Прикосновение
Галина Муратова
Сборник рассказов Галины Муратовой посвящен обычным людям – жителям обычного неназванного города. Эти люди проживают день за днем, и попадают в обычные жизненные ситуации, но при этом они чувствуют, размышляют и ведут себя самым неожиданным образом, проявляя самое лучшее, что в них есть по отношению как друг к другу, так и к миру, в котором они живут. Благодаря тому, что все лучшее и самое светлое в человеке скрыто, но все-таки находится на поверхности, у нас всегда есть надежда, если мы сможем к этому прикоснуться.Прикосновение: сборник рассказов / Галина Муратова. – Москва, ИМЛИ РАН, 2020. – 432 c.ISBN 978-5-9208-0641-3На обложке изображена картина «Галина Муратова», художник Александр Муратов, 2005 г.
Галина Муратова
Прикосновение
Башмачки
Каждыи? в этои? жизни – чья-то потеряшка. Хоть и навсегда знает об этом. И это касается в большеи? степени людеи?, чем животных. Всю жизнь мы ищем кого-то. Кто – свою половину, кто – призвание, кто – смысл жизни. А раз это нами ищется, то значит – потерялось. Главная потеряшка – для кого-то не вторая половина, как думается, и даже не работа.
Для Вовки Бочкина – главная потеряшка его жизни был он сам.
Его когда-то в самом начале жизни потеряла мать, забыв у бабушки, сгинув в очередное замужество. Потом он потерял бабушку. Очень трудно было жить. Вовка бедствовал, совсем обнищал, с горем пополам окончил торговую школу, и стал продавцом в обувном магазине. Как раньше сказали бы, «приказчиком».
Но Вовка не знал этого старинного слова и поэтому стыдился своеи? работы, и особенно неловко себя чувствовал и терял, не накопленного им еще чувства лакеи?ского высокомерия, когда к ним в магазин приходили вип- клиентки.
Он сильно терялся и моментально скрывал эту потерянность за угодническои? вежливостью и большим фирменным беи?джиком на фирменном пиджаке. Его спасло еще то, что он был большои? дока по части обуви. Это касалось не только ведущих фирм. Он мог по запаху даже отличить шевро от лаи?ки, сафьян от замши. Он знал об обуви все – историю, фурнитуру , особенно кроя, стежки. Все о протекторах, супенаторах. И если вдруг кто-нибудь из покупателеи? снисходил до разговора с ним, то уходил явно облагороженныи? новыми знаниями из мира обувного производства.
И хоть хозяин магазина был доволен им, до него доносилась молва о знаниях Вовки, ему жилось нерадостно. Не по себе.
Никакие похвалы и премиальные не могли вытравить из души стои?кие чувства потеряшки. Он и по салону магазина, ходил с видом, будто что-то ищет.
И часто слышал:
– Володя, что потерял?
– Себя, – серьезно отвечал он. И все смеялись.
Но чаще всего никто вопросов ему не задавал, всем было не до него. В магазине всегда было много народу. И народа не простого, золотого. То есть богатого.
И конечно, среди такои? публики Бочкин особенно остро помнил, что он – ничеи?. Потеряшка.
Сегодня предстоял тяжкии? день. Начиналась рождественская распродажа. Все в лавке были напряжены и деловито-насторожены.
Главное, чтобы ничего не стащили. Бдение предстояло еще то, глаз-да- глаз.
– Ну, ребята, держитесь, – сказал им перед открытием магазина хозяин. А сам трусливо скрылся в своем кабинете, спасаясь от натиска покупателеи?.
И Вовка смело вышел на растерзание этои? жаднои? оравы. Надо было устоять перед этим натиском публики, и еще быть вежливым и зорким.
«Молодои? человек… Эи?, товарищ… Продавец!» – как его только не подзывали к себе вспотевшие от бесчисленных примерок.
Вовка напрочь забыл о своеи? потерянности и ненужности, он был просто нарасхват.
Глядя на эту публику, в короткие паузы, Вовка жаждал все время спросить у кого-нибудь, знают, что такое Рождество. И кто родился. Сегодня.
Однажды он даже спросил об этом роскошную женщину, на узкую ногу которои? надевал сапожок.
– Родился? – вскинула она брови. – Откуда вы знаете? Вчера внук у меня родился. Как мило, что вы в курсе…
Больше Вовка вопросов не задавал.
Прошел и этот оглашенныи? день. С грустным звоном закрылась за последним покупателем дверь.
И тут же открылась дверь из кабинета хозяина.
– Ну, что ребятки? Как наши дела? – Витрина цела. Ах, какои? хорошии? день получился. – Он заглянул к кассирам. Все по домам. До завтра.
Продавцы мгновенно покинули разоренныи? за день магазин.
Вовка не торопился домои?. Чего он там не видел, здесь в магазине, через огромные витринные стекла, ему была хорошо видна нарядная праздничная улица, ее? праздничное многолюдье.
Некоторые останавливались у витрины их магазина и рассматривали великолепное ее? оформление.
Влекущии? призыв на неи? «РОЖДЕСТВЕНСКАЯ РАСПРОДАЖА – СКИДКА 50%»
И никто не видел в этом никакого вранья, только радостныи? посыл.
Но Вовку слегка припорошил стыд. Он-то знал всю правду об этих скидках, сам оформлял ценники и краснел.
Окинув взглядом отдел, он кое-что поправил из коробок, наклонился, чтобы отключить главныи? свет. И тут, из-под прилавка ему показались на глаза, стыдливо прятавшиеся за стенным выступом, два стоптанных башмака.
Вовка с некоторои? осторожностью взял их в руку.
Башмаки были старыми, промокшими, с перетертыми шнурками. Явно не по сезону, скорее летними, чем зимними, из светлои? замши. Но такими поношенными, что бывшее их благородство было затоптано годами их ношения и службы хозяину.
Вовка расстроенно швырнул ботинки на пол. Они прилегли сиротливо, косенько как-то, набок.
Эти башмаки могли означать только одно – кто-то ушел в новых, не заплатив. Это довольно часто практиковалось в народе.
Вовка еще раз глянул на старую грязную непотребность и попытался припомнить кого-нибудь из покупателеи?, кто мог бы так поступить, так беспардонно надуть его, самого бдительного смотрящего.
И ему вспомнилось. Он вспомнил молодую женщину в легкомысленном беретике, в нелепои? курточке и длиннои? юбке. Причем подол этои? юбки был влажным от снега. Вовка хорошо вспомнил и увидел, как бежевая юбка этои? женщины стала темнои? от того, что снег на неи? растаял.
И Вовка четко вспомнил этот контрастныи? орнамент.
В чем была женщина на ногах, было не видно, из-за того, что юбка была длинная, и от влажности тяжело влачилась по полу, скрывая ноги.
Поэтому она легко и незаметно переобулась в новые сапоги и вышла. А старые забросила за выступ.
Бочкина охватила злость и раздражение.
– Ну, что за люди…
Потом он вдруг припомнил, что с женщинои? была маленькая девочка, очень похожая на нее? – в таком же легком беретике и зябкои? курточке с капюшоном.
Окрыленныи? догадкои?, Бочкин пошел в детскии? отдел. И конечно же, под сиденьем он обнаружил маленькие старые кроссовки. Так и есть. Хороша мамаша…
Бочкина охватило сильное негодование. Как он умудрился прохлопать эту тетку. Втерлась в доверие. Еще и дитя втянула в воровство. Теперь надо будет докладывать об убытках, то есть краже. И будет разнос от хозяина и вычеты из зарплаты.
Душа приказчика Бочкина негодовала. Он бросил на пол детские кроссовки с наи?денными им раньше башмаками.
Они лежали на полу во всеи? красе своеи? стоптанности и бедности. Как чьи-то потеряшки.
Бочкин вдруг вздохнул. В этои? ненужности старои? обуви было какое-то родство с ним. Бочкин даже не понял еще от чего, но тихая жалость к этим двум умело своровавшим в магазине и им, его охранявшим, стремительно прорастала в нем. У них был один корень одна основа – Потеряшки. Не сумели ничего приобрести, только потеряли. Когда крадешь – тоже ведь теряешь.
Бочкин поднял обувку с пола и сунул в большои? фирменныи? пакет.
– Ничего я не стану говорить хозяину, – решил он. Повеселел вдруг и порадовался за этих женщин.
– С Рождеством вас, милые Барышни, – поклонился он, бросая пакет в урну, подальше от магазина.
Пусть вас кто-нибудь наи?дет.
Он шел домои? и представлял, и думал о том, как эти двое радуются, и может быть на сэкономленные на обувке деньги, мать купит елку и всякие сладости. И они будут веселиться и вспоминать, как они ловко провели продавца.
И Бочкин утвердился, что именно так и будет, и порадовался за них и за себя. Что его почти не огорчила это мелкое воровство.
И еще он почти с нежностью подумал: «… Это ж надо… Золушки».
26 ноября 2012, бестетрадные.
Порода
На интервью с неи?, уже очень и давно популярнеи?шеи? писательницеи?, пришло много журналистов. Что и говорить, она сидела перед ними, не без гордости бликовала бриллиантами в кольцах, на своих пухлых пальцах и ждала своеи? тишины. Тои? тишины, при которои? она могла говорить тихо и не спеша, о своих успехах, своеи? давнеи? популярности, и любви народа к ее? книгам. Таких интервью в жизни ее? было немало. Но это отличалось только тем, что она неосторожно пообещала раскрыть таи?ну ее? давнишних отношении?, с человеком которыи? недавно почил не только на лаврах, а в буквальном смысле – почил, то есть умер. Об их отношениях ходило много слухов и много правды было в тех слухах. Но теперь, журналисты бросились на свою охоту за свежачком и заполонили все пространство ее? дачи. Сама она восседала в огромном деревянном кресле, сделанном из пня дуба. Оно было оригинальным, и она хорошо в нем смотрелась. Как будто была при дубовых могучих корнях.
– Вы обещали рассказать… Что повлияло на вас в жизни. Что заставило вас стать прозаиком. Что двигало вами.
– Только правду, – крикнули с другого места.
Она вдруг замерла от этого простого вопроса.
«Что двигало, сподвигнуло?» Она честно задумалась. И тут голова подбросила угодливо и быстро одно воспоминание. От которого еи? сразу же пришел ясныи? ответ на этот вопрос.
– Зависть. Меня двигала зависть, – неосторожно вслух произнесла она.
Журналисты насторожились. Камеры отразили ее? одутловатое лицо, жесткое, без улыбки.
– Сеи?час расскажу.
– Я из простои? семьи. Мама моя малообразованная женщина, родом из деревни, – тихо начала она банальнои? фразои?.
Да, она хорошо знала всегда, что не дворянка. Крупная кость, грубыи? голос, резкие манеры. У себя во дворе она общалась с такими же детьми, детьми дворников и всякои? малолетнеи? лимитои?. Она с детства слышала грубые разговоры, нецензурную речь, видела затрещины, которые щедро раздавались детям, женам, мужьям. На кого Бог пошлет. Нередко получала их и сама.
Но однажды пришла мать и неуверенно сообщила еи?, что хотела отдать ее? в спортивную школу, но там мест не оказалось, и она записала ее? в музыкальную. На класс какои?-то домры.
– А что такое домра? – спросила она у матери.
– А хрен ее? знает, казахское что-то… Иди, лучше бы в спортивную… ты вон у меня какая здоровая. Но мест нет.
Так она оказалась в филиале музыкальнои? школы по классу домры. Она стала ходить по своеи? улочке, с синеи? папкои? на шнурках – в которои? лежали ноты. Эта папка вызвала уважение к неи? даже у отпетых местных задир. Шел ее? тогда одиннадцатыи? год, и в школе еи? понравилось. И играть она научилась не только на домре, но и на фортепиано. Научилась слушать классическую музыку, петь в хоре и играть в оркестре. И это еи? очень даже пригодилось, образовало ее? и дало мировоззрение.
Но не это оказалось главным в то время для нее?.
Тогда, на уроках игры на домре, она впервые увидела девочку Люсю Эи?т. Она училась у того же педагога, только годом старше.
Прошло столько лет, но она и сеи?час не может сформулировать что так поразило ее? тогда в этои? сверстнице. Ведь они ходили в однои? школьнои? форме, к одному педагогу, учились играть на одном и том же инструменте.
Но в этои? Люсе Эи?т… именно так, с фамилиеи?. Она не была просто Люсеи?. И не могла быть. Только Люсеи? Эи?т. фамилия была загадочнои? и страннои?. Для нее звучала как титул.
В Люсе Эи?т было что-то такое, что разделяло их пропастью. И коса заплетена была также, и платьице с передником. Ан нет. Коса украшала ее? бледное лицо, как корона. Светлые волосы очень сочетались с темными огромными глазами. И щеки были чуть впалыми и придавали лицу незнакомыи? нам, дворнягам, аристократизм. Все в неи? было утонченным. Даже медиатр, которым она играла, казался драгоценностью в ее? тонких, необычаи?но чистых для этого возраста, пальцах. Вся она была в каких-то незнакомых моему детству, подробностях. Не было в ее? движении резкости, быстроты. Не было форте в ее? интонации голоса, никогда. Чулки, хоть и грубые, обтягивали ее? ноги очень ладно, а туфли были начищены. От нее? исходила незнакомое мне сияние чистоты и света. Женственности, которую я в своих кругах не встречала ни дома, ни в школе.
И представить себе, что какои?-нибудь мальчишка-одноклассник бье?т Люсю Эи?т учебником по голове – невозможно. Что ее? могли дразнить в школе из-за страннои? фамилии? Нет! Никогда. В неи? была какая-то незнакомая мне защита. И я уже тогда понимала, эту защиту она пронесет через всю жизнь. И тут я ясно поняла, что во мне ничего этого нет. И никогда не будет. Не ляжет так коса, не натянутся чулки, и говорить тихо я никогда не смогу. И таким изысканным жестом перелистывать ноты. И так изящно наклонять голову, когда читаешь их. Эи?т была девочкои? из другого мира. Другои? Природы. И мое сердце пронзила зависть. Впервые в жизни я завидовала, не предмету, а состоянию человека. Его несуетности, чувству собственного достоинства и непонятнои? свободе, и спокои?ствию.
И я тут же начала у нее? учиться. Начала ставить ноги носками чуть врозь. До этого ходила носками внутрь. Потом стала следить за ее? интонациями, набором слов в предложении, какои? воротничок в форме, и как он пришит. Попросила поиграть ее? медиатором. Она мне тут же подарила. Это были мои первые курсы благородных девиц. Люся Эи?т совсем не догадывалась о своем влиянии на мою жизнь. Она была вежлива, приветлива и все равно сидела на какои?-то вершине самои? высокои? горы. На которую мне так хотелось забраться.
Это детское сильное впечатление перевернула все. Я иначе стала относиться ко всему. И я очень старалась научиться этои? неизвестнои? мне породе. Это потом я поняла, что породе не научиться никогда. Люся Эи?т родилась с этим. А мне предстоял долгии? путь совершенствования. И я встала на этот путь и совершенствуюсь до сих пор. И вот, глядя на свои толстые пальцы и дряблые щеки, и читая отзывы своих читателеи?. Восторженные. Я четко понимаю и сегодня. Что я – далеко внизу. Я ширпотреб природы, и жизнь моя, и книжки – это все ширпотреб. Он нужен конечно. И принес пользу и мне, и моим читателям. Только я знаю одно. Люся Эи?т не стала читать мои книги. Не станет. Она вообще не помнит меня. Мало ли кто там с кем учился. А я вот помню. И завидую тому, чего никогда не достигну. Породы.
– Виктория Семеновна!!! Что же вы молчите? – услышала она волнение журналистов, наконец.
И тут только она поняла, что сидит молча на своем дубовом пне. Напряженная тишина повисла над братиеи? журналистов. И все по-прежнему ждут от нее? откровении?.
Еи? очень хотелось рассказать кому-нибудь о девочке Люсе Эи?т, которая так круто изменила ее? жизнь. И зависть к ее? недоступным человеческим достоинствам заставила писать о собственном несовершенстве.
Она глянула на дружную братию элитных журналистов.
И вдруг поняла, что девочка Люся Эи?т никогда бы не позволила себе восседать на этом дурацком пне, и рассказывать чужим людям хоть какую-то малость из своеи? жизни.
Она покраснела во все щеки от стыда за себя, свою примитивность, свою доступность в творчестве и жизни. Неожиданно расплакалась, встала резко и ушла.
– Переживает, – по своему поняли ее? репортеры. – Такого покровителя потеряла.
А она, запершись на веранде, тихо плакала. И сама не знала о чем. Хотя сеи?час можно было и не врать себе. Знала. Она плакала о Люсе Эи?т.
Эи?-Т! Звучало, как оклик.
18 января 2013, бестетрадные.
Его величество
Он был великолепен. Он вошел в ее? сердце сразу.
Величественныи?, мощныи?, редкии? в наше время по габаритам.
Хотя и выглядел он слегка, и даже можно сказать не слегка, обшарпанным, от контактов с жизнью. Но это придавало ему настоящего шарма. Вид у него был надежныи?, ладныи?, в высоту и ширину. Но тои? самои? виньеткои? совершенства был настоящии? тяжелыи? замок, которыи? накрепко соединял верх и низ, и выглядел очень строго. Это была любовь с первого взгляда. Она только сеи?час поняла, что встречи этои? ждала и знала, что она будет. Просто это желание никогда не формулировалось в неи?, а сеи?час просто бросила ее? к этому «первому встречному», и она обняла бы его, если бы хватило рук.
Она подбежала и, все еще не веря своим глазам, стала ощупывать это сокровище руками. Да, это был тот сундук из ее? детства, которыи? стоял в избе ее? бабушки и теток, которыи? вмещал в себя весь скарб тогдашнего ее? дома. Он вмещал в одном отделении скатерти, белье и рушники. В маленьких отделеньицах были нитки и другие предметы для рукоделия, а в самом центре всегда лежали, приложенные белым льняным рушником, хлеба, которые пекла бабушка, и поэтому когда она в очереднои? раз открывала крышку, по избе всегда распространялся запах хлеба. Будто он был только испечен.
А еще там хранились, тоже в полотенце специальном – тяжелые куски пиленого сахара, которые всегда экономили и отпиливали бережно, осторожно, будто боясь поранить.
Сундук занимал почетно место в избе у окна. На нем и обедали, и беседовали, пока ели. Он был главнои? мебелью в доме, со своим таинственным скарбом. Еи? в детстве очень хотелось нырнуть в его нутро с головои?. И сидеть там, постигая смыслы вещеи? сложенных на самом дне его. Потому что все доступное, и ежедневнои? потребности, лежало в нем сверху. Но до дна там было скрытое от ее? детских глаз пространство, которое чем то же было заполнено. Но доступ к ним был закрыт на замок, а ключ от него бабушка носила с собои? постоянно.
– Вам чем-то помочь, – выдернул ее? из воспоминании? приятныи? мужскои? баритон.
– С доставкои? помочь! – приказала она.
Приказчик, именно так называли раньше продавцов-помощников, а ни какои? ни «менеджер», был слегка удивлен ее? решительному желанию купить эту застрявшую в их супермодном комиссионном антикварном магазине, этот глупыи? сундук. Они уже надежду потеряли, что на него кто-нибудь позарится. А тут еще такая тетка, вся в мехах и макияже.
– Открои?те его, – приказала она.
И когда продавец, уже торопясь под ее? требовательным взглядом, звякнул замком, и не без натуги поднял сундучью крышку, она даже слегка оттолкнула его – и быстро-быстро заглянула туда вниз, на дно.
География оказалась тои? же. Все отделения, полочки и ящички расположились в знакомом рельефе.
Это был он! Может и не именно он. Тот бабушкин никто бы не доставил сюда из другого конца россии?ского простора. Но это был его брат. Их делала рука одного мастера и одного времени. Это было несомненно.
Правда, из сундука не повеяло конечно, ароматом свежеиспеченных хлебов. Скорее, из него потянуло прокисшими блюдами коммуналки, где он и стоял, скорее всего, в последнее время. И еще она на дне рассмотрела какие- то пятна.
– Фонарик, – приказала она продавцу. Тот незамедлительно принес. Она высветила днище сундука и сразу поняла, что все поправимо.
И она все сможет, отчистить и отремонтировать нутро этого сокровища, и подарит ему новыи? аромат.
– Какои? этаж? – спросил ее? оформляющии? доставку мужик. А узнав, пробурчал:
– Берем как за рояль. Такая же тяжесть.
Она только улыбнулась этому сравнению. Она была счастлива и успокоилась только тогда, когда собственным присутствием удостоила всю погрузку и, к удивлению грузчиков, села с ними в грузовичок, чтобы не оставлять без присмотра его величество – сундук.
– А вас из дома не выгонят? – шутканул один из грузчиков. Она не удостоила его ответом.
– Ну-ну!!! – хихикнул напарник.
Сундук деи?ствительно на свету выглядел не столь величественно. И бок ободранныи? и крышка неопределенного цвета, а еще? сбоку – она в магазине не рассмотрела, было нацарапано и вырезано короткое, лучшее слово русского языка. И про нее? тоже.
«Д – У – Р – А».
Сундук как бы сказал еи? сразу, что он о неи? думает.
Грузчики не могли угадать. Никто ее? с этим сундуком и не мог выгнать.
Дом ее?, вернее квартира, хоть и был, по словам немногочисленных подруг, «полнои? чашои?». Но чаша эта была с большим дефектом, со сколом в судьбе, которыи? назывался в быту – одиночеством. Не сложилось ни с мужьями, ни с детьми. Она снимала шляпу перед своим одиночеством, очень уважала и боялась его. И постоянно придумывала себе всякие дела, чтобы держать с ним дистанцию, и не сильно общаться.
И вот это приобретение. Она как-то сразу поняла, что сундук, которыи? грузчики поставили прямо посреди комнаты, требует своего места, и она стала ревизским взглядом оглядываться. Что бы такое удалить из своего жилища, и сразу глаза выхватили предметы, без которых давно можно было обои?тись. Которые из лени не выбрасывались. И потянулись руки к ним в азарте, и позван был дворник Рустам, которыи? за небольшое вознаграждение унес на помои?ку. Дворник Рустам все? порывался и сундук новообретенныи? вынести, удивлялся его трагическому облику, но был впряжен ею в обратное. Они вдвоем с большим трудом поставили сундук под широченное окно в комнате. Где он и замер сразу, поняв, что наконец дома. И она, проводив Рустама, наконец пристроилась на его крышку, и погладила ласково его шершавыи? бок.
– Привет! Живем? – тихо спросила она. Но в ответ с поверхности на нее? живо глянула надпись поменьше, но с тем же смыслом прямолинеи?ным.
– Да. Я – дура, – улыбнувшись, согласилась она.
Она сидела на сундуке и с удивлением рассматривала свое жилище. Каким оно стало пустым, просторным. Как будто дом наполнился другим, незнакомым или давно забытым, пространством. И в доме можно было прыгать, танцевать. И ничто уже не цепляло тебя за рукава, никаких острых углов. Ничего кроме того, что она забросила в доброе чрево сундуку. Все лишнее он не принял, все улетало за борт жизни. Он быстро навел ревизию в хламе, которыи? казался до этого незыблемым, и оставил только то, что мог вместить. Отбор нужного был жесток и с учетом вечности. Сразу мыслилось – стоит в сундуке сохранить, или обои?дешься.
Оказалось, что почти без всего она может обои?тись.
Даже спать на нем можно было, так он был широк. И крышка его была теплои?, будто дерево из которого она была выстругана, все еще делилось своеи? нескончаемои? жизнью.
Она еще немного колебалась, зачистить ли ругательные словечки «дура» и прочие, которые приобрел сундук на своем долголетии, но не стала.
Потому что была в этом какая-то правда и о неи?.
Чтобы заполнить сундук по настоящему, еи? придется долго, очень долго жить. А главное, хорошо бы научиться хлеба печь, чтобы вернуть сундуку его личныи? аромат. Она еще раз открыла крышку, заглянула внутрь. Пахло свежевымытым влажным деревом.
Что ж! И это не плохо.
И углы в сундуке были хоть и кованные, но не острые. И замок легко вошел в ушки, ключик повернулся.
– Щелк! – услышала она приятныи? звук. И стало вдруг легко и спокои?но. Она даже не стала анализировать, почему. Было ощущение сделанного большого и нужного.
Все, чем дорожилось, о чем много было думано, бережно хранимое, вспоминательное слезливо – не вместилось в старыи? сундук. Он их просто не захотел принять, хоть там было много места. При желании она бы могла поместить там себя вместе с одеялами и подушками. Она – да. Все остальное – нет. Лишнее. Ее? поразила отборчивость сундука. Она просто чувствовала его нежелание вмещать в себя непотребство всякое. Он был разборчив. Еи? стоило бы поучиться этому редкому качеству.
Сундук, казалось, готов был заменить еи? все, при этом расширяя свободное пространство. И даже в окно, которое было вечно занавешено шторои?, можно было смотреть, удобно усевшись, на все тот же сундук. Что она незамедлительно и сделала. Сев на его теплую крышку, она как будто опустилась на траву газона во дворе, на которыи? всегда строго запрещалось выходить даже босиком.
Сидя на сундуке, она легко рассмотрела внизу во дворе, как три тетки в спортивных костюмах шли бодрым шагом и строем, резко отчеканивая углы по каре двора. Чеканя шаг, они маршировали по периметру двора. Периметр был коротким, но они еще раз, и еще раз прошагивали его. Вид у них был деловои? и сплоченныи?. Они явно имели цель. Сверху они казались маленькими, широкоплечими и слегка карикатурными.
– Р-раз – ра-аз! – спешили.
Куда?
«Каждыи? – к своему сундуку», – подумалось еи? уверенно.
17 октября 2018, бестетрадные.
Порыв
Она встала не в духе. И все было не так. Обещал кто-то – и не позвонил, она точно помнила, что кто-то должен был позвонить. И даже напросился на вечер. Кофе уплыл на чистую вымытую накануне плиту, в ваннои? опять что-то капало. И все эти мелочи гнусом мелким роились в голове, вызывая неприятное и ненужное в неи? раздражение. Ведь утро должно быть деловым и нежным. Это у нее? по жизни был такои? девиз. Утро должно быть деловым и нежным, деловым, чтобы настроиться на рабочии? и обязательно толковыи? день. Нежным – для себя. Она пыталась беречь себя, свое настроение, с самого утра. Потому что, если по какои?-то мелочи выходила из строя, доставалось всем. И домочадцам, и неосторожно позвонившим, и собаке, и кошке, и тарелкам. Она никогда не анализировала, откуда это черная волна мелких обид и огорчении?, которая и под лупои? не была бы видна, разве что в окуляр микроскопа, вырастала за несколько минут в яростное цунами. За несколько минут накрывала ее? и потопляла в отвращении ко всему, что происходило.
И тогда она срывала с вешалки плащ или пальто – это по сезону, и бежала от себя на улицу. И там долго и быстро ходила кругами по знакомым улицам, которые ее? тоже раздражали узнаваемои? однообразностью, отсутствие сюрпризнои? радости.
Через час с небольшим она возвращалась домои?, где цунами уже не было и следа. И она всегда удивлялась, думая в какои?-такои? канализационныи? колодец она откатилась в своем отливе.
Но сегодня она не могла позволить себе сбежать от этои? гневнои? напасти, она деи?ствительно ждала звонка.
Она в раздражении рванула в разные стороны шторы на кухонном окне и вернулась к плите, стереть до конца кофеи?ную пенку.
Она, ворча злые слова себе под нос, провела рукои? с губкои? туда-сюда. И вдруг уловила синхронное движение за окном. Она метнула туда взгляд.
Там, под сильным ветром, раскачивались ветки рябины. Ветер сильно выгибал их, потом отпускал. А рябина не давалась его силе и все выпрямлялась, выпрямлялась. И движение ее?, взмахи листьев, напоминали дирижера. Как будто он стоял и руководил огромным оркестром, невидимым окружающим.
Это выглядело страстно, неистово, и похоже было, что исполняется очень сильная музыка. Симфония Гаи?дна или Бетховена.
И оторвавшись от грязнои? плиты, подои?дя к окну, она стала слышать эту музыку.
На рябину больше никто не смотрел. Она росла во дворе одна. Двор был и для нее узок и мал. Но она каким-то чудом, вопреки всему, выросла в ладное высокое дерево. И теперь макушка ее? дотянулась до ветра. И он вольно гулял в ее? июльскои? листве и ворошил оранжевые уже ягоды.
Ветер как будто звал эту рябину из узкого двора. Туда, в просторы, которые она так и не увидит. А она все сгибалась и выпрямлялась, взмахивая ветками, как дирижерскои? палочкои?.
Зрелище было воистину прекрасным. И она слышала эту симфонию- диалог между рябинои? и ветром. Видела их недолгии? союз. Ветер налетал и отступал. И дирижирование не заканчивалось.
Она отступила от окна. Еи? почему-то было неловко, как-будто она подсмотрела и подслушала.
И ветер сдался, перестал уговаривать, сгинул, стих.
Листва успокоилась. Вернулись на ветки воробьи.
«Что это было?» – подумала она. Как похоже на мои приступы паники и гнева. Значит, и в природе это задумано, только в другом исполнении.
Рябина отдирижировала и справилась. Устояла. И развеселые птицы вернулись к ее? недоспелым еще ягодам. И бежать еи? некуда. И подчинилась этому.
И откуда-то понялось вдруг, что это ее? никчемному настроению продирижировала рябина и исполнила ее? музыку, только для нее?. Только она могла ее? услышать. Успокоила подружка.
А что, так оно и случилось. И ничего в этом странного нет. Рябина в подружках не каждому приходит. Вот так в окно и с дирижерскои? палочкои?.
Она, улыбнувшись уже, ставила новую порцию кофе на отчищенную плиту, и с нежностью смотрела на рябину.
Ветви ее? были сдержанно-спокои?ными. Как будто ничего и не было несколько минут назад. Так! Порыв!
18 июля 2018, бестетрадные.
Чужои? завтрак
Она сбежала пораньше из дома, чтобы успеть перед работои? прои?тись не спеша, по незадымленному еще городу, послушать, посмотреть на сонные еще дома, на чисто синее сегодня небо, пока шар солнца не выкатился на него, и не заставил прятать глаза за очками, а голову под шляпои?.
Мир только пробуждался, и можно было постоять, посмотреть, открыв рот, на небо, не боясь попасть под автомобиль, чутко рассмотреть облака, придать каждому из них художественныи? образ или смысл.
Хорошее было утро. Приветливое, радушное.
Она вышла в улочку, которая являлась пешеходнои? зонои?, и вела прямехонько к метро.
Переходя на нужную сторону, она внезапно увидела, вернее сначала услышала мужское пение. Это был известныи? романс, из итальянских, но исполнялся по-русски, и как-то совсем по-домашнему.
Посмотрев вверх, она в открытом окне увидела толстенького лысоватенького мужчину, которыи? был в больших наушниках, и скорее всего, подпевал певцу в них.
Мужчину было хорошо видно и слышно, всего второи? этаж. Он самозабвенно пел и жарил яичницу.
Он высоко поднимал яи?цо, легко касался скорлупы ножом и опускал содержимое на сковородку. Еи? показалось, что она даже слышит шкворчание яиц на масле.
Не прерывая пения, мужчина развернулся к холодильнику, он был у него за спинои?, открыл его и вытащил какую-то зелень.
Она не сразу поняла, что уже давно стоит и наблюдает, за его ловкими движениями, счастливого человека, готовившего себе завтрак.
Окно было широко открыто, и он был совсем рядом. Толстенькии?, умиротворенныи? и очень довольныи? и собои?, и песнеи?, и яичницеи?.
Вот так нужно жить, подумала она, любуясь мужчинои?. Во всем находить радость, петь, смотреть на восход, готовить завтрак.
Она не могла оторвать глаз от этого необычного зрелища. Не то, что она – бежит из своего дома, оставив детям бутерброды в контеи?нере и чаи? в термосе. Бежит от усталости буднеи?, в этот летнии? рассвет, чтобы почувствовать какую-то неведомую непостижимую красоту утра, неба. Здесь она черпала силы, чтобы прожить целыи? день в рабочеи? рутине и вернуться домои?, уже в толпе людеи?, озверевших в своем недостои?ном человека кроссе в суету.
Мужчина, между тем, опять открыл холодильник, вытащил еще что-то в дополнении к завтраку.
И запел новыи? романс. Она заметила, что он сильно загоревшии?, наверное из отпуска недавно, а еще она вдруг логично вывела, что он человек очень состоятельныи?. Дом, в котором он сиял в окне, был из очень дорогих в городе. Окна были вставлены, не обычные стандартные стеклопакеты, а стекла были с какои?-то неведомои? прожилкои?. Да и общии? вид крепыша говорил о хорошем достатке и отсутствии проблем.
Еи? вдруг нестерпимо захотелось оказаться на этои? кухне, рядом с этим теплым человеком, разделить с ним завтрак, разделить наушники пополам, послушать одну и ту же мелодию.
Очутиться в этом чужом уюте, хоть на пару минут. Просто так. Еи? хватило бы впечатлении? на целую жизнь. Она бы просто посидела, заразилась бы от него здоровьем, силои? духа, весельем, благополучием и удачеи?. А это все у него там в окне было. Просто стояло столпом-опорои? за этим коренастиком.
В это время на кухне появилось лицо. Неожиданно и резко. Женщина в чем-то белопрозрачном, она сделала потягушки, толстячок как-то сразу сник. Быстро снял наушники и поднес к уху мобильник.
Дальше можно было не смотреть. Как будто погас свет, выключила хозяи?ская женская рука. Выключила и свет, и музыку, и самого мужчину.
Дальше, наверное, они завтракали обыкновенно, он еи? врал, что у него дела, поскольку он исчез из кухни, а жена стала тоже говорить с кем-то по телефону.
Больше смотреть было не на что. Она шла и думала, как этот толстячок радовался минуткам, в которые был один, свободе выбора, пусть даже еды из холодильника. И как все гаснет под прессом семеи?ных отношении? или отсутствия таковых.
Этот мужчина был точнои? копиеи? ее? самои?. Она вот так же по утрам сбегала, чтобы побыть однои?, выпрямиться и посмотреть на небо. Хоть полчаса, такои? необходимои? воли. Встретиться с собои?.
И она почувствовала к этому незнакомому толстячку нечто вроде влюбленности. И благодарности. И жалости.
Но надо было на работу. И она поспешила к метро. И не оглянулась. Зачем. Подсматривать не хорошо. Она уже корила себя за эту случаи?ность.
4 июля 2018, бестетрадные.
Бремя дат
При всеи? своеи? загруженности, Павел имел добрую привычку – помнить все нужные даты. То есть он помнил все дни рождения, не только нужных людеи?. Он помнил даты разводов, свадеб, днеи? знакомств и прочие ну, совсем уже, ненужные и неактуальные события, время, когда они прошелестели или ударили громко в жизни кого-то из его знакомых. Такои? это был феноменальныи? дар. Может и не совсем дар. Потому что Павел все- таки, на всякии? случаи?, записывал все эти числа в свои? талмуд, и при случае, зная, что это вызовет неподдельное удивление, а то и восхищение, мог внезапно явиться в нужныи? день и огорошить не только поздравлениями с грядущим праздником, но и с налету прилагавшеи?ся к нему бутылкои? шампанского или водки, зависело от торжества.
Все эту особенность его знали, высоко ценили и вовсе не озадачивались тем, что вслед за поздравлениями от Павла шла какая-нибудь ненавязчивая просьба, какои?-то намек на возможныи? гешефт. Все равно его визит казался праздником. Еще бы! Когда все уже про тебя забыли. И вдруг, из темноты Прошлого выныривает Пашка, с его бутылкои?, и приятности говорит, и утешает, по обстоятельствам.
Сегодняшнее утро было обыкновенным. Пашка встал с тои? ноги, потрепал детеи? ласково по затылку, сказал несколько ласковых слов жене. Потрепал за ухом собаку. И полез за своим талмудом. С датами. Он еще вчера решил проверить дату одного нужного товарища. Повод был устаревшии? и не очень значительныи?, но этим самым и удивить можно было сильнее. Когда-то, двадцать пять лет назад, этот его товарищ развелся с женои?. И Пашка вытирал ему слезы и сопли. Сегодня, же когда этот его товарищ очень удачно женат и не вылезает из-за границ, пора его поздравить с двадцатипятилетием его свободы.
У Паши даже подарок был приготовлен – на этот случаи?. Серебряная калоша.
Купленная им по случаю, у какого-то алкаша. Забавная вещица, показалась Пашке. Авось пригодится. Вот пригодилась. Вот только он слабо помнил число. И Пашка полез за своеи? записнои? книжкои?.
Конечно же, всю эту писанину можно было давно перенести в интернет, но была какая-то особая прелесть в этои? старои? записнои? книжке, с ее? таи?нописью, с ее? пометочками, кружочками, понятными только ему.
Талмудика на месте не оказалось. Пашка окликнул жену. Но она ответила отстань. И то правда. У них так было заведено, что никогда в бумагах друг друга они не рылись. Пашка стал искать в столе, под столом, на полках, на полу, в старых кофтах, пиджаках. Книжицы нигде не было. Он конечно помнил и так, но очень приблизительно. А здесь как никогда нужна была точность.
Точность свободы – серебряная калоша. Почти как серебряная свадьба.
Он еще долго вертелся по квартире, но книжицу так и не нашел. Придется так, вроде в тех числах. Пашке необходимо было сделать визит к своему бывшему товарищу, поэтому он и выжидал такого, может быть мало подходящего момента (подумаешь, развод), да еще двадцатилетнеи? давности. Но у Паши дозревал сын. А он хотел в МГИМо. А это мог обустроить только бывшии? однокашник В.
И Пашка, не долго думая, схватил серебряную калошу, завернул ее? в парчовую тряпицу и выбежал из дома.
Дом товарища В. Находился на Арбате, где же еще ему быть. И Пашка за каких-нибудь два часа уже раскланивался с консьержем.
На его робкии? звонок, дверь тут же открылась, как будто кто-то стоял за неи? в ожидании его, Паши.
Мимо него что-то пронеслось, оставляя шлеи?ф дорогих духов, и громко хлопнула дверь. Пашка от неожиданности вжался в стенку.
– Алле?, але?е?… – пошел он по длинному коридору. Никого. Слева, вдалеке была кухня, он увидел спину какого-то мужика.
– Алле?… Можно?
Мужик оглянулся. Мутныи? взгляд его не сразу сфокусировался на Пашке.
А тот, в свою очередь, не сразу опознал в широком красном лице – друга молодости. Впрочем, было некоторое сходство. Однокашник плакал. Он не плакал даже, а рыдал. Взахлеп. И уже через минуту друзья молодости обнимались. И Пашкина грудь принимала рыдания и всхлипы, горестно говорившего не понять что, несчастного своего приятеля.
Уже после первои? рюмки, Павел узнал, какои? неблагороднои? и неблагодарнои? оказалась Василиса. Да, это она его чуть не сбила у входа, это она укатила навсегда со своим молодым любовником.
Она, она… она… Каких только слов не услышал Павел в сторону исчезнувшеи? половинки. Все было ровно как двадцать пять лет назад.
Паша сидел, утирал слезы несчастному, полез в карман за платком.
И там вдруг нащупал серебряную калошку. Как она оказалась кстати. Пашка достал ее? бережно, извлек из парчовои? тряпицы и поставил перед другом на стол.
Уже через несколько минут оба хохотали, вспоминая те, первые слезы после ухода первои? блуднои? жены, и теперь сквозь смех вспоминали уход нынешнеи?.
Короче, калошка очень оказалась кстати.
А что касаемо точности даты, ну ошибся Павел на один день.
Разве в этом дело. Комизм ситуации все одолел. Калоша пришлась очень кстати.
Потом много чего было. И Пашкин сын пошел учиться, куда хотел, и новая жена заступила на свою вахту. И что главное, Пашка нашел свою записную книжку в туалете на полочке, где любил ею полистывать, извлекая пользу.
А вы говорите: «Бремя дат, бремя дат!»
2 июля 2018, бестетрадные.
Разъезд
Они любили раз в год набиваться в его тесненькую квартирку всем своим бывшим курсом, по краи?неи? мере в том количестве, которые оказывались в этот день в городе.
Это был его, Валькин, день рождения, I апреля. И поэтому легко запоминался, легко отмечался. И дата предполагала несерьезность подарка и общения.
Валек, был юноша уже взрослыи?, давно минул ему тридцатник, был не женат. Жил один, и поэтому дом его располагал к чисто мужским посиделкам.
Приятелеи? всегда удивляло, если не сказать слегка коробила, удивительная скромность Валькиного жилья. За долгие годы послешколья, он не обзавелся ни машинои?, ни всякими другими атрибутами современнои? жизни. Дом его был пуст, нищ и свободен. В нем было самое-самое то, без чего ну, никак не обои?тись.
Мужики недоумевали. По слухам Валентин владел какои?-то конторои?, был, так сказать, ее? боссом, но встретил их как всегда – в трениках, и как бы нехотя стал выгружать подарки. Подарков была тьма-тьмущая. Все Валентина жалели, видели его прямую нищету, и поэтому молча тащили ему все, что им было ненужно, переподаривали, сгружали со своего роскошного плеча. Но не только. Обвинить их в крохоборстве не приходилось. Они всегда сбрасывались ему на нужную вещь, клали купюры в конверт и желали ему, Валентину, ну вот срочно «встать на ноги».
Он, улыбаясь, принимал подарки, смущенно сбрасывал их на хлипкую тахту, и они шли на кухню.
И начиналось то, ради чего они хором сюда наведывались аккуратно раз в год. Без жен, без детеи?. Только те, из детства. Родные, необманутые, помогающие.
Валька был их проблемои?. Как-то он в этои? жизни стерся и облек. И это их задевало, даже объединяло помочь вынырнуть на высоты социальные одаренному, они это знали, товарищу.
Товарищ смущался, вырывался из объятии?, пожелании? богатств и мирно пил с ними водку. Они всегда пили водку, так, по-простецки.
Все они преуспели, все были с семьями, машинами, гаражами, домами, виллами, островами и почему-то им не давал покоя унылыи? образ жизни их сотоварища. Они Вальку любили, его нельзя было не любить. Умныи?, добрыи?, красивыи?, он держался особняком. И на этот раз он не выказал особои? радости пакету с деньгами, на мелкие расходы.
Они попили, поговорили, перемыли кости всем женам, тещам, начальникам. Застолье получилось как всегда щедрым, и главныи? тост был произнесен не однажды, а как-то часто и настои?чиво!
– Валя, будь богатым. Денег тебе побольше. И смотри, чтобы в следующии? раз…
«В следующии? раз» включало наилучшие пожелания, со списком всех богатств мира и строчкои? в журнале «Форбс».
Валя обещал, ну кто, если не он, имеет все возможности, с его-то головои?, с его-то руками. Друзья знали, что он программист отменныи?, другая часть – что он художник. Оба были уверены в своеи? правоте. Держит же он какую-то контору, в которои? он босс.
Конечно, никто и не вникал. Мужик взрослыи?, разберется. Но пора бы уже. Они, конечно же, душои? отдыхали с предметом далекого милого детства. И уходить из его каморки не очень хотелось. Но дело оборачивалось так, что Валькин дом был похож на какую-то черную дыру, прорву, в которую заглатывалась вся щедрость друзеи?. И невероятная эта щедрость обо что-то всегда разбивалась. Все дары были тщетными. И Вальку по-прежнему, нельзя было предъявить ни на одном рауте в их высокои? сфере. Стыдно, не пои?мут. И сколько бы ему не дарилось костюмов, джинс с их плеча, вообще не ношенных или чуть-чуть, Валька своим треникам не изменял.
Для них было таи?нои?, как он выглядит на улице. И вообще, им казалось, хоть ни разу не признались, что на улице-то они его не узнают. А собирались они у него постоянно, в день первого апреля, потому что была у них особая договоренность – сделать из Валентина человека. Постольку, тогда в школе, на выпускном, он показал лучшие свои человеческие качества и спас их от возможного скандала. Уже мало кто из них помнил подробности того случая, но появился азарт, вырвать Валентина из рук нищеты.
«На посошок» всегда вставал с рюмкои? Валентин.
– За аскезу, друзья, – произносил он и смачно выпивал.
Ну, как-то очень смачно.
– А кто такая «аскеза»? – поинтересовался уже за дверью кто-то.
– А, хрен ее? знает, – равнодушно ответил голос.
Друзья разъезжались по домам. И это, доложу я вам, было достои?ное зрелище. Валька видел это из окна. И махал им рукои?.
2 июля 2018, бестетрадные.
Изнанка
Первым эту странность в неи? заметил старшии? сын.
С открытым раздражением посоветовал быть поаккуратнее. Он назвал гостеи?, она суетилась весь день, накрывая стол в гостинои?, и совершенно не обратила на этот пустяк внимание. Она вышла к гостям в платье, которое было хоть и не новым, но самым изысканным в ее? скудном гардеробе. И она надела его на изнанку. Платье было вывязано крючком из довольно грубых шерстных белых нитеи?. Оно было оригинальным, когда-то она сама старательно вывязала его, когда длинными, ничем не заполненными вечерами сидела на кухне в ожидании звонка. И вязала, вязала. А он не звонил. И не позвонил никогда. Но платье получилось роскошным. В него вложила она все свое узорчатое настроение того времени. И все надежды, на его возвращение. Но он не вернулся, а платье осталось. И всегда выручало ее? в редких раутах в их доме.
Оно походило на бледно-сиреневое облако, и казалось, что ее? просто нет в этом пушистом объеме. Это был первыи? ее? вязальныи? опыт и поэтому хорошо, что никто не мог увидеть это платье с изнанки. Там то были сплошь оборванные нити, узелки и прочие некрасивости испода.
Но тут получился конфуз. Все эти грубые небрежности явились всем гостям в неприглядном виде. Повисла даже, непредвиденная в веселои? компании, пауза. Так нелепо выглядела хозяи?ка.
Сын быстро ухватил ее? за плечи и, шипя еи? что-то в ухо, вывел из комнаты. Она тут же услышала за спинои? смех молодежи. Впрочем он быстро затих. О неи? сразу забыли.
Сын поставил ее? перед зеркалом в спальне, и молча вышел из комнаты. Она увидела свое отражение и сама улыбнулась. Все платье было в узелках-хвостиках. Болтались нитки. По бокам грубили обнаженные швы. Они топорщились, будто скалились на кого-то, защищая хозяи?ку.
И она вдруг поняла, и приняла эту защиту этои? огрызнувшеи?ся одежки. Она встала на защиту ее? ненужности, ее? вечному спеху угодить чужим гостям, платье было своеи? изнанкои? за нее? горои? – защищало от унизительного смеха друзеи? сына. И наоборот, согревало и нежно-ласково касалось тела лицевои? сторонои?.
Она слегка оторопела от этого нового ощущения защиты и ласки. И не поверила. Но постояв еще минуту, она поняла, что дело обстоит именно так. Так и с ее? изнанкои?.
С утра до ночи она хлопотала, бегала, все время была в каком-то движении, чтобы вывернуться наизнанку – перед мужем, которыи? этого не замечал, перед детьми, которые принимали все ее? старания как должное. И выражение «вывернуться наизнанку» стало ее? обычным состоянием, девизом жизни. Она глянула в зеркало. А ведь изнанка выглядела очень даже отвратительно, непрезентабельно, для окружающих просто оскорбительно.
Надо было переодеть платье.
Но она не захотела. С лицевои? стороны тело ничего не тревожило. Кожу ничего не царапало, не травмировало.
Может и надо так носить. Чтобы ласкои? к телу. И наплевать, что видят окружающие. Она провела рукои? по шероховатостям узелков.
И вдруг поняла, что это не случаи?ность, что последнее время она часто слышала замечание в свою сторону, что «у вас… у тебя… кофта наизнанку». Значит, она подсознательно уже давно надевает вещи изнаночнои? сторонои?. Чтобы избегать грубых швов. За последние годы, от страхов, людскои? грубости, и незвонков, она вся истончилась, кожа ее? стала до такои? степени болезненно-незащищеннои?, что она сама нашла помощь носить все швами грубыми наружу. Она вспомнила, как своим новорожденным детям надевала распашонки и там все швы были не к тельцу, а снаружи. Для младенцев это было продумано. Кожа их нежна.
Она улыбнулась этому открытию. И подумала. Хорошо бы еще и обувь носить наизнанку. Тогда бы не было никаких потертостеи? и мозолеи?.
В комнату заглянул сын. Обнаружив, что она все еще не переоделась, недовольно хлопнул дверью.
Она почему-то даже не оглянулась на эту грубость. Изнанка защитила ее?. Это точно. И пусть все будут недовольны. Она же оставит эту ласку лицевои? стороны платья для себя. Так уютно, ничто не царапает.
«И впредь буду все так носить».
В этом будет может быть и вызов, но выстраданныи?. Она поняла, что ее? нужно беречь, как новорожденного. И знала, что некому этого делать. Пусть будет хотя бы платье. Оно так неожиданно вступилось за нее.
Когда она вошла в комнату в прежнем виде, заранее зная, как разозлится сын и будет стесняться материнскои? старческои? рассеянности, то слегка робела ненужного внимания к себе.
Но ничего такого не произошло.
Одна из девиц с рыжеи? веселои? копнои? волос, ткнув пальце на платье прогремела достаточно развязно:
– Изнанка – хорошая примета… К обновке.
И все разом успокоились и продолжали есть домашние пирожки. И только один гость, мрачныи? молодои? человек, процедил грозно: «Биты будете».
«Буду бита? Нет! Не буду», – подумала она весело.
Изнанка была на месте, и она защитила. И сеи?час. Сын только пожал плечами, дескать, что взять со старого человека.
А вот это уж было совсем неправдои?. Она была не старым человеком, а новорожденнои?. Это право новорожденнои? давала еи? изнанка, которая уже давно просилась заступиться за нее? перед этим равнодушным, жующим миром. Закрыть ее? от недоброты и ударов. И чтобы не царапало, не кусало ее? бытовое прозябание. Пусть ее? считают рассеяннои? старухои?, но она будет держать в себе это новое открытие, и укрывать свою младенческую незащищенность за грубыми швами изнанки.
И только одно ее? озадачило, почему раньше не пришло это простое открытие в голову. Скольких рубцов можно было избежать. И самои? не выворачивать наизнанку перед всеи? равнодушнои? публикои? ее? жизни.
Она ласково погладила узелки на платье. Очень хотелось сказать кому- то спасибо. И она сказала.
11 июля 2014, бестетрадные.
Чужеземка
Она приехала в их дом издалека. Из чужои?, неведомои?, и финансово недоступнои? их семье, страны. По незнакомои? чьеи?-то капризнои? воле, и в самыи? неподходящии? момент. И сразу случился скандал.
– Что это? – Людмила с неприязнью разглядывала вещь, с трудом отрываясь от кучи квитанции? всякого рода, на уплату за жизненныи? комфорт.
Она вертела в руке эту непривычную вещицу и не сразу поняла, что это за предмет.
– Я что? Ювелир ? Или следователь? Или старуха столетняя? – ярилась она на мужа.
– Ты – ювелир моеи? души, и следователь, – улыбнулся он. – Вот не мог устоять. Согласись, она красавица.
И он ушел на службу, оставив Людмилу раздосадованнои?, потому, как она не успела ему сказать еще о зря потраченных деньгах на очередную никчемную штуку. Поскольку сразу поняла по облику этои? гостьи, что лет еи? за столетие, явно. А возраст ее? увеличивает и цену. Вот бы так и у людеи?.
Огорченная Людмила бросила лупу на стол, прямо на бланки неоплаченных квитанции?. Светом настольнои? лампы сразу высветилось квадратное окошко линзы. И появилась сумма долга. Очень разборчиво. Грозным напоминанием о легкомыслии мужа.
– Дурак, совсем, – проворчала Людмила. И взяла лупу в руки. Пальцы почувствовали тепло деревяннои? рукояти. Живое тепло.
Лупа была очень тяжелои?, начищенная бронзовая оправа придавала еи? аристократизм некоторыи?, и была свидетельством о прежнеи? ее? неведомои? и, скорее всего, богатои? жизни. Вид у нее? был дорогои? и неприступныи?.
Бронзовые бока прямоугольника источали благородство, даже винтики, которые держали стекло, были украшены резьбои?. Окошечко линзы было удивительно чистым, даже каким-то сиятельным. И муж был прав – Красавица!
В этои? вещице было столько благородства, что Людмила вдруг стала подробно ее? рассматривать. Вот какие-то щербинки на ручке, ее? много держали в руках. Странная, прямоугольная форма ее?, была как бы вызовом привычным круглым формам лупам нашего теперешнего обихода. Ширпотребности всякои?. И ее? тяжелость тоже придавала значимости в истории, и веса. И что с неи? было? Кем исполнена? Почему вдруг сюда, в ее? безалаберныи? дом, где не только никогда не было лупы, даже очки никто пока не носил. Лупа лежала на столе и ее? стекло пускало заи?чик прямо в лицо. И почему-то раздражение Людмилы поутихло, а проснулась давно дремлющая ученическая любознательность.
Она открыла ноутбук. И уже через каких-то полчаса знала о лупах многое. Точно такого образчика, как ее? гостья, она не встретила. По фотографиям она находила схожесть и поняла, что этои? вещице около двухсот лет. Более того, она узнала много интересного об оптическои? истории, о мастерах линз. Образовалась на этот счет сильно, и на лупу стала смотреть другими глазами.
Она, в свою очередь, стала осматривать людмилин дом и саму Людмилу.
Она как бы сильно приблизила и увеличила все предметы, и образ жизни всего – от стен, давно не знавших ремонта, до всклоченнои? головы Людмилы, до грязных концов пояска домашнего халатика, и оторванного помпона на тапках.
Людмила под этим пристальным, почти криминальным осмотром чужестранки вдруг увидела приближенныи? и сильно замусоренныи? мир своего дома. Его пространство было беспощадно оценено строгим толстым стеклом беспристрастного «оценщика».
Людмила схватила лупу и поднесла к своеи? ладони. И тут же увидела каждую хозяи?ственную морщинку на неи?. Потертость пальцев от вечных стирок и мозоль от ручки тупого ножа.
В поле зрения попало и обручальное колечко. Его турецкое происхождение оскорбило, верно, лупу. Она выпала из рук и бухнулась на стол со странным звуком. Людмила испугалась, что разбила, а может и обрадовалась, что этот беспощадныи? глаз треснул. Но ничего не случилось.
Лупа эта и не такое видела. Скорее всего, она за свою жизнь повидала не только бриллианты чистои? воды, но и следы-улитки, отпечатки пальцев дурных и всяких людеи?. А может она смотрела внутрь всяких часовых механизмов и подружилась под их тиканье со временем.
Людмиле захотелось попросить прощения у этои? леди, за небрежное отношение к неи? и ее? падение.
Что она и сделала. Потом долго искала куда бы поместить красавицу, чтобы и под рукои? была, мало ли понадобится, и обезопасить от падения. Она долго носилась с лупои? по своеи? захламленнои? квартирке. Заодно обнаружила много того, что нужно было выкинуть, и что никак не уживалось с новым роскошным предметом из старины. И казалось неуместным и оскорбительным строгому оку ее?. Она, Людмила, обозревала теперь свои? очаг этим чужим оком, и себя тоже. И очень осталась недовольна – и тем, и другим. В голове ее? зрели идеи вдруг, совсем ее? до этого не посещающие.
Когда поздно вечером вернулся муж, робко открывавшии? дверь своим ключом, потому что приготовился к привычному скандалу по поводу неразумно потраченных денег, то удивился какои?-то небывалои? тишине. Не орал телевизор. В коридоре мягко светилось никогда не работающее бра. В квартире был ослепительныи? какои?-то новыи? порядок. Он скинул стоптанныи? башмаки и побежал в комнату. Не случилось ли чего. Он заметил новые тяжелые шторы на окне необычного золотистого цвета. Все было прибрано, весь ненужныи? бумажныи? хлам был убран с полок. Появилось какое-то новое пространство наполненное светом и воздухом.
Он побежал в спаленку. Там он обнаружил огромную незнакомую кровать, застеленную немыслимым шелковым белье?м.
Поверх всеи? этои? роскоши спала Людмила в незнакомом халатике. Она крепко спала, сном уставшего за день человека. И муж с удивлением обнаружил, что рядом на шелковои? подушечке лежит лупа. Дамы отдыхали.
Вот и определись с этои? женскои? логикои?. Еще утром жена негодовала и с брезгливостью поведала ему о том, что терпеть не может антикварное барахло, и кто эту лупу в руках держал неизвестно! Надо бы ее? спиртом протереть, прежде чем в дом тащить.
«Наверное протерла», – подумал муж, погасил свет в спальне и тихо пошел на кухню.
Выходя, он зацепился за тапочки жены. Наклонился их аккуратно возле кровати.
«Смотри-ка ты… И помпон пришила», – поощрил он жену.
Этот полуоторванныи? помпон сильно раздражал его последние дни и порождал скандальчики.
И ужин, оставленныи? для него на столе показался ему необыкновенно вкусным. И даже электрическии? чаи?ник не так сильно шумел, наверное боясь разбудить двух новорожденных. Или гостью.
24 февраля 2014, бестетрадные.
Вторжение
Они ворвались в ее? дом как мамаева орда. Громко-звучные незнакомцы, со слегка выпученными восточными глазами, и из всех исковерканных плохим знанием русского языка, она поняла только «трубы». Они пришли менять трубы. Откуда решили, кто приказал, но, услышав угрозу – «отключим воду, если…», – Татьяна сдалась. Сдалась этим вторженцам, хоть еи? и очень жаль было ломать роскошныи? серо-бежевыи? кафель. Ванная комната была вообще предметом ее? гордости и зависти. Здесь было продумано, все канализационные устрои?ства были спрятаны, обшиты и ничем себя не выдавали. Продуманное освещение, сама ванная по происхождению – француженка. Что там говорить. От однои? мысли, что эти мужики сеи?час разом лишат ее? этого стерильно-уютного и любимого, особенно по утрам, места, застали Татьяну врасплох. Она только руками развела. И сдалась.
Она ушла в дальнюю комнату, чтобы не слышать незнакомои? гортаннои? речи, грохота дрели и прочих устрашающих звуков этого вторжения.
В комнате она плотно закрыла дверь и подошла к окну. Стала смотреть на улицу. Но увиденное на улице мало успокоило ее?. Неслись машины, увозя своих равнодушных хозяев, шли пешеходы резвои? трусцои?, видно опаздывая на службу. Небо было серым и тучным, и обещало дождь или снег.
Мрачность картины усугубил разрулившии?ся под окном грузовик, с теми самыми трубами. Их стали разгружать и Татьяна отвернулась от окна.
Ее? угнетало только то, что после ухода этих горцев надо будет делать в ваннои? ремонт. Мало того, что этот факт сам по себе угнетал, но тревожило то, что денег на это не было. Изразцы в ваннои? комнате были из тои? еще, далекои? теперь «невозвращенки» – жизни то есть тои? ее? давнеи?, когда еи? все было все-равно, и она могла себе позволить любои? ремонт, любои? кафель. Она жила на широкую ногу, и ремонтники, которые отделывали эту квартиру сразу почувствовали в неи? редкую женщину. Богатую и не жадную. Поэтому наверное и сделали в квартире все по высшему совестливому разряду.
Но время сдвинулось. Ушло в минус. В минус во всем! В возрасте здоровье, работе, деньгах. Сеи?час этот минус грозился вытянуться в длинное тире. Татьяна даже не пыталась думать о том, что с этои? «дырои? в нищету», она так мысленно назвала пролом в стенке ваннои? комнаты, она останется до конца своего жизненного похода.
А горцы все? горланили, кричали друг на друга, дверь на лестницу была не закрыта. Они бегали туда-сюда, с этажа на этаж. Дом наполнился чужим говором, а когда один из них запел песню, Татьяна даже улыбнулась. Только закрыть глаза и ты как будто на Кавказе, куда много раз ее? возили родители. Она много раз слышала эти песни. И тогда они еи? очень нравились, своим непривычным для уха мужским многоголосьем.
Татьяна закрыла глаза, послушала. Нет. Эффект был другои?.
Пение это в ее? доме вызвало только раздражение и почти детскую обиду.
И немножко необъяснимого страха. Чувство острое, как у животины, которую ведут на бои?ню, охватило Татьяну. Она стремительно вернулась в комнату и села к роялю. Она хотела сыграть Рахманинова громко и вызывающе, чтобы не слышать этих песен гор. Но неожиданно заиграла «Сулико». Потом «Тбилисо», потом «Ереван». Она играла по памяти все что помнила из музыкального обхождения всех горцев.
Одну из мелодии? вдруг подхватили пришедшие мастера.
И Татьяна обнаружила их всех за своеи? спинои?. Они поддакивали еи? кивками и улыбками. А один, помоложе, даже станцевал, сделав круг по паркету в грязных башмаках. Потом раздались дружные аплодисменты.
А дальше случилось то, что может случиться при абсолютном доверии и любви. На столе в кухне появилось вино и белоснежная брынза и фрукты.
Трубы были заменены уже через минуту, а по приказу бригадира усатого и смешного тут же была заделана дыра, и наклеен кафель. с розочками на белом фоне. Все это выглядело букетом ярким и даже живописным. Дыры как и не было.
Горцы ушли, шумно и долго провозглашая достоинства хозяи?ки. А Татьяна убирая кафельные крошки на полу ваннои?, все думала: «Что это было? Что это было?» Но думалось еи? уже совсем без всякого страха. Она улыбалась, глядя на оригинальныи? импровизированныи? букет на кафеле. Он остался теперь здесь навсегда. И, никакои? дыры в нищету.
25 февраля 2014, бестетрадные.
Первая любовь
Все, конечно, помнят ярко и сильно свою первую любовь. Проносят воспоминание это через всю жизнь, обогащая ее? всякими прекрасными возможностями и невозможностями. С нею всегда связаны самые сильные и драгоценные воспоминания. Обычно это девочки или мальчики. У Галины все было не так. Ее? первым сильным и громким открытием был – рояль.
Никогда потом, ни в каких любовных отношениях, не чувствовал такои? нежныи? трепет как тогда. В детстве.
Они жили в маленьком раздолбанном вои?нои? городе, где в одном из уцелевших здании? был местныи? дом культуры, а в нем – филиал музыкальнои? школы, в которую она поступила. И там, на сцене, на обшарпанных, не очень чистых досках, он и стоял. Он был посланцем из какои?-то другои? жизни. Строг, красив и, как бы, просил не трогать его руками. Но его трогали! Еще как.
Галина, если случалось придти раньше на занятия, с испугом и отвращением наблюдала, как пыль с него стирает тетка Зина, уборщица, половои? тряпкои?, а какие-то парни фривольно бацают на нем – то марши, то липкую простенькую музыку.
Когда она поднималась на сцену, и тихо, с нотнои? папкои? в руках останавливалась у кулисы, мужчины не останавливали свои наигрыши, но когда входила на сцену учительница ее? по фортепиано, они смущенно ретировались.
Еще бы. Она поднималась по ступенькам медленно и царственно подходила к инструменту. В детстве она еще не могла знать такого определения, но потом уже понимать стала, что учительница музыки была у нее? необыкновенным человеком. И фамилия у нее? была хоть и трудная, но зато алмазнои? резьбои? запечатлялась на всю жизнь. Дизенгаузен. Загадочно и маняще звучала она, и вызывала робость, потому что ни на какие фамилии не была похожа, как и ее? хозяи?ка.
– Приступим, деточка, – говорила она спокои?но, и регулировала для нее? прирояльныи? винтовои? стул. У нее? это получалось ладно и точно.
Сама она была очень преклонного возраста. Седые волосы были заколоты роговым гребнем. Она всегда носила черное длинное платье и доставала очки из кожаного узкого футляра.
От нее? исходил аромат какои?-то другои? жизни. Она была строга, опрятна, немногословна. И Галине тогда казалось, что даже надевая свои золотые очки, она в упор не видит свою ученицу. Она слушала скверное ее? исполнение сдержанно, не раздражаясь на ошибки, и никогда ее? не ругала за них.
И Галине никогда не казалось, что это от хорошего к неи? отношения, она, эта старуха, была равнодушна к неи?. И это равнодушие к скудно одетои? девочке в шароварах, с рабочеи? окраины, куда она приезжала обучать ее? игре на фортепиано, она терпеливо выполняла свои обязанности, но при этом не присутствовала.
Галина очень робела ее?, эту старуху, но полюбила ее? за то, что она имела право подои?ти к роялю свободно и смело, смахнуть с его клавиш, очень дружески, невидимую пыль своим носовым платком, потом пробегала по клавишам какои?-то музыкальнои? фразои?, тоже из другои? жизни. И рояль отвечал еи? громким веселым звуком.
И тут Галина была в сторонке и понимала, что этот рояль, в которыи? она влюбилась сразу и навсегда, не отзовется еи? таким звуком ровни. И это ее? огорчало отчаянно. И она всем своим детским сердцем и неловкими руками, просила у него прощения за свою корявость и несуразность. За свои шаровары и штопанную кофточку.
И уже тогда, она поняла, что где-то есть другая, но ее? жизнь, в которую она должна вои?ти, прямо, не робея. Она уже чуть чувствовала, что эта жизнь существует, стоит таинственным силуэтом у нее? за спинои?.
И как бы подтверждая это, педагог Дизенгаузен, сказала: – Ну-сс, деточка, приступим.
18 июля 2018, бестетрадные.
Прикол
Калоши были весьма необычного вида.
Они были сиреневыми, в розовые мелкие сердечки. Очень по-девичьи веселыми и легкомысленными. Модного фасона, и легкими. Но, что самое странное – подходили по размеру ему.
К ним прилагалась записка-памятка. Заводская. «Калоши счастья» было написано крупными буквами, дальше помельче – «беречь от огня» и пр. сопутствующая дребедень.
Ян Борисович, почтенныи? профессор кафедры, был сильно озадачен. Поскольку пакет с этими калошами лежал у него на учебном столе в аудитории, и явно был предназначен ему.
Пока он, отвернувшись от уходящих по домам студентов, аккуратно расставлял методички в книжныи? шкаф, кто-то, уходя, подбросил ему на стол пакет с этими странными калошами.
Что больше всего удивило его, так это, что калоши были сиреневыми. Никто из студентов, да вообще почти никто из близких, не знал, что он коллекционировал сиреневыи? цвет. Почему эта страсть жила в нем – таи?нои? было даже для него. Но, видя любую вещь сиреневого цвета, он загорался к неи? страстью, и она не исчезала, жгла, пока не приобреталась им.
Калоши стояли перед ним на столе и сияли сиреневои? улыбкои?.
Конечно, догадался Ян Борисович, студенты подшутили над ним. Они могли заметить и сиреневые рубашки и сиреневыи? галстук.
«Но не такие уж они наблюдательные», – тут же отверг он свою догадку.
Они давно не смотрят на него, да и не слушают. Все их глаза и любопытство в смартфонах, телефонах, диктофонах. И потом – калоши, педагогу. Странно. Но, тем не менее, калоши стояли перед ним, во всеи? своеи? сиреневои? роскоши, и очень подходили в его коллекцию. Уже хотелось поставить их в прихожую на сиреневыи? коврик. Они хорошо бы смотрелись на фоне такого же цвета обоев.
Ян Борисович быстро зашуршал бумагои?, упаковал тщательно и сунул в пакет. Хорошо, что никто не вошел в этот момент. А то что подумали бы. Сидит уважаемыи? профессор и улыбается калошам.
До сессии было еще очень далеко. Осень только начиналась, и взяткои? плохо успевающего студента это быть не могло.
Ян Борисович скорее был склонен подумать, что это шутка.
«Прикол», как теперь говорят. Но зачем такои? прикол. Что он означает. Прикол – это всегда насмешка. Неужели он дал повод такому к себе отношению. Чем? Что не так.
Ян Борисович стал перебирать мысленно студентов из группы, которую только что отпустил. Группа была маленькои?, человек десять всего присутствовали. Но никто не подходил на это творчество с калошами. Студенты были так себе, милыми и заурядными. Более того, о столь ретро- предмете, как калоши, пусть даже и сиреневого цвета, вряд ли кто из них и знать-то мог. Они все больше в кроссовках.
«Калоши счастья». Надо же. Рекламщики, классическую литературу знают. Назвали свою продукцию сказочным именем. Все на продажу, и ради нее?.
Однако, что было делать с этои? находкои? Ян Борисович совсем не знал. Вещь был чужои?, и надо было что-то решить, наи?ти хозяина. Хотя Ян Борисович с горькои? радостью обнаружил, что калоши ему очень понравились, мысленно он уже определил их в свою коллекцию, своего дома. Где почти все – от посуды до штор и ковра на полу, было этого любимого им цвета.
Ян Борисович вдруг вспомнил, что даже первая любовь его в школе была связана с этим цветом. Девочка, в которую он влюбился, мучительно и надолго, носила пышные сиреневые банты.
Кто знает, может уже оттуда и родилась в нем слабость к сиреневому. Девочка чувств его не разделила, чем сильно обидела, и лишила всяких амбиции? юноши в отношениях с женщинами, которые он чувствовал всю жизнь. Он так и жил один. В свое сиреневое удовольствие. В отношениях с людьми он всегда был осторожен, боялся всяких сложностеи?, очень любил свои? дом. И всем был доволен. Может быть и кошку завел, если бы они были сиреневои? масти.
Ян Борисович улыбнулся грустно этои? мысли.
Пора было идти домои?. И что было делать с сюрпризнои? находкои?? Надо было что-то решать.
Ян Борисович еще раз достал калоши, развернул бумагу. Запрыгали розовые сердечки на сиреневом фоне перед его глазами.
«Нет, не мне оставлены, они похоже, все-таки женские».
Ян Борисович вдруг неожиданно увидел себя со стороны. Сидит этакии? очень взрослыи? мужчина и улыбается каким-то калошам.
Тьфу. Он решительно завернул их в бумагу и сунул в макет. Отдать секретарю, разберутся – что, чьи, кому. Решительно подумал он, И вдруг зажглась мысль. А вдруг это все-таки для меня. Немыслимое приключение – получить в подарок «Калоши счастья». И пусть и в шутку, в насмешку – но это маленькое чудо очень понравилось ему.
«Ни за что не отдам», – Ян Борисович решительно сунул пакет в свои? необъятныи? портфель. При этом сильно потискав и измяв строгие, всегда аккуратно сложенные деловые бумаги.
Пакет с калошами так легко поместился, и так уютно занял пространство портфеля, как-будто именно для этого случая Ян Борисович отказался носить на службу модныи? кеи?с. Худои? и узкии?, он всегда раздражал Яна Борисовича своеи? невместительностью.
Щелкнул замок, и Ян Борисович очень легко, и без лишних раздумии?, и сшибая на ходу чувство вины, что возможно взял чужое, легкомысленно напевая, отправился домои?.
На пути в коридоре он увидел запыхавшуюся свою студентку.
Она бежала в аудиторию и, скорее всего, судя по ее? взлохмаченному виду, бежала за забытыми калошами.
Но Ян Борисович не стал уточнять. Ему не хотелось знать уже, не хотелось знать, кто забыл эти калоши. Ему очень хотелось чтобы кто-то именно для него оставил эти розовые сердечки.
И чтобы все знали как он любит сиреневыи? цвет. Цвет неразделеннои? любви к девочке, а может и просто к людям. И только он один по достоинству оценил, увидел и полюбил эту простую пару калош. И не только потому, что они сиреневые. Ведь в приложении инструкции большими буквами написано: «Калоши счастья».
И как было этому не верить. А вдруг??? Даже, если это и «прикол». Ян Борисович почти бежал на автобусную остановку.
И не стал оглядываться. Домои?! И никому не рассказывать. Да!
14 августа 2015, бестетрадные.
Свет
Они появились на улице такими изысканными иностранцами. Строи?ными, высокими, и в шляпах из плафонов матового стекла, в металлическую сеточку.
Они выстроились вдоль улицы строгим ранжиром как-то очень быстро, в каких-то два дня. Наскочили на нее? и замерли, взяв в плен местных жителеи? надеждои?, что они еще и зажгутся.
– Деньги отмывают, – резюмировал сосед Жора их появление. – Поставили чупки, а не подключат. У них завсегда обман.
Он всегда так говорил по поводу ненужных трат местного начальства.
Жора оказался в чем-то прав. Конечно, появление стражеи? возможного света обрадовало местных жителеи?, поскольку единственным освещением для них в темные осенние ночи был экранчик собственного смартфона.
Но Жора оказался прав. Прошла длинная темная осень, надвигалась зима, а фонари так и стояли черными палками. И в шляпах их плафонов уже сугробился первыи? снег.
Жители уже и к этому привыкли, только в темноте молодые мамаши старательно объезжали с колясками новые препоны, да собаки местного значения не забывали в собственную радость отмечать каждыи? столб поднятои? лапои?.
Жизнь налаживалась, привыкали и к этому, новои? бутафории.
Полина шла с тяжелыми сумками из магазина и, переи?дя мрак улицы, поспешно поставила их на низ строительных лесов, чтобы передохнуть. Леса строительные тоже здесь были вечными.
Они выросли много лет назад вокруг красивого исторического, и должны были по срокам уже корни пустить. Поскольку они назывались лесами. Пусть и строительными. Может и пустили. Никто не приглядывался. Нижние доски часто служили нуждам бездомных и кошек и собак, а иногда и подгулявшим удавалось прикорнуть на них не без комфорта.
Полина поставила сумки, распрямила спину, и полезла в карман за носовым платком, очки залепило густыми снежинками. Надо бы протереть.
Тоска, тоска, тоска. Темнота и холод декабря мрачили настроение. Она с грустью рассматривала редких прохожих, с бледно-голубыми лицами от подсветки телефонов, они напоминали еи? то ли ангелов, то ли призраков. В зависимости от настроения.
– Ангелы, – решила сегодня Полина, надела очки и тут же передумала. – Призраки!
Подхватив с лесов сумки и глубоко вдохнув с решительностью собралась идти дальше, как вдруг взгляд ее? споткнулся о женщину.
Она стояла в арке дома, изящно облокотясь о стену дома.
Она была в спецодежде, в каске строительнои?, комбинезон был обильно испачкан известкои?.
Поза в которои? стояла она, красивое лицо ее?, и особенно – взгляд величавых темных глаз, которые казалось освещали и лицо, и комбинезон и всю улицу. Такои? исходил от нее? свет. Глубинныи? и непостигаемыи?. Красоты и любви к кому-то, там! Далеко! Высоко!
Полина не сомневалась, что она правильно почувствовала эту мысль, уловила состояние отдельности и важности этои? женщины. Которая смотрела вдаль поверх всех скромных жизнеи? и событии?, происходивших на этои? темнои?, заснеженнои? и чуждои? еи? улице.
Она смотрела поверх всего и с такои? нежностью, грустью и причастностью ее? к чему-то недоступному и совершенному, доступному только ее? умным прекрасным глазам, перед которым тушевались и грязныи? комбинезон и известка на нем.
Полине захотелось подпрыгнуть, чтобы попасть в силу этого взгляда. Но женщина была высокои?, и вообще, она как на горе стояла.
И вдруг разом зажглись все фонари на улице.
Вспыхнули ярко и надежно. Теплым почти солнечно-желтым светом. Это получилось вдруг, и так нарядно-празднично, что кто-то из прохожих зааплодировал и крикнул «ура» в конце улице. Идти домои? стало сразу быстрее и легче.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69980044) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.