Слово о полку Игореве
Сборник
Librarium
В издание вошли древнерусский текст главного памятника литературы Древней Руси, поэтические переложения русских классиков и вступительная статья Дмитрия Сичинавы – кандидата филологических наук, старшего научного сотрудника Института русского языка РАН, доцента Школы лингвистики ВШЭ.
Для широкого круга читателей.
Слово о полку Игореве
Вступление в «Слово»[1 - Использован текст, написанный Д. В. Сичинавой для интернет-проекта «Полка».]
О чем эта книга?
«Слово о полку Игореве» – это героический эпос не о победе, а о поражении: об отважном походе (пълкъ по-древнерусски и значит «поход») князя Игоря Святославича (1151–1201 или 1202), правившего в городе Новгороде-Северском (теперь это северо-восток Украины) на тюркских кочевников – половцев.
Поход этот состоялся весной 1185 года. Вопреки грозным предзнаменованиям, в том числе солнечному затмению, Игорь ведет свои войска против всей мощи Половецкой степи. Его армия, после первых успехов, разгромлена, он ранен и попадает вместе со своей родней в плен. Автор не только воспевает Игоря, но и осуждает его авантюру. Но все же князю при помощи сообщника по имени Овлур и сил природы (птиц, зверей и реки Донца) удалось бежать из плена, и рассказ кончается радостью и здравицей Игорю, его брату, сыну и дружине.
Этот неоднозначный эмоциональный фон очень важен для произведения. Как писал русский поэт Владислав Ходасевич: «Почти все „Слово“ подернуто мрачным, пепельным светом солнечного затмения, с описания которого оно начинается. Но сквозь мрак, точно из-под тучи, пробиваются… лучи солнца. <…> В нем дано глубокое созерцание жизни в ее утешительном и возвышающем трагизме».
Вылазка Игоря показана на грандиозном фоне истории Руси и ее взаимоотношений со Степью, княжеских усобиц. В «Слове» есть ряд отступлений, посвященных эпизодам из жизни князей XI и XII веков, зловещий сон киевского князя Святослава и лирический плач жены Игоря Ярославны, которая просит у стихий вернуть ее милого. А еще автор обращается с призывом к князьям – современникам Игоря, прося их забыть внутренние распри и дать бой половцам, отомстив за Русь и раны пленного князя.
«Слово» очень насыщено содержанием, но это очень короткий текст, всего примерно 2700 слов и 14 200 с лишним букв. Если не делить на абзацы – только пять страниц А4 двенадцатым кеглем.
Когда написано «Слово»?
Наверняка читатели слышали о скептической версии, согласно которой «Слово» – поздняя подделка. Это не так.
«Слово о полку Игореве» – это подлинное древнерусское произведение. Его не сочинили в 1790-х годах, когда оно стало впервые известно образованной публике. И даже то обстоятельство, что единственная рукопись произведения сгорела в 1812 году, не мешает сделать однозначный вывод.
Откуда мы это знаем? Это показывает лингвистика – самая точная из гуманитарных наук. В языке «Слова» много древних языковых черт, которые люди XVIII века никак не могли подделать. Они были найдены только наукой последующих веков, причем некоторые – совсем недавно. Кроме того, «Слово» очень похоже на «Задонщину» – произведение XV века (или, может быть, конца XIV) о Куликовской битве. В них почти совпадают целые фрагменты текста, но при этом язык «Слова» гораздо архаичнее. Например, «ся» в нем отрывается от глагола, кроме единственного и множественного числа, есть еще и двойственное и много такого, что уже автору XV века было непривычно.
Значит, по крайней мере в XV веке «Слово» уже существовало и пользовалось определенной известностью. А автор «Задонщины», переделывая «Слово» в новое сочинение, исправил и язык в соответствии с тем, как сам говорил. Ситуация совершенно стандартная для средневековой литературы.
А мог ли фальсификатор XVIII века, наоборот, «перевести» «Задонщину» (опубликованную только полвека спустя) на ранний древнерусский язык, тончайше отредактировав десятки мест? Такую версию лингвисты всерьез не рассматривают. Ведь историческое языкознание тогда еще не родилось. Если так, получится, что это был некий научный гений, создавший целую дисциплину с нуля, опередивший ее на два века, не выдавший себя ничем и тщательно скрывший все свои достижения от потомства. Наиболее подробные доказательства аутентичности «Слова» принадлежат двум великим лингвистам ХХ века – Роману Якобсону и Андрею Зализняку[2 - См. Jakobson R. La Geste du Prince Igor’ // Jakobson R. Selected Writings. Vol. IV. The Hague; Paris, 1966. P. 106–300. Зализняк А. А. «Слово полку Игореве»: взгляд лингвиста. 3-е изд. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2008.].
Итак, «Слово» написано раньше XV века – и, конечно, после весны 1185 года, когда Игорь ходил на половцев. А можно ли сказать точнее? Лингвистика отвечает: не позже XIII века, потому что целый ряд представленных в «Слове» древних признаков позже не встречается в рукописях вообще. А точная датировка остается предметом менее строгих гипотез, которые выдвигают историки и литературоведы. Например, часто звучит такой аргумент: произведение должно было быть актуальным для слушателей, значит, князья, которых автор зовет на половцев, тогда были живы, а многочисленные намеки на события предыдущих лет (может быть, даже месяцев) – понятны без комментариев. Князь Ярослав Галицкий, которого автор «Слова» называет «Осмомысл» («в том смысле, кажется, что один его ум заменял восемь умов», как сказал Карамзин), отец Игоревой жены Ярославны, умер в 1187 году. Вот и очень хорошая узкая дата, с точностью до двух лет. А ведь для многих древнерусских памятников нет даже примерно и этого (что-нибудь типа «XII или XIII век» или в лучшем случае «рубеж веков»), так что тут с текстом, можно сказать, исследователям повезло: в нем оставлено слишком много примет его создания. Многие исследователи считают, что «Слово» написано вообще по горячим следам, в самом 1185 году, когда Игорь только что вернулся из плена, успев договориться о браке своего освобожденного позже сына и дочери половецкого хана (это событие тоже упоминается в тексте).
Кто написал «Слово»?
К сожалению, этого мы никогда не узнаем.
У «Слова», как и у пьес Шекспира, есть своя «загадка Анонима». Как и «шекспировский вопрос», она не составляет серьезной научной проблемы. Впрочем, если в случае с Шекспиром ответ давно известен (никто «под именем Шекспира» никогда не скрывался, этот человек был действительно поэтом и драматургом), то в случае со «Словом» вопрос останется вопросом навсегда.
Разные любители пытаются «реконструировать» нужное расположение букв на странице «Слова» и прочесть – сверху вниз или другими хитрыми способами – якобы скрытый автором «код». В свое время это делали и с пьесами Шекспира – «Гамлетом» или «Бурей». В авторы «Слова о полку Игореве», точно так же, как и шекспировских пьес, предлагали длинный перечень людей, и точно так же он начинается с монарших особ и знаменитых писателей, а кончается совершенно малоизвестными, едва упомянутыми в источниках персонажами. Более того, у «Слова» есть даже два взаимоисключающих списка «авторов»! Это кандидаты сторонников подлинности, во главе с самим князем Игорем (а заодно, конечно, и Ярославной, и братом, и детьми) и великим проповедником Кириллом Туровским. И не менее обширный список кандидатов сторонников поддельности, во главе с Николаем Карамзиным и основателем славистики Йосефом Добровским (а может быть, и самой Екатериной, по крайней мере как заказчицей). Конечно, есть желание «локализовать» «Слово», поселить его у себя – украинцы считают его киевским (скорее всего, эта версия наиболее близка к истине, но наверняка сказать нельзя) или галицко-волынским, белорусы ищут кандидатов в авторы в Полоцке и Турове, русские – в Новгороде и Пскове. Это уже похоже, пожалуй, не на шекспировский, а на гомеровский вопрос…
Все предлагавшиеся версии – догадки, почти ни на чем конкретном не основанные. Но нужны ли эти догадки? Это теперь нам сложно представить себе, чтобы у шедевра потерялось имя автора. А ведь анонимность – нормальное свойство средневековых литературных произведений (впрочем, далеко не только литературных: кто создал венецианскую базилику Св. Марка или статуи из Наумбурга?). Авторство не было в это время еще ценностью, не было и понятий об авторских правах и плагиате. Мы знаем по именам нескольких других писателей домонгольской Руси: Илариона, Владимира Мономаха или Кирилла Туровского. Но это из-за их высокого социального статуса, светского или духовного. А вот, например, о Данииле Заточнике, кроме имени, мы не знаем ничего, и даже нет полной уверенности, что это реальное лицо. Наследие автора принадлежало всем и никому. Составитель «Задонщины» (скорее всего, его звали Софоний Рязанец, он, возможно, был священником, но больше данных тоже никаких) в XV веке перелицовывал «Слово» на новый сюжет. А византийские авторы, когда им надо было описать чуму или затмение солнца, брали целые куски из античных писателей. Узнать, как звали автора «Слова» (и, конечно, далеко не только это!), мы сможем, только если найдется неизвестный древний список произведения с указанием его имени. При том огромном общественном интересе, которое вызывает «Слово» все эти два века (уже в 1810-е годы фальсификатор Антон Бардин изготовлял и сбывал быстро разоблаченные поддельные списки сгоревшего памятника), совершенно невероятно, чтобы такой сенсационный список еще скрывался в каком-нибудь неизученном или неописанном рукописном сборнике. Пожалуй, мы можем более или менее уверенно утверждать две «негативные» вещи: – автор «Слова» не был духовным лицом (он упоминает языческих богов как олицетворения природы и предков славян), – он не был и князем или членом княжеской семьи (потому что обращается к князьям «господин»).
При этом он, как и его аудитория, принадлежал к культурной и общественной элите, образованной и способной оценить его художественные приемы. За пределами этого социального и культурного круга «Слово» мало кто знал, и, возможно, поэтому оно и дошло до Нового времени в единственном списке.
Как написано «Слово»?
Мы уже сказали, что «Слово» очень короткий текст. Но оно очень разнообразно по стилю, риторике и лексике. Автор чередует обращения к слушателям (или читателям; распространена гипотеза, что «Слово» – памятник торжественного красноречия, рассчитанный на исполнение вслух), лирические картины природы, прямую речь героев, призывы (например, повелительное наклонение «стреляй!»), эпические описания событий из недавней и давней истории.
В «Слове» есть поэтический ритм и аллитерации, хотя это не совсем стих в привычном нам смысле. Весь текст связывает в единое целое сложная система лейтмотивов, рефренов, повторов и перекличек: одни и те же словосочетания или даже предложения повторяются в разных контекстах. Это подчеркивает неоднозначную эмоциональную окраску произведения. Слова «св?тъ пов?даютъ» (т. е. «свет возвещают») встречаются дважды: в благоприятном (соловьи «веселыми п?сньми св?тъ пов?даютъ» и помогают Игорю бежать из плена) и зловещем контексте: «Другаго дни велми рано кровавыя зори св?тъ пов?даютъ». «Земля тутнетъ (трясется, гремит), р?кы мутно текуть, пороси (пылинки) поля прикрываютъ», предвещая нашествие половцев, в то время как князь Святослав, наоборот, «взмути (возмутил) р?ки и озеры», побеждая кочевников, а «стук» земли упоминается как благоприятное предзнаменование при бегстве Игоря. Перед боем у воинов из Курска «луци (луки) напряжени, тули (колчаны) отворени», а в плаче Ярославны, наоборот, говорится, что солнце у войска Игоря «лучи съпряже, тули затче» (луки расслабило, колчаны заткнуло). Готские красавицы поют у моря, звоня трофейным русским золотом, – а в финале «Слова» «д?вици поютъ на Дунаи», празднуя освобождение Игоря. Ряд лейтмотивов повторяется со схожим значением (далеко слышный звон, преклонившееся к земле в горести дерево, золотое стремя, земля, посеянная костями или усобицами, «кующаяся» крамола).
Переходы от одного эпизода к другому достаточно резки; новые предложения в «Слове» в
/
случаев начинаются без союза, что в древнерусском тексте редкость (обычно летописцы вводили большинство простых предложений при помощи «а» или «и»).
С художественной точки зрения это производит впечатление наподобие резкой смены планов и эпизодов в кино.
«Слово о полку Игореве» – прозаическое произведение или поэтическое?
Многие видят в «Слове» стихотворные элементы – иногда даже черты стиха в привычном нам смысле, с равными по числу слогов строками, с размерами и рифмой. Есть очень масштабные реконструкции стихотворного размера «Слова» (например, недавно вышедшая книга С. Л. Николаева[3 - Николаев С. Л. «Слово о полку Игореве»: реконструкция стихотворного текста. М.: Нестор-История; СПб.: Нестор-История, 2020.]), признать которые вполне надежными из-за отсутствия древней редакции сложно.
Но, несомненно, есть хрестоматийные примеры метрико-синтаксического параллелизма, напоминающего эпический стих. Напомним, что в оригинале никакого деления на строки нет: наше деление подчеркивает схожее строение отрезков текста, идущих друг за другом, и помогает ощутить ритм. Процитируем памятник в подлиннике – в переводах далеко не всегда этот ритм сохранен:
«А мои ти куряни
св?доми къмети,
подъ трубами повити,
подъ шеломы възлел?яны,
конець копiя въскръмлени,
пути имь в?доми,
яругы имъ знаеми,
луци у нихъ напряжени,
тули отворени,
сабли изъострени…»,
«Комони ржуть за Сулою —
звенить слава въ Кыев?;
трубы трубять въ Новъград? —
стоять стязи въ Путивл?…»,
«…ту ся копiемъ приламати,
ту ся саблямъ потручяти
о шеломы Половецкыя,
на р?ц? на Каял?,
у Дону Великаго»,
«…притопта хлъми и яругы,
взмути р?ки и озеры,
иссуши потоки и болота…»,
«…уже снесеся хула на хвалу,
уже тресну нужда на волю,
уже връжеса Дивь на землю».
Сразу же заметны изощренные аллитерации, с которыми писали еще, например, средневековые германские и кельтские поэты:
«Съ заранiя въ пят(о)къ потопташа поганыя плъкы Половецкыя»,
«дятлове тектомъ путь къ р?ц? кажутъ,
соловiи веселыми п?с(н)ьми св?тъ пов?даютъ».
Таким образом, характерное для стиха членение на регулярные строчки в «Слове» не общепризнано, но элементы ритмизации текста, отличающие его от большинства древнерусских текстов, несомненны.
Что особенного в лексике «Слова»?
Лексика «Слова» (а это меньше тысячи разных словарных единиц) очень разнообразна, в ней есть, например, обозначения голосов птиц – «говор» галок, «текот» дятлов, «крик» лебедей, «щекот» соловьев (в других древнерусских текстах речь об этом заходит мало), музыкальная терминология (например, гусли «рокочут»), термины, обозначающие оружие – копья, сабли, шлемы (все это с мощной символической нагрузкой), названия народов (например, сакраментальные «русичи», отсутствующие в других источниках, но правилам древнерусского языка не противоречащие). Некоторых таких слов без этого памятника мы бы не узнали (например, название боевого ножа «засапожник», раннего утра – «зарание» или сильного ветра – «ветрило»). Автор испытывает пристрастие к приставочным глаголам: например, в других памятниках есть глаголы «волочити», «мчати», «поити», но только в «Слове» «поволочити», «помчати», «попоити».
Мир автора «Слова» красочен; знаменитый филолог Борис Ярхо подсчитал, что по плотности цветовых эпитетов на единицу текста «Слово» – самый многоцветный европейский средневековый эпос. На страницах «Слова» появляются багряные столпы, белая хоругвь, «бусые» (серые) ворон и волк, зеленая паполома (погребальное покрывало), кровавые зори, серебряные седина и струи, серый волк, сизый («шизый») орел, синее вино и молнии, червленый стяг, черные ворон, земля, тучи.
В «Слове» есть редкие или уникальные иноязычные заимствования, смысл которых часто неясен: например, часто повторяющийся эпитет оружия «харалужный» (по одной из версий – «происходящее из державы Каролингов»), название некоей одежды или украшения «орьтъма», какого-то метательного орудия «шерешира» или титулы тюркских богатырей на службе черниговского князя («съ могуты, и съ татраны, и съ шельбиры, и съ топчакы, и съ ревугы, и съ ольберы»). Наличие редких или уникальных тюркизмов и других ориентализмов приводило некоторых авторов-любителей (например, казахского поэта Олжаса Сулейменова) к фантастическим теориям, согласно которым все «Слово» написано на смешанном тюркско-славянском языке – но это, конечно, преувеличение. Хотя нет сомнения, что автор «Слова» был неплохо знаком с Половецкой степью, а может быть, знал и язык.
Лексику и фразеологию «Слова» плохо понимали уже переписчик XV–XVI веков и живший в конце XIV или в XV веке автор «Задонщины» – не говоря об издателях 1800 года. Некоторые места «Слова», по-видимому, искажены так, что у них нет однозначной трактовки, – это знаменитые «темные места»: например, «дебрь кисаню», «стрикусы» или «въстазби». А автор или переписчик «Задонщины» не понял выражение «за шеломянем» («за холмом», «за высоким берегом реки») и вместо «о Русская земле, уже за шеломянем еси!» написал «Руская земля, топервое [т. е. «теперь»] еси как за царем за Соломоном побывала». Что бы это ни значило.
С кем и с чем сравнивает автор героев и события?
В «Слове» мощный образный план: сравнения и метафоры пронизывают текст. Скрипучие телеги сравниваются с крикливыми лебедями, Боян – сизый орел, его пальцы – соколы, струны – снова лебеди. Половцы – вороны и пардусы (гепарды; в Средние века прирученных гепардов использовали для королевских и княжеских охот в разных регионах Европы, есть они и на фресках в Софии Киевской), их хан Гзак – волк, княгиня Ярославна превращается в зегзицу (обычно это слово понимают как «кукушка», но есть и другие трактовки). Наиболее разработаны два развернутых образа князей-оборотней: Всеслав предстает как волк и «лютый зверь»; а Игорь во время своего бегства последовательно превращается в утку-гоголя, горностая, волка и сокола, причем волком успевает побывать и его спутник Овлур. Вообще князья сравниваются с соколами неоднократно, а брат Игоря Всеволод получает постоянный эпитет «буй (храбрый) тур». При этом князья предстают еще и как солнца, месяцы, лучники, далеко шлющие свои стрелы.
Битва осмысляется как гроза, кровавый пир или же страшные картины посева (земля сеется костями, поливается кровью, растет усобицами), а затем и уборки урожая («на Немиз? снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоц? животъ кладутъ, в?ютъ душу отъ т?ла»). Глубокий мифологический смысл имеют зловещий символический сон Святослава, три сцены гибели молодых князей (их губят реки, они ложатся на зеленое покрывало или «роняют жемчужную душу через золотое ожерелье»), тройной плач Ярославны, обращенный к трем стихиям.
При помощи гиперболических картин человек вписывается в мифологический ландшафт: пленный Кобяк, «вырванный» из Лукоморья, летит в Киев и падает, Всеслав опирается на колдовство, как на волшебный шест, и «прыгает» от Полоцка до того же Киева, Ярослав Осмомысл подпирает горы, Игорь мыслью мерит поля.
Кто правит миром «Слова»: Бог или боги?
Пантеон «Слова» необычен для славянского средневекового текста. Автор вводит целый ряд языческих божеств, выстраивая связанные с ними генеалогии и функции: народ – «внук Даждьбога», певец Боян – «внук Велеса», ветры «внуки Стрибога», оборотень состязается в беге с богом Хорсом, Див (то есть древнейшее индоевропейское божество) угрожает Степи; возможно, сюда же относятся такие не совсем ясные фигуры, как Троян, Карна или Желя. Имена славянских богов упоминаются без какого-либо осуждения, свойственного древнерусской христианской назидательной литературе; стоит ли за ними какое-то реальное «двоеверие», или это чисто культурные знаки, пришедшие из фольклора и предшествующей традиции (как в позднеантичной и ренессансной культуре), – до конца не решенная научная проблема. Сторонники версии о поддельности «Слова» обращают внимание на то, что такая языческая образность отвечала вкусам XVIII века, стремившегося реконструировать «славянский пантеон» и использовать его в аллегорических целях, подобно тому как европейские писатели Возрождения и Нового времени упоминали Юпитера и Марса. Однако в «Слове» нет никаких «кабинетных» псевдобожеств, придуманных учеными мифологами в XVIII веке (вроде бога любви Леля или богини весны Зимцерлы), и весь пантеон лингвистически и исторически достоверен. Например, Див: такого имени в древнерусских источниках нет, но зато оно точно этимологически соответствует латинскому deus и индоиранским названиям божеств, так что просто выдумать его до открытия исторического языкознания не получилось бы. Что весь этот ряд снят в «Задонщине», неудивительно: ее автор Софоний был, скорее всего, священником.
И в то же время в финале «Слова» Игорю указывает путь из плена Бог – не Даждьбог и не Стрибог, а христианский Бог; князь едет (очевидно, для благодарственной молитвы) к церкви Богородицы Пирогощей в Киеве, после чего автор хвалит князя и дружину за то, что они боролись за христиан с армиями язычников. Была даже версия, согласно которой конец «Слова» принадлежит другому автору с иными религиозными взглядами, но это слишком примитивное решение. Несомненно, этот переход – осознанный художественный прием. Ведь и до финала христианская образность в «Слове» тоже есть, пусть и меньше концентрированная, это «суд Божий» в цитате из «песнотворца» Бояна, а также постоянное именование половцев «погаными», то есть язычниками, и упоминания Киевского и Полоцкого Софийских соборов.
«Слово» в контексте средневековой культуры
Принято считать, что «Слово» уникально. И первые издатели, и Александр Пушкин, и Владимир Набоков говорили о «Слове» как об «уединенном памятнике» в «пустыне» или «степи» русской словесности – где, как по умолчанию считалось, ничего достойного не могло быть вплоть до Петра. Действительно, средневековая литература Руси – в основном религиозная – для человека Нового времени, если честно, скучновата. Текст, напоминающий о европейском Средневековье («Нибелунгах» или «Песни о Роланде»), а где-то и о поэзии Возрождения и более близких к нам эпох, казался читателю XIX–XX веков удивительной игрой природы (даже не культуры). По счастливой случайности, «Слово» было все же замечено антикварами екатерининского века перед московским пожаром – иначе, как казалось, ни о какой древнерусской литературе говорить было бы нечего.
Но все гораздо сложнее. Первые читатели «Слова» в 1790-е годы, да и многие последующие поколения еще мало знали о средневековой литературе и культуре Руси. Сейчас нам известно уже очень много параллелей к «Слову», которые могут быть непосредственно связаны с ним или принадлежать той же традиции. Культура Руси XIIXIII веков действительно была преимущественно церковной. Литературные тексты создавали в основном монахи и священники. Но в ней была и более светская линия. Такое сосуществование традиций характерно для византийской образованности того же времени (в культуре Византии, в отличие от Руси, была еще и живая античная составляющая). В сгоревшей рукописи из собрания графа Мусина-Пушкина, кроме «Слова о полку Игореве», был также список перевода византийского воинского романа о добывании невесты «Дигенис Акрит» («Девгениево деяние»), тоже XII века; этот перевод был позже найден в других редакциях. Кстати, «Дигенис», как и «Слово», «пограничный эпос», среди его героев и христиане, и варвары-иноверцы, между ними возможно тесное общение и даже браки (как у Владимира с «красной девицей» Кончаковной).
Эта культура находила поддержку прежде всего при княжеских дворах. Сам автор «Слова» ссылается на своего предшественника Бояна – придворного певца нескольких князей XI века. Хваля его, стилизуя и цитируя, он в то же время заявляет, что не намерен следовать его манере. Из жития Феодосия Печерского известно, что при княжеском дворе в XI веке действительно было принято держать играющих и поющих гусляров – автор-монах говорит об этом неодобрительно, но подчеркивает, что это «обычай есть перед князем», признавая нечто вроде культурной автономии светских правителей. Известно и о других светских придворных развлечениях, идущих из Византии или с Запада. В Ипатьевской летописи упоминается, что в Руси XII века венгерские всадники устраивали нечто вроде рыцарских турниров («игра на фарех»). В лестничной башне Софии Киевской сохранились фрески с изображением византийского зимнего маскарада («брумалий»), скоморохов, музыкантов и охоты, иллюстрирующие сюжет о приезде княгини Ольги в Царьград.
В «Поучении Владимира Мономаха» (начало XII века) также детально изображены рискованные княжеские охоты. В рассказе Мономаха, как и в «Слове», упоминается «лютый зверь» (ученые спорят, что это за хищник – рысь, волк, а может быть, даже еще не вымерший в те времена в степях Европы лев), и этот отрывок написан с небольшим числом союзов, как и «Слово о полку Игореве», что придает ему характерный ритм:
«А се в Чернигов? д?ялъ есмъ: конь диких своима рукама св?залъ есмь, въ пу[щ]ах 10 и 20 живых конь, а кром? того, иже по рови ?зд? ималъ есмъ своима рукама т? же кони дики?. Тура м? 2 метала на роз?х и с конемъ, ?лень м? ?динъ болъ, а 2 лоси ?динъ ногами топталъ, а другыи рогома болъ, вепрь ми на бедръ мечь ?тт?лъ, медв?дь ми у кол?на подъклада оукусилъ, лютыи зв?рь скочилъ ко мн? на бедры и конь со мною поверже; и Богъ неврежена м? съблюде. И с кон? много падах, голову си розбих дважды, и руц? и ноз? свои вередих, въ оуности своеи вередих, не блюда живота своего, ни щад? головы своея».
«А вот что я в Чернигове делал: коней диких своими руками связал я в пущах – десять и двадцать живых коней, помимо того, что, разъезжая по равнине, ловил своими руками тех же коней диких. Два тура метали меня рогами вместе с конем, олень меня один бодал, а из двух лосей один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь у меня на бедре меч оторвал, медведь мне у колена потник укусил, лютый зверь вскочил ко мне на бедра и коня со мною опрокинул. И Бог сохранил меня невредимым. И с коня много падал, голову себе дважды разбивал и руки и ноги свои повреждал – в юности своей повреждал, не дорожа жизнью своею, не щадя головы своей» (перевод Д. С. Лихачева).
Параллели со «Словом» находятся и в церковных текстах домонгольской Руси. Например, противопоставление своего оригинального творчества старому песнопевцу Бояну, казалось бы, нетипичное для Средневековья, находит аналогии в «Слове на воскресение Лазаря» (XII–XIII века), где царь Давид в аду говорит пророкам и праведникам: «Воспоим весело, дружино, песни днесь, а плач отложим и утешимся! Се бо время весело наста…», причем делает это, кладя «очитые (зрячие) персты» «на живыя струны», как и Боян в «Слове». Похожие противопоставления есть и в переводной «Хронике Георгия Амартола», и в оригинальных проповедях Кирилла Туровского.
Надпись о смерти Всеволода Мстиславича (1138) в Благовещенской церкви на Городище под Новгородом, найденная при раскопках в 2017 году, содержит лексическую параллель к написанному спустя полвека «Слову», одному из самых лиричных его мест: «Уныло бяше сердце ихъ тугою по своемь князи» (ср. в «Слове»: «Уныша цв?ты жалобою и древо ся тугою къ земли пр?клонило»). Есть характерные выражения и в новгородских берестяных грамотах: например, из относящейся ко второй половине XII века грамоты № 724 мы узнаем, что предводитель отряда действительно называл своих людей «братья и дружина», как Игорь.
В XII или XIII веке также написано одно из наиболее ярких произведений княжеской культуры «Моление (в другой редакции – Слово) Даниила Заточника», оформленное именно как послание князю. Этот во многом загадочный текст содержит и неясные экзотические слова, и поэтические параллелизмы, и игру со словами («кому Боголюбово, а мне горе лютое»), а среди образов – перекликающееся со «Словом» «мыслию паря, аки орелъ по воздуху».
Нельзя не упомянуть также «Слово о погибели Русской земли» (между 1238 и 1246), которое появилось наверняка после «Слова о полку Игореве» и не могло на него повлиять, но принадлежит общей с ним эпохе и традиции. Их связывает как поэтический ритм, так и сочетание радостной и грустной эмоциональной окраски. «Слово о погибели Русской земли» открывается панегириком Руси («О св?тло св?тлая и украсно украшена земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, р?ками и кладязьми м?сточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зв?рьми…») и продолжается похвалой могущественному Владимиру Мономаху – ностальгией по ушедшему «золотому веку» Руси («старого Владимира» идеализировал и автор «Слова»). Дальше должно было идти описание разорения Руси татарами, но этот текст не сохранился.
Безусловно, «Слово о полку Игореве» связано с фольклором и народной поэзией; отсюда эпитеты типа «чистое поле», «синее море», «серый волк», «красные девки», «мутно текущие» реки.
Правители, народы, города
В «Слове» перед читателем мелькает калейдоскоп имен – князей из дома Рюриковичей, вождей кочевников, названий городов, народов… Поможем читателю сориентироваться среди множества действующих лиц на карте Восточной Европы почти тысячелетней давности.
Русь XII века – совокупность княжеств, занимающих северную и центральную часть Восточной Европы, до границы со Степью (тогда этого слова не знали, а степь называли полем – этот термин много раз встречается и в «Слове»). Степь, в наше время давно распаханная и покрывшаяся городами и деревнями, тогда начиналась уже недалеко от Киева: купцы, направлявшиеся в Византию по знаменитому пути «из варяг в греки», должны были, опасаясь кочевников, преодолевать степную часть маршрута под военной охраной.
Этими княжествами правят представители разветвленного и многочисленного дома Рюриковичей. Разные территории по итогам междоусобных войн и компромиссов закреплены за разными ветвями семьи, но некоторые по-прежнему переходят из рук в руки, прежде всего главный город Руси Киев (в узком смысле Русью называлось именно Поднепровье; новгородец, отправляясь в Киев, «шел в Русь», хотя в широком смысле Русской землей именовалась вся восточнославянская территория или ее жители) и Новгородская республика (жители которой приглашают князей по собственному желанию, правят же ими реально выборные архиепископы и посадники). Волынью владеют старшие Мономашичи – потомки политика и писателя князя Владимира Мономаха, а Черниговом – Ольговичи, потомки воевавшего с Мономахом Олега Святославича, его двоюродного брата. Владимир и Олег жили за два поколения до действия «Слова», и их кланы уже давно – главные конкуренты в борьбе за Киев, их вотчины находятся на территории современной Украины. Ядром будущего российского государства – Суздалем, Ростовом, Владимиром, уже появившейся тогда небольшой Москвой, – правит младшая ветвь Мономашичей, потомки Мономахова сына Юрия Долгорукого, сын которого, Всеволод Большое Гнездо – один из самых могущественных князей Руси. В 1169 году его старший брат Андрей Боголюбский тоже брал приступом Киев.
А во время действия «Слова» Киевом владеет Святослав Всеволодович, глава клана Ольговичей. Это один из главных героев «Слова», который произносит печальную речь о безрассудной вылазке Игоря. Его родной брат Ярослав сидит в наследственном Чернигове. 34-летний Игорь – их двоюродный брат (хотя автор «Слова» называет Святослава его «отцом», в смысле феодального начальника, а Игоря еще и «племянником»), его стольный город – сравнительно небольшой Новгород-Северский. «Северский» означает «принадлежащий к племени северян», когда-то владевшему Черниговом. А Путивль, на крепостных стенах которого плачет княгиня Ярославна, – пограничный пункт Новгород-Северского княжества. У Игоря есть взрослый сын от первого брака Владимир и два сына от Ярославны – малолетние Олег и Святослав. Его младший брат Всеволод (Буй-Тур) правит Трубчевском (будущей родиной князей Трубецких) и Курском. Полоцкой землей (занимающей значительную часть нынешней Белоруссии) и Галичиной (на западе современной Украины) правят представители боковых ветвей Рюриковичей, потомки рано умерших сыновей (соответственно) Владимира Святого и Ярослава Мудрого. Правители этих княжеств, по крайней мере в то время, не претендуют на первые места на Руси. Однако галицкие и полоцкие князья состоят в ближайшем родстве с женами Игоря и Святослава Киевского; возможно, поэтому в «Слове» соответствующие сюжеты играют немалую роль.
В Степи живут сменяющие друг друга в разные века тюркоязычные кочевники, объединенные в несколько племенных союзов. В X веке хозяевами положения были печенеги, а во второй половине XI и XII веках – половцы, то есть по-славянски «желтоволосые» (сами себя они называли кыпчаками, а в европейских источниках их зовут куманами). Они были в сложных отношениях с Русью, то воевали с ней, то вступали с отдельными княжествами в союз и участвовали в междоусобных войнах («крамоле») на стороне одного из них. Чаще всего союзником половцев был клан Ольговичей – к которому, собственно, и принадлежал Игорь. Нередки были браки Ольговичей (как и князей из других ветвей) с дочерьми половецких князей. Сам Игорь был половцем не менее чем на четверть, а потом женил на половецкой княжне старшего сына. Время от времени князья Руси отправлялись в большие скоординированные походы против Степи с целью прекратить набеги кочевников или ослабить угрозу торговым путям. Именно к такому походу и призывает автор «Слова» большинство живших в то время князей. Но иногда эти вылазки преследовали целью просто захват богатых трофеев и завоевание «славы» для князя и «чести» для дружины – судя по «Слову», это и было целью неудачного похода Игоря. Есть и другие кочевые языческие народы, которые, в отличие от половцев, находятся с Русью в постоянном союзе. Летопись называет их «свои поганые». Такой отряд, по летописи, сопровождал в походе и Игоря. А «Слово» дает длинный список тюркских богатырей на службе у черниговского князя.
Русь находится в политических и торговых связях с Византией («греки»), Венецией («венедици»), Священной Римской империей («немци»), Польшей (упоминаются «сулицы лядские» – польские копья), Чехией («морава»), Венгрией («король», которому преграждает путь Ярослав Галицкий). Это эпоха Крестовых походов и столкновений между европейцами и ближневосточными князьями, с этим, возможно, связано упоминание «салтанов», в которых издалека «стреляет» тот же Ярослав.
В этом фоне читателю полезно ориентироваться, но не стоит бояться ненароком перепутать каких-нибудь «-славов» или не понять такие необычные названия народов, как «деремела» или «хинова». Исследователи и сами далеко не уверены, что верно отождествили всех упомянутых персонажей и этнонимы.
Насколько «Слово» исторически достоверно?
В «Слове» довольно точно изображены события 1185 года – об этом можно сказать с уверенностью, потому что поход Игоря выведен еще и в целой подробной воинской повести в составе Киевской летописи. Объем этой повести близок к объему «Слова», написана она в ином стиле (там гораздо больше союзов между предложениями и христианской образности), но все же содержит ту же канву событий, а также много общих терминов и деталей со «Словом», например, там упоминается «шеломя» как обозначение высокого берега реки. Между прочим, из того, что столичный летописец XII века посвятил походу Игоря целую вставную повесть, видно, что экспедиция Игоря – не «темный поход неизвестного князя», как назвал его Пушкин, а важное для Руси и Степи событие, которое произвело большое впечатление на современников. Имеется еще один рассказ о походе – в Лаврентьевской летописи, и его детали несколько иные (например, солнечное затмение там происходит не одновременно с походом). Впрочем, некоторые авторы предполагают, что эффектная сцена, при которой Игорь в начале похода наблюдает зловещее знамение, привнесена автором «Слова» и киевским летописцем из художественных соображений.
В «Слове» многое передано намеками на свежие новости, понятными для современников. Уже поколение спустя, а то и раньше, эти места потребовали бы пояснений. Вот автор пишет, что суздальский князь Всеволод Большое Гнездо может расплескать Волгу веслами; здесь имеется в виду на тот момент недавний поход Всеволода на волжских булгар (предков нынешних чувашей). Или упоминается разорение половцами маленького городка Римова, быстро забывшееся (как и сам городок). Это считается аргументом в пользу того, что «Слово» написано по горячим следам после похода.
Как «Слово» стало известно читателям Нового времени?
Долгое время считалось, что первый публикатор «Слова о полку Игореве» граф Алексей Мусин-Пушкин приобрел сборник с его текстом в Спасо-Преображенском монастыре в Ярославле у архимандрита Иоиля (Быковского), которого некоторые скептики (прежде всего историк Александр Зимин) считали подлинным автором «Слова». В Ярославле этим гордятся, и в древнем монастыре есть даже музей «Слова», но теперь исследованиями Александра Боброва и других авторов доказано, что сборник был найден в 1791 году не там, а в Кирилло-Белозерском монастыре на Русском Севере в ходе розысков исторических рукописей, которые велись в соответствии с указом Екатерины II (кстати, там же полвека спустя отыскали и одну из редакций «Задонщины»). Потом сборник был присвоен обер-прокурором Синода Мусиным-Пушкиным, который забрал его в свою коллекцию в Москве. Уже в 1792 году первые исследователи получили доступ к «Слову», а копия и перевод памятника были изготовлены и для самой императрицы. В ноябре 1800 года, уже в царствование Павла, в Москве вышло первое издание «Слова» тиражом 1200 экземпляров, подготовленное самим графом Мусиным-Пушкиным и двумя известными знатоками древностей – Николаем Бантыш-Каменским и Алексеем Малиновским (в бумагах последнего сохранились выписки из рукописи), которые отвечали за научную сторону издания и имели, в отличие от дилетанта-графа, право вносить поправки в корректуру.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/raznoe-47672/slovo-o-polku-igoreve-66856328/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
1
Использован текст, написанный Д. В. Сичинавой для интернет-проекта «Полка».
2
См. Jakobson R. La Geste du Prince Igor’ // Jakobson R. Selected Writings. Vol. IV. The Hague; Paris, 1966. P. 106–300. Зализняк А. А. «Слово полку Игореве»: взгляд лингвиста. 3-е изд. М.: Рукописные памятники Древней Руси, 2008.
3
Николаев С. Л. «Слово о полку Игореве»: реконструкция стихотворного текста. М.: Нестор-История; СПб.: Нестор-История, 2020.