Страж
Игорь Евгеньевич Боковой
Сменяя друг друга, мелькают эпохи. Возводятся и умирают города. Восходят и гаснут звезды великих царей. Когда-нибудь и его тоже не станет. Может, это случится завтра, может, ещё очень не скоро, но до тех пор он не покинет свой пост. Он не знает голода и усталости. Ему неведомы радость и горе. У него нет воспоминаний. Его разум чист, как первый снег. Он – Страж. В этом его Назначение.
Игорь Боковой
Страж
Глава 1
Труа
Городские ворота растворились с протяжным воем, разнёсшимся на добрую сотню туазов[1 - – старинная мера длины (1 туаз равнялся приблизительно 1.9 метров)] вокруг. Потревоженные душераздирающими звуками, с окрестных деревьев черной тучей взлетели стаи ворон. В город, под аккомпанемент беспрестанного карканья, унылой вереницей потянулись повозки торговцев, имеющих намерения продать свой товар подороже, крестьяне, надеющиеся купить его подешевле, работники, ожидающие найти в этих каменных стенах заработок, который позволит им прокормить семью, попрошайки и бродяги, верящие в счастливый случай и мягкость людских сердец. В общем, всяк жаждущий пройти в Труа этим промозглым январским утром, тешил себя надеждой, что сегодня, как раз тот день, когда звёзды снисходительно позволят ему хоть немного, но всё же изменить свою жизнь к лучшему.
Заспанные городские стражники с усердием принялись осматривать каждую повозку, мешок или корзину – начальник стражи строго наказал, сколько к закату солнца необходимо собрать денег и пригрозил вышвырнуть с королевской службы каждого, кто не справится с этой задачей. Самое обидное было то, что припрятать хотя бы пару монет для себя не представлялось возможным: хитрый капитан организовал всё так, что за каждым «поборником закона» присматривало ещё трое таких же. Поэтому, получая плату за проход в город, каждый из стражников зорко следил за тем, чтобы ни в коем случае деньги не перекочевали соратнику в карман.
Размер платы определялся на глаз и зависел от многих факторов: как выглядел путник, во что он был одет, как он себя вёл, что говорил. К примеру, чванливому, разодетому дворянину нужно было пониже поклониться и будьте покойны – ливр[2 - – здесь и далее денежные единицы средневековой Франции] в кармане. Зажиточный торговец (сам добротно одет, а лошади ухожены), если его хорошенько прижать, способен был раскошелиться на пару-тройку су. Остальное отребье, желающее пройти за городские ворота, платёжеспособным можно было назвать едва ли, потому как с толпы в двадцать-тридцать голодранцев можно было поиметь не больше двадцати денье. Но что поделаешь, и это были деньги. Тем более, что с этим сбродом, при желании, можно было даже слегка поразвлечься: ухватить деревенскую девку за срамное место (да она за этим сюда и пришла!), ну или, когда уж совсем станет скучно, поколотить и вышвырнуть из города какого-нибудь бедолагу, предварительно, на всякий случай, обшарив его карманы.
Желающих войти в Труа сегодня было немного, а это, если учесть драконовские аппетиты капитана, было плохо. Немного повздорив с каким-то жадным торговцем (проклятый скряга никак не хотел платить, но пара тумаков быстро его образумила), стражники с огорчением отметили, что поток гостей города почти иссяк, а до нужной суммы было ещё далеко. Надежды, что в течение дня подтянется ещё кто-нибудь (ваганты[3 - – бродячие поэты, артисты, музыканты], например), было мало, поэтому настроение ухудшалось с каждым мгновением.
– Пошли прочь, голодранцы! – заорал огромный толстый стражник по прозвищу Боров, обращаясь к толпе бродяг, всё ещё не терявших надежду задаром прошмыгнуть в город, – не то я…, – он угрожающе потряс в воздухе огромным кулаком.
Недовольно бормоча под нос проклятия, грозящие стражникам немедленно провалиться в чертоги Люцифера, толпа нехотя начала расходиться.
Метнувшаяся вдоль стены тень заставила Борова мгновенно среагировать: он, с невиданной для человека такой комплекции прытью, развернулся на одной ноге и выкинул вперёд свой кулак, больше похожий на кузнечный молот. Будь нарушитель не так быстр, скорей всего ему бы пришлось распрощаться с жизнью, а так кулак его только задел, заставив всего лишь упасть, о чём свидетельствовал грохот рухнувших пустых деревянных ящиков, сложенных у стены в незапамятные времена.
– Ну, сейчас ты пожалеешь, что уродился на этот свет, чёртов бродяга, – глаза Борова налились кровью, и он решительно выволок нарушителя на свет. Им оказался прыщавый парнишка лет пятнадцати, худой, как оглобля, одетый в рваные штаны и такую же видавшую виды рено[4 - – верхняя одежда, представляющая собой тунику из шкуры животного]. Он брыкался и извивался, пытаясь вырваться, но какое там – шансов не было никаких. Боров замахнулся…
– Оставь его! – неожиданный громкий окрик подействовал на всех присутствующих как ведро холодной воды.
Боров оторопел от такой наглости, застыв с поднятой для удара рукой. Его удивление лишь усилилось, когда он, медленно обернувшись, увидел хозяина голоса, отсрочившего расправу над бродяжкой.
Это был достаточно высокий и крепкий, не идущий, впрочем, ни в какое сравнение с Боровом, молодой человек с желтыми, как солома, волосами. Одет он был добротно, но всё же слишком просто для дворянина (да будь он даже таковым, городская стража подчинялась только графу Шампани и никому более).
– Шёл бы ты… своей дорогой, – злобно прошипел Боров, сверкая налитыми кровью глазами из-под косматых бровей.
– Шевалье[5 - – (фр. chevalier – «едущий на коне», то есть рыцарь, кавалер) – младший дворянский титул в средневековой Франции], – в голосе незнакомца послышались стальные нотки, – тебе надлежит обращаться ко мне «шевалье» и в знак уважения – слегка поклониться.
– Где твой конь, шевалье? – прошипел Боров, продолжая удерживать мальчишку.
Шутка обывателям понравилась и дружный хохот, грянувший перед входом в город, был тому ярким свидетельством. Толпа, уже было собиравшаяся расходиться, с живейшим интересом расположилась полукругом возле городских ворот (по всей видимости назревает драка и упускать возможность поглазеть на это замечательное зрелище никто не собирался).
– Тааак…, – нарочито громко протянул «шевалье», – теперь следует поклониться…
Зрители, затаив дыхание, наблюдали за развитием событий (нет, ну понятно же, что чистюле сейчас достанется, но какого чёрта он продолжает дразнить Борова? Может, он не в себе?)
– Сейчас… я… тебе… поклонюсь…, – Боров, задыхаясь от переполнявшей его злобы, отшвырнул своего пленника и тяжелой поступью направился к наглецу, на ходу угрожающе разминая огромные кулаки.
– Что же это ты, любезный? – спросил «почти покойник» (так его успела окрестить молва), заглядывая за спину стражника и с удовлетворением отмечая, что мальчишка, слегка прихрамывая, юркнул под защиту городских стен, – неужто бить меня собрался?
– Неужто! – прохрипел «любезный», направляя кулак в голову шевалье. Удар был молниеносный и судя по тому, сколько силы вложил в него Боров, он планировал на этом разговор закончить.
Но, что бы он там себе не напридумывал, кулак не встретил на своем пути никакого препятствия: незнакомец, неуловимым движением, поднырнув под руку противника, оказался позади него и, не удержавшись, наподдал противнику ногой под зад. Боров, увлекаемый вперед силами неведомыми средневековому стражнику, шлепнулся всей своей тушей в лужу, вызвав фонтан грязных брызг и бурю восторга среди зрителей. Впрочем, радость их длилась недолго и скоро им пришлось поспешно ретироваться на безопасное расстояние, потому что разъярённый Боров уже вскочил на ноги и рывком выхватил из ножен меч, а это, понятное дело, могло привести всякого, кто бы оказался поблизости, к непоправимым последствиям.
– Ну вот это уж совсем зря…, – удручённо покачал головой шевалье, – может передумаешь? – с надеждой спросил он.
Боров, утерев лицо от грязи, решительно двинул на обидчика.
– Ну нет, так нет, – нахмурился шевалье и обнажил своё оружие.
В следующее мгновение меч стражника со свистом рассек воздух, с чётким намерением снести голову противника, но её обладателя на месте уже не было. Он почему-то уже стоял сбоку. С невозмутимым лицом он легонько (и как показалось со стороны – почти нежно) пристукнул клинком по руке Борова, державшей оружие. Мерзкий, коробящий слух, хруст ломающихся костей утонул в вопле стражника. Меч упал в грязь.
– Я же говорил: не надо…, – покачал головой шевалье.
– У-у-у-у…, – подвывал Боров, укачивая сломанную руку, словно младенца.
– А-а-а-а! – кричали стражники, на бегу выхватывая оружие.
Толпа, никак не ожидавшая такого поворота событий, отодвинулась ещё немного дальше (мало ли чего), но продолжала с интересом наблюдать.
Пыл, с которым стража ринулась на выручку соратнику, по мере приближения к месту действа, сменился нерешительностью, потому что «возмутитель спокойствия», как ни в чём не бывало, продолжал ожидать их, не проявляя при этом ни следов враждебности, ни, что удивительно, страха (хотя это было бы весьма неплохо), что на фоне поверженного Борова, доселе не знавшего себе равных в деле владения мечом, да и к тому же самого сильного из них, боевой дух и вовсе уж не поднимало. Но делать было нечего, потому как репутация – есть репутация и её надо было спасать. Тем более, что их трое против одного, а это уже что-нибудь, да и значит. А там, глядишь, и в карауле очухаются уже и, наконец, пришлют помощь. Сволочи!
Перейдя на шаг, стражники обступили шевалье с трёх сторон с мечами наизготовку. Но тут произошло совсем уж невероятное: мало того, что он так и не сдвинулся с места и не поднял свой меч в ожидании схватки, так он ещё и, медленно выдохнув…, ЗАКРЫЛ ГЛАЗА!
Они стояли на высоком холме. Тёплый ветер, казалось, дул сразу со всех сторон.
Дамас бывал уже здесь раньше: с одной стороны, холм был покрыт зелёной сочной травой, привлекающей сюда сотни диких коз, с другой – непроходимыми дебрями колючего кустарника.
– Зачем мы здесь, отец?
– Пришло время, Дамас. Время научить тебя видеть то, что незримо и слышать то, что неслышно, – ответил отец, не отводя глаз от горизонта, – Что ты видишь перед собой?
– Колючие кусты, – ответил Дамас.
– И больше ничего?
– Нет, – помотал головой он.
– А теперь представь, – отец присел на корточки и заглянул ему в глаза, – что это, – он указал себе за спину, – твоя жизнь. И её надо пройти. Невзирая на то, что будет трудно и больно. Колючки будут цепляться и царапаться. Ветки будут хлестать тебя по лицу. Но тебе надо идти. Потому что впереди…
– Там впереди ручей! – радостно воскликнул Дамас – Я знаю!
– Пусть будет ручей…, – вздохнул отец, – тебе хочется туда?
– Да! – запрыгал от радости Дамас, – Конечно! Пошли обойдём! Я знаю дорогу!
– Нет, – покачал головой отец, – идти надо здесь, – он указал на заросший кустарником склон.
– Но отец…, – захныкал Дамас – зачем? Ведь по тропинке легче…
– В том то и дело, сынок, – опять вздохнул отец, – в том то и дело! Ну? Ты идёшь? Или боишься?
Дамас неуверенно переминался с ноги на ногу. Печальный опыт лазанья по этим кустам у него уже был: как-то раз он погнался за куропаткой в эти заросли. Итог – расцарапанное лицо, порванная одежда, трёпка от матери и, конечно же, никакой куропатки.
– Мать заругает, – Дамас, без особой надежды, предпринял последнюю попытку избежать нежелательной вылазки.
– Ну, с ней-то мы договоримся, – засмеялся отец, – Да! И вот ещё что! – спохватился он, – Держи! Это тебе поможет.
И он вытащил из-под плаща … меч! Маленький, детский, но… совсем настоящий! В ножнах с железными заклёпками! На настоящем кожаном ремне! Ух! Друзья сдохнут от зависти!
– Это мне? – хрипло спросил Дамас. Горло предательски пересохло, мир поплыл перед глазами.
– Тебе, – усмехнулся отец, протягивая «сокровище» сыну, – только у меня одно условие! – он резко отдёрнул руку назад, – ты будешь пользоваться им только тогда, когда это действительно необходимо. Когда надо защитить себя или прийти на помощь беззащитному. Меч может забрать жизнь, Дамас. Может, но вовсе не должен. Помни об этом. Договорились?
Дамас судорожно кивнул, дрожащими руками принимая оружие.
Шевалье открыл глаза. Двое стражников корчились от боли, валяясь в грязи.
– Стой на месте! – третий стражник с ужасом в глазах, дрожащими руками выставил вперёд свой меч.
– Стою, – усмехнулся шевалье, – на месте…
– Какого дьявола здесь происходит?!!! – раздался позади чей-то рёв, переключая всё внимание на себя.
Капитан королевской стражи Жан Морель, разбуженный воплями и лязгом, доносившимися с улицы и, оттого пребывающий в крайне плохом расположении духа, пришёл в ярость от картины, представшей перед его глазами: Боров и ещё двое стражников, поставленных им для охраны городских ворот валялись в грязи и стонали. Четвёртый, насмерть перепуганный, стоял, направив трясущийся меч в сторону незнакомца, судя по виду – роду, явно, не знатного.
– Что здесь происходит? – повторил он свой вопрос, обращаясь, видимо, к уцелевшему стражнику, хотя взгляд его был прикован к шевалье.
– Господин капитан. Он. Напал. На нас. – сбивчиво протараторил стражник, указывая дрожащим пальцем на шевалье.
– Что же это вы, милейший, клевещете? – возмутился незнакомец, оборачиваясь к стражнику, – По-моему, как раз наоборот: это я подвергся нападению с вашей стороны. Совершенно неожиданному, надо заметить, и совершенно коварному. Да у меня и свидетели имеются, господин капитан! – он, посмотрев на Мореля, обвёл взмахом руки толпу ошарашенных зрителей. – Так ведь, добрые люди? – он повернулся к ним лицом и тут же упал навзничь, оглушенный ударом по голове.
– Что? – проорал Морель в толпу зевак, опуская руку с зажатой в кулаке короткой дубинкой – есть тут свидетели?
Свидетелей, ожидаемо, не нашлось.
– То-то же. – Буркнул капитан, засовывая дубинку за пояс, – хватай его за ноги, – обратился он к уцелевшему стражнику.
– Куда его? – спросил тот.
– Не во дворец же, козья твоя морда! – буркнул Морель, – в тюрьму, конечно! Нападение на стражу – серьёзное преступление! Так что, скорей всего, в это воскресенье на главной площади будет на что поглазеть.
– Он, вроде, не простолюдин…, – осторожно заметил стражник с трудом волоча тело, ухватившись обеими руками за ногу, – говорил, что шевалье…
– Ты когда-нибудь видел дворянина без коня? – спросил Морель, – да ещё такого грязного? – хохотнул он, – а вот есть у него денежки или нет, это мы сейчас посмотрим… – вполголоса пробормотал капитан и, склонившись над телом, принялся обшаривать одежду «преступника», – проходимец, конечно! – злорадно усмехнулся Морель, подбрасывая на ладони омоньер[6 - – небольшой кожаный кошелёк].
«Половина судье, остальное – мне за труды», – прикинул он в мыслях, – Давай-ка его в клетку!
Стражник, пыхтя от натуги, потащил бесчувственное тело в тюремный подвал…
Во всей этой суетливой возне никто и не заметил, что в тени часовни, близ городских ворот, стоят и с интересом наблюдают за происходящим двое мужчин.
Один – вполне ещё молодо выглядевший, ростом чуть выше среднего, в монашеском одеянии прижимал к груди обеими руками Святое Писание. По тому, как он держит Библию, было понятно – он никогда с ней не расстаётся. Второй – напротив: в уже довольно почтенном возрасте, неприлично загорелый для этих широт, высокий широкоплечий рыцарь с длинными, едва не доходящими до плеч, каштановыми волосами, большими печальными глазами и коротко стриженной бородой, призванной, видимо, скрыть чрезмерную худобу лица, но с задачей своей явно не справляющейся.
– Что скажете, Святой отец? – спросил рыцарь, сжимая рукоять меча, – добро опять получило по зубам?
– Добро, сын мой, как всегда, одержало верх, – смиренно отвечал монах, – несмотря на то, что оно получило, как ты изволил выразиться, «по зубам». Вот посуди сам: мальчик спасён, а это уже немало.
– Тогда как спасителя обобрали и в довершение всего бросили в темницу! – усмехнулся рыцарь.
– Я думаю, что этим его злоключения не закончатся – задумчиво проговорил монах, – его, скорей всего, приговорят к казни. Суд в Труа очень строг.
Рыцарь, поперхнувшись, посмотрел на него.
– На всё воля Божья, – монах, перекрестившись, поклонился, – а нам надо идти. У нас ещё много дел, сын мой.
– Но как же…! – воскликнул рыцарь.
– На всё воля Божья…, – терпеливо, но уже с нажимом, повторил монах, – пойдём…
***
«…Итак, ко всеобщей радости и всеобщему братству, молитвами магистра Гуго де Пейена, коим милостью Божией положено начало вышеназванному рыцарству, мы собрались в Труа из разных провинций по ту сторону гор на праздник господина нашего святого Илария, в год от Воплощения Христова 1128[7 - – Ранее, ошибочно, датой проведения собора в Труа считался январь 1128 года. Причиной ошибки было то, что в Средние века во Франции год начинался с 25 марта, поэтому месяц января выпадал на конец 1128 года (по мартовскому стилю), а по январскому стилю (современному) год начинается с 1 января, поэтому 14 января приходится на начало 1129 года.], в девятую годовщину возникновения вышеупомянутого рыцарства. И об обычае и установлении рыцарского ордена мы услышали на общем капитуле из уст названного магистра, брата Гуго де Пейена. И, сознавая всю малость нашего разумения, мы то, что сочли за благо, одобрили, а то, что показалось неразумным, отвергли[8 - – выдержка из официального протокола собора в Труа.]». Жан Мишель, протоколировавший собрание поставил точку и кивком головы дал знать аббату Бернару из Клерво об окончании работы.
Знак этот не ускользнул от внимания легата Матвея Альбанского, под патронажем которого и происходил собор.
– Ты закончил, писец? – раздражённо спросил он Жана. Досада одолевала его и ей было разумное объяснение: Понтифик, глава католической христианской Церкви, прислал главенствовать на соборе его – кардинала-легата Матвея Альбанского, но кто здесь действительно за главного – было понятно даже полному идиоту! Да что он себе возомнил – этот цистерцианец! Все, его – кардинала-легата, приказы выполнялись только после одобрения (если не сказать – с разрешения) аббата Бернара Клервоского! Аббата! Нет! Он выскажет всё Понтифику!
– Да, Ваше Преосвященство! Закончил…, – Жан Мишель, смиренно склонив голову, встал.
– Подготовь протокол и оригинал Устава мне в дорогу. С ними должен ознакомиться Понтифик.
– Слушаюсь, Ваше Преосвященство! – писец, пятясь в поклоне, растворился в полумраке собора.
– Сим полагаю собрание по утверждению рыцарства Храма Господня и его Устава считать закрытым. И, да поможет нам Бог! – кардинал осенил крестным знамением всех присутствующих и, слегка прихрамывая, направился к выходу.
Все, провожая его, склонились в благоговейном поклоне.
– Всё прошло быстрее и легче, чем я ожидал, – тихо, так чтобы его услышал только аббат, пробормотал Гуго.
– На всё Воля Божья, сын мой, – не поднимая головы ответил тот с лёгкой улыбкой.
Стук двери и нарастающий общий гомон возвестил об убытии кардинала-легата из зала, где проходило собрание, и наши собеседники выпрямились и подняли головы.
– Собери братьев и приходите в городскую часовню, – негромко молвил аббат, слегка наклонившись к Гуго, – нам нужно ещё кое-что обсудить.
– Хорошо, святой отец, – кивнул тот, – но мне придётся задержаться, чтобы засвидетельствовать своё почтение благородным мужам.
– Конечно, – священник кивнул, – только не очень-то увлекайся. Помни: сначала было дело…, – и он, как и всегда, прижимая Библию к груди, неторопливо направился к выходу, учтиво раскланиваясь по сторонам.
Выйдя на улицу, он направился к часовне, где имел удовольствие остановиться двумя днями ранее, по прибытии в славный город Труа. Часовня была маленькая и тихая, что очень нравилось Бернару (мысли любят тишину), а что до скромного её убранства, так это и вовсе было отлично.
Поначалу он шел достаточно быстро, но, чем ближе он подходил к своей цели, тем медленней становился его шаг, а на лице всё сильней отпечатывалась глубокая задумчивость. Встрепенувшись, он понял, что совершенно незаметно прошёл мимо часовни и теперь стоит возле двери в караульное помещение, в котором располагалась городская стража. Немного замешкавшись, он, пожав плечами, толкнул дверь и решительно вошёл внутрь.
***
Небольшая, но весьма тяжёлая дверь темницы, издав душераздирающий скрип, отворилась. Дневной свет, проникший в узилище сквозь дверной проём, распугал огромных серых крыс, и они, с недовольным писком, поспешили разбежаться по норам.
– Я оставлю дверь открытой, святой отец! – возвестил хриплый, простуженный голос.
«Капитан, каналья!» – кулаки Дамаса сжались в бессильной злобе (он был надёжно прикован к стене).
– Не надо, сын мой. Я пришёл исповедать узника, а тайна исповеди священна, – возразил второй голос (смиренный и тихий).
«Ну вот, уже и священника прислали…, – тоскливо подумал Дамас, – дурной знак».
– Крысы, святой отец, – хохотнул капитан, – Евангелие не читали, а в темноте вообще становятся сущими дьяволами – ничего не боятся!
– Порядок есть порядок, сын мой, – опять смиренно вздохнул второй голос, – а с крысами, мы уж как-нибудь разберёмся…
– Ну-ну, – усмехнулся капитан, – посмотрим…
В дверном проёме на мгновение возникла фигура священника, озаряемая светом, идущим из-за спины, отчего рассмотреть лицо вошедшего не представлялось возможным, и тут же всё погрузилось во тьму в сопровождении жуткого скрежета закрывающейся тюремной двери.
– Зря вы, святой отец, сюда пришли, – насмешливо сказал Дамас, – эхо его голоса заметалось по каземату, – и, тем более, зря оставили камеру без света – крысы здесь и вправду исчадия ада.
– Ну, это не беда, – раздался голос в темноте. – Главное для человека – свет в душе…, – в темноте послышалось чирканье кресала и вскоре тюремный подвал озарил неровный свет восковой свечи. Прикрывая ладонью дрожащий язычок её пламени, священник осторожно начал спускаться по каменным ступеням.
– Помогай себе, и Бог тебе поможет? – насмешливо спросил Дамас.
– А кто, по-твоему, надоумил меня прихватить сегодня с собой свечу и огниво? – парировал священник, оглядываясь в поисках чего-нибудь, на что можно присесть, – обычно, я так не делаю…
Посрамлённый Дамас прикусил язык – идея отпустить остроту в адрес священника оказалась, мягко говоря, не совсем удачной.
Священник, тем временем, нашёл себе «стул» (старая колода, невесть откуда здесь взявшаяся) и, с трудом пододвинув её вплотную к узнику, сел.
– Вас разве не предупредили, святой отец, что от меня нужно держаться подальше? Преступник всё-таки! Мало ли чего у меня на уме?
– Предупредили, сын мой, – кивнул священник, – но я не страшусь.
– Отчего же? – ухмыльнулся Дамас, – я очень опасный преступник!
– Знаю, – опять кивнул священник и улыбнулся, – я видел тебя в деле, но всё равно не страшусь.
Дамас, слегка дёрнувшись, удивлённо посмотрел на священника.
Тот с улыбкой смотрел ему прямо в глаза.
– Да, я видел, как ты побил тех стражников, сын мой. – Улыбка продолжала играть на его лице. «И как ты мальчишку от верной смерти спас, хотя никто тебя за язык не тянул, и как наказал ты людскую злобу, и как злоба отомстила тебе за то, что ты над ней посмеялся. Всё видел. От начала и до конца», – добавил священник уже про себя.
Дамас молчал, хмуро уставившись в земляной пол. Священник тоже молчал, продолжая всматриваться в лицо узника.
– Я поступил бы так снова, представься такой случай! – упрямо сказал Дамас, – и если вы пришли за раскаянием, то уходите, святой отец. Его не будет.
– Что же, – вздохнул священник, вставая. – Жаль, сын мой. Покаяние лишним не бывает. Да пребудет Бог в душе твоей! Во имя Отца, – он покрыл крестным знамением склоненную голову узника, – и Сына, и Святого Духа! Амен! – он медленно развернулся и направился к выходу.
– Свечу забыли, святой отец, – не поднимая головы сказал Дамас. – Возьмите. Всё равно ведь отберут.
Священник ничего не ответил. Приложив значительное усилие, он отворил дверь темницы, немного постоял в проеме, жмурясь от ослепляющих потоков дневного света и вышел. Повторив свою скрипучую песнь, дверь закрылась, погружая подземелье во мрак, разрываемый лишь дрожащим огоньком восковой свечи.
Глава 2
Орден
Судебный процесс сегодня обещал быть особенно интересным, поэтому перед входом уже собралась огромная толпа зевак, гудением своим напоминающим разбуженный улей.
– Что происходит? Кого судят? – спрашивали прохожие, неосведомлённые об особенностях предстоящего процесса.
– Да ты что же, не слышал? – искренне удивлялись более сведущие горожане, – судят разбойника, который третьего дня напал на городскую стражу. И поговаривают…, – рассказчик переходил на шёпот, – отправил троих на небеса!
– Да что вы такое несёте! – возмущался ещё более «осведомлённый» (ему-то всё рассказал его родственник. А он, чтоб вы знали, как раз тот самый стражник, который участвовал в схватке с разбойником). – Какой там убил! Да его самого едва не прикончили! Не знаете ничего, а трещите как сороки!
– Сам ты сорока, пустомеля! – смеялась толпа, – знаем мы твоих стражников: жрут да спят! Защитнички!
– А ты иди и скажи это их капитану! – ехидно отвечал «родственник» стражника, героически ставшего на пути зловещих планов «разбойника». – Что? Струсил? Ха-ха-ха! – смеялся он хрипло, – ну и храбрец!
– Ну на тебя-то храбрости хватит! – басил какой-то здоровенный мужик (судя по виду – кузнец), потрясая огромным кулаком, – зубы тебе пересчитаю!
Напряжение нарастало, и перепалка из словесной вот-вот грозила перерасти в самую что ни на есть настоящую.
– Дорогу! – закричал кто-то сзади, и толпа интуитивно начала расступаться, не забывая, впрочем, с интересом оглядываться.
– Расступись, кому говорю! – кричал стражник, расчищая путь пинками и затрещинами в адрес нерасторопной публики. – Подсудимый идёт!
Толпа, разом позабыв неурядицы, неожиданно смолкла и с интересом рассматривала шествие: два стражника впереди с обнаженными мечами, два позади – с копьями наперевес, в центре, звеня цепями, шёл он – преступник! Разорванная местами одежда, запёкшаяся на затылке кровь и скованные кандалами руки и ноги (обычно обходились верёвкой) свидетельствовали о том, что все слухи о нападении на городскую стражу – чистая правда, ну или по крайней мере – большей её частью.
Подталкивая подсудимого копьями ко входу, процессия скрылась внутри здания суда.
– Расходимся! – выкрикнул стражник, появившийся в дверях, – заседание закрытое!
– Почему это закрытое?! – возмутился кто-то.
– Тебя не спросили…, – огрызнулся стражник, захлопывая двери прямо перед носом недовольной публики.
Внутреннее убранство городского зала для разбора судебных тяжб было небогатым, но вполне себе приличным: два ряда грубых, но добротных деревянных лавок, размещенных вдоль боковых стен, позволяли рассадить до пятидесяти посетителей, пришедших понаблюдать за ходом судебного процесса, у дальней стены стоял массивный стол судьи, потемневший от времени, но всё ещё отлично справляющийся со своей задачей, сбоку примостилась кафедра писаря, протоколирующего ход слушаний и, наконец, место где подсудимый ожидал свой справедливый (хоть, понятное дело, и строгий) приговор: небольшой пятачок в зале, огороженный надежными дубовыми перилами, доходившими человеку почти до пояса (и от истца, если понадобится, защитит, да и слишком резвого ответчика можно утихомирить, приковав его к толстому железному кольцу, крепко-накрепко вмурованному в каменный пол).
Стражники, поместив подсудимого внутрь ограждения, сноровисто закрепили кандалы на кольце и встали по бокам.
Дамас огляделся по сторонам. Небольшие окна, находившиеся под самой крышей, были устроены таким образом, что проливали свет только на центральную ось зала: проход между скамьями и преступник на своём огороженном островке были залиты светом, тогда как остальное помещение всегда находилось в полумраке (даже в солнечный день, а сейчас – тем паче).
Сегодня зал был пуст и только в глубине его смутно угадывалось чьё-то присутствие.
– Судья-официал от Епископства Труанского аббат Бартоломью! – громко объявил чей-то голос за спиной Дамаса. Вздрогнув от неожиданности, он обернулся: писарь, совершенно бесшумно появившийся в зале с черного входа, стоял теперь возле своей кафедры. В зал прошествовал судья в рясе священника. Кивнув, он присел за стол.
– Сим полагаю начало слушаний по делу нападения на стражу славного города Труа, – завёл судья свою унылую «песню». – Подсудимый, представься!
– Дамас Бонне, святой отец, – с безразличным видом ответил подсудимый, – сын маркиза Шарля Бонне.
– Вы дворянин? – удивился судья, нахмурив густые брови и одновременно бросая гневный взгляд в глубину зала.
«Нет! Там определённо кто-то есть!» – подумал Дамас.
– Да. – Ответствовал он, буравя взглядом темноту в попытке что-либо разглядеть, – шевалье, святой отец!
– Тому есть подтверждение?
– Бумаг при себе не имею, но, если вы отправите гонца в Фуэнан, что в Бретани – там за меня поручатся.
Судья замолчал, задумчиво постукивая по столу пальцами. Было видно, что он в замешательстве. Да и было отчего: одно дело вынести вердикт по делу простолюдина, совсем другое – судить дворянина (но тут ещё надо разобраться: курица-то не птица, хоть и похожа!).
«Чёртов Морель! Подсунул дело! – от досады судья слегка покусывал губы. Пауза затягивалась, приобретая статус «неловкой», – что же делать?!»
– В чём меня обвиняют, святой отец? – пришёл на помощь подсудимый, видя терзания судьи.
«Ну что же! – встряхнулся тот. – Продолжим!»
– Ты обвиняешься в нападении на королевскую стражу и причинении стражникам тяжких увечий, – прищурившись провозгласил судья, – что согласно своду законов – есть преступление против самого короля!
– Я чту Короля! – решительно возразил Дамас, – но я также и против того, что меня, ни с того ни с сего, вдруг решает заколоть какой-то там немытый стражник!
– Но капитан королевской стражи свидетельствует…
– Ваш Капитан – лжец! – сухо прервал Дамас судью.
– Чтооооо! – взревел кто-то из темноты, заставляя витражи в окнах опасно задрожать, – Жан Морель – лжец?! – огромная тень зашевелилась в темноте. – Тебе придётся ответить за свои слова, щенок!
«Ага! Так вот кто там прячется! – усмехнулся Дамас. – Мог бы и догадаться!»
– Капитан! – судья попытался остановить разгневанного Мореля. – Стой! Во Имя Господа – Стой! – громко выкрикнул он.
Это подействовало – Морель застыл на месте. Его грудь тяжело вздымалась, в глазах горела ненависть. В руке он судорожно сжимал меч.
– Убери оружие, сын мой! – спокойно, но настойчиво потребовал судья, – ты в суде!
Капитан нехотя вложил меч в ножны (теперь он молча стоял, сжав кулаки и испепелял обидчика взглядом, полным неприкрытой злобы).
– Я принимаю вызов, – спокойно ответил Дамас, – разумеется, если мне дадут оружие и снимут оковы.
– Судебный поединок! – провозгласил судья, внутренне радуясь такому развитию событий (любой исход поединка его вполне устраивал, ибо избавлял от возможных судебных ошибок и как следствие этого – от ответственности), – состоится сейчас или не состоится вовсе!
Оппоненты, соглашаясь, кивнули.
– Освободите подсудимого! – потребовал судья.
Его указания немедленно выполнили и цепи с недовольным звоном упали на каменные плиты.
– Подготовь место для поединка. Он состоится на площади перед входом, – приказал священник ближайшему стражнику, – если, конечно, никто не против.
Морель отрицательно покачал головой и стражник, придерживая бряцающий меч рукой (тот был явно великоват для его роста), немедленно убежал исполнять приказ.
– Закон предписывает соперникам вступать в судебный поединок будучи вооруженным палкой и щитом, – задумчиво сказал судья, – но поскольку приговор ещё не был оглашён, а ответствующая сторона уже посчитала себя оболживленной, то ничего не мешает выбрать оружие на своё усмотрение.
– Я выбираю меч, – прохрипел Морель, – без щита.
– Мой меч украден, – пожал плечами Дамас, – если мне его отдадут, то я выбираю его. Если нет – будет достаточно палки. Без щита.
– Тебе дадут меч, – злобно прошипел Морель, – не вздумай отказаться.
– Пусть так, – опять пожал плечами Дамас.
Судья кивнул и продолжил:
– Теперь, когда вопрос об оружии решён я изложу правила судебного поединка. Он проходит до полной победы одной из сторон и заканчивается смертью проигравшего. Одержавший победу признаётся полностью невиновным, ибо известно, что Бог и справедливость есть одно целое и это не позволит виноватому одержать верх. Если же по окончании поединка проигравший всё же останется жив, он также подлежит умерщвлению через повешенье здесь же, на месте.
Дамас и Морель кивнули в знак того, что правила поединка ими уяснены полностью и более никаких вопросов к суду они не имеют.
– Всё готово, святой отец! – возвестил запыхавшийся стражник, ввалившись в зал суда, – площадь оцеплена.
– Отдай ему свой меч, – судья указал стражнику на Дамаса, и, подождав пока тот подпоясается, хмуро добавил, – к Оружию! И да поможет Вам Бог!
***
– И как это должно выглядеть, святой отец? – спросил Гуго. – Милостивый государь, не соизволите ли вступить в ряды новоявленного рыцарства Храма Господня? Так что ли?
– Почти, – кивнул священник, – не забудь сказать ещё, что половина имущества в случае его смерти отходит Ордену и что сам он обязуется жить теперь в строгости, как и подобает истинному слуге Господа нашего, – он трижды перекрестился на ходу и поклонился (собеседники медленно шествовали по улицам города). – Что здесь происходит?
Впереди на городской площади гудела, переговариваясь меж собой, толпа горожан. Из соседних домов и проулков к месту общего столпотворения спешили опоздавшие, на ходу сокрушаясь своей нерасторопности (народу собралось уже много и разглядеть, что происходило на площади, не представлялось никакой возможности). Городские мальчишки с ловкостью кошек штурмовали соседние деревья, крыши и вывески торговых лавок, чтобы занять выгодную, для обозрения происходящего, позицию.
– Чего там, малец? – спрашивал какой-нибудь бедолага, безнадёжно опоздавший к началу события и которому ничего не было видно из-за спин более везучих зевак.
– Известно, чего! – важно ответствовал сорванец, опасно раскачиваясь на вывеске мясной лавки (как он туда забрался было совершенно неясно). – Судебный поединок!
– А кто? Кто с кем бьётся-то? – с надеждой спрашивал бедняга.
– А я почём знаю? – отвечал тот. – О! Выходят!
– Кто? Кто выходит-то? – чуть не плача вопрошал страждущий, – ну не молчи, стервец!
– Не мешай, дядька! – с видом чрезвычайно занятого человека, отмахивался от него мальчишка, – самому интересно!
– Я тебе заплачу! – осеняло «дядьку». – Только ты рассказывай!
– Деньги вперёд! – уже заинтересованно отвечал юный делец.
Несчастный, конечно же, принимая все грабительские условия сделки, подкидывал монету вверх, где её ловко подхватывала рука маленького торговца.
– Выходят двое, – честно отрабатывая «заработок», начинал рассказывать мальчишка, – Господи Иисусе! Это ж наш Капитан!
– Уууух! – только и мог отвечать бедолага, рисуя в воображении картину происходящего…
С трудом протиснувшись сквозь плотные ряды горожан (недовольные столь наглым поступком зеваки, с гневом было собирались преподать урок учтивости, но увидев перед собой высокого статного рыцаря в полном вооружении и следовавшего за ним монаха уважительно расступались) Гуго и Бернар заняли удобное место на краю «арены», с интересом разглядывая виновников столь занимательного действа.
– Ого! – воскликнул Гуго. – Да это же наш старый знакомый!
Бернар кивнул.
На «арене», обнажив мечи, стояли, склонив головы, Морель и Дамас. Между ними, вознеся взор к небесам, судья произносил молитву (для кого-то явно последнюю). Закончив, он осенил их крестным знамением и склонившись в смиренном поклоне отошёл на безопасное расстояние.
– Отдаю правосудие в руки Господа Нашего! – насколько мог громко, провозгласил судья. – Начинайте!
Тотчас меч Мореля просвистел снизу-вверх, норовя рассечь подбородок соперника надвое. Впрочем, этот коварный, в своей неожиданности, приём не возымел никакого успеха и даже более того – на мгновение предоставил на обозрение противнику совершенно открытый живот и грудь (поединок имел все шансы закончится, едва начавшись). Все вздохнули в ожидании смертельного выпада, но его не последовало: Дамас, лишь слегка отклонившись, остался стоять на своём месте, продолжая держать оружие опущенным и внимательно наблюдал за Капитаном. Тот же, не желая упускать «инициативу» из своих рук, предпринял целый шквал ударов, каждый из которых неминуемо нёс за собой мучительную смерть врага, попади хоть один из них в цель. Но «цель» умирать явно не торопилась, как не торопилась, впрочем, и вступать в открытое противостояние. Продолжая держать клинок остриём вниз, Дамас лишь уклонялся от града выпадов, уколов и прочих приёмов фехтовального искусства.
«Squalimbro»[9 - – здесь и далее названия ударов в Болонской системе фехтования], – отмечал он про себя и машинально делал шаг в сторону, – «Punta riversa » – шаг влево и меч проходит мимо, – «Fendente », – шаг вправо и меч, просвистев мимо, увлекает за собой его владельца, заставляя его чуть не падать.
– Дерись, трус! – силы оставляли Мореля и он, красный и потный, остановился, тяжело дыша.
– Пока что я жду, когда вы соблаговолите начать драться, – невозмутимо ответил Дамас, – драться, мсье, а не изображать здесь танцы.
– Танцы, говоришь! – ярость наполнила Мореля новыми силами, и он ринулся на противника, выбрасывая меч вперед.
«Imbroccata», – пронеслось в голове Дамаса и он, пропуская кровожадную сталь мимо себя, коротко ударил клинком в место сразу за гардой, туда, где рука Капитана сжимала рукоять.
Меч, звонко бряцая, заскакал по брусчатке.
Зрители затихли. Было слышно, как на крышах домов воркуют и хлопают крыльями вездесущие голуби.
Морель с искренним недоумением смотрел на свою правую руку. Пальцев на ней не было. Они лежали на мостовой, будто кто-то рассеянный их случайно обронил.
– А-а-а-а! – заорал Морель, падая на колени.
Словно опомнившись от этого безумного крика, брызжа во все стороны, хлынула кровь.
Очнулась от оцепенения и толпа. Грянувший многоголосый ликующий вопль совершенно заглушил стенания поверженного.
Судья, не предпринимая даже попыток перекричать беснующуюся толпу, молча подал знак одному из стражников. Тот, подбежав к Морелю сзади, ловко накинул ему на шею петлю и, упершись ногой в спину, затянул её. Вопль толпы усилился многократно. Орали все: от мала до велика. Слов было не разобрать, но и без того было ясно, чего надо всем этим людям.
Закон есть закон и казнь ждала каждого кто проиграл судебный поединок. И толпа требовала «правосудия». Здесь и сейчас.
Дамас поднял руку с мечом вверх, призывая к тишине. Удивительно, но толпа сразу же смолкла, безоговорочно подчинившись. На этот раз тишина была абсолютной: голуби, испугавшись неожиданно громкого вопля, поспешили убраться прочь за городские стены, где и кружили теперь в нерешительности.
Стражник, тащивший Мореля на верёвке по направлению к деревянной балке, торчавшей из стены ближайшего дома (виселицу, ввиду стремительности развития событий, соорудить не успели) остановился, попеременно поглядывая то на судью, то на победителя.
Дамас, медленно подошёл к поверженному противнику, лежавшему на земле с петлёй на шее.
– Есть только один способ не быть повешенным, – тихо сказал он, склонившись к самому уху Мореля, – даже будучи мёртвым.
Тот, тяжело дыша, кивнул. С трудом, опираясь на здоровую руку, Капитан встал на колени и закрыл глаза.
Дамас поднял меч…
Вопль, сильнее прежнего, разнёсся на льё[10 - – старинная мера длины, равная приблизительно 4.5 километрам] вокруг. Стражник, смотав, ненужную уже, верёвку, побрёл к судье.
По мостовой, медленно, но неумолимо расползалась тёмно-красная лужа.
«Меч может забрать жизнь», – вспомнил Дамас слова отца, – «может, но вовсе не должен», – и уронив оружие он медленно побрёл по улице. Горожане расступались и одобрительно что-то ему кричали, похлопывая его по плечам, но Дамас ничего не слышал. В висках стучала кровь, глаза не разбирали дороги…
Священник посмотрел на Гуго и мотнул головой вслед удаляющемуся Дамасу.
Рыцарь, понимающе кивнул и направился за ним, с трудом продираясь через беснующееся людское море.
***
– Входи, – рыцарь сделал рукой приглашающий жест.
Дамас, мрачный словно грозовая туча зашел в помещение часовни. В комнате стоял большой дубовый стол, за которым сидели пять человек, одетых так же, как и его недавний знакомый (дорожные одежды завершала никак не вяжущаяся с дальними путешествиями белая туника, украшенная изображением красного лапчатого креста), возле входа прислонившись к стене стояли мечи, и щиты с рисунком всё того же креста. На столе, перед каждым из них стояла деревянная миска с пшеничной кашей. Рыцари обедали.
– Знакомься! – По порядку указывая на всех сидевших за столом, рыцарь начал перечислять, – брат Роланд, брат Годфруа, брат Жоффруа Бизо, брат Пейн де Мондидье, брат Аршамбо де Сент-Аман.
– Шевалье Дамас Бонне, – представился Дамас.
– Ну и я, ваш покорный слуга, Гуго де Пейн, – представился рыцарь, – Великий Магистр ордена Храма Господня. Не слышал о таком?
– Нет, – помотал головой Дамас и в его животе предательски заурчало от голода. Ещё бы! Он не ел со вчерашнего дня, а каша пахла просто волшебно.
– Небольшого же я ума! – воскликнул Гуго, – знакомиться вздумал! Сначала надо дать человеку поесть! Садись! – Он указал на свободное место за столом. – Сейчас тебя покормят. Я распоряжусь! – и он вышел из комнаты.
В комнате повисла неловкая пауза. Рыцари, нехотя ковыряясь деревянными ложками в своих мисках, с интересом разглядывали своего нового знакомого.
– Шевалье, говоришь? – молчание нарушил рыцарь, сидевший ближе всех ко входу, – что-то не очень похоже, – усмехнулся он.
«Роланд, вроде», – припомнил Дамас и спросил, – с чего ты это взял?
– Вид у тебя такой, – усмехнулся тот, – да и запах от тебя свежестью не балует.
За столом все прыснули и с интересом обратились к Дамасу с немым вопросом: «Ну и что ты на это скажешь?»
– Я думал, что по запаху определяют знатность только лишь собаки, – медленно, чеканя слова, проговорил Дамас и, подняв глаза, посмотрел на собеседника.
Тот отбросив ложку, вскочил.
– Ты хочешь сказать, что я – пёс?! – Желваки на лице Роланда гневно перекатывались, указывая на высшую степень возмущения своего хозяина.
– Это ты сказал, – устало ответил Дамас.
Роланд, гневно смахнув миску с кашей со стола, одним прыжком оказался рядом.
Дверь внезапно открылась и в комнате появился Гуго с деревянной миской, полной аппетитной дымящейся каши.
– Сядь, Роланд! – мгновенно оценив ситуацию твёрдо сказал он, – Дамас пришёл сюда по моему приглашению. Не прошло и минуты как ты уже задираешься!
– Он назвал меня псом! – взревел Роланд.
– Ты лжёшь, – ответил Дамас, устало потирая лицо.
«Господи! Ну зачем? – внутренне простонал Гуго, – Зачем обязательно называть его лжецом?»
– Вот, – Роланд повернулся к Гуго и развёл руками, – теперь ещё и лжецом меня назвал.
– Ты сам виноват, – негромко, но твёрдо сказал рыцарь, сидевший в торце стола у стены, – ты первый начал его цеплять. Он ответил. Всё честно.
«Годфруа…», – вспомнил Дамас.
– И да! – добавил другой, сидевший по правую руку от Годфруа, – псом ты себя сам назвал.
– Вы что? Все сговорились?! – Прошипел сквозь зубы Роланд.
– Выйди, брат! – ледяным тоном приказал Гуго, – остынь!
Роланд обвёл глазами присутствующих и не найдя поддержки в глазах братьев, гневно протопав, вышел из комнаты, не забыв, что есть силы, хлопнуть дверью.
– Поешь, – сказал Гуго, ставя миску перед Дамасом. – А потом – вымойся! – поморщился он, – от тебя разит, как от кочевника!
Дружный хохот завершил его слова.
***
Дамас только что закончил приводить себя в порядок и направлялся обратно к трапезной (как и было велено). Было непривычно и забавно ощущать на себе рясу монаха (его собственную одежду попросили оставить, пообещав чуть позже вернуть её выстиранной и заштопанной) и он то и дело пытался засучить длинные широкие рукава и потуже затянуть веревку, исполняющую роль пояса. Полы рясы то и дело путались под ногами и с каждым новым шагом Дамас ожидал, что вот-вот растянется во весь рост на земле, наступив на них.
«Да как они в этом ходят?» – раздраженно подумал он, подходя к двери трапезной и негромко постучал.
– Входи, сын мой, – послышался удивительно знакомый голос.
«Сын, мой?» – удивился Дамас и вошёл в келью.
За столом сидели двое: Гуго де Пейн и священник. Гуго задумчиво перекатывал в ладонях пустой деревянный кубок, монах бережно поглаживал корешок Библии, лежавшей перед ним. В центре стола, обёрнутый куском рогожи и перевязанный для надёжности куском пеньковой верёвки, лежал какой-то продолговатый свёрток.
– Присаживайся, сын мой, – священник указал на свободное место, – у нас к тебе разговор.
«Где я слышал этот голос?» – опять подумал Дамас и, заняв предложенный стул, поднял глаза.
– Уффф…, – непроизвольно вырвалось у него, – «Это же он! Тот священник!»
– Вижу, узнал ты меня! – в глазах аббата плясали смешливые огоньки, – Ну что же, осталось только представиться, – он улыбнулся, – аббат Бернар из Клерво.
– Дамас Бонне, – сдержанно кивнул он, – вы сказали, что ко мне есть разговор, святой отец.
Священник кивнул.
– И то верно. Давай сразу к делу, – начал он, – 14 января сего года весь христианский мир отмечал большой праздник: День Святого Илария. Но не только этим знаменателен этот день, – певучая речь священника звучала слово проповедь в воскресный день, – в этот день Божьей Волею случились два события: собором в Труа официально учреждён Орден рыцарей Храма Господня, – он осенил себя крестным знамением и смиренно поклонился.
– А второе? – не сводя глаз со священника, спросил Дамас.
– А второе, сын мой, твоё прибытие в Труа…
– Так себе событие, – грустно усмехнулся Дамас.
– Не скажи, сын мой, – покачал головой Бернар, – твое прибытие, спасло жизнь и, возможно, не одну.
– Моё прибытие, – нахмурился Дамас, – ЗАБРАЛО одну жизнь. И вот это уже – совершенно точно, без всяких там «возможно».
– На всё Божья Воля, – сказал священник и взмахом руки остановил Дамаса, собирающегося что-то возразить. – Оставим споры, сын мой, ибо известно, что Пути Господни неисповедимы, и не нам с тобой и никому либо ещё на этот счёт разглагольствовать не дозволено. Итак… Я попросил уже известного тебе Гуго де Пейна привести тебя сюда с одной лишь целью: видя твою честность, доброту и порядочность предлагаю тебе вступить в ряды названного мной рыцарства.
– Вряд ли это возможно, – Дамас усмехнулся, – у меня ничего нет, – для наглядности он «вывернул» воображаемые карманы, – и дать я Ордену ничего не могу.
– Этого от тебя и не потребуется, – вступил в разговор Гуго, – и, хотя Орден и нуждается в средствах, плата, как таковая, за вступление в Орден не взимается. Ибо это неправильно. Есть лишь некоторые требования к желающему вступить в ряды братства, – Гуго принялся загибать пальцы, – это благородное происхождение, владение оружием и самое главное – чистота помыслов и готовность всецело посвятить себя служению Господу.
– Это что же – в монахи постричься? – прищурившись спросил Дамас.
– Богоугодные дела вершатся не только в монастырях и соборах, сын мой, – вмешался священник, – задача Ордена состоит в защите паломников от иноверцев. Коих великое множество на Святой Земле. Это ли не есть служение Господу? Хотя, конечно, отчасти ты прав: братство Ордена и есть рыцари-монахи.
– Я должен предупредить Вас ещё об одном, – сказал Дамас после недолгого раздумья, – о моём происхождении. Дело в том, что мой отец – маркиз Шарль Бонне, а мать – простая крестьянка.
– Ты – шевалье? – спросил Гуго.
– Да! – сказал Дамас, – это подарок отца!
– Этого достаточно, – кивнул Гуго. – Да! И возьми вот это, – он придвинул к нему сверток, лежавший на столе.
– Что это?
– Твой меч, – усмехнулся Гуго, – не теряй впредь.
***
Всю ночь Дамас не спал. С вечера его заперли в зале для проведения богослужений, где он и провёл время до утра в молитвах и раздумьях. Подумать, как и помолиться, было о чём. И Дамас молился. Молился и думал.
А ещё вспоминал…
За столом в маленькой, но чистой и уютной комнате сидела мать, прижимая руки к груди. Влажные глаза предательски выдавали её, еле сдерживаемое, желание разрыдаться. На середине стола, как бы сторонясь матери, лежал какой-то пергаментный свиток.
Посреди комнаты стоял отец, сильный и грустный, положив руки на плечи Дамаса.
– Сын, – отец говорил медленно, подбирая слова, – сегодня тебе исполнилось шестнадцать лет. Ты стал взрослым мужчиной.
Дамас, внимательно вглядывался в его лицо и не понимал, отчего оно такое серьёзное и почему всхлипывает мать, беспрестанно промакивая платочком глаза.
– Ты стал взрослым, – повторил отец, – и тебе пора выбирать свой путь. Я не знаю какой он будет и куда тебя приведёт, но одно могу сказать точно: путь этот будет нелёгок. Начало его здесь, – отец обвёл взглядом тесную комнатку, – но лишь от тебя самого зависит где и как ему суждено закончиться…, – он задумчиво помолчал и добавил, – это, – он не глядя указал в сторону свитка, – мой тебе подарок. Распорядись им правильно. Прощай! – он крепко обнял Дамаса и твёрдым шагом, не оглядываясь, вышел за дверь.
Больше Дамас его никогда не видел…
Двери залы мягко отворились. На пороге стоял Гуго де Пейн. Перед собой на согнутых руках он держал какой-то свёрток. Гуго медленно прошествовал вперёд и, сделав пару шагов, отошёл в сторону, пропуская кого-то. Вслед за ним в зал вошла фигура в монашеском одеянии. Лицо вошедшего скрывал глубокий капюшон. Впрочем, все эти таинственные меры были излишними и являлись скорее частью некоего ритуала, поскольку в фигуре без труда угадывался старый знакомый – аббат Бернар из Клерво. Дверь также бесшумно закрылась.
Дамас встал. Процессия прошествовала вдоль комнаты и остановилась напротив алтаря.
– Сим полагаю начало инициации адепта Ордена рыцарей Храма Господня, раба Божьего Дамаса Бонне, – торжественно объявил монах, – преклонись, сын мой!
Дамас опустился на колени и смиренно склонил голову.
– Перед обрядом посвящения тебе надлежит ответить на некоторые вопросы. Готов ли ты, сын мой?
– Да.
– Является ли добровольным твоё решение о посвящении в ряды рыцарства? И действуешь ли ты без принуждения и без всякого злого умысла?
– Да.
– Согласен ли ты впредь жить в строгости и почитании Законов Божьих?
– Да.
– Согласен ли ты посвятить себя превознесению слова Божьего и борьбе с врагами сына Девы Марии, не жалея жизни своей?
– Согласен.
– Готов ли ты помогать страждущим и обездоленным на всём пути, что уготован тебе, не в угоду честолюбия своего, но только лишь во имя Господа?
– Да, – прошептал Дамас одними лишь губами.
– Твои слова честны, а помыслы чисты? – продолжил вопрошать монах, – ибо всё сказанное тобой, сказано пред лицом не нашим, но перед Богом.
– Да.
– Надень эти одежды, сын мой, – священник указал на, стоявшего рядом Гуго, – и пусть будут они тебе напоминанием об этом дне и произнесённой тобой сегодня клятве.
Дамас молча облачился в белую тунику, предложенную ему Великим Магистром.
– А теперь, – подытожил священник, скидывая с головы капюшон, – помолимся Господу!
Странная то была утреня: священник проводил литургию в практически пустом зале. Из прихожан здесь были только двое: рыцари, облачённые в белые длинные плащи. Будто растекающиеся пятна крови, на груди каждого из них алели большие ярко-красные кресты.
Глава 3
Монсегюр
Несмотря на довольно ясный день, в помещении царил полумрак – солнечные лучи с трудом пробивались сквозь небольшие окошки-бойницы. Посреди комнаты стоял тяжелый деревянный стол. За столом, напротив друг друга, сидели двое. Один из них (явно только что с дороги) с аппетитом уплетал деревянной ложкой наваристую горячую похлёбку. Второй, улыбаясь, смотрел на него, немного подавшись вперёд.
– Рад тебя видеть, брат Годфруа! – вставил Гуго, не переставая улыбаться.
– Угу-угу, – закивал тот в ответ (набитый рот не располагал к велеречивости, а оторваться от трапезы и вовсе уж было невозможно).
– Ешь-ешь! – засмеялся Гуго, – не обращай на меня внимания!
Годфруа что-то промычал в ответ и ещё усерднее налёг на еду. Минут через пять, расправившись с содержимым миски и огромным куском хлеба, поданным ему к обеду он, с шумом выдохнул и, блаженно закрыв глаза, отвалился от стола.
– Наелся? – усмехнулся Гуго, – иль ещё распорядиться?
– Ну нееет! – замотал головой Годфруа, – а то так и лопнуть можно. Премного благодарен, господин Великий Магистр! – он, не вставая со скамьи, поклонился, прижав руку к сердцу.
– Не стоит, брат. – Усмехнулся Гуго, – ну, теперь выкладывай: что тебя ко мне привело? Да ещё в такой спешке?
Годфруа кивнул и вытащив из-за пазухи письмо, протянул его собеседнику.
– Вот это.
Гуго взял из рук свиток, перевязанный грубым льняным шпагатом и, сломав печать, углубился в чтение.
«Сын мой! От всего сердца приветствую тебя. Отметаю все лишние слова и немедленно сообщаю тебе свою просьбу: мне срочно необходимы трое, наиболее искусно владеющих мечом, воинов. Не спрашивай меня зачем – объяснимся при встрече. Более сообщить ничего не могу, потому как доверять пергаменту такие сведения недопустимо. Поторопись, молю тебя! И да поможет тебе Бог!
Аббат Бернар из Клерво
1129, 10.III
– Что это? – спросил Гуго, подняв хмурый взгляд на Годфруа.
– Не спрашивай, – замахал руками тот, – я знаю не больше твоего. Я-то письма не читал.
– Небольшое преимущество, – задумчиво проговорил Гуго, протягивая ему свиток, – на вот – прочти.
– Что скажешь? – спросил он, когда Годфруа поднял глаза, изучив пергамент.
Тот, непонимающе помотал головой.
– Где он его тебе вручил?
– В Тулузе, – ответил Годфруа, – а ждать он будет нас в местечке под названием Лавлане. Так он сказал.
«Три дня», – мысленно прикинул Гуго. – Сержант!
Дверь распахнулась и в келью ввалился перепуганный стражник.
– Сержант! Вызови ко мне братьев Роланда, Дамаса и Жака де Онье! И поторопись! Стой! – Гуго окрикнул, уже метнувшегося выполнять приказ, стражника, – передай, чтобы подготовили…, – он вопросительно посмотрел на Годфруа, – ты с нами?
Тот утвердительно кивнул.
– Чтобы подготовили десять самых лучших лошадей и провизию на три дня пути на пятерых путников. Живо!
Стражник поспешил удалиться.
– Может тебе лучше отдохнуть? Выспаться? – поинтересовался Гуго.
– Отосплюсь в могиле, – отмахнулся Годфруа.
***
Дорогу, которой отводилось три дня, удалось осилить чуть раньше – к исходу второго дня пути на горизонте показалась очередная его веха – Фуа, а уж оттуда и до конечной цели рукой подать. Впрочем, это было и неудивительно, потому как пыли ещё не было (а надо ли говорить, как утомляет пыльная дорога!), но и распутицы особенной не отмечалось. Свежий весенний воздух (ночами, надо сказать, чересчур свежий) располагал к скорейшему завершению их неожиданного путешествия.
Все всадники, несмотря на явную усталость держались неплохо и не роптали. Даже Годфруа, проведший в седле почти всю последнюю неделю не подавал виду (ну, или по крайней мере, старался), что ему уже давно требуется отдых.
«Пора отдохнуть», – отметил про себя Гуго, в очередной раз критически окинув взглядом Годфруа, – Привал! – скомандовал он, натягивая удила и замедляя ход разгорячённого коня.
Всадники, спешившись, принялись располагаться на отдых.
– Дамас – разведи костёр, Жак и Роланд – напоите лошадей, – распорядился Гуго, привязывая своего скакуна к дереву, возле которого было вдоволь сочной, весенней травы. Тот сразу принялся её щипать, от удовольствия фыркая и потрясывая гривой.
– А мы займёмся ужином! – негромко проговорил Гуго, – Так ведь? Брат Год…
– Хрррр…, – перебил его раскатистый храп.
– … фруа, – усмехнулся он, – Что же. Придётся, видимо, Великому Магистру самому накрывать на стол. Что вы! Что вы, господин Годфруа! Не стоит беспокоится! Извольте отдыхать! – он театрально поклонился спящему.
Сзади раздались сдавленные смешки.
– За работу! Бездельники! – «грозно» сверкнул глазами Гуго и принялся расстилать на земле грубую льняную скатерть и раскладывать на ней нехитрую дорожную снедь.
Через некоторое время на месте стоянки полыхал костёр, а путники, рассевшись по кругу, с аппетитом ужинали. Годфруа продолжал сладко храпеть на том же месте и в той же самой позе, где его свалила усталость. Насытившись, путники расселись вокруг костра, попивая из дорожных фляг вино.
– Куда это мы так торопимся? – спросил Роланд, не отводя взгляда от скачущих языков пламени, – не скажешь нам, брат Гуго?
– С радостью бы поделился с тобой, – потянулся тот и зевнул, – конечно, если бы я знал. Скажу только, что нас срочно призвал к себе аббат Бернар из Клерво. Более ничего не знаю. Сам понимаешь: ему я отказать не могу.
Роланд кивнул.
– Всё! – подытожил Гуго, – всем спать! На рассвете выдвигаемся! На охране – Жак, затем Роланд, его сменяет Дамас, последний – Я! Спокойных снов! – Он поплотнее завернулся в тёплый плащ и моментально уснул.
***
В Лавлане они прибыли ближе к полудню. Уточнив у горожан, где находится ближайшая церковь, Гуго направил коня прямиком туда (где же еще быть аббату?). Только де Пейн ухватился за массивное кованое кольцо на воротах храма, как по другую их сторону лязгнул тяжёлый засов, и створка нехотя приоткрылась. В образовавшемся проёме появилась фигура монаха. Лицо его было скрыто низко свисающим капюшоном.
– Проходите, вас ожидают, – скрипучим голосом прокаркал монах и посторонился, пропуская путников внутрь.
– Лошади…, – начал было Гуго.
– О них позаботятся, – бесцеремонно оборвал его монах, – проходите…
«Ворон, – подумал Гуго. – Очень похож. И внешне и голосом», – и шагнул за ворота. Вслед за ним последовали остальные.
– Стой! – монах преградил путь Годфруа (он шёл последним). – Тебе надлежит вернуться в Тулузу. Немедленно!
– Это ещё почему?
– Таковы указания аббата Бернара, – бесцеремонно отрезал священник и закрыл ворота перед самым носом изумленного Годфруа.
– Что здесь происходит? – нахмурился Гуго, провожая взглядом странного монаха (тот, словно ничего не произошло, проследовал мимо путников по направлению к тёмному тоннелю, ведущему во внутренний двор храма).
– Немного терпения, – проскрипел тот в ответ, – скоро вы всё узнаете…
Гуго готов был поклясться, что монах усмехнулся, а потому, сделав знак держаться на некотором от него удалении, осторожно двинулся вслед за ним, ни на мгновение не спуская глаз с тёмного силуэта в проёме. И как оказалось – не зря.
Едва различимое движение возле стены заставило Гуго схватиться за рукоять меча, но было уже поздно: что-то твёрдое ударило его в живот, заставляя дыхание застрять в груди. Второй короткий удар, нанесённый по шее уже откуда-то сбоку, заставил его рухнуть, как подкошенному…
***
Резкий запах нюхательной соли, пронзая нос и лёгкие тысячами игл, бесцеремонно вытряхнул его из тумана забытья. Гуго, вспомнив последние события, резко вскочил на ноги, но тут же упал: голова кружилась, всё плыло перед глазами будто он был изрядно пьян.
– Не вставай, сын мой, – произнёс знакомый голос, – сейчас всё пройдёт, – и, уже обращаясь к кому-то другому, добавил: – Говорил же вам – поаккуратнее!
– Простите, святой отец! – словно ножом по стеклу проскрипело в ответ.
«Ворон», – узнал Гуго голос недавнего знакомого, и потряс головой, возвращая себе зрение.
Он сидел на деревянной кровати в небольшой, аскетичного убранства, келье. За маленьким деревянным столиком сидел аббат Бернар. В дверях, переминаясь с ноги на ногу, стоял с виноватым видом высокий мужчина в монашеском одеянии. Он был и вправду похож на большую черную птицу: маленькие черные глазки, большой крючковатый нос и черные, как смоль, короткостриженые волосы полностью оправдывали прозвище, данное ему Гуго.
– Как ты себя чувствуешь, сын мой? – обеспокоенно спросил Бернар.
– Терпимо, – поморщился Гуго. – Что это было?
– Прости меня! – сокрушённо покачал головой Бернар. – Это моя вина. Я поддался его уговорам проверить вас в деле. – Он бросил хмурый взгляд в сторону монаха.
Тот виновато опустил взгляд.
– Познакомься, кстати, – аббат взмахом руки указал на него Гуго, – Тибо Перье. Урождён сарацином, но Божьей Волею пришедший ко Христу. – Бернар перекрестился.
– Гуго де Пейн, – Гуго кивнул новому знакомому, – всех наших положили?
Тибо замялся.
– Ну, чего засмущался? – улыбнулся Бернар, – говори, как есть.
– Почти, – проскрипел Тибо, – одного не успели. Зато он раскидал всех наших…
– Кто? – просиял Гуго, – Дамас?
– Он, – ухмыльнулся аббат. – Ладно! – он, хлопнув себя по коленям, встал, – Приходи в себя и иди в трапезную. Расскажу, зачем вы здесь.
Умывшись (чья-то заботливая рука оставила в комнате таз с водой и полотенце) и сменив дорожные одежды на более легкие Гуго закончил приводить себя в порядок. Прислушался к себе: немного гудела голова и ныла тупой болью шея (последствия пропущенного удара), но в целом, самочувствие было нормальным, а потому Гуго, затянув потуже ремень, проверил, достаточно ли свободно двигается в ножнах меч (мало ли чего), вышел за дверь. Без труда найдя в кулуарах часовни трапезную, он решительно отворил дверь и вошёл внутрь.
Все были уже в сборе.
Дамас, Жак и Роланд сидели за столом у дальней стены. Внешний вид Жака и Роланда являл свидетельства недавней стычки: ссадины и синяки щедро украшали их угрюмые лица. В углу, напротив входа, облокотившись на стену и сложив руки на груди с задумчивым видом стоял Ворон-Перье. Во главе стола сидел аббат Бернар, возложив руки на кожаный переплёт Библии.
– Проходи, садись. – Аббат указал на свободное место. – Итак, – начал он, дождавшись, когда Гуго усядется, – приступим. Что вы слышали про ткачей, или как их ещё называют германцы – катар?
Он, прищурившись, обвёл взглядом всех присутствующих.
– Добрые люди? – осторожно уточнил Гуго.
– Это не так! – Вскричал аббат, – Видит Бог – это не так! Да! Они себя так называют, но доброго в них ни на грош! Это еретики! Самые злостные из всех, что мне доводилось встречать! – Его глаза горели гневом, – и прошу, при мне их так не называть! Никогда! Потому что нет ничего доброго в том, что дурить людям головы и переворачивать Святое Писание с ног на голову!
Все сидели притихнув – таким аббата видели впервые.
– Простите меня, дети мои! – Бернар шумно выдохнул. – Вспылил. Итак, продолжим. Катарская ересь появились в этих землях совсем недавно и пришла, я полагаю, откуда-то с юга. Они отрицают власть Церкви и не признают таинство брака. Больше того – они не признают человеческой сущности Иисуса Христа, – Бернар перекрестился, – они отказываются от крещения и поносят сам символ христианской веры – Святое Распятие! – Аббат на мгновение прервался, с удовлетворением отмечая, что присутствующие начали возмущенно переглядываться меж собой, – Святая Церковь уже второе столетие ведёт борьбу с этими опасными еретиками, попирающими основные догматы Христианства. Но ересь распространяется быстрее, чем можно было ожидать. Уже весь юг Франции и почти вся Германия охвачены этой заразой. Они уже в открытую называют Папу Римского наместником Дьявола на Земле, ибо считают весь наш мир творением рук Нечистого!
Роланд попытался что-то сказать, но Бернар остановил его взмахом руки.
– Еретики, – продолжал Бернар, – делятся на две категории: мирян, их называют «credentes»[11 - – верующий (лат.)] и клириков, эти зовутся «perfekti»[12 - – совершенный (лат.)]. Мирян не заставляют отказываться от своих привычек и привязанностей, но требуют лишь признавать истинность своей ереси. Клир же – совсем другая история: эти полностью отвергают всё мирское. Начиная от рождения детей, заканчивая употреблением в пищу мяса и птицы. Распространению ереси особо способствует их непреодолимая тяга к проповедям: они ходят по городам и сёлам и говорят о «спасении души». Их легко узнать: они носят на своих пуговицах и пряжках ремней изображение пчелы, коею символизируют непорочное зачатие, – аббат замолчал, задумавшись.
– А зачем нужны мы? – осторожно вставил Гуго, прерывая размышления священника, – ты просил прислать троих искусных воинов, – напомнил он. – Зачем? Насколько я понял, катары не приемлют силы оружия…
– Perfekti – да. Их оружие – слово. Но от этого они ещё опаснее. – Хмуро кивнул Бернар, – зато, ничего не мешает брать в руки оружие credentes, обычным еретикам. А вот к ним уже относятся и многие дворяне, к сожалению, тоже впавшие в ересь. Которым, как вы понимаете, военное искусство – не в новинку.
– И что же? Нам нужно с ними сразиться? Троих воинов для этого явно недостаточно! – воскликнул Гуго.
– В трех льё отсюда, – продолжил священник, не обращая внимания на его возглас, – есть небольшое селение – Монсегюр. Рядом, на горе возвышается замок. Замок этот – цитадель еретиков. Там они служат свои литургии и проповедуют своё богомерзкое учение. Но не в этом суть. Там же, в замке, они хранят величайшее Сокровище, которым владеют не по праву. Это Сокровище и есть Ваша…, – священник запнулся. – Наша цель! Надлежит отобрать его у еретиков во что бы то ни стало! Если придётся – силой оружия! Если придётся – ценой жизни! Вот для чего мне понадобились воины.
– Что за Сокровище? – осведомился Гуго прищурившись.
– В это будет трудно поверить, – аббат доверительно наклонился поближе к собеседникам, – но это Святой Грааль, сын мой.
***
Слова аббата поразили Дамаса до глубины души (ровно, как и всех присутствующих в трапезной Лавланской часовни) и до сих пор звучали в голове, заставляя сердце колотиться, словно куропатку, попавшую в силки. Подумать только! Чаша, в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого Спасителя! Здесь! В двух шагах! Поневоле воображение рисовало картину того рокового дня: ливень, безумный ветер, стремящийся смести всё на своём пути, сверкающие ослепительными зигзагами молнии, озаряют призрачными вспышками Голгофу и кресты на её вершине…
– Дамас! Эй, ты чего – уснул что ли?! – кто-то настойчиво тормошил его за плечо.
– А? Что? – очнулся от наваждения Дамас.
– Ну и чего скажешь? – осведомился Жак, указывая на крепость, разместившуюся на, сравнительно невысокой (не больше трех десятков туазов), но совершенно неприступной скале.
Неприступной потому, что стены её были абсолютно отвесными и любые помыслы о штурме крепости, расположившейся на её вершине (если таковые и придут кому-нибудь в голову), неизменно отметались как бредовые.
– Даже если гарнизон крепости будет состоять из десятка-другого воинов, – ответил Дамас задумчиво разглядывая скалу, – всё равно её силой не взять. А уж если запастись провизией и водой, то и осада – довольно бесполезное занятие.
– Пожалуй, – кивнул Жак, – и что же нам делать?
– Ехать обратно, – вздохнул Дамас, – сдаётся мне, что кто-то уже знает, как попасть внутрь.
До стоянки, где они оставили лошадей под присмотром Перье (сам он идти отказался, заявив, что уже «тысячу раз видел крепость и изучил её окрестности, как свои пять пальцев») было недалеко и скоро они вышли на небольшую лужайку, спрятавшуюся в тени скал. Стреноженные лошади мирно паслись, пощипывая травку. Снаряжение, сложенное ими возле большого, поросшего мхом, валуна лежало нетронутым. Но вот Перье… Его нигде не было. Как, собственно, и его лошади.
– Куда это он запропастился? – оглядывался Жак, – сказал же, что будет нас здесь ждать.
– Не знаю, – сквозь зубы процедил Дамас, пристально вглядываясь в зелёные заросли небольшого, но весьма густого перелеска, – руки подними…
– Что? – непонимающе переспросил Жак.
– Руки, говорю, подними, – вздохнул Дамас, – и улыбайся.
Тотчас, подтверждая его опасения, в воздухе что-то просвистело и в землю, прямо возле их ног, вонзился арбалетный болт.
– Уххх, – только и смог сказать Жак и руки сами медленно поползли вверх.
Через некоторое время (надо полагать, необходимое для перезарядки оружия), от кромки леса отделились три фигуры в легких кожаных доспехах. Двое держали наизготовку арбалеты (оружие слишком дорогое для простых разбойников), третий, идущий по центру с важным видом, придерживал левой рукой меч.
Подойдя поближе, старший (важный вид не обманул) сделал знак, и арбалетчики взяли под прицел Дамаса и Жака. Сам же он, подбоченившись, спросил:
– Кто вы и зачем вы здесь?
– Я – Дамас Бонне, он – Жак де Онье и мы странствующие рыцари, не сделавшие ничего дурного.
– Ну, конечно! – засмеялся старший, – а шпионить это значит благое дело!
– Мы вовсе не шпионили…, – начал оправдываться Жак.
– Ну да! – фыркнул старший, – а я – король Франции! Ты, – он бросил Дамасу моток верёвки, – Вяжи его.
Дамас, молча принялся связывать Жака.
«Где же Перье?» – вертелось в голове, – «неужели убит?»
– Жаль третий ушёл, прохвост! – разглагольствовал старший, явно упиваясь своим положением. – Убежал, что твой заяц! Но ничего! Подранить я его всё же успел.
«Ушёл значит!», – мысленно обрадовался Дамас. – Всё! – сказал он, – Я закончил.
– Ну, – кивнул старший, разматывая второй моток верёвки. – Теперь твоя очередь…
***
Дрожащий огонёк масляной лампады лишь слегка разбавлял полумрак трапезной. Задумчиво постукивая пальцами по отполированной сотнями локтей, поверхности стола, сидел аббат Бернар.
– Значит, сын мой, стражи в замке не так уж и много? – спросил он, не сводя глаз с танцующего лепестка пламени (вездесущие сквозняки, живущие в часовне, уже порядком надоели священнику).
– Да, святой отец, – ответствовала непроглядная темнота у дальней стены трапезной, – Если быть точным 40 человек. 10 дворян и 30 бойцов. Остальные приняли consolamentum[13 - – обряд крещения в катаризме. Дословно – Утешение (лат.)] и к оружию не притронутся даже под страхом смерти.
– И ты гарантируешь, что выведешь наших людей из замка целыми и невредимыми? – не выдержав, спросил Гуго, появляясь из затемненного угла рядом со входом.
– Я приложу ВСЕ усилия, чтобы вывести ваших людей из замка ЖИВЫМИ! – хмыкнула темнота, – насчёт невредимости не обещаю. Разумеется, я буду трудиться гораздо усерднее после получения задатка.
– Вот, держи! – Гуго снял с пояса увесистый кошель и небрежным броском отправил его скользить по столу.
Темнота, выпростав руку, ловко сцапавшую кошель, вновь стала непроглядной.
– Надеюсь, здесь всё, о чем мы договаривались? – поинтересовался голос.
– Не волнуйся, – небрежно усмехнулся Гуго, – там всё, что тебе причитается по договору. Вторую половину получишь по завершении дела.
– На том и порешили, – вздохнул голос (судя по звуку кто-то встал из-за стола), – засим, позвольте откланяться.
– Как тебя найти, – требовательно спросил Гуго.
– Я сам вас найду, – обронил голос, – когда придёт час – будьте готовы, – дверца чёрного хода слегка скрипнув, закрылась.
– Скользкий тип, – едва слышно пробормотал Гуго.
– Выбор небогат, – вздохнул священник, – довольствуемся малым за неимением лучшего.
В дверь кельи постучали.
– Прибыл Перье, святой отец, – возвестил вошедший монах. – Просит принять.
– Пригласи его, – кивнул аббат и посмотрел на Гуго. – Надо полагать первая часть плана удалась, Магистр де Пейн?
– Время покажет, святой отец, – покачал головой Гуго, – время покажет.
***
Пленников по крутой узкой горной дороге доставили в замок и бросили на ночь в тесную клетку в подвале, не удосужившись даже развязать их. Это было очень плохо, потому что руки под утро ужасно затекли и уже вообще ничего не чувствовали.
«Что-то в последнее время слишком часто я оказываюсь в темнице, – подумал Дамас, – как бы это не вошло в привычку».
– Эй! – крикнул он в полумрак подземелья, – стража!
– Чего тебе? – послышались чьи-то недовольные шаги и из-за угла выглянул стражник с факелом, – чего орёшь?
– Разрежь верёвки! – потребовал Дамас, – а то уже руки отнялись!
– Руки – это не беда! – захохотал стражник, – скоро у тебя голова отнимется. Скоро будешь отдельно ты и отдельно – голова! – не переставал потешаться он и совершенно не заметил, как тяжёлая дубовая дверь в подземелье неслышно отворилась и на пороге появился чей-то силуэт.
«Сейчас кому-то влетит», – подумал Дамас, злорадно улыбаясь.
Некоторое время вошедший наблюдал за продолжавшим как ни в чём не бывало веселится охранником, но вскоре его терпение лопнуло, и он гаркнул:
– Солдат! Что тут происходит?
От неожиданности стражник выронил факел и едва не упал сам.
– Я! Я…, – заблеял он. – Он просил его развязать! Ваша Светлость… Я… ничего такого…
– Будешь наказан, – прошипел тот, вплотную приблизившись к лицу горе-караульного. – Открыть клетку!
Стражник, беспрестанно кивая, поспешно выполнил его указание и застыл, вытянувшись в струнку.
– Выходи! – хмуро приказал он Дамасу, – тебя ожидает Епископ.
Дамас, с трудом поднявшись на ноги, вышел из тесной клетки и с наслаждением выпрямился (размеры узилища позволяли либо стоять в полусогнутом состоянии, либо сидеть скрючившись).
– Вперёд, – указал на дверь странный визитёр.
Дамас послушно направился к выходу.
Выйдя за дверь темницы, они не пошли прямо (этот путь вёл во внутренний двор крепости), а свернули налево и вскоре оказались перед крутой винтовой лестницей, ведущей куда-то наверх.
– Вперёд, – повторил команду конвоир и слегка подтолкнул Дамаса.
«Так, – размышлял Дамас, поднимаясь по ступенькам, – лестница довольно крутая и если лягнуть его ногой посильнее, то он упадёт и неминуемо расшибётся. Затем развязываем руки и в темницу – спасать Жака».
– Даже не думай! – пробасил конвоир, каким-то чудом разгадав его мысли, – не успеешь дёрнуться и Епископу не с кем будет разговаривать.
«Дьявол!» – мысленно выругался Дамас, но уже за следующим поворотом лестницы понял, что его «план побега» был заранее обречён на провал – ступени упирались в небольшую, огороженную железными перилами площадку, на которой нёс службу очередной стражник.
Конвоир, видимо, был из людей явно «не простых» (одно «Ваша Светлость» чего стоит), потому что и этот стражник по примеру своего «нижнего» товарища тоже сразу вытянулся по стойке «смирно» и угодливо открыл перед ними дверь.
Пройдя по тёмному коридору, открывшемуся их взору за дверью, не более двух десятков шагов, они оказались в небольшом, но всё же довольно просторном зале. В центре стояла большая железная чаша-жаровня, выполняющая, по всей видимости, две задачи: освещение комнаты и борьба с вездесущей сыростью (извечной спутницей замков и крепостей). В чаше, потрескивая и забавляясь затейливым танцем искр, полыхал огонь. Вдоль стены, один возле другого, стояли три стула (простых, без каких-либо изысков) с высокими спинками. На них восседали три человека в длинных тёмных одеждах. Цвет одеяний, как, впрочем, и лица сидевших, разглядеть никак не удавалось, по причине тусклости освещения.
На этом скудный перечень предметов интерьера зала заканчивался.
«По-видимому, слухи о непринятии катарами сребролюбия и роскоши родились не на пустом месте», – подумалось Дамасу.
Конвоир, подведя пленника вплотную к жаровне с полыхающим огнём, отступил немного в сторону и замер, не говоря ни слова.
– Благодарю, герцог! – негромко поблагодарил конвоира человек, занимающий центральный из трёх стульев.
«Герцог?! – чуть не вырвалось у Дамаса. – А кто же тогда сидит на стуле?»
Тот, кого назвали герцогом, едва заметно кивнул.
– Кто ты и зачем ты здесь? – спросил человек, с интересом рассматривая пленника.
– Я бы предпочёл сначала узнать, с кем имею честь говорить, – ответил Дамас, краем глаза отмечая, как дернулась в его сторону фигура конвоира.
– Оставь, сын мой! – человек жестом остановил его, – насилие никогда ни к чему хорошему не приводило.
Герцог, что-то недовольно пробурчал, но отошёл на прежнее место и опять замер.
– Ну что же, – продолжил человек, – будь по-твоему. Я – Епископ Церкви Добрых Христиан, это – Старший сын[14 - – помощник (коадъютор). После смерти епископа, занимал его место.], – он поднял правую руку, – это – Младший Сын, – (поднялась левая рука. – Итак, я повторю свой вопрос, – речь епископа была негромкой, но каждое слово поразительным образом четко отпечатывалось в голове: – Кто ты? И какова твоя Цель?
– Я – шевалье Дамас Бонне, – начал Дамас, – я и мои спутники странствуем по свету в поисках приключений и, разумеется, Счастья. И я не понимаю…
– Мы, Добрые Христиане, – епископ прервал Дамаса взмахом руки, – или как вы нас называете – катары – помимо прочих обетов, полностью отказываемся ото лжи. – он пристально всмотрелся в лицо Дамаса. – Полностью, понимаешь? Ибо ложь – есть одна из причин Первого Греха. – он немного помолчал и продолжил. – И я знаю, что неподалёку отсюда, обосновался этот богомерзкий цистерцианец – аббат Бернар Клервоский, осмеливающийся называть себя слугой Господа. Также мне известно, что вы сегодня встречались с ним в часовне в Лавлане. Мне продолжать?
– Пожалуй не надо, – усмехнулся Дамас.
– Тогда я тебя слушаю.
– Ну хорошо, – вздохнул «изобличённый лжец», – Меня зовут Дамас Бонне. И я действительно прибыл сюда по указанию аббата Бернара из Клерво с целью осмотреть подступы к замку.
– Зачем? – неожиданно вступил в разговор герцог, стоявший всё это время молча.
– Затем, чтобы проникнуть в него, конечно, – невозмутимо ответил Дамас.
– Зачем! Зачем понадобилось проникать в замок! – вскипел герцог. (Играть со мной вздумал?!).
– Затем, – Дамас выдержал долгую паузу, – чтобы завладеть Сокровищем, хранящимся здесь.
– Грааль! – выдохнул герцог.
– Он самый, – кивнул Дамас.
– Как!? – герцог, обхватив голову руками, заходил кругами по залу. – Как они об этом прознали!? Секретность была абсолютной! Как? – не переставал сокрушаться герцог.
– Очень просто, герцог, – послышался спокойный голос Епископа, – точно так же, как и мы узнали о них. С помощью предательства, конечно.
– Что же нам теперь делать? – вскричал герцог, – теперь нас отсюда не выпустят! Монсегюр можно оборонять долго, но не вечно! Надо сейчас же увозить Грааль отсюда! Я возьму с собой весь гарнизон! Мы не сдадимся просто так! Они ещё пожалеют!
– Успокойся, сын мой! – прервал его стенания Епископ. – Это бесполезно.
– Нет! – продолжал герцог с запалом, – мы защитим Святыню! Пусть даже ценой жизни! Во имя Господа Нашего…
– Господу не нужны человеческие жертвы! – гневно воскликнул Епископ, совершенно всех обескуражив (таким его видеть, явно, не привыкли). – Мы поступим по-другому, – уже спокойно улыбнулся он и посмотрел на Дамаса.
– Друг мой, – спросил он, не переставая улыбаться, – что ты знаешь о Святом Граале?
Дамас замялся.
– Смелее, мой друг!
– Ну…, это чаша, из которой вкушал вино Иисус на Тайной Вечере…
– Так! Хорошо!
– И в которую Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран распятого Христа…, – осторожно продолжал Дамас, почуяв неладное.
– Так! – подстёгивал его епископ, – а дальше?
– Известно, что…, – буркнул Дамас, – испивший из неё, обретает бессмертие и прощение всех грехов.
– Вот! – воскликнул Епископ. – Всё правильно! Правильно, но, к счастью – далеко не всё!
– А что же ещё? – нахмурился Дамас.
– Самое главное! – Епископ вскочил со своего места, не в силах усидеть. – Самое главное – всегда замалчивали! И в конце концов – забыли! Грааль – это просто деревянная чаша! Да! Это реликвия и большая ценность для верующего человека! Но это всего лишь чаша! И чашей она остаётся до тех пор, пока её не возьмёт в руки чистый, помыслами и сердцем, человек. По-настоящему чистый, понимаешь? Ангел во плоти! Вот тогда! Только тогда, а никак не раньше, Грааль обретает свои Божественные Свойства! А до той поры – это просто Чаша! – Епископ рассмеялся, – люди, в жадности и алчности своей, совсем забыли об этой особенности и рыщут в поисках Чуда Господня для обретения Бессмертия! А зачем оно им – никогда не задумывались! Заблудшие души! И знаешь, что примечательно, Дамас Бонне?
Дамас, не переставая хмуриться, исподлобья смотрел на Епископа.
– Примечательно так же и то, – Епископ устало опустился на стул, – что вот уже десять веков никто не встречал такого человека. На всём белом свете.
В зале на какое-то время воцарилась полная тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров в жаровне.
– Но ты, я вижу, мне совсем не веришь, Дамас Бонне? – грустно улыбнулся Епископ, – тебе, как и всем, нужны доказательства?
Дамас молчал, насупившись.
– Хорошо, – кивнул Епископ. – Понимаю. А потому, предлагаю сделку. Я тебе показываю, и даже более того – разрешаю воспользоваться Граалем, а ты донесёшь до разума наших преследователей, что это пустая трата времени и сил.
– Вы нас отпустите? – удивился Дамас.
– Конечно! – кивнул Епископ. – Хоть герцог, я знаю, и против. Развяжите его!
Герцог, что-то бурча себе под нос, нехотя подошёл к пленнику и взмахом кинжала разрезал верёвку.
Будто тысячи игл одновременно вонзились в руки, заставляя Дамаса болезненно поморщиться.
– Я согласен, – сказал он, растирая затёкшие запястья, – если вы, конечно, не шутите.
– На том и порешили, – хмуро проговорил Епископ. – Внесите Грааль.
Сидевшие по обе его руки, до этого момента никак себя не проявляющие, Старший и Младший Сыновья встали и вышли из зала через небольшую дверцу в его дальнем конце. Через некоторое время они вернулись, бережно держа деревянный ящик средних размеров. Даже одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что он очень древний. Светлое, некогда, дерево, из которого он был изготовлен, теперь приобрело медный, красновато-золотистый оттенок. На гладкой, отполированной тысячами прикосновений, поверхности поигрывали блики от огня жаровни.
Вслед за Сыновьями шёл воин и нёс невысокую, не выше пары локтей, деревянную же подставку. Вся процессия, торжественно прошествовав на середину залы, остановилась.
Сыновья, дождавшись, когда воин разместит подставку напротив Епископа, установили на неё ящик и отошли на свои прежние места.
Епископ встал со стула и медленно подошёл к ящику. Возложив руки на его крышку он, не сводя взгляда с Дамаса произнёс:
– Лицезри, Дамас Бонне! Пред тобой свидетельство Страстей Христовых и их орудие – Святой Грааль! Многие века он путешествовал по миру в поисках своего неофита[15 - – новообращённый (др. греч.)], пока, наконец, не пришло осознание того, что тот сам должен прийти к Святому Граалю. Прийти и стать ему Хранителем. Его Королём и его Рабом одновременно. Вот он! – Епископ аккуратно снял крышку ящика…, – Господи Боже…, – прошептал он, заглянув внутрь, – ОН… ЗДЕСЬ…
Деревянная крышка, отпущенная безвольными руками, с гулким стуком упала на каменные плиты пола.
Епископ упал на колени.
– ОН ЗДЕСЬ! – воскликнул он, воздев руки, – Братья! Господь услышал наши молитвы! ОН ЗДЕСЬ!
Герцог, всё это время не сдвинувшийся с места, осторожно подошёл к Епископу.
– Кто? – спросил он шёпотом. – Святой отец, КТО здесь?
– Ангел, – лицо Епископа сияло. – Ангел Божий! Вот кто! Ты что? Ещё ничего не понял? Иди сюда! – он встал и, схватив герцога за руку, подтащил его к ящику. – Вот! – торжествующе указал он внутрь. – Узри знамение!
Епископ, погрузил руки в ящик и осторожно, будто держал новорождённое дитя, достал из него небольшую деревянную шкатулку. На её крышке, едва заметным, словно призрачным, светом мерцал большой зелёный камень.
– И где он? – недоверчиво спросил герцог.
– Здесь! – епископ, не в силах сдержать радость, улыбался во весь рот, – в этом самом зале!
– И кто это? – герцог явно не понимал (или, что скорей, не хотел понимать) куда клонит Епископ. – Кто?! – герцог указал на Дамаса пальцем. – Он?! Вы в своём уме?!
– И в светлой памяти! – заверил его Епископ, светясь от счастья.
– Вы, видимо, забыли, святой отец! – возмутился герцог, – что этого, с позволения сказать, ангела, совсем недавно схватили мои люди за занятием, мягко говоря, не совсем ангельским! Он шпионил! И хотел нас обокрасть! – герцог отошёл от Епископа и, медленно вышагивая, подошёл к Дамасу вплотную. – Что скажешь, Ангел?
– Скажу, что я не собирался ничего красть, – нахмурился Дамас, (последние события совершенно сбили его с толку), – я собирался завладеть…
– Ох, простите великодушно, господин Ангел! – герцог показушно раскланялся, обходя Дамаса со спины, – а, впрочем…, – произнёс он задумчиво, – есть лишь один способ проверить ваши слова, святой отец…
Он, с быстротой кошки, подскочил к ничего не подозревающему Дамасу и всадил ему между рёбер кинжал.
Тот, вскрикнув, стал медленно оседать. Герцог, «заботливо» сопроводив его тело до самого каменного пола, резко выдернул клинок из Дамаса и отошёл назад. Кровь, потратив пару мгновений на раздумья, хлынула из раны обильным ручьём.
– Что ты наделал! – в ужасе закричал Епископ и кинулся Дамасу.
– Что сделано, то сделано! – безразлично ответил герцог. – И поторопитесь, Епископ! У вас мало времени! Ещё немного и ваш «Ангел» предстанет перед Высшим Судом.
– Что вы сидите! – закричал Епископ, придерживая Дамаса за шею, – несите воды! Быстрее!
Старший Сын, оцепенев от увиденного, продолжал сидеть неподвижно, не в силах даже пошевелится. На призывы неожиданно откликнулся Младший и бросился стремглав в угол зала, где стоял небольшой бочонок с водой. Набрав полный ковш, он помчался к месту трагедии, по пути расплескав добрую половину.
– Вот, Святой отец! – он подал ковш Епископу.
– Грааль! – вскричал тот, – быстрей неси Грааль!
Коадьютор бросился к ящику, по пути растянувшись во весь рост на каменном полу, но быстро поднялся и, схватив шкатулку, одним прыжком оказался рядом с Епископом и, умирающим на его руках, Дамасом. Священник, подняв шкатулку за крышку, вытряхнул её содержимое. По полу с глухим звуком покатилась небольшая деревянная чаша. Едва успев поймать её Епископ начал совать Грааль в руки Дамаса.
– Вот, держи! – причитал он. – Держи! Ты должен её держать! Вот! Хорошо! Теперь вода! Где вода!
Младший сын торопливо подал Епископу ковш, по пути расплескав ещё немного жидкости.
– Чего ждёшь! – гневно сверкнул глазами Епископ, – Лей!
Тот, опрокинув ковш, налил полную чашу.
– Вот, пей! – Епископ помог Дамасу поднести чашу к губам, – пей…
Дамас сделал глоток. Другой… и обмяк, словно тряпичная кукла.
– Пей! – Епископ сделал попытку залить в рот еще немного воды, но она, струясь по подбородку, вытекала обратно, – Нет! – рыдал священник, – не умирай, прошу тебя!
Его взгляд упал на шкатулку, небрежно лежащую рядом. Зелёный камень на крышке безмолвствовал.
Дамас был мёртв.
– Argumentum baculinum,[16 - – (букв.) палочный аргумент; в переносном смысле: осязаемое доказательство (лат.)] – громко, чтобы все услышали (прежде всего, конечно же, Епископ), заявил герцог и, резко развернувшись, решительным шагом направился к выходу, – приберите здесь, – распорядился он, обращаясь к страже, – не переношу запаха крови.
Глава 4
Посвящение
Тьма…
Такая странная…
Даже находясь в абсолютно тёмной комнате и ничего не видя, всегда ощущаешь, что ты именно в комнате. Даже ни к чему не прикасаясь, чувствуешь стены, под ногами чувствуешь твердь пола, строишь предположения, где выход…
Здесь ничего такого не было. Тьма была порождением пустоты. Пустотой был и он сам. Появившись здесь, он ничего не изменил, не заполнил собой хоть какую-нибудь, её часть.
Он… часть… пустоты. Он не мог поднять руки, чтобы потрогать себя (ни рук, ни его самого не было), он не мог даже моргнуть или хоть как-то двинуться. Он мог только думать… Сердце (сердце???) защемило от тоски. Он попытался вспомнить хоть что-то. Замок… темница… боль… Картинки воспоминаний мелькали, словно опавшие листья, гонимые осенним ветром, и он совсем не был уверен, что они, эти воспоминания, принадлежат именно ему, Дамасу. Дамас! Точно! Его зовут… точнее его звали так… когда-то. А может быть и нет… Сейчас он ни в чем не был уверен. Даже в том, где здесь верх, а где низ. «Что это за место?», – спрашивал он. «Не знаю…, – отвечал он сам себе, – почему это, вообще, важно?». Эти мысли почему-то развлекли его, и он засмеялся.
«Забавно, что ты смеёшься», – прозвучало в его голове.
«Интересно, это я подумал? – пронеслась мысль. – «Или не я?»
«Не ты», – усмехнулся голос.
«Тогда кто?» – спросил Дамас.
«Боюсь, тебе этого не понять. Вы, людишки, слишком мелки сознанием. Ваше представление о мироздании сводится к набиванию живота и накоплению никому не нужных побрякушек. Вы – никто без своих вещей, чью природу вам познать не дано. Но ничего не поделаешь – такими уж вы задуманы, – голос обречённо вздохнул. - Поэтому, не будем понапрасну тратить время, ибо я – и есть оно».
«Ты – Бог?», – спросил Дамас и изумился обыденности своего вопроса.
«Ты не слушал? – удивился голос. – Впрочем, чему я удивляюсь… Нет, я не Бог. Я – Время!»
«Не понимаю», – растерянно подумал Дамас.
«Ещё бы…», – хмыкнули в ответ.
«Где это я?», – спросил Дамас.
«Нигде, – ответил голос. – И Никогда».
«Была бы на месте голова – непременно бы разболелась!», – подумалось Дамасу и он мысленно потёр виски ладонями.
«Ха-ха-ха! – громко захохотал голос, – насмешил! Давно я не смеялся! Ладно, попробую растолковать тебе хоть что-то! Продолжим разговор так, как есть? Или соткать для тебя что-нибудь? Что-нибудь, более привычное?» – уточнил голос.
«Что-нибудь, Где-нибудь, и чтобы обязательно -Когда-нибудь, – обрадовался Дамас, – на твой выбор».
«Опять насмешил! – засмеялись в ответ, – Ну что же… Допустим…, вот так!»
Тотчас, ослепительный свет ворвался в сознание Дамаса, вчистую его поглощая. Инстинктивно он прижал ладони к глазам и… о чудо! Руки были на своём законном месте! Как и всё остальное! Не веря в своё счастье, он упал на колени (Упал! На колени! Господи! Какое же счастье!), продолжая закрывать ладонями лицо.
– Можешь открыть свои глаза, – насмешливо произнёс незнакомый дребезжащий голос.
Дамас опасливо опустил руки и огляделся. Он стоял на коленях посреди большой пещеры. Всё вокруг: стены, потолок и даже пол под ногами были испещрены непонятными знаками, вырезанными в камне. В глубине, возле дальней стены, горел небольшой костёр, отбрасывая причудливые тени. Перед ним, изредка кидая в сторону Дамаса насмешливые взгляды, сидел совершенно лысый, и на вид древний как сам мир, старик и грел над огнём руки.
– Подходи, – старик сделал рукой пригласительный жест. – Поговорим. Нет ничего лучше, чем разговор у костра.
Дамас кивнул, соглашаясь с собеседником и, поднявшись с колен, подошёл.
– Присаживайся, – старик указал, нерешительно топтавшемуся Дамасу, на место напротив себя.
Тот сел на каменный пол пещеры и поджал под себя ноги.
– И что же ты хотел узнать, Дамас Бонне? – насмешливо улыбаясь, спросил старик.
– Кто ты? – неуверенно спросил Дамас, взъерошив рукой волосы.
– Я же тебе уже сказал…, – вздохнул старик. – Я – Время.
Дамас непонимающе смотрел на него.
– Ну, как бы тебе объяснить…, – старик задумался, – вот, к примеру: человек рождается, живёт, затем умирает. И всё это происходит во Времени. Без Времени ничего нет. Даже самого Времени.
Дамас, переваривая услышанное, сидел с совершенно глупым видом и хлопал глазами.
– Когда-нибудь, – старик, прищурившись, посмотрел на ленивые языки пламени. – Когда огонь Времени иссякнет, ОН, – старик многозначительно указал пальцем вверх, – уничтожит всю Вселенную. Но даже тогда Время останется. Время над Временем. И имя ему – Вечность.
– И когда это случится? – спросил, ничего так и не понявший, Дамас, – сколько времени осталось до того, как огонь, – он указал на костёр, – совсем погаснет?
– Время нельзя измерить или посчитать, – поджал губы старик, – Скудоумные людишки решили, что им это под силу. Глупцы! – он усмехнулся, – вот скажи мне: как ты думаешь: сколько времени прошло там, – он махнул рукой в неопределённом направлении, – откуда ты пришёл, с момента твоего здесь появления?
– Немного совсем, – нахмурился Дамас, – наверное…
– Тут ты прав, – согласился старик, – немного. Если быть точным – три тысячи лет.
– Скооолько? – выпучил глаза Дамас.
– Триии тыыысячи! – передразнил его старик и засмеялся.
– Значит, – прошептал поражённый Дамас, – с момента моей смерти прошло уже три тысячи лет?!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=67221127) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
– старинная мера длины (1 туаз равнялся приблизительно 1.9 метров)
2
– здесь и далее денежные единицы средневековой Франции
3
– бродячие поэты, артисты, музыканты
4
– верхняя одежда, представляющая собой тунику из шкуры животного
5
– (фр. chevalier – «едущий на коне», то есть рыцарь, кавалер) – младший дворянский титул в средневековой Франции
6
– небольшой кожаный кошелёк
7
– Ранее, ошибочно, датой проведения собора в Труа считался январь 1128 года. Причиной ошибки было то, что в Средние века во Франции год начинался с 25 марта, поэтому месяц января выпадал на конец 1128 года (по мартовскому стилю), а по январскому стилю (современному) год начинается с 1 января, поэтому 14 января приходится на начало 1129 года.
8
– выдержка из официального протокола собора в Труа.
9
– здесь и далее названия ударов в Болонской системе фехтования
10
– старинная мера длины, равная приблизительно 4.5 километрам
11
– верующий (лат.)
12
– совершенный (лат.)
13
– обряд крещения в катаризме. Дословно – Утешение (лат.)
14
– помощник (коадъютор). После смерти епископа, занимал его место.
15
– новообращённый (др. греч.)
16
– (букв.) палочный аргумент; в переносном смысле: осязаемое доказательство (лат.)