Тюрьмерика
Сергей Давидофф
В тот день Сергей, воодушевленно идя на сделку с риелтором покупать дом в штате Огайо, приобрел место на железной полке в американской тюрьме, став «заложником» американской системы правосудия. «Тюрьмерика» – трилогия. В руках у Вас – первая книга. В романе ярко представлен калейдоскоп всех «тюремных персонажей», с которыми Сергею пришлось пересечься. Быт и досуг, будни и радости в американской тюрьме, могут впечатлить как законопослушного гражданина, так и человека, «видавшего виды»… Чтение легко погружает читателя в американские тюрьмы и легко выгружает, когда Сергей выходит на свободу и ест свой круассан с кофе, о котором он мечтал тридцать месяцев… Как мало, оказывается, человеку для счастья надо! Содержит нецензурную брань.
Сергей Давидофф
Тюрьмерика
Если Вы думаете, что в американской тюрьме лучше, чем в тюрьмах других стран, – то Вы ошибаетесь. Плохо везде, потому что тюрьма – это лишение свободы. Но так ли все однозначно? Автор рассказывает о своем личном опыте друхгодичного заключения и искренне делится с читателями буднями и радостями в американской тюрьме, которые могут впечатлить как законопослушного гражданина, так и гражданина, «видавшего виды». «Тюрьмерика» – первый роман из трилогии. Следующие книги «Побег из Моргантаун» и «Криминальный монастырь» уже готовятся автором к изданию.
Все работы автора здесь: https://www.facebook.com/thesergeidavidoff https://sergeidavidoff.com
«Кто из вас без греха,
пусть первый бросит в нее камень»
Евангелие от Иоанна
(гл. 8, ст. 7)
Предисловие
Статистика говорит: около 2,3 миллиона заключенных сидят в настоящий момент в тюрьмах США – больше чем в 35 крупнейших европейских странах вместе взятых. Ни одно общество за всю историю цивилизации не лишало свободы такое огромное количество собственных граждан, при том, что эта страна провозглашает себя самой свободной в мире. В США сидят двадцать пять процентов заключенных всего земного шара, учитывая, что население страны составляет всего лишь пять процентов планеты. В 1972 году в Америке было триста тысяч заключенных, а в 2014-ом – уже два миллиона триста тысяч. На два миллиона больше. Двадцать лет тому назад в США было пять частных тюрем, теперь их – сто сорок.
Что произошло за эти двадцать лет? Почему так много народу за решеткой? Частные тюрьмы – одна из самых быстро развивающихся индустрий. Она имеет свои выставки, конференции, вебсайты, интернет каталоги, архитектурные и строительные компании, инвестиционные фонды, свои батальоны тюремной вооруженной охраны. Эта индустрия заинтересована держать людей взаперти, корпорации получают доходы от дешевой рабсилы, – чем выше сроки, тем выше доходы. Статистика преступности в США за последние двадцать лет стабильно идет вниз, между тем количество заключенных растет. Большинство правонарушений в Америке – продажа наркотиков в микроскопических количествах.
Федеральные законы предусматривают пять лет лишения свободы без права досрочного освобождения за хранение пяти грамм крэка (дешевая смесь из кокаина), а за полкило чистого кокаина – срок тоже пять лет. За крэк в сто раз больше. Кокаин принимают в основном белые и средний класс, крэк – черные и латинос. Уровень преступности в США снизился на половину с начала 90-х, тем не менее в тюрьмах сейчас сидят на пятьдесят процентов больше народа. А в частных тюрьмах количество заключенных увеличилось на 1600 процентов. Если рабство законно только по отношению к заключенным, тогда имеет смысл пересадить побольше людей и превратить их легально в рабов. Это не система правосудия, это – бизнес.
Чистилище
Зал суда – атмосфера свободы и официоза. Просторное чистое помещение. Судейский стол на возвышении, герб США внушительный на стенке. В окне – серое озеро.
Ко мне навстречу встал высокий мужчина лет пятидесяти – мой бесплатный адвокат, Мистер Ланелл. Протянул руку, похлопал по плечу и сказал с улыбкой:
– Я знаю, что ты не виноват.
Я выдавил грустную улыбку в ответ… «Может на самом деле сейчас разберутся, оправдают, выпустят, отвезут к моей машине, вернут документы и деньги, свободен мол, извини, брат».
Это было слушание (bond hearing) о возможности выйти под залог пока идет расследование. Высокий худой обвинитель с синяками под глазами усердно доказывал судье, почему меня опасно выпускать. У него была тетрадка и он по пунктам гневно все перечислял: «Тридцать тысяч кэш… Ну кто носит в Америке тридцать тысяч с собой? Только наркодельцы, Ваша светлость… Плюс, у него два паспорта и ничего его не держит в США… Убежит, сто процентов убежит, если отпустим». И он был прав, я бы пешком в Нью-Йорк, лишь бы мне паспорт вернули, а оттуда на самолет и домой. Или в Мексику через забор, в Южную Америку, в леса Амазонки, раствориться среди аборигенов и забыть про тюрьмерику.
Минут двадцать слушание длилось, меня трясло, но я молчал, подсудимому не рекомендуется вякать, да и бесполезно. Затем обратно в наручники, мимолетное прощание с адвокатом.
– Я приду навестить тебя, не переживай, завтра приду, – он меня похлопал по плечу. – Не волнуйся, все будет хорошо.
«Неужели?»
Меня вывели те же два федерала, передали копам и отвезли в тюрьму через дорогу. Там вновь процедура оформления: фото, отпечатки пальцев, оранжевые лохмотья и в чистилище, с кучей только что попавшихся негров.
На стенках там висели два телефона. Арестанты стояли возле них, ожидая очереди поговорить. То был выход в мир, первое заявление о случившемся, просьбы к родным и близким оплатить залог и вызволить из тюрьмы. Драмы разворачивались у этих аппаратов: драки, крики, разборки. На тех, кто слишком долго говорили, начинали орать, затем оттаскивать, те отбивались, «надо найти срочно деньги выйти отсюда!» Иногда вспыхивали короткие драки, тогда вбегали охранники, хватали нарушителей и волокли в карцер.
Часа четыре длились драмы в телефонной клетке. Мне звонить было некому, я сидел на железной холодной скамье… оцепеневший, без мыслей… «Что будет, то будет – выхода отсюда нет».
Наконец, вместе с еще несколькими узниками меня отвели на девятый этаж и поместили в квадратный зал, переполненный людьми в оранжевых тряпках. Они ходили кругами по залу, сидели на железных стульях и полках, некоторые на полу. Было супер шумно, около восьмидесяти несчастных в этом остроге. Помещение двадцать на тридцать, крохотные окошечки в стенках. Выглядываешь на волю и видишь город, здание суда напротив и кусочек озера.
Мне выдали полку номер один, прям у входа, напротив туалета. Надо сказать, что со временем я сортир в тюрьме стал называть: «аэропорт». Шум спускаемой воды напоминал мне звук реактивного самолета на взлетной полосе. Маленький тайфун, а не туалет. И всю ночь народ курсирует мимо меня на этот аэродром туда-сюда, звук взлетной полосы ревет нон-стоп, да и зэки не умолкают. Я моментами отключался и дремал посреди сюрреального кошмара.
В этом чистилище прошел пасхальный уикенд. В понедельник меня перевели на одиннадцатый этаж. Двухярусное помещение, около пятидесяти заключенных. Преимущественно черные, плюс пятеро белых наркоманов.
Поселили в клетку на первом этаже, возле душевых кабинок. Мое место на полу. Твердый пластиковый матрас. Единственный лежак занят ветераном клетки, моим новым сокамерником Джеффом. Негр тридцати восьми лет, коренастый, лысый, набожный. Сидит в четвертый раз за домашнее насилие. Говорит, был легкий аргумент с дамой сердца, она его обматерила. Но это мелочи, афро-американки они такие, темпераментные и голосистые – закон джунглей, кто кого перекричит… но, когда она пульнула в него чугунной сковородкой… чуть-чуть промахнулась, разбила стеллаж и фарфор (бабушкино наследство), тогда Джефф, исключительно в целях самообороны, легонько подтолкнул подружку. Она кувырком вниз по лестнице два пролета, ломает себе три ребра. Ну и башкой о косяк. Кровь, крики, вопли, 911, копы. Джеффа мордой в пол, ботинок на голову, наручники. Пробивают криминальную историю, а он, голубчик, три раза сидел уж за домашний беспредел. И то, что в церковь ходит регулярно, и то что там проповеди читает по субботам, и то что в хоре поет, – ничего не помогло, – в темницу! Семь лет обещают. А, может, меньше. Об этом он молится, вздыхает: «Спасибо, Иисусе… Помоги, Иисус!»
Завтрак тут в четыре утра, обед в десять, ужин в четыре после обеда. И всё. Нет холодильника, куда бы ночью пойти, заглянуть и теряться в размышлениях, что вредно на ночь, а что нет. С четырех после обеда и до четырех утра – пост.
Вызывают на завтрак так: «CHO-OOW[1 - Жрачка!]»! Звонкий щелчок замков, клетки открываются, народ выползает и выстраивается в очередь за похлебкой.
Зал маленький – десять на пятнадцать. Посреди четыре металлических столика с вмонтированными в пол стульями. На них сидят зэки, рубятся в домино и шахматы. Остальные бродят по кругу.
Встретил одного земляка, Дэн зовут, еврей из Одессы. Попал в США трехлетним ребенком. Вначале с трудом вспоминал русские слова, но вскоре стал говорить, правда, с акцентом. Дэну светит много, лет двадцать: за распространение наркотиков, за незаконное хранение оружия, ограбление… двадцать три статьи всего. Полтора года сидит, ждет суда. Переживает заранее, что будет делать, когда выйдет. Ведь у него нет гражданства, только Грин Кард. А преступников (не граждан), после отсидки депортируют.
– Ку-уда? Куда я поеду? У меня там ни-икого нет, – ноет Дэн. – Нико-ого! Все родственники были здесь, но уже умерли. Подруга нашла себе другого… на второй же день как меня посадили, буквально на второй день. А ведь из-за нее я и сел. Друзья… Друзья? Нет никаких, бля, друзей… Были, когда кокс и деньги водились, а как посадили, тут же все забыли, некоторые даже показания против меня давали – крысы, хотели, чтобы им сроки скинули.
Я хожу с ним по кругу, слушаю, киваю… сам не знаю, что мне светит. Адвокат в субботу навестил, как обещал, думал, начнет мне помогать, а он давай выпытывать.
– Расскажи мне всё… Что ты сделал? Откуда у тебя деньги? Паспорта фальшивые? Четыре мобильника… девять симок… Зачем?
– Так я же путешествовал… а в каждой стране свои симки, я их менял. Паспорта легальные. Неужели они не могут проверить? Деньги заработал честно… Налоги, правда, не платил. Но, собирался… – Пытаюсь объяснить, а сам погружаюсь в грустную темную яму, надежды на освобождение испаряются.
– Ты знаешь, тебе светит лет десять. Надо честно мне всё рассказать.
– Десять?! За что?!
– Да. Может даже и пятнадцать. Они считают, что задержали крупного русского хакера и драгдилера. Обвиняют тебя в подделке паспортов и продаже наркотиков.
– Какой хакер! Я даже фотошопом не умею пользоваться. Наркотики?! Откуда? Они что, нашли наркотики?!
– А деньги откуда?
– Это мои деньги, честно заработанные… Я же их в банке хранил… они ведь могут проверить мои банковские счета.
– Проверят, всё проверят. Также они говорят, что ты уклонялся от уплаты налогов.
– Я не уклонялся… Я ведь не в Америке работал, а в Канаде… Что, мне все-равно в Америке надо было налоги платить?
– Конечно… можешь хоть в Тимбакту работать, но, если ты гражданин США, то ты обязан платить дяде Сэму.
Такой примерно разговор при первой встрече с адвокатом. Я рассказал ему подробно своё био, он обещал зайти в понедельник. А пока хожу по кругу в сером блоке, слушая жалобы Дэна, дабы отвлечься от собственных дум. Рад, что есть еще один горемыка из бывшего СССР и рад, что есть с кем поговорить.
– Не увижу белого света, – твердит Дэн. – Не увижу. Я всех предал на воле. Подруга ушла. А мы ведь готовились к свадьбе. Ушла к лучшему другу. А был ли он лучший? Денег мне никто не высылает… Да что там деньги… никто на мои звонки не отвечает.
– Я сам без понятия, что будет, – поддерживаю невеселую беседу. – В тюрьме впервые, никогда даже наручники не примерял… А-а… нет, было один раз. – И я рассказал ему историю: «Ехал я как-то по хайвэю, красивейший закат, солнце оранжевое, большое, ну прям глобус огненный закатывается за горы… Останавливаюсь, камеру на штатив, влезаю на мост и снимаю проносящиеся фуры на фоне красного солнечного диска. Долго, минут тридцать стоял на мосту. Уже темнело. Вдруг, слышу что-то сзади. А хайвэй шумит, не понятно. Поворачиваюсь и вижу: коп стоит, растопырив ноги, целится в меня пушкой и что-то кричит! Не понятно «что» – шумно очень. А он орёт, чтобы я бросил на землю то, что держу в руке. На улице практически темно, шумно. Но каким-то образом я все-таки догадался выбросить штатив. Мне руки за спину – наручники. Ещё несколько машин подъехало, мигалки, сирены, «Рэмбо» поймали. Обыскали, осмотрели штатив и камеру, спросили, что делаю на мосту. Снимаю закат, говорю, для документального фильма. Сняли цепи, сказали, что им позвонили и доложили: снайпер с моста по дальнобойщикам стреляет».
В пятницу приходил опять адвокат. Вызвали, стою в коридоре, жду. Еще несколько черных прибыло. Гуськом по коридору, в лифт, на первый этаж, в грязную клетку, человек двенадцать. Сидим. Сквозь решетку видны свободные люди за толстыми стеклами, общаются по телефону с арестантами. Адвокаты с портфелями ждут своих клиентов.
А вон и Мистер Ланелл появился – спаситель мой, благодетель. Так рад его видеть, почти как Иисуса Христа, только на него надежда.
Вызвали и меня в каморку, цепи сняли. Потираю запястья, оглядываюсь. Мистер Ланелл раскладывает бумаги.
– Не беспокойся, камер нет. Тут конфиденциальные комнаты для адвокатов. Можешь мне всё рассказывать… «всё как есть».
А другие зэки советуют: «ни в коем случае никому ничего не рассказывай, даже адвокату, он ведь назначен государством, он на них работает. Чем больше говоришь, тем выше срок… Всё что ты скажешь – всё используют против тебя». А мне хочется делиться, доказывать, что я не тот, за кого они меня принимают… Как же так? Еду по хайвэю, по самой свободной стране, и вдруг – остановка, обыск, арест, в тюрьму. Всё отобрали – пятнадцать лет сулят.
Грабеж средь бела дня
Двадцать восьмого марта, две тысячи четырнадцатого года, у каждого обитателя нашей планеты были свои проблемы, а я проснулся в четыре утра и пошел в кофейню Старбакс, она открывалась в четыре тридцать. Взял капучино и круассан, сел в кресло, раскрыл ноутбук и время пролетело, не то, чтобы продуктивно, но и без печали, забылся в чтении новостей и приколов.
Была пятница, находился я в городе Колумбус, штата Огайо. План был купить недорогой домик в Кливленде, переделать в студию и там отснять свой фильм, который я планировал вот уже несколько лет. В Лос-Анджелесе аренда дома для съемки обошлась бы мне тысячу долларов в день, а в Огайо – купил себе домик за пять тыщ, переделал в студию и снимай свое кино хоть круглый год. В сумке у меня лежали отложенные на всё это предприятие двадцать восемь тысяч долларов. На двенадцать была назначена встреча с агентом по недвижимости.
Деньги я заработал в Канаде, снимая рекламу про химикаты. И двадцать восемь тысяч, это всё, что осталось после полутора лет скитаний по миру. Сумма была кэш. Три аккуратные пачки новеньких хрустящих долларов. Я их в Лос-Анджелесе в своем банке снял. Агентство обещало десять процентов скидку, если оплачу налом. Тоже хотят меньше налоги платить. А свои собственные налоги я не платил целых семь лет. Все откладывал… на следующий год… на следующий… позже оплачу…
В десять я вышел из кафе. Кливленд в двух часах езды от Колумбуса. Выезжаю на 71-ый, моросит, мерзко, тучки неприветливые. Еду. Вдоль хайвэя, наблюдаю вдруг необычайное количество патрульных машин, штуки четыре насчитал. Потом ещё и ещё. Восемь черных джипов, через каждые два-три км стоят. «Что такое, четыре дня ехал через всю страну, ни одного копа не видел, а тут их столько».
Вдали замечаю очередную черную ментовку, стоит зловеще на обочине. Еду в левом ряду, перестраиваюсь в средний, проезжаю, гляжу в зеркало: да, так и есть, круизер медленно выруливает из засады и следует за мной. Вроде ничё не нарушал, смотрю на спидометр. На всякий случай еду шестьдесят миль в час, коп держится сзади, в левом ряду.
Через минуту таки врубает мигалку. Показываю поворот, пропускаю фуру, пронесшуюся мимо, становлюсь на обочине. Джип за мной, мигалки горят. Коп выходит, достаю документы, открываю левое окно. Он подходит справа, стучит, опускаю форточку.
Белый англосакс, лет сорока пяти, в широкой шляпе, подозрительно просовывает башку, оглядывает салон. Я протягиваю документы.
– Куда едем? – а сам стреляет глазами.
– В Кливленд.
– Что, что?!
– В Кливленд! – показываю рукой вперед.
Он дает мне знак выйти, документы так и не берет. Выхожу, ветер, дождик моросит.
– Куда едем? – кричит, в этот раз громче, хайвэй шумит.
– В Кливленд, – повторяю, а сам начинаю нервничать.
– Зачем в Кливленд? – и оглядывается.
– Дом покупать, – отвечаю.
– Что, что?!
– Дом покупать! – повторяю, погромче.
– Пройди туда, – указывает к своему круизеру, – руки за голову… не бойся, надо тебя обыскать, для твоей же безопасности.
Поднимаю руки, он хлопает по карманам, открывает заднюю дверь джипа.
– Заходи.
Влезаю. Легкий мандраж. За решеткой в кабине спереди вижу: ноутбук на торпеде, рации, гаджеты, два черных автомата воткнуты возле сидений. Подъезжают еще две патрульные машины. Коп открывает дверь:
– У тебя есть что-нибудь нелегальное в машине?
– Нет, нету ничё такого…
– Сознайся, легче будет для всех.
– Ничего нету нелегального, клянусь.
– Полицейская овчарка учуяла наркотики, – говорит коп. – Мы будем обыскивать автомобиль. – И прочитывает мне скороговоркой права и обязанности.
Менты открыли двери бусика, один роется спереди, другой сбоку, третий открыл заднюю дверь, мои чемоданы нараспашку. «Как можно… – думаю, – там же мои личные вещи… и это ведь – самая свободная страна…»
Американский ГУЛАГ
Меня привезли в полицейский участок и стали допрашивать. «Хороший – плохой» полицейский, как учили в академии. Между тем мой вэн разбирается на части. Замечаю через приоткрытую дверь: сняли сиденья, колеса, обшивку, торпеду… «Что происходит»? Вещи разложены на столах, каждая бумажка рассматривается с подозрением. Вижу, копы нашли деньги, пересчитывают, раскладывают по стопочкам.
Подъехала секретная служба, интеллигентного вида типажи, с растопыренными пиджаками. Вооружены, обучены, патриоты, поймали наркодиллера.
Шмон длился около шести часов, а, может, больше, время я не знал, голова болела, постоянно хотелось пить. Нашли документы, два паспорта и несколько симок. Надели наручники, посоветовали не волноваться и не сопротивляться, погрузили в полицейский «Мустанг» и отвезли в тюрьму. По дороге коп расхваливал местную кутузку: «Не переживай, у нас почти что «Хилтон». Многие садятся спецом в тюрьму, когда на улице холод, чтобы перезимовать. Бомж витрину разобьет и три месяца бесплатного жилья и жрачки в нашем мотеле. Тебе понравится».
«Понравится»?
«Мустанг» заехал в темный ангар, ворота сзади опустились. Меня завели в холодное помещение: велкам в тюрьму, никогда не был.
В предбаннике шмон, всю одежду гражданскую снимай, дают блеклые оранжевые тряпки. Затем в приёмную. Стоит телек, парочка торчков пялятся в него, девушка–коп оформляет: отпечатки пальцев, фото, личная инфа. Я в базе. Тоже расхвалила мне тюрьму: «Не волнуйся, тут «Хилтон» – лучшая тюрьма в Огайо. Да какой там Огайо – лучшая в Америке. Отдохнешь».
Заводят меня в клетку, дверь железная за мной – клац! На полу матрасик пластиковый. Прилег, до сих пор не понимаю, что произошло. В приемной дикий крик, выглядываю в оконце: тип, закутанный в одеяло, бьется в истерике, голова в крови. Охрана прибежала, пара тумаков, он упал и замолк. Я лег обратно на матрасик и уснул.
В четыре утра меня разбудили и повели по чистым коридорам. Двери, открывающиеся и запирающиеся за нами, через каждые двадцать шагов. Входим в помещение. Два яруса. Наверху клетки закрытые, внизу народ спит на полу. Мне указали на тюфяк: твое место мол, отдыхай.
Вокруг храпели, стонали, матерились, такие же пленники Американского Гулага. У большинства был отходняк после наркоты или алкоголя.
В пять утра раздался крик: «CHOO-OW»[2 - Жрачка!]! Я было задремал, но этот вопль меня выдернул из нирваны, я вскочил. Народ подтягивался к двери, некоторые уже успели заполучить подносы и двигались в свои углы.
Я подошел, взял еду и ретировался на свой матрасик. Рядом сидел молодой негр. Весело спрашивает:
– За что сидишь?
– Пока не знаю, – отвечаю. – А ты?
– Я на probation[3 - Административный надзор] был, меня на трассе менты остановили, обыскали, нашли один грамм крэка, теперь пять лет светит.
– Пять лет? За один грамм?
– Так это не первый раз, я уже сидел, с двенадцати лет. Сначала в детской колонии, потом в Max Security[4 - Тюрьма строгого режима] четыре года.
– Сколько времени в общем ты по тюрьмам?
– Ну… – он подумал, – лет десять.
– А сколько тебе сейчас?
– Двадцать пять.
– Значит, ты на свободе только годика два побыл с тех пор, как посадили по малолетке?
– Да… где-то так…
Он улыбнулся, золотые зубы заблестели, он поглядел на мой пирожок в подносе.
– Будешь?
– Забирай.
Он радостно зацепил десерт, схавал.
– Спасибо.
– Будь здоров, – говорю. – А я вот пока не знаю, за что… Когда мне объяснят?
– Ну, сначала, местный суд по телеку.
– По телеку?
– По монитору… чтобы не заморачиваться в суд возить. Тебе огласят обвинение, сообщат, если под залог выйдешь и во сколько тебе это обойдется.
– У меня все деньги отобрали.
– Сколько?
– Где-то двадцать восемь штук.
Он присвистнул и завистливо обмерил меня взглядом.
– А какая машина была?
– Вэн.
– Ок.
Он съел пирожное, встал.
– Пойду позвоню.
На стенке висели два телефонных аппарата, к ним стояла очередь.
«Мне тоже надо позвонить», – я подумал… «А кому? И как? Денег-то у меня нет. Ничего нет… только оранжевая униформа без карманов. Ни-ичего! А может вернут? Может ошиблись? Разберутся, вызовут: «Эй, Russian, выходи… Извини, все ок… Ты свободен». Может деньги вернут, машину? Там же все мои вещи, документы, компик, они все перерыли… Кто им дал право? Это ведь мое личное имущество… И это – самая свободная страна? Разве такое возможно?» Много мыслей нахлынуло, голова и так побаливала, а тут запульсировало в висках. Я встал, подошел к двери, постучал. Выглянула недружелюбная физиономия охранника – оторвал от компа.
– Чего?
– Таблетку от головной боли, плиз.
– В понедельник, когда медсестра выйдет на работу.
И захлопнул окно.
Fuck.
Я ретировался на свое место, головная боль атакует. Оглядываюсь – вокруг половина народу стонет на полу.
Наркоман Брайан
После обеда перевели в одну из комнаток на втором этаже. Меня дружелюбно встретил обитатель клетки по имени Брайан. Тридцать восемь лет, высокий, худой, белый, веселый, наркоман. Это он в одеяле давеча, в приемной, башкой об стены бился.
– Привет! – Он протянул руку. – Брайан.
– Сергей. – Я был приятно удивлен. Думал сейчас драка будет, как в кино показывали.
Брайан рассказал, что всю жизнь на героине, многократно в тюрьмах, но бросать не собирается, любит это дело. Говорит: лучше чувства в мире нет, лучше секса.
– Просто улетаю в нирвану, – улыбается Брайан.
Что сказать, я героин не принимал. Марихуану пробовал пару раз, да и то легально, по рецепту, в Калифорнии.
Небольшое отступление, расскажу, как я медицинскую карту на траву получил. Раз легализовали, почему бы не попробовать. Еду как-то по бульвару, недалеко от моего дома, вижу лист огромный зеленый светится рекламой и надпись: «Трава-Мама». Хм… Подъезжаю, звоню, решетки на дверях. Открывают две веселые студентки, пританцовывая, приглашают внутрь. Я говорю: «Бумаги нет пока, просто зашел поглядеть». А они мне: «Да вон, через дорогу прям, доктор… иди получи лицензию, шестьдесят баксов, десять минут займет, не больше. Пешком иди… вон-вон!» – Показывают.
Перехожу дорогу. За столом восточного типа девица. Темные волосы, глазки мутненькие, беззаботные.
– Вы за лицензией? А-а… Щас! АЗА-ААР! – кричит. – Клие-ент!
– Давай его сюда! – доносится голос с акцентом.
– Проходите… вторая дверь направо.
Вхожу. Угрюмый иранец за столом, на хозяина заправки похож.
– Лицензия нужна?
– Ну да, вроде… – отвечаю, слегка смутившись… «Неужели оно так всё просто?»
– Но проблем… – он вытаскивает папочку. – На что жалуемся?
– Я?
– Ну да. Что болит?
– Ничего.
– Как ничего?
– Да вроде все хоро…
Он меня прерывает.
– Так… Голова болит?
– Ну бывает… там перепил, например…
– Хорошо. – Он деловито отмечает на листочке.
– Спите нехорошо?
– Ну, когда перепил, опять же…
– Ок… – еще отметочка в анкете. – Депрессия бывает?
– Ну, наверное, когда с похмелья…
– Отлично!
Протягивает мне бумагу.
– Распишись. Иди к девочке, шестьдесят долларов оплати.
Выхожу, рассчитываюсь, бумага есть, перехожу дорогу, звоню в дверь, студентки в восторге, сверяют бумажку с удостоверением, заводят в магазин. На полках – ряды банок с травой.
– Вам какую?
– Даже не знаю…
– Ну… такую чтоб повеселиться?
– Да нет, мне чтобы хорошо поспать.
– Поспать? Вот… «Sativa». Есть по тридцать за грамм, по двадцать, по десять… но этот не совсем чистый. А вот тот, что за тридцать – супер!
Смотрят на меня вопросительно.
– А еще есть печенье с коноплей… сладости, тортики, есть трубки, зажигалки…
– Хм… Дайте мне тот, что за двадцать. Голова не будет болеть?
– Нет. Ха-ха-ха… Какой там? Еще вернетесь за добавкой!
Отсыпает «Сативы» в коробок, взвешивает, щепотку добавляет, подмигивает.
– Как новому клиенту.
– Ок.
Беру коробок, покупаю еще трубку как у Боба Марлей и зажигалку. Еду домой, пробую легальное курево. Вставило, но не лучше молдавского вина.
Отпустите домой!
В понедельник меня перевели в другой зал. Громкие ТВ на стенах, народу человек пятьдесят, галдеж. Поселили в клетку на втором ярусе с типом по имени Джесси. Двадцать восемь лет, рок музыкант, наркоман, хромой. Говорит, в гостях был у друга, там хорошенько обдолбались кокаином, хозяин дома вдруг вытащил пистолет, стал угрожать, стрелять в потолок. Джесси отобрал у него оружие и нечаянно застрелил. Убил или нет, еще не знает. Сам позвонил в полицию, копы приехали, повязали. Пострадавшего то ли в больницу, то ли в морг. Пока неизвестно. Если убил, то лет двадцать сидеть, если ранил – до десяти.
Вариации внезапного выпуска на свободу проигрываются бесконечно на полотне сознания. Сложнее всего рано утром: проснулся и ты – в тюрьме… Темная туча обволакивает душу. Потолок белый, вентиляция, решетки. «Почему я здесь?» Нет, это ошибка, выпустят, скоро выпустят, вот-вот откроются двери, меня выведут, вернут гражданскую одежду, деньги, документы… адвокат с извиняющейся улыбкой встретит: «сорри, разобрались, машина ваша у входа дожидается, вот документы и деньги, – вручает мне пакетик, – а также компенсация вам положена за нарушение конституционных прав, – протягивает визитку, – будем над этим работать. А пока, позвольте пригласить вас на ланч, – обсудим это дело…»
«Ну а если никто и не встретит… надеюсь, тут знают, где моя машина, где тот полицейский участок находится. А как туда добраться, все деньги ж отобрали? Пешком дойду, только отпустите… Оттуда сразу на хайвэй и, не превышая скорости, только в правом ряду, в сторону Нью-Йорка – шесть часов ехать. Остановлюсь на кофе, ароматная кружка в машине, музычка, еду – свободен. Там продаю бусик, на такси и в аэропорт. Беру билет за кэш, прохожу контроль, выпиваю водочки в баре, жду посадку на самолет… Двигаюсь со всеми в очереди, показываю паспорт, никто на меня не смотрит, проходите, плиз… Вхожу в самолет, стюардессы улыбаются, интересуются, какое место… Ниче, я и сам найду… прохожу. Самые крутые уже сидят в первом классе, виновато потягивают шампанское, пока простой люд ползет на свои места и угрюмо на них косится. Протискиваюсь с чемоданчиком. Вот оно мое место – двадцать первый ряд, у окошка. Это хорошо. Саквояж наверх… Нет, сначала ноутбук вытащить и что мне там еще понадобится… десять часов лететь. Усаживаюсь, протискиваюсь к окошку… Ох уж эти сиденья, все меньше и меньше становятся, урезают по миллиметру каждый год… Ничего, спасибо и за это, у окошка чуть больше места, форточка опять же, поглядеть на облака. Теперь можно и расслабиться, закажу водки, как взлетим. Сейчас еще рано, я не в первом классе. Скоро… скоро… несколько часов, и ты на свободной земле, по настоящему свободной, а не в державе, выдуманной Голливудом, где все искусственное… и жрачка, и сиськи, и улыбки, и зубы, и кино, и счастье, и демократия. Отпустите меня в лес, в деревню, буду печку топить, по огороду бродить, помидоры выращивать!»
Через неделю, наконец, меня вызывают, руки за спину, по коридору, в комнату тихую заводят. Кондишин, офис, почти свобода. Снимают наручники, мерцает монитор на стенке. Старенький судья на экране, бумаги рассматривает.
– Так… Мистер Давидофф… – Глядит из-под очков устало… – Деньги есть?
– Деньги? Только те двадцать восемь тыс…
Он поднимает руку. Хватит, мол.
Стою, жду, он шуршит бумагами.
– Двести тысяч долларов bond. – Захлопывает папку, экран гаснет.
Мне надевают цепи, ведут обратно в казарму. «Двести тысяч выйти под залог?!» Вхожу в зал, народ галдит, играет в теннис, смотрят ТВ, спорят, хохочут, будто эта жизнь – норма… сидеть тут запертым в серой коробке с незнакомым преступным людом и без понятия, когда белый свет увидишь.
Еще одна неделя прошла в ожидании. Шестнадцатого апреля, в семь утра, когда ещё все были заперты в клетках, донесся голос из спикерфона:
– Давидофф! С вещами на выход! Пять минут на сборы!
Я метнулся вниз с верхней полки, Джесси тоже вскочил.
– Чува-ак! Ты идешь домой! – вскричал он. – Домо-ой! Ты идешь домой!
– Откуда ты знаешь? – Я в недоумении, не может быть…
– Домой! – кричит Джесси, аж скакать начал на здоровой ноге. – Когда объявляют: «с вещами на выход, это значит: домо-ой»!
Собираю вещи дрожащими руками… Какие у меня там вещи? Пару книг и кружка пластиковая, что мне тот же Джесси подарил. Отдаю ему свое богатство, стою в оранжевых тряпках у дверей. Джесси мне советы дает, что делать на свободе. Первое: «сразу же в аэропорт и вон из Америки»!
Двери открываются. В зале тишина, все заперты. Выхожу в сопровождении охраны, оглядываюсь: в окошечках лица зэков, с грустью глядят мне вслед. Кто-то даже рукой помахал.
Выходим в коридор, двигаемся к приемной, там, где оформляли три недели тому назад. Впереди, через прозрачные двери вижу тех двух федералов в пиджаках. Чистенькие, бритые, в черных костюмах, видимо, позавтракали отлично этим утром, может даже в Старбаксе капучино заправились. Стоят молча и с иронией глядят на меня.
Заводят в раздевалку, выдают гражданские вещи. Снимаю оранжевое тряпье, переодеваюсь, а надежда между тем растет и крепнет: «ведь в гражданское переодеваюсь, в свои собственные… джинсики, футболка синяя, свитерок… может все-таки на волю? Они меня, наверное, только до машины подвезут, которая где-то тут на стоянке неподалеку… Да, это ведь справедливая страна, разобрались в моей невиновности, сейчас извинятся, отвезут к машине, вернут документы, вещи, деньги, пожелают удачи… Да, так и будет.»
Выхожу, даже хочется улыбнуться старым знакомым – робкая надежда таится… Но мне, вдруг, велят повернуться лицом к стене, руки за спину, щелкает холодный метал, наручники вонзились в запястья. Берут под локти, выводят в ангар, заталкивают в серую машину.
Ехали около часа по хайвэю. Я, скрюченный на заднем сиденье в наручниках, сдавливающих запястья; один федерал рядом, пистолет поблескивающий из-под-пиджака. Второй – за рулем. Они неторопливо переговаривались, рассказывали о том, сколько у них уже было арестов за прошлый месяц и как это всё нелегко… Особенно в конце месяца. «Еще сорок пять человек надо арестовать, чтобы выполнить месячную квоту. А как успеть за три дня…» А я смотрел в окно на вольных людей, едущих куда-то в своих автомобилях, не подозревающих, вероятно, о своих свободах и не думающих о том, что в любой момент их могут арестовать, чтобы выполнить «квоту».
Приехали в здание суда Кливленда. Ворота ангарные поднялись со скрипом, въезжаем в темный гараж. Боковая дверь в стене неприметная, вхожу в лифт, лицом к стенке. Стою в отдельном отсеке с решетками. Оказывается, тут даже в лифтах есть тюремные камеры.
Презумпция виновности
Судебная система Америки, в реальности выглядит совсем не так, как на экране. Судьбу обвиняемых в подавляющем большинстве случаев решает не суд присяжных, а система признательных сделок (plea bargains), заключаемых за закрытыми дверями. В кино и ТВ, нам обычно показывают битвы, разворачивающиеся публично перед судьей и жюри. Но это все мираж. На самом деле, американская система уголовного правосудия – это почти исключительно система переговоров о признании вины, ДО того, как подсудимый попадет в суд. Беседы ведутся между прокурором и адвокатом – переговоры о признании вины в преступлении, взамен на срок в три-пять раз меньше, чем тот, который подсудимый получит, если пойдет в суд. Ведь, по статистике, выигрывают в федеральном суде только ТРИ процента.
Подавляющее большинство арестованных поначалу не признают себя виновными. По закону прокуратура обязана предоставить обвиняемому изрядную часть собранного на него компромата. Арестант знакомится с ним, обычно приходит к выводу, что дела у него плохи, и в большинстве случаев соглашается на предложение прокуроров подписать с ними признательную сделку. То есть, он признает себя виновным в менее тяжком преступлении, а прокуратура взамен соглашается снять с него более тяжелые инкриминирования, которые на него навесили и по которым ему грозит значительно больший срок. Средний федеральный приговор за наркотики, например, составляет (после признательной сделки), в среднем – пять лет тюрьмы. Тогда как обвиняемые, которые пошли в суд и были признаны виновными, получили в среднем – шестнадцать лет. Американский суд – это всегда лотерея и подсудимые не хотят рисковать. А прокуроры заинтересованы в том, чтобы вы признали себя виновным как можно раньше, потому что это позволит им не тратить время и деньги на подготовку к процессу.
Итак, только 3% уголовных дел доходит до суда, а более чем 97% заканчиваются сделкой. Насколько распространен феномен невинных людей, признающих свою вину? Криминалисты, исследующие этот феномен, оценивают, что общий показатель в целом составляет от 5 до 9 процентов. Подсудимые признают себя виновными по целому ряду причин: просьбы об уменьшении обвинений вытекают из соглашения между прокурором и адвокатом, в котором обе стороны идут на уступки и объясняют результат несчастному подсудимому и жертве.
И эта практика только усилилась за последнее десятилетие: больше судебных преследований, больше дел, больше обвиняемых, больше заключенных, больше дешевой рабсилы для частных тюрем, больше полицейских, больше денег из карманов налогоплательщиков. Экономика двигается. Таким образом, при нынешней американской системе виновными себя иногда признают совершенно невинные люди, принимающие, на первый взгляд, рациональное решение. Они предпочитают согласиться на относительно скромный срок лишения свободы и не играть в судебную лотерею, проигрыш в которой сулит им гораздо более суровое наказание.
Соединенные Полицейские Штаты
В клетке то холодно, то жарко. Наверху в стене отдушина, из которой попеременно дует холодный и горячий воздух; температура снижается градусов до десяти, затем подымается до тридцати. И так каждый час. Я сплю на пластиковом матрасе со встроенной подушкой – возвышение такое в изголовье, от которого шею ломит. Скрючиваюсь на оставшиеся метр или полтора, пробую спать. Покрывало – тонкий плед.
Сосед, Джефф, домашний насильник и христианин, храпит словно трактор, буксующий в грязи, с захлебами, с переливами и что-то бормочет во сне. Он получает кое-какие денежки от своей подруги (от той, которую с лестницы спустил) и позволяет себе вкусности типа порошковых сладких газировок и китайской лапши. Пакетик с напитком всегда рядом, он из него ночью отхлебывает, затем в туалет ползет. Унитаз шумит как реактивный самолет.
Познакомился с некоторыми постояльцами. Есть белый тип, – клетка напротив. Низенький, пухлый, лысый, с маленькой аккуратной бородкой. «Ленин» – кличка. Четвертый год тут. Говорят, за тройное убийство. Он все время подает апелляции. Его пока не судили, время оттягивает. Светит смертная казнь. Ленин получает деньги с воли, жует сладости, чипсы. Вечером, когда запирают по клеткам, он долго еще сидит в зале, телек смотрит. Есть тут ящик старенький, в стену вмонтированный – единственное развлечение, кроме шахмат и карт. Книг мало, в уголке стоят. Я их все уже перечитал, даже Библию от корки до корки.
В соседней клетке сидит белый парень, Джордж зовут. За ограбление. Супруга в этой же тюрьме, в женской части. Весточки от нее получает, показывал письма в губной помаде. Джордж их не сразу открывает, а сначала любовно рассматривает так, потом целует, нюхает и прикрыв глаза вдыхает какой-то аромат. В общем целая метафизическая церемония. Этим и живет. Ну и ответы ей пишет. Бонни и Клайд. Грабили квартиры вдвоем, пока их видеокамеры не запечатлели. В новостях показывали, по семь лет грозит. Джордж веселый, не парится, качается себе в уголке и только о своей любимой и говорит. Когда выйдут, в Аризону уедут. Там земля в пустыне дешевая. Глиняный домик построят, травку будут курить и жить как хиппи, подальше от крысиных бегов и федералов.
Его сосед по клетке, Ларри, сидит за вождение в нетрезвом виде и побег от полицейских. Срок – три с половиной года. Рассказывал: ехал по хайвэю, копы сзади привязались, номера пробивают. А он уже сидел раньше за вождение под влиянием. Едет, «Нирвану» слушает, гамбургер жует, картошка на сиденье, в кетчуп ее макает, пивом запивает – под сиденьем упаковка. Когда коп включил мигалку, Ларри почему-то запаниковал и стал удирать. Еще четыре патрульные машины подключились, вертолет, даже местный канал новостей… по ТВ показывали. Ларри заехал на мост, припарковался и запрыгнул в Миссисипи. Полицейский катер его подобрал, хорошо хоть аллигаторы не сожрали. Пьянство за рулем – полтора года, побег – еще два. Рад, что легко отделался. Время, говорит, летит быстро, отдохнет, подкачается, а то растолстел на воле.
Педофил один сидит тут. Художник. Джим зовут. Разрисовывает конверты за два бакса, красиво работает карандашом. Кстати, рисование – это хлеб в тюрьме. Я его спросил: «За что сидишь?» Он мне виновато поведал, что познакомился с девушкой онлайн, она сказала – ей восемнадцать. Встретились, позанимались сексом, и тут она признается – мне пятнадцать. Но, говорит, не переживай, ты мне нравишься, все будет хорошо. А у Джима дом свой выплаченный, наследство от родителей осталось. Девочка рассказала маме, та стала Джима шантажировать. Всё им отдал, но все равно посадили. Теперь двадцать лет грозит. Хорошо, хоть рисовать умеет.
Сокамерник у него черный был. Когда узнал про статью, то попытался ночью задушить его подушкой. Охрана прибежала, художника в другую тюрьму, а черному еще пять лет за попытку убийства.
Зэки тут не особо исповедываются, историями не делятся, каждый сосед по клетке – потенциальный стукач. Часто бывает: идут на слушание, а там бывший сокамерник, с которым когда-то откровенничал, показания дает против тебя, чтобы себе срок скосить. Так что, лучше молчать и ждать свой судный день втихаря.
В зале окон нет, только в клетке одно крохотное оконце. На нем решетки и металлическая сетка, забитая вековой пылью, – комар не пролетит. Сколько народу смотрело на улицу сквозь эти узоры, мечтая о свободе и завидуя птицам?
Я еще не встретил ни одного, кто впервые в тюрьме. Многие отсидели по несколько раз: сел, вышел, продал наркоту, вернулся. Как говорит Дэн, мой русский приятель: «Это – ад. Мы в аду».
Янгстаун
Пятого мая меня перевели в Янгстаун – в федеральную частную тюрьму. Вызвали по спикерфону, когда все еще заперты были. Джефф тоже вскочил (тут каждое передвижение – большое событие), пожелал мне удачи, даже молитву бойкую прошептал. Меня отвели в лифт вместе с молодым лохматым негром. В лифте он начал возмущаться, что наручники жмут запястья и давай матом на охрану. Те долго не церемонились, схватили его за патлы и мордой об стенку. Кровь хлынула, он полетел на пол, охранники мутузят его ботинками. Я прижался к стене. Его выволокли в холл, меня в приемную. Намотали цепи на руки, ноги, пояс, посадили в бусик и отвезли в Янгстаун.
Прибыли в новое место после обеда. Серое двухэтажное строение, заборы с колючей проволокой, свинцовые облака плывут. Одни ворота открылись, вторые, третьи, заезжаем, охрана с автоматами, снимают цепи… наконец.
Оформление, двенадцать часов в приемной, железная скамья. В соседней клетке – латинос человек сорок, нелегалы, галдят по-испански. На стенке телек, футбол на всю громкость. Служащие тюрьмы спокойно делают свою работу за стойкой… мониторы, факсы, принтеры, оформляют гостей, кофе попивают, шуточки, привет женам передают, полы блестят, охрана не враждебная, сидят себе, щелкают на компах, переговариваются тихо. Две смены поменялись, пока я ждал.
При оформлении дали анкету пространную в четыре листа. Вопросы: «сумасшедший ли? думаешь о самоубийстве? слышишь ли голоса? умеешь бомбу мастерить? мечтаешь кого-нить убить? робеешь ли при виде крупных негров? раздражает ли сильный шум?»
На два вопроса я ответил утвердительно: «да, шум раздражает, и крупные негры тоже напрягают». Они пошептались между собой, позвонили куда-то и обещали посадить в «тихий» зал, где сидят в основном белые. Надо же, думаю, сервис.
К полуночи, наконец, оформили и отвели в «тихий» зал. Поселили в клетку с двумя арестантами – один белый, другой черный. Белый жутко храпел, поспать не удалось.
Завтрак в пять утра. Все шуршат потихоньку, жуют, медленные беседы. Подсаживаюсь с подносом за стол к двум «тихим». Белые, прилично выглядящие, сравнительно приветливые, смотрят на меня с любопытством, пытаются понять, какая у меня статья и что за птица. Справа – парнишка лет двадцати пяти, кличка – Карандаш, вылитый программист. Слева – тип лет шестидесяти, Брент зовут. На запястьях бинты, на голове пластырь.
Спрашиваю Карандаша: «за что сидишь?» Он так глазки на меня поднял, посмотрел.
– «СН», – отвечает.
– «СН»?
Спрашиваю Брента: «А ты за что?»
– Тоже «СН», – отвечает и глядит на меня с любопытством.
– А что такое «СН»? – спрашиваю.
– Сексуальный насильник, – отвечает Карандаш.
– Сексуальный насильник? – Оглядываю паренька… Худой, ну может килограмм сорок. На него дунуть, улетит.
– Кого ж ты мог насиловать?
Он так пристыженно глаза опустил и ничего не ответил. Мол, узнаешь попозже, наберись терпения.
Спрашиваю Брента: «…А что с руками?»
– Вены резал… – отвечает. – Моя клетка напротив будки охраны, услышали, когда я упал и головой об пол стукнулся… в медпункт отвезли, откачали.
– А почему вены резал?
– Мне пятьдесят пять лет, срок мой – пятьдесят. Какой смысл жить… все равно убьют в тюрьме. С такой статьей долго не живут, лучше это самому сделать. Но тут следят, даже повеситься сложно. Одному парню, правда, удалось, художником был, отлично рисовал карандашом. Джимми звали. Его на прошлой неделе из Кливленда сюда перевели. Вчера на простынях повесился… Вчера ночью.
Он показал на клетку на втором этаже.
– Вон там… видишь… комнату опечатали.
Тихо то тихо в этом зале, но атмосфера тягости висит в воздухе, чё-то мне тревожно тут. В Кливленде, хоть и грязно было, шумно, жрачка ужасная, но у народа сроки были пустяковые, кто кому по морде заехал, – получай три месяца в обезьяннике… Или наркоту нашли в машине… ну пять лет там светит, а тут? Пятьдесят лет?!
Брент неторопливо рассказал свою историю. А куда спешить, пол века сидеть. Программистом был, в Сан Хосе обитал, двести тысяч в год зарабатывал… дом, яхта, выплывал в San Francisco Bay на уикенд с женой, на закат смотрели, в Таиланд – Камбоджу в отпуск летали, попутно к апокалипсису готовились. Подвал вырыли под домом, запас продовольствия на несколько лет, оружия – арсенал. Федералы ему терроризм приписали, мол, государственный переворот готовил. Позже я узнал, что Брент был педофил, а в компе нашли гигабайты детского порно.
Меня перевели в клетку номер сто двадцать пять на втором этаже. Тут узкое окошко, сантиметров десять в ширину и полтора метра высотой. За окном три высоких забора с колючей проволокой и электричеством. Дальше – зеленеющий лес, весна, голубое небо и Свобода.
Сокамерника моего зовут Джош. Белый, лет двадцати пять, толстый, принимает антидепрессанты. Никогда не работал, в игры рубился на компе, жил с мамой, увлекся порно, в том числе – детским. Их вычисляют так: федерал подает объявление онлайн, мол, юная девочка или мальчик познакомится с взрослым дядей. Педофил отзывается, начинается переписка. Иногда она может длиться месяцы, даже годы, чтобы солидное дело построить. Потом либо назначается свидание, куда преступник приезжает и его арестовывают, либо судья выписывает ордер на обыск, федералы заваливаются в гости в три утра, изымают компы и документы. Сроки немалые, от пяти до пожизненно.
Джошу светит двадцать лет. Арестовали в декабре прошлого года, но выпустили под залог. Будучи на воле, он украл джип у своей сестры, – решил бежать. Детального плана не было, накурился дури и помчался по главной улице в сторону хайвэя. Там еще объездная дорога была вдоль речки, но Джош принял решение ехать прямо – путь короче. Проезжая мимо полицейского участка, он нагнулся чтобы копы его не узнали за рулем и врезался в столб. До сих пор жалеет, что в обход не поехал. Когда в участке объяснения давал, написал, что пол у него: «женский». Почему «женский»? – спросили менты. «Пи… да что не поехал в обход», – ответил Джош.
За порно, за угон, за повреждение государственного столба и за вождение под влиянием наркотиков – восемнадцать лет. За то, что наврал в анкете (написал «женский» пол вместо «мужского») еще два года прибавили.
Персонажи
В нижней клетке три мекса поселились, слышу их через вентиляцию: бла-бла-бла всю ночь на испанском. Не могу уснуть, мысли мешают, настроение плавает. Иногда успокаиваюсь, но, чаще, мучают терзания, вспоминая остановку и обыск. Адвокат обещает получить у полиции видео обыска. Там, он говорит, видно, что меня остановили и обыскали нелегально, и меня, мол, гарантированно отпустят.
Как я мечтаю каждый день, что меня вдруг вызовут по интеркому и скажут: «сорри, все ок, вы свободны». И я поеду на такси за своей машиной, сяду и не остановлюсь до самого Нью-Йорка. А там – на самолет и домой. В село глухое, где нет федералов. Огород, подвал, речка, выращиваю огурцы, помидоры. Но это мечты. Пока я сижу в клетке с придурком, которому грозит двадцать лет. А сколько мне светит? Без понятия.
Народ тут меняется постоянно. Одни исчезают, ночью отбывают, другие появляются. Но есть и старожилы. Один из них – Тони, индус, жрачку раздает. Он на всех работах тут, лишь бы оставаться занятым, время быстрее идет. Его депортируют после отсидки, срок у него семь лет. Грозило тридцать, но пришлось сотрудничать с ФБР, иначе бы никогда не вышел. А так, еще пять лет и свободен.
Два с половиной года тут сидит. Их целая банда индусов была, перевозка кокаина, США – Канада. Тони перевозил порошок в колесах. Это была первая самостоятельная поездка, он даже не знал, где именно наркота запрятана, его дело было ехать. Но вот что произошло: лето, жара, в Аризоне свыше сорока градусов. Тони едет нон-стоп, на следующий день надо быть на границе с Канадой, там меняться прицепами. И вот от жары резина перегрелась и один скат взорвался! Порошок взлетел вверх фейерверком, хайвэй белый в кокаине. Некоторые останавливались и даже нюхали прям на дороге. Траки мчатся мимо, а они кокс собирают. Правда, трасса через пятнадцать минут была перекрыта. Вертолеты, батальон копов, канал новостей. Даже документальный фильм про эту банду снимали, но Тони с киношниками отказался общаться. И так живым бы домой добраться, а там схорониться. Фамилию поменяет, переедет в Гималаи, спрячется в горах и забудет про тюрьмерику.
Таков план, а пока Тони душевые кабинки моет, еду раздает, но не унывает: скоро, скоро отсюда в обычную тюрьму… еще чуть-чуть. Срок свой он уже знает, вину признал, договор подписал, еще пять лет и свободен. А сколько планов на воле: только отпустите! Про кокаин забыл, буду честно жить, – мечтает Тони, – честно пре-честно… Буду медитировать, муху не обижу, только отпустите».
Еще один долгожитель зала – Ларри. Шестьдесят три года, белый, хромой, лысый, злой, доктор биологических наук. В прошлом профессор, а сейчас педофил. Но говорит, что не виноват – недоразумение. Скоро разберутся и выпустят. Федералы предложили подписать соглашение о виновности и отсидеть пять лет, но Ларри твердит, что невиновен и подписывать ничего не собирается. Он полтора года тут, а раньше еще два года в Бразилии сидел. Там они по восемь рыл в клетке, на полу спали, крысы через вентиляцию в гости заходили, на тараканов и клопов даже внимания не обращали.
Ларри преподавал биологию в университете Рио-де-Жанейро. Был женат на красавице аспирантке с круглой задницей, карими глазами, волнистыми каштановыми волосами, нежными чувственными губами и мягкими ласковыми руками. Об остальном он умалчивает, иначе – слезы. Сморщится, прикроет лицо ладонью, зашмыгает носом, отворачивается и ковыляет к себе в клетку.
Его посадили за детское порно. Но профессор утверждает, что там была сетка учебных компьютеров по всему факультету, инфа передавалась и путешествовала между машинами. Почему именно его арестовали? Всё отобрали. На одних лишь адвокатов триста тыщ ушло, жена испарилась как бразильский дым, все его забыли, только сестра осталась, она ему и помогает.
Ларри в калеку превратился от страданий, а ведь бодрячком еще недавно был. Теперь же из-за стресса ноги отказывают, на костылях ходит. Жалкое зрелище – доктор наук, бывший Дон Жуан, ковыляющий с заплаканным лицом.
Тут мексиканская диета: фасоль да рис каждый день. Напитки: порошковая химия. У кого есть деньги, заказывают жрачку в тюремном шопе. Там ассортимент заправки, но взаперти весь тот мусор кажется деликатесом.
Адвокат на мои звонки не отвечает, а марок выслать ему письмо пока нету. Как просто вопросы со связью решались на воле: Е-мэйл, звонки, соцсети. А здесь ниче не остается, только – ждать.
Полно времени на размышления. Как много лишнего было в жизни… надо было все отбрасывать, весь тот мусор, что крутился, как сателлиты вокруг сознания. Как мало нужно было на самом деле… Я бы сейчас отказался от всего, что волновало меня раньше… Оставил бы только самое главное: жить с радостью в душе, работать чуть-чуть для самого необходимого, крыша над головой, еда на столе…
Редко с кем общаюсь, иногда спускаюсь в зал, но в основном сижу в клетке. Внизу за столами полно педофилов и как-то стремно в их компании находиться. Это тебе не уличные хулиганы или мелкие продавцы наркоты, а интеллигентного вида белые мужчины от сорока до шестидесяти лет. И им почти по столько же предстоит сидеть в тюрьме.
Написал начальству, чтобы перевели в другой блок, но ответа не последовало. Напишу и адвокату. Но пока терпимо. Bunkie[5 - Сокамерник] тихий, примет свои таблетки и спать.
Тут два раза в день вызывают на прием медикаментов. Я так посмотрел на очередь, процентов сорок принимают антидепрессанты и снотворное. А потом спят по шестнадцать часов, только на жрачку выползают.
Сокамерника моего закрыли в карцер сегодня, так что я впервые один в камере. Давно я не чувствовал такого кайфа от уединения: стоял в тишине у окна, смотрел на весеннюю красоту, на плывущие облака над лесом, на тишь и прелесть природы… и вдруг радость внезапная просочилась в сердце… ниоткуда, из ничего: восторг такой, что слезы навернулись на глаза…
Негр беспредельщик
Недолго я побалдел один в клетке – ровно сутки. Подселили чернокожего. Тоней зовут. Пятьдесят пять лет, гангстерский походняк, красные кроссовки, повязка черная на голове, как у бедуина.
«Сижу тихо на парковке, в своей машине, никого не трогаю – рассказывает Тоней – а рядом, на асфальте, пистолет валяется. Я так посматриваю на него, но жду и оглядываюсь. Это и копы могли подкинуть специально, чтобы я подобрал… Они же за мной следят… я ведь раньше сидел, на меня досье пять ящиков, они даже цвет моего дерьма знают. Сижу, ниче не делаю, музычку так тихо включил… А у меня классные сабвуферы в багажнике. Но я негромко, так, чтобы только я слышал. Сижу, курю… Хотел и косячок закрутить, но пока не буду. Мало ли, щас может и приедут лягавые. У меня нюх на этих пидарасов есть, я их постоянно в заднее зеркало вижу. Смотрю в зеркало… а-а… вон он, бля, едет, номера мои пробивает. Никак не оставят нас, нигеров, в покое, всех решили пересадить.
Итак, я сидел там около полу часика, где-то так… на часы не смотрел, не помню точно… у меня память неважная. Сижу, оглядываюсь… никого нет, только гомик один с собачкой, с белым пуделем гуляет, и так на меня косится. А надо сказать что у меня БМВ черный, нафаршированный, диски, цацки, блестит, даже перламутр ему дал сверху, на солнце переливается, чтобы негритянок привлекать. Они на блестящее бегут. Я у кузена своего запчасти покупаю, иногда на крэк меняю. У него гараж. Он там ворованные тачки разбирает. Он тоже сидел лет двадцать, но щас дома, передышка от тюрьмы, мастерскую открыл. А что еще делать? Нам же везде суки «белые» двери позакрывали. Не в обиду, ты белый, но ты русский… так что как бы не совсем белый. Ты ведь тоже копов ненавидишь?
– Ну… после чего меня посреди хайвэя тормознули ни с того ни с сего, все отобрали и в тюрьму, – то да… смешанные чувства к блюстителям порядка.
– Ну вот, я знаю… по глазам вижу, что не любишь копов. А кто их любит? Только они друг друга любят, пидарасы! Так вот, сижу я там и подумываю, как бы мне так выйти из машины и легонько так пнуть ногой тот пистолет… будто прогуливаюсь и вроде случайно задел: ударил ногой. Я же в этих красных кроссовках был: «Майкл Джордан», триста баксов пара.
– Триста баксов за эти штиблеты?
Тоней так посмотрел на меня, обмерил взглядом, даже какая-то презрительность мелькнула в глазах. И мне стало почему-то неудобно, оттого что не разбираюсь в кроссовках.
– Я их купил за триста, потому что с трупа сняли, а так они три тыщи стоят. Вы же там в России в чем ходите? В сапогах, наверное. Хорошей обуви и не видели. А я могу сейчас эти ботинки продать за тысячу. Нет, за полторы… – Он наклонился, сдул невидимую пылинку с них и о чем-то задумался. – Так… о чем я говорил? – Он почесал башку, снял тряпицу, осмотрел ее, завязал обратно.
– О кроссовках… о цене…
– А-а… да-да… Это еще дешево я их купил… Их можно и за тысячу продать. Может, даже и за две. Ты знаешь, у нас на районе нигера одного замочили за кроссовки. Пристрелили, сняли обувь и до свидания. Ниче больше не взяли, только кроссы. Раньше такого не было… Ну, стреляли друг друга, конечно… но, чтобы за кроссовки? – Он мотнул головой, будто отгоняя грустное воспоминание. – Итак, подхожу я.., оглядываюсь… никого нет, только гомик мелькнул в кустах. Он в таких коротких шортиках был и в розовой маечке в обтяжку. Я подхожу так, будто прогуливаюсь, даже присвистываю… и ногой – хлоп! эту пушку… А я ведь раньше футболом занимался. Я так и ударил, сзади… прием такой есть…, и оно пошло-пошло юзом по асфальту, и прям у дверей моей «бэхи» остановилось. Будто даже просится внутрь.
Отлично, думаю, хороший знак… настроение поднялось, подхожу, посматриваю по сторонам, напеваю Стиви Уандера: «I just called to say I love you…»[6 - Я позвонил сказать, что люблю] Помнишь?
Конечно, помню, заелась в сознании: Стиви Уандер в очках, мотает дредами[7 - Спутанные в локоны волосы] у рояля.
– Вот-вот, – и Тоней просвистел мелодию. – Итак… наклоняюсь я, будто шнурки на кроссах завязываю. Я специально, когда шел на один конец шнурка наступил, чтобы он развязался… Наклоняюсь, а сам смотрю: никто из кустов не наблюдает? А не удивлюсь, тут же везде слежка. У меня, вон, заправка возле дома… ну не совсем возле дома, за угол надо зайти… так я там насчитал шестнадцать видеокамер на потолке! Может еще были спрятанные в коробках или в плюшевых игрушках, но на виду висели – шестнадцать штук, май френд! Это на маленькой заправке. Я спрашиваю клерка… индуса в чалме… такой же черный, как и я, может даже темнее… говорю ему: «шестнадцать камер насчитал босс… зачем»?
А он так посмотрел на меня, ухмыльнулся, выдержал паузу, и указывает черным пальцем на стенку с фотографиями… А там нигеры с чипсами и пивом в двери выбегают. Целое панно фоток, коллекция. «Вот почему «шестнадцать камер», – говорит надменно. – Потому что ВЫ воруете. У нас в Индии такого нет. Я у себя дома двери открытыми оставлял. И вообще я там доктором работал, а тут… – Он презрительно обвел взглядом помещение… – А тут… приходится «этим» заниматься, в вашей факиной Америке…» – И поправляет пистолет под пиджаком, так чтобы я видел.
«Опять я отвлекся… – сказал Тоней. – У меня после драки память глючит. Даже не помню, в каком году поколотили меня нигеры с соседнего района. Ногами били, может даже дорогими кроссами, не видел, темно было. Били сильно и сто баксов и пятнадцать центов забрали. Ну, сто баксов понимаю… А пятнадцать центов? Ну на хера мелочь забирать, спрашивается? Ты забрал бы?
Я задумался, интересный вопрос. Мне даже лень было бы на улице пятнадцать центов с земли поднять.
– Забрали, ну ладно, ну а зачем так избивать? Они меня оглушили сзади, чтобы я их потом не узнал. Но я нашел одного. Ему это дорого обошлось. – Он взглянул на свои кроссовки, смахнул пылинку… задумался.
– Я в коме лежал… уже считали трупом… А, нет, – выжил. Правда сердце стало шалить, много медикаментов кололи. Чем они меня там накачали, что аж мотор стал глючить? – Он опять замолк, задумался. – Так… о чем я говорил?
– Ты кроссы подвязывал, шнурки…
– А-а, точно… я в парке был… Так вот, подвязываю я свои кеды, посматриваю вокруг, и так тихонько дверь пассажирскую открываю… будто за ручку держусь, а дверь сама открывается… Я аккуратно беру пистолет, оглядываюсь – никого… Поднимаю, и под сиденье кидаю. Смотрю по сторонам – всё тихо. Я пошустрее свои кроссы подвязываю, и уже подсчитываю в уме, за сколько продам «Берету». А это была «Берета», я заметил. Кажется, была у меня такая… не помню. Вот… обхожу я свою машину спереди, а она блестит на солнце, красавица. Открываю двери пальчиком… она пальчиком так легко открывается… клац! как часики. Сажусь, и закуриваю косячок. Заслужил, молодец я… Так ловко я «Берету» под сиденье закинул. Даже если и камеры были, никто этот трюк не заметит, как фокусник сработал. Смотрю по сторонам, затягиваюсь, дым через нос выпускаю… расслабон такой конкретный, хорошая трава. Вдруг, вижу – вон они пидорасы! Чтоб они все горели в аду! Полицейский круизер подъезжает и рядом со мной паркуется. Два белых копа, армейские стрижки, внутри сидят, по рации трещат, на меня смотрят. Я сразу же бычок в окно выбросил, рукой дым разгоняю.
Один выходит, неторопливо так приближается, рука на кобуре.
– Сэр, не могли бы вы выйти из машины?
– Я? Выйти? Зачем?
– Нам сообщили, что у вас нелегальное оружие в автомобиле.
– У меня? Оружие? Откуда? – удивляюсь. А сам уже думаю: «Откуда я деньги возьму на китайскую лапшу и кофе взаперти, если пять лет дадут?» А это пять лет, я уже все ихние факины законы изучил. Пять лет за незаконное хранение оружия, если уже была судимость. А она у меня конечно же была. И не одна. Раз двадцать за решеткой побывал в городской тюряге, все углы помню.
– Будьте добры, выйдите из машины, – говорит коп, а сам так смотрит на партнера. У них какие-то знаки глазами, телепатически общаются, и кобуру незаметно расстегивает – я вижу.
– А вы что, имеете ордер на обыск? – спрашиваю.
– Мы почувствовали запах марихуаны из вашего автомобиля. Так что, имеем полное право. Выйдете из машины, сэр.
«Ну, думаю – всё, пиздец. Как, бля, произошло, что я вот щас вот отправляюсь за решетку на пять лет? Сижу себе в машине, Стиви Уандера слушаю… Ну на хера мне тот пистолет сдался? Везде… везде следят за нигерами! Если не камера, то – сознательные граждане».
Выхожу, руки на капот. Обхлопали, наручники – клац! Еще две минуты тому назад я был свободным гражданином, меня ведь дома жена ждет с жареной курицей, а я опять в наручниках. Да сколько можно!
И тут я вижу, второй коп полез под мое сиденье и вытаскивает оттуда… пистолет. Аккуратно так его пальчиками держит, показывает мне и улыбается. А я тебе скажу вот что: я в тот момент увидел улыбку… дьявола. Вот в этом полицейском оскале я увидел, клянусь!
И марихуану нашли. Мелочи, ну может грамм десять. Они у меня в специальной табакерке такой лежали. На крышке гравюра Африки и флаг наш. «Вот зачем вы нас, суки, с континента привезли триста лет тому назад? Чтобы в тюрьме держать? Отпустите! Улечу в Африку прям сейчас!»
Меня садят в круизер… аккуратненько так голову придерживают, заботливые… чтобы не ударился при входе. Бац! – Дверь за мной захлопывается! И всё! Я в тюрьме. Если за тобой захлопнулась дверь полицейской машины, то знай – ты в тюрьме. Даже не сомневайся. Моли богов африканских или русских и вспоминай, кто у тебя есть с деньгами на свободе, чтобы вызволили под залог. Вспоминай, вспоминай всех… даже тех, с кем десять лет не общался. Проси, клянчи, но выпроси денег. Надо выйти под залог, дорогой мой русский… надо выйти и свалить срочно. Через Мексику, через Канаду… нет, через Канаду опасно, лучше через Аляску. И там по льдинам – в Россию, на свободу, в тайгу, к медведям!
Я кивнул: согласен.
Сижу я на заднем сиденье в круизере и вспоминаю, – продолжает негр – прокручиваю в памяти друзей и родственников: у кого могут быть денежки на bond[8 - Залог]. Да у кого они есть? Только у драгдилеров были, но их уж всех пересажали, дома конфисковали, а деньги копы и федералы себе забрали. Это у тебя друзья, наверное, в фейсбуке, а моя вся братва – в тюрьме или в могиле.
А они тем временем мою криминальную историю пробили. У этих пидарасов в машине есть лэптоп и доступ к базам. А я раньше сидел конечно, десять лет за грабеж. Давно, лет тридцать прошло, молодой был. Да какой там грабеж? Сумку у бабки выдернул на парковке. Она из церкви шла к своей машине, а у нее такой огромный перламутровый корабль – «Ford Thunderbird». Я надеялся, что в сумочке ключи, и пока она сообразит… они ведь медленно соображают… ей, наверное, лет двести… то я и уехать успею. Там одни колеса десять тысяч баксов стоили. Я семью целый год содержал бы на эти деньги. У меня ведь трое детей было, я же в тридцать семь дедушкой уже был…»
Тоней меня все время развлекал историями, только во время приема пищи от него отдыхал. Рассказал еще, что имел четыре инсульта и два инфаркта. По нему не скажешь – кроссы натянет, тряпицу черную обмотает на голову и давай качаться. Наполняет пластиковые пакеты водой из крана, подвешивает их на швабру – получается штанга. Позанимается часик, потом начинается парфюмерный ад. Он очень любил мазаться, все тело блестит, волосы набриолинены, в зеркало любуется. У него их три: над умывальником, внутри шкафчика и еще одно заклеено на верхней полке, чтобы он мог на себя и лежа смотреть.
Веселые соседи
В нижнюю клетку поселились два весельчака – Майк и Джим. Они всю ночь хохочут. Не знаю, когда спят, камеди клаб, а не тюрьма. Ну просто заливаются смехом. У одного пятнадцать лет срок, у другого десять.
Майк, агент по недвижимости, попал за ипотеку. Фальшивые бумаги о доходах предоставлял банкам, раздувал цены на недвижимость, но говорит, – не виноват, бухгалтер-аферист деньги стащил и на босса свалил.
У него был свой самолет, двадцать миллионов в недвижимости, половина федералы конфисковали, но несколько домов, те, что на мать записаны, уцелели. Десять лет срок дали, но после ста пятидесяти тысяч адвокатам, снизили до пяти. Сейчас он как раз по пути в суд – апелляция.
Джиму пятьдесят пять, весит сто тридцать кг, живот будто беременный, с трудом передвигается. Усатый, лысый, веселый, диабетик, наркоторговец. Говорит, переводил доллары в золото и закапывал на кладбище, там самое надежное место, федералы никогда не найдут. Остальное всё отобрали: дом, две спортивные машины и катер, на котором он в Гольфе Мексико с девушками кокс нюхал. Есть что вспомнить, но пятнадцать лет немало, когда тебе пятьдесят пять плюс диабет. Тогда откуда веселье? Ржут всю ночь, прям зависть берет.
Четыре утра. Майк и Джим внизу гогочут. Тоней пытается спать, вертится, кряхтит. Народ начинает выползать из клеток на прием медикаментов. Много диабетиков, выходят на прием инсулина. Когда-то они были здоровые, красивые, подающие надежды мужчины, женихи и сердцееды… сейчас же уколы каждое утро и тридцать лет за решеткой. Тут даже есть двое в инвалидных колясках. Один потерял ногу из-за диабета, а второй, молодой негр, убегая от копов, соскочил с крыши дома и сломал обе ноги. Вон они, в очереди, один принимает инсулин, другой обезболивающее.
Пытаюсь изучить правила поведения. Например, нельзя общаться с разным цветом кожи, рекомендовано держаться ближе к своей расе. Я сижу за столом с Майком и Джимом – соседями из нижней клетки, а вчера к нам присоединился Норманн. Рыжий, толстый, важный, круглое честное лицо, по тюрьмам двадцать лет, вор–медвежатник.
Рассказывал историю: забрался как-то в богатый дом ночью на второй этаж, видит – сейф. Ну он, конечно, давай пробовать отпирать. И так, и так… А в доме сигнализация сработала: слышит, копы летят, сирена.
Норм открывает окно, выпихивает сейф на улицу и сам вслед прыгает. А там болото внизу, ночью не заметил. Ящик застрял в грязи, да и воришка влип. Четыре патрульные машины перед домом с мигалками и сиренами, а Норманн по колено в грязи под окном, рядом с сейфом.
Часа через два копы уехали, дом опечатали. Хорошо, что Норм догадался окно за собой прикрыть, иначе такая фотка была бы для новостей: рыжий толстый воришка сидит в болоте с сейфом в обнимку и глядит жалостно вверх.
Норманн таки выволок ящик из болота. Сходил за машиной, сейф тросом обвязал, вытащил, привез домой и распилил. Девяносто тысяч кэш там было, документы, драгоценности кое-какие. Не густо, зато адреналина сколько. Документы он им ночью обратно в почтовый ящик закинул.
Двадцать восьмое июня сегодня. Три месяца как взаперти. Тоней перевелся в другую клетку, а ко мне подселили двух мексиканцев. Тут много латинос из Южной Америки. Оказывается, нелегалов не просто депортируют, а сначала в тюрьму сажают. Один из моих новых сокамерников храпит. Маленький, а храпит как крупный. Это нехорошо. А второй целый день ТВ в зале смотрит. Сидит тихо и завороженно пялится в ящик. В зале шесть телеков, на стенках висят высоко, каналы менять имеет право только охрана.
По двум крутят латинские шоу, еще на одном – спорт, по остальным – шоу про полицейских, какие они молодцы и герои, отстреливают криминал… чуть что померещилось, пистолет и стрелять. Утром, в новостях одни мигалки, сирены, копы тащат нарушителей в тюрьму, диктор рассказывает взахлеб что произошло. Пока средний класс в субурбии спал, набирался сил и летал в астрале, в гетто тем временем пытались заработать на пару грамм крэка, чтобы забыться и еще один день протянуть на этой земле… Но, вдруг, полиция вламывается в дом: «На пол! Ложись, суки!» – Автомат в голову, дети орут, отец семейства пытается выпрыгнуть в окно, двадцать лет за пакетик крэка светит. Вон тащат его, вталкивают в круизер, «попался гад, теперь мир станет лучше без тебя».
Это типичные утренние новости, когда только проснулся и бродишь по залу в полудреме, а ум впитывает происходящее и передает полученную информацию в подсознание на переработку и хранение, авось пригодится когда-нибудь в этом жестоком мире.
Мои новые сокамерники – Педро и Антонио, оба из Гвадалахары. Педро пять лет в Америке, из которых четыре в тюрьме. Говорит, что все равно будет пробовать здесь батрачить. Работал на сборе урожая. Сады опрысканы химикатами, в маске, глаза слезятся, вечером тошнит, но напиваешься текилы и спать, а денежки домой, семье. Там жена, двое детишек в школу ходят, надо им ранцы покупать, носочки, даже ноутбуки просят. Растут, растут, а он в тюрьме сидит. Но это не напрягает. Тут он на всем готовом, фасоль да рис кушает, Библию читает. А вот детки там без денег, это не есть mucho bueno[9 - Очень хорошо]
Два пацана кучерявых у него – Франсиско и Паблито. Фотки зубной пастой приклеил внутрь шкафа. Открывает, грустно смотрит. Там же иконка висит. Помолится Педро шепотом, Библию почитает, потом засыпает и храпит. Вечная Книга на лице, страницы в такт дыханию шевелятся.
Антонио, второй bunkie[10 - Сокамерник] – тихий, ну просто ангел, тоже Библию читает. Ему сидеть подольше, лет двенадцать, за то, что таскал кокаин через подземный туннель из Тихуаны в Сан-Диего. Ползал он там с мешками на спине полгода, пока федералы не встретили на американской стороне. Но зато хорошо заработал, лет на десять семье хватит, даже в тюрьму ему будут на китайскую лапшу и чили соус высылать.
В зале набралось около десяти мексиканцев, кучкой сидят перед латинскими телеками и хохочут. Гомерический хохот и ЭХО-О-О! В другом конце зала, на педофильской стороне, ржет постоянно пузатый тип, которому дали сорок лет за изнасилование. У мексов маленькие сроки, можно и повеселиться, в среднем три-пять лет за нелегальное пребывание, потом депортация домой. А педофилу сидеть взаперти лет сорок, если выживет.
Ну просто задыхается от смеха группа в зале. А когда их запирают в клетки и в зале тихо, тогда уже Майк и Джим из нижней клетки ржут. Че-то я не понимаю: может им выдают какие-то специальные «смехотворные» медикаменты? Вон, мексы опять истерично захохотали. Возможно, им тут лучше, чем дома.
Надежда на свободу
Сегодня приходил адвокат. Меня вызвали, повели по коридору без наручников. Холл пустой, пол блестит, идти недалеко, шагов тридцать. Двери направо, там комнатки для встреч с адвокатами. Размер два на два, один стол, два стула.
Юрист был занят с другим зэком, мне указали ждать в пустой каморке, но он выглянул, помахал мне и показал знак «ок»… мол, всё в порядке. Что бы это значило?
Сижу в комнатушке. Хоть отдыхаю от душного блока, где пахнет китайской лапшой. Тут запахи другие – гражданские, офисные, «свободные». Только стол, два стула и две розетки. И всё. Но все равно интересно. Я почему-то все разглядываю. Особенно розетки. А больше смотреть не на что. Сел на стул, жду. Хоть какая-то смена обстановки.
Наконец адвокат освободился и меня проводили к нему в комнатку. Он уже сидел с приготовленным ноутбуком, на экране которого я увидел… свой бусик. Боже мой, это же момент моей остановки, съемка из полицейского круизера.
– Смотри, – говорит М-р Ланелл. – Смотри, я уже десять раз прокрутил это видео. Никаких совершенно нарушений нет.
– А почему же тогда они меня остановили?
– Скорее всего, я так думаю, что тебя отсканировали на хайвэе на наличие кэша.
– Отсканировали? Как это?
– Ты наверняка, не знал… да и мало кто про это знает, но федералы устанавливают на мостах в Огайо специальные сканнеры, которые просвечивают проезжающие машины на кэш – наличные деньги. Потому что очень много наркоты курсирует по 71-му хайвэю, с юга на север, из Мексики в Кливленд и в Буффало, и оттуда наркотики идут в Канаду. А у тебя с собой было почти тридцать тысяч кэша. К тому, же – конец месяца, 28-е число. У полицейских есть квота – план, который они должны выполнять к концу месяца. Вот тебя и остановили. Так звезды сошлись. – Мистер Ланелл виновато улыбнулся. – Но ты не переживай. Я знаю, что ты не виноват. Ну, может… кроме неуплаты налогов… Посмотрим… Я тебя постараюсь вытащить отсюда… Почему? Потому что остановка была нелегальной! А это значит, что… если тебя остановили нелегально, значит и обыскали нелегально. И, соответственно – арестовали нелегально. Не было бы остановки, не было бы и ареста. Понимаешь? То есть, надо, чтобы судья увидел на этом видео, что тебя остановили без причины. Тогда и всё остальное отпадет. И ты свободен.
«Неужели»
– Да, у нас реальный шанс выиграть это дело, – продолжает Мистер Ланелл.
«Неужели меня выпустят?»
– Сначала судья посмотрит. Затем принимается решение. Это занимает от двух до четырех недель, зависит от судьи.
– Получится? – спрашиваю робко.
– Не могу поклясться на здоровье своих детей, но у нас есть реальный шанс.
Я в шоке гляжу на него: «возможно, через месяц, я могу быть на Воле?» Варианты освобождения тут же включаются на полную и я вижу себя, выходящим из здания суда, в гражданской одежде. Я вдыхаю воздух свободного мира и направляюсь на автобусную остановку. Денег у меня нет, мне ничё не вернули, ну и ладно, спасибо хоть выпустили. Нахожу телефон-автомат и набираю бесплатный номер моего банка. Там еще было тысячу триста на одной из карточек. Может, они не сняли эти деньги? Звоню, говорю так и так, потерял карточку, можете новую выслать? Мне задают контрольные вопросы, я расслабленно на всё отвечаю. Они спрашивают: «Куда вам выслать новую карточку, сэр? На ваш домашний адрес?» Вот здесь проблема. Домашний адрес по карточке, это в Лос-Анджелесе, где я квартиру снимал до переезда. Как я ее там получу? Думаю, думаю… куда же карточку получить? Бля, когда денег нет, то одни проблемы. Но ничего, главное, что вышел, что-нить придумаю… Щас, щас, че-нить придумаю…»
Мистер Ланелл вывел меня из грёз.
– Но, хочу тебе сказать, что за всю свою практику, а это более двадцати пяти лет, я выиграл у федералов только три дела. И я считаюсь одним из десяти лучших адвокатов Кливленда.
Я молчу, а шарики крутятся. «Как это? Только три дела, за двадцать пять лет?!»
– У федералов процент вынесенных приговоров – девяносто семь процентов, – поясняет он. – Формула такова: сначала пугают высокими сроками, затем предлагают подписаться под любыми обвинениями взамен на срок в два-три раза меньше. Почти все подписывают, лишь бы срок скосить. Если же упрямишься и в суд идешь, то наказывают по полной. Присяжные заседатели всегда находят преступника виновным в девяносто семи процентах из ста.
Я слушаю, в горле пересохло.
– Но, в твоем деле, у нас есть реальный шанс выиграть, – заключил Мистер Ланелл и посмотрел на часы.
– О-о… надо бежать. Еще полтора часа до Кливленда пилить.
Закрывает ноутбук, встает, жмет руку.
– Ну, давай, держись… О-о… вспомнил… я нашел дома русскую книгу. Достоевский. «Преступление и Наказание». Принести?
– Да-да, конечно… спасибо.
– Ок. – Он помахал рукой и вышел.
Меня вывели в предбанник и сопроводили обратно в блок.
Преступление и наказание
В комнате адвоката пахло свободой и надеждой на освобождение, а тут в блоке, пахнет страхом и в воздухе витает депрессняк. Арестанты стоят грустно в очереди за жрачкой. Черный из соседней клетки кричит на белого престарелого зэка. Ему померещилось, что тот впереди него поднос взял. Белый отошел спокойно, не огрызается. Никто не хочет лишних проблем. Если какой конфликт, обе стороны идут в карцер. Некоторые на долгое время. А могут еще и новую статью впаять. Ведь ты уже закрыт. Только отвезти в суд, зачитать новый приговор и выслать в тюрьму строгого режима. Никто не рвется попасть туда, где спят с одним открытым глазом и заточкой под матрасом. Хотя, из этого зала многие именно туда и направляются.
Среди них Джоди – убийца из соседней клетки. Возраст – двадцать восемь лет, срок – тридцать пять. Бродил по залу угрюмый, переживал: прокурор обещал пожизненно, а вернулся из суда весёлый – всего тридцать пять лет получил! Теперь настроение отличное, легко отделался, но и к гладиаторским боям на зоне готовится… занимается, бегает, качается.
Его сокамерник – Ник, бывший ветеран, воевал в Ираке. Хохочет все время как ебанутая гиена. Он смотрит на длинный срок. Говорит, если двадцать лет дадут, то всю жизнь молиться будет в благодарности. Но, скорее всего, получит пожизненно, а в тюрьме – убьют.
Вчера старичка одного привели. Семьдесят четыре года. Веселый, будто на курорт попал, а не в тюрьму. Бегает, занимается, говорит лет пять сидеть не больше, выйдет, еще попутешествует. Пенсия на счету накапливается три штуки в месяц, начальником почты работал. Сам в тюрьму сдался, не терпелось. Приехал и говорит: «закрывайте… побыстрее хочу срок начать. Чё дома сидеть ждать? Быстрей сяду, быстрей выйду».
Еще тип прибыл сегодня, Радж зовут, индус. Жил в трущобах под Бомбеем, устроился на пароход матросом, приплыл в Новый Орлеан, прыгнул в Миссисипи, попросил политическое убежище, проучился на врача, питался десять лет китайской лапшой, аспирантуру закончил, клинику открыл – Америкэн Дрим. Но стал мутить аферы с нелегальными страховками, – арестовали.
Он трехэтажный особняк на побережье успел построить. На первом этаже была клиника, на втором бар для вечеринок, на третьем спальня с видом на речку (как раз на то место, где он спрыгнул с корабля), «Lamborghini» стоял под окном за сто двадцать тыщ, оранжевый, с переливами. Номера на нем: «Dr. Raj». Тоже федералы забрали. Номера поменяли и катаются. А Раджу опять десять лет китайскую лапшу кушать. В трущобах под Бомбеем было лучше.
На улице громыхают салюты. Праздник сегодня – День Независимости. Вольный народ бухает по стране, а зэки сидят и мечтают о Свободе. Из тюрем струятся вверх молитвы… как невидимый дымок, как эфир, льются увещевания из тюремных клеток. Зэки плачут и просят Бога о помощи. Только в монастырях и тюрьмах молятся так искренне и неистово. Монахи просят освобождения от суеты мирской, а заключенные молятся о том, чтобы вернуться в суету мирскую.
Сижу в зале. Столы и стулья тут металлические, холодные, вмонтированные в пол. Напротив сидят два педофила. Одному из них пятьдесят шесть лет. Кличка «Санта Клаус». Совершенно седой, даже белый. Борода лопатой, сидит неподвижно, смотрит в ящик. У него срок сто пятьдесят лет!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sergey-davidoff-27544736/turmerika-63936436/chitat-onlayn/) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Жрачка!
2
Жрачка!
3
Административный надзор
4
Тюрьма строгого режима
5
Сокамерник
6
Я позвонил сказать, что люблю
7
Спутанные в локоны волосы
8
Залог
9
Очень хорошо
10
Сокамерник