то наблюдает за ними, незримо прогнозируя каждый их шаг и наперед зная дорогу.
– Куда мы идем? – снова спросил Антон, но ответа не услышал, наблюдая, как юми, играя палкой, пошел вперед.
«Странно, этот великан знает путь, значит не все так плохо. А хотел бы убить, давно бы убил, – подумал Антон, продолжая шагать следом. – Да и тропы теперь становятся какими-то ухоженными что ли, протоптанными, будто кто-то здесь все облазил. Это уже совсем другой лес, не тот, что был в самом начале пути, у окраины города. Может, скоро увидим людей… Или не людей?»
Лесная тропа резко изогнулась дугой и уперлась в разрушенный бетонный сарай, испещренный какими-то формулами и знаками, треугольниками и линиями. В правом верхнем углу строения красовался кривоватый эскиз то ли ракеты, то ли самолета, рядом были нарисованы колесо и гриб, ниже – тот же гриб, но в разрезе, внутри его устройство напоминало шахту с лифтами и площадками, лестницами и проемами. А в колесе разместились необычные часы с цифрами наоборот и стрелкой на 20.40.
Вокруг валялись обугленные сосновые головешки и грязные тряпки, медицинские пузырьки и какие-то детали, сломанные заржавевшие инструменты, даже разбитый трехколесный велосипед с надписью «Юниор». Спартак оглянулся, умиротворенно провел ладонью по бетону и попытался затереть надпись b=2, с=3. У него ничего не вышло, и он вытер руку одной из валявшихся здесь тряпок.
– Йети, – довольно произнес он.
– Йети? – не понял Антон.
– Йети! – подтвердил Спартак, весело причмокнув языком; потом поднапрягся и добавил, – дье-ети.
– Понятно… Жаль, что ты плохо выговариваешь слова. Занятное место! Если ваши дети до всего этого додумываются, то, значит, в твоем селении есть взрослые, научившие их этому. Уже неплохо!
Спартак указал вперед и радостно закричал:
– Дэд Лень, дэд Лень.
– Хорошо, идем, – ответил Антон и пошел первым туда, куда указал юми.
– Дэд Лень, – не унимался гигант.
И тут до Антона дошло, чему так радуется его большой спутник. Впереди, среди кустов и сосен, прямо из земли торчал каменный истукан. Приглядевшись, Антон увидел вздернутую ввысь руку, на которой болтались самые обычные качели. Памятник вождю былых времен Ленину (почти такой же стоял в Нововоронеже, неподалеку от дома, где прятали от «плохих людей» Антона), торчал прямо из земли, усыпанной ветками, сосновыми иглами и сухой листвой. Следы раскопок и разбросанные скребки говорили о том, что его, зарытого землей по пояс, пытались откопать, но почему-то бросили это занятие, так и оставив торчать на удивление случайным путникам, если таковые сюда захаживали.
– Дэд Лень, – с каким-то восторженным придыханием повторил Спартак.
– Это Ленин, Владимир Ильич, вождь всех времен и народов. Дедушка Ленин.
Юми понимающе закивал:
– Лень!
– К Красным Октябрям бы тебя, то-то удивился бы! Там у Кочегара много таких на площади перед заводом…
Они пошли дальше. По мере удаления от вросшего в землю памятника картина вокруг менялась: появились срубленные деревья, появились березы и осины. Вскоре сосны отступили от тропы, а кроны лиственных образовали подобие зеленого тоннеля, плотно смыкаясь густыми ветвями над головами идущих. Впереди показалась стена из бревен, мудрено сложенных одно на другое между стоящими стволами высотой метров в пять. Стена уходила далеко влево и вправо, а посередке, прямо перед тропой, разрывалась открытыми настежь металлическими воротами от какого-то старого гаража. Над воротами была надпись: «Добро пожаловать в санаторий имени Дзержинского!»
Мальчик и юми остановились метров за пятьдесят от входа. Спартак протяжно ухнул совой, из-за стены ответили таким же воем. И в ту же секунду из-за ворот один за одним стали появляться юми – сначала мужчины, вышедшие вперед, за ними – старики, женщины и дети. Они, принюхиваясь, молча заполняли открытую площадку перед воротами, пристально и недобро рассматривая мальчика с фиолетовыми губами. У многих губы были такого же цвета, у иных из-под густых бород торчали только носы, некоторые, на вид самые мощные, были то ли выбриты налысо, то ли с рождения не знали, что такое волосы. Все были усыпаны шрамами и зажившими язвами, все были в разном тряпье, кто-то в набедренных повязках, а женщины прикрывали тела разноцветными полупрозрачными накидками.
– Мне это не снится, – шепнул мальчик и ущипнул себя за мочку уха. – Становится все страньше и страньше, как говорила Алиса из страны чудес.
В толпе зашикали и неожиданно стали расступаться. На поляне послышалось: «Кинг, Кинг»… В открытом живом коридоре появился громадный, на голову выше других, белобрысый кудрявый юми лет тридцати, сильно отличающийся от своих собратьев. Хотя, с возрастом здесь можно сильно ошибаться… Альбинос. Главарь. Убийца. Просто Кинг!
В его могучей руке было зажато копье с повязанной у цевья желтой ленточкой, на груди болтался амулет-циферблат, а на ногах красовались настоящие лапти, точь-в-точь такие, в каких ходили пра-пра-прадеды Антона. «Наверное, йети придумали», – пронеслось в голове Антона. Другие юми были либо босы, либо обуты в драные кроссовки или сандалии. Антон едва сдержал неуместный смешок – Кинг был в красных атласных шортах с надписью Adidas. За вождем следовали воины – все как один с желтыми повязками на руках. Двое из них держали на цепях огромных злобных кабанов в настоящих ошейниках. Кабаны фыркали, копали землю задними лапами, тупо тянули цепи, но слушались своих не менее страшных хозяев. Антон вспомнил, как в Нововоронеже на таких же цепях охрана города держала собак. Он не знал, для каких целей, но догадывался, что встреча с этими «братьями меньшими» не сулила человеку ничего хорошего.
Кинг поднял руку, толпа стихла. Где-то вдали ухнула сова. Юми напряглись. Сова? Кинг опустил руку – видимо, это означало, мол, все в порядке, никаких сигналов, сова настоящая!
Кинг указал на Спартака и воткнул копье в землю. Спартак сделал шаг, мальчик за ним. Юми жестом остановил Антона и успокаивающе кивнул ему. Шепнул:
– Ошо.
– Ошо, – тихо ответил Антон.
Спартак двинулся к Кингу. Толпа негромко, но отчетливо и слаженно начала повторять «Кинг, Кинг, Кинг, Кинг…»
Кинг. Кинг. Кинг. Кинг. Кинг!
Когда Спартак приблизился к нему, Кинг неожиданно выхватил копье и тупым концом с размаху ударил юми по раненому плечу. Спартак охнул и осел на одно колено, покорно и вопрошающе глядя на Кинга и держась за плечо.
– Сэмэ, – спокойно сказал вождь, указав острием копья на Антона.
Спартак оглянулся. Ему не хотелось убивать мальчика, но закон есть закон. Впрочем, на любой закон всегда найдется антизакон, главное, чтобы в него поверили те, которые привыкли жить по правилам. Юми жили по правилам. Но не всегда и не все. Те, что помоложе и поумнее, старались не выбиваться из стаи, и для многих это было невыносимой пыткой. Те, что постарше и ум которых не являлся их главным достоинством, были парадоксально уважаемы теми, кто помоложе, но это не мешало им иногда вытворять такое, от чего волосы в разных местах встают дыбом. Были и те, для которых закон стал привычкой, и даже выживая из ума на склоне лет, они не переходили определенных границ. Тех нечеловеческих красных границ, что человеку показались бы сущим адом, кошмаром из кошмаров, за которыми только смерть. Сэмэ. Впадая в последний маразм, незадолго до смерти, юми снова становились людьми, почти людьми, перед кончиной говоря привычные нам слова, но непонятные сородичам.
Лишь только дети понимали, о чем они мурлыкали, приближаясь к мрачному Паромщику, стоящему на берегу донского Ахерона. Лишь только дети улыбались, провожая их в последний путь. Лишь только дети, снова и снова открывая теоремы Пифагора и приручая смерть, знали, что в жизни кроме Давления, насилия, силы и лжи, должны быть мир и семья, как раньше. И очень надеялись возродить былые правила. Но, подрастая, юми забывали теоремы; их надежды и чаяния превращались в пшик, и тупо глядя на свои же формулы на стенах, они думали только об одном – жить, чтобы жрать! И в этом стремлении к жизни очень походили на живоглотов, бедных рабов Хохочущей смерти…
Спартак тряхнул головой, отгоняя наваждение. Звуки и запахи снова стали возвращаться к нему.
– Сэмэ! – воинственно кричала толпа, а Кинг в упор смотрел в глаза того, кто уже сделал свой выбор.
Спартак резко выхватил из рук Кинга копье с желтой ленточкой и сломал его пополам. Воины заорали, но Кинг остановил их. Его глаза налились кровью, мышцы дико напряглись, он выпятил грудь вперед и страшно, протяжно завопил, перекрикивая толпу:
– Сэ-мэ!
Юми стали пятиться к стене. Женщины, пересиливая ужас, с любопытством выглядывали из-за спин мужчин, а дети старались пробраться ближе к неожиданной арене. Спартак неистово бросился на Кинга, метя острым обломком копья в живот своего вождя, но удар прошел вскользь, лишь слегка оцарапав мощный торс противника. Кинг наотмашь ударил Спартака в небритую челюсть, дробя зубы и кости. Тот рухнул под восторженный рев толпы. Вторым ударом Кинг размозжил ему череп. Затем со звериной улыбкой вытер окровавленную ладонь о свои белокурые волосы и отошел от поверженного врага.
– Сэмэ! – кричал сам лес.
Спартак с трудом поднялся и зарычал. Кровь заливала его глаза, небритые щеки, стекала по шее на плечи и грудь. Голова беспомощно повисла, но он все равно собрался с последними силами и, шатаясь, пошел на Кинга. Сэмэ…
Антона сковал страх. Присев на корточки, он мучительно перебирал в мыслях все свои возможные действия – от побега до неравной помощи Спартаку, ведь зверь вступился за него. Сквозь слезы он видел, как окровавленный Спартак приближался к Кингу. Мальчику почему-то подумалось: а что, собственно, сделают с трупом побежденного – похоронят или сожрут? Да, интересно, они едят себе подобных? Отец… Он бы точно убил этого кудрявого выродка. А мама… Проклятый бокс! Что такое бокс? Как смешно: король против короля, ведь на Стадионе в Живых шахматах его спутник выполнял роль короля, а Кинг так и переводится с английского…
Похоронят или сожрут? Похоронят или сожрут? Почему только это в голове? Ведь Спартак спасал мальчика! «Все мы зверье», – Антон поднялся.
Мысли Антона путались все больше, и когда Кинг нанес сокрушительный, но еще не смертельный удар, мальчик потерял сознание и упал. Он не услышал, как где-то за его спиной, с холма запел охотничий манок, как толпа перестала орать «Сэмэ» и выкрикивать имя своего кудрявого вождя. Он не увидел, как из лесной чащи вышел худой высокий человек в черных очках, как бесноватая улыбка заиграла в уголках его синих губ, как губы тихо-тихо-тихо-тихо прошептали «Фу». И юми, все как один, прекратили кричать. Кинг продолжал неподвижно стоять над своим поверженным противником. Толпа стихла, но мальчик, лежащий в вечерней траве лицом к небу цвета циан, не услышал стрекота кузнечика откуда-то сбоку. Не услышал он и то, как один из молодых юми у ворот воскликнул «Джумла!», его подхватили другие робкие голоса, и вскоре все люди-нелюди у ворот вторили «Джумла! Джумла!» Это слово раскатистым эхом неслось над поляной и лесом, над разрушенным санаторием имени Дзержинского, над памятником Ленину и покинутыми остатками Чертовиц, а тот, кому принадлежало это странное имя, остановился над мальчиком и сказал:
– Я нашел тебя.
Антон открыл глаза и увидел над собой странного человека в высоких сапогах, так непохожего на всех тех, с которыми ему приходилось встречаться после побега из Нововоронежа. Чем-то он напомнил ему отца, наверное, тем спокойствием, которое исходило от него. Может, худобой. Или серой походной курткой, что висела в огромном шкафу в квартире на улице Курчатова, и которую отец надевал «в особых случаях», о которых почему-то не принято было говорить вслух.
Человек в черных очках протянул ему руку и представился:
– Гамлет. Называй меня Гамлетом. А я буду звать тебя Аттоном. Ты же уже Аттон?
Антон покосился в сторону толпы и вопросительно взглянул на нового знакомого.
– Твой заступник жив, – успокоил мальчика Гамлет, протягивая руку. – Спартак превзошел все мои ожидания, и он жив. Я как всегда вовремя!
Антон ухватился за крепкую ладонь человека в походной куртке и поднялся на ноги.
– Джумла! Джумла! – продолжали бесноваться юми, и их голоса были полны страха, послушания, веры и ненависти.
* * *
– Калигула, ты слышал это? – вздрогнув, спросил Хозяин.
– Да, – ответило животное.
– Значит, нам туда…
Глава 5. Бункер. Да и Нет
Ночная казарма – средоточие храпа, запаха портянок и обманчивых снов о гражданских мирных радостях и завтрашнем счастье. Радости убиты Давлением, счастье раздавлено беспросветным однообразным бытом – дежурство, уборка бункера, охота и рыбалка, бывало и под дулами карабинов, скудный обед из грибного супа и соснового чая с травами, вечерняя надежда, что ночью не вызовут в женскую казарму и не превратят к утру в замызганную тряпку.
Солдатские сны, они заставляют рядовых украдкой плакать по утрам в подушку, просыпаясь и понимая, что мир совсем другой, не такой, как в розовом мире снов, что он до предела напичкан чудовищами в человеческом и нечеловеческом обличье.
Со временем солдаты привыкают к этому уродливому миру, и сны меняются. Теперь в них есть место странным подвигам, героическим поединкам с юми или на худой конец с Красными Октябрями, и победам над живоглотами, о которых лишь слышали от валькирий-путешественниц. А некоторым снится вечно закрытая дверь в бункере, минус четвертый этаж и перекошенное ужасом лицо прапорщика Бырки. Рядовые уже не плачут, рядовые становятся рядовыми…
«Разобрали – собрали»… Эти слова стучали в мозгу прапорщика с тех самых пор, как Алина привела в бункер чужаков. Или с тех пор, когда Алина с валькириями ушли на Игры. Нет, Бырка не знал, что означают эти слова: «Разобрали – собрали»… Слова сверлили серое вещество каждую ночь, подолгу не давая заснуть. Будто чей-то голос, может, отца, пытался достучаться до него, докричаться, предупредить. Но о чем?
Прапорщик Бырка оглянулся на спящих военных: сержант Кос, рядовые Лимон, Третьяк, Лукин, Яндекс и гитарист Пашка Скляр. Да, еще недавно пришедший к ним из Бабяково узбек Шаман, его тоже временно поселили здесь, среди военных, пока не обустроят комнату для него и его семьи… Полудетские лица в призрачном мерцании свечей казались ангельскими, солдаты посапывали, посвистывали, попукивали, одеяла едва заметно поднимались и опускались.
Шестеро смелых, приписанных к несуществующей воинской части 68107-а. Шестеро смелых – так он называл их перед подъемом, но сегодня до рассвета оставалось еще два часа, и Бырка тихонечко, чтобы не разбудить спящих, толкнул дверь и вышел из казармы.
Валькирии – разговор особый. Почему их так назвали? Да хрен его знает, много воды утекло с тех пор. Женщины воительницы с татуировками в виде перевернутой восьмерки, знака бесконечности с точкой посередине, коварные беспощадные валькирии, завладели Бункером без боя, хитростью проникнув в помещение. Солдаты сразу и не поняли, что принесет новый порядок, поначалу обрадовавшись незваным гостям. Потом дошло…
По Бункеру прокатилась волна насилий на пьяной почве, самоубийств и убийств, пока в главном штабе на Дамбе о беспределе не узнала главная валькирия по имени Восьмая Марта, бывшая перелешинская бандитесса-авторитет. Посланные ей женщины-каратели быстро навели порядок, старшими оставив здесь по чину Мату Хари и неформального лидера Медузу. В силу своего предназначения, Алина была приходящим вождем, жестоким и не всегда справедливым. Так они и дожили до наших дней – шестерка караульных мужчин во главе с Быркой и десятка два-три в зависимости от ситуации валькирий.
«Разобрали – собрали»…
…С тех пор, как в новоусманском Бункере, который призваны были охранять военные, появилась пятерка непрошенных гостей из Бабяково, жизнь Бырки не то, чтобы очень изменилась, но явно претерпевала странные метаморфозы. Ему стали слышаться звуки, которых он раньше не слышал, мерещиться полупрозрачные фигуры в конце темных коридоров. Но самое главное – сны.
Однажды ему приснилась лаборатория – чистая, просторная, вся в стекле и зеркалах, с множеством каких-то светящихся и мигающих приборов, вокруг кнопки, кнопки, кнопки. В центре лаборатории вращалась квадратная черная конструкция со стальной надписью Parazit 237-е/2, вращалась медленно, будто ждала кого-то. В комнату вошла девочка, не старше десяти лет, появились люди в розовых халатах. На секунду Бырке показалось, что у них по шесть рук. Но нет… Они раздели ее донага и принялись тщательно растирать какой-то мазью – девочка не сопротивлялась. Ее подвели к конструкции, та остановилась. Девочку подтолкнули – перед ней открылась дверца, она вошла в нее. Конструкция снова начала вращаться – быстрее, еще быстрее. Когда конструкция встала, из нее вышли две девочки. И, о Боже, как две капли воды они были похожи на Да и Нет, тех самых немых близняшек, которых привели с собой Алина и Сова.
«Разобрали – собрали»…
Девочки подняли глаза на врача, стоящего ближе других, и яростно набросились на него, разрывая розовый медицинский халат и смешивая его с кровью. Когда во сне Бырки не оставалось ничего, кроме ярко-красного цвета и воя сирен, он просыпался в холодном поту и глотал пригоршню глицерина.
С незавидной регулярностью снился ему и другой сон. Будто девчонки на Луну воют, а потом в волчат маленьких превращаются. Поэтому Бырка частенько называл Да и Нет не девочками, а волчатами.
Прапорщик прислушался – тишина Бункера пугала его. Впервые за многие годы, проведенные здесь, ему хотелось движения и звуков, обычных человеческих звуков – докладов дневального, суеты уборки, песен Скляра, капающей воды…
Но вода нигде не капала, а Пашка Скляр даже не посапывал во сне. Бырка прокрался к женскому отсеку – ничего! Дальше идти было нельзя: в служебке дежурила Крыса, а она точно поднимет тревогу. Прапорщик развернулся и пошел назад, к спуску на минус второй этаж. Его целью была дверь на минус четвертом этаже, связка ключей оттопыривала карман, а фонарь в руке зажечь предстояло чуть позже.
– Собрали, разобрали, собрали, – прошептал Бырка и шагнул вниз по лестнице. – Шестирукие, блин!
Уже на минус третьем стало холодно, будто в морозильной камере. Бырка зажег фонарь и…
«Сюда нельзя, но ты умрешь не здесь», – пронеслось в голове.
Прапорщик чертыхнулся и пошел дальше. В конце концов, уже ходил сюда на разведку. На минус четвертом пахло плесенью и еще чем-то сладким. Холод здесь был ужасным, с перил свисали сосульки, а под ногами шуршал лед. Еще немного и – дверь! А рядом тот самый люк. «Я только попробую ключи, я только попробую ключи», – твердил Бырка и шел.
«Нельзя!» – стучало в голове.
– Вот я и на месте, – он с удивлением увидел прямо перед дверью висящий на веревке целлофан, много целлофана, еще несколько дней назад которого здесь не было. Не было здесь и натянутой под потолком веревки. Бырка обернулся – другой конец недлинного коридора был завален грязными коробками, а с потолка также свисал целлофан.
– Чертовщина какая-то…
Прапорщик достал ключи и пошел к двери. Вдруг что-то зашуршало. Бырка остановился, прислушался – показалось. Он сделал пару шагов и замер как вкопанный: прямо перед ним за полупрозрачным сверкающим целлофановым покрывалом что-то стояло. Или кто-то.
– Кто здесь? – прошептал Бырка.
Он почувствовал, как сердце забарабанило в его груди, как кровь ударила в голову, подскочило давление. Руки задрожали.
– Кто здесь? – повторил он.
«Мы не умеем говорить», – тихо прозвучало в холодном воздухе.
Бырка отпрянул и бросился прочь. Лишь на минус первом этаже он перевел дух и шагнул в казарму. Солдаты, все как один, сидели на незаправленных постелях и пристально, без эмоций, смотрели на Бырку.
Тяжело дыша, тот полез в нагрудный карман и достал упаковку глицерина. Без лишних вопросов он забрался на свою кровать в углу комнаты и с головой накрылся махровым одеялом с двумя дырками посередине. Соседние кровати заскрипели. Он высунулся и увидел, что солдаты, как по команде, снова улеглись спать. Будто и не вставали. Прогоревшие свечи распространяли неприятный запах, не такой, как обычно. Бырка отвернулся к стене, и остаток ночи провел в тревожном ожидании общего подъема…
Проснулся он от веселого гама в казарме – Кос и Третьяк что-то бурно обсуждали, остальные то и дело задирали их.
– А вот и наш беглец! – рядовой Лимонов подошел к кровати Бырки и сел на самый краешек. – Куда вас носило ночью, товарищ прапорщик?
Бырка, превозмогая головную боль, привстал и покосился на ребят:
– Вы-то чего не спали?
– Мы-то спали, – ответил Лимон, – как убитые спали. Это нас Крыса с утра уже допрашивала. А мы и знать ничего не знаем…
– Вы что, не помните, как я вернулся? Вы же все сидели и буравили меня своими глупыми глазенками! Вы же…
– Мы спали, – повторил Лимон.
Солдаты недоуменно переглянулись.
– Крыса видела, как вы входили в казарму. А на минус четвертом час назад нашли мертвого ежика. Весь Бункер спал, поэтому думают на вас…
– Бред какой! Да и откуда у меня ежик? – Бырка поднялся и потянулся за стаканом с водой. – А вы что думаете по этому поводу?
– Да что тут думать!? Издеваться над ежиками – не ваше амплуа. Не знаем мы, что думать.
– А по какому празднику веселье? – Бырка сделал глоток.
– Просто анекдот, хотите? – ответил за всех Кос.
– Нет, – сухо сказал Бырка и подозвал сержанта. – Пойдем, потолковать надо!
Они вышли.
– Ничего странного не замечал в последнее время? Может, мужики что толкуют? – начал прапорщик.
– Ну, если вы о девочках этих, Да и Нет, – Кос почесал затылок, – есть немного. Подозрительные они какие-то. Ощущение, будто говорить умеют, но скрывают. И почему-то бабы выпускать их начали часто. Правда, под присмотром выходят, но все же…
– И девки странные, и сны какие-то… Мерещится все что-то. Кстати, недавно у Шамана справлялся, мужик вроде нормальный, говорит – не замечал за ними ничего в Бабяково. Это только в последние дни…
– Да, узбек нормальный, – подтвердил сержант, – и жена его нормальная, и мальчик тот, сынишка атамана Кабякина… А вот девочки подозрительные, словно порча на них какая!
– Мне тоже кажется, что говорят они. Может, попробовать потолковать?
– Товарищ прапорщик, – покачал головой сержант, – Иван, не надо, всему свое время. Давай наших дождемся с Игр, тогда и придумаем чего-нибудь…
– Кого это ты «нашими» называешь? Наши все здесь.
– Алину дождаться надо. Сову… Медузу…
– Ага. Мы даже не знаем, что там на Стадионе. Может, не дошли девки. Может, не вернется никто. А нам надо действовать! Я решил.
– Ну, решил так решил. Если что – мы рядом. Когда толковать пойдешь?
– Если суд не устроят какой, пойду сегодня.
– Ладно, давай… Еще что?
Бырка хотел было ответить, вспомнив ночной кошмар, но помахал головой, нет, мол, а то за дурачка сочтут. Он направился к служебке, где Крысу сменила Конопля, «свой» человек в Бункере. В небольшом помещение мерцал тусклый свет, с потолка свисала труба, под трубой стоял пустой медный таз. На стене висела большая карта местности с надписью «Воронежская область, Новоусманский район». Другой конец трубы уходил к секретному месту на поверхность, чтобы пришедшие к Бункеру могли до него «дозвониться». Достаточно снаружи кинуть в трубу камешек, как о твоем приходе тотчас узнает дневальный. Пневмопочта, мать ее!
– Никаких вестей – ни с Дамбы, ни со Стадиона? – покачал головой Бырка, глядя в пустой таз.
– Ничего, – ответила Конопля, темноволосая девушка спортивного сложения со следами затянувшегося алкоголизма на все еще симпатичном лице. – Я думаю, они там победу праздновать месяц еще будут…
– У них нет шансов против динамовцев и генерала Че, там бойцы что надо!
– У Алины интуиция чертовская, а у Совы сиськи, – Конопля хохотнула. – Видел ее сиськи, товарищ прапорщик?
Бырка улыбнулся, вспомнив мудреные татуировки-мишени вокруг сосков Совы.
– Да кто ж не видел! Весь караул ее по очереди рассматривал однажды. Пьяные были все, сговорчивые… Или обкурились, не помню уже.
Конопля спохватилась:
– Слушай, тут все утро только о тебе и твердят, мол, Бырка каких-то сусликов придушил.
– Ежиков, – поправил ее прапорщик. – Угомонились уже?
– Угомониться-то угомонились, но ведь их кто-то убил. Кто, если не ты? Понимаешь, убил и принес к той злополучной двери. Ночью! И тебя Крыса ночью видела, шатающегося по коридорам. Ерунда какая-то… Не спалось тебе?
– Не спалось…
И Бырка рассказал часть из того, что можно было рассказывать про прошедшую ночь.
Конопля внимательно выслушала прапорщика.
– Хорошо, Иван, будь по твоему, никому не скажу. Отпущу тебя с ними в лес за хворостом, и наряд оформлю. Ох уж эти Да и Нет… Мы их, собственно, только подышать свежим воздухом отпускаем, да и самим пробздеться хочется. Вызвать девчонок или не готов еще?
– Валяй, готов я.
– Только смотри, осторожней. Помнишь, Шаман рассказывал, как юми на Бабяково напали. Октябри их перестали патрулировать – себя бы сберечь! Сначала там кони стали пропадать, потом люди. А потом они на мосту трехметрового урода увидели: мускулистый, голый, весь в шрамах. Простоял часа три и ушел. Вскоре началось…
– Да помню я все! Идут юми по Левобережью, идут, и никуда нам от них не деться.
– Может, со Стадиона и не вернутся вовсе – ни Светка Рабица, ни Молекула с Алиной, ни Медуза. А мне повезло, если б не алкоголь, тоже была б сейчас неизвестно где…
Конопля поднялась со стула, протянула ему карабин.
– Заряжено, не переживай! Не по делу не стрелять! – Конопля дернула за какую-то веревку, торчащую из углубления в стене, вдали раздался негромкий звонок. Вскоре в «служебке» появилась заспанная Лагунья.
– Что, пора уже? – спросила она.
– Нет, отдыхай, я за тебя отдежурю… Ты мне девчонок немых позови, с Быркой пойдут.
Лагунья послушно кивнула и исчезла в дверях.
Когда появились девочки, в воздухе повисла почти осязаемая тревога. Девочки держались за руки и смотрели в пол. Конопля поинтересовалась:
– Все в порядке?
Девочки промолчали. На них были легкие платьица в нелепый горошек: у Да – синий, у Нет – розовый. Пожалуй, только этим они и отличались…
Пока Конопля объясняла им про хворост, Бырка пытался вспомнить, как они выглядели в его снах – уж точно не в таких платьях с дурацкими кармашками. Какая-то деталь не давала ему покоя. Вспомнил! Ногти… Их желтые, совсем не детские ногти были испачканы грязью, будто они рыли руками землю. Еще – запекшаяся кровь под ногтями. Понимая, что все это было во сне, прапорщик с какой-то особой злостью процедил сквозь зубы:
– Покажите руки.
Девочки, глядя на него исподлобья, с непритворным испугом протянули руки. Конопля с удивлением смотрела на происходящее, потирая шею. Бырка с глупым, слегка тревожным видом осмотрел ладони и ногти девчонок и разочарованно отпустил их.
– Что за глупости, прапорщик? – улыбнулась дежурная, взглянув на свои руки. – Когти искал?
– Когти, – смущенно подтвердил Бырка и указал рукой на дверь. – Прошу.
Пропустив Да и Нет вперед, он шагнул за ними в коридор и направился к массивному железному выходу из Бункера. Помедлив у прибора, напоминающего перископ с подводной лодки (такой же был в служебке), он дернул рычаг и стал вращать массивный «руль». Дверь с грохотом отворилась, свежий лесной воздух и солнечные лучи весело ворвались в промозглое нутро помещения, освежая коридор, как старый добрый «Ландыш» превращал в весеннюю поляну засранные кабинки общественных туалетов на вокзалах страны. Бырка с девочками вышли, очутившись в бетонированном углублении перед Бункером, густо поросшем мхом и травой. Конопля наклонилась, подобрала с пола серую иголку, совсем не похожую на сосновую, и задумчиво покачала головой. Вспомнила старую песенку:
Не губите ежиков, пожалейте ежиков,
Полюбите ежиков, как люблю их я.
Не гоните ежиков, ведь они хорошие
И у них большая, дружная семья!
– Всего лишь детская песня, – сказала она сама себе и спрятала иголку в ящик с надписью «Обувь, гимнастерку, брюки и белье сложите в резиновый мешок». – Тля, и обсудить-то не с кем…
Прапорщик осмотрелся, пнул ногой пустую флягу из-под воды и направился к разорванной «колючке». Там остановился, поджидая девочек, призадумался немного. Место хорошее, от нелюдей – то, что надо! «Колючку» подправить бы. Впрочем, ни к чему это, не удержит она юми. А вот в Бункер им не попасть, это точно! Он с любовью поглядел на заросшее возвышение, в лоне которого пряталась проржавевшая дверь. Просто так ее не открыть! Да, а ведь когда-то Бункер, ровесник «холодной войны», надежно охранялся караулом, приписанным к воинской части в Никольском. От рва и былых заграждений из колючей проволоки в четыре ряда мало что осталось, только жалкие огрызки с шипами, а ведь когда-то один из рядов «колючки» даже находился под напряжением.
Бырка дошел до покосившейся таблички, прибитой к сосне: «Опасная зона! Стреляем без предупреждения!»
– Все, прибыли, здесь и дислоцируемся. Вы давайте-ка за хворост принимайтесь, посуше собирайте, а я рядом буду.
Девочки послушно кивнули – одна головой вверх-вниз, другая вправо-влево, и, не мешкая, принялись за работу. Бырка отошел в сторонку, закурил «Приму». Снова поймал себя на мысли, что ему не по себе в этой детской компании.
«Спрошу-ка я их открыто, могут они говорить или нет, чего скрывают?»
Помялся немного, промолчал.
«Или выстрелить вверх? Посмотреть, так сказать, как они на неожиданный грохот среагируют…»
Бырка задрал голову к небу. Нет, забыл уже, каким оно было до Давления. Но уж точно не таким ядовито-бирюзовым, как сейчас. «Циановое небо», – так, кажется, рядовой Яндекс подметил. А, может, до него кто…
Ни тучки, ни облачка, ни жужжания мух, лишь беспомощное дуновение ветерка. Бырка прилег на травке, подставляя щетину щек утреннему солнышку, и, лишенный нормального сна ночью, предательски уснул. Во сне к нему подошел мальчик, похожий на атаманского сына Федьку, которого привел с собой узбек из Бабяково. В руках его книга какая-то. И говорит ему мальчик:
– Как ты можешь быть одновременно в двух местах сразу? – и указывает на коридор, ведущий к лифту на минус четвертый.
– Я тебя не понимаю, Федя. Да и лифт давно не работает.
Мальчик засмеялся.
– Все работает, все давно работает. Они завели всё тысячи лет назад, вот оно и работает. Только мы не понимаем. Как я вот, к примеру, не могу понять: ты сейчас здесь стоишь или там скребешься?
– Никуда я не скребусь, Федя. О чем ты?
– Книги читать надо, там все про нас написано, – сынишка бабяковского атамана потряс книженцией. – Жаль, я вот читать не умею еще, не научил батька, помер рано.
Мальчишка протянул книгу прапорщику. Тот взглянул на название
– С ума сойти можно! – воскликнул он удивленно. – Профессор Боткин. «Атлас внешних органов человеческого тела».
– С ума сойти!
– Вот именно, – подтвердил Федя, еще раз указал рукой на лифт, бросил книгу и весело убежал.
Бырка подошел к лифту и недоверчиво нажал «Вызов». Откуда-то глубоко снизу начал нарастать скрежет. Двери лифта открылись, заливая коридор неестественным светом. Бырка вошел в кабину, поднес палец к кнопкам и замешкался. Минус первый, минус второй, минус третий и так до минус сорок девятого. Все бы ничего, да внизу значилось «Рай», а в самом верху, там, где должна была гореть кнопка первого этажа, светилось «Ад».
– Интересное кино, у нас что, ад здесь? – вслух подумал Бырка.
– А ты думал, нет? – раздалось из динамика. – Последняя теория Боткина: «Ад там, где мы есть. Хорошо там, где нас нет». Выбирай!
– Что выбирать? – спросил Бырка и, не дождавшись ответа, нажал на минус четвертый.
Снова темный коридор, лестница на обледеневший минус пятый, как ни странно, оттуда звучала тихая музыка, Бырка прислушался, «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера», Beatles. И было совсем не холодно. Бырка посмотрел налево-направо – обе двери завешаны целлофаном. Прапорщик пошел к той, рядом с которой располагался злополучный люк. В таинственное помещение можно было войти и через дверь, но покойный отец не советовал этого делать.
«Больше пространства для выхода, трое могут протиснуться, а это плохо!», – говорил он. – «Если совсем приспичит, лезь только через люк».
Но до люка Бырка не добрался. За целлофаном явно кто-то прятался. Страшно! Прапорщик сплюнул на пол остатки страха и смело шагнул к силуэту. Будь что будет! Он протянул руку и отдернул занавеску. Он отпрянул. Он закричал. Он вспомнил всех святых, которых только мог вспомнить из учебников по истории христианства. Впрочем, какие там учебники, какие святые! Он затрясся и покрылся горячим потом. Из глаз его брызнули слезы, а руки затряслись. Прямо на него, дрожа всем телом, безумными глазами, округленными до неимоверных овалов, затравленно глядел… прапорщик Бырка.
Завыла сирена. Бырка разлепил мокрые сонные глаза и понял, что это был за звук. Это выли девочки-волчата. Протяжно, не по детски. Выли не только они, где-то вдалеке им вторил зверь. Также протяжно и громко, словно мастерски имитируя их. Бырка прогнал остатки страшного сна и сосредоточился. Из-за кустов прапорщику не было видно, чем заняты девочки и почему воют. Он приподнялся и на четвереньках пополз на небольшое, поросшее мхом возвышение, откуда ему открылась зловещая картина.
Девочки стояли на коленях на залитой солнцем поляне, обняв друг друга за плечи. Их нелепые платьица в горошек и сандалии валялись неподалеку. Их лица не выражали ровным счетом никаких эмоций. Они просто выли. Голые. Жуткие. Совсем чужие девочки. А между ними лежал окровавленный трупик мертвой, но все еще пушистой белки.
Глава 6. Станция Берёзова Ща
Динамо… Сколько баек и легенд связано с Парком культуры и отдыха имени Кагановича! Сколько воды утекло с тех славных времен, когда после советского величия парк утонул в равнодушии и забвении девяностых, когда в далеком 2016 году его, наконец, восстановили и вернули былую славу, превратив в любимое место отдыха горожан. В Зеленом театре, за великолепной стеной из черного мрамора, снова заиграли концерты, на спортплощадках стар и млад стирали ладони о турники, а турники о ладони, и вращали педали тренажеров. А десятки фонтанов радовали детишек разноцветными каплями. Даже во время войны, которая внезапно началась в двадцать втором и также внезапно завершилась в двадцать третьем, воронежцы и гости города приходили сюда толпами… Пока не ударило Давление.
Много лет назад, когда Давление унесло уже тысячи и тысячи душ, впервые колокол пробил ровно в 20.40 – звук с башни слышался далеко за пределами центра Воронежа. Потом колокол бил в разное время, оповещая выживших о приближающемся кошмаре. Конечно же, бил он не сам, били в него Звонари, самые загадочные персонажи эпохи, люди в черных балахонах, приручившие неприручаемое – энергетический вампиризм. Одного взгляда Звонаря было достаточно, чтобы остановить толпу. Да что там остановить – уничтожить целую армию! Но пока Звонари заняли сторону людей, стараясь не сближаться с ними, будто с инопланетянами, и помогая им выживать.
Динамо выстояло, на Динамо снова появились люди, и, ведомые бывшим боксером и хакером Каганом, как могли восстановили Чертово колесо, Зеленый театр, планетарий, жилую зону и превратили локацию в одну из самых влиятельных в Правобережье, наряду с небоскребом «Мелодией» и Ликеркой. Динамо…
– Живоглоты, говноеды, юми, еще хрень эта! Мухомор из ума выжил, а мы ведемся на его байки, – Хава без энтузиазма плелся за своим другом вниз по дороге, ведущей вон из локации. – Герман, я не против идти сейчас, но, черт побери, почему не утром?
– Какой ты непостоянный, Хава, то «идем», то «не идем». Взгляни вокруг! – ответил преобразившийся Лучник; от былого уныния не осталось и следа. – Почувствуй то же, что и я. Что может быть прекраснее воя зверя, настоящего зверя!? Ты когда зверя последний раз слышал?
Не оглядываясь, Лучник подошел к высокому указателю и задрал голову: «Станция Березова ща». Ухмыльнулся! Березовая Роща…
– Еще и послушаем, как воет оно, чудище это.
Он достал мятый кусочек бумаги из кармана, тот, что вручил Мухомор, и осмотрелся. Засунул схему обратно в карман, развернул указатель с «березовой ща» в другую сторону и махнул рукой:
– Нам туда!
Теперь они двинулись в гору, в ту сторону, откуда из-за верхушек деревьев торчали надломленные пики двух близняшек-высоток. Вскоре архитектура приобрела внятные очертания: пятиэтажки хаотично перемешивались с домами повыше, заброшенные коттеджи соседствовали с кирпичными сараями и металлическими гаражами. Заросшие зеленью, оплетенные плющом и диким виноградом, с прогоревшими оконными проемами, многоэтажки, словно зубы, торчали из многострадальной земли. Некоторые сильно наклонились под углом к горизонту, у части домов верхние этажи будто оторвала неведомая сила и обрушила вниз, образовав непроходимые развалины. Торнадо… Давненько бури и ветры не посещали они эти края!
Вечерело.
Улицы, не знавшие много лет присмотра человека, поросшие кустарниками, в любом месте могли представлять угрозу. Фасады домов с выбитыми окнами, построенные из светонакопительного материала, порой излучали бледно розовый призрачный свет. В этом свете даже незначительные детали принимали уродливый и пугающий вид. Занавеска, небрежно свисающая с седьмого этажа, походила на жутчайший нарост, а перевернутая лавка с коваными ножками напоминала огромное насекомое. Нескончаемые ряды машин, часть из которых были засыпаны обвалившимися зданиями, как будто застыли в пробках – заторах, замедляющих движение в преисподнюю. Прикрытые тряпьем скелеты пассажиров и водителей, принявших смерть в своем авто, видимо, еще в первые скачки Давления, замерли в нелепо-мучительных позах. Практически по всем машинам прошлись мародеры…
Длинное здание, расположенное слева от дороги, было окружено большим кованым забором. Часть прутьев были погнуты автомобилями, водители которых, потеряв сознание, потеряли и управление.
– Какая жуть! – промолвил Лучник.
– Ненавижу пробки, – ответил Хава.
– А вон и чудовище, о котором Мухомор рассказывал, – Лучник со смешком указал рукой на здоровенную мертвую собаку, лежащую на обочине и еще не тронутую разложением.
– Кавказец? – спросил Хава.
– Скорее всего… Слушай, а ты ничего странного не замечаешь?
– Да здесь все странно, – Хава хохотнул. – Воронеж, знаешь ли, это такое странное место…
– Почему все канализационные люки открыты? – не дал ему договорить Лучник.
Хава присмотрелся: и действительно, все крышки были кем-то сняты и валялись здесь же, неподалеку.
– Смотри, не провались, – подсказал Хава отошедшему от него Герману.
В это момент легкий ветерок донес негромкий жутковатый звук, будто собака завыла откуда-то из-под земли.
– У-ааа-арээээ… а, – раздалось совсем рядом.
Звук повторился – уже ближе и громче. Друзья присели, Лучник машинально достал арбалет, вложил стрелу.
– Что это может быть? – шепотом спросил Хава.
– Оно воет оттуда, – Герман пожал плечами и указал на одно из канализационных отверстий, приложив указательный палец ко рту, – никогда не слышал ничего подобного… Сука, темно становится.
– Ну почему именно сейчас, когда мы здесь!?
– По законам жанра, Хава, постапокалипсис ведь тут, у нас под ногами и перед носом. Будь готов – сейчас собака на свет божий явится…
Словно в подтверждение его слов из люка высунулась большая голова девочки-подростка, размером с ведро, затем ее крупные руки. Оказавшись наверху, она истошно завыла, забрызгивая желтой слюной все вокруг. Лучник и Хава замерли в пятнадцати метрах от существа. Девочка снова завыла и посмотрела на пришедших. Пошатываясь, она двинулась прямо на них.
– Стреляй, Герман, не жалей, – шепнул Хава. – Она живоглот. Или юми, черт ее побери! Или и то, и другое…
Лучник пустил стрелу. Та со свистом впилась в горло девочки и заставила ее уже не выть, а хрипеть. Но девочка продолжала двигаться на них, конвульсивно дергаясь и пытаясь вырвать из горла стрелу.
– Еще! – заорал Хава, когда расстояние между ними сжалось до трех метров.
Следующий выстрел попал девочке в голову. Словно потеряв под собой опору, она сделала еще шаг и упала перед Хавой. Тот напряженно всмотрелся в ее лицо.
– Кажется, мертва, – Хава повернулся к Лучнику. – Какого черта ты ждал? Она же могла укусить меня!
– Она просто ребенок, – спокойно ответил Лучник, разглядывая ее.
Голубая роба, похожая на медицинскую, драные тапки, голые ноги с вспухшими венами, руки со следами многочисленных уколов.
– Похоже, за ней ухаживали… Бедная девочка.
– Девочка! – вскричал Хава. – Рожа живоглотская! Ты заплачь еще, может, и во мне жалость разбудишь.
– Может, я разбужу? – тихо, будто притворно заискивающе, спросил кто-то сзади Германа.
Лучник, не поворачиваясь, буравил вопросительным взглядом Хаву, мол, что там? Квадратный неподвижно смотрел за его спину. Щелкнул арбалет.
– Положи свою штуку на землю! – в голосе незнакомца послышались уверенность и сила. Хава кивнул:
– Положи, у него дробовик.
– Кто ты? – спросил Герман.
– Меня зовут Георгий Данетти, я отец девочки, которую вы убили минуту назад.
В полумраке повисла гробовая тишина.
– Я думаю, вас интересует еще один вопрос. Что же теперь будет с вами?
– Что будет с нами? – спросил Герман, мучительно размышляя, как поступить в этой ситуации.
– Если будете делать то, что я скажу, останетесь живы. Это, надеюсь, понятно?
– Да, – в один голос ответили обезоруженные друзья.
– Тогда так. Сначала вы похороните мне мою девочку по традиционному православному обряду. И, поскольку у нас с вами дел не на пятнадцать минут, я хочу, чтобы вы рассказали, кто вы, откуда и зачем забрели сюда… Кстати, я уже представился…
– Хава.
– Герман.
– Вот и хорошо, Хава и Герман, будем считать, что познакомились. Теперь, Герман, я хочу, чтобы ты пошел в магазин «Мир портьер» и принес мне самую крепкую штору, которую сможешь найти.
Георгий Данетти вышел на тусклый свет, так, чтобы Герман видел его. Герман осторожно обернулся.
На вид незнакомцу было не больше шестидесяти, среднего роста, крепкого телосложения, легкая рубашка, аккуратные джинсы, заправленные в резиновые сапоги. В меру интеллигентное лицо Георгия украшало множество морщин, а по левой щеке к подбородку тянулся тонкий шрам. При всем этом, он не был похож ни на одного знакомого Лучнику человека. Было в его внешности что-то аристократическое, что-то, быстро располагающее к себе людей, что-то, позволявшее ими управлять. По его левой руке, лежащей на цевье дробовика, вверх, к плечу тянулись тонкие полоски вен, которые сейчас превратились в серую паутину. Увидев застывшие взгляды Лучника и Хавы, Георгий ответил на немой вопрос.
– Да, я заражен, скоро потеряю рассудок, превращусь в живоглота. Терять мне, как видите, нечего. В общем, вы сделали доброе дело, убив ее, – Георгий указал на труп дочери, – сам бы я не смог этого сделать, а она бы не выжила без меня… Ладно, иди, Герман.
Данетти махнул ружьем в сторону «Мира портьер». Лучник вернулся, держа в руках тяжелую штору.
– Вот и отлично! А теперь осторожно заверните ее и вперед.
Лучник и Хава сделали то, что велел Данетти, и, взявшись за концы шторы, потащили ее вглубь улицы. Они остановились возле раскидистого дерева, у самых корней которого были вырыты две могилы.
– Вот мы и на месте, опускайте ее вниз. В любую!
Друзья опустили тело в одну из ям.
– Все, закапывайте, – Георгий зачерпнул горсть земли и бросил ее в могилу.
Затем он поднял лопату, лежащую рядом, и протянул Хаве.
– А вторая яма для кого? – спросил тот.
– Да не для тебя, не волнуйся…
– Это хорошо, – растерянно пробормотал Хава и принялся засыпать могилу мягкой землей.
Через несколько минут, копая попеременно, Герман и Хава подровняли могильный холм и прикопали деревянный крест, заранее приготовленный Георгием.
– Что дальше? – спросил Лучник.
– Дальше я хотел бы узнать, куда вы шли и зачем, прежде чем повстречали мою Диану…
– Прямо здесь?
– Прямо здесь, – Георгий уселся на землю, держа дробовик наготове.
– Мы искали огнестрельное оружие, типа твоего, – начал Хава.
– А сами динамовские?
– Не совсем… Ну, сейчас мы с ними.
– А зачем оружие понадобилось? – спросил Георгий, поднявшись и перебросив с плеча на плечо арбалет Германа.
– Странный вопрос… Вообще-то мы в лес идем, к юми, за его сыном, – Хава кивнул на Германа, – у него юми сына унес несколько недель назад со Стадиона. Сын тоже немного юми… Ищем!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70097674) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.