Читать онлайн книгу «Святые старцы» автора Вячеслав Бондаренко

Святые старцы
Вячеслав Васильевич Бондаренко
Жизнь замечательных людей #1819
В этой книге речь идет о старцах в православном смысле этого слова. А это не просто наиболее уважаемые и опытные в духовной жизни монахи, но те, кто достиг необычайных духовных высот, приобрел дар целительства, чудотворцы и прозорливцы, молитвенники, спасшие своим словом сотни и тысячи людей, подлинные «столпы веры». Автор книги, историк и писатель Вячеслав Бондаренко, включил в нее десять очерков о великих старцах Русской Православной Церкви XVIII–XX веков, прославленных в лике святых. Если попробовать составить список наиболее выдающихся граждан нашей Родины, считает автор, то героев книги по праву можно поставить во главе этого списка достойных: ведь именно они сосредоточили в себе духовную мощь и красоту России, ее многовековой опыт. И совсем не случайно за советом, наставлением, благословением к ним приходили и полководцы, и политики, и писатели, и философы, и простые люди.

Вячеслав Бондаренко
Святые старцы

© Бондаренко В. В., 2020
© Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2020

От автора
Если из длинного ряда выдающихся людей нашей Родины попросить выделить тех, чей вклад в ее развитие был наиболее весом, ответы наверняка будут разными: люди назовут выдающихся политиков, полководцев, писателей, ученых… Все эти ответы будут в разной степени верными, но героев данной книги по праву можно поставить во главе этого списка достойных. Ведь именно они сосредоточили в себе духовную мощь и красоту России, ее многовековой опыт. И совсем не случайно за советом, наставлением, благословением к ним приходили и полководцы, и политики, и писатели, и философы. Речь идет о старцах.
Возможно, кого-то из читателей серии «ЖЗЛ» подобный взгляд удивит: ведь «традиционная» история общества пишется людьми светскими. Однако не менее значима история другая – духовная, потаённая от поверхностного взгляда, лишенная, может быть, резких внешних сломов и поворотов, но неимоверно глубокая, наполненная высшим смыслом. И в ней на первый план выходят как раз носители Духа, великие молитвенники, прославленные в лике святых. Об этом глубинном пласте русской истории и пойдет речь в книге. В ней перед читателем откроются совсем иные XVIII, XIX и XX века, нежели те, что знакомы нам по учебникам истории…
Значение слова «старец» в истории Церкви со временем менялось. Еще в середине XVIII века так именовались просто старшие по возрасту монахи; так звали также строителей монастырей, заведующих послушанием в какой-либо области (конюший старец) и т. п. Однако затем старцами стали называть чрезвычайно опытных в духовной жизни монахов, заботившихся о духовном окормлении братии своего монастыря и мирян. Впоследствии слово «старец» употреблялось и в применении к лицам из белого духовенства (не монашествующего), достигшим необычайных духовных высот, и даже, в исключительных случаях, к светским лицам. К церковной иерархии это понятие отношения не имело: старцами могли быть и монахи, и иереи, и архиереи, выходцы из любого сословия – дворяне, купцы, мещане, крестьяне, священники. Также не имел значения возраст: преподобный Паисий (Величковский) начал старчествовать, когда ему было под тридцать, отец Адриан Югский – слегка за тридцать, преподобный Гавриил Седмиезерный – тридцать семь, преподобномученик Игнатий (Лебедев) – слегка за сорок, и эти примеры можно продолжать.
Внешними сторонами старчества, заметными даже непосвященным, были прежде всего присущие старцам духовные дары – целительство, чудотворчество, прозорливость, Божественное рассуждение. Однако намного более важным был опыт духовной брани, борьбы с грехом и страстями, достигавшийся путем постоянной молитвы, изучения Священного Писания, окормления духовных чад, иных подвигов.
Появившись одновременно с самим институтом монашества, в Х столетии, русское старчество прошло за свою историю множество этапов. С ранним связаны имена таких гигантов духа, как преподобные Сергий Радонежский, Павел Обнорский, Пафнутий Боровский, Иосиф Волоцкий, Нил Сорский. После XV столетия традиции раннего старчества в России уходят на глубокую периферию духовной жизни. Но даже в самые тяжелые для русского монашества времена в провинциальных монастырях и на отдаленных приходах развивались свои, оригинальные старческие традиции. Такими самородками были преподобные Феодор Санаксарский, Зосима Верховский, Василиск Сибирский, Лазарь Псково-Печерский, святой праведный Алексий Гнеушев, многочисленные рославльские, трубчевские и брянские пустынножители и, разумеется, преподобный Серафим Саровский.
А в конце XVIII столетия благодаря ученикам преподобного Паисия (Величковского) русское старчество получает новый импульс. После духовного обморока, в котором находилось русское монашество петровских и послепетровских времен, именно старцы сделались той «живой водой», которая омыла сначала церковную, а затем и светскую Россию и привела ее к духовному возрождению. Имена этих людей никогда не были «на первом плане», в их честь и сейчас не называются улицы и не слагаются песни, но это и естественно – человек, посвятивший себя монашескому деланию, не стремится к публичности и тем более популярности в светском смысле этого слова. Но своим тихим, каждодневным великим деланием, подвигом пламенной молитвы за Россию они незримо спасали многие тысячи душ. И хотя эта традиция далеко не всегда встречала понимание у церковных властей и рядовых монашествующих, Белобережская, Площанская, Оптина, Глинская пустыни, Псково-Печерский монастырь постепенно становились настоящими маяками, на которые стремились люди, жаждущие понять главное в себе и окружающем мире. Характерно, что не старцы «шли в народ», а сами верующие тянулись к ним. А «золотая цепь» русского старчества, несмотря на страшные испытания, выпавшие на долю Церкви в ХХ столетии, уже не прерывалась. Остается только изумляться и восхищаться тем, что Россия в таком множестве рождала подобных светил духа, каждый из которых мог сказать: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20).
Безусловно, мир русского старчества чрезвычайно обширен: ему посвящены сотни исследований, десятки отдельных книг. В эту – вошли очерки лишь о десяти подвижниках духа, личность каждого из которых являла живую веху в развитии старчества и была овеяна легендами еще при жизни. Кроме старцев-монахов, в этой книге представлены очерки о великих «старцах в миру», священниках, снискавших славу прозорливцев, чудотворцев и утешителей, – святых праведных Алексии Гнеушеве и Алексии Мечёве. Между исследователями до сих пор ведутся споры, можно ли причислять этих выдающихся пастырей (как и, например, святого праведного Иоанна Кронштадтского, священноисповедника Георгия Коссова и других) к старцам; на наш взгляд – можно, ведь в их делании явственно проявлялись те же дары, которые были свойственны выдающимся монашествующим старцам, и главное – присутствовало духовное водительство, главная цель которого – спасение.
Задача, стоявшая перед автором, была очень сложной и ответственной. Ведь серия, в которой выходит книга, называется «Жизнь замечательных людей», а не «Житие…». Между тем рассказ о святых предполагает именно житийные приемы и рамки. Но в русской литературе есть прекрасные образцы работ о святых, которые не относятся к классическому житийному формату, – это труды Б. К. Зайцева (1881–1972) и о. Лазаря (Афанасьева, 1932–2015). Написанные спокойным, сдержанным языком, эти книги тем не менее выдержаны в жанре не жития в общепринятом смысле слова, а жизнеописания. Именно этим образцам автор стремился следовать, рассказывая о судьбах великих русских старцев. Насколько это удалось – судить читателю. Вполне признавая свое недостоинство («Духовный человек судит обо всем, а о нем судить никто не может» (1 Кор. 2, 15)), автор тем не менее надеется на то, что его рассказ о великих подвижниках Божиих поможет кому-то изменить взгляд на себя и окружающих, стать хоть немного лучше, обратиться за молитвенной помощью к Тому, кто всегда готов откликнуться на наш зов, совершить паломничество в обители, где подвизались великие старцы. А новые сведения, которые удалось обнаружить в ходе работы над книгой, уточнят наши представления о их духовном и жизненном пути.
Автор сердечно благодарит за помощь в работе над книгой Патриаршего Экзарха всея Белоруссии митрополита Минского и Заславского Павла (Пономарёва), благословившего начало этого труда, о. Владимира Вигилянского, Александрину Вигилянскую, о. Кирилла (Воробья), о. Александра Чурочкина, Светлану Ивлеву, Филиппа Москвитина, Павла и Ольгу Богатовых.
Молитвами преподобных и богоносных отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси и помилуй нас!
Аминь.

Преподобный Василий Площанский
(Кишкин, 1746–1831):
«Жаждущий спасения Вашего…»
На современных картах России село Сотниково относится к Фатежскому району Курской области. Но в 1740-х годах, во времена Елизаветы Петровны, это был Курский уезд Белгородской губернии, да и называлось поселение совсем по-другому – Архангельское на Гниловодах. Именно там жила семья Кишкиных – Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна. Существует, впрочем, еще одна версия по поводу их местожительства – деревня Клюшниково, расположенная в тех же местах. Но в ревизской сказке 1782 года указано именно Архангельское.
В российских родословных книгах значилось несколько дворянских родов Кишкиных, но Кишкины белгородские не имели к ним никакого отношения. Они были однодворцами – потомками служилых людей, которые селились на южных и западных окраинах России и несли там сторожевую службу. За это однодворцам разрешалось владеть землей и крепостными. Но на деле они так и остались неким промежуточным сословием между дворянами и крестьянами, сохранив присущую первым сословную гордость, сочетавшуюся с простотой нравов и личным трудолюбием.
Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна Кишкины родились в Петровскую эпоху: он – в 1707 году, она – в 1712-м. К 1746-му у них было уже пятеро сыновей – Сила, год рождения которого неизвестен, Карп (1736), Алексей (1737), Анцифор (1740) и Степан (1745). Из них двое служили в армии, двое имели свои семьи, и только Карп жил вместе с родителями. Последнего, шестого ребенка в семье назвали Владимиром. Он появился на свет в 1746 году (в ревизской сказке указано: «Володимер, в 762 году было 16 лет»). Уже немолодые родители, по-видимому, восприняли появление на свет младшего как Божию милость, так как сызмальства стали готовить его к служению Господу. Судьба Владимира была для них как бы данью, которую они приносили Богу в благодарность за его рождение. А может быть, и сами родители сразу почувствовали особенность Володи, его непохожесть на других детей.
Душа маленького человека раскрылась на зов с Небес очень быстро. Посещения храма стали для него желанной необходимостью, а к родителям он приставал не с обычными детскими вопросами, а просил объяснить непонятные для него места из Псалтири. Например, такой: что значит «кто взыдет на гору Господню; или кто станет на месте святем Его»? И что такое «неповинность рук и чистота сердца»?
– Если ты будешь сторониться детских забав и шалостей и будешь прилежать молчанию и молитве, то будешь неповинен руками и чист сердцем, – объяснил отец, – и с помощью Божией взыдешь и на гору Господню и станешь на месте святом Его.
Эти слова глубоко запечатлелись в душе мальчика. Вскоре он начал сторониться игр со сверстниками, в храме бывал ежедневно и там стоял отдельно от всех – сдержанный, сосредоточенный на молитве, с сияющим, словно у маленького ангела, лицом. А когда ему исполнилось семь лет, попросил родителей отпустить его на богомолье в Свято-Успенскую Саровскую пустынь. Отец дал ему специальное «увольнительное письмо», позволявшее мальчику отправиться в неблизкое (до Сарова по прямой было 550 верст) странствие.
К этому времени история пустыни насчитывала чуть меньше полувека – ее первый храм был освящен в июне 1706 года. К воротам пустыни семилетний странник пришел не один, а с встреченным по дороге ровесником, таким же юным богомольцем Николаем. И каково же было их изумление, когда встречать их к Святым вратам вышел сам настоятель, иеромонах Исаакий!.. Так произошло потому, что настоятелю незадолго до этого было откровение: встретить и приютить двух мальчиков. А те, очарованные духом обители, сами не заметили, как паломничество превратилось в трудничество.
Через два года у отроков появился духовный руководитель – иеромонах Ефрем (Коротков, 1692–1778), живший в отдаленной келии, стоявшей в лесу. В миру отец Ефрем был купцом, родом из Тулы. Судьба оказалась к нему неласкова – он был неправедно обвинен в государственной измене и 16 лет провел на поселении в Орской крепости. Только в июле 1755-го его оправдали и разрешили вернуться в пустынь. Так что на духовное окормление к отцу Ефрему Владимир и Николай попали как раз в год его возвращения из заточения. Именно отец Ефрем преподал будущему великому старцу Василию уроки, которые запомнились на всю жизнь: быть смиренным, ничего не делать без благословения, не усердствовать без меры в монашеском подвиге, всех любить и всех избегать.
После келейного послушания у отца Ефрема последовало послушание в трапезной. Исполняя его, десятилетний мальчик настолько погружался в молитву, что не раз бил посуду, а то и попросту забывал, как пройти в собственную келию. Но братия была к нему снисходительна – и в силу возраста, и, видимо, в силу особого уважения к молитвенному состоянию, которое владело юным послушником.
В 1756 году Владимир попросил настоятеля благословить его на паломничество в Киево-Печерскую лавру. В путешествие отправился не один, а с родственником, Михаилом Каменицким. Тот оставил интересное свидетельство об этом паломничестве:
«Идя дорогой, встречается нам один странник. Владимир останавливает его и заводит с ним душеполезный разговор. Я досадовал на него за это, но смолчал. Вот приходим мы на постоялый двор на ночлег, хозяин двора, видя в своем доме юного и смиренного подвижника, начинает его спрашивать, откуда и куда тот идет. Владимир с обычной для него кротостью простирает беседу, исполненную любви и мира. Между тем, жители, узнав о пребывании здесь необычных странников, начинали приходить сюда и слушали душеполезную беседу необыкновенного отрока, и все приходили в восторг и умиление, удивляясь такому малому дитю и не по летам его разумности. На другой день мы собрались уже в путь, а жители ожидали нас проводить и провожали далече. При прощании их с нами Владимиру давали деньги, но он мало что из них взял, а всё более отказывался от них. И такие случаи в продолжение нашего странствия были нередки. Я же, окаянный, за учение его до того на него разгневался, что всячески его ругал, поносил, бил, терзал за волосы и о землю ударял. Но Владимир был, яко нем и глух и не отверзаяй уст своих, припадал к ногам моим и со слезами просил у меня прощения. После того, когда я приходил в себя, совесть довольно упрекала меня, называя убийцей и поругателем и как бы говорила: аще зле он глаголал, суди о зле, аще же добре, то почто его биеши? Чтобы несколько успокоить себя, я умыслил оставить Владимира одного. И действительно, по приходе нашем в Киев я тотчас же скрылся от него». Но в жизни Владимира Михаил затем еще появится.
1760 год ознаменовался тем, что родители подростка попросили настоятеля Саровской пустыни временно отпустить его домой. И когда пятнадцатилетний послушник появился в Архангельском, Тимофей Григорьевич и Домникея Николаевна со слезами начали умолять его остаться в родном доме навсегда. В ответ сын, также рыдая, упал перед родителями на колени и начал умолять их отпустить его назад в монастырь. Сцена получилась душераздирающая. Но Кишкины-старшие были непреклонны. Нарушить их волю подросток не посмел…
Почему же родители, с детства мечтавшие о Божьем пути для младшего, вдруг так изменили свое мнение? Возможно, они нуждались в опоре: старшие дети женились, давно уже жили своими домами. Кроме того, они ведь и не противились стезе Владимира: молиться и поститься можно и дома, в миру. Надеясь сделать младшего сына «обычным» человеком, ему не раз предлагали жениться на местных девушках, но Владимир твердо стоял на своем: никакой женитьбы. Более того, в один из дней он сумел под каким-то предлогом отпроситься из дома и в Миропольском Белогорском Николаевском монастыре принял тайный постриг в рясофор. Почему именно там? Еще во время паломничества в Киев один из монахов повелел ему идти в эту обитель, прибавив: «Место сие тебе во спасение будет». Родителям наверняка об этом не сказал – те могли и не пережить такой новости.
Иногда удавалось съездить и за двести вёрст в Задонский Богородицкий монастырь, где в то время проживал на покое бывший епископ Воронежский и Елецкий Тихон (Соколов, 1724–1783). Святитель Тихон Задонский стал вторым главным учителем для будущего старца Василия. Будучи в Задонске, Владимир дивился бедной обстановке келии владыки, скудости его пищи, тому, как он сам косит сено и колет дрова. А тот внушал юному ученику, что нынешний этап его жизни необходим ему для его же блага. Жить же благочестиво можно и за стенами монастыря.
– Кто и в мирской одежде, да послушание и смирение и чистоту имеет, тот и без монашеских обетов есть непостриженный монах, – говорил владыка Тихон.
В 1765 году скончался отец Владимира. Но владыка Тихон благословил двадцатилетнего инока оставаться в миру и дальше и служить матери вплоть до ее кончины. Впрочем, через несколько лет Домникея Николаевна, убедившись в том, что сделать из сына «светского» человека не получится, согласилась на его возвращение в монастырь. Хотя и с условием: «вид» на поступление в обитель дала не постоянный, а временный, сроком всего на год. И в 1772 году, в возрасте двадцати семи лет, Владимир снова вошел в Святые врата – на этот раз Курской Коренной пустыни…
В то время эта обитель находилась в упадке. После того как в 1764 году указом Екатерины II она была исключена из состава Знаменского монастыря, пустынь начала беднеть, в ней оставалось всего двенадцать монахов, а нравы оставляли желать лучшего. Это не устроило новоприбывшего, и Владимир на протяжении десяти лет странствовал по разным обителям, ежегодно возвращаясь при этом домой, чтобы продлить выдаваемые матерью документы.
На нынешний взгляд такое поведение монаха выглядит довольно странным, но для конца XVIII столетия оно было скорее обыденным. Корни такого положения дел уходили еще в Петровскую эпоху, когда в России началась настоящая борьба с монашеством. В 1703 году было запрещено строить новые обители, в 1723-м в существующих монастырях запретили новые постриги, а на места, освободившиеся после смерти иноков, приказали определять отставных солдат-инвалидов, нищих и тяжелобольных. По мысли Петра I, монастыри должны были превратиться в подобие богаделен, а монашество постепенно преобразоваться в подвид государственного крестьянства. Девять лет спустя, уже при Анне Иоанновне, запрет на постриги был подтвержден, исключения делались только для овдовевших священников и бывших солдат. Политика секуляризации, которую проводила в начале своего правления Екатерина II, тоже дала свои невеселые плоды – множество малых монастырей было упразднено или в лучшем случае выведено «за штат», то есть лишено государственной поддержки. Они могли рассчитывать разве что на помощь пожертвователей. Атмосфера в таких умирающих провинциальных обителях царила нервная, нередки были случаи клеветы и доносов братии друг на друга. В монашеской среде распространились всевозможные пороки, на территорию мужских обителей свободно допускались женщины, монахи посещали келии друг друга или надолго покидали территорию монастыря, собирая пожертвования. Таким образом, переходы Владимира Кишкина из одной обители в другую были вполне «в духе времени». Памятуя о том, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, благочестивый, сдержанный юноша понимал, что в атмосфере распущенности и мирской суеты заниматься духовным совершенствованием будет сложно – и отправлялся дальше…
Так продолжалось до осени 1782 года. Тогда Домникея Николаевна Кишкина скончалась, на смертном одре уже окончательно и без всяких условий благословив сына на путь монашеского делания.
Уже во второй раз в жизни Владимира Кишкина возник Миропольский Белогорский Николаевский монастырь. 7 марта 1783 года игумен Константин (Саурский) постриг новоприбывшего в мантию с именем Василий. Монашеское имя Владимир получил в память погибшего в монгольском плену святого праведного князя Василия Ростовского, память которого Церковь отмечает 4 марта.
Но долго пребывать в Мирополье новопостриженник по каким-то причинам не стал – уже 30 мая 1783 года он подал прошение о переводе на Валаам, где подвизался его добрый знакомый по Саровской пустыни иеромонах Назарий (Кондратьев). Впрочем, и там отец Василий не задержался и в 1784-м остановил свой выбор на Курском Знаменском Богородицком монастыре. Здесь атмосфера, по-видимому, пришлась ему по душе. Три года спустя, в год посещения обители Екатериной II, епископ Белгородский Феоктист (Мочульский, 1729–1818) совершил иеродиаконскую хиротонию отца Василия, и он начал исполнять в монастыре послушания ризничего и клиросного. Так прошло девять лет. За это время отец Василий приобрел среди братии учеников, которые окормлялись у него духовно, – монахов Анастасия, Арсения, Израиля и др.
В 1794 году иеродиакон отец Василий вновь отправился в путь, на этот раз – самый дальний из тех, которые он предпринимал, – на Святую гору Афон. Почему – понятно: именно там в 1746–1763 годах подвизался преподобный Паисий (Величковский, 1722–1794), основатель русского старчества в его современном виде. Возможно, предпринять это путешествие отец Василий пожелал под воздействием новости о смерти Паисия; возможно – в связи с прочтением его главного труда – изданного в мае 1793 года в Петербурге «Добротолюбия». Но в любом случае он (и не только он – в путь с ним отправились и его ученики) хотел прикоснуться к тому «идеалу» монашеской жизни, который был устроен Паисием в Свято-Ильинском скиту на Афоне.
Сейчас нам явственно видно, что жизнь великого преобразователя монашества удивительным образом перекликается с жизнью самого Василия (Кишкина). Уроженец Полтавы Паисий так же, как и Василий, с юных лет стремился к монашеству, ушел в монастырь еще мальчиком, так же сменил несколько обителей в поисках мудрых наставников. Таких он нашел в молдавском Трейстенском скиту, а позже переместился на Афон, где «обхождаше отшельники и пустынножительныя отцы, ищуще по намерению своему некоего духовного отца, в делании монашестем предуспевающа и в божественных и отеческих писаниях искусна, седяща в безмолвии наедине в тишине и нищете, ему же бы могл предати себе в послушание. Но не обрете таковаго». Вероятно, по своему великому смирению он сам не заметил, как стал для других тем Учителем, которого желал для себя… Так же, как и Василий (Кишкин), Паисий поздно принял священный сан. Когда число его учеников возросло до такой степени, что на Афоне им стало тесно, а вокруг уже полыхала очередная Русско-турецкая война, Паисий вернулся в Молдавию, где возглавлял Драгомирнский (1763–1774), Секульский (1774–1779) и Нямецкий (1779–1794) монастыри. Именно в Нямцах им было создано «Добротолюбие» – свод переведенных с греческого текстов Отцов Церкви, ставший впоследствии одной из главных русских духовных книг…
Путешествие из Курска на Афон было долгим и трудным. Вероятно, добирались благодаря пожертвованиям купцов-курян – в XVIII веке это была обычная практика. Плыли на корабле из главного южнорусского порта тех лет – Таганрога – до Константинополя, а оттуда – на Святую гору… Поселились куряне в устроенном старцем Паисием Свято-Ильинском скиту, приобретя себе келию с садом. Со времени пребывания на Афоне Паисия прошло уже тридцать лет, но вокруг всё по-прежнему напоминало о нем. Вокруг стояли храм, трапезная, келии, на постройке которых он трудился; живы были старики-монахи, помнившие его. Конечно же, отец Василий расспрашивал местных старожилов, в том числе настоятеля отца Варлаама, о Паисии, и не столько о внешних проявлениях его жизни, сколько о ее внутренней, духовной сути. Рассказанное запоминалось надолго, оседало в душе. А сам иеродиакон по своему смирению не примечал, как уже к нему начинают постепенно стекаться за поучением местные монахи. Слушая рассуждения отца Василия, они говорили между собой так:
– Много у нас на Святой горе угождающих Богу и благодати исполненных старцев, но такового дара учения и врачевания душ ни у кого нет!
Афон настолько прочно вошел в душу отца иеродиакона, что он решил для себя – наконец-то найден тот идеал, к которому он всегда стремился. Но Бог судил иначе. В 1798 году один из учеников отца Василия, Израиль, разложил на солнце для просушки виноград и отлучился из келии. В результате начавшегося пожара сгорели не только келия, но и примыкавшая к нему часть горного леса. Турецкие власти (Афон находился на территории Османской империи) бросились искать виновных; наказание за поджог ожидало очень суровое – могли и казнить. Спасаясь от преследований, отец Василий с учениками вынуждены были оставить скит. Посовещавшись, приняли решение следовать в Молдавию, в Нямецкий монастырь – еще одно место, неразрывно связанное с именем великого старца Паисия.
На полпути, в Константинополе, монахам встретился русский купец родом из Брянска. Он бросился к отцу Василию с мольбами дать в долг денег – мол, подвернулась выгодная партия товара, – и обещал вернуть всё с процентами. Отец Василий отдал ему все деньги, которые были пожертвованы братии. Купец же, получив на руки большую сумму, и не подумал ее возвращать. Каково же было его изумление, когда отец Василий подошел к нему на улице и, кланяясь, промолвил:
– Избавил ты меня, чадо, от тяжкого бремени. Достаточно нам для пути веры и упования на Бога!
Так и вышло – монахов перевезли через Черное море бесплатно, а купец, польстившийся на пожертвования, потерпел кораблекрушение и потерял весь свой товар.
Сколько именно времени отец Василий с учениками находились в Нямецком монастыре, неизвестно. Но, конечно же, они поклонились мощам старца Паисия. И, может быть, унесли с собой частичку мощей в Россию. На родину отец Василий вернулся в 53-летнем возрасте, вместе с учениками Арсением и Израилем…
После возвращения перед ним встал прежний вопрос – в каком монастыре жительствовать дальше?.. По-видимому, он перебирал в памяти своих давних знакомых, так как первым, в октябре 1798 года, отправился к иеромонаху Адриану (Блинскому) в Коневский Рождество-Богородичный монастырь, что на ладожском острове Коневец. Но там отец Василий долго не задержался – может быть, резкий контраст между южным афонским климатом и холодной Ладогой отразился на его здоровье. А может быть, пришла весточка из Курской Коренной пустыни, где он уже жительствовал четверть века назад. В 1798-м наместником пустыни был друг отца Василия, иеромонах Софроний, который энергично пытался утвердить в пустыни соответствующие святому месту благочестивые порядки. Верным помощником в этом деле и стал для него иеродиакон Василий (Кишкин).
В 1799 году пустынь возглавил еще один близкий отцу Василию человек – иеромонах Макарий (Каменицкий), тот самый его родственник, с которым они вместе почти сорок лет назад совершали паломничество в Киев и который во время этого странствия его «ругал, поносил, бил, терзал за волосы и о землю ударял». Но прошедшие годы сильно изменили отца Макария, и он со слезами просил у родственника прощения за давние грехи. При его поддержке отец Василий начал проводить в пустыни настоящую реформу монашеской жизни. Образцом при этом служили афонский Свято-Ильинский скит и Нямецкий монастырь, те порядки, которые были там установлены Паисием (Величковским).
Устав Паисия включал в себя 18 малых «уставов», или пунктов. Первый пункт гласил: «Ни единому брату ни киим образом ни какового движимого и недвижимого стяжания, ниже малейшей вещи не имети, ниже свое что именовати; но вся, от Бога посылаемая к составлению общего жития, имети обща». Второй пункт был направлен на то, чтобы «всем братиям должно прежде всего и паче всего стяжати послушание: всякую свою волю, и рассуждениеи самочинение оплевавши и вне повергши, волю же и рассуждение и заповеди отца своего творити и исполняти». Третий пункт утверждал первенство в монастыре настоятеля, который не должен «ни учение от себя приносити, ни заповеди предаяти – но по силе Св. Писания и учения св. отец должен часто братию поучати и наставляти, и волю Божию открывати». Четвертый пункт утверждал богослужение по Афонскому чину, без сокращений; пятый вводил общую трапезу; шестой предписывал братии совершать умную молитву: «В келлиях братия должны сидеть, по преданию святых отец, со страхом Божиим, паче всякого подвига предпочитающи умную молитву, в сердце умом художне совершаемую, яко же многие богоносные отцы о ней учат»… И так далее, до пункта 18. Этот устав действовал в Нямецком монастыре с 1779 года, а в России начал медленно утверждаться два-три десятилетия спустя.
Понимая, что резкая, жестко проводимая реформа вызовет отторжение монашествующих, отец Василий действовал постепенно, мягко. Для начала в Коренную пустынь был запрещен вход женщинам. Затем и самим монахам было запрещено покидать пределы обители и странствовать в поисках подаяния. Отныне братия должна были пребывать в собственных келиях, считая их как бы своими гробами, и всё время проводить в безмолвии, Иисусовой молитве и чтении душеполезных книг. Службы начали совершаться по Афонскому чину. Вместо суетного, нервного, полного соблазнов быта в пустыни понемногу воцарилось спокойное, благочестивое, приносящее пользу душе течение жизни.
Гладко ли протекала эта реформа, все ли безоговорочно поддерживали отца Василия в этом начинании? Судя по сохранившимся воспоминаниям, о единодушии речи не было. Новые строгие порядки и запреты не могли не возмущать тех из братий, которые были слишком подвержены «духу времени». Так, некий иеромонах Леонид, обладавший красивым голосом, пленил своим пением на клиросе местную помещицу по имени Анна и начал с ней встречаться. Отец Василий как мог пытался прекратить бесчинства пары, но Леонид с Анной не только не прекратили свои отношения, но и начали засыпать духовное начальство доносами на иеродиакона. Пришлось отцу Василию самому отправиться на прием к архиепископу Курскому и Белгородскому Феоктисту (Мочульскому) и просить для отца Леонида перевода в другое место. В итоге пара была разлучена. Но клевета на отца Василия не прекратилась, более того – недовольные им монахи не раз побивали его камнями и даже замыслили его убийство. Впрочем, разрешилась эта история благополучно: заговорщики опомнились и сами пришли к отцу Василию каяться, а тот простил их и попросил держать всю эту историю в тайне.
Словом, недовольных новациями в афонском духе хватало. Но неизмеримо больше было тех, кого новый облик Курской Коренной начал завораживать, манить к себе. В 1798–1799 годах резко возросло количество паломников, в пустынь стали стекаться странники из близлежащих и отдаленных губерний. И большинство из них жаждали встречи с иеродиаконом Василием – ведь именно от него шла та живительная волна обновления, которая полностью изменила монастырь.
Впрочем, желанной встречи добивались далеко не все. Женщин, к примеру, отец Василий видеть не хотел вовсе. Но если уж приходилось с ними разговаривать, то низко склонял голову, чтобы не глядеть на собеседницу. Его смирение было настолько велико, что себя отец Василий называл «прахом и пеплом». Тех, кто поносил и бил его (вспомним монахов, нападавших на него с камнями), он искренне благодарил, кланяясь им до земли за то, что врачуют его грешную душу. Избегал всяких праздных речей и, слыша их, тут же молча отходил в сторону. Считал себя недостойным смотреть на иконы, старался не разглядывать не только мирские вещи, но и богослужебные сосуды, убранство ризницы. Как только его начинали хвалить, сразу же пресекал это, называя себя бродягой, хуже не только скота, но даже и бесов. А начиная какое-либо дело, неизменно спрашивал у первого встречного – простого инока или случайного крестьянина:
– На пользу ли мне сие будет?
И, получив ответ, так и поступал, полностью отсекая свою волю.
Нет сомнения, что рост известности Курской Коренной пустыни, толпы паломников, желавших получить благословение, смущали и утомляли отца Василия. Какое-то время он с учениками даже удалился в Софрониеву Молченскую пустынь. Тем временем приближался очередной этап его жизни…
…26 октября 1798 года епископом Орловским и Севским был назначен Досифей (Ильин, 1751–1827), ранее бывший наместником Троице-Сергиевой лавры и епископом Старорусским. Объезжая свою новую епархию, владыка посетил и Брянскую Белобережскую Иоанно-Предтеченскую пустынь. Основанная почти сто лет назад, к концу века она пережила три закрытия (в 1724–1727, 1770–1775 и 1780 годах) и находилась в запущенном состоянии: вконец обветшавшие храмы и другие постройки, во главе – священник из белого духовенства, при котором пять человек братии… Но владыка Досифей был глубоко впечатлен уединенным расположением обители, ее видом и задумал восстановить пустынь. Как раз когда он размышлял над тем, кому можно поручить это сложное дело, его в Севске (именно там находилась тогда орловская кафедра) посетил иеромонах Арсений (Кириллов), ученик отца Василия, побывавший с ним на Афоне и в Нямецком монастыре. Теперь он направлялся из Курской Коренной обители в смоленские леса, где намеревался вести отшельническую жизнь.
– Как кому доверить?.. – переспросил отец Арсений, когда владыка Досифей доверительно поделился с ним мыслями. – Да моему духовному отцу Василию из Коренной. Лучше его никто с этим делом не справится.
– Верно! – обрадовался было владыка, но тут же задумался: – Да ведь отец Василий по своему смирению не захочет принять наместничество в Белых Берегах…
– А в этом давайте я вам подсоблю, владыко, – предложил отец Арсений. – Авось и удастся уговорить старца.
Так и сделали. Отец Арсений приступил к своему духовному отцу с уговорами, и тот по некотором размышлении согласился. Ведь постоянная суета вокруг Курской Коренной пустыни его смущала и утомляла. А здесь предстояло возродить, а фактически основать заново монастырь, находившийся в отдаленном, труднодоступном месте. Заодно он и отца Арсения убедил не уходить в леса, а последовать вместе с ним – возрождать обитель…
27 января 1800 года последовал указ епископа Орловского и Севского Досифея о назначении отца Василия (Кишкина) настоятелем Белобережской пустыни. На этот раз путешествие было не особенно долгим – от Курска до Белых Берегов по прямой около двухсот вёрст. Сначала была встреча с владыкой Досифеем в Севске. Епископ встретил отца Василия словами:
– Пожалуйте, старец Божий, вас давно ожидает Белобережская пустынь на жительство к себе.
Потом состоялась длительная и теплая беседа, и наконец владыка Досифей благословил отца Василия на труды. И вот уже среди бескрайних заснеженных полей, по которым передвигался возок, завиднелись купола высокого каменного Владимирского собора. По мосту пересекли реку Снежеть, приток Десны… Действительно, красивейшие места!
Но каким же запущенным все выглядело! Мост, по которому проехал возок, едва не развалился под ним. В храме Святой Живоначальной Троицы не было… пола, и ходить приходилось по деревянным мосткам. Надвратный же храм Святых Захария и Елисаветы уже полвека как был разобран – средств на ремонт после пожара, случившегося в 1749-м, так и не нашлось.
Братия также встретила нового настоятеля неприветливо. Увидев, что внутренний двор обители не очищен от снега, а заготовленные дрова скоро закончатся, отец Василий попросил монахов заняться работой. На это ему дерзко ответили:
– Сам очищай и дрова руби!
Настоятель… так и поступил. Поклонился дерзившим в ноги, испросил у них благословение и молча взялся за топор и лопату.
Увидев это, монахи подумали было, что отец Василий просто не умеет настоять на своем. Тем более что случай вскоре повторился. Когда послушнику Степану Подсолнухину отец Василий поручил заниматься монастырской гостиницей и, вручая ключи, попросил подмести номера, тот швырнул ключи на пол со словами:
– Ты здоров и делать тебе нечего, сам иди, прибирай и подметай!
Реакция была точно такой же. Отец Василий поклонился дерзкому в ноги, подобрал связку ключей и молча взялся за метлу. А вот Степан отреагировал по-другому. Некоторое время он недоуменно смотрел на иеродиакона, а потом залился слезами и бросился просить у него прощения.
И именно этот случай изменил всё. Видя, как раскаялся известный своим грубым поведением Степан (предыдущее монастырское начальство его даже в цепи заковывало, но он не смирялся), монахи по-другому взглянули и на себя, и на смиренного, молчаливого своего начальника. Устыдились и тоже в слезах пришли к нему каяться, прося прощения за гордыню и грубость.
Начались труды по восстановлению пустыни. Но, по всей видимости, в начале своего настоятельства отец Василий все же сомневался в том, справится ли он с возложенными на него обязанностями, потому что в мае и августе 1800 года отказывался от должности, предлагая взамен себя 59-летнего иеромонаха Питирима. (Тем более что формально из числа братии Коренной пустыни его не исключали. «А как я из числа Коренного монастыря братства еще не исключен и состою в штате и ведомстве оного Коренного монастыря, то желаю всеусердно во оном жизнь мою продолжать неисходно», – писал он в прошении.) Этот шаг вызвал эмоциональную реакцию братии – монахи плакали и даже не приветствовали нового настоятеля Питирима так, как это было положено. Будучи противником вводимых отцом Василием новаций, Питирим рьяно взялся за дело, принявшись возвращать в обители прежнее устройство, но мириться с этим монахи не стали, и в скором времени в обители произошел настоящий переворот – Питирим был с позором низложен, а настоятелем снова сделался отец Василий. Возвращаться к должности он отказывался, так что пришлось облекать его властью насильно – с помощью приказа орловского владыки. Вероятно, почувствовав поддержку большинства братии, отец Василий ощутил себя увереннее, понял, что им был взят правильный курс.
23 декабря 1800 года наконец состоялась иеромонашеская хиротония отца Василия. Напомним, что иеродиаконом он был с 1787 года, но по смирению считал себя недостойным иеромонашества. Поэтому пришлось снова все обставлять официально, помимо его воли. Во время службы в Трубчевском Чолнском монастыре он сослужил епископу Досифею как иеродиакон и неожиданно для себя был приведен к рукоположению. Препятствовать воле епископа отец Василий не мог, но по возвращении в Белые Берега с горькими слезами продолжал говорить о своем недостоинстве…
Под водительством иеромонаха Василия Белобережская пустынь в краткий срок из обветшавшего, умирающего монастыря превратилась в цветущее место. Вот как описывала свои впечатления от паломничества в Белые Берега первый биограф старца, монахиня Ангелина (Толбузина):
«Узнав о пришествии дивного старца Василия в Белобережскую пустынь и слышав много чудесного о сей пустыни, а более о святой жизни отца Василия, я с моими родными поехала туда, и что же я видела? Великие чудеса! В шесть месяцев времени обитель точно воскресла, и было так хорошо там, как бы в раю земном: всенощное бдение совершалось семь часов, поют сладко, подобно ангелам. Довольно странствовала я и до старых лет дожила, но нигде такого пения не слыхала. Многие обители видела я, но лучше нигде не было по чину, пению и смиренномудрому житию. Устройством обитель подобна Святой горе Афонской. Жены в кельи и в настоящую церковь не входили, иноки с ними не беседовали. Даже мужеского пола мирян настоятель и братия в кельях не принимали. Но боголюбивых посетителей старец в гостинице принимал и сладкою беседою насыщал».
За год число братии пустыни выросло до шестидесяти человек. В 1801-м в монастыре принял постриг Лев Наголкин – будущий преподобный Лев Оптинский, один из героев этой книги. Другие насельники в свое время сами стали настоятелями монастырей: Мелхиседек (Сокольников) – Пустынно-Рыхловского, Симонова и Ново-Иерусалимского; Серафим (Веденисов), Каллист (Кочетов), Павел (Крячков) и Маркеллин (Патрикеев) строили Площанскую пустынь; Иона (Мирошниченко) основал Киевский Свято-Троицкий монастырь, Паисий (Суворов) – Радовицкий Николаевский, Аарон (Марякин) стал наместником Александро-Невской лавры…
Очень важным подспорьем стало прибытие в 1801–1805 годах из Нямецкого монастыря учеников Паисия Величковского – отцов Клеопы, Анастасия, Афанасия и Феодора. Один этот факт говорит о том, как быстро распространилась молва о Белобережской пустыни, и о том, что отец Василий воспринимался как своеобразный «апостол», официальный продолжатель дела Паисия в России. Нямецкая братия, вероятно, своим авторитетом немало помогла настоятелю наладить в Белых Берегах строгий монастырский устав по афонскому образцу. На клиросе же благодаря схимонаху Феодору (Ползикову) утвердилось молдавско-влашеское пение, производившее на русских паломников незабываемое впечатление – ничего подобного в то время услышать было нельзя.
Успешно и быстро продвигались работы и по воздвижению в обители необходимых зданий. Были построены новая гостиница для паломников, мельница, лесопилка. Обитель получала щедрые пожертвования от дарителей – в нее присылали утварь, богослужебные книги, сосуды и облачения, обозы с хлебом, приносили крупные суммы денег. На праздники к началу всенощного бдения в пустынь съезжались все окрестные помещики и купцы, не забывая взять с собой пожертвования.
Нередко такие дары являлись в монастырь в чудесной обстановке. Так, накануне одной Пасхи закончился елей. Братия хотела было использовать льняное масло, но старец не благословил этого, заметив:
– Не малодушествуйте, а за все благодарите. Не о хлебе едином жив будет человек, а у нас благодатию Христовою хлеб не оскудел, а вы скорбите! Посмотрите на подвизающихся братий, обедавших с нами: многие и по седмице хлеб не вкушали, в пустынях и землянках живуще, кореньями и травами питаются и болотную воду пьют. Молитесь, скоро Господь нас утешит!
И действительно, через два дня от неизвестного дарителя в обитель прибыл обоз с елеем.
Постепенно авторитет отца Василия в обители возрос до такой степени, что братия ничего не предпринимала без благословения настоятеля. Самочиние же всегда заканчивалось печально. Так, одного монаха отец Василий не благословил на паломничество в Киев, наставляя его быть более смиренным и терпеливым:
– Если же пойдешь самочинно, пожнешь горький плод, с телом и душу погубишь и Богоспасаемого града не увидишь.
– Кто слышал и где написано – не ходить в Киев и не молиться там Богу и не поклоняться святым? – дерзко ответил монах.
Итог самочинного паломничества был печальным – не дойдя до Киева, монах связался с раскольниками и умер без покаяния, перед кончиной подробно рассказав о предсказании старца.
Нескончаемой чередой шли в Белобережскую пустынь и больные – с верой, что отец Василий исцелит их. Попасть к нему было непросто, но те, кому это удавалось, получали исцеление по молитвам старца.
Посреди всей этой хлопотной деятельности настоятель по-прежнему оставался смиренным и простым человеком. На летнем сенокосе трудился наравне со всеми и был для братии образцом. «Трудитесь, братие! – любил говорить он. – Бог так ценит труд в послушании, что для Него каждая капля пота – как мученическая кровь». Сам обходил монашеские келии и, если видел пыль и грязь, молча брал метлу и подметал. А потом оставлял на столе небольшой гостинец – бублик, пряник или новый гребень для волос.
– Ложась спать, помышляй в себе, что ты лежишь во гробе, и ожидай Жениха, грядущего в полунощи, и будет тебе Суд! – наставлял отец Василий братию.
Для совершения умной молитвы он удалялся в отдаленную келию в лесу, где его не могли найти паломники. Сам служил в храмах крайне редко, считая себя недостойным этой чести. Иногда подходил к клиросу, кланялся певчим, просил их спеть 41-й псалом («Реку Богу моему: Заступник мой, почто забыл мя еси?..») и на протяжении пения заливался слезами.
Посетителей старец встречал, как правило, за послушанием. Когда к нему пришел казначей Брянского Петропавловского монастыря игумен Гедеон, то он не узнал настоятеля в согбенном старике, облаченном в изорванную рясу и копавшем землю. На вопрос, как увидеть настоятеля, отец Василий спросил:
– Что хочеши, отче добрый, от лживого сего старца?
Лишь потом отец Гедеон узнал, что смиренный инок в рваной рясе и был нужным ему настоятелем. Гость вернулся и упал ему в ноги, прося прощения.
И всё же, несмотря на скромность старца, известность его шагнула далеко за пределы Белых Берегов. И раньше ему доводилось бывать по монастырским делам в Москве и Петербурге, а теперь такие поездки участились. Во время одного из таких визитов с ним завели разговор две фрейлины императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги императора Александра I, – и пожелали представить его государыне. Но отец Василий сразу же спросил у братии совета, стоит ли ехать в Петербург. Ответ был таков: «Если поедешь – станешь великим». Этого было довольно – старец сказался больным, и визит к императрице был отменен.
Тем не менее заслуги отца Василия по восстановлению пустыни были оценены по заслугам. 8 июля 1804 года Высочайшим указом Белобережская пустынь была включена в число пяти полагавшихся по штату Орловской епархии монастырей. «Считающемуся начальником пустыни иеромонаху Василию, который многие в ней ветхости исправил и завел там под руководством его Преосвященства порядок общежития, соделавшейся там кроткой жизни, благонравия и смиренномудрия, так и ревностно старался о содержании сей пустыни в лучшем ее благоустройстве, и его Преосвященству известным имеет быть, и именоваться строителем», – гласил указ Орловской духовной консистории от 28 июля.
Но четыре года настоятельства явно дали понять отцу Василию – совмещать руководящую должность и стремление к уединению крайне сложно. Он начал склоняться к мысли о том, чтобы покинуть обитель. Тайно – чтобы не сеять смуту в умах братии. Открыл свой замысел только епископу Досифею. Опечаленный владыка начал его уговаривать:
– Ты, отче, собрав своё стадо, привел их к Богу, и обитель тобой прославилась. Ты – добрый пастырь, полагаешь душу свою за овец, а наемник распустит их и стадо твое разорит. Кого изберу на твое место, и кто так братию утешит и немощи их понесет, или кто стяжал такую любовь и смирение? Ты и ненавидящих любишь и ожесточенных врачуешь смирением. Чьи уста изольют такие сладкие струи и напоят множество жаждущих душ? О отче любезный мой, не убивай меня твоим прошением! Твое богоугодное житие и святое учение не только пользуют епархию мою, но и в отдаленных краях многие слышавшие приходят в обитель и получают пользу.
Отец Василий поклонился владыке и ответил:
– Аз есмь, владыко святый, худой и неразумный человек, многая братия лучше меня.
И тут же предложил несколько кандидатур на выбор – причем как раз из тех, кто был к нему прежде недоброжелателен. Епископ возразил:
– Они для тебя святы, других же пользовать не могут!
Но старец стоял на своем, и владыке Досифею не оставалось ничего иного, как согласиться. Общим решением новым настоятелем был избран иеромонах Леонид (Наголкин), который был хорошо известен отцу Василию. Самому же старцу был назначен для пребывания Свенский монастырь. «Усмотрев в Бело-Бережской пустыни добрый порядок во всем и довольное устроение по хозяйственной части, всё это относим к благоразумному и опытному попечению бывшего настоятеля старца иеромонаха Василия, коему за такие подвиги объявляем нашу благодарность, вверяя ему вместе с сотрудником иеродиаконом Анастасием таковое же заведение, какое будет возможно и какое Бог поможет завести в Свенском монастыре. Для этого дозволяется им, сколько будет потребно иметь пребывание в том монастыре. Нынешнему же Бело-Бережскому строителю предписываем хранить во всем заведенный прежним строителем порядок в церковном служении, нимало не упущая и не прибавляя ничего», – было сказано в приказе епископа Орловского и Севского Досифея, изданном 30 мая 1805 года.
Свенский Успенский монастырь размещался недалеко от Белых Берегов, непосредственно примыкая к границам города Брянска. И, видимо, прежняя обитель осталась в сердце отца Василия, потому что он нередко уходил в Белобережскую пустынь, вернее, в уединенную келийку, стоявшую на вершине покрытого сосновым лесом холма. Днем он неустанно трудился – возделывал огород рядом с келийкой, рубил дрова, делал деревянные ложки, миски и ларцы, шил одежду и обувь, плотничал, – а ночами ходил по лесу и со слезами молился. Если не было слез, отец Василий бил самого себя. А если какой-нибудь прохожий давал ему деньги или одежду, он немедленно отдавал это в монастырь. Сам же был крайне воздержан в пище – ел сухой хлеб, размачивая его в воде, сырые грибы и коренья…
Увы, без руководства Василия в Белобережской пустыни вновь начались неурядицы. После ухода с должности настоятеля отца Леонида (Наголкина) по рекомендации старца настоятелем был назначен его давний недоброжелатель отец Мелхиседек (Сокольников), который позволял себе по отношению к старцу самые дикие выходки – дважды избивал его, плевал ему в лицо… Отец Василий, по своему крайнему смирению, не только никому об этом не говорил, но просил у своего обидчика прощения, надеясь унять разгул его гордыни. Но Мелхиседек так и не исправился. Вскоре после того как по настоятельной просьбе возмущенной им братии его отрешили от начальничества в обители, в июле 1809-го, отец Василий решил было отправиться на Афон и даже попрощался с окрестным людом, но, прибыв в Одессу, узнал, что из-за войны с Турцией за границу никого не выпускают. Пришлось вернуться обратно в Свенский монастырь. Но ненадолго – летом следующего, 1810 года отец Василий отправился на Дон. Причиной была просьба донского атамана Матвея Ивановича Платова о возрождении Свято-Вознесенского Кременского монастыря. Свой голос к просьбе присоединил и епископ Воронежский Антоний (Соколов), к чьей епархии принадлежали земли Войска Донского. Владыка Досифей отнесся к просьбе с пониманием и уволил отца Василия в отпуск по монастырской надобности на два месяца, потом этот срок не раз продлевался.
В путь отправились втроем – отец Василий и его ученики, Анатолий и Андрей. По дороге по просьбе владыки Досифея посетили Троицкие женские монастыри в Севске и Курске. В обеих обителях старца приняли, мягко говоря, неласково. В Курске игумения даже начала поносить его последними словами, называя безбожником и бродягой. Но отец Василий, кланяясь до земли и целуя руки игумении, ответил так:
– Благодарю вас, ведь истинно обо мне говорите, возлюбленные мои матери, род Божий! Кто меня так обличит и уврачует мои язвы, спасительницы и целительницы моей души, вы обо мне говорили только лишь истину, за это навсегда память о вас во мне пребудет!
Монахини же обоих монастырей, напротив, сразу увидели в отце Василии старца и буквально осаждали его, прося вразумления. О севском Троицком монастыре старец имел впоследствии особую заботу, а каждый его приезд в обитель превращался в праздник: сестры спешили получить благословение, стремились прикоснуться к одежде отца Василия, падали перед ним на колени. Тех, кто роптал на игумению, видевшую в старце бродягу, он учил смиряться и в буквальном смысле слова целовать следы монастырского начальства.
По пути на Дон отец Василий посещал своих духовных чад. Близ Курска его принял в своем имении действительный статский советник Александр Матвеевич Верёвкин, в прошлом курский и архангельский губернатор, – он со своим семейством пал перед старцем на колени, целуя ему руки и ноги. В Ливнах жена градоначальника сама под уздцы довела лошадей путника к крыльцу своей усадьбы; отец Василий же, войдя в дом, назвал по именам всех детей семейства, хотя видел их впервые, и предрек монашескую судьбу дочери Екатерине. В Задонске отец Василий поклонился гробу своего учителя – владыки Тихона, скончавшегося в 1783 году.
Свято-Вознесенский Кременской монастырь (ныне расположен на хуторе Саушкин в Волгоградской области) был упразднен в 1788 году, но десять лет спустя, при Павле I, восстановлен по просьбе казаков, хотя и был оставлен за штатом. Насельников было всего трое; управлял монастырем престарелый священник, отец Михаил Яковлев. Но отец Василий со спутниками энергично взялись за дело, и в короткий срок Кременская обитель возродилась к жизни. Попутно расширился и расцвел и недавно основанный Усть-Медведицкий женский монастырь. Множество местных жителей-молокан под влиянием проповедей старца приняли православие.
Так прошло три года. Но всеобщее почитание и суета вокруг него, как и прежде, очень утомляли отца Василия, и он подал прошение в Воронежскую духовную консисторию об удалении его с должности настоятеля. Для местных это решение стало настоящей трагедией. На проводы старца собралась огромная толпа казаков.
– Куда ты, отец наш, удаляешься? – спрашивали его со слезами. – Ты нас породил и всю нашу местность от заблуждений просветил, грешников на покаяние наставил и ожесточенных своим незлобием умягчил. Твое, отче, отхождение повергает нас в глубокую скорбь. На кого же ты нас оставляешь?
– Оставляю вас Господу Иисусу Христу и Пречистой Его Матери, – был ответ старца. – Она наша Заступница и Путеводительница, молитесь и просите Ее.
В ответ прихожане начали рыдать так горько, что не могли ни говорить сами, ни слушать наставлений отца Василия.
В Воронеже епископ Антоний, поблагодарив иеромонаха за понесенные труды, попросил его провести какое-то время в своей летней резиденции, Спасо-Преображенском Толшевском монастыре, в сорока верстах от Воронежа. Там отец Василий находился около года. Интересно, что сорока шестью годами ранее там же год провел и святитель Тихон Задонский; в монастыре хранились его прижизненный портрет и кресло, в котором он сиживал. Закончив пребывание в Толшевской обители, иеромонах сразу же отправился в Задонскую, где вновь поклонился мощам своего наставника.
Там же произошел случай, еще больше упрочивший репутацию отца Василия как прозорливого старца. Его пригласили к местнопочитаемой постнице Евфимии, которая славилась своим благочестием. Но отец Василий уклонился от встречи. А когда Евфимию привели к нему, она вдруг начала биться в судорогах, кричать и рухнула на землю. Увидев это, отец Василий наставительно произнес, обращаясь к местным монахам:
– Чада мои, не всякому духу веруйте, по апостолу, а самочинников и ложных пророков, а наипаче жен, именующих себя святыми, но не свято живущих, избегайте. Многие и благочестиво жившие, от общения со мнимыми женами-постницами погибали. «Да звенит глас сей во ушию вашею, – как говорил святитель Тихон, – всех люби и всех бегай, и спасёшься!» Избирать же себе надо учителя не «чудотворца», а незлобивого и смиренномудрого, со Святым Писанием и жизнью Святых Отец согласующегося.
…Стоял июнь 1814 года. Отец Василий с двумя учениками возвращался с Дона в родные края. Где-то посреди бескрайней степи им встретился крестьянин. Он с изумлением смотрел на подходивших к нему путников – одетых в изорванные и запыленные рясы монахов, старшему из которых на вид было около семидесяти.
– Скажи мне, брате, – обратился к крестьянину старший, – что полезнее нам будет – идти вперед или назад вернуться?
– Иди, отче, вперед – там добро тебе будет, и многим принесешь пользу, – ответил крестьянин.
Когда встречный скрылся из виду, отец Анатолий спросил у учителя:
– Может ли простой земледелец-невежда чему-то научить тебя?
– Он более меня знает, потому как пребывает в непрестанных трудах, а я живу в лености, хоть многие несмысленные и ублажают меня. Я верую, что он сказал мне сие по Божию внушению, – был ответ.
На какое-то время прибежищем отца Василия стала Курская Коренная пустынь. Там он, напомним, подвизался уже дважды – в возрасте 27 и 53 лет, причем во второй раз именно его труды сделали захудалый монастырь процветающим и знаменитым. И вот он входил в его Святые врата уже 69-летним стариком… К радости отца Василия, он нашел в пустыни своего давнего друга, иеромонаха Софрония. Но архимандрит отец Палладий (Белевцев, 1776–1842) был недоволен прибытием странников в монастырь и поселил отца Василия в крохотной келийке со строгим запретом на посещения. Лишь после того как иеромонах предоставил свое убогое жилище другому собрату, для которого в обители вовсе не находилось места, архимандрит устыдился и поселил его в обычной келии.
Не лучше было и отношение иных братий. Так, когда в пустынь пришел из Киева некий юноша, которому Печерский схимонах велел идти в Коренную к старцу Василию, старец сам подошел к нему на литургии и спросил: «На что тебе грешный Василий?» Увидев эту сцену, к нему подбежал иеродиакон Ираклий:
– Ты что тут, старик, празднословишь и соблазняешь молящуюся публику?
– Прости меня, отче, грешного, – поклонившись, ответил старец.
– Нет тебе прощения, клади поклоны! – заявил Ираклий.
И отец Василий усердно отбивал поклоны на протяжении всей службы. Знавшие и любящие его люди дивились такому смирению и еще больше начали почитать старца…
Третий период нахождения в Коренной тоже оказался недолгим. В 1816 году отец Василий со своим учеником отцом Анастасием (Бардиным) направился в Рождества Пресвятой Богородицы Глинскую пустынь (ныне она находится в нескольких километрах от российской границы, в Сумской области Украины, рядом с селом Сосновка). Сейчас Глинская пустынь знаменита не менее Оптиной, но тогда это был крошечный монастырёк с десятью монахами и единственным храмом Рождества Богородицы; келии были ветхие и убогие, гостиницы для паломников не было вовсе. Среди братии, увы, процветало пьянство. Настоятель, иеромонах Парфений, об исправлении нравов не заботился.
Скорбя о запустении, в котором находилась Глинская, старец деятельно взялся за искоренение пороков, царивших в пустыни, но, как и следовало ожидать, столкнулся с отпором. Монахи ругали его на чем свет стоит, плевали в лицо, три дня подряд не допускали к трапезе… Особенно усердствовал бывший полковник Маков, который в итоге покинул монастырь, предварительно вырезав на стене своей келии хулящие старца стихи. Но через некоторое время Макову и его приятелю, монаху Александру, тоже хулившему отца Василия, случилось идти мимо обители поздним вечером. Оба устали, были голодны и очень удивились, когда старец вышел к ним, упал в ноги и умолял отдохнуть у него в келии. Накормив путников, он оставил их ночевать, а утром обратился с мольбой:
– Останьтесь, братия, в обители сей, я не только этого хочу, но и келью вам свою уступлю с любовью!
И Макова, и Александра пронзило раскаяние. Оба со слезами повалились старцу в ноги:
– О дивное, отче, и паче естественное твое незлобие! Ты растопил наши оледеневшие сердца своей безмерной любовью и смирением!
Слухи о подвигах отца Василия доходили из Глинской и до Курской Коренной пустыни, начальство которой не переставало питать к старцу недоброжелательность. Архимандрит Палладий и казначей пустыни иеромонах Паисий в конце 1816 года даже подали архиепископу Курскому и Белгородскому Феоктисту (Мочульскому) рапорт о том, что отец Василий-де содержит рядом с Глинской особый скит для общения с женщинами, где живут его жена и сын. Прочитав рапорт, 89-летний владыка, тридцать лет назад ставивший отца Василия в иеродиаконы, разгневался и в январе 1817-го вызвал его к себе. Отчитав его, Феоктист приказал немедленно убираться из епархии.
– Прости, владыко святый, меня, много согрешившего, но сего, сказанного Вами, я не знаю. Я и избиения всякого достоин, и с радостью его приемлю, как от руки Господней, – смиренно ответил старец.
Но слишком известно было уже к тому времени имя отца Василия, чтобы его удаление из епархии прошло тихо, «келейно». Сначала в вине иеромонаха усомнился курский губернатор, тайный советник Аркадий Иванович Нелидов, а там и столичные чиновники. Владыка Феоктист, смягчившись, обещал разобраться в ситуации внимательнее. Расследование показало, что рапорт – просто нагромождение клеветы, и старец с миром вернулся в Глинскую обитель, а клеветники понесли заслуженное наказание.
11 мая 1817 года новым настоятелем Глинской пустыни был назначен иеромонах Филарет (Данилевский, 1777–1841). 6 июня он прибыл в обитель. Отец Филарет был своего рода «духовным внуком» преподобного Паисия (Величковского) – учеником его прямого ученика, отца Феодосия (Маслова, 1720–1802). Нет сомнения, что отцу Василию было заранее открыто это назначение. Он усердно молился Богородице, прося назначить в Глинскую того настоятеля, который будет угоден Ей. После назначения отца Филарета настоятелем прежний начальник обители Парфений начал интриги в Курске, пытаясь сохранить за собой место, но отец Василий, узнав об этом, заметил лишь:
– Матерь Божия Сама избрала Филарета, а они что еще вздумали?
Назначение оказалось чрезвычайно удачным – при Филарете Глинская пустынь фактически была создана заново. На ее территории были возведены храмы, братские корпуса, многочисленные хозяйственные постройки – мельница, амбары, кирпичный завод, крупорушка, сукновальня, ледники и т. д. Число братии возросло более чем в три раза. В 1821 году Святейшим Синодом был утвержден написанный по образцу Афонского строгий устав, впоследствии ставший образцом для пятнадцати других монастырей. Нет сомнений, что главным помощником отца Филарета в разработке этого устава был иеромонах Василий (Кишкин). А сам Филарет показывал образцы высокого монашеского делания. Келия настоятеля – одно окошко, стол, два стула, шкаф, полки с книгами, иконы, скамья и набитый сеном мешок, служивший постелью, – была открыта для всех в любое время дня и ночи. Доступный, простой, добрый, он стал настоящим духовным светочем Глинской. Отец Василий не мог нарадоваться на такого настоятеля. И случайно ли, что в 2008 году в один день их причислят к лику преподобных…
Сохранилось множество описанных случаев чудесной помощи, оказанной отцом Василием (Кишкиным) во время его пребывания в Глинской пустыни. Так, он вразумил жившего недалеко от пустыни помещика Никанора Переверзева. (Обычно его отчество указывается как Степанович, но, скорее всего, имеется в виду статский советник Никанор Иванович Переверзев, живший в селе Ивня Обоянского уезда Курской губернии и умерший в 1824 году.) Тот «славился» тем, что нещадно издевался над проходившими через его владения монахами-странниками и бил своих крепостных. Однажды отец Василий пришел к усадьбе Переверзева и стал прогуливаться под окнами. Крестьяне предупредили его:
– Много иноков умучил наш барин, и тебя, отче, жалеем, умучит!
– Не бойтесь, чада, верую Богу моему, благ мне будет и кроток всем на пользу, – был ответ.
Между тем Переверзев заметил бродящего туда-сюда монаха. И, сам не зная почему… пригласил его к себе. Войдя, старец произнес фразу из Евангелия от Луки – «Днесь спасение дому сему бысть» и завел с помещиком беседу о милости и любви к ближнему. В конце этого разговора Переверзев поклонился старцу в ноги и предложил ему денег. В ответ отец Василий заметил:
– Денег мне твоих не нужно, а нужна мне твоя душа, за которую я готов положить и жизнь свою.
Вскоре после этой беседы Переверзев совершенно изменился – многим своим крестьянам дал вольную, а жизнь других сильно облегчил.
«Глинский период» в жизни старца Василия закончился в 1824 году. Семь лет пребывания в пустыни завершились некрасиво – завидовавший духовным дарованиям отца Василия духовник обители начал против него настоящую кампанию, напирая на то, что старец принимает у себя в келии и мужчин, и женщин, и тем самым вводит братию в соблазн. В конце концов ему удалось настроить против отца Василия часть братии. Начались поношения, вплоть до того, что старцу плевали в лицо. Он же, по своему обыкновению, кланялся и целовал руки плевавших, приговаривая:
– Просвети, отче, да глава моя исцелеет и очи мои да очистятся!
В конце концов его признали виновным и изгнали из Глинской. Но он тут же получил приглашение от своего ученика иеромонаха Анастасия (Бардина) переместиться в Пустынно-Рыхловский Николаевский монастырь, находившийся в сотне верст от Глинской, в Черниговской епархии. Поначалу все шло хорошо, но вскоре Анастасий подпал под влияние местной помещицы по имени Пульхерия Ивановна, которая начала успешно манипулировать настоятелем. По ее наущению Анастасий приказал своему учителю покинуть монастырь, и отец Василий снова отправился в дорогу…
Путь его лежал на Дон, где после 1814 года имя отца Василия было овеяно легендами и окружено общим почитанием. Первым делом владыка Антоний попросил старца помочь в обращении к покаянию главы местных молокан. Задача оказалась нелегкой – на протяжении целого года сектант лишь смеялся и поносил старца в ответ на его увещевания. Наконец настал день, когда отец Василий, придя в отчаяние, со слезами начал молиться Богородице:
– Мати Божия! Помози, порази сердце сего ожесточенного человека, аз, грешный, без Тебя не могу сего сотворити!
И произошло чудо. Вскоре сектант сам пришел к старцу и, целуя его ноги, произнес:
– Я, святый отче, окаянный, всю свою жизнь провел в неведении истинного Бога и множество душ привел к погибели и всякому злу их научил.
Отец Василий заплакал от радости и расцеловал молоканина:
– Дерзай, чадо мое, близ Господь и скор на услышание всем призывающим его, блудниц и разбойников простил и язычникам дверь отверз, ни единого же грешника кающегося отвергает, и о тебе на небеси сам Спаситель со ангелы и всеми святыми торжествует! Дивны дела Твои, Господи!
В станице Старочеркасской отец Василий навестил Екатерину Иоакимовну Дьячкину, вдову генерала, у которой тяжело болел сын. Поклонившись старцу в ноги, она сказала:
– Батюшка! Я совершенно верю, что Господь слышит Ваши молитвы, и умоляю Вас пред Богом: помолитесь ему, чтоб он продлил жизнь моему трехлетнему сыну!
– Утешит тебя Бог на двенадцать лет, – ответил старец. Так и случилось – мальчик прожил после этого еще двенадцать лет. А Екатерина Иоакимовна в 1839 году стала монахиней с именем Евфросиния и основала Старочеркасский Ефремовский монастырь, где стала игуменией.
В той же станице отца Василия познакомили с неким богатым купцом, который вел в своем доме строго постнический образ жизни да еще наставлял на путь истинный юных девушек, творя вместе с ними молитвы. Конечно же, подоплека у этого была совсем иной. Поняв это, старец быстро и решительно пресек подобные занятия. Укорив девушек, он строго наказал им ни под каким предлогом не общаться с лицемерным бесстыдником. Купец пришел от этого в ярость и публично начал укорять старца:
– Ты не принес нам никакой пользы, а наоборот – навредил своим учением! Замкни уста, молчи, не говори!
Отец же Василий с улыбкой отозвался на это:
– Благодать, чадо, в устах твоих, истинны твои глаголы!
Слова купца так понравились ему, что он до самой смерти любил приговаривать, адресуясь к самому себе: «Замкни уста, Василий, молчи, не празднословь!»
Оставил о себе память отец Василий и в Таганроге. Исцелив бесноватую купчиху, он внял ее мольбам подарить ей что-нибудь и отдал ей свою старую шапочку. Купчиха положила ее в особый бархатный футляр, всякий раз, когда заболевала, надевала шапочку – и выздоравливала. Со временем эту реликвию начали брать у нее друзья и знакомые, а одна купчиха даже подменила шапочку, сшив точно такую же вместо оригинальной.
Из Таганрога странник отправился в Воронеж. Архиепископом Воронежским и Задонским в январе 1826 года был назначен Антоний (Смирницкий, 1773–1846, в 2003 году причислен к лику святых), который глубоко почитал отца Василия. Именно святителю Антонию мы должны быть благодарны за единственный сохранившийся до наших дней портрет отца Василия. Дело в том, что сам старец по смирению категорически отказывался позировать художнику, считая это совершенно неуместным и ненужным. Но владыка Антоний был иного мнения: «Я знаю, что портрет его многим верующим послужит во спасение; взирая на него и вспоминая богоугодное его житие и спасительное учение, будут память его творить». Зная, что уговорить старца позировать не удастся, владыка прибег к небольшой хитрости – попросил своего духовника отца Феофана побеседовать с отцом Василием. А в соседней комнате между тем скрытно от посторонних глаз работал художник. В итоге получился портрет, изображающий 81-летнего старца с четками и посохом в руках. Лицо, обрамленное небольшой белой бородой, светло и, несмотря на лета, молодо; на нем словно и не отпечатались годы странствий и трудностей, поношения и клевета, через которые суждено было пройти отцу Василию…
Неизвестно, узнал ли отец Василий о существовании этого портрета; может быть и нет. Его оригинал находился в кабинете владыки Антония, а многочисленные копии разошлись по частным домам воронежцев. Хранились такие портреты также в Белобережской и Площанской пустынях.
…В 1827 году в жизни отца Василия возникло последнее его пристанище – Площанская Богородицкая Казанская пустынь (ныне в Брасовском районе Брянской области). Этот монастырь может считаться прародителем чисто русского старчества, не связанного с наследием преподобного Паисия (Величковского). Еще в середине XVIII столетия в брянских лесах подвизался иеромонах Иоасаф (Медведев, 1680–1765), ученики и последователи которого Пафнутий, Серапион, Иоип, Адриан и Досифей старались развивать и поддерживать его наследие. Но в начале следующего века собственно площанские традиции начали понемногу заменяться теми, которые были привнесены отцом Василием после его жительства на Афоне и знакомства с наследием Паисия. Так, в 1815–1825 годах в пустыни подвизался ученик Паисия Величковского схимонах Афанасий (Захаров), а в 1818–1826 годах настоятелем монастыря был последователь отца Василия, строитель Белобережской пустыни Серафим (Веденисов). При нем число насельников обители возросло до сотни, вместо знаменного было введено, по примеру Белых Берегов, «киевское» пение. Отец Василий уже не застал Серафима в живых – тот скончался год назад, но настоятелем был другой его белобережский ученик и постриженник, отец Маркеллин (Патрикеев). Он и вся братия встретили отца Василия с чувством глубокого благоговения.
Да и сам он был счастлив. «С радостными слезами благодарю и славлю Бога, непостижимыми судьбами Его приведшего меня в тихое и безмолвное пристанище», – писал он. И действительно, четыре года в Площанской пустыни были едва ли не самыми спокойными в бурной жизни отца Василия. Здесь никто и не думал попрекать и укорять его чем-либо, не говоря уже о побоях и поношениях. Он был общим Учителем и Наставником, наконец-то нашедшим тихую пристань.
Одним из главных знакомств отца Василия стала его встреча с иеромонахом Макарием (Ивановым), одним из героев этой книги. Он подвизался в Площанской с 1810 года и вскоре стал духовником старца. В октябре 1828-го произошла еще одна радостная встреча – возвращаясь из Киева, в Площанской остановился 56-летний иеромонах Лев (Наголкин), постриженник отца Василия и его ученик белобережских времен. С ним путешествовал будущий святитель Игнатий (Брянчанинов), тогда еще 21-летний послушник Димитрий. Это была поистине промыслительная, великая встреча. Можно предположить, что присутствовал на ней и 40-летний отец Макарий (Иванов); если так, то в тот день в Площанской пустыни встретились и душеполезно общались четверо великих русских святых… Лев (Наголкин) задержался в Площанской до апреля 1829 года, и нет сомнения, что в это время отец Василий часто общался со своим учеником и последователем. О зиме 1828/29 года Игнатий (Брянчанинов) написал впоследствии очерк «Сад во время зимы»: «В 1829 году проводил я зиму в Площанской пустыни. И поныне там, в саду, стоит уединенная, деревянная келья, в которой я жил с моим товарищем. В тихую погоду, в солнечные ясные дни выходил я на крыльцо, садился на скамейку, смотрел на обширный сад. Нагота его покрывалась снежным покрывалом; кругом всё – тихо, какой-то мертвый и величественный покой. Это зрелище начало мне нравиться: задумчивые взоры невольно устремлялись, приковывались к нему, как бы высматривая в нем тайну».
…Настала осень 1829-го. Отец Василий, которому уже исполнилось 84 года, занимался рубкой деревьев в лесу, но вдруг почувствовал недомогание и упал без чувств. Через некоторое время братия нашла его и отнесла в келию. Несколько часов отец Василий был без сознания, а монахи со слезами молились Богородице, прося Ее вернуть духовного наставника к жизни. Наконец старец открыл глаза, соборовался, причастился и сказал:
– Вы подумали, что я умру, но нет, мне назначено жить еще восемнадцать месяцев!
Вскоре после этого случая он по благословению настоятеля выстроил себе в лесу отдельную келию и ушел в затвор. Из вещей в келии были лишь табурет и икона, перед которой горела лампада. Еду и воду ему приносил послушник, оставляя посуду под дверьми. Наклонившись к маленькому оконцу келии, выходившему на восток, он слышал непрестанные слова молитвы:
– Господи, помилуй, прости, не покинь… Милосердный Господи, Владычице моя, спасите меня грешного!
Или молитву Святого Иоанникия:
– Упование мое – Отец, прибежище мое – Сын, покров мой – Дух Святый. Троица Святая, слава Тебе!
Братия не раз приходила к отшельнику за назиданием, но отец Василий лишь со слезами отвечал им через оконце:
– Простите меня, отцы и братия! Настало время моему молчанию, конец мой приближается и смерть при дверях.
Но так продолжалось недолго. Получив подкрепление от Господа, почувствовав себя лучше, старец всё же открыл двери своей келии для всех желающих. Он давал духовные наставления, благословлял, разве что отказывался быть восприемником при постриге.
В июне 1830 года его посетила целая делегация сестер Борисовской Тихвинской пустыни, посланная игуменией Венедиктой с тем, чтобы пригласить старца некоторое время пожить в их обители. Сначала отец Василий отказывался, но затем все же отправился в путь с учеником отцом Арсением. Сестры встретили старца с большим почетом, проводили в отведенную ему отдельную келию. Недолгое его пребывание в Борисовской обители ознаменовалось многими чудесными исцелениями монахинь – так, у сестры Ангелины он излечил ногу, а певчую Матрону, бывшую при смерти, совершенно исцелил от болезни.
Наставления отца Василия, обращенные к сестрам Борисовской Тихвинской пустыни, были не только устными. В 2015 году был впервые опубликован корпус писем старца, адресованных его ученицам, – бесценный памятник русской духовной литературы начала XIX века. «Письма о подвижничестве инокинь» позволяют судить об отце Василии (Кишкине) как об одном из выдающихся русских церковных писателей – они написаны энергичным, образным языком, в полной мере отражающим духовную суть старца. Таково, например, письмо «О терпении и послушании»: «Богом вас прошу, терпите великодушно. Что вы разве с голоду умираете, что займитесь послушанием, какое бы они ни было, но просит начальница, все послушание вменится; потому оно, послушание, увеличено паче поста и молитвы; ибо против воли вашей делается. И кто без роптания с благодарностию делает, тому исповеднической венец плетется, потому что он нудится, против своей воли перелом делает во уме своем и делается самовольным мучеником».
Письма бесценны и тем, что донесли до нас простой, разговорный стиль речи старца, позволили нам как бы услышать его живой голос. Завершая свои наставления в одном из писем, он заключал: «Вам пошлифовать годится про черной день, с сего не слиняли, добре, что вы отзываетесь, это я сродни, правда, а не ложь, вы есте род Божий, подобие Его, не сих. Старайтесь и читайте со смирением книжки; еще вам со временем доставлю Скитский патерик, очень много там повестей достопамятных, прошу вас Богом как можно насилуйте себя умственно иметь веру к игумении. А без сего вы живые мертвецы; и ежели не услышу, что вы вконец с нею от всего сердца не смиритесь, вечно с вами не могу время разделить». Почти каждое письмо он заканчивал словами «Жаждущий Вашего спасения» или «Вашего спасения желатель»…
Проводы отца Василия назад в Площанскую превратились в настоящую народную демонстрацию. Толпа людей вместе с инокинями с пением псалмов провожала старца несколько верст. На прощанье он обратился к сестрам с назидательным словом:
– Заповедую вам: не ослабевайте в подвигах поста и молитвы, не щадите естества тленного и неленостно трудитеся в духовных подвигах самоотвержения, дабы получить воздаяние вечное. И вас всех прошу молиться о душе моей и поминать, когда преставлюсь в вечность. Поручаю вас Тихвинской Божией Матери, она ваша Мать и игумения, а вы ее дети, к Ней и прибегайте.
По возвращении в Площанскую он вернулся к прежнему образу жизни – поселился в отдельной келии и принимал в ней народ. Заметно было, что силы старца ослабевают. Но он по-прежнему неопустительно участвовал во всех богослужениях, не считая келейного молитвенного правила. Когда братия просила его поберечь себя и реже приходить в храм, он отвечал:
– В сие последнее время более подобает мне бодрствовать и пользоваться общей молитвой. Вскоре рукотворенного храма я не увижу и пения стихов не услышу. Время мое приближается к концу. Нужно со всеми примириться и у всех испросить прощения и молитв.
Шел 1831 год, шестая неделя Великого поста. В среду отец Василий исповедался у своего духовника, иеромонаха Макария (Иванова), причастился, затем навестил в гостинице паломников и удалился в келию – работать над деревянной посудой, которую собирался наполнить гостинцами для паломников. Но сил доделать эту работу у него уже не было. Воздев руки к небу, он поблагодарил Господа за все благодеяния, повторяя: «Тысяща лет пред очима Твоими, Господи, яко день вчерашний…», а затем попросил постелить ему, как это было принято на Афоне, войлок, и, сказав «Отсюда не узрите Василия, ходящего на ногах»», лег на него. Старец не переставая молился и просил учеников читать вслух избранные им псалмы. Когда силы его оставляли, он понуждал себя к рукоделию.
В день Святого Христова Воскресения, 19 апреля 1831 года, старец причастился, и присутствующие заметили, что на лице его отразилось сияние. Всю Светлую седмицу к нему нескончаемой чередой шла братия, заранее прощаясь с умирающим. За два дня до кончины отец Василий явился во сне своему духовнику Макарию, который по служебной надобности находился в Севске, и сказал: «Если ты не успеешь приехать в свою обитель, то в живых меня не застанешь, я со всей братией простился, тебя ожидаю». Макарий поспешил из Севска в Площанскую, и два великих старца успели попрощаться.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67926501) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.