Иван Тигров
Николай Владимирович Богданов
Военное детство
Николай Богданов был участником двух войн прошлого столетия – финской и Великой Отечественной. Герои его рассказов не выдуманы. Автор собственными глазами видел, как вера в победу, настоящая дружба, смекалка и милосердие к слабому помогали защитить Родину и отстоять мир, и решил рассказать об этом маленьким читателям.
Для среднего школьного возраста.
Николай Богданов
Иван Тигров
Посвящается Победе в Великой Отечественной войне
Текст печатается по следующим изданиям:
Н. Богданов. О смелых и умелых. М. «Детская литература», 1968;
Н. Богданов. Иван Тигров. М. «Детская литература», 1977
Рисунки П. Пинкисевича
© Богданов Н. В., наследники, 1958
© Пинкисевич П. Н., наследники, рисункии, 1968
© Составление, оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2022
Самый храбрый
На фронте стояло затишье. Готовилось новое наступление. По ночам шли «поиски разведчиков». Прослышав про один взвод, особо отличавшийся в ловле «языков», я явился к командиру и спросил:
– Кто из ваших храбрецов самый храбрый?
– Найдется таковой, – сказал офицер весело; он был в хорошем настроении после очередной удачи. Построил свой славный взвод и скомандовал: – Самый храбрый – два шага вперед!
По шеренге пробежал ропот, шепот, и не успел я оглянуться, как из рядов вытолкнули, подтолкнули мне навстречу храбреца. И какого! При одном взгляде на него хотелось рассмеяться. Мужичок с ноготок какой-то. Шинель самого малого размера была ему велика. Сапоги-недомерки поглощали немало портянок, чтобы не болтаться на ногах. Стальная каска, сползавшая на нос, придавала ему такой комичный вид, что вначале я принял все это за грубоватую фронтовую шутку Солдатик был смущен не менее, чем я.
Но офицер невозмутимо сказал:
– Рекомендую, гвардии рядовой Санатов.
По команде «вольно» мы с Санатовым сели на бревна, заготовленные для блиндажа, а разведчики расположились вокруг.
– Разрешите снять каску? – сказал Санатов неожиданно густым баском. – Мы думали, нас вызывают на боевое задание.
Он стал расстегивать ремешок с подбородка, которого не касалась бритва, а я внимательно разглядывал необыкновенного храбреца, похожего на застенчивую девочку-подростка, переодетую в солдатскую шинель. Чем же он мог отличиться, этот малыш?
– Давай, давай, рассказывай, – подбадривали его бойцы. – Делись опытом – это же для общей пользы. Главное, расскажи, как ты богатыря в плен взял.
– Вы добровольцем на фронте? – спросил я для начала.
– Да, я за отца. У меня отец здесь знаменитым разведчиком был. Его фашисты ужасно боялись. Даже солдат им пугали: «Не спи, мол, фриц, на посту, Санатов возьмет». Он у них «языков» действительно здорово таскал. Даже от штабных блиндажей. Гитлеровцы так злились, что по радио ему грозили: «Не ходи к нам, Санатов, поймаем – с живого шкуру сдерем».
– Ну, этого им бы не удалось! – воскликнул кто-то из разведчиков.
– А вот ранить все-таки ранили, – сказал юный Санатов, – попал отец в госпиталь. Обрадовались фашисты и стали болтать, будто Санатов напугался, носа не кажет, голоса не подает. А голос у моего отца, надо сказать, особый, как у табунщика, – улыбнулся Санатов, и напускная суровость исчезла с его лица. – У нас деды и прадеды конями занимались, ну и выработали, наверное, такие голоса… наводящие страх. Отцовского голоса даже волки боялись. И вот, как не стал он раздаваться по ночам, так и обнаглели фашисты. Приехал я вместе с колхозной делегацией: подарки мы привезли с хлебного Алтая… И услышал, как отца срамят с той стороны фашистские громкоговорители.
– Было такое, – подтвердили разведчики. – Срамили.
– Вот в такой обстановке колхозники и порекомендовали: оставайся, мол, Ваня, пока батя поправится, – неудобно, нашу честную фамилию фашисты срамят. Подай за отца голос.
– Командир вначале сомневался, глядя на рост его, – усмехнулись бойцы.
– Ну, я вижу такое дело, как гаркну внезапно: «Хенде хох!» – И Санатов так гаркнул, что по лесу пошел гул, словно крикнул это не мальчишка, которому велика солдатская каска, а какой-то великан, притаившийся за деревьями.
Я невольно отшатнулся.
– Вот и командир так же. «Эге, говорит, Санатов, голос у тебя наследственный. Оставайся». И я остался. Вот так я кричу, когда первым открываю дверь фашистского блиндажа.
– Почему же первым именно вы?
– Потому что я самый маленький ростом. А ведь известно: когда солдат с испугу стреляет, он бьет без прицела, на уровне груди стоящего человека. Вот так.
Санатов встал и примерился ко мне. Его голова оказалась ниже моей груди.
– Вам бы попали в грудь, а меня бы не задело. Это уж проверено. Мне потому и поручают открывать двери в блиндажи, что для меня это безопасней, чем для других. У меня над головой пули мимо летят. И потому работаем без потерь.
Не без удивления посмотрел я на солдата, так умело использовавшего свой малый рост.
– Ну а с богатырем-то как же? Тоже на голос взяли?
– Давай рассказывай, как ты его, – подбодрили солдаты.
– Тут до богатыря дел было… – задумался Санатов. – Натерпелся я с этими дураками. Ведь им жизнь спасаешь, а они… Один часовой меня чуть не зарезал…
– Вы и на часовых первым бросаетесь?
– Его посылаем, – сказал один из солдат.
– Да, потому что я очень цепкий… Это у меня с детства выработалась привычка держаться за шею коня. Мы ведь, алтайские мальчишки, всё на неоседланных да на диких катаемся. Вцепишься, как клещ, и как он, неук, ни вертится, ни скачет, какие свечки ни дает, нашего алтайского мальчишку нипочем с себя не сбросит.
– Но при чем же тут…
– А вот при чем, – вы встаньте, а я вам на шею внезапно брошусь и обниму изо всех сил… Что вы станете делать?
Я уклонился от испытания. Видя мое смущение, кто-то из разведчиков объяснил:
– Иные с испугу падают.
– Другие стараются удержаться на ногах и отлепить от себя это неизвестное существо. Забывают и про оружие. Забывают даже крикнуть.
– Ведь это всё ночью. Во тьме. На позиции. Непонятно и потому страшно.
– Ну и пока немец опомнится, мы ему мешок на голову – и потащили.
Так объяснили мне этот прием разведчики, пока Санатов был в задумчивости.
– А вот один фашист ничуть даже не испугался, когда я кинулся к нему на шею. Здоровый такой, как пень. Только немного покачнулся. Потом прислонился к стене окопа и не стал меня отцеплять, а, наоборот, покрепче прижал к себе левой рукой, а правой спокойно достал из-за голенища нож. Достал, пощупал, где у меня лопатки. Да и ударил. В глазах помутилось. Думал – смерть… А потом оказалось, что он ножны с кинжала забыл снять… Аккуратный был фашистский бандит – острый кинжал и за голенищем в ножнах хранил, чтобы не прорезать брюк. Только это меня и спасло. – Санатов даже поежился при страшном воспоминании.
– Ну и взяли его?
– А как же, наши не прозевали. Накинули на него мешок. Крикнуть-то он тоже не то забыл, не то не захотел, на свою силу-сноровку понадеялся.
– Ну да наша сноровка оказалась ловчей, – усмехнулся разведчик, жилистый, рослый, рукастый.
– А еще один дурак чуть мне все легкие-печенки не отшиб, – вспомнил Санатов. – Толстый был, как бочонок. От пива, что ли. Фельдфебель немецкий. Усищи мокрые, словно только что в пиве их мочил. Бросился я ему на шею, зажал в обнимку, пикнуть не даю. Он попытался отцепить. Ну, где там – я вцепился, как клещ, вишу, как у коня на шее. И что же он сообразил: стал в окопе раскачиваться, как дуб, и бить меня спиной о бруствер. А накат оказался деревянный. Бух, бух меня горбом – только ребра трещат… Хорошо, что я не растерялся. Воздуху побольше набрал в себя, ну и ничего, воздух спружинил. А то бы раздавил, гад. У меня ведь костяк не окреп еще. Отец тоже ростом невелик, но в плечах широк, и кость – стальная… Так что мне за него трудней в этих делах.
– А с великаном?
– Ну, с этим одно удовольствие получилось. Попался он мне уже после того, как я достаточно натерпелся… стал больше соображать, как лучше подход иметь.
– Да, уж тут был подход! – Среди товарищей маленького храбреца пробежал смешок.
– Подкрались мы к окопу, как всегда, по-пластунски, бесшумно, беззвучно, безмолвно, неслышно… Ракета взлетит – затаимся, лежим тихо, как земля. Ракета погаснет – опять двинемся. И вот окоп. И вижу, стоит у пулемета, держась за гашетки, не солдат, а великан. Очень большой человек. А лицо усталое, вид задумчивый. Или мне это так при голубом свете ракеты показалось.
Вначале взяла меня робость. Как это я на такого богатыря кинусь? Не могу ни приподняться, ни набрать сил для прыжка… А наши ждут. Сигналят мне. Дергают за пятку: «Давай-давай, Иван, сроки пропустим, смена придет».
И тут меня словно осенило: «Ишь, старый-то он какой! Ведь по годам-то мне дедушка. И задумался, наверно, о внучатах». Эта мысль меня подтолкнула – кинулся я к нему на шею бесстрашно, как внучек к дедушке. Обнял, душу в объятиях, а сам шепчу: «Майн гросс-фатер! Майн либе гроссфатер!» – и так, знаете, он до того растерялся, что пальцы от гашеток пулемета отнял, а меня не бьет и не отцепляет, а машет руками как сумасшедший, совсем зря…
– Он теперь еще здесь, недалеко, в штабе полка, руками размахивает, – сказал жилистый разведчик. – Вы поговорите с ним, как он об Ване вспоминает. «Всю жизнь, мол, ему буду благодарен, он, говорит, меня от страха перед русскими спас!» Фашисты его запугали, будто мы пленных терзаем и все такое…
– Часы Ване в подарок навязывал за свое спасение. Ему бы на передовой в первый же час нашего наступления капут, это он понимал.
– Нужны мне его часы, фрицевские. Мне командир свои подарил за этот случай. Вот они, наши, советские.
И маленький разведчик, закатав рукав шинели, показал мне прекрасные золотые часы и, приложив к уху, стал слушать их звонкий ход, довольно улыбаясь.
Таким и запомнился он мне, этот храбрец из храбрецов.
Так в поисках самого храброго встретил я самого доброго солдата на свете – Ваню Санатова. Другие славились счетом убитых врагов, а солдат-мальчик прославился счетом живых. Многих чужих отцов вытащил он из пекла войны, под свист пуль, при свете сторожевых ракет, рискуя своей жизнью.
Конечно, геройствовал он ради добычи «языков», а не для спасения гитлеровских вояк. Удовольствие тут было обоюдное: развязав язык, немецкий солдат получал в награду жизнь, а наш храбрец, пленивший его, – честь и славу.
Иван Тигров
На Москву фашисты ехали по шоссе. В деревню Веретейка даже не заглянули. Что в ней толку: в лесу стоит, а вокруг – болота. А вот когда от Москвы побежали – удирали проселками. Наши танки и самолеты согнали их с хороших дорог – пришлось гитлеровцам пешком топать по лесам и болотам. И вот тут набрели они на Веретейку.
Заслышав о приближении врагов, все жители в лес убежали и всё имущество либо в землю зарыли, либо с собой унесли.
Ничего врагам не досталось, ни одного петуха. Словно вымерла деревня. А все-таки два человека задержались: Ваня Куркин и его дедушка Севастьян.
Старый пошел рыболовные сети прибрать да замешкался, а малый без деда не хотел уходить, да тут еще вспомнил, что в погребе горшок сметаны остался, хотел одним духом слетать и тоже не успел. Высунул нос из погреба – смотрит, по домам уже немцы рыщут. И танки по улице гремят.
Дедушка свалился к нему с охапкой сетей в руках.
– Ванюша, затаись, тише сиди, а то пропали! – шумит глухой под носом у немцев.
В его глухоте был внучек виноват. Когда Ваня был поменьше, озорные парни его подговорили деду в ружье песку насыпать. Так, мол, крепче выстрелит.
Дед пошел по зайчишкам – ружье не проверил, не заметил, что в стволе песок. Приложился по косому, выпалил, ружье-то и разорвалось. С тех пор дед оглох – кричит, а ему кажется, что говорит тихо. Беда с ним!
Немцев мимо деревни прошли тысячи, но, видно, торопились: погреб не обнаружили. Когда движение утихло, Ваня осторожно выглянул и удивился.
Перед околицей в песчаных буграх немцы успели нарыть большие ямы. Спереди тщательно замаскировали их кустами и плетнем.
В одной яме поставили танк, громадный, почти с избу. Страшный. На боках черные пауки нарисованы – свастика.
Ваня понял, что это засада.
И как же хитро этот танк действовал! Когда вышли на дорогу наши танки, он их обстрелял. Стрельнет – и тут же уползает из одной ямы в другую.
Наши стреляют туда, где заметили вспышку от выстрела, а танка там уже нет: он в другую яму уполз.
И страшно Ване, дух захватывает, сердце останавливается, когда снаряды рвутся, а любопытство пуще страха.
«Неужели, – думает он, – немцы хитрей наших, а?» И такая досада его берет, зубы стискивает.
«Была бы у меня пушка, я бы вам показал, как в прятки играть!»
Ну какая же у него пушка! Горшок сметаны, завязанный в тряпку, – вот и все оружие!
Да в тылу у него глухой дед прячется под сетями – тоже невелика сила. И хочется Ване своим помочь, а пособить нечем.
Неожиданно стрельба кончилась.
Наши танки отошли. Наверное, пошли обход искать. Или за подмогой. Ведь им могло показаться, что танков здесь много.
Фашисты вылезли из своего танка – потные, грязные, страшные.
Достают заржавленные консервные банки. Вскрывают ножами, едят, что-то ворчат про себя.
«Ишь ты, наверно, ругаются, что курятины у нас в деревне не нашли!» – подумал Ваня.
Посмотрел на горшок и усмехнулся: «И не знают, что рядом свеженькая сметанка…» И тут мелькнула у него такая мысль, что даже под сердцем похолодело:
«Эх, была не была… А ну-ка, попробую! Хоть они и хитры, а не хитрей нашего деда!»
И он выкатился из погреба, держа обеими руками заветный горшок.
Бесстрашно подошел к немцам. Фашисты насторожились, двое вскочили и уставились на него в упор:
– Малшик партизан?
А Ваня улыбнулся, протягивая вперед горшок:
– Я вам сметанки принес. Во, непочатый горшок… Смотри-ка!
Немцы переглянулись.
Один подошел. Заглянул в горшок. Что-то сказал своим. Потом достал раскладную ложку, зацепил сметану и сунул Ване в рот.
Ваня проглотил и замотал головой:
– Не, не отравлена. Сметана – гут морген! – И даже облизнулся.
Немцы одобрительно засмеялись. Забрали горшок и начали раскладывать по своим котелкам: всем поровну, начальнику больше всех. Мальчик не соврал: сметана хороша была.
А Ваня быстро освоился. Подошел к танку, похлопал по пыльным бокам и похвалил:
– Гут ваша танка, гут машина… Как его зовут? «Тигра»?
Немцы довольны, что он их машину хвалит. Посмеиваются.
– Я, я, – говорят, – «тигер, кениг»…
А Ванюша заглядывает в дуло пушки. Танк стоит в яме, и его головастая пушка почти лежит на песчаном бугре. Так что нос в нее сунуть можно.
Покосившись на немцев, которые едят сметану, Ваня осторожно берет горсть песку, засовывает руку в самую пасть орудия. Из нее жаром пышет: еще не остыла после выстрелов.
Быстро разжал Ваня ладонь и отдернул руку. Гладит пушку, как будто любуется.
А сам думает: «Это тебе в нос табачку, чихать не прочихать… Однако маловато. Ведь это не то что дедушкино ружье – это большая пушка».
Еще раз прошелся вокруг танка. Еще раз похвалил:
– Гут «тигр», гут машина…
И, видя, что немцы сметаной увлеклись и ничего не замечают, взял да еще одну горстку песку таким же манером подсыпал.
И только успел это сделать, как грянул новый бой. На дорогу вышел грозный советский танк. Идет прямо грудью вперед. Ничего не боится. С ходу выстрелил и первым снарядом угодил в пустую яму, откуда вражеский «тигр» успел уползти.
Немцы бросились к своему танку. Забрались в него, запрятались и давай орудийную башню поворачивать, на наш танк пушку наводить…
Ваня нырнул в погреб. В щелку выглядывает, а у самого сердце бьется, словно выскочить хочет.
«Неужели фашисты подобьют наш танк? Неужели ихней пушке и песок нипочем?»
Вот немцы приладились, нацелились – да как выстрелят! Такой грохот и дребезг раздался, что Ваня на дно погреба упал.
Когда вылез обратно и выглянул – смотрит: стоит «тигр» на прежнем месте, а пушки у него нет. Полствола оторвало. Дым из него идет. А фашистские танкисты открыли люк, выскакивают из него, бегут в разные стороны. Орут и руками за глаза хватаются.
«Вот так, с песочком! Вот так, с песочком! Здорово вас прочистило!»
Ваня выскочил и кричит:
– Дед, смотри, что получилось, «тигру» капут!
Дед вылез – глазам своим не верит: у танка пушка с завитушками… Отчего это у нее так ствол разодрало?
И тут в деревню как буря ворвался советский танк. У брошенного «тигра» остановился.
Выходят наши танкисты и оглядываются.
– Ага, – говорит один, – вот он, зверюга, готов, испекся… Прямо в пушку ему попали.
– Странно… – говорит другой. – Вот туда мы стреляли, а вот сюда попали!
– Может, вы и не попали, – вмешался Ваня.
– Как так – не попали? А кто же ему пушку разворотил?
– А это он сам подбился-разбился.
– Ну да, сами танки не разбиваются: это не игрушки.
– А если в пушку песку насыпать?
– Ну, от песка любую пушку разорвет.
– Вот ее и разорвало.
– Откуда же песок-то взялся?
– А это я немного насыпал, – признался Ваня.
– Он, он, – подтвердил дед, – озорник! Он и мне однажды в ружье песку насыпал.
Расхохотались наши танкисты, подхватили Ванюшу и давай качать. Мальчишке раз десять пришлось рассказывать все сначала и подъехавшим артиллеристам, и подоспевшим пехотинцам, и жителям деревни, прибежавшим из лесу приветствовать своих освободителей.
Он так увлекся, что и не заметил, как вместе со всеми вернулась из лесу его мать. Она ему всегда строго-настрого наказывала, чтобы он без спросу в погреб не лазил, молоком не распоряжался и сметану не трогал.
– Ах ты разбойник! – воскликнула мать, не разобравшись, в чем дело. – Ты чего в хозяйстве набедокурил? Сметану немцам стравил! Горшок разбил!
Хорошо, что за него танкисты заступились.
– Ладно, – говорят, – мамаша, не волнуйтесь. Сметану снова наживете. Смотрите, какой он танк у немцев подбил! Тяжелый, пушечный, системы «тигр».
Мать смягчилась, погладила по голове сына:
– Да чего уж там, озорник известный…
Прошло с тех пор много времени. Война закончилась нашей победой. В деревню вернулись жители. Веретейка заново отстроилась и зажила мирной жизнью. И только немецкий «тигр» с разорванной пушкой все еще стоит у околицы, напоминая о вражеском нашествии.
И когда прохожие или проезжие спрашивают: «Кто же подбил этот немецкий танк?» – все деревенские ребятишки отвечают: «Иван Тигров из нашей деревни».
Оказывается, с тех пор так прозвали Ваню Куркина – Тигров, победитель «тигров».
Так появилась в деревне новая фамилия.
Вдвоем с братишкой
Наши войска шли в наступление. Связисты тянули следом за ними телефонные провода. По этим проводам артиллеристам сообщают, куда стрелять; штабам – как идет атака, куда посылать подкрепления. Без телефона воевать трудно.
И вдруг в разгар боя оборвались провода и связь прекратилась.
Немедленно на линию выслали связистов. Вдоль одного провода побежали на лыжах боец Афанасий Жнивин и его товарищ Кременский.
Провод был протянут по уцелевшим телеграфным столбам. Смотрят солдаты: один конец провода валяется на снегу, а другой торчит на столбе.
«Наверное, шальная пуля отстрелила либо от мороза лопнул, – решили бойцы. – Вокруг тишина. Кто же его мог оборвать?»
Кременский полез на столб. И только потянулся к проводу, как раздался негромкий выстрел снайперской винтовки, и солдат упал.
Снег окрасился кровью. Вражеская пуля попала бойцу прямо в сердце.
Жнивин нырнул в снег и спрятался под большим старым пнем.
Молча стоят густые ели, засыпанные снегом. Не дрогнула ни одна ветка. Где же сидит фашистский снайпер? Не успел разглядеть его Жнивин с первого выстрела. А после второго поздно будет: меткая пуля глаза закроет. Опытный фашистский снайпер затаился где-то на дереве и бьет без промаха.
Долго выжидал Жнивин – не пошевелится ли снайпер, не слезет ли с дерева, чтобы взять оружие с убитого. Но так и не дождался. Только поздно вечером, под покровом темноты, он выполз из опасного места и принес винтовку и документы Кременского.
И сказал, нахмурившись:
– Дайте срок, за моего друга я им крепко отомщу.
Той же ночью сел у горящего костра, достал чистую белую портянку, иголку, нитки и, выкроив мешочек с отростком посередине, стал шить. Когда сшил, набил мешочек соломой – и получилась голова с длинным носом, величиной с человеческую. Вместо глаз пришил черные пуговицы.
Молодые солдаты подивились:
– Вот так чудеса! Что это, Жнивин на войне в куклы играть собрался?
Хотели над ним посмеяться, а командир посмотрел на его искусство и сказал старшине:
– Выдайте Жнивину старую шинель и негодную каску для его куклы.
Афанасий пришил голову к воротнику шинели, к голове прикрепил каску, шинель набил соломой, потуже подпоясал – и получилось чучело солдата.
Даже разбитую винтовку ему на спину приделал и посадил рядом с собой у костра.
Когда принесли ужин, он пододвинул поближе котелок и говорит соломенному солдату:
– Подкрепись, Ванюша! Кто мало каши ел, у того силенок мало, тот на войне не годится.
А чучело глаза пучило и, когда толкали, кланялось и смешило солдат. Не все тогда поняли, что такую большую куклу завел себе Жнивин не для игрушек.
На рассвете, когда снова загрохотали пушки, Жнивин со своим «Ванюшей» исчез в лесу.
Сам он, в белом халате, крался ползком, а соломенного солдата толкал впереди себя на лыжах, без всякой маскировки.
Бой был сильный. От ударов пушек земля дрожала; от разрывов снарядов снег осыпался с елей и порошил, как во время метели.
Фашистский снайпер, убивший Кременского, сидел на том же дереве не слезая, чтобы не выдать себя следами.
Он пристально смотрел вокруг и вдруг увидел: вдоль линии идет русский солдат в серой шинели. Идет-идет и остановится, словно раздумывает. Вот он у столба. Привстал, дернулся вверх, словно его подтолкнули, и снова остановился.
«Трусит, видно», – усмехнулся фашист. Он взял русского «Ивана» на прицел, выждал и, когда связист еще раз приподнялся, выстрелил.
Русский солдат присел, видно с испугу, потом снова на столб полез.
«Как это я промахнулся?» – подосадовал фашист. Прицелился получше – и снова промазал: солдат не упал. От злости снайпер забыл осторожность и выстрелил в третий раз.
И в тот же миг получил удар в лоб, словно к нему вернулась собственная пуля. Фашист взмахнул руками и повалился вниз, убитый наповал.
Афанасий Жнивин встал из-под куклы, почти невидимый в белом халате, и сказал:
– Взял он, Ванюша, тебя на мушку, да сам пропал ни за понюшку!
Посмотрел, а у его «приятеля» в шинели в разных местах три дырки от пуль.
Меткий был фашистский стрелок, да на солому попался.
Пока он стрелял в чучело, Жнивин его высмотрел, да и выцелил на дереве, как глухаря на току.
Перехитрив одного снайпера, Жнивин подловил так же и второго. И много раз охотился на вражеских снайперов, приманивая их на соломенную куклу. И получалось всегда успешно.
Ему доставались похвалы бойцов и командиров, а его «Ванюше» – только фашистские пули. Но соломенному солдату не приходилось ложиться в госпиталь – Жнивин сам зашивал его раны суровыми нитками и приговаривал:
– У нашей соломки не велики поломки!
И когда бойцы его спрашивали: «Как это ты так ловко фашистов бьешь?», он отвечал: «Это я не один, а вдвоем с братишкой».
Поединок с привидением
Много загадок задавал нам враг, а такого еще не бывало: среди лесов и скал Карельского фронта появился бронепоезд-невидимка. Всегда неожиданно, ночью или в метель, подкрадывался он поближе к нашим позициям, открывал ураганный огонь из всех орудий и скрывался.
Не удавалось его накрыть ни артиллерии, ни авиации, никто его даже не видел, а потери он наносил большие.
Спрашивали пленных. Те отвечали, что действительно есть у них такой бронепоезд, который называется «белый призрак». И один загадочно сказал, будто он «ничего не боится, кроме собственной тени».
И вот эту загадку разгадал один наш скромный разведчик, сибиряк Григорий Суровикин. Ничем он особенным не отличался и считался главным образом специалистом по ловле «языков».
Тут у него был свой охотничий способ: ловил он их, как сусликов, силками.
Действовал всегда один. Надев белый халат и став на лыжи, незаметно прокрадывался он во вражеский тыл, отыскивал лыжную тропу, по которой ходят фашисты от позиций к штабу с приказами и донесениями, и настраивал на ней, обязательно под горкой, петли из тонкой стальной проволоки.
А сам затаивался рядом, припорошив себя снежком.
Разогнавшись с горы, фашистский солдат или офицер попадал лыжей в силок и с разбегу летел носом в снег. И, не успев опомниться, фашист оказывался в железных объятиях охотника. Дав ему хорошего тумака, Суровикин затыкал пойманному рот, связывал руки и, спеленав простыней, укладывал на его же лыжи и тащил через линию фронта.
А чтобы не замерз, по дороге давал глотнуть водки да оттирал нос снегом. И испуганный фашист лежал тихо, как кукла с открывающимися глазами. Так случалось Суровикину доставлять в штаб «языков» в большом офицерском чине. А тут попался охотнику не солдат и не офицер, а целый бронепоезд, да еще какой!
Однажды забрался Суровикин далеко во вражеский тыл, вышел на гору, посмотрел в долину – и замер. Видит чудо не чудо, диво не диво, а необыкновенную крепость, словно вылепленную из снега.
Орудийные башни белые. Пушки белые. Бронированные платформы белые. Тепловоз, закованный в белую броню, не дымит. И вся эта белая крепость катится по рельсам на белых колесах.
– Ишь ты какой, настоящее привидение! – прошептал Григорий, много слышавший про разбойничьи налеты бронепоезда-невидимки. – Вот бы подловить такого!..
Сердце охотника сильно забилось. Хороша добыча, да как взять ее, когда в руках у него лишь тонкие силки из стальной проволоки да автомат на груди. И почувствовал себя Суровикин так же, как при встрече с тигром в уссурийской тайге, когда у него в руках оказалось ружье, заряженное мелкой дробью на рябчиков.
Неужели же упустить такого зверя?
– Врешь, не уйдешь! – сказал он и пошел следом, обдумывая на ходу, что же ему предпринять.
Бронепоезд делал петли, а он шел напрямик, горой, и сверху разглядел, что на крышах бронированных платформ и тепловоза нарисованы черные полосы, как рельсы. Затаится бронепоезд на железнодорожном полотне, полосы сольются с рельсами, и сверху он станет невидим.
«Вот почему его так трудно обнаружить авиации».
Неожиданно подул ветер, облака разорвались и показалось солнце. Чистые снега вокруг заблестели нестерпимым блеском. Скалы и сосны бросили от себя фиолетовые тени. На вершинах и на ветвях деревьев заиграли морозные алмазы. Среди ветвей затенькали синицы.
В природе сразу все ожило и стало красивым.
Не обрадовался солнцу только «белый призрак». Его громадная тень отпечаталась на насыпи железной дороги так четко, что Григорий мог пересчитать все его башни и пушки.
Словно испугавшись своей тени, бронепоезд ускорил ход и уполз в первый попавшийся туннель, как гады уползают в норы при виде солнца, которое помогает зорким орлам.
«Так вот почему ты боишься своей тени!»
Суровикин, скрываясь в тени деревьев, подобрался к скале, в которой строители дороги проделали проход для поездов, и стал наблюдать.
У входа в туннель стояла охрана. Виднелись воронки от бомб. Одна неразорвавшаяся двухсотка лежала на склоне холма, рядом с небольшим стожком сена. Вероятно, наши летчики не раз загоняли бронепоезд в эту пещеру.
«Но разве такую гору пробьешь? – подумал Суровикин. – Тут надо применить какой-нибудь другой способ».
И стал соображать, как бы ему уничтожить этого бронированного зверя. Экое чудовище! Упустишь – многих ребят сиротами сделает.
Но в силки его не поймаешь и из автомата не подобьешь. Пошарил Суровикин в карманах и перебрал запальные шнурки, хранившиеся у него в жестяной коробке. Случалось ему подрывать рельсы, небольшие мосты; для этого хватало небольшой порции тола или динамита, вынутого из трофейной мины, но для бронепоезда слишком много надо взрывчатки. А где ее возьмешь?
Еще раз огляделся Суровикин вокруг и заметил внизу одинокую будку путевого обходчика.
«Вот у кого гаечный ключ достать можно, – подумал он. – Наверное, этот стожок сена ему и принадлежит. Что ж, дождусь ночи да и развинчу рельсы на повороте. Тут высоко. Так и загремит вся крепость под откос, в речку, вместе со всеми башнями и пушками».
С таким решением забрался Суровикин в стог сена, спрятался в самой середке, пригрелся да и заснул.
Спит и видит во сне свой дом и козленка Ваську. И козленок, играя, больно бодает его в бок.
«Пошел прочь, не балуй!» – оттолкнул его Суровикин и проснулся.
Смотрит, а в шинель ему впились не рога, а железные вилы.
В один миг вывалился разведчик из стога и очутился лицом к лицу с финским ополченцем.
Суеверному финну показалось, что он поддел на вилы самого лешего. Хотел крикнуть, но с испугу только лязгнул зубами, сел в снег, выронил вилы.
– Вот я тебе покажу, как баловаться! – закричал Суровикин, схватив его за грудь.
– Рус, рус, у меня матка, у меня детки! – залепетал старый финн, знавший по-русски. – Я не сам, меня командир послал. Герман сена хочет…
– Что ты глупости болтаешь, разве фашисты сено едят?
Но тут Суровикин заметил лошадь, запряженную в сани, и смягчился:
– А все-таки для чего же это немцам сено?
– Для матрацев. Немцы мягко спать любят, – ответил финн.
– Это какие же немцы?
– А вон там, в бронепоезде.
Суровикин посмотрел вниз. Стояла белесая северная ночь. Не зажигая фар, к туннелю подходили грузовики, груженные ящиками со снарядами. По-видимому, «белый призрак» собирался в очередной разбойничий набег.
– Если не привезу им сена через час, мне капут, – сказал ополченец, – расстреляют.
Суровикин окончательно пришел в себя и усмехнулся. У него вдруг мелькнула отчаянно смелая мысль.
– Ладно, – сказал он финну, – приказ есть приказ. Надо его выполнять. Давай наваливай сено!
Вначале ополченец ничего не понял. А потом, когда разведчик попросил помочь ему втащить в сани неразо-рвавшуюся бомбу, он задрожал так, что у него снова застучали зубы.
– Да ты не трусь, – сказал ему Суровикин, – все будет хорошо, доставим им гостинчик, запрятанный в сенцо, в лучшем виде!
Когда бомба была погружена в сани, он приладил шнур и взрыватель, сверху набросал сена, потом свернул две цигарки – одну дал финну, другую закурил сам.
– Ты беги в лес, к тем финнам, которые в партизанах. Тогда твоя жинка тебе спасибо скажет, и детки тоже. А я сам немцам сено доставлю!
Он хлестнул лошадь и, схватив в руки вожжи, побежал рядом с возом, бойко тронувшимся с горы. И, обернувшись, еще успел улыбнуться финну. Автомат у него висел на груди, а лыжи он воткнул в сено, из которого торчал наружу запальный шнур, похожий на поросячий хвост.
Финн не мог тронуться с места и стоял как столб, не в силах отвести взгляд от солдата, затеявшего смертельное дело.
Воз разгонялся с горы все быстрее. Суровикин бежал с ним рядом. А когда лошадь стала упираться и тормозить, он нахлестал ее как следует и пустил вскачь. Сам же ловко вскочил на запятки саней, пригнулся, прижег запальный шнур цигаркой и, не доезжая до туннеля метров сто, спрыгнул и покатился кубарем в глубокую долинку, прорезанную здесь ручьем.
А направленный им воз с разгона въехал в туннель.
Лошадь проскочила мимо солдат охраны и застряла среди грузовиков с порохом и снарядами.
Увидев сено, немецкий офицер, ведавший хозяйством, взглянул на часы и сказал:
– О, этот финн стал понимать немецкий порядок…
И это были его последние слова.
Огонек, бежавший по шнуру, добрался до взрывателя.
Взрыв авиабомбы был такой силы, что один вагон с пушками и башнями даже выбросило из туннеля. А потом начали рваться сложенные в ящиках снаряды. Казалось, весь туннель превратился в громадное дуло пушки, из которого вместе с дымом и пламенем летят обломки рельсов, ящики, люди, колеса…
Финну стало так страшно, что он вскрикнул, схватился за голову и бросился бежать в лес.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=69965788) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.