Читать онлайн книгу «Я оставлю свет включенным» автора Александра Миронова

Я оставлю свет включенным
Александра Васильевна Миронова
Повезет обязательно!
Выдавая себя за погибшую сестру, Глафира с четырьмя племянниками скрывается в деревне, где беглецов вряд ли смогут найти. Ей удается создать идеальную семью и дом, полный любви и гармонии. Но тайны прошлого и завистники могут разрушить всё. А тут ещё двое мужчин добиваются любви девушки, и выбрать между ними будет непросто.

Александра Васильевна Миронова
Я оставлю свет включенным

© Миронова А., 2018
© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

С глубоким уважением к Таше Тудор и верой в скорые путешествия во времени

* * *
Гори-гори ясно, чтобы не погасло.
Гори-гори ясно, чтобы не погасло.
Гори-гори ясно, чтобы не погасло.
Строчка из давно позабытой детской песни все ускорялась. Напоминала карусель, внезапно сошедшую с ума и набирающую обороты. «Гори-гори ясно…»
Словно в такт нехитрой рифме разгоралось пламя. Вначале оно было совсем крошечное, все-таки современные конструкции достаточно пожароустойчивы, да и систему защиты умного дома не так-то просто взломать.
Но потом оно разгорелось и охватило весь дом, не давая чудовищу, находящемуся внутри, ни малейшего шанса.
Глафира заправила под шапку выбившиеся тяжелые дреды и улыбнулась. У нее получилось! Все получилось! Впрочем, у нее всегда все получалось. Планета станет немного чище, и, возможно, чаши мирового баланса все-таки перевесят в сторону добра.
Тишину ночи и негромкий треск огня разрезал крик. Женский крик.
Улыбка замерла, и Глафира застыла. Обратилась в соляной столб. Даже сердце перестало стучать. В доме женщина? Нет, не может быть! Неужели после всего, что сегодня произошло, эта тварь еще и привела любовницу? Тут же застучало в висках: ну и что, пускай любовница, может быть, даже проститутка, все равно женщина не виновата и не должна пострадать!
Она сделала шаг вперед в безумной попытке все отменить, но тут же остановилась. Нет, она уже ничем не поможет. Нужно спасать живых, немедленно. В запасе мало времени.
В голове словно застучал секундомер. Развернувшись, Глафира побежала к выходу из небольшого парка, окружавшего особняк. Камер здесь не было, она точно знала. Она все ускоряла и ускоряла бег, зажав уши руками, стараясь не слышать крика горящего заживо ни в чем не повинного человека.
Выбежав за ограду, она припустила бегом вдоль по пустынной улице сонного Хайгейта. Планы меняются, они поедут все вместе в аэропорт прямо из больницы. Благо машину она оставила на больничном паркинге, а сюда добралась на общественном транспорте, чтобы не привлекать лишнего внимания. Сейчас ведь можно отследить вообще все, в том числе и передвижения машины. А ей лишние следы были ни к чему.
Перейдя на равномерный бег, она попыталась сконцентрироваться на порядке действий. Она доберется до больницы, заберет сестру, вместе они заедут к Луизе, заберут детей и поедут в аэропорт. Билеты, деньги, паспорта – все у нее, все готово к отлету в новую жизнь.
Глафира бежала по широким чистым улицам, стараясь держаться подальше от света фонарей. Из домов, словно горошины, посыпались обеспокоенные жители – женщины в шелковых халатах, мужчины в элегантных пижамах. В этом районе мужчины никогда не ходили в растянутых футболках и семейных трусах, как там, куда им предстоит улететь.
Она силой заставила себя замедлить шаг. Все медленнее и медленнее, собрав всю силу воли, ценой запредельных усилий, стараясь держаться в тени и не привлекать внимания. Хорошо, что она додумалась надеть на голову шапку, дреды были здесь неуместны и непременно привлекли бы внимание.
– Где эти пожарные, когда они нужны? – возмущенно воскликнула ухоженная высокая женщина неопределенного возраста. В ушах сверкают бриллианты, но еще ярче горит жадное любопытство в глазах – надежда на жуткую трагедию.
– Это же дом Дорманов, если я не ошибаюсь? – поддержала беседу сухопарая старушка, одетая, несмотря на поздний час, в костюм и держащая на руках болонку.
– Надеюсь, миссис Дорман и детей нет в доме, – нахмурилась высокая женщина, и проходящей мимо девушке, чья голова была закрыта капюшоном, захотелось толкнуть ее, обозвать в лицо наглой обманщицей. Если бы хоть кому-нибудь из этих сочувствующих лицемеров на самом деле была небезразлична судьба миссис Дорман, они бы не допустили и половины той мерзости, что творил ее муж.
– О, – вместо ответа округло произнесла старушка и прижала к себе болонку, пряча лицо в мягкую шерсть. Девушку в капюшоне она не заметила, инстинктивно отметая все, что не принадлежало к их кругу.
Девушка тем временем тенью проскользнула мимо них, опустив голову как можно ниже. Вой сирен нарастал и становился нестерпимым, на улицы продолжали выплескиваться местные жители и прислуга. Всех их беспокоило лишь одно – не распространится ли огонь по их чудесному Хайгейту.
Спустя несколько минут она покинула район, битком набитый британскими снобами, и почти бегом ворвалась в Хэмстед-Хит, лесополосу, отделяющую Хайгейт от центра Лондона. Ее путь лежал в Падингтон, в госпиталь Святой Марии, один из четырех основных центров травматологии Лондона.
Глафира набирала темп, пока не почувствовала, что еще немного – и воздух разорвет легкие. Она подумала, не взять ли ей такси, но тут же отмела эту мысль. Ей нужно успокоиться, прийти в себя. Чем меньше людей увидит ее в таком состоянии, тем лучше.
Она только что убила человека. Господи, нет. Она только что убила двоих людей. Как она дошла до такой жизни? Впрочем, ей всегда пророчили, что она плохо кончит, даже родители, от которых она сбежала в пятнадцать лет и с тех пор ни разу их не видела. Может быть, они были правы? Видели со стороны то, что было недоступно ей самой? И она действительно плохо кончит?
Не думать. Ни о чем не думать. Сейчас главное – забрать Натали и детей, сесть на самолет и раствориться в воздухе в прямом смысле этого слова.
* * *
Глафира быстрым шагом вошла в высокое здание, отделанное в лучших британских традициях: наводящий скуку темно-коричневый фасадный кирпич и убогие белые узоры. Впрочем, сейчас ей было не до архитектурных изысков. Девушка, по-прежнему не снимая с головы капюшон, направилась прямо к стойке рецепции, где объявила, что ей нужно срочно повидать миссис Дорман, поступившую в травматологическое отделение несколькими часами ранее.
Румяная, словно персик, молодая медсестра, сидящая за стойкой, вежливо объяснила, что в такое время посещения не предусмотрены, но она может проведать миссис Дорман уже следующим утром. А если у нее что-то срочное, то можно оставить сообщение.
Странная девушка в капюшоне лишь покачала головой, поблагодарила персика и, так же быстро покинув больницу, обошла ее с другой стороны. Схватившись за живот и немного согнув спину, она вошла в отделение «Скорой помощи», где тут же смешалась с толпой страждущих.
Это был филиал ада на земле. Отовсюду на нее чихали, кашляли, кого-то тошнило, а кто-то стонал так, что, казалось, еще несколько мгновений – и его душа отлетит в иной мир. Возможно, там несчастному будет действительно лучше. Два молодых чернокожих парня привели третьего, из чьего живота кровь капала прямо на пол, но никто не торопился ему помочь. Чопорная английская дама отводила глаза от неэстетичного зрелища и натужно кашляла в платок. Рядом с ней гомонило арабское семейство – мать держала на руках девочку, находившуюся в полузабытье, а отец пытался собрать воедино детей, расползающихся по всему приемному покою. Все это действовало на и без того расшатанные нервы.
Прикрывая лицо рукой, Глафира сделала вид, будто идет к одному из туалетов, но на самом деле толкнула дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», находящуюся рядом с ним. За дверью скрывалась небольшая кладовка, где хранились предметы первой необходимости, а также одноразовые простыни, перчатки и одежда для пациентов.
Она схватила первую попавшуюся ночную рубашку и засунула ее под куртку. Выскользнув из кладовой, зашла в туалет, быстро переоделась в кабинке, сбросив джинсы и футболку и натянув на себя рубашку. Та была достаточно длинной, чтобы прикрыть татуировку на бедре. Роспись на руках закроет курткой.
Руки дрожали все сильнее, выдавая нервное напряжение, которое она пыталась скрыть от самой себя. В доме сгорели неизвестная женщина и Виктор. Эта тварь издевалась над Натальей не переставая. Избив жену и отправив ее в больницу, он в тот же вечер притащил в дом любовницу. Она обязательно расскажет об этом сестре… или лучше не говорить? Это ведь признание в убийстве невиновного человека. Убийцей Виктора она себя не считала. Это была самооборона. Она должна была защитить сестру и ее детишек от дикого зверя, пока не стало слишком поздно.
Убеждая себя в правильности собственного поступка, Глафира натянула поверх ночной рубашки куртку, снова надела на голову капюшон, скрывая дреды, и выскользнула из туалета. Уверенным шагом направилась в крыло, предназначенное для пациентов. Поднялась на этаж травматологии, кивнула сидящей на вахте медсестре (к счастью, они сменялись слишком часто, чтобы помнить в лицо всех пациентов) и подошла к палате сестры.
Немного замешкалась перед тем, как толкнуть дверь. Надо вести себя осторожнее. Натали наверняка спит, и она может напугать ее. Глафира подняла руку, чтобы толкнуть дверь, и остановилась. Хотелось плакать, спрятаться за чью-то спину, отмотать все назад. Но она взяла себя в руки – рефлексией займется потом. Толкнула дверь и остановилась на пороге.
Она до конца жизни будет помнить каждую секунду этого страшного вечера. Вот она стоит на пороге палаты и тупо смотрит на пустую смятую постель. Делает шаг, толкает дверь в крошечный туалет с душем, уже зная, что не обнаружит там Натали. Словно в замедленной съемке бросается к встроенному шкафу, в котором хранятся вещи пациентов, открывает его, уже понимая, что не увидит там вещей сестры и ее сумки.
Натали сбежала из больницы, чтобы вернуться к нему. Болезненная страсть. Смертельная.
Глафира схватилась за железную спинку кровати, потянула ее на себя, обрушивая с грохотом поднос с едой, к которой Натали даже не притронулась, а дальше крик ужаса, пустота и провал.
Меньше часа тому назад она убила собственную сестру.
– Миссис Дорман, миссис Дорман, с вами все в порядке? – настойчивый оклик вырвал ее из спасительного забытья. Глафира с трудом открыла глаза и поняла, что лежит на полу, а над ней склонилась одна из медсестер. – Миссис Дорман, позвольте, я помогу вам встать и позову доктора.
– Нет! – воскликнула она, снова закрывая глаза и пытаясь остановить кружение комнаты. – Я… я хотела выйти на улицу.
– Миссис Дорман, вам нельзя никуда выходить, я позову доктора, – снова настойчиво повторила девушка, помогая ей подняться и присесть на кровать.
– Нет, не надо, я в порядке, – настойчиво попросила она, прижимая руку ко лбу и проверяя, на месте ли капюшон.
Миссис Дорман. Она приняла ее за сестру.
– Мне просто надо немного полежать, спасибо вам…
– Хорошо, – неуверенно кивнула девушка, не привыкшая спорить с влиятельными пациентами госпиталя. – Если вдруг что-нибудь понадобится, нажмите вот на эту кнопку. – Она протянула ей пульт от кровати, в центре которого красовалась кнопка с изображением человечка.
– Хорошо, спасибо. – Глафира легла в кровать, не снимая шапки и куртки. Поймав на себе удивленный взгляд медсестры, пояснила: – Меня немного морозит.
– Это последствие травмы, – ласково улыбнулась девушка. – Если хотите, я могу дать вам снотворное и обезболивающее.
– Да, спасибо.
Медсестра была рада вернуться к привычным обязанностям, а Глафира откинулась на подушки и, закрыв глаза, прикусила кулак, стараясь сдержать крик. Она убила Натали. Она должна пойти в полицию и сдаться. Немедленно. Если ей суждено провести свой век за решеткой, значит, так тому и быть. Она убийца, она лишила детей отца и матери.
Мысль о детях обожгла, словно хлыст, ее буквально подбросило на кровати. Дети, что теперь будет с детьми?
– Миссис Дорман, вы точно в порядке? – с беспокойством спросила медсестра, возвращаясь в палату и неся в руках небольшую таблетку.
– Да, мне просто нужно поспать. – Она натужно улыбнулась девушке, принимая из ее рук лекарство. – Если что, я позвоню.
Та, немного помешкав, кивнула и вышла из палаты.
Дети. Что с ними будет? Бабушке и дедушке со стороны матери они точно не нужны. Насколько она знала из рассказов сестры, отец давно спился, а мать пыталась устроить личную жизнь, меняя кавалеров как перчатки, причем каждый последующий вариант был хуже предыдущего. Да никто и не отдаст британских детишек российским маргиналам.
Бабушка и дед со стороны отца? Из горла помимо воли вырвался булькающий звук – нечто среднее между смехом и рыданием. Чопорные твари прекрасно знали о том, что вырастили сына-садиста. Наверное, поэтому они и не возражали против брака с Натали, понимая, что та ничто против всесильного клана и ее можно держать на привязи посредством детей. Они, не раздумывая, сдадут всех четверых в интернат.
А что, если?…
Медсестра ведь приняла ее за Натали. Несмотря на разницу в год, они с сестрой были похожи, словно близнецы, в детстве их даже путали. Обе рыжеволосые, с темными глазами, светлой кожей и веснушками. Вот только характеры у них были диаметрально противоположные. Если Натали все сравнивали с ангелом, то ее, Глафиру, иначе как «дьявольским отродьем» никто не называл.
Выдать себя за Натали? Но ведь следователи все равно узнают, что та погибла в огне. По отпечаткам зубов, ДНК, мало ли у них методов. Но пока они это выяснят, у нее есть фора в несколько десятков часов. А что, если действовать быстро? Забрать детей и улететь на родину?
Нет, решительно невозможно! Она же чайлд-фри, убежденная противница браков и института семьи, ей хватило отношений родителей и Натали, чтобы решить для себя, что свой век она закончит в каком-нибудь доме престарелых или просто бросится с моста в воду, когда устанет. Она понятия не имеет, что делать с детьми. Да, она любит своих племянников, но видела она их несколько раз в год, и занималась ими мать, а не она. Она даже не знает, что эти дети едят. И вообще. Взять на себя такую ответственность?
Ей немедленно захотелось дать самой себе пощечину: ты, тварь, оставила детей сиротами и еще рассуждаешь о том, что они для тебя слишком большая ответственность? Если бы она могла, она бы сама себя взяла за шкирку и вытащила из этой постели. Она обязана сделать все, чтобы спасти их. И себя. От того, что ее отправят в тюрьму, никто не выиграет, а так у детей будет пусть небольшой, но шанс. Она поднимет их на ноги, выпустит в мир, а после этого хоть с моста, хоть в тюрьму.
Если, конечно, у нее получится осуществить задуманное. Ведь одно дело осуждать тупых героинь блокбастеров, убегающих от мафии или полиции и совершающих одну ошибку за другой, а совершенно другое – оказаться на их месте, не обладая ни одним полезным для побега навыком. Впрочем, дуракам частенько везет.
Она отбросила одеяло и, пошатываясь, направилась в ванную. Действуй, черт возьми, что тебе терять?
Вначале надо стать похожей на Натали – это единственный шанс вывезти детей из страны. Паспорт сестры был у нее в рюкзаке вместе с билетами. Они все решили, когда она везла Натали в больницу. Та клялась, что больше это не должно повториться, что в следующий раз Виктор просто убьет ее. И так чудо, что, упав с лестницы, она не сломала себе шею, а отделалась лишь переломом ребра, вывихом и синяками. Она отдала Глафире свой паспорт и банковскую карточку, попросив снять всю наличность со счета и купить билеты ей и детям. Они возвращаются в Россию и уже оттуда будут судиться за детей.
Глафира все сделала, как просила сестра, и пошла дальше. Она подожгла умный дом Виктора, предварительно взломав защиту и заблокировав его в нем. Ведь если что она в своей жизни и умела, так это обходить системы защиты и взламывать коды. Здесь все было довольно просто. Когда в доме начался пожар, все окна и двери умного дома автоматически заблокировались, а пожарная сигнализация не сработала. Напившийся по обыкновению Виктор узнал о пожаре слишком поздно. Если он вообще проснулся, когда дом объяло пламя.
За последние полгода Глафира трижды возила сестру в больницу, где та врала, что упала с лестницы, и каждый раз травмы были все серьезнее и серьезнее, но она каждый раз возвращалась к Виктору, прикрываясь детьми и невозможностью выбора. Вот она и решила забрать у Натали этот самый выбор. Взяла на себя роль Бога и была жестоко за это наказана.
А что, если Натали жива? Глафира схватилась за эту мысль, как утопающий за соломку. Ведь у нее были переломаны ребра, она плохо себя чувствовала, вряд ли она смогла бы быстро добраться до дома и войти в него. Что, если она только что убежала из больницы и вполне жива и относительно здорова?
Надежда снова вспыхнула – она набрала номер сестры и услышала знакомый сигнал, раздающийся из тумбочки: та оставила телефон. Зачем? Просто забыла в спешке? Или боялась звонков сестры?
Да, скорее всего, она жива и присоединится к ним в аэропорту, когда узнает, что дом сгорел. Когда на весах будут ее дети и муж-садист, конечно же, она выберет детей. По-другому не сможет. Она же любит их. Несмотря на то что по настоятельной просьбе Виктора отдавала их с младенчества на попечительство других людей – вначале нянь, затем специализированных школ, где дети жили все время, приезжая домой лишь на каникулы. «Здесь так принято», – слабо пыталась оправдаться Натали. «Ну да, ну да», – насмешливо кивала Глафира, не веря ни единому слову.
В крошечной ванной обнаружилась косметичка сестры. Глафира схватила ее и чуть не разрыдалась, ощутив чуть заметный знакомый запах духов Натали. Глубоко вдохнув, она посмотрела на себя в зеркало и, не давая себе времени на размышление, начала действовать. Достала небольшую сережку из носа, из правой брови и вытащила восемь сережек из ушей. Спрятала в карман. Интересно, настанет ли когда-нибудь день, когда она сможет снова их надеть?
Умыла лицо ледяной водой и густо намазала его тональным кремом, а затем подвела глаза так, как это всегда делала сестра. Руки дрожали, от чего подводка размазалась и Глафира стала похожа на заплаканную панду. Плевать.
Закончив с макияжем, она стащила с головы капюшон. Порывшись в косметичке, обнаружила маникюрные ножницы. Схватила один из дредов и попыталась обрезать его под корень, немного поранив кожу голову. Выругалась.
Маленькие ножницы плохо слушались, отказывались отрезать толстые пряди. Ей понадобилось около часа, чтобы от них избавиться. Остатки дредов она засунула во внутренний карман куртки. Выбросит их в другой стране, в этой нельзя оставлять никаких улик.
Снова натянув куртку с капюшоном, она вышла в коридор, сделала несколько шагов, повернула к лифту и наткнулась на врача:
– Миссис Дорман? Что вы здесь делаете? – строго спросила немолодая уставшая женщина. – Мне сообщили, что вы пытались покинуть палату, но в вашем состоянии нельзя этого делать!
В ответ Глафира зашлась в таком кашле, что даже видавшая виды врач сделала несколько шагов назад. Она сдернула капюшон с головы, понимая, что выглядит устрашающе: на месте некогда стильной и роскошной шевелюры – проплешины и залысины.
– Док, сколько там той жизни, – пробасила она хриплым голосом, доставая из кармана сигареты и заговорщицки подмигивая врачу. – Без сигарет совсем худо.
– Доктора Мендез ждут в две тысячи восемнадцатой, доктора Мендез ждут в две тысячи восемнадцатой.
Женщина встрепенулась, и Глафира мельком разглядела табличку на халате «Доктор Мендез».
– Курить можно только в специально отведенных местах, – вздохнула доктор и, бросив прощальный взгляд на странную пациентку, напоминавшую наркоманку из неблагополучного района, заторопилась на вызов.
– Ок, док. – Та отсалютовала ей сигаретой и заторопилась к выходу, выдыхая на ходу и стараясь не сорваться на бег.
* * *
– Вы понимаете, что если не расскажете всю правду добровольно, то вам предъявят обвинение в преступном сговоре с руководством компаний? – Двое мужчин в темных костюмах сидели напротив Эндрю, небрежно качающегося за стуле и с улыбкой смотрящего им прямо в глаза. Словно он не был задержан по подозрению в крупном финансовом мошенничестве, а пришел на мальчишник, где собирается отлично провести время в обществе старых друзей.
– Вы даже можете предъявить мне убийство Кеннеди, – пожал плечами молодой человек, нелепо смотрящийся в скучном и аскетичном кабинете ведомства. Невозможно было представить его одетым в строгий костюм и торгующим на бирже. Гораздо больше ему подходил антураж дискотеки где-нибудь на Ибице. Он идеально вписался бы в пенную вечеринку, бьющую по нервам музыку и наркотический угар. – Вопрос в том, сможете ли вы его доказать.
Эндрю широко улыбнулся, ничуть не смущенный суровыми взглядами мужчин, и выдул пузырь из жвачки. Мужчины переглянулись. Эндрю был готов поспорить на что угодно, что им ужасно хотелось стереть наглую ухмылку с его лица и отобрать у него жвачку. Он надул еще один пузырь.
– Если вы пойдете на сделку со следствием, возможно, мы сможем что-нибудь сделать с вашим тюремным сроком, – совладав с собой, вкрадчиво пообещал один из его собеседников. Некрасивый, невысокого роста, но достаточно плотный. Больше похожий на вышибалу в клубе, чем на представителя национальной ассоциации брокеров-дилеров США.
– Какая сделка? – пожал плечами молодой человек по имени Эндрю Карлссон.
Если верить документам, он был американцем, родившимся где-то в Колорадо, но говорил с легким, едва слышным акцентом.
– Я прибыл к вам из будущего. У нас каждый школьник знает, что в ваше время на биржах творилось непонятно что. Архивы – вот где я получил всю информацию. Но лоханулся, признаюсь, вначале планировал играть долго и аккуратно. Но что-то пошло не так. – Эндрю снова улыбнулся так искренне и беззаботно, что его визави помимо воли почувствовали симпатию и расположение.
Они снова переглянулись.
– Из какого года, вы говорите, вы к нам прибыли? – поинтересовался второй мужчина. Высокий, плечистый, похожий на бывшего профессионального игрока в баскетбол и выглядящий значительно старше своего неказистого спутника.
Эндрю его одновременно и завораживал, и бесил. Он был похож на всех тех симпатичных пацанов, плакаты с которыми вешала на стены его дочь, недавно вступившая в подростковый период. Эти смазливые рожи таили в себе угрозу ему, отцу, сигнализируя о том, что вскоре такой сопляк станет для его девочки дороже его и она упорхнет из дома. Время от времени ему хотелось сорвать все эти плакаты с аккуратно выкрашенных стен и сжечь в камине, но психотерапевт настоятельно советовала ему воздержаться. Лучше поддержать дочь во временном увлечении, чем продемонстрировать разницу поколений и то, что отец не разделяет ее взглядов. И за что он только платит этому терапевту такие деньги?
Ему хотелось покончить с этим как можно быстрее, но речь шла о трехсот пятидесяти миллионах, которые этот клоун выиграл на бирже за две недели. Мошенничество невиданного размаха. А в том, что это именно мошенничество, он не сомневался. За годы работы в комиссии по ценным бумагам и биржам чутье у него развилось как у собаки.
– Из две тысячи двести пятьдесят шестого, – снова широко улыбнулся Эндрю, и его собеседники завороженно уставились на него.
По большому счету, парня нельзя было назвать смазливым красавчиком, но обаяние и харизма просто зашкаливали. Легко было представить, как молоденькие дурочки, впрочем, как и искушенные женщины, падают к его ногам.
– И как там? – Первый мужчина с трудом боролся со все нарастающим желанием ткнуть наглеца мордой в стол.
– Ну ниче, – пожал плечами Эндрю и, качнувшись на стуле, чуть не упал.
– Выживут только тараканы вроде тебя? – светским тоном поинтересовался второй мужчина.
– Ну вы же не планируете оскорблениями вывести меня из себя, в самом деле? – засмеялся парень и лопнул пузырь прямо мужчине в лицо. Тот вскочил.
– Если ты не хочешь рассказать правду нам, то тебе придется пообщаться с нашими коллегами. Они менее лояльны, чем мы. И их бесят парни со жвачками.
– Больше коллег, хороших и разных, – одобрительно кивнул Эндрю и посмотрел на старика смеющимися глазами, – а то вы какие-то нудные, ребята. Кстати, о сделках. Давайте так: вы меня прямо сейчас отпустите, а я вам расскажу, где прячется Бен Ладен. Ах нет, простите, Бен Ладена вы уже укокошили, ну за кем вы там охотитесь? Или хотите рецепт лекарства от СПИДа?
– Я хочу, чтоб ты заткнулся и перестал паясничать! – не выдержав, заорал «охранник».
– Ну, как хотите, – пожал плечами Эндрю.
Переглянувшись, мужчины вышли из комнаты. Они отчаянно нуждались в кофе, перекуре и разговоре.
А когда они вернулись в кабинет полчаса спустя, Эндрю в нем уже не было. Он растворился в воздухе.
* * *
– Луиза, это я! – Глафира решительно постучала в дверь небольшого домика. До рассвета еще несколько часов, неудивительно, что добропорядочная Луиза спит крепким сном. На это и был весь расчет. Подслеповатая няня, разбуженная неожиданно среди ночи, была ее единственным алиби и шансом на спасение.
– Луиза… – Она снова поскреблась в дверь и, припав к ней ухом, услышала легкие шаги. Луиза, бессменная нянька детей Натали, спускалась со второго этажа по узкой лестнице, что вела к входной двери.
– Луиза! – снова прошептала она и надвинула капюшон как можно ниже на лоб.
Дверь распахнулась. Глафира стояла спиной к фонарю, поэтому не боялась, что старушка сможет рассмотреть ее во всех подробностях.
– Натали, милая, что с тобой? – ахнула Луиза, судорожно вглядываясь в размазанный макияж, смертельную бледность и резко похудевшее лицо давней знакомой, которая за долгие годы стала для нее кем-то вроде дочери.
Глафира поднесла палец к губам:
– Тише, я забираю детей и улетаю утренним рейсом. Так дальше не может продолжаться, Луиза, он избил меня так, что мне пришлось обратиться к больницу.
– Дорогая, не предпринимай скоропалительных решений, – менторским тоном бывшей учительницы (впрочем, бывшими они не бывают) начала Луиза. – Утром мы обратимся в полицию, напишем заявление, и его арестуют.
– Луиза, ты что, забыла, кто его отец? – Глафира не выдержала и рассмеялась.
– Что у тебя с голосом? – насторожилась нянька.
Глафира резко осеклась. Меньше слов – больше дела.
– Он пытался меня задушить, Луиза, прошу тебя, буди детей, мне нужно улететь как можно скорее. Я подожду.
Она отвернулась от слишком пристально разглядывающей ее няньки и направилась к минивэну, который взяла в аренду заранее – на нем они и собирались ехать в аэропорт все вместе, с детьми. А сейчас она поедет с ними сама. Желудок скрутило, и она еле успела добежать до дерева, стоящего посреди аккуратного соседского газона.
Ее все еще тошнило, когда Луиза вывела детей: Кейт, Димитрия, Мэри и Энтони. Младшие спали, Димитрий держал на руках малыша Энтони, а одиннадцатилетняя Кейт сжимала в руках сестренку.
Стараясь не смотреть на детей, она распахнула дверь машины и жестом приказала им садиться. Те повиновались. Настоящие английские дети, не привыкшие спорить со старшими. В полной тишине они устроились в машине, но в последний момент Димитрий вспомнил, что они не взяли кресло и коляску Энтони.
– Ничего, – пробормотала она, мысленно обругав себя: как она потащит младенца? На себе? Ладно, главное добраться до аэропорта, а там что-нибудь придумает.
– Милая, дай же я тебя обниму на прощание, – залилась слезами верная Луиза.
– Я не прощаюсь, Луиза, лучше пожелай мне удачи. – Она ловко ушла от прощания, которое могло бы ее выдать. Открыла водительскую дверь и помахала няньке уже из салона. Та прижимала к глазам старомодный кружевной платочек.
Пристегнувшись, она нажала на газ, закрыла окно и ускорилась, стараясь не смотреть в зеркало на все еще глядящую им вслед нахмурившуюся Луизу.
– Глафира, куда мы едем? – немного тягуче, с небольшим акцентом спросила Кейт.
– Мы едем домой, милая.
– К маме? – спросил Димитрий.
На глаза снова навернулись слезы. Черт.
– Мама… мама пока останется здесь, она приедет к нам попозже.
– А папа? – немного помолчав, поинтересовалась Кейт.
– Папа к нам не приедет никогда, – уверенно ответила ее тетка, сворачивая на шоссе, которое должно было вывести их к аэропорту. В этот час на улицах было пустынно, и она надеялась, что до аэропорта они доедут без приключений.
– Это хорошо, – кивнул Димитрий и, откинувшись на сиденье, закрыл глаза и тут же задремал.
* * *
Марка Чернова коллеги уже давно не называли по имени. Прозвище Ювелир закрепилось за ним с того самого дня, когда ему удалось раскрыть похищение картин из Музея Гарднер.
Дерзкое ограбление произошло еще в прошлом веке, когда два вора, переодетые полицейскими, явились в Музей Изабеллы Стюарт Гарднер в Бостоне и похитили тринадцать произведений искусства общей стоимостью двести миллионов долларов. Среди самых известных работ числились три картины Рембрандта и одна Яна Вермеера.
Никто так и не понял, как Марк догадался. Возможно, виной тому была его фотографическая память, а может быть, и любовь к искусству и красивым вещам, которыми он старался себя окружать, но он помнил о старом преступлении, произошедшем на другом конце земного шара, которое так и не было раскрыто.
В доме убитого бизнесмена, чью смерть он расследовал, Марк узнал одну из картин. Она числилась среди украденных. Потянул веревочку, воспользовался обширнейшей сетью информаторов, надавил и раскрыл дело, благодаря чему его снова повысили. Он и до этого расследования стремительно делал карьеру (начальник столичного убойного отдела в тридцать пять – это не просто так), но теперь его перевели поближе к «самому» и сделали следователем по особо важным делам. «Ювелирная работа», – отметил «сам», вручая Марку государственную награду. С тех Марк и стал Ювелиром.
Сейчас он сидел напротив подозреваемого в убийстве по китайскому календарю. Какой-то псих накануне выборов совершил больше тридцати убийств. Следователи долго бились, пытаясь установить закономерность и разгадать криптограммы, которые убийца присылал на центральный канал после каждого убийства, но потерпели сокрушительное поражение. И тогда к делу подключили Ювелира.
Тот сразу увидел закономерность – даты рождения по китайскому календарю. Каждая новая жертва была ровно на год моложе предыдущей и убивалась с особой изощренностью, которая жутким образом соответствовала году рождения несчастного.
Например, появившийся на свет в год Белой Металлической Крысы был заточен в железную клетку и отдан на растерзание этим тварям. Последняя же жертва, обнаруженная всего пять дней назад, заставила побледнеть даже самого Ювелира. Младенец, рожденный в год Желтой Земляной Собаки, был живьем закопан в вольере с бультерьерами.
Когда на следующий день взяли подозреваемого, коллеги Ювелира хотели убить его прямо при задержании как оказавшего сопротивление. Хотя тот ничуть не сопротивлялся, наоборот, был рад, что его шикарный замысел оценили и в этом мире все же существуют люди, равные ему по интеллекту.
Артура Коновалова задержали в собственном автомобиле, припаркованном неподалеку от вольера с бультерьерами, который он сам и построил. Проблема была лишь в том, что следователи не смогли нарыть ни одного доказательства. ДНК в машине, в квартире и на вещах Коновалова не совпадало с ДНК ни одной из жертв.
Артур бросил настолько изящный вызов, что принять его мог только Ювелир.
Почти сорок восемь часов он провел, пытаясь разгадать криптограммы, которые псих отправлял на телевидение после каждого убийства.
Спустя сорок восемь часов он вошел в кабинет, где его поджидал Коновалов, который, судя по отекшему лицу и заплывшему глазу, уже побывал в руках его коллег. Несмотря на это, он победоносно улыбался.
– Время истекает, шеф, – прошепелявил он, и Ювелир смог убедиться, что во рту у психопата не хватает нескольких зубов. Чуйка подсказывала Ювелиру, что эта тварь виновна. А также хитра и очень опасна. Его победа над ним была вдвойне приятна.
Ювелир сделал легкий знак рукой, сигнализирующий коллегам, что можно начинать запись. Он собирался позаботиться о том, чтобы несколько кадров попали на телевидение. Кресло под министром внутренних дел уже давно пошатывалось, пора было заменить его кем-то более эффективным.
Марк придвинул стул и, повернув его спинкой вперед, сел. Положил на стол перед собой лист бумаги.
– Что это? – поинтересовался Коновалов.
– Рассказ, – после небольшой паузы ответил Марк, не сводя с него взгляда. Тот моргнул и скосил глаза. Заинтересован.
– Паршивый рассказ, – добавил Марк.
Коновалов вздрогнул.
– Мало того, что он паршив, он еще и вторичен, это плагиат.
Улыбка сползла с лица твари.
– Зачем ты его принес? – бесцеремонно тыкнул он следователю.
– Затем, что я разгадал твои криптограммы, – пожал плечами Марк, – это строчки из этого рассказа. Он был опубликован на одном из сетевых ресурсов и подписан «Кок». Если я не ошибаюсь, в переводе с английского это означает Петух. А ты, Коновалов, родился в год Земляного Петуха по китайскому гороскопу. И воплотил в этом рассказе все свои больные фантазии. О том, что придет час и животные воздадут людям за то, что они их едят. Они выйдут из повиновения и сожрут людей, пустят их на гамбургеры и котлеты. Ты вегетарианец? – не меняя тембра голоса и темпа речи, спросил Ювелир.
– Да, – автоматически кивнул Коновалов и тут же прикусил язык. – Без адвоката я больше ничего не скажу.
– А и не надо, – широко улыбнулся Марк. – Мои ребята уже работают, спустя несколько часов у меня в руках будут доказательства, что это ты автор этого бреда. Сам написал, сам зашифровал, сам осуществил. И поверь, Коновалов, я лично позабочусь о том, чтобы тебя хорошо кормили на зоне, каждый день по несколько раз давали животные белки.
– Ты ничего не докажешь, кроме того, что это написал я! Может быть, кому-то так понравился мой рассказ, что он решил воплотить его в жизнь? – фыркнул подозреваемый. – Там были такие комментарии, между прочим. Да, я это написал и горжусь тем, что мои идеи дошли до людей!
– Рассказ твой говно, Коновалов, там тебе люди так и написали. И понравится он мог только такому тупому психопату, как ты, который даже даты рождения не в силах проверить.
– О чем ты? – насторожился Коновалов, улыбка сошла с его лица, и он стал похож на облезлую старую крысу.
– О том, что мужик, которого сожрали коты, родился не в год Кота, а в год Дракона. Так что кина не будет, последовательность нарушена, сценарий не воплощен в жизнь, все пропало, шеф. – Марк ухмыльнулся и подмигнул подозреваемому. – Обидно, правда?
– Ты врешь, сука! – Коновалов вскочил с места.
– Вовсе нет, мы проверили, ты ошибся.
– Нет, я не ошибся, я точно все проверил! – заорал Коновалов и кинулся на Марка, но не смог до него дотянуться.
Ювелир встал и направился к двери, зная, что его сотрудники, сидящие по ту сторону зеркала, пребывают в полном обалдении. Это было действительно тонко, почти на грани.
– Стой! – крикнул Коновалов, вскакивая, Марк уже взялся за ручку двери. – Стой!
Подумав, Марк обернулся, глядя куда-то в камеру, расположенную за зеркалом.
– Ты сказал, это плагиат. Кто еще писал это? Мне нужно знать! Ты ведь врешь, да? Я сам это придумал!
– Вовсе нет. – Марк не выдержал и улыбнулся. – Первым был Ричард Коннел, она написал рассказ «Самая опасная игра». Я пришлю тебе его в тюрьму. А кстати, комментарии поклонников ты тоже писал себе сам. Дурак ты, Коновалов.
Не говоря больше ни слова, Марк вышел из комнаты и наткнулся на министра. Тот, обычно спокойный и вальяжный, словно сытый кот, сейчас выглядел бледным и взволнованным.
– Ты его расколол? – в лоб спросил он Ювелира. Дышал тяжело, словно бежал.
– Да. И у меня есть доказательства, вечером отчет будет у вас на столе. Этот идиот сам описал все свои убийства в рассказе и вывалил его в сеть, думая, что в интернете существует анонимность, – спокойно ответил Ювелир и с интересом посмотрел на шефа. – Что-то случилось?
– Случилось, Марк. Один товарищ украл триста пятьдесят миллионов. Ну, как украл, выиграл на бирже. Но американские коллеги подозревают преступный сговор, ведущий в самые высокие эшелоны бизнеса.
– А при чем здесь мы? – не понял Ювелир.
– При том, что коллеги подозревают, что это наш соотечественник, утверждают, что тот говорит с русским акцентом.
– Допустим, но при чем тут я? – Ювелир в упор уставился на министра.
– При том, что ты работаешь с теми, кто обставляет свои преступления красиво. – Министр восстановил дыхание и так же пристально уставился на Марка.
Об амбициях последнего ему было хорошо известно. Тот спал и видел себя в министерском кресле. Министру же столь ретивые подчиненные были вовсе ни к чему, недавно молодая жена родила ему сына, и он собирался дать ему все самое лучшее, задержавшись на своем посту как можно дольше. Но, как говорится, держи друзей близко, а врагов еще ближе – вот девиз, который никогда его не подводил. Не подведет и сейчас.
– Что красивого в биржевом надувательстве? – немного раздраженно спросил Марк.
– То, что человек, его совершивший, по его словам, явился из будущего. Он исчез из кабинета, где его допрашивали, и провалился сквозь землю. Американские коллеги утверждают, что он воспользовался фальшивыми документами, а на самом деле он русский по имени Казимир Малевский.
Марк поморщился от подобного дурновкусия.
– Мы уже проверили. Такого человека в природе, по крайней мере в нашем времени, не существует. Я хочу, чтобы ты занялся этим делом, Марк. А этого любителя гороскопов я сам доведу до конца. – Министр широко улыбнулся Ювелиру и, махнув рукой, вошел в кабинет, где убийца пытался разбить себе голову об стену.
* * *
Чем больше Ювелир вчитывался в бумаги, которые ему передали американские коллеги, тем меньше ему нравилось это дело. Речь шла не о серийном убийце, террористе или просто психопате – эту публику он щелкал как орешки, возможно, потому, что легко мог поставить себя на их место. Речь шла о мошеннике экстра-класса, за которым наверняка стоит мощная структура. Иначе он не смог бы исчезнуть посреди белого дня из охраняемого помещения. Не смог бы за две недели сорвать триста пятьдесят миллионов на бирже и не смог бы провалиться сквозь землю.
В дверь постучали, Марк нехотя оторвал голову от бумаг.
– Войдите, – коротко приказал он. Настроение было препаршивым.
– Марк Александрович… – в кабинет заглянула стажер Нина, которую Марку настойчиво порекомендовал взять к себе в отдел сам министр. Баб в офисе Ювелир не выносил, верил, что они нарушают работу сплоченного мужского коллектива и вообще должны сидеть дома и нянчить детей. – Марк Александрович, все собрались и вас ждут, – настойчиво повторила Нина, глядя на шефа.
Тот и пугал, и завораживал одновременно. Был похож на оборотня, из тех, что в полночь обрастают волчьей шкурой и исчезают из дома, чтобы вернуться утром, пропахшим человеческой кровью и страхом. Черные глаза на бледном лице могли прожечь дыру в сердце, Нина уже лично в этом убедилась.
Ничего не ответив, Марк кивнул. Нина вышла и закрыла дверь за собой. Он откинулся на спинку кресла. Американские коллеги много работали, но малого достигли. Установили, что документы на имя Эндрю Карлссона фальшивы, такого человека с таким годом рождения и адресом просто не существует. Вскрыли несколько других личин мошенника и уперлись в этого самого Казимира.
И что ему с этим делать? Почему дело поручили именно ему? Потому что коллегам показалось, что у этого афериста русский акцент? Кто они там, в конце концов, филологи-лингвисты? Проследили цепочку фальшивых документов до Казимира Малевского? И на этом основании решили, что он русский? А если бы он назвал себя Сальвадором Далилом или Паблом Пикассинским – ринулись бы в Испанию? Марк чувствовал себя зверем, загнанным в клетку. А что, если министр специально подсунул ему это дело, чтобы обломать крылья? Макнуть носом в дерьмо, указать на его место?
Марк почувствовал, как кровь закипает от бешенства.
Он резко встал, стул откатился в угол. Мягкими, почти беззвучными шагами пересек пространство кабинета и толкнул дверь. Прошел по серому коридору, в котором не было окон, кивая знакомым и игнорируя приветствия от незнакомых. Толкнул дверь в кабинет для совещаний и тут же плотно закрыл ее за собой, включив красный свет, сигнализирующий всем остальным, что в кабинете проходит важное совещание.
Нина была на месте. Одетая в чулки и кожаный корсет, держала на коленях пухлую папку с документами.
– Документы в сторону, – расстегивая рубашку, коротко приказал Марк старшей дочери министра.
– Ты в порядке? – Та безропотно выполнила приказание и отложила папку. Хорошая фигура, ни грамма лишнего жира, наверное, торчит часами в спортзале и СПА. Ювелир понятия не имел, чем любовница занимается за пределами ведомства. Впрочем, его никогда это и не интересовало.
– Твой отец хочет меня подставить. – Марк аккуратно сложил вещи на стул. Он ненавидел небрежность во всем, к тому же мятая одежда могла дать повод для досужих сплетен.
– У него это получится? – Нина встала и, подойдя к Марку, положила руку ему на грудь. Он почувствовал сладковатый запах духов – надо будет сделать замечание, чтобы на работу не обливалась парфюмами.
– Конечно нет, – подкачал головой Марк, – это еще никому не удавалось.
* * *
Татьяна сидела в углу старой автобусной остановки и плакала, натянув поглубже капюшон пальто из мягкой серой шерсти, которое Эдуард заказал ей из самой Италии, стоило ей упомянуть, что оно ей понравилось.
– Единственный выход – это донорская сперма, – так сказал доктор, разведя руками после того, как ни один из эмбрионов не выжил на пятый день. Их четвертая попытка. Деньги, нервы, гормоны, истерики, подорванные здоровье и семейное благополучие.
Эдуард был на высоте. Благородный рыцарь, он сразу предложил ей развестись, чтобы не губить ее молодую жизнь. Еще есть время, она еще встретит достойного мужчину и сможет родить ему ребенка. Или двух.
Это звучало как издевательство. Он же знал, что она никогда не встретит никого, кого можно будет даже сравнить с ним. С его бережным отношением, зрелой любовью, готовностью принять ее такой, какая она есть. Со всеми изъянами, трещинами и впадинами. Развестись с ним – немыслимо!
Она возлагала огромные надежды на ЭКО, ведь оно помогает даже в самых безнадежных случаях. Они сменили две клиники, но везде доктора лишь разводили руками – необратимые последствия травмы. Увы.
Может быть, им усыновить ребенка? Она тут же отвергла эту мысль – нет, она никогда не сможет полюбить чужого как своего собственного. У нее не хватит широты души.
Она снова тихонько заплакала: откуда такая вселенская несправедливость? Банальные вопросы сотнями лезли в голову: почему рожают алкоголики, наркоманы, сумасшедшие? Все те, кто издевается над своими детьми, продает их, кидает на произвол судьбы? И почему не может родить она? О, сколько бы они могли дать своему малышу!
Она надвинула капюшон поглубже и заскулила, как раненый зверек. Она сама не знала, сколько просидела на этой остановке. Зачем она вообще сюда приехала? Хотела вернуться в школу и как следует выплакаться в кабинете подальше от досужих глаз? Домой идти в таком виде точно нельзя, это расстроит Эдуарда.
Мысли заглушил грохот старого желтого автобуса, единственного, который ездил в Приусадебный. Татьяна выпрямилась и собиралась было встать, когда заметила на автобусе табличку «В депо». Ну что ж, все закономерно, все один к одному, придется проторчать здесь еще час, пока придет следующий.
Автобус выплюнул из себя колоритную группу – мать и четверых детей. Дети вышли молча, держась за руки и боязливо прижимаясь друг к другу, зато мать с лихвой компенсировала отсутствие детского шума. Она самозабвенно ругалась с водителем и не гнушалась крепкого словца:
– Почему ты сразу не сказал, что в депо едешь? Я бы такси взяла! – орала покрасневшая худенькая женщина, похожая на повзрослевшего гота или панка. Тощая, с очень странной прической – как будто волосы у нее выпадали клочьями. Наверняка наркоманка. Вон, все руки в татуировках, чтобы скрыть следы от уколов.
– Тебя забыл спросить, – огрызнулся водитель, грузный дядечка средних лет, работающий на этом маршруте, сколько Татьяна помнила.
– Так спросил бы умного человека, может, че дельное посоветовала, – не осталась в долгу девица, выволакивая из автобуса огромный чемодан. Дети, словно маленькие птенцы, сбились в стаю под крышей старой остановки в тщетной попытке спрятаться от начинающего накрапывать дождя. Маленькая девочка раскапризничалась и не поддавалась на уговоры старшей вести себя тише, а младший так и вовсе включил сирену.
– Была бы умная, четверых не плодила бы в нищету! – гаркнул дядька и закрыл дверь прямо под носом у девицы. Завел двигатель и, обдав ее зловонным дымом и пылью, поспешил в депо.
– Сволочь! Тварь, – заорала наркоманка и, подобрав с земли небольшой булыжник, бросила автобусу вслед.
– Как вы при детях выражаетесь! – возмутилась Татьяна. Не успела она подумать о несправедливости окружающего мира, как вселенная явила ей доказательство, словно бы в насмешку. Зачем этой наркоманке дети? Ну зачем?
– Еще одна умная нашлась, – рявкнула девица, резко разворачиваясь и в упор глядя на Татьяну. Но та спрятала лицо в складках широкого капюшона, и рассмотреть ее было практически невозможно.
– Глафира, Тони хочет есть, – робко сказала старшая девочка, и Татьяна снова удивилась: этой чушке имя Глафира совершенно не подходило. Еще одна несправедливость. Ее назвали Таней – сколько в мире Татьян? Вагон и тележка? Ничем не примечательное имя, а она всю жизнь мечтала зваться более звучно. Зачем наркоманке красивое имя Глафира?
– Я же просила не называть меня Глафирой, – рявкнула та на дочь.
– Почему? – спросил мальчик постарше.
– Потому что я так сказала, – огрызнулась наркоманка. – Почему они плачут? – Она кивнула на младших.
– Потому что они хотят есть, а Тони мокрый, его надо поменять, – вздохнула девочка.
– Посмотри, в рюкзаке должны быть чипсы, – приказала мать старшему мальчику. Тот стоял словно оглушенный, не понимая, что обращаются к нему.
– Эй, я к тебе обращаюсь, – потормошила его мать.
– А? – Мальчик тряхнул головой. – Чипсы им нельзя. – Он покачал головой.
– А что можно? – удивилась женщина, и Татьяна, не выдержав, снова встряла в разговор.
В любой другой ситуации она бы промолчала, возможно, даже просто ушла бы с остановки, чтобы дождаться автобуса в тишине и одиночестве. Она боялась выделяться, всю жизнь была такой же непримечательной, как ее имя. Но сегодня обстоятельства изменились. Ей надо было излить горечь. Незнакомая наркоманка подходила для этой цели как нельзя лучше.
– Зачем было четверых рожать, если даже не знаешь, чем их кормить? – даже не пытаясь скрыть злобу в голосе, спросила Татьяна.
– Откуда вы только беретесь такие умные? – Наркоманка закатила глаза и снова повернулась к Татьяне. – Своей жизни нет, чужой интересуемся?
– Мне детей жалко, – неизвестно зачем попыталась оправдаться Татьяна.
– Своими займись, – отрезала наркоманка и натянула на татуировки задранные рукава клетчатой рубашки. Только начало сентября, но к вечеру на улицы уже опускалась прохлада.
– У меня нет детей, – выдавила из себя Татьяна и снова зарыдала.
Девица сморщилась от громкого вопля младшего сына, нервным жестом забрала его из рук старшей дочери и прижала к себе в неловкой попытке укачать.
– Знаешь, – обратилась она к Татьяне, окончательно утонувшей в капюшоне, – иногда это не так уж и плохо.
И обернувшись к растерянным детям, скомандовала:
– По коням, пойдем пешком, а ты не плачь, – прикрикнула она на малыша, – сейчас дойдем до магазина, куплю тебе памперсы и поесть.
Вскоре странная группа скрылась в пелене дождя, а Татьяна зарыдала с новой силой. Никому и никогда в жизни она не завидовала так отчаянно, как этой облезлой наркоманке.
* * *
На место они добрались глубокой ночью. Больше суток без сна, дети отключились еще в такси, которое удалось отыскать в поселке и которое согласилось довезти их до Приусадебного. Еще одной поездки в автобусе с выводком она бы не выдержала. К тому же это было опасно. Они себя не контролировали, в разговоре переключались на английский, постоянно называли друг друга английскими именами, а к ней обращались «Глафира».
Надо будет посидеть в глуши, дать детям время переварить изменения в жизни, привыкнуть к новым именам, а затем набраться смелости и все им рассказать.
Идея поехать в село к бабушке и поселиться в ее доме пришла спонтанно. Вначале она хотела затеряться в большом городе, но потом подумала, что там не получится избежать вопросов. Они обязательно привлекут внимание. В селе это тоже неизбежно, вот только слухи вряд ли смогут далеко расползтись. А еще здесь, в отличие от города, можно жить без интернета. Кейт и Димитрий отлично ориентируются в сети, нужно во что бы то ни стало помешать им прочитать новости и сделать собственные выводы.
Ей придется держать детей постоянно занятыми, чтобы у них не было ни времени, ни сил, ни желания обзавестись интернетом. И, естественно, договориться о домашнем обучении. Как она будет их обучать, она с трудом представляла, но надеялась, что, даже если год Кейт и Димитрий проболтаются без школы, ничего страшного не произойдет. В любом случае в том частном британском пансионе, в котором они проводили большую часть времени, им наверняка дали задел на будущее.
Спрятаться, залечь на дно, как дикие звери, на которых открыли охоту. Она не была уверена, сработает ли ее план, удалось ли ей обмануть британскую полицию и выдать себя за другого человека. Но даже если и нет, то здесь их не найдут.
Свою сим-карту вместе с банковской картой она разрезала на части и смыла в унитаз в аэропорту. Ни одним из своих электронных адресов она уже никогда не сможет воспользоваться, чтобы не привлекать внимание. Впрочем, как и счетами. Глафира чертыхнулась: заработанных сумм было жаль, но себя было жаль еще больше. Наличности, которую сняла со счета Натали, им хватит на некоторое время, а дальше она что-нибудь придумает.
– Приехали, – тихонько сказал шофер, тормозя у покосившейся развалюхи.
Глафира глубоко вдохнула. Может быть, им надо было поехать в другое место? Но куда? Снять или купить дом означало бы засветить документы. «Соберись, тряпка», – приказала себе Глафира, протягивая водителю купюру.
– Сдачи не надо, подождите, пожалуйста, я затащу сумки в дом, а потом заберу детей, – так же тихо попросила она.
– Давай помогу, – предложил любезный водитель, вылезая из салона вслед за Глафирой.
– Беда какая-то случилась? – Он пристально посмотрел на худенькую девушку, вытаскивающую из багажника огромный чемодан.
Та кивнула вместо ответа и заторопилась к дому. Водитель достал два увесистых рюкзака, которые тащили на себе дети, и направился вслед за ней.
Старая калитка едва держалась на ржавых петлях, ее даже открывать не пришлось, сама поддалась, стоило легонько пнуть носком. По заросшей за лето сорняками тропинке Глафира направилась к дому. Тот являл собой плачевное зрелище. Некоторые окна выбиты, остальные наглухо заколочены ставнями. Глафира бросила тяжелый чемодан на пороге и, стараясь ни о чем не думать, чтобы не завыть от ужаса, отправилась за детьми.
Водитель поспешил за ней и достал из багажника еще один чемодан.
– Как же вы тут жить будете? – открывшаяся ему картину удручала даже в темноте. Старая лачуга была совершенно не приспособлена для жизни даже взрослого человека, что уж о детях говорить.
– Как-нибудь будем, – оборвала разговор Глафира, беря маленького Энтони на руки. Мальчик был весь мокрый, несмотря на то что она сменила подгузник. Возможно, сделала это неправильно.
– Эй, Катя, Митя, просыпаемся, приехали. – Она чуть повысила голос, пытаясь разбудить старших.
– Давайте с малышкой помогу, – снова предложил водитель.
– Нет, спасибо, я сама, – отрезала Глафира, возвращаясь в сад и снова подходя к дому. Входная дверь протяжно заскрипела, стоило ей толкнуть полуразвалившуюся створку.
Энтони пошевелился и слабо застонал во сне. Глафира на автомате попробовала его лоб губами – горячий. Она чуть не застонала вместе с малышом. Лекарства она, естественно, прихватить с собой не догадалась. И добыть их было негде. Водитель! Может быть, он согласится сгонять в поселок в круглосуточную аптеку и вернуться назад? Она тут же отмела эту мысль – вызовет подозрения. Как могла мать четверых детей отправиться в дорогу без лекарств?
С малышом на руках она зашла в дом и направилась к панцирной кровати, стоящей посреди большой комнаты и прикрытой кипой одеял. Наклонилась, чтобы положить мальчика, но стоило ей дернуть одно одеяло, как кипа вдруг зашевелилась и начала распадаться на части, источая жуткое амбре.
Глафира заорала от ужаса. Прижимая к груди проснувшегося и зарыдавшего малыша, она отшатнулась и стремглав бросилась к входной двери. Сердце колотилось как сумасшедшее.
– Кто здесь? – глухо поинтересовалась куча.
Глафира выскочила на улицу и вручила хнычущего малыша подошедшей к доме Кейт.
– Присмотри за ним, я сейчас, – развернувшись, она снова бросилась в дом, едва не споткнулась о толстую корягу, валяющуюся возле крыльца, схватила ее и вошла в избушку.
Куча обрела очертания. Пьяный бомж сидел на кровати и икал.
– Тебе чего надо? – поинтересовался он.
– А ну убирайся отсюда! Это мой дом, – заявила Глафира и, держа палку наперевес, направилась к бомжу. Лица мужчины скрывала темнота, зато запах, который он источал, был настолько густым, что, казалось, его можно резать топором. Ужасный запах давно не мытого тела и застарелого дешевого алкоголя.
– Нет, это мой дом, – вдруг заявил бомж, – точнее, ничей, хозяйка померла давно – и никому он не нужен.
– Хозяйка – моя бабушка, Глафира Никифоровна.
– А ты кто? – Мужик неожиданно встал, и Глафира с трудом поборола искушение сделать несколько шагов назад. Высокий и крепкий, пожалуй, случись им сцепиться, вряд ли ей поможет палка.
– Я… Я Наташа, – твердо заявила Глафира.
– Наточка, детонька, выросла-то как! А я тебя и не признал. – Мужик вдруг широко распахнул руки и попытался обнять Глафиру.
– А ну, не приближайся. – Она резко выставила руку с палкой вперед и попыталась оградить себя от пьяных объятий.
– Ты прости, детка, просто мне жить негде было, вот я и занял избу бабушки твоей. Ты проходи, а я пойду, завтра загляну, приберу тут, насорил немного, – вдруг вполне внятно сказал мужик и, обогнув Глафиру, направился к выходу. Тусклый лунный свет выхватил седую голову и согнутые плечи, когда он проходил мимо разбитого окна.

Глафира молча наблюдала за тем, как он вышел из дома. Шаркающей походкой направился куда-то в глубину сада. Ладно, сейчас нет времени о нем думать и рыскать по участку в попытке прогнать его окончательно.
Бабушке принадлежал почти гектар земли, и если Глафира что и ненавидела в своей жизни, так это ежегодные приезды сюда на картошку. В отличие от Наташи, бабушку любившей и никогда не отказывающейся помочь. Жара, пыль, колорадские жуки. Глафиру передернуло от одного воспоминания. А теперь ей придется со всем этим жить.
Оставив палку на полу, она вернулась за детьми, завела их в дом. Кейт держала на руках задремавшего Энтони, Димитрия шатало из стороны в сторону, но он все равно крепко держал на руках малышку Мэри, единственную, кто не проснулся от всего этого бедлама.
– Подождите! – Глафира остановила детей на пороге, а сама втащила в дом тяжелый чемодан. Какая же она непроходимая тупица! Еще и недальновидная, не способная просчитать все на два шага вперед. Как она собирается обмануть полицию и избежать ее внимания, если она элементарные вещи не в силах предусмотреть?
Она быстро достала из чемодана спальные мешки (конечно же, о них позаботилась не она, а… нельзя думать, нельзя!).
Бросила их прямо на пол гостиной и махнула рукой Кейт и Димитрию. Эти двое были всеобщей надеждой на спасение. Ей предстоит заручиться их поддержкой и заменить им мать. И над этим ей придется серьезно поработать.
Она больше не может вести себя так, как ей вздумается, или огрызаться, как она позволила себе на остановке под давлением паники и усталости. Теперь ей придется следить за каждым своим словом, движением и вздохом. Иначе им всем конец.
– Ну, зайки мои, – обратилась она к Кейт и Димитрию, – начинается интересная игра. Некоторое время мы будем жить здесь, в избушке на курьих ножках, и сделаем вид, что мы это не мы.
– Мы будем прятаться от злодеев? – оживился Димитрий.
– Именно, – серьезно кивнула Глафира, – от тех злодеев, которые хотят вас забрать в детский дом.
– Но почему? – недоверчиво спросила Кейт, крепче прижимая к груди маленького брата.
– Потому что ваши родители какое-то время не смогут о вас заботиться.
– Папа умер? – вдруг совершенно по-взрослому спросила Кейт, и Глафира не смогла соврать:
– Да.
Димитрий и Кейт не выразили никаких эмоций. Отца они боялись, ненавидели, презирали – все что угодно, но только не любили. Как можно любить чудовище, с детства спускающее плохое настроение на собственных детей?
– А мама? – тихонько спросил Димитрий, и Глафира замерла. В голове пронеслись тысячи мыслей.
– Я не знаю, что с вашей мамой, – честно призналась она. – Она сбежала из больницы и исчезла.
Это была правда. «Ты действительно не знаешь, что с ней случилось. Она приедет, обязательно приедет и будет сама заботиться о своих детях».
– Она нас бросила? – спросила Кейт.
– Нет, – покачала головой Глафира, – она бы никогда так не сделала. Просто пока она не может приехать, и о вас буду заботиться я.
Интересно, что эти дети сделают, когда узнают, что она убила их мать?
– Мама не знает, что папа умер? – удивился Димитрий. Настоящий «британец из частной школы» – не удержалась от горькой иронии Глафира. Никаких чувств, чистое рацио.
– Нет, пока не знает, она была в больнице, когда все это случилось.
– Она была в больнице из-за папы? – уточнила Кейт.
– Да, из-за папы, – не стала миндальничать Глафира, – но больше это не повторится. Больше вас никто не обидит, я обещаю. Мама скоро придет в себя и приедет. Но до этого момента, чтобы мы с вами были в безопасности, нам придется кое-что сделать.
– Что?
– Мы изменим имена, – заговорщицки зашептала Глафира.
– Как это? – удивилась Кейт.
– Очень просто. Здесь никто никогда не видел британцев и нам станут задавать лишние вопросы, а могут и вовсе сообщить в полицию. Поэтому лучше нам назваться местными именами. Ты, Кейт, будешь Катей. Димитрий станет Митей, а Мэри и Энтони превратятся в Машу и Антона, им будет проще всех, они толком и говорить не умеют.
– А как будут звать тебя? – заинтересованно спросил Димитрий, помимо воли включаясь в игру.
– На… – чуть было не сорвалось с языка, но Глафира тут же себя поправила: – Таша, меня будут звать Таша.
– Это похоже и на Глашу, и на Наташу, – уточнила рассудительная Кейт.
– Именно, милая, поэтому теперь называем друг друга только этими именами. А сейчас отдыхать! Есть будете перед сном?
Кейт и Димитрий, ставшие в один момент Катей и Митей, дружно кивнули. Глафира быстро соорудила им по бутерброду с сыром и колбасой, которыми удалось разжиться в поселке. Дала выпить кваса (они впервые в жизни попробовали напиток и нашли его отвратительным, как сообщил Митя). Глафира сменила подгузник Энтони и подсунула бутылку с молоком захныкавшей Маше.
Спустя полчаса дети крепко спали. Сама же Глафира села на старый грязный скрипучий пол и, прислонившись к стене, закрыла глаза. Она не спала уже больше суток. Организм действовал словно машина, в которой осталось совсем немного бензина и которая вряд ли сможет дотянуть до заправки.
У нее не было спального мешка. О том, чтобы лечь в вонючую постель, и речи быть не могло. Завтра с утра она спалит все, что есть в доме, и начнет новую жизнь. Нужно будет выехать в райцентр, купить элементарные вещи – вряд ли у бабушки что-то сохранилось. Еще еды себе и детям. И выйти в интернет. Она найдет интернет-кафе, наверняка в этой дыре еще такие сохранились, зайдет на новостной сайт и почитает, что пишут о трагедии.
На работе ее еще долго не хватятся – последние годы она работала фрилансером, брала заказы и уезжала на целые месяцы в Индию или Непал, где медитировала и искала себя. Стадия самопознания пришла после бурной молодости, окрашенной готическими и наркотическими красками. Но сейчас она очистилась и изменилась.
Несколько лет назад она вышла на связь с сестрой, с которой не общалась долгие годы. Найти ее никакого труда не составило. Глафира была старожилом всемирной паутины и могла найти в ней любую информацию, даже ту, которую предпочитали скрывать.
Несмотря на заверения в собственной никчемности, она все-таки сумела получить стипендию от небольшого американского колледжа и даже проучилась там три года, овладевая азами компьютерного мастерства. Почему программирование? Холодная логика машин нравилась ей куда больше теплых человеческих эмоций. С ними она завязала еще в юности, осознав, что мужчина ее мечты никогда не будет принадлежать ей. К тому же такая работа могла дать ей возможность путешествовать, ни от кого не зависеть и не прогибаться за кусок хлеба, как это делала Натали.
Та всегда мечтала о семье, детях и жизни в достатке. Едва не наделав глупостей по молодости, она познакомилась в интернете с богатым англичанином и, собрав зависть всех друзей и знакомых, уехала на Альбион, не подозревая, что, открывая двери своего нового дома, открывает ящик Пандоры.
Виктору нужна была такая, как Натали. Та, у которой все мосты сожжены. Он мягко стелил: дал ей возможность отучиться в колледже, вдохнуть запах больших денег и почувствовать радости красивой жизни. Он даже подыскал ей местечко в собственной компании, но затем родился первый ребенок, вслед за ним второй, третий, четвертый. С каждым новым младенцем она все больше зависела от мужа, медленно открывающего ей свое истинное лицо. Когда Глафира снова увидела сестру, она ужаснулась.
На месте доброй, чуть медлительной, теплой Наташи был худой невротик, по малейшему поводу впадающий в истерику и боящийся собственной тени. Тогда Глафира на время прервала путешествия и осталась рядом с сестрой. Виктора это жутко бесило, но с ней он ничего не мог поделать. Слишком умна и независима. Глафира даже оплатила Натали психоаналитика, который помог сестре посмотреть на собственную жизнь под другим углом и понять, что так дальше жить нельзя. Она сама это произнесла вслух, и Глафира обрадовалась: у нее все получилось! Она спасет сестру и детей, вырвет их из лап чудовища. Не учла она лишь одного – любви. Наташа действительно любила садиста и в том, что муж так изменился, винила себя.
Глафира почувствовала, как голова упала на грудь, и тут же перед глазами вспыхнули огненные языки, а в ушах раздался женский крик.
– Нет! – закричала она, вырываясь из бездны сна.
Вскочила на ноги и заметалась по комнате. Нет, спать пока нельзя. Она дождется Натали, та наверняка поймет, где их искать. И когда сестра приедет, только тогда она сможет выспаться.
Уставшие дети спали как убитые, крик тетки их ничуть не потревожил. Глафира искренне позавидовала детскому сну. Нашарив в рюкзаке припрятанную пачку сигарет, она вышла на улицу и, остановившись на крыльце, вдохнула свежий воздух. Тут же закашлялась – на улице отчаянно воняло. Небольшая куча справа от крыльца зашевелилась, и Глафира снова чуть не заорала от ужаса.
– Не бойся, девочка, это я, – заскрипел давешний бомж. – Я утром уйду, тут переночую тихонечко и пойду себе, тебя не трону.
– Я и не боюсь, – успокаиваясь, ответила Глафира и присела на крыльцо. Усталость притупила все чувства. Ну убьет он ее, хуже уже не будет.
Щелкнув зажигалкой, она закурила. Бомж вылез из-под кучи одеял, которые, по всей видимости, служили ему переносным домом, и тоже сел. Потянул носом, принюхиваясь к дыму. Глафира молча протянула ему сигарету и зажигалку.
Тот щелкнул и с удовольствием затянулся:
– Вот спасибо тебе, доченька, тыщу лет не курил.
– А как вы тут очутились? – В целом ей было все равно, вот только призраки из сна снова начинали тянуть к ней щупальца, и песнь ночной птицы грозила обернуться криком горящей заживо женщины.
– Да как. – Старик сделал еще одну затяжку, и в слабом оранжевом огоньке Глафира разглядела седую бороду и усы, в которых застряли крошки. – Я местный, родился тут, потом уезжал на заработки, а как здесь агрокомплекс открыли, так вернулся. Ветеринар я вообще-то. Всю жизнь в работе, а на старости лет дернуло меня жениться. Взял женщину, вдову, из города. Вроде хорошая, приличная, дочка уже взрослая. Подумал: что одному на старости лет куковать? А потом заболел, пневмония у меня приключилась, она проведывать пришла и какую-то бумагу дала подписать, мол, что-то там с оплатами и домом надо было решить. Ну я и подписал. А потом как вышел – нет моего дома, и жены нет. Я ей доверенность подмахнул, а она дом и продала быстренько.
– Вот стерва! – искренне изумилась Глафира.
– Это я дурак, – крякнул бомж, – походил-походил, попробовал правду искать, да где ее найдешь у нас? Вот соседи и надоумили, говорят, дом Никифоровны пустой стоит, поживи там пока. Я тут огород разбил небольшой, с него и кормился, ну а в доме жил. Ты не смотри, что я такой, я вообще человек приличный, с высшим образованием. Только после всего как-то руки у меня опустились. Даже зубы не смог себя заставить чистить, вот все и растерял.
Докурив сигарету, он аккуратно затушил ее и спрятал бычок в карман. Некоторое время они сидели молча, разглядывая молодой месяц, выглянувший из-за туч.
– А у тебя что приключилось? – поинтересовался старик.
Глафира тяжело вздохнула: началось. Естественно, в селе вопросы неизбежны.
– Муж-садист, – коротко ответила она, но последнее слово буквально утонуло в надсадном кашле, донесшемся из дома. Энтони. К температуре добавился кашель. Глафира встала и, не говоря ни слова, вошла в дом. Подошла к спальному мешку, в котором уложила Энтони вместе с Мэри, попробовала голову – горит. Снова обругала себя: еще и сестру заразит, надо было его отдельно положить! Что же делать?
Сделав круг по комнате, она снова вышла на улицу. Бомж по-прежнему сидел на своих одеялах и смотрел на луну.
– Малец приболел? – сочувственно поинтересовался он.
– Да, а я лекарств не взяла, – честно ответила Глафира, – торопились уехать.
К глазам снова подступили предательские слезы. Старик завозился, покряхтел и с трудом поднялся:
– Жди здесь. – Он заковылял к ограде.
– Не надо никого будить! – окликнула его Глафира, еще не хватало все село поднять на ноги.
Но тот оставил ее просьбу без ответа, скрипнула калитка, и он растворился в ночи. Несколько минут спустя послышался слабый стук и голоса, а вскоре новый знакомый вернулся с чайником, несколькими пакетиками чая, бутылочкой с жаропонижающим сиропом и банкой малинового варенья:
– Сейчас воды в колодце наберу и чай поставлю, а ты пока лекарство дай, а потом будешь чаем с малиновым вареньем поить. Оно у Фоминичны знатное. Через пару дней будет сынок огурцом скакать.
Глафира не стала спорить, кивнув, взяла лекарство.
– Спасибо!
Она вернулась в дом, дала Энтони порцию сиропа, указанную на упаковке, и снова вышла во двор, где бомж уже развел небольшой костер и колдовал над чаем. Она прислонилась к косяку и внимательно посмотрела на деда:
– Зовут-то вас как?
– Григорий Антоныч, но все по отчеству кличут.
– Бабушкина летняя кухня цела еще? – поинтересовалась Глафира.
– Цела, – кивнул Антоныч, – что ей сделается? Я там летом и живу.
– Так и живите дальше. Если сможете ее утеплить и перезимовать, – неожиданно предложила Глафира.
Антоныч поднял седую голову и уставился на странную девушку – вся облезлая, словно мышь, которую потрепала кошка, руки расписаны под хохлому, только глазищи горят, в которых плещется столько боли, что даже ему, взрослому мужику, стало не по себе.
– Ты это серьезно? – кашлянув, спросил он.
– Вполне, – кивнула Глафира, – только мне помощь нужна будет. Я в этом всем ничего не смыслю, ни в огородах, ни в хозяйстве, забыла все. У меня… у меня домработница и няня были, а сейчас придется все самой. Если подсобите, так буду благодарна и денежку смогу платить. Пусть немного, но на сигареты хватит.
Антоныч кинул заварку в закипевшую воду и, прикрыв чайник крышкой, убрал его с огня.
Пожевал длинный ус, а затем снова посмотрел на Глафиру:
– Как же ты тут с дитями жить будешь? В избе ни воды, ни туалета, ни телевизора.
– А нам и не надо, – пожала плечами Глафира, – мы будем вести викторианский образ жизни. Все сами. Натуральное хозяйство, никакой техники. Так дети целее и здоровее будут.
Антоныч снова внимательно посмотрел на Глафиру и сделал несколько шагов по направлению к ней. Она слегка поморщилась от жуткого запаха, он заметил и не стал приближаться.
– Викторианский, говоришь? Это хорошо. Не знаю, кто ты и от чего бежишь, детонька, но только дам тебе совет, коль позволишь. Если хочешь быть здесь в безопасности, спрячь руки и выбрось сигареты. Здесь жизнь остановилось, и люди любят смотреть в замочную скважину. Так вот, ты постарайся, чтобы в эту скважину никто ничего не увидел. А уж если будешь доброй к людям и тебя полюбят, тогда можешь ничего не бояться. Случись что – все за тебя горой станут. А если нет… То сам черт тебе не поможет.
Ничего не ответив, Глафира посмотрела на молодой месяц. Захотелось завыть, как собаке. Кивнув Антонычу, она направилась в дом, где так и не сомкнула глаз до утра.
* * *
Данила с интересом наблюдал за отцом, развившим бурную деятельность и носившимся из угла в угол. Он понимал, что отцу здесь тесно, некуда деть кипучую энергию и привычку командовать, но что с этим делать, не знал.
– Даня, я хочу построить бомбоубежище и катакомбы, – решительно заявил Генрих Карлович и, остановившись, уставился на сына. Военная выправка, отпаренная форма, которую отец по старой памяти надевал почти каждый день. Она немного диссонировала с интеллигентным мефистофелевским лицом – черными волосами с проседью, аккуратной бородкой клинышком и немного старомодными очками.
– Папа, зачем тебе катакомбы? – вздохнул Даня и снова качнулся в кресле-качалке, стоявшем на веранде старого дома.
Ему нравился этот дом, и он с энтузиазмом воспринял идею отца реставрировать его и вернуть к жизни. С таким же энтузиазмом он отозвался и на его идею построить агрокомплекс. И хотя каждый из них преследовал собственные цели (Генрих Карлович стремился создать обширные запасы на случай третьей мировой, которая, по его мнению, должна была разразиться со дня на день, а Даня просто хотел заработать денег), агрокомплекс оказался действительно удачной идеей и не только принес внушительные доходы, но и вернул жизнь в небольшой поселок.
Отец считал, что кичиться богатством – это моветон, особенно ему, служивому человеку, поэтому никто не знал, кто является настоящим хозяином дома и комплекса. У отца был управляющий, тащивший на себе все дела, а в дом, называемый в народе «усадьбой», отец приезжал не так часто и, как правило, под покровом ночи и в компании других людей.
Генриху Карловичу также удалось убедить сына в строительстве частного дома престарелых неподалеку от усадьбы. И хотя от богадельни Данила не рассчитывал получить огромные барыши, он рассматривал этот проект как подарок отцу. Тот был бодр и весел, по крайней мере в те редкие моменты, когда им удавалось увидеться, но Данила прекрасно понимал, чего это ему стоит.
Видел, что отец одевается и завтракает уже намного дольше, чем когда дни были бесконечными. Что не совершает пробежки и что даже после короткой прогулки вдоль реки у него появляется одышка. Что он купил новые очки и ортопедическую обувь и что в прихожей у него припрятана палка, на которую он наверняка опирается, когда Данила этого не видит. Генрих Карлович изо всех сил старался играть роль сильного отца, под крылом которого может спрятаться великовозрастный сынок, но с каждым днем эта роль давалась ему все сложнее. К тому же Даня не мог быть рядом со стариком все время, а тот уже нуждался в медицинском уходе.
Поэтому Данила дал денег на строительство дома престарелых с условием, что отец тоже будет там появляться и проводить время. Не жить, нет (только если сам захочет!), а появляться в течение дня, чтобы персонал следил за его давлением, сахаром, самочувствием, чтобы делать массажи, принимать ванные, плавать в бассейне и пить кислородные коктейли.
Генрих Карлович поморщился от перечисления всех стариковских радостей как от горькой редьки, но спорить с сыном не стал. Сам чувствовал, что силы на исходе.
Согласие было дано, дом престарелых, получивший помпезное название «Особняк», отстроили и открыли в рекордно короткие сроки, привлекли интеллигентных постояльцев, у Генриха появилась там личная комната, но по договоренности с главным врачом он мог появляться там когда ему вздумается.
И вот теперь катакомбы.
– Папа, зачем они тебе? – Данила не понял прихоть отца.
– Мы должны быть готовы, сын, в любой момент я смогу увести людей в бомбоубежище, и мы продержимся там минимум несколько месяцев благодаря моим запасам!
Данила вздохнул. Отец опоздал родиться. В войну такие вот непременно или погибали в первых рядах, обретая статус легенды, или доходили до победного конца в погонах маршала. Им непременно надо спасать мир, иначе их кипучая энергия разрушит их самих.
– Папа, ты же знаешь, что я не могу заниматься этим проектом, – вздохнул Данила. – Это займет слишком много времени.
– Да, я знаю, сынок, – кивнул Генрих. – Кстати, как твоя служба? Когда обещают закончить эксперимент?
Данила поднял глаза к потолку и с интересом уставился на лепнину и хрустальную люстру, давно нуждавшуюся в основательной мойке. Он бы вызвал клининговую компанию, если бы отец дал добро. Но тот предпочитал все делать по хозяйству сам, вот только про люстру он наверняка забыл.
– Еще пару лет, пап, и потом обещали отпустить на покой.
– Эти путешествия во времени, когда уже о них заговорят открыто? – Генрих Карлович присел в кресло напротив Данилы и с тревогой уставился на сына.
Его разрывало на части от беспокойства – новые эксперименты всегда опасны. Не вредят ли эти перемещения организму? Что сделают потом с участниками эксперимента, если решат оставить его под грифом «секретно»? Миллион причин, чтобы сойти с ума от беспокойства, но он сдерживал себя. Данила – солдат и обязан выполнять приказы. И он не посмеет ему в этом мешать.
– Пап, людей надо подготовить, плюс попытаться избежать массовых попыток воспроизвести машину. Уже потихоньку выпускают информацию в массы. Ты ведь читал, что китайцы телепортировали атом. Все больше новостей о том, что на старинных картинах увидели айфон или человека в современной одежде.
– Это все желтая пресса, – поморщился Генрих Карлович, стряхивая пылинку с рукава мундира.
– Да нет же, папа, в фильме Чарли Чаплина двадцать восьмого года засветилась женщина с мобильным телефоном. Кстати, это моя коллега.
– Зачем же она так подставилась? – удивился Генрих Карлович.
– Она не подставилась, папа, – вздохнул Данила. – Она выполняла приказ, нам велено потихоньку начинать готовить людей к тому, что путешествия во времени – это реальность. Мы пока кидаем первые зерна, говорим о вертолетах на египетских барельефах, миллионерах из будущего…
– Я читал про это, – поморщился Генрих. – СМИ уже признались, что этот Эндрю Карлссон просто розыгрыш.
– А ты уверен, что их не заставили в этом признаться? – Данила пристально посмотрел старику в глаза.
Тот встал и оправил мундир.
– Хорошо, сын, я больше не буду задавать вопросы. Ты прости мое стариковское нытье, но уж как-нибудь постарайся хотя бы в последний путь меня проводить.
Данила отметил проблеск печали в уже слегка водянистых глазах отца. Тот грустил. А хандра – это худшая из болезней. Катакомбы? Ну что же, почему бы и нет, если это займет его и сделает счастливым.
– Пап, ты знаешь, мне кажется, ты прав насчет катакомб. Я дам денег, а ты уж возьми весь процесс на себя. Мне нужно будет уехать ненадолго. А ты в мое отсутствие просматривай прессу и новости, читай о новых доказательствах путешествий во времени и знай, что это я сам или через коллег передаю тебе привет.
Вместо ответа Генрих Карлович кивнул, уже погружаясь в мысли о будущей стройке и спасении мира в случае форс-мажора. Данила же достал телефон и, выбрав любимый плейлист, сделал звук громче:
– Как тебе музычка, пап?
Будь у него возможность выбирать, он бы ни за что не отправился жить в прошлое. Он был дитя современного мира, где все проблемы решались одним звонком по телефону, деньги летали в воздухе, фотографии облетали мир за несколько секунд и любая информация была в кармане. Современность, что может быть лучше?
* * *
– Старость же не может наступить в один день? – поинтересовалась Анна Ивановна у отражения в зеркале.
Вот уже несколько недель, как ее начала беспокоить собственная медлительность. Обычные повседневные дела вроде умывания, мытья головы и укладки стали занимать в два раза больше времени. Вот и сегодня, чтобы не опоздать, ей пришлось встать чуть ли не на рассвете, чтобы уложить волосы и придать себе божеский вид.
Она попыталась рассуждать логически: понятно, что люди не молодеют и что старики куда более медлительны, чем шустрые дети. Но ей только недавно исполнилось семьдесят. В современном мире не возраст для женщины.
Последние двадцать лет Анна не ела красное мясо, практически не пила, три раза в неделю по часу плавала в бассейне, прошла гормонозаместительную терапию, чтобы избежать ужасов климакса, и даже до недавнего времени имела друга, который скрашивал ей вечера пару раз в неделю. Впрочем, в последнее время он стал ее раздражать, и она подумывала над тем, чтобы отправить его в отставку.
Анна припудрила бледное лицо, поправила идеальную укладку, нанесла легкий парфюм и вышла из ванной в гостиную. Квартиру она проектировала сама – огромный лофт под крышей, с максимумом света и минимумом мебели. Холодный функциональный минимализм. Из излишеств – картина в багровых тонах, подарок молодого художника, которому она строила загородный дом и который ей захотелось оставить себе, а не передарить кому-нибудь по обыкновению. Небольшая рамка с фотографией дочери и внучки. Кажется, это они в Италии, или в Испании, или в Сочи?
Анна Ивановна нахмурилась: раньше память ее не подводила. Нет, все-таки нужно сходить ко врачу и попросить у него какие-нибудь витамины или таблетки от склероза. И на массаж записаться, в последнее время мышцы словно задеревенели.
Она прошла в прихожую, с трудом обулась. Элегантная бежевая лодочка скользнула на правую ногу, а вот с левой пришлось повозиться. Но стоило ей надеть туфлю и сделать решительный шаг к двери (водитель приехал минут десять назад и курил возле подъезда), как нога вдруг подвернулась на ровном месте и Анна Ивановна упала на пол, больно ударившись грудью.
Несколько минут понадобилось, чтобы прийти в себя. Она с трудом села, а затем поднялась. Отряхнула брюки, поправила пиджак и элегантную нитку жемчуга. Что происходит?
Она открыла дверь и уже вышла в коридор, когда вспомнила, что оставила папку с проектом лежать на обеденном столе. Быстрый взгляд на часы – она уже опаздывала. А она терпеть не могла опаздывать.
Вернулась назад, аккуратно, глядя под ноги, прошла в гостиную прямо в обуви. Схватила папку, но не удержала ее. Рука дрогнула, и большие белые листы с эскизами и чертежами разлетелись по комнате.
Несколько минут Анна смотрела на деревянный пол, усеянный белоснежными листами, а затем достала из сумочки телефон и набрала номер врача, к которому ходила вот уже двадцать лет и с которым в молодости крутила недолгий роман:
– Костик, это я. Мне нужно полное обследование. Кажется, со мной что-то не так.
* * *
Два дня спустя она сидела на краешке стула в кабинете у врача, пытаясь переварить полученную информацию.
– Ты в этом уверен? – тихим и слишком спокойным голосом переспросила Анна Ивановна.
Константин Михайлович на секунду залюбовался: Анна по-прежнему была хороша. Годы медленно берут свое, но было в этой женщине нечто, что они у нее не отнимут. Внутренний стержень, осанка, поворот головы, царственный взгляд, тихий голос, которого немыслимо ослушаться. Какой нелепой все-таки бывает судьба.
– Аня, мы можем провести еще обследования, перепроверить, но… – Он замялся.
– Но Паркинсона ничто не отменит, так? – Она посмотрела ему прямо в глаза, а он отвел взгляд и ничего не сказал. Уставился на стену своего небольшого кабинета, увешанную бессмысленными плакатами о целиакии и педикулезе. Анна была умна, из тех, кому не требовалось утешение.
– Сколько у меня времени, Костя?
Он пожал плечами:
– Этого тебе никто не скажет. Прогресс болезни зависит от многих факторов и общего состояния организма.
– В общих чертах, что меня ждет?
– Аня…
– Костя, прекрати, бога ради, не надо мне тут китайских церемоний! Не щади мои чувства! Мне нужно знать перспективы на ближайшее будущее. Говори как есть, – резко оборвала она его. Наверное, поэтому он тогда все-таки не отважился уйти от жены, хотя был влюблен, как подросток. Слишком резка, слишком прямолинейна. Не женщина, а штангенциркуль. С ней действительно лучше не миндальничать.
– Вначале ты утратишь работоспособность. Учитывая специфику твоей деятельности, произойдет это довольно скоро.
Анна сидела не шелохнувшись, спина как струна: тронь – и зазвенит.
– Дальше, – приказала она спокойным голосом.
– Затем последует невозможность самообслуживания и инвалидность.
– Как быстро?
– Как быстро – что?
– Как быстро я стану инвалидом?
– Послушай, вся болезнь протекает в пять этапов. – Константин Михайлович перешел из личной плоскости в профессиональную и сразу же почувствовал себя гораздо увереннее. – Первая стадия наиболее длительная и протекает она бессимптомно. Подозреваю, что ее ты уже миновала.
– А остальные четыре?
– Остальные набирают оборот и интенсивность, и последняя, пятая, увы, самая быстротечная.
– Как быстро я до нее докачусь?
Константин Михайлович всплеснул руками и откинулся на спинку старого, видавшего виды, но необыкновенно удобного кресла. Сложил руки на незаметно ставшем довольно объемным животе:
– Аня, тут все зависит от тебя и от твоей воли к жизни и здоровью. Если будешь соблюдать все рекомендации, двигаться…
– Костя, я же попросила, – холодно прервала его Анна и укоризненно посмотрела на бывшего любовника. Помимо воли Константин Михайлович отметил, что глаза у нее все такие же голубые.
– Лет десять-двенадцать максимум.
– Ясно, спасибо. – Она встала, взяла элегантную сумочку, лежавшую возле нее на стуле, и направилась к двери.
– Аня, нужно будет подготовить родных, – остановил он ее, когда она уже взялась за ручку двери.
– Зачем? – Анна повернулась к Константину, на лице выражение неподдельного удивления.
– Как – зачем? – смутился тот. – Это же им предстоит о тебе заботиться, в конце концов, они должны быть готовы. Не только материально, но и морально. Знаешь, это не просто для всей семьи.
– Костя. – Анна впервые за все время их разговора улыбнулась. – Костя, ты сейчас глупости говоришь. Мои родные не смогут обо мне заботиться, я это сделаю сама.
* * *
– Ты иди с детьми грибы собирать, надо будет на зиму насушить, – напутствовал Глафиру Григорий Антоныч, ставя в печь массивный горшок с кашей, щедро сдобренной куском сливочного масла.
Глафира с плохо скрываемой радостью смотрела на старика: тот с утра уже сходил в баню, тщательно расчесал седые волосы, которые она заставила его обстричь вместе с бородой и усами. Одет в молодежную клетчатую рубашку, которую она также заставила его принять в подарок.
После той полной откровений ночи у них со стариком началась дружба. Антоныч воспрянул духом и погрузился в заботы о неприкаянном семействе, а Глафира впитывала каждое его слово и пыталась начать новую жизнь в надежде на чудо.
Она нашла способ бороться с ночными призраками – спать как можно меньше. Далеко за полночь она проваливались в черную дыру, а вставала до того, как деревенские петухи объявляли о начале нового дня. Это помогало. Усталость оказалась сильнее кошмаров.
Совместными усилиями им с Антонычем удалось заделать щели в избе, застеклить и утеплить окна, возродить огромную печь, на которой она в первое время устроила лежанку для детей.
Мало-помалу Григорий Антонович приводил в порядок комнаты, а в избе их было целых шесть: бабушка относилась в свое время к «зажиточным» и родила семерых детей, из которых, впрочем, до взрослого возраста дожила только мать Наташи и Глафиры. Кстати, Глафиру назвали таким странным именем именно в честь бабки, но особой любви у них все равно не получилось.
– Му-у-у, – раздалось вдруг у нее под ухом, и Глафира вздрогнула от неожиданности.
– Звонкая какая, – засмеялся Григорий Антонович.
– Корова? – глупо переспросила Глафира.
– Не просто корова, Эсмеральда! – Старик назидательно поднял палец.
– Эсмеральда? – не поняла Глафира.
По совету старика она полностью сменила имидж. Купила платья до пят, чьи длинные рукава полностью закрывали руки с татуировками, а на голову надела платок. В таком виде она и явилась на следующий день к соседке – Светлане Фоминичне, чтобы поблагодарить за помощь. Соседке скромная девушка пришлась по сердцу (Антонович как в воду глядел), и она приняла деятельное участие в жизни новоприбывших, которое заключалась в том, что она снабжала соседей свежими продуктами и обучала Глафиру премудростям готовки.
– Ты только не ругайся, коровку я прикупил, – отвел в сторону глаза Григорий Антонович. – Меня тут почтальон встретила, оказалось, мне пенсия все это время капала, а я уж думал, у меня и ее забрали. Так вот, прикупил по мелочам. Коровку, вот, в такой семье без нее никак. Сам выбрал, красавица! – Григория Антоновича просто распирало от гордости. – Молоко давать будет, покажу тебе, как сливки делать и масло взбивать.
Глафира с трудом сдержала нервный смех. В жизни своей она столько не училась, как за последний месяц. Готовить, печь, штопать одежду, стирать в корыте. Она с трудом подавляла желание приобрести стиральную машинку, сушилку, посудомойку, микроволновку, духовку и, самое главное, кофемашину. Но дорогая современная техника выбилась бы из ее нестройной теории лжи и странного желания жить в викторианскую эпоху, а также жалобы на то, что муж-садист оставил ее без средств к существованию.
Обездоленная многодетная мать-одиночка, что может быть лучше, чтобы завоевать любовь окружающих? Явись она к ним сильной женщиной при деньгах, как слава, несомненно дурного характера, побежала бы впереди нее со скоростью локомотива. А так каждый считал своим долгом помочь сироткам.
Она договорилась в местном отделе образования, что дети будут учиться на дому, оправдав это сильным стрессом от побоев отца и переездом. Тетушки сочувственно поахали, старенькая директор школы даже прослезилась и предложила всяческую помощь.
Это дорогого стоило, так что отказ от благ цивилизации был самой маленькой ценой, которую она могла заплатить за спокойную жизнь, хотя жизнь эту она уже успела глубоко и искренне возненавидеть.
Глафира возненавидела чувство постоянной усталости, осознание того, что себе она больше не принадлежит. Что не может бросить ноутбук в рюкзак и отправиться в дебри Непала медитировать.
Она ненавидела свои содранные в кровь пальцы, ломоту в костях и то, что ей приходится собирать еду в саду или в лесу вместо того, чтобы заказать ее в интернете.
– Научу тебя доить, – тем временем с энтузиазмом закончил Антонович, и Глафира еле сдержала крик «Не надо!».
– А ты иди пока в лес, собери грибы, покажу тебе, как суп из них варить – пальчики оближешь! – продолжал фонтанировать идеями старик.
– Хорошо, – кивнула Глафира и позвала: – Митя, пойдем со мной!
Мальчишка ее беспокоил. В последнее время он замкнулся в себе и проводил дни с книгой в руках, забившись в угол. Книги она старалась им покупать каждый раз, когда выбиралась в райцентр. Ей катастрофически не хватало времени на каждого из детей, и она надеялась, что книги смогут немного развлечь Катю и Митю.
Дети из частной британской школы не были приучены убирать за собой посуду со стола, заправлять постель, гладить собственную одежду. С детства у них были няни и прислуга, а Глафира боялась их лишний раз напрячь, старалась оставить время для игр и для себя, чтобы еще больше не погружать детей в пучину стресса. Вот только тащить на себе заботу о четверых людях, которые даже тарелку за собой не помоют, в последнее время становилось все тяжелее. Старших придется привлечь к помощи по дому. Нравится им это или нет.
Хмурый Митя вышел из избы и поволок ноги в направлении калитки.
– Митя, стой, корзинку возьми, – бросила ему вслед Глафира, подхватывая две плетеные корзинки, неизвестно где раздобытые Григорием Антоновичем, и устремляясь вслед за ним.
– Зачем корзинка? – вяло огрызнулся Митя. Глафира нагнала его и, вручив корзинку, с фальшивым энтузиазмом сообщила:
– Мы идем собирать грибы.
– Я не хочу их собирать, – так же вяло возразил Митя, впрочем следуя за теткой.
Их дом стоял на отшибе, сразу за которым начинался овраг, граничащий с сосновым бором, куда и лежала их дорога.
– Боюсь, у нас нет выбора, грибы нам очень пригодятся зимой, – стараясь оставаться вежливой и доброжелательной, ответила мальчику Глафира.
– Почему мы здесь? Мне здесь не нравится, – вдруг сорвался Митя. – Я хочу домой, к маме! Ты что, нас украла? – вдруг закричал он.
Глафира сердито шикнула на племянника:
– Ты дома все равно не жил с мамой и ныл целыми днями, что тебе не нравится в школе, так что же случилось теперь? Соскучился по учителям?
– Нет, – огрызнулся Митя, – просто я хочу домой, мне здесь не нравится. Я хочу в свою комнату.
Он вдруг кинулся бежать прочь от Глафиры, но та в два счета догнала его, схватила за руку и привлекла к себе:
– Послушай, я знаю, что ты умный и сообразительный, и я не хочу тебе врать. Поэтому буду откровенной. Вариантов у тебя два – или мы все возвращаемся в Англию и вы отправляетесь в детский дом, из которого тебя уже вряд ли кто-то заберет в силу возраста. А вот у младших шанс есть, они маленькие, и это означает, что вас разлучат и вряд ли ты когда-нибудь еще увидишь своих брата и сестру.
Митя молча исподлобья посмотрел на тетку, та продолжала, глядя ему прямо в глаза:
– Вариант второй: мы все остаемся здесь, играем в игру, о которой я говорила, и ждем, пока вернется мама.
– Мама не вернется, – вдруг с болью и отчаянием закричал Митя и, вырвав у Глафиры руку, стремглав побежал к бору.
– Митя, подожди! – Глафира бросилась за ним, путаясь в длинной юбке.
Шустрый мальчишка, занимавшийся в школе бегом и плаванием, легко дал ей фору и скрылся из вида, а через несколько мгновений, когда Глафира, задыхаясь, на четвереньках, поднималась по почти отвесному склону оврага, она услышала Митин вопль, полный боли.
Рванув изо всех сил, она уцепилась за край оврага, выбралась из него и побежала на крик.
– А-а-а, – голосил Митя.
– Митя, Митенька, я сейчас, – прокричала ему в ответ Глафира. Да она просто угробит этих несчастных детей! В детском доме у них есть хотя бы шанс на спасение.
Митя лежал на траве, корчась от боли, его правая нога угодила в капкан.
– А-а-а! – продолжал надрываться он.
Глафира упала рядом с ним на колени и попыталась разжать ржавые дуги капкана, но пружину заело.
– Подожди, сейчас, сейчас, малыш. – Захлебываясь слезами, она продолжала тщетные попытки вытащить ногу мальчика.
– Отставить слезы! – От громкого окрика прямо над ухом Глафира вздрогнула и чуть не упала в траву. Быстро вскочила и столкнулась нос к носу с полноватым мужчиной в военной гимнастерке. Прямая спина, выправка, бородка клинышком.
– Мой… мой сын угодил в капкан, помогите ему! – завопила Глафира, неизвестно зачем хватая незнакомца за руку и подтаскивая его к зареванному Мите, замолчавшему от неожиданности. – Пружина заела, – попыталась бестолково объяснить она.
Мужчина присел и осторожно осмотрел капкан. Затем вдруг задрал голову и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в небо:
– Орлы кружат, решили, что им добыча попалась.
Митя последовал его примеру и уставился в небо в попытке обнаружить там орла. Воспользовавшись моментом, мужчина рванул створки капкана в противоположные стороны и достал Митину ногу. Кроссовка мальчика была залита кровью. Металлические зубья пробили мягкую ткань и поранили ногу. Глафира перевела взгляд на ржавый капкан – Митя непременно заработает заражение крови и умрет!
– Бойца на койку, рану обработать, перевязать, затем полный покой и наблюдение, – скомандовал незнакомец.
– Я отвезу его в больницу, спасибо вам, – забормотала Глафира, бестолково кружась возле молча плачущего Мити, но мужчина потеснил ее. Легко подхватив мальчика на руки он, направился с ним куда-то в глубь бора.
– Куда вы? Ему нужно в больницу, – забеспокоилась Глафира, семеня за ними.
– Доверься мне, женщина, я знаю, что делаю. Уж первую помощь оказывал много раз. Пока до больницы довезем, заражение схлопотать может. А у меня тут дом неподалеку, там все необходимое есть. Не бойся, солдат ребенка не обидит.
Глафире было страшно идти в дом с незнакомым мужчиной, но оставаться один на один с раненым Митей было еще страшнее. Немного поколебавшись, она все же направилась вслед за незнакомцем, шагающим уверенным шагом. Он производил впечатление человека, который знает, что делает.
Знакомыми тропами мужчина пересек бор и вышел к холму, на вершине которого возвышался большой дом. Митя продолжал всхлипывать, и незнакомец, чтобы отвлечь мальчонку от страданий, принялся разговаривать с ним как с равным.
– Болит? – сочувственно поинтересовался он.
– Болит, – прохлюпал Митя.
– Понимаю, – с такой уверенностью кивнул мужчина, что даже у Глафиры не осталось ни малейшего сомнения – он чувствует боль мальчика.
– Знаешь, боец, мой отец был военным и мой дед был военным, поэтому меня воспитывали очень строго, можно сказать, сурово. «Мальчики не плачут», «настоящий мужчина никогда не показывает, что ему больно» и так далее. И знаешь, что я хочу тебе сказать?
– Что? – заинтересованно спросил Митя, и Глафира отметила, что мальчик перестал всхлипывать.
– Ерунда все это. Слезы, они идут от сердца. А у настоящего мужчины всегда большое сердце.
Остаток пути они проделали в молчании. Дорога шла в гору, и мужчина хотел сберечь силы. Кованые ворота, за ними извилистая дорога. Глафира догадалась, что это, должно быть, та самая «Усадьба», о которой много раз говорил ей Антоныч. Впрочем, как и о том, что никто толком не знает, кому она принадлежит.
– Боец, ты умеешь хранить тайны? – заговорщическим шепотом поинтересовался незнакомец, толкая ворота и ступая на дорогу, ведущую к дому.
– Да, сэр, – автоматически ответил Митя, и Глафира затаила дыхание.
– Сэр? – удивленно вскинул брови мужчина. – А ты хорошо воспитан, боец. Мама постаралась. – Он кинул быстрый взгляд на Глафиру, та отвела глаза.
– Ты никому не должен говорить, что я живу в этом доме, – уже громче, обращаясь как бы к Мите, но на самом деле адресуя свои слова женщине, сказал мужчина.
– Почему? – удивился Митя.
Они быстро прошли по дороге и подошли к огромному дому, вероятно стоившему кучу денег. Светлый облицовочный кирпич, мраморные ступени, дубовые двери, кованые решетки на окнах, новенькие деревянные рамы. Было видно, что дому уже очень много лет, но дизайнеры, трудившиеся над его восстановлением, сделали все возможное, чтобы сохранить атмосферу и спасти ее от тлена с помощью современных технологий.
– Потому что я не хочу, чтобы люди относились ко мне как к человеку из этого дома. Они должны относиться ко мне просто как к человеку. Понятно?
Митя нахмурился, напряженно обдумывая то, что ему только что сказали, а мужчина мельком взглянул на Глафиру. Та кивнула:
– Чего уж непонятного, на мой счет можете не переживать. Я умею хранить тайны, – заверила она мужчину.
Как никто другой.
Незнакомец открыл входную дверь, и они очутились в просторном холле, отделанном светлым мрамором. Идеальная чистота.
Мужчина свернул направо и толкнул дверь, за которой скрывался кабинет. Массивные дубовые книжные шкафы, огромный стол, кожаное кресло и старомодный кожаный диван, на который Генрих положил Митю.
– Тебя как зовут, боец? – поинтересовался он.
– Ди… Митя, – запнувшись, ответил мальчик и быстро посмотрел на тетку.
– А меня Генрих Карлович. Карты читать умеешь? – деловито поинтересовался мужчина, открывая один из шкафов и доставая из него аптечку. – Ты присядь, милая, в ногах правды нет, – предложил он Глафире, открывая аптечку и доставая из нее все необходимое для оказания первой помощи.
Та, присев в глубокое кожаное кресло, начала с интересом оглядываться. Ее внимание привлекли многочисленные фотографии. Мальчик. Вот он совсем маленький где-то на море с родителями. Вот уже серьезный первоклашка укоризненно смотрит с протокольной фотографии. А вот он в форме курсанта, рядом сияет как начищенный самовар новый знакомец.
– Ваш сын? – спросила она.
– Да, – кивнул тот, приближаясь к столу и беря с него свернутую карту.
Он протянул ее Мите:
– Читай. Потом расскажешь мне, что прочел.
Пока Митя погрузился в изучение карты, Генрих с помощью пинцета начал осторожно вытаскивать из его раны кусочки опилок и травы.
– Симпатичный у вас сын, – искренне заметила Глафира.
– Симпатичный. – Генрих даже расправил плечи и стал немного выше. Похвала сыну была как елей на раны.
– Чем он занимается? – решила поинтересоваться Глафира. Не то, чтобы ее это сильно заботило, но ей отчего-то захотелось сделать приятно человеку, пришедшему им на помощь. Она посмотрела, как Генрих, аккуратно очистив рану, принялся обрабатывать место вокруг нее перекисью водорода.
– Может, зеленкой помазать? – предложила она, а Генрих поморщился.
– Вот же ж молодежь! – проворчал он. – Нельзя зеленкой, ожог будет.
Он встал, налил в стакан, стоящий на столе, воду и кинул туда желтую таблетку. Затем обмакнул в получившуюся жидкость марлю и вернувшись к Мите стал аккуратно промывать рану.
– Фурацилин, – ответил он на молчаливый Глафирин вопрос, – заведи дома, очень полезная штука. А сын мой тоже пошел по военной линии, – после краткого раздумья пояснил он, профессионально накладывая повязку на ногу мальчика, полностью погруженного в изучение карты.
– Ясно, – кивнула Глафира. Меньше всего парень на фотографии походил на военного.
– Ну, боец, карту прочитал? – поинтересовался Генрих Карлович, закончив манипуляции и складывая все назад в аптечку.
Митя сел на диване и, нахмурившись, посмотрел на Генриха.
– Мне кажется, это какое-то подземелье, – неуверенно предположил он.
– Ого, а ты молодец, боец, – искренне удивился тот, – большинство бы и не догадались.
– Здесь есть катакомбы? – зажглись глаза Мити.
– Пока нет, – покачал головой Генрих, возвращая аптечку на место, – но скоро будут.
– Катакомбы? – удивилась Глафира, ее взгляд снова помимо воли вернулся к фотографии сына. Тот улыбался и смотрел так мягко и вкрадчиво, будто бы заглядывал в душу.
– Именно, – кивнул Генрих и обратился к Мите. – И мне будут нужны помощники в их планировке и строительстве. Мне кажется, ты вполне подходящая кандидатура, что скажешь, боец?
Глафира затаила дыхание и повернулась к мальчику. Сам того не подозревая, Генрих задал вопрос, который мог решить их дальнейшую судьбу. Если Митя согласится остаться, то все будет хорошо. Он был самым сильным из детей, и все остальные слушались его беспрекословно, даже Кейт. Но если он все-таки решит вернуться в Англию, то все полетит к чертям.
– Настоящие катакомбы? – уточнил Митя. – Как под Парижем?
– Ну, немного скромнее, но тем не менее, – кивнул Генрих.
– А зачем они?
– На случай третьей мировой надо будет спасать людей. А один, как известно, в поле не воин.
Митя задумчивым взглядом обвел кабинет, затем обернулся к тетке. Несколько минут внимательно смотрел ей в глаза. Затем взгляд снова метнулся к карте.
Он протянул руку мужчине и серьезно ответил:
– Я с вами!
– Генрих Карлович, – представился тот.
– Ди… Дмитрий.
Два года спустя
Он взял отгулы на работе и закрылся дома на четыре дня. Логическое завершение двух лет, посвященных погоне за призраками. По личному приказу министра ему пришлось оставить все громкие расследования, исчезнуть с радаров прессы, растерять большую часть популярности и сосредоточиться на одном-единственном деле – афере Эндрю Карлссона.
Он бился об это дело как рыба о лед и с каждым ударом все отчетливее видел перед собой министра, решившего обломать крылья слишком ретивому молодому сотруднику.
Сомневаться не приходилось: министр был по уши в этом замешан. Он ведь не сомневался, что Марк потерпит сокрушительное фиаско. Поэтому и бросил этот вызов.
Все стены модного лофта Ювелира, оформленного в стиле гранж – бетон, стекло и сто оттенков серого, – были увешаны схемами, распечатками, фотографиями и напоминали логово огромного паука. Марк соединил сотни листов в одном ему понятном порядке, рисовал жирные линии и стрелки, ведущие от одного документа к другому и, как ему казалось, находился буквально в нескольких шагах от решения головоломки. Не хватало одной детали, сущего пустяка, чтобы все части пазла встали на место. Он поскреб отросшую щетину и тут же запустил руку в густые волосы.
Сволочь. Министр решил его просто подставить, будучи уверенным, что один человек не сможет взломать код всей системы. Но он ошибся. Ювелиру это удалось, и теперь он обдумывал, как лучше поступить, чтобы не подставиться на последнем этапе. Ему не хватало доказательств. Одного небольшого признания, способного пробить брешь в непотопляемом лайнере.
Дело перешло из плоскости уголовного розыска в плоскость политическую, в которой Марк чувствовал себя менее уверенно.
Он раскрыл цепочку преступлений, понял, кто стоит за всеми биржевыми выигрышами, а также кто их прикрывает. Осталось лишь одно «как»?
Как преступник смог подобраться так близко ко всем этим людям? Ладно, допустим, с одним человеком он потенциально мог свести дружбу. Может быть, даже с двумя (если дельцы были дружны друг с другом и решили провернуть обман через подставное лицо). Возможно, это был даже целый сговор топ-менеджмента мировых компаний, решившего слить инсайдерскую информацию одному человеку и использовать его, заплатив большие отступные. Но почему именно этот человек?
Может быть, их всех шантажировали и заставляли сливать информацию человеку, называвшему себя Эндрю Карлссоном? Тогда кто за ним стоит? Сам министр? Вся наша разведка? Возможно, иностранная разведка?
Марк схватил пузатую бутылку, стоявшую на столе, и хотел было сделать глоток, когда обнаружил, что бутылка пуста. Он пил крайне редко, но в моменты умственного напряжения ему требовалось средство, способное немного затуманить разум и дать возможность посмотреть на все под другим углом.
И так, что он имеет. Он установил настоящее имя Эндрю Карлссона. Никакой он не американец из Колорадо, а действительно соотечественник Марка – Данила Мамонтов.
– Данилу вырастил отец – Генрих Карлович Мамонтов, ныне генерал-майор в отставке. Логично было бы предположить, что сын пойдет по стопам отца и продолжит военную линию, но нет. Несколько приводов в милицию в подростковом возрасте, отчисление из университета, а дальше следы Данилы терялись. Сменив несколько имен и стран, он в конце концов всплыл в Америке под именем Эндрю Карлссона и сорвал куш в триста пятьдесят миллионов на бирже, а затем просто растворился в воздухе. Последнее, кстати, было проще простого – подкуп какого-нибудь сотрудника, который помог ему выбраться из здания, и очередная смена документов.
Про Эндрю-Данилу было мало что известно кроме того, что он увлекается современной техникой и его очень любят женщины. Не женат, семьи нет, испытывает привязанность лишь к отцу и собаке. Других слабых мест нет.
Марк откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Вывел на внутренний монитор всю ту информацию, которую ему удалось раздобыть, и принялся размышлять.
То, что Эндрю-Данила работал под мощным прикрытием, яснее ясного. Вопрос лишь в том, кто именно его прикрывает. И как он смог добраться до боссов, сливших ему информацию? Как только он получит ответы на эти вопросы, дело будет раскрыто. Можно будет напрямую сообщить об этом иностранным коллегам, и сам министр не сможет остановить запущенную машину.
Но единственным человеком, способным ответить на все вопросы, был сам Данила. Который в очередной раз растворился в воздухе. Впрочем, Марк и не такую рыбу ловил в мутной воде. Охота на живца всегда была его коньком.
Ювелир улыбнулся. Он знал, что нужно сделать.
* * *
С утра Татьяна хлопотала на кухне, окутанная радостным, каким-то детским предвкушением праздника. Позавчера пришел приказ о ее назначении директором школы, и она взяла на себя смелость и пригласила в гости двух коллег, которые, как ей казалось, были наиболее к ней расположены. Учительницу труда Нину Семеновну и завуча по воспитательной работе Валентину Ивановну.
После несчастного случая они с Эдуардом совсем перестали приглашать гостей. Точнее, нет, не так – гости сами перестали к ним приходить. Чужая беда никому не нужна. Люди чувствовали себя неловко, отводили глаза, заходили все реже, а потом даже перестали звонить. Должно быть, внутри каждого человека встроен особый радар, который считывает отсутствие счастья в другом человеке и заставляет его сторониться.
Они с мужем остались одни посреди выжженного поля. Впрочем, Татьяна сама виновата. Дело было в ней, а не в Эдуарде. Тот гораздо быстрее жены смирился со своим новым статусом и продолжил жить, уверяя Татьяну, что, кроме нее, ему никто не нужен. Дело было в ней. Бесплодие разрушало ее. Каждый месяц, прислушиваясь к оглушающему тиканью биологических часов, она медленно умирала. Жизнь утекала по капле. И как она ни старалась, она не могла вернуть ее в свои вены.
Признать беду и научиться жить дальше. В конце концов, детьми жизнь не ограничивается, твердили ей психологи и даже психотерапевты, к которым она в отчаянии обратилась. Но никто из них на самом деле не представлял, что это значит.
Она погрузилась в работу с головой, брала на себя инициативу, лишние часы, никогда не отказывалась заменить коллег, и награда не заставила себя ждать. Старенькая директор вышла на пенсию и порекомендовала Татьяну на свое место. В облоно с этим не стали спорить, и вскоре она получила приказ о назначении. И теперь собиралась это отпраздновать. Возможно, новая должность и ответственность вернет радость жизни? Займет ее мысли, заставит не думать о своей беде.
Утром она сбегала на рынок, купила свежие яйца, молоко, масло, птицу и овощи. Поставила запекаться курицу и взбила бисквит. Она не очень хорошо готовила, но о том, чтобы купить готовое, даже не мыслила: коллеги бы этого не поняли.
– Танечка, мне кажется, пахнет чем-то горелым, – крикнул из комнаты Эдуард, отрываясь от разговора по скайпу с японцами, с которыми активно сотрудничал в последнее время.
Спохватившись, Татьяна бросилась к духовке и, открыв ее, увидела чересчур румяную курицу. Чертыхнувшись, достала форму и распахнула окно, чтобы прогнать дым из кухни. За всеми этими манипуляциями она не услышала звонка телефона и лишь позже, взглянув на время, обнаружила пропущенный вызов – Валентина Ивановна. Она перезвонила коллеге, а та, извиняясь, сообщила, что не сможет прийти: внук захворал, а дочке срочно уехать надо, придется ей пойти на няньки.
Настроение упало, но Татьяна постаралась сдержать себя: ничего, бывает, посидят с Ниной Семеновной. Но не прошло и пятнадцати минут, как та тоже объявилась и сказала, что неважно себя чувствует, может быть, в другой раз?
Эдуард заехал на кухню, когда запах сгоревшей выпечки стал невыносимым. Татьяна сидела на стуле и смотрела в окно, не замечая смрада обуглившегося бисквита. Супруг выключил духовку, но открывать ее не стал – пусть немного остынет. Подъехал к Татьяне и ласково положил свою руку на ее.
– Никто не придет, – тихо сказала она. – Они все меня ненавидят.
– Неправда, – слишком быстро возразил муж.
– Правда, – покачала головой Татьяна, – я никому не интересна, и никто не хочет иметь со мной дела.
– Милая, у людей, наверное, что-то случилось…
– Не надо, – Татьяна повернулась к мужу и ласково провела рукой по его лицу, – не надо. Хорошо, что ты у меня есть. А остальные… остальные вовсе не обязаны меня любит. Но уважать себя я их заставлю.
Расправив плечи, Татьяна снова посмотрела в окно. До начала занятий оставалось меньше десяти дней. Она сделает свою школу лучшей в области, чего бы это ей ни стоило. А если кто-то попытается ей помешать – у него ничего не выйдет.
* * *
После четырехдневного отсутствия Ювелир снова появился в офисе. Коллеги, как правило, не осмеливались перешептываться ни в его присутствии, ни за его спиной, но в этот раз явление Марка в офис было сродни второму пришествию. Ведь после того, как он отошел от всех текущих дел, а потом и вовсе впервые за десять лет взял отпуск, все решили, что Ювелиру конец – слишком высоко взлетел и обжег крылья.
Но сегодняшнее его явление дало толчок сплетням и пересудам. Марк не просто появился. Марк был одет в белые брюки и рубашку, что многие восприняли как сигнал вышестоящим – Ювелир вышел из сумрака.
Впрочем, его возвращение было недолгим – он направился в отдел кадров и попытался взять весь причитающийся ему отпуск, едва не доведя начальницу до инфаркта. Не может же он уйти в отпуск на три с половиной года, в самом деле? Два месяца – это максимум, который она может ему предоставить! Начальница приготовилась к длительной и изматывающей схватке, но, на удивление, Марк легко согласился. Подмахнул заявление и, насвистывая, направился к свой кабинет.
Слухи вспыхнули с новой силой. Версии высказывались одна фантастичнее другой: Ювелира шантажируют? Он заболел? Женится?
Последняя особенно не понравилась Нине, посланной два года назад папой в отдел к Марку с целью присмотреть за слишком ретивым следователем, но в итоге окончательно и бесповоротно перешедшей на его сторону.
– Марк Александрович, можно? – Она постучала и, не дожидаясь ответа, ужом проскользнула в огромный кабинет, где провела немало приятных минут.
– Раздевайся, – не поднимая головы от кипы бумаг, равнодушно бросил Ювелир.
Сердце Нины защемило. Что-то унизительное и обидное послышалось в этой дежурной реплике. Марк и раньше отдавал такие приказы, но они были приправлены иронией, страстью, интересом, весельем. А сейчас его голос не выражал ничего. Равнодушие, пустота.
– Я не за этим пришла, – робко возразила Нина, инстинктивно одергивая слишком короткую юбку и откидывая за плечо длинные светлые пряди.
– А для чего? – Марк наконец-то удостоил ее взглядом и, откинувшись на спинку стула, закинул ногу на ногу и равнодушно посмотрел на девушку.
– Хотела узнать, все ли в порядке. Ты пропал, на звонки не отвечал, я даже ездила к тебе домой, – залепетала Нина, чувствуя, как твердый пол под ногами становится вязким, словно болото, и она начинает в него проваливаться.
– Я знаю, – кивнул Марк.
– Знаешь? – бестолково переспросила Нина.
– Да. Я тебя видел.
– Видел? – снова переспросила она, и Марк поморщился.
– Да, я видел, что ты приходила, – медленно повторил он, не желая подсластить пилюлю. Нина была милой девушкой, но это ничто по сравнению с тем, что она дочь врага. Врага, который хотел его, Ювелира, уничтожить. Но у него это не вышло. Он все равно возьмет свое, и никто его не остановит. Хотя девчонку немного жаль.
– Почему же ты не открыл? – совсем растерявшись, прошептала Нина.
– Потому что я не хотел тебя видеть.
Повисла напряженная пауза. Нина безуспешно попыталась скрыть слезы. Развернувшись, она торопливо зацокала к двери.
– Передай привет папе, скажи, что за практику тебе поставили самую высокую оценку, – крикнул ей в спину Марк.
Стоило Нине захлопнуть дверь, как Марк тут же выбросил ее из головы. На самом деле со вчерашнего дня, когда ему удалось выстроить в голове четкий план, его мыслями завладела совсем другая женщина.
Говорят, что первая любовь не ржавеет. Он всегда считал подобные банальные сентенции глупостью, потому что был уверен, что не знает, что такое любовь. Но, как оказалось, ошибся. Когда он понял, что отец Данилы находится в том же месте, где и она, сердце дрогнуло. Он снова ее увидит.
Интересно, она очень изменилась? Он почти потерял ее след, пришлось даже немного повозиться. Последний ее перелет был в Москву, а затем она исчезла. Он проверил все возможные места, где она могла быть: в квартире родителей, у сестры, съемное жилье, гостиницы – нигде ни следа. Оставалось лишь одно место – дом ее бабушки, в котором все и началось.
И хотя Марк не верил ни в какие знаки, он не смог не отметить такого удивительного совпадения. Всю операцию он провернет сам, доложит руководству уже о результатах и сделает так, что министр не сможет отвертеться. Триста пятьдесят миллионов и биржевые аферы – это не кот чихнул. А если вдруг не получится, то он всегда сможет сослаться на то, что уехал устраивать личную жизнь.
Интересно, можно ли войти в ту же реку дважды?
* * *
Сегодня Глафира позволила себе лечь в кровать до того, как старые часы с кукушкой пробьют полночь. Последние семьсот тридцать дней она ложилась за полночь и вставала раньше петухов, чтобы сварить себе крепкий кофе, вдохнуть ночной воздух и начать новый день. Сном это нельзя было назвать. Отключка, забытье, побег из реальности. Закрывая глаза, она проваливалась в черную дыру и выныривала из нее сонной, с замедленной реакцией и притупившимися рефлексами. Только так она могла продолжать свое существование и не кричать каждую ночь от ужаса.
То, что Наталья не приедет, стало понятно где-то месяц спустя. Точнее, месяц спустя она перестала себе лгать и приняла страшную правду: пытаясь спасти единственного человека, которого она по-настоящему любила, она его просто убила. Убила собственную сестру.
Если бы за ней не стояли четыре человека, чья судьба теперь полностью зависела от нее, она бы просто залезла в петлю или утопилась бы в быстрой речке. Наверняка когда-нибудь она так и сделает, но сейчас она не может себе этого позволить. Вначале она должна искупить все грехи.
Став Ташей, Глафира наложила на себя своеобразную епитимью. Она должна сделать все возможное и даже больше для этих детей, а собственного счастья она не заслуживает. Не заслуживает удобства, комфорта, радости. Всего того, чего она лишила Наталью.
Вместе с Григорием Антоновичем им удалось привести дом в относительный порядок. Единственное новшество, на которое она согласилась, было разветвление печного отопления, которое могло бы отапливать детские комнаты. Она постаралась и сделала спальню каждому из детей, впрочем, Маша и Антон (со временем дети перестали откликаться на английские имена) пока что делили одну комнату.
Сама она спала на прохладной веранде, не разрешая себе даже самую малость – теплую уютную постель. Таша (теперь она привыкла даже мысленно называть себя так) вставала затемно и шла к скотине, хотя Григорий Антонович всячески просил этого не делать и дать старику, как он сам себя величал, спокойно заниматься делом.
Весной под его руководством она разбила грядки, высадила растения и даже соорудила теплицу для рассады. Все эти действия вызывали одобрение со стороны соседей – сельских жителей, не приемлющих праздности.
Светлана Фоминична, тосковавшая по дочери и внучке, жившим в городе, частенько забегала к Таше на огонек и учила бестолковую соседку домашним премудростям. Освоив азы кулинарной науки, Таша не остановилась на этом и пошла дальше: она должна научиться готовить безупречно, чтобы ее дети ели все самое лучшее и никогда не смогли упрекнуть ее в том, что она плохая хозяйка.
Она отдалась детям без остатка. Сама занялась их обучением. Выписала учебники из Британии и озаботилась чтением разнообразных книг. Эти дети должны вырасти достойными людьми, чтобы со временем правильно понять мотивы ее поступка. А это станет возможным, только если они будут разбираться в широчайшей палитре человеческих чувств и действий, описанной классиками.
Когда быт был налажен (на это ушло около года), Таше понадобилось новое занятие, которое удерживало бы ее ото сна каждую ночь. Она научилась ткать, красить ткань и шить одежду. Затем привлекла к этому занятию детей, которые все с большим энтузиазмом вовлекались в то, что предлагал мир за стенами частной британской школы.
Митя почти целый год пропадал у Генриха Карловича, строящего катакомбы. Таша не понимала этой прихоти, но не возражала против общения. Наоборот, была очень благодарна старику за все, что он делал для мальчика. Тот когда-то сухо обронил, что с удовольствием повторил бы детство своего сына, на которого ему, равно овдовевшему, вечно не хватало времени. Возможно, Митя – это его второй шанс.
Генрих соорудил для мальчика дом на старом дубе, снабжал его приключенческой литературой и частенько муштровал на плацу, что приводило энергичного Митю в полный восторг.
Таша была благодарна окружавшим ее людям за бескорыстную помощь. Тогда она еще не понимала, что делают они это вовсе не для нее и детей, а в первую очередь для себя. И это они должны быть благодарны ей за такую возможность. Но ей очень хотелось сказать «спасибо».
Так и родилась идея чаепитий.
Однажды она накрыла стол в саду и позвала Антоныча, Светлану Фоминичну и Генриха Карловича на пятичасовой чай. Идея привела в восторг детей, напомнив им о собственных корнях. Таша расстаралась: напекла пирогов и кексов, заварила свежий чай, который ради такого случая приобрела в городе. Дети вовлеклись в праздник, сделали «приглашения» и даже сами испекли шарлотку.
Чаепитие получился столь теплым и душевным, что она сама в первый раз за два года сумела расслабиться и… на следующий день все повторила. К большой радости всех приглашенных.
Так пятичасовые чаепития стали традицией. Таша и сама не заметила, как вместе с соседями на них пришли несколько гостей из «Особняка». Но она обрадовалась им, ей было приятно порадовать покинутых стариков. Неожиданно появилось чувство, что, отдавая другим, она сама получает несоизмеримо больше. Затем подтянулись еще желающие и любопытствующие, а к концу лета на пятичасовой чай у Таши собирался почти весь поселок.
В атмосфере добродушия и добрососедства она расслабилась. Ей показалось, что призраки отступили, и спустя некоторое время она решила дать себе возможность выспаться.
Завершив все дела пораньше и уложив детей, она улеглась в свое аскетическое ложе. Но едва голова коснулась подушки, вместо привычной черной бесконечности перед глазами появились кольца дыма и безумная пляска огня. А затем крик. Женский крик.
Больше в ту ночь она так и не уснула. Сидела на стеклянной веранде, глядя в темноту. Таша зажгла толстую свечу, которую сама сделала с детьми, и ее слабый огонек стал единственным намеком на свет в кромешной тьме, которая ее окружала и не желала отступать ни при каких условиях.
* * *
Перед тем как толкнуть калитку, Татьяна замешкалась. Сквозь открытые окна небольшого домика, куда лежал ее путь, звонкой мелодией лились детские голоса. Перекрикивают друг друга, захлебываются, ноты смеха звенят и создают причудливую симфонию. Счастья ли? Возможно. Скорее всего. Несчастные дети так не смеются. Впрочем, что она действительно знает о детях? И о счастье?
От ощущения собственной неполноценности спазм сдавил горло, и в глазах защипало. Татьяна рассердилась. Чего нюни распустила? Ты официальное лицо, вот и веди себя подобающе! Впрочем, к роли «официального лица» ей предстояло привыкнуть. Она толком не знала, как полагается себя вести. С одной стороны, ей хотелось, чтобы в ней признавали представителя власти, а с другой… С другой – ей отчаянно хотелось, чтобы ее любили. Дети, взрослые, неважно, кто-нибудь.
Татьяна толкнула калитку – та была не заперта, и она невольно думала, что в этом доме наверняка никогда не закрывают дверей. Она шагнула в сад, укутанный жужжанием пчел, щебетом птах и шорохом бабочек, в невообразимом количестве порхавших над цветущими розами, астрами, клематисами, флоксами, гладиолусами и другими цветами, названий которых Татьяна и не знала – садовник из нее был так себе.
В первый год после свадьбы она посадила на даче Эдуарда фруктовые деревья, мечтая о том, как будет вместе с детьми обрывать черные черешни и брызжущие соком яблоки, но растения не прижились. Впрочем, детей она тоже не родила. Да и на дачу она сейчас не ездит. Надо бы ее продать, чего стоит зря. Такого дома, как у этой женщины, у нее все равно, наверное, никогда уже не будет.
Прямо от калитки одна за другой рядом шли арки, густо оплетенные розами. Проходя под их сенью, Татьяна медленно направилась к небольшому домику, стараясь не задавать себе в миллионный раз один и тот же вопрос: как хозяйке дома все удается? Где она черпает время, силы, энергию на четырех детей, хозяйство и сад? Возможно, она что-то скрывает? Может быть, под покровом ночи в ее дом приходят специально обученные люди и делают за нее всю работу? Татьяна фыркнула от нелепости этой мысли. Нет же, такие женщины действительно существуют. На их фоне особенно остро чувствуешь собственную неполноценность.
На несколько секунд Татьяна остановилась возле пышного куста гортензии и вдохнула вязкий аромат. Кустарник в полтора человеческих роста свесил до земли тяжелые грозди цвета ванильно-клубничного десерта и надежно укрыл незваную гостью, давая той возможность рассмотреть происходящее в доме сквозь широко распахнутые окна.
Таша, таким странным именем называла себя хозяйка дома, и ее дети сидели прямо на полу, образовав плотный полукруг. Перед ними на низком столике стоял макет нового кукольного домика.
Больше полугода назад, когда белоснежные зимние хлопья накрыли почерневшие осенние листья, Таша нашла новое занятие – кукольные домики. Первый вышел немного неуклюжим, зато второй с охотой купили на ярмарке мастеров, и с того момента ее поделки вошли в моду. Поговаривали, что некоторые сумасшедшие мамашки платили за них космические суммы. Домики никогда не повторяли друг друга и делались под индивидуальный заказ. Узнай Татьяна, что заказы у Таши уже расписаны на два года вперед, она бы точно решила, что мир сошел с ума.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandra-mironova/ya-ostavlu-svet-vkluchennym/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.