Философия науки. Учебное пособие
Александр Архипович Ивин
Ирина Петровна Никитина
В учебном пособии рассматриваются основные проблемы современной философии науки. В их числе: определение науки, научный метод, основные научные категории, нормы и идеалы науки, роль ценностей в социальных науках, научная критика, типы научных проблем и др. Также рассматриваются философия экономики и философия права. Включена глава о философии наук об искусстве, рассчитанная на занимающихся такими науками. Книга соответствует стандартным требованиям к учебным пособиям такого рода.
Философия науки
А. А. Ивин, И. П. Никитина
Учебное пособие
[битая ссылка] ebooks@prospekt.org
Предисловие
Трудно найти такую область человеческой деятельности, на которую человечеством возлагалось бы столько надежд и которая вызывала бы столько опасений, как современная наука. Есть основания думать, что могущество и эффективность науки, глубина проникновения ее в еще не познанные стороны природы и общества будут непрерывно возрастать. И одновременно будут расти надежды, возлагаемые на науку, и тревоги, связанные с нею.
«Знание – это сила», – сказал в период возникновения современной науки Ф. Бэкон. Он хотел подчеркнуть этим восхвалением знания, что человеку незачем рассчитывать на милость бога и дожидаться рая на небесах; человек сам в состоянии перестроить свою личную и социальную жизнь, и он сделает это прежде всего посредством знания. Всемогуществу бога было тем самым противопоставлено всемогущество самого человека, вооруженного результатами научного познания.
После ХХ в., принесшего две мировые войны, тоталитарные режимы, унесшие жизни многих десятков миллионов людей, поставившего на боевое дежурство разрушительное ядерное оружие, способное уничтожить все человечество, стало ясно, что научное знание является силой, способной как усовершенствовать человеческую жизнь, так и разрушить ее до основания.
О радикальности перемен, произошедших в прошлом веке, говорят, в частности, такие факторы: с начала века население нашей планеты выросло более чем в три раза, сегодня на земном шаре в среднем проживают сорок человек на квадратном километре. В начале века в городах жило лишь около десятой части людей, а в его конце городское население составляло около половины всего населения, причем более пятой его части являлись жителями городов-миллионеров. Девять десятых всех предметов, созданных человеком и окружающих нас сегодня, придуманы в прошлом веке. Объем мирового промышленного производства в настоящее время в двадцать раз выше, чем в начале века. Люди используют шестьсот миллионов автомобилей, запустили более четырех тысяч искусственных спутников Земли, побывали на Луне и собираются отправить экспедицию на Марс. За 15 лет потребляется столько природных ресурсов, сколько было использовано человечеством за все время его существования. Без современной науки столь радикальные перемены были бы, разумеется, невозможны.
Очевидно, что философия науки, говорящая о сущности науки и основных тенденциях ее развития, представляет интерес не только для самой науки. Она интересна и важна также для общества в целом. Современное общество немыслимо без науки и во многом зависит как от ее успехов, так и от направления научных исследований.
Книга посвящена основным проблемам современной философии науки. Наука понимается предельно широко, так что она включает естественные, социальные, гуманитарные и формальные науки.
Многие проблемы философии науки истолковываются по-новому. Это касается в первую очередь характеристики научного метода, системы научных категорий и классификации наук, описания идеалов науки, ее норм, истолкования конкретных способов научного обоснования и научной критики, анализа роли ценностей в научном познании и требования исключать оценки из науки, описания структуры операций объяснения и понимания, обсуждения социально-культурной детерминации науки, стилей социального теоретизирования и т. д. Не всегда излагаемому подходу к этим проблемам удается противопоставить другие позиции.
Особое внимание в книге уделяется философии наук о культуре, или социальных и гуманитарных наук. Это связано, во-первых, с тем, что философия этих наук в ряде принципиально важных аспектов отличается от философии наук о природе, или естественных наук. Во-вторых, пока что философия науки развивается так, как если бы философское исследование естественно-научного знания исчерпывало всю философию науки и автоматически давало ответы на вопросы, связанные не только с науками о природе, но и с науками о культуре.
Долгое время считалось, что есть единая философия научного познания, хотя и разработанная преимущественно на материале естественных наук, или наук о природе. Предполагалось, что как только социальные и гуманитарные науки, существенно отстающие в своем развитии от естественных наук, станут полноценными научными дисциплинами, все сказанное по поводу методов естественных наук окажется приложимым к социальному и гуманитарному познанию: последнее отличается от естественно-научного познания только предметом исследования, но не своими категориями и способами обоснования.
Однако науки о культуре принципиально отличны от наук о природе, и наряду с методологией естественно-научного познания должна разрабатываться также вполне самостоятельная методология социального и гуманитарного познания. Это не означает отрицания внутреннего единства науки, и в частности единства научного метода. Но само это единство во многом предстоит еще выявить и исследовать, поскольку очевидно, что оно не может быть сведено к уподоблению социальных и гуманитарных наук естественным наукам и тем более к перестройке первых по образцу какой-то конкретной естественной науки.
Учебное пособие рассчитано главным образом на представителей социальных и гуманитарных специальностей. В качестве примеров социальных наук приводятся экономическая наука и теория права; примерами гуманитарных наук служат науки об искусстве. Это не ограничивает, однако, читательскую аудиторию: книга может использоваться аспирантами и соискателями всех научных дисциплин.
Глава 1
Современная наука
1. Понятие науки
Наука зародилась еще в древности (V–VI вв. до н. э.). Первоначально возникла математика, затем философия, включавшая в себя все другие науки (физику, биологию, логику и т. д.). В рамках философии начали складываться логика – наука о правильном мышлении и риторика – наука о способах убеждения.
Наука в современном смысле слова – исторически сравнительно новое явление. Она существует только с ХVI – ХVII вв., т. е. около четырехсот лет.
Наука находится в процессе постоянного развития. Меняются не только ее идеи, но и ее структура. В ХIХ в. самостоятельной дисциплиной стала экономическая наука. Примечательно, что первоначально она считалась (в частности, одним из ее родоначальников – Адамом Смитом) не социальной, а естественно-научной дисциплиной. Во второй половине ХIХ в. от философии отделились психология и логика. Самостоятельность психологии была связана с проникновением в нее экспериментального метода. Логика стала широко использовать методы, с давних пор применяемые в математике. Современная логика, которую по традиции называют «математической», или «символической», возникла, таким образом, на стыке таких двух очень разных наук – философии и математики.
Выделение из философии отдельных наук было только преддверием грандиозного переворота в науке в целом. В начале ХХ в. на смену классической науке пришла неклассическая наука. Квантовая механика заменила классическую механику И. Ньютона, А. Эйнштейном была сформулирована общая теория относительности.
Определение науки
Научное познание мира является разновидностью человеческой деятельности. Как всякая деятельность, оно руководствуется определенным методом и направляется своеобразной системой ценностей.
Наука – это систематическое, дифференцированное, осуществляемое сообществом ученых исследование окружающей реальности, имеющее своей целью ее объяснение и понимание.
Под наукой обычно понимается не только процесс изучения мира, обладающий определенными особенностями, но и результат этого процесса, представляющий собой множество научных теорий, описывающих конкретные фрагменты реальности.
Значение определения науки не следует переоценивать. Сложно отграничить научное знание от знания, похожего на научное, и от тех концепций, которые даже внешне слабо напоминают науку. Никаких однозначных, сколько-нибудь жестких критериев отделения науки от ненауки не существует.
Не вполне ясным является не только общее понятие науки, но и конкретные научные понятия. Одним из источников споров, постоянно идущих, например, в экономической науке, являются такие понятия, как «рынок», «плановая экономика», «производство», «распределение» и др. Не особенно ясны многие центральные понятия психологии: «мышление», «восприятие», «темперамент», «личность» и т. д.
Неясные понятия нередки и в самых строгих и точных науках, не исключая математику и логику. Не является, например, ясным понятие множества, или класса, лежащее в основании математической теории множеств. Далеки от ясности такие важные понятия логики, как «доказательство», «логическое следование» и др.
Неясность понятия науки не является, таким образом, удивительной. Было предпринято много попыток выявить те особенности научных теорий, которые позволили бы отграничить последнее от псевдонаучных концепций, подобных алхимии или астрологии. Но полной определенности и отчетливости понятию «наука» так и не удалось придать.
Степень содержательной ясности научных понятий определяется прежде всего достигнутым уровнем развития науки. Неразумно было бы поэтому требовать большей – и тем более предельной – ясности в тех научных областях, которые для нее еще не вполне созрели.
Важно также, что понятия, лежащие в основании отдельных научных дисциплин (такие, к примеру, как «экономическая деятельность», «цена» и «капитал» в экономической науке), по необходимости остаются содержательно неясными до тех пор, пока эти теории способны развиваться. Полное прояснение таких понятий означало бы, в сущности, что перед научной теорией уже не стоит никаких вопросов.
Это относится и к понятию науки. Научное познание мира является бесконечным предприятием. И до тех пор, пока оно будет продолжаться, понятие науки будет оставаться не вполне ясным.
2. Обоснование и рационализация
Выражаясь кратко, можно сказать: то, чем занимаются ученые, сводится к двум основным задачам – обоснованию выдвигаемых идей и теорий и рационализированию мира с помощью этих идей и теорий. Данные два связанных между собой по смыслу понятия позволяют раскрыть цели научного поиска и конкретизировать сложный процесс конструирования научных теорий и их приложения к реальности.
Обе эти фундаментальные цели науки пока описываются неудовлетворительно. Об обосновании говорится обычно вскользь. Иногда обоснование сводится только к научной критике и отбору тех теорий, которые устояли в ходе такой критики (К. Поппер); в других случаях для обоснования считается достаточным использования двух принципов – принципа простоты и принципа консерватизма, или привычности (У. Куайн). Понятие рационализирования пока вообще не вводилось в ясной форме в философию науки, хотя многие исследователи научного познания в той или иной форме говорили о придании миру смысла с помощью науки.
Рационализирование изучаемого научной теорией фрагмента реальности – это набрасывание на него сети научных, достаточно строго определенных и связанных между собою понятий. Рационализируя мир, т. е. делая его разумным (объяснимым и понятным) для человека, наука исключает из окружающей реальности все внеестественные сущности, необъяснимые и непонятные человеку явления. Рационализирование позволяет объяснять, предсказывать и понимать исследуемые явления. Эта цель может быть достигнута только при условии, что научная теория является в достаточной мере обоснованной и прежде всего имеет убедительные эмпирические основания.
Между научной теорией и исследуемым ею фрагментом реальности существуют, таким образом, отношения двоякого типа. С одной стороны, теория черпает в изучаемых ею предметных отношениях свое обоснование. Это движение от предметного мира к теоретическому всегда дополняется обратным движением – от теоретического мира к предметному, или рационализированием.
Обоснование и рационализирование являются двумя взаимодополняющими процедурами. Нужно не только привести теорию в соответствие с исследуемыми объектами, т. е. обосновать ее, но и осмыслить мир исследуемых явлений в системе понятийных отношений, без которой он остается непрозрачным, необъясненным и непонятным.
3. Задачи философии науки
Философия науки представляет собой философское исследование науки, рассматриваемой в процессе ее развития.
Чтобы конкретизировать представление о современной философии науки, перечислим некоторые из основных ее тем:
– анализ метода, применяемого в науке;
– выявление и описание тех категорий, которые лежат в основе научного познания (в числе таких категорий: бытие, становление, причинность, научный закон, социальная тенденция и т. п.);
– исследование тех идеалов и норм, которыми руководствуется в своей деятельности сообщество ученых, занимающихся научными исследованиями (детерминизм, истина, объективность и т. д.);
– выявление особенностей социальных и гуманитарных наук в сравнении с естественными науками, нацеленными не на познание общества и человека, а на познание природы, и одновременное подтверждение тезиса о внутреннем единстве всех наук;
– описание структуры применяемых во всех областях науки операций объяснения, предсказания и понимания, выявление основных типов данных операций и сферы их применения;
– исследование роли науки в современном обществе.
Этот перечень задач философии науки не является, конечно, исчерпывающим. Но он хорошо показывает, что философия науки занимается теми вопросами, которые не способна исследовать сколько-нибудь полно и последовательно никакая другая научная дисциплина.
4. Классификация наук
Существуют многие классификации наук, подразделяющие их на рода, виды, подвиды и т. д. В данном контексте интерес представляет классификация наук, ясно показывающая место социальных и гуманитарных наук среди всех научных дисциплин.
Бытие и становление
Центральной оппозицией теоретического мышления является оппозиция становление – бытие. Становление – это возникновение, развитие; бытие – это ставшее, не изменяющееся в непрерывном потоке времени. Эволюция Вселенной, развитие человечества, возникновение и развитие науки – примеры процессов становления. Одинаковость атомов водорода, встреченных в любой точке мира, образование из двух атомов водорода и одного атома кислорода молекулы воды, существование сил тяготения, взаимосвязь электрических и магнитных явлений – примеры состояний бытия, неизменности.
Видение мира как становления и видение его как бытия имеют в философии своих сторонников и противников. Склонность отдавать предпочтение восприятию мира как потока и становления можно назвать аристотелевской традицией в теоретическом мышлении; выдвижение на первый план описания мира как бытия – платоновской традицией.
В русле первой из этих традиций идут социальные и гуманитарные науки (экономическая наука, социология, история, лингвистика, индивидуальная психология и др.). К ним примыкают и те естественно-научные дисциплины, которые занимаются изучением истории исследуемых объектов и – явно или неявно – предполагают «настоящее» и «стрелу времени». Большинство естественных наук, подобных физике, химии и др., ориентируется преимущественно на представление мира как постоянного повторения одних и тех же элементов. Скажем, рынок и политические формы правления постоянно изменяются, в то время как результат окисления железа и структура атомов химических элементов всегда остаются одними и теми же. Науки, объекты которых претерпевают постоянные изменения, принято называть науками о становлении. Науки, исследующие всегда остающиеся неизменными объекты, называются науками о бытии. Разница между науками о становлении и науками о бытии не совпадает с границей между гуманитарными и социальными науками (науками о человеке и обществе), с одной стороны, и естественными науками (науками о природе) – с другой. Например, космология, изучающая развитие Вселенной, является естественной наукой и частью физики, в то время как история, описывающая постоянное развитие человечества, относится к гуманитарным наукам.
Философский неопозитивизм, предполагавший возможность сведения языка любой науки к языку физики, настаивал на приоритете наук о бытии. С другой стороны, сторонники феноменологии и экзистенциализма подчеркивали, что изменчивое человеческое измерение существования является более фундаментальным.
Например, немецкий философ М. Хайдеггер высказывался против «неподлинного» понимания времени (а тем самым и бытия) в физике и подобных ей науках и называл «физически техническое» время, описываемое с помощью сравнительных понятий «раньше», «одновременно», «позже», «вульгарным» временем. Французский философ А. Бергсон абстрактному времени (физической) науки противопоставлял истинное, конкретное время («длительность»), характеризуемое с помощью абсолютных понятий «было», «есть» и «будет», образующих «стрелу времени».
Виды наук
Все науки делятся на три группы: естественные науки, социальные и гуманитарные науки, формальные науки. К естественным наукам относятся физика, химия, науки биологического ряда и др. К гуманитарным и социальным наукам принадлежат история, социальная психология, экономическая наука, социология и др. Математика и логика относятся к формальным наукам, область исследования которых охватывает все науки. Что касается так называемых нормативных наук, формулирующих, подобно этике, эстетике, искусствоведению, правоведению и др., оценки и нормы, эти науки располагаются между гуманитарными и социальными дисциплинами.
Поле естественных наук является весьма разнородным. Различия отдельных естественных наук настолько велики, что невозможно выделить какую-то одну из них в качестве образца, или парадигмы, «естественно-научного познания». Идея неопозитивизма, что физика является тем образцом, на который должны ориентироваться все другие науки (исключая формальные науки, подобные логике и математике), является непродуктивной. Физика не способна служить в качестве парадигмы даже для самих естественных наук. Ни космология, ни биология, ни тем более физическая антропология не походят в своих существенных чертах на физику. Попытка распространить на эти научные дисциплины методологию физики, взятую в сколько-нибудь полном объеме, не может привести к успеху.
Тем не менее определенное внутреннее единство у естественных наук имеется:
– они стремятся описывать исследуемые ими фрагменты реальности, никак не оценивая их;
– даваемые данными науками описания обычно формулируются в терминах не абсолютных, а сравнительных понятий (временной ряд «раньше – позже – одновременно», пространственные отношения «ближе – дальше» и т. п.).
Для социальных наук характерно, что:
– они не только описывают, но и оценивают;
– при этом они очевидным образом стремятся не к абсолютным, а к сравнительным оценкам, как и вообще к использованию сравнительных понятий; в частности, они используют временной ряд «было – есть – будет» и пространственное отношение «здесь – там».
Некоторые гуманитарные науки тяготеют к чистым описаниям (например, история). Другие – сочетают описание с оценкой, причем предпочтение отдается абсолютным оценкам, в которых используются понятия «хорошо – безразлично – плохо» (например, индивидуальная психология).
Гуманитарные науки используют, как правило, не сравнительные, а абсолютные категории (временной ряд «было – есть – будет», пространственную характеристику «здесь – там», понятие предопределенности, или судьбы, и т. п.).
Область социальных и гуманитарных наук еще более разнородна, чем область естественных наук. Идея отыскать научную дисциплину, которая могла бы служить образцом социально-гуманитарного познания, нереалистична.
История, старающаяся избегать оценок и всегда обсуждающая прошлое только с точки зрения настоящего, не может служить образцом для социологии или экономической науки, включающих явные и неявные сравнительные оценки и использующих временной ряд «раньше – одновременно – позже», не предполагающий настоящего. Экономическая наука не способна дать каких-то образцов для психологии или лингвистики и т. д. Поиски парадигмальной социальной или гуманитарной дисциплины еще более утопичны, чем поиски «образцовой» естественной науки.
П. Ф. Стросон считает такие понятия, как «настоящее» («есть», «теперь») и «здесь», скорее не предельно общими понятиями (категориями), а средствами, с помощью которых категории связываются с миром, теми инструментами, которые придают опыту характерную для него избирательность. В этой терминологии проводится различие между «категориями» и «категориальными характеристиками». Например, понятие «время» является категорией, а понятия «прошлое – настоящее – будущее» и «раньше – одновременно – позже» – два вида ее категориальных характеристик (абсолютная и сравнительная); понятие «добро» – категория, а понятия «хорошо – безразлично – плохо» и «лучше – равноценно – хуже» – ее категориальные характеристики; понятие «детерминированность» – категория, а «необходимо – случайно – невозможно» и «причина – следствие» – ее категориальные характеристики и т. д. Различие между категориями и их категориальными характеристиками проводилось уже И. Кантом.
Принимая во внимание это различение, можно сказать, что большинство категорий (включая категории «бытие», «время», «пространство», «детерминированность», «истина», «добро» и др.) предполагает для своей связи с миром абсолютные и сравнительные категориальные характеристики. В итоге имеют место два разных и дополняющих друг друга способа представления бытия, времени, пространства и т. д.
Приведенная классификация наук не является, конечно, единственно возможной. Существуют многообразные иные основания деления наук.
О научных законах
Важно отметить, что гуманитарные науки не открывают научных законов. Нет законов истории, законов лингвистики и т. д.
Неверно, однако, что и социальные науки не способны формулировать научные законы. Экономическая наука достигла заметного прогресса в установлении общих регулярностей экономической жизни. Социология стремится обосновать регулярности, касающиеся форм и изменений совместной жизни людей.
Граница между науками, формулирующими законы, и науками, не делающими этого, не совпадает с границей между естественными науками (или, как их еще называют, «науками о природе»), с одной стороны, и социальными и гуманитарными науками («науками о культуре») – с другой.
Устанавливают законы те науки (естественные и социальные), которые описывают или оценивают исследуемые явления в системе сравнительных категорий. Эти науки используют временной ряд «раньше – одновременно позже», оценочный ряд «лучше – равноценно – хуже» и т. п. Не формулируют законов науки (гуманитарные и естественные), описывающие или оценивающие изучаемые объекты в системе абсолютных категорий. В данных науках употребляется временной ряд «было – есть – будет», пространственное отношение «здесь – там» и т. п.
Иными словами, формулируют научные законы науки, трактующие исследуемую область явлений как бытие, как нечто, ставшее раз и навсегда и не подверженное изменению. Науки, истолковывающие мир как становление, постоянно порождающее новое, не устанавливают научных законов.
5. Специфика социальных и гуманитарных наук
В методологическом плане многое из того, что сказано о социологии, экономической науке и истории, является верным и для всех других социальных и гуманитарных наук.
Прежде всего все эти науки находятся в процессе постоянного развития. Оно диктуется не только изменениями социальной жизни, но и углублением представлений ученых о ней. Даже если общество остается на какой-то период стабильным, представления о нем изменяются. Социальные и гуманитарные науки развиваются не только благодаря внутренним, не выходящим за их рамки процессам, но и под воздействием внешних факторов, в частности под непосредственным влиянием изменений общества.
Развитие социальных и гуманитарных наук не является равномерным процессом. Наряду с периодами, не приносящими радикально новых идей, случаются научные революции, в ходе которых меняются сами основания данной области социального знания.
В естественных науках важную роль играют отдельные факты. Опыты Г. Галилея с наклонной доской, по которой он скатывал шары, легли в основание классической механики, сформулированной позднее И. Ньютоном. Опыт Майкельсона-Морли стал толчком для создания специальной теории относительности. Экспедиция А. Эддингтона в Южное полушарие для наблюдения солнечного затмения стала одним из основополагающих экспериментальных фактов, составивших основание общей теории относительности А. Эйнштейна.
Совершенно иначе обстоит дело в социальных и гуманитарных науках. Они исходят не из отдельных, твердо установленных фактов, а из совокупного опыта социальной жизни, из общего, не допускающего разбиения на самостоятельные факты опыта целостной социальной жизни своего времени.
Для социальных и гуманитарных теорий характерна множественность течений и направлений. В этих науках нет базисного знания, которое являлось бы общепринятым для всех представителей конкретной науки. То, что напоминает такое «нормативное знание», является минимальным и не оказывает существенного слияния на облик науки и общее направление ее развития.
Отсюда – постоянные споры ученых, изучающих общество и человека. Эти споры обычно касаются не только деталей социальной или гуманитарной науки, но и самих ее оснований.
Можно отметить, что точно так же обстоит дело в философии, не относящейся к социальным или гуманитарным наукам, а являющейся «пограничной землей» между наукой и (художественной) литературой. Философия слагается из целой сети разных, обычно непримиримо враждующих между собою направлений. Неудивительно, что за две с лишним тысячи лет философия не пришла ни к одной, признаваемой всеми идее. Даже само существование реального мира ставится некоторыми школами в философии под сомнение. В современной философии активно действуют, в частности, экзистенциализм, феноменология, неотомизм и др.
Совершенно иначе обстоит дело в естественных науках, где базисное, общепринятое знание является достаточно обширным и где споры возникают лишь на дальних окраинах этого знания. Ситуация меняется только в период радикальной, но достаточно краткой научной революции, когда пересматриваются сами основания конкретной естественной науки. О социальных и гуманитарных науках можно сказать, что они находятся как бы в состоянии перманентной научной революции.
Разноречивость каждой из социальных и гуманитарных наук, наличие в них несовместимых позиций по одним и тем же, причем ключевым для науки, вопросам говорят об особой сложности социального и гуманитарного познания. Но эта сложность никоим образом не ставит под сомнение вопрос о необходимости и в конечном счете плодотворности такого познания.
Глава 2
Категории науки
1. Природа научных категорий
Научные категории – это наиболее общие, фундаментальные понятия, представляющие собой формы и организующие принципы научного мышления.
Примерами научный категорий являются понятия бытия, становления, времени, пространства, причинности, теории, истины, объективности, научного закона, объяснения, предсказания, понимания и т. д. Часть из этих категорий относится к самому миру, а часть – к его познанию в рамках науки.
Научные категории носят двойственный, описательно-нормативный характер. Они являются описанием и систематизацией предшествующего опыта научных исследований, и одновременно они диктуют линию будущих исследований.
Система научных категорий, или категориальная структура, представляет собой сеть основных понятий научного мышления, их устойчивую конфигурацию и взаимосвязь, при которой изменение одних элементов влечет за собой изменение других.
Образно говоря, научные категории – это те очки, через которые ученый смотрит на мир и без которых он не способен воспринять предмет своего исследования. Категориальная структура науки представляет собой систему координат научного мышления: его вопросов к самому себе и ожидания ответов на них. Такая структура, являясь инвариантным аспектом научного мышления, обеспечивает его единство, целостность и постоянную воспроизводимость, несмотря на динамику и многообразие областей научного исследования.
Анализ категорий как оснований всего сущего восходит к античности. Системы категорий, создающиеся в рамках философии науки, соответствуют следующим принципам: они связаны с реальной практикой мышления, и прежде всего научного мышления; не существует замкнутого перечня категорий; он зависит от культуры и изменяется вместе с нею.
Под непосредственным воздействием науки современная философия науки ввела в число категорий такие понятия, как вероятность, рациональность, объяснение, понимание, содержание, форма и т. д. С другой стороны, новое понимание общества и человека побудило отнести к категориям такие понятия, как жизненный мир, страх, заброшенность, забота, сомнение, языковые игры, употребления языка и т. д. Стало ясно, что никакого исчерпывающего перечня категорий не существует, что множество категорий является не только размытым, но и весьма разнородным, так что о «системе категорий» следует говорить с осторожностью.
Следует подчеркнуть, что система научных категорий, хотя она и формируется в рамках науки, вырастает в конечном счете из глубин культуры конкретной эпохи и определяется культурой как целым, а не какими-то отдельными ее областями, например философией, теологией или естественной наукой. С изменением культуры меняется и соответствующая ей система категорий. Переход от одной исторической эпохи к другой всегда сопровождается настолько радикальным изменением системы научных категорий, что возникает сомнение в том, что наука последующей эпохи способна адекватно понять научные теории, развивавшиеся в предшествующую эпоху.
Далее будут рассмотрены основные категории современной науки. В их числе: научная теория, причинность, научный закон, социальная тенденция и др.
2. Научная теория
Естественнее всего начать обсуждение категорий науки с требования системности, или теоретичности, научного знания. Оно всегда стремится приобрести форму научной теории – системы научных утверждений, дающей целостное представление о закономерностях или существенных связях изучаемой области действительности.
Примерами научных теорий являются классическая механика Ньютона, теория Ч. Дарвина, корпускулярная и волновая теории света, специальная и общая теория относительности, экономическая теория Ф. Хайека и т. п.
В чисто логическом смысле теория – это совокупность высказываний, замкнутых относительно логического следования. С логической точки зрения теорий, может быть даже отдельное высказывание, взятое вместе с его логическими следствиями.
Структура научной теории
Теория слагается из относительно жесткого ядра и его защитного пояса.
В ядро входят основные принципы теории. Отказ от любого из них равносилен отбрасыванию самой теории.
Широко известной научная теория становится, как правило, тогда, когда она уже хорошо устоялась и получила основательное подтверждение. Это создает иллюзию, что такая теория представляет собой собрание окончательных истин, к которым нечего добавить. Защитный пояс теории содержит вспомогательные гипотезы, конкретизирующие ее ядро и принимающие на себя удары, направленные против теории. Этот пояс определяет проблемы, подлежащие дальнейшему исследованию, предвидит факты, не согласующиеся, как кажется, с теорией, и истолковывает их так, что они превращаются в примеры, подтверждающие ее.
С точки зрения своей структуры, теория представляет собой систему взаимосвязанных утверждений. Теория – не совокупность утверждений, лежащих в одной плоскости, а определенная их иерархия, имеющая свои «верх» и «низ». В самом низу, так сказать, в фундаменте, лежат фактические утверждения и простейшие эмпирические обобщения, хорошо подтверждаемые опытом. Выше располагаются более общие положения и гипотезы, несущие по преимуществу теоретическое содержание. На самой вершине этой пирамиды находятся основополагающие принципы теории и ее аналитические утверждения, истинные в силу самого смысла входящих в них понятий.
Факты не являются совершенно независимыми от теории. Они всегда теоретически нагружены, наблюдаемое явление становится фактом только в рамках определенной теории. Не существует содержательно интересных теорий, которые в какой-то момент своего развития полностью соответствовали бы всем относящимся к компетенции теории фактам. Теория не объясняет всех без исключения фактических данных, расхождение ее с опытом – основной источник ее эволюции. Познание определенной области явлений получает особенно существенный импульс тогда, когда между теорией и опытом возникают противоречия. Последние дают ключ к более широкому пониманию исследуемых явлений и заставляют совершенствовать теорию. Чем крупнее противоречия, тем фундаментальнее должна быть перестройка тех входящих в теорию законов или общих принципов, которыми объясняются изучаемые явления.
Все теории, как естественно-научные, так и гуманитарные и социальные, находятся в процессе постоянного развития. Это происходит даже в том случае, если объекты, изучаемые теорией, остаются неизменными. Тем более это необходимо, когда описываемые теорией объекты претерпевают изменения.
В частности, теория Дарвина за сто пятьдесят лет своего существования прошла довольно сложный путь. Оригинальность понятия естественного отбора, а также скрупулезность наблюдений и аргументации сразу же убедили многих в справедливости теории дарвиновской эволюции. С годами число сторонников теории увеличивалось, и сейчас редко кто думает, что биологическая эволюция протекает в общих чертах не так, как описал ее Дарвин, и что естественный отбор не является ее основным фактором. Хотя и есть значительные расхождения во мнениях по отдельным вопросам функционирования механизма эволюции, это не влияет на общее принятие дарвиновской теории как фундаментального объяснения развития жизни на земле.
К настоящему времени значительно шире стали знания об отдельных этапах эволюции: от кого произошли те или иные виды и какие этапы развития они прошли. Вместе с тем в теорию Дарвина были внесены важные поправки и дополнения. Было, в частности, замечено, что естественный отбор не всегда дает однозначные результаты: определенную роль здесь играют и другие факторы. Например, большее значение, чем считалось ранее, имеет случайность. В тех случаях, когда численность популяции невелика, в ней могут получить распространение наследуемые изменения, которые, в общем-то, являются бесполезными и которые возникли лишь в силу того, что первоначальным носителям этих мутаций по счастливой случайности удалось выжить.
В начале ХХ в. дарвиновская теория испытала кризис, но затем она постепенно вошла в более широкий современный контекст, включающий результаты генетики и других биологических дисциплин. Оформилась новая всеобъемлющая концепция эволюции, именуемая обычно «синтетической теорией». Этот новый синтез учитывает не только достижения генетики, но и различные открытия, связанные с концепцией вида, биогеографией, палеонтологией и т. д.
Пример эволюции теории Дарвина показывает, что каждая научная теория, какой бы совершенной она ни казалась, проходит определенные этапы в своем развитии, имеет собственную историю, не лишенную кризисов и потрясений. Усовершенствованная и конкретизированная теория помещается в итоге в более широкий контекст, сохраняющий ее основное позитивное содержание. На этом развитие теории, конечно, не заканчивается. Но оно становится уже одним из моментов эволюции более обширного, охватывающего ее контекста.
Ограниченность понятия теории
Иногда теоретичность, или системность, научного знания переоценивается. Ни физика или математика, ни химия или биология, ни тем более социальные дисциплины, подобные социологии или политологии, не представляют собой некой единой теории.
Внутреннее единство научной дисциплины является результатом ее развития и носит динамический характер. Оно всегда должно быть выявлено и установлено, и оно меняется от одного периода этого развития к другому. Процесс объединения разрозненных сведений, относящихся к какой-то конкретной области, является, как и процесс развития науки в целом, бесконечным. Единство знания, касающегося этой области объектов, всегда является временным и относительным.
«Сегодня наши законы, законы физики, – пишет Р. Фейнман, – множество разрозненных частей и обрывков, плохо сочетающихся друг с другом. Физика еще не превратилась в единую конструкцию, где каждая часть – на своем месте. Пока что мы имеем множество деталей, которые трудно подогнать друг к другу. Вот почему в этих лекциях я вынужден говорить не о том, что такое закон физики, а о том, что роднит различные законы; мы плохо понимаем их связь. Но интересно, что у них все же есть некоторые общие черты»[1 - Фейнман Р. Характер физических законов. М., 1987. С. 27.].
Если это верно в отношении современной физики, то тем более это справедливо в отношении других наук, менее точных, чем физика, и добившихся в своей систематизации не столь заметных успехов, чем она.
3. Истина
Понятие истины является одним из наиболее важных в теории познания и в философии науки. Одновременно оно относится к понятиям, вызывающим наибольшие споры.
Принято считать, что истина является свойством высказываний. Например, высказывание «Снег бел» является истинным, в то время как высказывание «Снег черный» ложно. Точнее говоря, истина обычно рассматривается как свойство тех мыслей или суждений, которые выражаются высказываниями. Истина неприложима к понятиям, представлениям, образам и т. п.
Истина представляет собой, однако, не свойство высказывания, а отношение между высказыванием и сопоставляемым с ним фрагментом действительности. Отношением, а не свойством, является и ценность. В обычном употреблении истина и (позитивная) ценность асимметричны. Если высказывание, сопоставляемое с действительностью, соответствует ей, то свойство быть истинным приписывается высказыванию. Когда реальность соответствует высказыванию (тому стандарту, который выражается им), (позитивная) ценность приписывается самому фрагменту реальности, а не высказыванию.
Чтобы не усложнять язык, будем, как обычно, говорить, что высказывания являются теми объектами, которые способны быть истинными.
Истинными или ложными могут быть не все высказывания, а только те, которые относятся к так называемому пассивному, а не активному употреблению языка. Пассивное употребление языка включает описания и выражения чувств (экспрессивы), к активному употреблению относятся оценки и внушения чувств (орективы). Оценки (и их частный случай – нормы) и орективы не являются истинными или ложными, они стоят, как принято говорить, «вне царства истины».
Классическая теория истины
Хорошо известны три традиционные теории, раскрывающие природу истины: истина как соответствие (корреспонденция), истина как согласие (когеренция) и истина как полезность. У каждой из этих теорий есть разнообразные модификации.
Согласно теории корреспонденции, высказывание является истинным, если оно соответствует описываемой ситуации, т. е. представляет ее такой, какой она является на самом деле. Например, высказывание «Сажа черная» истинно, поскольку сажа на самом деле черная; высказывание же «Металлы не пластичны» ложно, так как в действительности металлы пластичны. Истолкование истинности как соответствия мысли действительности восходит еще к античности и обычно называется классической концепцией истины. Все иные понимания истины именуются неклассическими. Иногда классическое определение истины называется «аристотелевским», что не вполне точно. Истина как корреспонденция объективна и существует вне и независимо от человека и его намерений, от того, признается она в определенный период времени или нет.
С классическим определением истины связаны две сложные проблемы. Прежде всего оборот «соответствие мысли действительности» является очевидной метафорой. Мысль ничем не напоминает то реальное положение вещей, которого она касается. Это – два совершенно разных вида бытия. О каком сходстве между смыслом высказывания «Вода кипит» и кипящей водой может идти речь? Скорее всего, здесь можно усматривать только некоторое структурное сходство.
Далее, на смену одним представлениям о мире приходят новые представления, в свете которых старые оказываются ложными. Теория Дарвина показала, что более ранние теории эволюции Э. Кювье и Ж. Б. Ламарка ошибочны; общая теория относительности Эйнштейна опровергла представления Ньютона о природе пространства и времени; современная экономическая наука выявила ограниченность и в конечном счете ошибочность рецептов Д. М. Кейнса по предотвращению экономических кризисов. В свете современных концепций старые идеи оказываются сплошной цепью заблуждений. Как на смену алхимии, относящейся к псевдонаукам, могла прийти не совместимая с нею химия? Каким образом ошибочная геоцентрическая астрономия Птолемея могла дать начало гелиоцентрической астрономии Коперника?
Ответы на подобного рода вопросы требуют конкретизации классического определения истины. Один из возможных путей такой конкретизации был намечен в Средние века. Суть его – в проведении различия между абсолютной истиной и относительной истиной. Абсолютная истина – это истина в уме всезнающего и всемогущего Бога. Она является вечной и неизменной. Относительная истина – это истина в уме человека, обладающего ограниченными возможностями, но пытающегося уловить божественную истину, отобразить ее хотя бы в неполной и несовершенной форме. Человек никогда не обретет абсолютно истинного знания, но он будет постепенно, хотя и неограниченно долго («до конца веков», т. е. до прекращения хода времени), приближаться к такому знанию.
Если истина, доступная человеку, относительна, то относительным является и ее противоположность – заблуждение. Оно почти всегда содержит в себе зерно истины. Однако человек способен отделить верное от неверного только в процессе дальнейшего познания. И даже расставаясь со старыми, ошибочными представлениями, он приходит не к абсолютной, а только к новой относительной истине, отягощенной собственным ошибочным содержанием.
Различение абсолютной и относительной истины позволило отказаться от представления процесса познания как серии неожиданных и необъяснимых переходов от заблуждения к истине. Познание мира является цепью последовательных переходов от одних относительных, или частичных, истин к другим относительным истинам. Последние стоят все ближе и ближе к абсолютной истине, но никогда не смогут совпасть с нею.
С разграничением абсолютной и относительной истины связана получившая широкое распространение в позднее средневековье теория двойственной истины. Эта теория начала складываться, когда обнаружилось, что некоторые положения философии Аристотеля противоречат догматам христианства и ислама. Данное затруднение попытались преодолеть с помощью учения о разделении философских и богословских истин: истинное в философии может быть ложным в теологии, и наоборот. Теории двойственной истины придерживались Аверроэс, Иоанн Дунс Скот, У. Оккам и др. Широкое распространение учение об истинности некоторых описательных высказываний в теологии и ложности их в философии или в других областях знания получило в эпоху Возрождения. Стремясь отграничить научное исследование от теологических рассуждений, этого учения придерживался позднее Галилей. Теологические утверждения представлялись абсолютными истинами; положения философии и других областей знания мыслились как относительные истины, содержащие элемент заблуждения и требующие в силу этого дальнейшего исследования и уточнения.
Научные истины, как и все иные, носят относительный характер. Они справедливы только для своего времени и для того круга эмпирических данных, на основе которого они установлены. В процессе углубления знаний об изучаемых объектах одни из этих истин уточняются, другие превращаются в аналитические истины и теряют способность сопоставления с опытом, третьи оказываются ложными утверждениями.
«В науке понятие истины совершенно относительно, – пишет французский экономист М. Алле. – Никакая теория, никакая модель не могут претендовать на обладание «абсолютной истиной», а если бы такая и существовала, то она оставалась бы для нас недоступной. Есть модели, более или менее хорошо подтвержденные данными наблюдения. А из двух моделей «лучшей» всегда будет та, которая при именно такой степени приближения представляет данные наблюдения наиболее простым образом. Каковы бы ни были ее эмпирические подтверждения, лучшее, что можно сказать о такой теории, что “все происходит так, как если бы ее гипотезы действительно соответствовали реальной природе явлений”»[2 - Алле М. Экономика как наука. М., 1995. С. 95.].
Истина как когеренция (согласованность)
Согласно теории когеренции, истина представляет собой систематическое согласие выдвинутого положения с уже принятыми утверждениями. Такое согласие сильнее логической непротиворечивости: не всякое высказывание, не противоречащее ранее принятым высказываниям, может быть отнесено к истинным. Истинно только положение, являющееся необходимым элементом систематической, целостной концепции. «Целостность» обычно понимается так, что из нее нельзя удалить, без ее разрушения, ни одного элемента.
Строго говоря, при таком истолковании истины, если оно проводится последовательно, истина оказывается характеристикой прежде всего самой «целостности», а не ее отдельных элементов. «Целостность» приобретает при этом абсолютный характер: она не оценивается с точки зрения соответствия ее чему-то иному, например внешней реальности, но придает входящим в систему высказываниям ту или иную степень истинности. При этом степень истинности высказывания зависит только от его вклада в систематическую согласованность элементов «целостности».
Теория когеренции отправляется от важной черты всякого знания, и в первую очередь научного, – его системности. В науке систематизированное знание приобретает форму научной теории. Допустимо предположить, что новое положение, позволяющее придать теории большее внутреннее единство и обеспечить более ясные и многообразные ее связи с другими, заслуживающими доверия теориями, может оказаться истинным также в классическом смысле.
В математике и логике, не имеющих непосредственной связи с опытом, такое предположение является обычным. В этих дисциплинах истина как согласование нового положения с уже принятыми утверждениями оказывается важным рабочим инструментом. Большинство «логических» и «математических истин» никогда не выходит за пределы согласования их с уже принятыми логическими и математическими теориями и теми критериями, по которым оцениваются последние.
Иначе обстоит дело с теориями, лежащими за пределами формальных наук. Эти теории ценны лишь постольку, поскольку они согласуются с наблюдаемыми фактами. Единственным источником истины здесь является опыт. Внутренняя согласованность высказываний таких теорий оказывается только вспомогательным средством. Его эффективность во многом зависит от степени абстрактности как самой теории, так и новых, вводимых в нее положений.
Всеобщее согласие или же согласие большинства, пишет М. Алле, не может рассматриваться в качестве критерия истины. В конечном счете существенным условием прогресса науки является полное подчинение урокам опыта, единственного реального источника нашего знания. Нет и не может быть другого критерия истинности теории, кроме ее более или менее полного соответствия конкретным явлениям[3 - Алле М. Философия моей жизни // Экономика как наука. М., 1995. С. 101.].
В этом противопоставлении внутренней согласованности (когеренции) и соответствия опыту (корреспонденции) можно было бы подчеркнуть слова «в конечном счете». Опыт действительно является источником научного знания. Но далеко не всегда новую, и тем более абстрактную, гипотезу удается непосредственно сопоставить с эмпирическими данными. В этом случае ее согласие с другими утверждениями теории, в рамках которой она выдвинута, значение гипотезы в систематизации и прояснении связей этой теории с другими, хорошо обоснованными теориями вполне может играть роль вспомогательного определения истины.
Между формальными науками и науками, не относящимися к формальным, нет четкой границы. Не случайно «чистую математику» обычно противопоставляют «прикладной математике». В логике ситуация еще сложнее, поскольку даже «чистая логика» слагается из множества конкурирующих между собой концепций.
В формальных науках истина понимается прежде всего как когеренция. В тех разделах наук, которые близки формальным наукам, истина как корреспонденция тоже зачастую уходит на второй план, уступая место истине как когеренции.
Прагматическая теория истины
Согласно прагматической теории, высказывание истинно, если оно работает, является полезным, приносит успех. Эта теория истины, предложенная Ч. Пирсом в конце ХIХ в., позднее разрабатывалась У. Джеймсом, Дж. Дьюи и др. «Работоспособность идеи», или ее полезность, истолковывалась по-разному.
Прагматическое определение истины обычно подвергается критике на том основании, что человеческая практика непрерывно меняется, и то, что было несомненно полезным в один ее период, нередко оказывается бесполезным или даже вредным в более позднее время.
Традиционный пример с религиозными верованиями является хорошей иллюстрацией этой мысли. Начиная с истоков человеческой истории, религия являлась одним из наиболее эффективных средств социализации индивида. Религия предлагает решения всех сложных проблем человеческого существования: смысл человеческой жизни, предназначение страданий, смерти, любви и т. д. Особая сила религии как средства социализации была связана с тем, что боги (или бог в монотеистических религиях) постоянно держат человека в своем поле зрения. Даже оставаясь один, он помнит, что есть инстанция, способная оценить его поведение и наказать его, если он отступает от системы норм и правил, поддерживаемых религией. Не только любые поступки, но даже все мысли и намерения человека, скрытые от окружающих его людей, не являются тайной для божества.
Однако в индустриальном обществе значение религии как одного из важных механизмов социализации стало заметно падать. Капитализм является светским обществом, придерживающимся принципа свободы совести. Две крайние формы социализма – коммунизм и национал-социализм – атеистичны по своей сути, причем воинственно атеистичны. Сами они являются, можно сказать, постиндустриальными аналогами религии и поэтому не могут допустить, чтобы религия конкурировала с ними в сфере мировоззрения, идеологии, характерных форм групповой деятельности, в эмоциональной сфере индивидов и т. д.
«…Гипотеза о боге истинна, – говорит Джеймс, – если она служит удовлетворительно»[4 - Джемс У. Прагматизм. СПб., 1910. С. 182.]. Тысячелетия эта гипотеза действительно была полезна. Но в постиндустриальном обществе в ней нет особой необходимости. Означает ли это, что являвшаяся ранее истинной система религиозных верований в настоящее время утратила свою истинность? Нужно к тому же учитывать, что современный мир является очень пестрым, и постиндустриальными является только небольшое число стран. Подавляющее большинство людей религиозно, причем верят они в самых разных богов. Следует ли из этого заключить, что для некоторых обществ религия остается истинной, в то время как для других она уже утратила свою истинность? Такого рода вопросы ставят под сомнение объективность истины.
Вместе с тем определение истины как полезности, несмотря на его уязвимость для критики, достаточно широко используется в науке. Оно замещает классическое истолкование истины в тех случаях, когда сопоставление новых идей с действительностью оказывается затруднительным, а то и просто невозможным. Такие ситуации обычны в социальных и гуманитарных науках, имеющих дело с неустойчивыми, «текучими» фактами и постоянно меняющейся реальностью. Хорошо известны, например, социальные концепции либерализма, консерватизма и социализма. Во многих аспектах они несовместимы друг с другом. Можно ли, отвлекаясь от понятий полезности и успеха в практической деятельности, говорить об истинности одной из этих концепций и ложности двух других? Вряд ли. Это тем более маловероятно, что социальные концепции формулируют определенные оценки, не являющиеся истинными или ложными: «Индивидуальная свобода предпочтительнее надежной социальной защищенности», «Коллективные ценности, связанные с органическими социальными целостностями, подобными морали и государству, стоят выше индивидуальных ценностей», «Реализация глобальной социальной цели построения совершенного общества требует ограничения потребностей человека минимальными, естественными потребностями» и т. п.
Определение истины как полезности и того, что приводит к успеху, используется не только в науках о культуре, но и в формальных науках.
Истина как когеренция – наиболее частое, а иногда и единственно возможное понимание истины в математике и в абстрактных, далеких от опыта областях науки. Но согласие вновь вводимого положения с системой утверждений, принятых в конкретной области научного знания, обычно определяется степенью полезности этого положения для данной области и смежных с нею отраслей знания. Согласие и полезность оказываются, таким образом, тесно связанными друг с другом.
Согласованность и полезность не являются, однако, единственными способами обоснования утверждений математики. Обычная в ней ссылка на интуицию хотя и опирается в известной степени на согласованность и полезность, является, в общем-то, независимым от них доводом. Точно так же ссылка на богатство следствий, получаемых в результате принятия одного из двух конкурирующих утверждений, как и ссылка на общий принцип, что красивая теория не способна быть ложной или что она, по меньшей мере, предпочтительнее менее совершенной в эстетическом плане теории, не является аргументом, связанным сколько-нибудь непосредственно с истолкованием понятия истины.
Иерархия истолкований истины
Подводя итог обсуждению наиболее известных определений истины, следует прежде всего отметить, что они не противоречат друг другу. Вряд ли оправданно ставить вопрос так, что из трех рассмотренных определений истины следует выбрать одно, а два других отбросить как заведомо ошибочные. В реальной практике науки используется и определение истины как соответствия, и определение ее как согласия, или согласованности, и определение ее как средства, ведущего к успеху.
Необходима, е новых идей с дейстс несмотря на все ее своеобразие, развивается по тем же общим принципам, по которым развивает однако, иерархизация этих истолкований истины, отделение главного от вспомогательного, от того, что в конкретной области знания замещает главное на какой-то (возможно, весьма продолжительный) промежуток времени. С этой точки зрения несомненным преимуществом обладает классическое определение истины. Соответствие выдвигаемых идей и теорий изучаемой реальности является тем идеалом, к которому стремится каждая научная дисциплина. Далеко не всегда этот идеал достижим, особенно в науках о культуре и в формальных науках. В таких ситуациях целесообразно использовать неклассические истолкования истины, отдавая, однако, отчет в том, что они являются неизбежными в конкретных обстоятельствах паллиативами.
Что касается понимания истины как согласия и понимания ее как успеха, выбор более предпочтительного из них вряд ли возможен. Истина как согласие успешно функционирует в формальных науках, но опасна для применения в науках о культуре. В последних истина чаще истолковывается как средство, способное вести к успеху в социальной деятельности.
Истина и развитие науки
Иногда высказывается мнение, что описание научных теорий и их развития вполне может обойтись – а может быть, даже должно обходиться – без понятия истины. Истина в ее обычном понимании несет в себе некоторое абсолютное содержание: истинное однажды остается истинным во все времена. Но наука дает только проблематичное знание, которое со временем с неизбежностью будет пересмотрено, изменено и уточнено. Как можно в таком случае использовать понятие истины?
Замена одних научных теорий другими, более совершенными теориями, все возрастающая детализация и углубляющееся понимание мира иногда истолковываются как процесс постепенного, но никогда не завершающегося (как иногда выражаются, асимптотического) приближения к истине. Но подобное понимание делает процесс развития науки направленным к некоторой цели и придает эволюции науки неприемлемый для нее телеологический характер.
Действительно ли мы должны считать, задается вопросом Т. Кун, что существует некоторое полное, объективное, истинное представление о природе и что надлежащей мерой научного достижения является степень, с какой оно приближает нас к этой конечной цели? Если мы научимся замещать «эволюцию к тому, что мы надеемся узнать», «эволюцией от того, что мы знаем», тогда множество раздражающих нас проблем может исчезнуть[5 - См.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 111.]. Гарантию того, что список проблем, решаемых наукой, и точность решений отдельных проблем будут все более возрастать, Кун ищет не в стремлении науки к истине, а в особенностях сообщества ученых, занимающихся научными исследованиями в данной области знания. «По крайней мере, природа сообщества обеспечивает такую гарантию, если есть вообще способ, которым она может быть обеспечена. Какой критерий может быть вернее, чем решение научной группы?»[6 - Там же. С. 214.] Наука не нуждается в прогрессе иного рода.
Л. Лаудан одной из главных характеристик науки считает непрерывный рост знания. Прогресс науки предполагает постановку и решение проблем. Определяя науку как деятельность по решению проблем, Лаудан интерпретирует ее развитие как возрастание способности исследовательских программ к решению эмпирических и теоретических проблем[7 - См.: Laudan L. Progress and its Problems. Berkeley, 1977. P. 16, 25.]. Если научное исследование описывается в терминах решения проблем, в использовании понятия истины нет необходимости. Лаудан не отрицает существования истины, но, подобно Куну, полагает, что введение этого понятия порождает целый ряд запутанных вопросов.
Относительно вопроса о том, можно ли описать развитие научных теорий без использования понятия истины, нужно заметить следующее. Характерная особенность человека в том, что он ставит перед собой определенные цели и пытается найти рациональные способы их достижения. Если истина понимается как глобальная, всеподавляющая цель науки, научному познанию придается телеологический характер. Оно оказывается отправляющимся не столько от уже достигнутого, сколько движущимся к в принципе не достижимому. Такое описание развития науки можно назвать, воспользовавшись терминологий М. Вебера, «материальной рациональностью».
Наука направляется, однако, не столько абстрактной целью, лежащей в будущем, сколько тем, что уже достигнуто в прошлом: имеющимся уровнем знания, существующими аномалиями, которые еще предстоит объяснить в рамках принятой концепции, сложившимися научными коллективами, решающими стоящие перед ними проблемы, принятыми методами исследования, усвоенной манерой критики выдвигаемых концепций и т. д. Такого рода «формальная рациональность» не требует каких-либо глобальных целей вроде «постижения истины».
И материальная, и формальная рациональности при описании развития научных теорий являются крайностями, между которыми необходимо найти золотую середину. Материальная рациональность, обычно прибегающая к понятию истины как цели науки, делает это развитие реализующим некое предназначение и потому имеющим телеологический характер. Формальная рациональность представляет эволюцию науки как сплетение исторических случайностей и лишает исследовательскую деятельность сколько-нибудь ясного общего направления.
Те описания развития науки, которые дают Кун и Лаудан, являются формально рациональными. Эти описания обходятся без понятия истины, но являются явно неполными. В частности, описание развития научной теории в терминах одного лишь решения научных проблем не позволяет ответить на простой, казалось бы, вопрос о селекции научных проблем. Не всякие проблемы рассматриваются наукой. Ученые не изучают, почему лебеди зеленые, почему свободно движущееся тело при отсутствии силы ускоряется и т. п. Возникает желание ответить, что это не подлинные проблемы, потому что утверждения, поставленные в подобных утверждениях в форме вопроса, ложны и известно, что они ложны. Истина играет регулятивную роль в науке, и, если отказаться от истины, исчезает запрет на произвольную формулировку проблем. Но в практической научной деятельности теории, ориентированные решать проблемы, относительно которых известно, что они ложны, отвергаются именно на этом основании.
В описании развития науки, не использующем понятия истины, учитывается воздействие прошлого на настоящее, но упускается не менее важное, с точки зрения характера человеческой деятельности, воздействие будущего на настоящее. О влиянии будущего на настоящее будет сказано несколько слов при обсуждении категории историзма, необходимой в социальных и гуманитарных науках. Здесь же можно заметить, что прямое или косвенное использование понятия истины в описании эволюции научных теорий как раз и относится к неизбежному влиянию будущего науки на ее настоящее.
Истина как идеал научного познания представляет собой идею регулятивного порядка. Она указывает скорее направление на цель, чем создает образ самой цели, и руководит исследователем как чувство верного направления, а не как ясный образ результата[8 - См. в этой связи: Ивин А. А. Философское исследование науки. М., 2015 (гл. 2).].
4. Причинность
Причинность, или каузальность, – это определенное внутреннее отношение между явлениями, такая их связь, при которой всякий раз за одним явлением следует другое.
Причина – это явление, вызывающее к жизни другое явление; результат действия причины – следствие.
В старину между стенами здания, подлежащего сносу, помещали прочный железный стержень и разводили под ним костер. От нагревания стержень удлинялся, распирал стены, и они разваливались. Нагревание здесь – причина, расширение стержня – ее следствие.
Камень попадает в окно, и оно разлетается на осколки. Молния ударяет в дерево, оно раскалывается и обугливается. Извергается вулкан, пепел засыпает многометровым слоем город, и он гибнет. Начинается дождь, и на земле через некоторое время образуются лужи. Во всех этих случаях одно явление – причина – вызывает, порождает, производит и т. п. другое явление – свое следствие.
Основные свойства причинной связи
Причина всегда предшествует во времени следствию. Сначала железо нагревается, а затем начинает расширяться. Окно раскалывается не до удара камня, а после него и т. д. Основываясь на этом очевидном свойстве причинности, человек всегда ищет причину интересующего его явления только среди тех явлений, которые предшествовали ему, и не обращает внимания на все, что случилось позднее.
Далее, причинная связь необходима: всякий раз, когда есть причина, неизбежно наступает и следствие. Вода при нормальном атмосферном давлении нагревается до 100 °C, закипает и превращается в пар. Можно миллион раз нагревать воду до кипения, и она всегда будет переходить в пар. И если бы при миллион первом нагревании этого вдруг не произошло, мы должны были бы сказать, что между нагреванием воды и превращением ее в пар нет причинной связи.
Названных характеристик недостаточно, однако, для отличения причинной связи от связей других типов.
Наступлению каждого явления предшествует бесконечное множество других явлений. Но только одно из них может быть его причиной. Постоянное следование одного явления за другим не говорит еще, что предшествующее – причина последующего. Ночь всегда предшествует утру, а за утром неизменно наступает день. Но ночь – не причина утра, а утро – не причина дня. Как предостерегает латинская пословица: «После этого не значит следствие этого».
Причина всегда предшествует следствию, и следствие обязательно наступает в случае реализации причины. Но причина, сверх того, порождает и обусловливает следствие. В этом – еще одна особенность причинной связи, отграничивающая ее от всех других случаев постоянного следования одного явления за другим. Без этой особенности причинную связь невозможно охарактеризовать однозначно. Без нее нельзя, в частности, отличить причину от повода, т. е. события, которое непосредственно предшествует другому событию, делает возможным его появление, но не порождает и не определяет его.
Допустим, что на нитке подвешен камень. Нитка разрезается, камень падает. Что является причиной падения? Ясно, что разрезание нитки – только повод, а причина – земное притяжение. Если бы камень лежал на поверхности или находился в состоянии невесомости, он, лишенный подвески, не упал бы.
Для причинной связи также характерно, что с изменением интенсивности или силы действия причины соответствующим образом меняется и интенсивность следствия.
Причинность, наконец, всеобща. Нет и не может быть беспричинных явлений. Все в мире возникает только в результате действия определенных причин. Это – принцип причинности, требующий естественного объяснения всех явлений природы и общества и исключающий их объяснение с помощью каких-то сверхъестественных сил.
Эти особенности причинности обусловливают специфическую ее черту: наличие причинной связи нельзя установить на основе только наблюдения.
Чтобы определить, какое из двух деревьев выше, мы сравниваем их и приходим к соответствующему заключению. Решая вопрос, является ли один человек братом другого, мы изучаем их прошлое и пытаемся определить, имели ли они общих родителей. И в первом, и во втором случае нет необходимости рассматривать какие-то другие деревья и других людей. Иначе обстоит дело с причинными связями. Предположим, мы видим, что камень летит к окну, ударяется об оконное стекло, и стекло раскалывается. Мы говорим, что удар камня был причиной разрушения стекла. Мы видели, как камень ударил в стекло, а стекло, как мы хорошо знаем, всегда раскалывается от сильного удара. Увидев летящий в окно камень, мы можем заранее предсказать, что произойдет. Но представим, что перед окном была прозрачная пластмассовая поверхность и в тот момент, когда камень ударился о пластмассу, кто-то в доме, чтобы обмануть нас, незаметно разбил окно. В обычных ситуациях мы исключаем такой обман и уверенно говорим, что видели своими глазами причину разрушения стекла.
Этот упрощенный пример говорит о том, что о причинной связи нельзя судить только на основе наблюдения, относящегося к одному случаю. Необходимо сопоставление нескольких сходных случаев, а также знание того, что обычно происходит в соответствующих ситуациях.
Причину можно установить лишь на основе рассуждения. В логике разработаны определенные методы проведения таких рассуждений, получившие название принципов, или канонов, индукции. Первая формулировка этих принципов была дана еще в начале ХVII в. Ф. Бэконом. Систематически они были исследованы в ХIХ в. Д. – С. Миллем. Отсюда их название – «каноны (принципы) Бэкона – Милля».
Все принципы индукции опираются на рассмотренные выше свойства причинной связи. Каждое явление имеет причину, именно поэтому поиски ее не лишены смысла. Причиной может быть только явление, имевшее место до наступления того явления, причину которого мы ищем. После явления, считаемого причиной, всегда должно наступать ее следствие. При отсутствии причины следствие не должно иметь места. Изменения в причине влекут за собой изменения в следствии.
Из истории изучения причинности
Возникновение проблематики причинности обязано человеческой способности задавать вопрос «почему?». Под причиной изначально понималось то, что способно породить нечто иное как свое следствие, а указание на причину давало объяснение следствию. Издавна представления о причинности связывались с понятиями силы, власти, принуждения, необходимости, понимаемыми то в обыденно-профанном, то в возвышенно-сакральном смысле.
Для Платона область причин совпадает, в сущности, со сферой идей, порождающих чувственные вещи. Аристотелевская теория четырех причин (материальной, формальной, действующей и целевой) задавала в целом античную и средневековую парадигму, механистическая картина мира Нового времени оставила из этого набора лишь действующую причину.
Новый этап исследования причинности связан с концепцией Д. Юма. Она и сегодня, по убеждению представителей аналитической философии, является основой для обсуждения этой проблемы. Юм пытался показать, что каузальность как необходимое отношение объективного порождения причиной следствия не обнаруживается в опыте, в котором не наблюдаются такие феномены, как «сила», «принуждение» или «необходимость»; человеческому представлению о причинности соответствует в природе лишь регулярная последовательность сходных событий.
Согласно Юму, наше представление о причинности основано на опыте, но выходит за его пределы, поскольку всякое суждение об отдельной ситуации причинности имеет общий характер, будучи основанным на правдоподобном рассуждении, или индукции, не являющейся формой логического вывода. Хотя понятие причинности не может быть обосновано онтологически и логически, оно допускает психологическое оправдание того, почему определенные каузальные суждения рассматриваются как истинные: ожидание привычных последовательностей событий есть свойство человеческого ума, переносимое на природу. По Юму, общие принципы описания причинных событий не могут быть обоснованы именно в силу несовершенства индукции. Таковы принципы универсальности (всякое явление имеет свою причину) и единообразия (одинаковые причины постоянно продуцируют одинаковые следствия) причинности. До сих пор нет единого мнения о приемлемости этих принципов.
Современное обсуждение причинности представляет собой попытку ответить на целый ряд сложных вопросов. Имеют ли причинные суждения особую логическую форму? Каковы носители причинных связей – события или состояния? Чем отличаются актуально действующие причины от потенциальных причин, симптомов, условий и предпосылок? Как различить причинные и случайные регулярности? Каков онтологический статус причинных связей и в чем могли бы заключаться основания для выбора между их реалистической и нереалистической интерпретацией? Что имеет более фундаментальный характер: каузальная связь или каузальные законы? Как относятся между собой причинность и время, причинность и детерминизм, причинность и объяснение?[9 - См. в этой связи: Бом Д. Причинность и случайность в современной физике. М., 1959; Бунге М. Причинность. М., 1962.]
Вероятностный анализ причинности не связывает ее с детерминизмом. Причина рассматривается как то, что делает следствие некоторым образом более вероятным. Для уточнения данного понятия вводятся идеи «статистической релевантности» (П. Саппс), «каузального процесса» (Г. Саймон) и т. п.
Новейшее развитие науки оживило дискуссии по проблеме причинности, в частности в связи с обсуждением интерпретации квантовой механики, релятивистских теорий пространства-времени и неравновесной термодинамики.
5. Научный закон
Научный закон – универсальное, необходимое утверждение о связи явлений. Общая форма научного закона:
«Для всякого объекта из данной предметной области верно, что если он обладает свойством., то он с необходимостью имеет также свойство В».
Универсальность закона означает, что он распространяется на все объекты своей области, действует во всякое время и в любой точке пространства. Необходимость, присущая научному закону, является не логической, а онтологической. Она определяется не структурой мышления, а устройством самого реального мира, хотя зависит также от иерархии утверждений, входящих в научную теорию.
Научными законами являются, например, утверждения: «Если по проводнику течет ток, вокруг проводника образуется магнитное поле», «Химическая реакция кислорода с водородом дает воду», «Если в стране нет развитого устойчивого общества, в ней нет устойчивой демократии» и т. п. Первый из этих законов относится к физике, второй – к химии, третий – к социологии.
Научные законы делятся на динамические и статистические. Первые, называемые также закономерностями жесткой детерминации, фиксируют строго обозначенные связи и зависимости; в формулировке вторых решающую роль играют методы теории вероятностей.
Эволюция научных законов
Для понятия научного закона, играющего ключевую роль в методологии таких наук, как физика, химия, экономическая наука, социология и др., характерны одновременно неясность и неточность. Неясность проистекает из смутности значения понятия онтологической необходимости; неточность связана в первую очередь с тем, что общие утверждения, входящие в научную теорию, могут изменять свое место в ее структуре в ходе развития теории.
Так, известный химический закон кратных отношений первоначально был простой эмпирической гипотезой, имевшей к тому же случайное и сомнительное подтверждение. После работ английского химика В. Дальтона химия была радикально перестроена. Положение о кратных отношениях сделалось составной частью определения химического состава, и его стало невозможно ни проверить, ни опровергнуть экспериментально. Химические атомы могут комбинироваться только в отношении один к одному или в некоторой целочисленной пропорции – сейчас это конститутивный принцип современной химической теории. В процессе превращения предположения в тавтологию положение о кратных отношениях на каком-то этапе своего существования сделалось законом химии, а затем снова перестало быть им. То, что общее научное утверждение может не только стать научным законом, но и прекратить быть им, было бы невозможным, если бы онтологическая необходимость зависела только от исследуемых объектов и не зависела от внутренней структуры описывающей их теории, от меняющейся со временем иерархии ее утверждений.
Научные законы, относящиеся к широким областям явлений, имеют отчетливо выраженный двойственный, описательно-оценочный (дескритивно-прескритивный) характер. Они описывают и объясняют некоторую совокупность фактов. В качестве описаний они должны соответствовать эмпирическим данным и эмпирическим обобщениям. Вместе с тем такие научные законы являются также стандартами оценки как других утверждений теории, так и самих фактов. Если роль ценностной составляющей в научных законах преувеличивается, они становятся лишь средством для упорядочения результатов наблюдения, и вопрос об их соответствии действительности (их истинности) оказывается некорректным.
Так, Н. Хэнсон сравнивает общие теоретические суждения с рецептами повара. Как рецепт лишь предписывает, что надо делать с имеющимися в наличии продуктами, так и теоретическое суждение следует рассматривать скорее как указание, которое дает возможность осуществлять те или иные операции с некоторым классом объектов наблюдения. «Рецепты и теории, – заключает Хэнсон, – сами по себе не могут быть ни истинными, ни ложными. Но с помощью теории я могу сказать нечто большее о том, что я наблюдаю»[10 - Hanson N. R. Perception and Discovery. San Francisco, 1969. P. 300.].
Ценностно нагружены не только общие принципы, но и в той или иной мере и все законы научных теорий. Научный факт и научную теорию невозможно строго отделить друг от друга. Факты истолковываются в терминах теории, их содержание определяется не только тем, что непосредственно устанавливается ими, но и тем, какое место они занимают в теоретической системе. Теоретическая нагруженноcть языка наблюдения и выражаемых в нем фактов означает, что и факты не всегда являются ценностно нейтральными.
В жизни широкого научного закона можно выделить, таким образом, три типичных этапа:
– период его становления, когда он функционирует как гипотетическое описательное утверждение и проверяется прежде всего эмпирически;
– период зрелости закона, когда он в достаточной мере подтвержден эмпирически, получил ее системную поддержку и функционирует не только как эмпирическое обобщение, но и как правило оценки других, менее надежных утверждений теории;
– период старости закона, когда он входит уже в ядро теории, используется прежде всего, как правило, для оценки других ее утверждений и может быть отброшен только вместе с самой теорией; проверка такого закона касается прежде всего его эффективности в рамках теории, хотя за ним остается и старая, полученная еще в период его становления эмпирическая поддержка.
На втором и третьем этапах своего существования научный закон является двойственным, описательно-оценочным утверждением и проверяется, как все утверждения такого рода. Речь идет именно о типичных этапах эволюции закона, а не о том, что каждый закон проходит все три этапа.
Здесь можно провести аналогию с этапами жизни человека: юностью, зрелостью и старостью. Выделение этих этапов не означает, что биография каждого человека включает их все: одни люди доживают до глубокой старости, другие умирают совсем молодыми.
Научные законы, представляющие собой простые эмпирические обобщения («Все металлы электропроводны», «Все многоклеточные живые организмы смертны» и т. п.), никогда не вступают, как кажется, в период старости. Этим объясняется их удивительная – в сравнении с другими научными законами – устойчивость: когда теория, в которую они входили, отбрасывается, они обычно становятся элементами новой, пришедшей ей на смену теории.
В качестве примера закона, прошедшего в своей эволюции все три этапа, можно привести второй закон механики Ньютона: сила равна произведению массы на ускорение. Долгое время этот закон был фактической истиной. Потребовались века упорных эмпирических и теоретических исследований, чтобы дать ему строгую формулировку. Сейчас данный закон выступает в рамках теории Ньютона как аналитически истинное утверждение, которое не может быть опровергнуто никакими наблюдениями[11 - См.: Hanson N. R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1965. P. 99–105.].
Другим примером закона, прошедшего все три типичных этапа эволюции, может служить упоминавшийся ранее химический закон кратных отношений, ставший аналитическим высказыванием после работ Дальтона.
В так называемых эмпирических законах, или законах малой общности, подобных закону Ома или закону Гей-Люссака, оценочная составляющая ничтожна. Эволюция теорий, включающих такие законы, не меняет места последних в иерархии утверждений теории; новые теории, приходящие на место старым, достаточно безбоязненно включают такие законы в свой эмпирический базис.
Объяснение через научный закон
Одной из главных функций научного закона является объяснение, или ответ на вопрос «Почему исследуемое явление происходит?» Объяснение обычно представляет собой логическое выведение (дедукцию) объясняемого явления из некоторого научного закона и утверждения о так называемых «начальных условиях». Такого рода объяснение принято называть «номологическим», или «объяснением через охватывающий закон». Как будет показано далее, объяснение может опираться не только на научный закон, но и на случайное общее положение, а также на утверждение о каузальной связи. Объяснение, опирающееся на научный закон, имеет, однако, известное преимущество перед другими типами объяснений: оно придает объясняемому явлению необходимый характер.
«Наука существует только там, – пишет французский экономист М. Алле, – где присутствуют закономерности, которые можно изучать и предсказать. Таков пример небесной механики. Но таково положение большей части социальных явлений, а в особенности явлений экономических. Их научный анализ действительно позволяет показать существование столь же поразительных закономерностей, что и те, которые обнаруживаются в физике. Именно поэтому экономическая дисциплина является наукой и подчиняется тем же принципам и тем же методам, что и физические науки»[12 - Алле М. Экономика как наука. М., 1995. С. 93.].
Такого рода позиция все еще обычна для представителей конкретных научных дисциплин. Однако мнение, что наука, не устанавливающая собственных научных законов, невозможна, не выдерживает методологической критики. Экономическая наука действительно формулирует специфические закономерности, но ни политические науки, ни история, ни лингвистика, ни тем более нормативные науки, подобные этике или эстетике, не устанавливают никаких научных законов. Эти науки дают не номологическое, а каузальное объяснение исследуемым явлениям или же выдвигают на первый план вместо операции объяснения операцию понимания, опирающуюся не на описательные, а на оценочные утверждения.
Как уже говорилось, научные законы формулируются теми естественными и социальными науками, которые используют в качестве своей системы координат сравнительные категории. Гуманитарные и естественные науки, опирающиеся на абсолютную систему категорий, не устанавливают собственных научных законов.
6. Социальные тенденции
Идея существования особых законов, которым подчиняется историческое развитие, начала складываться только в Новое время. Номологическое, опирающееся на универсальный закон объяснение исторических событий противопоставлялось характерному для религиозных концепций телеологическому, целевому их объяснению.
Однако замысел открыть законы истории и тем самым поставить науку историю в один ряд с другими науками, устанавливающими определенные закономерности, приводил и, надо думать, всегда будет приводить, в лучшем случае, лишь к расплывчатым банальностям.
В качестве примера можно сослаться на «социальные законы развития» В. Вундта, составляющие, по его мнению, особый отдел «исторических законов развития». «Согласно закону социальных равнодействующих, – пишет Вундт, – каждое данное состояние в общем всегда сводится к одновременно имеющимся слагаемым, которые соединяются в нем для единого совместного действия»[13 - Вундт В. Социальные законы // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 146.]. Трудно сказать, что означает данный закон и какое вообще отношение он имеет к истории. Не лучше обстоит дело и с «законом социальных контрастов». Этому закону, говорит Вундт, «подчиняются все те процессы социальной жизни, при которых определенные явления повышаются благодаря своей противоположности с другими предшествующими или одновременными явлениями»[14 - Там же.]. Данный закон Вундт относит не только к истории, но и к литературе и искусству и говорит о том, что в особенности благоприятно господству контраста политическое положение дел благодаря смене подъема страхом и надеждой; здесь вместе с тем контраст обычно не поддается какому-либо предварительному подсчету, не только из-за единичного характера исторических событий, но из-за повышенного действия чувств, чего никогда не следует упускать из виду.
Возможно, за этими расплывчатыми утверждениями и стоит какое-то верное психологическое наблюдение, однако непонятно, как приложить его к истории и что оно способно дать для исторического объяснения.
Стремление во что бы то ни стало открыть законы истории приводило иногда к тому, что явно ошибочные концепции излагались в форме отдельных тезисов, а последние выдавались за исторические законы.
Историцизм
Воззрение, согласно которому задачей науки истории является открытие законов человеческой истории, позволяющих предсказывать будущее развитие общества, получило название историцизма. Историцизм зародился еще в античной философии (Гераклит, Платон); в XIX в., когда он достиг расцвета, его сторонниками являлись Г. Гегель, О. Конт, К. Маркс, Дж. Милль и др.
В частности, Милль говорил о своем методе, что он заключается в попытке путем изучения и анализа общих фактов истории открыть закон прогресса. Данный закон, будучи установлен, должен позволить нам предсказывать будущие события так же, как это происходит в алгебре, когда уже из первых членов бесконечного ряда становится понятным принцип регулярности их образования, и мы можем предсказать, каким будет весь остальной ряд вплоть до любого члена[15 - См.: Милль Дж. С. Система логики силлогистической и индуктивной. СПб., 1914. Кн. VI. Ч. Х.].
Поппер подвергает резкой критике идею существования законов истории. Он проводит различие между обобщающими науками и историческими науками. Теоретические обобщающие науки занимаются проверкой универсальных гипотез, прикладные обобщающие науки – предсказанием конкретных событий.
Исторические науки заняты конкретными, специфическими событиями и их объяснением. В силу этого не может быть никаких исторических законов. Обобщение принадлежит к таким научным процедурам, которые следует строго отличать от анализа отдельного события и его причинного объяснения. Задача истории как раз и заключается в том, чтобы анализировать отдельные события и объяснять их причины. Те, кого интересуют законы, должны обратиться к обобщающим наукам (например, к социологии).
То, что историки интересуются единичными или специфическими событиями, а не законами или обобщениями, вполне совместимо, полагает Поппер, с научным методом, в частности с причинным объяснением. Исторические науки не стоят особняком в своем отношении к универсальным законам. Всякий раз, когда речь идет о применении науки к единичной или частной проблеме, возникает сходная ситуация. Химик, проводящий анализ некоторого соединения – допустим, куска породы, – не думает об универсальном законе. Он применяет стандартную процедуру, являющуюся, с логической точки зрения, проверкой единичной гипотезы (например, «это соединение содержит серу»). Интерес его является главным образом «историческим» – это описание одной совокупности событий или одного индивидуального физического тела.
Историцизм является одной из форм натурализма – стремления перенести в сферу общественных наук то, что считается методом естественных наук.
Типичный аргумент в пользу историцизма состоит в следующем: «Мы можем предсказывать затмения, почему же тогда мы не можем предсказывать революции?» В более систематической форме этот аргумент звучит так: «Задачей науки является предсказание. Поэтому задачей общественных наук должны быть предсказания относительно общества, т. е. истории».
Нередко историцистское истолкование истории соединяется с активизмом – уверенностью, что история делается самими людьми, и вызванным этой уверенностью стремлением к активности, неприятием бездеятельности и пассивного ожидания. Как выразил эту «активистскую позицию» Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе», «философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы его изменить».
Однако активизм, опирающийся, подобно активизму К. Маркса, на идею естественных законов истории, столь же непреложных, что и законы природы, является внутренне непоследовательной позицией. Такой активизм предполагает, что общество изменяется людьми, но при этом движется по предопределенному и неизменному пути, стадии которого предначертаны непреложной исторической необходимостью.
В предисловии к первому тому «Капитала» Маркс был вынужден так ограничить возможность активного вмешательства людей в ход их собственной истории: когда общество находит естественный закон, определяющий его развитие, даже в этом случае оно не может ни перескочить через естественные фазы своей эволюции, ни выкинуть их из мира росчерком пера; но кое-что оно может сделать: сократить и облегчить родовые муки.
Совмещение активизма с идеей «железных законов истории» вызвало критику уже в конце XIX в. Утверждалось, в частности, что если такие законы существуют, создание политической партии, ставящей своей целью уничтожение капитализма и построение социализма, столь же бессмысленно, как и создание партии, борющейся за то, чтобы Луна – в соответствии с законами природы – двигалась по своей орбите.
Историцизм не учит бездеятельности и фатализму и вместе с тем утверждает, что любая попытка вмешаться в социальные изменения тщетна.
Основную задачу индивидуальной жизни историцизм видит в том, чтобы индивид был добровольным инструментом для достижения историей ее объективных целей. Если человек будет бороться против них, ему все равно не удастся остановить или изменить ход истории. Все, чего он добьется, – это своего осуждения потомками. Тот, чья деятельность идет по линии движения истории, удостоится со временем общественной похвалы, в то время как тех, которые пытаются действовать против хода истории, ждет неминуемое осуждение.
Историцизм проводит, таким образом, идею, что высший суд есть суд истории, или, как говорили в Средние века, «всемирная история – это всемирный суд». Эта идея, характерная для всех закрытых (коллективистических) обществ, замещается в открытых (индивидуалистических) обществах убеждением, что высшим судьей своей жизни и своей истории является сам человек, живущий в конкретную эпоху.
Особенности социальных тенденций
Социальная тенденция представляет собой достаточно устойчивую линию развития группы взаимосвязанных социальных явлений.
Понятие социальной тенденции является одним из основных в методологии социальных и гуманитарных наук. Его роль во многом аналогична той, какую в методологии естественных наук играет понятие закона науки. Особенно существенное значение имеет исследование социальных тенденций в истории и тех подобных ей науках, для которых понятие научного закона вообще является инородным.
Примерами социальных тенденций могут служить тенденция роста численности человечества, остающаяся устойчивой в течение многих веков тенденция технического прогресса, распространяющаяся на три последних столетия, и т. п. Социальные тенденции могут быть универсальными, охватывающими все человечество, или локальными, касающимися только отдельных регионов или групп стран, отдельных социальных слоев и т. д.
Позиция, что история представляет собой смену единичных и уникальных явлений, что в ней нет прямого повторения, и потому нет законов, сложилась в конце XIX – начале XX в. (В. Виндельбанд, Г. Риккерт, Б. Кроче, Ф. А. Хайек, К. Поппер, К. Ясперс, Р. Арон и др.).
Отсутствие законов исторического развития не означает ни того, что в истории нет причинных связей, ни того, что в ней нельзя выявить определенные тенденции, или линии, развития. В истории действует принцип причинности: «Все имеет причину, и ничто не может произойти без предшествующей причины». Этот принцип универсален, он распространяется на все области и явления, и совокупная деятельность людей, именуемая историей, не является исключением из него. Однако законы отличны от причинных связей, и наличие в истории причинности никак не означает существования исторических законов. Выявление причинных зависимостей между историческими событиями – одна из основных задач науки истории.
Другой ее важной задачей являются обнаружение складывающихся в определенный период в определенном обществе тенденций развития, прослеживание линий развития его институтов, идей и т. д.
Тенденции не являются законами истории, хотя их часто путают с ними. Прежде всего научный закон – это универсальное утверждение. Высказывание о тенденции является не универсальным, а экзистенциальным: оно говорит о существовании в определенное время и в определенном месте некоторого направленного изменения. Если закон действует всегда и везде, то тенденция складывается в конкретное время, и срок ее существования ограничен.
Скажем, тенденция роста численности человечества сохранялась сотни и даже тысячи лет, но она может измениться за считанные десятилетия. Технический прогресс охватывает три последних столетия, однако при определенных неблагоприятных обстоятельствах его результаты могут быть утрачены в течение жизни одного поколения.
Тенденции, в отличие от законов, всегда условны. Они складываются при определенных условиях и прекращают свое существование при исчезновении этих условий. Тенденция, отчетливо проявившаяся в одну эпоху, может совершенно отсутствовать в другую эпоху. Например, греческие философы говорили о ясном направлении смены форм правления: от демократии к аристократии и затем к тирании. Но сегодня такой тенденции уже нет: некоторые демократии длятся, не вырождаясь, сотни лет, другие сразу же переходят к тирании и т. д.
Одной из типичных ошибок, связанных с тенденциями исторического развития, является распространение социальных тенденций, кажущихся устойчивыми в настоящем, на прошлое или на будущее. Так, в начале 60-х гг. Сорокин выделил «три главные тенденции нашего времени»: перемещение творческого лидерства человечества из Европы в Америку, Азию и Африку; распад чувственной (материалистической) культуры и переход к идеационной (религиозной) культуре; сближение капиталистического и коммунистического порядков и образов жизни и формирование более совершенного, чем капитализм и коммунизм, интегрального строя[16 - См.: Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 148–150.]. Уже сейчас можно сказать, что первая тенденция реализуется только частично, а два других предсказания являлись ошибочными.
Проблема исторического прогресса
Хорошим примером социальных тенденций может служить прогресс, имеющий место в ряде областей социальной жизни.
Идея прогресса как неуклонного движения вперед, от низшего к высшему, перехода на более высокие ступени развития и изменения к лучшему сложилась и окрепла в эпоху Просвещения. Лейбниц первым сформулировал в качестве единого принципа исторической науки «принцип возвышения духа», возникающего из природы, обретающего самостоятельность и в силу внутренней необходимости постоянно движущегося вперед. Историческая наука Просвещения, проникнутая оптимизмом своего времени, считала всесторонний культурный прогресс очевидным следствием освобожденного от религиозных предрассудков разума. Идея прогресса стала формулироваться как всеобщий закон, детерминирующий динамику истории.
Прогрессизм как вера в неуклонный прогресс опирался прежде всего на очевидное бурное развитие науки и техники. Однако он не останавливался на этом, распространяя идею восходящего развития на все другие области культуры.
Вера в прогресс получила особое распространение в XVIII в., в период торжествующей национальной и культурной экспансии, когда Западная Европа сделалась своего рода центром мира. Но даже для того периода трудно было согласовать поверхностный оптимизм с историческими фактами.
Обычно различают две формы прогрессизма: веру в прогресс как бесконечное восходящее развитие, не имеющее предела, и веру в прогресс как развитие, ведущее, в конце концов, к совершенному обществу. Вторая форма прогрессизма – это утопизм, характерным примером которого является теория социального развития Маркса. Утопические концепции, активизировавшиеся начиная с эпохи Возрождения, продолжают питать революционные движения и в наши дни.
XX век, вместивший две мировые войны, социалистические революции и тоталитарные режимы, обнажил проблематичный характер прогресса. Стало очевидным, что идея прогресса вовсе не является всеобщим историческим законом. Прогресс распространяется далеко не на все сферы социальной жизни, а его результаты в тех областях, где он все же имеет место, неоднозначны. Неожиданность и радикальность, которыми сопровождался распад прогрессизма, были столь поразительны, что многие из тех, кто в свое время боролся против идеологии прогрессизма, почувствовали себя призванными защитить те ее элементы, которые достойны оправдания.
Мы потеряли веру в «прогресс» и считаем прогресс понятием ложным, туманным и произвольным, говорил в начале 1920-х гг. русский философ С. Л. Франк. Человечество вообще, и европейское человечество в частности, вовсе не беспрерывно совершенствуется, не идет неуклонно по какому-то ровному и прямому пути к осуществлению добра и правды. Напротив, оно блуждает без предопределенного пути, поднимаясь на высоты и снова падая с них в бездны, и каждая эпоха живет какой-то верой, ложность или односторонность которой потом изобличается[17 - См.: Франк С. А. Крушение кумиров // Сочинения. Вып. 2. М., 1991. С. 165.].
Франк полагает, что подлинного прогресса не было даже в Новое время, когда возникла сама идея прогресса. Раньше этот период представлялся временем бесспорного совершенствования человечества, освобождения его от интеллектуальной, моральной и духовной тьмы и узости прошлого, расширения внешнего и внутреннего кругозора его жизни, увеличения его могущества, освобождения личности, накопления не только материальных, но и духовных богатств, повышения нравственного уровня. Но теперь стало очевидным, что Новое время было эпохой, которая через ряд блестящих внешних успехов завела человечество в какой-то тупик и совершила в его душе непоправимое опустошение. В итоге этого яркого и импонирующего развития культуры, просвещения, свободы и права человечество пришло совершенно неожиданно для себя к состоянию нового варварства.
Суждения Франка о прогрессе чересчур скептичны. В них не различаются с достаточной ясностью области, в которых прогресс очевиден, области, в которых он чередуется с периодами регресса, и, наконец, области, в которых он просто отсутствует или не может быть обнаружен из-за краткости известной нам истории.
Есть несомненный прогресс в знании и техническом умении, причем результаты его постоянно передаются дальше и все более становятся всеобщим достоянием. В этой области мировая история может быть понята как развитие по восходящей линии, хотя и содержащее отступления и остановки, но в целом связанное с постоянным ростом достижений. В прогресс науки и техники вносят свой вклад все народы, а достижения этого прогресса по самой своей сущности доступны всем людям и действительно становятся достоянием всех. Можно предполагать, что в настоящее время прогресс в сфере науки и техники достиг своей высшей точки.
Однако это лишь одна линия целого. Прогресс в науке и технике не является, конечно, всеобщим законом истории. Это только длительная историческая тенденция, которая, несомненно, продолжится и в будущем. К тому же научный и технический прогресс ведет к единству в области знания, но не к единству человечества.
Сомнителен прогресс в искусстве. Будучи всеобщим достоянием, оно достигает высокого совершенства лишь у определенных народов и в определенные исторические периоды. Затем, взойдя на неповторимую высоту, оно как бы исчерпывает заложенные в нем потенции. Свершенное становится классикой, и новая волна в искусстве представляет собой уже совершенно иной стиль и не считает себя продолжением или даже преодолением того, что было достигнуто ранее.
Нет сколько-нибудь заметного прогресса в человеческой природе, в человеческой доброте и мудрости, в развитии интеллектуальных способностей человека. Высокоразвитые культуры не вызывают восхищения у народов, значительно уступающих им в развитии. «Быстрый рост усредненности, неразмышляющего населения, даже без борьбы, самим фактом своей массовости, торжествует, подавляя духовное величие, – пишет К. Ясперс. – Беспрерывно идет отбор неполноценных, прежде всего в таких условиях, когда хитрость и брутальность служит залогом значительных преимуществ»[18 - Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 2. М., 1991. С. 165.].
Подводя итог, можно еще раз повторить, что идея прогресса, чрезвычайно популярная еще сто лет назад, в свете событий прошлого века оказалась неочевидной и неоднозначной. Прогресс – не закон истории, прогрессивное развитие в тех областях, где оно существует, – результат человеческого разума и человеческих усилий.
7. Детерминизм
Категория детерминизма является одной из конкретизаций более общей категории определенности, или устойчивости, существующего. Детерминированное является необходимым, в то время как недерминированное представляет собой возможное, случайное или невозможное. Детерминизм и индетерминизм – две противоположные позиции в вопросе о взаимосвязи и взаимообусловленности явлений. Детерминизм утверждает определенность одних событий или состояний другими, индетерминизм есть отрицание детерминизма. Каузальная детерминация может рассматриваться как частный случай детерминированности, а именно как определенность следствий их причинами.
Многие события или состояния таковы, что в одно время является детерминированным их наличие, а в другое – отсутствие. Наступление некоторого события или состояния в определенное время может быть детерминировано в одно время и не детерминировано в другое. Можно утверждать, например, что выпадение дождя сегодня детерминировано, а выпадение его послезавтра – нет; можно, сверх того, заявлять, что сегодняшний дождь был детерминирован событиями, имевшими место еще неделю назад, но не был детерминирован событиями годичной давности.
Вневременная детерминация может считаться с известным приближением частным случаем временной. Выражение «детерминировано.»истолковывается при этом как означающее «во всякое время детерминировано наступление события, описываемого высказыванием.».
Можно выделить два основных типа определенности последующих событий предшествующими: каузальную детерминацию и вызревание предпосылок для последующего наступления конкретного события. Например, в XV в. в Западной Европе созрели предпосылки для модернизации и перехода от традиционного общества к индустриальному; в XVII в. появились предпосылки для создания классической механики, в XIX в. – предпосылки для формулировки развитой теории социализма и т. п. Как говорит П. Рикёр, прошлое воздействует на настоящее и будущее не только каузально: оно открывает определенные возможности, что, собственно, и заставляет постоянно обращаться к нему. Формирование предпосылок вряд ли можно отождествить с каузальной детерминацией: причина с необходимостью влечет наступление следствия, в то время как предпосылки не связаны со следующим за ними событием отношением необходимости.
Каузальная детерминированность – не единственный, но, по-видимому, наиболее интересный случай детерминированности. Введение представления о следственной детерминации не означает отрицания односторонней направленности, или асимметрии, причинной связи, активности и производительности причин и пассивности их следствий. Оно не ведет также с необходимостью к растворению причинности в универсальном взаимодействии и к отказу от принципа, утверждающего одностороннюю зависимость следствий от причин. Для получения всех этих нежелательных, как кажется, заключений требуется вполне определенное понимание каузального постдетерминизма, предполагающее производительность следствий и возможность обратного воздействия следствий на вызвавшие их явления, в том числе и на явления, переставшие уже существовать.
Принципы детерминизма
Утверждения, подобные принципам: «всякое явление имеет характерные черты и приобретает их одним или несколькими определенными способами»; «все, что происходит, необходимо порождается действием какой-либо причины»; «истинное однажды истинно во все последующие времена»; «следствия всех событий уходят сколь угодно далеко в будущее»; «причины некоторых событий не простираются бесконечно в прошлое», – не являются истинами логики. В этих утверждениях фиксируются определенные свойства реальных событий и их связей. Установление истинности или ложности этих утверждений не может быть результатом анализа значений входящих в них слов и выражений; оно требует обращения к опыту, к исследованию тех вещей и состояний, о которых мы говорим, используя данные слова и выражения.
Это не означает, конечно, что приведенные и подобные им утверждения не могут быть объектом концептуального, и в частности формально-логического, анализа. Последний необходим, в частности, при проведении четкого различия между детерминизмом и индетерминизмом, между разновидностями детерминизма и индетерминизма, при анализе доктрины логического детерминизма, в соответствии с которой строгий детерминизм является следствием логического принципа двузначности, проблем, связанных с реальностью прошлого и будущего, с их асимметрией и др. Для обсуждения этих и многих иных проблем целесообразно использовать особый искусственный язык, позволяющий дать компактные формулировки разных версий детерминизма и индетерминизма, выявить такие их логические отношения, как следование, эквивалентность, совместимость, несовместимость, и проследить сколь угодно далеко идущие следствия каждой из этих версий.
Многие события и состояния, кажется, таковы, что в одно время является детерминированным их наличие, а в другое – отсутствие. Наступление некоторого события или состояния в определенное время может быть детерминировано в одно время и не детерминировано в другое. Можно утверждать, например, что выпадение сегодня дождя детерминировано, а выпадение его послезавтра – нет; можно, сверх того, заявлять, что сегодняшний дождь был детерминирован событиями, имевшими место еще неделю назад, но не был детерминирован событиями годичной давности.
Язык, допускающий формы «детерминировано событие А» и «наступление события А причинно имплицирует наступление события В» и не содержащий форм «детерминировано во время t наступление в иное время t? события А» и «наступление в t события А причинно имплицирует наступление в t? события В», не обладает достаточной выразительной силой для представления приведенных и подобных им утверждений.
Явная временная квалификация детерминированности событий и состояний позволяет говорить не только об определенности последующего предшествующим, но и о детерминированности предшествующего последующим. Обычно, обсуждая детерминацию, в частности каузальную детерминацию, имеют в виду лишь однозначную определенность более позднего более ранним.
Утверждения типа «все детерминировано», «нет беспричинных явлений», «причина предшествует следствию», «всякое событие детерминировано во всякий предшествующий его наступлению момент» и т. п. могут быть лишь фактически истинными. Знание значений входящих в них слов и выражений, в частности знание значений таких слов, как «детерминировано», «причина», «следствие», не является достаточным основанием для заключения об истинности или ложности данных утверждений. Только эмпирическое исследование фактически встречающихся многообразных случаев детерминации и каузальной связи может оказаться таким основанием.
Исходным выражением теории детерминации должно быть выражение «в t реализуется (имеет место) А».
Один из принципов детерминизма гласит:
1) всякое событие, когда бы оно ни происходило, каузально детерминировано в каждый момент времени.
Два частных случая этого принципа, касающихся причинной и следственной детерминации, таковы:
1а) каким бы ни было событие и в какой бы момент времени оно ни происходило, причина этого события существует во всякий предшествующий его наступлению момент, или, короче, «причины всех событий уходят бесконечно в прошлое» (под «прошлым» понимается всякое время, предшествующее рассматриваемому событию);
1б) следствия каждого события существуют в сколь угодно отдаленный момент будущего.
Заменяя в принципе 1), который может быть назван принципом строгого детерминизма, слово «все» на слово «некоторые», и наоборот, можно получить различные ослабленные версии принципа детерминизма.
К ним относятся, в частности, следующие:
2) существуют такие события, что, независимо от того, в какое время они происходят, их наличие в это время каузально детерминировано во всякое время;
3) для каждого события имеется такой момент времени, что наступление данного события в этот момент детерминировано в любое время;
4) всякое событие, когда бы оно ни происходило, каузально детерминировано в определенный момент времени;
5) некоторые события каузально детерминированы в определенные моменты времени.
Легко убедиться, что из принципа 1) следуют принципы 4) – 5). Утверждения 4) и 5) логически независимы друг от друга. Можно соглашаться с одним из них, не принимая вместе с тем другого.
Частными случаями принципов детерминизма являются следующие утверждения: 6) существуют события, причины которых простираются бесконечно в прошлое; 7) следствия некоторых событий могут быть обнаружены в сколь угодно отдаленном будущем; 8) всякое событие имеет причину в некоторый предшествующий ему момент времени; 9) все события имеют следствия.
Если принимается какой-то из принципов 1) – 5), получается теория детерминизма, симметричная в следующем смысле: каждому доказуемому в ней утверждению о причинах соответствует аналогичное утверждение о следствиях, и наоборот. Иными словами, если в теории утверждается, что имеются события с бесконечно удаленными причинами, то в ней доказуемо также существование событий с бесконечными во времени следствиями. И если в симметричной теории устанавливается наличие следствий у всех без исключения событий, то в ней утверждается также отсутствие явлений, лишенных причины.
Утверждения о следствиях и утверждения о причинах логически независимы друг от друга. Это означает, что возможны различные разновидности несимметричных систем.
Индетерминизм
Граница между детерминизмом и индетерминизмом не является четкой. Нередко одна и та же точка зрения одними авторами оценивается как детерминистическая, а другими как индетерминистическая.
Определим индетерминизм как позицию, находящуюся в противоречии с некоторой детерминистической позицией. Коротко говоря, индетерминизм есть отрицание детерминизма.
Возможны несколько версий принципа каузального детерминизма и, следовательно, несколько версий каузального индетерминизма. Наиболее сильная формулировка первого принципа постулирует каузальную детерминированность всякого явления во всякое время. Соответствующая ей формулировка второго принципа утверждает существование событий, наличие которых в определенное время не является каузально детерминированным в то или иное время. Наиболее слабая версия принципа детерминизма постулирует существование событий, наступление которых каузально детерминировано в некоторые моменты времени. Связанная с нею наиболее сильная формулировка индетерминизма отрицает наличие моментов времени, в которые было бы каузально детерминировано то или иное событие.
Ранее было проведено различие между причинным и следственным детерминизмами. Можно ввести теперь аналогичное различие между причинным и следственным индетерминизмами.
Например, принцип, утверждающий, что всякое явление, независимо от того, когда оно происходит, не является каузально детерминированным в некоторое время, имеет два следующих частных случая:
а) для всякого события существуют моменты времени, в которые оно не имеет еще причины;
б) не имеется событий с бесконечно протяженными во времени следствиями.
Первый из этих случаев является одной из версий причинного индетерминизма, второй – следственного.
Возможны симметричные и несимметричные детерминистические позиции. Сходная возможность сохраняется и для индетерминистических точек зрения. Можно принимать, например, что причины каждого события не уходят сколь угодно далеко в прошлое, и вместе с тем отрицать, что какое-либо событие имеет следствия, и т. д.
Особый интерес представляет допускаемая рассматриваемой классификацией позиций возможность комбинации принципов детерминизма с теми или иными принципами индетерминизма. Существование комбинированных позиций, объединяющих детерминистические утверждения с индетерминистическими, является, по-видимому, основной причиной разногласий по поводу различения детерминизма и индетерминизма и последующей квалификации той или иной конкретной позиции.
Наиболее сильная версия детерминизма не совместима ни с одним из вариантов индетерминизма. Сходным образом наиболее сильная формулировка индетерминизма не может быть дополнена без противоречия тем или иным утверждением о существовании причин или следствий. Но имеются неполные детерминистические и индетерминистические позиции, оставляющие открытым вопрос о детерминированности или недетерминированности некоторых явлений в отдельные моменты времени.
Примерами их могут служить следующие две:
а) некоторые события детерминированы во все моменты времени;
б) неверно, что каждое событие детерминировано во всякое предшествующее его наступлению время.
Первую из них можно расширить до полной детерминистической позиции, вторую – до полной индетерминистической. Но можно также объединить два приведенных утверждения и получить комбинированную позицию, согласно которой существуют как всегда детерминированные события, так и события, не определенные в некоторые по меньшей мере моменты, предшествующие их наступлению. Утверждения о существовании в определенное или всякое время причин отдельных или всех событий могут комбинироваться с положениями, отрицающими наличие следствий у всех или определенных явлений в некоторый или каждый момент времени.
Очень популярной является такая, например, комбинированная позиция: принимается бесконечная протяженность следствий каждого явления, и вместе с тем утверждается, что некоторые явления не имеют причин в достаточно отдаленном прошлом. Еще одна распространенная комбинированная позиция может быть передана утверждением: ничто не происходит без причины, но вместе с тем неверно, что причины всякого события вечны. Такую позицию занимал, в частности, в момент создания многозначных логик польский логик Я. Лукасевич, называвший себя, однако, индетерминистом[19 - См. в этой связи: Ивин А. А. Логические теории Яна Лукасевича. М., 2002 (гл. 3).].
До сих пор принципам детерминизма и индетерминизма и их комбинациям давалась онтологическая интерпретация. Они формулировались как утверждения о структуре действительности, о реально существующих или несуществующих причинах и следствиях. Этим же принципам может быть дана также эпистемологическая интерпретация, в которой они говорят о возможности определенных описаний действительности. Например, онтологическому утверждению «причины некоторых событий не уходят бесконечно в прошлое» можно поставить в соответствие утверждение «невозможна теория, позволяющая указать причину всякого события в сколь угодно отдаленном прошлом». Первое из этих утверждений характеризует определенным образом действительность, второе – теорию, дающую ее описание.
Отношение между онтологической и эпистемологической интерпретациями одного и того же принципа является одним из аспектов отношения теории к описываемому ею фрагменту реального мира.
8. Историзм
Понятие историзма является одной из важных категорий тех гуманитарных и социальных наук, которые истолковывают мир – и прежде всего социальную жизнь – как постоянное изменение (становление) и используют временной ряд «прошлое – настоящее – будущее» («было – есть – будет»).
Если понятие детерминизма является конкретизацией категории определенности применительно к наукам о бытии, то понятие историзма представляет собой конкретизацию этой же общенаучной категории, но уже применительно к наукам о становлении.
Из многочисленных значений термина «историзм» можно отделить следующие два основных его значения:
– определенность настоящего прошлым и/или будущим;
– определенность прошлого и будущего настоящим.
Религиозные концепции истории, как правило, настаивают на определенности настоящего будущим. В частности, история, написанная в соответствии с принципами христианства, является провиденциальной и апокалиптической. Она приписывает исторические события не мудрости людей, но действиям бога, определившего не только основное направление, но и все детали человеческой деятельности. Для средневекового историка, пишет Р. Дж. Коллингвуд, история была не просто драмой человеческих устремлений, в которой он принимал ту или иную сторону, но процессом, которому присуща внутренняя объективная необходимость. Самые мудрые и сильные люди вынуждены подчиниться ей не потому, что, как у Геродота, бог – разрушительное и вредоносное начало, но потому, что бог, будучи провидцем и творцом, имеет соответственный план и никому не позволит помешать его осуществлению. Поэтому человек, действующий в истории, оказывается втянут в божественные планы, и они увлекают его за собой независимо от его согласия. «История как воля бога предопределяет самое себя, и ее закономерное течение не зависит от стремления человека управлять ею»[20 - Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 53.]. Теология истории длится от творения до Судного дня и спасения. Поступь бога в истории обнаруживает себя в последовательности актов сотворения мира, создания человека и изгнания его из рая, изъявления божественной воли устами пророков, спасения, явления бога людям на рубеже времен, предстоящего Страшного суда. Смысл исторического существования заключен в будущем и является результатом не одного познания, но и исполненного надежд ожидания.
Упования на будущее воздаяние сделались инородными для исторического сознания лишь в ХХ в. Радикальные концепции прогресса, выдвигавшиеся в ХVIII – ХIХ вв. Ж. А. Кондорсе, Сен-Симоном, О. Контом, К. Марксом и др., оставались эсхатологически мотивированными будущим. Вместе с тем у Маркса начинает постепенно складываться идея определенности настоящего не только будущим, но и прошлым. В результате его позиция оказывается двойственной: история движется не только своим притяжением к конечной цели, но и объективными историческими законами, обусловливающими переход от более низких к более высоким общественно-экономическим формациям и в конечном счете – к коммунистической формации.
В ХХ в. представление о предопределенности настоящего будущим утрачивает остатки былого влияния, уступая место убеждению, что настоящее определяется прошлым и в известной мере образом того ближайшего, обозримого будущего, которое ожидает общество, культуру и т. п. и реализация которого во многом зависит от усилий человека. Отказ от идеи законов истории, действующих с «железной» необходимостью, придает определенности настоящего прошлым вероятностный, статистический характер. Такое понимание историзма лишает ценности «удобное и по существу ничего не значащее толкование истории как постижимого и необходимого поступательного движения человечества» (К. Ясперс).
Идея определенности не только будущего, но и прошлого настоящим начала складываться в конце XIX – начале XX в. Еще Ф. Шлейермахер, положивший начало современной герменевтике, требовал от историка встать на позицию того исторического персонажа, действия которого описываются, и понять его лучше, чем он сам понимал себя. При этом предполагалось, что современный интерпретатор, смотрящий в прошлое из своего специфического настоящего, способен выйти из своего «теперь» и полностью идентифицироваться с прошлым. Но уже у О. Шпенглера разные культуры не являются проницаемыми друг для друга, так что человек более поздней культуры не способен адекватно представить себя индивидом ушедшей в прошлое культуры и не может вполне понять строй мыслей и образ действий последнего. Настоящее, границы которого совпадают с границами культуры, предопределяет невозможность адекватного познания прошлого.
С особой силой подчеркнул историчность бытия человека, его погруженность в настоящее и зависимость не только будущего, но и прошлого от настоящего экзистенциализм. Невозможно подняться над историей, чтобы рассматривать прошлое «беспристрастно». Объективность исторична, и она прямо связана с той позицией в истории, с которой исследователь пытается воссоздать прошлое. «Мы ведь тоже вынуждены видеть и истолковывать прежнее мышление из горизонта определенного, т. е. нашего мышления, – пишет М. Хайдеггер. – …Мы не можем выйти из нашей истории и из нашего «времени» и рассмотреть само по себе прошлое с абсолютной позиции, как бы помимо всякой определенной и поэтому обязательно односторонней оптики… Вопрос об истинности данного «образа истории» заходит дальше, чем проблема исторической корректности и аккуратности в использовании и применении источников. Он соприкасается с вопросом об истине нашего местоположения в истории и заложенного в нем отношения к ее событиям»[21 - Heidegger M. Der europaishe Nihilismus. Pfulingen, 1967. S. 90–91.]. Хайдеггер почти с той же силой, что и Шпенглер, настаивает на взаимной непроницаемости и принципиальной необъяснимости культур. Единственным приближением к чужой культуре ему представляется самостоятельное, т. е. достигаемое внутри собственной живой истории и каждый раз заново, ее осмысление. Позиция самостоятельного мыслителя, какая бы она ни была, будет уникальной и вместе с тем окончательной полноценной интерпретацией истории.
О роли настоящего в историческом исследовании Р. Дж. Коллингвуд пишет, что «каждое настоящее располагает собственным пошлым, и любая реконструкция в воображении прошлого нацелена на реконструкцию прошлого этого настоящего… В принципе, целью любого такого акта является использование всей совокупности воспринимаемого «здесь и теперь» в качестве исходного материала для построения логического вывода об историческом прошлом, развитие которого и привело к его возникновению»[22 - Коллингвуд Р. Дж. Указ. соч. С. 53.]. По Коллингвуду, эта цель никогда не может быть достигнута: настоящее не может быть воспринято и тем более объяснено во всей его целостности, а бесконечное по материалу прошлое никогда не может быть схвачено целиком. Желание понять полное прошлое, исходя из полного настоящего, не реализуемо на практике, что делает историю «стремлением к нравственному идеалу, поиску счастья».
9. Знание, убеждение, вера, сомнение
Убеждение представляет собой уверенность в том, что определенное высказывание (положение) должно быть принято в силу имеющихся оснований. Предметом убеждения может быть не только отдельное высказывание, но и целостная система высказываний: сообщение о каких-то событиях, доказательство, концепция, теория и т. п.
Убеждение не совпадает ни с истиной, ни с верой, лишенной сколько-нибудь отчетливых оснований («слепой верой»). Когда утверждение истинно, описываемая им ситуация реально существует. Но если утверждение представляет собой чье-то убеждение, это не означает, что ему что-то соответствует в действительности. В отличие от чистой веры, способной служить основанием самой себя, убеждение предполагает определенное основание. Последнее может быть слабым, фантастическим или даже внутренне противоречивым, но тем не менее оно должно существовать.
Отношения между знанием, убеждением и верой можно представить с помощью следующей схемы:
Убеждение представляет собой, таким образом, веру, имеющую под собой определенные основания. Убеждение стоит между истиной и чистой, или, как чаще говорят, слепой верой, не предполагающей никаких оснований. Нейтральность – это отсутствие веры или неверия по поводу того или иного факта или события. Все то, над чем мы вообще не задумываемся и отношение к чему остается неясным или неинтересным для нас, является нейтральным.
Противоположностью истины является заблуждение. Противоположность убеждения – сомнение, противоположность веры – неверие.
Сомнение – это неуверенность, колебания в том, следует ли принимать в качестве истинного, правильного или эффективного какое-то утверждение или систему утверждений. В зависимости от характера утверждения можно говорить о сомнении в истинности описания, сомнении в эффективности (правильности) оценки. В зависимости от той области, к которой относится сомнение, оно может быть теоретическим, нравственным, религиозным и т. д.
Августин, а позднее Р. Декарт придавали сомнению важное методологическое значение и считали его предварительной ступенью познания. Декарт настаивал на необходимости как можно более полного и радикального сомнения и считал, что вполне достоверно лишь положение «Я мыслю, следовательно, я существую».
В философии ХХ в. отношение к сомнению усложнилось, и сомнение перестало считаться необходимым предварительным условием познания. Л. Витгенштейн полагал, что вообще нельзя начинать с сомнения, поскольку для него всегда нужны веские основания, и что есть категории утверждений, в приемлемости которых неразумно сомневаться[23 - См.: Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 358–362.]. Выделение этих классов утверждений непосредственно связано с системным характером человеческого знания, с его внутренней целостностью и единством.
Связь обосновываемого утверждения с той системой утверждений, в рамках которой оно выдвигается и функционирует, существенным образом влияет на эмпирическую проверяемость этого утверждения и, соответственно, на те доводы, которые могут быть выдвинуты в его поддержку.
В контексте своей системы («практики», «языковой игры», по выражению Витгенштейна) утверждение может приниматься в качестве несомненного, не подлежащего критике и не требующего обоснования, по меньшей мере, в двух случаях.
Во-первых, если отбрасывание этого утверждения означает отказ от определенной практики, от той целостной системы утверждений, составным элементом которой оно является. Например, утверждение «Небо голубое» не требует проверки и не допускает сомнения, иначе будет разрушена вся практика визуального восприятия и различения цветов. Сомневаясь в утверждении «Солнце завтра взойдет», мы подвергаем сомнению всю естественную науку. Сомнение в достоверности утверждения «Если человеку отрубить голову, то обратно она не прирастет» ставит под вопрос всю физиологию и т. д. Эти и подобные им утверждения обосновываются не эмпирически, а ссылкой на ту устоявшуюся и хорошо апробированную систему утверждений, составными элементами которой они являются и от которой пришлось бы отказаться, если бы они оказались отброшенными. В начале прошлого века английский философ Дж. Мур ставил вопрос: как можно было бы обосновать утверждение «У меня есть рука?»[24 - См.: Мур Дж. Защита здравого смысла // Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998.]. Согласно Витгенштейну, ответ на этот вопрос является простым: данное утверждение очевидно и не требует никакого обоснования в рамках человеческой практики восприятия; сомневаться в нем значило бы поставить под сомнение всю эту практику.
Во-вторых, утверждение должно приниматься в качестве несомненного, если в рамках соответствующей системы утверждений оно стало стандартом оценки иных ее утверждений, в силу чего сделалось предписанием (прескрипцией) и утратило свою эмпирическую проверяемость.
Среди таких утверждений, перешедших из разряда описаний в разряд оценок, можно выделить две разновидности: утверждения, не проверяемые в рамках определенной, достаточно узкой практики, и утверждения, не проверяемые в рамках любой, сколь угодно широкой практики. Например, человек, просматривающий почту, не может сомневаться в своем имени, пока не занят этой деятельностью. Ко второй разновидности относятся утверждения, названные Витгенштейном «методологическими»: «Существуют физические объекты», «Земля существовала до моего рождения», «Объекты продолжают существовать, даже когда они никому не даны в восприятии» и т. п. Связь этих утверждений с другими нашими убеждениями практически всеобъемлюща. Подобные утверждения зависят не от конкретного контекста, а от совокупности всего воображаемого опыта, в силу чего пересмотр их практически невозможен.
Имеются, таким образом, пять типов утверждений, по-разному относящихся к практике их употребления: (1) утверждения, относительно которых не только возможно, но и разумно сомнение в рамках конкретной практики; (2) утверждения, в отношении которых сомнение возможно, но не является разумным в данном контексте (например, результаты надежных измерений; информация, полученная из заслуживающего доверия источника); (3) утверждения, не подлежащие сомнению и проверке в данной практике под угрозой ее разрушения; (4) утверждения, ставшие стандартами оценки иных утверждений и потому не проверяемые в рамках данной практики, однако допускающие проверку в других контекстах; (5) методологические утверждения, не проверяемые в рамках любой практики.
Можно предположить, что утверждения типа 3 всегда входят в состав утверждений типа 4 и являются стандартами оценки других утверждений. Эти два типа утверждений можно сделать предметом сомнения, проверки и обоснования, выйдя за пределы их практики, поместив их в более широкий или просто иной контекст. Что касается методологических утверждений, входящих во всякую мыслимую практику, доводы в их поддержку могут опираться только на убеждение в наличии тотального соответствия между совокупностью наших знаний и внешним миром, на уверенность во взаимной согласованности всех наших знаний и опыта.
Глава 3
Научный метод
1. Понятие научного метода
Под методом обычно понимается любая процедура, используемая для получения определенного результата. Метод в широком смысле включает не только предписания или правила определенной деятельности, но и те критерии и идеалы, которыми она руководствуется, образцы удачного применения метода, требования к тому, кто пользуется данным методом, и т. д.
Под научной методологией, как правило, понимается систематический анализ тех рациональных принципов и процессов, которые должны направлять научное исследование. Методология занимается не только наукой в целом, но и отдельными проблемами и их группами в рамках изучения процесса научного познания.
Научный метод представляет собой систему категорий, ценностей, регулятивных принципов, способов обоснования, образцов и т. д., которыми руководствуется в своей деятельности научное сообщество.
Научный метод предполагает:
– достаточно устойчивую и ясную систему категорий, служащих координатами научного мышления;
– определенную систему тех идеалов, на которые ориентируются в своей деятельности ученые;
– систему норм научного познания, требующих обоснованности научного знания, его логической последовательности и т. д.;
– специфический отбор способов обоснования полученного знания;
– ряд общих регулятивных принципов, соответствие которым желательно, но не обязательно;
– особые, специфические для каждой научной дисциплины правила адекватности;
– особые принципы упорядочения, или иерархизации, многообразных истолкований истины, типов научных теорий, применяемых в науке приемов обоснования, видов научного объяснения и т. д.;
– использование определенных философских представлений о мире, позволяющих прояснить философские основания науки и использовать метафизику в анализе роста и развития научного знания;
– определенные образцы успешной исследовательской деятельности в конкретной области.
В числе научных категорий: бытие (существование), становление, время, пространство, изменение, причинность, детерминизм, рациональность, ценность, истина, убеждение, знание и т. д.
К ценностям, предполагаемым научным методом, относятся:
– реализм – уверенность в независимом от исследователя существовании изучаемых объектов;
– эмпиризм – уверенность в том, что только наблюдения и эксперименты играют решающую роль в признании или отбрасывании научных положений, включая законы и теории;
– теоретичность – стремление придать итогам исследования особую систематическую форму, а именно форму теории, способной обеспечить объяснение (предсказание) и понимание исследуемых явлений;
– истинность – соответствие научных идей и теорий описываемым ими фрагментам реальности;
– объективность – требование избавляться от индивидуальных и групповых пристрастий, непредвзято и без предрассудков вникать в содержание исследования, представлять изучаемые объекты так, как они существуют сами по себе, независимо от субъекта, или «наблюдателя», всегда исходящего из определенной «точки зрения»;
– совместимость – убеждение, что новое знание должно в целом соответствовать имеющимся в рассматриваемой области законам, принципам, теориям или, если такого соответствия нет, объяснять, в чем состоит ошибочность ранее принятых представлений;
– адекватность – требование давать соответствующую исследуемому фрагменту реальности картину изучаемых объектов, т. е. такую их картину, которая способна обеспечить объяснение, предсказание и понимание этих объектов;
– критичность – готовность подвергнуть полученные выводы критике и проверке в надежде найти ошибки, чему-то научиться на этих ошибках и, если повезет, построить более совершенную теорию;
– открытость – возможность свободного обмена информацией в рамках научного сообщества;
– воспроизводимость – повторяемость проведенных другими исследователями наблюдений и экспериментов, причем с теми же результатами, что и полученные ранее, и др.
Множество основных требований, которыми руководствуется ученый, не имеет отчетливой границы, и данный их перечень не является исчерпывающим. В дальнейшем все требования науки делятся на идеалы науки и нормы науки.
Нет оснований сводить эти требования к какой-то одной или немногим из указанных, например к критичности, как это делает, например, К. Поппер, полагающий, что критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемость, или опровержимость.
Научный метод и обоснование знания
Допускаемые научным методом способы обоснования образуют определенную иерархию, вершиной которой является эмпирическая аргументация. Далее следует теоретическая аргументация: дедуктивная и системная аргументация, методологическая аргументация и др.
Что касается контекстуальной аргументации (ссылок на традицию, авторитеты, интуицию, веру, здравый смысл, вкус и т. п.), она считается менее убедительным способом научного обоснования. И вместе с тем без контекстуальных, зависящих от аудитории аргументов не способны обходиться ни гуманитарные, ни социальные науки, поскольку человек всегда погружен в историю и существует в определенном «настоящем». Все его поступки и дела определяются не только его разумом, но и тем, что унаследовано от предков.
Научный метод не содержит правил, не имеющих или в принципе не допускающих исключений. Все его правила условны и могут нарушаться даже при выполнении их условия. Любое правило может оказаться полезным при проведении научного исследования, так же как любой прием аргументации может оказать воздействие на убеждения научного сообщения. Но из этого не следует, что все реально используемые в науке методы исследования и приемы аргументации равноценны и безразлично, в какой последовательности они используются.
2. Регулятивные принципы и стандарты адекватности
Научный метод предполагает, что новое научное положение должно находиться в согласии не только с эмпирическими данными и хорошо зарекомендовавшими себя теориями, но и с определенными регулятивными принципами, складывающимися в практике научных исследований. Эти принципы разнородны, обладают разной степенью общности и конкретности.
Наиболее известными из регулятивных принципов являются:
– принцип простоты – требование объяснения изучаемых явлений при минимальном числе независимых и как можно более простых допущений;
– принципы привычности, или консерватизма, – рекомендация избегать неоправданных новаций и стараться, насколько возможно, объяснять новые явления с помощью известных законов;
– принцип универсальности – пожелание проверять выдвинутое положение на справедливость его в случае класса явлений, более широкого, чем тот, на основе которого оно было первоначально сформулировано;
– принцип красоты – требование, чтобы хорошая теория отличалась особым эстетическим впечатлением, элегантностью, ясностью, стройностью и даже известной романтичностью, и др.
В каждой области знания есть свои правила, или стандарты, адекватности. Они являются не только контекстуальными, но и имеют во многом конвенциональный характер. Эти стандарты, принимаемые научным сообществом, касаются общей природы объектов, которые должны быть исследованы и объяснены, той количественной точности, с которой это должно быть сделано, строгости рассуждений, широты данных и т. п.
Научный метод не представляет собой исчерпывающего перечня правил и образцов, обязательных для каждого исследования. Даже самые очевидные из его правил могут истолковываться по-разному и имеют многочисленные исключения.
Правила научного метода могут меняться от одной области познания к другой, поскольку существенным их содержанием является некодифицируемое, вырабатываемое в самой практике исследования мастерство – умение проводить конкретное исследование и делать вытекающие из него обобщения. Описать это мастерство в форме системы общеобязательных правил так же невозможно, как кодифицировать мастерство художника или мастерство политика.
3. Методологизм и антиметодологизм
Методологизм и антиметодологизм – две крайние позиции в истолковании значения методологии в развитии научных теорий.
Методологизм считает следование научному методу решающим условием приемлемости научной теории и нередко отождествляет соответствие методу с соответствием теоретической конструкции реальности, т. е. с истиной, или, по меньшей мере, с объективностью.
Антиметодологизм отрицает возможность использования методологических соображений при оценке теории и в крайних своих вариантах даже утверждает, что научного метода как такового не существует.
Основные идеи методологизма в философии науки
Методологизм начал складываться в ХV – ХVII вв. вместе с формированием науки в современном смысле этого слова. Он естественным образом вытекал из фундаментальных предпосылок мышления Нового времени и из его оппозиции средневековому мышлению, тяготевшему к умозрительным спекуляциям. Зарождающейся науке предстояло научиться вести систематическое наблюдение природных явлений, не искажаемое предвзятыми допущениями.
Показательна в этом плане борьба Ф. Бэкона (1561–1626) против беспорядочного опыта, характерного для позднего Средневековья, стремление доказать, что научное значение имеет лишь методический опыт, полученный в результате строго регламентированных процедур. Даже изготовление золота и совершение разных чудес следовало, по Бэкону, осуществлять по строгим, методологически выверенным рецептам.
Чуть позднее Р. Декарт (1596–1650) попытался разработать универсальный метод, гарантирующий достижение истины в любых областях исследования.
Критика Д. Юмом (1711–1776) правдоподобного рассуждения, или индукции, считавшейся основой единого научного метода, на долгий период оказалась почти забытой. И. Кант (1774–1804) развил концепцию априорных предпосылок, гарантирующих универсальность метода науки. О. Конт (1798–1857) апеллировал к закономерному характеру природных и исторических процессов, как если бы сама онтологическая необходимость обладала способностью диктовать общезначимые правила своего познания.
Проблема «оправдания» индукции, вставшая со всей остротой в конце ХIХ – начале ХХ в., привела к постепенному ослаблению позиций методологизма.
Сущность антиметодологизма
Если «классический» методологизм полагал, что существуют универсальные, значимые всегда и везде правила и методы научного исследования, то сложившийся к середине прошлого века «контекстуальный методологизм» ставил правила в зависимость от контекста исследования и заявлял, что хотя никакие из этих категорических правил не являются универсальными, имеются, тем не менее, универсальные условные правила, предписывающие определенные действия в определенных исследовательских ситуациях. Позднее стала утверждаться промежуточная между методологизмом и антиметодологизмом точка зрения, что даже условные правила имеют свои пределы, так что и они могут иногда приводить к отрицательным результатам.
Согласно крайней версии антиметодологизма, методологические правила всегда бесполезны и должны быть отброшены. Если методологизм – это, выражаясь словами Ф. Ницше, «не победа науки, а победа научного метода над наукой», то антиметодологизм – это приоритет бессистемности и хаотичности над научной строгостью и методичностью.
Пороки методологизма
За методологизмом всегда скрывается опасность релятивизации научного знания. Если истинность знания определяется не соответствием его реальности, а соблюдением методологических канонов, то наука утрачивает почву объективности. Никакие суррогаты, подобные общепринятости метода, его успешности и полезности получаемых результатов, не способны заменить истину в качестве решающего критерия принятия (описательных) утверждений. Подмена ее методологическими требованиями вынуждает признать, что каждое коренное изменение научных методов и понятийных каркасов научных теорий приводит к изменению той реальности, которую исследует ученый. Переворот в методологии оказывается, таким образом, радикальным разрывом со старым видением мира и его истолкованием.
Методологизм сводит научное мышление к системе устоявшихся, по преимуществу технических способов нахождения нового знания. Результатом является то, как пишет М. Мерло-Понти, что «научное мышление произвольно сводится к изобретаемой им совокупности технических приемов и процедур фиксации и улавливания. Мыслить – означает пробовать, примеривать, осуществлять операции, преобразовывать при единственном условии экспериментального контроля, в котором участвуют только в высокой степени «обработанные» феномены, скорее создаваемые, чем регистрируемые нашими приборами»[25 - Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1992. С. 12.].
Наука, лишенная свободы операций, перестает быть подвижной и текучей и во многом лишается способности увидеть в себе построение, в основе которого лежит «необработанный», или реальный, мир. Слепым операциям, выполняемым по правилам научного метода, методологизм придает конституирующее значение: они формируют мир опыта, мир эмпирических данных.
В своих крайних вариантах методологизм склоняется к субъективной теории истины: истинно утверждение, полученное по определенным правилам и удовлетворяющее определенным критериям.
Эти правила и критерии могут относиться к происхождению или источнику знания, к его надежности или устойчивости, к его полезности, к силе убежденности или неспособности мыслить иначе. Классическая теория истины как соответствия утверждений описываемым ими фактам, напротив, предполагает, что некоторая концепция может быть истинной, даже если никто не верит в нее, и ее происхождение методологически не безупречно. Научная теория может оказаться ложной, даже если она отвечает всем методологическим канонам и образцам и кажется имеющей хорошие методологические основания для ее признания.
Согласно принципу эмпиризма, в науке только наблюдения или эксперименты играют решающую роль в признании или отбрасывании научных высказываний. В соответствии с этим принципом методологическая аргументация может иметь лишь второстепенное значение. Она никогда не способна поставить точку в споре о судьбе конкретного научного утверждения или теории.
Методологизм и эмпиризм
Общий методологический принцип эмпиризма гласит: различные правила научного метода не должны допускать «диктаторской стратегии». Они должны исключать возможность того, что мы всегда будем выигрывать игру, разыгрываемую в соответствии с этими правилами: природа должна быть способна хотя бы иногда говорить нам «нет».
Методологические правила расплывчаты и неустойчивы, они всегда имеют исключения. Особую роль в научном рассуждении играет правдоподобное рассуждение (индукция), связывающее наше знание с опытом. Но индукция вообще не имеет ясных правил.
«Ни одно наблюдение, – пишет К. Поппер, – никогда не может гарантировать, что обобщение, выведенное из истинных – и даже часто повторяющихся – наблюдений, будет истинно… Успехи науки обусловлены не правилами индукции, а зависят от счастья, изобретательности и от чисто дедуктивных правил критического рассуждения»[26 - Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 271.]. Когда речь идет о «правилах обоснованной индукции» или о «кодексе обоснованных индуктивных правил», имеется в виду не некий реально существующий перечень «правил индукции» (его нет, и он в принципе невозможен), а вырабатываемое долгой практикой мастерство обобщения, относящееся только к той узкой области исследовании, в рамках которой оно сложилось. Описать это мастерство в форме системы общеобязательных правил невозможно.
Научный метод, несомненно, существует, но он не представляет собой исчерпывающего перечня правил и образцов, обязательных для каждого исследователя. Даже самые очевидные из этих правил могут истолковываться по-разному и имеют многочисленные исключения.
Правила научного метода могут меняться от одной области познания к другой, поскольку существенным содержанием этих правил является некодифицируемое мастерство – даваемое самой практикой научной деятельности умение проводить исследование объектов определенного типа и делать вытекающие из такого исследования обобщения.
Методологический анархизм
Концепция методологического анархизма современного американского философа науки П. Фейерабенда выражается максимой: «Все дозволено» («В научном исследовании может использоваться и принести успех любое правило»).
«Идея метода, содержащего жесткие, неизменные и абсолютно обязательные принципы научной деятельности, – пишет Фейерабенд, – сталкивается со значительными трудностями при сопоставлении с результатами исторического исследования. При этом выясняется, что не существует правила – сколь бы правдоподобным и эпистемологически обоснованным оно ни казалось, – которое в то или иное время не было бы нарушено. Становится очевидным, что такие нарушения не случайны и не являются результатом недостаточного знания. Или невнимательности, которых можно было бы избежать. Напротив, мы видим, что они необходимы для прогресса науки»[27 - Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 153.]. И далее: «…Идея жесткого метода или жесткой теории рациональности покоится на слишком наивном представлении о человеке и его социальном окружении. Если иметь в виду обширный исторический материал и не стремиться «очистить» его в угоду своим низшим инстинктам или в силу стремления к интеллектуальной безопасности до степени ясности, точности, «объективности», «истинности», то выясняется, что существует лишь один принцип, который можно защищать при всех обстоятельствах и на всех этапах человеческого развития, – допустимо все»[28 - Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 158–159.].
Позиция Фейерабенда иногда истолковывается как призыв не следовать вообще никаким правилам и нормам и, значит, как некоторый новый методологический императив, призванный заместить прежние методологические нормы.
Однако Фейерабенд утверждает нечто иное: поиски универсальных, не знающих исключений и не имеющих ограничений в своем применении методологических правил способны привести только к такому пустому и бесполезному правилу, как «Все дозволено». Оно означает, что любой способ деятельности исследователя где-нибудь может оказаться дозволенным, оправданным контекстом исследования и ведущим к успеху.
Фейерабенд стремится показать, что всякое методологическое правило, даже самое очевидное с точки зрения здравого смысла, имеет границы, за которыми его применение неразумно и мешает развитию науки. Методологические правила нужны и всегда помогают исследователю. Проблема не в том, какие нормы и стандарты методологии признавать, а какие – нет. Проблема в отношении к методологическим предписаниям и в их использовании. В некоторых ситуациях одни методологические нормы можно заменять другими, быть может, противоположными.
Фейерабенд полагает, что такие события и достижения, как изобретение атомизма в античности, коперниканская революция, развитие современного атомизма (кинетическая теория, теория дисперсии, стереохимия, квантовая теория), постепенное построение волновой теории света, оказались возможными лишь потому, что некоторые мыслители либо сознательно решили разорвать путы «очевидных» методологических правил, либо непроизвольно нарушали их. Такая либеральная практика, заключает Фейерабенд, является не просто фактом истории науки – она и разумна, и абсолютно необходима для развития знания[29 - Там же. С. 153–154.].
Каким бы фундаментальным или необходимым для науки ни казалось любое конкретное правило, всегда возможны обстоятельства, при которых целесообразно не только игнорировать это правило, но даже действовать вопреки ему.
Например, существуют обстоятельства, когда вполне допустимо вводить, разрабатывать и защищать гипотезы, противоречащие обоснованным и общепринятым экспериментальным результатам, или же такие гипотезы, содержание которых меньше, чем содержание уже существующих и эмпирически адекватных альтернатив, или просто противоречивые гипотезы и т. п. Иногда исследователь, отстаивающий свою позицию, вынужден отказаться от корректных приемов аргументации и использовать пропаганду или даже принуждение, потому что аудитория оказывается психологически невосприимчивой к приводимым им аргументам.
Необоснованность методологического анархизма
Критика Фейерабендом сильных версий методологизма, если отвлечься от ее полемических крайностей, в основе своей верна. Не существует абсолютных, значимых всегда и везде правил и образцов научного исследования, и поиски их являются пустым делом. Условные методологические правила имеют исключения даже в тех ситуациях, к которым они относятся; они имеют свои пределы и иногда приводят к отрицательному результату.
Вместе с тем выводы, которые Фейерабенд делает из своей критики, не вполне ясны и в конечном счете внушают известное недоверие к научному методу.
Все методологические правила рассматриваются Фейерабендом в одной плоскости, в результате чего исчезает различие между важными и второстепенными методологическими требованиями, между вынужденными и спонтанными отступлениями от стандартной научной методологии. Способы аргументации, реально применяемые в науке, также уравниваются в правах, и, скажем, стандартное обоснование гипотезы путем подтверждения ее следствий и пропаганда оказываются почти что одинаково приемлемыми.
Научное исследование – не диалог изолированного ученого с природой, как это представляло себе Новое время, а одна из форм социальной деятельности. Ученый – человек своего времени и своей среды, он использует те аргументы, которые характерны для этого времени и которые могут быть восприняты его средой. Научная аргументация, как и всякая иная, должна учитывать свою аудиторию, в частности то, что аудитория иногда оказывается более восприимчивой к ссылкам на традицию или на «классику» (признанные авторитеты), чем, допустим, к ссылкам на эксперимент, истолкование которого не однозначно.
Ученый, проводящий исследование, руководствуется прежде всего правилами, входящими в ядро методологических требований. Лишь неудача в применении стандартных правил заставляет его обращаться к тому, что не общепринято в методологии, или даже к тому, что противоречит существующим ее образцам.
Ученый начинает также со стандартных приемов корректной научной аргументации и старается не отступать от них до тех пор, пока к этому его не вынудят обстоятельства, в частности аудитория.
4. Историчность научного метода
Все правила научного метода допускают исключения, являются условными и иногда могут нарушаться даже при выполнении их условия. Любое правило может оказаться полезным при проведении научного исследования, так же как любой прием аргументации может оказать воздействие на убеждения научного сообщества.
Но из этого вовсе не следует, что все реально используемые в науке методы исследования и приемы аргументации равноценны и безразлично, в какой последовательности они используются. В этом отношении «методологический кодекс» вполне аналогичен моральному кодексу.
Таким образом, методологическая аргументация является вполне правомерной, а в науке, когда ядро методологических требований достаточно устойчиво, – необходимой. Однако только методологические аргументы никогда не способны заставить принять или отвергнуть научную теорию.
Особенно это касается методологии гуманитарного, а отчасти и социального познания, которая не настолько ясна и бесспорна, чтобы на нее можно было ссылаться. Иногда даже представляется, что в гуманитарных и социальных науках (науках о культуре, как их нередко называют) используется совершенно иная методология, чем в науках о природе.
О методологии практического и художественного мышления вообще трудно сказать что-нибудь конкретное. Как пишет Х. Г. Гадамер, «в опыте искусства мы имеем дело с истинами, решительно возвышающимися над сферой методического познания, то же самое можно утверждать и относительно наук о духе в целом, наук, в которых наше историческое предание во всех его формах хотя и становится предметом исследования, однако вместе с тем само обретает голос в своей истине»[30 - Гадамер Х. Г. Истина и метод. М., 1988. С. 40.].
Сходную мысль о «внеметодическом» («неоперационном») характере гуманитарного мышления выражает французский философ М. Мерло-Понти. Если «операционное» мышление, говорит он, берется трактовать человека и историю и одновременно допускает возможность не считаться с тем, что мы знаем о них благодаря непосредственному контакту и расположению, более того, начинает их конструировать, исходя из каких-то абстрактных параметров, человек становится простым орудием, которым можно манипулировать. Тем самым мы входим в режим культуры, где в том, что касается человека и истории, нет уже ни ложного, ни истинного, и попадаем в сон или кошмар, от которого ничто не сможет пробудить[31 - См.: Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1995. С. 11.].
Методология науки как вывод из истории научного познания
Методологические представления ученых в каждый конкретный промежуток времени являются итогом и выводом предшествующей истории научного познания. Методология науки, формулируя свои требования, опирается на данные истории науки. Настаивать на безусловном выполнении этих требований значило бы возводить определенное историческое состояние науки в вечный и абсолютный стандарт.
Каждое новое исследование является не только применением уже известных методологических правил, но и их проверкой. Исследователь может подчиниться старому методологическому правилу, но может и счесть его неприменимым в каком-то конкретном новом случае.
Идея отделения науки от государства
Авторитет науки Фейерабенд склонен объяснять внешними для нее обстоятельствами. Сейчас наука господствует не в силу ее сравнительных достоинств, а благодаря организованным для нее пропагандистским и рекламным акциям[32 - См.: Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1995. С. 513.].
В ключе этого «развенчания» научного метода и его результата – объективного научного знания – Фейерабенд делает и общий скептический вывод, что наука почти ничем не отличается от мифа. Фейерабенду кажется, что наука гораздо ближе к мифу, чем это готова допустить философия науки. Наука – одна из многих форм мышления, разработанная людьми и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки. Принятие или непринятие той или иной идеологии следует предоставлять самому индивиду. Из этого вытекает, что отделение государства от церкви должно быть дополнено отделением государства от науки, которая является наиболее агрессивным и наиболее догматическим религиозным институтом. Подобное отделение – единственный шанс достичь того гуманизма, на который мы способны, но которого никогда пока еще не достигали[33 - Там же. С. 146.].
Если наука не дает объективного, обоснованного знания и настолько близка к мифу и религии, что наука должна быть, подобно религии, отделена от государства и, следовательно, от процесса обучения, то сама постановка задачи обоснования знания лишается смысла. Факт и слово авторитета, научный закон и вера или традиция, научный метод и интуитивное озарение становятся совершенно равноправными. Вследствие этого стирается различие между объективной истиной, требующей надежного основания, и субъективным мнением, зачастую не опирающимся на какие-либо разумные доводы.
Так, сложность и неоднозначность процесса обоснования склоняют к идее, что всякое знание – всего лишь не особенно правдоподобная гипотеза, и даже внушают мысль, что наука мало отличается от религии.
Действительно, поиски абсолютной надежности и достоверности обречены на провал, идет ли речь о химии, истории или математике. Научные теории всегда в той или иной мере предположительны. Они дают не абсолютную, а только относительную, справедливую лишь для своего времени истину.
Но это именно истина, а не догадка или рискованное предположение. Практические результаты применения научного знания для преобразования мира, для осуществления человеческих целей свидетельствуют о том, что в теориях науки есть объективно истинное и, значит, неопровержимое содержание.
Ушло в прошлое наивное представление, что наука строится на постоянно разрастающейся совокупности нейтральных фактов. Отброшена также идея о невозможности пересмотра хорошо установленных фактов вместе с вытекающей из нее концепцией относительной прямолинейности процесса накопления научного знания. Тем не менее, хотя понятие «факт» стало более условным и хотя отныне факты должны рассматриваться в их взаимосвязи со специфическими интеллектуальными структурами, было бы неправильно воспринимать в целом ученых как людей, рассматривающих опытное или теоретическое знание, которым они владеют, в качестве гипотетического и находящегося под постоянной угрозой опровержения. В действительности одним из важнейших факторов, существенно повлиявшим на впечатляющее интеллектуальное развитие современной науки, была как раз способность ее сторонников забывать об исходных предпосылках и концентрироваться исключительно на использовании этих предпосылок для осуществления детальных эмпирических исследований.
Современные естественные науки пользуются необычной, по сравнению с другими областями интеллектуальной деятельности, свободой от споров относительно своих оснований. Большинство научных исследований осуществляется в условиях столь сильной защищенности всех цепочек исходных положений, что пересмотр их или опровержение становятся практически невозможными.
Глава 4
Нормы и идеалы науки
1. Различие норм и идеалов науки
Научное познание мира является разновидностью человеческой деятельности. Как всякая деятельность, оно руководствуется и направляется системой определенных ценностей. Обычно они подразделяются на нормы науки и научные идеалы. Их задача – направлять усилия ученого, являться высшим или даже конечным устремлением научного исследования.
Принято, например, считать, что ученый призван стремиться к объективному знанию, что это знание должно представлять собой не совокупность разрозненных заметок об изучаемых объектах, а научную теорию, что такая теория обязана быть логически последовательной и т. д.
Между нормами науки и ее идеалами трудно провести четкую границу. Можно сказать, что идеалы располагаются в будущем, они притягивают к себе, но не всегда оказываются достижимыми. Нормы располагаются в прошлом, они не влекут к себе из будущего, а толкают в него из прошлого. Если идеалы остаются нереализованными, об этом можно сожалеть. Нормы же всегда предполагают угрозу наказания, в силу чего они непременно должны быть выполнены. И наконец, идеалы, как правило, более расплывчаты, чем нормы. Идеалы – по преимуществу пожелания, в то время как нормы являются директивными распоряжениями.
Норма является императивным, повелевающим представлением, идеал – это прежде всего ценностное представление, так как им утверждается определенное, положительное содержание научной деятельности.
Нет оснований сводить ценности науки к какой-то одной или немногим из ценностей. Нельзя, в частности, редуцировать все научные ценности к критичности научного сообщества, как это делает К. Поппер, полагающий, что критерием научного статуса теории является единственно ее эмпирическая опровержимость, или фальсифицируемость.
2. Реализм и эмпиризм
Среди норм, направляющих научную деятельность, первостепенную роль играет реализм – требование реального (чаще всего материального) существования исследуемых объектов, независимости их от ученого. Эти объекты не могут быть его конструкцией, иллюзией, фантазией и т. п., в силу чего они должны оставаться одинаковыми для всех исследователей.
Иногда вместо термина «реализм» используется термин «объективность»: «Краеугольным камнем научного метода является постулат о том, что природа объективна» (Ж. Моно). Однако, как отмечает К. Лоренц, в «постулате объективности» содержатся на самом деле два разных постулата, один из которых относится к объекту научного поиска, а другой имеет в виду самого ученого. Прежде всего, очевидно, следует допустить материальное существование самого объекта исследования, если исследование рассчитывает иметь какой-нибудь смысл. В то же время объективность предполагает определенные, лежащие на ученом обязанности, требующие непредвзятого анализа исследуемого объекта. Эти обязанности нелегко поддаются явному определению.
Другой основополагающей научной нормой является эмпиризм – требование, чтобы только наблюдения и эксперименты играли решающую роль в признании или отбрасывании научных положений, включая законы и теории. В соответствии с требованием эмпиризма аргументация, не являющаяся эмпирической, может иметь только вспомогательное значение и никогда не способна поставить точку в споре о судьбе конкретного научного утверждения или теории.
В методологическом плане эмпиризм гласит, что различные правила научного метода не могут допускать «диктаторской стратегии»: они должны исключать возможность того, что мы всегда будем выигрывать игру, разыгрываемую в соответствии с этими правилами; природа должна быть способна хотя бы иногда наносить нам поражения.
3. Обоснованность научного знания
В самом общем смысле обосновать некоторое положение – значит привести те убедительные или достаточные основания, в силу которых оно представляется убедительным и должно быть принято.
Требование обоснованности научного знания представляется одним из наиболее важных требований к результатам научной исследовательской деятельности.
Требование обоснованности знания одно время было принято называть «принципом (законом) достаточного основания» и относить к «основным законам логики». Разумеется, требование обосновывать выдвигаемые положения не является законом логики. К последней оно имеет такое же отношение, как и к психологии, физике, космологии, истории и т. д. Во всякой области научного знания выдвигаемые положения должны опираться на известные основания. Но об этом говорит вовсе не логика, а философия науки. К тому же, как показала современная логика, деление логических законов на основные и неосновные («второстепенные») лишено каких-либо ясных оснований.
Иногда утверждается, что требование обоснованности знания впервые сформулировал в ХVII в. Г. В. Лейбниц. Это неточное утверждение. Требование обоснованности знания в достаточно ясной форме обсуждалось еще Платоном и Аристотелем, хотя и не получило в древности никакого собственного имени.
В каждой конкретной научной дисциплине исторически складывается свой уровень точности и обоснованности. Но к какой бы области знания не относилось то или иное положение – идет ли речь о математике, физике или этике, – всегда предполагается, что имеются достаточные основания, в силу которых данные положения принимаются или считаются истинными.
Обоснование теоретических положений является, как правило, сложным процессом, не сводимым к построению отдельного умозаключения или проведению одноактной эмпирической, опытной проверки. Обоснование обычно включает целую серию процедур, касающихся не только самого рассматриваемого положения, но и той системы утверждений, той теории, составным элементом которой оно является. Существенную роль в механизме обоснования играют логические (дедуктивные) умозаключения, хотя лишь в редких случаях процесс обоснования удается свести к умозаключению или цепочке умозаключений.
Особенности научного обоснования
Оставляя в стороне так называемые «формальные науки» (логику и математику), процедуры обоснования в которых весьма своеобразны, основные особенности научного обоснования можно свести вкратце к следующему:
– обоснование научных положений протекает в рамках научного сообщества, или коллектива исследователей, занимающихся конкретной областью знания;
– ни одно положение и ни одна теория не принимаются в науке без обоснования;
– обоснование всегда направлено не только на подтверждение нового положения или теории, но и на его опровержение;
– процесс обоснования представляет собой преимущественно критику выдвинутого положения, поиск уязвимых его мест;
– только положения или теории, выдержавшие всесторонний критический натиск, имеют право быть принятыми в качестве научных;
– сколь бы очевидным не представлялось то или иное научное положение или теория, открытая или неявная критика никогда не прекращается;
– научное знание всегда остается по своей природе предположительным, гипотетичным, независимо от того, насколько надежными кажутся в конкретный момент времени те основания, на которые оно опирается;
– процесс обоснования научных положений является, в сущности, бесконечным;
– вместе с тем научное обоснование повышает вероятность обосновываемого положения и приближает его к истине настолько, насколько это вообще возможно в данный период времени и на конкретном этапе исследования определенного круга явлений;
– рано или поздно любое научное утверждение или система таких утверждений подвергается пересмотру, уточнению, ограничению сферы своего действия или даже замене другим, представляющимся более адекватным утверждением или теорией;
– ключевую роль в научном обосновании играет опыт, или эмпирическое обоснование;
– не только теоретическое знание по своей природе гипотетично и никогда не станет абсолютно надежным, но и те эмпирические данные, что лежат в его основании, так же гипотетичны и периодически требуют пересмотра и нового подтверждения;
– сам по себе опыт, взятый вне контекста теоретического обоснования и независимо от тех традиций, авторитетов, верований, вкусов и т. п., которые разделяет научное сообщество, не способен обеспечить твердого основания для принятия даже тех утверждений, которые, как представляется, непосредственно опираются на эмпирические данные;
– не только теоретическое знание по своей природе гипотетично и никогда не станет абсолютно надежным, но и те эмпирические данные, что лежат в его основании, так же гипотетичны и периодически требуют пересмотра и нового подтверждения;
– хотя конечной целью научной теории является соответствие предлагаемого ею описания реальности, результатом обоснования является не истина, а убеждение в приемлемости обосновываемого положения;
– научная истина только постепенно вырастает из научного убеждения и всегда сохраняет в себе элемент гипотетичности, предположительности;
– не существует никаких особых, характерных только для науки способов обоснования;
– в научном обосновании используются все те стандартные приемы обоснования, которые применяются в других областях;
– вместе с тем научный метод предполагает определенную систему способов обоснования: эмпирическое обоснование предпочтительнее обоснования путем ссылки на другие, уже принятые положения;
– теоретическое обоснование выдвигаемого положения предпочтительнее обоснования этого положения путем ссылки на сложившиеся традиции, принятые авторитеты, интуицию, здравый смысл, вкус, моду и т. п.;
– обоснование в естественных науках (науках о природе) существенным образом отличается от обоснования в социальных и гуманитарных науках (науках о культуре), хотя и в естественных, и в социальных и гуманитарных науках применяются все стандартные способы обоснования, начиная со ссылки на опыт и на иные, уже обоснованные положения и заканчивая аргументами к классике, интуиции и т. п.
Иерархия способов обоснования научного знания
Допускаемые научным методом способы обоснования образуют определенную иерархию. Вершиной ее является эмпирическая аргументация (прямое и косвенное подтверждение в опыте и др.). Далее следует теоретическая аргументация (дедуктивная и системная аргументация, методологическая аргументация и др.). Контекстуальная аргументация (ссылки на традицию, авторитеты, веру, здравый смысл, вкус и т. п.) считается менее убедительной. Однако контекстуальная аргументация применяется даже в естественных науках, что нетрудно обнаружить, если рассматривать эти науки не в статике (как они излагаются в учебниках), а в процессе их развития. Аргументы к научной традиции, к классике, к интуиции, к здравому смыслу и т. п. вполне приемлемы на начальных этапах развития естественно-научных теорий.
В науке фактически используются любые приемы аргументации, не исключая даже некорректных приемов. Ученый начинает, однако, со стандартных приемов корректной научной аргументации и старается не отступать от них до тех пор, пока к этому его не вынудят обстоятельства, в частности аудитория. При этом эмпирические аргументы оцениваются выше теоретических, а теоретические – выше контекстуальных. Обращение же к таким приемам, как, скажем, пропаганда или угроза принуждением, хотя они также могут иногда применяться в науке, более поздними исследователями не оценивается как использование подлинно научных аргументов.
Не все реально используемые в науке методы исследования и приемы аргументации равноценны и безразлично, в какой последовательности они используются.
Абсолютное и сравнительное обоснование
Все многообразные способы обоснования, обеспечивающие в конечном счете достаточные основания для принятия утверждения, делятся на абсолютные и сравнительные.
Абсолютное обоснование — это приведение убедительных, или достаточных, оснований, в силу которых должно быть принято обосновываемое положение.
Сравнительное обоснование — система убедительных доводов в поддержку того, что лучше принять обосновываемое положение, чем иное, противопоставляемое ему положение.
Абсолютное обоснование относится к отдельному утверждению и представляет собой совокупность доводов в его поддержку. Сравнительное обоснование касается пары связанных между собою утверждений и является системой доводов в поддержку того, что должно быть принято (лучше принять) одно из этих утверждений, а не другое.
Совокупность доводов, приводимых в поддержку обосновываемого положения, называется основанием обоснования.
Например, выражение «Следует принять, что небо в обычных условиях голубое, поскольку в пользу этого говорит непосредственное наблюдение» – абсолютное обоснование, точнее, его результирующая часть. Выражение же «Лучше принять, что небо синее, чем принять, что оно красное, основываясь на положениях физики атмосферы», – это результирующая стадия сравнительного обоснования утверждения «Небо синее, а не красное».
Различие между абсолютным и сравнительным обоснованиями является принципиальным. В случае первого обоснованность приписывается отдельному утверждению и выступает как его свойство: «Обосновано положение А» или «Положение А является обоснованным». При сравнительном обосновании обоснованность оказывается уже отношением между утверждениями: «Положение А более обоснованно, чем положение В». Иными словами, абсолютное обоснование является абсолютной оценкой какого-то утверждения, взятого само по себе; сравнительное обоснование – это сравнительная оценка, связывающая между собой два утверждения.
Если мы говорим, к примеру, что розы – хорошие цветы, мы однозначно приписываем розам позитивную ценность. Но если утверждается, что розы лучше гладиолусов, это не означает, что розы считаются хорошими: и розы, и гладиолусы могут оцениваться нами негативно, и вместе с тем мы отдаем предпочтение розам. И ложь, и воровство являются предосудительными, негативно ценными. Но можно сказать, что лгать все-таки лучше, чем воровать, хотя и то, и другое плохо.
Если какое-то описательное утверждение оценивается как обоснованное, есть основания принять его в качестве истинного. Если же говорится, что одно описательное утверждение более обосновано, чем другое, и что лучше – в силу приведенных оснований – принять первое, а не второе, это не означает, что первое утверждение истинно, а второе ложно. Оба они могут быть малоправдоподобными, но одно из них при этом может являться более правдоподобным, чем другое.
К примеру, если кто-то полагает, что лучше принять, что небо синее, чем принять, что оно зеленое, из этого не следует, что небо в самом деле синее, а не голубое.
В условиях, когда абсолютное обоснование недостижимо, сравнительное обоснование представляет собой существенный шаг вперед в совершенствовании знания, в приближении его к стандартам научной рациональности.
Известно, что сравнительные оценки не сводимы к абсолютным, и наоборот. «Лучше» не определимо через «хорошо»: лучше одна другой могут быть и две хорошие, и две плохие вещи. «Хорошо» не определимо в общем случае через «лучше». Установление абсолютной ценности какого-то предмета и установление его сравнительной ценности – это два разных, взаимодополняющих видения одного и того же объекта, не редуцируемых друг к другу.
Вопрос о соотношении абсолютного и сравнительного обоснования остается пока почти неисследованным. Однако очевидно, что сравнительное обоснование не сводимо к абсолютному. Если удалось показать, что одно утверждение более правдоподобно, чем другое, этот результат невозможно выразить в терминах изолированной обоснованности одного или обоих утверждений.
Менее ясен ответ на вопрос: можно ли абсолютное обоснование свести к сравнительному? Иногда «хорошо» так определяется через «лучше»: нечто является хорошим, когда его наличие лучше, чем его отсутствие. Например: «Хорошо иметь синий цвет, если и только если быть синим лучше, чем не быть синим». Однако это и подобные ему определения носят только частичный характер и не позволяют получить «логику добра» в качестве следствия логики предпочтений («логики лучше»).
Исходя из общих соображений, касающихся определимости абсолютных оценок через сравнительные, можно сказать, что рассматриваемое определение абсолютного обоснования через сравнительное если и применимо, то очень редко. В самом деле, из того, что в настоящее время более обосновано наличие нефти на Луне, чем отсутствие, вряд ли вытекает, что обосновано, будто оно так определенно есть. Из того, что лучше принять, что Роберт Пири был первым на Северном полюсе, чем принять, что он не был там первым, вряд ли с необходимостью следует, что нужно без всяких колебаний и возражений принять, что именно Пири был первым на Северном полюсе.
Естественно допустить, таким образом, что абсолютное и сравнительное обоснование в общем случае не являются сводимыми друг к другу. Они представляют собой два разных, в широких пределах независимых друг от друга способа утверждения и упрочения знания, нередко дополняющих друг друга.
4. Логическая последовательность
Всякое научное рассуждение должно быть логически последовательным, т. е. соблюдать законы и правила логики.
Хотя это требование представляется само собою разумеющимся, оно нередко нарушается, особенно в социальных науках. Именно это обстоятельство заставляет упомянуть очевидное, казалось бы, условие логической последовательности в числе требований к научным утверждениям и теориям.
Самым общим образом логику можно определить как науку о законах и операциях правильного мышления. Сфера конкретных интересов логики существенно менялась на протяжении ее истории, но основная цель всегда оставалась неизменной: исследование того, как из одних утверждений можно выводить другие. Логика занимается также многими иными вопросами: операциями определения и деления (классификации), проблемами значения выражений языка, операциями доказательства и опровержения, правдоподобными рассуждениями, дающими из истинных посылок только вероятное заключение, и др. Но основная задача логики – определить, «что из чего следует». При этом предполагается, что логическая правильность рассуждения зависит только от способа связи входящих в него утверждений и их строения, а не от их конкретного содержания. Изучая логическое следование одних утверждений из других, логика выявляет наиболее общие, или, как говорят, формальные, условия правильного мышления.
Вот несколько простых примеров логических, или формальных, требований к мышлению: независимо от того, о чем идет речь, нельзя что-либо одновременно и утверждать, и отрицать; нельзя принимать некоторые утверждения, не принимая вместе с тем все то, что вытекает из них; невозможное не является возможным, доказанное – сомнительным, обязательное – запрещенным и т. п.
Эти и подобные им требования не зависят, конечно, от конкретного содержания наших мыслей, от того, что именно утверждается или отрицается, что считается возможным, а что – невозможным.
Задача логического исследования – обнаружение и систематизация определенных схем правильного рассуждения. Эти схемы представляют собой логические законы, лежащие в основе логически правильного мышления. Рассуждать логично – значит рассуждать в соответствии с законами логики.
Отсюда понятна важность данных законов. Об их природе, источнике их обязательности высказывались разные точки зрения. Ясно, что логические законы не зависят от воли и сознания человека. Их принудительная сила для человеческого мышления объясняется тем, что они являются в конечном счете отображением в голове человека наиболее общих отношений самого реального мира, практики его познания и преобразования человеком. Именно поэтому законы логики кажутся самоочевидными и как бы изначально присущими человеческой способности рассуждать.
Рассуждение – это всегда принуждение. Размышляя, мы постоянно ощущаем давление и несвободу. От нашей воли зависит, на чем остановить свою мысль. В любое время мы можем прервать начатое размышление и перейти к другой теме.
Но если мы решили провести его до конца, то мы сразу же попадем в сети необходимости, стоящей выше нашей воли и наших желаний. Согласившись с одними утверждениями, мы вынуждены принять и те, что из них вытекают, независимо от того, нравятся они нам или нет, способствуют нашим целям или, напротив, препятствуют им. Допустив одно, мы автоматически лишаем себя возможности утверждать другое, несовместимое с уже допущенным.
Если мы убеждены, к примеру, что все металлы проводят электрический ток, мы должны признать также, что вещества, не проводящие тока, не относятся к металлам. Уверив себя, что каждая птица летает, мы вынуждены не считать птицами курицу и страуса. Из того, что все люди смертны и Сократ является человеком, мы обязаны заключить, что он смертен.
Из истории логики
Первый развернутый и обоснованный ответ на вопрос о природе и принципах человеческого мышления дал Аристотель. «Принудительную силу человеческих речей» он объяснил существованием особых законов – логических законов мышления. Именно они заставляют принимать одни утверждения вслед за другими и отбрасывать несовместимое с принятым. К числу необходимого, писал Аристотель, принадлежит доказательство, так как если что-то безусловно доказано, то иначе уже не может быть; и причина этому – исходные посылки. Подчеркивая безоговорочность логических законов и необходимость всегда следовать им, он замечал: «Мышление – это страдание», ибо «коль вещь необходима, в тягость она нам». Сейчас мы думаем, конечно, совершенно иначе: чем больше регулярностей, или законов природы и общества, нам известно, тем шире наша свобода.
История логики насчитывает около двух с половиной тысяч лет. Раньше логики возникли, пожалуй, только математика, философия и теория аргументации, называвшаяся в древности «риторикой».
Историю логики можно разделить на два основных этапа. Первый продолжался более двух тысяч лет, в течение которых логика развивалась очень медленно. Это дало повод И. Канту заявить, что логика, подобно геометрии, не имеет собственной истории и со времен Аристотеля не продвинулась ни на один шаг. Второй этап начался в XIX в., когда в логике произошла научная революция, в корне изменившая ее лицо. Это было обусловлено прежде всего проникновением в нее математических методов. На смену старой логике, обычно называемой традиционной, пришла современная логика, именуемая также математической, или символической. Эта новая логика не является, конечно, логическим исследованием исключительно математических доказательств. Она представляет собой современную теорию всякого правильного рассуждения, независимо от того, о каких объектах мы рассуждаем.
Логика отталкивается от реального мышления, но она дает абстрактную его модель. С другой стороны, прибегая к абстракциям высокого уровня, логика не должна вместе с тем отрываться от конкретных, данных в опыте процессов рассуждения.
Закон противоречия
Один из наиболее известных законов логики – закон противоречия. Его сформулировал еще Аристотель, назвав «самым достоверным из всех начал, свободным от всякой предположительности». Закон говорит о высказываниях, одно из которых отрицает другое, а вместе они составляют логическое противоречие. Например: «Пять – нечетное число» и «Неверно, что пять – нечетное число», «Земля – планета» и «Земля не является планетой» и т. п.
Идея, выражаемая законом противоречия, проста: высказывание и его отрицание не могут быть одновременно истинными. Тем не менее закон противоречия не раз становился предметом ожесточенных споров. Попытки опровергнуть его чаще всего были связаны с неправильным пониманием логического противоречия. Составляющие его утверждения должны говорить об одном и том же предмете, который рассматривается в одном и том же отношении. Если этого нет, нет и противоречия. Те примеры, которые обычно противопоставляют закону противоречия, не являются подлинными противоречиями и не имеют к нему никакого отношения.
Противоречие недопустимо в строгом, в частности в научном, рассуждении, когда оно смешивает истину с ложью. Но очевидно, что в обычной речи у противоречия много разных задач. Оно может выступать в качестве основы сюжета какого-либо рассказа, быть средством достижения особой художественной выразительности и т. д. Реальное мышление – и тем более художественное – не сводится к одной логичности. В нем важно все: и ясность, и неясность; и доказательность, и зыбкость; и точное определение, и чувственный образ. В нем может оказаться нужным и противоречие, если оно к месту.
Настаивая на исключении логических противоречий, не следует, однако, всякий раз «поверять алгеброй гармонию» и пытаться втиснуть все многообразие противоречий в прокрустово ложе логики.
Логические противоречия недопустимы в науке, но установить, что конкретная теория не содержит их, непросто. То, что в процессе развития и развертывания теории не встречено никаких противоречий, еще не означает, что их в самом деле нет. Научная теория – очень сложная система утверждений. Не всегда противоречие удается обнаружить относительно быстро путем последовательного выведения следствий из ее положений.
Вопрос о непротиворечивости становится яснее, когда теория допускает аксиоматическую формулировку, подобно геометрии Евклида или механике Ньютона. Для большинства аксиоматизированных теорий непротиворечивость доказывается без особого труда. Есть, однако, теория, в случае которой десятилетия упорнейших усилий не дали ответа на вопрос, является она непротиворечивой или нет. Это математическая теория множеств, лежащая в основе всей математики.
Доказательство
Невозможно переоценить значение доказательств в науке. И тем не менее доказательства встречаются не так часто, как хотелось бы. Иногда за доказательство выдается то, что им вовсе не является. К доказательствам прибегают часто, но редко кто задумывается над тем, что означает «доказать», почему доказательство «доказывает», всякое ли утверждение можно доказать или опровергнуть, все ли нужно доказывать и т. п.
Наше представление о доказательстве как особой интеллектуальной операции формируется в процессе проведения конкретных доказательств. Изучая разные области знания, мы усваиваем и относящиеся к ним доказательства. На этой основе мы постепенно составляем – чаще всего незаметно для себя – общее интуитивное представление о доказательстве как таковом, его общей структуре, не зависящей от конкретного материала, о целях и смысле доказательства и т. д.
Особую роль при этом играет изучение математики. С незапамятных времен математические рассуждения считаются общепризнанным эталоном доказательности. Желая похвалить чью-либо аргументацию, мы называем ее математически строгой и безупречной.
Изучение доказательства на конкретных его образцах и интересно, и полезно. Но также необходимо знакомство с основами логической теории доказательства, которая говорит о доказательствах безотносительно к области их применения. Практические навыки доказательства и интуитивное представление о нем достаточны для многих целей, но далеко не для всех. Практика и здесь, как обычно, нуждается в теории.
Доказательство – это процедура установления обоснованности некоторого утверждения путем логического выведения его из других обоснованных (принятых) утверждений.
В доказательстве различают тезис – утверждение, которое надо доказать, и основание, или аргументы, – те утверждения, с помощью которых обосновывается тезис. Понятие доказательства всегда предполагает указание посылок, на которые опирается тезис, и тех логических правил, по которым осуществляются преобразования утверждений в ходе доказательства. В обычной практике мы редко формулируем все используемые посылки и, в сущности, никогда не обращаем внимания на применяемые нами правила логики.
Одна из основных задач логики состоит в придании точного значения понятию доказательства. Но хотя это понятие является едва ли не главным в логике, оно не имеет точного, строго универсального определения, применимого во всех случаях и в любых научных теориях.
Доказательство – один из многих способов убеждения. В науке это один из основных таких способов, и можно сказать, что научный метод убеждения является прежде всего методом строгих и точных доказательств. Требование доказательности научного рассуждения определяет то «общее освещение», которое модифицирует попавшие в сферу его действия цвета. Этим «общим освещением» пронизываются все другие требования к научной аргументации. Без него она неизбежно вырождается в бездоказательный набор общих деклараций и поучений, в апелляцию к вере и эмоциям.
Раз в доказательстве речь идет о полном подтверждении, связь между аргументами и тезисом должна носить логически необходимый характер. По своей форме доказательство – это умозаключение или цепочка умозаключений, ведущих от обоснованных посылок к доказываемому положению.
Широкое понимание доказательства
Нередко в понятие доказательства вкладывается более широкий смысл. При этом под доказательством понимается любая процедура обоснования истинности тезиса, включающая правдоподобные рассуждения, ссылки на связь доказываемого положения с фактами, наблюдениями и т. д. Расширительное истолкование доказательства является обычным в гуманитарных науках. Оно встречается и в экспериментальных, опирающихся на наблюдения рассуждениях.
Как правило, широко понимается доказательство и в науке. Для подтверждения выдвинутой идеи активно привлекаются факты, типичные в определенном отношении явления и т. п.
Широкое употребление понятия доказательства само по себе не ведет к недоразумениям. Но только при одном условии. Нужно постоянно иметь в виду, что обобщение, переход от частных фактов к общим заключениям, дает не достоверное, а лишь вероятное знание.
Современная логика
Революция в логике в конце ХIХ – начале ХХ в. привела к возникновению на стыке таких двух разных наук, как философия и математика, современной, или математической, логики.
Как и математика, логика не является эмпирической, опытной наукой. Но стимулы к развитию она черпает из практики реального мышления. Изменение последней так или иначе ведет к изменению самой логики. Развитие логики всегда было связано с теоретическим мышлением своего времени, и прежде всего с развитием науки. Конкретные рассуждения дают логике материал, из которого она извлекает то, что именуется логическим законом, формой мысли и т. д. Теории логической правильности оказываются в итоге очищением, систематизацией и обобщением практики мышления.
Современная логика с особой наглядностью подтверждает это. Она активно реагирует на изменения в стиле и способе научного мышления, на осмысление его особенностей в теории науки. Сейчас логическое исследование научного знания активно ведется в целом ряде как давно освоенных, так и новых областей. Можно выделить четыре основных направления этого исследования: анализ логического и математического знания; применение логических идей и аппарата к опытному знанию; применение логического анализа к оценочно-нормативному знанию; применение логического анализа в исследовании приемов и операций, постоянно используемых во всех сферах научной деятельности (доказательство, определение, классификация и т. п.).
Логика не только используется в исследовании научного познания, но и сама получает мощные импульсы для развития в результате воздействия своих научных приложений. Имеет место именно взаимодействие логики и науки, а не простое применение готового аппарата логики к некоторому внешнему для него материалу.
Без логического закона нельзя понять, что такое логическое следование, а тем самым – и что такое доказательство. Законы логики составляют тот невидимый железный каркас, на котором держится последовательное рассуждение и без которого оно превращается в хаотическую, бессвязную речь.
Для целей логики, для формулировки ее законов необходим искусственный язык, построенный по строгим правилам. Этот язык служит только одной задаче – выявлению логических связей наших мыслей. Но она должна решаться эффективно.
Язык, специально созданный современной логикой для своих задач, получил название формализованного. Слова обычного языка заменяются в нем отдельными буквами и разными специальными символами. Формализованный язык – это «насквозь символический язык». В нем исчезают неясность и двусмысленность, всегда присутствующие при обращении с такой трудно уловимой вещью, как «смысл выражения».
Использование формализованного языка для описания способов правильного рассуждения невозможно переоценить. Без него нет, в сущности, современной логики.
На первых порах новая логика ориентировалась почти всецело на математическое рассуждение. Эта связь с математикой была настолько тесной, что до сих пор в названии «математическая логика» прилагательное «математическая» иногда истолковывается как указывающее не только на своеобразие методов новой логики, но и на сам ее предмет. В сложившихся первыми классических разделах математической логики многое было отражением определенного своеобразия математического рассуждения. Кроме того, связь по преимуществу с одной наукой, математикой, поддерживала иллюзию, будто логика движется только в силу внутренних импульсов и ее развитие совершенно не зависит от эволюции теоретического мышления и не является в каком-либо смысле отображением последней.
В 20-е гг. прошлого века предмет логических исследований существенно расширился. Начали складываться многозначная логика (предполагающая, что наши утверждения являются не только истинными или ложными, но могут иметь и другие истинностные значения), модальная логика (рассматривающая понятия необходимости, возможности, случайности и т. п.), теория логического следования, логика нормативного рассуждения и др. Все эти новые разделы не были непосредственно связаны с математикой. В сферу логического исследования вовлекались уже естественные и гуманитарные науки. Постепенно начала формироваться широкая концепция логики научного познания, занимающейся применением идей, методов и аппарата современной логики к анализу как математического, так и всякого иного знания.
И сейчас логика продолжает энергично расти вширь, на старом дереве появляются все новые и новые ветви. Сложились и нашли интересные приложения логика времени, описывающая логические связи утверждений о прошлом и будущем, так называемая паранепротиворечивая логика, не позволяющая выводить из противоречия все, что угодно, логика знания и убеждений, изучающая понятия «доказуемо», «опровержимо», «неразрешимо», «убежден», «сомневается» и т. п., логика добра, имеющая дело с понятиями «хорошо», «плохо» и «безразлично», логика предпочтений, исследующая понятия «лучше», «хуже» и «равноценно», логика изменения, говорящая об изменении и становлении нового, логика причинности, изучающая утверждения о детерминизме и причинности, и др.
Экстенсивный рост логики, судя по всему, завершится нескоро.
Современная логика растет не только вширь, но и вглубь. Все прочнее утверждаются ее основы, совершенствуются методы, упрочиваются принципы. Большой резонанс вызвало, в частности, доказательство ряда «ограничительных теорем», устанавливающих пределы эффективного применения разрабатываемых логикой методов. По-новому представляются теперь взаимные отношения математики и логики. Один из авторов сведения первой из этих наук ко второй – Б. Рассел – писал, что логика стала более математической, математика – более логической; в действительности они составляют одно целое. Однако замысел вывести всю математику из чистой логики без принятия дополнительных основных понятий и дополнительных допущений оказался утопичным. Особенно чувствительный удар нанес по нему К. Гёдель, показавший, что все системы формализованной, логически совершенной арифметики существенно неполны: их средствами нельзя доказать некоторые содержательно истинные арифметические утверждения.
Прояснение и углубление оснований логики сопровождалось пересмотром и уточнением центральных ее понятий. По-новому теперь истолковываются закон логики, доказательство, логическое следствие и др.
Законы логики когда-то представлялись абсолютными истинами, никак не связанными с нашим опытом. Уверенность в их непогрешимости подкреплялась длительным и, как казалось, безотказным их использованием.
Однако возникновение конкурирующих систем логики, отстаивающих разные множества законов, показало, что логика складывается в практике мышления и что она меняется с изменением этой практики. Логические законы – такие же продукты человеческого опыта, как и аксиомы евклидовой геометрии.
Эти законы не являются непогрешимыми и зависят от области, к которой они прилагаются. К примеру, при рассуждении о бесконечных совокупностях объектов не всегда применимы закон исключенного третьего, принципы косвенного доказательства и др.; рассуждение о недостаточно определенных или изменяющихся со временем предметах требует особой логики и т. д. Более того, на разных этапах развития научной теории находят применение разные множества логических законов. Так, в условиях формирующейся теории ограничена применимость законов, позволяющих выводить любые следствия из противоречий и отвергать положения, хотя бы одно следствие которых оказалось ложным. Обнаружилась, таким образом, «двойная гибкость» человеческой логики: она может изменяться не только в зависимости от области обсуждаемых объектов, но и в зависимости от уровня теоретического осмысления этой области.
Доказательство, и в особенности математическое, всегда было принято считать императивным и универсальным указанием, обязательным для любого непредубежденного ума. Прогресс логики показал, однако, что доказательства вовсе не обладают абсолютной, не зависящей от времени строгостью и являются только культурно опосредствованными средствами убеждения. Даже способы математической аргументации на деле историчны и социально обусловлены. В разных логических системах доказательствами считаются разные последовательности утверждений, и ни одно доказательство не является окончательным.
Существенно изменились и представления об отношении логики к человеческому мышлению и обычному языку. Согласно господствовавшей одно время точке зрения, правила логики представляют собой продукт произвольной конвенции, выбор их, подобно выбору правил игры, ничем не ограничен. В силу этого все искусственные языки, имеющие ясную логическую структуру, равноправны, и ни один из них не лучше и не хуже другого. Это – так называемый «принцип терпимости», отрывающий логику от обычного мышления и обычного языка. Разумеется, ни мышление, ни язык не копируют окружающий мир своей внутренней структурой. Но это не означает, что они никак с ним не связаны и что логика – только своеобразная интеллектуальная игра, правила которой произвольны. Правила игры определяют способы обращения с вещами, правила логики – с символами. Искусственные языки логики имеют предметное, семантическое измерение, которого лишены игры. Нарушающий правила игры вступает в конфликт с соглашениями, нарушающий же правила логики находится в конфликте с истиной, стандарты которой не принимаются по соглашению.
Логика как инструмент познания связана в конечном счете с действительностью и своеобразно отражает ее. Это проявляется в обусловленности развития логики развитием человеческого познания, в историческом изменении логических форм, в успешности практики, опирающейся на логическое мышление.
Перемены, происшедшие в логике, низвели ее с заоблачных высот непогрешимой абстракции. Они приблизили логику к реальному мышлению и тем самым к человеческой деятельности, одной из разновидностей которой оно является. Это, несомненно, заметно усложнило современную логику, лишило ее прежней твердости и категоричности. Но этот же процесс насыщения реальным содержанием придал ей новый динамизм и открыл перед ней новые перспективы.
О так называемой «диалектике»
Существуют такие общества (обычно они именуются «закрытыми», или «коллективистическими»), в которых требование логической последовательности не считается обязательным даже для научных рассуждений. Взамен этого требования выдвигается положение о всеобщей противоречивости существующего, которая должна найти свое отражение и в научном исследовании.
Таким являлось, в частности, социалистическое (коммунистическое) общество. Его идеологи объявляли обычную, или формальную, логику приемлемой только для кухонного обихода; в теоретических же областях предлагалось рассуждать в соответствии с принципами диалектики и являющейся ее преломлением в мышлении человека диалектической логики.
Диалектика – философская теория, настаивающая на внутренней противоречивости всего существующего и мыслимого и считающая эту противоречивость основным или даже единственным источником всякого движения и развития.
Элементы диалектики имеются во всякой философии, отстаивающей идеалы закрытого (коллективистического) общества. Такие элементы были, в частности, еще в философии Гераклита, прозванного за неясность («диалектичность») изложения своих идей «Темным». Позднее диалектика как учение о противоречии возродилась в средневековой философии, прежде всего в христианской концепции бога, человека и человеческой истории. Как связная и универсальная теория диалектика впервые была построена только в ХIХ в. предшественником марксизма Гегелем. Она была активно подхвачена марксизмом, которому не удалось, однако, ни углубить, ни прояснить основные идеи Гегеля. В ХХ в. диалектику пытались разработать марксизм-ленинизм и неомарксизм, однако без особого успеха. В частности, в неомарксизме диалектика свелась к идее универсального развития, радикально отрицающего свои предшествующие ступени («негативная диалектика»).
Коллективистическое общество (средневековое феодальное общество, тоталитарные коммунистическое и национал-социалистическое общества и др.) всегда ставит перед собой глобальную цель – достижение «рая на небесах» или «рая на земле». Переход от несовершенного существующего мира к совершенному будущему миру составляет основную проблему коллективистического мышления – так называемую «проблему триединства». Диалектика является необходимой предпосылкой решения данной проблемы. Если такой переход не является предметом чистой, или «слепой», веры, он может обосновываться только диалектически.
Уже в умеренном средневековом коллективизме проблема будущего осмысливалась во многом на основе диалектики. Несовершенный «земной мир», являющийся миром Бога-сына, связывался с совершенным «небесным миром» Бога-отца не только с помощью мистического Бога-духа, но и посредством диалектических ходов мысли. В средневековой философии имелись все те ключевые элементы диалектики, включая так называемый закон отрицания отрицания, которые позднее Гегель и коммунистическая философия включили в свою «диалектику природы, общества и мышления».
Цель средневековой диалектики – попытаться схватить мир сразу в обеих его ипостасях, сакральной и мирской, сублимированной и низменной. Средневековая культура сочетает в единство полярные противоположности: небесное и земное, спиритуальное и грубо телесное, жизнь и смерть. Утверждается богоустановленная иерархия людей – для того чтобы тут же обречь на вечную гибель стоящих у ее вершины и возвысить подпирающих ее основание. Прославляют ученых и в то же время самым верным путем, ведущим к спасению души, считают неразумие, нищету духа, а то и вовсе безумие. Суду над умершими предстоит состояться «в конце времен», и вместе с тем он вершится над душой каждого в момент его кончины и т. д.
В средневековой философии достаточно распространенным было убеждение, что познание бога требует соединения вместе несовместимого, т. е. диалектики. «В первопричине бытия, – говорил средневековый философ Псевдо-дионисий (Ареопагит), – нужно утверждать все, что где-либо утверждается в сущем и ему приписывается как качество; и опять-таки все это надо отрицать в ней в собственном смысле, потому что она возвышается над всем этим; и не надо думать, что здесь отрицания противоречат утверждениям, ибо первопричина, возвышаясь над всякими ограничениями, превосходит и все утверждения и отрицания»[34 - Антология мировой философии. Ч. 2. М., 1969. Т. 1. С. 609.].
Познание небесного мира и его связей с земным миром стоит, таким образом, выше логического требования непротиворечивости. Борьба средневековой философии против формально-логического закона противоречия была не менее ожесточенной, чем борьба с ним гегелевской, а затем и марксистско-ленинской философии, и продолжалась столетия. Инерция диалектического мышления была столь велика, что даже в период раннего Возрождения Николай Кузанский заявлял: «Великое дело – быть в состоянии твердо укрепиться в единении противоположностей».
В систематизации диалектики, являвшейся общепринятой в диалектическом материализме в 60–80-х гг. прошлого века, некоторые из ведущих идей диалектики именовались «принципами», другие – «законами». Эта систематизация включала следующие положения:
– принцип всеобщей взаимосвязи, утверждающий, что всё связано со всем и только ограниченность человеческого знания не позволяет видеть все существующие связи;
– принцип развития, провозглашающий необратимое, направленное, закономерное изменение материальных и идеальных объектов в качестве универсального их свойства;
– закон единства и борьбы противоположностей, касающийся перехода вещей в процессе своего развития в свою противоположность (определения понятия противоположности, или диалектического противоречия, так и не было дано);
– закон перехода количества в качество, говорящий о накоплении развивающимися объектами постепенных количественных изменений и последующем переходе последних в скачкообразные качественные изменения;
– закон отрицания, говорящий о «судьбах» или «целях», определяющих развитие объектов, например о «целях» пшеничного зерна, которому сначала предстоит стать колосом, а затем опять зерном и тем самым вернуться, но на более высоком уровне, к началу.
Принцип «всё связано со всем» высказывался ещё в античности. В средневековой философии универсальная взаимосвязь выводилась из сотворенности мира Богом и носила преимущественно характер связи символа и символизируемой им вещи. Начиная с Нового времени данный принцип утратил сколько-нибудь ясный смысл.
Принцип развития также известен с античности, хотя ещё во времена И. Канта он казался «рискованным приключением разума». Идея направленного развития, восходящего от низших ступеней к высшим, очевидным образом неприложима к природе, а для тех, кто не разделяет идею неуклонного социального прогресса, – и к обществу. Принцип «Все изменяется» не является универсальным. Как уже говорилось, мир представляет собой единство становления и бытия. Изменяется только то, что находится в процессе становления. Объекты бытия остаются неизменными. Свет всегда имеет корпускулярно-волновую природу, атом железа остается одним и тем же, независимо от того, в каком бы уголке Вселенной он не оказался обнаруженным. Вода закипает, а медь плавится при определенной, остающейся неизменной температуре.
Закон борьбы противоположностей, названный «ядром диалектики», явно неприложим к природе. Приводившиеся примеры такой борьбы (борьба плюса с минусом, определяющая развитие математики; борьба северного полюса магнита с его южным полюсом, раскрывающая суть магнетизма, и т. п.) несерьезны.
Закон перехода количественных изменений в качественные не является универсальным: в одних случаях развитие носит скачкообразный характер, в других оно протекает без каких-либо ясно выраженных скачков.
Закон отрицания отрицания предполагает идею «цели» или «судьбы», заданной извне. Без этой идеи распространение данного закона на природу, не имеющую ни в научном, ни в марксистско-ленинском (но не в гегелевском) понимании «цели» и не подвластную судьбе, кажется грубым насилием над самой диалектикой.
Указанная систематизация диалектики представляет собой, таким образом, причудливое сочетание положений, одни из которых неясны, другие не универсальны, третьи не совместимы с рациональным мышлением.
Логически противоречивое мышление иррационально, оно представляет собой в конечном счете сумбур и хаос. Пытаясь снять это возражение против диалектики, русский философ прошлого века С. Л. Франк вводил, наряду с понятиями «рациональное мышление» и «иррациональное мышление», новое понятие – «трансрациональное мышление». Однако суть проблемы от этого не меняется: философия, опирающаяся на понятия «знающего незнания» (Николай Кузанский), «монодуализма», «ведающего неведения», «двоицы, которая есть вместе с тем одно» (Франк) и т. п., выходит за границы рациональной философии.
К. Манхейм видит основную функцию диалектики в рациональном объяснении исторически разнородной и неповторимой личности, теряемой при постулировании исторических законов и обобщений. Неприложимость диалектики к исследованию природы связана в первую очередь с тем, что диалектика плохо согласуется с принципом причинности, утверждающим, что все происходящее в мире имеет причину, и требующим объяснять мир от прошлого к будущему. Диалектика настаивает на целевом (телеологическом) обосновании от будущего к прошлому. Она неразрывно связана с понятием цели и, значит, с понятием ценности. Не случайно основное понятие диалектики – понятие развития – определяется не просто как движение или изменение, а как направленное восходящее изменение, т. е. изменение, идущее в направлении определенной цели. Направленность всякого развития прямо утверждает диалектический закон отрицания отрицания.
Диалектическая рациональность представляет собой особый тип рациональности, несовместимый, в частности, с рациональностью естественно-научного мышления и ведущий к неразрешимым парадоксам.
Коммунистическое общество ставило цель радикально преобразовать существующий социальный мир в соответствии с утопическим, не допускающим реализации образом. Диалектика, служившая средством обоснования возможности – и даже необходимости – такого невозможного преобразования, являлась одним из непременных условий крепости идеологии данного общества. Именно поэтому она настойчиво, а зачастую и насильственно, внедрялась в мышление его индивидов и достаточно естественно принималась ими.
Национал-социалистическая идеология, являющаяся идеологией другой формы коллективистического тоталитарного общества, также обнаруживала явственную тенденцию к диалектике. Хотя эта идеология просуществовала недолго и не была столь теоретически развита, как средневековое мировоззрение и марксизм-ленинизм, она тяготела к утверждению всеобщей зависимости вещей и универсального скачкообразного развития на основе борьбы противоположностей, развития, ведущего в конечном счете к нацистской версии «рая на земле» («тысячелетний рейх»). «Человек возвысился, – утверждал А. Гитлер, – благодаря борьбе… Чего бы ни достиг человек, он добился этого благодаря оригинальности, усиленной брутальностью… Жизнь можно уложить в три тезиса: борьба – всему голова, добродетель – голос крови, а главное и решающее – это вождь». Идея Гитлера, что вечная борьба является законом жизни, явно перекликается с идеей Ленина, что закон единства и борьбы противоположностей представляет собой «ядро диалектики». Идея, что добродетель есть голос крови, аналогична ленинскому утверждению, что добром является только то, что отвечает интересам пролетариата и цели построения будущего коммунистического общества. И наконец, положение о решающей роли вождя – аналог ленинской идеи о руководящей роли коммунистической партии в борьбе за построение совершенного общества. Вопрос об элементах диалектики в национал-социалистическом мышлении нуждается, однако, в специальном исследовании.
Нужно отметить, что в античности слово «диалектика» употреблялось в другом смысле, чем тот, который придал этому слову Гегель. Оно обозначало особый метод аргументации, суть которого – в выдвижении наряду с тезисом также антитезиса и выведении из них следствий до тех пор, пока не станет ясным, какое из данных двух утверждений истинно. Термин «диалектический» впервые был использован Платоном. Его учитель Сократ, вероятно, был первым, кто удачно совместил два главных положения диалектики как теории аргументации: мысль о ценности мнений, в особенности противоположных мнений, и логический закон противоречия.
Таким образом, в закрытом обществе диалектика сосредоточивает свои усилия на борьбе с формально-логической последовательностью мышления, и прежде всего мышления о социальных проблемах; в открытом обществе диалектика означает один из возможных способов аргументации[35 - Более подробно о диалектике см.: Ивин А. А. Что такое диалектика. Очерки философской полемики. М., 2015; Ивин А. А. Диалектика: зарождение, триумф и крах. М., 2015. В последней работе обосновывается идея, что так называемая диалектическая логика является разделом современной формальной логики и может быть отождествлена с активно развивающейся в последние десятилетия коннексивной логикой. Особенность этой логики в том, что в ней логическое противоречие выражается не в форме «А и не-А», а в форме «Если А, то не-А».].
5. Общее понятие рациональности
Рациональность, или разумность, является характеристикой знания с точки зрения его соответствия наиболее общим принципам мышления, разума.
Поскольку совокупность таких принципов не является вполне ясной и не имеет отчетливой границы, понятию рациональности свойственны и неясность, и неточность.
Наука, как принято считать, является образцом рациональности для всех других областей применения человеческого разума. Вместе с тем требование рациональности, предъявляемое к результатам научного исследования, не является самоочевидным и нуждается в комментарии.
Эпистемология Нового времени уделяла внимание только проблеме абсолютного обоснования. Конкретные формы этой проблемы менялись, но в «классическом» мышлении того времени они всегда были связаны с характерным для него представлением о существовании абсолютных, непоколебимых и не пересматриваемых оснований всякого подлинного знания, с идеей постепенного и последовательного накопления «чистого» знания, с противопоставлением истины, допускающей обоснование, и субъективных, меняющихся от человека к человеку ценностей, с дихотомией эмпирического и теоретического знания и другими «классическими предрассудками». Речь шла о способе или процедуре, которая способна была бы обеспечить безусловно твердые, неоспоримые основания для знания.
С разложением «классического» мышления смысл проблемы обоснования существенно изменился. Стали очевидными три момента: никаких абсолютно надежных и не пересматриваемых со временем оснований теоретического знания не существует: можно говорить только об относительной их надежности; в процессе обоснования используются многочисленные и разнородные приемы, удельный вес которых меняется от случая к случаю и которые не сводимы к какому-то ограниченному, каноническому их набору; само обоснование имеет ограниченную применимость; оно является прежде всего процедурой науки и связанной с нею техники; автоматическое перенесение образцов обоснования, сложившихся в одних областях (и прежде всего в науке), на любые другие области недопустимо.
В современной философии науки «классическая» проблема обоснования трансформировалась в задачу исследования лишенного четких границ многообразия способов обоснования знания, с помощью которого достигается приемлемый в данной области – но никогда не абсолютный – уровень обоснованности. Поиски «твердых оснований» отдельных научных дисциплин перестали быть самостоятельной задачей, обособившейся от решения конкретных проблем, встающих в ходе развития этих дисциплин.
«Обоснование физики», «обоснование математики», «обоснование социологии» и т. п. – все это отголоски «классического» мышления, отрывавшего процесс обоснования конкретных научных дисциплин от их непрерывного и бесконечного, по своей сути, развития, в ходе которого решаются не только частные вопросы, но и достигается обоснование дисциплины в целом.
Оценка с точки зрения (абсолютной) обоснованности относится прежде всего к знанию, взятому в динамике, еще не сложившемуся и ищущему сколько-нибудь надежных оснований. Оценка с точки зрения рациональности (сравнительной обоснованности) – это по преимуществу оценка знания, рассматриваемого в статике, как нечто уже сформировавшееся и в известном смысле устоявшееся и завершенное.
Первая оценка идет в русле аристотелевской традиции видеть мир, в том числе и реконструированный в рамках какой-то теории или концепции, как становление. Вторая оценка – продолжение платоновской традиции рассматривать мир как бытие, как нечто, уже ставшее. Полная оценка знания должна, очевидно, складываться из этих двух исключающих друг друга оценок.
Универсальная и локальная рациональность
Мышление человека является разным не только в разные исторические эпохи, но и в разных областях его приложения.
Существенным является поэтому различие между двумя уровнями рациональности: универсальной рациональностью, охватывающей целую эпоху или культуру, и локальной рациональностью, характеризующей особенности мышления в отдельных областях теоретизирования конкретной эпохи или культуры.
Универсальная рациональность предполагает, в частности, соответствие требованиям логики и требованиям господствующего в конкретную эпоху стиля мышления.
Предписания логики составляют ядро рациональности любой эпохи, и вместе с тем они не являются однозначными. Прежде всего не существует единой логики, законы которой не вызывали бы разногласий и споров. Логика слагается из необозримого множества частных систем. «Логик», претендующих на определение понятия закона логики, а значит, и понятия логического следования, в принципе, бесконечно много. Известны классическое определение логического закона и логического следования, интуиционистское их определение, определение в паранепротиворечивой, в релевантной логике и т. д. Ни одно из этих определений не свободно от критики и от того, что можно назвать «парадоксами логического следования».
Особенно сложно обстоит дело с требованием рассуждать непротиворечиво, фиксируемым законом противоречия. Аристотель называл данный закон наиболее важным принципом не только мышления, но и самого бытия. И вместе с тем в истории логики не было периода, когда этот закон не оспаривался бы и дискуссии вокруг него совершенно затихали.
Относительно мягкая критика требования (логической) непротиворечивости предполагает, что если перед теоретиком встала дилемма: заниматься устранением противоречий из теории или работать над ее дальнейшим развитием, обогащением и проверкой на практике, – он может выбрать второе, оставив устранение противоречий на будущее. Жесткая критика требования непротиворечивости отрицает универсальность этого требования, приложимость его в некоторых, а иногда и во всех областях рассуждений.
Рациональность не оставалась неизменной на протяжении человеческой истории: в античности требования разума представлялись совершенно иначе, чем в Средние века; рациональность современного мышления радикально отличается от рациональности мышления Нового времени. Рациональность, подобно искусству, аргументации и т. д., развивается волнами, или стилями: каждой эпохе присущ свой собственный стиль рациональности, и смена эпох является, в частности, сменой характерных для них стилей рациональности[36 - См. в этой связи: Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. История и рациональность. М., 1991 (раздел 3).]
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/aleksandr-arhipovich-ivin/filosofiya-nauki-uchebnoe-posobie/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Фейнман Р. Характер физических законов. М., 1987. С. 27.
2
Алле М. Экономика как наука. М., 1995. С. 95.
3
Алле М. Философия моей жизни // Экономика как наука. М., 1995. С. 101.
4
Джемс У. Прагматизм. СПб., 1910. С. 182.
5
См.: Кун Т. Структура научных революций. М., 1975. С. 111.
6
Там же. С. 214.
7
См.: Laudan L. Progress and its Problems. Berkeley, 1977. P. 16, 25.
8
См. в этой связи: Ивин А. А. Философское исследование науки. М., 2015 (гл. 2).
9
См. в этой связи: Бом Д. Причинность и случайность в современной физике. М., 1959; Бунге М. Причинность. М., 1962.
10
Hanson N. R. Perception and Discovery. San Francisco, 1969. P. 300.
11
См.: Hanson N. R. Patterns of Discovery. Cambridge, 1965. P. 99–105.
12
Алле М. Экономика как наука. М., 1995. С. 93.
13
Вундт В. Социальные законы // Философия истории. Антология. М., 1995. С. 146.
14
Там же.
15
См.: Милль Дж. С. Система логики силлогистической и индуктивной. СПб., 1914. Кн. VI. Ч. Х.
16
См.: Сорокин П. А. Главные тенденции нашего времени. М., 1997. С. 148–150.
17
См.: Франк С. А. Крушение кумиров // Сочинения. Вып. 2. М., 1991. С. 165.
18
Ясперс К. Истоки истории и ее цель. Вып. 2. М., 1991. С. 165.
19
См. в этой связи: Ивин А. А. Логические теории Яна Лукасевича. М., 2002 (гл. 3).
20
Коллингвуд Р. Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 53.
21
Heidegger M. Der europaishe Nihilismus. Pfulingen, 1967. S. 90–91.
22
Коллингвуд Р. Дж. Указ. соч. С. 53.
23
См.: Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. 1. М., 1994. С. 358–362.
24
См.: Мур Дж. Защита здравого смысла // Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998.
25
Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1992. С. 12.
26
Поппер К. Логика и рост научного знания. С. 271.
27
Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 153.
28
Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 158–159.
29
Там же. С. 153–154.
30
Гадамер Х. Г. Истина и метод. М., 1988. С. 40.
31
См.: Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1995. С. 11.
32
См.: Мерло-Понти М. Око и дух. М., 1995. С. 513.
33
Там же. С. 146.
34
Антология мировой философии. Ч. 2. М., 1969. Т. 1. С. 609.
35
Более подробно о диалектике см.: Ивин А. А. Что такое диалектика. Очерки философской полемики. М., 2015; Ивин А. А. Диалектика: зарождение, триумф и крах. М., 2015. В последней работе обосновывается идея, что так называемая диалектическая логика является разделом современной формальной логики и может быть отождествлена с активно развивающейся в последние десятилетия коннексивной логикой. Особенность этой логики в том, что в ней логическое противоречие выражается не в форме «А и не-А», а в форме «Если А, то не-А».
36
См. в этой связи: Гайденко П. П., Давыдов Ю. Н. История и рациональность. М., 1991 (раздел 3).